От победы к миру. Русская дипломатия после Наполеона бесплатное чтение

История умиротворения и мира после победы над Наполеоном в 1814–1815 годы предоставляет уникальную возможность увидеть, как европейские дипломаты, получившие воспитание и образование в духе реформизма конца XVIII века, отвечали на изменившиеся исторические условия, требовавшие творческого мышления, и на переоценку социальных и политических ожиданий. Усилия европейских посленаполеоновских миротворцев увенчались успехом в некоторых аспектах и провалились в других. Их политика могла быть как прогрессивной и дальновидной, так и зашоренной и эгоистической. Они вышли из мира, разделенного великими державами, стремящимися к богатствам и созданию империй, – из мира, наполненного насилием, предубеждениями, жестокостью и эксплуатацией, – но они также направляли общество, частью которого они были, к постепенному принятию либерально-демократических изменений. Главный результат их труда заключался в том, что общество Европы, истерзанной двумя десятилетиями сражений и изнурительной дипломатии, стало чуть более цивилизованным и получило чуть больше плюрализма.

Внимание поколений исследователей было приковано к этому смешению старых и новых порядков, которое представляло из себя установление мира, завершившее эпоху Французской революции и Наполеоновских войн21. Создавая работы на нескольких европейских языках, историки провели исследования высокого уровня, отражающие самые разнообразные аспекты – национальные, международные, политические, дипломатические, военные, стратегические и культурологические22. Недавние исследования подчеркивают новизну массовой мобилизации во время французских революционных войн и неординарность миротворцев, положивших конец этим войнам. От ведения полномасштабной войны до эволюции дипломатических протоколов в геополитические шахматы – везде в центре текущих подходов к исследованию этой эпохи стоит влияние новых идей и практик [Bell 2007; Schroeder 1994; Rey 2012]. Делая акцент на инновациях, исследователи утверждают, что работа над Венским мирным договором представляет собой не восстановление Старого порядка и дореволюционного мирового порядка, а, скорее, кодификацию новых правовых принципов и процедур ведения европейской политики и организации европейского общества. В работах П. Шредера и других исследователей красноречиво и убедительно предлагается интерпретация, согласно которой договоры, подготовленные в ходе Венского конгресса (1814–1815), заменили концепцию «баланса сил» XVIII века, создававшую условия для конфликтов, наживы и агрессии, новым пониманием европейского порядка или европейским равновесием (l’équilibre européen), основанным на взаимном сдерживании, многостороннем сотрудничестве («концерте»), соблюдении договоров, международном законе, принципе легитимности и правах государств и народов [Schroeder 1994]23.

Граница, проведенная между Вестфальской системой международных отношений, основанной на принципе баланса сил, и Венской системой, предлагавшей групповую систему для предотвращения агрессии со стороны великих держав, позволила исследователям последних лет увидеть в дипломатии эпохи Реставрации модель мирового управления XX и XXI веков. Таким образом, историки описывают новое европейское публичное право – изложенное в договорах 1814–1815 годов и выраженное в механизмах коллективной безопасности, установленных на конгрессах, конференциях и консультационных встречах союзников, – как предтечу европейской интеграции, Европейского парламента, Европейского союза, Организации Объединенных Наций и других современных институтов мироуправления. Дж. Митцен, например, отдельно отмечает принципы общеевропейского управления, провозглашенные на Венском конгрессе, описывая «европейский концерт» как «первую международную общественную власть». О. В. Орлик в анализе внешней политики России после 1815 года описывает Акт Священного союза (14 (26) сентября 1815 года) как европейскую идею императора Александра I, вид европейского единства, созданный для усиления охранительных принципов реакционизма, легитимности и реставрации. М. Джарретт также считает, что по замыслу Александра I «Система конгресса» должна была работать как «зачаточное мировое правительство» [Безотосный 2014: 557–561; Ghervas 2016; Орлик 1998: 11–22; Mitzen 2013: 4–5]24. Работа по достижению прочного мира, основанного на многосторонних договорах, постоянном сотрудничестве и личных встречах на конференциях, направленных на решение старых проблем и возникающих кризисов, безусловно, требовала оригинального мышления и просвещенных взглядов; однако, когда историки используют такие анахронические формулировки, как «мировое управление», «своего рода “конституционный” порядок» и «европейское правовое пространство», они преувеличивают степень, в которой системная интеграция, поведенческая психология, современная юриспруденция и даже конституционная политика были характерны для начала XIX века25.

Однако существует и другой корпус недавних исследований, посвященных Венскому конгрессу, в которых представлены более критические и традиционные точки зрения. А. Замойски обращает внимание на возникновение в наполеоновской и посленаполеоновской Европе великодержавной политики и доминирование четырех или пяти государств [Zamoyski 2007]26. Согласно Замойскому, Венский мир позволил группе великих держав27 – в этом случае Австрии, Британии, Франции, Пруссии и России – навязывать свою волю менее крупным и относительно более уязвимым государствам28. В более детальных исследованиях, которые также подчеркивают послевоенное доминирование четырех великих держав (Австрии, Британии, Пруссии и России) или гегемонию Британии и России при решении ключевых территориальных вопросов и урегулировании мира, меньше внимания уделяется Венскому миру как режиму или культуре безопасности и больше – внедренным механизмам стратегического сдерживания [Ikenberry 2001, X–XIII: 80–116]29. Для того чтобы сделать условия мира в равной степени приемлемыми для победителей, побежденных, сторонних наблюдателей и второстепенных игроков, великие державы согласились ограничить собственную власть, не отказываясь, однако, от территориальных завоеваний. Результатом была система консенсуса, скорее «обоюдно ограничивающего партнерства», нежели «противовеса потенциальным агрессорам». Основываясь на вере в вечные принципы, приверженности умеренности, отказе от территориальной экспансии, а также на организации непосредственных встреч между правителями или их уполномоченными представителями, институциональная новизна Венских соглашений заключалась в способности союзников продолжить в послевоенную эпоху работу конференций, которые, в свою очередь, привели к победе над Наполеоном30. Обещание продолжать проводить конференции в мирное время для решения актуальных для всех вопросов ознаменовало создание «долгосрочных механизмов совместного управления». Хотя эти механизмы не переросли в какие-либо конкретные обязательства по обеспечению «обоюдной защиты и поддержки», это позволило периодически создавать для великих держав возможности отслеживать и влиять на политику и действия друг друга [Ikenberry 2001: 105–108]31.

Последние исследования также отмечают, что Россия сыграла важную военную и дипломатическую роль в период Реставрации. С 1790-х годов русские политические деятели и интеллектуалы задавались вопросом, как добиться установления мира и стабильности в Европе. Разрабатывая концепцию европейского порядка, они формулировали идеи о месте Российской империи в Европе и мире. На основании дипломатической переписки (которая обычно велась на французском) в этой главе освещаются точки зрения, представленные на Венском конгрессе, через призму исторического опыта и имперской политики. Мышление и настрой императора Александра I во многом определяли русскую дипломатию; однако ее нельзя описать как продукт «очень личной и непредсказуемой внешней политики» [Ikenberry 2001: 83]32. Напротив, при более подробном изучении отношения России к Венскому конгрессу исследователи приходят к выводу, что внешняя политика страны или народа, как неоднократно отмечал Г. Киссинджер, глубоко укоренена в его историческом самоопределении, памяти и самосознании [Ferguson 2015: 134–143]. История России также демонстрирует, что социология или структуралистский подход к исследованию дипломатии – подход, фокусирующийся на «вопросе определяющих факторов… и их взаимосвязи в разрезе внутренней, экономической и внешней политики», – невозможно эффективно применить для описания запутанного процесса интерпретации условий мирных соглашений и применения их в конкретных ситуациях на местах33.

Правовое урегулирование

Историки относят просветительские дискуссии о вечном мире, в рамках которых возникла идея лиги независимых европейских государств, к периоду, когда Утрехтский, Раштаттский и Баденский мирные договоры (1713–1714) завершили Войну за испанское наследство (1701–1714). В 1780-х годах идея кодификации международного права с целью создания основы для вечного мира между цивилизованными (т. е. христианскими) странами возникла в работах И. Бентама [Ghervas 2017; Bell 2008: 52–119; Agusti 2015: 41–43]34. Для этого исследования более непосредственное значение имеет сложная коалиционная политика, которая в итоге и привела к победе над Наполеоном и достигнутым на Венском конгрессе мирным соглашениям, а началась она летом 1792 года в результате Великой французской революции и на заре революционных войн. Согласно российским историкам, император Павел неоднократно выражал интерес к конференционной дипломатии, а в 1804–1805 годах император Александр I и его дипломатические агенты – например, товарищ министра иностранных дел и польский патриот князь А. А. Чарторыйский – разрабатывали предложения по прочному миру в Европе. Предложения, представленные британскому правительству в сентябре 1804 года Н. Н. Новосильцевым, одним из «молодых друзей» императора и членом Негласного комитета35, выросли из переговоров о военном союзе против Наполеона, в которых также формулировались общие планы по устройству Европы после победы над Францией [Grimsted 1970: 19–91]36. Предложения России включали следующие принципы: 1) признание права на нейтралитет; 2) идею о том, что нации должны жить при политической организации, соответствующей своему характеру; 3) признание того, что мир изменился и священные гуманистические права следует уважать; 4) принятие необходимости предотвратить дальнейшие революции, которые могут привести только к войне; 5) признание того, что, хотя принципы и универсальны, их следует применять с учетом особенностей территории и вовлеченных народов; 6) обязательство управлять институтами в духе мудрости и доброжелательности; 7) идею о европейской федерации или лиге наций, основанной на уважении к нациям/народам, международном праве (праве наций) и принципах, которые могли бы служить фундаментом для всей европейской политики; 8) идею о том, что никакое правительство не должно объявлять войну, не попытавшись прежде решить вопрос через посредников; и наконец, 9) необходимость в международной системе гарантий мира [Menger 2014: 118–131; Rey 2016; Schroeder 1994: 249–264]. Хотя эти принципы, изложенные в предложениях России, были расплывчатыми и разноплановыми, они нашли свое применение в мирных договорах 1814–1815 годов.

Ответ Великобритании, представленный У. Питтом Младшим в дипломатическом документе от 19 января 1805 года, предполагал разговор скорее на языке альянсов и конфедераций, нежели лиг и федераций, но тем не менее идея ассоциации государств под протекцией России и Британии, созданной для обеспечения прав народов, была принята. В комплексе мер, заявленных как приемлемые для правительства Британии и России, в дипломатическом документе предусматривалось «при восстановлении мира всеобщее соглашение и гарантия взаимных защиты и безопасности различных государств, и восстановление общей системы публичного права в Европе». Для того чтобы придать миру прочности и стабильности, документ предлагал «договор, сторонами которого должны стать все основные державы Европы, в котором будут зафиксированы их права и владения… и они должны обязаться защищать и поддерживать друг друга при любой попытке посягнуть на них». Договор смог бы «восстановить общую и всеобъемлющую систему публичного права в Европе и обеспечить, насколько это возможно, подавление будущих попыток нарушить общее спокойствие; и прежде всего сдерживать любые проекты территориальной экспансии и любые амбиции, близкие тем, что привели ко всем бедствиям, возникавшим в Европе с начала катастрофической эпохи Великой французской революции». Этот договор должен был обеспечиваться специальной гарантией Великобритании и России, и тем самым обе державы должны были взять на себя обязательства «вместе принимать активное участие в том, чтобы предотвращать его нарушение».

В апреле 1813 года, когда окончательные очертания приобрел альянс, в конечном итоге победивший Наполеона, британский министр иностранных дел Р. Стюарт, виконт Каслри переслал документ от 1805 года посланнику Британии в Санкт-Петербурге виконту У. Кэткарту37. По словам Каслри, несмотря на то что некоторые предложения 1805 года больше не применимы, эта депеша оставалась «образцовой схемой восстановления Европы», которую посланник должен был обсудить с императором Александром I [Webster 1921: 389–394]. Как отмечалось в дипломатическом документе Питта, миссия Новосильцева касалась формирования британско-российского союза для победы над Наполеоном, восстановления баланса сил в Европе и создания новой системы международного права38. Существовало несколько путей по достижению этих целей. Поэтому не все историки убеждены, что предложения Александра от 1804 года на самом деле представляли собой план вечного мира. Прошло еще одно десятилетие – более того, десятилетие неустойчивой коалиционной политики, провальных союзов, нарушенных мирных договоров и кровавых военных поражений, – прежде чем европейские дипломаты и политики объединились, чтобы проработать детали того, что должно было стать соглашением о прочном мире39.

Непосредственное создание системы умиротворения и мира началось с Шомонского трактата о создании антифранцузского военного союза, подписанного 26 февраля (10 марта), но датированного 17 февраля (1 марта) 1814 года. В этом договоре будущие миротворцы начали вырабатывать концепцию восстановления европейского порядка, европейского общества и европейской политической системы – эта задача не будет решена вплоть до Аахенского конгресса 1818 года, на котором Франция вернулась в европейский союз на правах одной из пяти великих держав. После окончательного поражения Наполеона в июне 1815 года ряд соглашений, обозначаемых как Венские соглашения, включал в себя Шомонский трактат, первый Парижский мирный договор (18 (30) мая 1814 года), Заключительный акт Венского конгресса (28 мая (9 июня) 1815 года), Акт Священного союза (14 (26) сентября 1815 года), второй Парижский мирный договор (8 (20) ноября 1815 года), акты, составившие Четверной союз (8 (20) ноября 1815 года), а также протоколы и декларации Аахенского конгресса (3 (15) ноября 1818 года). В совокупности эти договоры, конвенции и протоколы составляли публичное право в Европе и таким образом определяли правовые рамки европейской дипломатии, межгосударственных связей и отношений между правительствами и народами до начала Первой мировой войны или, согласно российской историографии, до Крымской войны 1853–1856 годов.

Шомонский трактат, которому предшествовал проект «Договора о наступательном и оборонительном союзе против Франции», подготовленный главой Министерства иностранных дел Великобритании Р. Каслри (18 сентября 1813 года), был оформлен в виде идентичных актов, подписанных каждой из четырех держав – Австрией, Британией, Пруссией и Россией – с тремя остальными40. В это время союзники проводили мирные переговоры с Францией, и в случае, если бы Наполеон отклонил предложенные условия, стороны договора обязались вести решительную войну, чтобы положить конец несчастьям, терзающим Европу, и восстановить справедливый баланс сил. Каждая из стран согласилась держать под ружьем 150 000 солдат «в полном составе, не считая гарнизонов, и употреблять их в действие против общего неприятеля», стороны договора обязались «не вступать с общим неприятелем в отдельные переговоры и не подписывать ни мира, ни перемирия, ни конвенции иначе, как с общего согласия» [Мартенс 1874–1909], что было особенно важным положением в свете того, что с 1792 года антифранцузские коалиции раз за разом распадались. Британия обязалась ежегодно финансировать союзные армии, размер субсидии был определен в 5 млн фунтов стерлингов на всех41. В дополнение при заключении мира с Францией союзники должны были бы взять на себя обязательства по обеспечению прав и свобод всех европейских народов путем совместных действий для охранения их владений в Европе от всяких нападений. Если одна из держав столкнулась бы с угрозой нападения со стороны Франции, остальные пообещали друг другу предотвратить нападение на союзника дружеским вмешательством. И наконец, все боевые действия, текущие и будущие, должны были прекратиться по общему соглашению союзников, объединенных оборонительным альянсом против Франции.

