Парковщик

Это произошло в начале октября 2014 года. Я ехал на машине из своего дома в Бетесде в центр города и остановился на общественной парковке под отелем «Хаятт Ридженси». Затем планировал позавтракать с другом в «Дэйли гриль». При въезде на парковку я получил талон с отметкой времени. После завтрака отыскал свою машину и направился к выезду. Подъехав к кассе, протянул кассиру талон, но перед тем как его взять, тот взглянул на меня.

– Я знаю, кто вы, – сказал пожилой человек с иностранным акцентом и тёплой улыбкой.

– Прекрасно! – быстро ответил я.

– Я читаю вашу колонку, – уточнил он.

– Отлично! – заметил я нетерпеливо, мечтая поскорее попасть домой.

– И не всегда с вами соглашаюсь! – добавил парковщик.

– Хорошо, – отреагировал я.

– Значит, вам всегда нужно проверять написанное…

Мы обменялись ещё парой любезностей, он отсчитал сдачу, и я уехал, размышляя о том, как приятно знать, что парковщик читает мою колонку в «Нью-Йорк Таймс».

Примерно неделю спустя я остановился на той же парковке, чтобы сесть на метро и доехать от Бетесды до Вашингтона. Получил такой же парковочный талон со временем заезда, доехал до Вашингтона, провёл весь день в офисе и вернулся обратно на метро. Спустился на парковку, нашёл свою машину и направился к выезду, где встретил на кассе того же парковщика, что и в прошлый раз.

Я протянул ему парковочный талон, но на сей раз перед тем как дать мне сдачу, он сказал:

– Мистер Фридман, я тоже пишу. У меня есть блог. Вы не взглянете на него?

– Как его найти? – спросил я.

Он написал веб-адрес: «odanabi.com» на маленьком листке бумаги, обычно используемом для чеков, и протянул мне листок вместе со сдачей.

Несколько ошарашенный этим событием, я уехал. И в скором времени моё сознание пришло к занятной мысли: «Пресвятая скумбрия! Парковщик стал моим конкурентом! У парковщика есть свой блог! Он тоже ведет колонку! Что же делается?»

Так что, вернувшись домой, я тут же зашёл на его сайт. Он был на английском, но посвящён политическим и экономическим вопросам Эфиопии, откуда парковщик оказался родом. Блог рассказывал об отношениях различных этнических и религиозных сообществ, недемократических действиях эфиопского правительства и некоторых аспектах деятельности Всемирного банка в Африке. Отличный дизайн, сильная продемократическая позиция, а английский неплох, хоть и неидеален. Тематика меня не сильно интересовала, так что на сайте я провел немного времени.

Но всю следующую неделю не мог не думать об этом человеке. Как он начал вести блог? Что это значит для мира, если такой образованный человек днём работает кассиром на парковке, а ночью ведёт собственный блог – платформу, позволяющую ему участвовать в глобальном диалоге и сообщать всему свету о волнующих его вопросах, например, о демократии и обществе в стране, которую он покинул?

Я решил, что мне нужна пауза и что стоит узнать о нём побольше. Однако у меня не было его электронного адреса, поэтому единственный способ продолжить контакт – ездить каждый день на работу на метро, оставляя машину на той же парковке в расчёте, что рано или поздно мы столкнёмся. Так я и поступил.

Несколько дней я не мог застать моего блогера-парковщика на месте, но как-то, приехав на парковку очень рано, увидел его на кассе. Я остановился у автомата с талонами, припарковал машину и направился к нему.

– Привет, это снова мистер Фридман, – сказал я. – Не могли бы вы дать мне адрес вашей электронной почты? Я хотел бы поговорить с вами…

Он написал адрес на клочке бумаги. Как я позже узнал, его полное имя было Айеле З. Боджиа. Тем же вечером я написал ему и попросил рассказать немного о себе, своём прошлом и о том, как он начал вести блог. Признался, что думаю о написании книги, посвящённой XXI веку, и мне интересно, как приходят в сферу ведения блогов или написания комментариев.

Он ответил мне первого ноября 2014-го: «Думаю, моя первая публикация на Odanabi.com – это и есть тот момент, когда я начал вести блог… Конечно, если вопрос в том, что мотивировало меня начать, то достаточно причин можно найти в моей родной стране – Эфиопии, взглядами и размышлениями о которой я и хочу поделиться. Надеюсь, вы меня извините, если я не смогу сразу отвечать на ваши сообщения. Я занимаюсь этим в промежутках между работой. Айеле».

Третьего ноября я написал ему снова: «Чем вы занимались в Эфиопии, перед тем как приехать сюда, и какие вопросы волнуют вас больше всего? Не торопитесь. Спасибо, Том».

В тот же день я получил ответ: «Отлично! Я вижу здесь взаимные возможности. Вам интересно, что меня волнует больше всего, а мне – как можно донести эти вопросы до моей ключевой аудитории и широкой общественности».

На что я незамедлительно ответил: «Айеле, по рукам!» – и пообещал поделиться с ним всем, что знаю о том, как вести колонку, если он поделится со мной своей историей жизни. Он сразу же согласился, и мы договорились о времени. Две недели спустя я выехал из своего офиса в центре города, рядом с Белым домом, а Боджиа вышел из подземного паркинга, и мы встретились неподалёку, в кафе «Кофе&Чай у Пита» в Бетесде. Он сидел за маленьким столом у окна. В волосах его поблескивала седина, на лице гордо красовались усы, а на шее был повязан зелёный шерстяной шарф. Заказав фирменный кофе Пита, Айеле начал с рассказа о том, как начал вести блог, а затем я поведал ему свою историю.

Когда мы впервые встретились, Боджиа было шестьдесят три. Он получил степень бакалавра экономических наук в университете имени Хайле Селассие I, названном в честь первого, долго правившего эфиопского императора.

Айеле – православный христианин из народности оромо, самой крупной этнической группы в Эфиопии, обладающей собственным языком. Он объяснил мне, что начиная со времени, когда работал в кампусе, он продвигал культуру и чаяния народа оромо в контексте демократической Эфиопии.

– Все мои усилия направлены на то, чтобы народы Эфиопии могли гордиться своей национальностью, к какой бы они ни принадлежали, и гражданством Эфиопии, – пояснил Боджиа.

Эти усилия вызвали гнев эфиопского режима того времени и в 2004 году вынудили его отправиться в политическую ссылку.

Боджиа держится с достоинством образованного иммигранта, и работа для него – лишь способ заработать деньги, чтобы по ночам серьёзно заниматься своим блогом.

– Я пишу не просто ради писательства. Хочу изучить техники ведения колонки. И у меня есть веская причина для продвижения блога.

Боджиа назвал свой блог Odanabi.com в честь города^[1], расположенного рядом с Аддис-Абебой, столицей Эфиопии. Сейчас он известен как культурный центр региона Оромия^[2]. Он объяснил, что начинал блогерскую карьеру на различных эфиопских веб-платформах: Nazret.com, Ayyaanntu.net, AddisVoice.com, Gadaa.com и сайте Oromo, но их темп не соответствовал его желанию участвовать в текущих дебатах.

– Я благодарен этим веб-сайтам. Они дали мне возможность высказать свои взгляды, но процесс был слишком медленным.

Так он объяснил причину того, почему человек, работающий в подземном паркинге кассиром и испытывающий определенные финансовые ограничения, вынужден был создать собственный веб-сайт.

– Чтобы иметь постоянную площадку для выражения своих мыслей.

Его сайт размещается на хостинге Bluehost.com за небольшую плату. Боджиа добавил, что на политическом поле Эфиопии преобладают крайности: «для разума нет середины». Одна из особенностей, которая произвела на него впечатление в Америке и которую он хотел привнести в Эфиопию, – это то, как «люди выступают за свои права, но при этом уважают точку зрения другого человека». (Наверное, нужно оказаться иностранцем из разорванной на части страны, работающим в подземном паркинге, дабы увидеть нынешнюю Америку как страну, где дебаты сближают людей, но мне нравится его оптимизм.)

Он может оставаться просто кассиром, выдающим сдачу, но всегда старается наблюдать за людьми и за тем, как они выражают себя и своё мнение.

– До того как приехать сюда, я ничего не слышал о Тиме Рассерте, – скажет позже Боджиа на «Встрече с прессой»^[3].. – Я его не знал, но, когда начал смотреть шоу, оно меня чрезвычайно увлекло. Когда он расспрашивает людей, то не слишком сильно на них давит. Он беспощаден в изложении фактов, но очень уважительно относится к чувствам других… К моменту завершения каждой дискуссии вы чувствуете, что он дал некоторую информацию к размышлению и заставил что-то щёлкнуть в голове человека, у которого взял интервью.

Думаю, Тиму понравилось бы это заявление…

– Знаете ли вы, сколько людей читают ваш блог? – спросил я у Боджиа.

– Из месяца в месяц цифры колеблются, в зависимости от темы, но существует и постоянная аудитория, – ответил он мне, добавив, что используемые им веб-показатели позволяют предположить, что его читают примерно в тридцати разных странах. – Если есть какой-то способ помочь мне управлять сайтом, буду очень счастлив.

Тридцать пять часов в неделю в течение последних восьми лет он проводил за кассой на парковке, но они были «только для пропитания».

– Мой сайт – вот куда я направляю все свои силы.

Я обещал сделать всё возможное, чтобы ему помочь. Кто может устоять перед парковщиком, который знает показатели своих веб-метрик! Я просто должен задать ему ещё вопрос.

– Каково вам быть парковщиком днём, веб-активистом – ночью и вести собственный глобальный блог, сидя в Вашингтоне, но общаясь с людьми в тридцати странах, пусть даже их число невелико?

– Я чувствую, что у меня появляются какие-то возможности, – без колебаний ответил Боджиа. – И сегодня немного сожалею о том, что потратил впустую время, не начав вести блог на три или четыре года раньше – вместо того чтобы писать то тут, то там. Если бы я сосредоточился на разработке собственного блога, сейчас у меня была бы большая аудитория. Но я глубоко удовлетворён тем, что делаю. Поскольку делаю нечто позитивное, что помогает моей стране.

Отопление и освещение

В течение следующих нескольких недель я отправил Боджиа по электронной почте две записки о том, как выстраиваю материал в своей колонке, и ещё раз встретился с ним в кофейне Пита, чтобы убедиться, точно ли он понял, что я пытаюсь сказать. Не знаю, насколько это ему помогло, зато я почерпнул очень многое из наших встреч – больше, нежели мог ожидать.

Начну с того, что само знакомство с миром Боджиа стало для меня небольшим откровением. Десять лет назад у нас двоих нашлось бы мало чего общего, но сейчас мы – своего рода коллеги. Каждый из нас проделал путь, чтобы донести свою точку зрения до широкой аудитории, участвовать в глобальной дискуссии – и таким образом встряхнуть мир. Мы оба стали частью большого тренда. «Никогда ещё мы не видели времён, где бы большее количество людей могло творить историю, писать историю, публиковать историю и усиливать историю в одно и то же время», – заметил Дов Сайдман. В предыдущие же эпохи «чтобы творить историю, нужна была армия, чтобы писать историю – киностудия или издательство, а чтобы донести историю до людей, нужен был журналист. Сейчас кто угодно может поднять волну. Каждый волен творить историю одним нажатием клавиатуры».

Именно этим и занимается Боджиа. Журналисты и писатели работали по вечерам с незапамятных времен. Что изменилось, так это количество тех, кто может так подработать. И сколь многих людей они могут затронуть, если то, что они пишут, будет убедительным. И как быстро они смогут выйти на мировой уровень, если докажут: им есть что сказать. А кроме того, сегодня это стоит весьма небольших денег…

Чтобы выполнить свою часть сделки с Боджиа, мне нужно было думать об искусстве написания обзоров глубже, чем когда-либо прежде. К моменту, когда мы встретились, я уже был обозревателем почти двадцать лет и семнадцать лет – репортером. Наша встреча вынудила меня остановиться и подумать – как выразить словами разницу между новостями и обзорами и что на самом деле заставляет статью «работать».

В моих записках для Боджиа я объяснял, что для ведения колонки нет ни единого свода правил, ни обязательных действий – каждый автор делает это по-своему, в определённом ключе. Существует лишь несколько общих рекомендаций, которые я могу предложить.

Если вы репортёр, ваша цель – докопаться до фактов, объяснить явления видимые и сложные, вытащить на поверхность и показать непроницаемое и скрытое, чего бы это вам ни стоило. Ваша работа в том, чтобы информировать людей, ничего не боясь и никому не отдавая предпочтений. Новости с места события часто обладают невероятным влиянием, но степень влияния прямо пропорциональна тому, сколько они могут показать, обнажить и объяснить.

Написание статьи-обозрения преследует иную цель. Когда ведёшь колонку (или, как в случае с Боджиа, блог), твоя цель – повлиять или вызвать реакцию, а не просто проинформировать. Отстаивать определенную точку зрения настолько убедительно, чтобы заставить читателя либо согласиться, либо думать по-другому, или сильнее, либо заново задуматься о поставленном вопросе.

Таким образом, когда я пишу колонку, то одновременно занимаюсь «освещением и отоплением». Каждая колонка или блог должны осветить в голове читателя тему так, чтобы вдохновить его посмотреть на неё по-новому. Или разлиться в его сердце теплом. Но в любом случае, чтобы читатель почувствовал проблему ярче или действовал активнее, нежели до прочтения. Идеальная статья делает и то, и другое.

Но как производить эти тепло или свет для читателя? Откуда брать мнения? Уверен, каждый колумнист предложит свой ответ. Мой короткий вариант – идея колонки может появиться откуда угодно: из заголовка газеты, который показался вам странным, из простого жеста незнакомца, из трогательной речи лидера, из наивного вопроса ребёнка, из жестокости школьного стрелка или из душераздирающей истории о беженце. Всё и вся – чистое топливо для создания тепла или света. Результат зависит от того, насколько интересные связи вы устанавливаете и насколько проницательные догадки приводите, аргументируя своё мнение.

В более широком смысле, писал я Боджиа, написание колонки – это химия. Всё зависит от того, что ты сам намешаешь. Колонка пишется не так, как срочные новости. Колонку нужно создавать.

В этом химическом процессе обычно используются три основных ингредиента: ваши собственные ценности, приоритеты и стремления; величайшие шестерёнки, с помощью которых, по вашему мнению, вращается мир и формируются события, и то, что вы знаете о людях и культуре – как они реагируют или не реагируют, когда на них влияют эти большие силы.

Говоря о ваших собственных ценностях, приоритетах и устремлениях, я имею в виду то, что вас волнует больше всего, и то, что вы чаще всего надеетесь увидеть. Этот набор ценностей помогает вам определить, что важно и о чем стоит подумать, а также то, что вы скажете.

Для автора обозрения вполне нормально изменить своё мнение. Плохо не иметь точки зрения – стоять ни за что, или сразу за всё, или только за лёгкие и безопасные вещи. Автор статьи-обозрения должен родиться из некоей системы ценностей, которая формирует его или её кредо: что следует поддерживать или чему нужно противостоять. Вы капиталист, коммунист, либертарианец, кейнсианец, консерватор, либерал, неоконсерватор или марксист?

Когда я говорю о величайших шестерёнках, вращающих мир, то имею в виду то, что называется «машиной». (Снимаю шляпу перед Рэем Далио, известным инвестором хедж-фонда, который обобщил всю мировую экономику до ёмкого определения – «экономическая машина».) Чтобы быть автором обозрения, вам всегда нужно иметь рабочую гипотезу о том, как, по вашему мнению, «машина» работает, потому что основная цель – взять ваши ценности и подтолкнуть её в их направлении. А вот если у вас нет теории о том, как работает «машина», вы либо подтолкнете её в сторону, не соответствующую вашим убеждениям, либо вообще не сдвинете.

Поэтому, говоря о людях и культуре, я подразумеваю то, как «машина» влияет на различные народы и культуры, когда движется, и как они, в свою очередь, влияют на «машину», когда реагируют.

В конечном итоге все статьи пишутся о людях – точнее, о тех сумасшедших вещах, которые они говорят, делают, любят, ненавидят или на которые надеются. Мне нравится собирать данные для информационных материалов, но никогда не забывайте: общение с другими людьми – тоже данные. Статьи, получающие наибольшее количество откликов, почти всегда относятся к людям, а не к цифрам. И советую не забывать, что самая продаваемая книга всех времен – сборник рассказов о людях. Она называется Библия.

Я говорил Боджиа, что наиболее эффектные статьи возникают из смешения и слияния этих трёх компонентов: вам не стать популярным обозревателем, если у вас нет своего набора ценностей, которые подскажут, за что вы стоите. Дов Сайдман любит напоминать талмудическую поговорку: «Слова, исходящие из сердца, проникают в сердце». То, что не исходит из вашего сердца, никогда не войдет в чужое сердце. Требуется забота, чтобы породить заботу, требуется сочувствие, чтобы вызвать сочувствие. И вы не сможете создать эффектную колонку, если не будете принимать в расчёт великие силы, формирующие мир, где мы живём, и то, как можно на них повлиять.

Ваш взгляд на «машину» никогда не станет идеальным или окончательным. Это постоянный процесс изменения и совершенствования вашего мнения по мере получения новой информации и изменения самого мира. Очень трудно побудить людей сделать что-то, если вы не способны убедительно их мотивировать, связав для них факты. Почему это действие приведёт к такому результату? Потому что именно так работают шестерёнки «машины». И, наконец, сказал я Боджиа, у вас никогда не получится сильная статья, если она не вдохновлена жизнью и не построена на историях реальных людей. Просто пропагандировать абстрактные принципы – напрасный труд.

Когда вы объединяете свои ценности с анализом работы «машины» и пониманием того, как она влияет на людей и культуру в разных контекстах, рождается мировоззрение, которое вы затем можете применить ко всем типам ситуаций для выработки собственного мнения. Как учёному, нуждающемуся в данных, необходим алгоритм, позволяющий фильтровать неструктурированные сведения и несущественный шум, чтобы увидеть соответствующие структуры, так и обозревателю необходимо мировоззрение – чтобы создать тепло и свет в сердцах и головах читателей.

Я заметил Боджиа: чтобы мировоззрение всегда было свежим и актуальным, нужно постоянно обозревать события и учиться – сегодня в большей степени, чем когда-либо. Любой, кто прибегает к проверенным на практике формулам или догмам в постоянно меняющемся мире, напрашивается на неприятности. Действительно, по мере того как мир становится всё более взаимозависимым и сложным, всё более важно расширять свой кругозор и синтезировать новые идеи.

На моё мнение по этому вопросу сильно повлиял Лин Уэллс, преподающий стратегию в Университете национальной обороны. Согласно Уэллсу, странно было бы предположить, будто можно размышлять или объяснять мир, цепляясь за внутреннюю или внешнюю сторону одной жёсткой теоретической «коробки» или отдельного дисциплинарного «бункера». Уэллс описывает три способа размышлений о проблеме: «в рамках», «вне рамок» и «там, где нет коробки». Единственный устойчивый сегодня подход, по его убеждению, – «думать без рамок».

Разумеется, это не значит, что у меня нет чёткого мнения. Скорее здесь речь об отсутствии ограничений для любопытства или набора различных дисциплин, которые вы можете использовать для оценки работы «машины». Уэллс называет этот подход (и его я буду использовать в книге) «радикально всеобъемлющим». Он означает привнесение в анализ как можно большего числа соответствующих людей, процессов, дисциплин, организаций и технологий – факторов, которые часто учитывают лишь по отдельности или как исключение из целого. Скажем, единственный способ, с помощью которого вы сможете понять меняющуюся сегодня природу геополитики, – если соедините происходящее в IT-сфере с тем, что происходит в глобализации, телекоммуникациях, в окружающей среде и в демографии. Сегодня нет иного способа получить полностью всеобъемлющую картину.

Таковы основные уроки, которыми я поделился с Боджиа в своих записках и за нашим кофе. Но вот ещё признание, которым завершилась наша последняя встреча, произошедшая, когда я уже заканчивал эту книгу. Никогда прежде я не размышлял о собственном ремесле и о том, что заставляет статьи «работать» так глубоко. К этому меня подтолкнуло наше случайное знакомство. Если бы я не сделал паузу, чтобы побеседовать с Айеле, то никогда бы не разобрал, не исследовал, а затем снова не собрал бы собственную систему мировоззрения в эпоху быстрых изменений.

Неудивительно, что данный опыт заставил меня задуматься. И также не странно, что встречи с Боджиа вскоре заставили меня начать задавать себе те же вопросы, которые я задавал ему для изучения: какова моя ценность и откуда она взялась? Как, по моему мнению, «машина» функционирует сегодня? И что я узнал о том, как она воздействует на разные народы и культуры и как они реагируют на неё?

Вот чем я начал заниматься, сделав паузу, и оставшаяся часть книги – попытка ответить на эти вопросы.

Вторая часть расскажет о том, как, по моему мнению, действует «машина» в наше время – какие силы способны за несколько дней изменить наибольшее количество вещей в наибольшем количестве мест. Несколько слов в качестве подсказки: «машина» движется благодаря одновременному ускорению технологий, глобализации и изменению климата, взаимодействующих друг с другом.

Часть третья о том, как эти силы ускорения влияют на людей и культуру. То есть как они меняют рабочие места, экономику, геополитику, этический выбор и сообщества, включая городок в Миннесоте, где я вырос и где сформировались мои собственные ценности.

Четвёртая часть предложит выводы, которые я сделал из всего этого. Короче говоря, эта книга – одна гигантская статья-обозрение современного мира. Она направлена на то, чтобы определить ключевые силы, движущие переменами по всему миру, объяснить, как они влияют на разных людей и культуры, а также выяснить, что я считаю ценностями и реакциями, наиболее подходящими для управления этими силами и для смягчения наиболее резких их воздействий на большинство людей во всех возможных местах.

Так что никогда не знаешь, что может произойти, если сделать паузу для разговора с другим человеком. Короче говоря, Боджиа получил основу для своего блога, а я – базу для этой книги. Думайте об этом как о руководстве оптимиста для процветания и повышения устойчивости в век ускорений – безусловно, в один из величайших преобразующих моментов в истории.

Как репортер я постоянно удивляюсь тому, сколь часто, возвращаясь к прошедшей истории или периоду времени, мы обнаруживаем то, чего не заметили с первого раза. Когда я начал писать эту книгу, мне сразу стало ясно, что технологический перелом, который сегодня движет «машиной», произошёл в довольно безобидный период – в 2007 году.

Что же случилось в 2007 году?

Часть II
Ускорение

Глава 2
Что же случилось в 2007‑м?

Джон Доерр, легендарный венчурный капиталист, поддерживавший Netscape, Google и Amazon, затрудняется назвать точную дату, когда это произошло.

Он помнит только, что всё началось незадолго до того, как Стив Джобс вышел на сцену в конференц-центре Джорджа Р. Москоне 9 января 2007 года, чтобы презентовать новое изобретение Apple – переосмысление самой сути того, чем является мобильный телефон. Доерр признавался, что никогда не забудет момента, когда впервые увидел этот телефон. Он и Джобс, его добрый друг и сосед, неподалёку от их домов в Пало-Альто наблюдали за футбольным матчем, в котором участвовала дочь Джобса. Игра затягивалась, и Джобс шепнул Доерру, что хочет ему кое-что показать.

– Стив потянулся в карман джинсов, – рассказывал мне Доерр, – достал тот самый первый iPhone и сказал: «Джон, вот устройство, которое чуть не разрушило мою компанию. Это самое сложное из того, что мы когда-либо создавали». Я спросил о характеристиках телефона. Стив рассказал, что у телефона пять радиоприёмников для различных частот, столько-то вычислительной мощности и оперативной памяти. Я и представить не мог, как в маленьком устройстве может уместиться столько оперативной памяти. И у него не было кнопок! Для выполнения всех задач он должен был использовать программное обеспечение. Словом, в одном устройстве уместился лучший в мире медиаплеер, лучший в мире телефон и лучший в мире способ для выхода в Интернет. Всё в одном.

Доерр немедленно вызвался начать кампанию по финансированию разработки приложений для этого устройства сторонними разработчиками, но Джобс был против. Он не хотел, чтобы кто-то посторонний работал с их элегантным устройством. Apple будет самостоятельно разрабатывать приложения!

Годом позже он изменил своё мнение, кампания по финансированию разработчиков стартовала – и сработала как бомба на рынке создания мобильных приложений.

Тот миг, когда Стив Джобс представил iPhone, стал переломным моментом в истории технологий для всего мира.

В виноделии есть значимые, винтажные годы. Такие же значимые годы бывают в истории. 2007-й определённо стал ключевой исторической датой.

В 2007 году появился не только iPhone – тогда возникла целая группа важных для развития отрасли (да и не только отрасли) компаний. Их совместная работа и инновационный подход изменили сам образ мысли людей, то, как они взаимодействуют с машинами, как создают новые продукты, как общаются и сотрудничают. В 2007-м ёмкость носителей памяти резко выросла – благодаря появлению в том году компании Hadoop, сделавшей «большие данные» доступными для всех. Тогда же началась разработка платформы GitHub с открытым исходным кодом для совместной работы над программным обеспечением. Эта площадка настолько упростила и расширила возможности запуска софта, что теперь его рост, как однажды сказал основатель Netscape Марк Андриссен, «поглощает мир».

Чуть раньше, 26 сентября 2006 года, Facebook, до той поры закрытая площадка общения студентов университета, открыл свободную регистрацию для всех, кто достиг тринадцати лет и имеет электронную почту, и начал свой глобальный рост. В 2007-м компания микроблогов Twitter, бывшая частью большого стартапа, отколовшись, создала собственную платформу и также начала глобальный рост. Популярнейшая платформа для демонстрации общественного мнения Change.org также появилась в 2007 году.

В конце 2006-го Google купила сервис YouТube, а в 2007-м запустила Android – платформу для мобильных устройств с открытым исходным кодом, которая стала альтернативой операционной системе iOS от Apple и помогла смартфонам стать трендом мирового масштаба.

В 2007-м AT&T, эксклюзивный провайдер мобильной связи для iPhone, инвестировал в технологию «программно-определяемых сетей», что быстро расширило возможности провайдера по обработке мобильного трафика, вызванного революцией смартфонов. По данным AT&T, трафик мобильной связи в рамках национальной беспроводной сети с января 2007-го по декабрь 2014 года увеличился более чем на 100 000 %.

Помимо того, в 2007 году компания Amazon выпустила устройство под названием Kindle, которое (благодаря технологии 3G от Qualcomm) могло загружать тысячи книг в мгновенье ока, где бы вы ни находились, если только у вас была мобильная связь. И это стало революцией в сфере электронных книг.

К концу 2006 года Интернет охватил более миллиарда пользователей – ещё один переломный момент. А в 2007-м в одной из квартир Сан-Франциско был придуман сервис Airbnb. В том же году запустил свою первую платформу Palantir Technologies, один из лидеров на рынке аналитики больших данных и расширенного интеллекта, помогающий аналитическому сообществу находить «иголку в стоге сена» больших данных.

– Вычислительные мощности и объём хранения данных позволили нам создать такой алгоритм, которому удалось систематизировать и объяснить многие явления, которые раньше мы объяснить не могли, – рассказал соучредитель Palantir Александр Карп.

Майкл Делл в 2005-м решил оставить пост генерального директора Dell, чтобы отдохнуть от бешеного темпа работы, побыв просто председателем компании. Но через два года осознал, что время для решения выбрано неудачно:

– Я видел, что темпы изменений резко ускорились. И понял, что мы всё могли сделать по-другому. Поэтому в 2007 году вернулся в компанию.

И это далеко не всё о 2007-м. В том году Дэвид Феруччи, работавший в отделе семантического анализа и интеграции исследовательского центра IBM Watson в Йорктаун-Хайтс, штат Нью-Йорк, вместе со своей командой начал создавать когнитивный компьютер под названием Watson. «Компьютер для специальных целей, разработанный, чтобы раздвинуть границы вопросов и ответов, глубокой аналитики и понимания компьютером простого языка, – так описывали проект в HistoryofInformation.com. – Watson стал первым когнитивным компьютером, сочетающим в себе машинное обучение и искусственный интеллект».

В тот же поистине революционный год корпорация Intel впервые представила микросхемы, изготовленные из некремниевых материалов, известных как высокотемпературные металлические затворы^[4]. Казалось бы, чисто техническое новшество, но оно было чрезвычайно важным. Несмотря на то, что некремниевые материалы уже использовались в других частях микропроцессоров, их введение в транзистор стало новой ступенью технологий – согласно закону Мура^[5]. Рост вычислительных мощностей компьютеров продолжил экспоненциальное шествие. До появления этого решения были серьёзные опасения в возможности преодолеть технологический барьер увеличения мощностей с традиционными кремниевыми транзисторами.

– Открытие некремниевых материалов дало закону Мура ещё один козырь в руку, когда многие думали, что он уже исчерпал себя, – отметил Садасиван Шанкар, работавший тогда в команде разработчиков материалов Intel (сейчас он преподает материалы и вычислительные науки в Гарвардской школе инженерных и прикладных наук).

Джон Маркофф, репортёр газеты «Нью-Йорк Таймс» в Кремниевой долине, писал 27 января 2007 года: «Компания Intel – крупнейший в мире производитель микросхем – перестроила фундамент информационной эпохи, открыв дорогу новому поколению более быстрых и энергоэффективных процессоров. Исследователи Intel заявили, что это наиболее существенное изменение в материалах, используемых для производства кремниевых чипов, с тех пор как более четырёх десятилетий назад компания стала пионером в создании современной транзисторной интегральной схемы».

Как подчеркнул Энди Карснер, помощник министра энергетики США по эффективности и возобновляемой энергии с 2006-го по 2008 год, по всем вышеперечисленным причинам 2007 год стал также началом революции чистой энергии:

– Если кто-нибудь в 2005-м или 2006-м сказал бы, что прогнозирует приход популярности чистой возобновляемой энергии в 2007 году, он бы просто соврал. Поскольку именно то, что произошло в 2007-м, стало отправной точкой экспоненциального роста использования солнечной энергии, энергии ветра, биотоплива, светодиодного освещения, энергоэффективных зданий и электрификации транспортных средств. То был прорывный момент.

И последнее, но не менее важное событие – в 2007 году начала резко падать стоимость секвенирования^[6] ДНК. Это стало возможным, поскольку биотехнологическая индустрия перешла на новые технологии и платформы секвенирования, используя новейшие возможности вычислительной техники и хранения данных, становившиеся всё более доступными. Принципиальное изменение в инструментарии стало поворотным моментом для генной инженерии и привело к «быстрой эволюции технологий секвенирования ДНК в последние годы». Согласно Genome.Gov, в 2001 году секвенировать геном одного человека стоило 100 миллионов долларов. 30 сентября 2015-го «Популярная наука» сообщила: «Veritas Genetics, частная генетическая компания, объявила, что достигла исторической вехи: участники её ограниченной, но расширяющейся программы Personal Genetics могут секвенировать свой геном всего за 1000 долларов».

Как показывают графики на следующих двух страницах, 2007 год стал явным поворотным моментом для многих технологий.

Технология всегда двигалась в ногу с изменениями. Все элементы вычислительных систем, микросхемы, программное обеспечение, хранилища данных, сетевые системы, датчики – развитие всех компонентов идёт общими, совместными рывками. По мере того как возможность их развития достигает определённой точки, они, как правило, объединяются в общую платформу, и эта платформа масштабируется и приобретает новый набор возможностей, который становится новым стандартом. С момента перехода от мэйнфреймов^[7] к настольным компьютерам, ноутбукам и смартфонам с мобильными приложениями каждое новое поколение технологий становилось проще и естественнее для людей, нежели предыдущее. Когда появились первые мэйнфрейм-компьютеры, нужно было иметь учёную степень информатики, чтобы их использовать. Сегодня смартфоном может пользоваться даже маленький ребенок или неграмотный человек.

С развитием новых тенденций технологический пласт, созданный в 2007 году, стал одним из величайших скачков в истории, фундаментом будущего роста. В нём появился набор возможностей для подключения и совместной работы во всех аспектах жизни, торговли и управления. Едва ли не внезапно возникло множество вещей, которые можно оцифровать, много места для хранения цифровых данных, невероятное количество компьютеров и ещё больше инновационного программного обеспечения, а также организаций и людей (от крупнейших транснациональных корпораций до мелких индийских фермеров), не только обладающих свободным доступом к этим благам, но и способных внести в них собственный вклад, находясь в любой точке мира, с помощью карманных компьютеров – своих смартфонов.

Источник:

Национальный исследовательский институт генома человека, диагональ – закон Мур

Источник: Бюро патентов и торговых марок США

Предоставлено Паулой Минц, SVP Market Research

Этот экспоненциальный рост – центральный технологический двигатель, управляющий «экономической машиной» сегодня. Всё случилось очень быстро. В 2004-м я начал писать книгу о том, что считал тогда величайшей движущей силой «машины», – то есть о глобализации. Когда мир становится настолько обширным, что всё больше людей в разных местах имеют равные возможности соревноваться, общаться и сотрудничать с другими людьми – и всё это за меньшие деньги и много легче, чем когда-либо прежде. Книгу я назвал «Плоский мир: краткая история XXI века». Первое издание вышло в 2005 году. В следующем году я редактировал версию 2.0, ещё через год – в 2007-м – подготовил версию 3.0. А затем остановился, подумав, что создал довольно прочный фундамент, который мог бы служить мне некоторое время для работы в качестве обозревателя. Как же я ошибался! Как раз 2007 год был совершенно неподходящим временем для того, чтобы приостановить размышления.

Впервые я осознал, насколько плохой момент выбрал, чтобы сделать паузу, когда сел писать одну из последних книг – «Это были мы: как Америка отстала в мире, который изобрела, и как мы можем вернуться», написанную в соавторстве с Майклом Мандельбаумом. Как я вспоминаю в этой книге, первое, что сделал перед началом работы: взял с полки первое издание своей прошлой книги «Плоский мир» – просто чтобы вспомнить ход мыслей 2004 года. Открыл оглавление, пробежал по нему пальцем и обнаружил, что в книге нет ни слова о Facebook! И это правда – когда в 2004 году я провозглашал идею плоского мира (не в географическом понимании, разумеется), Facebook ещё даже не существовал, Twitter был просто звуком, «облако» могло лишь мирно плыть по небу, 4G означало номер на парковке, а «приложения» оставались бумажными дополнениями к договору. О малоизвестном LinkedIn многие думали, будто это название какой-нибудь тюрьмы, понятие BigData могло бы стать отличным псевдонимом для рэп-исполнителя, а Skype воспринимали порой как опечатку. Все перечисленные технологии появились уже после того, как я написал «Плоский мир», и большая их часть родилась именно в 2007 году.

Несколько лет спустя пришлось обновлять свой взгляд на работу «машины». Важным стимулом к этому стала книга, которую я прочитал в 2014 году: «Вторая эра машин. Работа, прогресс и процветание в эпоху новейших технологий», написанная двумя профессорами бизнес-школы MIT^[8] – Эриком Бриньольфсоном и Эндрю Макафи. Первой эпохой машин, как утверждалось, была промышленная революция, проложившая себе дорогу с изобретением парового двигателя в 1700-х годах.

– То был период любых силовых систем, превосходящих и увеличивающих силу человека, – объяснял Макафи в интервью. – И каждое последующее изобретение всё больше и больше наращивало мощности. Но все технологии того времени требовали от человека принятия решений. Человеческий труд и машины были – в общем и целом – взаимодополняющими.

Поэтому изобретения той эпохи фактически делают человеческий контроль и труд более ценными и важными.

– Однако во второй век машин, – отметил Бриньольфсон, – мы начинаем автоматизировать намного больше когнитивных задач и гораздо больше систем управления, которые определяют, для чего использовать эти мощности. Сегодня во многих случаях машины способны принимать лучшие решения, чем люди.

Таким образом, программные машины могут стать заменой людям, а не их дополнением.

Утверждалось, что ключевой, но не единственной движущей силой, делающей это возможным, является экспоненциальный рост вычислительной мощности в соответствии с законом Мура. Теория, сформулированная соучредителем Intel Гордоном Муром впервые в 1965 году (в работе о развитии скорости и мощности микросхем), гласит, что вычислительная мощность будет удваиваться примерно каждый год. Чуть позже он уточнил: удвоение будет происходить примерно раз в два года, и каждое новое поколение будет стоить лишь немного дороже.

Закон Мура соответствует действительности уже полвека.

Чтобы проиллюстрировать этот вид экспоненциального роста, Бриньольфсон и Макафи вспомнили знаменитую легенду о короле, который был настолько восхищён человеком, придумавшим игру в шахматы, что предложил ему самому выбрать себе награду. Изобретатель шахмат сказал, что всё, чего он желает, – иметь достаточно риса, чтобы накормить семью. Царь ответил: «Конечно, ты всё получишь. Сколько риса тебе надо?» Человек попросил короля просто поместить одно зерно риса на первый квадрат шахматной доски, два – на второй, четыре – на третий и так далее. То есть каждый следующий квадрат получал в два раза больше зёрен, чем предыдущий. Король согласился, не осознавая, что шестьдесят три удвоения урожая – фантастически большое число: что-то вроде восемнадцати квинтиллионов зёрен риса.

Такова сила экспоненциальных изменений. Когда вы продолжаете удваивать что-то в течение пятидесяти лет, то получаете очень большие цифры и в конце концов видите некоторые очень забавные вещи, которых не замечали никогда прежде.

Авторы утверждают, что закон Мура вошёл на «вторую половину шахматной доски», где удвоение стало настолько большим и быстрым, что мы можем заметить, насколько принципиально оно отличается по мощности и возможностям от всего, виденного раньше. Автомобили с автоматическим управлением, компьютеры, которые могут думать о себе и побеждать любого человека в игре в шахматы, в «Своей игре» или даже в го (эта настольная игра 2500-летней давности считается сложнее, нежели шахматы)…

– Вот что происходит, – сказал, комментируя эту тенденцию, Макафи, – когда скорость изменения и увеличение этой скорости растут одновременно. И ведь мы ещё практически ничего не видели!

Итак, с одной стороны, мой взгляд на сегодняшнюю «машину» основан на понимании устойчивого ускорения технологий по закону Мура, описанного Бриньольфсоном и Макафи. С другой, думаю, «машина» гораздо сложнее. На вторую половину шахматной доски перешли не только технологические изменения. Безумного ускорения достигли также изменения мирового рынка – и самой матери-природы.

Рынок – моё обобщение для того, чтобы описать ускорение экономической глобализации. То, как глобальные потоки торговли, финансов, социальных сетей и средств связи тесно сплетаются с рынками, средствами массовой информации, центральными банками, компаниями, школами, сообществами… Все вместе они становятся более связанными, чем когда-либо. В результате потоки информации и знаний делают мир не только взаимосвязанным и гиперсвязанным, но и взаимозависимым. Кто угодно, находящийся где угодно, сегодня может пострадать от действий кого угодно, находящегося где угодно.

Мать-природа – моё обозначение климатических изменений, роста населения и утраты биоразнообразия. Все эти процессы ускорились, поскольку они также входят во вторую половину шахматной доски.

Здесь я снова полагаюсь на выводы других. Термин «век ускорения» я получил из серии графиков, впервые собранных группой учёных во главе с Уиллом Штеффеном – экспертом по изменению климата в Австралийском национальном университете, Канберра. На графиках, опубликованных в 2004 году в книге «Глобальные изменения и система Земли: планета под давлением»^[9], показано, как технологические, социальные и экологические воздействия ускорялись и подпитывали друг друга с 1750-го по 2000 год. Особенно сильными оказались ускорения начиная с 1950 года. Термин «великое ускорение» придуман в 2005 году теми же учёными – чтобы отразить целостный, всеобъемлющий и взаимосвязанный характер изменений по всему земному шару и изменения человеческого и биофизического ландшафтов земной системы. Обновлённая версия графиков опубликована в журнале Anthropocene Review 2 марта 2015 года. Они приведены на страницах 160–161 этой книги.

– Мы запустили проект спустя десять лет после первой публикации об ускорении, длившемся с 1750-го по 2000 год, – объяснил Оуэн Гаффни, директор по стратегии Стокгольмского центра устойчивости и участник исследовательской команды Great Acceleration. – А потом решили обновить графики до 2010 года, чтобы увидеть, изменилась ли траектория ускорения.

И точно, она заметно выросла.

Это основной посыл данной книги. Одновременное ускорение рынка, матери-природы и закона Мура, вместе вошедших в век ускорений, в коем мы сейчас живём. Центральные шестерни, движущие «машину». Три ускорения влияют друг на друга – чем быстрее развиваются технологии по закону Мура, тем интенсивнее глобализация, чем заметнее глобализация, тем нагляднее изменения климата и тем больше других проблем. И тем сильнее меняется практически каждый аспект современной жизни.

Крейг Манди, дизайнер суперкомпьютеров и бывший руководитель отдела стратегии и исследований в Microsoft, определяет этот момент простыми физическими терминами.

– Математическое определение скорости является первой, а ускорение – второй производной. Таким образом, скорость увеличивается или уменьшается в зависимости от ускорения. В мире, где мы сейчас живём, ускорение, по всей видимости, увеличивается. Это означает, что вы не просто переходите на более высокую скорость изменений. Сама скорость изменения также ускоряется. И когда скорость изменения в конечном итоге превышает способность к адаптации, вы получаете «дезориентацию». Разрыв – вот что происходит, когда кто-то придумывает нечто умное, что делает вас или вашу компанию устаревшими. «Дезориентация» – это когда вся среда изменяется настолько быстро, что каждый участник начинает чувствовать, что не в силах идти в ногу с прогрессом.

Вот что сейчас происходит.

– Мир не просто быстро меняется, – констатирует Дов Сейдман, – он резко искажается и начинает действовать по-другому одновременно во многих сферах. Причём изменения происходят быстрее, чем мы смогли изменить себя, наше руководство, наши институты, наше общество и наш этический выбор.

Действительно, есть несоответствие между ускорением темпов изменений и нашей способностью разрабатывать системы обучения, образования, управления, социальной защиты. Не говоря уже о правительственных нормативных актах, которые позволили бы гражданам получить максимальную отдачу от этих ускорений и смягчить их худшие последствия. Как мы увидим, сегодня это несоответствие лежит в основе большей части политических и общественных переживаний – как в развитых, так и в развивающихся странах. В настоящее время это, вероятно, самый серьёзный вызов системе управления во всём мире.

«Астро» Теллер

Этот феномен мне очень удачно проиллюстрировал Эрик «Астро» Теллер, генеральный директор научно-исследовательской лаборатории Google X, которая, помимо прочих изобретений, произвела беспилотный автомобиль. Собственно, официальное звание Теллера в Google X – «капитан лунных запусков». Только представьте человека, чья должность подразумевает, что он ежедневно приходит в офис и вместе со своими коллегами «запускает что-то на Луну». Иными словами, превращает в реальность то, что для других исключительно научная фантастика, и способствует созданию услуг, продуктов и сервисов, трансформирующих наши образ жизни и работу. Его дед по отцовской линии – физик Эдвард Теллер, разработчик водородной бомбы, дед со стороны матери – Жерар Дебрё, лауреат Нобелевской премии. Как говорится, хорошие гены.

На интервью в конференц-зал штаб-квартиры X, которую переоборудовали из торгового центра, Теллер приехал на роликовых коньках. Только так у него получается успевать на все встречи и справляться с ежедневными задачами.

Не теряя времени, он сразу принялся объяснять, как ускорение по закону Мура и ускорение темпа изменений бросают резкий вызов способности человека адаптироваться.

Теллер начал с того, что достал небольшой жёлтый блокнот 3M^[10], предложив сравнить две линии на графике, и нарисовал ось Y – «скорость изменения», и ось X, помеченную, как «время». Затем провёл первую кривую: стремительную экспоненциальную линию, которая начиналась очень низко и медленно росла, прежде чем взлететь до верхнего внешнего угла графика.

– Эта линия означает научный прогресс, – пояснил Эрик. – Сначала он движется очень постепенно, затем начинает расти по мере того, как более свежие инновации основываются на предшествующих, а затем взлетает прямо в небо. Что линия отображает? Подумайте о печатном станке, телеграфе, пишущей машинке, мэйнфрейм-компьютере, первых текстовых процессорах, ПК, Интернете, ноутбуке, мобильном телефоне, поиске, мобильных приложениях, больших данных, виртуальной реальности, секвенировании человеческого генома, искусственном интеллекте и автомобиле с автоматическим управлением…

Теллер объяснил, что тысячу лет назад кривая научно-технического прогресса росла полого, постепенно. И для того чтобы мир стал выглядеть и чувствовать себя совершенно иначе, могло потребоваться сто лет. Например, Европе понадобился почти век, чтобы длинный лук из охотничьего инструмента в конце XIII века превратился в военное оружие. В XII веке основы вашей жизни не сильно отличались бы от жизни тех, кто жил в веке XI. И какие бы изменения ни вводились в крупных городах Европы или Азии, требовалась целая вечность, чтобы они добрались до сельской провинции, не говоря уже о дальних рубежах Африки или Южной Америки. Ничто не масштабируется глобально и единовременно.

Но к 1900 году, как отметил Теллер, процесс технологических и научных изменений начал ускоряться, и кривая поползла вверх.

– Потому что технология стоит на собственных плечах – каждое новое поколение изобретений опирается на те, что сделаны прежде, – сказал Теллер. – Таким образом, к 1900 году технологиям требовалось от двадцати до тридцати лет, чтобы сделать достаточно большой шаг, вследствие которого мир становится некомфортно новым. Подумайте о том, как входили в жизнь людей машины и самолёты.

Затем кривая пошла практически вертикально и вышла за пределы графика, вобрав в себя конвергенцию мобильных устройств, широкополосную связь и облачные вычисления (о которых мы вскоре поговорим). Эти разработки позволили распространить инструменты инноваций среди ещё большего числа людей на планете, что позволило им продвигать изменения дальше, быстрее и дешевле.

– Теперь, во втором десятилетии XXI века, – добавил Эрик, – временной интервал, сокращавшийся с каждой новой технологией, построенной на базе прошлых достижений, стал настолько коротким, что с момента появления инновации хватает пяти-семи лет, чтобы изменить мир.

На что похож этот процесс? В свою первую книгу о глобализации «Лексус и оливковое дерево» я включил рассказанную мне Лоуренсом Саммерсом историю, в которой отражена суть того, откуда мы пришли и куда идём. Саммерс вспомнил 1988 год, когда он работал над президентской кампанией Майкла Дукакиса. Компания отправила его в Чикаго, чтобы он выступил там с речью. В аэропорту его встретили, чтобы отвезти на мероприятие, и когда он сел в машину, то обнаружил закреплённый на заднем сиденье телефон.

– Я даже позвонил жене, чтобы рассказать ей, какой аккуратный телефон в машине, – с улыбкой вспоминал Саммерс. – А заодно сообщил об этом ещё нескольким приятелям, и все были в восторге от такого новшества.

Всего через девять лет Саммерс стал заместителем министра финансов. Во время поездки на Берег Слоновой Кости в Западной Африке ему пришлось открывать финансируемый США и связанный со здравоохранением проект в деревне, где только-только появился первый колодец с питьевой водой, не слишком далеко от крупного города Абиджан. И когда они возвращались из деревни на лодке, вниз по реке, чиновник из Кот-д’Ивуара, вручив мобильный телефон, сказал ему: «У Вашингтона есть пара вопросов к вам»…

Итак, меньше десяти лет понадобилось, чтобы от невинного хвастовства встроенным телефоном в чикагском автомобиле добраться до небрежного и привычного использования мобильника в рубке маленькой лодки близ африканского Абиджана. Темпы перемен не только ускорились, но и начали происходить в глобальном масштабе.

Та самая «другая линия»

Но Теллер ещё не закончил рисовать для меня свой график – ведь он пообещал две линии. Вторая линия оказалась прямой – она возникла много лет назад над линией научного прогресса, но поднималась гораздо менее круто, так что её положительный наклон заметен с трудом.

– Хорошая новость заключается в том, что есть конкурентная кривая, – объяснил Теллер. – Это скорость, с которой человечество – люди и общество – адаптируется к изменениям в окружающей среде.

Это могут быть технологические изменения (мобильная связь), геофизические (такие как потепление и охлаждение Земли), социальные (например, было время, когда мы не могли смириться со смешанными браками, по крайней мере здесь, в США).

– Многие из этих крупных изменений были вызваны обществом, и мы к ним приспособились, – продолжал Эрик. – Некоторые из них казались неудобнее других, но мы свыклись.

Действительно хорошая новость – за несколько веков мы намного быстрее адаптировались благодаря большей грамотности и распространению знаний. – Скорость, с которой мы можем приноровиться к новому, растёт, – делится Теллер своими выводами. – Тысячу лет назад потребовалось бы два или три поколения, чтобы приспособиться к чему-то новому.

И если к 1900 году время, необходимое для адаптации, сократилось до одного поколения, то сейчас оно ужалось до десяти-пятнадцати лет.

Увы, но и этого может оказаться недостаточно. Сегодня, по мнению Теллера, ускорение научных и технологических инноваций (и, добавил бы я, новых социальных идей, таких, скажем, как однополые браки) может опередить способность обычного человека и общественных структур воспринимать изменения и поглощать их. И здесь Теллер добавил в график большую точку. Он нарисовал её на стремительно растущей линии технологий, чуть выше того места, где она пересекалась с линией адаптивности, и обозначил: «Мы здесь». График, перерисованный для этой книги, можно увидеть на следующей странице.

– Эта точка, – пояснил Теллер, – иллюстрирует важный факт: несмотря на то, что люди и общество неуклонно приспосабливаются к переменам, темпы технологических изменений сегодня ускоряются настолько быстро, что превысили среднюю скорость, с которой большинство людей способно их поглощать. Многим из нас больше не по силам идти в ногу с прогрессом. И это вызывает у нас культурный ужас, мешает в полной мере пользоваться всеми новыми технологиями, которые появляются ежедневно. В течение десятилетий, последовавших за изобретением двигателя внутреннего сгорания (до того, как улицы наводнили автомобили массового производства), постепенно вводились законы и правила дорожного движения. Многие из них продолжают хорошо служить и сегодня. В течение столетия у нас было достаточно времени, чтобы приспособить наши законы к таким новым изобретениям, как автострады. Сегодня, однако, научные достижения вносят сейсмические изменения в способы использования дорог. Законодательные органы и муниципалитеты изо всех сил стараются не отставать. Технологические компании страдают от устаревших и порой бессмысленных правил. А общественность не знает, что и думать… Технология смартфонов породила Uber, но прежде чем мир поймёт, как регулировать совместное пользование автомобилем, беспилотные машины сделают и эти правила устаревшими.

Согласитесь, проблема реальная. Когда скорость становится действительно высокой, долгая адаптация делает вас медленным и дезориентированным. Как будто все мы стоим на одном из тех движущихся горизонтальных эскалаторов в аэропорте, которые движутся со скоростью около пяти миль в час, и внезапно дорожки разгоняются до двадцати пяти миль в час, хотя всё остальное вокруг осталось примерно одинаковым. Многих это и вправду сильно дезориентирует.

Теллер объяснил, что если технологическая платформа для общества может измениться за 5–7 лет, то потребуется 10–15 лет, чтобы к ней привыкнуть.

– Мы все будем чувствовать себя неуправляемыми, потому что не можем адаптироваться к миру так быстро, как он меняется. К тому времени, когда привыкнем к этим переменам, они уже станут нормой, а мир войдёт в эпоху следующих изменений.

Такая скорость вызывает головокружение у многих людей, потому что они слышат о таких достижениях, как роботизированная хирургия, редактирование генов, клонирование или искусственный интеллект, но не имеют ни малейшего представления о том, куда нас приведут эти разработки.

– Никто из нас не способен глубоко понять более чем одну из областей. Ибо сумма человеческих знаний намного превзошла способность отдельного человека учиться. Так что даже эксперты в этих сферах не могут предсказать, что произойдёт в следующем десятилетии или веке, – считает Теллер. – Без чёткого знания о будущем потенциале или непреднамеренных негативных последствиях новых технологий почти невозможно разработать нормативные акты, которые способствовали бы важным достижениям и при этом всё ещё защищали бы нас от неблагоприятных побочных эффектов.

Другими словами, если правда, что сейчас требуется от десяти до пятнадцати лет, чтобы понять новую технологию и затем разработать для защиты общества новые законы и нормативные акты, то что мы будем делать, когда технологии станут приходить и уходить за пять-семь лет? Проблема…

– Возьмём патенты в качестве одного из примеров системы, построенной для мира, где изменения идут медленнее, – предложил Теллер. – Стандартная патентная договоренность гласит: мы дадим вам монополию на вашу идею в течение двадцати лет (за исключением времени, необходимого для получения патента) в обмен на то, что люди узнают содержание патента по истечении срока его действия. Но что если большинство новых технологий устаревают через четыре-пять лет, а для получения патента требуются те же четыре-пять лет? Получается, что патенты всё менее актуальны в мире технологий.

Другой большой проблемой является обучение. Мы ходим в школу в течение двенадцати или более лет в детстве и в юношестве, а затем заканчиваем учёбу. Но, когда темпы перемен становятся столь быстрыми, единственный способ сохранить работоспособность на протяжении всей жизни – продолжать обучение непрерывно. Судя по выборам в США 2016 года, существует целая группа людей, которые не присоединились к рынку труда в возрасте двадцати лет, думая, что им придётся учиться всю жизнь, «и они этому не рады», – посетовал Теллер. Следовательно, наши общественные структуры не успевают за темпами изменений. Впечатление такое, будто они находятся в режиме постоянного навёрстывания. Что делать? Ведь мы, конечно, не хотим замедлять технологический прогресс, но и нельзя отказываться от его регулирования. Единственный адекватный ответ, по мнению Теллера, «пытаться повысить способность нашего общества адаптироваться». Лишь этот способ освободит нас от всеобщего страха, связанного с технологиями.

– Можно либо противиться технологическим достижениям, – заметил Эрик, – либо признать, что перед человечеством стоит новая задача: так изменить наши социальные инструменты и институты, чтобы они позволили идти в ногу с технологиями. Первый вариант – попытка замедлить прогресс – может показаться самым простым средством против дискомфорта, вызванного переменами. Однако же человечество сталкивается с катастрофическими экологическими проблемами, вызванными его предыдущей деятельностью. Прятание головы в песок из страха перед изменениями закончится плохо. Надо понимать, что большинство решений крупных проблем в мире приходит как раз от научных достижений… А вот если бы мы могли улучшить нашу способность адаптироваться, пусть даже незначительно, это имело бы существенное значение.

Здесь Теллер вернулся к графику и нарисовал пунктирную линию, которая поднималась вдоль линии адаптируемости, но круче. Эта линия обозначает более быстрое и эффективное обучение и поэтому пересекается с линией технологических и научных изменений в более высокой точке.

По словам Теллера, повышение адаптивности человечества на 90 % означает «оптимизацию обучения» – то есть применение мер, стимулирующих технологические инновации в нашей культуре и социальных структурах. Каждое учреждение, будь то патентное ведомство (значительно улучшившееся за последние годы) или другой правительственный регулирующий орган, должно становиться всё более гибким. Им следует быть готовыми быстро экспериментировать и учиться на ошибках. Вместо того чтобы ждать, будто новые правила станут действовать десятилетиями, надо постоянно проводить переоценку способов, которыми они служат обществу. Сейчас университеты гораздо чаще пересматривают учебные программы, чтобы успевать за темпами изменений, порой даже устанавливают «дату применимости» для определённых курсов. Регуляторам стоит придерживаться аналогичного подхода. Им нужно быть столь же инновационными, как и новаторы, и действовать со скоростью закона Мура.

– Инновации, – полагает Эрик Теллер, – это цикл экспериментов, обучения, применения знаний, а затем оценки успехов или неудач. Когда результатом становится неудача, здесь просто повод начать цикл заново.

Один из девизов X – «быстро провалиться». Теллер говорит подчинённым:

– Мне всё равно, насколько вы продвинетесь в этом месяце. Моя работа состоит в том, чтобы повысить ваш уровень эффективности – как мы можем совершить ту же ошибку за половину времени и за половину денег?

В целом, считает Теллер, то, что мы переживаем сегодня – всё более короткие циклы инноваций и всё меньшее время для обучения и адаптации, – «это разница между постоянным состоянием дестабилизации и случайной дестабилизацией». Время постоянной стабильности прошло. Что не означает, будто у нас не может быть нового типа стабильности. Другое дело, что она должна быть динамичной.

– Есть несколько способов удержаться на велосипеде, пока вы стоите на месте, но когда вы двигаетесь, всё гораздо проще. Пусть это состояние кажется нам неестественным, но человечеству придётся научиться существовать в таком движении.

Нам всем придется научиться этому трюку езды на велосипеде.

– Когда такое произойдёт, – уверен Теллер, – странным образом мы снова окажемся спокойными. Тем не менее это потребует существенного переучивания. Мы определённо не учим наших детей динамической стабильности. Придётся учить их этому всё интенсивнее и быстрее, чтобы будущие поколения процветали и находили собственное равновесие.

Следующие четыре главы посвящены основополагающим ускорениям в законе Мура, рынке и матери-природе, которые определяют, как сегодня работает «машина». Если мы собираемся достичь динамической стабильности, о которой говорит Теллер, то должны понять, как эти силы изменяют мир и почему стали особенно динамичными начиная с 2007 года.

Глава 3
Закон Мура

«Жизни людей меняются, когда люди на связи. Когда связано всё, меняется сама жизнь».

Девиз Qualcomm

Одно из самых сложных понятий для осознания – сила экспоненциального роста. Оно касается всего, что происходит, когда какой-то параметр удваивается, утраивается или увеличивается в четыре раза на протяжении нескольких лет подряд. Сложно осознать, насколько большими могут быть получившиеся цифры. Поэтому всякий раз, когда генеральный директор Intel Брайан Кржанич пытается объяснить влияние закона Мура (что происходит, когда вы удваиваете мощность микрочипов каждые два года в течение 50 лет), он использует такой пример. Если вы взяли микросхему первого поколения 1971 года, 4004, и новейший чип Intel, представленный сегодня на рынке – процессор Intel Core шестого поколения, то увидите, что новейший чип предлагает в 3500 раз больше производительности, в 90 000 раз больше энергоэффективности, а стоит примерно в 60 000 раз дешевле.

Для упрощения инженеры Intel сделали примерный расчёт того, что произошло бы, если бы Volkswagen Beetle 1971 года по закону Мура улучшался с той же скоростью, что и микрочипы. И вот итог: к сегодняшнему дню Beetle смог бы ехать со скоростью около 482 тысяч километров в час. Расход топлива составил бы 1,2 литра на миллион километров, а обслуживание стоило бы четыре цента! В Intel подсчитали также, что, если бы эффективность использования автомобильного топлива улучшалась со скоростью закона Мура, мы смогли бы, грубо говоря, водить всю жизнь автомобиль, не израсходовав и одного бака бензина.

Причина столь необычных сегодняшних технологических изменений таится в том, что их провоцирует не только вычислительная скорость микрочипов, находящаяся в устойчивом нелинейном ускорении, но и развитие остальных компонентов компьютера.

Сегодня каждое вычислительное устройство имеет пять основных компонентов:

(1) интегральные схемы, что производят вычисления;

(2) блоки памяти, которые хранят и извлекают информацию;

(3) сетевые системы, обеспечивающие связь внутри и между компьютерами;

(4) программные приложения, позволяющие разным компьютерам выполнять множество задач индивидуально и коллективно;

(5) датчики – камеры и иные миниатюрные устройства, способные обнаруживать движение, язык, свет, тепло, влажность и звук, преобразовывая любой из них в цифровые данные, которые могут быть переведены на «человеческий» язык, доступный для понимания.

Удивительно, но у закона Мура много «родственников» в других сферах. В этой главе будет показано, как устойчивое ускорение развития всех пяти компонентов, их объединение и эволюция в то, что мы теперь называем «облаком», привело нас на новый уровень развития – к точке, нарисованной «Астро» Теллером, где темпы технологических и научных изменений опережают скорость, с которой люди и общества обычно могут адаптироваться.

Гордон Мур

Начнём нашу историю с микрочипов, также известных как интегральные микросхемы, они же микропроцессоры. На этих устройствах работают все программы и память компьютера. Словарь подскажет нам, что микропроцессор похож на мини-вычислительный движок, построенный на одной кремниевой микросхеме, поэтому его сокращенно и называют «микрочип», или просто «микросхема». Микропроцессор состоит из транзисторов – иными словами, крошечных переключателей. Они могут включать или выключать поток электричества. Вычислительная мощность микропроцессора зависит от того, насколько быстро транзисторы включаются и выключаются и сколько их вы можете разместить на одном кремниевом чипе. До изобретения транзистора первые компьютерные дизайнеры полагались на ламповые вакуумные трубки (подобные им вы могли видеть на задней панели старого телевизора). Они включали и выключали электричество для производства вычислений, но были очень медленными и сложными для сборки.

И вдруг летом 1958 года всё изменилось. Инженер из Texas Instruments Джек Килби «нашёл решение этой проблемы» (сообщает NobelPrize.org).

Идея Килби была в том, чтобы соединить все компоненты и чип в единый блок (монолит) из полупроводникового материала. В сентябре 1958-го у него была готова первая интегральная схема.

Сделав все детали блока из одного материала и добавив металл, необходимый для их соединения в виде поверхностного слоя, он избавился от необходимости в отдельных дискретных компонентах. Больше не нужно было собирать провода и компоненты вручную. Появилась возможность производить микросхемы меньшего размера, а весь процесс изготовления автоматизировать.

Полгода спустя другой инженер, Роберт Нойс, предложил собственную идею интегральной микросхемы – она элегантно решает некоторые проблемы микросхемы Килби и позволяет беспрепятственно соединять все компоненты на одном кристалле кремния.

Так началась цифровая революция.

В 1957 году Нойс стал соучредителем Fairchild Semiconductor (а затем и Intel), созданной для разработки чипов, вместе с несколькими другими инженерами, в том числе Гордоном Э. Муром, который получил докторскую степень по физической химии в Калифорнийском технологическом институте и стал директором лаборатории по исследованиям и разработкам в Fairchild.

Главным новшеством компании стало развитие процесса химической печати миниатюрных транзисторов на кристалле кремния, что значительно облегчило их масштабирование и предложило массовому производству отличное решение. Как утверждает Фред Каплан в книге «1959: год, изменивший всё», микрочип мог бы не получить такой популярности и развития, если бы не было крупных правительственных программ, особенно полётов на Луну и ракеты «Минитмен». Оба проекта нуждались в сложных системах наведения, которые должны были поместиться в очень маленькие носовые конусы. Министерство обороны требовало резко сократить занимаемый микрочипами объём, и первым, кто согласился на эти условия, был Гордон Мур.

«Пожалуй, Мур первым понял, что подход Fairchild к химической печати для создания микрочипа означал: они не только меньше размером, надёжнее и энергоэффективнее, чем обычные электронные схемы, но и производить такие микрочипы дешевле, – писал Дэвид Брок в специальном выпуске журнала Core^[11]. – В начале 1960-х вся мировая полупроводниковая индустрия приняла подход Fairchild к созданию кремниевых микросхем, и для них появился рынок в военных областях, в частности в аэрокосмической отрасли».

Я взял интервью у Гордона Мура в мае 2015 года в Исследовательском центре в Сан-Франциско, во время празднования пятидесятой годовщины закона Мура. Хотя в то время ему сравнялось 86 лет, все его микропроцессоры определённо работали с огромной эффективностью! Как объяснил мне Мур, в конце 1964-го журнал «Электроника» попросил его представить для выпуска, посвящённого 35-летию журнала, статью, где рассказывалось бы о том, что произойдет в индустрии полупроводниковых компонентов в ближайшие десять лет. Поэтому он взял свои записи и просмотрел, что уже произошло к тому времени: Fairchild перешли от одного транзистора на чипе к чипу с примерно восемью элементами (транзисторами и резисторами), в то время как новые микросхемы, которые они собирались выпускать, уже имели 16 элементов – вдвое больше. А в лаборатории экспериментировали с тридцатью двумя элементами и представляли, как доберутся до шестидесяти четырех! Просматривая свой дневник, он заметил, что мощность удваивается каждый год, поэтому в статье для журнала и выдвинул предположение: подобное удваивание продолжится ещё как минимум десять лет.

Итак, в ставшей позднее знаменитой статье для «Электроники» от 19 апреля 1965 года – «Создание большего количества компонентов на интегральных схемах» – Мур заявил: «Сложность производства при минимальных затратах на компоненты возрастала за год примерно в два раза. Нет никаких оснований полагать, что этот рост не будет почти постоянным в течение как минимум десяти лет».

Позже Карвер Мид, профессор Caltech, инженер и друг Гордона Мура, назвал это заявление «законом Мура».

Полвека спустя Мур объяснял мне:

– Я смотрел на интегральные схемы – они действительно были новшеством в то время (им было всего несколько лет), и они стоили очень дорогио. Много спорили о том, почему им никогда не стать дешёвыми. Возглавив лабораторию, я начал понимать: если мы научимся размещать всё больше компонентов на чипе, это сделает электронику дешевле. Но я понятия не имел, насколько точным окажется прогноз. Знал лишь, в каком направлении шла общая тенденция развития микрочипов, поэтому пришлось указать какую-то причину, по которой важно было снизить стоимость электроники

Первоначальный прогноз охватывал десять лет: рост с 60 элементов на интегральной схеме до 60 тысяч – экстраполяция в тысячу раз. И прогноз сбылся! Но Мур понимал, что темпы роста вряд ли будут устойчивыми, поэтому в 1975-м обновил свой прогноз и сказал, что удвоение будет происходить примерно каждые два года, а цена на новые микрочипы останется почти такой же.

И закон Мура продолжил работать.

«Сам факт, что подобное происходит в течение пятидесяти лет, в самом деле удивителен, – признался Мур. – Вы понимаете, ведь всегда оставались технологические барьеры, которые легко можно предвидеть. Они должны были помешать сделать следующий шаг, но когда мы приближались к ним, инженеры находили способ так или иначе обойти возникшие ограничения».

Что ещё поразительно в статье Мура 1965 года, это сколько его предсказаний о возможностях стабильно улучшающихся микрочипов оказались верными.

…Домашние компьютеры, или, по крайней мере, терминалы, подключённые к центральному серверу. Автоматическое управление для автомобилей и персональное портативное оборудование связи. Электронные наручные часы. Технологии телефонной связи, интегральные схемы в мультиплексном оборудовании, разделяющие каналы, переключающие телефонные линии и обрабатывающие данные. Мощные и по-разному организованные компьютеры, которые производятся с меньшими затратами и с большим оборотом…

Можно сказать, Мур предвосхитил и персональный компьютер, и мобильный телефон, и беспилотные автомобили, и iPad, и большие данные, и Apple Watch. Помню, я даже пошутил тогда: единственное, что Мур пропустил, так это «попкорн из микроволновки».

Я спросил Мура, был ли такой момент, когда он пришёл домой и спросил у жены Бетти: «Дорогая, они и вправду назвали закон в мою честь?»

– В первые двадцать лет я не мог произнести термин «закон Мура» – мне было страшно неловко, – признался он. – Ведь это был даже не закон… Потом я наконец-то привык и теперь могу говорить о нём с невозмутимым лицом.

– Есть ли то, что ещё вы хотели предсказать, но не сделали? – допытывался я.

– Влияние Интернета меня поразило, – ответил Мур. – Казалось, будет просто ещё одна мелкая коммуникационная сеть, которая решит определённые проблемы. Нет, я не осознавал, что Интернет откроет целую вселенную новых возможностей. Вот что я хотел бы предсказать.

Существует так много замечательных примеров исполнения закона Мура, что трудно выбрать среди них фаворита. Один из лучших примеров предложил писатель Джон Ланчестер в эссе «Роботы идут», опубликованном 15 марта 2015 года в London Review of Books.

«В 1996 году, – писал Ланчестер, – в ответ на российско-американский мораторий на ядерные испытания 1992 года правительство США запустило программу под названием «Ускоренная стратегическая вычислительная инициатива» – ASCI. Приостановка испытаний привела к необходимости запуска сложных компьютерных симуляций возрастных изменений вооружений, находящихся на хранении (с точки зрения их безопасности), а также (да, мы живём в опасном мире!) для разработки новых типов вооружения, не нарушающих условия моратория».

Развивая этот пример, Ланчестер добавил ещё кое-что.

ASCI требовалось больше вычислительной мощности, чем могло быть предоставлено любым из существующих компьютеров. И для решения проблемы был создан ASCI Red – первый суперкомпьютер, обрабатывающий более одного терафлопа. «Флоп» – операция с плавающей запятой, другими словами, вычисление с использованием чисел, включающих десятичные точки (в вычислительном смысле процесс гораздо более требовательный, чем вычисления с двоичными единицами и нулями). Терафлоп – это триллион таких вычислений в секунду. В 1997-м Red заработал на полную мощность. Это был поистине выдающийся результат – его мощность достигала 1,8 терафлопа. Проще говоря 18, за которыми следуют 11 нулей. До конца 2000 года Red оставался самым мощным суперкомпьютером в мире….

Я играл на Red буквально вчера. Точнее, то был не Red, а другое устройство, но с мощностью 1,8 терафлопа. Этот аналог Red называется PS3 (PlayStation 3). Sony запустила его в производство в 2005 году, и уже в 2006-м оно появилось на полках магазинов. Размер Red был немногим меньше теннисного корта, потреблял электричества как восемьсот домов и стоил 55 миллионов долларов. А PS3 помещается под телевизором, работает от обычной розетки, и её можно купить менее чем за двести фунтов. За десятилетие компьютер, способный обрабатывать 1,8 терафлопа, превратился из супертехнологии, доступной лишь самому богатому правительству мира для вычислительных операций, казавшихся невероятными, в игрушку для подростка, которую он может получить в подарок на Рождество.

Теперь, когда закон Мура перешёл на вторую половину шахматной доски, далеко ли он сможет по ней зайти? Как мы уже говорили, микрочип состоит из транзисторов – миниатюрных переключателей. Они соединены крошечными медными проводами, которые действуют как трубы, по которым текут электроны. Принцип работы микросхемы заключается в том, что вы проталкиваете электроны настолько быстро, насколько возможно, через множество медных проводов на одной микросхеме. Когда вы посылаете электроны от одного транзистора к другому, то запускаете включение или выключение данного переключателя и таким образом выполняете какую-то вычислительную функцию. С каждым новым поколением микрочипов задача усложняется – надо протолкнуть электроны через всё более тонкие провода ко всё большему количеству меньших по размеру переключателей, чтобы всё быстрее открывать и перекрывать поток электронов и генерировать больше вычислительной мощности при минимально возможном количестве потребления энергии и выделения тепла. И при столь низкой стоимости, насколько только возможно.

– Но когда-нибудь это должно прекратиться, – считает Мур. – Подобные экспоненты не длятся вечно.

Однако мы ещё не достигли предела. В течение пятидесяти лет отрасль постоянно находила новые способы либо уменьшить размеры транзисторов примерно на 50 % при относительно одинаковых затратах (предлагая, таким образом, вдвое больше транзисторов по той же цене), либо установить то же количество транзисторов за половину стоимости. Этого можно добиться за счёт сокращения транзисторов и уменьшения толщины проводов. В некоторых случаях, чтобы поддерживать экспоненциальный рост примерно каждые 24 месяца или около того, требовалась разработка новых структур и материалов. Только один пример: самые ранние интегральные схемы использовали в микросхеме один слой алюминиевой подложки. Сегодня тринадцать медных слоёв, каждый из которых размещён поверх другого. Производство перешло на нанотехнологический уровень.

– Я, наверное, с десяток раз слышал, как закону Мура предсказывали остановку и забвение, – поведал мне генеральный директор Intel Брайан Кржанич. – Когда мы работали на уровне трёх микрон (0,001 миллиметра, или около 0,000039 дюйма), люди говорили: «Как мы сделаем что-то ещё меньше? Можем ли мы сделать пленку для таких устройств достаточно тонкой и можем ли уменьшить длину волны света, чтобы сформировать столь мелкие элементы?» Но каждый раз мы находили новые, прорывные решения. Никогда нельзя сказать, каким будет новый ответ на появляющиеся вызовы. Тем не менее каждый раз, подходя вплотную к новому барьеру, мы находили способ его преодолеть.

По правде говоря, признал Кржанич, последние две итерации закона Мура потребовали около двух с половиной лет, а не двух, так что некоторое замедление всё-таки произошло. Независимо от того, происходит ли экспонента раз в год, в два или в три года, важным моментом остаётся то, что благодаря постоянному нелинейному совершенствованию микрочипов мы постоянно производим машины, роботов, телефоны, часы, программное обеспечение и компьютеры умнее, быстрее, миниатюрнее, дешевле и эффективнее.

– Сейчас мы дошли в производстве до уровня четырнадцати нанометров, что намного меньше всего, что вы можете увидеть человеческим глазом, – объяснил Кржанич, ссылаясь на новейший микрочип Intel. – Чип может быть размером с ноготь, но на нём уместится более миллиарда транзисторов. Мы хорошо знаем, как достичь уровня десяти нанометров, и у нас есть способы для достижения семи и даже пяти нанометров. Помимо того, есть множество других идей, над которыми бьются наши сотрудники. Это типичная ситуация, так было всегда.

Исполнительный вице-президент Intel по технологиям и производству Билл Холт отвечает за соблюдение закона Мура. Он провёл для меня экскурсию в Портленде, Орегон, по заводу Intel, где изготавливают чипы. Я смотрел через защитное окно в стерильную комнату, где роботы двадцать четыре часа в сутки перемещают чипы из одного производственного процесса в другой, в то время как мужчины и женщины в белых халатах следят за тем, чтобы роботы были «счастливы» и исправно функционировали.

Холт не терпит тех, кто считает, будто бы закон Мура изживает себя. По его словам, сейчас ведётся так много исследований новых материалов, на которых можно будет уместить ещё больше транзисторов, потребляющих ещё меньше энергии и выделяющих ещё меньше тепла, что он уверен: через десять лет «нечто инновационное» придёт – и обеспечит закону Мура новый виток.

Однако, даже если новые материалы не будут найдены, важно помнить: с самого начала вычислительная мощность микрочипов улучшалась благодаря не только кремнию, но и совершенствованию софта.

– Более мощные микросхемы позволили создать более сложное программное обеспечение, а затем некоторые из этих программ использовали для ускорения самих микросхем – благодаря новым разработкам и оптимизации всей сложности процессов, которая росла на самом чипе, – отметил Крейг Манди.

Именно усиливающие друг друга прорывы в разработке микросхем и софта заложили основу недавних прорывов в области искусственного интеллекта, или АI^[12]. Поскольку машины теперь могут получать и обрабатывать данные с невообразимыми ранее скоростями и объёмами, они способны распознавать закономерности и узнавать многое – подобно тому, как это делает наш биологический мозг.

А всё началось с того первого микрочипа и закона Мура.

– Многие люди предсказывали конец закону Мура множество раз, – заключил Холт, – и предсказывали по разным причинам. Единственное, что у них было общего, – все они ошибались.

Датчики: почему интуиция больше не нужна

Было время, когда вы в запале могли назвать кого-то «тупым, как пожарный гидрант» или «бестолковым, как мусорное ведро».

Я бы больше так не делал.

Одно из основных и, возможно, неожиданных последствий технологического ускорения заключается в следующем: пожарные гидранты и мусорные баки стали по-настоящему умными.

Рассмотрим для примера регистратор давления Telog, который подключается к пожарному гидранту и передает данные о давлении воды по беспроводной сети прямо на рабочий стол местной коммунальной службы, что значительно сокращает количество выбросов и поломки гидрантов. А как расценить мусорные баки Bigbelly, оснащённые датчиками, передающими по беспроводной связи информацию о том, что они заполнены и нуждаются в опустошении – так что сборщики мусора могут оптимизировать свои маршруты обслуживания, и город может стать чище за меньшие деньги?

Да, даже мусорщик сейчас является техническим работником… На веб-сайте компании отмечается, что каждая урна Bigbelly имеет определённые размеры и «использует встроенные солнечные панели для запуска моторизованных уплотнителей, что значительно сокращает объём отходов, помогая делать улицы экологичными и чистыми. Посредством облачных технологий урны сообщают сборщикам мусора о том, что заполнены и требуют немедленного обслуживания».

Знаете ли, такой мусорный бак может сдать экзамен SAT!

Процесс, делающий гидранты и мусорные баки намного умнее, – другое ускорение, не имеющее непосредственного отношения к вычислениям само по себе, но критически важное для расширения возможностей вычислительной техники и того, что она теперь может делать.

Итак, датчики. WhatIs.com определяет датчик как «устройство, которое обнаруживает и реагирует на ввод данных из физической среды. Конкретным вводом могут быть свет, тепло, движение, влажность, давление или любое из множества других явлений окружающей среды. Выходной сигнал, как правило, представляет собой сигнал, преобразующийся в данные на дисплее в месте расположения датчика или передающийся в электронном виде по сети для считывания или дальнейшей обработки».

Благодаря ускоренной миниатюризации датчиков мы теперь можем оцифровать зрение, осязание, слух – и инженеры работают над обонянием. Беспроводной датчик давления пожарного гидранта создаёт цифровое измерение, которое сообщает коммунальному предприятию, когда давление оказывается слишком высоким или чересчур низким. Датчик температуры путём цифрового измерения отслеживает расширение и сжатие жидкости в термометре. Датчики движения излучают постоянные потоки энергии – микроволны, ультразвуковые волны или световые лучи – и посылают цифровой сигнал, когда поток прерывается человеком, автомобилем или животным, встреченным на пути. Полицейские теперь отражают лучи датчиков от автомобилей, чтобы измерить их скорость, или звуковые волны от зданий – для определения источника выстрела. Датчик освещённости на вашем компьютере измеряет свет в рабочей зоне, а затем соответствующим образом регулирует яркость экрана. Ваш Fitbit представляет собой комбинацию датчиков, измеряющих количество шагов, которые вы делаете, расстояние, которое вы прошли, калории, которые вы сожгли, и то, насколько энергично вы двигаете конечностями. В вашем телефоне фотокамера, которая снимает и передает изображения из любого места в любое место.

Резкий рост нашей способности воспринимать окружающую среду и превращать её в оцифрованные данные стал возможным благодаря прорывам в области материаловедения и нанотехнологий, которые позволили создать датчики настолько маленькие, дешёвые, интеллектуальные и устойчивые к жаре и холоду, что мы смогли легко их устанавливать и заставили измерять, а затем передавать данные в экстремальных условиях. Теперь мы можем даже рисовать с их помощью, например используя 3D-перо.

Чтобы лучше понять мир датчиков, я посетил огромный центр программного обеспечения General Electric в Сан-Рамоне, штат Калифорния, чтобы взять интервью у Билла Руха, директора компании по цифровым технологиям. История GE интересна уже сама по себе. В значительной степени благодаря способности ускорять установку датчиков на всём своём промышленном оборудовании компания всё активнее трансформируется в разработчика программного обеспечения имеющего большую базу в Кремниевой долине. Забудьте о стиральных машинах – подумайте о машинах умных. Способность GE устанавливать датчики повсюду открывает возможности для «промышленного интернета», известного также, как «интернет вещей» (IoT). И позволяет каждой «вещи» иметь датчик, который передает то, что эта «вещь» чувствует в любом месте. Таким образом, в любой момент её работа может быть предсказана или скорректирована.

– Интернет вещей, – объяснил Билл Рух, – создаёт нервную систему, которая позволит людям не отставать от темпов изменений, сделает информационную нагрузку более удобной для использования и в целом сделает всё разумным.

General Electric сама собирает данные более чем со 150 000 медицинских устройств, с 36 000 реактивных двигателей, с 2500 локомотивов, с 20 700 единиц нефтегазового оборудования, с 23 000 ветровых и 3900 газовых турбин – и все они ежеминутно передают в GE информацию по беспроводной связи.

Эта новая индустриальная нервная система, по мнению Руха, изначально была ускорена благодаря достижениям в потребительской сфере – таким, например, как смартфоны с поддержкой камер и GPS. То, что в ХХ веке было даже не целью, а фантастической мечтой о будущем прогрессе, в начале третьего тысячелетия стало обыденностью – благодаря множеству взаимосвязанных технологий и материалов, которые стали меньше, умнее, дешевле и быстрее.

– Смартфон послужил отправной точкой для масштабирования датчиков и уменьшения их размеров и цены до такой степени, что мы смогли разместить их повсюду, – сказал Рух.

Теперь миниатюрные датчики используются на таком количестве макро- и микроуровней, о каком мы не могли и подумать. Датчики передают сведения в централизованные банки данных, а затем всё более мощные программные приложения ищут структуры в огромном количестве полученной информации. Внезапно мы получили возможность различать и предсказывать самые слабые сигналы до того, как они станут сильными. Мы теперь можем улавливать различные шаблоны и закономерности, предсказывая события и предотвращая негативные последствия. Мы опорожняем мусорные баки в оптимальный момент или регулируем давление в пожарном гидранте, чтобы его не прорвало (и не повлекло дорогостоящую замену). Мы экономим время, деньги, энергию и жизни. И в целом делаем человечество более эффективным, чем могли бы себе представить.

– Старый подход, – сказал Рух, – назывался техническим обслуживанием по принципу: если что-то выглядит грязным, вымойте его. Профилактическое обслуживание заключалось в том, чтобы менять масло каждые шесть тысяч миль, независимо от того, жёстко вы водите автомобиль или нет. Новый подход – «упредительное обслуживание». Теперь мы можем предсказать почти точный момент, когда шина, двигатель, аккумулятор автомобиля, вентилятор турбины или что-то ещё потребует замены. Или определить моторное масло, которое лучше всего подходит для конкретного двигателя, в зависимости от условий, в которых вы управляете автомобилем.

Если вы вспомните GE прошлых лет, – добавил Рух, – то прежде компания базировалась на убеждении механиков, будто с помощью физики можно моделировать мир и сразу же понять, как всё работает. Идея заключалась в том, что если вы точно знаете, как работают газовая турбина и двигатель внутреннего сгорания, то можете использовать законы физики и сказать: «Вот как это будет работать, и вот когда оно сломается».

Рух объяснил, что в традиционном инженерном сообществе не было веры в то, будто данные могут многое предложить. Они использовали информацию, чтобы проверить физические модели и затем следовать этим моделям.

– Новое поколение исследователей данных говорит: «Вам не нужно понимать физику, чтобы искать и находить закономерности». Есть закономерности, которых разум человека не мог найти, ибо сигналы на раннем этапе настолько слабы, что их не видно. Но теперь, когда у нас есть вся эта вычислительная мощность, мы легко замечаем даже самые слабые сигналы. И так как мы распознали слабый сигнал, становится ясно, что он является ранним признаком того, когда что-то сломается или станет неэффективным.

И дальше Рух рассказал, что в своё время слабые сигналы обнаруживали интуитивно. Опытные сотрудники знали, как работать с неточными данными. Но теперь, когда мы обладаем большим объёмом проанализированной информации, нахождение связей и закономерностей перестаёт быть поиском иголки в стоге сена, случайным, интуитивным успехом и становится тем, что гордо можно называть нормой. Мы увеличиваем способность работающего человека воспринимать и обрабатывать данные с помощью машин. Каждый рабочий благодаря компьютерному анализу получает опыт и интуицию «ветерана с тридцатилетним стажем».

Подумайте об этом. Интуиция, позволявшая работнику с многолетним стажем улавливать нюансы тональности в звуке работающей машины и предсказывать, что не так, отныне эволюционировала в программный компьютерный анализ данных обо всём, происходящем в цеху. Это пример слабого сигнала. Теперь с помощью датчиков новый сотрудник способен обнаружить и распознать слабый сигнал в первый же день работы – без какой-либо интуиции. Датчики будут транслировать всё.

Способность намного быстрее генерировать и применять знания позволяет получать максимум пользы не только от людей, но и, например, от коров.

– Молочным фермерам интуиция больше не нужна, – заявил Джозеф Сирош, вице-президент отделения Data в Microsoft Cloud and Enterprise Division.

Вроде бы его работа носит интеллектуальный характер – управление битами и байтами. Но когда я сел поговорить с Сирошем, чтобы узнать о том, как он ощущает ускорения, Джозеф привёл мне очень странный пример: коровы. И ладно бы так просто, но он хотел поговорить о «сетевой корове».

И вот какую историю поведал Сирош: молочные фермеры в Японии обратились к компьютерному гиганту Fujitsu с вопросом: могут ли они повысить шансы на успешное разведение коров на крупных молочных фермах? Оказывается, течка у коров (период фертильности, когда они могут быть успешно искусственно оплодотворены) наступает лишь на очень короткий срок: от двенадцати до восемнадцати часов, примерно через двадцать один день и зачастую ночью или вечером. Поэтому фермеру с более или менее большим стадом чрезвычайно трудно уследить за всеми своими коровами и определить идеальное время для искусственного оплодотворения каждой из них. Между тем, если получится хорошо контролировать процесс, фермеры смогут обеспечить бесперебойное производство молока от каждой коровы в течение года, максимизируя производство каждой фермы.

По словам Сироша, в Fujitsu пришли к своеобразному решению: снабдить коров шагомерами, подключенными с помощью радиосигнала к компьютеру, установленному на ферме. А информацию передавать в систему программного обеспечения машинного обучения под названием GYUHO SaaS, работающую в Microsoft Azure, облаке Microsoft. Исследование Fujitsu показало, что заметное увеличение количества шагов в час было 95-процентным точным сигналом для появления эструса у молочных коров. И когда система GYUHO обнаруживала корову, у которой начинался «жар», то отправляла текстовое оповещение фермерам на мобильные телефоны, позволяя им проводить искусственное оплодотворение точно в нужное время.

– Оказывается, есть простой способ, как узнать, что у коровы началась течка – секрет в том, сколько шагов корова проходит, – резюмировал Сирош. – Вот именно так искусственный интеллект встречается с искусственным оплодотворением.

Благодаря этой системе продуктивность выросла не только с точки зрения расширения стада – «вы получаете огромный рост показателей успешного зачатия», заметил Сирош. Появилась ещё и возможность экономить время: система освободила фермеров от необходимости полагаться на собственные глаза, инстинкты, дорогостоящий сельскохозяйственный труд или фермерский дневник для выявления течных коров. Освободившиеся часы они используют для других производственных нужд.

Более того, по словам Сироша, анализ информации, полученной с коровьих датчиков, позволил выявить следующую закономерность: если фермер выполнял искусственное оплодотворение в течение первых четырёх часов фертильного периода, вероятность того, что будет зачата тёлка, составляла семьдесят процентов, если же в следующие четыре часа – росла вероятность того, что будет зачат бычок. Таким образом, анализ данных помогает формировать необходимое соотношение коров и быков в стаде в соответствии с потребностями хозяйства.

Как считает Сирош, анализ информации дал повод и для новых открытий и идей. Изучив статистику коровьих шагов, фермеры смогли заблаговременно обнаруживать восемь различных заболеваний животных, а следовательно, проводить раннее лечение и улучшить общее состояние здоровья и долголетия стада.

– Небольшая изобретательность может преобразовать даже самую традиционную из отраслей, такую, как сельское хозяйство, – заключил Сирош.

Если датчик для коровы превращает молочного фермера в «компьютерного гения», то напичканный датчиками локомотив – уже не тупой паровоз, а IT-система на колесах. Он может распознавать и передавать данные о состоянии путей через каждые сто футов. Он способен ощущать уклон и рассчитывать, сколько энергии ему нужно, как её эффективно распределять, где сбросить газ, а где набрать скорость, чтобы оптимизировать эффективность и снизить расход топлива. Теперь все локомотивы GE оснащены камерами для лучшего контроля работы двигателей на каждом повороте. GE также знает, что, если в жаркий день вам нужно будет запустить двигатель на полную мощность, некоторым деталям техобслуживание потребуется раньше.

– Мы постоянно улучшаем и тренируем нашу «нервную систему», и каждый получает пользу от извлекаемых данных, – сказал Билл Рух. – Датчики и программное обеспечение не просто участвуют в обучении систем, но и трансформируют старые системы. Сегодня нам больше не нужно встраивать физические изменения в каждый продукт для повышения производительности. Мы делаем это с помощью программного обеспечения. Я просто беру «тупой» локомотив, устанавливаю на нём датчики и нужный софт – и теперь могу выполнять профилактическое техобслуживание, гонять поезд туда и обратно на оптимальных скоростях, для экономии топлива, составляю более точное и приемлемое расписание, и даже в депо лучше его паркую.

Как бы ни с того ни с сего «тупой» локомотив стал быстрее, дешевле и умнее, причём изменения не потребовали ни винтика, ни болтика, ни тем более двигателя.

– Я могу использовать данные датчиков и программное обеспечение, чтобы заставить машину работать более эффективно, как если бы мы изготовили целиком новое поколение машин, – резюмировал Рух и добавил: – На заводе вы сосредотачиваете взгляд конкретно на том, что делаете. Но что если вместо вас за всем следит машина, поскольку везде установлены камеры? Мы говорим о пяти чувствах человека. Но мало кто осознаёт, что я собираюсь дать все пять чувств машинам – чтобы они взаимодействовали с людьми так же, как мы сейчас контактируем с коллегами.

И в этой сфере скрываются огромные деньги, «просто горы денег» – объяснил генеральный директор GE Джефф Иммельт в интервью McKinsey & Company в октябре 2015 года.

Каждый директор железной дороги может рассказать о её средней скорости. Как правило, она составляет от двадцати до двадцати пяти миль в час. Чуть точнее, средняя скорость, которую локомотив развивает за день, укладывается в 22 мили. Не впечатляет? Тем не менее разница между показателем в 22 и 23 мили, предположим для Южного Норфолка, приносит годовой доход в 250 миллионов долларов! И это всего лишь одна дополнительная миля в час. Так что весь вопрос кроется в эффективности планирования. В меньшем времени простоя. И в том, чтобы не встать с поломкой на путях, а через Чикаго проехать как можно быстрее. Вопрос аналитики…

С каждым днем, объясняет Джон Донован, директор по стратегии AT&T, мы всё интенсивнее превращаем «цифровой выхлоп в цифровое топливо» и всё быстрее генерируем и применяем идеи. Владелец американского универмага Джон Уонамейкер был пионером начала ХХ века в сфере розничной торговли и рекламы. Однажды он заметил: «Половина денег, которые я трачу на рекламу, уходит впустую; проблема в том, что я не знаю, какая половина». Сегодня это уже не так.

Латания Суини, бывший директор по технологиям Федеральной торговой комиссии, 16 июня 2014 года рассказала в эфире Национального общественного радио, как насыщение датчиками и программным обеспечением преобразует розничную торговлю:

– Многие люди не осознают, что ваш телефон, чтобы установить постоянное соединение с Интернетом, отправляет уникальный номер, который встроен в этот телефон и называется MAC-адресом. «Привет, какой-нибудь Wi-Fi есть?» С помощью постоянных проверочных запросов по телефону, ищущему Wi-Fi, вы можете фактически отследить, где этот телефон находится и как часто там оказывается, с точностью до нескольких футов.

Ритейлеры теперь используют эту информацию, чтобы увидеть, какие номера телефонов задержались в их магазинах и кто пытался совершить покупку. Они настраивают для них показ регулярной рекламы в течение дня. Но и это ещё не всё: большие данные сегодня позволяют ритейлерам отслеживать, кто проехал рядом с рекламным щитом, а затем совершил покупки в одном из магазинов, которые рекламируются.

Журнал The Boston Globe 19 мая 2016 года написал:

«В настоящее время крупнейшая в стране компания, занимающаяся рекламными щитами, Clear Channel Out-door Inc., отправляет всплывающие рекламные объявления на мобильные, находящиеся на автомагистрали между штатами. Их программа Radar, запущенная и работающая в Бостоне и десяти других городах США, использует данные, которые AT&T Inc. собирает со 130 миллионов абонентов сотовой связи и от других компаний, PlaceIQ Inc. и Placed Inc., использующих телефонные приложения для отслеживания появления и выхода из зоны миллионов устройств».

Компании Clear Channel известно, какие люди проезжают мимо одного из рекламных щитов в 18.30 в пятницу и сколько, например, из них постоянных клиентов Dunkin Donuts или много ли их присутствовало на трёх играх Red Sox в этом году.

Затем она может точно сориентировать рекламу на конкретных потенциальных покупателей.

Извините, мистер Уонамейкер, вы жили не в ту эпоху. Гадание осталось в ХХ веке. В XXI веке интуиции не место. Так же как и конфиденциальности.

Когда вы думаете о данных, которые собираются такими гигантами, как Facebook, Google, Amazon, Apple, Alibaba, Tencent, Microsoft, IBM, Netflix, Salesforce, General Electric, Cisco и всеми телефонными компаниями, и знаете, насколько эффективно они теперь могут добывать эти данные, то должны задаться вопросом: как кто-либо сможет конкурировать с ними? Ведь ни у кого больше не будет столь масштабного цифрового пула данных для анализа и прогнозирования.

Информация стала силой. Нам необходимо внимательно следить за крупными компаниями, обладающими монополией на крупные объёмы данных. Дело не только в том, что их продукты и сервисы могут доминировать на рынке, но и в том, как с помощью собранных данных они могут усилить это доминирование и разрыв с конкурентами.

Хранение и память

Как мы уже увидели, датчики обладают большой властью. Однако датчики, собирающие информацию, были бы бесполезны без параллельных прорывов в системах хранения данных. Эти прорывы дали нам чипы, способные хранить больше данных и программного обеспечения. Они могут виртуально соединять миллионы компьютеров и заставляют их хранить и обрабатывать данные, как если бы они были одним рабочим столом.

Насколько большим должно быть хранилище и сколь сложное программное обеспечение потребуется?

…11 мая 2014 года бывший президент по инжинирингу UPS Рэнди Сташик выступил на конференции Общества управления производством и эксплуатацией с докладом о важности больших данных. И начал с показа номера длиной в 199 цифр.

– Есть идеи, что это за число? – спросил он аудиторию – Тогда позвольте мне рассказать вам о паре вещей, к которым оно не относится.

Это не число хот-догов, которые знаменитый ресторан Varsity продал с тех пор, как был открыт в 1928 году. И не количество автомобилей в пять часов вечера в пятницу на автострадах Атланты. Фактически число размером в 199 цифр – сумма отдельных маршрутов, которые мог бы предположительно совершить водитель UPS, делая в среднем сто двадцать ежедневных остановок. А теперь, если вы действительно хотите взорвать себе мозг, возьмите это число и умножьте его на пятьдесят пять тысяч. Таково количество маршрутов в США, которые наши водители покрывают каждый рабочий день. Чтобы отобразить его, нам, вероятно, понадобится экран высокой чёткости на стадионе в Далласе, где играют Cowboys. Но каким-то образом водители UPS каждый день находят путь к более чем 9 000 000 клиентов, чтобы доставить им почти 17 000 000 посылок, в которых может быть всё, что угодно: от нового iPad для выпускника средней школы в Де-Мойне, или инсулина для диабетика в Денвере, или двух гигантских панд, переезжающих из Пекина в зоопарк Атланты. Как же они это делают?

Приведу ответ Рэнди Сташика: благодаря исследованиям операционной деятельности. И вот о чём идёт речь.

Более двухсот датчиков в транспортном средстве сообщают о том, пристёгнут ли водитель ремнём безопасности, как быстро автомобиль едет, когда были задействованы тормоза, открыта ли дверь в салоне, движется машина вперёд или назад, название улицы, по которой она едет, даже какой срок она провела на холостом ходу по сравнению со временем в движении. К сожалению, пока мы не в силах узнать, намерена ли укусить вас собака, невинно сидящая у входной двери…

Для работы со множеством вариантов маршрутизации длиной в 199 цифр, а также с учётом данных, поступающих от двухсот датчиков из каждого грузовика UPS, требуется невероятно большой объём памяти, плюс серьёзные вычислительные и программные возможности – значительнее, чем что-либо доступное, даже мыслимое для средней компании ещё пятнадцать лет назад. Теперь эти технологии доступны любому предприятию.

Важный нюанс в том, что комбинация микросхем памяти, попавших на вторую половину шахматной доски, и программный прорыв, названный в честь игрушечного слона^[13], превратили просто «большую» аналитику в аналитику «больших данных». Микрочипы, как мы уже отмечали, представляют собой всего лишь наборы всё большего количества транзисторов. Вы можете запрограммировать их для вычислений, или для передачи данных, или для хранения информации. Микросхемы памяти бывают двух основных форм. DRAM, или динамическая память с произвольным доступом, выполняет временное перемещение битов данных во время их обработки. Флэш-память сохраняет данные постоянно, после того как вы даёте команду «сохранить».

Закон Мура распространяется также на микросхемы памяти – мы постоянно устанавливаем всё больше транзисторов, сохраняя больше битов памяти на каждом чипе за меньшие деньги и используя меньше энергии. Сегодняшний средний смартфон может иметь шестнадцать гигабайт памяти, то есть хранит шестнадцать миллиардов байтов информации (байт – восемь битов) на чипе флэш-памяти. А ведь ещё десять лет назад плотности флэш-памяти не хватало даже для того, чтобы сохранить на телефоне одну фотографию. Вот как ускорился прогресс в этой технологии, тем самым сделав быстрее множество других вещей.

– Большие данные не достигли бы таких высот без закона Мура, – уверен старший сотрудник Intel Марк Бор. – Это дало нам больший объём памяти, более интенсивные вычисления, мощность, эффективность и надёжность, которые требуются крупным серверным фермам для обработки всей этой вычислительной мощности. Если бы серверы были сделаны из вакуумных трубок, потребовалась бы целая плотина Гувера, чтобы управлять только одной серверной фермой.

Но это не просто оборудование, вмещающее «большие числа» больших данных, а программная инновация – пожалуй, самая важная из появившихся за последнее десятилетие, о которой, впрочем, вы вряд ли слышали. Новое программное обеспечение позволило миллионам компьютеров, соединённых вместе, действовать как один компьютер и сделало все данные доступными для поиска – вплоть до уровня обнаружения иголки в стоге сена. И сделали это в компании, основатель которой назвал её Hadoop – в честь любимого игрушечного слоника его двухлетнего сына, чтобы название было легко запомнить. Hadoop изменил мир, правда, с огромной помощью от Google.

Отец маленького мальчика и основатель Hadoop – Даг Каттинг называет себя «катализатором» инноваций в области программного обеспечения. Каттинг вырос в сельском округе Напа в Калифорнии и не видел компьютера, пока не поступил в 1981 году в Стэнфорд, для оплаты учебы в котором ему пришлось занимать деньги. Там он изучал лингвистику, а вдобавок посещал курсы по информатике, учился программировать «и считал это прикольным». Он вскоре обнаружил, что программирование может стать лучшим способом погасить его студенческие ссуды. Поэтому вместо того чтобы поступать в аспирантуру, получил работу в легендарном исследовательском центре Xerox PARC, где его включили в группу специалистов по искусственному интеллекту и довольно новой для того времени области, называемой «поиск».

– Люди забывают, что «поиск» как область исследования появился до Google. Xerox упустил рынок персональных компьютеров, хотя у него было много отличных технических идей, – вспоминал Каттинг, – поэтому компания пыталась выяснить, как перейти от копировальной бумаги и тонера к цифровому миру. Им пришла в голову мысль, что копиры заменят шкафы для хранения документов. Вы просто отсканируете всё, а затем выполните поиск. Xerox всегда обладал «бумажным» взглядом на мир. Классический пример компании, которая не могла отойти от своей дойной коровы (бумага была её жизненной силой), и в Xerox пытались выяснить, как перенести бумагу в цифровой мир. Это и стало обоснованием для «поиска». Задолго до того, как возникла глобальная сеть.

С появлением Интернета компании, во главе с Yahoo, пытались организовать его для потребителей. Yahoo начиналась как каталог каталогов. Каждый раз, когда кто-то открывал новый сайт, Yahoo добавляла его в свой каталог, а затем начала разбивать сайты на группы: бизнес, финансы, новости, развлечения, спорт и так далее.

– А потом пришло время поиска, – рассказывал Каттинг, – и стали появляться веб-поисковые системы, такие как AltaVista. Одна AltaVista каталогизировала двадцать миллионов веб-страниц – внушительный показатель. Какое-то время его даже никто не мог переплюнуть. Дело было с 1995-го по 1996 год. Google появился вскоре после этого, в 1997-м, как небольшая поисковая система, но претендовал на гораздо более совершенные методы поиска. И постепенно их технологии себя зарекомендовали.

Когда Google начал свой триумфальный взлёт, Каттинг в свободное время писал программу поиска с открытым исходным кодом, чтобы конкурировать с проприетарной^[14] системой Google. Программа называлась Lucene. Несколько лет спустя они с коллегами основали Nutch, ставший первым крупным конкурентом Google по поисковым системам с открытым исходным кодом.

Открытый исходный код – модель для разработки программного обеспечения, такая, когда любой член сообщества может внести свой вклад в его постоянное совершенствование и имеет право свободно использовать коллективный продукт (обычно по лицензии) – при условии, что поделится своими улучшениями с более широким сообществом. Преимущество в том, что можно использовать общий труд и общие результаты, по сути непрерывно создавая продукт более умный и совершенный, чем тот, который можно создать в одиночку. Кроме того, открытый исходный код также ускоряет разработку и совершенствование технологий благодаря возможности привлечения к работе неограниченного количества людей.

Желание Каттинга создать программу поиска с открытым исходным кодом должно было решить очень простую проблему.

– Когда у вас есть один компьютер – вы можете хранить на нём столько данных, сколько может вместить его жёсткий диск, – поясняет Каттинг, – и обрабатывать данные настолько быстро, насколько способен его процессор. Это, разумеется, ограничивает объём и скорость вычислений, которые вы можете выполнять.

Однако с появлением Yahoo и AOL в Интернете накапливались миллиарды и миллиарды битов и байтов данных, что требовало всё новых объёмов хранения данных и вычислительных мощностей для их навигации. Так что люди только начинали комбинировать компьютеры. Объединив два компьютера, вы смогли бы хранить вдвое больше информации и обрабатывать её в два раза быстрее. Когда в соответствии с законом Мура процессоры и накопители компьютерной памяти стали дешевле, компании начали понимать, что вынуждены будут строить здания размером с футбольное поле, от пола до потолка оснащённые процессорами и приводами, – серверные фермы.

Но, по словам Каттинга, им не хватало возможности соединить диски и процессоры, чтобы все они могли работать согласованно – как для хранения большого количества данных, так и для выполнения вычислений по всему объёму этих данных. Требовалось, чтобы при этом все процессоры работали вместе, параллельно. Но тогда под вопрос попадала надёжность. Если у вас один компьютер, он может выходить из строя, предположим, раз в неделю, а когда их тысяча – риск отказа становится в тысячу раз выше. Значит, для того чтобы всё это работало, нужна одна программа, способная беспрепятственно запускать компьютеры для совместной работы, и другая – благодаря которой гигантский океан создаваемых данных стал бы приспособлен для поиска. Инженеры в Кремниевой долине любят называть такие проблемы SMOP^[15], например: «У нас было все необходимое оборудование – оставался небольшой вопрос программирования (SMOP), который пришлось преодолеть».

Мы все можем поблагодарить Google за то, что они разработали обе программы для расширения своего поискового бизнеса. По словам Каттинга, настоящий гений Google заключался в том, чтобы «описать систему хранения, благодаря которой тысяча дисков выглядела как один диск, так что, если какой-то из них выходил из строя, вы этого не замечали», а также создать программный пакет для обработки данных и их хранения, чтобы сделать поиск полезным. Google пришлось разработать эти программы самому, потому что в то время не было коммерческих технологий, способных удовлетворить их амбиции – хранить, обрабатывать и искать всю на свете информацию. Другими словами, Google пришлось вводить новшества, чтобы создать поисковую систему, которую, по их ощущениям, ждал весь мир. Тем не менее использовали они эти программы исключительно для ведения собственного бизнеса, не лицензируя их для чего бы то ни было ещё.

Однако, согласно давней традиции инженеров-программистов, Google, гордясь тем, что создано, опубликовал пару статей, в общих чертах описывающих две ключевые программы, которые позволили им накапливать и искать столько данных одновременно. Одна из них, опубликованная в октябре 2003 года, посвящена GFS, или Google File System. Это система для управления и доступа к огромным объёмам данных, хранящихся в кластерах дешёвых компьютерных жёстких дисков. В силу стремления Google упорядочить всю информацию в мире для хранения и доступа к ней требовались петабайты и в конечном итоге эксабайты (каждый из которых составляет приблизительно один квинтиллион, то есть единицу с 18 нулями, байтов) памяти.

Поэтому понадобилось второе нововведение – Google MapReduce, созданное к декабрю 2004 года. В Google назвали его «моделью программирования и связанной с ним реализации для обработки и генерации больших наборов данных. Программы, написанные в этом функциональном стиле, автоматически распараллеливаются и выполняются на большом кластере обычных компьютеров. Система заботится о деталях разделения входных данных, о планировании выполнения программы на нескольких машинах, обработке сбоев машин и управлении необходимой межмашинной связью. Это позволяет программистам, не имеющим опыта работы с параллельными системами, легко использовать ресурсы большой распределённой системы».

Говоря простым языком, две новации Google в программном дизайне означают, что мы можем теперь хранить больше данных, чем когда-либо представляли, и использовать программные приложения для исследования массива данных с лёгкостью, которую не могли себе вообразить.

В мире вычислений и поиска намерения Google – поделиться двумя основными решениями (но не проприетарным кодом своих решений GFS и Map-Reduce) с более широким компьютерным сообществом – стало невероятно важным событием. Google, в сущности, пригласил сообщество с открытым исходным кодом базироваться на своих идеях. Вместе эти два решения сформировали убойную комбинацию, которая позволила большим данным изменить почти каждую отрасль нашей жизни.

– Google описал способ, как легко использовать множество доступных компьютеров, – оценил событие Каттинг. – Пусть они не дали работающего исходного кода, зато предоставили достаточно информации для того, чтобы квалифицированный специалист мог её переопределить и, возможно, улучшить.

Именно это и сделал Hadoop. Его алгоритмы заставили сотни тысяч компьютеров действовать как один гигантский суперкомпьютер. Таким образом, любой желающий мог просто пойти и купить оптом обычное аппаратное оборудование и хранилище данных, запустить их на Hadoop и выполнять массовые вычисления, которые позволяли действительно глубоко анализировать информацию.

Достаточно скоро Facebook, Twitter и LinkedIn начали строить свои системы на Hadoop. И именно поэтому все они разом появились всё в том же 2007 году. В этом был свой глубокий смысл. Имея большое количество передаваемых и обрабатываемых данных, они понимали, что используют их не лучшим образом, поскольку не справляются с объёмом информации технически. По словам Каттинга, были деньги на покупку жёстких дисков для хранения, но не на инструменты, позволяющие извлечь из дисков максимальную пользу. Yahoo и Google хотели захватывать веб-страницы и анализировать их, с тем чтобы люди могли их разыскивать – цель, конечно, важная. Но по-настоящему эффективным поиск стал, когда такие компании, как Yahoo, LinkedIn или Facebook, смогли увидеть каждый клик, сделанный на веб-странице, дабы понять, что именно делали пользователи. Клики уже можно было фиксировать, но до появления Hadoop никто, кроме Google, не мог ничего сделать с этими данными.

– С помощью Hadoop они смогли хранить все данные в одном месте и не только сортировать их по пользователям и по времени, но и узнать, что каждый пользователь делает в каждый период времени, – отметил Каттинг. – Они могли узнать, какая часть сайта приводит людей к другой его части. Yahoo начали регистрировать как ваш переход на страницу, так и все ваши клики на этой странице. Затем научились видеть, на что вы нажимали и что пропускали – в зависимости от того, о чём там говорилось, и от расположения на странице. Так стала доступной аналитика больших данных. Когда вы можете видеть больше, то и понять можете больше, и поэтому принимать оптимальные решения, а не надеяться на слепую интуицию. Так что данные, связанные с аналитикой, позволяют лучше владеть ситуацией. Hadoop позволил людям за пределами Google осознать и испытать этот опыт, что вдохновило их на написание многих программ для Hadoop, положив начало виртуальному расширению возможностей.

Итак, теперь у нас есть Google – запатентованная система с закрытым исходным кодом, работающая исключительно в центрах обработки данных Google. Люди используют её для всего: от базового поиска до идентификации лиц, исправления орфографии, перевода и распознавания изображений. Помимо того, Hadoop с открытым исходным кодом, управляющая остальными системами и использующая миллионы дешёвых серверов для анализа больших данных. Сегодня такие технологические гиганты, как, например, IBM и Oracle, стандартизировали Hadoop и внесли свой вклад в его сообщество открытого кода. А поскольку на платформе с открытым исходным кодом гораздо меньше сложностей и над ней работает больше умов по сравнению с проприетарной системой, она молниеносно разрослась.

Hadoop масштабировал большие данные благодаря ещё одной важной разработке: преобразованию неструктурированных данных. До появления Hadoop большинство крупных компаний уделяли им мало внимания. Вместо этого использовали Oracle SQL – компьютерный язык, который появился в IBM в семидесятые годы, – для хранения, управления и запроса огромных объёмов структурированных данных и электронных таблиц. SQL означает «язык структурированных запросов». В структурированной базе данных программа сообщает, что представляет собой каждый фрагмент данных. В банковской системе, к примеру, он говорит вам: «это чек», «это баланс» или «это транзакция». Все они структурированы, поэтому программе легко в мгновение ока найти ваш последний чековый депозит.

Но неструктурированные данные – то, чего вы не могли запросить с помощью SQL. Такая информация была хаосом, куда, по сути, скидывали всё, что могли оцифровать и хранить без какой-либо конкретной структуры. Hadoop позволил аналитикам искать все эти неструктурированные данные и находить в них закономерности. Способность просеивать горы неструктурированных данных, даже если вы не знаете, что ищете, возможность запрашивать данные, получать ответы и определять структуры – всё это было глубоким прорывом.

Как вспоминал Каттинг, Hadoop сказал пользователям: «Дайте мне ваши цифровые данные, как структурированные, так и нет, и мы их разберём». Например, Visa – крупнейшая компания кредитных карт – постоянно искала мошенников и располагала программами, способными запрашивать данные о пользовании кредитной картой за последние тридцать или шестьдесят дней. Но позволить себе пойти дальше она не могла. Hadoop принёс инструмент, какого раньше не было. После того как Visa установила Hadoop, стало возможным запрашивать данные за период в четыре или пять лет – и вдруг обнаружился самый масштабный вид мошенничества, который когда-либо был ими выявлен. Подобное стало возможным благодаря как раз анализу огромного объёма данных. Hadoop позволил применять инструменты, которыми люди уже умели пользоваться, но в масштабах и доступности, каких раньше не было.

Неудивительно поэтому, что Hadoop сейчас является основной операционной системой для анализа данных, поддерживающей как структурированные, так и неструктурированные данные. Мы привыкли выбрасывать «лишние» сведения, так как хранить их было слишком дорого, особенно в неструктурированном виде. С возможностью хранения огромного объёма данных и поиска в нём закономерностей появляется смысл собирать и хранить любую информацию.

– Если посмотреть на объём данных, который создают люди и к которому они подключаются, на новые программные инструменты для их анализа – все они растут, по крайней мере, в геометрической прогрессии, – заключил Каттинг.

Раньше работа с небольшими объёмами данных была недолгой, но не всегда выдавала точный результат, зато операции с большими объёмами давали результат точнее, однако были менее быстрыми и гибкими, объяснял Джон Донован из AT&T.

– А что если мы сможем взять масштаб и гибко его использовать? В прошлом в больших масштабах вы упускали гибкость, персонализацию и настройку, но большие данные теперь позволяют получить и первое, и второе, и третье. Иными словами, мы можем перейти от миллиона безличных, массовых и недейственных взаимодействий к миллиону индивидуальных решений.

Взять кучу данных, использовать их, комбинировать и определять с помощью программного обеспечения – немалое дело. Об этом говорил, в частности, Себастьян Трун, основатель Udacity и один из пионеров массовых открытых онлайн-курсов, бывший профессором в Стэнфорде, в интервью в выпуске Foreign Affairs за ноябрь – декабрь 2013 года.

С появлением цифровой информации запись, хранение и распространение данных стали практически бесплатными. Последний раз столь заметные изменения в структуре затрат на распространение информации произошли, когда приобрели популярность книги. Печать изобретена в XV веке, но стала распространённой лишь несколько веков спустя. Она оказала гигантское влияние на возможность переноса культурных ценностей из человеческого мозга в печатную форму. Сейчас происходят изменения такого же масштаба, а то и большего, и затрагивают все аспекты человеческой жизни.

А ведь мы ещё только начали. Hadoop появился из-за того, что закон Мура позволил удешевить аппаратные чипы для хранения данных. И потому что в Google были достаточно уверены в себе, чтобы поделиться некоторыми из своих основных идей и позволить сообществу открытого исходного кода проверить, смогут ли они догнать и перепрыгнуть Google. И оттого, что вызов приняло такое сообщество с исходным кодом, как Hadoop. Стек^[16] с открытым исходным кодом Hadoop никогда не был чистым клоном Google и сегодня во многом отличается от исходника.

– Идеи важны, – заметил Каттинг, – но реализация, которая доводит их до общественности, обладает ещё большим значением. Центр Xerox PARC в значительной степени стоял у истоков изобретения пользовательского графического интерфейса с окнами и мышью, сетевой рабочей станцией, лазерной печатью и так далее. Но потребовалась гораздо более востребованная и интенсивная реализация Apple и Microsoft, чтобы эти идеи поистине изменили мир.

Такова история того, как Hadoop обеспечил нам революцию в области больших данных – с помощью Google, который, по иронии судьбы, строит бизнес, предлагая инструменты для работы с большими данными широкой публике, в то время как Hadoop использовал их для создания совершенно новой отрасли.

– Google живет на несколько лет в будущем, – резюмировал Каттинг, – и они шлют нам письма из будущего в своих статьях и решениях, а мы следуем за ними. Но и они сейчас точно так же следуют за нами. Процесс двусторонний.

Программное обеспечение: когда сложность незаметна

Невозможно говорить об ускорении разработки и распространения софта, не отметив исключительный вклад в этот процесс Билла Гейтса и его соучредителя по Microsoft Пола Аллена.

Программное обеспечение существовало задолго до Билла Гейтса. Просто пользователи компьютеров никогда не замечали этого, потому что оно было уже загружено в купленный компьютер. Своего рода необходимое зло со всеми мерцающими строками заложенного кода. Билл Гейтс и Пол Аллен изменили ситуацию – начиная с первых попыток в 1970-х, когда написали интерпретатор для языка программирования под названием BASIC, а затем операционную систему DOS.

В своё время компании, производившие оборудование, как правило, заключали контракты со сторонними разработчиками или писали собственный софт, причём каждая работала со своей операционной системой и проприетарными приложениями на своих компьютерах.

Гейтс полагал, что, если бы существовала общая программная система, которая могла бы работать на разных типах компьютеров – например, Acer, Dell, IBM и сотнях других, – само программное обеспечение имело бы ценность, а не было бы просто необходимым бесплатным дополнением к обрудованию. Трудно поверить, но в то время идея выглядела радикальной. Собственно, из неё и родилась компания Microsoft: люди не должны просто один раз и навсегда купить программное обеспечение, разработанное как часть машины. Каждый отдельный пользователь должен заплатить, чтобы получить доступ к возможностям каждой программы.

По сути, операционная система DOS была абстрагирована от аппаратных различий между компьютерами. Неважно, какой марки компьютер вы купили, у всех вдруг появилась одна и та же операционная система. Что сделало настольные и портативные компьютеры товаром – а именно этого и хотели производители. Затем ценность переместилась на любое дифференцированное программное обеспечение, которое можно было написать, чтобы оно работало поверх DOS, – и использовать которое вы могли бы поручить любому. Именно так Microsoft и разбогатела.

Теперь мы принимаем программы как должное и забываем, что они на самом деле из себя представляют.

– Что такое бизнес программного обеспечения? – спрашивает Крейг Манди, много лет работающий вместе с Гейтсом в качестве руководителя отдела исследований и стратегии Microsoft и бывший моим наставником во всем, что касается программного и аппаратного обеспечения. На свой вопрос он сам и отвечает:

– Программное обеспечение – волшебная вещь, которая отбирает каждую возникающую перед вами форму сложности и абстрагирует её. Оно оставляет за жирной чертой всё сложное аппаратное и программное взаимодействие между пользователем и машиной, выводя пользователя на совершенно другой уровень и позволяя решать только вопросы, связанные с его основными задачами. Вы просто начинаете с нового уровня и добавляете свою ценность. Каждый раз, когда вы поднимаете базовый уровень лёгкости взаимодействия машины с человеком, люди изобретают нечто свежее. И комплексный эффект от этого привел к тому, что программное обеспечение теперь абстрагируется от сложности повсеместно.

Задумайтесь на секунду о таком программном приложении, как Google Photos. Сегодня оно может довольно легко распознавать всё на каждой фотографии, которую вы когда-либо хранили на своём компьютере. А ведь двадцать лет назад, если муж попросил бы: «Дорогая, найди мне фотографии с нашего отпуска на пляже во Флориде», жене пришлось бы вручную просмотреть альбом за альбомом и перебрать коробки снимков, чтобы найти нужное.

Затем фотография стала цифровой, и мы смогли загрузить свои фото онлайн. Сегодня Google Photos создает резервные копии всех цифровых фотографий, упорядочивает их, маркирует и, используя программу распознавания, позволяет находить любую пляжную сцену, которую вы ищете, с помощью нескольких щелчков мышью, жестов или даже нескольких слов, адресованных смартфону. Другими словами, программное обеспечение исключило сложность в процессе сортировки и поиска и сократило его до нескольких нажатий клавиш, касаний или голосовых команд.

Стоит вспомнить и о том, как приходилось ловить такси всего пять лет назад. «Такси, такси!» – кричали вы с бордюра, возможно, стоя под дождём, когда машина за машиной пролетали мимо. Или звонили в таксопарк из ближайшей телефонной будки или с мобильного и после пятиминутного (как минимум) ожидания оператор обещал вам машину через двадцать минут. Честно говоря, вам не слишком верилось, что такси приедет вовремя, но оно не приезжало вовсе…

Как изменилась ситуация сегодня, известно каждому. Все сложности, связанные с вызовом, определением местоположения, планированием, отправкой, оплатой и даже оценкой водителя вашего такси скрыты от глаз. Они становились невидимыми пользователю слой за слоем, пока не свелись к паре касаний в приложении Uber на вашем смартфоне.

По словам Манди, история компьютеров и софта «на самом деле – история абстрагирования всё большей сложности с помощью комбинаций аппаратного и программного обеспечения». API – так сокращённо называются интерфейсы прикладного программирования – позволяют разработчикам приложений создавать подобную магию. API – фактически команды, с помощью которых компьютеры выполняют ваши пожелания. Если хотите, чтобы в приложении, которое вы пишете, была кнопка «сохранить» и при нажатии на неё файл сохранялся бы на флеш-диске, то создаёте приложение с помощью набора API. Причём используете такие же шаблоны, как «создать файл», «открыть», «отправить» и так далее.

Сегодня API разных разработчиков, веб-сайтов и систем связываются друг с другом гораздо более плавно и надёжно. Компании делятся своими API, так что разработчики могут создавать приложения, способные работать на платформах друг друга, взаимодействуя с ними. Благодаря этой открытости я мог бы использовать API Amazon, чтобы люди могли покупать там книги, щёлкая элементы на моём собственном веб-сайте ThomasLFriedman.com.

«API-интерфейсы делают возможным обширный набор «гибридных приложений» веб-сервисов, где разработчики смешивают и сопоставляют различные API-интерфейсы, такие как Google, Facebook или Twitter, для создания совершенно новых приложений и сервисов, – объясняет веб-сайт разработчика ReadWrite.com. – Во многих случаях широко распространённая доступность API-интерфейсов для основных сервисов сделала возможным использование современных веб-приложений. Например, при поиске ближайших ресторанов в приложении Yelp для Android оно будет отображать их местоположение на картах Google Maps, а не создавать собственные карты – и всё благодаря взаимодействию с API Google Maps».

– Этот тип интеграции называется «бесшовным», – объясняет Манди, – поскольку пользователь не замечает, когда программные функции передаются от одного базового веб-сервиса к другим API, слой за слоем скрывая сложность того, что выполняется внутри отдельного компьютера. Передающиеся протоколы и форматы сообщений скрывают сложность объединения всего этого вместе в горизонтальной плоскости в единую сеть.

Объединение горизонтальных плоскостей по вертикали в общий стек создает тот сложный продукт, которым вы ежедневно наслаждаетесь на компьютере, планшете или телефоне. Облачные продукты Microsoft, Hewlett Packard Enterprise, не говоря уже о Facebook, Twitter, Google, Uber, Airbnb, Skype, Amazon, TripAdvisor, Yelp, Tinder или NYTimes.com, – все они представляют собой результат объединения тысяч вертикальных и горизонтальных API-интерфейсов. и протоколов, работающих на миллионах машин, общающихся между собой по сети.

Разработка программного обеспечения тоже наращивает темп по закону Мура, поскольку инструменты для написания программного обеспечения развиваются в геометрической прогрессии. Они также позволяют расширить количество людей (как внутри, так и между компаниями), совместно работающих над написанием усложняющихся программных и API-кодов, и абстрагироваться от ещё более сложных задач. Так что теперь у нас не просто миллион умных людей, пишущих код, но миллион умных людей, работающих вместе, чтобы написать весь этот код.

Это рассуждение приводит нас к GitHub – одному из наиболее современных на сегодняшний день генераторов программного обеспечения. GitHub – самая популярная платформа для активизации совместных усилий по созданию кода. Усилия могут принимать любую форму: люди, работающие с другими людьми, закрытые группы внутри компаний или открытый исходный код. GitHub начал активно использоваться с 2007 года. Опять же, исходя из того, что мы, вместе взятые, умнее каждого из нас по отдельности, всё больше людей и компаний полагаются на платформу GitHub. Это позволяет намного быстрее учиться. Во-первых, они пользуются преимуществами лучших программных продуктов для совместной работы, уже существующих для всех аспектов коммерции. Во-вторых, могут использовать их вместе с корпоративными командами, прибегающими к интеллектуальным возможностям как внутри, так и вне своих компаний.

Сегодня GitHub использует более 12 миллионов программистов для написания, улучшения, упрощения, хранения и совместного использования программных приложений, и их число быстро растёт. С момента моего первого исследования в начале 2015 года к началу 2016-го количество пользователей выросло ещё на миллион. Представьте себе нечто среднее между Википедией и Amazon – только для программного обеспечения. Вы заходите в интернет-библиотеку GitHub и выбираете нужный софт прямо с полки: скажем, систему управления запасами, обработки кредитных карт или управления персоналом. Или движок видеоигр, систему управления беспилотниками, роботизированную систему управления… Затем загружаете программу на служебный или собственный компьютер и адаптируете его к вашим конкретным потребностям. Если вы или программисты компании как-то доработали код, то затем загружаете свои улучшения обратно в цифровую библиотеку GitHub – чтобы следующий пользователь смог воспользоваться новой, улучшенной версией программы.

А теперь представьте, что лучшие программисты мира из разных стран – работающие в компаниях либо просто ищущие признания своих умений – делают нечто подобное одновременно и вместе. В конечном итоге вы получаете коллективный добровольный цикл постоянного улучшения кода, увеличение скорости изменений и свободный доступ к инновациям.

Сервис, изначально созданный тремя первоклассными компьютерными «ботаниками» – Томом Престоном-Вернером, Крисом Уонстратом и П. Дж. Хайеттом, – GitHub сегодня стал крупнейшим в мире хостом^[17] кода. Поскольку мне не удалось найти ни одной крупной компании, где программисты не используют GitHub для совместной работы, то я решил, что нужно лично посетить источник такого большого количества исходного кода в их штаб-квартире в Сан-Франциско. Так совпало, что как раз перед этим визитом я взял интервью у президента Барака Обамы касательно Ирана. Говорю об этом лишь потому, что гостевое лобби в GitHub – точная копия Овального кабинета, вплоть до ковра!

В GitHub любят, чтобы их гости чувствовали себя особенными. Генеральный директор компании Крис Ванстрат начал с того, что рассказал, как «Git» попал в GitHub. Вообще-то, Git, пояснил он, – это «распределённая система контроля версий», изобретённая в 2005 году Линусом Торвальдсом – одним из великих и несколько недооценённых новаторов нашего времени. Именно Торвальдс – своего рода «евангелист» открытого исходного кода создал Linux: первую операционную систему с открытым исходным кодом, которая составила прямую конкуренцию Microsoft Windows. Git-программа Торвальдса позволила команде кодеров работать вместе, используя одни и те же файлы и позволяя каждому программисту опираться на работу других. Каждый из них мог видеть, кто внёс изменения, сохранять их, отменять, улучшать или экспериментировать с ними.

– Взять хотя бы Википедию – это система контроля версий для написания энциклопедии с открытым исходным кодом, – рассказывал Ванстрат. – Люди вправе внести свой вклад в каждую запись, но вы всегда можете улучшить или отменить изменения. Единственное правило – о любых коррективах следует сообщать всему сообществу.

Запатентованное программное обеспечение, такое как Windows или iOS от Apple, также производится системой контроля версий, но это система с закрытым исходным кодом, поэтому ни сам код, ни изменения не передаются никакому внешнему сообществу.

– Модель с открытым исходным кодом, размещаемая в GitHub, является распределённой системой управления версиями: каждый может внести свой вклад, и сообщество ежедневно решает, чья версия оказалась лучше, – объяснил Ванстрат. – Лучшее поднимается наверх по социальной лестнице сотрудничества, так же как книги оцениваются покупателями на Amazon.com. На GitHub сообщество оценивает различные версии и раздаёт звёзды или лайки. Или, скажем, вы можете отслеживать загрузки, чтобы увидеть, чья версия используется чаще всего. Ваша версия программного обеспечения может быть самой популярной в четверг, но я поработаю над ней, и уже в пятницу моя версия может занять первое место. В любом случае всё сообщество будет пользоваться преимуществами полученного программного обеспечения. Мы могли бы объединить версии или пойти разными путями, но всё равно у потребителя остался бы больший выбор.

