Мой дядя Коля: попытка реконструкции судьбы бесплатное чтение

Гвардии лейтенант Митерёв Николай Герасимович погиб 28 апреля 1943 года в районе реки Дон, Воронежская область, Давытковский район на дороге как идти из деревни Старая Хворостань на 1-е Сторожевое.

С раннего детства помню его фотопортрет. Увеличенный с карточки военного времени, он один был на стене над кроватью моей бабки Марии Григорьевны Смагиной, матери Николая. Сегодня этот портрет висит у меня в домашней библиотеке, на стене, над всеми другими фотографиями, удостоенными зримо представлять вековую историю нашей семьи. Он один как иконостасный праотец возвышается над ними – родными образами живых и уже ушедших из жизни…

А тогда его выразительная простота, присущая старым чёрно-белым фотографиям, завораживала меня. Отображённый на портрете взгляд глаз, при съёмке направленный прямо в объектив, постоянно был обращён ко мне в каком бы месте бабушкиной комнаты я ни находился. В моём мальчишеском восприятии этот взгляд не был ни суровым, ни строгим, и даже ни грустным, он всегда казался мне каким-то испытующим, вопрошающим о чём-то таком, что ещё не доступно было моему детскому разумению. Правильный, истинно классический овал лица, прямой нос, тонкие губы – изображённый на портрете молодой человек был без преувеличения красив, а военная форма придавала ему особую важность. Ещё бы! Молодой лейтенант: два «кубаря» в петлицах и скрещённые топорики – традиционная эмблема инженерных войск – на голове чуть сдвинутая вправо пилотка со звездой, накрахмаленный подворотничок гимнастёрки, тонкий ремень портупеи через плечо… Когда в подошедший период детского развития я спросил у бабушки Маруси, чья это фотография у неё на стене? Она ответила мне просто: "Это твой дядя Коля. Он погиб на войне".

В отрочестве и юности я часто расспрашивал бабушку о дяде Коле, рассматривая немногие его фотографии довоенной поры. Ни раз держал в руках и читал его фронтовые письма, которые она хранила в сером матерчатом пакете от карманной химической грелки, оставленном каким-то бойцом проходившей через их село в декабре 41-го года нашей части.

Рассказы моей бабушки – для моих внуков это, верно, прозвучит как преданья старины глубокой – для меня через долгие годы стали исходной основой моей памяти, моего знания о жизни и судьбе Николая Митерёва. Полтора десятка оставшихся его писем с фронта – вот та единственная документальная база, на которой сейчас приходится выстраивать, а точнее – выгадывать линию его недолгой персональной судьбы. Да, пожалуй, ещё пара-тройка документов, в последние годы опубликованных на сайте "Память народа", один из которых – "Именной список безвозвратных потерь…"

Но может ли вообще судьба отдельного человека быть исключительно, чисто персональной, то есть зависящей только от него самого: его устремлений, воли и усилий по выстраиванию своей жизни? Думаю – нет! Наверняка – нет! В полной мере не может даже в периоды спокойного течения исторического времени, ибо человек многими узами (если не цепями!) разных личностных зависимостей связан с сообществами, в которых он живёт, с народом в целом. И уж тем более она (судьба) не могла быть персональной в прошедшем 20-м веке. В том "Русском железном веке" судьбы простых людей помимо их чаяний и надежд были слиты, расплавлены и сплавлены, в стальной слиток единой трудной и горькой судьбы русского (советского) народа, судьбы нашей родины – России.

Именно такое понимание данного предмета является, как выражаются философы, мировоззренческо-методологической основой этой моей попытки реконструкции судьбы моего дяди Николая Герасимовича Митерёва, образ и жизнь которого, как теперь уже определённо понятно мне, сыграли немалую роль в моём нравственном становлении.

Начну с самого начала – с рассказов бабушки Маруси.

Николай был первым и единственным ребёнком в семье Герасима и Марии Митюрёвых. Родился он в 1922 году в селе Здоровец (возможно, в Здоровецких выселках, но это совсем рядом, через дорогу от Здоровца). Его отец, Герасим Митюрёв, рано умер по неизвестной мне причине, и Маруся (так по-деревенски обычно звали всех Марий) осталась вдовой с малолетним ребёнком на руках. Через несколько лет Марусю взял в жёны Иван Алексеевич Смагин, мой дед, вернувшийся в родное село после долгой военной службы сперва в царской, а потом без перерыва и в Красной армии. (Предполагаю, что это случилось вскоре после 1925 года, когда в ходе военной реформы численность РККА была сокращены с 5,5 млн. до полумиллиона человек.) Ивану Алексееву (так в русских деревнях традиционно проговаривалось отчество мужчин) ко времени его женитьбы было где-то 28–29 лет, то есть по тогдашним понятиям он был довольно возрастным холостяком. Почему он взял в жёны вдову с ребёнком, а не какую-нибудь местную молодуху? Верного ответа на этот вопрос у меня нет. Но могу предположить, что тут в "точке решения" их судеб сошлись два причинных фактора – объективный и субъективный. (Извини читатель за неуместный здесь научный стиль!) Женщины-ровесницы были уже замужем, а молодые деревенские «комсомолки», освобождённые от повиновения родительской воле, на таких «стариков» уже не заглядывались. Ну, а субъективный фактор… "субъективным фактором" в этом деле выступила сама Маруся, у которой смолоду был весьма боевой, решительный и волевой характер, а ранние невзгоды только закалили его. Да, и умом она намного выделялась среди тогдашних деревенских баб. (Помню в каком-то разговоре со мной бабушка Маруся высказала такую свою заветную мысль: "Внучок, если бы я получила образование, то стала бы членом правительства".)

А Иван? Иван, к тому времени уже зрелый мужчина, прошедший испытания двумя войнами, империалистической и гражданской, скорее всего, смотрел на вопросы семьи и брака без сентиментального романтизма. Мужиком он был грамотным, домовитым, да к тому же за годы военной службы армейским сапёром хорошо освоил плотницкое ремесло, столь выгодное в деревенской жизни. Поэтому семья Смагиных и в доколхозное, и в наступившее вскоре колхозное время не бедствовала – жила, как тогда выражались, в достатке. В 1930 году у них родился сын Алексей, мой отец, а в следующем 31-м году по житейским обстоятельствам Смагины перебрались из Здоровецких выселок, где стоял отчий дом Ивана, в недалёкое от них село Теличье, на родовую усадьбу Маруси, в дом её отца Григория Шкодкина. Так вот и слились на "низовом уровне" бытия судьбы двух ливенских селян, русских людей – Ивана да Марьи – в единую судьбу обычной деревенской семьи. Эта семья и стала той родимой «купелью», в которой с младости происходило становление характера и личности Николая, с порога которой, по сути, и намечалась-начиналась его дальнейшая жизнь и судьба.

Иван Алексеевич Смагин искренне любил своего пасынка Колю, воспитывал его как родного сына и даже в чём-то, что называется, «баловал». Так юноше Коле он купил велосипед ("машину" – так, рассказывая об этом событии, выразилась бабушка Маруся, введя меня в краткое недоумение). Это был настоящий «взрослый» велосипед (других в сельские коопторги тогда вообще не завозили), и стоил он по тем временам немалых денег, да к тому же, чтобы получить право на покупку такой «машины», колхозникам требовалось сдать в местный коопторг несколько центнеров картофеля со своего приусадебного участка. И того, и другого в семье Смагиных было не много, но достаточно, чтобы оплатить такую престижную для тогдашней деревни вещь – велосипед. Более того, в очереди на покупку единственного поступившего в местный коопторг велосипеда Иван Алексеевич оказался первым, так как в то время являлся председателем этого самого коопторга.

Вы только представьте себе – у молодого паренька Кольки Смагина, единственного на селе, был свой велосипед! И он безотказно катал на нём бойких деревенских девчат. Они седели на велосипедной раме между его рук, державших руль, так волнующе близко от него, что он чувствовал запах их волос, ощущал тепло их молодых тел… А они при этом, по-девчоночьи стесняясь, хихикали – им было весело с ним! (Впрочем, я невольно отвлёкся и возвращаюсь к основному предмету своего повествования.)

Николай взаимно очень любил, слушался и почитал своего отчима, как родного отца – называл его папой и обращался в нему только на «вы». Иван Алексеевич был уважаемым в Теличье человеком, и поэтому Колю все в деревне знали-называли, как Кольку Смагина – то есть не на обычный деревенский манер по прозвищу родителя, а по фамилии. (Конечно, у теличенского «завкоопа» Ивана Алексеева за носимые им характерную бородку и усы было деревенское прозвище «Ленин», однако, по воспоминаниям бабушки, употреблялось оно в обиходе крайне редко.) Словом, Николай рос и развивался, осознавая себя принадлежащим к роду Смагиных, для него было естественным носить эту фамилию. Даже, когда пришло время выписывать ему официальный личный документ (паспорт? свидетельство?) для поступления в среднюю школу районного города Ливны, он хотел взять фамилию Смагин.

В то святое в своей простоте довоенное время сделать это в деревне было, если и не проще простого, то во всяком случае при желании не сложно. Дело в том, что тогда деревенским жителям в обязательном порядке не выписывалось ни свидетельств о рождении, ни паспортов: после революционного лишения церковно-приходских книг юридической силы вся «ЗАКСовая» информация о селянах записывалась и хранилась в особых сельсоветовских книгах. (Действительно, зачем постоянно проживающим в родной деревне гражданам Страны Советов выписывать какой-то специальный удостоверяющий документ, если и так "на деревне всем обо всех всё известно" – ведь, все деревенские жители были на виду у местной власти?) А вот когда кто-нибудь из деревни отправлялся в город по делу и надолго, тогда тому "выправляли документ" – вернее всего, это была официальная справка сельского органа Советской власти, на основании которой поименованному в ней гражданину уже в городе соответствующими органами выдавался тот или иной удостоверяющий личность документ. Но справку-то выписывал свой человек – деревенский, с которым в принципе не сложно было договориться, чтобы чуть-чуть подправить, например, день и год рождения на более подходящие для поступление в городское училище, или отчество и даже фамилию на более благозвучные.

Вот этой возможностью сельсоветовского "бюрократического люфта" и хотел воспользоваться Николай. Однако, сделать это, не посоветовавшись со своим по жизни фактически отцом, он, разумеется, не мог. А Иван Алексеевич Смагин, мой дед, выслушав своего фактически по любви и заботам родного сына сказал ему: знаешь Коля, я понимаю твоё желание, верю в искренность твоих сыновних чувств ко мне, но для мужчины сменить природную отеческую фамилию всё равно, что пренебречь памятью о покойном отце, отказаться продолжить его род как живую память о нём. Так об этом рассказывала мне бабушка Маруся.

Ну, а то, что в записанной в официальную справку Теличенского сельсовета природной фамилии Николая буква «ю» была заменена на «е», предполагаю, произошло неумышленно и без чьей-либо вины – просто сельский писарь, выписывая справку, вписал в неё фамилию на слух со слов уважаемого на селе Ивана Алексеева (прозвищем "Ленин"). Возможности же уточнить написание фамилии у него (писаря) не было: книга с записью о рождении Николая находилась в Здоровецком сельсовете, в Теличенском сельсовете Коля с детских лет был лишь прописан, и никто другой с фамилией МитЮрёв, либо МитЕрёв в Теличье не проживал, а, следовательно, и свериться по однофамильцу не было возможности, да, и собственно незачем. (Местом рождения Николая в справке, по схожей причине, тоже было записано село Теличье.)

Вот так определилась формальная регистрационная запись в личной жизни-судьбе моего родного дяди – Николая Герасимовича Митерёва. Однако, вернёмся на несколько лет назад в рассказах моей бабушки.

