Гардемарины бесплатное чтение

Глава 1. Как стать гардемарином?

• Не вешать нос, гардемарины!
• Дурна ли жизнь иль хороша.
• Едины парус и душа,
• Едины парус и душа!
• Судьба и Родина едины!

(из фильма «Вперед гардемарины»)

Гардемарин (от французского garde-marine – «морская стража») – младшее офицерское звание в ряде государств. Впервые было введено во Франции кардиналом Ришельё, его последователь Кольбер создал подразделения гардемариов в 1670 году для подготовки кадров военно-морского флота Франции. Кроме Франции, звание гардемарина используется или использовалось в ряде других стран: Бразилии, Италии, Испании, Португалии, России, Аргентине. В 1716–1752 и 1860–1882 годы звание «гардемарин» в Русском императорском флоте существовало как строевое, в остальное время «гардемаринами» называли воспитанников старших классов военно-морских учебных заведений. Воспитанники младших классов назывались кадетами.

У Леши Морозова не было желания поступать в военное училище и идти по стопам отца – морского офицера. Отец стал моряком по необходимости – шла большая война и его направили в военкомате в Каспийское высшее военно-морское училище, хотя он сам мечтал стать школьным учителем. Во время войны он стал хорошим офицером и продвинулся по службе, впоследствии со службы его не отпустили. За это время он полюбил море и корабли. С Лешей судьба распорядилась иначе.

Войны не было. Необходимости всем выпускникам школ надевать военную форму так же не было. У Леши была мечта стать историком. Хотя вся жизнь была связана с морем, разъездами отца по маленьким военном-морским базам, тем не менее, он с детства полюбил историю.

Не видел своего будущего Леша в военной службе. Неплохо у него получалось писать стихи, сочинения. Некоторые его сочинения заслуживали внимания учителей. Правда, он стеснялся их показывать кому-либо, тем не менее, писал для себя. В строки стихов складывалось увиденное и пережитое им. Иногда по ночам он находил великолепные строфы, но с утра вспомнить их не мог. То, что запоминал он записывал в свою заветную тетрадку, которую никому и никогда не показывал.

Мечта его, в противовес желанию отца направить в высшее военно-морское училище и желанию мамы направить в институт культуры, была поступить на исторический факультет Ленинградского университета и сделать увлечение историей своей профессией на всю жизнь. Втихомолку, особо не афишируя, он уже изучал программу поступления в университет и готовился к экзаменам. А по ночам грезил археологическими экспедициями и находками мирового масштаба.

Но человек предполагает, а Бог располагает. Когда он учился в десятом классе друзья буквально затащили в секцию хоккея, и он с удовольствием в свободное время рубился на хоккейной площадке в сборной Октябрьского района. В те годы хоккей был очень моден в СССР. Советская сборная по хоккею громила всех на чемпионатах мира, Европы, Олимпийских играх.

Сопутствовавшие хоккею травмы не пугали друзей, а только раззадоривали их. И Леша решил, что история может пока подождать. Ведь ему было только шестнадцать лет, а хоккей он считал своим хобби, так сказать, временным увлечением.

Вся страна жила и дышала хоккеем, особенно когда сборная СССР выигрывала все у всех на различных соревнованиях. Даже бабушка Наташа, приезжавшая из Эстонии на зиму к родителям, не пропускала ни одного матча по хоккею и знала всех хоккеистов даже по именам. Заниматься хоккеем в СССР было в то время престижно.

Многие серьезные учебные заведения и, прежде всего военной направленности, усиленно развивали хоккей, ибо на него шли хорошие инвестиции из государственной казны. Иметь свою команду, играющую в реальный хоккей, было мечтой каждого начальника.

Тренер сборной Октябрьского района Славик Царев, игравший ранее в легендарном московском «Спартаке» и ушедший из хоккея из-за травмы, видел некоторые хорошие задатки у ребят и предлагал попробовать себя в серьезной команде, сделав спорт и хоккей целью жизни. Постольку поскольку Леша в этом году заканчивал школу, а друзья в следующем, он усиленно предлагал Леше поступать в Ленинградский институт физкультуры имени Лесгафта. Обещал поддержку своих знакомых. Сам он закончил именно этот институт.

Шестнадцать – семнадцать лет сложный возраст для молодежи: впереди открыты все дороги и в то же время молодой человек, как правило, стоит перед распутьем, не зная куда все же пойти. То ли по своему выбранному лично пути, то ли по пути, предложенному родителями. Не все понимали, что от их выбора будет зависеть вся дальнейшая жизнь. Перебирая различные варианты, до самого конца мучились сомнениями. Однако зачастую судьбу таких ребят решал именно случай. Для кого-то это были знакомства отца или матери. И все же многие выпускники школ того времени старались проявить свою самостоятельность и сделать свою жизнь именно вопреки уже сформированному решению папы и мамы.

«Моя жизнь и мне решать» – думали многие из таких ребят и принимали свое решение.

Судьбу и будущее Леши решил случай.

Однажды посмотреть на игру их команды приехал армейский майор из Рижского высшего командно-инженерного краснознамённого училища имени маршала Советского Союза Бирюзова. Приехал не просто посмотреть, а приехал с целью отобрать в училище хороших перспективных, именно кандидатов-спортсменов. Начальник училища бредил собственной командой, способной играть в высшей лиге, и его взгляды были обращены на хоккейные команды именно в Прибалтике. Уже начала формироваться хоккейная команда СКА Риги, которая обыгрывала порой мастеров из Москвы и Ленинграда.

Главное отобрать перспективных и хороших ребят, а уж как выломать им руки – он уже знал. Генерал-майор Бушлаков прошел хорошую службу в рядах Советской армии и как никто понимал, что на любого человека можно воздействовать с помощью политических органов, комсомола и даже партии. Во все республики Прибалтики, Калининградскую область и Белоруссию направились его посланцы посмотреть на развитие хоккея, футбола и других спортивных игр.

Приехавший из Риги майор просидел всю игру рядом со Славиком Царевым, внимательно смотрел ход игры и делал какие-то пометки в своем блокноте, что-то спрашивал у тренера.

Потом, когда в раздевалке ребята оживлено обсуждали ход и результаты выигранного матча, тренер Царев подозвал к себе Лешу и еще двух человек из выпускных классов и попросил их сегодня же вечером зайти в гостиницу Гарнизонного дома офицеров, номер шестнадцать. Сказал, что их будут ждать и с ними просто хотят побеседовать по поводу хоккея. Вид у него был слегка взволнованный и расстроенный, но он не сказал ребятам, что вчера вечером ему был звонок из Октябрьского райкома партии от второго секретаря и тот посоветовал ему принять майора из Риги и выполнить все его требования и просьбы. Ничего предпринять против Царев не мог, так как его команда финансировалась и существовала на средства Октябрьского района. И он выполнил просьбу майора, хотя у него на душе было не очень хорошо, так как он понимал, что с весьма перспективными ребятами все же придется расстаться и это игрался их последний сезон. Придется искать новых, тренировать, а потом придет неизвестно откуда дядя и их просто заберет. Безусловно, было обидно, но это была жизнь. А если майор протопчет сюда дорогу, то придется отдавать и в следующем году перспективных ребят.

В указанном Царевым номере гостинице находился давешний майор, бывший на матче, и на которого Леша не обратил никакого внимания, как потом выяснилось он приехал из Риги. Теперь же он был в форменной зеленой рубашке с галстуком, который свисал вниз на заколке.

– Что вам сказать? – проговорил он, затягиваясь сигаретой, – я предлагаю вам всем троим в этом году поступить в Рижское высшее командно-инженерное краснознамённое училище имени маршала Советского Союза Бирюзова. У нас в училище культивируется хоккей, собирается команда Рижский СКА, где играют уже несколько наших курсантов со старших курсов. Начальник училища положительно относится к хоккею и другим игровым видам спорта и усиленно поддерживает их. Это уже другой уровень, чем вы играете сегодня. Рижский СКА – это команда первой лиги с перспективой выйти в высшую. У вас возникает сразу перспектива всей вашей дальнейшей жизни. Высшая лига – это и возможность сыграть в сборной Союза, если проявите себя, то завтра будете играть с легендарными братьями Майоровыми, Старшиновым, Кузькиным, Викуловым, Рагулиным и другими. Решайтесь, ребята! Второго такого предложения не будет! Кафедра физподготовки и лично начальник училища вам помогут поступить: даже при отрицательных результатах экзаменов вас возьмут, а в дальнейшем мы будем курировать и контролировать вашу учебу. Через пять лет вы получите диплом о высшем образовании, погоны лейтенанта инженерных войск и перспективу играть даже за ЦСКА. Как вам мое предложение?

Леша почесал затылок.

– А я хочу поступать в университет. Вы уж извините! Но это моя мечта – стать историком.

Остальные промолчали, но каждый думал о своей мечте.

– Нет, так нет! Силой вас никто не заставит поступать к нам. Это только предложение и не больше! – доброжелательно улыбнулся майор, – я рассчитывал, что мое предложение заинтересует вас. Я его не снимаю. Вот мои телефоны в Риге и адрес. Если надумаете, то пишите. Буду рад видеть вас у нас. Но желательно сообщить все же минимум за месяц до начала экзаменов. Сами понимаете, количество мест у нас все же ограничено. Давайте на всякий случай я запишу ваши адреса и телефоны!

Ребята по очереди продиктовали ему свои данные. И, хотя, видимо, у него они уже были, он все тщательно еще раз записал. После этого он встал, вежливо пожал всем ребятам руки и проводил до дверей.

Ребята по дороге домой горячо обсуждали предложение майора.

– Если бы знать, что никуда не поступлю, завалю экзамены, я бы согласился! – вдруг сказал один паренек, – но в военные училища вроде экзамены на месяц раньше, чем в институты и университеты.

– Ладно, ребята! Чего ломать голову? Он же сказал, что по желанию! – успокоил всех Алексей, – кто хочет – пожалуйста, в Ригу, благо не далеко от Калининграда. Кто не хочет – пусть поступает как я. А я уже принял решение, что буду поступать в Ленинградский универ на истфак. Все и больше никуда! А эти беседы меня даже не напрягают.

Ребята промолчали.

На этом разговор закончился, все разошлись по домам, и никто из них не знал, что майор так просто не оставит их в покое. Что их судьба уже была решена на более высоком уровне.

Через месяц из военкомата внезапно всем троим пришли повестки на прохождение медицинской комиссии, назначены дата и время. Возмущенные тем, что им еще не было даже семнадцати лет, ребята поехали в свои военкоматы ругаться. Двое ребят жили в Октябрьском районе, а Алексей в Центральном. Им всем было еще по шестнадцать лет и никакому призыву в армию они не подлежали. Это был первый выпуск десятого класса и в этот же год был последний выпуск одиннадцатого класса. Но даже во время войны в армию не брали шестнадцати – семнадцатилетних.

Алексею удалось не без труда пробиться лично к военкому Центрального района.

Военком, невысокий и лысоватый подполковник, долго искал Алексея в списках призывников. Не нашел сначала. Вызвал ответственного офицера, который что-то ему шептал на ухо и показывал какие-то бумаги, говорил о звонках из райкома партии. Военком понятливо кивал головой и внимательно снова смотрел в списки.

А потом вдруг дописал Алексея. А потом улыбнулся и сказал, что никто его в армию не призывает. Просто на него пришла комсомольская путевка из райкома комсомола на обучение в Рижском высшем командно-инженерном краснознамённом училище имени маршала Советского Союза Бирюзова. Военком здесь не причем, а всего лишь выполняет распоряжения партии и комсомола. Если у Алексея есть вопросы, то он может обратиться к секретарю Центрального района комсомола товарищу Павлову или его заместителю товарищу Кудрявцеву. Но комиссию, в любом варианте, пройти необходимо и чем раньше он это сделает, тем лучше будет для него. В следующем году ее проходить уже не надо будет.

– Нам такие парни, как ты, спортсмены, активисты, комсомольцы нужны для службы в бригаде морской пехоты Балтийского флота! – закончил он воспитательную беседу и с улыбкой проводил Алексея до двери.

Выйдя из военкомата, Алексей принял решение пойти в райком комсомола к этим Павлову и Кудрявцеву и спросить, на каком основании, без его ведома и согласия райкомом была дана такая комсомольская путевка.

На следующий день он, надев костюм с галстуком и комсомольским значком, после занятий в школе направился в райком комсомола.

Женщина-секретарь в длинной плиссированной юбке и с ярко накрашенными губами подробно расспросила зачем он пришел, какие проблемы.

Выслушав Алексея, она зашла на доклад к товарищу Павлову. Потом, выйдя от своего начальника, сказала Алексею, что товарищу Павлову сейчас некогда, но его обязательно примет товарищ Кудрявцев. Надо немного подождать. Немного оказалось почти три часа. После долгого ожидания в приемной наконец зазвонил телефон, а секретарша, как бы вспомнив об Алексее, сказала, что сейчас можно заходить.

Второй секретарь райкома комсомола товарищ Кудрявцев был явно уже не комсомольского возраста. Это был немолодой, с залысинами мужчина очень плотного телосложения, можно сказать, толстого. Не давая Алексею открыть рот, он сразу перешел на крик.

– Вы Морозов? – и, увидев робкий кивок Алексея, продолжил. – Что? Отказываетесь выполнять ответственейшее поручения комсомола? Комсомол доверил вам, а вы, как дезертир, в сторону сбежать от ответственнейшего поручения? У меня нет слов и желания разговаривать с вами! – лицо его покраснело, слегка выпуклые глаза наливались кровью, – кладите комсомольский билет на стол! – стукнул по тому месту стола кулаком, куда, видимо, надо было положить документ, – если защищать Родину вы не желаете и ставите личное выше государственных дел – вы не можете дальше быть в комсомоле! Миллионы комсомольцев отдали свои жизни за вас, засранцы! А вы … А вы …

Видимо, он не находил слов. В приступе злобы он потряс кулаками в воздухе.

На Алексея так никогда никто не кричал. Он растерялся.

– Вы позорите своими действиями имена наших героев – комсомольцев, отдавших свои жизни за нашу Родину и вашу жизнь, таких, как Александр Матросов, Зоя Космодемьянская, Олег Кошевой и многих других. Да что я вам рассказываю? – он махнул рукой. – Покажите ваш комсомольский билет! Он при вас?

Алексей дрожащими руками достал комсомольский билет из внутреннего кармана пиджака.

Товарищ Кудрявцев лишь бросил взгляд и продолжил. Лицо его побагровело, налилось кровью. Он сел в объемное кресло и закурил, уже не обращая внимания на Алексея, начал наливать стакан водой из графина.

– Я все понял! – сказал дрожащим голосом Алексей. – Я пойду! Извините меня! Я буду поступать в училище! – дрожащим голосом еле проговорил он.

– Вон отсюда! – крикнул второй секретарь, показывая рукой на дверь, – и чтобы я тебя больше никогда не видел и не слышал ничего о тебе! Если не поступишь в военное училище, я думаю, что в комсомоле не найдется для тебя места! Ты поступил, как злейший враги Советской власти, партии и комсомола. С тобой должны разбираться специальные органы, как и с твоими родителями, которые воспитали тебя таким. Мы еще разберемся с ними! И я почти уверен, что твоему отцу придется распрощаться с партийным билетом!

Это было решающим аргументом, и Алексей по стеночке быстро покинул кабинет. Лицо его покраснело, руки тряслись. У него был на памяти пример его соседа, старше Алексея на три года. Его в прошлом году посадили по хулиганке за изнасилование девушки, во что никто не верил, а вот его отца исключили за это из партии и уволили со службы из штаба флота. Такого финала для своих родителей Алексей, естественно, не желал.

После его ухода второй секретарь прокашлялся, ослабил галстук, выпил залпом еще один стакан воды, потом сел, снял трубку и попросил коммутатор соединить с первым секретарем, а затем уже веселым, спокойным, но подобострастным голосом он тихо сказал:

– Все, Никита Алексеевич! Я урезонил этого обормота – отказника. Я отбил ему желание ходить в дальнейшем по партийным и комсомольским органам. Поедет в Ригу, как миленький, как мы и обещали товарищу генералу Бушлакову. Все нормально, товарищ Павлов!

Вечером в квартире Морозовых, когда пришли с работы родители, Алексей рассказал о походах в военкомат и беседе со вторым секретарем райкома. Рассказал о встрече и беседе с майором с этого училища, рассказал об угрозе в адрес родителей.

Родители сначала молчали, видимо, обдумывая услышанное. Наконец мама Алексея растерянно сказала:

– Во всем виноват твой хоккей! Я уже говорила, что кроме шишек и травм в нем ничего нет. Вот занимался бы музыкой, играл бы на скрипке или фортепьяно и поступил бы в консерваторию или институт культуры и все было бы нормально. А сейчас тебя засунут в эту Ригу. И еще у папы могут быть из-за этого неприятности по службе. Помните Рассыпновых, что было после суда над его Борисом? Тебе это надо? – она достала платок и стала вытирать слезы.

Папа пока молчал. Он думал, потом, когда увидел, что все смотрят на него, спокойно сказал:

– Сейчас, сын, не тридцать седьмой год! Но даже сейчас партийные органы нам не переиграть, можно набить себе шишки. Требовать правды – только усугубить ситуацию. И там мне делать нечего. Завтра надеваю форму, ордена и иду к военкому выяснять, что можно сделать для тебя.

На следующий день отец отпросился со службы и поехал в военкомат.

Вечером дома опять собрался семейный совет. Отец промолчал немного, а потом опять же тихо сказал:

– Военком нормальный мужик, боевой офицер, прошел войну, ранен, но не все в его силах. Идти против комсомола и партии он не станет. Отменить комсомольскую путевку в армию он не в состоянии. Это свершившийся факт и все должны с ним согласиться. Но, есть и положительное в моем походе.

– Значит, не все пропало? – с надеждой на лучшее перебила мама.

– Ничего не пропало! Будем играть по их правилам, так решили мы с военкомом. Военкомом решено, что ты завтра же начинаешь проходить медкомиссию в соответствии с комсомольской путевкой, но … – он поднял палец, – не в Ригу, а в военно-морское училище! В путевке ни слова не сказано про направление в Ригу, а сказано в приложении в письме. Комиссар может трактовать указание партии и комсомола так, как считает необходимым и отправлять кандидатов туда, куда сочтет нужным по необходимости. А он обещал мне помочь и направить тебя в военно-морское училище!

– В училище? – мама скривила губы, – все-таки в училище? И чем лучше военно-морское этого рижского?

– Получается, что лучше! – улыбнулся папа, – в Рижском тебя сразу возьмет в тиски кафедра физподготовки и даже если ты не сдашь, то все-равно они протащат и вырваться оттуда нет никакой возможности. А в военно-морском училище кто знает, что ты спортсмен-хоккеист? Никто! Экзамены в морские училище с начала июля, а в гражданские институты или университеты в августе. Конкурс во все училища, военком сказал, будет очень большой, в два раза больше, чем в прошлом году. Поступать в этом году будут сразу два выпуска: десятые и одиннадцатые классы. Вы это знаете. В училище при желании можно специально завалить экзамены, а потом поступить в свои институты или университеты, как ты и хотел. Поэтому сейчас ты должен выбирать училище. Теперь в какое училище ты можешь поступать? Завтра я должен буду сказать военкому, куда тебя записать, поэтому надо выбрать сегодня. Вот список военно-морских училищ! В Ленинграде командное училище имени Фрунзе, там готовят штурманов, артиллеристов, минеров, гидрографов. Училище подводного плавания имени Ленинского комсомола готовит ракетчиков, минеров подводников. В училище радиоэлектроники имени Попова в Петергофе готовят связистов и специалистов РТС. Инженерное училище имени Дзержинского готовит инженер-механиков, электриков, кораблестроителей и еще кого-нибудь. Есть училище в Пушкине. Там тоже готовят инженеров-механиков, дизелистов и турбинистов. Есть два училища в Севастополе. Имени Нахимова выпускает ракетчиков и противолодочников, а так называемая Голландия в бухте Голландия – инженеров-механиков для подводных лодок. Есть училище в Баку имени Кирова и есть на Дальнем Востоке имени Макарова.

– Нам не нужны эти Баку или Дальний Восток! – перебила его мама, – и так уже много, не запомнить!

– Если он не захочет поступать, то ему все-равно куда ехать! – усмехнулся папа.

– Я хочу в это ВВМУРЭ имени Попова! – сказал твердо Алексей, – и другого не надо! Мне нужен Ленинград. Там ближе до Ленинградского университета.

– Это в Петергофе, – посмотрел в свои списки отец, – там самый большой конкурс ожидается, сказал военком.

– Буду поступать в Петергоф! – твердо сказал Алексей, – там фонтаны красивые.

На глазах матери засверкали слезы. Ребенок вырос. Уже взрослый.

Отец радостно перевел дыхание – значит, не зря сходил.

Все получилось, как сказал отец. После окончания школы и выпускного вечера Алексей улетел в Ленинград. А его друзья по несчастью из команды поехали в Ригу.

Алексей остановился у сестры бабушки – тети Пани. Она жила на Краснопутиловской в однокомнатной квартире, но приняла Алексея, к которому она относилась, как к родному сыну, которого ей не дал Бог.

В оставшееся время до экзамена с другом детства Валерой Кравцовым, отец которого служил вместе с отцом Алексея, сходили в Эрмитаж, посмотрели сокровища русских царей, в Русский музей, Центральный военно-морской музей.

Валера решил поступать в ЛИТМО – Ленинградский институт точной механики и оптики.

– Не хочу, как наши отцы, бегать по ночам по тревогам! – сказал он Алексею.

– Да я тоже не хочу! – сказал Алексей Валерию, – завалю экзамены и поступлю в универ на истфак. Будем учиться в одном городе.

На следующий день Алексей от Тучкова моста отправился с Валерой, у которого еще был почти месяц до экзаменов, на «Ракете» в Петергоф.

Был прекрасный день. Два часа друзья бродили по Петергофскому парку. Посетили Монплезир, малый Эрмитаж, погуляли вдоль Марли, посмотрели неразрушенную часть Большого дворца. Полюбовались фонтанами и после этого направились к училищу.

– Ты это, Леха, долго не оставайся там! – инструктировал Валера, – сдашь документы и выходи, еще погуляем!

Перед КПП толпилось много ребят. Это были так называемые кандидаты в курсанты или по-простому – абитуриенты. Алексей занял очередь в маленькую комнату перед турникетом. Изредка КПП проходили курсанты третьего курса и все поступающие с волнением смотрели на них. Красивые белые форменки, белые бескозырки с красивой золотистой надписью на черных ленточках «ВВМУРЭ им Попова», сверкающие золотом курсовки на левом рукаве произвели на Алексея огромное впечатление. Какая красивая форма, какие красивые и подтянутые ребята! У КПП их ожидали не менее красивые и привлекательные девушки, которые даже целовали их при выходе в щечку и затем, взяв под руку, весело уходили к автобусной остановке или в сторону парка. Это произвело на Алексея огромное впечатление.

И неожиданно для себя Алексей подумал: «Пожалуй, я захотел сейчас поступить во ВВМУРЭ более, чем в универ».

Кандидаты заходили по очереди в маленькую и прокуренную комнату по одному. Наконец пришла очередь Алексея. Капитан 3-го ранга, найдя его фамилию в списке, принял все документы, направил Лешу в четвертый поток, размещавшийся в четвертом корпусе.

– А можно я еще погуляю по парку и провожу друга на «Комету»? – попросил Алексей.

– Это военная служба, уважаемый кандидат! – капитан 3-го ранга аж покраснел, – не вы выбираете ее, а она вас выбирает! Приучайте себя к дисциплине и выполнять беспрекословно все приказания командования и делать не то, что вам хочется, а то, что надо делать, даже если вам не хочется! Сдавайте экзамены, становитесь курсантом и будете увольняться в город в соответствии с установленным порядком! А сейчас идите в казарму, в свой поток, там вас встретит мичман Светлов и расскажет, что вам делать. Не нравится – получите документы и езжайте назад с черной меткой в ваш военкомат, что вы прокатали казенные деньги и с вас все вычтут. Здесь учиться и служить никто вас уговаривать не будет! Вам еще нет семнадцати лет! – он внимательно посмотрел в документы Алексея. – Мы впервые принимаем ребят, которым еще нет семнадцати лет.

Алексей страшно расстроился, что надо прощаться с Валерой. Назад за КПП уже не выпускали, и он подошел к металлическим воротам из прутьев.

– Валера! – позвал он друга.

– Ты чего там? Пойдем погуляем! – предложил Валера.

– Не выпускают! – расстроенным голосом сказал Алексей.

Валера развел руками.

– Вот! Поэтому я не хочу поступать в военную систему!

– Военная служба, понимаешь? – подражая капитану третьего ранга, сказал Алексей, – надо научить себя делать не то, что хочется, а то, что надо!

Валера засмеялся, просунул руку через ограду и попрощался.

– Давай служи, Леха, а я пойду пивка попью за твое здоровье!

И он направился в сторону парка.

Алексей вздохнул и пошел искать четвертый корпус.

Перед КПП находились старые здания.

«Наверное, здания дореволюционной постройки, – предположил Алексей, – выполнены в той же манере, что и большой дворец и здания рядом с ним. Антон, представляешь, какая это старина и история? Может, здесь бывали и ходили по этим же аллеям Петр Первый или Екатерина, Суворов или Потемкин, Ушаков или Нахимов? Страшно подумать, что сегодня я здесь и хожу по этим же историческим местам».

Мичман – старшина потока, внимательно рассматривал паспорт и бумаги Алексея, и потом сказал, что надо получить матрас, подушку, одеяло и постельное белье в баталерке и занимать свободную койку.

Как заметил Алексей, его четвертый поток состоял в основном из ребят с Кавказа. Получив белье и положив его на верхнюю койку, Алексей достал учебник по математике и стал повторять ряды.

Внезапно поступило приказание построиться.

Когда все кандидаты встали в строй, мичман Светлов вышел перед строем и объявил:

– Через полчаса будет построение потока перед корпусом на строевые занятия и затем отправка всех кандидатов в поточную аудиторию для подготовки к экзаменам. Через час будет консультация по математике. А в 18.00 построение на плацу и переход в столовую на ужин. С собой ничего не брать, кроме учебников и тетрадей!

По команде дневального, такого же кандидата, Алексей выбежал вместе с другими ребятами из корпуса и встал в общий строй. Строй стоял параллельно корпусу, и ребята были построены в колонну по восемь человек. Леша посчитал приблизительно: получалось человек сто двадцать в их потоке, а может и больше.

– С места строевым шагом марш! – скомандовал мичман.

И строй ринулся вперед: кто в лес, кто по дрова. Застучали по асфальту каблуки гражданских полуботинок. Многие шли не в ногу, разговаривали с соседями. С Сашей рядом оказался длинноносый армянин из Баку.

– Александр Хачатуров! – с улыбкой представился он Леше.

– Морозов Алексей! – ответил Леша и постарался незаметно для мичмана пожать руку Александру.

Но мичман увидел и остановил строй.

– Поток, налево! Выйти из строя! – скомандовал он Алексею и его соседу.

Саша и Алексей вышли из строя, расталкивая стоявших впереди ребят. В строю раздались насмешки соседей.

– Ходить не умеют, строевые приемы выполнять не умеют, а болтать в строю уже научились! – резюмировал громко мичман. – Поток, смирно! Объявляю кандидатам, как ваши фамилии?

– Хачатуров, Морозов! – по очереди ответили виновные.

– Кандидатам Хачатурову и Морозову объявляю по наряду на работу! – объявил мичман, – будете сегодня чистить гальюн, а то там такая грязь!

Весь строй рассмеялся. А высокий и черноволосый по виду грузин с усами из первой шеренги громко выкрикнул:

– Вы их лучше отчислите, товарищ мичман, меньше конкурс будет!

– И вы тоже выйдите из строя, товарищ кандидат! – скомандовал мичман резвому грузину.

Тот так же неумело вышел из строя и повернулся лицом к строю.

– Объявляю кандидату Гогоберидзе, так ваша фамилия?

Грузин кивнул головой.

– Тоже наряд на работу! – объявил мичман, видимо, уже зная фамилию резвого грузина.

На этот раз смешков не послышалось. Все угрюмо молчали.

– Будете все работать сейчас в ротном помещении после строевых занятий вместо подготовки к экзаменам! Вы, Морозов, старший! Приведете всех строем в ротное помещение!

– Эй, послушай, уважаемый! Почему этот Морозов старший, я не согласен. Чем я хуже? – вдруг стал возражать резвый грузин.

Мичман улыбнулся и скомандовал:

– Поток, смирно! Кандидату Гогоберидзе объявляю еще один наряд на работу за болтовню! Еще раз повторяю! Морозов старший, специально для тех, кто не понял. Встать в строй! – скомандовал всем троим и когда все встали в строй, продолжил, – поток, направо! Шагом марш!

Строевые занятия продолжались почти час. За это время мичман показал основные строевые стойки и приемы. Распределил поток и перестроил по росту. Саша оказался во второй шеренге. Более низкие грузин и Хачатуров стояли где-то сзади.

Когда занятия были закончены, мичман приказал Алексею, Александру и грузину выйти из строя.

– Кандидат Морозов! Отведите наказанных в ротное помещение и ждите меня! – скомандовал Алексею мичман.

При подходе к корпусу грузин предложил покурить, пока нет мичмана, и достал пачку «Примы». Леша отказался, а Саша закурил в курилке. Леша пошел в ротное помещение, сел на свою койку и достал учебник по математике.

Через несколько минут подошел мичман и спросил Лешу, где Гогоберидзе и Хачатуров.

Леша сказал, что они курят в курилке.

– А вам ничего нельзя доверить, товарищ кандидат! Я же сказал идти не курить, а в ротное помещение!

– Мы пришли сюда! – заступился за Лешу Хачатуров, поднявшийся по лестнице.

– А я вас не спрашиваю, Хачатуров, я спрашиваю Морозова! Где Гогоберидзе? – строго спросил мичман и затем прибавил, – объявляю вам, Морозов, еще наряд на работу за невыполнение моего приказа!

У Леши на глаза навернулись слезы. Из-за этого Гогоберидзе два наряда на работу.

Наконец в роту поднялся Гогобердидзе и тихонько встал рядом с Сашей.

– Если становитесь, Гогобердзе, в строй, то надо спрашивать разрешения старшего начальника! – сделал ему замечание мичман.

– Я на минутку только вышел. Писать, понимаешь, захотелось! – улыбнулся Гогоберидзе, стараясь задобрить мичмана.

Тот улыбнулся.

– Значит, пойдешь убирать гальюн и умывальник, раз тебе там понравилось! Вы, Морозов, будете убирать старшинскую и командирскую, а вы, Хачатуров, ротное помещение – мыть окна! Задача – сделать мокрую приборку. Протереть пыль со всех поверхностей, помыть окна, протереть влажно полы, протереть лампы, вынести из свободных тумбочек и урн мусор на помойку! Все понятно?

– Мне непонятно! Что такое гальюн? – вдруг мрачно сказал Гогоберидзе.

– Гальюн – это по-корабельному туалет, – пояснил мичман.

– Тогда я не согласен! Туалет и умывальник большие помещения, ротное помещение тоже, а старшинская и командирская маленькие помещения. Почему этот Морозов делает маленькую работу, а нам с армяном досталась большая? Неправильно это! Потому что он русский? Вы так решили для своего?

Мичман вскипел.

– Гогоберидзе! Вы и во время войны будете так же обсуждать приказания командира? Я приказал так, так и будет!

Леша решил не обострять отношений.

– Товарищ мичман! Давайте я пойду работать в гальюне, а Гогобердизе пусть убирает старшинскую и командирскую. Это, наверное, будет правильно?

– Как хотите, Морозов! – вдруг согласился мичман, – пойдемте, покажу сейчас в шхере, где брать швабры, тряпки, мыло и обрезы! – и направился к маленькой двери напротив дневального по кубрику, – когда закончите приборку докладывать лично мне, я буду у вас ее принимать!

– Эй, слушай, товарищ мичман! А что такое шхера и почему шхера? – спросил Гогоберидзе.

– Шхера – помещение для хранения пробирочного инвентаря, – спокойно ответил мичман.

– Зачем так сложно? – сказал грузин, но, увидев напряженное лицо мичмана, замолчал.

Все направились за мичманом.

– Слушай, Морозов, а что такое обрез и швабра? – тихо спросил Лешу Гогобердзе.

– Швабра – это такая палка с перекрестьем, на которую наматывается ветошь для мытья полов. А обрез я не знаю, что это такое! – признался Леша.

В шхере оказались швабры, тазики, ведра и ветошь. Мичман показал, что и где и рассказал, как называется и ушел в командирскую.

– Так, я беру это и это! – сказал грузин, отбирая себе орудия приборки.

– Грузин, ты знаешь, что из-за тебя мичман наказал Лешу и объявил ему еще один наряд на работу за твое курение? – вдруг сказал грузину Хачатуров.

– Э, армян, молчи, правильно сделал мичман! Я бы вас не отпустил курить, даже если бы очень просили! Зря ты, Морозов, отказался от приборки в старшинской. Там есть телевизор, а сейчас показывают чемпионат мира по футболу из Англии. А ты общайся с гальюном, убирай чужое гавно! – улыбаясь, сказал грузин и направился в старшинскую.

Леша пожал плечами, кивнул головой Хачатурову и, отобрав себе орудия приборки, направился в гальюн. Гальюн состоял из двух помещений: умывальника на двадцать шесть умывальников и гальюна на тридцать посадочных мест и десять писсуаров. Посадочных мест сказано мягко. Сидеть можно было, только присев на коленях. Сами унитазы представляли металлические тазики с местами для установки ног и вделаны были в пол. Умывальники были с желтыми потоками, писсуары и унитазы тоже. Последний унитаз размещался в маленькой кабинке, где Леша нашел хлорку и еще приборочные материалы и хозяйственное мыло. Он приготовился к приборке и пошел переоделся в спортивный костюм в ротном помещении. Не было желания пачкать единственный костюм, в котором надо будет сдавать экзамены. Спортивный костюм, купленный перед отъездом в Ленинград, тоже было жалко, но не так жалко, как сам костюм, купленный специально перед выпускным вечером. Переодевшись, Леша начал с драйки унитазов. Периодически приходили Саша и грузин наливать воду в умывальнике и сливать грязную воду.

«Настоящий моряк не должен бояться никакой, даже самой грязной работы, – думал Леша и вспоминал, как отец ему рассказывал, как также драил гальюн во время войны в Каспийском военноморском училище, – вот папа посмеялся бы, если бы узнал, чем я сейчас занимаюсь».

Время летело быстро. За окном начало уже темнеть, когда зашел мичман проверить приборку.

– Как у вас здесь, Морозов? Молодец, что хлорку нашли! Правильно! Унитазы вымыты хорошо и писсуары тоже. Умывальники тоже нормально. Теперь окна помойте и будем считать, что вы один наряд отработали. Завтра во время подготовки к экзамену будете с Хачатуровым и Гогоберидзе отрабатывать второй наряд. Объекты те же.

– Так у Хачатурова всего один наряд! – удивился Леша.

– Один так один!

Слезы выступили на глазах у Леши. Он рассчитывал, что мичман ему зачтет минимум два наряда за усердие. А получился только один. Спортивный костюм теперь пропал безвозвратно. Пятна хлорки разъедали руки, с которых даже слезала кожа.

Леша закончил мыть окна, когда в роту прибыл весь поток. С криками кандидаты побежали в кубрик и гальюн.

«Вот и все, – подумал Леша, – можно начинать приборку сначала».

– Поток, выходи строиться на ужин! – громко командовал мичман Светлов.

И его команды повторял высокий и тощий кандидат кавказец, стоявший у тумбочки дневальным.

– Привет гальюнным работникам! – прокричал шутливо, догоняя Лешу, Хачатуров, – грузину мичман добавил еще один наряд за просмотр телевизора вместо приборки! Теперь у него три!

Их догнал уже на выходе Гогобердидзе. Он весело улыбнулся Леше и Хачатурову.

– Давайте знакомиться! Меня зовут Анзор! Я из Тбилиси. У меня есть хорошее вино. Предлагаю вечером его выпить!

– Леша! – представился коротко Морозов, – я не буду пить. Отчислят.

– Саша! – пожал на бегу руку грузину Хачатуров, – я тоже пить не буду. Отчислят. Зачем нам это?

– Э, армян и русский! Это же не водка, а вино. У нас вино пьют даже дети. Такие трусы. Не курят, не пьют, по дэвушкам не ходят. Прямо вас надо медалями награждать!

Они выскочили с другими кандидатами на дорогу перед корпусом и заняли свои места в строю.

Какой-то грузин что-то спросил Анзора по-грузински и тот ответил тоже по-грузински. Они весело засмеялись. Несколько кандидатов, видимо, тоже грузин, поддержали их смех.

– Отставить смех! – скомандовал мичман, вышедший за последними кандидатами, – равняйсь! Смирно! Поток строевым с места – шагом марш!

По двору раздался дружный стук ботинок кандидатов.

– Левой, левой, левой! – громко командовал мичман, старясь, чтобы кандидаты шли в ногу, – на нас смотрит командование, и я хочу, чтобы вы ходили лучше других! – перекрикивал он стук ботинок.

Впереди у дороги стоял какой-то капитан 1-го ранга с сине-белой повязкой в синем кителе.

– Поток, смирно! – скомандовал мичман, – равнение на право!

Где-то за ними слышались шаги других марширующих потоков и команды «смирно». Дежурный капитан 1-го ранга остался где-то позади. Впереди был плац, на котором строились все потоки по номерам. В центре стоял оркестр, блестя своими инструментами и играл какой-то бравурный марш.

– Левой, левой, левой! – раздавались команды мичманов слева, справа, сзади и спереди.

Наконец они заняли свое место в общем строю всех потоков. Как поток, имеющий четвертый номер, они стояли в первом ряду четвертыми с начала.

Мичмана по очереди докладывали дежурному по училищу, стоявшему на небольшой тумбочке и обозревавшему все построение, как бы сверху. За его спиной были кусты и яблоневый сад.

Мичман Светлов громко скомандовал:

– Четвертый поток! Равняйсь! Смирно! – и строевым шагом подошел к дежурному по училищу и доложил, – товарищ капитан первого ранга! Четвертый поток для следования на ужин построен, отсутствующих нет! Старшина потока мичман Светлов.

– Вольно! – скомандовал дежурный по училищу.

И Светлов, повернувшийся к потоку, повторил команду.

Когда все командиры потоков доложили дежурному, тот громко скомандовал:

– Потоки, смирно! Для следования на ужин первый и десятый потоки прямо, второй третий, четвертый, пятый направо, шестой седьмой, восьмой, девятый налево! Первый и десятый потоки прямо шагом марш!