Ванстрату тридцать один год. И мне было интересно, как он пришёл к такому принципу работы?

– Я начал программировать, когда мне было двенадцать или тринадцать лет, – признался он. – Я любил видеоигры и хотел их делать. Первой программой стал поддельный «искусственный интеллект». Но всё-таки видеоигры для меня оказались тогда слишком сложными, поэтому я научился создавать веб-сайты. Крис Ванстрат поступил в университет Цинциннати, где собирался заниматься английским языком, но большую часть времени вместо того чтобы читать Шекспира, писал код и участвовал в зарождавшихся онлайн-сообществах, посвящённых открытому исходному коду.

– Я отчаянно нуждался в наставниках и искал программы, которым нужна была помощь. Вот так и получилось, что в конце концов я посвятил жизнь созданию инструментов для разработчиков, – вспоминает он.

В поисках подходящей работы Крис отправил резюме вместе с примерами открытого исходного кода и других своих находок в различные софтверные организации в Кремниевой долине, претендуя на младший уровень. Один из менеджеров CNET.com – медиаплатформы, где размещаются веб-сайты, – решил рискнуть и взял его. Решение основывалось не на оценках Ванстрата в колледже, а на «лайках» его программ в разных сообществах, связанных с открытым исходным кодом.

– Тогда я мало что знал о Сан-Франциско, – улыбается Крис, – и думал, что это пляжи и роликовые коньки. Оказалось, Сан-Франциско – это биты и байты.

Итак, в 2007 году Крис Ванстрат был «инженером, использующим программное обеспечение с открытым исходным кодом в создании продуктов для CNET». Между тем, в том же 2007-м Торвальдс отправился в Google и дал техническое интервью о Git – своём инструменте для совместного кодирования.

– Интервью было на YouTube, – рассказывает Крис, – так что многие мои коллеги по открытому исходному коду собирались попробовать Git и уйти с многочисленных серверов, обслуживающих различные сообщества.

До того момента сообщество open-source было очень открытым, но в то же время и очень раздробленным.

– В то время единого сообщества с открытым исходным кодом действительно не существовало, – вспоминает Ванстрат. – То была коллекция сообществ с открытым исходным кодом, основанная на проектах, а не на людях. Это была культура. И все инструменты, вся идеология были сосредоточены на том, как вы запускаете и скачиваете проект, а не на том, как люди работают вместе и общаются друг с другом. Всё было ориентировано на отдельные проекты.

И тут у Ванстрата появилась идея: как было бы здорово получить возможность работать над десятью проектами разом на одной площадке, чтобы все имели доступ к появляющемуся в итоге коду и можно было бы свободно переходить от одной версии к другой. А у программистов и пользователей появилась бы возможность оценить и обсудить каждую версию. Он начал обсуждать новый подход с коллегой по CNET П. Дж. Хайеттом, имевшим учёную степень по информатике, и Томом Престоном-Вернером, с которым Крис сотрудничал в области проектов открытого кода задолго до их первой личной встречи.

– Мы говорили себе: ужасно трудно – пользоваться этой штукой, Git. Что если сделать сайт проще? – вспоминает Ванстрат. – И тогда подумали: если мы заставим всех использовать Git? В таком случае можно не беспокоиться о том, какие инструменты используем, и сосредоточиться на том, что пишем. Я хотел всё делать одним щелчком мыши в Интернете – чтобы можно было оставлять комментарии о программе и следить за людьми и за кодом так же, как я это делаю в Твиттере. И с той же лёгкостью.

Таким образом, если вы хотите работать над сотней различных программных проектов, не нужно учить сто разных способов внести свой вклад. Вы только что изучили Git и теперь легко можете работать над всеми доступными проектами.

Так в октябре 2007 года они создали хаб для Git. Отсюда и название GitHub. Официально он запущен в апреле 2008-го.

– Ядром системы стала распределённая система контроля версий с социальным уровнем, который связывал всех людей и все проекты, – объясняет Ванстрат. – Основному конкуренту в то время – SourceForge – требовалось пять дней для того, чтобы решить, стоит ли размещать тот или иной софт с открытым исходным кодом. GitHub же стал местом, где можно поделиться своим кодом с миром… Скажем, вы захотели опубликовать программу под названием «Как написать статью» и просто публикуете материал под своим именем на GitHub. Я посмотрел бы на ваше творчество онлайн и сказал: «Привет, у меня есть несколько моментов, которые я хотел бы добавить». В былые времена я, вероятно, записывал бы изменения, которые хотел внести, и представлял их в виде резюме для сообщества. Теперь беру ваш код и вношу в песочницу. Это называется «форк». Я работаю над кодом, и теперь изменения полностью открыты – это моя версия. Если хочу отправить изменения обратно вам, первоначальному автору, то делаю запрос на извлечение. Вы смотрите на новый способ, которым я изложил «Как написать статью», и видите изменения. И если они вам нравятся, то нажимаете кнопку «объединить». Следующий зритель увидит уже сводную версию. Если не нравится, есть способ обсудить, прокомментировать и просмотреть каждую строку кода. Это кураторский краудсорсинг. Но в конечном итоге есть эксперт – человек, подготовивший оригинальную программу «Как написать статью», который решает, что принять, а от чего отказаться. GitHub покажет мою работу, но вы можете контролировать получившийся в результате объединения с исходной версией продукт. Сегодня именно так создаётся программное обеспечение.

Полтора десятилетия назад Microsoft создала технологию под названием. NET – платформу с закрытым исходным кодом для разработки серьёзного корпоративного софта для банков и страховых компаний. В сентябре 2014-го Microsoft решила открыть его код на GitHub и посмотреть, что может добавить сообщество. На полгода у Microsoft оказалось больше людей, чем насчитывал весь их внутренний штат с момента создания компании, к тому же работающих над. NET бесплатно.

– Открытый исходный код – не просто люди, творящие всё подряд, – добавил Ванстрат к рассказанному. – Microsoft установила для своей программы ряд стратегических целей, объяснив сообществу, в каком направлении они ищут развитие. В ответ сообщество внесло исправления и улучшения, которые в Microsoft приняли. Изначально их платформа работала только на Windows. Но компания объявила, что в будущем станет работать на Mac и Linux. На другой день сообщество отреагировало: «Отлично, большое спасибо. Мы сделаем одну из адаптаций для вас».

Итак, сообщество GitHub создало версию для Mac за одну ночь. Такой вот подарок для Microsoft за раскрытие их кода…

– Используя сегодня Uber, – продолжил Крис, – я думаю только о том, куда хочу поехать, и совсем не забочусь о маршруте. То же самое и с GitHub. Отныне вам просто нужно подумать о том, какую проблему хотите решить, а не о том, какие для этого нужны инструменты.

То есть теперь можно перейти в библиотеку GitHub, найти именно то, что нужно, взять, улучшить – и вернуть обратно для следующих пользователей. Как говорит Ванстрат:

– В процессе мы избавляемся от всех проблем. То, что вы видите на GitHub, можно увидеть в каждой отрасли.

Когда мир становится плоским, вы можете предоставить все доступные инструменты в пользование всем и каждому. Хотя система пока далека от идеала и полна препятствий. И всё-таки мир резко ускоряется, когда больше не нужно думать об инструментах и можно сосредоточиться на проекте.

– В ХХ веке ограничения были связаны с аппаратным обеспечением и необходимостью ускорять работу процессоров и наращивать количество серверов, – говорит Крис Ванстрат. – Век же XXI – вопрос софта. Мы не в силах увеличить численность населения планеты, зато можем увеличить количество разработчиков. И хотим дать людям возможность создавать отличное программное обеспечение, совершенствуя существующее и открывая мир разработки кода, чтобы нарастить число программистов, каждый из которых сумеет создать отличный стартап или инновационный проект.

…В сообществе открытого исходного кода есть что-то удивительно человеческое. Это «что-то» имеет в своей основе желание сотрудничества и признания хорошо выполненной работы. Финансовое вознаграждение здесь далеко не на первом плане. Удивительно, как много вы можете создать после того, как вас оценили: «То, что вы добавили, действительно круто. Хорошая работа. Так держать!» Миллионы часов бесплатной рабочей силы становятся доступными, когда вы подключаете врожденную тягу человека к новому, желание людей внедрять инновации, делиться ими и получать за это признание.

– На самом деле самое интересное сегодня, – считает Крис Ванстрат, – люди, стоящие за проектами, которые сейчас открывают друг друга на GitHub. Компании находят разработчиков, разработчики – друг друга, студенты ищут наставников, а любители – соучастников. Таков сейчас внутренний мир GitHub. Он уже не просто библиотека. Платформа становится сообществом в самом глубоком смысле этого слова… Люди знакомятся друг с другом на GitHub и обнаруживают, что живут в одном городе, затем встречаются, идут поесть вместе пиццу – и всю ночь говорят о программировании.

Тем не менее даже для работы с открытым исходным кодом нужны деньги, особенно если у вас 12 миллионов пользователей, поэтому GitHub разработал бизнес-модель. Он взимает с компаний плату за использование платформы для аккаунтов, где компании создают частные репозитории^[18] программного обеспечения с собственными бизнес-кодами и решают, кого хотят привлечь для сотрудничества. В наше время многие крупные компании имеют как частные, так и публичные репозитории на GitHub, ибо это позволяет им развиваться быстрее, используя гигантские интеллектуальные возможности.

– Мы построили нашу облачную архитектуру на программном обеспечении с открытым исходным кодом, которое называется OpenStack, так что можем использовать сообщество. И у нас есть сотни тысяч разработчиков, которые не числятся в нашем штате. Однако то, что они способны сделать за неделю, мы не смогли бы сделать и за год, – таково мнение Мег Уитман, президента и исполнительного директора Hewlett Packard Enterprise. – Я убеждена, что миром движет желание самореализации и подтверждения своих заслуг и именно это делает подобные сообщества столь сильными. Люди одержимы желанием получить признание от других людей в рамках профессионального сообщества. Я тебе нравлюсь? В самом деле? Большинство людей не получают постоянного подтверждения. Я поняла это на eBay – люди сходили с ума от количества получаемых отзывов. Где ещё можно было бы проснуться и увидеть, как все тебя любят?!

Раньше компании ожидали выхода следующего чипа. Но теперь, когда они могут использовать софт, чтобы заставить любое оборудование плясать по-новому, новые коды – вот чего люди стали по-настоящему и с энтузиазмом ждать.

– Для нас закон Мура – старые добрые деньки, – говорит Джон Донован из AT&T. – Каждые двенадцать или, в крайнем случае, двадцать четыре месяца мы рассчитывали на новый чип, знали, что он появится, могли проверить его и, отталкиваясь от этой уверенности, планировали дальнейшую работу.

Сегодня же гораздо важнее получить информацию о том, какое программное обеспечение будет на волне.

– Темпы изменений определяют те, кто способен написать код, – уточняет Джон. – Вы понимаете, что упустили момент, когда парни, приехав на грузовиках с лестницами – устанавливать оборудование на телефонные столбы, внезапно заявляют: «Донован, теперь наша компания – разработчик софта». Раньше сложность роста была в программном обеспечении. Теперь же оно обгоняет всё, потому что стало частью множителя закона Мура.

Сеть: пропускная способность и мобильность

Бесспорно, достижения в области обработки данных, совершенства датчиков, объёма хранения данных и качества программного обеспечения жизненно важны. Но они никогда не достигли бы такой степени важности без революции в области соединений. Речь идёт о ёмкости и скорости Всемирной сети, включающей в себя как наземные, так и подводные оптоволоконные кабели и различные беспроводные системы, являющиеся основой Интернета, а также мобильную телефонию. За последние двадцать лет прогресс в этой области также двигался в темпе, близком к закону Мура.

В 2013 году я посетил город Чаттанугу, штат Теннесси, прозванный «Гиг-городом» после того, как там был установлен самый быстрый на тот момент интернет-сервис в Америке – сверхскоростная оптоволоконная сеть, передающая данные со скоростью один гигабит в секунду. Это примерно в тридцать раз превышает среднюю скорость Интернета в обычном городе США. Согласно отчёту в «Нью-Йорк Таймс» от 3 февраля 2014 года, «загрузка двухчасового фильма высокой чёткости в Чаттануге заняла всего 33 секунды по сравнению с 25 минутами при средней скорости широкополосного соединения в остальных частях страны». Когда я был в этом городе, там как раз обсуждали выступление необычного дуэта, с применением технологии видеоконференций со сверхнизкой задержкой. Чем меньше задержка, тем незаметнее паузы, даже если два человека разговаривают друг с другом, находясь в разных городах. Благодаря новой сети в Чаттануге задержка была настолько низкой, что человеческое ухо не могло её уловить. Для демонстрации этого эффекта Боун Бернетт, лауреат премии «Грэмми», исполнил «The Wild Side of Life» с Чаком Мидом, основателем группы BR549, для аудитории в 4000 человек. Только Бернетт исполнял свою партию в студии Лос-Анджелеса, а Мид – на сцене в Чаттануге. Как писал сайт Chattanoogan.com, трансконтинентальный дуэт стал возможен, потому что задержка новой оптоволоконной сети Чаттануги составляла 67 миллисекунд – иными словами, аудио- и видеосигналы прошли 2100 миль от Чаттануги до Лос-Анджелеса за четверть секунды – так быстро, что человеческое ухо не смогло уловить небольшую задержку передачи звука.

– Такой дуэт стал возможным благодаря серии ускоряющихся прорывов в технологиях, в частности в науке об оптоволоконной связи, произошедших за несколько последних лет, – объяснил феномен Фил Баксбаум, профессор естествознания на физическом факультете Стэнфордского университета. Баксбаум специализируется на лазерной науке (именно она лежит в основе оптической связи) и в своё время был президентом Оптического общества. В начале карьеры, в 1980-х годах, он работал в Bell Labs. В те дни использовали команду под названием «пинг», чтобы выяснить, «проснулся» ли компьютер, с которым они хотели общаться в другой части здания Bell Labs. Пинг отправлял электронное сообщение, оно отражалось от другого компьютера и отвечало, находится ли компьютер в спящем режиме или готов к двусторонней беседе. Каждый пинг занимал определенное время, требовавшееся электрическому импульсу, чтобы пройти по проводам туда и обратно.

– Я не использовал пинг уже более десяти лет, – признался мне Баксбаум за завтраком в сентябре 2015 года. – Но ради забавы на днях сел за компьютер у себя дома в Менло-Парке и пинговал кучу компьютеров по всему миру. Просто чтобы увидеть, как быстро пинг может пройти туда и обратно… Я пинговал компьютеры в Анн-Арборе, штат Мичиган, в Имперском колледже Лондона, в Институте Вейцмана в Израиле и в университете Аделаиды в Австралии. Это удивительно – скорость оказалась чуть более половины скорости света!

Что составляет, добавлю от себя, 200 миллионов метров в секунду.

Таким образом, импульс шёл от нажатия клавиши на компьютере Баксбаума в его локальный оптоволоконный кабель, затем в наземный и подводный кабели и после этого в компьютер, находящийся на другом краю Земли. И всё это на скорости, лишь вполовину уступающей скорости света.

– Мы уже достигли половины скорости, которую нам позволяют законы физики. Попытки ускорять процесс и дальше уменьшают результативность каждого нового решения, – констатировал Баксбаум. – За двадцать лет мы прошли путь от «возможно, неплохой идеи» до результата, близкого к ограничению законами физики. С помощью пинга я узнал, как близко к границам дозволенного законами физики мы подобрались, что поразительно. Настоящая революция…

Революция произошла, по словам профессора, благодаря всё тому же закону Мура, который неуклонно ускоряет скорость передачи данных и голоса по волоконно-оптическим кабелям:

– И скорость, с которой мы можем передавать данные по подводным кабелям, продолжает расти.

В изложении Баксбаума краткая версия истории ускорения выглядит примерно так: мы начали посылать голос и данные на цифровой радиочастоте по коаксиальному кабелю, сделанному в основном из медного провода. Тот самый кабель, который кабельная или телефонная компания когда-то привела в ваш дом и в коробку на телевизоре. Тот же коаксиальный кабель использовали для передачи голоса и данных под океаном во все концы земного шара.

А затем учёные в таких местах, как Bell Labs и Stanford, начали пробовать для передачи голоса и данных лазеры. Информацию посылали в виде световых импульсов через оптические волокна – длинные, тонкие и гибкие стеклянные трубки. Начиная с конца 1980-х и начала 1990-х годов новая технология превратилась в стандарт. Первые оптоволоконные кабели были сделаны из цепочек соединённых кабелей, и многие из них в таком виде дожили до сегодняшнего дня. Пройдя определённое расстояние, сигнал ослабевает. Чтобы продолжить путь, он должен попасть в блок усилителя, где будет превращён из света в электронный сигнал, усилен, затем преобразован обратно в свет – и отправлен дальше.

Со временем отрасль открыла новые способы использования химикатов и сращивания оптоволоконных кабелей для увеличения пропускной способности и передачи светового сигнала, который никогда не ослабеет.

– То был гигантский прорыв, – вспоминал Баксбаум. – По мере внутреннего улучшения материалов отрасль смогла избавиться от блоков электронного усилителя и проложить непрерывные, сквозные оптоволоконные кабели от Америки до Гавайев, от Китая до Африки и от Лос-Анджелеса до Чаттануги.

Прорыв обернулся ещё более нелинейным ростом. В том числе возможностью потоковой передачи фильмов прямо в вашу квартиру. Та революция породила широкополосный Интернет.

– Как только исчезла необходимость разбивать лазерный сигнал ради его усиления, скорость передачи данных вышла за рамки свойств и ограничений электричества и стала опираться исключительно на свойства света, – объясняет Фил Баксбаум и заключает: —Так что мы, ребята из лазерных технологий, действительно можем создавать классные вещи.

Тем временем исследователи находили всё новые и новые способы передачи дополнительной информации с помощью лазеров и стекла. В том числе так называемое мультиплексирование с временным разделением: включение и выключение света, или пульсация лазерного потока, для создания большей мощности. Кроме того, появились мультиплексирование с разделением по длине волны, использование различных цветов для одновременной передачи разных телефонных разговоров, а позже и комбинации всех факторов. Исследователи не остановились в своей работе по ускорению сигнала.

– История последних двадцати лет состоит из этапов, в которых мы продолжаем искать – и находим – более быстрые и качественные способы разделения различных свойств света для передачи максимального количества информации, – объясняет Баксбаум. – Скорость передачи по подводному кабелю сегодня составляет триллионы бит в секунду. Впрочем, – добавил профессор, – в какой-то момент вы всё же сталкиваетесь с законами физики. Однако предел ещё не достигнут.

В наше время компании экспериментируют не только со способами изменения импульса или цвета потока для создания большей информационной ёмкости, но и с новыми способами формирования света, которые способны доставлять более ста триллионов бит в секунду по оптоволоконным линиям.

– Мы приближаемся к тому, чтобы передавать едва ли не бесконечные объёмы информации при почти нулевых затратах: это и есть тот самый тип нелинейных ускорений, – утверждает Фил Баксбаум.

Хотя большинство людей сейчас используют новую мощь главным образом для потокового просмотра фильмов, ускорение начинает влиять на все сферы нашей жизни. Сегодня в пять часов утра я заказал книгу в Amazon – и уже вечером мне её доставят…

Авантюра AT&T

Как бы ни были мощны оптоволоконные наземные и морские кабели, они – лишь часть отрасли подключения. Чтобы полностью раскрыть революционные возможности в области мобильной связи, необходимо увеличить скорость и охват беспроводных сетей.

К этому приложили руку многие игроки, начиная с AT&T, сделавшей ставку на технологии, о которых тогда мало кто знал. Это произошло в 2006 году, когда главный операционный директор компании и будущий генеральный директор Рэндалл Стивенсон заключил негромкую сделку со Стивом Джобсом, сделав AT&T эксклюзивным поставщиком услуг связи для iPhone в США. Стивенсон знал: соглашение потребует увеличения пропускной способности сетей AT&T, но не представлял себе и половины масштабов. Тем временем iPhone набирал популярность, а потребность в увеличении пропускной способности возросла настолько, что в AT&T столкнулись с огромной проблемой. В итоге пришлось увеличить пропускную способность практически за одну ночь, используя ту же базовую линию и беспроводную инфраструктуру, которой они располагали. Иначе каждый, кто купил iPhone, начал бы сталкиваться с пропущенными вызовами из-за перегрузки Сети. На кону была репутация не только AT&T, Стив Джобс впоследствии тоже не купался бы в славе, если бы его инновационный телефон продолжал пропускать звонки.

Чтобы справиться с проблемой, Рэндалл Стивенсон обратился к директору по стратегии Джону Доновану, а Донован, в свою очередь, привлек Криша Прабху – нынешнего президента AT&T Labs.

Доновану есть что вспомнить.

– Был 2006 год, и Apple вела переговоры о контрактах на обслуживание iPhone. Никто не сталкивался с подобными устройствами прежде. Тем не менее мы решили сделать ставку на Стива Джобса. Когда телефон впервые поступил в продажу в 2007-м, в нём были только приложения Apple, и он работал в сети 2G. По нынешним меркам очень маленькая пропускная способность, но её было достаточно, потому что люди скачивали лишь несколько официальных приложений, которые поставлялись с телефоном.

Но затем Джобс, вняв совету венчурного инвестора Джона Доерра, решил открыть iPhone для разработчиков по всему миру.

«Привет, AT&T! Теперь ты меня слышишь?»

– Когда в 2008–2009 годах начал функционировать магазин приложений, вместе с ним начал расти спрос на передачу данных, – вспоминает Донован, – а у нас был эксклюзивный контракт на обеспечение пропускной способности, однако никто не ожидал роста потребностей такого масштаба.

Спрос просто взорвался. За считаные годы он вырос на сто тысяч процентов. Для сравнения представьте, к примеру, что через мост «Золотые ворота» пустили на 100 000 % больше автомобильного трафика.

– Итак, – продолжает Донован, – мы столкнулись с проблемой. У нас было устройство, о котором вчера никто не знал, а сегодня оно уже нужно всем и каждому. И проблема пропускной способности выросла пропорционально: от размеров муравья – до настоящего слона.

Стивенсон настоял, чтобы AT&T предлагала услуги неограниченной передачи данных, текстовых и голосовых сообщений. Европейцы пошли другим путем, ограничив трафик связи, и это был плохой ход. Отступление под натиском спроса на новейшие технологии загоняло их в тупик, когда они сталкивались с операторами, способными предложить безлимитные тарифы. Короче говоря, Стивенсон оказался прав, но у AT&T выявилась ещё одна проблема: как расширить пропускную способность без моментального – и значительного – расширения инфраструктуры, что было физически невозможно.

– По мнению Рэндалла, никогда нельзя мешать спросу, – говорит Донован. – Просто примите рост спроса как факт. Примите, но, тем не менее, выясните, как можно быстро удовлетворить этот спрос, прежде чем какой-то новый бренд мобильной связи погибнет из-за массовых пропущенных звонков, вызванных ограничениями пропускной способности.

Никто в компании этого не осознавал, но тот момент стал переломным для AT&T, и Стив Джобс внимательно следил за её действиями из своей штаб-квартиры Apple, ожидая следующего хода.

– Нам надо было работать сразу с некоторыми экспонентами, – вспоминает Донован. – И я знал, что не смогу достичь желаемого результата, полагаясь исключительно на закон Мура. Развернуть масштабное физическое решение – для этого потребуется слишком много времени. Необходимо было найти самый оперативный ответ – следовательно, оставалось взяться за софт. Мы первыми внедрили программную сеть. Подключили к делу всех, кого смогли привлечь к разработке кода, а затем обратились к нашим поставщикам «железа», сообщив им, что переходим к улучшению программного обеспечения.

Когда я попросил Криша Прабху рассказать о программных сетях, он начал с простого примера:

– Подумайте о калькуляторе в вашем телефоне. Эта программа создаёт виртуальный эффект аппаратного обеспечения – настольного калькулятора – с помощью кода. Или, скажем, фонарик в вашем iPhone – тут тоже программа, использующая базовое оборудование для создания виртуального фонарика.

А в Сети, как объяснил Прабху, это означает создание огромного количества новой ёмкости для передачи данных, как текстовых, так и голосовых. Причём используются одни и те же сетевые коммутаторы, провода, микросхемы и кабели, но их, все вместе, заставляют работать лучше и быстрее, виртуализируя операции с помощью той же современной магии: программного обеспечения. Лучший наглядный пример – вообразить телефонные провода в виде шоссе, а затем представить, что по нему движутся исключительно беспилотные машины с компьютерами «за рулём», и, следовательно, никто ни с кем не сталкивается. Если бы это было так, можно было бы уместить на трассе гораздо больше автомобилей, ведь они могли бы ехать со скоростью под сотню миль в час на расстоянии шести дюймов друг от друга.

Когда вы берёте электрическую энергию, проходящую через медный провод, оптоволоконный кабель или мобильный передатчик связи, и обрабатываете электронный сигнал с помощью кода, появляется намного больше способов для того, чтобы манипулировать энергией, создавая гораздо большую мощность за пределами традиционных ограничений и норм безопасности, встроенных в физическое оборудование.

И дальше Прабху продолжил аналогию:

– Как и в случае шоссе с беспилотными машинами, позволяющими заметно увеличить трафик, вы можете взять тот же медный провод, предназначенный для одновременной передачи двух голосовых телефонных звонков, и заставить его передавать восемь потоков видео, оптимизируя систему передачи данных. Ведь программу, в отличие от оборудования, можно быстро адаптировать и изменить. Итак, разделив аппаратные компоненты и заставив их действовать по-новому, мы превратили аппаратное обеспечение в товар. А затем создали базовую систему для маршрутизатора и назвали её ONOS – операционной системой для работы с открытыми сетями.

Теперь пользователи могли писать на ней свои программы для повышения производительности.

– Софт, – подвёл черту нашей беседе Джон Донован, – обладает мощью и гибкостью, которые превосходят всё, что может предложить физическая аппаратура. Поскольку программное обеспечение лучше, нежели оборудование, улавливает новую мудрость. Ведь что, по сути, мы сделали? Усилили закон Мура с помощью специально написанного кода. До того он рассматривался как волшебный ковёр-самолет, на котором все мы летели. А затем мы обнаружили, что программное обеспечение способно здорово увеличить его скорость.

Ирвин: парень с мобильником

Потребителей поразили скорость и интенсивность технологического прорыва в области связи и сетей. Тем временем революция продолжала движение, и кто-то должен был объединить все технологии в телефоне, чтобы их можно было просто носить в кармане. И сложно назвать кого-то более значимого для концентрации этих технологий в мобильном телефоне, чем Ирвин Джейкобс. В пантеоне великих новаторов, открывших эру Интернета – Билл Гейтс, Пол Аллен, Стив Джобс, Гордон Мур, Боб Нойс, Майкл Делл, Джефф Безос, Марк Андреессен, Энди Гроув, Винт Серф, Боб Кан, Ларри Пейдж, Сергей Брин и Марк Цукерберг, – оставьте несколько строк для Ирвина Джейкобса. Заодно добавьте Qualcomm в список значимых компаний, о которых, правда, вы вряд ли слышали.

Для мобильных телефонов Qualcomm – то же самое, что Intel и Microsoft, вместе взятые, для настольных компьютеров и ноутбуков. Qualcomm – ключевой изобретатель, разработчик и производитель микросхем и программного обеспечения для портативных смартфонов и планшетов. Чтобы оценить, насколько закон Мура продвинул технологии вперед, посетите музей Qualcomm в штаб-квартире в Сан-Диего и посмотрите на первый мобильный телефон, который даже и мобильным не назовешь: в 1988 году он представлял собой небольшой чемодан с трубкой.

Поскольку сегодня Qualcomm не продаёт свою продукцию потребителям и работает только с производителями телефонов и поставщиками услуг, мало кто знает о Джейкобсе и его роли в запуске мобильной телефонии. Между тем, эта история стоит короткой репризы.

Как Ирвин Джейкобс объяснил мне в интервью, когда мы сидели в кофейне в вестибюле штаб-квартиры Qualcomm, у него была и остаётся одна главная цель в жизни:

– Хочу, чтобы у каждого человека на планете был свой номер мобильного телефона.

Сейчас Джейкобсу восемьдесят два года. Но до сих пор он сохранил странное упрямство, замаскированное «дедушкиной» улыбкой и тёплым поведением. Упрямство, присущее великим новаторам, которых раньше принимали за сумасшедших: «Здравствуйте, очень приятно познакомиться! А теперь убирайтесь с дороги, пока я не сокрушил вас вместе с вашим бизнесом. Ах да, и хорошего дня!».

Сегодня мы забываем, что в 1980 году мысль о том, чтобы у каждого в руках мог быть телефон, да ещё и со своим личным номером, была, мягко говоря, необычной. И вряд ли её реализацию в обозримом будущем можно было назвать неизбежной.

Ирвин Джейкобс служил профессором инженерного дела в Массачусетском технологическом институте, где стал соавтором учебника по цифровой связи. В 1966 году его соблазнил прекрасный климат Сан-Диего, и он занял должность в Калифорнийском университете. А вскоре после переезда вместе с несколькими коллегами создал консалтинговую компанию по телекоммуникациям, которая называлась Linkabit. Компания открылась в 1968 году, но позднее Джейкобс её продал.

…В 1980-х бизнес мобильных телефонов только начинал развиваться. Первое поколение, телефоны 1G, были аналоговыми устройствами, принимавшими и передававшими сигнал по FM-радиоволнам. Каждая страна разрабатывала собственные стандарты, и в Европе, первоначальном лидере технологии, такое разнообразие затрудняло перемещение по континенту.

Следующее поколение телефонов – 2G – было основано на новом европейском стандарте для цифровых сотовых сетей, который назывался GSM (глобальная система для мобильных устройств) и использовал TDMA (многостанционный доступ с временным разделением) в качестве протокола связи. В 1987 году все европейские правительства ввели в действие общий стандарт GSM, который давал возможность пользователям не только перемещаться, но и совершать и принимать звонки в любой стране Западной Европы. Европейцы попытались склонить и весь остальной мир использовать этот стандарт, продвигаемый такими континентальными компаниями, как Ericsson и Nokia.

Примерно в то время, когда всё это происходило (точнее, в 1985-м), Джейкобс с коллегами основали телекоммуникационный стартап под названием Qualcomm. Одним из первых клиентов Qualcomm стала Hughes Aircraft, американская авиастроительная компания.

– Hughes Aircraft обратились к нам с проектом, – вспоминал Джейкобс. – Они подали в FCC предложение для системы мобильной спутниковой связи, а затем, придя к нам, в Qualcomm, спросили: можем ли мы предложить для проекта какие-либо технические улучшения?

Основываясь на предыдущих исследованиях, Джейкобс подумал, что так называемый протокол множественного доступа с кодовым разделением каналов, или CDMA, может стать технологическим шагом вперёд, поскольку способен значительно увеличить пропускную способность беспроводной сети. А следовательно, сделать мобильную телефонную связь доступной гораздо большему числу людей. То есть поддерживать число абонентов на один спутник больше, чем предписывается европейским протоколом TDMA. Однако в то время европейская GSM и её американские эквиваленты на основе TDMA находились в начальной фазе роста, поэтому почти каждый инвестор задавал Джейкобсу один и тот же вопрос: «Зачем нам нужна ещё одна беспроводная технология, когда GSM и TDMA выглядят достаточно эффективными?»

Как объяснил Джейкобс, и CDMA, и TDMA отправляли несколько звонков по одной радиоволне. CDMA, однако, могла к тому же использовать естественные паузы в разговоре, чтобы передавать больше звонков одновременно. Это называется «расширенным спектром», когда каждому вызову назначается код, который вначале разбрасывается по широкому частотному спектру, а затем восстанавливается на приёмной стороне. В данном случае применялось очень сложное программное кодирование, и оно позволяло нескольким абонентам одновременно занимать один и тот же спектр. Расширенный спектр уменьшал помехи, создаваемые разговорами с других сотовых станций.

С TDMA, напротив, каждый телефонный звонок занимал собственный слот, что ограничивало возможности масштабирования: в конечном итоге у оператора мобильной сети не хватило бы места, если позвонить в одно и то же время попытались бы слишком многие. Разумеется, любая сеть может испытывать перегрузки, но в стандарте TDMA для создания такой «пробки» понадобилось бы гораздо меньше абонентов.

Так что в целом стандарт CDMA обещал значительно более эффективное использование спектра – кстати, позже он станет поддерживать передачу широкополосных данных по беспроводным сетям. Короче говоря, если TDMA был очередной ступенью развития связи, то CDMA можно было назвать следующей лестницей. И Джейкобс догадывался, что рано или поздно это преимущество сыграет им на руку.

Ещё во времена Linkabit Джейкобс с коллегами работали с одной из трёх сетей, участвовавших в первой демонстрации Интернета в 1977 году. Поэтому могли предполагать, что когда-нибудь сотовые телефоны окажутся подключены к Интернету. Однако, когда Ирвин Джейкобс и Кляйн Гилхаузен предложили свой альтернативный стандарт связи, телефонная индустрия заявила, что их решение слишком сложное, дорогостоящее и сомнительное с точки зрения дополнительных возможностей. Кроме того, сколько людей в начале 1990-х верили, что вы сможете выйти в Интернет с мобильного телефона? В ту пору для счастья было достаточно просто стабильной связи. Тем временем Hughes забросила свой проект, позволив молодому стартапу Qualcomm сохранить за собой права на интеллектуальную собственность и патенты его технологий, разработанных для мобильной телефонии.

Откровенно говоря, для Hughes Aircraft это оказалось неудачным шагом – ведь Джейкобс не сдался.

– Итак, летом 1993-го мы выпустили временный стандарт CDMA, но не смогли убедить ни одного производителя телефонов сделать телефон с этим стандартом, – продолжал вспоминать Ирвин Джейкобс. – Мы сами создали микросхемы, программное обеспечение, телефоны и инфраструктуру стыковочных станций, потому что никто другой не смог бы этого сделать.

Тем не менее в сентябре 1995 года Джейкобс убедил-таки гонконгскую телефонную компанию Hutchison Telecom использовать новый стандарт и телефоны CDMA Qualcomm, сделав Qualcomm первым в мире крупным коммерческим оператором CDMA.

– До этого все весьма скептически относились к тому, что CDMA способен работать в коммерческих условиях, – заметил он. – Был октябрь 1995 года, а уже в 1996-м Южная Корея начала использовать наши телефоны, сделанные в Сан-Диего. Качество голосовой связи было лучше, число пропущенных звонков – меньше, и стандарт мог передавать как голосовые, так и иные данные в большем объёме, нежели TDMA.

Это стало началом борьбы между протоколами CDMA и TDMA. В то время 2G-телефонам была доступна передача разве что голосовых данных и небольших текстов, но популярность Интернета росла. Так что скоро операторы вместе с производителями признали необходимость эффективного беспроводного доступа в Интернет и предложили сотовую связь третьего поколения, или 3G, позволившую эффективно передавать большие объёмы данных и телефонии. Так началась глобальная война телефонных стандартов связи.

В конце концов Джейкобс победил, а европейский стандарт GSM/TDMA проиграл. Они проиграли, потому что их технология могла использовать лишь ограниченную часть спектра. CDMA же позволял передавать намного больше информации – и вскоре благодаря Интернету у нас появилось множество данных, которые нужно было передавать.

Сегодня мы не вспоминаем о той «войне», между тем она была весьма жёсткой. Изобретённый в США стандарт преобладал не только потому что был лучше, но и потому, что, в отличие от Европы, где стандарт вводили власти, в Америке правительство позволило выбирать стандарт рынку, и многие производители выбрали путь CDMA, предложенный Джейкобсом. Вероятно, вы пропустили большую часть этой борьбы, но сделанный выбор имел огромные последствия. Сегодня подавляющее большинство населения планеты получает доступ к Интернету посредством телефона, а не через компьютер. Причина же столь быстрой и эффективной революции, благодаря которой обеспечены доступные цены на связь, а смартфоны стали самой быстрорастущей технологической платформой в истории, вера Джейкобса в потенциал CDMA и будущую потребность эффективного доступа в Интернет и качественной передачи голосовых данных.

Конечно, можно сказать, что всё рано или поздно было бы придумано и кто-нибудь другой изобрёл свой СDMA в качестве основы мобильного Интернета. Возможно, и так. Но бесспорная заслуга Джейкобса в том, что эта революция прошла быстро и недорого. Вдумайтесь: кроме него, тогда больше никто не нашёл этого пути, и Европа развивала свои стандарты в другом направлении. Одним из побочных эффектов успеха Ирвина Джейкобса оказалось лидерство американских компаний в 3G и 4G. Между тем, после того, как его протокол и программы начали массово внедряться, Qualcomm прекратила заниматься производством телефонов и платформ передачи данных и сосредоточилась на микросхемах и программном обеспечении.

Сегодня люди во всем мире пользуются голосовой связью и эффективным доступом в Интернет, что, по мнению Джейкобса, «способствует образованию, экономическому росту, здравоохранению и эффективному управлению». Одной из ключевых причин победы Qualcomm он считает то, что «тогда люди думали лишь о ёмкости чипов, не принимая во внимание закон Мура, который позволял бы совершенствовать каждые два года и технологии, обеспечивая тем самым большую эффективность, которую можно было достичь с помощью CDMA». Хоккеисты говорят, что двигаться нужно не туда, где вы видите шайбу, а туда, куда она направляется. Qualcomm двигалась туда, куда «шайба» должна была попасть согласно закону Мура.

– Где-то в начале 2000-х, когда мы пытались выйти на рынки Индии и Китая, – вспомнил Джейкобс, – я сделал странное предсказание: однажды мы увидим стодолларовые телефоны. Сегодня в Индии телефоны стоят меньше тридцати долларов…

Изобретения семьи Джейкобсов на этом не закончились. В конце 1997 года Пол Джейкобс, впоследствии сменивший отца на посту генерального директора компании, проводил мозговой штурм. Как-то в Сан-Диего он пришел на совещание, взял в руки мобильный телефон Qualcomm и, положив рядом Palm Pilot^[19], сказал своей команде: «Вот что мы собираемся сделать».

Идея заключалась в том, чтобы создать устройство, сочетающее в себе карманный персональный компьютер (в то время Palm Pilot представлял собой комбинацию календаря, факса, адресной книги и ежедневника, с возможностью ведения заметок и беспроводным веб-браузером для текста) с сотовым телефоном 3G. То есть вы вводите номер телефона в адресной книге Palm Pilot, нажимаете на контакт, – и мобильный телефон набирает его самостоятельно. Это устройство должно, конечно, выходить и в Интернет.

С этой идеей Джейкобс-младший обратился к Apple, чтобы узнать, есть ли у них заинтересованность в сотрудничестве с Qualcomm на базе Apple Newton – конкурента Palm.

Но встреча случилась как раз перед возвращением Стива Джобса, и в Apple отвергли предложение, что в конечном итоге погубило проект Apple Newton. Таким образом, Джейкобс оказался в офисе Palm, и вместе с Palm в 1998 году они создали первый смартфон – Qualcomm pdQ 1900. Другими словами, первый телефон, способный не только передавать голосовые и текстовые сообщения, но и использовать цифровое, беспроводное, широкополосное мобильное соединение и выход в Интернет. Телефон с сенсорным экраном и открытой операционной системой, запускающей загружаемые приложения. Позже Qualcomm открыла первый магазин приложений для мобильных телефонов под названием Brew (проданный компании Verizon в 2001 году).

Пол Джейкобс вспоминает точный момент, когда ощутил начало революции.

«Было Рождество 1998 года… Сидя на пляже в Мауи, я взял прототип pdQ 1900, который мне прислали, и набрал в поисковой системе AltaVista «Мауи суши». Я был подключен по беспроводной сети, используя Sprint. Первым появился адрес суши-ресторана на Мауи. Не помню его названия, но там были вкусные суши! И тогда я понял: телефон-КПК, подключённый к Сети, образ которого я себе представлял, изменит всё. Дни отключённых от Сети КПК закончились. Я просто взял и нашёл в Сети то, что меня интересовало и при этом не имело ничего общего с технологиями. Сегодня это кажется очевидным, но в ту пору то был новый опыт – сидя на пляже в Мауи, просто взять и найти вкусные суши неподалеку».

Пол Джейкобс гордо заявляет: «Мы совершили революцию смартфонов». Но потом быстро добавляет, что они опередили своё время – и отстали от него. Первое созданное ими устройство было довольно неуклюжим, и у него не было простого пользовательского интерфейса и красивого дизайна, каким мог похвастать Apple iPhone Стива Джобса в 2007 году. Да и появилось оно ещё до того, как пропускная способность Интернета стала пригодна для всего на свете. Так что в Qualcomm вновь вернулись к разработке внутреннего наполнения смартфона, на чём и сосредоточились. Qualcomm использует программные и аппаратные технологии для более плотной упаковки и сжатия битов, и Джейкобс считает, что технология будет и дальше улучшаться, возможно, в тысячу раз – до того, как достигнет своего предела.

Большинство людей думают, будто могут смотреть «Игру престолов» на своём iPhone потому, что Apple выпустила лучший телефон. Нет, Apple предоставила вам лучший, чем у других, дисплей, но причина, по которой видео не тормозит, заключается в том, что Qualcomm, AT&T и другие подобные компании в своё время инвестировали миллиарды долларов в повышение эффективности беспроводной сети и телефонов.

Давайте резюмируем это ускорение. Сначала 2G передавал голосовые данные и простые текстовые сообщения, не подключаясь к сети. Потом 3G, который уже подключился к Интернету, но со скоростью и неуклюжестью, напоминавшими о днях, когда для этого требовался модем. Сегодня стандарт 4G обеспечивает беспроблемный доступ в Интернет, сравнимый с широкополосным соединением через стационарный кабель и беспрепятственным доступом к приложениям, требующим передачи данных, например, потоковому просмотру видео.

Каким будет 5G? Инженеры Qualcomm описывают это как стадию, когда вам достаточно произнести «я», «мне» или «мой» – и телефон уже знает, кто ты, что любишь посещать и с кем хочешь связаться. Он способен многое предвидеть. Или просто – сразу всё сделать для своего владельца. Писатель-технолог Крис Андерсон рассказывал журналу Foreign Policy 29 апреля 2013 года:

«Трудно опровергнуть факт, что все мы ощущаем экспоненциальный рост технологий и инноваций. Личный беспилотник – лишь побочный продукт, появившийся в борьбе за развитие и насыщенность смартфонов датчиками. В нем всё то же самое, все компоненты смартфона: датчики, GPS, камеры, процессоры с ядром ARM, беспроводная связь, память, батарея».

Технологические достижения позволили производить новые продукты по невероятно низким ценам в кратчайшие сроки. В основе побочных продуктов опыт и технологии таких инновационных компаний, как Apple, Google и другие, доступные сегодня всего за несколько долларов. А ведь ещё лет десять назад они казались «недостижимыми», поскольку относились исключительно к промышленным или военным технологиям. Сегодня вы можете купить дрон в RadioShack^[20]. Никогда ещё технологии не развивались быстрее, чем сейчас, и всё благодаря суперкомпьютеру в вашем кармане.

А что касается Ирвина Джейкобса, так вы еще ничего не видели. Перед тем как я ушёл, он сказал мне:

– Мы всё ещё живем в эпоху, когда машины только планируют выйти на сушу.

Облако

Если экспоненциально развивающиеся технологии продолжат наращивать темп ускорения, во многом это будет обусловлено тем, что они сливаются в нечто единое, усиливающее все технологии индивидуально и коллективно. В то, что сегодня называется «облаком».

Облако – не место и не здание. Этот термин относится к программному обеспечению и службам, которые работают в Интернете, а не на жёстком диске вашего компьютера. Например, Netflix или Microsoft Office 365 запускаются из облака.

Прелесть облака в том, что, если ваши программные приложения находятся там и там же (а не на вашем компьютере или телефоне) хранятся любимые фотографии, медицинские записи, черновик книги, над которой работаете, портфель акций, речь, которую собираетесь произнести, излюбленные игры, проекты или разработки приложений, – ко всему этому вы можете получить доступ с любого компьютера, смартфона или планшета. Причём в любом месте – достаточно иметь подключение к Интернету.

Иными словами, облако на самом деле представляет собой обширную сеть компьютерных серверов, разбросанных по всему миру, к которым можно обратиться через Amazon, Microsoft, Google, HP, IBM или Sales-Force и которые действуют как единая гигантская программа в Сети. А поскольку облачные сервисы и приложения, например Google Photos, хранятся в Сети, а не на личном жёстком диске или смартфоне, разработчики могут их постоянно обновлять. API-интерфейсы позволяют каждому компоненту беспрепятственно и невероятно эффективно взаимодействовать с другими. Значит, каждому, у кого есть смартфон, доступен постоянно обновляемый набор инструментов с лучшими программами и хранилищем для выполнения практически любых задач. Таким образом, облако – настоящий множитель силы.

Понятно, что многим людям трудно воспринять, как можно использовать всю эту силу, загружаемую из эфира. Неудивительно, что в 2012 году национальное исследование Wakefield Research, проведенное Citrix, показало: «большинство респондентов считают, что термин «облако» связан с погодой. Например, 51 % респондентов, включая большинство миллениалов, считает, что штормовая погода может помешать облачным вычислениям», – сообщило издание Business Insider 30 августа 2012 года. И только 16 % поняли, что это «сеть для хранения, доступа и обмена данными» с устройств, подключённых к Интернету.

Я точно знаю, что такое облако, но больше не хочу использовать этот термин. Не потому что это сбивает с толку, а потому что оно обозначает что-то мягкое, лёгкое, пушистое, пассивное и… бесцельное. Облако напоминает мне песню Джони Митчелла: «Я смотрел на облака с обеих сторон, сверху и снизу, и всё же каким-то образом вспоминаю эту иллюзию облаков. Я и правда ничего не знаю об облаках».

Подобные образы никак не отражают трансформационную природу созданной технологии. Когда вы объединяете роботов, большие данные, датчики, синтетическую биологию, нанотехнологии, а затем плавно интегрируете их в облачное хранилище и питаете из облака, технологии начинают питаться сами по себе – раздвигая границы сразу в нескольких областях. Когда соединяете мощь облака с силой беспроводного или фиксированного широкополосного подключения, возникшее в результате сочетание мобильности, подключения и постоянно увеличивающейся вычислительной мощности не имеет прецедента. Эта технология создаёт для людей мощный потенциал энергии, позволяющий конкурировать, конструировать, думать, воображать, контактировать и сотрудничать с кем угодно и где угодно.

Если вы оглянетесь назад, на историю человечества, то согласитесь, что лишь несколько источников энергии кардинально изменили его жизнь: огонь, электричество и компьютеры. И теперь, учитывая, как далеко зашли облачные вычисления, можно без преувеличения предположить, что облако несёт с собой даже более глубокое влияние, чем огонь и электричество, хотя они и остаются чрезвычайно важными источниками энергии для всех. Они могут обогреть ваш дом, привести в действие электроинструменты или перевезти вас с места на место. Однако сами по себе они не помогали вам думать и тем более не могли думать за вас. И не могли соединить вас со всеми знаниями мира или с любым человеком на планете. У нас просто никогда не было инструмента, к которому с помощью смартфона одновременно могли бы обращаться люди со всего мира.

Двадцать лет назад нужно было быть правительством, чтобы получить доступ к подобным облачным вычислительным мощностям. Или крупной корпорацией. Теперь нужна лишь карта Visa. Сегодня на планете больше подключённых мобильных устройств, чем людей. Понятно, потому, что у многих в нашем развитом мире два или больше мобильных устройства. Между тем, около половины мирового населения по-прежнему не имеет сотового телефона, смартфона или планшета. Но их число уменьшается с каждым днём. Я уверен, что, как только все люди будут связаны с Сетью (а скорее всего, этот день настанет в течение десятилетия), коллективная интеллектуальная сила, которую человечество сможет генерировать, будет ошеломляющей.

Это вам не облако, ребята!

Поэтому вместо того чтобы называть этот новый источник творческой энергии «облаком», в этой книге впредь я буду использовать термин, который однажды предложил компьютерный дизайнер Microsoft Крэйг Манди.

Я назову эту технологию «сверхновой» – или вычислительными сверхновыми технологиями.

Национальное управление по аэронавтике и исследованию космического пространства (НАСА) определяет термин «сверхновая» как взрыв звезды – самый большой взрыв, происходящий в космосе. Единственное отличие в том, что сверхновая звезда представляет собой невероятный по силе единоразовый выброс энергии, а наша технологическая «сверхновая» просто продолжает выделять энергию с экспоненциально растущей скоростью. Потому что одновременно эволюционируют все взаимозависимые факторы, продолжая снижать стоимость и повышать производительность по экспоненте закона Мура.

– И это высвобождение энергии позволяет преобразовать практически каждую искусственную систему из тех, на которых построено современное общество. Возможности распространяются практически на каждого человека на планете, – сказал Манди. – Всё меняется, и изменения влияют на всех как в позитивную, так и в негативную сторону.

Нет, нет, нет: это вам не мягкое, пушистое облако.

Глава 4
Сверхновые технологии

«Я чувствую волнение в силе».

Люк Скайуокер – Кайлу Катарну в игре Star Wars: Jedi Knight

«Ты всегда чувствуешь волнение в силе.

Но и правда, сейчас я тоже его чувствую».

Катарн – Скайуокеру

Да, сейчас я тоже это чувствую.

14 февраля 2011 года, когда показывали одно из самых долго идущих телевизионных игровых шоу Америки – «Jeopardy!»^[21], произошёл своего рода переломный момент в истории человечества. В тот день один из участников, известный лишь по фамилии Ватсон, соревновался с двумя величайшими чемпионами – Кеном Дженнингсом и Брэдом Раттером. Мистер Ватсон не пытался ответить на первый вопрос, но торопился нажать кнопку, чтобы дать ответ на второй. Подсказка в игре звучала так: «Железное крепление на копыте лошади или в коробке для раздачи карт в казино»^[22]. А Ватсон, как того требует игра, ответил на вопрос: «Что такое «башмак»?»

Этот ответ должен войти в историю в одном ряду с первыми словами, когда-либо переданными по телефону. 10 марта 1876 года изобретатель Александр Грэхем Белл позвал своего помощника, которого по иронии судьбы звали Томас Ватсон: «Ватсон, идите сюда, мне нужно вас увидеть». По-моему, «что такое «башмак»?» стоит наравне с первыми словами, произнесенными 20 июля 1969 года Нилом Армстронгом, когда он ступил на Луну: «Маленький шаг человека, но гигантский скачок человечества».

«Что такое «башмак»?» – то был маленький шаг для Ватсона и гигантский скачок для компьютеров и человечества, вместе взятых. Разгадка проста: Ватсоном звали не человека, а компьютер, разработанный и созданный IBM. Победив лучших игроков в «Jeopardy!» после трёхдневного соревнования, Ватсон продемонстрировал решение проблемы, над которой «исследователи искусственного интеллекта боролись десятилетиями: создать компьютер, похожий на тот, что был в Star Trek, который мог бы понимать заданные вслух вопросы и отвечать на них на естественном, человеческом языке» – так писал, подводя итоги конкурса, мой коллега Джон Маркофф в статье от 16 февраля 2011 года в «Нью-Йорк Таймс».

Между прочим, Ватсон одержал победу легко, демонстрируя великолепные возможности при ответе на несколько весьма сложных вопросов, способных озадачить человека. Ну, к примеру: «Вам просто нужно вздремнуть. У вас нет этого расстройства сна, заставляющего больного засыпать, когда он встаёт». Ватсон дал ответ первым менее чем за 2,5 секунды: «Что такое нарколепсия?»

Размышляя о производительности Ватсона и его достижениях, начавшихся с того дня, Джон Э. Келли III, старший вице-президент IBM по когнитивным решениям и IBM Research, курировавший проект Ватсон, рассказал:

– Представьте себе, в течение многих лет я и вообразить не мог, что некоторые вещи, о которых мы мечтали, вообще возможны. Говорил себе: ну, может быть, увижу их после того, как уйду на пенсию. Теперь понимаю, что увижу их раньше, чем свою пенсию.

Ещё более кратко выразился Крейг Манди – словами, напомнившими мне график «Астро» Теллера:

– Мы перескочили на другую кривую.

Келли и Манди пытаются показать, как то, что называется облаком и что я называю «сверхновыми» технологиями, создаёт выброс энергии, усиливающий всевозможные формы силы – силу машин, отдельных людей, потоков данных, идей и человечества в целом – до беспрецедентных уровней. Например, мощь машин – будь то компьютеры, роботы, автомобили, портативные телефоны, планшеты или часы – перешла новую черту. Многие гаджеты наделены едва ли не всеми пятью чувствами, которые есть у людей, и мозгом, способным их обрабатывать. Во многих случаях машины способны самостоятельно думать. Они обладают зрением – могут распознать и сравнить изображения. У них есть слух – они распознают речь. У них есть голос, и они способны стать гидами и переводить с одного языка на другой. Они могут двигаться и трогать вещи самостоятельно и реагировать на прикосновения. Могут выступать в роли шофёра, поднимать ваши пакеты или даже демонстрировать свою ловкость с помощью 3D-принтера для печати целого человеческого органа. Некоторых уже учат распознавать запахи и вкусы. И мы, люди, можем призвать все эти силы прикосновением, жестом или произнесённым словом.

В то же время «сверхновая» неустанно расширяется и ускоряет силу потоков. Потоки знаний, новых идей, медицинских открытий, инноваций, нападок, слухов, сотрудничества, сватовства, кредитования, банковского дела, торговли, налаживания дружеских отношений и обучения теперь распространяются по всему миру со скоростью и силой, не виданными никогда прежде.

Цифровые потоки дают силу, возможность и инструменты «сверхновой» по всему миру. Каждый может подключиться к облаку, чтобы запустить новый бизнес, принять участие в глобальных дебатах, приобрести новый навык или поделиться в Сети последним созданным продуктом или своим увлечением.

Всё это, в свою очередь, значительно расширяет возможности индивида. Способность одного-единственного человека создавать и разрушать также переходит на новый уровень. Раньше человек мог убить другого человека. Сейчас можно представить мир, где однажды один человек сможет убить всех остальных. 11 сентября мы увидели, как девятнадцатилетние озлобленные люди, обладающие технологическими сверхспособностями, могут изменить всё направление американской истории, возможно даже, мировую историю… И это было совсем недавно – осенью 2001-го!

Но есть и позитивная сторона – один человек способен помочь гораздо большему количеству людей, обучить миллионы с помощью образовательной интернет-платформы, развлекать или вдохновлять миллионы. Сегодня один человек может сообщить о новой идее, новой вакцине или новом приложении всему миру сразу.

И наконец, «сверхновые» технологии увеличивают силу коллектива. Она тоже перешла на новый уровень. Люди как коллектив – теперь не просто часть природы. Они стали силой природы: силой, разрушающей и меняющей климат и экосистемы планеты такими темпами и масштабами, которых в истории человечества никогда не было.

Но опять же, у всего есть обратная сторона. Благодаря «сверхновой» все мы, действующие как единое целое, теперь можем делать добро со скоростью и в масштабах, которых тоже никогда раньше не видели. Скажем, обратить вспять деградацию окружающей среды или накормить, предоставить жильё и одеть каждого человека на планете. Это возможно – но только если мы коллективно подойдём к этой задаче. У человека как вида никогда прежде не было подобной коллективной силы. В целом люди неуклонно придумывали для себя новые, более совершенные инструменты, но никогда не создавали инструмента, подобного этой «сверхновой».

– В прошлом, – напомнил Крейг Манди, – некоторые инструменты были доступны, но не обладали богатыми возможностями. Другие как раз давали возможности, но лишь ограниченное число людей могли бы их использовать, то есть не имели к ним открытого доступа.

И лишь с появлением «сверхновой» в открытом доступе появились инструменты с богатейшими возможностями. Люди это чувствуют, даже если не всегда могут в полной мере понять.

При подготовке этой книги я часто слышал от инженеров одну и ту же фразу: «только за последние несколько лет». Она сопровождала рассказы о том, что с ними произошло (или что они сами сделали) за эти «всего несколько лет» – из разряда непредставимого и невероятного…

В этой главе я постараюсь подробно объяснить, как «сверхновая» питала и продолжает подпитывать некоторые потрясающие достижения частных лиц и отдельных компаний в области технологий. А затем в двух следующих главах обсудим, как «сверхновая» ускоряет глобальные потоки на рынке и усиливает воздействие человека на мать-природу. Вместе эти три главы покажут, как технологическое ускорение, глобализация и окружающая среда составляют «машину», меняющую весь мир, а не только игровые шоу.

Доступная сложность

Я обнаружил, что лучший способ понять, как и почему «сверхновая» усиливает мощь машин, людей и потоков, – максимально приблизиться к переднему краю технологий, словно к жерлу вулкана. Для меня это означает более тесное знакомство с большими и динамичными транснациональными корпорациями. В отличие от правительства, такие компании не могут зайти в тупик или просто остановить работу, как Конгресс, или пропустить хоть один технологический цикл. Если они это сделают, то умрут – и умрут быстро. Поэтому они остаются очень близко к краю «сверхновой». Черпают энергию с передовой и на этой энергии движутся вперед. Сначала они чувствуют её жар и, просыпаясь каждое утро, читают финансовые некрологи, дабы убедиться: их черёд ещё не настал. Вы можете узнать массу информации о том, что происходит с точки зрения новых технологий и услуг и кто уже здесь, на краю, и как это меняет положение вещей, простым способом – просто опросив руководителей, инженеров и исследователей этих компаний.

На самом деле, когда я бываю в их лабораториях, то чувствую себя Джеймсом Бондом, собирающимся посетить отдел «Q» британской секретной службы, где в начале каждого фильма агента 007 оснащают новейшей авторучкой с ядом или летающим Aston Martin. Другими словами, вам показывают то, о существовании чего вы даже не подозревали.

Подобный опыт я получил в 2014 году, когда решил написать колонку об исследовательском центре General Electric в Нискаюна, Нью-Йорк. Лаборатория GE похожа на мини-ООН. А каждая команда инженеров выглядит как одна из мультиэтнических рекламных вывесок Benetton. Но команды набираются не по желанию или квотам руководства, нет. Это жестокая меритократия^[23]. Когда вы каждый день участвуете в глобальных технологических олимпиадах, нужно набирать лучшие таланты отовсюду, где только сможете их найти.

В ходе той поездки я посетил 3D производственный цех GE и познакомился с его руководителем, Луаной Иорио. В прежние времена, объяснила Луана, когда GE хотели сконструировать деталь для реактивного двигателя, дизайнеру надо было спроектировать продукт, а затем собрать станки для создания прототипа этой детали, что могло бы занять год и более. И лишь после этого они изготовят деталь и проверят её, причем каждая итерация теста займёт несколько месяцев. Весь процесс, по словам Иорио, как правило, занимал «два года с момента, когда впервые возникала идея – для некоторых новых сложных компонентов».

Теперь же, как поведала мне Луана, инженеры, использующие трёхмерное программное обеспечение, конструируют деталь на экране компьютера, затем переносят её на 3D-принтер, заполненный мелким металлическим порошком, и лазерное устройство на ваших глазах создаёт из него конкретную деталь по точно заданным параметрам. Деталь тестируют – четыре, пять, шесть раз за день, настраивая каждую итерацию с помощью компьютера и 3D-принтера. И когда всё становится идеально, можно запускать её в производство.

Конечно, более сложные детали потребовали бы больше времени, но суть в том, что появились новая система и принципиально новый подход по сравнению с тем, как GE прежде создавала детали, начиная с основания компании Томасом Эдисоном в 1892 году.

– Цикл обратной связи стал очень коротким, – объяснила Луана Иорио, – через пару дней может быть концепция, дизайн детали, затем вы её создаёте, тестируете, получаете обратную связь и проверяете, получилось ли подходящее изделие. Через неделю вы уже выпускаете детали. Невероятные скорость и производительность.

В прошлом производительность работала против скорости: чем больше тестов выполнялось, чтобы добиться оптимальной производительности, тем дольше процесс продолжался – всего пару лет назад он занимал до двух лет, а сейчас сократился до недели.

Подводя итог всему сказанному, Луана Иорио добавила, что сегодня «сложность доступна».

– Что, простите? – не понял я.

– Сложность стала доступной, – повторила Луана.

По-моему, в тот момент на меня снизошло озарение. Никогда этого не забуду. Но только в ходе работы над этой книгой я полностью осознал важность того, что она мне сказала.

Как уже сказано, за последние полвека микропроцессоры, датчики, системы хранения данных, программное обеспечение, сети, а теперь и мобильные устройства неуклонно развивались с экспоненциальной скоростью. На разных этапах они объединяются в то, что мы называем платформой. С каждой новой платформой вычислительная и пропускная способность, программный потенциал, соединившись, меняют метод, стоимость, мощность и скорость наших действий. Или позволяют создавать совершенно новые вещи, которые раньше считали невероятными. Или всё вышеперечисленное вместе. Сегодня эти скачки происходят всё быстрее и со всё более короткими интервалами.

До 2007 года предыдущий скачок в технологической платформе произошёл примерно в 2000-м. И обусловлен он был качественным изменением возможностей подключения. А потом случилось то, что в истории осталось под названием «пузырь доткомов», и последующий крах, тем более заметный, что за это время в технологии оптоволоконной связи и широкополосного Интернета были привлечены огромные инвестиции.

Однако пузырь доткомов имел и положительные последствия. Его резкий рост, а затем взрыв в 2000-м резко снизили стоимость подключения к голосовой связи и передаче данных. И неожиданно привели к тому, что мир расширился. Цена на пропускную способность Сети снизилась настолько, что американская компания смогла разместить свой бэк-офис в Индии и работать с той же эффективностью, как если бы он находился через дорогу. Проще говоря, прорыв 2000-х сделал подключение быстрым, простым, беспроводным и… практически бесплатным. Неожиданно мы все смогли легко связаться с людьми, до которых ранее нам никак было не дотянуться. А тут с нами вступили в контакт те, кто раньше не имел такой возможности.

Новую сенсацию я описал тогда словами: «плоский мир». Теперь больше людей, чем когда-либо, могут конкурировать, связываться и сотрудничать с другими – за меньшие деньги, с большей легкостью и небывалым равенством возможностей. Мир, каким мы знали его прежде, изменился кардинально.

Думаю, то, что произошло в 2007 году, с появлением «сверхновых» технологий, стало ещё одним огромным скачком на новую технологическую платформу. Только этот шаг смещён в сторону уменьшения сложности. Все достижения в аппаратном и программном обеспечении соединились в «сверхновых» технологиях, значительно расширив скорость и возможности, с которыми данные могут быть оцифрованы и сохранены, проанализированы и превращены в знания. И то, сколь далеко и быстро эти знания могут быть переданы из облака куда и кому угодно, лишь бы человек располагал компьютером или хотя бы мобильным телефоном. В результате сложные технологии стали быстрыми, бесплатными, простыми и практически незаметными. Проблемы, связанные, предположим, с вызовом такси, арендой гостевой спальни в Австралии, конструированием детали двигателя или покупкой дачной мебели через Интернет с доставкой день в день, свелись к одному прикосновению – с помощью приложений Uber, Airbnb, Amazon или иных новинок из лабораторий General Electric. Ничто не отразит этот скачок вверх нагляднее, чем «оплата в один клик» от Amazon для любого сайта электронной коммерции. Как отмечает сайт Rejoiner.com, отслеживающий электронную коммерцию, благодаря этой инновации «Amazon достигает чрезвычайно высокой конверсии от актуальных клиентов. Поскольку информация о платежах клиента и доставке товаров уже хранится на серверах Amazon, процесс оформления заказа практически не требует усилий».

Два графика на следующей странице демонстрируют, как сложность стала доступной. Первый демонстрирует, насколько резко возросла максимальная скорость передачи данных – расширяя возможности того, что вы могли бы делать с мобильным устройством, и, значит, привлекая больше пользователей. Для клиента стоимость мегабайта потребления этих данных также резко упала. Так что сейчас гораздо больше людей получили доступ к силе «сверхновых» технологий. Эти линии пересеклись в 2007–2008 годах. На втором графике показано, как после 2007-го возникли «сверхновые», или облачные, технологии.

Если вы помните первое объявление Apple об iPhone в 2007 году, вся соль была в том, как Apple сумел абстрагироваться от сложности множества приложений, взаимодействий и операций: от электронной почты, фотографирования, поиска карт, звонков и веб-серфинга. И в том, что компания использовала программное обеспечение для аккуратной концентрации всех технологий в единственном касании «замечательного и простого в использовании сенсорного интерфейса iPhone». Как сказал тогда Стив Джобс: «Мы все уже рождены с совершенным указательным устройством – нашими пальцами, – и iPhone использует их для создания самого революционного пользовательского интерфейса с момента изобретения компьютерной мыши».

Примечание: скорость передачи данных указывает максимальную скорость загрузки по линии связи, а не среднюю наблюдаемую скорость. Средняя наблюдаемая скорость зависит от многих факторов, включая инфраструктуру, плотность абонентов, а также аппаратное и программное обеспечение устройства.

Данные предоставлены: Boston Consulting Group (BCG), из ее доклада «Мобильная революция: как мобильные технологии привели к многомиллиардным последствиям» (2015).

Источники: Cisco Visual Networking Index; International Telecommunication Union; IE Market Research; Motorola; Deutsche Bank; Qualcomm.

Изменение фазы

Итак, вот суть того, что действительно произошло между 2000 и 2007 годами: мы вошли в мир, где подключение стало быстрым, бесплатным, простым и повсеместным. Одновременно и обработка даных точно так же стала быстрой, бесплатной, простой и незаметной. У нас появилась возможность не только установить контакт с людьми, с которыми раньше мы не могли связаться, но и выполнять удивительные и такие сложные прежде операции касанием пальца. И когда мы собрали вместе подобные разработки, рождённые «сверхновой», компьютер стал на удивление мощным, дешёвым и простым, ибо впитал в себя «каждое устройство и каждый аспект нашей жизни и нашего общества», – как выразился Крейг Манди.

– Это делает мир не просто плоским, но и быстрым, – добавил Манди. – Естественное развитие – это объединение технологий, а затем их оперативное распространение повсюду. Таким образом, сводятся к минимуму трения со стороны всё большего числа предприятий, промышленных процессов и человеческих взаимодействий. Этот процесс, как масло – он просачивается в каждый закоулок, в поры, добавляя жизни подвижности и эффективного взаимодействия: поскольку сила трения исчезает, всё начинает работать гораздо быстрее.

И действительно всё – будь то страна, куча данных, робот, вызов такси или аренда комнаты в Тимбукту.

И это произошло за первое десятилетие XXI века. Стоимость сбора, генерации, хранения и обработки данных рухнула так же сильно, как выросла скорость загрузки или выгрузки этих данных в облако или из него. Стив Джобс подарил миру мобильное устройство с таким удивительно простым пользовательским интерфейсом, подключением к Интернету и разнообразными программными приложениями, что с ним справится и двухлетний ребенок. Когда все эти линии пересеклись (подключение, повторю, стало быстрым, бесплатным, простым и повсеместным, а управление сложными технологиями быстрым, бесплатным, простым и незаметным), произошёл выброс освободившейся энергии. И благодаря ей люди стали создавать такие сервисы и машины, каких раньше мы не только не видели, но и не могли представить. Этот переломный момент случился около 2007 года.

– Мобильность открывает массовый рынок, широкополосный доступ даёт доступ к информации в цифровом виде, а в облаке хранятся программные приложения. Их можно использовать в любое время в любом месте, и стоимость пользования равна нулю. Совокупность этих факторов меняет всю картину мира в целом, – так оценивает ситуацию Ханс Вестберг, бывший генеральный директор Ericsson Group.

Здесь что-то вроде «фазового перехода» в химии от твёрдого состояния к жидкому. В чём особенность твёрдой субстанции? Её движению препятствует сила трения. В чём особенность жидкости? Ей сила трения практически не мешает. Когда вы одновременно избавляетесь от трения и сложности во всё большем количестве ситуаций и предоставляете интерактивные решения «в одно касание», случается тот самый фазовый переход. Все виды взаимодействия между людьми или предприятиями переходят «от твёрдого состояния к жидкому», от медленного к быстрому, от сложности, ставшей для многих преградой, до сложности, ставшей невидимой и свободной от трения. И поэтому всё, что вы хотите сделать – переместить файл, что-то вычислить, проанализировать или просто общаться, – можно сделать с меньшими усилиями.

Сегодня Кремниевая долина работает под единым девизом: всё аналоговое оцифровывается, всё оцифрованное хранится, всё хранимое анализируется программным обеспечением на более мощных вычислительных системах. И немедленно применяется машинное обучение, чтобы не только создавать новые вещи, но и заставить старые работать лучше и принципиально новыми способами.

Например, изобретение службы такси Uber удовлетворяет всем трём пунктам. Ведь это не просто новый конкурентоспособный таксопарк – Uber создал принципиально лучший способ вызова такси, сбора данных о потребностях и возможностях, оплаты проезда и оценки поведения водителя и пассажира. Такого рода преобразования сегодня происходят в каждом бизнесе благодаря высвобождению энергии «сверхновой». Довольно часто причина сложного и, следовательно, дорогостоящего решения заключается в том, что нужная вам информация недоступна или непригодна для использования. Это затрудняет сбор соответствующих данных и превращение их в применимые знания. Но когда сбор, хранение и передача данных в облако, а также их анализ с помощью программных приложений становятся практически беспрепятственными, происходит важный прорыв: теперь любая система может быть оптимизирована до уровня пиковой производительности гораздо меньшими усилиями.

Вот лишь один пример: вспомним об исторической проблеме электричества, генерируемого ветром. Поскольку ветер дует с перерывами и генерируемый им ток не может храниться долго и в большом объёме, коммунальное предприятие, использующее энергию ветра, никогда не может быть полностью обеспечено достаточным запасом электричества. Способность ветра заменять энергию, вырабатываемую на угле, всегда была ограниченна. Но теперь программы для прогнозирования погоды, использующие аналитику больших данных, стали настолько интеллектуальными, что могут предсказать точный час, когда подует ветер, пойдёт дождь или повысится температура. Таким образом, коммунальная компания в таком городе, как Хьюстон, может за сутки вперёд узнать, будет ли следующий день особенно жарким. Если да, то спрос на кондиционирование воздуха будет расти, значит, спрос на электричество, потребляемое от ветряных генераторов, может превысить предложение. Сегодня программа уведомляет дома в Хьюстоне об автоматическом включении кондиционирования воздуха между 6 и 9 утра, когда ветер генерирует наибольшее количество энергии. Здания хорошо сохраняют прохладу, таким образом, комфорт обеспечивается на протяжении большей части дня. В результате количество энергии ветра, которое генерирует коммунальное предприятие, полностью соответствует спросу: не нужно беспокоиться о хранении его в батареях или о необходимости дополнительной выработки из угля. Невероятно сложная задача баланса «спрос – предложение» решена нулевой ценой – просто использован машинный интеллект и оптимизирована система. Другими словами, проблема решена программным обеспечением, и сегодня подобное происходит повсюду.

Покажи мне деньги

Но если эти преобразования реальны, то почему их так долго не видно в показателях производительности, предоставляемых экономистами, – в соотношении объёма производства товаров и услуг к рабочим часам, затраченным на производство продукции? Поскольку именно повышение производительности стимулирует рост, в экономической среде сейчас это важная и горячо обсуждаемая тема. Экономист Роберт Гордон в книге «Взлёты и падения американского роста: уровень жизни в США после гражданской войны», приведя убедительные аргументы, заявил, что время постоянного устойчивого роста, вероятно, позади. Он считает, что все большие успехи были достигнуты в «особом столетии» между 1870-м и 1970-м годами. Автомобили, радио, телевидение, бытовая сантехника, электрификация, вакцины, чистая вода, воздушные путешествия, центральное отопление, расширение прав и возможностей женщин, антибиотики – всё уже давно изобретено. Гордон скептически расценивает возможность того, что сегодняшние новые технологии когда-либо сделают ещё один скачок в производительности, сопоставимый с тем, особым веком.

Однако Эрик Бриньольфсон из MIT противопоставил пессимизму Гордона аргумент, который я считаю более убедительным. По мере перехода от индустриальной экономики к той, что основана на использовании компьютеров, Интернета, мобильной широкополосной связи – короче говоря, к экономике, основанной на «сверхновых» технологиях, мы испытываем растущие трудности адаптации к ним. И менеджеры, и работники должны освоить эти инновации и понять, как перестроить под них фабрики, правительственные нормативы и бизнес-процессы.

Примерно то же самое, отмечает Бриньольфсон, произошло 120 лет назад, во время Второй промышленной революции, когда в жизнь вошла электрификация – «сверхновая» той эпохи. Для повышения производительности недостаточно было просто электрифицировать старые фабрики. Оказалось, что необходимо пересмотреть все их бизнес-процессы. Потребовалось тридцать лет, чтобы одно поколение менеджеров и рабочих ушло на пенсию, а пришедшая им на смену генерация смогла в полной мере воспользоваться всеми преимуществами производительности нового источника энергии.

Исследование, проведённое в декабре 2015 года Глобальным институтом американской промышленности McKinsey, выявило значительный разрыв, возникающий со временем между наиболее оцифрованными секторами и остальной экономикой, и обнаружило, что, несмотря на массовый всплеск адаптации, за последние десять лет большинство секторов экономики едва ли смогли найти своё место в мире новых технологий. Поскольку менее оцифрованные секторы являются одними из самых крупных, с точки зрения вклада в ВВП и рынка труда, эксперты McKinsey считают, что экономика США в целом достигает только 18 % своего цифрового потенциала: «Соединенным Штатам необходимо адаптировать институты и методы обучения, чтобы помочь работникам приобрести соответствующие навыки и ориентироваться в сложном переходном периоде».

«Сверхновая» – мощный источник энергии, и обществу понадобится некоторое время, чтобы перестроиться и полностью использовать его потенциал. Верю, что, когда это произойдет, Бриньольфсон окажется прав, и мы увидим новые преимущества: широкий спектр новых открытий в области здравоохранения, обучения, городского планирования, транспорта, инноваций и торговли, – они и будут стимулировать экономический и производственный рост. Хотя эта дискуссия скорее для экономистов и выходит за рамки данной книги, надеюсь увидеть, чем она закончится.

Совершенно ясно, что, пусть «сверхновая» и не сделала пока нашу экономику заметно более продуктивной, она явно делает все виды технологий, а значит, отдельных людей и групп, компаний и заводов, машин и идей, более мощными и способными изменять окружающий мир с беспрецедентно меньшими усилиями, чем когда-либо прежде.

Если мечтаете стать создателем, предпринимателем, изобретателем или новатором – сегодня ваше время. Используя «сверхновую», вы можете сделать очень многое, имея в руках достаточно мало инструментов.

В своём эссе от 3 марта 2015 года на TechCrunch.com Том Гудвин, старший вице-президент по стратегии и инновациям в Havas Media, заметил: «Uber – крупнейшая в мире компания такси не имеет транспортных средств. Facebook – самый популярный в мире владелец СМИ, не создает контента. Alibaba – самый крупный продавец, не имеет товаров. А Airbnb – крупнейшая в мире компания, сдающая жилье, не владеет недвижимостью. Происходит нечто интересное».

Что-то в этом есть, и остальную часть главы я посвящу тому, как крупные и малые производители используют преимущества способностей, исходящих от «сверхновой», для создания совершенно новых продуктов и переосмысления действительно старого в более быстрое и умное. И не имеет значения, являетесь ли вы онкологом, традиционным ритейлером, передовым дизайнером, удалённым новатором в горах Восточной Турции или тем, кто хочет превратить дом на дереве на своем заднем дворе в центр прибыли и сдавать его в Сети для туристов, приезжающих из Нью-Йорка или Новой Гвинеи. В нынешнюю эпоху «сверхновой» наступает лучшее время для бизнес-творчества.

Теперь доктор Ватсон вас видит

Я встретился и сфотографировался с оригинальным Ватсоном, когда посещал исследовательский центр IBM Томаса Дж. Уотсона в Йорктаун-Хайтс, Нью-Йорк. Ватсон мало что сказал. Сейчас он на пенсии. Но, хотя он и отключен от Сети, всё же заполняет своими стойками с серверами просторную комнату.

Мне довелось познакомиться и с внуком Ватсона. Он размером с большой чемодан. Хотя, по правде говоря, это макет – некое представление о том, как будет выглядеть сегодняшняя версия Ватсона спустя ещё два поколения закона Мура. Однако с технической точки зрения, нынешняя версия Ватсона – даже не тот большой чемодан, ибо теперь и он живет в облаке.

– Ватсон больше не скучает в отключённом от Сети ящике, он теперь живёт в Интернете, – объяснил Дэвид Яун, вице-президент IBM по коммуникациям. – Макет мини-Ватсона IBM собрала, чтобы проиллюстрировать, как сегодня мы можем уместить всю вычислительную мощь робота из «Jeopardy!» в чемодан. Но сам Ватсон теперь буквально – часть нашей «сверхновой». Он вышел за границы коробки или автономного сервера.

И в любом случае внук Ватсона никогда не будет тратить своё время на попытки победить человека в игре «Jeopardy!». Сейчас вам не 2011-й! Сегодня Ватсон занят обработкой всех известных медицинских исследований по такой проблеме, как диагностика и лечение рака. Хотя, когда мы сели обедать, Яун доверительно поделился:

– Мы подумываем о том, чтобы Ватсон выбрал «радиологию за 200». То есть получил сертификат для чтения и интерпретации рентгеновских лучей.

Хмм… Я бы сделал то же самое. Правильно! Ватсон в свободное время вполне мог бы изучать радиологию. Или, скажем, урологию, стоматологию, патологию – оставляя вас без штанов в «Jeopardy!».

«Сверхновая» предлагает огромные вычислительные мощности повсюду и всем. Ватсон предлагает глубокие знания во всём для всех. Ватсон – не просто большая поисковая система или цифровой помощник, чтобы искать ключевые слова как таковые. И не просто большой компьютер, который программисты настраивают для выполнения определённых задач. Ватсон – другой. Вы не видели ничего подобного (разве что в сериале «Звездный путь»). Ватсон – не что иное, как рассвет «когнитивной эры вычислений», сказал Джон Э. Келли III, который делит историю вычислений на три отдельные эпохи.

По его градации первая эпоха – «эра табулирования», длившаяся с 1900‑х по 1940-е годы и построенная на одноцелевых механических системах, которые использовали перфокарты для вычисления, сортировки, сопоставления и интерпретации данных. Затем последовала «эра программирования» – с 1950‑х годов до наших дней.

– По мере роста численности населения усложнялись экономические и социальные системы. Механические системы, основанные на ручном управлении, просто не могли идти в ногу с прогрессом. Мы обратились к программному обеспечению, применявшему логику и итерацию «если/тогда» для вычисления ответов на предписанные сценарии. Эта технология взлетела на волне закона Мура и подарила нам персональные компьютеры, Интернет и смартфоны. Проблема в том, что прорывы были мощными, долговременными и трансформирующими, так что в конце концов технологии оказались ограничены нашей способностью их проектировать.

И вот начиная с 2007 года мы стали свидетелями рождения «когнитивной эры» компьютерных технологий. Это могло произойти только после того, как закон Мура вошел нв вторую половину шахматной доски и дал довольно технологий, чтобы оцифровать практически всё мыслимое: слова, фотографии, электронные таблицы, голос, видео и музыку. К возможности загрузить информацию в компьютер и облако добавились умение сетевых технологий перемещать всё это на высокой скорости и способность программистов к написанию алгоритмов, которые научили бы компьютер понимать неструктурированные данные, подобно человеческому мозгу, – и, следовательно, улучшить каждый аспект принятия человеческих решений.

Как объяснил мне Келли, когда IBM спроектировали Ватсона для игры в «Jeopardy!», можно было точно узнать, сколько времени ему требуется, чтобы переварить вопрос и получить на него ответ. Около секунды, чтобы понять вопрос, полсекунды, чтобы найти ответ, и секунда, чтобы ответить первым. Это означало, что «каждые десять миллисекунд идут на вес золота». Но настолько быстрым и точным Ватсон стал не потому, что «учился» сам по себе, а благодаря его способности к самосовершенствованию. То есть к умению использовать весь свой объём данных и сетевое взаимодействие, чтобы быстрее получать статистические корреляции по сравнению с возрастающим количеством данных.

«Достижения Ватсона – признак того, как далеко ушёл прогресс в машинном обучении – процессе, благодаря которому компьютерные алгоритмы самосовершенствуются при выполнении задач, связанных с анализом и прогнозированием, – констатировал Джон Ланчестер в London Review of Books 5 марта 2015 года. – Используемые методы в основном являются статистическими: методом проб и ошибок машина узнаёт, какой ответ с наибольшей вероятностью является правильным. Звучит примитивно, но, поскольку в соответствии с законом Мура компьютеры стали невероятно мощными, циклы проб и ошибок могут чередоваться с огромной скоростью, и машина быстро улучшится до неузнаваемости».

В этом разница между когнитивным и программируемым компьютером. Как пояснил Келли в эссе 2015 года: «Компьютеры, познание и будущие знания» для IBM Research, «программируемые компьютеры основаны на правилах, которые обрабатывают данные через серию заранее определённых для достижения результата процессов. Несмотря на то, что такие машины мощные и сложные, они детерминированы: процветают на структурированных данных, но не способны обрабатывать непредсказуемый ввод. Эта жёсткость ограничивает их полезность, учитывая многие аспекты возникающего сложного мира, где много двусмысленности и неопределенностей». С другой стороны, продолжил он, «когнитивные системы – вероятностные, то есть предназначенные для адаптации и осмысления сложности и непредсказуемости неструктурированной информации. Они могут «читать» текст, «видеть» изображения и «слышать» естественную речь. И интерпретируют эту информацию, организуют её, предлагают объяснение того, что она означает, а также обосновывают свои выводы. Они не дают однозначных ответов. На самом деле они даже «не знают» ответ. Скорее они предназначены для взвешивания информации и идей из разных источников, рассуждения и выдвижения последующих гипотез к рассмотрению». Затем такие системы назначают уровень достоверности для каждого потенциального вывода или ответа. Более того, они даже способны учиться на собственных ошибках.

Поэтому, вспоминал Келли, создавая Ватсона, выигравшего в «Jeopardy!», они сначала написали целый набор алгоритмов, которые позволили компьютеру проанализировать вопрос – почти так же, как учитель чтения учил вас когда-то составлять предложения.

– Алгоритм разбивает язык на части и пытается выяснить, о чём идёт речь: имя, дата, животное – что я ищу? – объясняет Келли. – Второй набор алгоритмов предназначен для поиска всей литературы, к которой у Ватсона есть доступ: от Википедии до Библии – чтобы попытаться найти всё, так или иначе имеющее отношение к данной предметной области, человеку или дате. Компьютер будет искать множество улик и формировать предварительный список возможных ответов, а также искать подтверждающие доказательства для каждого возможного ответа – например, «они запрашивают имя человека, работающего в IBM, и я знаю, что Том работает там». Затем с помощью другого алгоритма Ватсон оценивал правильные ответы, присуждая им степень доверия. Если степень уверенности была достаточно высока, он жужжит – и отвечает.

Лучший способ понять разницу между программируемым и когнитивным компьютером – два примера, приведённые Дарио Джилом, вице-президентом IBM по науке и решениям. Когда в IBM впервые стали разрабатывать программу для перевода, здесь создали команду для разработки алгоритма, который мог бы переводить с английского на испанский.

– Мы думали, что лучший способ – нанять лингвистов, которые будут учить нас грамматике, и как только мы поймем природу языка, сообразим и как написать программу перевода, – вспомнил Джил.

Увы, не сработало. И, сменив множество лингвистов, в IBM попробовали другой подход.

– На этот раз мы решили: а если воспользоваться статистическим подходом и просто взять два текста, переведённых людьми, сравнить их и посмотреть, какой из них является наиболее точным?

И такая возможность появилась, потому что в 2007 году вычислительные мощности и ресурсы хранения выросли. Новый подход привёл IBM к фундаментальному пониманию, которое Джил выразил в шутке:

– Каждый раз, когда мы избавлялись от лингвиста, наша точность росла… Так что теперь мы используем только статистические алгоритмы, которые способны сравнивать огромное количество текстов для повторяющихся шаблонов. Сейчас у нас нет проблем с переводом на урду или на китайский, даже если никто из нашей команды не знает ни одного из этих языков. Теперь мы тренируемся на примерах.

Если вы дадите компьютеру достаточно примеров того, что правильно, а что нет (а в эпоху «сверхновых» технологий вы можете предложить практически бесконечный объём данных), он поймёт, как правильно оценивать ответы и учиться на практике. И вам не нужно изучать грамматику урду или китайский – нет, только статистику! Вот как Ватсон победил на «Jeopardy!». «Программируемые системы, совершившие революцию в нашей жизни за последние шесть десятилетий, никогда не могли понять беспорядочных, неструктурированных данных, необходимых для игры в «Jeopardy!», – пишет Келли. – Способность Ватсона точно и быстро отвечать на тонкие, сложные и взвешенные вопросы ясно дала понять: приближается новая эра вычислений». Эту мысль наглядно иллюстрирует вопрос, на который Ватсон ответил неправильно в конце первого дня соревнований, когда всем участникам дали одинаковую подсказку для «Final Jeopardy!». В категории «СШA. Города» вопрос звучал так: «Его самый крупный аэропорт назван в честь героя Второй мировой войны; второй по величине – в честь битвы в ходе Второй мировой войны». Ответ был Чикаго (О’Хара и Мидуэй). Между тем Ватсон спросил: «Что такое Торонто???» – с кучей вопросительных знаков.

– Есть много причин, по которым Ватсона смутил этот вопрос, включая его грамматическую структуру, а также наличие города Торонто в Иллинойсе и Торонто Блю Джейс, играющего в бейсбол в Американской лиге, – считает Келли. – Но ошибка осветила важную правду о том, как работает Ватсон. Система отвечает на вопросы не потому, что «знает». Скорее она оценивает и взвешивает информацию из нескольких источников, а затем предлагает варианты к рассмотрению. И назначает уровень достоверности для каждого потенциального ответа. В случае «Final Jeopardy!» уровень доверия Ватсона был довольно низким: 14 %, по его заключению: «Не верь этому ответу». В некотором смысле – да, он знал, что не знает правильного ответа.

Поскольку эти технологии пока совсем новые, о когнитивной эре вычислений написано много страшных вещей: например, что когнитивные компьютеры собираются захватить мир людей. Правда, в IBM так не считают.

– Популярное восприятие искусственного интеллекта и когнитивных вычислений далеко от реальности, – успокаивает Арвинд Кришна, старший вице-президент и директор IBM Research. – Как, собственно, и вся идея разумных компьютерных систем, которые становятся сознательными и принимают своё собственное направление благодаря тому, что изучают.

Что мы действительно можем сделать – обучить компьютеры в узких областях, скажем, в онкологии, геологии или географии, написав алгоритмы, которые позволяют им «изучать» каждую из дисциплин с помощью множества пересекающихся систем и распознавания образов.

Но, если компьютер создан для понимания онкологии, это единственное, что он способен сделать. Правда, он может продолжать обучение по мере появления новой литературы в узкой области, для которой был разработан. Мысль о том, что он вдруг сам по себе начнет проектировать автомобили, не имеет шансов на реализацию, – резюмирует Кришна.

Надо сказать, к июню 2016 года Ватсон уже использовался пятнадцатью ведущими онкологическими институтами мира, проанализировал 12 миллионов страниц медицинских статей, 300 медицинских журналов, 200 учебников и десятки миллионов записей о пациентах, и объём информации растёт с каждым днем. Идея не в том, чтобы доказать, будто Ватсон когда-либо сможет заменить врачей, уточняет Келли, а в том, чтобы продемонстрировать, как помочь врачам, которые давно уже сталкиваются с необходимостью постоянно оставаться в курсе медицинской литературы и результатов новых исследований. «Сверхновая» просто усугубляет проблему: оценки показывают – врачу первой помощи требуется более 630 часов в месяц, чтобы не отставать от потока свежей литературы, связанной с его практикой.

Мост в будущее – Ватсон, которому по силам решить огромное количество диагностических проблем. В прошлом, когда пациенту был диагностирован рак, онкологи выбирали между тремя различными формами известного лечения, основываясь на дюжине последних медицинских статей, которые они успели прочитать. Сегодня, как отмечает команда IBM, можно получить генетическую информацию об опухоли с помощью лабораторного теста в течение часа, а врач с помощью Ватсона может определить те лекарства, на которые эта конкретная опухоль, как известно, лучше всего реагирует, – также через час. Сегодня IBM предоставит Ватсону 3000 медицинских изображений, на двухстах из которых показаны меланомы, а на остальных 2800 – нет, и затем робот использует алгоритм, чтобы понять, какие у меланом цвета, топография и края. Посмотрев на десятки тысяч снимков и выявив в них общие черты, он способен гораздо быстрее человека выявить те, где развивается рак. Это позволяет врачам сосредоточиться на пациентах, в чём последние нуждаются больше всего.

Другими словами, магия Ватсона проявляется, когда сочетается с уникальными способностями доктора-человека, такими как интуиция, эмпатия и суждение. Синтез этих способностей может привести к созданию и применению знаний, намного превосходящих всё, что человек и машина могут сделать порознь. Игра «Jeopardy!», напомнил Келли, настроила двух чемпионов против машины. Но будущее за Ватсоном, работающим совместно с врачами. Человек и машина станут решать проблемы сообща.

– Информатика, – добавил он, – будет быстро развиваться, и медицина вместе с ней. Это коэволюция. Мы станем помогать друг другу. Представляю себе ситуацию, когда я, пациент, компьютер, моя медсестра и мой аспирант находятся в экзаменационной комнате и общаются друг с другом.

Со временем всё это изменит медицину и наше представление о том, что значит быть умным, утверждает Келли.

– В XXI веке отнюдь не знание всех ответов будет отличать чей-то разум. Скорее способность задавать правильные вопросы станет признаком истинного гения.

Действительно, каждый день мы читаем о том, как искусственный интеллект внедряют во всё большее количество машин, делая их гибкими, интуитивными, похожими на людей, доступными по одному касанию, жесту или голосовой команде. Вскоре у каждого, кто захочет, будет личный умный помощник, собственный маленький Ватсон, или Сири, или Алекс, который будет узнавать больше об их предпочтениях и интересах каждый раз, когда они общаются. Поэтому их помощь становится более целенаправленной и ценной с каждым днём. Это не научная фантастика. Это происходит уже сегодня. Вот почему меня не удивило то, что Келли в конце нашего интервью в штаб-квартире Ватсона в IBM размышлял:

– На зеркале заднего вида автомобиля написано: «Объекты в зеркале ближе, чем кажутся»… Теперь это относится к тому, на что мы смотрим впереди, потому что теперь это будущее гораздо ближе, чем мы думаем.

Дизайнеры

На второй половине шахматной доски интересно оказаться окружённым действительно творческими людьми и видеть, что они в одиночку могут сделать со всеми этими инструментами расширения возможностей, ставшими доступными благодаря «сверхновой».

Тома Вужеца я встретил в Сан-Франциско на мероприятии в Exploratorium. Мы подумали, что у нас много общего, и решили пообщаться по скайпу. Вужец – сотрудник Autodesk, мирового лидера в области программного обеспечения для проектирования, разработки и развлечений. Хотя название компании звучит так, будто его придумал парень, выпускающий автомобильные колпаки для завода по производству запчастей, правда в том, что Autodesk – ещё одна из тех действительно важных компаний, о которых мало кто знает. Она создает программы, которые архитекторы, киностудии, дизайнеры автомобилей и игр используют для визуализации и проектирования зданий, автомобилей и фильмов на своих компьютерах. Это Microsoft в мире дизайна.

Autodesk предлагает около 180 программных инструментов, и пользуются ими не менее 20 миллионов профессионалов и более 200 миллионов дизайнеров-любителей. И каждый год эти программы уменьшают сложность работы, сводя её к одному касанию. Вужец – эксперт в области бизнес-визуализации. Своё дизайнерское мышление он использует, чтобы помочь группам людей решить сложные проблемы. Когда мы впервые говорили по скайпу, он иллюстрировал нашу беседу в режиме реального времени на общей цифровой доске. Я был в восторге…

В ходе разговора Вужец рассказал свою любимую историю о том, насколько круто мощные технологии изменили его работу в качестве дизайнера.

– В 1995 году, – вспоминал он, – я работал креативным директором Королевского музея Онтарио, крупнейшего музея в Канаде. И моим последним крупным проектом, перед тем как перейти в частный сектор, было воплощение в жизнь динозавра, называемого Майасаура. Процесс оказался сложным. Он начался с транспортировки двухтонной каменной плиты – размером как два рабочих стола – из места добычи ископаемого в музей. В течение многих месяцев палеонтологи тщательно вырезали окаменелые останки двух особей, взрослого и младенца. Считалось, что эти динозавры – родитель и ребенок (Майасаура означает «ящерица-мать»). Потом надо было отсканировать окаменелые кости. Мы использовали инструменты оцифровки для точного измерения трёхмерных координат сотен и тысяч точек на поверхностях ископаемого. Это заняло целую вечность и так напрягало наши скромные технологии, что мы поняли – здесь нужны инструменты более высокого класса.

И нам удалось их раздобыть – мы получили грант в 200 тысяч долларов на программное обеспечение и 340 тысяч долларов на оборудование. После того как окаменелости были полностью извлечены, наняли художника для создания физической модели взрослого человека в три фута в длину сначала из глины, а затем из бронзы. Скульптура стала дополнительным эталоном для цифровой модели. Но саму её создать оказалось непросто. Больше месяца мы потратили на тщательные измерения и ручной ввод данных в компьютеры. Программа была нестабильной и заставляла нас повторять одну и ту же работу каждый раз, когда система выключалась из-за программных сбоев. Но в итоге мы всё-таки получили достойные цифровые модели. При содействии многих экспертов мы создавали, текстурировали, анимировали, освещали – и, наконец, превратили эти модели в серию фильмов с высоким разрешением. Усилия стоили того: сейчас посетители музея могут нажать кнопку на панели экспоната и наблюдать, как динозавры в натуральную величину (размером с большой внедорожник) движутся и как, в соответствии с мнением наших палеонтологов, себя ведут. «Вот так они будут ходить, вот так – есть, а вот так – стоять на задних лапах». После того как выставка открылась, я думал: о боже, неужели эта невероятная работа завершилась?!

Добавлю к рассказанному Вужецем, что от начала до конца проект занял более двух лет и обошёлся более чем в полмиллиона долларов.

А теперь вернёмся из сегодняшнего дня немного назад. Спустя примерно 20 лет после событий, о которых рассказал Вужец, а точнее в мае 2015 года, он оказался на коктейльной вечеринке в том же музее, где работал много лет назад, и увидел, что там выставили напоказ ту самую бронзовую масштабную модель динозавра Майасаура, которую он построил.

– Я был удивлен, обнаружив там скульптуру. И задавался вопросом: на что мог бы походить процесс оцифровки, используй мы тогда современные инструменты? Итак, в пятницу вечером, с бокалом вина в руке, я достал iPhone и, обойдя модель кругом, сделал десятка два, или около того, фотографий в течение примерно девяноста секунд – и тут же загрузил их в бесплатное облачное приложение, которое предлагает наша компания. Оно называется 123D Catch и преобразует фотографии в трёхмерную цифровую модель. Четыре минуты спустя приложение вернуло невероятно точную, фотореалистичную и анимируемую цифровую 3D-модель. И она оказалась лучше, чем та, которую мы такими трудами создавали двадцать лет назад. Той ночью я увидел, как полмиллиона долларов, потраченных на аппаратное и программное обеспечение, и многие месяцы тяжёлой, очень специальной работы можно фактически заменить приложением и несколькими фото, сделанными на вечеринке с бокалом вина в одной руке и смартфоном в другой. В течение всего нескольких минут я бесплатно воспроизвел такую же цифровую модель, но только лучше!

И в этом вся суть – благодаря достижениям в области сканирования, оцифровки, вычислений, хранения, сетей и программного обеспечения, как заключил Вужец, становится возможным компьютеризировать все отрасли.

– Став компьютерно вычислимой, отрасль претерпевает предсказуемые изменения: от оцифровки к разрушению, а потом к демократизации.

С Uber оцифровывался совершенно аналогичный процесс создания такси в чужом городе. Тогда вся индустрия таксопарков была разрушена. А затем демократизирована: любой может стать водителем такси для кого угодно или без особых хлопот создать свой таксопарк.

При проектировании аналоговый процесс воссоздания модели динозавра оцифровывался, затем благодаря «сверхновой» был разрушен, а теперь его демократизируют – так, что любой, у кого есть смартфон, может сделать такую модель, при этом значительно улучшив качество рендеринга^[24].

Иными словами, вы можете придумать идею, получить на неё финансирование, воплотить в жизнь и масштабировать – с лёгкостью, скоростью и стоимостью, которые сделают весь процесс доступным гораздо большему числу людей.

Не случайно Вужец говорит:

– ХХ век означал – любить то, что мы делаем. А XXI – делать то, что любим.

Мы входим в эпоху подлинного рая для созидателя. Знаете, каким будет следующее поколение детских игрушек? Сделай сам – сделай игрушку, которую любишь. Уже скоро прогресс позволит создавать индивидуальные лекарства, подходящие нашей конкретной ДНК. Или, как сказал мне Эндрю Хессель, выдающийся научный сотрудник Autodesk:

– Разрыв между научной фантастикой и наукой становится очень узким, потому что, как только появляется и формулируется новая идея, она может реализоваться в очень короткие сроки.

Бизнес Autodesk представляет собой сложное объединение различных аспектов дизайна, управляемых в одно касание, что наращивает возможности каждого отдельного дизайнера. Карл Басс, генеральный директор Autodesk, показал, как их новейшее программное обеспечение, предназначенное для архитекторов, превратилось из инструмента для рисования в цифровую форму, где программа работает в сотрудничестве с дизайнером или архитектором благодаря концепции, названной «информационное моделирование зданий»^[25].

Вначале процесс проектирования перешёл от набора чертежей к интерактивной базе данных. Когда дизайнер рисует на экране компьютера, система вычисляет свойства здания и способна даже предложить улучшения для всего, что угодно: от энергоэффективности до потока людей, при этом просчитав все мыслимые варианты. Каждая переменная встроена в программное обеспечение, поэтому, когда дизайнер меняет форму дверей, пол или здание в целом, программа тут же сообщает ему, сколько изменение будет стоить, сколько энергии добавит или сэкономит и какое влияние это окажет на будущих обитателей здания.

– Архитектор работает не только с набором чертежей, но и с моделью данных, которая воспринимает здание как трёхмерную живую систему: окна, лифты, кондиционеры, солнечный свет, освещение и то, как все они взаимодействуют, – объяснил Басс. – Различные команды, работающие над проектом, также могут взаимодействовать и сотрудничать, поскольку каждое внесённое ими изменение динамически интегрируется и оптимизируется по отношению к другим.

Когда технология делает огромный скачок в процессе создания прототипа, она даёт возможность разработчику сразу увидеть последствия реализации любой идеи, которую он пытается воплотить. В то же время процесс устраняет очень много смутных догадок и, следовательно, кучу ошибок и вагон потерянного времени и денег. Этот прорыв также открывает большие возможности для экспериментов и творчества.

А следующий этап – «просто потрясающий», обещает Басс.

– Мы называем это «генеративным дизайном». Иными словами, компьютер становится настоящим партнером по дизайну. Скажем, мне нужен стул, поэтому я иду к дизайнеру мебели и прошу: «Пожалуйста, спроектируйте мне стул». Если же я скажу это любому из вас, результат будет выглядеть, как нечто, что мы понимаем под креслом. Но если вместо этого вы используете программу Autodesk Project Dreamcatcher, мне достаточно сказать: «Нужна платформа на такой-то высоте, которая могла бы выдержать такой-то вес, при этом максимально лёгкая и использующая минимальное количество материалов», – и компьютер сам придумает несколько удивительных вариантов.

Кстати, Autodesk демонстрирует такие стулья в своих офисах в Сан-Франциско, и выглядят они сверхъестественно – однако сидеть на них очень удобно!

Как и в случае с Ватсоном, рост возможностей машин меняет саму природу «возможностей индивида» – творчество частично переключается на то, чтобы задавать правильные вопросы.

– Мир дизайнера меняется, – объясняет Басс, – от создателя форм – к человеку, задающему цели и границы объекта, который должен быть спроектирован. Человек уже не разрабатывает проект, а выбирает дизайн из ландшафта возможностей. Мы уходим от того, что когда-то было точечным решением, к более широкому сотрудничеству между человеком и машиной. Поскольку с помощью компьютера дизайнер теперь может увидеть весь диапазон вариантов любой системы за пределами того, что человеческий разум способен понять самостоятельно.

Создатели доверия тоже снимают комнаты

Как мы уже говорили, «сверхновая» порождает радикальные изменения стоимости, скорости и способа выполнения действий. А кроме того, позволяет отдельным лицам или небольшим группам появляться из «ниоткуда», чтобы создавать какие-либо вещи. А может быть, и всё сразу? Сложно придумать лучший пример создателей, за несколько лет полностью перестроивших целую индустрию без вложения денег, чем основатели Airbnb. Это абсолютное дитя «сверхновой» – немыслимое без неё, абсолютно логичное и неостановимое.

Всё началось, как и во многих подобных историях – с простого. В данном случае с надувных матрасов. Родители одного из соучредителей Airbnb, Брайана Чески, хотели только одного: чтобы после окончания Род-Айлендской школы дизайна он получил работу, где полагалась бы медицинская страховка. Брайан некоторое время честно пытался выполнить их пожелание, устроившись в дизайнерскую фирму в Лос-Анджелесе. Но там он быстро оказался сыт по горло, упаковал вещи в свою Honda Civic и поехал в Сан-Франциско – чтобы разместиться с приятелем, Джо Геббиа, согласившимся разделить аренду дома с Чески.

– К сожалению, моя доля достигла тысячи ста пятидесяти долларов, между тем, на моём банковском счёте была лишь тысяча, поэтому мне пришлось решать чисто математическую проблему. Не считая того, что я был безработным, – рассказал мне Чески, когда я впервые взял у него интервью для колонки.

Однако у них с товарищем была идея. На той неделе, когда Чески добрался до города, в начале октября 2007 года, там проходила конференция Американского общества промышленных дизайнеров, и все номера в отелях, указанных на сайте, были распроданы. Итак, Чески и Геббиа подумали: почему бы не превратить их дом в мини-гостиницу для посетителей? Загвоздка оказалась в том, что у них не было кроватей, зато у Геббиа оказалось целых три надувных матраса.

– Так что мы просто надули их и назвали себя «надувной матрас и завтрак»^[26]. Три человека согласились остаться на ночь, и мы взяли с них восемьдесят долларов. Мы также приготовили им завтрак и стали их местными гидами, – вспоминал Чески, которому на момент интервью было тридцать четыре года.

В начале своего бизнеса они заработали достаточно денег, чтобы покрыть арендную плату. Однако, что более важно, наткнулись на потрясающую идею, которая с тех пор превратилась в многомиллиардную компанию. Они предложили людям совершенно новый способ зарабатывать и путешествовать по миру. Идея состояла в том, чтобы создать глобальную сеть, где любой человек мог бы сдать лишнюю комнату в своём доме, чтобы заработать деньги. В знак уважения «к корням» они назвали компанию Airbnb. Сегодня компания так выросла, что теперь превосходит все основные гостиничные сети, вместе взятые. Хотя, в отличие от Hilton и Marriott, у неё в собственности нет ни одной кровати. Новой тенденцией, которую они предложили миру, стала «разделённая экономика».

Услышав впервые, как Чески описывает свою компанию, я, признаюсь, воспринял её с некоторым скепсисом: интересно, сколько людей в Париже действительно хотят сдать детскую спальню абсолютному незнакомцу, который найдёт их через Интернет? И сколько незнакомцев захотят ночевать в детской?

Представьте себе – много! К 2016 году в Париже насчитывалось 68 тысяч коммерческих гостиничных номеров и более 80 тысяч в списке размещения Airbnb.

Сегодня, если вы зайдете на сайт Airbnb, то можете выбрать что-то подходящее для себя из сотен замков, десятков юрт, пещер, вигвамов с телевизорами, водонапорных башен, домов на колесах, частных островов, стеклянных домов, маяков и иглу с Wi-Fi. Или можете поселиться в одном из домиков на дереве – кстати, самых прибыльных сегодня объектов на сайте Airbnb, если считать цену за квадратный фут.

– Арендовать дом на дереве в Линкольне стоит дороже, чем в главном доме, – удивил меня Чески. – У нас есть дома на деревьях в Вермонте, где список ожидания на шесть месяцев. Люди планируют свой отпуск в соответствии с наличием свободных мест в домиках на деревьях!

Да-да, так и есть: три самых популярных объекта в истории списка Airbnb – домики на деревьях, два из которых принесли владельцам достаточно денег, чтобы погасить фактическую ипотеку дома. Как сообщала «The Guardian» 15 апреля 2011 года, принц Ганс-Адам II предложил своё княжество Лихтенштейн в аренду на Airbnb (70 тысяч долларов за ночь) «в комплекте с настроенными дорожными знаками и временной валютой». А ещё вы можете спать в домах, которыми когда-то владели Джим Моррисон из Doors или Фрэнк Ллойд Райт. Либо попробуйте втиснуться в берлинскую «спальню» площадью в один квадратный метр – жильё стоит тринадцать долларов за ночь.

В июле 2014-го, когда в Бразилии проходил Кубок мира по футболу, только благодаря Airbnb всем болельщикам нашлось где остановиться, поскольку в Бразилии не было построено достаточно гостиничных номеров, чтобы вместить всех желающих посмотреть игры. Чески вспоминал:

– Примерно сто двадцать тысяч человек, то есть каждый пятый посетитель мундиаля, оказались иностранцами более чем из 50 разных стран. И все они остановились в Бразилии, в арендованных на Airbnb комнатах, чтобы посмотреть Кубок мира.

Хозяева Airbnb в Бразилии заработали примерно 38 миллионов долларов на бронировании комнат во время чемпионата мира.

– Средний хозяин в Рио зарабатывал за время турнира около четырёх тысяч долларов – примерно в четыре раза больше среднемесячной зарплаты в городе. А в день полуфинального матча между Бразилией и Германией 189 немецких гостей остановились в комнатах у бразильцев.

Оказывается, в каждом из нас живет трактирщик! Но какой бы отличной ни была идея Чески и его партнеров, ещё удачнее оказалось выбранное ими время для старта. Потому что оно совпало… Правильно – с 2007 годом. Без технологий, рождённых в тот год, считает Чески, не было бы Airbnb.

– Начнём с того, что подключение должно было быть быстрым, бесплатным, простым и повсеместным: от Гавайев до Гонконга и Гаваны, что и стало возможным в середине 2000-х годов, – пояснил он. – Помимо того, люди должны были чувствовать себя комфортно, оплачивая покупки онлайн, предоставляя свои банковские данные и совершая сделки в Сети.

Мало кто помнит, что, когда начинался eBay, люди отправляли чеки по почте и каждый день компания завершала с огромными пакетами пришедших почтой чеков…

Да, широкому кругу людей, столкнувшихся с электронной коммерцией, необходимо было получить определённый опыт. Одноранговая платёжная система типа PayPal позволила людям платить на Airbnb без кредитных карт. Глобализация потоков сделала это возможным в начале 2000-х годов. Затем людям нужно было подключаться к Интернету с помощью реальных личных профилей – что стало возможным благодаря Facebook, когда он в 2007 году вышел из стен средних школ и колледжей. Так что и те, кто сдавал свои дома в аренду, и те, кто хотел снять комнату, с высокой степенью уверенности знали о том, что за человек находится по ту сторону экрана.

Ведь это был очень личный процесс, потому что вы не просто покупали книгу, продавали подержанную клюшку для гольфа незнакомцу на eBay или искали единственного соседа по комнате на Craigslist. Вы собирались пожить в чужой запасной спальне или сдать кому-то свою. Нужна была и система рейтингов, чтобы обе стороны могли оценивать друг друга и выстраивать репутацию. Она стала своего рода валютой, а eBay вместе с Airbnb помогали создавать и популяризировать её.

А кроме того, понадобилось много смартфонов с камерой – чтобы легко и практически бесплатно сфотографировать комнату или дом, которые сдают в аренду, и через Интернет загрузить снимки в свой профиль. И никаких наёмных фотографов… Стив Джобс решил эту проблему всё в том же 2007 году. Сюда надо добавить и систему обмена сообщениями (WhatsApp, напомню, возник в 2009-м), где люди, предлагающие жилье на Airbnb, и будущие арендаторы могли бесплатно и конфиденциально обсудить актуальные вопросы, например, где и когда оставить ключ, и всё такое прочее.

– Всё это было необходимо, – сказал Чески, – чтобы вы смогли поменять статус человека, с которым хотите заключить сделку, и он перестал быть для вас «абсолютным незнакомцем» – с ним вы теперь могли встретиться в Сети лично и заранее.

Но в конечном счёте основателям проекта нужно было собрать все технологии вместе.

– Мы всё-таки были студентами-дизайнерами и хорошо продумали интерфейс, где можно было бы осуществить все действия одним касанием, – резюмировал Брайан Чески.

И только после того как все факторы сошлись и начали свой рост (спустя несколько лет после 2007-го), Airbnb сумел поймать технологическую волну и взлетел на её гребне.

Важное уточнение: надо было не просто свести всю сложность аренды к одному касанию (даже если кто-то из Миннесоты арендует юрту у кого-то в Монголии), но и реализовать проект так, чтобы обе стороны друг другу полностью доверяли.

На самом деле Брайану Чески и его коллегам по Airbnb удалась одна из самых сложных задач в мире – они смогли создать доверие.

Основатели Airbnb понимали: мир становится взаимозависимым. А значит, уже родились и развиваются технологии, позволяющие соединить потенциального арендодателя с любым туристом или путешествующим бизнесменом в каждой точке планеты. И для всех участников процесса платформа доверия, способная их объединить, представляла бы собой огромную ценность. Именно это и стало настоящей новацией Airbnb – платформа доверия, где каждый мог не только идентифицировать остальных пользователей, но и оценить их как хороших, плохих или равнодушных хозяев или гостей. То есть каждый, кто использует систему, довольно быстро приобретает соответствующую репутацию, видимую всем остальным участникам.

А теперь возьмите личные профили людей, их репутацию в системе, соедините всё это со сверхновыми технологиями и глобальными потоками – и «вдруг» у вас на Airbnb образуется свыше трёх миллионов домов или комнат, сдаваемых в аренду – больше чем у Hilton, Marriot и Starwood вместе взятых. А ведь Hilton начал свою работу сто лет назад!

– Раньше мы доверяли учреждениям и компаниям только потому, что те имели репутацию и бренд, – заключил Брайан Чески. – Кроме того, мы привыкли доверять людям «своего круга», считая остальных посторонними и чужими. Созданная нами система наделила незнакомцев именами и брендами, которым вы могли бы доверять. Хотите, чтобы незнакомец остался в вашем доме? Разумеется, нет. А если у вас поживёт Мишель, поступающая в Гарвард, работающая в банке и имеющая пятизвездочный рейтинг в качестве гостя на Airbnb? Конечно, милости прошу…

Кстати, Чески с удовольствием применил бы то, что Airbnb узнал об общей экономике, к другим сферам и опыту.

– В Америке восемьдесят миллионов электродрелей, которые используются в среднем по тринадцать минут в год, – размышляет он. – Действительно ли каждому нужна собственная дрель?

Никогда прежде промежуток между презентацией чего-либо, его разработкой, производством и продажей не был короче, быстрее, дешевле и проще – как для инженеров, так и для гуманитариев.

Честно говоря, если в вашей сфере такого не происходит, то лишь потому, что вы этого не делаете.

Ритейлеры

«Cверхновая» позволяет новаторам создавать бизнес-модели, в мгновенье ока разрушающие и трансформирующие некоторые традиционные отрасли бизнеса. Но она же позволяет традиционному офлайн-бизнесу выйти на другой уровень конкурентоспособности. Правда, лишь в том случае, когда он готов меняться и трансформироваться. Если хотите поучаствовать в борьбе за современный рынок, вам будет полезно узнать, как традиционная офлайн-компания Walmart, базирующаяся в небольшом городке в Арканзасе, пытается использовать «сверхновую», чтобы бросить реальный вызов гигантскому ритейлеру, порожденному эпохой ускорения – Amazon.

Мне жаль любого обычного ритейлера, который осмелится бросить вызов Amazon. Но Walmart – не просто сеть магазинов. Поэтому мне показалось интересным посмотреть, как они справляются с этой задачей. В апреле 2015 года генеральный директор Walmart Дуг Макмиллон пригласил меня выступить в его компании на легендарной субботней утренней встрече в их штаб-квартире в Бентонвилле, штат Арканзас. Это своеобразное шоу, со множеством спикеров и выступлений, а главное, с аудиторией в три тысячи человек. Быть спикером на таком мероприятии – непростая работа. Я сказал ему, что буду рад выступить (я был бы на разогреве у Кевина Костнера), но хотел, чтобы мне заплатили. И хорошо заплатили. Однако политика «The New York Times» не позволяет мне принимать деньги от других компаний, и Дуг спросил: чем же заплатить?

– Хочу, чтобы моей оплатой, – ответил я, – стал рассказ инженеров Walmart о том, что происходит за кулисами, в облаке, когда я делаю покупку с помощью моего iPhone (мы договорились, что я куплю 32-дюймовый телевизор) в мобильном приложении Walmart.

Так они мне и «заплатили» – впрочем, моё выступление того стоило.

Walmart.com был запущен в 2000 году с использованием готовых технологий для создания онлайн-платформ электронной коммерции. В то время он не мог конкурировать с Amazon. А в 2011-м Walmart настроился идти в онлайн. Когда ритейлер подобного масштаба к чему-то подходит серьёзно, стоит и отнестись к этому со всей серьёзностью.

Компания создала представительство в Кремниевой долине и наняла несколько тысяч инженеров.

– Найти людей было несложно, – пояснил Нил Эш, бывший президент и главный исполнительный директор площадки глобальной электронной коммерции для WalMart Stores, Inc. – Мы говорили людям: если хотите сложных задач, вы их получите, и если вас интересуют масштабные проекты – добро пожаловать! Наша компания еженедельно контактирует с двумя-тремя сотнями миллионов человек.

Меня особенно поразило, как быстро и недорого Walmart создала мобильное приложение – во многом, разумеется, благодаря тому что произошло в 2007 году. Hadoop позволил им масштабировать большие данные. GitHub дал шанс получить выгоду от существовавшего на тот момент программного обеспечения для розничной торговли, а API открыли возможность партнёрства с другими глобальными компаниями. Переход закона Мура на вторую половину шахматной доски во всём, что касается хранения данных, вычислительной техники и телекоммуникаций, позволил им стать конкурентоспособными едва ли не в одночасье.

Джереми Кинг, технический директор Walmart eCommerce, ранее входил в состав команды, создавшей платформу электронной коммерции eBay – ещё до того, как появилась «сверхновая» и весь онлайн-рынок был перестроен с нуля. – Когда я работал в команде eBay в 2005-м, мы создали очень похожую платформу, для чего потребовалось 200 инженеров-программистов и несколько лет. Но ведь в то время не было ничего подобного.

Всё изменил ключевой 2007-й…

– В 2011 году, – рассказал Кинг, – Walmart построила подобную платформу благодаря облачным технологиям с командой всего в двенадцать человек и менее чем за двадцать четыре месяца.

С тех пор тысячи нанятых ими разработчиков программного обеспечения внедряли информационные технологии в каждый аспект их бизнеса.

– В эпоху GitHub, – продолжал Нил Эш, – когда мы решились создать свою поисковую систему, она просто опиралась на лучший из доступных на тот момент вариант поиска и индексирования данных с открытым исходным кодом под названием Solr. Вишенкой на торте стала разработанная нами собственная система релевантности.

В прежние времена подобный код был коммерческой тайной, но сейчас-то они доступны всем на GitHub. Наборы инструментов и компонентов находятся в облаке, доступны благодаря открытому исходному коду, и их возможности бесконечно расширяются благодаря совместимым API-интерфейсам.

– И теперь всё зависит от того, как вы объедините эти технологии и создадите ценность для клиента, – считает Нил Эш.

Вернемся, однако, к моим поискам телевизора с экраном диагональю 32 дюйма через приложение. Как только я вписал число «32» в приложении Walmart на телефоне, его алгоритмы и база данных поняли, что я, скорее всего, ищу именно 32-дюймовый телевизор (даже если я неправильно написал слова «дюймовый» и «телевизор»). В течение миллисекунд мне показали множество 32-дюймовых телевизоров, находящихся на складе.

– Клиент ищет беспроблемный опыт, – объяснил такую оперативность Эш. – Ведь люди сегодня нетерпеливы. Мы в Walmart знаем: каждые сто миллисекунд люди теряют терпение. Они готовы отказаться от любой покупки даже из-за полусекундной задержки. А например, для перемещения данных из центра обработки данных в Колорадо в такой же центр в Бентонвилле требуется семь миллисекунд, что означает потерю четырнадцати миллисекунд для прохождения информации в оба конца. Поэтому мы не можем использовать базу данных в Колорадо для некоторых транзакций и должны полагаться на данные в Бентонвилле.

И правда, Walmart обнаружила, что потребитель вполне улавливает разницу в несколько миллисекунд и, нажимая кнопку «купить», «отправить» или «поиск», ждёт ответа в течение десяти миллисекунд. Исследование Walmart показало: каждые полсекунды, добавленных ко времени, которое требуется клиенту, чтобы получить ответ, когда он совершает покупку онлайн, приводят к тому, что не менее двух процентов покупателей отпадают каждый день. Когда количество клиентов исчисляется миллионами, речь идет о больших деньгах.

…В конце концов я положил желанный 32-дюймовый телевизор Samsung в свою виртуальную корзину и нажал «купить». API-интерфейсы, связывающие Walmart и Visa, без проблем обработали покупку, а система проанализировала мой почтовый индекс и определила, есть ли 32-дюймовый телевизор в магазине Walmart рядом с моим домом – чтобы я мог сразу подъехать и забрать его. Она спросила, нужно ли доставить мой телевизор из магазина Walmart в регион по моему желанию, или оставить для самовывоза в одном из новых мегацентров выдачи онлайн-заказов Walmart. (Кстати говоря, площадь центров наводит на мысль, что в них поместятся несколько круизных лайнеров, если их закажут.)

Благодаря аналитическим системам в Walmart предвидели увеличение спроса и повсюду проводили акции для покупателей по самой низкой цене. То есть теперь можно быть уверенным, что в Мичигане зимой есть лопаты, во Флориде круглый год – мячи для гольфа, а за неделю до воскресного Суперкубка нет проблем купить телевизор с большим экраном и чипсы.

– Итак, мы собщили дату доставки, когда вы нажали «купить», – говорит Кинг. – И рассчитали её на основе вычисления вероятности.

Однако теперь система должна пройти через целый ряд других оптимизаций, чтобы принять наилучшее решение по доставке. Решение принимается в зависимости от местоположения покупателя и его покупок, возможно, совершённых в придачу к 32-дюймовому телевизору. Учитывается также, на каком складе товар находится, плюс размер и количество коробок, которые могут понадобиться. То есть имеет место множество комбинаций сортировки и доставки, учитывая, что у Walmart 4000 магазинов и несколько центров сортировки.

– Существует около 400 тысяч переменных, рассчитываемых при доставке, – сообщил Кинг. – Но когда клиент уже совершил покупку и вышел из Интернета, появляется время для расчёта, и мы делаем это за секунду.

Я рассмеялся и недоверчиво переспросил:

– Что ты сказал? Как только я нажал «купить», у вас появляется вагон времени. Но вы всё делаете за секунду?

В ответ Кинг тоже смеялся…

Сегодня благодаря «сверхновым» технологиям Walmart настолько упрощает процессы, что достаточно секунды для всех вычислений. Одной секунды – чтобы рассчитать самый лучший вариант доставки при 400 000 переменных. Когда Интернет есть повсюду, а решение сложных задач легкодоступно, мир становится действительно быстрым. Но соревнование скоростей никогда не заканчивается. Вы радуетесь, оторвавшись от конкурентов, а в этот момент вас кто-то уже опережает, став ещё быстрее.

Когда я заканчивал эту книгу, Walmart объявила, что ради улучшения своих позиций в борьбе с Amazon, чьи продажи по-прежнему в восемь раз превышают продажи Walmart в Сети, они покупают стартап Jet – новый интернет-магазин, которому к тому моменту был всего год. 13 августа 2016 года «The Economist» разъяснил, что привлекательность Jet для Walmart составляет его «алгоритм ценообразования в реальном времени, который соблазняет покупателей более низкими ценами, если они добавляют больше товаров в свою корзину. Кроме того, алгоритм определяет, кто из поставщиков Jet ближе всего к потребителю, помогая минимизировать расходы на доставку и предлагая скидки. Walmart планирует интегрировать программное обеспечение Jet со своим собственным».

Оказывается, поразивший меня расчёт – менее чем за секунду – уже стал слишком медленным.

Стартап из Бэтмена

В марте 2016 года я был в Сулеймании, городе иракского Курдистана, где мой друг представил меня Садику Йылдызу, чья семья управляет рядом проектов в сфере информационных технологий. Среди них Yeni Medya, или New Media Inc., которую можно назвать отличным примером того, как быстро маленький проект может добиться успеха, насколько велики могут быть его достижения и как далеко они могут распространяться от места базирования проекта. И всё это благодаря «сверхновым» технологиям.

New Media Inc. основана племянником Йылдыза, Экремом Теймуром. Помимо прочего, компания занимается анализом больших данных и мониторингом СМИ для правительства Турции и других стран, а также для частных лиц. Они отслеживают все средства массовой информации, включая социальные сети, в режиме реального времени и могут сообщать своим клиентам, какие истории о них появляются в СМИ в любой точке мира. Кроме того, они информируют клиента в режиме реального времени о двадцати самых популярных темах, которые обсуждают люди, и о том, в каких пропорциях к ним приковано внимание.

Всё это отображается в виде инфографики – в цветных прямоугольниках с заголовком и процентом в каждом блоке.

– Правительство Турции – наш клиент, и с помощью нашей системы оно может провести опрос населения в режиме реального времени. По сути опросы можно проводить каждую минуту, – рассказывал Йылдыз. – Большие данные облегчают задачу. Программа, которую мы разработали собственными силами, объединяет все источники новостей в Турции и США, проверяя их каждые пять минут. Замечу, что даже Google News не отслеживает все источники новостей в непрерывном режиме и с такой частотой. Мы отслеживаем все публикации в Твиттере и архивируем их – миллион историй в день. Никто и нигде в мире не архивирует данные подобным образом. Так что, если источник новостей вдруг удаляет историю вскоре после публикации, используя нашу систему, можно, тем не менее, её извлечь и использовать, к примеру, в судебных целях. Любое правительство или компания могут воспользоваться системой, чтобы знать, что о них говорят.

Но как на этом делаются деньги?

– Наш бизнес зарабатывает деньги за счёт подписки, а стоимость её зависит от того, сколько ключевых слов вы хотите отслеживать и сколько пользователей у вас будет, – пояснил Йылдыз.

– У меня будет единственный ключевой запрос – Томас Фридман…

– По рукам! Мы можем дать контент-анализ, сказать, что о вас говорят, разделить данные по географическому признаку и по числу людей в городе публикации. Можем сказать, кто первым начал о вас говорить, и выявить тенденции обсуждений. То есть сказать о том, кто влияет на мнения в этих дискуссиях. И сколько подписчиков использовали одну и ту же формулировку или как оригинальная формулировка менялась с течением времени и развитием обсуждения.

Оказывается, пора анонимных слухов, как и время интуиции, о котором мы говорили ранее, безвозвратно прошла.

– Все члены турецкого парламента используют наш сервис, чтобы иметь под рукой всю информацию о себе, – поведал Йылдыз. – Так же как и некоторые новостные агентства, оценивающие качество работы своих репортёров по обсуждаемости и популярности их материалов.

Я был почти уверен, что не хочу слышать сплетен и слухов о себе. Но в то же время крайне заинтригован инструментом, который они создали.

– Сколько же стоит такая подписка?

– Пакеты варьируются от тысячи до 20 тысяч долларов. Цена зависит также от количества ключевых слов, которые вы хотите отслеживать.

– Итак, у вас есть удивительная технология и потрясающие достижения. Но где вы основали компанию?

– Бэтмен, – коротко ответил Йылдыз.

– Это что, реальное место?

– Абсолютно реальное! Более того, его мэр подал в суд на фильм «Бэтмен» за использование названия города без разрешения! – смеётся Садик.

Поскольку Йылдыз – турецкий курд, то и компания базируется в курдском регионе Восточной Турции, в родном городе его семьи, называемом Бэтмен. Они владеют и другим бизнесом – в сферах строительства и водоочистки. Однако настоящий успех пришёл благодаря использованию в Бэтмене благ «сверхновых» технологий.

Компания началась как семейное дело сразу после того, как «сверхновые» технологии достигли их города.

– Мой племянник, Экрем Теймур, которому сейчас 42 года, – основатель и главный инженер, – говорит Йылдыз. – Он родился в Бэтмене и сегодня считается лучшим в Турции специалистом по обработке данных. А New Media Inc. – его идея.

Сейчас в компании сто человек, и она долго конкурировала с крупнейшими компаниями мира именно из Бэтмена. Большинство ключевых должностей компании занимают члены семьи: Экрем и шесть его сестёр – все уроженцы Бэтмена. Сёстры, получившие в своё время лишь начальное образование, наверстали упущенное, и сейчас одна из них работает главным редактором, а другие – менеджерами по продажам и производству приложений. Невероятное достижение для города, где большинство женщин до сих пор не имеют права работать.

