Харстсыдонт бесплатное чтение

1.

Накрыло в метро. Миша посмотрел на руки, потрогал на всякий случай лицо. Тяжёлая челюсть, горбатый нос, маленькие насмешливые глаза – всё было на месте, но медлить было нельзя. Тварь здесь. Ждёт, холодно ощущается кожей. Только почему на два часа раньше? У них же расписание: каждую среду, ровно в шестнадцать двадцать шесть.

«Будто я такой пунктуальный,» – подумал Миша, отшвыривая подкравшийся ужас. Он выдохнул кому-то в капюшон, собрал мысли в твёрдое «Давай уже». Тварь никогда не начинала без разрешения – лишь в первый раз, почти два года назад. С тех пор Миша часто видел её во сне – жуткое нечто, словно нарисованное безумцем.

Миша уставился на табло с бегущей строкой «рлллльхххаафххтттааʕǟǡǠ». Притворился, что в него не вползает нечто сырое, зябкое, выбравшееся из мутных глубоководий – откуда-то гораздо глубже, чем любое метро в мире. Нечто теснило Мишу внутри его тела – и он подчинялся – вжимался в стену, как первоклассник на большой перемене. Уступал место неизбежному – и одновременно был этим неизбежным, растягивался между своими и несвоими чувствами. «Зза ссебя и зззззааа Ссссашшшшку,» – просочилось откуда-то.

«А у нас похожее чувство юмора,» – захотел усмехнуться Миша. Не вышло. Тело не послушалось.

Через пару секунд спина стала будто жидкой – ледяная вертикальная лужа. Голову сдавил невидимый обруч. Отяжелевшие руки и ноги не шевелились. Мишу сжало со всех сторон – засунуло в тесный гроб из гнилого дерева. Каждый вдох ошпаривал изнутри. «Быстрей», – обратился Миша к твари. Или к себе? Сердце стучало: «тух тух тух». Вагон шептал: «тш-тш-тш».

Всё утонуло в густом, мокром тумане. Запахло прелыми листьями, костром и тухлой водой. Стало тихо, а потом ещё тише.

Туман исчез. Пассажиры сидели и стояли в телефонах, а по их лицам и шеям текли муравьи. Их плотные, чёрные струи огибали клопов и клещей, сверливших пористую, с городским вечносерым подтоном, кожу людей. В темноту зрачков, ноздрей и ртов забирались жирные личинки. Тараканы шуршали в волосах – длинных, коротких, тёмных, светлых, цветных, обесцвеченных временем… Нет, нет, всё не то.

Мишины – неМишины глаза сканировали вагон. Замерли на курносой девушке, погружённой в Довлатова. Бурые слизни, скатываясь под ворот свитера, оставляли влажные дорожки на её щеках. «Компромиссссс», – подумал Миша несвою мысль и повернул голову вправо, к закалённому, в шортах и майке, парню. Тарантулы, расставив мохнатые лапы, лежали у него между ключиц, а с носа, подбородка и бровей свисали лохмотья паутины. «Поссше,» – услышал Миша несвой голос в голове.

Взгляд застыл на седом мужчине в седом пальто. Лицо мужчины тоже было седым: моль облепила его почти полностью, лишь над тонкой губой извивалась пушистая гусеница. Миша плохо понимал, как именно тварь, вселившись в него, выбирала жертву, но безошибочно чувствовал, когда выбор сделан: что-то кислое и шипучее проливалось в желудок, дыхание становилось частым и коротким. Миша приготовился.

Седого обвело по контуру ядовито-зелёным, как кровь Хищника – и в тот же миг спину хлестнула уже привычная боль. Прожигая левую лопатку, из Миши выползло толстое невидимое щупальце. Кроваво-склизкое, оно медленно тянулось к седому лицу, огибая все прочие лица. Когда седой оказался на расстоянии вдоха, кончики щупальца разомкнулись – и огромное, в человеческий рост, отверстие, испещрённое иглами-зубами, затянуло серых бабочек и толстую гусеницу (жадная тварь каждый раз съедала всех, кто бегал и ползал по жертве). Седой ничего не заметил, так и стоял в полусне. Никто ничего не заметил.

