Такие пироги бесплатное чтение
© Лазарев А.А., 2023
Предисловие
(отрывок интервью с автором)
– Журналист: Это уже пятая ваша книга, но вторая – прозы. Поясните, почему именно так вы записываете прозаические тексты? Кто-то называет это ритмической прозой, кто-то белым стихом…
– Автор: Не знаю, «он сам пришёл» – такой способ… мне странны любые попытки определения жанра и тесны всяческие рамки – скучно и душно. Получается: «Ты туда не ходи, ты сюда ходи». У меня есть один критерий буквально для всего, абсолютно для всех проявлений жизнедеятельности «двуногих тварей» – достойно или недостойно, благородно или низко, честно или фальшиво. Что-то может получиться удачней, что-то – не очень, но стараюсь придерживаться этого критерия. И мне трудно судить себя, здесь мне сродни мысль замечательно душевного и незабвенного поэта Михаила Анищенко-Шелехметского:
«…как яблоня не знает вкуса собственных яблок, так же и я не знаю вкуса своих стихотворений». Стараюсь, чтобы даже в строке мысль и смысл не были куцы и, по возможности, не оскоплены. Рад, что могу пояснить. Пора. Давно пора!
Ибо некоторые знакомые и незнакомые, а то и признанные медийные литераторы начали повторять написание текстов схожим образом. Вот, благодаря вам, таки застолблю деляночку. Но, лучше поздно, чем…
Итак: почему я записываю прозу именно так?
Легче будет понять меня по приведённым примерам…
Например, открываю наугад Марка Твена, читаю: «Теперь Хотчкис прочно сел на мель; он так и замер с открытым ртом, не мог произнести ни слова; ни одна здравая мысль…», – ну и т. д.
Ну как же «красиво»:
«Теперь Хотчкис прочно сел на мель; он так и замер с от-»! Прям душа радуется.
Слово «здравая» в строку не умещается, переносится. Мне категорически не нравится такая разбивка.
Для меня лучше так:
«Теперь Хотчкис прочно сел на мель; он так и замер с открытым ртом и не мог произнести ни слова; ни одна здравая мысль…».
Ну ведь лучше же?
В цитируемых строках этой книги – около 60 знаков!
Редкий формат сдюжит это, сохранив читабельность буковок!
Обычно в строке около 50 знаков, если больше – трудно обойтись без «ломки» строки.
Или из Н. В.Гоголя:
«…Был уже вечер, когда они своротили с большой дороги. Солнце только что село, и дневная теплота оставалась ещё в воздухе».
Ну, что это такое:
«…Был уже вечер, когда они своротили с большой до-»?! Это, как «Посторонним В».
Не лучше ли и не «съедобней»:
«… Был уже вечер, когда они своротили с большой дороги.
Солнце только что село, и дневная теплота оставалась ещё в воздухе»?
А вот из И. С. Тургенева:
«Не успел он взглянуть раза два на слишком известное «заведение», как вдруг калитка отворилась и выбежала Василиса, с желтым платочком на голове ив…»
Но здесь, ко всему, Василиса-то выбежала с жёлтым платочком на голове, а не с желтым! Никакие объяснения не принимаю! Категорически. Ни один высокообразованный важный архар не должен отменять букву «ё»!
Пожалуйста, из Л. Н. Толстого:
«– Да, я рассуждал плохо. После всех моих разочарований, ошибок в жизни, когда я нынче приехал в деревню, я так себе сказал решительно, что любовь для меня кончена, что остаются… только обязанно-».
Попробуем так:
«– Да, я рассуждал плохо. После всех моих разочарований, ошибок в жизни, когда я нынче приехал в деревню, я так себе сказал решительно, что любовь для меня кончена, что остаются… только обязанности».
Но примите во внимание, что в приведённых примерах предлагаю разбивку строк наспех и навскидку.
Продолжу с примерами из Э. М.Ремарка:
«В шестьдесят лет гоняться за любовью – значит быть идиотом и пытаться честно выиграть там, где другие играют краплеными картами. А в хорошем борделе я обретаю душевный покой».
Считаю – лучше бы оформить так:
«В шестьдесят лет гоняться за любовью – значит быть идиотом и пытаться честно выиграть там, где другие играют краплеными картами.
А в хорошем борделе я обретаю душевный покой».
