О чем он молчит бесплатное чтение

Пролог

Он хотел спросить и не мог решиться. Время утекало, напряжение между ним и Катей росло. Он не верил, что когда-нибудь потом случится еще один шанс.

— Ты… — начал он, еще сомневаясь, что закончит вопрос. — Ты никогда не думала, что нам не стоило тогда расставаться?

Катя застыла на месте.

— Я… я не знаю… — Он не услышал в ее словах полной искренности. — Я никогда не думала об этом… так.

Он попытался поймать ее взгляд, но она упорно отводила глаза.

— Ты никогда не думала? Об этом? — повторил он за ней, утопая в неверии и разочаровании. — Ни разу? Ни капли сомнений?

— Я…

— Что? — теперь он спрашивал издевательски.

Денис злился.

Он так злился, что едва видел Катю перед собой. Ее золотистые, собранные в низкий хвост волосы. Полураскрытые на вздохе губы. Ярко-голубые, наконец-то встретившиеся с его глаза, влажные и блестящие. Выученное наизусть лицо, продолжавшее сниться ему годами. И он злился. Потому что оказалось, что мучился только он.

— Денис… — начала она, но тут же замолчала, словно не зная, что сказать.

— Мы собирались пожениться, мать твою! — прошипел он, удерживая себя от крика. — А ты вычеркнула меня из жизни одним махом, и что, никаких сомнений? Так ты меня любила? — Катя просто смотрела на него. Пристально и безмолвно. Он отстраненно следил за тем, как переполнившие ее глаза слезы наконец покатились по шекам. — Ты хотя бы попыталась понять? Ты чувствовала эту… безысходность? Когда ты готов на все, чтобы вернуть все назад, но ничего не можешь поделать? — Она все еще молчала, словно парализованная. — У тебя, знающей все и всегда, нет ответа, Кать?

Глава 1

I built a house for love to grow I was so young that it was hard to know

Adele[1]

Глава 1

Просторный номер отеля весь был заполнен льющимся через огромные панорамные окна солнечным светом. Лена и забыла, когда последний раз в холодной, мрачной Москве, с вечно прячущимся за пеленой туч небом, было действительно светло, как днем.

Проснуться утром от пронзительно-ярких солнечных лучей, бьющих в глаза, было неожиданно, но целая плеяда перемен, пусть и в мелочах, породила в Лене обнадеживающий оптимизм.

Другой город, другая погода, обстановка — как шанс на другую реальность. Лена была практически в отпуске. В отпуске со своим мужем. Впервые с медового месяца.

Когда Денис пару недель назад неожиданно завел разговор о том, чтобы им вместе поехать в Сочи на трехдневный юридический форум, где ему предстояло выступать в качестве одного из основных спикеров, Лена удивилась: он никогда не звал ее с собой в командировки. Когда же он, получив ее согласие, вдруг предложил остаться у моря на все новогодние каникулы, она едва скрыла шок.

Денис никогда не отдыхал. Его рабочий график составлялся вопреки государственному календарю. За три с лишним года их брака Денис ни разу не брал отпуск и не ставил на паузу трудовой процесс в выходные. За прошедшую ночь и утро Лена провела со своим мужем больше времени, чем в любой другой день уходящего года.

Она давно знала, от чего — от кого — он бежит. Знала, что пытается безуспешно преодолеть столько лет подряд. Жизнь оказалась жестока в своей иронии: боль мужа обидой ранила Лену, но в то же время не вызывала настоящей злобы — она по себе знала, какой непреодолимой силой обладает безответная любовь, и проявляла сострадание к товарищу по несчастью.

Оглядываясь назад, на первые месяцы их брака — яркие, полные эмоций и, как ей тогда казалось, взаимных чувств, — она все увереннее приходила к выводу, что в то время Денису удалось ненадолго обмануться самому и тем — обмануть ее.

Он пытался, правда, пытался жить дальше, но из года в год как будто все слабее. Примиряясь с собственным бессилием, угасая перед остающимся неизменным и предсказуемым будущим, закапываясь в работу с головой, только бы не думать о другом — Лена все это понимала. Слишком хорошо понимала, но не знала, что делать дальше. Иногда она думала, что та оглушительная контузия правдой, что обрушилась на нее пару лет назад, до сих пор не прошла.

В ванной прекратил шуметь душ. Лена, закончив наносить макияж, подхватила с кровати брючный костюм. Поправляя чуть криво севшую на груди блузку, она пристально изучала собственное отражение, чаще чем нужно останавливаясь взглядом на завитых крупными локонами темно-русых с медным отливом волосах.

Прошло уже несколько минут, как она закончила с одеждой, но продолжала стоять на месте, задумчиво прикладывала пряди ближе к лицу и, поморщившись, отводила назад. Лена так и не привыкла к этому цвету волос. Он не родной. Не подходящий. Не ее.

Она от рождения натуральная блондинка. К сожалению, как и та, другая.

Дверь ванной открылась со щелчком. В комнату в длинном гостиничном халате зашел Денис. Лена обернулась к нему.

— Ты собралась уже? — Он обвел ее взглядом. — Оперативно.

Она кивнула и послала Денису через плечо легкую улыбку. Он, вероятно, не заметив, снял халат и потянулся к брюкам.

— Думаешь, успеем на завтрак? — спросив, Лена взглянула на часы, прикидывая распорядок на день. Она уже и отвыкла что-то планировать совместно с Денисом.

— Да. Сейчас оденусь и пойдем.

— А твой доклад, я думала, может быть, ты захочешь сейчас просмотреть еще раз?

— За завтраком посмотрю, чем еще там заниматься, — Денис пробормотал, не отрываясь от завязывания галстука, а Лена почувствовала внутри знакомую горечь.

— Хорошо.

— Расскажешь потом, как тебе, — он сказал невзначай, не оборачиваясь даже, а у Лены все затрепетало внутри, но она удержала себя от слепых восторгов.

— Я же бросила юрфак, Денис. Что я тебе такого скажу, что ты сам не знаешь?

— Не прикидывайся некомпетентной, — пожурил он с веселыми нотками в голосе. — Я отлично слышал вашу с Ларой оживленную полемику по поводу новых поправок в УПК[2].

Лена от изумления не сразу нашлась с ответом. Он действительно тогда, уткнувшись с самым увлеченным видом в телефон, слушал их разговор?

— Просто не хочется совсем все забыть, — призналась она начистоту. — Интересно, да и три года учебы жалко.

— Поэтому я тебя сюда и позвал.

— Спасибо, — она поблагодарила. — Мне, правда, любопытно немного в этом повариться.

Денис сдержанно кивнул.

Подошел к зеркалу, стал рядом с ней. Снова обвел ее взглядом, теперь уже в отражении, прежде чем сказать:

— Очень красиво, Лен.

Она просияла.

— Спасибо.

Наклонившись, Денис прижался губами к ее шее. Лена ожидала короткого, поверхностного поцелуя, но прикосновение затянулось, став очевидно страстным. Шумно втянув в себя воздух, Денис жадно провел губами дорожку по шейному изгибу снизу вверх, иногда чуть вбирая внутрь кожу, но так, чтобы не осталось следов.

Лена почувствовала слабость в ногах. Когда в последний раз Денис настолько демонстративно ее хотел? Она затрепетала восторгом от одной только мысли, но вдруг дернулась и ойкнула, сама разрушая редкий счастливый момент.

Денис отстранился и посмотрел на нее с непониманием.

— Колется, — пояснила она, бросив взгляд на его густую щетину, полностью покрывавшую и щеки, и подбородок. — Ты же знаешь, у меня кожа на лице очень чувствительная.

Он растерянно кивнул.

— Извини, надо было побриться. Завтра обязательно.

______________________________________

[1] Строчки из песни Адель “To Be Loved” (англ.):

Я построила дом, чтобы взрастить в нем любовь, Тогда я была слишком неопытна и молода…

[2] Уголовно-процессуальный кодекс РФ.

Глава 2

Первая половина текущего тематического блока завершилась выступлением Дениса, вызвавшего у участников форума оживление. Пока длился доклад, Лена краем глаза отслеживала реакцию аудитории. Конечно, позднее ожидалась дискуссия за круглым столом, но уже сейчас было ясно, что речь Дениса нашла среди юристов сильный отклик: как положительный, так и негативный.

Лена видела, как кто-то морщится и кривит лицо, не желая принимать обличительные слова на свой счет, как после той или иной реплики кто-нибудь коротко согласно кивает и даже делает записи в ежедневнике. Тема доклада была противоречивой, Денис не пытался сгладить истинное положение дел и не выражался эвфемизмами во избежание возможных последствий со стороны критикуемых.

Она с особым вниманием впитывала часть со ссылками на его практический опыт, наконец, получив шанс заглянуть в его жизнь, узнать, чем он занимался целый год. Благодаря своей лучшей подруге Ларе, которая уже много лет была коллегой Дениса в юридической фирме, Лена, конечно, догадывалась о том, как много действительно важного он делает как адвокат и правозащитник, но ей хотелось хотя бы что-нибудь услышать от него лично.

Безусловно, Дениса обязывала молчать адвокатская тайна, но даже в абстрактной форме он не пытался делиться с Леной деталями. То ли не придавая собственным делам особого значения, то ли не испытывая настоящего желания обсуждать их с ней, он все и всегда держал при себе.

Стараясь как можно внимательнее слушать доклад, Лена готовилась к содержательной беседе с мужем в перерыве, надеясь, что эта поездка действительно изменит давно сложившийся порядок вещей в лучшую сторону.

Под громкие аплодисменты Денис сошел со сцены с самым нейтральным выражением лица, как будто его совсем не волновало произведенное на окружающих впечатление. Он делал то, что считал необходимым, и не ждал за это похвалы. Лена улыбнулась ему, дожидаясь, пока он подойдет ближе. Для всех объявили получасовой кофе-брейк.

Оказавшись рядом, Денис приобнял Лену за талию и довольно сощурился, глядя ей в глаза.

— Ну как? — спросил он, едва они вышли из зала в холл.

Лена охотно поделилась результатами наблюдения за слушателями, выразила собственное восхищение, уточнила несколько заинтересовавших ее программных предложений. Они с Денисом даже успели вполне содержательно поспорить на пути к столам с напитками и легкими перекусами.

— До сих пор не понимаю, почему ты решила, что юрфак не твое. — Денис покачал головой и потянулся за чистым стаканом. — Кофе? Не уверен, правда, что местное пойло, — он с сомнением посмотрел на очевидно бюджетной стоимости кофемашину, — можно называть кофе.

Лена издала смешок.

— Я все-таки рискну. — Вода и пакетированный чай прельщали ее еще меньше, чем дешевый и горький, но все-таки натуральный кофе. — А что касается юрфака, я уже говорила: мне не нравилось, каким человеком я становилась, продолжая погружаться в эту среду. Это неизбежная трансформация, без нее никуда, но я так не хочу. В моем случае изменения были слишком сильны.

— Аккуратно, бери за верхний край, очень горячо. — Денис подал ей кофе. — Да, — наполняя теперь свой стакан, он понимающе кивнул. — Юридическое мышление — та еще хрень. Сознание меняется капитально. Ты творческая, тебе чувствовать нужно и верить в хорошее. — Ирония в последних словах лишила их разговор наметившейся на мгновение интимности.

Лена глотнула кофе, не зная, что сказать. Денис повторил за ней и поморщился.

Он чуть приоткрыл рот, явно намереваясь что-то произнести, но как будто разом закаменел: рука со стаканчиком, замершая у груди; едва заметно, но все же распахнувшиеся в болезненном удивлении глаза, единственные, двигались, пристально и напряженно наблюдая за чем-то или кем-то позади Лены.

Медленно она обернулась, следуя за траекторией его взгляда. У стола в противоположном конце помещения было небольшое столпотворение с десяток человек. Все они довольно оживленно общались друг с другом, и Лена не сразу догадалась, почему Денис так отреагировал на посторонних людей. Однако через секунду все встало на свои места.

В центре внимания той мини-группы была высокая, безупречно выглядевшая в черном деловом костюме блондинка. Золотистые волосы, собранные в достаточно строгий, но изящный пучок, уверено занятая поза, очаровательная, но лишенная кокетства улыбка, вопреки которой в чертах вполне миловидного лица проскальзывали жесткость и готовность, если потребуется, дать бой, были Лене знакомы.

Теперь она понимала, почему Денис в один миг забыл обо всем. Она знала, на кого он сейчас смотрит, и, даже не оборачиваясь назад, знала, что увидит в серо-зеленых глазах с трудом скрытую за искусственным спокойствием тоску.

Не успев еще отвести взгляд, она наблюдала, как только что вполне дружелюбно переговаривающаяся с кем-то Катерина Морозова — одна из лучших юристов страны, широко известная активистка и правозащитница — почти неявно, заметив Дениса, сбилась с речи и переменилась в лице. Предназначавшиеся ему холод и презрение показались Лене осязаемыми.

Морозова, отвернувшись, сосредоточилась на одном из своих собеседников, и тем словно запустила остановившееся время. Вернулся гул разговоров, захлопали двери, заскрежетали отодвигаемые по гладкому напольному покрытию металлические стулья, пальцы ощутили идущий от стаканчика кофе жар.

Лена обернулась к Денису. Склонив голову, он изображал хмурую заинтересованность напитком в своих руках.

— Я схожу, куплю нам нормальный кофе. Через дорогу была кофейня. Подождешь?

Лена молча кивнула. В его голосе больше не было утреннего тепла.

После того, как Денис ушел, Лена зажмурилась и сделала глубокий вдох. Резало. Пусть ей давно известно о чувствах мужа к другой, все равно — резало. Снова убедиться лично, увидеть своими глазами — больно. Большую часть времени было намного легче принимать существующий расклад.

Да, ее муж много работал. Да, он не стремился провести с ней все свободные минуты, но по-своему заботился. Выражал привязанность. Был ей другом. Лена не сомневалась, что в важные моменты на него можно положиться. Просто… он ее не любил, но иногда ей удавалось об этом забыть.

Подобные сегодняшнему столкновения с правдой случались редко. Морозова работала в Питере, Лена и Денис жили в Москве. Впрочем, дело было совсем не в расстоянии. У нее не имелось сомнений, что ни Денис, ни Морозова не ищут встреч друг с другом. Что бы между ними ни случилось, насколько Лена могла судить по дошедшим до нее от покойной ныне свекрови рассказам, мосты были сожжены.

Возможно, она долго бы не подозревала, что Денис не сумел забыть бывшую, с которой прожил почти десяток лет, но ей досталась не следившая за языком свекровь, что оказалась безумно счастлива, что ее сын «одумался и женился на такой хорошей девочке, не то что эта своенравная Катерина».

В присутствии Дениса Татьяна Федоровна подобных ремарок себе не позволяла. Вряд ли он подозревал, как много Лене известно, несмотря на его молчаливое нежелание говорить о прошлом. Она и не настаивала. До поры едкие речи свекрови о какой-то абстрактной Катерине воспринимались как фон. Ненужная, необъективная информация. Лене ничуть не льстило, что она оказалась якобы лучше своей предшественницы.

Невольно опять заметив среди окружающих людей Морозову, она, отведя взгляд, переместилась из залы в холл, и в ожидании возвращения Дениса села на банкетку около гардероба. Она думала о начале сегодняшнего дня. О том, каким относительно себя обычного оживленным был ее муж.

Последний год он сильнее закрылся в себе, стал мрачен, еще больше закопался в работу. Попытки поговорить с ним откровенно, узнать в чем причина перемен, терпели неудачу. У Дениса всегда все было хорошо. Он ссылался на удвоившуюся после повышения до руководителя практики нагрузку, на командировки, проекты; на недосып и усталость, но истины в его словах было ровно столько же, сколько и лжи.

Его звали на конференцию — он принимал приглашение; предлагали провести курс лекций в университете — он выражал интерес, даже не заглянув в рабочее расписание; юристы из регионов обращались за консультацией — он полноценно втягивался в процесс и улетал на другой конец страны. Чем дальше, тем сильнее он разгонялся, и Лена не представляла, как его остановить. К концу года Денис спал по три часа в сутки, а иногда и вовсе не ложился. Откуда он черпал силы, как сохранял ясность ума, было непонятно.

Его внезапное желание отдохнуть воодушевило ее, но теперь она сомневалась, что поездка удастся. Они пробыли в Сочи меньше суток, а все уже разваливалось.

Знал ли Денис, что Морозова будет здесь? Поэтому он захотел приехать? Поэтому был таким радостным утром?

Лена остановила себя. Будь так, ее присутствие здесь не имело бы никакого смысла. Денис очень тщательно скрывал свои чувства. Он ни за что не поставил бы ни ее, ни самого себя в подобную ситуацию намеренно. С точки зрения рассудка, если ненадолго упустить из вида нездоровый трудоголизм, его поведение в качестве мужа формально оставалось безупречным.

Если у него все-таки появлялось свободное время, они проводили его вдвоем. Если Лене была нужна помощь, он всегда охотно помогал. Он поддержал ее в сложный период смены карьерного направления, став одним из немногих, кто не выразил ни капли неверия в то, что у нее все получится.

Он ей не изменял; удивительно, но, зная о его чувствах к другой, Лена ни разу не усомнилась в его физической верности. За годы их брака она изучила Дениса достаточно, чтобы увидеть в нем человека с принципами. Он отвечал за свои поступки и за свои слова.

Любые мероприятия и торжества они посещали вместе. Стоило Лене отвлечься на беседу с кем-нибудь из знакомых, обязательно находились не стеснявшиеся ее присутствия женщины, стремящиеся с Денисом пофлиртовать, правда, всегда безуспешно. Сдержанные попытки он вежливо игнорировал, особенно наглые — открыто обрубал.

Время он времени Лену даже мучило странное любопытство: как скоро она бы догадалась, что он влюблен в другую, сама по себе? Без сплетен, соцсетей, фотографий. Без случайных столкновений Дениса с Морозовой в ее, Лены, присутствии? Догадалась бы? Или списывала бы его холодность, погруженность в себя и трудоголизм на особенности личности?

Сколько пар живет, не зная, что мысли одного из них навсегда принадлежат третьей стороне? Не подозревая, не замечая, не чувствуя. Есть ли благо в том, что она в отличие от многих других знает правду?

Что ей с этой правдой делать?

Глава 3

Денис вернулся за несколько минут до начала следующего блока выступлений. Заметив сидевшую в полупустом холле Лену, он удивленно нахмурился и, ускорившись, подошел ближе.

— Ты чего здесь, а не в зале? — спросил он чуть обеспокоенно.

Ее обдало повеявшей от него прохладой, а затем крепким до щипания в носу и горле запахом сигаретного дыма.

— Тебя ждала. — Лена легко пожала плечами, стараясь не думать о том, что он, кажется, все двадцать минут своего отсутствия без остановки курил.

Денис протянул ей стаканчик с кофе, сразу же предостерегая:

— Горячий еще, аккуратно. Я взял фильтр — «Кению», «Суматры» не было[1].

— Спасибо. — Она улыбнулась. Когда они только познакомились, способность Дениса помнить всякие мелочи вроде ее любимого сорта кофе вызывала восхищение: то, как легко он проделывал подобное из раза в раз, влюбляло в себя.

— Я сейчас.

Сделав осторожный глоток, Лена наблюдала, как Денис идет к гардеробу. В его движениях, в том, как, поставив свой стакан на тумбу, он резко стянул пальто, как поспешно шел назад, считывалась нервирующая напряженность.

— Денис, все хорошо? — не утерпев, она обратилась к нему, понимая, что правды он ей не скажет.

— Более чем. Доклад прошел, теперь полдня только сидеть да слушать, — он шутил, но Лена чувствовала его внутреннюю издерганность. — Пойдем в зал?

Коснувшись ладонью ее спины, он как будто с трудом удерживался от того, чтобы физически подтолкнуть Лену вперед. Она двинулась с места; им действительно стоило поторопиться.

Внутри люди уже вовсю наполняли зал, на сцене еще занимались приготовлениями организаторы. Лена попыталась не слишком явно осмотреться по сторонам. Краем глаза она видела, что Денис, кажется, делает то же самое. Морозовой нигде не было.

Они заняли свои места. Лена, чувствуя себя сейчас немного спокойнее, чем полчаса назад, пила кофе и гадала, в какие мысли вновь погрузился Денис. Молчание причиняло дискомфорт.

— Когда у тебя следующий доклад? — нашла она наконец повод для разговора. — Завтра?

Он, словно до него с опозданием донеслись ее слова, с небольшой задержкой покачал головой.

— Нет, только в последний день. Завтра по программе несколько интересных спикеров в первой половине дня, потом можем прогуляться до моря.

— Да, звучит отлично.

Денис кивнул.

Появление на сцене ведущего избавило Лену от необходимости придумывать продолжение беседы.

На следующий день после обеда они действительно выбрались к морю. Прогулка с мужем вызвала у Лены смешанные чувства. Горько-тянущая печаль вместе с щемящим теплом давила в груди, когда, держась за руки, они брели по едва заснеженной гальке, вдыхая холодный морской воздух.

Они мало говорили, в основном обсуждали форум, прикидывали что из местных достопримечательностей стоит посетить. Общение не клеилось, спрятаться было некуда. Между ними вторые сутки мерцало беспокойство, Лена слабо представляла себе, как они проведут целых десять дней в таком настроении. Ни прошлой, ни этой ночью Денис к ней не прикоснулся.

Уже в последний день форума она поняла, что ждет его окончания с нетерпением. Она устала оглядываться по сторонам. Жить с ощущением чужого присутствия за спиной всего лишь из-за единожды промелькнувшей в толпе женщины.

Вчера Лена не нашла Морозовой ни среди выступающих, ни среди посетителей. Оставалось пережить сегодняшний день. Форум закончится, участники разъедутся по городам. Быть может та, чье гипотетическое появление так ее беспокоит, уже и вовсе не в Сочи.

Денис ушел за кулисы готовиться. Лена, увлекшись, слушала выступавшего непосредственно перед ним профессора МГУ, личность которого была ей знакома еще из учебников по уголовному праву. Когда на сцене появился Денис, она на мгновение залюбовалась, как будто видела его впервые в жизни.

Он умел захватить всеобщее внимание, когда по-настоящему этого хотел. Одна уверенная улыбка, остроумная шутка, короткий бархатный смешок — и люди уже не отвлекались на других. Устоять было сложно.

Ей когда-то выпала возможность ощутить всю силу его обаяния, направленного только на нее, и себе она готова была признаться, что ужасно скучает по тому времени. По многим причинам Денис все реже походил на себя прежнего, и в такие минуты, как эта, когда он вдруг загорался, контраст был до горечи очевиден.

Ближе к концу его выступления она из любопытства окинула аудиторию взглядом. Заинтересованность на лицах присутствующих была ожидаемой, но все-таки приятной. Лена почти отвернулась к сцене, когда что-то, мелькнувшее на периферии взгляда, заставило ее присмотреться.

В последнем ряду, там, где еще недавно пустовало одно из кресел, теперь сидела Катерина Морозова. Она слушала Дениса с бесстрастным выражением лица, однако совершенно точно слушала внимательно, не отвлекаясь, не демонстрируя несогласия или неприязни. Ни единожды не посмотрев в сторону, сохраняя полную неподвижность.

На сцене ведущий объявил следующего докладчика, Лена, старательно глядя только перед собой, скоро почувствовала, что рядом сел вернувшийся из-за кулис Денис.

— Ну как? — спросил он, не скрывая довольства в голосе.

Удивившись его внезапно хорошему настроению, она обернулась к нему. Денис и правда казался воодушевленным.

Успехом ли или присутствием Морозовой в зале?

— Еще лучше, чем в первый день, — ответила Лена искренне и сообразила на лице легкую улыбку.

— Цель такая была у меня, — с совершенно серьезным тоном Денис заговорил, подражая Магистру Йоде.

Он в самом деле был доволен. В другой день Лена посмеялась бы, зеркально отразив его скрытое веселье, но занявшие все ее внимание сомнения было не так легко развеять. Едва Денис отвлекся на завибрировавший телефон, она бросила короткий взгляд на задние ряды и почувствовала, как скованное прежде тело расслабляется.

То самое кресло вновь пустовало.

Заметил ли Денис, что Морозова присутствовала в зале во время его доклада, Лена затруднялась судить. Он не озирался по сторонам, не демонстрировал ни капли той напряженности, что буквально сочилась из него сутки назад, и на протяжении следующих нескольких часов казался полностью заинтересованным в сменяющих друг друга спикерах. Иногда, склонившись к Лене, он шепотом комментировал положения докладов: чаще всего — саркастически, но, бывало, с одобрением.

Лена, сколько бы ни старалась сфокусироваться на льющихся через звуковые колонки речах, не могла уловить их сути. Она догадывалась, что на вопросы мужа отвечала крайне невпопад, но власть беспокойных рассуждений была сильнее ее попыток прийти в себя.

Поведение Морозовой было странным. Презрительная холодность не вызывала у Лены удивления или любопытства, скорее даже успокаивала; воспоминания о первой подобной встрече, случившейся больше года назад всегда уверяли ее в том, что Морозовой не нужен Денис, и в том, что он отлично об этом осведомлен. Однако сегодняшнее появление в зале лишь ради конкретного доклада тревожно не укладывалось в прежнюю схему.

Когда в позапрошлом году Дениса пригласили на шестидесятилетие одного из его бывших преподавателей и наставников — Александра Анатольевича Аверинцева, Лене уже было кое-что известно о Морозовой, но она упорно не хотела верить мелочам, ведущим к одной простой и в то же время совершенно не укладывающейся в голове правде: ее муж продолжает любить свою бывшую невесту.

Она сопротивлялась этой правде всеми силами, находила разумные объяснения, отказывалась верить предчувствиям и догадкам, ведь никакого фактического подтверждения им не существовало. Ровно до юбилея Аверинцева.

Из прошлых разговоров на профессиональную тему, где Денис не раз ронял, что без Аверинцева адвоката из него не получилось бы, всегда складывалось впечатление о крепкой, почти дружеской связи ученик—наставник. Лена недоумевала, осознав, что Денис сомневается, стоит ли им идти. Его раздраженное «Не ждал, что меня пригласят» красноречиво намекало, что отношения между ним и профессором по какой-то причине давно далеки от дружеских.

На торжественный банкет, устроенный в одном из уютных и лишенных пафоса ресторанов Москвы, Лена и Денис все-таки пришли. Гостей было неожиданно много. Именинник, о котором еще в ленины студенческие годы ходили легенды, с воодушевлением и радушием перемещаясь по залу, добросердечно приветствовал коллег, в том числе тех, что когда-то были его студентами. Заметив Дениса, Аверинцев направился к ним, и Лене сразу показалось, что улыбка профессора потеряла пару градусов теплоты, а в позе Дениса, напротив, прибавилось напряженности.

— Денис! Рад видеть!

— Александр Анатольевич. Взаимно. — Они пожали друг другу руки.

— Представишь? — Лене достался вполне дружелюбный, чуть сощуренный в якобы старческом любопытстве взгляд.

В ответ Денис резко кивнул.

— Разумеется. Познакомьтесь, моя жена Лена.

Она и профессор приветственно улыбнулись друг другу.

— Не знал, что ты успел жениться, — проговорил он. Лене почудилось, что будто бы с неверием. — Поздравляю молодых!

Денис сухо поблагодарил.

Аверинцев удалился к вновь прибывшим гостям, оставляя их вдвоем. Лена подумывала, стоит ли поинтересоваться, есть ли между Денисом и профессором конфликт или нет. Впрочем, зная своего мужа, она могла уверенно сказать, что любые вопросы обернутся напрасной тратой времени. Он никогда не афишировал мрачные или провальные стороны своей жизни.

После профессора к Денису вдруг потоком устремились бывшие однокурсники, возжелавшие поздороваться. Лена только и успевала представляться сама и слушать, как представляются другие; на краю сознания, за всеми этими поспешными приветствиями, билось удивление: у Дениса, которого она знала, не было друзей и близких приятелей. Тем не менее все подошедшие к ним люди были рады встрече и не забывали попенять Денису за исчезновение с радаров в последние несколько лет.

Когда же окружающие успели немного пообщаться друг с другом, а время ожидания продолжающих прибывать гостей истекло, Лена и Денис в числе прочих направились к столу. Сначала она почувствовала, как крепче сжалась прежде расслабленно покоящаяся на ее талии рука мужа, затем — как весь он, словно по цепной реакции, окаменел и замедлился: они все еще продолжали идти вперед, но как будто сопротивляясь невидимой стене.

Лена, ничего не понимая, повернула голову и с беспокойством посмотрела на Дениса, но он не отреагировал на ее движение, не почувствовал. Его лицо было неестественно безэмоциональным, глаза — застывшими, вперившимися в одну точку. С тревожно забившимся в груди сердцем Лена проследила за его взглядом и коротко, задушено вдохнула.

Ей хватило нескольких секунд, чтобы узнать обнимавшуюся с Аверинцевым женщину в изумрудного цвета платье, что широко улыбалась и открыто демонстрировала радость от встречи. Профессор был ответно счастлив, как бывают счастливы преподаватели только в компании превзошедших их самих учениц и учеников.

Продолжая медленно приближаться к столу, Лена не могла отвести взгляда от бывшей невесты своего мужа. Сознание опустело, уловить хоть одну мысль было непосильно тяжело. Получалось просто переставлять ноги, смотреть вперед, фиксировать, но не понимать происходящее вокруг. Очень заторможенно и вяло ее, наконец, настигала правда. Вот оно, ее подтверждение.

Денис отодвинул перед Леной стул, и она с облегчением села. Ей стоило немного прийти в себя. Помимо воли, украдкой она принялась наблюдать за Денисом. Уткнувшись в телефон, он пытался — ключевое слово! — притворяться заинтересованным рабочим чатом, но непозволительно часто поднимал глаза к противоположной стене, где еще один его одногруппник (Лена вспомнила, что на фотографиях он мелькал чаще других, словно в университете они с Денисом были друзьями) галантно помогал Морозовой занять ее место за столом.

От Лены не укрылось, как свободная от телефона ладонь Дениса, пусть на мгновение, но сжалась в кулак, когда Морозова, наконец, почувствовала, что на нее безотрывно смотрят. Ее взгляд, незаинтересованный, не столько холодный, сколько безразличный, скользнул по Денису раз или два, и больше не возвращался.

Дрожа, Лена откинулась на спинку стула и осторожно выдохнула. Она не представляла, что делать с увиденным. Не знала, как реагировать на два напрашивающихся вывода из этой короткой, достойной Чехова, полной мелких деталей, мизансцены.

Вывод первый: ее муж не забыл Катерину Морозову.

Вывод второй: Катерине Морозовой он совершенно не нужен.

__________________________

[1] Здесь: фильтр — способ заваривания кофе, «Кения» и «Суматра» — сорта кофейных зерен.

Глава 4

После завершения форума Лена и Денис были предоставлены самим себе. В субботу они переехали в другой отель, более уединенный и близкий к морю, где и собрались встречать наступление нового года. Лена не строила особых надежд на текущие выходные, помня, что грядут еще два трудовых дня. Денис, естественно, не имел шанса выключиться из рабочего процесса, даже если бы захотел.

Она могла только наблюдать, как, открыв утром свой ноутбук в гостиной номера, он практически не поднимался из кресла до глубокого вечера. Пару раз он выходил на балкон, чтобы покурить, один раз заказал себе кофе. Про обед Лена напомнила сама, догадавшись по безостановочному стуку клавиш клавиатуры, что Денис даже не подумает о перерыве. Самоотдача, с которой он работал, завораживала льющейся из него энергией профессионализма, и одновременно пугала нездоровой, едва ли не фанатичной остервенелостью.

Они поели, перекинувшись за столом только парой слов: Денис явно был мыслями с отставленным ненадолго в сторону ноутбуком и не мог сосредоточиться на отвлеченной беседе. Лена не пыталась насильно перетянуть его внимание, зная по себе, как невовремя иногда чужое присутствие сбивает развернувшиеся в голове важные рассуждения.

После Денис вернулся к работе, она же, обосновавшись в спальне, снова взялась за начатую еще в самолете книгу, не чувствуя никакого желания куда-либо идти. Три дня форума выдались более чем насыщенными, и ей заметно требовался отдых от большого скопления людей и шума.

Поздним вечером, когда Денис, наконец, появился в дверях спальни с немного виноватым выражением на лице, Лена, закрыв книгу, улыбнулась.

— Устал?

— Немного. — Прислонившись плечом к косяку, он в задумчивости или сомнении, она затруднялась с определением, провел ладонями по заросшим щетиной шее и подбородку. — Ты чего за весь день никуда не вышла?

— Не хотелось. — Лена легко пожала плечами. — Целый день наедине с книгой — это ли не счастье? — Добавив в голос игривости, она подразнила, намекая на его рабочий выходной.

Денис усмехнулся, угадывая ее замысел.

— Что читала? — спросил он.

Лена подняла руку с книгой вверх, позволяя ему рассмотреть обложку.

— «Чтец»[1]? — в удивлении он приподнял брови. — Мрачноватое у тебя чтение под «Джингл белс».

Она расхохоталась. Как и всегда не сумев удержаться, когда он шутил с совершенно спокойным, едва ли не недоумевающим из-за ее веселья видом. Поймав ее взгляд, он улыбнулся краешком губ, пока она продолжала тихо посмеиваться. В такие мгновения Денис казался Лене беспредельно, до замирающего в груди сердца родным. Близким. Открытым. Ее.

Прищурившись, словно раздумывая над чем-то, Денис, уверенно оттолкнувшись от дверного косяка, пересек комнату и сел рядом с ней на кровать. Лена почувствовала, как под его весом прогнулся матрас, как постепенно на вдохе в легкие проник знакомый, всегда бьющий в голову запах его парфюма, как кожа, будто под действием его притяжения, потеплела от острого желания приблизиться, получить прикосновение и прикоснуться самой.

Они не отпускали взгляды друг друга, но у Лены не получалось разобрать, что она видит в любимых, чуть покрасневших от долгой работы за ноутбуком глазах. Ей казалось, что за явным на поверхности расширившихся зрачков желанием скрывается что-то еще: сложное и запутанное, — так странно, будто в поиске чего-то ею неведанного, Денис смотрел.

Едва он начал наклоняться к ее лицу, она сама потянулась вперед и прижилась губами к его, заглушая в себе и, быть может в нем тоже, тянущий, щемящий неуют в душе. Денис, прервавшийся только на несколько секунд, чтобы, обхватив ее руками за бедра, притянуть ближе к собственному телу, попутно полностью забрался на кровать. Синхронно они вернулись к поцелую, что длился и длился, превращаясь из ласкового, будто бы забирающего усталость, в горячий и жадный.

Дрожа, Лена уселась на колени к откинувшемуся спиной на изголовье кровати Денису, и медленно провела руками по его груди, пальцами пересчитывая пуговицы рубашки, останавливаясь в своем путешествии у пояса брюк. Вдвоем они тяжело и громко дышали, под ее скользящими вверх и вниз ладонями перекатывались мышцы и раздавалось частое биение сердца.

Выпрямившись, Денис вжался в нее сильнее, заставляя съехать по его бедрам впритык к его животу и паху, позволяя Лене не только видеть, но и чувствовать, насколько он ее хочет; хриплый, томный выдох они разделили на двоих.

Его поцелуи теперь спускались от ее губ ниже по щеке, следовали дальше по выступу подбородка и задерживались в самых нежных местах на шее. Кожу царапала его щетина, но в сочетание с жаром в теле и искрами удовольствия и радости оттого, что ее муж здесь и сейчас, наконец, с ней, чуть ощутимое покалывание лишь добавляло красок.

Забравшись руками под ее футболку, он рисовал круги у нее на спине, пока она пыталась расстегнуть пуговицы на его рубашке. Лене, конечно, справилась быстро, давно привыкнув к тому, что Дениса в любое время суток и года приходилось высвобождать из офисной одежды, а не мягкой, ничему не препятствующей пижамы. Избавившись от рубашки и с удовольствием проведя едва-едва прижимающимися к коже кончиками пальцев по его груди к пряжке ремня, она была вдруг остановлена. Был ее черед раздеваться.

Денис в один миг стянул с Лены футболку и быстро впечатал в себя, награждая коротким влажным поцелуем в губы. Тогда же на кровать слетели домашние шорты вместе с бельем. Полностью обнаженная, она наблюдала, как, поднявшись с кровати, Денис, не сводя с нее глаз, расстегивает ремень и ширинку и снимает брюки.

В том, как зачастую он, пусть ненадолго, но в отличие от нее еще оставался одетым — и одетым, согласно строгому классическому стилю, — было что-то неописуемо сексуальное. Возможно, причина заключалась в том, что уверенный и успешный, забаррикадировавшийся за деловым костюмом адвокат исчезал и превращался в обычного мужчину, но только наедине, рядом с ней, — и эксклюзивность этого знания будоражила.

Вернувшись в постель, Денис явно намеревался продолжить в том же, не слишком быстром темпе. Одна его рука легла ей на грудь, чуть сжав, пальцы другой, спустившись по ее груди и животу, нашли на клитор и, надавив, вынуждая ее вздрогнуть, скользнули ниже, по влажной от выделившейся смазки коже, но Лене хотелось другого.

Ей хотелось его. Полностью и без лишних минут ожидания.

Она ждала дольше, чем он скорее всего предполагал. Замирала от слабости в ногах при взгляде на него в каждый их этих четырех дней, проведенных рядом. Она просыпалась утром, обнимая его, и горела, не получив тех прикосновений, о которых мечтала, вместо того улавливая в нем отстраненность и замкнутость: смотреть было можно, трогать — нельзя. Он понятия не имел, какой недостаток его — присутствия, чувств, близости — в ней зиял.

Толкнув Дениса спиной на кровать, она забралась сверху, с упоением следя за тем, как на его лице восхищение и страсть смешиваются с легким удивлением — она редко проявляла такую властность, особенно в самом начале, предпочитая в сексе отдавать ему руководство и инициативу.

С его первым проникновением у нее вырвался тихий, протяжный стон. Она двигалась, поймав его ритм, уперевшись руками ему в грудь, чувствуя, как бедра сначала нежно и легко, а потом все крепче сжимают его руки, впечатывая ее тело в его.

Она ловила его хриплые вдохи, наклонялась и целовала, прикасалась губами к каждому кусочку кожи, который был ей доступен, проникалась каждым его движением, терялась вместе с ним в нарастающем возбуждении и затем — удовольствии, но никогда не закрывала глаза. Поймав его взгляд, она больше его не отпускала.

«Ты здесь, — шептала она про себя, как заколдованная, убедившись, что Денис и не думает отвести глаза в сторону, — и ты со мной».

Перевернувшись, подмяв ее под себя, он задвигался быстрее и сильнее, и она еще крепче прижималась к нему, гладила руками его плечи, шею, волосы. Целовала, задыхалась и выгибалась под ним, мечтая в эти мгновения полной потери себя передать ему хотя бы толику тех переполняющих, рвущихся из ее нутра чувств, посеять их в нем. Прорасти в нем.

__________________________

[1] Роман немецкого писателя Б. Шлинка.

Глава 5

Закрыв за собой дверь квартиры, Лена зажгла в прихожей свет и устало наклонилась, чтобы разуться, затем медленно стянула с плеч и убрала в шкаф пальто, подхватила с пуфика пакет с полученным сегодня от Лары подарком. Их разговор разворошил едва улегшиеся внутри нее тревоги.

В полутемной гостиной Лена, опустившись на диван, какое-то время сидела, прислушиваясь к тихой, одинокой тишине. Отсутствие Дениса в квартире всегда было физически ощутимым, пусть и изо дня в день он проводил в пределах дома намного меньше времени, чем в офисе или любом из московских — и не только — судов.

Вчерашним вечером они вернулись в Москву, и уже утром он улетел на какую-то важную встречу с коллегами из Красноярска и собирался вернуться через день, чтобы сразу из аэропорта поехать в офис. Обычное решение для темпа его рабочих будней, но тем не менее Лена чувствовала себя потерянной. Она не успела привыкнуть к смене атмосферы.

Удивительно, но всю неделю после форума, что они провели вдвоем, Денис действительно крайне редко отвлекался на дела. Он оказался так явно настроен отдохнуть и побыть с Леной, что она не могла не засомневаться в том, что энтузиазм был немного чрезмерным, однако неискренности в нем она не нашла. Устав гадать о его возможных мотивациях, Лена решила расслабиться и поддержать его намерения, о чем ни разу пока не пожалела.

В течение дня они успевали погулять, сходить на одно из праздничных мероприятий, полюбоваться на море, по вечерам, если программе отела не удавалось их завлечь, они валялись в гостиной перед огромной плазмой и смотрели самые хитовые сериалы ушедшего года. Лена и сама не заметила, в какой из дней полностью расслабилась, забыв о запутывающих в тревоге мыслях. Она засыпала и просыпалась рядом с мужем, и он по-настоящему, целиком и полностью, в эти дни был ее.

Лена очень надеялась, что не ошибается и находит надежду там, где она и правда есть. Однако иногда, в редкие мгновения, она заходила в комнату и успевала уловить, как не слышавший ее шагов Денис опустевшим, застылым взглядом смотрит в одну точку, словно ничего не видит ни перед собой, ни в том, что в эти секунды занимало его сознание.

Пугающий, лишенный жизни взгляд был Лене знаком, но она думала, что та пора из прошлого осталась позади, что Денис давно пришел в себя. Конечно, едва осознав ее присутствие в комнате, он улыбался и вовлекал ее в разговор, как ни в чем не бывало, но беспокойство уже поселилось в ней и не забывало напоминать о себе.

Пусть Лене и казалось при здравом размышлении, что поводы для паники не выдерживают критики, она все-таки присматривалась к Денису внимательнее прежнего. Память яркими и непрошенными всполохами в сознании выбрасывала одни из самых мрачных и болезненных мгновений их брака, разжигая прежний страх.

Они были женаты чуть меньше года, когда одним из вечеров Денис, пока они, что для тех дней еще было в порядке вещей, ужинали и попутно смотрели кино (в тот вечер ей наконец удалось договориться на ее любимый фильм «Знакомьтесь, Джо Блэк»), со вздохом нехотя ответил на очередной звонок.

Повернувшись, Лена с наигранным недовольством выразительно смотрела, как он здоровается, с чем-то соглашается и вдруг застывает, с нечитаемым выражением лица слушая, что ему говорят. У Лены тогда неожиданно заболело в груди. Не двигаясь, все так же смотря на него, она наблюдала, как изламываются в осознании черты его лица, как нервно начинает дергаться щека, пока он сам ровным голосом спрашивал, куда ему приехать для опознания.

После завершения разговора Денис, поднявшись, дернулся на месте, словно не зная, в какую сторону идти. Не поворачиваясь к Лене, совершенно безжизненным голосом с трудом произнес: «Родители разбились. Только что. Насмерть», — ничего более не добавляя.

Он не звал, но она поехала в его родной город в Подмосковье вместе с ним. Просто побоялась отпускать его в одиночку. Попыталась предложить такси, но по окаменевшим плечам поняла, что Денис сейчас не способен принять ни заботы, ни сочувствия. В дальнейшем, впрочем, лучше не стало.

Он сделал все, что требовалось от потерявшего родителей сына. Явился на опознание, устроил похороны и поминки, выслушал причитания родственников, помог пострадавшим в другой машине, когда выяснилось, что авария произошла по вине его погибшего отца. Он сделал все, но не позволял себе горевать.

Лена давно уже подозревала, что отношения с родителями у Дениса были далеки от идеальных. Он словно избегал излишнего общения с ними: звонил нечасто и без желания, приезжал еще реже, хотя его были рады видеть и ждали. Приятными людьми свекра и свекровь Лена не считала, но сомнений в том, что они Дениса любят, не имела. Она не была уверена, но склонялась к тому, что сам он за что-то не может их простить.

После похорон Денис постепенно становился все более закрытым и отстраненным. Он много о чем-то думал, не сразу реагируя, когда она окликала его. Его мрачность и погруженность в себя прогрессировали месяцами, приводя Лену в ужас. Тот Денис, которого она знала: полный энергии и жизнелюбия, — исчез, превратившись в незнакомца.

Взгляд, лишь отголосок которого она заприметила недавно, в те дни был намного, намного страшнее. С пробегающим по внутренностям холодком страха она наблюдала, как пустыми глазами человека, что не понимает, зачем он вообще живет, Денис озирался по сторонам, даже на секунду не останавливаясь на ней. Не замечая ее.

Какие бы размышления тогда ни повлекла за собой смерть его родителей, Лена не хотела их возвращения. Как и возвращения той версии Дениса, что была намного ближе к грани, чем нынешняя.

Лена резко поднялась с дивана, где просидела по меньшей мере около получаса, утонув в мрачных воспоминаниях о прошлом, и медленно поплелась в душ, не силах остановить захватившие ее сознание мысли.

Те жуткие полгода выдались нелегкими не только для Дениса, но и для нее самой. Все вокруг них переменилось, когда его родители погибли. Будто тогда был вдруг убран защитный купол, и спокойный, неприхотливый мирок их молодой семьи оказался отдан на волю обстоятельств и испытаний.

Их отношения, брак, чувства вдруг проявились в ином свете. Сам Денис изменился так сильно, что Лена затруднялась судить, каким он был по своей сути. Она хотела понять, разобраться в том, что происходит с ним, но пробиться сквозь его шутливые увертки, отвлекающие вопросы, умело сменяемые темы для разговоров, было невозможно.

Ей не сразу удалось понять и принять, что прежде он лишь создавал иллюзию интимной близости, в которой предполагались доверие и открытость друг перед другом, возможность заглянуть в самые укромно-темные и болезненные уголки души партнера. Денис отгораживался этой иллюзией. Не только и не столько даже от нее. В первую очередь — от самого себя.

Лена была так молода и так безоглядно влюблена, что не сумела увидеть в нем закрытости, застарелой, запрятанной в далеких глубинах его личности тайны. Она не осторожничала, не искала подвоха, не предполагала, что в любви стоит защищаться наперед, что любви стоит остерегаться. Она не знала, что перед тем, как распахнуть перед кем-то сердце, неплохо бы проверить, что этот кто-то не покрыт невидимой броней с головы до ног.

С первой встречи с Денисом она чувствовала себя подхваченной вихрем. Обаятельным, притягательным, полностью сфокусированным на ней одной. Ни один ее ровесник не мог выдержать сравнения с ним. Денис оказался единственным мужчиной в ее жизни, вызвавшим у нее подлинное восхищение.

Его ум завораживал. Его уверенность в себе околдовывала. О нем нельзя было просто забыть, особенно когда он явно решил ни в коем случае подобного не допускать. Быть может, ей и стоило тогда для собственного блага вспомнить, что в вихре, по приданию, до смерти кружит леший.

Все подруги Лены были в восторге от Дениса, кроме Лары. Всегда рассудительной и настороженной, не терявшей головы, во всем видящей угрозу. Ее смущала разница в возрасте, в статусе и в жизненном опыте.