Пережёванную иглозубами массу протолкнуло в желудок. Там эту кашу разъело и превратило в энергию, которая нужна была не Мише, а твари.

«Обед подан», – мысленно процедил Миша, чувствуя, как нечто разъединяется с ним, уползает обратно, в нигде. Миша расправлялся внутри себя, надувался праздничным шариком, смотрел только своими глазами – они больше не видели насекомых. Седой без моли на лице напоминал дядьку «вращайте барабан, ваш ход». При взгляде на него Миша поморщился – во рту стало гадко, будто выпил смузи из сырого мяса, тухлых яиц и жареных семечек. Сейчас он узнает, что значит это послевкусие.

Когда тварь впервые приползла и потребовала утолить голод, Миша решил, что надо выспаться и хватит смотреть Кроненберга. Через неделю и через две всё повторилось – тогда стало страшно.

Миша пробовал арт-терапию, БАДы, истерики. Миша ходил к врачам.

«Абсолютно здоров», – заключили терапевт, невролог, гастроэнтеролог. Миша рассказал им только про привкус, всегда по-разному мерзкий, и ноющую боль в спине. Не упомянул, что всё это перетекает глубже, вызывая приступы душевного озноба. Миша начал остерегаться собак, перестал есть суши и спускаться в метро – любая внезапная остановка перекрывала дыхание, замораживала время в ожидании непременного взрыва. Всё больше любимого и радостного оказывалось припорошено тревогой.

Тест из интернета показал лёгкую депрессию, но Миша чувствовал: он сползает ниже.

– Физические нагрузки, режим труда и отдыха, десять тысяч шагов в день, – советовал психиатр в поликлинике.

– Я вроде так и живу, – ответил Миша и нашёл пятизвёздочного психиатра. Тот выписал таблетки – их эффекта Миша не заметил.

Знакомый эзотерик предложил ходить в лес и обнимать деревья – они забирают негатив. Не сработало.

– Режется зуб мудрости, – обрадовал стоматолог. Миша не стал спорить, но чувствовал за левой щекой не гладкий зуб, а чешуйчатый нарост, вроде крошечного кораллового рифа. Вечное напоминание о единственной попытке сопротивляться твари. Неуспешной попытке.

«Я абсолютно здоров», – писал Миша Ире. Она всё равно волновалась и скидывала ему статьи про психосоматику. В одной из них Миша нашёл выход – и жизнь изменилась. За эту счастливую новизну он был благодарен твари, решил, что их симбиоз ему на руку, приспособился к расписанию, расслабился и привык. Даже гордился, что тварь выбрала именно его.

«Тх-тх-тх», – кряхтел вагон. Курносая девушка запихала Довлатова в сумку, поднялась и пошла к двери. Миша плюхнулся на её место, достал из рюкзака блокнот и чёрный скрипучий фломастер, принялся корябать первые наброски. «Тц-тц-тц» – Миша задел локтем женщину, сидевшую рядом. Не извинился – сейчас не до того. Ему и так ждать два лишних часа – держать в себе жидкую тьму, которая по капле наполняла его душу.

«Почему же сегодня тварь явилась раньше?»– вдруг прочитал Миша среди своих каракуль, но решил об этом не думать. Он сделает всё, как всегда, а дальше – целая неделя свободы.

2.

Миша тяжело поднялся на узкую сцену. Нахмурился, сказал пустому залу:

– Похлопайте, кто до сих пор боится засыпать один.

Из зала захлопали. Теперь Миша видел их лица – зеленоватые, тупо ждущие развлечения.

– Тебе уже пора было привыкнуть, – бросил первую шутку в сторону рыхлого типа в узорчатом свитере. Зал одобрительно загоготал. – Открою вам тайну: это замкнутый круг. Вы ложитесь спать в одиночестве, боитесь, ворочаетесь, не высыпаетесь, утром фигово выглядите, никому не нравитесь – и вечером опять пытаетесь заснуть в одиночестве.