А закончу из Я. Гашека:
«… – вот ведь гидра! Совсем как Боушек из Либни. Восемнадцать раз за один вечер его выкидывали из пивной «Экснер», и каждый раз он возвращался – дескать, «забыл трубку». Он лез в окна, в двери, через кухню, через забор в трактир, через погреб к стойке, где отпускают пиво, и, наверно, спустился бы и по дымовой трубе, если б его не сняли с крыши пожарные. Такой был настойчивый, что мог бы стать министром или депутатом! Дали ему как следует!».
Или (про пребывание в сумасшедшем доме): «Такая свобода, которая и социалистам не снилась, каждый может говорить всё, что взбредёт ему в голову, словно в парламенте».
Не лучше ли столь истинные мысли преподать так: «… – вот ведь гидра! Совсем как Боушек из Либни. Восемнадцать раз за один вечер его выкидывали из пивной «Экснер», и каждый раз он возвращался – дескать, «забыл трубку». Он лез в окна, в двери, через кухню, через забор в трактир, через погреб к стойке, где отпускают пиво, и, наверно, спустился бы и по дымовой трубе, если б его не сняли с крыши пожарные. Такой был настойчивый, что мог бы стать министром или депутатом! Дали ему как следует!»
И:
«Такая свобода, которая и социалистам не снилась, каждый может говорить всё, что взбредёт ему в голову, словно в парламенте».
Надеюсь, пояснил.
К тому же, по применяемой мною разбивке строк, они организуют фразу, обязывают подбирать слова: например, более короткие в написании эпитеты, которые вдруг могут оказаться более точными. Также стараюсь, чтобы в большей части строки и ритм был не хаотичный. В идеале – во всей строке. Иногда получается, а если и не выдерживается, что зачастую невозможно, – то органично перебивается короткой вставкой-сбивкой, будто бы ровный ритм партии на ударной установке – брейком.
Ну-да, не всегда получается, иногда увлекаюсь и не отслеживаю, порой просто не получается, но… «хлавное нАчать», как говаривал позорно вляпавшийся в Историю!
Всё вышесказанное не претензии, не замечания… это лишь моё мнение. И только.
Вёрстка текста производится не авторами, увы, я же всегда настаивал и настаиваю на своей версии.
Книга сегодня, особенно сегодня, когда людей уводят в цифровую неволю, в соцсети, в иллюзорный бесперспективный мир, – не только источник информации и развлечения, но, как и прежде – должна быть великим помощником в формировании духовной личности, в сохранении и умножении человеческого в гоминидах.
Считаю, не должно быть мелочей в столь ответственном деле, как издание книги.
Она должна быть максимально удобной для чтения, восприятия, для сопереживания и непременно привлекательной для отваживаемых от чтения. Особенно сегодня.
– Журналист: Обложки всех ваших книг заманчивы. Расскажите, пожалуйста, о последней обложке?
– Автор: Все обложки выбирал, предлагал сам и въедливо «работал» с художниками.
Про «лицо» этой книги и пояснения не требуется!
На вопрос же о задней обложке… (поёт из Галича): «Нашей памятью в те края/ облака плывут, облака»… Хотя, и это не сложно.
– Журналист: Спасибо за беседу, и хочу пожелать счастливой судьбы вашей новой замечательной книге.
Что никогда…
Что никогда…
Вот расскажу-ка я вам, братцы, что никогда не приведётся вам ни изведать, ни вкусить…
Каждое лето с первого и по четвёртый класс проводил я у бабули – матери моей мамы – в деревне Новомихайловское, дальнего Подмосковья.
В отрочестве же – только в августе, ибо в июне-июле трудился в спортивных лагерях, повышая мастерство.
Обновлённый дом наш стоял на самом краю деревни, а в метрах пятнадцати в сторонку уже начинались поля, неоглядные поля с редкими вихрами «кустов».
Так у нас называли длинные и узкие рощицы, разделявшие поля, где бывалые грибники всегда набирали белых грибов изрядно.
В разные годы помню то поля пшеницы, то гороха, а то овса, ячменя или льна… даже конопля росла в те честные времена! И мак рос на огороде.
В палисаднике же, метрах в трёх от окон дома, прямо пред челом его, росли два дерева черёмухи.
Сегодня понимаю, что это были уникальные деревья: высоченные, более полутора детских охватов стволы с густой кроной, с плодами редкого волшебного вкуса.
