Без мозгов бесплатное чтение

© Оксана Иванова-Неверова, текст, 2023

© ООО «Издательство АСТ», 2023

Глава 1. Упало и… разбилось

Всё началось с самой обычной драки. Юрик Огурцов написал на доске «Старый конь – прид…» Закончить он не успел, но вряд ли это было слово «придёт». Миха Староконь сразу это понял и рванул навалять Огурцу, устилая путь сброшенными с парт учебниками.

Чтобы вы понимали, Конь – жуткий человек, и Огурец был обречён. Миха просто впечатал Юрика в доску так, что за стеной, в учительской подсобке, она же лаборатория, что-то упало. И разбилось, судя по звуку. Это был очень зловещий звук, потому что на днях привезли новые экспонаты для кабинета биологии. Рассказывали про разные штуки в формалине, но что конкретно украсит наши полки, никто не знал. Все ждали «лёгкие курильщика» или «печень алкоголика», как на выставках «Мир тела», или ещё лучше – уродцев, как в Кунсткамере.

Возможно, одного такого уродца Миха Староконь уже укокошил, и Миху это остудило. Рина Викторовна, биологичка, – запредельно жуткий человек, похлеще Коня. Поговаривали, что она заставила одного пацана выпить какой-то раствор, и он – пацан этот – забыл своё имя, и вообще в школу больше не ходил. Ни в нашу, ни в какую, потому что его в зоопарк сдали.

Рина – наша классная. В целом человек она хороший. Но во всём, что касается дисциплины – беспощадный. С Конём большинство учителей не особо хотят связываться, но к Рине это не относится. Она связывается со всеми.

Если кому реально светит зоопарк, так это Коню. Он же агрессивный, ему и так постоянно про спецшколу намекают, но до сих пор почему-то не перевели. Конь вообще неоднозначный персонаж, если присмотреться. Я не понимаю, как он к нам попал. Нас же в шестой класс гимназии из разных школ города собирали, экзамены, все дела, программа экспериментальная. Поэтому нас по-всякому психологически тестировали. Мы не дураки, конечно, заполнили всё, как надо. Так что повышенная мотивация к учёбе из нас прямо-таки пёрла. Но Миха… Трудно поверить, что никто из учителей вовремя не заметил, как из него прёт неадекват.

Я подозревал, что у Коня влиятельные родители. Во-первых, о них никто никогда не говорил. Причём все как-то быстро поняли, что прессовать на эту тему Коня бессмысленно. Во-вторых, Миха влился в образовательный процесс в середине учебного года, что для гимназии со вступительными испытаниями… Скажем так, не вполне привычно. В-третьих, именно Михе отчего-то чаще остальных напоминают о важности хорошего образования. И сам Конь, кажется, не против его получать. Иногда я вижу, как во время урока он подаётся вперёд, и смотрит, и слушает… Словно ему не про климатические пояса рассказывают, а про топовый игровой ноутбук.

Эти приступы познавательной активности, впрочем, не мешают Михе пугать собой всех подряд. Коняшка действует на опережение: малейший раздражитель и н-на тебе, копытом в лобешник. Должно быть, у него серьезные проблемы с самоконтролем. Как у щенка: и затормозить вовремя не может, и силу укуса рассчитывать не научился. Из смелых в нашем классе остался только Юрик Огурцов. Который сказал, что конскую придурь он из принципа терпеть не станет. Но это Юрик, у него принципов, как у Коня силы. Остальные Миху за версту обходят.

Я ещё и потому обхожу, что уверен: Конь сложнее, чем кажется на первый взгляд. Никогда не знаешь, что он выкинет. Есть в нём что-то умное за видимой агрессией. И это умное из него время от времени вылезает как-то пугающе. Ощущение такое, что сам Миха не вполне понимает, откуда у него что в голове берётся. Вот он считается хулиганом. А Юрик, например, считается хорошим учеником. Но я заметил, что Миха, несмотря на отрицательный имидж, четверть закончил без троек. А Юрик – с тройками, хотя и старался ради матери. И ещё я заметил, что никто с конячьими странностями не борется. Потому что вокруг Коня плотным туманом стоит аховая репутация. Он её нарочно генерирует. Не хочет, чтобы кто-то совался в его жизнь. И никто не суётся. Но я вижу, что Миша Староконь полон сюрпризов, о которых мы, если и узнаем, то вряд ли обрадуемся.

Я, кстати, сделался таким внимательным после того, как стал лузером. А до шестого класса я был в топе. Симпатичным я был пацаном, сам себе нравился. Чуб волной, костюм с иголочки, кроссы белые на липучках. И отличник, да. Все ученики, поступившие в шестой гимназический, в своих школах были, так сказать, интеллектуальной элитой.

Из моей сильной школы многие попали в гимназию. Но больше, чем на две трети, нас разбавили разными другими умниками. И вот тут… Когда нас собрали в одну выдающуюся кучу, оказалось, что не все одинаково выдаются – среди отличников тоже есть иерархия. И не помогают без внутреннего наполнения ни чуб, ни прикид. Такой я получил жестокий урок в юном возрасте.

Вот Лидочка Рубанова из нашего бывшего класса и в гимназии почти ни в чём не просела. Маринка Дёмина, тоже наша, Лидочке не уступает. Юрик перешёл в разряд троечников, а я… ни рыба ни мясо. По важным для меня предметам я всё ещё отличник, но из-за них остальные не тяну. В общем рейтинге я попадаю аккурат в серединку. Я – посредственность.

Есть у нас такой Пётр Брынцалов. Семиклассник из совета школы. Его нам первого сентября в кураторы назначили, как будто мы без него в новом здании заблудимся. Про этого Петра я вообще не понимаю, зачем он в гимназию ходит. Собирал бы манатки и отчаливал в институт уже. На других отличных отличников я как бывший отличник не злюсь. А на Брынцалова злюсь – не спрашивайте. Я об этом никому не рассказываю, подумают ещё, что завидую.

Я читал, что когда вот так собираются все умные, и выясняется, что половина из них дураки, люди из разряда «дураков» уходят в депрессию. Я в депрессию не собирался, поэтому начал вырабатывать в себе созерцательно-философское отношение к жизни, как мудрый орёл на вершине скалы. Словно бы вся школьная суета – это игра в 3D, а я – в ознакомительном фрагменте: немного включён в процесс и надежно защищён очками от суровой реальности.

Так вот, на этой неделе игра развернулась особенно интересная. И началась она с обычной драки, которой, в общем, и не случилось. Потому что два барана банку расколошматили раньше, чем успели сцепиться рогами.

Когда зазвенело стекло, Конь замер, как обезьянка, которая набедокурила. И прищурился, словно великую мысль поймал. Тут бы Юрик мог дать ему промеж глаз, уж больно подходящий момент. Но Юрик по факту никому промеж глаз дать не может, все его драки – прыжки с маханием руками. Так что он немного потряс кулаком перед конским носом и успокоился. Тем более, что Миха интерес к драке потерял и капитально ушёл в себя. То ли оправдания измысливал, то ли на самом деле струхнул.

