Дофамин бесплатное чтение

Глава 1

Мне всегда казалось, что судьба – если она и существует, – это какая-то нелепая шутка. Представьте только: где-то за кулисами нашей жизни в тени прячется невидимый режиссёр, который заранее прописал сценарий. Кто-то получает роскошный дворец и солнечный сад, а кому-то достаётся хлипкая лачуга на обочине чужого счастья. Справедливо ли это? Я часто задавался этим вопросом, особенно теперь, когда мне сорок, и в сердце поселилась та самая, знаменитая на весь мир, тень – кризис среднего возраста.

Меня зовут Александр Ивашковский, и я всегда был человеком, который любит разбирать всё по полочкам. Сколько себя помню – всегда стремился разобраться, как устроен мир: откуда берутся падающие звёзды, что заставляет людей улыбаться, даже когда внутри у них бушует ураган. Я добр, иногда даже слишком, отзывчив и, как мне кажется, порядочен. Любознательность – мой вечный попутчик, а креативность спасала в самых неожиданных ситуациях. Умею организовывать хаос и превращать его в порядок, и, как говорят друзья, могу выдержать любой шторм. Но вот с этим вопросом – вопросом судьбы – я до сих пор не разобрался.

Возможно, мне просто важно сохранять надежду, что у человека всегда есть возможность уйти с накатанной дороги и сделать шаг в неизвестность, где границы определяет только воображение. А может, мне просто страшно допустить мысль, что мой путь уже заранее расписан кем-то другим, и все события давно расставлены по своим местам.

Судьба… Как много в этом слове надежды и отчаяния, протеста и смирения. А что если всё на самом деле проще? Возможно, судьба – это не просто цепочка событий. Судьба – это отношение человека к происходящему. Важно не то, что случается в жизни, а взгляд человека на эти события?

Именно с такими размышлениями я и приближался к своему сорокалетию: немного грустя, но всё же веря, что лучшие моменты ещё не настали. И, кто знает, может быть, именно сейчас начинается моя настоящая история.

Я перевожу взгляд на окно. За стеклом раскинулся вечерний город – Москва, сверкающая огнями, словно драгоценный камень в оправе ночи. На одной из высоток «Москва-Сити» ещё горят редкие окна – маленькие островки жизни среди строгих линий стекла и бетона. В одном из них кто-то задержался допоздна, склонившись над документами или монитором, погружённый в свои заботы.

Большинство этажей уже погружено во тьму, и кажется, будто город затаил дыхание перед новым днём. Лишь отражения фонарей на стеклянных фасадах напоминают о жизни, продолжающейся за этими стенами: охранник неспешно обходит пустые коридоры, кто-то торопится к лифту, чтобы успеть на последний автобус, а где-то вдали раздаётся звук закрывающейся двери.

Я смотрю на это и думаю – может быть, вот она, судьба? Может быть, вот она, несправедливость? Одни ещё трудятся, другие уже наслаждаются вечером. У кого-то впереди бессонная ночь, у кого-то – беззаботное веселье. И вроде бы грустно, а вроде внутри какая-то странная пустота. Или, быть может, тяжесть, которая медленно, но верно оседает где-то в груди. Этот кризис сведёт меня с ума вместе со своей судьбой.

В любом случае я вновь поворачиваю голову к столу, где уже давно потускнели цифры на экране, и решаюсь – с неожиданной для себя лёгкостью – закрыть папку с финансовой отчётностью. Всё, хватит на сегодня.

Несмотря на свою высокую должность – заместителя генерального директора крупного холдинга, несмотря на все достижения, я вдруг осознаю: сейчас не получаю никакого удовольствия. Всё кажется каким-то чужим, как будто я актёр, застрявший в чужой пьесе.

Поднимаю голову и понимаю, что офис уже давно опустел. Только пара человек всё ещё сидят, не торопясь домой, словно и у них есть какие-то неразрешённые вопросы к самому себе или к жизни. Тишина офиса кажется особенно громкой, когда за окнами переливается огнями город, который никогда не спит.

Я задерживаю взгляд, смотрю на людей, наблюдаю за городом. В какой-то момент возникает мысль: возможно, город и люди – всего лишь новая страница моей личной истории. Завтра всё начнётся заново. Может быть, завтра появится шанс взглянуть по-другому на судьбу? Иногда судьба давит, порой отпускает. Бывает, что человек становится зрителем собственной жизни.

Во всяком случае, я поднялся со своего места, нехотя взял портфель и направился вниз, к парковке. Лифт плавно скользит вниз, отражая в металлических стенках моё уставшее лицо. На выходе несколько работников попрощались со мной, кто-то улыбнулся устало, охранник кивнул, как всегда, чуть сдержанно, но по-доброму. Я кивнул в ответ – вежливость, привычка, автоматизм.

В машине я просидел ещё минут пятнадцать. Просто так, без движения, в полной тишине, словно внутри меня тоже всё остановилось. Наблюдал, как люди выходят из здания, кто-то смеётся, кто-то говорит по телефону, кто-то спешит, а кто-то, наоборот, плетётся медленно, не желая расставаться с этим вечером. Я наблюдал за машинами, огнями фар, мельканием лиц – и ловил себя на мысли, что не думаю ни о чём. Сижу, смотрю, жизнь проходит мимо, а я лишь зритель в этом театре.

Порой кажется, что у других людей сейчас происходит что-то гораздо более увлекательное. Возможно, в их сердцах бушует пламя, а не живёт эта странная пустота и тяжёлое чувство, не желающее отпускать меня.

В какой-то момент телефон завибрировал, вырвав меня из раздумий. На экране – имя жены.

– Алёна, – сказал я, стараясь, чтобы голос звучал ровно.

– Саша, ты где? – её голос, как всегда, был тёплым, но в нём скользнула нотка нетерпения. – Ты скоро? Дети уже спрашивают, когда ты приедешь.

– Сейчас буду, – ответил я глухо.

– Можешь по дороге заехать в супермаркет? Возьми, пожалуйста, молока и хлеба. И, если несложно, что-нибудь к чаю. Ты же помнишь, что завтра завтрак на всех? – она говорила быстро, чуть сбивчиво, боясь, что я не услышу.

– Конечно, – ответил я так же механически, как отвечал охраннику на выходе. Конечно, я помню. Конечно, я заеду. Конечно, я сейчас буду. Словно это и есть всё, что осталось от наших некогда ярких разговоров – короткие, будничные фразы, в которых нет ни упрёка, ни нежности, только привычка.

– Спасибо, – произнесла она чуть тише. И в этот момент я услышал в её голосе усталость. Может быть, даже больше, чем в своём.

– Я скоро, – повторил, не зная, что ещё добавить. Она молчала секунду, потом положила трубку.

Мы когда-то договаривались не копить обид, не быть чужими, но что-то пошло не так. Алёна – сильная, эмоциональная, добрая, способная зажечь комнату одной улыбкой. Я часто думаю: как оказался так далеко от неё, когда она – рядом? Возможно, это тоже судьба? Или просто слабость – моя, её, наша общая?

Я завёл двигатель и поехал, растворяясь в вечерних огнях города, который, казалось, жил совершенно другой, неведомой мне жизнью.

Путь до супермаркета прошёл как в тумане. Машина сама сворачивала, притормаживала на светофорах, а я будто бы плыл в аквариуме – за стеклом, в полусне, в отдалённости от всего мира. Мимо проносились огни, люди, рекламные щиты, но я не видел в этом ни смысла, ни радости. Всё казалось чужим и ненужным.

В магазине я долго стоял у полок, вглядываясь в ряды пакетов с молоком, хлебом, сладостями. Казалось бы – что может быть проще? Но в голове была пустота, даже такие простые решения стали непосильной задачей. Я стоял, не в силах выбрать ни марку, ни вкус, ни цену. Всё сливалось в одно целое. В какой-то момент почувствовал раздражение – по отношению к себе, этому магазину и окружающим, которые так легко и быстро принимают решения. Схватил первое, что попалось под руку: молоко, батон, какую-то коробку с печеньем. Всё равно, подумал я. Всё равно.

На кассе пробежался взглядом по экрану телефона, чтобы не встречаться глазами с кассиршей. Она равнодушно пробивала товары, я молча приложил карту, забрал пакет и вышел.

В подъезде пахло чем-то домашним, уютным, но меня это не согрело. Я открыл дверь – и сразу же услышал топот маленьких ножек. Две мои дочки, как вихрь, вылетели в коридор:

– Папа! Папа приехал! – закричали они в унисон, и тут же обвили меня руками.

Я устало натянул улыбку, присел, обнял обеих, почувствовал тепло их ладошек и услышал звонкий смех. На мгновение мне стало легче – вернулся к жизни, но только на секунду. Они тут же унеслись обратно, что-то наперебой рассказывая друг другу.

Медленно разделся, повесил пальто, поставил портфель у стены и прошёл на кухню. Алёна встретила меня взглядом, в котором смешались надежда и тревога.

– Как день? – спросила она, пытаясь завести разговор.

– Нормально, устал, – бросил я коротко, избегая встречи взглядом, и поставил пакет на стол.

– Ты совсем не ешь с нами… Может, хотя бы чай? Дети так ждали тебя, – её голос дрожал, но она старалась говорить мягко, без упрёка.

– Я очень устал, – повторил я, чувствуя, как раздражение и усталость смешиваются в комок в груди.

Прошёл мимо неё в спальню, даже не обернувшись. Быстро переоделся, лёг на кровать и сразу же отвернулся к стене. Смотрел в пустоту, пытаясь не думать ни о чём, не слышать ничего, не чувствовать.

В голове крутились обрывки мыслей: когда я стал таким чужим своей семье? Почему всё, что раньше радовало, теперь кажется бессмысленным? Почему даже родной дом не даёт покоя, а только усиливает ощущение одиночества? Может быть, я просто устал – устал не только от работы, но и от самого себя?

Слышал, как на кухне тихо разговаривают Алёна и дети. Слышал их смех, голоса – и чувствовал, как между мной и этой жизнью растёт невидимая стена.

Я закрыл глаза и сделал глубокий вдох, пытаясь найти в себе силы на завтрашний день. Может быть, завтра всё будет иначе. А может быть, и нет. Но я и представить себе не мог, что единственный и самый драгоценный день всей моей жизни будет именно завтра. Не вчера, не год назад, не когда-то в далёком детстве, а завтра – самый обыкновенный, на первый взгляд, день.

Я и представить себе не мог, что именно этот день станет для меня воплощением ненависти – из-за боли, страха и утраты чего-то по-настоящему ценного. В то же время этот день буду любить сильнее всех остальных – за то, что он был, за то, что изменил меня и раскрыл мою истинную сущность. Если бы у меня была возможность, я бы проживал его снова и снова, бесчисленное количество раз, только чтобы вернуть хоть одно мгновение.

Всё настоящее во мне, всё, что я называл своей жизнью, оказалось сосредоточено именно в этом дне. В одном-единственном дне, который начнётся завтра. Я ещё не знал этого, когда засыпал, окружённый тишиной, с тяжестью на сердце и пустотой внутри. Я не догадывался, что завтра станет всей моей жизнью.

Глава 2

И вот, настало новое утро. Я не могу сказать, что спал – скорее, всю ночь провёл в полудрёме, где мысли путались между сном и явью. Слышал, как за окном тает ночь, как время утекает сквозь пальцы, и чувствовал спиной: Алёна тоже не спит. Несколько раз она осторожно пыталась дотронуться до меня, обнять, согреть своим теплом. Я делал вид, что сплю, и каждый раз отбрасывал одеяло, будто мне жарко. На самом деле, просто не знал, как разрешить себе быть слабым рядом с ней.

Когда будильник разрезал тишину резким звонком, я сразу же встал с кровати, не дожидаясь ни минуты. В груди было странное чувство – смесь стыда и тревоги, словно я подвёл не только её, но и самого себя. Тяжело вздохнул, провёл ладонями по лицу, пытаясь стереть с себя эту усталость, эту назойливую слабость, которая не отпускала ни днём, ни ночью.

Я повернулся – и увидел, что Алёна не спит. Она смотрела на меня широко открытыми глазами, в которых отражались недосказанность и усталость, и какая-то упрямая надежда. Мне стало особенно не по себе – за всё, что мы не сказали друг другу этой ночью, за всю ту стену, которую я выстроил между нами.

Натянул на лицо добродушную улыбку, ту самую, которой встречал коллег и соседей, и тихо сказал:

– Ты уже не спишь.

Она ничего не ответила, только чуть заметно кивнула. Я не дал ей шанса начать разговор – слишком боялся, что не смогу подобрать нужные слова. Быстро встал с кровати, на ходу оправдываясь:

– Мне нужно идти на работу, – бросил через плечо, будто это объясняло всё.

Под её молчаливый взгляд направился в ванную, стараясь не оборачиваться. За спиной осталась тишина, наполненная словами, которые так и не были сказаны.

Зайдя в ванную, я плотно закрыл за собой дверь и повернул замок – словно этим мог защитить себя от всего мира на несколько драгоценных минут. Всегда любил это короткое уединение по утрам: здесь, в небольшом пространстве, мог быть честен хотя бы перед собой. Никто не мешал, никто не задавал вопросов, никто не смотрел в душу.

Я подошёл к зеркалу и уставился на своё отражение. Морщины уже не прятались – они уверенно проступали на лбу, у глаз, вокруг губ. Волосы серебрились сединой, и даже если в целом я выглядел неплохо, тело уже не было таким крепким, как раньше. Последние недели я и вовсе забросил тренировки – не хватало ни сил, ни желания, ни веры в то, что это что-то изменит.

Смотрел в свои глаза и видел только усталость. Иногда мне казалось, что там, в глубине, уже нет ничего, кроме этой тягучей серой тоски. Неужели это действительно я? Тот самый Александр Ивашковский, который когда-то мог свернуть горы, который был полон идей, энергии и жизни? Под глазами – тяжёлые синие мешки, как у человека, который слишком долго носил на себе груз чужих и своих забот.

Я потянулся к зубной щётке, но она выскользнула из рук и с глухим стуком упала в раковину. Это неожиданно сильно меня раздражило. С досадой поднял щётку, будто она была виновата во всех моих бедах, и стал чистить зубы с какой-то злой старательностью, словно мог вычистить этим действием всю накопившуюся внутри усталость.

Потом включил воду, умывался, долго, тщательно, пытался смыть не только сон, но и всё, что налипло за последние месяцы. Забрался в душ, надеясь, что тепло поможет мне собраться с мыслями, найти в себе хоть каплю бодрости. Но тёплая вода только размягчала, делала меня ещё более уязвимым. В итоге хотелось просто остаться в этом уютном коконе и никуда не выходить.

Тогда я решительно повернул кран в сторону холодной воды. Ледяные капли обожгли кожу, и вздрогнув, почувствовал, как возвращается ясность. Холод вернул меня в реальность – в новый день, который уже начинал свой отсчёт.

Глубоко вдохнул, вытерся полотенцем и посмотрел на себя в зеркало ещё раз. Было ли в этом отражении хоть что-то от того самого меня? Или я стал кем-то другим – и если да, то смогу ли я узнать этого человека в самый важный момент своей жизни?

Выбрался из ванной, вытерся, надел свежее бельё. Перед тем как выйти, на секунду задержался у двери – прислушался, не стоит ли кто-то за ней. Сердце билось тревожно, словно я собирался совершить побег. Убедившись, что в коридоре тихо, осторожно приоткрыл дверь. Комната была пуста, и я облегчённо выдохнул – точно избежал чего-то важного.

Быстро оделся – привычные движения: рубашка, брюки, галстук, пиджак. Деловой костюм как броня, за которой можно спрятаться от себя самого. Я почему-то торопился уйти, не потому что спешил на работу, а потому что только там, среди бумаг, отчетов и звонков, не чувствовал такой тяжёлой стены и стыда перед своей семьёй. Там я был организатором, руководителем, а не растерянным мужчиной, который не знает, как поговорить с женой и детьми.

Уже почти на цыпочках пробрался к выходу, как неожиданно в коридоре меня «поймали» Алёна с девочками. Они стояли втроём, ждали меня в засаде. Алёна смотрела спокойно, почти безразлично, но в этом взгляде чувствовалась усталость от попыток достучаться до меня.

– Саша, мы же договаривались позавтракать все вместе, – напомнила она твёрдо.

Я начал мяться, неуклюже оправдываясь:

– У меня сегодня важное совещание, нужно пораньше…

Но, кажется, этот ответ не устроил никого, особенно Алёну. По ее взгляду сразу стало очевидно, что она поняла – я лгу. Ни капли упрёка, только усталое равнодушие, от которого стало особенно стыдно.