Она не верила, что Лена в свои неполные двадцать четыре года может быть в полной эмоциональной безопасности с почти тридцатилетним мужчиной, и считала риск неоправданно высоким. Однако пока Лара искала и не находила знамения провала, Лена лишь качала головой. Она не знала, как объяснить, что любовь всегда требует риска, и она готова на этот риск пойти.

С Денисом они поженились спустя полгода после знакомства, и Лена, несмотря на просьбы Лары быть разумнее, ни разу не усомнилась в принятом решении. Она любила Дениса, он любил ее (или ей тогда так казалось, теперь сложно было сказать наверняка). Они были счастливы спокойным, практически безмятежным счастьем. До поры.

Действительно ли Лена была так слепа, что не заметила в Денисе того, что столь отчетливо видела теперь? Или дело было в том, что в лишенной серьезных проблем нирване, длившейся до рокового вечернего звонка, им обоим легко верилось в светлое будущее?

Она много времени провела, стараясь узнать его. Любовь, плескавшаяся во всем ее теле, словно научила ее чувствовать Дениса, минуя мысли и слова, научила понимать его на совершенно ином уровне существования. Невыразимом даже для нее самой.

Она знала, что он глубоко несчастлив. Ей не требовалось его словесного подтверждения, чтобы догадаться, что со своей болью, о чем или ком бы она ни была, он не справляется. С каждым днем Лена лишь сильнее сомневалась, что причина только в Катерине. Жизнь Дениса в целом была похожа на беспроглядную пустоту. Кроме Лены, рядом с ним по неведомой ей причине не осталось никого.

Сегодняшняя беседа с Ларой вновь пронеслась у нее в голове, вынуждая подвергнуть сомнению сделанный однажды выбор. Лена вздохнула. Раздражение, вызванное невозможностью высказать, выразить все свои переживания не то что в разговоре с подругой, но даже в мысленном диалоге с собой, было выматывающим и лишающим уверенности.

Разумеется, Лара, едва услышав про появление Катерины Морозовой в Сочи, пусть и единожды, но озвучила свое непонимание отказу Лены даже думать о разводе. В ее мировоззрении оставаться рядом с тем, кто не любит тебя, было неправильно и мучительно. Лена же не представляла, как объяснить свою мотивацию Ларе, что контролировала каждый мускул, нерв, мысль и эмоцию, до паники опасаясь любого намека на любовь.

Как Лена могла доказать, что развод с Денисом не сделает ее счастливее? Что проблема вовсе не в том, что она лишится шанса быть рядом с ним. И даже не в том, что ее любовь не взаимна. Она была способна принять и расставание, и безответность чувств. Она давно не ждала, что он полюбит ее в ответ, и никогда не тешила себя надеждой, что заработает дополнительные очки, если постарается быть идеальной женой.

С тех пор, как она узнала и примирилась с правдой, выбор перед ней был прост и не отличался разнообразием: принять чувства Дениса к другой и остаться с ним или не принять и уйти. Третий опции не существовало.

Откровенная беседа с уведомлением о ее осведомленности была исключена из возможных вариантов уже давно. Лена знала Дениса достаточно для одной простой догадки: едва он поймет, что его чувства перестали быть секретом, он уйдет сам. Брак, в котором обе стороны отлично осведомлены о не взаимности супружеской любви, не жизнеспособен, если только не был заключен по расчету.

Любовь Дениса к другой являлась фактом, с которым ни Лена, ни даже он ничего не в силах поделать. Нельзя просто сказать: «Не люби другую», — и подождать, пока он волевым усилием успешно переломает себе сердце.

Можно вынести на обсуждение многое, столь же многое можно решить, простить, запретить, заключить в соглашение, но чувства, над которыми ни у кого из людей не было контроля, не получится просто выключить в ходе компромисса.

Она все это прекрасно знала и сделала свой выбор с полным осознанием обстоятельств.

Лена была уверена, что способна полноценно жить без Дениса, но только при условии, что он счастлив, что он в порядке. Оставить же его в одиночестве, зная, что ему плохо, — это было невозможно. Неправильно, подло, не осуществимо. Так не поступают с теми, кого любят, даже если любовь не взаимна, иначе это не любовь, а нечто куда более приземленное и простое.

Любовь, подлинная любовь, была в первую очередь не о взаимности и не о необходимости быть рядом — и то и другое скорее принадлежало к эгоистичным устремлениям к счастью, в особенно же запущенных случаях было проявлением зависимости от другого, но не самой любовью. Любовь, как ни банально, была о другом, и заключалась в потребности знать, что у того, кого любишь, все по-настоящему хорошо.

Лена могла принять Дениса, что был бы счастлив без нее. Она была готова оставить его, если бы так было лучше. Она могла жить без него, пусть и вряд ли забыла бы: она сомневалась, что настоящая любовь проходит. Трансформируется, меняется в оттенках, может быть, но остается навсегда.

Жизнь, даже без Дениса рядом, была интересна сама по себе, разнообразная и непредсказуемая, и предлагала множество путей для тех, кому не повезло в любви. Но быть спокойной, радоваться и наслаждаться каждым днем Лена могла только будучи уверенной, что все, о ком у нее болит сердце, счастливы.

Она боялась, что Денис рухнет в бездну, едва останется наедине с собой.

Глава 6

Накопленная за день усталость тяжелела на плечах, придавливая его к земле. Потребность остаться в одиночестве, поработать в тишине опустевшего офиса, без необходимости отвечать на вопросы доверителей или запутавшихся в поручениях помощников, была сильна, но он не мог пустить ситуацию на самотек. Склонив голову, Денис с внушением посмотрел на сидевшую в кресле напротив женщину, не желавшую его слушать.

— Лара, — сказал он спокойно, надеясь пробудить хотя бы каплю инстинкта самосохранения в своей сотруднице. Он ее босс в конце концов, могла бы и внять. — Ты видела, кто там в истцах. Аккуратно надо.

Конечно, она и не думала проникнуться его предостережениями: уверенная поза, горящие вызовом глаза, равнодушное выражение лица, — она предсказуемо ощетинилась, едва ей показалось, что он ставит ее самостоятельность под сомнение.

Денис подавил желание с раздражением громко выдохнуть и, может быть, даже наорать. Упрямство и гордость, такие узнаваемые и отсылающие в прошлое, не уместные, не нужные здесь совершенно, бесили.

Ларе дело дороже жизни, он другого и не ждал. Он сам таким был, но глупое безрассудство там, где можно продумать шаги наперед и избежать опасности, никому еще не приносило пользы.

Кто бы только его слушал. Он был прекрасно осведомлен, что геройствовать всегда интереснее. Таким, как Лара, точно.

— А я неаккуратно? — Она вздернула голову, всячески демонстрируя свое недовольство.

Ни истории о прошлых разбирательствах, где истец по их новоявленному процессу уже успел отличиться, угрожая своим оппонентам, ни факт тяжелых физических увечий, нанесенных неизвестными хулиганами (классика жанра) одному из адвокатов, представлявших неугодную их нынешнему истцу сторону, не оказали на нее должного влияния. Информация, призванная вразумить и даже немного напугать, лишь раззадорила ее и без того более чем обостренное чувство справедливости.

Предсказуемо и знакомо до неуютной тяжести в груди.

— А ты, — ответил Денис после недолго молчания, все еще смотря на Лару, но перед глазами у него стояло совсем другое, принадлежавшее кому-то из его давнего прошлого лицо, — бесстрашная. И это очень, очень плохо.

Беседа между ними продлилась еще несколько минут, но не принесла результата. Лара покинула кабинет в раздражении, ясно дав Денису понять, что доверитель пришел к ним не через фирму, а через правозащитную организацию, где они были равны по статусу, и командовать ей не получится.

Денис, нахмурившись, попытался не обращать внимания на закопошившееся внутри беспокойство. Ответственность, которую он чувствовал за своих сотрудников всегда, сейчас осложнялась тем, что Лара Белых — своенравная, не принимающая ничьей помощи, чересчур самостоятельная особа — была среди прочего лучшей подругой его жены.

В обстоятельствах, находившихся под его контролем, он обязан был не допустить никакого ущерба близким Лены. Особенно в этот раз. Без него Лара бы в такое крупное судилище (он заранее знал, что на суд — справедливый и достойный — этот процесс будет походить в последнюю очередь) в качестве адвоката могла и не попасть.

Ответчик выбрал Дениса своим представителем далеко не просто так. Благоразумный расчет, где полагались и на его имя, и на репутацию, и на связи. Ставка на адвоката попроще стала бы явным самоубийством.

Разбирательство было крупным, с уймой подводных камней и течений из интересов разных структур, положение ответчика было крайне невыгодным: сторона обвинения была на стороне истца настолько, насколько только возможно. Маловероятно, что все разборки пройдут в пределах зала заседаний. Очень маловероятно.

Денис был уверен, что к нему со стороны истца полезут в последнюю очередь: слишком уж велик риск. А к Ларе подступиться намного проще. Ему оставалось только надеяться, что к его словам она хотя бы отчасти прислушается. Тем более что он не преминет коварно пожаловаться Лене. Пусть его жена сама контролирует свою безбашенную подружку, раз уж его мнение той неинтересно.

Откинувшись на спинку кресла, Денис потер закрытые глаза в попытке унять давящую боль в центральной части лба и в надбровных дугах. Несмотря на близящуюся полночь, его внимания ожидала бездна работы. Мысленно он прикинул план на ближайшие несколько часов, затем поднялся и вышел из кабинета, собираясь сделать себе кофе. Не то чтобы ему на самом деле требовалось взбодриться — бессонница его давний друг, — просто ритуал, заставляющий мозг сосредоточиться.

Под оглушительное для опустевших коридоров и кабинетов гудение кофемашины Денис старался думать лишь о недописанном иске, но мысли сбивались, уводили его за собой с безопасных тропинок настоящего в темную чащу прошлого, противиться силе которого ему удавалось не так часто, как хотелось бы. Сегодняшний разговор был неизбежным триггером для его воспоминаний.

Иногда Лара так сильно напоминала Денису… кое-кого. Бесстрашием, упрямством, стремлением вопреки всем препятствиям добиться справедливости, готовностью пожертвовать собой. Воинственная защитница истинного правосудия, носительница самых важных для их профессии идеалов. Суть и ценность которых сам он когда-то понял только благодаря своему бывшему наставнику и…

Лара была очень похожа на… И в то же время совершенно не похожа. Слишком рациональная. Слишком холодная.

Катя… Катя была другой.

Солнечная девочка. Теплая, яркая, открытая. Для тех, кто был ей близок, для тех, кому повезло ее узнать.

Денис сжал переносицу и потряс головой, отказываясь погружаться дальше. Хватит. Он не может тонуть вечно. Не может.

Резко подхватив кружку с платформы, он направился обратно, не чувствуя, как нагревшаяся керамика обжигает пальцы. В кабинете он сразу же опустился за заваленный бумагами стол, попутно делая первый глоток кофе и отвлекаясь на опалившую язык горечь.

Вытащив из стопки рядом с собой нужный документ, Денис обернулся к монитору, отыскал в открытом на сайте законе нужную ему статью. За спиной отчетливо тикали часы. Он бросил взгляд на нижний правый угол рабочего стола и заторможенно проследил как с наступлением полуночи переменилась дата. Двадцать девятое марта.

Он вернулся к документу перед собой. Читая одно предложение за другим, Денис старательно отвлекал себя от ударившего под дых осознания, что ровно пять лет назад в этот день они с Катей должны были пожениться.

Глава 7

Отвлечься работой от мыслей о той, что во многом повлияла на его выбор профессии, оказалось трудновыполнимой задачей. Чем упорнее Денис пытался не вспоминать, тем чаще перед глазами вставали не строчки из документа, который он отчаянно продолжал читать, а прошлое. Такое… иное, лишенное сходства с его настоящей жизнью. Он и сам был другим человеком: у юного Дениса нашлось бы очень мало общего с Денисом нынешним.

Семнадцатилетний, только что окончивший школу, он представлял из себя типичного разгильдяя, беспечного и самоуверенного. Обаятельный, красивый, не знающий потребности в деньгах. Популярный и в школе, и во дворе, он вообще ни о чем в своей жизни не беспокоился.

Родители много времени проводили на работе, и контроль за его учебным и внеурочным существованием был минимальным; большую часть своего подросткового возраста Денис оставался предоставлен сам себе, что любого его сверстника привело бы в восторг. Денис исключением не являлся.

Его вполне устраивало, что к нему не лезут с нравоучениями и неуместным сюсюканьем. Все, что требовалось, дабы не вызывать у родителей излишнего интереса к своей веселой и беззаботной жизни: не попадать в переделки и обходиться без «троек» в дневнике, — он выполнял добровольно, не желая себе ненужных проблем.

Учеба давалась ему легко; тупицей, читающей по слогам в выпускном классе, он становиться не собирался. С одноклассниками Денис дружил, школьные учителя в массе своей его обожали: не сдал домашку вовремя? Достаточно назвать день, когда тетрадь точно появится на учительском столе, улыбнуться да пошутить, — и готово. Слово свое он держал, улыбался как голливудская звезда, шутил не хуже. Ему все сходило с рук.

Без особого напряга Денис успевал закрыть четверть, скататься на соревнования с футбольной командой и потусоваться с пацанами постарше во дворе. Девчонки тоже его любили: спортсмен, более чем просто симпатичный, с гитарой в руках на всех коллективных подростковых сборищах, он не имел недостатка в компании.

Сам он велся обычно на внешность и не то чтобы искал каких-то привязанностей: ни трепета, ни романтической ерунды в голове, — весь его интерес в то время лежал чисто в физиологической плоскости. Очередное любовное приключение длились месяца два-три и заканчивалось с переменным успехом: оценивал Денис, разумеется, в соответствии с уровнем доступа к телу.

На последнем звонке он не принадлежал ни к тем, кто, рыдая, не хотел расставаться со школой; ни к тем, кто от нетерпения не мог усидеть последние тридцать минут за партой. Впереди его ждал новый этап жизни, с еще большей свободой и самостоятельностью. Не было сожалений, не было грусти: многочисленных приятелей оказалось очень легко оставить позади.

Денис понятия не имел, чем хочет заниматься в будущем. В профессиональные футболисты он не тянул, а умозрительно потрудиться над иными идеями он так и не сподобился. Знание о том, какую карьеру готовят ему родители лишило его самых минимальных опасений за будущее благосостояние. Мать занимала довольно высокую должность в прокуратуре, отец был председателем коллегии по гражданским делам в областном суде — Дениса заблаговременно ждало нагретое местечко с хорошей зарплатой и непыльными обязанностями.

Когда его отправили на юрфак МГУ, Денис не увидел причин противиться: где-то же надо было учиться. Поступление ему лично не стоило особых хлопот. Полученные им результаты вступительных испытаний оказались вполне приличными, но до бюджета он, естественно, не дотянул. Не старался даже.

Он знал, что финансовые возможности его родителей позволяют ему получать обучение на коммерческой основе. Даже на самом престижном юрфаке страны, где стоимость одного семестра у многих вызывала приступы удушья. О том, каким образом его родители достигли столь высокого уровня доходов, Денис, конечно, догадывался, но моральная сторона дела в те времена его заботила мало.

Студенческая жизнь со всеми ее преимуществами увлекла его сразу же. Переезд в Москву, где можно было найти все что угодно: любые занятия, развлечения, люди. Абсолютная воля от оставшихся в родном городе предков. Своя, пусть и съемная, квартира. Денис ловил кайф от перемен. Ему определенно нравилось быть взрослым.

В университете он попал к ботанам: олимпиадники, отличники, перфекционисты, зацикленные на оценках, — основа его семинарской группы. На потоке, к счастью, ситуация выправлялась в лучшую сторону, и компанию вокруг себя Денис собрал, не забывая также поддерживать с наиболее социализированными одногруппниками приятельство.

В целом, на юрфаке мало кто по-настоящему надеялся на что-то большее, чем близкое знакомство. Все в первую очередь думали о себе, альтруизм не пользовался популярностью. Денис не жаловался: понятный принцип взаимовыгодного общения его устраивал и помогал не торчать в библиотеке безвылазно.

Предметы первого курса касались общих знаний, и не вызывали у него, привыкшего еще в школе тянуть с заданиями до последнего, сильных затруднений. Год пролетел быстро, запомнившись Денису главным образом внеучебной деятельностью: он снова играл в футбол уже в университетской сборной, не пропускал ни одной приличной тусовки и время от времени посещал пары.

На втором курсе, когда их программа почти целиком и полностью сосредоточилась на отраслях права и других специальных дисциплинах, учиться внезапно стало намного сложнее. Денис знал, что отец ждет от него интереса к гражданской отрасли, и целый семестр уделял основное внимание ей, но скука начала сводить его с ума. Гражданский кодекс — пухлая книжечка, исписанная мельчайшим шрифтом, — раздражал его уже одной обложкой.

Чуть с большим интересом Денис ходил на пары по уголовному праву, но не прилагал там никаких усилий — незачем было. Прокуратуру как место работы (пардон, службы!) он всерьез не рассматривал. Лучше уж судьей. Об иных вариантах всерьез он не размышлял. Иногда брался гипотетически прикидывать, кем еще он мог бы работать в юридической сфере, но все его представления были слишком туманны и крайне неинформативны, поэтому начинались и заканчивались на составлении списка профессий.

Занятия вызывали все меньше энтузиазма, и Денис таскался на пары только из страха очутиться в рядах слабаков, не удержавшихся в обойме главного юрфака страны, — его гордость не пережила бы подобного провала. Дни шли, футбол, тусовки и девушки справлялись со своей главной функцией — отвлекали Дениса от мыслей о будущем, но те становились все настырнее.

Преподаватели вовсю ориентировали студентов на скорейший выбор специализации, постоянно упоминали, какие навыки больше потребуются судье, адвокату, прокурору, нотариусу, следователю и т.д., и каждый раз вовремя подобных речей Денис начинал чувствовать пока еще слабый дискомфорт: ответы на прозвучавшие в аудиториях вопросы, казалось, были у всех его одногруппников. У него самого ответов, кроме предложенных отцом и матерью, не находилось.

В период зимней сессии второго курса Денис, замученный бесконечными экзаменами (выучить за ночь сто двадцать билетов — явный повод собой гордиться), закрывая зачетку на выходе из очередной аудитории все чаще задавался вопросом: что он здесь забыл?

Зачем зубрит по сто с лишним страниц печатного текста, зачем учит термины, читает законы, пленумы и обзоры? Какой толк в том, что он делает? Ради чего он тратит свое время, когда мог провести его намного веселее, без затекшей от многочасового страдания над книгами шеи и воспаленных глаз?

В начале первого курса не было преподавателя, которой на приветственном семинаре не спросил бы студентов, почему они выбрали именно юрфак. Все отвечали в разнобой: одни уверенно, другие с каплей сомнения в голосе: то серьезно, то шутливо, будто опасались случайно ввергнуть себя в экзистенциальный кризис.

Причины были разные. От наивных, идеалистических «хочу помогать людям» до практичных и приземленных, вроде «после юрфака можно работать где угодно, не пропаду» и инфантильно-индифферентных «родители сказали, что это образование — лучшее».

Преподаватели, конечно, улыбались про себя дезориентированности молодняка и обещали, что ко второму—третьему году обучения их ответы изменятся. Тогда, в начале Денис всегда заявлял, что хочет стать судьей, не задумываясь, насколько это правда. Он собирался стать судьей, но хотел ли? Чем больше он размышлял о своей будущей карьере, тем более ослабевала его уверенность.

Каким судьей окажется он сам? Неподкупным, стоящим на страже закона, готовым ради правого дела рискнуть жизнью, если придется? Но зачем? Что такого важного он сделает, если будет соблюдать правила? Что это изменит, когда система уже годами работает так, как работает?

Или он будет таким, как отец? Подстраивающимся под окружающие его условия? Прогибающимся под них, чтобы не создавать себе лишних проблем? Не идущим ни на один принцип, кроме принципа личной выгоды?

Хотел ли Денис потратить жизнь на лавирование в гуще противоположных интересов? Пока в университете им постоянно говорили, что судья — гарантия правосудия, Денис понимал, что слова расходятся с практикой, и диссонанс в нем рос изо дня в день.

Он не чувствовал, что нашел свое место, но не представлял, где еще мог бы находиться. Вопреки появлявшейся время от времени потребности уйти, избавиться от проблемы кардинальным способом, он испытывал желание остаться. Интерес. Страх опустить возможность узнать о юриспруденции больше.

Растерянный и колеблющийся, Денис начал второй семестр в не лучшем состоянии духа. Он не любил дилемм и сложностей выбора, но умудрился озадачить себя и тем, и другим. Сидя за партой, решая вновь и вновь задачи то по гражданскому, то по уголовному праву (трудовое, налоговое и т.п. Денис обычно игнорировал, потому что ничего скучнее и зануднее в жизни не встречал), он не мог отделаться от ощущения бесполезности этих занятий и не ждал, как бывало раньше, ничего другого и от новых дисциплин.

Его одногруппники в большинстве своем с восторгом обсуждали два грядущих курса: по профессиональным навыкам юриста и по профессиональной этике. Оба с самым настоящим практикующим адвокатом. Все преподаватели, с которыми они прежде имели дело: почетные профессора, именитые теоретики помоложе, начинающие специалисты — либо уже покинули поле битвы, либо ничем особым не отличились, поэтому возможность наконец учиться у практика воспринималась студентами как прогулка к источнику истины. Тем не менее Денис даже не сподобился узнать, чем этот Аверинцев А. А. заслужил всеобщее благоговение.

Глава 8

Первое же занятие по профессиональным навыкам оказалось настолько не похожим на предыдущие полтора года учебы, что далеко не все одногруппники Дениса смогли принять подход Аверинцева к образовательному процессу. Александр Анатольевич категорически не хотел, чтобы они зубрили параграфы из учебников. Он вообще очень настойчиво рекомендовал в учебники не заглядывать. По его предмету тем более. На свои вопросы он требовал осмысленные ответы, а не пересказ чужих, зачастую ошибочных или неполных суждений.

Он учил своих студентов думать. Ковырялся в их мозгах, демонстрировал, как несовершенно их мышление, как много они упускают из-под собственного носа, как значима для юриста любая мелочь. Он учил их мыслить по-особенному: с критической дотошностью, с хирургической точностью, с операционной стерильностью по отношению к эмоциям и предрассудкам. Он перекраивал их обывательское сознание на профессиональный лад.

Денис с интересом наблюдал, как его привыкшие к схеме «выучил учебник — пересказал преподавателю — получил “отлично”» одногруппники то и дело на парах Аверинцева впадают в легкий ступор. Здесь фотографическая память и смиренное упорство приносили меньше пользы, чем по-особенному работающая голова и какой-то, наверное, инстинкт. Предрасположенность к определенному образу мышления. Способность все ставить под вопрос.

На пары Аверинцева Денис готов был явиться в любом состоянии: похмелье, ночь без сна, температура, — все равно. Любопытство всегда одерживало верх над сонливостью, усталостью и ленью. Он обнаружил, что ему поставленные Аверинцевым задачи поддаются. Он всегда без лишних объяснений понимал, в чем зерно проблемы.

Он не стал внезапно лучшим студентом на курсе, но впервые попал в ряды тех, кого преподаватель отмечал как очень способных. Если на семинарах, требующих зубрежки, Денис не находил никакой ценности в похвале (он тоже мог все выучить, но не видел в этом ни капли смысла), то на парах Аверинцева, где они сталкивались со сложными, действительно проблемными аспектами их будущей профессии и пытались самостоятельно их разрешить, похвала имела вес. Она была заслуженной, потому что нельзя было открыть учебник или кодекс и найти готовый ответ. Ответ требовалось изобрести самостоятельно. Пользуясь только своей головой.

Тогда же Денис впервые заметил Катерину Морозову. Она как раз была лучшей. Справлялась раньше всех. Умудрялась разобраться там, где вся группа стонала и просила Александра Анатольевича хотя бы намекнуть. Блистала, когда они устраивали тренировочные заседания по предложенным кейсам, умея выстроить свою позицию наиболее выигрышно, независимо от того, какую сторону процесса ей выпало представлять.

Разумеется, Денис и прежде знал о существовании Катерины, но она не представляла для него интереса. В первые дни учебы, когда он в пределах своей головы рассортировывал своих одногруппниц и одногруппников по маркированным секциям, она угодила в особую: «Можно даже не пытаться».

Значило это следующее:

1) слишком красивая;

2) слишком умная;

3) слишком высокомерная;

4) на подкаты не поведется;

5) ему не по зубам;

6) не стоить тратить время на заведомо безнадежное мероприятие.

Следующие полтора года учебы Денис обращал на Катерину внимание лишь время от времени, бессознательно отмечая про себя какие-то детали о ее личности, но никогда не думая о ней всерьез. Они едва ли пересекались друг с другом за пределами аудиторий.

Самым близким их взаимодействием стал групповой проект на первом курсе, где они не перекинулись и парой слов: Денис тогда плевать хотел на задание и ждал, пока одногруппники сами разберутся, что им говорить после окончания отведенных на размышление пятнадцати минут; Катерина же, напротив, с кем-то активно спорила (естественно, при ответе выяснилось, что правой была она).

Изначально ошибочно отнеся ее к «ботанам», Денис скоро признал, что Катерина в их круг не вписывается. В ее уме сложно было сомневаться после череды крайне удачных выступлений на семинарах, но она во всем отличалась от тех, кого он сам в те времена пренебрежительно считал «нервными зубрилами».

Держась в стороне от большинства, она не казалась изгоем, а только избирательной в общении и очень уверенной в себе, из-за чего всегда — будь то намеренно или нет, — попадала в поле зрения остальных. Пока одногруппницы парами и маленькими кучками перемещались из аудитории в аудиторию, занимали друг другу места за партами и очередь в столовой, Катерина спокойно могла сесть одна, пойти, куда нужно, не теряя времени на ожидание других, и никогда не слонялась по университету без дела, просто за компанию.

Ее высокомерная холодность не прошла мимо одногруппников, и за глаза ее нередко называли «боярыней Морозовой». Денис только усмехался, поражаясь, что кто-то может так задирать нос. Катерина будто показательно ни с кем в их группе не позволяла себе просто поболтать и посмеяться, зато на лекциях, где присутствовал весь поток, садилась всегда только с Юрой Брестером, студентом другой группы, и менялась на глазах.

Иногда оказываясь на ряду позади этих двоих, Денис только диву давался. Катерина, обычно молчаливая и холодная, позволяла себе и хихикать, и шептать что-то на ухо своему соседу прямо вовремя лекции. Ее поведение на семинарских занятиях было совершенно противоположным. Себе Денис подобный контраст объяснил просто: все девчонки дуреют от любви. Даже такие, как Катерина.

Курс Аверинцева по профессиональным навыкам стал ее звездным часом. Уже через несколько недель одногруппники и одногруппницы Дениса пришли к выводу, что для успешного решения командного задания полезно иметь Морозову рядом. Если остальным было важнее получить хорошую оценку, чем убедиться в своей личной гениальности, то Денису неизменно требовалось подтвердить свои способности; с Катериной он не работал вместе ни разу.

Через пару месяцев у них начался следующий блок занятий с Аверинцевым: по профессиональной этике юриста. Тоже факультатив с добровольной записью. Групп набралось три, Денис попал в ту же, что Катерина и Брестер. Остальных собравшихся он тоже знал лишь шапочно, что не могло не вызывать легкой досады. Все-таки с приятелями Денису было веселее.

Семинары по этике удивили их еще больше, чем занятие по навыкам. Кейсы, которые давал им Аверинцев, нельзя было решить однозначно. Сколько бы студенты ни пытались, результат всегда был один: нет такого ответа, который снимет с них ответственность за принятое решение. Всегда обнаруживалась как минимум одна возможность, что казалась почти столь же правильной, что и другая, и в то же время — столь же неправильной.

Нарушить адвокатскую тайну, чтобы рассказать свидетелю обвинения об угрозе жизни? Каким образом это поможет, если неизвестны исполнитель, время, место, способ, даже сама достоверность полученной информации? Каким образом они при таком недостатке сведений могут быть уверены, что помогут, а не навредят? А что насчет взятых на себя обязательств в качестве защитника и возможных последствий после нарушения этических норм?

Аверинцев заводил их в такие профессиональные и моральные дебри, что бедные второкурсники с распухшими от тяжким дум головами отчаянно мечтали в конце скитаний услышать его вариант правильного решения, но Александр Анатольевич свои личные суждения за редчайшими исключениями держал при себе. Он не скрывал, что в практике выбор придется делать самостоятельно, и лучше бы научиться принимать решения с опорой на свою голову раньше чем кто-нибудь из старших успеет эту голову задурить.

На этике Денис первое время чувствовал себя беспомощным, не догоняющим суть. Прежде он ни о чем подобном не задумывался. Родители и подавно ни разу не озадачивались философскими беседами. Он сомневался, что они сами в своей ежедневной рутине хотя бы иногда мыслями уходили в столь мудреные глубины.

Тогда-то его ушей впервые по-настоящему достигли речи Катерины, объяснявшей свои решения Аверинцеву. Тот не демонстрировал ни излишнего одобрения, ни неодобрения, но кивал с таким вниманием, что несложно был догадаться: в звучавших словах что-то есть.

Денис следил за рассуждениями Катерины, надеясь, что сумеет понять логику чужих мыслей и отыскать в ней способ, который позволит разделываться с этическими дилеммами успешно, потому что сам он терпел поражение за поражением. Аверинцев в любом его ответе находил уязвимость до того значительную, что Денис не мог дальше оставаться спокойным и уверенным в своем решении, тоже начиная видеть в нем недостаточность или даже вредоносность.

В том, как обычно размышляла Катерина, было что-то непривычное, неординарное. Ему потребовалось время, чтобы осознать: дело в ее взгляде на последствия. Для нее цепочка принятия решения не заканчивалась на двух звеньях «сделанный выбор — результат», а продолжалась. Она видела, к чему ведет этот результат. Она всякую ситуацию рассматривала на разных этапах временной линии. Она готова была взять на себя ответственность, распространявшуюся на куда большую область, чем ее сокурсники имели бы смелость узреть.

Денису никогда не приходило на ум, что ответственность за любое действие на самом деле настолько велика. Он никогда не задумывался, что один конкретный выбор одного конкретного человека — лишь костяшка домино. Он никогда не представлял мир как глобальное хитросплетение причинно-следственных связей. Он никогда прежде не осознавал, что он среди прочих существующих в мире людей эти причинно-следственные связи создает.

Он не мог знать, что в будущем, несмотря на все предыдущие попытки, сделанные открытия и появившиеся у него принципы, не сумеет выбрать правильно.

Глава 9

В одном из любимых Леной баров-ресторанов Москвы сегодня был аншлаг: поздний вечер субботы, на сцене хорошо известная в определенных кругах кавер-группа, за окном пусть и середина весны, но без ушедшего за горизонт солнца на улице пока довольно прохладно, и многие совсем не прочь закончить вечернее рандеву за напитками покрепче кофе где-нибудь в тепле. Лена вместе с двумя своими подругами еще с учебы на юрфаке, Аней и Сашей, даже успела немного замерзнуть во время не столь уж долгой прогулки по Тверской.

Последний свободный столик они урвали практически чудом. От выпитых за прошедший час «маргарит» у Лены горели щеки, тело же до сих пор не покинула мелкая дрожь. По сравнению с активно болтающими девчонками ее, может быть, немного развезло от алкоголя, выпитого на полупустой желудок и вымотавшуюся за рабочий день голову, но легкое опьянение, при котором молчать хочется сильнее, чем говорить, было одной из целей сегодняшнего вечера.

Она устала. Она запуталась. Она больше не знала, как ей стоит поступать.

С трудом верилось, что с новогодних каникул едва минуло три с половиной месяца: ей казалось, Сочи, форум, море и ленивое лежание на огромном гостиничном диване вместе с Денисом случились в какой-то другой жизни. Январь принес с собой очень нужную Лене надежду, став первым за долгий и тяжелый прошлый год периодом перемен в лучшую сторону, и она поверила, что действительность их брака наконец медленно, но движется к прогрессу. Она поверила, что Денис хочет что-то исправить. Она поверила, что ее муж по-настоящему хочет быть с ней.

Они впервые за столько лет провели вместе отпуск, и пусть в начале несколько дней с Морозовой, явившейся из неоткуда, и Денисом, замирающем подобному сурку при встрече с хищником, обещали мало хорошего, оставшеюся неделю Лена все чаще чувствовала себя близкой Денису. У них до сих пор получалось легко ладить друг с другом, хотя она искренне боялась, что после затянувшегося периода отстраненности и замкнутости со стороны Дениса, находиться вместе подолгу будет непросто. Но они… ладили. Как-то совершенно естественно и просто.

Лена печально усмехнулась, поднеся к губам бокал. С Денисом всегда было легко, когда он того желал. Жаль, что чаще его желанием оставалось зарыться в работе с головой. Она должна была признать, что в последние недели в этом стремлении он превзошел сам себя.

— Ленусик, — Саша резко, словно ей только что ударили в голову два бокала вина, забеспокоилась, прекратив свой рассказ о работе на новом месте. — Ты не с нами. — Слова она протянула с капризной интонацией.

Аня закивала в согласии, продолжая цедить свой коктейль. Лена послала подругам извиняющуюся улыбку.

— Простите, девочки. Задумалась.

Саша хотела было что-то сказать, но Аня ее опередила:

— Лен, случилось что-нибудь? Ты сегодня и правда невеселая. — Тревога в ее голосе была неподдельной. — Все хорошо с Денисом, в студии?

Покачав головой, Лена поспешила успокоить обеих, теперь пристально за ней наблюдавших, подруг:

— Все хорошо. — Она улыбнулась как можно радостнее. — В студии все отлично: учеников прибавилось, я сегодня семь уроков отвела, можете себе представить. Далеко не все мои ученики сразу поют как ангелы. — Саша и Аня рассмеялись. Лена поспешила добавить: — Да и с текилой на голодный желудок нелегко оставаться трезвой. — Теперь они посмеивались уже втроем.

Саша со значением покачала головой:

— Семь занятий в день, а? Помнишь, как ты начинала с трех учеников в месяц?

Лена кивнула.

Конечно, она помнила. Как почти все, кого она знала, крутили пальцем у виска, когда она все-таки решила бросить юрфак и еще раз попробовать поступить в Гнесинку на эстрадно-джазовое отделение. Как затем никто из них не верил, что она в качестве преподавателя по вокалу сможет заработать себе на достойный уровень жизни. К ее счастью все эти люди были неправы и, вероятно, мало что знали о стоимости занятий у действительно компетентных педагогов.

Сразу после окончания одиннадцатого класса Лена пыталась поступить в Гнесинку, но провалилась на втором туре отборочных, и ее уверенность в себе из-за этой неудачи значительно пострадала. Сейчас она, зная ситуацию изнутри, прекрасно понимала, что не пройти в тройку избранных, поступивших на бюджет в главную музыкальную академию страны — событие, далекое от провала, но для нее семнадцатилетней все происходящее казалось трагедией.

В те дни ей никто — даже ее преподавательница по вокалу в родном городе — не подумал объяснить, что в мире высокой конкуренции побеждает тот, кто после отказов пытается лишь сильнее прежнего.

Ее родители, ничего не знающие о творческих сферах деятельности, тем не менее в один голос твердили, что музыка не профессия, и денег с ее помощью не заработаешь, если у тебя их изначально нет. Разницы между шоу-бизнесом и иными областями работы для музыкантов они не знали, и слова Лены о том, что на эстраду она не собирается, их не успокаивали. Зато успокоили ее провалившиеся вступительные.

Конечно, никто не позволил Лене ждать год до следующих экзаменов; пришлось выбирать среди обычных специальностей обычных ВУЗов. Юрфак оказался тычком пальцем в небо. Уже позже Лене стало ясно, что у нее есть неплохие способности к пониманию мира юриспруденции: учеба шла легко, иногда даже интересно, но, к сожалению, нельзя было развивать в себе юридическое мышление без умерщвления эмоциональной чувствительности. По крайней мере у нее не получилось.

Сначала Лене думалось, что она сумеет легко переключаться между двумя версиями себя: одна, рациональная и трезвомыслящая в самых тяжелых ситуациях, с холодной головой на плечах слушает об очередном жестоком убийстве и неосуществленном правосудии; другая, нежная, тонко-чувствующая, поет баллады о любви с бегущими мурашками по коже и разрывающимся от боли о выдуманной на три минуты льющейся мелодии истории любви. Это был отличный план для совмещения разных сфер жизни, но не осуществимый.

Чем дольше Лена ходила на пары, играя в успешную будущую адвокатессу, тем более черствой она становилась. То, что раньше трогало до глубины души, уже не вызывало прежней реакции. Песни пелись сухо, мертво. Лена чувствовала, что начинает терять прежнюю себя, что ей все тяжелее вспомнить, в чем заключалось ее прежнее «я».

Осознание было достаточным ужасающим, чтобы не побояться лишиться финансовой поддержки родителей и очередного провала на вступительных. На середине третьего курса Лена забрала из университета документы, нашла на оставшиеся полгода до летних вступительных испытаний подработку, чтобы вернуться к занятиям с педагогом и подготовиться.

Ни разу после она не пожалела, что, наконец, послушала только себя, а не других.

Аня, будто угадывая ее мысли, подняла бокал, предлагая тост:

— Давайте выпьем за нынешний и будущий успех! И за решительную готовность к переменам ради лучшего!

Лена осушила свой бокал до дна.

Вечер плавно переходил в ночь, опьянение растекалось в Лене затуманенностью в голове и расслабленностью в теле. Куражащиеся на сцене музыканты успешно отвлекали ее от мучивших до этого вечера проблем, пусть она все еще не могла до конца погрузиться ни в текст песни, ни в содержание оживленно-громкой болтовни Саши и Ани о неожиданном весеннем параде бывших в соцсетях. Сознание с трудом стремилось по привычке зацепиться за идущие кругом мысли о Денисе, об их браке, о том, что происходило с ними сейчас. Или скорее с ним?

Все изменялось прямо на ее глазах. Их общий дом словно потерял одного из своих жильцов. Тишина и пустота комнат — не редкость и прежде — теперь ощущались каждой клеточкой тела, каждым неожиданным шорохом, каждым темным уголком, будто из стен и мебели медленно, капля за каплей утекали те признаки, что всегда позволяли чувствовать присутствие Дениса, даже когда сам он был очень далеко.

Лена больше не удивлялась тому, что за последний месяц ее муж уже несколько раз ночевал на работе, хотя ни разу за предыдущие года он не оставался в офисе на всю ночь, всегда возвращаясь в их квартиру, даже если сон в его планы не входил. Она больше не пыталась разобраться в том, что происходит. Она больше не задавала вопросы обеспокоенным голосом, устав слушать бессодержательные оправдания.

В первый раз получив от Дениса сообщение (сообщение! даже позвонить он не осмелился), Лена была крайне удивлена, однако и не подумала волноваться. Действительно, внезапный аврал возможен, и без поездки домой Денис успеет сделать больше. Действительно, Лена предпочла бы одну ночь провести в одиночестве, чем пару часов в тревожных переживаниях о том, что Денис рискует заснуть за рулем.

Один эпизод не значил ничего, но с тех пор она успела подружиться с пустотой их новомодной, сияющей свежим ремонтом квартиры, особенно тоскливой по ночам. Иногда Лене казалось, что мир вокруг обернулся другим: мрачный и угрюмый, он отворачивался от нее, не имея ни малейшего желания объяснить, что и где разваливается прямо сейчас. И почему.

Нельзя было и дальше не замечать, что Денис взял в привычку возвращаться из офиса около полуночи, когда Лена уже заканчивала приготовления ко сну. Она не могла позволить себе нарушить режим и следующим днем сипеть во время урока: певческий голос требовал здорового восьмичасового сна, независимо от того, хотела Лена побыть с собственным мужем хотя бы чуть дольше получаса или нет.

Почти ежедневно они, едва пересекаясь, расходились вновь, и связь, что всегда на том или ином уровне существовала внутри их отношений, ослабевала после каждого быстрого, бестолкового разговора о делах, где еще яснее просматривалась нелепость их нынешней действительности, как бы упорно они вдвоем ни притворялись. Лена — боясь разрушить хрупкое, но все-таки равновесие, а Денис… если бы она только знала, чем руководствовался Денис…

Он даже не пытался заполучить хотя бы немного ее времени: ему всегда требовалось что-нибудь доделать, дописать, дочитать и т.д. и т.п. Отговорки, позволявшие найти ему подходящее извинение, удачно правдоподобные, чтобы нельзя было подумать, будто причина — неожиданный и невероятно важный аврал на работе, а не его стремление свести их общение к минимуму.

Сначала Лена растерянно, будто за стороны, следила за происходящим. Затем, нервничая, переживала, пыталась понять и злилась, натыкаясь на стену безответного вежливого равнодушия. После проснулись подозрения, но им не было ни единого подтверждения: она не так давно невзначай поделилась своими мыслями с Ларой, но та могла лишь подтвердить, что несколько раз, задерживаясь в офисе допоздна, все равно уходила предпоследней — в кабинете Дениса продолжал гореть свет.

Не было никаких любовниц, в существование которых, зная Дениса, Лена никогда всерьез не верила. Просто ее муж — настала пора это признать — ее избегал.

Зажмурившись на мгновение и с силой прижав ладони к лицу, забывая о риске испортить макияж, Лена разозлено потрясла головой. Она пришла сюда пообщаться с подругами, развеяться, поздравить Сашу с прохождением испытательного срока; очередной виток страданий и жалости к себе в расписание вечера не укладывались.

— Лену-у-у-сик? — Это снова была Саша. К счастью, слишком пьяная, чтобы по-настоящему что-то заподозрить. — Все хорошо?

— Да. Да, конечно, — неестественно выпрямившись, Лена, сидя на бархатном диванчике, уже во второй раз за несколько часов лгала. — Просто голова немного плывет.

Она не могла сказать правду. Язык не поворачивался. Да и сил на подобные признания не осталось. Когда-то давно она все рассказала Ларе, но Лара была и всегда будет ее самой близкой подругой, почти старшей (пусть они и одногодки) сестрой, какой у Лены, выросшей в компании младшего брата, никогда не было.

Лара умела слушать и умела понимать сложные, противоречивые чувства и решения, очень редко осмеливаясь критиковать или поучать там, где никто этого не просил. Ларе можно было доверить свою самую глубокую, самую сильную боль, не боясь, что она начнет из лучших побуждений ковыряться в незажившей ране.

Девчонки… девчонки были другими. Лена знала, какой будет их вполне искренняя, но такая предсказуемо жалостливая по отношению к ней реакция. Лене не нужны были ругательства в сторону Дениса или сочувствующие причитания. Легче от них не становилось, а проблемы не решались. Она хотела отвлечься, значит, сделает усилие и сосредоточится на происходящем сейчас.

— Мы сегодня здесь, чтобы твой карьерный рост отпраздновать, Саш, а ты все еще не рассказала, какие у тебя впечатления! — Лена, наконец, вспомнила, о чем собиралась разузнать еще в самом начале вечера.

— Да-да-да! — Аня согласно закивала головой, несколько громче приличного выражая свой интерес к наметившейся теме разговора. — Ты же теперь с Богдановым и Аверинцевым работаешь! Где байки о великих и ужасных?

Они рассмеялись, сразу понимая, кто в этой паре профессионалов самый ужасный.

Сергей Сергеич Богданов преподавал у них Теорию государства и права — самый главный и самый сложный для первокурсников предмет. Стараниями старшекурсников и даже некоторых преподавателей личность Богданова была окружена такими устрашающими историями о его строгости и требовательности, что на пары к нему большинство студентов до самого конца второго семестра заходили с подгибающимися от ужаса ногами.

Лена подозревала, что Сергей Сергеич намеренно поддерживал свой образ, то ли от скуки забавляясь испугом желторотых птенцов, то ли целенаправленно воспитывая в своих учениках психологическую стойкость. Вероятно, одно ничуть не исключало другого.

Забыть, как на январском экзамене Богданов устроил им три тура испытаний без сохранения заработанной на предыдущем этапе оценки, было невозможно. Из лениной группы процентов семьдесят ушли после первого этапа, согласившись на первые «удовлетворительно» в пестревших высокими оценками зачетках.

Лена, вместе с тремя другими смельчаками, дошла до последнего испытания, где выбор стоял между заветной записью «отлично» и путевкой на пересдачу. Богданов, явно про себя посмеиваясь, глядя на их перепуганные лица, вопреки самым мрачным ожиданиям первокурсников, задал им один-единственный вопрос на размышление. Вне тем билетов. «Отлично» тогда получили все.

— Я же лишь юрист, куда мне до контакта с великими мира сего, — отвечая, Саша попыталась закатить глаза, но получилось только наполовину: наверное, в ее состоянии подобные средства выразительности становились немного болезненными. — Я их не видела еще даже.

— Жа-а-а-аль, — Аня протянула с искренней печалью в голосе. — Интересно, как у Сергей Сергеича дела.

— Да, правда интересно встретить кого-нибудь из преподавателей спустя столько лет, — Лена подтвердила, задумчиво гадая, вспомнит ли ее кто-нибудь из бывших наставников или нет: она ведь совсем немного проучилась. — А как тебе сама фирма? Коллектив?

— Неплохо. — Саша в своей привычной манере не пожелала демонстрировать лишних восторгов о других. — Адекватов больше, чем неадекватов. Работать можно.

Лена улыбнулась. Да, похвалы от Саши не услышишь.

— Еще партнер у нас новый. Ну, скорее старо-новая.

Аня и Лена переглянулись, недоумевая, о чем речь.

— У нас в Питере филиал еще, — объяснила она, заметив их непонимание. — Видимо, решила вернуться. Говорят, раньше она в Москве работала. Там мутная какая-то история. Никто ничего не знает, а сплетни ходят. Как обычно, короче. Вы слышали, наверное, про эту адвокатшу, — она демонстративно поморщилась; Лена поняла, что кто бы эта «адвокатша» ни была, Саша приязнью к ней не воспылала. — Морозова Катерина. Титулованная особа… — С заметной завистью Саша перечисляла названия премий, конкурсов и прочих заслуг, но Лена едва ли могла понять отдельные слова сквозь гул бьющегося то ли в горле, то ли прямо в голове сердца.

Морозова. В Москве.

Вернулась, вернулась, вернулась.

Глава 10

Затхлый, постаревший за прошедшие годы воздух бил по осязанию при каждом вдохе — судорожно-поверхностном, торопливо-жадном, истосковавшемся. От одного взгляда в глубь забыто-знакомых стен, обклеенных устаревшими обоями в крупный цветочный паттерн, грудную клетку сдавило припоминанием; давно утерянное родство с местом, что всегда оставалось единственным настоящим домом, отдавалось медленно накатывающей болезненной тяжестью в теле.