Частенько я забирался на самый верх и лакомился ими.
Зачастую до почернения языка и… ну и не только.
Но здесь уже следует пояснить, что «дом» в те времена со-овсем не то, чем являются дома сегодня.
Тогда нашим родовым домом была изба, «просторная» деревенская изба, – пятистенок из длинных и толстенных брёвен.
Сегодня же закрываю глаза и мысленно с крыльца захожу в просторные сени, где была летняя кухня с большим обеденным столом, скамьями повдоль него, здоровенным сундуком под сухие продукты и крупы, массивная неподъёмная лавка, со стоявшими на ней тремя ведрами чистейшей и ледяной колодезной воды, да кровать под лёгким уютным красивым пологом для защиты от неугомонных звенящих и жужжащих.
Не упомню сегодня, как назывался прибор, на котором наши мамки и тётушки с бабулей готовили еду для всех: примус ли, керогаз, керосинка? – помню лишь, что всегда был нужен дома керосин.
И неизменный вопрос к кому-либо из старших ребят:
«Ты за керосином-то в лавку сходил?»
Из сеней за тяжёлой дверью были две жилые комнатки и крохотная кухня с монументальной русской печкой.
А русская печь – это же чудо. Чу-до!
Простое многовековое чудо, но непростая постройка, героиня многих народных сказок – печка-матушка.
Очаг в самом высоком значении этого слова!
Она обогревала избу и согревала ребят (некогда деток на лопатах отогревали в печах), приготовляла и кормила, освещала жилище; стирала, сушила и лечила, предсказывала погоду (дрова горят с треском – мороз, гудят-шумят – буран), а могла и заклинать мороз… да и просто – красавица.
А печная зола для стирки, для мазей, отваров?
Ну, чудо же!
У нас на верхней лежанке печи чего только не было: телогрейки, валенки, лоскутные красавцы-покрывала, но главная мальчишечья ценность – берданка!
Заберёшься втихаря ото всех и ну затвором клацать, выцеливать «врага» и уничтожать его.
А если попадались дядьям за этим занятиям – справедливо получали по ушам: нечего боёк сбивать холостыми щелчками.
На лето всё больше ребятни отправлялось к бабуле: семейства прибывали естественным образом и всё острее вставала потребность в дополнительных спальных местах.
Хотя для взрослых переночевать на матрасах, брошенных на пол – не проблема, но… уже и в космос человечество шагнуло, так что решили дядья пристроить терраску.
Долго ли, коротко ли, а терраска вышла знатная.
И поместились в ней три кровати, стол и этажерка.
Но! Для нас – вездесущих непосед – самым интересным и привлекательным было то, что находилось огороженным под пристройкой…
Мы – сорванцы – проделали лаз и проводили там уйму времени в этом временном штабе-землянке.
И вот при одном из наших копошений наткнулись на какие-то железяки и стали докапываться дальше.
Находки наши были множественны и «бахаты»: ржавое огромное коромысло рычажных весов возрастом более века с авторским клеймом, штык, «бочонок для патронов», части пулемётной ленты и множество разнокалиберных патронов россыпью, нагрудная фашистская бляха, пряжка с «Gott mit uns», пробитая каска и уйма всяких завлекательных мелочей.
Естественно, взрослые прознали о наших находках и решительно конфисковали штык и патроны (хватило бы наших умов бросить их в костёр!).
Дядья аккуратно обезвреживали их, отделяя пули.
Мы же толпились вокруг и слушали их пояснения: эта пуля зажигательная, эта трассирующая, эта обычная… а э-эта – разрывная!
Записывая сегодня воспоминания, только узнал, что «бочонок для патронов» – это газбак для противогаза фашистского.
И в памяти пробудились рассказы матушки моей об осени-зиме 1941 года…
Осенью фашисты заняли Шаховской район и Волоколамск, вошли в нашу и окрестные деревни и по-хозяйски расположились в каждом доме.
Сначала вели себя сносно, пели, шутили, не обижали: де, скоро Москву возьмём!
Но после неудач на фронте приуныли, засмурели.
А с приходом снежной зимы с ветрами, морозами, с усиливающейся и приближающейся канонадой стали молчаливы и раздражительны.