Суд да дело, Огурец с Конём сели за парты, как культурные, и биология тихо прошла. Рина Викторовна появилась перед звонком, в подсобку ей некогда было заглядывать. А после урока её вызвали к директору, и мы по-быстрому разбежались, как тараканы. Миха отчего-то до конца учебного дня ходил на автопилоте. Я всё гадал, что его тревожит. Учитывая разрушительный потенциал Коня, разбитая банка вообще не должна была его беспокоить. А вот Огурцова, с его принципами и мамой-воспитательницей, ещё как.

Накрыло Юрика к вечеру. Врать он не умеет, так что я разумно предположил, что прямым вопросом Рина его расколет. А мать добавит. Не подумайте, у Юрика хорошая мать. Просто она одна его воспитывает, так что на ней ответственность. Она и голос-то редко повышает. Но вздыхает так, что лучше бы орала. За банку она Юрика точно ругать не будет. А вот за то, что сразу не сознался, навздыхает.

В общем, Юрик прислал мне голосовое сообщение: «Слышь, Севка! Не спишь ещё? Слышь, не спи! Может, в школу завтра не ходить? Рина, слышь, одной девчонке башку чем-то набрызгала, и девчонка стала лысой и тупой!»

Я вздохнул. Скорее всего, девчонка была тупой изначально. А чтобы оставить кого-то без волос, надо сначала понять, кого. Кроме Юрика и меня, звон слышал только Конь, а он будет молчать. Правда, на месте Юрика я бы и так биологии боялся, он мушку дрозДофилой называет. Юрик говорит, это потому, что он сын мегаполиса. Но я знаю подлинных сынов мегаполиса – они коров только на картинке видели, а у Юрика бабушка в деревне. Химия начнётся – Огурцу точно хана придёт. Выкинут из гимназии, как птенца из гнезда. И останусь я среди придурочных Коней и заумных Брынцаловых одинокой унылой рыбой-каплей.

«Может, не пропускать школу из-за какой-то банки?» – осторожно написал я Юрику, понимая, что выгляжу занудой.

«Не-не, я отсижусь, – пиликнул Юрик. – Прикинусь больным, а ты держи руку на пульсе».

«Ок», – дежурно маякнул я, уже засыпая.

Про часы я, конечно, не подумал, поэтому утром случилось то, что случилось.

Глава 2. Кто рано встаёт, тому жизнь наподдаёт

У меня телефон старый, допотопная модель, каких уже не выпускают. И в этом я сам виноват. Мой новый водостойкий смартфон неожиданно и подло оказался не водостойким. Ну и всё. Отец сказал, раз мы с Юриком такие дятлы, то могли бы головами постучаться – черепа же крепкие. Банально, в общем, но сказал он верно, – череп я бы вряд ли расшиб, а с телефоном… скорее новый айфон дважды выпустят, чем моё барахло удастся заменить.

Так вот, оказалось, что в старом телефоне программка какая-то стояла для перевода часов. Помните, в мезозое время переводили, чтобы увеличить световой день? Осенью – на час назад, весной – на час вперёд. Короче, на следующий день у всех было семь утра, а у меня в телефоне – восемь. На учёбу я добираюсь сам, гимназия рядом. Бывает, к нулевому уроку назначают прийти, или мы просто пораньше стусовываемся, если кому надо домашку списать. В общем, дома никто не удивился, что я рано отчалил.

И припёрся я в школу раньше всех на целый час. Я это только на входе понял, когда охранник забубнил. Ходят, мол, всякие, прокрадываются в здание, пока нет никого. Хамят ещё. А потом звонки ломаются, эвакуации объявляются…

Я и сам был не рад. У нас, малолетних геймеров, и так хронический недосып, а тут ещё час самого сладкого утреннего сна украли. И потом, разве я хамил? С вахтёршами и охранниками я всегда молчу в тряпочку, с ними пререкаться себе дороже. Так что я втащился безмолвно на второй этаж и лёг на подоконник. Даже в телефон не хотелось тупить. Я лежал в полутемной рекреации и представлял, каким лохом буду выглядеть, когда подтянутся одноклассники.

И тут я услышал стон, а вслед за ним знакомый звук. С таким звуком наша кошка однажды на даче исторгла съеденную мышь. Я выкатил глаза, как камбала на охоте, а потом… встал и пошёл, точно зачарованный.

Я смотрел много ужастиков и всегда думал, какие там все идиоты. Глупо лезть на чердак, если там воют. Или спускаться в подвал, если там хрипят. Или открывать окно на стук в ночи. И уж тем более – выходить на крыльцо и спрашивать: «кто здесь?».

В общем, я знал технику безопасности, но всё равно шёл. Я уже увидел, что дверь кабинета биологии приоткрыта. Сразу я этого не заметил, потому что свет не горел! Кому ещё понадобилось заявиться в такую рань?!

Я подкрался к двери и заглянул в щёлку. В темноте что-то сипело и булькало. Не словно кого-то ели, а будто кто-то тонул и пытался позвать на помощь. Но захлёбывался.

Из лаборатории – той самой подсобки за доской – вдруг пробилась полоска света. Мягкого, чуть сиреневого, как от ультрафиолетовой лампы. Полоска становилась шире, и я догадался, что утопленник выйдет сейчас из комнаты и…

Я отскочил от двери и вжался в угол за огромной кадкой с лимонным деревом.

Я слышал, как в кабинете задели парту и уронили стул. Потом щёлкнул выключатель, и в коридор вышла Рина Викторовна. Она шла очень прямо, как заведённая, и булькала горлом. И она шла… ко мне! То есть к дереву, за которым сама ухаживала и плодами которого обещала угостить нас – отличников-биологов.

Она смотрела прямо на меня, только… Похоже, не видела вообще ничего. Топала, не сворачивая и, наверное, врезалась бы в кадку, но… Рину окликнули. Так мне, во всяком случае, показалось. Показалось, что из кабинета прошелестели: «Сестричка!». Может, кому-то было плохо, и звали медсестру. Может, кто-нибудь по ошибке выпил реактив, а у Рины случился шок.

Я хотел было вылезти, – нелепо прикрываться лимоном, когда каждая секунда на счету, да вот… Одеревенел, как комодский варан на холоде, и шевельнуть мог только глазами. В любом случае Рина Викторовна вернулась. Как бы нехотя, словно её на верёвке подтягивали. Она даже попыталась ухватиться за косяк, но веревку дёрнули посильнее. Рина качнулась, неловко переступила порог и… Почему-то заперлась изнутри.

А я просидел за кадкой до начала движухи в коридоре. Больше из кабинета биологии никто не выходил. Посторонних звуков не доносилось – значит, так или иначе, Рина всё уладила. Или… Не уладила?

Когда пришла Лидочка Рубанова и толкнула дверь, та открылась. Я подождал, как положено в ужастиках, не всадят ли в Лидочку копьё, но она была живее всех живых, так что я просочился следом.