Еще на пути к родному городу, она почувствовала, как неторопливо, с мучительной оттяжкой расходятся старые раны, чье существование на расстоянии легко отрицалось ею много лет подряд. Вид нетронутого временем, но очевидно покинутого хозяевами дома царапал сердце и жег глаза.

Она выросла в этой квартире в сталинке на Фрунзенской набережной, она каждый день ходила в школу неподалеку, а затем — в университет, шесть дней в неделю проезжая свою любимую станцию метро, где так часто, но всегда неожиданно, после выезда из туннеля, слепило стоявшее над Москвой-рекой солнце; она возвращалась сюда по вечерам со своей первой работы, она примеряла свадебное платье, стоя перед трюмо в этой самой прихожей, где стояла и сейчас.

Теперь ее окружали коробки, сумки и чемоданы. Пумутневшие зеркала трюмо, слои пыли на мебели, источающаяся стенами тоска вперемешку с истекшим временем, пронзительно ощутимая покинутость, какая всегда заметна в оставленном без людей жилье. Катя не нашла в себе сил дать объявление с предложением о съеме — ни когда только уезжала из Москвы, ни после, даже в те месяцы и недели, когда денег на многое не хватало.

Она и сама не знала, почему категорически не желает видеть в этой квартире посторонних людей, почему лишь мысль о том, что кто-то другой начнет двигать мебель, менять декор, застилать кровать в спальне своими простынями, расставлять на кухне свою посуду, создавать внутри прошедшей жизни новую, вызывала в ней паническое неприятие. Бывая в Москве по нескольку раз за год, она все равно ни разу здесь не появилась, предпочитая ночевать у переехавших в пригород еще в годы ее студенчества родителей.

Квартира, очевидно, требовала уборки, затевать которую ради пары суток было просто нецелесообразно, как и покупать еду и нужные в ежедневном обиходе предметы. К тому же незапланированный, пусть и короткий, визит к родителям стоил раннего подъема утром, которого можно было бы избежать, останься она в центре. Оставаться не хотелось.

Дискомфорт от затянувшейся неподвижности, наконец, вынудил Катю сдвинуться с места. Разувшись (может, и не стоило: спустя столько лет она едва ли могла вспомнить, мыла ли полы перед отъездом), она медленно пошла вперед, по пути везде зажигая свет. В мыслях она редко возвращалась к последним прожитым здесь годам, и сейчас со странным, пробегающим холодком по внутренностям удивлением, осознавала, что помнит далеко не все.

Вопреки ее ожиданиям, на кухне не было настенных часов — только свидетельство в виде гвоздя, оставшегося вбитым в скрытый под обоями бетон; в зале кресла разместились слева от дивана, а ей почему-то помнилось, что должно быть по креслу с обеих сторон; в спальне на прикроватном столике больше не стояла в тонкой золотой рамке миниатюрная акварель с пасторальным пейзажем.

Одним летом много лет назад, Катя, убегая из Сухого фонтана у Новой Третьяковки, вдруг зацепилась взглядом за одну из множества выставленных у лавочников картин и не смогла пройти мимо. Она обожала эту акварель и, переехав в Питер, долго искала ее среди вещей, но так и не нашла. Оказалось, здесь ее не было тоже.

В кармане брюк завибрировал телефон. Катя, коротко взглянув на экран, улыбнулась имени звонившего и подняла трубку.

— Привет!

— Привет новоявленным, или лучше сказать: староявленным — москвичкам! — задорно произнесли в ответ. Катя рассмеялась. — Как добралась?

— Вполне неплохо. Я уже с полчаса в квартире.

— Быстро ты, я думал, поймаю тебя на пороге. Чем в таком случае занимаешься?

Катя осмотрелась вокруг и опустилась на кровать, застеленную видавшим лучшие годы покрывалом, внезапно почувствовав неподъемную усталость.

— Да вот собираюсь с силами, чтобы вещи распаковать. Если не начну сегодня, то не начну никогда. Завтра на работу, круг замкнется, — пошутила она. — Сам знаешь.

— О да, Катерина Сергеевна, ваша страсть к работе всем хорошо известна.

Закатив глаза, Катя ответила, подражая высокопарному тону собеседника, но добавив притом побольше сарказма:

— Ваша страсть к работе, Юрий Романович, тоже всем хорошо известна.

«Юрий Романович» хмыкнул.

— Туше.

— То-то же, — проговорила она довольно. — Ладно, пойду я трудиться на благо чистоты и хозяйственной устроенности. Увидимся завтра.

— Давай-давай. Мы со старичками очень ждали твоего возвращения.

Катя растроганно улыбнулась и призналась почти шепотом:

— И я ждала, Юр.

После разговора Катя позволила себе еще на несколько минут задержаться в спальне, но резко поднялась с кровати, едва мысли потянулись к закрытым дверям прошлого, в которое она намеренно старалась не заглядывать. Бессмысленно ворошить прошедшее, неизменное и горькое. У нее давно другая жизнь.

Загроможденная коробками и чемоданами прихожая при брошенном на нее повторно взгляде раздражала с особенной силой и вызывала желание поскорее навести порядок в и без того неуютной из-за затянувшегося одинокого простоя квартире; отсутствие отдыха перед будущим рабочим днем показалось Кате предпочтительнее постоянных завалов на входе в квартиру.

На самом деле коробки можно было передвинуть к одной стене до лучших времен, вещей Катя привезла не так уж и много: обновленная за проведенные в Питере годы библиотека, любимая посуда, одежда да всякая мелочь, — остальным она собиралась обзавестись уже в Москве. Тем не менее изгнать из собственной квартиры дух очередного перевалочного пункта хотелось как можно скорее.

Только сейчас, осознав как мало она привезла с собой после четырех лет жизни в другом городе, Катя неуверенно подумала, что до сих пор жила как будто на чемоданах — покупала лишь необходимое, не предпринимала попыток исправить недостатки петербургской квартиры, не захотела персонализировать ее, сделать своей: повесив новые шторы на окна, расставив по поверхностям вазы, статуэтки, фигурки на свой вкус, застелив мягкую мебель покрывалами любимого цвета вместо хозяйских зеленых, ведь она всегда не очень-то жаловала этот цвет. Признание стало неизбежным: она с первого и до последнего дня знала, что обязательно вернется домой.

Петербург был прекрасным городом, но он не был Москвой. День за днем Катю что-нибудь да приводило в чувство, стоило ей ненадолго забыть, что ПМЖ в этом городе она обрела не по своей воле. Выходя из квартиры на прогулку, она неуверенно делал один шаг, другой, третий… долго и трудно решая, куда ей направиться. Захотев выпить кофе, тратила уйму времени, заглядывая в окна кофеен — так она искала, в какой из них ей понравится настолько же, как в любимой кофейне в родной Москве. Тогда Катя не знала, что столь же любимых мест уже не найти.

Какими бы чудесными, уютными, красивыми ни казались питерские заведения, они не обладали теплой и родной атмосферой, что ткалась из памятных счастливых событий, веселых встреч с друзьями, повседневной, предсказуемой от и до рутины. Каким бы близким и любимым ни казался ей этот город в каждую из коротких туристических поездок, после переезда он вдруг стал ей чужим. Она двадцать девять лет прожила в Москве и не была готова ждать еще три десятка лет, чтобы почувствовать себя в Питере своей.

Едва ли она даже спустя столько лет сумела бы забыть, что в Петербург ее сослали. Вынужденно. Желая защитить. Спасти ее карьеру. Но ссылка оттого не переставала ссылкой быть. В питерском филиале никто не ждал Катю с распростертыми объятыми: и без нее хватало молодых и перспективных.

Наставники и наставницы, испытывавшие хотя бы скупую привязанность к своим стажерам и уже вполне самостоятельным юристам, к ней, ожидаемо, относились с холодным безразличием, а то и с кичливым ожиданием — она видела иногда на лицах вопросительное: «Ну? Докажи, чего ты стоишь, никому здесь ненужная москвичка».

Катя доказала. Одна, без поддержки и связей, без возможности по-настоящему посоветоваться с коллегами или просто поговорить. Первый выигранный процесс любители сплетен о причинах ее перевода могли списать на везение, на слабо проработанную позицию другой стороны; второй, третий, четвертый — тоже, но затем принижать ее профессионализм стало невозможно. Меньше чем за год Катя донесла до всех одну простую мысль: она своего места достойна как никто другой.

Тогда ей пришлось нелегко, даже несмотря на то, что в профессиональное плаванье она отправилась около семи лет назад. Нельзя было недооценивать уровень ее прежней защищенности: Москве с самого начала долгого и трудного пути ее окружали люди, на которых она могла — или думала, что могла, — положиться. Аверинцев, который сделал из нее настоящего юриста, Юра — ее единственный и самый верный друг, Денис… обернувшийся слабым звеном в этой цепи.

Она знала его с семнадцати лет. Она собиралась за него замуж. Она жила с ним в одной квартире восемь лет. Она доверяла ему как себе. Она думала, что он понимает, что ей важно. Почему ей это важно.

Она по глупости считала, что он, зная железобетонную истину: предательство она не простит, — никогда ее не предаст.

Она оказалась неправа.

Глава 11

Апрель, теплый и солнечный, совсем не похожий на питерский — Катя и забыла, каково это: радоваться ясному голубому небу в пальто нараспашку и легкой обуви в середине весны, — иногда вполне ожидаемо омрачался медленно перетекающими в офисе из пустого в порожнее сплетнями и едва ощутимыми, подобно досадно полученной занозе, кознями некоторых ее новых коллег.

Для Кати, знакомой с точно такими же «приветствиями» с эпохи перевода в питерскую фирму, они не значили ничего. За внешне обозримые пределы корпоративной этики выйти никто не осмеливался — дураков в успешных юрфирмах долго не держат, — а слабые попытки помешать ее работе она легко игнорировала.

Подличали обычно в мелочах: при любой удачной возможности ее новые «поклонники и поклонницы» якобы случайно теряли часть корреспонденции и находили бумаги спустя пару часов, они же якобы ненамеренно готовили нужные Кате документы дольше, чем того требовала поставленная задача, забывали — якобы на самом деле — включить ее в общую рассылку на корпоративной почте или передать важную информацию. Пустяковые затруднения. Ничего по-настоящему вредного, к счастью, не происходило.

Катя, благоразумно не афишируя свою дружбу с Юрой Брестером, одним из юристов-партнеров, благодаря его своевременной помощи, ни разу не попала впросак, несмотря на все старательно вставленные в колеса палки извне. Она заранее знала, что риск подобных нынешней кампаний против конкурентов более чем возможен, и предпочла подстраховаться даже при возвращении в родную фирму.

Нужно быть наивной дурочкой, чтобы спустя столько лет взаимодействия с людьми юридических (и не только) специальностей не понимать: большинство печется только о себе. Плевать они хотели на то, что в суде Катя защищает пострадавших от беззаконья и каждая проволочка значима в первую очередь для конкретного человека, вынужденно попавшего в страшные и тяжелые обстоятельства, а не для ее карьерного роста.

Люди, находившиеся в поиске оправданий для собственных неудач, не могли пройти мимо удобной причины в ее лице. До повышения не доработали они, но проблема, конечно же в другом: в фирме появился лишний сотрудник. Они решили лишний часок вздремнуть и забить на многостраничный обзор практики, где прятался нужный им прецедент, но их профессионального рвения не заметили, потому что Катя — чья-то протеже, вот и ценится столь высоко как кадровый элемент.

Катя только усмехалась. Мысленно. У таких людей всегда виновным остается другой. Взять ответственность за собственную жизнь — это им было не по плечу. Тех, кого груз ответственности не придавливал к земле, а помогал найти в себе достоинство и волю, существовало немного — редкий, почти вымирающий вид человечества.

Сегодня исполнялся месяц ее возвращению в Москву. Юра ждал ее на Пушкинской для похода в один из облюбованных ими в студенчестве баров — дань ностальгии, но Катя не возражала. Может быть, в тридцать четыре года пить дешевый алкоголь в забегаловке для молодых и небогатых и не лучшая затея, но ей в столкновении с прошлым впервые за долгие годы виделось что-то сокровенное, ритуально-сакральное.

В Петербурге Катя первое время не желала иметь с прежней жизнью ничего общего, не хотела вспоминать, не хотела вернуться назад; напротив — имела надежду забыть, но, едва затихли первые волны боли, их место вдруг заняла — иногда с трудом выносимая — тоска по Москве. Единственным спасением в те дни, одинокие, безрадостные, стали мечты о посещении любимых мест и короткие визиты, в которые она пыталась насытиться родным городом на месяцы вперед. Позднее, конечно, привычка взяла свое, но сиротливая печаль, однажды поселившаяся у Кати в душе, не исчезла.

Она неторопливо прошла от метро по Моховой, Знаменке и Гоголевскому бульвару к Никитинскому и Тверскому, не переставая оглядываться по сторонам, и была в эту прогулку больше похожа на любопытного туриста, чем на коренную москвичку. Улицы воспринимались иначе, будто перемены коснулись их в меньшей степени, чем ее саму: всматривающуюся в новую плитку на тротуарах и затянутые тентами фасады зданий.

Юру она заметила уже на подходе к Пушкинской. Махнув Кате рукой, он быстро сократил расстояние между ними. Поздоровавшись, они обнялись и побрели в сторону затерявшегося на пересечении переулков бара.

— Ну что, рассказывай, как прошел месяц на новом-старом месте? — Юра обернулся к ней, щурясь от ударивших в глаза солнечных лучей. — В одном здании работаем, а общаемся как будто еще меньше, чем живя в разных городах, а?

Катя показательно закатила глаза, но вместе с тем улыбнулась.

— Если я не работаю, то общаюсь с курьерами и всякими «мужьями на час». — Она потрясла головой, будто не веря умозрительному списку дел в голове. — Дома столько всего, оказывается, не работает или работает плохо. Как мы… — Она осеклась. — Как я раньше там жила и не замечала, не понимаю. Молодость, наверное. Сейчас я уже не готова терпеть подтекающий кран в ванной и бесячее «кап-кап» на кухне.

Юра рассмеялся и ответил голосом мужика из русских сказок:

— Строга ты, Катерина Сергеевна.

Катя слабо ткнула его в бок локтем.

— Ты у нас вообще аккуратист: я твою квартиру видела. Ни пылинки.

— Я наполовину немец, приходится соответствовать. — Шутка была настолько заезженной, что смеяться над ней — себя не уважать, — но Катя невольно фыркнула, просто по привычке.

В совсем другой жизни Юра и Денис прозвали себя с подачи последнего Штольцем и Обломовым, самым наглым образом вынеся из образов героев только ярлыки: Юра был Штольцем по происхождению, Денис Обломовым из любви к безделью; Катя, дочь преподавательницы русского языка и литературы, оскорбленная в лучших чувствах, тогда искренне пыталась объяснить, что Обломов лежит на диване вовсе не из лени, но никто ее не слушал. Мальчики изобрели шутку. Мальчики не готовы были с ней расстаться из-за занудства третьей стороны.

— Так что, — Юра, не погрузившийся в воспоминания от одной невинной фразы, быстро вернул Катю к неоконченному разговору. — Завистники не успокоились еще?

— А ты уже устал мне письма пересылать?

— Разумеется, — он ответил запредельно серьезным тоном. — Неоплачиваемый труд секретаря — тяжкое бремя.

Они обменялись взглядами и улыбками.

— Да нормально все, — Катя заговорила уже спокойно. — Мелочи, ничего, с чем нельзя справиться. Сам знаешь, как это бывает. Нам с тобой есть с чем сравнивать.

— Особенно тебе, — Юра сказал со значением.

— Вот не надо. Мы с тобой поначалу везде вместе лезли, если ты не помнишь.

— Лезли, но никто из нас не горел так, как ты. Это тебя же с места не сдвинешь.

С языка у нее так и рвались возражения, но она не знала, стоит ли втягивать в их беседу упоминание об одном из этих самых «нас».

— Вот уж не скажи, — Катя все-таки не удержалась. — Я тут… Помнишь, перед новым годом был форум в Сочи? Я туда еще ездила.

Юра кивнул.

— Там Денис выступал. Максаков, — она зачем-то добавила, словно сомневалась, что Юра сразу догадается, о ком зашла речь. — Я случайно его увидела, решила послушать второй доклад. Все так восторгались его первым выступлением: «Максаков то, Максаков это». Я ушам не поверила.

— Ты совсем не следила, чем он тут занимался? — За вопросом Юры угадывалась двойственность смысла, но Катя решила ее проигнорировать.

— Нет. Зачем? Но могу сказать, что была удивлена. Он в докладе много на собственную практику ссылался. Я готова признать, что впечатляет. Я от него не ожидала. — Она усмехнулась, не скрывая презрения и обиды. — Не после той подставы.

Юра замедлил шаг. Катя почувствовала, как едва заметно между ними в ожидании натянулось пространство: он, очевидно, хотел сказать нечто мало ей приятное.

— Кать…

— Что? — спросила она резко, заранее не желая слушать его, судя по всему, переменившуюся позицию.

Юра тяжело вздохнул.

— Мы же знаем, что он не хотел…

— Не хотел? — перебила она его яростно. — Он прекрасно понимал, чем это кончится! Он намеренно…

— Катя… Мотив у него был другим, ты же знаешь.

Она остановилась и быстро повернулась к Юре лицом, не в силах и дальше, как ни в чем ни бывало, составлять компанию остальным прогуливающимся в переулке. Сцепив зубы, она пыталась усмирить злость, почти забытую за давностью лет, но не исчезнувшую.

— Да мне плевать на его мотивы! С каких пор ты его оправдываешь? Он не господь бог, он не имел никакого права решать за меня. Я сделала выбор. Я решила, что дело важнее остального. Он знал, — она усмехнулась, поражаясь собственной эмоциональности, глупой, неуместной злости и безуспешности попыток взять ее под контроль. — Он знал, как все это важно для меня, и все равно посмел влезть. Он…

— Он пытался тебя спасти, — ровным и спокойным голосом Юра умудрился вклиниться в ее тираду, с видом более чем уравновешенным и достойным, пока Катю потрясывало от воспоминаний о прежней несправедливости.

— Он не имел права, — продолжила она безэмоционально, в раз успокоившись. — Он не имел права делать выбор за меня. Он не имел права мне врать. Он не имел права сливать мою позицию тем уродам и подставлять не только меня, но и мою подзащитную. Человек из-за него сел! — К концу речи громкость ее слов балансировала на грани гневного шипения и крика.

— Перед ним стоял слишком сложный выбор, Кать. — Юра скривился. — Слишком сложный.

Она возмущенно фыркнула и посмотрела на своего вроде бы лучшего друга пораженным взглядом.

— Неверно. У него, — последнее слово она выделила, — никакого выбора не было. Это был мой выбор, и я его сделала. Он не имел права вмешиваться. Я думала, это очевидно. Хотя бы для тебя.

Неуверенно пожав плечами, Юра объяснил:

— Было, — подчеркнул он, — очевидно. А теперь… — На мгновение задумчиво сжав губы в тонкую линию, он опустил взгляд к собственным ботинкам, прежде чем вновь посмотреть Кате в глаза: — Теперь я не знаю, что бы делал, оказавшись на его месте. Теперь я понимаю — не только тебя, но и его.

Катя могла только молча покачать головой.

— Тогда мне было легко судить, — явно неохотно Юра продолжил, осознав, что она попросту не желает понимать его внезапно обновившееся мировоззрение. — Тогда я слабо себе представлял, что чувствовал Денис, а теперь, когда у меня самого жена — жена, которую я люблю, безумно люблю, — признание из себя он выдавил с трудом, но Катя не собиралась печься о его эмоциональном комфорте, пока он занимается оправданием предателей. — Теперь, когда я пытаюсь представить, чтобы сделал на месте Дениса, я уже не чувствую былой оголтелой уверенности, Кать.

Непроизвольно вырвавшийся из ее горла звук было не разобрать.

— Из-за его «сложного» выбора невиновный человек сел, если ты вдруг забыл! Я чуть не потеряла адвокатский статус, моя карьера оказалась на грани краха, и, если бы не Александр Анатольевич, все пошло бы к черту. Меня разнесли в суде в пух и прах, я пришла домой, а там Денис, глядя мне в глаза, уверял меня, что не знает, как так вышло. И ты сейчас находишь это приемлемым, серьезно? — Катя взмахнула рукой в сторону Юры; тот слушал ее с тем же, откровенно раздражающим монолитным спокойствием.

Найти в себе прежнее равнодушие у Кати не выходило. Они столько лет не смели затрагивать эту тему в разговоре, дружно сохраняли обоюдное молчаливое согласие по поводу произошедшего из страха друг друга ранить. Как оказалось, согласие было не такое уж обоюдное.

— А как бы ты на его месте поступила? — Юра вдруг задал ей вопрос, и по его внимательному, напряженному взгляду она догадалась, что интересуется он не из желания перевести стрелку спора в ее сторону, а потому что хочет знать ответ. Ей никто ни разу не задал этот вопрос. Никто. Даже Денис. — Ты бы сидела и ждала, зная, что угрозы в сторону Дениса более чем реальны или что-нибудь сделала бы? Ты смогла бы бездействовать?

— Я бы, — заговорила она, чеканя слова, — помогла ему во всем, но никогда, слышишь, никогда не стала бы обманывать и решать за его спиной. Я никогда бы не предала его выбор, чего бы мне это ни стоило. Потому что он вправе решать сам, потому что для меня «свобода воли» — это не красивое словосочетание, как и «доверие» не просто бессмысленное словцо. И я бы ни за что на свете не позволила своим личным интересам загубить чужую жизнь, тем более жизнь доверителя, который рассчитывал на своего защитника. — Замолчав, она крепко сжала ладони в кулаки; ногти ощутимо впились в кожу, отрезвляя.

— Он слишком тебя любил, чтобы мыслить адекватно, — Юра попытался возразить.

Катя горько усмехнулась.

— В том-то и дело: он любил недостаточно.

Глава 12

По-весеннему яркий солнечный свет заполнял спальню, отражаясь от кремового цвета стен, белоснежной мебели, зеркальных дверей раздвижного шкафа и даже от желтого покрывала на кровати и бледно-серого паркета. Комната утопала в жидком солнце, грела кожу, пробуждала от сна — все, как Лена задумывала несколько лет назад.

Самый теплый, самый уютной уголок их с Денисом квартиры. Единственный, что она успела оформить сама: остальные комнаты были отремонтированы до ее переезда и выглядели совершенно иначе: темные, с идеально-пропорциональной обстановкой, по-модному минималистичные. Неуютные и холодные. Неживые.

Со временем Лена привыкла и перестала замечать их искусственную красоту, которую столь легко было нарушить брошенным на край дивана пледом, забытой на журнальном столике книгой, оставленной на тумбе в прихожей мелочевкой вроде ключей, квитанций и почты. Со временем Лена забыла, что мечтала о другом, и научилась довольствоваться одним-единственным местом в огромной четырехкомнатной квартире. Жаль, с недавних пор даже в спальне покоя было не найти.

Подойдя к зеркалу, Лена внимательно осмотрела себя с ног до головы. Одно полотенце удерживало мокрые после мытья волосы, второе — обнимало тело. Горячий душ не помог ни согреться, ни взбодриться. Кожа, покрасневшая под воздействием воды обжигающей температуры, а затем под теплыми лучами солнца, должна была пылать, но Лена чувствовала только прохладой бегущую внутри морось.

Уверенно бьющая своим присутствием за окном весна осознавалась с опозданием и казалась неуместно жизнеутверждающей, приглашающей — требующей даже, — радоваться и сверкать улыбками. Заторможенность во всем теле и мыслительная медлительность совсем не вписывались в это царство обновления и новых сил. Вяло подняв тяжелые как никогда руки, Лена стянула с головы полотенце и несколько секунд неподвижно пялилась на собственное отражение. На прямое свидетельство поселившегося в ней отчаяния.

Вьющиеся мелкими кудрями влажные волосы обрамляли ее уставшее лицо с темными кругами под глазами и проступившими под кожей капиллярами. Не такие гладкие, как прежде, потерявшие немного жизни после ее вчерашней эскапады в салоне волосы — сколько бы ее ни отговаривал парикмахер-колорист, Лена не могла ждать несколько месяцев, бережно и терпеливо осветляя пряди на несколько оттенков за раз, — вернулись к своему натуральному цвету.

В зеркале на Лену, наконец, впервые за почти два года вместо незнакомки с медной копной волос, смотрела она сама: золотисто-медовые локоны, серо-зеленые, непривычно погасшие глаза, изящный нос, тонкие, бледно-розовые губы, — и оттого еще заметнее становились настоящие изменения, что нельзя было стереть, проведя несколько часов в салоне красоты. Раньше она была другой.

Еще раз встретившись взглядами с собой в отражении, Лена начала собираться на работу. Достала из шкафа одежду, накрасилась и высушила волосы, застелила постель, тронутую лишь с одной стороны. Денис, вернувшийся вчера ближе к одиннадцати, уехал еще в семь утра, когда Лена только открыла глаза под звон будильника и шорох чужих сборов неподалеку. Спать он, вероятно, даже не ложился.

Что бы с Денисом не происходило, достучаться до него не получалось. Лена устала спрашивать и не получать ответа, устала предлагать помощь и слышать недоумевающее «Все хорошо»; устала слышать, что он занят, что в следующем месяце обязательно будет меньше работать. Она устала — как от его, так и от собственных — оправданий и самообмана. Так устала, что больше не испытывала ни надежды, ни понимания. Лишь поразительное спокойное равнодушие, за которым пряталась оглушающая растерянность.

Она не могла и дальше мучиться подозрениями, не могла гадать, связаны ли перемены в Денисе с возвращением Морозовой или нет.

Он знает?

Они виделись?

Видятся?

Она запрещала себе эти вопросы, чтобы не сойти с ума.

Одевшись, Лена уже в прихожей проверила сумку, не сумев вспомнить, положила ли прошлым вечером зарядку к планшету. Поиски ни к чему не привели: ни в сумке, ни в квартире кабеля не было, только адаптер. В очередной раз взглянув на часы, Лена побежала в кабинет. Денис совсем недавно купил планшет, но до сих пор пользовался старой зарядкой, и новая должна была оставаться в коробке. Возьмет ее.

В кабинет Лена заходила редко, не желая и не смея вторгаться на личную территорию Дениса; ей хорошо помнилось, чем в прошлом кончился ее первый и последний порыв любопытства. Многие знания — многие печали.

Книжные шкафы со стеклянными дверцами тянулись вдоль западной стены. На привычном месте, среди других коробок, нужную отыскать не удалось. Лена торопливо перемещалась от одного шкафа к другому, зная, что рискует опоздать, но без зарядки уходить было нельзя: весь рабочий день ее планшет без подпитки точно не протянет.

Наконец, на верхней полке самого дальнего шкафа она заметила выступивший край белоснежной упаковки. При ее росте тянуться пришлось на носочках. Кончиками пальцев толкнув легкую коробку ближе к себе, Лена дернулась от неожиданности, когда вместе с ней вниз рухнула темная коробка потяжелее.

Полетевшее на пол содержимое укололо ее испуганно дрогнувшие руки и веером рассыпалось на паркете. Лена не поймала ни коробку из-под планшета, ни другую — хорошо ей знакомую. Замерев, она смотрела на лежавшие перед ее ногами фотографии — она видела их всего лишь раз, но не забыла, — и на откатившейся к столу темно-синий маленький бархатный футляр. Открывать его не было нужды.

Лена знала, что в нем три золотых кольца: пара обручальных — тонкие и простые, с нетронутыми бирками бюджетного ювелирного магазина, и еще одно — изящное, с маленьким, но все-таки бриллиантом, потертое от ежедневной носки. Машинально она посмотрела на свой безыменный палец правой руки, где оба кольца, с широкими ободками и крупными камнями, купленные в одном из лучших ювелирных Москвы, разом растеряли всю ценность и значимость.

Опустившись на пол, Лена быстро собрала фотографии, не позволяя себе всматриваться в изображения, запрещая сравнивать, но ничего не вышло. Даже короткого взгляда было достаточно.

Везде — Денис и Морозова. Всегда в обнимку, всегда сияющие и веселые. Совершенно очевидно влюбленные друг в друга по уши. Групповой ли, парной ли была фотография — Денис всегда стоял рядом с Морозовой.

Молодой и беззаботный, с гладко-выбритым лицом, отчего казался еще юнее, Денис был совсем иным, каким Лена никогда его не знала. Счастливым.

Она уже находила эту коробку после похорон его родителей. Также случайно, зайдя в кабинет за документами, понадобившимися уехавшему в родной город Денису. Тогда ее едва зародившиеся подозрения, подпитываемые лишь воспоминаниями о разговорах со свекровью, за один час стали мучительно правдоподобны и полностью подтвердились на юбилее Аверинцева.

Сегодня же Лена отстраненно, словно через посредника, осознала, что этой коробки не могло быть здесь, если только Денис не заглядывал в нее накануне. Он прятал ее: в прошлом Лена несколько раз безуспешно пыталась ее отыскать в надежде разувериться в увиденном. Разувериться не вышло — только окончательно все понять.

Она с трудом отвела уроки, беспрестанно пропадая в собственных мыслях, продолжая с отчаянием на сердце взвешивать принятое решение на весах чувств и разума, зная, что на самом деле выбора нет. По крайней мере она больше не видела альтернатив.

Самым сложным оказалось выдержать вечером несколько часов в ожидании возвращения Дениса. Ни о чем не подозревая, он, конечно, не торопился домой. Когда после десяти в дверном замке повернулся ключ, Лена дрожала всем телом.

Молчаливо она наблюдала, как Денис идет в ванную, затем в спальню, чтобы переодеться. Слушала, как гремит на кухне посудой (опять варит кофе на ночь глядя), как после направляется в кабинет. Дальше отсиживаться было нельзя.

— Денис? — она несмело окликнула его почти на выходе из гостиной. — Я хочу кое-что обсудить.

— Лен, давай потом? — Не оборачиваясь, он что-то изучал в телефоне. — Я не успеваю с иском, прости.

Лена смотрела него, чувствуя, как слезы подбираются к глазам.

— Я пытаюсь поговорить с тобой месяц, — сказала она тихо. — Ты не замечал?

— Лен… — Денис устало вздохнул. — Я говорил тебе…

— Да, очень загруженный месяц, я помню, но… я не слепая. Я вижу, знаю, что дело совсем не в этом. Не обманывай ни себя, ни меня.

Он наконец-то повернулся и взглянул в ее сторону с раздраженным недоумением.

— Это бред. Я просто занят.

— Да? — Ленин голос вдруг взлетел. Боль, что билась в ней столько лет, каплями лилась наружу. — Работой или мыслями о Морозовой?

— Что? — Денис лишь на мгновение промедлил с ответом, но и этой секундной паузы, переполненной шоком и страхом, оказалось достаточно. Встретившись с ним взглядом, Лена призналась на выдохе, отрезая все пути для отступления раз и навсегда:

— Я знаю. Денис, я давно знаю.

— Ты о чем?

Она покачала головой. Горечь топила ее в себе.

— Не надо. Я все знаю.

— Лена…

Она не дала ему закончить:

— Я думаю, нам нужно развестись.

Глава 13

Кровь стучала в ушах, кожу холодил нервный пульс и по телу курсировала лишающая последних сил дрожь. На выходе из гостиной Денис, застывший напряженной и неподвижной глыбой после раздавшихся недавно слов, смотрел куда-то в пол, и ни одной эмоции на его бесстрастном лице прочесть было нельзя.

Молчание длилось едва ли больше минуты, но Лену будто выбросило из привычного мира в холодную, беспроглядную пустоту, где существование тянется вечной пыткой, а разум мыслит молниеносно и со страшной для человека ясностью. Она поняла, что на самом деле боится услышать грядущий ответ, что вопреки собственным суждениям все еще не избавилась от надежды.

Не чувствуя себя, она наблюдала, как медленно на лице ее мужа разошлись и что-то произнесли тонкие, прежде крепко сжатые, губы. Звук его голоса настиг ее с опозданием.

— Ты уверена? — Вопрос прозвучал глухо и неестественно ровно, но оттого стало только больнее. Как будто самого содержания — красноречиво выразившего все то, о чем еще не было сказано ни слова, — оказалось недостаточно.

Денис не стал ее отговаривать. Не стал оправдываться. Просто поинтересовался, уверена ли она.

Лена, с силой зажмурившись, на пару секунд разрешила опаляющей боли пронестись по всему телу, прежде чем продолжить разговор. Она — они — тянули с этим непозволительно долго.

— Да, — ответила она, пытаясь поймать его взгляд, но Денис упорно продолжал гипнотизировать паркет под собственными ногами. — Я уверена.

Необратимость случившегося накатывала на Лену волнами: то верилось до ужаса, то не верилось совершенно. Мысли, хаотичные, неполные, собирались в кучу и затем разваливались на фрагменты, как если бы единым целым их выдержать ее сознание отказывалось.

Каждым вдохом Лену душила вибрировавшая в воздухе мутная недосказанность: она чувствовала, что Денис, пленник своей же отстраненности и закрытости, хочет и не может объясниться, но и она сама не знала, как и о чем они могут сейчас говорить. Пропасть, всегда лежавшая между ними, обнажилась, избавив каждого из них от утешительной иллюзии нормальности их брака.

Наконец, Денис поднял голову и посмотрел Лене в глаза: снимая броню и опуская щиты, признавая ее право знать правду. Расписываясь в собственном поражении. Взгляд, открытый и искренний, показался ей полным смятенного страдания.

Осунувшееся от недосыпа лицо с синевой под глазами и пролегшими на лбу и в носогубных складках морщинах резало Лене сердце. Все в ней рвалось к нему даже сейчас: прикоснуться, провести ладонями по щекам, обвести пальцем контур губ, огладить плечи, прижаться к его груди, обнять. «Что же ты с собой делаешь?», — хотела она спросить, но вырвалось у нее совсем другое:

— Ты до сих пор ее любишь?

Не то чтобы она сомневалась, что ответ возможен лишь положительный, но тем не менее ей было необходимо услышать подтверждение своим домыслам и догадкам именно от Дениса. Разорвать еще тянувшуюся между ними на последнем истонченном волокне нить раз и навсегда.

Денис вновь отвел взгляд в сторону, но Лена успела заметить пробежавшую по его лицу тень болезненной муки. Странно усмехнувшись, он пожал плечами, все также избегая зрительного контакта.

— Я не знаю. — Она хорошо видела, с какой силой он сжал челюсти, как будто боялся сказать что-нибудь еще. — Я не знаю, Лена.

— Мне кажется, знаешь, — прошептала она несмело, старательно сдерживая слезы; в носу щипало, горло и грудь нервно сжимались от не получивших свободы звуков.

Денис опять усмехнулся в ответ на ее заявление.

— Я не общался с… ней пять лет. У каждого из нас давно началась собственная жизнь.

— Разве?

Он промолчал.

— Зачем… — Она наконец осмелилась облечь в слова то, что разъедало ее изнутри годами, но прервалась, не удержав беззвучно рыдания. — Зачем ты на мне женился?

— Лена… — обратился он осторожно. Теперь все его внимание принадлежало только ей: он шагнул вперед, словно в попытке приблизиться, но замер на полпути и остался стоять посреди комнаты. Лена безразлично подметила, что он впервые за весь вечер сумел выдержать зрительный контакт с ней дольше десяти секунд. — Если ты думаешь, что я женился на тебе, потому что решил, что клин клином вышибают, это не так. Я бы никогда так не поступил, — произнес он жестко. — Намеренно — никогда.

Последняя фраза ее смутила.

— В каком смысле «намеренно»?

— Когда я предлагал тебе выйти за меня замуж, я на самом деле считал, что способен построить семью. Я верил, — проговорил он со значением, — что предлагаю тебе нормальную, счастливую семью, которую ты заслуживала и заслуживаешь.

— Я не понимаю…

Его объяснения были странными. Формализированными, выраженными в типично юридических конструкциях, что применялись, чтобы утаить истину и дать объясняющемуся пространство для маневра в дальнейшем: точные и в то же время с потенциалом для бесконечного толкования; водный, красивый и витиеватый узор, в котором отдельные капли смысла сливаются в прозрачное полотно, не давая никому себя обнаружить.

Не сразу, но Денис все-таки заговорил снова. Лена видела, что слова даются ему с трудом.

— Я был в тебя влюблен. — Его новое признание, камнем рухнувшее между ними, ударило ее прямо в грудь, пробивая дыру в легких и сердце, отнимая возможность дышать. — Или, — продолжил он после крошечной, но бесконечно затянувшейся паузы, — думал, что был. Я… виноват перед тобой. Я ничего не сумел тебе дать, и я прошу прощения за это.

Лена могла только качать головой и плакать. У нее не осталось сил держать лицо.

— Лена, прости… — начал он снова, не дождавшись реакции с ее стороны. Она уловила возросшее в его голосе беспокойство, тревожный взгляд, которым он сканировал ее неподвижную фигуру на диване. — Прости. Я никогда не думал, что ты решишь, что я… Почему ты ничего не сказала раньше?

— Я любила тебя и думала, что смогу тебе помочь, — ответила она просто.

Денис дрогнул и разом весь сжался, словно искренность ее слов была для него непосильной ношей и этим нескольким фразам удалось уничтожить всю его броню и лишить неуязвимости.

— Тебе будет лучше без меня, — заключил он весомо, вернув себе прежнее обличье холодного камня. — Ты заслуживаешь намного больше, чем я в силах предложить.

Лена промолчала.

Денис, не дождавшись ответа, скоро вышел из гостиной. Не видя перед собой ничего, Лена заторможенно слушала, как в прихожей раздается шорох ткани пиджака, как гремят ключи и хлопает дверь.

Все закончилось.

Глава 14

Да, я попал впросак, да, я попал в беду!..

В. Высоцкий

В здании суда было тесно, людно и душно. Июнь в этом году случился аномально жаркий, и, пока в остальной Москве на износ работали кондиционеры, здесь юристам, облаченным в строгие, слишком плотные костюмы, невольно приходилось принимать участие в местном симуляторе адского пекла.

Вместе с Ларой Белых, вторым защитником в нынешнем процессе, Денис, застыв непоколебимым и преисполненным бесконечного терпения изваянием в неудобном казенном кресле в конце коридора, ждал появления судьи: начало заседания отложили на час. Повторно.

Ум, холодный и ясный, будто в беседе с самим с собой презрительно морщился на столь очевидные попытки измотать их сторону заранее. Намеренная, но якобы неожиданная задержка заседания на неопределенный срок, чтобы Денис и Лара не успели по другим делам, а на единственный по итогу дня важнейший процесс попали уставшими, недавние провокации и угрозы перед судом первой инстанции — банальщина и рутина.

В марте Денис, предупреждая Лару о возможных рисках противостояния с не вышедшим из реалий девяностых Николаенко, уже был готов к тому, что честной игры им ждать не стоит. Однако весной они обошлись малой кровью, причем буквально: Ларе все-таки досталось, и кровью (животной, конечно) ее в качестве акта устрашения облили. К Денису же не полезли. Пока что.

Теперь им предстояло побороться в суде второй инстанции, и в возникавших, как грибы после дождя, заминках и проволочках, угадывалось вполне красноречивое послание: в этот раз легко не будет. Задумчиво Денис прикидывал, что он может сделать для обеспечения безопасности своей не в меру смелой и лишенной чувства самосохранения коллеги да еще и подчиненной. Выходило, что крайне мало.

Лара, заметив, что на нее смотрят, в ответ одарила его уже привычно недобрым взглядом — плевать она хотела, что он ей босс, когда дело касалось Лены. Денис ни минуты не сомневался, что лучшая подруга его почти что бывшей жены полностью осведомлена о происходящем между ними.

— Как Лена? — спросил он наконец, устав играть в гляделки.

Лара фыркнула.

— Насколько мне известно, Лена больше не твоя забота.

Вызывающий тон ее голоса Денис предпочел проигнорировать. Непосредственно в рабочих вопросах личные антипатии Лары себя никогда не проявляли, а вне — никак Дениса не трогали. Он знал, что их профессиональное партнерство надежно как швейцарские часы (и столь же нейтрально), в остальном был готов признать, что нынешнее отношение заслужил.

С Леной последние несколько недель они не общались. Не о чем было. Пара сообщений с данными документов в счет не шли. Оформление развода Денис взял на себя, впрочем, в условиях современного мира требовалось от него немного — первым подать электронное заявление, а затем дождаться, когда Лена подтвердит его со своей стороны. Цивилизованное расставание без разного рода осложнений. Вкладка с нужным сайтом весела в закрепленных уже десяток дней, но Денис каждый раз отвлекался на работу и откладывал заполнение и отправку до новой свободной минуты, что никак не наступала.

Он понятия не имел, куда Лена съехала из фактически их, а формально его квартиры. Ей потребовалось три дня, чтобы забрать любое напоминание о себе. Изначально Денис хотел на время съехать сам, но его предложение не получило поддержки. Напротив, Лена категорически не желала оставаться в их квартире больше необходимого. Что ж, он вполне мог ее понять.

— И тем не менее? — настоял он на своем, не дождавшись от Лары ответа по существу.

Выдержав паузу, она в конце концов неохотно выдавила из себя пару не лишенных яда предложений:

— Нормально. А будет еще лучше. — Не озвученное «без тебя» от Дениса не укрылось.

Усмехнувшись, он кивнул, соглашаясь скорее с несказанной вслух частью:

— Уверен, что ты права.

Лара не озаботилась продолжением беседы и вернулась к изучению раскрытой на коленях папке. Едва Денис потянулся к собственным материалам, из кабинета судьи показался помощник.

— Ольга Николаевна начнет в ближайшие десять минут, — уведомил он с таким видом, будто ему пришлось пересиливать себя для разговора с ними, и сразу же скрылся за дверью. Вежливость для их стороны судебного разбирательства, очевидно, не предполагалась.

Ничуть не удивляясь показушной демонстрации расстановки сил в игре, Денис вместе с Ларой наблюдал, как на этаже появился обвинитель в компании Николаенко.

— У них с судьей ментальная связь, не иначе.

Денис хмыкнул, услышав саркастичный комментарий Лары.

— Еще бы.

Пока прокурор тактично занял себе место у двери в зал судебного заседания, Николаенко продолжил идти вглубь коридора. Остановка, как Денис и предполагал, произошла в миллиметре от носков его собственных туфель. Откинувшись на спинку, он с вежливой заинтересованностью посмотрел на Николаенко в ожидании.

Высокий и грузный, покрасневший от подъема на третий этаж (какое, наверное, несчастье, что лифт сейчас на ремонте!), он заговорил с еще не прекратившейся отдышкой:

— Максаков. — Лару этот шовинист намеренно проигнорировал, хотя не мог не знать, что устроенное по его заказу шоу-представление с кровью провалилось, а расследование набирает обороты и вовсе не в его пользу.

— Федор Григорьевич, — приветствовал Денис с самым благородным спокойствием.

— Надеюсь, ты понимаешь, — начал тот нарочито грубо, не придерживаясь и минимума приличий, — что на моей стороне правда? Не мешай, — проговорил он со значением, — правосудию. Вредно это.

Денис и бровью не повел. Сел поудобнее, прежде чем с почти неуловимой насмешкой спросить:

— Угрозы, да в зале суда? — Он неодобрительно покачал головой. — Нехорошо, Федор Григорьевич. Лара Алексеевна, — позвал он и повернулся к креслу справа от себя, где закинув ногу на ногу сидела его напарница с самым высокомерным выражением лица, предназначавшимся людям, которых она более всего не выносила, — ты свидетель.

Она холодно улыбнулась и, не сводя с Николаенко ледяного взгляда, подтвердила:

— Угроза защитнику. Никаких сомнений.

Мысленно Денис поаплодировал лариной выдержке и умению одной чуть вздернутой бровью и лишенным любых человеческих эмоций голосом донести до оппонента, что он не страшнее червяка под ее каблуком.

После ее слов Николаенко заметно стушевался, не получив нужной ему реакции. Открыв рот, он намеревался заявить что-то еще, но вышедший в коридор пристав пригласил всех в зал. Наконец-то.

Спустя несколько долгих и крайне абсурдно проведенных часов Денис зло курил на парковке неподалеку от здания суда. Лара, вставшая так, чтобы ветер отгонял от нее сигаретный дым, впервые за день позволила волнениям и огорчениям отразиться на ее лице в недовольно поджатых губах и хмуром взгляде.

— Что ж, в пристрастности судьи мы можем больше не сомневаться.

Денис кивнул, затянувшись поглубже, но не чувствуя особой разницы: последние недели он курил столько, что табачный дым стал привычнее чистого воздуха.

— Как и ожидалось. Николаенко нервничает, — сказал он серьезно, — в этот раз одной провокацией дело не ограничится. Особенно когда расследование дойдет до него. Следака нынешнего он не купит. Вероятно.

— Зонин принципиальный, да. Вряд ли продастся. Но я бы не исключала, конечно. Могут и надавить.

— Могут. — Затушив сигарету, Денис вытащил из кармана ключи от машины. — Поехали в офис?

На выезде с парковки он остановился, вынужденный пропустить идущих вдоль шлагбаума людей. Лара, не теряя времени, уже что-то печатала в ноутбуке. Постукивая пальцами по рулю, Денис нетерпеливо следил за как назло медлительными пешеходами.

Мамочка с ребенком. Пожилой мужчина. Последней была женщина в бежевом деловом платье и с кожаным портфелем в руках — точно юрист. Она единственная шла с удовлетворительной скоростью. Приготовившись ехать дальше, Денис застыл, когда глаза вдруг зацепились за знакомое лицо.

Катя.

Глава 15

Опустелый полумрак собственного кабинета все еще вызывал душевное неудобство, но и в сравнение не шел с пробирающей насквозь заброшенностью, захватившей их с Леной квартиру. Находиться там после наступления темноты — поганое занятие. Каждый раз, возвращаясь домой, Денис не мог найти себе места, кожей чувствуя свое одиночество.

Он и прежде туда не рвался. Эта квартира, понадобившееся, но нежеланное пристанище, не вызывала у него теплых чувств никогда. Присутствие Лены, подобно исцеляющему свету, разгоняло набегавшие было тени — особенно если не задерживаться в четырех стенах надолго, — но теперь Денис вынужденно боролся с прошлым один на один. И проигрывал.

В офисе ему всегда было проще отвлечься. Строгий интерьер кабинета настраивал на рабочий лад, не кончающиеся в ежедневнике задачи филигранно уводили бушующие мысли от удара о скалы памяти и запирали размышления о настоящем на замок. Свободные от дела минуты Денис не любил: он не любил оставаться с собой наедине.

Пока его сознанию находились занятия, было проще игнорировать отчаяние и тоску. Бессилие перед собственной участью. Он давно знал, что любые шансы потеряны, но смирению все равно не случалось задерживаться в его душе. Принять неизбежную обреченность, в которой нет места исправлению ошибок, у него не выходило даже годы спустя.