Однажды пятнадцатилетняя девочка в лютый мороз шла укутанная в платки по глубокому снегу, подоспел злобный немец и, что-то грубо выкрикивая, показал на валенки. Девочка «не понимала»…
Тогда он толкнул её в сугроб и стащил валенки.
Девочка прибежала в слезах домой босая и на расспросы ответила, что какой-то гад отобрал её почти новенькие валенки.
Старший по хате помолчал, выругался, подробно расспросил о «гаде» и куда-то отлучился, а через полчаса вернулся хмурый и возвратил валенки.
Мама же грозила фрицам, мол, придут партизаны и всех вас постреляют. При этом показывала рукой как: пиф-паф, Ганс, пиф-паф, Пауль, а немцы ржали… и называли маму Зина-партизан.
Мама размышляла после покупки в семидесятые годы спального гарнитура «Зина» производства ГДР, мол, как так – «Зина» для немцев? Странно.
А не тот ли старший немец основал мебельное дело?!
Жутко жалею сегодня, что будучи в Германии, не дотумкал разузнать про это. Э-эх!..
А леса? Изобиловали орехами, малиной, земляникой!
И вот почему-то не помню в них комаров… так, десяток не в счёт.
Каким-то родным был лес, не то, что сегодня: при попытке войти в него тотчас же бываешь атакован сонмищами яростных комаров, словно бы природа защищается и не подпускает к себе главного врага.
Но раньше мы с братьями, с родителями, с дядьями спокойно заходили и бродили по лесу вдосталь, старшие перешучивались и рассказывали всякие забавные истории; находили множество белых грибов – аристократии грибного народа, – каковые впрок сушились на русской печи и замечательно пахли в избе.
А подберёзовики, лисички и сыроежки с рыжиками обжаривались с луком, чуть подпекались со сметаной и мгновенно уничтожались с поджаренной картошкой.
Старшие под водочку, а мы – мелкота: от полушки до гроша, – под самодельный квас.
Ни-кто не умел так жарить картошку как батя, и дядья частенько заезжали к нам в Москве в гости на жареную отцом картошечку…
А каким же вкусным бывал грибной суп зимой из собранных тобою белых и подосиновиков!
Целыми днями с братьями и деревенскими мы играли, строили шалаши, ходили на речку, пруды, ловили и запекали карасей в глине на костре.
В страду, ближе к осени на скошенных полях высились стога сена, и мы с пацанами взбирались на них и от души возились там, рискуя сверзнуться и поломаться, рыли затейливые ходы и норы в них…
А огород у бабули?! Песня!
Белая, красная, чёрная смородина, крыжовник, десяток различных яблонь, груши и сливы.
Множество кустов удивительно вкусной малины (недаром фамилия бабули – Малинникова.).
И сказочный вкус плодов не потому, что это вкус детства – это вкус кропотливого труда, честного труда с любовью и бережением земли, уважением к своему труду, без химичения, – неподдельный вкус даров природы.
А звёздное небо Подмосковья?
Сегодня только на югах можно увидеть такое количество звёзд, такую луну и звездопад!
Выйдешь ночью на крыльцо «пожурчать» и замираешь под стрекот кузнечиков, цикад, ровный гомон какой-то живности.
Вспорхи летучих мышей, какие-то вскрякивания, шорох ежей, призывное пение лягушек и вдруг… звон в ушах от внезапной тишины на четыре такта паузы ночной жизни насекомых и птиц.
Ох, а волшебство дождливой ночи на сеновале над овшаником под самой крышей из дранки?!
Запах сена, пошлёпывание капель: то редкие и раздумчивые, то частые с перебивами; какие-то шелестения, вздохи коровы в хлеву, копошение несушек, всхрюкивания свиней, – всё сливалось в чудесную симфонию.
Торжественную симфонию жизни и радости!
Мы знали – будет «завтра», погожее мирное «завтра», ведь столько важных дел нужно сделать.
Даже басовито бестолковое жужжание мух и звон комариков не раздражали… и тут крадучись является тебе Барсик, устраивается рядышком: в ногах ли, на груди, – поперебирает лапками и… по-ошла мурчащая песнь уюта и благодарности.
Жалко мне молодых!
Никогда они не попробуют живую пшённую кашу на надоенном с утра молоке под пузырящейся корочкой цвета червонного золота, запечённую в древнем чугунке и поданную бабулей на ухвате из русской печи.