Поскольку целью этого союза было сохранение равновесия в Европе, обеспечение спокойствия и независимости государств и предотвращение будущих нападений, договаривающиеся стороны приняли эти условия на срок в 20 лет и согласились рассмотреть возможность продления договора на три года до даты окончания срока его действия. Если говорить точнее, отдельные секретные статьи оговаривали детали более широкого европейского мира. Германия становилась конфедерацией независимых суверенных государств, объединенных с целью военной защиты, а Швейцария снова обретала независимость, которую гарантировали все союзники. В Италии закреплялась раздробленность и гарантировались французские и австрийские владения. В Испании должен был править король Фердинанд VII, а Голландия с дополнительными территориями и в приемлемых границах становилась свободным и независимым государством под правительством принца Оранского (будущего короля Вильгельма II)42. Когда мир с Францией наконец стал бы реальностью, союзники обещали на временной основе содержать армию для обеспечения реализации и укрепления договоренностей.

Следующий шаг по умиротворению Европы и построению мира последовал после отречения Наполеона, его ссылки на Эльбу в апреле 1814 года и восстановления династии Бурбонов на французском троне при Людовике XVIII. В соответствии с первым Парижским договором, король Франции и союзники (Австрия, Британия, Португалия, Пруссия, Россия, Испания и Швеция) согласились на возврат Франции в границы 1792 года с дополнительными территориями в Савойе и Пфальце. Этот мирный договор, который историки описывают как великодушный и ни в коей мере не карательный, передал Франции, очевидному агрессору, дополнительные, по сравнению с январем 1792 года, 600 000 человек населения. Союзники не потребовали репараций, не ограничили численность французской армии и не изменили границу вдоль Пиренейских гор. Договор также позволил Франции оставить у себя захваченные во время войн художественные ценности, также была возвращена бо́льшая часть французских заморских колоний, захваченных Британией43. В ответ Франция отказывалась от территориальных претензий в адрес Бельгии, Германии, Голландии, Италии, Мальты и Швейцарии. На основании дополнительных секретных статей Франция уступила Австрии Венецию, а Королевству Сардинии – Геную, в Тоскане была восстановлена Габсбург-Лотарингская династия Фердинанда III, а граница между Австрией и Италией была проведена по реке По и озеру Лаго-Маджоре. Секретные статьи также предусматривали независимый Германский союз и признание включения Бельгии в Голландию. Союзники согласились, что для обеспечения мира и безопасности в интегрированной Европе нужна сильная и стабильная Франция. По этой причине Британия и Россия выступали за конституционную хартию во Франции и мир через равновесие. Хотя значительные слои населения Франции выступали против окончательных условий европейского урегулирования, считая, что победители наказывали и ставили их страну в подчиненное положение, историки сходятся во мнении, что в целом в этом процессе господствовали дух воссоединения и стремление к защите и безопасности [Schroeder 1994: 507–509; Хартли 1998].

Однако работа по умиротворению и установлению мира оставалась незаконченной, и союзники согласились провести конгресс в Вене для решения остававшихся проблем: вопросов вокруг Польши и Саксонии, реорганизации Германии, территориальных приращений Германии, Голландии, Италии и Швейцарии44. Для России будущее Польши имело первостепенное значение. В конце XVIII века прекратила свое существование некогда могущественная Речь Посполитая, за чем последовали три раздела территории Польско-Литовского государства между Россией, Австрией и Пруссией (1772, 1793 и 1795). В рамках Тильзитского мира (25 июня (7 июля) 1807 года) между Францией и Россией император Александр I признал создание Варшавского герцогства, что восстанавливало Польское государство и передавало его в полную собственность и обладание короля саксонского [Rey 2016; Schroeder 1994: 320–323]. Однако в 1814–1815 годы Александр решил упразднить Варшавское герцогство и заменить его Царством Польским, привязанным к России конституцией, которая предоставляла бы административную автономию, признавала за сеймом право формирования бюджета и сделала бы императора России королем польским45. Чтобы примирить свои планы на Польшу с обязательством вернуть Пруссию к ее территориям и численности населения 1805–1806 годов, Александр I надеялся, что Фридрих-Вильгельм III удовлетворится Саксонией в качестве компенсации. Союзники начали обсуждения в сентябре 1814 года, и в октябре стало очевидно, что Каслри и министр иностранных дел Австрии князь Меттерних были против того, чтобы смещать или лишать собственности короля Саксонии. В ответ они утверждали, что смещение короля Саксонии нарушит принцип легитимности (даже несмотря на то, что он не торопился оставлять Наполеона)46.

Переговоры продолжались до 1815 года и на протяжении всего Венского конгресса, который начался в середине сентября 1814 года47. Благодаря личным отношениям между монархами России и Пруссии и верности Фридриха-Вильгельма Александру Пруссия отказалась вступать в соглашение, целью которого было сорвать планы России. Постепенно правитель России добился своего, но только после того, как его военный губернатор в Саксонии передал Пруссии временное управление территорией (8 ноября 1814 года), и после того, как Австрия, Британия и Франция заключили секретный союзный договор против Пруссии и России (3 января 1815 года)48. Император Александр, непоколебимый строитель империи, как и его бабушка Екатерина II, верил, что Россия обладает моральным правом на Польшу, что счастье польского народа зависит от восстановления единого национального образа жизни и что Польша, объединенная под русской короной, поможет обеспечить безопасность в Европе. В декабре 1814 года и январе 1815 года для достижения более глобальной цели Александр признал территориальные компромиссы по Польше и признал, что не вся территория Саксонии может отойти Пруссии. К середине декабря Австрия и Британия примирились с позицией России, хотя вопрос Саксонии остался нерешенным. Окончательное соглашение возникло в феврале 1815 года. Австрия сохранила Галицию и получила новые земли в Италии, Краков стал «вольным городом», а Пруссия получила около половины территории и две пятых населения Саксонии в дополнение к Шведской Померании, Герцогству Вестфалии и большей части левого побережья Рейна49.

Казалось, что серьезное напряжение среди союзников, обнаружившееся в результате польско-саксонского спора, косвенного восстановления Франции в статусе одной из пяти великих держав, одной из «пятерки», и секретного оборонительного союза, направленного против Пруссии и России, улетучилось, когда Наполеон вернулся на континент в конце февраля, что поставило под угрозу не только прогресс в венских переговорах, но и в целом мир в Европе. В конце марта король Людовик XVIII бежал в Бельгию, и Бонапарт вернул себе французский трон. На протяжении это кризиса Венский конгресс, который собрал в одном месте глав 216 государств (2 императоров, 4 королей, 2 наследных принцев, 3 великих герцогинь и 250 владетельных князей), продолжал работу по изменению территориальных границ в Европе на основании принципов равновесия и обоюдного уважения между суверенными государствами50 [Schroeder 1994: 12]. Союзники аналогичным образом ответили на военную угрозу быстро, эффективно и в унисон с формальным возобновлением союза по свержению Наполеона (договор от 13 (25) марта 1815 года)51. Никого не беспокоило, что война с Францией могла представлять собой вмешательство во внутренние дела Франции или что могло нарушаться право французов выбирать своих правителей или конституцию. В этом случае «Большая восьмерка» (Австрия, Франция Бурбонов, Британия, Португалия, Пруссия, Россия, Испания и Швеция) согласилась, что Наполеон был преступником, которого нужно было победить [Schroeder 1994: 550–559]. Это произошло 18 июня при Ватерлоо, и 22 июня Наполеон во второй раз отрекся от трона. Людовик XVIII вернулся в Париж 8 июля. Несмотря на опасности, потрясения и неопределенности «Ста дней», миротворцы подписали Заключительный акт Венского конгресса (28 мая (9 июня) 1815 года) [Kissinger 1957: 171–174; Schroeder 1994: 546–573].

Работа на Венском конгрессе продолжалась более девяти месяцев, и к июню 1815 года участники пришли к соглашению по территориальным границам Европы, по форме правления, которую следует учредить в восстановленных и недавно получивших независимость государствах, и по тому, кто должен править в этих государствах [Kissinger 1957: 215–217; Schroeder 1994: 560–582]. Заключительный акт, ратифицированный всеми участниками, через обмены территориями, при которых население менялось на население, отменил бо́льшую часть территориальных изменений, введенных Наполеоном. Чтобы достичь этого результата, миротворцы подчинили национальные сантименты и чаяния законным династическим претензиям и более глобальным геополитическим целям, которые, по замыслу четырех великих держав, должны были быть в интересах всей Европы. Заключительный акт подтвердил первый Парижский мирный договор и создал Германский союз, состоящий из 39 суверенных государств с федеральным собранием во Франкфурте. Независимые государства и вольные города обязались объединиться в оборонительный союз, детали которого должны были быть разработаны федеральным собранием52. Кроме того, Заключительный акт ратифицировал соглашения, касающиеся территориальных границ и политической организации Объединенного королевства Нидерландов (объединение Бельгии и Голландии), Ионических островов, Италии, Скандинавии и Швейцарии53. В заключение процедуры и законодательство конгресса установили дипломатические регламенты и протоколы, задавшие стандарты дипломатии XIX века, в принципе приняли решение об отмене работорговли, установили международный контроль над судоходством по главным рекам54. В результате, Заключительный акт Венского конгресса, объединив в один пакет множество посвященных разным ситуациям договоров, имплицитно гарантировал их признание и исполнение.

Последние компоненты правового урегулирования, внедренные в 1814–1815 годах, состояли из второго Парижского мирного договора и акта Четверного союза, оба от 8 (20) ноября 1815 года55 [Kissinger 1957: 179–184, 215–217; Schroeder 1994: 548–560; Rey 2016; Хартли 1998; Blanning 2007: 670–675]. Если договоры, ратифицированные в Заключительном акте Венского конгресса, определяли правовые аспекты умиротворения и мира в Европе, то договоры от ноября 1815 года предписывали, как великие державы будут регулировать и поддерживать мир в будущем. Неудивительно, что второй Парижский договор вводил более суровые условия для Франции, чем первый56. Территориальные потери вернули страну к границам 1790 года: Саар отошла к Пруссии, а часть Савойи – к Пьемонту. По договору на Францию также была наложена контрибуция в размере 700 млн франков и предусматривалась оккупация северо-восточной территории страны союзными войсками на протяжении не более пяти лет57. Франция согласилась оплатить возведение пограничных крепостей в Бельгии и Германии в рамках компенсации и вернуть захваченные в войнах произведения искусства. Наибольшее значение для будущего имело возобновление союзниками Шомонского трактата в виде Четверного союза, заключенного на 25 лет. Четверной союз не включал в себя Францию Бурбонов и рассматривал агрессию со стороны Франции или возвращение Наполеона как casus foederis, или договорный случай, который должен был повлечь за собой военные действия со стороны союзников. В соответствии со статьей VI союзного договора, четыре державы также согласились в будущем созывать конгрессы и проводить конференции с целью укрепления мира, процветания и покоя в Европе. Учрежденная в Париже посольская конференция, которую историки описывают как административный орган или постоянную лигу, предоставляла площадку для непрерывных дипломатических переговоров с целью обеспечения реализации второго Парижского мирного договора и взаимодействия по другим вопросам, которые могли возникнуть [Rey 2012: 332–333]58.

Существует большое количество исторической и юридической литературы (с начала XIX века), которая описывает Венские соглашения как правовую систему. Не так давно М. Шульц ссылался на инструменты мягкой и жесткой силы, которые создали основу механизма коллективной безопасности. В них входили многосторонние территориальные гарантии, признание государственного нейтралитета, использование посредничества для достижения компромисса, коллективные послания, совместные посольские представительства, ультиматумы, военно-морские демонстрации, морские блокады и военные интервенции. Любой из этих инструментов мог быть применен коллективно или делегирован отдельным государствам, их применение могло быть одобрено дипломатическими конференциями, конгрессами, комиссиями, протоколами и совместными переговорами с конфликтующими сторонами [Schulz 2015: 135–136]59. Вопрос о том, достигли ли эти механизмы уровня правовой системы, является спорным. Однако стоит отметить, что в то время как Россия неизменно заявляла о ведении внешней политики в строгом соответствии с предписаниями договоров, для правительства России справедливость и строгое следование правилам были разными вещами. Россия не являлась правовым государством (Rechtsstaat), несмотря на то что русские монархи правили через законы (верховенство законов в противовес верховенству закона). Поэтому прежде чем характеризовать Венские соглашения как когерентную правовую систему, историкам необходимо изучить, как осуществлялось правосудие и какую роль закон играл в отдельных политиках60. Различное понимание закона и значений правовых предписаний может помочь объяснить разногласия, почти моментально возникшие между государствами, намеревавшимися выполнять условия и жить в соответствии с Шомонским трактатом, Парижским мирным договором, Венскими соглашениями и более ранними все еще действующими договорами.

Моральное урегулирование: Священный союз

Император Александр I и его дипломатические агенты ценили новаторство Венских соглашений; однако в их понимании международное управление или механизмы коллективной безопасности не были предпочтительны. Их представление о договорных обязанностях не ограничивалось также публичным законом, определяющим территориальные соглашения, легитимностью политической власти и регулярными встречами на дипломатических конференциях. С точки зрения России, не меньшее значение имел Акт Священного союза от 14 (26) сентября 1815 года, который историки склонны описывать как краеугольный камень охранительной посленаполеоновской внешней политики, направленной на предотвращение революции путем поддержки Церкви и монархии или через веру в мировую историческую миссию Русской православной церкви, что являлось выражением протославянского романтического национализма. Несмотря на то что они, безусловно, важны для истории Священного союза, все эти интерпретации сконцентрированы в большей степени на том, во что Союз превратился после правления Александра I, нежели на том, какое значение он имел в момент заключения. В глазах российского монарха и Министерства иностранных дел Священный союз функционировал как элемент корпуса европейского публичного права, определявшего территориальные соглашения и межгосударственные отношения после победы над Наполеоном61.

Русские исследования в описании Священного союза подчеркивают влияние нового духа морали, заметного во всей Европе, ставящего общую заинтересованность в мире над частными интересами территориальных государств и отдельных союзов62. Как показывает история Европы эпохи Реставрации, возникшая после революции необходимость в пересмотре социальных и политических ожиданий не требовала от миротворцев оставить принципы просвещенного реформизма XVIII века. По этой причине биографии последних лет указывают, что министр иностранных дел Каслри, министр иностранных дел Меттерних и император Александр I стали успешными миротворцами, оставаясь представителями умеренного крыла Просвещения [Siemann 2016; Bew 2012; Rey 2012; Хартли 1998]63. В своих усилиях по продвижению Священного союза и попытках объяснить его связь с Венскими соглашениями Россия связывала возникновение мира с законными политическими изменениями, христианской моралью и верой в Провидение и божественную власть над Его творением64. Другими словами, Священный союз согласовывался с концепциями благого управления и культурного прогресса XVIII века65.