В тот же миг очнулся и поспешно с неестественной бодростью произнёс:

– Конечно, я позавтракаю со своими любимыми девочками!

Дочки тут же обрадовались, потянули меня за руки, и я, чувствуя себя одновременно виноватым и благодарным за их простую радость, пошёл с ними на кухню.

Мы расселись за столом. Алёна молча накладывала нам яичницу, делала бутерброды, наливала мне кофе. Я наблюдал за ней украдкой – за её быстрыми, уверенными движениями, за тем, как она незаметно заботится о нас всех. В этой будничной сцене было что-то очень родное, почти забытое, и на секунду я почувствовал сожаление о том, как много таких моментов уже пропустил.

Девочки болтали, спорили, кто будет наливать сок, смеялись над чем-то своим, а я сидел за столом, стараясь впитать этот маленький семейный островок среди суеты. Алёна поставила передо мной кружку кофе и, не глядя, спросила:

– Как спалось?

Я чуть улыбнулся, не зная, что ответить, и просто кивнул. Мне хотелось сказать что-то настоящее, но слова застревали где-то внутри.

Девочки, как всегда, болтали без умолку. Марина, восьмилетняя непоседа, сидела на стуле, болтая ногами в розовых носках, и с аппетитом уплетала бутерброд. Варвара, старшая (одиннадцать лет), уже смотрела на всё с лёгкой насмешкой взрослого человека, но всё равно не могла устоять перед смехом младшей сестры.

В какой-то момент Марина неожиданно остановилась, посмотрела на меня своими большими, серьёзными глазами и спросила:

– Пап, а что такое судьба? Я вчера читала книжку, и там было написано, что у всех есть судьба. А что это?

В этот момент я витал где-то далеко, глупо уставившись в чашку с кофе, наблюдая, как на поверхности медленно кружится отражение лампы. Вопрос Маринки прозвучал, как звонок в школе – неожиданно резко, вытаскивая меня из раздумий. Поднял глаза и увидел, что все, даже Варвара, ждут моего ответа. Алёна наблюдала за мной особенно пристально, проверяя, способен ли я вообще говорить, или окончательно растворился в своих мыслях. Ощущение, словно на контрольной в школе без знаний правильного ответа. Попытался собраться и выдал что-то невнятное:

– Э-э… судьба – это… ну, наверное, когда что-то должно произойти, и оно обязательно происходит. Вот, например, если я сегодня не опоздаю на работу – это судьба! – попытался перевести в шутку, глупо улыбаясь.

Девочки засмеялись, Варвара даже закатила глаза, а Марина фыркнула и, хитро прищурившись, воскликнула:

– Пап, я вообще-то тебя проверяла! Ты глупенький!

Я сделал вид, что ужасно обижен, но Марина уже торжественно продолжила, подражая взрослому тону:

– Судьба – это когда ты сам выбираешь, какую кашу на завтрак есть, а мама всё равно даст тебе яичницу! Или когда ты хочешь стать космонавтом, а потом вдруг понимаешь, что быть папой – это даже круче! Вот это, по-моему, и есть судьба.

Варвара прыснула от смеха, а я невольно улыбнулся. Алёна, однако, наблюдала за мной всё так же испытующе, будто мои шутки и улыбки не могли скрыть того, что внутри меня по-прежнему пусто.

Я натянул улыбку ещё шире, надеясь, что хоть дети поверят в мою бодрость. Но в душе почувствовал, что, может быть, Марина права – порой судьба действительно просто даёт нам то, что мы не выбирали, но что оказывается самым важным.

Алёна, не сводя с меня глаз, спросила:

– Саша, во сколько ты сегодня освободишься?

Я, не задумываясь, пожал плечами и отхлебнул глоток кофе:

– Не знаю, как получится… – пробормотал, стараясь, чтобы это прозвучало буднично.

Видимо, именно в этот момент что-то в ней сломалось. Она тяжело вздохнула, сдерживая внутри целую бурю. Затем, собравшись с силами, сказала дочкам:

– Девочки, если доели, можно идти к себе в комнату.

Марина и Варвара послушно встали из-за стола, быстро собрали свои тарелки и, бросая на меня тревожные взгляды, ушли в свою комнату. Их глаза выражали сочувствие и беспокойство, они предчувствовали, что сейчас произойдет что-то неприятное.

Как только за ними закрылась дверь, посуда с грохотом полетела в раковину. За ней последовали ложки, чашки, что-то ещё – всё это сопровождалось тяжёлым, нервным дыханием Алёны. Она стояла ко мне спиной, но я чувствовал, как напряжение заполнило всю кухню.

Наконец, она повернулась, и, стараясь сохранить спокойствие, спросила:

– Ты забыл, о чём мы договаривались?

Растерянно посмотрел на неё, действительно не понимая, о чём речь.

– Ты вообще в курсе, какой сегодня день недели?! – её голос дрожал, в нём слышались усталость и обида, а также какое-то отчаяние.

Я замер, пытаясь вспомнить, что особенного должно было быть сегодня, но в голове была пустота. Всё, что мог, – это слабо развести руками, не зная, что ответить.

Алёна закусила губу, и увидел, как в её глазах блеснули слёзы. В ее взгляде чувствовалось, что на кону – вся наша совместная жизнь. Голос у неё дрогнул:

– Скажи честно… у тебя кто-то есть?

Я замер, как будто меня ударили. На секунду мне показалось, что я ослышался. Измена? Я? Это было настолько дико и невозможно, что даже не сразу дошло до сознания. Но, видимо, своим холодом, отсутствием, этой вечной усталостью довёл её до того, что она начала верить в самое худшее.

Я попытался что-то сказать – возмутиться, оправдаться, объяснить, – но вместо этого просто промолчал. Слова застряли в горле, и только беспомощно рассматривал её. Внутри всё сжалось: потрясение, растерянность и полное непонимание, как на это реагировать. Реальность внезапно сменилась, и я оказался в чужой, незнакомой жизни, где меня обвиняют в том, что даже не приходило в голову.

Алёна вытерла слезу, отвернулась к раковине и с горечью произнесла:

– Сегодня четверг, Саша. Мы собирались уехать на дачу, чтобы завтра отпраздновать твой день рождения. Ты сам предложил, помнишь? Дети радовались, я всё подготовила… – она старалась говорить спокойно.

Я стоял, как вкопанный, и только теперь осознал, что полностью потерялся в днях недели и собственных обещаниях. Всё это действительно вылетело у меня из головы – ни дача, ни праздник, ни планы… Я даже не мог вспомнить, когда мы об этом договаривались. В голове была пустота, и только чувство вины медленно, но верно заполняло всё внутри.

Алёна посмотрела на меня ещё раз – взглядом, в котором смешались усталость, обида и последняя надежда, – и я понял: именно такими мелочами разрушаются семьи. Не громкими скандалами, а вот так – тишиной, забытыми словами и невниманием. И тут прорвало плотину, за которой Алёна так долго держала свои чувства. Она шагнула ко мне ближе, и слова полились, всё громче, всё быстрее, срываясь на эмоции:

– Ты понимаешь вообще, что происходит? Даже не помню, когда у нас в последний раз была близость… За последний год – ну, может, пару раз, и то так, что я потом только плакала! Мы не разговариваем, Саша! Между нами пропасть, будто мы чужие люди в одной квартире. Я пытаюсь, я правда стараюсь найти к тебе подход, а ты всё дальше и дальше уходишь от меня!

Она всхлипнула, но продолжала:

– Я же тебе месяц назад сказала, что больше не буду лезть, что дам тебе время, если тебе так надо. Я держалась, правда старалась вести себя достойно. Но это выше моих сил! Я не могу больше жить так, будто меня нет! Ты просто… ты меня не видишь. Я тебе не нужна?

Она вытерла слёзы, делая над собой усилие. Потом вновь посмотрела на меня.

– Я же вижу, что ты не хочешь, чтобы я тебя трогала, ночью ты отворачиваешься, словно я чужая. Скажи честно, у тебя есть другая женщина? – голос сорвался, она вновь заплакала, закрыв лицо руками.

Я стоял, не в силах вымолвить ни слова, и только сейчас понял, насколько сильно она страдает всё это время.

Алёна с трудом отдышалась и снова заговорила, не давая мне вставить ни слова:

– Ты даже с девочками почти не говоришь! Ты видел, как они ждут тебя каждый вечер? Они смотрят на дверь, ждут, когда ты придёшь, чтобы просто поговорить с ними, посмотреть с ними фильм, как раньше. А ты что? Ты приходишь и ложишься спать, будто нас нет, для тебя мы – пустое место!

Она всхлипнула и уже тише добавила:

– Мне не хватает тебя, Саша. Девочкам не хватает тебя. Мы все скучаем по тебе, но ты исчез, хотя и живёшь рядом.

В этот момент я почувствовал, как внутри всё оборвалось. Слышал каждое её слово, и боль от них была острой и настоящей. Не знал, что сказать, не знал, как вернуть то, что, казалось, уже ускользнуло навсегда.

И неожиданно во мне начала просыпаться обида – острая, как заноза. Я слушал Алёну, и где-то внутри появилось чувство, что она сама не видит и не понимает меня, не замечает, как мне пусто и одиноко, как сам не нахожу себе места. Да, я не всегда могу объяснить, почему так, не всегда понимаю, откуда во мне эта усталость и отчуждённость, но ведь и я живой человек. Почему всё должно быть только на моих плечах?

Я почувствовал, как раздражение поднимается волной, и, не выдержав, парировал:

– А ты думаешь, мне легко? Ты хоть раз задумалась, каково это – каждый день работать, зарабатывать, прокармливать семью, оплачивать школу, кружки, всё на свете? – голос мой стал резче, чем хотел. – Ты говоришь, что тебе одиноко, а ты подумай, сколько у тебя свободного времени! Ты могла бы посвятить его себе, заняться чем-то, что тебе нравится, а не выкладывать на меня все свои неудачи и обиды!

Сам удивился, как быстро и резко это вырвалось наружу, словно всё это время только и ждал случая высказать то, что копилось внутри. Но, кажется, мои слова лишь подлили масла в огонь.

В Алёне резко вспыхнула какая-то невообразимая злоба, как будто я нажал на самую больную точку. Она резко повернулась ко мне, глаза её сверкали, голос стал звонким, почти крикливым:

– Свободное время? Ты правда считаешь, что я тут отдыхаю? Ты правда думаешь, что заботиться о двух дочках, о тебе, доме – это «свободное время»? Да у меня его меньше, чем у тебя! Ты хоть раз спросил, как я себя чувствую? Ты хоть раз попытался понять меня? Или ты думаешь, что твоя работа – это оправдание тому, что ты стал чужим? Я не выкладываю на тебя неудачи, я просто хочу, чтобы у меня был муж, а у девочек – отец! Не хочу быть одна в этом доме!

Слёзы катились по её щекам, но уже не было ни страха, ни усталости – только злость и разочарование. Она словно выговаривала за все месяцы молчания. В этот момент конфликт достиг пика, и я понял: мы оба давно перестали слышать друг друга, каждый остался на своём острове, крича через бушующее море обид и недопонимания.

Чувствовал, как внутри всё кипит, и уже не мог сдерживать раздражение. Я посмотрел на Алёну, в её заплаканные, злые глаза, и, стараясь говорить ровно, хотя голос дрожал от усталости и злости, бросил:

– Знаешь что? Ты мне надоела. Мне нужно на работу. Если тебе так важно, кричи сама с собой. Пусть дети посмотрят, как их мать себя ведёт, чтобы знать, как делать не нужно.

С этими словами я решительно направился к выходу. Алёна шла за мной по коридору, не умолкая ни на секунду, всё ещё пытаясь достучаться до меня:

– Я пожертвовала своей работой ради твоей карьеры, Саша! Я всегда поддерживала тебя! Ты забыл, как я ночами не спала, когда у тебя были трудности? Ты забыл, как верила в тебя, когда ты сам в себя не верил?

Но я уже не хотел ничего слышать. Быстро надел туфли, схватил портфель, и, не оборачиваясь, вышел из квартиры, захлопнув за собой дверь.

В подъезде пахло холодом и чем-то чужим. Я спускался по лестнице, чувствуя, как на душе становится только тяжелее. За спиной осталась семья, осталась боль, остались неразрешённые вопросы. Шагал всё быстрее, спасаясь бегством, хотя знал – от самого себя убежать не получится.

Глава 3

Я сел в автомобиль и на мгновение замер, прячась от всего мира за стеклом. Руки предательски дрожали, а по спине пробежал холодный пот – как после тяжёлого сна, из которого вырвался слишком резко. Галстук душил, словно петля, и я, не раздумывая, ослабил его, пытаясь вновь обрести хоть каплю воздуха.

В голове царил шум: обида на Алёну перемешивалась с чувством вины, раздражение сменялось пустотой. Всё, что только что случилось дома, казалось, одновременно и важным, и каким-то нереальным – будто это был не я, а кто-то другой, кто только что хлопнул дверью, бросив за спиной всё, что когда-то называл семьёй.

Я попытался отстраниться – привычный, выработанный годами способ выживания. Включил музыку, надеясь, что знакомые аккорды разгонят тяжёлые мысли. Но даже любимые мелодии звучали как-то глухо, словно через толстое стекло. Всё внутри было сжато, как пружина, и я не мог понять: больше ли во мне злости или боли?

Машина тронулась, и влился в утренний поток города, где тысячи людей с такими же уставшими глазами спешили по своим делам. За окном мелькали серые дома, вывески, лица прохожих – все они были чужими, далекими, и от этого становилось только холоднее.

Я думал о том, как легко можно потерять что-то важное – не одним страшным поступком, а ежедневным молчанием, забытыми обещаниями, равнодушием, которое постепенно становится привычкой.

Смотрел на своё отражение в зеркале заднего вида – и не узнавал себя. Кто этот человек, который не смог удержать семью, не услышал крика о помощи, убежал, когда нужно было остаться и просто быть рядом?

На светофоре я закрыл глаза, сделал глубокий вдох и выдох, пытаясь собрать себя по кусочкам. Всё, что оставалось – это ехать дальше, прятаться за делами, отчётами, совещаниями. Только бы не думать. Только бы не чувствовать.

Но где-то внутри всё равно скребло: так ли всё правильно? Неужели это и есть судьба – просто уехать, не разобравшись, оставить за собой закрытую дверь и тишину?

Я ехал, уставившись в поток машин, когда из динамиков вдруг заиграла какая-то приторно весёлая мелодия – из тех, что обычно звучат на радиостанциях для домохозяек и водителей маршруток. Музыка казалась особенно чуждой на фоне того, что происходило у меня внутри. Раздражённо нажал кнопку, переключая волну, и в салоне тут же раздались бодрые голоса ведущих.

– Доброе утро, друзья! – с энтузиазмом провозгласила женщина, голос у неё был приятный, звонкий, словно она действительно верила в то, что утро может быть добрым для всех без исключения. – С вами, как всегда, Маша и Миша, и сегодня мы обсуждаем то, что касается каждого – судьбу! Да-да, именно так, судьбоносные решения, которые меняют жизнь. Миш, а ты помнишь, какой твой выбор был по-настоящему судьбоносным?

– О, Маш, ты знаешь, у меня таких решений было, наверное, целая куча, – бодро отозвался Михаил с лёгкой иронией. – Но, если честно, самым судьбоносным было… купить тот самый билет на поезд, который увёз меня из родного города в Москву. Если бы не это – не встретил бы тебя, не сидел тут, не будил бы наших слушателей каждое утро! Вот такая вот судьба – делает поворот, и ты уже не узнаёшь свою жизнь.

– Ну, ты романтик, конечно! – засмеялась Маша. – А у вас, друзья, были судьбоносные моменты? Пишите нам в чат, звоните в студию, делитесь историями – самые интересные мы обязательно зачитаем!

Я слушал этот обмен репликами, и чем бодрее звучали их голоса, тем больше всё это казалось мне чужим и даже немного абсурдным. Наверное, кому-то их разговор показался бы милым, подбадривающим, но для меня это был какой-то бред – как можно так легко говорить о судьбе, когда она давит на тебя всем весом, когда ты не знаешь, какой будет твой следующий шаг и есть ли у него вообще смысл?

Машинально переключил передачу на другую волну, но в голове всё равно звучал этот весёлый, слишком оптимистичный диалог. Казалось, что весь мир сегодня сговорился напомнить мне о судьбе – только вот у меня не было ни желания, ни сил искать в этом хоть какую-то иронию.

Я всё так же ехал по дороге, стараясь ни о чём не думать, просто следуя за потоком машин. Вот уже знакомый перекрёсток, ещё один светофор – и я свернул к офисному зданию, огни которого казались особенно холодными в это утро. Спустился на подземную стоянку, где даже воздух был чуть влажным и пах металлом. Машина сама знала дорогу – припарковался на своём привычном месте, заглушил двигатель, но не спешил выходить. Радио всё ещё играло, ведущие продолжали весело болтать, словно у них не было плохих дней.