– Сейчас наша штаб-квартира находится в Стамбуле, но в Бэтмене у нас по-прежнему много людей. Благодаря современным технологиям связи они могут сидеть дома у компьютеров и делать всю необходимую работу для нас. Это создаёт множество возможностей для трудоустройства.

Помимо Бэтмена и Стамбула, у них есть офисы в Дублине, Дубае, Бейруте и Пало-Альто. Почему бы и нет, черт возьми?

– Сейчас ни про кого нельзя сказать, что он «не у дел», – считает Йылдыз. – Всё, что нужно, – работающий мозг и небольшая тренировка, а затем вы сможете воплотить любую идею в фантастический бизнес, находясь в любой части мира!

История Садика Йылдыза (как и многих, с кем мне довелось встретиться) представляет собой яркий пример того, как образование, связь и «сверхновые» технологии приводят к тому, что «всё больше людей, имеющих меньший доход, думают и ведут себя так, будто принадлежат к среднему классу, и требуют безопасности, уважения своего достоинства и защиты своих прав, – как пишет в отчёте о человеческом развитии Халид Малик, бывший директор одного из управлений ООН. – Это изменения планетарного масштаба. И если промышленная революция затронула десять миллионов человек, то текущая революция – пару миллиардов».

И эта революция лишь только начинается. О чём мы поговорим позднее. А пока у меня был последний вопрос Садику Йылдызу.

– Когда ваша семья основала эту компанию?

– В 2007 году, – ответил он.

Глава 5
Рынок

Кайвон Бейкпур – соучредитель и генеральный директор ресурса Periscope, приложения для потокового видео, запущенного в марте 2014 года. За четыре первых месяца работы оно привлекло более 10 миллионов пользователей. Твиттер быстро приобрёл сервис, осознав, что Periscope предлагает своего рода онлайн-видеоверсию этой социальной сети.

Столь популярным Periscope стал благодаря платформе, где пользователи могли с помощью смартфона в реальном времени поделиться видео о том событии, в котором участвуют или которое наблюдают: будь то ураган, землетрясение или наводнение, выступление Дональда Трампа, захватывающая поездка в Disney World, конфликт с полицейским или сидячее выступление демократов на полу Палаты представителей США. Миссию Periscope Бейкпур описывает как предоставление возможности «исследовать мир глазами кого-то другого» и создавать атмосферу «сопереживания и правды». Контакт людей друг с другом, жизненные обстоятельства и происшествия вызывают сопереживание. Прямая трансляция «живого» видео не может врать. По крайней мере, это не так легко – ведь вы можете видеть происходящее без прикрас.

Вот как Бейкпур проиллюстрировал работу сервиса:

– В июле 2015-го я летел из Сан-Франциско в Лондон, чтобы посмотреть соревнования в Уимблдоне. В ожидании самолета корил себя за то, что не загрузил парочку новых фильмов в iTunes, чтобы посмотреть их на iPad. И задавался вопросом: что же мне делать в последующие девять часов? Поэтому решил посмотреть, достаточно ли мощный Wi-Fi в самолёте, чтобы зайти в Periscope и посмотреть видео – ведь просмотр требует хорошей скорости. Итак, я залогинился на Periscope, и приложение заработало! Первым делом посмотрел живое видео, как моя девушка на пляже Крисси Филд, в Сан-Франциско, возле моста Золотые Ворота, выгуливает нашу собаку. Потом мне пришла в голову мысль посмотреть, кто ещё был в Periscope онлайн. Итак, вы заходите в приложение – и появляется карта мира, а на ней точка, указывающая, где кто-то ведет прямую трансляцию. Вы просто нажимаете на эту точку и смотрите. Кстати, можно посмотреть и повтор прямых трансляций. Я нашёл такую точку на реке Гудзон и подумал: «Интересно, кто бы это мог быть?». Оказалось, женщина на пароме, пересекающем Гудзон во время шторма, рассказывает о том, что шторм по-настоящему сильный и ей очень страшно. Она говорит, а вокруг темно, и лишь на заднем плане виден силуэт капитана, держащего штурвал. Слышен шум дождя, барабанящего по стеклу, и кажется, чувствуешь ветер кожей. Она была в ужасе… Трансляцию смотрели ещё семь человек, и мы хором убеждали её, что всё будет хорошо. Представьте себе картину – я в самолёте где-то над Гренландией, за бортом тоже холодный ветер. Никого из тех, кто параллельно со мной следит за трансляцией, не знаю, но мы дружно пытаемся успокоить женщину. Посмотрев трансляцию минут десять-пятнадцать, я подумал: «Как такое возможно, что за тысячи миль я могу почувствовать себя, как говорится, в чужой шкуре, вот как сейчас? Похоже на суперсилу».

Невозможно не сопереживать, когда видишь происходящее в режиме реального времени глазами других людей. Особенно тех, с кем у вас иначе не было бы возможности связаться. Вообразите, к примеру, что вы сирийский беженец и вещаете в прямом эфире, пересекая Средиземное море на лодке или находясь в пути в Сербии…

Опыт Бейкпура – прекрасная иллюстрация того, как глобализация, о которой в этой книге я буду говорить, употребляя общий термин «рынок», сегодня тоже ускоряется. Долгое время многие экономисты убеждали, что глобализация – просто мерило торговли физическими товарами, услугами и финансовыми операциями. Нет, это определение слишком узкое. Для меня глобализация всегда означала способность любого человека или компании конкурировать, контактировать, обмениваться или сотрудничать с кем угодно во всем мире. И если смотреть с такой точки зрения, сейчас происходит просто взрывной рост глобализации. Теперь мы можем оцифровывать множество вещей, а благодаря мобильной связи и «сверхновым» технологиям – отправлять цифровые потоки куда угодно и получать их где угодно. Эти потоки стимулируют глобализацию дружеских отношений и финансов, ненависти и отчуждения, образования и электронной коммерции, новостей, которые вам интересны, сплетен, которые повсюду подстерегают, и слухов, потрясающих воображение.

Хотя торговля материальными товарами, финансовыми продуктами и услугами, отличавшая глобальную экономику ХХ века, в последние годы и замедлилась, то, что измеряется потоками, напротив, «витает, передавая информацию, идеи и инновации по всему миру, и расширяя участие каждого индивида в глобальной экономике» до ранее невиданного уровня. В марте 2016 года Global Institute McKinsey, завершив исследование «Цифровая глобализация: новая эра глобальных потоков», сделал вывод: «Мир взаимосвязан как никогда».

Вспомните поток друзей в Facebook, поток арендаторов в Airbnb, поток мнений в Twitter, поток электронной коммерции в Amazon, Tencent и Alibaba, поток краудфандинга в Kickstarter, Indiegogo и GoFundMe, поток идей и мгновенных сообщений в WhatsApp и WeChat, поток одноранговых платежей и транзакций в PayPal и Venmo, поток изображений в Instagram, поток учеников в Академии Хана, поток учебных курсов, транслирующихся через MOOC, и инструментов проектирования в Autodesk, поток музыки в Apple, Pandora и Spotify и видео в Netflix, поток новостей в NYTimes.com или BuzzFeed.com, поток облачных вычислений в инструментах Salesforce, поток поиска знаний в Google и поток необработанного видео в Periscope и Facebook. Число и интенсивность всех этих потоков только подтверждают заявление McKinsey о том, что мир ныне связан теснее, чем когда-либо прежде.

Окрепшие и набравшие силу цифровые потоки в XXI веке влияют на людей, словно горные реки на древние цивилизации. На берегах таких рек, как Амазонка, вырастают огромные города. Река даёт силу, пищу, мобильность и доступ к соседям и их идеям. То же и с цифровыми потоками во времена «сверхновых» технологий. Реками, на берегах которых растут новые, значимые институты, становятся Amazon Web Services или Microsoft Azure. Они, как древние морские порты, притягивая людей со всего света, позволяют вам, вашему бизнесу и стране получить доступ к инструментам вычислительной мощности «сверхновых» технологий, и вы легко подключаетесь к любому потоку, куда готовы погрузиться с головой.

Невозможно создать столько перекрёстных связей в мире и не изменить его на самом глубоком уровне. Эта глава посвящена тому, как глобальные цифровые потоки дают возможность гораздо большему числу людей в мире получить доступ к технологическому инструментарию «сверхновых» технологий, позволяющих каждому стать создателем или разрушителем целой отрасли бизнеса. Технологии делают мир намного более взаимозависимым в финансовом отношении, при этом каждая страна становится весьма уязвимой и зависимой от экономического влияния любого другого государства.

Контакты между незнакомыми людьми упрощаются и расширяются поистине семимильными шагами и масштабами. Все идеи – как хорошие, так и плохие – молниеносно расходятся по всему свету и так же молниеносно исчезают. Информация о лидерах любой страны становится всё более открытой, как на ладони, а цена обеспечения конфиденциальности настолько превосходит все предположения, что становится источником геополитической сдержанности.

Связь или зависимость?

Цифровые реки расходятся по всему земному шару, связывая нас друг с другом теснее и ближе. Поскольку всё больше людей подключается к «сверхновым» технологиям с помощью мобильных устройств, потоки крепчают и наращивают мощь.

В январе 2015 года Boston Consulting Group выпустила исследование «Мобильная революция: как мобильные технологии оказывают влияние стоимостью триллион долларов», финансируемое Qualcomm. Среди прочих вопросов аналитики изучали, насколько люди становятся зависимыми от мобильных телефонов. Чтобы уточнить, BCG (Boston Consulting Group) провела опрос, в ходе которого людям в США, Германии, Южной Корее, Бразилии, Китае и Индии задавали такие вопросы: «Если вам предложат отказаться на год от пользования чем-то из перечисленного, что бы вы выбрали?» От ужина в ресторане готовы отказаться 64 %. От домашнего животного – 51 %. От отпуска – 50 %. От единственного выходного в неделю – 51 %. От возможности видеть друзей лично – 45 %.

Исследователи решили пойти дальше и задали вопрос в лоб: «От чего вы бы отказались на целый год – от вашего мобильного телефона или от секса?»

И 38 % респондентов заявили, что откажутся от секса на год, лишь бы им оставили мобильный телефон!

По географическому признаку в стремлении обменять межличное общение на голосовые сообщения лидируют южнокорейцы. Возможно, у них на это могут быть основания. Шведский телекоммуникационный гигант Ericsson отмечает:

«Мобильные технологии изменили образ жизни, работу, учёбу, путешествия, покупки и возможность оставаться на связи. Даже промышленная революция не привела к столь быстрому и радикальному взрыву технологических инноваций и экономического роста по всему миру. Почти все фундаментальные занятия человека затронуты или в корне изменены с появлением мобильных устройств. Менее чем за 15 лет 3G и 4G достигли трёх миллиардов пользователей, что делает мобильные технологии самыми быстро внедряемыми в истории».

Если десять лет назад можно было сказать, что мы все обитаем в большой деревне, то сегодня Дов Сейдман характеризует нашу жизнь так:

– Такое чувство, будто мы живём в многолюдном театре. Мир не просто взаимосвязан, он становится взаимозависимым. Больше, чем когда-либо прежде, мы взлетаем и падаем вместе с ним. Единицы могут повлиять на миллионы, независимо от местоположения любого из них. Мы испытываем надежду, веру, разочарования, мечты, чаяния других людей простыми и интуитивными путями.

Так же как это делал Кайвон Бейкпур, когда разделил с незнакомкой прогулку в шторм на лодке, пока сам летел над океаном.

Во время открытия сессии ООН в сентябре 2015 года президент Франции Франсуа Олланд устроил для корреспондентов и обозревателей небольшой завтрак, на котором основное внимание уделялось потоку беженцев с Ближнего Востока и Африки, всячески пытавшихся попасть в Европу. В кулуарах один из помощников Олланда сказал мне: просто удивительно, как быстро беженцы распространяют и получают информацию. Ведь они постоянно находятся в движении, пытаются пересечь Средиземное море – и в то же время им удаётся оставаться в социальных сетях и быть в курсе всего, что им нужно знать.

– Однажды, – рассказал французский дипломат, – мы изменили правила и сказали, что любую лодку, где находится человек с ограниченными возможностями, нельзя отправить назад.

И очень скоро, по его словам, начали прибывать лодки с людьми в инвалидных колясках.

– Это произошло почти сразу!

В апреле 2016-го я отправился в западноафриканское государство Нигер, чтобы снять документальный фильм для серии «Годы опасной жизни» для National Geographic. Наша команда следовала по маршруту мигрантов из Западной Африки – через Нигер, Сахару в Ливию и оттуда в Европу. На севере Нигера, в городе Диркоу, примерно в ста милях к югу от границы с Ливией, мы брали интервью у нигерских мужчин, которые не смогли попасть в Европу и вернулись домой без гроша. Они стояли рядом с большим полуприцепом, перегруженным товарами. После того как мы закончили снимать интервью, я спросил, могу ли я снять их на мой iPhone. Они все кивнули, а потом достали свои мобильные телефоны и начали фотографировать меня. Итак, у меня есть снимок, где я фотографирую беженцев, фотографирующих меня.

Сомневаюсь, чтобы у них было достаточно денег в кошельке, но у всех оказались телефоны с камерами, и они использовали их здесь и сейчас, чтобы участвовать в глобальных потоках – пусть даже на простейшем уровне.

Используя силу «сверхновых» технологий, каждый, независимо от того, богат он или беден, теперь может быть субъектом технологий, а не просто объектом. Не экспонатом для фотоколлекции из поездки в Африку какого-то западного человека, а фотографом. Быть автором своего рассказа, истории, доступной мировой аудитории. И это хорошая новость – всего десять лет назад подобное казалось немыслимым.

Глядя на то, как ускоряется распространение цифровых потоков, очень трудно представить, насколько взаимозависимым станет мир следующего десятилетия. Рассмотрим несколько показателей.

В исследовании McKinsey «Цифровые потоки» отмечалось, что в 1990 году «общая стоимость глобальных потоков товаров, услуг и финансов составила 5 триллионов долларов, или 24 % мирового ВВП. Международных туристов насчитывалось около 435 миллионов, а общедоступный Интернет находился в зачаточном состоянии. Перенесёмся в 2014 год: через границы прошло товаров, услуг и финансов на сумму около 30 триллионов долларов, эквивалентные 39 % мирового ВВП. Количество прибывающих из-за рубежа туристов превысило 1,1 миллиарда».

Но вот что ещё интереснее.

Пропускная способность трансграничных каналов (терабит в секунду) с 2005 года выросла в 45 раз. По прогнозам в ближайшие пять лет она увеличится ещё в девять раз в виде цифровых потоков коммерции, информации, поисковых запросов, видеоматериалов, услуг связи и трафика внутри трансграничных компаний. Благодаря социальным сетям и другим интернет-платформам люди создают собственные трансграничные связи. По нашим оценкам, 914 миллионов человек по всему миру имеют, по крайней мере, один иностранный контакт в социальных сетях, а 361 миллион участвует в трансграничной электронной торговле.

На Facebook у половины пользователей есть по крайней мере один зарубежный друг. Этот показатель выше и растёт быстрее среди пользователей в странах с развивающейся экономикой.

Рост количества и качества подключения заметно расширил возможность «мгновенных обменов виртуальными товарами».

Электронные книги, приложения, онлайн-игры, музыкальные файлы в формате MP3 и службы потоковой передачи аудио и видео, программное обеспечение и услуги облачных вычислений – всё это может передаваться клиентам в любую точку мира, где есть интернет-соединение. Многие крупные медиасайты переходят от создания национальной аудитории к формированию глобальной. Ряд публикаций таких изданий, как «The Guardian», «Vogue», BBC и BuzzFeed, привлекают более половины онлайн-трафика из других стран.

Благодаря переходу своей бизнес-модели от рассылки DVD-дисков к продаже подписок на онлайн-трансляции, значительно расширила свою международную деятельность Netflix – теперь она представлена более чем в 190 странах. Хотя средства массовой информации, музыка, книги и игры представляют собой первую волну цифровой торговли, 3D-печать может её расширить среди других категорий продуктов.

И забудьте о том, что на Фейсбуке у вас так много «друзей». А как насчёт того, чтобы все «вещи» узнали друг друга? Вы хотите увидеть потоки? Подождите, пока «интернет вещей» станет масштабным и машины начнут общаться с машинами везде и всегда! Между тем «только 0,6 % вещей сегодня связаны между собой», – написал на сайте Cisco.com Пламен Недельчев, выдающийся IT-инженер Cisco. Представленное им эссе от 29 сентября 2015 года названо многозначительно: «Это неизбежно. Оно уже здесь. Готовы ли мы?»

«В 1984 году было 1000 подключённых к Интернету устройств, – пишет автор эссе. – Показатель достиг миллиона к 1992 году и 10 миллиардов – в 2008-м. Ожидается, что к 2020 году к Сети будет подключено 50 миллиардов устройств. Уже в 2011-м количество новых устройств, подключенных к Сети, превысило количество новых пользователей, имеющих выход в Интернет».

Аналитики McKinsey обнаружили, что потоки данных «оказывают большее влияние на рост, чем традиционные товарные потоки… Это примечательное событие, учитывая, что мировые торговые сети развивались веками, а трансграничные потоки данных возникли всего 15 лет назад». И тенденция, безусловно, будет развиваться, поскольку первоначально «крупнейшие корпорации создавали собственные цифровые платформы для управления поставщиками, подключения к клиентам и обеспечения внутренней связи и обмена данными между сотрудниками по всему миру». Теперь же «появился разнообразный набор общедоступных интернет-платформ для связи с кем угодно и где угодно» через мобильник. В их число входят Facebook, YouTube, WhatsApp, WeChat, Alibaba, Tencent, Instagram, Twitter, Skype, eBay, Google, Apple и Amazon.

Некоторые приложения для обмена сообщениями, к примеру, Facebook Messenger и WeChat, не только набирают популярность, но и заменяют электронную почту в качестве предпочтительного средства общения и становятся основными носителями всё большего количества интерактивных возможностей. Они превращаются в платформы для электронной коммерции, банкинга, бронирования и быстрой связи.

Этот феномен получил название «разговорной коммерции» и обещает сплотить мир ещё крепче и быстрее, упрощая и ускоряя сложные взаимодействия. С Venmo, например, молодые люди сегодня не только легко разделяют счёт за общий ужин с помощью мобильных телефонов, но и обмениваются мнениями о еде и тут же обсуждают выставленые счета.

Элеонора Шареф, консультант McKinsey, говорит, что в её офисе приложения для обмена сообщениями Slack и HipChat стали рабочими инструментами так быстро, потому что имеют «живую панель инструментов, которая в течение дня предоставляет необходимую информацию о вашем бизнесе, а также позволяет обсуждать рабочие моменты в весёлой, игровой обстановке».

– Все инструменты для обмена сообщениями доступны и для смартфона, – объясняет она, – поэтому вы всегда можете быстро связаться с сотрудниками, отслеживать рабочие показатели в любое время дня и ночи и не быть привязанным к месту работы.

В глазах наших детей обычная электронная почта вместо приложений для обмена сообщениями выглядит таким же динозавром, каким традиционная почта казалась пользователям e-mail первого поколения.

– Мобильные приложения для обмена сообщениями – следующая платформа, и она многое изменит, – считает Дэвид Маркус, бывший президент PayPal, возглавляющий ныне мессенджер Facebook. – Если мы добьёмся успеха, большая часть вашей жизни будет уходить на приложение для обмена сообщениями. Мессенджер становится центром повседневного общения с людьми, бизнесом и услугами. Электронная почта будет использоваться только для менее быстрых подключений.

Когда мы беседовали в мае 2016 года, Facebook Messenger собирался преодолеть планку в миллиард пользователей в месяц. Когда миллиард людей что-то использует, оно явно достойно внимания.

– Подумай вот над чем, – предложил Маркус, говоря о росте этих платформ.

– SMS и текстовые сообщения вышли на первый план в пору «раскладушек». Теперь многие из нас могут сделать в телефоне много больше. От телефонных звонков и отправки простеньких текстов сейчас мы перешли к полноценным карманным компьютерам. И так же, как доживают свой век последние раскладные аппараты, исчезает и старый стиль общения. С Facebook Messenger мы предлагаем всё, что сделало текстовые сообщения популярными, плюс многое другое. Да, вы по-прежнему можете отправлять тексты, а вдобавок – стикеры, фотографии, видео, голосовые клипы, GIF-файлы, координаты вашего местоположения и даже деньги. Вы можете совершать не только голосовые, но и видеозвонки, при этом вам необязательно помнить и даже знать номер телефона.

Надо уточнить: приложения для обмена сообщениями, конечно, основаны на телефонных номерах. Но Маркус предвидит, что телефонным номерам грозит вымирание. Вы просто добавите в «контакты» имена людей или названия компаний в вашем профиле Facebook, и вам не придется запоминать их номера телефонов.

– Со временем, – уверен Маркус, – это сделает телефонные номера ненужными.

И представьте себе, какой эффект это окажет на интенсивность цифровых потоков.

По мере масштабирования подобных инструментов продолжает снижаться стоимость трансграничных коммуникаций и транзакций – поэтому вести международный бизнес стало несравнимо дешевле. В McKinsey подсчитали, что к 2016 году в Facebook было представлено 50 миллионов маленьких предприятий. «Это вдвое больше, чем два года назад. В то же время Alibaba в Китае насчитывает десять миллионов средних предприятий, продающих свою продукцию остальному миру через эту платформу. У Amazon два миллиона небольших предприятий. Около 900 миллионов человек имеют международные связи в социальных сетях, а 360 миллионов участвуют в трансграничной электронной торговле».

По той же причине, добавляют эксперты McKinsey, «продукты могут распространяться с невероятной скоростью, чего раньше никогда не было. В 2015 году песня Адель «Hello» набрала 50 миллионов просмотров на YouTube в первые сорок восемь часов, а её альбом «25» продан рекордным тиражом в 3,38 миллиона копий в США только за первую неделю – больше, чем любой другой альбом в истории. В 2012 году Мишель Обама надела платье от британского интернет-магазина модной одежды ASOS. Этим фото в Twitter поделились более 816 000 раз и более четырех миллионов раз опубликовали на Facebook. Вся выпущенная партия была немедленно распродана».

Между тем, эти макро- и микропотоки в корне меняют наше представление об экономической силе – из чего она состоит и кто ею обладает.

Большой сдвиг

Термин «большой сдвиг» придумали эксперты по управлению Джон Хейгел III, Джон Сили Браун и Лэнг Дэвисон. Они утверждают: от длительного периода истории, где акции отражали меру благосостояния, а движущая сила роста была в том, сколько воображаемого ресурса вы могли накопить, использовать или продать, мы перешли к другой эпохе. Отныне самым значимым источником сравнительных преимуществ будет то, насколько богаты и многочисленны цифровые потоки, проходящие через вашу страну или сообщество, и хорошо ли подготовлены ваши работники, чтобы в полной мере ими воспользоваться. Это и есть «большой сдвиг».

– Мы живём в мире, где цифровой поток будет преобладать, преодолевая любые препятствия на пути, – сказал Джон Хейгел в интервью. – Поскольку поток набирает обороты, он подрывает ценные запасы знаний, в прошлом дававшие нам безопасность и благосостояние. Он призывает нас учиться быстрее, работать сообща и находить в себе больше истинного потенциала – причём как индивидуально, так и коллективно. Нам предоставляются возможности, которые могут быть реализованы только при нашем участии в более широком диапазоне потоков. В этом суть «большого сдвига».

Хейгел, Сили Браун и Дэвисон подробно раскрывают эту тему в соавторском эссе от 27 января 2009 года в журнале Harvard Business Review под названием «Откажитесь от акций. Используйте потоки» и задают вопрос: где деньги?

Раньше ответ звучал просто: деньги в запасах знаний. Если вы знали что-то ценное, чего никто другой не мог получить, у вас, по сути, была лицензия на печать денег. Всё, что нужно было сделать, – защитить эти знания, а затем предоставлять основанные на них продукты или услуги, максимально массово и эффективно. Вспомните о запатентованной формуле Coca-Cola или о патентах, защищающих популярные лекарства от копирования в фармацевтической промышленности.

Мощь, простота и успех этой модели объясняют, почему она так глубоко укоренилась в умах руководителей.

И это относится не только к фирмам. Как индивиды, мы рассчитываем пройти через институты образования на ранних этапах жизни. Затем поступаем в «институт рабочей силы», уверенные в том, что приобретённые навыки и знания хорошо послужат нам на протяжении всей карьеры. Конечно, мы будем приобретать новые знания по мере нашей работы, тем не менее главное – эффективно использовать те запасы, которые мы приобрели, пройдя через систему образования.

Но что если появление «сверхновых» технологий сделало модель устаревшей? Если, как выразились авторы эссе,

всё более значимым становится иной фактор ценности? Есть веские основания полагать, что ценность смещается от запасов к потокам знаний. Проще говоря, потоки превосходят запасы…

Поскольку мир ускоряется, запасы знаний обесцениваются нарастающими темпами. В качестве простого примера рассмотрим быстрое сокращение жизненных циклов продукции во многих отраслях в глобальном масштабе. Даже самые успешные продукты уходят с рынка быстрее, поскольку новые поколения продуктов ещё быстрее проходят через этот конвейер. В более стабильные времена мы могли бы сидеть сложа руки и расслабиться, узнав нечто ценное, что можем защитить. Мы могли извлекать выгоду из знаний в течение неопределённого периода времени. Сейчас такой возможности уже нет.

Чтобы преуспеть, мы должны постоянно обновлять запасы знаний, участвуя в соответствующих потоках новой информации.

Но нельзя просто взять и один раз «кликнуть» подобный поток. Чтобы быть действительно «в потоке», мы непременно должны вносить в него свой вклад. «Мы не можем эффективно участвовать в потоках знаний – по крайней мере, длительное время, не внося свой вклад в собственные знания, – отмечают авторы. – Это происходит из-за того, что участники потоков знаний не хотят допускать исключительно «берущих». Они стремятся развивать отношения с людьми и учреждениями, которые могут поделиться своими знаниями».

Такой тренд ясно виден в сообществах программного обеспечения с открытым исходным кодом, таких как GitHub. «Несмотря на то, что существуют определённые риски, связанные с открытым обменом знаниями, ущерб от кражи интеллектуальной собственности уменьшается по мере увеличения уровня морального устаревания продукта, – утверждают эксперты в своём эссе. – В то же время существенно возрастают выгоды от обмена знаниями».

Показательный пример – General Electric. Когда компания стремится изобрести новую часть продукта, она не ограничивается привлечением исключительно собственных инженеров в Индии, Китае, Израиле или США – теперь она всё чаще пополняет инженерную армию, задействуя потоки и проводя «конкурсы» для стимулирования к участию в инновациях GE лучших умов планеты, где бы они ни находились.

У каждого авиационного двигателя есть ключевые компоненты, удерживающие его на месте, такие как петли и кронштейны. Сделать эти компоненты прочнее и легче – своего рода Святой Грааль для инженеров: ведь чем они легче, тем меньше топлива потребляет самолет. В 2013 году GE взяла один кронштейн, описала условия, в каких он работал, и конкретную функцию, которую выполнял, и сделала публикацию в Сети. Компания предложила вознаграждение любому, кто сможет разработать этот компонент с меньшим весом, используя 3D-печать. Они рекламировали конкурс в июне 2013 года. И, как я, помнится, зафиксировал в своей колонке, «в течение нескольких недель получили 697 заявок со всего мира – от компаний, студентов, аспирантов, дизайнеров и просто частных лиц».

А вот что по этому поводу опубликовано на сайте GE: «В сентябре 2013 года мы выбрали десять финалистов, которые получили по 1000 долларов каждый. Aviation 3D напечатала десять отобранных проектов на аддитивном^[27] заводе в Цинциннати, штат Огайо. Работники GE изготавливали кронштейны из титанового сплава на станке прямой лазерной плавки металлов (DMLM), где лазерный луч используется для сплавления слоёв металлического порошка в окончательную форму. Затем отправили готовые кронштейны в GE Global Research в Нискаюна, чтобы провести там тесты на разрушение. Инженеры GRC привязали каждый кронштейн к сервогидравлической испытательной машине MTS и подвергли осевым нагрузкам в диапазоне от 8000 до 9500 фунтов на дюйм. Только один из кронштейнов вышел из строя, остальные прошли и испытание на скручивание, где подверглись крутящему моменту в 5000 фунтов на квадратный дюйм».

Среди финалистов не оказалось ни одной американской команды, и никто из участников не был авиационным инженером. В GE сказали мне, что лучший образец предоставил Армин Фендрик, студент третьего курса из Венгрии. Проект был одним из его первых опытов по созданию дизайна 3D-печати. Но оказалось, что он проходил стажировку в офисе GE в Будапеште и поэтому не мог получить приз. В итоге первая премия – семь тысяч долларов – досталась М. Арье Курниавану, двадцатилетнему инженеру из индонезийской Салатиги. Кронштейн Курниавана, по заключению General Electric, «обладал наилучшим сочетанием жёсткости и лёгкого веса. Оригинальный кронштейн весил 2033 грамма (4,48 фунта), но Курниаван смог снизить его вес до всего лишь 327 граммов (0,72 фунта)». Кстати, сотрудники General Electric отметили, что менеджер, проводивший соревнование, работал в GE дольше, чем этот парень жил на свете…

Курниаван цитирует слова представителей GE о том, что «3D-печать станет доступной для всех в самое ближайшее время». По сведениям GE, Курниаван «руководит небольшой компанией по проектированию и дизайну DTECH-ENGINEERING вместе со своим братом». Так что понятно его объяснение: «Вот почему я хочу познакомиться с аддитивным производством как можно скорее».

Венгерскому стажёру компания предложила работу. Их не остановило даже то, что, несмотря на свой явно незаурядный талант, Армин Фендрик провалил экзамен по инженерному структурному анализу. Билл Картер, старший инженер-механик в лаборатории аддитивного производства GE, так объяснил эту неудачу:

– Когда молодые люди чем-то увлечены, они чувствуют проект и могут работать над тем, что их интересует, с максимальной отдачей. Так вот, вместо того чтобы посещать занятия и готовиться к экзаменам, он взял и принял участие в нашем конкурсе. Зато в процессе узнал людей в отрасли, с которыми, возможно, иначе никогда у него не было бы возможности поговорить.

Комментируя проект два года спустя, менеджер Лаборатории аддитивного производства Прабхджот Сингх рассказал мне, насколько глобальные потоки используются компанией масштаба GE:

– Когда мы ищем новые идеи, то можем получать разнообразные ответы из любой точки мира, привлекая инженерное сообщество к повышению скорости решения задачи. Я могу увеличивать или уменьшать команду в зависимости от того, насколько широко намерен использовать сообщество. Это помогает нам оставаться в курсе ключевых тенденций.

Конкуренция начала исходить от гораздо большего числа отдельных лиц и компаний. Исторически, отметил Джеймс Маника, один из авторов отчёта McKinsey, компании следили за конкурентами, «которые были похожи на них, оставались в своём секторе и в рамках своей географии». Сейчас всё не так. Google начинал как поисковая система, а теперь становится вдобавок ещё и автомобильной компанией и создаёт систему управления энергопотреблением дома. Apple – производитель компьютеров, но сегодня является крупнейшим продавцом музыкального контента, занимается автомобильным бизнесом, а если принять во внимание Apple Pay, становится и банком. Amazon – ритейлер – появился буквально из «ниоткуда», чтобы потеснить IBM и HP в облачных вычислениях. Десять лет назад ни одна из компаний не назвала бы Amazon в качестве конкурента. Но сначала Amazon понадобились облачные вычисления для ведения собственного бизнеса, а затем они решили, что облака – это и есть бизнес! Плюс ко всему теперь Amazon – ещё и голливудская киностудия.

12 января 2016 года CNNMoney.com опубликовал репортаж о церемонии награждения «Золотым глобусом», которая началась со следующих слов:

– Я хочу поблагодарить Amazon и Джеффа Безоса…

Эти слова были сказаны во время награждения режиссера Джилла Солоуэя, когда комедийный телесериал от Amazon «Очевидное» получил две награды «Золотой глобус», обойдя другие шоу от HBO, Netflix и CW. Награды стали согласием общества на изменение телевизионного ландшафта, раз уж такие потоковые сервисы, как Netflix и Amazon Prime Instant Video, оказываются достойны получать именитые награды, традиционно вручаемые классическим телешоу.

Немного позже звезда сериала «Очевидное»^[28] Джеффри Тэмбор выиграл приз за лучшую мужскую роль в телевизионной комедии. И назвал Amazon «своим новым лучшим другом».

Интересно, как к этому относится HBO^[29]?

Основываясь на этих видимых переменах, McKinsey создала собственную меру глобализации, которая в основном задает вопрос стране, компании или гражданину: вы в потоке? Критерий называется «Индекс связанности MGI» и ранжирует страны по степени их участия в различных видах глобальных потоков, что стало весьма наглядным показателем процветания и роста. Список возглавляет Сингапур, за ним следуют Нидерланды, США и Германия.

Но вот ещё информация к размышлению: Сингапур вложил немалые средства в инфраструктуру, дабы убедиться, что участвует в каждом цифровом потоке, а также в обучении своей рабочей силы – чтобы люди могли воспользоваться такими потоками, если правительство сделает эту возможность доступной. Отдельные города, которые делают то же самое, уже начинают пожинать плоды. Так что это не так сложно: выигрывают самые образованные люди, которые подключаются к большинству потоков и получают лучшие управление и инфраструктуру. У них всегда будет больше данных, они первыми увидят самые новые идеи, смогут их обсудить, оспорить или воспользоваться ими раньше других. Так что «быть в потоке» – значит, получить очень серьёзное стратегическое и экономическое преимущество.

Исследование, опубликованное в феврале 2013 года в международном журнале по бизнесу, гуманитарным наукам и технологиям, выявило корреляцию между высоким ВВП и «высоким уровнем проникновения Интернета» не только в высокоразвитых и насыщенных Интернетом странах Северной Европы, но и за её пределами. «Модель проявляется. Идёт рост информационных и коммуникационных технологий. И по мере того как население становится технологичным, вовлечённым и более продуктивным, уровень ВВП также начинает расти».

Это и есть «большой сдвиг». Иначе говоря, – современная глобализация.

«Большой сдвиг» идёт вперёд

Больше всего волнует в ускорении глобализации то, что цифровые потоки теперь протекают повсюду с одинаковой энергией, и сегодня с помощью мобильных телефонов и планшетов люди в любом месте могут подключиться к ним, чтобы конкурировать, контактировать, сотрудничать и изобретать.

Мне довелось в ноябре 2011-го посетить Индию, чтобы увидеть и написать колонку о том, как могут присоединиться к потоку самые бедные люди в мире. В ходе поездки Прем Калра, бывший директор Индийского технологического института в Раджастане, одного из элитных вузов Индии, пригласил меня выступить с докладом в его кампусе, встретиться со студентами и посмотреть на проект, над которым он работал в институте в Джодхпуре и который специально разработан для подключения беднейших людей в Индии к глобальным потокам. Калра пояснил, что в телекоммуникациях есть концепция, называемая «последней милей» – частью телефонной системы, которую сложнее всего подключить, той частью, что идёт от главных линий в дома людей. Он рассказал, что посвятил своё исследование преодолению параллельной проблемы: соединению с «последним человеком». Если вы хотите преодолеть бедность, то должны ответить на этот вопрос уже сегодня: как достигнуть этого «последнего», то есть самого бедного, человека в Индии? Может ли «обездоленный в финансовом отношении человек» в Индии «быть в Сети?» Иными словами, получить основные инструменты для приобретения достаточных профессиональных навыков, чтобы выйти из крайней нищеты? И разве может быть вопрос большей важности в стране, где 75 % людей живут менее чем на два доллара в день? Вот такими вопросами задался Прем Калра.

Министерство развития людских ресурсов Индии поставило задачу: можно ли с помощью правительственной субсидии создать похожий на iPad планшет с беспроводным подключением, чтобы его покупку могла позволить себе даже самая бедная индийская семья, живущая на 2,5 доллара в месяц? Другими словами, нужен простой планшет, пригодный для дистанционного обучения, преподавания английского языка и математики. Или, к примеру, для отслеживания цен на товары менее чем за пятьдесят долларов, включая прибыль производителя, чтобы миллионы людей, живущих на грани нищеты, могли присоединиться к глобальным потокам.

В итоге конкурс выиграла команда Калры во главе с двумя профессорами электротехники Индийского института технологий Раджастана (причём один из них родом из деревни, где ещё нет электричества). Команда представила планшет Aakash (в переводе с хинди «небо»). Первоначальная версия была основана на операционной системе Android 2.2 с семидюймовым сенсорным экраном, тремя часами автономной работы и возможностью загрузки видео с YouTube, PDF-файлов и образовательных программ. По словам Калры, если бы выбор ограничивался лишь планшетами западного производства, они никогда не достигли бы «последнего человека» – слишком дорого. Поэтому, говорит Калра, «нам пришлось сломать цену».

А сделать это они смогли, как раз использовав глобализацию потоков: сырье и компоненты – из Китая и Южной Кореи, программное обеспечение – с открытым исходным кодом. Плюс возможности проектирования, производства и сборки двух западных компаний – DataWind и Conexant Systems, а также индийской Quad.

Но больше всего мне запомнилась история, рассказанная женой Калры – Урмилой. Она произошла вскоре после того как информацию о планшете Aakash 5 октября 2011 года опубликовали в индийских газетах. К Урмиле подошла её горничная, мать двоих маленьких детей, и сказала:

– Я услышала от ночного сторожа, что мистер Калра сделал очень дешёвый компьютер, настолько дешёвый, что даже я могла бы позволить себе купить его. Сторож дал мне вырезку из газеты… Правда ли это?

Урмила подтвердила – планшет предназначен как раз для тех, кто не может позволить себе большой компьютер.

– И сколько он будет стоить? – спросила горничная.

– Примерно полторы тысячи рупий (30 долларов).

– Пятнадцать тысяч или пятнадцать сотен? – переспросила ошеломлённая женщина.

– Полторы тысячи.

Тем не менее, по словам Урмилы, горничная сомневалась, поскольку была уверена: если правительство делает что-то столь хорошее для бедных, где-то таится подвох.

– И что с этим планшетом можно сделать? – продолжала она выспрашивать.

– Например, если ваша дочь идет в школу, то может использовать его для загрузки видеоуроков. Вы же видели, как мой сын загружает лекции по физике каждую неделю с веб-сайта MIT?

К тому времени сын Урмилы и Према уже смотрел лекции на платформе OpenCourse-Ware – предшественника MOOC или открытых онлайн-курсов, которые MIT бесплатно разместил в Интернете. Эти уроки представляли собой просто видеозаписи лекций.

– Вы же видели, как наш сын сидел за компьютером и слушал учителя. А этот учитель на самом деле находится в Америке.

– И что, мои дети смогут выучить английский на этом планшете? – уточнила горничная (ведь знание английского в Индии – залог успешности).

– Конечно. Причём планшет такой дешёвый, что вы сможете купить один для дочери и второй – для сына.

Вот такое простое решение огромной проблемы. Сын Урмилы уже извлекает пользу из глобальных потоков, чтобы эффективно учиться дома в Джодхпуре – на платформе Массачусетского технологического института. Теперь и дети её горничной не сильно отстанут. Чем дальше от столиц развитого мира, тем сильнее заметно, как цифровая глобализация распространяется, стремясь достичь своими потоками «последнего человека».

Это не преувеличение. И для меня огромный источник оптимизма.

Ранние этапы современной цифровой глобализации, как правило, сводились к аутсорсингу. Другими словами, американские и европейские компании, используя то, что подключение стало быстрым, почти бесплатным, простым и повсеместным, смогли нанимать для решения своих локальных задач огромное количество сотрудников, разбросанных по всей планете. Как раз в конце 1990-х, когда аутсорсинг впервые стал возможен в широком масштабе, мир столкнулся с вызовом – «проблемой 2000». Была вероятность, что многие компьютеры (в связи с некоторыми техническими и программными ограничениями) не смогут переключиться на новую дату – 1 января 2000 года, что повлечет массовый отказ систем автоматизации производств, муниципальных систем и всего, что обеспечивает стабильную повседневную жизнь. То есть нужно было настроить миллионы компьютерных систем, а в Индии были сотни тысяч программистов с низкой заработной платой. Вуаля – проблема решена.

С появлением «сверхновых» технологий сложные системы стали простыми, быстрыми, бесплатными и практически невидимыми. Глобализация означала, что каждый человек, подключенный к Сети, мог получить доступ к цифровым потокам. Процесс захватил весь мир: индийские, мексиканские, пакистанские, индонезийские и украинские, русские и китайские инженеры и программисты, а также многие другие начали подключаться к решению мировых проблем. Сегодня некоторые из недорогих инноваций возвращаются к нам и приносят пользу. В Индии традиционно сильное образование в сфере математики, естественных наук и техники. США в своё время были главным бенефициаром – в 1950-х, 1960-х и 1970-х годах, когда глобальные потоки во многих странах практически отсутствовали либо только зарождались, индийские выпускники не могли получить работу дома, поэтому направлялись в Америку и помогали США заполнить пробелы на кадровом рынке. Сегодня благодаря «сверхновым» технологиям разработчики могут не покидать свой дом, работая при этом в компаниях, разбросанных по всему миру. В результате намного больше людей теперь обладают самыми широкими возможностями и работают над весьма серьезными задачами.

Я вижу это повсюду во время своих путешествий. Каждый раз, приезжая в Индию для подготовки своих обозрений, посещаю NASSCOM – ассоциацию высокотехнологичных компаний, чтобы встретиться со специалистами, развивающими индийскую культуру инноваций. На их долю приходится лишь крошечная часть из 1,2 миллиарда жителей Индии, большинство из которых остаются на грани нищеты. Мой интерес к индийским инноваторам подогревает поставленная ими задача – вывести большую часть населения из бедности.

В 2011 году сотрудники NASSCOM представили меня Алоку Баджпаи. Он, как и многие другие коллеги его молодой команды, отточил свои навыки, работая в западных технологических компаниях, но вернулся в Индию, сделав ставку на то, что может начать здесь своё дело. Просто он ещё не знал, что именно. Результатом его поиска стал Ixigo.com – сервис поиска путешествий, который работает даже на совсем дешёвых сотовых телефонах и помогает индийцам забронировать билеты по весьма низким ценам. Благодаря адаптации к самым примитивным устройствам сервисом может воспользоваться любой: будь то фермер, который хочет поехать на автобусе или поезде за несколько рупий из Ченнаи в Бангалор, или миллионер, намеревающийся полететь самолётом в Париж. На сегодняшний день ресурс Ixigo – крупнейшая в Индии поисковая платформа для путешествий, с аудиторией в миллионы пользователей. Чтобы создать его, Баджпаи использовал «сверхновые» технологии, бесплатный софт с открытым исходным кодом, Skype и облачные офисные инструменты (скажем, Google Apps), а для продвижения проводил рекламные кампании на Facebook.

– Современные технологии позволили нам расти намного быстрее без больших вложений, – признал Алок Баджпаи.

…Такие места, как Монтеррей в Мексике, очень вдохновляют. Здесь находится технологический центр страны. Молодых людей, живущих в Монтеррее, не волнуют рассуждения насчёт того, что «в правительстве полный беспорядок», или что «Китай собирается всех поглотить», или что «на улицах слишком опасно». Они просто не обращают на это внимания. Вместо этого пользуются преимуществами подключения к глобальным потокам, позволяющим им что-то создавать и совместно работать над проектами. Поэтому они берут – и делают. Да, в Монтеррее десятки тысяч бедных живут в трущобах. И они так живут десятилетиями. Однако сейчас всё меняется. В Мексике выросло поколение молодых, уверенных в себе инноваторов, пытающихся решить наболевшие проблемы страны с помощью современных технологий и глобализации.

Я отправился в Монтеррей в 2013 году и по результатам той поездки написал колонку о нескольких молодых людях, которых там встретил. Среди них был Рауль Мальдонадо – основатель Enova, создавший внеклассную программу смешанного обучения в формате «учитель плюс Интернет» для того, чтобы учить бедных детей математике и чтению, а взрослых – компьютерной грамоте.

– За последние три года наши курсы прошли восемьдесят тысяч человек, – поделился он своими успехами. – Планируем запустить 700 центров за следующие три года. И по нашим расчётам за пять лет они охватят шесть миллионов человек.

Там же я познакомился с Патрисио Самбрано из Alivio Capital. Он создал сеть стоматологических, офтальмологических и лор-клиник в качестве недорогой альтернативы частным клиникам. Кроме того, проект предполагает кредиты на медицинскую помощь тем, у кого нет страховки.

Третий – Андрес Муньос-младший из Energryn – продемонстрировал мне солнечный водонагреватель, который также может очищать воду и на котором можно готовить мясо. Андрес – руководитель CEDIM, стартап-университета, позволяющего получить степень «магистра бизнес-инноваций».

Ещё один мой новый знакомый из Монтеррея – Артуро Гальван, основатель Naranya, компании мобильных технологий, предоставляющей ряд услуг, таких, например, как микроплатежи.

– Мы работаем на рынке уже несколько лет, но, думаю, доверие к нам только начинает появляться, – пояснил Гальван. – Мотивация возникает, когда вы видите, как молодые компании, стартовавшие с нуля, ныне выходят на мировой рынок. Так что приходится быть креативными. Нам пришлось столкнуться со множеством проблем, но сейчас компания уже достаточно сильна. Инновации все глубже проникают в экосистему бизнеса.

Кстати, Naranya переводится, как «апельсин».

– Почему вы выбрали это название? – полюбопытствовал я.

– Просто «Яблоко» уже занято, – улыбнулся Артуро.

Подключение к потокам – не просто история о том, как развивающиеся страны могут достаточно легко внедрять на внутреннем рынке новые товары и услуги, а затем экспортировать их в другие страны. Это констатация того факта, что даже беднейшие из бедных благодаря глобальным потокам теперь могут вырваться на мировой рынок.

Вот ещё один пример – сервис «3-2-1» из Мадагаскара, основанный Дэвидом Макафи, генеральным директором Human Network International.

– Абоненты даже с самым примитивным телефоном, – объяснил Дэвид, – могут набрать короткий бесплатный номер, чтобы получить интересующие их сведения. В любое время и в любом месте они могут прослушать информацию по определённым вопросам. «Вас интересует здравоохранение? Нажмите один. Сельское хозяйство? Нажмите два. Окружающая среда? Нажмите три. Вода и санитария? Нажмите четыре. Микрофинансы? Нажмите пять. Планирование семьи? Нажмите шесть…». Мы используем ту же готовую программу, что и любой сервис с номером 1-800: «Нажмите один, чтобы продолжить на английском языке. Нажмите два, чтобы переключиться на испанский». Но мы его переработали для неграмотных абонентов – с помощью телефонной клавиатуры они могут выбрать и прослушать предварительно записанные бесплатные сообщения.

Как разъяснил Макафи, инновация здесь – момент получения информации. Абонент может узнать что-то именно тогда, когда эти сведения ему нужны. До сих пор учреждения, занимающиеся развитием регионов, и гуманитарные организации изо всех сил пытались уловить этот «момент потребности в информации». Например, социальные работники поощряют мам спать в москитной сетке. Чтобы донести до них важное в местном климате правило, используются средства массовой информации (радио, телевидение) или личное общение, когда соцработник буквально стучится в двери. Однако такие каналы продвижения не приспособлены для того, чтобы уловить индивидуальные потребности каждого.

Возможно, звучит слишком очевидно, но люди воспринимают информацию только тогда, когда им это нужно. И зачастую в самый неподходящий момент, так что радиопередача ничего не гарантирует. А вот за шесть лет с момента запуска сервиса более пяти миллионов абонентов совершили около 60 миллионов информационных запросов. Причём бесплатно для пользователей.

Сервис «3-2-1» сейчас работает в Камбодже, Гане, Мадагаскаре и Малави. Планируется в ближайшее время расширить сферу его действия ещё на одиннадцать стран Африки и Азии. После того как сервис «3-2-1» будет запущен в этих странах, более 120 миллионов абонентов получат бесплатный доступ к основным информационным сообщениям – в любой момент. В 2016 году в среднем 4400 человек ежемесячно набирали номер «3-2-1» и сделали около 1,7 миллиона запросов.

Словом, создаётся огромное количество входящих и исходящих потоков информации. Команда Дэвида Макафи исследует их, чтобы улучшить качество обслуживания. Такое возможно, поскольку информационные потоки стали цифровыми.

– В отличие от африканских радио- и телестанций, – отметил Макафи, – мы точно знаем, сколько людей прослушало наши сообщения. Потому что собираем данные по каждому звонку: номер телефона, отметку времени, дату, выбор по меню и выбранное ключевое сообщение.

Понятно, что мы пока в самом начале ускорения подобных цифровых потоков. Но уже можно видеть, как формируется следующий этап – создание платформ для обмена информацией, которые будут эффективно согласовывать потоки, исходящие из развивающихся стран, с теми потоками, которые хотят достичь этих стран, соединяя и сплетая мир все теснее.

Одним из наиболее интересных стартапов, с которыми я столкнулся, был Globality.com, основанный в марте 2015 года Джоэлем Хайяттом и Лиором Дельго для создания платформы, использующей искусственный и человеческий интеллект для обеспечения малых и средних компаний. Цель стартапа – позволить компаниям стать «микротранснациональными корпорациями» и участвовать в мировой экономике так же естественно, как крупные компании.

Скажем, вы небольшой производитель из США, которому нужна юридическая маркетинговая фирма в Лиме, Перу. Или, к примеру, индийская компания, предоставляющая услуги передачи данных, которая покупает стартап из трёх человек в Хьюстоне. Вы переходите на платформу Globality и создаёте краткое описание проекта, используя панель инструментов.

– Затем мы кратко рассказываем о проекте и, используя искусственный интеллект под руководством реальных сотрудников, предлагаем вам бесплатно небольшой выбор высококвалифицированных фирм для удовлетворения потребностей, которые определяем на основе анализа вашей отрасли и соответствующих алгоритмов, – объяснил Хайятт.

Globality соединяет вас на своем сайте с выбранной фирмой (или фирмами), предоставляя обеим сторонам видеоинструкцию для подбора параметров сделки и разработки правовых рамок, проверки условий, заключения договоров и выполнения всех расчётов – плюс система оценок партнёров для обеих сторон, наподобие Uber, Airbnb или eBay.

Как подчеркнул Джоэль Хайятт, все действия, необходимые для работы на международном рынке, «от первого до последнего шага совершаются на одной платформе, в простом и унифицированном формате». А зарабатывает Globality, взимая с поставщика услуг (то есть с продавца) комиссию, основанную на стоимости транзакции. Сервис адресован небольшим компаниям, желающим работать в глобальном масштабе (так же как Airbnb создан для небогатых домовладельцев, желающих сдавать комнаты индивидуальным туристам, которые хотят путешествовать по всему миру и получить опыт проживания в семье). Хайятт надеется создать своего рода платформу доверия среди незнакомцев, которая позволит даже самым маленьким игрокам принять участие в глобальной торговле.

Некоторые транснациональные корпорации уже изучают платформу Globality, чтобы выявить среди малых и средних фирм те, которые готовы выполнить высококачественную работу за меньшую плату, чем большие международные компании. Когда крупные фирмы перестают заключать сделки исключительно с другими крупными конторами и обращают свой взор на средних и маленьких игроков, этот процесс становится ещё одним двигателем глобализации.

Как «большой сдвиг» бьёт по финансовым потокам

Глобализация всегда движима финансовыми потоками, а «сверхновые» технологии придают оцифрованным денежным потокам непостижимую скорость. В результате взаимозависимость рынков, особенно основных, с каждым днём становится сильнее. Когда правительство Китая летом 2015 года предприняло несколько сомнительных финансовых шагов, которые нанесли удар внутреннему рынку страны, американцы сразу почувствовали влияние этих событий на своих пенсионных счетах и портфелях акций. 26 августа 2015 года CNN.com сообщил:

«Шесть дней хаоса на американском фондовом рынке обошлись в 2,1 триллиона долларов. Огромные потери отражают глубокий страх, охвативший рынки, по поводу того, как будет развиваться мировая экономика в условиях усугубляющегося экономического спада в Китае. Рынки Dow Jones, S&P500 и Nasdaq обрушились. Это первое подобное падение, более чем на 10 %, по сравнению с последним максимумом 2011 года. S&P500 – лучший показатель для крупнейших компаний США – потерял триллионы рыночной стоимости в результате шестидневной распродажи (по анализу S&P Dow Jones Indices). Это равносильно падению почти всей стоимости S&P BMI U.K – британского аналога S&P 500». Столь драматический обвал котировок на Уолл-стрит вызвали серьёзные опасения по поводу последствий замедления экономического роста в Китае.

Поскольку каждый месяц создается всё больше способов оцифровки денег – ссуды, депозиты, снятие средств, проверка, торговля и оплата счетов, – глобальная финансовая взаимозависимость будет лишь усиливаться. Но это тема для отдельной книги. Здесь я могу лишь поверхностно её осветить, и невозможно придумать отправную точку лучше чем 6 мая 2010 года, 9.30 утра.

Промышленный индекс Доу-Джонса на момент открытия в то утро составил 10 862 пункта. Казалось бы, обычный день. Но через пять часов произойдут исторические события. Начиная с 14.32 индекс Доу-Джонса начал падать. К 14.47 он упал на 9 % (самое значительно падение за день с момента открытия биржи), снизившись на 998,5 пункта, до отметки в 9,880. Через полтора часа, в 16.00, биржа закрылась на отметке в 10 517 пунктов, возместив большую часть своих потерь. В зависимости от того, купили или продали акции за эти полтора часа, вы могли заработать либо потерять ВВП целой страны. Внезапное падение за первые тридцать минут стоило более триллиона долларов.

Как могло так быстро измениться настроение на рынке? О чем думали люди?

А люди не думали – за них думали машины. Компьютерные алгоритмы, давшие сбой в эпоху ускорений и взаимозависимости.

Для выяснения причин произошедшего потребовалось некоторое время. А 21 апреля 2015 года британские власти арестовали Навиндера Сингха Сарао, 36 лет от роду, по запросу американских прокуроров, которые утверждали, что он помог вызвать сбой – и благодаря ему получил прибыль на сумму в 875 000 долларов. Удивителен факт, что Сарао работал на домашнем компьютере из дома своих родителей в Хаунслоу, на западе Лондона. В гиперсвязанном мире ему удалось использовать компьютерные алгоритмы для управления рынком, создав фиктивные заказы, которые «обманули» Чикагскую фондовую биржу и, как утверждают власти, вызвали цепную реакцию.

«Подмена, – разъяснил ситуацию Bloomberg.com 9 июня 2015-го, – является незаконной техникой: наводнить рынок поддельными заказами на покупку или продажу, чтобы поднять цены. Цель – обмануть других трейдеров, как людей, так и компьютеры, чтобы позволить преступнику покупать дёшево или продавать дорого. Власти говорят, что Сарао разработал свои компьютерные алгоритмы в июне 2009-го, чтобы изменить восприятие другими компьютерами размещаемых им фиктивных заказов. Он написал алгоритм, который создавал обманчивое впечатление от объёма запросов на продажу акций».

Методы Сарао отличались от способов, используемых крупными брокерскими фирмами, но результат, который он смог получить, был усилен присутствием большого количества подобных компаний на рынке, а также достижениями в области компьютерных технологий, ускоряющих глобальную торговлю. Благодаря закону Мура брокерские фирмы вошли в своеобразную «гонку вооружений», соревнуясь в том, кто сможет совершить большее количество сделок за меньшее время. Действительно, скорость, с которой сейчас ведется торговля, настолько высока, что при исследовании этого аспекта глобализации самые полезные справочные материалы я нашел не в финансовых изданиях, а в научно-физической периодике.

Например, международный научный журнал «Nature» 11 февраля 2015 года опубликовал статью под названием «Физика в финансах: торговля со скоростью света», где отметил:

«Финансовые трейдеры стремятся совершать транзакции быстрее. На высокотехнологичных биржах фирмы могут проводить более 100 тысяч сделок в секунду для одного клиента. Этим летом лондонские и нью-йоркские финансовые центры смогут общаться на 2,6 миллисекунды (примерно на 10 %) быстрее – после открытия трансатлантической волоконно-оптической линии, получившей название Hibernia Express. Стоимость прокладки составила 300 миллионов долларов. По мере развития технологий скорость торговли всё больше ограничивается лишь законами фундаментальной физики, а конечным барьером становится скорость света».

Высокочастотная торговля опирается на быстрые компьютеры и алгоритмы для принятия решения: что и когда покупать или продавать, а также на прямые потоки финансовых данных с бирж. Преимущество в каждую микросекунду имеет значение. Более быстрые каналы передачи данных между биржами минимизируют время на совершение сделки. Фирмы борются за то, чей компьютер размещён ближе всего. А трейдеры-жокеи^[30] стараются арендовать офис как можно ближе к проходящему кабелю. Всё это обходится в большие деньги – аренда максимально быстрого соединения стоит около 10 тысяч долларов в месяц.

Торговля идет невероятно быстро. «Nature» пишет, что «оптоволоконные кабели несут большую часть данных, но не дают необходимой скорости. Самая быстрая передача данных происходит по геодезической дуге – кратчайшему пути на поверхности Земли между двумя точками. Таким образом, видимые микроволны являются оптимальным вариантом. Использование микроволн миллиметровой длины и лазеров ещё лучше, потому что они имеют более высокую плотность передачи данных… Быстрая торговля сохраняет рынки ликвидными. Они, как правило, имеют низкие «спреды» – разницу между ценами, по которым можно купить или продать акции, отражающую комиссию дилеров и, следовательно, операционные издержки инвесторов».

Но есть, по мнению экспертов, и реальные недостатки: «Алгоритмы, используемые для прибыльной торговли, допускают больше ошибок и запрограммированы на то, чтобы вообще уходить с рынка, когда он становится слишком волатильным. Проблема усугубляется сходством алгоритмов, используемых высокочастотными трейдерскими фирмами – все они работают одновременно. Вот что произошло во время молниеносной катастрофы 2010 года».

Люди могут делать то же самое, но компьютеры быстрее выполняют большее число операций и, видимо, их легче подделать, что ведет к огромным потерям. «В 2012 году ошибка в алгоритмах одной из крупнейших американских высокочастотных трейдерских компаний, Knight Capital, привела к убыткам в 440 миллионов долларов за сорок пять минут, поскольку её система покупала по более высоким ценам, чем продавала».

Но моя любимая часть публикации «Nature» ещё впереди. В статье говорилось, что «в Соединенных Штатах некоторые крупные трейдерские фирмы создали частные торговые площадки, чтобы устранить временные ограничения для высокочастотных трейдеров. Например, альтернативная торговая система IEX, запущенная в 2013-м, нанесла настоящий «удар по скорости». Автоматическая задержка всего в 350 микросекунд лишает трейдеров шанса использовать более быстрые каналы».

В самом деле? Получается, на сегодняшнем рынке 350 микросекунд – «скачок скорости». Сразу вспомнилось, как инженер Walmart рассказывал: как только я нажму «купить», у их компьютеров будет куча времени, чтобы выяснить, как доставить мой телевизор. И эта «куча времени» оказалась меньше секунды.

Неудивительно, что авторы «Nature» заключили: «финансовые исследования предполагают – существует оптимальная скорость торговли, которую рынки сегодня уже значительно превзошли». В любом случае, нет никаких признаков того, будто «скачки скорости» могут обратить вспять тот факт, что глобальные рынки никогда не были такими обширными и взаимозависимыми.

– Закон Мура просто подталкивает инновации к сплочению покупателей и продавцов, вкладчиков и инвесторов в более тесную сеть, – объяснил Майкл Л. Корбат, генеральный директор Citigroup, приведя один из моих любимых примеров. – Если бы вы были британским пенсионером, живущим в Австралии, министерство финансов должно было выписать вам чек и отправить почтой. Потом он поехал бы на почтовом грузовике в аэропорт Хитроу, где его отсортировали бы и поместили на грузовой рейс в Сидней. Там он попал бы на сортировочную станцию, а оттуда в соответствующее почтовое отделение в Астралии. И уже из конкретного почтового отделения чек доставили бы к вам. Срок доставки составил бы от 7 до 10 месяцев. Однако чек нужно было внести на депозит и конвертировать его в австралийские доллары. И к концу двадцать четвертого месяца австралийские доллары отобразятся на вашем счёте – за вычетом комиссии.

Представитель Citibank пришел в Министерство финансов Великобритании и, по словам Корбата, предложил: «Мы можем положить деньги на счёт и на следующий же день переведём их в электронном виде и в местной валюте (причём сделаем это дешевле)». Поэтому Великобритания доверила Citibank эту задачу, а затем то же самое сделали другие страны Европы и Азии.

– Но однажды, – вспоминает Корбат, – Италия сказала нам, что у них в стране есть пенсионеры старше ста лет, живущие в некоторых очень отдалённых местах. И чтобы обслуживать их в электронном виде, нужно иметь подтверждение того, что они живы. Раньше это делалось с помощью форм и нотариусов. Как быть, если мы работаем без бумаг?

К счастью, решение нашлось. Отныне пожилые пенсионеры могут подтвердить свою личность через веб-порталы, а деньги зачисляются на их счета. Как? Голосом… Оказывается, пояснил Корбат, голосовое опознание человека на самом деле – более точное, чем отпечаток пальца, сканирование радужной оболочки глаза или любые другие средства идентификации. По мере того как всё больше потребителей использует свои смартфоны для оплаты покупок, доступа к данным и проверки своих учётных записей, пароли и PIN – коды теряют свою работоспособность. Уникальность вашего голоса становится ключом, открывающим все двери.

– Теперь, когда клиент кредитной карты звонит в сервисный центр, можно больше не вводить пароль, PIN-код или номер карты социального страхования, – сказал Корбат. – Вы просто говорите: «Привет, это Том Фридман», а мы распознаем по голосу, что это именно вы. И система отвечает: «Привет, Том, не хочешь ли ты проверить свой баланс?» Система уже знает, что это ты, и начинает изучать то, что тебе нравится делать. Весь трафик оцифровывается и автоматизируется, а часть информации доступна по распознаванию голоса. Это даёт время и ресурсы для того, чтобы устранить раздражающие нас недостатки системы.

Одна из очень важных движущих сил оцифровки финансов сегодня – PayPal, платформа цифровых платежей, которая начала свою работу как часть eBay и специализируется на безопасной и высокоскоростной цифровой передаче всех видов финансовых транзакций. Продавцы и покупатели из самых разных точек на планете участвуют в этой системе, что делает мир ещё более связанным.

Дэн Шульман, генеральный директор PayPal, пояснил:

– Цель компании – демократизировать финансовые услуги и сделать возможность перемещать средства и управлять ими правом каждого гражданина, а не только состоятельных людей.

Банки были созданы в эпоху, когда требовалось физическое присутствие и этот материальный мир требовал очень дорогой инфраструктуры. Скажем, филиалу нужно 30 миллионов долларов депозитов, чтобы стать прибыльным. Из-за этого и закрываются банки в тех районах страны, где средний региональный уровень дохода ниже среднего по стране: они не могут привлечь достаточно депозитов.

– Взрывной рост мобильных телефонов и смартфонов, – продолжал Шульман, – передал всю мощь банковского офиса в руки потребителя. Дополнительные затраты на нового клиента при масштабировании программного обеспечения стремятся к нулю.

Внезапно транзакция обналичивания чека или оплаты счёта, получения ссуды или отправки денег кому-то из близких (что для нас в США уже давно было привычным) стала простой, легкой и почти бесплатной процедурой для трёх миллиардов людей по всему миру, которые считались прежде недостаточно обеспеченными. На протяжении десятилетий они по три часа стояли в очереди, чтобы поменять валюту, затем перейти на другую линию для оплаты счёта и в итоге заплатить 10 % комиссионных. Технология резко меняет их возможности.

Например, PayPal создал глобальную кредитную платформу под названием Working Capital, способную обеспечить выдачу кредита пользователям PayPal за считаные минуты, а не за недели, которые раньше занимала проверка в банке. Это имеет огромное значение для малого бизнеса, который нуждается в покупке инвентаря или имеет возможность роста. Working Capital предоставил кредиты на 2 миллиарда долларов менее чем за три года. Спросите, как у них это получается?

Отвечаю – большие данные.

– Смысл – в объёме данных, которые вы можете проанализировать, – говорит Шульман. – Мы можем взять всю информацию из нашей платформы: шесть миллиардов транзакций в год, и их количество растёт в геометрической прогрессии. Владение данными и их анализ позволяют нам принимать лучшие решения. Хотите кредит? Если вы постоянный клиент PayPal, мы вас знаем. Как знаем всё обо всех, подобных вам. Знаем, что вы не изменились, но, быть может, поменялись ваши обстоятельства – вы потеряли работу или произошло стихийное бедствие. Но мы уверены, что вы найдете другую работу. За секунду, используя наши алгоритмы, мы сравним вас с кем-либо, прошедшим через сходную ситуацию. Помимо данных, мы располагаем также возможностями моделирования и можем дать вам кредит на основе одной из моделей.

PayPal Working Capital не полагается на баллы FICO^[31], как и на традиционный скоринг, используемый банками и другими эмитентами кредитных карт. Считается, что скоринг определяет кредитоспособность человека и вероятность того, что он погасит кредит. Если кто-то однажды объявил о банкротстве, ему уже не смыть пятно со своей записи FICO… Но мы в PayPal поняли – собственная аналитика больших данных, основанная на реальных финансовых транзакциях через PayPal, даёт гораздо более надёжную картину, нежели FICO. Такой подход позволяет нам предоставлять мгновенные кредиты большему количеству людей по всему миру с более высокой скоростью окупаемости. Используя аналитику больших данных, PayPal может гарантировать каждую транзакцию на своей платформе. Таким образом, если маленький торговец в Индии откроет веб-сайт, продающий индийские сари, а клиент в Европе купит у него два сари через PayPal, то клиент либо получит заказанное сари либо мы вернем деньги. Наша гарантия работает, потому что, опять же, мы знаем вас и располагаем всеми необходимыми для анализа данными. У нас 190 миллионов клиентов по всему миру и каждый год добавляется от 15 до 20 миллионов новых.

Нечего и говорить, что такие гарантии также стимулируют глобализацию. Медленно, но верно люди используют PayPal, чтобы покончить с наличными.

Как и все крупные финансовые игроки, PayPal экспериментирует с новой технологией, известной как «блокчейн», для проверки и ретрансляции глобальных транзакций через несколько компьютеров.

– Блокчейн наиболее широко используется виртуальной валютой биткоин, являясь способом обеспечения абсолютного доверия между двумя сторонами, совершающими финансовые транзакции, – подчеркнул Дэн Шульман. – Он использует интернет-протоколы, чтобы заставить транзакцию обойти любое государство так, чтобы она была видна всем участникам и выходила за рамки посредников и регулирующих органов – и, следовательно, обещала снизить затраты.

Принимая во внимание нынешнюю скорость оцифровки денег, уверен, что вскоре напишу об этой технологии.

Как «большой сдвиг» затронул незнакомцев

24 февраля 2016 года Facebook объявил, что в рамках инициативы «Мир друзей» отслеживал на своем сайте число контактов, установленных между людьми, чьи национальности считаются давними врагами. Например, только в тот день он соединил 2 031 779 человек из Индии и Пакистана, 154 260 из Израиля и Палестины и 137 182 – из Украины и России. Сколько крепких дружеских отношений получится из этого общения, как долго они будут продолжаться и будут ли они способствовать преодолению глубокой исторической вражды – другой вопрос. Но нужно быть полным придурком, чтобы, глядя на эти цифры, не понимать, насколько впечатляет этот показатель взаимодействия между незнакомцами или врагами.

Ускорение потоков активизирует все формы человеческого общения, особенно контакт между незнакомыми людьми. Независимо от того, где находитесь (за исключением совсем уж отдалённых мест), вы прямо или косвенно входите в контакт с бо́льшим количеством различных идей и людей, чем за всю историю человечества.

Видимо, по этой причине я обнаружил себя за перечитыванием работы покойного историка Уильяма Х. Макнила – автора классической истории «Восстание Запада». В двадцать пятую годовщину этой книги, в мае 1995-го, Макнил написал для «Журнала истории и теории» эссе под названием «Изменяющаяся форма всемирной истории» и ответил в нём на один из самых глубоких вопросов для историков, оживив свою оригинальную работу. Что является двигателем истории? Что движет историю вперёд сильнее, чем любой другой фактор?

Можно ли считать движение потоков «спорадическим, но неотвратимым продвижением свободы, позволившим националистическим историкам выстроить в высшей степени евроцентричное видение человеческого прошлого, поскольку свобода (определяемая в основном в терминах политических институтов) была уникальной особенностью государств Европы, как в древние времена, так и в современности»? С этой точки зрения, «остальной мир, соответственно, присоединился к основному течению истории, когда был обнаружен, заселён или завоёван европейцами».

Нет, решил Макнил, это не было двигателем истории, и Первая мировая война положила конец подобной мысли, поскольку «свобода жить и умирать в окопах – не то, чего историки XIX века ожидали от либеральных политических институтов».

Поэтому он предложил альтернативу: «Шпенглер и Тойнби были двумя наиболее значимыми историками, которые описали невероятное потрясение, перенесённое свободой во время Первой мировой войны». Их мнение состоит в том, что

историю человечества лучше всего рассматривать как более или менее предопределённые взлёт и падение отдельных цивилизаций, каждая из которых, по сути, повторяет судьбу предшественников или современников.

Для многих вдумчивых людей их книги придают новое и мрачное значение таким неожиданным и печальным событиям, как Первая мировая война, крах Германии в 1918 году, начало Второй мировой войны и распад победоносных великих альянсов после обеих войн. Шпенглер и Тойнби поставили на одну плоскость и европейские, и неевропейские цивилизации.

Однако Макнил предложил и третий вариант ответа – собственную теорию о том, что движет историей в «восстании Запада». И в этой теории с течением времени он становится всё более уверен: «Основной фактор, способствующий исторически значимым социальным изменениям, – контакт с незнакомцами, обладающими новыми и неизвестными навыками». Следствие этого, утверждает он, заключается в том, что

центры высокой квалификации (то есть цивилизации) имеют обыкновение расстраивать соседей, показывая им привлекательные новинки технологий. Менее опытные и технологичные государства вынуждены изобретать эти новинки самостоятельно, дабы обрести богатство, силу, правду и красоту, которыми обладают «цивилизованные» государства. Однако такие усилия провоцируют болезненное противоречие между стремлением подражать и столь же горячим желанием сохранить обычаи и институты, которые отличают потенциальных заёмщиков технологий, независимых от коррупции и несправедливости, присущих цивилизованной жизни.

«Даже при том, что нет никакого ощутимого консенсуса в том, что должен означать термин «цивилизация», – пишет Макнил, – и нет согласованного слова или фразы для описания «зоны взаимодействия», я утверждаю, что признание реальности и исторической важности трансцивилизационных столкновений возрастает и обещает стать основным направлением будущих исследований мировой истории. Когда я писал «Восстание Запада», то намеревался улучшить теорию Тойнби, показывая, как отдельные цивилизации Евразии взаимодействовали с самого начала своей истории, заимствуя критически важные навыки друг у друга. Таким образом, по мере установления баланса между своими традициями и заимствованными новыми знаниями и технологиями, ускоряются дальнейшие изменения. Конечно, главная причина всех изменений в цивилизации человечества заключается в нашей способности изобретать новые идеи, технологии, практики и институты. Но инновации процветали и тогда, когда контакты с незнакомцами заставляли думать и действовать по-другому. Благодаря этому выбор между новым и старым, традициями и новаторством становится осознанным, простым и зачастую неизбежным».

Усиление контактов

Я глубоко разделяю взгляд Макнила на историю. Его мнение совпадает со всем, что мне пришлось видеть, будучи иностранным корреспондентом. Подобно тому, как меняется климат, глобализация меняет скорость распространения и видоизменения идей. Адаптация становится всё сложнее. В результате ускорения потоков мы наблюдаем усиленный контакт между незнакомцами. Цивилизации и люди сталкиваются и отвергают или принимают идеи друг друга множеством новых способов: через Facebook, видеоигры, спутниковое телевидение, Twitter, приложения для обмена сообщениями, а также мобильные телефоны и планшеты.

Некоторые культуры, общества и люди предрасположены к тому, чтобы впитывать контакты с незнакомцами, учиться у них, синтезировать лучшее и игнорировать остальное. Другим, более хрупким, угрожают такие контакты. Порой их унижает сознание: то, что они считали своей индивидуальной культурой, теперь должно приспосабливаться и учиться у других. Разница между культурами, способными справиться со взрывом контактов между незнакомцами и их странными идеями, и использовать их в своих интересах, и культурами, которые этого не могут, становится новым движителем истории в эпоху ускорений. Этот движитель даже сильнее, нежели описанные Макнилом эпохи. В частности, те, кто открыт потокам торговли, информации, финансов, культуры или образования, кто больше всего хочет учиться у них и вносить в них свой вклад, с большей вероятностью будут процветать в эпоху ускорений. Кто не сможет приспособиться – будет с этим бороться.

Преимущества пребывания в потоке подтверждаются работой таких людей, как профессор Хоссам Хейк из ведущего Израильского научно-технического института Технион. Профессор Хейк – израильтянин. Он израильский араб. Израильский эксперт по нанотехнологиям. И он стал первым профессором, который провёл основанный в израильском университете массовый открытый онлайн-курс (или MOOC) по нанотехнологиям – на арабском языке.

Когда в феврале 2014 года я писал колонку в Хайфе и познакомился с Хейком, он рассказал мне, что получил множество очень интересных электронных писем от студентов, регистрирующихся на его MOOC, со всего арабского мира.

– Среди них были поистине странные вопросы, – признаётся Хейк, – например, «Вы – настоящий человек?» или «Вы действительно араб или просто израильтянин, говорящий по-арабски и притворяющийся арабом?».

Уточню ещё раз: Хоссам Хейк – араб-христианин из Назарета и преподавал этот курс в своём «домашнем университете», Технионе.

Курс называется «Нанотехнологии и наносенсоры» и предназначен для всех, кто заинтересован в изучении специальности Хейка – «новых инструментов зондирования, которые используют нанотехнологии для скрининга, обнаружения и мониторинга различных событий в нашей личной или профессиональной жизни». Курс включает десять уроков, каждый из которых состоит из трех-четырех коротких видеолекций (на арабском и английском языках), и любой, у кого было подключение к Интернету, мог бесплатно участвовать в еженедельных тестах, жизни на форуме и подготовить свой итоговый проект.

Если у вас оставались бы какие-либо сомнения относительно востребованности образовательных программ на Ближнем Востоке и того, могут ли они преодолеть неприязнь незнакомцев, не говоря уже о старых врагах, MOOC Хейка развеял бы их все. На арабскую версию его курса зарегистрировалось около пяти тысяч человек, включая студентов из Египта, Сирии, Саудовской Аравии, Иордании, Ирака, Кувейта, Алжира, Марокко, Судана, Туниса, Йемена, Объединенных Арабских Эмиратов и Западного берега реки Иордан. Иранцы подписывались на английскую версию. Поскольку регистрация велась через американский веб-сайт Coursera MOOC, некоторые пользователи изначально не осознавали, что курс ведет израильский арабский ученый из Техниона. А когда обнаружили этот факт, кое-кто из профессоров и студентов отписался от его курса, вспоминает Хейк. Но большинство осталось. На вопрос, чем, по его мнению, этот курс вызывает такой большой интерес, Хейк ответил просто:

– Нанотехнологии и нанодатчики воспринимаются как футуристические, а людям любопытно узнать, как будет выглядеть будущее.

Хейку сорок лет. Он, как и его отец, окончил Технион и получил степень доктора философии. Хейк – выдающийся ученый. Совместно с Технионом он запустил стартап, разрабатывая то, что называет «электронным обонянием» – сенсорным массивом, имитирующим работу собачьего носа. Устройство должно по уникальным маркерам в воздухе, выдыхаемом человеком, определять наличие в организме различных видов рака.

Помимо стартапа и преподавания химических технологий президент Техниона Перетц Лави предложил Хейку привести их учебное заведение в мир потоков и MOOC.

– По мнению Лави, существует подлинная необходимость вывести науку за рамки границ между странами, – объяснял мне Хоссам. – Он поведал мне о MOOC – я даже не знал, что это такое. Тогда Лави рассказал, что МООС – технология, благодаря которой курс могут прослушать через Интернет тысячи людей. И спросил, могу ли я дать первый MOOC от Техниона на арабском языке?

Технион финансировал проект, на подготовку которого ушло девять месяцев, а Хейк прочитал лекции. Без тени хвастовства он признался мне:

– У меня есть молодые люди, которые пишут из арабского мира: «Вы стали нашим примером для подражания. Пожалуйста, расскажите, как нам стать такими, как вы.

23 февраля 2016 года агентство Associated Press опубликовало интервью с Зиядом Шехатой, египетским студентом, закончившим курс Хейка.

– Кое-кто советовал убрать этот сертификат из моего резюме, – сказал, в частности, Зияд. – Они считали, что у меня могут возникнуть проблемы. Но меня не интересует, является Технион израильским университетом или нет. Я очень горжусь, что учился у профессора Хейка, и смотрю на него как на пример для подражания.

Никогда не вставайте между голодным учеником и новым потоком знаний в эпоху ускорений.

Смешение сознаний

Контакты между незнакомцами наряду с ускоренным потоком идей в социальных сетях, несомненно, способствуют быстрым изменениям общественного мнения. Точки зрения, традиции и общепринятая мудрость, казавшиеся столь же твердыми, как айсберг, и такими же постоянными, теперь могут вдруг растаять за один день, хотя раньше этот процесс занимал целое поколение.

Флаг Конфедерации развевался над территорией государственного здания Южной Каролины в течение 54 лет. Но 10 июля 2015 года был окончательно спущен почётным караулом Южной Каролины – всего через несколько недель после того, как девять верующих были расстреляны в исторической чёрной церкви в Чарльстоне неким сторонником белого превосходства, позировавшим для фотографии с символом Конфедерации. Убийства вызвали невероятную реакцию в социальной сети – и так флаг Конфедерации исчез с территории государственного здания.

Барак Обама, баллотируясь на пост президента, 17 апреля 2008 года заявил:

– Я считаю, что брак – союз мужчины и женщины. Для меня как для христианина это также священный союз. Бог в соединении.

Всего три года спустя, 1 октября 2011 года, президент Обама заявил на ежегодном ужине, устроенном комиссией по правам человека, что теперь поддерживает однополые браки:

– Каждый одинокий американец – гей, гетеросексуал, лесбиянка, бисексуал, трансгендер, – каждый американец заслуживает равного отношения в глазах закона и в глазах нашего общества. Это довольно простая идея.

Повторяю, между двумя заявлениями прошло всего три года.

– Вы видите, как быстро изменилось отношение к сексуальным меньшинствам всего за пять лет, – заявила Марина Горбис, исполнительный директор Института будущего в Пало-Альто. – Думаю, это как-то связано с тем, что так много молодых людей погружаются во всё более глобальный диалог о социальных и семейных ценностях. Эта система усиливает всё, что проходит через неё, поэтому создает возможность обратной связи для травли людей, но и даёт больше точек взаимодействия и намного больше случаев для гомофобных людей встретиться с геем. Сегодня с геями сталкивается множество людей. Если эмпатия возникает благодаря человеческому взаимодействию, то вся система создаёт гораздо больше возможностей для неё.

В день, когда я брал интервью у Горбис, Беттина Варбург, исследователь из Института будущего, рассказала мне историю из своей недавней поездки в район Сан-Франциско.

– Вчера утром я ехала на Lyft. Это приложение, в котором вы можете взять попутчика либо найти водителя, который может вас подвезти по пути. Мы с водителем болтали, и он упомянул, что «выбросил из машины» своего последнего пассажира, поскольку тот проявил крайне гомофобную риторику. «В Сан-Франциско с подобными ценностями вам не найти попутчика. Вы не в том городе», – сказал водитель. Нас в машине было трое: чернокожий, латиноамериканец и женщина, – и мы говорили о том, что нетерпимость не вяжется с экономикой, построенной на разделении ценностей.

Учитывая множество новых технологических возможностей для контакта с незнакомцами, «концепция сообщества будет развиваться», считает Джастин Ософски, вице-президент по глобальным операциям и медиапартнерствам в Facebook. Во времена до Facebook и до эры социальных сетей вообще понятие сообщества «было ограничено временем и местом, где вы находитесь». Теперь благодаря социальным сетям у вас появилась «возможность поддерживать отношения через каждый контекст вашей жизни, если вы захотите» – и создать новые контексты для отношений, которые были невообразимыми всего несколько десятилетий назад.

– Без этого уровня связанности вы привыкли проживать свою жизнь в отдельных главах, – объяснил он, – и выросли как личность в каждой из них, но теперь связь между главами есть, и можно открывать их далеко за пределами географического контекста, который включает людей с общими интересами. Наша миссия – соединить мир. И когда это произойдёт, природа сообщества будет развиваться. В прошлом у вас был небогатый жизненный выбор: оставаться в сообществе или покинуть его. Сегодня, если вы выросли в мире мобильных телефонов с Facebook, связь с сообществом может оставаться сильной как для тех, кто остаётся, так и для тех, кто уходит.

Более того, если вы являетесь экспертом по эритрейской политике, то можете найти аудиторию единомышленников в огромных масштабах, – дополнил свою мысль Ософски. – У вас или у вашего ребенка может быть редкое заболевание, и до Facebook вы бы чувствовали себя одиноким и потерянным. Теперь же можете мгновенно найти группы поддержки, людей, проходящих через те же испытания.

Это лучшая часть глобализации потоков сегодня – её способность развивать контакты между незнакомыми людьми, единомышленниками или объединять старых друзей, которые давно не виделись.

К сожалению, у этой простоты нахождения единомышленников есть и обратная сторона. Некоторые люди жаждут групп поддержки, чтобы стать неонацистами или самоубийцами-джихадистами. Социальные сети стали находкой для экстремистов. Они могут общаться друг с другом, привлекая молодых и впечатлительных незнакомцев, а «сверхновые» технологии продолжают наращивать огневую мощь. Это тревожно, но неизбежно. Подробнее мы поговорим на эту тему в девятой главе, когда будем иметь дело с «разрушителями». Но сейчас я вижу гораздо больше плюсов, чем минусов.

На самом деле очень интересно, как легко можно использовать потоки, чтобы бороться с плохим и продвигать хорошее. Бен Рэттрей основал Change.org в 2007 году, чтобы создать платформу, на которой цифровой Давид мог бы побороть любого Голиафа: корпорации, правительство или кого-то еще. Журнал Fast Company 5 августа 2013 года описал Change.org как «место выбора для активистов-любителей и скрипучих колёс всех типов». Сейчас площадка объединяет более 150 миллионов пользователей со всего мира, их число неуклонно растёт, и они публикуют более тысячи петиций в день. Change.org предоставляет и советы о том, как запустить онлайн-петицию, и глобальную платформу, на которой можно её опубликовать, чтобы привлечь внимание и сторонников.

Ярким свидетельством способности Change.org использовать глобальные потоки для ускорения ветра перемен является пример Ндуми Фунды – южноафриканской лесбиянки, чья невеста была изнасилована (так называемое «исправительное изнасилование») пятью мужчинами из-за ее сексуальной ориентации. В результате нападения у невесты развился криптококковый менингит, инфекция головного и спинного мозга, и она скончалась 16 декабря 2007 года.

«Корректирующее изнасилование» – относительно новый термин, – пояснила Фунда во время интервью WomenNewsNetwork.net 15 февраля 2011 года. – Эта заполненная ненавистью форма насилия встречается во всём мире. Основываясь на идее, что принуждение лесбиянки к сексу с мужчиной «излечит» её от «девиантной жизни», оно чаще всего сопровождается крайней жестокостью».

В декабре 2010 года Фунда, сидя в интернет-кафе в Кейптауне, запустила через Change.org петицию, требующую от правительства действий по прекращению практики «исправительного изнасилования» лесбиянок в трущобах Южной Африки. Петиция почти сразу собрала 170 000 подписей по всему миру. Ещё один вариант петиции был запущен сайтом цифровых активистов Avaaz.org, сообщает WomenNewsNetwork.net. Вместе эти две петиции получили почти миллион подписей по всему миру и убедили южноафриканский парламент в необходимости создания национальной целевой группы для делегитимизации подобной практики. Однополые браки стали законными в Южной Африке в 2007 году, и, хотя «исправительное изнасилование» всё ещё остаётся большой проблемой, преступники больше не получают такого обширного общественного понимания, как раньше.

Я спросил Рэттрея, что он и его команда Change.org вынесли из этого опыта.

– Если вы спросите людей о такой большой социальной проблеме, как изнасилование, – ответил он, – они скажут вам, что против него, но вряд ли что-нибудь сделают. А вот если вы расскажете им личную историю о ком-то, кто напрямую пострадал, и дадите возможность присоединиться к движению за перемены, они чаще всего сразу же отреагируют, приняв меры.

Стройте фундамент, а не стены

Глобализация всегда была палкой о двух концах. Она может быть невероятно демократизирующей – или сконцентрировать невероятную власть в руках гигантских транснациональных корпораций. Может стать предельно конкретной, и голос одного человека услышит весь мир – или невероятно гегемонизированной, когда крупные бренды получают власть затмить всех остальных. Глобализация способна вдохновлять, поскольку небольшие компании и даже частные лица могут в одночасье создавать глобальные компании с глобальными клиентами, поставщиками и сотрудниками. Но может быть и абсолютно беспощадной: большие силы появятся «ниоткуда» и в один момент сокрушат ваш бизнес, тогда как вы даже не подозревали об их существовании и влиянии на ваше дело. Плюсы и минусы зависят от ценностей и инструментов, которые мы все привносим в эти потоки.

Перед лицом всё более неконтролируемой иммиграции глобализация как угроза ощущается сильнее, чем когда-либо. Мы наблюдали за этим эффектом при голосовании Великобритании о выходе из Евросоюза и на выборах Дональда Трампа. Тем не менее отключение от мира, который становится всё более диджитализированным, где цифровые потоки стали жизненно важным источником свежих и сложных идей, инноваций и коммерческой энергии, – плохая стратегия экономического роста.

Однако у людей есть и тела, и души. Если питать лишь что-то одно, неминуемо накличете беду. Когда люди чувствуют, что их личность и безопасность под угрозой, они откладывают экономические интересы и отгораживаются стенами от сетевых технологий, закрываясь тем самым от всего мира. Не каждый готов сделать такой жёсткий выбор, но многие вполне могут.

Задача в том, чтобы найти правильный баланс. Слишком многими способами, чересчур долго (и безуспешно) мы искали этот баланс в крупных западных промышленных демократиях. Сегодня многие американцы чувствуют себя перегруженными глобализацией. Мы позволили материальным технологиям (иммиграции, торговле и цифровым потокам) слишком сильно опередить технологии социальные (обучение и инструменты адаптации), необходимые для смягчения их последствий. Для того чтобы успешно пережить столь сильные ветры перемен, ежедневно приносящие в нашу жизнь через цифровые потоки множество незнакомцев и странных идей, необходимо твёрдо стоять на ногах и быть частью крепкого, здорового сообщества.

Не удержусь от предупреждения: если в эпоху ускорений общество не строит фундаменты для людей, многие будут цепляться за стены – независимо от того, насколько это самоубийственно. Сегодня мир так быстро меняется, что очень легко ощутить, как почва уходит из-под ног и теряется чувство безопасности и «дома» в самом глубоком смысле. Конечно, многие будут сопротивляться. Эта проблема – один из самых серьёзных вызовов для руководителей государств, и позже мы обсудим её в книге.

В то же время есть серьезная причина с оптимизмом смотреть в будущее и пытаться извлечь максимальную выгоду из цифровой глобализации, смягчая наихудшие её последствия. Дело в том, что «сверхновые» технологии и мобильный Интернет создают множество потоков, позволяющих гораздо большему количеству людей выбраться из нищеты и участвовать в решении глобальных мировых проблем. Мы используем гораздо больше мозгов и вносим их в глобальную нейронную сеть, чтобы стать «созидателями».

Безусловно, это самая позитивная, но наименее обсуждаемая или оцениваемая тенденция в современном мире, ибо «глобализация» становится ругательным словом, потому что на Западе целиком ассоциируется с перебоями в торговле. Вот почему я хочу закончить главу вопросом доктора Эрика К. Лойтардта – нейрохирурга, директора Центра инноваций в области нейронауки и технологий при Медицинской школе Вашингтонского университета в Сент-Луисе. В своем блоге «Мозги и машины» он спросил: «Почему мир так быстро меняется?»

Я бы сказал, что причина ускорения перемен сродни объяснению, почему стали настолько мощными сетевые компьютеры. Чем больше процессорных ядер вы добавите, тем быстрее будет выполнен процесс. Здесь то же самое – чем более интегрированы люди в обмене идеями, тем быстрее достигнут новых идей. В отличие от закона Мура, представляющего собой компиляцию логических единиц для выполнения более быстрых аналитических функций, расширенная коммуникация – своего рода компиляция творческих единиц (то есть людей) для выполнения ещё более творческих задач.

Глава 6
Мать-природа

«Бог прощает всегда.

Человек часто прощает.

Природа не прощает никогда».

Поговорка

«Мы ужасно плохо разбираемся в последствиях применения сложной математики».

Джереми Грэнтэм, инвестор

31 июля 2015 года журнал «USA Today» сообщил, что в Бандар-Махшахре, городе на юго-западе Ирана, прилегающем к Персидскому заливу, с населением в сто тысяч человек температура выросла до 163 градусов по Фаренгейту^[32].

Жара давно одолевает Ближний Восток, сделав его одним из самых знойных мест на земле.

– Это было одно из самых невероятных температурных наблюдений, которые я когда-либо видел, и один из самых экстремальных показателей в мире, – заявил метеоролог AccuWeather Энтони Саглиани.

Хотя температура была «всего» 115^[33] градусов, так называемая точка росы достигла непостижимого значения в 90 градусов. Комбинация тепла и влажности, измеряемой точкой росы, – вот что составляет индекс тепла. Иными словами, то, как на самом деле ощущается температура снаружи.

– В течение большей части июля на Ближнем Востоке сохранялась сильная полоса высокого давления, что привело к сильной жаре, почему это место и считают одним из самых жарких мест в мире, – пояснил Саглиани.

Читая эту историю, я вспомнил одно высказывание, которое услышал годом ранее, когда присутствовал на Всемирном парковом конгрессе в австралийском Сиднее: «чёрный слон».

Как объяснил мне лондонский инвестор и эколог Адам Свейдан, «чёрный слон» представляет собой нечто среднее между «чёрным лебедем» (маловероятным, редким и неожиданным событием с огромными последствиями) и «слоном в комнате». Так называют проблему, которую видят все, но никто не хочет решать, даже если абсолютно точно известно, что однажды она будет иметь огромные последствия, подобные «чёрным лебедям».

– В настоящее время, – считает Свейдан, – собирается целое стадо «чёрных слонов»: глобальное потепление, вырубка лесов, окисление океана и массовое исчезновение биоразнообразия – и это лишь четыре «чёрных слона». Когда «слоны» наносят удар, мы утверждаем, будто они были «чёрными лебедями», которых никто не мог предсказать. Но на самом деле это «чёрные слоны», заметные невооруженным глазом, – мы просто не сталкиваемся со всем их масштабом и скоростью.

Тепловой индекс 163 градуса в Иране – действительно «чёрный слон»: вы ощущаете его присутствие в комнате, чувствуете его жар и читаете о нём в газетах. Как и о любом другом «чёрном слоне», известно, что он весьма далёк от нормы и что у него есть все характеристики «чёрного лебедя». То есть он является предвестником больших и непредсказуемых изменений в нашей климатической системе, которые мы, возможно, не сможем контролировать. Тем не менее каким-то образом это не доходит до сознания Вашингтона и, в частности, до республиканской партии.

– Во время «холодной войны» мы взяли карт-бланш, чтобы предотвратить маловероятное событие – ядерную войну – с далекоидущими последствиями, – заметил Роберт Литвак, вице-президент Центра Уилсона и бывший советник президента Клинтона по распространению ядерного оружия. – Теперь мы даже не собираемся вводить налог на бензин, чтобы предотвратить весьма вероятное событие – изменение климата – тоже с очень серьёзными последствиями.

Думаю, ни одно погодное событие не может убедительно сказать нам что-либо об изменении климата, но поразительно, как много погодных и климатических наблюдений накопилось за пределами нормы. Они буквально кричат нам о том, что, когда дело доходит до изменения климата, утраты биоразнообразия и роста населения, особенно в наиболее уязвимых странах, мать-природа тоже выходит на вторую половину шахматной доски, точно так, как закон Мура или рынок. И во многом этому способствовало ускорение технологий и глобализации.

Когда на планете появляется всё больше людей и возрастает влияние каждого отдельного человека, «сила многих» может стать очень конструктивной, если её использовать для достижения правильных целей. Однако если «сила многих» безудержна и не сдерживается никакой природоохранной этикой, то может стать невероятно разрушительной.

Вот что происходит. В то время как сила людей, машин и потоков меняет рабочие места, политику, геополитику и экономику и даже иные из этических постулатов, «сила многих» провоцирует ускорение в матери-природе, которое меняет биосферу, глобальную экологическую систему, физические и климатические контуры планеты Земля – единственного дома, который у нас есть.

Учимся говорить на языке климата

Вы действительно можете услышать об изменениях, прежде чем увидите их своими глазами. Просто послушайте, что говорят люди и какие выражения сейчас используют. Они чувствуют: что-то случилось. Я называю этот язык «климатоговорящим». На нём уже говорят во многих странах, и наши дети, безусловно, будут свободно им владеть. Скорее всего, вы и сами уже говорите на «климате», просто не осознаете этого.

Впервые я научился говорить на «климате», когда писал колонки о ледяном покрове Гренландии, которую посетил в августе 2008 года с Конни Хедегаардом, бывшим министром по климату и энергетике Дании. Гренландия – одно из лучших мест для наблюдения за последствиями изменения климата. На этом самом большом острове в мире всего 55 тысяч жителей и нет промышленности. Поэтому состояние гигантского ледяного покрова, а также температура, осадки и ветра сильно зависят от глобальной атмосферы и океанских течений, которые там сходятся. Что бы ни случилось в Китае или Бразилии, последствия всегда ощущаются в Гренландии. А поскольку население Гренландии живет близко к природе, люди здесь легко отмечают все перемены и потому свободно говорят на «климате».

Языку климата легко научиться. Нужно освоить всего четыре фразы.

Первая: «Всего несколько лет назад… но потом что-то изменилось». Это золотая фраза Гренландии: всего несколько лет назад зимой можно было проехать на собачьих упряжках от Гренландии до острова Диско, в сорока милях от берега. Но повышение среднезимней температуры в Гренландии растопило этот путь, и теперь остров отрезан. Собачью упряжку можно сдавать в музей.

Согласно исследованию, опубликованному в журнале «Nature» в декабре 2015 года группой из пятнадцати учёных, Гренландия растущими темпами теряет запасы льда: «По нашим расчётам потеря массы льда в 2003–2010 годах не только более чем удвоилась по сравнению с периодом 1983–2003 годов, но также ускорилась относительно чистой потери массы в течение всего ХХ века». НАСА заявляет, что Гренландия теряет 287 миллиардов тонн льда в год. 16 декабря 2015 года газета «Вашингтон пост» сообщила, что, в 2008-м (как раз когда я побывал на Гренландии) этот показатель был «всего» 200 миллиардов тонн в год.

Вторая фраза: «Ух ты, я никогда раньше такого не видел!» В тот год, когда я приезжал в Гренландию, в декабре и январе в Илулиссате шёл дождь. Но ведь это намного севернее Полярного круга! Зимой там никак не должно быть дождя. Бывший директор Кооперативного института исследований в области наук об окружающей среде в Университете Колорадо Конрад Штеффен, следивший за льдом, сказал мне тогда:

– Если бы двадцать лет назад я сказал бы жителям Илулиссаты, что на Рождество будет дождь, надо мной просто посмеялись бы. Сегодня это реальность.

Третья фраза: «Ну, обычно… но теперь я не знаю». Да, традиционные климатические модели, о которых местные старейшины знали всю свою жизнь, в некоторых местах изменились так быстро, что накопленные мудрость и интуиция пожилых людей не так ценны, как раньше. Река, которую помнят поколения, вдруг высохла. Ледник, всегда покрывавший вон тот холм, исчез. Олени, всегда приходившие к открытию сезона охоты 1 августа, в этом году не появлялись.

Источник: National Oceanic and Atmospheric Administration

И последняя фраза: «Мы не видели ничего подобного с…» – завершите каким-нибудь сумасшедшим числом прошедших лет. Вот что написал Эндрю Фридман для ClimateCentral.org 3 мая 2013 года, вскоре после того как обсерватория Мауна-Лоа на Гавайях впервые сообщила, что достигнута самая высокая концентрация CO₂ в атмосфере за всю историю человечества – четыреста пунктов на миллион: «Последний раз, когда в атмосфере Земли было столько двуокиси углерода, современных людей не существовало. Мегалодоны бороздили океаны, моря были на 100 футов выше, чем сегодня, а глобальная температура поверхности была на 11° F теплее, чем сейчас».

А вот ещё абзац из истории, опубликованной 7 января 2016 года на сайте Bloomberg.com: «Сегодня CO₂, как известно, попадает в атмосферу примерно в сто раз быстрее, чем когда планета выходила из последнего ледникового периода – то есть около 12 тысяч лет назад. Концентрация CO₂ в атмосфере на 35 % выше, чем её пиковое значение за последние 800 тысяч лет. Уровень моря выше, чем был 115 тысяч лет назад, и рост ускоряется. Столетие производства синтетических удобрений разрушило азотный цикл Земли быстрее, чем любое другое событие за последние 2,5 миллиарда лет».

События, происходящие когда мать-природа входит во вторую половину шахматной доски, настолько многочисленны и глубоки, что правительственные учреждения, отслеживающие их, похоже, не успевают даже сообщать об изменениях в климате, чтобы описать «чёрных слонов», которых видят. Вот фрагмент отчёта Национального управления океанических и атмосферных исследований, выпущенный в апреле 2016 года: «В марте средняя температура земного шара была на 2,2 градуса по Фаренгейту выше средней температуры ХХ века. Это не только самый высокий показатель за март в отчёте за 1880–2016 годы, но и самое большое месячное отклонение температуры среди всех зарегистрированных месяцев. Оно превосходит прежний рекорд на 0,02 градуса по Фаренгейту. Март также был одиннадцатым подряд месяцем, когда зарегистрирован месячный рекорд глобальной температуры. Это самая длинная полоса за последние 137 лет».

Затем наступил июль 2016-го. То был не только жаркий июль, но, как отмечает журнал Discover, «самый жаркий из 1639 месяцев за всю историю наблюдений».

О климате теперь говорят такими словами: «превышение», «наивысший», «рекордный», «наибольший», «самый длинный». Цифры ошеломляют. Они показывают: происходит нечто огромное и принципиально новое, чего люди не испытывали долгое время. Планета преображается с растущей «силой многих», поскольку границы, определявшие биосферу на протяжении тысячелетий, разрушаются или почти разрушены одна за другой.

Наш Эдем

Чтобы понять важность момента с экологической точки зрения, стоит вспомнить краткое пособие по геологическим эпохам.

«Изучение Земли с начала времен до настоящего времени было задачей геологов, которые пытаются изучать события, сформировавшие нашу планету такой, какова она сегодня, – объясняет ScienceViews.com, веб-сайт истории науки. – Земля несёт историю геологических событий в слоях своей породы. Собрав все слои вместе, учёные разработали так называемую стратиграфическую шкалу, или запись различных возрастов породы. Она охватывает историю Земли за 4,6 миллиарда лет. Чтобы упростить огромное количество информации, историю Земли разбили на части, которые называются геологическими эрами, периодами и эпохами».

Земля сформировалась около 4,6 миллиарда лет назад. Первые признаки простейшей жизни обнаружены в пластах возрастом 3,8 миллиарда лет, а сложным формам жизни около 600 миллионов лет. За тысячелетия формы жизни изменились и эволюционировали от эпохи к эпохе. Геологи говорят, что последние 11 500 лет мы существуем в эпоху голоцена, последовавшую за плейстоценом, известным как «великий ледниковый период».

Почему история должна нас волновать? Да потому, что мы пропустим момент, когда эпоха голоцена закончится. И, похоже, она уже уступает своё место в истории следующей эпохе. На протяжении большей части истории Земли, насчитывающей 4,6 миллиарда лет, её климат был не очень благоприятным для людей, поскольку колебался между «суровыми ледниковыми» и «сверхжаркими периодами», которые «привили человечеству полукочевой образ жизни», – объяснил Йохан Рокстрем, директор Стокгольмского центра устойчивости, один из ведущих мировых исследователей Земли и мой наставник по климатическим вопросам. Только одиннадцать тысяч лет мы наслаждались спокойными, стабильными климатическими условиями, позволившими нашим предкам выйти из палеолитических пещер и создать сезонное сельское хозяйство, одомашнить животных, возвести города и поселки. А в конечном счёте прийти к Ренессансу, промышленной революции и революции информационных технологий.

– Период, названный геологами «голоценом», был почти чудесным стабильным и теплым межледниковым равновесием, которое является единственным состоянием планеты, в котором, насколько известно, может существовать современный мир в той форме, в которой мы его знаем, – сказал Рокстрем, автор книги «Большой мир, маленькая планета». – Наконец, этот период дал нам идеальный баланс леса, саванны, коралловых рифов, лугов, рыбы, млекопитающих, бактерий, качества воздуха, ледяного покрова, температуры, доступности пресной воды и плодородной почвы, благодаря которым и возникла наша цивилизация.

С точки зрения геологических эпох, голоцен был нашей «эрой Эдема», добавил Йохан Рокстрем. Мы поддерживали правильное количество углекислого газа в атмосфере, уровень кислотности в океанах, число кораллов в море, плотность тропического лесного покрова вдоль экватора и толщу льда на двух полюсах для хранения воды и отражения солнечных лучей. Это позволяло поддерживать человеческую жизнь и неуклонно растущее мировое население. Баланс между всеми факторами определил климат и в конечном итоге погоду. Когда какая-то из систем выходит из равновесия, мать-природа удивительным образом поглощает, сглаживает и приглушает возможные негативные последствия для планеты.

Однако это не может продолжаться бесконечно. Барьеры и предохранители матери-природы рано или поздно заканчиваются. И сейчас все исследователи изменений климата и «чёрные слоны» говорят нам, что мы дошли до границ и пределов многих отдельных систем Земли. Речь идет о глобальном изменении мира.

– Мы рискуем вывести Землю из этого уютного периода её геологической истории, – предупреждает Рокстрем, – в геологическую эпоху, которая вряд ли будет столь же комфортной и благоприятной для человеческой жизни и цивилизации, каким был голоцен.

Основным аргументом служит то, что после промышленной революции – и особенно с 1950 года – произошло заметное ускорение антропогенного воздействия на ключевые экосистемы и стабилизаторы Земли, удерживавшие нас в эре голоцена. В последние десятилетия воздействия стали настолько значительными, что начали трансформировать работу множества отдельных систем. Из-за этих изменений многие ученые считают: начинается переход из относительно благополучного голоцена в неисследованную геологическую эпоху.

Вот что я подразумеваю под «силой многих». Мы как вид теперь являемся силой природы. Так нельзя было сказать до ХХ века, но в 1960-х и 1970-х годах промышленная революция накрыла большую часть земного шара в полной мере, особенно в таких регионах, как Китай, Индия и Бразилия, где с ростом населения начал формироваться средний класс. Фактически гораздо больше людей начали вести образ жизни американского среднего класса. Теперь уже не кажутся недостижимыми личный автомобиль, отдельное жилье для семьи, путешествия на самолете или диета с высоким содержанием белка.

Начиная с 2000-х годов «сверхновые» технологии вызвали ещё один всплеск мирового промышленного производства, урбанизации, телекоммуникаций, туризма и торговли. Сочетание всех этих тенденций начало оказывать давление на каждую из основных экосистем Земли и её общее состояние в такой степени, какой никогда ранее не было в истории планеты. Как результат – образ жизни нашего Эдема сегодня подвергается опасности.

Великое ускорение

Чтобы установить, насколько опасность реальна, учёные попытались измерить растущие нагрузки на мать-природу, которые почти наверняка уже вытолкнули её из комфортных зон и преодолели границы дозволенного. Это испытание терпения природы учёные назвали «великим ускорением». Как я уже говорил в начале книги, впервые графики «великого ускорения» были собраны группой ученых во главе с Уиллом Штеффеном (это американский химик и бывший исполнительный директор Института по изменению климата Австралийского национального университета) в опубликованной в 2004 году книге «Глобальные изменения и система Земли». Графики наглядно иллюстрируют «силу многих»: сколько технологических, социальных и экологических сил в руках всё большего числа людей воздействовали на тело матери-природы – иными словами, на человеческий и биофизический ландшафты планеты, с 1750-го по 2000 год, и особенно сильно начиная с 1950 года. Больше десяти лет спустя, в марте 2015-го, Штеффен и его коллеги Венди Бродгейт, Лиза Дойч, Оуэн Гаффни и Корнелия Людвиг опубликовали обновлённую версию графиков «великого ускорения» в «Anthropocene Review», расширив границы исследования до 2010 года. Учёные получили новые подверждения того, что ускорение толкает нас за пределы границ голоцена – прочь, в неизвестное. И вот как они это выяснили:

«великое ускорение» знаменует феноменальный рост глобальной социально-экономической системы, человеческой части системы Земли. Трудно переоценить масштабы и скорость изменений. За чуть более чем два поколения – или за одну человеческую жизнь – человечество (совсем недавно его небольшая часть) стало геологической силой планетарного масштаба. До сих пор человеческая деятельность была незначительной по сравнению с биофизической земной системой, и они могли существовать независимо друг от друга. Однако теперь невозможно рассматривать одно отдельно от другого. Тенденции «большого ускорения» дают представление о возникающей связи планетарного масштаба между социально-экономической и биофизической системами. Мы достигли точки, когда многие биофизические показатели явно вышли за пределы характерных для голоцена параметров. И сейчас живем в период, которому нет аналогов в известной нам истории.

Повторю ещё раз: мы живём в мире, аналогов которому никогда не было. Это эпоха, куда не ступала нога человека. Наше влияние на все ключевые системы Земли вышло за пределы безопасных границ, в которых возможно сохранение голоцена. «Мир без аналогов» – я определённо добавлю это выражение к своему словарю «климата». Вот как выглядят графики:

Источник: Steffen, W., Broadgate, W., Deutsch, L., Gaffney, O. and Ludwig, C. «Траектория антропоцена: великое ускорение». Anthropocene Review (vol. 2, no. 1), pp. 81–98. Copyright © 2015 by the authors. Reprinted by permi23ssion of SAGE Publications, Ltd.

Источник: Steffen, W., Broadgate, W., Deutsch, L., Gaffney, O. and Ludwig, C. «Траектория антропоцена: великое ускорение». Anthropocene Review (vol. 2, no. 1), pp. 81–98. Copyright © 2015 by the authors. Reprinted by permission of SAGE Publications, Ltd.

Планетарные границы

После того как эти ускорения были эмпирически подтверждены, стало критически важно попытаться количественно оценить влияние, которое они оказали на наиболее важные системы матери-природы.

Итак, Рокстрем, Штеффен и группа других учёных в 2008 году определили «планетарные системы жизнеобеспечения», необходимые для выживания человека, а также вероятные границы, где мы должны оставаться в каждой области, чтобы избежать «резких и необратимых изменений в окружающей среде», которые могли бы положить конец эпохе голоцена и сделать Землю непригодной для жизни человека. Свои выводы они опубликовали в журнале «Nature» в 2009 году, а в феврале 2015-го обновили данные в том же издании. Их аргументация проста: знаем мы об этом или нет, но наши общества, цивилизация и экономика организованы на основе голоценовой среды. Следовательно, если мы выйдем за пределы возможностей ключевых экологических систем, поддерживавших наш мир все эти годы, то можем ввергнуть планету в состояние, которое способно сделать невозможным поддержание условий современной жизни. Образно говоря, представим себе мать-природу как здорового человека, а затем определим оптимальный диапазон веса, холестерина, сахара в крови, жира, потребления кислорода, артериального давления и мышечной массы, чтобы она оставалась здоровой и всё ещё была готова бегать марафон.

Рокстрем объясняет, что человеческое тело – совокупность систем и органов, каждый из которых имеет определенные оптимальные условия работы. То же самое относится и к матери-природе. Наши органы и наше тело в целом могут работать и за пределами оптимальных условий – до определённого момента. Мы не знаем, насколько далеко можем выйти за пределы оптимальных условий, прежде чем тело сломается, но в некоторых случаях это происходит. Известно, что оптимальная температура тела – 98,6 градуса по Фаренгейту^[34]. И понятно, что среднестатистический человек умрёт – его внутренние системы выйдут из строя, – если температура тела достигнет 108 градусов^[35] или охладится до 70 градусов^[36]. Таковы границы возможностей здоровья человека, и чем ближе мы подходим к экстремальным показателям, тем хуже будут функционировать органы и внутренние системы.

Мать-природа – тоже совокупность систем и органов: океаны, леса, атмосфера, ледяные шапки. Учёные Земли за эти годы узнали, какие показатели являются критическими для различных систем и органов. Правда, мать-природа не может сказать нам, как себя чувствует…

– …Но является биогеофизической, рационально функционирующей сложной единицей, – как и человеческое тело, – поясняет Рокстрем. – Мы не знаем точно, где находятся границы возможностей её функционирования, потому что не ощущаем мать-природу так, как ощущаем человеческое тело. Тем не менее критический предел легко отследить. Переломный момент – таяние ледяного покрова Гренландии или начало исчезновения амазонских тропических лесов. Так же, как мы не позволяем своему организму постоянно находиться на грани сердечного приступа, не стоит испытывать и границы возможностей нашей планеты.

Поскольку мать-природа не может прямо сказать, что с ней происходит, мы способны лишь определить состояние её важнейших систем. Рокстрем и Штеффен с группой учёных по планетарным границам попытались дать некоторые обоснованные оценки того, где находятся переломные моменты, за пределами которых системы переходят в аварийное состояние. Они определили девять ключевых планетарных границ, которые нам, людям, лучше не нарушать (или хотя бы не продолжать вмешательство, ибо некоторые из них мы уже затронули). Их нарушение может привести к цепным реакциям, способным привести планету в новое состояние, в котором может оказаться невозможным существование цивилизации в современном виде.

Вот некоторые данные из отчёта о состоянии здоровья планеты в 2015 году. Предупреждаю сразу: показатели не очень хорошие.

Первая граница – изменение климата, и мы уже её нарушили. Группа учёных по планетарным границам единогласно пришла к заключению, что необходимо поддерживать коэффициент углекислого газа в атмосфере 350 долей на миллион или менее. Это позволит сохранить рост мировой температуры, вызванный промышленной революцией, в пределах 2 градусов Цельсия. Значительное превышение показателя приведет к неуправляемому таянию льда, повышению уровня моря, экстремальным колебаниям температуры, усилению штормов и засухам. Сейчас коэффициент составляет более 400 долей на миллион. Мать-природа чувствует, что у неё жар.

Из отчёта НАСА за 2015 год о жизненно важных показателях планеты, в частности о глобальной температуре на поверхности: «Десять самых тёплых лет, зафиксированных за 134-летний период измерений, произошли после 2000 года, за исключением 1998-го. 2015 год считается самым тёплым за всю наблюдаемую историю».

Климатическая система определяет ареал для всех живых видов, и выход этой системы за рамки планетарной границы угрожает превратить Землю в теплицу, в какой люди никогда раньше не жили.

Второй границей учёные называют биоразнообразие, включающее в себя все живые виды в биосфере и всю природу, покрывающую планету: леса, луга, водно-болотные угодья, коралловые рифы и все растения и животных. Команда специалистов по планетарным границам определила: мы должны поддерживать 90 % биоразнообразия относительно доиндустриальных уровней. Однако оно уже сократилось до 84 % в некоторых частях Африки и продолжает снижаться.

Люди забывают, считает Рокстрем, что невозможно регулировать климат без биоразнообразия. Если в воздухе нет опылителей и в почве микроорганизмов, а птицы и другие животные не разносят семена деревьев, то у вас нет леса. Если нет леса, нет и деревьев, впитывающих углерод. А коль скоро так, углерод попадает в атмосферу и усиливает глобальное потепление или, попадая в океаны, меняет их состав.

Коэффициент естественной гибели видов составляет один вид или менее в год на каждый миллион видов.

– Мы установили границу в десять видов в год, – объяснил Рокстрем, – но с глобализацией этот уровень регулярно растёт. И сейчас мы теряем в год где-то от десяти до ста видов на миллион. Чтобы проще понять, как быстро исчезает биоразнообразие, мы считаем в коэффициентах.

По словам Рокстрема, третья планетарная граница, которую мы нарушили, – вырубка лесов. Это уже относится к минимальному уровню ключевых биомов – в основном дождевых, бореальных^[37] и лесов умеренного пояса, которые необходимо поддерживать, чтобы иметь сбалансированный, регулируемый голоцен. Учёные считают, что мы должны поддерживать около 75 % первоначальных лесов Земли. Сейчас их запасы сократились до 62 %, и в некоторых массивах появляются признаки поглощения меньшего количества углерода.

Четвертая граница, уже нарушенная, касается биогеохимических потоков.

– Сейчас мы добавляем слишком много фосфора, азота, других элементов в растениеводстве, отравляя Землю удобрениями и пестицидами, – сообщил Рокстрем, – а затем химические вещества попадают в океаны и наносят вред растениям и рыбам. Чтобы вырастить растения и животных, которые питаются и создают белок, необходим баланс азота и фосфора. Именно они определяют состояние океанов и ландшафта: слишком много азота и фосфора – и вы их душите, слишком мало – они не растут. Всё зависит от того, сколько удобрений и пестицидов мы можем использовать, не задушив другие растения в биосфере.

Очевидно, что чрезмерное использование удобрений и пестицидов может привести к тому, что всё пойдет вверх дном.

– Поэтому прямо сейчас, – считает Рокстрем, – нам нужно сократить применение удобрений и пестицидов до 25 % текущего уровня.

В четырёх других сферах удалось остаться в пределах уровней, установленных командой по исследованию планетарных границ, но запас очень небольшой.

Одна из проблем – окисление океана. Некоторое количество CO₂, который мы выделяем, попадает в атмосферу, но большая часть поглощается океанами и наносит всё больше ущерба рыбе и коралловым рифам, выполняющим для океана роль тропических лесов. При поглощении CO₂ водой получается углекислота, растворяющая карбонат кальция – основной строительный материал для всех морских организмов, особенно раковин и коралловых рифов. Когда подобное происходит, океаны вместо того чтобы принимать морские организмы, разрушают их, – сказал Рокстрем. – Мы можем только гадать, сколько карбоната кальция нужно уничтожить до того, как морская экосистема перевернётся с ног на голову и перестанет быть домом для рыб и коралловых рифов, как это было на протяжении всей эпохи голоцена.

Ещё одна область, где, по определению группы исследователей, мы ходим по самому краю, – использование пресной воды. Речь идёт о максимальном количестве воды, которое мы можем извлечь из мировых рек и подземных резервуаров, чтобы водно-болотные угодья и дождевые леса могли оставаться в состоянии голоцена, а человек продолжал заниматься масштабным сельским хозяйством.

Третья граница, которую мы пока что не перешли, – заполнение атмосферы аэрозолями. Это микроскопические частицы, которые мы отправляем в атмосферу при обычном загрязнении, исходящем от заводов, электростанций и транспортных средств. Неэффективное сжигание биомассы (главным образом в процессе приготовления пищи на дровяных плитах) и ископаемого топлива создает слои смога, блокирующего солнечный свет и разрушающего жизнь растений. Кроме того, смог способствует появлению астмы и других болезней легких у людей.

И четвертая область, где мы пока находимся в рамках границ, известна как введение новых объектов. Другими словами, изобретение химических веществ, соединений, пластмасс, ядерных отходов и тому подобного, которые чужды природе и просачиваются в почву и воду. В их влиянии на окружающую среду мы не до конца разобрались, но есть опасение, что однажды они могут даже изменить генетический код разных видов, включая людей.

Есть ещё одна граница, которую мы в своё время порядком нарушили, но затем, спохватившись, отступили. Имею в виду толщину озонового слоя стратосферы, которая защищает нас от опасного ультрафиолетового излучения, вызывающего рак кожи. Без озонового слоя большая часть планеты была бы непригодна для жизни. После того как ученые обнаружили расширяющуюся озоновую дыру, вызванную антропогенными химическими веществами (хлорфторуглеродами), мир объединился и в 1989 году принял Монреальский протокол, запрещающий применение этих химикатов. В результате озоновый слой остаётся в пределах безопасных границ (потери – не более 5 % от доиндустриального уровня).

Исследователи планетарных границ не утверждают, будто нарушение какого-либо из установленных ими пределов повлечет за собой моментальные и катастрофические последствия. Но тем не менее очерчивают границы человеческого воздействия, последствия которого можно предсказать. Нарушив эти границы, мы попадаем в «зону неопределённости», где никто не в силах предсказать, что может произойти – ведь никогда прежде человечество не оказывалось в подобных условиях.

Рокстрем замечает некий положительный момент – до сих пор мать-природа находила способы адаптироваться к техногенному стрессу. Океаны и леса поглощают избыточный CO₂. Экосистемы, подобные Амазонке, адаптируются к исчезновению лесов и по-прежнему обеспечивают региону дождь и пресную воду. Арктический лед тает, но не исчезает. Да, у Земли много предохранителей и адаптивных возможностей. Но в конце концов мы можем исчерпать их все. Именно этим мы и занимаемся, особенно последние полвека.

– Планета продемонстрировала впечатляющую способность поддерживать равновесие, разыгрывая все возможные карты на руках, чтобы оставаться в текущем состоянии, сохраняя жизнеспособность, – добавил Рокстрем. – Но если мы будем продолжать нарушать эти планетарные границы, то можем превратить планету из друга во врага. В мир, где Амазонка станет саванной, а полярный круг – незамерзающим океаном, поглощающим солнечное тепло, вместо того чтобы отражать его от Земли. Мир, который был бы далеко не таким мягким и дружелюбным, как голоцен, – единственное устойчивое состояние планеты, которое способствовало появлению единственной известной нам цивилизации.

Сегодня многие ученые Земли считают, что больше неуместно описывать нынешнюю геологическую эпоху как голоцен. По их мнению, мы миновали этот период и вступили в новую эру, которой движем мы. Название, данное этой эпохе, – «антропоцен», от слов «антропо» – человек и «цене» – новый. Такое вот причудливое научное название для «силы многих».

«Человеческая деятельность оставляет повсеместный и постоянный след на Земле», – писал Колин Уотерс из Британской геологической службы, соавтор изданного 8 января 2016 года журналом «Science» эссе, где сказано: антропоцен заслуживает того, чтобы его называли отличной от голоцена новой эпохой.

Авторы признают, что «любое формальное признание эпохи антропоцена в геологической шкале времени зависит от того, достаточно ли сильно люди изменили систему Земли, чтобы оставить стратиграфический след в осадках и льдах, отличный от подобных отметок, присущих эпохе голоцена», и продолжают находить доказательства того, что такие следы уже есть. Всё – от сотен миллионов тонн цемента, которые мы нагромоздили по всей поверхности Земли, до радионуклидов, полученных в результате атомных испытаний, – будет формировать облик планеты в течение многих лет.

Как однажды сказала в песне «Большое желтое такси» певица Джони Митчелл: «Они построили рай – и пристроили парковку». Уотерс и его коллеги просто поместили эту лирику в научный язык.

Недавние антропогенные отложения содержат новые минералы и типы пород, что отражает быстрое глобальное распространение таких материалов, как элементарный алюминий, бетон и пластмассы, образующие обильные, быстро развивающиеся «техноископаемые». В результате сжигания ископаемого топлива по всему миру выделяются чёрный углерод, неорганический пепел и сферические углеродистые частицы. Усилились антропогенные осадочные потоки, интенсифицировалась эрозия почв, вызванная исчезновением лесов и строительством дорог. Спровоцированное дамбами широкое удержание илистых отложений активизировало оседание дельты рек.

Странно думать, что будущие геологи будут пытаться среди слоёв пород и отложений найти iPod, старые «кадиллаки» с плавниками^[38] и селфи-палки. Даже если геологи однажды смогут договориться о переходе в новую эру, останется спор о точном времени её начала. Кто-то говорит, будто отправной точкой должен стать рассвет сельского хозяйства – тысячи лет назад. Другие уверены, что новая эра пришла с началом трансокеанского западного колониализма в начале XVII века. «Из всех кандидатов на дату начала антропоцена, – пишет Штеффен совместно с командой своих коллег, – начало «великого ускорения», безусловно, является наиболее убедительным с точки зрения науки о системе Земли. Только во второй половине ХХ века возникли явные свидетельства фундаментальных сдвигов в состоянии и функционировании земной системы, которые, во-первых, находятся за пределами диапазона изменчивости голоцена и, во-вторых, обусловлены деятельностью человека, а не естественной изменчивостью».

Из-за этого спора Международная комиссия по стратиграфии, отвечающая за наименование геологических эпох, продолжает держать нас в голоцене. Но для целей этой книги мы находимся уже в антропоцене, эпохе, когда «сила многих» стала доминирующим фактором, формирующим и изменяющим системы Земли и нарушающим планетарные границы.

И всё же, в какой бы эпохе мы ни находились, настаивает Рокстрем, «мы обязаны сохранить планету в состоянии, максимально приближенном к голоцену». Это будет непросто, потому что «сила многих» растёт быстрее, чем осознание людьми оказываемого ими на планету воздействия.

Сила многих, многих, многих…

В апреле 2016 года, когда в Нигере мы снимали документальный фильм о влиянии изменения климата на миграционные процессы в Африке, нашей первой остановкой был северный город Диркоу, посреди Сахары. В апреле там было 107 градусов по Фаренгейту^[39]. Я брал интервью у африканских мигрантов, в основном нигерцев, которые приехали в Ливию в поисках работы, и тех, кто решил попытать счастья и добраться на хлипкой лодочке до Европы. Однако, как я упоминал ранее, большинство из них не нашли ни работы, ни лодки, а получили только издевательства со стороны ливийцев, не желавших, чтобы иммигранты находились в их стране, переживавшей тогда экономический и политический кризис.

Итак, в Диркоу мы обнаружили сотни мужчин из Нигера и других стран Западной Африки, оказавшихся в сумеречной зоне, где не было работы и денег и откуда они не могли отправиться ни на север, на заработки, ни на юг, чтобы вернуться домой. Им помогает Международная организация по миграции. Я говорил с этими людьми под палящим солнцем, стоя рядом с полуприцепом, заполненным товарами, направляющимися на юг. Большинство из них уехали из своих родных деревень больше года назад, поэтому я спросил одного из них – нигерца Мати Алманика, как живёт без него семья.

Он ответил, что покинул трёх своих жен и семнадцать детей в деревне и уехал в поисках работы в Ливии или Европе. Но вернулся с глубоким разочарованием. Алманик рассказал, что оставил семью с запасом еды, но к настоящему времени они, должно быть, уже всё съели.

– Теперь их судьба в руках Бога, – сказал он.

Такова жизнь на грани. Один из его попутчиков, стоявших рядом, сказал мне, что оставил дома двенадцать детей. И в этом не было ничего необычного – у матерей в Нигере в среднем по семь детей.

Я написал об этой встрече в своей колонке в «New York Times» и на другой же день получил электронное письмо от своего друга Роберта Уокера, президента Института народонаселения. Он привёл некоторые статистические данные: «Население Нигера в 1950 году насчитывало около 2,5 миллиона человек. Сегодня же оно составляет 19 миллионов человек, и последний прогноз ООН предсказывает, что даже при снижении уровня рождаемости к 2050 году число жителей здесь достигнет 72 миллионов. Это влияние изменения климата, наряду с региональными конфликтами и политической нестабильностью в стране. И ужасающим является показатель распространенности детских браков в Нигере – самый высокий в мире».

Нигер – одна из многих стран в Африке, где ещё продолжается ускорение, которое я бы также отнес к ведомству матери-природы, – рост населения. Он приводит ко всё большему потреблению «природного капитала», нанося ущерб рекам, озёрам, почвам и лесам в африканских странах и за их пределами. Несмотря на то, что во многих других частях мира прирост населения сгладился и даже пошёл на убыль, согласно последнему докладу ООН, общая численность населения планеты к 2050 году вырастет с 7,2 миллиарда до 9,7 миллиарда человек. Только задумайтесь на минуту – плюс два с половиной миллиарда и всего через 30 лет.

Ещё более важен тот факт, что воздействие на природные системы и климат планеты будет экспоненциально расти и становиться более разрушительным. Потому что всё больше людей из этих 9,7 миллиарда будут перемещаться в городские районы и подниматься по социально-экономическим ступенькам, достигая своего регионального среднего класса, где они будут водить автомобили, жить в новых просторных домах, потреблять больше воды, электричества и белка.

Иначе говоря, влияние человечества на планету в пересчёте на душу населения значительно возрастёт. Сегодня примерно 86 % американцев имеют в своих домах и квартирах кондиционеры. В Бразилии такими благами обладают только 7 % населения, в Индии ещё меньше. Но как только основные потребности будут удовлетворены, им точно так же понадобится кондиционер, и они, без сомнений, купят и установят его так же, как и любой, кто живет в Японии, Европе или Америке.

Я из «поколения бэби-бум», родился в 1953 году, и это делает меня частью очень необычной генерации. Наше поколение, как Адам и Ева, родившие Каина и Авеля, могут сказать, что на протяжении нашей жизни население увеличилось более, чем вдвое. А если мы будем есть достаточно йогурта, хорошо заниматься спортом и йогой, то сможем прожить достаточно долго, чтобы увидеть прирост населения втрое. Напомню: в 1959 году на планете жили 3 миллиарда человек, а в 1999-м – уже 6 миллиардов. И, как я уже сказал, к 2050 году ожидается рост до 9,7 миллиарда.