Рина сидела за учительским столом целая и невредимая. Даже слишком, я бы сказал, невредимая: успела выдуть две чашки чая, пока мы раскладывались. Правда, пила она торопливо, прихлёбывая и вытягивая губы, как лось, пытающийся ухватить кусочек сахара.

Мне стало неловко, как бывает, когда видишь взрослого уважаемого человека в неприглядном положении. Если Рине Викторовне утром было плохо, едва ли она обрадуется тому, что я стал свидетелем её недомогания. Так что я спокойно разложил тетради и решил не афишировать своё раннее появление в школе.

Пока в класс не набежала толпа, можно потрещать с учителем за жизнь, или даже узнать оценки, которые ещё не оглашали. Я уже было спросил про чай с лимонами с дерева в кадушке – когда же? – но тут пискнула Лидочка.

Я бы тоже пискнул, потому что сам не понял, как Коню удалось бесшумно прокрасться в кабинет. Это, знаете, конкретно не вдохновляет, когда сидишь себе расслабленный, а за плечом – хлоп! – и чья-то туша из ниоткуда. Шагов мы не слышали, совершенно точно. Однако Конь был здесь – стоял около Лидочки и молча издевательски улыбался. Лидочкин рот уже округлился, чтобы произнести обидное «придурок», но она вовремя вспомнила про нашу малочисленность и прикусила язык.

Весь урок Рина как-то странно нас рассматривала. Временами она задумывалась, замолкала на полуслове и грустным бассет-хаундом вглядывалась в кого-нибудь из учеников. Я-то понимал, что она давит на психику по поводу кокнутой банки. И ещё понимал, что мы с Конём выдаём себя. Потому что в какой-то момент Рина перестала блуждать взглядом и сосредоточилась исключительно на нас.

Я сообразил, что сокрытие преступления делает меня сообщником, и ещё больше занервничал. Миха так вообще шёл пятнами, чесал уши и елозил ручкой с таким напором, что, наверное, прорвал тетрадь. К концу урока Рина стала смотреть на него с особым подозрением.

Когда я понял, что становлюсь похож на Миху, то поднапрягся и стал думать о баскетболе, чтобы переключиться. Дело в том, что биология мне нравилась. И Рина Викторовна, получается, тоже. Я уже знал, что поговорю с Юриком, а потом мы вместе расскажем ей про банку. Объясним, что не нарочно учинили погром. Или Юрик сам объяснит, если отважится, а я в коридоре подожду для поддержки.

Юрик дико совестливый, он скрывать всё равно не сможет. А Рина поймёт, я уверен. Ей и правда можно многое рассказать, и некоторые рассказывают. Но прямо сейчас я был не готов. Без Юрика это выглядело бы стукачеством.

Чтобы принять безучастный вид, я начал сравнивать лыжную секцию, которую бросил, с баскетбольной, в которую влился, и в конце концов отвлёкся. Тогда я ещё не знал, что это спасло мне жизнь.

Рина решила начать с Коня.

Глава 3. Друзья остаются в беде

Набрав домашнее задание в электронный дневник, Рина Викторовна уставилась на Миху:

– Миша Староконь, останься, пожалуйста.

По ходу Юрик всё правильно просёк, накостыляют сейчас Коню и в хвост и в гриву. Рина как-то неприятно воодушевилась, даже синие глаза приобрели фиолетовый отлив. Мне со второй парты от окна это было хорошо видно.

Внутренне я Михе очень сопереживал, а внешне – торопился на следующий урок, как примерный ученик. Перемена дана для повторения пройденного. А не для того, чтобы банки с печенью курильщиков колошматить.

На математику Миха запоздал, тихо сел на последнюю парту и отмалчивался. Я чуть голову не свернул, всё искал у него признаки облысения. Волосы у Коня торчали, как обычно, рыжим ёжиком. Но сам он был какой-то удручённый: не жевал шарики из бумаги, не пулял их через ручку в Рубанову, подушку-пердушку – и ту ни разу не достал. Только облизывал всё время губы, как муравьед. И вообще, складывалось впечатление, что он очень устал.

– Миша, ты не заболел? – спросила математичка.

– Можно выйти? – бахнул Конь.

И, не дождавшись разрешения, вывалился в коридор.

– Ему на биологии влетело, – объяснила Маринка Дёмина. – Он экспонаты разбил.

Математичка кивнула, словно не сомневалась в способностях Коня, а я дёрнул Маринку за рукав, мы с ней вместе сидим:

– Откуда ты знаешь?! Про экспонаты?

– Я видела, как Конь пытался отдубасить Огурца. А потом осколки в Рининой мусорке. Слушай, ну Миху каждый вычислит, он один у нас цунами-землетрясение.

– А что разбилось-то? Ну, что в мусорке было? Лёгкие? Печень?

Маринка задумалась, убрала за ухо чёлку со лба, почесала бровь:

– Знаешь, кроме осколков, ничего не было. Но разве такое в ведро выбрасывают?

– А ты…

Математичка на нас зыркнула, но промолчала. Потому что Маринка – всеобщая любимица. Не какая-то особенная красавица, а просто девчонка: обычные волосы до плеч, глаза обычные – карие, рот… ну тоже, рот как рот, внизу зубик один кривой. А общее впечатление… Как от девочки с открытки в стиле хюгге, на которых она, кстати, помешана. Странное дело, учителям Дёмина нравится, но и одноклассники при этом не злятся. Мы замолчали на время, но вопрос я не закрыл. Маринка помогала убирать подсобку и могла знать про содержимое банок.

По горячим следам я подловил Дёмину в столовке. Мог бы и на уроке каком-нибудь, но на второй парте не больно-то разговоришься. Поэтому я дождался, когда её подружки отчалят с остатками макарон, и подсел как бы случайно доедать около Дёминой свою котлету. Не подумайте, что я её подружек стесняюсь, просто так принято – на переменах девчонки с девчонками, мальчишки с мальчишками. Маринке, правда, плевать, она сама, когда захочет, подходит, не соблюдает школьный этикет. Так что она не удивилась, а спокойно мне свой компот подвинула и сразу догадалась, что меня мучает нехватка информации.

– Не получилось нормально посмотреть. – Она даже вздохнула. – Там Конь всё время ошивался. Пытался помочь, но только мешал. Всё выхватывал прямо из рук, сам психованный. Я и не разглядела толком. По-моему, там были медузы.

– И всё?

– А тебе этого мало?! Красивые! Похожие на… ядерный взрыв. Меня это напугало немного, но всё равно красиво. Такая шапка на ножке, а вокруг неё щупальца ленточками… Как будто из парафина сделаны, трудно поверить, что настоящие. Я и подумала, может, фейк. Ну, знаешь, как грибы пластмассовые в начальной школе. А зачем тебе?

Я и сам не знал зачем. Затем, наверное, что друг у меня всего один, и тот в гимназию не пришёл. Значит, мне остаётся внимательнее, чем обычно, смотреть и слушать. Так я себя развлекаю – типа смотрю стрим про образовательный процесс. Вы бы удивились, сколько чужих секретов хранит моя голова.