Коля рос смышлёным, развитым во всех отношениях мальчиком – верховодил среди деревенских ребят-сверстников. Своей статью, вспоминала бабушка, он вышёл в родного отца Герасима: уже в юности был высок, строен, красив лицом. Учился Коля на отлично – был, как выражалась бабушка, способным к учёбе, ставя это его качество в заслугу наследственности со своей стороны. Коля не только был способным к учёбе, но и проявлял к ней исключительный для тогдашней деревенской молодёжи интерес – он мечтал получить высшее образование, поэтому, закончив деревенскую семилетку (неполная средняя школа), он решил продолжить учёту в полной средней школе, в десятилетке, которая находилась в районном городе Ливны, в пятнадцати километрах от родного Теличья, если идти по прямой.

Скорее всего, это была 2-я Ливенская школа-десятилетка, располагавшаяся в центре города в здании бывшего Духовного училища (сейчас это Лицей им. С.Н.Булгакова), большинство преподавателей которой были ещё старой педагогической закалки. В Ливнах Коля учился три года – в 8-м, 9-м и 10-м классах. (С 1932 года полное среднее образование стало не девяти-, а десятилетним.) Всю учебную неделю он жил в Ливнах на квартире, вернее, снимал-занимал койку в частном доме одного старика-бобыля, дальнего родственника или свояка – точнее сказать не могу, не помню.

На выходные школьник Коля приходил домой, погреться у родимого очага, а главное запастись провиантом на предстоящую неделю: понятно, денег у деревенских водилось не много, да и по-мужицки расчётливо-скуповатыми они были – зачем тратить трудовую копейку на то, чего у тебя и так хватает в натуре? Домой Коля приходил, как правило, по субботам вечером и уходил обратно тоже вечером, но уже следующего дня, в воскресенье, унося с собой котомку с продуктами. Добирался туда и обратно, разумеется, пешком – 15 вёрст для деревенского парня, как говорится, не крюк! – шёл не тужил и слякотной осенью, и снежной зимой, и красной весной. А лето Коля, конечно, проводил в родном селе, помогая отчиму в его колхозно-хозяйственных делах…

Интересно, что же нёс в деревенской продуктовой котомке «городской» старшеклассник Николай? – Бабушка рассказывала мне, что варила вкрутую десяток яиц и потом сушила их в печи, так они дольше не портились, заворачивала в тряпицу шматок сала, отрезала полкраюхи ржаного хлеба домашней выпечки, клала в мешок две-три дюжины картофелин и три-четыре луковицы, чтобы сын мог себе неделю картошку жарить, да деда, хозяина снимаемой им «квартиры», угощать хватало. (Жареная на сале картошка самая обычная деревенская еда. Помню как в Вязовом летом за столом в саду у моего крёстного отца дяди Толи, маминого брата, мы, его городские гости, каждодневно ели картошку из общей сковороды, закусывая её толсто нарезанными почти семенными огурцами – срывать недозревшие зелёные огурчики в деревне было не принято.) А вот огурцов в том Колином недельном продпайке не было: в мае они только завязывались, а в сентябре уже месяца два как отошли – свежие овощи деревенские жители ели только в их сезон, всесезонной была лишь картошка… Но, об этом он не тужил – огурцы в молодой Колиной жизни были не главным!

Уже во время учёбы в старших классах средней школы Коля решил стать инженером-железнодорожником, получить в то время одну из самых технически насыщенных специальностей. С большой степенью вероятности можно предположить, что он собирался поступать в Харьковский институт инженеров железнодорожного транспорта, ближайший от Ливен по расстоянию. Да, и сам Харьков был крупным промышленным и культурным центром, притягивавшим целеустремлённую молодёжь со всего Союза. Однако, судьба распорядиться иначе – учиться Николаю придётся в другом «вузе» и в другом городе – а с Харьковом ему доведётся лишь кратко познакомиться летом 41-го года по пути на фронт.

В ходе допризывной приписки в ливенском райвоенкомате десятиклассникам заявили, что надеется на поступление в гражданские учебные заведения после окончания школы им не стоит, так как международная обстановка требует, чтобы все годные к военной службе молодые парни поступали только в военные училища, и их вольный выбор допустим только на род войск – идти ли в пехоту, артиллерию, авиацию или танковые войска. Конечно, районный военком, мягко говоря, "слегка обострил" неизбежность исполнения такого решения. (Законные основания для этого появились только с началом войны, когда в июле 1941 года ГКО принял постановление "О порядке подготовки резервов в системе Наркоматов обороны и ВМФ", в котором определялся порядок подготовки офицеров в военное время и призывной характер комплектования военных училищ курсантами). Поэтому-то "окуджавские мальчики" и в 40-м году без ограничений поступали на гуманитарные факультеты престижных московских вузов, включая знаменитый ИФЛИ (Московский институт философии, литературы и истории, ставший «питомником» многих в будущем «оттаявших» шестидесятников). Но в нашем случае ливенский военком имел дело не с ушлой столичной молодёжью, а с провинциальной, в большинстве своём деревенской, той, что с молодых юных лет была взращена на легендарной гражданской войне и успехах первых пятилеток, им и в голову не могло прийти сомнение в непреложности "решений партии и правительства". Да, честно сказать, и районного военкома, "слегка заострившего" вопрос набора в военные училища, понять тоже можно: за два предвоенных года их число выросло едва ли не вдвое, а спущенную сверху разнарядку по их комплектованию следовало выполнить в "кровь из носу".

Так Николай и его ровесники были поставлены перед необходимостью сделать первый решающий в их жизни выбор – выбор своей ближайшей судьбы. Действительно, в какие военные училища им поступать? В каких войсках Красной Армии с честью нести будущую командирскую службу? А выбор напрашивался почти сам собой – вся страна задорно пела про "стальные руки-крылья и вместо сердца пламенный мотор", про "яростный поход" гремящих огнём, сверкающих сталью танков, которые "в бой пошлёт товарищ Сталин, и первый маршал в бой их поведёт…" Да, к тому же недалеко от Ливен, почти под боком, находилось знаменитое Орловское бронетанковое училище им. М.В.Фрунзе.

Николай был здоровым, физически крепким юношей, с успехом прошедшим начальную военную подготовку, о чём свидетельствовал знак "Ворошиловский стрелок" 1-й ступени на лацкане его выходного пиджака, то есть он мог поступить в любое военное училище по своему выбору. Однако, в таком важном деле как выбор жизненного пути, Коля не мог не спросить совета у своего любимого отчима. О том, что посоветовал своему приёмному сыну мой дед Иван, мне ни раз доводилось слышать от бабушки. Ты знаешь, Коля, – сказал ему тогда мой дед Иван, – я две войны прошёл сапёром, мы мосты строили, окопы и землянки оборудовали… всякое, конечно, случалось и с нами, но сапёр всё ж не на самом передке воюет, чуть поодаль, там реже случай "сложить голову за царя, отечество и власть советов". (При этом бабушка всегда с горьким вздохом добавляла: кто ж знал, что всё так изменится, что и у сапёр будет такая опасная работа – мины разряжать. Но потом, после паузы, добавляла: на ребят, которые в лётчики пошли, родные «похоронки» в первый месяц войны получили, а Коля всё-таки полтора года провоевал, прожил на войне целых полтора года…) Вот так и определился выбор Николая "идти в сапёры" – поступать в военно-инженерное училище. Определился вектор его военной судьбы на последние, как оказалось, два с половиной года оставшейся ему жизни.

Отцово слово имело решающее значение в русской патриархальной семье, и таких обычаев во многом ещё держались крестьянские семьи в уже отряхнувшей "прах со своих ног" советской России. Сказал бы мой дед Иван тогда что-нибудь типа: "Николай, я за советскую власть кровь на гражданской проливал, и ты должен…" Одним словом, что-либо в духе античной максимы "со щитом или на щите", и взвился бы мой дядя Коля "сталинским соколом" в грозное небо войны, и пошёл бы на таран ненавистного врага… Но он сказал по другому… По-шкурнически, так выходит, сказал? – Нет, не согласен!

Шкурничество – это значит забиться в укромную щель, чтобы для службы как можно дольше не узрело тебя "государево око", это значит наплевать на распоряжения всех до самого верху военкомов и устроится в какой-нибудь «ифли» (Институт философии, литературы и истории), да потом вместе с ним и эвакуироваться куда-нибудь в глубокий тыл, в Ашхабад, а там – там уж держаться до последнего за любую надуманную «бронь»… Да, было, что и на "ифливцев"-несчастливцев навешивали "зелёные крылья погон" (погоны в нашей армии были введены в январе 1943 года) и направляли в военные училища с уже увеличенными по сравнению с 41-42-ми годами сроками обучения (в 43-м году военные училища перевели на годичный, а в 44-м на двух годичный сроки обучения). Сейчас не вспомню когда и где, в какой повести или статье воспоминаний о тех годах, вычитал я фразу, которая поразила меня своим парадоксальным цинизмом: "Тогда он сам записался в армию, чтобы не попасть на фронт…"

Переживший уже две войны старый солдат-сапёр Иван Алексеев сын Смагин (так в царской армии в учетные книги записывали рядовой состав), на пороге третьей, в которой ему тоже суждено было поучаствовать и в конце её сгинуть в безвестной могиле, рассуждал не по-шкурнически, а по-мужицки, по тому простому крестьянскому разумению, которое вырастало из общинной в истоках своих народной жизни, жизни русской деревни, которая во все войны в истории России вплоть в последней Великой Отечественной поставляла на поля сражений в преобладавшем числе свой кровный мужицкий рядовой состав.

Общинный обычай прост как оглобля: выделяться из «опчества» негоже, даже если наперёд лезешь, а уж отставать от всего мира, тем более – стыд! Вот разом с миром, тогда хоть на погибель – на миру, известно, и смерть красна! Таков был нравственный стержень русского мужицкого менталитета, русской народной души, по-простому говоря. Ну, а что бывает накручено поверх этого стержня всякого порой и мелочного, даже зазорного, так это от обыденности мужицкой жизни, грешной своими мирскими пристрастиями. Кто осудит служивого за его заветное желание быть поваром в пехоте, если уж не довелось попасть на сытый и благоустроенный военный флот? В эту вот незатейливую с виду суть души простого русского солдата и проник своим обострённым войной талантом А.Твардовский, выразив её в своей великой на все времена поэме "Василий Тёркин" всего одной бьющей в цель строкой: "В бой, вперёд, в огонь кромешный он идёт, святой и грешный, русский чудо-человек…"

Но тогда до вступления в настоящий, а не песенный бой Николаю Митерёву оставался ещё целый год. В конце августа 1940 года он поехал поступать в Московское военно-инженерное училище.

(Последний снимок Николая перед его отъездом в военное училище.)

На лацкане пиджака отчётливо виден знак "Ворошиловский стрелок". Коля, как и большинство советской молодёжи той поры, с гордостью носил его на груди.

На этом заканчивается нарративный (основанный на устных рассказах бабушки) раздел моего реконструктивного повествования и начинается эпистолярный и документальный его раздел, основанный на сохранившихся фронтовых письмах Николая и найденных мною документах времён Великой Отечественной войны.

Написанные от руки письма – эпистолярное наследие, этот особый пласт и обыденно-бытовой, и высокой художественной культуры, который некоторые литературоведы относят к т. н. "малым литературным жанрам". В былые, приснопамятные времена у благородных сословий даже было принято хранить без срока давности личную переписку как фамильные, исключительной значимости и духовной ценности, документы человеческого общения, сокровенных отношений людей (со школьной скамьи осталось у нашего поколения в памяти: "я к вам пишу – чего же боле…").

Сегодня он (эпистолярный жанр) убит окончательно антигуманным трендом т. н. "цифрового прогресса". Кто сейчас пишет хотя бы электронные письма частного характера? – Для этого же надо потрудиться: сесть за компьютер, собраться с мыслями, а потом ещё и думать что пишешь, как излагаешь – письменная речь ведь требует более ответственного отношения, чем устная, разговорная… Куда легче щёлкнуть «хайп» через какой-нибудь «воц-ап» в ответ на скудоумный и корявый "пост".