В смехе слышалось облегчение. Лица в зале обычнели, смягчались, а жидкая тьма, хлюпая, утекала из Мишиной души. Дальше Миша шутил про страх перед боссом, который младше тебя; стыд, что в метро не хочешь уступать место; и про настоящий ужас – когда обегал все киоски, нашёл кассету с тем самым треком, врубаешь его дома, а там – ремикс («Тем, кто понимает, о чём я сейчас вообще, пора уже бояться Альцгеймера.»)

Миша спрыгнул со сцены под довольные крики публики. Его стендапы – про страхи и лишний стыд – любили и называли «терапия». Как всегда, ребята из клуба сказали, что проверка материала пушка, как всегда, позвали на большой концерт в пятницу. Но кое-что было впервые: к Мише подошёл знакомый продюсер и, назвав «экспертом по страхам», позвал усмешнить сериал. Вот так, вдруг, мечта работать в кино стала ближе.

Опрокинув в себя стакан «Швепса», Миша облокотился на барную стойку и написал риэлтору, что в субботу готов заселиться в двушку в стиле «лофт». Ту, что вчера казалась не по карману.

«Давай съедемся,» – отправил голосовое Ире. «Вааау!» – ответила Ира. Миша взял ещё «Швепса», устроился в кресле подальше от сцены, улыбнулся миру. В его внутреннем кинозале пахло попкорном и сладкой ватой, а на экране были танцы из «Клуб завтрак», склеенные с любимой частью «Один дома два», где Кевин классно проводит время в Нью-Йорке.

Сейчас Миша ничего не боялся.

3.

Миша завтракал в кухне-гостиной, заваленной коробками. В этой квартире – «сдаётся впервые, центр города, элитный ЖК» – он чувствовал вкус успеха. Телефон показал напоминание: через десять минут – «зум» с тем кинопродюсером. Миша представил своё имя в титрах сериала и послал твари лучик благодарности за этот шанс.

Внезапно кусок омлета стал тиной на вкус. Миша выплюнул его и вздрогнул: озноб щекотал затылок и пробирался под пижаму. В спину дышало зловонное, жуткое, готовое влиться через кожу и ребра. «Но ведь сегодня вторник… – поёжился Миша. – придётся писать: “опоздаю” и бежать во двор или супермаркет. » Он не мог накормить тварь онлайн.

Миша набирал сообщение продюсеру, но пальцы не подчинялись. Смутный древний инстинкт зашептал, что тварь не может являться, когда вздумается, не смеет нарушать планы. Миша отложил телефон, закрыл глаза. В черноте ползали пауки, шастали жуки-носороги, перекатывались личинки. Такие сочные, вкусные…Миша побежал к раковине, подставил лицо под холодную воду, потом бил себя по щекам, представляя, как усмешнит сериал, и сколько ему за это заплатят, и он отправит отцу, с которым не виделся лет пять, и купит электросамокат, и поведёт Иру на концерт какого-то блюзмена, Ира будет селфиться на фоне блюза, и он влезет в кадр, и поцелует её розовые волосы, и она скажет "Отвали!" и засмеется…

– Да, да. Отвали! Отвали – шептал Миша. – У нас же расписание: каждую среду, ровно в шестнадцать двадцать шесть.

Миша потрогал на всякий случай лицо, посмотрел на руки – и не увидел их. Вокруг был мокрый, плотный белый пар, с запахом старого подъезда – Мише почему-то вспомнился первый курс, ледяной зимний вечер, он возвращается домой с катка… пар влез в ноздри, в глаза – и Миша перестал понимать, как дышать, видеть, выбраться отсюда. Воздуха не осталось, в голове потемнело: заваливаясь набок, Миша упёрся во что-то большое, гладкое, нащупал на нём выпуклые наросты. Коснувшись языком почти такого же за левой щекой, Миша задрожал: «Оно здесь, я не послушался, оно меня убьёт».