Заиграла какая-то незнакомая, но очень берущая за душу строевая музыка.

«Прощание славянки» – прошептал кто-то сзади.

Раздался дружный стук ботинок.

Где-то раздавались команды:

– Поток, смирно! Равнение направо! Равнение налево!

Грохотали ботинки кандидатов. Громко играл оркестр, и Леша в общем строю маршировал в столовую.

Над столовой висел огромный плакат Владимира Ильича Ленина в кепке, приложившего руку к козырьку. На плакате было написано «Верной дорогой идете, товарищи!»

Поток остановился перед дверью за другими потоками. Поочередно по шеренгам по очереди кандидаты впереди стоящих потоков забегали в столовую. Наконец пришла их очередь.

– Пошереножно в столовую бегом марш! – скомандовал мичман Светлов.

И первая шеренга, согнув руки в локтях, побежали в столовую. За ней вторая, третья и так далее.

В столовой их встречал дежурный по камбузу. Он спросил какой поток и, узнав, что четвертый, направил их в зал налево и сказал, чтобы занимали столы, начиная с первого. За столом Леша оказался за одним столом вместе с Сашей Хачатуровым и двумя азербайджанцами. Азербайджанцы о чем-то разговаривали громко на своем языке.

– Ты знаешь, Леша, мне не нравится в училище! Я, наверное, сам уйду! – вдруг сказал Хачатуров, – буду поступать в гражданский институт. Там не заставляют драить до блеска гальюны и кубрики. И шагать мне не нравится. Не мое это. Я могу убирать за собой, но за другими мне неинтересно.

– Как уйдешь? Даже не попробовав сдать один экзамен? – удивился Леша.

– А зачем сдавать и мучиться? Так уйду лучше сразу. Я не военный – это я понял.

– Вот призовут на флот на четыре года – сразу станешь военным! – сказал Леша, доедая первое.

– Рота, встать! – вдруг скомандовал мичман Светлов, уже успевший поесть. Все встали, Саша Хачатуров замешкался и сразу получил от мичмана наряд на работу.

«Хоть не один буду теперь ночью гальюны драить» – подумал Леша.

Азербайджанцы по-деловому набивали карманы оставшимся хлебом и котлетами своими и даже Леши и Саши.

– На выход по столам, начиная с первого! Бегом марш! – командовал мичман, – кто не успел поесть – значит опоздал, доберет завтра на завтраке! Столовая не место для болтовни!

Кандидаты, сидевшие за первыми столами, побежали на выход. Пришла очередь и их стола.

– Вот и еще одна причина, по которой я не хочу быть военным, – прошептал Леше на ухо бегущий рядом Хачатуров.

Вечером были вечерняя поверка (проверка наличия кандидатов в строю) и прогулка с песнями вокруг плаца. Во время поверки не досчитались в строю Гогобердидзе и еще пару грузин. Светлов отправил за ними в ротное помещение кого-то из кандидатов. Не нашли, и Светлов доложил об отсутствии в роте трех человек. Потом роты ходили друг за другом при свете фонарей и орали песни. Дежурный по училищу контролировал поверку и прогулку.

Наутро от потока отчислили Гогоберидзе и его двух друзей грузин, не вышедших не вечерню поверку. Оказывается, они, закрывшись в гальюне, пили какую-то чачу. Там их и нашел мичман Светлов, распевавших весело грузинские песни.

– Он русский и не любит грузин! – уходя, объяснил Леше Гогоберидзе, – хоть чемпионат мира по футболу посмотрю нормально.

Следующий день походил как две капли на первый. После строевых занятий Леша, Хачатуров, уже написавший рапорт на отчисление, и еще пара таких же кандидатов отправились отрабатывать один наряд на работу. После ужина отчислили Сашу Хачатурова. Он пришел попрощаться к Леше, долго тряс руку, дал свой адрес в Баку, говорил, что решил поступать в нефтяной институт дома.

Леша остался один. У него закололо в сердце – а, может, тоже отчислиться? Завтра экзамен по математике письменный, а он не знает ни одного человека в потоке. Нет, в лицо знает многих, но знает, что друзей здесь у него нет. Перед сном к Леше уже в трусах подошел высокий круглолицый парень с мощными бицепсами.

– Меня зовут Дима, я из Пушкина. Ты в математике шаришь? – спросил он.

– Не знаю, – ответил Леша, – я не был ни на одной подготовке. Отрабатывал наряды.

– Сядешь рядом со мной и будешь помогать решать мне задачи. Держись меня и не пропадешь! – сказал Дима, – а не решишь – получишь в клюв!

«Я бы лучше сел с Сашей Хачатуровым и помогал бы ему» – подумал Леша, но перечить Диме не стал. Слишком угрожающе смотрелись бицепсы.

Утром, надев парадный костюм, он со всей ротой направился на экзамен. Экзамен проходил в двух поточных аудиториях. Половина кандидатов была направлена в одну аудиторию, вторая в другую. Дима попал в другую аудиторию, и Леша облегчено вздохнул. Не нравилось ему помогать незнакомым людям. Особенно по приказанию и с угрозой получить в клюв. Если бы Дима сидел рядом, он бы помог ему и так. Но сложилось по-другому, и он даже не хотел ему помогать.

«Судьба» – подумал Леша и сел за указанный ему стол.

В аудитории кандидаты по указанию мичмана Светлова рассаживались по одному за каждый стол.

Задачки попались простые, и Леша их быстро решил. Проверил еще пару раз, на всякий случай, и сдал листочки с решениями на час раньше окончания экзамена.

Перед ужином мичман Светлов построил роту в ротном помещении. Достал какой-то листок и зачитал четыре фамилии. В том числе назвал и Лешину фамилию.

– Названным выйти из строя!

Названные кандидаты вышли из строя и, повернувшись, стали лицом к строю.

«Неужели, я что-то сделал не так? Ничего себе, наверное, двойка!» – подумал Леша и ноги его похолодели, а по спине потекла струйка пота.

– Значит, так! – продолжал мичман, – эти четверо кандидатов остаются здесь! Они сдали экзамен благополучно на четыре и пять. Остальные кандидаты собирают свои вещи и получают документы для следования домой! – объявил мичман, – сдавшие экзамены переезжают на второй этаж. Там собираются кандидаты других потоков, сдавшие математику письменно, для сдачи математики устной. Старшиной роты у вас будет мичман Логунов.

– А сколько я получил? – спросил Леша после роспуска строя у мичмана.

Мичман посмотрел в список и ответил:

– У тебя пятерка. Это отлично. Можешь поступить. Проходной бал минимум тринадцать. Еще два экзамена. Завтра с утра вас отпустят в увольнение до вечера и потом через два дня сдача второго экзамена. Счастливо тебе, Морозов!

Перед уходом к Леше подошел валунообразный Дима, заваливший экзамен и сказал Леше:

– Ты, придурок, виноват, что я не сдал, и я это никогда тебе не прощу!

Леша расстроился, ведь он не сам не пошел за Димой, а его направили в другой кабинет и указали место, где он решал задачи. Но Дима почему-то считает его виноватым.

Леша переехал с постельным бельем на второй этаж, где формировался новый поток для сдачи математики устной. В этом потоке был знакомый парень из Калининграда – Антон Василевич. Леша выбрал койку рядом Антоном. Весь вечер они шептались, обсуждая свое будущее и результаты экзаменов. Кавказцев почему-то среди оставшихся не было совсем.

В увольнение Леша поехал к сестре бабушки тете Пане. Она, узнав, что Леша благополучно сдал экзамены, приготовила великолепный обед. Леша позвонил в Калининград отцу и сообщил свои результаты. Отец сообщил, что все переживают за него и спросил будет ли он заваливать?

Леша ответил, что не знает пока. Думает.

Вечером на вечерней электричке он поехал в Петергоф. Впереди был следующий экзамен – математика устная.

Утром на плацу уже маршировали кандидаты из первого и тринадцатого потоков – золотые медалисты, сдававшие один экзамен и уже зачисленные в училище. Они уже были пострижены наголо, в новых темно-синих робах и бескозырках с чехлами и без ленточек. Ими командовали бывшие матросы и солдаты, сдавшие экзамены, раньше и уже зачисленные в училище. В отличие от медалистов у них были ленточки с красивой надписью на бескозырках «ВВМУРЭ им Попова», теперь ставшей мечтой Леши.

Второй экзамен по математике устной прошел легче. В билете было два теоретических и один практический вопрос. Леша быстро подготовился к ответу и получил четверку. А Антон пятерку, но у него была за первый экзамен четверка. Из их сборного потока отчислили еще человек пятнадцать, заваливших экзамен или сдавших всего на тройку. У Леши и Антона было по девять баллов, и они могли физику теперь сдавать даже на четверку, чтобы быть зачисленными.

После экзамена в обеденный перерыв они пошли на спортивную площадку. Там с Антоном они обсудили результаты экзаменов.

– Нам физику надо сдать не ниже, чем на четверку, но если пятерка, то точно поступим! – сказал довольный Антон.

– Постараюсь хотя бы на четверку. Физика не мой конек! – ответил Леша, – но поступить очень хочется.

Перед физикой их сгоняли в барокамеру. Барокамера располагалась в лаборатории ЛВД (легководолазного дела). В две раздельные камеры, в каждой из которых помещалось по шесть кандидатов, нагнетался воздух под высоким давлением. Если все было нормально, то воздух потом спускался, достигнув необходимого максимума. Леше не повезло. Воздух спускали дважды досрочно, потому что кандидатам, попавшим с Лешей в одну камеру, становилось при наборе давления плохо, шла кровь из ушей и носа. И каждый раз приходилось спускать воздух. Первый раз вывели парня с Украины Толика Назаренко, а второй раз только что добавленного парня с Белоруссии Мишу Скаженка. Их выводили, отправляли в санчасть, а потом сразу оформлять документы на отчисление.

– Вы будущие подводники и обязательно должны пройти барокамеру! – говорил кандидатам высокий подполковник с погонами медика.

Только с третьего раза барокамера Леши достигла максимального значения. Давление спускали долго, и было даже холодновато. Три раза поднимать давление в одной барокамере – это чувствительно.

«Прошли» – подумал Леша, вылезая из люка барокамеры. Он очень боялся этого испытания, так как в детстве и в школе у него иногда шла кровь из носа.

Потом была физическая подготовка. Их привели на спортивный городок, где надо было подтянуться минимум шесть раз на перекладине. Для Леши это не представляло труда, так как он занимался в школе гимнастикой и имел даже спортивный разряд по гимнастике.

Обративший внимание на хорошо вытянутые носки Леши и как он делал подтягивания, принимавший экзамен капитан с красным просветом на погонах спросил Лешу:

– Занимался раньше гимнастикой?

– Да, в школе, выступал по первому юношескому разряду.

– Ого, видно сразу. А переворот можешь сделать и выход силой?

Леша опять подошел к перекладине и, раскачавшись, крутанул «солнышко». Потом затормозил и играючи сделал выход силой, а затем, спустившись вниз, взлетел с подъемом переворотом.

– Отлично! Фамилия?

– Морозов!

– Зайдете, Морозов, на кафедру физподготовки к майору Локотецкому! Он курирует гимнастов, такие ребята, как вы, нам нужны!

И тут Лёша пожалел, что покрасовался перед капитаном. Теперь опять может вмешаться кафедра физподготовки и все испортить.

Антон еле подтянулся шесть раз, но подтянулся, и этого было достаточно.

Потом был бег вокруг какого-то пруда рядом с парком на один километр. Вокруг ходили гости Петергофа, даже иностранцы, а кандидаты в курсанты носились группами, как беговые лошади с красными лицами вокруг пруда. Саша и Антон еле уложились в положенный норматив три минуты сорок секунд. Были на грани. Но прошло. Сразу за забегом надо было проплыть по пруду сто метров.

Леша в школе занимался в бассейне и хорошо плавал. Плавание было не на время. Задача стояла просто доплыть. С первого раза Леше доплыть не дали, так один из кандидатов стал тонуть, и пришлось Леше его вытаскивать на берег.

Затем Лешу все же заставили переплывать еще один раз, а спасенного кандидата с Украины отправили в строевую часть оформлять документы на отчисление.

Экзамен по физике Леша сдал на четыре, а Антон на пять.

– Что, почти поступили, друг? – сказал Антон, подтягиваясь вечером на перекладине в ротном помещении, – исполнилась мечта идиотов? Завтра сочинение и потом приемная комиссия. Ты на какой факультет пойдешь?

– Я? – почесал лоб Леша, – наверное, на радиосвязь, а ты?

– Я на радиотехнический, там дают диплом инженера по радиоэлектронике, а у вас только по радиосвязи. Все же радиоэлектроника более объемно. Я хочу туда. Пойдем вместе?

– Нет, я хочу на радиосвязь. Все равно в одном училище будем учиться. Может, и на один корабль попадем, если будем по разным специальностям? А по одной навряд ли.

Антон согласился.

Утром писали сочинение. Сочинение Леша написал почему-то на тройку. Но это был уже зачет. Непрофилирующий экзамен. Видимо, сказалось волнение, и он сделал пару непростительных грамматических ошибок. Вечером их отпустили в увольнение, и они опять поехали к тете Пане. Позвонили оттуда родителям, сообщили, что все поступили, все нормально. Мамы плакали в трубку. Сообщили, что следующий раз выйдут на связь после принятия присяги – 30 сентября.

На следующий день Антона и большинство набравших проходной балл вызывали на распределение к начальнику училища, а Лешу и еще нескольких ребят с их потока, тоже набравших проходной балл, и несколько человек, набравших двенадцать баллов, не отчислили, а почему-то вызвали к полковнику Борисову – начальнику нового набора.

По плацу бодро маршировали курсанты нового набора, уже зачисленные в училище, сверкавшие бритыми затылками.

– Левой, левой, левой! – раздавались команды командиров, – шеренга ровнее! Вы что, так же и на параде в Москве будете маршировать? Да вас выгонят оттуда!

Мокрые от струящегося из-под бескозырок пота поступившие курсанты с усердием отбивали ногу. Леша бежал, оглядываясь и представляя, что и его также постригут наголо, дадут новую робу и ремень, пахнущий кожей, и отправят на все лето маршировать на плацу.

Кандидаты уже знали, что весной первый курс отвезут на поезде маршировать в Москве по Красной площади.

– Разрешите войти, товарищ полковник? – спросил Леша, когда старший лейтенант, стоявший перед дверью с табличкой «Начальник нового набора» назвал его фамилию.

– Что, курсант, считаешь, что поступил? – спросил Лешу полковник, вставая со стула, – я предлагаю тебе поступление не сейчас, а в следующем году. Мы даем тебе справку, что ты поступил, а ты приезжаешь к нам в следующем году. Как тебе мое предложение? Это у нас нормальная практика.

– Я думал, что я поступил! Набрал проходной балл! – еле проговорил Леша, испытывая мучительный страх и ужас, что сейчас на него станут кричать.

Синдром второго секретаря райкома Кудрявцева действовал.

– Да, балл ты набрал, – спокойным голосом сказал полковник, – но тебе еще пока шестнадцать лет. А по закону призвать на службу могут только с восемнадцати лет.

– Но мне исполняется через несколько дней семнадцать лет! – пробормотал Леша.

– Понимаешь, у меня набрали балл и давно уже семнадцати и даже восемнадцатилетние ребята – выпускники одиннадцатого класса. Их в этом году осенью призовут в армию, если их отпустить на год на гражданку. А тебе же армия пока не грозит? В лучшем случае осенью следующего года.

– Вроде так.

– Так чего мы думаем? Приедешь в следующем году в июне, сразу наденешь форму. Командиром отделения к новым кандидатам назначим. Давай, соглашайся!

Леша подумал и неожиданно для себя самого согласился.

Ему в строевой части выдали проездные документы и справку, что он зачислен во ВВМУРЭ имени Попова в следующем 1967 году.

Леша забрал документы и, не найдя Антона, видимо, маршировавшего на плацу, поехал на Варшавский вокзал, взял билет на таллинский поезд до города Кивиыли. Там на хуторе, в трех километрах от города, жила его бабашка Наташа, сестра тети Пани. Бабушка его очень любила и обрадовалась его приезду.

Леша показал ей справку о поступлении, и она с гордостью показывала ее соседям эстонцам, жившим на этом же хуторе.

Конец июля – славное время в деревне. Леша больше месяца помогал бабушке собирать крыжовник, смородину, малину. Колол дрова и сланец, привезенные бабушке из собеса. Ходил с местными девушками на танцы, бегал в лес за грибами и ягодами. Лето пробежало быстро и весело, и он думал иногда об Антоне, маршировавшем по плацу в такую августовскую жару, и думал, что поступил правильно, что согласился взять справку: «Правильно я сделал, что согласился на предложение полковника».

В последних числах августа бабушка забеспокоилась, что Леше надо, наверное, поехать в Калининград к родителям. Надо же устраиваться куда-то на работу. Ведь не бездельничать же целый год?

Первого сентября Леша выехал в Ленинград. Приехал к тете Пане, и она очень удивилась, что он не в училище. Ведь он же к ней не заезжал. Сказала, что звонили родители и спрашивали про него. Ищут его. Она сказала им, что они с Антоном поступили и сейчас в училище, что 30 сентября будет присяга, и они обещали приехать.

И тут Леша вдруг понял, что родители беспокоятся о нем и разыскивают его. Он проверил оставшиеся деньги и понял, что хватит на самолет. Благо, билет на самолет стоил не дороже билета в поезде. А у него были на руках выданные в училище проездные документы в общем вагоне, которые надо будет потом сдать в военкомат. На следующий день он вылетел в Калининград.

Дома его ждали и не ждали, глаза у матери были черные, видимо, от слез.

– Ты где был? – строго спросил отец.

– Я поступил в училище, но мне сказали, что я еще молодой и дали справку о зачислении на следующий год. Я и поехал к бабушке, где и был июль, весь август и даже начало сентября. Помогал ей.

Леша показал отцу справку.

– А зачем тебя тогда туда вызывают? – недоумевающе спросил отец. – Помогал бабушке это хорошо. Но почему нам не сообщил ничего? Тетя Паня ничего не знает. Почему? Это что, высшая математика? – спросил отец. – Ты знаешь, о чем мы подумали, когда нам пришла телеграмма, что тебя срочно вызывают в училище? Что ты дезертировал! Ты хотя бы мог подумать про свою мать?

– Я не подумал, что вызовут. Думал, что вам не все ли равно где я? В училище или у бабушки? – оправдывался Леша, понимая, что кругом виноват.

– Индюк тоже думал, да в суп попал! – разозлился отец. – Больше так никогда не поступай, дружок! Ты матери, наверное, с десяток лет убавил своими делами! Посмотри, как она плакала каждый день. Собирайся в авиакассу и немедленно лети в училище, если еще не поздно. Если там тебя еще ждут. Телеграмма пришла уже четыре дня назад. Мы весь телефон тете Пане оборвали. Ей бы хоть сказал, куда уехал. Она ничего не знает.

Леша немедленно поехал в авиакассы и взял билет на Ленинград.

На следующий день он прибыл на КПП и предъявил телеграмму.

– Вам надо пройти в строевой отдел со всеми документами! Вот пропуск!

В строевом отделе у Леши отобрали паспорт и отправили в 21 буки роту, размещавшуюся в первом корпусе над кафедрой кораблевождения.

Оказалось, что всех «справочников» вызвали в училище досрочно. Сформировали целую роту. Последним прибыл Леша. В роте уже командовали курсанты четвертого курса, исполнявшие обязанности командиров отделения и замкомвзводов. Леша, как и хотел, даже без всякого распределения, попал на факультет радиосвязи. Командиром его роты был назначен только что прибывший с Черноморского флота капитан-лейтенант Иванов Альберт Романович.

На следующий день Леша маршировал под звуки оркестра по плацу, постриженный наголо и в свежей, еле гнувшейся, новой темно-синей робе, и бескозырке без ленточек с такими же ребятами, как и он сам. Получилось, что он пропустил весь курс молодого бойца и скоро присяга.

Пот струился по его лбу, но он с удовольствием отбивал строевой шаг.

– Левой, левой, левой! – раздавались команды командиров.

Строевые занятия сменялись занятиями по изучению азбуки Морзе, изучению флажного семафора, а также гребле на шлюпках, вернее, хождению на них.

30 сентября 1966 года, через три недели после прибытия, Леша принял присягу и стал полноправным курсантом ВВМУРЭ имени Попова. Ему выдали ленточку с надписью ВВМУРЭ имени Попова. Началась новая жизнь, в новой военно-морской семье и к ней надо было привыкать. В чем-то ломать себя. Чему-то учиться. Школа закончилась. Начался новый этап жизни, пожалуй, самый сложный, определяющий всю дальнейшую жизнь.

Глава 2. Гальюн

Гальюн – (от голландского – galjoen – в переводе нос корабля) – первоначально свес на носу парусного судна для установки носового украшения судна. Традиционно на этом же свесе, между княвдигетом – носовая кница (деревянный или металлический угольник для скрепления деревянных частей судна, служащая опорой для бушприта и дающая архитектурное оформление носу корабля и носовой частью корабля). Там закрепляли специальные доски, а в них пилили дыры для отхожих мест матросам (для офицеров такие же были в корме корабля). Поэтому моряки сейчас «гальюнами» называют туалеты на кораблях, а иногда и на берегу.

Алексей Морозов после окончания десятого класса неожиданно сам для себя поступил в высшее военно-морское училище радиоэлектроники имени Попова, расположенное в Петродворце. Если бы кто-то его спросил, зачем он, мечтавший стать историком, выбрал себе военную стезю, он бы сам объяснить доходчиво не смог.

Смешно, но понравилась форма. Когда он в первый раз увидел курсанта в Петергофском парке в белой форме, сверкающей золотом якорей, курсовок и надписью «ВВМУРЭ имени Попова» на ленточке бескозырки, что-то перевернулось в его душе.

Возможно, сыграло свою роль то, что все самые красивые девушки смотрели вслед плывущему, как белый лебедь по аллее парка, курсанту, не обращавшего ни на кого своего внимания.

Что-то перевернулось в душе Алексея, и он вдруг принял решение поступить в училище, хотя до этого рассматривался им только вариант завалить экзамен и поступить в Ленинградский университет на исторический факультет. Не сдавать экзамен в училище он не мог, так как был направлен по комсомольской путевке, а вот завалить вполне мог и не пройти по конкурсу.

Так получилось, что он практически пропустил курс молодого бойца из-за неразберихи командования, выдавшему ему справку о поступлении только со следующего года и потом отменившего свое решение. Алексей прибыл в училище только почти к принятию присяги.

Смотрелся он очень молодо по сравнению к теми, кто закончили одиннадцать классов или уже пришли из армии и флота. Он закончил экспериментально десять классов, в отличии от многих, кто закончили одиннадцать классов. Он принадлежал к первому выпуску десятилетки.

Да и не совсем правильное воспитание на хуторе у бабушки, закончившей еще в том Петрограде институт благородных девиц. Он был вежлив, не матерился, не курил, называл всех курсантов на вы, только что не шаркал ножкой. Не всем это нравилось.

– Ты зачем, Морозов, пошел на военную службу? – спрашивал его со вздохом (уже не первый раз) командир отделения старшина 2 статьи Бочкарев, – ну шел бы себе в какой-нибудь гуманитарный институт, там, где такие головастые нужны! А в армию-то зачем? Тебе же даже нет семнадцати лет!

– Есть! – с вызовом отвечал Алексей, – три недели назад исполнилось!

– И что? Присягу принимают с восемнадцати лет, а ты умудрился принять в семнадцать. Зачем тебе это надо? На флоте нужны, – он на минуту задумался, видимо, решая, как сказать помягче, чтобы не нарушить внутренний мир «блаженного» курсанта, – на флоте нужны, – повторил он. – ребята с медными глотками, способными перекрикивать шум турбин, с железными нервами, как корабельные канаты, которые невозможно перекусить или разорвать, матерящиеся налево и направо! А ты же на первой трудности разрыдаешься и станешь громко кричать – мама спаси! А в море мамы нет и некому прийти тебе на помощь! Или, услышав увесистые матюги от своих начальников, прыгнешь за борт.

– Вы не правы, товарищ старшина! – ответил, покраснев, Морозов, – я буду стараться, и флотский офицер из меня даже очень получится. Я всю жизнь хотел стать офицером.

– Хотеть и возможность стать – это разные понятия! – продолжил с некоторой грустью старшина, – а пока пойди драить гальюн добела и покажешь мне, как ты это сделаешь. За что? – он увидел недоуменный взгляд Алексея, – гюйс у тебя плохо поглаженный!

– Есть выдраить гальюн добела и вам доложить! – подавил в себе желание оправдываться Морозов.

Он то знал, что гюйс у него поглажен нормально и стрелки такие, что порезаться можно, как говорили. Он понимал, что старшина просто придирается, чтобы заставить его самого подать рапорт на отчисление из училища.

Ротный гальюн представлял из себя большое помещение с двадцатью чашами Генуя, вделанными в пол, и десятью писсуарами, а также умывальником – помещением для умывания с двадцатью раковинами и кранами.

Алексей прошел в помещение, запер его на ножку поломанного стула и присел на окно, открыл его и стал разглядывать, что там происходит во дворе.

Кто-то, видимо, из курсантов начал ломиться в гальюн, но Алексей никак не реагировал на стуки и крики. Он уже не первый раз драил гальюн и знал, что если дверь открыта, то гальюн можно драить бесконечно. Приказ сделать приборку – есть приказ начальника и его надо выполнять.

Он в небольшой кладовке, называемой на флоте шхерой, взял тряпки, щетки, хлорку и начал, встав на колени, отдраивать чаши от засохшего дерьма и желтых стоков добела. Так как это ему приходилось делать не первый раз, то работа шла споро. Отдраивалась одна чаша Генуя за другой. Когда работа подошла к середине, и Алексей уже хотел сделать перерыв, раздался сильный стук в дверь, и Алексей услышал голос старшины роты мичмана Горлова:

– Кто там закрылся? Немедленно открыть!

Алексей пошел к дверям и вытащил из ручки двери обломок ножки от стула.

Дверь распахнулась и в гальюн вошли старшина роты и за ним еще человек пять старшин с четвертого курса.

– Вы почему закрылись? – прорычал старшина роты, – что вы здесь делаете?

Алексей принял стойку «смирно». Он был в тельняшке, рабочих брюках и яловых ботинках. В руке его была большая щетка. Рукава тельняшки были закатаны до локтей. Глаза сверкали желанием навести порядок.

– Курсант Морозов первый взвод, первое отделение! – срывающимся хриплым голосом доложил он, – по приказу старшины 2 статьи Бочкарева драю гальюн добела!

– Вы приборщик гальюна? – подозрительно спросил старшина роты, – я вас здесь ранее не видел!

Вообще курсанты, одетые в одинаковую форму, коротко постриженные выглядели все одинаково. А со старшиной роты Алексей почти никогда не пересекался.

– Никак нет! Я работаю на внешнем объекте приборки у первого корпуса! – ответил срывающимся голосом он.

Старшина хмыкнул, почесал нос, посмотрел на других старшин и, улыбнувшись, сказал:

– Так, заканчивайте приборку и ко мне в старшинскую вместе со старшиной 2 статьи Бочкаревым!

– Товарищ мичман, мне осталось подраить еще десять дучек (так курсанты назвали между собой чаши Генуя)! Как же я могу закончить, если двери будут открыты, то курсанты будут идти потоком и мне придется постоянно драить все сначала? – в глазах Алексея мелькнула слезинка.

Мичман задумался и принял решение.

– Оставшиеся дучки подраите после отбоя, а сейчас курсантам нужно пользоваться гальюном. И потом за его чистоту отвечают подсменные дневальные. А вы создаете здесь никому не нужные проблемы. Людям что, в кусты бегать прикажете или по углам корпуса отправлять естественные надобности, как собачкам, подняв ножку? Вы поняли меня? Сейчас кругом! Шагом марш и через пять минут жду вас вместе с Бочкаревым в старшинской! – приказал мичман.

– Есть! – принял стойку «смирно» Морозов, четко повернулся через левое плечо и строевым шагом направился на выход из гальюна.

– Щетку оставьте здесь, а свою робу заберите с окна! – с усмешкой приказал громко мичман.

Остальные старшины рассмеялись. Кто-то даже сказал вслед, и Алексей услышал:

– Наберут же идиотов на флот!

Алексей не обиделся. Он сам почувствовал себя действительно идиотом, что не взял робу и пошел на выход со щеткой в руках.

– Почему без моего разрешения обратились к старшине роты? – спросил со злостью Бочкарев, когда Алексей ему доложил о вызове в старшинскую.

Алексей виновато опустил голову и стал оправдываться:

– Он сам пришел в гальюн и спросил, что я там делаю, я доложил, что отрабатываю ваше наказание. Вообще он оправдываться не любил. Отец учил его, что кто оправдывается – тот виноват.

– Не наказание, а мое предложение привести гальюн в порядок отрабатываете.

– Что-что? Это не наказание? – не понял Алексей.

– Да, я вас официально не наказывал, а предложил вам для совершенствования навыков в свободное время привести гальюн в порядок.

На глазах Алексея выступили слезы. Он не понимал, как это отправили в гальюн, но не приказали, не наказали, а всего лишь предложили. А предложение можно не выполнять, если не хочется? Или надо все же выполнять?

В голове Алексея все перепуталось.

– Ладно, пойдем в старшинскую! – сказал старшина, – только старшине роты доложишь, что сам пошел в гальюн наводить порядок, по собственной инициативе. Понял?

– Так точно, товарищ старшина 2 статьи! Понял, что сам по собственной инициативе пошел в гальюн наводить порядок!

– Пойдем! – скомандовал Бочкарев и пошел вперед.

Алексей под усмешки других курсантов отправился вслед за ним.

– Что делал курсант Морозов в гальюне во внеприборочное время? – спросил старшина роты Бочкарева.

– Не знаю! – ответил Бочкарев, – как он мне доложил сейчас, то ему вдруг захотелось привести гальюн в порядок. Грязно говорит там. Я не препятствовал. Зачем отбивать у курсантов такую хорошую инициативу?

Старшина посмотрел на Морозова и спросил:

– Это так, товарищ курсант?

– Так точно, товарищ мичман! – ответил Алексей, опуская глаза, – я сам по своей воле пошел наводить порядок. Мне было неприятно, что в гальюне грязно.

– Тогда что вы мне рассказывали о наказании вас старшиной Бочкаревым?

– Он неправильно понял! – влез в объяснение Бочкарев, – я просто сказал, что в гальюне непорядок, грязно, а он и рад выполнить мои мысли. Исполнительный курсант очень. Сразу побежал наводить порядок.

Мичман сжал губы, но ничего не сказал, а только усмехнулся. Потом он внимательно посмотрел в лицо улыбающемуся Бочкареву, вздохнул, посмотрел на опустившего взгляд в пол курсанта Морозова и развел руками.

– Ну, сам, так сам! Хорошее, правильное решение. Приборку хорошо сделали. Курсант Морозов! Объявляю вам благодарность за отличную приборку!

Алексей не понял решение мичмана, но на всякий случай сказал положенные слова «Служу Советскому Союзу».

– Идите! – скомандовал старшина, – а вы, Бочкарев, останьтесь!

Морозов вышел за дверь, но не ушел, а стал слушать громкие голоса, раздававшиеся из старшинской через неплотно закрытую дверь.

– Славик! Ты что, совсем одурел, так придираться к курсантам? Это же будущий офицер. А ты с ним, как в сухопутной казарме. Еще заставь длину казармы мерить спичками. А тут еще, оказывается, что это курсант сам по собственному желанию приборку делать пошел не на свой объект приборки. Это вообще к чему? Ты хотя бы понимаешь, что происходит?

– Не военный он человек, Володя! – ответил Бочкарев своему однокашнику по учебе, – пусть лучше уйдет по собственному желанию из системы (система – военно-морское училище на сленге курсантов). Флоту только лучше станет. А я ему помогу. Какой это офицер? Ты посмотри на него – птенец желторотый.

– Славик, тебя зачем поставили командовать отделением? Чтобы ты решал кадровые вопросы и решал кому быть офицеров, а кому нет или передавал свой неоценимый службы опыт курсантам?

– Были бы курсанты, а то сосунки эти десятиклассники! Понимаешь? От маминой соски только оторвали, еще молоко на губах не обсохло! – процедил со злостью Бочкарев. – Вспомни, как мы с тобой, прежде, чем сесть за парты в системе, еще три года на лодках служили.

– Так ты чего, на нем решил отыграться за свои бесцельно прожитые годы? Потому, что ты служил три года, а он не служит, а пришел прямо из-за классной парты? – с какой-то иронией сказал старшина, – а мне этот курсант нравится. У него есть характер. Он не выдал тебя. Ты же приказал ему? А он не сказал. Это дорого стоит!

Алексей больше слушать не стал и ушел из ротного помещения подальше от своего старшины.

– Морозов! Иди гальюн драить! – передразнил старшину Бочкарева встретившийся ему на трапе курсант из его отделения Богданов, который любил подразнить Морозова.

Но Алексей старался на его подколки не отвечать и прошел мимо.

Курсанты его отделения видели отношение старшины Бочкарева к Морозову и многим это даже нравилось и они, подражая старшине, так же подкалывали Морозова. А он знал, что плакать нельзя, драться тоже – отчислят. Надо терпеть, если он хочет остаться курсантом. Он хотел учиться и закончить училище.

Вечером, после вечерней проверки, он подошел к Бочкареву и доложил, что после отбоя пойдет приводить гальюн в порядок, как сказал старшина роты.

– Можешь не ходить, – хмуро сказал Бочкарев, – наказания нет. Горлов тебе уже благодарность за усердие объявил!

– Мне старшина роты, мичман Горлов, приказал доделать работу в гальюне после отбоя! – приняв строевую стойку, доложил Морозов.

– Можете ложиться спать, – каким-то усталым голосом сказал Бочкарев.

– Разрешите обратиться лично к нему, чтобы потом не было непоняток и меня не наказали?

– Не разрешаю! – сказал Бочкарев, сидя на своей койке и снимая длинные синие носки.

– Тогда разрешите идти работать в гальюн? – продолжал настаивать Морозов с каким-то вызовом, глядя в глаза Бочкареву.

– Да делай, что хочешь! – махнул рукой Бочкарев, – раз уж так тебе не по нраву состояние гальюна и спать не хочется – иди работай! Надоели вы мне все! – и, накинув одеяло, отвернулся к стенке.

– Есть! – с какой-то злостью выговорил Морозов и, повернувшись, направился в гальюн.

За его спиной раздался смех Богданова.

В гальюне к нему подошел курсант Николай Глаголев из его же отделения.

– Ну что, будем убирать? Тебе десять дучек и мне десять дучек, потом поделим писсуары.

– А ты зачем? – удивился Морозов, – иди спи! Это я должен навести порядок.

– А мне тоже не нравится, когда гальюн не в порядке! – улыбнулся Николай, – и потом я тоже хочу получить благодарность от старшины роты. А то только тебе благодарности. Я сейчас принесу гитару, мы надраим все, а потом тихонько попоем.

В гальюн заглянул дежурный по роте – старшина из другого отделения, другого взвода.

– А вы чего тут делаете?

– Мы? – усмехнулся Глаголев, – наводим порядок!

– Вот и отлично! Мои дневальные хотя бы поспят! – обрадовался старшина и закрыл дверь.

Морозов посмотрел на Глаголева, и они дружно рассмеялись.

Глаголев сбегал за гитарой, когда вернулся, то с ним пришли еще два курсанта с их отделения. Дружно вчетвером они быстро убрали весь гальюн, а потом еще посидели и попели курсантские песни.

«Весь выпит спирт, команда спит, а лодка кренится и погружается» – пели они.

Услышав пение, их выгнал спать дежурный по роте.

Алексей лежал в койке и ему не спалось, он был благодарен свои товарищам по отделению, пришедшим к нему на помощь. Конечно, он один бы тоже справился, не так быстро, но вместе было веселее. Наверное, это и называется настоящей флотской дружбой.

Глава 3. Шлюпочные гонки

Шлюпочные гонки – один из любимых традиционных видов спорта военных моряков, хотя, молодому курсанту ВВМУ казалось, что по интеллекту они приближаются, видимо, только к перетягиванию каната. Но, жизнь показала, что это не совсем так.

Неоднократно Леша Морозов наблюдал шлюпочные гонки в частях, где служил его отец, когда в день ВМФ на старт выходило около десятка шлюпок. Командиром одной из них был непременно его папа. Сколько раз его шлюпка приходила первой, он не помнил. Помнил, что отец любил показывать Леше призы, завоеванные на шлюпочных гонках в Палдиски, Таллинне, Балдерая, Свиноустье в разные годы.

На кораблях шлюпочные гонки проводятся на традиционных шестивесельных ялах.

Мне многие скажут: «Что здесь сложного, подбери поздоровее матросов, и никаких проблем». Здоровенные, называемые по-другому – «зверями», бугаи в матросских тельняшках с оскаленными зубами и непомерным классическим гребком, могут вырвать зубами победу у любых умельцев и технарей. Достаточно только силу приложить.

Но оказалось, что все не так просто, и Леша на личном примере сумел убедиться, что главное в шлюпочных гонках не только сила, но и голова, а также навыки и умения именно командира шлюпки, правильная выбранная тактика гонки и согласованные действия всех гребцов, способных выложиться в едином порыве на всей дистанции.

В 1966 году Леша Морозов поступил во ВВМУРЭ имени Попова, ничем особым он не выделялся из других курсантов – рост метр семьдесят восемь, вес шестьдесят килограмм в робе, прогарах и с флотским ремнем вместе. Недокормленный задохлик, длинный и худой. Курсант 1-ого курса, как и другие курсанты, и место его было всегда где-то в середине строя. Единственно, что у него было, это сильные руки гимнаста. Дома в юности он занимался гимнастикой, выступал даже по первому юношескому разряду, сумел накачать довольно сильные руки и мускулы.

В сентябре в училище традиционно проводились шлюпочные соревнования между ротными командами. В 21 буки роту для подготовки такой команды назначили курсанта пятого курса – мастера спорта по шлюпочным гонкам и неоднократного победителя различных соревнований, по воинскому званию мичмана.