А письмо, написанное от руки, оно в своей ценностной значимости суть единство двух составляющих его смыслов – текста и почерка. И то и другое даёт знание о писавшем его человеке, о личности автора. Более того, если это письмо от родного, близкого или любимого человека, то к его смыслу добавляется ещё и чувство, которое вызывает почерк письма. Родной почерк, он, как звук родного голоса, как запах родного дома, домашнего очага, он первый бросался в глаза, вызывая тёплое, щемящее сердце чувство из самой глубины души…

Скажите честно, кто в наше насквозь оцифрованное время знает-помнит почерк родной руки – руки отца-матери, брата-сестры или сына-дочери? Когда-то знали, но забыли за давностью рукописного общения, да? Известно, сейчас даже неподписанную всяческими пожеланиями-хохмами открытку найти в канцтоварах не просто. Зачем самому сочинять-писать поздравление на открытке, если всё уже и так за тебя кем-то придумано и каллиграфически выведено – и для бабушки, и для матери, и для любимой, и для прочих разных случаев жизни. Кто сейчас вообще пишет поздравительные открытки к праздникам и дням рождения? – Старики раньше писали, так они все уже поумирали – ушли, так сказать, из жизни. Да, они ушли, и с ними ушёл из нашей жизни целый пласт бытовой культуры – культуры письма родным, культуры исповедания задушевных мыслей и чувств…

Фронтовые письма – особый «жанр» письма. Вынужденный лаконизм и искренность их слов связаны с жестокими испытаниями войны – испытаниями мужества, верности и веры: мужества выстоять, верности долгу и веры в победу. Михаил Пришвин в своих «Дневниках» сравнивал слово со светом погасшей звезды, который "летит к человеку на его путях в пространстве и времени". ("Бывает, погасшая для себя звезда, для нас, людей на земле, горит ещё тысячи лет. Человека того нет, а слово остается и летит из поколения в поколение, как свет угасшей звезды во Вселенной".) Эту романтичную литературную метафору в преобладающей степени можно применить к фронтовым письмам. Во многие тысячи семей, к родным и любимым, уже тогда, в годы войны, случалось, радостный свет солдатского письма доходил только тогда, когда «звезда» их автора на жизненном небосводе уже погасла. А к сему дню ещё чуть и все они, звёзды великого поколения фронтовиков, уйдут за небосклон неумолимого времени. Поэтому-то их (фронтовые письма) через десятилетия сберегли и будут беречь во всех семьях, в которые ворвалась в 41-м война. Для нашей семьи, для меня этот "свет звезды" – письма двадцатилетнего лейтенанта Николая Митерёва.

Военные письма Николая написаны устойчивым мужским почерком, ясно и грамотно по содержанию, даже тогда, когда они писались накоротке, в поезде или в суете подъёма по боевой тревоге перед отправкой на передовую – в несколько строчек на почтовых открытках. (Переписывая их сюда, не исправил ни одной буквы, ни единой запятой в их тексте.) Их сохранилось всего пятнадцать – уверен, все, которые дошли до адресата в село Теличье, а с осени 42-го года в село Здоровец, куда перебралась при отселении из прифронтовой полосы Мария Григорьевна с сыном Лёшей, в дом Гранкиной Аксиньи Алексеевны, сестры своего мужа Ивана Алексеевича Смагина. (Здоровец, родное село Ивана Алексеевича, находившееся недалеко от Теличья, не попало в полосу отселения, поэтому туда и переехала уменьшившая к тому времени вдвое семья Смагиных. В Здоровце они жили до лета 43-го года, когда после разгрома немцев на Курской дуге линия фронта далеко отодвинулась на Запад от освобождённого г. Орла, и местным жителям было разрешено вернуться в свои дома – благо, если они уцелели. Мой отец вспоминал, как зимой 43-го года он, тринадцатилетний паренёк, на лыжах ходил из Здоровца в Теличье проверить цела ли их хата. Добрался туда уже под вечер выбившийся из сил и замёрзший, по необходимости решил переночевать в пустом и холодном доме, протопил печь, да чуть было не угорел, задвинув печную заслонку раньше времени, не в силах бороться с одолевавшим его сном.)

Письма Николая с фронта – единственные оставшиеся и ставшие теперь историческими по своей значимости документы, по которым как по путеводным вехам пытаюсь сейчас восстановить его военную, фронтовую судьбу.

Моя бабушка Маруся бережно хранила их для нас, её внуков, правнуков и будущих потомков, в небольшой матерчатой сумке от химической грелки, оставшейся у неё с нелёгкой военной поры.

В точно такой сумке хранила Колины письма с фронта моя бабушка Маруся.

Внимательно прочитаем их и задумаемся над прочитанным, попытаемся через них угадать всю полноту переживаний родного человека, писавшего эти письма в час, когда ему было "до смерти четыре шага".

Вот первое по времени из сохранившихся.

Письмо от21.07.41 из подмосковного Болшева, где располагалось Московское военно-инженерное училище, в котором учился Николай Митерёв.

Здравствуйте, папа, мама и Лёша!!! Шлю горячий привет и желаю успеха в жизни. Я, конечно, ожидал от вас получить письмо, но оно, очевидно, задержалось. Я хочу вас предупредить, чтобы вы мне не писали больше писем по старому адресу, т. к. я переезжаю в другое место в связи с выпуском из училища. Остаюсь жив и здоров. Привет всем родным. Крепко жму ваши руки. Ваш сын Николай.

Письмо кратко – из-за выпускной суматохи нет времени спокойно сесть и собраться с мыслями. Как принято, оно начинается с обычного приветствия. Необычны в нём три восклицательных знака, которые поставил Николай в конце приветствия. (Обычно он ставил в конце письменного приветствия один этот знак. Тройное восклицание появится ещё только в одном его письме, но об этом поговорим позже.) Таким знаковым акцентом Николай, наверняка, хотел выразить и передать родным то радостное состояние душевного подъёма, которое он в тот момент переживал в связи с произведённым накануне выпуском из военного училища и присвоением ему первого офицерского звания лейтенанта. Выпуск лейтенантов из училища – по себе знаю, какое это волнующие, возвышенно-торжественное событие в жизни каждого военного человека! Событие, порождающее целую гамму высоких чувств, честолюбивых намерений и потаённых надежд – надежд на героическую, но всё-таки счастливую свою военную судьбу. (Для тех, кто в нынешнее т. н. «антипафосное» время привычно воспринимает честолюбие в отрицательном смысле, напомню, что генералиссимус Суворов требовал от своих офицеров помимо прочего быть и "честолюбивыми без тщеславия".) Для Николая и его товарищей, молодых лейтенантов, это был выпуск на войну…

Из этого письма также видно, что оно было не единственным за год его обучения в военном училище: он сам писал письма на родину и получал их из родного дома. В письмах на родину Николай, конечно, рассказывал о своей учебе и службе, но они, к сожалению, не сохранились – не были сохранены по банальной причине: простолюдинам не свойственны сантименты благородных сословий.

Однако, как для Николая и его товарищей прошёл этот первый год их военной службы обстоятельно описал в своих воспоминаниях один из его однокурсников генерал-майора в отставке Тимофей Михайлович Саламахин (1922–2014), доктор технических наук, профессор, Заслуженный деятель науки и техники РСФСР. Привожу здесь их полностью и дословно.

"В Московское военно-инженерное училище я поступил в предвоенный 1940 год. Не знаю, по каким причинам, занятия в училище в 1940 году начались с 15 сентября (а не как обычно с 1 сентября). Нормальные занятия (по 6 часов в день) проводились только один месяц, а потом нас собрали и объявили, что в связи с угрозой войны нас будут обучать по ускоренной программе с тем, чтобы в августе 1941 года мы смогли закончить курс обучения. С 15 октября и до конца срока пребывания в училище мы занимались по этой ускоренной программе: 8 часов в день плановых занятий и 4 часа – самостоятельной подготовки под строгим контролем командиров и начальников.

Занятия проводились в классах и в поле и носили ярко выраженную практическую направленность. Мы собственноручно устраивали окопы, блиндажи, подземные проходы с креплением голландскими рамами, взрывали заряды, минировали и разминировали в любую погоду, наводили переправы, работали как плотники, сверлили, строгали, долбили, используя электрифицированный инструмент.

Мне особенно запомнился зимний лагерь в январе 1941 года. Он продолжался две недели. Первые трое суток нам отвели на «выживание» в полевых условиях. Зима была суровая, морозы доходили до 30–35°С. Мы были одеты в обычные курсантские шинели и сапоги. Шапок ушанок тогда ещё не было, а в качестве головного убора – буденовка, которая очень плохо грела. За эти трое суток нам удалось зарыться в мерзлую землю, построить блиндажи, в которых мы потом проводили недолгие часы отдыха.

В зимнем лагере плановые занятия длились по 8-10 часов в день, лыжная подготовка 2 часа, политзанятия 2 часа. Остальное время приготовление и приём пищи (во время пауз), отдых, прерываемый подъемами по тревоге, и реагирование на различные вводные. За две недели зимнего лагеря мы только два раза питались организованно из полевой кухни (гороховый суп и гречневая каша). А остальное время пищу готовили самостоятельно, кто как сможет. Варили суп-пюре в котелках или кашу: пшенную или гречневую. Воду добывали из снега. Из зимнего лагеря мы вернулись в казармы чумазыми, но окрепшими, закаленными. Я не помню случая, чтобы кто-либо заболел или серьезно обморозился. Легкие обморожения (уши, щеки) были у многих, но они быстро прошли.

В мае месяце мы убыли в летний лагерь, на озеро Сенеж. Там занятия проводились также интенсивно. А в начале июня мы начали сдавать выпускные экзамены. Все экзамены сдавали практически: по тактике я командовал взводом, атаковал противника и «овладевал» высотой «Минная» (была в лагере такая высота). По взрывному делу и минно-взрывным заграждениям экзамен сдавали в течение целой недели, примерно столько же – по подземно-минному делу. С 15 по 21 июня сдавали экзамен по фортификации: строили капониры и полукапониры на оборонительном рубеже. Эта неделя была холодной и дождливой.

В субботу 21 июня, уже ночью, под проливным дождем мы вернулись в лагерь и на следующий день должны были отдыхать (так нам обещали командиры). Но в 12 часов начался митинг (после выступлении Молотова по радио), начался новый отсчет времени – страна вступила в войну. (Текст выступления Молотова см. в Приложении 1. Приложения начинаются со стр.96 текста. Прим. М.С.)

Плановые занятия прекратились, в том числе были отменены и экзамены, которые мы не успели сдать. Вскоре мы убыли на зимние квартиры в расположение училища и несли службу (охрана объектов и патрулирование) в ожидании приказа Наркома обороны о присвоении нам первичных командирских званий. Приказ задерживался, а обстановка требовала нашего скорейшего направления на фронт. Началось формирование команд. Наша команда убыла на Юго-Западный фронт 22 июля 1941 года".

(Московское Краснознамённое военно-инженерное училище: исторический очерк и воспоминания. – М.: СИП РИА, 2003.– С. 56–58)

Похоже, что команда, в которую попал лейтенант Митерёв, убыла из училища на фронт несколькими днями позже. Вот весточка от Николая с дороги.

Почтовая карточка, отправленная со ст. Прохоровка 30.07.42

Здравствуйте, папа, мама и Лёша! Шлю горячий привет и желаю самого лучшего в жизни. Пишу в поезде. Еду работать в Харьков, но точно не знаю где буду, или в самом городе, или вблизи его. Адрес сообщу, как приеду на место. Осталось ехать мало, уже Украина. Привет всем родным. Остаюсь жив и здоров ваш сын Николай.

В одной команде с лейтенантом Митерёвым на Юго-Западный фронт, командование и штаб которого находились тогда в Харькове, ехали и его однокашники по училищу молодые лейтенанты: Гецов Владимир Леонидович (1922 г.р.), Калашников Николай Фёдорович (1921 г.р.), Кожаков Павел Семёнович (1919 г.р.), Кочин Леонид Кириллович (1921 г.р.), Сухоруков Владимир Михайлович (1922 г.р.), Черноглазов Анатолий Георгиевич (1920 г.р.), Яковлев Николай Петрович (1921 г.р.). Всем им суждено будет стать сослуживцами-однополчанами и вступись в бой в составе одного соединения.