Я уже собирался отключить приёмник, потянулся на заднее сиденье за портфелем, когда вдруг в студии раздался звонок. Не сразу обратил на это внимание, но затем – что-то кольнуло внутри. Голос, который прозвучал в эфире, был до боли знаком.

– Алло, здравствуйте! – бодро обратилась ведущая Мария. – Как вас зовут и откуда вы нам звоните?

– Доброе утро, меня зовут Александр, – ответил голос, в котором я неожиданно узнал самого себя. – Я из Москвы.

Застыв с портфелем в руке, сердце на мгновение забилось чаще. Внимательно прислушиваясь, сложно было поверить – совпадение ли это, или просто кто-то с таким же именем и похожим голосом?

– Александр, расскажите, чем вы занимаетесь, – с интересом спросил Михаил.

– Я… заместитель генерального директора в одной крупной компании, – прозвучал ответ. – Работаю в холдинге, занимаюсь организацией, стратегией, командой… Да, в общем, всё как у всех – работа, семья, заботы.

– Ого, звучит солидно! – восхитилась Мария. – А у вас были какие-то судьбоносные решения, которые изменили вашу жизнь или карьеру?

– Конечно, – голос Александра был уверенным, даже чуть ироничным, но в нём слышалась усталость, которую я знал слишком хорошо. – Знаете, иногда кажется, что каждое утро – это судьбоносное решение. Проснуться, поехать на работу, не сдаться, когда хочется всё бросить… Но если говорить серьёзно – наверное, самое важное решение было не в работе, а в личной жизни. Когда понимаешь, что успех – это не только цифры и должности, а люди рядом, семья. И если однажды ты перестаёшь это ценить, всё остальное теряет смысл.

– Как мудро! – с уважением сказала Мария. – Спасибо вам, Александр, за честность. Думаю, многие слушатели сейчас узнают себя в ваших словах.

В машине царила неподвижность. Кто-то только что произнёс вслух всё то, что так долго не удавалось признать самому себе. Возникло ощущение, этот голос – отражение, только немного смелее и честнее, чем на самом деле.

В голове всё смешалось: утренний скандал, глаза Алёны, смех девочек, и вот этот странный разговор из радиоприёмника, который оказался ближе, чем я мог ожидать.

Диалог на радио продолжался, но теперь голос Александра звучал иначе – в нём появилась грусть, даже какая-то обречённость. Он вздыхал, не скрывая своего настоящего настроения:

– Если честно… – начал он после небольшой паузы, – я, наверное, впервые говорю это вслух. Я устал. И, если говорить откровенно, сам не знаю, какая у меня судьба и есть ли она вообще. Много раз задавался этим вопросом, пытался разобраться, но так ни к чему и не пришёл. Вроде бы всё есть: работа, семья, стабильность… Но удовлетворения уже не чувствую ни от работы, ни от дома. Всё как-то… потеряло смысл.

В студии повисла тишина. Даже бодрые ведущие растерялись – их обычно весёлые голоса стали сочувственнее.

– Александр, – первой заговорила Мария, – вы, наверное, просто выгорели. Это сейчас у многих бывает. Может, вам нужно отдохнуть, сменить обстановку, взять паузу? Миш, а ты что думаешь? – спросила она у коллеги.

– Мне кажется, – осторожно произнёс Михаил, – временами нужно позволить себе быть слабым. Не всё держать в себе. Просто поговорить с кем-то, кому можно доверять. И, может быть, пересмотреть свои приоритеты. Всё наладится, правда.

– А мы, – подхватила Мария, – специально для вас, Александр, поставим сейчас одну песню. Она о том, даже если вам кажется, что вы в тупике – всегда есть выход. Держитесь, мы с вами!

В эфире заиграла какая-то трогательная, обнадёживающая мелодия. Я сидел в машине, и мне казалось, что это не просто совпадение. Кто-то взял мои мысли, мои сомнения, мои страхи – и озвучил их на всю страну. Готов был поклясться, что это я говорил в эфире, что это мой голос звучал в динамиках. Но как такое возможно?

Каждое слово и интонация незнакомца притягивали внимание, словно речь шла именно обо мне – о усталости, пустоте, потере себя и смысла жизни. Портфель, работа, всё остальное перестало существовать; мир за окном растворился, оставив лишь странную, мистическую связь с человеком на другой стороне радиоволны.

И тут в окно постучал коллега, улыбающийся, бодрый, с кофе в руке. Он махнул мне, возвращая в реальность, где всё ещё есть совещания, отчёты и бесконечные разговоры о результатах.

Я вздрогнул, очнулся после долгого сна. Пришлось вынырнуть из своего кокона и вылезти из машины. На секунду задержался, глубоко вдохнув прохладный воздух подземной стоянки. Галстук снова тянул шею, портфель казался тяжёлым, как никогда.

– Доброе утро, Саша! – бодро произнёс коллега. – Ты идёшь? Уже все собрались!

Я кивнул, натянул на лицо дежурную улыбку, хотя внутри было пусто – вся эта мистическая, странная история на радио, и мои настоящие чувства остались где-то между песней и стуком в окно.

Пора было отправляться на совещание, снова играть роль и быть заместителем генерального директора. Новый рабочий день ждал меня впереди. Новый день – и та же самая, знакомая до боли пустота, которая становилась только глубже с каждым прожитым часом.

Я шагнул к лифту, бросив последний взгляд на машину, где только что чуть не встретился с самим собой, и пошёл навстречу офисному свету, чужим голосам и очередной порции деловой суеты.

Глава 4

Двери лифта распахнулись, и меня сразу же встретила Кира – моя неизменная спасительница и кошмар любого запоздавшего дедлайна. Кире всего двадцать два, но она уже умудрилась стать незаменимой частью нашего офиса. Упрямая, целеустремлённая, всегда с блокнотом и телефоном наперевес, Кира напоминала маленький ураган, который может навести порядок даже в самом запущенном хаосе.

– Доброе утро, Александр Владимирович! – её голос звенел бодростью, но в глазах стояла тонкая тень тревоги – будто она предчувствовала мою хмурость.

Я только шагнул за порог лифта, а Кира уже оказалась рядом, деловито протягивая мне одну папку за другой:

– Вот отчёт по вчерашнему проекту, – объясняла она, не сбиваясь, – а это материалы к совещанию с инвесторами. Кстати, в одиннадцать у вас встреча с юридическим отделом, потом в двенадцать – звонок с партнёрами из Санкт-Петербурга, и не забудьте, пожалуйста, подписать документы по Сокольникам, я их положила вам на стол.

Мы шли по длинному коридору, где уже начиналась офисная суета: кто-то спешил с кофе, кто-то обсуждал новости, кто-то пытался поймать вай-фай у окна. Кира, не сбавляя шага, продолжала:

– Я ещё уточню по презентации для совета директоров, – добавила она, мельком бросив на меня взгляд. – И, если что, напомню за пятнадцать минут до встречи, как обычно.

Неожиданно на лице появилась улыбка – её энергия оказалась настолько заразительной, что даже усталость и ощущение опустошённости на мгновение отступили. Кира уже давно догадалась о моём тяжёлом периоде: она никогда не задавала лишних вопросов, но всегда вовремя напоминала о важных делах, подсовывала кофе или просто смотрела с таким сочувствием, что хотелось хоть на секунду поверить – всё ещё можно исправить.

– Спасибо, Кира, – выдавил я, стараясь, чтобы голос прозвучал чуть теплее, чем обычно.

Она кивнула, улыбнулась в ответ и тут же исчезла в очередном потоке дел, оставив меня с ворохом папок и мыслями, которые всё равно не отпускали.

Стою посреди офиса, окружённый движением, голосами, бумагами – и неожиданно приходит понимание: каким бы важным ни казалось это место, ему не под силу заполнить ту пустоту, что принесена из дома. Усталость тяжело оседает на плечах, утягивая их вниз, тело становится ватным, а мысли – медленными и вязкими, словно осенний туман. Медленно бреду в свой кабинет, ощущая себя чужим.

Через две минуты должно было начаться совещание у генерального директора – Аркадия Павловича Мельникова. Человек он был строгий, требовательный, но справедливый; наши отношения нельзя было назвать тёплыми, но и врагами мы не были. Скорее, я всегда ощущал себя перед ним как на экзамене: важно держать планку и не подвести. Вот только сегодня даже не мог вспомнить повестку дня – всё вылетело из головы.

Я машинально подошёл к окну, тому самому, в которое вчера вглядывался с надеждой и грустью. Теперь за стеклом солнце плавило город, асфальт мерцал горячими волнами, но мне было только холодно. Холодно от собственной пустоты и мыслей, которые растекались за окном вместе с этим безжалостным светом.

Поставил портфель на стол, бросил взгляд на телефон. Экран мигнул, высветив новое сообщение от Алёны. Я почти не решался его открывать, но всё-таки провёл пальцем по экрану.

«Саша, прости меня за утро. Я не хотела усложнять. Просто иногда боль и усталость берут верх, и мы оба забываем, ради чего всё начиналось. Ты самый важный человек в моей жизни, и я очень хочу, чтобы у нас получилось всё наладить. Мы с девочками скоро выедем на дачу. Я всё приготовлю к твоему приезду, чтобы ты мог вкусно поужинать и немного отдохнуть. Очень тебя люблю. Ждём тебя, как всегда.»

Взгляд задержался на этих строках, и внутри что-то дрогнуло. В них оказалось столько тепла, мудрости и нежности, сколько сейчас выразить самостоятельно не получилось бы. Это было похоже на тихий лучик света в холодном, слишком ярком офисном дне. Глубоко вдохнув, попытался удержать это хрупкое, едва заметное, но очень настоящее чувство. Однако с каждой секундой, проведённой перед экраном, внутри становилось всё тяжелее. Вместо облегчения пришла неприкрытая тяжесть стыда – за утренний срыв, за то, что не удалось сразу откликнуться на тревоги Алёны, за то, что заставил её ловить себя на мыслях, которым не место между любящими людьми.

Я чувствовал себя слабым, растерянным, словно размазня, неспособная взять себя в руки. Даже Алёна, несмотря на всю свою боль и обиду, смогла собраться, найти в себе силы быть мудрой, поддержать меня, протянуть руку через эту пропасть, которую я же и создал. А я? Всё, что делал – только разрушал, отдалялся, лил холод в отношения и теперь не мог даже толком объяснить почему.

С каждым новым взглядом на её сообщение всё больше ощущал себя виноватым, жалким, неумелым – человеком, который не умеет быть ни мужем, ни отцом, ни просто близким. Я был той самой размазнёй, которую презирал в других, а теперь видел в себе.

Погружённый в собственные мысли, почти не заметил, как рабочий телефон начал разрываться от звонков. Лишь когда дверь кабинета осторожно приоткрылась и в проёме появилась Кира, удалось словно вынырнуть из мутной воды. Несколько раз её голос прозвучал, прежде чем удалось сфокусировать взгляд и понять, как она оказалась здесь.

– Александр Владимирович, – её голос звучал глухо, будто сквозь вату, – совещание уже началось, Аркадий Павлович не может до вас дозвониться.

Я машинально посмотрел на часы – уже прошло десять минут от начала. Глубоко вздохнул, чувствуя, как очередная неудача ложится тяжёлым грузом на плечи. Опять что-то упустил. Протёр лицо руками, пытаясь хоть немного прийти в себя, и взглянул на Киру. Она наблюдала за мной с сочувствием и лёгкой тревогой, молча, но в её взгляде была попытка поддержать. Я кивнул в ответ, застыл ещё на мгновение, а затем, собравшись, поднялся со своего места, взял записную книжку и ручку и отправился на совещание.

Покидая кабинет, взгляд Киры – наполненный сочувствием и сожалением – всё ещё ощущался на себе. Это чувство не отпускало до самой двери переговорной, где уже ждали вопросы, отчёты и строгий взгляд Аркадия Павловича.

Когда я приоткрыл дверь, в зале уже царила оживлённая деловая атмосфера: Аркадий Павлович слушал доклад начальника финансового отдела – Игоря Геннадьевича Баранова, – и, что удивительно, время от времени даже посмеивался над его остроумными замечаниями. Такое случалось крайне редко: обычно Аркадий Павлович был строг и немногословен, но сегодня, видимо, был в особенно хорошем расположении духа.

Я быстро занял своё место напротив него, аккуратно поставил записную книжку на стол и, встретившись с ним взглядом, шёпотом попросил прощения за опоздание. Он лишь кивнул, не отрываясь от доклада, и на миг мне стало чуть легче.

Игорь Геннадьевич бодро завершил свой отчёт, сообщая о прекрасных финансовых результатах за полугодие. В зале даже раздались одобрительные смешки, кто-то тихо переговаривался, и атмосфера была почти праздничной.

Слово вновь взял Аркадий Павлович:

– Ну что ж, коллеги, новости отличные! – с удовлетворением заявил он. – Пятница, результаты у нас прекрасные, а значит, не будем растягивать совещание. Александр Владимирович, давайте коротко по вашим вопросам. Я не собираюсь сегодня задерживать никого дольше необходимого – все знают, что завтра у нашего заместителя день рождения! Так что давайте оперативно, и – к работе. А вечером, быть может, и к празднику.

Он взглянул на меня чуть дольше обычного, с тем редким одобрением, которое бывает только у начальников, когда они довольны и результатами, и отношениями. Я внезапно осознал, что именно приглашение на дачу, личное отношение и хорошие показатели сделали сегодня Аркадия Павловича почти человеком, а не только строгим руководителем. Но, несмотря на это, я всё равно не мог вспомнить, о чём мне необходимо сейчас говорить.

Несколько секунд молчал, чувствуя, как все взгляды обращены ко мне, а в голове царила всё та же пустота. Неловко прочищая горло, попытался придать голосу уверенности, хотя внутри всё сжималось от тревоги.

– Да, конечно, – начал я, но тут же споткнулся на собственных мыслях. – А… по какому именно вопросу докладывать?

В зале кто-то тихо усмехнулся, а Аркадий Павлович, к счастью, воспринял это с неожиданным юмором. Он улыбнулся, подмигнул окружающим и с иронией заметил:

– Ну, Александр Владимирович, вы, главное, не перерабатывайте, а то у нас тут такие показатели, что скоро придётся премии выписывать за переработки! – В зале проскользнул лёгкий смешок. – А если серьёзно, – продолжил он уже деловым тоном, – расскажите, как прошла встреча с чешскими партнёрами по поводу оформления документов для поставки оборудования через наши дочерние компании. Все ждут новостей!

В этот момент я почувствовал, как галстук буквально врезается в шею, перекрывая дыхание. В голове пронеслось: «Господи, эта встреча… я же её пропустил!». Я не встречался с чехами, не потому что забыл, а потому что просто не смог собраться, всё откладывал, а теперь это всплыло в самый неподходящий момент.

Попытался выжать из себя хоть что-то, что могло бы отсрочить катастрофу:

– Встреча, к сожалению, не состоялась по независящим от нас обстоятельствам, – начал, стараясь говорить ровно, хотя голос дрожал. – Представители чешской стороны сообщили о внезапном недомогании, что-то вроде… несварения, и попросили перенести встречу на следующую неделю, на вторник. Мы с ними уже согласовали новую дату.

В зале повисла короткая пауза. По лицу Аркадия Павловича пробежала тень сомнения, но он лишь кивнул, явно не желая портить хорошее настроение в этот день.

– Ну что ж, здоровье – дело важное, – сказал он, чуть улыбнувшись. – Главное, чтобы к следующей встрече все были в строю, а документы – готовы. Не подведите, Александр Владимирович!

– Конечно, – выдавил я, чувствуя, как с каждым словом нарастает желание поскорее выйти из зала и начать срочно звонить чешским партнёрам, извиняться, пытаться реабилитировать ситуацию.

Я понимал, что это была катастрофическая ошибка: встречи такого уровня не прощают легкомыслия, и теперь чехи, скорее всего, будут требовать куда более выгодных условий. Мне предстояло разруливать последствия собственной невнимательности, и мысли об этом только сильнее давили на грудь.

Машинально кивнув коллегам, старался создать видимость контроля, хотя внутри всё ощущалось так, будто земля уходит из-под ног.

Совещание закончилось быстро: Аркадий Павлович, довольный результатами и предстоящей поездкой за город, отпустил всех по рабочим местам. Когда коллеги уже начали расходиться, он задержал меня лёгким жестом:

– Александр, всё в силе на сегодня? – спросил он, понизив голос до почти дружеского тона.