Леша помнил, как он критически первый раз осмотрел всех курсантов роты, стоявших в строю в робах не по росту, яловых ботинках весом в несколько килограмм (называвшихся прогарами или просто гадами). Занятия на шлюпках под парусами или на веслах входили в курс дисциплины «Морская практика». Практические занятия по шлюпке и морским узлам проводились на шлюпочной базе в училище. Шлюпочная база училища располагалась в знаменитом Петергофском парке напротив причалов, куда подходили красивые катера на крыльях, выбрасывая в знаменитый парк сотни отдыхающих. На причале всегда гремела музыка, а курсанты, разбирая весла, по команде мичманов и офицеров рассаживались по шлюпкам и отходили в небольшой заливчик, где преподаватели кафедры морской практики обучали несложным флотским премудростям, сложным названиям предметов шлюпки и парусного такелажа.

Леше очень нравилось ходить под парусом, где использовалась сила ветра. Но чаще почему-то ходили на веслах, где использовалась сила мускулов.

На шлюпочной базе он впервые начал познавать первые премудрости сложной морской практики.

Назначенный на осенние соревнования мичман-курсант пока с берега внимательно смотрел на отошедшие от берега шлюпки и отмечал что-то в своем блокноте, пока курсанты старательно гребли, стараясь не поймать рыбу (так назывался глубокий гребок, когда весло сложно быстро достать из воды для следующего гребка), заглубив чрезмерно весло и грести дружнее, во всяком случае, не запутывая весла с другими гребцами своего борта и не мешая им.

– И-и-и-и-и-и – раз, и-и-и-и-и-и – раз, и-и-и-и-и-и – раз! – неслись команды со всех шлюпок на маленьком рейде.

– Раз – это гребок. И-и-и-и-и-и – это резкий занос весла параллельно воде для следующего гребка. Со всех шлюпок раздавалась ругань командиров: что-то курсанты делают неправильно, не так, как требовалось.

Красивые, хорошо одетые отдыхающие, приехавшие осматривать Петергоф, знаменитый парк и дворцы (некоторые из которых в середине шестидесятых годов, были тогда еще разрушены после войны). Молодые красивые девушки в умопомрачительных, почти прозрачных платьях, с удовольствием смотрели на курсантов с берега, а курсанты в тельняшках, исподлобья, чтобы не заметили командиры шлюпок, смотрели на них. Курсанты буквально поедали глазами этих красивых и загорелых девушек в легких платьицах, легко поднимавшихся вверх прибрежным ветерком. И наблюдения такие заканчивались в конечном итоге печально, так как шлюпки теряли темп, курсанты слишком заглубляли весла или били тяжелым вальком весла в спину, сидевшего перед ним. Провинившегося начинали ругать все гребцы, а от командира шлюпки или старшины можно было получить по голове тяжелым отпорным крюком.

Потные от гребли курсанты на шлюпках в конце занятия подходили к маленькому причалу, находившемуся недалеко от большого пассажирского причала, куда причаливали красивые «Кометы». Приятно шуршал под днищем у берега песок, а курсанты по команде укладывали весла и прочий инвентарь, сбрасывали уключины, крепили цепями шлюпку к маленьким кнехтам.

Каково было Лешино удивление, когда к их шлюпке подошел упомянутый ранее мичман с пятого курса, смотревший на шлюпки с берега и что-то записывающий, как оказалось позднее, назначенный в 21 буки роту для подготовки гоночной команды на осенние шлюпочные гонки и неожиданно для Леши записал его в сборную ротную шлюпку баковым.

Надо сказать, что в шлюпке – шестивесельном яле – сидят три пары гребцов: первые, что ближе к старшине – загребные, задающие темп гребле, потом средние и ближе к носу шлюпки баковые. Все сидят лицом к командиру или старшине шлюпки, который направляет шлюпку с помощью специального руля и командует всей греблей. Каждая пара гребцов сидит на одной банке друг рядом с другом, но по разные стороны шлюпки и гребут, стараясь делать это синхронно и одновременно. По гребкам загребных равняются средние и баковые гребцы, стараясь грести, поддерживая темп загребных.

Леша сам не понимал зачем и за что его записали в сборную роты, и на всякий случай подошел к мичману уточнить, возможно, тот что-то перепутал. В роте были ребята значительно сильнее и здоровее его. Но мичман отмахнулся от Леши, как от надоедливой мухи и сказал, что с завтрашнего дня он в сборной команде по гребле роты и должен в течении недели каждое утро вместо физзарядки следовать в составе команды на шлюпочную базу и до завтрака тренировать руки, овладевать настоящим флотским мастерством. Форма одежды: роба, берет, тельняшка.

Вместе с Лешей были отобраны мичманом еще шесть довольно здоровых курсантов из роты, на фоне которых Леша смотрелся просто заморышем. Хотя параллельно ему тоже баковым был отобран с его же отделения тоже гимнаст худенький Коля Глаголев.

– Ты это, Лешка, главное смотри на меня и греби, как буду это делать я! – инструктировал Лешу Николай.

Приказ есть приказ и в течении недели мичман вел бегом ротную команду в нижний парк Петродворца на шлюпочную базу. Бегом туда, бегом обратно.

На базе снимали голландки роб, на них садились и гребли в тельняшках, брюках, прогарах (яловых ботинках) и синих беретах из покрашенных чехлов фуражек.

– Победить мы не победим, – инструктировал мичман свою команду, – есть команды более слаженные и сильные, сплававшиеся, но выступить достойно мы можем и войти обязаны минимум в пятерку. Иначе мне будет стыдно носить значок мастера спорта, если я не покажу всем свой класс.

У Леши было большое сомнение в достойном выступлении, так как дело, по его мнению, вовсе не ладилось, как надо. Но в предпоследний день перед гонками, мичман почему-то внезапно заменил загребного Сашу Чугунова на Диму Осипова.

– Все! Теперь точно проиграем! – говорили Леше другие ребята, переживавшие такую резкую смену одного из основных гребцов, – Чугунок хотя бы весло рвал, как зверь!

– Весло рвать надо тоже с умением! – затягиваясь табачным дымом, отвечал им Дима Дейнин, защищая решение командира шлюпки.

Леша не курил и лишь слушал в курилке своих товарищей.

Как положено, соревнования по шлюпочным гонкам проводились в сентябре в воскресенье. День стоял великолепный, светило солнце и на всех причалах собралась масса отдыхающей публики. Какое ни есть, но все же зрелище. Приехал даже начальник училища – солидный вице-адмирал в сопровождении свиты из числа своих заместителей и начальников факультетов.

Все команды построили перед шлюпочной базой училища. В строю всех рот стояли здоровые розовощекие курсанты, по сравнению с которыми первокурсники, еще не принявшие присягу, выглядели очень бледно.

«Как мы с такими соревноваться будем?» – думал Леша, посматривая исподлобья на здоровенных гребцов с других рот.

По сравнению с ними даже загребные Лешины товарищи выглядели заморышами. И лишь командир шлюпки, надевший парадную курсантскую форму со значком мастера спорта, выглядел невозмутимым и даже чему-то вроде улыбался.

Он помахал рукой невысокой девушке в белом платьице с короткими волосами, стоявшей на гражданском причале, и она радостно замахала голубым платочком ему.

– Жена пришла смотреть и поболеть за нас! – как бы виновато сказал гребцам мичман. – Моя шлюпка никогда не проигрывала, не хотелось бы сделать это и сегодня!

«Хоть кто-то будет болеть за нас» – подумал Леша.

Если честно, то в победу он не верил.

Гребцов поздравил с открытием соревнования начальник училища вице-адмирал Крупский, за ним коротко рассказал условия соревнований контр-адмирал Катышев – начальник кафедры морской практики и руководитель гонок. Где-то сзади столпились зрители – курсанты всех рот училищ. Родные, знакомые и прежде всего девушки, стояли на гражданском причале, куда подходили «Кометы».

Собрали всех командиров шлюпок и провели жеребьевку шлюпок. И … 21-ой буки роте досталась шлюпка номер тринадцать.

– Чертова дюжина! Надо же, так повезло! – с сомнением сказал Дима Дейнин, на всякий случай три раза сплюнув через левое плечо.

Коля Глаголев лишь усмехнулся.

– Для меня номер тринадцать всегда является везучим! – успокоил всех гребцов командир шлюпки, – она отцентрована хорошо, лучше других.

Гребцы рассаживались на свои места, исподлобья рассматривая девушек на причалах. С гражданского причала махали им руками и подбадривали криками девушки и курсанты. Командование на катерах вышло к месту соревнований. Мичман глазами разыскивал свою жену. Леша прошел на свое место правого бакового. Рядом с ним сел Коля Глаголев.

– Колизей устроили! – выругался Дима Осипов, – разглядывают нас, как гладиаторов!

Левый баковый Коля Глаголев по команде мичмана соскочил на берег и ловко оттолкнул шлюпку от берега, успев запрыгнуть в шлюпку и не замочить ног. Под днищем шлюпки зашуршал песок, и она, откатившись назад, закачалась на воде. Коля установил фанерный номер шлюпки тринадцать на ее носу.

«Началось» – подумал Леша.

– Весла! – скомандовал командир шлюпки, вставив военно-морской флаг на свое место.

Теперь ни публики, ни других шлюпок для гребцов не существовало. Гребцы дружно разобрали весла, воткнули их в уключины и приготовились к гребле. Занесли весла назад для гребка. Для Леши, если честно, то эти соревнования были, как подъем на эшафот. Он не любил подобные соревнования и завидовал тем курсантам, кто не попали в команду.

– Весла! – скомандовал командир шлюпки.

Все готовы к гребку. Весла находятся в заднем положении параллельно друг другу. Все же на тренировках отработали этот элемент. Все лишь ждут команды, упираясь взглядами в спины впереди сидящих. Перед Лешей сидел Дима Дейнин.

– На воду! – как бич по ушам ударила команда.

Все гребцы дружно совершили сначала первый гребок, затем второй. Мичман с помощью руля выводил шлюпку в заливчик, образованный причалами «Комет» и «Метеоров».

– Если кто посмотрит в сторону и отвлечется от гребли – получит отпорным крюком по лбу! Жалеть не буду никого! Ваше дело видеть только валек своего весла и спину впереди сидящего! И больше ничего не видеть, а лишь равномерно грести, обязательно в такт моим командам! – инструктировал в который раз уже мичман, – остальное мое дело! Но если кто-то отвлечется, поймает рыбу веслом, пеняйте на себя, лоб в кровь отпорным крюком! – жестким голосом инструктировал он.

Шлюпки других рот тоже отошли от берега, и теперь их командиры также инструктировали своих.

– И-и-и-и-и-и-и-и – раз! И-и-и-и-и-и – раз! И-и-и-и-и – раз! – неслось со всех сторон, и командир шлюпки ловко лавировал между другими шлюпками и выводил шлюпку к месту старта.

Где-то там, между стоявшим на якоре катере ПСК с командованием училища и красным буем, была невидимая линия старта, которую шлюпки должны были занять перед началом гонок, не пересекая условную линию.

– Шлюпка, пересекшая линию раньше старта, снимается с соревнований! – информировал мичман своих гребцов, – поэтому наша задача быть как можно дальше от линии старта и начать движение к ней на скорости, и быть на линии, не пересекая ее, когда в воздух будет запущена ракета, означающая старт!

На катере ПСК был виден немного грузный адмирал Катышев в кремовой рубашке и с мегафоном. Рядом с ним на стульях сидели начальник училища, их заместители и начальники факультетов. У всех шлюпок для их лучшего опознавания со стороны на носу были закрепленные фанерные номера. Номер Лешиной шлюпки тринадцать все же не вызывал никакого энтузиазма у гребцов.

– Когда все будут стоять на месте у линии, у нас в момент старта должна быть уже некоторая скорость. Самое сложное, на что теряется время, сдвинуться с места и набрать нужную скорость. Все они сразу забьют веслами по воде, стараясь придать шлюпке движение вперед, а мы должны уже иметь скорость и обогнать их на начальном этапе! – продолжал инструктировать гребцов мичман, – мы, конечно, не победим, там есть команды гораздо сильнее нашей, но мы должны сразу занять место в начале, а потом бороться за него с более сильными командами, и я думаю, что мы просто обязаны показать хороший результат. Мне перед женой неудобно будет, если позорно проиграем. Она болеет за нас!

Внезапно, легко разрезая носом воду, мимо пролетела красивая голубая шлюпка, резко выделяющаяся от других своей раскраской со здоровенными ребятами в голубых спортивных костюмах вместо тельняшек. Весла у них были, не чета всем. Не простые, а с более широким захватом, как у ложки.

– «Распашонки»! – пояснил с завистью командир шлюпки, – сборная училища, самые сильные! Я ходил на этой шлюпке, пока к вам не назначили. Они на всех соревнованиях всех морских училищ всегда побеждают. Все мастера спорта! – он опять вздохнул, что-то, видимо, вспоминая.

В воздух взвилась первая ракета с катера, и все шлюпки начали занимать позиции перед условной линией старта. Теперь шлюпка № 13 как-то оказалась в одиночестве позади всех.

Гребцы с тревогой смотрели на своего мичмана. Но он выглядел невозмутимым.

– Шлюпка номер тринадцать! Занимайте вашу позицию на старте! – прокричал в мегафон с катера какой-то офицер.

Командир шлюпки в знак понимания махнул ему рукой, но команды грести пока не давал. Шлюпка тихо дрейфовала позади всех. Офицер выругался в мегафон, а потом махнул рукой, видимо решив, что хотят проиграть – пусть проигрывают.

В воздух взвилась, разбрасывая в стороны свой дымный след, вторая ракета.

– Команда! Приготовится к старту! – проинформировал мичман, глядя внимательно на свои командирские часы, и внезапно громко скомандовал, – весла!

Гребцы моментально занесли весла для гребка.

– На воду!

Весла дружно опустились в воду, заводя в сторону кормы.

– Не спешить! – приказал мичман и считал в тихом темпе, наблюдая за действиями на командирском катере, – и-и-и-и – раз, и-и-и – раз! – не спеша шептал он.

Сначала медленно, затем быстрее шлюпка начала набирать скорость.

– И-и-и-и-и-и-и – раз! И-и-и-и-и-и-и-и – раз! – тихо гремел мичман, поглядывая на часы и наклоняясь вперед в такт гребкам, – и-и-и-и-и-и – раз! Не смотреть по сторонам! – заревел он и отпорным крюком заехал в лоб сидевшему впереди Диме Дейнину.

Леша упер взор в валек весла, боясь сбиться с темпа при заносе весла и гребке и даже не смотрел на командира. Он слышал только команды и четко выполнял их, стараясь грести в такт Диме и Коле, сидевшему рядом с ним.

– И-и-и-и-и-и – раз! Сейчас будет третья ракета! – предупредил мичман. – Старт! – прокричал уже во всю силу мичман.

И, действительно, раздался хлопок выстрела ракетницей и где-то прошипела змеей третья ракета.

Рядом раздались звуки и крики других командиров шлюпок, послышались частые гребки, но почему-то они сразу остались позади.

– И-и-и-и-и-и-и-и – раз! И-и-и-и-и-и-и – раз! И-и-и-и-и-и-и-и – раз! И-и-и-и-и-и-и – раз! – немного ускорял темп мичман.

И по звукам воды под днищем Леше казалось, что шлюпка не плывет, а летит, несется по воде.

Время не шло, а летело. Что творится вокруг гребцы шлюпки номер тринадцать не знали. Но ни команд, ни гребков других шлюпок они почти не слышали. Слышали что-то где-то далеко, но не рядом.

– Приближается бакен, половина дистанции, огибаем его и дальше поворот к финишу! Почти половина дистанции. Не смотреть на бакен! – заревел мичман, занося для удара отпорный крюк.

Тельняшки у всех гребцов были все в поту, пот струился по лицам, ладони Леши уже саднили от кровавых, видимо, мозолей.

– Нас догоняет сборная училища! – объявил командир шлюпки.

Где-то рядом гремела команда: «И-и-и-и – раз! И-и-и-и-и – раз!» Слышались дружные шлепки весел.

Боковым зрением Леша все же разглядел красный бакен, пролетавший мимо. Сборная училища была где-то рядом. Во всяком случае, наверное, поравнялась с ними. Леша скосил глаза и увидел ее голубой цвет сборной училища и тут же получил отпорным крюком сильно в лоб. Все гребцы сборной дружно делали свое дело, уткнувшись взглядами в уключины. Это была какая-то паровая машина, несущаяся на огромной скорости.

– Что, Миха, думал со своими салабонами сделаешь нас? – раздался крик с обгоняющей шлюпки, видимо, обращенный к их мичману.

Командир шлюпки, не отвечая им, продолжал командовать своими гребцами.

– И-и-и-и-и-и-и-и – раз! И-и-и-и-и-и-и-и – раз! Не смотреть! И-и-и-и-и-и-и – раз! И-и-и-и-и-и-и – раз!

Леша почувствовал по быстроте счёта, что темп гребли увеличивается.

Правый средний тоже получил по лбу отпорным крюком за то, что попытался приподнять глаза в сторону, кричавшего со шлюпки сборной училища.

Внезапно шлюпка номер тринадцать сделала резкий поворот влево, видимо, огибая бакен, и весла обгонявшей шлюпки, видимо, шедшей рядом, с силой ударили по корме. Раздался треск весел – крак и два красивых распашных весла разлетелись огрызками по воде.

Из сборной голубой шлюпки раздался рев и сильный мат.

Шлюпка номер тринадцать продолжала идти вперед, набирая скорость. Крики и мат остались где-то позади.

– И-и-и-и-и-и-и-и-и-и – раз! И-и-и-и-и-и-и-и-и-и – раз! И-и-и-и-и-и-и-и-и-и – раз! Пошли вперед, назад не смотреть!

Кроме голоса своего командира никто из гребцов больше ничего не слышал. Другие шлюпки должны были находиться где-то сзади. Видимо, на шлюпке сборной меняли весла на резервные. И это дало время шлюпке номер тринадцать на то, чтобы все же оторваться.

Лешины руки уже горели огнем, но оно греб изо всех сил, стараясь не подвести команду.

– И-и-и-и-и-и-и-и-и-и – раз! И-и-и-и-и-и-и-и-и-и – раз! – раздавались монотонные, но теперь более спокойные команды командира шлюпки.

Леше казалось, что эта гребля никогда не закончится.

Внезапно раздалась команда мичмана:

– Весла по борту!

Это означало, что надо прекратить греблю. Все гребцы недоумевали, но по команде бросили весла, которые сразу прижались к бортам шлюпки. Шлюпка скользила теперь по инерции вперед.

Внезапно Леша увидел рядом со шлюпкой корпус ПСК и начальников, что-то им кричащим. На ПСК суетились офицеры. Подняв глаза, гребцы недоуменно посмотрели на своего командира.

– Весла на валек! – невозмутимо скомандовал он и гребцы, вытащив весла из уключин, поставили их вертикально вверх.

Теперь можно посмотреть на командира. Он улыбнулся в свои черные усы и приветливо сказал, глядя в потные лица гребцов.

– Поздравляю вас, салаги, с первым местом на шлюпочных соревнованиях училища! Вы сделали невозможное – даже сборную училища опередили, которая пыталась нас обогнать, но слишком близко подошла и, не рассчитав, сломала два весла. Поздравляю вас всех со вторым взрослым разрядом по шлюпке!

Рядом где-то подходили другие шлюпки. Вверх взлетали по очереди их весла.

Г ребцы недоумевающее смотрели то на него, то на друг на друга. Это было что-то вне их понимания. Как первокурсники могли победить асов, зубров, зверей гребного дела? С берега неслись приветливые крики зрителей, девушки размахивали легкими платочками, приветствуя шлюпку номер тринадцать – победителей соревнований.

– Победу в гребных соревнованиях одержала шлюпка номер тринадцать 21-ой буки роты! – раздалась информация в мегафон с ПСК.

– Кричали девушки ура и в воздух трусики бросали! – пошутил Дима Осипов.

Глаза курсантов дружно уставились на причалы, разыскивая девушек глазами – никто из девушек трусиков не бросал. Все дружно рассмеялись, и командир вместе с гребцами.

– А теперь, братцы, покажите мне ваши руки! – скомандовал уже спокойно командир шлюпки.

Все дружно вытянули свои руки вперед и рассмеялись – у всех на руках были кровавые полопавшиеся мозоли. Только теперь Леша почувствовал боль в ладонях, с которых кожа слезла и виделись пузыри.

Где-то наконец финишировала сборная училища и другие отставшие шлюпки.

– Весла на воду! – скомандовал командир шлюпки.

Шлюпка номер тринадцать не спеша взяла курс на шлюпочную базу.

На берегу командир шлюпки что-то горячо обсуждал с адмиралом Катышевым и командиром шлюпки сборной училища, который почему-то считал, что шлюпка номер тринадцать злостно нарушила правила соревнований.

– Не надо было так близко к нам подходить, Леша! – горячился мичман. – Вы нам сами срезали корму! Я вас даже не видел. Я же сидел спиной к вам! – и помахал рукой своей жене, пришедшей его встречать и поздравлять с очередной победой, – конечно, обидно проигрывать салагам, вот ты и ищешь себе оправдание! А виноват сам!

Адмирал Катышев примиряюще улыбался и хлопал по плечу командира сборной училища.

– Он прав! Вы проиграли!

На торжественном построении их мичману вручили хрустальный переходящий приз за победу на гонках. Приз командир передал сразу на руки командиру роты капитан-лейтенанту Иванову.

– До следующего года вы чемпионы училища!

Адмирал Катышев сказал, что это первый случай, когда в шлюпочных гонках победили курсанты первого курса.

Хотя все гребцы шлюпки номер тринадцать понимали, что это не их победа, а победа их командира и они были очень благодарны ему за учебу.

Мозоли на руках Леши горели и болели.

Медсестрички из санчасти сразу смазывали всем гребцам чем-то руки, и перевязывали их бинтами.

Приз, заработанный за шлюпочные гонки, потом стоял в ротном помещении 21-буки до следующего года, а украшением на груди всех гребцов стал значок 2-ого разряда – честно заработанный в соревнованиях.

Больше в таких соревнованиях Леше участвовать не пришлось, а ротная шлюпка того состава больше никогда на таких соревнованиях не выступала, хотя ежегодные соревнования были. Но на призе, хрустальном кубке с металлической медной пластинкой, впервые в истории училища был выгравирован номер 21-ой буки роты первого курса среди других записей рот старших курсов.

Память о тех соревнованиях осталась в Лешиной памяти надолго, как и любовь к шлюпочным гонкам.

– Побеждают не руки и мускулы, а голова! – вспоминал он потом изречение того мичмана из той победной шлюпки номер тринадцать.

Во время службы уже офицером Леша любил смотреть на шлюпочные соревнования в Севастополе. Ему очень нравилось, когда весь Севастополь собирался посмотреть на красивые и принципиальные гонки команд военно-морских училищ «Голландии» и Нахимова. Команды кораблей в этих соревнованиях всегда оставались где-то позади, а впереди были всегда курсанты.

– И-и-и-и-и-и-и-и – раз! И-и-и-и-и-и-и – раз! – разносилась такая знакомая команда на весь Севастопольский рейд. И Леша с грустью вспоминал тот осенний, победный для него, Петергофский рейд.

Глава 4. Случай на параде …!

На параде, на параде – флот воздушный в небесах, Стало душно тете Наде в длинных байковых трусах!

Игорь Эренбург. На параде к тёте Наде…

Фотография Володи Дмитриева

Парад – торжественное прохождение войск и военной техники, реже – различных коллективов, организаций, движений или партий. Парады проводятся, как правило, в дни официальных праздников, торжеств государственного и военного значения, а также после завершения крупных военных учений, манёвров.

В Советском Союзе, в Москве, на Красной площади военные парады проводились дважды в год – на первое мая и на седьмое ноября – в дни самых значимых государственных праздников. В то время на параде моряков представляли курсанты (по выбору руководства) одного из высших военно-морских училищ и нахимовцы.

В отличие от других войск академий, училищ и войск Московского гарнизона моряки-курсанты ВВМУ проходили не с автоматами и не с кортиками, а с карабинами СКС (самозарядный карабин Симонова). Неподготовленному в военном деле человеку и не посвященному в тонкости военной строевой подготовки невозможно понять, в чем здесь сложность. Но посвященный в военное дело человек сразу скажет, что с карабинами в положении «На плечо» на параде идти гораздо сложнее, нежели с автоматами в положении «На груди». Так как при прохождении с автоматами шеренги смыкаются, и каждый участник чувствует поддержку плеча товарища и получается, что проще выравниваться в шеренгах, что значительно упрощает прохождение и равнение. С карабином же в положении «На плечо» идти и самое главное держать равнение гораздо сложнее, чем с автоматом, так как плечо товарища не чувствуешь, а постоянно идет отмашка правой рукой, а на левой руке, сжатой в локте, постоянно чувствуется тяжесть карабина – весом почти в четыре с лишним килограмма. То есть каждый идет сам по себе и равняется не по плечу товарища, а на глазок на соседей только справа. А так как равнение должно быть не только в шеренгах, но и по диагоналям, и в рядах, то от положения каждого зависит равнение всего строя и всего морского полка.

В Москве, когда на прохождение смотрит высшее руководство страны и армии – это является, пожалуй, самым важным элементом парада.

В 1967 году курсантов первого курса ВВМУРЭ имени Попова привезли в начале марта в Москву готовиться к первомайскому параду. К этому времени курсанты уже считали себя более или менее подготовленными «парадниками», так как отрабатывали прохождение с момента поступления в училище. Отрабатывалась каждая шеренга, отдельно отрабатывался каждый курсант в шеренге, отрабатывались общие строи батальонов. Наиболее неспособные и низкорослые курсанты были сразу забракованы еще в ходе подготовки и переведены в так называемый «обоз», то есть не участвующих в параде.

В Москву поехали два батальона – одиннадцать шеренг первого батальона и одиннадцать шеренг второго батальона по двадцати одному человеку в шеренге. Одиннадцатые шеренги и двадцать первые курсанты в шеренгах – запасные. Пройдет две коробки, каждая десять на двадцать. В первый батальон, руководимый начальником второго факультета капитаном первого ранга Шульцем, вошли курсанты трех рот факультета радиосвязи и одной роты вычислительного факультета, а во второй батальон, возглавляемый начальником первого факультета, вошли курсанты четырех рот радиотехнического факультета.

Алексей Морозов попал в четвертую шеренгу в первую роту первого батальона. Командирами отделений считались самые высокорослые курсанты из первой шеренги, которым сразу нашили нашивки старшин 2 статьи и повесили на грудь боцманские дудки. Командиром отделения у Морозова был Толик Синьков из их роты.

В Москве курсантов разместили в казармах флотского экипажа, на бульваре Свободы. Оттуда их возили машинами к Речному вокзалу, где на площади перед вокзалом и проходили все тренировки, с начала марта по конец апреля. Причем, занятия были каждый день без суббот и воскресений.

Командиром морского полка курсантов ВВМУРЭ имени Попова был начальник училища контр-адмирал Медведев, его заместитель по строевой части полковник Гулидзе был главным готовившим полк к прохождению на параде. Начальники факультетов были командирами батальонов, а командиры рот маршировали за начальником факультета.

Каждый день на Речном вокзале в Москве командиры батальонов, командиры рот и просто сопровождавшие курсантов офицеры, бегали между марширующими шеренгами и пытались создать из курсантов подобие настоящего строя, обеспечить равнение шеренг.

– Заходи, заходи, заходи! Не заваливай, равнение белых перчаток, равнение бескозырок! – то и дело раздавались крики нашего руководства, вытаскивающих из строя и отчитывающих наиболее нерадивых курсантов.

Проверкой готовности морского полка перед парадом проверялось высшим руководством Вооруженных сил.

Была ночная репетиция парада на Красной площади за несколько дней до парада.

Ночью курсантов построили, весь парадный расчет. Окончательную готовность к параду и полную репетицию всех собранных на Красной площади подразделений осуществлял лично командующий Московским гарнизоном генерал-полковник Колесников.

Прошли один раз, потом второй. Те подразделения, которые получили положительные оценки, были отпущены командованием в казармы. После пятого прохождения на исходном рубеже остался один морской полк.

После общего прохождения все подразделения были отпущены с площади, оставить было приказано лишь один наш морской полк, который, по мнению высшего командования, получил неудовлетворительную оценку за прохождение.

Курсанты прошли в одиночестве один раз, потом второй, третий раз и каждый раз почему-то получалось все хуже и хуже. Когда морской полк в очередной раз выгнали на исходную позицию к историческому музею, с Мавзолея Ленина спустился сам руководитель парада генерал-полковник. Рост его был таков, что он возвышался даже над нашей первой шеренгой.

– Идти надо, как аршин заглотив! – учил он морских курсантов, – понятно говорю?

В ответ молчание. Все устали и обозлились сами на себя и на все командование.

До четвертой шеренги, где стоял Леша Морозов, донесся запах хорошего коньяка, которым, видимо, в перерывах грелся начальник. Морозов вдохнул этот приятный запах, и ему стало слегка смешно. Он, опустив голову, даже улыбнулся. В ночном морозном воздухе запах чувствовался очень хорошо. Сосед Алексея толкнул его карабином и тихо прошептал:

– Эх, отлить бы, а то еле ноги переставляю! Боюсь, описаюсь от усердия!

Морозов тихо вздохнул про себя и почувствовал, что очень устал, что очень хочется спать, но еще больше тоже хочется в туалет.

И он посочувствовал себе и соседу, понимая, что ничто не может спасти от позора описаться. Представил себе мокрые, заледеневшие брюки и даже вздрогнул.

Укоряющими взглядами смотрели на курсантов их начальники, которые тоже, видимо, уже устали и от того, как пройдет следующее прохождение, зависело, когда полк ляжет спать. Но казалось, что при таком подходе придется маршировать до утра.

– Ну, что вам не хватает, моряки, чтобы хоть раз пройти нормально? – спросил внезапно генерал-полковник, вглядываясь в глаза первой шеренги. Видимо, внутренне почувствовал уже какое-то безразличие и фатализм со стороны моряков. Он вдруг понял, что моряки из принципа готовы ходить до утра.

– Что вам не хватает, моряки? – повторил он, – что надо сделать, чтобы вы прошли нормально?

– Товарищ генерал! Писать хочется! – раздался внезапно чей-то голос из задних шеренг.

Все замерли, ожидая шторма.

Генерал нахмурил брови, посмотрел внимательно на начальника училища, тот покраснел и лишь пожал плечами, показывая выражением лица: «Что, мол, с этих придурков возьмешь? Вот и будем мучиться до утра».

Генерал оглядел тоскливо площадь, посмотрел на сопровождавших его офицеров, потом посмотрел в сторону Мавзолея и Кремлевской стены и внезапно скомандовал:

– Быстро, бегом! Кто хочет! К кремлевской стене и назад в строй!

И тут беззвучно морские курсанты с карабинами рванулись к стене.

У передвижных ограждений, огораживающих у стены мемориальное кладбище, стояли несколько милиционеров, ожидавших, видимо, окончания тренировки.

И когда внезапно огромная черная масса из четырехсот человек в черных бушлатах и бескозырках с карабинами в руках с примкнутыми штыками молча рванулась к Кремлевской стене, они, понятное дело, испугались. Возможно, что они вспомнили о революционных матросах, взявших Зимний дворец и поэтому также молча побежали в разные стороны.

Разбросав по пути металлические заграждения, оставшиеся без охраны, курсанты по первой траве подбежали к стене и несколько сотен мощных струй ударили в древнюю Кремлевскую стену. Потоки жидкости стекли вниз, скрываясь в специальных ливнёвках.

Через пять минут полк опять стоял в строю, поправляя бушлаты, бескозырки и ремни.

Генерал-полковник и все офицеры молча наблюдали за происходящим. Было непонятно: осуждают ли решение генерал-полковника офицеры училища, но лица у всех были недовольные.

Когда все встали в строй и привели себя в порядок генерал-полковник глубоко вздохнул, покачал головой и громко сказал:

– Посмотрим, как вы теперь пройдете! – хмыкнул и чему-то улыбнулся он и, развернувшись, молча пошел в сторону Мавзолея. За ним подобострастно побрела его свита, видимо, обескураженная таким решением начальника.

Офицеры морского полка заняли свои места.

– К торжественному маршу, на двух линейных дистанция, первый батальон прямо, остальные напра – во! – раздались который раз с Мавзолея знакомые команды.

Вдоль линии прохождения побежали линейные из числа кремлевского полка, вынужденные вместе с моряками делить тяготы ночных прохождений. Можно было представить, как они этих морских недотеп, неспособных нормально пройти, ненавидели. Возможно, что они тоже хотели в туалет.

Морозов стоял и думал об этом и от этих мыслей ему стало веселей. С получением команды «АРШ» он вместе со всеми ударил ботинками по кремлевской брусчатке с подковами и прибитыми под подошву металлическим ромбами.

Громкий одновременный цокот более восьмисот ног разбудил засыпающую площадь.

«Цок-цок-цок!» – гремели железки и подковы. Казалось, древние башни и стены Кремля, видевшие стрелецкие восстания, всех царей и даже Наполеона, удивляются необычности происходящего.

– И-и-и – раз! – прокричали вторая и третья шеренги, поравнявшись с линейными, и курсанты дружно замаршировали мимо Мавзолея, повернув голову направо и четко фиксируя каждый взмах рукой на одном уровне. Где-то на Мавзолее Алексей увидел генерала, который придирчиво рассматривал наши молодые и разгоряченные лица. Мавзолей уплыл медленно куда-то назад.

Конечно, лица курсантов он не видел, но видел и фиксировал равнение в шеренгах, равнение бескозырок, равнение по диагоналям, равнение взмахивающих рук.

Мавзолей пролетел незаметно и остался позади.

– И-и-и – раз! – раздалась команда второй и третьей шеренг, отменяющая равнение направо, и курсанты замаршировали дальше к храму Василия Блаженного или, как он назывался официально – Храм покрова Пресвятой Богородицы, построенного в честь взятия Казани войсками Ивана Грозного.

Начальник училища и его заместители выбежали из строя вправо и легкой рысцой припустили к Мавзолею, видимо, получать очередной нагоняй от генерал-полковника.

Карабин у плеча Алексея привычно давил слегка вниз. Правая рука сама находила его цевье, делая отмашки.

«А как хорошо и тепло в постели, а мы тут маршируем!» – мелькнула предательская мысль и куда-то сама исчезла.

– Правое плечо вперед! – скомандовал наш начальник факультета и, как бы придерживая нас обеими руками, слегка отведя их в стороны, стал заводить батальон на положенное нам место. Где-то сзади разворачивался так же второй батальон первого факультета.

– К ноге! – звонко щелкнули приклады карабинов о московскую брусчатку, – клац!

Сразу стало легче. Алексей выдохнул.

– Вольно! – правая нога автоматически расслабилась, и мы все выдохнули набранный еще перед прохождением воздух.

Два батальона, стоявшие в три часа ночи у Храма Василия Блаженного, ждали резолюции генерал-полковника.

Наконец он показался в районе Мавзолея и направился к морскому полку. Издалека было видно, как он на ходу о чем-то советуется со своим окружением, курсантскими начальниками, резко размахивая руками. Видимо, он уже принял решение. За ним бежала свита, не попадая в его длинные шаги. Среди серых шинелей черными пятнами выделялись морские начальники.

– Завалили опять! – тихо вздохнул сосед Алексея. Более четырехсот глаз с волнением всматривались в приближающиеся командование. Прожектора ярко освещали всю Красную площадь. И вдруг они погасли и лишь осталась пара прожекторов, направленные в лицо стоявшим у храма курсантам.

Из-за света прожекторов огромные тени начальников выглядели даже не реально.

Начальник 1-го батальона капитан 1-го ранга Шульц, как командир 1-ого батальона скомандовал:

– Равняясь, смирно! Для встречи слева на кра-ул!

Курсанты дружно подняли карабины на уровень груди и стали есть глазами, как положено по уставу, подходившее командование.

Начфак, приложив руку к козырьку и выпятив вперед грудь, направился было докладывать. Генерал-полковник досадливо высоко отмахнулся рукой от него, как от мухи, и остановил его рвение.

– Не надо! Не надо! Вольно, полковник! Вернее, капитан, э-э-э, какого у вас там ранга. Все! Спасибо! – он махнул рукой и добавил еще что-то явно непечатное.

Скорее всего, он устал не меньше курсантов.

– Вольно!

– Вольно! – скомандован командир батальона. – К ноге!

Глухо и единым стуком хлопнули карабины о бессловесную брусчатку.

Строй замер в ожидании резолюции.

То, что часть прожекторов уже погасли, настраивало курсантов на хороший лад.

Генерал-полковник прошелся вдоль строя в одну сторону, потом в другую. Видимо, думал, что сказать. Затем вышел к середине нашего строя, снял фуражку и платком вытер околыш ее внутри.

Несмотря на довольно прохладную погоду, всем было жарко. Курсанты молча ждали резолюции. Казалось, что они сделали все, что могли, и лучше пройти уже не смогут. Так же напряженно ждали резолюции высшего командования и офицеры, вглядывавшиеся в темноте внимательно в лицо генерала.

Генерал-полковник нахлобучил одной рукой на голову фуражку-аэродром и улыбнулся, а затем, выждав небольшую паузу, внезапно сказал:

– А что, моряки, вот так бы и надо было сразу! Извините, не знал, что вам надо было просто отлить, а потом лишь маршировать. Непростые вы ребята! Сложно оказалось с вами, не то, что с нашими армейскими!

Лица курсантов стали непроизвольно растягиваться в улыбках. Генерал усмехнулся, а затем сразу посерьезнел, приложил руку к фуражке и громко произнес:

– Благодарю за службу, товарищи моряки!

Курсанты сразу подтянулись и дружно и громко рявкнули:

– Служим Советскому Союзу!

До Алексея опять донеся от генерала запах хорошего коньяка. Видимо, он снова погрелся на Мавзолее.

Какое-то время генерал молчал и просто проходил вдоль строя и рассматривал молодые и довольные лица курсантов, а затем, поравнявшись с краем строя, повернулся к начавшему улыбаться адмиралу и жестко и громко приказал:

– Всех в казарму! Отдыхать! На сегодня – все! Разрешаю всем спать до обеда! Вот так! – добавил он по-простому и потер руки в коричневых кожаных перчатках.

Адмирал скомандовал:

– Смирно! На плечо!

Курсанты дружно вскинули карабины на левую руку.

– Ведите! – скомандовал генерал и, повернувшись, пошел быстрым шагом к мавзолею.

– Шагом! Арш! – донеслась команда.

Громко, цокая металлическими набойками ботинок и подковками по брусчатке, курсанты строем зашагали, отбивая шагами, за Храм Василия Блаженного батальон за батальоном, туда, где ждали машины.

– Левой, левой, левой! – доносились команды командиров батальонов.