Он ведь пытался. Забыть, начать заново. Он думал, что получилось. Он верил. Долго верил. Страшное и сильное явление — самообман. Такое крепкое. Такое хрупкое. Оно выдержало сомнения и вопросы Дениса к самому себе, но незаметно пошло трещинами после смерти его родителей.

Первое время в тот год он жил на автопилоте. Ясный ум, холодная голова. Ноль эмоций. Задача — выполнение.

Приехать в морг. Опознать почти не опознаваемое после полученных травм лицо отца и едва ли тронутое парой царапин — матери. Организовать похороны. Высидеть невыносимые поминки. Еще одни — через девять дней. И еще одни — через сорок. Потому что тетки не могли от него, полного атеиста, отстать. А у он не мог не явиться, зная, что из поминок без его присутствия устроят цирк.

Он не хотел никаких слезливых речей, слов утешения и поддержки. В них не было ни нужды, ни смысла. Кто и что мог ему сказать, чего он сам не знал?

Как жаль, что его родителям только-только стукнуло по полтиннику? Как жаль, что им бы жить да жить? Кто же мог знать, что так случится. Денис только холодно усмехался, вспоминая эти лицемерные или глупые причитания.

Действительно, кто бы мог подумать, что его отец, привыкший к безнаказанности и превышению полномочий, сядет за роль подвыпившим. Действительно, кто бы мог подумать, что остановивший его отца пост ДПС позволит ему и матери ехать дальше, едва сверкнет судейское удостоверение. Действительно, кто бы мог подумать, что после отец решит превысить скорость и вылетит на встречную полосу движения.

Лобового столкновения избежать не удалось. Отец и мать погибли на месте (утешительным словам местного следака Денис не поверил, пока не ознакомился с заключением судмедэкспертизы). Во второй машине чудом остались живы не виноватые в беспечной наглости его отца люди, которым предстояло потратить огромное количество времени и денег на восстановление. Для кого-то из них, вероятно, уже неполное.

Денис, конечно, встретился с ними и помог, насколько хватило имевшихся тогда личных ресурсов. Он чувствовал, что к нему проявляют снисхождение, что его, в отличие от них потерявшего близких навсегда, жалеют. Он знал, что будь во второй машине погибшие, подобного милосердия у остальных не нашлось бы.

По вечерам, когда заканчивались дела и родственники расходились по домам, оставляя квартиру родителей в покое, Дениса почти трясло от злости. На отца, совсем потерявшего берега. На мать, что позволила тому сесть за руль и заняла место рядом. На жизнь. Отобравшую у него всех, кого он когда-либо любил. На себя. Допустившего все, что случилось.

Он очень мало общался с родителями. Особенно в последние годы. Все труднее было игнорировать их мировоззрение, их поведение в профессии — преступавшее все, что было ему ценно, — свое разочарование в них.

До поры Денис даже не понимал, насколько человеку важно верить, что его родители — достойные люди. Не представлял, насколько больно осознать, что это не так. Что они готовы закрыть глаза на правду, могут подставить невиновного и не станут переживать о последствиях своих поступков. Что им все равно на других, что они не мучатся сомнениями или рассуждениями о сложных материях, потому что для них они неочевидны или незначительны.

Ему потребовалось немало времени, чтобы смириться с одним простым фактом: они с родителями говорят на разных языках. Сколько бы бесед он, молодой и пылкий, не затевал, родители не желали слушать его укоров, будивших совесть, отказывались понимать его ценности и принципы, не таясь считая их глупостью и юношеским максимализмом.

Выбрав адвокатуру своим поприщем, Денис не получил от семьи поддержки. Отец и мать недоумевали, зачем он портит себе жизнь. Первый же процесс, в котором он участвовал под руководством Аверинцева, обернулся для него скандалом дома.

Родители, хорошо посвященные во внутренние бурления в котле местной элиты, пришли в ужас от того, что Денис полез воевать с власть имущими. Звучавшие то и дело опасения за собственные теплые места и кормушки отзывались в нем странной смесью из разочарования, неверия и немножко все-таки страха. Со временем осталось лишь разочарование. Горькая истина: с родителями они по разные стороны баррикад.

В дальнейшем Денис прекратил любые попытки отыскать понимание и одобрение среди семьи. Он реже приезжал домой, меньше говорил о личном, устав из каждого рассказа выкидывать все важные, так или иначе связанные с работой детали. Того меньше он хотел знать подробности о рабочих делах родителей.

Когда он начал встречаться с Катей, не было и секунды, в которую Денис верил бы, что Катя и его родители поладят. Между их взглядами на жизнь пролегала совершенно безнадежная, черная-черная пропасть. Катю, всегда видевшую людей насквозь, ни на мгновение не обмануть якобы вежливыми улыбками матери и столько же искренними подколками отца. В первом же разговоре между этими тремя станет очевидным, как предпочитают работать его родители, и Катя с ее обостренным чувством справедливости точно не смолчит. Просто не сможет.

Полагаясь на пресловутое русское «авось», Денис не стал заранее предупреждать Катю о том, что ее ждет. И родителям никаких подробностей о Кате не сообщил тоже. Катастрофы в тот вечер не случилось, как, впрочем, и чуда. Новоявленные знакомые совершенно точно не пришлись друг другу по вкусу, но правила хорошего тона уберегли первую встречу от беды.

Годами Денис наблюдал за тем, как Катя старается наладить с его родителями подобие контакта. Ей, выросшей в любящей семье с глубокой, искренней связью между ее членами, казалось невозможно важным поддерживать хорошие, близкие отношения с родственниками, но ничего не клеилось. Совсем.

Избегая любых конфликтных тем, она в итоге почти не говорила; ее семейные истории никого не интересовали, карьерные достижения обесценивались. Искусственный, натянутый мир в их случае был хуже доброй ссоры.

Отцу Дениса на Катю было наплевать. Он просто не обращал на нее внимания. А вот с матерью все было хуже. Она, наконец, нашла, кого винить в том, что Денис отдалился. Сколько упреков в адрес Кати он выслушал, сколько абсурдных обвинений, надуманных претензий опровергнул: чем серьезнее становились его отношения с Катей, тем яростнее звучало возмущение матери. В Кате она не видела Катю — лишь оправдание своим неудачам в общении с сыном.

Денису, привыкшему, что особой близости с родителями, у него никогда не было, оказалось не так уж и сложно игнорировать существующий под носом разлад. Никаких сахарных мечтаний о благословенном единении отцов и детей он не имел. Сам он родителям Кати нравился, к мнению своих прислушивался избирательно, поэтому не видел ни одной угрозы их с Катей отношениям.

Она же переживала. О том, что так не должно быть в семье. О том, что Денис из-за нее реже навещает родные края. И даже о том, как отпускать к таким бабушке и дедушке своих еще нерожденных детей.

Залпом Денис выпил почти полный бокал с виски. Кто бы мог подумать, что все переживания окажутся напрасными?

Он предал Катю, и она ушла. В ответ родители предали его. Своей нескрываемой радостью о том, что свадьбы не будет.

Он подыхал без Кати, но вместо слов сочувствия слышал, как мать пренебрежительно роняет: «Да какая там могла быть любовь в двадцать лет. Ты просто привык к этой своей Кате. Что вообще из вас была за пара?»

Его выкручивало наружу от боли, а родители улыбались и говорили, что наконец-то все наладится и он возьмется за ум.

Он не мог им этой радости простить. До сих пор не мог.

И себя простить не мог. За то, что редко звонил. За то, что почти не приезжал. За то, что не уследил. Не заметил, насколько родители беспечны.

За то, что не успел хоть что-нибудь о них настоящих узнать. За то, что ни разу не поговорил с ними по душам.

За то, что ни разу не сказал, что любит. Несмотря ни на что, любит.

За то, что знал: не смог сказать бы все равно.

Глава 16

После похорон возвращение к обычной жизни давалось Денису с трудом. Лена, прекрасная, чудесная Лена, всегда была рядом, искренне переживая, пытаясь поддержать и помочь, но ее слова, прикосновения и даже молчаливое присутствие вдруг стали Денису в тягость. Он искал и не находил сил принять сочувствие собственной жены. Он хотел остаться один: на большее его попросту не хватало.

Медленно, день за днем он прозревал. Будто стягивал по миллиметру утешительную пелену иллюзий с собственных глаз, признавая наконец, что вся его жизнь последних лет оказалась обманкой, едва ли стоившей внимания и продолжения.

Он подвел Лену, сам того не зная.

Он подвел родителей. Он подвел Катю. Он подвел себя.

В те ужасные, отчаянные дни и недели, когда он перестал видеть смысл в собственном существовании, дальше игнорировать собственную тоску по Кате уже не выходило. Он бесконечно по ней скучал. По ее объятиям и поцелуям. По теплому, всезнающему прищуру серо-голубых глаз, пробирающихся ему прямо в душу. По тонким губам с родинкой в уголке.

Одно только воспоминание о Кате, один разговор в уединении мыслей, где она всегда находила верные и важные слова, унимали боль, восполняя силы: пока он не возвращался в реальность, в которой настоящая Катя и звука не проронит в его присутствии.

Усталость и безысходность тянули Дениса на дно. Ему не к кому было прийти со своим отчаянием. Он даже не был уверен, что хотел бы разделить его с кем-либо, помимо Кати. Он никому и никогда не доверял так, как ей. Никто и никогда не знал его так, как она. Ни разу в жизни он больше не чувствовал подобной связи взаимопонимания, которой совершенно не нужны слова.

Если бы только у него была надежда, если бы только он получил хоть один единственный шанс обнять Катю снова и уткнуться лицом ей в макушку, выдыхая сковавшую внутренности боль и вдыхая самый родной запах на свете, он был бы счастлив.

Не зная, как справиться с рухнувшим на его плечи грузом осознания очередной собственной ошибки, Денис вгрызся работу. Чем больше часов он посвящал делу, тем легче мог прожить следующий день. Каждый достигнутый успех в защите пострадавших от произвола сильных мира сего придавал жизни Дениса цель, исцелял его существование от бессмысленности. Он не рассчитывал на большее, отлично зная, что ничего не может изменить. Однажды он сам уничтожил будущее, о котором мечтал.

Он все еще старался быть Лене хорошим мужем, однако, казалось, что он разом утратил всякую способность быть кому-то близким. Несчастные крохи тепла и нежности, желания и привязанности — вот и все, что ему удавалось отыскать в глубине себя. Ничего из того, что еще совсем недавно он мог дать Лене, пока обман имел над ним власть.

Когда они познакомились, Денис впервые за полгода сжирающего его изнутри пламени лихорадочной безнадеги увидел шанс. Шанс на новую жизнь. Шанс на забвение и избавление от жаром проносящейся по венам агонии.

С Леной впервые за долгое время он почувствовал себя счастливым. Красивая, умная, чуткая, увлеченная им женщина увлекла и его самого. С ней было интересно, легко и… светло. Между ними случилось что-то особенное — не то же самое, что однажды связало его и Катю, Денис даже и не думал, что подобное неземное перетекание одного в другого может повториться, — доверительное, безопасное. Ему хотелось остаться рядом.

Он поверил, что влюблен. Он поверил, что, женившись, раз и навсегда отрежет себе любые пути отступления в прошлое, где ничего не осталось. Катя не собиралась его прощать. Катя жила. В другом городе и с другим. Денису нужно было новое начало.

Он обманулся сам и заодно обманул Лену, но слишком поздно осознал, что выдал желаемое за действительное. Убедил себя, что привязанность и симпатия, родившееся из света, что излучала Лена, и есть любовь, а после потерпел поражение. Разницу между любовью и иными чувствами невозможно скрывать долго. Ни от себя, ни, как оказалось, от других.

Конечно, Лена заметила случившиеся с ним перемены. Конечно, сложила два и два. Он был дураком в своих наивных надеждах не ранить ее правдой.

Как давно она знала? Почему молчала? Почему решилась уйти только сейчас?

Он думал, что может предложить своей жене хотя бы уважение и крепкое плечо рядом. Неспособный на эмоции, жалкий страдалец, не умеющий притворяться, из последних сил цепляющийся за единственный источник тепла в собственной жизни, он умудрился напортачить даже здесь.

Пожалуй, только сейчас, оглядываясь назад, Денис начинал замечать, как Лена изменилась за годы их брака: активная и яркая, чересчур смышленая для своего возраста, она будто растеряла свой свет; ее нынешний взгляд казался ему слишком взрослым на ее все таком же молодом и прекрасном лице.

Он сделал это с ней.

Наполнив бокал, Денис выпил его в два больших глотка, с радостью отвлекаясь на обжигающий горло виски и надеясь поскорее добиться затуманенной головы. Найдя под рукой мышку, он вывел компьютер из режима сна и наконец открыл давно ждавшую его вкладку в браузере.

Заполняя одно пустое окошко за другим, он был благодарен, что Лена осмелились разрубить завязанный им однажды узел. Вряд ли сам он сумел бы слезть с иглы ее поддержки и дружбы.

Лена заслуживала мужчину получше. Такого, каким Денис хотел быть когда-то очень давно. Такого, каким ему уже никогда не стать.

Заявление, наконец, было отправлено. Экран монитора погас, оставляя Дениса почти в полной темноте. Устало откинувшись на спинку офисного кресла, он, прикрыв глаза, дрейфовал между явью и полусном. Он чувствовал себя изможденным, лишенным будущего тридцатичетырехлетним стариком.

У него не осталось ни ожиданий, ни надежд.

Глава 17

За дверями кабинета с каждой минутой все сильнее нарастал гул окончания рабочего дня. Хлопали двери, шаркали и топали чьи-то ноги в туфлях на каблуках самой разной высоты, звучали обрывки разговоров, смешки, слова прощания, звонко раскрывались и смыкались обратно створки лифта.

Катя, в задумчивости прикусив зубами кончик ручки, строчка за строкой вчитывалась в материалы дела своей новой подзащитной, и старательно, давно привычными методами, глушила начинавшие бурлить в душе эмоции: они ей не помощники. Холодная и здравая голова, кристально ясный и внимательный ум, нескончаемое упорство в самых безнадежных ситуациях и непоколебимая под всяческим воздействием воля — вот ее настоящие опоры.

Папок, ожидавших Катиного внимания, на столе лежало предостаточно — такие дела редко шьются в один том; напротив, чем больше бумажек следствию удавалось наклепать, тем лучше они себя чувствовали, зная, что адвокатам ни за что не выделят соразмерного объемам материалов времени для ознакомления, а значит, и риски тех что-нибудь упустить становятся много выше. Изучив едва ли четверть первого тома, Катя уже несколько раз ловила себя на мысли, что нынешнее дело напоминает ей другое. То самое, из-за которого она оказалась вдали от всего и всех, кого любила. Ощущение было не из приятных.

Опять попытка отжать бизнес путем уголовного преследования предпринимателя. Опять фальсификация на фальсификации. Опять давление на обвиняемого. Купленные свидетели, купленный следак. Более чем распространенная схема, и странно даже, что Катя за несколько лет не попала ни в один подобный процесс. Уж не подсознательно ли избегала повторений?

Отличий, однако, хватало, чтобы она могла отмахнуться от набросившейся стаи воспоминаний. Во-первых, масштаб расследования был далеко не столь же грандиозным, как тогда. Во-вторых, особой опасности ей в этот раз не угрожало: действующие лица — мелкие рыбешки из полуобмелевшего пруда, а не почуявшие кровь акулы. В-третьих, Катя больше не та доверчивая дура, которой было пять лет назад.

Зажмурившись, она медленно и глубоко вдохнула и выдохнула, борясь со жжением в глазах и опаляющей легкие тяжестью в груди. Катя до сих пор не могла полностью избавиться от поселившейся за сердцем мучительной смеси вины, разочарования — и в себе, и в Денисе, — как профессионального, так и личного, и непримиримой досады. Трудно, невозможно трудно смириться с неизменным прошлым.

В то дело Катя угодила практически случайно. Обычно в столь крупные и тяжелые, замешенные на огромных деньгах процессы приглашали адвокатов экстра-класса: опытных, авторитетных и очень, очень дорогих. У Кати, конечно, уже имелась какая-никакая репутация, но она все еще ходила с невидимым, но мешающим ярлыком «молодой специалистки». Далеко не все хотели рассматривать ее всерьез.

О причинах, по которым выбор пал на нее, догадаться было несложно: у обвиняемой, вынужденной сменить защитника (совершенно не бюджетного, но оказавшегося бесполезным) уже после вступления в стадию судебного разбирательства, не осталось средств на дорогого адвоката. Катерина, благодаря своим последним успехам, показалась одной из немногих достойных доверия кандидатур.

Попасть в самый разгар судебного процесса — как угодить в адское пекло с тикающим под ухом таймером. Катя в срочном порядке знакомилась с материалами уголовного дела и искала варианты некоммерческой помощи, понимая, что в одиночку выиграть подобную битву практически невозможно.

Ее подзащитная, замученная, запуганная до смерти молодая женщина, жена одного крупного бизнесмена, однажды перешедшего дорогу не тем людям и позднее не пожелавшего добровольно поделиться своим куском пирога, успела под давлением дать показания против себя, отчего ситуация осложнялась многократно. У Кати волосы вставали дыбом от осознания, что ни в чем неповинная женщина рискует сесть на шесть лет в том числе благодаря недобросовестной (а на самом деле намеренно тянувшей на дно) работе ее предшественника.

Аверинцева, на которого Катя рассчитывала большего всего, подключить не удалось: он уже был загружен сверхвозможного. Поиски второго защитника затягивались: были желающие, но они не могли присоединиться быстро; некоторые отказались, опасаясь последствий. Становилось очевидным, что какое-то время Кате точно предстоит выстоять в одиночку.

Очень скоро к ней попытались подойти с предложением о сотрудничестве. Вариант «по-хорошему» предполагал немалое денежное вознаграждение, если она добровольно станет марионеточным адвокатом. Вариант «по-плохому» содержал бесконечное множество опций. Катя выбрала вариант «по-плохому», и угрозы в ее сторону не заставили себя ждать.

Следующие месяцы, особенно после первого для нее судебного заседания, когда противоположной стороне пришлось узнать, что Катя кое-что может и умеет, под дверью их с Денисом квартиры неизвестные взяли в привычку оставлять то части тел мертвых животных, то записки с обещаниями всех видов физических увечий. Нередко она просыпалась по ночам от звонков с тишиной по ту сторону трубки (замена номера никогда не спасала надолго), едва задремав, подскакивала от истошной трели дверного звонка в пять утра, чтобы вновь найти в подъезде свежий «подарок».

В полиции ожидаемо разводили руками и с гаденькой ухмылкой на лице заявляли, что ничем помочь не в силах: хулиганы есть хулиганы. Катя, впрочем, помощи и не ждала, но настойчиво фиксировала каждый факт угрозы.

Время шло, Денис, бывший Кате единственным оплотом спокойствия и поддержки, начал нервничать. Он бесконечно уговаривал ее отойти в сторону, будто забыл, что адвокат даже юридически не имеет права отказаться от принятой на себя защиты. У Кати было два варианта: делать свою работу добросовестно или пойти на подлость.

Она хорошо помнила и пустые глаза своей подзащитной после нескольких проведенных в СИЗО месяцев, за которые ее не раз пытались сломать окончательно, и синяки на ее теле, которые в упор не замечались местной экспертизой, и результат труда прошлого защитника. И как профессионал, и как личность Катя не имела никакого права поддаться страху и сдаться, подвести доверившегося ей человека и оставить его в одиночку сражаться с ураганом несправедливости.

После долгих беспросветных недель шанс выиграть процесс понемногу начал обретать действительность. Кате удалось, наконец, в ходе допроса подловить одного из главных свидетелей обвинения на лжи и добиться независимой экспертизы. Выходя в тот день первой маленькой победы из зала суда, она даже не могла поверить, что у них получилось качнуть маятник в свою сторону.

Следующее заседание грозило стать решающим для дальнейшей расстановки сил. Катя работала как безумная, чувствуя, что иного шанса не будет. Ей мечталось, что совсем скоро они с Денисом смогут выдохнуть и расслабиться; она видела, что ее жениху ничуть не легче, чем ей самой. Его поддержка, само его физическое присутствие придавало Кате силы идти вперед.

В наиболее тяжелые мгновения заседаний, где Денис не имел возможности быть рядом с ней, она всегда бросала недолгий взгляд на подаренное им кольцо, что не снимала никогда, и умиротворяющее, всеобъемлющее тепло укрывало ее всю, будто плащом. Она надеялась на скорое окончание тяжелейшей эпохи в истории их отношений, с которой они справлялись удивительно хорошо. Тогда она верила, что выстояв здесь и сейчас, они смогут пережить вместе любую беду.

Ее вера в Дениса, ее доверие к нему в те времена были безграничны. Кате в голову не приходило, что он — из всех людей на свете, — станет лгать, глядя ей в глаза, что он посмеет сделать что-то против ее воли, что он сочтет себя в праве руководить ее жизнью: без обсуждения, молча, в тайне. С нарушением закона и всех моральных принципов. Заведомо понимая, что обрекает невинную женщину на страдания.

Всегда осторожная и предусмотрительная, дома Катя потеряла бдительность. Она никогда не переживала, что Денис может влезть в ее документы или ноутбук, который спокойно оставляла включенным, если ненадолго выходила в магазин или варила кофе на кухне. Она никогда не думала, что доверие к самому родному человеку выйдет ей боком.

До чего смешно теперь вспоминать, как в первые дни — и даже недели, — потраченные на поиски виновных в сливе ее ключевых стратегий стороне обвинения, позволивших тем подготовиться и замести следы, а затем разгромить ее в суде, Катя рыдала у Дениса на груди, ни на секунду его не заподозрив. Как нагло и спокойно он раз за разом повторял, что не понимает, как такое возможно. Точно ли она всегда в офисе оставляла компьютер запароленным, точно ли забывала убрать документы в сейф?

Боль от его выяснившегося предательства, от четырех коротких слов признания «Да, это сделал я», выбила из Кати душу, обесточила, как после запредельной перегрузки, все ее внутренние сети чувств. Резкий взрыв, а затем — кромешная, ледяная тьма.

Она думала, любовь умирает медленно и долго. Она думала, что стоит бояться невыносимой боли и агонии сердца.

Она не знала, что иногда любовь исчезает как будто по щелчку. Она не знала, что омертвелое равнодушие к родному еще один вдох назад человеку страшнее всякой боли.

Глава 18

Задребезжавший от вибрации телефон, что безмолвно лежал на столе последние несколько часов, испугал ее и заставил прийти в себя. Катя посмотрела на загоревшийся экран и тяжело и раздраженно вздохнула. Ненужные, бесполезные воспоминания отвлекли ее настолько, что она едва не забыла о встрече с Александром Анатольевичем.

Злясь на себя за то, что упустила ценное время и сделала меньше, чем планировала, Катя, поднявшись из-за стола, быстрыми, уверенными движениями собрала все документы и материалы, которые не очень успешно изучала последние часы, и сложила их в сейф. Отключила компьютер, проверила, что ничего не оставила без внимания (и еще раз удостоверилась, что сейф закрыт), и только тогда вышла из кабинета.

Ей все еще иногда казалось странным снова видеть знакомые стены и лица после почти пятилетнего отсутствия. Даже путь до кабинета Аверинцева — путь, что в прошлом Катя, случалось, проделывала несколько раз за день, — приводил ее в замешательство из-за странного припоминания забытой привычки. Удивительно, но вернуться в прежнюю жизнь было сложнее, чем окунуться в новую.

Опустевший без сотрудников и посетителей коридор навевал тоску. Катя, вдруг наткнувшись взглядом на дверь одного из кабинетов, сбилась с шага от несоответствия между фамилией на табличке в действительности и в ее воспоминаниях. Поражаясь своей внезапной чувствительности к прошлому, Катя с недовольством фыркнула и, не останавливаясь, пошла дальше. Сегодня она слишком часто возвращалась мыслями к Денису, но, вероятно, причина заключалась в родных местах: она редко думала о нем вне Москвы. Ей было незачем намеренно травить себе душу.

Пусть Юра переменил свою точку зрения и был готов забыть старые обиды, она не принадлежит к тем, кто прощает предательство. Вторые шансы — прерогатива наивных дурочек, еще не знающих или вовсе не желающих знать неутешительную истину: способный предать никогда не предаст единожды. Каждая сложность, каждая ссора и спорная ситуация — шанс солгать, обмануть, поступить удобнее для себя. Катя могла только радоваться, что после вскрывшейся правды ее любовь к Денису умерла быстро. Он не заслуживал ни ее слез, ни ее понимания.

Все аргументы в его пользу не выдерживали обстоятельной критики. Какое право он имел решать, чье здоровье и, может быть, жизнь ценнее: Кати или Марии, ее подзащитной? Тогда он на все ее вопросы твердил одно: «Я пытался тебя спасти», — очень удобное оправдание для самых ужасных и циничных поступков.

Денис купил Кате безопасность ценой свободы, здоровья и жизни невиновной женщины, беззащитной и исстрадавшейся. Его не волновала ее судьба, его не волновало, как Катя будет просыпаться по утрам с подобным грузом на душе. Он, знавший ее лучше всех, решил, что во имя ее якобы спасения имеет право на любой цинизм.

С первого дня учебы Катя понимала, какие риски включает ее профессия и почему эти риски стоят того. У нее были принципы: непоколебимые именно потому, что она знала, чем они ценны и важны. Не раз поставленные под сомнение, осмысленные до буковки, а не схваченные налету без понимания содержания. Предав то, что по-настоящему составляет суть ее жизненных смыслов, Катя никогда больше не смогла бы себя уважать. А жизнь без самоуважения ее не устраивала.

Денис хорошо это знал. Они многое с ним обсуждали, часто спорили, не соглашались, но в определяющем и главном были солидарны. Так она думала, доверяя его словам, его силе и любви больше, чем стоило. Все, чего она когда-либо ждала и хотела от него: уважения и принятия. Ее суждений, поступков и решений. И, как бы трудно иногда ни было, она предлагала то же в ответ, зная, что настоящая любовь не исправляет и не переделывает: она принимает человека таким, каков он есть.

Надеясь на поддержку и солидарность, она получила нож в спину и груз вины перед Марией, для которой в те дни оставалась единственной надеждой. Как после этого Катя могла простить Дениса? Понять, когда он не захотел понимать ее? Он выбрал предательство, чтобы уберечь себя от переживаний и возможной потери. Он должен был осознавать, что станет сопутствующим ущербом.

Год после рокового для всех заседания Кате нередко снились жуткие, опустошающие кошмары, состоявшие из парализующего смешения реальности и вымысла, сбывшихся страхов и испытанных чувств. Вмиг утративший последние искорки жизни взгляд Марии, когда был объявлен приговор. Искаженный, злорадный, совершенно не настоящий смех Дениса на фоне безэмоционального голоса судьи. Ухмыляющиеся лица представителей обвинения. Словно топящие ее в себе разочарование и неверие в действительность случившегося. Боль. Всеобъемлющая и повсеместная.

Катю немного отпустило лишь после одного долгожданного звонка: Аверинцев выиграл кассацию. Мария, чьим защитником он каким-то чудом все-таки сумел стать провела шесть месяцев в СИЗО и еще почти двенадцать в колонии из назначенных пяти лет лишения свободы. Жаль, что восторжествовавшая справедливость все равно не могла вернуть невиновной женщине полтора года ее жизни. Нормальной, а не проведенной в аду.

Катя до сих пор не представляла, каким образом Аверинцеву удалось найти возможность участвовать вопреки забитому на год вперед графику, и почему он все-таки вмешался: сама она даже не решилась его просить. Александр Анатольевич и без того многое сделал для нее и Дениса в начале их профессионального пути, а взамен получил едва не вспыхнувший репутационный скандал. Она даже в глаза не могла Аверинцеву смотреть после случившегося и боялась представить, какой разговор наверняка произошел между ним и Денисом.

За очередным витком воспоминаний коридор закончился неожиданно быстро. Почти уткнувшись носом в дверь, Катя пару секунд переминалась на месте, собираясь с мыслями. За порогом ее ждала не только непринужденная беседа между бывшими наставником и ученицей, но и профессиональный разговор между начальником и подчиненной. Она не могла не оправдать оказанного ей доверия снова.

Постучав и дождавшись разрешения войти, Катя открыла дверь. Большой и светлый, добротно обставленный кабинет, в котором она со дня своего возращения была только раз, на самом деле мало изменился с тех пор, когда она еще студенткой попала в бюро на стажировку. Обновилась техника, прибавилось мебели, посвежели стены, но в целом время здесь показалось ей остановившемся. Она и сейчас, стоило пересечь порог, на мгновение почувствовала себя неопытной студенткой.

Аверинцев, завидев ее, коротко улыбнулся и указал рукой на кресло у стола.

— Катерина, вечер добрый. Проходи-проходи, садись. — Сам он встал и подошел к тумбе неподалеку, где стояли чайник и пару кружек, явно принесенные из приемной. В такой час секретари, конечно, уже давно отсутствовали. — Чай будешь?

Пользуясь тем, что Аверинцев увлечен приготовлениями, Катя ухмыльнулась. Шутливо, конечно: ей всегда досаждало, что кофе у Александра Анатольевича не водилось. Чай она не особенно любила, но выбора не было.

— Конечно, — произнесла она с легкой улыбкой в голосе. — Спасибо.

Аверинцев кивнул. Все так же не оборачиваясь, попросил:

— Ну что ж, рассказывай, как дела. Рада, что вернулась?

Размышляя над ответом, Катя наблюдала, как он идет назад с двумя кружками и пачкой печенья в руках, как осторожно и неторопливо перебирает ногами, будто совсем немного, но не доверяя собственным конечностям и координации. Если кабинет почти не изменился за эти пять лет, то Аверинцев постарел. Когда она уезжала, в нем не было ни одной черты старости, и сейчас видеть его таким оказалось очень грустно.

— Дела отлично, — отведя взгляд, Катя начала говорить. — Я рада, что вернулась. Мне всегда нравилось работать в бюро, я всему здесь научилась, вы же знаете. И до сих пор учусь.

Аверинцев одобрительно хмыкнул.

— Про учебу — это правильно. Я сам, — он с иронией выделил второе слово, — все еще учусь.

Катя улыбнулась, узнав прежнюю несерьезность Александра Анатольевича к собственной персоне. Его непосредственность всегда нравилась студентам: в связке ученик—наставник он видел только горизонталь обмена знаниями и никакой вертикали.

Какое-то время они обсуждали профессиональные вопросы и возможное участие Кати в одном долгоиграющем процессе. Немного коснулись положения дел в питерском офисе: Аверинцеву нужен был взгляд изнутри. Катя заодно успела предложить один новый и показавшийся ей достойным внимания профессиональный курс для общего повышения квалификации практики.

Вечер прошел продуктивно, но другого Катя и не ждала. Ей не хватало подобного обмена мнениями с кем-то, на чьи профессионализм и личные качества она привыкла равняться. Аверинцев всегда был для нее примером, хотя, наверное, не в такой степени, как для…

— Катерина, — Александр Анатольевич неожиданно обратился к ней, уже собиравшейся уходить. — Скажи мне, тебя насчет Дениса Максакова никто в последнее время не расспрашивал?

Катя медленно обернулась. Внутри как-то странно опустело.

— Нет. — Она нахмурилась. — А должны были?

Аверинцев поджал губы. Покивал головой, но больше для себя, явно над чем-то размышляя.

— Роют под него, — сказал он медленно и не совсем уверенно, будто взвешивая аргументы у себя в голове. — Не уверен на сто процентов, но, думаю, что прав. Кто-то хочет что-то накопать.

— Он что, влез во что-нибудь незаконное? — Катя вздрогнула, поразившись проявившейся в собственном голосе злости.

Аверинцев, казалось, тоже не оставил ее эмоциональность без внимания.

— Маловероятно. Но случались знаменательные процессы. — Озвученный ответ показался ей более чем туманным, но требовать подробностей, Катя не стала.

Попрощавшись с Александром Анатольевичем, она вышла в коридор. Некомфортное, давящее волнение не желало уходить. После вопроса о Денисе от радости и спокойствия не осталось и крупицы.

Глава 19

В студии было немного душно, несмотря на беспрестанную работу кондиционера, впрочем, не самого нового. Через окно в комнату сплошной волной лилось яркое летнее солнце, нагревая стены и паркет и сверкая во всех доступных отражающий поверхностях, заставляя юную девушку с микрофоном в руке щуриться в попытке разобрать текст на засвеченном экране ноутбука.

Музыка заполняла пространство вокруг, чудесный, еще немного несмелый голос пел, нарастая и захватывая и исполнительницу, наконец, забывшую о мире вокруг, и сосредоточенную на процессе преподавательницу, что стояла напротив с телефоном в руках и снимала видео.

Не забывая одобрительно кивать и, жестикулируя свободной рукой, подсказывать темп и важные акценты в песне, Лена скоро остановила запись на телефоне, продолжая наслаждаться результатом их совместного с Юлей, ее давней ученицей, труда. Она чувствовала, как радость и облегчение охватывают сердце теплым кольцом.

Наконец-то. Наконец-то Юля хотя бы на четыре с половиной минуты позволила себе освободиться, отдаться музыке целиком и полностью, вложить в нее все свои переживания и горести. Милая маленькая девочка, натерпевшаяся в последний год столько, сколько не всякий взрослый готов выдержать.

Песня длилась, и боль, и горе, которым столько времени не было выхода, теперь угадывались в каждом звуке, созданным прекрасным, сильным голосом. Лена продолжала вести урок и очень старалась запрятать собственную грусть поглубже, понимая, что даже едва проявившееся на лице сочувствие погубит наметившийся прогресс, и Юля снова начнет закрываться и подавлять любой намек на эмоции, осторожничая даже в музыке, где нельзя отказывать себе в чувствах, и где, напротив, есть место для всей накопившейся в душе боли, где хотя бы отчасти можно от боли исцелиться.

Лена долго ждала и надеялась, что Юля обнаружит для себя эту сторону искусства. Врачующую, позволяющую пережить каждое тяжелое жизненное событие чуть легче, чем получилось бы в рамках обычной действительности наедине с собой. Хотелось верить, что сегодня путь, который оказался спасительным для многих раненных душ, открылся для еще одной.

Юля была одной из самых первых Лениных учениц и одной из самых талантливых и поразительно умных для своего возраста. Лене, конечно, по привычке думалось о ней как о маленькой девочке, но она сама отлично помнила, что в шестнадцать лет казалась себе более чем взрослой.

Впрочем, Юля на самом деле постоянно удивляла ее зрелостью суждений и необозримой душевной глубиной. Оттого еще тяжелее было наблюдать за тем, как девочка, огородившись непробиваемой стеной, переживает смерть матери.

Когда занятие подошло к концу и в студии впервые за сорок пять минут стихла музыка, Лена искренне, но без чрезмерного, способного скорее напугать, чем приободрить, энтузиазма похвалила свою немного растерянную после случившегося момента единения с искусством и еще не совсем вернувшуюся в реальность ученицу:

— Ты сегодня просто умница! — Подняв руки, она показала: — Смотри, у меня даже мурашки от твоего пения пошли.

Юля неуверенно заулыбалась и смущенно потерла нос тыльной стороной ладони.

— Спасибо, Елена Анатольевна! — поблагодарив, она тут же нашла, в чем усомниться: — А в первой строчке третьего куплета… мне кажется, я там в ноты не попала, да?

— Нет, Юль, все было отлично. В прошлые разы, бывало, ты уходила немного мимо, но сейчас все просто прекрасно.

Девочка просияла.

— Ура! Наконец-то, а то я дома столько раз этот куплет повторяла, папа сказал, что уже может его лучше меня спеть.

Лена рассмеялась.

— Да что ты?! — Она неверующе покачала головой. — И как, спел?

Распахнув глаза в притворном ужасе, Юля прошептала признание, как секрет:

— Нет конечно. Это же папа! Ни разу не слышала, чтобы он пел.

— Напомни ему об этом в следующий раз обязательно. — Лена со значением приподняла бровь. — Пусть не мешает профессионалам.

— Да я всегда так говорю, но его ничем не смутишь. — Юля закатила глаза. — Папа всегда такой.

Урок был последним на сегодня, и Лена, начав отключать технику, спросила:

— Ты сейчас до метро? Можем вместе дойти.

Юля покачала головой.

— Нет, за мной папа должен заехать. Заодно оплатит следующие занятия. Я деньги дома забыла. — Она вздохнула и вдруг схватилась за телефон. — Ой, он, может, приехал уже, а я сообщения не смотрю.

— Давай-давай, — Лена ответила почти машинально, одновременно с тем осматривая комнату на предмет забытых вещей или оставшейся работать электроники, — а то папа тебя уже потерял, наверное.

— Он приехал. Сейчас зайдет.

Лена кивнула. Юлиного отца она видела всего несколько раз. Раньше она чаще всего имела дела с ее матерью, после — только с самой Юлей.

Резкий и уверенный стук в дверь, несмотря на предупреждение о визите, все равно заставил ее вздрогнуть. Обернувшись, она сразу же встретилась взглядом с заходившим в студию мужчиной.

— Добрый день, — поздоровался он. Спокойно, без присущей многим мужчинам непонятной насупленной мрачности, от которой Лене всегда хотелось раздраженно закатить глаза, но и без приветливости. Холодная вежливость человека, уставшего от мира.

— Добрый, — Лена улыбнулась. — Мы с Юлей как раз закончили.

Ей хотелось поделиться хотя бы каплей светлых эмоций с этим человеком, которому явно пришлось многое пережить. В рассказах Юли любовь к отцу была такой очевидной, что Лена заранее испытывала к нему уважение и обычную человеческую симпатию: в ее профессии неизбежно учишься между строк понимать, какие у ребенка родители.

Юля оказалась рядом с отцом за пару секунд. Не выражая бурных чувств (наверное, присутствие Лены ее сдерживало), она все же встала к нему как можно ближе. Картинным жестом, точно подсмотренном в кино, она представила их друг другу:

— Папа, познакомься: Елена Анатольевна. Елена Анатольевна, это мой папа — Ярослав Сергеевич.

Они кивнули друг другу. Лена краем глаза рассматривала отца и дочь.

Даже с седыми прядями в темных, почти черных волосах Ярослав Сергеевич не был похож на родителя шестнадцатилетнего подростка. Ей показалось, что он не старше Дениса, но точного возраста она не знала и не могла быть уверена, что догадка верна. Мать Юли тоже всегда удивляла ее неожиданно юным обликом. Наверное, Юля была ранним ребенком.

— Мы знакомы, Юлий, — произнес вдруг Ярослав Сергеевич немного насмешливо. — Я же сам тебя сюда водил раньше, забыла?

Юля пожала плечами.

— Мой мозг хранит только важную информацию, пап.

Лена улыбнулась. Ярослав Сергеевич хмыкнул.

Едва они после расчетов, обсуждения дальнейшего расписания и затем прощания ушли, улыбка потерялась на ее ставшим вдруг взволнованным и грустным лице. Для сегодняшнего короткого рабочего дня имелась причина: Лену ждала поездка в ЗАГС за свидетельством о расторжении брака.

Сделав несколько долгих вдохов и медленных выдохов в надежде успокоить начавшееся во всем теле волнение, она, наконец, вышла из студии и замкнула замок. Отдала ключи администратору и попрощалась, прежде чем открыть дверь и ступить на раскаленный городской тротуар.

В середине летнего дня и станция метро, и поезда были непривычно пустынны. Заняв место в вагоне, Лена наслаждалась приятной прохладой и пыталась настроиться на грядущую через тридцать минут встречу с Денисом. Она сама не понимала, зачем согласилась с его предложением прийти в ЗАГС одновременно.

При электронной подаче заявления на развод выдача свидетельств не требовала присутствия обоих супругов, но она и Денис решили явиться вместе. Они не расставались врагами, и казалось странным ничего друг другу не сказать на прощание. Неправильным — не увидеться. Опасным — не поставить точку раз и навсегда.

Почти два месяца, что прошли с момента их разговора, Лена привыкала жить по-другому. Впрочем, не столь многое изменилось, как могло бы, будь их брак классически заурядным. Лена могла спокойно вычеркнуть половину пунктов из огромного списка перемен, характерных для большинства разводящихся.

Она давно проводила дни и — временами — ночи в одиночестве; давно примирилась со знанием о нелюбви; давно начала планировать свою повседневность без Дениса; давно привыкла, что его почти нет рядом, но… Оказалось, что видеть его пару часов в день и не видеть совсем — очень далекие по степени своей мучительности обстоятельства.

Она больше не могла ему что-то рассказать или обсудить; не имела возможности прикоснуться и получить поцелуй. Просыпаясь по ночам, она уже не находила его на другой половине кровати, чтобы обнять и заснуть вновь. Утром, по пути в душ, не улавливала, как прежде, остаточный аромат свежесваренного кофе; в ванной не пахло его гелем для душа и лосьоном для бритья; нигде не было его вещей и не лежали забытыми на диване бумаги.

Жизнь не заканчивалась Денисом Максаковым, но принять действительность, в которой он перестал быть ее мужем, Лена сумела не сразу. Она даже сейчас не знала, удалось ли.

День ото дня ее уверенность в принятом решении только крепла: Денис не любил ее, их брак агонизировал больше года без какой-либо надежды на восстановление, затягивая каждого из них в гнойное болото, выбраться из которого со временем становилось бы все труднее.

Она поступила правильно. Она избавила и себя, и Дениса от цепи на шее, не позволяющей осмотреться вокруг. Как бы ни было ей больно сейчас, однажды она почувствует, что боль ушла. Любовь же…

Лена не верила, что любовь пройдет. Правда ли настоящая любовь способна умереть или только затихнуть, переродиться в не мешающую жить часть души? Она не могла знать этого наверняка, но была убеждена в другом: любовь далека от трагедии и совершенно точно неравна желанию навечно присвоить другого человека себе. С любовью — в том числе безответной, — вполне можно жить.

Дениса, неподвижно стоявшего у подножия лестницы в ЗАГС, Лена завидела издалека. По старой привычке внутри грудной клетки на секунду дернулось сердце и жаром полыхнула кровь. Вмиг ослабели ноги, но она заставила себя идти вперед.

— Привет! — произнесла она спокойно, зная, что давно наученный справляться с любыми нервными потрясениями и переживаниями голос не подведет ее и сейчас.

— Привет, — ответив, Денис, не прекращая, внимательно рассматривал ее с самым напряженным и обеспокоенным выражением на лице; чем дольше он изучал ее и, вероятно, не находил явных тревожных сигналов, тем менее настороженным становился его взгляд.

После приветствий они, оставаясь на месте, молчали, не находя слов. Денис, которого Лена изучала не менее пристально, чем он ее, пару раз, казалось, порывался что-то сказать, но не решался. Ей отчаянно не нравилось, каким уставшим, скорее даже измотанным он выглядит: темные круги под глазами придавали ему болезненный вид, проступившие на лбу морщины старили его на самом деле вполне молодое лицо.

— Пойдем внутрь? — предложила Лена наконец, решив, что продлению неловкого молчания не облегчить их участь.

Денис кивнул.

Вместе они поднялись по ступенькам и зашли в здание. Лена вдруг почувствовала себя до странного спокойной, будто сам факт посещения ЗАГСа лишил ее последних сомнений. Обманывала ли ее психика, включавшая один из защитных режимов, или она правда приняла свой развод окончательно, Лена не знала; времени для раздумий и изучения собственных переживаний не предоставилось.

Все произошло до неверия быстро: не случилось длинной очереди, проволочек при поиске и выдаче свидетельств о расторжении брака — только сотрудница несколько удивилась, осознав, что они пренебрегли чудесной для многих бывших супругов возможностью раздельного получения документов. Не больше, чем через двадцать минут, Лена и Денис вновь стояли на улице у основания крыльца ЗАГСа, каждый со своей синей бумажкой в руке.

В окружавших здание деревьях с ветки на ветку, задорно чирикая, порхали воробьи, солнце слепило глаза, появившийся легкий ветер навевал прохладу; мимо, смеясь, пробегали перепачканные мороженым дети; по ступенькам в ЗАГС взлетали счастливые молодые пары и медленно и тяжело поднимая ноги, взбираясь как на эшафот, шли на максимальном расстоянии друг от друга люди с еще не исчезнувшими отпечатками обручальных колец на безымянных пальцах.

Замерев, Лена впитывала в себя день, час и минуту, когда ее брак с Денисом прекратил существование. Кто бы мог подумать, что она разведется в такой чудесный теплый летний день. Как странно, что она никогда не представляла, в каких обстоятельствах они с Денисом расстанутся. Думала, что разрыв возможен, но никогда не представляла…

— Лена? — Голос Дениса раздался у нее под ухом. Вздрогнув, она заметила, что ее бывший муж стоит прямо перед ней. Судя по всему, уже давно.

— Да?

Прищурившись, Денис продолжал ее рассматривать.

— Я хотел бы с тобой поговорить.

Лена удивилась. Она не могла представить ни одной темы для беседы.

— Конечно. Давай куда-нибудь зайдем?

Денис резко кивнул. Затем, словно придя в себя и сфокусировавшись на действительности, огляделся по сторонам.

— Здесь рядом кафе, пойдем туда.

— Хорошо.

До кафе они уже привычно шли в тишине. Лена быстро бросила гадать над причинами внезапного желания Дениса поговорить. Ни одна ее идея не казалась правдоподобной.

Кафе, к счастью, располагалось в пяти минутах ходьбы и не имело проблем со свободными столиками. Официант появился мгновенно, скрасив их возобновившееся молчание. Игнорируя жару за окном, Денис заказал черный кофе, Лена — лимонад.

— О чем ты хотел поговорить? — как только официант переместился к следующему столику, она озвучила рвущийся с губ вопрос.

Денис неопределенно пожал плечами, уперев взгляд в скатерть перед собой, но тут же посмотрел на Лену: виновато, с сожалением.

— Сам толком не знаю, — произнес он медленно, с легкой злость в тоне. Лена поняла, что злится он на себя. — Хотел узнать, как ты, где ты живешь, нужна ли помощь. Хотел, — он усмехнулся, — попросить прощения, но… Какой прок в словах? — Он покачал головой и недовольно поджал губы.

Лена не ответила. Она не знала, что сказать.

— Я… — Денис вновь начал говорить. — Я, наверное, только в эти месяцы осознал, насколько ты была мне… — Он замолчал, подбирая слова. — Другом? Опорой? Супругой в лучшем значении этого понятия? И я в ответ облажался по всем фронтам. Я не был тебе ни хорошим супругом, ни настоящей поддержкой, я это понимаю. Я не дал тебе того, в чем ты нуждалась. Я вообще не должен был тянуть тебя в свое болото, даже вроде как ненамеренно. — Он вновь усмехнулся: на это раз лишь едва шевельнувшимся уголком губ. — И я прошу прощения, мне на самом деле жаль, что я не смог стать тем мужем, которым я стать обещал.

— Денис… — начала она несмело, но он жестом попросил ее подождать.