– Конечно, Аркадий Павлович, – ответил я, стараясь улыбнуться. – Можем выезжать практически сразу после работы, всё уже подготовлено. Кстати, обещаю отличную рыбалку и шашлыки!

Он довольно кивнул, глаза его на миг загорелись детским азартом:

– Давно уже не выбирался на природу. Отлично, тогда договорились! – Он хлопнул меня по плечу, но задержал взгляд чуть дольше, чем обычно. – Только вот… Ты меня не обманешь? С чехами точно всё под контролем? Ты как-то странно говорил…

Мне пришлось солгать, и я поспешил заверить:

– Всё под контролем, честно. Просто накладка, но я разберусь.

– Ну и хорошо, – удовлетворённо сказал он. – Тогда до вечера!

Кивнув, выскользнул из зала и почти бегом направился к своему кабинету. На пути к двери столкнулся с Кирой и, с трудом сдерживая раздражение, быстро бросил:

– Кира, зайдите ко мне срочно.

Она удивлённо посмотрела на меня, но послушно направилась следом, пока я заходил в кабинет с ощущением, что всё вокруг рушится.

В голове стучала только одна мысль: как вообще мог забыть о такой встрече? И почему Кира не напомнила мне о ней заранее? Она ведь всегда держит всё под контролем, всегда напоминает, страхует меня от подобных провалов. А теперь из-за её невнимательности я оказался в самой неловкой ситуации, где мне пришлось выкручиваться, врать всем в лицо, а последствия этой ошибки могут быть очень неприятными.

Я тяжело опустился в кресло, лихорадочно перебирая в голове, как теперь выправить ситуацию с чехами, и ждал, когда Кира войдёт, чтобы наконец разобраться, как всё это произошло.

Кира зашла неуверенно, почти испуганно – и в тот момент я не видел в ней ни молодого энтузиаста, ни старательного помощника. Мне казалось, что передо мной человек, который подвёл меня в самый ответственный момент. Попытался сдержать раздражение, но, увидев её растерянный взгляд, не выдержал.

– Почему вы не напомнили мне о встрече с чехами?! – начал резко, но, не дождавшись ответа, уже почти сорвался на крик. – Это что за некомпетентность?! Вы – мой помощник, Кира, вы должны контролировать такие вопросы в первую очередь! Вы понимаете, что ваш промах поставил под угрозу очень крупную сделку?

Я продолжал говорить, всё больше теряя контроль над собой, не давая ей ни секунды вставить слово. Мне казалось, что из-за её нерасторопности, отсутствия организации и элементарной внимательности я оказался под ударом, и теперь придётся выкручиваться самому.

Кира стояла посреди кабинета, сжав руки на груди, будто пытаясь спрятаться от моих слов. Она попыталась что-то сказать – наверное, оправдаться, объяснить, что случилось, – но я не дал ей ни единого шанса.

Когда наконец выговорился и замолчал, в кабинете повисла гнетущая тишина. Дыхание было тяжёлым, а Кира, едва сдерживая слёзы, дрожащим голосом произнесла:

– Я… напоминала вам неоднократно, Александр Владимирович. Заходила за час до встречи, чтобы напомнить ещё раз. И… – она с трудом сглотнула, – у вас на мониторе прикреплён стикер с датой и временем встречи с чехами и вопросом повестки. Я сама его писала.

Машинально перевёл взгляд на монитор – и действительно, прямо перед глазами оказался яркий стикер: крупными буквами выделены дата, время и тема встречи. Застыл на месте, ошеломлённый, не в силах поверить происходящему. Как такое могло ускользнуть из виду? Как удалось забыть то, что находилось буквально под носом? Всё сжалось от стыда и растерянности.

Я всматривался в Киру, в её покрасневшие глаза, и почувствовал, как внутри что-то хрустнуло и обмякло. В этот момент стало ясно: виноват не только перед ней, но и перед собой. Сам разрушал свой мир, перекладывая ответственность на других, хотя происходящее было исключительно по собственной вине.

Молча продолжал смотреть на стикер – яркий, очевидный, но всё это время невидимый для меня. В голове не осталось ни одной мысли, только липкая, горькая пустота, разливающаяся по груди и горлу, охватывающая всё нутро. Всё, что раньше казалось важным, всё, что удерживало на плаву, вдруг посыпалось, словно карточный домик. Видел, как жизнь рушится прямо перед глазами, и ничего не мог с этим поделать.

Вновь медленно перевёл взгляд на Киру. Её глаза оставались красными, она всё ещё стояла, крепко сжав руки на груди, защищаясь от мира. Хотел что-то сказать – объясниться, оправдаться, извиниться за несправедливость, с которой только что обошёлся. Но любые слова казались бессмысленными, пустыми, не способными стереть случившееся. Чувствовал, что переступил черту, за которую нельзя возвращаться, и не знал, что сказать, чтобы хоть немного облегчить её состояние или своё собственное.

Отвращение к самому себе накрыло с головой – противно было осознавать, до чего дошёл и что только что совершил. Вместо извинений и попытки восстановить хоть какую-то справедливость, из уст сорвались безжизненные, пустые слова, произнесённые, не поднимая взгляда:

– Вы свободны.

Кира молча кивнула и быстро вышла из кабинета, стараясь не смотреть мне в глаза. Дверь за ней тихо прикрылась, и в кабинете стало совсем тихо, словно даже воздух сгустился от этой неловкости и боли.

Я остался один, погружённый в собственную пустоту, ни на что не способный, ни к чему не готовый. Всё, что осталось – это тягучее ощущение вины, бессилия и осознание, что я только что потерял ещё одного человека, который всегда пытался мне помочь.

Глава 5

Я развернулся на стуле и уставился в окно. Руки дрожали, голова кружилась, а внутри всё рассыпалось на мелкие осколки. Пытался удержаться на плаву в этом мире, который за последние недели окончательно стал чужим и холодным.

Помню, как пару лет назад, получив этот кабинет, не мог нарадоваться: какое счастье было смотреть на город с высоты, ощущать свою значимость, важность, быть частью чего-то большого. Тогда этот вид казался мне символом победы и новых возможностей. Я смотрел на мир и думал, что впереди – только движение вверх.

А теперь, глядя в то же самое окно, вижу пустоту и бессмысленность. Радость сменилась тревогой, а ощущение собственной значимости – тяжёлым грузом одиночества. Окно стало не дверью в будущее, а дорогой в неизвестность.

В жизни каждый из нас сначала мечтает взлететь, а потом учится не разбиваться о землю.

Я долго изучал город, который продолжал жить своей жизнью, не замечая ни моих побед, ни поражений. Всё вокруг казалось далеким, словно наблюдаю за этим миром через толстое стекло аквариума.

Телефон оказался в руках почти автоматически. Открыл переписку с Алёной – её сообщение, полное тепла и заботы, всё ещё оставалось непрочитанным. В этот момент дошло: снова совершена ошибка. Даже не нашёл в себе сил ответить ей ни словом, просто проигнорировал, растворившись в собственных страхах, обидах и рабочих заботах.

Тяжело откинул голову на спинку кресла, чувствуя, как накатывает отчаяние. Хотелось закричать, но не осталось ни сил, ни слов. Казалось, даже слёзы застряли где-то глубоко внутри, не находя выхода наружу.

Всё, что осталось – это бесконечная усталость и ощущение, что я теряю самое важное, даже не пытаясь удержать.

Долго сидел, уставившись в потолок, пытаясь собрать себя по кусочкам. Сколько раз уже давал себе обещания всё изменить, начать с чистого листа, но каждый раз уходил в себя всё глубже – и становилось только хуже. Сейчас не осталось сил даже на это. Но именно в тот момент, когда внутри всё окончательно рухнуло, пришло осознание: если не сделать хоть что-то сейчас, можно потерять всё безвозвратно.

Телефон снова оказался в руках. Пальцы дрожали, экран расплывался перед глазами, но, сжав зубы, заставил себя открыть переписку с Алёной. В этот миг белое поле для текста стало самым важным пространством в жизни.

Слова не приходили – всё казалось неуместным, глупым, слишком слабым по сравнению с той болью, которую причинил. Но начал писать – честно, как есть, без красивых оборотов и привычных масок:

«Алёна, прости меня, пожалуйста. Я не знаю, почему стал таким. Я сам себя не узнаю. Прости за утро, за все слова и за молчание, за то, что не отвечал тебе, что снова был холоден. Я очень тебя люблю. Не хочу терять тебя и девочек. Я не знаю, как всё исправить, но хочу попробовать. Я приеду на дачу сегодня. Ты – самое важное, что у меня есть. Прости.»

В тот же момент на экране телефона вспыхнуло новое сообщение от Алёны. Она отвечала почти сразу, словно ждала моего шага:

«Всё хорошо, Саша. Я тебя тоже очень люблю. Прости за утро – не хотела тебя обидеть. Мы с девочками уже собираемся на дачу и скоро поедем. Ждём тебя!»

Улыбка невольно появилась на моем лице, пока читал эти строки. Несмотря на слабость и все допущенные ошибки, было ясно: жена не отворачивается, не уходит, а остаётся рядом, даже когда кажется, что не заслуживаю этого. Накатила невероятная благодарность за то, что в жизни есть такой человек.

Я вновь взглянул в окно. Прозрачные стёкла, ещё недавно казавшиеся холодными и равнодушными, резко изменились – мир за ними стал немного светлее, а воздух мягче. В этот момент взгляд зацепился за нечто странное в небе. Сначала решил, что это просто оптический обман или усталость даёт о себе знать, но оторваться было невозможно: среди облаков вырисовывалось слово, едва заметное, но удивительно чёткое – «судьба».

Я даже встал со своего места, чтобы рассмотреть лучше, прищурился от яркого солнца, режущего глаза, но буквы не исчезали. Мне стало не по себе – вдруг это галлюцинация или накопившаяся усталость? Но тут усмехнулся: мало ли что можно увидеть в небе, если смотреть внимательно, кто знает, сколько всего необычного прячется там, наверху.

И мне стало легко. Может быть, судьба и правда готовит для меня что-то лучшее. Не может же черная полоса быть вечной. Может быть, впереди ещё будет свет – если не бояться идти вперёд, даже когда страшно.

Улыбнулся самому себе, впервые за долгое время почувствовав желание жить и ждать завтрашнего дня.

Глава 6

Я наконец-то заставил себя взяться за работу. Поборов рассеянность, начал разбирать завалы из писем, документов и напоминаний, которые накопились за последние недели. Чем дальше углублялся в дела, тем яснее становилось: за это время я упустил немало важного. Некоторые сделки по моей вине зависли в воздухе, и теперь приходилось балансировать между отчаянием и самовнушением, что не всё ещё потеряно.

Час за часом пытался втянуться в привычный ритм: подписывал бумаги, отвечал на звонки, договаривался о встречах. Но за фасадом деловой активности скрывалась усталость, которая не отпускала ни на минуту. В какой-то момент поймал себя на том, что уже не помню, когда последний раз работал с настоящим интересом, а не из чувства долга и страха всё окончательно провалить.

После обеда пришло сообщение от Алёны: они с девочками уже выехали на дачу. Я ответил сразу – «Хорошо, скоро дорабатываю и тоже выезжаю», – и впервые за день почувствовал облегчение. Пусть не всё ладится, но хотя бы дома меня ждут.

За всё это время Кира так и не появилась в моём кабинете. Я понимал: это была моя ошибка, и теперь мне предстояло придумать, как перед ней извиниться. Она была не просто хорошим сотрудником, но и настоящим другом: не каждый способен заботиться так, как она заботилась обо мне. И чем дольше думал об этом, тем сильнее становилось чувство вины.

Но этот день решил не отпускать меня просто так. Когда я наконец набрал номер чешских партнёров, чтобы попробовать договориться и спасти сделку, меня, мягко говоря, отшили. Вежливо, но холодно сообщили, что представители компании свяжутся со мной позже. Сразу стало ясно, что это означает: нас попросту вычеркивают, подыскивают других контрагентов. Скорее всего, переговоры с конкурентами уже идут полным ходом.

Тяжело вздохнул, ощущая, как очередная волна разочарования накрывает с головой. Но тут же заставил себя притормозить. «Хватит на сегодня», – мелькнула мысль. Не всё возможно исправить мгновенно. Лучше попробовать разобраться с этим после выходных, когда удастся хоть немного отдохнуть и взглянуть на всё свежим взглядом. Сейчас важнее перевести дух и вернуться к тем, кто действительно ждёт и нуждается во мне.

Уже хотел было нажать на селектор и попросить Киру принести кофе, как делал обычно, но в последний момент отдёрнул руку. В голове пронеслась мысль: «А может, стоит попробовать изменить ситуацию? Вместо того чтобы ждать заботы, проявить её самому?» Решил – впервые за всё это время – угостить Киру кофе, заказать ей что-нибудь вкусное, хотя даже не знал, что ей по вкусу. Чувствовал себя неловко, но это казалось правильным шагом, попыткой как-то загладить свою вину.

Уже собирался встать со стула и отправиться на кухню, как внезапно дверь кабинета распахнулась, и на пороге появился Аркадий Павлович. По выражению его лица сразу стало ясно – он недоволен. Внутри всё сжалось.

Он прошёл в кабинет, аккуратно закрыл за собой дверь и, не повышая голоса, спокойно произнёс:

– Присаживайтесь, Александр Владимирович.

Без лишних слов подчинился, сел обратно, поджал губы, стараясь выровнять дыхание и подготовиться к разговору, который, судя по всему, обещал быть непростым. Аркадий Павлович изучал пристально, с той суровой справедливостью, которую я знал с первого дня работы здесь. В его взгляде не было злости, но явное разочарование ощущалось куда сильнее любого крика.

Он скрестил руки за спиной и начал медленно расхаживать по кабинету, внимательно разглядывая полки с папками, сувенирами, книгами – словно пытался найти что-то между строк моей жизни. С каждым его шагом воздух в комнате становился гуще, и дышать становилось всё труднее.

Наконец, он остановился у окна, не оборачиваясь ко мне, и заговорил ровным голосом:

– Александр Владимирович, знаете, мне сегодня позвонили наши чешские партнёры. Очень вежливые люди, но, как оказалось, весьма пунктуальные. Они сообщили, что встречи неоднократно переносились, но не вами, а вашей помощницей. Более того, никаких новых договорённостей о встречах на следующей неделе не было озвучено. А последнюю встречу, как мне сказали, вы просто пропустили. Без объяснений, без предупреждения.

Он сделал паузу, давая мне возможность осознать услышанное. Я почувствовал, как волна стыда накрывает меня с головой. Кира, несмотря ни на что, снова прикрыла меня, а я только что сорвался на неё, даже не дав возможности оправдаться.

Аркадий Павлович продолжил:

– Я не буду сейчас устраивать сцену, Александр. Я не тот руководитель, который кричит ради эффекта. Я предпочитаю разбираться по существу. Ты всегда был надёжным человеком, на которого я мог положиться, но в последнее время… – он обернулся и посмотрел мне прямо в глаза, – ты словно сам себя не узнаёшь. Всё ускользает, всё валится из рук. И если бы не твоя помощница, которая, как я понял, действительно старается держать всё в порядке, ситуация могла бы быть куда хуже.

Он снова повернулся к окну, на секунду замолчал, а затем добавил:

– Ты можешь сказать мне честно: что с тобой происходит? Ты нужен компании, нужен людям, которые на тебя надеются.

Аркадий Павлович вновь притих, на секунду задумался, затем медленно подошёл к креслу, сел напротив меня, сложив руки на коленях. Его голос стал доверительным:

– Знаешь, Александр, я ведь тоже когда-то был в твоём положении. Я вырос в бедной семье, где каждый рубль приходилось зарабатывать потом и нервами. Я рано понял, что ничего просто так не даётся, и всю жизнь гнался за успехом и признанием. Когда впервые чего-то добился, то почувствовал себя важным, мне казалось, что я могу всё. Что я – хозяин своей судьбы, могу вершить жизни людей, принимать решения, от которых всё зависит. Но это чувство – оно обманчиво. Оно быстро уносит тебя вверх, а потом, если не держать себя в руках, может очень больно сбросить вниз. В какой-то момент я потерял вкус жизни. Всё стало серым, безрадостным. Я помню, мне тогда было примерно столько же лет, сколько тебе сейчас.

Он посмотрел на меня с мудрой, едва заметной грустью:

– Я понимаю, что у каждого бывают сложные периоды. Понимаю, что можно выгореть, устать, потерять себя, даже если кажется, что всё под контролем. Но знаешь, что я понял тогда? В такие моменты есть два пути: либо человек ломается, сдаётся, уходит в тень и перестаёт быть собой… Либо он находит в себе силы пересилить этот мрак, встать, собрать себя по кусочкам и идти дальше – уже другим, но всё ещё живым.