Алексей, поворачивая, заметил, как генерал-полковник остановился, как-то посмотрел в сторону уходящего морского полка и внезапно отдал честь. После этого повернулся и направился к ожидавшей его у Мавзолея легковой машине.

За ним, увеличивая шаги, тянулась его свита.

В голову Алексея приходили смешные мысли: «А, может, генерал тоже хотел, так же как курсанты весело подбежать к Кремлевской стене и …»

Отбивая четко шаг своими подковками и ромбами под подошвами, выбивая искры из брусчатки, отчетливо видимые в свежем ночном апрельском воздухе, курсанты почти бегом, ускоряя шаг, неслись по Васильевскому спуску к ожидавшим машинам.

«Вперед в Тушино, на наш бульвар Свободы к нашим теплым койкам, которые уже давно ждут нас!» – мелькнула у Алексея предательская мысль, и только теперь он почувствовал, как устал и как хочется спать.

– Покурить бы! – прошептал мечтательно маршировавший рядом с Алексеем сосед.

За Храмом Василия Блаженного курсантов ждали который час машины, вокруг которых прыгали, видимо, проклинавшие курсантов водители.

А где-то там, в Тушино, на бульваре Свободы, курсантов ждали теплые казармы и койки.

Алексей посмотрел на, подаренные отцом «командирские» часы. Был четвертый час ночи. Где-то там пробивалось уже солнце. Начинался новый день.

«Спать дадут часов до обеда» – мелькнула довольная мысль, и предательски потеплело в груди.

На последнем в истории СССР первомайском параде курсанты ВВМУРЭ имени Попова прошли с оценкой «отлично», а каждый курсант получил письменную благодарность от Министра Обороны СССР.

Глава 5. Моряк ребенка не обидит…

Алексей проучился в высшем военно-морском училище радиоэлектроники почти год и потихоньку заметил, что к курсантам первого курса начало меняться отношение. Нет, конечно, бывалым курсантом он не стал, но он не чувствовал себя в училище уже самым молодым. Скоро приедут поступающие и курсанты 1-ого курса (абитуриенты) и первый курс станет как бы на ступеньку выше. Теперь он знал многие нюансы службы в училище. Знал, что можно делать, что нельзя. Знал, где можно сачкануть, а где нельзя. За плечами была уже аж одна сданная сессия, после которой отчислили пять курсантов по неуспеваемости и одного за распитие спиртных напитков.

Даже старшина 2 статьи Бочкарев стал смотреть на курсанта Морозова уже немного по-другому. Не искал, как ранее, к чему бы придраться, а лишь по-отечески наставлял, что и как надо делать. Не старался найти причины отчислить его от училища. Зауважал, наверное, признал его право быть курсантом.

В училище сами курсанты условно делили себя на категории, в зависимости от курса учебы. Первый курс называли «без вины виноватые», второй курс «неподдающиеся», третий курс «веселые ребята», четвертый курс «женихи», пятый курс «лимоны» или «лейтенанты». Сами же курсанты себя называли в шутку «коллективной универсальной рабочей силой, абсолютно не желающей трудиться» – по первым буквам слова КУРСАНТ. Преподаватели иногда называли курсантов гардемаринами (по званиям морских курсантов времен Екатерины Великой, означавшей – морская гвардия).

Подходил к концу первый курс, впереди самый сложный второй, как говорили более старшие курсанты. После второго, говорят, уже не отчисляют и если ты очень хочешь стать морским офицером, то уже обязательно станешь. Хотя, трудились и делали то, что прикажут. Самое сложное было стоять в расходном подразделении и чистить ночью картошку на все училище. Чистили, как правило, до утра. Не высыпались, и чтобы ускорить процесс чистки, картошку чистили квадратиками, то есть в отходы уходила почти половина каждой картофелины.

На первом курсе шли пока общеобразовательные и общекорабельные предметы, а вот на втором курсе уже начинаются специальные предметы по будущей специальности. И валять дурака будет никак нельзя – надо учиться. На втором курсе надо сдать, как говорили опять же более старшие, самый сложный предмет, называющийся ТЭМП (теория электромагнитного поля), который ведет самый вредный преподаватель в училище «профессор Мориарти». Им так напугали всех первокурсников, что низенького, лысоватого капитана 2-го ранга, имевшего это прозвище, все первокурсники старались обходить стороной, чтобы случайно не попасться на глаза. Как говорили, что он чем-то, по сути, напоминает генерала Хлудова из кинофильма «Бег».

«Мимо меня не проскочишь!» – говорил генерал Хлудов, за спиной которого маячили виселицы.

А за спиной «профессора Мориарти» маячили несданные экзамены, так называемая «академия» в летние месяцы (сдача злополучного экзамена вместо заслуженного отпуска).

«Мимо Мориарти не проскочишь!» – в который раз шептал про себя Алексей Морозов и представлял, как он идет на этот экзамен, как кролик в рот удаву. Обойти и проскочить нельзя. А сдавать придется.

Многие курсанты приобретали в училище плохие привычки. Кто-то начал курить, кто-то начал пить, а кто-то напропалую гулял с местными петергофскими девушками.

Вечером после возвращения из увольнения многие курсанты хвастались перед другими своими «подвигами» на любовном фронте.

В темноте кубрика они собирались в уголке и, поедая съестные припасы, принесенные из увольнения от любвеобильных мам и бабушек, делились впечатлениями.

– Мне мама пять пачек «примы» купила! – хвастался один, – теперь хоть обкурись.

– А мы с Федей сегодня бутылку водки в сорокодверке на двоих жахнули (кафе в Петергофском парке) и ни в одном глазу. Мимо дежурного прошли, как штыки – ровненько и красиво. Дежурный по роте тоже ничего не заметил! – хвастался другой, умышленно сильно дыша на всех небольшим перегаром.

– А я сегодня в парке одну лапочку так натянул, что до сих пор яйца болят! – хвастался третий.

И все с уважением слушали его.

Для Алексея Морозова такие разговоры были интересны. Если он курить и пить не начал по принципиальным соображениям, то разговоры о девушках его весьма волновали.

– А если она забеременеет? – спросил он тихо хвастуна-ловеласа.

– И что? – ответил тот высокомерным тоном, – она сама дала. Пусть сама и отвечает. Есть известный абортарий. Пусть идет и если не умеет предохраняться, отвечает по полной.

– Но это же твой ребенок! Твоя кровь! Как так можно рассуждать? – удивился Алексей.

– И что? Я же ей не говорил, что люблю, не предлагал руку и сердце, не обещал жениться. Пусть сама и выпутывается. Местные бабы знаешь какие ушлые, чтобы курсанта под венец повести? Что только не сделают ради этого!

– Но это же нечестно по отношению к ней, к ее родителям, к будущему ребенку! – настаивал на своем Алексей.

– Ты, Морозов, пойди молоко маменькино с губ сотри, а потом приходи к старшим товарищам солидные разговоры вести! – снисходительно заметил другой курсант, – не мешай старшим взрослые разговоры разговаривать. Иди спать! Я скоро приду и тебе сейчас колыбельную спою.

И все дружно рассмеялись.

Алексей, сильно покраснев, пошел к своей койке, нащупывая руками в темноте дорогу.

– Хватит бродить здесь, как слон! Все люди спят, а этот бродит и людей будит! – раздалось с одной койки, которую Алексей ненароком задел.

«Вот уж, действительно, не надо лезть в чужие разговоры, – думал он, нащупав темноте свою спасительную койку, – но как можно хвататься своей подлостью?»

– Это ты, Морозов? – тихо спросил со своей койки старшина 2 статьи Бочкарев.

– Так точно, товарищ старшина! Я из умывальника! – доложил Алексей.

– Умываться надо до отбоя! – поучительно заметил старшина и, смачно и громко зевнув, отвернулся к переборке (стенке).

Алексей откинул одеяло и лег. Пружины койки заскрипели, приняв его тело. На соседней койке спал его приятель Мишка Коростылев.

– Ты где был? – тихо спросил вполголоса тот, когда Алексей улёгся.

Алексей подвинулся к нему и так же тихо ответил на ухо:

– Там с увольнения Валерка Абросимов пришел. Рассказывал, как он девушку трахнул. Представляешь?

– Представляю! – ответил Коростылев. – и что здесь такого?

– Ну как что? – разгорячился Алексей, – а если она забеременеет? Что тогда?

– Ну забеременеет и забеременеет. И что? Тебя это почему волнует? Не ты же забеременеешь? Пусть Валерку и волнует! – ответил с усмешкой Коростылев.

– Ну как ты не понимаешь? Это же нечестно по отношению к ней, к ее семье! – продолжал горячиться Алексей.

– Э-э-э, да ты? друг Леха, сам ничего не понимаешь! – после некоторого раздумья прошептал Мишка, – надо над тобой шефство брать. Учить надо обращению с женским полом. А то ты совсем профан, как я посмотрю. Понимаешь, брат, если она не хочет – она и не даст тебе! Хотя есть кто и ломается, но потом дает. Поломается немного, а сама не обижается и не уходит, а старается все сделать, чтобы ты настоял и стал виноватым и должным. Так многие девушки поступают. А если хочет, то она сама тебе дает, а, значит, тоже виновата. Понимаешь, брат, у них, у баб совсем другая психология. Их задача проста до безобразия: им надо поймать тебя за член, а на нем притащить под венец. И многие делают это в Петергофе весьма замечательно. Вот одна, мне рассказывали третьекурсники, затащила курсанта к себе домой, напоила вином, а потом в постель, а родители в соседней комнате ждут. Только он на нее залез, а они тут как тут, как будто только вернулись откуда-то. И к постели быстро с караваем и солью: «Совет вам и любовь молодые! Когда свадьба?»

– Но наши мамы, бабушки, сестры … Они же не такие? – на глазах Алексея выступили слезы, – а как же любовь? Может, они на танцы приходят просто потанцевать, а не замуж?

– Не смеши мои ботинки, Лёха! Любовь – морковь. Все они такие, – усмехнулся Мишка, – только в разной степени. Их задача нас окрутить и женить на себе. Иначе зачем на танцы приходить? Слушай более опытного дядьку. Какой, никакой у меня опыт все же есть уже. А наша задача мужская. не поддаться. Вот основа взаимоотношений мужчины и женщины.

– Какого дядьку? Какой опыт? – спросил Алексей. – У тебя что, была любовь с девушками? Расскажи!

Только Мишка собрался рассказывать, сел, заскрипев пружинами койки, как раздался скрипучий голос старшины:

– Коростылев, Морозов! По одному наряду на работу за болтовню после отбоя! Немедленно отвернулись друг от друга и спать! Если что еще услышу, то пойдете с расходным подразделением сегодня картошку чистить до утра.

– Лешка, пошел ты на фиг со своими девками и любовью! – тихо прошептал Мишка и отвернулся от Алексея.

«Нет, здесь что-то не так. Мишка все же неправ! – подумал Алексей и отвернулся от Мишки в другую сторону, – любовь есть. А как без нее можно?»

– Не слышу ответа! – зло прогудел со своей койки Бочкарев.

– Есть один наряд на работу за болтовню после отбоя! – ответил Миша Коростылев, сев на койке.

– Есть один наряд на работу за болтовню после отбоя! – ответил Алексей, тоже сев на койке.

– Вот так-то лучше! А то разболтались и спать никому не дают! – удовлетворенно ответил Бочкарев и отвернулся в переборке.

Через минуту от его койки раздалось ровное сопение.

Наступил май месяц. Парки Петергофа и окрестностей окрасились зеленью. Появились многочисленные туристы. А петергофские девушки сняли весенние колготки и чулки, подняли высоту своих и без того коротких мини юбок и смущали, проходя по улице Коминтерна, работающих на уборке внешнего объекта курсантов 1-ого курса.

Мишка – наставник Алексея – не хотел быть аскетом. Все же гормоны давали свое и он, как и другие курсанты, наблюдал, внутренне вздыхая, за проходившими мимо недоступными девушками, которые, видя на себе внимание и взгляды, выступали, вроде отвернувшись в другую сторону, но чувствуя на себе раздевающие их призывные взгляды курсантов.

– Ты, Леха, смотри, какая «пава» пошла! Я бы не прочь ее … на часок в уголок затащить! – с восторгом говорил Мишка Коростылев Лешке, метущему большой метлой мусор вдоль бордюра.

Алексей ничего не отвечал, но и не мог сказать самому себе, что проходившие мимо девушки не производят на него впечатление. Задевали и его. Но он представить себе не мог, что одна из этих красавиц станет его. Его любовью, его женой, его самым близким человеком. По-другому он думать в силу своего воспитания не мог.

– Зуб даю, что у этой красотки в красной юбочке ничего под юбкой нет! – громко говорил признанный ловелас Валерка Абросимов, по его словам, уже перепробовавшего всех девушек в Новом Петергофе и теперь собирающегося продолжить свои любовные изыскания в Старом Петергофе и Рамбове (Ораниенбауме-Ломоносове).

– А ты проверь! Есть или нет? – задорно отвечала ему девушка и, подняв голову, громко цокая по асфальту каблучками, удалилась по направлению к научно-исследовательскому институту, примыкавшему к ВВМУРЭ.

– Эх! Такая девка и не моя! – с восторгом проворчал Мишка Коростылев, с удвоенной силой начиная нагружать в тачку мусор.

– Как она может так говорить? Она же, наверное, комсомолка? – фыркал Алексей.

Мишка усмехнулся.

– Ты знаешь, что даже партийные бабы говорят и делают и не так. А ты комсомолка? Надо над тобой шефство брать и делать из тебя настоящего мужчину. Пора, наверное. Тебе когда восемнадцать стукнет?

– В августе, – подумав немного, ответил Алексей.

– Вот и гуляй до августа. Ты же несовершеннолетний, значит, с ее стороны будет совращение тебя. И тебе ничего не будет за это. А ей может и светить уголовка. Хороший, однако, у тебя возраст. Вот мне уже восемнадцать есть.

– Как ничего не будет? – удивился Алексей.

– А так. Не будет и все. Законы такие в стране.

– И что мне делать?

– Знакомиться и пробовать ухаживать. Хотя? сложно это. Нормальные девушки на нас первокурсников внимания не обращают. Им подавай третий курс и старше. Им замуж надо. А мы пока не в фаворе. Не женихи. С нами только всякие малолетки, ищущие приключения на свою голову, могут пойти. Школьницы десятого класса. А они ведь несовершеннолетние и это может быть или срок или сразу под венец. Тяжела ты доля наша курсантская! – тяжело вздохнул Мишка.

– Мишка, а как познакомиться?

– Как-как? Просто! Сходи на танцы в клуб, пригласи на танец пару раз, пригласи сходить погулять в парк или в кинотеатр «Аврору». В парке выбери место, где нет людей. Это поближе к Александрии есть такие аллейки. А если в кино, то на последний ряд возьми билет.

– И что с ней делать дальше?

– Что-что? Ты дурак что ли? Леха? – возмутился Мишка, облокотившись на свою лопату? – делать то, что делают другие!

– А что другие делают?

– Опытные сразу целовать начнут в губы, грудь попробуют пощупать. Если не возмутится и не уйдет, то можно и под юбкой посмотреть – есть там что-нибудь или нет?

– А что там должно быть?

– Трусики там должны быть! Кружевные, маленькие женские трусики! Розовые, голубенькие, сиреневые или еще какие! Ты что, совсем идиот? – возмутился Мишка.

– А если там ничего нет? Такое бывает?

– Часто бывает, если она пришла поискать приключений. Тогда считай, что тебе повезло. Значит, она ждёт тебя и твоей любви.

– А если по морде даст?

– О! Если даст, то, значит, по делу! Дальше может быть все хорошо. Извиняйся для виду сразу, говори, что случайно полез не туда, что больше не будешь никогда! – он улыбнулся. – Если не ушла, значит, можно продолжать. Тогда надо целоваться и не только в губы.

– А куда? – изумился Алексей, так и не понявший куда можно и нужно целовать.

– В шейку, в ушки, в грудки. Вроде сначала понемногу, потом сильнее и не только в щечку, а в губы и опять, как бы случайно, грудь потрогать, соски помять и потом, если не будет сопротивляться, то под юбку залезть и проверить есть трусики или нет.

– Зачем залезать под юбку? – удивился Алексей, – а если есть, то не все ли равно?

– Ну ты и дремучий, Леха! Как тебе все объяснить? Ну проверить сначала надо, есть ли у нее там трусики? Это, как лакмусовая бумажка. Хочет она что-то или нет? Я же тебе сказал, что пробовать надо все.

– А если все же есть трусики, то что?

– Да ничего! Дед в пальто! – злился Мишка, – который раз тебе объясняю, а ты, как дуб, ничего не хочешь понимать! Сами разберетесь, что и как делать. Интуиция подскажет. Рядом сидеть и на ухо всякие глупости шептать, книги рассказывать про море, флот. Или стать настоящим мужчиной, трахнув её. Лопух ты! – сказал Мишка и продолжил убирать сметенный в кучу мусор.

Алексей тоже продолжил мести улицу и лишь изредка посматривал на улицу Коминтерна, где, как специально, шли одна девушка за другой, одна краше другой, как на подиуме при показе мод. Короткие юбки, высокие каблуки, крепкие красивые ножки, выступающие острые грудки. Было от чего голове поехать. Думалось почему-то не о приборке, а о проходящих мимо девушках. Как найти свою ненаглядную, любимую. А она должна быть не хуже проходящих мимо.

И Алексей решился попробовать. Ну не все же быть хуже других. В субботу он пошел не в увольнение, не в кино, как делал обычно, а на танцы в клуб училища.

Народу на танцах было очень много. В зале, где на стенах были выставлены доски с именами отличников, закончивших училище, за колоннами толпились девушки. В воздухе стоял непередаваемый аромат различных духов. пахло цветами и романтикой. Казалось, неземные создания в просвечивающих платьях, с длинными ногами, выходящими из узеньких юбок, в туфлях на высоких каблуках, пришли специально соблазнять курсантов.

Курсанты тоже стояли кучками. Пятикурсников и четверокурсников не было почти никого, зато третий и второй курсы разглядывали стоявших в уголках девушек и отпускали в их адрес различные, порой не совсем лестные, замечания.

Алексей стоял один, подперев спиной высокую колонну. Он не знал, что делать. Кого приглашать на танец. Вальс он танцевать не умел, а медленный танец, когда можно поговорить с девушкой, прижавшись к ней, как назло, на объявляли.

Нет, он, конечно, попробовал пригласить одну понравившуюся ему девушку в красивом, кремовом платье. Она усмехнулась, внимательно оглядев его с ног до головы, остановив взгляд на одинокой курсовке и его лице.

– Я детей не обижаю! – процедила она сквозь губы.

Алексей, как оплеванный, побрел к своей колонне. Оттуда он увидел, что эта девушка уже кружится в вальсе, обнимая одной рукой и улыбаясь курсанту третьего курса.

Он стоял у колонны и сердце его в обиде билось, грозя выскочить из груди.

«Нади идти в роту и лечь спать! – думал он, – плевать на эти танцы-шманцы и всех этих недотрог Дульсиней Петергофских! Хоть высплюсь, как следует».

Он уже направился к выходу, как оркестр внезапно объявил белый танец.

– Молодой человек! Вы, надеюсь, не откажете даме? – внезапно услышал он за спиной.

Он повернулся и увидел красивую девушку в белой юбочке и красной блузке. Ее задорные зеленоватые глаза, с какой-то тёмной радужкой по краям, весело улыбались и озорно сверкали. От нее пахло романтикой и польскими духами «Быть может». Алексей это точно знал, ибо такими же духами душилось его сестра, и ему запах очень нравился.

– Так что, пойдете танцевать с красивой, но одинокой девушкой? – улыбаясь, спросила она.

– Я п-п-плохо тан-н-цую! – ответил, начав заикаться Алексей, – вам может не понравиться!

Он подумал, что она сейчас уйдет, и все растает в огромном зале. Но она не ушла, а ответила:

– Давайте попробуем немного! Может, и получится?

Был, наверное, первый медленный танец. Они вышли на середину зала, где уже танцевали довольно много пар. Она положила ему свою невесомую левую руку на плечо, а правой обняла за талию и прижалась всем телом к нему.

Алексею стало совсем плохо. Он еле передвигал ногами, старясь не оттолкнуть ее и в то же время не наступить, как медведь, ей на ногу.

– У вас хорошо получается! – проворковала она ему на ухо, и он почувствовал, как ее светлые длинные волосы защекотали его щеку и ухо, – как вас зовут? Вы что такой напуганный? Никогда девушку в руках не держали?

– Н-не д-держал! – признался Алексей, думая, что она, услышав это, сейчас уйдет, – меня зовут Михаил. Ой! – он внезапно понял, что сказал не то и тут же поправился, – в-вернее, А-а-алексей! – и густо покраснел.

– Так Алексей или Михаил? Как правильно? – опять пропела она ему на ухо своим неземным, напоминавшим звон колокольчиков, голосом.

– А-алексей правильно. Извините, я перепутал! – он чувствовал прижавшиеся к нему груди девушки и от этого ему становилось с каждым шагом все хуже и хуже.

Её мягкие грудки, но весьма упругие, уже прижимались к его груди. Он моментально вспотел. Его начинало почему-то трясти, а лицо покраснело.

– Вам плохо? – остановилась она и отстранилась от него.

– П-плохо! Душно тут очень! – ответил он.

– Пойдемте тогда в парк погуляем, воздухом подышим! – пропела она.

– А как?

– Ну так! Я выйду здесь и подожду вас у КПП. А вы придете туда.

– А к-как в-вас з-зовут? – внезапно вспомнил Алексей.

– Меня? – рассмеялась она и, сделав строгое лицо, сказала в тон Алексею очень серьезным голосом, – М-мария, в-в-вернее, Д-даша.

– Вы издеваетесь надо мной? – спросил он, покраснев, как рак.

– Всё как ты!

Их толкали другие танцующие пары, а они стояли посредине зала, ничего не замечая, держа друг друга за руки. Ямочки на ее щеках выступили сильнее, блестящие зеленые глаза задорно улыбались.

– Не обижайтесь! Я как вы! Пошутила! Давайте пойдем отсюда, раз вам плохо. Соображайте быстрее, а то мы всем здесь мешаем.

И они стали протискиваться в сторону выхода. Алексей шел за ней, придерживая рукой ее за тонкую ручку. Спустились вниз.

– Так как все же вас правильно зовут? – вспомнил Алексей.

– Меня? – опять усмехнулась она и, вздохнув, ответила, – Дашей зовут! – и вызывающе посмотрела ему в глаза.

– Очень приятно! Алексей! – ответил он, наклонив голову.

– А вы можете не заикаться, кажется? – спросила она, глядя ему в глаза.

И он почувствовал, что тонет в них, пропадает.

– Я заикаюсь, когда сильно волнуюсь! – улыбнулся он.

– А вы сейчас сильно волнуетесь? – опять улыбнулась она, – объясните почему?

– Я никогда не видел так близко девушку. Первый раз! – ответил он, слегка наклонив голову.

Он всегда так говорил, когда очень волновался.

– Что первый раз? Увидели или почувствовали? – спросила она.

– И то и другое. И самое главное запах ваших духов голову сильно дурманит! – признался Алексей.

– Может, вы никогда ещё с девушкой и не целовались? – усмехнулась она.

Алексею показалась, что она откровенно над ним смеется.

– Никогда! – признался он.

– Ну, это дело легко поправимо! Научим! – сказала весело она, и Алексей почувствовал, что уже начинает бояться ее, – так вы придете к КПП или обманете девушку, доверившуюся вам? – продолжала она таким же голосом, что он посчитал его издевательским.

– Нет, Д-дашенька, я обязательно п-п-приду! – ответил он, теперь боясь, что она не придет.

«Когда-то надо начинать!» – думал он, прыгая через ступеньку по лестнице со второго этажа.

– До встречи, любимый! – проворковала вслед она и, помахав рукой, прошла мимо курсантов второго курса в сторону выхода на бульвар Разведчиков.

Алексей полетел в ротное помещение. Дневальным по роте стоял у тумбочки его дружок Мишка Коростылев.

– Мишка, я познакомился! Ты знаешь, к-к-какая она? К-какая она?

– Какая? – усмехнулся Мишка, взяв рукой за штык-нож.

– Другой такой нет! – выпалил Алексей, – она пригласила меня погулять по парку!

– Это хорошо! Помни, что я тебя учил! Слишком шустро тоже плохо – и это очень плохо. Окрутит такого дурачка, как ты и все. Женит на себе. Ты от одного запаха ее духов, наверное, умереть готов.

– Почему от запаха? – спросил Алексей, а потом, подумав признался, – точно, запах у нее такой, что голову дурит, и она сразу уезжает куда-то в сторону.

– А я что говорю? Духи у них теперь есть с каким-то наркотическим запахом. Понюхал и готов сдаться сразу и жениться.

– А зачем ей жениться на мне?

– Да не жениться ей, а выйти за тебя замуж! Запомни раз и навсегда, что женщины выходят замуж, а мужики женятся на женщинах. А курсант выгодная партия для женщины. Дисциплинированный, аккуратный, проверенный по медицинской части и самое главное, что будущий офицер. В красивой форме, с которым не грех и рядом пройти, да и зарплата у офицера выше, чем у простого инженера после института.

– Давай потом поговорим! И дай мне увольнительную! – попросил Алексей, – она меня уже ждет у КПП. Если буду долго болтать с тобой, просто уйдет!

– На! Быстрее беги! Только тихо, пока Бочкарева нет! – вынул из книги увольняемых увольнительную записку Миша и протянул Алексею.

Тот засунул увольнительную записку в военный билет и побежал в кубрик за бескозыркой.

Даша, как и обещала, уже ждала Алексея у КПП.

– Леха, ты чего так долго? – спросила она, ежась от холода.

Действительно, на улице стало прохладно.

– Да так! Пока увольнительную взял, беску и сразу прибежал!

– Прохладненько! – пожаловалась она.

– А что делать? – спросил озадаченный Алексей, не понимая, что она хочет.

– Пиджак ты мне предложить не можешь? У тебя только фланка. Не снимай, не надо! – остановила она попытку Алексея снять форменку, – тебя же любой патруль задержит. Обними просто меня посильнее, чтобы я почувствовала, что мужчина рядом и тепло твоего тела согреет меня!

Они перешли улицу Коминтерна и направились на Ольгин пруд.

– Там скамеечки есть. Посидим, покурим, поговорим! – предложила она.

– Я не курю! – признался Алексей и впервые в жизни пожалел, что не курит.

– Я тоже не курю, – внезапно сказала она, – так просто знаю, что мужчинам нравится, когда девушки курят.

– М-мне это н-не н-нравится! – твёрдо ответил Алексей.

– Опять волнуешься и начал заикаться? – лукаво улыбаясь, в свете уличного фонаря, спросила Даша и погладила рукой его волосы, выбивающиеся из-под бескозырки.

– Да! Никогда не обнимал девушку. П-первый р-раз в жизни. И потом от твоего запаха голова едет кругом! – честно признался Алексей.

– Да у тебя зубы чечетку выбивают! Ты боишься меня? А запах? Так это хорошие французские духи, называются «Шанель».

«Шанель»? А пахнут, как «Быть может» – подумал Алексей и ответил:

– Нет, не боюсь тебя! Вернее, да! Н-немного боюсь! Ведь я первый раз! – ответил Алексей.

– Успокойся! Я тебя насиловать не буду, если ты так боишься! – вдруг сказала Даша, – ну не надо так дрожать, а то мне становится страшно за тебя.

– Если хочешь, то можно изнасиловать! – вдруг совершенно неожиданно выпалил Алексей.

Она немного отстранилась, посмотрела на него и громко рассмеялась.

– Я все п-постараюсь делать, как ты говоришь! – улыбнулся Алексей.

– Старайся! А я проверю! Вот скамеечка на берегу пруда и никого на ней нет. Нам повезло! – заметила Даша, – будем там учиться с тобой целоваться!

– Целоваться? – удивился Алексей, – а это обязательно?

– Обязательно! – ответила Даша, – ты зачем меня пригласил погулять? Я тебе нравлюсь? Значит, будем целоваться, чтобы я не замерзла.

– Да, очень нравишься! – признался тихо Алексей.

– Тогда целуй меня в губы и грей меня! – предложила Даша, повернув лицо и подставила ему свои губы, закрыв глаза.

– А у нас курсанты говорят, что девушки ломаются, прежде, чем что-то разрешить!

– Я не такая! – ответила Даша, не открывая глаз. – Я не ломаюсь. Если хочешь, можешь потрогать мои грудки! – и, взяв руку Алексея, положила себе на грудь.

Алексею стало совсем плохо, когда он ощутил мягкие женские грудки в своей руке. Он сразу вспотел.

– Тебе приятно? – спросила она.

Он только кивнул, не зная, что делать дальше.

– Мне тоже очень приятно! У тебя очень ласковые руки. Т ы не жми сильно, а просто ласкай их. Можешь попробовать их даже губами и язычком.

Его рука как бы знала, что делать дальше и, расстегнув блузку, обнаружила там лифчик и, найдя под ней упругую грудку и сосок, освободила грудь из плена бюстгалтера, начала ласкать и слегка гладить ее.

– Вот так! Мне уже приятно! – проворковала она.

Он делал это на автомате, как будто знал, как и что делать.

Ее губы уже искали в полутьме его губы и, наконец, найдя, обволокли их, Он чувствовал, что куда-то проваливается. Ее мягкие губы целовали его, а ее язык проникал к нему в рот и как бы гладил его язык.

Его рука гладила одну грудь, потом освободила из лифчика вторую.

Даша прижалась к нему всем телом.

Они самозабвенно целовались, лаская друг друга. Ее рука внезапно начала расстёгивать клапан на брюках и проникла вовнутрь. Он почувствовал ее руку внутри и не хотел её останавливать.

Второй рукой она внезапно взяла его руку с груди и, положив ее себе на ногу чуть выше колена, подняла, приподняв немного вверх, юбку. Он почувствовал рукой ее тонкие трусики, которые она тут же чуть спустила немного вниз, допуская его руку под них.

Он хотел остановиться, прекратить, но руки уже не подчинялись ему и сами находили все складки ее тела, горячего тела, ждущего его ласки, стремящегося навстречу ему.

«Неужели все так просто? – думал Алексей, проникая пальцами туда, о чем даже подумать не мог, – может, она просто надо мной издевается?»

Внезапно в ней что-то изменилось. Она отстранила Алексея от себя.

– Все! Первый и последний для тебя урок любви закончен! – вдруг сказала она и начала заправлять груди в лифчик и застегивать блузку.

– Почему? – удивился Алексей, не понимая изменения, произошедшего с ней, – я сделал что-то не так? Я обидел тебя?

– Нет! Все нормально! Ты делаешь все так, как надо! Ты завел даже меня, а мне это не надо! Может, надо для тебя, но не для меня.

Он с жалостью убрал свою руку из-под ее юбки.

– Моряк ребенка не обидит! – ответила она, приводя в порядок свои волосы, – ты же, по сути, еще ребенок. Ты девичью грудь ни разу в руках не держал, не говоря о большем. Теперь можешь хвастаться своим курсантам, что подержал.

– Я никому не буду хвастаться. Я женюсь на тебе! – вдруг сказал Алексей, – я люблю тебя! Будь моей женой!

– Это предложение? – усмехнулась она и посмотрела на него.

– Да!

Её зеленоватые, как у кошки, глаза лукаво сверкнули в свете уличного фонаря.

– А ты спросил меня, согласна ли я пойти замуж за первокурсника? Тебя же могут с первого курса выгнать, а могут и со второго. Ты спросил вообще сколько мне лет?

В ее голосе звучала какая-то горечь.

– Сколько? – спросил Алексей, – а мне все равно! – тут же поправился он.

– Мне не все равно! – ответила она, вставая и одергивая юбку, – ты целоваться даже, как следует, не умеешь! Тебе надо на кошечках тренироваться! Обслюнявил всю! – она жалостливо посмотрела на него.

Она достала из сумочки помаду и стала подводить губы.

– На ком потренироваться? На ком? Зачем? – переспросил Алексей, застегивая клапан брюк и тут же добавил, – я научусь! Я обязательно научусь! Я все буду делать, как ты хочешь! Ты же мне поможешь? Нам же было хорошо вместе?

– Так хорошо, что лучше бы не было никак! – отрезала она с какой-то злостью, – мы будем потом жалеть, но, может быть, станет уже поздно. Не надо делать глупости, пока мы можем остановиться. Поверь, мне очень тяжело будет потом. Я неосознанно стремлюсь к тебе, как к мужчине, но ты не мужчина пока, в сущности, ты еще ребенок! – с горечью усмехнулась она.

На ее зеленоватых глазах сверкнули слезы.

Алексей встал со скамейки с какой-то пустотой в голове, понимая, что ничего больше уже не повторится. Она была здесь, но она была уже совершенно чужой, совершенно чужим и недоступным человеком.

– Ладно, пойдем, Алешка! – тяжело вздохнула она, хлопнув его по плечу, – ты очень хороший и искренний парень. Даже замуж предложил! Почему я тебя не встретила года три назад? У тебя обязательно еще будет настоящая любовь. Поверь, я знаю, что говорю! Ты очень красивый парень и даже в моем вкусе. Но ты пока еще, по сути, ребенок. А у меня уже есть один ребенок. Мне его еще поднимать надо. Двух сразу я не вытащу.

– Кто? Кто есть? – удивился и не понял Алексей.

– Дочка! – тяжело вздохнула она, – дочка два годика, от такого же, как ты, курсанта. Так же вот захотелось тогда чувств, любви безмерной. Мне казалось, что это любовь и была готова отдать ему все, что он захочет и попросит. А он сбежал, когда узнал, что будет ребенок. Хотел, чтобы я сделала аборт. А я родила. И вообще мне двадцать один год – не ровня я тебе! Старая уже! Тебе сколько, только честно?

– Мне семнадцать пока, но скоро будет восемнадцать! – сказал Алексей и почувствовал, что покраснел.

– А мне скоро будет двадцать два. Вот тебе исполнится восемнадцать приходи и обсудим! – усмехнулась она. – И запомни, что твои невесты учатся еще в школе в седьмом или восьмом классе. А я невеста не твоего уровня. Стара я для тебя. Боже, прости меня грешную! Я сегодня чуть несовершеннолетнего не совратила. Ну и дура я! Ведь это уголовка! Забыла, что был первый выпуск десятилетки! – она с жалостью посмотрела на него, – ладно, проводи меня до автобуса! Разрешаю! – усмехнулась она и направилась к остановке.

Алексей побежал за ней.

– Мы еще увидимся, Даша?

– Зачем? Вот у меня есть сестренка младшая Вера. Она учится пока в восьмом классе. Тебе может стать парой. Женишься на ней года через четыре – буду благодарна. И целоваться она может тебя уже сейчас научить. Умеет! – усмехнулась она, – а то обслюнявил меня всю! Но не спеши с малолетками дальше поцелуев. Обожжёшься или обожжёшь их ненароком!

Алексей чувствовал себя уязвленным, раздавленным и очень несчастным. Лицо его пылало огнем.

– Даша, а почему ты не сходишь в политотдел и не расскажешь об этом негодяе, который тебя бросил?

– А зачем? Чтобы заставили его на мне жениться силой? И что это будет за муж или отец, которого заставляют силой?

Она посмотрела Алексею в глаза, и он увидел в них боль.

– Ну хоть алименты будешь на дочку получать!

Она всплеснула руками.

– Ну какие алименты, Алешка? Ну ты и наивный. Сколько ты получаешь в месяц?

– Восемь тридцать в месяц.

– А он сколько?

– Пятнадцать, наверное, на третьем курсе.

– Уже на пятом! – поправила она его.

– Это сколько алиментов? Три рубля? Не смеши! Больше пробегаешь, чем получишь.

– Давай я на тебе женюсь! – предложил снова на полном серьезе Алексей, – я буду хорошим мужем и отцом твоей дочке.

Она тяжело вздохнула и улыбнулась.

– Хороший ты парень, Алешка! Но в тебе говорит не голос разума сегодня, а просто голос самца. Тебя поманили, но не дали, и ты готов на все, чтобы получить свое. А завтра ты обо всем забудешь и не вспомнишь. Даже если когда-нибудь увидимся, то ты мне спасибо скажешь, что я не согласилась. Не спеши жениться. Всегда успеешь. А потом, ладно! Ну, поженились мы! До конца училища более четырех лет. Твоя получка такой мизер – максимум в кино сходить, а не семью кормить из трех человек. А если ещё ребенок?

Ну и как ты думаешь, выдержим мы все это? Исполнится мне сорок четыре – это предел женского возраста. А тебе только сорок – это расцвет для мужчины. И после этого семья начнет распадаться. Не надо, Лешка, об этом!

– Почему предел? Моей маме около сорока.

– Понимаешь, Алешка, женщина может родить ну до сорока пяти, потом климакс.

– Что-что? – переспросил Алексей.

Она усмехнулась.

– Ты и этого не знаешь! Ну, это когда в организме женщины все изменяется, и она теряет возможность рожать. После этого она становится старушкой, бабушкой. А вы, мужики, можете исполнять свой мужской долг лет, наверное, до шестидесяти и становиться отцами. Вот такая разница может быть между нами! И чем ближе к этому возрасту, тем сложнее становиться понимать друг друга. Аборт, кстати, может лишить женщину навсегда стать матерью.

– Ты серьезно?

– Да, вполне! И таких женщин много! Хотя, многие делают по десять абортов и рожают потом.

За разговорами они незаметно пришли на остановку автобуса. У Алексея от всех этих разговоров горело лицо. Она остановилась, погладила своей слегка шершавой рукой щеку Алексея.

– Поверь мне! Я знаю, что говорю, а ты пока не представляешь. Живи, учись, служи! Может и встретимся где-нибудь на флоте, если звезды сойдутся. И не спеши до пятого курса жениться! И не обижай девчонок никогда. Для них это больнее получается, чем для вас, мужиков!

– Я обещаю тебе! – прошептал он.

Она на секунду прильнула к нем и поцеловала в губы.

Он почувствовал опять знакомую сладость и зовущую мягкость ее губ, но она быстро отстранилась. К остановке подошел автобус «полтинник» (так курсанты называли триста пятидесятый номер), идущий к вокзалу.

– Прощай и забудь меня! – сказала она и протянула ему руку.

– Может, еще раз поцелуемся? – предложил Алексей, пожимая ее руку.

Она с жалостью посмотрела на него и поцеловала по-матерински в щеку.

– А телефон, телефон оставь на всякий случай! – закричал Алексей вслед автобусу и побежал за ним. Она стояла у заднего окна и с жалостью смотрел на него, а потом вдруг улыбнулась и помахала ему рукой.