Я, например, вижу, что Лидочка Рубанова перестала в математику втыкать. И все самостоятельные потихоньку списывает у соседки – Ольки Кусковой. И Олька эта очкастая в последнее время начала Рубанову мало-помалу шантажировать.

Сначала всё некритично было: булочку купи, шоколадкой угости, лайкни-подпишись. А вчера Рубанова калькулятор Ольке принесла. Плоская панелька в форме собачки, на пузе – кнопочки. Тут я понял, что Кускова взяла разбег. А Рубанова по-крупному влипла, по собственной воле она собачку не отдала бы – она на всех этих зверюшках крепко сдвинута.

Хотя это их дело. Я к тому только, что, если смотреть в оба, люди всегда себя выдают: жестами, позами, выражением лица, положением в пространстве… И когда что-то выпадает из привычного узора, ты немедленно это улавливаешь.

Экспонаты тоже в обыденность не вписывались. Странно, что Рина Викторовна до сих пор ничего не выставила на стенд. Разве трудно донести до шкафа пару банок? Но она про них словно забыла. К тому же я чувствовал себя уязвлённым: Рина всегда поддерживала меня с биологией. Доступ дала к одному учительскому ресурсу, и видосики иногда присылала, и книжки разные приносила… А экспонаты – зажала.

На этой грустной ноте к нам подошёл Миха-Конь, и мы с Маринкой переглянулись. Конь в жизни к девчонкам не приближался, атаковал всегда издалека. Маринка нахмурилась, а я на всякий случай прикинул, много ли будет ора, если залепить в Коня остатком котлеты. Вилкой я боялся обороняться, вилкой мне один раз Юрик четыре дырки сделал во лбу, хотя и не со зла.

Но Миха на нас даже не посмотрел. Он взял Маринкин компот – почти уже мой – и опрокинул его в свою конскую глотку, словно в воронку.

Маринка взяла меня за руку и осторожно потянула к выходу. Я немного растерялся: не каждый день девчонки меня за руку берут. Так что я пошёл, но в дверях оглянулся. Конь стоял у мойки, куда уносят грязную посуду, и вливал в себя остатки компота из чужих стаканов.

А Юрик заболел по-настоящему. Заразился ветрянкой от трёхлетней соседки. Я ветрянкой уже болел, мне плевать, так что я после тренировки сразу дёрнул к Юрику. Мне надо было обсудить с ним все эти странные вещи: Рину с пустыми глазами и бесповоротно одичавшего Коня.

– Он меня навещал, – сообщил Юрик, стоявший у окна.

– Че-е-его?!

– А что такого? – спросил Юрик. – Разве Миха плохой друг? Он сразу пришёл. А ты, наверное, только после баскетбола вспомнил.

– Юрик, ты… обалдел?! В субботу же игра с седьмыми классами. Они нас порвут, если облажаемся.

Я не стал добавлять, что их капитан – Петька Брынцалов. Который меня раздражает без видимой причины. Если залезть в мою голову поглубже, то причины, конечно, найдутся. Но я предпочитаю думать, что Петька бесит меня просто так.

Юрик смотрел с укоризной. Мне стало с одной стороны неловко, а с другой – обидно. Миха ему теперь друг, пусти коня в огород…

– Ну и как там Миха? – Я изо всех сил изображал безразличие. – Небось, и паролем от игрового аккаунта поделился?

Юрик вздохнул, как взрослый: снисходительно и противно.

– Юрик, – сказал я. – Ну ты же не умираешь. Если бы ты правда умирал, я бы к тебе сразу прибежал.

– А, – сказал Юрик, – понятно.

Из этого «понятно» выходило, что я какой-то ненадёжный товарищ и вообще так себе человек. В ванной шумела вода: кто-то собирался мыться. Юрик стоял у окна, сложив руки на груди, подпирая подоконник.

– У меня припадок был, – сообщил Юрик как бы между прочим.

– Серьёзно?! Юр… – Я оглядывал его, стараясь понять, каково это, упасть и валяться, а потом прийти в себя. – Больно было? А мама что? Тебя в больницу теперь?

В детстве у Юрика случалось что-то вроде полуобмороков – внезапные головокружения, а пару раз он реально терял сознание. Его даже со школы снимали, на обследование.

– Мама не знает, – спокойно сказал Юрик. – Мы с Конём решили не рассказывать. Тем более, я быстро пришёл в себя. Это возрастное.

Ну… наверное. Юрик в последнее время резко вымахал. Я слышал, как его мама говорила моей, что из-за этого снова может наступить обморочный период. Так бывает, пока давление не наладится. Я выучил наизусть, что нужно делать, если Юрик вдруг упадёт. Только он никогда при мне не падал. А при Михе завалился.

– А сейчас?.. – Я заглянул Юрику в глаза, и они показались мне какими-то поблёкшими, не таким карими, как обычно. – Ты… нормально себя чувствуешь? Точно?

Он поморщился, как будто не верил в мою искренность. Как будто я заволновался, только когда узнал, что ему было плохо. А до этого я как будто плевать на него хотел.

– Лучше некуда. – Юрик втянул щёки, прислушался к шуму воды и скривился мне в ответ. – Как видишь, не умираю.

Мы оба помолчали, разговор не клеился.

– Я пойду, наверное. – Я пожал плечами.

– Иди, – согласился Юрик, не сдвинувшись с места.

Я понял, что пальто и шляпу мне не подадут, и пошёл. А должен был остаться. Окопаться в комнате, как чешуйчатый панголин. Найти какие-то слова, не знаю, хлопнуть Юрика по плечу, пошутить в конце концов. Но я был не в себе. С переходом в гимназию я как будто начал всё потихоньку терять. От лыж отказался, в оценках скатился, моральное равновесие пошатнулось, и дружба… неужели и дружба дала трещину?!

Я стоял на площадке возле лифта, никак не решаясь нажать на кнопку. Там, в квартире, когда прощались, мне показалось, что Юрик смотрел на меня выжидающе. Как будто хотел, чтобы я побыстрее ушёл. И я вдруг подумал: может, он ждал чего-то другого. Может, хлопка по плечу как раз. Мы бы засмеялись, зарубились в какую-нибудь игру, и всё стало бы по-прежнему: легко и понятно.

Я развернулся и позвонил в дверь. Нашим дружбанским сигналом позвонил – два отрывистых. Только… никто не открыл.

Глава 4. Кому мозгов?

Всю ночь что-то не давало мне покоя. Что-то вертелось на задворках сознания. Что-то было не так. Это из-за Юрика, решил я и задумался.

Ветрянка меня не беспокоила. Ну, почешется немного, великое дело. А потом сиди дома да радуйся, пока корочки не отвалятся.

Обморок? Обморок беспокоил, но… тоже не слишком. Юрик вроде как даже красовался им, нарочно упомянул, чтобы меня уесть. Не сходилось что-то другое, что-то неочевидное.