В Харькове молодым лейтенантам посчастливилось провести без малого целый месяц в резерве Штаба инженерных войск Юго-Западного фронта. Беззаботное время – состоять молодым лейтенантом в резерве – да, к тому же в таком городе как Харьков! У Николая появился свободный час, чтобы подробнее рассказать в письме родным о событиях последних своих мирных дней.

Письмо из Харькова (написано предположительно в первых числах августа 1941 г.)

...Несколько слов о своей жизни. 20-го июля меня выпустили из училища с званием "лейтенант инженерных войск". До 29 июля жил в Болшево. За это время был несколько раз в Москве. Решил заехать к тёте, т. к. все товарищи, живущие в Москве, едут к родителям, а мне больше некуда. (Тётя по материнской линии Прасковья Григорьевна жила в г. Кашире Московской обл. Прим. М.С.) … С 30-го июля живу в Харькове. Город очень хороший. Москва сейчас в несколько раз хуже Харькова. Продукты все есть, мануфактура и всякие другие товары тоже есть. Жизнь проходит весело, есть время и отдохнуть и пойти в театр. Но не знаю, сколько придётся здесь жить. Живу в центре, напротив общежития украинский (муз.) театр, а через несколько шагов и кино. По первому требованию мы поедем по местам, а сейчас пока в резерве. Получаю зарплату, вернее ещё не получил, 625 р. (оклад). На этом писать кончаю, пишите всё, что можете и пожалуйста быстрее, может быть я ещё успею получить ваше письмо. На память посылаю вам фотокарточку, если помнётся, то я ещё такую же пришлю. Привет всем родным. Мой адрес: гор. Харьков, улица Карла Маркса, дом № 19/13. Остаюсь жив и здоров ваш сын Николай.

Харьков понравился Николаю. Ведь это был город, в котором он когда-то намеревался учиться и жить. Конечно, его сравнение Харькова с Москвой не в пользу последней субъективно. Что он смог увидеть в Москве за время своего мимолётного пребывания в ней кроме привокзальных площадей? А здесь, в Харькове, он живет в центре города, ходит в театры и кино… Словом, весело и с пользой проводит недолгое оставшееся ему от мирной жизни время.

Вот зашёл и в центральное фотоателье, чтобы сняться на фотокарточку в военной форме и разослать её своим родным и близким, а возможно, и бывшим ливенским одноклассникам, друзьям и подругам. Осталась ли в Ливнах у Николая школьная подруга-зазноба? Или по меньшей мере девчонка-симпатия школьных юношеских лет? Нам это не известно – бабушка Маруся мне об этом никогда не рассказывала. Однако, думаю, что – да! – осталась: юности свойственна влюблённость… Просто у молодых парней той поры не принято было делиться сердечными тайнами с родителями. Так что, предполагаю, одна из этих лейтенантских фотокарточек отправилась в почтовом вагоне и в Ливны на какой-нибудь неведомый нам адрес. Возможно, и по сей день она (фотокарточка) по старой памяти хранится где-нибудь в семейной бабушкиной шкатулке…

Несомненно, что посланной фотокарточкой была именно та, с которой впоследствии был сделан известный всем нам увеличенный фотопортрет Николая. Оригинал этой фотокарточки не сохранился, по крайней мере я его никогда не видел.

Рассказывая о Харькове, Николай сообщает и о том, что в городе "продукты все есть, мануфактура и всякие другие товары тоже есть". Обычная для тогдашних писем в деревню информация. В самом деле не о театральном же репертуаре сообщать родным и приятелям-односельчанам, которым на радостях будет читать это письмо мать. В письме упомянута также и первая лейтенантская «зарплата» – 625 рублей, с неё 150 рублей он пошлёт родителям, о чём сообщит в своём следующем письме.

Информация к сведению: Денежное довольствие военнослужащих в годы войны.

Начиная с 1939 года, минимальный оклад командира взвода составлял 625 рублей, командира роты -750 руб., командира батальона – 850 руб., командира полка – 1200 руб., командира дивизии – 1600 руб., командира корпуса – 2000 руб., командующего армией – 3200 руб., командующего фронтом – 4000 рублей. За воинское звание командному составу тогда ещё не платили.

С началом войны система денежного довольствия военнослужащих, естественно, изменилась. Уже 23 июня 1941 года финансовым управлением Наркомата обороны было установлено, что к окладам денежного содержания военнослужащих добавляются так называемые «полевые» деньги. (Для получающих менее 40 рублей в месяц, прибавка составляла 100 % должностного оклада, от 40 до 75 рублей – 50 % и свыше 75 рублей – 25 %.) Таким образом, командир взвода на фронте получал на четверть больше, чем в мирное время, т. е. выходило где-то около 800 рублей в месяц. При этом полевые деньги выплачивались только в тех частях, которые входили в состав действующей армии. Если часть выводилась из состава действующей армии, выдача «полевых» прекращалась. В гвардейских соединениях и частях оклады всех военнослужащих увеличивались ещё на 25 %.

С мая 1942 года офицерам стали выдавать расчетные книжки – документ, при предъявлении которого выплачивали денежное содержание. В ней делали соответствующие отметки. Фактически это была личная бухгалтерская книга офицера. Она упрощала учёт денежных выплат офицеру при переводе его в другую воинскую часть, направлении в госпиталь и т. п.

Советские деньги довоенного и военного времени.

Письмо из Харькова от 23.08.41.

Здравствуйте, папа, мама и Лёша! Посылаю вам горячий привет и желаю самого наилучшего во всём. Первым долгом я сообщаю, что письма я от вас не получил, хотя вам послал с дороги открытку, а из Харькова письмо с фотокарточкой. Почему так получилось – не знаю. Живу хорошо, хорошо узнал город Харьков. 17-го августа я вам послал 150 рублей. А сейчас вместе с этим письмом посылаю в ценном письме денежный аттестат. Мама, ты по этому аттестату будешь получать в Райвоенкомате каждый месяц по 300 рублей (15-го числа каждого месяца) в течение года. Там написано всё ясно. На этом писать кончаю. Лёша, будь отличником, желаю тебе успехов в новом учебном году. Ответ мне не пишите. На днях я уже уеду из Харькова . Новый адрес сообщу, как приеду. До свидания. Привет всем родным. Остаюсь жив и здоров, ваш сын Николай.

Из предыдущего и этого писем видно, что закалённый в училищных зимних лагерях на «выживание» молодой лейтенант всё-таки грустит в радушном городе Харькове о родном деревенском доме, старается хоть как-то помочь родителям, посылает им деньги и денежный аттестат, наставляет своего младшего брата Лёшу стать отличником в наступающем учёбном году.

(Мой отец, упоминая это напутствие своего старшего брата, всегда с особым волнением повторял, что он выполнил его наказ и учился в школе только на отлично. При этом частенько с юмором вспоминал, как он чуть было не проспал выпускной экзамен по Конституции СССР в сельской семилетке: очнулся ото сна позже времени, а потом бежал изо всех сил в соседнее село, где была его школа, а экзаменационная комиссия целых полчаса не расходилась и ждала его, чтобы оценить последнего оставшегося ученика выпускного класса. Что он получил на этом экзамене, отец не говорил, или я запамятовал, но уверен – отлично! Сталинскую Конституцию тогда учили на зубок – образованный советский народ должен был твёрдо знать свои права и обязанности.)

Но давайте вернёмся к денежному аттестату, который Николай впервые выписал в штабной фин. части на имя своей матери Смагиной Марии Григорьевны.

Офицеры-фронтовики, как правило, часть своего денежного довольствия перечисляли родным специальным денежным аттестатом, по которому их семьи получали деньги через райвоенкоматы. Причём это дело не просто приветствовалось и поощрялось военным начальством, а фактически вменялась им (фронтовикам) в обязанность. Семьи ушедших на фронт кормильцев надо было как-то поддержать в условиях скудной карточной системы распределения продуктов. А ежемесячно посылать денежные переводы с передовой линии фронта было весьма затруднительно, если вообще возможно. Да, и потом зачем бойцам или даже командирам с их сотенными и тысячными окладами на фронте деньги? Их и тратить-то особо не на что! И копить особо незачем – случится погибнуть – на тот свет с собой не унесёшь.

На фронте все военнослужащие от рядового и до маршала были на полном государственном продовольственном и вещевом обеспечении. Конечно, действовала и система «Военторга». Правда, ассортимент его полевых ларьков состоял из ограниченного перечня самых необходимых товаров: открыток, конвертов с бумагой, карандашей, зубного порошка и щёток, простейших приборов для бритья, ниток, иголок, эмблем родов войск, петлиц, пуговиц и крючков, а из «роскоши» лишь кисеты, трубки и мундштуки; старшему и высшему командному составу действующей армии кроме того в них предлагали: туалетное мыло, одеколон, носки, зажигалки, портсигары, записные книжки и блокноты, перочинные ножи, перчатки, чемоданы и т. п.

А количество чуть более богатых товаром военторговских автолавок насчитывало всего-то 600 единиц на все фронты от Белого до Чёрного морей.

Очередь бойцов во фронтовую автолавку "Военторга".

Читателю может показаться, что я неоправданно погряз в бытовой мелочёвке, которая никак не связана с предметом моего повествования – судьбой Николая Митерёва. Но что такое судьба человека? Это – стержневая линия его жизни. А жизнь, как известно, состоит из мелочей, в том числе и из мелочей быта. Да! Не сводится только к ним, но всё же содержит их в своей «телесности», конкретно-исторический «абрис» которой даёт возможность не только познать её в мелочах, но и прямо до «ощущения» верно прочувствовать то, как она, та далёкая жизнь, складывалась-проживалась когда-то, следуя невидимой трассе своей судьбы.

Фронтовой быт, повседневная жизнь человека на войне, на передовой – в землянках и окопах – вообще особая тема. Мы ещё обратимся к ней, увидим её в художественно отражённом виде. А пока здесь хочу привести запомнившиеся мне строчки одного самодеятельного поэта: "А на войне, как на войне, / Там кроме смерти всё в цене, / Там год за три, а то и пять, / Там надо жить – не выживать…"

Там, на войне, в абсолютно противоположных мирным координатах человеческого бытия, всё имело особую ценность. Всё, начиная с мелочей быта: со щепотки махорки из кисета друга, с разломанного на двоих ржаного сухаря… и до редкого везения – «путёвки» в однодневный дом отдыха. (На Сталинградском фронте были устроены т. н. "однодневные дома отдыха", точнее было бы называть их «одноночными». На самом деле никаких особых домов отдыха в действующей армии не существовало. Просто в расположении дивизионных медсанбатов, находившихся за Волгой, на её восточном берегу, выделялось с десяток коек для краткосрочного отдыха отличившихся в боях бойцов и младших командиров, которые направлялись туда на основании приказа комдива в порядке своеобразного поощрения. Добирались они туда обычно к вечеру, принимали там приготовленную для них ванну, надевали чистое исподнее, ужинали по усиленному больничному пайку и ложились спать на застелённую простынями кровать. Утром их будили, кормили горячим завтраком и отправляли снова на передовую в Сталинград.) Провести ночь в таком "доме отдыха" считалось большой удачей для сталинградских окопников.

Жить на войне – не выживать… Суть этой поэтически кратко выведенной «формулы» жизни на войне в её нравственном смысле. Жизнь на войне – была ли она пресловутой "борьбой за выживание"? – Нет! Не была и не могла быть для абсолютного большинства, для миллионов красноармейцев, молодых воспитанников комсомола и старых солдат-ветеранов уже не первой в их жизни войны, украдкой крестившихся перед броском в атаку. Стремление выжить на войне любой ценой подобно коррозии металла разъедает моральный дух воина. Законы войны беспощадны, жизнь на войне сурова, но смысл и цель её не выжить, а выдюжить, выстоять и победить – победить любой ценой! Гений Суворова вывел и завещал нам, потомкам его чудо-богатырей, нравственную максиму победы в битве, сражении, войне: "Бей врага, не щадя ни его, ни себя самого, побеждает тот, кто меньше себя жалеет". Поэтому мы и победили в той самой жестокой за всю человеческую историю войне!