Автобус давно уехал, а Алексей долго стоял и смотрел ему вслед. Ехать за ней или нет? Автобусов к вокзалу, как назло, не было.

Постояв минут двадцать, он медленно побрел в училище.

Идти не хотелось и вспоминать ничего тоже. На душе была какая-то горечь, недосказанность, и даже обида. Он понимал, что что-то потерял навсегда в своей жизни.

– Ну как ты? Поцеловал ее хотя бы? Дала поцеловать? – спрашивал его друг Михаил, – как она?

Алексею не хотелось ничего ни говорить, ни рассказывать, уподобляясь Валерке Абросимову, но Михаил не отставал и ходил за ним.

В ротном помещении несколько курсантов смотрели телевизор, кто-то гладился.

– Моряк ребенка не обидит! – сказал Алексей словами Даши, усмехнулся Михаилу и, взяв полотенце, пошел в умывальник.

– Не понял! – озадаченно посмотрел ему в след Михаил, – какой моряк? Кого не обидит? Ты скажи, что случилось?

Алексей горько усмехнулся, но ничего не ответил другу.

Всю ночь он вспоминал с горечью в душе мягкость ее губ и непередаваемый ее запах, и думал об участи таких девушек, поверивших и доверивших себя курсантам.

Глава 6. Офицерский «чепок»

• Если ты не хочешь, то заставить
• Я тебя, наверно, не смогу.
• Ты готов Вселенную расплавить
• В спешке без оглядки на бегу.
• Ты и не почувствуешь, как больно
• Людям от такой вот суеты.
• Главное, что ты у нас довольный,
• Всё здесь для твоей родной мечты.

(Прохоренко)

Одна из версий названия буфета. Во времена Советского Союза флот именовался Красным. Матросов называли краснофлотцами. Поэтому, согласно этой версии, в 1927 году была введена специальная единица буфета для матросов на берегу: Часть Индивидуального Продуктового Обеспечения Краснофлотцев (ЧИПОК). Упразднена эта самая часть была в 1963 году и появился Военторг. Но за это время название (и особенно его сокращение) плотно вошло в жизнь обычного солдата. Так что отказаться от этого названия в 70–80 годы было еще очень сложно.

«Чепок» или «чипок» – это из армейского и флотского жаргона и, кстати, очень распространенное и «узнаваемое» название буфета для любого, кто хоть как-то был связан с армией и флотом. Дословно на флоте – на берегу – это матросская или солдатская чайная или буфет. Если взять глубже, то это может быть как кафе на территории береговой воинской части, так и продовольственный магазинчик там, где можно перекусить. Однозначно, в первую очередь это связано с питанием, но по армейским и флотским понятиям: пирожные, выпечка, бутерброды, напитки, как лимонад, так и чай с кофе, но никакого алкоголя – это категорически запрещено. Одновременно в «чепках» имеется отдел с чисто армейским или флотским ассортиментом: погоны, эмблемы, ремни, гюйсы, брюки и форменки, одеколоны, бритвы, то есть предметы первой необходимости.

Сам Алексей, обычный курсант первого курса, после 10 классов школы поступил по желанию через военкомат во ВВМУРЭ имени Попова, о котором узнал только от отца, а потом в военкомате. Курсант, ничем не выделяющийся из других, вихрастый, волосы светло-русые, большие глаза серого цвета, роста выше среднего, стройный. Он понимал, что пока он учится на первом курсе никакие девушки на него, не обратят никакого внимания. Но все впереди и через четыре года он уже станет белым лебедем, на которого он обратил внимание и ему понравилось. Из-за этого он поступил и в ВВМУРЭ имени Попова. Поступил с первого раза. Спасибо должен сказать своей математичке Зинаиде Васильевне, которая заставляла его заниматься математикой до седьмого пота.

– Учи математику! Вам, мужчинам, без математики не жить! Девочкам это, может, и не понадобится. А вот вы, мужики, без математики только в чернорабочие или улицы подметать. А так поступишь в институт, получишь высшее образование и все дороги открыты! – говорила она Алексею и таскала его на дополнительные занятия, на курсы алгебры-логики, изучала с ним институтский курс математики. Чем он ей понравился Алексей сказать не мог. Но то, что она занималась с ним отдельно видел весь класс. Девочки даже издевались, а он конфузился.

Алексей даже сам не понял, как при сдаче экзаменов во ВВМУРЭ он получил по математике обе пятёрки и обратил на себя внимание заведующего кафедрой математики профессора и доктора физикоматематических наук Воскресенского.

– Тебе, молодой человек, с твоими способностями на физмат надо было поступать. Светлая голова у тебя! – говорил Воскресенский после экзамена, глядя из-под очков на Алексея.

– Да я уж лучше здесь. Мне форма нравится! – сконфузившись, отвечал Алексей, – у меня и папа моряк! – говорил он с придыханием.

Физику сдал на четвёрку, сочинение написал, пробежал, проплыл, отсидел в барокамере и был зачислен на первый курс.

Такой же курсант, как и все. Худенький, коротко постриженный, с почти детским мальчишечьим лицом. Еще никогда не брился и даже не имел бритвы. Наивный до невозможности, всему верил на слово. Любой старшина или курсант старшего курса для него начальник. Знал, что от своих – своего строя отбиваться нельзя, пока на первом курсе. Вставал на физзарядку, питания в столовой, безусловно, не хватало. Молодой организм шел в рост. Приходилось даже в обед, завтрак и ужин брать в карманы несколько кусков хлеба, чтобы хоть немного утолить чувство голода.

Алексей был приглашен тренироваться в сборную училища по гимнастике. Преподаватели его сразу заметили, когда он сдавал экзамены.

– Занимался гимнастикой? – спросил невысокий майор.

– Так точно, товарищ майор! До восьмого класса, а потом ушел в спортивное многоборье, а зимой увлекся хоккеем.

– Хоккей у нас не культивируется! Запретили после смерти курсанта училища имени Макарова: шайба в голову попала. А вот гимнастика тебе была бы под силу. Давай, подходи ко мне, будешь пока по третьему разряду выступать! А там посмотрим на твои способности. Может, из тебя получится толк?

И Алексей стал ходить на тренировки сборной училища. Вместе с ним начал ходить его товарищ Коля Глаголев из его же роты и даже отделения, тоже занимавшийся в школе гимнастикой. После первых соревнований на манеже училища имени Кирова им обоим, занявшим призовые места, выдали голубую форму сборной училища с красивой надписью ВВМУРЭ имени Попова на спине им присвоили взрослые разряды. И они получили право заниматься физзарядкой отдельно от роты по своему плану.

Но калорий питания все-равно на первом курсе не хватало и его можно было восполнить дополнительно за деньги в чепках. В училище было два чепка: курсантский и офицерский. Безусловно, лучше был офицерский. Там был больший и более разнообразный ассортимент, нежели в курсантском. Можно было заказать сосиски, яичницу, бутерброды с колбасой. Но курсанты первого курса редко посещали офицерский чепок. Там в основном питались офицеры и курсанты старших курсов. А первокурсники даже боялись туда заходить. Но в чепки из числа курсантов первых курсов назначались рабочие.

И так получилось, что весной в офицерский чепок были назначены курсанты Морозов и Глаголев.

– Повезло! – мечтательно сказал Коля, представляя, что удастся поесть соски и яичницу.

Командир отделения проинструктировал обоих курсантов Морозова и Глаголева.

– Выполнять все приказания работниц буфета, своевременно прибыть сразу после занятий, мыть, носить, не пререкаться! Если кто зайдет из старшин нашей роты – обслуживать в первую очередь! Я зайду проверю.

В офицерском буфете трудились две женщины среднего возраста и каждый день к ним после занятий прибывали два курсанта из расходного подразделения, которые занимались до вечера мытьем посуды, выносом мусора, а также выполняли все приказания буфетчиц.

В этот раз было почему-то не так, как всегда. Дверь в буфет внезапно оказалось закрытой, а на стекле висело объявление, что буфет сегодня работать не будет.

– Что будем делать? – спросил Глаголев Морозова.

– Жалко, а я хотел яичницу с колбасой заказать. Жаль, что не получится! – ответил Леша.

– А, может, хорошо, что закрыто? Пойдем в роту, на сампо?

Леша пожал плечами.

– Не сюда, так на свинарник старшина отправит! Лучше было бы здесь отработать!

Внезапно Глаголев уловил какой-то шум за дверью и музыку.

– Давай постучим! – предложил он Алексею.

Алексей пожал плечами и постучал. За дверью раздались голоса и в конце концов щелкнул замок. В проеме двери показалась строгая буфетчица Оксана, в белой блузке с маленьким передничком и черной юбке.

– Вам чего? Буфет сегодня работать не будет.

– Мы назначены из расходного подразделения к вам работать! – доложил Глаголев.

– А почему опоздали? – капризно спросила Оксана.

– Так у нас, как только обед закончился, и мы сразу к вам.

– Понятно. Сегодня мы не работаем, но нам понадобится только один работник для мытья посуды.

Курсанты переглянулись между собой.

– Вот ты, иди сюда! – внезапно сказала Оксана и втянула за робу более высокого Алексея в помещение буфета, – а ты свободен! – сказала она Глаголеву.

– Совсем свободен?

– Совсем! Иди отдыхай!

И Коля, пожав плечами, улетел наверх по лестнице.

Оксана закрыла за Алексеем дверь, и он оказался в помещении буфета, освещённого всего лишь одной боковой настенной лампой, за обычным столиком сидела вторая буфетчица Наталья и незнакомый черноволосый курсант пятого курса в звании мичмана. Стол был накрыт всякими изысканными яствами, в центре стола стояла большая бутылка армянского коньяка.

– Зачем ты его взяла сюда, Оксана? Зачем он здесь нужен? – пожав плечами, спросил пятикурсник Оксану, – мы что, сами не справимся? Лишние глаза, лишние уши.

Было видно, что он недоволен.

– Ты что ли будешь мыть посуду и убирать буфет? – поставив руки в боки, спросила Наталья. – Или ты думаешь, что мы сегодня будем это делать?

– Да ладно! Пусть моет и убирает! Жалко, что ли? – ответил пятикурсник, усмехнувшись, и обратился к Леше, – тебе понятно, курсант? Надеюсь, что язык за зубами держать умеешь?

– Так точно, товарищ мичман, все понятно! Язык за зубами держать умею! – выдохнул Алексей, – разрешите идти мыть посуду!

– Иди-иди! Там уже ее много! – усмехнувшись, пожала плечами вторая буфетчица и, обратившись к мичману, спросила, – Савелий, а когда придет твой дружок Викторенко? – она лукаво склонила голову слегка немного на бок. – У нас уже коньяк кончается, а твоего дружка второй час нет. Он что, не хочет меня поздравить с юбилеем? Мне надоело его ждать! А кто меня сегодня пойдет провожать до дома? Ты?

– Ну уж фиг, Натуля, я тебе Савелия не отдам! – вдруг возмутилась Оксана, – он мой. Твой Викторенко и точка!

Алексей не стал слушать их объяснения, а быстро по стеночке прошел в подсобное помещение, где находились несколько моек для посуды, а в специальных шкафах стояла помытая запасная посуда. Там же висели большие белые фартуки для рабочих.

Он надел большой белый клеенчатый фартук и подошел к мойке, в которой стояла гора грязной посуды. Посмотрел все, выбрал чистую губочку и стал мыть тарелки.

Прошло, наверное, полчаса. В помещение мойки зашла Наташа и принесла еще грязную посуду.

– Получается? – спросила она Алексея, закурив.

– Так точно, товарищ Наталья! Все нормально!

– Ты у нас уже работал? – спросила она, внимательно посмотрев на Алексея, морщась от дыма.

– Так точно! Работал один раз! – ответил Алексей.

– Ну почему так точно? Я не военная и не товарищ. Зови меня просто Натальей! – усмехнулась она, покачав головой, – и будь проще. Мы сегодня отдыхаем. У меня день рождения! – пояснила она.

– Хорошо, понял! Звать вас просто Натальей и быть проще! – на одном выдохе ответил Алексей.

– Пойдем, выпьешь с мной и выпей за мое здоровье немного коньячку. Смелее станешь. А то тебе, наверное, скучно здесь? У меня же сегодня день рождения. Представляешь, 30 лет! Какая же я уже старуха?

Она внимательно посмотрела Алексею в глаза.

– Вы даже очень симпатичная! – ответил Алексей, желая сгладить как-то ее негативные мысли о себе.

Наталья еще раз внимательно его оглядела, усмехнулась.

– Ну симпатичная, так симпатичная, а этот козел Викторенко, дружок Савелия, так и не пришел! Бегает от меня, паразит, наверное, думает, что я его потащу в ЗАГС за одно место. Нужен он мне! А ты не боишься меня?

Алексей посмотрел на нее и отрицательно покачал головой.

Она погасила сигарету и вдруг близко подошла к Алексею.

– Поцелуй меня, ты же сказал, что я красивая и не боишься меня! – она обняла Алексея и прижалась к нему всем телом.

Душа Алексея ушла в пятки, когда она его обняла. Он впервые целовался так в губы с такой взрослой женщиной. Он почувствовал сначала ее дыхание, потом ее горячие губы, прижимающиеся к его губам.

Нет, он один раз целовался с девчонкой после танцев в клубе, с той Дашей у Ольгиного пруда, но с такими взрослыми женщинами никогда.

Он ответил ей своим поцелуем, и она стала его целовать сильнее.

Так они целовались, наверное, минут пять.

– Наташа, ты где? – раздался голос Оксаны.

Наташа отстранила Алексея от себя, посмотрела ему в глаза, усмехнулась и спросила:

– Будешь любить меня сегодня?

Испуганный Леша лишь мигнул в ответ глазами.

– Целоваться ты не умеешь, но это поправимо! Я научу тебя! Ты пойдешь меня провожать сегодня! – приказала она голосом не требующим возражения, – мне так плохо. Мне сегодня обязательно нужен хороший парень!

– Я сегодня не увольняюсь! – с волнением в сердце, ответил Алексей, – я курсант первого курса. Меня никто не отпустит в увольнение.

– Это поправимо! – махнула рукой Наталья и, взяв Алексея за руку, потащила за собой в помещение буфета.

Там в слабом свете притушенных ламп было мало света, да и тот был в клубах сигаретного дыма. Обе девушки и мичман курили. Алексей знал, что в помещении буфета курить запрещалось, но, видимо, сегодня был особый день и всем командовали буфетчицы, которые сами себе это позволяли.

– Что, будем еще пить? Или заканчиваем и будем выбираться? – спросила Оксана, поправляя помадой губы.

– У нас коньяк остался? – спросила Наталья.

– Есть немного! – ответил мичман, приподнимая бутылку, в которой оставалась еще треть, есть еще.

– Налей курсанту! Как тебя там? – спросила она у Алексея.

– Курсант 21-ой буки роты Алексей Морозов! – ответил Алексей, присаживаясь на стул, стоявший рядом со стулом Натальи.

Мичман ухмыльнулся:

– Будущий связист?

– Так точно!

– Давай выпьем, Алексей Морозов, за мое здоровье! – подняла свой бокал Наталья, – у меня сегодня юбилей!

Алексей посмотрел на мичмана, которого он слышал, что женщины называли Савелием. Все же он старший и хочешь не хочешь является начальником по воинскому званию для простого курсанта.

Пятикурсник почесал левый висок, усмехнулся, кивнул в знак согласия и тоже поднял бокал.

– Давай выпьем! – сказал он, подхватывая вилкой кусочек лимона.

Оксана внимательно посмотрела на Алексея, потом на Наталью, усмехнулась и подняла свой бокал.

Выпили. Наталья наклонилась к Алексею и вдруг крепко поцеловала его в губы.

– Мать, ты хочешь мальчика испортить? Он же еще ребенок! У него молоко еще на губах не просохло! – спросила, улыбаясь, Оксана.

– Хороший мальчик! Мне нравится! – пьяно ответила Наталья, – или ты хочешь, чтобы я сегодня в честь своего юбилея спала одна?

В голове Алексея после выпитого бокала зашумело, от табачного дыма и выпитого коньяка все поехало в голове.

– Значит, так! Тогда здесь заканчиваем! – командовала Оксана. – Алексей Морозов домывает всю посуду и убирает со стола. Мы ему помогаем, а потом все едем ко мне домой в Рамбов. Там продолжаем твой юбилей!

Посуду Алексей помыл быстро. Женщины активно помогали Алексею. Потом Алексею вручили две тяжелые сумки с шампанским, коньяком и прочими закусками.

– Будешь нашим спиртноеносцем! – рассмеялась Наташа и дружески обняла Алексея, – или проще сумконосцем, как кенгуру – и рассмеялась.

У Алексея шумела голова. До этого он такое крепкое спиртное никогда не пил. Но и отказать в такой ситуации он не мог. Мичман все же разрешил и скомандовал.

Вышли на улицу в связной дворик, расположенный между двух корпусов. Но на всякий случай он решил предупредить мичмана:

– А я не могу в Рамбов. У меня нет увольнительной! – сказал Алексей тихо мичману Савелию на ухо.

Сказал тихо, но в тишине услышали все.

Девушки остановились и внимательно посмотрели на него, потом на Савелия.

– Да, он так не может идти! Он же раздетый в робе. Его не пропустят на КПП в этой робе и берете.

– Это поправимо! – подумав немного, ответил мичман Савелий, – ты сегодня под моей охраной. Я решаю все твои проблемы и отвечаю за тебя!

Девушки заулыбались и о чем-то стали шептаться.

– Но вам очень нужны лишние проблемы? – Савелий посмотрел на Наталью.

– Да, я очень хочу, чтобы Леша пошел сегодня со мной! – пьяным голосом ответила Наталья. – Савелий, сделай что-нибудь для этого! Ты же целый мичман. Или нет?

– Желание женщины – закон для моряка! – в тон ей ответил мичман Савелий, – где ваша рота располагается? – спросил он у Алексея.

– Над кафедрой кораблевождения на чердаке! – ответил Алексей, – здесь рядом, – он показал на корпус.

– Понятно, по времени сейчас будет вечерняя прогулка. Будут строиться. Кто у вас старшина роты?

– Мичман Пастухов с четвертого курса. Но он не отпустит. Он очень строгий.

Мичман Савелий посмотрел на Алексея, как на неразумного дитя, с некоторой даже жалостью, усмехнулся и ничего не ответил.

Женщины опять внимательно посмотрели на Савелия. И он понимал, что надо выполнить их желание.

– Со мной отпустит этот ваш Пастухов. И пусть только попробует что-то сделать не так! – капризно сказал Оксана, – пусть в буфет тогда не заходит! Я ему покажу, как нас не уважать!

– Хорошо, что не с первого факультета, а со второго. Недалеко идти! – ответил ей, улыбнувшись, мичман Савелий, – ждите меня здесь! – сказал он и быстрым шагом пошел к входу на кафедру кораблевождения.

На улице было уже темно и лишь свет фонарей освещал отдельные закоулки междукорпусного пространства.

Рядом с Алексеем стояли женщины, перекуривали и тихо разговаривали между собой. Часть их разговоров доносилась до Алексея.

– Как он целуется? Умеет? – спрашивала Наташу Оксана.

– Желторотик пока! Но я его всему научу! – усмехнулась, затягиваясь глубоко, Наташа.

– Мальчика хочешь испортить? Смотри, не залети с ним на этом!

– Не первый раз! – с какой-то досадой ответила Наташа, – не учи меня, мать! А от него ничего не убудет. Только научится, как с женщинами общаться. Потом спасибо скажет.

Алексей даже не понимал, о чем они говорят. Выпитый коньяк кружил голову, и он думал о своем. Как бы не вылететь из училища с этими приключениями. Но и отказать целому мичману и буфетчицам он не мог.

Через минут пятнадцать прибежал разгоряченный Савелий.

– Все нормально, девочки. Договорился. До восьми утра он отпущен со мной. Я сказал, что он мой брат двоюродный. И нам надо срочно сходить к родственникам. Там проблема. Понял, братишка? – посмотрел он на Алексея.

– А он поверил? – спросил с сомнением Алексей.

– Нам не все ли равно? Поверил он или нет? – пожал плечами Савелий.

– Ура-а-а! – дружно закричали обе женщины и бросились целовать мичмана Савелия.

– Мне надо сбегать в роту за бушлатом, формой три и бескозыркой! – сказал Алексей.

– Не надо! Сейчас все принесут! Я уже заказал по телефону через помощника дежурного по факультету. Там мой дружок стоит! – сказал мичман Савелий, – ты же не пройдёшь и шага в форме первого курса. Как через КПП выходить будем? Принесут тебе мичманскую форму. В ней и пойдёшь.

– Ура! – закричали женщины, – да здравствует мичман Алешка Морозов!

Алексей вздохнул и только кивнул головой. До последнего момента он надеялся, что все же его отпустят в ротное помещение и не надо будет ехать никуда. А вот теперь отступать было поздно.

«Назвался груздем – полезай в кузов» – думал он и с досадой поглядывал в сторону Натали и Оксаны.

Через минут пятнадцать прибежал курсант первого курса с первого факультета и принес Алексею черные брюки, бушлат с курсовками пятого курса, погонами мичмана и фуражку. Бушлат он принес и мичману Савелию.

– Надевай это! – приказал мичман Савелий.

Алексей снял с себя брюки робы, положил в одну из сумок и быстро переоделся прямо на улице.

Женщины оценивающе смотрели на его голые ноги, когда он переодевался.

– Ничего даже мальчонка! – прошептала на ухо Наташе Оксана, – пожалуй, и я тоже попробую эту свежатину!

– Не получится! Он сегодня мой! – гордо ответила Наташа, пригрозив Оксане кулаком и задорно блеснув глазами.

Теперь Алексей стоял перед ними в форме курсанта пятого курса. Форма ему шла. Он надвинул фуражку на глаза.

Савелий критически осмотрел его и усмехнулся.

– Лицо слишком молодое, а так ничего даже. Надвинь козырёк на нос и видно не будет!

– Да. Хороший мичман из тебя получился! – пропела Наташа, прицениваясь. – Повыше Савелия даже почти на пол головы.

– Так! Все, хватит болтовни! Едем! – скомандовала Оксана, – нас ждут великие дела. Лешка, хватай сумки и пошли!

Навстречу маршировала на вечернюю прогулку Лешкина рота. Сбоку шел мичман Пастухов и командовал:

– Левой, левой!

Проходя мимо Алексея и Савелия, старшина роты отдал честь, видимо, не узнав Алексея.

Женщины взяли под руки мичмана Савелия, а Леша сзади тащил тяжелые сумки.

КПП прошли на удивление без проблем. Дежурный мичман даже не стал смотреть документы двух пятикурсников. А поцелуя в щеку Оксаны вполне хватило, чтобы усыпить бдительность и усмирить всю его прыть. Все курсанты знали этих женщин из чепка и относились к ним с уважением.

До Рамбова (Ораниенбаума или Ломоносова) быстро добрались на такси.

Дом, где жила Оксана, имел две комнаты и кухню.

Включив свет, Оксана скомандовала:

– Мальчики, раздевайтесь! Продолжаем наш банкет! – и обе женщины, скинув сапоги и пальто, начали ловко накрывать на стол, – курить только на кухне или лучше на балконе! У меня мою малышку приведут завтра. Не хочу, чтобы в комнате было накурено. Лешка, закуривай!

– Я не курю! – дрожащим голосом ответил Леша.

– Вот, еще, мужик называется! – пропела Оксана.

– Правильно, Леша, не кури! Я тоже брошу! – ответила Наташа и вызывающе посмотрел на Оксану.

Та в ответ только усмехнулась.

Савелий и Алексей сняли бушлаты, повесили их на вешалку. Сняли ботинки и в одних носках прошли в большую комнату. Там по команде Савелия они уселись в кресла, стоявшие у журнального столика. Леша порывался пойти помочь женщинам, но Савелий взял его за рукав и тихо сказал:

– Не мельтеши, Лешка! Они сами прекрасно справятся и без нас, и накормят нас тем, что мы не дополучаем в своей системе и, возможно, никогда не видели. Юбилей у них. Понимаешь? Праздник большой. Тридцать лет. Тебе сколько?

– Семнадцать. Я после десятого класса.

Мичман присвистнул, усмехнулся, повёл головой, но ничего не сказал.

Стол, действительно, оказался накрытым очень быстро и ломился от изысканной пищи и спиртного. Бутерброды с красной и черной икрой, красная рыба, свежие и маринованные огурчики, маленькие помидорчики, дымящаяся вареная картошка, посыпанная укропом и петрушкой, куски жареного мяса, украшали стол.

– Как в хорошем ресторане! – хихикнул мичман Савелий.

– Лучше, чем в ресторане! – ответила Оксана и, наклонившись, стала целовать Савелия в губы.

– Так, тут уже целуются! – возвестила вошедшая с кухни Наташа, – а мы чего теряемся?

Она наклонилась над сидящим в кресле Алексеем и стала его целовать его в губы, а потом села ему на колени.

– Пообжимай меня посильнее, дружок, чтобы я почувствовала настоящую мужскую руку!

И она, взяв руку Алексея, положила себе на грудь. Он почувствовал себя каким-то раздавленным, но сопротивляться уже не мог, как бы проваливался в нее, ее мягкость и упругость. Падая в бездну, почувствовал, что Наташа переложила его руку себе на колено, и сама стала двигать ее выше и выше.

Внезапно Савелий громко спросил:

– А, может, мы сразу пойдем по комнатам? Или будем заниматься любовью на глазах друг у друга?

– Я согласна! – закричала Оксана. – Мне стыдиться нечего. Но здесь всего один диван. Поместимся?

– Чур я буду пока на руках у Алексея! – провозгласила Наталья, – разливайте шампанское и выпьем перед хорошей любовью!

– Правильно, давайте сначала выпьем лучше еще коньяка, а потом все же разбежимся по комнатам и займемся там любовью! А когда соберемся здесь, то продолжим наш банкет! – предложила Оксана.

Они выпили по хорошему фужеру коньяка. Потом Оксана и мичман Савелий ушли в маленькую комнату, а Наталья увлекла Алексея на диван, срывая по пути с него уже расстёгнутые ей брюки, форменку.

– Сейчас я тебя буду насиловать! – пообещала она, заваливая его на диван.

Дальше он действовал, как сомнамбула, ничего не понимая и не соображая. Он ничего не понимал, что с ним происходит.

Через какое-то время в комнату вернулись довольные и полураздетые Оксана и мичман Савелий. Оксана была в короткой ночной рубашке, а Савелий был в одних синих больших трусах.

– Продолжаем банкет в честь нашей любимой Наташеньки! – провозгласила Оксана, наполняя бокалы шампанским.

Алексей еле успел натянуть на себя брюки. Ему было неудобно перед женщинами в трусах. Наталья была теперь какой-то очень задумчивой, видимо, о чем-то думая.

– Ну, как мальчик? – спросила с улыбкой Оксана.

Наталья усмехнулась и ответила:

– Даже очень ничего!

Потом Наталья ушла с Оксаной покурить на кухню, и они о чем-то там горячо спорили и даже ругались.

– Как тебе Наташа? – спросил мичман Савелий, поедая бутерброд с черной икрой и запивая его шампанским.

– Что как? – спросил Алексей, – извините, товарищ мичман, я был первый раз с женщиной. Я не понял.

– Можешь называть меня просто Савелий или Сава, – разрешил мичман, – выпьем?

Они чокнулись и выпили еще по фужеру коньяка.

Женщины в это время по очереди сбегали в душ. Помылись.

А потом Алексей провалился в какой-то туман. Он понимал, что с ним что-то происходило, но что, он не запомнил и даже не понимал. Комната качалась, стены сходились и расходились. Он даже не понял, как очутился в маленькой комнате один.

Засыпая в маленькой комнате на кровати, он сквозь сон слышал далекий разговор женщин:

– Заездила мальчика! Отрубился. А Савелий сказал, что ему еще семнадцать лет. Совращаешь несовершеннолетнего!

– И что? Он на меня побежит жаловаться?

– Не думаю.

– Он мне еще спасибо скажет. Кто его всему так научит?

Голова Леши сильно кружилась, и он снова отрубился. Потерялся и ничего уже не соображал.

Утром проснулся от того, что к нему прижалась горячая женщина и громко храпела.

Он посмотрел на нее и подумал: «Что же я делаю?» И чуть не заплакал.

Хотелось в туалет и пить. В горле все пересохло. Он перелез через Наталью и на цепочках прошел в туалет. В большой комнате на диване спали, обнявшись Оксана и Савелий. Пахло каким-то спертым и непривычным запахом. Зашел в туалет.

Потом прошел на кухню и, прижавшись к крану, жадно попил холодную воду. Его чуть не вырвало. А потом неожиданно для самого себя стал мыть не помытую с ночи посуду.

Пить все-равно хотелось. И он увидел в углу под столом трехлитровую банку с маринованными огурчиками. Он снял крышку и, припав к банке, жадно попил рассол. Стало легче.

– Молочка бы – подумал он.

Когда он домыл посуду, то в постель к Наталье возвращаться уже не хотел. Он сидел на кухне и, закрыв глаза, думал. Периодически он прикладывался к банке с огурчиками. То пил рассол, то ел огурчики. Немного успокоился. Вспомнил Дашу.

– Она не такая. Она неземная. Хотя … а кто его знает?

Внезапно на кухню с сигаретой в зубах, в одной ночной рубашке, зашла заспанная, зевая Оксана.

– О, Алеха! Сморю свет горит, думала, что с вечера забыли. Ты все вымыл? – сказал она, заглянув в раковину – Молодец! Хозяйственный мужик. Чего тут есть выпить? – спросила она и уселась за стол с Алексеем.

Он достал из-под стола банку с огурцами.

– А коньяк или шампанское есть?

Алексей пожал плечами. Он их не видел. Да и пить не стал бы сегодня. Ему же в училище и на занятия.

Оксана, сняв крышку, припала губами к банке. А когда напилась, то посмотрела на Алексея и жалостливо спросила:

– Заездила тебя Наталья? – и тяжело вздохнула, – ты уж не обижайся на нас. Нам тоже хочется своего кусочка счастья. Мы же люди. А от тебя же ничего не убыло?

Алексей боялся отвечать, а лишь смотрел на нее.

– Вижу, переживаешь. Ладно, плюнь! Это, Алексей, жизнь и не надо на нас обижаться! У тебя были женщины?

Алексей, опустив глаза, покачал головой.

Ему хотелось, как в детстве расплакаться. Но он еле сдерживал себя.

– Я скажу Наталье, чтобы не трогала больше тебя. Хорошо?

Алексей, опустив глаза, кивнул головой.

– Ладно. Давай я соображу пока вам завтрак с Савелием. А то уже скоро пора в училище.

Алексей посмотрел на часы-ходики, висевшие на кухне. Было уже почти шесть часов.

– Мы вам дадим на такси, чтобы вы не опоздали! – она затушила в пепельнице сигарету и, надев фартук с цветочками, стала быстро готовить яичницу с сосисками.

Вчера Алексей мечтал об этом блюде, а сегодня есть не хотелось.

На кухню зашла Наталья.

– Ну, что тут у вас? – и сразу полезла под стол за банкой с огурчиками.

– Смотрю, а я одна. Испугалась, что Леха уже свалил совсем.

Выпила, испытывающее посмотрела на Алексея.

– Ты на меня не в обиде, надеюсь?

Алексей отрицательно покачал головой.

– Еще приедешь?

– Мать, не мучай мальчика! Не приставай. Видишь, на нем лица нет? Ты вчера сделала его мужчиной! А ему еще семнадцать лет!

– И что? Для них это не так болезненно, как для нас. Помнишь? – она посмотрела на Оксану.

Та в ответ лишь махнула рукой.

– Иди буди Савелия, а то он все проспит!

Наталья ушла.

– Слушай, Леха, ты теперь вроде наш крестник. Приходи в любое время в наш чепок. Накормим и напоим бесплатно.

Леша посмотрел с испугом на нее и подумал: «Неужели у меня было с ней? Чтобы сказали родители, если бы узнали? А я и не помню ничего».

В училище все они еле успели вернуться на такси к назначенному сроку. Женщины им дома собирали с собой поесть и сложили в небольшую сумку. Сумку взял с собой мичман Савелий, а заодно и фуражку и брюки и бушлат. Переоделся Алексей на КПП под усмехающимися взорами пятикурсников.

– Ты где был? – спросил Алексея Коля Глаголев, когда Алексей пришел на приборку в коридор политотдела.

– Да так! – неопределенно махнул Алексей рукой.

Ему никому ничего не хотелось рассказывать. Ему было стыдно, даже перед самим собой.

В училище Леша стал избегать буфет. Несколько раз его ловил мичман Савелий и отводил перед закрытием в буфет, где женщины его кормили всем, что пожелает. Но желания посещать его и видеть этих женщин у него не появилось даже на пятом курсе.

Глава 7. Первая корабельная практика

Учебный крейсер «Комсомолец» (бывший «Чкалов»)

После сдачи первой сессии, в входе которой курсанты сдавали три экзамена: математику, физику и начертательную геометрию, курсанты отправились в Кронштадт на первую корабельную практику.

Алексей сдал всех экзамены на четверки и был рад такому благоприятному исходу.

Все три роты первого курса второго факультета на буксире направлялись на крейсер «Комсомолец», стоявший в Кронштадте.

С одной стороны, курсанты боялись корабля. Пугали годковщиной старшие товарищи. Они рассказывали страшные случаи, как матросы не любят курсантов, как они издеваются над ними. Много говорили о годковщине. С другой стороны, всем хотелось побывать на корабле, убедиться самим, проверить, что сделали правильный выбор профессии, что они способны выдержать испытание морем. Предстояла первая встреча с матросами. Как их примут.

До этого Алексею приходилось бывать в море несколько раз и все время с родителями и, как правило, море было спокойным. Это, во-первых, на прогулочных катерах от Ялты до Алушты, до Ласточкиного гнезда и до Никитского ботанического сада. Во-вторых, морская прогулка с родителями на теплоходе «Грузия» на ночь. Самое запомнившиеся – это путешествие после пятого класса из Свиноустья до Балтийска на настоящем боевом десантном корабле, где Алексей даже спал в кубрике с матросами. И еще был поход на катере на воздушных крыльях от Ленинграда до Петродворца.

Все это было хорошо, но настоящего моря со штормами, ветрами Алексей так еще и не попробовал, качки не увидел и очень хотелось проверить себя, так как старшие товарищи обещали, что как только закачает, мы все сразу сляжем и отдадим морю все, что перед этим съели.

С одной стороны, было страшно, а с другой все ждали этой практики и очень хотели попасть на нее. Командир роты, бывалый моряк капитан-лейтенант Иванов, до училища служил на крейсерах Черноморского флота. Он иногда курсантам рассказывал о своей службе, о практике, о своем первом выходе в море.

Много о кораблях курсанты слышали от старшекурсников и прежде всего от своих командиров отделений, взводов, которые перед училищем еще прошли службу на кораблях.

Алексей еще в школе читал взахлеб «Морские рассказы» и «Капитальный ремонт» Леонида Соболева, «Арсен Люпен» и «Правила совместного плавания» Сергея Колбасьева, «Синее и белое» Бориса Лавренева. В книгах все было просто и понятно. Но теперь, когда самому предстояло испытать этот новый и совсем неизведанный мир, где существуют свои правила, свои законы – писанные (Корабельный устав) и неписанные (флотские обычаи), столь отличные от обычной береговой жизни.

В первых числах июля курсанты на буксире от пристани Ораниенбаума отправились на первую корабельную практику.

В Кронштадте курсантам бросились в глаза многочисленные полуразрушенные форты, расположенные на островках и на самом острове. В доке стоял какой-то большой корабль. А в бухте, куда направлялся буксир, были видны многочисленные мачты кораблей. В заводе торчали вверх мачты красавца-парусника «Крузенштерна».

Это флот. Кронштадт – город флота, город, существующий для флота, город кораблей, исторический город, которому уже двести с лишним лет. Отсюда уходили в бой корабли Петра Великого, эскадры адмиралов Апраксина, Спиридова, Сенявина и многих других. Отсюда уходили для исследования мирового океана корабли Крузенштерна, Лисянского и Белинсгаузена, корабли адмирала Рожественского, погибшие в Цусимском сражении. Отсюда прорывались подводные лодки в Балтийского море во время Великой Отечественной войны. Из Кронштадта уходили морские десанты для высадки в Петергофе, на островах Тютерсах, Соммерсе, Гогланде, Нарвский десант.

О Кронштадте Алексей много слышал от отца, который служил в Кронштадте на эскадренном миноносце «Подвижный», доставшемся СССР от раздела немецкого флота после Великой Отечественной войны.

Волнительно было для морских курсантов попасть в такое историческое место.

В Кронштадте курсантов высадили на причал, где стояли крейсера и строем повели на учебный крейсер «Комсомолец». Как потом Алексей узнал, эта отгороженная молами бухта называется Усть-Рогаткой. В парке около Усть-Рогатки был виден памятник Петру первому, смотрящему в море. На бортах кораблей были видны названия «Киров», «Комсомолец», «Октябрьская революция», «Свердлов», «Железняков».

«Неужели это тот самый легендарный крейсер «Киров», который прорывался из Таллинна, стрелял по немцам?» – подумал Алексей.

Вдалеке выделялись черными корпусами подводные лодки, а в соседней бухте рядом темнели серыми корпусами другие боевые корабли.

– Смотрите, это Чумной форт! – показывал на черные укрепления видневшегося вдалеке форта кто-то из знающих курсантов.

В воздухе действительно пахло кораблями и флотом. Вся история России проносилась перед мысленным взором Алексея. Это Кронштадт, это Балтийский флот! Где-то там есть Якорная площадь, на которой стоит памятник адмиралу Макарову с надписью «Помни войну», и там сверкает куполом знаменитый Морской собор, где служил церковные службы знаменитый Иоанн Кронштадтский.

На палубах и надстройках кораблей суетились в белых робах матросы. Курсанты искали взглядами предназначенный для их практики учебный крейсер «Комсомолец».

Огромные жерла мощных орудий, закрытые защитными колпаками со звездами, подчеркивали всю мощь этих кораблей, ощетинившихся от любого противника.

– Равняйсь, смирно! Направо! Справа по одному на крейсер бегом марш! – скомандовал курсантам роты капитан-лейтенант Иванов. Курсанты, подхватив свои вещевые мешки, по одному побежали по трапу на крейсер, правой рукой отдавая честь военно-морскому флагу.

– Честь отдавать военно-морскому флагу! – кричали замешкавшимся курсантам вахтенные матросы и они на раскачивающемся трапе пытались, переходя на строевой шаг, первый раз в жизни отдать воинскую честь бело-сине-красному военно-морскому флагу боевого корабля.