Аркадий Павлович улыбнулся чуть шире, с какой-то доброй иронией:

– Хотя, если по-честному, есть и третий вариант, – отличный начальник, который может отпустить тебя в отпуск на несколько дней. Просто чтобы ты смог разобраться со своими мыслями, привести себя в порядок, вспомнить, ради чего вообще всё это начиналось. Иногда нужно позволить себе остановиться. Не ради компании, не ради отчётов, а ради себя самого.

Аркадий Павлович вновь замолчал, в его взгляде не было ни злости, ни раздражения – только тяжесть, которой не хотелось бы видеть ни в одном человеке.

– Скажи мне честно, Александр, – повторил он тихо, – что с тобой происходит? И, главное… зачем ты меня обманул?

Ком в горле не давал выговориться – слова путались, выходили неубедительно, превращаясь в нелепые оправдания. Хотелось объяснить усталость, растерянность, отсутствие злого умысла, но всё это звучало слабо и жалко, не вызывая даже собственного доверия.

Он не перебивал, просто внимательно слушал, а потом сказал:

– Я очень ценю твою работу, Александр. Ты сделал для компании многое – для меня лично, людей, которые тебе доверяют и за тобой идут. Я не раз помогал тебе – и советом, и связями, и своим именем, когда нужно было что-то уладить. Всегда думал, что ты не только профессионал, но и человек, которому можно доверять.

Аркадий Павлович вздохнул и, чуть наклонившись вперёд, посмотрел прямо мне в глаза:

– Но когда ты соврал мне в лицо, да ещё при всех… Ты поставил меня в очень непростое положение. Если это всплывёт, кто-то узнает, что я прикрываю твой промах – как я буду выглядеть в глазах остальных? Как потом требовать честности от других? Зачем ты это сделал? Почему поставил меня в ситуацию, от которой мне самому становится дурно? Я ведь всегда относился к тебе по-человечески, а ты…

Попытки оправдаться тонули в собственных словах, которые звучали неубедительно и путанно. В душе накатывала волна стыда – не только за то, что поставлен под удар сам, но и за то, что подведён человек, не раз приходивший на помощь. Несмотря на строгость, Аркадий Павлович отличался справедливостью – именно это вызывало уважение. Впервые по-настоящему ощущалась тяжесть преданного доверия.

Взгляд опустился, не находя решения. Возможно, впервые за долгие годы появилось искреннее желание быть честным. Руки казались чужими, отстранёнными, будто не имели никакого отношения. Виски сжимало так сильно, что боль отдавалась в затылке, а перед глазами всё плыло, как по волнам.

Аркадий Павлович ждал ответа, но слова не находились. В итоге удалось выдавить только:

– Простите меня…

Это прозвучало пусто, бессильно, и я сам понимал, насколько эти слова незначительны по сравнению с тем, что сделал. Было бы глупо говорить, что я не хотел этого – ведь всё сделал умышленно. Сознательно соврал, пытаясь спасти собственную шкуру, и мне в тот момент было всё равно, как будет выглядеть Аркадий Павлович, если всплывёт моя ложь. Мне было всё равно, виновата Кира или нет – я был готов свалить на неё свои проблемы, лишь бы самому не оказаться виноватым.

Мне было всё равно, когда Алёна пыталась достучаться до меня, помочь, подбодрить, когда девочки ждали меня вечерами, когда Кира заботилась, вытаскивала меня из завалов дел. Эта пустота затянула меня настолько глубоко, что я перестал думать о чувствах других людей, о том, в какое положение ставлю всех, кто меня окружал и кто по-настоящему пытался помочь.

Я впервые так остро ощутил, как далеко зашёл в этом равнодушии, как много разрушил своим безразличием и страхом. Всё, что осталось – это стыд, разочарование в себе и тяжёлое, удушающее молчание, в котором не было даже надежды на прощение.

Аркадий Павлович долго молчал, давая мне время осознать сказанное. Его взгляд стал ещё жёстче, но в нём по-прежнему не было злости – только разочарование и какая-то усталая, взрослая забота.

– Извинения – это хорошо, Александр, – наконец заговорил он, – но за поступки всегда приходится отвечать. Ты взрослый человек, и твои решения влияют не только на тебя, но и на людей вокруг. Я не могу закрыть глаза на то, что произошло. С этого момента ты отстранён от сделки с чешскими партнёрами. Встреча состоится во вторник, я уже всё уладил. Вместо тебя на встречу пойдёт Орлов, я думаю, ты знаешь, что он давно претендует на твою должность. Не удивляйся, если после этой сделки ему предложат больше полномочий.

Внутри всё похолодело, грудная клетка сжалась, дыхание стало тяжёлым и прерывистым. Произошедшее – не просто рабочий промах, а настоящий удар по профессиональной репутации.

Аркадий Павлович поднялся, выпрямился, взглянул на меня сверху вниз – не с превосходством, а скорее с горечью:

– Я всегда считал, что настоящий человек проявляется не в момент успеха, а в момент слабости. Сильный не тот, кто никогда не падает, а тот, кто находит в себе мужество подняться и не предать себя, даже если все вокруг уже разочаровались. Ты сам решаешь, каким человеком хочешь быть, Александр. Даю тебе время подумать.

Он уже был у двери, когда обернулся:

– На твой день рождения я не приду. Подарок передаст мой помощник. Мне кажется, сейчас тебе важнее разобраться с собой, чем устраивать праздники.

Он вышел, оставив за собой тишину, которая казалась оглушающей. Я остался сидеть, чувствуя, что вокруг – только пустота и холод.

Если бы он накричал, наругал, унизил – было бы легче. Но он поступил как человек, как сильный и мудрый руководитель.

А я… я поступил как слабак.

Глава 7

Вновь наступила тишина – густая, без людей и, кажется, даже без былого внутреннего огня. Кабинет наполнился тишиной, привычные звуки офиса стали отдалёнными, словно всё происходящее осталось где-то наверху, а сам оказался на дне бездонного колодца. За панорамным окном город жил своей жизнью: машины спешили по делам, люди куда-то шли. Оставалось только наблюдать за этим движением, не понимая, почему с каждым днём жизнь становится всё тяжелее, а изменить что-либо не получается.

В голове крутились одни и те же мысли: ведь предпринимались попытки всё наладить, настроиться, поверить, что не всё так плохо. Самоубеждение, что изменения возможны, что стоит только собраться – и всё наладится, не приносило облегчения. Почему же тогда каждый день приносил кому-то боль, предательство или обман, а собственные переживания и неудачи только накапливались, превращаясь во всё более вязкую пустоту, проникающую повсюду?

Я пытался вспомнить – когда последний раз чувствовал радость, уверенность, когда был кому-то нужен без оговорок и условий? Всё казалось таким далеким, почти чужим. За окном мир был ярким, живым, а внутри меня – только серость, бессилие и страх. Каждая ошибка, каждое резкое слово, каждый неотправленный ответ – всё складывалось в тяжелый багаж, который я уже не мог нести.

Иногда кажется, что ты идёшь по жизни, а на самом деле просто тонешь в ней – и никто этого не замечает, даже ты сам.

Я не знал, с чего начать. Не знал, как выбраться из этой тьмы, и был уверен только в одном: если не сделать хоть что-то, если не перестать обманывать себя, то однажды я останусь не только без работы, но и без тех, кто когда-то был мне самым близким.

В таком состоянии провёл ещё несколько часов – без сил и желания что-либо менять, застряв в мутной воде собственных мыслей. Когда пришло сообщение от Алёны о том, что они с девочками уже едут на дачу, я даже не ответил. Просто устало наблюдал в окно, потому что не мог заставить себя повернуться к столу, где лежали неразобранные бумаги. Они были немым напоминанием о моей неспособности сосредоточиться и решать задачи, которые раньше казались простыми.

Мы с этими бумагами сидели в кабинете, как два обиженных друг на друга человека: я – отвернувшись к окну, они – лежа за моей спиной, ожидая, когда наберусь сил и внимания хотя бы взглянуть на них.

В какой-то момент телефон тихо завибрировал – пришло уведомление из новостного паблика. Я машинально разблокировал экран: очередная сводка происшествий – в одном паблике писали о вооружённом нападении в торговом центре, в другом – о теракте, в третьем – об ограблении. Указывалось, что уже есть жертвы. Бегло пробежался глазами по этим новостям, но ничего не почувствовал. В последнее время любые ужасы чужой жизни казались мне чем-то далеким, не имеющим ко мне отношения.

Положил телефон обратно на стол, даже не задумавшись, что всё это может коснуться меня или кого-то из близких. Мир за окном продолжал жить своей тревожной жизнью, а я всё так же сидел в своём кабинете, не в силах повернуться лицом ни к работе.

А затем произошло что-то странное. Одна из книг, лежавших плотно на полке шкафа, неожиданно с глухим шорохом упала на пол. Я смутился, но ненадолго – просто глубоко вздохнул, устало поднялся со своего места и подошёл, чтобы поднять её и вернуть обратно. Не стал вдумываться, почему так вышло. Может, когда Аркадий Павлович заходил и осматривал шкафы, что-то тронул и поставил неаккуратно. Наверное, всё просто… или всё не просто.

Наклонившись, заметил, что книга раскрылась на одной из страниц, где абзац был отмечен едва заметным надрывом, а рядом – аккуратно, почти невидимо, было написано:

«Судьба – это лишь оттенок, который даёт нам жизнь. Но только человек решает, каким цветом будет его день, каким светом наполнится его путь. Не бойся выбрать свой цвет, даже если все вокруг видят только серое».

Книга застыла в руках, а взгляд задержался на этих словах – казалось, будто они обращены прямо ко мне в этот момент жизни. Взгляд скользнул дальше по странице, и прочитал следующий отрывок:

«У судьбы есть свой план для каждого, но она сама не может выбирать – ей не дано право решать, кем нам быть и куда идти. Это бремя и дар выбора всегда остаётся за человеком.

Сколько бы испытаний ни посылала судьба, она даёт ровно столько, сколько человек способен вынести, чтобы стать лучшей версией себя.

В этом – её справедливость: она могущественна, но зависит от силы и честности человека перед самим собой.

Судьба – не вершительница, она – зеркало, в котором видим себя настоящими. И только сами определяем, кем станем, когда пройдём через все её уроки».

Я перечитывал эти строки снова и снова, и ощущал, как они проникают куда-то глубоко, туда, где ещё оставалась надежда стать сильнее, мудрее, честнее – и по-настоящему живым.

…а затем произошло то, что заставило меня впервые за долгое время почувствовать себя по-настоящему живым – но убило одновременно.

Глухой, неуверенный стук в дверь. Я обернулся – в проёме стояла Кира. Она выглядела потерянной, но в её взгляде не было ни тени враждебности – только глубокая грусть и тревога.

– Александр Владимирович… – голос её дрожал, она тяжело сглотнула. – Вы видели уже новости?

Я не ответил, всё ещё не понимая, к чему она клонит. В голове мелькнула мысль, что, может быть, очередная рабочая проблема, но что-то в её тоне заставило меня насторожиться. Кира вздохнула, будто собиралась с духом, и сказала ещё раз – медленно, стараясь не заплакать:

– Я… смотрела новости. В одном из торговых центров, «Славянка», произошёл теракт. На записях, которые попали в сеть, я увидела… покорёженную машину вашей супруги. На ней… пулевые отверстия.

Я не сразу понял смысл этих слов. Рассматривал её, всё ещё держа в руках раскрытую книгу, и только ощущал, как воздух в кабинете становится густым, будто его не хватает. Мозг отказывался принимать реальность, всё казалось каким-то чудовищным недоразумением. А затем что-то щёлкнуло внутри меня – словно кто-то резко включил свет в тёмной комнате. Я опустил книгу, подбежал к столу, схватил телефон, стал судорожно набирать номер Алёны. Один гудок, второй, третий – никто не отвечает. Я тут же написал ей сообщение, потом стал звонить девочкам – снова тишина.

Поднял глаза – Кира смотрела на меня с жалостью. Я не знал, как выглядел со стороны, но все мысли превратились в одну: «Только бы это было ошибкой. Только бы они были в порядке…»

Я схватил ключи, вылетел из кабинета, не слыша ни одного слова. Бежал по коридору, собирая на себе удивлённые взгляды коллег. Лифт показался вечностью – бросился к лестнице, перескакивая через ступени, потому что не мог позволить себе ждать ни секунды. Мне нужно было двигаться. Мне нужно было понять. Мне нужно было их найти – сейчас, немедленно, любой ценой.

Продолжал набирать номер снова и снова, не в силах остановиться. В телефоне – только тишина, мёртвое ожидание, весь мир замер между гудками. Кира знала машину Алёны – она не могла ошибиться, ведь столько раз видела её у офиса, встречала с девочками, улыбалась им. Но несмотря на это, я судорожно пытался убедить себя: «Нет, это ошибка, она ошиблась, с кем не бывает… Это не может быть наша машина, не может быть Алёна, не могут быть мои девочки…»

Я вылетел из здания, даже не сразу ориентируясь, где нахожусь. Солнце резко ударило в глаза, всё вокруг было слишком ярким, быстрым. Люди мелькали мимо, а я смотрел на них испугано, попав в другой мир, где всё движется, а я – застыл.

А потом реальность сменилась отчаянным порывом. Рванул на стоянку, почти не чувствуя ног, и, едва открыв машину, завёл двигатель, с треском захлопнул дверь. Сердце стучало так, что, казалось, сейчас разорвёт грудную клетку. Я вдавил педаль газа в пол, бросая машину вперёд, не обращая внимания ни на правила, ни на сигналы. Внутри был только крик: «Только бы это было ошибкой!»

Мир сжался до одной-единственной точки – до необходимости найти их, увидеть, услышать их голоса. Всё остальное перестало существовать.

Меньше чем через час я оказался возле торгового центра «Славянка» – огромного комплекса, который теперь казался адом на земле. Влетев на стоянку, даже не помня, как добрался, увидел вокруг обстрелянные машины, разбитые стёкла, кровь на асфальте. Люди метались в панике, кто-то кричал, кто-то рыдал навзрыд, кто-то просто стоял, глядя в никуда. На земле лежали трупы, и этот кошмар был реальнее любого сна.

Я не сдержал слёз – они хлынули сами, горячие, отчаянные, не контролируемые. Но продолжал идти, почти бежать, задыхаясь от страха и боли. Я окидывал взглядом каждую машину, выискивал знакомые очертания, срывал голос, звал:

– Алёна! Девочки!

Я стонал, вытирал глаза рукавом, ища хоть какой-то признак жизни, намёк на то, что они живы.

Навстречу мне попался мужчина, державшийся за окровавленную руку, его лицо перекошено от боли и ужаса. Мы чуть не столкнулись, но я не остановился, даже не успел извиниться – просто побежал дальше. Только движение в этот момент могло спасти меня от безумия.

Взгляд наткнулся на знакомую машину. Я бросился к ней, распахнул дверь – внутри оказалось пусто. Ни Алёны, ни девочек.

– Нет, нет, нет… – вырвалось в отчаянии, и спешные шаги устремились к входу в торговый центр.

Толпы людей – сотни: растерянные, испуганные, многие в крови, кто-то кричал, кто-то молился, кто-то просто брёл, не зная, куда идти. Шаги были быстрыми, почти безумными – тело не ощущалось. Повсюду кровь, мёртвые, боль – всё сливалось в одну оглушающую, кровавую картину. В спину кто-то толкнул, поток людей понёс вперёд, колени встретились с полом, сознание едва не покинуло. Голова кружилась, мир плыл перед глазами, но удалось упрямо подняться, цепляясь за последние силы.

И тут, в нескольких метрах передо мной, я увидел её.

Остолбенел.

– Нет… нет… нет… – застонал, не веря своим глазам.

Я поднялся с колен, пошатываясь, и бросился к Алёне, только сейчас поняв, насколько она мне дорога, насколько всё, что было – ничто, по сравнению с этим моментом.

– Алёна! – выкрикнул я, теряя себя.

Я увидел: она лежала на полу, рядом – наши девочки и несколько пакетов, брошенных в спешке. Алёна держала за руки Варвару и Марину, будто до последнего защищала их от всего мира. Я подбежал, но какая-то невидимая сила не дала мне прикоснуться – меня парализовал страх: страх сделать хуже, увидеть то, чего не хотел видеть.