Подписанный в Париже 14 (26) сентября 1815 года Акт между Александром I, Францем I и Фридрихом-Вильгельмом III начинался с благодарности за благодеяния, ниспосланные монархам Божественным промыслом за последние три года66. Подписанты обещали править своими государствами и в политических отношениях ко всем другим правительствам руководствоваться не иными какими-либо правилами, а заповедями святой веры, заповедями любви, правды и мира67. В частности, три монарха поклялись, что пребудут соединены узами действительного и неразрывного братства, и почитая себя как бы единоземцами, они во всяком случае и во всяком месте станут подавать друг другу пособие, подкрепление и помощь; в отношении же к подданным и войскам своим они как отцы семейств будут управлять ими в том же духе братства, которым они исполнены для сохранения веры, мира и правды68. Описывая себя и свои народы как членов единого народа христианского, монархи поклялись жить по заповедям и следить за тем, чтобы их подданные жили так же. Договор провозглашал, что обеспечить мир можно, только исполняя свой человеческий долг перед Богом. В соответствии со статьей III, подписанты согласились приглашать глав других (европейских) государств присоединяться к союзу, этот шаг обязывал бы их править и организовывать отношения между собой также согласно с вечными принципами священного закона. Король Франции Людовик XVIII подписал Акт 7 (19) ноября 1815 года, и в последующие два года почти все европейские правители великих держав и малых государств вступили в союз. Было всего два исключения: Папа Римский Пий VII и принц-регент Англии (будущий король Георг IV). Первый отверг Акт как нарушающий католические догматы, второй отказал в своей подписи из-за английской конституции, однако заявил о полном своем личном согласии со всеми христианскими принципами, положенными в основу Священного союза69.

Для Александра и его дипломатов этот акт братского христианского союза являлся воплощением духа европейского мира, руки Бога в человеческой истории и роли монархов как проводников Божественного провидения. Как отмечал просвещенный русский государственный деятель М. М. Сперанский, Священный союз происходил не из любви к себе или в результате личных действий суверенных подписантов, а из-за того, что они превратились в органы «чистого излияния… Христовой благодати» [Сперанский 2002]. Рассматриваемый Сперанским как «практическая реализация духовной функции царствования», Священный союз заявлял, что целью человеческих обществ является вести народ к единству в Христе, главенствующем над христианскими государствами. Более того, Священный союз мог сохранится, только если монархи будут молиться, читать Священное Писание и жить как истинные христиане [Raeff1957: 225–226]. Религиозные учения о единстве Церкви и монархии, человеческой и небесной истории и власти Господа над христианским народом долгое время были столпами русской политической мысли [Wirtschafter 2013].

Начиная с европейского Ренессанса вокруг вечных принципов христианского правления укоренились современные надстройки – идеи об абсолютной политической власти, общем благе и общественном договоре, – хотя в России философия морали не совершала значительных прорывов до конца XVIII века [Скиннер 2018; Schneewind 1998; Hamburg 2016]70. Даже когда элементы классической и народной культуры были инкорпорированы в императорский сценарий власти, православные предписания, происходящие из Средних веков, не сдавали позиций. Болезненный опыт 1812 года и военные кампании 1813–1814 годов еще сильнее укрепили христианские основы российской императорской власти. Акт от 14 (26) сентября 1815 года выражал религиозные чувства Александра I и ощущение непосредственного божественного присутствия через то, что сегодня можно было бы назвать духовным опытом в результате экзистенциального кризиса. К этому религиозному пылу добавлялись реалии русского управления, которое полагалось на личные взаимоотношения между правителями. В дипломатии персонифицированная политика превращалась в дружеские связи между государями – дружба, которая также могла основываться и на действительных семейных связях71.

В возвышенном абстрактном языке Акта Священного союза нашли отражение аспекты христианской морали (вечные принципы, гармоничное единство и идеалы дружбы и семьи), просвещенный космополитизм и сентименталистская эмпатия. Язык Акта звучит знакомо историкам России XVIII – начала XIX века, так как он соответствует языку многочисленных законодательных актов, официальных прокламаций, полуофициальной литературы и журналистских сочинений. Для иностранного уха этот Акт, напротив, может звучать странным, неуместным или даже угрожающим, что, вероятно, стало причиной, по которой современная европейская историография часто его игнорирует или осуждает72. Император Александр осознавал наличие и возможность возникновения критики, что видно из его рескрипта посланникам и поверенному в делах в Европе от 22 марта (3 апреля) 1816 года, в котором он пытался развеять заблуждения вокруг цели Союза и направлял инструкции относительно того, как его следовало разъяснять зарубежным правителям, приглашенным к вступлению в Союз [Шильдер 2008]73.

Александр описывал Акт Священного союза как залог единения и гармонии, ниспосланный свыше для борьбы с возобладавшим духом зла. В результате бедствий и полученного опыта последних лет монарх и его союзники стремились применить к гражданским и политическим отношениям спасительные принципы мира, согласия (concorde) и любви, которые являлись плодами христианской морали. Охранительные заповеди (precepts conservateurs), которые слишком долго были ограничены узкой сферой личных отношений, должны были теперь играть более активную и универсальную роль в политических соглашениях. Вследствие великих происшествий последних лет нужно было вернуться к принципам братства и любви – «подлинному роднику всякой гражданской свободы». Здесь, как и повсюду, миротворцы 1815 года видели эпоху Французской революции и Наполеоновских войн как период ужасной нравственной катастрофы. Священный союз, напротив, был направлен на сохранение мира и согласование всех нравственных интересов народов, которые Божественному провидению угодно было объединить под знаменем креста. В ответ на устойчивые страхи о геополитических намерениях России Александр настаивал на том, что этот Союз никак не был связан с завоеваниями. Применение военной силы также не позволило бы достичь целей этого Союза. На самом же деле, выражаемые Священным союзом чувства в равной степени отзывались и в нехристианах, хотя текущее мирное и счастливое существование христианских наций проистекало из их религии. Основываясь на принципах Священного союза, император Александр I, его братья по оружию и его союзники поддерживали внутреннее процветание каждого государства и стремились выстраивать неразрывную дружбу между государями, не зависящую от случайных обстоятельств.

Чтобы развеять опасения нехристианских держав, в частности Порты, и еще не присоединившихся европейских государств, Александр, казалось, был согласен полагаться на дипломатические маневры, производимые сообща с союзниками России, что означало мирную цель Cоюза. Александр утверждал, что Cоюз имел сугубо мирный характер, так как был основан на вере – вековая европейская история и история русско-турецких отношений могли бы оспорить это утверждение. Однако в 1816 году идеализм монарха оставался непоколебимым. С его точки зрения, в основу Акта от 14 (26) сентября, который не содержал ничего идущего вразрез с естественными отношениями между государствами и существующими договорами, легли охранительные и неизменные принципы (principes conservateurs et immuables). Прежние политические комбинации, оказавшиеся столь пагубными для покоя и благоденствия народов, более не учитывали эти принципы. Именно то, что новый союз опирался на христианские установки, делало его уникальным. Открытое признание этого факта всеми союзниками позволило их народам и всему человечеству войти в новую эпоху.

Император Александр I приказал зачитать Акт Священного союза 25 декабря во всех церквях Российской империи (согласно православному календарю XIX века в этот день праздновалось Рождество). Как объяснял Манифест, предыдущий курс развития политических отношений между европейскими державами привел к трагическим последствиям для всего мира – к этим последствиям привело отсутствие политических связей, основанных на истинных началах божественной мудрости. Горький опыт научил Александра I, Франца I и Фридриха-Вильгельма III тому, что лишь с помощью вечных принципов, прежде всего с помощью божественного принципа братства, можно обеспечить покой и благоденствие народов. В этой связи монархи приняли решение создать христианский союз и жить как братья, в мире и любви74.

В контексте России, Священный союз имел также более глубокое политико-религиозное значение, что отражено в выборе даты подписания Акта. В этот день, 14 (26) сентября, православные христиане празднуют Воздвижение Креста Господня. Воздвижение входит в число семи двунадесятых Господских праздников и обладает устойчивыми военными ассоциациями. Согласно праздничной минее, этот праздник больше связан с Крестом Господним и православной церковью, чем с самим распятием. Крест прославляется как «подающий победы над врагами» и как «oружие мира, непобедимая победа» (праздничный кондак) [The Festal Menaion 1998: 50]. Также важно, что Воздвижение рассматривается как всеобщий праздник, а это означает, что сила Креста действует на всю вселенную, и спасение, которое он приносит, влияет на все творения Божии. Во время праздничной службы на Воздвижение священник осеняет стороны света согласно читаемому на церемонии тропарю [The Festal Menaion 1998: 51]. Исторические ассоциации также возникают на праздничной службе. Повторяются отсылки к виде́нию Креста, явленному под Константинополем в 312 году незадолго до победы над Максенцием. Кроме того, в этот день поминаются обретение Животворящего Креста матерью императора Константина Великого Еленой Равноапостольной и массовое преклонение перед Крестом, произошедшее в Иерусалиме после того, как его обнаружила Елена. Также этот праздник отмечает второе обретение Креста Господня в 629 году. В 614 году Персия заняла Иерусалим и захватила Крест, который был после возвращен императором Ираклием I (г. п. 610–641), а позднее перевезен в Константинополь и торжественно воздвигнут в соборе Святой Софии. Этот праздник отсылает еще и к событию, празднование которого в настоящее время происходит 13 сентября: освящение в 335 году в присутствии императора Константина Иерусалимского храма Воскресения Христова, заложенного на месте Гроба Господня [The Festal Menaion 1998: 41–42, 50–51]75. Отсылка Акта Священного союза к нравственному стремлению народов быть объединенными Господом под знаменем Креста указывает на ассоциацию у русских с Воздвижением.

Что касается европейской политики в целом, Священный союз точнее всего будет описать как нравственный компонент Венских соглашений. Созданная в 1814–1815 годах доктрина мира и умиротворения определяла публичное право в Европе, а с точки зрения русской дипломатии Священный союз ставил печать морали на правовые договоренности. Текст Акта Священного союза не содержал ни слова о приемлемых формах правления. Миротворцы признавали, что разные государства имели различную политическую структуру, и, хотя принцип легитимности не требовал наличия чистой монархии, правительство должно было быть легитимным и должно было осуществлять правовые полномочия. Изменения установленного политического строя считались легитимными до тех пор, пока они проводились законными, а не насильственными или революционными способами. Отраженные в Акте от 14 (26) сентября 1815 года идеалистические взгляды Александра I связывали Союз с обновленным духом нравственности, основанным на христианском братстве, которое должно было обеспечить мир. Священный союз, который не был ни продуктом религиозного мистицизма, ни краеугольным камнем реакционной Реставрации, можно описать как комплекс средств по реализации масштабной политической стратегии или как систему гармонизации пересекающихся вселенных, основанную на религиозных и просвещенческих идеалах. Дипломатические переговоры, проведенные с целью убедить правителей присоединиться к Союзу и противодействовать предположительно ошибочной интерпретации Акта, указывали на то, что Священный союз предлагал больше, чем просто заявление о моральных и политических принципах, подкрепленное заверениями дружбы между правителями. Судя по переписке императора Александра и его дипломатических агентов, Союз также создавал механизм регулирования и поддержания мира в Европе.

Могущество России и политические отношения в Европе

В процессе установления мира быстро стало понятно, что одно дело – договориться о принципах, другое – реализовать их на практике, какими бы священными и вечными они ни были76. С самого начала роль Александра в решении польско-саксонского вопроса и формировании Священного союза создавала у союзников подозрения в отношении военной мощи России и объявленном отказе от территориальной экспансии. В ретроспективе принципы российской политики кажутся достаточно прямолинейными. Оправдывая свои действия и ставя под вопрос действия других, Александр настаивал на строгом соблюдении договоров 1814–1815 годов. Однако в большом мире европейской дипломатии внимания к договорным обязательствам было недостаточно, чтобы развеять недоверие союзников.

В разгар «Ста дней» Наполеона, 15 (27) мая 1815 года, в общей инструкции для дипломатических миссий появилось четкое заявление о намерениях России развеять опасения союзников77. Эта инструкция описывала фундамент, на основании которого должны были развиваться политические отношения среди европейских держав. Государства, вступившие в европейскую систему, пользовались обоюдными привилегиями и связывались узами, основанными на первоначальных причинах, присущих любому гражданскому обществу, и на новых факторах, происходящих из текущих условий. Среди ключевых вех эпохи в инструкции указывались начало военных кампаний 1812–1813 годов; события, приведшие к заключению Парижского мирного договора; правила, установленные Венскими соглашениями; союз от 13 (25) марта 1815 года, обновивший прежние союзы, созданные для победы над Наполеоном; и в заключение последствия текущей войны, также против Наполеона. Определив эти события как политический фундамент европейской системы, инструкция подчеркнула две проблемы, требующие внимания: состояние европейской политической системы, включая ее отношение к политической системе России; и поведение министров императора Александра I, которые должны были действовать последовательно с целью укрепления мирных связей России с другими европейскими государствами.

Своим вторжением в Россию в 1812 году, как указано в инструкции, Наполеон попытался завершить порабощение всего мира. Испытывая моральную усталость, народы Европы казались готовыми принять неизбежность существования в условиях военной диктатуры Франции. Эта моральная деградация наложилась на бесславие правителей, что подпитывало власть Наполеона. Хотя оппозиция периодически и возникала, ей не хватало сил, чтобы обрести всеобщий или решающий характер. Постепенно необходимые для победы над Наполеоном надежда и поддержка слились воедино благодаря твердости русского царя. Вдохновленные русскими военными успехами 1812 года, лучшие умы решились действовать против революции и французской тирании. Порабощенные государства начали оказывать сопротивление и бороться за независимость. Основанный на общем опыте бесконечных лишений, этот дух распространялся от страны к стране, порождая желание применить военную силу и создать представительное или конституционное правительство. Другими словами, полученный опыт руководил европейскими государствами в их работе по реконструкции политической системы на прочном фундаменте.

Из опыта также стало понятно, что никакая человеческая сила не может остановить движение умов или вернуть их на прежний путь. Мышление изменилось. Для достижения стабильности правительствам нужно было проводить мудрую политику, соответствующую чаяниям народов. Им также нужно было поддерживать границы владений, организацию внутренних государственных институтов и взаимоотношения между державами, составлявшими великую европейскую семью. Здесь инструкция объясняла, как и почему текущая политическая система отличалась от старого политического равновесия, которое опиралось на воздействие на более слабые государства, расположенные среди более сильных. Так как годы войны истощили нравственные связи и подорвали внутренние основы, и так как влияние военной силы возросло, государства теперь зависели от владения значительными территориями для обеспечения внутренней стабильности. Кроме того, внутри каждого государства для внутреннего спокойствия было необходимо установление мудрых общественных установлений через конституционные акты. Например, Франция обладала обширными территориями согласно договору от 18 (30) мая 1814 года (первый Парижский договор); однако император Александр сомневался, что династия Бурбонов была в состоянии обеспечивать стабильность в Европе и счастье французского народа даже при поддержке других государств. Это могло получиться, только если бы народ поддержал реставрацию монархии.