– Придерживать бескозырки! А то улетят! – кричал вахтенный офицер у трапа, встречавший курсантов.

И курсанты под смех матросов и улыбки офицеров взлетали по трапу наверх на корабль, придерживая одной рукой вещмешок и свои бескозырки с надписью «ВВМУРЭ им. Попова», а второй рукой еще умудрялись отдавать честь флагу.

Командир роты поднялся последним и, построив курсантов на корме, доложил о прибытии курсантов встречавшему их старшему руководителю практики контр-адмиралу Волкову. Рядом уже стояли курсанты трех других рот их училища. Их командиры рот доложили раньше. На крейсере виднелись курсанты какого-то другого училища. Потом выяснилось, что это курсанты Пушкинского высшего военно-морского инженерного училища.

– Здравствуйте, товарищи курсанты! Поздравляю вас с прибытием на военный корабль Балтийского флота! – поздоровался с курсантами контр-адмирал Волков.

– Здравь желаем товарищ контр-адмирал! Урааа! Урааа! Ураа! – разносился курсантский бравый ответ на весь Кронштадт.

– Хорошо отвечаете! Молодцы!

– Служим Советскому Союзу! – раздался дружный ответ.

Казалось, что курсантов должен слышать весь Кронштадт.

Курсантов с офицерами корабля распределили в кубрики и потом расписали по боевым частям корабля. Алексей получил книжку «боевой номер» в БЧ-2 и был расписан в носовую башню главного калибра. Возглавлял ее старшина 1 статьи Родченко родом с Украины. Низкого роста, очень плотный, с большими черными усами, говоривший с легким украинским акцентом, прослуживший уже почти четыре года, смотрелся если не отцом, то, по крайней мере, старшим братом.

Когда все разместились, Алексей с несколькими курсантами вышли на палубу подышать воздухом, а заодно посмотреть на крейсер.

Курсанты увидели, что к крейсеру подошел буксир с курсантами в форме три на борту. Отличие от курсантов было в том, что выпушка на погонах была не белая, как у всех курсантов, а красного цвета, а на ленточках написано «ВМА имени Кирова».

– Это что за звери? – удивился Алексей.

– Это? – переспросил Миша Коростылев.

– Ну да. Эти!

– Это будущие морские врачи! – пояснил всезнающий Саша Борзенков.

– Кирова, вроде как, это в Баку училище? – спросил опять Алексей.

– И эти тоже Кирова называются. Они рядом с Финляндским вокзалом. И называются они не курсантами, а слушателями, так как у них не училище, а академия.

Слушатели кировцы построились на юте. Их строил капитан 1-го ранга с седой бородой и без правой руки. Рукав тужурки был пристегнут к плечу.

– Ничего себе и служит? Наверно, воевал? – предположил Коля Глаголев.

Слушатели были тоже с первого курса и их повели строем куда-то в носовые кубрики через весь корабль.

Когда они проходили мимо курсантов, то Саша Борзенков приветливо поднял руку и кировцы тоже приветствовали стоявших курсантов.

– Вы откуда? – спросил низенький курсант, тащивший на себе большой вещмешок.

– ВВМУРЭ! – ответил Саша Борзенков, – а вы?

– Академия Кирова. Морской факультет! – ответил низенький курсант.

Внезапно Алексей вспомнил его. Он вместе с Колей Глаголевым выступал за сборную училища по спортивной гимнастике, и они были на соревнованиях в ВОКУ тоже имени Кирова. И там выступал этот низенький слушатель по кандидатам в мастера. Все ходили смотреть какие он творил чудеса на кольцах. Азаряновский крест исполнял без всякого труда. «Игорь Мурадов» – вспомнил он.

– Привет, Игорь! – поприветствовал он слушателя.

Игорь вгляделся в лицо Алексея.

– Мы встречались?

– Да! В ВОКУ Кирова на соревнованиях в марте! – выдохнул Алексей.

Теперь и Коля Глаголев узнал Игоря.

– Привет, Игорек! Твой Азаряновский крест запомнился нам! – с улыбкой сказал Николай, – мы с Алехой, – он кивнул на Алексея, – тоже выступали, но не так, как ты, по кандидатам. Ты молодец!

Игорь вышел из строя и пожал руки курсантам.

– Будем вместе на практике, – улыбнулся он, – увидимся!

Его друзья уже уходили, и он приветливо махнул рукой и побежал догонять свой строй.

Питание курсантов происходило на бачках. Впервые на крейсере курсанты столкнулись с системой бачкования. Бак – это стол питания на 8 -10 человек. На каждый день назначались два человека бачковыми. Они отвечали за получение питания, доставку его в кубрик, раскладку и потом за мытье посуды.

Алексея и Колю Глаголева старшина класса Дима Осипов назначили бачковать в первый день. Они получили в продовольственной службе бачки для первого и второго, чайник и на всех курсантов алюминиевые ложки, миски, вилки, тарелки для второго и кружки. Все вымыли, пока другие курсанты знакомились с кораблем. Перед обедом, когда все побежали на малую приборку, Николай и Алексей, взяв бачки и чайник, пошли на камбуз по команде «Бачковым прибыть на камбуз». Там была большая очередь из курсантов, слушателей и матросов. Оказалось, что это целая наука, побыстрее получить пищу, а после приема пищи почище вымыть алюминиевую посуду крутым кипятком из чайника и холодной водой, набранной в умывальнике – без тазика (в одной из мисок). Очередь за питанием из бачковых выстраивалась заранее. Матросы, считавшие себя на корабле хозяевами, старались оттеснить курсантских бачковых и взять пищу без очереди. Курсанты стояли насмерть, не давая матросам получить без очереди. И только присутствие дежурного по низам позволило в первый день избежать драки. Получив первое и второе, в баках – бачках на всех Алексей и Николай принесли в кубрик.

Для себя Алексей подумал: «А как это делать в море, когда качает?»

Первый день бачкования прошел хорошо. Во всяком случае, без проблем.

А на следующий день заступили бачковыми двое других курсантов из их отделения.

После подъема военно-морского флага Алексей и Николай направились к башне главного калибра, куда они были расписаны и чьи книжки боевой номер им были выданы.

Их встретил низенький и плотный старшина 2 статьи Николаенко, который стоял перед башней, широко расставив плотные ноги.

Перед ним уже стояли два слушателя из военно-медицинской академии и среди них Николай и Алексей узнали знакомого Игоря Муратова. Второй слушатель был очень высокого роста. На голову выше Алексея и Николая и, наверное, на две Игоря.

Старшина 2 статьи рассказывал правила поведения в башне.

– Это хорошо, что вы будущие врачи и связисты попали ко мне. Я сумею вам объяснить тяжелый труд артиллериста. Объект вашей приборки – бак. Здесь работают все наши и башенные, подбашенные и погребные. Палубу драить будем щетками до бела, чтобы блестела как у кота причинные места. Здесь бывает командир корабля, и мы находимся под непосредственным взором вахтенного офицера в ходовой рубке! – он показал глазами на ходовую рубку, – поэтому обманывать и плохо работать я вам не позволю. Теперь по проворачиванию. Если вы опоздали, то лучше не приходите. Башня вращается при проворачивании и если вас защемит, то это может до смерти. У нас здесь погиб уже не один матрос! – кивнул он головой в сторону башни.

Курсанты и слушатели с испугом посмотрел в сторону башни.

– Будете слушать меня и выполнять мои команды и все будет хорошо. А сейчас все в башню! Я вам покажу ваши места и поставлю задачи!

Курсанты побежали вокруг башни. Там были специальные створки и вход в башню.

Башня встретила их стерильной чистотой. Внутри горели светильники. Были видны замки всех трех орудий, и шли какие-то трапы вниз. У каждого замка орудия сидели матросы. Старшина, залезший в башню за ними, приказал:

– За мной! – и ловко заскользил по поручням вниз.

За ним стали спускаться Алексей, Николай, Игорь и последним спускался высокий курсант, которого, как узнали, зовут Петр Сопруненко.

Спустились практически до самого дна через много промежуточных площадок.

– Там ниже погреб и хранятся снаряды и заряды. Оттуда их подают нам сюда, и мы должны подать их к орудиям. Есть система автоматической подачи снарядов наверх. Но она может в бою отказать и придется снаряды подавать вручную. Это сложно и тяжело. Снаряд весит почти сто килограмм и ручек, за которые его можно взять, у снаряда нет. Уронить нельзя. Уроните на ноги – вы калеки. Берегите ноги и руки. Уроните на палубу – снаряд может взорваться. Заряды подавать легче. Но это тоже труд. Слушай мою команду! Сейчас мы отработаем подачу одного холостого снаряда-болванки.

Он повернул к себе специальную переговорную трубу и прокричал:

– Вася, подавая болванку!

Из специального отверстия в башне показалась здоровенная болванка, которая лежала в специальном креплении.

– Далее у нас есть специальная система подачи, – продолжал старшина, – но условно сегодня она не работает. И вы вчетвером должны подать ее наверх к орудиям. У нас здесь три системы подачи к каждому орудию. Но считаем, что ничего сегодня не работает. – Он достал секундомер. – Вы должны уложиться! – он назвал цифру.

Николай снял голландку и берет. Все последовали его примеру и остались в тельняшках.

– Пошли! – скомандовал старшина и ловко по трапам стал подниматься наверх.

– Вы двое наверх! – скомандовал Алексею и Игорю Николай. – Мы с Петром подаем вам снаряд, а вы его подаете выше. Пошли! – скомандовал он.

Алексей и Игорь ловко поднялись выше, а Николай и Петр, подняв снаряд из его ложа, стали поднимать вверх. Сверху Алексей и Игорь принимали его. Когда он оказался на площадку выше, то Николай и Петр поднялись выше и снаряд стали передавать им Алексей и Игорь. И так они подняли снаряд до орудия и положили его в специальное ложе.

– Теперь давайте заряд! – скомандовал старшина.

Вспотевшие после трудной работы курсанты опять скользнули вниз до погреба. В погребе на каждой площадке было довольно много матросов, которые кто со злорадством смотрели на курсантов и слушателей, кто с сочувствием.

Заряд оказался длинным брезентовым цилиндром, в котором был порох. Он был легче снаряда и его было проще подавать. Но система Николая снова сработала и когда к орудию был подан заряд и улегся в специальном ложе, старшина щелкнул секундомером.

– Уложились! – с каким-то сожалением произнес он, – молодцы! Так держать!

После этого матросы стали отрабатывать подачу ко всем орудиям уже с работающими системами подачи.

Курсанты и слушатели спустились вниз на самую нижнюю площадку и сели. Больше им команд не поступало, и они просто разговаривали, сидя с друг другом, рассказывали об учебе о себе. Рядом шумели механизмы, подавались наверх и спускались вниз снаряды и заряды. Матросы отрабатывали боевые приемы.

Когда закончилось проворачивание, старшина скомандовал:

– От мест отойти!

Надев голландки и синие береты, курсанты и слушатели полезли наверх.

Первое проворачивание закончилось. Теперь по всем тревогам и проворачиванием оружия и технических средств курсанты и слушатели прибегали на указанные им места в башне. И каждое их прибытие заканчивалось ручной подачей снаряда и заряда наверх. А потом они просто спали, сидя на полу, что делали, кстати, и другие матросы в башне.

В субботу и воскресение курсанты с Альбертом Романовичем Ивановым посещали музеи Кронштадта, минную школу, где преподавал Александр Степанович Попов – изобретатель радио – имя которого носило ВВМУРЭ имени Попова. Поразила якорная площадь Кронштадта и памятник Степану Осиповичу Макарову, о котором много курсанты читали в романе Степанова «Порт-Артур». Интересным было кладбище, где были памятники лейтенанту Домашенко, ценой своей жизни спасшего жизнь матросу, упавшему за борт с корабля, и памятник погибшему где-то в Индийском океане клиперу «Опричник». Впервые на этой могиле курсанты увидели, какой красивый Андреевский флаг – флаг военно-морского флота, который поднимали боевые корабли России до Октябрьской революции.

В остальное время с курсантами проводились занятия в прокладочных классах по различным предметам, ходили на шлюпках по рейдам Кронштадта и махали флажками, изучая флажный семафор под командованием мичмана по прозвищу «Како» (такое прозвище курсанты дали мичману Перевознику за его постоянную команду, с которой начиналось любое занятие, «Делай Како» – обозначавший букву К – левая рука вверх влево на 450 правая рука вниз влево на 450).

Лучше всех из курсантов знал у нас флажный семафор Юра Кастырин, закончивший нахимовское училище и имевший, как все нахимовцы, кличку «Питон». Юра был виртуозом во флажном деле и первым помощником мичмана «Како». Занятия по флажному семафору проводились на причалах. Курсанты вставали друг напротив друга через небольшой канальчик и махали флажками. Иногда, когда мичман Како отлучался выпить кружечку пива, то отправлялся в ларек, бывший на торце причала, гонец, который приносил сгущенку, лимонада, сок и горячий пахучий белый хлеб. Спрятавшись за углублениями кронштадтских укреплений и причалов, курсанты жадно уплетали этот хлеб, жирно намазав его сгущенкой, и запивали лимонадом. Это было наслаждением. Но возвращался из города мичман Како, и курсанты уже махали под командованием Питона.

Под командованием офицеров-штурманов и командира роты были интересными походы на шлюпках под парусами. Уходили далеко на внешнем рейде даже на другую сторону Кронштадта, иногда подходили к фортам на островках.

В свободное время у курсантов родилось развлечение. За баковыми столами у курсантов 21 буки роты появилась дурацкая игра, названная «Гоп-Доп». Смысл игры был таков: трое курсантов садились за баковый стол против трех других и по очереди одна сторона прятала пятикопеечную монетку в руках под столом. Водивший, сидевший посредине, клал монетку в одну из шести рук и затем по команде противоположной стороны шесть рук со всех сил грохали по баковому столу, скрывая спрятанную монетку под одной из ладоней. Противоположная сторона должна была, подняв по очереди максимум три руки, обнаружить спрятанную монетку, если это не удавалось, то игра считалась проигранной и за стол садилась следующая тройка. Играли до самозабвения на всех баковых столах, бывших в кубрике. Грохот рук, раздававшийся из кубрика, пугал даже корабельных матросов и офицеров. Неоднократно приходили дежурные офицеры, требовавшие прекратить такое времяпровождение, и только они уходили, снова раздавалось дружное «Гоп-доп – руки на стол» и опять гремели баковые столы под силой обрушившихся на них множества рук на различных столах.

Альберт Романович Иванов, когда увидел, что курсанты маются от безделья, устраивал тренировки по заправке коек. Несколько раз он построил курсантов на баке, а затем, включив секундомер, давал команду «отбой», и курсанты должны были лететь по внутренним коридорам в свой кубрик в корме корабля и быстро разобрать койку, раздеться, сложить аккуратно одежду и лечь под одеяло. Затем приходил командир роты, проверял все ли разделись, правильно сложили форму одежды. И снова звучала команда «Подъем» и «Построение на Баке». И курсанты вскакивали, одевались, убирали койки и летели строиться на бак.

Тем не менее игра «Гоп-Доп – руки на стол» просуществовала до конца практики.

Алексей внезапно для самого себя вдруг понял, что на практике ему нравится. Но ждал, безусловно, выхода в море.

На флоте «рындой» называют судовой колокол. Скорее всего, что это переделанное английское выражение «ring the bell», что переводится, как «бой судового колокола». На английском флоте били в рынду в полдень, и именно этот бой имел такое название.

Хотя, слово «рында», согласно словарю Даля, было и в русском языке, и обозначало на пензенском и саратовском наречиях – нескладный верзила, сухопарая баба, исхудалая кляча, а на московском наречии – телохранитель, оруженосец.

Однажды Алексей, будучи посланным командиром роты в рубку дежурного, по собственному незнанию злостно нарушил корабельные правила. Он спустился по правому трапу на ют, а правый трап считался командирским трапом и по нему проход на ют для матросов категорически запрещен, кроме боевой тревоги. А еще умудрился дотронулся руками до горевшего медным блеском поручня трапа, что также на кораблях делать не разрешалось. Нельзя на кораблях ВМФ дотрагиваться руками до меди. Получилось сразу два нарушения.

И, как назло, увидел это злостное нарушение корабельных правил сам боцман крейсера мичман Черный.

В темно синем засаленном кителе с расстёгнутыми верхними крючками, ибо туда не влезала красноватая шея, в помятой фуражке с грязноватым чехлом, переломанными пополам погонами с длинным продольным потемневшим о времени широким галуном, казалось, не представлял опасности, и Алексей не придал значения и попытался пролезть к дежурному по кораблю. Мичман же что-то выяснял с дежурным по кораблю, и неожиданно для себя увидел это злостное нарушение корабельных правил курсантом.

Потом Алексей даже подумал, что он ждал этого нарушения и специально ловил нарушителей.

– Иди сюда, чудо в перьях! – приказал он Алексею, пытавшемуся пролезь у рубки дежурного и, крепко взяв за локоть, вытащил Алексея на палубу.

Алексей встал по стойке «смирно», все же мичман, хотя и какой-то помятый и представился:

– Курсант Морозов. Товарищ мичман! Я только к дежурному по приказанию …

Договорить он не успел.

– Эх, Морозова! – сказал, как бы вздохнув, мичман словами из какого-то фильма, – попался ты мне, Морозов! Не знаешь корабельных правил, курсант? Не выучил, наверное? И откуда такие берутся на флоте? Сколько лет?

– Семнадцать! Скоро будет восемнадцать! – доложил Алексей.

– Ну вот, я говорил, что на флот стали сосунков брать! – сказал мичман, ища сочувствия у лейтенанта – дежурного по кораблю.

Тот понимающе кивнул головой.

– Значит так, Морозов! – обветренное на ветрах лицо мичмана стало сразу из понимающего грозным, – доложишь свои начальникам, что ты грубо нарушил корабельные правила: спускался на ют по правому командирскому трапу! – он тяжело вздохнул, как бы показывая Морозову всю тяжесть нарушения, – и дотронулся руками до медных поручней трапа! До какого у вас практика?

– До тридцатого июля! – доложил Алексей.

– Значит, так! До тридцатого июля ты во время всех приборок драишь до блеска поручни правого командирского трапа и, – он немного протянул и потом продолжил, показывая на сверкающий блеском колокол, висевший у рубки дежурного, – и судовой колокол, называемый на флоте Рындой. И сдаешь работу лично мне! Если поручни или рында блестеть не будут, как у кота яйца, то будешь их драить днем и ночью, пока не заблестят, чтобы удовлетворить меня! А меня удовлетворить очень сложно! Понятно я излагаю?

– Так точно, товарищ мичман! Но у меня объект приборки палуба на баке!

– Передашь старшине Николаенко, что старший боцман тебя наказал и дал свой объект приборки! – голос мичмана стал жестким.

Алексей понял, что попал в нехорошую историю. Он даже забыл зачем бежал в рубку дежурного.

– Здесь у меня этим делом занимался наказанный матрос Ершов с БЧ-5. Найдешь его, получишь пасту ГОИ и все материалы. Знаешь, что это такое?

Алексей отрицательно покачал головой. Если честно, то ему даже захотелось заплакать, так было обидно.

– Паста ГОИ – от названия Государственный Оптический Институт. Это такая зеленая паста, предназначенная для полировки металлов, цветных металлов и даже пластмасс. Такая абразивная паста, которая придает блеск меди. Пастой ГОИ на флоте драятся медные пуговицы, бляха ремня, медные звёздочки на погонах и все медные поверхности.

Алексей вспомнил, что он драил такой пастой бляху ремня, но не знал, что она называется пастой ГОИ.

– Теперь о рынде. Правильное название судовой колокол. Но матросы называют рындой. Почему? Пришло в русский флот название от английского «Ring the bell» – бей в колокол! Это английское созвучие и стало у нас звучать, как рында. Для чего нужна рында на кораблях? На рынде отбиваются в русском флоте каждые полчаса склянки. Что такое склянки? Раньше на флоте не было часов в нашем понимании и на вахтах пользовались песочными часами. Были в едином корпусе трое песочных часов на полчаса, на час и на четыре часа. Их и называли склянками, потому что они были в специальных стеклянных колбах. Как отбиваются склянки? Знаешь? Чудо в перьях? – спросил он у Алексея.

Алексей вздохнул и признался, что не знает.

– Слушай старого боцмана! Он тебя всему научит, сынок!

И, тяжело вздохнув, он начал учить Алексея, подведя к рынде, на которой были выбиты почему-то буквы «Чкалов».

– Уставом корабельной службы предписывается отбивать время для несения вахты. Сутки на кораблях ВМФ разбиты на шесть смен по четыре часа каждая. Начало каждой смены в 00:00 – называется собака – 04:00, 08:00, 12:00, 16:00 и 20:00 часов. Смена вахты обозначается четырьмя двойными ударами рынды! – и старший боцман прямо на рынде показал, что называется сдвоенным ударом. – Первые полчаса смены отбивали одним одинарным ударом, первый час – одним двойным ударом. Каждые последующие полчаса и час добавляли по одному и двойному удару, соответственно. По этим судовым часам раньше строили весь распорядок на корабле. Сейчас, безусловно, другие способы и средства. Есть корабельная трансляция, по которой даются все команды по крейсеру. А отбитие склянок осталось на флоте доброй традицией. Во-вторых, рында используется для подачи туманных сигналов при плавании кораблей в тумане или стоянке на якорях в тумане, чтобы предупредить другие корабли и избежать столкновения. Понял?

– Так точно, понял! – доложил Алексей.

– Запомнил?

– Так точно, запомнил!

– Отбей мне третий час вахты! – приказал мичман.

Алексей ударил три двойных удара.

– Молодец! Соображаешь! – похвалил старший боцман Алексея, – толк выйдет! Но драить медные поручни трапов и рынду будешь! Понял? Повтори!

– Так точно, понял! – отрапортовал Алексей, – найти матроса с БЧ-5 Ершова и взять у него пасту ГОИ и тряпочки. Доложить командиру роты и старшине 2 статьи Николаенко, что я наказан старшим боцманом за нарушение корабельных правил и назначен драить медные поручни трапов и рынду.

– И будешь драить, пока я не поймаю следующего нарушителя! Понятно?

– Так точно! А разрешите вопрос?

– Разрешаю!

– Почему на судовом колоколе-рынде выбито название «Чкалов», а не «Комсомолец»?

Мичман улыбнулся в пышные черные, но уже начавшие седеть усы.

– При постройке наш крейсер был назван «Чкаловым» и ему были приготовлены в заводе медные рында и закладная доска с надписью «Чкалов», впоследствии крейсер был переименован в «Комсомолец». А рында и закладная доска остались от «Чкалова».

– Спасибо, товарищ мичман! – сказал Алексей.

– Ты зачем сюда пришел сынок? – спросил старший боцман.

И Алексей вспомнил, что прибежал выполнять приказание командира роты и так спешил, что нарушил корабельные правила.

И началась работа по драйке рынды и поручней трапов правого борта. Алексей знал наизусть каждую царапину на рынде. Он ее драил, а боцман, проверяя работу, заставлял драить заново. Хорошо, что наказание закончилось на следующий день, когда боцман поймал очередного нарушителя из Пушкинского ВВМИУ, и Алексей радостно передал ему остатки пасты ГОИ и специальные бархотки для драйки медных поручней и рынды.

Хотя, главный боцман похвалил Алексея и в качестве поощрения пригласил в боцманскую научиться плести маты.

Первый выход в море всегда для морских курсантов очень волнителен. Закончилась стоянка в Кронштадте. Прозвучало приготовление к бою и походу и корабль, оторвавшись от причала, вышел на фарватер и взял путь на запад. Путь лежал от Кронштадта к Лиепае, а от Лиепаи к Балтийску.

Алексей Морозов доволен. Балтийск – это почти Калининград. Удастся увидеть папу, маму, сестру.

Для курсантов ВВМУРЭ – будущих вахтенных офицеров кораблей и подводных лодок – это прежде всего штурманская практика. Все курсанты трех рот связистов разбиты на смены и по очереди должны в штурманских классах по очереди вести прокладку. Просторные штурманские классы, прокладочные столы, идеально наточенные карандаши, циркули, параллельные линейки и настоящие морские карты. Полновластным хозяином всего этого добра был капитан 1-го ранга Кожухин по кличке «Изыдь». Старшие товарищи рассказывали, как во время экзаменов он приказывал нерадивому курсанту повернуться лицом к двери, затем, нагнув его своей рукой вниз, давал под задницу пинок и при этом говорил: «Изыдь отсюда, бездельник! Три балла!» И обрадованный тройкой курсант с силой, приданной пинком, вылетал молнией из класса с обрадованной от нежданной тройки и изумленной от полученного ускорения физиономией.

«Отбой боевой тревоги», «От мест отойти!» позволили выйти на верхнюю палубу. Мимо бортов крейсера проплывали значительные острова, известные из истории борьбы за Балтийское море Петра Великого и Великой Отечественной войны. Алесей из истории знал, что каждый из этих островов был обильно полит русской кровью. Чтобы получше осмотреть острова, Алексей, Николай со своими новыми друзьями, слушателями Военно-Медицинской академии, направились на сигнальный мостик, откуда обзор, понятно, что лучше. Впервые туда попав, он увидел сигнальщиков, которые выполняли команды вахтенного офицера, поднимали различные флаги при маневрировании и приспускали и приподнимали черные брезентовые «шары» на специальных леерах.

– Это наша будущая специальность – БЧ-4! – с волнением в голосе поведал он своим друзьям.

Они подошли к леерам и стали рассматривать проплывающие мимо острова.

Внезапно раздался хриплый голос:

– Кто это к нам сюда пришел? Посторонним вход на сигнальный мостик запрещен! – внезапно раздался чей-то голос над ухом Алексея.

Все, вздрогнув, повернулись и увидели мичмана со штатом с перекрещенными флажками на стареньком кителе и нескольких усатых старшин, явно заканчивающих службу на корабле.

– Чего это «рогатые» забрались к нам на мостик? – спросил курсантов один из старшин, разглядев на нашитых боевых номерах на робах рядом с дурацким практикантским нулем цифру два, что обозначало боевая часть два – ракетно-артиллерийская боевая часть. – Вы нас к себе в башню не пускаете?

– Мы связисты! – сказал за всех Алексей, – и нам интересно посмотреть, это же БЧ-4, а то расписали нас всех в БЧ-2 и своей будущей профессии не видно!

Мичман скривил лицо.

– Связисты, говорите? А ну, становись туда! – приказал мичман, показав на дальний угол мостика. Когда курсанты встали, он быстро стал передавать своими руками, имитирующими флажки.

– Иллюминатор, флаг, крейсер! – читал громко Николай.

Тогда он показал Алексею на правом борту развевающийся на ветру флаг.

– Какой флаг и что он обозначает?

– Флаг «Покой». Обозначает, что корабль поворачивает вправо. А флаг «Люди» на другом борту обозначает, что крейсер поворачивает влево! – с волнением ответил ему Алексей, понимая, что это экзамен.

Мичман переглянулся со старшинами.

– Правильно! Молодцы! Чувствуется школа мичмана «Како»! Знатный был на линкоре «Марат» сигнальщик! – проговорил мичман. – Но любое неправильное действие на корабле предусматривает все же наказание. Вы поднялись туда, куда подниматься вам в море нельзя! Поэтому вот вам паёльные щетки с металлическим ворсом и отдраить добела все струны на всех трапах отсюда и до верхней палубы. Дальше нас не интересует, но надстройка – это заведование сигнальщиков. Отдраите – доложить мне и не вздумайте сбежать – вычислим! Я уже срисовал ваши боевые номера!

– Товарищ мичман, а что такое струны? Извините за невежество! – внезапно спросил вежливый слушатель военно-медицинской академии Игорь Муратов.

Мичман от смеха чуть не сложился пополам.

– Струны – это на кончиках трапов такой металлический рубчик, чтобы ноги не проскальзывали на влажном в море трапе. Забивается грязью! Вот вам и необходимо их отдраить так, чтобы сверкало и никакой грязи не было. Вы вдвоем драите левый борт все трапы до верхней палубы! – приказал мичман Алексею и Николаю, – а вы с этим стропилой коммунизма, – показал он на длинного и худого Петра, – драите правый борт! – приказал он Игорю.

Старшины засмеялись.

Где-то через час работа была закончена и все об исполнении доложили мичману, сидевшему со старшинами в каком-то тесном помещении сигнальной рубки и игравшему в «шеш-беш».

– Ну что ж! Проверим! – сказал курсантам мичман и старшины дружно пошли проверять выполнение работы.

Поверили. Все нормально. Построили курсантов и слушателей на левом крыле сигнального мостика.

Посовещавшись с вернувшимися старшинами, мичман сделал вывод:

– Вы заслужили право бывать на нашем сигнальном мостике! Но у нас пассажиров не бывает, поэтому каждое свое посещение на мостик вы будете получать какую-то работу. А работы у нас всегда хватает. Мостик – это лицо корабля. По мостику о нас судят офицеры штаба, здесь бывают адмиралы. Проходящие корабли видят прежде всего труд сигнальщиков, как мы им салютуем флагами. Так что пять минут на любование берегом и вниз, а то найдем еще вам работу!

Курсанты и слушатели сразу прилипли к бортам.

– Товарищ матрос, а разрешите на этот остров посмотреть в бинокль? – обратился Петя к вахтенному сигнальщику. Тот милостиво снял бинокль с груди, и протянул Пете. – Не урони, смотри! Мичман потом жизни не даст мне и тебе!

По очереди все смотрели в бинокль на проплывающие мимо борта корабля берега.

Внезапно сзади раздалась команда мичмана:

– Смирно!

Откуда-то сверху по трапу спускался руководитель практики ВВМУРЭ и старший на борту контрадмирал Волков.

Увидев курсантов на мостике, он нахмурился, снял фуражку, протер носовым платком лысину, и спросил:

– Какая рота? Что курсанты делают на сигнальном мостике?

– Двадцать первая буки, товарищ адмирал! – ответил Николай, – мы пришли посмотреть на сигнальный мостик. Знакомимся с БЧ-4.

– Это хорошо! Одобряю! Молодцы! Ну, раз уж попались мне, дам ка я вам интересную работку по специальности, чтобы впредь не попадались мне. Будете делать персональную прокладку в боевой рубке для меня. Идите за мной! – приказал он и стал подниматься наверх по трапу. Курсанты и слушатели стали подниматься вслед за ним.

Поднявшись на две палубы вверх, курсанты увидели вход в металлическую рубку, где были узкие прорези вместо иллюминаторов и посредине в рубке стоял большой прокладочный стол. В рубке было несколько диванов и мерно журчали приборы.

– Это боевая рубка корабля. В бою командир корабля и штаб находятся здесь. Сейчас вам принесут карту, и вы будете вести прокладку нашего похода персонально для меня, чтобы я постоянно знал наше место. А заодно вам хорошая тренировка. Пока располагайтесь! – приказал он нам и стал быстро спускаться по трапу вниз.

– Кто этот живчик? – спросил Николая Петя.

А Игорь, похоже, был рад, что адмирал оказался ниже ростом даже его.

– Молодец, правильно нас озадачил! Не фиг гулять по мостикам! Вот были бы в санчасти и никаких адмиралов там не бывает!

Курсанты расположились на диванах, радуясь новому внезапному приключению.

«Жизнь прекрасна, а это было гораздо лучше, чем сидеть в кубрике и бестолково стучать «Гоп-Доп!» и стучать со всей силы о стол» – подумал Алексей.

Через некоторое время в рубку поднялся с картой в руках и прокладочным инструментом капитан 1го ранга Усвяцов – один из руководителей штурманской практики.

– А, это вы, Морозов и Глаголев? Ну что ж, будете здесь вести прокладку для адмирала. Успехов! А это кто? – спросил он у слушателей.

– Мы с военно-медицинской академии.

– Понятно! – ответил он. – Я потом здесь проверю вашу прокладку и выставлю оценки! – он усмехнулся и стал спускаться по трапу вниз.

На столе остались карта и прокладочный инструмент.

Николай разложил карту на прокладочном столе, и все стали ее изучать.

– Теперь все понятно. Смотри эти острова Малый Тютерс и Большой Тютерс.

– А это наше или финское? Названия странные! – спросил Игорь.

– Может, эстонские? Уж больно похоже на эстонские. По-эстонски Тюдрик обозначает дочка или девушка! – пояснил Алексей.

Все посмотрели с уважением на него.

– Девичий остров! Наверное, там девушек много! – сказал Игорь и прильнул к визиру, находившемуся в боевой рубке, как перископ подводной лодки. – Ничего не вижу, кроме скал, зато лучше видно, чем в бинокль. Классная штука! Все видно и здорово. Девушек там нет.

Николай разложил карту и аккуратно сложил на ней прокладочный инструмент.

– Теперь надо снять пеленга с островов и определить свое место. Место определяется минимум по двум маякам. Или можно определить по одному, но это называется по крюйс-пеленгу! – учил Николай штурманским премудростям будущих врачей. – Надо только знать курс и скорость и засечь время снятия пеленгов, точное время. Тогда можно точно определять свое место.

Он вышел на борт и стал колдовать на пеленгаторе со снятием пеленгов.

А Игорь нашел приборчик над столом, на котором постоянно показывались координаты.

– Да чего нам снимать пеленга. Здесь постоянно есть широта и долгота с большой точностью. И все, никаких пеленгов не надо!

Он быстро взял параллельную линейку и нанес точку на карту.

Николай стал объяснить, что прибор не точен. Есть ветры и течения, которые воздействуют на корабль и место по приборам не совсем точное и нанес точку, снятую по пеленгам, которая почти совпадала с точкой, нанесенной Игорем.

– У нас самый точный прибор специально для адмиралов. Так что ты будешь вести прокладку по пеленгам, а я по прибору. Посмотрим у кого точнее! – сказал Игорь.

А Петя в это время, согнувшись почти вдвое, прильнул к визиру и изучал окрестные острова и едва видимые берега.

– Да, интересно! А там маячок и такой уютный садик рядом. Даже видна какая-то женщина.

Все отбросили карту и тоже бросились к визиру.

– Ну ка, дай мне посмотреть на девушку! – рвали курсанты друг у друга визир.

Потом смотрели в визир, разглядывали маяки, наносили на карту места и не заметили, как прошло время и приблизилось время ужина.

По корабельной трансляции раздалась команда: «Команде руки мыть!»

– Так скоро ужин. А нам что делать? Мы вроде тут на вахте? – спросил всех Игорь.

В этот момент в рубку зашел адмирал.

– Ну, что тут у нас? Мы где?

Николай показал ему наше место с указанием пеленгов и невязки.

– Понятно. А это что за точки и линии? – спросил он, показывая на линии, нанесенные Игорем.

– А это мы дополнительно по прибору прокладываем и со связистами соревнуемся! – покраснев, сказал Игорь и показал на прибор, с которого он снимал данные, – мы будущие врачи! – пояснил он.

– Ну что ж, молодцы! – похвалил Игоря адмирал. – Находчивые. Учитывая то, что вы будущие доктора, и не будете нести штурманские и ходовые вахты, вы мне понравились! – сказал он Игорю и Петру. – Ну, а связисты тоже неплохо! – сказал он, сверив координаты, нанесенные на карту с координатами на бумажке из кармана. – Сейчас вахту закрываем и давайте на ужин! И будьте готовы прибыть сюда по моей команде вновь. И занесите карту и прокладочный инструмент в прокладочный класс и отдайте капитану 1-го ранга Усвяцову!

Курсанты, схватив карту и прокладочные инструменты, понеслись вниз по трапам, прижимая на ходу береты, чтобы их не сдуло сильным ветром. Проскочили мимо сигнального мостика и его старшины с сигнальщиками, которые, увидев их, заулыбались.

– Что, посмотрели на берег? Приходите еще, у нас трапов и работы на вас всех хватит! – неслось курсантам вслед.

Впереди ужин, а позади интересно проведенное время и много нового и неизведанного. Правда, больше на «адмиральскую прокладку» адмирал почему-то не пригласил, а вот на сигнальном мостике курсанты и слушатели бывали регулярно.

В кубрике на Николая и Алексея наехал старшина класса.

– Вы где были? Мы с ног сбились!

– Занимались адмиральской прокладкой. «Витамин» (так курсанты называли адмирала за бритую круглую голову, похожую на витаминку) припахал в боевой рубке.

– Точно?

– Я врать буду что ли? – ответил Николай, – спроси у Алексея!

Алексей кивнул головой в знак поддержки.

– Ладно, на первый раз прощаю, но меня вы предупредить были обязаны, а то мы с ног сбились. Думали, что вы выпали за борт. Заступаем всем классом на штурманскую вахту в нули часов!

– Понятно! Собака! – сказал Алексей, имея ввиду название у моряков ночной вахты с 0 до 4 часов утра.

Первая штурманская вахта началась в 0 часов. Старшина класса привел класс строем к штурманским классам. Доложил о нашем прибытии капитану 1-го ранга Усвяцову – старшему руководителю штурманской практики. Усвяцов поздоровался с курсантами и провел небольшой инструктаж по порядку работы. Курсанты вошли в штурманские классы и распределились по штурманским столам. Там уже собирали вещи курсанты другого класса. Уставшие, но довольные, курсанты охотно сдавали вахту.

Мичмана-лаборанты быстро поменяли карты и навигационные журналы, выдали прокладочный инструмент. В штурманском классе царила полутьма, и лишь над прокладочными столами горели яркие лампочки и светились зеленоватым цветом и тихо гудели штурманские приборы. Стол Алексея оказался рядом со столом Николая.

Он разложил карту и начал внимательно изучать обстановку. Руководитель штурманской практики объявил начальную точку, все ее нанесли и началась реальная прокладка.

Курсанты по очереди выбегали на крылья штурманского мостика и с помощью пеленгаторов брали пеленга на зажигающиеся в темноте огни маяков. Потом по карте определяли, что это за маяки сверкают, какими цветами, в какой последовательности, и наносили эти пеленги на карту. Определяли место корабля. Невязка получалась в пределах разумного и когда преподаватели-штурмана подходили проверить, то оставались всегда довольными. По результатам прокладки Алексей и Николай получили оценку «четыре».

В четыре часа пришла другая смена. Сдав вахту, курсанты вышли на верхнюю палубу. Воздух был очень чистым. Теплый, несильный ветерок обдувал, и спать совсем не хотелось.

Одев бушлаты, курсанты любовались сверкающими огнями загорающихся вдалеке маяков, а крейсер разрезал носом воды Финского залива, и волны от носа корабля расходились в стороны, сверкая в свете луны и звезд разноцветными огоньками.