Однако вернёмся к чтению Колиных писем. Письмо от родных – долгожданная радость – пришло к Николаю уже через день, как раз накануне его отъезда из Харькова, и он спешит написать короткий ответ.

Постовая карточка от25.08.41 из Харькова.

Здравствуйте! Вчера, наконец, я получил от вас письмо, которое ожидал в течение 3-х месяцев. Мне сейчас стало спокойно на душе. Я рад, что у вас всё так благополучно. У меня тоже ничего не изменилось, только сегодня я выезжаю из Харькова в г. Славянск, где, вероятно, пробуду некоторое время . Адрес сообщу по прибытию на место. Привет всем. Остаюсь жив и здоров. Николай.

Привольное времяпровождение в Харькове закончилось, Николай с товарищами направляется из резерва в действующую армию, где вскоре начнётся его боевая служба, его фронтовая жизнь – станет вершиться его трагическая в итоге фронтовая судьба.

Информация к сведению: После жестокого поражения в Киевской оборонительной операции с целью восстановления группировки наших войск на Юго-Западном направлении и для прикрытия Харькова и Донбасса в сентябре 41-го года начала формироваться 10-я резервная армия в составе 383-й, 395-й, 411-й, 393-й стрелковых дивизий. 393-я стрелковая дивизия начала формироваться ещё в августе 1941 г. в составе Харьковского военного округа, в районе Донбасса. Весь сентябрь и начало октября дивизия доукомплектовывалась уже в составе 10-й Резервной армии, которая должна была занять оборону во втором эшелоне Южного фронта.

Конкретно 393-я стрелковая дивизия, в которую был направлен лейтенант Митерёв вместе с семерыми другими выпускниками Московского военно-инженерного училища, формировалась в районе станции Святогорск, находящейся в 28 км от г. Славянска.

Информация к сведению: Железнодорожная станция Святогорск (до 1970 года – Святогорская, до 2003 года – Славяногорск) – станция Донецкой железной дороги на развилке линий Лиман-Изюм и Лиман-Купянск-Узловая – находилась на окраине Святогорска, а в пяти километрах от неё располагался старинный Свято-Успенский Святогорский монастырь.

Современный вид станции Святогорск.

После установления Советской власти монастырь был закрыт, а в 1922 году в бывшей монастырской гостинице открылся Дом отдыха для загородного отдыха и лечения трудящихся Донбасса. Газета «Всероссийская кочегарка» отмечала: "21 октября 1922 г. ВУЦИКом (Всеукраинским Центральным Исполнительным Комитетом) постановлено передать бывший Святогорский монастырь со всеми угодьями Донецкому Губсоцстраху для Дома отдыха рабочих Донецкого бассейна. В настоящее время это решение приводится в исполнение: идет ремонт корпусов, которых в монастыре до 40. Один из них уже готов (на триста человек); остальные будут готовы к весне. Открытие Дома отдыха предполагается в декабре с.г. Весной 1923 г. количество отдыхающих предполагают довести до 2000 человек". В 1925 г. в лесных окрестностях бывшего монастыря начали устраивать отдельные пансионаты для отдыха рабочих, пионерские лагеря, дома для матери и ребенка. Через несколько лет всему этому комплексу был присвоен статус I Всеукраинского Дома отдыха имени Артема, он включал амбулаторию, больницу, детские ясли, школу, клуб. Его единовременная вместимость составляла 2860 койкомест. А как сообщал журнал «Всесвіт» за 1930 год в нём поправили здоровье более 23 тыс. советских граждан. В 1937 году через реку Северский Донец, отделявшую станцию Святогорск от монастыря-дома отдыха, был построен автомобильный мост.

Сегодня Святогорск находится на территории Национального природного парка «Святые горы» и имеет статус города районного значения. В административном отношении подчиняется Славянску. Город раскинулся на берегах реки Северский Донец (приток Дона). Правый берег горный – здесь находится Свято-Успенская Лавра. Склоны правого берега довольно отвесны, местами их крутизна достигает 70-ти градусов, а меловые утёсы поднимаются на высоту до 200 метров. Большую площадь здесь занимают густые леса.

Современный вид Святогорской Свято-Успенской Лавры.

На территории Святогорского монастыря-Дома отдыха, вероятнее всего и проходило формирование 393-й дивизии, в 685-й отдельный сапёрный батальон которой командиром взвода был назначен лейтенант Митерёв. Лучшего места для этого в окрестностях Святогорска не подыскать!

Информация к сведению: Стрелковая дивизия – это основное общевойсковое тактическое соединение, состоящее из частей и подразделений различных родов войск под командованием генерал-майора и управления (штаба) дивизии. Стрелковая дивизия имеет свой войсковой номер или присвоенное ей именование, своё Боевое знамя, печать и номер полевой почты. Стрелковая дивизия состояла из частей разных родов войск, имела постоянный состав и была способна к самостоятельному ведению всех видов боя. В стрелковую дивизию входили: управление дивизии (133 чел.), штабная батарея Начальника артиллерии (69 чел.), 3 стрелковых полка (по 3182 чел. в каждом), артполк (1038 чел.), гаубичный артполк (1277 чел.), отдельный зенитный дивизион (287 чел.), отдельный дивизион 45-мм пушек (230 чел.), отдельный батальон связи (278 чел.), отдельный разведывательный батальон (273 чел.), отдельный сапёрный батальон (521 чел.), отдельный автотранспортный батальон (255 чел.), отдельный медсанбат (253 чел.), отдельная хим. рота (58 чел.), отдельный взвод регулировщиков (33 чел.), артиллерийская ремонтная мастерская (45 чел.), походные обувные ремонтные мастерские (22 чел.), отдельный полевой хлебозавод на автотяге (129 чел.), гурт скота (9 чел.), полевая касса госбанка (3 чел.), полевая почтовая станция (19 чел.), военная прокуратура (5 чел.). Стрелковая дивизия по штату военного времени 04/400 от 05.04.1941 г. насчитывала 14 483 человека.

По штатам военного времени отдельный сапёрный батальон стрелковой дивизии помимо трёх сапёрный рот должен был иметь ещё технический взвод, взвод техники особой секретности (ТОС), переправочный парк. Батальон такого состава численностью 521 человек, имея на вооружении противотанковые и противопехотные мины, элементы МЗП, дизель-молот, зарядно-осветительную и силовую электростанции, лесопильные станки и мотопилы, миноискатели, комплект ТЗИ, парк МдПА-3 и другие средства, мог производить любые виды полевых инженерных работ. В ходе реорганизации, осуществленной в середине июля 1941 г., был установлен сокращенный штат сапёрного батальона стрелковой дивизии: из его состава исключались технический и парковый взводы, взвод специального минирования и переправочный парк.

Состав 393-й стрелковой дивизии: 697-й, 699-й и 704-й стрелковые полки; 967-й артиллерийский полк; 51-й отдельный истребительно-противотанковый дивизион; 691-й отдельный зенитный арт. дивизион; 545-й минометный дивизион; 685-й отдельный саперный батальон; 855-й отдельный батальон связи; 489-й отдельный медико-санитарный батальон; 466-я разведывательная рота; 482-я рота химзащиты; 305-я автотранспортная рота; 258-я полевая хлебопекарня; 828-й дивизионный ветеринарный лазарет; 1415-я полевая почтовая станция; 762-я полевая касса Госбанка.

Формирование и развёртывание дивизии до полного штата дело весьма непростое и хлопотное, в котором неизбежна и излишняя суета, а порой и бестолковость рядовых исполнителей. (Могу отдалённо судить об этом по собственному опыту – зимой 1975-76 гг. во время курсантской стажировки в артиллерийской дивизии кадра в г. Калинине, ныне Твери, мне довелось участвовать в учениях по приёму солдат-запасников в гаубичный полк данной дивизии.)

Медосмотр, помывка, обмундирование и распределение по частям и подразделениям многотысячного количества призывников, выдача им личного оружия; получение военной техники и другой мат. части по роду войск; организация питания личного состава; плюс к тому же и необходимое оформление десятков штабных документов, составление сотен регистрационных списков и прочая, и прочая, и прочая… Всем этим в объёме своей должности занимался и молодой лейтенант Митерёв, сам едва осмотревшийся в новой для него обстановке спешного формирования сапёрного батальона.

В горячке служебных будней через три недели по прибытию в Святогорск Николай выкраивает минуты для письма родным. Вот это письмо.

Письмо от29.09.41 из Святогорска.

Здравствуйте, папа, мама и Лёша! Посылаю вам горячий привет и желаю самого наилучшего в вашей жизни. Несколько дней тому назад, я вам написал письмо, на которое с нетерпение жду ответ. Сейчас я пишу 2-е письмо, т. к. никак не могу успокоиться до тех пор, пока, что-нибудь не узнаю о вас. Да, прошёл целый месяц, а я ничего не знаю, как вы живёте, где и как проходит работа. Меня очень интересует, как учится Лёша, какие новости в Теличье. Несколько слов о своей жизни. Живу там же в Святогорске. Изменений никаких нет, работа протекает благополучно. Всё хорошо, только вот лето быстро прошло. Мама, если можешь, пришли фотокарточку (всех троих). Я лучше вспомню вас. Пока всё, пишите быстрей ответ. Остаюсь жив, здоров, ваш сын Николай. Привет вам от моих ближайших знакомых Муси и Кати. Привет родным.

Из этого письма узнаём, что оно было не первым, посланным из Святогорска. Первое его святогорское письмо не сохранилось, а вероятнее всего, не дошло до дома, так как было отправлено по гражданской почте, а не через ещё не начавшую как следует работать полевую почтовую станцию дивизии – пропало оно в каком-нибудь из почтовых отделений уже начавших эвакуацию прифронтовых украинских городов. А вот второе письмо всё-таки дошло до дома на радость родным! Но желанную фотокарточку всех троих своих любимых – отца, матери и брата – Николай так никогда и не получит. Такая фотография просто не была сделана (иначе бы осталась она и в семейном альбоме бабушки Маруси). Фотомастерских в деревнях тогда не было, а собраться всем троим для фотографирования в районный город Ливны во время ещё не закончившейся уборочной страды не случилось возможным. А потом была эвакуация колхоза – угон колхозного скота подальше от стремительно приближавшегося фронта. А потом – оккупация… А после того, как немцев отогнали (так просторечно называла это моя бабушка), отца Ивана Алексеевича сразу призвали на войну, с которой он домой уже не вернулся. Поэтому не хранилась в нагрудном кармане Колиной гимнастёрки или в полевой его сумке небольшая карточка размером девять на двенадцать, фото-образ родных лиц, в который в минуты покоя и грусти-тоски обычно вглядывались фронтовики. О любимых родных людях у Николая до конца жизни останется только его живая память…

Определённую загадку представляет привет от "ближайших знакомых Муси и Кати", который он передал в этом письме. Мой отец на старости лет утверждал, что видел фотографию Коли с этими девушками, якобы присланную им родным, но впоследствии затерявшуюся где-то при эвакуации. И даже говорил, что помнит, как у одной из девушек коса была уложена на манер известной украинской премьерши Юлии Тимошенко. Уверен – такой фотографии не было! И не потому, что я её никогда не видал в бабушкином альбоме. А потому, что она просто не могла быть сделана в той обстановке, в нервозных условиях прифронтовой формировки 393-й стрелковой дивизии.

Это в спокойном ещё тыловом Харькове молодой лейтенант, в принципе, мог уговорить какую-нибудь мимолётную знакомую снятся с ним на память в оказавшемся на их прогулочном пути фотоателье. Но тогда на харьковских улицах Николаю не встретились ни Муся, ни Катя. В Святогорском же военном "доме отдыха" для этого уже не было ни времени, ни возможности: бродячие фотографы-частники с приходом воинской части были удалены, а модные ныне «селфи» немыслимы хотя бы потому, что с началом войны иметь фотоаппараты не только военнослужащим на фронте, но и гражданским в тылу запрещалось – с "лейкой и блокнотом" могли разъезжать по тылам и передовой только военные спецкоры.