Хочу подчеркнуть точку зрения, высказанную Институтом народонаселения в отчёте за 2015 год. Мир в целом переживает демографический переход от высокой смертности и высокой рождаемости к низкой смертности и низкой рождаемости, и во многих регионах он идёт полным ходом. В Европе, Северной Америке и большей части Латинской Америки и Восточной Азии показатели смертности и рождаемости упали настолько быстро, что порой находятся ниже уровня воспроизводства населения, а в некоторых странах, таких, как как Тайвань, Германия и Япония, численность населения сокращается.

Но это ещё не всё. Как отмечают авторы отчёта, «показатели смертности и рождаемости остаются относительно высокими, но показатели смертности снижаются быстрее. Как следствие, население растёт, и в некоторых случаях очень быстро. При нынешних темпах роста почти сорок стран могут удвоить своё население в течение следующих тридцати пяти лет». До поры до времени этому не уделялось особого внимания, но Агентство по народонаселению ООН продолжает постепенно увеличивать показатели глобальных демографических прогнозов. В изданном 29 июля 2015 года отчёте «Перспективы мирового населения» агентство пересмотрело в сторону повышения свои же прогнозы, сделанные двумя годами ранее. Итак, нынешнее население планеты, как ожидается, достигнет 8,5 миллиарда к 2030 году (более ранний прогноз составлял 8,4 миллиарда), 9,7 миллиарда – в 2050 году (с 9,55 миллиарда по предыдущему прогнозу) и 11,2 миллиарда человек – к 2100 году (прошлая оценка была 10,8 миллиарда).

Бо́льшая часть прогнозируемого роста населения мира придётся на список стран с высоким уровнем рождаемости, находящихся главным образом в Африке, или стран с уже существующим большим населением. Ожидается, что в 2015–2050 годах половина прироста населения мира будет сосредоточена в девяти странах: Индии, Нигерии, Пакистане, Конго, Эфиопии, Танзании, США, Индонезии и Уганде.

Китай и Индия остаются двумя крупнейшими странами мира, в каждой из них проживает более миллиарда человек, что составляет соответственно 19 % и 18 % населения Земли. Но предполагается, что к 2022 году население Индии должно превзойти население Китая.

В настоящее время среди десяти крупнейших стран мира одна находится в Африке (Нигерия), пять в Азии (Бангладеш, Китай, Индия, Индонезия и Пакистан), две в Латинской Америке (Бразилия и Мексика), одна в Северной Америке – США, а одна в Европе – Россия. Из них население Нигерии, в настоящее время седьмое по величине в мире, растёт особенно быстрыми темпами. Согласно прогнозам к 2050 году её население превзойдет население США, и тогда она станет третьей по величине страной в мире. По расчётам аналитиков, к 2050 году шесть стран будут иметь население, превышающее планку в 300 миллионов: Китай, Индия, Индонезия, Нигерия, Пакистан и США.

Ожидается, что, учитывая высокие темпы рождаемости, на Африку придётся более половины мирового прироста населения с 2015-го по 2050 год. В течение этого периода население 28 африканских стран, по прогнозам, увеличится более чем вдвое.

Институт народонаселения отмечает,

что значительная часть прогнозируемого прироста населения придётся на страны, которые уже сейчас борются с голодом и крайней нищетой. Над рядом стран с быстрорастущим населением нависла угроза нехватки воды или исчезновения лесов. Другие находятся в состоянии военного конфликта или политической нестабильности. Хотя прогресс и не исключается, всё же быстрый рост населения в этих странах провоцирует ужесточение проблем. Быстрорастущее население уязвимо и чаще страдает от голода, бедности, болезней, нехватки воды, ухудшения окружающей среды и политических потрясений.

Другими словами, переход от высокой смертности к низкой, без перехода от высокой к низкой рождаемости, порождает огромные демографические напряжения. Если у женщины двадцать детей и все они, достигнув взрослого возраста, рождают каждый ещё по двадцать детей, получается четыреста внуков – и это лишь одна семья. А ведь подобное на самом деле происходит в таких местах, как Нигер.

– Кроме того, страны, где население продолжает расти при сохраняющейся высокой рождаемости, но более низкой смертности, отличаются также самым высоким уровнем гендерного неравенства и детских браков, – объяснил Уолкер. – Нигер является страной номер один по общей рождаемости.

Саудовская Аравия, Египет и Пакистан тоже в списке лидеров. И речь не о недостатке контрацептивов, а об отсутствии современных гендерных норм и постоянной мужской религиозной оппозиции контролю над рождаемостью. Благословение «Пусть у вас будет семь сыновей и семь дочерей» живёт и здравствует в этих странах. И вместе с ним процветают бедность и отсутствие достаточного образования и инфраструктуры.

Подобная комбинация никогда не приносила ничего хорошего. Когда законы и глобализация ускоряются в соответствии с законом Мура, а страна отстаёт в сфере образования и инфраструктуры, отставание также растёт ускоренными темпами. Таким образом, увеличивается число людей, которые, по сути, не способны участвовать в глобальных потоках. А потом у них будет ещё больше детей, требующих социального обеспечения. Вдобавок к этому изменение климата подрывает сельское хозяйство. Совокупность всех факторов приводит к большому беспорядку (как мы увидим далее) – когда растёт число людей и государств, всё менее способных вылезти из демографической и экономической ямы. Пугающий порочный круг уже замкнулся в Афганистане, на Ближнем Востоке и в Западной Африке.

Адэйр Тернер, бывший председатель Управления по финансовым услугам Великобритании, а сегодня председатель Института нового экономического мышления и автор книги «Между долгом и дьяволом: деньги, кредит и исправление глобальных финансов», кратко изложил эту проблему в эссе «Проект синдиката» 21 августа 2015 года. «Хотя верно, – отметил он, – что по последним демографическим прогнозам Европа, Россия и Япония сталкиваются с заметными проблемами старения из-за низкого уровня рождаемости, проблема поддаётся решению».

Есть, однако, и нерешаемые проблемы: «С 1950-го по 2050 год население Уганды увеличится в 20 раз, а Нигера – в 30 раз. Ни в промышленно развитых странах XIX столетия, ни в успешных азиатских странах с экономикой догоняющего типа в конце ХХ века не было ничего похожего на подобные темпы роста населения. Такие показатели делают невозможным достаточно быстрое увеличение основного капитала или навыков рабочей силы на душу населения – чтобы достичь экономического навёрстывания или достаточно быстрого создания рабочих мест для предотвращения хронически неполной занятости».

И всё это происходит даже без учёта роста способности машин и роботов вытеснять низкоквалифицированную рабочую силу и «белые воротнички» в развивающихся странах, не говоря уже о государствах развитых.

Позволяя производству в странах с развитой экономикой обходиться практически без людей, автоматизация может отрезать путь роста, ориентированного на экспорт, которым следуют все успешные страны Восточной Азии. В результате высокий уровень безработицы, особенно среди молодёжи, будет способствовать политической нестабильности. Радикальное насилие ИГИЛ имеет много причин, но одна из них, безусловно, утроение населения Северной Африки и Ближнего Востока за последние полсотни лет.

С учётом того, что население Африки, вероятно, увеличится более чем на три миллиарда в течение следующих 85 лет, Европейский союз может столкнуться с волной миграции, которая делает текущие дебаты о приёме сотен тысяч лиц, ищущих убежища, неуместными.

Как увеличение продолжительности жизни, так и снижение рождаемости являются чрезвычайно позитивными событиями для благосостояния людей.

Достижение этой цели не требует следования недавней политике Китая «Одна семья – один ребенок». Достаточно высокого уровня женского образования и беспрепятственного снабжения противозачаточными средствами. А главное – права женщин делать собственный репродуктивный выбор, не ограниченный моральным давлением консервативных религиозных властей или политиков. Они часто действуют исходя из заблуждения, будто бы быстрый рост населения стимулирует успешную национальную экономику.

Том Берк, председатель E3G, британской группы экологов третьего поколения, сокращает формулировку проблемы до четырех чисел: 1, 1,5, 2 и 2,5. Вот что он говорит:

– Сегодня на планете насчитывается 1 миллиард человек, которые достигли среднего класса или выше, с надёжными активами, высокими и постоянными доходами. 1,5 миллиарда человек находятся в переходном периоде. Пятнадцать лет назад в странах с развивающейся экономикой они переехали в города. К настоящему времени у них появились некоторые активы и гарантированные доходы, но они начинают нервничать, потому что многие из них работают в государственном секторе и страдают от глобализации и технологий. Есть еще 2 миллиарда человек, которые только что переехали в города, практически не имеют ни активов, ни постоянного дохода – их вы можете увидеть сидящими у дороги и что-то продающими. И 2,5 миллиарда человек – сельская беднота, натуральные фермеры, которые вообще не присоединилась к мировой экономике. Когда климат меняется, некоторые мигрируют, остальные умирают.

Если мы не сможем оправдать ожидания полутора и двух миллиардов – тех, кто в основном находится в городах в гиперсвязанном мире и видит всё, чего им не хватает, – они дестабилизируют средний класс во всех этих странах. Именно они станут основой для ИГИЛ и других движений недовольных.

Будущий рост и стабильность в значительной степени зависят от создания растущих реальных доходов для двух нижних слоёв городского населения. Это люди, которые живут от зарплаты до зарплаты и больше всего страдают от роста цен на продовольствие и воду и суровых погодных явлений. Значительное число участников «Арабской весны», начиная с конца 2010 года, вышли из недавно урбанизированных районов.

«Подобно тому, как существуют люди, отрицающие изменение климата, всегда будут те, кто отрицает влияние численности населения на планету, – заметил Роберт Уолкер в статье, опубликованной в «Huffington Post» 30 января 2015 года. – Если мировое население будет расти, как прогнозируется сегодня, трудно представить, что нам удастся достичь амбициозных целей, которые должны быть достигнуты, дабы избежать наихудших последствий изменения климата».

Сказанное не означает, будто нужно обвинять развивающийся мир, хотя в некоторых из этих стран и сохранились традиции обращения с женщинами, которые, в частности, им необходимо преодолеть ради своего же блага. Когда речь идет о воздействии климата, у нас, на Западе, бывало намного хуже. Мы в большей степени несем ответственность за необходимость разработки моделей получения чистой, «зелёной» энергии, её эффективности и сохранения, которые позволили бы планете, населяемой «средним классом», оставаться в рамках планетарных границ.

«Комната дождя»

1 ноября 2015 года в выпуске «NPR Weekend Edition» была опубликована статья, освещавшая, помимо всего прочего, то, что могло бы стать проблемой, вызванной «великим ускорением» в матери-природе. Речь шла о необычной выставке в Музее искусств округа Лос-Анджелес под названием «Комната дождя». В своём интервью Ханнес Кох, один из художников, подготовивших выставку, сказал, что он и его коллеги хотят изучить отношения между искусством, природой и технологией. И для этого, в частности, создали «Комнату дождя», которую Artnet.com 30 октября 2015 года описал как большую, затемнённую комнату с искусственным дождём и «ярким прожектором, светящимся в одном углу». Посетителям предлагается войти в комнату, где идёт постоянный ливень. Дождь повсюду, за исключением мест, где находятся зрители. Специальные датчики отслеживают каждый шаг посетителей и отключают в этих местах поток воды. Как объясняется в статье, их просят «войти в проливной дождь, довериться науке и выйти сухими, даже если буря не утихнет». Одновременно в комнате может находиться только семь человек, а посещение длится не более пятнадцати минут. «Как бы это ни было неприятно для потенциальных посетителей, ограничения сделаны ради их же удобства. Если бы людей было слишком много, датчики, обнаруживающие присутствие людей, остановили бы дождь во всей комнате».

Мне понравилась эта строчка: слишком много людей – и не было бы дождя, о котором можно говорить. Таково влияние «силы многих». В то время как закон Мура и глобализация значительно расширили власть машин, власть индивида и силу потоков, они также значительно усилили власть многих. Это означает, что впервые в истории планеты Земля человечество стало столь многочисленным и наделённым «сверхновой силой», что теперь оно одновременно и сила природы, и сила воздействия на природу.

Наши сегодняшние действия могут привести к исчезновению дождя едва ли не в буквальном смысле. Изменение климата несёт с собой экстремальные явления – более сильные штормы в одних регионах, более продолжительные засухи в других. Сила настолько нова, что людям трудно осознать её.

«Хорошо, – скажут скептики, – я позволю вам сказать, что климат меняется, но не верю, будто люди имеют к этому какое-то отношение». К сожалению, мы запрограммированы считать природу безграничной, поскольку она казалась нам таковой на протяжении многих лет. Так казалось потому, что нас было мало, но мы относительно легко навязали природе силу. Могло ли случиться такое, что мы «не съедим столько, сколько хотим»? Но сейчас нас много и становится всё больше, а каждый потребляет значительно больше ресурсов, чем когда-либо прежде.

Как однажды заметил известный глобальный инвестор Джереми Грэнтхем: мы, люди, «очень плохо разбираемся в последствиях сложной математики». Ещё один способ сказать, как трудно понять, насколько мощное влияние мы можем оказать на окружающую среду, когда рынок, мать-природа и закон Мура – все вместе продолжают ускоряться, выйдя во вторую половину шахматной доски.

Грубо говоря, добавляет Адам Свейдан: «Мы пожинали плоды технического прогресса, не уделяя должного внимания непреднамеренным последствиям. Все живые существа, – пояснил он в своем блоге, – существуют в экосистемах и как экосистемы, которые являются основой жизни и коммерции. Деградация этого фундамента в конечном итоге приведет к разрушению пирамиды».

И вот куда приведёт нас «машина», если по-прежнему не будем обращать внимания на планетарные границы.

«Сегодня система находится в режиме ускорения, – добавляет Свейдан. – Повышенный спрос на товары привел к применению всё более совершенных и инвазивных технологий для добычи природных ресурсов, поддерживающих рост экономики. Они портят землю и разрушают природные экосистемы, увеличивая неравенство, перемещение населения и социальные волнения».

А Рокстрем в своей книге «Большой мир, маленькая планета» пишет: «Это произошло так быстро. Всего за два поколения человечество сокрушило способность Земли стабильно поддерживать наш мир. Мы превратились из маленького мира на большой планете в большой мир на маленькой планете. Теперь Земля реагирует экологическими потрясениями на мировую экономику – важный поворотный момент».

Нет, это не должно закончиться подобным образом. Дверь в голоцен необязательно должна быть полностью закрыта за нами. А если это уже так, быть может, всё ещё можно изменить, как однажды сказал мне Рокстрем, «обретя планетарное равновесие антропоцена для нас – для мира – без необратимого движения навстречу глобальной катастрофе и постоянному состоянию дисбаланса».

Мы точно знаем, что поворотный, решающий момент, когда для человечества определятся варианты будущей жизни на планете, происходит прямо сейчас. Сегодня многое зависит от того, сделаем ли мы эпоху ускорений нашим другом или смертельным врагом. «Сверхновые» технологии могут усилить либо нашу способность уничтожать, либо способность защищать и сохранять.

Нам предстоит сделать вновь обретённую силу единым целым, мощью машин, силой многих и силой потоков – и инструментом для создания изобилия и процветания в пределах планетарных границ, а не только нашим врагом. Но для того чтобы их правильно использовать, потребуются сила воли, руководство и коллективные действия, подобных которым человечество до сих пор не видело. Каждый день случаются новые прорывы в исследованиях солнечной и ветровой энергии, энергобатарей и энергоэффективности. Они вселяют надежду на то, что мы можем получить чистую энергию в таких масштабах и по такой низкой цене, чтобы её могли позволить себе миллиарды. Такие достижения возможны – при желании и верных шагах. Например, не мешало бы установить налог на выбросы углерода, так, чтобы технологии cмогли быстро масштабироваться и двигаться вниз по кривой затрат.

Как часто отмечают защитники окружающей среды, мы прекрасно справлялись с ситуацией после крупных геополитических потрясений: после того как Гитлер вторгся в соседние государства, после Перл-Харбора, после 11 сентября. Но нынешний момент – первый в истории человечества случай, когда мы должны действовать в соответствии с угрозой, которую коллективно создали для себя. Действовать пропорционально её масштабам. Действовать до того, как станут ощутимы её последствия. Действовать от имени поколения, которое ещё не родилось, и до того как будут необратимо разрушены планетарные границы.

Это – вызов человечеству. Сейчас. Прямо сейчас. Вызов текущему поколению. Мы могли восстановить Европу после Второй мировой войны, воссоздать из руин Всемирный торговый центр и восстановить экономику после катастроф 1929 и 2008 годов. Но когда мы пересекаем планетарные границы матери-природы, есть то, что восстановить невозможно. Никогда. Мы не сможем восстановить ледяной щит Гренландии, дождевые леса Амазонки или Большой барьерный риф. То же самое относится и к носорогам, арам или орангутану – никакой 3D-принтер не вернёт их к жизни.

Вот почему единственный способ противостоять сложным угрозам, прежде чем они пройдут точку невозврата, – готовность действовать коллективно, объединять исследования и технологии, развивать культуру эффективного потребления и использования чистой энергии. В Америке, например, можно ввести налог на выбросы углерода, чтобы объединить инвестиции в чистую электроэнергию и энергоэффективность. И ввести повсеместное обязательное образование для женщин. Если не учитывать множества взаимозависимых факторов и стоящих перед нами сложных задач, не воспринимать серьезно необходимость объединения усилий ради сохранения нашей планеты, у нас ноль шансов сохранить стабильность и комфорт нашей планеты.

Я говорил это раньше, и, пока дышу, буду повторять снова и снова: мы – первое поколение, для которого «позже» означает время, когда предохранители, буферы, запасные варианты, приёмы и инструменты матери-природы для адаптации и приспособления будут исчерпаны. Если мы не станем действовать быстро и коллективно, чтобы смягчить негативное влияние на мать-природу, то окажемся первым поколением людей, для которых пытаться исправить что-то «потом» окажется слишком поздно.

Известный океанограф Сильвия Эрл лаконично констатирует этот факт:

– То, что мы делаем сейчас или чего не можем сделать, определит будущее – не только для нас, но и для всей жизни на Земле.

Часть III
Инновации

Глава 7
Просто слишком, блин, быстро

«Мы вступаем в эпоху ускорения. Модели, лежащие в основе общества на каждом уровне и в значительной степени основанные на линейной модели изменений, должны быть пересмотрены.

Из-за взрывной силы экспоненциального роста XXI век будет эквивалентен периоду 20 000 лет прогресса при современных темпах развития. Организации должны быть в состоянии переопределять свои модели всё быстрее и быстрее».

Рэй Курцвейл, директор по инжинирингу Google

«Моя вторая машина беспилотная».

Наклейка на бампере машины в Кремниевой долине

Теперь, когда мы определили эпоху ускорений, на ум приходят два вопроса: основной и интеллектуальный. Основной вопрос звучит так: всё ли становится слишком быстро? А вот интеллектуальный вопрос: поскольку технологические силы, движущие эти изменения, вряд ли замедлятся, как мы адаптируемся? Если ваш ответ на первый вопрос был «да», позвольте мне заверить: вы не одиноки.

Поделюсь своей любимой историей из книги Эрика Бриньольфсона и Эндрю Макафи «Эпоха второй машины». Голландского шахматного гроссмейстера Яна Хейна Доннера спросили, как бы он готовился к шахматному матчу против компьютера, такого как Deep Blue от IBM. «Я бы принёс молоток», – ответил Доннер.

Доннер не одинок в своей фантазии и желании разбить некоторые недавние достижения в области программного обеспечения и искусственного интеллекта. Ведь они не только заменяют рабочие места, но и вытесняют навыки «белых воротничков» – даже у шахматных гроссмейстеров.

Работа всегда приходила и уходила благодаря творческому разрушению. Если бы лошади могли голосовать, никогда не было бы машин. Но, похоже, машины захватывают наши рабочие места всё быстрее, поскольку технологические достижения продолжают опираться одно на другое, переводя нас с одной платформы на следующую и затрагивая всё более широкие сегменты рынка труда.

Знаю это по своему опыту, потому что за шестьдесят три года жизни, большая часть которой посвящена журналистике, пережил кучу изменений и замечал, как новые платформы приходят всё быстрее. Теперь готовлюсь к тому дню, когда внуки спросят меня: «Дедушка, а что такое пишущая машинка?»

Вот краткая история о том, как лично мне пришлось ощутить влияние темпов развития технологий. Уверен, многие читатели узнают себя.

Весной 1978 года, сразу после получения степени магистра по арабскому языку и изучению Ближнего Востока в Оксфорде, я устроился на первую работу в United Press International, в их лондонское бюро на Флит-стрит. Моей задачей было вести колонку в этом бюро UPI. Мы использовали как настольные пишущие машинки, так и первые текстовые процессоры. Тем из вас, кто слишком молод, чтобы помнить такую древность, About.com объясняет, что пишущая машинка – это «маленькая машинка, электрическая или ручная, с клавишами, которые при нажатии по одному отпечатывали символы на листе бумаги, вставленном вокруг валика». Википедия утверждает, что пишущие машинки были изобретены в 1860-е годы и «быстро стали незаменимыми инструментами практически для всего письма, кроме личной переписки. Они широко использовались профессиональными писателями, в офисах и для деловой переписки в частных домах» – вплоть до конца 1980-х годов, когда «текстовые процессоры и персональные компьютеры… заменили пишущие машинки… в западном мире».

Задумайтесь: авторы, компании и правительства в основном использовали одну и ту же пишущую машину более века. То есть три поколения. Вот как медленно развивались технологические изменения, хотя они были намного быстрее, чем до промышленной революции. Конечно, в то время я этого не знал, но, тем не менее, журналистскую карьеру начинал на закате индустриальной революции – в последние дни пишущих машинок – в канун революции информационных технологий.

Как только наступил конец ХХ века, прогресс стал развиваться гораздо быстрее. Но, поскольку я начал работать в пору промышленной революции, мне сначала нужно было научиться быстро печатать на пишущей машинке! Итак, после того как меня наняли в UPI, первым делом я пошел в ночную секретарскую школу в Лондоне – чтобы научиться писать стенограммы и быстро печатать двумя руками. Моими одноклассницами оказались молодые женщины, которые искали работу секретаря.

Сотовых телефонов тогда тоже не было. Из-за этого я получил первый большой урок журналистики. История началась с самой первой настоящей новости, взять которую меня отправили сразу после того, как я присоединился к лондонскому отделению UPI. А урок был простым и жёстким: никогда не проси конкурентов подержать для тебя телефон.

Тогда только начиналась исламская революция в Иране. Группа студентов, выступавших за аятоллу Хомейни в Лондоне, захватила иранское посольство, свергла дипломатов шаха, а затем заперлась в главном здании миссии. Мне удалось проникнуть в здание, чтобы взять интервью у некоторых студентов-революционеров. Не помню, о чём они говорили, но я был так взволнован, что после того как заполнил блокнот, побежал прямо к телефонной будке рядом с посольством, чтобы продиктовать свою историю в бюро.

Это была классическая красная английская телефонная будка. В очереди стояли шесть или семь репортеров – ветераны Флит-стрит – и все жаждали дорваться до телефона и передать в редакции свои репортажи. Когда после двадцати минут ожидания я вошёл в кабину, то взволнованно рассказал редактору всё, что видел и слышал от студентов внутри, пролистывая страницы блокнота, дабы не пропустить ни одной детали. В какой-то момент редактор, который принимал диктовку, попросил подробно описать здание посольства, которое я не запомнил. «Подожди, сейчас посмотрю», – ответил я, открыл дверь будки и попросил репортёра, стоявшего за мной: «Сделай одолжение, подержи трубку». И выскочил из телефонной будки, чтобы взглянуть на здание ещё разок.

Но прежде чем я сделал два шага, парень позади меня проскользнул в будку, повесил трубку, отключив мой звонок, и начал набирать номер своей редакции. Обернувшись ко мне, он произнёс два слова, которых никогда не забуду: «Извини, приятель…».

С тех пор я никогда не просил конкурентов подержать трубку.

Конечно, в наш век повсеместно распространённых мобильников ни одному репортеру в мире не придется этим уроком воспользоваться.

Год спустя, в 1979-м, в разгар гражданской войны в Ливане, меня отправили в Бейрут – в качестве второго корреспондента UPI. То была для меня новая технологическая платформа: свои репортажи я писал на большой настольной пишущей машинке. А в лондонскую штаб-квартиру отправлял их телексом (опять же для тех, кто слишком молод, чтобы помнить, определение из словаря Merriam-Webster – «коммуникационная служба, включающая телетайпы, соединенные по проводам через службу автоматического обмена»).

Записывать истории приходилось следующим образом: сначала мы печатали их на простой белой бумаге, с двойным интервалом и только три абзаца за раз. Затем отправляли эти три абзаца оператору телекса, набивавшему перфорацию на бумажную ленту и эту кодированную ленту подавал в большой звонящий телетайп в нашем офисе. Дальше сигнал шёл через глобальные телефонные кабели через океан и извергался другим телетайпом на другом конце света – в моём случае сначала в штаб-квартире UPI в Лондоне, а затем в штаб-квартире «New York Times» в Манхэттене.

Поверьте, писать репортаж по три абзаца за раз, без возможности перемещать их, удалять или проверять орфографию, довольно сложная задача. Попробуйте как-нибудь! У меня была своя технология: я печатал весь материал от начала до конца, затем повторял всё заново и, как только убеждался, что всё выстроено в правильном порядке и статья получилась гармоничной, набирал её в третий раз – теперь уже кусками по три абзаца – и передавал оператору. Телексная система в Бейруте проходила через ливанскую систему PTT (Post, Telephone and Telegraph), расположенную в центре города, прямо вдоль разделительной линии гражданской войны.

С 1981 года я стал работать в «Нью-Йорк Таймс». Сначала в течение года бизнес-репортером в Нью-Йорке, а в 1982 году «Таймс» отправила меня опять в Бейрут, уже на должность начальника бюро. В столицу Ливана я вернулся с портативной пишущей машинкой. Хорошо её помню: Adler, с белым корпусом, немецкого производства. Портативная машинка Adler была лучшей из тех, что тогда можно было купить, стоила триста долларов, и помню, что когда я её получил, то подумал: «Теперь я настоящий иностранный корреспондент!» Я так гордился этой пишущей машинкой! Когда вы нажимали на ней кнопки, чтобы напечатать букву, чувствовались настоящая упругость и отзывчивость клавиш, как у пианино.

Когда я писал эту книгу, то нашел в Google пишущую машинку Adler, чтобы освежить воспоминания о том, как она выглядела. Мое внимание привлекло объявление: «РедкАя ВинТАжНАя АнтиКВАрНаЯ ПортАТиВНАя ПишуЩАя МаШИНКа ГермАния», продающаяся на eBay.

Ого! Трудно поверить, что пишущее устройство, с которого началась моя карьера почти четыре десятилетия назад, теперь «редкий старинный антиквариат». Звучит как что-то из 1878 года. Хотелось бы показать вам её фотографию, но, увы, у меня больше нет той пишущей машинки. Она взорвалась вместе с моей квартирой в Бейруте в первые дни израильско-палестинской войны в июне 1982-го, когда две группы беженцев из Южного Ливана подрались из-за того, кто получит пустующие квартиры в доме на Блисс-стрит, где я жил и работал. Проигравшая группа разрушила здание, этот взрыв убил жену моего водителя и двух его дочерей, которые сидели в офисе.

В начале июня 1982 года, когда началось израильское вторжение, я был на юге Ливана. И по договорённости с «Нью-Йорк Таймс» должен был остаться там до тех пор, пока бойцы Организации освобождения Палестины Ясира Арафата не начнут отходить на кораблях из порта Бейрута, на что они в итоге и согласились 21 августа 1982 года. Я хотел, чтобы два заголовка из шести столбцов стали заключительной частью для книги-фотоальбома «Вторжение Израиля» и «Арафат уходит». Что ж, день настал.

Было прекрасное утро. Мы с Питером Дженнингсом из ABC News стояли в порту и смотрели на грузовики с палестинскими партизанами, стреляющими в воздух из «калашниковых». Они оставляли ливень из стреляных гильз, отдавая Бейрут в руки Алжира, Туниса и смутного будущего. Когда закончилась эта драматичная, острая и невероятно красочная сцена, я отправился в бюро Reuters в Бейруте, где у меня был стол, достал свою пишущую машинку и начал писать по три абзаца за раз, стараясь передать всю страсть и энергию этих летних событий для заключительной главы.

Когда статья была готова, я передал её оператору телетайпа. Он загрузил её в специальный лоток, но прежде чем он передал сообщение в американский офис «Нью-Йорк Таймс», все коммуникации между Бейрутом и остальным миром прервались. Связь шла через единственную кабельную коммутационную компанию PTT и по какой-то причине отключилась. Всю ночь я провёл у телетайпа, ожидая, пока он оживет, чтобы передать статью в Нью-Йорк. Подобного никогда раньше со мной не случалось. Да, ребята, было такое время: ни телефона, ни телекса и, само собой, ни сотового телефона, ни Интернета. Ничего… Где-то в обувной коробке в моём подвале до сих пор хранится та перфорированная лента. На следующее утро, 22 августа 1982 года, «New York Times» вышла с заголовком о том, что Арафат покидает Бейрут, с подписью: «Со слов Associated Press», которые опубликовали свою историю за несколько часов до того, как заработала связь PTT…

К тому времени, когда я закончил свою работу в Бейруте в 1984-м, цифровая революция в сфере информационных технологий только начинала разгораться, и «Нью-Йорк Таймс» прислали мне нечто, называемое TeleRam Portabubble – текстовый процессор с корпусом размером с чемодан, крошечным экраном и чашкой сверху, чтобы вставить телефон, который передавал вашу статью по радиосвязи обратно в компьютеры первого поколения «Нью-Йорк Таймс» на Таймс-сквер. Из Бейрута я переехал в Иерусалим, где пробыл с 1984-го по 1988 год. Сначала работал на TeleRam, но к концу последнего года у нас появились первые настольные компьютеры IBM с большими дискетами. Темпы перемен начали ускоряться. И мои технологические платформы сменяли друг друга всё быстрее.

После Иерусалима я переехал в вашингтонское бюро, где начиная с 1989 года работал в качестве дипломатического корреспондента «Нью-Йорк Таймс». Летал первым классом, как-то даже путешествовал вместе с госсекретарем Джеймсом А. Бейкером III в связи с падением Берлинской стены и концом «холодной войны». В поездках мы использовали ноутбуки Tandy для записи и передачи файлов по междугородним телефонным линиям. Мы, журналисты, стали экспертами в разборе телефонов в гостиничных номерах по всему миру – необходимая операция, чтобы прикрепить провода к нашим Tandys. Так что, помимо блокнота, обязательным атрибутом в путешествии стала маленькая отвертка.

Помнится, когда в 1992-м я приступил к подготовке статьи о Белом доме под руководством нового президента Билла Клинтона, ни у кого из моих знакомых не было электронной почты. К концу его второго срока её имели почти все, кого я знал.

Последней моей репортёрской работой была должность международного корреспондента «Нью-Йорк Таймс» с 1993-го по 1994 год. А в январе 1995-го я начал работать в качестве обозревателя. В августе того же года начинающая компания Netscape сделала публичное размещение акций и стала известной, продвигая нечто, называемое «браузером», и обещая Интернету новую, полную и настоящую жизнь на экране компьютера. На момент публичного размещения акции Netscape были оценены в 28 долларов. К полудню они взлетели до 74,75 доллара и закрылись на отметке 58,25 доллара. Именно с того момента начал раздуваться «пузырь доткомов»…

С тех пор я ощущаю непрестанно ускоряющееся развитие ноутбуков и настольных компьютеров Dell, IBM и Apple – со всё более быстрым и стабильным подключением к Интернету. Лет десять назад стало очевидно, что карьерные возможности в газетном бизнесе стремительно сокращаются: всё больше газет закрывается, реклама уходит в Интернет, а люди предпочитают читать газеты на мобильных устройствах. Я наблюдал, как репортеры перешли от подготовки одной статьи в день для печатной версии «Нью-Йорк Таймс» к необходимости ежедневно писать по несколько материалов, чтобы обновлять веб-версию издания, размещать твиты и посты в Фейсбуке и записывать видео. Это напомнило мне о днях, когда я работал репортером службы новостей в Бейруте: описывал последние новости, делал фото и радиопередачи – все те суетливые вещи, которые нужно было делать одновременно и из-за которых я захотел стать газетным репортером. Теперь дедлайны у газетных репортеров, как и у корреспондентов информационных агентств, обрываются почти каждую секунду.

С каждым годом я замечаю, что используемые мной в профессиональной отрасли инструменты меняются быстрее, чем когда-либо, – благодаря «сверхновым» технологиям. В мае 2013 года я стоял на линии паспортного контроля в лондонском аэропорту Хитроу, ожидая, когда мне поставят штамп. Внезапно мужчина передо мной обернулся и, сказав, что он мой читатель, завёл со мной дружескую беседу. Я спросил, чем он занимается. Он сказал, что его зовут Джон Лорд, а занимается он программным обеспечением.

– Что за софт? – спросил я.

И Джон рассказал, что цель его компании – сделать адвокатов «устаревшими» везде, где возможно, путём создания программных приложений, которые позволят людям выполнять юридическую работу без помощи адвоката. Действительно, Neota Logic, его компания, заявляет на сайте, что её задача – значительно улучшить доступ к советам по юриспруденции для «40+ американцев, которые не могут позволить себе нанять адвоката, когда он им нужен». С помощью приложения можно составить завещание, получить ответы на основные юридические вопросы, подготовить различные документы и даже оформить такие сложные бытовые процессы, как выкуп дома, жалоба на домашнее насилие или просьба о защите детей.

Neota Logic – часть нового вида программного обеспечения, называемого «экспертные системы». И цель его – выявить значительную часть бизнеса, в которой нуждаются клиенты и за которую берут плату юристы. Но на самом деле всё это можно сделать с помощью программы: например, TurboTax для юристов. На сайте компании цитируется комментатор, который жалуется, что технология Neota Logic не может «читать между строк или держать за руки и вытирать слезы».

Neota Logic ответила: «Вы обязательно увидите пресс-релиз, когда мы сможем делать и то, и другое».

Позже Лорд объяснил мне, что «он всегда с особым уважением относился к адвокатам, участвующим в судебном разбирательстве, и надеется, что алгоритмы ещё долго не смогут заменить их и присяжных». Впрочем, добавил он, «такое вовсе не выходит за рамки возможного, хотя, конечно, пока что цель Neota Logic не в этом».

Честно говоря, в тот момент я обрадовался тому, что мои дочери не стали юристами. Изменения на рынке труда продолжаются, и я становлюсь свидетелем появления того, о чём прежде даже не мечталось. Это лишний раз доказывает, что «сверхновые» технологии навсегда изменят наш мир. В начале 2015 года я поймал себя на том, что записываю видео на камеру мобильного телефона, сидя на заднем сиденье движущегося автомобиля, у которого нет водителя! В тот день я посещал лабораторию по исследованиям инноваций Google X, и они устроили поездку на беспилотном внедорожнике Lexus RX 450h. На передних сиденьях были два сотрудника Google X. На пассажирском – инженер Google с открытым ноутбуком на коленях. Другой сотрудник сидел на месте водителя, но не прикасался к рулю. Руль выполнял роль подстраховки, чтобы не повергать в шок водителей, которые могли остановиться рядом с нами на светофоре. Пусть они думают, будто кто-то управляет автомобилем, даже если это не так.

Мы проезжали по окрестностям и коммерческим районам Маунтин-Вью, Калифорния. Маршрут был заранее запрограммирован, и машина управляла собой сама – или, точнее, ею управляла программа. То есть мы ехали в «режиме автопилота». Через пять минут, наблюдая за тем, как машина спокойно проезжает каждый перекресток, совершает идеальный поворот налево, ждёт, пока пройдут пешеходы, и осторожно проезжает мимо байкеров, я понял, что где-то внутри перешёл черту восприятия, чего никогда от себя не ожидал. Поразительно, но в беспилотном автомобиле я чувствовал себя в большей безопасности, чем когда веду машину сам или еду с любым другим водителем.

И на то есть веская причина: на веб-сайте X сообщается, что ежедневно на обычных американских улицах происходят тысячи мелких аварий, 94 % из которых связаны с человеческими ошибками, а 55 % не регистрируются. До 2016 года, однако, пятьдесят три беспилотных автомобиля Google проехали самостоятельно более 1,4 миллиона миль и были вовлечены всего в 17 аварий. Причём ни разу не были их виновниками, и ни одно ДТП не привело к гибели людей. Тем не менее Google признал: более десятка раз его водители-люди вынуждены были вмешиваться, чтобы предотвратить надвигающуюся аварию. (Увы, статистика уже испорчена: 14 февраля 2016 года беспилотный Google, пытаясь объехать мешок с песком, валяющийся на дороге, зацепил автобус, двигаясь на скорости менее двух миль в час.)

Когда я признался женщине – инженеру Google, сидящей на переднем сиденье автомобиля, что чувствую себя максимально спокойно и расслабленно, она спокойно отвернулась от своего ноутбука, отслеживавшего каждое движение машины, и сказала мне фразу, которой я раньше ни от кого не слышал.

– Мистер Фридман, у нашей машины нет «слепых» зон. Между тем, почти все дорожно-транспортные происшествия становятся сюрпризом из-за того, что оставались незамеченными какие-то детали окружения…

Эта машина не имеет «слепых» зон! Я записал это в репортерский блокнот.

Когда мы вернулись в штаб-квартиру Google X, сооснователь Google Сергей Брин устроил мне небольшую экскурсию, в ходе которой показал прототип автомобиля Google для двух человек. У него ещё нет названия, а выглядит он как большое яйцо на колёсах или кабина подъёмника, на котором вы могли бы подняться на гору. У него только два сиденья, но отсутствуют приборная панель и рулевое колесо. Это полностью самоходное транспортное средство.

– А как сказать ему, куда ехать? – спросил я Брина.

– Вы просто строите маршрут на своем мобильном телефоне, – ответил он, как будто это было самой очевидной вещью в мире.

Конечно же, почему я сам не подумал об этом! Мобильный телефон, на который я снимал некоторые кадры для своих статей, стал бы ключом к новой машине. Почему бы и нет?

Внезапно я понял, что имел в виду организационный консультант Уоррен Беннис, когда однажды заметил:

– На фабрике будущего будет только два работника – человек и собака. Человек – чтобы накормить собаку. Собака – чтобы человек не трогал оборудование.

Вот тут-то я перестал смеяться над этой шуткой. И с каждым годом она кажется мне всё менее смешной и всё более реальной.

7 марта 2015 года газета «Нью-Йорк Таймс» опубликовала своего рода викторину: «Кто это написал, человек или компьютер? Шокирующее количество того, что мы читаем, создается не людьми, а компьютерными алгоритмами. Можете ли вы почувствовать разницу? Пройдите тест:

1. По данным Геологической службы США, в понедельник утром в пяти милях от Вествуда, штат Калифорния, зарегистрировано землетрясение силой 4,7 балла. Толчки произошли в 6.25 утра по тихоокеанскому времени на глубине 5,0 миль.

▢ Человек

▢ Компьютер

2. Квартальная выручка Apple за 2014 год установила новый рекорд. Компания получила прибыль в 18 миллиардов долларов при оборотах в 74,6 миллиарда. Это самый большой показатель прибыли в истории.

▢ Человек

▢ Компьютер

3. Когда во сне прекрасную твою я вижу тень, Ту тень, что предвещает утра пробужденье, Любви предательской морока каждый день Ночные муки превращает в сновиденье.

▢ Человек

▢ Компьютер

4. Беннер показывает прекрасную игру за Hamilton A’s-Forcini. Он проходит вторую и третью базу и приносит очко команде. Беннер открыл счёт в третьем иннинге и удвоил его в пятом.

▢ Человек

▢ Компьютер

5. Китти долго не могла уснуть. Её нервы были натянуты, словно две тугие струны, и даже бокал горячего вина, который для неё приготовил Вронский, ей не помог. Лёжа в кровати, она снова и снова проигрывала в голове чудовищную сцену, приключившуюся на лугу.

▢ Человек

▢ Компьютер

6. Вторник оказался прекрасным днем для В. Робертса, поскольку младший питчер провёл прекрасную игру, приведя Вирджинию к победе над командой «Джордж Вашингтон» на поле в Дэйвенпорте со счётом 2:0.

▢ Человек

▢ Компьютер

7. Я развалился на мягком сиденье американского фургона, несколько молодых людей всё ещё подливали мне водку, которую я покорно пил, потому что для русского человека отказаться было бы невежливо.

▢ Человек

▢ Компьютер

8. Хотел бы написать для вас поэму, Чтобы она пошла из уст в уста. Прошу вас, просто дайте тему, Я ждал так долго. Я готов. Пожалуйста!

▢ Человек

▢ Компьютер

Ответы: 1. Компьютерный алгоритм. 2. Человек. 3. Приложение компьютерной поэзии. 4. Компьютерный алгоритм. 5. Компьютерный алгоритм. 6. Компьютерный алгоритм. 7. Человек. 8. Приложение компьютерной поэзии».

Сегодня – поэты. Завтра – колумнисты…

В апреле 2016 года мы вместе с министром окружающей среды Нигера – Адаму Чайфу отправились в Агадес, город в северной части страны, в центре Сахары, чтобы наблюдать за караванами экономических мигрантов со всего континента, проезжающими транзитом в Ливию и, как многие надеялись, дальше в Европу. 13 апреля я написал из Нигера статью, где процитировал Чайфу. Материал был опубликован на NYTimes.com в 3.20 по восточному поясному времени, или в 8.20 по нигерийскому. В тот день я улетал из страны и отправился в аэропорт около часа дня. Чайфу вышел попрощаться, и я воспользовался возможностью, чтобы первым сообщить:

– Сегодня я цитировал вас в своей колонке в «Нью-Йорк Таймс». Вы сможете прочесть на веб-сайте NYTimes.com.

– Знаю, – ответил он. – Мои дети учатся в Китае и уже прислали статью!

Итак, министр в Нигере говорит мне, что его дети, обучающиеся в отдалённом университете в Китае, отправили ему по электронной почте статью до того, как моя жена проснулась и прочла её у нас дома, в Бетесде.

И, наконец, о том, как писалась эта книга. За два с половиной года, которые я потратил на изучение материала, мне пришлось провести интервью почти со всеми основными технологическими экспертами – по крайней мере, дважды, а иногда и трижды, – дабы убедиться в актуальности того, о чём я пишу. У меня никогда не было подобного авторского опыта – это было похоже на погоню за бабочкой с сачком, и каждый раз, когда я пытался поймать её, она трепетала за пределами досягаемости.

К чему эти размышления? Всего за четыре десятилетия я перешел от написания своих статей и репортажей по три абзаца за раз на печатной машинке к поездке на беспилотном автомобиле и записи материалов на мобильный, к чтению стихов, созданных алгоритмом, и к возможности опубликовать статью в Интернете из Нигера по беспроводной сети, когда кто-то прочтёт её следующим утром в Китае и отправит в Нигер по электронной почте моему респонденту ещё до того, как я успел сообщить, что процитировал его.

Опираясь в том числе на личный опыт, я пишу книгу о технологических изменениях, которые продолжают происходить и вытесняются ещё более новыми технологиями.

Так что, может быть, и я уже готов взять в руки молоток?

Осторожно, разрыв!

Нет и нет, как бы иногда я о чём-то подобном ни фантазировал. У нас не остаётся другого выбора, кроме как приспосабливаться к новым темпам перемен. Это непросто, требует серьёзной мотивации – и новая реальность, несомненно, сегодня волнует общество и политиков во всем мире, особенно в Америке и Европе. Намеченные нами ускорения действительно создали большой разрыв между темпами технологических изменений, глобализацией, экологическим стрессом – и способностью людей и систем управления адаптироваться к ним и тем более управлять ими. Многие, похоже, чувствуют потерю контроля над ситуацией и отчаянно нуждаются в том, чтобы им помогли всё переосмыслить и найти верное направление.

Кто может их винить? Когда столько всего ускоряется одновременно, легко почувствовать, будто вы плывёте в каяке по стремительно несущейся реке, а поток всё ускоряется. В такой ситуации появляется почти непреодолимое искушение сделать инстинктивное, но неверное действие: окунуть весло в воду, чтобы притормозить.

Это не сработает, объяснила Анна Левеск, бывший член канадской команды по фристайлу на байдарках и олимпийский бронзовый призер, имеющая более чем пятнадцатилетний опыт работы в качестве международного участника соревнований, инструктора и гида. В своем блоге она опубликовала несколько простых советов, как управлять каяком на быстрой реке. И их стоит принять к сведению, чтобы управлять своей жизнью в век ускорений.

Её пост был озаглавлен так: «Почему «держать весло в воде» – плохой совет для начинающих».

– Вы когда-нибудь задумывались над тем, что на самом деле означает фраза «держи весло в воде»? Если бы вы такое попробовали, то никогда не стали бы рекомендовать ничего подобного начинающему гребцу. Спортсмены и инструкторы хотят сказать вовсе не то, что можно услышать из их совета: «Продолжайте грести, чтобы поддерживать устойчивость на порогах». А когда новички слышат «держите весло в воде», то в конечном итоге используют его как руль, опустив в воду и пытаясь управлять каяком. Но это действительно плохая стратегия. Для повышения устойчивости на порогах важно двигаться со скоростью потока или быстрее. Каждый раз, когда рулите или опускаете весло в воду, вы теряете импульс движения, что делает вас более уязвимым, а шанс перевернуться – совершенно реальным.

Примерно то же происходит сегодня с управлением жизнью. Существует один выход: двигаться с той же скоростью или даже быстрее, нежели оперативность изменения технологий, глобализации и окружающей среды. Единственный способ добиться успеха – поддерживать динамическую стабильность. Это как трюк на велосипеде, о котором говорил «Астро» Теллер.

Но что считать политическим и социальным эквивалентом гребли для набора скорости? Инновации во всем, а не только в технологиях. Переосмысление и перестройку рабочего места, политики, геополитики, этики и общества – так, чтобы как можно больше граждан в течение долгого времени получало новые возможности. Чтобы они могли идти в ногу с преобразованиями, которые ускорение привносит в их жизнь, и чувствовали себя устойчиво и стабильно, когда мы пересекаем пороги технологий.

Потребуются инновации на рабочем месте: нужно точно определить, что человек может делать лучше, чем машины. Всё чаще придётся обучать людей новым ролям. Понадобятся геополитические инновации – необходимо выяснить, как мы коллективно управляем миром, где сила одного, сила машин, сила потоков и сила многих разрушают слабые государства, наделяют властью потенциальных разрушителей и волнуют сильные государства. Обязательны и политические инновации – надо приспособить левые и правые партийные платформы, традиционно реагирующие на промышленную революцию, новый курс и «холодную войну», к новым требованиям устойчивости общества в эпоху трёх великих ускорений. Моральные инновации нужны для того, чтобы переосмыслить, как мы масштабируем устойчивые ценности для всех, когда сила одного и сила машин становятся настолько мощными, что человек становится едва ли не богоподобным. И наконец, ничего не получится без инноваций социальных – начиная с нового общественного договора и заканчивая возможностями непрерывного обучения в течение всей жизни и расширением государственно-частного партнёрства. Только так удастся закрепить и продвинуть разнообразные группы населения и создать более здоровые сообщества.

Один из моих любимых мыслителей, исследовавших эту проблему, – Эрик Бейнхокер, исполнительный директор Института нового экономического мышления в Оксфордском университете и автор книги «Происхождение богатства: радикальная перестройка экономики и её значение для бизнеса и общества». В одном из интервью Бейнхокер кратко изложил задачу, стоящую перед нами, и начал с того, что провёл различие между эволюцией «физических технологий» (каменных орудий, конных плугов, микросхем) и «социальных технологий» (денег, верховенства закона, правил, заводов Генри Форда, ООН).

Социальные технологии – способ самоорганизации, необходимый для того, чтобы использовать преимущества сотрудничества, игры с ненулевой суммой. Как физические, так и социальные технологии развиваются. «Материальные» инновации порождают новые социальные технологии. К примеру, технологии ископаемого топлива делают возможным массовое производство, а смартфоны – экономику совместного использования. И наоборот, социальные технологии делают возможными новые физические технологии – Стив Джобс не смог бы сделать смартфон без глобальной цепочки поставок.

Но есть большая разница между двумя формами технологий. Материальные технологии развиваются в темпе науки – быстро и с экспоненциальным ростом, в то время как социальные технологии – гораздо медленнее, то есть в соответствии с темпами, которыми способны меняться люди.

И если изменения материальные порождают новые чудеса, гаджеты, эффективные лекарства и беспилотные автомобили, то социальные технологии часто провоцируют общественные потрясения и беспорядки, как было в странах «арабской весны», пытавшихся перейти от племенных автократий к правовой демократии.

Кроме того, физические технологии могут значительно опережать способность социальных технологий управлять ими. Распространение ядерного оружия, биотерроризм, киберпреступность – некоторые пугающие неуправляемые процессы происходят вокруг нас прямо сейчас. Материальные технологии не замедляются – закон Мура победит, – поэтому, чтобы не отставать, нам придётся вступить в гонку за технологии социальные. Необходимо глубже понять, как работают отдельные психологии, организации, институты и общества, – и найти способы ускорить их адаптацию и эволюцию. В этом огромная и постоянная задача.

Каждое общество или сообщество должно увеличить скорость, с которой переосмысливает и переизобретает свои социальные технологии, потому что материальные изменения в ближайшее время вряд ли замедлятся. Как выразился исследователь систем Лин Уэллс в эссе от 1 ноября 2014 года, «лучшие результаты получаются благодаря радикальному включению». Проще говоря,

вычислительная мощность на единицу стоимости удваивается примерно каждые 18 месяцев. Через полтора года мы получим на 100 % больше энергии, через пять лет – свыше 900 %, а через десять лет – более 10 000 %.

Но ведь изменения происходят не только в информационной сфере. Биотехнология меняется даже быстрее, робототехника и автономные системы становятся повсеместными, нанотехнологии могут воздействовать на целый ряд коммерчески полезных областей: от новых материалов до хранения энергии. А сама энергия претерпевает глубокие изменения, затрагивающие всё общество.

В совокупности темпы технологических изменений только в этих пяти областях – биотехнологии, робототехнике, информационных технологиях, нанотехнологиях и энергетике (для краткости BRINE^[40]) – создают правовые, этические, политические, операционные и стратегические возможности и риски, c которыми ни одной компании или человеку не справиться в одиночку.

Перед нами стоит масштабная задача переосмысления общества.

Благодаря тому, что США децентрализованы на пятьдесят штатов и тысячи населенных пунктов, позволяющих проводить множество раздельных экспериментов по управлению, они идеально подходят для такого масштабного проекта. Но в 2008 году, сразу после 2007-го, породившего совершенно новый набор ускоряющих технологий, мы вступили в серьёзную экономическую рецессию, которая привела Вашингтон в политический тупик. В результате мы увидели, как стремительно развиваются физические технологии, в то время как наши социальные технологии – системы обучения, управления и регулирования – вместо того чтобы идти в ногу с ускорениями и извлечь из них максимум пользы, одновременно смягчая возможные худшие последствия, откровенно говоря, тянут нас назад. Как я уже говорил ранее, похоже, что технологический фундамент у нас под ногами начал двигаться и меняться всё быстрее, а системы управления, которые должны помочь людям адаптироваться к изменениям, застыли на месте. Лишь немногие политические лидеры способны объяснить, что происходит.

Политический разрыв привел к тому, что слишком много граждан в США и во всём мире чувствуют себя не в своей тарелке и не понимают, из-за чего у них такое ощущение. Это заставляет их искать радикальные ответы. Похоже, люди сегодня ищут кого-то, кто нажал бы на тормоза или ударил молотком по гонгу перемен. Или просто дал им простой ответ – чтобы их беспокойство ушло.

Настало время удвоить наши усилия, чтобы устранить этот тревожный разрыв с помощью воображения и инноваций, а не применять тактику запугивания и простых решений, которые не будут работать. Я даже не стану делать вид, будто знаю обо всём, что для этого необходимо. Но в следующем разделе книги предложу некоторые из лучших идей по адаптации, которые обнаружил и которые, безусловно, необходимы в пяти ключевых областях: на рабочем месте, в геополитике, политике, этике и построении сообщества. Чтобы люди чувствовали себя более стабильно, устойчиво и преуспевали в эпоху ускорений. Последнее, чего мы хотим, – чтобы каждый «опустил весло в воду», пытаясь притормозить. Именно так вы потеряете устойчивость – своего каяка и своей страны.

Глава 8
Превращая AI в IA

Давайте кое в чём разберёмся: роботам не суждено взять на себя всю работу. Это произойдет лишь в том случае, если мы им позволим. Предположим, если не станем ускорять инновации в сфере труда, образования и стартапов. И не переосмыслим весь цикл – от начального образования до рабочего места – на протяжении всей жизни человека.

Настало время честного разговора о работе. В Америке у нас долгое время не было открытого разговора на эту тему. С начала 1990-х годов президент Билл Клинтон и его преемники кормили американцев одним и тем же заезженным тезисом: если вы «усердно работаете и играете по правилам», то американская система обеспечит вам достойную жизнь среднего класса, а вашим детям – шанс иметь лучшие условия жизни. Когда-то это и в самом деле было правдой: просто приходи, становись средним классом, делай свою работу, играй по правилам – и всё будет хорошо.

Пришло время со всем этим попрощаться.

Подобно тому, как мы, видимо, покидаем климатическую эпоху голоцена – идеальный райский сад, где природа была хорошо сбалансирована, – уходит и эпоха «голоцена» в сфере работы. В «славные» десятилетия после Второй мировой войны, до того как рынок, мать-природа и закон Мура перешли на вторую половину шахматной доски, можно было вести достойный образ жизни в качестве представителя среднего класса: окончив среднюю школу или пройдя четыре года обучения в университете, вступив в профсоюз или вообще никуда не вступая. Просто работая в среднем пять дней в неделю по восемь часов в день, вы могли купить дом, завести двух детей, время от времени ездить в Диснейленд и откладывать накопления на достойную старость.

Тогда многое работало в пользу среднего класса. Америка доминировала в мировой экономике. Промышленные фонды многих европейских и азиатских стран были разрушены во время Второй мировой войны, поэтому в течение многих последующих лет в производстве существовало огромное количество рабочих мест. Аутсорсинг был ограничен, а Китаю ещё только предстояло вступить в ВТО (что произошло в декабре 2001 года), и его дешёвая рабочая сила пока не представляла заметной угрозы для рынка труда. В условиях относительно слабого развития глобализации, медленных инноваций и довольно высоких барьеров для входа в различные отрасли профсоюзы были достаточно влиятельными и могли договариваться с работодателями о стабильных условиях заработной платы и льготах. Компании также могли позволить себе больше внутренних тренингов для своих работников, которые в ту пору были менее мобильны и, следовательно, менее склонны к увольнению после обучения. Поскольку темпы перемен были медленнее, то знания, полученные в средней школе и колледже, оставались актуальными и полезными гораздо дольше. Пробелы в навыках были менее распространены. Машины, роботы и, самое главное, программное обеспечение не продвинулись до такой степени, чтобы легко и дёшево абстрагировать сложность процессов и в результате подорвать деятельность профсоюзов. В итоге в трудовом «голоцене» многие работники наслаждались так называемой «высококвалифицированной работой с высокой заработной платой», как объяснила Стефани Сэнфорд, начальник отдела глобальной политики и защиты интересов колледжа.

Советую с этим тоже попрощаться…

Высокооплачиваемая, но средняя, с точки зрения квалификации, работа пошла по стопам фотоплёнки Kodak. В эпоху ускорений таких животных в зоопарке больше не существует. Остались пока квалифицированные рабочие места с высокой заработной платой. До сих пор есть работа со средним заработком для обладателей средней квалификации, но высокооплачиваемой работы для них теперь не существует.

«Среднего» больше нет. Когда я закончил колледж, то нашел работу. А моим дочкам надо ещё придумать, как это сделать. В колледже я учился, чтобы получить жизненные навыки, дальнейшее же обучение на протяжении всей жизни для меня было просто хобби. Мои девочки пошли в колледж, чтобы выучить навыки, которые могли бы помочь им получить первую работу. Но обучение в течение всей жизни для них необходимость, чтобы получить каждую последующую работу.

Сегодня американская мечта – больше путешествие, нежели фиксированный пункт назначения. Подъём по эскалатору, движущемуся вниз. Это возможно – мы все делали так в детстве. Однако, чтобы подняться, надо идти быстрее, чем движется эскалатор. Значит, нужно больше работать, регулярно повышать квалификацию, получать хотя бы какое-то образование после среднего, быть вовлечённым в процесс непрерывной учёбы в течение всей жизни и не только играть по новым правилам, но и заново изобретать некоторые из них. Только так мы сможем достигнуть среднего класса и остаться в нём.

Знаю, подобную перспективу не назовёшь классным лозунгом для наклейки на бампер. И говорю об этом без удовольствия – мне нравился старый мир. Но промолчать – значит, ввести людей в ужасное заблуждение. Сегодня на любом рабочем месте процветает то, что сооснователь LinkedIn Рейд Хоффман называет «инвестированием в стартап». Ни один политик в Америке в этом не признается, но каждый босс уверен: «просто так» теперь вы не сможете чего-то достичь. Для успеха нужен план.

Как и со всем остальным в эпоху ускорений, для обеспечения и поддержания работы требуется динамическая стабильность – вам нужно постоянно крутить педали (или грести). Сегодня, утверждает Зак Симс, основатель Codecademy, «вы должны знать больше, обновлять то, что знаете, чаще, и подходить к процессу более творчески», а не просто выполнять рутинные задачи.

– Сегодня такой рекурсивный цикл действительно определяет работу и обучение, – считает Симс. – И именно поэтому самомотивация сейчас намного важнее.

Потому что большая часть обучения теперь должна проходить не только в рамках школьного урока, а даже спустя много лет после того, как вы закончили среднюю школу, колледж или покинули дом ваших родителей.

– Мир «по требованию» требует обучения «по требованию» для всех. Обучения, доступного для всех, по всему миру, где угодно, на телефоне или планшете, и это действительно меняет взгляд на образование, – добавил Симс, чья платформа учит простому способу написать компьютерный код. – Когда в метро я вижу, как кто-то играет в Candy Crush на телефоне, то думаю, что он потратил впустую пять минут вместо того, чтобы стать лучше.

В середине 1990-х годов, спустя более десяти лет после появления Интернета, мир вступил в эпоху цифрового «разрыва»: в городе Нью-Йорке Интернет был, а в северной части одноимённого штата – нет. Потом Интернет появился во всех США, но в соседней Мексике его всё ещё не было. Затем во Всемирную паутину вошла Южная Африка, а в Нигере о ней даже не слышали…

Такая разноголосица имела значение, поскольку ограничивала возможности получения информации, скажем, о том, как и где вы могли бы вести бизнес и с кем сотрудничать. В течение следующего десятилетия цифровой разрыв почти исчез. Когда он исчезнет полностью, будет иметь значение только один разрыв. Марина Горбис, исполнительный директор Института будущего, называет его «мотивационным разрывом». Будущее принадлежит тем, у кого есть мотивация к тому, чтобы воспользоваться преимуществами, бесплатными и дешёвыми инструментами и потоками, вызванными «сверхновыми» технологиями.

Если бы в мире существовал некий циферблат, то в течение пятидесяти лет после Второй мировой войны стрелки на нём указывали бы влево. И чем ближе к Советскому Союзу, тем левее показывали бы стрелки. И надпись слева: «Вы живёте в мире определённых льгот: просто выполняйте свою работу каждый день, будьте средним классом, и вот преимущества, которые вы получите». С появлением «сверхновых» технологий стрелки резко сместились вправо, и сегодня надпись гласит: «Вы живёте в мире определённых вкладов – теперь ваша заработная плата и льготы будут всё более соотноситься с вашим личным вкладом в общее дело. А мы благодаря большим данным будем всё лучше измерять его количественный и качественный размер».

Теперь это мир 401(k)^[41]. Перефразируя старый плакат времен Второй мировой войны: «дядя Сэм хочет возложить на вас больше».

Генеральный директор General Electric, Джефф Иммельт, во вступительном слове к выпускникам школы бизнеса Стерна Нью-Йоркского университета 20 мая 2016 года сказал прямо:

– Технология повысила конкурентные требования к компаниям и людям.

Джон Хейгел, эксперт по управлению, говорит об этом ещё более резко:

– На всех нас, как отдельных людях, так и учреждениях, всё сильнее сказывается производительность. Новые возможности подключения означают значительно более низкие барьеры для входа в любую отрасль, ускорение изменений и увеличение случаев экстремальных, разрушительных событий, оказывающих значительное давление на наши институты. На личном уровне в качестве примера я привожу рекламный щит, который раньше находился здесь, на шоссе в Кремниевой долине, где был задан простой вопрос: «Каково это – знать, что в мире есть по меньшей мере миллион человек, которые могут выполнить твою работу?» Можно спорить, тысяча это или миллион человек, но 20–30 лет назад было бы нелепо задавать такой вопрос. Потому что он не имел значения – я здесь, а они где-то там. Теперь вопрос стал ещё более важным, потому что его можно перефразировать: «Каково это знать, что по крайней мере миллион роботов может выполнять вашу работу?» Так что нарастающее давление на производительность мы все чувствуем на очень личном уровне.

Новый общественный договор

Но все ли могут идти в ногу с прогрессом?

Это один из важных социально-экономических вопросов нашего времени, возможно даже, важнейший. И вот как можно на него взглянуть.

– Каждый значительный экономический сдвиг нового класса активов становится главной основой для роста производительности, создания материальных ценностей и возможностей, – утверждал бывший экономический советник президента Обамы Байрон Огюст, основавший Opportunity@Work, социальное предприятие, цель которого дать возможность как минимум ещё миллиону американцев «работать, учиться и зарабатывать в полную силу» в следующем десятилетии. – В аграрной экономике этим активом была земля, – уточнил Огюст. – В индустриальной экономике – физический капитал. В сфере услуг – нематериальные активы: методы, разработки, программное обеспечение и патенты. В современной экономике, основанной на знаниях, активом будет человеческий капитал – талант, навыки, молчаливое ноу-хау, эмпатия и творческий подход… Это огромные, недооцененные человеческие активы, которые нужно использовать, и наши образовательные учреждения и рынки труда должны адаптироваться к этому.

Нам нужно любой ценой избегать модели роста, основанной на активах или возможностях, доступных редким везунчикам. Массовое перераспределение богатства, необходимое для поддержки такого общества, вызовет политическую дестабилизацию.

– Мы должны сосредоточиться на модели роста, основанной на инвестициях в человеческий капитал, – считает Байрон Огюст. – Она приведёт к более динамичной экономике и инклюзивному обществу, поскольку талант и человеческий капитал распределены гораздо более равномерно, чем возможности или финансовый капитал.

Так с чего же начать? В первую очередь, по мнению Огюста, в эпоху ускорений необходимо переосмыслить три ключевых общественных договора: между работниками и работодателями, между студентами и образовательными учреждениями и между гражданами и правительствами. Это единственный способ создать среду, где каждый человек сможет полностью реализовать талант и потенциал, а человеческий капитал станет универсальным, неотъемлемым активом.

Давайте наймём больше кассиров

Дабы понять, что необходимо для нового набора социальных контрактов, надо чётко обрисовать картину происходящих на рынке труда изменений. Только так мы сможем понять, что именно пытаемся исправить.

Здесь я полагаюсь на отличную работу экономиста Джеймса Бессена, исследователя и лектора юридического факультета Бостонского университета, автора книги «Обучение на практике: реальная связь между инновациями, заработной платой и богатством». Существует много мифов и недоразумений, связанных с этим вопросом.

Бессен утверждает: основная проблема, на которой нужно сосредоточиться, – проблема навыков, а не проблема рабочих мест как таковых. Он настаивает на том, что существует огромная разница между автоматизацией задач и полной автоматизацией работы – следовательно, полным отказом от людей. Безусловно, в некоторых отраслях рабочие места полностью исчезли вместе со сферой промышленности. Вероятно, в Америке или где-либо ещё не осталось никого, кто зарабатывал бы себе на жизнь производством хлыстов, по крайней мере, с тех пор как лошади и повозки уступили место автомобилю. Но важно помнить, что даже 98-процентная автоматизация работы – не то же самое, что стопроцентная автоматизация. Почему? В XIX веке производство тканей и одежды было автоматизировано (точнее, механизировано) на 98 %. То есть эта отрасль эволюционировала от 100 % ручного труда до 2 %.

«И что случилось? – вопрошает Бессен. – Число рабочих мест ткачей увеличилось».

Почему? «Потому что, когда вы автоматизируете работу, которая в основном выполнялась вручную, то делаете её значительно более продуктивной». А когда это происходит, «цены снижаются, и спрос растёт». В начале XIX века у многих людей был лишь один комплект одежды, полностью сшитый человеком. К концу столетия у большинства людей было несколько комплектов одежды, портьеры на окнах, коврики на полу и обивка мебели. Проще говоря, когда механизация ткачества возросла, а цена продукции упала, «люди нашли гораздо больше вариантов использования ткани, и спрос вырос настолько, что фактически компенсировал на трудовом рынке замену большого количества рабочих мест машинами», – объясняет Бессен.

Используя правительственные данные, Бессен изучил влияние компьютеров, программного обеспечения и автоматизации на 317 профессий с 1980-го по 2013 год. В исследовании, опубликованном 13 ноября 2015 года, он заключил: «Занятость растет значительно быстрее в профессиях, преимущественно использующих компьютеры». И привел в пример банкоматы, которые начали использоваться в 1990-х годах повсеместно и в большом количестве. Все предполагали, что они заменят банковских кассиров. Но этого не случилось.

Иногда банкомат рассматривается как парадигматический пример замены технологий рабочими: он взял на себя задачи по управлению наличными. Тем не менее, несмотря на рост использования банкоматов, с конца 1990-х до начала 2000-х годов число сотрудников банковских филиалов выросло. Действительно, с 2000 года число постоянных кассиров в отделениях банков увеличивалось на 2 % в год – значительно быстрее, чем в других отраслях. Почему же не сократилась занятость? Потому что банкомат позволил банкам управлять филиалами с меньшими затратами. Это побудило их открыть гораздо больше офисов, компенсируя потерю прежних должностей. В то же время и навыки кассира изменились. Более ценными стали нестандартные навыки маркетинга и межличностного общения, а рутинная обработка наличности – менее важной. То есть, хотя банковские кассиры выполняли относительно меньше рутинных задач, их занятость увеличилась.

Несмотря на то, что банкомат автоматизировал рутинные задачи обработки наличных, сама технология не определяла рост или сокращение рабочих мест кассиров. Их определяла экономика. Новые технологии могут увеличить спрос на профессию, компенсируя предполагаемые потери рабочих мест. И этот пример не исключение, можно привести ещё несколько:

• Сканеры штрих-кодов сократили время кассовых операций на 18–19 %, однако количество кассиров возросло. Сканеры, напомню, начали широко применяться с 1980-х годов.

• Начиная с конца 1990-х программное обеспечение для поиска электронных документов для судебных разбирательств превратилось в бизнес, стоящий миллиарды долларов и выполняющий работу помощников юристов. Но число помощников юристов заметно увеличилось.

• Электронная коммерция также быстро росла с конца 1990-х, и сегодня на неё приходится более 7 % розничных продаж, однако общее количество людей, работающих в сфере продаж, с 2000 года выросло.

Бессен считает, что влияние технологий не является одинаковым во всех сферах. Оно может снизить спрос на определённые виды деятельности – например, в таких обычных задачах, как ответ на телефонный звонок или получение сообщения, потребность в которых снизилась с появлением голосовой почты. Но технология также может передавать задачи из одной сферы в другую. «Есть администраторы, которые не только отвечают на телефонные звонки и принимают сообщения, – отмечает Бессен, – но занимаются и другими делами. Если количество телефонных операторов резко сократилось (с 317 000 в эквиваленте полной занятости в 1980 году до 57 000 сегодня), то число получателей увеличилось более чем вдвое (с 438 000 до 896 000). И теперь требования к администраторам, помимо работы с коммутатором, включают и другие, современные навыки».

В то же время, отметил он, технологии могут создавать спрос на совершенно новые рабочие места, например, на инженеров больших данных. Казалось бы, проще всего заменить компьютерами и роботами некоторые старые, рутинные профессии: банковских кассиров, юристов или продавцов в магазинах. На самом деле это не так. Потому что развитие технологий может значительно трансформировать навыки, необходимые для практической работы в старых профессиях. Например, работа художника для газеты преображается в труд графического дизайнера. И дизайнеры, использующие специальные программы для компьютерного проектирования, зарабатывают намного больше денег, чем художники прошлого.

Некоторые экономисты продолжают говорить нам, что нет разрыва в навыках: дескать, если бы они были, в этих профессиях средняя заработная плата выросла бы, поскольку предложение квалифицированной рабочей силы не удовлетворяет спрос. Таким теоретикам нужно больше заглядывать «под капот» рынка труда, утверждает Бессен: «Заработная плата среднего рабочего говорит нам лишь о том, что навыки среднего рабочего не в дефиците». В то же время некоторые работники в той или иной сфере всё ещё обладают навыками, которые пользуются гораздо большим спросом, и на рынке вполне может быть дефицит тех, кто способен этот спрос удовлетворить. «Технология не делает навыки всех работников более ценными. Когда некоторые навыки становятся ценными, другие устаревают», – объясняет Бессен. Когда вы заглядываете внутрь многих профессий, то обнаруживаете растущий спрос и очень высокую зарплату для тех, кто лучше всего может использовать технологии, и наоборот, её снижение для тех, кто менее всего к этому предрасположен.

Реальные разрывы в навыках проявляются во многих профессиях. Попробуйте сегодня нанять в Кремниевой долине качественного учёного, который сможет использовать сверхновые технологии для поиска иголок в стогах сена. Да они выстроятся в очередь!

Поэтому Бессен заключает: «Рабочие места не исчезают, но уровень навыков, необходимый для получения хорошей работы, растёт». С технологической платформой, которую мы сейчас используем, всё идёт быстрее. Например, новое программное обеспечение, такое как AngularJS и Node.js, оба языка программирования на основе Java для создания мобильных веб-приложений, может появиться «из ниоткуда» и в одночасье стать отраслевым стандартом. Причём гораздо быстрее, чем любой университет сможет подготовить по ним новый учебный план. Немудрено, что спрос и оплата людей с подобными навыками стремительно растёт.

Так что теперь мы немного точнее определяем проблему – дело не в работе. Закончилась эпоха «голоцена рабочих мест». Каждая профессия среднего класса теперь простирается во все четыре стороны одновременно. И если мы собираемся обучать граждан процветанию в таком мире, то должны заново подумать о каждом направлении и о том, какие новые навыки или подходы связаны с ним. Другими словами, как найти работу, устроиться и преуспевать. Начнём с того, что уровень требований к рабочим местам среднего класса растёт быстрее – они требуют больше знаний и образования для успешной деятельности. Чтобы отвечать таким требованиям, вам точно нужно больше трёх R^[42]: чтение, письмо и арифметика, и больше четырёх C^[43] – креативность, сотрудничество, коммуникация и написание кода.

Вот фрагмент статьи в «Нью-Йорк Таймс» от 22 апреля 2014 года.

«Что-то странное происходит на фермах в северной части штата Нью-Йорк. Коровы доятся сами.

Отчаянно нуждающиеся в надёжной рабочей силе и подталкиваемые растущими ценами, молочные предприятия по всему штату переходят на новый стандарт заботы о вымени: покупают роботов-молочников.

Роботы позволяют коровам устанавливать собственные часы дойки, выстраивая график автоматического доения по пять или шесть раз в день и отправляя в прошлое традиции предрассветной и послеобеденной дойки, вокруг которых раньше строился распорядок дня молочных фермеров.

С транспондерами на шеях коровы получают индивидуальное обслуживание. Лазеры сканируют и наносят пометки на их карты, а компьютер отображает «скорость доения» каждого животного – критический фактор при круглосуточной работе.

Роботы также контролируют количество и качество произведённого молока, количество съеденного каждой коровой корма и даже количество шагов, которые корова совершила за день, что позволяет понять, не началась ли у неё течка».

В будущем успешному молочному фермеру, возможно, понадобится специалист по обработке и анализу данных. Каждое рабочее место отныне диверсифицируется. Например, простая дойка коровы может полностью остаться за роботами, зато более востребованными становятся специалисты высокой квалификации. Теперь вам нужно либо научиться работать на компьютере, либо стать ветеринаром, понимающим анатомию и физиологию коров. Или быть специалистом в больших данных, способным анализировать поведение коровы. Вместе с тем менее квалифицированную часть работы – загонять коров в доильный сарай и убирать за ними навоз – можно поручить кому угодно за минимальную зарплату. А вскоре, вероятно, это тоже будет делать робот.

Бессен отмечает общую тенденцию рабочих мест: квалифицированный труд требует больше навыков и даёт более высокое вознаграждение, а рутинная его часть, которую проще автоматизировать, становится низкооплачиваемой или просто поручается роботам. В то же время каждая работа выполняется быстрее – ведь количество машин, роботов и рабочих в Индии и Китае возрастает, и они конкурируют за всё большую долю рынка труда. Здесь требуются серьёзная мотивация, настойчивость и умение воспринимать новые технические или социально-эмоциональные навыки. Только так вы будете на шаг опережать роботов, индийцев, китайцев и других квалифицированных иностранцев – благодаря непрерывному обучению на протяжении всей жизни.

И наконец, сегодня профессии исчезают и становятся частью истории быстрее, чем когда-либо. Этот процесс требует предпринимательского мышления на каждом уровне: постоянный поиск новых ниш, возможностей начать что-то, на чём можно зарабатывать и создавать рабочие места. Поэтому как минимум наша образовательная система должна быть переоборудована для того, чтобы максимизировать необходимые навыки и атрибуты: письмо, чтение, написание кода и математику, креативность и критическое мышление, коммуникацию и сотрудничество. И на каждом уровне требуется развивать самомотивацию, а также навыки предпринимательства и импровизации.

Комплексное решение

К счастью, этому начинанию способны помочь современные технологические инструменты. Новые социальные контракты, которые нужно заключить между правительством, бизнесом, социальным сектором и работниками, осуществить легче, если найти креативные способы. Или, цитируя основателя Nest Labs Тони Фаделла, превратить «AI в IА»^[44]. Эту фразу я интерпретирую как превращение искусственного интеллекта в интеллектуальную помощь, интеллектуальных помощников и интеллектуальные алгоритмы.

Интеллектуальная помощь, включая использование искусственного интеллекта, позволит правительству, отдельным компаниям и некоммерческому сектору разрабатывать более совершенные мобильные и онлайн-платформы, которые дадут каждому работнику возможность непрерывного обучения на протяжении всей жизни, получая за личный прогресс признание и вознаграждение.

Интеллектуальные помощники возникают, когда искусственный интеллект мы нацеливаем на улучшение взаимодействия между людьми и их инструментами с помощью программного обеспечения. В таком случае люди могут не только учиться быстрее, но и действовать оперативнее и умнее. Наконец, развернуть искусственный интеллект необходимо для того, чтобы создавать более интеллектуальные алгоритмы. То, что Рид Хоффман называет «человеческими сетями», с помощью которых мы сможем более эффективно подключать людей к возможностям работы, необходимым навыкам и образовательному потенциалу. И сделать так, чтобы приобрести эти навыки было дёшево и просто.

– Когда есть комплексная проблема, нужно и комплексное решение, – уверен Хоффман. – Проблема рабочих мест является проблемой с функциональной зависимостью, и единственный способ её решить – разрешить зависимость. Это усилит способность человечества к адаптации. Превращение большего количества форм AI в большее количество форм IA – как раз комплексное решение.

Интеллектуальная поддержка «Ма Белл»^[45]

В ходе работы над этой книгой я побывал во многих компаниях, и ни одна из них не была более инновационной в создании интеллектуальной помощи, помогающей сотрудникам учиться на протяжении всей жизни, чем старая, добрая AT&T. Не позволяйте прозвищу «Ма Белл» обмануть вас. Не позволяйте акценту генерального директора AT&T Рэндела Стивенсона, отличного парня из Оклахомы, ввести вас в заблуждение. Не позволяйте мягким манерам Билла Блейза, руководителя отдела кадров, заставить вас бросить им вызов. И что бы вы ни делали, не отводите глаз от главного стратегического директора Джона Донована и Криса Прабхи, главы AT&T Labs, потому что они разрушат ваш бизнес от имени одного из конкурентов просто так, на завтрак. Хотя бы ради развлечения…

Внимание, покупатели Kmart: это уже не та «Ма Белл», которую знала ещё ваша бабушка!

Ещё в 2007-м, когда AT&T стала пионером в программном обеспечении по обработке данных, создаваемых iPhone (компания стала первым эксклюзивным сетевым провайдером для него), здесь поняли: необходимо быстро и масштабно наращивать собственный инновационный метаболизм. Если уж вы работаете с Apple, то должны и работать так же быстро, как Apple.

В 2016-м AT&T всё ещё была на коне. В том же году в Далласе открылся «Цех интернета вещей» – инновационный магазин. Работали там инженеры сетевых технологий. Как вспоминает вице-председатель Ральф де ла Вега, они привлекали клиентов следующим предложением: «Скажите, какую проблему вам нужно решить, и мы обязуемся в течение двух недель выдать прототип решения, которое будет работать в реальной сети. Каждый раз, когда мы это делаем, получаем контракт».

Например, глобальному судоходному гиганту Maersk был необходим датчик, который можно прикрепить к каждому имеющемуся у него транспортному контейнеру, что позволило бы компании отслеживать контейнеры в любой точке мира. Датчик должен был прикрепляться к двумстам тысячам грузовых рефрижераторных контейнеров, измерять их влажность, температуру, наличие ущерба – и передавать данные в штаб-квартиру. Кроме того (и в этом реальная выгода), датчики должны были работать без батареи на протяжении десяти лет, потому что их не могли постоянно менять.

За две недели инженеры AT&T создали прототип датчика, по размеру вдвое меньше обувной коробки, который прикреплялся к каждому контейнеру Maersk и работал от комбинации солнечной и кинетической энергии.

Произошедшее с AT&T – влияние «сверхновых» технологий, за одну ночь изменивших саму суть их бизнеса. Решение виртуализировать сети, чтобы расширить свой потенциал, сделало AT&T в большей степени компанией, занимающейся разработкой программного обеспечения и сетевых технологий. Затем, с ростом больших данных, они и правда нашли «золотую жилу» – данные и голосовой трафик, которые AT&T передавала по проводам, могли быть агрегированы и анонимно исследованы для выявления тенденций. Внезапно (об этом я уже писал) оказалось, что AT&T, используя данные беспроводного сотового телефона, могли сообщить компании, занимающейся рекламой, сколько человек проехало мимо их билборда на автостраде и сколько из них в итоге совершили покупки в рекламируемом магазине. А если щит стал цифровым и изображение меняется каждый час, то какое сообщение было наиболее эффективным. В AT&T начали говорить некоторым клиентам: «Чёрт возьми, мы договоримся о расходах на связь, если сможем добывать данные и использовать их для решения ваших проблем». В мгновение ока дружелюбная телефонная компания превратилась в универсальное предприятие по разработке бизнес-решений, конкурирующее с IBM или Accenture.

Стивенсон понимал: для того чтобы его компания процветала, она должна обеспечивать поддержку сетей и решений для самых передовых компаний в мире. И знал, что его собственные сотрудники ему в этом… мешают.

– Мы столкнулись с фундаментальным обязательством по уничтожению нашей собственной рабочей силы, – сказал Донован. – Нам нужно было её меньше, но она должна быть умнее. Ключевыми теперь стали навыки STEM.

Однако, когда вы имеете дело с тремя сотнями тысяч сотрудников и хотите поставить перед ними жёсткое требование – повысить квалификацию, нужна как раз стратегия, которую я называю «интеллектуальной помощью». То есть надо устроить так, чтобы обучение было простым, непрерывным и устойчивым, а сотрудники ощущали бы поддержку и стимулирование.

По словам Блейза, интеллектуальная помощь в AT&T начинается с того, что команды менеджеров становятся всё более прозрачными – как в отношении руководства компании, так и по части навыков, которые понадобятся. Деловой год начинается с выступления Стивенсона перед всеми топ-менеджерами AT&T.

– Идея состоит в том, что мы хотим – и должны быть – полностью прозрачными и честными с сотрудниками, открывая им то, в каком направлении движется бизнес и какие мы видим проблемы, – объяснил Стивенсон.

Его сообщение фильтруется через менеджеров, так что в конечном итоге каждый сотрудник компании получает широкое понимание её целей на ближайшие 12–14 месяцев.

– И куда компания намерена двигаться в течение следующих 5–10 лет, – уточнил Блейз. – Мы проводим совещание в январе, и к июлю понимание общих целей достигает всех.

В идеале, по его словам, большинство сотрудников должны отреагировать так: «Понимаю вас и хочу быть частью этого будущего. Я – один из трёхсот тысяч. Как мне стать частью нашего будущего?».

Другие, однако, скажут: «Знаете что? Мне тридцать пять лет, и я не готов учиться чему-то новому. Время идти другим путем». Так из AT&T ежегодно уходит около 10 % сотрудников.

– У нас недостаточно внутренних сотрудников, – добавил Блейз, – которые обладают навыками, позволяющими эффективно руководить изменениями, так же как не хватает технических знаний о том, что мы продаем, а тем более о том, что стоит за нашей продукцией. Поэтому каждый год мы нанимаем 30 000 сотрудников «с улицы». Ещё 30 000 рабочих мест заполняем посредством ротации и рекламных акций. Просто нанять кого-то со стороны стоит около двух тысяч долларов, поэтому мы предпочитаем использовать «своих». Это не только более эффективно с точки зрения затрат, но и вовлекает сотрудников и способствует повышению производительности. И мы понимаем: «свои» сотрудники будут делать всё возможное, чтобы обслуживание клиентов становилось лучше, а стоимость акций росла. Компании с наиболее активными работниками зарабатывают в три раза больше, чем с равнодушными.

Однако получается, что теперь гораздо большему количеству сотрудников навязывают весьма высокие требования по непрерывному обучению, причём на протяжении всей жизни или карьеры.

– Большинство сотрудников понимают, что мы пытаемся сделать, – считает Блейз. – Они говорят: «Просто дайте мне инструменты, направьте меня в правильную сторону, помогите сделать переход плавным и экономически выгодным, мобильным и веб-ориентированным. И предложите такой гибкий формат обучения, чтобы я мог учиться в свободное время, причём быстро и эффективно».

– У нас есть сотрудники, которые хотят стать новым фундаментом, – добавляет Донован, – те, кто построил компанию и кто готов умереть за неё. Мы должны дать им возможность стать новым костяком нашей компании. Многие из них пришли к нам на рядовые должности, только что закончив среднюю школу. И теперь мы просто обязаны постоянно переучивать их, чтобы они могли работать в новом, сетевом доме.

Чтобы действовать в соответствии с этим новым социальным контрактом, руководство AT&T пять лет назад попросило всех своих менеджеров (именно так здесь классифицируют профессиональных сотрудников, не охваченных профсоюзными контрактами, независимо от того, супервайзеры^[46] они или нет) настроить внутренние профили, аналогичные учётным записям LinkedIn, с подробным описанием своего опыта работы, навыков, образования, сертификатов и специальностей. Сегодня 90 % из 110 000 менеджеров сделали это. Отныне, когда открывается новая вакансия, команда Блейза первым делом проверяет профили на наличие внутренних кандидатов, обладающих нужными навыками. Одновременно публикуется информация о новых рабочих местах с указанием, где они находятся, и точным перечислением необходимых навыков, а также способов обучения им.

Чтобы помочь в обучении, AT&T установила партнёрские отношения со многими университетами: от Georgia Tech и Notre Dame в Оклахоме до Стэнфорда или даже онлайн-университетов типа Udacity или Coursera. Здесь можно получить доступное образование до степени магистра и бакалавра по нужным специализированным навыкам. Единственное требование AT&T – вы должны проходить курс в свободное время, но компания возместит плату за обучение на сумму до 8000 долларов в год (а для определённых курсов и больше) и 30 000 долларов за всю вашу жизнь в компании.

Дабы убедиться, что деньги будут использованы максимально продуктивно, AT&T потребовала от университетов создать список возможностей онлайн-обучения, которое соответствовало бы её бюджету. Такой подход привел к значительным инновациям в сфере образования. В частности, установлено партнёрство между Udacity, AT&T и Georgia Tech, направленное на создание онлайн-магистратуры по информатике стоимостью 6600 долларов за весь курс (заметная разница по сравнению с суммой в 45 000 долларов, в которую обошлось бы двухлетнее обучение в кампусе Georgia Tech).

Coursera заключила партнёрские соглашения с Джонсом Хопкинсом и Райсом, чтобы создать аналогичную программу в области науки о больших данных. То есть стоимость обучения снижается для всех.

– Пирог образования стал ещё больше, – говорит Блейз. – Теперь мы можем помочь вам получить работу вашей мечты… Всего мы обучаем людей на 250 миллионов долларов в год.

Так работает интеллектуальная помощь.

Да, сегодня учат многие и многому: в том числе лазить по столбам, подвешивая кабель, оказывать услуги или управлять розничными магазинами – и всё это нужно. Однако в наше время гораздо больше ресурсов идёт на обучение науке о больших данных, сетевым технологиям, программному обеспечению, введению в программирование, веб-разработке, машинному обучению и интернету вещей. И если вы хотите пройти общий курс STEM (наука, технология, инженерия, математика), который не является частью программы AT&T, компания, тем не менее, готова за него заплатить.

– Если человек хочет учиться, у нас с этим всё в порядке, – объясняет Блейз, – потому что, опять же, это ведёт к большей заинтересованности людей. А значит, к лучшему обслуживанию клиентов, повышению их лояльности, а в итоге к большей ценности для акционеров… Когда я рос в компании, у нас не было ничего подобного.

Наши пособия предназначены для тех, чьё рабочее место стоит от 60 000 до 90 000 долларов в год. Компания регистрирует все сертификаты и степени, полученные сотрудниками, в своих внутренних профилях и может легко найти их с помощью инструментов для работы с большими данными. Если вы докажете, что у вас есть мотивация к получению дополнительных степеней и сертификатов, мы дадим вам шанс применить их на практике, как только откроется вакансия. Люди должны знать, что, если у них есть мотивация учиться, они будут вознаграждены.

По словам Блейза, система работает примерно так.

Скажем, я менеджер, и у меня есть десять вакансий для технических работ. Кадровая служба говорит мне, что надо в первую очередь посмотреть внутренние резюме. Просмотрев онлайн-профили, нахожу людей, проявивших желание воспользоваться одной из возможностей.

Таким образом, HR^[47] из кучи подходящих резюме будет выбирать тех, у кого уже есть большинство необходимых навыков. Могут быть и новички, которые, по вашему мнению, идеально вам подходят, и тогда вы договариваетесь с отделом кадров о том, чтобы дать им шанс. Это важно – ведь затем сотрудники расскажут коллегам свою историю: как я играл по новым правилам и получил награду.

– Таков договор между компанией и сотрудниками, – говорит Блейз. – Новая сделка. Если хотите получить оценку «А» в своём обзоре эффективности, отныне нужно выполнить «что» и «как». «Как» вы ладите с людьми, достигаете результатов, эффективно ли сотрудничаете, объединяясь в команду и руководя изменениями совместно с другими её членами, а не просто сидите в своей кабинке. И «что» – значит, вы не только опытны в работе, но и стремитесь перепрофилироваться, улучшить свои способности, продолжить учёбу, и чтобы выйти за пределы нынешнего своего положения. Возможно, вы – продавец, и хотите стать более ценным для компании, изучив техническую сторону дела. Вы не просто продаёте продукты, но понимаете, как работает сеть. Наши лучшие сотрудники понимают это и знают, «что» и «как».

– Новый общественный договор, – добавляет Донован, – заключается в следующем. Вы можете быть пожизненным сотрудником, если готовы быть пожизненным учеником. Мы предоставим платформу для обучения и роста, но вы должны согласиться. У каждого есть свой личный учебный портал, и любой может видеть, где находится конечная точка (для любого набора навыков, который он стремится приобрести) и какой курс поможет. Разумеется, вы вправе выбрать другое будущее и иной путь к нему. Вы можете быть – и стать кем угодно в этой системе. Но опять же, вы должны на это согласиться. Роль исполнительного органа здесь в том, чтобы определить видение будущего. Компания отвечает за то, чтобы предоставить сотруднику инструменты и платформы, а роль самого человека – сделать выбор и найти мотивацию. Нам нужно убедиться, что любой, кто уходит из компании, делает это не потому что мы не предоставили ему платформу для развития, а из-за отсутствия мотивации.

AT&T – большой кит. Когда он движется по пути образования к созданию рабочих мест, то оставляет заметный след.

– Сейчас университеты меняют свои стратегии, чтобы встретить нас на рынке услуг образования, – делится успехом Блейз. – Мы пишем новый учебный план. Если университеты будут на нас обращать внимание, то начнут создавать больше степеней и сертификатов, одновременно выгодных им и экономически целесообразных для подобной модели обучения.

Донован уверен, что новый социальный контракт повышает как средний уровень квалификации компании, так и её моральный дух.

– Мы взяли всё лучшее и сделали это средним показателем в компании. Наше среднее значение сейчас на высоте, и циклы выработки новых идей стали намного короче. Любой, кто найдёт решение, может сразу его масштабировать внутри компании. Исследования вовлечённости сотрудников показали 30-процентный спад обращения за больничными в течение года. Люди реже прикидываются больными, потому что чувствуют себя более уполномоченными, причастными и связанными с компанией и коллегами.

Быстрый старт учебного плана

Модель образования, внедрённая AT&T, сильно повлияла на всю отрасль. Например, Udacity с помощью Georgia Tech запустила недорогую интернет-магистратуру в области компьютерных наук. Бизнес, созданный Udacity с AT&T, позволяет им осуществлять масштабную интеллектуальную помощь всему миру и сеять семена настоящей революции в области образования.

Udacity основан немцем Себастьяном Труном – профессором в области исследований искусственного интеллекта из Стэнфорда и экспертом по робототехнике. Трун любит вспоминать свою первую встречу с Рэндаллом Стивенсоном в штаб-квартире AT&T в Далласе: они оба сидели на полу в представительском люксе Стивенсона, а Трун показывал на ноутбуке презентацию, посвящённую онлайн-образованию, мини-онлайн-курсам и «наностепеням», которые Udacity готов предложить AT&T для повышения квалификации её сотрудников. После презентации Стивенсон поднялся с пола и тут же, на месте, подписал контракт.

Интересный факт узнал Трун во время совместной работы с Georgia Tech над программой онлайн-магистратуры по компьютерным наукам стоимостью 6600 долларов – она не стала конкурентом более дорогостоящему офлайн-курсу в студенческом городке Georgia Tech. Оказывается, существует два отдельных рынка: один для тех, кто хочет получить опыт и знания в кампусе, другой для людей, жаждущих получать образование и повышать квалификацию на протяжении всей жизни и потому заинтересованных в самообразовании в свободное время и по цене, которую они могли бы себе позволить.

– Средний возраст студентов нашего онлайн-курса тридцать четыре года, а студентов кампуса – двадцать три, – сравнил Трун.

Спрос на образовательные платформы для непрерывного обучения в онлайн явно преобладает. И те, кто занимается подобными программами, сделали правильные выводы. Сегодня Udacity предлагает программы с наностепенями по созданию веб-сайтов, введению в программирование, машинному обучению, разработке приложений для мобильных устройств Android, Apple и других.

Но вот что действительно интересно – сейчас некоторые свои курсы Udacity разрабатывает с помощью действующих инженеров Google. Например, в октябре 2015-го Google выпустил базовые алгоритмы для программы под названием TensorFlow для общественного пользования сообществом открытого кода. TensorFlow – набор алгоритмов, позволяющих быстрым компьютерам выполнять «глубокое обучение» с большими наборами данных и выполнять задачи эффективнее, чем это может делать человеческий мозг.

– К январю 2016 года у нас был готов онлайн-курс о том, как использовать платформу с открытым исходным кодом Tensor-Flow для написания алгоритмов глубокого обучения, чтобы научить машину делать что-либо: копирование, управление самолетом или обнаружение юридических документов, – рассказал Трун.

Здесь огромная новая область компьютерной науки. TensorFlow увидел свет в октябре, и уже к январю Udacity совместно с инженерами Google обучал навыкам работы с TensorFlow на своей платформе.

– Теперь мы можем обновить ваши навыки в соответствии с законом Мура, в соответствии с темпами развития отрасли.

Традиционный академический мир этого сделать пока не может. Вероятно, университету для подготовки такого курса по TensorFlow понадобится не меньше года, а у других она займёт гораздо больше времени.

В Udacity сформировали постоянную группу фрилансеров, которых используют для оценки работ онлайн-студентов, а студенты, в свою очередь, оценивают наставников.

– Я могу нанять тысячу наставников со всего мира за неделю, – говорит Трун, – протестировать их, отобрать двести лучших, а остальных отпустить.

Это быстрый способ получить учителей высокого качества. У Udacity есть внештатные наставники, зарабатывающие по несколько тысяч долларов в месяц на месячных образовательных курсах по компьютерным технологиям, таким как, например, создание карт с помощью GPS от Google. Курсы посещают студенты со всего мира.

– У нас был наставник, который в месяц зарабатывал 28 000 долларов, – рассказал Трун. – Рынок краткосрочных контрактов растёт. Теперь речь идёт не только о поручениях на TaskRabbit^[48].

Udacity не просто оказывает интеллектуальную помощь таким компаниям, как AT&T. Платформа предоставляет интеллектуальную помощь вашему «запуску» – куда бы то ни было и где бы вы ни находились. Осенью 2015 года я оказался в небольшом конференц-зале в Пало-Альто, в штаб-квартире Udacity, где проводил по скайпу интервью с Гадой Сулейман, тридцатилетней ливанкой, проходившей онлайн-курс Udacity, чтобы усовершенствовать навыки веб-дизайнера. Она рассказала, что находится в своем доме в Бейруте и проходит обучение в компании в Пало-Альто, чтобы лучше обслуживать клиентов, с большинством из которых она никогда не встречалась лично – например, с клиентами из Австралии и Великобритании.

– Я изучала графический дизайн в Американском университете науки и технологии в Ашрафии (одном из древнейших районов Восточного Бейрута), – рассказала Гада. – После колледжа в поисках подходящего курса по веб-дизайну наткнулась на Udacity и решила попробовать. Начала обучение в 2014 году. Я и раньше училась в Интернете, но только с помощью учебных пособий. А с платформой Udacity появилось чувство общности, и я могла вступить в контакт с другими людьми, так что обучение стало интерактивныи и более интересным.

– Почему вам пришлось искать этот курс в Сети? – спросил я Гаду.

– Местные университеты предлагают курсы по графическому дизайну и информатике, но не по веб-дизайну. Это новая область, и университеты пока её не догнали. Курс, который я выбрала на Udacity, – программирование и веб-разработка. В дизайне я хорошо разбираюсь, но нужно было лучше освоить программирование. Эти знания дополняют мои компетенции на работе.

– А какого рода клиенты у вас в Австралии?

– Один клиент – издание о стартапах, другой – блог, посвященный бизнесу, третий – тематический блог для молодых мам, ещё один – австралийская социальная медиакомпания.

Гада Сулейман продвигает свои услуги под брендом Astraestic.com – это сочетание слова «артистический» и её прозвища «Астра».

– Сначала мои родители были удивлены и не могли понять, как мне удалось познакомиться с людьми из Австралии. А когда разобрались, то поверили в моё большое будущее – раз уж я могу так просто связаться с другими людьми в разных странах. Ведь в Бейруте невозможно найти столько клиентов, сколько во всём мире.

– Гада, какой совет вы дали бы другим молодым людям вашего возраста?

– Я бы сказала, что им надо в первую очередь развивать свои технические навыки, но этого недостаточно. Они также должны знать, как продавать себя. Маркетинг – не только для маркетологов, это огромная часть работы. Я бы так и посоветовала им: работайте над собой.

История Гады Сулейман подчёркивает значение современного контракта, который необходимо заключить с самим собой – больше самомотивации для вовлечения в глобальные рабочие и образовательные потоки и нового вида контракта, который должен появиться между школами и учениками. Многие думали, будто появление MOOC возвестило революцию в образовании. Да, в известной степени так оно и было, но то была лишь верхушка айсберга, потому что в основе всё ещё лежала старая модель. По сути, MOOC только применяла Интернет и видео в качестве новой системы доставки для старомодных лекций. «Сверхновые» технологии предваряют более глубокую революцию, пока лишь зарождающуюся под влиянием таких образовательных платформ, как Udacity, edX и Coursrara. Они меняют сам метаболизм и форму высшего образования и, как можно надеяться, поднимут линию адаптивности до уровня, о котором говорил «Астро» Теллер.

Когда такая компания, как Udacity, способна быстро отреагировать на крупный технологический скачок, например выход TensorFlow от Google, и предложить любому человеку трёхмесячный эффективный онлайн-курс, молва о подобном обучении разойдётся широко, и рынок образования изменится. Кто будет ждать до следующего года, чтобы пройти этот курс в кампусе университета, даже если предположить, будто школа сможет так быстро изменить свой учебный план?

Кроме онлайн-курсов появились игровые платформы, как, например, Foldit – краудсорсинговая компьютерная игра, позволяющая любому принять участие в важных научных исследованиях. Из чисто игровых они превращаются в очень популярные образовательные платформы. Так, Foldit создал онлайн-игру, где каждый мог выиграть существенный денежный приз, спроектировав типы белков. «Поскольку белки лежат в основе очень многих заболеваний, они также могут быть и частью лечения. Игроки имеют возможность создавать новые протеины, которые способны предотвратить или лечить тяжёлые заболевания», – говорится на сайте Foldit. Игра привлекла тысячи участников со всего света, причём некоторые вообще не имели формального образования в области биологии, но хотели побороться за призы – и выиграть не степень бакалавра наук, а своеобразный репутационный знак, который вскоре может стать более значимым для рынка.

Новые подходы к быстрому обучению уже проникают в традиционные учебные заведения, рождая принципиально новые модели. Рассмотрим только один пример: Olin College. В своей речи президент школы Ричард К. Миллер рассказал, что в 1997 году Фонд Ф.У. Олина учредил Olin College (в Нидхэме, штат Массачусетс) с особой целью – создать новую парадигму инженерного образования, которая готовила бы студентов к тому, чтобы стать образцовыми инженерами-инноваторами, готовыми решать самые серьёзные проблемы.

– Роль инженера, о которой мы говорим, – роль «системного архитектора» сложных технических, социальных, экономических и политических систем, способного решать глобальные задачи, с которыми мы сейчас сталкиваемся, – заявил Миллер.

По его словам, для обучения таких инженеров в Olin создали очень гибкую структуру, которая может меняться со скоростью Интернета.

– Колледж организован не внутри академических отделов, а преподаватели не имеют должности, – объяснил Миллер. – Вместо этого они работают по контрактам с возобновляемым сроком действия и разным сроком обучения.

К слову сказать, в 2016 году я выступал в колледже как докладчик и не мог не заметить, что половиной выпускников были женщины – беспрецедентный показатель в инженерной школе.

Ричард Миллер рассказал и ещё об одном важном аспекте деятельности Olin. Это непреложное правило, согласно которому колледж должен посвятить себя постоянному совершенствованию и инновациям. Поэтому здесь почти у всего есть «срок годности» – в том числе у устава и учебной программы.

– Учебный план колледжа Olin постоянно совершенствуется, так и задумано, – соглашается Миллер. – И текущая редакция устава даёт представление об усилиях Olin, направленных на создание новой парадигмы инженерного образования. Срок действия учебного плана истекает каждые семь лет и должен активно пересматриваться, после чего он либо меняется, либо пролонгируется.

Чтобы получить высшее образование, – добавил Ричард, – все студенты Olin должны завершить проект инженерного проектирования в течение года в небольших группах с корпоративным спонсором, который обеспечивает финансовую поддержку каждому проекту. Проекты требуют присутствия корпоративного инженера по связям и часто включают в себя подписку о неразглашении и разработку новых продуктов.

Olin – пока маленький и молодой колледж, но эта лаборатория инженерных кадров демонстрирует множество революционных особенностей, которые в конечном итоге будут внедрены в большинстве учебных заведений. Это и сроки действия курсов, и тесное партнёрство с агентами изменений в рабочем мире, и постоянно адаптирующаяся учебная программа, и отсутствие кафедр. Плюс синтетический подход к обучению, сочетающий инженерные и гуманитарные науки. Например курс, который включает биологию и историю пандемий.

Здесь мы видим интеллектуальную поддержку в её лучшем виде. Настоящая революция в образовании – и скоро она придет к сообществам рядом с вами, так как всё больше работников нуждаются в интеллектуальной поддержке.

Миллер называет это «экспедиционным обучением» – созданием собственных знаний и продумыванием собственной карьеры.

– Импровизация – вот чем вы должны постоянно заниматься. Это гораздо больше, чем просто проблемное или даже проектное обучение. Вы буквально идете в лес, который ещё никто не исследовал, в поисках того, чего вы никогда не видели.

И всё, что такой подход может пообещать, по словам Ричарда Миллера, – вы найдете работу, какую не можете сейчас себе даже представить, но которая потребует быстрого и непрерывного обучения.

Интеллектуальный консультант

Одним из самых интригующих интеллектуальных онлайн-помощников, с которыми я столкнулся в своем исследовании, оказался сервис LearnUp.com, основанный Алексис Рингвальд. Впервые я встретил эту авантюрную молодую предпринимательницу в Индии, где они с партнёром рассказывали о массовых инициативах по возобновляемой энергии, разъезжая на автомобиле, питаемом солнечными батареями, вместе c рок-группой на солнечной энергии!^[49]

Запустив в США стартап по солнечной энергии, Рингвальд заинтересовалась рынком труда и полгода вела собеседования с различными соискателями. В результате обнаружила неожиданный факт: для большинства предлагаемых рабочих мест вовсе не обязательно четырёхлетнее обучение в колледже, а девять из десяти лучших рабочих мест в Америке не требуют объёма знаний большего, чем даёт высшее образование. Но она также обнаружила, что широко распространённое в Америке мнение о том, будто бы любой может получить работу в сфере обслуживания клиентов начального уровня, просто будучи инициативным, ещё более ошибочно. Как раз такая работа требует особенных базовых навыков, которых так не хватало слишком многим заявителям.

– Даже сотруднику Gap^[50], рабочему на кухне McDonald’s или администратору требуются определённые базовые навыки. Однако у большинства людей, которые ищут там работу, таких навыков нет. Они просто думают: «Эй, мне нравится одежда. Я могу здесь работать». Оконченные ими колледжи и школы не дают необходимых навыков.

В конце концов Алексис пришла к парадоксальному выводу.

– Моим первым прозрением стало осознание того, что вся система найма предназначена для отсеивания людей, а не для их вовлечения. Система найма создана, чтобы работодатели могли отбивать атаки соискателей. И поэтому люди просто бомбардируют работодателей своими резюме, обращаясь сразу в сотню мест. Когда их кандидатуры отклоняют, они не понимают почему. Я видела работодателей, заваленных резюме кандидатов, не подходивших даже для базовых работ, и соискателей, которые не знали, на что они претендуют.

Кроме того, она узнала, что, как только люди получали место, часто сталкивались с огромными проблемами в попытках на нём удержаться. Они были уверены, что если однажды не смогут выйти на смену из-за болезни или поломки автомобиля, или из-за того, что необходимо остаться дома с детьми, то их точно уволят. И даже не пытались объяснить свою проблему менеджеру.

Рингвальд пришла к выводу, что подобные проблемы могут быть решены, и в 2012 году стала соучредителем LearnUp. Цель проекта можно изложить так. Соискатели, зайдя на сайт, найдут онлайн-платформу с мини-курсом, который расскажет о реальных требованиях и навыках, необходимых для работы, – до того как человек столкнётся с ними в реальности. Сайт предлагает модули о том, как подготовиться к собеседованию, о конкретных навыках, необходимых для различных открытых позиций. В том числе, к примеру, о том, как построить отношения с клиентом в AT&T, как продавать одежду в Old Navy и как решить проблемы клиента на Fresh Market. И даже более детальные рекомендации: как помочь клиенту подобрать нужную одежду и улучшить внешний вид магазина. И как использовать основное офисное оборудование (скажем, копировальную машину), если вы устраиваетесь в розничный магазин, предположим, Staples. Тренинги рассчитаны на один-два часа, и этого достаточно, чтобы кандидаты узнали о компании, приобрели навыки, необходимые для желаемой должности, и получили квалификацию для подачи резюме. Для компаний же сайт может служить фильтром, определяющим тех, кто усердно изучает необходимые основы, и тех, кто этого не делает. После того как вы закончите курс, LearnUp фактически организует для вас собеседование с выбранной компанией.

– LearnUp связан с конкретной вакансией и реальной возможностью интервью, – пояснила Алексис Рингвальд. – Соискатели, намеренные подать заявление онлайн о приёме на работу к одному из наших партнёров, таких как Old Navy, Fresh Market, AT&T, получают доступ к LearnUp, нажав кнопку «подготовьтесь перед подачей заявления» на профориентационном сайте работодателя. LearnUp не отбирает кандидатов, а пытается обучить их, квалифицируя для конкретной вакансии. По мере того как кандидат через LearnUp узнаёт о должности больше, он делает выбор – продолжить заполнение отклика на вакансию или отказаться, нажав кнопку «я не хочу эту работу».

На мой взгляд, наиболее важным инструментом от LearnUp является онлайн-консультант, который активно оказывает вам поддержку, напоминает об интервью, даёт советы и отвечает на вопросы. Очень легко забыть, что многие люди в Америке не имеют профессиональной сети контактов, сообщества выпускников, обоих родителей или хотя бы одного, имеющего работу и способного дать дельный совет. Алексис удивилась, узнав, сколько людей спрашивают консультанта о том, что надеть на собеседование или что делать, если он опоздает на встречу. Некоторые кандидаты даже отправляют свои фото и спрашивают, подойдёт ли этот наряд для собеседования.

Кому-то подобные вопросы могут показаться примитивными, но Рингвальд другого мнения.

– Все люди, с которыми мы разговариваем, благодарны нам за консультацию. На самом деле, – объяснила Алексис, – появление кнопки «консультант» было

вдохновлено реальными консультантами по повышению квалификации. Их энтузиазм и поддержка имеют огромное значение для успеха соискателя. Вот почему решено было встроить консультантов в платформу. На пути к получению работы слишком много препятствий (не забудем, что в поисках работы кандидат пытается ещё управлять своей жизнью и жизнью семьи). Надо принять решение о том, куда устраиваться, грамотно заполнить заявление, выяснить, достаточно ли близко место потенциальной работы к вашему дому. Затем надо пройти проверку квалификации и подготовиться к собеседованию: как правильно одеться и какие слова говорить. И это не считая мелочей. А теперь представьте себе, что вам приходится делать всё это не однажды, а десятки, а может быть, и сотни раз – неслабое испытание. Вдобавок люди страдают не только от усталости, но также из-за путаницы и недостатка надежды. В мире, где так много вариантов, тяжело понять, что конкретно нужно делать в данный момент. И в тысячу раз тяжелее, когда рядом нет никого, кто мог бы вам подсказать.

Для 70 % соискателей, не имеющих научных степеней, подобное блуждание в потёмках в поисках работы суровая реальность. Там нет поддержки. Ситуация вдвойне сложнее, если подобного опыта нет ни у вас, ни в вашей семье или сообществе.

Что действительно важно в консультанте LearnUp – его доступность и простота использования. Большая часть населения Америки даже не думает о том, чтобы обратиться к советнику или наставнику. Более того, в некоторых кругах считается позорным идти в агентство занятости населения и просить о помощи. И через такое представление сложно переступить.

Я попросил у Алексис Рингвальд примеры советов, которые консультанты дают в процессе трудоустройства. Она прислала мне в ответ целый список.

• Скажите, что хотите надеть на интервью, и посмотрите прогноз погоды на этот день.

• Рассчитайте маршрут: как будете добираться до места проведения интервью – с помощью карт Google и с учётом маршрута общественного транспорта.

• Создайте напоминание о времени интервью и о том, сколько времени вам необходимо, чтобы приготовиться и добраться до места его проведения.

• Проведите «тестовое» телефонное собеседование, записывайте свои ответы на вопросы и получите практический опыт.

• Познакомьтесь с советами от ранее нанятых соискателей или менеджеров на каждом этапе собеседования.

• Поймите, что, как и почему происходит на каждом этапе собеседования, чтобы весь процесс стал для вас очевидным и прозрачным.

• Посмотрите на других ранее нанятых соискателей на месте работы.

• Делитесь интересными фактами о месте работы и менеджере с будущими соискателями.

• Предоставьте им больше информации о менеджере по найму, с которым они встретятся.

• Попросите соискателей поделиться интересными фактами о себе и встречах с менеджерами по найму.

• Заранее забронируйте автомобиль, который отвезет вас на собеседование, с помощью Lyft или Uber.

• Создайте напоминание, чтобы отправить благодарственное письмо интервьюеру.

– Каждому нужен кто-то, кто скажет: «Я верю в тебя», – заключила Алексис Рингвальд. – Существует не только разрыв в навыках, но и разрыв в доверии.

И вы не можете постоянно заполнять одно без другого.

Совершенствуйтесь в нюансах

Возможно, самый популярный сегодня интеллектуальный помощник в мире – Khan Academy, основанная в 2006 году педагогом Салманом Ханом, которого друзья называют Хан Сал.

Академия предлагает на YouTube бесплатные короткие видеоуроки на английском языке по различным предметам: от математики, искусства, компьютерного программирования, экономики, физики, химии, биологии до медицины, финансов, истории и многого другого. Каждый может их посмотреть, чтобы узнать что-то новое или освежить знания о любом предмете. Академия не только стала важным интеллектуальным помощником для общего обучения в мире. В 2014 году она заключила партнёрство с Советом колледжей, который организует вступительные экзамены SAT в колледж и практические экзамены PSAT. Вместе они создали интеллектуального помощника всем, кто хочет улучшить свои результаты по SAT, чтобы поступить в колледж. Помимо бесплатной подготовки к SAT (так что вам теперь не нужно тратить небольшое состояние на частные услуги по подготовке ребёнка к экзаменам) они создали удивительную платформу для практики – чтобы помочь студентам заполнить пробелы в знаниях.

Как работает система, мне объяснила Стефани Сэнфорд из Совета колледжей.

В десятом или одиннадцатом классе вы проходите экзамен SAT, называемый PSAT. Скажем, вы набрали 1060 из 1600 баллов по английскому языку и математике. Результаты передаются в компьютер, который, используя искусственный интеллект и большие данные, выдаёт сообщение: «Том, ты хорошо справился, но нужно немного поработать над дробями. У тебя есть реальная возможность улучшить результат. Нажми здесь, чтобы получить индивидуальные уроки по дробям».

Итак, теперь я не только точно знаю, над чем нужно поработать, но и получаю интеллектуальную помощь – программу обучения, которая устраняет мои слабые стороны. От меня не требуется практиковать всё сразу и тонуть в океане знаний. Я могу сосредоточиться именно на том, где, по мнению искусственного интеллекта платформы Совета колледжа, мне требуется помощь.

Более 1,4 миллиона детей подписались на бесплатную подготовку к SAT от Khan Academy онлайн. Что в четыре раза превышает общую численность студентов, которые посещают коммерческие подготовительные занятия в течение года. На самом деле больше детей сейчас используют Khan Academy, чем платную подготовку к экзаменам – независимо от уровня дохода семьи. Это говорит нам, каким ценным интеллектуальным помощником стала академия. И 450 000 учеников поделились своими результатами по PSAT с Khan Academy, чтобы получить индивидуальное руководство по упущенным областям знаний, которые необходимо подтянуть и которые они cмогут практиковать в любое время, где бы ни находились, в том числе на своих мобильниках. Это один из незаметных, но очень важных интеллектуальных помощников в обучении, доступных сегодня в США бесплатно.

Практика SAT и советы для поступления в колледж издавна считались областями, где имеют значение привилегии, а не заслуги, и куда богатые имеют особый доступ.

– Мы пытаемся изменить ситуацию, предлагая студентам собственные инструменты обучения, – объяснил президент Совета колледжей Дэвид Коулман. – Мы предоставляем персонализированное обучение, понимая, что учащиеся должны гораздо лучше владеть своими способностями и карьерой. Раньше Совет колледжей просто давал тесты для измерения и оценки прогресса, сейчас мы реально пытаемся помочь инструментами практики и обучения, чтобы изменить траекторию готовности к экзамену.

Всё это позволило создать другую форму IA – «интеллектуальный совет»^[51], предназначенный конкретному человеку и дополняемый AI.

– С разрешения учащихся и их семей, – продолжил Коулман, – мы делимся с консультантами не только сведениями о студентах, но и образцами данных, по которым Совет колледжа может убедиться – консультант информирован полностью. У нас есть консультанты и тренеры для всех, кто в них нуждается. Совет колледжей установил партнёрские отношения с клубами мальчиков и девочек Америки. Это своего рода гарантия того, что учащиеся смогут воспользоваться бесплатными образовательными инструментами по всей стране.

Кроме того, налажено партнёрство с College Advising Corps^[52] – вместе с ними отбираются консультанты для студентов с высоким уровнем успеваемости, но низким или средним уровнем дохода. Их задача – помочь им сделать лучший выбор колледжа и узнать о его возможных стипендиальных возможностях. Всё это, разумеется, на бесплатной основе. Платформа также идентифицирует тех, кто вполне мог бы успевать на курсах AP^[53] в младших или старших классах средней школы, но, возможно, слишком не уверены в себе и поэтому даже не пытались зарегистрироваться. Такое часто случается с цветными студентами – они заранее отказываются от подобных возможностей.

Поэтому Стефани Сэнфорд любит повторять:

– Люди говорят, будто тесты предвзяты… Ну, тесты не так предвзяты, как люди.

Интеллектуальные помощники не различают цвета кожи.

Сотрудничество Совета колледжей и Khan Academy стоит изучить, потому что это своего рода микрокосм, и он учит, как мы можем победить ботов – иными словами, перейти к другому социальному контракту – «обучение и работа на протяжении всей жизни» в эпоху ускорений.

Можно выделить три основных компонента революции, затеянной Советом колледжей и Khan Academy.

Во-первых, ваше будущее сильнее всего зависит от вас. Поэтому правильно будет воспользоваться шансом и искать интеллектуальных помощников и содействие везде, где только возможно.

Во-вторых, именно потому, что от вас зависит больше, правительственные и общественные организации должны серьёзно относиться к предоставлению вам необходимых инструментов. И не просто каких-то, а намного более совершенных, основанных на искусственном интеллекте, разработанных специально для вас и ваших потребностей. И усиленных консультантом-человеком.

В-третьих, двери вам могут открыть технологии. Но только концентрация позволит в эти двери войти.

Коулман любит говорить, что сегодня «технология прерывания опередила технологию концентрации». Поэтому студентам приходится тщательно изучать дисциплину устойчивой концентрации и погружаться в практику полностью, так сказать, без наушников. Ни один спортсмен, учёный или музыкант никогда не достигал высот без целенаправленной практики, и не существует никакой программы, скачав которую, вы могли бы без труда добиться успеха. Нет, это должно прийти изнутри.

Если вы это поняли, технологии осветят дальнейший путь. Превращение AI в IA будет становиться всё эффективнее с каждым годом.

– Давно прошли времена, когда кто-то издавал учебник по математике и не получал никаких данных и отзывов о том, что в нём работает для людей, а что нет, – говорит Хан Сал. – Поэтому следующие пять лет им оставалось просто перелистывать его страницы.

Сегодня, по словам Хана, Khan Academy может создать набор учебных пособий и в течение нескольких часов увидеть, какие из них наиболее эффективны для обучения студентов, немедленно выполнить итерацию и в самое короткое время начать глобальное масштабирование лучших учебников. Способность к оперативному совершенствованию содержания в глобальном масштабе просто поражает воображение.

– Высокий уровень грамотности ускорил рост обучения в развитом мире, но теперь, – добавил Хан, – у нас есть ускоритель для развивающегося мира, где вместо 5 % населения, которые могли участвовать в программе, а затем приносить стране отдачу, у вас сегодня 50 %. Заинтересованные в учёбе молодые люди могут зайти на наш сайт и учиться так быстро, как им хочется, а некоторые делают это очень, очень быстро. Предела больше нет…

Блестящий уборщик

Интеллектуальные помощники – не просто веб-сайты, к которым вы можете получить доступ. Они ещё и портативные инструменты, способные превратить AI в IА новыми способами. Так что гораздо больше людей, независимо от того, насколько они образованны или ловки, могут жить выше средней черты приспособляемости – и даже процветать.

Как вы думаете, что значит быть сегодня уборщиком в кампусе Qualcomm в Сан-Диего? Подсказка: благодаря интеллектуальным консультантам теперь это труд квалифицированного рабочего.

И Ашок Типирнени, директор по управлению продуктами для проекта Smart Cities компании Qualcomm, объяснил почему. Компания Qualcomm создала бизнес, демонстрируя компаниям, как они могут устанавливать беспроводные датчики на каждой части своих зданий, чтобы генерировать в реальном времени непрерывную ЭКГ или МРТ того, что происходит глубоко внутри каждой из домовых систем. Для демонстрационной модели Типирнени начал с шести зданий в Тихоокеанском центре кампуса Qualcomm в Сан-Диего, включавших в себя гаражи, офисные помещения и фуд-корты. Общая площадь составляла около миллиона квадратных футов, и работало здесь около 3200 человек.

Для передачи информации модернизировали небольшие клипсовые датчики с автономным питанием, и отныне на приёмник в кампусе приходят данные от дверей, мусорных баков, ванных комнат, окон, систем освещения и отопления, проводов, чиллеров^[54] и насосов. Приёмник отправляет все данные в облако для хранения, анализа и превращения в интеллектуальные советы для специалистов по обслуживанию здания.

– В процессе подготовки мы не снесли ни одной стены! – похвастался Ашок.

Первым же результатом стала заметная экономия. Лаборатории даже начали соревноваться друг с другом за то, кто может сэкономить больше других.

– Мы обнаружили, что большая часть энергопотребления исходит от персональных компьютеров в лабораториях, и, если просто перевести их в режим гибернации (когда они не используются) во всех шести зданиях, можно сэкономить примерно миллион долларов в год. Это было сродни шоку – найти такое простое решение, – рассказал Типирнени.

Но самое интересное в том, что они начали передавать данные на планшеты, которыми снабдили каждого из специалистов по обслуживанию здания. Как только происходит утечка, короткое замыкание или клапан остается открытым, на дисплее мгновенно появляется соответствующий значок. А если что-то ломается или протекает, планшет немедленно отобразит руководство по ремонту. В более сложных случаях сотрудники команды техобслуживания фотографируют поломку на свой планшет.

– Система знает: эта часть здания подключена к трубе на четвёртом этаже, а за этаж отвечает такой-то техник, и автоматически отправляет ему задание, чтобы он устранил поломку, – объясняет Типирнени. – Устройство точно знает, где за гипсокартоном расположена труба, так что не надо долбить стену наугад… Проще говоря, вы экономите время и деньги, используя только то, что нужно, наиболее эффективным способом. А сэкономленное на устранении симптомов время пригодится для выяснения и устранения первопричин.

Сегодня Qualcomm размещает клипсовые датчики уже на всех сорока восьми зданиях в Сан-Диего. Ребята из техобслуживания здания, можно сказать, переквалифицировались в инженеров по обработке данных, что для них интересно, как справедливо считает Ашок Типирнени. Специалисты Qualcomm позаботились о том, чтобы данные можно было легко понять и оперативно принять меры. Раньше нужно было ждать тревожного звонка от обитателей здания в случае протечки или замыкания и только после этого реагировать. Теперь работников техобслуживания научили распознавать сигналы и читать данные, которые укажут, предположим, на угрозу утечки газа до того, как она произойдет и приведёт к разрушениям. Поэтому задача заключалась прежде всего в том, чтобы сделать показатели датчиков лёгкими для понимания и не перегружать техников лишней информацией.

– Когнитивная нагрузка на пользователя и без того слишком велика, – считает Типирнени, – так что надо её снижать. Ведь каждый в чём-то нуждается, однако наличие интеллектуального помощника меняет дело. Нынешняя команда по обслуживанию здания мало напоминает прежних сантехников, водопроводчиков и уборщиков. Они больше похожи на группу, например, квалифицированных техников-строителей.

И, по словам Типирнени, сами чувствуют шаг вперёд и рады ему.

Напоследок он рассказал:

– К нам на презентацию приехало сорок чиновников из четырёх разных городов, и некоторые ребята из обслуживающего персонала показали свои планшеты и рассказали о том, что они узнали и как сейчас работают. Гости – должностные лица – были так впечатлены, что потом несколько месяцев обсуждали увиденное…

Вот что может сделать интеллектуальный консультант.

Интеллектуальные алгоритмы

Я мог бы рассказать вам, почему интеллектуальные алгоритмы так важны для рынка труда в эпоху ускорений, но лучше просто поведаю историю о том, как ЛаШана Льюис, инженер по компьютерным серверам из MasterCard, получила работу.

С ЛаШаной я познакомился на панельной дискуссии, посвящённой тому, как перенастроить рынок труда США, и организованной Opportunity@Work.

Льюис – афроамериканка, которой сейчас сорок лет, родилась у одинокой мамы (ей было всего пятнадцать, когда у неё появилась ЛаШана) в Восточном Сент-Луисе, штат Иллинойс.

– Мама была на пособии, и обитали мы в государственном жилье. Да и все вокруг нас жили на пособие. Средств нам едва хватало на жизнь, а в школе не было даже компьютеров, которые финансировались бы за счёт налога на имущество…

Однако ЛаШана ещё в детстве обнаружила, что у неё «есть умение чинить вещи». И что бы ни ломалось по всему дому – от тостеров до раковин, – она всё ремонтировала сама. Поступив в старшую школу, где появились компьютеры, девочка записалась на курс информатики. В итоге стала репетитором и помогала другим студентам, чем привлекла внимание учителя, который сказал ей: «Вам надо поступить в колледж и изучать компьютеры». Она получила стипендию для обучения в Мичиганском техническом институте, но этих средств ей явно не хватало, так что через три с половиной года она бросила учёбу, так и не получив степень. Если бы не это, то Льюис окончила бы институт в 1998 году.

– Я вернулась домой и попыталась устроиться на работу в области вычислительной техники, но каждый раз мне отказывали, – вспоминает Льюис. – Спрашивали, есть ли у меня законченное высшее образование, я не хотела лгать и отвечала правду. Так что пришлось устраиваться на другую работу: я подвозила чернокожих детей на программу дополнительного обучения из средней школы (в которую когда-то ходила сама) до местного общественного колледжа. Итак, я вожу автобус… Но однажды с этих курсов уходит репетитор по информатике. Меня попросили его заменить, и я, конечно, согласилась. В конце месяца спросила, могут ли меня взять на полную ставку, но мне отказали: «У вас ведь нет степени». После такого разочарования ничего не оставалось, как пойти в службу трудоустройства, и меня устроили в службу поддержки.

В различных службах поддержки Льюис проработала десять лет, помогая «головастикам» вроде меня сбрасывать пароли, и учила прочим тонкостям обращения с компьютером.

Прорыв произошел в университете Вебстера в Сент-Луисе, когда ЛаШана работала в службе поддержки, и преподаватели увидели, насколько девушка талантлива (она тогда была специалистом по резервному копированию и постоянно слонялась в офисе IT-команды). Однажды Льюис проходила курс повышения квалификации по вычислительной технике, и её профессор, узнав о новом интеллектуальном помощнике – LaunchCode.org, предложил ЛаШане попробовать.

Цель LaunchCode – помочь «найти лучшие ресурсы в Интернете и в вашем сообществе, чтобы подготовить себя к работе в сфере технологий». Вот что портал предлагает посетителям: «Забудьте о «навыках», просто покажите нам, что можете сделать. Подайте онлайн-заявку на стажировку в LaunchCode, и мы поможем развить ваши навыки и увлечение технологиями, прикрепляя вас к наставникам и предоставляя обратную связь о вашем прогрессе. LaunchCode свяжет вас с одним из наших 500 партнёров-работодателей для оплачиваемого обучения, обычно продолжительностью до двенадцати недель. Оттачивайте навыки практикой, учитесь у опытных разработчиков. Девять из десяти учеников превращаются в штатных сотрудников».

Льюис подписала контракт с LaunchCode в июне 2014 года, и уже в сентябре MasterCard в Сент-Луисе приняла её стажером, а в ноябре ЛаШану назначили штатным помощником системного инженера. Её новая работа была связана с управлением гигантской сетью серверов этой знаменитой компании. В марте 2016-го её перевели на должность системного инженера.

– А ведь у меня всё ещё нет степени бакалавра, – сказала мне Льюис с блеском в глазах…

По приблизительным оценкам, сегодня в США около 35 миллионов таких, как ЛаШана Льюис, то есть поступивших в колледж, но так его и не окончивших. Представьте, насколько продуктивнее мы могли бы быть как страна, если бы смогли найти способы оценить и использовать знания, полученные этими миллионами граждан. Мы просто не можем дальше существовать с двоичной системой степеней или званий, где ключом к зачислению в вуз становится родословная, а не ваши знания, умения и талант. Появление интеллектуальных алгоритмов и таких сетей, как LaunchCode, обещает обнаружить ещё множество потерянных талантов. Этот инструмент работодатели могут использовать в качестве проверенного валидатора – для того чтобы включать людей в систему, а не отсеивать их.

– Если вы можете сделать работу, вы должны получить работу, – убеждена ЛаШана Льюис, понявшая это на личном опыте.

К счастью и удаче для таких, как она, появляются интеллектуальные алгоритмы и интеллектуальные сети, устанавливая совершенно новый общественный договор.