В инструкции от 15 (27) мая 1815 года также уделялось внимание обеспокоенности вокруг избыточного могущества России – обеспокоенности, которую император Александр надеялся развеять через политику умеренности. Таким образом, российский монарх пытался отделить дипломатические решения от влияния военной силы, и эта позиция нашла свое отражение в заинтересованности монарха передать генеральному конгрессу задачу по европейской реставрации. В дальнейшем дипломатические резолюции должны были быть основаны на взаимной выгоде и святости прав, как это определял кодекс народов. Для обеспечения стабильности в Европе правительства всех государств нуждались в эффективных способах установления законной власти и достижения всеобщего доверия. Россия избегала использования военной силы для достижения желанного исхода по нерешенным вопросам: будущее бельгийских провинций, планы Британии на ее колонии и Мальту, территориальные границы и политическая организация Польши, конституционный порядок Германского союза и наделение территориями Австрии, Италии и Пруссии. Эта характеристика не противоречит действительности, хотя и остается неполной. В ноябре 1814 года, в разгар польско-саксонских споров, русский военный губернатор перевел Саксонию под юрисдикцию Пруссии. Александр, казалось, был готов начать войну78.

Несмотря на постоянные подозрения и неразрешенные споры правительство России предполагало, что союзники все же намеревались выполнить обязательства, кодифицированные в соглашениях военного периода и в [первом] Парижском договоре. Также важно, что Венский конгресс должен был принять меры по укреплению политического равновесия среди всех европейских государств. Для достижения этой цели силы каждого государства должны были быть дополнены предпочтительно прилегающими территориями, чтобы обеспечить сохранение его независимости и удержать любое государство от нарушения независимости других. Очевидно, что в этой формулировке отражалось ви́дение Россией того, как Франция могла бы быть реинтегрирована в европейское сообщество. Любое государство, угрожающее миру, нарушая суверенность других, должно было встретить отпор объединенной Европы. Другими словами, любое государство-участник, нарушившее положения Заключительного акта Венского конгресса, считалось бы находящимся в состоянии войны против других государств-участников.

Описывая политические отношения внутри Европы, дипломатическая переписка при Русском дворе единогласно называет политику императора Александра умеренной, а его намерения чистыми. Например, монарх всегда ставит закон, благополучие своего народа и сохранение мира выше своих собственных желаний и даже выше жизненно важных интересов России. Эта политика происходит из его уверенности, что судьбой государств руководит Божье провидение. Изменение обстоятельств происходит по воле Бога, а не в результате усилий правителей. Таким образом, Александр не пошел на войну против тайного союза из-за польско-саксонского вопроса. Более того, он пошел на уступки Австрии и Британии, согласившись, что Османская империя могла бы быть включена в Заключительный акт, но только при условии, что переговоры по спорным положениям Бухарестского договора будут вестись с Портой в двустороннем порядке, без участия союзников79.

На момент соглашения правительство России считало союз от 13 (25) марта 1815 года успешным и полагало, что окончательное лишение Наполеона трона неизбежно. Основываясь на достигнутых к этому моменту соглашениях, союзники надеялись вдохнуть в новую политическую систему былое уважение к «святости прав, пользе и нравственным узам». Постепенно следование этим принципам должно было обеспечить искоренение «пагубных правил, установленных в результате злоупотребления военной славой». Чтобы обеспечить признание преимуществ этого союза со стороны всех государств, император Александр предполагал, что союзники будут работать для достижения общей пользы, будь то путем применения военной силы или правовых предписаний. Опять-таки, ключом к российским формулировкам был французский вопрос. Силы союзников должны были ограничить свою военную деятельность войной против Бонапарта. Они не должны были использовать насилие, чтобы вынудить французский народ принять политический порядок, с которым он был бы не согласен, в том числе возвращение Людовика XVIII. Для династии Бурбонов было крайне важно, что правительство России настаивало на невозможности отделить благополучие Франции от благополучия Европы. Также важно, что правительства стран должны были прислушиваться к пожеланиям своих народов. Этот принцип встречался в многочисленных русских документах послевоенной эпохи, при этом он ни в коем случае не означал призыв к ведению демократичной политики или признание за народом права предъявления претензий (волю народов)80. В этом случае целью Великого союза было установление во Франции правительства, навсегда свободного от Наполеона и его сторонников.

Для устранения наполеоновский угрозы европейскому порядку от союзников требовалось сделать гораздо больше, чем просто устранить Бонапарта. Необходимо было изменить настроения, которые позволили ему вернуться к власти и подталкивали людей к принятию революции. Этого можно было добиться не применением силы, а только просвещенной и великодушной политикой, уважающей свободу (liberale). Такие понятия, как «свобода» или «либеральность», которые нельзя трактовать в их современном демократическом смысле, несли достаточно простой посыл. Эффективная политическая власть зависела от благого управления, заслуживающего моральной поддержки народа и получающего ее. Действительно, концептуальная новизна восстановленного европейского порядка проявлялась в целенаправленном и эксплицитно выраженном внимании к нуждам и желаниям народа, хотя это не имело ничего общего с гражданскими правами, общей волей или народным суверенитетом.

Беспокойства России о последствиях еще одной войны и условиях, требуемых для успешного исхода, распространялись далеко за пределы проблемы политической власти во Франции. Разосланная инструкция заканчивалась повторным обращением к теме несправедливого и беспочвенного недоверия союзников к России, сохранявшегося вопреки тому, что Александр I вел курс на умеренность, усмирение, законность и проводил охранительные реформы. Заметное наращивание русской военно-политической мощи происходило из нравственных возможностей народа и представляло поэтому естественное расширение, а не стремление к новым землям81. Россия использовала свою мощь во благо других наций и ради их спасения. Правительство России не стремилось к верховенству, преимуществам или привилегиям в дипломатических процедурах. Император Александр понимал, что полученная благосклонность Божественного провидения и блестящие военные успехи русского народа вызывали подозрения. Искренне или нет, на протяжении следующих двух веков Россия преподносила свою мощь как нечто благое и заявляла о бескорыстности своих интересов.

Инструкция заканчивалась однозначным призывом к российским послам за границей. Их стремления должны были быть направлены на установление мирных отношений между Российской империей и европейскими государствами и на убеждение зарубежных правителей в чистоте намерений Александра. Принятие новой политической системы, основанной на единстве союзников, исключало создание сепаратных союзов. Как заключает П. Шредер, повесткой дня стало равновесие вместо вестфальского баланса сил. Однако в мае 1815 года казалось, что только Швеция и Пруссия сочли приверженность России делу мира убедительной. Чтобы подчеркнуть эту готовность к сближению, Александр проинструктировал своих посланников при всех европейских дворах демонстрировать открытость и дружелюбие по отношению к шведскому и прусскому министрам. Для усиления общего доверия к России они также должны были распространять правдивую информацию о ходе войны в посещаемых ими обществах. И наконец, российские дипломатические представители должны были обращать пристальное внимание на проводимые политику и действия дворов, при которых они были аккредитованы, и сообщать в Санкт-Петербург о том, каким образом текущие события влияли на политическую обстановку в тех государствах, где они служили.

Союзники продолжали испытывать недоверие к России на протяжении всего 1816 года и вплоть до лета 1817 года. В дипломатической переписке, в которую были вовлечены император Александр I, министр иностранных дел К. В. Нессельроде, министр иностранных дел и статс-секретарь И. А. Каподистрия, посол России в Лондоне Х. А. Ливен, российский посланник в Вене Г. О. Штакельберг и наместник Царства Польского Константин Павлович, отражены обеспокоенность по поводу целей политики Австрии и Британии и необходимость убедить союзников в мирных намерениях России82. В секретной депеше от 25 января (6 февраля) 1816 года, адресованной Нессельроде, Ливен сообщает о напряженности между Британией и Россией. Намекая на изменения в политике Британии, он подтверждает, что британское правительство хочет мира, хотя бы уже потому, что его в данный момент в первую очередь беспокоят внутренние проблемы83. Лорд Каслри, возможно под воздействием Австрии, боялся любых действий, которые могли бы потревожить покой в Европе, из-за чего казалось, что он с подозрением относился к России. Согласно Ливену, подозрения возникали из-за колоссальной силы империи, многочисленной армии, покрывшей себя славой, и предположительной склонности императора Александра к войне. И Каслри, и принц-регент подтверждали верность Британии Четверному союзу, который обязывал великие державы гарантировать мир и объединяться против любого союзника, угрожавшего европейскому порядку. Кроме того, оба представителя Великобритании настоятельно призывали Александра урегулировать отношения с Портой мирным путем и обещали во избежание дальнейших противостояний оказать помощь в переговорах с Константинополем.

Депеша Ливена также резюмировала его ответ лорду Каслри, в котором тот, в свою очередь, подчеркивал приверженность Александра делу мира, для достижения которого тот так много сделал. Разве мог создатель такого большого блага желать уничтожения собственного детища? Лорд Каслри и принц-регент отрицали наличие каких-либо подозрений о намерениях России, оба настаивали, что с глубочайшим уважением относятся к Александру и его усилиям по установлению устойчивого мира. Однако Ливен характеризовал правителя Британии как слабого духом человека, который, судя по всему, завидовал российскому монарху и талантам, приписываемым герцогу Веллингтону84. К счастью, согласно тому, что писал Ливен, другие члены британского правительства не разделяли этих симпатий к Австрии и недоверия к России, демонстрируемых лордом Каслри и принцем-регентом, хотя и беспокоились о влиянии России на дворы Франции и Испании. Очевидно, что неопределенность и подозрительность сохранялись, однако казалось, что Каслри приветствовал любые доказательства приверженности Александра делу мира, включая, например, сообщения из Польши и заинтересованность монарха в реформировании внутренних институтов России. В заключение Ливен писал, что превыше всего британское правительство продолжало ценить мощь России и преимущества близкого и искреннего союза с империей.

В начале 1816 года причиной для усиления напряженности стала деятельность Австрии в Северной Италии, которую Россия также рассматривала как угрозу миру в Европе. Австрия пыталась путем переговоров с Сардинским королевством получить контроль над перевалом Симплон, который проходил через Верхнюю Новарию, в регионе Пьемонт. Однако при поддержке России король Сардинии отверг любые территориальные изменения, которые меняли положения Венских соглашений. В марте Нессельроде, ссылаясь на правовые обязательства, закрепленные в акте Четверного союза, указал российскому посланнику в Вене Г. О. Штакельбергу, что предложенные Австрией изменения территории угрожали создать новые союзы (combinaisons) и подорвать реставрацию французской монархии. Такой сценарий мог бы ослабить объединение государств, на которые возлагалась ответственность по поддержанию мира в Европе85.

По мере реализации процесса умиротворения Европы и установления мира союзники изо всех сил пытались придерживаться неприкосновенности установленных принципов. Дабы убедиться, что Франция не представляет угрозы соседним государствам и не переживает внутренние потрясения, они настояли на бесплодности попыток обрести безопасность через альтернативные союзы. Нессельроде писал о необходимости сохранить нравственную силу Великого союза, тем самым имея в виду, что вступившие в Союз монархии должны ставить общий интерес обеспечения спокойствия в Европе превыше частных интересов. Другими словами, ни одна великая держава (такая как Австрия) не должна пытаться в ходе переговоров навязать свою волю более слабому государству (такому как Сардиния). Свое послание Нессельроде завершил наставлением Штакельбергу во имя императора защищать при Венском дворе принципы общей системы. Очевидно, что император Александр видел в переговорах Австрии с королем Сардинии нарушение условий Четверного союза, и это мнение он выразил напрямую в ответ на инициативу императора Австрии Франца I. Уменьшение силы и единства Союза представляло угрозу миру в Европе и первостепенной задаче России: консолидации установленного в Европе порядка. Согласованность действий, основанная на соблюдении принципов, предоставляла лучший способ сохранения мира. Обращение Александра к Францу оказалось действенным, и в мае 1816 года Австрия отозвала свои притязания к Сардинскому королевству86.

Строгое следование договорным положениям оставалось ключевым столпом внешней политики России, в то время как дипломаты работали над защитой интересов Российской империи и снижением уровня враждебности союзников. 31 января (12 февраля) 1817 года император Александр одобрил личное письмо Каподистрии Штакельбергу в ответ на личные письма, направленные Штакельбергом в декабре 1816 года87. Согласно Каподистрии, правительство России полагало, что направленные против Пруссии и России сепаратные союзы, такие как секретный договор от января 1815 года, происходили из зависти союзников к военному могуществу и моральному влиянию Российской империи. В некоторых условиях эта зависть могла вести к агрессивной политике против России. Но какого бы мнения великие державы ни были о России и как бы ни стремились навредить ее интересам, Александр оставался верным тем неизменным принципам, на которых зиждилась внешняя политика России. Эта политика была нацелена на поддержание мира путем добуквенного исполнения договорных обязательств и, главным образом, Акта Священного союза, в котором Александр видел краеугольный камень восстановления Европы. К сожалению, эти нравственные нормы, проникнутые духом Евангелия, ничего не говорили сердцу союзных министров, которые в отличие от монархов – братьев Александра придерживались честолюбивой и в то же время малодушной политики88.

Чтобы подчеркнуть приверженность Александра принципам мира и его стремление извлечь из него как можно больше блага, Каподистрия отмечал, что Россия была готова принять определенного уровня изоляцию и не обращать внимания на интриги Австрии и Британии. Таким образом, Александр не намеревался напрямую вмешиваться в вопросы, касающиеся Германского союза, до тех пор, пока австрийско-прусское сближение не заставило бы малые германские государства обратиться к Санкт-Петербургскому кабинету за помощью. Император также не видел ничего угрожающего ни в том, что Британия поддерживала Австрию в ее притязаниях в Италии и Иллирийских провинциях (на территории современной Черногории и севера Албании), ни в тесных связях Британии и Персии, даже несмотря на то, что эти отношения были созданы, чтобы препятствовать русской экспансии на восток89. Оборонительные союзы не угрожали общему единству или непреложным принципам Венских и Парижских соглашений до тех пор, пока эти союзы не влияли на непосредственные интересы Российской империи или пока эти союзы не проявляли агрессии или враждебности в отношении России.