Кем же были эти загадочные знакомые Николая – Муся и Катя? Скорее всего – санинструкторами-санитарками из дивизионного медсанбата, возможно, только что мобилизованными из оставшегося медперсонала недавно закрытого Дома отдыха имени Артёма.

Во всяком многочисленном воинском соединении – бригаде, дивизии – из общей солдатской массы выделяется т. н. "военная интеллигенция", к которой традиционно причисляют относительно немногочисленный командный состав подразделений инженерных войск и войск связи; ну, а медсанбаты те вообще всем своим личным составом «интеллигентны» по причине преобладания в них "прекрасного пола". В силу объективных социальных законов в любом структурированном сообществе члены его «стягиваются» в неформальные группы именно по признаку их "уровня интеллигентности", т. е. личностного развития, образования и культуры. Поэтому-то офицерская молодёжь из инженеров и связистов всегда была симпатичнее «сестричкам» из медсанбата, чем запылённая "царица полей" пехота. Да, и сами эти батальоны в расположении дивизии, как правило, находились недалеко друг от друга – выпала свободная минутка, и забежать в гости к своим симпатизантам проще.

Как же случилось, что Муся и Катя попали в письмо Николая на родину? Вероятно, следуя по своим санитарным обязанностям, они заглянули по пути и к сапёрам, где взводными прибыло столько молодых лейтенантов-москвичей, с которыми эти «сестрички» уже успели накоротке познакомиться во время медосмотра их подразделений. Увидели, как Николай склонился над листком бумаги, и по-девичьи начали подтрунивать над ним: "Что, Коля, небось, пишешь своей любимой?" – "Да, нет, – смутился Николай, – "домой пишу, маме…" "Ах, маме! Ну тогда передавай привет и от нас своей маме. Что – не можешь?" – не унимались шутницы. "Нет! Почему же? Вот смотрите – пишу…" – ответил девчатам Николай. И приписал в уже законченном письме после слов прощания "Остаюсь… ваш сын…" требуемую строчку привета от "ближайших знакомых Муси и Кати". А потом, чтобы этот неожиданный привет не вызвал недоумённого вопроса у матери с отцом, прибавил в дополнение ещё и привет родным.

Какая фронтовая судьба выпала на долю Колиных ближайших знакомых Муси и Кати? Прошли ли они со своим 489-м медсанбатом боевое «крещение» во время разгромного для 393-й дивизии отступления от Лозовой за Северский Донец в октябре 41-го года – не ранены, не убиты? Или сгинули безвестными вместе со всей своей дивизией в трагическом Харьковском «котле» после провального наступления Юго-Западного фронта в мае 42-го? (К сожалению, последнее весьма вероятно.) – Остаётся только гадать! И хочется, очень хочется верить, что – нет, не сгинули…

Однако вернёмся к формированию 393-й стрелковой дивизии и входившему в её состав 685-му отдельному сапёрному батальону, в котором начал свою боевую службу лейтенант Митерёв.

Для незнакомых с высокой военной наукой поясняю, что для сформирования дивизии или полка недостаточно просто укомплектовать их личным составом, снарядить вооружением и военной техникой. Это, как говорится, только половина дела. Для того, чтобы на выходе получить боеспособное соединение (дивизию) необходимо провести ещё и боевое слаживание её частей и подразделений: во взводах и ротах организовать тактико-строевые и тактические занятия с боевой стрельбой; в батальонах и полках – тактические (тактико-специальные) учения, а также подготовить военную технику к выдвижению в район боевых действий.

Боевое слаживание составляет целый объёмный раздел теории боевой подготовки войск, поэтому, не вдаваясь в детали этого процесса, обозначу здесь только его основные цели, а именно: убедить каждого бойца, что вверенные ему оружие и военная техника надёжны; и придать ему уверенность в своих силах и в товарищах, с которыми придётся идти в бой.

По довоенным теоретическим расчётам для приведения дивизии сокращенного состава в полную боеготовность требовалось от 20 до 30 суток. Полностью и основательно провести боевое слаживание частей и подразделений 393-й стрелковой дивизии командованию не удалось. В связи с прорывом немцев в районе станции Лозовой соединения и части 10-й Резервной армии были переданы в состав 6-й армии Юго-Западного фронта, которая вела упорные оборонительные бои на харьковском направлении. Конкретно 393сд 9-10 октября перебрасывается непосредственно к ст. Лозовой, где сходу вступает в бой с 94-й пехотной дивизией противника.

Стрелковая часть Красной Армии на марше к передовой. Донбасс, сентябрь 41-го года.

В жёстком ритме боевой тревоги Николай находит возможность чиркнуть открытку родным.

Почтовая карточка из Святогорска (отправлена предположительно в первых числах октября 1941 г.)

…Сообщаю, что из Святогорска я выехал, и скоро наступит время, когда придётся вступить в бой с фашистской ордой. … Мама, береги здоровье, Лёша, учись лучше, папа, берегите себя. Привет всем. Ваш сын Ник (Для полного имени места на открытке уже не хватило. Прим. М.С.)

Судя по почтовому штемпелю открытка была доставлена в Теличье 28.10.41 г. Это была последняя весточка от Николая, полученная до оккупации деревни немцами в ноябре 41-го года.

Время вступить в бой с фашистской ордой для лейтенанта Митерёва наступило буквально через несколько дней…

Как проходили бои в полосе обороны 6-й армии в октябре 41-го года можно узнать из оперативных сводок Генштаба Красной армии, которые ежедневно докладывались Верховному Главнокомандующему Сталину. (Данные сводки составлялись на основе оперативных сводок фронтов, те в свою очередь на основе оперативных сводок армий, армейские сводки выводились из боевых донесений соединений, дивизий и бригад, дивизионные – из донесений полков, полковые – из батальонных, батальонные – из боевых донесений командиров рот, самого низового источника боевых сведений. Понятно, что в процессе неизбежного вертикального «отжима» информации на стол Верховному ложились лишь краткие, лишённые эмоций сведения.) Внимательно вчитаемся в них.

ВЫПИСКИ ИЗ ОПЕРАТИВНЫХ СВОДОК ГЕНЕРАЛЬНОГО ШТАБА КРАСНОЙ АРМИИ.

На 08.00 11 октября 1941 6-я армия вела упорные бои с превосходящими силами противника. 393 сд. обороняет Варваровку, Рудаево, Нов. Раздоры.

На 20.00 11 октября 1941 Части 6-й армии продолжали отход, оказывая упорное сопротивление противнику. 393 сд. обороняла рубеж: Артельное, Цареградовка, Васюкова, Тимофеевка. (11 октября 1941 г. немцами была занята станция Лозовая. Прим. М.С.)

12 октября 1941 393 сд. имеет задачей занять и прочно оборонять рубеж: хут. Отдохнина, пос. Веселый (3 км восточнее Лозовой).

13 октября 1941 393 сд. с бронепоездом № 3 имеет задачей оборонять рубеж: Балка Нелюбовская, Смирновка, Братолюбовка, Тимофеевка.

На 8.00 14 октября 1941 Противник основные свои силы сосредоточил перед фронтом 393 сд. на направлении Лозовая – Славянск. 393 сд. под давлением противника в 12.00 13.10.41 оставила коммуну Шевченко, Рудаевку и отходила в восточном направлении. Положение её уточняется.

На 20.00 14 октября 1941 393 сд. с 12.00 вела бой с противником, наступающим вдоль железной дороги Лозовая-Барвенково и во второй половине дня 14.10.41 занимала рубеж: балка Сухой Корец, Малиновка, Никольское, Благодатное. Противник к 17.00 овладел станцией Близнецы

15 октября 1941 393 сд., занимая прежнее положение, в 10.30 выдвинула 669 сп. и бронепоезд № 3 в направлении станции Старые Близнецы, для оказания помощи батальону 704 сп., находящемуся в окружении. Во второй половине дня 393 сд. одним полком отошла на рубеж Свободный, Коростовка и одним полком вела бой с противником в районе Дегово. 699 сп. собирался в районе Надеждино.

На 8.00 16 октября 1941 393 сд. заканчивает занятие нового рубежа. Перед ней на левом фланге в районе Грунтовка до 300 всадников противника и до батальона пехоты.

На 20.00 16 октября 1941 393 сд. вела ожесточённые бои с противником, наступающим в районе Семёновки силою до пехотного батальона и в районе Пригожей – до двух пехотных батальонов.

17 октября 1941 393 сд. в течение дня вела ожесточенные бои с противником на участке Семеновка, Пригожая и под его давлением, оставив Семеновку, к исходу дня вела бой на рубеже: Федоровка, Гавриловка, Бограновка, Ново-Александровка.

18 октября 1941 6 армия в ночь на 17.10.41 и днём 17.10.41 вела оборонительный бой с противником, продолжая удерживать занимаемый рубеж. Особую активность противник проявлял на участке 393 сд. силою до 2-х пехотных полков.

На правом фланге 393 сд. 699 сп. занял Цыглеровку и к исходу дня вёл уличные бои в Семёновке. В центре 393 сд. успешно отразила атаки противника, пытавшегося овладеть Гавриловкой.

19 октября 1941 393 сд. на правом фланге под давлением противника оставила Семеновку, отошла в Цыглеровку и в течение дня вела бой с противником, наступающим на Цыглеровку силой до пехотного полка. На остальном фронте удерживала занимаемое положение.

20 октября 1941 393 сд., успешно отразив атаки противника, наступающего на Цыглеровку, в течение дня удерживала занимаемый рубеж. С наступлением темноты отошла на рубеж: Алексендровка, Ново-Богдановка, Варваровка, Андреевка.

21 октября 1941 393 сд., отразив наступление противника с направления Семеновки, продолжала удерживать рубеж: Цыглеровка, Гавриловка, Ново-Кавказ. Противник перед ней перешёл к обороне.

22 октября 1941 393 сд. – положение прежнее, к утру 23.10.41 должна отойти на рубеж: Гола Долина, Никольское, Славянск и удерживать его до исхода 23.10.41.

23 октября 1941 393 сд. занимает рубеж: Гола Долина, Никольское, Славянск.

24 октября 1941 6-я армия продолжает укреплять занимаемые позиции по северному берегу реки Северский Донец на участке иск. Андреевка, Балаклея, Брусовка, не имея соприкосновения с противником. Положение частей: … 393 сд. – Яровая, Щурово, Брусовка. (24 октября 1941 немцами была занята станция Барвенково. Прим. М.С.)

28 октября 1941 393 сд. – Яровая, Щуровка, Брусовка, Ямполь, устье р. Жеребец. (Это уже за рекой Северский Донец. Яровая совсем рядом со Святогорском. Прим. М.С.)

29 октября 1941 393 сд. – положение прежнее. В течение дня отражала попытки противника форсировать реку Северский Донец.

Если найти на карте населённые пункты, которые 393-я дивизия во второй декаде октября 41-го года "имела задачей прочно оборонять", то станет очевидно, что её полки постоянно и не всегда организованно отступали, почти не задерживаясь на назначаемых им рубежах обороны, попадали в окружение и рассеивались под ударами совсем не превосходящих их сил 94-й пехотной дивизии противника. (Напомню, что в прочитанной нами Оперативной сводке отмечено: утром 15 октября 669-й полк при поддержке бронепоезда предпринял попытку оказать помощь окружённому батальону 704-го полка, но уже во второй половине дня сам этот полк вынужден был "собираться в районе Надеждино" – о дальнейшей судьбе бронепоезда в сводке больше не упоминалось.)

Только за первую неделю октябрьских боёв 393-я дивизия понесла тяжёлые потери – более трети личного состава и четверть её военной техники было уничтожено противником: потери её 702-го полка составили 1466 чел., а 697-го и того больше – 1781 человек! Многие бойцы и командиры пропали без вести. В данных о безвозвратных потерях дивизии за последний квартал 41-го года, к примеру, почти вся сапёрная рота 697-го полка отмечена как пропавшая без вести – так и помечено в поимённом списке против всех перечисленным в нём 46 фамилий сплошной надписью сверху вниз: "Пропал без вести в боях с 11.10 по 14.10.41 г. Лозовая-Дягово-Раздольное".