На самом деле есть много людей, обладающих навыками, которых ищут определённые работодатели. Но они, возможно, не обладают традиционными регалиями, по которым принято оценивать соискателя. Множество кандидатов были бы рады освоить необходимые навыки, но не располагают информацией о том, что необходимо, или доступом к учебным платформам (ведь некоторые из них нетрадиционные и не покрываются обычными государственными займами). Компании, которым нужны сотрудники с определёнными навыками или желанием их получить, попросту не знают, где их найти. Или же у них нет инфраструктуры для онлайн-обучения. Наконец, существуют школы, которые хороши в обучении нужным навыкам, но никто не знает, какие школы делают это лучше всего.

Байрон Огюст утверждает, что по мере того как разрабатываются всё более интеллектуальные алгоритмы «для преодоления сбоев на рынке труда», мы можем привлечь на работу гораздо больше людей. И они способны работать в соответствии с их талантами, что способствует развитию экономики и общества – независимо от того, сколько там машин и роботов. Такие интеллектуальные алгоритмы или сети называются «онлайновыми платформами талантов».

На высших ступенях трудовой лестницы у профессионалов уже есть глобальный интеллектуальный алгоритм: LinkedIn – профессиональный сайт социальной сети. Но теперь его основатели хотят распространить этот алгоритм на весь рынок труда, создав глобальный «экономический график». Вот как его описывает генеральный директор LinkedIn Джефф Вайнер в блоге компании.

«Рид Хоффман и другие основатели LinkedIn изначально создали платформу, чтобы помочь людям раскрыть ценность своих профессиональных контактов, и разработали инфраструктуру, способную отображать эти отношения в трёх степенях. И тем самым заложили основу для того, что в конечном итоге станет крупнейшим в мире профессиональным показателем.

Текущее долгосрочное видение LinkedIn состоит в том, чтобы расширить этот профессиональный график до экономического, цифровым образом отражая каждую экономическую возможность (то есть работу) в мире (полный рабочий день и неполная занятость); навыки, необходимые для получения этих возможностей; профили для каждой компании, предлагающей подобные возможности; профессиональные профили для каждого из примерно 3,3 миллиарда человек по всей планете. И затем наложить на «график» профессиональные знания людей и компаний (чтобы отдельные специалисты могли поделиться знаниями и опытом, с кем угодно)».

Любой сможет получить доступ к таким интеллектуальным сетям, как глобальный сервис LinkedIn, узнать, какие навыки востребованы или доступны, и даже предложить собственные онлайн-курсы. Вы можете научить кого-то вязать или редактировать, обучить садоводству, сантехнике или ремонту двигателей. Множество людей будут заинтересованы в том, чтобы предлагать экспертные знания другим, и рынок для них будет значительно расширен.

– Имея экономический график, – добавил Джефф Вайнер, – мы могли бы посмотреть, где находятся рабочие места на любой выбранной территории, определить наиболее быстрорастущие точки рабочих мест в регионе и навыки, необходимые для их получения, а также навыки существующей совокупной рабочей силы. А затем определить количественный разрыв между показателями. Что ещё более важно, мы могли бы предоставить эти данные местным профессионально-техническим училищам и младшим колледжам, чтобы они вовремя могли разработать новую систему.

Так может появиться учебная программа, предоставляющая соискателям навыки, необходимые для получения рабочих мест, которые есть и будут, а не только те, что были когда-то.

– Отдельно мы могли бы предоставить нынешним студентам колледжа шанс увидеть карьерные возможности всех выпускников их школ: по компаниям, географии и функциональной роли.

Для этого достаточно перейти на linkedin.com/edu.

LinkedIn изучил свою базу данных, насчитывающую сотни миллионов сотрудников, чтобы определить, какие школы готовят больше выпускников, поступающих в ведущие компании в различных профессиональных областях. Бухгалтерский учет? Вилланова и Нотр-Дам. Средства массовой информации? Нью-Йоркский университет и Хофстра. Разработчики программного обеспечения? Карнеги-Меллон, Калтех и Корнелл. Хотите ли вы стать водопроводчиком или хирургом, важно знать, какие школы предлагают курсы, способные привести вас в лидирующие компании выбранной отрасли.

LinkedIn уже занят созданием своего графика для нескольких пилотных городов. И если ему удастся создать такой интеллектуальный алгоритм для всего мира, это будет чрезвычайно ценным достижением.

Но реально ли предложить подобный интеллектуальный инструмент для половины рынка труда, не объединенной в сеть, подобную LinkedIn? Именно по этой причине соучредитель LinkedIn Рид Хоффман стал одним из главных сторонников интеллектуального алгоритма Opportunity@Work, возглавляемого Байроном Огюстом и Караном Чопрой. Они пытаются исправить нижнюю границу рынка труда (откуда пришла ЛаШана Льюис), где есть большие возможности для «арбитража талантов».

ЛаШана Льюис – не исключение, в мире много людей, самостоятельно развивших навыки, но не имеющих сертификатов, значков или дипломов, на которые работодатели привыкли полагаться. Они слишком привыкли к старым регалиям и не заметили, как мир перешел в эпоху, когда у людей есть куча вариантов самостоятельного обучения.

Но теперь картина меняется. Если у кого-то есть навыки, но нет академической «родословной» или профессионального резюме, чтобы стать, предположим, администратором IT-систем или веб-разработчиком, Opportunity@Work тестирует их на своей платформе TechHire.org, подтверждая их мастерство в различных технологических сферах и профессиях. После чего связывает людей с нужными работодателями или предоставляет иные возможности больше узнавать и зарабатывать.

– Нам нужно расширить найм, основанный на мастерстве, а не на истории, – считает Чопра. – Мы можем уклониться от кривой обучения, но, если его не признают на рынке труда, не будет ни стимулов, ни отдачи.

Сегодня множество компаний вкладывают средства в программы скрининга. Его цель: не допускать людей лишь на основе университетских «родословных». Гораздо более продуктивный путь, считают они, – вкладывать в программное обеспечение для сопоставления данных, которое вычислит тех, кто лучше всего владеет технологиями и необходимыми навыками.

Насколько безумна эта идея? Вместо ответа приведу интересную информацию из опроса работников Burning Glass Technologies, проведенного в 2015 году. Около 65 % новых вакансий для исполнительных секретарей и помощников руководителей теперь требуют степени бакалавра, но «только 19 % из тех, кто в настоящее время работает на этих должностях, имеют такую степень». Таким образом, сегодня четырём из пяти секретарей будет отказано в рассмотрении двух из трёх вакансий в их собственной сфере деятельности, поскольку у них нет степени для работы, которую они уже успешно выполняют.

То есть примите своего рода сообщение от работодателей: если сегодня вы работаете секретарём без степени бакалавра и хотите сменить работу, вас примут, но сначала нужно уволиться, влезть в долги на восемьдесят тысяч долларов, чтобы получить степень бакалавра, и только после всего этого пройти собеседование на другую открытую вакансию. Причём точно для такой же работы, которую вы уже делаете!

Добро пожаловать на сегодняшний американский рынок труда, где, как отмечает Burning Glass, «всё больше ищущих работу сталкиваются с тем, что им не хватает профессий среднего класса из-за растущего спроса работодателей на кандидатов со степенью бакалавра». Степень стала чем-то вроде пароля для получения работы – даже если характер бакалавриата не имеет отношения к самой работе или вашим истинным возможностям.

По словам Огюста, попытки Opportunity@Work – не что иное, как «новый сигнал спроса на человеческий капитал». Сигнал, который говорит: «Шанс получает любой, кто может выполнить такие-то задачи в соответствии с приведённым стандартом в этом контексте. И нам всё равно, как и где вы научились. Мы нанимаем за мастерство, а не за родословную. Пусть не каждый получает конкретную работу, но шанс мы даём всем». Если же каких-то навыков вам не хватает, существуют местные школы или учебные платформы, где в свободное время вы можете восполнить пробел в знаниях.

Пока ни у одного работодателя нет стимулов к созданию подобных платформ. Вот почему крайне нужны такие группы, как Opportunity@Work или LinkedIn – чтобы создавать интеллектуальные сети, показывающие всем, как они могут работать. Нынешняя система – с одним победителем и тысячей проигравших – тратит напрасно слишком много человеческого капитала, что в эпоху ускорений политически опасно.

Чопра и Огюст уверены: получив критическую массу работодателей, берущих людей на основе реальных навыков, а не образовательной истории, и связав будущих сотрудников со школами, консультантами или преподавателями (чтобы помочь им отточить навыки, пользующиеся спросом), они смогут опрокинуть рынок труда.

Для управляющего общественным колледжем интеллектуальные сети – отличный способ узнать, кого конкретно ищут работодатели и, следовательно, каким навыкам надо обучать. И это позволит кардинально поменять принципы интеллектуального финансирования. О чём рассказал, в частности, Огюст. Так, микроинвестиция в обучение талантливого студента с низким доходом (включая расходы на проживание в пятнадцатинедельном «учебном лагере») превращается в долг лишь после того, как студент получит первую работу в качестве разработчика программного обеспечения.

Мы сможем расширить возможности трудоустройства, решить проблему несоответствия навыков спросу и раскрыть огромную ценность человеческого капитала, если перейдём от устаревших систем государственного и частного кредитования студентов к персонализированным, основанным на таланте, системам финансирования, с оплатой по мере трудоустройства. При таком подходе и образовательные учреждения, и работодатели получают больше возможностей для того, чтобы гарантировать студентам получение работы.

– Наши учреждения тратят слишком много времени, работая над тем, как оптимизировать возврат финансового капитала, – считает Огюст. – Пришло время думать о том, каким образом оптимизировать доход от человеческого капитала.

Грядущая революция

В этой книге я отмечал, что технологии развиваются поэтапно: от одной платформы к другой. Но не все платформы созданы равными. Скажем, первый шаг, сделанный примерно в 2000 году, сделал подключение быстрым, бесплатным, повсеместным и простым. Второй шаг – 2007 года – изменил баланс власти людей, машин, групп и потоков информации. По степени влияния его вполне можно сравнить с индустриальной революцией, изменившей само понятие о рабочем месте, прежде завязанное на гильдиях.

Благодаря «сверхновым» технологиям рабочее место глобализируется, оцифровывается и роботизируется с невиданными ранее скоростью и масштабом. Трудно представить себе профессию, которой этот процесс не затронул. Трансформация бросает вызов нашему представлению о том, как обучать людей, организовывать их на работе и помогать адаптации к новым реалиям.

Большинство хороших рабочих мест среднего класса сегодня – вакансии, которые не могут быть переданы на аутсорсинг, автоматизированы, роботизированы или оцифрованы. Такую работу я назвал бы стемпатической^[55]. Другими словами, работа, где требуются и вознаграждаются способности использовать технические и межличностные навыки: смешивать математику с человеческой (или животной) психологией, вести беседу с Ватсоном, чтобы диагностировать рак, и для этого держать пациента за руку. Или та же роботизация дойки коров, плюс нежная и деликатная забота о животных, нуждающихся в дополнительном уходе. «В XIX веке большинство американцев проводили свое время за работой с животными и растениями на открытом воздухе», – писал историк Уолтер Рассел Мид в эссе «Американские интересы» от 10 мая 2013 года. У эссе был подзаголовок: «Кризис рабочих мест: сильнее, чем вы думаете».

В ХХ веке большинство американцев тратили время, перемещая бумаги в офисе с места на место или пиная всякие устройства на фабриках. В XXI веке большинство из нас намерены работать с людьми, предоставляя услуги, которые улучшают жизнь…

Так что нужно будет открыть в себе интерес к работе людей с людьми вместо работы людей с машинами. И понять: общение с другими людьми, понимание их надежд и потребностей, использование собственных навыков, знаний и таланта для того, чтобы дать другим людям то, чего они хотят, по наилучшей цене, – вот честная работа.

Последние исследования подтверждают эту мысль. В эссе для «Нью-Йорк Таймс» от 18 октября 2015 года под названием «Почему то, что вы узнали в дошкольном возрасте, имеет решающее значение на работе» Клэр Кейн Миллер указала: «Ни у одного из видов работ, которые теперь могут выполнять машины – будь то медицинская операция, вождение автомобиля или подача еды, – всё ещё нет одной чисто человеческой черты. Нет социальных навыков. Между тем, такие навыки, как сотрудничество, сочувствие и гибкость, всё более важны для современного рынка труда».

Согласно исследованиям, добавила она, количество профессий, требущих хороших социальных навыков, с 1980 года выросло намного больше по сравнению с другими. И профессии, показавшие последовательный рост заработной платы с 2000 года, требуют как когнитивных, так и социальных навыков.

Тем не менее, чтобы подготовить учащихся к изменениям в нашей работе, может потребоваться изменение навыков, которым обучают в школах. Значение социальных навыков редко подчеркивается в традиционном образовании.

– Машины автоматизируют целую кучу вещей, поэтому обладать более гибкими навыками, знать человеческую натуру и то, как она дополняет технологии, стало очень важно. Но наша система образования к этому не готова, – убеждён Майкл Хорн, соучредитель Института Клейтона Кристенсена, изучающего образование.

Клэр Кейн Миллер консультировалась с Дэвидом Демингом, доцентом образования и экономики Гарвардского университета и автором нового исследования на эту тему. Как она объяснила, исследования Деминга показывают: в технологической отрасли «рабочие места, сочетающие технические и межличностные навыки, быстро развиваются: например, появляются такие вакансии, как учёный-компьютерщик, работающий над групповым проектом». Миллер цитирует также экономиста из MIT Дэвида Аутора, специализирующегося на вопросе рабочей силе: «если это просто технический навык, есть шанс, что его можно будет автоматизировать. А если навык подразумевает эмпатию или гибкость ума, то им обладает бессчётное число людей, так что вряд ли такая работа будет хорошо оплачиваться. И лишь взаимодействие обоих навыков определяет преуспевание».

Повторим: новое рабочее место, преобразованное эпохой ускорений, требует и новых социальных контрактов. Один из них – между начальством и сотрудниками. Боссам придётся нанимать больше людей на основании того, что они умеют делать и способны продемонстрировать, а не только исходя из их дипломов и карьерной «родословной». Кроме того, придётся задуматься об обеспечении возможностей для непрерывного образовательного процесса в рамках компании.

Ещё один из новых социальных контрактов вы заключаете сами с собой. Если боссы создают возможности для обучения и помогают учиться, вам нужны должное самообладание и мотивация, чтобы воспользоваться преимуществами – управлять своим обучением и постоянным переучиванием. Новая эпоха делает рабочие места «батутами» для сотрудников, роботов и машин, так что вы должны быть готовы прыгать.

Новый контракт должен заключаться между преподавателями и студентами. У компаний больше нет времени ждать, пока университеты переосмыслят рынок, адаптируют учебные программы, наймут подходящих преподавателей и научат студентов новым навыкам. Особенно если учесть, что новые образовательные онлайн-платформы делают всё это изначально быстрее. Если традиционные образовательные учреждения после средней школы останутся актуальными в мире, где каждому требуется непрерывное обучение, преподаватели должны предоставлять эти возможности с приемлемыми скоростью, ценой и уровнем мобильности – по первому требованию.

Наконец, понадобится новый социальный договор между правительствами и гражданами: необходимы нормативные и налоговые стимулы для компаний – чтобы им было выгодно предоставлять работникам доступ к образовательным программам, интеллектуальную помощь, интеллектуальных помощников, интеллектуальные сети и разумное финансирование непрерывного обучения.

Но прежде чем вы начнете оплакивать окончание «голоцена» на рынке труда, на мгновение остановитесь – и подумайте о потенциальных плюсах новых рабочих мест. Марина Горбис поделилась подготовленной для своего института заметкой о том, как перемены позитивно скажутся на многих работниках, если заложить правильную основу.

Представьте себе, что вы – работник и можете решать, когда и как хотите получать доход, используя платформу с информацией о ваших навыках, способностях и ранее выполненных задачах. Вы легко получаете содействие в оптимизации ваших возможностей получения дохода. А теперь представьте, что та же самая или другая платформа предлагает обучение, максимизирующее ваш потенциальный доход, или поддерживает ваше желание приобрести новые навыки. Предположим, вместо того чтобы ходить в офис, вы работаете дома или в коворкинге по соседству, обеспечивая себя социальными связями, сообществом и необходимой инфраструктурой для выполнения задач. Плюс к тому социальная защита (иными словами, все льготы) не привязаны к вашему работодателю, а мобильны. То есть каждый раз, когда вы работаете за плату, независимо от платформы или организации, пособия начисляются на вашу личную учётную запись. Некоторые элементы новой экосистемы труда уже начинают обретать форму, но процесс движется постепенно, со многими пробелами и ошибками.

Однако, добавляет Марина Горбис,

суть не в том, чтобы заставить большую часть фрилансеров устроиться на работу по W-2^[56], подрывая таким образом основные позитивные элементы новых рабочих соглашений – прежде всего их гибкость и автономность. Нет, мы не должны возвращаться к старой системе. Вместо того необходимо обновить или перестроить старую систему, привнося её преимущества не только для растущего числа фрилансеров, но и для тех, кто работает в штате организаций. Как бы выглядела ситуация, если бы сотрудники компании могли работать, когда хотят, исходя из индивидуальных и семейных потребностей? Что если внутри компании использовались бы примерно такие алгоритмы координации, как те, которые обеспечивают работу Uber и Upwork? То есть вместо того чтобы тратить силы на отчёты об эффективности, алгоритм помогал бы назначать задачи, создавать динамические метрики репутации и механизмы обратной связи. Хорошо спроектированные новые механизмы помогут дополнить беспрецедентный уровень автономии и гибкости, а кроме того, позволят устранить предвзятость при приёме на работу и продвижении по службе. Вероятно, если бы мы привнесли новые механизмы координации в существующие организации, вовлечённость и удовлетворенность работников выросла бы.

Короче говоря, не стоит горевать о старой доброй работе с девяти до шести. Это время прошло и не вернется. Но как только мы минуем этот переход (а он будет суровым), вполне возможно, что получим более комфортные и к тому же справедливые рабочие места. Нужно только научиться сочетать лучшее из новых технологий – искусственный интеллект – с лучшим из того, чего не могут изменить никакие технологии: самомотивацией, заботливыми старшими сотрудниками и менторами, практикой в интересующей вас области.

В 2014-м, незадолго до начала учебного года, институт Гэллапа провел среди выпускников колледжей с трудовым стажем не меньше пяти лет масштабный опрос. Его целью было выяснить: что из происходящего в колледже сильнее всего влияет на перспективы построения достойной карьеры?

«Когда мы поступаем в колледж, то думаем, что это большое дело, – процитировал я исполнительного директора образовательного отдела института Гэллапа Брэндона Бустеда в колонке, которую посвятил опросу. – Однако мы не обнаружили различий, связанных с типом учебного заведения – частного или государственного – с точки зрения отдалённых результатов. Главенствующее значение имело то, как ты получил высшее образование».

Опрос более миллиона американских сотрудников, студентов, преподавателей и работодателей позволил выделить два основных фактора успеха.

Во-первых, у успешных учеников был один или несколько учителей, которых можно было назвать наставниками и которые действительно интересовались своими подопечными. И во-вторых, они прошли связанную с их интересами стажировку.

По словам Бустеда, заинтересованные сотрудники, как правило, связывают свой успех на рабочем месте с наличием профессоров, «заботящихся о них как о личности», наличием «наставника, который поощрял их цели и мечты», или с прохождением «стажировки, где можно было применять то, что изучали». Такие работники, как он обнаружил, «в два раза чаще были увлечены своей работой и в целом процветали».

Вот вам и послание в бутылке.

Глава 9
Контроль vs Хаос

«Жестокий хаос, происходящий в Йемене, недостаточно упорядочен, чтобы его можно было назвать гражданской войной».

Саймон Хендерсон «Растущая угроза распадающегося Йемена». The Wall Street Journal, 23 марта 2015 года.

С 1965 по 1970 год американскую телевизионную аудиторию развлекала популярная комедия под названием «Get Smart». Шоу было пародией на фильмы про Джеймса Бонда. Дон Адамс снялся в роли агента Максвелла Смарта, носившего кодовое имя «Агент 86», а Барбара Фелдон играла его закадычного друга «Агента 99». Авторы сценария Бак Генри и Мел Брукс классно представили американской аудитории «обувной телефон», однако шоу также представило и свою версию геополитики и биполярного мира.

Вы помните название спецслужбы, на которую работал Максвелл Смарт? Она называлась «Контроль». А помните имя глобального врага «службы контроля»? Его называли «Хаос» – международная организация зла.

Это было не то, чего ожидали американцы и европейцы после «холодной войны». «Холодная война» была борьбой между двумя противостоящими системами, где доминировали две конкурирующие сверхдержавы, которые, условно говоря, могли держать своих союзников в идеологическом соответствии, физической невредимости и военной напряжённости.

Соответствующими географическими и идеологическими разделительными линиями были Восток – Запад, коммунистический – капиталистический, тоталитарный – демократический. В мире после «холодной войны», с 1989‑го до начала 2000-х годов, доминирующая борьба (по правде говоря, не очень серьёзная) велась между американским гегемоном и всеми остальными. Наша экономическая и политическая система «победила». Система коммунистическая проиграла, и мы по большей части думали, будто бы единственной проблемой грядущих лет станет скорость, с которой все примут нашу демократически-капиталистическую формулу успеха. А затем с миром всё будет в порядке… Поскольку США и их союзники обладали избытком военной и экономической мощи, они решили часть её использовать для противодействия несогласным с тенденцией демократизации. Например, против Саддама Хусейна в Ираке, военных правителей в Гаити и Слободана Милошевича в Сербии и Боснии. А кроме того, попытались навязать Китаю кампанию по защите прав человека, а России – кампании по расширению НАТО и Евросоюза. Казалось, что всего лишь вопрос времени: когда весь мир встанет на наш путь.

Как утверждал Майкл Мандельбаум, профессор внешней политики Института Джонса Хопкинса в книге «Миссия провалена: Америка и мир в эпоху после окончания холодной войны», в тот период подавляющего американского господства «основной фокус американской внешней политики сместился с войны на управление; с того, что другие правительства делали за пределами своих границ, на то, что они делали и как были организованы внутри себя».

Ссылаясь на операции США в Сомали, Гаити, Боснии, Косово, Ираке и Афганистане, а также на политику Китая в области прав человека, демократизацию России, расширение НАТО и израильско-палестинский мирный процесс, Мандельбаум писал: «После «холодной войны» США стали эквивалентом очень богатого человека – мультимиллиардера среди наций. От эпохи необходимости, свойственной «холодной войне», мы перешли к миру выбора. США решили потратить часть своих огромных резервов власти на геополитический эквивалент предметов роскоши: переделку других стран».

Но эта эра подошла к концу, когда интервенции в Ирак и Афганистан перешли в затяжную стадию, не увенчавшись успехом, а великая рецессия 2008 года затормозила экономический рост Америки. Всё это в совокупности подорвало американскую мощь и уверенность в себе – уверенность в том, что нужно делать, дабы стабилизировать мир, и как это сделать. И главное, в том, что США смогут это сделать. Всё это отразилось на внешней политике президента Барака Обамы, для которой характерны узкие устремления, смирение с тем, что Америка не всё знает лучше других, скептицизм по отношению к иностранцам, особенно из стран Ближнего Востока, утверждавших, что они разделяют наши ценности и предлагавших партнёрство, а также точечное, словно из пипетки, размещение войск за рубежом, считая каждый отправленный отряд и снаряд.

Обо всём этом говорю не ради критики – бесспорно, были веские причины для осторожности и осмотрительности Обамы, когда США пришли на Ближний Восток. В других местах – в Восточной Европе и Азии – Обама фактически усилил военное присутствие Америки, чтобы уравновесить Россию и Китай. А использование американских вооружённых сил, чтобы остановить вспышку Эболы в Западной Африке, было решающим в предотвращении глобальной пандемии.

Таким образом, представление о том, что Америка при Обаме сошла с мировой политической арены, – чепуха. Однако на Ближнем Востоке отступление произошло и имело два основных последствия. Во-первых, оно способствовало росту ИГИЛ в Ираке и Сирии, а во-вторых, активизировало массовый отток беженцев из региона в Европу. Этот отток, в свою очередь, спровоцировал антииммиграционную реакцию, подтолкнувшую Великобританию к выходу из Евросоюза, а почти все государства – члены ЕС – к росту популистской и националистической политики.

Важно помнить, что США – столь важный игрок на мировой арене, что даже небольшие сдвиги в том, как мы проецируем власть, могут иметь критические последствия. И именно комбинация сокращения американской мощи в одной части планеты, плюс изменение мира в более широком смысле благодаря ускорениям на рынке, в матери-природе и в законе Мура определяет эпоху, где мы находимся сегодня. Я называю её «мир после постхолодной войны». Этот мир характеризуется одновременно очень старыми и совершенно новыми формами геополитической конкуренции. То есть традиционная конкуренция великих держав, в первую очередь США, России и Китая, вновь (если она вообще когда-либо угасала) набирает силу. Как и раньше, три основные державы снова начали играть со сферами влияния, изменяя старые добрые разделительные линии, такие как граница между НАТО и Россией или Южно-Китайское море. Борьба продиктована историей, географией и традиционными императивами великой геополитической державы США и сегодня усиливается ростом России и Китая. Её контуры будут определяться соотношением сил между тремя национальными государствами. Впрочем, эта борьба хорошо документирована, и её описание не является моей основной задачей.

Меня больше интересует, что нового происходит в мире после «холодной войны»? Как одновременное ускорение рынка, матери-природы и закона Мура меняет международные отношения и заставляет Америку в частности и весь мир в целом переосмыслить то, как мы стабилизируем геополитику?

«Настолько активно мы последний раз участвовали в построении мировой геополитики лишь в начале холодной войны», – замечает Дин Ачесон в своих мемуарах о пребывании в Государственном департаменте в тот самый гибкий период после Второй мировой войны (1949–1953), когда Советский Союз стал глобальной сверхдержавой, началось распространение ядерного оружия, исчезали империи и появлялось множество новых государств.

Эпоха ускорения в геополитике – в равной степени гибкий период, но пока неясно, есть ли у нас способности или достаточно воображения для создания альянсов и глобальных институтов, чтобы стабилизировать его так, как сделали государственные деятели после Второй мировой войны. Однако это наше призвание.

Я вижу несколько новых вызовов, стоящих перед нами. Первые приходят с растущей взаимозависимостью мира. В частности, взаимозависимость породила необычные геополитические инверсии, влияющие теперь на каждое решение, которое Америка принимает во внешней политике. Так, например, во время «холодной войны» наши союзники помогли защитить нас от врагов. В мире после холодной войны, где мы сейчас столь взаимозависимы, союзники могут убить нас быстрее, чем наши враги. Скажем, если Греция не сможет погасить свои суверенные и частные долги. Или, предположим, из-за выхода Великобритании Евросоюз начнёт разрушаться. Возможный эффект домино способен подорвать и ЕС, и НАТО – то есть вызвать последствия, каких могли бы добиться лишь сверхдержавы вроде России или Китая. Для Соединенных Штатов это будет иметь огромные стратегические последствия, поскольку ЕС остаётся ещё одним великим центром демократического капитализма в мире и основным партнёром Америки как в продвижении этих ценностей в глобальном масштабе, так и в стабилизации мира в целом.

В эпоху взаимозависимости параллельная инверсия регулирует отношения Америки с Россией и Китаем. Сегодня неясно, что больше угрожает Америке: их сила или слабость. Если любой из них погрузится в хаос, будет катастрофа.

Россия охватывает девять временных поясов и по-прежнему имеет тысячи ядерных боеголовок, которые необходимо контролировать. Нам нужно разумно функционирующее Российское государство, чтобы держать под замком ядерное оружие, мафиозных боссов, торговцев наркотиками и киберпреступников. Иными словами, нам нужна стабильная Россия, которая сможет служить противовесом Китаю, оставаться глобальным поставщиком энергии в Европу и заботиться о стареющем населении.

С другой стороны, если бы потерпел крах Китай, это негативно отразилось бы на всём: от стоимости обуви и рубашек, которые мы носим, до процента по ипотеке и стоимости валюты в нашем кошельке. Да, Китай может составить конкуренцию Америке, но в сегодняшнем взаимозависимом мире его крах представляет собой гораздо большую угрозу для США, нежели рост. Вероятно, худшее, что может сделать растущий Китай, – заставить всех соседей вступить на свой путь, захватить новые острова в Южно-Китайском море или потребовать больше экономических уступок от иностранных инвесторов. Но падение Китая способно уничтожить фондовый рынок США и спровоцировать глобальную рецессию, если не хуже.

В то время как высокая степень взаимозависимости порождает один комплекс новых проблем, растущий риск провала государственности в ряде стран создает другой. Эти риски можно увидеть по всему миру. Джулиан Линдли-Френч, вице-президент НАТО и приглашённый научный сотрудник в вашингтонском Университете национальной обороны, предупреждает о том, что он называет слабостью или дезинтеграцией – то есть дезинтеграцией до уровня банд и племён и появления таких групп, как Исламское государство или Боко харам, заполняющих вакуум власти. Текущая дезинтеграция слабых государств в Африке и на Ближнем Востоке сейчас достигает масштабов, создающих огромные зоны беспорядков (или хаос, цитируя шоу Get Smart), порождая такое множество беженцев и экономических мигрантов, что стабильность мира порядка находится под угрозой – свидетельство тому раскол Евросоюза.

Во время «холодной войны» самой большой проблемой для американской внешней политики почти всегда было управление силой: нашей собственной, силой союзников, таких как ЕС и Япония, и силой основных соперников – России и Китая. Сегодня американский президент тратит гораздо больше времени на управление и контроль над слабостями: слабостью союзников в ЕС и Японии, слабостью разгневанной, униженной и экономически слабой России, слабостью распавшихся государств и экономической слабостью США после 11 сентября и краха 2008 года.

Управление слабостью – огромная головная боль. Если США не станут вмешиваться, чтобы поддержать дезинтегрирующиеся государства, начнётся беспорядок. Но, сделав шаг и вмешавшись, обнаружите, что нога провалилась сквозь половицы и вытаскивать её мучительно больно. К тому же вы получите внушительный счёт за восстановление (вспомните Афганистан, Сомали и Ирак).

Слабость и дезинтеграция, о которых говорит Линдли-Френч, совпадают. И это помогает сформулировать ещё одну проблему, с которой мы сталкиваемся ныне – закон Мура и рынок порождают также и новую категорию международных игроков, которых я назвал бы «сверхмощными разрушителями». Ранее мы обсуждали, как сила созидателей усиливается «сверхновыми» технологиями. Однако тот же самый источник энергии позволяет джихадистам, государствам-изгоям, таким как Северная Корея, разъярённым волкам-одиночкам и киберпреступникам конкурировать со сверхдержавами и сверхмощными производителями на чрезвычайно широком поле борьбы. В том числе и в вашем домашнем компьютере, который злоумышленники могут заблокировать до тех пор, пока вы не согласитесь заплатить выкуп.

Соедините старые и новые вызовы и поймёте, почему, по крайней мере, у нас в США, всё было относительно легко во время «холодной войны», когда мы могли сосредоточиться на одной объединяющей политике – сдерживании Советского Союза. Когда речь шла о внешней политике, та стратегия отвечала почти на каждый наш вопрос.

Мир после «холодной войны» перекраивается в эпоху ускорений, поэтому задача гораздо сложнее. Она требует сдерживания традиционных соперников сверхдержавы, как и в былые времена, но одновременно сплочения усилий, чтобы сократить «мир хаоса» и остановить распад слабых государств, побочные эффекты которого в виде миграции людей угрожают сплочённости Евросоюза, в частности. Одновременно придётся сдерживать и уничтожать сверхмощных разрушителей в беспрецедентно взаимозависимом мире.

Вот почему переосмысление геополитики в эпоху ускорений так важно, но требует смирения. Как свидетельствовал Генри Киссинджер в Комитете по вооруженным силам в Сенате 29 января 2015 года: «Соединенные Штаты не сталкивались с такими разнообразными кризисами со времени окончания Второй мировой войны». Проблема мира, добавил он, «исторически ставилась по мере накопления власти – появление потенциально доминирующей страны, угрожающей безопасности своих соседей. В наш период миру часто угрожает распад власти – на неуправляемые пространства, распространяющие насилие за пределы их границ и домашнего региона». Это особенно заметно на Ближнем Востоке, отметил Киссинджер, где «многочисленные перевороты – суровая правда жизни. В странах идёт борьба за власть; состязание между государствами; конфликт между этническими и религиозными группами и нападение на международную государственную систему. Одним из результатов этой борьбы стало то, что значительные географические пространства теперь неуправляемы или, по крайней мере, неконтролируемы».

Стандартные американские внешнеполитические учебники написаны не для этого мира. Не для этого мира предназначены традиционные инструменты. И глобальные институты пока не приспособились к этому миру. Да и наши внутренние дебаты на самом деле не приспособлены к вызовам этого мира.

Что значит быть либеральным или консервативным, с точки зрения внешней политики в мире после «холодной войны»? Итак, да, мы действительно снова присутствуем при создании чего-то нового на геополитической арене, и на США ложится большая ответственность – чтобы понять это и предложить политические новшества, а также проявить благородство, чтобы управлять всем этим. Далее выскажу своё мнение о том, как мы пришли к этому и как можно хотя бы начать думать о движении вперёд. Но сперва один совет: если какой-либо президент позвонит и предложит должность государственного секретаря, скажите, что вы любите самолёты, но предпочитаете должность министра сельского хозяйства.

Геополитический «голоцен»

Сегодня легко забыть, насколько глобальный порядок, установившийся на планете после Второй мировой войны и продолжавшийся в эпоху вслед за окончанием «холодной войны», был (ретроспективно) геополитическим эквивалентом эпохи голоценового климата. То есть так же, как голоцен, предоставлял идеальный климат «райского сада» матери-природе, идеальный экономический климат работникам среднего класса, а также идеальный климат для появления новых независимых государств. А их было много…

После Первой мировой войны и падения нескольких империй возникли десятки новых независимых наций. Австро-Венгрия уступила политическую арену Австрии, Венгрии, Чехословакии, Югославии и породила новые Польшу и Румынию. Россия уступила место Финляндии, Эстонии, Латвии и Литве. Османская империя – новым, независимым или колонизированным, странам, включая Ливан, Египет, Сирию, Ирак, Иорданию, Кипр и Албанию. А в Африке после поверженной немецкой империи возникли такие государства, как Намибия и Танзания.

После Второй мировой войны прокатилась волна деколонизации, породив независимые Индию, Пакистан, Ливию, Судан, Тунис, Эфиопию, Марокко, Мали, Сенегал, Республику Конго, Сомалийскую Республику, Нигер, Чад, Камерун, Нигерию, Алжир, Руанду, Эритрею, Замбию, Индонезию, Вьетнам, Лаос, Камбоджу, Таиланд, Малайзию, Сингапур, Южную Корею и многие другие. А после распада СССР в начале 1990-х все его периферийные республики-спутники были освобождены, включая Казахстан, Кыргызстан, Таджикистан, Туркменистан, Узбекистан, Армению, Азербайджан и Молдову, не говоря о различных частях Югославии: Словении, Хорватии, Боснии и Герцеговине, Сербии, Черногории и Македонии. Литва, Латвия, Грузия, Украина и Эстония также стали независимыми.

Хотя немногие из новых государств обладали экономическими, природными и людскими ресурсами для превращения в сильные промышленные демократии или даже автократии, их слабости маскировались в течение многих лет – и во время «холодной войны» и сразу после неё, – пока существовал ряд факторов, благодаря которым «средние» государства или даже «ниже среднего» могли быть вполне стабильными.

Начнём с того, что геополитическая среда вокруг них долгое время оставалась относительно стабильной. Ни одна из систем не возглавлялась Гитлером или джихадистом. Две сверхдержавы даже поддерживали «горячую линию» – специальную систему связи, соединявшую Белый дом и Кремль, – чтобы можно было оперативно устранить любое недоразумение и предотвратить прямой конфликт с угрозой применения ядерного оружия. Стратегически стороны развернули достаточно ядерных сил, чтобы иметь возможность не только первого, но и ответного удара, и создали систему «взаимного гарантированного уничтожения», или MAD, которая почти гарантирует, что ни одна из сторон никогда не станет использовать своё атомное оружие.

Однако более важно то, что острая конкуренция между США и СССР за союзников на соответствующих сторонах шахматной доски обеспечивала устойчивый поток ресурсов, чтобы создать и удерживать порядок в новых государствах, что позволило многим из них функционировать на «три с плюсом». Если применить человеческие аналогии, они могли обходиться без регулярных физических упражнений, не заботиться о снижении уровня холестерина или наращивании мышечной массы тяжёлыми тренировками. Зачем им это, когда сверхдержавы будут выделять им деньги для строительства дорог, техническую помощь для управления и оружие для служб внутренней безопасности и контроля границ? Кроме того, Москва и Вашингтон направляли миллиарды долларов и рублей в виде иностранной помощи странам «третьего мира» и их лидерам, чтобы помочь им сбалансировать бюджеты, открывать школы и строить стадионы. Они также предлагали молодым людям учёбу в Российском университете дружбы народов или в Техасском университете в США.

Поскольку стабильность каждого квадрата на глобальной шахматной доске имела значение для Вашингтона и Москвы, Советский Союз был готов восстановить побеждённую сирийскую армию, после того как она проиграла Израилю три войны: в 1967, 1973 и 1982 годах, а Соединенные Штаты из года в год поддерживали коррумпированные правительства в Латинской Америке и на Филиппинах. Когда помощь не работала, они вмешивались напрямую, чтобы поддержать союзников: русских в Восточной Европе и Афганистане или американцев в Латинской Америке и Южном Вьетнаме. Американцы хотели сделать так, чтобы истощённые европейские союзники потеряли свои колонии или дали им независимость. Тогда местные коммунисты, поддерживаемые СССР, не смогли бы пробиться к власти. Между тем, Кремль платил любые деньги, чтобы держать Восточную Европу под своей рукой, и даже был готов устроить переворот в Центральной Америке, чтобы перевести нестабильную страну из американского лагеря в советский.

Надо сказать, тогда было не так сложно влиять на другую страну. Поскольку население новых государств было относительно небольшим и необразованным и относительно немногие люди могли сравнивать свою жизнь с жизнью других людей, иностранная помощь прошла долгий путь. Например, в 1980 году население Ирана составляло сорок, а не восемьдесят миллионов, как сегодня – да и изменение климата не достигло тех разрушительных крайностей, которые мы наблюдаем сейчас. Поэтому периоды «созревания» государств были стабильными и более надёжными. В те времена Китай замкнулся в себе и не представлял угрозы для низкооплачиваемых работников во всём мире. И конечно же, ни у кого не было роботов, которые могли бы доить коров или шить одежду.

Между тем, экономические и демографические тенденции облегчали Америке поддержку многих стран «третьего мира». Как отмечают Эрик Бриньольфсон и Эндрю Макафи в своей книге, четыре ключевых показателя экономического здоровья – ВВП на душу населения, производительность труда, количество рабочих мест и средний доход домохозяйства – росли параллельно в течение большей части «холодной войны». «Почти три десятилетия после Второй мировой войны все четыре показателя росли стабильно и практически синхронно, – отметил Бриньольфсон в интервью Harvard Business Review в июне 2015 года. – Другими словами, рост рабочих мест и заработной платы не отставал от роста производства и производительности. Американские рабочие не только создали больше богатства, но и получили пропорциональную долю прибыли».

Если оглянуться назад, то годы, прошедшие со Второй мировой войны до падения Берлинской стены, были «невероятным периодом экономической умеренности», – утверждает Джеймс Маника, один из директоров McKinsey Global Institute. А экономическая умеренность стимулировала политические сдержанность и стабильность. Из-за этого иммиграцию воспринимали проще и управляли ею с большей лёгкостью и терпимостью. Большинство стран по-прежнему получали выгоду от улучшения медицинского обслуживания и снижения детской смертности, что привело к демографическому росту молодого населения при относительно небольшом числе пожилых людей, о которых необходимо заботиться. Во многих странах это позволило ввести более щедрые пенсии. И большинство стран не израсходовали природный капитал.

В общем, быть «средней» демократией или самодержавием в пору «холодной войны» и даже некоторое время после неё было относительно легко. Это был геополитический «голоцен».

Ну а теперь пора с ним попрощаться.

Больше никаких середнячков

Сегодня практически всё, что обеспечивало слабым и средним государствам относительно лёгкое существование во времена «холодной войны» и после неё, исчезло. Просто перечислим список новых возникших угроз.

Китай или Вьетнам сегодня могут отобрать огромное количество рабочих мест с низкой заработной платой по всему миру, особенно в отраслях первой ступени, таких как производство текстиля.

Роботы теперь могут доить коров.

Во всём мире цены на нефть упали, что ослабляет как нефтедобывающие государства, так и косвенно поддерживаемые ими.

В то же время замедление роста экономики в Китае в последнее время привело к снижению его аппетита на товары из Африки, Австралии и Латинской Америки. В последние годы на долю Китая приходилось более трети мирового роста, и этот двигатель активизировал рост многих стран, экспортирующих в Пекин сырье и товары. Сейчас этот рост замедлился. Общий долг Китая вырос со 150 % ВВП в 2007 году до 240 % сегодня – значительное увеличение для одного десятилетия. Оно сдерживает экспорт и импорт, сокращает возможности Китая для иностранной помощи и инвестиций в латиноамериканские и африканские страны – экспортёры товаров.

В мае 2011 года, после того как провёл некоторое время в Египте, освещая беспорядки после Хосни Мубарака, я отправился домой. В аэропорту нужно было убить время, поэтому я порылся в магазине «Египетские сокровища», надеясь найти несколько сувениров, которые можно было бы привезти жене, которую не видел две недели. Меня не очень заинтересовали бумажные весы Кинг-Тута или пепельницы-пирамиды, но привлёк игрушечный верблюд: если вы сжимали его горб, он издавал верблюжий крик. Перевернув игрушку, чтобы посмотреть, где она изготовлена, я прочитал: «Сделано в Китае». То же самое с пепельницами в виде пирамид.

Таким образом, Египет, где почти половина населения живёт на два доллара в день и по меньшей мере 12 % населения (а среди молодёжи гораздо больше) – безработные, неожиданно оказался втянут в глобальную конкурентную борьбу с Китаем. Страна, находящаяся за тысячи миль от Египта, зарабатывает, производя египетские национальные сувениры – пепельницы или кричащих горбатых верблюдов, перевозя их через полмира, – и получает большую прибыль, чем египтяне. А вот покататься на настоящих верблюдах туристам не позволили внутренние беспорядки в Египте.

Как говорит Уоррен Баффет: «Вы узнаете, кто плавает голышом, только когда пройдет волна». Прекращение поддержки крупных держав и изменения в мировой экономике выявили, кто на самом деле построил внутреннюю экономику, а кто – нет и просто держится на сельскохозяйственном, товарном и нефтяном запасе. Оказывается, многие страны остались голыми. А некоторые, например Венесуэла, потратили все силы, ничего не запасли на чёрный день – и теперь разваливаются.

Но и это ещё не всё. Изменение климата в настоящее время наносит гораздо больший урон развивающимся странам, особенно на Ближнем Востоке и в Африке, подрывая их сельскохозяйственное производство. В африканских странах и некоторых частях арабского мира, как мы уже показали, сохраняются высокие темпы прироста населения, что только умножает экономические и социальные стрессы. Современные технологии, всключая Интернет, мобильные телефоны и социальные сети, значительно облегчают организацию действий недовольных, направленных против властей, и намного усложняют создание альтернативной стабильной государственности.

И такой «отлив» может отступить намного дальше. Антуан ван Агтмаэль, инвестор, который ввёл термин «развивающиеся рынки», утверждает, что мы переживаем начало смены парадигмы в отношении производства, которое могло бы на самом деле вернуть много рабочих мест в Америку и Европу из развивающихся стран. «Если последние двадцать пять лет были посвящены тому, кто может сделать вещи дешевле, то в следующие двадцать пять лет будет важно, кто может сделать вещи умнее», – предсказывает ван Агтмаэль. Сочетание дешёвой энергии и более гибких, открытых инноваций, где стартапы и университеты делятся умственными возможностями с компаниями, чтобы стимулировать открытия; где производители используют следующее поколение роботов и 3D-принтеров, позволяющих увеличить объём производства на местном уровне; где современные продукты объединяют беспроводные датчики с новыми материалами, чтобы стать умнее и быстрее, чем когда-либо, – всё это делает США, по словам ван Агтмаэля, «следующим большим развивающимся рынком». Это хорошо для нас, но не очень хорошо для развивающихся рынков уходящей эпохи.

Сложите два и два и поймёте, почему в пору «холодной войны» и эпохи после её окончания было гораздо проще быть среднестатистической развивающейся страной, чем сегодня. И почему некоторые государства начинают погружаться в хаос. Сегодня в это состояние входят регионы Сомали, Нигерии, Южного Судана, Сенегала, Ирака, Сирии, Синайского Египта, Ливии, Йемена, Афганистана, Западного Пакистана, Чада, Мали, Нигера, Эритреи, Конго и различных районов Центральной Америки, включая части Сальвадора, Гондураса и Гватемалы, а также кишащие пиратами воды Индийского океана. Сюда также входят зоны военных действий, которые Россия выделила из соседних государств на её периферии: на востоке Украины, в Абхазии, Южной Осетии и Приднестровье. Общим для всех этих мест является то, что их центральная власть либо рухнула, либо не может распространить свои приказы за пределы столицы. В некоторых случаях эти страны были дестабилизированы Соединенными Штатами и их союзниками, обезглавившими действовавшие правительства (в Ираке и Ливии) и не сумевшими создать преемников власти. Другие самостоятельно дезинтегрировались из-за последствий гражданской войны, ухудшения состояния окружающей среды и крайней нищеты и теперь расползаются беженцами во всех направлениях.

Может быть, здесь имеет место простое совпадение, но многие (хотя и не все) из стран-неудачников имеют почти полностью прямоугольные границы. Эти линии и границы с углом девяносто градусов были в своё время созданы имперскими и колониальными державами, что соответствовало их интересам в тот период истории, но не имело никакого отношения к реальной этнической, религиозной, расовой, племенной или даже географической логике. Тем более и речи не идет о добровольном объединении людей в государственность с помощью социальных контрактов.

Такие государства менее всего приспособлены к существованию в эпоху ускорений. Они похожи на трейлеры, поставленные на цементные плиты, без реального фундамента или подвала. Люди часто задаются вопросом: «Почему торнадо всегда уничтожают трейлерные парки?» Нет, не специально. Просто трейлерные парки оказываются чрезвычайно хрупки и уязвимы под натиском стихии. То же самое происходит сегодня со многими из «средних» стран. Ускорения пробираются сквозь хрупкие, искусственные и шаткие государства, как торнадо через парк трейлеров. Но проблема касается не только стран «с прямоугольными границами». Этот эффект затрагивает слабые государства всех форм и размеров. В последние несколько лет я вёл репортажи из «мира хаоса», бывая в странах, наиболее пострадавших от эпохи ускорений. Вот быстрое выборочное обозрение от Мадагаскара до Сирии, от Сенегала до Нигера, где я рассмотрю, как конец мира «холодной войны» и рост мира, сформированного ускорениями на рынке, матери-природе и законе Мура, потрясли и без того слабые государства, доведя их до крайней черты, а иногда и дальше.

Мадагаскар

Мадагаскар – островное государство у Восточного побережья Африки, входит в десятку самых бедных стран мира. Я побывал там летом 2014 года и увидел олицетворение того, что вследствие трёх ускорений «время середнячка прошло».

С чего начать? Последние два десятилетия население Мадагаскара переживает демографический взрыв, увеличиваясь на 2,9 % в год, что является одним из самых высоких показателей в Африке. Только в период с 2008-го по 2013 год население острова увеличилось более чем на три миллиона человек, до 23 миллионов – почти вдвое больше, чем в 1990 году.

Не стоит забывать: Мадагаскар – остров. Территория не становится больше. Сокращение иностранной помощи после окончания «холодной войны» и ущерб от всё более суровых нашествий ураганов разрушили дороги, электросети и водную инфраструктуру страны. Мне пришлось совершить двухчасовую поездку на джипе во внутреннюю часть магистральной трассы, и она была настолько сильно разрушена, что приходилось перемещаться от одного куска асфальтированной дороги к другому. Признаться, то была худшая дорога на Земле, по которой я когда-либо ездил. Более 90 % населения Мадагаскара живёт менее чем на два доллара в день, и неудивительно, что около 600 тысяч детей, которые должны были бы посещать школу, этого не делают.

На разных этапах «холодной войны» Мадагаскар получал иностранную помощь отовсюду. США заплатили за то, чтобы там некоторое время находилась их спутниковая станция слежения. Французы оказали иностранную помощь своей бывшей колонии, предоставив оружие для малагасийских вооружённых сил, включая истребители МиГ-21. Кубинцы прислали сюда учителей, а китайцы – дорожников и даже построили сахарный завод. И наконец (о чём вы вряд ли догадались бы): сверкающий белый президентский дворец – версия американского Белого дома – спроектирован и построен в 1970-х годах северокорейцами, которые также обучали президента Мадагаскара нюансам безопасности и помогали стране в сельском хозяйстве и ирригации.

Сегодня большая часть помощи уже в прошлом, а некоторые части острова смываются в море. Сельскохозяйственные почвы здесь богаты железом, но бедны питательными веществами и во многих местах слишком мягкие. За последнее столетие 90 % лесов Мадагаскара вырублены ради не оправдавшего себя земледелия, заготовки дров и древесного угля. На большинстве склонов больше нет деревьев, которые удерживали почву во время дождя. Пролетая вдоль северо-западного побережья, вы не сможете не заметить масштаб проблемы. Гигантский красный шлейф из почвы утекает в реку Бетсибока, уходящую в залив Бомбетока и дальше, а затем выходит в Индийский океан. Бедствие достигло таких масштабов, что астронавты смогли сфотографировать его из космоса. Как будто целая страна кровоточит…

И это трагедия для всех. «Согласно данным Всемирного фонда дикой природы, 98 % наземных млекопитающих Мадагаскара, 92 % рептилий, 68 % растений и 41 % видов птиц не существуют больше нигде на Земле», – говорится в сообщении WWF. Мадагаскар является также домом для «двух третей всех видов хамелеонов и 50 видов лемуров, уникальных для острова». К сожалению, на слишком многие виды животных велась жестокая охота. Из-за глобализации потоков контрабанды остров стал беззащитным, в частности перед китайскими торговцами. Контрабандисты активно сотрудничают с коррумпированными чиновниками и незаконно экспортируют всё: от ценных пород розового дерева до редких видов черепах.

В своё время глобализация привела на Мадагаскар некоторых производителей текстиля – для создания рабочих мест. Они основали фабрики и обеспечили низкоквалифицированную занятость, но затем на Мадагаскаре подняли ставки, а когда местная политика стала слишком нестабильной, текстильные фабрики переехали во Вьетнам и другие страны. У их владельцев были варианты, куда переместить производство, и как только они испугались, переехали.

Это просто голые факты. В мире после «холодной войны» то, что на Мадагаскаре когда-то было средним нормальным показателем, сейчас считается намного ниже среднего. Обязательное образование на Мадагаскаре предоставляется только детям до пятнадцати лет, причём на местном малагасийском языке. Так что местным жителям довольно сложно конкурировать за высокооплачиваемую работу, скажем, с Эстонией, где сейчас преподают программирование с первого класса.

И в общем-то, не видно, чтобы эти тенденции на Мадагаскаре менялись. Как сказал Расс Миттермайер, известный приматолог из Inservation International, с 1984 года работающий на острове с экологическими целями: «Чем больше земли размывается, тем больше людей с меньшим количеством почвы под ногами, на которой можно что-то вырастить». Чем менее защищёнными себя чувствуют люди, тем чаще используют детей в качестве страховки своего будущего.

Сирия

Сирия – суперторнадо эпохи ускорений в геополитике. Пример того, что происходит, когда плохие тенденции сходятся в одном месте: экстремальная погода, экстремальная глобализация, экстремальный рост населения, экстремальный закон Мура и вновь крайне нежелательное влияние США и многих других, более мелких держав. В итоге всё, что они получат, – счёт за испорченное имущество.

Чтобы полностью понять суть происходящего, нужно начать с матушки-природы. В 2014 году я отправился на север Сирии, чтобы написать колонку и снять документальный фильм о влиянии засухи (называемой по-арабски jafaf) на гражданскую войну – для телесериала «Годы опасной жизни», который транслировался на Showtime.

– Не засуха привела Сирию к гражданской войне, – объяснил мне тогда сирийский экономист Самир Аита, – но неспособность правительства справиться с засухой стала критическим фактором, способствовавшим восстанию.

И дальше он рассказал, как развивалась история. После того как Башар Асад в 2000 году пришел к власти на смену своему покойному отцу, он открыл в Сирии регулируемый сельскохозяйственный сектор для крупных фермеров. Многие из них, будучи приближенными к правительству, могли скупать землю и по мере необходимости производить бурение. Для этого требовалось много воды, что в конечном итоге серьезно снизило общий уровень грунтовых вод.

Эти обстоятельства начали вытеснять мелких фермеров с земли в города, где им приходилось искать работу. Из-за демографического взрыва 1980‑х и 1990-х годов и снижения уровня смертности те, кто покидал сельскую местность, ехали целыми огромными семьями и селились в окрестностях таких городов, как Алеппо. Население некоторых из этих небольших городов выросло с двух до четырехсот тысяч за десять лет или около того. Правительство не смогло обеспечить должное количество школ, рабочих мест или услуг для новой молодёжи.

А затем пришла мать-природа. В период с 2006-го по 2011 год около 60 % территории Сирии было охвачено самой сильной засухой за её современную историю. Из-за того, что уровень грунтовых вод уже был слишком низок и речное орошение сократилось, засуха лишила средств к существованию от 800 тысяч до миллиона сирийских фермеров и скотоводов. И всё это на фоне удвоения населения страны за последние шестьдесят лет. В результате с начала 2000-х годов половина населения Сирии между реками Тигр и Евфрат ушла в городские районы. А поскольку Асад не делал ничего, чтобы помочь беженцам, пострадавшим от засухи, многие простые фермеры и их дети оказались сильно политизированными.

– Идея государственного управления была изобретена когда-то здесь, в древней Месопотамии, именно для того, чтобы управлять ирригацией и выращиванием сельскохозяйственных культур, – напомнил Аита, – однако Асаду не удалось выполнить эту основополагающую задачу.

Молодые люди и фермеры жаждали работы. И земля, жаждущая воды, стала спусковым крючком к революции.

Появление беженцев из-за засухи – конкретный знак. Так произошло с Фатен, с которой я познакомился в мае 2013-го в Шанлыурфе, турецком городе недалеко от сирийской границы. Фатен, 38-летняя мусульманка, из суннитов, бежала туда вместе с девятнадцатилетним сыном Мухаммедом – бойцом Свободной сирийской армии, тяжело раненным в перестрелке несколькими месяцами ранее. Выросшая в северо-восточной сирийской фермерской деревне Мохасен, Фатен просила не указывать её фамилию и рассказала свою историю.

– Мы с мужем раньше владели землёй, ухаживая за однолетними культурами. У нас были пшеница, ячмень, а для повседневной еды – овощи, которые мы выращивали вместо того, чтобы покупать на рынке. Слава Богу, шли дожди, и урожай раньше был очень хорош. А потом внезапно пришла засуха… Смотреть на землю было очень грустно – она была выжжена как пустыня, словно соль. Всё пожелтело.

– Правительство Асада помогало вам?

– Они ничего не делали. Мы просили о помощи, но им было всё равно. Они не заботились об этом. Вообще никогда. Мы должны были решать наши проблемы самостоятельно.

– И что вы сделали?

– Когда пришла засуха, мы боролись с ней два года, а потом поняли: хватит! И решили переехать в город. Я устроилась на государственную работу – стала медсестрой, а муж открыл магазин. Было сложно. Ведь очень многие, так же как и мы, покинули деревню и отправились в город, чтобы заработать на жизнь и еду.

Фатен добавила, что засуха особенно сильно повлияла на судьбы молодых людей, которые хотели учиться или жениться, но не могли себе этого позволить. Семьи выдавали дочерей замуж в более раннем возрасте, потому что не могли их содержать.

Фатен носит на голове традиционный чёрный платок… Она рассказывает, что засуха и полное отсутствие реакции правительства радикализировали и её, и соседей, и сыновей, присоединившихся к борцам оппозиции. Поэтому, когда в марте 2011 года в небольшом южносирийском городке Дараа зажглась первая искра революционного протеста, Фатен и другие «беженцы от засухи» не могли дождаться, чтобы присоединиться к движению.

– После первого крика «Аллах акбар» мы все присоединились к революции. Сразу.

– Это всё из-за засухи?

– Конечно. Засуха и безработица подтолкнули людей к революции.

Фатен приехала в Турцию, чтобы получить медицинскую помощь для своего сына Мухаммеда, который тихо сидел во время нашего интервью, просматривая фото сражений на мобильном телефоне и кадры спутникового телевидения с повстанческой станции в Сирии…

Абу Халил в свои сорок восемь лет стал одним из тех, кто не просто присоединился к протесту. Раньше он выращивал хлопок, а после того как засуха уничтожила ферму, вынужден был стать контрабандистом – чтобы свести концы с концами и прокормить шестнадцать своих детей. Позже он стал командующим свободной сирийской армией в районе Тель-Абияда.

Мы встретились на разрушенном контрольно-пропускном пункте сирийской армии, когда я приехал в сирийскую провинцию Раках – эпицентр засухи. После знакомства Абу Халил, напоминающий сложением крепкого маленького боксера, представил меня своей боевой части. Причём представлял бойцов не по званиям, а по родству: «Мой племянник, мой двоюродный брат, мой брат, мой двоюродный брат, мой племянник, мой сын, мой двоюродный брат…». В частях этой армии семьи часто оказываются в полном составе. В стране, где правительство десятилетиями не хотело, чтобы кто-то кому-либо доверял, это неудивительно.

– Мы могли принять засуху, потому что она пришла от Аллаха, – сказал Абу Халил, – но не могли согласиться с тем, что правительство ничего не делает. Революцию в Сирии он назвал «революцией голодных». Прежде чем мы расстались, он отвел меня в сторону и сказал: всё, что нужно его людям, – противотанковое и зенитное оружие, тогда они смогут убить Асада.

– Разве Обама не мог позволить мафии прислать нам оружие? – спросил он, а затем «успокоил» меня. – Не волнуйтесь, мы не будем использовать его против Израиля.

Надо сказать, некоторые дипломаты предвидели сирийские события. 21 января 2014 года я написал в «Нью-Йорк Таймс» колонку с цитатой из сообщения посольства США в Дамаске от 8 ноября 2008 года госдепартаменту (раскопал его WikiLeaks). Это было в разгар сирийской засухи. Посольство сообщило, что представитель США по продовольствию и сельскому хозяйству в Сирии Абдулла бин Йехиа искал помощи в борьбе с засухой и хотел, чтобы свой вклад внесли Соединенные Штаты.

Вот несколько ключевых моментов.

29 сентября Управление по координации гуманитарных вопросов США обратилось с призывом о выделении примерно 20,23 миллиона долларов для помощи примерно миллиону человек, пострадавших от того, что называют самой сильной засухой за последние четыре десятилетия. Йехиа предлагал использовать привлечённые деньги, чтобы обеспечить семенами и технической помощью 15 тысяч мелких фермеров в северо-восточной Сирии. Это помогло бы сохранить социальную и экономическую структуру сельскохозяйственного сообщества. Если усилия UNFAO закончились бы неудачей, Йехиа предсказал массовую миграцию с северо-востока, способную усилить экономическое и социальное давление, которое страна уже испытывает, и подорвать хрупкую стабильность. Йехиа не верил, что правительство Башара Асада позволит своим гражданам голодать. Тем не менее министр сельского хозяйства Сирии публично заявил, что экономические и социальные последствия засухи «выходят за рамки того, с чем мы можем справиться». Пока ООН противостоит выделению необходимых средств, по словам Йехии, создается потенциал для «социального разрушения», которое может наложиться на гибель в Сирии сельского хозяйства. Cоциальные разрушения, в свою очередь, приведут к политической нестабильности.

Невозможно разделить «арабскую весну» и климатические проблемы прошлых лет. Например, Россия, четвёртый в мире экспортер пшеницы, пережила в 2009–2010 годах самую сильную за последние сто лет засуху, названную «черноморской». Волна жары вызвала многочисленные лесные пожары, из-за которых выгорели огромные площади русских лесов. Засуха ударила по сельскохозяйственным полям, настолько сильно сократив хлебную корзину страны, что российское правительство на год запретило экспорт пшеницы.

Кристиан Паренти, автор книги «Тропик хаоса: изменение климата и новая география насилия», пишет в своем эссе от 20 июля 2011 года для CBS.com о массовом наводнении в Австралии – также заметном экспортёре пшеницы. Наводнение совпало с обильными дождями на американском Среднем Западе и в Канаде, которые повредили урожаи кукурузы и пшеницы, в то время как «необычные массовые наводнения в Пакистане погрузили под воду около 20 % страны, напугали рынки и подстегнули спекулянтов».

В результате индекс цен на продовольственные товары (согласно докладу Продовольственной и сельскохозяйственной организации ООН) в феврале 2011 года достиг рекордного максимума – как раз в тот момент, когда произошло «арабское пробуждение». Согласно данным ООН, около 44 миллионов человек оказались тогда за гранью бедности. Климатические явления вызвали резкое повышение цен на хлеб в Египте, вызвав потрясения в стране. И чем больше на Ближнем Востоке возникало неурядиц, тем быстрее цена на нефть стремилась к 125 долларам за баррель. По мере роста стоимости удобрений и эксплуатации сельскохозяйственной техники это ухудшало ситуацию.

Будучи в июне 2013-го в Каире, однажды я встал в пять утра, чтобы наблюдать за работой пекарни, продающей субсидируемый правительством хлеб в бедном районе Имбабы. Через открытое на задний двор окно слышно было, как дети в коранической школе весело повторяли стихи для своего учителя… Как только пекарь открыл ставни, началась давка: мужчины, женщины и дети стремились получить мешки с питой – основным продуктом их питания. Они пришли так рано, потому что знали: пекарь уже продал его часть. И продал большую часть субсидируемой правительством муки на чёрном рынке частным пекарям, чьи цены в пять раз превышают официальную стоимость хлеба. Но у него не было выбора, как он мне объяснил, потому что цена топлива резко возросла.

Так что оставалось лишь наблюдать за тем, как крепкие молодые люди выносят через боковую дверь дотационные мешки, помеченные государственными марками.

– Быть пекарем – самая тяжёлая работа в Египте, – пожаловался владелец пекарни. – На него всегда злятся, особенно те, кто рано встал в очередь, но до сих пор не получил хлеба.

Недаром основной лозунг протестующих, свергнувших президента Мубарака в 2011 году, был «Хлеб, свобода, достоинство». И хлеб пришёл первым. Такова политика в эпоху ускорений.

Сенегал и Нигер

С Моник Барбут, возглавляющей Комиссию ООН по борьбе с опустыниванием, мы познакомились в Париже, на встрече по климату в конце 2015 года. Её визитной карточкой стала презентация с тремя картами Африки, на каждой из которых продолговатый контур окружал группу точек посреди континента. Карта номер один: наиболее уязвимые районы опустынивания в Африке в 2008 году. Карта номер два: конфликты и продовольственные беспорядки в Африке в 2007–2008 годах. Карта номер три: террористические акты в Африке в 2012-м.

Все три объекта совпадают в одном и том же регионе Африки, к югу от Сахары.

– Опустынивание выступает в качестве спускового механизма, – объясняет Барбут, – а изменение климата – как усилитель политических вызовов, которые мы наблюдаем сегодня: экономической миграции, межэтнических конфликтов и экстремизма.

По мнению Моник, это растущая проблема мирового масштаба, а не просто история войны на Ближнем Востоке. История климата, опустынивания и бед населения Африки. Больно смотреть на кадры новостей, показывающие хрупкие лодки, переполненные мигрантами и переворачивающиеся в Средиземном море. Вот что происходит, когда люди пытаются вырваться из мира хаоса и попасть в мир порядка.

Но, как отмечает Барбут, люди часто забывают, что лишь около трети из этих беженцев покидают Сирию, Ирак и Афганистан. Остальные прибывают из группы очень засушливых африканских государств: Сенегала, Нигера, Нигерии, Гамбии и Эритреи. Если вы хотите понять, как распространяются беспорядки в некоторых частях Африки, лучше всего отправиться к истокам миграционных потоков, а затем следовать за мигрантами на северо-восток через Нигер в Ливию, откуда они пытаются уплыть в Европу. Вы можете увидеть все три ускорения в работе.

Давайте начнем с Ндиамагене, деревни на крайнем северо-западе Сенегала. Если бы я пытался объяснить вам маршрут, то сказал бы: это следующая остановка после последней остановки. Деревня находится там, где закончилось шоссе, затем исчезла асфальтированная дорога, потом завершилась грунтовка, и даже пустынная тропа затёрлась. Поверните налево у последнего баобаба… Однако, если вы хотите найти начало миграционных потоков, оно того стоит.

Я побывал там в апреле 2016 года, готовя колонку о связи между изменением климата и миграцией людей и съёмки ещё одного документального фильма с командой, готовящей «Годы опасной жизни», на сей раз для канала National Geographic.

В день приезда, 14 апреля 2016-го, температура была 45 градусов по Цельсию – намного выше среднего исторического показателя за день. Просто безумный уровень экстремальной погоды! В Ндиамагене, фермерской деревне, состоящей из кирпичных домов и хижин с соломенными крышами, наблюдалась ещё большая аномалия. Чтобы принять нас, деревенский вождь собрал практически всю общину, и вокруг нас образовался приветливый круг из женщин в цветных одеждах и весёлых, с белоснежными улыбками, мальчиков и девочек, вернувшихся из школы. Но что-то в этой благостной картине было не так…

В деревне, чьё население насчитывает почти триста человек, практически не было мужчин молодого или среднего возраста. Они все ушли.

Нет, болезни тут ни при чём. Они отправились в путь. Сельскохозяйственные угодья деревни, разрушенные климатом, больше не могли их кормить, и при таком количестве детей (44 % населения Сенегала моложе четырнадцати лет) оказалось слишком много ртов, когда упала урожайность. Из-за этого мужчины разъехались на все четыре стороны в поисках любой работы, за которую им могли бы заплатить достаточно, чтобы жить и отправлять деньги домой, жёнам или родителям.

Эта тенденция характерна для всей Западной Африки. Скажите этим молодым африканским мужчинам, что их шансы попасть в Европу ничтожны, и они все ответят вам одно и то же: когда у вас нет денег, чтобы купить даже аспирин для больной матери, вам не до расчёта шансов. Вы просто идёте.

– Мы в основном фермеры и зависим от сельского хозяйства, но сейчас оно не работает, – объяснил мне через переводчика Ндиайе, глава деревни Ндиогуа в Волофе. – После целой серии внезапных засух в 1970-х и 1980‑х годах погода немного стабилизировалась – примерно десять лет назад.

Затем погодные условия стали действительно странными. Раньше сезон дождей всегда начинался в июне и продолжался до октября. Теперь дожди начинаются не раньше августа, затем на некоторое время прекращаются, оставляя поля высыхать, и принимаются снова. Но теперь уже в виде ливней, вызывающих наводнения.

– Выходит, что бы мы ни сажали, посевы портятся, – сказал глава деревни. – Мы не получаем никакой прибыли.

Вождю было около семидесяти лет, и хотя он не был уверен в своём точном возрасте, точно помнил одну вещь: в молодости он мог выходить на поля в любое время в течение сезона посадки, и ноги погружались во влажную землю. – Почва была скользкой и маслянистой, прилипала к ступням, так что приходилось её соскребать… А сейчас, – он взял горсть горячего песка, – земля стала как порошок. Она больше не живая.

– Вы слышали о том, что называется «изменением климата»? – спросил я.

– Мы не только слышали об этом по радио, но и видим это изменение своими глазами, – ответил Ндиайе. – Ветры изменили направление с востока на запад, а ветры с запада стали теплее. Зима больше не длится долго. А в этом году её просто не было. Мы живем в постоянном лете.

Примитивные представления вождя соответствуют реальности. Национальное бюро погоды Сенегала сообщает: с 1950-го по 2015 год средняя температура в стране выросла на 2 градуса по Цельсию, и этот показатель намного выше, чем предполагалось. С 1950 года среднегодовое количество осадков уменьшилось примерно на пятьдесят миллиметров. Таким образом, у людей Ндиамагене нет иного выбора, кроме как мигрировать в большие города или прочь из страны. Немногим счастливчикам удается незаконно попасть в Испанию или Германию через Ливию. Похоже, Ливия была сдерживающей пробкой для Африки, и, когда Соединенные Штаты и НАТО свергли ливийского диктатора, не оставив в стране войска, чтобы установить новый порядок, они, по сути, откупорили Африку, создав огромную воронку, которая теперь стягивает население к средиземноморскому побережью.

Более или менее удачливые находят работу в Дакаре, Ливии, Алжире или Мавритании, а тем, кому совсем не повезло, приходится остановиться где-то в середине пути, без денег и дома, куда можно было бы вернуться. Обстоятельства максимально облегчают вербовку джихадистских групп, таких как «Боко харам», которые предлагают несколько сотен долларов в месяц – королевские деньги для тех, кто живёт на два доллара в день.

…Вождь познакомил меня с Майоро Ндиае, отцом молодого человека, который ушёл искать работу.

– Сын уехал в Ливию год назад, и с тех пор у нас нет от него новостей – ни по телефону, никак, – рассказал Майоро. – Он оставил здесь жену и двоих детей. Сын был мастером по укладке плитки и, заработав немного денег в соседнем городе, отправился в Мавританию, потом в Нигер и оттуда в Ливию. С тех пор мы ничего не слышали о нём.

Глаза отца наполнились слезами. Эти люди живут так близко к последней черте… Одна из причин, по которой в их семьях так много детей, заключается в том, что дети – некий залог будущего для стареющих родителей. Но сыновья уходят, и черта становится всё ближе. Они теряют единственное богатство – глубокое чувство общности. В этих краях ты растёшь в своей семье, родители присматривают за детьми, взрослые дети – за родителями, и все живут вместе.

Но теперь, когда земля перестала давать достаточно урожая, они теряют свою общность.

– У каждого из нас есть родственник, которому пришлось уйти, – говорит вождь. – Когда я был маленьким, мы с братьями собирались вместе работать на поле нашего отца. Наши мамы ждали, что мы соберём хороший урожай, а они позаботятся обо всём остальном. И вся семья будет вместе наслаждаться плодами общих трудов. Но, если продолжится то, что случилось с погодой, придёт время, когда мы не сможем оставаться здесь. Потому что не будем зарабатывать на жизнь. И нам придётся следовать за детьми в другие места.

Все данные подтверждают столь печальный вывод. Усман Ндиай, руководитель климатического отдела Национального агентства гражданской авиации и метеорологии Сенегала, проходил подготовку по климатологии в Колумбии. В мрачном офисе в аэропорту Дакара Ндиай показывал климатические графики на компьютере, одновременно рассказывая ужасающую историю.

– На прошлой неделе температура была на пять градусов Цельсия выше нормальной средней температуры – очень экстремальная ситуация для этого времени года… С 1950-го по 2015 год средняя температура в Сенегале выросла на два градуса по Цельсию.

Усман Ндиай добавил, что вся климатическая конференция в 2016 году была посвящена тому, как избежать повышения средней глобальной температуры на два градуса после промышленной революции. Однако Сенегал этот барьер уже миновал, что констатировала межправительственная группа экспертов ООН по изменению климата.

– В 2010 году эксперты описали четыре сценария для Сенегала, и худший вариант казался невероятным. Но, судя по текущим наблюдениям, – сказал Ндиай, – мы идём по этому пути даже быстрее, чем представляли, и это приведет к мировому повышению температуры к 2100 году. Люди всё ещё дискутируют об изменении климата, а мы его переживаем здесь и сейчас…

Те, кто живёт в Сенегале, постоянно видит по телевизору людей, ведущих хорошую жизнь и наслаждающихся демократией в Европе, но ведь и живя здесь, в бедности, люди должны что-то делать. У них нет инструментов для выживания. Человек – просто более разумное животное, и если его довести до крайности, животный инстинкт выживания проявит себя.

Чтобы завершить пазл потока беженцев, отправимся на северо-запад Нигера, в Агадес на южной окраине Сахары. Начиная с 2015 года вечером каждого понедельника здесь проводится регулярный ритуал: тысячи молодых людей, набитых в пикапы Toyota, собираются в большой караван, чтобы совершить длинный переход из мягкого мира хаоса, Нигера через дикий мир хаоса, Ливию – в надежде найти какую-нибудь лодку в мир порядка – Европу. Рождение каравана – невероятная картина. Хотя уже вечереет, на улице всё ещё 40 градусов по Цельсию. Операторы, изнывая от жары, тащат за собой своё оборудование. Пустыня начинается прямо на окраине Агадеса, и ночную дорогу освещает лишь растущий полумесяц. И внезапно пустыня оживает. Местные контрабандисты, связанные с сетями торговцев людьми по всей Западной Африке, через WhatsApp на смартфонах начинают координировать скрытую загрузку мигрантов из прохладных безопасных домов и подвалов по всему городу. Почти все молодые люди. Всю неделю они ехали в Агадес со всей Африки: из Сенегала, Сьерра-Леоне, Нигерии, Кот-д’Ивуара, Либерии, Чада, Гвинеи, Камеруна, Мали и из городов в Нигере.

На «корме» каждого пикапа «Тойота» размещается около пятнадцати мужчин, так тесно, что их руки и ноги свешиваются вдоль бортов. Автомобили выезжают из переулков и следуют за разведывательными машинами. Задача разведчиков – обнаружить переодетых полицейских или прячущихся «зайцев», не оплативших проезд. Это словно симфония, но дирижёра нигде не видно. В конце концов все машины сходятся в точке сбора к северу от города, образуя гигантский караван из ста или двухсот автомобилей. Им нужно ехать большой кавалькадой – чтобы отражать нападения пустынных бандитов.

Я наблюдал за колонной с контрольного пункта на шоссе. Проезжая мимо и поднимая пыль, «тойоты» создавали потрясающую картину: пустынная дорога и лунные силуэты людей, молча стоящих в кузовах. Им придётся провести стоя более суток, пока они не доберутся до Ливии и побережья. Сам факт, что обетованная земля для них – опустошённая войной Ливия, говорит о том, насколько отчаянные условия заставляют их уезжать из дома. И каждый месяц подобное путешествие совершают 9–10 тысяч человек…

Когда-то Агадес жил за счёт приключенческого туризма и торговли. Его визитной карточкой были богато украшенные постройки из обожжённого кирпича. Город признан объектом Всемирного наследия ЮНЕСКО за его «многочисленные земляные дома и хорошо сохранившуюся группу дворцов и религиозных зданий, включая минарет высотой 27 метров, сделанный целиком из глиняного кирпича, являющийся самым высоким подобным сооружением в мире», – сообщает Unesco.org.

Теперь все туристические транспортные средства перепрофилированы для перевозки людей из мира хаоса в мир порядка.

– Раньше мы работали в туризме, – рассказал нам один из контрабандистов. – Здесь, в Агадесе, была построена целая туристическая индустрия. Но туризма больше нет. У нас остались только наши машины. Вот так мы теперь живём: перевозим людей и за счёт этого существуем…

Ещё несколько контрабандистов согласились остановиться и поговорить с нами – хотя не слишком охотно и весьма нервно. В группе молодых людей из других районов Нигера сказали мне, что направляются на золотодобычу в Джадо – на крайнем севере Нигера. Более типичными мигрантами оказались пять молодых людей – лица закрыты лыжными масками, говорят с французским акцентом. История знакомая: не нашли работу в деревне, поехали в город, там тоже ничего не нашли – и направились на север.

Здесь и в других районах опустынивание действует как спусковой крючок. Изменение климата и рост населения – как катализатор. Межэтнические и межплеменные конфликты – побочный политический продукт. А WhatsApp, с одной стороны, позволяет увидеть заманчивую картину Европы, где жизнь явно лучше, а с другой – становится дешёвым инструментом для перемещения миграционного каравана, чтобы попасть туда, где хорошо.

– В прежние времена, – говорит Моник Барбут, – мы могли бы просто устроить благотворительный концерт Live Aid в Европе или Америке, а затем снова забыть о бедных африканцах. Но сейчас такое не сработает. Они не согласятся на подобную «помощь». Да и проблема сегодня слишком велика.

Никакие стены не смогут сдерживать их вечно. Я взял интервью у двадцати человек из десятка африканских стран в Центре помощи международной организации по миграции в Агадесе. Все они уехали в Ливию, пытались – и не смогли попасть – в Европу, а затем вернулись. Но, оказавшись без гроша в кармане, они так и не смогли возвратиться в родные деревни.

– Кто из вас и ваших друзей покинул бы Африку и поехал в Европу, если бы вы могли легально туда попасть? – спросил я.

– Tout le monde! – кричали они, подняв руки. Даже не зная французского, я понял, что готовы все.

Что больше всего поражает во взрывном наплыве беженцев и экономических мигрантов, который мы наблюдаем сегодня на мировой арене? Во многом это результат таяния границ национальных государств, а не межгосударственных войн. Однако, как отмечает Дэвид Милибэнд, президент Международного комитета спасения, наблюдающего за операциями по оказанию помощи более чем в тридцати странах, затронутых войной, сегодня всё больше людей в мире «бегут от конфликта». Слабые государства «не способны удовлетворить основные потребности граждан или охвачены гражданской войной» (таковых сейчас около тридцати) – верный признак того, как государства крушатся под давлением эпохи ускорений.

США тоже не были защищены от этого наводнения. Хотя в последние годы миграция из Латинской Америки значительно сократилась, но в октябре 2014 года страну наводнили более чем 50 тысяч никем не сопровождаемых детей из Гватемалы, Сальвадора и Гондураса. «Они бегут от угроз и насилия в родных странах, – отметил Vox.com, – где всё стало настолько плохо, что многие семьи считают: у них нет выбора, кроме как отправить своих детей в долгое и опасное путешествие на север». Гондурас, Гватемала и Сальвадор – наиболее экологически деградировавшие страны Центральной Америки с огромными площадями вырубленных лесов. Они рубят свои леса, а мы получаем их детей.

Не только Европа и Америка стали обетованной землёй для экономических и климатических мигрантов из мира хаоса, но и Земля обетованная – Израиль. В последние годы туда приехали около 60 тысяч нелегальных иммигрантов, в основном из Эритреи и Судана. Прогуляйтесь по кварталам близ центрального автовокзала в Тель-Авиве, где многие из них нашли приют, и на каждой улице увидите африканских мужчин с мобильными телефонами. Они плыли, шли или ехали к границам Израиля, проскальзывали либо контрабандой проникали с бедуинами через Синайскую пустыню Египта. Их привлекали не сионизм или иудаизм, а просто надежда на порядок и работу.

20 июня 2016 года Агентство ООН по делам беженцев (оно отслеживает перемещение во всём мире на основе данных правительств, партнёрских учреждений и собственных сведений) опубликовало отчёт, где говорится, что в общей сложности на конец 2015 года 65,3 миллиона человек были перемещены, по сравнению с 59,5 миллиона всего годом ранее. В конце 2013-го это число составляло 51,2 миллиона, а десять лет назад – всего 37,5 миллиона. Более того, в отчёте прогнозируется ухудшение ситуации. В целом на каждые 122 человека в мире один либо беженец, либо вынужденный переселенец, либо ищет убежища. Если бы беженцы стали населением одной страны, говорится в докладе, по уровню населения она заняла бы двадцать четвёртое место в мире.

Неравенство свободы

Ускорения рынка, матери-природы и закона Мура оказывают давление на слабые страны не только извне, но и изнутри. Иными словами, как технология, так и глобализация сегодня расширяют возможности «политических деятелей», желающих преобразовать автократические общества в более консенсусные, и «политических разрушителей», жаждущих свергнуть власть, чтобы навязать религиозную или идеологическую тиранию, даже если не имеют возможности эффективно ими управлять.

Рассмотрим оба варианта. Историк Уолтер Рассел Мид как-то отметил, что после революции 1990-х годов, разрушившей Советский Союз, россияне любили говорить: «Легче превратить аквариум в рыбный суп, чем рыбный суп в аквариум».

Даже в обычных условиях жителям страны было бы тяжело восстанавливать её до рабочего состояния после распада, в эпоху же ускорений это оказывается ещё более сложным делом. Становится всё труднее реализовать возможности непрерывного обучения, которые вы должны предоставить своему населению, выстроить инфраструктуру, нужную для использования преимуществ глобальных потоков, и активизировать темпы инноваций, необходимые для поддержания растущей экономики. И если страна оказалась разрушена после окончания «холодной войны» – в эпоху, когда никакие сверхдержавы не станут вкладываться, чтобы восстановить её бесплатно или даже за деньги, – наверстать упущенное будет очень трудно. Плюс ещё один новый фактор: Интернет. Появляется всё больше свидетельств того, что с помощью социальных сетей гораздо проще перейти от навязанного порядка к революции, чем от революции – к устойчивому и согласованному порядку.

Дов Сейдман под влиянием концепции Исайи Берлина о «позитивной» и «негативной» свободе утверждает, что во всём мире сейчас мы видим людей, создающих беспрецедентные уровни свободы: «свободы от диктаторов, свободы от микробоссов, свободы от сетей, заставляющих нас смотреть рекламу, свободы от магазинов по соседству, свободы от местного банкира, свободы от гостиничных сетей».

Но когда дело доходит до политики, свобода, которой люди больше всего дорожат, утверждает он, – это свобода жить так, как они хотят, потому что их свобода закреплена всеобщими выборами, конституцией, верховенством закона и парламентом.

В мире растет количество людей, которые смогли добиться свободы «от» чего-то, но не смогли построить свободу «для» своей жизни. И это обстоятельство во многом объясняет распространяющиеся и укореняющиеся беспорядки. Сейдман называет разрыв в таких странах, как Ливия, Сирия, Йемен или Египет после падения президента Хосни Мубарака, тем, что они обеспечили свою свободу «от», но не свободу «для» жизни. Это и есть «неравенство свободы». В современном мире оно может стать самым актуальным неравенством.

Свобода «от» достигается быстро, бурно и резко – подчёркивает Сейдман.

Свобода «для» требует времени. После того как евреи получили свободу от фараона в Египте, им пришлось блуждать по пустыне в течение сорока лет, прежде чем они разработали законы и моральные кодексы, которые давали им свободу «для» жизни.

Очевидно, социальные сети, дешёвые сотовые телефоны и приложения для обмена сообщениями и в самом деле хороши как для обеспечения, так и для противостояния коллективным действиям. Они позволяют людям легче и эффективнее соединяться по горизонтали, но, кроме того, дают тем, кто внизу, шанс – легче и эффективнее снимать тех, кто находится наверху вертикали власти, будь то союзники или враги. Военные стратеги скажут вам, что Сеть – наиболее сильная организационная форма в период технологических изменений. В отличие от Сети, классические иерархии не оптимизируют общение людей в «плоском мире». Сети подрывают системы командования и управления – независимо от того, кто находится на вершине. В то же время они усиливают голоса тех, кто находится на дне, предоставляя им слово. Социальные медиа хороши в коллективном обмене мнениями, но плохи для коллективного создания общества. Они годятся для совместного разрушения, но непригодны для строительства. Отлично подходят для организации флешмоба, но не помогают мгновенному достижению консенсуса на партийной платформе или в написании конституции.

Спросите участников «площадей революций» за последние лет десять, и они расскажут, что узнали об ограниченности Интернета как политического инструмента. Во время визита в Гонконг в 2014 году я взял интервью у Алекса Юн-Кан Чоу – старшего преподавателя литературы в местном университете. Ему двадцать четыре года, в то время он был лидером Федерации студентов Гонконга и возглавлял продемократическую организацию «Occupy Central» – движение за гражданское неповиновение, начавшееся здесь 28 сентября 2014 года. Его целью было обуздать влияние Пекина на более демократичную политику Гонконга и частично перекрыть центр этого города-государства. Они не потерпели полного провала, но и не достигли безоговорочного успеха.

– Чего не хватало в движении Occupy Central, – признался Чоу, – так это механизма, позволяющего людям с различными точками зрения обсуждать и устранять разногласия. Но если споры не могли быть урегулированы внутри движения, следовало разочарование. Каждый раз, когда выдвигались новые идеи, люди налагали на них вето. Не было никакого способа урегулировать споры – ни одна организация не могла заслужить достаточного доверия со стороны всех участников. А гонконгцам не хватает политической культуры разрешения споров путём дебатов.

– А как насчёт Facebook и других социальных сетей? – спросил я его.

– Технологии полезны для общения. Люди делились на команды и занимали разные районы в центре Гонконга. Кто-то наблюдал за полицией, предупреждая других о её передвижениях. Другие, отслеживая ход онлайн-дискуссий, оказывали информационную поддержку людям на передовой. Сеть дала нам быстрый способ распространения информации, так что люди могли реагировать мгновенно. Активисты через Facebook могли получать оперативные сведения. Да, технологии – очень полезные инструменты для продвижения прогрессивного движения или противодействия государственной пропаганде.

– А недостатки в них есть?

– Когда мы использовали приложения и социальные сети, правительство тоже отслеживало и расшифровывало сообщения при помощи специальных людей. Во всяком случае, смартфоны отслеживались…

Но в конце концов Чоу сам задал себе аналогичный вопрос: «Как организация может завоевать доверие и легитимность и связаться с людьми?» Федерация студентов Гонконга была подотчётна студентам. Но она также должна была быть подотчётна и миллиону жителей, участвовавших в зонтичном движении. Может ли единственная студенческая организация уравновесить устремления миллиона человек и одновременно служить студентам?

По мнению Чоу, для этого необходимы «доверие и связи». И время, чтобы построить эти отношения лицом к лицу.

– Это то, чего не хватало, чтобы наша стратегия была устойчивой. С доверием и связями можно создать отличный союз, чтобы противостоять противникам. Без доверия и связей очень трудно поколебать власть, а правительству легко вас подавить.

Что отличало Тунис от всех других «арабских пробуждений» на Facebook и сделало его самым успешным? Прежде всего глубокие корни тунисского гражданского общества: профсоюзы, ассоциации юристов, женские группы, бизнес-ассоциации, правозащитные организации. Именно коллективные усилия по преодолению разногласий между исламистами и секуляристами после падения тунисской диктатуры принесли нескольким из этих организаций в 2015 году Нобелевскую премию мира.

В других местах трудности достижения подлинного политического порядка привели к росту числа «несвободных» людей. Неравенство доходов столь же деструктивно, как и «неравенство свободы», считает Сейдман.

– Когда «свобода от» превосходит «свободу для», все факторы под гнётом деструктивных идей будут причинять больше вреда и разрушений, если только не найдут вдохновения и не будут задействованы в конструктивных человеческих начинаниях, – утверждал он. – Они будут словно заключенные на свободе.

Но никто лучше не расскажет о разнице между обеспечением свободы и реальной свободой, чем Ваэль Гоним – он же «парень из Google», который помог начать революцию против президента Египта Хосни Мубарака в 2011 году. В то время я был в Каире и за день до того, как Мубарак подал в отставку (в полдень пятницы), смотрел выступление Гонима по спутниковому каналу «Аль-Арабия». Его только что выпустили из тюрьмы, и Ваэль был полон гнева на режим, страстного желания демократической революции и понимания роли, которую социальные сети сыграли в её разжигании. Впрочем, та революция в конце концов была сорвана – из-за неспособности прогрессивных сил объединиться, стремления «Братьев-мусульман» превратить её в религиозное движение и умения египетской армии использовать слабость гражданских групп для сохранения контроля над египетским государством и экономикой.

В декабре 2015-го Гоним, успевший к тому времени переехать в Кремниевую долину, опубликовал доклад на конференции TED, о котором я писал в колонке. В своем выступлении он задавался вопросом, что пошло не так и для чего лучше подходит Интернет: для создания «свободы от» или «свободы для»? И вот к какому выводу он пришёл.

– Однажды я сказал: «Если вы хотите освободить общество, всё, что вам нужно, – Интернет». Но был не прав. Я сказал эти слова ещё в 2011 году, когда созданная мною страница в Facebook помогла разжечь египетскую революцию. «Арабская весна», раскрыв наибольший потенциал социальных сетей, в то же время выявила и самые большие их недостатки. Инструмент, объединивший нас, чтобы свергнуть диктатора, в конце концов нас и разлучил.

Как вспоминал Гоним, в начале 2000-х арабы стекались в Сеть.

– Утоляя жажду знаний, возможностей и общения с другими людьми по всему миру, мы забыли о печальных политических реалиях и жили виртуальной, альтернативной жизнью.

Это коснулось и его лично. Позже, в июне 2010 года, он отметил: «Интернет навсегда изменил мою жизнь. Просматривая Facebook, я увидел фото измученного, мёртвого тела молодого египетского парня. Его звали Халед Саид. Двадцатидевятилетнего александрийца убила полиция, и я представил на его месте себя. Вскоре я анонимно создал страницу в Facebook, назвав её «Все мы Халед Саид». Всего за три дня на неё подписалось более ста тысяч человек, таких же египтян, которые разделяли мою озабоченность».

Со временем Гоним и его друзья использовали Facebook для краудсорсинга идей.

– Эта страница стала самой популярной страницей в арабском мире, – сказал Ваэль. – Социальные сети сыграли решающую роль в этой кампании. Они помогли возникнуть децентрализованному движению. Позволили людям понять: они не одиноки. И сделали невозможным для режима остановить народ.

В конечном счете Гонима разыскали египетские службы безопасности в Каире, избили, а затем одиннадцать дней содержали без связи с внешним миром. Но через три дня после того как он был освобождён, миллионы демонстрантов, которых стимулировали его посты в Facebook, свергли режим Мубарака.

– Увы, вскоре эйфория прошла, – сожалеет Гоним, – нам не удалось достичь консенсуса, а политическая борьба привела к интенсивной поляризации сил. Социальные медиа только усилили её, способствовали распространению дезинформации, слухов, «испорченному телефону» и ненавистническим высказываниям. Окружающая среда стала токсичной. А мой онлайновый мир превратился в поле битвы, наполненное троллями, ложью и ненавистью.

Сторонники армии и исламисты использовали социальные сети, чтобы размазать друг друга, в то время как демократический центр, который заняли Гоним и многие другие, получил преимущество – Ализе. Но их революция оказалась похищенной «Братьями-мусульманами», и когда она провалилась, армия арестовала многих светских молодых людей, которые первыми привели революцию в движение. У армии теперь есть собственная страница в Facebook, чтобы защититься от нападок в соцсетях.

– У меня было время подумать, – говорит Гоним, – и мне стало ясно: хоть и верно, что поляризация в основном определяется человеческим поведением, социальные медиа формируют это поведение и усиливают его влияние. Положим, вы хотите сказать что-то, не основанное на фактах, бороться с кем-то или игнорировать – смотря что вам больше нравится. Всё это естественные человеческие импульсы, но благодаря технологиям, воздействовать на них можно, всего лишь щёлкнув мышью.

Гоним видит пять критических вызовов, стоящих сегодня перед социальными сетями на политической арене.

Во-первых, мы не знаем, как бороться со слухами. Слухи, способные усугубить людские предубеждения, теперь находят последователей и распространяются среди миллионов.

Во-вторых, мы создаем собственные эхо-камеры. Мы склонны общаться только с теми, кто с нами согласен, и благодаря социальным сетям можем отключить звук, отписаться и заблокировать всех неугодных.

В-третьих, онлайн-обсуждения быстро превращаются в собрание озлобленных людей. Всем, вероятно, известен такой феномен. Как будто мы забываем, что люди за монитором – настоящие люди, а не просто аватарки.

В-четвёртых, стало очень трудно изменить наше мнение. Из-за скорости и краткости социальных сетей мы спешим с выводами и пишем резкие мнения в сто сорок символов длиной, даже когда говорим о сложных мировых делах. Наше мнение навсегда остаётся в Интернете, и нас ничто не мотивирует менять взгляды, даже когда появляются убедительные контрдоводы.

В-пятых (и это особенно важно), сегодня опыт общения в социальных сетях способствует популярности трансляций, а не публикаций и обсуждений, мелких комментариев, а не глубоких бесед. Как будто все разом договорились: мы здесь, чтобы общаться друг с другом, но не разговаривать.

Сегодня идёт много споров о том, как бороться с притеснениями в Интернете или с троллями. Спора нет, это важно. Но мы также должны подумать о том, как создать новый опыт социальных сетей, способствующий вежливости и поощряющий вдумчивость. Сейчас я точно знаю, что, если напишу пост, сенсационный, односторонний, иногда агрессивный и злой, он привлечёт больше внимания. А что если уделить больше внимания качеству?

Стоит также подумать об эффективных краудсорсинговых механизмах для проверки фактов и широко распространённой онлайн-информации. Хорошо бы поощрять людей, принимающих в этом участие. По сути надо переосмыслить сегодняшнюю экосистему социальных сетей и изменить её опыт, чтобы на первый план вывести вдумчивость, вежливость и взаимопонимание.

– Пять лет назад я сказал: «Если вы хотите освободить общество, вам нужен только Интернет», – говорит Чоу. – Сегодня я считаю, что, если мы хотим освободить общество, нам прежде всего необходимо освободить Интернет.

Ветеран международного опроса общественного мнения Крейг Чарни считает истории Гонима и Чоу яркими примерами того, что, хотя Интернет «улучшает способность к соединению людей, он не заменяет политические организации, культуру или лидерство – а спонтанные движения к свободе, как правило, самые слабые из всех».

Многие попытки «арабского пробуждения» в конечном итоге потерпели неудачу, потому что инициаторы не сумели создать организацию и политику, способные привнести прогрессивные идеи в правящее большинство. В статье, опубликованной «Файнэншл таймс» 28 февраля 2014 года, Марк Мазовер, профессор истории из Колумбии и автор книги «Управление миром: история идеи, с 1815 года по настоящее время», отметил следующее.

«Фундаментальное ленинское понимание всё ещё сохраняется: нельзя ничего достигнуть без организации. Если «Солидарность» могла превратиться в долгосрочную силу в польской политике, то лишь потому, что её лидеры понимали необходимость самоорганизации и потому, что её профсоюзные корни дали ей изначальную структуру».

Свержение властвующих тиранов иногда действительно приводит к свободе. В остальных случаях – просто к новой тирании. Удачно заканчиваются только революции, где революционеры свободолюбивы и эффективно организованы для продолжительной политической борьбы.

Иногда вам приходится делать аналогичные шаги: стучаться в чужие двери, распечатывать листовки и убеждать соседей лично, по одному – чтобы нарастить институциональные мускулы и гражданские привычки, которые окажутся максимально востребованы наутро после революции. До тех пор пока этот старый урок не будет выучен, мы будем лишь наблюдать, как мир хаоса расширяется, поскольку всё большему количеству людей легче защищать свою свободу «от» кого-то, а не свободу «для» чего-то.

Разрушители

В ноябре 2004-го я отправился в Ирак в сопровождении бывшего председателя Объединённого комитета начальников штабов генерала Ричарда Майерса. Из всех впечатлений, полученных во время той поездки, ничто не запало в память так, как картинка подготовки 24-го морского экспедиционного подразделения к посещению Майерса в суннитском треугольнике недалеко от Рамади.

…Стол был завален разряженными придорожными бомбами, сделанными из сотовых телефонов, подключённых к взрывчатке. То есть вы просто звоните по номеру телефона, когда проезжает какой-то американский транспорт, – и всё взрывается. Бомбы любого вида и цвета, какой только можно придумать, и мобильные телефоны всех существующих марок. Помню, тогда подумал про себя: «Если у ворот ада есть магазин беспошлинной торговли электроникой, то его прилавок выглядит, наверное, так».

Три ускорения изменили геополитику не только тем, что сделали нас гораздо более взаимозависимыми, подорвали слабые государства и возвысили сильные. Но также и тем, что люди получили возможности для создания большего хаоса.

– Сверхновые технологии служат своего рода усилителями человеческого поведения, – заметил Ричард К. Миллер, президент инженерного колледжа имени Франклина В. Олина. – В каждом последующем поколении всё меньшее количество людей может влиять на жизнь всё большего числа других людей – благодаря применению технологий. Эффекты могут быть заготовленными или непреднамеренными, полезными или нет. Непрерывное развитие современных технологий повышает влияние на социальные, экономические и политические последствия в каждом новом поколении.

Сверхмощных индивидов и группы, конструктивно использующие технологии, мы называли «созидателями». Но, как уже сказано, те же самые технологии порождают сверхмощных обозленных людей – «разрушителей». Сегодняшний день – прекрасное время для «созидателей», но, к сожалению, столь же удобное и для «разрушителей». Если хотите испортить что-то масштабное, сейчас ваше время.

– В прежние времена, – отмечает Миллер, – важные технологические достижения не были частью системы, которая немедленно позволила бы их глобальное распространение. Поэтому они попадали в руки злодеев с той скоростью и лёгкостью, которые мы наблюдаем сегодня. Когда подобные технологии были доступны только государствам, мы могли говорить об их нераспространении, как о достижимой цели.

Больше нет. Сегодня многие из этих инструментов или инструкций по их созданию легко загружаются из облака любым пользователем, имеющим карту Visa. Таким образом, разрушители могут использовать этот источник энергии и знаний, чтобы усилить свою мощь. И находить единомышленников для сотрудничества – столь же легко, как и любой сегодняшний «созидатель».

Если «разрушители» сейчас имеют гораздо больше возможностей, их также и много сложнее сдерживать. Не существует доктрины MAD – взаимного гарантированного уничтожения, которая могла бы удержать Аль-Каиду или ИГИЛ от крайностей. Как раз наоборот: для террористов-самоубийц, для джихадистов взаимное гарантированное уничтожение сродни приглашению на вечеринку и свидание с девяносто девятью девственницами. Как подытожил стратег Гарвардского университета Грэм Аллисон:

– Исторически всегда существовал разрыв между индивидуальным гневом людей и тем, что они могли с ним сделать. Но благодаря современным технологиям и готовности людей совершить самоубийство действительно разгневанные люди теперь способны убить миллионы других людей, если смогут получить нужные материалы.

И это становится всё легче с глобализацией потоков и развитием 3D-печати, благодаря которым можно сконструировать почти всё необходимое в своём подвале.

При подготовке книги я не мог решить, какие включить пугающие примеры того, как много и насколько легко разгневанные люди могут распространять хаос. Приведу лишь несколько кратких историй.

• Как сообщает «USA Today», 19 декабря 2013 года чуть больше половины или даже двух третей американцев, убитых или раненных в ходе боевых действий в Ираке и Афганистане, стали жертвами самодельных взрывных устройств, СВУ, установленных на земле, в транспортных средствах или зданиях, надетых в качестве жилетов на смертников и установленных в автомобилях-самоубийцах. Таковы данные JIEDDO – Объединенной организации Пентагона по борьбе с СВУ.

«Это более 3100 убитых и 33 000 раненых. Среди жертв тяжелейших ранений почти 1800 военнослужащих США, потерявших конечности в Афганистане и Ираке. По данным армии, подавляющее большинство было ранено во время взрывов. Бомбы радикально повлияли на возможность американских военных перемещаться по зоне военных действий, создавая сильную зависимость от вертолётов и самолётов, для избежания пеших переходов, – говорит директор JIEDDO, генерал-лейтенант Джон Джонсон. – Они причинили нам немало бед… потребовали множества усилий и затрат».

Использование СВУ привело к появлению многомиллиардной индустрии в области разработки и производства автомобильной и нательной брони, роботов, подземных радаров, систем видеонаблюдения, электрических помех, контрразведки, компьютерного анализа и эндопротезов. Правительственное управление по отчётности говорит, что невозможно оценить общую стоимость борьбы США с СВУ в течение двух войн. Но Пентагон отдал как минимум 75 миллиардов долларов на бронированные машины и инструменты для обезвреживания взрывных устройств. Между тем, для создания СВУ хватит и ста долларов…

• 26 января 2015 года «Нью-Йорк Таймс» сообщила, что «РЛС Белого дома, предназначенная для обнаружения летающих объектов, таких как самолёты, ракеты и большие беспилотники, не смогла перехватить небольшой дрон, врезавшийся в дерево на южной лужайке в понедельник рано утром». И что «авария вызвала вопросы: может ли секретная служба сбить аналогичный объект, если он поставит под угрозу президента Обаму?» Оказалось, что правительственный служащий, использовавший дрон, в это время был пьян. Агентство также сообщило, что «сотрудник секретной службы, который был размещён на южной территории Белого дома, наблюдал за беспилотником», но офицер и другие сотрудники, находившиеся в резиденции, не смогли его сбить, прежде чем он проник через забор Белого дома и врезался в дерево. По словам чиновников, дрон был слишком мал и летел слишком низко, чтобы его можно было обнаружить с помощью радара. Вдобавок, из-за размера его можно было легко спутать с большой птицей». Хотя президент и его жена находились в это время в Индии с правительственным визитом, их две дочери, Саша и Малия, были дома.

• 27 января 2015 года в интервью репортёру CNN Фариду Закарии после того, как двухфутовый беспилотник упал на территории Белого дома, президент Обама сделал следующее замечание: «Дрон, приземлившийся в Белом доме, можно купить в RadioShack».

Благодаря большим данным и «сверхновым» технологиям мы теперь можем с невероятной лёгкостью найти иголку в стоге сена. Однако ведь и сверхмощные «разрушители» теперь могут использовать эту иглу против нас с невероятной силой и точностью. Будущее станет проверкой того, кто найдёт возможность обнаружить угрозу первым.

Вот ещё одна история, опубликованная на New Scientist.com 18 февраля 2016 года.

«Сегодня вымогательство – бизнес, более масштабный, чем когда-либо, и ему теперь не нужно полагаться на людей с сумками, набитыми наличными. В этом месяце киберпреступники напали на больницу в Лос-Анджелесе, потребовав за восстановление доступа к компьютерам оплату в биткоинах. Это самый громкий случай кибервымогательства с использованием софта, известного как программы-вымогатели.

Атака на Голливудский пресвитерианский медицинский центр фактически вывела его из строя. В результате пациентов пришлось перенаправлять в другие больницы, медицинские записи вести с помощью ручки и бумаги, а персоналу – общаться по факсу.

Злоумышленники потребовали 9000 биткоинов – на тот момент около 3,6 миллиона долларов. После двухнедельного перерыва больница выплатила 17 тысяч долларов.

– Программы-вымогатели действительно переживают взрывной рост последние пару лет, – поясняет Стив Санторелли, бывший полицейский детектив из Великобритании, который сейчас работает в Team Cymru, разведывательной компании, базирующейся во Флориде. Одна программа CryptoLocker 3.0, как полагают, позволила злоумышленникам заработать 325 миллионов долларов только в 2015 году.

– Эти парни безумно искушены, – признаёт Джейк Уильямс, основатель фирмы по кибербезопасности Rendition Infosec.

Росс Андерсон, исследователь безопасности в Кембриджском университете, объясняет, что криптовалюта помогла преступникам получить доступ к деньгам, оставшись непойманными.

– В прежние времена забирать выкуп было очень хлопотно и опасно. Полиция просто подкладывала радиотрекер в сумку, набитую банкнотами по 20 фунтов, и преступника всегда брали. Теперь безопаснее забрать выкуп в биткоинах. Многие так и делают.

И наконец, последняя история.

9 февраля 2016 года на всемирном докладе об оценке угроз перед комитетом Сената по вооруженным силам Джеймс Клэппер, директор национальной разведки США, впервые добавил редактирование генов в список угроз, создаваемых «оружием массового уничтожения и распространения». Как отмечало в тот день MIT Technology Review, «редактирование генов относится к новым способам изменить ДНК внутри живых клеток. Самый популярный метод, CRISPR, произвёл революцию в научных исследованиях, привел к появлению новых животных и сельскохозяйственных культур и, вероятно, обеспечит новое поколение генных методов лечения серьёзных заболеваний. По оценкам, интеллектуальное сообщество США беспокоит относительная простота редактирования генов». В докладе Клэппера говорится: «Учитывая широкое распространение, низкую стоимость и ускоренные темпы развития этой технологии двойного назначения, её неправильное использование, преднамеренное или непреднамеренное, может привести к далекоидущим последствиям для экономической и национальной безопасности».

Неизвестный домашний адрес

Совершенно ясно, что отдельные «разрушители» теперь способны наносить больший урон дешевле и легче, и это не может не беспокоить. Дело в том, что им больше не нужна традиционная организация, которую полиция или армия могут отследить и уничтожить. В последние годы мы наблюдаем неуклонный рост числа «террористов-одиночек». Отдельные люди, пары, семейные, очень маленькие группы людей (иногда братьев и кузенов), часто с психологическими нарушениями, радикализируются весьма быстро после контакта с джихадистом или другими потоками радикальной информации, передаваемой онлайн. Затем они выходят на улицу и совершают грандиозные акты насилия в отношении ни в чём не повинных гражданских лиц. Многие заявляют о верности исламистам или о других причинах постфактум.

14 июля 2016 года такой человек въехал на своем грузовике в толпу людей в День взятия Бастилии во французской Ницце, убив восемьдесят пять человек и ранив сотни. Феномен сводится к нескольким абзацам отчёта «Daily Telegraph».

«Странный одиночка», родившийся в Тунисе Мохамед Лахуайей Булель, жил в Ривьере, имел французский паспорт, регулярно испытывал проблемы с законом и «впал в депрессию», когда его бросила жена. По данным полиции, не находился в списке террористов, и следователи пытаются установить его мотивы, а также ищут возможных сообщников. Психиатр, принимавший его в 2004 году, сказал L’Express, что Булель обратился к врачу из-за проблем с поведением и что он поставил диагноз «развивающийся психоз». Министр внутренних дел Франции Бернар Казенев заявил, что злоумышленник «по-видимому, очень быстро радикализировался», так как один из соседей его бывшей жены рассказал: «Мохамед начал посещать мечеть только в апреле».

Как сообщил канал BFM TV, «говорят, что телефон Булеля полон сообщений, видео и фотографий, в том числе мужчин и женщин, с которыми он недавно спал. Он регулярно бывал в тренажерных залах и сальса-барах и посещал веб-сайты, показывающие фотографии казней… Данные, полученные с телефона, свидетельствуют о насыщенной половой жизни мужчины, который недавно открыл для себя религиозную веру».

И вот разведённый отец троих детей также использовал свой телефон, чтобы подготовить нападение на мирных жителей, в том числе на сотни детей, которые наслаждались праздничным фейерверком. Перед тем как отправиться убивать и калечить, он сфотографировал себя в арендованном грузовике и отправил по электронной почте эту фотографию членам семьи, живущим в Тунисе.

Как будто ускоренные глобальные потоки через социальные сети подогревают страсти определённых людей, оказавшихся на обочине общества, вдохновляют и поощряют их к участию в насильственных действиях, создавая собственный героический образ в их головах. Они жаждут сделать сообщение, которое увидит весь мир – даже если не состоят официальными членами какой-либо организации.

Джордж Фридман, председатель исследовательской фирмы Geopolitical Futures, объясняет, почему «волки-одиночки» и небольшие группы могут стать будущим терроризма и почему их так трудно сдержать. «В течение десятилетия после 11 сентября в основе стратегии Соединенных Штатов было выявление террористических групп и их уничтожение, – написал Фридман на сайте GeopoliticalFutures.com 26 июля 2016 года. – Предполагалось, что терроризм требует организации. Прогресс в этой стратегии означал идентификацию организации или ячейки, планирующих террористические операции, и их разрушение или уничтожение. В краткосрочной перспективе стратегия сработала. Террористы были опознаны и убиты. Поскольку организации были разрушены и уничтожены, терроризм сначала пришёл в упадок, но затем снова набрал силу».

Причина, по которой он снова набрал обороты, может быть в том, что «разрушители» в наши дни могут объединяться подобно стартапам и действовать самостоятельно. В результате такие группы, как ИГИЛ, меньше зависят от командования и контроля и становятся вдохновителями. Иными словами, организация сначала подогревает страсти и подбивает людей через социальные сети, а затем просто берет попкорн и наслаждается шоу.

Как сказал Фридман: «Основная проблема – постоянное недопонимание радикального исламизма. Это движение, а не организация». В организации можно проникнуть и разрушить, а их руководящую структуру и штаб-квартиру – уничтожить. С рассеянным движением всё намного сложнее. Вот почему Пентагон продолжает объявлять, что убит очередной «старший лидер ИГИЛ», но движение только продолжается.

«В течение 15 лет тактика США состояла в уничтожении террористических организаций, – добавил Фридман, – поскольку уничтожение определённой группы создает иллюзию прогресса. Однако стоит уничтожить одну группу, как её сменяет другая. Например, «Аль-Каида» заменяется Исламским государством. Настоящая сила исламистского терроризма в том, что это движение, из которого организация берет свое начало и которое её кормит. Пока движение невредимо, любой успех в борьбе против терроризма является в лучшем случае временным, а в действительности – просто иллюзией».

К настоящему времени должно стать ясно: традиционный подход к победе над терроризмом, основанный на специальных операциях, не имеет успеха. Единственное, что может сработать, по мысли Фридмана: «оказать давление на мусульманские государства, чтобы они также начали войну с джихадистами и с другими крайностями ислама. Давление должно быть интенсивным, а награды – существенными. Конечно, вероятность того, что это сработает, довольно низка. Но единственный способ устранить движение – сподвигнуть самих мусульман это сделать».

Чтобы сдержать таких «разрушителей», первой линией защиты должны стать их семьи, психиатры, школьные учителя и соседи, которые могут обнаружить изменения в личном поведении гораздо быстрее, чем любые спецслужбы. Требуется участие родной деревни или города, чтобы удержать «разрушителя» такого рода.

Новый баланс сил

Если вы хотели оценить мировой баланс сил во время «холодной войны», то, вероятно, смотрели ежегодный опрос The Military Balance, публикуемый лондонским Международным институтом стратегических исследований и декларирующий «самые надёжные военные данные» по 171 стране: в том числе о численности вооружённых сил, оборонных бюджетах и технике. Эта книга рассказывает об относительной силе армий, флота и военно-воздушных сил, «жёсткой силе» и «мягкой силе»: то есть об экономике, культуре, общественной привлекательности и развитии предпринимательства. Сложив все эти цифры, можно получить приблизительный показатель баланса сил между различными национальными государствами.

Так было раньше. Но теперь всё изменилось. Оценка сегодняшнего баланса сил требует гораздо более широкого обзора.

– Говоря о расстановке сил в старые времена, мы на самом деле имели в виду конвенциональные силы, ядерные силы и системы контроля над вооружениями для их регулирования, – пояснил Джон Чипман, директор Международного института стратегических исследований. – Легко было соотнести каждую меру власти и способом учёта – чисто математический вопрос.

Однако сегодня обычная военная мощь, хотя и остается важной, является лишь одним из факторов. Сейчас для того чтобы измерить баланс сил и объяснить геополитику (не говоря уже о том, чтобы управлять ею), нужно рассмотреть силу индивида, силу машин и силу потоков. И то, как всё это разрушает слабые государства и усиливает возможности «разрушителей» во взаимозависимом мире.

– Пытаясь управлять таким миром, нельзя просто поставить старую пластинку, – предупредил министр обороны США Эштон Картер. – Разрушительная сила большей и большей величины теперь может быть сосредоточена в руках все меньших и меньших групп. Вы, должно быть, шутите, если думаете, будто находитесь в мире, где всё, о чём вам стоит беспокоиться, – государства.

Изучая УСД

Закономерно, что в эпоху ускорений геополитика должна быть переосмыслена так же, как и всё остальное. Безусловно, сегодня ещё можно набрать очки, высказываясь в статьях или в ходе предвыборной кампании и беспечно притворяясь, будто Соединённые Штаты могут делать то, что делали всегда, – как сказал президент Кеннеди в инаугурационной речи, «любой ценой, нести любое бремя, встретить любые трудности, поддержать любого друга, противостоять любому врагу, чтобы обеспечить выживание и успех свободы».

Увы, мир после «холодной войны» стал отрезвляющим душем для оптимизма Америки (не говоря уже о моём собственном). В Ираке и Афганистане мы с потом и кровью узнали: укоренение свободы в большей степени зависит от того, что делают они, нежели от наших усилий. И если они не готовы платить эту цену, нести это бремя, бороться с этими трудностями, поддерживать друг друга и коллективно противостоять врагам свободы, мы не сможем сделать это за них.

Мы узнали, что, хотя сегодня можем провести пересадку сердца или передислокацию войск за границей, мы не можем пересадить политическую культуру – и особенно этику плюрализма – туда, где нет верхнего слоя доверия.

И наконец, мы узнали, что, когда главной угрозой нестабильности являются «слабость» и «дезинтеграция» существующих государств, плюс рост числа сверхвластных людей и небольших групп «разрушителей», недостаточно традиционного набора инструментов, чтобы самостоятельно противостоять таким угрозам. Мы не можем самостоятельно собрать каждое государство, как невозможно собрать Шалтая-Болтая. И нам не удастся найти в стоге сена каждую иголку, каждого сверхсильного озлобленного человека – до того, как он вонзит в нас свою иглу.

Короче говоря, сегодня мы сталкиваемся с двумя фундаментальными фактами о геополитике

Факт первый: необходимое невозможно.

Факт второй: невозможное необходимо.

Другими словами, хотя мы не можем самостоятельно восстановить обширный мир хаоса, мы также не вправе просто его игнорировать. Он метастазирует во взаимозависимом мире. Если не станем трогать мир хаоса в эпоху ускорений, он сам коснется нас. Это особенно верно, когда вы знаете, что век ускорений будет усиливать давление на слабые государства и создавать миграционные потоки, в частности из Африки и Ближнего Востока в Европу, а кроме того, порождать всё больше сверхмощных «разрушителей».

Так что же делать?

В более раннюю историческую эпоху мы могли рассчитывать на то, что какая-нибудь гигантская империалистическая держава вторгнется в такие районы хаоса, как север Нигерии, Ливия, Йемен, Сомали или Сирия, навяжет порядок извне и сокрушит «разрушителей». В годы «холодной войны» Россия эффективно оккупировала Восточную Европу, подавив не только свободы, но и этнические конфликты. В течение пяти веков османы управляли большей частью Ближнего Востока. Но сегодня мы живём в постимперском и постколониальном мире. Ни одна великая сила никого не желает утихомиривать. Как мы уже видели, крупные державы на опыте усвоили, что, когда вы оккупируете другую страну, всё, что получаете в итоге, – счёт на оплату. Гораздо проще импортировать трудовые и природные ресурсы или умственные способности онлайн, а не захватывать страны.

Кроме того, во время Второй мировой или «холодной войны» нам было легче мобилизовать альянс единомышленников для борьбы с угрозами глобальной стабильности. Сегодня «слабость» и «дезинтеграция» не имеют объединяющей силы, которые были у нацизма или красной угрозы. Они также не поддаются традиционным орудиям войны – танкам, самолётам и войскам – и не принесут удовлетворительного Дня Победы – окончательной победы – и парада с плакатом «Джонни возвращается домой». Восстановление нации или сдерживание беспорядков и разрушителей – гораздо более размытые и долгосрочные проекты и гораздо менее нравственно удовлетворительные.

Более того, хотя у нас нет ресурсов для решения проблемы хаоса путём вмешательства за пределами США, мы также не можем решить проблему беспорядка здесь – на Западе. Внезапный и массовый приток беженцев из Африки и с Ближнего Востока свел на нет ассимиляционную способность Евросоюза, вызвав популистско-националистическую реакцию и побудив ЕС к ограничениям политики свободного передвижения людей между странами. Голосование британцев за выход из ЕС в июне 2016-го в немалой степени было вызвано антииммиграционными настроениями.

И мы не вправе игнорировать вызовы, поставленные перед международным порядком конкурирующими с нами сверхдержавами – Россией и Китаем. Они, являясь авторитарными государствами, не так уязвимы для беспорядков или «разрушителей», как открытые общества на Западе.

Сложите пазл вместе, дамы и господа, и получившаяся картина представит прекрасный пример «трудноразрешаемой проблемы» – когда многие заинтересованные стороны не имеют согласия относительно определения проблемы или её решения. И бездействие только добавит неустойчивости.

Итак, повторюсь: что делать?

Если бы я переосмысливал геополитику с точки зрения Америки и Запада в таком мире, то начал бы с самого честного заявления, которое могу предложить: не знаю, чего будет достаточно для наведения порядка в «мире хаоса» – какое-то единственное решение может оказаться недостаточным для выхода из столь сложной проблемы. Но я совершенно уверен в том, что решение необходимо. Эту политику можно назвать УСД, потому что аббревиатура расшифровывается так: усиливать, сдерживать и деэскалировать.

Знание – сила

Давайте рассмотрим логику каждого элемента и поймём, почему они могут дополнить стратегию национальной безопасности для такой страны, как США, – начиная с «усиления». Извините за трюизм, но всё же стоит повторить, что беспорядок и рост силы «разрушителей» в масштабах, которые мы наблюдаем на Ближнем Востоке и в Африке, являются последствиями несостоятельности государств, не способных идти в ногу с эпохой ускорений и дать возможность молодым гражданам полностью реализовать свой потенциал. Но эти тенденции усугубляются изменением климата, ростом населения и ухудшением состояния окружающей среды, подрывающими сельскохозяйственные резервы, которые поддерживают огромное население Африки и Ближнего Востока. Сочетание несостоятельных государств и несостоятельного сельского хозяйства приводит к появлению миллионов людей, особенно молодых мужчин, которые никогда не работали, не обладали властью и не были наделены этикой, чтобы держать девочек за руки.

На ужасную комбинацию унизительных патологий охотятся идеологи – джихадисты-исламисты (с деньгами), которые обещают молодым гражданам искупление или девяносто девять девственниц на небесах, если они удвоят свою отсталость – вернутся к пуританскому образу жизни исламиста седьмого века. Как выше объяснял Джордж Фридман, мы не в силах изменить эти тенденции самостоятельно: воля должна исходить из самих обществ. Но можем повысить вероятность их правильного выбора, увеличив число людей, готовых к нему. Что США и Запад могут сделать (и пока делают недостаточно) – инвестировать и усиливать островки порядочности и двигатели увеличения потенциала в странах, граничащих с миром хаоса. Когда мы инвестируем в инструменты, позволяющие молодым людям полностью реализовать свой потенциал, то противостоим распространению унижения. А ведь именно оно служит самым мощным мотиватором, чтобы выходить на улицу и ломать вещи.

В мае 2012 года, через год после того как произошло «пробуждение» арабов, Соединённые Штаты взяли на себя финансовые обязательства перед арабским миром.

США установили военный режим в Египте.

США предоставили танки и истребители стоимостью 1,3 миллиарда долларов. США дали учащимся ливанской государственной школы стипендиальную программу на сумму 13,5 миллиона долларов, по которой 117 ливанских детей обучаются в местных колледжах в американском стиле, способствующем развитию терпимости, гендерного и социального равенства и критического мышления.

Побывав тогда в обеих странах, я отметил в колонке, что стипендии на общую сумму 13,5 миллиона долларов позволили ливанцам получить больше возможностей, а Америке – больше дружбы и стабильности, нежели 1,3 миллиарда, потраченные на танки и истребители. Так как насчет того, чтобы мы перестали быть глупыми? Как отправка самолётов и танков в Египет, где половина женщин и четверть мужчин не умеют читать, может хорошо закончиться?

Американское посольство в Бейруте познакомило меня с четырьмя студентами, обладателями стипендии 2012 года. Они посещают либо ливано-американский университет, либо университет Хайгазиан, но оба вуза предлагают современные степени бакалавра США. Как я писал в своей колонке, восемнадцатилетний Исраа Ясин, подросток из деревни Каб-Элиас, изучающий информатику, сказал мне:

– Эта программа помогает сделать молодёжь способной превратить страну в то, чем она должна быть и может стать. Мы могли бы многое сделать, но у нас не было шансов. Мой брат окончил среднюю школу и не мог позволить себе обучение в университете. Билета в дальнейшее будущее у него нет. США дают нам шанс изменить ситуацию. Мы больше не будем недооценены… Печально, когда вы видите в ливанских деревнях целое поколение – сотни парней, которые ничего не делают: не работают и не учатся.

Своё мнение высказал и его ровесник – Висал Чаабан из Триполи, студент ливано-американского университета, где он изучает маркетинг.

– Мне кажется, эта программа отвечает интересам Америки, потому что направляет молодых людей в колледжи, которые поощряют открытость и принятие других, какими бы разными они ни были, даже если исповедуют другую религию.

Через несколько дней после разговора со студентами я отправился в Иорданию, где в Аммане взял интервью у некоторых учителей государственных школ в Иорданской академии королевы Рании. Вместе с командой из Колумбийского университета они работали над повышением квалификации преподавателей. Мы говорили с ними о контрасте между американскими стипендиями на 13,5 миллиона долларов и военной помощью в размере 1,3 миллиарда. Учитель английского языка государственной школы Джумана Джабр подытожила это лучше, чем я смог бы сказать.

– Первый способ создан для людей, – сказала она, – а второй – для их убийства! Если Америка хочет потратить деньги на подготовку солдат, то учителя – тоже солдаты. Так почему бы вам не потратить деньги на наше обучение? Мы учим солдат, на которых вы тратите 1,3 миллиарда долларов.

В июне 2014-го меня пригласили в иракский Курдистан – для выступления в Американском университете. Вообще-то я – любитель новых начинаний, но приглашение вызвало у меня много разных эмоций. Начнём с того, что за сценой открывался невероятный вид. Когда Дина Дара, ученица и ведущая выпускников 2014 года, вышла на сцену, солнце садилось, превращая гору Азмар на заднем плане в красновато-коричневый занавес…

Класс на 70 % состоял из курдов, остальные были из разных религий и племён Ирака. Родители, переполненные гордостью, одной рукой снимали выступления на камеру, а другой держали букеты. Они приехали из Басры и Багдада в своих лучших нарядах, чтобы увидеть, как их дети получают американские дипломы об окончании колледжа. Три курдских телеканала вели церемонию в прямом эфире.

– Это было настоящее путешествие, – говорила одноклассникам Дара, которую приняли в аспирантуру в Tafts (кстати, с момента открытия в 2007 году прощальную речь всегда произносили студентки-девушки). – Мы пережили совершенно иной опыт жизни в общежитии. Теперь мы вооружены, во-первых, очень ценным американским образованием, которое делает нас такими же компетентными и квалифицированными, как и остальных студентов в мире, а во-вторых, расширением возможностей гуманитарного образования. – И далее она сказала: – Когда мы применяем методы критического мышления, которые стали основой нашего образования здесь, и когда пытаемся выйти за рамки традиционных условностей, мы можем бороться. Разве не в этой борьбе рождаются нации?

Карван Газнай, курд двадцати четырёх лет, признался, что вырос, читая книги о Саддаме.

– Теперь у нас есть американское образование. Недавно я не знал, кто такие Томас Джефферсон или Джеймс Мэдисон… А сейчас понимаю: когда власти делают что-то не так, мы вправе сказать: «Это неправильно». Получил хорошее образование, баллотировался в президенты класса – и арабские парни голосовали за меня. В университете мы живём как семья. По отношению к Ираку у меня нет пессимизма – мы можем работать вместе, если хотим.

Лучшее долгосрочное вложение, которое американское правительство могло бы сделать для стабилизации мира хаоса и расширения островов порядка, – помощь в финансировании школ и университетов на Ближнем Востоке, в Африке и Латинской Америке. Именно они продвигают американское развитие и стиль гуманитарного и технического образования.

К сожалению, огромное лобби оборонной промышленности способствует вложениям в инструменты для убийства людей, и очень мало сторонников финансирования школ для людей. Это нужно изменить.

Образование само по себе не панацея, как и беспилотники. Но островки порядка можно распространить и масштабировать. А дронов хватает только на один раз.

Требуется курятник

Параллельно с расширением возможностей получения образования мы должны содействовать и самообеспечению беднейших слоев населения, особенно в Африке – чтобы позволить им оставаться в родных деревнях на своей земле. Если мы хотим остановить распространение хаоса, развитый мир должен действовать с таким масштабом, какого никогда ранее не пробовал. Двое из самых сведущих, на мой взгляд, в этом деле людей – Билл Гейтс и Моник Барбут, с которой я вас уже познакомил. Стоит к ним прислушаться, хотя оба говорят об одном и том же: мы должны стабилизировать основы жизни в обществах, поражённых хаосом, особенно в Африке. А начинать нужно с чего-то простого, например, с курятника.

Билл Гейтс сказал мне так:

– Для того чтобы в чём-то локальном всё было хорошо, нужно, чтобы шло хорошо всё в целом. Но нужно много деталей, чтобы добиться стабильности. Иначе говоря, ничего не произойдёт за одну ночь. Необходимо работать с силами порядка (а они есть и в мире хаоса), чтобы выстраивать другой порядок. И начинать с основ – базовое образование, базовая инфраструктура: дороги, порты, электричество, телекоммуникации, мобильный банкинг, базовое сельское хозяйство и основное управление.

По мнению Гейтса, цель в том, чтобы привести слабые государства к уровню стабильности, где достаточное количество девочек получат образование и возможности для стабилизации роста населения. Где фермеры смогут прокормить семьи и где вы «развернёте утечку мозгов вспять». Если молодые люди почувствуют, что у них есть возможность подключиться к глобальным потокам, внести в них свой вклад и извлечь из них выгоду, им нет нужды эмигрировать.