Необходимость разрешать опасения союзников относительно могущества России также приводила к тому, что дипломатические агенты Александра I были вынуждены участвовать в общественных дискуссиях. Как отмечал министр иностранных дел Каподистрия в письме Штакельбергу, из-за того, что древние и отжившие институты еще не были полностью заменены новыми и прочными, общественное мнение играло беспрецедентно высокую роль в формировании политического и общественного порядка. Представление Каподистрии об общественном мнении никак не было связано с соревновательным политическим процессом или со свободными дебатами. Общественное мнение ассоциировалось с моральным авторитетом, основанным на справедливости и праве (le bon droit). В объединении справедливости и веры (la bonne foi) Божественное провидение создало охранительную и непреодолимую силу (une force conservatrice), способную победить любое государство, претендующее на господство над миром. Таким образом, поведение императора Александра гарантировало безопасность его империи, а человечество, в свою очередь, научилось избегать политических потрясений, возникавших из низменных страстей государственных деятелей.

В своем ответе на инструкции Каподистрии посланник Штакельберг подтвердил, что высочайший уровень престижа и военных способностей России вызывал беспокойство и зависть среди великих держав90. Союзники, как он писал, не понимали ни того, что политика Александра имела религиозный и просвещенный характер, ни того, что он не стремился к расширению своей империи. Источниками обеспокоенности были как позиция России по Польше, так и ее переговоры с Османской империей. Кроме того, решение России по продаже военных кораблей Испании вызывало слухи о тайном русско-испанском союзе. Предположительно, в обмен на военную помощь в Северной и Южной Америке Испания была вынуждена согласиться уступить России остров Менорка, чтобы Россия могла швартовать корабли в Средиземном море. В итоге из-за интриг Австрии и фантомных страхов Британии о возможном выступлении России против британских сил в Ост-Индии (les grandes Indes) Штакельберг представлял возможным сценарий объединения Австрии и Пруссии в Германию (сценарий «германизма» (нем. Deutschheit)) против России.

Необходимость бороться с подозрениями о намерениях России и ее военного могущества сохранялась вплоть до весны и лета 1817 года. В сообщении от 1 (13) мая Ливен пишет о разговоре с лордом Каслри, в котором посол пытался успокоить страхи Британии91. Хотя английский министр иностранных дел признал, что недоброжелатели без устали пытаются провоцировать беспокойство, он тем не менее полагал, что сохранение русской армии в состоянии, как многие это видят, боевой готовности вызывает вопросы о мирных намерениях империи. Для европейских государств, сокративших численность своих армий, большая численность русских войск казалась противоречащей мирным заявлениям правительства. Ливен корректно пояснил, что особое формирование русской армии ограничивало возможность сократить ее численность в мирное время. Однако обеспокоенность Каслри распространялась не только на размеры вооруженных сил России. Министр иностранных дел Британии также полагал, что продолжавшиеся переговоры России и Порты об условиях Бухарестского мира 1812 года и более ранние соглашения давали возможность этим недоброжелателям обвинять Александра в подготовке завоевательных планов. В то же самое время Каслри признавал, что блестящая и бессмертная слава, которую монарх приобрел во время последних кампаний (против Наполеона в 1813–1814 годах), не стала бы больше из-за дополнительных завоеваний. Ливен, в свою очередь, заверил Каслри, что Александр, чьи намерения оставались чистыми и миролюбивыми, не намеревался вести военные действия против Оттоманской Порты. И действительно, готовность императора перейти к публичным переговорам с Портой предоставляла доказательство его стремления к миру, даже несмотря на то, что претензии России к Оттоманской Порте были справедливыми и умеренными. В последующие десятилетия, по крайней мере до Крымской войны 1853–1856 годов, разрушившей единство союзников, достигнутое в 1813–1818 годах, Россия продолжала настаивать на том, что ее требования и последующие решения о начале войны происходили из нарушений признанных договоров со стороны Порты.

Еще один вопрос, обсуждавшийся на встречах Ливена и Каслри, касался связей России и Испании, в частности личных отношений между посланником в Мадриде Д. П. Татищевым и испанским королем Фердинандом VII. Как ранее в том же году сообщал Штакельберг, подозрения о секретных соглашениях между Россией и Испанией распространились по Европе. Ливен объяснил Каслри, что у Татищева не было никакого особого влияния на короля Испании и что нет ничего необычного, что дипломатический представитель получает свободный доступ к государю, при дворе которого он аккредитован. Однако на протяжении нескольких лет непосредственно после Венского конгресса все союзники боялись создания секретных и сепаратных союзов. В то же самое время они также понимали, что мир в Европе зависел от поддержания союза, сделавшего возможной победу над Наполеоном. По этой причине союз сохранялся, хотя продолжительное недоверие влияло на дипломатическое мышление России и ее союзников.

В послании Ливену, отправленном 10 (22) июня 1817 года, Нессельроде упомянул про зависть и недоверие, вызывающие беспокойство в правительстве Британии92. Одобренное императором Александром послание декларировало желание монарха развеять страхи Британии, не нанеся при этом урона легитимности или достоинству ни одной из корон, включая собственную. Нессельроде хвалил Ливена за его объяснения, данные лорду Каслри в связи с испанскими делами, отношениями с Портой и Персией и с военным положением России. Нессельроде признал, что Испания пыталась улучшить свое положение за счет союза с Россией, несмотря на то что при каждом упоминании этого Александр направлял короля искать содействия у Великого союза через посредничество Англии. Чтобы подкрепить эти аргументы и подготовить Ливена к его разговорам с Каслри, министр иностранных дел России переслал ему копии депеш, направленных Татищеву. Эти переговоры, как заявлял Нессельроде, доказывали, что политика России была основана не на частных или временных соображениях, а на нерушимых принципах.

Взаимодействия с Францией также приводили к решительным заявлениям о поддержке принципов и предписаний союзнических соглашений. В послании от 21 марта (2 апреля) 1817 года, одобренном императором Александром, Каподистрия писал великому князю Константину Павловичу об официальном обращении к союзникам, подтверждавшем твердое и незыблемое мнение России относительно всех союзов (combinaisons), направленных на подрыв «политического и общественного порядка, установленного венскими и парижскими договорами 1815 г.»93. Послание Каподистрии, причиной которого были замыслы французских эмигрантов, стремившихся заменить короля из династии Бурбонов представителем русской царской семьи или принцем Оранским, указывало на двух беженцев-республиканцев, проживавших в Варшаве, которым следовало предоставить защиту лишь до тех пор, пока они не нарушали общественный порядок94. Каподистрия просил великого князя Константина Павловича объяснить основы российской политики искавшим его поддержки беженцам. Доктрина общего умиротворения в Европе основывалась на торжественных, священных и нерушимых обязательствах. Порядок правления, установленный во Франции в 1815 году и «скрепленный кровью двух поколений», был по форме строем монархическим и конституционным. Также важно, что все европейские державы были обязаны уважать и заставить уважать этот порядок, что зависело от принципов религии и справедливости. Более того, ни одно правительство не могло отклониться от этих принципов, не подвергнув опасности собственное существование. Таким образом, и в интересах Франции, и в интересах всех остальных европейских государств было нужно сохранять текущую систему и выступать против новых потрясений, подрывающих уже сложившиеся между государствами связи. Одним словом, нарушение существующих общественных и политических договоров могло лишь породить дух завоеваний и крамолы, который угрожал бы спокойствию и независимости европейских держав.

Хотя император Александр был мало уверен в Бурбонах, послание Каподистрии выражало точку зрения, что Франция наконец встала на путь возвращения себе почетного статуса великой державы, отведенного ей природой. Очевидно, что российский монарх выступал против попыток сместить Бурбонов с трона. Было необходимо поддерживать текущее правительство, потому что его действия представляли собой лучшие шаги по борьбе с врагами мира. Национальное представительство, сокращение оккупационной армии и урегулирование требований частных лиц (poursuites) в адрес правительства Франции демонстрировали прогресс во французской династии. Опять-таки, Каподистрия подчеркивал, что установленный во Франции порядок необходимо было уважать и что Александр был готов сотрудничать со всеми государствами, чтобы «содействовать сохранению прав, освященных договорами», будь то от внутренних действий или от внешних сил. Российский монарх оставался полностью верен делу сохранения справедливых и спасительных принципов, обеспечивавших всеобщее спокойствие. Только безотступное следование установленным договорным положениям могло обеспечить необходимые для развития благосостояния народов условия. В глазах русских дипломатов, эти положения содержали обязательства двоякого рода: одни – между государствами, другие – между правительствами и народами, устанавливавшие благотворную взаимность обязанностей. «Здание мира – гроза для злокозненных партий, скала, о которую разбивается любая ложная политика», – зиждилось на этих основах. До тех пор пока эти отношения взаимной обязанности продолжали функционировать, согласно Каподистрии, Франции было нечего бояться, а Европа наслаждалась бы спокойствием. Со своей стороны, Александр использовал бы все дарованные ему Божественным провидением средства, чтобы защитить существующие отношения от всякого, кто вздумал бы на них посягнуть. Договоры 1814–1815 годов сформировали не только публичное право Европы, но и священный закон всеобщего мира.

В течение периода с 1816 по 1817 год ни политическая нестабильность во Франции, ни напряженность в отношениях России с Австрией и Британией не угрожали правовым основам европейского порядка. Все государства верили, что необходимо уважать принятые положения. Подозрения и различия в толковании возникали, но эта неопределенность не ослабляла общей приверженности мирному урегулированию или политического устройства какой-либо отдельной страны. В июне 1817 года, чтобы убедиться, что русские дипломаты поняли принципы царской политики и могли объяснить, как правительство применяет их в конкретных ситуациях, император Александр выслал дополнительные инструкции русским миссиям за границей в форме обзора (aperçu) политических отношений России в Европе95. Император ожидал, что его дипломатические агенты будут в состоянии рассматривать все возникающие вопросы исходя из единой точки зрения и продвигать политику России, используя единые формулировки и единую линию поведения. Рассылая этот обзор, Министерство иностранных дел России стремилось предоставить официальным представителям империи оптимальные инструкции.

Чтобы укрепить уверенность второстепенных государств и снять беспокойство, приводящее к подозрительности великих держав, император Александр начал инструкции с указания на то, что текущую политику создал не он. Напротив, политика или система, возникшая из «духа и буквы венских и парижских договоров», сформировалась в 1815 году. Cохранение неприкосновенности этих актов – цель, в достижение которой также внесли свой вклад все европейские державы, – оставалось единственной задачей российской политики. В основе целеполагания союзников лежали как нравственные, так и политические причины. Нравственные причины были высечены в просвещенном и чистом сознании каждого разумного человека, ставшего свидетелем чрезвычайных событий революционного периода, включая события, которыми эта эпоха закончилась. Политические причины совпадали с самыми существенными интересами европейских государств и их правительств, особенно те, что были восстановлены и вновь заявлены в Венских и Парижских соглашениях. Император Александр все еще не верил, что европейские государства преуспели в самовосстановлении на прочном и естественном фундаменте. Те, что возникли из затяжного революционного кризиса, все еще находились в поиске своего направления. Иные избежали прямых действий, но все еще сохраняли боевую стойку. Кроме того, всем требовалось, на основе различных положений, выполнить трудное слияние новых интересов со старыми привычками и новых привычек со старыми интересами.

«У государств есть возраст, как и у людей», – говорилось в обзоре. Текущие правительства не могли защитить «утешительный образ семьи, в которой порядок и покой присущи самому ее существованию, а мир в семье совсем не в новинку и не является предметом обсуждения или проблемой, которую нужно решить». Здесь казалось, что император Александр признавал нестабильность современных политических отношений. Однако спорные политики вызывали у него беспокойство, и он настаивал на том, что российские условия отличались от условий, существующих в европейских государствах. Для выживания всем государствам необходим покой: Россия наслаждалась спокойствием, но в то же время не боялась движения. В сравнении с другими государствами Россия была молода и полна жизни. Молодой силе нужно было действовать, однако Россия оставалась миролюбивой. Это позволяло Александру делать вывод о том, что мирная политика империи была добровольной, в то время как другие государства принуждались к ней обстоятельствами. Это различие объясняло подозрения, вызванные господством России в политическом порядке Европы, – подозрения, которые Александр надеялся развеять, продемонстрировав пример своего поведения. Вне зависимости от обстоятельств, связанных с той или иной державой, Российская империя будет строить со всеми мирные, дружеские и душевные отношение по принципу, форме и цели. Правительство Российской империи не только провозгласило эту доктрину, но и осуществило ее на практике. Император Александр добросовестно исполнил свои обязательства перед всеми государствами, присоединившимися к миру. Также важно, что, исключив из обсуждения российские интересы в Османской и Персидской империях, император показал миру, что ни сила оружия, ни сила убеждения не могли ничего добавить к праву (le bon droit).

После разъяснения принципов царской политики этот обзор переходил к описанию ее применения и результатов. Продолжавшиеся переговоры между правительствами Австрии, Британии, Пруссии и России в первую очередь рассматривали реализацию отдельных положений Венских и Парижских соглашений. Содержание этих обсуждений охватывало консолидацию престолов, поставленную под гарантии легитимности; политическое и территориальное признание Германии; отмену работорговли; изгнание Берберских пиратов из Средиземного моря; присоединение Испании к Заключительному акту Венского конгресса; и в заключение разногласия, угрожавшие осложнить отношения Испании с Объединенным королевством Португалии и Бразилии96. Русским дипломатам Александр приказал воздержаться в беседах по этим вопросам от того, чтобы первыми выражать свое мнение, заявлять о своем решении или голосовать. Кроме того, применяемые формулировки должны были быть ясными, корректными, открытыми, умеренными, дружелюбными, доброжелательными и верными тексту договоров. Благодаря справедливости, доброжелательности и умеренности Российская империя находилась в состоянии всестороннего превосходства, которому не могла навредить зависть. Причины тому не зависели от России: они происходили из природы текущих договоренностей и из духа времени.

Венские и Парижские соглашения создали Всемирный союз, направленный на поддержание текущих территориальных владений стран-участниц. Вступившие в этот союз правительства были объединены общими интересами, основанными на этих соглашениях, что означало, что они обязались прислушиваться друг к другу ради достижения взаимного соглашения по всем актуальным вопросам. В этом и заключалась первоочередная задача конференций, проведенных во Франкфурте, Лондоне и Париже, – решить вопросы, вызывавшие беспокойство у всех европейских правительств. Занимая позицию, основанную на законе и направленную на достижение всеобщего блага, Россия поддерживала стороны, заинтересованные в беспристрастном правосудии, и объединяла голоса второстепенных государств с общественным мнением, что представляло значимый вес в политическом балансе. Правдивость, открытость и точность инструкций Александра его министрам помогли обеспечить достижение этого результата.

Следующий раздел этого обзора переходил от общих рассуждений к описанию того, как принципы российской политики применялись в конкретных ситуациях. Попытки Австрии завершить свою федеральную политику в Италии, предложив королю Сардинии вступить в союз и провести территориальные изменения, грубо нарушали существующие договоры. Однако после того, как император Александр объяснил это своему августейшему союзнику императору Францу, Австрия отказалась от этих планов. Основываясь на Мюнхенском договоре (2 (14) апреля 1816 года), Австрия также требовала от России согласия гарантировать включение района Майн-Таубер в Баварию. Однако этот договор не предусматривал компенсации Великому герцогству Баден, поэтому Россия отказалась принимать эти условия. В результате Великое герцогство Баден вновь получило контроль над этими территориями, сохраняя за собой право уступить их в текущих переговорах. В итоге Австрия предложила союзникам вынудить Испанию принять Заключительный акт Венского конгресса, угрожая отказать Марии-Луизе в территориях, данных ей тем же самым договором. Союзники противились этому предложению, и в переговорах по возвращению на трон Марии-Луизы и ее сына европейские державы вернулись к условиям близкой дружбы с Испанией97.