Я упал на колени, протягивал руки то к Варваре, то к Марине, то к Алёне. Рыдал, как ребёнок, сотрясаясь всем телом, дыхание сбивалось, грудь колыхалась – я не мог остановиться, не мог дышать, не мог поверить, что всё это происходит со мной. Я пытался понять, живы ли они. Подполз ближе, наклонился к Маринке – моей маленькой, солнечной девочке. У неё не было ни дыхания, ни жизни в глазах, только пустота, безмолвная тишина. На её груди – кровавое пятно, несколько отметин от пуль. Я замер, не веря … не понимая …

Подполз к Варваре, поднял аккуратно её голову, но моя ладонь тут же стала скользкой, липкой – в крови. Я отодвинул руку, глянул – и внутри будто выключили свет. Я кричал, звал их, терял голос. Всё вокруг исчезло, осталась только боль, невозможность остановить происходящее.

Последней я подполз к Алёне. Она лежала безмятежно, словно уснула, но на её кофте в области живота и груди – два кровавых пятна. Поднял её за голову, уложил на колени, наклонился, чтобы услышать дыхание, но рыдания и сбитое дыхание мешали определить, жива ли она.

Попытался нащупать пульс, почувствовать биение сердца, и в какой-то момент мне показалось, что она ещё жива – слабый, едва ощутимый ритм. Я прижал её голову к своей груди, кричал, звал на помощь, умолял, плакал, как никогда раньше.

В какой-то момент появились врачи – они отцепили меня от Алёны, от девочек, я сопротивлялся, не хотел отпускать, но силы покинули меня. Всё, что я помню дальше – как в тумане: вспышки света, крики, чужие руки, звук сирен. А потом – больничная палата, белый потолок, запах лекарств. И пустота, такая же бесконечная, как и раньше, только теперь она стала намного глубже.

Я сидел в больничном коридоре, ожидая окончания операции, молясь про себя – если бы только это могло помочь. Время растягивалось, казалось, что каждый миг длился вечность. К этому моменту приехали Аркадий Павлович, Кира и ещё несколько ребят из офиса. Они не говорили ни слова, просто сели рядом, их присутствие было единственным, что отделяло меня от полного одиночества.

Прошло не больше двух часов, когда из операционной вышел врач. Он смотрел на меня с тем самым взглядом, который не требует слов. Я понял всё сразу – Алена умерла. Мир вокруг померк, звуки стали глухими, лица – размытыми. Дальше мир заволокло белой пеленой, и очертания поплыли. Я не помню, как вышел из больницы, не помню, ехал ли я или шёл до дома, не помню, кто мне звонил, кто сигналил на дороге.

Пришёл домой, абсолютно пустой, потерянный, только оболочка человека, в котором больше ничего не осталось. В голове крутилась лишь одна картина – мои девочки в торговом центре, их лица, руки, безмолвие.

Потеряв всякий смысл, я взял верёвку, прикрепил её к порогу, подставил стул, завязал узел на шее. И не задумываясь шагнул вперед…

Глава 8

Уже 742 дня я живу в этом дне, застряв в петле времени.

Я помню, что после того, как спрыгнул со стула, очутился вновь в своей кровати. Рядом со мной лежала Алёна, спала спокойно, её лицо было безмятежным и родным. Я не мог поверить в происходящее – она жива, девочки живы, а всё то, что случилось, оказалось лишь сном. Я обнял её, зацеловал, не в силах сдержать слёз облегчения и счастья. Алёна смущённо смеялась, не понимая, откуда во мне столько энергии после нескольких месяцев депрессии и апатии. Выскочил из спальни, бросился к девочкам, поднял их на руки, кружил, целовал, смеялся вместе с ними. Мы всей семьёй отправились на кухню готовить завтрак, и каждое движение, звук казались драгоценными … Я заново учился жить.

Когда пришло время уходить на работу, никак не хотел выпускать их из объятий, боялся, что, если отпущу, всё исчезнет, и этот день окажется всего лишь ещё одним сном. Убеждал себя, что это был просто страшный, слишком реальный кошмар, и теперь всё будет иначе.

Но день повторился. Работа, знакомые лица, детали, которые уже видел во сне – всё было на своих местах. А потом вновь… гибель моей семьи. Только на этот раз – на дороге: авария, машины, сирены.

Я проснулся снова – и снова был этот день. На третий раз их убили уже в автомобиле на стоянке возле торгового центра. Затем ещё раз, и ещё, и ещё… Каждый раз – новый ужас, сценарий, но финал всегда один и тот же: я терял их, терял всё, что имел.

Пытался что-то изменить, быть внимательнее, не отпускать их ни на шаг, но судьба каждый раз находила новый способ забрать у меня самое дорогое. День за днём я проживал этот кошмар, не зная, что реально, а что – сон, не зная, когда закончится эта бесконечная петля боли и страха.

Когда думаешь, что нет ничего ужаснее потери близких, на самом деле оказывается, что самое тяжёлое – это вновь и вновь переживать их утрату, не имея возможности что-либо изменить.

Так я и живу – 742 дня в одном и том же дне. В попытках спасти свою семью, найти выход, понять, за что мне всё это. Но пока каждый день заканчивается одинаково.

Я всё ещё ищу цвет в этом сером, бесконечном калейдоскопе боли и надежды.

За это время испробовал всё, что только можно было придумать. Я держал Алёну и девочек при себе целыми днями, не отпускал ни на шаг, отменял поездки, прятал их дома, отключал телефоны, менял маршруты – всё, чтобы только не допустить их гибели. Запрещал им даже приближаться к торговому центру «Славянка», но террористы, как по сценарию, раз за разом находили способ добраться до них. Если же мне удавалось изменить хронологию событий, то всё становилось ещё хуже: аварии, случайные выстрелы, несчастные случаи, новые лица и новые трагедии.

Это была непонятная, мучительная петля времени, в которую я попал, и из которой не знал, как выбраться. Каждый день просыпался с надеждой и засыпал в отчаянии – или не засыпал вовсе, ведь сон был невозможен в этом вечном повторении кошмара.

Я обращался к кому только мог: к гадалкам, экстрасенсам, психологам, физикам – искал любую трещину в реальности. Пытался договориться с судьбой, Богом, с самим собой, но ответы были либо пустыми, либо бессмысленными. Откровенно говорил с Алёной, пытался объяснить ей, что происходит, но она каждый раз наблюдала за мной с тревогой и недоверием, как на ненормального. Иногда мне казалось, что она вот-вот уйдёт, заберёт детей, потому что жить рядом с таким человеком невозможно.

Однажды в полном отчаянии я даже станцевал голым в офисе, надеясь, что меня заберут в психиатрическую больницу, и, может быть, там смогут найти лекарство от этого безумия. Но всё заканчивалось одинаково: вновь просыпался в своей постели, где рядом спокойно дышала Алёна.

Я не знал, сколько ещё выдержу это испытание. Не знал, есть ли у судьбы пределы терпения. Но каждое утро просыпался с одной-единственной мыслью: может быть, сегодня получится изменить хоть что-то. И каждый божий день, ровно в полночь, где бы я ни был, что бы ни делал, вновь оказывался в своей кровати. Всё начиналось сначала: то же утро, те же лица, тот же маршрут, та же тень беды, которую невозможно избежать.

Знаете, в книгах и фильмах часто показывают этот «день сурка», как нечто забавное, наполненное уроками и новым смыслом. Но на самом деле, когда проживаешь один и тот же день сотни, а может быть, и тысячи раз – ты начинаешь медленно сходить с ума.

Вначале думаешь, что начнёшь ценить момент, станешь мудрее, добрее, научишься любить каждую секунду. Но потом… потом всё превращается в вязкое, липкое сумасшествие. Мысли, которые раньше казались безумными, становятся обыденностью. Ты начинаешь верить, что ничего невозможного нет – и в то же время, что вообще ничего не имеет смысла.

Я давно перестал считать дни. Может быть, было 742, может, тысяча, может, уже вечность прошла…

Было испробовано всё:

– принимал любые наркотики;

– разбивался на машине;

– ломал себе спину;

– напивался до потери сознания;

– стрелял себе в ноги и руки;

– жертвовал деньги в фонды;

– уходил в церковь, мечеть, синагогу, стоял на коленях, исповедовался;

– пил отвары гадалок;

– искал уединения в монастыре;

– даже однажды забрался в огромный банковский сейф и запер себя там с таймером, чтобы провести внутри чуть дольше полуночи – но и это не сработало.

Всё возвращалось на круги своя. Всё – одно и то же. Ничего не менялось.

Единственное, что я ещё не делал, – это не убивал самого себя.

Потому что, несмотря на весь этот ад, несмотря на отчаяние и безнадёжность, я всё ещё боюсь. Боюсь, что если это сделать – всё действительно закончится. А вдруг там, за пределом, уже не будет ни одного шанса, чтобы что-то исправить? Боюсь, что даже если эта петля – ад, настоящий конец окажется ещё страшнее.

И потому я просыпаюсь каждое утро, не зная, что делать дальше.

За это время я прочитал сотни книг – по физике, химии, биологии, психологии, философии и вообще по всему, что попадалось под руку. Брался за любые темы, надеясь, что где-то в этих знаниях найдётся ключ к моей загадке. Было странно: каждый новый день шёл по написанному сценарию, но одно оставалось неизменным – память. Я помнил всё, что делал вчера, всё, что уже читал, свои мысли, ошибки.

Мне кажется, что за эти годы я мог бы написать докторскую по любой теме, настолько свободно ориентировался в вопросах, о которых раньше даже не слышал. Выучил несколько иностранных языков – настолько хорошо, что мог спокойно беседовать на латыни и тамильском, хотя сам не знал, зачем мне это нужно.

Пытался делать записи в тетради – фиксировать свои задумки, отсчитывать дни, строить планы. Но каждый раз, когда наступал новый день, все записи исчезали. Всё обнулялось: вещи, бумаги, даже заметки в телефоне. Единственное, что оставалось – моя память, мой внутренний багаж знаний и опыта.

Я предполагал, что выход из петли – в отношениях с Алёной. Пробовал искренне говорить с ней, мириться, признавать ошибки, но это ничего не меняло. Тогда решил, что, возможно, должен спасти кого-то другого – чью-то жизнь, судьбу, чтобы разорвать этот замкнутый круг.

Выходил на улицы Москвы, ходил по переулкам, заходил в метро, наблюдал за людьми, искал чью-то боль. Помогал, вмешивался, пытался предотвратить несчастья, полагая, что моя судьба связана с чьей-то жизнью, и если спасу кого-то, петля времени разорвётся. Но всё возвращалось на круги своя. Каждый новый день был как чистый лист, и все мои усилия исчезали, словно их никогда не было. Только память – как груз, напоминание, проклятие.

Порой возникает ощущение, что стал самым мудрым и осведомлённым, но вместе с этим – невероятно одиноким. Ведь ни одно знание и ни одна книга не подскажут, как вырваться из собственной ловушки.

Я продолжал искать, надеяться, жить в этом бесконечном дне, не зная, что ещё можно попробовать. Даже пытался предотвратить теракт в торговом центре – каждый день разыгрывал сценарий охоты на убийц, искал их по записям, приметам, случайным словам. Изучал поведение людей, выискивал детали, которых раньше не замечал, пытался вычислить, кто стоит за этим ужасом. Но времени всегда было слишком мало. Петля дня не давала мне шанса заглянуть хотя бы на несколько дней вперёд, чтобы понять, кто это.

Каждый раз, когда я думал, что близок к разгадке, всё рушилось, и убийцы каким-то образом ускользали от меня. Я не знал своего будущего. Всё, что у меня было – это знания, память, опыт, но не свобода выбора.

Со временем произошла перемена: появилось ощущение, что достигнут уровень гения в любой сфере. Казалось, что известны все законы мира, легко читаются люди, предугадываются их поступки и вычисляются мотивы. Искусство манипуляции оттачивалось на коллегах, случайных прохожих и даже на собственной семье. Удавалось подобрать нужные слова, вызвать определённые эмоции и склонить кого угодно к нужному решению.

Я освоил навыки, о которых раньше даже не задумывался:

– научился взламывать замки и системы безопасности;

– мог выучить язык за несколько недель;

– разбирался в психологии настолько, что мог предсказать реакцию любого человека;

– умел водить любые машины, даже те, которых никогда не видел;

– играл на музыкальных инструментах, писал стихи и музыку;

– читал по лицам, жестам, взгляду.

Но с каждым новым «днём» я становился всё более отчуждённым. Люди вокруг были для меня как задачи, которые нужно решить, чтобы выжить или изменить ход событий. Пытался быть добрым, злым, равнодушным, героем, злодеем – но всё возвращалось к одному и тому же концу.

Я чувствовал, как исчезает настоящая связь с миром, семьёй, собой. Знал всё, мог всё, но не мог изменить главное – выйти из этой петли, спасти тех, кого люблю, найти смысл в бесконечности.

Глава 9

В один из дней, устав от всего, я впервые всерьёз задумался: может действительно стоит всё закончить до полуночи. Прекратить эти бесконечные мучения, оборвать петлю, в которой застрял на годы. Кажется, страха уже не было – только лёгкая тревога перед неизведанным, как перед пустой, тёмной дверью, за которой не ждёшь ничего.

Я не видел, куда можно стремиться дальше, что ещё можно сделать, куда углубиться. Мне казалось, что перепробовал всё, что только может вообразить человек: все роли, все сценарии, все поступки, глупые и великие, подлые и героические. Я был всем и никем сразу.

Последние десятки дней уже совсем не обращал внимания на свою семью. Вставал по утрам, молча завтракал, и уходил из квартиры, не слушая, что говорят Алёна и девочки. Они казались мне до боли чужими – как актёры, которые играют одну и ту же сцену, не зная, что для меня их слова давно уже стали фоном, а не смыслом. Ловил себя на мысли, что не чувствую ни любви, ни привязанности, ни даже злости – только усталость и равнодушие, которые выжгли всё живое внутри.

Но именно в тот момент, когда мысль о самоубийстве стала казаться не избавлением, а логичным завершением этого абсурдного спектакля, меня вдруг пронзило новое, неожиданное чувство. Я понял: сколько бы ни длились мои страдания, всё это время рядом со мной была Алёна.

В каждом повторении, пробуждении, в каждом даже самом незначительном моменте – она всегда была рядом. Она, единственная, оставалась неизменной осью моего мира, даже в тот момент, когда я сам перестал быть собой.

Впервые за долгое время почувствовал не пустоту, а слабую, почти забытую боль – тоску по тому, что сам выбросил из своей жизни. Может быть, именно это и было моим настоящим наказанием: не умирать и не жить, а медленно терять всё, что когда-то было важнее всего на свете.

И мне казалось, что если я всё-таки решусь на этот поступок – убить самого себя, вырваться из этой петли, – то единственным человеком, с которым бы хотел провести последний день, была бы именно Алёна. Не та Алёна, что каждое утро встаёт рядом и говорит одни и те же слова, повторяя сценарий, написанный не нами. А та, настоящая, с которой прожил всю свою жизнь: от первой встречи до последней ссоры.

Мне очень захотелось попрощаться с ней по-настоящему. Не с тенью этого бесконечного спектакля, а с той самой женщиной, которая когда-то была смыслом всей моей жизни. Я уже почти забыл все те дни, что нас связывали. Забыл, как мы смеялись, ругались, строили планы, мечтали, как боялись и надеялись. Всё стёрлось, вытеснено этим одним днём, в котором живу годами.

Я решил: пусть этот день будет последним, но он будет настоящим. Попробую вспомнить всё, что связывало нас, увидеть в Алёне не сценарий, а любимого человека. Пусть даже только на прощание.

Проснувшись утром, задержал взгляд на Алёне. Впервые за, кажется, целую вечность во мне заиграли приятные чувства – давно забытая нежность, трепет, может быть, даже любовь… Она лежала на подушке, подперев щёку ладонью, вторая рука лежала у меня на груди, а сама она, словно ребёнок, пыталась уткнуться головой в мою руку, будто искала защиты от всего мира. Рыжеватые волосы беспорядочно рассыпались по плечам, и я смотрел на каждую мелочь: на её нос, губы, родинки, на светлую кожу, которую знал наизусть. Она была родной. Она была моей. Но в то же время – такой чужой, далёкой, почти недостижимой.

Как только я открыл глаза, она, чувствуя мой взгляд, тут же проснулась. В этот раз она не сразу закрыла глаза обратно, как делала обычно, а, наоборот, открыла их шире и внимательно посмотрела на меня.

– Саш, что-то случилось?

А случилось ли? – подумал я. Да, многое изменилось. Теперь рядом с ней был уже совсем другой человек – не тот, в кого она когда-то влюбилась, не тот весёлый, спонтанный и живой, каким был прежде. На смену пришли рациональность, хладнокровие, эрудиция, умение просчитывать ходы наперёд, знание множества языков, понимание психологии и философии, способность читать людей с первого взгляда. Гениальность пришла вместо живости.