Ведя оборонительные бои, 393-я дивизия поспешно отступала вдоль железной дороги Лозовая-Барвенково-Славянск и к исходу октября 41-го года отошла на левый берег реки Северский Донец, заняв оборону в районе Красного Лимана, то есть уже северо-восточнее Славянска. Противник выдохся – в полосе действий 6-й армии наступило временное затишье боёв.

Начальный период Великой Отечественной войны – лето и осень 1941 года. О причинах наших военных поражений и трагических потерь того времени много говорилось и писалось и раньше, с первых послевоенных лет. Спорят о них серьёзные историки с популярными публицистами и по сей день. Утверждения старых советских учебников о вероломности нападения и преобладающей военной мощи фашисткой Германии и её вермахта остались забытыми в далёком прошлом. Вновь открытые в постсоветские десятилетия данные, документы и факты, дали пищу для иных основательных исторических и военно-теоретических выводов и объяснений, равно как и для неизбежных в нашем идеологически расколотом обществе политических спекуляций на эту до сих пор «кровоточащую» тему.

Бесспорно, любое масштабное событие не одномерно в своём причинно-следственном основании. А стихия войны, сражений и боёв, к тому же более, чем что-либо из общественных явлений, в значительной степени подвержена ещё и фактору непредсказуемого случая – военного счастья-несчастья. Однако, если "зреть в корень" проблемы, то следует признать абсолютность древнеримской максимы: "Армия баранов, которой командует лев, сильнее армии львов, которой командует баран". Человеческий фактор на войне в конечном счёте играет решающую роль. Следовательно, абстрагируясь от остальных значимых и сопутствующих причин, для прояснения заявленной здесь проблемы необходимо выявить и определить – кто в нашей могучей Красной Армии образца 41-го года были теми "древнеримским баранами", кто сгубил сотни тысяч наших бойцов и командиров в чудовищных «котлах» окружений под Киевом и Харьковом?

Начиная с хрущёвского «секретного» доклада на ХХ съезде КПСС "О культе личности и его последствиях", в котором наиболее подлыми по лжи, на мой взгляд, были страницы «обличающие» Сталина, как главного и единственного виновника поражений Красной Армии в первый период Великой Отечественной войны: де, стратегические операции фронтов он планировал по глобусу – "возьмет глобус и показывает на нем линию фронта"! Особенно разошёлся-распалился Хрущёв, перекладывая вину с больной головы на здоровую, в своих инвективах по Харьковской наступательной операции, бездарно проведённой в мае 1942 года Юго-Западным фронтом, командовал которым тогда маршал Семён Тимошенко, а членом Военного совета (по сути высшим политическим руководителем) состоял как раз сам Никита Хрущёв. (Именно после «разжалования» Генералиссимуса Сталина на освободившееся место "главного полководца ВОВ" и был возведёт "Маршал Победы" Жуков.)

Вопреки давно восторжествовавшей в сознании нашего народа исторической правде о Войне и Победе, нынешние «хрущёвцы» (как явные, так и скрытые, маскирующиеся "патриотами") с маниакальной упёртостью продолжают транслировать через масс-медиа и эрзац-научную публицистику разукрашенную «картинку», как "Маршал Победы" чуть ли не насильно учил "генералиссимуса поражений" военному искусству.

Да, война – жестокий учитель, заставляющий выводить её прописи кровью! Но учиться на ней военному люду приходится по-разному – в разных, так сказать, "учебных классах" и за разные по времени сроки. Рядовой боец выучивает "грамматику боя, язык батарей" за неделю-другую: если сразу не убьют, то вот уже и обстрелянный солдат. Немногим дольше – за месяц-два от силы – могут научиться "науке побеждать" и командиры низового тактического звена: взвод – рота – батальон. А что же полководцы – генералы и маршалы? – Эти академики военной науки, как называл их всесоюзный староста М.И.Калинин? – Сколько и как должны были учиться они, чтобы вести к победе свои войска? – И должен ли был учиться этому нелёгкому делу сам Сталин? – Да, должен был! И учился, учился по талантам своим быстрее многих, да к тому же ещё и учил этому своих подчинённых военачальников. (Доказательством тому многочисленные приказы и директивы Ставки ВГК, которые поучали в приказном порядке, что и как надо делать буквально всем родам войск и на всех уровнях управления ими вплоть до низового – тактического.) И расставлял их по должностям в соответствии с их полководческими успехами: не тянешь должность начальника Генштаба – покомандуй фронтом; с фронтом не получилось – руководи подготовкой резервов либо будь у меня "смотрящим там, куда пошлю"; или ещё лучше – Главнокомандующим партизанским движением (в сентябре 1942 года таковым был назначен маршал К.Е.Ворошилов).

Для убеждения нерадивых из высшего генералитета изменить своё пренебрежение к обучению военному делу настоящим образом Главковерх Сталин применял и нетрадиционные методы. Так августе 1942 года в газете «Правда» была опубликована пьеса А.Корнейчука «Фронт», которую сразу начали ставить на всех сценических площадках страны, а год спусти режиссёры братья Васильевы сняли по ней и художественный фильм с одноимённым названием. Пьеса вызвала болезненную реакцию у некоторых высокопоставленных генералов, узнавших себя в образе её главного героя – генерале Горлове. Так маршал С.К.Тимошенко, командовавший в то время уже более тихим Северо-Западным фронтом, куда он был назначен после Харьковского разгрома, даже послал телеграмму лично Сталину, в которой жаловался: "Эта пьеса вредит нам целыми веками, её нужно изъять. Автора привлечь к ответственности, виновных в связи с этим следует разобрать". (А будущие поколения «хрущёвцев» на все лады стали представлять эту пьесу, как придуманную Сталиным "художественную отмазку" своей изначальной и неизбывной вины за поражения на фронте и «замарку» всей плеяды нашего героического генералитета. Они же придумали и байку, что дескать Сталин лично выдавал билеты на эту пьесу генералам, прибывавшим в Ставку на совещания, и даже проверял ходили ли они в театр. Ничего «умнее» исписавшиеся «шелкопёры», конечно, придумать не могли! Ибо в суровое время наших поражений Сталин был не банальным билетёром, а гениальным сценаристом и режиссёром будущих наших побед на всех театрах Великой Отечественной войны. (Десять "Сталинских ударов" 44-го года стали убедительным тому подтверждением!)

Разъяснять непонятливым из генералов воспитательное значение пьесы пришлось специально в центральной военной газете "Красная звезда", где через месяц после публикации в «Правде» была напечатана развёрнутая рецензия на «скандальную» пьесу.

О пьесе Александра Корнейчука «Фронт»

Сила нового произведения Александра Корнейчука, источник его успеха у читателей – в правдивости и жизненности художественных образов, в смелости и честности изображения. В пьесе подняты важнейшие вопросы, волнующие каждого советского патриота – об успехах и неудачах Красной Армии.

Война – не академия, война – не школа, на войне воюют, а не учатся – таков смысл многочисленных афоризмов Ивана Горлова, высказанных со всем апломбом старого вояки. Но в действительности война – это высшая школа военной науки, война – это и проверка знаний. Горлов не выдержал проверки, испытания. Он провалился, ибо не хотел признать силу современной военной науки.

Беда Горлова, однако, не только в том, что он не учился на войне. Он не хотел учиться и до войны. В своем автобиографическом рассказе он рисуется тем, что "никаких университетов не проходил", в академиях не был, что он не "теоретик, а старый боевой конь". Он побывал в Германии. Заметил ли он то новое в тактике современной войны, что готовил германский генеральный штаб? Нет. Он говорит: "Германия мне не понравилась. Скука. А вот во Франции пожили, да". Так дожил Горлов до нынешней войны, не научившись воевать по-новому, по-современному.

Стратегия Горлова основана на примитивном натиске. Вот его афоризмы: "Побьем любого врага, и не радиосвязью, а геройством, доблестью", "война – это риск, а не арифметика". В устах Горлова это все звучит, как оправдание невежества. Его ошибка, граничащая с преступлением, заключается в том, что он противопоставляет храбрость и мужество военной культуре и науке. А они должны сочетаться в современной войне. Только их соединение дает силу. Там, где они ступают между собой в конфликт, неизбежна военная слабость, неудачи.

Грубоватая простота Ивана Горлова, его тон старого рубаки дают повод окружающим Горлова подхалимам называть его тактику «суворовской». Ничего нет ошибочнее! Суворов высоко ценил военное образование и сам был одним из наиболее образованных генералов своего времени. Требование натиска он соединял с требованием «глазомера», строжайшего учета всех условий, определяющих победу. Всем известны слова Суворова: "Воюют не числом, а умением". (У Суворова есть и более ёмкое по смыслу высказывание-поучение: "Не надлежит мыслить, что слепая храбрость даёт над неприятелем победу. Но единственное, смешанное с оною – военное искусство". Прим. автора.)

Беда в том, что военная отсталость Горлова распространяется вокруг него. Ближайшее окружение Горлова, верхушка его штаба состоит из таких же невежественных людей, как и он сам. Автор не остановился здесь перед некоторой художественной утрировкой. Имена – Хрипун, Крикун, Тихий, Удивительный – подчеркивают его намерение. Это оправдано сатирическим замыслом пьесы. Корнейчук не ставил своей задачей дать фотографический снимок с какого-либо определенного штаба. Он дал обобщенные черты. Такого уродливого Хрипуна или Крикуна, может быть, и нет в действительности. Черты Хрипуна или Крикуна можно найти в разных местах, можно встретить в разных людях. Они не так редки.

Не случайно то, что эта коллекция собралась вокруг Горлова. Все эти типы приютились в тени горловского невежества. Тут им удобно. По общему правилу, они хуже самого Горлова, который при всех своих недостатках не шкурник, не трус, не лгун. Объединяет их всех отсталость. Все они – и старые, и молодые, не хотят учиться. Все они поэтому слепы. Начальник штаба командующего фронтом Благонравов – чиновник по своей натуре. Удивительный ведет разведку по старинке. Поэтому никакой разведки, по сути, и нет. Вместо неё сплошное очковтирательство. Военный корреспондент Крикун – беспардонный враль и подхалим, не желающей видеть жизнь, настоящих героев отечественной войны. Недаром он сам говорит о себе: "Если бы я писал о том, что я видел, я бы не смог писать ежедневно". Всех этих людей, вызывающих справедливый гнев автора и читателей, тянет как на огонек в штаб Горлова. Он и сам знает цену им, но, избалованный лестью, он нуждается в подхалимах.

Конечно, найдутся такие люди, которые не поймут пьесы Корнейчука, обидятся. Всяким Хрипунам и Тихим столь резкая критика наших недостатков кажется «опасной». Они ведь всегда боялись, "как бы чего не вышло". Конечно, Крикуны не понимают, зачем напечатана пьеса Корнейчука. Они кричат теперь, что таких Крикунов не бывает. Но они на то и Крикуны, чтобы всегда кричать. Жизнь неумолимо отбросит людей, не желающих критически смотреть на свою деятельность, не желающих учиться на опыте современной войны.

Пьеса Корнейчука появилась своевременно. Правда заключается в том, что у нас есть все условия, всё необходимое для победы над врагом, для защиты нашей родины, для уничтожения людоедов-фашистов. Родина даёт Красной Армии первоклассную технику. Она ничего не щадит для победы. Чего нам не хватает? "Не хватает только одного – умения полностью использовать против врага ту первоклассную технику, которую предоставляет ей наша родина" (Сталин).

Пьеса Корнейчука зовёт к непримиримости в борьбе с зазнайством, с самовлюблённостью, с консерватизмом, с подхалимажем и лестью.

(Красная звезда от 29 сентября 1942 г., вторник. № 229).