Я понимал, что должен был выразить больше сочувствия, но и Юрик хорош. Он ведь тоже понимал про игру. И главное, знал, что она важна не только для школьной команды. Меня в играющий состав взяли на испытательный срок. И я поклялся не просто закрепиться, а добиться славы.

Да, я хотел, чтобы моя фотка хоть раз попала в топ новостей на сайте гимназии. И все спрашивали бы, правда ли, что шестые седьмых в баскетбол уделали? И неужели этот пацан, ну, Орлов, – то есть, я, – вытащил всю игру? И что, Брынцалов не сумел сравнять? А, трёхочковые… Да, Орёл – сила, куда там Брынцалову…

А вы не хотели бы так?! Все хотели бы, да не все признаются. А я признался. Друг-то у меня один, проверенный временем. И Юрик сказал: бомби. Ты же не с улицы в баскетбол пришел, а после лыжной секции. Жги, сказал мой единственный друг Юрик Огурцов. Который со вчерашнего дня пропал из всех мессенджеров.

В общем, в школу я приплёлся разбитый и одинокий. Юрик, судя по всему, разобиделся окончательно и не проявился даже в групповом чате. Списался, наверное, с новым товарищем в личке, иго-го, чего изволите.

Я так злился, что не смотрел толком, куда иду, и мой бездумный маршрут закончился в кабинете биологии. Ринина строгость никогда меня не пугала. Я же хочу поступать в медицинский. Только не решил ещё, животных буду лечить или всё-таки людей.

– Сева? – Рина Викторовна удивилась, но не слишком. Как будто знала, что я приду. – У вас же русский сейчас. Ты кабинет перепутал?

Но я видел: она вовсе не считает, что я перепутал кабинет. Она сидела, наклонив голову, и рассматривала меня как-то… оценивающе. Как кобра перед броском. Я вспомнил взгляд Юрика. Сговорились они все, что ли? Мне нужно было срочно проверить, исчерпал я кредит доверия или ещё нет.

– Рина Викторовна, – решился я, – а покажите медуз.

– Каких медуз, Сева?

– В банках. Экспонаты.

– О. – Она кивнула. – Пойдём.

Мы прошли в подсобку. Рина Викторовна прикрыла дверь, как обычно делала, когда кто-то из учеников приходил к ней посоветоваться. И указала рукой на стол.

– У меня нет медуз, Сева. Это мозги. Обыкновенные мозги. Многим из вас пригодились бы.

На столе, в банке с формалином, действительно плавал мозг. С натяжкой он и в самом деле походил на облачный гриб. То, что Маринка назвала ножкой, оказалось приспособлением, закрепляющим экспонат. И ленточки наподобие щупалец тоже имелись.

– Это зачем? – Я ткнул в ленточки.

– Указывают разные отделы. Нравится? – Рина Викторовна знала, что я хочу быть врачом.

Конечно, мне нравилось. Я потянулся к банке, но Рина как-то ловко её перехватила, так что я и каркнуть не успел.

– Оставить их я не могу, Сева. По ошибке прислали. Медколледж заказывал, а привезли почему-то нам.

Я так и стоял с вытянутыми руками, не понимая, как так вышло, что Рина сцапала мозги быстрее меня. Моя растерянность её разжалобила.

– Если хочешь, приходи после уроков – разрешила она. – Посмотришь остальное, пока не забрали.

Я возликовал, потерял бдительность и брякнул:

– А за разбитую банку… не влетит вам?

– За какую банку? – Рина обвела взглядом кабинет, налила себе воды из графина.

– Ну, которую Конь, то есть Миха, то есть… – Я дёрнул себя за ворот водолазки и умолк.

Конь не в одиночку разбил то, что разбил. И банка ли это была? Могла, конечно, колба какая-нибудь хлопнуться, но я точно знал, что лабораторных в тот день ни у кого не проводили. А графин и оба стакана на подносе, как я только что убедился, остались целы. Рина заметила моё внимание к пустому графину и, мне показалось, что-то её напрягло. Она сморщилась, странно булькнула горлом и потёрла переносицу.

– Мигрень. – Рина подошла к окну и опустила рулонные шторы.

В кабинете резко потемнело. Я замер, чтобы не вписаться в ещё какой-нибудь пресловутый экспонат. Сама-то она налим, что ли – светочувствительных элементов в сетчатке глаза нажила?!

– Голова из-за вас лопается, – вздохнула Рина. – Даже глаза от света болят. Где-то у меня аптечка была.

Ринин тёмный силуэт зачем-то потянулся к шкафу. Видимо, головная боль и правда мешала Рине сосредоточиться. Потому что аптечка всегда висела возле выключателя, и все об этом знали. Я попятился к двери, чтобы впустить хоть немного света.

Рина между тем занырнула в шкаф чуть ли не до стены. Между раскрытых дверок я видел едва белеющие в темноте подошвы холщовых туфель, которые она носила как сменку. Звякнул пузырёк, запахло чем-то резким, тяжёлым, сладко-вонючим. Я даже задумался на секунду: что, если лысизм и тупизм – не выдумки старшеклассников?

Я скорее нащупал, чем разглядел сумку с красным крестом.

– Вот. – Я выставил сумку перед собой, словно отпихиваясь, и одновременно толкнул ногой дверь.

Хотел немного приоткрыть, но не рассчитал силы. Дверь шандарахнула в стену, свет затопил каморку. Бедная Рина Викторовна чуть не застонала. Она вынырнула из шкафа со страдальческим выражением на лице, машинально приложила ко лбу какую-то тряпку и уставилась на меня так, будто я паук-птицеед в процессе пожирания добычи.

Я поскорее шлепнул аптечку на стол. Звякнули пузырьки, одновременно пиликнул мой телефон, и я понял, что опаздываю на русский. На русский опаздывать было нельзя, проблем не оберёшься. Поэтому на большой перемене я всегда ставил будильник, чтобы успеть добежать из столовки или со двора.

Ждать я больше не мог, зачем-то поклонился Рине, как болван, пообещал прийти после уроков и умчался. На ходу я решил, что она лазила в шкаф за нашатырём. Как пахнет нашатырный спирт, я не знал. Знал только, что им приводят человека в чувство и делать это надо осторожно, чтобы не вызвать остановку дыхания. Наверное, Рина благоразумно убрала его поглубже. Она всегда была очень вменяемой. Поэтому я старался найти разумное объяснение её поведению, хотя и выглядело оно слегка пугающим.

Так, благодаря русскому, я спас себя во второй раз.

Рина просто не успела.

Глава 5. Неслучайная жертва?

Прийти к Рине сразу после уроков у меня не получилось – задержался на трудах. Я делал подсвечник и хотел закончить до маминого дня рождения. Поэтому трудовик помог мне закрепить иглу, на которую насаживают свечу, – маленький такой гвоздик.