Я взглянул на неё, мягко улыбнулся, пытаясь не выдать всей горечи и усталости, что копились годами.

– Нет, – тихо ответил я. – Всё хорошо.

Наклонился и поцеловал её в лоб, задержавшись чуть дольше обычного. Хотелось остановить время, остаться с ней в этой тишине, когда всё ещё возможно. Внутри что-то дрогнуло – слабое, хрупкое, но настоящее. Может быть, впервые за все эти годы снова почувствовал себя собой. Пусть даже на короткое время.

Я отвернулся, уставился в потолок, и после затяжного молчания спросил, стараясь сделать голос как можно спокойнее:

– А что бы ты сделала, если бы знала, что сегодня – последний день твоей жизни?

Сначала она тихо улыбнулась, повернулась ко мне и с озорством спросила:

– Неужели ты настолько не хочешь праздновать свой день рождения?

Я тоже улыбнулся, но ничего не ответил. Мне было важно услышать её мысли в этой точке вечности.

Алёна повернулась на спину, задумалась. Я знал, что она скажет, – мы уже не раз вели этот разговор: иногда спорили, иногда смеялись, иногда обнимались, держась за руки в темноте. Но сейчас мне это было нужно как никогда – услышать её слова, почувствовать, что хоть что-то в этом мире не изменилось.

Она тихо выдохнула и промолвила, глядя в потолок:

– Если бы я знала, что это последний день… я бы не хотела ничего особенного. Я бы просто провела его с тобой и с нашими девочками. Мне всё равно, где мы были бы – дома, на даче, в Москве, хоть в самой обычной кухне с чашкой чая… Главное, чтобы вы были рядом. Хотела бы встретить конец в кругу тех, кого люблю, и кто любит меня. Мне не нужны праздники. Только вы – ты и девочки. Чтобы ты был рядом. Вот и всё.

Она улыбнулась, посмотрела на меня – открыто, как тогда, когда мы только начинали жить вместе. Затем Алёна повернулась ко мне и спросила тот же самый вопрос:

– А ты, Саш, что бы сделал, если знал, что сегодня – последний день?

Ответ был уже известен. Его реализация началась с самого утра, когда впервые за долгое время появилось желание быть рядом. Конечно, этот день хотелось провести с женой. Видимо, в этом и заключалось наше главное сходство – несмотря на годы, временную петлю и судьбу.

За это время я научился подстраиваться под любое эмоциональное состояние, играть любые роли, быть тем, кем нужно – но сейчас мне хотелось быть собой, быть искренним, добрым, быть тем, кого она когда-то любила.

Я добродушно повернулся к ней, улыбнулся и тихо произнёс:

– Я бы тоже этого хотел. Встретить свой конец рядом с тобой, с девочками. Просто быть вместе.

В комнате повисла небольшая, уютная тишина. Мы оба понимали, что эти слова не просто ответ на вопрос, а что-то большее – признание, попытка вернуть хотя бы часть того, что было потеряно.

Чтобы добавить немного веселья, поднялся с кровати, хлопнул себя по бедрам и объявил:

– А знаешь, что? Сегодня я приготовлю тебе самый вкусный завтрак, который ты только пробовала!

Алёна засмеялась, попыталась отговорить меня, как обычно:

– Да ладно, Саша, ты же знаешь, что у тебя всегда получается что-то необычное…

Но решимость оставалась непоколебимой. Хотелось сделать для них всё возможное, чтобы этот день, даже если он окажется последним, был наполнен их счастьем – даже несмотря на собственную эмоциональную опустошённость.

Путь лежал на кухню, и впервые за долгое время внутри появилось тихое предвкушение. Раньше готовка давалась с трудом – максимум яичница или бутерброды, за что Алёна с лёгким сарказмом поддразнивала за «кулинарные эксперименты». Однако годы, проведённые в одном и том же дне, сделали из бывшего дилетанта, пожалуй, лучшего шеф-повара мира. Освоилось всё: от французской выпечки до японских супов, от изысканных десертов до домашних пирогов. Оставалось только открыть собственный ресторан с мишленовскими звёздами – если этот день когда-нибудь закончился.

Я не обратил никакого внимания на саркастическое замечание Алёны, улыбнулся и с удовольствием принялся за дело.

Пока доставал продукты, нарезались овощи, замешивалось тесто, в голове мелькали мысли – о прошлом, настоящем, о любви, прощении, обо всём, что меня связывает с этими людьми. Вспоминались те самые первые совместные завтраки – когда были молоды и влюблены, ещё не зная, сколько впереди испытаний, разочарований и перемен. Мечты, планы, смех над неудачами, поддержка друг друга в трудные времена – всё это всплывало в памяти.

В эти бесконечные дни не раз приходилось быть рядом, но не чувствовать настоящего единства. Сколько раз произносились нужные слова без эмоций, сколько раз прощалось – и не прощалось, сколько обид оставалось внутри, не находя выхода.

Пока я готовил завтрак, на кухню одна за другой начали выходить девочки – ещё сонные, растрёпанные, в пижамах. Марина, как обычно, первой отправилась к холодильнику за йогуртом, а Варвара заняла место за столом и с интересом наблюдала за происходящим у плиты.

Алёна появилась последней, прислонилась к дверному косяку и наблюдала с той самой улыбкой, в которой смешались любовь, усталость, нежность и лёгкая ирония. На стол были поставлены тарелки с омлетом, свежими булочками, фруктами, маленькие розочки из яблок.

– Ого, папа, ты что, в школу поваров записался? – удивилась Варвара, а Марина захлопала в ладоши.

– Нет, просто у меня сегодня особое настроение, – улыбнулся я, разливая чай по чашкам.

Мы сели за стол всей семьёй. Смотрел на них – на Алёну, девочек, на этот утренний свет, что падал на скатерть, – и понимал: вот оно, настоящее. Вот ради чего стоило бы жить, даже если завтра не наступит. В этот момент впервые за много лет появилось чувство, что могу себя простить – за прошлое, ошибки, утраченные дни и слова.

Мы сидели за столом всей семьёй, и впервые за долгое время в доме звучал настоящий смех. Я шутил, рассказывал девочкам забавные истории, поддразнивал Алёну, вспоминая наши самые нелепые семейные моменты. Ловил себя на том, что смеюсь сам – не наигранно, а по-настоящему, от души.

Марина пыталась изобразить «французский акцент», чтобы подражать моему омлету, а Варвара с серьёзным видом рассуждала, что теперь я должен готовить по выходным всегда. Алёна наблюдала за нами, и в её глазах отражалось облегчение. Она смеялась, как в те времена, когда мы только начинали жить вместе – звонко, искренне, без тени усталости.

В какой-то момент она посмотрела на меня так, будто впервые за много месяцев увидела того самого Сашу, которого когда-то полюбила.

– Ты сегодня какой-то другой, – сказала она, прищурившись с улыбкой. – Я уже и не помню, когда мы все так смеялись вместе.

Я пожал плечами, стараясь скрыть накатившую волну эмоций. Для неё это был всего лишь очередной день, возможно, чуть светлее предыдущих, когда после месяцев апатии и депрессии её муж вдруг стал живым. Для меня же – это был неизвестно какой год жизни, и, может быть, первый настоящий завтрак за всё это бесконечное время.

Взгляд скользил по Алёне, девочкам, их улыбкам, по тому, как они перебивают друг друга, спорят, смеются – и внутри разливалось что-то тёплое и настоящее. Неизвестно, что ждёт впереди, но сейчас судьбе хотелось быть благодарным хотя бы за этот маленький островок счастья посреди бесконечной петли.

Когда завтрак подходил к концу, Алёна с привычной заботой спросила:

– Саша, ты не опоздаешь на работу? У тебя же важные встречи.

Я улыбнулся, не скрывая лёгкой иронии:

– Это не имеет значения. Я опоздаю, но обо всём договорюсь с Аркадием Павловичем. Сейчас – утро, и оно должно пройти с семьёй. С моей семьёй.

Она не понимающе улыбнулась, но я видел в её взгляде благодарность – за то, что я наконец-то выбираю их, а не работу.

Потом, когда девочки уже начали собирать свои вещи, обсуждая поездку на дачу, Алёна напомнила:

– Мы ведь собирались ехать сегодня, ты помнишь?

Я мягко попросил девочек уйти в свою комнату, чтобы поговорить с Алёной наедине. Мы сели за стол, и я заглянул ей в глаза.

– Алёна, – начал я, – я хочу остаться сегодня с тобой, провести время вместе. Хочу пригласить тебя на свидание – не просто ужин или поход в кино, а настоящее свидание, как раньше, когда мы только познакомились. Я хочу, чтобы ты надела самое красивое платье, чтобы мы почувствовали себя снова молодыми, влюблёнными, живыми. Хочу провести этот день только с тобой, чтобы вспомнить всё, что было, чтобы почувствовать, что мы всё ещё можем быть счастливыми здесь и сейчас.

Сперва она обрадовалась, глаза её засияли, но тут же смутилась, вспомнив мой утренний вопрос:

– Саша, ты ведь сегодня утром спрашивал… что бы я сделала, если бы это был последний день? – в её голосе звучала тревога.

Я взял её за руку, чувствуя, как дрожит моя ладонь:

– Да, спрашивал. И твой ответ был для меня очень важен. Я не знаю, что будет завтра, не знаю, сколько у нас осталось времени, но сегодня я хочу быть с тобой. Не с образом или ролью, – а с тобой, моей настоящей Алёной. Пусть этот день будет особенным. Хочу, чтобы ты почувствовала себя любимой, нужной, чтобы мы оба запомнили этот день не как очередной во времени, а как единственный, настоящий, наполненный смыслом и любовью.

Впервые за долгое время удалось смотреть ей в глаза без страха быть уязвимым, говорить о своих чувствах, позволить быть настоящим. Алёна не понимала смысла моих слов о времени – для неё это не было метафорой, а просто признанием, честным и чувственным порывом. Она склонила голову к моим рукам, поцеловала их, нежно тёрлась щекой, пыталась впитать в себя всю ту близость, которой так не хватало.

– Мне так тебя не хватало все эти месяцы, – прошептала она.

Я поцеловал её в макушку, ощутил знакомый запах её волос, и в этот момент понял, как сильно был потерян и как отчаянно хочу быть рядом. Потом встал, попросил девочек выйти – выбросить мусор, прогуляться до магазина, купить чего-нибудь вкусного. Не прошло и десяти минут, как квартира наполнилась тишиной. Мы с Алёной остались вдвоём.

Она стояла на кухне, мыла посуду, когда я зашёл. Наблюдал за ней – на её изгибы, движение рук, на то, как свет ложится на плечи. Всё так же красива, как когда-то. Я подошёл сзади, обнял, поцеловал в шею. Она не сразу поняла, чего мне хочется – ведь у нас не было близости уже несколько месяцев, а между нами выросла невидимая стена.

Но когда я начал нежно трогать её грудь, бедра, поцелуями прокладывать маршрут по её телу, она вспыхнула, как спичка: страсть, желание, долгожданная искренность. Я почувствовал, как дрожит её тело, как в ней разгорается огонь, который мы так долго глушили обидами и усталостью.

Взял её за бедра, поднял на руки, унес в нашу спальню. Там, в полумраке, среди мягких подушек и простыней, мы наконец-то позволили себе быть настоящими. Только мы, только этот момент, только любовь, которая всё ещё жила – несмотря ни на что.

Мы лежали молча, в объятиях, слушая дыхание друг друга. Я смотрел на потолок, чувствуя, как в груди разливается тихое, почти забытое счастье. Впервые за многие годы ощущая не пустоту, а наполненность.

Но вскоре мне нужно было отправляться на работу. Осторожно поднялся с кровати, начал одеваться, а Алёна осталась лежать, улыбаясь – довольная, расслабленная, по-настоящему счастливая. В этот момент дверь распахнулась, и девочки вернулись домой. Алёна тут же вскочила с кровати, надела футболку и трусики, а я не смог удержаться от смеха – всё было так по-домашнему.

Перед уходом я подошёл к Алёне, крепко обнял её и посмотрел в глаза:

– Пожалуйста, сегодня никуда не выходи из квартиры. Обещай, что будешь ждать меня. Позвони своей сестре, пусть вечером придёт и посидит с девочками, хорошо?

Она удивилась, но покорно кивнула.

Было ясно, что предстоит сделать сегодня – и, несмотря на всё, необходимо быть уверенным: если моя жизнь действительно разорвёт эту петлю времени, жена и дети должны остаться в безопасности. Нельзя допустить, чтобы их судьба оборвалась вместе с собственной.

Я поцеловал Алёну, обнял девочек, задержал взгляд на их лицах, чтобы запомнить всё, что возможно. После этого вышел из квартиры и отправился на работу, ощущая не только тревогу, но и странное освобождение.

Впервые за долгое время я знал, ради чего живу этот день.

Глава 10

Сегодня дорога на работу показалась мне совсем другой. Я двигался по привычным улицам, наблюдал за прохожими, машинами, витринами, и впервые за долгие годы ощущал удивительное спокойствие. Обычная тревога исчезла – не волновался ни о сегодняшнем дне, ни о завтрашнем, ни о том, что ждёт меня впереди. Я не торопился, не прокручивал в голове разные сценарии, не размышлял о бесконечной петле времени.

В какой-то момент, не доезжая до офиса, решил оставить машину на парковке и пройтись пешком. Захотелось прочувствовать город, вдохнуть свежий утренний воздух, посмотреть на лица прохожих, послушать шум просыпающейся жизни. Я шёл неспешно, и с каждым шагом чувствовал, как внутри становится всё спокойнее и яснее. Не боялся будущего, не сожалел о прошлом. Было ощущение, что сейчас поступаю правильно – что наконец-то нашёл свой путь.

Я направлялся к офису, не отвлекаясь на лишние мысли. В этот день готов ко всему. Шёл навстречу своей судьбе, и впервые за долгое время не стремился её изменить – просто принимал всё, что она может мне подарить.

Когда вошёл в офис, меня сразу встретила Кира – на этот раз с лёгким разочарованием во взгляде. Она тут же заговорила, чуть сбивчиво, как всегда в моменты волнения:

– Александр Владимирович, вы где пропадали? Аркадий Павлович очень ругался, что вас не было на совещании … У нас тут уже столько всего накопилось – встречи, звонки, документы…

Я заметил на её столе стакан с холодным кофе. Было видно, что она заранее поставила кофе, чтобы угостить меня, но он успел остыть, так и не дождавшись. Я улыбнулся ей и произнёс:

– Спасибо, Кира.

Она сразу поняла, о чём я, – по её глазам пробежала тёплая искорка, и она тоже невзначай улыбнулась в ответ. В этот момент между нами появилось искреннее, простое чувство благодарности за то, что всё это время она оставалась рядом со мной и не покидала меня даже в самые трудные дни.

Кира продолжала рассказывать о важных встречах, звонках, о том, что нужно срочно подписать несколько документов, но я уже почти не слышал её. Подошёл к своему столу, положил портфель, бросил взгляд в окно – в то самое окно, в которое я когда-то вглядывался часами, когда всё только начиналось. Тогда за стеклом был только холод, пустота, безысходность. Теперь же мне казалось, что мир за окном наполнен светом, движением, каким-то удивительным обещанием жизни.

Я почувствовал, что ушёл от кризиса среднего возраста, от своей депрессии и апатии. Это было не просто преодоление – это было возвращение к себе, к той части, которая умеет видеть красоту даже в самых обычных вещах.

Кира всё ещё говорила, но я улыбался своим новым ощущениям. Впервые за долгое время был по-настоящему здесь – в этом моменте.

Знаете, порой нужно пройти через всю тьму, чтобы научиться видеть свет в самом обычном дне.

Я повернулся и посмотрел на Киру. Она торопливо листала свои записи в блокноте, что-то отмечала, рассказывала мне про новые стикеры на мониторе, про задачи дня, про то, что ещё нужно подписать и кому перезвонить. Слушал её вполуха, но в этот момент она казалась мне удивительно живой – умная, энергичная, красивая, с тем самым светом в глазах, который бывает только у тех, кто ещё верит в лучшее будущее.

Подошёл к ней ближе, мягко взял за плечи, чтобы она хоть на миг остановилась и взглянула на меня. Она удивлённо подняла взгляд, а я, улыбаясь, сказал:

– Кира, приготовь, пожалуйста, две чашки кофе.

Она тут же оживилась, привычно спросила:

– У вас встреча? Сейчас всё организую, переговорку, документы…

Я покачал головой, перебил её с теплотой, на которую раньше не был способен:

– Нет, Кира. Две чашки кофе просто для нас. Без спешки. Мы с тобой работаем уже столько лет, а ни разу не сидели вместе, просто так, не болтали и не пили кофе, который ты мне каждое утро готовишь. Давай просто немного посидим, как друзья.