В ходе дипломатических переговоров 1816–1817 годов Россия не ослабляла своей решимости действовать сообща с союзниками ради соблюдения условий Венских и Парижских соглашений. Как было указано в обзоре, отношения с Испанией подчеркивали эту приверженность. Хотя Испания хотела передать вопрос собственной безопасности под протекторат России, российские дипломаты настоятельно призывали правительство Испании работать в рамках условий Великого союза и принять Британию в качестве посредника. В своей позиции по отмене работорговли Россия также продемонстрировала приверженность закону. В то же время Британия, как представляется, нарушала европейские правовые договоренности, выходя за рамки согласованных положений по отмене работорговли. Взывая к авторитету объединенных союзных сил, Британия хотела принудить Португалию и Испанию принять условия отмены. Кроме того, правительство Британии надеялось перевести все морские отношения между европейскими государствами под централизованное управление, организованное и контролируемое в Лондоне. На момент создания обзора это предложение обсуждалось на Посольской конференции в Лондоне.

Консолидация легитимной и конституционной монархии во Франции представляла еще одну цель, требующую внимания европейских правительств. Но все ли государства оставались в равной степени беспристрастны? По общему согласию союзники приказали сократить размер размещенных во Франции оккупационных сил. Однако возникла проблема, требующая всеобщего внимания: поведение французских беженцев и изгнанников, которые все еще представляли угрозу для французской реставрации. В ответ на большое количество беженцев, собравшихся в Бельгии, российский император отправил генерала А. И. Чернышева со специальной миссией в Брюссель. Кроме того, Парижской конференции, на которой были представлены все государства-союзники, было приказано разработать общий подход по донесению этой проблемы до короля Нидерландов. Согласно рескрипту Александра I для А. И. Чернышева от 21 апреля (3 мая) 1817 года, целью его миссии было убедить принца Оранского отказаться от поддержки французских эмигрантов, планировавших свержение династии Бурбонов. В соответствии с этим предписанием Россия была готова применить военную силу для предотвращения любых нарушений обязательств союзнических держав в отношении Франции98.

Этот обзор также содержал обвинения в адрес Австрии, Британии и Пруссии, что они сообща действовали против России в немецких вопросах и делах, касавшихся отношений Российской империи с Портой и Персией, несмотря на верность Александра Венским и Парижским соглашениям. Союзники неоднократно пытались вмешиваться в восточные отношения России и стремились изолировать Российскую империю от Европы, объединив и вооружив Германию против России. Вопреки всему император России отказывался применять запрещенные тактики в ответ на дипломатические маневры союзников. Вместо этого он ожидал, что русские дипломаты останутся непредвзятыми наблюдателями во всех связанных с Германией вопросах. Согласно договорам, Россия обязана была воздерживаться от каких-либо действий, и российский монарх намеревался выполнить эти обязательства с добуквенной точностью. В то же самое время отношения России с правительствами Османской империи и Персии, которые регулировались отдельными двусторонними договорами, не могли быть объектом иностранного вмешательства. Как и Индия, эти страны лежали вне европейского круга влияния.

Отношения же между Португалией и Испанией, в свою очередь, не выходили за рамки общеевропейских интересов. Таким образом, когда войска короля Португалии вторглись в провинции Ла-Плата, Испания обратилась к европейским государствам с просьбой о коллективной интервенции. Перспективы союзных действий в Южной Америке и других регионах оставались темой для обсуждения на всем протяжении периода с 1815 по 1822 год. Согласно обзору, Британия рассчитывала быть единственным посредником между Португалией и Испанией, а Австрия настоятельно призывала Россию принять этот порядок. Однако Россия уже дала прямой ответ Испании, что делало маневры Австрии неуместными. Также важно, что, согласно правительству России, только согласованные действия Посольской конференции в Париже могли придать европейской интервенции характер величественного и объективно необходимого успеха. Другими словами, вмешательство в отношения между Португалией и Испанией должно было оставаться общим европейским вопросом.

Другая ситуация, вокруг которой возникали вопросы о вмешательстве, касалась Кильского договора, заключенного между Швецией и Данией в январе 1814 года. Австрия пригласила императора Александра действовать сообща, чтобы гарантировать договор, по которому Дания уступала Норвегию Швеции в обмен на шведскую Померанию и Рюген. В июне 1815 года в рамках Венских соглашений Норвегия перешла под шведское правление, а Дания получила герцогство Лауэнбургское в обмен на Шведскую Померанию, которую Пруссия затем выкупила у Швеции [Simms 2013: 168, 181–188; Schroeder 1994: 487–488, 572–578, 766–777]. Александр признал эти условия, но заявил, что у союзников не было права вмешиваться в датско-шведский спор. Его также не удалось убедить, что Швеция не смогла бы выполнить свои обязательства по условиям Кильского мирного договора99. Российский монарх приходил, таким образом, к заключению, что дворы Копенгагена и Стокгольма должны продолжить переговоры без коллективного участия союзников.

После рассмотрения споров, занимавших дипломатов с 1815 года, в обзоре высказывалась похвала политике России за ее правдивость и практичность. В продолжение император Александр проинструктировал своих агентов при иностранных дворах строго придерживаться его политики. Этот обзор предупреждал, что все взгляды прикованы к представителям России, которые в данный момент находились под наблюдением. Их действия и бездействие, слова и молчание, личные связи и семейные отношения – все было предметом наблюдения. Это наблюдение было болезненным, однако его можно было нейтрализовать, как только наблюдающие убедились бы в бесполезности своей работы, своих расходов и своего беспокойства. В этой связи последняя часть обзора описывала принципы поведения, которых дипломатическим агентам Александра следовало придерживаться. Первым правилом поведения была инертность, что означало, что дипломаты не должны были преследовать никаких политических целей, кроме как исполнения существующих договоренностей. Исходя из того, что все государства были в равной степени заинтересованы в поддержании нерушимости договоров, русские дипломаты должны были оставаться абсолютно инертными. Любое активное или обеспокоенное отношение к Всеобщему союзу – который был основан на Заключительном акте Венского конгресса, санкционирован Парижским мирным договором от 8 (20) ноября и освящен Актом Священного союза от 14 (26) сентября – противоречило российской политике. Любая деятельность (activité) царских дипломатов должна была посылать сигнал только об инертной и пассивной позиции правительства.

Было крайне важно, как объяснялось в этом обзоре, чтобы дипломаты Российской империи избегали каких-либо действий, прямых или косвенных, способных вызвать подозрения. Если возникали подозрения, чиновники должны были отвечать спокойно и терпеливо, не выходя за рамки законных положений. Целью этих условий было укрепить доверие и показать европейским правителям, желающим раскрыть секрет политики императора Александра, что никакого секрета не было. По этой причине правительственная дипломатическая переписка велась настолько открыто, насколько это было возможно, чтобы доклады о действиях России, содержащиеся в архивах, могли быть открыты «публике по доброй воле, без сожалений, без стыда». Еще одним способом предотвратить недоверие была публикация общих представлений, основанных на правовых актах, которые затем можно было бы применять к конкретным ситуациям по мере их возникновения. В марте 1816 года в конфиденциальной записке, отвечая на инициативы Баварии, император Александр затронул ряд вопросов, касающихся отношений между Германским союзом и негерманскими государствами. В последовавших обсуждениях с Австрией, Британией и Пруссией оказалось, что изложенные в этой записке размышления были верны. Причина состояла в том, что в своем ответе Мюнхенскому двору правительство России не высказывало мнение как таковое. Вместо этого записка подтверждала текст Заключительного акта Венского конгресса и пересказывала то, что произошло на конгрессе. В этих и других переговорах российские представители пытались подойти к обсуждаемому вопросу с общей точки зрения, насколько это было возможно, что привлекало пристальное внимание стран-участниц.

Как указывалось в обзоре, поведение царских дипломатов должно было быть лишено гордыни и личной выгоды. Чтобы не допустить превращения дипломатической миссии в центр слияния для российских политических союзов, каждому послу, министру и дипломатическому агенту было приказано следовать представленным в обзоре принципам в отношении доверенной ему монархом службы. Наблюдая за развитием событий в соответствующей юрисдикции, сообщая об этом и выполняя полученные приказы, русские миссии выполняли простую задачу: «…сохранить [conserver] на основе существующих соглашений самые дружественные отношения со дворами, к которым они приписаны», и обеспечить, чтобы эти дворы поступили аналогичным образом в отношении России и других европейских держав. Посредством изложенной в обзоре политики и благодаря своим чистым намерениям и правильному поведению император Александр надеялся обеспечить долгие годы мира и процветания в своем государстве и внести вклад в достижение этого по всей Европе.

В действительности, как признавалось в обзоре, договоры, составляющие Венские соглашения, представляли частные интересы и создавали риск возврата государств к старым политическим отношениям и сепаратным союзам, что уже привело ко множеству ужасающих конфликтов. Поэтому именно восстановленный дух нравственности, основанный на христианских принципах, должен был сохранить единство союзников и обеспечить мир в Европе. По этой причине доктрина умиротворения и мира, закрепленная Венскими и Парижскими соглашениями, предусматривала как правовые, так и нравственные способы урегулирования. Хотя большое количество правовых вопросов оставались предметом обсуждения и их еще предстояло решить в ходе текущих и будущих переговоров, нравственный путь урегулирования позволил российским дипломатам и царю-дипломату продолжать свою работу на фоне хронической нестабильности и постоянного недоверия, веря в результативность своих трудов и возможность достижения прочного мира. Без такой надежды и доброй доли идеализма для ее поддержания переход народов от деструктивных войн к продуктивной миротворческой деятельности был бы невозможен.

В 1818 году, когда члены Четверного союза провели конгресс в Аахене, они пришли к соглашению по ключевым правовым принципам европейского порядка. Подписанные на Аахенском конгрессе дипломатические соглашения дополняли соглашения и договоры, начало которым было положено в Вене и Париже, восстанавливая Францию в ее естественном статусе великой европейской державы. С 1814 года было достигнуто многое, и надежды были велики. Даже несмотря на то что французская монархия вернулась в европейское общество в качестве полноправного члена, и во Франции, и в Германском союзе сохранилась политическая неопределенность100. В число других неразрешенных вопросов, требовавших внимания союзников, входили механизмы списания французских долгов и разрешения частных исков в адрес правительства Франции, иски Франции в адрес иностранных комиссаров (commissaires), а также иски французских граждан к правительствам других государств. В разрешении нуждались также территориальные и финансовые споры между германскими правителями, в частности, спор между Королевством Бавария и Великим герцогством Баден, и возникшие из Кильских мирных договоров (1814 год) разногласия между Швецией и Данией. Продолжало вызывать общую обеспокоенность нахождение Наполеона Бонапарта в статусе пленника, все еще представлявшее потенциальную военную опасность, в то время как Британию и Германию в значительной степени затрагивал вопрос о правах евреев и реформе еврейского образа жизни. Наконец, на повестке дня оставались работорговля, законная и незаконная, угрозы миру и торговле в Европе со стороны Берберских государств, технически находящихся под протекторатом Порты, но признаваемых в Европе пиратами. В протоколах состоявшихся осенью 1818 года (с 29 сентября по 21 ноября) в Аахене конференций союзники рассмотрели все эти вопросы101.

К моменту встречи всех союзников уже возникли разногласия по организации и обязательствам кодифицированного международного порядка, включая правовые полномочия самого конгресса. Британское правительство выступало за узкие рамки встречи на основании статьи V второго Парижского договора, предусматривавшей возможность пересмотра союзных отношений с Францией три года спустя. Вторым источником, на который, как сообщается, предпочитал ссылаться министр иностранных дел Британии Каслри, была статья VI Союзного трактата Четверного союза, которая предлагала проведение совещаний и собраний для поддержания общего спокойствия в Европе. Согласно Г. Киссинджеру, внешняя политика Британии, по крайней мере на европейской арене, оставалась оборонительной и придерживалась принципов невмешательства во внутренние дела других государств. Министр иностранных дел Австрии К. фон Меттерних, напротив, выступал против любых изменений в восстановленном порядке, и Александр I, надеясь включить второстепенные государства в будущие переговоры, выступал за договор о гарантиях, или Союз солидарности (Alliance Solidaire), который должен был запускать механизм коллективного ответа в случае территориальной агрессии или внутренних революций102.

Всеобщий союз европейских государств

На протяжении нескольких лет активной военной и дипломатической деятельности с 1812 по 1823 год император Александр не терял из виду суровых реальностей миротворческой деятельности в Европе и не прекращал тяжелой работы [Орлик 1998: 29–35; Rey 2012; Schroeder 1994: 225–229]. Несмотря на то что наступали моменты, когда вера в себя и сила духа покидали его, русский император показал себя стойким и прагматичным реалистом, нацеленным на военные победы и обеспечение безопасности. Примеры этой динамики можно увидеть в докладе от 24 июня (6 июля) 1818 года, который для Александра подготовил Каподистрия, один из двух министров иностранных дел и один из тех либералов, которые, как некоторые полагают, оказали влияние на дипломатию103. После описания дипломатических принципов, соблюдаемых правительством России с того момента, как Парижские договоры довершили дело всеобщего умиротворения, в докладе анализировались ключевые вопросы, требующие рассмотрения на Аахенском конгрессе. Российское правительство, как писал Каподистрия, стремилось поддерживать политические отношения ассоциации европейских государств «под охранительной (conservateur) эгидой международного права (du droit des gens)». Основываясь на принципах истины, доброжелательности, умеренности и справедливости, союзные государства действовали, чтобы обеспечить соблюдение заключенных договоров в духе согласия, дружбы и доверия, во всяком случае публично. Встречи в Аахене продолжили политический процесс, начатый в Вене и Париже, окончательные результаты которого не вызывали сомнений. Проще говоря, союзные государства, обогащенные просвещенным опытом, нацелились на обеспечение мира и всеобщего процветания. При подготовке доклада Каподистрия отметил сходство со всеми официальными переписками между союзниками начиная с 1815 года, включая договоры и акты, заключенные до и во время этих переговоров. В дополнение министр иностранных дел привел обзор инструкций, высланных русским дипломатам, и их доклады в Санкт-Петербург. Основываясь на этих источниках, был проведен анализ отношений между Россией и проводимой союзными государствами политикой, в частности, были рассмотрены конкретные различия в понимании европейской системы.