— Постой, пожалуйста. Я должен сказать все. Ты в прошлый раз говорила так, будто в твоем представлении ты для меня — никто, но это совершенно не так. Эти годы человека ближе тебя в моей жизни не было. Я… привязан к тебе, но, полагаю, — он отвел взгляд, — не так, как тебе хотелось бы. Я утратил способность… к сильным чувствам. Ты заслуживаешь намного больше, чем я мог тебе дать. Я благодарен тебе: больше, чем могу выразить. И я всегда буду рад тебе помочь и надеюсь, что в случае проблем ты про это вспомнишь.

В первые же секунды воцарившегося между ними безмолвия у их столика появился официант с заказом на подносе. Лена была рада случившейся паузе в разговоре. К сожалению, стакан лимонада и кружка кофе не требовали долгой сервировки. Официант исчез вновь, оставляя Лену и Дениса наедине.

— Я люблю тебя, — сказала она легко, зная, что в глазах, выдавая ее боль, уже блестят слезы. — Я, наверное, всегда буду тебя любить. Это что-то запредельное, сильнее меня. Это… настоящее, понимаешь? — Денис смотрел на нее с ответной болью во взгляде, и Лена покачала головой, возражая то ли его страданию, то ли вине, что читались в каждой черточке его родного для нее лица. — Но одной любви на двоих никогда не будет достаточно; в первую очередь — тебе недостаточно. Ты хочешь любить, Денис, ты без этого теряешь смысл жизни, тебе нужно отдавать, а мне… мне ты отдавать не можешь. — Она грустно улыбнулась и чуть вздернула вверх голову, надеясь удержать слезы. — Просто нечего…

— Лена… — произнес Денис сипло, на грани слышимости, но она продолжила говорить:

— …наверное, у нас могло все получиться, наверное, ты не зря когда-то в это верил, если бы не одно: ты уже знал, что такое взаимность. И как бы ты ни пытался убедить себя или меня, меньшее тебя не устроит. И меня, я думаю, тоже.

— Прости, — прошептал он разбито.

Она горько улыбнулась.

— Я не уверена, что мне на самом деле есть, за что тебя прощать.

Во мрачном взгляде Дениса темнело несогласие, сменившееся непониманием, когда Лена, стремясь скорее прекратить их обоюдную пытку, поднялась со стула. Остановившись на секунду, она в последний раз посмотрела Денису в глаза, запоминая и завершая эту главу жизни, прежде чем тихо и с искренним участием сказать:

— У меня к тебе только одна просьба — попытайся вновь научиться быть счастливым. Просто попытайся.

Глава 20

Сегодняшний абсурдный и для его подзащитного практически безрезультатный процесс, растянувшийся на четыре часа, забрал у Дениса все силы, а взамен оставил адскую головную боль. Тщательно следя за сохранением нейтрального выражения лица, он, наконец, покинул зал заседаний и отошел в конец коридора, к окну. Требовалось несколько минут, чтобы понять, куда еще он успеет заехать, прежде чем вернется домой.

На улице впервые с мая была гроза. За те часы, что Денис провел в здании, дождь лишь усилился и теперь лил сплошной стеной. Во время заседания иногда очень удачно до уха присутствующих доносились громовые раскаты, не прекратившиеся и до сих пор. Очередное грохотание обошлось Денису новой волной боли в черепной коробке.

Отвернувшись к окну, он поморщился и слегка сжал переносицу, надеясь, что мозг все-таки сумеет переключиться на ждавшие его внимания задачи, несмотря на обделенную сном неделю. К периодической бессоннице Денис давно привык и вполне научился работать на одной силе воли — было бы желание, а ресурсы у организма всегда найдутся.

Карта в приложении телефона его, конечно, не обрадовала: дороги уже успело затопить, как случалось при каждом мало-мальски приличном дожде из года в год, и Москва, разумеется, тут же встала в десятибалльные пробки. Денис раздраженно вздохнул, сверился с электронным ежедневником, и без него догадываясь, что единственный возможный путь ведет в офис — в другие места ехать смысла больше не было.

До следующего заседания с Николаенко, развернувшим очень даже мешающую им с Ларой полосу препятствий и палок в колеса, оставалась пара суток, и этим вечером предстояло сосредоточиться на подготовке к процессу: даже ничтожные заминки сейчас были недопустимы.

Денис пошел к выходу, по пути размышляя о том, что еще предстояло сделать, и старался не обращать внимание на почти привычное, но все столь же неудобное внутреннее беспокойство. Его уже не первую неделю не отпускало ощущение угрозы, но понять, в чем причина подобного волнения, он не мог.

Едва ли Николаенко сделает что-то, к чему они еще не готовы. За безопасность Лары Денис теперь переживал чуть меньше: кто бы мог подумать, что ее каждый вечер на выходе из бизнес-центра будет караулить младший Аверинцев? Денис усмехнулся. Он и думать забыл, что Дмитрий тоже работает в их фирме. Как и вправду тесен мир.

Коридор заканчивающего свою работу на сегодня суда был полупуст и мрачен из-за непогоды за окном. Иногда из кабинетов выходили сотрудники и замыкали за собой двери, пока в других помещениях еще шли заседания и гудели голоса. Денис уже собирался поворачивать к лестницам, когда заметил слева от себя знакомое лицо и остановился на полушаге.

С того самого летнего дня, когда он, вцепившись в руль, смотрел, как Катя перебегает дорогу перед судом, было понятно, что встреча неизбежна: в здании суда ли, в магазине, на улице — они столкнутся. В пределах Москвы, когда между ними нет больше расстояния в 712 км, им невозможно не пересечься.

Денис гнал от себя любые мысли о гипотетическом развитии событий, запрещал себе гадать, что скажет Катя и что скажет он, если рядом с ними впервые за пять лет другие люди не встанут стеной, помогающей избежать любого взаимодействия друг с другом. Глупо и ни к чему представлять то, что больше не имеет значения.

Почувствовав прервавшееся движение перед собой, Катя подняла голову от лежавших перед ней на коленях бумаг и посмотрела вверх. Денис мог только встретить ее удивленно распахнувшиеся от неожиданности ярко-голубые глаза своими. Первые мгновения выражение ее лица было таким искренним и открытым, что на секунду он забыл, как давно ему не выпадала честь видеть настоящую Катю. Без брони для внешнего мира, без заслона из равнодушия, предназначавшегося уже специально для него.

Ожидаемо, вдох спустя она пришла в себя и больше не производила впечатление застигнутой врасплох невинной девы. Закрыв одним быстрым движением папку, она одновременно с тем, наконец, заговорила:

— Денис? — Вопреки ее внешней собранности вопрос выдавал растерянность.

— Катя, — ответил он хрипло, скорее озвучивая для себя самого факт ее присутствия, чем обращаясь к ней непосредственно.

Они опять встретились взглядами — буквально на одну единственную режущую секунду, — и тут же отвели глаза в сторону. Боль в голове пульсировала все сильнее, но Денис больше ее не чувствовал.

Молчание затягивалось, и казалось, что вместе с этим у него под ногами пол превращается в вязкую тину: он не в силах был сдвинуться с места, оторвать ногу и сделать шаг. Его тянуло вновь взглянуть на Катино лицо, всмотреться в него, изучить, вспомнить, узнать, но… не стоило.

О чем им было говорить, он не представлял. Он давно потерял право на те вопросы и слова, что действительно хотел озвучить. Беседа на отдаленные темы обернулась бы и для него, и для Кати абсолютной насмешкой.

С такой историей, как их, опций существовало немного: говорить откровенно и без прикрас или задушено молчать. От каждого варианта саднило внутри, но безмолвие все-таки казалось безопаснее. Вместе с тем уйти, не сказав больше не звука, Денис все равно не мог.

Годами он видел Катю лишь издалека, мельком, получая на секунды возможность едва приметить ее в толпе и получить в ответ холодный, равнодушный взгляд — ни одна из тех полувстреч не была сравнима с сегодняшней, когда мир вдруг оказался единым и слишком близким.

— Ты вернулась в Москву, — сказал он наконец, лишь бы разрушить убивающее его напряжение.

— Да, — кивнув, Катя ответила, ее голос звучал глухо и пусто.

Она, конечно, не намеривалась помогать их жалкой попытке разговора, но Денис невольно продолжал шевелить губами и складывать буквы и слова в предложения. Зачем-то.

— Ты с процесса?

Она растерянно моргнула, будто не ожидала подобного вопроса: слишком простого и ничего незначащего и вместе с тем слишком личного.

— Да, жду помощника. Нужно… — каждое слово будто давалось ей с трудом, — забрать кое-что.

— Понятно. — Денис кивнул. Пора было прекращать эту агонию. — Рад был встрече. — Правда ли? — Я пойду.

Она кивнула с нечитаемым выражением лица. Не то чтобы Денису хватало мужества смотреть на нее дольше пары секунд за раз.

— Пока.

— Пока, — повторил он за ней медленно и развернулся, чтобы уйти.

В ушах стоял гул, сердце билось до отвращения сильно.

Он успел пройти пару метров, когда Катин голос, вдруг ставший уверенным и громким, нагнал его, а следом раздался и уверенный стук каблуков.

— Денис, постой! — Он услышал, как она остановилась у него за спиной, и заставил себя повернуться. Катя будто бы сама была не рада, что догнала его, но тем не менее продолжила говорить: — Тебе… тебе еще Александр Анатольевич не звонил?

Денис, нахмурившись, с непониманием посмотрел на нее.

— Не звонил, — ответил он. Ни одной догадки, причем здесь Аверинцев, в голову не приходило. — А должен был?

Катя вздохнула и начала объяснять.

— Я думаю, еще позвонит, но… — будто сомневаясь, она сделала паузу, прежде чем продолжить: — Вчера он мне сказал, что под тебя копают. Возможно, — добавила она тут же. — Если я поняла его правильно, начались странные расспросы. Про тебя. — Она замолчала в явном ожидании.

До Дениса же очень медленно доходило, что Катя — Катя! — пытается его предупредить. С большим, явно не оставшимся незамеченным промедлением, он наконец отреагировал на ее слова:

— Спасибо, — произнес он ровно, надеясь, что его недоумение не станет для нее очевидным.

Катя нахмурилась сильнее и, прищурившись, принялась слишком уж пристально его разглядывать. Ее поведение озадачивало.

— У тебя, — начала она неожиданно несмело, — все нормально?

Денис застыл. С каких пор ее интересуют его дела?

— Все как всегда. — Он дернул головой.

Ему не понравилось внезапно сменившееся направление их разговора. Он вообще больше не был уверен, что им стоит продолжать находиться рядом. Как бы его сейчас ни тащило к Кате, все более явное ощущение никуда не исчезнувшей между ними близости пугало. Несло опасность, от которой стоило держаться подальше.

Боль в голове резко обрела действительность. Напряженно удерживая себя от любых явных реакций, Денис собирался попрощаться и как можно скорее добраться до машины.

— Голова? — спросила Катя вдруг, вероятно сама не понимая, что только что одним вопросом вывернула ему душу.

Своим беспокойством, за которым ничего не стоит. Своей такой узнаваемой наблюдательностью. Своей памятью, что позволила ей и сейчас сразу же догадаться о его состоянии. Как много раз в прошлом.

— Да, — подтвердил он и зачем-то добавил: — В машине выпью таблетку.

— Хорошо, — сказала она серьезно.

Денис дернул плечом.

— Пока, — попрощавшись второй раз за несколько минут, он был более чем намерен уйти.

Позади Кати, из одного из кабинетов выглянула девушка — вероятно, та самая помощница судьи, которую она ждала, и окликнула ее.

Катя вздрогнула. Прижав покрепче папку к груди, кивнула Денису в ответном прощании и развернулась, чтобы уйти.

Спускаясь по лестнице, он все еще видел ее лицо.

Глава 21

Закрыв позади себя дверь, Денис замер на пороге темной прихожей. На протяжении нескольких месяцев каждый раз, возвращаясь домой, он натыкался все на то же ощущение бесконечной пустоты и совершенного безлюдья в стенах собственной квартиры. Странное чувство. Неуютное, не поддающееся разуму. Угнетающее.

Вспыхнувшие теплым светом по щелчку выключателя бра, как обычно, помогли развеять морок и вернуться к действительности. Разувшись, Денис подхватил портфель и направился в кабинет, стараясь игнорировать едва теплящееся последними искорками привычки стремление заглянуть в гостиную. Ему уже давно стоило привыкнуть к другому: почти три месяца диван в этой комнате всегда оставался пустым.

Включая домашний компьютер и раскладывая на столе нужные для работы документы, Денис продолжал думать о том, какой явной, пронзительной пустотой обернулось отсутствие Лены в этой квартире и в его жизни. Он до сих пор не был уверен, что готов принять новую жизнь до конца. Жизнь, которою он, судя по всему, проведет в безграничном одиночестве.

Собственные размышления вызвали у Дениса циничную усмешку: он чересчур привык к тому, что рядом всегда есть другой человек. Тот, кому есть до него дело. Оказалось, не так уж легко существовать в мире, где не с кем обсудить прошедший день. Рабочие совещания, прения в суде и пара слов знакомым и незнакомцам, к его большему сожалению, не заменяли друзей, родных и жену — всех, кого у Дениса больше не было.

С удивлением он понимал, что до ухода Лены едва ли замечал, насколько пуста его жизнь. Не потому, что она заменила ему всех и вся — он отлично помнил, что совсем не стремился проводить с Леной дни и ночи, и не намеревался теперь глупо романтизировать их брак, забывая о реальности, — но сам факт ее присутствия в его жизни служил успокаивающей иллюзией нормального, полноценного существования. Теперь отгораживаться от досадно провальной действительности было некем.

Неудивительно, что он тянул с разводом и не раз глушил порывы переубедить Лену, уговорить ее попробовать заново; ему хватило ума осознать, что в эти минуты им руководила вовсе не любовь и даже не привязанность, что, безусловно, связывала его с Леной, но страх. Остаться наедине с собой. Лишить себя последнего дорогого человека.

Денис был железно уверен, что ни одну причину нельзя считать достойной и правильной. Нельзя строить брак на таком фундаменте. Один раз он уже попытался, и его мало извиняла неосознанность им содеянного. Второй раз купиться на тот же самообман было непростительно.

Лена хотела иного. Она заслуживала иного, и чем больше Денис разбирался с мотивациями своих прошлых поступков, тем увереннее становился в правильности принятого ей решения. Ни он, ни она, как выяснилось, не способны выдержать брак без взаимности. Лучшее, что Денис мог сделать, — это Лену отпустить. Прекратить эгоистично и трусливо хвататься за нее как за спасательный круг и разобраться с собственной жизнью.

Если бы он еще знал как.

Убежать с головой в работу от не самых приятных мысленных дискуссий с самим собой не удалось. Денис постоянно возвращался к воспоминаниям о случившейся в стенах суда встрече. Вновь взбаламутившей все его нутро, когда он лишь приблизился к примирению с нынешним положением дел.

Денис давно не возлагал на встречу с Катей никаких надежд. Поначалу потому, что и сам не верил, что у нее получится его простить; позднее, потому что был женат — до измен и ползания на коленях перед одной женщиной с кольцом на пальце для другой он бы не докатился никогда, даже если бы предоставился шанс.

Впрочем, любые фантазии были смешны и разбивались об одну простую фразу: «Я не могу тебе больше верить», — отпечатанную Катиным едва слышным сипением и глухим рыданием где-то у него внутренней стороне черепа. В те времена, когда он еще надеялся, что достаточно вымолить прощение — и все наладится.

Катастрофа для их Катей отношений заключалась в другом: хрупком и невосстановимом. В ослепительно-хрустальном, безграничном — и оттого столь громко и безвозвратно расколоченном, — доверии. Вернуть его не вышло бы ни словами, ни поступками: Катя всегда жила бы в ожидании подвоха, повторения знакомого сюжета, который в их работе редкостью не считался. Денис и сам в те дни не чувствовал уверенности в том, что может что-то Кате снова обещать. Их общий мир рушился, а они беспомощно наблюдали за тем, как обваливается одна стена за другой, не находя сил что-либо исправить.

Сегодняшнее столкновение словно вернуло Дениса в те дни. Он думал, что спустя столько лет главным, если не единственным чувством при разговоре с Катей будет отчужденность. Скованность. Он не ожидал, что эти ощущения затмит тепло узнавания. Родства. Неисчезнувшего и незабытого, пронзительно-тоскливого, потому что ни с кем и никогда, кроме Кати, оно его не связывало.

Денис упорно твердил себе, что его чувства, встрепенувшиеся из-за встречи с прошлым, фантомны. Все настоящее должно было погибнуть за прошедшие пять лет, а флер воспоминаний скоро развеется. Обычная ностальгическая иллюзия, не более того. Никаких альтернатив не существовало.

Ему стоило сфокусироваться на другом: этим вечером и правда звонил Аверинцев. Предостерег и после предложил помощь, но от нее Денис отказался. Достаточного того, что Александр Анатольевич сообщил ему о происходящем, когда большинство отмахнулось бы, не приметив ничего подозрительного.

В самом ли деле кто-то пытался нарыть о его персоне что-нибудь компрометирующее или же причина странного копошения в сообществе заключалась в чем-то ином, Денису нельзя было допустить скандала или шантажа. Процесс против Николаенко (кто пока казался ему наиболее заинтересованным землекопом) набирал обороты и любое осложнение могло помешать. Фирма тем более не стала бы терпеть в качестве партнера адвоката, о котором вдруг начнут ходить мутные истории.

Для приличного скандала требовалось немного: допустить легкое искажение, предложить другую перспективу, подметить неточность или двойственность в истолковании — и затем можно выворачивать факты и домыслы во все удобные стороны. Единственный выход, который Денис пока видел, — предусмотрительно залатать любые репутационные прорехи, коих у него почти и не имелось.

Конечно же, первым и главным пунктом его списка стала Мария, бывшая подзащитная Кати. Он не был уверен, захочет ли она рассказать о том, что произошло в прошлом, но риски были и вполне серьезные. Любой, тем более неподготовленный к профессиональному допросу человек незаметно для самого себя может выболтать что угодно и кому угодно.

В случае Марии риски возрастали в разы: на Дениса она была зла. И зла справедливо, потому что знала правду. Ему пришлось все рассказать, когда она категорически отказалась иметь дело с адвокатами и правозащитниками: уже на первой кассации сторона обвинения милосердно поведала, что ее прекрасной защитнице доверять не стоит.

После того, как Катина кассационная жалоба не увенчалась успехом, Марию уже было не переубедить. Она больше не хотела сражаться и надеяться на лучшее. Ее разочарованность, отчаяние, злость и ненависть — все в тот день обрушилось на Катю, и Денис, прежде скрывавший содеянное месяцами, уже не смог молчаливо наблюдать за ее мучениями, за бесконечными и безуспешными попытками исправить то, в чем не было ее вины.

Он рассказал ей правду, она не простила.

Позднее, когда Катя начинала новую жизнь в Питере, он рассказал правду Марии, надеясь, что она поймет его и примет их с Аверинцевым помощь в обжаловании. Она поняла, но тоже не простила: его правда не могла вернуть ей год жизни.

Глава 22

Кухня родительского дома всегда нравилась Кате особенно. Просторная и светлая благодаря большим окнам и кремового оттенка стенам, с большими вместительными кухонными шкафами, множеством уютной утвари и живых цветов, размещенных на половине свободных поверхностей, она с одного взгляда вызывала ненавязчивые ассоциации с Провансом и казалась до того уютной, что уходить в другие комнаты совершенно не хотелось.

Стоявший в центре овальный деревянный стол со скатертью в красно-белую клетку (точь-в-точь как в их московской квартире в годы ее детства) занимали заварочный чайник, две больших фарфоровых кружки и замысловатая тарелка с печеньем, конфетами и фруктовым мармеладом — все принадлежало одному набору расписанной вручную посуды. В очередной раз подивившись, как мама всегда и во всем умудряется создать красоту — даже в ночном чаевничании на двоих, — Катя отпила из своей кружки теплый ягодно-травяной чай и уселась на стуле поудобнее.

Усталость — закономерный результат прошедшей рабочей недели, — наконец, вылилась в полное нежелание двигаться и о чем-либо думать. Вечером пятницы дорога к родителям загород была достаточно выматывающей, чтобы последние силы, позволявшие волнениям и беспокойствам существовать, отказали Кате в своем присутствии. Иногда в трудоголизме были свои прелести, пусть и краткосрочные, и обходившиеся большими издержками.

Папа обещал вернуться со своей любимой рыбалки утром, и мама, конечно, использовала подвернувшую возможность уединения для разговора по душам. В прошлом, до Катиного отъезда в Петербург, когда от еженедельных визитов к родителям пришлось отказаться, они часто устраивали себе подобные вечера.

Их отношения с мамой всегда были очень близкими и доверительными. Катя знала, что может рассчитывать на поддержку без всякого осуждения, на совет и помощь, если потребуется. Всю ее осознанную жизнь они общались на равных, и ее суждения никогда не отвергались с дурацким «ты еще маленькая, чтобы понять», за что Катя спустя годы была особенно благодарна. Ее родители сумели взрастить в ней самостоятельность и вместе с тем ни на секунду не утратили в ее глазах свой авторитет в статусе взрослых.

Сегодняшний тет-а-тет с мамой ненадолго вернул ее в прошлое, напомнил о лучших днях, где она всегда чувствовала себя в тепле и безопасности, и с удивлением Катя признала, что за несколько лет жизни в чужом городе отвыкла от подобной защищенности. Адаптировалась. Она редко видела родных и друзей, много работала и одна снимала квартиру.

Возращение к прежнему образу жизни до сих пор давалось ей тяжело; приходилось бороться со сформировавшимися привычками, если она не видела в тех пользы: смешно, но временами Катя ленилась выйти из дома для короткой прогулки с Юрой в парке неподалеку, несмотря на то, что всегда была рада встрече с лучшим другом. Одиночество оказалось менее ресурсоемким; оно действительно вызывало привыкание.

— Не подумай, что я не рада, Катюша, — начала вдруг мама осторожно, — но ты к нам с папой каждые выходные ездишь, и я переживаю. — Катя посмотрела на нее с непониманием. — Разве тебя не ждет там никто? — Последнее прозвучало с явным вопросительным намеком.

Катя рассмеялась от растерянности: она не предполагала, что ее социализация вызывает беспокойство.

— Кто меня будет ждать? С Юрой мы в офисе видимся да так временами встречаемся, конечно. Он рядом живет, ты же знаешь. Хожу вот иногда к ним со Светой в гости.

Тревожность с маминого лица не исчезла — лишь проступила отчетливее.

— А подружки твои — Марина, Таня?

Катя поморщилась.

— «Подружки», — повторила она со значением, — потому и «подружки», а не «подруги». Я пять лет не жила в Москве, со мной нельзя было раз в пару недель сходить выпить кофе и поболтать ни о чем. Такое приятельство на расстоянии не живет.

— Да, конечно, тут ты права, — согласилась мама, но тут же огорошила не ожидавшую допроса с пристрастием Катю новым актом любопытства: — А мужчина? Совсем никого?

Катя приподняла бровь: все-таки настала ее пора в тридцать четыре года внимать отповедям о браке и стакане воды в старости?

— Мы не так давно расстались с Пашей, могу я немного отдохнуть от отношений? — спросила она саркастично.

Мама только с раздражением отмахнулась, не принимая ее ответ в качестве аргумента и пробормотала:

— Паша этот…

Катя удивленно моргнула.

— А с ним-то что не так?

— Да все с ним было не так, — произнесла мама с таким видом, словно ничего очевиднее за всю жизнь не объясняла. — Ходил за тобой как хвост, а толку? Вы все время как у Чехова: говорите и друг друга не слышите. Совсем он ничего про тебя не понимал. Какая ты, что тебе важно. Другой тебе человек нужен. С общими интересами, принципами. Я же помню, какие вы с Денисом были — небо и земля в сравнении с этим Пашей. Фразы друг за другом подхватывали. Я нарадоваться не могла на вас: такое взаимопонимание — это большая редкость. Да и не найдешь такого во взрослом возрасте, не откроешься уже так, как в молодости.

Катя фыркнула. Ей хотелось поскорее закончить этот до жжения в груди неприятный разговор.

— Ничего он не понимал, как выяснилось. Только на словах. — Горечь разочарования, проступившая в каждой фразе вместо равнодушия, ее только разозлила.

Мама поджала губы в несогласии.

— Дочь, сама-то веришь тому, что говоришь?

— Хватит, мам, правда.

— Не стоило вам с Денисом расставаться. — Мама удрученно покачала головой. — Не стоило.

— Мама!

— Что, мама? Такая любовь была!

— Была да кончилась, если ты запамятовала, — констатировала Катя жестко.

Догадаться, что прозвучавшие только что размышления давно бродили в маминой голове, было несложно. Катя лишь удивилась, что беседы на тему отношений начались после ее возращения в Москву: за проведенные в Питере годы честь прослушать классическую родительскую речь ей не выпадала.

Мама будто не заметила ее слов.

— Неужто нельзя было обсудить спокойно то, что случилось, решить, помириться? — она спросила с искренним участием и сожалением, тихо и серьезно. — На вас смотреть страшно было после расставания. Денис почернел весь, ты как полумертвая по дому ходила. Кто же разбегается, когда так любит?

На секунду Катя зажмурилась, отгораживаясь от достигавших ее слуха вопросов. Мама не понимала, что своими сомнениями как иголкой тыкается ей в душу. Беспрестанно и методично, с научным интересом проверяя реакцию нервных окончаний.

— Нет, нельзя было, — она ответила глухо.

— Как же так, что совсем нельзя? — Мама печально покачала головой. — Денис столько раз…

Катя резко ее перебила:

— Мама, ну зачем сейчас об этом говорить? — Она выдохнула, надеясь унять поднявшуюся неведомо откуда злость. — Все давно прошло.

— Да где же прошло? — мама возразила уже громче прежнего, убежденно и взволнованно. — Шестой год замороженная ходишь. Ни семьи, ни отношений…

— Мама…

— Упрямая ты, Катюша, ой, упрямая. Поймешь, да поздно будет.

Уже пять лет как поздно, хотела она сказать, но вместо того поднялась со стула и коротко проинформировала:

— Я спать. Доброй ночи.

Глава 23

В середине августа череда процессов с Николаенко подошла к первой фазе завершения: сегодня было объявлено решение суда первой инстанции. После длительной и выматывающей борьбы Лара и Денис сумели доказать невиновность своего подзащитного, но ни радости, ни расслабленности они не чувствовали.

Напротив, казалось, они стали лишь более собраны и напряжены. Стараясь не реагировать на вспышки камер дождавшихся их появления СМИ: свои комментарии нужным изданиям они уже дали, — Денис с лишенным эмоций лицом и уверенностью в каждом движении спускался по лестнице здания суда и коротко переговаривался с Ларой.

— Обжалование будет точно, — сказала она ровно после его вопроса о ее предположениях на будущее.

Денис кивнул. С самого начала никто из них не рассчитывал на иное развитие событий, в котором все несогласные умолкнут раз и навсегда уже на первой инстанции. Маловероятный сценарий.

— Замена судьи нам очень помогла. Их сторона такого не ожидала.

Лара довольно усмехнулась в ответ на его реплику, наверняка вновь вспоминая мгновение чудесного выпавшего им везения.

— Да-а, — протянула она чуточку злорадно. — Судья была что надо: давно не видела, чтобы обвинителю действительно приходилось попотеть в процессе.

— И в правду приятное зрелище из «Красной книги». — Денис хмыкнул.

— Угу. Николаенко, — имя Лара произнесла с легким отвращением, — от процесса к процессу кажется все более неадекватным. Ты видел, как он сегодня на нас смотрел? Бешеными глазами.

Денис задумался, мысленно вернулся к событиям прошлого часа, прежде чем подтвердить:

— Боится и бесится. Одно дело против него уже возбуждено, второе на подходе. Сомнительно, чтобы в начале своей авантюры он думал, что это возможно. Последим за его дальнейшим поведением: есть неплохой шанс, что он начнет на панике косячить и тем нам же и поможет.

— Главное, чтобы он на панике не начал крушить все вокруг, — предупредительно возразила Лара, прежде чем сесть в машину, к которой они на свою радость быстро пробрались. — Эти статейки, что про тебя вышли, очень вероятно, его заказ.

Денис только плечом дернул, больше увлеченный дорожным движением, чем текущим витком их разговора. Ерунда получилась, а не статьи.

После встречи с Катей, где она озвучила свои опасения о возможных археологических раскопках в отношении его персоны, он, конечно, подстраховался: перекинулся парой фраз с нужными людьми, держал ухо востро на случай возникновения всякого рода неожиданностей, усиленно привлекал внимание независимой прессы (какой мало осталось в живых) к процессу, чтобы и общественность, и профессиональное сообщество получило достоверное представление о происходящем и было готово к информационным манипуляциям.

Когда, наконец, его имя принялись полоскать в однодневных изданиях и кулуарных слухах, которые, едва начавшись, затихали, не выдержав его железобетонной в последние годы репутации, Денис даже испытал слабое разочарование оттого, что его усилия и готовность дать отпор не пригодились. Если вся эта вакханалия на самом деле была спровоцирована Николаенко, то вывод был один: Николаенко еще более глуп и самонадеян, чем Денис привык считать.

— Все заглохло, даже не начавшись, — ответил он все-таки. — Не думаю, что стоит ждать чего-то серьезно, но, — тут же он возразил сам себе, вспомнив, с кем разговаривает, — осторожность никто не отменял.

— Ага, — Лара его перебила и добавила насмешливо: — «Постоянная бдительность».

После небольшого мысленного усилия Денису удалось вспомнить, откуда он знает цитату: Катя обожала книги о Гарри Поттере и на каждый новый фильм они всегда шли в кинотеатр среди первых. Не говоря уже о тв-показах: он, наверное, ни одну франшизу столько раз не видел, как эту.

— Именно так, — подтвердил он после небольшой паузы. — Аверинцев-младший все еще у тебя в пажах?

Лара бросила в его сторону полыхающий всеми красками неодобрения взгляд.

— Как это касается темы нашего разговора?

Денис довольно улыбнулся: впервые за годы их давнего знакомства он нашел возможность побесить вечно бесстрастную Лару, о личной жизни которой до недавней поры никто ничего не знал. С Димкой Аверинцевым они палились настолько явно, что даже он заметил.

— Самое прямое, — ответил Денис непринужденно. — Не ходи нигде одна и пешком вообще поменьше передвигайся. Пока все не устаканится.

Лара раздраженно фыркнула, прежде чем, показательно сделав ему одолжение, произнесла:

— Мы обо всем с Димой договорились, господин босс. Конвой, такси, охрана — все включено. Как принято говорить: мы с Тамарой ходим парой.

Денис не сомневался, что несмотря на нарочитое недовольство Лара на самом деле ничего не имеет против: поддержка в их деле всегда была редкостью. Младшего Аверинцева он знал с университета, пусть и шапочно, но всегда считал его надежным парнем, очень похожим на отца.

— Повезло тебе с конвоиром, — заметил Денис насмешливо, пока парковался перед офисом. — Вот, кстати, — он качнул головой в сторону, где в противоположном ряду у машины увидел знакомое лицо и белоснежную макушку, — уже и ждет тебя.

Лара, естественно, проигнорировала его приступ остроумия и просто попрощалась.

Оставшись в одиночестве, Денис устало выдохнул и ненадолго позволил себе откинуться в кресле. Краем глаза он видел, как Димка Аверинцев радостно улыбается и после недолгих объятий и легкого поцелуя открывает перед Ларой дверь своей машины, продолжая о чем-то говорить. Денису они внезапно показались слишком молодыми в сравнении с ним и такими влюбленными и счастливыми, что он, пусть и на мгновение, почувствовал зависть, перемешанную с ностальгией: однажды все это было и у него.

Уже в кабинете, собирая нужные для работы дома документы, Денис вдруг осознал, что в прошлом он ошибся не в тот день и час, когда полез в Катин ноутбук, а намного раньше: он мог быть рядом с ней всегда — выбрать путь поддержки, который, кажется, предпочел младший Аверинцев, — но по непонятным для него теперь причинам он даже не попытался.

Он столь привык к спокойной, необремененной переживаниями жизни: ни капли волнений о деньгах, о безопасности, о будущем, — что при первом же испытании выбрал самый легкий и трусливый путь: решил избавиться от проблемы, а не встретиться с ней лицом к лицу.

Теперь Денису было смешно вспоминать, как много он говорил Кате о том, что всегда будет рядом и поддержит, что ничего не имеет против ее выбора профессии и понимает риски. Ни черта он не понимал, пока сам не вступил на тот же путь, что и она, уже в одиночестве; но кого он мог винить, кроме себя?

Глава 24

Вечером воскресения квартира привычно встретила вернувшуюся от родителей Катю молчаливой пустотой и ненавязчивой, но уловимой атмосферой то ли ностальгии, то ли дежавю. Зачастую, пересекая порог, Катя на мгновение попадала в странный временной разрыв между настоящим и прошедшим: слишком мало изменились родные ей стены.

Уже не в первый раз, почувствовав себя невольно выдернутой из времени, после она мысленно соглашалась с мамой в том, что начинать новую жизнь стоит с ремонта. Впрочем, дальше уверенного кивка самой себе ее стремления к переменам еще не заходили.

Сегодня же, сначала убирая в холодильник привезенные от родителей контейнеры с едой и ненароком рассматривая обстановку кухни, затем переодеваясь в спальне и развешивая вещи на вешалках в шкафу, на покупку которого они когда-то скидывались с Денисом своими первыми зарплатами, и разглядывая себя в зеркало — в то же самое, что и во время сборов в университет много лет назад, — Катя настойчиво повторяла себе, что ремонт неизбежен.

Изученный до каждой царапинки и потертости интерьер вызывал у нее смешанные чувства: от ностальгической грусти в одну минуту до яростного желания изменить все комнаты до неузнаваемости в другую. Она более чем могла позволить себе, пусть не лучшее, но вполне приличное обновление, которого давно требовала устаревшая по всем критериям квартира: обои потускнели и понемногу отходили от стен, потолки мечтали о былой белизне, а кафельная плитка в ванной — о более современной замене. Не существовало ни одной убедительной причины тянуть с переменами, но… что-то не давало Кате начать.

Работе не было конца, голову постоянно занимали другие беспокойные размышления, и лишь редкими вечерами, в которых вдруг обнаруживался небольшой промежуток свободного времени перед сном, Катя осматривалась вокруг и вспоминала: сначала прошедшее и только затем — свои намерения заняться ремонтом.

Она много, пожалуй, чересчур много, в последние дни думала обо всем, что когда-то случилось в этой квартире, о том, кто жил с ней здесь, будто не в силах была остановить пробившийся сквозь заслон отрицания поток мыслей. Причина виделась ей простой: оказалось невозможным не заметить, как сильно изменился Денис за минувшие годы — эти перемены в нем вступали в диссонанс с ее неявными, но, очевидно, существовавшими ожиданиями.

Катя не могла не признать, что вместо присущей ему врожденной легкости и наповал бьющей окружающих харизмы нетронутого бедами человека нашла тяжелую, пугающую мрачность. Сколько бы она ни пыталась игнорировать терзающее, давящее беспокойство, что тревожилось в одной из комнаток ее подсознания, отмахнуться от этого впитанного всеми ее органами чувств ощущения неправильности не выходило.

Иногда ей казалось, что во время двух самых близких встреч с Денисом за пять лет — в суде на прошлой неделе и перед тем — на форуме в Сочи, она прежде всего, на каком-то иррациональном, явно надуманном уровне восприятия улавливала предзнаменование беды.

Она не сомневалась, что подобные мысли, конечно, были глупостью. Обманом чувств. Неприятием действительности. Нелепым и навязчивым когнитивным искажением, от которого не найти покоя, но…

Денис… повзрослел. Слишком повзрослел.

Еще на сочинском форуме в декабре прошлого года она удивилась его внезапной, поражающей зрелости, что считывалась и в лице, и в фигуре, и в манере говорить, и в мимике — лишь раз или два за его выступления быстро исчезнувшими искрами промелькнули черты прежней беззаботности. В нем не стало меньше харизмы и истинно мужской красоты — напротив, как Катя однажды и предсказывала, он пополнил ряды тех мужчин, что ближе к сорока годам становились еще привлекательнее, чем в молодости. Его не портила даже борода, с которой она сама никогда бы его не представила.

Однако Денису словно было плевать и на собственную внешность, и на заинтересованные взгляды женщин, и Катя была почти уверена, что вспоминал он о столь полезных для любого оратора качествах вроде явной красоты и не имевшей физического воплощения притягательности только при выходе на сцену и затем в паре наиболее важных моментов речи.

Он улыбался, но не по-настоящему — она знала все его улыбки, и обмануть ее искусным растягиванием губ он не мог. Он шутил — своевременно и остроумно, — но будто вынужденно, как по науке рассчитывая, каким образом лучше привлечь внимание публики. В остальные минуты он казался погруженным в себя, далеким, закрытым ото всех обитыми металлом тяжелыми дубовыми дверями.

В те последние декабрьские дни Катя, ведомая любопытством и неверием, позволила себе дважды оказаться в зрительном зале. Она просто хотела… понять. Каким он стал человеком, каким являлся адвокатом. Узнать, из чего строится его жизнь. Пять лет — достаточный для сравнения срок.

Размах и успешность его правозащитной деятельности, которой в прошлом он уделал совсем немного времени, стали для Кати сюрпризом. Она не знала, как относиться к полученной информации и ничего не могла поделать с зародившимся в ней уважением. Может быть, не лишенным некоторого восхищения и вместе с тем, наверное, обиды.

Его карьерные успехи ее, конечно, не удивили. Никому и в голову не пришло бы сомневаться в уме, целеустремленности и работоспособности Дениса, когда дело касалось сферы его интересов.

Он всегда был таким: игнорировал важные, но обязательные занятия, если считал их скучными, и в то же время не мог остановиться, когда действительно чем-то увлекался. Если работал, то на максимуме своих физических и интеллектуальных способностей, если встречал книгу или тем более серию книг по душе, то обязательно находил все интервью, статьи и факты, если играл в футбол, то до победы и полного изнеможения.

Временами Кате приходилось его тормозить, потому что на все и сразу Дениса попросту не хватало. Ему требовался человек, что напомнил бы о еде и сне, ей — тот, кто мог убедить, что исправить можно не все. К счастью, и он и она умели прислушаться к чужому мнению — без особого труда и намерения они за годы совместной жизни научились друг друга заземлять.

После разговора с Денисом в суде Катю беспрестанно беспокоило воспоминание об отпечатавшейся на его лице изнуренности. Словно он несколько лет подряд работал без передышки. Словно его было некому заставить взять паузу и отдохнуть.

Она уже видела Дениса настолько уставшим: в наиболее трудные и тяжелые периоды загруженности, когда его карьера только начинала подавать признаки жизни. Тогда он спал по три часа в сутки, поглощал литры черного кофе, не слушая ее просьб пожалеть собственный желудок, и проводил за экраном компьютера вечность — до покрасневших, слепо щурящихся на ярком свету глаз. Участь, для любого молодого юриста, мечтающего о собственной практике в будущем, неизбежная.

При разговоре с ней в тот день Денис столь узнаваемо, как при случавшейся у него иногда сильной головной боли, стискивал челюсти, что у Кати против воли вырвался вопрос, в ответе на который на самом деле не было нужды. В прошлом, по какой-то дурацкой, вероятно, якобы угрожающей его образу настоящего мужчины причине Денис нередко пытался скрыть, что его что-то беспокоит, но с ней его попытки играть в Терминатора редко бывали успешными. Она всегда замечала, что с ним что-то не так.

Оказалось, даже пять лет простоя не помешали старым навыкам служить ей верой и правдой, и на мгновение Катя очень разозлилась. Неожиданной, затмившей остальные чувства вспышкой. Необоснованной и глупой. Она разозлилась на его жену.

Неужели она не видела того, что видела Катя?

Линии морщин на напряженном лбу. Темные тени под измученными глазами. Проступившие под кожей капилляры.

Источаемую им усталость, едва замаскированную спокойствием мрачность, напряженность в теле — такую, будто, вся тяжесть мира, как писал Сартр, покоилась на его плечах.

Неужели никто этого не видел?

Теперь Кате становилось неловко от одного воспоминания о том, как резко и сильно она разволновалась, едва заметив признаки скрываемой за фасадом непроницаемости боли. Как ей вдруг непреодолимо захотелось отчитать Дениса за самонадеянность и невнимательность к собственному здоровью, но прежде — просто удостовериться, что с ним не случилось ничего плохого.

Катя поражалась себе. Потребовалось всего лишь четыре месяца жизни в Москве, чтобы окунуться в дурман прошлого с головой: квартира, превратившаяся в музей, мама с ее сомнениями, Денис, встречи с которым стали неизбежными.

Она сама и ее дурацкий, не умеющий существовать бездумно ум.

Шумно и раздраженно выдохнув, Катя закрыла ладонями лицо, пытаясь изгнать из собственной головы навязчивые образы и остановить бесконечную перемотку воспоминаний перед глазами.

Только бы уснуть.

Глава 25

Фоновым шумом, что стал для Лены за последние несколько месяцев привычным и даже приятным, из открытого окна в кухню залетали визги и крики с детской площадки во дворе, аккомпанементом которым звучали шорох шин паркующихся машин, редкий вой сработавшей сигнализации и даже вечернее пение птиц. У большего обеденного стола шуршала пакетами из-под доставки роллов Лара; теперь она и Лена жили по соседству.

Расставляя на столе коробки, Лара улыбалась и даже пританцовывала под тихо играющую на телефоне музыку (та еще редкость), и Лена, открывая бутылку белого вина, мысленно выдохнула. Наконец-то мир начал приходить в норму.

Лара больше не пряталась за экраном телефона, как было еще две недели назад. Ее многолетние страхи были побеждены, и немалая заслуга в том принадлежала Дмитрию Аверинцеву, с которым Лена пока лишь мечтала познакомиться. Кем бы он ни был, он точно помог сотворить небольшое чудо.

Для Лены никогда не было тайной, что Лара с ее силой воли и самоконтролем при любой серьезной боли предпочтет уползти в свою нору подальше от всех, и все же ее случившийся недавно уход в себя на месяц заставил Лену понервничать. Не было ни звонков, ни встреч, ни толковых объяснений причин для подобного отшельничества. Только пара сообщений в мессенджерах с просьбой дать ей время. Впрочем, у Лены были и свои догадки по поводу происходящего.

Конечно, Лара вытащила себя из своего состояния самостоятельно. Ей так было проще. Пережить в одиночку, принять решение наедине с собой. Лена искренне хотела помочь, ответить тем же уровнем поддержки, что Лара оказала ей, но была вынуждена признать, что боль они переживают по-разному. Иногда чужое сочувствие только усиливало страдание. Лене оставалось просто ждать, пока Лара сама решит поговорить.

Она же, напротив, очень редко была одна в первые и самые трудные недели. После ее переезда из квартиры Дениса в съемную, в соседний с Лариным дом, они вспомнили свои былые привычки со студенческих времен: девичники, где можно было смотреть все — от «Красотки» до «Настоящего детектива», — заказывать по пицце и выпивать по одной бутылке вина на человека (похмелье ближе к тридцати, оказалось, и правда намного тяжелее вынести, чем в девятнадцать); двадцатикилометровые прогулки в выходные по центру Москвы, даже шоппинг, от которого, правда, никто из них не получил удовольствия: обе признали, что онлайн-магазины — одно лучших изобретений человечества.

У Лены не было сомнений, что без этой возможности отвлечься, выговориться или просто помолчать рядом с близким человеком, пережить развод оказалось бы в разы сложнее. Ни родители, ни другие подруги, что были не столь осведомлены и участливы, как Лара, не сумели бы понять и принять ее решения, а сил объясняться она в себе не находила. Для посторонних внутренняя кухня их с Денисом брака обернулась бы сложной головоломкой, которую они скорее бы постарались упростить, — ей этого не хотелось.

В сложившейся вокруг атмосфере надежности и теплоты провалиться в беспросветную тоску было едва ли возможно. Лена не чувствовала себя одинокой и изолированной, тем более брошенной. Напротив, появились новые приятные эмоции и впечатления, не заканчивающиеся работой и домом. Понемногу она вошла в новый режим, выстроила комфортное взаимодействие с нынешними обстоятельствами, принялась с неожиданным удовольствием обустраивать снятое второпях жилье под себя, и, оказалось, что в переменах для нее заключалось больше хорошего, чем плохого.

Она скучала по Денису, однако полученная вместе с определенностью ее дальнейшей судьбы свобода стала облегчением. Лена больше не гадала, изменятся ли чувства ее мужа. Она больше не ждала вечеров и ночей, не зная, какими они будут. Ей больше не приходилось замирать следом за застывшим камнем Денисом при виде той, другой.

Лена вновь целиком и полностью принадлежала себе. Пусть пройти к этому единению пришлось через боль, оно стоило того.

Разлив по бокалам вино, Лена обратилась к Ларе:

— Как у вас с Димой дела?

Та повернулась к ней с вновь вспыхнувшей улыбкой на лице и протянула китайские палочки.

— Все прекрасно, — ответила она немного несмело, будто примериваясь к словам. Лена подумала, что так, вероятно, и было: Лара, с детства предоставленная самой себе, еще не привыкла говорить — ни о любви, ни о счастье. — Я… — Пауза. — Я не думала, что так бывает.

— А я говорила, что вы идеально друг другу подходите! — Лена воскликнула, не сдержавшись, и тут же чуть прикусила губу, скрывая довольную и немного наглую ухмылку.

Лара нетерпеливо закивала головой.

— Да-да, помню. Дима обещал в благодарность тебе прислать цветы.

— За что? — Лена засмеялась. — Ты все равно меня не слушала.

Подхватив палочками кусочек ролла, Лара фыркнула и проговорила якобы раздраженно:

— Я думаю, сейчас он готов прислать цветы всем, кого знает и не знает.

— Кто-то же должен фонтанировать эмоциями в вашей паре, — подразнила Лена.

Лара закатила глаза и перевела тему:

— Лучше скажи, как дела у тебя.

— Лучше. — Ответ был честным. — С каждым днем лучше. Ты была права, когда говорила, что мне стоит развестись. — Под немного нахмурившимся взглядом зеленых глаз напротив Лене пришлось пояснить: — Мне сложно сформулировать, но я как будто больше не чувствую обреченности. Моя любовь к Денису никуда не делась. — Признание далось ей так же легко, как и прежде. — Просто я больше ничего от этой любви не жду, и это… облегчение. Все стало понятным, решенным, и я могу думать о чем-то еще без оглядки на свои прежние ожидания.

— Я понимаю. — Лена действительно видела во взгляде Лары понимание: горькое и пронзительное. Про конечность ожиданий она, наверное, знала куда больше. С ней всегда получалось так: все виды боли и разочарований, которые Лена переживала поэтапно, становясь старше, Ларой, которой пришлось повзрослеть непозволительно рано, были уже освоены.