– Красота! – произнес в тишине чей-то голос.

Никто не ответил, все любовались открывшимся нашим взорам виду на море и берега. Где-то там спят люди. Алексей думал, что вот там, где на карте обозначено местечко Пуртсе, сейчас на своем хуторе мирно спит бабушка, не зная, что ее внук проходит на корабле совсем близко. Утром крейсер придет в Таллинн.

– Всем вниз и готовиться ко сну! – скомандовал стоявший сзади командир роты, и все нехотя потянулись к люку спуска в кубрик.

– Черт, как завораживает! Можно часами стоять и просто так смотреть! – сказал, пряча в кулак сигарету, Коля Глаголев, и тяжело вздохнул.

Умывшись и почистив зубы в умывальнике, курсанты попадали в койки и быстро уснули. Скоро уже шесть часов и пора вставать.

Алексей спал на втором ярусе, над ним под кабельтрассами на самом верху спал Володя Орлов. Однажды ему на грудь ночью с кабельтрассы соскочила огромная крыса. Володя проснулся и увидел в свете синего фонаря хищную морду в нескольких сантиметрах от носа, рассматривающую его лицо. Он закричал благим матом. Крыса испугалась, и мгновенно прыгнула куда-то в спасительную темноту на кабельтрассы.

Все вскочили с коек, включили свет, и Володя рассказал всем эту дикую историю и утверждал, что крыса цапнула его за нос. После этого случая Алексей на всякий случай залезал с головой под одеяло и, со всех сторон подоткнув одеяло, спал без задних ног. Матросы рассказывали, что на корабле много крыс и некоторые особо наглые залезают на людей и даже уже кусали в нос или губу.

Утором курсантов построили для отдачи почестей погибшему в этом месте эскадренному миноносцу «Яков Свердлов». Из книг по истории Алексей знал, что так был назван один их знаменитейших кораблей Военно-морского флота России «Новик».

Курсантов построили на верхней палубе в бескозырках и робах в указанной точке. Специально назначенные матросы с опущенного трапа спустили на воду венок с названием погибшего корабля. Заместитель командира корабля по политической части рассказал, что во время Великой Отечественной войны этот эсминец своим корпусом прикрыл крейсер «Киров» и спас ценой собственной жизни (жизней экипажа) прославленный крейсер.

Наконец крейсер пришел в Таллинн. Таллинн сразу выделялся на фоне береговых построек своими башенками средневековой крепости, красными черепичными крышами старого города и шпилями церквей Нигулисте, Олевисте, Домского собора, куполами православного собора имени Александра Невского. На берегу в зелени деревьев парил, как бы в воздухе, ангел с крестом памятника броненосцу «Русалка», погибшему в шторм в Балтийском море недалеко от Таллинна.

Для Алексея Таллинн был родным городом, где он родился, но почти не жил.

Командование организовало сход курсантов на берег. Курсантов водили строем по Таллинну и показывали различные достопримечательности. С большим интересом смотрели на нерусские надписи на магазинах.

– Леха, а что такое «Pimo», «Kauplus», «Pood», «Liha»? – спрашивали постоянно ребята в строю. Приходилось отвечать на все вопросы. Затем распустили на один час.

Алексей сходил к памятнику Линде – месту знакомства родителей, а потом забежал ненадолго к родственникам отца на улицу Нарваманте. Приняли его очень хорошо, и он засиделся, так что с трудом успел в указанное командиром роты место встречи в назначенное время.

Многие накупили себе различных эстонских сувениров и подарков. Большинство отоваривалось в старом городе, многие фотографировались.

Ночью класс Алексея опять заступил на штурманскую вахту, теперь курсанты должны были определить место корабля по луне и звездам. Штурмана выдали хронометры, секстаны и звездные глобусы, секундомеры. Они впервые качали звезды, как старинные мореходы; сажали их на горизонт, светившийся в огнях Таллинна. Теряли звезды на фоне огней Таллинна и начинали сажать на горизонт снова. Рассчитывали место корабля. Это было настолько интересно и захватывающе, что курсанты не заметили, как прошла вахта, и пробили четвертые склянки. Пришла смена и курсанты довольные и усталые легли спать.

На следующий день крейсер снялся с якорей и взял курс на Лиепаи. Штурманские вахты сделались обыденным делом, время как бы скрутилось в один жесткий ком, и теперь курсанты разрывались между кубриком, объектами приборки и штурманскими классами. Уставали страшно, засыпали сидя там, где присядешь. Но свежий морской воздух и большая нагрузка делали свое дело, и курсанты возмужали, их лица обветрились и загорели, и выглядели они даже очень хорошо.

По боевым тревогам разбегались по боевым постам, и тогда в башне главного калибра Николай и Алексей встречались с Игорем и Петром. Взахлеб друзья рассказывали друг другу свои впечатления.

Как-то Игорь и Петр прибыли на штурманскую вахту к Николаю и Алексею и теперь они видели, чем занимаются связисты в штурманских классах. Слушатели внимательно разглядывали карты и, наверное, тихо завидовали, что связисты находятся в гуще событий в то время, как они дежурят в санчасти.

Впереди была Лиепая.

Лиепая – это уже Латвия. Военно-морская база Балтийского флота. Здесь стояли боевые корабли, подводные лодки. Казалось с внешнего рейда, что Лиепая маленький и очень уютный городок, как говорили офицеры и мичмана – маленький Париж. С берега город был как игрушечный – маленькие аккуратные домики, сады, ухоженные парки, какие-то мостики.

Крейсер встал на внешнем рейде, и курсанты сходили на берег на буксире. В Лиепае все чувствовали себя уже бывалыми моряками. Многие курсанты изменили даже походку, а кое кто достал трубку и начал курить табак.

Класс Алексея и Николая в один из дней стоянки командир роты повез на какой-то концерт в гарнизонный дом офицеров. Сойдя в порту на буксире на берег, курсанты строем направились по узким улочкам городка в сторону Гарнизонного Дома офицеров. С удивлением смотрели по дороге на небольшие магазинчики, маленькие кафе и прежде всего разглядывали светленьких симпатичных молоденьких девушек. Они открыто улыбались, и от этого настроение поднималось.

– Давай слиняем с этого культпохода в Дом офицеров и просто прогуляемся по городу. Ну что там интересного можно услышать? Лучше сходим посмотрим город! – внезапно предложил курсантам шедшим рядом Дима Дейнин. С ним согласились Коля Глаголев и Аркаша Казиченко.

Они посмотрели на Лешу Морозова и тот, покраснев, тоже согласился. Ему совсем не хотелось искать приключения, но показаться трусом друзьям он не хотел.

Вчетвером поменялись и встали в последнюю шеренгу и при повороте на другую улицу просто сбежали из строя.

Курсанты чувствовали себя героями. Первая самовольная отлучка. И где? В Лиепае.

– Ну ты, прибалт, показывай дорогу, нам где-то тут можно промочить горло? – сказал Алексею Аркаша Казиченко, намекая на его прибалтийское происхождение.

– Я же не латыш, я из Эстонии и здесь ничего не знаю и их язык не понимаю.

– Все-равно ты ближе всех к ним! – сказал Дима Дейнин и все с ним согласились.

Курсанты шли по улице и искали кафе, а скорее приключения, которые ничем хорошим закончиться не могли. Город они не знали, язык тоже.

Но искали, где можно было скрыться от взоров людей и пошалить. Старались не попадаться на глаза проходивших то здесь, то там офицеров. Прошли запомнившийся Алексею универмаг «Курземе» и увидели у рынка маленькое кафе.

Туда и зашли, сели за столик в углу и заказали бутылку югославского «Виньяка» с шоколадными конфетами. На большее не было денег.

Выпили по рюмке. Больше выпить не успели, так как в кафе зашел патруль во главе с лейтенантом.

– Полундра, ребята! Уходим через черный вход и в разные стороны! – скомандовал Дима Дейнин.

Услужливая латышка-официантка быстро открыла нам запасной выход, и курсанты разбежались по рынку в разные стороны.

Алексею казалось, что патруль бежит именно за ним. И он побежал изо всех сил. Мелькали улицы, дома, люди. Он бежал, как на соревнованиях. Сердце стучало, как вырвавшийся на свободу олень.

«Только не попасться патрулю, только не попасться. Отчислят и все насмарку!» – думал он на бегу.

Бежал долго, остановился, увидев, что сзади никого. Вокруг были только какие-то частные дома. Местность была совершенно незнакомая.

Остановился, подумал, спросил у проходившей женщины с ребенком, как пройти к Дому офицеров. Она не знала. Спросил у другой, как проехать в военный порт, и она показала, где остановка трамвая и сказала какой номер и сколько остановок ему надо проехать.

Захотелось в туалет. Причем сильно.

Вокруг куча домов с туалетами, а на улице ни одного и вокруг люди. Что делать?

В конце концов решился. Позвонил в звонок, висевший на заборе маленького одноэтажного домика.

Рассчитывал, что выйдет мужчина, которому все можно объяснить. Вышла молодая женщина-латышка.

Что делать?

А делать было нечего.

Она приветливо по-русски спросила, что хочет матрос.

Пришлось сознаваться.

– Понимаете, очень сильно захотелось в туалет, – объяснял Алексей, – а здесь туалета нет. А так некрасиво, наверное. Вы можете пустить меня? Я быстро.

Девушка вздохнула, но посмотрела в лицо Алексея и улыбнулась.

– Проходите. Только быстро, как обещали. Мне надо уходить.

Он показала, где находится туалет.

Алексей быстро сделал свои дела и довольный выскочил.

– Спасибо большое! Извините, что так получилось!

– Ничего. Вы чаю не хотите? – вдруг спросила она.

И Алексей согласился.

Оказалось, что ее зовут Велта. Алексей представился тоже.

Они пили чай с вкусными пирожными, и Алексей рассказывал ей, что произошло, как он убегал и потерял своих.

– Вам надо к порту? Они же пойдут в порт?

– Наверное. По-другому невозможно. Крейсер на рейде.

– Тогда вам нужен трамвай номер три и проехать четыре остановки, – с улыбкой сказала Велта.

– А что означает Велта?

Девушка рассмеялась.

– Переводится на русский, как глянцевая! – она рассмеялась.

Смеялась очень красиво. И Алексею она очень понравилась.

– А что значит имя Алексей? – в свою очередь спросила она.

Алексей знал значения с греческого языка и ответил сразу:

– Защитник людей.

– Понятно. Красиво и соответствует вашему статусу.

Потом она пошла провожать Алексея и когда он отъезжал, она махала вслед ему рукой.

«Красивая девушка. Жаль, что времени мало. Может, потом приехать? – думал он, но потом ему пришли в голову мысли о себе, – черт, черт! Мало того, что потерялся, еще и выпил этого дурацкого «Виньяка». Зачем пошел?»

На пятой остановке он сошел и сразу увидел причалы и ковш порта. Узнал места, где они проходили. У причала стоял знакомый буксир, но на нем пока никого не было.

«Не пришли пока, – подумал он, – надо идти навстречу».

И он пошел навстречу по той дороге, куда они пошли утром.

Вот знакомая круглая площадь. И вдруг он увидел строй курсантов, следующий к порту. Рядом со строем шел своей подпрыгивающей походкой командир роты.

Алексей спрятался за большой круглый столб, на котором были наклеены различные рекламы.

Когда строй прошел миом, Алексей выскочил из-за своего столба и пристроился незаметно для всех к последней шеренге.

В последней шеренге шли самые низкие ростом курсанты. Он потихоньку встал рядом с комсоргом Наилем Горбачевым.

Вроде все прошло незаметно.

Но оказалось, что все не так просто, как казалось.

Наиль шел и о чем-то думал о своем. Внезапно он повернулся и увидел Алексея.

– Ты? Ты откуда? Ты где был? Мы с ног сбились, пока тебя искали. Весь городок облазили – нигде нет. Иди к командиру – объясняйся! – и затем громко закричал, – товарищ капитан-лейтенант, Морозов здесь – нашелся!

Алексей обратил внимание, что Дима Дейнин, Аркаша Казиченко и Коля Глаголев маршируют в строю вместе со всеми.

«Значит, они нормально вернулись. Успели» – подумал Леша.

Строй остановился. Все повернулись к Алексею.

Подошел командир роты и строго спросил:

– Морозов, где вы были?

Глаголев отрицательно покачал головой – мол, молчи о нас.

– Товарищ капитан-лейтенант! У меня развязался ботинок, я остановился завязать, – начал придумывать Алексей, – когда поднял голову, то увидел, что вас нет. Там несколько улиц. Я побежал по одной и, видимо, не по той. Потом искал вас. Даже ездил в порт. Но вас там не было, спрашивал латышей, где дом офицеров флота, но никто не смог объяснить толково или специально показывали не в ту сторону.

Командир роты понимал, что Алексей врет, но ложь Алексея устраивала его. В принципе, ничего не случилось, пропажа нашлась не в комендатуре, вроде трезвый. Понятно, что потерялся, но как? Не скажет.

– Потом захотелось в туалет. Наверное, перенервничал. Зашел в первый попавшийся дом и попросил разрешения. Меня пустили и еще чаем напоили.

Все курсанты внимательно смотрели на Алексея и с удовольствием слушали его рассказ.

– Ладно, все нормально! – сказал командир роты, оглядев курсантов, выдохнул и выдал, – курсант Морозов! Объявляю вам за самовольную отлучку во время проведения мероприятия три наряда на работу!

– Есть три наряда на работу! – ответил Алексей и выдохнул.

– Становитесь в строй!

Алексей радовался, что так легко отделался, а ведь могли отчислить из училища на флот. Так уже было с несколькими ребятами, которые попались на пьянке. Уверен, что командир роты уловил исходящий от него запах «Виньяка», но по-доброму выбрал самый простой способ наказания. Даже не пять нарядов, а всего три.

– А мы его еще разберем на комсомольском бюро и накажем по комсомольской линии! – предложил неутомимый Наиль Горбачев.

Но командир роты остановил жестом его рвение и негромко сказал:

– С него хватит и нарядов на работу!

– Где ты был на самом деле? – спросил Алексея Николай Гоголев.

А в ответ Алексей им загадочно улыбался, не хотелось говорить, что так струсил, что просто банально заблудился.

Командир роты привел к причалам, где уже давно ждал портовый буксир, готовый доставить курсантов на крейсер. Капитан буксира ругался, что слишком долго нас ждал, но командир роты не стал ему объяснять всех причин задержки.

Так Алексей получил свое первое взыскание на службе, и был очень рад, что так все легко закончилось. На корабле он рассказал свои приключения Игорю, Николаю и Петру. Они слушали Алексея.

Николай вздохнул.

– Красивая девушка? Я бы у нее остался. Жаль, что это был не я.

Следующим портом был Балтийск. Здесь крейсер встал к причалу, на котором было даже футбольное поле. Матросы рассказывали, что у причалов подается на корабли горючее, вода, топливо, электроэнергия, причем, непонятно откуда и, наверное, еще от немцев.

От Балтийска до Калининграда рукой подать, и Алексей планировал с другими калининградцами съездить домой к родителям.

Все калининградцы даже уехали на несколько дней домой.

Алексей же остался отрабатывать злополучные наряды, полученные за Лиепаю.

Ему поручили вечером мыть стеклянные банки из-под борща.

Таких наказанных, как Алексей, набралось на крейсере человек десять. В основном матросов. Из курсантов был один Алексей.

Они снесли ящиков сотню с пустыми банками.

– Мыть чисто! – инструктировал наказанных корабельный капитан-лейтенант, – чтобы банки не были жирными, а были девственно чистыми, как новые. Я лично буду все банки проверять. Нам их сдавать надо на склад.

Принесли несколько больших баков с кипятком, какой-то порошок и ветошь. Кипяченая вода обжигала руки, а жир в банках казался несмываемым.

Наказанные обжигали руки и проклинали всех на свете. В это время все курсанты играли рядом на поле в футбол с матросами.

Все видели Алексея, сидевшего с другими наказанными на причале и мывшего банки.

– Леха! Ну ты скоро? – прибегал Саша Борзенков – большой любитель футбола, – мы играем с 218 классом.

Алексей обреченно махал рукой, глядя на горы немытых банок.

На следующий день было увольнение. Все ребята пошли в увольнение, а Алексей продолжал мыть нескончаемые горы грязных банок из-под борща, щей, рассольника, горохового супа. Проклятые банки.

Внезапно в Балтийск приехал отец Алексея, служивший в штабе флота в оперативном отделе и узнавший о том, что крейсер «Комсомолец» находится в Балтийске. Красивый, в форме с нашивками он приехал передать Алексею привет, повидать, и узнать заодно, нельзя ли меня отпустить домой.

Командир роты в присутствии Алексею рассказал о приключениях в Лиепае, умолчав, однако, некоторые нюансы.

Отец сурово посмотрел на Алексея и, вздохнув, сказал:

– Что же ты, сын? Провинился, Алексей! Отрабатывай свою вину. Это служба. В отпуск отпустите? – спросил он командира роты.

– Сейчас отработает наряды и если все будет нормально, то в отпуск приедет.

– Слышал? – строго спросил отец Алексея.

Алексей попросил отца ничего о наказании не рассказывать маме.

– Не расскажу! – коротко сказал отец и попрощался с Алексеем.

А когда отец уехал Алексей тяжело вздохнул и ушел опять мыть банки.

Вечером на крейсере был концерт. Приехала концертная бригада из Калининграда. Наказанные продолжали мыть банки на причале. Концертная бригада разгружалась рядом у крейсера, и Алексей вдруг увидел среди артистов своего одноклассника Гену Кепко, который поступил в Ленинградскую консерваторию. Видимо, приехал в отпуск. Алексей хотел подойти к нему, но потом передумал и спрятался на всякий случай за груду ящиков с банками.

Гена в костюме с бабочкой выглядел красивым, а Алексей в грязной робе с красными от кипятка руками. Нет, не стал подходить.

Артисты на юте пели песни и исполняли различные произведения, красивые девушки танцевали под аплодисменты матросов и курсантов, а наказанные мыли банки на причале. Алексей слушал концерт и сожалел о том, что не может нормально сидеть вместе со всеми.

Практически все время стоянки Алексей мыл банки на причале. Эти банки он запомнил на всю свою жизнь.

Еще из запомнившегося в Балтийске в его памяти остался маленький львенок, живший на причале в собачьей будке с парализованными ногами. Кормить его приходили матросы со всех кораблей, садились рядом, чесали его за ушами, а он довольно урчал и ласково хватал гладивших за руки своими страшными клыками. Он был похож скорее на большого котенка. Говорили, что он попал на какой-то военный корабль в Африке, где его подарили командиру, но кошки на корабле жить не могут, и у него отнялись ноги. И тогда его переселили жить на причал, сколотив для него специальную будку. Наказанные по очереди бегали смотреть на львенка.

Курсанты долго потом вспоминали о нем. Какова его судьба?

В Балтийске курсантов ВВМУРЭ имени Попова пересадили на крейсер «Октябрьская революция» и уже на нем без заходов они направились в Кронштадт. А будущие врачи и будущие инженеры из Пушкинского инженерного училища остались на «Комсомольце» и должны были вернуться в Кронштадт позже.

Алексей и Николай тепло попрощались со своими друзьями по первой башне главного калибра и будущими врачами.

Курсанты первого курса ВВМУРЭ имени Попова возвращались в Кронштадт из Балтийска на крейсере «Октябрьская революция».

Заканчивалась штурманская практика. Полноценными штурманами курсанты-выпускники ВВМУРЭ не станут (есть в других училищах специальные штурманские факультеты), но это был шаг к исполнению обязанностей вахтенного офицера корабля. А от вахтенного офицера требуется умение вести прокладку курса корабля, вести вахтенный журнал, уметь рассчитывать расхождение с встречными судами и кораблями, уметь маневрировать на морских фарватерах и в гаванях. Просторные штурманские классы крейсера, прокладочные столы, идеально наточенные карандаши, циркули, параллельные линейки и настоящие морские карты.

Полновластным хозяином всего этого добра был знакомый Алексею мичман с кафедры кораблевождения по кличке «Киня», который отвечал за все штурманское имущество. Почему его звали «Киней», никто не знал. Знал Алексей, что он сильно сердится, когда его так называют. И «Киней» курсанты называли его только между собой, а при обращении к нему, говорили четко «товарищ мичман». Старше Кини в прокладочном классе были только несколько штурманских офицеров с кафедры кораблевождения, поделивших по-братски между собой прокладочные столы, а, следовательно, и курсантов. Из всех них выделялся высоким ростом и любовью к нестандартным выражениям капитан 1-го ранга К. Между собой курсанты называли его «Изыдем».

В принципе, он был не злобным человеком, а даже скорее добрым. Двоек никогда не ставил, что ценилось курсантами. Но уж очень переживал за знание курсантами своей дисциплины и откровенное разгильдяйство не поощрял.

Наличие на груди его кителя нескольких колодок боевых орденов бордового цвета вызывали только уважение к нему. Курсанты знали, что он вроде воевал на надводных кораблях Балтийского флота. Тонул, горел, взрывался на минах, но заставить его рассказать о пережитом было нереально. Не реагировал он на просьбы что-то рассказать о своей службе.

Крейсер «Октябрьская революция» приближался к Кронштадту.

Мимо бортов исчезали в туманной дымке многочисленные острова, известные из истории борьбы за Балтийское море Петра Великого и Великой Отечественной войны. Каждый из этих островов, Алексей знал из истории военно-морского искусства, обильно полит русской кровью. О высаженных и погибших на этих островах десантах преподаватели рассказывали очень мало. Алексей писал реферат на кафедре ИВМИ по Таллинскому прорыву.

– Здесь погиб весь десант! – внезапно сказал курсантам, колдующим у пеленгаторов на остров Соммерс, капитан 1-го ранга «Изыдь» и снял фуражку, – и здесь же погибли более десятка наших кораблей во время высадки десанта.

Он тяжело вздохнул и в его глазах показалась слеза.

– Многих из погибших командиров знал я лично так же, как и десантников. В основном морпехи были наши бывшие корабельные ребята, потерявшие на таллинском прорыве свои корабли. Собрали полк из матросов и офицеров, назвали 1-ым полком моряков-лыжников. Возглавил его полковник Маргелов, потом он возглавлял воздушно-десантные войска. А тогда первой операцией их стал Шлиссельбургский десант. Жуков дал команду прорвать блокаду еще в сорок первом. И, естественно, прорывать должен у Шлиссельбурга полк Маргелова. Были какие-то несогласования с сухопутчиками и больше половины полка полегло тогда еще при высадке, а потом еще и на суше им досталось. Десантники с трудом вытащили раненого «Дядю Васю». Так они его называли между собой. Как вы меня называете «Изыдем». А потом его судили и хотели расстрелять и лишь ранение послужило для него оправданием.

Он улыбнулся.

– Я не против, но для вас я прежде всего капитан 1-го ранга. Поняли, буквари?

Курсанты понимающе опустили глаза.

«Изыдь» опять снял фуражку, подставляя ветру свои редкие волосы на голове. А курсанты вслед за ним сняли свои синие покрашенные береты, переделанные из белых чехлов бескозырок. Все смотрели бездумно на темно-синие волны, ничего не говорившие им об этих десантах, и представляли себе таких же парней, как они, пытающихся взять штурмом с воды, ощетинившиеся пулеметами и орудиями острова.

Острова, как острова, море, как море. И только обнаживший голову капитан 1-го ранга всем своим видом как бы говорил курсантам, что дело очень серьезное, и что ему не до шуток.

По корабельной трансляции замполит информировал экипаж об истории этих островов.

– А памятник там есть погибшим десантам? – осмелился спросить «Изыдя» курсант Алексей Морозов, стоявший ближе всех к нему.

«Изыдь» внимательно посмотрел на Морозова, потом обнял за плечи и повел к борту, откуда хорошо был виден остров Соммерса. Он обвел рукой все видневшиеся на горизонте острова.

– Каждый остров полит здесь кровью наши десантников. Сначала мы сами бросили эти острова – отдали немцам и финнам, а потом, когда припекло, оказалось, что подводным лодкам стало невозможно выйти в море мимо островов, бросились отбирать. А немцы и финны уже выстроили здесь противолодочную позицию: сети, минным поля, противолодочные силы и простреливаемая поверхность. А отбирать всегда сложнее, чем бросать, тем более что фашисты укрепились так сильно и до их берегов оказалось ближе, чем нам до Кронштадта и даже до Лавенсаари, – он с горечью усмехнулся.

Выцветшие голубые глаза со слезинками в уголках с горечью смотрели на проплывающий по траверзу остров. Сильный ветер растрепал его седые волосы, перекинутые с одной половины головы на другую, закрывавшие большую плешь, и они затрепетали, как корона, над его головой. А он все смотрел, сжав губы, на волны и далекие острова.

– Я многих знал из тех, кто не вернулись оттуда! Никого даже посмертно не наградили!

В глазах бывалого капитана 1-го ранга стояли слезы.

– Смотрите! Вон там погиб целый батальон морской пехоты – более 300 человек, как я уверен, что погиб по вине нашего командования. Погиб со своим батальоном майор Иван Васильевич Пасько и все офицеры. Я хорошо знал их всех. Иван Васильевич – опытнейший десантник – понимал бесперспективность высадки, не хотел вести ребят на смерть. Докладывал командованию. И командование, – он помолчал и вдруг сказал, – тоже понимало, но… сверху на них давили командование фронтом! А Пасько понимал, что погибнет, но повел. Ребята вышли на катерах с нашего острова Лавенсаари поздно вечером и к утру начали высадку с трех направлений. У финнов пулеметы и скорострельные орудия. Высадились с трех направлений. Часть наших кораблей погибли при высадке. Остальные связали боем финские корабли и наши самолеты немецкую авиацию. Отступать некуда – только вперед. Взяли пол острова. Но финны высадили с другой стороны острова свой десант. А наши подойти и помочь больше не смогли. Десантникам укрыться там негде.

Остров, действительно, весь был, как на ладони, и никаких укрытий, ни леса на нем не было.

– Чтобы не сдаваться в плен, многие десантники сами кончали жизнь последним патроном или гранатой. В плен финнам попали несколько тяжелых раненых и тех они побросали в воду, обозленные своими потерями. Если бы была поддержка авиационная и корабельная, то остров бы наверняка взяли бы. На одной «полундре» и злости взяли бы!

«Изыдь» немного помолчал, а потом продолжил:

– Триста моряков против двух тысяч немцев. Ну, не триста, а, наверное, двести все же высадили.

Часть погибла при высадке, и не все корабли смогли высадить морпехов.

Он тяжело вздохнул, постоял немного, опустив голову, видимо, что-то вспоминая, а потом, встряхнув головой, посмотрел на Алексея. В глазах его блеснули слезы.

– Я должен был высаживаться со своими ребятами им на поддержку, но командование вдруг отменило высадку, и я остался жив, а Василий погиб. Лучше бы я был на его месте!

– Почему? – не понял Алексей.

– Он был женат и у него дочка маленькая, а я был холостой, – пояснил «Изыдь».

– Упокой, Господи, душу его и души его ребят! – и «Изыдь» размашисто перекрестился.

Алексей, потрясенный, смотрел на остров Соммерса.

– А вот на том острове Тютерсе, – показал «Изыдь» на далекий остров, видневшийся южнее, – погиб мой друг майор Вася Кабак, погиб еще при высадке.

– А вы хорошо знали его? – спросил Николай Глаголев.

– Да, конечно! Это был мой друг, мы с ним не одну бутылку водки выпили за победу! – тяжело вздохнул «Изыдь».

И внезапно для Алексея капитан 1-го ранга размашисто опять перекрестился, глядя на остров.

– Был еще лед. Поздний апрель. Наши корабли не смогли подойти, и десантники вышли с Лавенсаари пешком в ночь. Сорок километров. По уже растаявшему льду! Представляете, в апреле сорок второго? Это почти по колено в холодной воде сорок километров по прямой! – повторил он со слезами на глазах. – Лед уже растаял сверху, и десантники 1-ого полка моряков-лыжников брели все сорок километров по колено в воде, а кое-где по пояс, таща на себе все снаряжение и боеприпасы. Рассветало в конце апреля уже рано и немцы, конечно, обнаружили их на подходе. А где спрятаться на льду? Начали их издалека расстреливать из крупнокалиберной артиллерии и пулеметов. Прилетела их авиация и начала утюжить лед. А команда десантникам дана только вперед, отступить нельзя. Больше половины их полегла на подходе к острову, а остальная часть все же вышла на остров и завязала бой. Все погибли.

– А памятник там есть нашим десантникам? Могилы? – с волнением опять спросил Алексей.

– Трупы убитых и даже раненых немцы в море побросали, обозленные своими потерями. Могил нет и памятника тоже! – вздохнул он, – когда немцы уходили, они заминировали весь остров и до сих пор там ходить небезопасно! – вздохнул он. – Островом смерти называют его до сих пор. Но мы еще поставим им памятник. Я верю в это. Не мы, так вы поставите! – улыбнулся он.

Алексей, потрясенный ответом, молчал, а потом горячо сказал:

– Я бы поставил десантникам большой памятник, чтобы было видно издалека, и чтобы проходящие корабли отдавали честь погибшим за Родину, спуская флаги, как мы это делали там, где погиб эсминец «Свердлов».

Высокие сосны, нацеленные в небо, кустарники и даже песочный пляж были видны издалека. И ничто не говорило о той опасности, которая осталась на острове со времен войны.

«Изыдь» потрепал Алексея по непослушным вихрам, усмехнулся и, надевая на свою голову фуражку, спросил:

– А доложи-ка мне, гардемарин, что такое крюйс-пеленг и как определиться с помощью одного пеленга, имея всего один маяк?

– Когда имеется лишь один ориентир, – затараторил Алексей, – но расстояние до него определено быть не может, то прибегают к методу крюйс-пеленга. Этот метод сочетает получение линий положения судна с учетом элементов счисления по двум пеленгам на один объект в разное время и курса судна и пройденного судном расстояния за это время, измеренного по лагу, за время между двумя пеленгованиями ориентира. Полученное место судна называется счислимо-обсервованным.

– Правильно! – улыбнулся «Изыдь». – Вот теперь и определи мне наше место по маяку острова Большой Тютерс!

Алексей встал к пеленгатору и, заметив время, аккуратно снял первый пеленг. Ровно через пять минут снял второй пеленг, и записал в свой штурманский блокнотик время. Затем он пошел в прокладочную (штурманский класс) и аккуратно нанес оба пеленга на карту. Затем, зная курс и скорость корабля, определил расстояние между двумя пеленгами и нанес на карту, а далее перенес в искомую точку второго пеленга ранее вычислявшийся им курс. Сделав эти манипуляции на карте, он произвел записи в навигационный журнал и посмотрел на преподавателя.

Тот улыбался во весь свой большой рот.

– Все правильно сделал! Молодец! Не бездельник! Пятерка тебе, Морозов!

Алексей от радости даже зажмурил глаза. Получить пятерку от «Изыдя» было круто. Двойки он не ставил, но и пятерку получить от него было практически невозможно.

Пока он радовался, «Изыдь» пошел дальше проверять у курсантов ведение ими карт и журналов.

Где-то, уже далеко от Алексея, слышался его недовольный голос, распекающий кого-то из курсантов.

– Дай перерисовать! Не жмоться! – услышал он голос Валеры Абросимова, ведущего прокладку за соседним столом. Алексей усмехнулся и отодвинулся в сторону, а его картой и журналом всецело овладел Абросимов.

«Помогать надо своим» – подумал Алексей и пошел брать следующие пеленга.

Теперь острова для него перестали быть неодушевленными предметами с маяками. Там погибли наши люди. Много людей и у всех их есть имена, фамилии, родственники, которые их так и не дождались с войны. И даже не знают, где лежат их косточки.

Гогланд, Мощный (Лавенсаари), Большой и Малый Тютерсы, Соммер, Сескар – стали в этом месте хорошей практикой для определения места корабля в море.

Незаметно закончилась штурманская вахта и пришла следующая смена.

Записав сдачу вахты в навигационный журнал, Алексей с Николаем Глаголевым не пошли в кубрик, куда направилась вся смена, а решили снова подняться на сигнальный мостик, чтобы получше разглядеть в бинокль эти острова.

Впереди далеко уже светился огнями Кронштадт.

Вернулись в училище все загорелыми, возмужавшими и довольными практикой и собой. Теперь уже стали настоящими моряками. Хотя в море за весь период ни разу не качнуло – был почему-то полный штиль. Но это отнюдь не умаляло результатов первого настоящего плавания.

Пришив себе курсовки второго курса, курсанты, довольные всем и, прежде всего самими собой, разъехались по отпускам. Первый курс был закончен. Впереди курсантов ждал отпуск, встречи с родными и обучение на втором курсе.

Глава 1. Бумеранг

• Жизнь – бумеранг. К тому и ведётся:
• Что отдаёте, то и вернётся.

(Автор Вера)

На втором курсе у Алексея Морозова не ладились дела с его командиром отделения старшиной 2 статьи Сашей Чхеидзе. Чхеидзе, пришедшему отрабатывать командирские навыки с третьего курса на второй, сразу не понравился светловолосый, высокий, с открытым лицом и голубыми, почти водянистыми глазами, Алексей Морозов, во всем имевший свое мнение и порой слишком вольно трактующий его требования, а иногда, даже страшно сказать, и сами воинские уставы. А его ироническая улыбка доводила Чхеидзе до бешенства.

Терпеть выходки Морозова Чхеидзе не хотел. Требовалось проучить зарвавшегося курсанта. И вот в субботу, перед самым увольнением в город, когда все курсанты построились в кубрике на проверку формы одежды, стоя дежурным по роте, Чхеидзе объявил Алексею неделю без берега за плохо вымытую во время утренней приборки стену политического отдела.

Алексею стало от неожиданности плохо, его бросило сначала в жар, потом в холод. Зачем было доводить дело до неувольнения? Не проще ли было во время утреннего осмотра сразу объявить неделю без берега или наряд на службу, чтобы он даже не готовился в это злосчастное увольнение, не строил планов?

На него смотрело ненавистное лицо командира отделения, которого он видел-то и знал всего неделю. Карие глаза его, казалось, насмехались над Алексеем. Старшина 2 статьи Саша Чхеидзе, дежурный по роте, перед всем строем, улыбаясь, разорвал увольнительную записку Алексея и бросил ее в урну.

Алексей, сняв бескозырку с головы, и еле двигая ногами, вышел из строя и направился в свой кубрик, к своему рундуку.

– Морозов, стоять! Я вам не разрешал выходить из строя! – раздался окрик командира отделения.

Алексей повернулся, надел бескозырку на голову и принял стойку «смирно». На него смотрел с сочувствием весь строй курсантов.

– Вот так, товарищ курсант! Скажу идите – повернетесь и идете, а не скажу – стоите и ждете мою команду! – немного кривя губы, сказал командир отделения, – смотрите мне в глаза, а не на пол! Правильно я говорю, товарищ главный старшина? – обратился Чхеидзе к заместителю командира взвода Мише Шорохову. Тот опустил на пол глаза и что-то неразборчиво сказал, видимо, не поддерживая резвость командира отделения, но не желая противоречить ему.

Почувствовав вроде некоторую поддержку замковзвода, в простонародии «замка» с четвертого курса, Чхеидзе скомандовал:

– Теперь, Морозов идите, переодевайтесь в робу и шагом марш мыть стены, но не в политотделе, а в кубрике! Я проконтролирую, как это вы делаете!

Шорохов с интересом посмотрел на Чхеидзе и ничего не сказал, а только как-то странно повел головой.

Алексей поднял глаза и почувствовал, как предательски катиться из левого глаза слеза. Еще этого не хватает – разреветься перед строем курсантов. Нет, он не против заслуженного наказания, но здесь явная придирка, явное желание показать, кто в отделении начальник. На него смотрели несколько десятков глаз курсантов, одни с сочувствием, другие с некоторым нетерпением: «Что ты тут задерживаешь всех нас? Мы же так торопимся».

Действительно, большинство курсантов очень спешили. Кто на электричку на станцию Новый Петергоф, кто к своим девушкам, с которыми было назначено свидание. Не до Алексея было им и его проблем. Хотя он ощущал, что многие ему сочувствуют.

Алексей тоже очень спешил на свидание. Сегодня, как назло, его ждала в Петергофе Настя с «первого меда», с которой он познакомился в Ленинграде в прошлое увольнение. Они договорились встретиться в нижнем парке у «шахматной горки» в восемнадцать тридцать, и Алексей планировал побродить с ней по аллейкам парка, затем пригласить ее посидеть в так называемой курсантами кафе «сорокодверке» – поесть мороженого, а потом уже вечером часов на восемь сходить в кино в кинотеатр «Аврора» на сеанс нового кинофильма, где в темноте можно было прижаться к столь желанной Насте, погладить, возможно, ее белую ручку и, может даже, поцеловать в щечку. От этих мыслей Алексею стало совсем плохо, и он немного пожалел себя.

Настя специально ради этой встречи должна была приехать из Питера, где жила. И Алексей с огромным трудом пригласил ее в Петергоф, который ему хотелось «подарить» ей. Теперь все его планы летели в тартарары, мало того, ему грозило бесчестие. Пригласить девушку и не прийти на первое свидание – это позор, который он потом ничем не сможет загладит перед Настей.

Он уныло попрощался со счастливыми товарищами, уходившими в увольнение.

– Ты это, Алеха, не расстраивайся! – пожал незаметно Алексею руку его друг и сосед по столу Миша Коростылев.

– Миш, а Миш? – внезапно, осененный догадкой, зашептал, догоняя строй, Алеха, – меня у «шахматной горки» будет ждать девушка, я тебе рассказывал. Сходи, пожалуйста, передай ей, что я не приду. Придумай что-нибудь. Заболел или в наряде. Узнай ее номер телефона, мне во как надо! – Алексей, показал пальцем на горле, как ему нужен ее телефон.

– А как она выглядит? – спросил, начавший уже спускаться по лестнице вниз, заинтригованный Миша.

– Самая красивая из всех, ты ее узнаешь, черненькая такая, симпатичная, волосы длинные! – почти кричал сверху лестницы вниз Алексей.

Николай остановился и помахал приятелю рукой. Остальные курсанты с недоумением смотрели на них, сбегая по лестнице вниз.

Увольнение для курсанта большой праздник. Начищенные, наглаженные, с надраенными до лакировочного блеска ботинками курсанты спешили в увольнение, и любая задержка воспринималась ими с раздражением. Можно опоздать на электричку, можно опоздать на свидание. А здесь … Этот Морозов с его стеной. Черт бы его побрал.