В то время как Австрия и Британия желали вести переговоры в рамках полномочий Четверного союза, император Александр обуславливал свою позицию исходя из братского и христианского союза (отсылка к Священному союзу, Всеобщему европейскому союзу и Великому союзу)104. Согласно Каподистрии, император стремился к единодушию, настаивая при этом на строгом следовании предписаниям договора. Чтобы выглядеть беспристрастным и бескорыстным, он предпочитал облечь любую дипломатическую дискуссию в регулярную и публичную форму. Другими словами, хотя Австрия и Британия стремились ограничить процесс принятия решений об общеевропейской политике Четверным союзом, Александр представлял себе более инклюзивный процесс с широким вовлечением всех европейских государств. Напряжение между Россией, стремящейся к единодушию, и союзниками, склоняющимися к эксклюзивным правам, проявлялось в дискуссиях по ряду проблем: по пармскому вопросу, по присоединению Испании к Заключительному акту Венского конгресса и по участию Баденского двора в принятии решений по региону Майн-Таубер105. Еще одной проблемой, рассмотрения которой желала Россия в рамках Всеобщего союза, была отмена работорговли. На Лондонской конференции Португалия и Испания достигли соглашения с Британией по конкретным мерам по ограничению работорговли106. Россия применила похожий подход, созвав Посольскую конференцию в Париже для переговоров по ликвидации долга Франции и сокращению размера оккупационных войск. Австрия, Британия и Пруссия, напротив, предпочитали, чтобы эти вопросы были решены до начала Аахенского конгресса107. Проходившие консультации иллюстрировали важность поставленного Каподистрией вопроса: лежит ли в основе европейской политической системы элитарный Четверной союз или более открытый Всеобщий союз. Каподистрия считал, что Австрия и Британия выступали за Четверной союз, а политика Пруссии оставалась неопределенной. Россия же, наоборот, выступала за более открытую систему, основанную на законности и открытости108.

Почему, продолжал Каподистрия, Вена и Лондон поддерживали такие близкие связи? Основная причина таилась в огромной мощи России и ее вмешательстве во все европейские дела. В ходе предыдущих переговоров в Вене и Париже либеральные идеи Александра I оказались решающими в примирении французского народа с законным королевским режимом. Влияние императора также помогло укрепить независимость и нейтралитет Швейцарии, возвратить Польше ее государственность и обеспечить лучшее будущее Европы. Эти успехи, в сочетании с Актом от 14 (26) сентября 1815 года, убедили правительства Австрии и Британии в том, что Александр стремился и продолжает стремиться к всеобщему господству. Хотя это было очевидным абсурдом, эти предположения убедили союзников постараться изолировать Россию от Франции, Германии, Испании и почти всех остальных второстепенных государств. Действия от имени Четверного союза облегчили бы задачу изоляции России. На тот момент эти усилия не увенчались успехом, и союзники были вынуждены принять факт участия Франции в конференциях Аахенского конгресса. Каподистрия пришел к выводу, что, хотя австрийское прочтение Четверного союза обязывало Россию принимать политику союзников, правительства в Берлине, Лондоне и Вене по-прежнему были вправе заключать сепаратные соглашения и действовать независимо от Союза. Чтобы подкрепить этот аргумент, министр иностранных дел описывал цели внешней политики Австрии и Британии, заключавшиеся в долгосрочном подчинении Франции и Испании, зависимости Нидерландов и Португалии от Британии и подчиненности итальянских государств власти Австрии. Другие шаги, направленные на блокировку сил России, включали в себя вооружение Германского союза против мнимых завоевательных замыслов России, установление прямых отношений между Германским союзом и Оттоманской Портой, вмешательство в отношения между северными государствами, и наконец, вмешательство в дела России с Персией и Турцией. Однако Каподистрия настаивал, что вопреки проводимой союзниками политике недоверия и зависти побуждения России оставались чистыми, виды доброжелательными, а политика правительства искренней и честной109.

Каподистрия также полагал, что, по крайней мере до марта 1816 года, Пруссия избегала вступления в такие союзы, строившиеся на недоверии, и казалась приверженной принципам Священного союза. Написанная прусским статским советником И. Ансильоном памятная записка описывала Акт от 14 (26) сентября как источник предложенного Всеобщего союза110. Всеобщий союз должен был предоставить взаимную гарантию (garantie solidaire) территориальной целостности, закрепленную как Венскими и Парижскими договорами, так и другими соглашениями между европейскими государствами. Такая гарантия должна была обеспечить неуклонное соблюдение принципа законного суверенитета. Используя девиз «все за одного, один за всех», она бы требовала от европейских государств взяться за оружие против любой силы, нарушающей кодифицированные территориальные границы111. Сила тогда не угрожала бы праву, а право было бы поставлено под защиту силы. Второстепенные государства находились бы под защитой великих держав и, таким образом, получили бы новые права, а не утратили бы их. С уважением к законности суверенитета договаривающиеся державы должны были предотвращать посягательства на него путем применения насильственных средств или изменений, производимых снизу вверх (de bas en haut), и каких бы то ни было революций. Следовало уважать внутреннюю свободу каждого государства, а правительства, которым угрожали бы внутренние волнения, могли бы обратиться к державам-гарантам, у которых, в свою очередь, были бы права защитить находящиеся под угрозой власть и общественный порядок. Всеобщий союз, как его предлагал Ансильон и понимал Каподистрия, позволил бы каждому государству работать в направлении реформирования и совершенствования собственных общественных институтов, предупреждая нововведения, произведенные насильственным путем.

Император России с одобрением отнесся к предложению Пруссии и попросил консультаций с союзниками. Однако к моменту написания доклада Каподистрия мог сообщить лишь то, что по данному предложению не велись никакие дальнейшие переговоры. Министр иностранных дел рассматривал это как отказ со стороны Австрии и Британии. Вместо Всеобщего союза в развитие Акта от 14 (26) сентября они предпочли исключительную систему Четверного союза. На тот момент Каподистрия также предполагал, что очевидное решение Пруссии встать на сторону Австрии и Британии произошло из-за тенденции державы поддерживать британскую позицию по Португалии и Испании и из-за секретности вокруг австрийско-прусских переговоров о Германском союзе. Как бы то ни было, когда союзники начали планировать повестку встреч в Аахене, единство Австрии, Британии и Пруссии казалось нерушимым.

В действительности союз четырех великих держав – Четверной союз – оставался крепким. Все были согласны, что целью конгресса было упрочение европейской системы, чтобы оградить мир от возобновления революций и от права сильнейшего (le droit du plus fort). Каподистрия неоднократно проводил границу между Четверным союзом, основанным на принципе исключительности, и Всеобщим союзом, основанным на Акте от 14 (26) сентября, как предположительно представлял себе Ансильон, однако он также признавал, что с 1815 года Россия придерживалась политики Всеобщего союза. Именно из-за того, что Акт от 14 (26) сентября устанавливал христианское братство между государями и их народами, ни одно правительство не могло осмелиться выносить решение об интересах других без их участия. Также важно, что Четверной союз, устанавливающий благоприятные для восстановления французской монархии принципы, никогда не наделял союзников правом вмешиваться в дела, касающиеся других государств. Так как австрийское правительство видело Четверной союз подтверждением Шомонского трактата, который оно надеялось возобновить в Аахене, Австрия желала применить содержащиеся в нем гарантии для поддержания законной власти во Франции. Между Шомонским союзным трактатом, Четверным союзом, Священным союзом и Всеобщим союзом были значительные различия, однако в эти несколько месяцев до конгресса ничто не угрожало единству союзников112.

В своем докладе Каподистрия неоднократно утверждал, что Четверной союз, будучи тайным союзом, ограниченным лишь четырьмя державами, не мог давать адекватный ответ для борьбы с революцией и для пресечения территориальных захватов. Как только Союз решил бы действовать, его действия стали бы публичными и повлекли бы пагубные нравственные последствия. При таком сценарии не состоящие в союзе государства фактически находились бы под опекой четырех великих держав, а такое положение подорвало бы их авторитет, нанесло бы ущерб их чести и унизило бы достоинство их народов. Эти нравственные последствия начали бы подпитывать революционные настроения того века. Обязательства бороться с революциями и вторжениями наложили бы на договаривающиеся стороны дополнительное военное бремя, что никак бы не уберегло от потрясений и беспорядков. Что еще хуже, Европа оказалась бы разделенной на две части. Решения Четверного союза казались бы стремлением к господству над всей Европой, и остальные государства воспротивились бы такому унижению и такой несправедливости. Каподистрия решительно отвергал утверждение Австрии о том, что спасение Европы Четверным союзом означало зависимость мира в Европе от Четверного союза. Относительно неспособности Союза предотвратить будущие революции или оправдать чаяния второстепенных государств он был прав, однако не было никаких оснований полагать, что более инклюзивный союз с многочисленными действующими участниками мог бы отвечать на меняющиеся условия так же эффективно, как будущий великий союз пяти великих держав во взаимодействии с заинтересованными сторонами.

Ссылаясь на приписываемые Ансильону идеи, Каподистрия призывал к созданию Всеобщего союза согласно принципам Акта от 14 (26) сентября, которые должны были обеспечить прогресс европейской системы и укрепить законную и конституционную власть во Франции. Франция исполнила свои обязательства, указанные в договорах 1815 года. Действия Людовика XVIII и французского правительства доказали, что с законностью трона и с представительной системой национальные интересы обрели определенные очертания. Даже несмотря на то что союзникам были необходимы меры предосторожности, чтобы предотвратить возврат революций, обстановка во Франции казалась стабильной, и эта страна больше не представляла угрозы для Европы. После окончания оккупации союзными войсками Всеобщий союз действительно послужил бы лучшей защитой Франции как от внутренней революции, так и от внешней агрессии. Среди возможных внутренних причин для революции Каподистрия выделял сторонников Наполеона («узника Святой Елены») и его сына или злоупотребление королевской властью, что было более вероятно. Внешняя угроза исходила от Австрии и Британии, так как оба этих государства не желали сильной Франции, способной бросить вызов австрийской экспансии в Италии или британским торговым интересам и морскому господству. Каподистрия был уверен в одном: чтобы устранить потенциальные причины революции как внутри, так и снаружи, требовались меры, выходящие за рамки существовавших союзов.

Каподистрия обозначал такие меры через идею Всеобщего союза. Как можно было сохранить законную королевскую власть и управляющую Францией конституционную хартию, основанную на втором Парижском договоре (8 (20) ноября 1815 года)? Что не менее важно, при каких условиях – например, при новой революции, – будет считаться, что Франция нарушила договорные обязательства, давая таким образом союзникам право исключить ее из европейского сообщества и силой вернуть ее на путь уважения права (casus foederis)? Каподистрия сделал удивительно идеалистическое заявление о том, что путем предоставления взаимной гарантии целостности территориальных владений государств братский и христианский союз устранил бы всю привлекательность революций, завоеваний и грабежей. Взаимная гарантия лишила бы народы надежд, что можно улучшить свое состояние, отдавая меньше и получая больше. В то время как олицетворением революции являлся не кто иной, как завоеватель, покушающийся на законную собственность и власть, монархи-завоеватели тоже были революционерами, только облачившимися в порфиру. В любом случае речь шла «о торжестве права сильного и безнравственного». Взаимность территориальных гарантий могла бы отбить охоту к таким притязаниям, а затем «Провидение и время довершили бы остальное».

В следующем разделе доклада Каподистрия рассматривал отдельные возражения против идеи взаимной гарантии или Всеобщего союза. Среди них было и беспокойство о надменности Франции и возможном ослаблении Четверного союза, который в глазах многих был более эффективным средством по достижению целей, приписываемых Всеобщему союзу. Каподистрия возражал, что равенство и взаимность со стороны каждого из государств, вступивших во Всеобщий союз, смягчили бы любое проявление французского тщеславия, которое могло бы привести к тому, что восстановленный режим нарушил бы согласие между союзными державами. Парижский договор обязывал Францию сохранять королевскую власть в лице династии Бурбонов и иметь правление, основанное на представительной системе. Ни одна другая великая держава не взяла на себя подобного обязательства; таким образом, в рамках Всеобщего союза Франция фактически находилась бы под доброжелательной опекой всей Европы. Это бы привело к упрочению восстановления страны, а возможную агрессию со стороны Франции против Австрии, Бельгии, Германии, Италии или Швейцарии можно было бы легко пресечь. На протяжении предыдущих трех лет четыре великие державы решали политические вопросы в союзе и единодушии при участии, а не исключении, других заинтересованных сторон. Здесь кажется, что Каподистрия противоречил тому, как он ранее описывал Четверной союз, говоря о его эксклюзивности. Очевидно, что занимаемая Четверным союзом позиция в текущих мирных переговорах не препятствовала участию других государств, чьи интересы затрагивались. Как описывал сам Каподистрия, с 1815 года европейской политикой управляло взаимное доброжелательство, заявленное в Акте от 14 (26) сентября. И все-таки, заключал министр, основываясь на здравом смысле и опыте, именно Всеобщий союз укрепил бы Четверной союз, а не наоборот. Именно Всеобщий союз, неоднократно отождествляемый со Священным союзом, позволил бы союзу четырех держав выстоять независимо от текущих условий. У четырех великих держав не только не было бы стимула действовать против союза; против духа мятежа, царившего среди народов, выступило бы большинство государств Европы, желавших сохранить систему, обеспечивавшую территориальную безопасность, гражданские и политические свободы и существенное признание.

Безжалостный в своей критике Четверного союза, Каподистрия далее утверждал, что эксклюзивный союз содержал в себе элементы распада и раздора. Критически важным оставался вопрос о том, как предотвратить возвращение к отдельным союзам, политическому эгоизму, революции, военному деспотизму и праву сильнейшего. Каподистрия рассматривал Четверной союз и Всеобщий союз как отдельные системы или политики. Он недооценил степень, в которой они функционировали как взаимодополняющие компоненты в многосторонней европейской системе под надзором Четверного союза и были нацелены прежде всего на сохранение единства и мира113. Для Каподистрии в меньшей степени, чем для императора Александра, Всеобщий союз предоставлял прекрасную возможность для улучшения европейской системы. Согласно докладу министра иностранных дел, миру угрожали две тенденции: 1) стремление народов или их лидеров (meneurs) установить новые отношения между странами и государями путем революции снизу и 2) желание правительств воспроизводить или поддерживать старую политику, т. е. произвол в сфере внутреннего управления и отдельные союзы в области международных отношений. Так как революция повлияла на каждую европейскую страну, Всеобщий союз на основании Акта от 14 (26) сентября, который критики иронично называли священным союзом монархов против народов, обязывал бы все европейские государства сохранять существование своих союзников на равных основаниях. Только такая форма союза, заключал Каподистрия, могла противостоять революционным амбициям. Всеобщий союз был бы направлен не против прогресса общественных институтов, но против нововведений, достигнутых насилием. Принесшая мир Европе система существовала в Венских и Парижских соглашениях и в Акте от 14 (26) сентября. Таким образом, не было никакой необходимости в создании новых политических союзов. Заключенные договоры уже охватывали все интересы европейской семьи, а Всеобщий союз уже существовал в Акте от 14 (26) сентября.