— Я знаю. — Лена мягко улыбнулась. — Ты единственный человек, которому мне не пришлось объяснять, почему я решила уйти. Даже мама не поняла, представляешь?

— Ты ей рассказала?

— Я попробовала рассказать. — Лена вздохнула. — Каждый раз, когда я приезжала к ним с папой в гости, она продолжала расстраиваться, что мы с Денисом разошлись. С ее точки зрения, брака лучше и желать нельзя. Я сказала, что он меня не любит и я так не могу, а она спросила, изменял ли он.

— Она замолчала на мгновение и затем продолжила: — Нет? Тогда в чем проблема жить дальше? Не изменяет, по друзьям не ходит, хорошо зарабатывает, всегда готов помочь — она не понимает, какой еще любви я могу хотеть. Для нее это и есть любовь.

Лара в жесте сочувствия нашла и сжала ее лежавшую на столе ладонь.

— Твоя мама мыслит намного проще, чем мы.

Лена согласно кивнула.

— Да. Она хочет хорошего, но ее мир намного проще устроен, чем мой. Иногда это сложно принять. Сложно объяснить, что меня волнует, почему мне больно. Папа будто бы оказался тактичнее в этот раз. — Она с удивлением тепло улыбнулась. — Постарался меня поддержать, сказал, что все будет хорошо.

— Все и будет хорошо, — Лара подтвердила без капли сомнения в голосе.

— Я знаю, — согласилась Лена. — Все уже хорошо, хотя я все-таки очень устала, и очень хочу отдохнуть. Если первые месяцы меня старались не трогать с расспросами, теперь вдруг всем вокруг стало интересно, развелась ли я и почему.

— Беспардонные люди. — Лара неодобрительно поджала губы. — Шли их к черту.

Стараясь сохранять невозмутимое выражение лица, Лена ответила серьезно:

— Я очень вежливо поясняю, что это не их дело.

Лара издала смешок, затем поинтересовалась:

— Ты уже решила что-нибудь с отпуском? — Она сделала глоток вина.

— Да. — Лена следом за ней потянулась за своим бокалом и отпила. — Я поеду к морю. Еще не уверена, куда именно, но точно к морю. Желательно в места побезлюднее.

— Море и побезлюднее? — Лара прищурилась с шутливым сомнением в глазах. — Удачи с этим.

— Я хотя бы еду в отпуск в отличие от некоторых. — Укор Лены отчасти был беспокойством: она забыла, когда Лара в последний раз отдыхала как положено.

— У нас сложный процесс. Пока без шансов.

В памяти у Лены сразу вспылили все когда-то высказанные Денисом опасения и просьбы следить за игнорирующей угрозы Ларой.

— Николаенко? — спросила она с беспокойством.

— В том числе. — Лара пожала плечами. — Не волнуйся, все под контролем, — уверила она нехотя. — Дима сменил твою вахту, ничего не случится.

Лена посмотрела на нее внимательно; она не почувствовала себя увереннее и спокойнее после прозвучавших слов.

— Точно?

— Точно, точно. Лучше давай выпьем за твой будущий отпуск. — Лара, явно желая отвлечь Лену от зародившихся внутри тревог, подняла бокал, предлагая чокнуться.

Веселой трелью звякнуло стекло.

Глава 26

Катя устало повела шеей и плечами, разминая затекшие мышцы, и постаралась не очень уж заметно зевнуть в который раз за вечер: последние ночи сон от нее упорно ускользал. Напротив, с прищуром всматриваясь в экран компьютера, чуть сгорбившись за столом сидел Александр Анатольевич.

Последние несколько часов Катя вместе с ним работала над их позицией защиты в грядущем процессе. Обсуждение протекало напряженно и тяжело: в паре принципиальных моментов они, несмотря на долгую дискуссию, все еще были не согласны друг с другом: обоюдные возражения и сомнения при здравом размышлении виделись убедительными — очевидно, им требовался иной подход, где подобных уязвимостей не нашлось бы, но увы… Едва Кате казалось, что решение найдено, Аверинцев вновь умудрялся поставить вопрос ребром, и поиски возобновлялись.

Ей, впрочем, тоже нельзя было отказать в подобной дотошности: она не зря училась у мастера. Долгие посиделки и споры чуть ли не над каждой буквой не стали для Кати сюрпризом: в прошлом она уже брала совместную защиту с Александром Анатольевичем и, давая свое согласие в этот раз, вполне понимала, что трудиться придется особенно усердно. Затраты, однако, всегда стоили того: Аверинцев давно брался только за наиболее интересные и сложные дела.

— Умаялась, Катерина? — полюбопытствовал он, едва она зевнула вновь.

Отпираться не было смысла, и Катя согласно кивнула.

— Немного. Хотя мозги у меня кипят: поставили вы задачку, конечно. Я ночь спать не буду.

Александр Анатольевич хохотнул.

— Да ты мне, Катерина, тоже задачку задала. Молодец, хвалю, — произнес он со значением. — Заняла старика с бессонницей.

— Надеюсь, завтра у нас получится прийти к согласию. Времени осталось мало, я боюсь, что не успеем. — Катя нервно застучала кончиком карандаша по стопке бумаг на столе. — Не хочется вас подвести.

Ее слова вызвали у Аверинцева легкое недоумение.

— Спокойно-спокойно. Ты когда в паникерши подалась?

Катя вздохнула, не зная, уместным ли окажется ее признание. На самом деле поделиться хотелось. И совет получить — тоже.

— Просто… — начала она неуверенно, непозволительно неуверенно для юриста, особенно с ее стажем работы. В паузе ей, к счастью, удалось собраться с мыслями, и вновь она заговорила уже в лучшем душевном состоянии. — Очень много ассоциаций. С делом Марии Жуковой. — В полных размеренного спокойствия глазах Александра Анатольевича колыхнулась волна узнавания. — Это нерационально, конечно, но я все равно боюсь что-нибудь упустить, напортачить, недоработать.

— Понимаю твои страхи. — Он медленно кивнул. — Однако, Катерина, у меня на твой счет сомнений нет. И не было, — добавил он вдруг и с убеждающей силой в голосе продолжил: — Все мы ошибались. Ты, к своему достоинству, принадлежишь к тем, кто способен после ошибки сделать правильные выводы.

Катя коротко улыбнулась, чувствуя, что благодарность за эти простые и в большей степени очевидные, но от этого не менее нужные ей слова, расходится теплом по сердцу, успокаивая.

— Спасибо, Александр Анатольевич, — проговорила она искренне, но сдержанно, не выходя за рамки уместности.

Аверинцев ответил ей одобрительной улыбкой и коротким:

— Теперь давай заканчивать. У нас цейтнот. — Он со значением поднял бровь.

Недавняя — и на ее взгляд, очень забавная, — телефонная беседа между Александром Анатольевичем и его женой Анной Павловной, которую Катя невольно услышала, была вполне ясным предзнаменованием тому, что их кружок по интересам в ближайшее время разгонят по домам: Анна Павловна обещала лично забрать из офиса своего трудоголика-мужа. Беззвучно посмеиваясь, Катя вернулась к своим записям.

Ее всегда веселили подобные визиты Анны Павловны. По неведомым кому-либо законам, случались они именно в те вечера, когда Александр Анатольевич был более всего настроен работать сутки подряд: без перерыва на еду и отдых. Самой Кате тоже всегда немного доставалось: сначала ее легко журили за то, что она совсем не жалеет себя и берет пример с отчаянных трудоголиков, затем приглашали в гости, дабы напоить чаем и откормить (даже когда она перестала быть бедной студенткой).

В гостях у Аверинцевых, что до переезда в пригород жили не столь далеко от ее дома, было здорово. Катя любила их уютную квартиру с атмосферой полного спокойствия и гармонии, обожала беспардонные шутки Димы, что отвешивал ей остроумные и не очень комплименты, и иногда обсуждал футбол с Денисом, который — она знала наверняка, — любил посещать Аверинцевых даже сильнее, чем она. Для нее была очевидна его очарованность близостью и легкостью, царившей в этой семье: в его собственной мироустройство было другим.

Зажмурившись на мгновение, Катя с силой сжала карандаш в руке, а затем, в надежде обрести утраченное за секунды эмоциональное равновесие, осторожно выдохнула. Она злилась на себя.

Опять. Она опять каким-то неведомым образом в своих мыслях дошла до Дениса Максакова, словно иных тем для размышления не существовало. Уже не впервые с досадой она признавалась себе, что настала пора примириться с тем, что огромная часть ее жизни связана с ним навсегда: чудесные годы учебы и молодости, общие знакомые и друзья, самые болезненные и самые счастливые мгновения — все это она однажды разделила с ним. Пусть прежде казалось, что задача ей по силам, по-настоящему исключить его из себя она не могла.

Вибрация телефона Александра Анатольевича переключила ее внимание. Отстраненно Катя наблюдала, как Аверинцев поднимает мобильный, читает сообщение и печатает ответ с улыбкой на лице, а затем обращает взгляд к ней и произносит:

— Ну что, Катерина, расходимся по домам. За мной прибыли.

— Да, конечно. — Она начала собирать свои вещи со стола. Аверинцев делал то же самое. Через несколько минут они покидали офис до завтрашнего утра.

Во время их совместной поездки в лифте Катя вдруг осмелилась заговорить о том, что не давало ей покоя с самого возращения из Петербурга:

— Александр Анатольевич? — обратилась она решительно.

— Да?

— Мы сегодня вспомнили Марию. Я хотела еще раз вас поблагодарить за вашу помощь: и ей, и мне. Я…

Он покачал головой, не позволив ей закончить предложение.

— Это заслуга не только мне принадлежит.

Не сразу уловив смысл сказанного, Катя с недоумением нахмурилась.

— Почему?

Александр Анатольевич посмотрел на нее с загадочным выражением лица: будто исполненным сожаления и какой-то сложной эмоции, что она не сумела определить.

— Тебе стоит задать этот вопрос Денису, — обронил он на выходе из открывшегося на подземном этаже лифта. — Поговорите, Катерина. Пора.

Катя вышла следом за ним, но сделала лишь несколько шагов. Остановившись, она молча наблюдала, как Александр Анатольевич садится в машину на пассажирское сидение. Со стороны водителя ей из приоткрытого окна приветственно кивнула Анна Павловна. Слабо осознавая происходящее, Катя кивнула в ответ.

У нее горели щеки и немного кружилась голова. Левое веко дергалось так часто, что оказалось трудно сфокусироваться на мире вокруг. Дышать было больно.

Глава 27

Когда ударивший ее под дых шок осознания схлынул (понять суть сказанных Александром Анатольевичем слов мог и полный умственный кретин), Катя на покачивающихся, полуонемевших ногах сумела добраться до собственной машины, несмотря на сомнения в своей текущей способности передвигаться. Завалившись на водительское сидение — до того физически и эмоционально обессилевшей она себя чувствовала, — она просто пыталась сделать вдох — и не смогла…

Ее реакция была нездоровой, чересчур острой. Последним, чудом работающим уголком сознания Катя это понимала, но была не в состоянии повлиять на происходящее: ее пульс, сердце, кровяное давление и способность дышать будто дали сбой. На несколько не имеющих временных границ мгновений ей показалось, что она утратила контроль над собой навсегда: перед глазами вращался размытыми очертаниями мир, легкие жгло, тело оцепенело, хотя продолжало дрожать, звон в ушах действовал оглушительно.

Вдох.

… все это время Денис…

Выдох.

…не сказал… почему?

Вдох.

…и что это меняет?

Выдох.

…поговорить, поговорить, поговорить…

Вдох.

Наконец, постепенно Катя ощутила под руками прохладную гладкость и твердость поверхности руля, затем моргнула от бьющего в глаза отблеска фар выезжающих с парковки машин и полностью очнулась под протяжное скрежетание открывающихся неподалеку ворот.

Было сложно сказать, сколько минут на самом деле прошло с тех пор, как уехал Александр Анатольевич. Ошарашенная и сбитая с толку, Катя сохраняла неподвижность, истощенная только что случившимся приступом. Едва ворочающиеся в голове мысли медленно обрабатывали информацию: вероятно, она могла поздравить себя с первой в жизни панической атакой.

Ни удивляться, ни сокрушаться Катя не могла. Все еще пребывая в ступоре, она наощупь отыскала в сумке телефон. У нее не сразу вышло вспомнить, для чего он ей понадобился. К счастью, она зацепилась взглядом за нужное имя среди последних телефонных звонков и начала вызов.

Гудки били по барабанной перепонке, но Катя не потрудилась сбавить громкость.

— Алло, — ответили ей очень скоро. — Катя? — Уже удивленно-обеспокоенно.

— Ты знал? — начала она самым ровным и лишенным эмоций тоном. — Ты знал, что Денис был в команде юристов по делу Марии Жуковой?

По ту сторону звонка Юра Брестер тяжело вздохнул, прежде чем сказать:

— Нет. Знать — не знал, но… — Он замялся. — Были у меня догадки.

Катя зажмурилась. Наклонившись вперед, уперлась лбом в лежавшую на руле ладонь.

— И мне ты ничего не… — заговорила она тихо, но вместе с тем возмущенно, почти гневно.

— Догадки. У меня были только догадки. — Юра ее перебил, и, вероятно, с намерением не допустить превращения ее наметившейся претензии в полноценную тираду стал пояснять: — Представительство в суде было на Александре Анатольевиче, в остальном я знал целое ни хрена. Катя, мы с Денисом не общались больше, на заседаниях я не был, в бюро ни одна собака про участие Дениса не заикалась. Что я мог тебе сказать? Особенно когда ты ничего не хотела слушать. Ты сама всем запретила говорить с тобой о Денисе.

Катя молча покачала головой, не меняя позы и не открывая глаз. Горло перехватывало.

— Я думала, ему плевать.

— Катя…

— …он говорил, что ни о чем не жалеет… — продолжала она, но больше для себя, чем для Юры.

— Катя, — повторил он взволновано. — Где ты? Дома?

Откинувшись на спинку сидения, она выпустила воздух сквозь зубы, как будто даже простое движение сейчас обходилось ей мукой, и ответила настолько спокойно, насколько могла:

— Нет. В машине на парковке.

— В бизнес-центре?

— Да.

— Приехать забрать тебя?

Она издала глухой, удивленный смешок.

— Зачем? Я в состоянии вести машину.

— Не похоже.

— Юра, спасибо, но нет. Все нормально.

— А по мне, — произнес он жестко, — у тебя такой голос, словно ни хрена не нормально.

Ей пришлось повторить еще раз самым непререкаемым образом:

— Все нормально. Сейчас поеду домой.

— Окей, — Юра согласился раздраженно. — Напишешь мне, как зайдешь в квартиру.

Катя закатила глаза и пристегнула ремень безопасности.

— Ладно.

Дорога домой заняла у нее тридцать восемь минут. Тридцать восемь минут, в течение которых она не позволила ни одной мысли о Денисе раскрутиться в полноценное рассуждение. Другие участники дорожного движения заслуживали адекватного, способного контролировать себя водителя в ее лице.

Для тягостных дум у нее впереди была целая ночь. Беспросветная и одинокая.

От себя она могла не скрывать, что вопрос о том, как ей стоит поступить, на самом деле был снят, как только она покинула парковку бизнес-центра, в котором располагалось бюро. Единственно возможное решение появилось сразу, а после Катя провела всю ночь в раздумьях и сомнениях, зная, однако, что все равно не сумеет пойти у тех на поводу. Ей неизбежно предстояло поговорить с Денисом — поговорить начистоту.

Наверное, кто-то, оказавшись на ее месте, выбрал бы сделать вид, будто ничего не произошло, но Катя чувствовала, что ничего хорошего из игры в незнание не случится. Эта неясная недосказанность, которую она осознала лишь вернувшись в Москву — в Петербурге все было намного проще и понятнее, — не давала ей покоя.

Жить дальше с полной уверенностью в собственной правоте она не могла. Не тогда, когда помнила, что и как говорила Денису больше пяти лет назад. Не тогда, когда все меньше верила, что имела право те слова произнести. Они больше не казались ей полностью справедливыми.

Если она пришла к правильным выводам, то Денис давно исправил свои ошибки. Не ради нее — иначе она была бы первой, кто узнал о его новоявленном благородстве. Напротив, из его участия в процессе сделали тайну Мадридского двора.

Значит, он исправлял ошибку в первую очередь ради себя. Из своей личной убежденности. И этот факт, вкупе с тем, что Катя уже знала о Денисе и его жизни, менял многое. Нельзя было промолчать. Нельзя было не поблагодарить: за то, что он помог исправить то, что она так и не сумела.

Катя никогда не исключала своей вины в том, что произошло с Марией: она и только она одна из-за своих личных чувств поставила под угрозу другого человека. Она и только она не исполнила свою обязанность по защите рабочей информации, в чем некого было винить, кроме себя самой.

Зная, куда после работы приведет ее путь, Катя закончила дела в офисе на час раньше обычного и еще до официального завершения трудового дня оказалась перед лифтами другого бизнес-центра. О местонахождении одной из самых успешных юридических фирм Москвы ей, конечно, давно было известно. Как и об именах наиболее ценных сотрудников.

На этаже уголовно-правовой практики Катя, затерявшись среди одетых похожим с ней образом местных сотрудников, умудрилась проскользнуть мимо секретаря, более увлеченного сборами домой, чем посетителями, и спокойно двинулась вдоль по коридору. Сосредоточенно всматриваясь в таблички на дверях, она старалась удерживать непроизвольно нарастающее волнение под контролем.

Они просто поговорят. Прояснят ситуацию раз и навсегда. Придут к миру. Ничего необычного. Они плохо расстались, прошло время и грянула пора цивилизованного извинения. Все.

Заметив нужную дверь, Катя резко остановилась и постучала. Дождалась громкого «Заходите!», после которого, наконец, шагнула вперед.

Пульс подскочил мгновенно — его не тревожили ее внутренние мантры о спокойствии, ладони похолодели — им было все равно, что взрослой женщине неудобны реакции шестнадцатилетней дебютантки в высшем свете, и даже зрение на пару секунд утратило фокус.

Когда же четкость восприятия вернулась, Катя вместо приветствия могла только поражено спросить:

— Что… что у тебя с лицом?

Денис, чей направленный на нее взгляд, нельзя было описать иначе, чем ошарашенный, в ответ на ее слова с досадой поморщился, и Катя вздрогнула, проследив за тем, как напряглась от его реакции рассеченная бровь. Отсутствие пластыря, швов… всякого отпечатка медицинского вмешательства, в чем она могла убедиться, пока медленно и неосознанно приближалась к Денису, неподвижно сидевшему за письменным столом, в попытке лучше разглядеть его лицо, лишь сильнее ее обеспокоили.

На правой брови и на левом рванном уголке губы темнела запекшаяся кровь, на скуле был страшного вида синяк. Насколько Катя имела опыт судить, раны не являлись совсем уж свежими.

Денис никак не ответил на ее вопрос и молча смотрел, как она подходит все ближе, чтобы, обойдя стол, замереть в полуметре от его застывшей в кресле фигуры.

— Что с тобой случилось? — Катя спросила вновь. Голос у нее дрожал.

Отведя от нее взгляд — сама она смотрела на него пристально и тяжело, пытаясь не упустить ни малейшей детали, — Денис долгожданно и с легко уловимым нежеланием все-таки пояснил:

— Сторона обвинения выразила свое неудовольствие. — Он якобы беззаботно пожал плечами, но от Кати не укрылась легкая дрожь спазма, пробежавшая по его груди и рукам. Она не сомневалась, что под тканью костюма прячутся гематомы серьезнее той, что синела сейчас на его лице.

— Господи… — вырвалось у нее судорожно, когда она вместе с движением его головы заметила след крови у виска. — Денис…

Он повернулся к ней, они встретились взглядами: Катя не знала, каким был ее, но глаза Дениса — знакомые, самые изученные на свете глаза: серо-зеленые, с золотистыми крапинками, что видны лишь на ярком солнечном свету, — сейчас показались ей заслоненными щитом, нечитаемыми. Пожалуй, единственное, что она могла в них угадать: удивление на грани неверия.

— Катя, зачем ты здесь? — поинтересовался он устало.

Она вздрогнула и резко отклонилась назад, лишь благодаря неожиданно высокой громкости его голоса поняв, как близко она стоит.

— Я хотела поговорить, — призналась она неуверенно. — Но не сейчас. Это подождет. Ты был у врача? — переключилась она вновь на то, что пока имело более важное значение.

— О чем ты хотела поговорить? — Он проигнорировал ее вопрос.

— Неважно, — она почти нервно отмахнулась от его настойчивого любопытства. Ей не нравилось, что Денис уводит разговор в сторону. — Ты был у врача?

Он усмехнулся, как бывало раньше, когда во время ссоры ей удавалось выдать фразу, возражений которой придумать он не мог.

— Был. Вред здоровью надо было зафиксировать.

Катя нахмурилась и пораженно покачала головой.

— То есть у нормального врача ты не был?

Денис раздраженно вздохнул. Комментария от него не последовало.

— Ты… ты обработал хотя бы? — Глупо было спрашивать. Катя не сомневалась, что никаких манипуляций Денис не сделал. Его даже на прививку приходилось волоком тащить.

Он поморщился, но признался, подтверждая ее правоту:

— До этого не дошло.

— Как это не дошло?

— Я уснул.

— Денис! — воскликнула она возмущенно, удивляясь его беспечности. — У тебя кровь на виске! А если сотрясение, а если…

— Все нормально.

— Да где же нормально! Тебе нужно к врачу.

— Катя…

— У тебя сегодня есть еще встречи?

— Что? — сказал он недоуменно, но она промолчала. — Нет.

— Тогда поехали.

— Куда?

— В больницу, — произнесла Катя раздраженно, будто он и сам должен был догадаться. — С таким не шутят. Пусть проверяют, нет ли сотряса.

— С головой нормально все, — попытался он ее заверить.

— Иногда сотрясения не дают знать о себе сразу, травмы головы этим и опасны, Денис. — Он вдруг едва заметно, словно не удержавшись, улыбнулся, и ей стало неловко за свой менторский, поучающий тон. — Поехали, — предложила она повторно, но уже не столь уверенно. Она, наконец, вспомнила о той, про кого должна была помнить с самого начала. — Или… наверное, тебе стоит попросить жену. Не хочу ставить тебя в неловкое положение.

Улыбка слетела с его лица. Медленно Денис поднял правую руку и покрутил ладонью под Катиным взглядом, постепенно сменившимся с хмурого на растерянный.

— Я развелся.

Она неловко дернулась на одном месте, отчего-то не представляя, куда себя деть и тихо произнесла:

— Прости.

— Не за что.

— Что? — На самом деле она даже не услышала, что он ей сказал.

— Не за что извиняться. — От его голоса, спокойного и уверенного, у нее к горлу по неведомой причине подступил комок.

Катя не знала, что должна ответить. Нелепо промолчав, она пошла к двери. У порога она обернулась, наткнувшись на внимательный взгляд Дениса, и сказала глухо:

— Собирайся. Я отвезу тебя в больницу и домой.

Глава 28

К лифтам Катя и Денис шли вместе. Параллельно друг другу, с небольшим пространством между — пятьдесят сантиметров, которых будто бы не было. Так казалось Кате.

Еще не все сотрудники покинули офис, и подчиненные Дениса, проходившие мимо, обязательно оглядывались назад, намереваясь попрощаться, и после в легком замешательстве отворачивались: никто не упустил из виду ни изувеченного лица босса, ни его внезапной сопровождающей. В ожидании лифта Катя поймала на себе несколько любопытствующих пар глаз, чаще женских: некоторые посматривали с очевидным неодобрением и тайной завистью. Она же и бровью не повела: на нее уже смотрели таким образом раньше. Почти десять лет подряд.

Реакция местных женщин на Дениса и ее, Кати, присутствие рядом с ним, совсем не удивляла. Он всегда был красив. Всегда притягивал к себе внимание. Всегда был настолько умен и харизматичен, что разочароваться в нем было сложно. И, конечно, теперь, когда он оказался разведен… Вряд ли ему придется долго скучать в одиночестве. Жену себе он однажды тоже нашел очень быстро.

В лифт Катя зашла машинально, на несколько минут позабыв, что Денис, вокруг которого сейчас сосредоточились все ее мысли, физически находится рядом. Осознание вернулось вместе с первой остановкой кабины на следующем этаже. Лишь тогда Катя, спохватившись, быстро нашла глазами Дениса, что спокойно стоял напротив и иногда приветствовал заходивших в лифт коллег.

Украдкой поглядывая в его сторону, она пыталась прикинуть, как сильно он пострадал на самом деле. Раны на лице при объективном рассуждении не казались столь уж опасными, но Катю беспокоила примеченная ранее кровь на виске и полное незнание картины случившегося. Кто его бил? Как? Чем?

Ей нестерпимо хотелось расспросить его обо всем, выяснить, какой степени опасности ситуация, точно ли он знает, кому перешел дорогу, что он планирует делать дальше, но… она не могла представить, в какой форме подобный допрос был бы уместен для их текущих взаимоотношений. Ее практически командирское предложение о поездке в больницу и без того пересекало все границы допустимого. Оправдание у Кати было одно: Денис не чужой ей человек.

— Все-таки лучше, если я поеду на своей. — Раздался его избавленный от сомнения голос, как только они самыми последними вышли из лифта на подземном этаже. — Я сюда утром доехал, — добавил Денис беспечно, когда Катя обернулась к нему, чтобы возразить:

— Нет. — Она покачала головой, не чувствуя при этом уверенности в том, что действительно имеет право руководить его действиями, но и неоправданный риск она одобрить не могла. — Пока врач тебе не скажет, что нет сотрясения, за руль тебе садиться нельзя.

Денис едва повел плечом: наверное, в несогласие, но спорить не стал.

— Хорошо. Тогда веди к своей.

— Если все будет в порядке, я могу после больницы закинуть тебя сюда, чтобы ты забрал машину, — предложила она миролюбиво, пока они усаживались в ее автомобиль.

— Не нужно, — ответил он отстраненно. Его взгляд блуждал по салону, но до Кати не доходил. — Завтра заберу.

— Хорошо.

На этом их короткий разговор оборвался. Спустя двадцать минут его возобновила Катя, осознав вдруг, что едет привычным маршрутом, не спросив, какую клинику Денис посещает теперь.

— Денис? — начала она скованно, пристыженная своей невнимательностью. — Я еду в на… в твою старую клинику. Я не сообразила спросить, куда ты сейчас…

— Ты едешь правильно, — он быстро ее перебил. — Я не менял.

Она с облегчением кивнула. На одну неловкую ситуацию меньше. Впрочем, она искренне сомневалась, что им удастся избежать новых в ближайший час. У них, наверное, даже семейная скидка для постоянных клиентов до сих пор сохранилась.

К счастью, обошлось без по-киношному нелепых столкновений со знакомыми врачами и даже без неудобных предположений об их семейном статусе. Пока Катя молчаливо стояла неподалеку, Денис перечислял администратору клиники возможные травмы и получал одну за другой бумажки на подпись.

— Девушка, я, признаюсь, больше не уверен, что мое здоровье настолько бесценно, — произнес он весело, едва администратор озвучила предварительную стоимость срочного обследования.

С широкой улыбкой и тихим смешком та отдала ему стопку документов. Прежде чем откланяться в указанном администратором направлении, Денис посмотрел на Катю.

Она отвела глаза в сторону. После его аккуратного (он явно ни на минуту не забывал, что она рядом и слушает) описания случившегося, ей было совсем не смешно.

Катя все еще думала о том, что у троих нападавших была бита, и кровь у виска, вероятно, появилась от ее удара. То, что Денису не проломили череп, ей теперь казалось чистым везением. Даже если перед нападавшими поставили простую задачу: напугать — без тяжкого вреда здоровью или тем более убийства, — исполняли эту задачу скорее всего люди, как обычно водилось, с минимальным уровнем самоконтроля.

Время, ушедшее у Дениса на обследование и получение заключения врача, Катя провела в тревожных размышлениях. Вместе с мыслями о не случившихся, но совсем недавно возможных последствиях нападения, последовали и другие.

Она вновь вспомнила о том, что Денис разведен и, судя по всему, живет один. Ее это не обрадовало. Она не сумела бы сейчас разобрать на составляющие весь комплекс чувств, вызванных недавней новостью, но сильнее прочего ее волновало одно: Денис, чье состояние здоровья никто не проверит.

Его нынешнее поведение отлично доказывало, что сам он, как и прежде, будет бегать от врачей и игнорировать даже серьезные проблемы. Были ли у него близкие друзья? Остались ли родственники, с которыми он общался?

С удивлением Катя поняла: ее ранит, что она не знает ответов на эти вопросы. Ей оказалось болезненно неприятно не знать о Денисе таких простых и важных фактов, словно что-то в ней твердило, что она должна знать, что иное положение дел между ними — неправильно.

Объяснение лежало на поверхности: Катя никогда всерьез не считала Дениса чужим. Она злилась, она чувствовала себя преданной, она не хотела его видеть или, скорее, просто не могла, но она ни минуты не желала ему плохого — даже мысль об этом ее убивала.

Кроме того, она отлично представляла, насколько тяжело переживать подобные истории с угрозами и прессингом в одиночку. Насколько угнетающе сложно знать, что, вернувшись домой, ты не найдешь того самого человека, в чьих объятиях чувствуешь себя в безопасности, чьи слова дают силу продолжать, чье присутствие само по себе развеивает неизбежно возникающие страхи.

В Питере она сталкивалась с этим отчаянием много раз. Ей били стекла в машине и прокалывали шины, прислали анонимные письма с содержанием разной степени омерзительности и пытались поджечь входную дверь; ее ловили в темном переулке по пути домой и пытались запугать — в Северной столице закоулков хватало, — и после Кате не оставалось ничего, кроме глухих рыданий в пустой квартире, когда уровень стресса становился невыносимым даже для ее закаленной психики.

Потом, много позднее на какое-то время в ее жизни появился Паша, но теперь она готова была честно признать: она не чувствовала от него поддержки. Быть может, даже не пыталась ее получить. Привыкла ли она справляться со всем самостоятельно, или Паша не производил впечатление надежной опоры, однако в его присутствии Катя не пролила не слезинки.

Еще в их первую встречу в суде Денис показался ей чрезмерно уставшим, и сейчас ее прошлые суждения обретали новые смыслы. Он мог быть измотан процессом и начавшимися угрозами, мог тяжело переживать развод — откуда ей было знать, кто стал инициатором?

За всеми этими рассуждениями Катя почти упустила главный вывод: она больше не чувствовала обиды. Кипевшая в ней прежде злость поугасла еще после разговора с Александром Анатольевичем, а теперь будто бы полностью исчезла. Катя не нашла в себе возражений. Всем сильным эмоциям был свой срок.

Увлеченная препарированием собственных переживаний, она не заметила возвращения Дениса, пока не услышала тихое, поразительно привычное:

— Кать? — позвал он.

— Ты уже все? — Катя удивилась. По ее ощущениям времени прошло немного. — Что сказали?

Он отвел взгляд, прежде чем ответить:

— Хорошо все.

— Да ну? — произнесла она скептически.

Денис тяжело вздохнул и выдал ей больше информации:

— Гематомы, ушибы мягких тканей. Бровь зашили. С головой все нормально, сотряса нет.

Катя тем не менее сомневалась, верить ли его словам: его поведение казалось ей странным.

— Точно?

Он, наконец, встретился с ней взглядом и с лукавым прищуром протянул в ее сторону правую руку с медицинским заключением.

— Можешь ознакомиться с официально заверенным документом.

Катя не сдержала невольной улыбки.

— Ладно-ладно, — она жестом показала, что ей не нужны письменные доказательства. — Я верю.

— Это хорошо, — ответил он тихо.

Простые фразы вдруг обрели двойной смысл. Катю будто обожгло. Резко поднявшись с диванчика, на котором провела последние полтора часа, она несколько неловко предложила:

— Поехали домой? — и прикусила язык. Прозвучало по-дурацки не к месту.

Денис, милостиво не отреагировав на ее оговорку, сдержанно кивнул.

В машине он назвал Кате свой адрес, и дальнейший путь они вновь провели в полной тишине. Включить музыку она не осмелилась. Про себя же Катя изумлялась выбранному Денисом для жительства району.

По ее воспоминаниям, он вечно кривил нос при виде рекламы ЖК, в который они сейчас ехали. Ему никогда не нравился восточный округ Москвы, несмотря на обилие парков и стариной архитектуры царской эпохи. Может быть, подумала Катя, там хотела поселиться его жена, а он уступил?

Довольно скоро они оказались на месте. Молчание было нарушено, когда Кате понадобилась информация о правильном въезде во двор: навигатор выстраивал странный маршрут.

Через пару минут Катя остановилась у нужного дома. Едва она повернулась к Денису, он заговорил:

— Спасибо, что помогла. — Казалось, он сам не знал, каким словом назвать ее сегодняшнее участие в его судьбе.

— Пожалуйста. — Она скованно улыбнулась. Угроза серьезных травм больше не отвлекала ее от неловкости их положения, и Катя с трудом представляла, как продолжать разговор или как его закончить.

Денис открыл дверь со своей стороны и вышел из машины. Остановившись, он вдруг посмотрел на Катю, словно только что вспомнил о чем-то.

— Ты так и не сказала, зачем приезжала в офис.

Застыв в кресле, она пыталась быстро решить, стоит ли начинать эту тему сейчас.

— Я узнала, что ты помогал Марии Жуковой, — выдала она наконец устав гадать. — Я хотела поблагодарить. И извиниться. — Денис слушал ее молча. — Я во многом была не права на твой счет. Прости.

Он ответил не сразу. Секунду или две он казался совершенно неподвижным.

— Не за что извиняться, — произнес он вновь свои не столь давние слова и жестко усмехнулся. — Я сделал то, что должен был. И да, — продолжил он после небольшой паузы, — ты была права: с таким грузом невозможно жить.

Пассажирская дверь закрылась быстрее, чем Катя сумела что-либо сказать в ответ.

Глава 29

Третья неделя сентября радовала Москву прекрасной погодой. Красное золото опадающих листьев сияло в солнечном свете, теплый ветер казался едва ли не весенним, и прохожие под влиянием природных чар и выработки витамина D улыбались несколько чаще обычного. Пересекая маленький, разбитый у здания суда сквер, Денис чувствовал, что давно прижившаяся внутри него угрюмость, чуть отступает. Ему впервые за многие месяцы, а то и годы захотелось в самом деле прийти в себя. Отдохнуть. Устроить жизнь по-другому — так, чтобы по утрам хотелось вставать не только ради чашки черного кофе.

Воодушевление в компании с одержанным менее получаса назад успехом на процессе, с которого Денис сейчас и направлялся к своей машине, были достаточно сильны, чтобы возникло желание ненадолго их продлить. Взглянув на часы, он подумал, что не помешало бы в кои-то веки пообедать не за письменным столом. Вся вторая половина сегодняшнего дня была отдана бумажной работе, и Денис мог не торопиться в офис.

У собственной машины он остановился и ненадолго погрузился в изучение карты на телефоне: если память его не подводила, неподалеку был отличный ресторан итальянской кухни. Пара минут поисков подтвердила верность его предположений. Вновь поставив машину на сигнализацию — добираться пешком оказалось удобнее, — Денис осмотрелся вокруг, решая где перейти дорогу. В нескольких метрах от себя он неожиданно заметил знакомую фигуру и знакомую машину.

— Катя! — окликнул он прежде, чем успел определиться с собственными намерениями.

Катя, раскладывающая что-то внутри салона со стороны пассажирского сидения, осторожно обернулась. На ее лице отразились удивление и как будто легкий испуг. Денис готов был признать, что отлично понимает ее эмоции.

— Привет! — произнесла она дружелюбно. — Ты из суда?

— Да. — Он кивнул. У них ведь установилось цивилизованное общение. Можно и поболтать. — Собирался на обед. — Последняя фраза прозвучала не очень уж кстати. Слишком лично.

— Да, я вот тоже собираюсь, — ответила Катя якобы непринужденно, но Денис был уверен, что она разделяет его ощущение ходьбы по тонкому льду недавнего перемирия. — Как… как ты себя чувствуешь? — Она обвела его с головы до ног очередным внимательным и встревоженным взглядом.

У Дениса загорелась кожа.

— Все отлично. Заживает как на собаке, — заверил он.

— Это хорошо.

Они замолчали. Денис неловко перебирал в руке ключи от машины. Катя так же неловко держалась за открытую дверь и словно за ней пряталась.

Денису хотелось продлить разговор, но парковка не производила впечатление подходящего места для затяжных бесед, да и темы не шли. Ему было что спросить, но как?

Они уже несколько раз встречались то в одном, то в другом здании суда. Вежливо кивали друг другу и расходились в разных направлениях, и недосказанность между ними как будто набирала силу с каждой подобной встречей. Словно вместо короткого и вежливого «Привет» они из раза в раз произносили: «Мне есть что-то тебе сказать, но я не буду». Ничто не тяготило с такой силой, как груз слов, которым не дали права прозвучать.

— Пообедаем вместе? — выдал Денис вдруг. — Я думаю, нам не помешает поговорить. Мне интересно, как ты жила.

Катя посмотрела на него широко распахнутыми глазами и молча раздумывала над его предложением с полминуты, после чего медленно и осторожно кивнула.

— Хорошо. — Она кивнула еще раз, будто продолжая мысленно рассматривать все плюсы и минусы данного ему согласия. — Ты прав, нам не помешает поговорить.

Денис бросил короткий взгляд себе под ноги, прежде чем вновь посмотреть на Катю. Ему требовалось перевести дух.

— Если ты еще любишь итальянскую кухню, то здесь в пятнадцати минутах ходьбы есть хороший ресторан. Предлагаю пройтись до него. — Он пожал плечами, ожидая ее решения.

— Да, — ответила она и слабо улыбнулась, — люблю.

Денис сильнее сжал в правой руке ключи. Мир между ними ненадолго затих.

— Тогда закрывай машину и пойдем, — сумел он наконец сказать.

Катя поспешно собралась, и они неуверенно двинулись в одном направлении.

Денис не представлял, как им стоит провести эти неловкие пятнадцать минут. По какой-то причине прогулка вдвоем казалась куда более интимным и значимым взаимодействием, чем разделенный на двоих столик в ресторане.

Катя спасла ситуацию:

— В субботу на факультете будут праздновать юбилей. Ты планируешь появиться? Ребята заодно решили к юбилею приурочить встречу курса.

— Еще не решил, — признался Денис, пока они переходили дорогу на светофоре. — Не было времени подумать. Ты пойдешь?

— Да, я сто лет никого не видела из наших. Ты наверняка с кем-то общаешься? — поинтересовалась она легко.

Денис нахмурился. Их незатейливый разговор коснулся не самых безопасных сфер.

— Не особо.

Катя обернулась к нему с недоумением во взгляде. Денис искренне надеялся, что она не станет уточнять, с каких пор он перестал быть душой компании всего их курса.

— Понятно, — сказала она нейтрально. Наверное, его молчаливый посыл был для нее достаточно явным.

Оставшиеся минуты пути они прошли в тишине. Та могла быть вполне комфортной — такой она и была в прошлом, — не гадай Денис о том, чем кончится их странная встреча. Смесь чувств, настигавшая его в обществе Кати, всегда сильно выматывала своей противоречивостью. Каждой эмоции обязательно находилась своя контрэмоция.

Да, он знал Катю настолько, что ни одна ее реакция не могла быть неожиданной для него. И прошедшие годы этого, казалось, не изменили. Вместе с тем он ни на секунду не чувствовал себя спокойным и владеющим контролем над ситуацией.

Да, он готов был честно признать: где-то в самых тайных и самых важных закоулках его существа счастье и восторг разливались волнами тепла, едва он попадал в общество Кати. Вместе с тем ему всякий раз хотелось исчезнуть, прекратить разговор и никогда больше с ней не встречаться.

Да, он и Катя вроде бы решили оставить претензии друг к другу позади, пусть и на уровне невербальной коммуникации. Вместе с тем Денису казалось, что они играются спичками, сидя на горе динамита.

Он как будто наблюдал со стороны и ждал, когда же случится взрыв.

В ресторане им повезло: в час обеденного перерыва для них нашелся свободный столик. Даже у окна. Правда, рядом с выходом, но в теплый день смириться с этим недостатком было легче.

С меню в руках к ним подоспела официантка, однако и Катя, и Денис сделали заказ сразу, ни на мгновение не удостоив папки перед собой взглядом. Мясная лазанья для него, равиоли с лососем для нее, вода и два черных кофе.

Денис подавил печальную усмешку. Сколько раз в прошлом они точно так же сидели за столиком и делали точно такой же заказ? В нескольких ресторанах их раньше знали в лицо и фраза «Нам как обычно» не вызывала у официантов затруднений. Почти шесть лет спустя Денис не мог вспомнить, есть ли у него хотя бы одно любимое заведение теперь.

— Кажется, мы довольно консервативны во вкусах. — Катин шутливый, но немного неуверенный голос, вытащил его в реальность.

Выпрямившись в кресле, Денис кивнул, надеясь, что ничем не выдал собственные невеселые размышления.

Он не знал, о чем стоит заговорить. В беседе с любым другим человеком вопрос о работе был отличным вариантом, но с их предысторией скорее прозвучал бы издевкой. Ни про опыт в Питере, ни про нынешний опыт в Москве полюбопытствовать Денис бы не рискнул.

— Как у тебя дела? — сформулировал он наконец нейтральную фразу.

Катя подняла на него глаза.

— Хорошо, — ответила она вполне спокойно. — Много работы. Сейчас будет очень сложный и интересный процесс, будем работать вместе с Александром Анатольевичем. — Подробностей не последовало.

— Я рад, — сказал Денис, чувствуя горечь на языке. В прошлом Катя всегда делилась с ним сутью проблемы. Абстрактно, конечно, не выдавая никаких сведений и важных деталей, конструируя для обсуждения только юридическую формулу.

— Как дела у тебя? — В ее тоне как будто звучало беспокойство.

Денис перевел взгляд на мир за окном.

— Нормально. Много работы.

— Не собираешься в отпуск?

Он повернулся к Кате лицом. Неопределенно качнул головой.

— Не думал об этом.

— Ты выглядишь очень уставшим, — сообщила Катя осторожно.

— Вот уж спасибо… — пробурчал Денис, конечно, не имея настоящих претензий. По утрам ему приходилось любоваться своим отражением (факт: любоваться было нечем).

— Прости, — извинилась она искренне. Его, однако, передернуло. Он до необъяснимо бурлящего в крови раздражения не желал слышать от Кати никаких извинений. Никогда.

— Все нормально, Кать. — Он постарался снять возникшее между ними напряжение.

У их столика вновь появилась официантка — уже с подносом в руке. Пока подавались блюда, Денис и Катя молчали.

— Что насчет нападения? Есть какие-то подвижки? — Едва официантка отошла на приличное расстояние, Катя возобновила разговор. Денис чувствовал ее встревоженность.

— Проблема решается, — проинформировал он ее и, надеясь успокоить, добавил: — Я знаю, кто за этим стоит. Ему даже без моей помощи скоро в тюрьму.

Кате словно было что ему сказать, но она сдержалась. Лишь с сочувственным выражением лица констатировала:

— Кажется, что на тебя очень много навалилось в одно время.

— Почему много? — не понял он.

Она бросила на него короткий, встревоженный взгляд и принялась перечислять:

— Угрозы, нападение, работа, конечно. Развод, — добавила она несмело в конце. — Извини.

Денис стиснул зубы. От Кати его реакция не укрылась.

— Прости, я не хотела затрагивать эту тему.

Он усмехнулся. Судя по выдававшим ее глазам, она безумно хотела что-то узнать.

— Спрашивай, — предложил он, кивнув в поощряющем жесте.

— Что?

— Ты хочешь что-то узнать. Спрашивай.

Катя вздохнула. Покачала головой из стороны в сторону, как если бы сама не верила тому, что собирается пойти у него на поводу, и затем спросила:

— Почему вы развелись? — Под его изумленным взглядом она поспешила пояснить. Отрывисто и неловко: — Вы показались мне счастливой семьей. На форуме. В Сочи.

Денис невесело усмехнулся.

Сочи. Последний глоток воздуха для умирающего в агонии брака. Пожалуй, там он и Лена еще были пару раз счастливы.

— Из меня не вышло хорошего мужа, — выдал он часть правды. Всю рассказать Кате он точно не мог. — Совсем не вышло.

— Я думала, ты любил свою жену… — сказала она растеряно.

Денис поперхнулся вдохом и на мгновение устало зажмурился.

— Лена с тобой не согласится.

— А ты? — спросила она с внезапной настойчивостью.

Он посмотрел ей в глаза.

— И я.

Катя вздрогнула.

Несколько минут над их столиком царила тишина. Вдвоем они делали вид, что действительно пришли в ресторан поесть, хотя голод для Дениса теперь был самым последним в списке ощущений; он его практически не замечал. Его волновало совсем другое.

Он хотел спросить и не мог решиться. Время утекало, напряжение между ним и Катей росло. Он не верил, что когда-нибудь потом случится еще один шанс.

— Ты… — начал он, еще сомневаясь, что закончит вопрос. — Ты никогда не думала, что нам не стоило тогда расставаться?

Катя застыла на месте.

— Я… я не знаю… — Он не услышал в ее словах полной искренности. — Я никогда не думала об этом… так.

Он попытался поймать ее взгляд, но она упорно отводила глаза.

— Ты никогда не думала? Об этом? — повторил он за ней, утопая в неверии и разочаровании. — Ни разу? Ни капли сомнений?

— Я…

— Что? — теперь он спрашивал издевательски.

Денис злился.

Он так злился, что едва видел Катю перед собой. Ее золотистые, собранные в низкий хвост волосы. Полураскрытые на вздохе губы. Ярко-голубые, наконец-то встретившиеся с его глаза, влажные и блестящие. Выученное наизусть лицо, продолжавшее сниться ему годами. И он злился. Потому что оказалось, что мучился только он.

— Денис… — начала она, но тут же замолчала, словно не зная, что сказать.

— Мы собирались пожениться, мать твою! — прошипел он, удерживая себя от крика. — А ты вычеркнула меня из жизни одним махом, и что, никаких сомнений? Так ты меня любила? — Катя просто смотрела на него. Пристально и безмолвно. Он отстраненно следил за тем, как переполнившие ее глаза слезы наконец покатились по шекам. — Ты хотя бы попыталась понять? Ты чувствовала эту… безысходность? Когда ты готов на все, чтобы вернуть все назад, но ничего не можешь поделать? — Она все еще молчала, словно парализованная. — У тебя, знающей все и всегда, нет ответа, Кать?