Верите или нет, утверждал Билл Гейтс, курятник – отличное место для начала. И проиллюстрировал свою мысль, установив огромную модель курятника на шестьдесят восьмом этаже Всемирного торгового центра. «Если бы вы жили на 2 доллара в день, что бы сделали для улучшения своей жизни? – спросил Гейтс в своем блоге. – Это насущный вопрос для почти миллиарда людей, живущих сегодня в условиях крайней нищеты. Конечно, нет единственного правильного ответа, и бедность везде выглядит по-разному. Но благодаря работе с фондом я встретил в бедных странах много людей, которые разводят цыплят, и многое узнал о плюсах и минусах этого хозяйства. Теперь мне совершенно ясно, что любому, кто живет в крайней нищете будет лучше, если у него будут цыплята. На самом деле на их месте я бы так и сделал – вырастил бы цыплят».

А дальше объяснил, почему: «За ними легко и недорого ухаживать. Многие породы могут есть всё, что найдут на земле (хотя лучше кормить их – так они будут расти быстрее). Куры нуждаются в укрытии, где могут гнездиться, и по мере того, как птичье поголовье растёт, может понадобиться немного дерева и проволоки, чтобы сделать курятник. Наконец, цыплятам нужно несколько вакцин. Вакцина, предотвращающая смертельную болезнь Ньюкасла, стоит менее 20 центов.

Это хорошая инвестиция. Предположим, новоиспечённая женщина-фермер начинает с пяти кур. У одного из её соседей есть петух, и она договаривается использовать его для оплодотворения куриных яиц. Через три месяца у неё может быть поголовье в 40 цыплят. В конце концов, с ценой на курицу в 5 долларов (что типично для Западной Африки) она может зарабатывать более 1000 долларов в год, выйдя за черту крайней бедности, составляющую около 700 долларов в год.

Цыплята помогают сохранить здоровье детей, обеспечивая их пищей. А сегодня недоедание ежегодно убивает более 3,1 миллиона детей.

Но, может быть, самое главное в том,

что птицеводство расширит возможности женщин. Поскольку цыплята маленькие и обычно находятся рядом с домом, во многих культурах уход за ними считается компетенцией женщины, в отличие от содержания крупного домашнего скота. К тому же женщины, которые выращивают и продают кур, могут реинвестировать полученную прибыль в свои семьи.

Доктор Батамака Соме, антрополог из Буркина-Фасо, работавший с нашим фондом, довольно долго и внимательно изучал экономические последствия выращивания цыплят в своей стране и подтверждает их ценность: «Наш фонд делает ставку на кур. Наша цель: в конечном итоге помочь 30 % сельских семей в африканских странах к югу от Сахары выращивать улучшенные породы вакцинированных цыплят, по сравнению с текущим показателем всего в 5 %».

Когда я рос, цыплята были не предметом изучения, а поводом для глупых шуток. Сейчас мне стало интересно: могут ли они что-то изменить в борьбе с бедностью? Звучит смешно, но именно это я имею в виду, когда говорю, что мне нравятся цыплята».

Моник Барбут разделяет мнение Гейтса о том, что для начала необходимо правильно понять основы, которые способны стабилизировать основание пирамиды потребностей Маслоу. Чтобы люди не были вынуждены «бежать или сражаться».

Мы должны создавать решения начиная «с истоков», сказала Барбут.

– Вы знаете, мы живём в мире, где верим, что технологии принесут решение для всех. И очень трудно заставить людей сказать: «Пожалуйста, возможно, ещё не весь мир к этому готов». Для начала надо бы разобраться с мелким сельским хозяйством. Сегодня в мире насчитывается пятьсот миллионов ферм площадью меньше трёх гектаров, и они напрямую обеспечивают жизнь двух с половиной миллиардов человек. То есть треть планеты живёт благодаря этим небольшим хозяйствам. Если их уничтожат изменение климата и опустынивание (что начинает происходить во всей Западной Африке и регионе Сахеля), мы столкнёмся с серьезными кризисами. Сейчас 80 % населения Нигера живёт за пределами сельских земель. Потеряв кормящий вас клочок земли, вы потеряли всё.

Моник Барбут напоминает, что в прошлом, когда начиналась засуха, люди мигрировали в течение сезона, пока засуха не проходила. Затем возвращались и начинали всё сначала.

– Что мы видим сейчас? Засухи становятся всё сильнее, и мы думаем, что это очень тесно связано с изменением климата. Теперь они случаются каждые три-четыре года. И вместо сезонной миграции мы получаем постоянную – так как люди потеряли свою землю. Сельское хозяйство становится совершенно непродуктивным, во всяком случае, если не принимать серьезных мер к восстановлению земли. И это явление быстро набирает обороты.

Если тенденция сохранится, миллионы людей в южной части Африки и на полуострове Сомали потеряют средства к существованию. А что это значит? Фермеры не смогут прокормить население, которое до сих пор кормили, и очень скоро начнут расти цены на продовольствие. Это также означает, что миллионы африканцев либо уйдут в южные районы континента, либо дестабилизируют регион, либо попытаются пересечь Средиземное море, чтобы попасть в Европу.

У Моник Барбут есть своя идея относительно современного доступного «плана Маршалла» для Африки.

– Восстановление гектара деградировавших земель стоит от ста до трехсот долларов, а день пребывания в лагере для одного беженца в Италии обходится правительству принимающей страны в сорок два доллара. Поэтому речь идёт не о какой-то запредельной сумме.

Её предложение выглядит так: в тринадцати странах от Мали до Джибути финансировать «Зеленый корпус» из пяти тысяч человек – по одному на деревню в каждой стране, дать им базовую подготовку и саженцы для посадки деревьев, которые смогут сохранять воду и почву, и платить каждому двести долларов в месяц, чтобы они заботились о посадках. На самом деле эта идея возникла у африканских лидеров. И называется она «Великая зелёная стена»: список проектов по восстановлению земель, простирающихся по всему южному краю Сахары, для сдерживания пустыни – и закрепления людей в общинах, где они действительно хотят жить. В этом гораздо больше смысла, нежели в строительстве вокруг Европы дорогих «непроницаемых» стен, которые всё равно не выдержат постоянного напора, если миллионам африканцев придётся мигрировать.

– Сегодня люди повсюду строят стены, – говорит Барбут, – и я тоже мечтаю о том, что мы назвали «Великой зелёной стеной». Мы должны остановить распространение пустынь начиная от границ Сахары. Нужно будет высадить достаточно растительности, чтобы остановить развитие пустыни и восстановить плодородие нашей земли и запас воды. Это вернет сотни миллионов рабочих мест. Это накормит людей и сможет сдержать выбросы CO₂. Так что такая стена повлияет и на изменение климата.

В дополнение к этим нетехнологическим решениям для усиления порядка и достатка есть высокотехнологичная концепция, в которую стоит вкладывать. Ничто не поможет создать активный экономический рост на местном уровне, как обеспечение высокоскоростного беспроводного широкополосного подключения в каждой африканской деревне. Множество исследований на эту тему указывают на то, что подключение бедных к миру потоков образования, торговли, информации и надлежащего управления стимулирует экономический рост и позволяет людям получать доход, оставаясь в своих домах.

Курятники, сады и социальные сети. Либо эта комбинация, либо: «Уходя, гасите свет…»

Сдерживание и деэскалация

Хотя «холодная война» давно закончилась, сдерживание остаётся важнейшим инструментом для мира, где присутствует соперничество сверхдержав. Россия по-прежнему хочет разорвать альянс НАТО – точно так же, как НАТО на сегодняшний день всё ещё видит самую важную часть своей миссии в сдерживании возможной российской агрессии. Китай действительно хотел бы, чтобы США отступили от Южно-Китайского моря и сократили сферу влияния в Азии в целом. США убеждены: их роль в поддержании открытости глобальных морских путей требует уверенности в том, что Китай не диктует правила движения в Южно-Китайском море, не говоря уже о Тихом океане. И у России, и у Китая по-прежнему есть ядерное оружие, нацеленное на Америку, да и Северная Корея явно стремится его получить. Сила этих государств должна быть уравновешена сильным американским ядерным сдерживающим фактором. Без этого каждая страна на границе России и Китая стремилась бы получить ядерное оружие для самозащиты.

Но это еще не всё. В частности, сдерживание сегодняшней России – сложная задача, требующая не только создания ракет. 28 июля 2016 года обозреватель «Вашингтон пост» Энн Эпплбаум, эксперт по Восточной Европе, отметила, что президент Владимир Путин разработал «гибридную внешнюю политику – стратегию, сочетающую в себе нормальную дипломатию, военную силу, экономическую коррупцию и высокотехническую информационную войну». Действительно, каждый день США сталкиваются со множеством вызовов: от кибератак российских хакеров-разведчиков на компьютерные системы демократической партии до дезинформации о том, что представляют собой российские войска в гражданской одежде, присутствующие на востоке Украины, до попыток русских заставить вдов погибших на Украине солдат, оплакивающих мужей и сыновей на страницах Facebook, замолчать, до потоков денег, направляемых прокремлевскими олигархами для оказания влияния на западную политику или средства массовой информации. Короче говоря, Россия в полной мере использует век ускоряющихся потоков, чтобы противостоять Соединённым Штатам на гораздо более широкой арене. Пока Россия находится в мире порядка, российские власти не против разжигания небольшого хаоса – когда вы являетесь нефтедобывающим государством, небольшие потрясения приветствуются, ибо держат мир на грани и, следовательно, поддерживают высокие цены на нефть.

Китай – гораздо более могущественная держава. Ей нужны здоровая экономика США для торговли и стабильная глобальная среда— для экспорта. Вот почему китайцы больше сосредоточены на том, чтобы просто доминировать над своими ближайшими соседями.

Но в то время как Америке приходится сдерживать эти две сверхдержавы одной рукой, другой рукой ей необходимо заручиться их поддержкой, чтобы сдерживать как распространяющийся мир хаоса, так и расползающихся «разрушителей», обладающих огромной властью. Именно здесь всё становится сложнее: каждый день Россия оказывается прямым противником в одной части мира, партнёром – в другой и интриганом – в третьей.

В Сирии администрация Обамы постоянно боролась с чудовищно сложным вопросом: должны ли Америка и союзники сначала покончить с убийственным сирийским президентом Башаром Асадом, если в таком случае потеряют поддержку Ирана и России и, вероятно, принесут даже больше краткосрочных беспорядков в Сирию? Или сначала надо уничтожить ИГИЛ – при молчаливой поддержке Ирана и России – и позволить Асаду остаться у власти, сдерживая полный хаос, а также подавляя более светскую, демократическую сирийскую оппозицию? На момент написания этой книги Америка пока не разрешила эту дилемму.

В других частях мира Соединённым Штатам нужна помощь Китая. Например, чтобы сдерживать ядерную программу Северной Кореи и предотвратить распространение ядерных материалов в мире хаоса. Можно предположить, что Китай согласится помочь, но только в том случае, если США ослабят давление на Пекин в Южно-Китайском море.

Что касается «разрушителей», будь то отдельные лица или группы, как ИГИЛ и «Аль-Каида», их нельзя сдержать. Однако можно деэскалировать и разбить на различных театрах военных действий, используя авиацию, беспилотники, спецназ и местные силы. Реально их можно уничтожить только тем, что принимающие их общины изменят отношение к ним и в конечном итоге убьют или посадят в тюрьму лидеров этих движений. Да, постороннее влияние может ослабить «разрушителей», но лишь местные общины смогут их уничтожить.

Всё вместе создает довольно грязную стратегическую обстановку. Как Вейлон Дженнингс мог бы написать в песне: «Мама, не позволяй дочерям вырасти государственными секретарями». Вам нужно жонглировать дронами и стенами там, где необходимо. Инвестировать в кур, сады и школы, где это получается. Усиливать островки благополучия и порядка везде, где их найдете. Сдерживать конкурирующие супердержавы, кроме тех вопросов, для решения которых вы вступаете с ними в военное партнёрство. Научиться жить с тем, что внешняя политика усиления, сдерживания и деэскалации чаще всего будет требовать от вас принятия наименьшего зла. И наконец, осознать: расширение благополучия – необходимый предшественник избирательной демократии, что во многих местах является самым важным.

Капитан Филлипс

Ни одну из этих идей нельзя назвать тезисом великой геополитической доктрины. Но век ускорений может оказаться кладбищем великих надуманных идей. Когда необходимое невозможно, но необходимо невозможное, когда никакая сила не хочет владеть миром хаоса, но никакая сила не может и его игнорировать, приходится использовать гибридные комбинации дронов и стен, авианосцев и добровольцев Корпуса мира. Плюс куры, сады и соцсети – то, что нужно для обеспечения стабильности в эпоху ускорений.

Раз уж мы начали главу с телевизионного комедийного сериала, предвещавшего будущее, закончим фильмом, который освещает настоящее – и, если повезет, не предвосхищает. Картина «Капитан Филлипс» основана на произошедшем в 2009 году угоне невооруженного контейнеровоза США Maersk Alabama бандой сомалийских пиратов. Фильм рассказывает о борьбе между командиром судна Ричардом Филлипсом в исполнении Тома Хэнкса и пиратским капитаном Муза, которого играет Бархад Абди, сомалийский актер, живший в качестве беженца в Миннесоте. Пираты захватывают корабль по пути из Восточной Африки через Индийский океан, Муза берет Филлипса и команду в заложники. Допрашивая Филлипса и узнав о его прошлом, Муза называет его «ирландцем».

В напряжённой сцене Филлипс пытается говорить с сомалийским угонщиком, но при этом показывает лишь своё невежество в понимании глубины отчаяния, преследующего сегодня мир хаоса. В какой-то момент он говорит пирату: «Должен быть другой выбор. Нельзя выбирать лишь между работой рыбака и похищением людей». На что Муза отвечает: «Может быть, в Америке так и есть, ирландец. Может быть в Америке…».

Размышления Музы очень глубокие и острые, и нам надо понять их и оценить. Нам пора изменить представление о том, что для некоторых людей в некоторых частях мира хаоса существует единственный способ заработка.

Либо я ловлю рыбу, либо похищаю людей – этого больше недостаточно. Такой выбор ведёт к кошмарному миру. Для создания альтернативы предназначена политика усиления, сдерживания и деэскалации.

В то же время американцы должны оценить, насколько их страна является для многих последней мечтой, лучшей надеждой и незаменимым источником порядка. Вот крошечный пример, произошедший совсем недавно. В 2014 году, когда в Западной Африке вспыхнула эпидемия лихорадки Эбола, именно американские военные направили три тысячи военнослужащих и 3 миллиарда долларов на борьбу с ней. Не было ни российской, ни китайской миссии по оказанию помощи, которые прыгнули бы в пропасть. Да, я рад, что есть ООН, Всемирный банк и глобальные потоки, объединяющие мир через Facebook и Google. Но, в конце концов, они зависят от здоровой американской экономики, сильных американских военных, способных проецировать власть и сдерживать автократию, и непоколебимой готовности защищать ценности плюрализма и демократии против тех, кто будет угрожать им из-за рубежа или внутри страны. Учитывая ослабление в последние годы Евросоюза – другого великого центра демократии и свободного рынка, центральная роль Америки в поддержании этих ценностей во всем мире становится ещё более важной.

В последнее время многие американцы потеряли из виду достижения своей страны и её жизненно важную роль в стабилизации всеобщего порядка. Мой друг-иммигрант из Зимбабве Лесли Гольдвассер однажды сказала мне:

– Вы, американцы, пинаете свою страну, словно футбольный мяч. Но это не футбол. Это яйцо Фаберже, и вы можете его сломать.

Она права. Мы можем разрушить свою страну. И в эпоху, когда свобода, свободные рынки, плюрализм и верховенство закона – все столпы стабильного общества – подвергаются угрозам со стороны «разрушителей», хулиганов и беспорядков, мы всё делаем на свой страх и риск.

Глава 10
Мать-природа как политический наставник

Часто цитируют слова Чарлза Дарвина: мол, выживает не самый сильный вид, а самый приспосабливаемый. Но, согласно QuoteInvestigator.com, он не писал этого в своём труде «Происхождение видов» – и нет никаких доказательств того, что он даже произнёс нечто подобное. Исследование QI показало, что цитата возникла из речи профессора Университета Луизианы Леона Меггинсона на съезде Ассоциации социальных наук Юго-Запада в 1963 году.

В своём выступлении Меггинсон сказал:

– Да, изменение – основной закон природы. Но изменения, вызванные течением времени, по-разному влияют на отдельных лиц и учреждения. Согласно «Происхождению видов» Дарвина, выживает не самый интеллектуальный вид и не самый сильный. Выживающий вид – тот, который способен лучше всего адаптироваться и приспосабливаться к изменяющейся среде, где находится. Применяя эту теоретическую концепцию к нам как к личностям, мы вправе утверждать, что цивилизация, способная выжить, – та, что сможет адаптироваться к изменяющейся физической, социальной, политической, моральной и духовной среде, в которой находится.

Спасибо, профессор Меггинсон!

В любом случае, хорошо сказано, даже если Дарвин такого и не говорил. Перефразирую: цитата, которая выживет, не самая сильная, зато самая приспосабливаемая! И это очень актуально в наше время. В первые полтора десятилетия XXI века мы пережили важный технологический перелом: возможность подключения стала быстрой, бесплатной, простой и повсеместной, а сложность – быстрой, бесплатной, простой и невидимой. И это вызвало потоки энергии, которые в сочетании с изменением климата, как мы уже увидели, изменили рабочее место и геополитику и побудили нас переосмыслить то, как мы подходим к ним обоим. Однако переосмысление не может быть успешным в изоляции. Оно требует, чтобы мы переосмыслили и нашу внутреннюю политику – как для того, чтобы обеспечить конкретные решения, нужные на рабочем месте, так и в геополитике. А в более общем плане – для создания общества с устойчивостью, необходимой для процветания, когда рынок, мать-природа и закон Мура продолжают ускоряться. Это потребует совершенно иных подходов к политике в целом, и похоже, что политическая перестройка уже происходит.

В предыдущей главе я утверждал, что в эпоху ускорений некоторые слабые государства развалятся. Кажется, частично это происходит и с сильными государствами. Их политика рушится – то есть границы держатся, но начинают распадаться политические партии, потому что в нынешних формах они не способны адекватно и согласованно реагировать на одновременные и взаимосвязанные изменения в технологии, глобализацию и окружающую среду. В Америке и Европе основные политические партии были заперты в отсталых программах, разработанных в ответ на промышленную революцию, «новый курс», «холодную войну», движения за гражданские права и раннюю революцию в области информационных технологий. Их нынешние коалиции и внутренние компромиссы не могут справиться с эпохой ускорений. Расправа уже началась внутри республиканской партии, отрицающей, среди прочего, даже реальность изменения климата. Но успех Берни Сандерса в привлечении многих молодых демократов предполагает, что демократическая партия также не застрахована от перелома.

Сходные процессы идут в Европе. Голосование Великобритании о выходе из Европейского союза обнажило глубокие трещины как в консервативной, так и в лейбористской партиях. А растущая проблема иммиграции из мира хаоса ставит под удар другие старые партии повсюду на континенте.

Как я уже отмечал, после 2007 года граждане Америки, как и многих других индустриальных демократий, почувствовали, что в будущем их жизнь будет меняться намного быстрее: рабочие места трансформируются прямо на глазах, претерпевают изменения социальные нравы, а глобализация сталкивает нас с огромным количеством людей и идей. Между тем, органы управления в Вашингтоне и Брюсселе либо увязли в бюрократии, либо зашли в тупик. Однако никто не открывает людям точный диагноз происходящего в мире. Большинство авторитетных политических партий предлагают катехизисы, просто не имеющие отношения к эпохе ускорений. В образовавшийся вакуум, в эту пустую комнату, приходят популисты с легкими ответами. Так, кандидат в президенты от демократов Берни Сандерс пообещал всё исправить, сняв «человека», а Дональд Трамп пообещал лично сдержать ураган изменений, потому что он был «человеком». Ни левоцентристы, ни правоцентристы в Америке или Европе не имеют уверенности, необходимой для радикального переосмысления и политических инноваций, которых требует эпоха ускорений.

16 мая 2016 года в газете «Нью-Йорк Таймс» была опубликована история о спорных австрийских выборах, где приводились две цитаты, которые говорили об избирателях в промышленно развитых странах.

Одна из них принадлежит Георгу Хоффману-Остенгофу – обозревателю либерального еженедельного журнала Profil: «Мы находимся в ситуации, когда люди больше не понимают мир, потому что он быстро меняется. А потом пришли мигранты, и людям сказали, что политики потеряли контроль над границами. Это только усилило общее ощущение, что контроль исчез».

Другая цитата принадлежит Вольфгангу Петричу, старому дипломату и бывшему главному помощнику левоцентристского канцлера Австрии Бруно Крейского (тоже бывшего): «Социальная демократия всегда движима идеями, – сказал он. – Но идеи пропали без вести».

Худшего времени для возникновения подобного вакуума не придумаешь. Мы фактически испытываем три «климатических» изменения одновременно: изменение в технологическом климате, в климате глобализации и в реальном климате окружающей среды – благодаря их одновременному ускорению. Сейчас самый подходящий момент, чтобы приостановить, пересмотреть и переосмыслить политику заново.

Эта глава – мой вклад в переосмысление. Я поставил перед собой задачу начать с чистого листа и спросить не о том, что сегодня значит быть «консерватором» или «либералом» (честно говоря, кого это волнует?). Скорее я задаюсь вопросом о том, как мы максимизируем устойчивость и самодвижение каждого гражданина и общины в Америке – то есть их способность и впитывать потрясения, и продолжать прогрессировать в век ускорений. Это другой подход к политике, считаю, весьма необходимый, и он задает политическую повестку дня, в отличие от того, что предлагается сегодня в Америке.

Убийственные приложения матери-природы

Прежде чем взять свой чистый лист, сделал одну жизненно важную вещь – начал искать наставника. Спросил себя: есть ли кто-то с наибольшим опытом, который воспринимает изменения климата, сохраняет устойчивость и продолжает процветать? Ответ пришел легко: я знаю женщину, которая занималась этим около 3,8 миллиарда лет. И зовут её мать-природа.

Не могу сегодня представить себе лучшего политического наставника, чем она. Как отметил Йохан Рокстрем, мать-природа – не живое существо, а система. Биогеофизическая, рационально функционирующая, сложная система океанов, атмосферы, лесов, рек, почвы, растений и животных, возникшая на планете Земля в ту пору, как появились самые первые намеки на жизнь. Она пережила худшие времена и процветала в лучшие из них в течение почти четырех миллиардов лет, научившись поглощать бесконечные потрясения, изменения климата, неожиданности и даже один или два астероида.

Уже одно это делает мать-природу важным наставником. Но сейчас понимание её системы ещё более актуально, потому что мы, люди, уже создали – своими руками, мозгом, мышцами, компьютерами и машинами – нашу собственную сложную глобальную систему сетей. Они стали настолько взаимосвязанными, гиперсвязанными и взаимозависимыми по своей сложности, что более чем когда-либо стали напоминать сложность мира природы и функционирование её взаимозависимых экосистем. «Если мы становимся больше похожими на природу, нам, черт побери, стоит лучше в ней разбираться», – заметил физик и эколог Экмори Ловинс. Согласен.

Итак, давайте сначала попытаемся понять основные стратегии, которые мать-природа использует для создания устойчивых экосистем, способных поглощать потрясения и все ещё двигаться вперед. А затем попытаемся преобразовать это понимание в политику, которую надо отстаивать, чтобы помочь американцам лучше ориентироваться в нашем веке ускорений.

Вряд ли я первый, кто подчеркнул достоинство использования природы в качестве метафоры. Например, Джанин Бенюс, считающаяся матерью движения биомимикрии, любит говорить о природе как о «модели», «мере» и «наставнике». Именно роль модели и наставника сегодня мне особенно интересна. Безусловно, все, что творит мать-природа, сделано неосознанно и развивалось на протяжении тысячелетий. Но это не значит, что мы не можем учиться и подражать ей по своему выбору. Итак, если бы мать-природа могла написать свои «убийственные приложения»^[57] для создания стабильности, чтобы процветать в периоды изменения климата, что бы она сказала?

Природа наверняка начнёт с того, что расскажет, как со временем она стала невероятно адаптивной благодаря различным механизмам, начиная с эволюции путем естественного отбора. Правда, отмечает Ловинс, 99 % экспериментов, которые пробовала мать-природа, не сработали и «отозваны производителем». Но один процент выживших справился – они научились приспосабливаться к определенной нише в естественной среде и смогли, следовательно, процветать и размножаться, проецируя свою ДНК в будущее.

Мать-природа адаптируется также «через социальную специализацию» или усвоенное поведение. Такие приспособления развиваются на протяжении тысячелетий. Экмори Ловинс объясняет это так.

– Некоторые муравьи выходят на поверхность в поисках пищи, другие остаются дома и ухаживают за молодняком, и это позволяет тем, кто ищет пищу, покрывать большие площади. У специализированных колоний муравьев есть фуражиры и хранители гнезд – тоже адаптация, усвоенное поведение. Этого нет в их ДНК. Вы не можете упорядочить такое дифференцированное поведение. Но можете наблюдать и имитировать их систему. Со временем имитация может оказаться настолько важной и выгодной, что организмы, которые её используют, начнут доминировать в своей нише так же, как мы, млекопитающие.

Мать-природа верит в непрерывное обучение: виды, которые не учатся и не адаптируются, исчезают. Как ни странно, один из лучших способов наблюдать эволюционную адаптацию через ДНК – посещение пустыни. Странно, потому что пустыня может показаться худшим местом для сафари. Однако в руках хорошего гида (а именно такой был у нас с женой, когда мы посетили лагерь Серра-Кафема в крайнем северо-западном регионе Намибии, с видом на реку Кунене на границе с Анголой) вы не только обнаружите, что пустыня богата биоразнообразием, но и сможете увидеть гениальность навыков дизайн-адаптации матери-природы. Например, как самый маленький жук выживает в пустыне. Вы увидите крошечный процент насекомых и растений, научившихся выживать в суровых условиях с помощью необычных способов захвата и сохранения влаги. 26 ноября 2012 года журнал Wired опубликовал статью об американском стартапе, который

разрабатывал самозаполняющуюся бутылку для воды. Она высасывает из атмосферы влагу, создавая конденсат, подобно тому, как это делает скромный пустынный жук.

Надо сказать, жук, обитающий исключительно в африканской пустыне Намиб, где выпадает всего 1,3 сантиметра осадков в год, уже вдохновил академическое сообщество на несколько технологических концепций, но самозаполняющаяся водой бутылка предложена впервые. Жук выживает в пустыне, собирая конденсат от океанского бриза на твердой оболочке крыльев. Их поверхность покрыта крошечными впитывающими (гидрофильными) выпуклостями с водоотталкивающими краями. Насекомое расправляет крылья и направляет их под углом к набегающему морскому бризу – чтобы уловить влажный воздух. Крошечные капельки диаметром 15–20 микрон в конечном итоге накапливаются на спинке и текут прямо ко рту.

Компания NBD Nano (два биолога, химик-органик и инженер-механик) в своём изобретении опирается на прошлые исследования, когда им удалось создать превосходные по структуре синтетические копии панциря жука.

Ещё один способ, которым мать-природа добивается стабильности, состоит в том, чтобы постоянно искать новые ниши для использования и заполнения. И всегда экспериментировать, дабы понять, какие растения и животные лучше всего приспосабливаются.

– Если в природе есть открытое пространство, то какое-то растение или животное найдёт способ приспособиться к нему и добывать необходимое для жизни так, как ни один другой вид. Другое растение или животное будут питаться этими видами и производить отходы, которые некое третье растение или животное будет употреблять в пищу или использовать как удобрения, – отмечает Ловинс. – Природа всегда вводит новшества и создаёт очередные мутации по мере появления новых возможностей.

Мутации проверяются в контексте всей системы. Ведь надо понять, являются ли они хорошей идеей – вписываются ли в систему и становится ли система более устойчивой. Если же непреднамеренно появляются вредные вещества, несущие вред системе, мать-природа всё исправляет. Ведь мать-природа – не догматическая система, она всегда подвижна, неортодоксальна, гибридна, предприимчива и экспериментальна в своем мышлении.

– Природа беспокойна, она всегда исследует, изобретает, пробует и терпит неудачи, – добавляет Том Лавджой, профессор экологии в Университете Джорджа Мейсона. – Каждая экосистема и каждый организм – ответ на целый ряд вопросов.

В этом смысле ещё одно из «убийственных приложений» матери-природы – её способность процветать за счёт разнообразия, взращивая и поощряя его у всех видов растений и животных. Мать-природа понимает: лучший способ развить и продвинуть хорошие идеи – иметь большой их запас. И посмотреть, какие из них и к каким нишам смогут адаптироваться и как могут послужить системе в целом. Поэтому она очень плюралистична, понимая: ничто не повышает сопротивляемость экосистемы или здоровых взаимозависимостей сильнее, чем богатое разнообразие видов растений и животных, каждый из которых адаптирован к другим и к определённому типу окружающей среды.

Высокое биоразнообразие означает, что каждая ниша заполнена и играет свою роль в поддержании баланса в целом.

– Подумайте о ленивце лори, – предлагает Ловинс. – Маленький ночной примат очень гладко и мягко сочится вдоль ветви дерева – словно делает медленный тай-чи, – чтобы съесть листья на самых дальних кончиках самых тонких ветвей, а затем превращает эти листья в энергию.

Другой, более тяжелый лори специализируется на листьях в более толстой части ветви, способной выдержать его вес. А остальные лори питаются чем-то другим. Природа развивает организмы для каждой ниши. И до тех пор, пока существуют свободные ниши, будет заполнять их видами, которые лучше приспособлены и смогут в конкретной нише развиваться. Динамический же поток между всеми единицами флоры и фауны ведёт к большей устойчивости, балансу и росту.

Биолог из университета Миннесоты Дж. Дэвид Тилман, один из ведущих мировых экспертов по биоразнообразию, 11 мая 2000 года написал статью для «Nature» под названием «Причины, последствия и этика биоразнообразия», где рассмотрел вопрос основных научных исследований в данной области. И вот к каким выводам он пришёл.

В среднем большее разнообразие приводит к большей продуктивности в растительных сообществах, задержке в экосистемах питательных веществ и лучшей их стабильности. Например, полевые эксперименты на пастбищах Северной Америки и на восьми различных европейских площадках от юга Греции и востока Португалии до запада Ирландии и севера Швеции показали: уменьшение числа видов растений на участке вдвое приводит в итоге к потере продуктивности на 10–20 %. Участок, содержащий всего один вид растений, в два с лишним раза менее продуктивен, чем участок, где произрастают 24–32 вида. Низкое разнообразие растений также увеличивает скорость потери питательных веществ в почве из-за выщелачивания. Всё вместе в конечном итоге снижает плодородие почвы и, соответственно, продуктивность растений.

Ещё способ, которым мать-природа создаёт стабильность, – высокий уровень системности при самоорганизации. Она задаёт подсистемам (аналогичным нашим государственным штатам, округам и городам) гибкие рамки. И система в целом становится чем-то большим, нежели просто суммой составляющих её элементов. То есть она построена на триллионах небольших сетей, начиная с микроорганизмов и заканчивая более крупными экосистемами. Но каждая из них – маленькое сообщество, естественно адаптирующееся и развивающееся, чтобы выжить и процветать.

– От микробов до высших хищников экосистемы, – уточняет Лавджой, – каждый из них – отдельное сообщество, и они действуют как единое целое.

А когда триллионы небольших сетей объединены в экосистемы, всю систему очень сложно сломать. Она устойчива.

Как указывает Майкл Стоун в справочнике экологических принципов Центра эколитерации: «Все живые существа в экосистеме взаимосвязаны посредством сетей взаимоотношений. Вопрос их выживания зависит от этих живых сетей. Например, в саду сеть опылителей способствует генетическому разнообразию. Растения, в свою очередь, передают нектар и пыльцу опылителям. Природа состоит из систем, включённых в другие системы. Каждая отдельная система представляет собой единое целое и в то же время является частью более крупных систем… Жизнь захватила планету не войной, а созданием сетей – от одной экосистемы к другой».

Мать-природа по-своему ценит силу и достоинства принадлежности к месту. Безусловно, у естественных систем нет собственников или собственных менеджеров, как у многих человеческих систем. В природе нет «короля-льва».

Люди создали концепцию одного вида, управляющего всей системой ради коллективных интересов, – так называемую идею «владычества». Тем не менее иные виды развивались вместе с местами и нишами, наиболее им подходящими. Каждая здоровая экосистема имеет уникальный экологический баланс растений, животных, микроорганизмов, а также лежащих в их основе процессов и связывающих их «энергопроводов». Постоянно развивающаяся комбинация – вот что делает каждую экосистему уникальной. И уникальный набор видов растений и животных, которые там развиваются, говорит о том, что они являются частью места, а не просто проживают в нём. Там их дом, они укоренились, подходят друг другу, принадлежат этому месту, потому что находятся в балансе – и именно баланс создает огромную устойчивость. В каком-то смысле они «владеют» этим местом. Когда каждая ниша заполняется растениями или животными, приспособленными к конкретной нише, любому инвазивному виду труднее взломать и разрушить всю систему – её не в силах разрушить единственный чуждый или агрессивный элемент.

Тем не менее экосистема и её баланс должны воспроизводиться и защищаться ежедневно: виды появляются, исчезают и конкурируют друг с другом каждую секунду. Это ещё одно из «убийственных приложений» матери-природы – она никогда не путает стабильность со стазисом, понимая, что стабильность обеспечивается постоянной динамикой. Ведь в стабильности нет ничего статичного. В природе система, которая выглядит стабильной и, кажется, находится в равновесии, вовсе не является статичной. Ибо, если система не только выглядит, но и является статичной, она вот-вот умрет.

Мать-природа знает: чтобы сохранить стабильность, вы должны быть открыты постоянным изменениям. Ни одно растение или животное не может «просто так» занять место в системе как должное. Тех же принципов придерживается и устойчивая экономика, говорит Херман Дейли из Университета Мэриленда – она стабильна, но постоянно претерпевает изменения на микроуровне.

– Наиболее устойчивые экосистемы и страны, – считает Гленн Прикетт, директор по внешним связям Nature Conservancy, – способны поглощать многие чужеродные воздействия и включать их в свою систему, сохраняя при этом общую стабильность.

Подумайте о США или Индии, или Сингапуре…

А вот ещё одно «убийственное приложение» матери-природы для создания стабильных экосистем. Они устойчивы благодаря чрезвычайно сложной круговой системе: пища, еда, навоз, семена, саженцы, деревья, плоды, еда, навоз, семена… Ничего не теряется. Всё циклично, мир бесконечен.

Но мать-природа верит и в банкротство. И считает, что отдельным растениям и животным необходимо терпеть неудачи для успеха всей экосистемы. Она не скрывает своих ошибок, не щадит слабых и тех, кто не может приспособиться, чтобы получить семена или ДНК в следующем поколении. Она позволяет слабым вымирать, предоставляя больше ресурсов и энергии сильным. То, что рынки вычищают, ипользуя закон о банкротстве, мать-природа реализует с помощью лесных пожаров. «Природа уничтожает свои неудачи, чтобы освободить место для своих успехов, – писал английский банкир и антрополог Эдвард Клодд в 1897 году в книге «Пионеры эволюции от Фалеса до Хаксли». – Неадаптированные вымирают, выживают только приспособленные».

Из пепла восстаёт новая жизнь.

Мать-природа верит в жизненную важность верхнего слоя почвы – слоя, в котором все растения и деревья утопают корнями и получают питательные вещества, необходимые для роста. Задумайтесь о нашей планете. Ведь на самом деле она – всего лишь гигантский камень, покрытый невероятно тонким слоем, состоящим из недр и верхнего слоя почвы.

– Основное, что поддерживает любую экосистему, – это верхний слой почвы, – согласен и инженер-энергетик Хэл Харви, основатель Energy Innovation. – Но первое, что вы узнаете о нём, – в большинстве мест он действительно очень тонкий и может легко смыться. Всего лишь тонкая чёрная полоска земли, покрывающая тысячу миль безжизненного, негостеприимного камня – верхний слой почвы в среднем не глубже 6–10 дюймов. Тем не менее экосистема, возникающая из него, настолько богата, что способна выдержать огромное разнообразие растительного и животного мира.

Стоит также помнить, как писал Джаред Даймонд и более ранние историки, что почти все потерпевшие крах цивилизации пали, поскольку не управляли верхним слоем почвы.

Мать-природа верит в добродетель терпения. Она знает, что в спешке не рождается ничего сильного, и не боится опоздать. Устойчива же она именно потому, что медленно и терпеливо строит свои экосистемы. Ей известно, что нельзя спешить с четырьмя временами года и объединить их в два. Точно так же, как нельзя ускорить период беременности слонихи или муравья, не выйдет заставить дерево баобаба жить в течение трех тысяч лет, если форсировать его рост.

Наконец, мать-природа, практикуя все вышеперечисленные стратегии для повышения стабильности, понимает достоинства того, что Дов Сейдман называет «здоровой взаимозависимостью» по сравнению с «нездоровой».

– В системах со здоровой взаимозависимостью, – поясняет Сейдман, – все компоненты развиваются. Во взаимозависимой нездоровой системе все они вместе деградируют.

Как выглядит здоровая взаимозависимость? Похоже, что все убийственные приложения матери-природы работают вместе: адаптивность и разнообразие, предприимчивость и принадлежность к месту, устойчивость и банкротство, федерализм и терпение. И конечно же, почва.

В политическом плане США и Канада имеют здоровую взаимозависимость – они развивались вместе. У России и Украины она нездоровая, ибо они вместе распались.

Я попросил Расса Миттермайера из Conservation International привести яркий пример здоровой взаимозависимости в природе, позволяющей экосистеме расти вместе. В качестве такового он предложил экосистему паучьих и шерстистых обезьян в тропических дождевых лесах Центральной и Южной Америки. Как он объяснил, эти приматы выживают в основном за счёт фруктов, растущих на деревьях лиственных пород. Мать-природа благодаря эволюции научилась ярко раскрашивать плоды, чтобы их было легко найти и привлечь животных. Обезьяны раскалывают их и внутри находят семя, покрытое арилом, – сладким, богатым сахаром слоем, созданным природой как приманка для обезьян и птиц. У обезьян нет времени или ловкости, чтобы просто откусить арил, поэтому они суют все семя в рот, наслаждаются им, переваривают сладкую часть, а затем пропускают остальную часть через пищевод (некоторые семена действительно не прорастают, не пройдя через кишечник животных, чьи бактерии выделяют ферменты, способные разрушить семенную оболочку). Через несколько часов семена выделяются, хорошо покрытые фекалиями, которые служат удобрением, когда семя попадает на землю в тропическом лесу. Во что в итоге вырастают эти семена? В более густые лиственные деревья. Так что обезьяны, по сути, создают сады для того, чтобы получить свою любимую еду.

Но лиственные деревья – также один из самых эффективных инструментов природы для удаления углерода из воздуха и его улавливания.

– Крупные птицы, такие как туканы, курассы и гуаны и даже обитающие в лесу черепахи играют схожую с обезьянами роль в поедании и распространении семян лиственных деревьев, – уточняет Миттермайер.

Однако устойчивая взаимозависимая экосистема может легко стать нездоровой. Многие из тех же видов, которые поддерживают тропический лес в здоровой взаимозависимости – паучьи и шерстистые обезьяны, черепахи и туканы, по словам Миттермайера, «часто оказываются самой ценной добычей охотников, вплоть до того, что они полностью истреблены во многих нетронутых лесах».

Итак, что же происходит? Убейте слишком много паучьих обезьян, черепах и туканов, и незаметно потеряете систему рассеивания семян, останется меньше лиственных деревьев, лес станет менее густым, соответственно, меньше будет секвестрация углерода. И прежде чем вы что-либо поймёте, уровень воды у вашего домика на пляже поднимется на несколько дюймов (а со временем и на несколько футов). В природе всё взаимосвязано – в здоровой или нездоровой взаимозависимости.

– Хотя мы, люди, можем многому научиться у матери-природы, её никогда не следует идеализировать, – утверждает Миттермайер. – Природа жестока. Это система конфликтов, стрессов и адаптации, когда различные виды растений и животных ведут жестокий бой за размножение круглые сутки и все 365 дней в году. Сама суть природы состоит в стремлении каждого растения и животного к репродуктивному успеху и его способности адаптироваться так, чтобы лучше всего производить потомство или семена, которые создают следующее поколение – в то время как другие виды пытаются их съесть или вытеснить, чтобы самим потом размножаться.

Если система растений и животных разнообразна, все стремятся воспроизвести свои гены одновременно, и она может стать неэффективной и неустойчивой для любого конкретного, ежедневно поедаемого вида или семени. Тем не менее общая симфония системы, находясь в равновесии, может быть очень здоровой и устойчивой – здоровой в том смысле, что её элементы процветают вместе, и потому что целое более устойчиво к любым внезапным изменениям климата или развития, которые встают на пути. В свою очередь устойчивость родится из соревнования в процессе сотрудничества – разные организмы не просто подпитывают друг друга, но и создают условия, в которых могут совместно процветать.

Культура и политика

Итак, давайте на минутку остановимся и рассмотрим, какое отношение все эти дискуссии о матери-природе имеют к нашим собственным обществам. Ответ можно найти в изречении Меггинсона: «Цивилизация, способная выжить, – это цивилизация, способная адаптироваться к изменяющейся физической, социальной, политической, моральной и духовной среде, в которой она находится».

Добавлю своё утверждение: в век ускорений наиболее адаптивные страны, культуры и политические системы станут сознательно выбирать для имитации «убийственные приложения» матери-природы ради создания устойчивости и развития.

Ключевые слова здесь – о сознательном выборе. Мать-природа развивала свои адаптивные навыки в продолжение миллиардов лет неосознанно и с полным моральным безразличием. Мы, люди, не можем быть такими жестокими или безразличными с точки зрения морали, когда стремимся к стабильности. И у нас нет тысячелетий, чтобы понять, как усовершенствовать эти инструменты. Поэтому мы должны привнести убийственные приложения матери-природы в человеческую политику осознанно, если это возможно, по обоюдному согласию – и как можно быстрее.

Для начала я бы сосредоточился на пяти из «убийственных приложений», которые возможно применить в управлении прямо сегодня:

(1) способность адаптироваться при столкновении с незнакомцами с превосходящей экономической и военной мощью, не подвергаясь унижению;

(2) способность охватить разнообразие;

(3) способность брать на себя ответственность за будущее и за собственные проблемы;

(4) способность установить правильный баланс между федеральным и местным – то есть понять, что здоровое общество (как здоровый тропический лес) представляет собой сеть здоровых экосистем поверх других экосистем, каждая из которых процветает сама по себе, но питается от системы в целом;

(5) способность подходить к политике и решению проблем в эпоху ускорений с предпринимательским, гибридным, неортодоксальным мышлением – смешивая и комбинируя любые идеи или идеологии, создающие рост и устойчивость, независимо от того, с чьей «стороны» они пришли.

Конечно, скорость, с которой любое общество принимает эти стратегии, всегда будет результатом взаимодействия между политикой, культурой и лидерством. Культура формирует политические реакции общества, а лидерство и политика, в свою очередь, формируют культуру.

Что такое культура?

Мне нравится краткое определение, предлагаемое BusinessDictionary.com: «образец обнаруженных откликов, выработанных или изобретённых на протяжении всей истории борьбы общества (общины), с проблемами, возникающими в результате взаимодействия между её членами, а также между ними и окружающей средой. Эти отклики считаются правильным способом воспринимать, чувствовать, думать и действовать. Они передаются новым членам посредством погружения в традиции и через обучение. Культура определяет, что является приемлемым или неприемлемым, важным или неважным, правильным или неправильным, работоспособным или неосуществимым».

Худшая ошибка из тех, что вы можете сделать как репортер: недооценить силу культуры в реакции общества на большие изменения. Ещё одна ошибка – сделать вывод, будто культура неизменна. Культуры могут меняться и меняются часто – иногда под грубым давлением событий и необходимостью выжить, а порой благодаря политическому выбору, разработанному лидерами. «Основная консервативная истина заключается в том, что именно культура, а не политика, определяет успех общества. Основная либеральная истина в том, что политика может изменить культуру и спасти её от самой себя», – заметил покойный сенатор Даниэль Патрик Мойнихан.

Вот почему мне нравится определение лидерства, предложенное экспертом Гарвардского университета Рональдом Хейфцем, считающим, что роль лидера – «помогать людям смотреть в реальность и сподвигать их на изменения» – чтобы обеспечить безопасность и процветание своего сообщества, когда среда меняется.

Поскольку эпоха ускорений предполагает изменение физической, технологической и социальной среды для очень многих людей, лидерство сегодня заключается в создании правильных культурных установок и конкретных политических решений, которые наилучшим образом позволяют имитировать «убийственные приложения» матери-природы.

Сила дальновидного лидера, помогающего обществу и культуре пройти через знаменательные моменты истории, требующие адаптации, прекрасно отражена в одном из моих любимых фильмов. «Непокоренный» рассказывает о том, как Нельсон Мандела, в свой первый срок в качестве президента Южно-Африканской Республики определяет национальной команде по регби, Springboks, миссию – выиграть Кубок мира 1995 года и благодаря победе начать исцеление разрушенной апартеидом страны. Напомню, почти все игроки Springboks были белыми. Они были символом белого господства, и обычно чернокожие им противостояли. Когда южноафриканский спортивный комитет, возглавляемый чернокожими и борцами с апартеидом, решил изменить название и состав команды, президент Мандела остановил их. Он объяснил: одна из причин, по которой белые могут чувствовать себя в чернокожей Южной Африке как дома, – сохранение важных для них символов.

– Это эгоистичное мышление, – заявляет Мандела в исполнении Моргана Фримена в ответ на решение спорткомитета. – Оно не служит нации. – И говоря о белых народах Южной Африки, добавляет: – Мы должны удивить их состраданием, сдержанностью и щедростью.

Мне нравится эта фраза: мы должны удивить их. Нет лучшего способа изменить культуру, чем иметь лидера, способного удивлять сторонников и противников, поднимаясь над своей историей и избирателями и просто делая правильные вещи для своей страны. Благодаря просвещённому руководству Мандела многое сделал для изменения культуры Южной Африки. Он создал больше доверия и здоровой взаимозависимости между чёрными и белыми и тем самым сделал страну более устойчивой.

Памятуя о примере Нельсона Манделы, давайте вернёмся к пяти наиболее важным убийственным приложениям матери-природы и выясним, почему они сейчас так актуальны.

Адаптируйтесь при встрече с незнакомцами

Когда речь идет об открытости культурной или политической системы к адаптации, одним из ключевых отличий является то, как она реагирует на контакт с незнакомцами. Легко ли унизить вашу культуру тем, сколь мало её осталось? Замкнётся ли она в себе вследствие нового контакта или подавит гордость и попытается учиться у незнакомцев? В эпоху, когда контакты между незнакомцами происходят чаще, чем когда-либо, тут крайне важный момент. Одной из великих загадок жизни и истории остаётся вопрос, почему некоторые лидеры и культуры проявляют себя более адаптивными, чем другие, сталкиваясь с кардинальными изменениями в их среде. Но игнорировать подобные различия невозможно.

Став репортером в 1978 году, большую часть карьеры я посвятил вопросам различия между народами, обществами, лидерами и культурами. Часть из них сосредоточена на том, чтобы учиться у «других» и наверстать упущенное после отставания, но часть чувствует себя униженной «другими», и даже контактом с незнакомцами, и готова противостоять им вместо трудной работы по адаптации. Эта тема настолько пропитала мои репортажи, что порой я испытывал соблазн написать на своей визитной карточке: «Томас Л. Фридман, корреспондент «Нью-Йорк Таймс» по вопросам глобального унижения».

Напомню короткую, но довольно известную историю о гольфе, где спрятана глубокая правда о том, как культурные склонности формируют отношение к адаптации. В сентябрьском выпуске «Golf Digest» за 2012 год Марк Лонг и Ник Сейц опубликовали «Разговор с кэдди», где Лонг пересказывал то, что поведал ему давний кэдди Тома Уотсона Брюс Эдвардс. Много лет он работал с Томом, затем ненадолго перешёл к Грегу Норману, но вернулся к Уотсону. Эдвардс описал, как по-разному отреагировали бы Уотсон и Норман, если бы каждый из них совершил идеальный удар по центру поля, но в итоге всё пошло не так. «Несколько лет назад я спросил Брюса Эдвардса, почему он вернулся к Тому Уотсону через пару лет после работы с Грегом Норманом. Тогда Грег был в отличной форме, но за пару лет совместной работы они так и не заняли первых мест. Брюс ответил: «Представьте, что у вас текущий счёт альбатрос (на три удара меньше, чем пар – стандартное количество ударов для прохождения поля), но мяч утопает в дёрне, и вы приходите к финишу со счётом 16 (на 16 ударов больше пара). Норман, глядя на меня, говорил: «Брюс, ну подумай, как же мне не везёт…». Том же смотрел на мяч, затем на дёрн и говорил: «Ты только глянь на это, Брюс!»

Есть люди, постоянно ругающие свои неудачи, и есть те, кто стремится как можно лучше ударить по мячу, где бы он ни находился, и воспринимают это как вызов. Они знают: единственное, что они могут контролировать, не отскок мяча, а их собственное отношение к удару. В этом контексте уверенность в себе и оптимизм сами по себе становятся силой.

Существуют культуры, которые, сталкиваясь с трудностями или серьезными внешними вызовами, обычно говорят: «Я отстаю, но из-за чего? Позвольте мне учиться у лучших, чтобы это исправить». И учатся, приспосабливаются к изменениям. Но есть и другие, кто скажет: «Я отстаю, что ты наделал? Ты во всём виноват!»

Способность к адаптации без унижения, безусловно, описывает Японию XIX века, сделавшую всё возможное, чтобы исключить контакты с незнакомцами и изолироваться от остального мира. В экономике и политике преобладали феодальное сельское хозяйство и конфуцианская иерархическая социальная структура, причём они неуклонно сокращались. Торговцы были самым низким социальным классом, и торговля с иностранцами была фактически запрещена (за исключением ограниченного контакта с Китаем и голландцами). Но затем произошла неожиданная встреча Японии с незнакомцем – коммодором Мэтью Перри, который ворвался в страну 8 июля 1853 года, требуя, чтобы японские порты открыли для торговли с Америкой, и настаивая на лучшем обращении с моряками, потерпевшими кораблекрушение. Его претензии были отвергнуты, тогда через год Перри вернулся с большим флотом и хорошей огневой мощью. Он объяснил японцам преимущества торговли с другими странами, и в конце концов 31 марта 1854 года был подписан Канагавский договор, открывший японский рынок для внешней торговли и положивший конец двумстам годам почти полной изоляции. Встреча потрясла японские политические элиты, заставив их осознать, насколько далеко японские военные технологии отстали от США и других западных стран.

Это осознание запустило внутреннюю революцию, которая свергла сёгунат Токугавы, управлявший Токио во имя императора с 1603 года, и привел на его место императора Мэйдзи и коалицию реформаторов. Они выбрали адаптацию, учась у победителей. И начали политическую, экономическую и социальную трансформацию Японии, основываясь на том, что если они хотят быть такими же сильными, как Запад, то должны отказаться от нынешних культурных норм и полностью принять западную науку, технологию, образование, искусство, литературу и даже одежду и архитектуру. Это оказалось сложнее, чем они предполагали. Тем не менее к концу XIX века Япония превратилась в крупную промышленную державу с огромным потенциалом, способным не только обратить вспять неравные экономические договоры, навязанные ей западными державами, но и фактически победить одну из них – Россию – в войне 1905 года. Восстановление Мэйдзи сделало Японию не только более устойчивой, но и более сильной.

Увы, не каждая культура способна принять контакт с незнакомцами, усмирив свою гордость, как это сделали японцы, и всасывая всё, чему может научиться у «других», настолько быстро, насколько возможно.

У китайцев вообще существовала фраза «век унижения», которой описывали время начиная с 1840-х годов, когда Китай впервые попробовал британский империализм, и до вторжения в Японию и дальнейших катастроф. Как отмечает «The Economist» в статье от 23 августа 2014 года: «На протяжении веков Китай находился в центре событий, как солнце, вокруг которого вращались другие азиатские королевства. Первые западные разрушения государств в середине XIX века, а затем поражение Китая от Японии, в конце концов, положили конец китайскому доминированию». Однако, открывшись миру в 1970-х годах, Китай использовал историю для создания своего будущего. В частности, под руководством Дэн Сяопина он признал, что застрял «в дёрне», и обратился к миру – дабы узнать всё, доступное взору, адаптироваться, догнать и, наконец, восстановить своё величие.

В отличие от Китая Россия позволила себе предаться самоуничижению после распада Советского Союза, который президент Путин однажды назвал «величайшей трагедией ХХ века». Вот что пишет в сборнике «Культурные вопросы в России – и повсюду» Лоуренс Э. Харрисон:

«Крушение коммунизма привело к унижению России – она утратила статус великой державы и оказалась в стороне, наблюдая, как бывший союзник и конкурент Китай догоняет её в статусе сверхдержавы. Портфель экспорта России выглядит так же, как и в странах третьего мира, львиная его доля зависит от природных ресурсов, прежде всего нефти и природного газа. Страна, победившая США в космосе, не смогла произвести автомобиль, достойный экспортного качества, не говоря уже об отставании в информационных технологиях. В этот период национального унижения становится понятно, почему российское руководство выражало серьёзную обеспокоенность из-за относительно низких результатов российских спортсменов на зимних Олимпийских играх 2010 года в Ванкувере и летних Олимпийских играх 2012-го в Лондоне.

Но и по сей день Путин продолжает искать достоинство России в неправильных местах: в преследовании Украины или погружении в сирийскую гражданскую войну – вместо того чтобы по-настоящему раскрыть и продемонстрировать величие и таланты собственного народа».

Что касается некоторых арабских и мусульманских наций и террористических групп, то они явно зациклились на мысли «кто это сделал с нами?».

Асра К. Номани – бывший репортёр «Wall Street Journal», мусульманка индийского происхождения, работавшая с Дэниелом Перлом до того, как он был убит в Пакистане. 20 июня 2012 года она дала показания комитету Палаты представителей США по национальной безопасности на тему «Ответ американских мусульман на слушаниях по радикализации в их сообществе».

В 2005 году Джо Наварро, бывший специальный агент ФБР, ввёл понятие террористов как «сборщиков ран» в книге «Охота на терроризм: взгляд на психопатологию террора», где накоплен многолетний опыт анализа действий террористов в мире: от Испании до сегодняшних исламистских движений. Вспоминая «события десятилетий и даже столетий прошлого», он писал о террористах как о многолетних сборщиках ран: «Их воспоминания о тех событиях столь же значимы и болезненны сегодня, как и в то время, когда произошли. Для их страдания не существует срока давности. Сбор ран в значительной степени обусловлен их страхами и паранойей, что прекрасно сочетается с бескомпромиссной идеологией. Сбор ран необходим для поддержки, оправдания и сохранения всех прошлых событий в памяти свежими, увеличивая тем самым их значимость в настоящем и используя в качестве рычагов давления на внутренние страхи и тревоги».

На мой взгляд, описанное явление распространяется на более широкую мусульманскую общину, где, как упомянул в беседе со мной один из сотрудников правоохранительных органов США, вскрываются душевные раны, придающие многим мусульманам статус «чудесных джихадистов». Я вырос, подслушивая разговоры об этих «чудесных джихадистах», а потом общаясь с мужчинами на званых ужинах. Джо Наварро прав, говоря, что: «сбор ран становится общекультурным явлением» для сообществ во всем мире. С одной стороны, знание о ранах сообщества важно для понимания его истории, с другой же, как выразился Наварро, «красота экстремизма в том, что он не допускает прощения».

Мне пришлось повидать на Ближнем Востоке множество «сборщиков ран», не все культуры одинаковы. Тот же самый арабский мусульманский мир, который дал миру Насера и бен Ладена, столь поглощённых попытками преодолеть их культурное унижение, также породил Тунис при Хабибе Бургибе и Дубай при шейхе Мохаммеде бен Рашиде аль Мактуме, решившем вместо самокопания принять перемены и учиться у других строить своё будущее. Та же самая Латинская Америка, подарившая миру диктатора Уго Чавеса в Венесуэле, дала динамичного демократического президента Эрнесто Седилло в Мексике. Та же Россия, породившая Путина, познакомила нас с Михаилом Горбачёвым и его относительно либеральным видением родной страны. Наконец, та же самая Юго-Восточная Азия, где в Камбодже произошёл геноцид Пол Пота, дала миру строителя Ли Куан Ю в Сингапуре.

Охватывая разнообразие

Что касается разнообразия, сегодня оно как никогда важно для создания устойчивости в изменяющейся среде. Благодаря разнообразию, независимо от того, какие климатические изменения влияют на ваше окружение, некоторые организмы или группы организмов будут знать, как с ними бороться.

– Когда у вас есть плюралистическая система, – считает Амори Ловинс, – она автоматически адаптируется, чтобы превратить любую форму бедствия в управляемую проблему, а то и в нечто выгодное.

Амори перефразирует своего покойного наставника Эдвина Лэнда, когда-то сказавшего: «Ошибка – обстоятельство, которое ещё не полностью пошло в вашу пользу».

«Плюрализм – не только разнообразие, но и энергичное взаимодействие с разнообразием, – определяет понятие одноименный Гарвардский проект на своем веб-сайте, – поэтому просто разнообразие без реальных контактов и отношений приведет к усилению напряжённости в наших обществах». «Плюралистическое» общество – это реальность (вспомните Сирию и Ирак). Общество, впитавшее плюрализм, «является достижением» (пример – США). В Гарвардском проекте также отмечается, что плюрализм «не требует, чтобы мы отринули свою индивидуальность и свои обязательства». То есть «мы должны хранить наши глубокие различия, в том числе даже религиозные, не изолируя их от мира, а строя отношения друг с другом». И это означает, что настоящий плюрализм основан на диалоге и компромиссе, критике и самокритике. «Диалог означает не только говорить с собеседником, но и слушать его».

Возможность принять и развить этот вид истинного плюрализма – огромное преимущество для общества в эпоху ускорений и огромная ответственность по целому ряду причин. В самом деле, я бы сделал ещё одно отступление и сказал бы, что окупаемость инвестиций при плюрализме в эпоху ускорений возрастёт и станет, пожалуй, самым важным конкурентным преимуществом для общества – как по экономическим, так и по политическим причинам.

В политическом отношении общества, впитавшие плюрализм, обладают гораздо большей политической стабильностью. У них больше возможностей заключать социальные договоры между гражданами, чтобы они жили вместе равноправно, а не полагались на самодержца с железным кулаком, держащего в ежовых рукавицах всю вертикаль власти. В мире, где вертикальные системы командования и управления ослабевают, единственный способ поддерживать порядок – устанавливать социальные контракты, заключаемые различными группами населения, начиная с нижних уровней. Например, Сирия, Ливия, Ирак, Афганистан и Нигерия – это истории о плюралистических обществах, которые сегодня лишены плюрализма и платят за это огромную цену: теперь их многообразием уже нельзя управлять сверху. В нашем веке, когда движение потока людей становится ещё сильнее, «плавильный котёл», где смешиваются различные люди и культуры, способные вместе реализовывать большие и сложные проекты, окажется огромным преимуществом.

В то же время в эпоху ускорений общества, поддерживающие плюрализм – гендерный, идейный, расовый и этнический, – имеют тенденцию быть более инновационными, при прочих равных условиях. У страны, придерживающейся плюрализма, есть потенциал стать гораздо более инновационной, поскольку она может привлекать ярчайшие таланты из любой точки мира и смешивать воедино множество разных точек зрения. Часто лучшие идеи возникают именно из такого смешения. Даже страны, не имеющие этнического или религиозного разнообразия – Корея, Тайвань, Япония и Китай, – могут пользоваться плодами плюрализма, если имеют плюралистический взгляд. Иными словами, если они выработают привычки обращаться к лучшим идеям в любой точке мира, чтобы адаптировать и принять их.

Вот что писал на эту тему в эссе, опубликованном 12 декабря 2011 года на сайте CityLab.com, социолог Ричард Флорида:

«Давно замечено, что экономический рост и развитие требуют природных ресурсов, технологических инноваций и человеческого капитала. Но всё большее число исследований, включая мои собственные, показывают, что географическая близость и культурное разнообразие – умение принять разные культуры, религии, сексуальные ориентации – также играют ключевую роль в экономическом росте.

Скептики спорят с тем, что разнообразие является причиной экономического развития, а не следствием. Они утверждают, что различные группы населения стекаются в определённые места, потому что они либо уже богаты, либо быстро становятся такими.

Важное новое исследование, проведённое экономистами Квамрулом Ашрафом из колледжа Уильямс и Одедом Галором из Университета Брауна, поможет положить конец многим претензиям скептиков. Исследование под названием «Культурное разнообразие, географическая изоляция и происхождение богатства наций» выпущено в качестве рабочего документа Национального бюро экономических исследований. Оно показывает роль географической изоляции, близости и культурного разнообразия в экономическом развитии, начиная с доиндустриальных времен до современной эпохи.

Они считают, что «взаимодействие между культурной ассимиляцией и культурным распространением сыграло значительную роль в возникновении различных моделей экономического развития во всем мире». Проще говоря, разнообразие стимулирует экономическое развитие, а однородность замедляет его».

Появляется всё больше свидетельств того, что географическая открытость, культурное разнообразие и терпимость – не побочные продукты, а ключевые факторы экономического прогресса.

…П.В. Kaннaн – соучредитель круглосуточной службы поддержки клиентов, которая начала свою деятельность в Индии как центр обработки вызовов, а с 2007 года превратилась в сервисно-аналитическую компанию с тысячами клиентов по всему миру. Я видел, как его компания выросла из стартапа в Бангалоре с множеством операторов, отвечавших на телефонные звонки, в глобальную компанию по обработке больших данных, где на компьютерах работают высококвалифицированные инженеры по обработке данных.

Когда я спросил его, как идёт работа сегодня, Каннан ответил:

– Я захожу к клиенту в Сиднее, а его эксперт по данным находится в Калифорнии, и они говорят о своих колл-центрах, расположенных на Филиппинах и в Индии, а также о руководстве, разбросанном по всему миру. Но даже те, кто работает в Сиднее, все собрались из разных стран. Стереотип о базирующемся в одном месте топ-менеджменте, состоящем из белых мужчин, канул в Лету. Если вы сегодня управляете интеллектуальной компанией, она заполнена людьми со всего мира. Плюрализм позволяет вам быть быстрыми и умными.

И это явление будет расти, поскольку закон Мура и рынок продвигаются всё глубже на вторую половину шахматной доски.

Ловинс использует для объяснения генетический образ:

– Допустим, у вас есть два генома. Геном А имеет только один ген, но идеально адаптированный для борьбы с современной простудой, а геном В – двадцать генов, но лишь один из них отвечает за устойчивость к простуде. У генома А единственный вариант: мутировать до тех пор, пока он случайно не найдёт решение проблемы или не умрёт. Геном В может имеет двадцать потенциальных ответов на простуду. Он выражает или модулирует каждый из этих вариантов, и есть очень хороший шанс, что один из них окажется правильным решением проблемы, с которой он сталкивается.

В 2014 году, в ходе съёмок документального сериала «Годы опасной жизни», посвящённого воздействию изменения климата и деградации окружающей среды, я пережил неоценимый опыт, показавший достоинства разнообразия. Моей задачей было рассмотреть, как изменение климата и разрушение окружающей среды повлияли на Сирию, Йемен и Египет. Но, как ни странно, сильнее всего меня затронуло интервью, которое я провел в Салине, штат Канзас. Оно как бы подчеркнуло тесную параллель между монокультурами и поликультурами в природе и политике. Наша съёмочная группа приехала на пшеничные поля, чтобы проиллюстрировать, как засуха, поразившая фермы центрального Канзаса в 2010 году, в конечном итоге привела к повышению цен на хлеб в Египте. И как мы уже видели, способствовала революции в начале 2011-го. Целью визита было интервью с Уэсом Джексоном – основателем и президентом Лэнд-института, экспериментальной фермы, где команда учёных-биологов пытается создать многолетний сорт пшеницы, называемый Кернза, не требующий ежегодной обработки почвы и посадки.

Джексон, доктор биологических наук и лауреат Фонда Макартура «Гений», начал интервью с того, что дал мне книгу о прериях, сведения из которой я использовал затем в своей колонке.

– Прерии, – объяснял Джексон, – были разнообразной пустыней, со сложной экосистемой, которая естественным образом поддерживала все виды дикой природы, а также американских индейцев – до тех пор, пока прибывшие европейцы не распахали ее и не покрыли однотипными полями, засаженными монокультурами – в основном пшеницей, кукурузой или соей. Однолетние монокультуры весьма восприимчивы к болезням и вредителям и требуют много больше энергии – плугов, удобрений, топлива, пестицидов – для поддержания устойчивости, потому что в монокультуре один вредитель или болезнь может уничтожить всё поле. Кроме того, монокультуры истощают столь важный для жизни верхний слой почвы. В отличие от них, поликультуры обеспечивают видовое, а за ним и химическое разнообразие. Это создает естественную устойчивость к болезням и вредителям и может заменить ископаемое топливо и химические вещества, с которыми мы не развивались. Естественно, они также поддерживают верхний слой почвы. Вот почему в тридцатые годы, во время «пыльного котла», все монокультурные посадки погибли, а поликультурная прерия с её разнообразной экосистемой выжила. Поликультуры накапливают воду, создают круговорот питательных веществ, контролируют вредителей и становятся всё более разнообразной, продуктивной, красивой и адаптивной системой.

Слушая объяснения Джексона, я вдруг подумал о том, что «Аль-Каида» часто говорит: для восстановления мусульманского мира он должен вернуться ко времени «чистого» ислама, когда тот был монокультурой, не запятнанной иностранным влиянием. Но на самом деле золотой век арабо-мусульманского мира был между восьмым и тринадцатым веками. Именно тогда он стал, вероятно, величайшей поликультурой в мире, сосредоточенной в Испании и Северной Африке. То был период великого интеллектуального волнения в арабо-мусульманском мире, ставший временем развития науки, математики, астрономии, философии и медицины. Учёные-исламисты той поры объединяли лучшие учения разных цивилизаций: от Китая и Индии до Персии и Греции. Это определило поликультуру, сделав арабский мир невероятно богатым, здоровым и устойчивым.

К сожалению, сегодня на Ближнем Востоке «Аль-Каида» и ИГИЛ, используя финансирование от продажи ископаемого топлива и денег, пожертвованных суннитскими фундаменталистами из стран Персидского залива, пытаются очистить Ирак, Йемен, Ливию и Сирию от любого религиозного или этнического разнообразия. Более того, они пытаются разрушить все поликультуры региона – вспомните Багдад, Алеппо, Пальмиру, Триполи и Александрию, – когда-то великие места смешения иудеев, христиан и мусульман, греков, итальянцев, курдов, турков и арабов. Теперь их превращают в монокультуры, делая гораздо менее способными к рождению новых идей. «Аль-Каида» и ИГИЛ довольно эффективно пытаются остановить эволюцию, чтобы стать специализированной закрытой системой.

Иными словами, когда-то разнообразие и терпимость были на Ближнем Востоке местными растениями – так же, как многолетние культуры прерий на западе Америки, – и это придавало региону огромную устойчивость и здоровую взаимозависимость со многими другими цивилизациями. «Аль-Каида» и ИГИЛ, используя нефтегазовые богатства, пытаются уничтожить всё разнообразие и создать монокультуру, чрезвычайно восприимчивую к теориям заговора и болезненным идеям. Это воздействие сделало регион бесплодным, слабым и нездоровым для всех его жителей.

На мой взгляд, то же самое произошло с республиканской партией в Америке. Раньше она была невероятно богатой поликультурой и подарила столь разные идеи: национальные парки – при Теодоре Рузвельте, Агентство по охране окружающей среды и законы о чистом воздухе и чистой воде – при Ричарде Никсоне, радикальный контроль над ядерными вооружениями и Монреальский протокол о закрытии озоновой дыры – при Рональде Рейгане, эмиссионные квоты для обуздания кислотных дождей – при Джордже Буше-старшем и реформу здравоохранения – при Митте Ромни, в бытность его губернатором Массачусетса. На протяжении десятилетий партия была плюралистической смесью, соединившей северных либеральных республиканцев с южными и западными консерваторами. Но в последние годы «движение чаепития» и иные гиперконсервативные силы, преимущественно финансируемые компаниями, работающими на ископаемом топливе, и нефтяными миллиардерами, пытаются уничтожить некогда богатую поликультуру республиканцев и превратить её в монокультуру, чрезвычайно восприимчивую к больным идеям. Так, они начали утверждать, будто изменение климата – обман; эволюции никогда не было, а иммиграционная реформа нам не нужна. Всё это ослабило фундамент партии, открыло путь для чужеродных элементов, таких как Дональд Трамп, сумевших глубоко проникнуть в их ряды.

Проведённое несколько лет назад, в 2012-м, исследование фонда Кауфмана: «Новые американские предприниматели-иммигранты: тогда и сейчас» даёт интересные сведения. Оказывается, иммигранты основали в США четверть компаний, занимающихся технологиями. Как сообщило 2 октября 2012 года агентство Reuters, «24,3 % начинающих инженерных и технологических компаний имеют хотя бы одного основателя-иммигранта, играющего ключевую роль…». В исследовании особое внимание уделено Кремниевой долине, где проанализировано 335 инженерных и технологических стартапов. Установлено, что 43,9 % основаны по крайней мере одним иммигрантом. «Высококвалифицированные иммигранты останутся важным активом для поддержания конкурентоспособности США в мировой экономике», – сделали вывод авторы исследования.

Верно не только для Америки. Как сказал ветеран сингапурского кабинета министров Джордж Йо на конференции Школы государственной политики имени Ли Куан Ю в октябре 2014 года, «способность Сингапура работать в плотных сетевых системах, иметь возможность подключаться к различным культурным сферам и превращать их в собственное экономическое преимущество – наш «секретный соус». В конечном счёте то, что движет Сингапуром и даёт ему особые преференции, – способность к посредничеству между культурами».

Принадлежность культуры

У людей нет способа, аналогичного тому, как природа неосознанно развивает чувство принадлежности к экосистемам. Но есть некая грубая параллель, способствующая культуре принадлежности в человеческих обществах, всегда создающей большую устойчивость.

– Принадлежность к сообществу позволяет многое исправить, и впоследствии ещё большее число недостатков становится исправить легче, – утверждает эксперт по образованию Стефани Сэнфорд из Совета колледжей.

Она говорит, что когда граждане ощущают чувство принадлежности к своей стране, учителя – к своим классам, а школьники и студенты – к своему образованию, то, как правило, происходит больше хорошего, чем плохого. Вы получаете гораздо более «внутренние», следовательно, самостоятельные результаты. А там, где принадлежности не существует, где люди чувствуют себя арендаторами или транзитными лицами, чаще всего случается что-то плохое.

Когда кто-то испытывает чувство принадлежности, неловко просить у него больше, чем он просит у вас.

– В образовании эту формулу можно выразить так: я ничего не могу сделать для вас, если сами не почувствуете необходимость, – считает Сэнфорд.

Андреас Шлейхер, руководитель программы международных экзаменов для студентов, оценивающей успеваемость во всём мире, отметил, что самыми высокими баллами отличаются азиатские страны, где сильно развита «культура принадлежности», высока степень профессиональной автономии для учителей, где учителя участвуют в разработке стандартов и учебных программ и имеют достаточно времени для непрерывного профессионального развития. Они не отрываются от инструментов собственного ремесла. В противном случае результат был бы гораздо хуже – как у повара, чьей единственной работой было бы разогревать чужую кулинарию.

Когда вы владелец, когда принадлежите месту или сообществу, вы о них заботитесь, обращаете на них внимание, выстраиваете управление и думаете о будущем. Если вы построите дом ради быстрой революции, насколько мощный заложите фундамент? Люди всегда склонны экономить там, где сами они жить не планируют. Именно поэтому я так часто цитирую изречение: «В истории мира никто никогда не мыл арендованный автомобиль».

Чувство принадлежности переводит ваш фокус с краткосрочного размышления – на долгосрочное, с тактики – на стратегию.

Много времени я провёл в Америке и за рубежом, освещая борьбу различных групп за права собственности на свои общества и последствия их отсутствия. И всегда меня поражало то, насколько быстро принадлежность может изменить поведение и обеспечить адаптацию, самодвижение, устойчивость и развитие здоровых взаимозависимостей.

В феврале 2011 года мне довелось быть на каирской площади Тахрир в дни свержения президента Египта Хосни Мубарака. Восстание на площади Тахрир было связано с обретением власти давно репрессированными людьми, больше не желающими бояться, лишаться свободы и быть униженными собственными правителями, которые в течение тридцати лет говорили гражданам, что те ещё не готовы к демократии. Между тем, египетское демократическое движение было как раз таким, в чём Хосни Мубарак ему отказывал: доморощенным, неутомимым и подлинно египетским.

Часть своего утра 9 февраля я провел на Тахрир, наблюдая и фотографируя группу молодых египетских студентов, которые, надев резиновые перчатки, собирали мусор в аккуратные черные пластиковые пакеты, чтобы сохранить площадь в чистоте. На протяжении веков арабы, по сути, арендовали свои страны у королей, диктаторов и колониальных держав. Поэтому у них не было желания их «мыть». Теперь они это делали.

Рядом висела табличка с надписью «Тахрир – единственное свободное место в Египте». Подойдя к одному из парней на помойке – Кариму Турки, двадцати трех лет от роду, работавшему в косметическом магазине, я спросил:

– Почему ты добровольно согласился это делать?

– Это моя земля. Моя страна. Мой дом. Я уберу весь Египет, когда Мубарак уйдёт, – ответил он на ломаном английском.

Три года спустя, в апреле 2014-го, я оказался на площади Независимости в Киеве, известной как Майдан. Это было через несколько недель после восстания против коррумпированного руководства страны. Баррикады из сложенных булыжников, шин, деревянных балок и сгоревших автомобилей, воздвигнутые украинскими революционерами, все ещё были там. Вся сцена выглядела как бродвейские декорации к мюзиклу «Отверженные». Люди до сих пор возлагали свежие цветы к импровизированным святыням в память более чем сотни убитых там людей. Местный гид объяснил мне, что зимой, когда началась революция, площадь и тротуары обычно были покрыты льдом, который город не мог эффективно очищать. Но после того как протестующие вышли на площадь, сюда стали приходить пожилые женщины с маленькими кирками и лопатами: рубить лёд и очищать площадь. Они делали это сами. И, разумеется, бесплатно – точно так же, как студенты на площади Тахрир.

Собственность также является самодвижущейся силой, что делает её важным компонентом в вопросе устойчивости. В феврале 2015 года меня пригласили выступить в Академии береговой охраны США в Нью-Лондоне, Коннектикут. Ночевать я остался в кампусе, а наутро была экскурсия, которую устроила мне лейтенант-командир Брук Миллард, которая преподавала там письмо, а прежде командовала катером береговой охраны. Поскольку она была значительно ниже меня ростом, я не мог не спросить: как ей удавалось командовать мужским экипажем, что независимо от звания и наличия формального авторитета не может быть лёгким делом в океанских водах. Она подумала над вопросом пару дней, а затем написала мне следующее электронное письмо. Привожу его ниже – на мой взгляд, это самая прекрасная история достижения лидерства через расширение принадлежности.

«Спасибо за вопрос. В подразделении, где я работала до того, как стала командиром судна, мне пришлось руководить примерно десятком парней со стажем от 18 лет и экспертов в своей области. К тому времени я была в звании лейтенанта всего четыре года, получив его в 26 лет. Да, было сложно. К примеру, приказывая им прыгать, я ожидала вопроса «как высоко?», но вместо этого получала лишь враждебные взгляды. Первые полгода были тяжёлыми. И пришлось придумать другую технику лидерства. Знаете, детям часто дают два варианта еды: «Ты хочешь морковку или яблоко на закуску?» – оба варианта заранее одобряет мама, но сама возможность выбора позволяет ребёнку управлять своим решением. Подобную технику я решила попробовать с подчиненными. Представив им задачу, попросила высказать свои идеи, а затем предложила два варианта действий: один получше, другой послабее. Естественно, они выбрали лучший. Но ощутили, что сами сделали выбор – значит, вступили в игру. Это сработало на тренировочной команде, а позже я прибегла к технике с предоставлением альтернативных решений в качестве капитана корабля. В 29 лет у меня под началом была команда из 17 человек, и по крайней мере пятеро из них были старше меня. Думаю, что моё внимание, выраженное в обсуждении важных решений, помогло – они тоже приняли игру. Это помогло им почувствовать свою значимость и быть услышанными, а мне – взвешивать варианты и получать необходимую поддержку».

Брук Миллард разделила право владения как проблемами своего корабля, так и их решениями, и таким образом использовала все силы своей команды, делая экипаж более устойчивым. Как однажды сказал консультант по управлению McKinsey из Мумбаи Алок Кширсагар: если хотите решить большую проблему, «вам нужно перейти от получения доверия к его разделению и умножению кредита. Все работающие системы приумножают доверие». Приумножение доверия – ещё один способ заставить каждого в системе чувствовать себя её владельцем, а побочный результат – и устойчивость, и движущая сила.

Правильный федерализм

Как в природе, так и в политике очень важно установить правильный баланс между отдельными экосистемами и их единым целым, чтобы каждая из них могла поддерживать другую. Здесь нет строгих правил, но устойчивость заключается в балансе, достигнутом в нужное время.

– В американской политике сегодня, в эпоху ускорений, соотношение власти между федеральным, государственным и местными уровнями нуждается в восстановлении баланса, – отметил Уилл Маршалл, президент Института прогрессивной политики.

По его словам, в течение большей части ХХ века «стрелка истории указывала на централизацию политической власти и национализацию политических решений» для решения важных проблем современности. Тогда первичные инструменты политики рассматривались как «зарождающаяся национальная бюрократия и административное государство». Это было вполне логично для Америки начала ХХ века, «поскольку правительствам штатов и местным органам власти требовался вес национального правительства, чтобы иметь дело с новыми монополистическими субъектами экономики, которые могли бы подкупать законодательные органы и подавлять ничтожную власть государств», не говоря уже об отдельных населенных пунктах.

А затем наступила Великая депрессия, и прогремели её последствия.

– Новый курс, – продолжил Маршалл, – резко расширил полномочия федеральной власти, позволив организовать масштабные общественные работы и программы помощи; регулировать цену и заработную плату; национализировать поддержку доходов и охрану труда; создать социальное обеспечение и увеличить число федеральных агентств, укомплектованных новым поколением технократов с высшим образованием.

Кроме того, Вашингтон заменил принцип «невмешательства» на кейнсианский подход, предназначенный для управления циклами бизнеса. И этот импульс национализации усилился после Второй мировой войны, достигнув своего пика «великого общества» при Линдоне Джонсоне. В период широкого либерализма федеральное правительство приняло на себя ответственность за проблемы, которые ранее вставали главным образом перед штатами и местными властями: расовая несправедливость, бедность, болезни, гендерное неравенство, распад в городах, неравенство в образовании и загрязнение окружающей среды.

Геополитика также привела часть вопросов к Вашингтону, который должен был финансировать и поддерживать глобальную конкуренцию в «холодной войне» с Советским Союзом. Кроме того, был нужен реальный опыт федерального правительства для решения новых, сложных проблем индустриальной эпохи.

Федерализм в ХХ веке стал определяющей тенденцией американской политики, сформировавшей ключевые элементы «левых» и «правых» политических программ, которые мы сегодня видим. Консервативные правые имеют тенденцию больше сочувствовать интересам собственников и капитала, ищущих более рыночных решений с меньшим федеральным государственным регулированием, а либералы больше ориентируются на правительственные решения, которые способствовали бы не просто равным возможностям, но и равным результатам, особенно для меньшинств и бедных.

Но дело в том, что век ускорений создает иной набор проблем и возможностей, нежели индустриальный век, и требует иного баланса между центром и периферией, федеральным и местным. И сегодня нам необходимо обратить вспять централизацию власти, которую мы наблюдали в прошлом столетии, в пользу децентрализации.

Национальное правительство вырастило настолько бюрократическую систему, что стало слишком медленным, чтобы идти в ногу с темпами перемен. Между тем, штаты и многие населенные пункты стали более гибкими и способными – живя на краю айсберга, они в первую очередь ощущают каждое изменение температуры и ветра. Им приходится реагировать быстро, и теперь они это могут. Многие предприятия стали глобальными и довольно динамичными. Немало городов в настоящее время спонсируют собственные международные торговые представительства и создают собственные консорциумы местных предприятий, работников образования и благотворительности для обновления рабочей силы. А благодаря местным аналитическим центрам и университетам, участвующим в государственной политике, появилось множество местных экспертов. Очень часто я встречаю мэров, которые гораздо лучше понимают мир и требования к конкурентоспособности, чем их конгрессмены.

Между тем, федеральное правительство не в состоянии восполнить бюджетный дефицит в штатах и городах, и это будет продолжаться не менее поколения, пока бэби-бумеры не уйдут в мир иной. Таким образом, населённые пункты должны будут сами определить, как обеспечить рост и доходы для поддержания своих пенсионных обязательств. Это не значит, будто мы можем обойтись без федерального правительства. Вряд ли. Нам всё ещё необходимо центральное управление национальной экономикой, национальной безопасностью, системой здравоохранения, налогообложением и социальной защитой.

– Но мы живём в другом мире, – сказал Маршалл. – Власть сегодня исходит из Вашингтона. Городская Америка – центры экономической и социальной дисфункции прошлого поколения – теперь стала национальной лабораторией общественных инноваций.

Поэтому важным вопросом, по утверждению Маршалла, стало то, как штаты и федеральное правительство могут стать успешными партнёрами с местными лидерами? Если ответить коротко, то везде, где возможно, направленность федерального правительства должна сместиться с предложения решений, управляемых национальной бюрократией, к стимулированию и ещё раз стимулированию экспериментов и инноваций на местном и индивидуальном уровне и выше.

К этому вопросу мы вернёмся более подробно в следующих двух главах, а пока достаточно сказать, что национальное и государственное лидерство должно быть направлено на ускоренное объединение местных стартапов – как в экономическом, так и в социальном секторах – для создания устойчивости и развития процветающих граждан, имеющих навыки и институциональную поддержку, чтобы идти в ногу с эпохой ускорений.

Политическая партия матери-природы

И мы подошли к последнему из «убийственных приложений» матери-природы, которые должны сознательно воплощать в политике в эпоху ускорений.

Нам нужны предпринимательский склад ума, готовность подходить к политике и решению проблем с помощью совершенно гибридного, неортодоксального и недогматического смешения и сопоставления идей (без учёта традиционных лево-правых катехизисов), позволяющих всем им сосуществовать, так же как в природе сосуществуют растения и животные.

К сожалению, как отмечалось выше, это далеко от мышления сегодняшней двухпартийной Америки. На данный момент оно состоит в том, чтобы удвоить старые идеи. Для республиканцев – снижение налогов, дерегулирование и противодействие иммиграции. Для очень медленно растущей партии демократов – больше социального обеспечения, больше поддержки союзов учителей, больше регулирования, больше политики идентичности и больше перераспределения.

Из-за идентичности и необходимости сбора средств эти две партии не могут позволить себе объединить идеи друг друга. По историческим причинам не могут начать всё с чистого листа и по-новому взглянуть на инновации в мире больших ускорений. Между тем, мы можем добиться большего успеха, если перестанем усугублять разницу между двумя имеющимися у нас партиями, а возвысимся над обеими и выйдем за их пределы. Но это невозможно до тех пор, пока они не расколются и не соберутся вновь – для решения (при помощи матери-природы как наставника) проблем, связанных со столкновением сразу с тремя ускорениями.

Если бы у матери-природы была политическая партия (давайте назовём её партией «Заставим будущее работать на всех»), вот какие из политических идей, думаю, были бы частью её платформы. Матери-природе нет нужды быть «правой» или «левой». Всё, что должно развиваться, будет развиваться.

Итак, что бы мать-природа поставила во главу угла?

1. Она предпочла бы универсальную систему здравоохранения с одним плательщиком, финансируемую за счёт прогрессивного налога на добавленную стоимость (за вычетом продуктов питания и предметов первой необходимости). Уровень налога должен ежегодно корректироваться с учётом стоимости медицинского обслуживания, чтобы граждане чувствовали связь между нею и НДС, который они платят в магазине. Если система единого плательщика работает в Канаде, Австралии и Швеции и обеспечивает лучшие результаты в отношении здравоохранения по более низким ценам, она может работать и у нас. А значит, американские компании выйдут из сферы здравоохранения, а медицинское обслуживание – из налогов на заработную плату.

2. Она будет расширять налоговый кредит на полученный доход и налоговый кредит на детей, необходимые для того, чтобы вывести людей из бедности, увеличивая заработную плату работников с низкими доходами и тем самым обеспечивая стимул для работы. Объясняя, как работают кредиты, группа Национального католического лобби социальной справедливости отметила: «Для пары с двумя детьми кредитная ставка составляет 40 % от первых 13 090 долларов в зарплате, с максимальным кредитом 5236 долларов заработок достигнет 22 300 долларов. Если сумма превышена, кредитная ставка существенно падает – до тех пор, пока не достигнет нуля для тех, чей доход выше 47 162 долларов. Налоговый кредит на ребенка позволяет брать невозвратную ссуду из подоходного налога в размере 1000 долларов на каждого ребенка в возрасте до 17 лет». Финансовые трамплины, которые стимулируют работу, а также достоинство, дисциплину и обучение, получаемые благодаря работе, – наилучший механизм для устойчивого выведения семей из нищеты. Некоторые исследования также показывают: повышение заработной платы работающих родителей с низким доходом через налоговый кредит даёт более длительные преимущества для их детей – с точки зрения успеваемости и зачисления в колледж. Этот эффект выше, чем у программ поддержки семьи, таких как детский сад или Head Start.

3. Мать-природа объединила бы поддержку соглашений о свободной торговле: Транстихоокеанского (между США и 11 странами Тихоокеанского региона) и Трансатлантического партнёрства по торговле и инвестициям (между США и ЕС) со страхованием заработной платы для работников, пострадавших от свободной торговли. Исследования экономистов доказали, что всплеск импорта в Америку, после того как Китай в 2001 году вступил в ВТО, нанёс удар по определённому кругу американских рабочих, но в то же время принёс пользу другим дешёвыми импортными товарами. Вместо того чтобы закрывать торговлю с Китаем (и с любой другой страной), нужно её расширять, поскольку она идёт на пользу экономике. Вместе с тем необходимо серьёзно относиться к защите тех, кто действительно пострадал от свободной торговли. Дэвид Аутор, экономист из Массачусетского технологического института, выступил соавтором широко обсуждавшегося в феврале 2016 года исследования «Шок в Китае: извлечение уроков из адаптации рынка труда к большим изменениям в торговле», где подробно описывается реальное разрушительное влияние китайского импорта на некоторые американские общины. В «The Washington Post» 12 мая 2016 года он написал: «Вполне возможно, что общий американский рынок труда вырастет на 3 %, а некоторые сегменты сократятся на 40 %, и мы это уже наблюдали. У нас всё ещё много перемещённых лиц и хватает злых людей».

Здесь нет ничего справедливого или устойчивого. «Многие перемещённые в результате открытой торговли и офшоринга люди не смогли найти новые рабочие места, где им платили бы столько же, сколько и на предыдущем месте, – отметил эксперт по политике Института Брукингса Билл Галстон в «Уолл-стрит джорнэл» 10 мая 2016 года.

– Им вместе с их семьями предлагается довольствоваться доходами порой на 40 % ниже, чем то, что они когда-то получали».

Вот почему неэффективную программу корректировки торговли необходимо укреплять, внедряя систему страхования заработной платы.

В соответствии с этой системой перемещённые работники будут получать надбавку к зарплате, составляющую половину разрыва между текущим и предыдущим заработками, до годового максимума в 10 000 долларов. Доплата не будет постоянной, но, поскольку она связана с занятостью и более щедрая, чем традиционное страхование по безработице, она даст людям стимул найти работу как можно быстрее. Это сведёт к минимуму негативные последствия продолжительной безработицы, ускоряя темпы роста рабочей силы США.

4. Мать-природа сделала бы всё послевузовское образование в автономном или онлайн-университете, или техникуме полностью облагаемым налогом. Если каждый человек должен непрерывно учиться на протяжении всей жизни, нужна налоговая среда, которая сделает это для всех экономически лёгким. Более того, такой подход создаст рабочие места. Чем больше людей учится на протяжении жизни, тем больше их становятся учителями, наставниками. Каждый человек, обладающий знаниями в любой области – выпечка, сантехника или написание колонок, – сможет создавать приложения или подкасты для обучения своей специальности других.

В то же время мать-природа разработает всеобщие стандарты образования, дабы поднять его уровень по всей стране, чтобы выпускники средних школ соответствовали квалификации, которую будут требовать хорошие рабочие места. Но высокие стандарты требуют достаточного финансирования. У каждого, поставившего перед собой задачу профессионального развития, должно быть время на освоение необходимой для новых стандартов программы и деньги на приобретение нужных материалов.

Мать-природа использовала бы свой задиристый характер, чтобы убедить каждый университет перейти от четырёхлетней модели бакалавриата к трёхлетней. Если европейский Оксфорд или израильский Технион способны за три года дать студентам достаточно знаний для получения степени бакалавра наук или искусств, американские университеты тоже могут сделать это, снизив на 25 % процентов и стоимость диплома о высшем образовании, и студенческие долги для американских семей.

5. Мать-природа прекратит «реформу» законов о банкротстве 2005 года, которая нанесла ущерб стартапам. Предпринимателям стало намного дороже объявлять о банкротстве и начинать дело заново – особенно тем, кто для получения начального капитала использовал кредитные карты.

Как сообщил 8 марта 2011 года Business Insider:

«Появляется всё больше свидетельств того, что реформа банкротства вызывает страх среди предпринимателей, замедляя рост новых предприятий. Это задерживает восстановление экономики и не позволяет предприятиям делать то, что они всегда делали лучше всего: создавать рабочие места». Исследование USC 2010 года установило прямую связь между изменениями в законе о банкротстве и снижением предпринимательской активности: «Многие предприниматели проходят через несколько бизнес-моделей, прежде чем добьются успеха. Положения нового закона не позволяют некоторым потенциальным предпринимателям начать новый бизнес, а тем, кто потерпел неудачу, – начинать заново».

6. Что касается иммиграции, мать-природа возвела бы очень высокую стену, но с очень широкими воротами. Иными словами, на границе США с Мексикой длиной 1945 миль нужно усилить безопасность, используя как физическое, так и виртуальное ограждение с датчиками, дронами и камерами. Американцы должны верить, что живут в стране, где границы контролируются. Но и понимать: для процветания страны нужен постоянный поток легальной иммиграции. Способность США принимать разнообразие национальностей – одно из наших главных конкурентных преимуществ. Другое дело, что нужно держать под контролем низкоквалифицированную иммиграцию, чтобы наши люди с низкой квалификацией не сидели без работы. А одновременно снять все ограничения на визы H-1B для квалифицированных иностранных работников. Мы также должны удвоить финансирование исследований в национальных лабораториях и институтах здравоохранения для проведения фундаментальных исследований. Ничто так не умножит число новых, достойных рабочих мест и отраслей, чем сочетание более фундаментальных исследований и большего количества работников умственного труда.

7. Чтобы обеспечить разработку интернет-сервисов следующего поколения в США, мать-природа ввела бы ускоренные налоговые льготы и устранила регуляторные барьеры, чтобы ускорить развертывание сверхбыстрой пропускной полосы – как для проводных, так и для беспроводных сетей. Многочисленные исследования показывают прямую связь между скоростью и масштабами доступа к Интернету в стране и экономическим ростом.

8. Мать-природа заимствовала бы 50 миллиардов долларов по сегодняшним, почти нулевым, процентным ставкам для модернизации наших портов, аэропортов и сетей, а также для создания рабочих мест.

9. Она запретила бы производство и продажу всех полуавтоматических и иных ружей в военном стиле и предложила бы правительству выкупить любую находящуюся в обращении винтовку или пистолет. Пусть это не решит проблему в целом, но опыт Австралии доказал: такие программы помогут снизить смертность от применения оружия.

10. Чтобы обеспечить достаточные государственные доходы для оплаты этих инвестиций, мать-природа поддержала бы крупную налоговую реформу. Для начала полностью отменила бы подоходный налог с предприятий, который сейчас составляет 35 %, будучи самым высоким в мире. Глобальное среднее значение этого налога – около 20 %. Джон Стил Гордон, автор книги «Империя богатства: эпическая история американской экономической мощи», в своём эссе от 29 декабря 2014 года в «Уолл-стрит джорнэл» рассказал о преимуществах от такого снижения. Мы избавимся от легионов лоббистов и бухгалтеров, готовых обманывать корпоративную налоговую систему. С увеличением прибыли (а его принесла бы компаниям налоговая льгота) многие фирмы «увеличили бы и дивиденды, и инвестиции в основные средства, что оказало бы положительное влияние на экономику в целом и увеличило доходы правительства за счёт подоходного налога с населения». В то же время «цены на акции, которые являются функцией предполагаемой будущей прибыли, будут расти, вызывая эффект благосостояния, – так как люди увидят, что их пенсионные накопления и фонды растут в цене. Это ведёт к росту расходов и увеличению налоговых поступлений. Исчезнет различие между коммерческими и некоммерческими корпорациями. И некоммерческим корпорациям не нужно будет прыгать через обруч, чтобы претендовать на этот статус». И, считает автор, «большая часть 2 триллионов долларов иностранных доходов, которые ныне хранят за границей, чтобы избежать налогообложения при репатриации, вернутся в страну». Наконец, США утратят статус страны с самой высокой ставкой подоходного налога и устремятся к самому низкому налоговому уровню, что привлечёт в страну намного больше иностранных инвесторов.

Вместе с тем мать-природа хотела бы принять идею, которую президент Обама обдумывал в свой первый срок: изменить формулу инфляции, используемую для определения увеличения стоимости жизни при проверках обеспеченности. Это позволит замедлить ежегодный рост пособий по социальному обеспечению и обеспечить платёжеспособность системы для будущих поколений. Если бы не это, можно было бы не трогать этот сегмент. Но в эпоху нулевых процентных ставок пенсионеры будут нуждаться в помощи больше, чем когда-либо.

Чтобы получить поступления, достаточные для замены корпоративных налогов и других государственных доходов, мать-природа использовала бы налог на выбросы углерода, небольшой налог на все финансовые операции (акции, облигации и валюту) и налог на пули – со смещением для слоёв населения с самыми низкими доходами. Она также отменила бы льготный налоговый режим для доходов в виде дивидендов и прироста капитала, облагая их налогом по обычной ставке. Нам нужна налоговая система, специально стимулирующая нужные области: инвестиции, работу и найм и сокращающая ненужное: выбросы углерода, уклонение от уплаты корпоративного налога, чрезмерное регулирование, изменение климата и насилие с применением оружия. Мы просто больше не можем их себе позволить.

А вот некоторые цифры для обдумывания. 1 января 2013 года американский Сенат закончил обсуждение финансовых показателей решением о повышении налогов на 600 миллиардов долларов – 60 миллиардов долларов в год на 10 лет. Несколькими днями ранее, 28 декабря 2012 года, он утвердил пакет в 60,4 миллиарда долларов США, предназначенный Нью-Йорку и Нью-Джерси на восстановление после разрушительного удара, вызванного ураганом «Сэнди», который разразился в восточной части страны в октябре 2012-го. Другими словами, на одну бурю мы потратили все новые дополнительные налоговые поступления за год.

11. Матери-природе потребовалась бы маркировка на всех сладких напитках, конфетах и фастфуде с высоким содержанием сахара, предупреждающая, что чрезмерное потребление может вызвать диабет и ожирение – точно так же, как этикетки на пачках сигарет предупреждают об онкологических рисках. Исследование, опубликованное 6 апреля 2016 года в известном журнале «The Lancet», пришло к заключению, что глобальная стоимость лечения диабета в год составляет 825 миллиардов долларов. «Диабет приводит не только к повышению сахара в крови, но и увеличивает риск заболеваний сердца и почек, потери зрения и нередко ведёт к ампутациям».

С учётом поправок на возраст учёные обнаружили, что за последние 35 лет показатель заболеваемости диабетом среди мужчин увеличился более чем вдвое – с 4,3 % в 1980 году до 9 % в 2014-м. Статистика показала рост заболеваемости диабетом среди женщин за этот период: с 5 % до 7,9 %. Авторы добавляют, что «самая высокая стоимость лечения диабета была в Китае – 170 миллиардов долларов, США – 105 миллиардов и Индии – 73 миллиарда». Мать-природа не указывала бы никому, что тот должен есть, но сделала бы всё, чтобы люди были полностью осведомлены о последствиях приема нездоровой пищи.

12. Мать-природа назначила бы независимую комиссию для проверки финансовых реформ Додда – Франка и бухгалтерских правил Сарбейнса – Оксли, чтобы определить, какие (если таковые имеются) положения без необходимости затрудняют предпринимателям привлечение капитала или открытие бизнеса. Мы должны быть уверены, что предотвращаем безрассудство, а не просто рискуем.

13. Природа также создала бы комиссию по совершенствованию регулирования – как предложил Институт прогрессивной политики в своём программном документе в мае 2013-го. Он утверждает, что «естественное накопление федеральных нормативных актов с течением времени приводит к непреднамеренным, но серьёзным затратам для бизнеса и экономического роста. Однако сегодня не существует эффективного процесса ретроспективного улучшения или отмены правил». Правда, часто агентства просят пересмотреть собственные правила, но это редко приводит к значительным изменениям. Комиссия, предложенная институтом, «будет смоделирована после одобрения комиссией по закрытию и перестройке оборонной базы. Она будет состоять из восьми членов, назначаемых президентом и Конгрессом. После официального пересмотра регламента они представят список из 15–20 изменений регламента для голосования в Конгрессе. Для вступления изменений в силу потребуется его одобрение, но конгрессмены смогут голосовать только за пакет в целом, не внося корректировок».

14. Мать-природа копировала бы избирательную политику Британии, ограничив расходы на национальную политическую кампанию и сократив её длительность до периода в несколько месяцев. В мире, который становится таким быстрым, мы не можем позволить себе управлять страной раз в сто лет по сто дней, а остальное время тратить на подготовку к промежуточным и президентским кампаниям. Это безумие.

15. Мать-природа будет рекомендовать каждому штату прекратить избирательные махинации, следуя инициативе Калифорнии, где набирают внепартийную комиссию юристов в отставке, которые формируют районы выборов максимально сбалансированно. Когда есть беспартийные границы, гораздо меньше шансов получить «безопасные» места от республиканцев или демократов. Поэтому выборы стали бы более конкурентными по отношению к центру, и кандидатам пришлось бы обращаться к независимым избирателям. В безопасных районах республиканцы, как правило, могут проиграть лишь более консервативному республиканцу, а демократ – только более либеральному сопернику. И сейчас Конгресс состоит в основном из крайне правых или крайне левых, что не соответствует истинному положению дел в стране. При большем количестве левоцентристских демократов и правоцентристских республиканцев возможно создать законодательные коалиции из центра, а не из крайностей.

16. Мать-природа также представила бы выборное голосование на всех выборах в Сенат и Палату представителей. В этой системе вместо того чтобы голосовать за единственного кандидата, вы ранжируете кандидатов в порядке предпочтения. Если никто не получает большинства, кандидат с наименьшим количеством голосов исключается. Затем их перераспределяют среди избирателей, и процесс продолжается до тех пор, пока кто-то не наберет большинства. Это позволит избирателям принять альтернативу и получить информацию о ком-то, кто находится вне партийной системы, например, от третьей или четвертой стороны. Вы вправе рискнуть – и, если этот кандидат проиграет, ваш голос будет перераспределен другому кандидату по вашему предпочтению. «Такие системы способствуют инновациям и появлению новых альтернатив», – объяснил политолог из Стэнфордского университета Ларри Даймонд. Нам также нужно лечить «болезнь» блокирования проигравших голосов. В 45 штатах Америки, если вы потеряли основную часть партии, то по закону не можете участвовать во всеобщих выборах. Значит, умеренный кандидат, уступив кому-то из крайне правых или крайне левых, теряет все шансы, тогда как на всеобщих выборах, на которые придут все избиратели, он имел бы перспективы.

Что касается национальной безопасности, мать-природа сделает так, чтобы наши разведывательные службы имели все юридически контролируемые возможности, необходимые для противодействия террористам, в том числе и в киберпространстве. Ведь если повторится 11 сентября, многие избиратели будут готовы отказаться от всех гражданских свобод. А поскольку мир раскололся на зоны «порядка» и «хаоса», нужно спроектировать больше сил для защиты первых зон и стабилизации последних.

В отношении зон «хаоса» мать-природа увеличит компетенции и расширит Корпус мира, чтобы он стал равным подразделением – на уровне армии, флота, военно-воздушных сил, береговой охраны и корпуса морской пехоты, в том числе со своей собственной военной службой. Если военные силы представляют нашу «оборону», Корпус мира стал бы нашим «ответом». Его основная задача состояла бы в том, чтобы работать в масштабе деревень и районов и создать экономические возможности и управление в мире хаоса. Это помогло бы многим людям жить достойно в своих странах и не чувствовать себя вынужденными стремиться в дальний мир порядка.

Мать-природа определяла бы размер помощи США развивающимся странам – в зависимости о того, какого прогресса они добиваются в области гендерного равенства и обеспечения доступа к современной контрацепции каждой женщины, готовой использовать технологии планирования семьи. Будучи глобальным сообществом, в известной степени окружающей средой, мы просто не можем себе позволить допускать демографических взрывов. В сочетании с изменением климата и гражданскими беспорядками они делают многие районы мира непригодными для жизни.

Бремя государственного социального обеспечения в «мире порядка» и стресс на планете в целом будут становиться всё более тяжёлыми и неуправляемыми. Планирование семьи, борьба с бедностью, смягчение последствий изменения климата – вот какую политику нужно развивать и применять. И эти действия нельзя рассматривать в отрыве от общей политики.

Мать-природа инициировала бы три «гонки за призы» федерального уровня – с наградой в 100 миллионов, 75 миллионов и 50 миллионов долларов, чтобы кардинально ускорить инновации в социальных технологиях. Какой штат может предложить лучшую платформу для переподготовки работников? Где способны спроектировать лучший пилотный город или сообщество будущего, в котором всё – от автономных транспортных средств и вездесущего Wi-Fi до образования, чистой энергии, доступного жилья, здравоохранения и зелёных зон – интегрировано в гигабитную платформу? Какой город предложит лучшую программу для превращения государственных школ в общественные центры, работающие по 16 часов в день, в центры обучения взрослых и центры общественного здравоохранения? Нам нужно воспользоваться тем, что у нас пятьдесят штатов и сотни городов, способных экспериментировать и ускорять социальные инновации.

В эпоху экстремальных погодных условий, всеобщей глобализации, взрывных изменений на рынке труда, крайних различий в доходах, дестабилизирующей Европу аномальной демографии в Африке, необычайных дефицитов вкупе с предельно низкими процентными ставками и необеспеченными пенсионными обязательствами нам нужно быть чрезвычайно инновационными в политике. Говоря коротко, нужна динамичная, гибридная политика, которая не боится объединять идеи всего традиционного политического спектра и даже выходить за его пределы.

Я имею в виду политику, способную укрепить системы социальной защиты на рабочем месте – чтобы подстраховать тех, для кого мир становится слишком быстрым. Политику, которая ускорит предпринимательство, инновации и рост – для поддержания необходимых границ безопасности. Политику, умеющую стимулировать социальные технологии, необходимые, чтобы не отставать от всех изменений в технологиях физических, рождённых эпохой ускорений. И наконец, политику, которая понимает: в современном политическом мире деление идёт «не на левых и правых, а открытых и закрытых», как выразился социолог Крейг Чарни. Поэтому политика, которая нам необходима, делает выбор в пользу открытости (а не закрытости, как это происхоит сегодня), – открытости для торговли, иммиграции и глобальных потоков.

Если традиционные левые и правые партии в Америке и во всем мире смогут приспособиться к новой повестке дня – что требует более неоднородного подхода к политике, – ну и хорошо. Но предполагаю, многие не выдержат адаптации, необходимой для подражания матери-природе, и необходимость преумножения устойчивости и роста в эпоху ускорений окажется слишком тяжёлым занятием для их жёсткой ортодоксальности.

Поскольку мы начали с мудрости матери-природы, давайте закончим ею же. Все процветающие биологические системы имеют одну общую черту, отмечает Амори Ловинс: «Они очень адаптивны, а всё остальное – детали».

Глава 11
Есть ли Бог в киберпространстве?

Сегодня человек получил способность творить столь великие дела, как никогда раньше, хотя вроде бы никаких резких изменений не произошло. Это означает одно из трех: человеческая психика в корне меняется (ну, удачи с этим!); мировой социальный договор претерпевает изменения, благодаря которым «злые люди» отныне не получают больших возможностей (с этим тем более удачи!); или – бум!

Эндрюс Гарретт Онлайн-комментарий, оставленный под моей статьей в «New York Times» 21 октября 2015 года

Любовь не сможет победить, если мы не начнем любить друг друга настолько сильно, чтобы преодолеть наши… проблемы.

Саманта Би, комик, комментирует бойню в Орландо, в шоу на TBS «Full Frontal» 13 июня 2016 года

После публикации книги «Из Бейрута в Иерусалим» в 1989 году я нередко презентовал свои книги во время путешествий. Несколько сотен их я раздал самым различным людям. Как вы думаете, какой самый лучший вопрос мне задали на подобной презентации? Он прозвучал на мероприятии в театре Портленда в 1999 году, когда я представлял «Лексус и оливковое дерево».

– Есть ли Бог в киберпространстве? – спросил молодой человек из партера. Честно говоря, я не знал, как ответить на этот вопрос, заданный с предельной искренностью и однозначно требовавший ответа. Ведь человечество создало огромную новую сферу для взаимодействия (если «сверхновые» технологии находятся где-то между небом и землёй, то кто там главный: всевышний или Amazon?). Словом, вопрос застал меня врасплох. Поэтому я позвонил одному из моих любимых духовных наставников – раввину Цви Марксу, великому учёному-талмудисту, с которым познакомился в Иерусалимском институте Шалома Хартмана и который живёт сейчас в Амстердаме. Я надеялся получить от него совет… И ответ.

Ответ ребе Маркса был настолько хорош, что я вставил его в издание «Лексуса и оливкового дерева», а потом понемногу позабыл об этом. Но чем больше работал над заключительным выводом для этой книги, тем чаще размышлял и над тем вопросом, и над ответом раввина.

Строго говоря, время от времени я пользовался случаем, чтобы задать вопрос, поставивший меня в тупик, различным религиозным лидерам. Архиепископ Кентерберийский Джастин Уэлби сначала пошутил, что в киберпространстве Бог должен быть:

– Потому что каждый раз, когда я еду в лондонском метро, слышу, как люди говорят своим мобильным телефонам: «О боже, почему связь не работает!».

А теперь об ответе раввина Маркса. Он начал с того, что всякий раз, когда мне задают такой вопрос, надо начинать с примерно такого ответа:

– Всё зависит от того, каково ваше представление о Боге. Если считаете, что он в буквальном смысле всемогущий и его присутствие ощущается через божественное вмешательство, поражающее зло и вознаграждающее добро, то я уверен – его нет в киберпространстве, переполненном порнографией, азартными играми, оскорбительными блогами и твиттами, поп-музыкой, матерным рэпом и всякими высказываниями на почве ненависти. А с недавних пор ещё в это пространство вошли киберпреступность и вербовка озлобленных людей такими группами, как ИГИЛ.

И правда, самые часто используемые во Всемирной паутине трёхбуквенные слова – «sex» и «MP3» (старый протокол для бесплатной загрузки музыки), а вовсе не слово «Бог».

Однако раввин Маркс предложил ещё один еврейский, постбиблейский взгляд на Бога. В библейском представлении Господь всегда вмешивается: отвечает за наши действия, наказывает за плохое и вознаграждает за хорошее. Постбиблейская же идея состоит в том, что мы делаем Бога представителем собственного выбора и собственных решений. В еврейской традиции Бог всегда скрыт – будь то в киберпространстве или в торговом центре по соседству, – и чтобы Господь оказался в одной с вами комнате (в реальной или в чате), вы должны сами привести Его туда – вашим поведением, моральным выбором и… кликами вашей мыши.

Раввин Маркс напомнил мне стих из пророка Исайи: «Ты мой свидетель. Я – Господь», добавив, что талмудисты второго столетия истолковали его так: «Если ты мой свидетель, я – Господь. Но, если ты не являешься моим свидетелем, то и я не Господь». Другими словами, пояснил он, если мы не свидетельствуем о присутствии Бога своими добрыми делами, Его нет. Если не ведем себя так, как будто Он управляет вещами, то Он ничем не управляет. В постбиблейском мире мы понимаем: с первого дня сотворения мира Бог доверил человеку право выбора, поручив Адаму принять правильное решение о том, какие плоды можно есть в Эдемском саду. Мы несём ответственность за проявление Божьего присутствия тем, что мы делаем, и выбором, который делаем.

Почему вопрос молодого человека прозвучал так остро? Да потому что за киберпространство никто не отвечает. Казалось бы, в современном мире нет места, где Господь дал бы человеку больше выбора, чем в киберпространстве. Там мы все связаны друг с другом – но никто ни за что не отвечает.

Со временем (и об этом я написал в «Лексусе и оливковом дереве») я начал отвечать всем, кто задавал мне вопрос «Есть ли Бог в киберпространстве?», примерно так. Ответ – нет, но Он хотел бы там быть. Только мы можем привести Его туда, собственным поведением в киберпространстве. Бог приветствует вселенную с абсолютной широтой человеческих свобод, потому что знает: единственный способ, которым Он действительно может проявляться в мире, является не божественное вмешательство, а человеческий выбор в пользу святости и нравственности – в среде, где наш выбор ничем не ограничен.

Как сказал раввин Маркс:

– В постбиблейском еврейском взгляде на мир ты не можешь быть моральным, если не будешь полностью свободен. Если вы несвободны, то на самом деле не управляете своим выбором, и если не отвечаете за свой выбор, выбор, который делаете, не является вашим собственным. Бог говорит: в киберпространстве вы по-настоящему свободны и, надеюсь, сделаете правильный выбор, потому что, если вы это сделаете, я буду там присутствовать…

Покойный израильский религиозный философ Дэвид Хартман подчеркнул важный момент. В некотором смысле киберпространство напоминает мир, о котором говорили пророки: «Место, где человечество может быть единым и полностью свободным, но, – продолжал он, – опасность состоит в том, что мы объединяем человечество в киберпространстве, но без Бога».

Так и есть. В киберпространстве нет системы ценностей, фильтров, истинного управления. И именно поэтому я снова задаюсь этим важным вопросом: есть ли Бог в киберпространстве? Опасения, тревожившие людей 20 лет назад, благодаря веку ускорений сегодня подтверждаются миллионами способов.

Мы ослабляем нисходящую вертикаль власти и укрепляем восходящую. Создаём мир не только со сверхдержавами, но и со сверхиндивидуумами. Помещаем множество незнакомых людей вместе. Ускоряем поток идей и инновационной энергии. Наделяем машины способностью мыслить. Изменяем ДНК для устранения болезней и создания новых растений и материалов.

В нашем мире греки, не платящие налоги, могут подорвать рынки облигаций и банки как в немецкой Германии, так и в американском Джермантауне, штат Мэриленд. Косовский хакер в Малайзии может взломать файлы американского ритейлера и продать их сотруднику «Аль-Каиды», а тот, зайдя в Twitter, станет угрожать военнослужащим США, чьи личные кабинеты были взломаны.

Когда всё это происходит одновременно, мы коллективно создаём мир, где каждый отдельный человек воображает, верит и стремится к чему-то более важному, чем когда-либо. Потому что теперь он может действовать согласно своему воображению, убеждениям и устремлениям намного быстрее, сильнее, дешевле и шире, чем когда-то прежде.

Если говорить об идеальном моменте для размышления о морали, то сейчас самое подходящее время. «Каждая технология начинает использоваться ещё до того, как люди полностью осознают её возможности, – писал Леон Визельтье в «New York Times Book Review» 11 января 2015 года. – Всегда существует разрыв между нововведением и пониманием его последствий. Мы живём с этим отставанием, и сейчас самое время задуматься. Да, мы можем многое выиграть от технологий, но нам также есть что терять».

Проще говоря, мы создали мир, где люди стали настолько богоподобны, как никогда прежде. Мир с огромными новыми территориями, называемыми киберпространством – там нет ни законов, ни ценностей и, по-видимому, нет Бога. Соедините вместе эти две тенденции, и вы поймете, почему в последнее время, как я успел заметить, все больше людей спрашивают меня о ценностях. И, как мне кажется, каждый из них по-своему задаётся всё тем же вопросом: есть ли Бог в киберпространстве? Они просят пересмотреть этику и ценности в мире, где человечество как вид стало практически богоподобно, но где при этом возникло множество сфер, свободных от Бога, ценностей и законов.

Короче говоря, люди ищут моральных инноваций. Разве можно их винить за это? Человечество как вид никогда с подобным раньше не сталкивалось. То, что мы становимся богоподобными, неоспоримо.

– Сегодня, если вы можете себе что-то представить, это непременно произойдет, – утверждает невролог Эрик Лейтхардт. – Вопрос лишь в том, сколько это будет стоить. Если вы способны вообразить массовый хаос или массовое решение проблемы бедности или малярии, можете реализовать это проще, чем когда-либо прежде.

Масштабируемость индивидуального поведения сегодня как проблема, так и решение. Индивидуальное поведение может иметь глобальные последствия. Мое поведение зависит от мира, а мир – от меня. Подумайте о биологии. «В прошлом только мать-природа контролировала эволюцию вида, сегодня человек повсеместно наследует эту способность, – отмечает Крейг Манди. – Мы начинаем манипулировать биологией, на которой основана вся жизнь». Например, сегодня люди спрашивают: должны ли мы уничтожать комаров, переносящих вирус Зика, потому что теперь есть технология, дающая такую возможность – с помощью вычислений и сбора данных? Она называется «генным драйвом». Вот фрагмент из обзора MIT от 8 февраля 2016 года:

«Учёные утверждают, что спорная генетическая технология, способная уничтожить переносящий вирус Зика вид комаров, будет доступна в течение следующих нескольких месяцев. Технология, носящая название «генный драйв», была продемонстрирована только в прошлом году на примере клеток дрожжей, плодовых мушек и комаров, передающих малярию. Генный драйв использует технологию CRISPR, нацеленную на то, чтобы генетические изменения распространялись в популяции по мере её размножения. Несколько лабораторий США, занимающихся исследованием комаров, утверждают, что уже работают над созданием генного драйва для Aedes aegypti – комара, распространяющего вирус Зика. В случае развития эта технология теоретически может привести к полному исчезновению вида».

«Сверхновые» технологии облегчили использование синтетической биологии для создания организмов, которых раньше не существовало, или привнесения существующим видам свойств, каких у них не было прежде, а кроме того, для устранения созданных матерью-природой непродуктивных и проблемных организмов. Раньше природа решала такие задачи с помощью естественного отбора. В ближайшем будущем вы сможете поиграться с отбором у себя дома.

…6 августа 1945 года, в 8.15 американский бомбардировщик B-29 сбросил атомную бомбу на японский город Хиросима, вызвав последовавшую гонку ядерных вооружений. В тот день мы, безусловно, перешли в эпоху, когда одна страна может уничтожить всю планету. Сейчас то же самое происходит с людьми. Раньше человек убивал другого. Затем один человек мог убить десять других. Потом тысячи. Сегодня мы приближаемся к миру, где один человек или небольшая группа людей способны уничтожить всех остальных. Раньше для этого требовалась целая страна или большая организация. Уже нет. Сколько времени пройдёт до момента, когда в новостях скажут, что ИГИЛ разработал технологию печати ядерного оружия на 3D-принтере? Сколько осталось лет (или недель) до того, как некий террорист или «волк-одиночка» заразит себя вирусом Эбола, чтобы превратить его в биологическое оружие? В марте 2016 года поступило сообщение о том, что боевики ИГИЛ планируют захватить в заложники бельгийского ученого-ядерщика, чтобы получить доступ к опыту ядерных исследований…

Но в то же самое время мы приближаемся к миру, где, действуя сообща, могли бы стабильно кормить, одевать и защищать каждого, лечить едва ли не любую болезнь, увеличивать свободное время, учить всех детей планеты и позволять практически всем полностью реализовать свой потенциал.

«Сверхновые» технологии дают возможность гораздо большему количеству умов работать над решением великих мировых проблем.

– Мы – первое поколение, у которого есть люди, идеи и ресурсы для решения всех великих задач, стоящих перед нами, – заявил Фрэнк Фредерикс, основатель World Faith, глобального межконфессионального движения.

Вот почему я настаиваю на том, что как вид человечество никогда прежде не сталкивалось с подобным моральным выбором: один из нас может убить всех остальных, но все вместе мы можем предотвратить угрозу, если действительно решим это сделать.

Поэтому для правильного использования той власти, которая попала в руки нашему поколению, требуются моральные инновации, которые мы только начали исследовать: как в Америке, так и во всем мире. И выйти на ту степень этики, которой не хватает большинству лидеров.

– Может быть, я романтизирую, но мне кажется, что лидерство потребует умения осваивать новые ценности и этику, – отметил Джеффри Гартен, бывший декан Йельской школы менеджмента.

Образование требует сильной порции гуманитарных наук. Как мы будем думать о конфиденциальности или генетических экспериментах? Вот области, где нет никакой международной регуляции. Существует только национальная этика. Китай приступил к масштабной генной инженерии некоторых животных. К чему это приведет? На каких моральных и этических принципах должна основываться такая деятельность? И кто имеет право устанавливать принципы и правила? Как найти баланс между технологией и человечностью? Высшая ирония в том, что вы не сможете достичь подобного баланса, просто поступив в Массачусетский технологический институт, чтобы изучить ядерную физику. Чем больше технологий мы получаем, тем сильнее нужны люди, обладающие компетенциями, выходящими за рамки технологий. Чтобы заставить всю систему работать, вы можете нанять техника, но – в зависимости от ваших целей – вам потребуются разные лидеры. Аминь.

Видео ИГИЛ после баночки пива

Не поспоришь с тем, что мы создаем новые обширные пространства, свободные от законов, правил и ФБР, не говоря уже о Боге. Рассмотрим пару необычных новостных сюжетов, вышедших за последние два года.

Первый сюжет строился вокруг освещения факта: YouTube запускал рекламные ролики перед видео, размещёнными ИГИЛ и подобными террористическими группами.

3 марта 2015 года CNNMoney.com: «Дженнифер Энистон высоко оценивает продукцию Aveeno, Bud Light демонстрируют пиво на музыкальном концерте, а Secret продают новый ароматизированный дезодорант. Довольно стандартная реклама в отличие от видео, которое начинается после неё. В данном случае после рекламы начинается видеоагитация ИГИЛ и джихада».

Когда YouTube продаёт рекламное место компаниям, ролики с помощью алгоритмов автоматически вставляются перед воспроизведением видео. Как отмечает CNNMoney, «рекламодатели не контролируют видео, перед которым размещаются их объявления, хотя могут указать аудиторию, на которую хотели бы ориентироваться». В этом примере цитируется правовой аналитик Дэнни Севаллос, сказавший: «С точки зрения договора, корпорации, заплатившие приличные деньги за клики на YouTube, могут оказаться не очень довольны, узнав, что их реклама размещалась прямо перед вербовочным видео ИГИЛ».

Надо думать, среди последователей ИГИЛ не так много любителей пива… Возможно, алгоритм обнаружил интерес к их сайтам молодых людей и предположил, что среди них будет много пьющих пиво! Однако, когда всё открылось, рекламодатели не были ни озабочены, ни смущены.

Просмотрев один из видеороликов, вице-президент по связям с потребителями американской пивоваренной компании Anheuser-Busch заявил CNNMoney: «Мы не знали, что одно из наших объявлений показывалось вместе с этим видео». Как пишет CNNMoney, после этого YouTube удалил видео, связанное с ИГИЛ.

Сайт Bustle.com описал эту историю по-своему: «Реклама на YouTube работает следующим образом: после того как бренд заплатит за рекламный слот, алгоритм видеосайта будет случайным образом размещать рекламу перед видео, но ни YouTube, ни компания не будут знать, перед каким именно, если только сами его не посмотрят. Компании не могут указывать конкретные видео для своих объявлений, но вправе запрашивать определённые демографические данные для таргетинга. В таком случае, правда, остаётся загадкой, как реклама «Bud Light», «Toyota» и «Swiffer» в конечном итоге транслировалась перед видео, выпущенными ИГИЛ, поскольку можно с уверенностью предположить, что ни одна из этих компаний не выбрала для своей цели экстремистских боевиков в возрасте от 18 до 55 лет, желающих погрузить мир в хаос террора».

Другая история из австралийского Сиднея. 24 декабря 2015 года мобильное приложение для бронирования такси Uber было вынуждено извиниться за то, что повысило цены во время террористического инцидента в кафе, когда в ходе шестнадцатичасовой осады были убиты трое гражданских лиц и несколько боевиков. Новости BBC.com сообщили: после того как боевик захватил кафе и люди начали бежать из района пешком и на машинах, специальный алгоритм компании Uber «повысил тарифы в четыре раза по сравнению с обычным».

За повышение тарифов в день осады Martin Place Uber подвергся жёсткой критике в соцсетях, поэтому начал предлагать бесплатные поездки за пределы города. Кроме того, в компании сказали, что возместят стоимость поездок пользователям, которых затронуло повышение тарифа.

«Мы не сразу остановили скачок цен. Это было неправильным решением», – написал Uber в своем блоге.

Компания заявила, что её цель заключалась в том, чтобы помочь как можно большему количеству людей безопасно покинуть центральный деловой район, но об этом «плохо» сообщили СМИ, и это привело к непониманию её мотивов.

Uber защитил свою стратегию повышения цен в других городах, но в США достиг соглашения с регулирующими органами об ограничении этой политики во время чрезвычайных ситуаций.

Общий знаменатель обеих историй – то, что их вызвали алгоритмы, а не люди, не этика и, конечно же, не Бог. Общим для них является ещё и тот факт, что технологические достижения объединились, изменив пропорции сил людей и машин. Причём гораздо быстрее, чем мы изменились бы сами как люди, и намного быстрее, чем смогли бы изменить институты, законы и способы управления.

– Мы позволяем технологиям выполнять работу, от которой люди никогда не должны отказываться, – считает Сейдман. – Кто-то принял решение позволить алгоритму YouTube размещать рекламу на данных видео. Но раньше этим занимались люди, а не роботы… Технологии создают возможности для нового поведения, опыта и связей, но людям нужно сделать своё поведение более принципиальным, опыт – осмысленным, а связи – более глубокими и основанными на общих ценностях и стремлениях. К сожалению, закон Мура не работает в области человеческого прогресса и нравственного развития. Это довольно грязная работа, и для неё нет линейной программы. Траектория прогресса идёт и вверх, и вниз, и зигзагами. Сложный путь, но иного у нас нет.

Да, это особенно сложно, поскольку киберпространство уже проникает в наши дома. Вспомните историю, произошедшую в ноябре 2015 года в Каньон-Сити, где более ста учеников местной школы были уличены в обмене интимными фотографиями. Они прятали их в секретных приложениях своих смартфонов. После того как подростки фотографировались обнаженными и делились снимками, они использовали «приложения-призраки» на мобильных телефонах, чтобы сохранить и скрыть фото. Дело в том, что «призраки» выглядят обычными приложениями, наиболее популярен из которых калькулятор. Поэтому, если телефон берут в руки родители или учителя, они ничего не увидят. Но если, войдя в «калькулятор», ввести секретный код на клавиатуре, можно перейти на скрытую страницу, где и хранились порнография, интимные видео- и секс-сообщения. Похоже на приложение, которое агент Q мог бы установить на сотовый телефон Джеймса Бонда лет эдак десять назад. Но теперь оно доступно каждому школьнику. Private Photo Vault – одно из самых загружаемых фото- и видеоприложений в Apple App Store. Технология разработана специально для защиты от родителей, учителей, полиции и всех, кто исповедует традиционные моральные ценности.

– В былые времена, когда родители ловили своего ребёнка на том, что он делал нечто плохое, что они могли сделать? Разве что сказать: «Иди в свою комнату», – заметил Сейдман. – Пока они знали, где их дети находятся в доме, могли их контролировать, поэтому и отправляли в детскую, где не было телевизора… Теперь вы отправляете своего ребенка в его комнату, а он всё ещё связан со всем миром с помощью секретных приложений, куда мамы и папы не могут проникнуть. Приложений, создающих вид, будто ребёнок считает, а на самом деле позволяющих детям заниматься виртуальным сексом.

Вы дарите своим детям сотовый телефон, чтобы их можно было найти после полуночи или безопасно привезти домой после вечеринки. Но подаренный Apple iPhone – не просто поводок, он открывает дверь в мир «запретных плодов». Итак, «иди в свою комнату» сегодня звучит так: «Отдай смартфон, планшет, iPod, Apple Watch, роутер и код от Вай-Фая – и затем иди в свою комнату».

К сожалению, неконтролируемые области технологий – не просто игрушки для продвинутых подростков. После атаки террористов-смертников 17 декабря 2015 года портал CNN.com сообщил: «Следователи в Париже нашли доказательства того, что, по их мнению, некоторые из террористов использовали зашифрованные приложения, чтобы скрыть обсуждение плана атак. Среди официальных приложений, использованных террористами, были приложения WhatsApp и Telegram, поддерживающие сквозное шифрование и защищающие конфиденциальность пользователей. Расшифровать их трудно».

В апреле 2016-го произошел известный случай: ФБР потребовало, чтобы Apple отдала им ключ доступа к сообщениям в iPhone, который использовал Саид Ризван Фарук, совершивший теракт 2 декабря 2015 года в калифорнийском Сан-Бернардино, где во время стрельбы погибли четырнадцать человек. Но в Apple отказались помогать ФБР, ссылаясь на проблемы конфиденциальности для пользователей iPhone по всему миру. В итоге взломать телефон и извлечь данные ФБР всё-таки удалось: нужный «инструмент» приобрели у стороннего поставщика, названия которого директор службы безопасности ФБР Джеймс Коми не озвучил.