Однако спустимся в наших рассуждениях со стратегического масштаба войны, военных сражений 1941-42 годов – на котором ой как многим нашим великим полководцам не хватало суворовского «глазомера» и умения использовать первоклассную военную технику – на тактический уровень войны: на поля боёв, где рядовые бойцы и командиры, не смотря ни на что, сражались с врагом мужественно, умело, с достоинством и честью, не щадя своей крови и самой жизни, как того требовала Военная присяга Красной Армии.

Как нам уже известно из оперативных сводок, 393-я стрелковая дивизия с первого дня с боями отступала в направлении от ст. Лозовой до г. Славянска и закрепилась на оборонительных позициях только за рекой Северский Донец. От Лозовой до Славянска по прямой чуть более 100 км. Вот на этом географически означенном «отрезке» фронтовой судьбы Николая и открылась её первая трагическая страница: лейтенант Митерёв был ранен в бою и попал в плен к немцам.

Плен для всякого военного человека чести – постыдное и позорное слово, унизительное состояние, причиняющее нравственные страдания, даже при отсутствии телесных "страстей господних". Беспощадный характер войны гитлеровской Германии со «сталинской» Россией, удивившая мир бесчеловечность и жестокость «культурной» немецкой нации, сделали долю наших военнопленных даже физически невыносимой. А пленение немцами сотен тысяч наших военных в "котлах 41-го" (многие из них, к стыду, включая и некоторых наших высших военачальников, сдались, не оказав должного сопротивления и даже добровольно), вынудило Ставку ВГК издать 16 августа 1941 г. Приказ № 270, получивший в послевоенных его опубликованиях название "О случаях трусости и сдачи в плен и мерах по пресечению таких действий". ("Оттаявшие хрущёвцы" навалили теперь уже в давние 60-е годы кучи лжи на смыл и значение этого сурового акта военного лихолетья, а их последыши и по сей день распространяют те ещё клеветы. Не имея ни желания, ни возможности изобличать гнусность наших «шестидесятников», оставляю на суд самих читателей этот документ, вынесенный в Приложение 3)

Уверен, для молодого лейтенанта, 19-ти летнего комсомольца Николая Митерёва, только что прошедшего боевую подготовку и политическую закалку в стенах престижного Московского военно-инженерного училища, морально и физически готового не щадя жизни сражаться с фашистской ордой, плен был немыслимым поворотом военной судьбы. Для полного понимания трагизма случившегося с ним "некоторого приключения" (так он эзоповым языком в одном из писем намекнёт родным о причине своего длительного молчания), несомненно, значимо и то, что во время формирования 393-й дивизии текст Приказа № 270 стал основным содержанием кратких политбесед во всех её частях и подразделениях.

Как же случилось с Николаем это немыслимое им? При каких обстоятельствах и когда он попал в плен? Точно ответить на эти вопросы сейчас не представляется возможным. Однако предположить, как было дело, с достаточной вероятностью, основываясь на доступных письменных свидетельствах, думаю, вполне можно. Итак, первое предположение: в плен Николай попал в рукопашном бою или же в разведке в тылу врага. Сделал такое предположение я, основываясь на сведениях из наградного представления на лейтенанта Кочина, однокашника Николая по училищу и его однополчанина по 685-му отдельному сапёрному батальону (возможно, они даже были взводными в одной роте).

Вот это представление. Прочтём его внимательно.

Из наградного представления командира взвода 2-й роты 685 осб. 393 сд. лейтенанта Кочина Леонида Кирилловича к медали "За Отвагу". Отличился в боях под Близнецами (согласно оперативной сводке, дело было 15 октября 41-го года. Прим. М.С.), он своим личным примером вовлекал бойцов и младших командиров уничтожать фашистских захватчиков. Взвод лейтенанта Кочина в рукопашном бою уничтожил более двадцати фашистских солдат-автоматчиков и одного офицера. Ранее Кочин, выполняя приказания командования, с группой бойцов был послан в разведку в глубокий тыл врага. Приказание командования было выполнено точно и в срок. Разведка принесла точные данные о расположении и численности противника. (Приказ войскам Юго-Западного фронта № 31/н от 17.02.42 г.)

Думаю, не только одному взводу лейтенанта Кочина пришлось 15 октября вступить в рукопашную сватку с противником, пробиваясь к окружённому батальону 704-го стрелкового полка. Скорее всего в атаке участвовала целая рота, если не весь сапёрный батальон. Не буду здесь умствовать по поводу того было ли это крайней необходимостью в сложившейся обстановке боя или банальным невежеством лихих «ура-полководцев» в боевом применении специальных родов войск. Замечу только, что месяцем позже, а именно – 28 ноября 1941 г. вышел Приказ Ставки ВГК "О недостатках инженерной службы и неправильном использовании инженерных войск и средств", в котором, кроме прочего, приказывалось буквально следующее: "Не допускать разбазаривания саперов, использования их для пополнения других родов войск или просто в качестве пехоты". (Полный текст приказа см.: в Приложении 4)

Подтверждение личного участия Николая в октябрьских боях есть и в одном из его писем, посланным родным вскоре по возвращении в строй после освобождения из немецкого плена и проверочно-фильтрационного лагеря НКВД, в котором он сообщает, что "убил несколько фашистов". Знать точно, что "убил несколько фашистов", мог только тот, кто непосредственно участвовал в ближнем, рукопашном бою.

Итак, весьма вероятно, что Николай попал в плен 15 октября 1941 года в ходе ближнего боя, вероятно даже, боя рукопашного у станции Старые Близнецы, в котором был ранен в левую ногу и руку и правый бок, так он позднее сообщит родным в одном из своих писем о полученных им в октябре ранениях.

Одномоментные множественные ранения бывают только осколочными (три пули не ударят в бойца сразу). Осколки – поражающий элемент ручной гранаты или осколочно-фугасного снаряда. При взрыве боеприпаса его осколки разлетаются веером, точнее, полусферой по расходящимся направлениям. Получить враз три осколка от снаряда, в принципе, можно, но остаться в живых при этом нет – слишком близко в этом случае надо находиться от мощного взрыва, который убьёт тебя ударной волной. Значит Николай был ранен осколками ручной гранаты: ручные гранаты всегда применяются только в ближнем бою. Была ли это старушка «колотушка» М-24, прозванная так за свою длинную деревянную ручку для увеличения дальности броска, которая состояла на вооружении немецкой пехоты ещё с 1-й мировой (именно её можно заметить у немцев в нынешних кинофильмах "про войну"), или же М-39 (внешне похожа на нашу РГД-5), принятая на вооружение вермахта в самом начале 2-й мировой – не суть весть – по ТТХ обеих гранат радиус разлёта убойных осколков равнялся 15 метрам, а радиус фугасного действия, т. е. убойной силы взрыва, всего 3 метра.

Пункт сбора военнопленных у немцев в том районе боевых действий был на станции Лозовая (в опубликованных списках немецких лагерей военнопленных – stalags и oflags – Лозовая не значится). Эта станция – крупный железнодорожный узел со многими пакгаузами, сараями и другими хозяйственными постройками – вполне подходила немецким охранникам для содержания и пересылки в тыловые «шталаги» многочисленных "узников войны". Здесь Николай и пробыл всю суровую морозную зиму 1941/42 года.

С трудом можно представить, как заживали его раны: была ли ему оказана первая помощь каким-нибудь, как и он пленённым, военврачом или фельдшером (немцы допускали только такое "медицинское обслуживание" военнопленных), либо пришлось обходится лишь товарищеской взаимопомощью и «бинтами» из рваного солдатского нательного белья. Как бы там ни было, но раны Николая со временем зарубцевались на теле, а кости, к счастью, задеты не были. Исцеление его проходило, разумеется, не в санаторных условиях. О жестоком обращении немцев с советскими военнопленными написаны сотни томов, содержащих тысячи документально подтверждённых фактов. Приведу здесь для иллюстрации только один, на мой взгляд, самый содержательно-усреднённый.

Из допроса ст. л-та Соколова А.С., бежавшего из немецкого плена.

"В лагере для военнопленных на станции Карага (вероятнее всего это был тоже сборно-пересыльных пункт, а не лагерь военнопленных. Прим. М.С.) я находился с 16.05.43 до 25.06.43. В этом лагере находилось всего 162 советских военнопленных. Начальником лагеря был немец-ефрейтор. В роли надзирателей были 2 полицейских – бывшие советские граждане. Они относились к военнопленным совершенно безжалостно. За всякую малейшую провинность били. … Кормили военнопленных очень скверно. Хлеба давали буханку в день на троих, на обед – жидкий суп и больше ничего. … Помещались мы в конюшнях". (Из Донесения политуправления Юго-Западного фронта о результатах допроса вернувшихся командиров Красной Армии, бывших в плену у немцев. // Сборник "Великая Отечественная война. 1941–1945. Документы и материалы". Том II. – М.: ПОЛИГРАФ-СЕРВИС, 2014.")

И вот каковы каверзы фронтовой судьбы: трёхмесячный плен, освобождение и последующая двухмесячная проверка в спец. лагере НКВД фактически сохранили в тот раз жизнь Николаю. Почти все его однокашники по училищу, вместе с ним направленные в 393-ю стрелковую дивизию безвестно сгинули, в огромном «котле» окружения, куда дивизия вместе с другими соединениями и частями 6-й армии попала в ходе неудачной для нас Харьковской наступательной операции в мае 1942 года. (Схему хода Харьковской наступательной операции см. в Приложении 5)

Вот их трагические судьбы:

Гецов В.Л. – лейтенант, пропал без вести 25–27.05.1942 года, попал в окружение вместе с частью на Харьковском направлении.

Калашников Н.Ф. – лейтенант, 22–27.05.1942 года попал в окружение вместе с частью на Харьковском направлении. Попал в плен в районе деревни Лазовеньки. После окончания войны освобождён из немецкого плена и репатриирован на родину, прошел спец. проверку, уволен в запас.

Кожаков П.С. – уже в звании старшего лейтенанта и в должности заместителя командира 685-го отдельного сапёрного батальона 393-й стрелковой дивизии попал в окружение вместе с частью на Харьковском направлении, пропал без вести между 22.05 и 27.05.1942 года.

Кочин Л.К. – уже в звании старшего лейтенанта и в должности командира роты 685-го отдельного сапёрного батальона попал в окружение вместе с частью на Харьковском направлении, пропал без вести между 22.05 и 27.05.1942 года.

Сухоруков В.М. – лейтенант, попал в окружение вместе с частью на Харьковском направлении, пропал без вести между 22.05 и 27.05.1942 года.

Яковлев Н.П. – лейтенант, попал в окружение вместе с частью на Харьковском направлении, пропал без вести между 22.05 и 27.05.1942 года.

Военная судьба милостиво обошлась только с лейтенантом Черноглазовым А.Г., который начал службу в должности помощника командира сапёрной роты 697-го стрелкового полка 393-й дивизии. Вместе со своей частью он оказался в Харьковском «котле», попал там в плен, но был ещё до окончания войны освобожден. Во время войны был дважды тяжело ранен и награжден орденами «Красной Звезды» (19.03.1942 г.), «Отечественной войны» II степени (12.05.1945 г.), «Красного Знамени» (20.05.1945 г.). Войну закончил капитаном, помощником командира инженерно-сапёрного батальона по технической части.

Судьба вообще всей 393-й стрелковой дивизии сложилась трагично. Участвуя в неудачной Харьковской операции в мае 42-го года дивизия была полностью разгромлена. С 26 мая она вела бои в окружении, держа круговою оборону, после переправы через реку Северский Донец у Ново-Украинки остатки дивизии стали выходить из окружения отдельными группами – из окружения прорвалось не более 500 чел. В итоге 393-я стрелковая дивизия 6-й армии потеряла убитыми 40 % личного состава и 45 %, – пропавшими без вести, вся военная техника была утрачена. Сам командир 393-й дивизии Герой Советского Союза полковник И.Д.Зиновьев пропал без вести в последнем бою. (По неподтверждённым данным особого отдела фронта его видели в немецком лагере военнопленных на той же станции Лозовая, где до освобождения содержался и лейтенант Николай Митерёв с другими бойцами и командирами, попавшие в плен в осенних боях 41-го года.)