— Потому что мне было больно! Мне было больно! — выкрикнула она внезапно и задушено всхлипнула. — Я даже смотреть на тебя не могла! Ты хоть представляешь, что ты со мной сделал? Как это, знать, что тот, кому ты верила — во всем и всегда верила, — поступил так! Я рыдала у тебя на плече после процесса, а ты врал мне в лицо! Продолжал говорить, что никогда и не за что меня не предашь, когда уже предал! — она говорила и говорила, захлебываясь словами, забывая дышать, разрывая Денису сердце болью, которой в прошлом не позволила ему увидеть. — Я не могла тебе больше верить, понятно? Ты разломал все, и я не знала, что с этим делать. Как с этим жить. Я ничего не хотела, я просто знала, что мне нужно держаться от тебя подальше, чтобы не было так больно. — Она яростно стерла со щек слезы и выпрямилась. — И знаешь что, я была права. Что сейчас, что тогда ты переживаешь только о себе. И поступаешь только так, как удобно тебе!

Денис покачал головой.

Бред. Если бы он действительно думал только о себе…

— Ты обещал мне, что принимаешь мои взгляды на жизнь, что ты понимаешь, что нас ждет! — Катя не унималась. Если пять лет назад она едва сказала ему пару фраз, когда узнала правду, то теперь словам не было конца. Жестким, хлестким словам. — Но как только возникла реальная проблема — та, о которой я тебя всегда предупреждала, — все твои обещания растворились. Если тебе нужна была удобная домашняя жена, не надо было связываться со мной! — На ее крик обернулись посетили за соседними столиками, но Кате явно было наплевать.

— Мне нужна была ты! — Его затрясло. — Я знаю, что был неправ. Я знаю, мать твою! Я…

Она его перебила:

— Так нужна, что ты женился на другой через год?

Денис издал пораженный смешок.

— Ты уехала в Питер с Черновым! Ты!

Катя покачала головой. На ее лице было странное, нечитаемое выражение.

— Чернов, серьезно? — произнесла она вдруг совершенно спокойно и поднялась из-за стола. — Знаешь, Денис, идти к черту. У тебя на все есть оправдания.

Подхватив сумку, Катя быстрым шагом вышла из ресторана. Денис шумно выдохнул и откинулся на спинку кресла, все еще не понимая, какого черта только что произошло.

Сердце колотилось в груди, вызывая каждым ударом о грудную клетку боль.

Глава 30

Третья неделя сентября радовала Москву прекрасной погодой. Красное золото опадающих листьев сияло в солнечном свете, теплый ветер казался едва ли не весенним, и прохожие под влиянием природных чар и выработки витамина D улыбались несколько чаще обычного. Пересекая маленький, разбитый у здания суда сквер, Денис чувствовал, что давно прижившаяся внутри него угрюмость, чуть отступает. Ему впервые за многие месяцы, а то и годы захотелось в самом деле прийти в себя. Отдохнуть. Устроить жизнь по-другому — так, чтобы по утрам хотелось вставать не только ради чашки черного кофе.

Воодушевление в компании с одержанным менее получаса назад успехом на процессе, с которого Денис сейчас и направлялся к своей машине, были достаточно сильны, чтобы возникло желание ненадолго их продлить. Взглянув на часы, он подумал, что не помешало бы в кои-то веки пообедать не за письменным столом. Вся вторая половина сегодняшнего дня была отдана бумажной работе, и Денис мог не торопиться в офис.

У собственной машины он остановился и ненадолго погрузился в изучение карты на телефоне: если память его не подводила, неподалеку был отличный ресторан итальянской кухни. Пара минут поисков подтвердила верность его предположений. Вновь поставив машину на сигнализацию — добираться пешком оказалось удобнее, — Денис осмотрелся вокруг, решая где перейти дорогу. В нескольких метрах от себя он неожиданно заметил знакомую фигуру и знакомую машину.

— Катя! — окликнул он прежде, чем успел определиться с собственными намерениями.

Катя, раскладывающая что-то внутри салона со стороны пассажирского сидения, осторожно обернулась. На ее лице отразились удивление и как будто легкий испуг. Денис готов был признать, что отлично понимает ее эмоции.

— Привет! — произнесла она дружелюбно. — Ты из суда?

— Да. — Он кивнул. У них ведь установилось цивилизованное общение. Можно и поболтать. — Собирался на обед. — Последняя фраза прозвучала не очень уж кстати. Слишком лично.

— Да, я вот тоже собираюсь, — ответила Катя якобы непринужденно, но Денис был уверен, что она разделяет его ощущение ходьбы по тонкому льду недавнего перемирия. — Как… как ты себя чувствуешь? — Она обвела его с головы до ног очередным внимательным и встревоженным взглядом.

У Дениса загорелась кожа.

— Все отлично. Заживает как на собаке, — заверил он.

— Это хорошо.

Они замолчали. Денис неловко перебирал в руке ключи от машины. Катя так же неловко держалась за открытую дверь и словно за ней пряталась.

Денису хотелось продлить разговор, но парковка не производила впечатление подходящего места для затяжных бесед, да и темы не шли. Ему было что спросить, но как?

Они уже несколько раз встречались то в одном, то в другом здании суда. Вежливо кивали друг другу и расходились в разных направлениях, и недосказанность между ними как будто набирала силу с каждой подобной встречей. Словно вместо короткого и вежливого «Привет» они из раза в раз произносили: «Мне есть что-то тебе сказать, но я не буду». Ничто не тяготило с такой силой, как груз слов, которым не дали права прозвучать.

— Пообедаем вместе? — выдал Денис вдруг. — Я думаю, нам не помешает поговорить. Мне интересно, как ты жила.

Катя посмотрела на него широко распахнутыми глазами и молча раздумывала над его предложением с полминуты, после чего медленно и осторожно кивнула.

— Хорошо. — Она кивнула еще раз, будто продолжая мысленно рассматривать все плюсы и минусы данного ему согласия. — Ты прав, нам не помешает поговорить.

Денис бросил короткий взгляд себе под ноги, прежде чем вновь посмотреть на Катю. Ему требовалось перевести дух.

— Если ты еще любишь итальянскую кухню, то здесь в пятнадцати минутах ходьбы есть хороший ресторан. Предлагаю пройтись до него. — Он пожал плечами, ожидая ее решения.

— Да, — ответила она и слабо улыбнулась, — люблю.

Денис сильнее сжал в правой руке ключи. Мир между ними ненадолго затих.

— Тогда закрывай машину и пойдем, — сумел он наконец сказать.

Катя поспешно собралась, и они неуверенно двинулись в одном направлении.

Денис не представлял, как им стоит провести эти неловкие пятнадцать минут. По какой-то причине прогулка вдвоем казалась куда более интимным и значимым взаимодействием, чем разделенный на двоих столик в ресторане.

Катя спасла ситуацию:

— В субботу на факультете будут праздновать юбилей. Ты планируешь появиться? Ребята заодно решили к юбилею приурочить встречу курса.

— Еще не решил, — признался Денис, пока они переходили дорогу на светофоре. — Не было времени подумать. Ты пойдешь?

— Да, я сто лет никого не видела из наших. Ты наверняка с кем-то общаешься? — поинтересовалась она легко.

Денис нахмурился. Их незатейливый разговор коснулся не самых безопасных сфер.

— Не особо.

Катя обернулась к нему с недоумением во взгляде. Денис искренне надеялся, что она не станет уточнять, с каких пор он перестал быть душой компании всего их курса.

— Понятно, — сказала она нейтрально. Наверное, его молчаливый посыл был для нее достаточно явным.

Оставшиеся минуты пути они прошли в тишине. Та могла быть вполне комфортной — такой она и была в прошлом, — не гадай Денис о том, чем кончится их странная встреча. Смесь чувств, настигавшая его в обществе Кати, всегда сильно выматывала своей противоречивостью. Каждой эмоции обязательно находилась своя контрэмоция.

Да, он знал Катю настолько, что ни одна ее реакция не могла быть неожиданной для него. И прошедшие годы этого, казалось, не изменили. Вместе с тем он ни на секунду не чувствовал себя спокойным и владеющим контролем над ситуацией.

Да, он готов был честно признать: где-то в самых тайных и самых важных закоулках его существа счастье и восторг разливались волнами тепла, едва он попадал в общество Кати. Вместе с тем ему всякий раз хотелось исчезнуть, прекратить разговор и никогда больше с ней не встречаться.

Да, он и Катя вроде бы решили оставить претензии друг к другу позади, пусть и на уровне невербальной коммуникации. Вместе с тем Денису казалось, что они играются спичками, сидя на горе динамита.

Он как будто наблюдал со стороны и ждал, когда же случится взрыв.

В ресторане им повезло: в час обеденного перерыва для них нашелся свободный столик. Даже у окна. Правда, рядом с выходом, но в теплый день смириться с этим недостатком было легче.

С меню в руках к ним подоспела официантка, однако и Катя, и Денис сделали заказ сразу, ни на мгновение не удостоив папки перед собой взглядом. Мясная лазанья для него, равиоли с лососем для нее, вода и два черных кофе.

Денис подавил печальную усмешку. Сколько раз в прошлом они точно так же сидели за столиком и делали точно такой же заказ? В нескольких ресторанах их раньше знали в лицо и фраза «Нам как обычно» не вызывала у официантов затруднений. Почти шесть лет спустя Денис не мог вспомнить, есть ли у него хотя бы одно любимое заведение теперь.

— Кажется, мы довольно консервативны во вкусах. — Катин шутливый, но немного неуверенный голос, вытащил его в реальность.

Выпрямившись в кресле, Денис кивнул, надеясь, что ничем не выдал собственные невеселые размышления.

Он не знал, о чем стоит заговорить. В беседе с любым другим человеком вопрос о работе был отличным вариантом, но с их предысторией скорее прозвучал бы издевкой. Ни про опыт в Питере, ни про нынешний опыт в Москве полюбопытствовать Денис бы не рискнул.

— Как у тебя дела? — сформулировал он наконец нейтральную фразу.

Катя подняла на него глаза.

— Хорошо, — ответила она вполне спокойно. — Много работы. Сейчас будет очень сложный и интересный процесс, будем работать вместе с Александром Анатольевичем. — Подробностей не последовало.

— Я рад, — сказал Денис, чувствуя горечь на языке. В прошлом Катя всегда делилась с ним сутью проблемы. Абстрактно, конечно, не выдавая никаких сведений и важных деталей, конструируя для обсуждения только юридическую формулу.

— Как дела у тебя? — В ее тоне как будто звучало беспокойство.

Денис перевел взгляд на мир за окном.

— Нормально. Много работы.

— Не собираешься в отпуск?

Он повернулся к Кате лицом. Неопределенно качнул головой.

— Не думал об этом.

— Ты выглядишь очень уставшим, — сообщила Катя осторожно.

— Вот уж спасибо… — пробурчал Денис, конечно, не имея настоящих претензий. По утрам ему приходилось любоваться своим отражением (факт: любоваться было нечем).

— Прости, — извинилась она искренне. Его, однако, передернуло. Он до необъяснимо бурлящего в крови раздражения не желал слышать от Кати никаких извинений. Никогда.

— Все нормально, Кать. — Он постарался снять возникшее между ними напряжение.

У их столика вновь появилась официантка — уже с подносом в руке. Пока подавались блюда, Денис и Катя молчали.

— Что насчет нападения? Есть какие-то подвижки? — Едва официантка отошла на приличное расстояние, Катя возобновила разговор. Денис чувствовал ее встревоженность.

— Проблема решается, — проинформировал он ее и, надеясь успокоить, добавил: — Я знаю, кто за этим стоит. Ему даже без моей помощи скоро в тюрьму.

Кате словно было что ему сказать, но она сдержалась. Лишь с сочувственным выражением лица констатировала:

— Кажется, что на тебя очень много навалилось в одно время.

— Почему много? — не понял он.

Она бросила на него короткий, встревоженный взгляд и принялась перечислять:

— Угрозы, нападение, работа, конечно. Развод, — добавила она несмело в конце. — Извини.

Денис стиснул зубы. От Кати его реакция не укрылась.

— Прости, я не хотела затрагивать эту тему.

Он усмехнулся. Судя по выдававшим ее глазам, она безумно хотела что-то узнать.

— Спрашивай, — предложил он, кивнув в поощряющем жесте.

— Что?

— Ты хочешь что-то узнать. Спрашивай.

Катя вздохнула. Покачала головой из стороны в сторону, как если бы сама не верила тому, что собирается пойти у него на поводу, и затем спросила:

— Почему вы развелись? — Под его изумленным взглядом она поспешила пояснить. Отрывисто и неловко: — Вы показались мне счастливой семьей. На форуме. В Сочи.

Денис невесело усмехнулся.

Сочи. Последний глоток воздуха для умирающего в агонии брака. Пожалуй, там он и Лена еще были пару раз счастливы.

— Из меня не вышло хорошего мужа, — выдал он часть правды. Всю рассказать Кате он точно не мог. — Совсем не вышло.

— Я думала, ты любил свою жену… — сказала она растеряно.

Денис поперхнулся вдохом и на мгновение устало зажмурился.

— Лена с тобой не согласится.

— А ты? — спросила она с внезапной настойчивостью.

Он посмотрел ей в глаза.

— И я.

Катя вздрогнула.

Несколько минут над их столиком царила тишина. Вдвоем они делали вид, что действительно пришли в ресторан поесть, хотя голод для Дениса теперь был самым последним в списке ощущений; он его практически не замечал. Его волновало совсем другое.

Он хотел спросить и не мог решиться. Время утекало, напряжение между ним и Катей росло. Он не верил, что когда-нибудь потом случится еще один шанс.

— Ты… — начал он, еще сомневаясь, что закончит вопрос. — Ты никогда не думала, что нам не стоило тогда расставаться?

Катя застыла на месте.

— Я… я не знаю… — Он не услышал в ее словах полной искренности. — Я никогда не думала об этом… так.

Он попытался поймать ее взгляд, но она упорно отводила глаза.

— Ты никогда не думала? Об этом? — повторил он за ней, утопая в неверии и разочаровании. — Ни разу? Ни капли сомнений?

— Я…

— Что? — теперь он спрашивал издевательски.

Денис злился.

Он так злился, что едва видел Катю перед собой. Ее золотистые, собранные в низкий хвост волосы. Полураскрытые на вздохе губы. Ярко-голубые, наконец-то встретившиеся с его глаза, влажные и блестящие. Выученное наизусть лицо, продолжавшее сниться ему годами. И он злился. Потому что оказалось, что мучился только он.

— Денис… — начала она, но тут же замолчала, словно не зная, что сказать.

— Мы собирались пожениться, мать твою! — прошипел он, удерживая себя от крика. — А ты вычеркнула меня из жизни одним махом, и что, никаких сомнений? Так ты меня любила? — Катя просто смотрела на него. Пристально и безмолвно. Он отстраненно следил за тем, как переполнившие ее глаза слезы наконец покатились по шекам. — Ты хотя бы попыталась понять? Ты чувствовала эту… безысходность? Когда ты готов на все, чтобы вернуть все назад, но ничего не можешь поделать? — Она все еще молчала, словно парализованная. — У тебя, знающей все и всегда, нет ответа, Кать?

— Потому что мне было больно! Мне было больно! — выкрикнула она внезапно и задушено всхлипнула. — Я даже смотреть на тебя не могла! Ты хоть представляешь, что ты со мной сделал? Как это, знать, что тот, кому ты верила — во всем и всегда верила, — поступил так! Я рыдала у тебя на плече после процесса, а ты врал мне в лицо! Продолжал говорить, что никогда и не за что меня не предашь, когда уже предал! — она говорила и говорила, захлебываясь словами, забывая дышать, разрывая Денису сердце болью, которой в прошлом не позволила ему увидеть. — Я не могла тебе больше верить, понятно? Ты разломал все, и я не знала, что с этим делать. Как с этим жить. Я ничего не хотела, я просто знала, что мне нужно держаться от тебя подальше, чтобы не было так больно. — Она яростно стерла со щек слезы и выпрямилась. — И знаешь что, я была права. Что сейчас, что тогда ты переживаешь только о себе. И поступаешь только так, как удобно тебе!

Денис покачал головой.

Бред. Если бы он действительно думал только о себе…

— Ты обещал мне, что принимаешь мои взгляды на жизнь, что ты понимаешь, что нас ждет! — Катя не унималась. Если пять лет назад она едва сказала ему пару фраз, когда узнала правду, то теперь словам не было конца. Жестким, хлестким словам. — Но как только возникла реальная проблема — та, о которой я тебя всегда предупреждала, — все твои обещания растворились. Если тебе нужна была удобная домашняя жена, не надо было связываться со мной! — На ее крик обернулись посетили за соседними столиками, но Кате явно было наплевать.

— Мне нужна была ты! — Его затрясло. — Я знаю, что был неправ. Я знаю, мать твою! Я…

Она его перебила:

— Так нужна, что ты женился на другой через год?

Денис издал пораженный смешок.

— Ты уехала в Питер с Черновым! Ты!

Катя покачала головой. На ее лице было странное, нечитаемое выражение.

— Чернов, серьезно? — произнесла она вдруг совершенно спокойно и поднялась из-за стола. — Знаешь, Денис, идти к черту. У тебя на все есть оправдания.

Подхватив сумку, Катя быстрым шагом вышла из ресторана. Денис шумно выдохнул и откинулся на спинку кресла, все еще не понимая, какого черта только что произошло.

Сердце колотилось в груди, вызывая каждым ударом о грудную клетку боль.

Глава 31

Торжественная часть празднования юбилея юридического факультета проводилась в новом здании, открывшем свои двери для студентов всего лишь несколько лет назад. Неторопливым шагом прогуливаясь по помещению, Катя ждала появления Юры и с любопытством озиралась по сторонам, изучая просторный холл, в котором сейчас толпилась уйма людей самых разных возрастов.

Незнакомые, успевшие уже растерять сияние былой свежести стены не вызывали ностальгии и приятных воспоминаний. Катя с легким сожалением думала о том, что вряд ли ей когда-либо выпадет шанс вновь пройтись по родным коридорам и аудиториям. Мысленно она пообещала себе расспросить Юру о судьбе старого корпуса: последние годы он читал в МГУ курс лекций по уголовному процессу и наверняка знал, что случилось с прежним физическим воплощением их альма-матер.

Среди окружающих ее людей Катя тщетно пыталась заметить знакомые лица — кроме, может быть, одного конкретного. Она не представляла, как вести себя с Денисом после произошедшей между ними… ссоры? …беседы? …ругани?

Катя не была уверена, что готова его увидеть. Она, если быть честной, боялась его увидеть. Боялась своей возможной реакции.

— Вот ты где! — На ее плечо упала тяжелая ладонь. От неожиданности Катя вздрогнула и резко обернулась.

— Юра! — констатировала она, не скрывая небольшого возмущения его беспардонным способом приветствия. За двадцать лет дружбы она так и не сумела отучить Юру от подобных выходок, случавшихся когда он забывал об их существенной разнице в комплекции и воспитании.

— Пардон, мадам! — Он хитро улыбнулся, явно пребывая в лучшем чем она расположении духа. — У-у-у, вы сегодня при параде, Катерина Сергеевна? — Он оглядел ее с головы до ног и со значением покивал головой, особенно указывая на ее каблуки. Очень тонкие и очень высокие. — Это с чего бы?

Катя закатила глаза и постаралась не стушеваться. Она и без сторонних комментариев не находила в себе привычной уверенности. Сегодняшний ее облик не был чем-то из ряда вон: тонкое шелковое платье-сорочка яркого изумрудного цвета, длинный пиджак и туфли на высоком каблуке, — погода еще позволяла не кутаться в теплые вещи. Вполне незамысловатый и банальный образ. Подходящий — и для университетского дневного официоза, и для неформальных вечерних посиделок в ресторане.

Себе, однако, Кая могла признаться, что давно не проводила перед зеркалом столько времени, как этим утром. Впервые за несколько лет у нее возникло непреодолимое желание превзойти саму себя в обманчивой простоте приложенных к внешности усилий: быть не просто красивой, а завораживающей, манкой, околдовывающей. Она, конечно, отлично осознавала, в чьих глазах ей настолько хочется увидеть восторг. Сожаление. Поражение даже.

Глупое, неразумное тщеславие. Тем не менее противиться ему Катя не стала. Не смогла.

— И как Света тебя терпит с такими превосходными навыками в комплиментах? — спросила она с издевкой, отказываясь дальше углубляться в размышления о собственных мотивациях: с тщеславием она примирилась бы, а вот с тем, что пряталось за ним, — вряд ли.

Ухмылка на губах у Юры стала еще довольнее.

— А жене я такого никогда не говорю. Неа, — произнес он с наигранным благоговением в голосе. — Это тебе я по-дружески: прямо и неделикатно.

Катя фыркнула.

— Спасибо, друг, — обращение она выделила.

— Извини, Кать… — Теперь Юра внезапно казался виноватым. — Выглядишь супер, давно…

— Ты как будто меня не знаешь, — перебила его Катя и легко рассмеялась. — Не обижаюсь я, выдохни. Света все-таки на дежурстве? — сменила она тему.

— Да, — он кивнул. — Но есть шанс, что успеет в ресторан.

— Было бы здорово, — ответила Катя воодушевленно. — Не уверена, что я вообще с кем-то из наших найду общий язык. Сто лет никого не видела.

Юра, конечно, не удержался от иронии:

— А раньше ты у нас со всеми была не разлей вода…

Катя в ответ толкнула его плечом.

— Мне и тебя с головой хватало.

— Да-да, особенно на четвертом курсе, — почти пропел Юра. — Так и помню, что от тебя отвязаться было нельзя. Каждую минуту рядом. Ах нет, — он драматично замолчал на мгновение. — Это было не со мной.

Катя бросила на него раздраженный взгляд, но Юра только ухмыльнулся, очевидно, не собираясь останавливаться.

— Это у тебя с Денисом любовь случилась, и про меня забыли, — продолжил он самым трагичным тоном. — Были же времена.

Катя могла найти лишь две причины для подобного энтузиазма в обращении к событиям прошлого: либо так на Юру подействовала университетская атмосфера и воспоминания о молодости, либо весь разговор намеренно, шаг за шагом вел к Денису. В истине второго варианта сомневаться было бы наивно.

— Хватит уже, — выпалила она.

Юра в миг стал серьезным.

— Тогда рассказывай, что происходит. Я твой звонок отлично помню, Катя.

— Ничего не происходит, — отрезала она.

— Ты говорила с Денисом? — Вопрос в его голосе был почти не выражен. Все-таки Юра слишком хорошо ее знал.

— Говорила, — подтвердила она неохотно.

— И? — произнес он, обратив на нее явно заинтересованный взгляд.

— И ничего. Я извинилась перед ним и поблагодарила.

Юра присмотрелся к Кате внимательнее, а затем покачал головой.

— Не умеешь ты близким врать, ты в курсе?

Катя испустила усталый вздох.

Желание обсудить произошедшее между ней и Денисом иногда было очень сильным, но в то же время даже мысль о гипотетическом разговоре страшила. Измотанная, оказавшаяся неподготовленной к сделанным открытиям, Катя не знала, какими словами можно описать испытываемые ею чувства, какими причинами объяснить все то, что случилось.

— Все… усложнилось, Юр, — признала она наконец. — Я не хочу об этом говорить. По крайней мере пока.

Казалось, Юра готовился к совершенно иному ответу. Его полные напряжения и удивления глаза, впившееся в ее лицо в ожидании, Катя предпочла проигнорировать. Сейчас у нее не нашлось бы сил, чтобы выдержать череду вопросов и сокрушенных «Я же тебе говорил».

Ей и без того с трудом удавалось делать вид, что все в порядке.

Хаос. Ее жизнь вновь превратилась в хаос. Из-за одного разговора, что состоялся всего лишь полнедели назад.

В тот день из ресторана Катя выскочила на грани истерики. Неожиданной, непозволительной, невозможной.

Запоздалой.

Как будто кто-то вдруг, по щелчку, перестал блокировать Катины чувства и ощущения, и все подавляемые сигналы нервных окончаний впервые были зафиксированы мозгом. Одновременно.

Боль оказалась… сильнее, чем Катя могла предположить. Оглушительная и обездвиживающая, она переполняла ее изнутри.

Пока Катя, не замечая, не слыша никого и ничего вокруг, добиралась до собственной машины.

Пока ехала в офис и пыталась отдышаться и успокоиться. И ни в коем случае не зареветь.

Пока шла в свой кабинет и раскладывала документы на столе.

Пока пыталась подготовиться к консультации, а затем — не упустить ни одного сказанного клиенткой слова.

Катя сумела дотянуть до самого вечера. Закончила работу, приехала домой. Разувшись, вымыла руки и переменила одежду. Зайдя на кухню, преисполненная спокойствия и намерения впервые за день нормально поесть, она поставила греться чайник.

На стене глухо тикали купленные пару недель назад в ее любимом магазине декора часы, рядом гудел грузным дребезжанием старый холодильник. Привалившись бедром к столешнице, Катя замерла. Под звуки закипевшей воды и щелкнувшей кнопки выключения у нее вдруг вырвался непроизвольный надрывный всхлип. Катя медленно сползла на пол, упираясь спиной в дверцы кухонного гарнитура, забиваясь в угол, закрывая ладонями лицо.

У охватившей ее боли будто не было пределов, у слез — конца.

Какое-то время Катя могла лишь, сжавшись в комок, содрогаться в рыданиях. Она ни о чем не думала, даже о случившемся днем разговоре с Денисом. Везде — в ней и вне ее — была пустота.

Слезы, однако, скоро прекратились. Боль, словно распределившись равномерно по всему ее телу, стала вполне терпимой. Уму вернулась прежняя ясность. Хаос мыслей упорядочился, и Катя и при всем желании не смогла бы убежать от правды, не то что бы оказавшейся по-настоящему для нее неожиданной.

«Я его люблю. Я все еще его люблю», — она шептала самой себе. Беззвучно, прикрывая ладонью рот, как если бы этому жесту было дано уберечь ее от уже свершившегося откровения.

Не удивляющего, но страшного.

Глава 32

На празднование юбилея факультета Денис явился одним из последних. Уже были открыты двери актового зала, откуда в пустеющий на глазах холл доносились звуки торжественной музыки и гам переговаривающихся между собой людей, что спешили занять места.

До самого утра Денис сомневался, стоит ли приходить. Тоска по университету его обычно не посещала. Из преподавателей по-настоящему он уважал только Аверинцева, но отношения с ним он давно считал прохладными. Со студенческих лет у Дениса оставались кое-какие приятели конечно, с которыми он мог поболтать, но нельзя было сказать, что он в самом деле хотел их увидеть. Ни одной действительной причины для посещения университетского мероприятия не нашлось, и все же он был здесь.

Шел по знакомому, но не родному (преподавал Денис здесь редко, и чувствовал себя только гостем) вестибюлю в зал, непринужденно разглядывая мелькавшие вокруг лица и макушки. Он убеждал себя, что не ищет Катю среди других, что лишь хочет заметить в толпе кого-нибудь из бывших друзей (не Юру, разумеется, с которым они не общались с тех самых пор). Поиски оказались бесплодными.

Торжественная часть празднования ожидаемо тянулась долго и скучно. Настолько, что Денис успел пожалеть о том, что решил зайти в актовый зал. Ему было искренне плевать на людей на сцене, на пафосные речи, которых он и многие из присутствующих еще студентами наслушались на годы вперед. Дирекция и ректорат очень любили рассказывать об элитарности их профессии, но часто забывали упомянуть, сколько грязи сокрыто за фасадом успешности и зеркального блеска стеклянных офисных стен.

На всю официальную программу Дениса все-таки не хватило. В пересменке говорящих голов случилась удачная заминка, которой он воспользовался, чтобы вежливо покинуть зал. Через пожарный выход на цокольном этаже (путь, известный всем студентам и преподавателям) он пробрался к местной нелегальной курилке.

Конечно, даже сейчас один из уголков был занят группкой молодняка — курс второй, не старше, — и несколькими преподавателями. В отдалении Денис к своему удивлению заприметил Аверинцева. Тот, встретившись с ним взглядом, махнул ему в приглашающем присоединиться жесте.

— Александр Анатольевич, — поздоровался Денис, приблизившись.

— Денис, приветствую. — Раздался в ответ зычный, немного хрипловатый голос.

Они пожали друг другу руки.

Денис закурил. Затянувшись, он с любопытством посмотрел на сигарету в руках Аверинцева: тот вроде бы давно бросил.

— От Анны Павловны прячусь, — пояснил Александр Анатольевич, лукаво щурясь. — Ругается, хоть я и редко себе позволяю.

Понимающе хмыкнув: Анна Павловна была женщиной особой, — Денис медленно выдохнул дым, чувствуя, как по телу разливается никотиновый покой.

— Ты знаешь, — вдруг обратился к нему Аверинцев снова. — Я же курить бросил только ради нее. За неделю.

— Ого. — Денис уважительно кивнул головой.

— Выбора не было, зато мотивация была хоть куда, — продолжил Александр Анатольевич так, словно повествовал о величайшем приключении. — Аня мне условие поставила: или я бросаю курить, или мы с ней расходимся.

Прежде увлеченный сбрасыванием пепла в урну, Денис покосился в сторону бывшего наставника с неверием.

— Суровая Анна Павловна женщина. Уважаю.

Аверинцев только усмехнулся.

— Спрашивала у меня недавно, как ты поживаешь, — поделился он будто невзначай. — А мне и сказать нечего. В гости тебя до сих пор ждет, знаешь?

Денис отрицательно покачал головой.

— Расскажи старику, как живешь. Синяки откуда? — Аверинцев всегда недолго церемонился. Удивительно даже, что последний вопрос не прозвучал в первую же секунду их сегодняшней встречи.

— Нормально все, Александр Анатольевич, — отвечая, Денис внезапно почувствовал себя совсем юным пацаном. — Анне Павловне передавайте мой пламенный привет. — Он ухмыльнулся самым наглым и безбашенным образом, совсем как прежде. — В гости, к сожалению, не получится.

— Денис, — обратился к нему Аверинцев серьезно. — Ты же знаешь, что я давно не виню тебя за тот случай. Все свои ошибки ты исправил, ты всем доказал, что ты честный человек и надежный адвокат. — Денис дергано отвернулся, желая избежать пристального, забирающегося в душу взгляда мудрых глаз. — Тебе есть, чем гордиться. Я смотрю на тебя и вижу достойного ученика и коллегу, которым горжусь. Однако у меня есть сильное ощущение, что ты сам видишь только свои прошлые ошибки. — Затушив сигарету, Аверинцев обернулся к нему и положил ладонь на плечо, чуть сжав. Добившись его внимания, он руку убрал. — Нельзя так. Мы все ошибаемся.

— Не припомню у вас таких грандиозных ошибок, — с сарказмом в голосе выдал Денис откровенно слабое возражение.

— Они у меня были и, поверь, не только в профессии, — произнес Александр Анатольевич со значением, позволяя понять, что честен, однако не вдаваясь в подробности. — За ошибки тоже надо уметь себя прощать. Исправлять сначала, конечно. Это ты сделал. Чего не вижу, так чтобы ты себя простил. Ты из бюро ушел и решил все заново начать в другом месте, хотя никто тебя не гнал, — ладно, но от нас с Аней чего бегаешь до сих пор?

Денис не знал, что ответить.

Правда заключалась в том, что ему действительно стало однажды проще держать всех на расстоянии. Было стыдно за свой провал. Было страшно увидеть в глазах человека, на которого он равнялся все свои студенческие годы, разочарование и осуждение.

В конце концов Денис честно признал:

— Легче было все забыть.

— Получилось? — спросил Александр Анатольевич ровно. На Дениса он больше не смотрел, устремив задумчивый взгляд куда-то вдаль.

— Нет.

Аверинцев размеренно кивнул, будто и не ожидал другого результата.

— Важное и настоящее никогда не забывается. — После короткой паузы он заговорил уже бодрее и настоятельнее: — Поэтому не забывать надо, а исправлять. В гости тебя ждем на следующей неделе.

Денис, склонив к груди голову, старался спрятать довольную усмешку. Он начал догадываться, откуда взялся столь внезапный напор. Последние годы Аверинцевы пытались наладить с ним контакт, но куда менее активно.

— Вам Лара слила, что я в разводе? — спросил он легко.

Александр Анатольевич одобрительно улыбнулся.

— Долго ты соображал, — подразнил он не всерьез. — Я думал, до тебя раньше дойдет.

Пока Денис пытался придумать вежливый ответ, ясно дающий понять, что жалости ему не надо ни в каком виде, Аверинцев его опередил:

— Приезжай, Денис, — повторил он приглашение с неподдельными участием и простотой. — Хватит от всех сторониться. Знаешь ведь: ты нам с Аней почти как сын. Ты лучший мой ученик, говорю тебе честно теперь, когда уже уверен, что этим признанием не испорчу. — В голосе отчетливо были слышны и преподавательская ирония, и отеческая теплота одновременно.

— Я — лучший? — уточнил Денис с несколько чрезмерным удивлением. Речь Александра Анатольевича его тронула, но от неловкой откровенности хотелось скорее уйти в более привычную плоскость. — Не Катя?

Аверинцев хохотнул, наверняка припоминая их негласное соперничество на третьем курсе.

— Катерина и без меня, считай, все основополагающее понимала. Моей заслуги там почти нет, — объяснил он задумчиво и продолжил уже весело: — С тобой другое дело: пришлось повозиться, чтоб твоя голова заработала на всю мощность. Ты ж ленивый был, Денис, знаешь?

Денис хмыкнул и, доставая новую сигарету, возразил:

— Видели бы вы мой график теперь. К слову, — он повернулся к Александру Анатольевичу и неловко поблагодарил: — Спасибо, что включили мои мозги. Теперь, правда, хрен выключишь.

Тот коротко рассмеялся и хлопнул его по плечу.

— Мне минут через десять речь толкать, так что я откланиваюсь, —— сверившись с наручными часами, Аверинцев засобирался уходить. — Мы с Аней ждем тебя в следующие выходные. Я на неделе позвоню.

— Договорились. — Денис протянул ему руку для прощания.

Александр Анатольевич, прищурившись, в очередной раз внимательно его осмотрел, особенно задержавшись на лице, после чего добавил:

— И насчет твоих таинственных синяков: нужна помощь — скажи.

— Я разобрался, — произнес Денис по привычке отрывисто, но быстро перешел на более вежливый тон: — Спасибо.

Аверинцев кивнул, принимая его ответ.

— Тогда я спокоен.

Докуривая, Денис наблюдал, как медленно и осторожно, без прежней мощи Аверинцев идет к дверям впереди: действительно как старик.

Время, минувшее с конца совсем другой жизни, впервые было столь наглядно. Почти шесть лет, что прежде, казалось, были утрачены одной смазанной чередой событий, внезапно обрели вес. Ценность. Денис наконец почувствовал сожаление о том, как бездарно он эти годы прожил.

Глава 33

С просторного балкона расположившегося на двадцатом этаже ресторана открывался вполне приятный вид на исторический центр Москвы. Вечерние огни, ослепительные и несчетные, умели произвести впечатление на неподготовленного созерцателя, но Дениса уже давно было не удивить. Другой бы на его месте любовался, он же вспоминал, что при свете дня в картине, представшей перед его глазами, нет ничего интересного.

Встреча курса длилась уже пару часов. Денис, почувствовав, что ему критически необходимо побыть в одиночестве, выбрался на балкон и к своему удовольствию нашел его совершенно пустым. Расставленные по периметру столики уже не пользовались спросом у гостей: если дни еще радовали теплом, то сентябрьские вечера были бескомпромиссно холодны.

Поежившись: костюм годился только на короткие побежки от пункта назначения к машине и обратно, — Денис медленно поднял к губам стакан и сделал глоток. Виски обжигающе растекся по горлу, на короткое мгновение вызывая в груди желанное тепло.

Почти рассеявшийся туман, что окутывал мозг, крепчал с каждым глотком. Чего Денис и добивался, несмотря на собственные недавние намерения протрезветь: сегодня он уже выпил больше обычного. Стремился заглушить обнаружившуюся внутри него мучительную, выкручивающую нервы неудовлетворенность. Прежде всего душевную. Но та росла и росла, не внимая его попыткам утихомирить запустившийся самостоятельно процесс размышлений. Обо всем.

Денис чувствовал себя уставшим. До изнеможения вымотанным. Наверное, вопреки его убежденности, даже его рабочий ресурс не был вечным. Силы кончились разом: и физические, и моральные. Всякий быстрый взгляд на собственную жизнь — с теми обстоятельствами и перспективами, что имелись у него на данный момент, — порождал ощущение тяжеленного, неподъемного груза отчаяния в груди. Денис отмахивался. Днями, неделями. Быть может, уже безотчетно, он отмахивался и прежде: месяцами и годами.

Сегодняшний день и в особенности вечер выполнили роль катализатора. Последней капли в переполненной чаше.

Пока бывшие сокурсники и сокурсники с разной степенью откровенности и честности вываливали друг на друга подробности собственных жизней, Денис из становившихся с каждым часом громче речей выхватывал отдельные пункты.

Семья. Дети. Путешествия. Спорт. Друзья. Хобби. Искусство. Наука.

Планы, планы, планы.

Пункты — те самые, что когда-то мысленно расписывал для себя он. На будущие пять, десять, пятнадцать и даже двадцать лет.

Раньше у Дениса тоже были планы. Цели. Надежды.

В октябре ему стукнет тридцать шесть. В лучшем случае он отходил по Земле половину жизни, в худшем — большую ее часть. И вокруг него и рядом с ним не осталось никого и ничего.

Он ведь семью хотел. Детей. Дом в пригороде.

Путешествовать чаще хотел. Летать в Европу раз в несколько месяцев. Забираться куда-нибудь подальше каждые полгода.

Диссертацию докторскую в сорок пять собирался защитить. Больше преподавать, меньше работать грудью на амбразуру, когда появятся дети. Через пару лет после свадьбы. Они так планировали. С Катей.

Денис усмехнулся и осушил стакан до дна. Если бы, если бы их общие планы остались общими, если бы они сбылись… Их ребенку сейчас было бы года три. Они бы уже купили и ремонтировали дом где-нибудь неподалеку от Катиных родителей. Долгосрочное планирование, пора признать, совсем не его, Дениса, конек.

Пять с половиной лет спустя он один. И даже начать заново у него ни черта не вышло.

После развода с Леной минула три месяца, но день ото дня Денис лишь сильнее поражался тому, как ловко он умудрился себя однажды одурачить. Каким глубоким и убедительным был самообман. Словно кома. Словно наркоз. Так поверить в то, что все в порядке, несмотря на лихорадившее его душу отчаяние, мог только человек, оказавшийся у края пропасти. Теперь Денис это понимал.

В полном мраке он встретил Лену — чистый, исцеляющий свет. И он пошел за ней. Нарыл в себе что-то, какой-то последний, критический запал жажды к жизни, к новой любви — назло Кате, назло себе. Действовал, конечно, неосознанно, — на инстинкте самосохранения.

Это сейчас Денис спокойно и объективно препарировал собственные мотивации. Тогда заниматься самокопанием на подобной глубине стало опасно. Был единственный путь: не задумываться, а делать. Потому что надежды в то время он лишился совершенно. И он выдумал себе надежду. И Лена стала ее воплощением.

Денис был бы счастлив обнаружить, что надежда оправдалась. Осознать, что он целиком и полностью принадлежит одной женщине, и эта женщина Лена. Что все его мысли и чувства только с ней. Он хотел бы отдать ей любовь той же природы, что она отдавала ему, но он не мог. Какую бы благодарность он ни испытывал, какой бы силы ни довлела над ним вина, какой бы ни была степень понимания собственной подлости, пусть и ненамеренной, и глубины чувств Лены, он ничего не мог с собой поделать.

Никто еще не научился вызывать в себе любовь. Не привязанность, не симпатию, не привычку, а любовь — безусловную и всеохватывающую, пропитывающую всего человека от макушки до ног.

Ту самую, у которой, сколько не рационализируй, все равно есть секретный, неизвестный никому на свете элемент.

У Дениса не было рационального объяснения его любви к Кате. Эта любовь просто была. Как случилась однажды на четвертом курсе, так и жила в нем, несмотря на все его попытки от нее избавиться. Будь он верующим человеком, ссылался бы на божественный промысел. Участь атеиста была печальнее — жить с вопросами и не знать ответов.

Он даже на этом балконе очутился только потому, что не мог и дальше выносить непонятных Катиных взглядов, ее близость, что не давала ему покоя в течение всего дня. В университете Денис, придя из курилки в зал, вдруг сразу заметил Катю, тоже возвращающуюся откуда-то на ее место на семь рядов ниже его. Он наблюдал за ней украдкой, забыв про сцену, про повод собственного появления в этих стенах, и понимал одно: не прошло. Ничего у него не прошло.

Позднее, когда все вновь очутились в холле, Денис пару раз непроизвольно оглядывался назад и замечал, как резко Катя отворачивается в противоположную сторону. Она смотрела на него. Смотрела.

В ресторане она поначалу таилась, и ее короткие несмелые взоры долетали до него лишь искрами из-под ресниц. Однако Катя все чаще и чаще бросала взгляды в его сторону: неясные, словно бы изучающие что-то и в ней самой, и в нем. Задумчиво-смиряющиеся. Тоскливые. Денис не мог их выдержать. Они растравливали в нем что-то. Мутное, запрятанное подальше, самоубийственное.

За его спиной короткой волной в пару секунд на балкон взлетели звуки зала: музыка, разговоры, звон бокалов. Денис обернулся. У закрывающейся двери стояла Катя.

— Денис, — произнесла она тихо вместо приветствия.

— Катя, — он ответил ей тем же. Нарушая все данные себе обещания, пялился на нее, изучая с головы до ног. Залипал практически. Этим вечером она была особенно красивой. Соблазнительной до затмения мыслей в голове.

Раньше бы Денис решил, что весь ее образ создан с расчетом на него: распущенные, дикие кудри золотистых волос, изумрудного цвета шелковое платье, высоченные, пугающе тонкие каблуки, макияж, названия которому он не знал, но который не забыл с прошлых времен, делающий Катины глаза небесно-голубыми, а губы совсем уж порочными, — все как будто усиливало ее и без того всегда сшибающую с ног красоту.

Денис сглотнул и отвел взгляд в сторону. Не хватало еще совсем потерять способность разумно мыслить. Сейчас он очень жалел о каждом выпитом сегодня бокале виске: опьянение вдруг ударило в голову и тело.

Катя тем временем прошла от двери прямо к нему и встала рядом. Слишком близко. Он мог чувствовать аромат ее духов. Ее аромат. Родной и знакомый. Зажигающий кровь в венах.

— Ты не замерз? — Ее вопрос вытащил Дениса из тяжелых и опасных наполовину фантазий, наполовину намерений.

Он машинально покачал головой.

Краем глаза Денис зацепился вдруг за обнаженные руки, вновь заметил довольно открытый вырез на груди, тонкие ключицы, белоснежную кожу, успевшую покрыться мурашками, — те и привели его в сознание.

— Ты сама уже замерзла. Возвращайся в зал, — сказал он тут же, надеясь, что она и правда уйдет, избавит его от этой пытки уединением.

Катя, конечно же, его не послушала.

— Нет-нет, я недолго подышу. Все нормально.

Денис ей не поверил. Пока она еще договаривала, стянул с себя пиджак и протянул ей, накидывать сам не рискнул.

Удивительно, но пиджак Катя взяла без возражений. Надела как положено, застегнула на все пуговицы. В пиджаке она утонула: рукава закрывали ладони и наполовину пальцы, полы, наверное, можно было и еще на раз обернуть вокруг нее. Денис же словно гештальт закрыл, укутав Катю в свою одежду.

Не замерзла она, как же.

В его пиджаке Катя стала еще прекраснее и еще желаннее. Денису пришлось на миг зажмуриться от прокатившейся по телу волны жара.

— Теперь нехолодно? — спросил он, только бы разбить гипнотизирующее молчание.

— Нет, спасибо. — Катя вновь смотрела на него. Пристально и внимательно. Серьезно. — Как ты себя чувствуешь, все хорошо? — Она сделала к нему еще один шаг, хотя, казалось, ближе уже просто некуда. Тем не менее Денис с места не сдвинулся.

— Все хорошо, — повторил он за ней следом. Теперь он тоже скользил взглядом по ее лицу. Если можно ей, то и ему тоже. — Скоро перестану пугать судей своим видом, — пошутил он, якобы огорченный возвращением нормального цвета кожных покровов.

Катя улыбнулась с укоризной. Медленно, наверняка предоставляя Денису возможность ее остановить, подняла к его лицу руку. Ее ладонь осторожно легла на его щеку и замерла. Денис тоже застыл.

По телу, надежному скрытому тканью рубашки и брюк, поползли мурашки — не от холода, конечно. Будь сейчас зима и мороз в тридцать градусов, Денис все равно пылал бы, как печка.

Катина ладонь чуть двинулась, прошлась ласковым касанием по коже лица и немного шеи, и вновь замерла. У Дениса же все внутри переворачивалось. От одного простого тактильного контакта.

Трепет, оглушительная, рвущаяся изнутри тоска.

Подскочивший пульс. Пересохшее горло.

То ли иглами, то ли царапаньем заворочавшаяся во всем его теле жажда.

Денис попытался отстраниться. Он пьян. Катя тоже пьяна: он видел, сколько шампанского она выпила. Видел и сейчас: покрасневшие щеки, расфокусированный взгляд, расширившиеся, утягивающие за собой зрачки.

Катя потянулась за ним. Ее вторая рука легла ему на плечо, первая скользнула в волосы. Денис шумно выдохнул. Едва ли не в ее губы.

— Катя… что ты творишь?

Она растеряно моргнула. Посмотрела ему в глаза, затем — на губы, и так и прошептала:

— Я… сама не знаю…

— Прекращай, — произнес он из последних сил. Одно движение. Всего лишь наклон головы. И случится поцелуй. — Ты пожалеешь завтра.

Катя не изменила их позы, но хотя бы перестала двигаться. Денис не мог сказать, что это сильно ему помогло. Он чувствовал каждый миллиметр ее кожи, соприкасавшийся с его.

— А ты?

— Что я? — переспросил он хрипло, едва ли понимая, о чем они говорят.

— Ты пожалеешь?

— Катя…

Она зажмурилась. Обессиленно прижалась к нему всем телом в поиске опоры и зашептала куда-то в воротник, щекоча кожу шеи своим дыханием:

— Я не могу, Денис. Я… — Она вздохнула. — Меня словно волоком к тебе тащит, ты понимаешь? Против разума, против памяти, против… — Голос ее сорвался, словно оставшаяся неназванной причина давалась ей слишком болезненно. — Ты рядом, и я… — Катя будто опомнилась. — Прости. Тебе не нужно…

Глухой, мрачный смешок Дениса перебил ее неловкий речитатив извинений.