Не проедутся на телеге, покачиваясь на стожке сена, а то и верхом на спокойной кляче…
Не услышат блаженное покрякивание поросёнка, валящегося на бок при почёсывании ему пуза.
Не спать им под самой крышей на душистом сеновале, под умиротворяющий летний дождь, и вдруг проснуться ранним утром от суматошного сообщения наседки: «Я раз-ре-ши-илась»!
Не слышать задорного хорового пения под гармонь.
Не дружить им так искренне и бескорыстно…
Всего этого у них уже не будет в этом суматошно-бестолковом и не очень уже родном для людей мире.
Сумы
Благодарен судьбе за то, что спорт не только развил и укрепил физически, но и крепко помог в формировании верных человеческих взаимоотношений, привил надёжность товарищества и научил взаимовыручке, что помогает выживать даже в сегодняшнем, зыбком во всех смыслах, мире!
Замечательная пора – ранний подростковый возраст.
Сколько ещё медового предстоит открыть.
Только предстоит… открыть, познать, изведать.
Столько подлого, жестокого ещё и не знаешь.
И как же было занятно осваивать этот этап жизни в родимом, надёжном и уютном СССР!
Интересно. Свободно. Без устали.
Э-эх, «было-было-было, бы-ло… но прошло, о-о-о, о-о-о».
Сегодня нынешнему жителю не понять и не поверить в то, что занятия спортом в Союзе были даровыми, а порой и поощрялись финансово.
Зачастую тренеры приходили в школы, отбирая крепких и ладных ребятишек в секции, и заботливо нянчились с ними, сопровождая до значимых спортивных высот.
И спортивные лагеря были бесплатными… хотя сегодня я не совсем уверен в этом, да если и доводилось платить, то символически – сущие пустяки!
А по достижении определённых результатов или перед ответственными соревнованиями практиковалось усиленное питание в ресторанах по спецталонам, каковые зачастую скапливались в немалом количестве и охотно обменивались работниками общепита на продукты или деньги на взаимовыгодной основе.
И вот был такой случай в конце одного из сборов: осталось на руках множество талонов, ибо проесть их все было просто неисполнимо, и разбитная официанточка ресторана «Волга» принесла нашей группе необычную бутылку заграничного коньяка (будто бы) и каждому по пятку больших плиток самого дорогого шоколада.
Красивую бутылку с загадочным названием «Каваллино россо» помню до сих пор, особенно, как мы мучились, откупоривая её.
Э-эх, и падки же на экзотику да на всё яркое новое незрелые души, – аки папуасы на цветные стёклышки!
Наконец справились со множеством ремешков, проволочек, каких-то пластинок и выпили из горла тот изысканный напиток в парке за кустиками.
Выпили под шоколад на четверых.
Остальные отказались, а для нас – пытливых и любознательных 12 – 13-летних, тот объём оказался неподъёмным.
Долго винтом болтался по морозным улицам: усердно выветривался, чтоб не огорчиться мне дома.
И удалось-таки прошмыгнуть неуличённым!
Ведь опыт употребления алкоголя у меня уже был с ребятами нашего большого и дружного двора, но лёгкого и не в таком убойном количестве.
Да… а позднее на шоколад я и смотреть-то не мог лет эдак до тридцати пяти.
Но история моя сегодня совсем о другом: о волшебном магическом путешествии в захадошный град Сумы, где проходил очередной в моей жизни спортивный лагерь.
О путешествии, которое помнится до сих пор…
Гимнастическая школа столичного «Спартака» отправилась на месяц в летний спортивный лагерь на любимом мною средстве передвижения – поезде.
С ночными рассказками и вряд ли доступной ныне теплотой дружественности в тесноте. Но не в обиде.
Всё-таки советский человек – особенная особь: упорная, искренняя, трудолюбивая и бескорыстная.
Э-эх, жаль, практически утраченная!
Итак: лето, Сумы. Городок на реке Псёл…
Поселили нашу группу отдельно ото всех в большом нежилом помещении стадиона где-то на верхотуре под крышей из пластика.
В комнате – только кровати с тумбочками и рахитичный шкафчик, но, да и ничего: чемоданы с сумками отправлены под кровати.
Из удобств: умывальник и санитарное «гнездо» – одно, – что нисколько нас не напрягало, хотя разместилось нас там не менее дюжины!