«Гонка вооружений» между правом на частную жизнь и необходимостью обеспечения безопасности только начинается. Проблема требует серьёзного переосмысления властями: как конфиденциальность в киберпространстве должна регулироваться и уравновешиваться, чтобы противодействовать растущему влиянию разгневанных людей, обладающих сверхвозможностями.

Нам всем пора снова пойти в воскресную школу

Безусловно, в мире всегда будет зло и преступность, в любое время найдутся мошенники, использующие плоды технического прогресса или свободу киберпространства, чтобы обмануть общество, соседа или незнакомца. Разговор о том, как лучше управлять этими потенциально опасными сферами, в лучшем случае будет вопросом о том, как сдерживать наихудшее поведение человека, а вовсе не искоренять, ибо последнее невозможно.

Первой линией защиты любого общества всегда будут его барьеры: законы, светофоры, полиция, суды, наблюдение, ФБР и основные правила приличия, установленные для таких сообществ, как Facebook, Twitter и YouTube. Всё это необходимо, но недостаточно для эпохи ускорений. Очевидно, что некоторые необходимые инструменты находятся в руках родителей, директора школы, президента колледжа или духовного лидера.

Проблема серьёзная, и стоит задуматься о том, как вдохновлять и прививать то, что Дов Сейдман называет «устойчивыми ценностями»: честность, смирение, целостность и взаимоуважение. Именно эти ценности рождают доверие, устанавливают социальные связи и прежде всего дарят надежду. Антипод тому, что в реальном мире или в киберпространстве Сейдман называет ситуативными ценностями – «просто делать то, что позволяет ситуация».

– Устойчивые ценности выполняют двойную обязанность, – добавляет Сейдман, чья компания LRN консультирует глобальные корпорации, как им улучшить свои этические показатели. – Они прививают поведение, вызывающее доверие и здоровую взаимозависимость, дарят надежду и устойчивость – становятся нашей опорой, когда мы сталкиваемся с недостойным человеческим поведением.

Когда я думаю об этой задаче в глобальном масштабе, мой короткий совет выглядит так: нам нужно найти способ привлечь как можно больше людей, чтобы они практиковали «золотое правило». И не имеет значения, какую версию правила вы учили. Это может быть хрестоматийное «поступай с другими так, как хочешь, чтобы поступали с тобой» или его вариант из вавилонского Талмуда, где великий еврейский раввин Гилель сказал: «То, что для тебя презренно, не делай своему товарищу. Всё это есть в Торе. Остальное – в комментариях. Иди и изучай её». Впрочем, годится любой другой вариант, установленный вашей верой. «Золотое правило» сегодня крайне важно и очень нуждается в активном масштабировании. Ведь всего один человек способен уничтожить всё человечество. Однако любой из нас имеет шанс всё исправить. Множество людей может повлиять на вашу жизнь издалека. Но в ваших силах удалённо повлиять на ещё большее количество людей.

В «золотом правиле» особенно ценна его адаптивность, хотя оно и представляет собой лишь простое руководство.

– Золотое правило всеобъемлюще регулирует наше поведение – оно всегда адаптивно и применимо ко всем мыслимым ситуациям, чем не может похвастаться ни одно другое руководство, – считает Гаутам Мукунда, профессор организационного поведения Гарвардской школы бизнеса.

– Когда мир стал невероятно сложным, вряд ли вы захотите его дополнительно усложнять. Упрощайте. И ни один моральный эдикт не дает такого эффекта, как «золотое правило». Всё остальное на самом деле – лишь комментарии. Сознаю – даже говорить о том, чтобы заставить множество людей применять «золотое правило» во многих ситуациях, выглядит нереальной задачей. Но истина в том, что если мы не сможем заставить максимальное количество людей поступать с другими так, как они хотят, чтобы другие поступали с ними, если не сможем установить устойчивые ценности, то станем «первым самоуничтожающимся видом», – как утверждает Амори Ловинс. Так задача звучит реалистичнее?

Трудно изменить то, во что люди верят. Здесь нет универсального решения. Само обсуждение проблемы сегодня звучит по-детски наивно. Но в наш век сверхспособных злых людей ещё наивнее игнорировать вызов, острую потребность в моральных инновациях. Думать, будто всё закончится хорошо, – верх наивности, если не безрассудства. А в новой реальности за наивность придётся платить из собственного кармана.

Ближе к концу своего второго президентского срока президент Обама, будучи первым президентом, посетившим Хиросиму, в своей речи 27 мая 2016 года сказал:

– Наука позволяет нам общаться через моря и летать над облаками, лечить болезни и пытаться понять космос. Но те же самые открытия можно превратить в эффективные орудия убийства. Этой истине учат нас войны современности. Этой истине учит Хиросима. Технологический прогресс без эквивалентного прогресса в моральном облике человечества способен обречь нас на погибель. Научная революция, научившая человека расщеплять атом, требует в том числе и моральной революции для применения этого процесса во благо.

И дальше Обама добавил:

– Наше призвание сегодня – увидеть растущую взаимозависимость как повод к мирному сотрудничеству, а не насильственной конкуренции. Наши народы должны стать олицетворением того, что мы созидаем, а не разрушаем. И прежде всего мы должны переосмыслить нашу связь друг с другом как с членами одной, единой человеческой расы.

Вряд ли можно сказать лучше. И в сказанном нет ничего наивного. Это суть сегодняшней холодной, жёсткой реальности. Да, повторяю: наивность – это новая реальность. Наивно думать, что мы выживем как вид в эпоху ускорений, не научившись управлять старыми и новыми технологическими и социальными сферами по-другому. И да, это потребует очень быстрой моральной и социальной эволюции.

С чего бы начать?

Марсианин

Простой способ начать – закрепить как можно больше людей в здоровых сообществах. Помимо законов и ограничений, полиции и судов, нет лучшего источника сдерживания, чем сильное сообщество. Африканцы не просто так придумали фразу: «Чтобы воспитать ребёнка, требуется деревня».

Сообщества выполняют двойной долг. С одной стороны, создают чувство принадлежности, которое порождает доверие и лежит в основе «золотого правила». С другой – устанавливают невидимые ограничения для тех, кто всё ещё думает о пересечении «красной линии».

В трагический день 11 сентября 2001 года я был в Израиле. И следующим утром взял интервью у местных специалистов по разведке. Меня интересовало, что они узнали о террористах-смертниках, с которыми успели столкнуться в борьбе с палестинцами. Никогда не забуду их ответа. Да, сказали они, обладая широко раскинутыми разведывательными сетями, спецслужбы Израиля могут остановить многих смертников, и прежде чем те покинут родные деревни на Западном берегу или в Газе и взорвут себя в автобусе или ресторане. Однако кое-кто всегда найдёт способ прорваться. И совершит преступление – если палестинская деревня не скажет ему «нет» и не объяснит, что его действия – вовсе не одобряемое мученичество, а порицаемое убийство.

В здоровом сообществе люди не только заботятся о других. Они выходят из Facebook и встречаются друг с другом в реальности. Здоровые сообщества стыдятся деструктивного и оскорбительного поведения – и мобилизуются против него. Когда семья и сообщество, вкупе с культурными и религиозными ограничениями, устранены или отсутствуют, террору гораздо легче процветать.

Напомню историю о террористе – водителе грузовика, убившем в Ницце восемьдесят пять человек. Ниже выдержка из AFP.

«Как рассказали соседи сотрудникам судебной экспертизы, обыскивавшим квартиру смертника, от рук которого в пятницу в результате наезда грузовика на набережной Ниццы погибли десятки людей, «он выглядел одиноким и без видимой религиозной принадлежности». Репортеры AFP взяли интервью почти у десятка соседей франкотунисца Мохамеда Лахуайя-Бухлеля 31 года от роду, чьи документы обнаружены в грузовике. Соседи описывали его как замкнутого человека, молчаливого и даже не отвечавшего на приветствие при встречах на улицах рабочего квартала Ниццы».

Хэл Харви, стратегический эколог, однажды признался:

– По ночам меня не покидает мысль о том, будто какой-то парень в тёмной комнате, поедая пиццу из коробки, смотрит в компьютер, выясняя, как бы открыть ворота плотины Гувера. Такие люди размышляют о вещах, о которых вы могли бы подумать лишь в том случае, если бы порушили все моральные и социальные барьеры. Гораздо проще разрушить плотину, чем её построить.

В мире людей, наделённых сверхспособностями, необходимо удвоить усилия, чтобы обеспечить возможности для создания морального контекста и здоровых взаимозависимостей, охватывающих иммигрантов, незнакомцев и одиночек. И вдохновлять людей повсеместно на созидание вместо разрушения.

Нет более сильного барьера, чем мысль о том, что друзья и семья будут вас ненавидеть или не уважать за ваши поступки. Но только сообществу по силам устанавливать подобные барьеры. «По всей стране можно видеть школы и организации, пытающиеся найти новые способы воспитания, – отметил мой коллега по «Нью-Йорк Таймс» Дэвид Брукс в колонке от 27 ноября 2015 года. – До сих пор я видел, что лучше всего это выходит у тех, кто культивирует активное, крепкое сообщество. Ведь большую часть времени человек не является индивидуальным существом. И самореализуется через объединение в сообществах сердец и душ».

Хороший способ укрепить и масштабировать нормы формирования характера в здоровых сообществах – показать людям радость, которую может принести это объединение сердец, душ и рук. Показать, что происходит, когда мы не просто ведём себя с другими так, как хотим, чтобы они обращались с нами, но и относимся к другим наилучшим образом – независимо от того, насколько это трудно.

Мне, например, очень понравился фильм «Марсианин». Но не просто за прекрасную игру Мэтта Дэймона и историю его героя – застрявшего на Марсе американского астронавта. В фильме у меня есть любимая сцена: когда НАСА срочно строит ракету, чтобы переправить критически важный груз застрявшему астронавту, но ракета взрывается вскоре после старта, так как из-за дефицита времени не удалось провести проверку и предполетные испытания. Поскольку НАСА пытается найти другое решение (на создание ракеты ушло бы слишком много времени), фильм, как отметила «China Daily» в обзоре от 12 сентября 2015 года, внезапно показывает «святая святых Национального космического агентства Китая». Два высокопоставленных чиновника обсуждают, что Китай мог бы помочь в безнадежной ситуации и как это могло бы помочь Китаю в политическом, дипломатическом и финансовом плане. У китайцев уже готова к запуску ракета, но их программа настолько засекречена, что никто в мире не знает об этом. «Так что, если бы они не предложили помощь, никто не стал бы мудрее».

Итак, китайцы после недолгих переговоров решают помочь в спасении от голода американского астронавта и предлагают свою ракету-носитель, чтобы доставить «марсианину» жизненно необходимый груз. Мы видим процесс сотрудничества китайских и американских экспертов, а в конце картины наблюдаем общий успех CNSA и НАСА, объединивших усилия с людьми по всему миру – ради организации спасательной миссии.

Увы, такое могло произойти только в Голливуде. То, что можно называть политической фантастикой. В реальности же «с 2011 года Конгресс запретил НАСА сотрудничать с Китаем из-за проблем с правами человека и в целях национальной безопасности. Запрет инициирован в 2011 году конгрессменом Фрэнком Вольфом, республиканцем из Вирджинии, который возглавлял курирующий НАСА подкомитет. «Мы не хотим дать Китаю возможность пользоваться нашими технологиями, и мы ничего не выиграем, если будем иметь с ними дело», – заявил он тогда «Science Insider». Это тоже цитата из «China Daily».

Тем не менее выдуманная история солидарности тронула не только меня. Сообщалось, что во многих кинотеатрах зрители в конце фильма аплодировали, в том числе голливудскому изображению международного сотрудничества. Прелесть фильма, однако, заключалась в другом. Режиссер сумел представить ситуацию настолько нормальной, логичной и правильной, что фильм заставил задуматься: «Почему мы не всегда так себя ведём? Насколько было бы лучше, если бы всё показанное было реальным?»

Дело в том, что для выживания нашего вида само понятие «сообщества» должно достичь планетарного масштаба. Согласен, сильное утверждение, но оно верно: если мать-природа относится ко всем нам, как к одному виду и если сила одного, сила машин и сила потоков могут коснуться всех одновременно, тогда мы, нравится нам это или нет, являемся сообществом – независимо от нашего согласия. И если мы являемся глобальным сообществом, то должны действовать как единое целое.

– Взаимозависимость – это моральная реальность, – объясняет Сейдман. – Реальность, в которой мы все вместе взлетаем и падаем. Впервые в истории мы столь сильно влияем друг на друга на большом расстоянии. В таком мире существует лишь одна стратегия выживания и процветания: она заключается в создании здоровой, глубокой и устойчивой взаимозависимости – в наших отношениях, в наших сообществах, в связях между предприятиями и странами, – чтобы мы все вместе взлетали, а не падали. Не так уж сложно, но потребует усилий.

По мнению британского защитника окружающей среды Тома Берка, девиз сегодняшнего мира должен звучать так: «Чтобы воспитать ребёнка, нужна планета».

Но почему такая стратегия требует больших усилий? На этот вопрос отвечает Марина Горбис, исполнительный директор Института будущего.

– Потому что человечество как вид совершило грандиозную ошибку, разделившись на племена. Нам всегда необходима была группа, которая подтверждала бы нашу идентичность. Так мы связаны с сообществом. С первого зажжённого костра люди развивались как племенные существа.

И здесь основная проблема и необходимость моральных инноваций. В более взаимозависимом мире мы должны пересмотреть племя, в котором обретаемся. Должны расширить понятие сообщества – именно так, как президент Обама сказал в своей речи в Хиросиме:

– Уникальнсть нашего вида в том, что в нас генетически не заложено повторение ошибок прошлого. Мы можем учиться. У нас есть выбор. Мы можем рассказать нашим детям другую историю. Можем показать другое человечество, где война маловероятна, а жестокость порицаема. В этом городе много лет назад мир навсегда изменился. Но сегодня дети Хиросимы проведут свой день в мире.

Марина Горбис права. Мы созданы для того, чтобы быть племенем, но нет жёсткой необходимости рассматривать племя столь узко. В отличие от животных мы можем адаптироваться и способны понять: для того чтобы выжить, нужно расширить круг костра.

Звезда оперы Карла Дирликов Каналес, тридцати шести лет, мексиканка по матери и болгарка по папе, росла в штате Мичиган. Она исполняла партию Кармен более восьмидесяти раз в театрах всего мира. Впервые мы встретились на фестивале искусств в Центре Кеннеди, и она сформулировала новый вызов невероятно убедительно. Она сказала, что выросла в Америке как не WASP^[58] и всю свою жизнь «ставила галочку в графе «иное».

– Это родило во мне чувство, что я не принадлежу к какому-то сообществу – что-то вроде инопланетянки. И мне не понравилось это чувство. Поэтому скоро начала думать о принадлежности к сообществу в более широком плане. У меня есть принадлежность, потому что я – человек и принадлежу к сообществу «всех». Мы все принадлежим ко «всем», и давно пора перейти от «иных» ко «всем».

В то время, пока Америка становится страной «большинства меньшинств», Карла Каналес основала маленькую организацию по расширению костра – «чтобы помочь другим пройти путь от «иных» до «всех».

В утреннем выпуске Национального общественного радио 3 мая 2016 года была прочитана статья Шанкара Ведантам, специализирующегося на невидимых моделях поведения людей. Он рассказал о новых исследованиях того, какую пользу здоровью приносят… танцы.

«Психологи Оксфордского университета, – объяснил Ведантам, – недавно опубликовали в журнале «Эволюция и поведение человека» интересную работу. Суть в том, что они привели добровольцев в лабораторию и научили танцевальным движениям. Затем волонтёров разместили в группах по четыре человека на танцполе и надели наушники, чтобы они могли слышать музыку. Кому-то преподавали одни и те же танцевальные движения, другим – разные па. До и после того, как добровольцы танцевали под музыку, исследователи измеряли порог ощущаемой боли, сжимая руки испытуемых манжетой для измерения кровяного давления».

И что же выяснилось? Об этом дальше рассказал Ведантам:

«Выявились очень заметные различия в восприятии боли до и после того, как добровольцы пробовали вместе танцевать. Если волонтёры обучались одинаковым па и слышали одни те же песни, их движения на танцполе синхронизировались. Впоследствии у этих добровольцев значительно вырос болевой порог. А вот те, кто слышал разные песни или выучил разные шаги (пусть даже под одну и ту же музыку), движений не синхронизировали. А в итоге либо не испытывали изменения в восприятии боли, либо ощущали боль сильнее, чем раньше».

Как это объяснить? По мнению исследователей, когда

мозг чувствует себя хорошо, это сигнализирует о том, что он послужил какой-то эволюционной цели. Так, мозг эволюционировал, чтобы считать определённые виды пищи вкусными, потому она помогала нашим предкам выживать. Для человека как социального вида принадлежность к группе несёт, по сути, ту же ценность – выживание. Эволюция, возможно, приспособила мозг к ощущению награды, получаемой, когда мы делаем что-то вместе с другими и для других людей. И совместные танцы, особенно синхронные, могут сигнализировать о том, что вы на самом деле симпатичны многим другим людям. Именно поэтому, считают исследователи, во многих культурах развиты совместные танцы и потому они полезны для здоровья.

В интервью, которое дал мне главный хирург США Вивек Мурти, он выразил сходную мысль:

– Мы так увлечены исследованиями всё новых лекарств, но, если задуматься, сострадание и любовь – самые старые обезболивающие, и они были с нами в течение тысячелетий. Занимаясь медициной, очень быстро узнаёшь, насколько сильно соучастие и сопереживание влияют на процесс исцеления.

Я не испытываю иллюзий по поводу того, насколько сложно масштабировать лекарство подобного типа. И сколько людей сохранят склонность бежать прочь от остальных или забиваться в укромный уголок. Европейский союз родился из простой идеи: после того как соперничество и межплеменная ненависть разожгли две мировые войны, европейцам выгоднее взаимодействовать как единый, «общий» рынок. Увы, в последнее время это понимание, кажется, стирается – посмотрите, как британцы проголосовали за выход из ЕС. Но ведь подобное происходит не только в Великобритании. На Ближнем Востоке, где я был репортёром почти всю свою взрослую жизнь, израильтяне и палестинцы, шииты и сунниты, иранцы и иракцы, сирийцы и курды даже не идут, а бегут в неправильном направлении. И, что самое печальное, многие из них понимают его неправильность.

Когда я заканчивал книгу, 2 мая 2016 года «Нью-Йорк Таймс» опубликовала историю об ужасах жизни в Сирии после пяти лет гражданской войны. В конце статьи была ссылка на то, что сказал смотритель мечети в Дамаске, Салим аль-Рифаи, восьмидесяти пяти лет: «Даже самые страшные бедствия никогда не длились вечно, и это тоже пройдет». Однако до той поры, добавил Рифаи, его соотечественникам придётся измениться: «Нам нужно верить в Бога и делать то, чего он от нас ждёт… Мы должны помочь друг другу снова стать людьми».

Учитывая, что в гражданской войне погибло более 300 000 человек, можно с уверенностью сказать, что сирийцы могли забыть, каково это: быть людьми в Сирии. То же самое можно сказать про жителей Ирака, Ливии, Сомали, Йемена, Конго, Руанды, Украины и Боснии – слишком многие достигли точки кипения, когда ненависть к другим оказалась сильнее любви к собственным детям. Именно так на самом деле и забывают о том, каково это – быть человеком. То есть нужно убить другого человека из-за его принадлежности к секте, религии или городу, указанному в его удостоверении личности, или из-за явного акцента. Его нужно убить, даже если вы знаете, что убийство посеет семена ненависти, которые сожгут саму землю под ногами ваших собственных детей и лишат их будущего. Такая позиция – полная противоположность построению сообщества.

Есть и положительные тренды, на которые стоит обратить внимание. Например, 22 апреля 2016 года, в День Земли, лидеры 175 стран подписали Парижское соглашение о климате. Хотя оно достигло наименьшего общего знаменателя ограничений на выбросы, введенных ими самими, невозможно отрицать, что даже такой показатель оказался достаточно высоким. Никогда прежде не удавалось достигнуть ничего подобного общемировому соглашению о снижении выброса парниковых газов.

Возможно, вызов ускорения матери-природы заставляет человечество переключить свое мышление с личного на общее. Как отметил Хэл Харви, вот восхитительный пример выбора, вставшего перед нами: либо всё уничтожить, либо всё исправить. Готовы ли мы сегодня сообща решать проблему изменения климата? Учитывая стабильное падение цен на энергию из возобновляемых источников и рост их эффективности, вопрос в том, «сможем ли мы сейчас спасти климат или уничтожим его, – убеждён Харви. – Цена спасения и уничтожения в основном одинакова, но на микроуровнях выявятся разные победители и проигравшие». Проиграют угольные и нефтяные компании, поставщики традиционных коммунальных услуг. Выиграют те, кто готов предоставить ветровую, солнечную, ядерную энергию, гидроэнергетику – при её эффективном распределении.

– На макроуровне выиграет или проиграет вся планета, – говорит Хэл Харви. – Воздействие климатических изменений коснётся каждого следующего поколения в будущем и не будет зависеть от национальных и государственных границ.

Таков наш вызов. Ещё раз напомню сказанное президентом Обамой в Хиросиме: «Мы можем рассказать нашим детям другую историю». И должны это сделать. Здесь нет наивности. Это стратегия. И работа для нас всех – родителей и политиков, учителей и духовных лидеров, соседей и друзей. Если вы ищете, с чего начать, вместо совета перескажу историю, которую поведал раввин Джонатан Мальцман в синагоге Кол Шалом, в штате Мэриленд.

– Однажды раввин спросил учеников: «Как мы узнаем, когда закончилась ночь и начался день?». Ученикам показалось, будто они поняли всю важность этого вопроса. Есть молитвы, обряды и ритуалы, которые можно совершать только ночью, а другие – лишь в дневное время. Поэтому, разумеется, важно узнать, закончилась ли ночь и начался ли день.

Первым предложил ответ лучший из учеников: «Ребе, когда я могу различить своё поле и поле соседа, ночь отступает и начинается день». Второй ученик ответил: «Когда я смотрю с полей и вижу дом, и могу сказать, что это мой дом, а не дом соседа, вот тогда ночь закончилась, а день наступил». У третьего ученика был свой: «Учитель, когда я вижу животное на расстоянии и я могу сказать, корова это, лошадь или овца, вот тогда и ушла ночь, а день пришёл». Ответил и четвёртый ученик: «Ребе, если я вижу цветок и различаю его цвет – красный, жёлтый или синий, – значит, ночь миновала, а ей на смену пришёл день».

После каждого ответа раввин хмурился, становясь всё более грустным и серьёзным. И наконец, закричал: «Нет! Никто из вас не понимает! Вы все только делите! Отделяете свой дом от дома соседа, своё поле от его поля, один вид животных от другого и один цвет от остальных. Неужели это всё, на что мы способны – отделить, различить, разделить мир на части? Разве недостаточно разделён мир? Разве не раскололся он на множество фрагментов? Для этого ли предназначена Тора? Нет, дорогие ученики, совсем не так!»

Шокированные ученики смотрели на печальное лицо своего раввина: «Тогда, ребе, скажите: откуда же нам знать, что ночь закончилась, а день начался?» Раввин посмотрел на учеников и ответил неожиданно нежным и умоляющим голосом: «Когда вы смотрите в лицо человеку, который рядом с вами, и видите, что этот человек – ваш брат или ваша сестра, значит, ночь наконец кончилась, и начался день».

…Приближение духовного дня – нравственная задача нашего поколения. Не знаю, когда кончится ночь, но знаю, с чего нужно начинать: с принадлежности людей к крепким семьям и здоровым сообществам. Нельзя ждать, будто люди распространят «золотое правило» повсеместно, если не принадлежат к своей земле или сообществу и не будут уверены в себе. Не возьмусь дать совет, как создать крепкую семью, но знаю кое-что о сильных общинах, потому что сам вырос в такой. И потому надеюсь, что вы позволите рассказать о моём доме, чтобы на его примере обсудить последний вид инноваций, необходимых для обеспечения устойчивости и роста в век ускорений. Я имею в виду именно инновации в построении здоровых сообществ.

Глава 12
Вспоминая Миннесоту

«Для каждого, кто вырос на холмах, или сидел у питьевого источника, или играл в детстве на соседней площади, возвращение в эти места – шанс вернуть себе свою истинную сущность».

Энциклика Папы Франциска об изменении климата, «Laudato Si», 24 мая 2015 года

Однажды осенью 2015 года, когда был весь в работе над этой книгой, я ехал в машине и слушал радио SiriusXM Radio. В передаче о фолк-музыке «The Coffee House» поставили песню, услышав припев которой, мне пришлось даже съехать на обочину – чтобы записать текст и имя исполнителя.

Песня называется «The Eye» и написана кантри-певицей Брэнди Карлайл и Тимом Хансеротом, её коллегой по группе. Песню исполняла сама Карлайл. Как хорошо было бы, если бы она слышалась каждый раз, когда вы листаете эти страницы – подобно музыкальной открытке на день рождения. Потому что «The Eye» стала для меня основным саундтреком к книге.

 
«В твою любовь, как в цепь, укуталась
И не боялась, что порву от дури.
И в урагане можно страстно танцевать,
Но только если ты попал в глаз бури»…
 

Надеюсь, к настоящему моменту уже ясно: каждый день в будущем заставит нас танцевать в урагане, вызванном ускорением на рынке, в матери-природе и законе Мура. Некоторые политики предлагают построить стену, защищаясь от этого урагана. Дурацкое решение. Остался единственный способ будущего процветания – найти и создать собственный «глаз бури».

Глаз урагана движется вместе со штормом и черпает из него энергию, создавая в самом центре убежище стабильности. Он динамичен и стабилен – мы тоже должны быть такими. Раз уж ускорений не избежать, надо погрузиться в них, воспользоваться их энергией и потоками, где только возможно. И двигаться вместе с ними, используя их, чтобы учиться быстрее, проектировать умнее, сотрудничать глубже. Словом, строить собственный «глаз бури» и уверенно закрепляться в здоровых общинах, продвигая вперёд себя и свои семьи.

Ближайший политический аналог «глаза бури», который я смог придумать, – здоровое сообщество. Когда люди ощущают себя в общине, любит говорить мой друг Энди Карснер, чей отец вырос в Дулуте, а мать – в Касабланке, они чувствуют «защиту, уважение и связи». И сейчас такое чувство важнее, чем когда-либо. Когда люди ощущают общность, защиту и уважение в здоровом обществе, возникает огромное доверие. А если его становится больше, люди гораздо чаще копируют «убийственные приложения» матери-природы. Когда люди доверяют друг другу, они гораздо более адаптируемы и открыты всем формам плюрализма. Доверяя друг другу, они могут мыслить шире, склонны к сотрудничеству и экспериментам – чтобы открыть себя другим людям, свежим идеям, новым подходам и расширению своего «золотого правила». А ещё они перестают тратить энергию на исследование каждой своей ошибки: могут спокойно пережить провал – и попытаться снова, и вновь потерпеть неудачу – и опять попытаться.

«Сотрудничество улучшается с ростом доверия», – заявил на своем веб-сайте Крис Томпсон, работающий с городами в фонде экономического будущего. Когда люди доверяют друг другу, они берут руководство в свои руки и принимают на себя бремя ответственности за собственные проблемы.

«Доверие: социальные добродетели и создание процветания» – так политолог Фрэнсис Фукуяма назвал вышедшую в 1996 году книгу о том, почему наиболее успешные государства и общества демонстрируют высокий уровень доверия. И вот что, в частности, он отметил: «Социальный капитал – способность, которая возникает из распространённости доверия в обществе или в определённых его частях. Он может быть воплощён в наименьшей и самой основной социальной группе – семье, а также в самой большой из всех групп – нации и во всех других группах между ними». Там, где преобладает доверие, группы и общества могут быстро перемещаться и адаптироваться благодаря многим неформальным контрактам. «Напротив, не доверяющие друг другу люди в конечном итоге будут сотрудничать лишь в рамках системы формальных норм и правил, о которых нужно договариваться, согласовывать, судить и применять – иногда даже принудительными средствами», – написал Фукуяма.

По всем этим причинам Дов Сейдман утверждает, что доверие «является единственным легальным наркотиком, повышающим эффективность». Но доверие нельзя навязать. Его можно развивать и укреплять только в здоровом сообществе – между людьми, чувствующими себя связанными социальным контрактом. «Доверие возникает как следствие политического взаимодействия людей посредством социальных институтов ради взаимного блага, – добавляет гарвардский политический философ Майкл Сандель. – Здоровые сообщества создают гражданские «мускулы», которые приводят к ещё большему доверию».

Лучшее объяснение эмоционального воздействия доверия на человека или сообщество из слышанных мной дано американским хирургом – генералом Мурти, предложившим прекрасную аналогию между тем, как доверие вдыхает жизнь в сообщество, и тем, как наши тела перекачивают кислород в сердце.

– Сердце качает кровь посредством двух циклов – систола, когда сердце сокращается, и диастола, когда оно расслабляется. И мы часто думаем, будто сокращение – самая важная фаза, потому что именно она разгоняет кровь по всему телу. Но по мере изучения медицины, вы понимаете, что именно в момент диастолы, когда сердце расслабляется, коронарные кровеносные сосуды наполняют и снабжают сердечную мышцу жизненно необходимым кислородом. Так что без диастолы не может быть систолы, без расслабления не может быть сокращения.

Если перенести эту аналогию в жизнь, то в человеческих отношениях доверие создает как раз диастолу. Только когда люди расслабляют умы и сердца, они открыты, способны слушать и взаимодействовать с другими. А контекст для этого создают здоровые сообщества.

К счастью, сегодня Америка наделена многими здоровыми сообществами. Так что зарубежным гостям я говорю: если хотите получить оптимистический взгляд на Америку, вам надо «встать на голову», ибо наша страна выглядит намного лучше снизу вверх, чем сверху вниз.

Динамика, идущая в наших сообществах от самых низов, не раз спасала страну в моменты, когда национальная политика становилась ядовитой и неспособной производить социальные технологии, которые были нужны, чтобы идти в ногу с ускорениями на рынке и с законом Мура. Сообществам недосуг ждать, пока Вашингтон «расслабится». Многие из сообществ создают государственно-частные партнёрства – с участием предприятий, педагогов, благотворителей и правительств, – чтобы внедрить инструменты, которые необходимы их детям и взрослым гражданам, чтобы «танцевать во время урагана».

И слава Богу! Ведь в XXI веке здоровый город, посёлок или община станут самым важным управляющим элементом.

Один из моих учителей по этому предмету – израильтянин Гиди Гринштейн, президент исследовательской и стратегической группы Reut, занимающейся переосмыслением общин в Израиле. В эпоху ускорений, утверждает он, нам надо «заново изобрести основную организационную единицу общества». Конечно, нам всё ещё необходимо, чтобы и на федеральном уровне, и в каждом штате власти поддерживали основы национальной экономики, благосостояния, безопасности и здравоохранения. Но, по словам Гринштейна, становится всё более ясным, что «базовая архитектура жизнеспособного и процветающего общества XXI века должна представлять собой сеть здоровых сообществ». Национальные правительства слишком громоздки, далеки, неповоротливы и не обладают ловкостью, необходимой в эпоху ускорений. Ячейка семьи сама по себе слишком слаба, чтобы в одиночку справляться с ураганом перемен, тем более что многие семьи, особенно неполные, живут на грани – без пенсий, сбережений или домовладений. Их шаткий мир способен подорвать один-единственный кризис в области здравоохранения, автотранспорта или занятости. С другой стороны, таким семьям не хватает времени и финансовых ресурсов для обеспечения их собственной занятости и производительности в эпоху, требующую непрерывного обучения.

Поэтому, утверждает Гиди Гринштейн, «типовое сообщество XXI века будет ориентировано на поддержку возможности трудоустройства, продуктивности, интеграции и качества жизни своих членов», в то время как всё большему и большему количеству семей требуется рука помощи, чтобы идти в ногу с ускоряющимися темпами перемен.

Как считает Гринштейн, здоровое сообщество идеально подходит для роли помощника, «при условии, что его основные институты – общественные центры, парки, дошкольные и школьные учреждения, художественные, спортивные и культурные учреждения, центры молодёжи и пожилых людей – будут созданы заново». По его мнению, школы будут также функционировать в качестве центров непрерывного обучения и дневного ухода, причём заботясь как о детях, так и об их родителях и пожилых людях. Группы социального обслуживания фактически смогут заменить отсутствие семьи или детей и наладить партнёрские отношения с бизнесом. Такое партнёрство гарантирует приобретение навыков, необходимых в XXI веке. Большинство людей будут регулярно посещать подобные общественные учреждения, поэтому, как считает Гринштейн, «они обеспечат естественную инфраструктуру для поддержки их трудоустройства и продуктивности».

Когда вы заняты общественной работой, добавляет Гринштейн, то «можете реально влиять на качество жизни подавляющего большинства людей». И вот хорошая новость: путешествуя сегодня по Америке, вы обнаружите множество инноваций, происходящих на уровне сообществ. Любопытно, что тенденция эта противоположна тому, что происходит на Капитолийском холме. «Инновации, нужные для решения проблем, стоящих перед обществом, уже проявляются у нас начиная с самых низов, – заключает Гиди Гринштейн. – Просто их необходимо выделить, смоделировать и масштабировать».

История Сент-Луис-Парка

Кстати, я много знаю о таких социальных инновациях, потому что «крупным планом» видел, как кирпичик за кирпичиком, блок за блоком, сосед за соседом строилось здоровое сообщество. Это был город, где я вырос: Сент-Луис-Парк в Миннесоте, в пригороде Миннеаполиса. И именно поэтому я хочу завершить книгу двумя главами о том, с чего буквально начал – это сообщество Среднего Запада было моим домом в период с середины 1950-х до начала 1970-х годов. Здесь не просто ностальгия. Возвращение в Сент-Луис-Парк – подходящий способ завершить книгу по двум простым причинам. Во-первых, как я объяснил в её начале, любая статья должна объединять три компонента: ваш собственный набор ценностей, то, как, по вашему мнению, функционирует «машина», и то, что вы узнали о том, как «машина» влияет на людей, культуру и наоборот. Моя система ценностей и стремление к политике, включающей инклюзивность, плюрализм и постоянное стремление руководствоваться лучшими идеями матери-природы (смесь лево- и правоцентристов), привиты мне сообществом, в котором я вырос. И во-вторых, потому что эти ценности кажутся мне сегодня более актуальными, чем когда-либо, – в Америке в частности и в мире в целом. В период нарастающей расовой напряжённости и политических дебатов, разрывающих страну, я жаждал понять, что сделало маленький пригород, где я достиг совершеннолетия, столь ярким сообществом, закрепившим и подталкивающим вперёд меня и многих других. Захотелось пересмотреть, в действительности ли там всё было так, как казалось во времена моей юности более полувека назад, или я просто об этом мечтал. И мне захотелось оценить, насколько хорошо те гражданские двигатели работают сегодня – с гораздо более разнообразным сообществом – и могут ли их уроки передаваться и масштабироваться. Забегая вперёд, скажу: да, это было вполне реально. Да, двигатели всё ещё работают. Да, проблемы сейчас намного сложнее. И да – конец истории пока не написан, но сейчас она важна как никогда. Позвольте мне объяснить, что я имею в виду.

Задолго до встречи с Айелем Боджиа в подземном паркинге в Бетесде я знал, что привнёс в свои статьи неортодоксальное значение. Я мог бы перечислить свод основных ценностей на наклейке и налепить её на бампер. Только мне понадобился бы весь бампер целиком. Я – социально либеральный, глубоко патриотичный, любящий плюрализм, ориентированный на сообщество, фискально умеренный, склонный к свободной торговле и инновациям, экологичный капиталист. И считаю, что Америка в своих лучших проявлениях (а мы, американцы, увы, не всегда демонстрируем лучшие проявления) может обеспечить достойную жизнь, безопасность, возможности и свободу для своего народа, и, кроме того, стать оплотом стабильности и маяком справедливости и свободы для людей во всём мире.

Как я пришел к такому мировоззрению? Нет, понимание пришло не из работ каких-либо конкретных философов. Скорее оно возникло постепенно – из окрестностей, государственных школ и самой почвы сообщества, где я провёл свои первые девятнадцать лет.

Я вырос в то время и в том месте, где пребывание в среднем классе считалось «пунктом назначения», куда вы действительно могли бы однажды попасть и остаться. В 1950-х мои мама и папа поднялись на социальном лифте и, нажав кнопку с надписью «средний класс», вышли и остались там на всю свою жизнь. Я также вырос в то время и в том месте, где политика уже работала, хотя всё ещё была пристрастной. Где, в конце концов, две основные партии и общественные лидеры сотрудничали и находили компромиссы, чтобы вместе делать большие и важные дела. Я вырос в то время и в том месте, где пионерами корпоративной социальной ответственности стали крупные предприятия, жертвовавшие 5 % доходов на искусство и образование.

Я вырос в то время и в том месте, где мои родители купили свой первый дом благодаря законопроекту G.I.Bill (законопроект, предоставлявший льготы на приобретение жилья ветеранам Второй мировой войны), потому что в войну моя мать служила в ВМС США. Хотя мой отец никогда не зарабатывал больше двадцати тысяч долларов в год, вплоть до самой его смерти в 1973 году мы всё ещё могли позволить себе ходить в местный гольф-клуб. Почти все друзья жили в домах такого же размера, как и мой, посещали одну и ту же систему государственных школ и ездили на одних и тех же автомобилях. И если кто-то был богаче, чем другой, различий всё равно находилось немного. В то время фраза, которую секретарь Дороти Бойд (её играет Рене Зеллвегер) в фильме «Джерри Магуайр» говорит сыну о полётах в первом классе, ещё была правдой: «Раньше была лучшая еда, теперь – лучшая жизнь».

Я вырос в то время и в том месте, где слово «общественность» имело глубокий смысл и породило высочайшее уважение как источник инноваций – и в школах, и в общественных парках, и в дискуссиях, и в государственно-частном партнёрстве. Я вырос в то время и в том месте, где был привязан к чётким общинам и где американская парадигма – «мои родители работали лучше, чем их родители, и я буду трудиться лучше, чем мои» – казалась столь же естественной и незыблемой, как приход весны после зимы и лета после весны.

И я вырос в то время и в том месте, где евреи были самым многочисленным «меньшинством», но постепенно интегрировались, влившись в доминирующее белое большинство, нееврейское общество и культуру. Хотя это было не всегда легко или красиво, каким-то образом всё получилось.

Ну и где теперь сказочная страна и волшебное время?

Страна Оз, о которой я говорю, – это штат Миннесота, а Изумрудный город, где вырос, – небольшой пригород, городок недалеко от Миннеаполиса под названием Сент-Луис-Парк. То время (а я родился 20 июля 1953 года) было в 1950-х, 1960-х и начале 1970-х годов. Детство, проведённое в том сообществе, было настоящим подарком – даром вечных ценностей и оптимизма, который сопровождал меня на протяжении всей жизни. Три десятилетия репортажей с Ближнего Востока пытались выбить из меня это воспитание. И сегодня у меня уже нет наивного оптимизма: мол, всё будет хорошо. Этот урок я выучил. Но осталась непреходящая уверенность в том, что всё может сложиться хорошо, если люди будут готовы применять политику компромиссов и придерживаться этики плюрализма.

Знаю, это звучит банально, но есть что-то такое в словах «Милая Миннесота»… В августе 2014-го я вернулся в Сент-Луис-Парк на свадьбу моего друга детства Джея Голдберга. Джей сказал мне, что его жена, Илен, в тот день пришла домой очень взволнованная и злая. Она ехала по одной из основных автомагистралей в окрестностях Миннеаполиса, и другой водитель подрезал её, едва не заставив съехать с дороги.

Вернувшись домой, Илена пожаловалась: «Джей, я была так зла, что чуть не посигналила ему».

Когда Джей рассказал мне эту историю, я сказал:

– Ну как лучше описать «милую Миннесоту»? Так разозлиться на другого водителя, который чуть не отправил тебя в кювет, что «чуть не посигналить» ему!

Вот он, миннесотский гнев на дороге. Между тем, поведение Илены – не что иное, как реакция принципиально порядочного человека, сформированного принципиально приличным местом.

История о Сент-Луис-Парке – история о том, как этика плюрализма и здорового сообщества выстроила в единое целое одни отношения, одно расставание, один макияж, одно оскорбление, одного гостеприимного соседа, одну классную комнату по частям, из кирпичей, брёвен и камней, вовсе не предназначенных для самостоятельного соединения.

Сент-Луис-Парк – микрокосм «обычных чудес», которые делают Америку такой, какая она есть, в своих лучших проявлениях. Эту историю я рассказываю потому, что сегодня нам больше, чем когда-либо, необходимы такие обычные чудеса. Необходимы сообщества, жители которых чувствуют себя связанными, уважаемыми и защищёнными и которые могут как закрепить, так и продвинуть своих граждан в эпоху ускорений. И именно поэтому, проведя многие годы в качестве репортера-обозревателя, я до сих пор тепло вспоминаю Миннесоту и всегда ищу способы воссоздать дух инклюзивности и гражданского идеализма, который был привит мне в то время и в том месте, где я вырос. Короче говоря, с тех пор как уехал из своего города, поступив в 1973 году в колледж, а затем построил карьеру в журналистике, я просто пытался вернуться домой.

Что вам добавляют в воду

Всякий раз, когда оглядываюсь назад, на влияние, которое оказал на меня Сент-Луис-Парк, вспоминаю первую сцену из мюзикла «Мальчишки Джерси». Основатель группы, Томми Де Вито, выходит на сцену после французского исполнения классического «О, что за ночь» Four Seasons и говорит:

– Это наша песня. «О, что за ночь». «Ces soirйes-lа». Французский. Первое место в Париже, 2000 год. Как всё случилось? Спросите четырёх парней, и получите четыре разные версии. Но все начнут с одного – Бельвиль, Нью-Джерси… Тысячу лет назад. Эйзенхауэр, Роки Марчиано и несколько парней под уличным фонарём напевают чей-то последний хит…

Этот пассаж всегда возвращает меня к корням. Долгий путь прошёл я от маленького городка до страниц «Нью-Йорк Таймс». Как это случилось? Миннесота. Шестьдесят лет назад. Хьюберт Хамфри. Уолтер Мондейл. Миннесотские викинги. Таргет. Государственная ярмарка. Несколько парней и девушек в средней школе в пригороде Сент-Луис-Парка…

Основанный в 1886 году Сент-Луис-Парк сперва был маленькой деревушкой и статус города приобрёл лишь к 1955 году. К концу 1950-х и 1960-х годов там явно что-то добавляли в воду – и в переносном, и в буквальном смысле. Буквальная часть объясняется на веб-сайте Министерства здравоохранения штата Миннесота: с 1917 по 1972 год корпорация Reilly Tar&Chemical, известная в Сент-Луис-Парке как Republic Creosoting Company, «перегоняла каменноугольную смолу и производила различные продукты, включая креозот, который использовался для обработки железнодорожных шпал и других пиломатериалов на фабрике. Первоначально район был малонаселённым, но по мере того как после Второй мировой войны сообщество росло, внешний вид и запахи стали причиной растущей обеспокоенности жителей, а также городских и государственных чиновников».

Так и было. По данным Агентства по охране окружающей среды США, Reilly хранила отходы в нескольких канавах, стекавших в прилегающие водные и болотные угодья. В 1972 году хранилище отходов было уничтожено и место продано Сент-Луис-Парку. А в сентябре 1986-го Сент-Луис-Парк одним из первых применил положение федерального закона 1980 года о финансировании утилизации опасных отходов. После того как было достигнуто соглашение, от Reilly потребовали очистить загрязнённые подземные воды и заплатить 3,72 миллиона долларов городским, штатным и федеральным правительствам. В 1980-х годах торфяник заменили чистой почвой, а на участке появились городской парк и многоквартирный дом. Из информации Агентства по защите окружающей среды США: «По оценкам, вблизи бывшей площадки для отходов около 47 000 человек используют подземные воды из водоносных горизонтов, которые в настоящее время обрабатываются для соответствия необходимым санитарным нормам».

Мои родители, мы с двумя сёстрами и все наши соседи росли и пили эту воду.

Но похоже, что в той воде было что-то ещё, кроме той «отравы». В конце 1950-х, в 1960-х и начале 1970-х годов городок Сент-Луис-Парк площадью 10,86 квадратныой мили, где жили примерно сорок пять тысяч человек, был домом для режиссёров, братьев Джоэла и Этана Коэнов, политолога Норма Орнштейна, сенатора и бывшего комика Аль Франкена, дважды лауреата премии «Грэмми» классического гитариста Шарона Исбина, Бобби Z (он же Бобби Ривкин), барабанщика покойной звезды R&B Принса и бывшего главного тренера по футболу Chicago Bears Марка Трестмана (наш школьный квотербек, он ещё в средней школе сформировал соседскую группу с Бобби Z). Кроме них здесь жила историк-феминистка Маргарет Штробель и автор песен, удостоенный премии «Грэмми» Дана Уилсона, которые вместе с британской певицей Адель сочинили хитовую песню «Someone Like You». Автор бестселлеров «Нью-Йорк Таймс» Пегги Оренштайн, написавшая книги «Девушки и секс» и «Золушка съела мою дочь», и экологический журналист Алан Вейсман, автор книги «Мир без нас» (названной журналом «Тайм» лучшей научной литературой 2007 года), тоже ходили в среднюю школу в Сент-Луис-Парке. Так же, как и семья Хаутман. Книга Пита Хаутмана «Godless» получила Национальную книжную премию молодёжной литературы 2004 года, а Джо, Джеймс и Роберт стали известными художниками, работающими в жанре дикой природы, выиграли десять конкурсов рисунка для почтовых марок с утками и вдохновили утиный мотив в фильме братьев Коэнов «Фарго». Коэны и Хаутманы были друзьями детства. Один из самых популярных профессоров Гарварда – философ Майкл Сандель, воспитывался за официальной границей Сент-Луис-Парка, в Хопкинсе, но учился у нас в городе, в еврейской школе Талмуд-Тора (в моём классе). То же можно сказать о любимом интерьерном дизайнере Опры – Нейте Беркусе, также выпускнике еврейской школы Сент-Луис-Парка.

Все мы, а также многие другие, воспитанные маленьким городком, выросли в Сент-Луис-Парке, прошли через его государственные школы или школу иврита примерно в один пятнадцатилетний период. Братья Коэны в 2009 году в своем фильме «Серьёзный человек» изобразили Сент-Луис-Парк и нашу еврейскую школу, описывая период истории 1967 года. Когда братья были маленькими, они часто болтались в Mike Zoss Drugs на бульваре Миннетонка, в нескольких милях от моего дома. Если вы внимательно посмотрите их классический фильм «Старикам здесь не место», то увидите, как в аптеку, расположенную прямо за границей Мексики, входит главный герой – Чигур (его играет Хавьер Бардем) за тем, чтобы украсть лекарство, после того как он взрывает припаркованный автомобиль. Автомобиль называется «Аптека Майка Зосса»… Одно из многих достоинств в фильмах братьев Коэнов – в них упоминается наш родной город и его малочисленная еврейская община, поселившаяся на снежных равнинах Среднего Запада и называвшая себя «Ледяные Избранные». До сегодняшнего дня не уверен, знает ли кто-то, какая сила раскрыла эту человеческую энергию. Но, на мой взгляд, это каким-то образом связано с плюрализмом, иначе говоря, со смешением, которое произошло, когда в середине 1950-х годов появилось новое поколение американских евреев из миннеаполисского гетто, осевших вместе с группой прогрессивных скандинавов в небольшом пригороде. Если бы у Израиля и Финляндии был ребёнок, то это Сент-Луис-Парк.

После того как вице-президент Уолтер Мондейл покинул правительство, он пригласил как-то братьев Коэнов, Франкена и Орнштейна написать письма, чтобы зачитать их на обеде, который мы проводили в Миннеаполисе. Уолтер попросил написать, что, по их мнению, происходило в Сент-Луис-Парке с 1950-х и 1960-х годов. Позднее он опубликовал эти письма в Minnesota Star Tribune. Вот некоторые выдержки из их писем.

«Уважаемый господин вице-президент, для меня большая честь написать письмо, которое вы можете прочитать вслух, представив моего друга Тома Фридмана. Я понимаю, что это избавит вас от необходимости что-то писать самостоятельно и оставит вам больше времени для работы в вашей фирме Dorsey. Когда люди слышат, что все мы пятеро выросли в одном пригороде, они удивляются. «Что вы там пьёте такое?» – подшучивают они. Но это не шутка. В нашем детстве в Сент-Луис-Парке находилась большая креозотная фабрика, которая вымывала тонны токсичных химических веществ в наши подземные воды. Исследования показали, что приём большого количества креозота может привести к двум вещам: увеличению творческого потенциала или проблемам с простатой. Вот почему Том настаивает, чтобы мы все регулярно проходили обследование простаты, и почему ни Норм, ни Том, ни я не пьём диетическую колу перед просмотром одного из фильмов братьев Коэнов. Отличного обеда (ужина?).

Аль Франкен»

«Я не знал, как Аль Франкен, Том Фридман или братья Коэны росли (хотя моя сестра действительно встречалась с Томом). Они были на пару лет моложе меня. Мы связаны не только схожей историей и опытом, но и нашей любовью к политике и правительству. Мы все чувствуем связь, которую создаёт для нас Сент-Луис-Парк и в целом Миннесота. И, честно говоря, большую часть этого я приписываю вам и вашим современникам. Мы все дети эпохи Хамфри – Мондейла – Фрейзера – Фримана. Эпохи, когда политики Миннесоты были значительно выше среднего и стремились сделать что-то для обездоленных и для стабильности в мире. Не то чтобы вы не были красавчиком, но вас и ваших современников выбрали не потому, что вы были поклонниками телевидения, а из-за ваших идей и вашей страсти. Из-за связи Хамфри – Мондейл – Фрейзер – Фриман мы чувствовали, что Миннесота особенная, значит, и мы тоже должны быть особенными. Из-за этого, ну и креозота, конечно.

Норм Орнштейн»

«Дорогой Том,

Странно узнавать, что на рубеже веков малоизвестная провинциальная область Венгрии, находившаяся тогда под милосердной опекой императора Франца Иосифа, дала несколько выдающихся фигур в области физики и математики – среди них Эдвард Теллер Джордж де Хевези, Юджин Вигнер, Лео Сцилард и Джон фон Нейман. В этой группе людей, многие из которых стали лауреатами Нобелевской премии, все принадлежали к еврейскому среднему классу, а в их диаспоре упоминались как «люди с Марса» – из-за неясного происхождения и густых финно-угорских акцентов. Какой взрывной порыв в отдалённом уголке Карпат питал такой гениальный интеллектуальный пожар? Никто не знает. Много лет спустя еврейский средний класс из отдалённого и малоизвестного городка Сент-Луис-Парк в штате Миннесота породил группу людей, которые также эмигрировали и преодолевали свои забавные акценты, чтобы достичь собственного показателя успеха. Их духами-опекунами были не император Франц Иосиф, а Дон Фрейзер, Хьюберт Хамфри и да, Уолтер Мондейл. Что создало странный местный урожай интеллектуальной деятельности? Почему, собственно, Сент-Луис-Парк обычно называют «городом цветов»? Потому что на каждом углу есть «Розенблюм»? Стечение обстоятельств? Мы сомневаемся в этом. Может быть, Сент-Луис-Парк, как и сам космос, не поддаётся простому объяснению – хотя, в отличие от космоса, он находится рядом с Хопкинсом. Возможно, местные комментаторы Джордж Райс или Аль Остин могли бы объяснить, а если не они, то Раундхаус Родни. Но они ушли. Может быть, ты, Том, кто так много нам объяснил, мог бы обратить на это внимание?

Мы желаем тебе всего наилучшего.

Джоэл Коэн, Этан Коэн»

Между строк этих писем слышится не только привязанность к месту, которое мы все назвали домом, но и признательность за то, что сообщество, возникшее из смеси культур, возникло не случайно – нас благословили выдающиеся местные и государственные лидеры, директора школ и родители, снова и снова принимавшие решения о том инклюзивном месте, которое хотели построить. Они боролись за свои ценности против укоренившейся оппозиции. Плюрализм не рождается просто потому, что разные люди объединяются. Как и в других общинах Америки в тот период, у местных лидеров были свои «слепые зоны» – если евреев можно было приветствовать или, по крайней мере, терпеть, то афроамериканцы тогда были для многих перебором. Так что одно принятие происходило медленнее, чем другое. Но со временем они создали сообщество, ставшее необычайно радушным для своей эпохи, для неудачников, разных идей и людей со смешными акцентами.

Ледяные избранные

Давайте начнем с того, что для меня является началом. Как все эти евреи оказались в прериях Миннесоты, а затем собрались в маленьком городе под названием Сент-Луис-Парк, где самым крупным предприятием был завод по производству креозота? Миннесоту не назовёшь самым естественным или очевидным местом для поселения евреев. В пресс-ките к фильму «Серьёзный человек» Этан Коэн 25 сентября 2009 года на веб-сайте MinnPost.com заметил: «Плоский среднезападный пейзаж с евреями, поселившимися на нём, кажется забавным, не правда ли? Может быть, отчасти по этой причине мы вставили маленькую историю в штетле в начало фильма. Вы видите кадры и говорите: «Всё точно – это штетл, маленькое еврейское местечко, и его обитатели. Евреи в маленьком местечке». А затем смотрите на прерии в Миннесоте и думаете с некоторым любопытством: «Что же вы там делаете? Это кажется странным».

Джоэл Коэн добавил:

– Когда-то у Мел Брукс была песня под названием «Евреи в космосе». Думаю, здесь подобная идея…

Местом, где они поселились, изначально был не Сент-Луис-Парк, а внутренний город Северного Миннеаполиса, где еврейские иммигранты, в том числе наши бабушка и дедушка, пустили корни в период с 1880-го по начало 1900‑х годов. Именно здесь я и родился, как и мои родители, Маргарет и Гарольд Фридманы. Миннеаполисская школа North High, где учились и папа, и мама, представляла собой смесь чёрных и евреев. Один из моих предшественников в UPI и в «Нью-Йорк Таймс», Харрисон Солсбери, также был частью той еврейской общины и окончил школу North High за несколько лет до моих родителей, в 1925 году.

Мой дед по материнской линии был старьёвщиком, а по отцу – фотографом. Оба они видели, как рушился их бизнес во время Великой депрессии. Мой отец был вице-президентом компании по поставке шарикоподшипников United Bearing, основанной его другом, а мама – домохозяйкой, работающей на полставки бухгалтером. Когда я родился, мы жили в дуплексе на Джеймс Авеню Норт в Миннеаполисе, вместе с семьей сестры моей мамы, владевшей сигарным магазином с обеденным уголком на три стула – «Дымовой лавкой Берта». Там мой дядя и его партнёр готовили завтрак и обед на лужайке перед домом и подрабатывали, принимая небольшие ставки на заднем дворе.

В Миннеаполисе была довольно активная еврейская мафия, достигшая расцвета в пору сухого закона, во главе с Исидором Блюменфельдом, более известным как «Кид Канн». Мой папа, хотя сам в мафии и не состоял, вырос со многими из её персонажей и иногда рассказывал мне о них истории. Одно из самых ранних детских воспоминаний: отец рассказывает о своём друге, приговорённом к тюремному заключению – шок для маленького мальчика, не представлявшего, чтобы папа знал кого-то, кто действительно попал в тюрьму. Естественно, я спросил: почему? И отец ответил великим эвфемизмом, застрявшим в моей голове на всю жизнь. Он сказал: его друга посадили в тюрьму за то, что «он делал покупки в магазине прежде, чем магазин открыли». Никогда ещё взлом и кража не описывались столь благосклонно…

Крупнейшие меньшинства – евреи и чернокожие – поселились на севере Миннеаполиса, «потому что это была одна из немногих областей, которую они могли бы получить в аренду, когда в практике жилищного строительства распространялась всё более вопиющая дискриминация», – отметила Рейчел Кведно в эссе «Краткая история евреев и афроамериканцев в Северном Миннеаполисе» от 2 июня 2013 года на сайте The-City-Space.com.

Евреи из России и Восточной Европы переезжали на север США в течение общего периода иммиграции – в начале 1900-х годов. В 1910-м построили еврейскую школу – Талмуд Тора, хорошо известную до сих пор. В то время помимо образования она предлагала социальные услуги в близлежащем общественном центре. В этом районе возникли и еврейские предприятия.

Что касается афроамериканцев, то они жили в Северном Миннеаполисе и раньше, но в большом количестве появились после Второй мировой войны. И евреи, и афроамериканцы стали заметными группами в проекте общественного жилья в Северном Миннеаполисе – Sumner Field Homes, построенного в ходе реализации «нового курса». Проект был разделён по расовому признаку, но беседы с их бывшими жителями (плюс очень длинная история, которую мне рассказывали родители) позволяют предположить, что дети из разных слоёв общества играли вместе, и иногда происходило смешение.

Однако самой большой социальной проблемой для поколений моих бабушек, дедушек и родителей в Миннеаполисе оставались не контакты с чернокожими, а отношения с белыми антисемитами. В эссе на веб-сайте Исторического общества Сент-Луис-Парка, написанном Джин Андерсен, цитируется статья под названием «Миннеаполис: любопытный близнец», написанная Кэри МакВильямс и опубликованная в журнале Common Ground в сентябре 1946 года. МакВильямс пишет: «Миннеаполис является столицей антисемитизма в Соединенных Штатах. Практически во всех сферах жизни «железный занавес» отделяет здесь евреев от неевреев». Далее в статье говорилось, что «всего 4 % населения публично заявляют о еврейских корнях, и они исключены из членства в частных загородных клубах, а также из клубов и групп Rotary, Lions и Kiwanis и таких, как Toastmasters. Евреям даже запретили посещать местное отделение Американского автомобильного клуба». Помню, мои родители говорили, что было время, когда они не могли присоединиться к Triple-A. «В 1948 году, – продолжает МакВильямс, – разочарованные еврейские врачи открыли свою больницу, – Mt. Sinai, после того как евреям отказали в доступе к медицинским учреждениям Миннеаполиса». (Кстати, я родился в этой клинике.) В статье также отмечалось, что евреям было запрещено вступать в местные отделения профсоюзов, созданных в Нью-Йорке еврейскими организаторами, и что «на летних курортах на озере Миннетонка было объявлено, что они обслуживают только «гоев». Такие универмаги, как Montgomery Ward, отказались проводить даже собеседования с еврейскими соискателями. Многие районы были «отграничены» от евреев, негров и даже католиков и итальянцев. Еврейских учителей насчитывалось немного, и они жили далеко друг от друга». По словам МакВильямс, дискриминация была «гораздо более выраженной в Миннеаполисе, нежели в Сент-Поле».

Итак, обретя первую возможность выбраться после Второй мировой войны, евреи массово покинули северную часть городского центра Миннеаполиса и направились в Сент-Луис-Парк. Как сказал Кведно, «многие из них с тех пор как они или их родители приехали в Америку, заработали капитал и выбились в другой класс – это позволило им лучше контролировать свое жильё и иметь больше возможностей для справедливого отношения на рынке недвижимости».

Однако было не так просто переехать в любой пригород. Многие из западных городков, прилегающих к Миннеаполису, не имели воможности разместить много простейших домов, или имели большие сельскохозяйственные участки, или в них действовал запрет на продажу домов чернокожим и евреям.

– Сент-Луис-Парк, тем не менее, был разделён на небольшие сорокафутовые участки ещё с начала ХХ века, – рассказала Жанна Андерсен из Исторического общества.

По какой-то причине первые городские проектировщики и владельцы фабрики всегда были настроены на рост, – объяснила она мне. – Так что здесь было много доступного жилого фонда, и застройщики были очень рады продать его евреям, в отличие от других пригородов того времени, таких как Golden Valley или Edina.

Говоря о пригороде, который вырос вокруг Миннеаполиса после Второй мировой войны, Андерсен отметила:

– Кроме обитателей Сент-Луис-Парка, я не нашла здесь никого, кто бы протягивал приветственный коврик^[59] традиционно нежелательным евреям Миннеаполиса.

Мои родители и практически все родители моих еврейских друзей были частью великого исхода 1950-х годов. Когда мне было три года, родители собрали вещи в наш «бьюик» и присоединились к миграции евреев на запад – из Северного Миннеаполиса в Сент-Луис-Парк, расположенный в семи милях.

Мы жили в квартире с тремя спальнями – у меня были две старшие сестры, Шелли и Джейн. Как и все остальные с Двадцать третьей западной улицы, мы ходили в местную государственную начальную школу, а затем в среднюю и старшую, почти с одними и теми же одноклассниками в течение всех 12 лет. Наш дом обошёлся моим родителям в грандиозную сумму 14 500 долларов.

Трудно поверить, что наш маленький городок, выглядевший точно так же, как и все города вокруг, не был отделён от них ни стеной, ни рвом, но смог развить уникальную либеральную культуру.

– С самого начала у Парка было приветливое отношение к незнакомцам, чудакам, барам и барменам, – заметила Андерсен. – В то время как другие пригороды сопротивлялись барам и бензоколонкам, Сент-Луис-Парк просто не мог сказать «нет». К сожалению, склонность к грязной промышленности была частью такой «прогрессивной» позиции, принеся нам заводы по переработке свинца и лития, по производству бетона и, конечно, креозота. Но эти отрасли обеспечили и рабочие места.

Моя семья и религиозное окружение сформировали первое кольцо из многих концентрических кругов, укрепляющих сообщества, в которых я вырос. Брат отца жил в многоквартирном доме в 250 метрах от нашего дома. Сестра и зять моей мамы – через три дома. Мы отмечали каждый еврейский и нееврейский праздник вместе с нашей большой семьей, и мамы по очереди выясняли, кто как готовил шарики из мацы, поповеры – на Пасху или – индейку на День благодарения. Я прекрасно осознаю, что наше поколение было переходным между эпохой моих родителей, всегда чувствовавших, что жизнь – чемодан с двойным дном, и поэтому вы никогда не должны чувствовать себя слишком комфортно, и поколением моих дочерей, для которых антисемитизм – то, о чём они узнали из учебников истории. Большинство наших прабабушек и прадедушек были иммигрантами из разных европейских городов, а родители родились в период Великой депрессии, а затем и Второй мировой войны. Поэтому, хотя мы и нашли маленькую золотую медину в Сент-Луис-Парке, они всегда были настороже. И всегда были обеспокоены тем, что всё слишком хорошо, чтобы быть правдой. Они видели холокост и побывали на самом дне депрессии. Они знали, что демоны всегда прячутся рядом. Принятие евреев и появление государства Израиль казались им поразительным событием – чем-то, несвойственным природе. Это проявлялось в мелочах и коротких фразах, которые запомнились моему поколениею. Мой друг детства Говард Карп так говорил о своей еврейской бабушке из Миннесоты: «Цыплёнок для неё был чем-то вроде буйвола для индейцев сиу. Ни одна его часть – ни шея, ни гузка – не оставалась неиспользованной. Так что мы часто спрашивали: «Бабушка, что мы сейчас едим?» Да, старая женщина до конца дней не была уверена в том, что сможет позволить себе завтра, отсюда и такая бережливость…

В течение большей части моей юности гольф-клубы в штате Миннеаполис не принимали евреев. У нас существовал свой еврейский гольф-клуб Brookview, и это была особая община в еврейской общине – члены клуба ставили спектакли по пьесам, которые писали каждое лето. Они собирались на регулярные воскресные обеды и игры в бинго, проводили семейные конкурсы талантов. Выигрыши в своём же покерном клубе каждую неделю уходили в банк, а когда счёт становился достаточно большим, мужья брали жен в путешествие в Акапулько. Brookview стал настоящим центром нашей жизни. Зимой каждое воскресное утро гольф-клуб организовывал лигу по боулингу, где каждый игрок делал ставки на других, используя систему гандикапа. Будучи маленьким мальчиком, я всегда сопровождал отца по воскресеньям в боулинг – чтобы за ним присмотреть. Если позаимствовать образ гарвардского политолога Роберта Патнэма, то в те дни в нашем сообществе в Сент-Луис-Парке не играли в «боулинг в одиночку».

Я вырос в Brookview, будучи кэдди моего отца и его друзей, и с пяти лет учился играть в гольф. До сих пор некоторые из моих лучших друзей – те парни, с которыми я играл в то время. Большинство из них создали собственные мелкие предприятия. Многие из нас благодаря клюшкам для гольфа познакомились с миром бизнеса и приобрели уважение к предпринимателям и любителям риска. Мы слушали их разговоры о сделках, успехах, горячих акциях и – да, потерях. К слову, с концепцией банкротства я столкнулся на поле для гольфа. В нашем клубе был парень, про которого отец сказал мне, что однажды ему пришлось бросить учебу, потому что он обанкротился. Я не знал точно, что это значит, но мог заметить, что у него не было денег и мячей для гольфа. Так что мне совсем не хотелось, чтобы нечто подобное произошло с моим отцом.

Работа кэдди учит многому, но лучше всего помогает распознавать характер. Мы все знали, кто обманул, а кто был честен. Или кто обвинял своих кэдди в неудачном ударе. Но лучше всего мы знали, что Джимми Данн – великий игрок-любитель – попал в Golf Digest в 2011-м и что «было несколько парней, которые позволили бы вам выпить газировки в фудтраке^[60]. Встречались те, кто разрешал купить газировку и хот-дог. И даже совсем редкий парень – он позволял купить газировку и гамбургер. И все их знали».

Мы с папой играли в гольф летом, когда он возвращался домой с работы – после обеда, и до захода солнца проходили шесть или семь лунок. Чтобы добраться до клуба, нам нужно было проехать через перекрёсток Луизианской авеню и Двенадцатого шоссе. Время от времени мы проезжали мимо какого-то здания, и папа рассказывал, как во время Великой депрессии, подростком, работал в лагере CCC–Civilization Conservation Corps. CCC – программа помощи, созданная администрацией Рузвельта с 1933-го по 1942 год для того, чтобы обеспечить занятость молодых неженатых мужчин, которые строили общественные здания и парки. Папа зарабатывал там доллар в день. Большую часть денег откладывал для своей семьи, а себе оставлял несколько центов на хлеб. «Я всё ещё чувствую, как этот кусок хлеба застревает в горле». Потом я и сам, когда мы проезжали тот перекрёсток, говорил отцу: «Знаю, знаю, что ты всё ещё помнишь тот кусок хлеба…». Он никогда не забывал об этом, и я тоже. К счастью, моим дочерям никогда не придётся узнать такого чувства.

Позже Brookview переехал, построив новое поле в Хамеле, западном пригороде. Там мой отец и умер от сердечного приступа на пятнадцатой лунке четвёртого пара (он шёл со счетом плюс три). Мне было тогда девятнадцать лет…

Как-то, уже после его кончины в 1973-м, я играл в гольф с другом отца и шёл по фарватеру в Окриджском, более старом еврейском гольф-клубе. Стоял прекрасный летний день, поле было в великолепном состоянии: ярко-зелёная трава и цветы повсюду. И вдруг отцовский друг, приобняв меня, прошептал:

– Томми, знай гои, что у нас есть что-то хорошее, они отняли бы это у нас.

Его замечание потрясло меня. Ведь в школе мне приходилось сталкиваться с детскими проявлениями антисемитизма. Помню, ребята бросали в евреев мелкие монетки, считая, будто мы такие бедные, что непременно подберём их. Поэтому мне близка и понятна была неизменная этика поколения родителей – евреи слишком хороши, чтобы быть правдой…

Если бы у еврейской общины Сент-Луис-Парка было живое бьющееся сердце, святая святых, то это либо синагога, либо еврейский общинный центр. У нас таковым был Lincoln Delicatessen, больше известный как «Del» – конкурент магазина моих тёти и дяди. А мама подрабатывала в Lincoln-Del бухгалтером, чтобы оплатить учёбу моей сестры Джейн в колледже Брин-Маура. Помню, как в раннем детстве играл на деревянных пекарских столах, иногда заплетая халы.

Lincoln-Del принадлежал близким друзьям моих родителей – Морри и Тесс Беренберг. Каждый день и вечер Морри проводил там приёмы в столовой, где развлекал клиентов и следил за гастрономическим прилавком.

Внучка Беренберга – Венди Зелкин Розенштейн и Кит Нейлор, написавшие историю под названием «Воспоминания и рецепты от Lincoln Del», заметили в своем предисловии к книге: «Для еврейских и нееврейских клиентов это была миннеаполисская версия «Cheers» – кроме того, что в Del все действительно знали ваше имя». Что сделало Del таким любимым? По мнению Венди, «то, что это был истинный центр жизни еврейской общины Миннеаполиса – место, где все могли встретиться после школы или перед кино, перед поездкой на автобусе на спортивное мероприятие, для помолвки или для поминок. От выпускных до деловых встреч, Lincoln-Del остается краеугольным камнем для людей, которые выросли в Миннеаполисе и Сент-Луис-Парке».

К тому же Del стал жизненно важным местом смешения всего сообщества Сент-Луис Парка, где неевреи угощались вкусной кошерной едой и знакомились с еврейской культурой. Люди приезжали со всего региона, чтобы купить бейглы Del.

Признаюсь: когда я работал в конкурирующем магазине своих дяди и тёти, то каждый день ездил в пекарню Lincoln Del на грузовичке – забрать бейглы, которые мы закупали у Lincoln оптом. Иногда искушение одолевало меня: аромат тёплых рогаликов, доносившийся из кузова, был слишком сильным, чтобы ему сопротивляться. Поэтому не раз я поддавался соблазну, брал пустой рогалик из кузова пикапа и ел его ещё теплым. До сих пор могу вспомнить его вкус.

Когда отец так внезапно умер, овдовевшая мама не смогла оплачивать моё обучение в колледже. Поэтому Морри и его друг Джейк Гарбер, начальник моего отца, а также мои тётя и дядя – все скинулись. Хотя инициатором был Морри. Нет, мы не просили его о помощи, он сам однажды пришёл в наш дом и просто сказал, что поможет. Для меня это был сильный урок: когда вы в здоровом сообществе, то не скажете нуждающемуся: «Позвоните, если вам нужна помощь». Нет, вы сами – и без лишних слов – поможете человеку.

Наша еврейская школа давала хорошее образование. Однако с третьего по седьмой класс, с понедельника по четверг, когда около трёх часов дня мы выходили из дверей государственных начальных школ, нас встречал еврейский школьный автобус и вёз нас в Талмуд-Тору в Сент-Луис-Парке. Там мы получали печенье с шоколадной крошкой и шоколадное молоко, а потом ещё девяносто минут учили иврит. Ещё один урок иврита был утром в воскресенье. Такой была внешкольная программа моего поколения, пока нам не исполнилось тринадцать лет и мы отметили бар- и бат-мицвы^[61]. Практически каждый еврейский ребенок из тех, кого я знал, прошёл и местную еврейскую школу. Думаю, именно её жизнеспособность в конечном итоге привлекла сюда ещё больше евреев из Северного Миннеаполиса.

В результате к 1960-м годам примерно 20 % жителей Сент-Луис-Парка, как и учеников государственных школ, были евреями. Как сказал Аль-Франкен газете «Нью-Йоркер» 20 июля 2009 года: «Ещё не штетл, но по меркам Миннесоты тут уже много евреев».

Сент-Еврей-Парк

Можно сказать, в Сент-Луис-Парке случайно возник мини-эксперимент по воспитанию американского плюрализма.

Как будто американские отцы-основатели снова собрались и решили: «А давайте-ка повеселимся. Давайте проверим, насколько хорошо мы можем создать «единое из многих». Смешаем чернявых евреев третьего поколения, Голдберга, Коэна и Фридмана, недавно сбежавших из внутренних городов и заряженных энергией послевоенной эпохи, с белокурыми протестантами и католиками шведского, норвежского, финского и немецкого происхождения по имени Свенсон, Андерсон и Бьорнсон. Практически за одну ночь поселим их всех в маленьком городке в Миннесоте и посмотрим, что произойдет!» Неудивительно, что люди начали называть наш город «Сент-Еврей-Парк». Братья Коэны хорошо уловили это культурное столкновение и синтез в «Серьёзном человеке». Помните, в сцене бар-мицвы в синагоге пожилого человека по традиции еврейского служения просят поднять свитки Торы, но ноша слишком тяжела для него. И когда старик начинает ронять свитки, то вдруг восклицает: «Иисус Христос!»

Рождение плюрализма, превращение многих в единое целое, приверженность великим американским традициям – всё это не происходит легко или само по себе. Настоящего плюрализма достичь нелегко, потому что он строится не только на терпимости к другим, но и на их, других, отношении и доверии. Как и все подобные культурные столкновения, происходившие в Америке на протяжении веков, это смешение включало в себя как восхищение другими, так и отрицание «чужих», привлекательность и отторжение, прекрасные моменты взаимопонимания и болезненные случаи непонимания, стычки и конфликты, смешанные браки, разводы и воссоединения. Каждую неделю я видел, как одни барьеры тают, а на их месте возникают другие. Мы встречались друг с другом, терпели друг друга, пренебрегали друг другом, тихо издевались и обнимали друг друга – всё одновременно. Мы вместе работали над ежегодниками и газетами, играли в спортивных командах и заседали в студсоветах. И хотя молились в разных зданиях и разным богам, в разные дни и разными словами, каким-то образом, методом проб и ошибок мы создали сообщество – правда, не без пары сломанных эмоциональных костей.

Из хроники исторического общества Сент-Луис-Парка.

«Выпускной вечер средней школы Сент-Луис-Парка в 1949 году должен был, как обычно, состояться в автомобильном клубе в Блумингтоне. Менеджер клуба узнал, что среди учащихся на выпускном будет еврейский ученик, и запретил ему приходить. Директор школы Сент-Луис-Парка Гарольд Энестведт лично заявил, что если клуб не пустит хотя бы одного из приглашённых учеников, то выпускной будет организован в другом месте. Клуб изменил решение, и все пошли на выпускной, как и было запланировано».

Одно из моих ранних воспоминаний – игра в баскетбол на асфальтовой площадке позади начальной школы Элиота, где я учился. Кажется, мне было семь или восемь лет. Как-то мальчика, не еврея, поколотил за нарушение правил один из моих соседей, Кит Робертс, который тоже не был евреем. Мальчик, которого побили, шмыгая носом, кричал Киту: «Грязный ивей!» – потому что хотел оскорбить его самым жутким ругательством, которое знал – «грязный еврей». Кит же просто рассмеялся и сказал: «Я не еврей».

Наверное, они оба быстро забыли о том случае. Но я не забыл. Даже тогда мне было ясно, что мальчишка ни за что не отличил бы гоя от еврея. А ругательство, вероятно, услышал дома и решил применить на детской площадке в качестве универсального оскорбления. Честно говоря, в душе я аплодировал Киту, выбившему из того пацана дурь.

Пол Линни, окончивший среднюю школу Сент-Луис-Парка в 1964-м, а затем ставший здесь полицейским, напомнил мне, что в его детстве район от Толедо-авеню до Шоссе 100 был известен как «сектор Газа». На востоке жил большой процент евреев, а на западе – в основном гои.

Афроамериканцам потребовалось бы гораздо больше времени, чтобы создать собственный квартал. Сестра Пола, Сьюзен, впоследствии возглавившая бюро Associated Press по Восточной Африке, Западной Африке и Испании, поведала мне о замечательной истории, случившейся летом 1962-го в её доме на Толедо-авеню.

– Толедо-авеню отличалась тем, что все дома отстояли от тротуара на разное расстояние. Некоторые далеко от тротуара, другие вровень, а иные и вовсе были построены задолго до того, как кто-то задумался о тротуарах. Но район, как и все окрестности Сент-Луис-Парка, мог похвастать исключительно белым населением. Сперлинги – наши соседи с южной стороны – оказались здесь первой еврейской семьёй, что вызвало настоящую кампанию местных домовладельцев. Цель – заблокировать продажу дома, принадлежавшего супернабожным христианским учёным, которые «не придумали ничего лучше, чем продать дом евреям». Когда соседка с другой стороны улицы пришла к моей маме, Джейн, и попросила её подписать петицию, ей указали на дверь, и мама сказала ей: «Наконец-то наш квартал становится интересным!»

И дальше Сьюзен объяснила:

– Мой отец был воспитан лютеранином, мать – англиканка. И оба они перешли в конгрегационалистскую церковь – как «более либеральную». Всю жизнь они оба были демократами. Для моего отца, как и для многих других протестантов, было сложно голосовать за президента-католика: «Папа станет управлять Белым домом». Рядом с обеденным столом у нас стояли тома энциклопедии World Book – для разрешения споров, которые в основном возникали между мной и отцом. Мы с Полом пару раз это обсуждали, но не смогли вспомнить ничего конкретного, кроме страха отца перед римским папой, который, впрочем, вскоре рассеялся. Не было ни одного расистского или нетерпимого слова (кроме как против республиканцев) ни дома, ни в школе.

Сьюзен Линни, окончив колледж Сент-Луис-Парка в 1960 году, поступила в университет Миннесоты. Как-то на вечеринке её познакомили с африканским студентом из колледжа Макалистера в Сент-Поле. Она вспоминала, что «он был одет в плащ и шляпу и выглядел как персонаж французского криминального фильма». Однажды летом 1962-го, когда родителей не было дома, девушка пригласила экзотического африканца и нескольких друзей к себе домой, в Сент-Луис-Парк. Один из соседей, увидев в доме чернокожих, вызвал полицию. А через пару дней отец решил выяснить у дочери, что же произошло.

И вот какие воспоминания о том разговоре прислала мне Сьюзен.

«Ранним вечером мой папа, швед старой школы, пришёл ко мне в комнату смущённый и нерешительный.

– Ммм… Сьюзен, у тебя же были… чёрные… гости на днях?

– К чему это ты? И почему спрашиваешь об этом?

– Эээ… кто-то вызвал полицию, сообщив, что, пока нас не было, чернокожие посещали наш дом…

– Что? И кто это был? Кто звонил?

– Эммм…. ммм… полицейские мне не сказали.

– Хорошо, вот все, кто приходил, пока вас не было: Фред, Кофи, Дэвид и так далее.

– Подожди, а кто такой Кофи?

– Ганец, он из Африки.

– Из Африки? То есть чёрный?

– Наверное, да.

На том разговор и закончился. Но чуть позже вошла мама и сказала:

– А давайте пригласим их всех на ужин!»

И вот летним вечером 1962 года студент Макалистерского колледжа Кофи Аннан с друзьями вновь приехали в Сент-Луис-Парк в красном, как помидор, студебекере. Да-да, это был тот самый Кофи Аннан, который со временем станет ганским дипломатом, а затем седьмым генеральным секретарем ООН. Но в то время он был студентом экономического факультета в Макалистере, где учился на стипендию Фонда Форда.

– Много соседей было в тот день на улице, стригли газоны, – вспоминает Сьюзен. – Кофи шёл первым. Мама и папа вышли ему навстречу, пожали руки. Потом все зашли в дом – и ели кукурузу в початках… Мы поддерживали связь на протяжении многих лет и встретились в Найроби – в дни всплеска насилия после выборов 2007–2008 годов. Он всегда спрашивал, как поживает матушка, хотя они больше никогда не встречались… Мама умерла 7 апреля 2013 года, в столетнем возрасте. Я спросила Кофи, не скажет ли он что-нибудь в её память, и он произнёс очень проникновенные слова.

Много позже мне довелось говорить с Кофи Аннаном, и оказалось, что он помнит эти дни всё в мельчайших подробностях, хотя миновало уже пятьдесят четыре года.

– Я был тогда молодым студентом, и мы вместе с группой индонезийцев, индейцев и других часто проводили время в Макалистере. В целом люди в Миннесоте были очень милы и гостеприимны. Моя жена из Швеции и любит говорить, что именно шведские иммигранты Миннесоты подготовили меня для неё! Матушка Сьюзен была очень сильна духом и независима: «Будь я проклята, – говорила она, – если кто-то будет указывать мне, кого я могу приглашать к себе домой или кто может ко мне приходить!»

Признаться, добавил Аннан, для иностранных студентов из Африки, Индии или Индонезии, новых независимых стран, такого рода расизм (чтобы сосед вызвал копов лишь потому, что увидел «чёрных», вошедших в дом) был шоком.

– Для молодого ганца, чья страна лишь недавно обрела независимость и который гордился ею, нужно было время, чтобы всё осознать и понять. Мы все произошли из культур, где составляли большинство, и у нас никогда не было подобного опыта. Когда слышу, как говорят: «У нас нет дискриминации», мне порой кажется, что её нет лишь до тех пор, пока не появится кто-то, кого можно дискриминировать… Вы должны уважать мужество человека, который противостоит расизму, а с ростом уважения между вами возникает связь и укрепляется дружба. Именно так я относился к Сьюзен и её семье. Возможно, кто-то другой на её месте поступил бы иначе. Да так оно и было бы.

И заканчивая этот фрагмент, хочу привести слова Кофи Аннана, которыми он оценил Сент-Луис-Парк и Миннесоту:

– Это было сообщество, и мы, пришедшие извне, смогли его почувствовать.

Для брата Сьюзен, Пола Линни, ганский студент Кофи был вторым чернокожим, которого он встретил. О первой встрече он помнит и сегодня.

– Я заправлялся на Norm’s Texaco на бульваре Миннетонка, когда к колонке подъехал грязный «Шеви-бель-62» с канзасскими номерами. Пока я чистил щёткой салон своего автомобиля, довольно крупный чёрный человек (он был практически первым чернокожим, водившим машину, с кем я разговаривал в своей жизни) спросил меня, есть ли в городе ветклиника. Я указал ему на ветеринарную клинику Фитч, расположенную за Пастайм Арена. Чуть позже я услышал, что он купил у доктора Фитча больницу для домашних животных, открыл там свою практику и стал весьма успешным.

Этим человеком был доктор Б. Роберт Льюис, ветеринарный врач. Позже он работал в школьном совете городка, а затем стал первым афроамериканцем, избранным в сенат штата Миннесота. Он также был первым чернокожим, работавшим в школьном совете города Твин-Сити и одним из основателей совета по человеческим отношениям в Сент-Луис-Парке.

– Льюис был постоянным клиентом Norm’s Texaco. Мне нравится думать, что я стал первым из жителей Сент-Луис-Парка, кого он встретил, и точно знаю – он был первым чернокожим, с которым я познакомился, – говорит Линни.

О заправочной станции Norm’s Texaco надо сказать несколько слов особо. По мнению Пола Ленни, там возник самый необычный очаг экуменизма.

– Владелец, Норм Валенский, был странным. Большинство евреев, которых я знал в городе, были скорее «белыми воротничками», профессионалами или людьми, вовлечёнными в торги, где можно не «пачкать руки». Но не Норм – он был совсем другим. Норм нанял на подработку меня и около полудюжины других нееврейских подростков. Ребят постарше он ставил обслуживающими сервисменами. Он управлял, вероятно, единственной еврейской заправочной станцией в городе, и, похоже, именно у него большинство евреев предпочитали чинить машины, покупать бензин или прикуривать автомобиль в зимний день. За пару дней перед Рождеством Норм и «его ребята» собирались в двухместном гараже, отмывались от рабочей грязи, затем раскладывали на раме подъёмника скатерти, а на них настоящие рождественские угощения, пару бутылочек чего-нибудь вкусного – и отмечали Рождество со всеми клиентами и сотрудниками. Всегда буду помнить, как ежегодно он делился праздничным настроением со всеми еврейскими врачами, стоматологами и юристами…

Сорок лет спустя меня заинересовало, как Сент-Луис-Парк и приток евреев выглядел для всех остальных. Джейн Пратт Хагстрем училась в школе Сент-Луис-Парка в 1978 году и выросла в районе Вествуд-Хиллз, одной из новейших строек в пригороде, где дома были немного больше.

– Моя семья переехала туда в 1960 году, – рассказывает Джейн, – и до сих пор помню, как риелтор говорил родителям: «В этом районе не будет евреев». Мои родители родом из Южной Дакоты и Айовы и думали, что речь идёт не о евреях, а о «деревьях». Риелтор ошибся: всего через несколько лет наш район превратился в почти полностью еврейский квартал. Родители шутили, что и я превращаюсь в еврейку, потому что всё время говорю «Ой». Помню, с каким удовольствием ходила в колледж. И как люди порой спрашивали: «Вы из Сент-Луис-Парка? Еврейка?»

Справедливости ради отмечу, что дискриминация не была односторонней. Помню, как бабушка моего друга-еврея предупреждала, чтобы он никогда не женился на шиксе (то есть гойке). Всегда поражает, как всякие племенные обычаи и фразы, будучи услышанными в детстве, когда вы не можете до конца их понять, вспоминаются десятилетия спустя людьми, о которых они были сказаны.

Да, мы, евреи, тоже иногда можем раздражать. Ещё в 1960-х и 1970-х годах местная телевизионная станция вела передачу под названием Quiz Bowl, где местные школьные команды умников соревновались друг с другом, отвечая на вопросы из области математики, науки, литературы и истории. Это была локальная версия GE College Bowl и важное для штата мероприятие. Наша учительница истории, Марджори Бингхэм, давний тренер команды Сент-Луис-Парка, рассказала мне такую историю.

– У нас всё шло хорошо, и мы должны были сыграть с местным чемпионом – военной академией Святого Фомы. Прежде чем мы вышли в эфир, советник их команды, священник, собрал своих участников в круг, и они прочли молитву. Наша команда была преимущественно еврейской, и пока длилось молитвенное собрание соперников, мои спонтанно собрались в круг и что-то скандировали – не помню что, возможно, нечто из Монти Пайтона. Я пресекла это действо! Священник впился в меня строгим взглядом: «Неужели вы не можете держать своих учеников под контролем?» Честно говоря, порицание показалось мне не совсем заслуженным, поэтому просить извинения я не стала. И мы выиграли. Никогда не знаешь, что придумают ученики Парка…

Маргарет Штробель родилась в Северной Дакоте, а в 1950-х семья переехала в Сент-Луис-Парк, где она и окончила среднюю школу и колледж в 1964 году, незадолго до моих сестер. Затем она возглавила в Иллинойсском университете программу изучения женщин и стала автором или редактором шести книг по феминизму, миру и истории Африки. Кроме того, Маргарет была директором дома-музея Джейн Аддамс Халл-Хаус. Вот что она вспоминает.

– На меня сильно повлияло то, что я училась в школе с еврейскими детьми – ведь от холокоста нас отделяли считаные годы. Наша пресвитерианская молодёжная группа провела выходные с ночёвкой с консервативной еврейской молодёжной группой. Помню, как мы учились танцевать хору… И это были те же парни и девушки, что сподвигли меня обойти Сент-Луис-Парк, собирая деньги в поддержку чьих-то гражданских прав. По-моему, это было свободным летом 1964 года. Помню, как стучали в каждую дверь, а одна открывшая мне женщина сказала что-то вроде: «Мы должны позволить им самим решать свои проблемы». Подобные моменты западают в память на всю жизнь…

Маргарет Штробель припомнила, что в нашей школе учились и несколько японских детей, чьи родители были отправлены в лагеря для интернированных во время Второй мировой войны.

– Впервые я оказалась единственным белым человеком в комнате, когда Диана Симидзу пригласила меня в японско-американскую молодёжную группу, членом которой являлась. Помню, как была возмущена, когда она рассказала, что её родителям, когда они переезжали в Сент-Луис-Парк из какого-то лагеря для интернированных, пришлось ходить по домам в квартале, где они хотели купить дом, и спрашивать, не будут ли соседи возражать, если они переедут в этот район.

Да уж, не найдёшь лучшего учителя плюрализма, чем посещение «чужой кухни».

– Обучение через опыт очень важно, – продолжила Маргарет.

– Когда я обедала у Дианы дома, увидела на столе соевый соус и очень удивилась: «Соевый соус, зачем это?» – ведь моя семья никогда не бывала в ресторанах. Помню также, как приходила к Джуди Лайт вечером в пятницу, и у них был субботний ужин – просто роскошный. И ещё помню, как её мама надела на голову платок, зажгла свечи и помолилась. Уверена, все эти впечатления способствовали моему обучению совместной жизни с другими культурами. Речь не о контексте враждебности. В этих домах вы были приглашённым и желанным гостем.

К сожалению, такой опыт, как у Маргарет, получили далеко не все.

Дебра Стоун, афроамериканская девушка, училась на класс старше меня, а её брат Мелвин – со мною вместе. Их семья, так же как и евреи, переехала из Северного Миннеаполиса в Сент-Луис-Парк.

В интервью, которое Дебра дала 22 июня 2012 года Джеффу Норману (в рамках проекта устной истории Верхнего и Среднего Запада Еврейского исторического общества), она красноречиво рассказала о собственных приключениях и восприятии плюрализма. Итак, в 1963-м семья Стоун поселилась на авеню Айдахо, неподалеку от места, где я вырос. Мы ходили в одну ту же начальную школу Элиота. Почему они оказались именно в Сент-Луис-Парке, а не где-нибудь ещё в Миннеаполисе?

– Родители рассматривали варианты в северо-восточном Миннеаполисе, – ответила Дебра, – но из-за дискриминации и расизма им оказалось легче переехать в Сент-Луис-Парк. На северо-востоке риелтор не стал бы даже показывать дом. От одного риелтора они отказались, а второй показал им дома в Сент-Луис-Парке. Он, кстати, был евреем. Насколько понимаю, мы были первой подобной семьёй в этом сообществе – в ту пору в городе не было афроамериканцев. Можно было сходить к Cedar Lake, или в торговый центр Ноллвуд, или обойти весь Сент-Луис-Парк – и не увидеть ни одного тёмного лица. Разве что встретили бы темнолицых сефардских евреев. Следующая афроамериканская семья приехала в город, когда я училась уже в восьмом классе…

– И как отреагировали на ваш приезд соседи? – спросил Норман.

– Мои родители были очень осторожны. Как-то я услышала стук в дверь и вопрос: «Это вы – переехавшие афроамериканцы?». Отец ответил: «Да». Тогда человек спросил: «А вы не хотели бы уехать отсюда?» И отец сказал: «Нет». Затем произошёл небольшой разговор, о нём потом мама рассказала: «Твой отец заявил незнакомцу, что, если тот не уйдет отсюда, он его пристрелит!» На том и закончилось, больше никто не приходил. А остальные были очень добры к нам – я играла с соседскими детьми: и во дворах, и в домах. В еврейских и нееврейских семьях.

– Посещали вы когда-либо бар-мицву или бат-мицву?

– Бывало такое. Моя хорошая подруга – еврейка, Пэм Русс. И она приглашала меня на эти вечеринки. Пэм выросла в Роббинсдейле, мы подружились позже. И да, мы вместе бывали в Храме Израиля и на вечеринках в её семье. Пэм очень «земная», она умеет устраивать приятные праздники, где собираются все: и бабушка с дедушкой, и родственники, и друзья – как гои, так и евреи. Что касается бар-мицвы и бат-мицвы, мне, кажется, удалось понять, почему еврейские дети так их ждут – действительно волнующая церемония.

– А каково это: быть единственным афроамериканским ребёнком в школе?

– У меня не было проблем… Но если что-то и случалось, мы всегда могли положиться на маму, она нас всегда прикрывала. Помню случай, когда кто-то вывесил на видном месте в школе плакат, изображавший «мамочку» (старую негритянку). Не знаю, для чего, зато некоторые насмешки запомнились. Придя домой, я рассказала всё маме. В тот же день она пошла к директору школы, и на следующий день обидный плакат исчез.

В старших классах Дебру выбрали в черлидеры, а пару лет она даже была членом школьного совета.

– Так что всё было в порядке. Никаких горячих расовых конфликтов или чего-то подобного. Мы просто учились в школе. Правда, как-то пара детей назвала нас «неграми» – мы их побили, и тем дело кончилось… А вообще, мой опыт жизни в Сент-Луис-Парке действительно уникален – ребёнок вырос в общине, полностью состоящей из белых и евреев. Прекрасный опыт, во многом благодаря моим родителям. В результате я выиграла во многом: смогла поступить в колледж, путешествовать по миру и делать много-много вещей, которые мои афроамериканские сверстники не могли себе позволить.

Именно потому, что в Сент-Луис-Парке было так мало чёрных, «мы, евреи, не думали о себе как о меньшинстве», вспоминал один из моих самых близких друзей детства, Фред Астрен, возглавляющий сейчас кафедру еврейских исследований в государственном университете Сан-Франциско.

– Было три китайских ребёнка, три японских, два чёрных, а все остальные – либо скандинавы, либо евреи. Мы могли позволить себе быть либералами (в плане гражданских прав), потому что никогда не встречали «других».

Публичные места

Качество государственных школ в Сент-Луис-Парке и гордость, которую мы испытывали от того, что учились в них, была частью общего, гораздо большего уважения к общественным местам и учреждениям. Эти публичные места стали как продуктом, так и двигателем доверия, плюрализма и социального капитала в целом. Можно сказать, в каждом таком месте, как в шейкере, смешивался своего рода коктейль из разных экономических, религиозных и расовых групп. Практически все, кого я знал, ходили в государственную школу. На самом деле ребёнком я думал, будто частная школа предназначена исключительно для детей с социальными или эмоциональными проблемами. То есть место, куда родители отправляют тебя в наказание. Сама идея о том, что кто-то заплатит дополнительные деньги сверх налоговых счетов, чтобы отправить своих детей в частную школу, поскольку она лучше, просто не приходила нам в голову.

Даже если в то время мы и не осознавали этого, позже многие из нас поняли, насколько хороша была наша государственная школа.

В сентябре 1968 года, придя в школу в Сент-Луис-Парке, я выбрал для себя курс, который вела наша легендарная учительница школьной журналистики Хэтти М. Стейнберг. Люди часто говорят об учителях, изменивших их жизнь. Хэтти изменила мою. Вводный курс по журналистике я прошёл в десятом классе, в аудитории 313, и с тех пор не нуждался в специальных курсах и не проходил их. Не то чтобы я так хорош. Скорее хороша Хэтти. Как я писал в колонке о ней после её смерти, Хэтти Стейнберг была женщиной, верившей, что секрет успеха в жизни – правильное понимание основ. И она вбивала в головы своих учеников основы журналистики. Не просто рекомендации, как написать книгу или точно переписать цитату, но, что более важно, как вести себя профессионально и всегда выполнять работу качественно. Однажды я взял для школьной газеты интервью у менеджера по рекламе, использовавшего в беседе неприличное слово. Мы обсудили, стоит ли его высказывание пускать в номер. Хэтти постановила: да. Когда номер вышел из печати, рекламщик чуть не потерял работу. Она хотела научить нас думать о последствиях.

Хэтти была самым жёстким учителем из всех, кто у меня когда-либо был. После её журналистского курса в десятом классе позволялось попробовать свои силы в журнале «Эхо», которым она руководила. Конкуренция была весьма острой. В одиннадцатом классе я показался ей не совсем подходящим по её стандартам, поэтому она сделала меня бизнес-менеджером, поручив продавать рекламу местным пиццериям. В тот год, однако, она всё же позволила написать одну статью. Речь шла об израильском генерале, который был героем Шестидневной войны и читал лекцию в университете Миннесоты. Я рассказал о лекции и взял у генерала краткое интервью. Его звали Ариэль Шарон. И это было первое моё опубликованное интервью. Мог ли я подумать, что жизнь повернётся так, что мы с Шароном встретимся через пятнадцать лет в Бейруте?

Те из нас, кто публиковался в газете и в ежегоднике, которым она также руководила, целыми днями жили в классе Хэтти. Мы болтались там до и после уроков. Надо отметить, Хэтти была одинокой женщиной, в 1960-е ей было около шестидесяти. Она была полной противоположностью «крутой», но мы торчали у её классной комнаты, как будто там был магазин виски, а она – Вольфман Джек. Никто из нас не смог бы сформулировать это в ту пору, но мы радовались, что она нас гоняет, наказывает и учит. Она была женщиной ясности в эпоху неопределённости. Её школьные газеты и ежегодники из года в год завоёвывали высшие национальные награды. Среди основ, с которыми Хэтти познакомила меня, была газета «Нью-Йорк Таймс». Каждое утро её доставляли в аудиторию 313 – с опозданием на день. По крайней мере, я не видел, чтобы газету приносили раньше.

Помимо Хэтти, были и другие замечательные учителя, которые до сих пор остаются моими близкими друзьями – в частности, Мириам Кагол, учитель английского, и Марджори Бингхэм, преподававшая американскую историю и рассказывавшая об интересующих меня темах по теориям заговора, убийству Кеннеди и предмету моей ранней одержимости – Израиль, Шестидневная война и Ближний Восток. Обе они вспоминают о высоком качестве государственных школ.

– У меня был бюджет, чтобы приобретать любые книги, которые я хотела, – заметила Марджори Бингхэм. – Нам очень помогали гранты Национального научного фонда и крупные конференции, на которые можно было пойти. Ты никогда не чувствовал себя изолированным в своем классе или в городе. Мы словно находились на большой сцене и могли общаться с людьми из Иллинойса или Калифорнии. Сегодня учитель тратит четыре или пять сотен долларов собственных денег на расходные материалы. Тогда такого просто не было. И администрация города поощряла учителей к творческим подходам.

То была эпоха, когда гранты Департамента образования по помощи школьникам позволяли учителям государственных школ подавать заявки через свои округа для создания новых учебных программ. А другие округа потом могли покупать их по низкой цене или бесплатно. Поэтому преподавание в старших классах стало очень творческой работой для тех, кто к ней стремился. Курсы выходили за рамки учебного плана, переданного из Министерства образования. Например, мой учитель по мировым исследованиям Ли Смит и его коллега Уэс Бодин разработали учебную программу по мировым религиям, вдохновлённую многоконфессиональным характером студенческого сообщества в Сент-Луис-Парке и желанием его школьного совета в 1971–1972 годах установить некие принципы в отношении того, что можно и чего нельзя делать в местных школах в плане религии. Их учебная программа была принята школами по всей стране. Марджори Бингхэм вспоминает, что в 1977 году она и Суанс Гросс, учитель из Робинсдейла, одного из пригородов, выиграли грант по поддержке учащихся, чтобы создать региональную программу под названием «Женщины в мире» – она должна была познакомить старших школьников с историей женщин. В итоге они распространяли учебный план, который написали на национальном уровне – более ста тысяч экземпляров.

С Мириам Кагол я познакомился в старшей школе. Она преподавала обзорный курс по британской литературе и была консультантом в литературном журнале, который сама же основала. Именно Мириам научила меня наслаждаться Шелли и Байроном, Китсом и Йейтсом, а также отличной фантастикой – что является нелёгкой задачей. Она помнит, как часто я спрашивал насчёт великих поэтов-романтиков: «Почему они просто не говорят, что имеют в виду?»

Мириам Кагол приехала из южной Миннесоты, где у её семьи было фермерское хозяйство. В то время ей было двадцать два года, и она только начинала работать учителем.

– Когда меня приняли на работу в 1967 году, – вспоминает Кагол, – я подписала контракт на пятьдесят шесть долларов и сообщила об этом отцу. Он в шоке посмотрел на меня и сказал: «Лучше бы тебе отработать каждый цент!».

Начиная со школьных лет мы с Мириам друзья. Она много размышляет о роли журналиста для сообщества.

– Помню, был у меня ученик, списавший где-то целую поэму для «Манделы» (литературный журнал), и мы её опубликовали, не подозревая, что это плагиат. Когда правда вышла наружу, наш директор, к которому я отвела юного плагиатора, сказал: «Ты не уважаешь то, за что стоит твой учитель». Я была уверена в поддержке директора и не беспокоилась, что родители позвонят ему и потребуют мою голову, если я отчитаю их ребёнка. Сообщество уважало систему и учителя. Даже когда родителям казалось, что учитель не прав.

В Сент-Луис-Парке не было закрытых кварталов – ни тогда, ни сегодня. Детьми и подростками мы ездили на одном и том же общественном автобусе. Когда нам было по 10–12 лет (задолго до того, как кто-то из нас получил водительские права), любимое развлечение называлось «поехать в центр». Мы садились на автобус в Сент-Луис-Парке и ехали до Хеннепин-авеню в центре Миннеаполиса. В то время проезд стоил десять или пятнадцать центов. Мы бродили по магазинам в Дейтоне, где просто глазели на витрины. А потом покупали карамельную кукурузу и обедали в Nankin – самом известном китайском ресторане в Миннеаполисе. После чего шли в кино и возвращались автобусом домой, в Сент-Луис-Парк. Мы были совсем детьми, но родители не беспокоились о том, что мы свободно бродим по городу.

Помимо школ, великий общественный бармен Миннеаполиса смешивал людей ещё и у озёр. Они окружали самые богатые дома города, но каждое озеро было обвито пешеходными тропами, велосипедными дорожками и общественными пляжами, открытыми для всех. Мы гуляли с мамой у этих озёр и неизбежно встречали там всех, кого знали.

Сильный дух общности – визитная карточка Миннесоты – стал, кроме прочего, побочным продуктом сурового климата: минусовых температур, замёрзших дорог и скользких тротуаров, сломанных водопроводов и снега, который нужно было убирать. И так каждую зиму.

– И это сделало сотрудничество необходимостью, а не просто забавой, – отметил Фред Астрен, живущий в районе залива Сан-Франциско. – Тебе может не нравиться сосед, но ты всегда поможешь ему утром завести машину. Он поможет тебе встать, если ты поскользнулся. А твой босс отпустит тебя домой, чтобы ты справился с чрезвычайной зимней ситуацией. Здесь люди всегда знают соседей – в отличие от области залива в Сан-Франциско, где слишком мало обстоятельств для объединения соседей. Бездействующий сосед в Миннесоте встречается редко, ибо все знают: наступит холодный день, когда потребуется помощь. Зима всегда приходит.

Наш ближний сосед, Боб Бонд, переехал из пригорода на семейную ферму и каждую зиму собирал снег на периферии своего двора, чтобы построить каток, который он заливал садовым шлангом. Именно там я научился кататься на коньках и играть в хоккей. А летом Боб на той же земле выращивал отличную кукурузу, морковь, салат и помидоры. Моя сестра Джейн придирчиво следила, как растёт морковка, и постоянно приставала к Бобу с вопросом: когда можно одну их них вытащить и съесть? Наши дворы в верхней части улицы и соседские – с параллельной улицы – не были разделены заборами. Такая договорённость создала длинную, естественную зелёную зону «футбольного поля».

В апреле, лишь только таяла большая часть снега, я доставал из чехла клюшки для гольфа, вставал на вершине нашего слегка приподнятого заднего двора – и запускал своей «пятёркой» шар на 175 ярдов, через шесть задних дворов наших соседей, и иногда достигал чистого поля в конце. Но ни разу не разбил никому окно, и никто из соседей никогда не жаловался. Ещё в те времена я был очень строг с «пятёркой»!

Открытое поле в конце квартала было нашей дикой границей, где мы играли в прятки среди деревьев, высоких кустарников и зарослей сорняков. Мы не знали, что поле отделяло жилой сектор от гигантского завода, принадлежавшего литиевой корпорации. При подготовке этой книги я узнал из журнале «Twin Cities Business» от 1 ноября 2006 года, что «с 1942-го по 1960 год две фирмы, Metalloy и Lithium Corporation of America, производили карбонат лития для армии США, главным образом для использования в батареях и спасательном оборудовании, на участке, расположенном в конце Эджвуд-авеню недалеко от Сидар-Лейк-роуд в Сент-Луис-Парке. (Это было всего в нескольких кварталах от нашего дома.) Но, выполняя свой патриотический долг, компания также проливала литий, мазут и другие металлы в почву и грунтовые воды».

А Джон С. Мейер III в своих мемуарах «Не говорите Дугласу» утверждает, что Metalloy использовал завод во время Второй мировой войны для производства «ингредиента, необходимого для атомной бомбы, которая использовалась на Хиросиме». Боже мой!

Так и жили – между этим заводом и креозотной фабрикой, расположенной в нескольких милях. Удивительно, что мы с сестрами сейчас не светимся в темноте. Через два квартала в другом направлении был большой общественный парк, заполненный бейсбольными полями летом и хоккейными катками зимой. В тёплой хижине с деревянными полами мы меняли ботинки на коньки и укрывались от холода, когда температура падала сильно ниже нуля. Я все ещё чувствую запах того газового обогревателя. Можно было играть в хоккей в любой день или вечер, а город обеспечивал свет, чтобы любители играли даже ночью.

Марк Трестман был на три года младше меня и играл защитником в школьной футбольной команде Сент-Луис-Парка. Потом продолжал играть в университете Миннесоты, а затем сделал выдающуюся карьеру в качестве гуру-квотербека за две школьные команды и десяток команд НФЛ, завершив свою карьеру в качестве главного тренера «Чикагских медведей» с 2013-го по 2014 год.

Средний класс в Миннесоте тогда означал: вам доступно почти всё, что вы могли себе представить. После полуночи по выходным Трестман и его коллеги-спортсмены иногда сдавали в аренду каток в Столичном спортивном центре, где играла местная профессиональная хоккейная команда НХЛ «Северные звёзды Миннесоты».

– В то время не существовало никаких служб обмена сообщениями, сотовых телефонов, ни у кого не было даже кредитных карт, – вспоминает Марк. – И не было банкоматов. Каток после полуночи стоил сто пятьдесят долларов в час. Помню, как мы вывели двадцать парней на профессиональную ледовую арену в четыре часа утра в субботу, заплатили деньги и вошли без тренеров, и там был ледовый комбайн Zamboni. А мы просто встали на позиции и целый час играли в хоккей.

Жизнь среднего класса тогда включала в себя гораздо больше спонтанности; деньги не полностью захватывали общественные места, как сегодня.

Как-то мама совершенно неожиданно позвала меня: «Давай пойдём на бейсбольный матч». В Твинсе играли «Ред Сокс». Мы быстро собрались, приехали и купили билеты на первый ряд второй трибуны. И Реджи Смит сильным ударом зафолил мяч, а моя мама протянула руку и поймала его…

Ещё памятное событие из юности. В 1970-м в Национальном гольф-клубе Хазелтина в Часке, штат Миннесота, в 40 минутах от центра Миннеаполиса состоялся открытый турнир США по гольфу. Я учился тогда в одиннадцатом классе и регулярно занимался летом в нашем клубе Brookview. Большинству клубов вокруг Миннеаполиса было предложено назначить четырёх кэдди для участия в USA Open, и я стал одним из тех, кого выбрал мой клуб.

В те дни – и это реальный факт – Ассоциация гольфа США не позволяла профессиональным игрокам в открытую приводить профессиональных кэдди. Поэтому приглашались и любители, и это рассматривалось как преимущество. За пару недель до турнира все мы, местные кэдди, собрались в Хазелтине и прошли все восемнадцать лунок поля во главе с главным профессионалом, Доном Варяном, заполняя записную книжку, которую дали каждому из нас. В блокноте мы подробно описывали расстояния от поля до разных деревьев и ловушек. Затем пошли в столовую клуба, где посреди зала стояла большая серебряная чаша с именами игроков турнира, написанными на маленьких сложенных кусочках бумаги. Мы слышали своё имя, шли к чаше, совали в неё руку – и вытаскивали имя профессионала, чьим кэдди предстояло быть.

Речь о равноправии! Какой-то подросток вытащил Джека Никлауса, кому-то достался Арнольд Палмер, третий вынул записку с именем фаворита – Тони Джеклина. Мне же выпал Чи Чи Родригес, великий пуэрто-риканский гольфист и шоумен. Он шёл на втором месте по итогу второго дня, прошёл отборочный тур, закончил турнир на двадцать шестом месте, заплатил мне 175 долларов и отдал все свои шары и перчатки из сумки. Для меня это было событие всей жизни – да могло ли такое произойти с семнадцатилетним подростком сегодня? Вряд ли.

Несколько лет спустя ассоциация отменила запрет на профессиональные кадры для Open, так что больше ни у кого из подростков не было шанса вытащить из серебряной чаши имя Джека Никлауса или Арнольда Палмера – и пройти с ним по полю. Сегодня в Хазелтине, у выхода из мужской раздевалки, висит фотография, где мы, школьники, вынимаем из чаши записки с именами игроков. Прекрасное, но далёкое воспоминание о временах, когда, если чуть перефразировать слова моего друга детства Майкла Санделя из Гарварда, все ещё было то, чего «нельзя купить за деньги».

Средний класс Миннесоты

Слияние двух факторов породило такие общественные пространства: растущая американская и миннесотская экономика, повлиявшая на рост среднего класса, и уникальное поколение прогрессивных политиков. Оба фактора усиливали друг друга. Нет ничего лучше растущей экономики, чтобы поддерживать как общественные работы, так и политику интеграции.

Теперь я полностью понимаю: те из нас, кто учился в средней школе с конца Второй мировой войны до начала 1970-х, выросли в необычайный момент американской истории. Как сказал мне историк Стэнфордского университета Дэвид Кеннеди:

– Это был величайший момент коллективного опьянения в американской истории – страна была полна гордости и возможностей. То было время сильной концентрации доходов и великого всеобщего процветания – высокий уровень экономики и высокий уровень равенства.

В годовом отчёте совета экономических советников Белого дома за февраль 2015 года рассматривался рост производительности труда в Америке после Второй мировой войны. Период с 1948 по 1973 год назывался «эпохой совместного роста», ибо

три фактора – рост производительности, распределения и участия – были согласованы, чтобы принести пользу среднему классу в эту пору. Разрыв в доходах сократился: доля «золотого процента» упала едва ли не на треть, а доля доходов низших 90 % населения немного подросла. Кроме того, росли доходы домохозяек – вследствие увеличения доли женщин в рабочей силе. Сочетание всех трёх факторов способствовало росту среднего дохода нижних 90 % домохозяйств на 2,8 % в год.

Все эти данные хорошо иллюстрируют совокупную силу производительности, равенства доходов и участия в интересах среднего класса.

Именно в ту эпоху я достиг совершеннолетия. Неудивительно, что взросление привело меня и многих других к надежде на то, что всеобщеее процветание должно и будет продолжаться. То был благостный цикл роста: вы чувствовали, как ветер дует в спину, а не в лицо. Рик Нолан, конгрессмен из Миннеаполиса, любит говорить в адрес нашего поколения среднего класса, выросшего тогда в Миннесоте: «У вас должен был быть план, который провалится»…

Сенатор Аль Франкен учился в государственной начальной и средней школе в Сент-Луис-Парке, но затем родители перевели его в частную школу Блейк, в Миннеаполисе. Это было редким исключением в ту пору. Позже, выступая перед демократической партией Колорадо, Франкен объяснил причины решения родителей.

– Я помню еще 1957 год, когда Советы запустили спутник. У них уже было ядерное оружие, и вдруг они оказались впереди нас в космосе. Американцы были в ужасе. Мне было шесть. Моему брату Оуэну – одиннадцать. Помню, родители усадили нас в нашей гостиной дома в Сент-Луис-Парке и сказали: «Вы, ребята, будете изучать математику и естествознание, чтобы мы могли победить Советы». Не думаю, что это оказало большое влияние на шестилетнего. Но мы были послушными сыновьями. Так что мы с Оуэном изучали математику и естествознание. И нам понравилось! Мы хорошо успевали. Брат стал первым в нашей семье, кто поступил в колледж. Затем окончил физический факультет в Массачусетском технологическом институте. А потом стал фотографом. Я также поступил в хороший колледж, окончил его – и стал комиком. Бедные мои родители! Но мы победили Советы. Обращайтесь!

Как уже сказано, я вырос в Сент-Луис-Парке, пригороде Твинс-сити среднего класса. Папа был продавцом полиграфической продукции. Мы жили в доме с двумя спальнями и одной ванной. Но я чувствовал себя самым счастливым ребёнком в мире. Да и был самым счастливым. Я рос в семье среднего класса в тот момент, когда он в Америке процветал и принадлежать к нему означало – быть в безопасности. То есть вы можете рассчитывать на крышу над головой и еду на столе. Можете отправить детей в хорошую государственную школу и отвезти их к врачу, если они заболеют. И это значило, что вы могли время от времени брать отпуск. На каникулы мы всегда ехали в Нью-Йорк – навестить дядю Ирвина, тётю Хинду и моего кузена Чака. Быть представителем среднего класса означало, что можно рассчитывать на пенсию, социальную поддержку в преклонном возрасте и комфортную старость. И ещё это означало, что вы могли рискнуть. Если ребёнок, подросток, юноша играл по правилам, усердно работал – он мог стать тем, кем хотел. В том числе комиком и сенатором, даже в такой последовательности.

…Что больше всего поразило меня в словах Франкена, так это его мнение о том, что в Америке есть экономическая безопасность и психологическое чувство привязанности к сообществу. Как он говорил, «вы могли сделать ставку на себя – и не беспокоиться, что работа комика будет не столь безопасна, как карьера других выпускников Гарварда. Я чувствовал, что смешно полагать, будто ты не сможешь как-то зарабатывать на жизнь».

Хотя я и не стал комиком, как Аль, зато начал изучать арабский язык с нуля в университете Миннесоты, что немало позабавило моих друзей и семью. В то время в университете было немного еврейских детей, изучающих арабский язык. Друзья обычно спрашивали моих родителей: «И как Томми собирается устроиться на работу, изучая арабский язык?» Меня это выбивало из колеи, но даже в голову не приходило, будто могу остаться без работы. Так что я не волновался. Никто не предупреждал меня о том, что, не выучив STEM: науку, технологию, инженерию и математику – необходимый образовательный минимум, я никогда не смогу прокормить себя.

Руководство делового сообщества штата стало основным двигателем миннесотского пути. Здесь понимали, что правительство должно идти на компромисс, принимать верные решения и поддерживать частный сектор, который должен создавать рабочие места и вносить свой вклад в общественное благо, отметил Лоуренс Джейкобс, директор центра изучения политики и управления в университете штата: «В Миннесоте деловые круги исторически были реальным партнером в построении государства и поддержании двух сторон ближе к центру».

Как объясняется в статье «Нью-Йорк Таймс» от 22 декабря 2007 года, озаглавленной «Изумрудный город страны Оз действительно существует», корни этого явления уходят глубоко. В середине 1970-х ведущие компании Миннесоты сформировали

Five Persent Club, а корпорации Миннеаполиса и Сент-Пола согласились выделить 5 % процентов дохода до вычета налогов на благотворительность. Хотите верьте, хотите нет (в это трудно поверить, учитывая современный акцент на максимизацию прибыли и привлекательность Уолл-стрит), но клуб всё еще существует. Сегодня он известен как Keystone Club, в нём 214 членов, и 134 из них делают пожертвования на уровне 5 %.

Прекрасный городской театр Гатри недавно переехал в новое сверкающее здание у реки. Это лишь одна из пяти крупных художественных организаций, которые в последнее время въехали в новые здания или возвели крупные пристройки. Все они построены в немалой степени благодаря корпоративным взносам.

Поэтому неудивительно, что спустя два года после того, как я окончл среднюю школу, в августе 1973-го, на обложке журнала «Time» появилось изображение улыбающегося губернатора Миннесоты Уэнделла Андерсона, держащего в руках северную щуку. Заголовок гласил: «Хорошая жизнь в Миннесоте». В то время, когда остальная часть страны переживала муки Уотергейта, высокой инфляции и войны во Вьетнаме, Миннесота была выделена как «штат, где всё в порядке».

В силу обстоятельств мне хорошо запомнилась та обложка. Только что умер мой папа, и меня приняли студентом-переводчиком в Брандейс, куда я переехал через несколько недель, и больше уже никогда не жил в Миннесоте. Но этот штат всегда со мной. Где бы я ни жил: в Бостоне, Лондоне, Оксфорде, Бейруте, Иерусалиме или Вашингтоне, когда меня спрашивали: «Где ты живешь?», всегда отвечал: «Живу здесь, но я из Миннесоты».

Наши политические предки

Как уже рассказывалось, Миннесота не всегда была такой милой, а также политически и экономически привлекательной – особенно для чернокожих, евреев и других меньшинств. Важно понимать: штат стал более инклюзивным не только потому, что после Второй мировой войны экономика пошла вверх, но и благодаря политическим выборам, выделившим уникальную генерацию умеренных республиканцев и демократов-фермеров-лейбористов из этого штата. Среди них стоит назвать таких людей, как Хьюберт Х. Хамфри (мэр Миннеаполиса, сенатор и вице-президент), Уолтер Мондейл (сенатор и вице-президент), Дон Фрейзер (конгрессмен и мэр Миннеаполиса), Юджин Маккарти (сенатор), Арне Карлсон (республиканец, спикер законодательного собрания штата и губернатор) и Билл Френцель (республиканец, во время моего детства конгрессмен из Сент-Луис-Парка).

Согласно веб-сайту Исторического общества Сент-Луис-Парка, в марте 1936 года «сумасшедшая бандитская группа под названием «Серебряные рубашки» обрушилась на Миннеаполис, проповедуя антисемитизм и паранойю; как они утверждали, в штате у них было 6000 последователей». Легендарный редактор новостей CBS Эрик Севарейд, тогда молодой репортёр из Миннеаполиса, «был журналистом от Minneapolis Journal и публиковал разоблачающий эту группу материал, состоящий из шести частей, начиная с 11 сентября 1936 года. Организацию возглавлял Уильям Дадли Пелли из Эшвилла, штат Северная Каролина, который решил свалить все проблемы на коммунистов и евреев. Вот некоторые из самых нелепых идей: настоящее имя президента Рузвельта – еврейское, Розенвельт». Сходная участь постигла чернокожих: «В июле 1947 года межрасовая комиссия губернатора штата Миннесота провела опрос «Негр и его дом в Миннесоте». Опрос показал, что 63 % жителей не будут продавать свою собственность чернокожим, даже если те предложат более высокую цену».

Ситуация начала меняться в конце 1940-х и начале 1950-х. Хьюберт Хамфри в нашем доме был героем в том числе потому, что боролся с антисемитизмом, когда стал мэром, и назначил рабочую группу по его искоренению в городском правительстве. «Целевая группа подтвердила обвинения, а также пролила свет на дискриминацию в отношении чернокожих и американских индейцев. Хамфри превратил целевую группу в постоянный совет по человеческим отношениям при мэрии, – пишут на сайте Исторического общества. – В течение следующих двух лет приняты постановления, запрещающие антисемитскую и расистскую практику в сфере жилья и занятости».

Сегодня мы вспоминаем о Хьюберте Хамфри прежде всего как о великом борце за гражданские права в сфере чёрно-белых отношений, но он начал и борьбу с антисемитизмом среди белых, объяснил Лоуренс Джейкобс.

– Одним из факторов развития, определивших особенности Миннесоты, была борьба за гражданские права. Но речь не об афроамериканцах. Речь о евреях. Прежде чем Хамфри произнёс знаменитую речь, призывающую к равенству чернокожих на съезде Демократической партии 1948 года, он боролся с антисемитизмом в Миннеаполисе. Город Сент-Луис-Парк, где мы росли, не был бы возможен в Миннесоте 1930-х и 1940-х годов. Мы выросли в период, когда можно было взрослеть и жить в соответствии со своими заслугами – и быть при этом евреем.

Но во времена, когда по всей Америке, и в том числе в Миннесоте, шла борьба с евреями, это было совсем не так.

– Прежде чем Хамфри объявил войну расизму, – добавил Джейкобс, – он ополчился на антисемитизм, и это в конечном счёте позволило людям в Сент-Луис-Парке проявить свои таланты, и их творчество и вдохновение получили необходимое пространство для роста.

Переход Хамфри от борьбы с антисемитизмом к борьбе с расизмом в целом был определён его речью на Демократической конвенции, произнесённой 14 июля 1948 года в Филадельфийском конференц-зале. Писатель Томас Дж. Коллинз описал эту сцену в ретроспективе последующих пятидесяти лет для исторического сайта Hubert-Humphrey.com.

«Потея в простом чёрном костюме, со спутанными тонкими чёрными волосами, Хамфри оглядел толпу, в которую входили лидеры национальных партий, советовавшие ему ничего не говорить и вообще не поднимать волну, и те, кто угрожал выйти из зала, если только он обратится к этой теме. В течение следующих восьми минут политический воин Миннесоты впервые вступит в национальную политическую партию для битвы за гражданские права, которая активно продолжается по сей день».

Выступая со своей речью Хамфри заявил:

– Друзья, тем, кто говорит, что мы спешим с проблемой гражданских прав, я отвечаю – мы опоздали на сто семьдесят два года. Тем, кто говорит, что эта программа гражданских прав нарушает права штатов, я отвечаю – пришло время, чтобы Демократическая партия в Америке ушла из тени местных прав штатов и прямо вышла на яркое солнце прав человека.

Трудно сейчас оценить, насколько радикальными были те слова борьбы. Несколько десятков южных делегатов, во главе с губернатором Южной Каролины Стромом Турмондом, вышли из конвенции. Южане в конечном итоге поддержали сенатора Ричарда Б. Рассела из Джорджии в качестве протестного кандидата против Гарри Трумэна, а сам Турмонд баллотировался в президенты от партии «диксикратов». Именно те события ознаменовали начало распада Демократической партии как коалиции южных консерваторов и северных либералов, что в итоге положило начало Закону о гражданских правах 1964 года.

Хамфри был яростным сторонником прогресса и помог создать поколение демократических политиков (и даже многих республиканцев) в Миннесоте. Когда я был маленьким, оба конгрессмена в Сент-Луис-Парке, который был частью Третьего конгресс-округа – самого еврейского, демократического и либерального округа в штате, – являлись либеральными республиканцами: Кларк МакГрегор, работавший с 1961-го по 1971 год, и Билл Френцель – с 1971-го по 1991 год.

В 2014-м (незадолго до его смерти в возрасте 86 лет) я взял интервью у Билла Френцеля. Меня интересовала эволюция политики Миннесоты в период, когда я там рос, в 1950-х и 1960-х годах. Он олицетворял собой вымерший ныне вид – либерального республиканца. Впервые Френцель был избран, когда я ещё учился в средней школе, в 1970 году. И где бы я ни путешествовал по миру, всегда называл его «моим конгрессменом». Когда мы встретились в кафетерии Брукингского института в Вашингтоне, где он вёл научную работу, Френцель размышлял вслух о тех, первых днях.

– Мы называем их старыми добрыми деньками. Я родился в Сент-Поле, вернулся с Корейской войны и работал в семейной компании в Миннеаполисе. И не задумывался, республиканцем я был или демократом. Моя семья из среднего класса, и у неё всё было хорошо, а политика не играла большой роли. Многие из друзей отца были против Рузвельта, но сам он никогда не позволял мне принять их точку зрения. Однажды Рузвельт приехал в Миннесоту, и отец отвёз меня на его выступление. Собравшиеся приветствовали кандидата, и я вслед за ними. Но, сидя на плечах отца, спросил: «Почему все радуются? Я думал, что нам не нравится этот парень?» – и он ответил: «Нет, сынок, но ты получаешь только одного кандидата за раз».

Дальше Френцель вспомнил, что, когда он пришёл в законодательные органы,

там ощущалась атмосфера товарищества. Тогда складывалось сотрудничество центральных городов и пригородных ферм.

– У нас, жителей пригородов, было немало общего с горожанами, и мы много работали вместе. Хьюберт Хамфри делал своё дело из Сената. Он был так же хорош и добр ко всем, кого встречал, даже на улице. Всё это сильно отличалось от сегодняшней ситуации. Мы всегда пытались сотрудничать, и только если не получалось, голосовали против. По правде сказать, в законодательном органе Миннесоты у нас было едва ли полдюжины партийных голосов из пятисот или шестисот в мой первый срок, с 1963-го по 1969 год. Но именно так мы и хотели вести дела – быть в состоянии заключить сделку.

Вот нашим семейным бизнесом была транспортировка и распределение. Если мы хотели заключить контракт, достаточно было рукопожатия с партнёром. Мы были лично консервативны, но либеральны в целом. Миннесотцы оплачивали счета, копили деньги, учили своих детей экономить. Но, кроме того, стремились позаботиться о соседях и построить хорошее сообщество. Конечно, сегодня Миннесота совсем не такая милая, как раньше, но всё же лучше, чем многие другие штаты. Политика прогорела, а люди нет.

– Когда политика начала меняться? – спросил я у Френцеля.

– Когда пришел Рейган и бросил вызов демократам, контролировавшим палату. Затем начали обзываться, потом скандал с домашним банком. Постепенно привычка вошла в избирательные кампании, которые стали действительно личными и с годами – всё более противными. Когда я начинал свой путь в политике, наставники предупреждали: «Ради всего святого, никогда не упоминайте имени своего оппонента». А теперь вы начинаете с того, что рассказываете всем, какой скунс ваш соперник. Мою кампанию ребята вели у меня на кухне. Сегодня вы наймёте парня из Балтимора или Лос-Анджелеса, и ему не нужно жить в вашем районе, так же как его не заботят разрушения, которые он оставит после себя. Когда республиканцы приняли Палату представителей в 1994 году, они не знали, что делать с большинством, а демократы – что делать с меньшинством. В мои времена республиканцы знали «своё место». Мы никогда не были большинством и, похоже, никогда бы им и не стали. Поэтому у нас не было выбора, кроме как стараться изо всех сил и идти на компромисс. Нам приходилось решать, наберёт законопроект половину или лишь треть голосов, и исходя из этого идти на сделки.

Билл Френцель считает, что такая позиция сильно помогала:

– У меня был толерантный избирательный округ. Но он к тому же оставался постоянным. Принципиально ничто не изменилось.

Большинство домохозяйств в его округе были семьями с двумя кормильцами, при этом достаточно обеспеченными. Они чётко знали, для чего в своё время переехали в пригород и отправили своих детей в хорошие школы. И знали, почему хотели там остаться.

– Они ждали, чтобы конгрессмен был «красивым, смелым и правдивым», и хотели, чтобы я обратил на них внимание. А я чувствовал себя, как лунатик, которого подталкивают в нужном направлении то слева, то справа. Не думаю, что люди задавались вопросом: республиканец я или демократ, да и меня это не сильно волновало.