Я увидел, как она смутилась, улыбнулась, не зная, как реагировать на моё неожиданное предложение. За её спиной мелькнул силуэт курьера с пакетом. Я развернул Киру за плечи, показал ей на вход:

– И ещё, курьер уже пришёл. Это наш заказ – я заранее выбрал вкусной еды и сладостей к чаю. Забери, пожалуйста.

Кира удивлённо кивнула, бросилась к двери, чтобы принять заказ. Смотрел ей вслед и впервые за всё это время у меня появилось желание подарить другому человеку немного радости и тепла – просто так, без повода. Это был маленький, но важный шаг – шаг навстречу жизни, которой я давно не позволял себе наслаждаться.

Я отправился к кабинету Аркадия Павловича, но прежде, проходя мимо Киры, ещё раз напомнил ей:

– Кира, я жду кофе, приходи ко мне в кабинет. Все бумаги – убери куда хочешь. Можешь даже на пол их свалить.

Она удивлённо взглянула на меня, не привыкшая к такому свободному обращению с офисным порядком, но я подбодрил её:

– Давай, давай. Сегодня можно всё.

Она кивнула, смутившись, а я продолжил свой путь к кабинету директора.

Знал, зачем иду к Аркадию Павловичу. За эти годы, проживая один и тот же день, я понял многое – не только о бизнесе, но и о людях. Раньше мне казалось, что самое важное – это доходы компании, финансовые показатели, успехи на рынке. Мог бы рассказать ему, как за полгода увеличить прибыль в три раза, как провести реструктуризацию, оптимизировать производство, проанализировать биржевые тренды, выстроить новые цепочки поставок, внедрить самые современные финансовые схемы.

Но наш последний разговор, который я проживал снова и снова, позволил понять: Аркадия Павловича на самом деле интересует не только бизнес. Его волнуют люди, атмосфера, честность, доверие. Именно поэтому первым делом я должен был попросить у него прощения – даже за то, что ещё не сделал сегодня, но уже сделал когда-то, в одном из этих бесконечных дней.

Постучал в дверь, вошёл, увидел знакомое суровое лицо, в котором, несмотря на строгость, всегда была человеческая теплота.

– Аркадий Павлович, – начал я, – прежде всего хочу попросить прощения. За всё, что было, за все недосказанности, ошибки, которые совершал – и сегодня, и раньше. Мне важно, чтобы вы знали: я ценю ваше доверие и хочу быть честным – не только как сотрудник, но как человек.

Он молча слушал, а я продолжил:

– У меня есть план по реструктуризации производства. Если мы реализуем его в ближайшие полгода, доходы компании могут увеличиться втрое – это не просто прогноз, я готов показать расчёты, схемы, детали. Изучил рынки, финансовые показатели, биржевые инструменты, и уверен, что это реально.

Голос звучал уверенно, без попыток скрыть ни знания, ни чувства. За эти годы удалось научиться выделять главное, не теряться в деталях, сохранять искренность – именно этим хотелось поделиться. В тот момент было ясно: важнее всего не цифры и не успех, а возможность оставаться настоящим, честным, человеком, на которого действительно можно опереться.

Я представил Аркадию Павловичу детальный план с пояснениями каждого нюанса предстоящих изменений. Он слушал очень внимательно, не перебивая, иногда только кивая или удивлённо поднимая брови, когда слышал что-то особенно интересное или новое.

Постепенно наш разговор перешёл в настоящее деловое обсуждение: Аркадий Павлович снял пиджак, закатал рукава, и мы вдвоём переместились к большому столу, на котором начали раскладывать папки с финансовыми показателями, распечатывать графики и схемы. Я показывал ему легальные, прозрачные схемы оптимизации, новые логистические цепочки, прогнозы по рынкам и предложения по развитию. Он внимательно вникал в каждый пункт, задавал вопросы, в отдельных случаях спорил, а иной раз сам предлагал неожиданные решения.

В некоторых моментах, несмотря на то, что мне казалось – я уже знаю практически всё, – опыт Аркадия Павловича брал верх. Его практическая смекалка и житейская мудрость помогали найти лазейки там, где я видел только тупик, или избежать рисков, о которых даже не думал. Он приводил примеры из прошлого, вспоминал похожие ситуации, и я ловил себя на мысли, что учусь у него даже сейчас, после стольких лет и стольких прожитых «жизней».

В какой-то момент обсуждение стало особенно оживлённым: мы оба увлеклись идеей, перекладывали бумаги, рисовали схемы прямо на столе, спорили, смеялись, обменивались репликами, как два старых товарища, а не как начальник и подчинённый.

Аркадий Павлович даже сам обрадовался, когда увидел, как складывается общая картина. Заметил, как он впервые за долгое время по-настоящему улыбнулся, даже посмеялся, хлопнул меня по плечу – и в этот момент между нами установилась настоящая человеческая близость. Не только профессиональная, но и личная.

Я чувствовал: именно так рождается настоящее доверие. Именно так строится не просто бизнес, а что-то большее – связь между людьми, которые умеют слушать, слышать и верить друг другу.

Когда обсуждение плана подошло к концу, Аркадий Павлович, что-то обдумывая, пробормотал себе под нос:

– Тогда мы наконец сможем увеличить зарплату сотрудникам… И в благотворительных акциях поучаствовать активнее…

Я услышал это и только улыбнулся. Да, я был прав: для него важно не только финансовое благополучие компании, но и люди, их жизнь, возможность делать что-то хорошее для других. Это был не просто руководитель – это был настоящий человек.

Вдруг он хлопнул ладонью по столу, рассмеялся и сказал:

– Отличная идея, Александр! Гениально, чёрт побери, гениально! Даже не думал, что кто-то у нас в компании сможет так всё просчитать и увидеть целую картину. Молодец!

Я улыбнулся, а потом, почувствовав, что именно сейчас могу быть до конца честным, признался:

– Аркадий Павлович… Должен сказать – с чехами я провалил сделку. Тогда был… просто опустошён, устал, не справился.

Он взглянул на меня пристально – без тени осуждения или разочарования. Он только кивнул:

– Я уже знаю про это, Александр. Поэтому и взял всё в свои руки заранее. Сделка с чехами и так была не очень, ничего страшного. Я передал её Орлову – пусть занимается, у него сейчас на это больше ресурсов и времени. Он уже три дня с ними работает, был на встрече.

Он замолчал, а потом добавил, смотря мне прямо в глаза:

– Мне было важно понять, хватит ли у тебя смелости признаться в этом самому. Могу ли я тебе доверять? Видишь, доверие – это не про безошибочность. Это про то, чтобы не бояться быть честным, даже когда ошибся. За это я уважаю людей больше всего.

Тяжесть улетучилась, словно с души сняли свинцовые доспехи. Впервые за долгие годы я позволил себе абсолютную честность – с ним и с самим собой. И впервые ощутил подлинное желание жить дальше, трудиться и принадлежать чему-то большему, чем мои страхи и ошибки.

Аркадий Павлович, довольный обсуждением, заявил:

– Подготовь всё на бумаге, Александр. Полный план, расчёты, схемы – на следующей неделе хочу видеть всё в деталях.

Я кивнул, улыбнулся, хотя знал: для меня следующей недели не будет, а всё, что мы сейчас обсуждали, уже и так останется в его руках. Он сможет реализовать этот проект сам – наметки, черновики, схемы, которые мы вместе оставили, не пропадут.

– Аркадий Павлович, вы ведь на мой день рождения приедете? Музыка, шашлыки, рыбалка – всё будет, как обещал!

Он сразу оживился:

– Конечно! Это будет отличный повод отдохнуть, наконец-то.

В этот момент его телефон завибрировал – пришло сообщение. Он с улыбкой взглянул на экран и радостно сказал:

– Вот, супруга уже взяла подарок. В торговом центре «Славянка».

Я в ту же секунду замкнулся, будто удар током. Торговый центр «Славянка»… Место, где по сценарию этого дня должен был произойти террористический акт. Но почему тогда, когда всё случилось, Аркадий Павлович приехал в больницу ко мне? Значит, с его супругой всё должно быть в порядке, и она ушла раньше, или… что-то изменилось в этот раз?

В голове закрутились тревожные мысли, словно старая пластинка. Может быть, именно сейчас, в этом повторении, всё пойдёт иначе? Может быть, впервые за долгое время я сделал что-то, что сдвинет привычный ход событий?

Сохранять спокойствие удавалось с трудом – внутри уже разгоралась борьба: страх сталкивался с надеждой, возникало желание поверить, что судьбу всё же можно изменить, если хотя бы один поступок был искренним.

С трудом удалось вымолвить:

– Буду ждать с нетерпением, Аркадий Павлович.

Он кивнул, всё ещё улыбаясь, занятый мыслями о встрече и, возможно, мысленно уже выбирая место для рыбалки и представляя вкус будущих шашлыков.

Я вышел из кабинета, аккуратно прикрыв за собой дверь. На мгновение остановился в коридоре, пытаясь привести мысли в порядок. В груди всё ещё гудела тревога – слова о торговом центре «Славянка» не давали покоя. В голове мелькали вопросы: а вдруг сегодня всё будет иначе? Или всё повторится снова, по тому же страшному сценарию, несмотря на все мои старания?

Глубокий вдох помог не поддаться панике. Оставалось лишь быть рядом с близкими и прожить этот день до конца – честно, искренне, по-настоящему. Путь лежал к кабинету, где уже ждала Кира с двумя чашками кофе и уютной, слегка удивлённой улыбкой. Сегодня было ощущение готовности принять всё, что приготовила судьба.

Сегодня я был готов жить – даже если это последний день.

Глава 11

Пока я шёл по коридору к своему кабинету, мысли не переставали крутиться вокруг одного: супруга Аркадия Павловича, Маргарита Николаевна, сейчас находится в торговом центре «Славянка». Эта деталь не выходила из головы, как заноза, и я никак не мог избавиться от тревоги. Могла ли она оказаться среди погибших? Или ей удалось выйти раньше, чем всё началось?

Я пытался успокоить себя, надеясь, что, возможно, сегодня события развернутся иначе. Но внутри всё равно оставалась тлеющая надежда, смешанная с страхом. По моим подсчётам, перестрелка должна была начаться примерно через 2-3 часа. За все эти годы петли знал, что время может немного меняться – иногда события начинались на несколько минут раньше или позже, кто-то случайно задерживался или, наоборот, спешил, но результат всегда оставался неизменным.

Море погибших. Это было страшное, почти механически повторяющееся число – 98 человек. И всегда более двухсот раненых. Я знал эти цифры наизусть, как проклятие, которое не удавалось изменить.

Почувствовал, как хочется верить, что Маргарита Николаевна успеет уйти, что мои маленькие шаги – честность, добро, искренность – хоть немного сдвинут привычный сценарий.

И всё же страх оставался – страх, что судьба не отпустит, всё повторится, как всегда.

В кабинете уже ждала Кира с кофе, но мысли всё ещё оставались там, в «Славянке», среди людей, не подозревающих, что этот день для многих из них последний.

Взгляд остановился на Кире – удивительной девушке, в которой сочетались детская искренность и гордость взрослого, уверенного в себе человека. Она сидела прямо, чуть покачивая скрещёнными ногами, и в её взгляде было что-то светлое. Я улыбнулся ей, подумав, что сегодня, несмотря ни на что, этот день не должен закончиться плохо. Не только для меня, но и для всех, кто мне дорог – и даже для тех, кто просто оказался рядом.

Уверенно прошёл к своему стулу, сел напротив Киры, и заметил, как она аккуратно разложила на столе всё, что я заказал: конфеты, булочки, две кружки кофе, и ещё много всякой вкусной еды. А все папки с документами – аккуратно сложены на полке. Всё-таки Кира неисправима. Умница.

– Как много у нас вкусного! – произнёс я с улыбкой. – Надо срочно приниматься, а то уже почти обед, и я голодный как волк.

Кира рассмеялась, глядя на меня с восхищением и лёгкой ноткой удивления. Она порезвилась с упаковкой конфет, протянула мне одну и спросила:

– Александр Владимирович, а что за изменения у нас такие? Вы сегодня совсем другой. Такой… настоящий! – Она искренне улыбнулась.

Я сделал глоток кофе, почувствовал его горьковато-обволакивающий вкус и, улыбнувшись, заглянул ей в глаза.

– Знаешь, Кира, иногда нужно очень долго идти по кругу, чтобы наконец-то понять, что самое главное – это не отчёты, встречи и планы. А вот такие моменты. Когда просто сидишь, пьёшь кофе с хорошим человеком и радуешься, что можешь быть здесь и сейчас. Сегодня я решил, что этот день будет особенным. Для меня, для тебя, для всех, кто рядом. И если вдруг что-то изменится – пусть хотя бы этот день останется в памяти как что-то светлое.

Я протянул ей чашку, чокнулся с ней, как с давней подругой.

– За настоящие дни, Кира. Пусть хотя бы сегодня всё будет хорошо.

Кира засмеялась, покачала головой и с притворной строгостью сказала:

– Ну вы, Александр Владимирович, и даёте! Обычно начальники только требуют и ругают, а вы тут вдруг – «выкладывай всё!» – словно мы с вами на каком-то дружеском пикнике.

Я улыбнулся, сделал ещё глоток кофе и развёл руками:

– А что? Мы с тобой ни разу не пили кофе, а ты уже почти два года у меня работаешь. Если честно признаться, я без тебя как без рук! Ты знаешь обо мне почти всё: моих детей, жену, привычки, даже как я люблю кофе. А я о тебе – ничего! Поэтому, Кира, выкладывай: учишься ли ты, если да – на кого? Есть ли молодой человек? Где живёшь? Я хочу знать всё! Потому что понимаю… нет, я знаю, что ты мой настоящий спаситель. И вообще – как в таком юном возрасте ты умудрилась так быстро подстроиться, чтобы понимать, что где и как расположить в этом хаосе?

Кира, смеясь, взяла конфету и с лёгкой театральностью отправила её в рот:

– Ну… учусь я на вечернем, на экономическом факультете. Работаю, чтобы самой оплатить учёбу – иначе просто вылечу, мама помогать не может, а стипендии смешные. Так что работаю и учусь – надо крутиться.

Она чуть смущённо улыбнулась и добавила:

– Молодой человек у меня есть, зовут Николай. Познакомились случайно в книжном, он меня спас от навязчивого продавца, – засмеялась она. – Уже год вместе, всё серьёзно, но без планов на свадьбу. Живу с мамой, коплю на свою квартиру, чтобы когда-нибудь жить отдельно и быть независимой.

Она посмотрела на меня чуть серьёзнее:

– А работа… не знаю, мне просто важно, чтобы вокруг был порядок. И мне правда приятно работать с вами, Александр Владимирович. Временами вы бываете строгим, но всегда справедливым. И… спасибо, что сегодня позвали просто выпить кофе. Для меня это необычно, но очень приятно.

Я сразу же стал расспрашивать Киру дальше – о её парне, о том, где живёт, как познакомились, чем занимается её мама, где отец, какие у неё мечты. Кира отвечала охотно, открыто, с тем удивительным доверием, которое редко возникает между начальником и подчинённым. Она делилась историями о Николае – о том, как он всегда поддерживает её в трудные моменты, как вместе строят планы на будущее и мечтают когда-нибудь накопить достаточно денег, чтобы купить собственное жильё. Она рассказывала, что отец ушёл из семьи, когда Кира была совсем маленькой, и с тех пор ей пришлось рано повзрослеть и научиться справляться со многими трудностями самостоятельно.

Я тоже начал делиться с ней своим прошлым: рассказал, как ещё в детстве торговал на рынке тапками, как сложно было пробиться, какие ошибки совершал, как менялись мечты и страхи с годами. Мы оба смеялись, иногда грустили, задумывались о чём-то своём.

Но вдруг Кире пришло уведомление на телефон. Я заметил, её глаза сразу стали сосредоточенными и обеспокоенными. В этот же момент зазвонил рабочий телефон, и она, не дожидаясь моего разрешения, быстро положила булочку на бумажку, лежащую на столе, и выбежала из кабинета к своему столу, чтобы взять трубку.

Оставшись один, под влиянием любопытства и тревоги, рука сама потянулась к её мобильному телефону. Мельком глянув на экран, я увидел переписку с мамой. Оказалось, что у Киры не хватает денег на обучение – большую часть своей зарплаты она отдавала матери на лечение, а себе оставляла самую малость. Я прочитал короткие, но пронзительные сообщения: «Мам, не переживай, я что-нибудь придумаю. Главное, чтобы тебе стало лучше. Я справлюсь. Просто немного денег не хватает до конца семестра, но я не вылечу, обещаю».