– Так, Морозов, я вас куда послал? – вывел Алексея из сладких раздумий на лестничной площадке раздраженный голос командира отделения Чхеидзе, – вы почему еще здесь и не переоделись? Я сейчас приду и буду разбираться с вами!

Морозов не знал, что только что командира отделения из-за него отчитал замкомвзвода Шорохов.

– Ты что же это, старшина, делаешь? Почему не наказал сразу с утра, а дождался увольнения? Это уже не наказание, а издевательство называется! – Шорохов повел подбородком. – Чтобы больше такого не было! – и он повернулся и пошел в старшинскую, где должен был обеспечивать порядок в роте в эту субботу. А Чхеидзе, разгневанный тем, что ему еще попало за этого Морозова, побежал к лестнице догонять строй.

Алексей повернулся и увидел разгневанное лицо командира отделения, летевшего вслед за строем и придерживающего левой рукой длинный черный палаш, а в правой руке державшего журнал увольняемых. У Морозова аж свело руку, так ему захотелось заехать в ненавистное лицо и если бы не дневальный Володька Петренко с Украины, который левой рукой незаметно перехватил Алексея за руку, то заехал бы в чхеидзину рожу, а там – будь, что будет. Вовка перехватил правую руку Алексея и с силой сжал ее, встав рядом и отдавая честь дежурному по роте.

– Шагом марш отсюда, Морозов! Что вы здесь маячите? Сказано вам идти мыть стены! У вас сегодня помывка стены от первого рундука и заканчивая отбоем! – рассмеялся Чхеидзе и побежал по лестнице, придерживая левой рукой черный лоснящийся палаш.

Снизу раздался его радостный смех и команда:

– Увольняемые 22-ой А роты построиться в колонну в две шеренги!

– Ты шо, хлопчик, сказывся? – спросил его с легким малороссийским акцентов Вовка Петренко, отпустив руку. – Теж командир витдэления, тебя ж под трибунал пошлют, а он ешо радоваться буде. Терпи, козаче, атаманом будешь! Иди мой стинки!

Он, улыбаясь, подтолкнул Леху в сторону кубрика, где тому надлежало драить стены.

Алексей прошел в кубрик, снял синий парадный гюйс и аккуратно положил на свою койку, затем суконную галандку, брюки. Аккуратно все разложил на койке, из рундука достал сложенную кирпичиком синюю робу с его нашитым на кармане номером 225-18, что означало второй факультет, второй курс пятый класс на курсе, восемнадцатый по списку в классе. Так же, не торопясь, аккуратно сложил форму первого срока в рундук, повесил на вешалку. Затем одел робу, снял хромачи и надел рабочие ботинки. Не спеша пошел в шхеру за обрезом, хозяйственным мылом, ветошью и щеткой.

«Мне спешить некуда, – думал он, – до отбоя все успею».

Набрав в умывальнике воды, он не спеша, чтобы не разлить на пол, понес таз, который на флоте называли «обрезом», в свой кубрик. Так уж принято было в училище, что все вещи назывались корабельными названиями: таз – обрезом, пол – палубой, стенки – переборками, табуретка – баночкой и так далее.

Из старшинской доносились звуки футбола и незабываемый голос комментатора Озерова.

«Такой хоккей нам не нужен!» – вспомнил Алексей.

Внезапно из старшинской вышел навстречу Алексею со стаканом чая замкомвзвода Шорохов, увидев Алексея с обрезом полным воды, он остановился и внимательно посмотрел, как будто что-то вспоминая. Алексей тоже остановился, поставил обрез на пол. А черт его знает это начальство, еще впаяет неделю без берега за ни за что, и четко доложил:

– Товарищ главный старшина! Курсант Морозов! Драю переборки в кубрике номер один по приказанию старшины второй статьи Чхеидзе!

Шорохов отхлебнул чаю, пожав плечами, улыбнулся и сказал:

– Драишь, драй! Чего встал – иди, курсант! Занимайся работой!

Морозов поднял свой «обрез» и, чтобы не расплескать, понес в кубрик, где ждала его покрашенная зеленой краской стена.

Стена красилась прошлым летом силами так называемых «декабристов» и «академиков» и выглядела ранней осенью еще вполне прилично. Тем более, что второе отделение – приборщики кубрика – драили ее раз в неделю с мылом и щетками. А уж сегодня была большая приборка и стенка или, как говорили на флоте «переборка», драилась точно с мылом и усердием и выглядела чистой.

«Но приказ есть приказ, – подумал Алексей, – сказали драить, значит надо драить».

Он намочил в обрезе щетку, намылил ее и начал отдраивать, ухмыляясь, идеально чистую «переборку». Он драил ее с такой силой, что казалось, что сдерет вместе с краской.

– запел он.

В это время главный старшина Шорохов внимательно изучал стены в политотделе и нигде не находил грязи или того, к чему можно было бы придраться. Покачав своей слегка кучерявой головой, он не спеша пошел в ротное помещение.

– Ты чего, еще поешь, Морозов? Весело? – раздался сзади голос Чхеидзе. – Так я тебе настроение испорчу! – раздался сзади голос командира отделения, который вывел Морозова из душевного равновесия, и он чуть не уронил от неожиданности щетку.

Он принял стойку «смирно», повернулся к своему командиру отделения, уволившему курсантов и, весело глядя в глаза, спросил:

– А что, товарищ старшина второй статьи, песни петь уставом во время приборки запрещено?

– Не запрещено! – нахмурился Чхеидзе, – но я думал, что вам веселиться вроде не с чего?

– Работа захватывает от этого рундука и до отбоя. Душа поет! – четко выговаривая слова, сказал Морозов, – разрешите продолжить работу?

– Продолжайте! – махнул рукой Чхеидзе и побежал сдавать дежурство по роте.

Он сегодня планировал уволиться.

Морозов повернулся к «переборке» и с новой силой стал тереть ее. Разводы мыла катились вниз по переборке и стекали на деревянную палубу.

– Палубу потом помойте заодно! – раздался сзади голос Чхеидзе.

– донеслись знакомые слова из кинофильма «Вертикаль» в исполнении Алексея до старшины 2 статьи Чхеидзе.

«Издевается надо мной, гад! Ну, я ему покажу! Еще работы подкину, если мало. Пока уважать не начнет, А не начнет – я его вообще с дерьмом смешаю. Он узнает, что такое настоящее служба!» – думал Чхеидзе, проскакивая мимо приоткрытой двери старшинской.

– Чхеидзе, зайди ко мне на секундочку! – внезапно прервал его мысли голос замкомвзвода Шорохова.

Когда Чхеидзе зашел, Шорохов встал с койки, где лежа смотрел телевизор «Электрон» с очень маленьким экраном. Он выключил телевизор и плотно прикрыл дверь.

– Чего у тебя с этим Морозовым?

– Да, ничего вроде, – пожал плечами Чхеидзе, – так, пусть поработает вместо увольнения. Крепче службу любить будет.

Шорохов снова сел на койку и с интересом посмотрел на Чхеидзе.

– Ты что, серьезно думаешь, Саша, что работа ни за что, без причин, сильно укрепляет любовь к службе и уважение к тебе? Ты думаешь, что другие курсанты отделения не заметили, что ты придираешься к Морозову? Это так ты добиваешься уважения курсантов? Потом, у него неделя без берега или наряд на работу или сразу два наказания в одной посуде?

Замкомвзвода были с четвертого курса и Шорохов был на год старше Чхеидзе и уважать их надо было не только за звание, но и за старшинство по неписанным традициям «системы», так курсанты ласково называли свое «училище». Любой курсант старшего курса считался по своему положению старше самого старшинистого из старшин младших курсов и ему надо было уступать дорогу и пропускать в дверях вперед и уж ни в коем случае не качать права. Это были неписанные законы «системы». Чхеидзе их не понимал и не хотел понимать. Он пришел в училище с армии, а там были свои неписанные законы.

– Ну да, еще как будет любить! Не хочет – научим, не может – заставим! – вспомнил слова своего сержанта Саши Антощенко и сказал вслух, – когда мы пришли в армию, в Кантемировскую дивизию, – Чхеидзе посмотрел на Шорохова, но его слова о Кантемировской дивизии не произвели на главного старшину никакого впечатления, – нас молодых тоже заставляли драить чистые полы в казарме, и спичками измерять ее длину, чтобы Родину любили крепче, как говорил младший сержант Антощенко.

Шорохов поморщился немного сказал тихим голосом:

– Саша, извини, здесь не армия и не казарма! Здесь готовят офицеров для флота. И наша задача не убить в них, молодых пацанах, желание служить, а наоборот, сделать так, чтобы они сильнее любили службу, которой они посвятили всю свою жизнь. Так за что ты ему впаял неделю без берега и эти каторжные работы от рундука до отбоя?

Чхеидзе покраснел. У него было достаточно болезненное самолюбие и ему не нравилось, когда кто-то пытается доказать ему, что он не прав. Но к словам Шорохова, наверное, стоило прислушаться. Шорохов был авторитетным командиром, в училище пришел после четырех лет службы на подводных лодках. Один из немногих курсантов имел правительственную награду – медаль адмирала Ушакова. Поэтому несогласие с действиями Чхеидзе было весьма весомо, тем более, что он был непосредственным начальником Чхеидзе. Еле шевеля губами, Саша произнес:

– Плохо на приборке работал. Стенки грязные на его объекте.

– Не стенки, а переборки. Стенки это в казарме в Кантемировской дивизии, – опять поморщился Шорохов, – я, пока ты увольнял роту, не поленился и проверил приборку в политотделе и, прежде всего, чистоту стенок, вернее, переборок. Там чистота такая, что переборки блестят, как у кота любимое место.

Так что будь добр, объясни мне все же вразумительно, за что ты впаял этому Морозову неделю без берега, лишил законного увольнения и плюс поставил на эти непонятные работы – мыть чистые переборки? Причем сделал это в весьма в экзотической форме, перед самым увольнением, когда Морозов уже встал в строй. Можно было сделать это заранее, к примеру, сразу после приборки, показав наглядно за что, если есть нарекания, показав всем своим курсантам прямо на месте, что наказал его за дело. А так некрасиво все это как-то получается.

– Этот Морозов очень заносчивый. Ко всем моим приказаниям относится с какой-то ухмылкой. Вроде, как издевается. Вот я решил показать ему, кто в доме хозяин! – покраснев, начал оправдываться Чхеидзе.

– Так. Теперь мне все стало понятно, Саша! У тебя просто казарменная болезнь. Но ты уже на третьем курсе и аж цельный старшина 2 статьи и, наверное, тебе давно уже надо бы понять, что на ногах у тебя не сапоги с портянками, а чистые флотские ботинки. И что ты воспитываешь не солдата первогодка, пришедшего служить в армию на два года, мечтающего побыстрее сорваться с принудительного долга перед Родиной, а офицера флота, который добровольно пришел на флот, чтобы посвятить ему всю свою жизнь. И служащего уже второй год. Постарайся это понять. У нас не армия, где все понятно. Сегодня ты солдат – черпак, через год – вроде уже выше, полтора – сержант – дед, а потом гражданка. И там, после срочной службы, есть гарантия, что ты практически никогда не встретишь своих сослуживцев. Здесь все по-иному: через пару лет ты получишь лейтенантские погоны и кортик, а еще через год после тебя Морозов тоже станет офицером. Как служба сложится – никто сказать сейчас не сможет. Кто из вас окажется более способным, умелым? Разница у вас небольшая. И глядишь, лет через пять-семь придет к тебе Морозов начальником или, хуже того, командиром корабля или старпомом, а ваши отношения уже омрачены какими-то никому не нужными училищными разборками. Подумай, что ты творишь! Зачем тебе это все надо?

Шорохов по-дружески, кивнул головой Чхеидзе.

– Понял?

– Я все понял, товарищ главный старшина! Но я не боюсь, что Морозов станет моим начальником, не дорастёт! – надулся, обиженный тем, что его не поняли, Чхеидзе, – разрешите идти готовиться в увольнение?

Шорохов сжал губы, он надеялся, что ему удастся поговорить нормально с Чхеидзе и в следующий раз тот подобных ляпов тот не допустит. Но последняя его фраза показала, что он ничего не понял. Придется принимать экстраординарные меры, раз не понимает нормальных слов и отношения.

– А как же работы в вашем кубрике вашими людьми? – усмехнулся внезапно Шорохов, – надо быть, Александр, последовательным до конца! Организовал работы – обеспечивай их! Останешься здесь, раз организовал вечерние работы. Руководи своим Морозовым. А ты как думал? Назначил в наряд на работы – значит, сам и контролируй их! А то ты уйдешь в увольнение, а он ведь сядет и ничего не будет делать! – Шорохов усмехнулся, увидев, как погасло лицо Чхеидзе. – Кто же будет за ним смотреть? И воспитательный эффект твоего наказания будет тогда совсем полным. Так что, уж будь любезен организовывать работы в кубрике до конца – до отбоя, как ты сам сказал, если они так уж сегодня тебе были необходимы!

Шорохов внутренне смеялся, глядя на изумленное и вытянувшиеся лицо Чхеидзе. Но по телевизору шел футбол – играл ленинградский «Зенит» с тбилисским «Динамо», ради которого он и остался сегодня обеспечивать в роте, и воспитательная работа была совсем не ко времени.

– Что ты на меня смотришь, как поп на икону? – скомандовал Шорохов, увидев, что Чхеидзе стоит столбом. – Переодевайся в робу и руководи организованными тобой работами. Что неясно?

– Так я это, договорился встретиться сегодня с невестой. Она будет меня ждать! – с каким-то отчаянием произнес Чхеидзе.

– И что вытекает из этого? Ты наказал Морозова, думаешь, его никто не ждет? А кто будет руководить им и назначенными ему работами? Я? Я не могу – у меня сегодня «Зенит» играет! – Шорохов кивнул в сторону выключенного им телевизора.

– Может, новый дежурный по роте старшина 2 статьи Николаев? Я его попрошу! – Чхеидзе умоляюще посмотрел на Шорохова.

– Николаев дежурный по роте. Не трогай его! У него своих дел по горло, чтобы еще отвлекаться на организованную тобой работу. Сдавай оперативно свое дежурство, переодевайся в робу и руководи своим Морозовым! – подытожил Шорохов результаты беседы.

– Разрешите идти? – тихо спросил Чхеидзе, опустив голову, поняв, что Шорохова ему не переубедить.

Шорохов привстал с аккуратно заправленной койки, на синем одеяле которой отпечатался след от его сидения, включил снова телевизор и махнул рукой Чхеидзе – мол, иди, не мешай.

Раздался знакомый с детства голос диктора Озерова, рассказывающего о развивающейся на поле ситуации. Где-то в третьем кубрике раздались радостные крики оставшихся без увольнения курсантов, смотрящих, видимо, футбол.

Чхеидзе с мрачным лицом встретил пришедшего с развода старшину 2 статьи Николаева. Тот спешил поскорее принять дежурство, чтобы отпустить сменившийся наряд в увольнение.

– Давай, Сашико, скорее, что у тебя там? Гальюн – чисто! Умывальник – чисто! Молодцы твои дневальные! Навели марафет! – он потрепал по плечу вытянувшегося перед ним с ветошью в руках высокорослого Вовку Петренко. – Сейчас подпишем прием и сдачу и доложимся Шорохову. И вы бегом, бегом, бегом за ворота! Счастливцы! – Вовка Николаев радостно засмеялся.

Чхеидзе помялся немного и потом решил все, что произошло, рассказать Николаеву, с которым учился в одной группе.

– Я сегодня не спешу. Меня, это, посадил руководить работами Шорохов в кубрике! – он покраснел. – Я наказал тут одного придурка, назначил на работы. А Шорохов сказал мне лично руководить работами.

– Ну что ж, все логично и правильно решил Шорохов! – улыбнулся Николаев, – я тебе давно говорил, что наша «система» не казарма и тебе давно пора забыть, как тебя заставляли мерить ее длину в спичках и наматывать на ноги портянки. Здесь флот со своими традициями, Сашико, и надо их уважать. А ты пытаешься здесь насаждать казарменную дисциплину.

Чхеидзе, недовольный тем, что остался непонятым даже своим однокашником, расписался в журнале.

Морозов драил до блеска переборки и напевал любимую песню из кинофильма «Хозяин тайги»:

Эту песню он любил еще по тому, что сам был Морозовым и самые любимые слова были «у меня жена ой красавица, ждет меня домой, ждет печалится». Неужели и его кто-то будет ждать домой? А хочется это, чтобы любимая красавица ждала.

В кубрик вошел Чхеидзе. Морозов спиной почувствовал своего ненавистного начальника и повернулся к нему. Увидев Чхеидзе, сразу замолчал, не желая злить лишний раз своего старшину, раз уж он так болезненно на него реагирует.

– Что замолчал – пой! Хорошо получается! – внезапно сказал Чхеидзе, сев на койку и начав стягивать синюю «галандку» (форменная матросская рубаха с вырезом на груди) через голову.

– Да, чего-то перестало петься, товарищ старшина 2 статьи! – со злостью сказал Морозов, еще с большей силой драя переборку.

Чхеидзе встал, аккуратно сложил в свой рундук свою форму одежды первого срока и переоделся в робу, что было для Морозова очень странно, так как он рассчитывал, что старшина сейчас уйдет в увольнение и можно будет расслабиться и почитать книжку, взятую по случаю в библиотеке. Чхеидзе взял «баночку»-табуретку и сел рядом с работающим Морозовым.

– Пой-пой, Морозов, нам еще долго петь до отбоя! – весело проговорил Чхеидзе, – знаешь, как у нас у Грузии любят петь?

«Во, гад, – ахнул, про себя Морозов, – теперь будет до отбоя над душой сидеть. Пропал вечер – это точно».

– Обижаешься на меня, наверное? – внезапно спросил помолчавший немного Чхеидзе.

– Никак нет, товарищ старшина 2 статьи! Чего мне обижаться на вас? Все правильно! Раз плохо сделал приборку – значит, должен драить палубу и крепко верить. Но это я так, условно, про палубу, переборки драить учусь, от первого рундука и до отбоя! – Морозов опять намочил щетку и, как бы случайно, обрызгал грязной водой близко сидевшего к нему Чхеидзе, – ой, извините, товарищ старшина 2 статьи! – он вскочил и стал притворно вытирать робу Чхеидзе чистой ветошью.

Чхеидзе поморщился, встал и тоже стал отряхиваться от капель грязной воды.

– Ну, ты, Морозов, такой неловкий! Это, может, ты специально своего командира отделения облил грязной водой? – спросил зачем-то покрасневший Чхеидзе.

Внутренне он понимал, что Морозов это сделал специально. Но сейчас он уже начинал злиться на самого себя.

– Никак нет, не специально! Специально я бы вам на голову обрез грязной воды вылил, хотя, конечно, я бы этого никогда не сделал бы, так как я все же дисциплинированный курсант! – понесло Морозова, о чем он сразу же пожалел, и попытался сгладить, – вы все же начальник мой – непосредственный. Это так, случайно сорвалось. Извините, если можете!

Он вздохнул и понял, что не простит его Чхеидзе.

Но Чхеидзе уже заметил, что глаза Морозова все же, несмотря на проскочившую тревогу, смеются. Мелькнули огоньки. Хотя он понимал, что в этой ситуации реагировать на это все же нельзя. Надо налаживать отношения с этим Морозовым, как бы ему не хотелось.

– Да ладно, Морозов, извиняю, если не специально! – стряхнул последние капли с брюк Чхеидзе.

В дверях кубрика, улыбаясь, смотрел за происходящим главный старшина Шорохов со стаканом чая в руках.

– Эй, курсанты! «Зенит» забил, один – ноль! – сказал он, улыбаясь, чтобы оправдать свое присутствие в кубрике и радуясь за успех любимой команды. Из третьего кубрика, где стоял единственный на роту телевизор, доносились радостные вопли курсантов, не пошедших ради матча в увольнение.

– Кому забили? – заинтересовался Морозов, повернувшись к Шорохову.

– Кому-кому? Тбилисскому «Динамо» забили!

– Он что, надо мной специально издевается? – внезапно спросил Морозова Чхеидзе, – то сиди с тобой, контролируй тебя, то тбилисскому «Динамо» гол забили! Он что, не знает, что я грузин? Так, значит, можно надо мной так издеваться? – разошелся Чхеидзе.

Алексей внезапно понял пикантность ситуации, но промолчал.

Чхеидзе, понимая, что не дождется сочувствия от Морозова, улыбнувшись вроде сам себе, почесал затылок.

– Пойду этих австралопитеков усмирять! – и он направился в сторону третьего кубрика, куда уже спешил дежурный по роте Николаев.

Морозов усмехнулся.

– Вот пойми этих начальников! То сажает, то ищет сочувствия. Непонятно.

Чхеидзе уже дошел до дверей, как Морозов громко сказал:

– Товарищ старшина! Ну, вы так не переживайте! Наверное, не хотел он вас обидеть. Идите в кино, если хотите, в клуб, или смотрите футбол, а я тут, честное слово, все домою без вашего контроля. Честное слово – все сделаю, как вы сказали!

Морозов с участием посмотрел на Чхеидзе, он вдруг понял, что Чхеидзе ищет контакта с ним. Почему? Он не хотел задумываться. Но если это так, то надо идти навстречу, а не обострять.

– Сашико, наши вашим забили! – увидел Чхеидзе довольный Николаев.

– Ничего, наши отыграются скоро! – ответил улыбающемуся Николаеву мрачный Чхеидзе.

– Обязательно отыграются, товарищ старшина 2 статьи! – подержал Чхеидзе Морозов.

Чхеидзе махнул рукой и вышел из кубрика.

По росту Чхеидзе был гораздо ниже Морозова, почти на пол головы и поэтому всегда смотрел он на Морозова снизу – вверх.

«Наполеон хренов» – подумал Морозов, вспомнив слова своего друга Миши Коростылева, тоже высокого курсанта, ростом за метр восемьдесят пять: «Низкорослые, Алеха, это люди, обиженные судьбой. Они ненавидят нас, высоких, потому что высокие девчонки на них не смотрят и даже внимания не обращают. Комплексуют они».

По трансляции прошла какая-то команда.

«А чем черт не шутит? – продолжал развивать свою мысль Морозов, – может, он взъелся на меня из-за своего роста? Может, я здесь вкалываю именно из-за этого. И из-за этого, может, я не встретился сегодня с этой красавицей Настей и навсегда потерял ее? Тогда, наверное, он не виноват, у него это на генетическом уровне».

И Морозов искренне пожалел Чхеидзе. Ему было все равно, кто выиграет. Футболом он не интересовался, вот если бы хоккей – тогда да.

Пришел чем-то расстроенный Чхеидзе и сел на койку за Морозовым.

– Товарищ старшина, вы не переживайте! Обязательно ваши выиграют! – попытался еще раз Морозов успокоить Чхеидзе.

Он тоже понимал, что надо устанавливать отношения со своим старшиной.

Чхеидзе вроде немного успокоился и сел снова на «баночку» (табуретку – флотский слэнг), но уже подальше от Морозова. Морозов стал с новой энергией драить «переборку».

– Вас как зовут, Морозов? – внезапно услышал Алексей, – откуда вы?

– Зовут Алексей, а родом из Таллина, но сейчас отец в Калининграде живет с мамой и младшей сестрой.

Говорить, что отец служит в штабе Балтийского флота, не хотелось, а вдруг старшина среагирует, что отец военный моряк и он вообще блатник. Еще сильнее станет обижаться.

– Понятно, Алексей. Ты это, на меня зла не держи! Меня зовут Сашей, я из Тбилиси! – внезапно произнес, краснея и опустив голову, Чхеидзе, – это все, что сегодня произошло у нас с тобой, на эмоциональном уровне. Взял и наказал, показалось, что ты надо мной издевался, улыбался не так. Улыбнулся, когда я сделал замечание. Это когда я вел вас на обед. Ну и придрался, теперь сам жалею. Зачем сделал? Мы очень обидчивые, грузины. У нас это в крови. Ты на меня не обижайся!

– Не издевался я, товарищ старшина, над вами и не улыбался, – пытался вспомнить произошедшее Алексей, – может, так, случайно, что получилось. Я в увольнение спешил, там с девушкой договорился встретиться. Настей зовут, в восемнадцать тридцать у «шахматной горки» в парке.

Чхеидзе посмотрел на Алексея и качнул головой.

– Ты знаешь, Алеша, и я тоже договорился со своей девушкой встретиться! – внезапно оживился и разоткровенничался Чхеидзе, – в восемнадцать сорок и тоже у «шахматной горки»! – он тяжело вздохнул, – Кристиной зовут – такая неземная девушка! Девушка мечты, я хотел ей предложение сделать. Она в Герценовском учится, а что надо для морского офицера? Жена или учитель, или врач, лучше всего. А на третьем курсе надо присматриваться уже. Вот мы и договорились встретиться.

Морозов перестал драить «переборку» и с восхищением слушал своего начальника, который при воспоминании о своей девушке даже преобразился.

Тот, увидев внимание Морозова, внезапно предложил:

– Пойдем, Алексей, покурим в курилку на улицу.

– Так я, это! Наказанный, товарищ старшина. Не могу покинуть пост, назначенный мне на сегодняшний вечер! – сказал Морозов, укладывая щетку в обрез, – вот только если воду заменить, – он улыбнулся Чхеидзе. – И потом, я не курю! – дружески пожал плечами Морозов.

– Ничего, пойдем, я тебя научу курить или просто поговорим! Я разрешаю тебе отдохнуть! – сказал внезапно Чхеидзе.

Алексей мотанул головой и согласился. Взял в руки обрез с грязной водой, и они пошли вместе в курилку.

Шорохов из старшинской, попивая чаек, в открытую дверь увидел, как мимо прошли Чхеидзе и Морозов, о чем-то оживленно разговаривая. И он усмехнулся.

Морозов заснул, когда из увольнения вернулся довольный Миша Коростылев. Он растолкал Морозова и начал тихо рассказывать.

– Ты знаешь, Алеха, классная у тебя девчонка! Я ей парк показал, мы в «сорокодверку» (точка питания в нижнем парке Петродворца с массой дверей, открывающихся во все четыре стороны) сходили, мороженое поели, а потом в кино на «Хозяина тайги» сходили. Там, где про мороз поет Золотухин. Вечер незабываемый. Спасибо, что познакомил с ней!

– Как это спасибо? Я его познакомил! Я попросил передать всего, что я не приду, что не могу. Просил узнать номер телефона и все. Это моя девчонка. Ты что натворил?

– Я ей так и сказал! – начал оправдываться Мишка, – сказал ей, что ты не можешь прийти, она очень расстроилась, и предложил ей немного погулять, – почесал в темноте голову Михаил, видимо, чувствуя себя виноватым перед Алексеем.

– Да, Миша, ты удружил мне! Как будем распутывать? Я давно мечтал именно об этой девушке из «первого меда». Даже на танцы к ним сходил, чтобы познакомиться. А ты?

– Что я? Да она не из «меда», а из герценовского института, сама сказала. Ты чего-то перепутал? – внезапно сказал Миша, взяв за руку Алексея, – или она тебя обманула.

Рука Алексея напряглась.

– Как из Герценовского? Черная? Красивая?

– Да, брюнетка с длинными волосами. Как ты сказал, самая красивая там была! – начал оправдываться Николай.

– А зовут как? – спросил Алексей, присаживаясь на койке.

– Как-как? Сам что ли не знаешь? Кристиной зовут ее! – сказал мечтательно Мишка, протянув длинное имя.

Тут Алексея разобрал смех и он, согнувшись, аж застонал. Когда смог говорить он сказал Михаилу:

– Миша, ты все перепутал! Мою девушку зовут Настей, Настей! Ты понял? А ты познакомился с девушкой нашего командира отделения старшины 2 статьи Чхеидзе, она из Герценовского и ее зовут Кристиной. Нашего грузина из-за меня «замок» (заместитель командир взвода) тоже не отпустил в увольнение, а он должен был со своей девушкой встретиться тоже в это же время у «шахматной горки». Говорил, что уже невеста. Ну, теперь держись! Покажет он тебе «сорокодверку и «кино» совместное покажет!

Алексея аж трясло от смеха.

– Теперь будешь ты драить все стены в нашем кубрике и во всех соседних ротах и, заметь, от рассвета и до заката! Уж что-что, а свою девушку тебе наш грузин не простит!

И Миша опустил голову, а Алексей лежал, закрывал рот рукой, чтобы не рассмеяться во весь голос.

– Молчите вы, скаженные! Люди спать хотят! – оборвал их разговоры Коля Глаголев.

Глава 2. Помоги ты, и помогут тебе!

• Помогать друг другу надо,
• И не требовать награды,
• Помогать друг другу нужно,
• Это и зовётся дружбой.

(Помогать друг другу надо. Елена Щепотьева).

Алексей в этот день приехал из увольнения немного раньше положенного, до конца увольнения оставалось еще некоторое время. Еще светило солнышко, погода была прекрасная, яркая зелень после прошедших дождей била в глаза.

Постоял немного на автобусной остановке. Автобусов не было.

«А не пройти ли пешком?» – подумал он.

Погода и настроение звали прогуляться. И он пошел не спеша, думая о выступлении по гимнастике на межвузовских соревнованиях.

Он не заметил, как ноги принесли его в Пролетарский парк. Алексей знал, что ранее парк назывался Александрийским, а еще имел название Зверинец. Почему так Алексей не знал.

Шел, задумавшись, по аккуратной аллейке, посыпанной красноватым песком, вдоль длинных красивых скамеек.

Когда-то на первом курсе он бегал здесь кросс три километра за роту и чуть не умер на подъеме, но в требуемое время уложился. Помнил большой пруд с островом посредине.

На одной из скамеек сидели две бабушки. Когда он проходил мимо, то одна вдруг обратилась к нему:

– Товарищ курсант! Вас можно на минутку?

– Что такое? – насторожился Алексей.

Вблизи, кроме бабушек никого не было, и он решил, что им нужна помощь.

– Тут хулиганы избили вашего курсанта, и он весь в крови лежит там в кустах, – она показала, где лежит курсант. – Они сначала выпивали вместе, а потом ударили его бутылкой по голове, вытащили все из карманов и вылили ему в рот остатки водки.

– Он, может быть, и неживой уже! – добавила вторая, – мы бы вызвали милицию, но автомат на Аврова не работает. Вот ждем, когда кто-нибудь мимо пойдет. Хорошо, что пришли вы. Вы бы посмотрели, что с ним? Мы подходили. Страшно. Весь в крови.

Пролетарский парк Петергофа

Алексей пошел к указанным кустам. Действительно, за кустом лежал на животе курсант лицом вниз. Белая форменка была измазана вся кровью и грязью.

Алексей перевернул его на спину и узнал. Это был Володя Демидов с 22 параллельной роты. Высокий парень метра два с лишним ростом. На параде в Москве ходил знаменосцем. Все знали, что по росту ему в училище давали две порции. Лицо его было ободранно.

Когда Алексей его переворачивал, он застонал, но глаза не открыл.

«Что делать? – мысли летали в голове, перегоняя одна другую, – если вызвать скорую, то сразу станет известно, что он выпивши. Что силой вливали – не докажешь. Отчислят».

От Володи пахло сильно спиртным. Вызывать скорую – сразу определят, вызывать милицию тоже нельзя.

– Он живой?

Алексей повернулся и увидел бабушек, одна из которых выглядывала из-за другой.

– А что вы будете делать?

Алексей тоскливо оглянул окрестности парка. Нет ли курсантов? Не было видно никого, еще рано.

«Придется нести самому в училище, – а сам подумал, – Володька тяжелый, а что делать? Нести надо. Спасать парня. Не бросить же здесь?»

Посмотрел на старушек, потом огляделся и увидел в стороне валящуюся по кустом Володину бескозырку. Поднял, отряхнул ее от грязи. Грязь на белом фоне видна очень хорошо.

Бабушки, наверное, не могли понять, как Алексей понесет курсанта.

Алексей взял Володю за руку, немного приподнял, присел и натянул его на плечи, а потом встал, как штангист, поднявший вес, на прямые ноги.

Ноги Алексея подгибались, но он шел в сторону остановки Аврова. А до училища еще идти и идти. Он надеялся, что может удастся остановить такси и довести Володю.

Каждый шаг давался с трудом. Бабушки шли сзади и давали советы. Наконец впереди замаячил сквер и на остановке автобуса стало видно нескольких курсантов, ожидавших автобуса.

Алексей опустил Володю на землю под кустик и побежал к курсантам.

Ему повезло. Два курсанта были из роты Володи.

Алексей коротко описал им обстановку.

– Где он?

Алексей показал. Подошли.

– Я его один не донесу! – тяжело дышал Алексей.

– Понятно! – сказал один из них. – Бери его под руки!

Курсанты отдали Алексею свои портфели и бескозырки и взяли Володю под руки. Пошли. Ноги Володи волочились по земле.

Догнавшие было их бабушки опять отстали.

– Далеко ты его тащил? – спросил один из курсантов.

– Ну, метров, наверное, четыреста.

– Тяжелый боров!

– Ну так жрет по две порции каждый день! – отозвался другой.

Володя застонал.

– Терпи! – ободрил его один из курсантов.

Через двести метров поменялись. Теперь несли Алексей и еще один из курсантов. Потом поменялись еще раз. И так несли по очереди. Вот и улица Коминтерна, где находится КПП.

У КПП куча курсантов.

– Отдохнем! – предложил один из курсантов.

– Отдохнем! – согласился Алексей.

Они аккуратно положили Володю на землю.

Один из них побежал к КПП искать подмогу. Он там о чем-то говорил курсантам и несколько человек направились к ним, а несколько человек прошли на территорию училища.

– Берем! – скомандовал один.

Их уже было человек пять. Дружно взяли Володю за руки и за ноги. Он опять застонал.

Перенесли улицу и поднесли к забору. С той стороны тоже было человек пять.

– Поднимаем! – приказал один.

Подняли и аккуратно передали на руки тем, кто были в училище, которые тут же унесли его в кусты 1 корпуса.

– Возьмите его беску! – сунул одному из курсантов в руки бескозырку Володи Алексей.

Все было нормально. Теперь отнесут в роту и к утру Володя проспится.

Утром на построении командир роты внезапно объявил, что в соседней роте курсант Демидов упал с койки так, что сломал руку и сильно ударил голову. Теперь отправлен в госпиталь.

– Когда бегаете, то смотрите под ноги, чтобы не упасть! И с койки никогда не падайте, даже во сне.

«Рука сломанная? – думал Алексей. – Может, это мы ему сломали, когда тащили? То-то он стонал, когда за руку брали».

Глава 3. Электричка

• Электричка, электричка,
• Позабытая привычка —
• У окна найду местечко,
• Нынче ехать недалече.

(Цветикова Ольга)

Заскрежетали тормоза поезда метро, мигнул перед заходом на станцию свет в вагонах. Пора выходить. Ноги сами несут к выходу.

«Станция «Балтийская»! Выход на Балтийский и Варшавский вокзалы, следующая станция «Технологический институт»! – немного хрипловатый голос из динамиков объявил о прибытии на станцию. Поезд метро остановился, с некоторым шипением раскрылись двери.

Не успев додумать мысль об участниках убийства Павла Первого, прочитанного сегодня вечером в теплом кресле у тети Пани, Леша выскочил из последнего вагона метро, наиболее близкого к эскалатору.

Леша Морозов – курсант второго курса факультета радиосвязи ВВМУРЭ имени Попова (высшего военно-морского училища радиоэлектроники имени Попова), симпатичный парень ростом выше ста восьмидесяти сантиметров, стройный, подтянутый, с правильными чертами лица, голубоглазый, нос длинноватый прямой и узкий, волосы светлые, слегка вьющиеся. Девушки на него заглядывались, когда он проходил мимо. Но пока девушки его особенно не интересовали. Как-то, наверное, его не интересовали скоротечные знакомства. Он увлекался историей флота, собирал названия кораблей, выступал за сборную училища по гимнастике, правда, пока только по второму разряду. Но все впереди. Дорогу осилит только идущий.

Вот и сегодня вечером он возвращался с увольнения. Высокий, подтянутый, в хорошо выглаженных, с выделяющимися складками, черных брюках с легким клешем, черных, хорошо начищенных ботинках, в черном бушлате, с хорошо видимым в разрезе ворота форменным галстуком (заменяющим матросам шарфик) и с выглядывающим на два миллиметра (как положено по уставу) сверкающим белизной подворотничком.

Из всех вагонов метро остановившегося поезда посыпались морские курсанты также в черных бушлатах, белых бескозырках со сверкающими золотом надписями на ленточках бескозырок «ВВМУРЭ им. Попова». На плечах всех хорошо были видны черные с белыми кантами погоны со сверкающими посредине золотыми якорьками. У некоторых над якорьками светились золотом старшинские нашивки. Все они спешили на последнюю электричку в Петродворец, на которой можно успеть из увольнения без опоздания. По расписанию в 22:42 уходит она с Балтийского вокзала и на ней можно успеть к окончанию увольнения, а на следующей электричке, идущей в 23:10, уже не успеваешь.

Курсанты, набирая скорость, понеслись в сторону эскалатора. Их восторженными взглядами иногда провожали молоденькие симпатичные девушки, отступавшие поближе к стенкам, чтобы пропустить несущееся на электричку стадо курсантов.

«Хорошо быть курсантом Высшего военно-морского училища радиоэлектроники имени Попова и учиться в красивейшем пригороде Ленинграда Петродворце, носить красивейшую военно-морскую форму, – подумал на бегу Леша, увидев внимательный взгляд молоденькой симпатичной брюнетки, – жаль времени нет сейчас, а то бы точно познакомился». В последнее время он начал ловить себя на мысли, что обращает все же внимание на симпатичных по его мнению девушек.

«Наверное, гормоны играют» – подумал он, но после нескольких неудач на женском фронте знакомиться не спешил.

Перед входом на эскалатор, в небольшом технологическом углублении, стоял лоток с книгами. На прилавке были разложены разноцветные книги, в основном по морской тематике. Через «Балтийскую» вечером проезжали курсанты сразу двух морских училищ и охотно покупали эти книги. И продавщицы это знали и использовали в своей работе. После десяти вечера проезжали курсанты ВВМУРЭ имени Попова, а после двадцати трех часов курсанты училища имени Ленинского комсомола, и торговля морской литературой сразу оживлялась.

За прилавком с книгами стояла молодая улыбчивая блондинка с вьющимися волосами в красной кофте и серой юбке, с короткой стрижкой. Она приветливо улыбалась несущимся мимо курсантам и те, увидев книги, начинали притормаживать у прилавка. Ее голубые, слегка подкрашенные в уголках глаза, засветились какими-то искорками при виде бегущих мимо курсантов.