Много чего запомнилось из той славной поездки…
Как я уже неоднократно признавал ранее, интерес к женскому племени у меня был пиковый, запредельный и редкостно ранний.
И в этом мы с моим другом Зайкой были похожи.
Крепко запомнился мне «скворечник» типа сортир на отшибе парка культуры рядом со стадионом.
Он был «удачно» спроектирован и воплощён: не боковая стенка отделяла «М» кабинетики от «Ж», а – задняя. Зад-ня-я! Косая дощатая перегородка со стороны тыла сидящих в позе орла М, за которой в подобной же позитуре – Ж.
А главное – в перегородках маленькие дырочки под разными углами во всех отсеках.
Кое-какие плотно забивались бумагой скромницами, а некоторые и не замечались вовсе, или же «не замечались по рассеянности».
Иногда кто-то из пацанов нарочито долго возился в кабинке с тем, чтобы поздней поделиться с товарищами, в красках описывая увиденное!
А видели мы ох и много чего интересного.
Удивительного и познавательного.
Зайка однажды не сдержался и ткнул в дырочку длинной соломинкой, а после визгливого начала истерических проклятий, быстренько смылся и хихикая, наблюдал из кустиков за разъярённой тёткой, нарезавшей круги вокруг скворешен!
Вообще, какая-то геопатогенная зона – сумской парк культуры!
Нередко наша группа совершала кроссы по парку и такой запредельной концентрации «трясунов» просто невозможно представить даже сегодня.
Во время пробежки то тут, то там, мы замечали «дымящиеся» одинокие застывшие фигуры: насупившиеся, молчащие, багроволицые – они укрощали свою плоть равномерными и неспешными возврато-поступательными мановениями…
Иногда, вбегая гуськом на пригорочек, мы чуть не наталкивались на эти корпящие скорбные изваяния. Какой-то сюр!
И как ни юны мы были, а уже знали о подобных чудиках, но создавалось впечатление, что здесь собраны экземпляры со всей волости!
Опять же делились друг с другом увиденным.
Кто-то рассказывал о неимоверных по толщине и длине дубинках, струящих перламутровый пламень.
Причём всё это вершилось бесстрастно, без аффектации, молча и неотвратимо. Жуть!
Какой-то нереальный сверхэротизьм витал в раскалённом воздухе Сум. Патологический.
У нас – понятно: начинающаяся гиперсексуальность, лютое пока любопытство, без рукоблудия, а вот шо с местными мужичками?!
Ну да ладно, рассказка совсем не о том…
Достаточно тяжёлые двухразовые тренировки никак не влияли на плотское любопытство, и я, справив мелкую нужду в кабинке, замешкался, заслышав за переборкой шорохи и шевеления очередной жертвы на естествоведческий досмотр.
В тот раз мне повезло чрезвычайно: зашла с той стороны не рыхлая поношенная тётка, а совсем юная, стройная и восхитительная девушка.
Джульетта!
Я даже растерялся, когда пред моим носом менее чем в полуметре от себя увидел свежий, нежный и плотный бутон розы в опушке из редких шелковистых волосиков, поющую песнь живительного родничка.
И всё было видно и было это… прекрасно!
Сердце клокотало где-то в горле, мешая выдоху.
Ошеломлённый я покинул укрытие и нетвёрдо ступая, поплёлся за девушкой, будто бы крыс за Гамельнским крысоловом.
Просто шёл, мелко и часто вибрируя, забывая дышать.
Шёл как в тумане, любуясь ею: гибкой, ладной, невесомой.
На «подойти и познакомиться» духу не хватило.
Да и не знал ещё, как это делается.
Опечалился тогда я надолго от своей неуверенности и копотливости, но… всему своё время.
Довольно скоро такой ракурс знакомства с прекрасным полом нам категорически наскучил, и у нас появилась иная забава: кто-то из ребят притащил потешного, но шпанистого вида котёнка.
Оставили его жить при нас, подкармливали, тискали.
Ну, а я знатный кошатник, с самого юного возраста тащил домой всех встреченных мною мурчалок, что в дальнейшем необъяснимым образом мне зачтётся.
В нашей группе был паренёк, старше нас на год, но мелкий, тщедушный и… сероватого цвета.
Похоже, из пьющей и расклеивающейся семьи.
Ведь дети – несчастные заложники своих родителей.