Зачем нужно было новое соглашение, если заключенные договоры уже представляли собой Всеобщий союз? Пытаясь убедить союзников, что официальная коллективная гарантия, или Всеобщий союз, не изменили бы здание мира, возведенное с таким трудом в 1814–1815 годы, российское правительство многократно опровергало доводы о заключении другого положительного соглашения. Что подразумевалось под принятием решений на основе Всеобщего союза и кто именно должен был принимать эти решения? Достигнутые в Вене, Париже и где-либо еще соглашения не были сформулированы всеми участвующими или затронутыми сторонами. Раз за разом четыре великие державы принимали решения между собой, проводя консультации с заинтересованными сторонами и приглашая затем другие государства присоединиться к соглашению. Можно было понять, почему Каподистрия предпочитал Всеобщий союз Четверному, но с сегодняшней точки зрения в его анализе сложно не заметить призывы греческого патриота, говорящего от имени малых народов Европы114. Позиция императора Александра по вопросу союза казалась менее последовательной, чем позиция его советника, хотя историки и видят в предложениях России поддержку Союза солидарности (Alliance Solidaire). В то же самое время, когда казалось, что проблемы второстепенных государств пересекались с первоочередными целями европейского мира, русские дипломаты без промедления пользовались привилегией великой державы115. Мирный процесс 1814–1815 годов был образцом для такого подхода, и упорное желание России представлять интересы польского народа вопреки обещаниям конституционных отношений демонстрировало это как нельзя лучше.

Император Александр одобрил доклад Каподистрии от 24 июня (6 июля) 1818 года и запросил подготовить меморандум (mémoire) к представлению на Аахенском конгрессе. Меморандум от 12 (24) июля официально так и не увидел свет. Правительству России стало известно о союзной оппозиции официальному договору о Всеобщем союзе. В результате 26 сентября (8 октября) Россия представила измененный «Конфиденциальный мемуар Русского кабинета» виконту Каслри, князю Гарденбергу, князю Меттерниху и герцогу Веллингтону116. В течение предыдущих трех лет, как было заявлено в меморандуме, буква и дух заключенных в 1815 году договоров сохранялись. Однако как союзные дворы собирались обеспечивать мир, зависящий от французской реставрации, после окончания военной оккупации? Как бы они защитили Европу от двойной опасности возобновленной революции и торжества права сильнейшего?

По существу, договоры 1815 года решали эти вопросы путем создания нового европейского порядка, сдерживающего революцию и защищавшего все интересы под эгидой справедливости. Союз великих держав (grands Etats) стал общим союзом всех государств Европы. Во Францию вернулось легитимное правительство, укрепленное институтами, объединявшими права правящей династии и права народа. Принципы равенства, дружбы, доверия и гармонии – результат работы великих держав и Божественного провидения – преодолели ошибки прошлого, происходившие из человеческого эгоизма и отдельных или элитарных союзов (combinaisons). При «империи христианской морали и права наций» Европа начала жить в мире и благополучии. В качестве всеобщего объединения европейская система имела под собой правовое основание, заложенное Заключительным актом Венского конгресса и Парижскими договорами. Ее охранительные принципы (principe conservateur) были братским объединением союзных держав, а ее главной целью было гарантировать все признаваемые права. Будучи скорее результатом работы Божественного провидения, нежели какого-либо правительства, эта система выступала за «интересы, наиболее дорогие великой европейской семье и каждому государству в частности». Эта система, запечатленная в людских сердцах и претендующая на вечный статус, обеспечивала благотворные условия для общественного порядка в союзе государств; неприкосновенность личности и имущества, обеспечивающую законный суверенитет, существующий издревле или признанный действующими трактатами; и наконец, территориальные владения каждой державы. Помещая предложение России в широкий контекст европейской реставрации, меморандум отмечал, что, как и при любых переговорах между союзными правительствами, здесь рассматривались текущие и будущие интересы.

В первую очередь на Аахенском конгрессе необходимо было рассмотреть вопрос военной оккупации Франции, которая, в соответствии с договорами 1815 года, рассматривалась как материальная гарантия европейской системы. Однако для защиты Европейской ассоциации от революции и торжества права сильнейшего требовалась и нравственная сила, бо́льшая чем обновление существующих обязательств и временных материальных мер. Эту силу можно было обнаружить в текущей европейской системе и в союзе, символизирующем сплоченность и неделимость этой системы. Среди составных частей нравственной силы были Четверной союз и Всеобщий союз: первый рассматривался как исходный, а второй – как производный. Четверной союз, согласно Акту от 8 (20) ноября 1815 года, учреждал вооруженную федерацию с целью защиты во Франции легитимной конституционной монархи. С точки зрения миротворцев, видевших в реставрации французской монархии фундамент европейской системы, эта федерация выполняла критически важную функцию. Всеобщий союз, основанный на Заключительном акте Венского конгресса и последовавших Парижских договорах, гарантировал неприкосновенность территориальных владений и легитимного представительства на данных территориях (propriété). Четверной союз великих держав, сформированный успешными присоединениями 1814–1815 годов, на практике превратился во Всеобщий союз. Потерпев неудачу в попытках убедить союзников принять договор о коллективной гарантии, правительство России пыталось теперь укрепить Всеобщий союз, представляя его как что-то уже существующее.

Русские дипломаты ставили вопрос таким образом, что в случае возвращения революции во Франции Европа погрузилась бы в пучину хаоса, и без Всеобщего союза невозможно было бы сгенерировать достаточно усилий и самоотверженности, чтобы ответить на этот кризис. Заявляя о своем полном согласии с союзниками, русский монарх надеялся, что Аахенский конгресс разъяснит истинные отношения между Четверным и Всеобщим союзами. Как только это отношение было бы правильно истолковано, вся Европа приняла бы три основные пункта. Во-первых, единственное предназначение Четверного союза было поддерживать легитимную конституционную монархию во Франции, в соответствии со (вторым) Парижским договором. В этой связи Четверной союз был готов, с моральной и военной сторон, оккупировать Францию, в случае если она нарушит договорные обязательства. Во-вторых, Заключительный акт Венского конгресса и Парижские договоры установили Всеобщий союз между странами-участницами, целью которого была взаимная гарантия территориальных владений, принадлежавших легитимному правительству каждого государства ab antiquo117 или признанных договорами. И наконец, основываясь на третьем пункте соглашения между союзниками, первоначальные участники договоров 1815 года и присоединившиеся впоследствии стороны – все они входили во Всеобщую ассоциацию европейских государств. Представляя миру эти три истины, собравшиеся в Аахене государства исполнили бы статью V Второго парижского договора и статью VI Союзного трактата Четверного союза. Они бы также сохранили опекающую и консервативную силу Четверного союза. Сам факт встречи и в особенности строгое следование союзниками существующим договорам предоставляли европейской системе новую гарантию стабильности. Организация конгресса и предстоящая работа также представляли собой реализацию договорных обязательств, включая еще не выполненные положения, требовавшие внимания союзников.

Как описывал российский меморандум, и как в итоге получилось, выработанные в ходе конгресса протоколы расширяли и уточняли обязательства, уже накладываемые соглашениями Четверного союза, Заключительным актом Венского конгресса и Парижскими договорами. Подтверждая Четверной союз, эти протоколы должны были определять casus foederis, допустимые к применению союзниками меры военного воздействия, организацию будущих встреч монархов, регулярных и экстренных, включая меры предосторожности, разработанные для предотвращения ущерба достоинству других дворов или ослабления уз Всеобщей ассоциации при их проведении. Еще одним результатом работы конгресса должна была стать декларация, в которой великие державы объявили бы всей Европе результаты работы конгресса и заявили бы о решимости союзников выполнять существующие договоры. Эта декларация разъясняла бы основы освобождения французских территорий и остающиеся в силе гарантии, включая ответственность всех стран, подписавших Венские и Парижские соглашения. Российское правительство принимало необходимость сохранения Четверного союза только в том случае, если бы потребовалось дать быстрый ответ на катастрофические действия во Франции, однако действительной причиной любых действий Союза было стремление сохранить общий мир в сотрудничестве со всеми европейскими государствами. И наконец, чтобы предотвратить превращение Четверного союза в отдельный или элитарный союз, эта декларация предписывала бы правительствам и нациям обращать внимание на нравственные гарантии, уже данные и закрепленные взаимными обязательствами. Если бы общему миру угрожали революции или завоевания, четыре великие державы были готовы выполнить свои обязательства. После прояснения своих коллективных обязательств они пригласили бы другие европейские государства, в том числе Францию, присоединиться к этой декларации. Для опасавшихся положения внутри Франции стало бы очевидно, что французская революция привела бы к исключению страны из Всеобщей ассоциации.

В заключении меморандума объявлялось, что, во избежание формирования оппозиционных союзов, одобренные на Аахенском конгрессе протоколы должны были подчеркивать взаимосвязь Четверного и Всеобщего союзов. Первый должен был действовать секретно, потому как добросовестность четырех держав была недостаточна, чтобы противостоять коварности человеческой природы. Кроме того, Четверной союз следовало распространить на все европейские государства. В ином случае второстепенные государства попытались бы заключить сепаратные соглашения с той или иной великой державой. Лишь пригласив европейские государства присоединиться к декларации Аахенского конгресса, можно было убедить их, что Четверной и Всеобщий союзы составляли единую невидимую систему, что эта система гарантировала все права и интересы, признаваемые существующими договорами, и что ни один сепаратный союз, якобы защищающий эти права и интересы, не мог бы стать частью международного публичного права. Как только правительства и народы признали бы ценность существовавших договоров, в частности территориальные гарантии и принцип легитимности, их нельзя было бы привлечь обещаниями расширения территорий и грабежа, связанными с революциями и завоеваниями. Как только опыт и время придали бы веса «моральной силе этой великой ассоциации», право стран оказалось бы под защитой гарантий, аналогичных тем, что защищают права личности. Это бы обеспечило безопасность правительств и народов, подавило бы дух революции и стимулировало бы прогрессивные изменения социальных институтов. Правительства стран, взявшие на себя добровольные, а не навязанные чьим-то диктатом обязательства, смогли бы подарить своим поданным реформированные институты. Как показала история, вместе с улучшением общественной жизни снижалась закрепощенность классов и отдельных людей. Целью коллективной ассоциации всех государств была бы «регуляция применения принципа взаимной обороны», принципа, в интересах человечества возведенного из «области гражданского общества в политический порядок». Из такого положения дел могли зародиться мудро управляемые свободы народов.

В приложении к меморандуму, также датируемом 16 сентября (8 октября), правительство России давало оценку европейской политической системе. В процессе освобождения Европы от революций и завоеваний великие державы были движимы духом единства и христианского братства, что позволяло им основывать взаимные отношения на принципах закона (droit). Восстанавливая легитимные монархии и государства, великие державы определяли территориальные владения и устанавливали механизмы по сохранению мира, независимости государств и продвижению народов на пути к настоящей цивилизации. Следование договорам 1815 года обязывало всех участников коллективно гарантировать их исполнение, установленные этими актами территориальные границы и законный суверенитет территориальных владений каждого государства. То, какой ответ союзники дали на возвращение Наполеона во Францию в марте 1815 года, доказало эффективность принципов, соблюдавшихся в 1813–1814 годах. В договоре от 13 (25) марта 1815 года определялись правила, по которым Великая федерация вынудила Францию вернуться к соблюдению закона. К осени 1818 года, к моменту ликвидации военных гарантий послушания Франции, было важно укрепить моральные гарантии, установленные союзниками.

В дипломатической переписке русские дипломаты неоднократно распознавали в существующих договорах ключевые компоненты новой нравственной силы. Верность принципам законного суверенитета и неприкосновенности территориальных владений обещали подарить миру долгий мир. В то же самое время согласие четырех великих держав представляло собой меру предосторожности, санкционированную в прошлом защищать Европу от угрозы возобновленной революции во Франции118. Российское правительство предполагало, что Четверной союз мог бы рассчитывать на выступление всех государств Европы против агрессивной революционной Франции. В этой связи на конференциях в Аахене необходимо было разработать правила управления всеобщей коалицией. Этого можно было достичь с помощью протокола или декларации, определявшей меры, к которым следовало прибегнуть в случае войны не только со стороны Четверного союза, но и со стороны других государств, присоединившихся к Парижским договорам и Заключительному акту Венского конгресса. Крайне важным для сохранения мира в Европе было явное заявление об отношениях между всеми государствами, объединяющимися во всеобщий пакт – пакт, который должен был бы предотвратить изоляцию четырех великих держав от остальных государств Европы и последующее формирование отдельных союзов и ответных союзов-противовесов. В свете претензий Испании и маневров Франции, стремящейся присоединиться к Четверному союзу, было важно прояснить, что Четверной союз был не более чем «центром Всеобщего союза европейской системы».

Заседания и протоколы Аахенского конгресса

Несмотря на разногласия внутри Четверного союза и вопреки ожидаемой щедрости императора Александра по отношению к Франции, заседания и протоколы Аахенского конгресса продемонстрировали гибкость русской дипломатии, стремившейся прежде всего к сохранению единства союзников путем совместных действий и компромиссов. Союзники проводили заседания при всеобщем согласии по множеству проблем и на высоком уровне осведомленности о том, как взаимосвязаны различные составные части европейской системы и как они работают на практике. Особенно важно было то, какие различия обозначались между Четверным союзом, великим союзом «пятерки» (Четверной союз плюс Франция) и Всеобщим союзом европейских государств. Во время обсуждений сохранялись надежды России на коллективные гарантии, основанные на нравственных принципах Акта от 14 (26) сентября, однако они не играли ключевой роли на ежедневных заседаниях конгресса119. Однако в целом заседания и протоколы Аахенского конгресса соответствовали сути российских опасений, аргументов и предложений.

Первый пункт на повестке дня касался военной оккупации и финансовых обязательств Франции120. Короли Франции и Британии, которые не присутствовали на конгрессе, были представлены полномочными представителями: Франция – герцогом Ришелье, Британия – виконтом Каслри и герцогом Веллингтоном. Три монарха – Франц I, Фридрих-Вильгельм III и Александр I – прибыли в Аахен, однако на ежедневных заседаниях Австрию представлял князь Меттерних, от имени Пруссии говорили князь Гарденберг и граф Бернсторф, интересы России отстаивали графы Нессельроде и Каподистрия. К общим заседаниям приглашались Франция и в отдельных случаях представители Португалии, Испании и различных германских государств. Остальные заседания считались закрытыми (particulière) и проводились только среди четырех союзных государств. Эти различия были значительными и создавали на заседаниях ощущение порядка, иерархии, конструктивного обсуждения и священного долга.

Конгресс был открыт 29 сентября (НС) обсуждением французского вопроса, в частности запроса Франции о скорейшем завершении военной оккупации121. Четыре союзных двора признавали экстренный характер ситуации, и 9 октября полномочные представители подписали конвенцию, которая завершала оккупацию и ликвидировала долг Франции, что обсуждалось с осени 1817 года122. Согласно Конвенции от 27 сентября (9 октября) 1818 года, союзники согласились завершить эвакуацию военных сил с территории Франции к 18 (30) ноября 1818 года123