Когда я нарисовался с подсвечником в кабинете, там уже паслась Лидочка Рубанова. И, как ни странно, Конь. Очевидно, Рина Викторовна назначила ему исправительные работы. Рядом с Лидочкой – самой брезгливой девочкой на свете, вечно таскающей с собой огромную бутыль антисептика, без конца протирающей всё антибактериальными салфетками – взлохмаченный Конь смотрелся особенно колоритно.

Я заглянул в подсобку. По тишине было ясно, что Рины в кабинете нет, но я думал, может, сам экспонаты порассматриваю. В конце концов я же получил официальное разрешение. Однако стол был пуст, а шкаф – я подёргал – заперт на ключ.

Тогда я потихоньку сел на место Юрика у стены и стал разглядывать Миху.

Может, и правда, его не за банку песочили. Может, его в спецшколу в очередной раз хотели сдать. Или про психолога что-нибудь.

Я знал, что Миха ходит к школьному психологу. Только я об этом никому не рассказывал, даже Юрику. Я случайно столкнулся с Конём в учительском крыле, когда за насосом для мяча ходил. И Миха пообещал выбить мне зубы, если я кому сболтну.

Зубы были мне дороги, на них недавно поставили брекеты. Но я не потому молчал, а просто чувствовал, что есть вещи, о которых не говорят. Тем более, психотерапия Коня, как я понял, продвигалась не очень успешно. Выходил он от психолога более раздраженным, чем обычно. Наверное, Миха ещё не раскрылся для доверительного терапевтического диалога. Так говорили в сериале, который мама смотрела по вечерам.

В общем, я отругал себя за то, что чуть не выдал Миху с утра. Я же дочитал «Три мушкетёра» и решил воспитывать в себе благородство. Особенно благородство к недругам. А к Коню у меня как раз появились претензии. Мне не нравилось, что из-за него мы с Юриком перестали друг друга понимать. Это Конь своими копытами воду замутил. Я представил Миху на водопое и что-то в моей голове отозвалось беспокойством.

В крайнем случае, я готов был разделить вину на троих, – тоже из соображений благородства. Это же мой друг спровоцировал заведомо неуравновешенного человека. Я ведь даже к Рине в кабинет пошёл, как преступник на место преступления. Мне, по правде говоря, покоя не давал пришибленный конский вид на математике. Будто я в кустах отсиделся, а Конь, точно мать-волчица, весь выводок защитил. Выходило, что благородный среди нас как раз-таки Миха. Он и Юрика в обмороке застал, и про банку не выболтал.

И вот оказывается, не в банке дело. Рина её потерю даже не заметила. Зря я нервы трепал. Зря Юрик дома отсиживался. Мог бы прийти до обеда, пока ветрянка не окончательно его заклеймила, и ещё кого-нибудь удачно заразить, желающих предостаточно. И мы бы увиделись, и Миха не корчил бы из себя собирателя ачивок.

Сегодня он что-то к Юрику не спешил. Выметал себе бумажки вдоль окна и по моим подсчётам через полминуты должен был нахамить Рубановой. Лидочка ковырялась в цветах, и траектория Коня пересекалась с её позицией. Но тут Рубанова сама к нему повернулась:

– Миша, братишка, – сказала она, – набери воды.

Она как-то особенно выделила «воды», но у меня и так уже волосы дыбом встали. Братишка?! Это Конь-то?! Лидочке Рубановой?!

Конь безропотно отчалил к раковине и загремел ведром. Меня пугал этот послушный Конь, таким я его не знал. Но ещё больше меня напугало то, что Рубанова – параноик чистоты – взяла с подоконника желтую лейку и попила из носика.

Тут Миха отвлёкся от дежурства и заметил меня. Только я на него не смотрел. Я смотрел на Рубанову, которая пожирала взглядом ведро с водой. И во рту у неё что-то колыхалось, как будто она держала за щекой живую рыбку. Конь поставил ведро перед Лидочкой, прямо на парту – грязное ведро для мытья полов – и направился ко мне, закрывая Рубанову спиной.

– Ты бы двигал отсюда, баскетболист недобитый, пока ноги не повыдергивали.

А я бы двигал, это бесспорно, только идти-то я как раз и не мог. От удивления. Там, за конской спиной, Рубанова наклонилась к ведру лицом и сложила губы трубочкой, как маленький медведь-губач.

– А ну, – нахмурился Конь, – шевели поршнями!

Честно скажу, с Михой я связываться не хотел. Но Конь насел на меня с таким напором, что Рубанова в испуге оторвалась от ведра. Хорошая девочка Лида не могла допустить скандала на вверенной ей территории. Она бросилась к нам, чтобы успокоить взбеленившегося Коня. Когда он занёс кулак для удара, я непроизвольно выставил подсвечник. В это же время Рубанова попыталась вставить между нами руку, и её ладонь пришлась аккурат на гвоздик.

Раздался пронзительный звук, от которого я присел. И Конь тоже присел. И Рубанова присела. Только она замерла как-то странно, с открытым ртом. Когда я справился с испугом, то понял, что вой идёт из Лидочкиного рта. Лидочка, всегда такая уравновешенная и волевая, переходила на ультразвук из-за царапины гвоздиком.

Я заглянул ей в рот в надежде понять, как это работает. Вопящая статуя Рубановой на меня никак не реагировала. Зато отреагировал Конь. В тот самый момент, когда я протянул к Рубановой руку, потому что мне показалось… Неважно. В этот самый момент Миха подскочил и выплеснул воду из ведра Лидочке на голову. Она выпучила глаза, но рот захлопнула. И жуткий звук пропал.

Я думал, она убьёт Коня. Теперь она точно должна была его убить. Но вместо этого она спокойно кивнула ему, утёрла лицо рукавом, откинула волосы и, мокрая, надвинулась на меня:

– Шёл бы ты по своим делам, Сева.

Она не дрожала от холода, не пыталась стряхнуть воду или поправить одежду, как делают в таких случаях. Она стояла, рассерженная, и сверлила меня взглядом. Как будто единственное, что её волновало – моё присутствие.

В этот раз я не заставил себя упрашивать. У выхода чуть не споткнулся об Лидочкины вещи. Она ахнула, бросилась мне под ноги и подхватила рюкзак, словно котёнка на трассе спасала. А может, там и был котёнок, с Рубановой станется.

Глава 6. Любовь зла

В другое время я немедленно отправился бы к Юрику, но после вчерашнего обсуждать с ним Коня я больше не мог. Домой не хотелось. Странно было идти со школы без Юрика, не к Юрику, не чатясь с Юриком. Захотелось встать на лыжи и скатиться с самой крутой горы, чтобы не думать ни о чём, кроме опасности. Но теперь я играл в баскетбол и намерен был переиграть лося Брынцалова. Поэтому сжал волю в кулак и оказался в спортзале. Немного побросал мяч, обессилел и сел под корзиной.

– Орлов! – радостный голос Кусковой застал меня врасплох. – Лови!