И действительно, моя мама, например, будучи крайне либеральной, всегда голосовала за Френцеля. Когда он баллотировался на переизбрание, на его предвыборных плакатах было написано просто: «Френцель идет в Конгресс». И ни слова о том, что он – республиканец.

После ухода на пенсию Френцель – что неудивительно – стал специальным советником президента-демократа Билла Клинтона в подготовке и проблеме принятия Североамериканского соглашения о свободной торговле.

Уолтер Мондейл, бывший сенатором от Миннесоты в моём детстве, с 1964-го по 1976 год, рассказал мне похожую историю с другой стороны баррикад.

– Я вырос в маленьком городке на границе с Айовой. Мой папа служил в нескольких разных церквях, и каждые пять лет мы переезжали. Мама была музыкантом и учила чуть ли не всех местных играть на пианино, а также руководила хором в Элморе. В нашей семье всегда ждали и были готовы к тому, что мы будем вовлечены в сообщество и заняты чем-то общественным. Папа издавна состоял в фермерско-лейбористской партии. Папа Хьюберта был знатным общественным деятелем и его мама тоже. Дон Фрейзер – то же самое. Мы взяли Миннесоту, бывшую изоляционистским «государством», где Миннеаполис называли «столицей антисемитизма», – и всё это изменили. Мы изменили политическую культуру.

Те годы Уолтер Мондейл называет временем оптимизма – с точки зрения государственной политики.

– Мы все собирались сделать нечто глобальное в нашей жизни. Образование позволило бы нам добиться почти всего, и оно было доступно каждому. Закон о пособии для демобилизованных дал всем шанс поступить в университет или колледж, чтобы получить профессиональную подготовку. Во всём штате люди стали профессионалами. Было равенство доходов и возможностей. Ситуация становилась всё лучше, поскольку мы шли вместе, и когда работали сообща, то видели, что это приносит плоды. Люди изо дня в день продвигались вперёд, и экономика становилась лучше. Получив образование, вы ощущали результат, принесённый им.

Миннесота оставалась двухпартийной. Надо признать: наши республиканцы были прогрессивными. Мы привыкли бороться за то, кто больше сделает для университета Миннесоты, и Арне Карлсон с республиканцами старались нам не уступать. А университет, конечно, любил и поощрял эту конкуренцию. Ведь борьба шла не разрушительная, а созидательная. И тем, кто приходил с идеями разрушения, отказывали сразу…

Вспоминая золотые послевоенные годы, продолжавшиеся вплоть до середины 1970-х, бывший сенатор пришёл к определённым выводам.

– Мы все ожидали, что жизнь будет только улучшаться. Люди, получившие помощь по закону о содействии демобилизованным, строили новую жизнь. А затем многие из нас расправили крылья и отправились в Вашингтон, куда прихватили с собой дух Миннесоты. Я часто думаю о том факте, что расовая напряжённость, столь важная для многих штатов, в Миннесоте была не столь долгой. Кстати, Орегон и Вашингтон были на нас похожи. Это позволило нам очень рано стать прогрессивными в области гражданских прав… Хьюберта Хамфри, помнится, нередко критиковали, считая, будто бы он не знал, о чём говорит. Потому что «у нас полностью белый штат». Но Миннесота ведь была не совсем белой…

Мы всегда стремились к тому, чтобы заставить общественность работать и чтобы житель штата получал поддержку с раннего детства: от образования до минимальной заработной платы. Теперь нам необходимо восстановить этот импульс на национальном уровне. Я расстроен тем, как политический паралич изменил жизнь. Сегодня вместо сообщества – отличная система сортировки, люди разделены, и это нам вредит. Всем приходилось видеть очень большие деньги в предвыборных кампаниях, но никто толком не знал, откуда они. Имеет ли Верховный суд представление о том, что дело Citizens United принесло в общественную жизнь страны? Конечно, всем нужно хотя бы немного денег. Но это неважно… Другое дело, что теперь деньги решают все.

Согласитесь, ведь оказаться политически зрелым штатом под опекой таких политиков – настоящее благословение. Этот опыт сформировал политические взгляды многих моих друзей, в том числе Майкла Санделя, который преподаёт сейчас в Гарварде как политический философ, чьи курсы привлекают до тысячи студентов за семестр. Названия его книг – «Недовольство демократии», «Общественная философия», «Справедливость: что делать правильно?», «Какие деньги нельзя купить» – отражают постоянную озабоченность Майкла судьбой демократии, общества и гражданской добродетели в наше время. Я попросил его поразмышлять о том, как Миннесота помогла сформировать гражданскую чувствительность, так повлиявшую на его книги и преподавание. И вот что он сказал:

– Хотя в те годы мы едва ли это могли осознавать, гражданский идеализм воспитания в Миннесоте сформировал наш взгляд на то, что значит быть гражданином. Миннесота, которую мы знали в детстве, была местом, где воспитывали демократическое настроение, хотя и не в явной, жёсткой манере. Гражданские чувства переданы нам через хорошо поддерживаемые местные и муниципальные учреждения – сильные государственные школы, публичные библиотеки, общественные парки и даже развлекательные заведения. Наше гражданское образование мы вобрали в себя из ландшафта повседневной жизни. Подсознательно мы впитали убеждение: политика и гражданская активность могут сделать мир лучше. То были стабильные сообщества среднего класса, питавшие веру в то, что политика может быть во имя общего блага. Демократическая партия в Миннесоте называлась демократической фермерско-лейбористской. Она возникла из прогрессивного союза между фермерами и рабочими, требовавшими аграрной реформы, сильных профсоюзов, надёжного социального обеспечения и общественной собственности на железные дороги и коммунальные услуги. Когда мы росли, эта прогрессивная традиция всё ещё пронизывала политику Миннесоты и побудила нас заботиться о мире в целом. Люди, представлявшие штат в органах власти – Хьюберт Хамфри, Орвилл Фриман, Уолтер Мондейл, – были замечательными политиками, полными оптимизма и идеализма. Сегодня мы вспоминаем о Хамфри как о трагической жертве политического истеблишмента, каковой он стал для вице-президента Линдона Джонсона во время войны во Вьетнаме. Но начинал он свою карьеру как смелый сторонник гражданских прав.

Во времена нашего детства популистская традиция Среднего Запада оставила свой след: и в национальной политике, и в нас самих. Нам было по одиннадцать лет, когда президент Линдон Джонсон подписал Закон о гражданских правах, и по четырнадцать, когда ему на первичных выборах в Нью-Гемпшире в знак протеста против войны во Вьетнаме бросил вызов Юджин Маккарти, ещё один сенатор из Миннесоты.

Однако, по мнению Майкла Санделя, существует и более тонкий источник нашего гражданского образования:

– Миннесота нашего времени предложила широкую палитру курсов, опыта и общественных мест. По крайней мере, в пригородах государственные школы были сильны. Многочисленные парки и базы отдыха активно посещали люди всех социальных слоёв, как и ярмарку штата или столичный стадион, куда стягивались сторонники бейсбола поболеть за «Твинс» – команду из Миннесоты. Надо сказать, поход на бейсбольный матч в те дни был более демократичным.

Конечно, места ближе к полю всегда стоили дороже, чем дешёвые скамьи на трибунах. Но разница была не столь большой, как сегодня. Место наверху обходилось в доллар, а внизу – в три пятьдесят. В результате бейсбольный стадион был ещё и местом смешения классов. Руководители компаний сидели рядом с учителями и почтальонами. Все пили одно и то же несвежее пиво, ели одни и те же промокшие хот-доги и ждали в одинаковых длинных очередях в туалеты. И когда шёл дождь, дружно промокали. Конечно, мы не ездили на столичный стадион за гражданским опытом. Мы просто шли болеть за «Твинс» – смотреть, как Хармон Киллебрю попадёт в цель. Тем не менее сами условия смешивания создали общий демократический опыт. Подобные условия были достигнуты (пусть и не идеально, но по большей части) в районах, в государственных школах и там, где мы жили. Вот такое непреднамеренное обучение демократическому гражданству…

Сегодня поход на игру выглядит совсем иначе, – продолжил Майкл. – Как и большинство спортивных команд, «Миннесотские близнецы» ныне играют на корпоративном стадионе «Target Field», где роскошные скайбоксы предлагают «изысканные блюда и услуги бара» и «эксклюзивные услуги консьержа», где VIP-зрители наблюдают игру в кондиционированном комфорте, изолированно от простого народа, сидящего на трибунах ниже. Слишком большая разница по сравнению с мокрыми хот-догами и обменом демократическим опытом. В эпоху VIP-лож не бывает так, чтобы во время дождя мокли все…

Нечто подобное Сандель видит и в нашем обществе в целом.

– Сегодня обеспеченные люди и люди скромного достатка живут всё более раздельно. Мы живём, работаем, делаем покупки и играем в разных местах и отправляем наших детей в разные школы. И это называется «американской жизнью». Она знаменует собой отход молодежи от принципов Миннесоты. Такое разделение разъедает граждан и демократическое равенство. В те давние времена мы едва ли замечали демократичность гражданского ландшафта. Разрыв сформировал фоновые условия повседневной жизни и становится более очевидным в ретроспективе, особенно теперь, когда прошлая общность стала отдаленным воспоминанием…

Мысль Санделя поддерживает другой выпускник Сент-Луис-Парка – Норман Орнштейн, политолог, резидент Института предпринимательства (Вашингтон) и один из наиболее цитируемых аналитиков американской политики, в том числе политики Конгресса. Среди его книг, написанных в соавторстве с Томасом Э. Манном, есть такие: «Даже хуже, чем выглядит: как американская конституционная система столкнулась с новой политикой экстремизма», «Постоянная кампания и её будущее» и «Интенсивная терапия: как конгресс формирует политику в области здравоохранения».

Норм на пять лет старше меня и родился в Гранд-Рапидсе, штат Миннесота, куда его отец переехал из Канады, чтобы открыть магазин мужской одежды. Его мама из Северного Миннеаполиса. Семья переехала в город, когда Норму было четыре года, и оставалась до тех пор, пока ему не исполнилось девять лет, когда он учился в еврейской и средней школе Сент-Луис-Парка. Затем семья на несколько лет переехала в Канаду, но вернулась в Сент-Луис-Парк. Окончив среднюю школу в четырнадцать лет, уже в пятнадцать он поступил сразу на второй курс университета Миннесоты.

Когда я спросил Норма, какое влияние на него оказало взросление в Сент-Луис-Парке, он вытащил из бумажника старый билет на седьмую игру мировой серии 1965 года. Тогда, 14 октября, победители американской лиги «Миннесотские близнецы» проиграли команде Доджерс из Лос-Анджелеса. Та игра разбила моё сердце. И сердце Норма. Тем не менее в наших сердцах на долгие годы остался вовсе не проигрыш. По словам Орнштейна, он видел, как росла политика, движимая страстью к социальной справедливости, страстью к честной игре и вежливостью. А кроме того – ожиданием «прагматического поиска политических решений» со стороны общественности и «глубоким уважением к институтам».

– Поэтому неудивительно, – добавил он, – что моя собственная карьера политолога сформировалась вокруг работы по защите, укреплению и совершенствованию государственных институтов, а также просвещения общественности о том, как участвовать в политике. Не думаю, что у меня была бы подобная страсть, если бы не то общественное участие, которое привили мне, когда я рос в Миннесоте.

И всё-таки что-то в воде

Нет, я не питаю иллюзий относительно своего детства ни в Миннесоте, ни в Сент-Луис-Парке. В то время и там, где я вырос, было много неправильного. Расизм по-прежнему оставался в ходу. Сексизм всё ещё был популярен. И если многие из моих учителей были удивительно талантливыми женщинами, то, возможно, и потому, что им тогда не был полностью открыт весь мир труда. Права геев практически не обсуждались, и поэтому многие люди скрывались. Увы, в те дни такое было нормой по всей стране, и хорошо, что мы смогли изменить тенденции.

Но если вам везло, подобные предрассудки не стесняли вашу жизнь. С другой стороны, трудно было не поддаться влиянию того, что в Миннесоте и Сент-Луис-Парке было правильным в то время. И в моём случае трудно было не сохранить чувство оптимизма: что человечество сможет всё исправить, если люди окажутся способны и готовы действовать коллективно. И невозможно было уехать оттуда, не сохранив в сердце понимания того, как сильно здоровое сообщество может как закрепить, так и продвинуть людей.

Сент-Луис-Парк был именно тем, что политический философ Эдмунд Берк описывал в классических «Размышлениях о революции во Франции» (1790 год). В его описании «маленьким взводом», ключевым строительным блоком и генератором доверия для здорового общества.

«Быть привязанным к подразделению, любить маленький взвод, к которому мы принадлежим в обществе, – первый принцип (как бы зародыш) общественных чувств, – пишет Берк. – Это первое звено в серии, по которому мы идем к любви к нашей стране и к человечеству. Интерес этой части социального устройства – доверие всех, кто его составляет. Поэтому никто, кроме плохих людей, не нарушил бы доверие злоупотреблением, никто, кроме предателей, не обменял бы его на свои личные преимущества».

Сент-Луис-Парк и Миннесота – в своих лучших проявлениях – предложили многим своим гражданам возможность принадлежать к сети взаимосвязанных «маленьких взводов» – сообществ доверия, которые сформировали основу для принадлежности, гражданского идеализма, веры в то, что «другие» могут и должны принадлежать к сообществу. Между тем, сегодняшний мир дает нам множество причин и инструментов, чтобы затаиться и отключиться от сообществ. Сент-Луис-Парк и Миннесота дали тем, кто там вырос, совсем иное, противоположное – основания полагать, что мы можем и должны соединяться и сотрудничать, что плюрализм возможен и что два плюс два часто могут значить и пять.

Оглядываясь назад, я понимаю: ведь нам пришлось пройти сравнительно небольшое расстояние, чтобы преодолеть экономический и культурный разрыв между нами. Сегодня всё гораздо сложнее. В наш век усиления глобальной взаимозависимости и тесных контактов между разнообразными незнакомцами мосты понимания, которые мы должны построить, становятся длиннее, а пропасти – намного глубже. И это лишь усугубляет нужду в создании единых и здоровых сообществ, которые смогут закрепить различные группы населения.

Кажется, мост слишком длинный и перейти его крайне сложно? Честно говоря, я так не думаю – дело в правильном руководстве. Но прежде чем я смог даже подумать о том, как мы подходим к решению этой сложной глобальной задачи, мне понадобился курс повышения квалификации. Нужно было вернуться и восстановить связь с тем временем и местом в моей жизни, где политика работала, дух сообщества был реальным, государственные учреждения – уважаемыми. И где друзья были друзьями, а не «фолловерами» в Твиттере или аватарками в Facebook. И где люди, разозлившись на безрассудного водителя, чуть их не убившего, сердились так, что «чуть ему не посигналили».

Глава 13
Вы снова можете (и должны!) вернуться домой

Кажется, что-то всё же есть в кассирах на парковке…

В начале 2016 года я готовился в Миннесоте к плотной работе над книгой. Арендовав автомобиль Hertz, утром 9 января я вернул его – прямо в аэропорту, чтобы успеть на обратный рейс в Вашингтон. В тот день стоял просто дикий холод, от которого едва спасала тяжёлая пуховая куртка. Когда я оставлял машину в Hertz, там был только один дежурный, и он сразу же мне улыбнулся – мы были немного знакомы. Кассим Мохамед, сорока двух лет, уже как минимум однажды мне помог. А заодно и вовлёк в политическую беседу, поскольку был просто помешан на новостях. Некоторое время мы не виделись, и я даже не мог вспомнить, арабом он был или африканцем. В этот раз мы тоже немного поболтали, пока он просматривал документы для моего проката, а под конец я спросил:

– Напомни, Кассим, откуда ты?

– Сомали, – ответил он, – но сейчас мы чувствуем себя здесь как дома.

Прекрасно сказано, подумал я. Ведь не было вопроса о том, что он думает о жизни в Миннесоте. Он просто заявил, что почувствовал себя «дома». Правда, похоже, хотел, чтобы я ещё кое-что ещё узнал о его мнении насчёт нового дома, и добавил с широкой улыбкой:

– Погода другая.

Разумеется, наша погода не похожа на климат Сомали, но сегодня она явно отличалась и от привычной для Миннесоты. Закутанные в тёплые куртки с капюшонами, мы могли без труда видеть дыхание друг друга…

И всё-таки какое замечательное место – Миннесота. Спустя четыре десятка лет после отъезда я все ещё могу вернуться и чувствовать себя как дома. Наверное, и через десять лет после приезда сюда сомалийский беженец тоже сможет чувствовать себя «дома».

Тот короткий разговор напомнил мне о беседе с бывшим вице-президентом Уолтером Мондейлом в прошлом августе. Мы сидели за ланчем в рыбном ресторане, расположенном в служебном флигеле его юридической фирмы в центре Миннеаполиса. Человек умный, честный и невероятно порядочный, Мондейл – один из моих любимых людей. Мы много говорили о том, какие ценности создают Миннесота и Сент-Луис-Парк. А когда встали, чтобы уйти, Уолтер (ему было уже восемьдесят семь лет, походка его замедлилась, но ум отличался прежней остротой) заметил:

– Знаете, меня подбадривает то, что существует преемственность. Хамфри ушел, но зёрна, которые он посеял, прорастают в других людях и через поколение, и через два…

Вернувшись в Миннесоту и Сент-Луис-Парк спустя почти сорок лет после того, как окончил колледж и начал карьеру, я со всей очевидностью понял, как прав был Мондейл – преемственность есть. Не случайно же семнадцать компаний из списка Fortune 500 решили разместить тут штаб-квартиру, а веб-сайт Patch of Earth объявил, что Твинс возглавил один из семи национальных рейтинговых списков «лучших городов», где можно жить и воспитывать детей. Должно быть, нечто такое здесь работает, если вспомнить, что местную тундру пять месяцев в году покрывает снег.

Но снова и снова задаю себе вопрос: что же такое «нечто», сохранившееся здесь? Мне очень нужно знать, потому что я хотел бы разливать по бутылкам это «нечто» и делиться им с другими. Ничто, как мне кажется, не было бы более полезным в наш век ускорений…

Вернувшись домой, чтобы реконструировать то, что эффективно превращало мой город в единое сообщество, способное закрепить и продвинуть многих своих граждан, я захотел понять, что же тогда работает сегодня? И об этом пойдёт речь дальше.

В конце концов я пришел к выводу: загадочное «нечто» начинается с того факта, что Миннесота и даже маленький городок Сент-Луис-Парк, имели (и, по всей видимости, имеют) критическую массу лидеров, которые год за годом приходили к политике и власти, чтобы управлять городом. Пусть порой они ссорятся между собой и тормозят так же сильно, как и любые другие в штате (а время от времени подбрасывают таких странных кандидатов, как губернатор Джесси Вентура, что только добавляет беспорядка), но к концу дня чаще всего находят компромиссы – во имя общего блага сообщества. На самом деле как раз это и должны делать законодатели, но ядовитая поляризация, охватившая американскую политику в последние два десятилетия, больше не считает подобный процесс нормой или ожидаемым результатом в Вашингтоне, округ Колумбия.

В то же время Миннесоту и Сент-Луис-Парк всегда выделяла необычайно высокая степень сотрудничества государственного и частного секторов, где критическая масса предприятий рассматривает себя не просто и не только как работодателей, а как граждан, имеющих корпоративное обязательство – помогать в решении местных социально-экономических проблем. Причём чаще всего руководители предприятий готовы помогать добровольно.

Опять же, какой резкий контраст с Вашингтоном, где после 2008 года большой бизнес исчез как с национальной арены, так и с поля дискуссий – частично из-за нанесенных самим себе моральных ранений банкиров с Уолл-стрит. И ещё оттого, что крупный бизнес несправедливо демонизирован после кризисного 2008 года. Отчасти потому, что у крупных американских транснациональных корпораций сейчас так много клиентов и сотрудников за рубежом, что само их чувство «американского гражданства» ослаблено. В итоге они практически отказались от попыток сформировать национальную повестку дня по таким важным вопросам, как образование, торговля и иммиграция.

Между тем, публика в Миннесоте и Сент-Луис-Парке (и, разумеется, не только там) ожидает, что и лучшие политики, и лидеры бизнеса будут использовать передовую практику. И ждут, когда политики всё же пойдут на компромисс, а корпорации внесут свой вклад в сообщество.

– Руководители здесь ясно дают понять: они хотят, чтобы что-то происходило и чтобы обе стороны не всегда находились в режиме взаимной блокировки, – считает Лоуренс Джейкобс из Школы общественных дел Хамфри. – Хоть это и не «Кумбайя» в законодательном органе, но культура такова, что считается просто недопустимым блокировать законопроекты и игнорировать реальность.

Положительные аспекты искомого «нечто» со временем создали большой социальный капитал – иначе говоря, доверие между государственным и частным секторами. Доверие сохранилось и укрепило позитивные привычки, позволяя им стать устойчивыми. Надо ли вновь напоминать, какой это контраст с Вашингтоном, где и в помине нет доверия как между партиями, так и между законодателями и частным сектором? По этой причине приостановлен великий двигатель американского роста – наше партнёрство между государственным и частным секторами. А ведь именно их сотрудничество отлично содействовало исследованиям, инфраструктуре, грамотной иммиграции, образованию и правилам, стимулирующим принятие рисков, но предотвращающим безрассудство.

Впрочем, если честно, было и другое, не слишком приятное «нечто», тем не менее тоже заставившее Миннесоту работать. Увы, в мем «милая Миннесота» вместился и подковёрный системный расизм в жилищной и полицейской сферах, особенно в отношении афроамериканцев. Хотя афроамериканское сообщество меньшинств в Миннесоте было относительно небольшим, его активистская история началась с 1960-х годов. В 1967-м в Миннеаполисе произошли расовые беспорядки и иные проявления мобилизации движения чёрных. А поскольку упорная сегрегация в сфере жилья и занятости (которая отголосками жива и по сей день) удерживала достаточное количество чёрных и коренных американцев^[62] довольно далеко от глаз большинства белых, многим казалось, что и на самом деле царил всеобщий «миннесотский мир». Произошедшие в 2015 году в Северном Миннеаполисе расстрелы безоружных людей белыми полицейскими помогли сорвать завесу. Например, исследование Американского союза гражданских свобод обнаружило, что «чернокожие в Миннеаполисе в 8,7 раза чаще, чем белые, могут быть арестованы за такие преступления, как посягательство на людей, хулиганство, публичное распитие алкоголя и т. д. Коренных американцев за подобные правонарушения задерживают в 8,6 раза чаще, чем белых». Более того, «Нью-Йорк Таймс» писала, что Филандо Кастиль, тридцатидвухлетний школьный повар, был застрелен белым полицейским возле Сент-Пола, когда его остановили для проверки документов. Ранее он был «задержан полицией Миннеаполиса и Сент-Пола по крайней мере 49 раз, в среднем примерно раз в три месяца, и часто за незначительные нарушения».

Но есть и хорошая новость. Сегодня в Миннесоте гораздо более глубокое общественное понимание аспектов того самого «нечто», работавших все эти годы (их просто необходимо сохранить), а также проблем, которые больше нельзя игнорировать. Афроамериканцы и коренные американцы больше не желают мириться с раздельными школами, неравным образованием или жестоким обращением со стороны полиции. К чести страны, их поддерживают многие белые.

Если сложить все перечисленные факторы, становится ясно: задача интеграции и построения сообщества, с которой сегодня сталкивается Миннесота, стала более сложной и насущной. Задача сложнее, потому что включает теперь интеграцию не только афроамериканцев, латиноамериканцев и коренных американцев (в большом количестве), но также более травмированных групп населения, таких как сомалийцы и лаосские хмонги^[63], бежавших в Миннесоту из мира хаоса. Кроме того, задача включает интеграцию афроамериканцев, «иммигрировавших» в Миннесоту из опасных и беспорядочных районов Чикаго, Индианаполиса и Детройта.

Другими словами, в 1973 году я покинул Миннесоту и Сент-Луис-Парк, чтобы познать мир, а когда вернулся четыре десятилетия спустя, я обнаружил, что «мир» сам добрался до моих родных мест. В частности, средняя школа Сент-Луис-Парка в настоящее время состоит на 58 % из белых, 27 % – чернокожих, 9 % – латиноамериканцев, 5 % азиатов и 1 % приходится на долю коренных американцев. При этом чернокожее население поровну разделено между афроамериканцами и африканцами, состоящими в основном из сомалийских мусульман, которые иммигрировали в Миннесоту за последние два десятилетия и нашли в Сент-Луис-Парке одну из самых гостеприимных общин (так же, как случилось с моими еврейскими родителями в 1950-х годах). Белые студенты – в основном протестанты и католики, около 10 % – евреи. В моей школе почти не было учеников-мусульман, а сейчас мусульман больше, чем евреев. Для них подают халяльные блюда в кафетерии, и в каждом коридоре вы видите молодых девушек, чьи головы покрыты платками.

Тот же демографический сдвиг произошёл и в Твинсе. В государственных школах Миннеаполиса обучаются сегодня 67 % цветных учащихся, в том числе латиноамериканцев и коренных американцев, а в Сент-Поле их число достигает 78 %, причём самая крупная группа – хмонги. Чем дальше от центральной станции метро Твинса вы окажетесь, тем больший процент населения окажется там цветным. А если учесть текущие тенденции, вскоре палитра станет ещё более разнообразной.

В настоящее время в школах Миннеаполиса ученики говорят примерно на сотне разных языков. Городской совет Твинса прогнозирует, что 40 % взрослых в Миннеаполисе к 2040 году будут цветными. Другими словами, разнородное население станет главным рынком рабочей силы, из которого компании, малые предприятия и стартапы Миннесоты будут привлекать всё больше и больше своих сотрудников.

И надо признать, не для каждого сомалийца Миннесота стала «милым домом», как для моего друга Кассима из Hertz. Так, 19 ноября 2015 года CBS News сообщило, что согласно исследованию Конгресса «более 250 американцев пытались присоединиться к ИГИЛ, причём каждый четвёртый из них из Миннесоты. В общине Сидар Риверсайд в Миннеаполисе проживает самое крупное сообщество сомалийцев в стране. Многие оказались там в качестве беженцев в 1990-х годах. Уровень безработицы в Сидар Риверсайде достигает 21 % – в три раза выше среднего по штату. И тревожное число молодых сомалийских мужчин из этого района стали присоединяться к экстремистским группам. С 2007 года два десятка молодых людей присоединились к «Аш-Шабаб» в Сомали».

Если решить проблемы интеграции стало труднее, чем раньше, необходимость этого решения становится всё более актуальной. Ведь с теми же проблемами сталкиваются сообщества по всей Америке (да и в Европе, если уж на то пошло). В результате США становятся страной «большинства меньшинств», и разрастающийся «мир хаоса» только усиливает эту тенденцию. И всё это на фоне увеличения и усложнения навыков, необходимых для получения рабочих мест среднего класса, и нужды в непрерывном обучении, которое требуется, чтобы сохранить актуальность этих навыков.

Так что Миннесота и Сент-Луис-Парк – больше не исключение. Сегодня они представляют собой микрокосм главной проблемы Америки: можем ли мы продолжать делать «множественное единым» в эпоху ускорений? Вот что я хочу выяснить, вернувшись домой. И сейчас скажу, что судить об этом пока некому.

Вряд ли тут можно сделать более или менее точный прогноз. Нынешние задачи намного сложнее, чем интеграция скандинавов и евреев в 1960-х годах. Но есть и то, что порадовало меня дома: люди разных цветов и вероисповеданий, не стесняясь, трудятся для будущих поколений и пытаются сделать Миннесоту действительно «милым домом». И это гораздо более широкий круг граждан, чем в моём детстве. Амори Ловинс любит говорить, отвечая на вопрос о том, оптимист он или пессимист:

– Я не оптимист и не пессимист, потому что всё это просто разная форма фатализма, который рассматривает будущее как судьбу, а не как выбор. И тем самым пытается освободить вас от ответственности за создание будущего, которого вы хотите. Нет, я верю в прикладную надежду.

Но, оказывается, в Миннесоте и Сент-Луис-Парке живёт множество людей из разных стран, всё ещё жаждущих надежды. Они стремятся внедрять инновации на уровне сообщества, чтобы укрепить свой взгляд на эпоху ускорений – даже не зная, чем закончится история.

Приглашаю вас на небольшую экскурсию и начнём с мэрии Сент-Луис-Парка.

Что ещё попробуете?

Август 2015 года. Мы сидим в конференц-зале с действующим мэром Джеффом Джейкобсом, городским управляющим Томом Харменингом и главным информационным директором города Клинтом Пиресом. Впервые Джейкобс стал мэром в 1999-м, а в городском совете участвовал начиная с 1991 года. Он представляет собой необычное сочетание Энди Гриффита, Макиавелли и Йоги Берры. То есть, узнав вагон информации о политике и человеческом поведении через призму совета небольшого города, он способен сконцентрировать обретённую мудрость в незабываемых строках, которыми восхищались бы и Йоги, и Макиавелли.

Забегая вперёд, скажу, что местная газета «Сан Сейлор» 9 декабря 2015-го по поводу его отставки собрала несколько его цитат.

В городском совете: «Наша задача – собрать вместе семеро несогласных, а затем повторить то же самое на следующей неделе».

Когда во время суровой грозы в Миннесоте отключилось электричество, Джейкобс заметил: «Я сказал моим детям, что им нужно смотреть телевизор при свечах».

И мои любимые: «Я всегда хотел работать в пожарной части и кричать «Двинули!».

«У мусора на улице два родителя – тот, кто его бросил, и тот, кто прошёл мимо. Наши люди поднимут валяющуюся банку «Маунтин Дью».

И наконец: «Я республиканец по происхождению и демократ по выбору – но теперь у меня нет времени ни на то ни на другое».

Но вернусь к встрече. Поскольку мы долго обсуждали то, что Сент-Луис-Парк делает верно, я спросил: а что они считают своей самой большой ошибкой? Все трое одновременно улыбнулись и рассказали мне поучительную историю.

В 2006 году, после множества публичных слушаний, бесконечных часов исследований и дебатов, городской совет проголосовал за то, чтобы сделать Сент-Луис-Парк первым городом в штате Миннесота с общедоступным бесплатным Wi-Fi. В результате тщательного отбора подрядчика городской совет остановился на компании Arinc Inc., расположенной в штате Мэриленд. Ей предстояло создать первую в стране беспроводную сеть с питанием от солнечных батарей. Вскоре по всему Сент-Луис Парку выросли мачты беспроводных передатчиков с броскими цветками солнечных батарей на верхушке.

И вот пришла первая зима… Снег и лёд скапливались на солнечных панелях, а не таяли, как задумывалось. Вся система вышла из строя. За одну ночь антенны превратились в бесполезные белые цветки, которые всего через восемь месяцев пришлось утилизировать. Кончилось тем, что город подал против подрядчика иск на сумму проекта – 1,7 миллиона долларов, согласитесь, совсем не мелочь для моего маленького городка.

На следующий день после того как все солнечные панели и столбы были демонтированы, Джейкобс взял слово на заседании Торговой палаты.

– Вообще-то одна из антенн стояла у меня на заднем дворе, деваться было некуда, – вспоминает он. – И я сказал следующее: «Дамы и господа, решение об установке этой системы было принято не единогласно: четверо – за, двое воздержались, один – против. И знаете, кто оказался одним из идиотов, проголосовавших за неё? Это был я!» На том заседании присутствовал член совета Лорен Папроцки, по профессии инженер. Когда мы прежде обсуждали проект и выбирали систему, он честно сказал: «Я просто не могу поддержать этот проект. И не думаю, что он получится». Но он сказал кое-что ещё, чего не забуду до конца: «Мы активно всё обсудили. Хочу, чтобы вы, ребята, знали – я не собираюсь поддерживать проект, пока не буду уверен, что он сработает. Но как только проект станет рабочим, поддержу его на 110 %, потому что не хочу, чтобы он потерпел неудачу». И вот теперь, когда всё произошло, мы не услышали от него того, что на его месте сказали бы многие: «ведь я же вам говорил»…

Джейкобс добавил, что обсуждение и дискуссии – нормальная работа совета. Но делать это надо так, чтобы сохранить добрые отношения и, собравшись через неделю, снова спорить и принимать решения. А главное, необходимо всегда говорить правду.

– Как мы честно в конце концов признались – да, ошиблись, и Wi-Fi на солнечной энергии, по-видимому, пока остаётся для южных штатов…

На мой взгляд, наиболее показательный эпизод всей этой истории связан с Клинтом Пиресом, который наблюдал за всеми техническими аспектами проекта и вскоре после его провала заработал настоящий сердечный приступ. По моей просьбе он припомнил день, когда они объявили о демонтаже системы.

– После того как мы об этом объявили, я пошел пообедать в кафе рядом с мэрией. Оно называлось «Харвест Мун». Парень, стоявший за стойкой, узнал меня. Он спросил: «Разве вы не тот Wi-Fi парень?» А потом добавил то, что меня поразило: «Очень жаль, что не получилось. Что город собирается попробовать дальше?»… Никогда этого не забуду. Понимаете, сообщество будет спокойно реагировать даже на неудачу, если видит, что вы пытаетесь честно работать для общего блага и готовы к обратной связи.

Вот так выглядит настоящее доверие. А теперь сравните эту ситуацию с тем, что сегодня происходит в Вашингтоне. Вы можете себе представить, чтобы какой-либо сенатор или представитель сказал человеку из другой партии по какому-либо поводу: «Жаль, что ваша идея не сработала. Ведь вы желали стране добра. Что ещё попробуем?»

В 2011 году налогоплательщикам США пришлось списать 535 миллионов долларов, предоставленных в виде федеральных гарантий администрацией Обамы стартапу по производству солнечных батарей Solyndra. Их технология тоже не сработала, что дало старт многолетним обвинениям, расследованиям и приговорам, инициированным республиканцами. Нет, я не считаю, будто надо плюнуть на потерю 535 миллионов. Но венчурное инвестирование не зря ведь называют «венчурным» – оно рискованное изначально, и закономерно, когда некоторые проекты терпят неудачу. Здесь важно другое. В Вашингтоне, округ Колумбия, независимо от того, в чём проблема, вы будете виноваты – пока не докажете свою невиновность. В здоровом же обществе существует презумпция невиновности. Но, даже когда ваша вина доказана, люди склонны к проявлению снисходительности, если считают, что вы честно сделали всё возможное.

– Иногда у самолёта отрываются крылья, – сказал мэр Джейкобс, – но люди примут этот провал, если видят, что вы потерпели неудачу, пытаясь взлететь в космос. Мы пытались сделать правильную вещь, и сообщество поддерживало эту идею. И адекватно отреагировало на неудачу. Если вы всё время боитесь обвинения в мелкой или крупной ошибке, у меня есть для вас новость: прогресс всегда происходит внезапно. И человечество никогда бы не вышло в космос, если люди отступились бы после взрыва первой ракеты…

Если хотите изменить отношение людей к правительству, то должны изменить его отношение к людям. Когда власть рассматривает граждан как необходимое зло, они не будут ей доверять, считая точно таким же необходимым злом. Спора нет, правительство должно хорошо справляться с мелочами, потому что они важны для людей. Знаки остановок, бордюры, тротуары, стрижка газонов – все эти детали дают гражданам ощущение, что они живут в сообществе, но, помимо этого, главная задача правительства – завоевать доверие. Потеряв его, вы ничего не добьётесь.

Одна из причин высокого доверия, отличающего Сент-Луис-Парк, – то, что гражданскую активность, о которой говорит Майкл Сандель, воспринимают здесь очень серьёзно. Из-за этого в маленьком городе много демократии. Его население всего 47 000 человек, но есть не только городской совет, но и 35 районов. У тридцати из них собственные районные ассоциации, которые мэр и управляющий городом используют для достижения консенсуса и доверия ко всем важным решениям.

Городской совет в Сент-Луис-Парке беспартийный, хотя избиратели знают партийную принадлежность каждого члена совета.

– Когда вы работаете как республиканец или демократ, то автоматически получаете стереотип с определенным набором идей, – заметил Джейкобс. – Но для тех, кто принимает решения, важнее даже не то, что мы делаем, а то, как мы это делаем. Важен процесс, в ходе которого рождается доверие. Наши решения очень прозрачны, потому что перед их принятием мы обсуждаем их со всеми тридцатью «маленькими городскими советами».

Замечу, что каждому району город ежегодно предоставляет гранты – от двух до трех тысяч долларов. Не так много, но хватает для работы районного совета и организации тех мероприятий (от пикников до уборки парка или высадки деревьев), которые создают дух инклюзивности. Для получения гранта нужно всего лишь, чтобы в районе был свой совет – с президентом и казначеем.

– К нам нередко приезжают представители других городов – изучить наш опыт и попробовать его скопировать, – говорил Джейк Спано, сменивший Джейкобса на посту мэра в 2016 году. – Между тем, суть лишь в желании узнать своих соседей и понять, что они хотят видеть в своем районе… Сам я вырос в штате Канзас, в очень либеральном Лоуренсе. И не могу рассказать ни об одном другом районе, кроме того, где вырос. Но в Сент-Луис-Парке знаю не только свой район, но и все остальные. И не просто знаю эти районы, но и их обитателей.

Раз в год городской совет проводит форум, где все представители районов собираются вместе, чтобы обменяться своими идеями – будь то успешная гаражная распродажа, районная вечеринка или строительство общественного сада.

– Так вышло не сразу, – объяснил Пирес. – Это результат двадцатилетней эволюции. Началось с районов, пожелавших разбить общественные сады – найти подходящие участки и придумать способы коллективного ухода за ними. А из этого частного вопроса возникли и другие формы сотрудничества, которые в конечном итоге сплелись в «полотно доверия» как внутри районов, так и между ними и городским советом.

Сегодня одна из самых важных должностей в правительстве города Сент-Луис-Парк – местный координатор, штатный сотрудник, который общается со всеми. Джим Бримейер, долго служивший в городском совете, а в 1990‑х бывший городским управляющим, сказал мне, что они в городе высоко ценят районные советы. Достаточно сказать, что, когда в начале 2000-х государство ужало помощь местным органам власти, здесь «сократили число полицейских, пожарных, людей, задействованных на общественных работах, но не стали сокращать координаторов районных советов».

Районные советы важны не только для оптимизации управления в целом. Особую ценность они приобрели в условиях, когда население Сент-Луис-Парка становилось всё более интернациональным и цветным, не состоящим, как прежде, лишь из христиан и евреев. По словам городского управляющего Тома Харменинга,

Сент-Луис-Парку предстоит долгий путь, дабы убедиться, что каждый, несмотря на любые различия, участвует в городском диалоге.

– В этом здании и нашем полицейском участке сотрудники на 95 % белые. И когда мы выполняем свою работу, то превалирует точка зрения белого человека среднего класса. То есть, строго говоря, мы не отражаем сообщество, которое представляем. Но стремимся его представлять. Мне неведомо, каково это – работать в третью смену, оставляя дома двенадцатилетнего ребенка или обеспечивая заботу о шестилетнем. Да, мы доброжелательны, но порой очень неуклюжи, и бывает, когда меня о чём-то спрашивают, я чувствую себя не слишком уверенно. Однако мы работаем над этим. Например, теперь летом на нашей базе отдыха выделяется один вечер в неделю, когда сомалийские женщины могут приходить и плавать в бассейне без мужчин. То же самое делаем и для ортодоксальных еврейских женщин, чтобы они могли по-своему пользоваться удобствами общин.

Завершая разговор, Том Харменинг словно проверяет, правильно ли я всё понял, и добавляет несколько слов:

– Сент-Луис-Парк – не пригород. Это сообщество!

Когда я поделился некоторыми из услышанных историй с Майклом Санделем, он отметил, что именно этим Алексис де Токвиль, посетивший нашу страну в 1830-х годах, восхищался в Америке.

– Токвиль, один из самых ярых наблюдателей американской демократии, заметил, что участие в местном самоуправлении может воспитать «привычки сердца», которых требует демократическое гражданство. Новая Англия, писал он, позволила гражданам «практиковать искусство управления в малой сфере в пределах их сообществ». Сфера расширяется по мере расширения сообщества и его интересов. Гражданские привычки и навыки, полученные в местных советах и ассоциациях, приводят людей к самоуправлению на государственном и национальном уровнях. Хотя Токвиль не бывал в Сент-Луис-Парке, он признал бы гражданские достоинства, благодаря которым политики Миннесоты обрели общенациональную политическую значимость.

Парк Сент-Сомали

В августе 2015-го, когда мы обсуждали возле мэрии вышеописанный вопрос, в соседней комнате собирался студенческий совет средней школы Сент-Луис-Парка, поэтому я спросил: до сих пор ли школы соблюдают свои стандарты и спонсируются сообществом на том же уровне, что и раньше?

– За последние двадцать пять лет, – сказал Джейкобс, – у нас было семь или восемь законопроектов о повышении налога на имущество (для улучшения государственных школ), и все обычно принимались с соотношением голосов около 70 % за и 30 % против. Хотя только 13–15 % детей ходят в муниципальные школы. Между городом и школами всегда была связь. Если школы плохие, уже неважно, хороши ли дороги. И обратная связь: когда разваливаются дороги, разрушается жилой фонд и правительство не функционирует, то и школам не приходится ждать ничего хорошего.

На следующий день я отправился в среднюю школу Сент-Луис-Парка, чтобы встретиться с её руководителем Робом Мецом. Он уже девятнадцать лет работал в городе, успев побывать руководителем начальной, потом средней школы, затем старших классов – и, наконец, стал директором школы. Меня интересовало, благодаря чему школа оставалась столь прогрессивной на протяжении трёх поколений? Причём для всех учеников, включая шведов, евреев, латиноамериканцев, афроамериканцев, а теперь еще и сомалийцев?

По мнению Меца, в 1950-х и 1960-х Сент-Луис-Парк сумел верно воспринять – и принять – внезапно нахлынувшую волну еврейских иммигрантов. Они акцентировали внимание на образовании, и это навсегда изменило город. Теперь, когда набежала новая волна – африканцы из Сомали и Эфиопии, латиноамериканцы и афроамериканцы, – здесь применяют полученный навык включения иммигрантов в сообщество. Навык, за годы ставший привычкой.

– У нас было несколько волн открытости и принятия, – заметил Роб Мец, – но порыв к принятию в сообщество никогда не исчезал. В одном поколении волна могла быть религиозной, или расовой, или связанной с сексуальной ориентацией. Независимо от её окраски, сообщество школы и города просто приглашает: «Приходите – и станьте частью нас». И никогда не было даже намёка на запрещающий знак «не входить». Между тем, в ближайшей округе вы не найдёте столь гостеприимных настроений. Наш город остаётся единым благодаря всеобщей ценности, которая называется «открытостью». Если же вы приметесь строить стены и отодвигать людей на дистанцию, такое отношение вернётся к вам. Из-за этого инклюзивного импульса, – добавил Мец, – наш академический успех довольно близок к тому, что был в 1960-х, несмотря на совершенно другие группы детей.

И слова директора школы подтверждаются оценкой, приведённой «Вашингтон Пост» и выделившей местную образовательную систему как важную и сложно достижимую для сегодняшней Америки. В 2015 году Сент-Луис-Парк занял в штате Миннесота шестое место по этому критерию.

– Разнообразие культур сегодня невероятно, но энергия образования не изменилась, – соглашается и Бримейер, бывший городской управляющий. – Сегодня в школах Сент-Луис-Парка ученики говорят на сорока языках, но, тем не менее, по-прежнему получают оценки выше среднего уровня. Согласитесь, это нелегко, учитывая подобное разнообразие.

Следующее его замечание раскрыло нечто гораздо большее: он рассказал о том, как в 1950-е внедрялась культура и как затем передавалась от одного лидера к другому. «Граница школьного округа и границы города одинаковы, – заметил Бримейер, – поэтому они сотрудничают во всем и никогда не претендуют на бюджетные деньги одновременно».

– Когда я занял должность городского управляющего, мне позвонил директор школы и объяснил: «Вот как мы здесь ведем дела – сотрудничаем по всем вопросам образования сообщества. Если используем бюджет для школ, то не сможем в том же году взять бюджетные средства на инфраструктуру, и наоборот». Так что, когда пришёл новый директор школы, я усадил его и повторил практически дословно: «Вот как мы здесь ведем дела». А когда со своей должности ушёл я, школьный директор позвонил моему преемнику и повторил те же слова: «Вот как мы здесь ведем дела»…

Что и говорить – завидная преемственность.

– Есть кое-что, чего никогда не услышать в Сент-Луис-Парке, – продолжал Бримейер. – Вы не услышите, чтобы кто-то, баллотируясь в городской совет, предложил сократить школьную программу или, скажем, отменить уроки рисования – дабы избежать повышения налогов, идущих в пользу школ. Мы просто говорим избирателям: образование – наш бренд, причём выигрышный бренд. Чтобы так и оставалось, нам нужны понимание и помощь. Свою роль здесь мы ясно видим. А помогает в том числе достаточно сильная экономика Миннеаполиса, обеспечивающая материальный фундамент.

Подобное отношение открывает большие возможности для школьных лидеров. – Мы не просто рискуем, занимаясь инновациями, но и не боимся неудач, – добавляет Кари Швитеринг, помощник директора школы Сент-Луис-Парка. – В случае провала перегруппируемся – и попробуем снова. Поиск виноватых не является частью нашей культуры. Наоборот, сообщество прикроет вашу спину. Мы, например, одними из первых в штате запустили программу погружения в испанский язык и культуру. Того и ждёт сообщество: что вы станете первыми, а не будете тянуться у кого-то в хвосте. Это не был бы Сент-Луис-Парк. Да, мы можем и ошибаться, но сообщество должно быть первым.

И Роб Мец, и руководитель средней школы Скотт Мейерс, да и весь город верят в «гиперпредставленность». Студенческий совет в старшей школе состоит преимущественно из белых, но в нём также есть группа чернокожих лидеров, группа девушек, латиноамериканская и африканско-ближневосточная группы.

– Группы встречаются раз в две недели и рассказывают о своей деятельности перед всей школой, – рассказывает Скотт Мейерс. – Они выбирают лидеров, а если у них есть претензии, то приходят и говорят со мной. После полицейской стрельбы в Фергюсоне студенты устроили забастовку и создали группу под названием «Студенты против расизма». Когда у детей и подростков есть своё мнение, то оно – при деликатном наставничестве учителей – может иметь огромное значение… Нельзя допустить, чтобы, приходя в школу, ребята ощущали себя «чужими».

Роб Мец вспомнил время, когда был руководителем средней школы.

– Я беседовал со многими новоиспечёнными выпускниками. И почти всегда они сожалели о том, что не довелось общаться с ещё большим разнообразием учеников. Им кажется, будто они обязаны посещать школу, поскольку у них нет другого опыта. Опыт они получают после выпуска. И тогда ощущают благодарность за то, что у них была возможность общаться со многими культурными, расовыми и религиозными группами. Но тем не менее вздыхают: «Хотелось бы узнать побольше людей».

Каждый год выпускники школы Парка оставляют послание новым ученикам – такова традиция. Общая тема, как сказал Мейерс: «Не жди так долго, как я, поговори с одноклассниками сейчас».

Как-то Роб Мец и Скотт Мейерс пригласили меня поговорить со студентами. Мне, у кого в выпускном классе 1971 года был только один афроамериканец, палитра цветов кожи и головных платков показалась ослепительной. Рекламе Benetton не сравниться… Но больше всего поразила меня их открытость, та честность, с которой они говорили и о своей школе, и о своих различиях, и о том, что их школа – довольно необычное место. Я записывал их слова так быстро, как мог, и ниже привожу «облако фраз» из той беседы.

– Я из ЛГБТ, – начала юная афроамериканка, объяснив, что однажды на уроке естественных наук учитель попросил её рассказать о своей сексуальной ориентации. – Меня впечатлило то, какое уважение проявили ко мне одноклассники, и я горжусь тем, что учусь в школе Парка.

– Я из Сомали, – продолжила знакомство ещё одна девушка. – И хочу сказать, что у нас всё ещё сохраняется клановое разделение. Нет, большой напряженности не замечаю, но, зайдя в столовую, вы сразу увидите некоторую разрозненность. Одни столы собирают исключительно сомалийских студентов, а другие, например, кавказцев. Некоторые группы не слишком общаются друг с другом, но даже если и нет постоянного взаимодействия, я чувствую себя здесь комфортно, разговаривая с кем-либо.

– Как по мне, то наименее разрозненные старшие классы, – включается в разговор белая студентка. – Хотя есть большой разрыв в успеваемости, разные представления о жизненном пути и социальном плане. Но среди различий нет расового. Для нас важнее другое. Ведь мы выросли здесь все вместе. Я знаю её, – она указала на африканскую девочку, – со второго класса. Она приехала из Эфиопии. Мы выросли друг с другом и не собираемся менять свои взгляды только потому, что об этом говорит кто-то во внешнем мире. Я понимаю, что мы пока лишь учимся принимать различия, но мы делаем это, и делаем вместе.

– Находясь в такой многогранной школе, со множеством клубов и групп, и обсуждая вопросы социальной справедливости, вы начинаете опасаться «белой привилегии», – говорит ещё одна белокожая девушка. – Как-то мне пришлось сидеть с двенадцатилетней девочкой, и её подруга, услышав, что я учусь в Сент-Луис-Парке, заметила насмешливо: «О, там довольно мультяшно». На что я ей ответила: «Да уж, это не Миннетонка, и я благодарна судьбе, что живу в моём районе».

Тем, кто не знает, объясню: Миннетонка – это преимущественно белый город неподалёку от Парка.

– Мы приехали в Миннесоту из Невады, – латиноамериканская студентка присоединяется к беседе. – Я росла в окружении латиноамериканцев и, приехав в Сент-Луис-Парк, ощутила совсем другую атмосферу. Сначала меня многое пугало, но я очень старалась вписаться. В то время здесь было мало латиноамериканцев… Но уже через несколько недель пришло чувство, будто все мы очень давно знакомы и отлично знаем друг друга. Думаю, в этом самое главное отличие школы и города – здесь очень разнообразно.

В этих словах отзвуки строящегося плюрализма, трудного пути, на котором редко кого встретишь. Однако в Америке, становящейся страной «большинства меньшинства», плюрализм – единственный способ, с помощью которого мы сможем вместе жить и процветать. Пока каждый день для всех сторон – всё ещё учебный процесс.

Лес Борк, руководивший средней школой в Сент-Луис-Парке в моё время, когда она была практически полностью белой, заметил:

– В 1985 году у нас было пять чернокожих ребят, а теперь цветных учеников 40 %. Не скрою, бывало сложно приспособиться. Порой ко мне приходили цветные папы и мамы, уверенные, будто их дети плохо успевают из-за того, что мы здесь расисты. Теперь стало проще – нет доминирующей культуры. Точнее, доминирующая культура сегодня – включение всех культур.

Вы заметили? Снова разговор идёт о достижении, потере и восстановлении такой трудно уловимой субстанции, как доверие.

– Почти все жалобы поступают ко мне по электронной почте, – продолжает Борк, – но я никогда не отвечаю таким же образом. Нет, всегда звоню сам, мы встречаемся, беседуем, а потом я даю свой номер мобильного телефона. Чаще всего родителей всё это крайне удивляет. Хотя на самом деле они ведь и хотели поговорить лично, но не предполагали, что такое возможно. Поэтому они и бывают так ошарашены, когда звоню им в первый раз. Получается, я оправдываю их доверие прежде, чем они смогут оправдать моё.

Caribou Coffee

…Сижу в Caribou Coffee в Сент-Луис-Парке и задаю вопрос, который раньше мне и в голову-то прийти не мог. А спрашиваю восемнадцатилетнюю Сагал Абдирахман, сомалийскую девушку, окончившую школу Парка в 2015 году и покрывающую голову платком, бывала ли она когда-либо на бар- или бат-мицве.

– Меня пригласили на одну вечеринку с бат-мицвой, – отвечает она без тени удивления. – Честно говоря, мне показалось, что там весело, и танцы понравились…

Добро пожаловать в Сент-Луис-Парк – версия 2016 года. Сагал и её старшая сестра Замзам прошли почти всю систему образования Сент-Луис-Парка после того, как сюда переехала их мама, устроившаяся в страховую компанию водителем. Сейчас Замзам изучает биологию в университете Миннесоты, а Сагал учится на первом курсе Аугсбургского колледжа. Обе девушки выиграли стипендии на образование в Ротари-клубе Сент-Луис-Парка и образовательном фонде Пейджа, названном в честь Алана Пейджа, бывшего футболиста команды «Викинги Миннесоты», который продолжил потом свою работу в Верховном суде штата.

– Какое самое яркое впечатление у вас осталось от школы Сент-Луис-Парка? – спрашиваю я Сагал.

– Знаете, здесь образование проясняет все твои возможности. Если ты хочешь что-то сделать, то и можешь сделать – просто нужно спросить.

Обе девушки были на выпускном вечере в Парке. При этом и Сагал, и её сестра молятся в мечети в Южном Миннеаполисе.

– Отец моего лучшего друга – пастор, – продолжает Сагал удивлять.

Я была в его церкви в Эдине. Их семья очень приветлива. Мы знакомы со второго класса, именно они помогли мне выучить английский. Мне бы хотелось, чтобы и мои будущие дети росли в Сент-Луис-Парке. Здесь очень уютно, отсутствует социальный дискомфорт. Здесь безопасно, и можно весело проводить время. Здесь хорошие школы. Да и в целом – просто хорошее сообщество. А вот, например, в Эдине население слишком белое. Мне было бы там дискомфортно. Там на меня иначе смотрели бы, мне было бы неловко. Вроде бы я должна кому-то объяснять что-то. А в Сент-Луис-Парке в этом нет необходимости.

– Мне тоже очень нравится Сент-Луис-Парк, – поддерживает сестру Замзам. – Как-то мама вздумала вдруг переехать в Миннеаполис. Я воспротивилась: «Да никогда в жизни!» Потому что действительно хорошо в маленьком тихом районе, где мы живем. Здесь очень силён дух инклюзивности. Мы всех знаем, и все знают нас. Миннеаполис мне кажется слишком «городским».

– Трудно ли вам найти здесь халяльную еду? – спросил я.

– Есть несколько магазинов, которые её поставляют, – говорит Замзам. – Но когда торопимся, то просто берем кошерный товар…

– А скажите, приходилось ли вам сталкиваться с заметной дискриминацией? – Когда мы были моложе, иногда случалось, – отвечает Сагал. —

Ведь тогда сомалийцев было не так много. И всё же люди оставались людьми. По большей части мы встречали приветливое отношение. Хотя существовало поначалу небольшое разделение не только между людьми с разным цветом кожи, но, например, между евреями и неевреями. К тому же мы считались не просто африканцами или афроамериканцами, а именно «новенькими». Так что порой бывало сложно, но гораздо чаще встречались люди, с которыми мы ладили. Что касается школы, то очевидно же – и на уроках английского, и на истории вполне могут возникнуть вопросы, по которым представители разных культур имеют собственное, отличное от общепринятого, мнение. Конечно, подобные ситуации случались, но все мы старались быть вежливыми – как принято в нашей школе.

С сёстрами Сагал и Замзам я познакомился через Карен Аткинсон, которая возглавляет организацию «Сначала позаботьтесь о детях», объединяющую усилия по воспитанию детей и основанную парой бизнесменов из Сент-Луис-Парка. К слову сказать, при каждом приезде в город я непременно обнаруживал новую общественную организацию, созданную кем-то из сообщества для того, чтобы помочь тем, кто менее удачлив. Вот такое реальное олицетворение слова «сообщество».

Организация «Сначала позаботьтесь о детях» была запущена в 1992 году, когда бывший директор школы Карл Холмстрем выступил в Ротари-клубе города и поделился проблемами, с какими сталкиваются молодые люди и их семьи. Два пожилых предпринимателя – Уэйн Пакард, владелец компании Culligan Water Conditioning (ему в ту пору было уже за восемьдесят), и Гил Браун, хозяин сети магазинов женской одежды Braun, где моя мама всегда делала покупки (ему тоже миновало семьдесят), – вложили начальные средства в партнёрство между деловыми, городскими, религиозными, медицинскими и образовательными сообществами – для поддержки молодёжи Сент-Луис-Парка. Объединившись с Search Institute, они начали использовать их карту «40 развивающих занятий для подростков». Акцент сделали на отношениях, опыте, навыках и ожиданиях, помогающих молодым людям добиться успеха.

Среди критериев, составляющих систему, есть очень показательные. Достаточно их перечислить: «Семейная жизнь обеспечивает высокий уровень любви и поддержки. Молодой человек получает поддержку от трёх или более взрослых. Молодой человек находится в кругу приветливых и сопереживающих одноклассников, способных обеспечить заботливую, благоприятную обстановку. У молодых людей есть социально полезные занятия в сообществе, которым они посвящают час в неделю или более. Родители активно помогают ребенку преуспеть в школе».

Известно, что те, у кого, как говорится, «много дел», лучше учатся в школе, добровольно участвуют в жизни сообщества и ведут более здоровый образ жизни. И гораздо менее склонны к социально-неприемлемому поведению. А вот в неприятности, как правило, попадают те, кому «нечего делать».

– Вообще-то название «Сначала позаботьтесь о детях» немного обманчиво, – объясняет Карен Аткинсон. – Ведь на самом деле речь идет об изменении поведения взрослых. По сути, авторам идеи хотелось раскрыть способность сообщества к поддержке нашей молодёжи. В качестве помощи мы предложили как отдельным лицам, так и организациям сорок возможных занятий. Обучили больше 250 волонтёров, в их числе были и соседи, и пасторы, и пожарные, и банковские кассиры. И каждый из добровольцев вправе выбрать собственный, уникальный и осознанный способ общения с детьми.

Что это может быть? Например, бесплатная детская поликлиника, открытая в партнёрстве со школьным округом и Park Nicollet Health Services. Или, скажем, пожилая пара установила на своём участке баскетбольные корзины и теперь приглашает к себе поиграть соседских детей…

К сожалению, в нынешнем Сент-Луис-Парке сегодня намного больше бедных, чем в прошлом. Особенно в среде недавних африканских иммигрантов, где в некоторых семьях не могут приобрести даже школьные принадлежности. И, разумеется, в ответ на вызов времени в городе возникла ещё одна общественная инициатива. Как рассказал директор Мец, перед началом занятий группа пожилых жителей города собирает «школьные пакеты» – например, в 2015-м приготовили 450 наборов. А затем они раздали нуждающимся детям в местной епископальной церкви Святого Георгия. И неудивительно, что программа организована бывшей учительницей и её мужем – школьным директором в прошлом. Группа стала частью местной некоммерческой организации STEP, созданной ещё в 1975-м, чтобы помогать местным жителям, нуждающимся в еде, одежде или защите своих интересов.

На первый взгляд, небольшие, скромные акции. Но именно такие «мелочи» и создают атмосферу доверия между переселенцами и постоянными жителями. Это доверие особенно ценно для людей, оказавшихся в кризисной ситуации, то есть тогда, когда помощь, даже небольшая, нужна больше всего.

…В 2013 году в Сент-Луис-Парке экскурсия младших классов школы Питера Хобарта закончилась трагедией. Дети осматривали окаменелости в Сент-Поле, на обрыве реки Миссисипи, когда сошедший оползень заживо похоронил двух школьников Сент-Луис-Парка. Крутой склон размыло дождем… Оба погибших ребёнка были из сомалийских семей.

22 марта 2014 года в школе почтили память двух мальчиков. Местный телеканал KARE рассказал об этом событии: «Память двух учеников начальной школы, погибших во время оползня, почтили в годовщину трагедии. Учащиеся и педагоги, одетые в оранжевую и чёрную одежду (цвета школы), образовали вокруг школьного здания кольцо, внутри кольца стояли семьи мальчиков – десятилетнего Мохамеда Фофана и девятилетнего Хайсема Сани. После того как директор школы Роб Мец объявил минуту молчания, родные выпустили несколько белых воздушных шаров. Семьи мальчиков получили возмещение от города Сент-Пол и школьного округа и часть денег передали на строительство школы и детского дома в Восточной Африке».

Инновации – небольшими порциями

Снова и снова в небольшом городке Сент-Луис-Парк я убеждался в правоте слов Гиди Гринштейна о том, что социальные инновации сегодня идут по всей стране на местном уровне. Ничего нового придумывать не требуется – нужно лишь масштабировать то, что уже существует. Как заметил мой коллега Дэвид Брукс в своей статье в «Нью-Йорк Таймс» от 21 июня 2016 года: «Социальная ткань рвётся по всей стране, кажется, повсюду появляются «целители» для того, чтобы отремонтировать свой маленький местный кусочек. Они собираются и создают сообщества, строят близкие отношения, меняющие жизнь людей».

В сообществе Сент-Луис-Парка горожане настолько серьезно относятся к своим государственным школам, что создали фонд для дополнительной поддержки специальных проектов, инициированных учителями. Моя преподавательница английского языка Мим Кагол ушла на пенсию в 2002 году и живет теперь не в Сент-Луис-Парке, а в соседнем пригороде. И все же по-прежнему сотрудничает с фондом государственных школ Сент-Луис-Парка.

– Я спрашиваю себя: почему? – сказала мне Кагол. – Может быть, потому что каждый год мы собираем по 40–50 тысяч долларов для государственных школ в Сент-Луис-Парке. Горожане очень привязаны к своим школам и всему сообществу. Некоторые учителя-пенсионеры моего возраста (а мне семьдесят), являются щедрыми спонсорами фонда школ, потому что пенсионная система обеспечивает им должный доход.

Ни одно небольшое сообщество, даже Сент-Луис-Парк, не в состоянии в одночасье интегрировать сомалийских военных беженцев, латиноамериканцев из Невады или афроамериканцев из других городов. Слишком велики религиозные и культурные различия. И здесь достаточно людей, которые пытаются оставаться вне сообщества. Но всё-таки больше оправданных надежд и социального предпринимательства. Оно стремится заполнить разрыв между отдельной семьей и правительством. Люди хотят прожить долго – чтобы через двадцать лет вернуться и посмотреть, чем обернётся вся эта история.

А до тех пор передам последнее слово Джеффу Лиссу – профессиональному фотографу, окончившему школу Сент-Луис-Парка в 1968 году и живущему в городе поныне.

– Когда я рос, в городе преобладал средний класс, и в школьной столовой мы все сидели за одним столом, а социально-экономические различия, казалось, не имели значения. Две мои дочери сейчас ходят в старшую школу. И говорят, что при всем разнообразии учащихся школа продолжает жить очень спокойно, так же как в годы моего детства. Должен сказать, что соседние города и пригороды не столь гостеприимны, как наш. Но в Сент-Луис-Парке эти ценности никогда не покидали сообщество. Они передавались подсознательно. Знаете, мне никогда не приходилось специально объяснять дочерям: «Будьте такими-то и ведите себя вот так». Их воспитывает само окружение. Здесь нет никаких скрытых мотивов, только явное признание: каждый имеет право на свою цель и мечту. Не думаю, что Сент-Луис-Парк в этом смысле уникален. Нет, похоже, такое явление в стране распространяется. На днях я был на футбольном матче в Хопкинсе, где играла моя дочь. И, слушая, как дети разговаривают между собой (а в команде много сомалийских ребят), подумал: «У нас здесь происходят хорошие вещи, и в этом плане мы не сильно меняемся…»

Проект Айтаска

Как я уже говорил, Сент-Луис-Парк вовсе не ведет затворнический образ жизни. Многие здешние люди работают в Миннеаполисе, так что любые изменения экономики в соседних городах оказывают на них большое влияние. Понятно, роста экономики самого по себе ещё недостаточно, чтобы создать инклюзивное общество, но он, безусловно, помогает. Поэтому я не могу не сказать несколько слов о самом инновационном и на сегодняшний день, возможно, самом важном проекте по созданию сообщества и экономики, который разработан городами-побратимами.

Проект Айтаска^[64] – свободная коалиция местных лидеров бизнеса (часть из которых входит в Fortune 500), педагогов, местных чиновников и филантропов. Они собрались вместе в 2003 году – в пору неудачного периода в политике Миннесоты (после губернаторства бывшего борца Джесси Вентуры с 1999-го по 2003-й), чтобы вернуть сообщество на верный путь.

Как объяснила Мэри Брейнерд, президент HealthPartners, возглавлявшая проект с 2003-го по 2008 год, в те дни дух сотрудничества в штате заметно упал. Миннесота начала подражать Вашингтону в токсичности политики – и это было уходом от родной политической культуры.

– Обе стороны не могли справиться с проблемами, которые нам нужно было решить. Все были просто загипнотизированы краткосрочной перспективой: два года вперёд, до следующих выборов. Очевидно, в подобной среде сложно было даже жить, а не то чтобы процветать – таково было мнение людей. Нам нужно было принимать обоснованные решения.

Главная цель проекта состояла в том, чтобы, с одной стороны, стимулировать рост местной экономики, а с другой – снизить остроту расовых различий в регионе. По сути, инициаторы проекта намеревались делать то, что американские бизнес-элиты в своих лучших проявлениях использовали как на местном, так и национальном уровнях. То есть держать политиков «в ежовых рукавицах», заставляя их идти на компромисс по самым важным вопросам: инфраструктура, образование, транспорт, инвестиции. А затем взять на себя ответственность за открытие своего рынка труда для большего числа меньшинств.

В Миннесоту за предыдущие два десятилетия переехало множество лаосских хмонгов, сомалийцев и афроамериканцев. Так что расовые различия, которых раньше можно было не замечать, теперь стали очевидными – в экономическом и моральном плане. Айтаска – не политическая партия, однако действует, как если бы была «партией матери-природы». Беспартийная и неортодоксальная, гибкая и адаптивная, гибридная и ориентированная на самый передовой опыт, группа назвала себя в честь озера и государственного парка в северной Миннесоте. Вокруг Айтаски раньше прогрессивные элиты штата отдыхали вместе летом: Пиллсбери, Дейтонс, Каргиллс и МакНайтс – вот неполный перечень основных семей. Необычная группа «гражданских патрициев» подала пример, предоставив на улучшение жизни общества щедрые корпоративные пожертвования.

До поры до времени мои знания о проекте Айтаска оставались смутными и обрывочными. Пока его деятельность не осветил Нельсон Шварц в «Нью-Йорк Таймс» от 29 декабря 2015 года под заголовком «Они в комнате, когда это происходит». И вот как начиналась история проекта.

«Невзрачный конференц-зал на 38-м этаже самого высокого небоскреба Миннеаполиса мало напоминает кирпичный клуб в нескольких кварталах, где представители местной элиты собирались более столетия.

Но замените восточные ковры и тёмное дерево гранитным столом и эргономичными современными стульями – и офисное здание сможет выполнять те же функции, что и миннеаполисский клуб.

Каждым пятничным утром здесь собираются четырнадцать мужчин и женщин из крупнейших компаний, благотворительных фондов и других организаций Миннеаполиса, Сент-Пола и окрестностей. Они не просто завтракают вместе, но незаметно и последовательно формируют экономическую повестку дня региона.

Эти люди – так называемая рабочая группа проекта Айтаска. Частную гражданскую инициативу поддерживают примерно шестьдесят местных лидеров – с целью дальнейшего роста и развития городов-побратимов. Хотя задача даже сложнее – ведь они берут на себя решение трудноразрешимых проблем, которых руководители других регионов, как правило, избегают. Пример – экономическое неравенство и расовая дискриминация.

Если хотите, думайте о них как о правительстве 2.0. Оно более разнолико, нежели старое – чуть ли не полностью состоявшее из белых мужчин. И оно почти столь же влиятельно, хотя и менее заметно.

Влияние Aйтаски вполне реально. И его подходы, всегда ориентированные на консенсус, предлагают альтернативный путь – в то время когда политика на национальном уровне, да и во многих столицах штатов, кажется безнадёжно разделённой демаркационными линиями двухпартийной системы.

Список гостей на еженедельные завтраки в центре города включает мэров Миннеаполиса и Сент-Пола, местных законодателей, руководителей школ и университетских чиновников.

Поэтому, когда губернатор-республиканец Тим Пауленти наложил вето на предложение о повышении налога на бензин в 2008 году (ради восстановления дорог и транзитных систем), телефонный звонок от руководителей бизнеса Айтаски помог убедить республиканских законодателей изменить решение и отменить вето.

В последнее время влияние Айтаски помогло увеличить финансирование системы колледжей и университетов штата. Кроме того, Aйтаска возглавила создание нового регионального агентства. Оно задумано для привлечения компаний, желающих переехать или расшириться, а также для поощрения руководителей закупок местных гигантов (таких как Target и Xcel Energy) покупать больше товаров и услуг «у себя дома».

Автор статьи заметил также: «работа Айтаски – одна из причин того, что регион городов-побратимов стал экономическим центром власти. Уровень безработицы в столичном регионе – 2,9 %, значительно ниже национального уровня в 5 %. Миннесота преуспела в создании высокооплачиваемых, основанных на знаниях и навыках рабочих мест, которые сегодня обеспечивают доступ в средний класс». В большинстве крупных городов и пригородов есть торговые палаты и офисы экономического развития.

Однако уникальность проекта заключается в приверженности точным данным и анализу в стиле McKinsey, а также в готовности отказаться от сценария, стимулирующего многие лобби частного сектора.

– Мы не просто просим о снижении налогов и меньшем регулировании, – сказал Дэвид Мортенсен, нынешний председатель проекта Айтаска. – Если мы, как группа лидеров бизнеса, берём на себя проблемы образования или неравенства в доходах, то хотим иметь шанс убить сразу несколько зайцев. И этот процесс отличается от того, что происходит в большинстве других городов.

Дэвид Мортенсен не так давно принял управление компанией M.A. Mortensens, общенациональной строительной фирмы, основанной его дедом. В Сиэтле, где Мортенсен жил девять лет, прежде чем в 2012 году вернуться в Миннеаполис, большинство крупных технологических компаний, по его словам, смотрели на город, как на удобное место для размещения своих работников.

– Они не занимались вопросами, не влиявшими прямо на их бизнес, – добавил бизнесмен. – Технические лидеры очень филантропичны, но они разделяют благотворительность и бизнес.

В завершение истории приведу цитату из Джеймса Р. Кэмпбелла, местного банкира, раньше занимавшего высокие должности в банках Норвегии и Уэллс Фарго. Когда он в 2002 году уходил в отставку, его спросили: может ли Айтаска повториться в другом месте?

– Не исключено, – ответил Кэмпбелл в интервью Times. – Но здесь у нас есть уникальная готовность доверять друг другу.

Желая глубже понять, как работает проект, я разыскал одного из основателей – Тима Уэлша, старшего партнера команды McKinsey & Co. в Миннеаполисе. И он рассказал мне о первом собрании группы Айтаска 12 сентября 2003 года.

– У нас в городе насчитывалось 25–30 значимых людей. Пришёл и губернатор Пауленти. Больше часа мы потратили на знакомство – всех нас очень увлекла идея проекта, и хотелось сохранить его дух. Мы ничего не формулировали, но нас объединяло чувство: все мы в одной лодке, и каждый из нас привержен общему благу. Для начала работы создали первую целевую группу, которая сосредоточилась на том, как сделать, чтобы университет Миннесоты имел более тесную связь с бизнес-сообществом…

В последние же годы проект Айтаска уделяет особое внимание неравенству. Выяснилось, что здесь много работы. Целевая группа 2012 года по социально-экономическим дисбалансам установила: в Миннесоте уровень безработицы среди афроамериканцев со степенью бакалавра – 9 %, в то время как у белых бакалавров – всего 3 %. Миннеаполис совсем немного опередил Детройт (не очень хорошее место) в «цветном разрыве» – иными словами, в разрыве между процентом белых и чернокожих трудоспособного возраста (от 16 до 64 лет), имеющих работу.

Проведенное в 2015-м центром государственного образования исследование показало, что четыре выпуска чернокожих и латиноамериканцев из средних школ Миннеаполиса стали одними из худших в стране. Эксперты прогнозировали нехватку рабочей силы в штате Миннесота к 2018 году в 100 тысяч человек. Причём большинство рабочих мест потребует дополнительного образования после окончания средней школы, поэтому деловые круги не могут больше игнорировать возникшие различия.

Один из способов, с помощью которого участники проекта Айтаска пытались решить проблему, заключался в том, чтобы поддержать Сондру Сэмюэлс. Она возглавляет «зону достижений» Northside – объединение 43 организаций и школ, нацеленное на сокращение разрыва в достижениях. Основанная в 2008 году в Миннеаполисе, «зона» создана по образцу Geoffrey Canada’s Harlem Children’s Zone.

Здесь используется целостная сеть семейных тренеров и репетиторов, плюс академическое содействие и поддержка сообщества для 1100 семей – чтобы удерживать 2300 детей в процессе обучения с раннего детства до колледжа. Северный Миннеаполис определён как район расовой концентрации бедности, где более 50 % жителей – цветные, а 40 % живут за чертой бедности. Школы здесь уже давно неэффективны. В 2016 году «Star Tribune» назвала проблему «полем битвы». Как утверждает Сэмюэлс, нельзя создать здоровое сообщество, когда лишь 52 % афроамериканских учащихся заканчивают четырёхлетний бакалавриат.

«С самого начала мы осознавали важность подхода сразу к двум поколениям, – объяснила Сэмюэлс в своем эссе, опубликованном в «Star Tribune» 21 июня 2016 года.

– Чтобы добиться длительного прогресса, мы работаем как с родителями, так и с детьми. Поддержка всей семьи для достижения успеха чрезвычайно важна, потому что, когда родители способны обеспечить семье стабильную жизнь и жильё, дети могут сосредоточиться на учёбе.

Мы понимаем, что школам не справиться в одиночку, поэтому окружаем ребят целой командой, предоставляющей всё: от дополнительных академических возможностей, образования для родителей и дошкольных услуг до консультаций в области психического здоровья, жилья и карьерной поддержки. В школах-партнёрах, где поддержка для учеников NAZ содержит много уровней, результаты детей значительно лучше, чем у их сверстников».

Сондра Сэмюэлс родилась и выросла не в Миннесоте, только в 1989 году она переехала в Миннеаполис, где работала в отделе продаж Ford Motor Co. До того как создать NAZ, несколько лет жила в Сент-Луис-Парке. Возможно, из-за того, что росла в Нью-Джерси, она не боится прямо осудить тихий расизм, который существовал в Миннесоте слишком много лет. И она знает, за что хвалит своих сторонников из Миннесоты в таких группах, как Aйтаска: они искренне сосредоточены на решении этой трудной проблемы.

– Я выросла в Нью-Джерси и подростком была безумно увлечена темой расовой справедливости, – призналась мне однажды утром Сондра за чашкой кофе в центре Миннеаполиса. – Мои отец и мать пришли из Jim Crow South на юге – они были потомками рабов и издольщиков. И ехали на север по той же причине, по которой иммигранты приезжают в Америку: чтобы найти лучшую жизнь и возможности, которые Юг не мог им предоставить.

Отец Сондры вступил в профсоюз грузчиков и постепенно перешёл от низкого дохода к среднему классу, а затем перевёз семью из северного Миннеаполиса в Сент-Луис-Парк благодаря закону о справедливом жилье, принятому в 1968-м. Тогда девушка дала волю своей страсти к борьбе с расовой несправедливостью.

– В детстве мой отец говорил мне, – вспоминает она, – «Сэнди, когда ты найдешь страну лучше этой, скажи мне, и мы переедем туда все вместе». Меня всегда это озадачивало… У нас и сейчас существуют большие различия в сообществе, «милая Миннесота» – она долго скрывала расизм… Но сейчас могу рассказать многое о реальном неравенстве и о том, как в Миннеаполисе – и историческом, и современном – развивался структурный расизм. Он и завёл нас туда, где мы сейчас оказались. С другой стороны, наше деловое сообщество не похоже ни на одно другое. Сегодня люди приходят – и говорят. Но такой перелом не произойдёт по щелчку пальцев. Нужно активно вступать в игру. Как в рамках проекта Айтаска, так и в деловых кругах, мы пытаемся быть рядом друг с другом, вместе. Навёрстываем то, что потеряли на уровне нашей страны, а может быть, и вовсе не имели… Но сейчас все мы уверены, что никогда не пойдём старым путём и не позволим этого нашим детям.

Организация NAZ получает как частную, так и государственную поддержку. Так, от администрации Обамы она получила пятилетний грант на реализацию проекта «Обещание соседства» в сумме 28 миллионов долларов. Три года подряд Target и General Mills выделяли ежегодно по 3 миллиона долларов, чтобы у NAZ всегда были ресурсы, необходимые для успеха.

Хотя Сэмюэлс имеет финансовую поддержку и партнёрские отношения с такими группами, как Айтаска, она знает, что север Миннеаполиса нельзя преобразовать, если не искоренить системный расизм. Однако успех может оказаться временным и неустойчивым, если афроамериканские семьи региона не возьмут ответственность за своё будущее в собственные руки. Хорошая новость, потерянная в заголовках газет: есть множество позитивных признаков того, как меняются семьи с помощью NAZ. Вот лишь несколько выдержек из публикаций.

«В меня вселяет большую надежду то, что афроамериканцы в этом сообществе понимают, что никто не явится их спасать, и берут ответственность на себя».

«Партнёры очень важны, но мы должны сами спасти себя – изменить наше сообщество».

«Я вижу, как семьи создают планы достижений и работают над ними. Они чаще появляются в школе, где учатся их дети, и с энтузиазмом записываются в классы родительского воспитания. У меня есть отцы, которые признавались: «Я не знал, что должен читать своему ребёнку».

«Налицо реальное обязательство измениться на личном уровне. Люди часто спрашивают: «Как я могу реально помочь соседу в моем квартале?»

«Каждый должен внести свой вклад, но семьи в Северном Миннеаполисе говорят: «Это зависит от нас». При правильной поддержке мы можем создать культуру, в которой люди верят, что добьются успеха».

Группа Айтаска, со своей стороны, понимает, что её членам необходимо выйти за рамки проверки документов и лично взять на себя обязательство управлять изменениями. Для этого ежегодно проходит лидерский семинар, где основное внимание уделяется росту разнообразия рабочей силы. Местных руководителей попросили изучить собственные предрассудки (группа преимущественно белая, но включает в себя и представителей других рас) и помочь своим организациям внести реальный вклад в региональные усилия по ликвидации различий на рынке труда. Проект организован совместно с МэйКао Ханг и Брэдом Хьюиттом – генеральным директором Thrivent Financial. Поговорите с Брэдом десять минут и поймёте, как далеко Миннесота зашла по пути к разнообразию.

Что касается МэйКао Ханг, она – беженка хмонг из Лаоса. В США её семья приехала в 1976 году. В то время МэйКао была первоклассницей. Переехав в 1978 году в Сент-Пол, девочка прошла всю систему местных государственных школ, где 31 % учащихся – азиатские американцы (главным образом из Юго-Восточной Азии), затем получила степень бакалавра наук в Брауне, а позже – степень магистра в области социальной политики и юриспруденции в Школе общественных дел Хамфри и степень доктора государственного управления в университете Хэмлайн. Ко всем своим заботам МэйКао Ханг – председатель совета директоров Федерального резервного банка Миннеаполиса. А большую часть дня работает в качестве президента фонда Амхерста Х. Уайлдера. Эта некоммерческая организация занимается улучшением жизни в Сент-Поле и за его пределами.

– Три года назад меня попросили сотрудничать с проектом Айтаска, чтобы сократить социально-экономическое неравенство, – однажды в своём офисе в Сент-Поле рассказала мне МэйКао. – Данные по Миннесоте показали не лучший результат: при довольно ограниченном рынке труда цветных студентов со степенью бакалавра оказалось втрое меньше, чем белых. На рынке труда царило немало предубеждений и препятствий в трудоустройстве.

Итак, группа Айтаска при участии Ханг создала форум для руководителей. Он должен был помочь корпоративным лидерам честно и глубоко взглянуть на себя и свою практику найма сотрудников. В первый же раз на форум записалось так много желающих, что часть пришлось перенести на следующую сессию.

– Поначалу вопрос стоял примерно так: мы понимаем, что необходимо разнообразие, но не знаем, как его добиться. Но на второй год работы форума мы дали его участникам нелёгкое задание – спросить себя: «А действительно ли для меня важно разнообразие и что я лично готов поменять ради того, чтобы изменить политику своей организации?» То есть мы побудили их взглянуть на себя со стороны.

По словам МэйКао, в группах лидеры-участники начинают делиться своими жизненными историями и проблемами, что помогает им понять себя и других. Вот как примерно выглядят подобные истории.

«Я похожа на других руководителей, но представляю собой совершенно другую культуру. После работы отправляюсь домой – в клановое сообщество, история которого полна сдвигов, травм и войн. В этой обстановке у меня практически нет власти, ведь я – женщина народности хмонг. Поэтому, можно сказать, уже по пути домой я ощущаю социальное бессилие и потерю статуса».

В подобных случаях, считает Ханг, очень важно увидеть мир глазами такого человека, чему, несомненно, помогает опыт общения с людьми других культур. И они оценивают даже саму попытку понять. Это рождает взаимное доверие. И потом, гораздо сложнее осуждать кого-то, с кем сложились отношения. Потому что отношения – тоже почва для ростков доверия.

Как отметила Мэри Брейнерд, программа проекта Айтаска, направленная на достижение плюрализма, очень повлияла на политику найма новых кадров в её медицинской компании. Теперь её скорее волнуют чисто медицинские аспекты неравенства: «Так ли часто, как белые, проходят маммографию чернокожие женщины, а обследования толстой кишки – афроамериканские мужчины?» Вопрос нетеоретический: теперь эти пропорции измеряются по всему штату.

Подобный тренинг прошёл и Брэд Хьюитт, вице-председатель проекта Айтаска, генеральный директор страховой компании Thrivent Financial из Fortune 500, базирующейся в Миннеаполисе. И вот к какому выводу пришёл.

– Тренинг сильно изменил меня. Не только я, но и другие его участники обнаружили в себе бессознательные предрассудки. Сейчас мы готовы – и уже пытаемся – привлечь к тренингам ещё как минимум сотню топ-менеджеров.

К слову сказать, компания Thrivent выросла из ассоциации помощи страховым кооперативам лютеран и лютеранского братства, основанной в 1899 году для обслуживания немецких и норвежских иммигрантов (после того как взрыв на мельнице убил многих кормильцев и лишил средств их семьи).

– Мы с радостью продолжали трудиться в нашем кооперативе, обслуживая лютеран, то есть иммигрантов из Швеции, Норвегии, Германии и Финляндии, – сказал Хьюитт, – но, как вы понимаете, все эти общины весьма далеки от Сомали. Инициатива Айтаски по разнообразию заставляет признать свою слепоту по отношению к бессознательным предпочтениям и привилегиям. Так что, если вы действительно хотите быть более приветливым к другим, над этим придётся систематически работать… Надо сказать, наша корпоративная культура была очень развитой. Например, каждое Рождество мы устраивали большую вечеринку с лютефиском^[65] – для нас угощение самое естественное… Среди трёх тысяч наших сотрудников было всего около 15 цветных. И это было естественно для нас. У нас около трёх тысяч сотрудников, и среди них было только около одного процента цветных. Ну, правда, за 18 месяцев мы удвоили их число…

На самом деле разговор о рождественском угощении и о национальной еде в целом далеко не праздный в данном случае. Если вы выросли на лютефиске и он был основным и любимым блюдом на ваших праздничных вечеринках, введение в меню, скажем, халяльной пищи или иных этнических изысков – серьёзное испытание.

– Похоже на изучение иностранного языка, – соглашается Хьюитт. – Ты не всегда понимаешь его верно с первого раза, но не позволяешь этой проблеме остановить тебя. Впрочем, первое, к чему вы должны быть готовы, приступая к изучению другого языка – это к тому, что придётся сильно трудиться над своим произношением. Это же новый для вас язык… А вообще, знаете, мне стало легче смеяться над собой с тех пор, как я вступил на путь к разнообразию.

Сегодня принятие разнообразия – как в Миннесоте, так и в других частях США, – уже не вопрос преодоления скрытых предрассудков в отношении афроамериканцев. Задача включает в себя интеграцию очень разных культур. В ходе подготовки книги и многих бесед я не встречал никого, кто хотел бы, чтобы сомалийцы или хмонги отказались от культурной самобытности. Как не сделали этого норвежцы или евреи, чтобы стать «миннесотцами».

В Миннесоте существует сильное отвращение (и я его разделяю) к тому типу глобалистского мультикультурализма, который утвердился в Европе, где каждому остается только идти в одиночку своим путём. И вот однажды ты просыпаешься и обнаруживаешь, что «плавильный котёл» давно остыл, а вот единого сообщества так и не появилось.

Миннесотский подход заключается в том, что каждый должен соблюдать свои обычаи. Существуют, однако, определённые базовые ценности – отношение к женщинам, закону, другим конфессиям, государственным учреждениям и общественным пространствам, и они не подлежат обсуждению.

Своё мнение об этом высказал Джонатан Хайдт, социальный психолог из школы бизнеса Стерна в Нью-Йоркском университете, в эссе «Интерес Америки» от 10 июля 2016 года под названием «Когда и почему национализм побеждает глобализм».

«Общее чувство идентичности, норм и истории в целом способствует доверию. Общества с высоким уровнем доверия или высоким социальным капиталом добиваются многих полезных результатов для своих граждан. Среди прочего снижение уровня преступности, повышение благосостояния и оптимизация операционных издержек для бизнеса. Хитрость в том, чтобы выяснить, как сбалансировать разумные опасения по поводу целостности своего сообщества – и обязательство быть толерантным по отношению к незнакомцам, особенно бедным и остро нуждающимся».

Прямо сейчас Миннесота пытается провернуть этот трюк (как, кстати, и другие общины в Америке). Майкл Горман, глава инвестиционного фонда Split Rock Partners и один из основателей рабочей группы Айтаска, поделился со мной тем, как видит проблему и текущую напряжённость вокруг неё в Миннесоте. (Этот штат прежде не сталкивался с подобными проблемами. Как пошутил Хьюитт, вплоть до 1960-х годов лютеранские немцы не продавали товары лютеранским норвежцам!)

– Большинство из тех, кто здесь вырос, отождествляют себя с сообществом Миннесоты, – сказал Горман.

– В нашей гражданской культуре есть нечто особенное, что развилось со временем. Скажем, наши компании отличаются вовлечённостью, приверженностью сообществу, готовностью направлять финансовый и человеческий капитал на общественное благо. Есть ощущение, что ни один из нас не может пренебречь этим долгом. Миннесота по-прежнему сохраняет элементы сообщества и связи, которые хорошо служили региону с первых дней. Однако с приходом новых иммигрантов – из семей, весьма отличных от их предшественников из Северной Европы, – кислотность культурного состава меняется. Так что перед нами непростая задача: включить в сложившееся сообщество новосёлов, сохранив при этом лучшие культурные качества большинства жителей, которые воспитывались в течение многих лет.

Как считает Майкл Горман, единство жителей Миннесоты необходимо укрепить и сделать более инклюзивным. Расширить понятие «миннесотский» – чтобы каждый человек, независимо от его происхождения, рассматривал Миннесоту как плодородный слой почвы, где можно расти и процветать. Но для этого беседа должна быть двусторонней.

– Вновь прибывшие тоже должны в определённой степени ассимилироваться, – считает Горман. – А наше послание должно быть примерно таким. Мы рады, что вы здесь, и не можем дождаться, когда увидим вклад, который внесёте в наше сообщество. Для этого от нас потребуются определённые усилия. Но и вы должны будете кое-что сделать. Что вы сделаете, чтобы стать своими в месте, которое выбрали своим новым домом?

Поскольку сам Майкл Горман – сын иммигрантов, он очень чувствителен к такому уравновешивающему действию.

– Во все времена иммигранты ощущали себя комфортно, сохраняя традиции и культурные критерии покинутой родины, особенно в частной сфере. Но, откуда бы мы ни прибыли, все должны участвовать в жизни американского общества. В общем, не так много для этого требуется: выучить английский, получить образование и внести посильный вклад. Большинство людей, особенно те, кто иммигрирует в поисках лучшей жизни, просто хотят жить в мирном месте и воспитывать своих детей так, чтобы они стали нормальными гражданами и хорошими людьми. Мы должны помочь им добиться цели всеми возможными способами.

Надо понимать, добавил Горман, что немало иммигрантов приехали из стран, где правительство потерпело ту или иную неудачу. Они росли в напряжённых, неблагополучных обществах или жили в лагерях беженцев – так что, по понятным причинам, доверия им не хватает. На родине они просто пытались выжить. Мы, местные жители, знаем, что у нас работают социальные институты, верим, что власть честная и некоррумпированная, судебная система – справедливая. Для нас всё это – определяющие и очевидные атрибуты Миннесоты. Но не для «новеньких» – им только предстоит всё это узнать. Значит, первая задача сообщества – вызвать доверие вновь прибывших и подкрепить его конкретными делами. Словом, здесь не один момент истины, и каждому предстоит сыграть свою роль… А в общем, новые иммигранты и миннесотцы по рождению должны вести себя так, как будто мы все в одной команде. Многие страны Европы заплатили высокую цену за неспособность интегрировать иммигрантов в свою культуру. Мы должны действовать очень осознанно, чтобы не повторить те же ошибки. Все дело в укреплении доверия, как более предпочтительного совместного будущего, нежели его вариант разделения и изоляции.

Майкл Герман затронул очень важную проблему. О ней зачастую избегают говорить все стороны. Но сейчас уйти от неё уже невозможно. Потому что такие штаты, как Миннесота, испытывают большой наплыв иммигрантов из покалеченных стран, оставшихся в мире хаоса. Поэтому то, что происходит здесь и в аналогичных сообществах, приобретает всё большее значение. А значит, такие инновационные общественные организации, как проект Айтаска, будут иметь решающую роль.

Но… считайте меня оптимистом. Как скажет любой в Миннеаполисе или Сент-Луис-Парке, одно из любимых развлечений горожан – прогулки вокруг озёр, которыми усеяны города-побратимы и их окрестности. Почти везде проложены красивые пешеходные тропы и велосипедные дорожки. По данным мэрии, при наличии 22 городских озёр в Миннеаполисе и более чем 170 парков ни один местный житель не живёт более чем в шести кварталах от зоны отдыха. Как я уже сказал, озёра стали одним из великих операторов здешних «плавильных котлов». Они – излюбленное места отдыха, прогулок и общения для жителей, независимо от дохода, расы и класса.

Однажды весной 2016 года мы с женой и друзьями гуляли близ Кедрового озера и столкнулись с тремя лидерами местных африканских беженцев – из Сомали и Эфиопии. Один из них оказался мне знаком по семинару в университете Миннесоты. Тёплым майским днем они шли по общественным тропинкам, как мы ходили сотни раз за многие годы. Время от времени мимо проходили группы сомалийских женщин, прогуливающихся у озёр в своих традиционных одеждах и головных уборах. Но из-под национальных костюмов как будто подмигивали нам современные кроссовки Nike, надетые на прогулку…

Если выбирать, на что ставить, я делаю ставку на эти озёра. И на базовую порядочность, которая до сих пор лежит в основе нашего сообщества. А ещё на благопристойность, характерную для этих мест и постепенно охватывающую тех, кого прежде оставляли вне сообщества. И на то, что это вовлечение будет взаимным. Ставку на всё это я делаю не потому, что меня заставляет некая «неизбежность». Просто мне посчастливилось повстречать много людей, вселяющих надежду.

Всё начинается за кухонным столом

– Всё это работает, только если вы начнете со своей «кухни», – сказал Тим Уэлш, один из основателей проекта Айтаска и партнер McKinsey. – Кстати, в Айтаске мы обнаружили, что встречи за кухонным столом действительно имеют значение. Когда проблемы казались почти неразрешимыми, мы как-то собрали всех ключевых игроков буквально за чьим-то кухонным столом.

И действительно, в 2006-м группа Айтаска убедила законодателей отменить вето бывшего губернатора Пауленти на законопроект о транспорте, а предшествовали событию дебаты на кухне члена группы Чарли Зелле. За столом собрались в том числе ключевые законодатели-республиканцы, готовые голосовать против своего действующего губернатора. В то время Зелле был президентом и главным исполнительным директором местной автобусной компании Jefferson Lines.

– Теперь такие встречи – регулярная практика проекта Айтаска, – заметил Уэлш. – Буквально на днях я провёл у себя в гостиной второй ужин для лидеров нового поколения, чтобы узнать, чего хочет следующая генерация и каким желает видеть будущее. После обсуждения за столом они ушли с пониманием: «В сообществе есть лидеры, которые хотят того же, что и мы, на базовом человеческом уровне – жить в безопасности и чтобы у всех были хорошие перспективы»… Так сказать, у двери вы проверите свое эго, а на пороге поймёте эффективность вашей политики..

Можно было бы классифицировать (и возможно, распустить) проект Айтаска просто как очередную группу благонамеренных граждан. Но Айтаска – явно что-то иное. Проект, на мой взгляд, мог бы стать своего рода моделью диалога о построении сообщества в эпоху ускорений – между бизнесом, ключевыми гражданскими игроками и правительствами. Проект живёт «убийственными приложениями» матери-природы: ловкими, гибридными, неортодоксальными, разнообразными, основанными на фактах – и не связанными партизанскими идеологиями или другими укоренившимися интересами.

Другими словами, Айтаска – сеть XXI века. У проекта нет ни законов, ни подзаконных актов, ни совета директоров, ни исполнительного и генерального директора, ни офисных помещений. Никакой формальной структуры в любом её смысле. У Айтаски ужасно плохой сайт. Вообще в группе говорят, что её существование оправданно, только если есть работа, которую нужно проделать, поэтому группа и называется «проектом». Он почти полностью держится на плечах волонтёров. Причём добровольцы – высокопоставленные лидеры практически всех слоёв общества: бизнеса, правительства и некоммерческих организаций. Единственные штатные сотрудники – два менеджера проекта, прикомандированных в группу от McKinsey. А поскольку персонала по факту нет, лидеры-добровольцы сами делают всю работу. Управляет проектом рабочая группа, которая собирается почти каждую пятницу в 7.30 утра на полтора часа.

– Да, добровольцы постарше встречаются почти каждое утро пятницы, – подтверждает Уэлш. – И все считают эти встречи едва ли не самыми интересными в своём календаре. Встречи, которых они искренне ждут.

Несмотря на столь необычную структуру (точнее, отсутствие таковой), Айтаска с 2003 года вносит ощутимый вклад в развитие экономической и гражданской жизни Миннеаполиса и Сент-Пола, считает Уэлш. Помимо успеха в развитии транспортной инфраструктуры штата и в работе по включению меньшинств и принятию разнообразия руководителей с такими людьми, как Сондра Сэмюэлс и МэйКао Ханг, у проекта есть и другие заслуги.

• Запущена инициатива «Талант в реальном времени». Её можно смело назвать одной из лучших социальных инноваций в сфере развития рабочей силы… Проект включает учебную программу и обучение для более чем 400 тысяч старшеклассников в соответствии с требованиями работодателей штата к квалификации.

• Создан бизнес-мост, связавший в процессе закупок крупные корпорации с более мелкими потенциальными поставщиками из региона. В результате за два года (на год раньше поставленного срока) корпорации потратили на закупки в местных компаниях более миллиарда долларов.

Проект помог обосновать необходимость более активного инвестирования в высшее образование. Он укрепил отношения между бизнесом и лидерами высшей школы и использовал основанный на фактах набор выводов для оправдания дополнительных вложений. Организованная группой Айтаска коалиция помогла увеличить расходы на образование в штате более чем на 250 миллионов долларов в год.

Согласитесь – неплохой результат для группы людей, у которой нет ни офиса, ни бюджета, ни устава. Интернет-присутствие крайне слабое, персонал не предусмотрен… Зато существует огромный кредит доверия.

Просто удивительно, что происходит, когда люди собираются за обеденным столом и завоевывают доверие, сосредоточившись исключительно на делах, которые могут сделать, чтобы подтолкнуть сообщество вперёд. Конечно, у них есть разногласия и противоречивые точки зрения. Не в этом дело. Более того, споры – здоровый признак.

– Суть в том, – сказал Уэлш, – что вы не встанете из-за стола, пока наконец не разберётесь с проблемами, чтобы можно было двигаться вперёд. Игра «на публику» не допускается… Доверие само по себе не материализуется. Нужна работа. Требуется, чтобы целая группа людей продолжала в том же духе – постоянно что-то делала. Только тогда приходит настоящий результат.

Часть IV
Бросаем якорь

Глава 14
От Миннесоты ко всему миру и обратно

Время написания этой книги было случайным, но, похоже, обстоятельства сложились счастливо. Многие идеи, вошедшие в книгу, какое-то время крутились у меня в голове. И только описанная в самом начале встреча с парковщиком вдохновила меня собрать их все вместе. Сделать то, что Дов Сейдман называет «замедлить шаг»: остановиться и поразмышлять. Подумать над поиском лучших путей, которые могли бы помочь большему количеству людей воспользоваться преимуществами нашей эпохи ускорений.

Удивительно, сколько всего неожиданного я узнал за время своего путешествия из Миннесоты в большой мир и обратно в Миннесоту. Сколько впечатлений – личных, философских и политических…

Как уже и говорилось, то, что тянуло меня домой, в Миннесоту и Сент-Луис-Парк, было не просто академическим интересом к необычной политике тех мест. Если хотите, такая тяга стала реакцией на четыре десятилетия освещения Ближнего Востока, а затем Вашингтона. Мне пришлось наблюдать, насколько зеркально обе эти политические арены стали отражать друг друга и как мало напоминали места, сформировавшие меня в пору юности.

Жизнь на Ближнем Востоке помогла мне осознать, что доминирующая (за редкими исключениями) политическая идеология – говорите ли вы о суннитах или шиитах, курдах или израильтянах, арабах или персах, турках или палестинцах – формулировалась примерно так: «Я слабый, как мне пойти на компромисс?» или «Я сильный и зачем тогда должен идти на компромисс?» В их лексиконе просто отсутствуют сами понятия «общего блага» и «золотой середины», с которыми мы все идём на компромисс, не говоря уже о поддержке стабильности сообщества.

Поэтому, когда в 1988 году, после тринадцати лет, проведённых за границей, я вернулся в Вашингтон, то увлечённо открывал Америку заново. Признаться, некоторые открытия шокировали. А почти за три десятка лет репортажей из Вашингтона я обнаружил: с каждым годом американская политика всё больше напоминает достаточно давно покинутый мной Ближний Восток. Демократы и республиканцы относятся друг к другу так же, как сунниты и шииты, арабы и персы, израильтяне и палестинцы. То есть сегрегируют оппонента, подозревая в нём худшие качества. Дошло до крайности: в последнее время не позволяют своим детям вступать в брак с представителями семей с другими партийными предпочтениями.

Ситуация ужасна – и слишком изнурительна. Между тем, у нас так много работы. Нам крайне необходимо ускоренное внедрение инноваций во многих сферах, но оно возможно только при устойчивом сотрудничестве и доверии.

Итак, я вернулся к своим корням в Миннесоте, посмотреть: существовало ли вообще такое место, где (по крайней мере, в моей памяти) люди практиковали политику, основанную на «общем благе» и где доверие было больше правилом, нежели исключением? Конечно, здесь всё стало гораздо сложнее, чем раньше, но в целом я не был разочарован – по причинам, которые объяснил раньше.

Однако самый важный политический урок состоялся. Стало совершенно ясно: усилия, предпринимаемые для создания более инклюзивного Сент-Луис-Парка и Миннесоты, критически важны не только для тех, кто там живет, но и для каждого сообщества в современной Америке.

Достаточно взглянуть лишь на некоторые нынешние тенденции. Сегодня в государственных школах США учится около 50 миллионов детей, и в 2015 году – впервые в истории Амрики – большинство из них составили представители меньшинств: в основном афроамериканцы, латиноамериканцы и азиаты. В то же время число студентов на бесплатных и льготных программах и грантах в 2016-м достигло рекордного максимума.

А в докладе Джорджтаунского университетского центра по образованию и рабочей силе прогнозируется, что к 2020 году 65 % рабочих мест в экономике потребуют не только среднего образования, но и дополнительного обучения.

Между тем, исследователи Оксфордского университета предполагают высокий риск замещения компьютерами примерно 47 % рабочих мест – и произойдёт это уже в течение следующих двух десятилетий.

Приведённые цифры лишь подтверждают очевидное: в век ускорений каждому придётся учиться на протяжении всей жизни. Говорят они и о том, что мы не имеем права оставить вне образовательной системы ни одного ребёнка. И о том, что сегодня плюрализм важнее, чем когда-либо, потому что по мере развития нынешних тенденций Америка станет страной цветного большинства в течение следующей четверти века. И… сохранит все наши расовые проблемы. Предвестники ощущаются уже сейчас, а с увеличением количества мигрантов, покидающих зоны хаоса, проблема обострится во всём мире. Таким образом, общества, способные действительно «сделать единое из многих», будут иметь и большую политическую стабильность, и хороший инновационный потенциал.

Учитывая господствующие тренды, нетрудно понять: лидерство приобретает всё большее значение как на политическом, так и на личном уровне. Но это лидерство особого типа. На национальном и местном уровнях необходимы руководители, способствующие интеграции и адаптации. Те, кто каждый день задаётся вопросом: «В каком мире я живу? И как искать и находить лучшие практики – с уровнем энергии и качества умов, соразмерными масштабам вызовов и возможностям в эпоху ускорений?» Кроме того, современный лидер обязан доносить до людей правду о текущем моменте и объяснять им: сегодня просто усердно работать и играть по правилам уже недостаточно для того, чтобы обеспечить достойную жизнь.

Теперь, как никогда прежде, лидерство имеет большое значение на личном уровне. Ещё в 1960-х годах в регионах вроде Миннесоты в спину нам дул столь мощный попутный экономический и социальный ветер, что у «нас должен был быть план, который провалится». Сегодня всё не так. Теперь нужен план для успеха, план для непрерывного образования и план для развития навыков. Значит, нам нужно больше личного лидерства и людей, готовых взять на себя ответственность за собственное будущее и принять «личный стартап».

Никому из нас, не говоря уже об Америке в целом, ещё не поздно проявить подобное лидерство. Однако, как говорила эколог Дана Медоуз о смягчении последствий изменения климата:

– Времени у нас достаточно, но только если мы начнём прямо сейчас!

Именно так, ибо цена ошибок или торможения на любом фронте для всей нации и для каждого человека растёт. Снова повторю: когда в столь быстром мире вы сбиваетесь с курса – будучи лидером, учителем, студентом, инвестором или рядовым сотрудником компании, – чтобы вернуться на верный путь, придётся сперва проделать очень длинный путь назад. Даже небольшие ошибки в навигации могут иметь серьёзные последствия, когда рынок, мать-природа и закон Мура ускоряются невиданными прежде темпами.

Наконец, с философской точки зрения, я был поражен количеством отличных решений, в эпоху ускорения помогающих людям повышать устойчивость и силу. Их не скачаешь из Сети, гораздо эффективнее передавать старомодным способом – от одного человека к другому.

Оглядываясь назад на интервью, собранные для этой книги, вспомню, сколько раз в том или ином контексте я слышал о жизненной важности для взросления каждого молодого человека заботливого взрослого или наставника. Сколько раз слышал о ценности наставнической помощи – подаете ли вы заявку на работу в Walmart впервые или уже работаете там. И о том, что люди, подчеркивая важность собственной мотивации и практики, воспринимали свою карьеру или образование как реальные отличительные признаки успеха. А насколько интересно было узнать, что в будущем наиболее высокооплачиваемыми работами станут STEMпаты, то есть те, где сочетаются сильные научные и технические навыки и эмпатия…

Были открытия забавные, но лишь на первый взгляд. Потому что даже такие простые вещи, как постройка курятника или посадка деревьев и садов, могут стать важнейшими шагами в сторону стабилизации отдельных регионов мира хаоса. Кто бы мог прежде представить, что обязательным условием личной и национальной безопасности для всех станет расширение «золотого правила»? И кто вправе отрицать, что, когда люди становятся настолько сверхмощными и взаимозависимыми, важнее всего возможность посмотреть в глаза соседу, незнакомцу, беженцу или мигранту и увидеть в нём брата или сестру? Кто может игнорировать тот факт, что ключ к успеху Туниса в «арабской весне» был не в сотовых телефонах или друзьях на Facebook, а в «гражданском обществе», которого у него было немного больше, нежели в любой другой арабской стране? Вспомните, как часто в моих беседах с разными людьми они упоминали доверие, считая его истинным средством для достижения совершенства общества и мира в целом. И наконец, кто бы подумал, что ключом к созданию здорового сообщества может стать кухонный стол?

Так что меня не удивил ответ главного хирурга Мурти на мой вопрос о том, какая болезнь в современной Америке самая распространённая и опасная.

– Представьте себе, не рак, – ответил медик, – и не сердечно-сосудистые заболевания. Самое страшное – изоляция. Сегодня именно явная изоляция, в которой оказались многие люди, – самая великая патология нашей жизни. Какая ирония… Мы – самое технологически связанное поколение в истории человечества, и при этом множество людей чувствуют себя изолированными. Хотя на самом деле это лишь подтверждает ранее озвученную точку зрения Мурти о том, что наиболее важные и востребованные связи сегодня – связи между людьми.

Поймите меня правильно: разумеется, я не противник научно-технического прогресса. Технологии могут многое предложить, чтобы сделать нас более продуктивными, здоровыми, образованными, обеспечить безопасность… Более того, я восхищён умной помощью, которую обнаружил во время работы над книгой, и тем, что она позволяет вывести из-за черты бедности многих людей, раскрыть таланты и дать нам шанс, на самом деле если не всё, то многое исправить.

Так что вряд ли я технофоб… Но всё лучшее из этих технологий мы извлечём, если не позволим им отвлечь нас от создания человеческих связей, реализации глубоких человеческих стремлений и вдохновения человеческих энергий. Сможем ли мы использовать технологии во благо, зависит от многого. И не в последнюю очередь от того, получим ли мы высокую оценку тренера, похвалу наставника, объятия друзей, рукопожатие соседей и соперников, приветственный жест незнакомца, ощутим ли запах сада и отучимся ли впустую пялиться в стену…

Прямо сейчас мы переживаем головокружительный момент, когда рабочие и в развитых, и в развивающихся странах чувствуют, что они лишь на шаг впереди машины или робота, делающих их труд устаревшим. Согласитесь, при таком переходе людям легче представить всё, что они потеряют, чем выгоды, которые получат или уже получили.

Тем не менее с таким количеством людей, получивших право изобретать, конкурировать, создавать и сотрудничать, с богатым набором дешёвых и мощных инструментов, позволяющих нам оптимизировать социальные, коммерческие и правительственные взаимодействия, мы теперь сможем многое. В первую очередь развить способность к решению сложных социальных проблем и мировых задач здравоохранения. При поддержке интеллектуальных помощников мы найдём эффективные способы, чтобы сделать жизнь людей ещё более устойчивой, продуктивной и процветающей.

Конечно, прямо сейчас завтрашний день увидеть трудно. Когда-то на улицах Нью-Йорка самым опасным был период перехода от конного транспорта к автомобильному, когда по городу ездили и те, и другие. Нынешний переходный этап тоже несёт свои риски. Но даже если мы сможем просто достичь хотя бы минимального уровня политического сотрудничества, чтобы разработать необходимые социальные технологии, сохранить нашу экономику открытой и повышать уровень образования для всех, лучшая жизнь станет доступнее. И вторая четверть XXI века может стать удивительным временем для жизни.

Да, переход не будет лёгким. Но люди уже справлялись с подобными трудностями раньше, и я верю, что смогут снова.

«Может» не означает «будет», но не означает и «невозможно»…

Дерево, выросшее в Миннесоте

Итак, позвольте мне закончить так же, как начал.

…Во время «рабочей» поездки домой в 2015 году я ехал мимо нашего старого дома в Сент-Луис-Парке по адресу: 6831, 23-я Западная улица, куда в 1965 году мои родители переехали из Северного Миннеаполиса. По правде говоря, я годами здесь не бывал, но тут – потянуло. Деревянные дома выглядели так же, как в год окончания колледжа и поступления на мою первую работу. Стены нашего дома по-прежнему окрашены в голубой цвет. И всё-таки что-то было не так, и я сначала не мог понять, что именно. Нечто новое появилось в моём знакомом старом районе. И вдруг меня осенило: деревья!

Когда я был маленьким и худым, все они были маленькими и тоненькими – ведь мы жили в совсем новом районе. И вот спустя полвека деревья стали высокими и толстыми, с длинными ветвями и раскидистыми кронами – так что дома оказались в их тени. Изменилась освещённость – я заметил это по контрасту с гораздо более яркими воспоминаниями, которые хранил в памяти долго, как старую фотографию, застрявшую в заднем отделении моего бумажника.

Для себя в процессе подготовки книги я извлёк важный личный, политический и философский урок. Чем больше мир требует от нас ответвления, тем сильнее каждый из нас нуждается в том, чтобы бросить якорь в плодородную почву доверия, являющуюся основой всех здоровых сообществ. Мы должны не просто вырасти на этой богатой почве, но и самостоятельно обогащать её.

Подобный совет проще записать, нежели выполнить. Но именно таков вызов времени – настоящая сверхзадача нашего поколения. Зайти дальше по жизни со временем станет для каждого гораздо проще. Не только в смысле расстояния, но и с точки зрения нашей готовности к эксперименту, риску и контактам, когда мы, тем не менее, всё ещё привязаны к месту под названием «дом» и к своему настоящему сообществу. Для меня таким местом остаются Миннесота и Сент-Луис-Парк. Они – мой якорь и мой парус. И надеюсь, эта книга вдохновит вас на то, чтобы сделать паузу и найти свои якорь и парус.

И не волнуйтесь, если вы чуть опоздаете…

Благодарности

Многие люди щедро делились со мной временем и знаниями, чтобы эта книга родилась. И мне хотелось бы поблагодарить каждого из них.

Прежде всего ещё раз скажу спасибо председателю и издателю «Нью-Йорк Таймс» Артуру Зульцбергеру-младшему и редактору Энди Розенталю. Они позволили мне сократить обязательства по написанию колонок вдвое, чтобы я смог провести свои исследования и интервью, ставшие основой книги. Иначе мне просто не удалось бы её написать.

Я присоединился к «Нью-Йорк Таймс» в 1981 году. Она остается величайшей газетой в мире, а многочисленные и разнообразные задания, которые редакция мне поручала, позволили «из первого ряда» увидеть множество интересного. В процессе работы в «Нью-Йорк Таймс» я много путешествовал и учился в самых разных условиях. Чувствую себя в вечном долгу перед Артуром-младшим и его покойным отцом Артуром Оксом «Панчем» Зульцбергером за предоставление мне таких возможностей в течение почти четырёх десятилетий.

Мне повезло: за мою жизнь вокруг меня собралась небольшая группа друзей, которые стали лучшими из возможных партнёрами для разработки идей, их отсеивания, оттачивания и огранки – до такой степени, чтобы они смогли сформировать костяк этой книги. Хотя я посвятил книгу всем им, но есть и другие, кто внёс вклад в её создание и заслуживает отдельной благодарности.

Никто не делился со мной своим временем, знаниями и вдохновением, помогая собрать эту книгу, больше, чем мой друг и учитель Дов Сейдман, генеральный директор LRN и автор книги «How». Дов – поистине уникальный наблюдатель состояния человека, и я узнал от него очень многое о людях, организациях и ценностях. Поэтому Дов цитируется в книге чаще, чем кто-либо другой. Но его влияние на формирование моего мышления выходит далеко за рамки цитат. По сути, всю книгу пронизывают идеи, которые впервые высказаны Довом в ходе наших бесконечных прогулок и бесед. Мне очень повезло стать другом Дова Сейдмана.

Ещё один друг и учитель – Крейг Манди, бывший старший исполнительный директор Microsoft, а ныне тренер руководителей, – рассказывал мне о передовых технологиях до тех пор, пока не убедился: я достаточно хорошо его понял, чтобы объяснить эти технологии! «Благодарю за опоздание…» – четвертая книга, с которой мне помог Крейг. Заполучить Крэйга Манди в качестве ментора по технологиям – то же самое, что взять Бейба Рута тренером по бейсболу.

Говоря о моих постоянных наставниках, нельзя не упомянуть Майкла Санделя, который помогает мне уже с седьмой книгой и делится своими мыслями. Что особенно забавно, поскольку мы вместе учились в Миннесоте и маленькими мальчиками сидели на уроках иврита. Его идеи о гражданских добродетелях, которые обогащают и сами обогащаются благодаря здоровому сообществу, оказались особенно ценными.

Майкл Мандельбаум, соавтор моей последней книги и почти ежедневный партнёр по обсуждению новостей и попыткам их понять, делился со мной своими идеями и оттачивал собственные мысли в течение более чем двух десятилетий. Он читал вошедшие в эту и предыдущие пять книг репортажи, щедро помогал мне обдумывать и шлифовать возникающие идеи.

Эрик Бриньольфсон и Эндрю Макафи, авторы «Гонок против машин» и «Второй эпохи машин», оказали большое влияние на образ моего мышления и великодушно поделились со мной своими мыслями, о чём я написал в книге.

И, конечно же, сердечная благодарность Айеле Боджиа – кассиру подземного паркинга в Бетесде, штат Мэриленд, который остановил меня, чтобы спросить о том, как можно улучшить его блог. Благодаря разговору с ним, собственно, и началась книга! Он хороший человек, всегда боровшийся за то, чтобы Эфиопия, его родная страна, стала лучшим местом для всех.

Марина Горбис была одной из первых, с кем я обсудил идею книги, и первой, с кем я провел рабочую встречу в её маленькой исследовательской жемчужине – Институте будущего в Пало-Альто. Она всегда щедро делилась со мной своими мыслями и временем.

Йохан Рокстрем открыл мне мир «границ природы», устроив посещение замечательного исследовательского центра в Стокгольме. Кроме того, он подтвердил некоторые выводы этой книги. Лучшего наставника по проблемам окружающей среды не придумать. Я также благодарен Гансу Вестбергу за то, что он принял меня в компании Ericsson во время той же поездки в Швецию.

Джон Доерр и его коллега Билл Джой всегда открыто делились своими взглядами и помогали мне улучшить лыжные навыки на беговых трассах и переходах. Ярон Эзрахи, тоже помогающий уже с седьмой книгой, постоянно учил меня чему-то новому и заставлял задуматься о том, что уже написано. Алан Коэн не устает просвещать меня по теме передовых технологий, а Моше Халберталь держит в курсе дел во всём, что касается Ближнего Востока.

За последние два года у меня было много замечательных собеседников, из насыщенного общения с которыми я извлек огромную пользу: Ларри Даймонд, Эрик Бейнхокер, Леон Визельтье, Лин Уэллс, Роберт Уокер, К.Р. Шридхар, Садик Йилдыз, П.В. Каннан, Кайвон Бейкпур, Джоэл Хаятт, Джефф Безос, Ваэль Гоним, Нандан Нилекани, Гаутам Мукунда, Раввин Цви Маркс, Раввин Джонатан Мальцман, Русс Миттермайер, Гленн Прикетт, Деннис Росс, Том Лавджой, Ричард К. Миллер, Джеффри Гартен, Моисес Налим Карл, Дэвид Роткопф, Джонатан Таплин, Дэвид Кеннеди, Зак Симс, Джефф Вайнер, Лаура Блюменфельд, Кофи Аннан, Питер Шварц, Марк Мэдден, Фил Баксбаум, Билл Галстос, Крейг Чарни, Адам Суидан и Джеймс Х. Бейкер, директор Управления оценки сети Министерства обороны США.

Сердечно благодарю каждого из них за то время, которое они нашли, чтобы просветить меня по многим вопросам: от политики до этики, от климата до геополитики.

Большое спасибо Яну Голдину из Оксфордского университета за то, что он провел со мной три крайне познавательных дня в школе Мартина, и Галлу Берту – за то же самое в Американской академии в Берлине. Я благодарен также Надеру Мусавизаде и его коллегам из Macro Advisory Partners в Лондоне – они всегда готовы обсудить любую тему.

Наверное, мне не удалось бы понять принцип «от образования к работе», если бы его не истолковали великодушно такие люди, как Байрон Огюст, Каран Чопра, Стефани Сэнфорд и Дэвид Коулман – передовая команда, изучающая связь образования и работы. Особая благодарность Алексис Рингвальд, от лица LearnUp поделившейся своими взглядами на эту тему, и Элеоноре Шареф, рассказавшей о том, чему научилась в HireArt, и многим другим.

Что касается Миннесоты, я глубоко признателен вице-президенту Уолтеру Мондейлу, покойному Биллу Френцелю, сенатору Аль Франкену, сенатору Эми Клобучар, Шарон Исбин, Венди Зелкину Розенштейну и Норману Орнштейну за то, что они поделились своим мнением. И особенно большая благодарность – Ларри Джейкобсу из школы Хамфри в университете Миннесоты: он не только принял меня, рассказал о текущей политике Миннесоты, но даже прочёл некоторые главы этой книги. Я также глубоко признателен Тиму Уэлшу и его коллеге по McKinsey & Co. в Миннеаполисе Джулии Сильвис. Они помогали мне в вычитке отрывков, знакомили с нужными людьми, такими как МэйКао Ханг, Брэд Хьюитт, Майкл Горман, Дэвид Мортенсен и Мэри Брейнерд, – и показали внутреннюю кухню проекта Айтаска. Сондра Сэмюэлс терпеливо разъясняла суть работы в Northside Achievement Zone и важность партнёрства с группой Айтаска.

Роб Мец, директор школы в Сент-Луис-Парке, и Скотт Мейерс, директор средней школы, очень помогли мне, устроив встречу со своими учениками и коллегами и поделившись своим собственным мнением.

Ещё одна благодарность Жанне Андерсен, движущей силе исторического общества Сент-Луис-Парка. Жанна познакомила меня с интересными членами сообщества. В этой книге я использовал её исторические труды, и она любезно прочла окончательный вариант. Я глубоко благодарен Карен Аткинсон – координатору организации Children First, которая познакомила меня с некоторыми выдающимися представителями сомалийской общины в Сент-Луис-Парке, а также с Полом и Сьюзен Лине и другими членами совета местного исторического общества.

Мои педагоги – учительница американской истории Марджори Бингхэм и преподаватель английского Мим Кагол – продолжают учить меня спустя четыре десятилетия после выпуска. Я очень благодарен за то, что они помогли понять суть школы Сент-Луис-Парка, как тогда, так и сейчас. Мне невероятно повезло, что у меня были такие выдающиеся учителя и друзья на протяжении всей жизни.

Выражаю свою благодарность мэрам Сент-Луис-Парка Джеффу Джейкобсу и Джейку Спано, городским управляющим Тому Харменингу и Джиму Бримейеру, а также технологическому лидеру Клинту Пиресу. С ними было не только интересно работать, но и весело общаться.

Особая признательность другу детства Фреду Астрену (он внимательно всё прочитал и внёс свой вклад в некоторые части рукописи), а также другим членам покерного клуба «Пенсильвания Авеню» за их вклад и дружбу на протяжении моей жизни: Марку Грину, Говарду Карпу, Стиву Трагару и Джею Голдбергу. Все мы дружим более пятидесяти лет. Брэд Лерман, с которым мы (вместе с нашими отцами) имели обыкновение играть в боулинг по утрам в воскресенье, также охотно делился мыслями о старом районе и следил за тем, чтобы я никогда не оставался в одиночестве.

И, как всегда, мой лучший друг Кен Грир и его жена Джилл с самого начала поддерживали проект. Мы обсуждали мою задумку, прогуливаясь возле одного из озёр в Миннеаполисе. Для меня нет ничего интереснее и приятнее, чем делиться с ними своими замыслами.

На корпоративном фронте огромное спасибо Рэндаллу Стивенсону, который возглавляет AT&T, и его коллегам: Джону Доновану, Ральфу де ла Вега, Биллу Блейзу и Кришу Прабху. Стивенсон рассказал мне о кадровой политике AT&T (что оказалось чрезвычайно полезно для моего понимания сегодняшнего рынка труда) и поделился свежими взглядами на технологии. Где бы он ни находился, Джон Донован отвечает на все возникающие у меня вопросы, как сам говорит, «по первому звоночку».

Коллектив IBM Watson, в частности Дэвид Яун и Джон Э. Келли III, были невероятно добры, рассказав мне о тонкостях и нюансах интеллекта Ватсона во время моих визитов в IBM.

В компании Google я особенно признателен «Астро» Теллеру, возглавляющему инновационный центр Google X. Небольшой график, который он набросал для меня под влиянием момента, стал центральной темой книги. Вместе со своими коллегами Кортни Хон и Глэдис Хименес они строго следили, точно ли я понимаю их аргументы. Это, скажу вам, было впечатляющим.

Огромное спасибо Себастьяну Труну – за всё, что он в ходе наших встреч в офисе Udacity рассказал мне о проблемах и достижениях образования.

Мой друг Энди Карснер не только познакомил меня с «Астро» Теллером, но и стал универсальным генератором идей для разных частей книги и множества моих статей. Идейная импровизация – одно из несравненных удовольствий.

В Intel Гордон Мур, Брайан Крзанич, Билл Холт, Марк Бор и Роберт Манетта сделали всё возможное, чтобы я смог вынести полезные идеи для этой книги.

Ценной информацией поделились со мной Эллиот Шрейдж из Facebook и его коллеги Дэн Маркус и Джастин Ософски. С Томом Вуецем и Карлом Бассом мы провели удивительный день в Autodesk. В глобальном институте McKinsey & Co. Джеймс Маника и его коллеги Сьюзан Лунд, Ричард Доббс и Джонатан Воцель, а также Алок Кширсагар из Бомбея показали мне замечательные исследования, обогатившие не одну страницу этой книги. В частности, Джеймс всегда был готов ответить на внезапный звонок и любое количество вопросов.

В корпорации Microsoft Билл Гейтс, Сатья Наделла, Брэд Смит и Джозеф Сирош поделились идеями, расширившими и дополнившими мою точку зрения. В Hewlett Packard Enterprise моими заинтересованными собеседниками стали Мег Уитмен и Ховард Клабо. Большое спасибо Уильяму Ру и Меган Паркер из General Electric за идеи, которыми они поделились, и за всех инженеров GE, которым меня представили. В Walmart я благодарен Дугу Макмиллану, Нилу Эшу, Дэну Топореку и их коллегам, которые подробно рассказали мне о каждом цифровом взаимодействии, которое происходило «за сценой», пока я пытался купить телевизор в мобильном приложении Walmart. Они к тому же угостили меня лучшими рёбрышками в Арканзасе.

Я глубоко признателен Дугу Каттингу из Hadoop и Крису Ванстрату из GitHub за то, что они терпеливо рассказывали мне об эволюции обеих компаний, пока не убедились, что я всё правильно понял. Должен признаться, потребовалось несколько встреч с обоими, чтобы полностью понять, что же они создали.

Сооснователь Qualcomm Ирвин Джейкобс точно так же просветил меня во время наших встреч в его офисе. Он, его сын Пол и вся их команда крайне любезно делились со мной знаниями и временем. Особенно я признателен Джо Шуману и Нейту Тиббитсу из Qualcomm за дополнительную помощь.

Джиди Гринштейн проводил со мной целые часы, делясь информацией о впечатляющей работе по укреплению общин в Израиле. Джиди – особый мыслитель и замечательный друг, и его идеи о сообществе сильно на меня повлияли. Я бы сказал то же самое о моих многочисленных беседах с Хэлом Харви, другим хорошим другом и тоже оригинальным мыслителем. А главу о матери-природе и политике не удалось бы закончить без участия великого учителя физики Амори Ловинс, в чьей натуре отлично сочетаются точное мышление и великолепное чувство юмора.

Разумеется, особая благодарность моим партнёрам по гольфу – Джоелю Финкельштейну, Тому О’Нилу, Джорджу Стивенсу-младшему, Джерри Тарде и покойному Алану Коцу (скучаю по тебе, приятель.)

А ещё спасибо потрясающей команде документального сериала «Годы опасной жизни». Джон Бах, Дэвид Гелбер, Сидни Траттнер и Джон Паппас привели меня в места, о которых я даже не мечтал. И вернули домой.

Это седьмая книга, которую я издаю с Джонатаном Галасси, президентом и издателем ФСГ, чьё вдохновение и поддержка меняют мою жизнь. Больше нечего сказать. Мой литературный агент, Эстер Ньюберг, всегда на месте и, как обычно, отлично выполнила работу, взяв на себя все нюансы и детали. Джонатан, Эстер и я работаем вместе с 1988 года. Не могу представить, чтобы написать книгу без них. Моим редактором ФСГ в этом проекте был Алекс Стар, который тихо, но твёрдо приложил свою руку и острый ум, чтобы убедиться – все точки в книге расставлены и связи достаточно раскрыты. Работа Алекса улучшала книгу с каждой итерацией. Мой неутомимый давний помощник, Гвенн Горман, всегда была рядом, чтобы поддержать проект любым нужным способом: от исследований до планирования. Мне повезло, что она так долго работала со мной.

И, наконец, мои любящие сестры Джейн и Шелли взяли на себя нелёгкий труд – проверить все истории нашей молодёжи в Сент-Луис-Парке.

Но нет никого, более заслуживающего благодарности, чем моя невероятная жена Энн Фридман. Она редактировала буквально каждую страницу, делала замечательные предложения по организации работы и по формулировкам мыслей. Словом, делала всё возможное, чтобы книга была лучше. Я работал над этой книгой более трёх лет и в середине процесса сломал плечо. Так что Энн пришлось постараться, чтобы не просто подружиться с Word, но и подчинить его себе. Как говорит Александр Гамильтон в мюзикле о своей супруге, она «лучшая из жён и лучшая из женщин». И, конечно же, мои дочери, Орли и Натали, всегда переживающие за отца и всегда меня вдохновляющие.

С таким количеством великодушных друзей и членов семьи из столь многих мест, на протяжении столь многих лет мог ли я не остаться оптимистом?

Томас Л. Фридман из Бетесды, Мэриленд

(хотя, по правде говоря, из Миннесоты)

Август 2016