По прежнему опыту совместного проживания мы знали, что Серёга П. ночами нередко плавает.
Раньше дразнили его: у Серёжи на постели грибы-ягоды поспели, отчего они поспели?.. Ха!
Но постепенно наша детская язвительность выветрилась в совместных трудах и преодолениях.
И вдруг при уборке комнаты дежурный поведал, что у Попика под кроватью лужа!
Ну, бывает, решили замолчать это и не клевать парня.
А вскорости ещё. И ещё…
Сделали замечание: хоре ссаться!
На что Серёнька божился, что ни в одном глазу.
Мы, естественно, не верили – факты налицо, но… в ближайшие дни ещё несколько кроватей были отмечены немалыми протекающими лужами.
Ну-у, не может же в одночасье половина ребят стать зассыхами?! Предположение – котёнок, – было отвергнуто сразу, ибо, никак не должно столь мелкое существо так обильно прудонить.
За неделю кровати всей нашей группы были омочены дважды. Все, но не моя!
Это ли не великая благодарность моей безмерной, застарелой любви к кисанькам?
Правда, в конце концов, стервец изобличил себя в нашем присутствии, преданно глядя нам в глаза, за что решительно и безжалостно был лишён приятности совместного проживания с нами.
И мой единственный, пусть и авторитетный голос, ничего изменить не смог. В кулаке все пальцы равны!
В каждом лагере тренерский состав мастерил для наших занятий акробатическую дорожку под руководством тренера по акробатике.
Вблизи базы находили подходящее местечко в окружении кустов и деревьев; выбиралась почва на площади в длину метров двадцать пять и шириной около трёх, глубиной до полуметра, дно застилалось охапками елового лапника, поверх которого щедро сыпалась стружка и опилки.
Всё это поливалось водой и утрамбовывалось.
Нам чрезвычайно нравилось заниматься на дорожке: она ощутимо пружинила и помогала выполнять самые сложные акробатические элементы, внушая уверенность и заглушая опаску.
Да и падать было со-о-всем не больно.
А какие замечательные тренеры-акробаты обучали и уберегали нас от травм?!
Запомнился бывший цирковой с его байками, увлекательными былями и короткими фильмами, снятыми в его длительных гастролях за рубежом на диво того времени, – портативную камеру.
Тогда мы впервые увидели кэтч (сегодня – рестлинг), увидели, как эти монстрообразные мощные пузачи тузили и давили друг друга, прыгая и топчась на уже якобы поверженных и распластанных… но мы-то воспринимали всё это всерьёз, верили действу и отчаянно гордились потомком русских эмигрантов, уработавшим всех!
Тогда я впервые услышал волнующее слово «Гиндза», услышал нежные девичьи голоса выпевающие:
«Гиндза, Гиндза-Гиндза-а», – у тренера была замечательная коллекция японской эстрады; воображал пульсирующий ярким рекламным светом сказочный район Токио и представлял, представлял…
А это волшебное и завораживающее слово «карате», пленявшее всех мальчишек, видевших ранее захватывающий фильм «Гений дзюдо»?!
Мне повезло: старший брат провёл-таки меня на просмотр этого чуда заморского до 16-ти лет.
Алексей-тренер рассказывал, что побывал на чемпионате мира по карате, наблюдал схватки, видел этих всесильных воинов вблизи…
Двигаясь по коридору мимо маленького японца, увесисто колотившего голыми кулаками гранитную глыбу, вздрогнул и отшатнулся, когда тот неожиданно резко повернулся к нему – проходящему бледнолицему, – и в полупоклоне, прижав руки к груди, выдохнул – «осс»!
Алексею понравился эпизод и он специально несколько раз ходил по коридорчику туда-сюда с небольшими паузами под это экзотическое «осс».
Ведь все русские для азиатов на одно лицо…
С целью скрасить насыщенный и напряжённый, но монотонный досуг, решили устроить… маленький праздник. А какой же праздник без вина?
Карманных денег у нас, естественно, не было, да и по возрасту нам, огольцам, не продали бы вина, решено было сделать солнечный напиток самим!
Я выступил заводилой и генератором идей, ибо фантазии уже тогда мне было не занимать, и организатором я был азартным и волевым.
Сообща нашли несколько пустых бутылок из-под шампанского, отмыли их, выложили в них разных толчёных ягод, залили водой и добавили сахара.