Она катнула мне обруч. Девчонки иногда оставались после уроков в школе, физкультурница радела за спорт и разрешала им брать инвентарь. Считала, что древние перфомансы типа вышибал работают на сплочение сильнее, чем массовые игры онлайн. Те, кого она смогла в этом убедить, в хорошую погоду тусили на улице, в плохую – в рекреации без окон, где кабинеты трудов. Бывало, когда играли в вышибалы, я тоже оставался. И ещё оставался поглазеть на групповую скакалку. Дёмина умудрялась забежать седьмой и не сбить ритм.

– Орлов? – Кускова смотрела на меня, как удав на кролика. – А тебе кто-нибудь нравится?

– У-у-у, – я закатил глаза. – Само собой.

Кускова воодушевилась, и меня это немного развлекло.

– Диана Уинн Джонс мне очень нравится, – начал я. – Джоан Роулинг, Френсис Бернетт, Туве Янссон… Корнелия Функе ещё.

Кускова деловито поправила очки и придвинулась ближе:

– Из наших, я имею в виду.

– Из наших? – я подумал. – Юнна Мориц и Вера Осеева.

– Всю бабушкину библиотеку перебрал?

Кускова засмеялась и села рядом, как будто я приглашал. Она не собиралась выпускать кролика из захвата.

– Поболтаем? – предложила она. – Я никому не скажу!

Пришлось уважить Кускову и поговорить по душам. Полагаю, она рассчитывала на другой разговор, но так или иначе достигла своей цели. Я, впрочем, тоже. Мы обещали друг другу… нет, не вечную дружбу. Всего лишь сотрудничество. Олька перестанет вести себя по-свински с одной конкретной одноклассницей, а я в обмен на это… Эх, расскажу как-нибудь потом. Когда разберусь, не слишком ли много я на себя взял.

О, эти уединённые разговорчики. Можно было сказать что-нибудь важное «по секрету» и быть уверенным – дойдёт до адресата. На этой системе оповещения погорел только Юрик. Он рассказал Дёминой, что ему вроде как симпатична Рубанова. Дёмина покивала, как положено, и… ничего Рубановой не передала. И вообще никому не передала, она такая.

Тогда Юрик предпринял ещё одну попытку достучаться до объекта воздыханий. И сообщил о своей душевной травме Ольке Кусковой. Тоже как бы под страхом смерти. В любом другом случае это был беспроигрышный вариант, Кускова бомбически тянула связи с общественностью. Только признание Юрика она натурально похоронила. Простофиля Юрик не заметил очевидного: Кускова, которая все перемены потихоньку ходила за Огурцом, не планировала его делить. Уж тем более с Рубановой – та была слишком модная и несправедливо хороша собой.

В общем, Лидочка до сих пор живёт в неведении, и если какое эхо до неё и докатилось, то она явно не придала ему значения. Потому что Юрик с тех пор замолчал и в призовую игру на доверие больше не вписывался. Может, стыдился, а может, морально перерос. Или того лучше – разлюбил, да и дело с концом. Это бы хорошо, безответные чувства – сомнительное развлечение, уж поверьте мне.

Я вспомнил обиженного Юрика, упрямо подпиравшего подоконник. Что с ним не так? С Юриком, в смысле. Хотя и с подоконником тоже, будто без Огурца он бы отвалился.

– Слушай, Кускова, – начал я, – а ты сестричка?

– Ну-у… вообще, да. Нашей мелкой скоро годик. Я маме помогаю её мыть. Детской мочалкой, чтобы кожу не царапала. Такая мягонькая…

Кускова нежно посмотрела на меня, словно я был той самой мочалкой. Я подумал, что девочки всегда нацеливаются немного с запасом. Если даже им нравится кто-то один, то сами они почему-то хотят нравиться кому-то многим. И хотя Олькиной заветной мечтой по моим представлениям был Юрик, я тоже годился для коллекции. Кускова повернулась так, будто я должен был теперь поцеловать её в щёку. Типа закрепить нашу договорённость. На щеке у Кусковой я разглядел два прыщика: совсем маленький и побольше, расковырянный. И… я вдруг понял, ЧТО не так с Юриком.

– Молодец ты, Олька, – похвалил я от души.

– Думаешь? – Она растерялась, сражённая моим неподдельным энтузиазмом.

– Да, – заверил я. – Ты мне здорово помогла. Я… пошёл!

И я пошёл, оставив Кускову под баскетбольной сеткой. Это было не очень-то вежливо, но кролик-мочалка припустил со всех лап, и у него были на то причины.

Я выбежал на крыльцо и чуть не сбил Маринку. Она задумчиво доедала булку, запивая её соком из пакетика.

– Ты чего домой не идёшь? – Я знал, что сегодня у Маринки нет никаких кружков. Не то чтобы я слежу за её расписанием, а просто.

– Ключи забыла, а к маме на работу неохота ехать. Может, в библиотеке посижу, домашку поделаю.

Я понял, что это мой шанс.

– Ты ветрянкой болела? – Я скрестил пальцы за спиной.

– Болела, – Она заулыбалась. – Хочешь Огурцова навестить?

Понимаете теперь, почему с Дёминой всем легко? Мы купили по хотдогу в ближайшем кафе и отправились к Юрику. Мне это было выгодно со всех сторон. Во-первых, он не станет при Маринке поднимать вопрос кто кому настоящий конь. А, во-вторых, и это главное, мне нужно было прикрытие не только в психологическом смысле.

– Слушай, – я чуть не поперхнулся от пришедшей в голову мысли, – а сколько банок было в коробке?!

Она посмотрела на меня, как на больного, но потом сообразила, что я про медуз, которые мозги.

– Три. Или….

Тут она отвлеклась и проводила взглядом Коня, осторожно несущего Лидочкин рюкзак. Миха с Лидочкой жили на разных улицах, но шли почему-то в одном направлении. Маринка тряхнула головой:

– Нет, Сева, кажется, четыре.

– А ты не думала, зачем одной выставке столько одинаковых экспонатов?

– Хм… – сказала Маринка, доставая телефон.

Она едва успела заснять парочку, почти скрывшуюся за углом.

– Хм… – повторила она, разглядывая снимок. – Жалко. Не получилось.

Я заглянул в экран. Голова Коня размывалась, как будто он ей дёргал в момент съемки. Лидочкины волосья тоже поплыли облаком. Фокус был смещён на нижнюю часть кадра. И меня крепко насторожило то, как аккуратно Миха держал Лидочкин рюкзак. Так несут сумку с чем-нибудь хрупким. Это пугающе дополняло уже собранные в моей копилке сведения.

– Интересно, куда они? – подумал я вслух.

– В бассейн, – ответила Маринка и сама удивилась своим словам. – Только… это всё как-то не стыкуется. Миха её на большой перемене позвал. Староконь – Рубанову, прикинь?!

Я вообще-то прикидывал. Конь давно сох по Рубановой, и проявлялось это в безудержном хамстве. Миха понимал, что между ним и Лидочкой стоит непреодолимая стена. Проще говоря – отец Рубановой, который поправит Коню хребет, если увидит на пороге. Но эту стену Миха, может, и прободал бы, только Лидочке было плевать. Такими, как Конь, она брезговала. Если бы могла, Лидочка залила бы его антисептиком с головы до пят, но и тогда не снизошла бы до разговора.