— Ты думаешь, мне пофиг? Я с ума схожу, Кать. Потому что ты везде. Все время. У меня в голове. Перед глазами. В… — Он оборвал себя. — И сейчас ты здесь, я могу держать тебя, касаться тебя, целовать тебя. Чувствовать тебя. — Катя чуть сдвинулась, откинула голову назад, встречаясь с ним взглядом. Денис склонился к ее лицу, пристально, до самой последней отчаянной глубины всматриваясь в ее глаза. — Ты даже пахнешь все так же, ты знаешь? И все, чего я хочу: послать все к черту и уйти с тобой. Сию же секунду. — Он крепче сжал ладони на ее плечах: удерживая то ли ее, то ли себя. — Но этого не будет.

— Что?.. — Катя спросила на выдохе. — Почему?

— Потому что когда ты уйдешь снова…

— Денис…

— Нет… — Он яростно покачал головой. Выпустил Катю из своих рук, физически чувствуя, как что-то в нем рвется с ускользающим из-под его ладоней ощущением ее тепла. — Нет, Катя. Я не вывезу это во второй раз.

Глава 34

На террасе полюбившейся Лене кофейни игрался ветер: путал волосы, нагло листал страницы книг, проказливо скидывал со столов салфетки и пытался украсть у официантов чаевые. Под тенью широкого и длинного навеса солнце уже не казалось утомительно жарким — напротив, приятно грело, не позволяя туристам забыть: они в Испании! В отпуске! На морском берегу!

Повсюду безостановочно звучала мультиязычная речь: английская, испанская, русская, французская, немецкая; утром в лобби отеля Лена с невольным любопытством наблюдала за весьма эмоциональной ссорой на японском. Она не поняла ни одного слова, но, как в опере, не в них был смысл: чувства отлично существовали и без лексической поддержки.

К своему удивлению, Лена не тосковала по дому. Быть может, оттого что еще не полностью привыкла к произошедшим не столь давно переменам в жизни — не о чем пока было тосковать; быть может, оттого что всегда довольно легко привыкала к изменениям и любила узнавать неизведанное.

Здесь, среди тепла, покоя и ленивой расслабленности отдыхающих, было просто позабыть о тревогах. Все переживания затерялись в другом мире: в асфальтной духоте жаркой и пыльной летней Москвы, привлекательность возвращения в которую блекла с каждым днем.

За проведенное в разных уголках Испании время Лена с удовольствием погрузилась в совсем иную для себя культуру и заполнила дни непривычными вызовами. Ей нравилось болтать по-английски с туристами, нравилось объясняться жестами в паре с ломанным испанским с местными жителями маленьких деревушек. Лена даже всерьез подумывала взяться за изучение нового языка. Испания удивительным образом пришлась ей по душе. Теперь казалось странным, что раньше она всегда выбирала другие точки на карте путешествий.

Вид с террасы был прекрасен, представший перед взглядом горизонт — сказочно-чудесен: небо и земля соприкасались друг с другом золотисто-лазурной полосой. Не отводя взгляда от местных красот, Лена с наслаждением отпила из своей чашки черный кофе. Насыщенный и крепкий, с роскошным вкусовым профилем сорт самым гедонистическим образом радовал ее вкусовые рецепторы.

Лежавшая на столе книга — сборник рассказов Бунина, однако, притягивала к себе, зазывала провести несколько десятков минут в одном из дней холодной тульской осени, знакомом еще со школьной скамьи. Где-то там в светлой и теплой горнице смотрели друг на друга седой худощавый мужчина и красивая, похожая внешне на цыганку женщина. Множество страниц после была церковь на Ордынке, великая княгиня и тот, кто на нее смотрел. И даже Испания была — в самом конце. Правда, совершенно другая, дикая и страшная.

Лене Испания подарила покой. Умиротворила и наполнила силами. Дала побыть наедине с собой.

Здесь никто не знал Лену и никого не знала она. Мимолетные знакомства, дружелюбные фразы и приветливые улыбки ничего у нее не забирали и ничего не требовали. Здесь никто не хотел знать, почему она развелась. Никто не раздавал советов и не смотрел с жалостью или надуманным превосходством. И осторожно, с внутренним беспокойством и искренней заботой — тоже. Это освобождало. Избавляло от необходимости — иногда непроизвольной, — согласовывать свое поведение с реакциями окружающих.

Перед взглядом Лены две недели было море — слушатель, не нуждавшийся в словах, источник и проводник, зеркало и омут. Сила и покой. Понимание и вопрос.

Каждое утро Лена просыпалась рано и шла на берег. Садилась на теплый песок, наблюдала за тем, как он легко просачивается сквозь пальцы, возвращаясь к прежнему вечному единству, вдыхала соленый воздух. Запрокинув голову, она закрывала глаза, подставляя лицо поднимающемуся на небе солнцу.

Она отогревалась. Вбирала в себя свет.

Время шло, и Лена все чаще смотрела на себя как будто со стороны. Анализировала прожитое, раскладывала по уголкам памяти — чувственной, эмоциональной и творческой, — уже переработанными эпизодами фрагменты прошлого. Для людей искусства занятие было вполне привычное. А с точки зрения психотерапии, еще и полезное.

Боль, личная и глубинная, переродившись в искусство, теряла свою власть на тем, кто ее пережил. Она больше не могла принадлежать одному человеку и властвовать над ним. Она превращалась в инструмент и материал. И ее губительная, истощающая природа истреблялась.

Лена могла отчетливо проследить, как изо дня в день ей становится все легче. Ее любовь, не растерявшая своей силы и жизни, уже не была тяжелой ношей. Даже тоска по Денису, казалось, стала светлее. Лена скучала по нему так, как спустя годы скучают по минувшим минутам чуда, зная, что оно не повторится: без горести и досады, с радостью о том, что оно просто однажды случилось.

Чудом брак с Денисом назвать, конечно, было нельзя. Но опыт любви был чудом. Бесценным. От одной только мысли о том, чтобы за всю свою жизнь не узнать, каково это — любить, Лена приходила в ужас. И как человек, и как музыкант.

За что-то она была благодарна, за что-то зла. После развода ее мир не рухнул, но изменился. В отпуске Лена, наконец, смогла, избавившись от повседневной отвлекающей шелухи и набравшись моральных сил, подумать обо всем по порядку. Всмотреться в случившееся и сделать выводы. А главное — определить свой будущий путь.

В тоскливой надежде последних трех лет Лена растеряла свою привычку мечтать. Теперь, когда ее мысли обрели свободу от переживаний о браке, счастье которого оказалось безнадежным, она все чаще мечтала вновь.

Вспоминала себя прежнюю. Знакомилась с изменившейся собой. С чутким вниманием прислушивалась к собственному сердцу. Радару и проводнику.

Счастье было во всем. Стоило лишь немного поискать.

Глава 35

Шумно выдохнув, Денис разжал руки и выпустил Катю из объятий, но не сдвинулся ни на шаг. Смотрел на нее отчаянным, хмурым взглядом, стискивал челюсти и не пытался уйти. Катя тоже оставалась неподвижной. Она не могла сейчас покинуть Дениса. Просто не могла.

Словно одурманенная, втягивала в легкие пряный и глубокий, перемешенный с горечью крепкого сигаретного дыма аромат мужского парфюма (другого, совсем не похожего на прежний цитрусовый, что они когда-то выбирали вместе). Отказывала здравому смыслу в его попытках до нее достучаться. Морозила обнаженные ноги в открытых босоножках. Добровольно теряла голову и снова чувствовала себя влюбленной девчонкой ¬¬–– той, что едва в обморок не падала на первых свиданиях. Той, у которой кружилась голова от его, Дениса, поцелуев.

Он ведь был первым. Во всем первым. Первой влюбленностью и любовью. Первым поцелуем. Первым мужчиной.

Катя никогда не строила особых романтически планов на свою судьбу. Не ждала принца на белом коне. Не зацикливалась, как некоторые ее ровесницы, на том, что нужно обязательно найти себе парня. Просто жила. Училась. Гуляла с друзьями. Ходила, бывало, на свидания, но отношения не ладились: никто из знакомых Кате парней не вызвал у нее настоящего интереса.

Такого, что жар и холод проносятся по телу, сменяя друг друга, как в сломавшемся проекторе слайды. Такого, что вопреки собственной разумной убежденности в том, что красивый мальчик на последнем ряду аудитории –– совершенный раздолбай и даже не смотрит в ее, Кати, сторону, все равно хотелось обернуться. Просто увидеть его еще раз.

Пусть раздражает его поверхностность и леность. Пусть кажется, что ей и ему даже поговорить не о чем, но… Невозможно не замечать его на периферии взгляда. Невозможно не замереть, когда он передает тебе распечатку или ручку.

Потому что он такой красивый, что дух захватывает до неописуемого, незнакомого прежде чувства, из-за которого все внутри переворачивается. Горит. Ноет. Болит. Стремится… к кому-то.

У двадцатилетней Кати не было шансов устоять.

На третьем курсе Денис вдруг начал смотреть на нее так, будто другие девушки исчезли из его зрительного фокуса. Он прислушивался к ее словам и по-настоящему интересовался, почему она думает так, а не иначе, и чем чаще они общались, тем сильнее Катя убеждалась в том, что Денис многограннее и сложнее изначально сложившегося у нее впечатления о нем.

Мир в его присутствии обычно исчезал. Катя и Денис оставались вдвоем, в поле взаимного притяжения. Улыбки, значения которых известны лишь ей и ему. Взгляды, выражавшие все и одновременно ничего, кроме самого желания смотреть друг на друга. Будто бы случайные прикосновения: сесть рядом, прислониться плечом, задеть коленом бедро другого под столом, кончиками пальцев –– ладонь.

В последние годы их отношений эти зашкаливающие ощущения, больше похожие на приступ вегетососудистой дистонии, чем на адекватную симпатию, забылись. Счастье разливалось в их мирке теплым спокойным озером, и все было хорошо.

Катя думала, ничего не разрушит их союз. Ни разу мысли не допустила о том, что между ними в самом деле возможен настоящий разлад. До самого последнего дня, когда Денис сказал ей правду, не предполагала, как быстро и внезапно разобьется сердце и необратимо разрушится безграничное доверие.

Пять с половиной лет спустя они вновь остались наедине и вновь для них мир был вынесен за скобки. Денис и она продолжали разглядывать друг друга. Молчаливо и неподвижно.

Осенний холод давно забрался под ткань благородно предложенного Кате пиджака и мурашками гулял по телу. Дрожь, поначалу едва ощутимая, усиливалась, но сложно было сказать, вызвана ли она физическими реакциями организма или эмоциональными. Катя поставила бы на последние.

Внутри себя она переживала что-то неведомо-невыносимое. Надо было уйти с этого балкона. Вернуться в зал. Помахать всем рукой и уехать домой.

Разумный и правильный поступок. Взрослый.

В тридцать четыре года Кате следовало бы знать, как перебороть взлетевшие вдруг до предела тоску и отчаяние.

В тридцать четыре она должна была понимать, как примириться с недавно сделанным себе признанием: те чувства, что она испытывала к Денису, никогда не повторятся, никогда не возникнут к другому мужчине.

Сколько бы она ни надеялась убежать, обмануться, забыться, перетерпеть.

Все зря.

Наверное, Катя сумела бы найти в себе силы поступить согласно разуму, если бы не обрамленные бронзовыми ресницами зеленые глаза напротив, не выпускающие ее собственные из виду ни на секунду. В них, усталых и искренних, Катя угадывала те же чувства, что руководили сейчас каждым ее вдохом и жестом.

Тоска.

Желание.

Поражение.

— Поцелуй меня, –– прошептала она наконец, едва не сипя от подступающих слез. –– Один раз поцелуй. На прощание.

Денис дрогнул после ее слов. Качнул головой, будто не веря ее просьбе. Ломано усмехнулся. И резко дернул Катю на себя, ухватив за руку.

Она не устояла на ногах, почти пролетела те несколько сантиметров, что еще отделяли ее от Дениса. Его запах, тепло его тела накрыли Катю как незримый, затмевающий остальные явления мира купол. Она успела лишь испуганно вдохнуть, прежде чем Денис ее поцеловал.

Ее руки сами взметнулись к нему. Скользнули по плечам, пару раз огладили шею, забегая под расстегнутый воротник рубашки –– Катя весь вечер не могла оторвать глаз от проступавшей в раскрывающейся ткани обнаженной кожи, –– пальцы зарылись в кудрявых волосах.

Каждый жест был привычен и не требовал участия сознания. Каждое касание передавало в мозг забытые, как казалось раньше, ощущения, заставляя разрываться между желанием застонать от останавливающего биение сердца и дыхание удовольствия и внезапным приступом слез.

Губы Дениса на ее губах вызывали залп чувств: в душе, теле, сознании. Он целовал ее –– и она одновременно узнавала, и не узнавала его поцелуй, который нес в себе много больше, чем было возможно до их расставания.

Никогда Денис не целовал ее зло –– теперь Катя знала, каково это. Никогда раньше она не ощущала вкус поцелуя, где горечь табака смешивается с солью слез. Ни разу за свою жизнь она не целовалась с полным пониманием неотвратимости прощания. Это был единственный поцелуй, от которого Катя испытывала столь сильную, выбивающую нервы боль и вместе с тем –– эйфорию.

Потому что губы, жадно прижимающиеся к ее, принадлежали Денису. Потому что щеки непривычно царапала его щетина, не позволяя забыть, сколь многое изменилось в них и между ними. Потому что ладонь на ее затылке, фиксирующая ее голову, пылала знакомым теплом, как и другая, нежно поглаживающая ее поясницу через ткань пиджака. Потому что Катя, несмотря на отчаяние, упивалась желанием, охватившим ее и Дениса.

Она чувствовала, что он возбужден, что он хочет ее, что он не в состоянии прекратить их контакт –– точно так же, как не в силах остановиться она сама. У нее вновь кружилась голова от его поцелуев и сердце заходилось от восторга и страха. На всем теле болела кожа и ныли мышцы… в ожидании.

Катя забыла себя. Словно полностью лишилась ума и памяти. Пульсом в голове билось одно имя, в котором было все.

И мучительно-нервирующее, болезненное стремление, что зародилось в ней после возвращения в Москву, наконец нашло то, что искало.

Когда Денис неожиданно разорвал поцелуй и, зашипев, отступил назад, выпутавшись из хватки их переплетенных между собой рук, Катя могла только ошалело покачиваться на ослабевших ногах.

Затуманенным взглядом она заторможенно следила за тем, как Денис будто в последний миг удержавшись от возвращения к ней, разворачивается и уходит в зал.

Хватая ртом влажный холодный воздух, Катя боролась со слезами. От ледяного ветра, порывами налетавшего на балкон, развевался подол ее шелкового платья и стучали мелкой частой дрожью зубы.

Для одной Кати мира оказалось вдруг слишком много.

Глава 36

Молодость у всякого проходит, а любовь — другое дело.

И. А. Бунин. Темные аллеи.

Первую половину рабочей недели Денис зашивался. Даже больше привычного. Помимо исполнения текущих трудовых обязанностей приходилось решать собственноручно созданную головную боль — перераспределять задачи на будущий месяц среди других юристов и помощников, насколько это было возможно.

Часть дел он, к счастью, мог временно оставить на заботы Лары, но многое отдать было некому. Настоящий отпуск, где действительно есть шанс месяц не подходить к ноутбуку и телефону, пока принадлежал к списку чудес. Денис предполагал, что планировать столь долгое отсутствие ему придется за год вперед.

В офисе его внезапное желание уехать на десять дней из Москвы восприняли с удивлением. За все годы работы в фирме отпуск он брал единожды: перед свадьбой с Леной. Да и тогда на две недели.

Денис давно разлюбил отдыхать. Не мог найти себе места от безделья даже в короткие промежутки неполной занятости по субботам и воскресеньям. Просыпаясь, он всегда знал, какие дела предстоит сделать за день. Исчезни работа из его жизни, Денис не придумал бы, чем заняться.

Теперь все изменилось. Он наконец всем своим существом ощутил, как сильно устал. От работы. От постоянной борьбы против системы. От общения с людьми, среди которых не было ни одного родного человека. От безрадостной и безнадежной атмосферы собственных будней.

Денис хотел побыть один. Ему нужно было подумать. Решить, какую жизнь он собирается вести дальше, потому что нынешняя никуда не годилась. И размышлять над своей судьбой лучше очутившись где-нибудь подальше от Москвы. И Кати.

Уйти от нее вечером минувшей субботы было так же тяжело, как и не рвануть за ней в Петербург пять с лишним лет назад. Тогда в Москве Дениса удержали гордость и злость и главным образом — утраченная надежда: Катя не желала его слушать, видеть и просто дышать с ним одним воздухом.

Когда он узнал, что вместе с ней в питерский филиал поехал Чернов, их общий коллега по бюро, выводы были сделаны. Весьма поспешные, если посмотреть на ситуацию здраво, но в то время здравомыслие Денису было недоступно.

Чернов подкатывал к Кате едва ли ни с первого дня ее появления в офисе. Его не смущали ни сам Денис, ни их с Катей вполне официальные отношения. Иван Чернов оказался из той породы типов, что не понимали слова «нет». И кулак, впечатывающийся в солнечное сплетение, такие не понимали тоже. Как бы иногда Денис ни мечтал о самом настоящем мордобое, устроить его было непозволительно.

Во-первых, профессиональная этика подобное совершенно не одобряла. Во-вторых, варварские способы решения конфликтов были не по душе Кате. Да и самому Денису, когда он размышлял об этом теоретически, тоже. Правда, эмоции его разумным взглядам подчинялись мало. При виде самодовольного лица Чернова желание возникало одно — ударить. Так, чтобы у того в голове зазвенело и звезды в глазах вспыхнули.

С годами напряженность между ними не исчезла окончательно, но ушла на задний план. Денис полностью доверял своей теперь уже невесте, Чернов, казалось бы, успокоился и перестал нарываться. На корпоративах, бывало, пытался пригласить Катю на танец или отвешивал абсурдно наглые комплименты, но в целом держался на расстоянии.

Пока не начались проблемы в раю. Чернов активизировался мгновенно: таскался за Катей как тень и улыбался: нагло и победоносно. Денис мог только зубами скрежетать от затапливающей его ярости. И безумия, замешенного на отчаянии и вине.

Каждый рабочий день после разрыва с Катей был адом. Видеть ее по сто раз за восемь часов — и не сметь подойти. Только гореть под ее взглядом: равнодушным и пустым — самым страшным взглядом на свете. Обиду, разочарование, ненависть Денис мог пережить, но совершенное безразличие ввергало в безнадежное отчаяние.

Он пытался говорить с Катей, но натыкался на стену глухоты и слепоты. Его слова отлетали от нее обратно к нему, не воспринятые, бесполезные. Его заверения и сожаления, мольбы и злые выкрики не имели над ней силы.

По ночам Денису снился один и тот же сон. Воспоминание из дня, когда вскрылась правда его поступка. Остекленевшая, потускневшая Катя снимала с безымянного пальца правой руки помолвочное кольцо и роняла то в его протянутую к ней ладонь. Ее голос, тихий и хриплый, был, однако, отлично слышен, и даже во сне Денису некуда было деться от ее убивающего: «Я больше не хочу тебя видеть. Никогда».

С наступлением дня пытки продолжались уже реальностью. Быть с Катей в одном здании, пусть и в разных кабинетах, оказалось очень тяжело.

Денис будто в адском котле варился. Не мог думать ни о ком и ни о чем. Не мог работать нормально. Все его мысли были с Катей. И ничего, ровным счетом ничего нельзя было исправить, как бы сильно он ни старался.

Вместе с Катей он потерял и единственного настоящего друга — Юру Брестера. Наверное, прояви Денис в то время хотя бы каплю намерения сохранить дружбу, их отношения не докатились бы до полного игнора, но ему было все равно. Он не мог сорваться на Катю, зато на Юру с его желанием поговорить — вполне.

До примирения дело так и не дошло. Денис уволился из бюро, а Юра… Что ж, Юра в первую очередь был лучшим другом Кати. Выбор, им сделанный, оказался вполне классическим.

В своем одиноком безумии Денис варился долго. Новость о том, что Катя уехала в Петербург, настигла его с опозданием. Никто не пожелал сообщить ему о ее переводе заранее. Ни Юра, ни Аверинцев, ни тем более сама Катя. Денис узнал от местных сплетников: и о том, что Катерина Морозова в их бюро больше не работает, и о том, что уехала она в одном поезде с Иваном Черновым.

Следующие полгода жизни, аккурат до оправдательного приговора в отношении Марии Жуковой и встречи с Леной, в памяти Дениса сохранились обрывками. Он работал как одержимый. Пил по выходным. Появлялся у родителей раз в две недели, но уезжал быстро: не выносил восторгов матери о его свободе от брачных уз. Жил на съемной квартире и растеряно гадал, что делать со счетом в банке, где накопилась вполне приличная сумма на покупку дома.

Денис хорошо помнил, как примерно через месяц после отъезда Кати не выдержал и приехал к их — ее — квартире. У него все еще были ключи. Катя не попросила вернуть, а ему и в голову не приходило. Поначалу думал, что скоро вернется, потом просто забыл.

Полупустая квартира его добила. Окончательно утвердила правду: Кати нет и их прежней общей жизни — тоже. Знакомые и родные, любимые даже стены порождали внутри беспросветную тоску — хоть вой.

Всю ночь Денис бродил по квартире как неприкаянный. Заглядывал в шкафы, где уже не было Катиных вещей. На кухне пялился на холодильник, где раньше они оставляли друг другу записки рядом с закрепленными на белоснежной дверце общими фото. Сидел на своей половине кровати и не мог поверить, что конец действительно настал, что он никогда больше не будет жить в этой квартире. Никогда больше не увидит Катю. Это была страшная ночь.

Ранним утром Денис вышел из подъезда. В руках у него была коробка с фотографиями и акварель в золотой рамке — его Кате подарок на одном из первых свиданий. В тот день они обошли весь центр и уставшие, но счастливые, закончили прогулку у Новой Третьяковки. Неторопливо бродили по Вернисажу на Крымской набережной просто так: если Катя еще имела относительно приличные познания в искусстве, Денис был полный невежда.

Катя первой заметила ту самую акварель и восторженно вздохнула, привлекая его внимание. Художница, женщина за пятьдесят, продала им картину за смешные деньги. Улыбалась и приговаривала, что отдать свое творчество молодым да влюбленным ей только в радость. Катя сияла и без конца благодарила Дениса, пока он провожал ее домой.

Сейчас, снова оставшись единственным сотрудником в офисе после окончания рабочего дня, Денис задумчиво смотрел на картину, стоявшую на одной из полок забитого папками и дипломами стеллажа. За пять лет он приобрел привычку разглядывать изученную уже до мелочей пастораль в минуты размышлений над трудными вопросами. Фокусировался и успокаивался одновременно.

Вот и теперь сознание прояснилось, оставляя Дениса с единственным вариантом действий — тем самым, что он упрямо отказывался рассматривать даже гипотетически. Боялся не устоять перед соблазном.

На балконе ресторана он был очень близок к поражению. Оставить Катю, выйти из окружавшего их поля притяжения, разорвать вновь протянувшуюся между ними нить, связавшую их будто бы навсегда, было бы невозможно, забудь Денис, каких мучений ему стоило пережить их первое расставание. Он отказывался повторно проходить через ту запредельную агонию.

Больше всего он хотел бы поверить, что он и Катя действительно могут начать заново, но как? Как было убедиться, что их чувства, такие явные и острые сейчас, не временная иллюзия? Как можно было воссоединиться пять лет спустя, возможно ли?

Он изменился. Он совсем другой человек. Катя наверняка тоже. Не было шансов на успех, а пробовать ради пробы Денис не желал. Не мог позволить себе подобный самоубийственный риск. Он сказал Кате правду: ее второй уход он не вытянет.

Вопреки здравому смыслу и всем аргументам, вопреки страху и сомнениям в нем, однако, росла уверенность в том, как следует поступить. Несмотря на все только что приведенные себе же доводы против.

Эту уверенность Денис назвал бы осознанием неотвратимости. Чем упорнее он пытался отыскать в себе намерение держаться от Кати подальше, тем отчетливее понимал: не получится.

Он поднялся с кресла и вышел из-за стола. На часах было только восемь вечера. Не слишком поздно для внезапных визитов. Впрочем, будь сейчас полночь, время Дениса не удержало бы.

Он устал. В том числе — бороться с собой. И сдаваться устал тоже.

Путь до дома на Фрунзенской набережной занял у Дениса чуть меньше сорока минут. Дороги были свободны, светофоры загорались зеленым светом как по волшебству. Въезжая во двор, Денис испытывал острую потребность закурить. Оказалось, что сигарет при нем нет.

Изнутри его потрясывало от волнения. Он понятия не имел, что скажет Кате, когда она откроет дверь. Если откроет. Она ведь могла и не жить здесь больше, пусть Денису в это верилось с трудом.

Он не знал, на что рассчитывает, заявившись сюда без предупреждения. Он просто не мог не приехать.

На входе Денису сразу повезло: в подъезд он попал, забежав следом за одним из жильцов. Не пришлось даже ждать: набрать номер квартиры на домофоне и попросить Катю его впустить он бы точно не решился. Что могло быть нелепее?

Поездка в лифте стерлась из памяти, едва Денис ступил на лестничную клетку. У двери квартиры он не позволил себе лишних сомнений и, не медля, нажал на звонок.

Громкая трель прокатились по стенам и через несколько секунд загрохотали замки. Распахнувшая дверь Катя казалась взволнованной и ошарашенной.

— Денис? — спросила она с неверием в голосе, хотя наверняка посмотрела в глазок, прежде чем открыть дверь.

— Привет, — выдал Денис почти спокойно. Курить хотелось до тошноты. — Пустишь?

Катя отступила внутрь квартиры и растеряно пригласила:

— Заходи.

Переступив через порог, Денис заозирался по сторонам и на пару мгновений просто замер. С благоговейным удивлением он понимал, что в прихожей не изменилось ничего. Те же обои, то же старое трюмо слева по диагонали и трехстворчатый шкаф с правой стороны.

Жестокое и сладкое дежавю.

Напротив Катя не отводила от него напряженного взгляда, но молчала. Денис и сам не знал, что сказать. Вздохнув, он разулся и прошел вперед.

Катя будто бы очнулась, опустила глаза, дернулась на месте, словно не знала, что делать, и начала нервно поправлять блузку. Денис только сейчас понял, что застал ее сразу после возвращения с работы: она не успела сменить офисный костюм на домашнюю одежду.

— Будешь чай? — спросила Катя вдруг.

Денис бросил на нее осторожный взгляд. Между ними не было настоящей неловкости, скорее взаимное напряженное ожидание. Катя, конечно, догадывалась, каков повод его визита.

— Лучше кофе, — ответил он без обиняков. Провести несколько минут на кухне с чашкой в руках — хороший способ собраться с мыслями.

— В девять вечера? — Катя не скрывала сомнения в голосе.

Денис усмехнулся: то ли удивляясь, то ли сходя с ума от очередного дежавю. Никто и никогда не пытался запретить ему пить кофе по ночам. Никто. Кроме Кати.

— Виски? — предложил он полушутя компромисс. При серьезном размышлении алкоголь казался отличной альтернативой забытым в офисе сигаретам.

Катя посмотрела на него с беспокойством и сомнением:

— Ты ведь на машине?

— Возьму такси. — Денис пожал плечами.

— Ладно.

Он кивнул в сторону ванной комнаты.

— Пойду руки вымою.

— Да, конечно. Там… — Катя издала нервный смешок. — Впрочем, ты все сам знаешь.

Грустно усмехнувшись, Денис подтвердил:

— Да.

В ванной новшества все-таки были. Смеситель сверкал хромированным блеском современности, полочки впечатляли количеством баночек с косметикой — Денис не помнил, чтобы раньше Катя держала дома такой широкий ассортимент из мира красоты. Зато часто шутила, что после тридцати одного крема для лица станет маловато.

В зеркале на Дениса устало взирала его затасканная, постаревшая копия. Тусклые глаза с темными кругами, припухшие веки, легкая желтизна синяков, небрежно подстриженная борода. Еще недавно внешний облик едва волновал Дениса, но теперь каждая деталь вызывала у него недовольство. В прошлом он выглядел лучше: свежее, сильнее, жизнеспособнее, что ли. Его отражение служило отличной демонстрацией ушедших лет.

Появившись на кухне через пару минут, Денис застал Катю с бутылкой виски в руках. Посмотрев на него, она вернулась к своему занятию: поставила на столешницу перед собой стаканы и начала откручивать крышку, так ничего и не сказав.

Проигнорировав стол, Денис встал напротив Кати и облокотился на кухонную тумбу слева от себя. Наблюдал за ее приготовлениями — точнее был не властен отвести от нее взгляд, и думал. Пытался представить, как лучше начать тот разговор, ради которого сорвался сюда вопреки всем прежним мантрам о новой жизни без тоски о прошлом и безвозвратно утерянном.

В присутствии Кати мыслить здраво было тяжело. То и дело вспоминался их последний поцелуй — бессонными ночами Денис только о нем и думал, — глаз цеплялся то за упавший Кате на лицо локон, но за мелькнувшие в вырезе блузки ключицы. Фантазия слабела перед тем, что Денис не забыл из проведенных с Катей лет: о ней, о ее теле и сердце.

Употребление алкоголя вдруг показалось ему чересчур рискованной затеей.

— Знаешь, — сказал он непривычно молчаливой в этот вечер Кате, — лучше все-таки чай. А еще лучше — кофе.

Она часто закивала и резким движением опустила на столешницу бутылку. Та приземлилась с гулким дребезжанием.

— Я сейчас сварю. — Катя не смотрела на него, и Денис уже не сомневался, что она нервничает не меньше, чем он. — Нужно турку достать, я кофеварку еще не купила.

Неосознанно, по памяти, Денис потянулся к навесному шкафчику с посудой, просто желая помочь, и вместе с ним к той же дверце потянулась Катя, секунду назад включавшая чайник. Они замерли, соприкоснувшись рукавами, прямо как у Цветаевой. И в унисон тяжело вздохнули.

Их легшие на ручку дверцы пальцы, оказавшись столь близко, переплелись сами собой, будто подчиняясь внешней силе. Медленно развернувшись, Денис осторожно привлек Катю к себе. Просто не смог удержаться. Она поддалась и сделала к нему шаг. Не возражая и ничего не говоря.

Так они и стояли. Крошечными, несмелыми подступами притягивали к себе один другого каждую долю секунды, пока свободного пространства между ними не осталось.

Спокойствие накрыло Дениса с головы до ног вместе с чувством полной принадлежности — он, наконец, был на своем месте. Там, где должен быть. Там, где совершенно хорошо. Йоги, достигнувшие просветления, сумели бы понять его состояние лучше, чем кто-либо.

На кухне тикали часы и гудел холодильник. Забурлила закипевшая вода, щелкнула кнопка выключения чайника, за окном взвилась истеричная сигнализация одной из машин, но Катя и Денис оставались неподвижны и безмолвны.

Все что было важно — дотрагиваться друг до друга. Быть в одном тепловом поле. Вбирать в легкие запах родного человека и чувствовать, как эйфория и необъяснимая боль во всем теле сливаются в единый восторг где-то на краю сознания.

Напряжение покидало Дениса. Из вечно тяжелой головы убегали беспокойные мысли и изматывающие переживания. Словно Катя заставила все его тяготы раствориться в небытии. Мир исчез и ничего не значил.

Денис всей душой не хотел потерять этот впервые обретенный за пять с половиной лет покой. Катя, завозившись в его объятиях, судорожно вздохнула. Как будто была готова заплакать прямо сейчас.

— Прости… — вдруг заговорила она, продолжая утыкаться лицом ему в грудь. Сквозь ткань рубашки он хорошо чувствовал и жар ее дыхания, и шевеление губ, и проходящую временами по ее телу дрожь. — Прости, что меня не было рядом, когда…

— Кать… — Денис не понимал, о чем она говорит. Потребность, заслонившая собой остальные, — успокоить, избавить от боли, — помешала ему сразу вникнуть в смысл прозвучавших фраз, но Катя продолжала:

— Я узнала через неделю после аварии. Мама… мама рассказала, что твои родители разбились.

— Кать… — попытался он снова, но она покачала головой, не позволяя прервать свои признания.

— …Я тогда разрыдалась. Сама не понимала почему. Ревела, как будто умер кто-то близкий. Я не осознавала, что плачу о тебе. О твоей боли. О том, что я не рядом. Не с тобой. И мне так жаль, Денис. Мне так жаль…

— Т-с-с, — зашептал он ей на ухо и стал раскачиваться на месте, стараясь ее успокоить. — Все хорошо.

— Пять лет, — произнесла она сипло. — Мы потеряли пять лет…

— Да, — согласился он, — потеряли.

— Я не знаю, что с этим делать. Что нам делать… — Денис чувствовал, как на спине натянулась ткань рубашки, словно Катя, хватаясь за нее пальцами, надеялась так устоять на ногах.

Он чуть отклонился назад, Катя повторила за ним. Когда их взгляды встретились, он наконец сказал то, что не мог не сказать:

— Давай попробуем еще раз? Катя, я… — Денис покачал головой, на миг теряясь в словах, но сумел добавить ровное и уверенное обещание: — Я больше не подведу, мне можно верить.

— Я… — Катя глубоко вдохнула и резко выдохнула, будто на что-то решаясь, прежде чем произнести: — Я знаю.

— Знаешь? — Он боялся поверить ее ответу. Не видел причин верить.

Не отпуская его взгляда, Катя объяснила:

— Поступки. Твоя жизнь последние пять лет. Я знаю, Денис, — повторила она твердо, убеждая уже его, а не себя. В ее глазах он видел хорошо знакомое, но когда-то угасшее сияние веры: в него и в них.

Крепче сжав Катю в объятиях, он поцеловал ее в макушку. Чувствам, которые он сейчас переживал, не было равноценного эквивалента языке, кроме почти не слышимого, сказанного в мягкие золотистые волосы:

— Катя… Моя Катя.

Глава 37

Безвременье, наступившее в небольшой кухне одной московской квартиры, гипнотически-сладостное и утопическое, зачаровывало. Катя и Денис прижимались друг к другу, безмолвно дыша в унисон. Вспоминали и узнавали растворившееся в повседневности проведенных в разлуке лет чувство совершенного счастья.

Тихое и спокойное, благостно-умиротворяющее тепло окутывало их с головы до ног, снаружи и внутри. Оно грело и исцеляло.

Нежность, сердцевиной которой еще надолго останется смертельная, долгие-долгие месяцы таившаяся от сознания тоска, переполняла Катю. Но сильнее других эмоций и чувств была любовь. Острым лезвием прорезающая себе путь сквозь все заслоны и брони Катиной самозащиты.

За столько лет Денис мог стать совершенно чужим, но не стал. Он все еще был роднее всех, кого Катя когда-либо знала. До подступающих к глазам слез. До дрожи в руках. До болезненного давления в груди. Губы и кончики пальцев горели от желания и вседозволенности: Катя и правда могла вновь прикасаться к Денису.

Он был ее. Снова был ее.

Только сейчас, в эти первые спустя столько лет минуты тактильного контакта, Катя постепенно начинала осознавать, насколько она истосковалась по Денису. Когда они стояли так близко, словно надеялись добиться самого крепкого объятия в истории человеческой цивилизации, а ей все равно было мало. Когда иррациональный, не поддающийся контролю ужас перед не случившейся, но вполне реальной окончательной разлукой, замораживал сердце.

Ведь этого вечера на кухне и этих молчаливых объятий могло не быть.

Что, если Катя не вернулась бы в Москву? Что, если Денис не пришел бы сегодня к ней домой? Что, если обида, разочарование и боль, однажды лишившие ее всех чувств разом, не развеялись бы со временем? Что, если он и она так ничего бы и не поняли?

Вопросы множились в Катиной голове, как золотые кубки в банковском хранилище Беллатрисы Лестрейндж, и от мыслей об ином будущем обрывалось дыхание и сбивался пульс.

— Как я рада, — зашептала Катя сбивчиво, отказываясь и дальше думать о плохих сценариях, когда прямо под ее ухом успокаивающим стуком раздавалось столь знакомое сердцебиение Дениса. — Как я рада, что ты сегодня пришел…

Его руки, обнимающие ее, сжались крепче. Отчаяннее.

— Если бы ты только знала, — начал он глухо, — если бы ты только знала, как я…

Катя поцеловала его, прервав на половине фразы. Сейчас Денис мог ничего не говорить — она чувствовала все. Его боль, свою боль. Его тоску и свою тоску. Их общую, безграничную потребность быть рядом. Их неотвратимую участь — быть рядом. Потому что они друг для друга — те самые.

Вопреки годам разлуки. Вопреки обману и предательству. Вопреки другим, попытки полюбить которых оказались тщетны.

Тяжелые, неизбежные разговоры ждали ее и Дениса на рассвете грядущего. Они начнут обсуждать прошлое, настоящее и будущее уже завтрашним утром, но сейчас… сейчас Катя не хотела и единой секунды тратить на слова. У нее не осталось сил на мудрые и разумные поступки.

Пусть снова, как в двадцать лет, кружится голова. Пусть, как прежде, все тело горит и ноет, потому что Дениса всегда мало. И хочется еще и еще. Его поцелуев, прикосновений. Его присутствия и тепла. Видеть его, знать, что он здесь, что они вдвоем. Всегда будут вдвоем.

Едва Катя прижалась губами к его, Денис застонал. Его низкий и хриплый, прозвучавший на грани слышимости голос резонировал во всем ее теле, и она, с первой секунды поцелуя перестав быть себе хозяйкой, всхлипнула.

Простое соприкосновение губ значило сейчас так много, чувствовалось так остро и долгожданно, так нужно, так нестерпимо хорошо, что душа переворачивалась — Катя не представляла, как иначе описать происходящее. Физические и эмоциональные реакции переплелись в единую волну ощущений, к силе которых она оказалась не готова.

Почти сразу Денис перехватил инициативу, и Катя просто потерялась. Он целовал ее лихорадочно: торопливо, жадно, горячо. От губ спускался к подбородку и ниже, всасывал и прикусывал кожу шеи, что-то шептал, но слова были неразборчивы и больше похожи на бред.

Он зарывался носом в пространство между Катиными воротничком и плечом и делал глубокий вдох, прижимаясь губами к ключицам, пока его руки расстегивали пуговицы на ее блузке.

Ее пальцы, пробежавшись по его спине и шее легкими поглаживаниями, оказались у него в волосах. Массировали, тянули, замирали в неподвижности — и через пару секунд Денис издавал недовольный грудной звук, прося ее возобновить ласку. Он обожал, когда Катя прикасалась к его волосам.

Поцелуи, давно — если не мгновенно, — перешедшие границу невинности, становились все более откровенными и страстными. Влажные движения губ и языков, судорожные вдохи и выдохи, легкие стоны и хрипы — все это было не ново, однако перед глазами у Кати плыло, руки дрожали, а на ногах удавалось устоять только благодаря опоре в виде кухонной тумбы.

Она не заметила, когда Денис успел снять с нее блузку и когда она сама принялась стаскивать с него рубашку, но контакт их наконец прижавшихся друг к другу кожей к коже тел не прошел мимо ее внимания. В очередной раз у нее взлетел пульс и стало сухо в горле.

Предвкушение лихорадочным, счастливым жаром бежало под кожей. Катя не забыла — ничего не забыла. Ей до сих пор не верилось, что все вернулось на круги своя, что Денис действительно рядом. Наяву, а не во сне.

— Все еще не верю, что это ты, — Денис хрипло вторил ее мыслям. Прекратив поцелуй, он просто смотрел Кате в глаза. Открытым, искренним, пробирающим до последней клеточки взглядом.

Катя смотрела в ответ. Добровольно и смело позволяла Денису утянуть себя на дно расширенных черных зрачков и в обмен на его душу открывала свою. Ей больше нечего было таить.

Не разрывая зрительного контакта, Денис прижался к ее лбу своим. Тяжело дыша, они продолжали изучать друг друга. Кончиками пальцев Катя путешествовала по его лицу, и Денис вторил ее жесту.

Она замечала новые морщинки и шероховатости на коже, — он, конечно, находил те же перемены на ее лице. С любопытством она касалась бороды, которой во время их прежних отношений он не носил. Та кололась, но Катю больше тревожило другое, нелепое соображение: борода словно прятала пол-лица Дениса, и возникало до глупого сильное стремление узнать, зачем же он прячется. Для чего?

В глубине его глаз Катя с полной ясностью видела пронзительную, безнадежную грусть, и от нее было невыносимо. Все, чего она хотела, — избавить его от этой ноши. Забрать ее, уничтожить.

— Я люблю тебя, — призналась она тихо. Неожиданно для себя. Потому что еще совсем недавно считала, что не стоит спешить с этими словами, но чувства, что рвались наружу, были глухи к осторожностям разума. Катя же повторила еще раз, уже громче, ощутив вдруг все силу и жизнь, заключающиеся во фразе из трех слов: — Я люблю тебя. — Она улыбнулась, ловя изогнувшимися уголками губ катящиеся по щекам слезы.

В глазах Дениса, наконец, стало меньше тяжести и мрака.

— Я люблю тебя, — сказал он спокойно, констатируя, утверждая правду, в которой не сомневался. — Всегда любил тебя.

Катя всхлипнула, заморгала часто-часто в попытке прояснить затуманенное слезами зрение и, обхватив ладонями лицо Дениса, ответила:

— Придется нам с этим что-то делать, да?

Он усмехнулся. Маска, которая до сих пор скрывала его от Кати, шла трещинами.

— Придется, — он улыбнулся: легко и чуточку неуверенно, но Катя знала, что с этим делать.

Вновь привстав на носочки, она его поцеловала. Потянула на себя, затем, заведя за спину руки, расстегнула бюстгальтер и повела плечами, позволяя бретелям плавно сползти по рукам.

Денис игриво вздернул бровь, не сводя глаз с Катиной обнажившейся груди.

— Соблазняешь?

— Да, — говоря, Катя опустила руки на пояс его брюк, высвободила из петли пуговицу и чуть дернула ткань, дразня.

Ее потряхивало от желания наконец перейти последнюю грань, разделявшую их с Денисом в настоящем. Она хотела всего и прямо сейчас. Страх, что ничего из сегодняшнего вечера могло не случиться, никуда не делся.

Страх перед будущим, счастью которого угрожало огромное множество еще не решенных проблем и конфликтов, уже прорастал в ней, вынуждая паниковать, пусть пока лишь отчасти осознанно. Катя отказывалась идти у него на поводу. Все получится. В этот раз у них с Денисом все получится.

Он, будто почувствовав, что она упорно старается о чем-то не думать, отвлекая, подхватил ее под бедра и приподнял. Вскрикнув от неожиданности, Катя засмеялась. Обхватила его ногами за талию, обняла руками за шею. Чувствовала себя не взрослой женщиной, а юной, окрыленной, без памяти влюбленной.

С Денисом всегда было так. Только с ним и было.

— Дурак, — запричитала она счастливо. — Я же не ожидала.

Он засмеялся, и Катя забыла, как дышать. Смотрела на него во все глаза и не могла насмотреться. Денис улыбался. По-настоящему улыбался. Она видела его таким счастливым и довольным впервые за последние пять с половиной лет.

— Что? — спросил он озадаченно, заметив ее пристальный взгляд.

— Ничего. — Катя покачала головой. — Просто… просто рада видеть тебя таким.

Денис смутился. Улыбнулся как мальчишка, прижал ее крепче и двинулся к выходу из кухни.

— Пойдем… — зашептал он ей на ухо, дыханием щекоча нежную кожу, а после целуя. — В спальню… — Поцелуй. — Нашу… — Поцелуй.

И Катя могла только твердить в ответ, задыхаясь от восторга:

— Да… — Вздох. — Да…

До спальни они добирались с переменным успехом. Останавливались у каждой стены, делая паузу на очередной поцелуй. Смеялись, улыбались, встречались долгими, проникновенными говорящими взглядами. Смелели в прикосновениях и желаниях, обретали прежнюю власть друг над другом и были ей только рады.

Кровати Катя и Денис достигли уже в полубеспамятном состоянии. Торопливо стягивали последнюю одежду друг с друга трясущимися руками, в чем-то признавались, опять не верили, что все происходит с ними по-настоящему, не во сне.

— Денис… — выдыхала она так, словно пыталась удостовериться в его реальности.

— Катя… — шептал он в ответ с благоговением в голосе.

Они были вместе. Наконец-то вместе.

Лицом к лицу. Глаза в глаза. Кожа к коже.

Катя задыхалась от нахлынувших чувств. Денис целовал ее шею, грудь, живот, спускался ниже. Влажные следы, оставленные его губами на ее коже, холодил прохладный воздух. Цепляясь за Дениса изо всех сил, Катя выгибалась под его ласками, задушено сипела, теряясь и забывая себя. Их переплетенные пальцы стали для нее единственной точкой опоры в накрывшей ее пелене неги и счастья.

Она забыла. Она все-таки немного забыла, каково это — быть с ним.

Кожа горела, глаза закрывались сами собой. Прокатившая по телу сильнее прежних волна удовольствия заставила Катю выгнуться на кровати. Голова Дениса была между ее ног, его пальцы — внутри, губы и язык — на клиторе.

Катя сходила с ума. Денис же только крепче держал ее за бедра, не позволяя ускользнуть он ставших запредельно ошарашивающими прикосновений. Она дрожала, стонала и, кажется, кричала, собирая под собой простыни. Воздуха не хватало. Тяжести тела Дениса на всем ее теле не хватало тоже, но он и с места не сдвинулся, пока Катя не провалилась на несколько минут за грань бытия.

Он не позволил ей отдышаться. Подтянувшись на руках, наконец, лег сверху, и Катя вздрогнула от новой волны теперь уже болезненного удовольствия. Кожа стала слишком чувствительной, но ее желанию впечататься в Дениса целиком и полностью это не мешало.

В его взгляде бушевала буря — та же, что Катя была уверена, он видит внутри ее глаз. Страсть, неверие, любовь, не угасшая еще мучительная тоска, которой мало всего: слов, чувств, тактильного контакта и времени.

— Люблю, — беспрестанно Катя выдыхала Денису в губы признания и не могла прекратить. — Люблю.

Он отвечал ей тем же. Словно они опять умудрились синхронизоваться во всем и сразу.

— Я подыхал без тебя, — Денис шептал зло, отрывисто, с острым отчаянием, от которого что-то рвалось в сердце. — Если бы… ты знала… как.

Катя могла только целовать его, чувствуя соль на губах. Надеясь, что его боль уйдет. Со временем, но уйдет.

Их общая тоска рождала жажду — потребность хотя бы лишь на чуточку заполнить эмоциональный и физический дефицит пяти лет. Катю подбрасывало на кровати с каждым проникновением Дениса в нее. Ей было так хорошо, что слезы снова и снова переполняли глаза. Ночь длилась одним бесконечным мгновением.

Денис и Катя уснули, не размыкая объятий.

Счастливые. Влюбленные. Возродившиеся.

КОНЕЦ