Все мы обходили Коня, не привлекая внимания. А Лидочка сторонилась его демонстративно. В ответ Миха её доводил. Изощрённо и тонко, как будто сдувал у Пушкина. Впрочем, именно Пушкина он и долдонил, только я не сразу просёк – не клеилось с Михиным реноме. Завидя Лидочку в столовой, он сообщал, что «в кухне злится повариха». Когда Рубанову хвалили, добавлял вполголоса, что она «горда, ломлива, своенравна и ревнива…» А то и просто – вставал на перемене в пределах её слышимости и как бы сам себе бубнил сказку о медведихе, которая «пошла на шубу в пятьдесят рублёв»:

Рубанова вела блог, где постила котят, щенят и прочую зверюшечную чепуху. И Миха, конечно, об этом знал.

– Только бабка не спит, – как бы невзначай уточнял он, отступая от Пушкина в народные сказки. – Мою шерстку прядёт, моё мясце варит…

Потом он горбился, весь как-то напыживался и, припадая на одну ногу, шёл по проходу а-ля медведь на липовой ноге. Эта его походочка словно гипнотизировала Рубанову: она точно знала, что будет дальше, но ни разу не покинула сцену заранее. Лидочка покрывалась пятнами, но делала вид, что не замечает представления. Миха в свою очередь делал вид, что разыгрывает его исключительно для себя.

Он пристукивал по партам костяшками пальцев, имитируя стук деревяшки, и двигался в конец ряда, к своему месту. Возле Рубановой он замедлялся, проходил мимо, замирал на секунду, разворачивался и, наклоняясь в её сторону, выдыхал: «Скирлы-скирлы…»

Рубанова вскакивала и, раздувая ноздри, вылетала из класса. «Пуще прежнего старуха вздурилась…» – замечал ей вслед Конь и, приуныв, на время затихал.

Я всегда подозревал, что на досуге Миха почитывает книги. Но закрепившаяся слава хулигана не позволяла ему отступать от роли. На самом деле он был начитанный псих, потому что обзывался образно и в тему. Из-за этого я так и расстроился у Юрика.

То есть, я не за то переживал, конечно, что Конь псих. Я за начитанность переживал. Если совсем честно, я шкурой чувствовал, что Миха – достойная мне замена. И ведь Юрик прав, это я тоже чувствовал: почему все решили, что Конь – плохой друг? Потому что с ним никто не дружил? И что с того. Может, это он ни с кем не дружил. А теперь вот дружит. С Юриком. И нужен я им как корявый апдейт.

– Сева, – сказала Маринка, – у тебя сосиска из булки выпала.

У меня, вообще-то, выпала жизнь из накатанной колеи. Сердце выпало из ритма, и голова из реальности. То, что я успел увидеть и о чём начал догадываться, в реальном мире происходить никак не могло.

Глава 7. Братство Коня

Я пришёл в себя и вспомнил про бассейн. Я уже понял, что Конь, как крокодил Гена, начал искать друзей. Для начала он выбрал Юрика и Лидочку, что вполне объяснимо. Про Лидочку я уже обрисовал, а Юрик – единственный, кого Миха так и не сумел запугать. С остальными ему не удалось бы так сразу наладить контакт.

Я Миху тоже не боюсь, но без надобности в драку не лезу, не охота губы об брекеты бить. И тело мне нужно целое, у меня тренировки. У Коня тоже самбо, только он спортивную этику не соблюдает. Живёт по принципу «вся жизнь – борьба». И за пределами спортзала, надо понимать, он себе при случае не отказывает.

Удивительно, как при такой сокрушительной мощи Конь до сих пор не принёс физруку ни одной грамоты для отчётности. Брынцалов, например, даже реальную фотку из ленты на аппарате в торговом центре распечатал. Чтобы возле кубков в витрине стояла. Только фотка упала мордой вниз – кто-то витрину толкнул, не знаю кто.

Кстати, о тренировках. Как раз сегодня Коняша должен был рысить на стадион, а не в бассейн. Я просто давно запомнил дни, по которым на стадионе тренируется секция самбо – пять лет мимо них на лыжи хожу. Ходил, то есть. На самом деле я ни разу не видел Миху на стадионе, но все откуда-то знали, что он самбист.

И вдруг бассейн. Да ещё Рубанова, которая вместо того, чтобы настучать Михе липовой ногой по башке, безропотно топала плавать.

Что-то в ней изменилось после дежурства в кабинете биологии. И меня грызла дурацкая мысль: то, что случилось с Рубановой, должно было случиться со мной. Лидочка – любительница котят и цветов – попала в замес случайно. Планировалось, что там буду я. И планировалось это – тут я похолодел – Риной Викторовной. Которая взяла в сообщники Коня. Который повредился головой ещё вчера, после урока биологии. Если забыть про то, что он и раньше был далеко не окей.

Я догадался, что за склянку Рина искала в шкафу. Только поверить в это не мог, слишком уж всё невероятно выглядело. Тогда, в спортзале, я первым делом сунулся в аптечку. Нашатырный спирт там был. Назывался аммиак. И пах мерзотно – до кишок шандарахнуло. Тряпка, с которой Рина вылезла из шкафа, совсем по-другому пахла. По несложному описанию поисковик предложил мне хлороформ.

В общем, эта тряпка нужна была не для того, чтобы вывести Рину из полуобморочного состояния. Она была нужна, чтобы меня в него погрузить. Другой вопрос, почему саму Рину не обесточило? Из-за выпитой воды? Из-за суперсил?

Мне срочно надо было к Юрику. Я должен был проверить одну вещь.

Пока что все мои умозаключения основывались на нечаянной подсказке Кусковой. Когда она обмолвилась, что помогает купать сестрёнку, у меня сложился паззл. Мама у Юрика сейчас работает в две смены. Значит, вчера, во время моего прихода, она была на работе. А не отошла, например, в магазин. Получается, ванну Юрик набирал себе. Но я-то прекрасно помнил из своего ветряночного опыта, что мокнуть в ванне при ветрянке – нежелательно. А Юрик собирался именно мокнуть. И заодно… Если вспомнить, как он сухо сглатывал, и как прислушивался к шуму воды, и как сердился, что я всё торчу в дверях… Заодно Юрик, очевидно, собирался глобально утолять жажду.

У квартиры Огурцовых Маринка внимательно на меня посмотрела:

– Хотела бы я знать, Орлов, что с тобой происходит в последнее время…

Видимо, это был риторический вопрос. На самом деле ничего она не хотела знать, потому что её палец уже накрыл кнопку Юркиного звонка.

Огурец, как и положено ветряночнику, был зелен и пупырчат. И встретил нас двусмысленно. Вроде и обрадовался, но как-то вяло. При этом посматривал на мой подсвечник с плохо скрываемым опасением. Меня это очень расстроило. Это подтверждало мои догадки о том, что Юрик – УЖЕ.