Что и требовалось доказать бесплатное чтение

Моей Ольге

Я иду своим путём, пусть он не такой как все, но он…

Он просто МОЙ…

Виталий Гиберт

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

НАЧАЛО

ГЛАВА

I

И вот снова, как и положено по календарю, наступил август. Погода стояла жаркая, словно по заказу, хотя никто, как водится, не заказывал. Словно в тот год, когда бегала с незабываемым делом Пики. С деревьев осыпались засохшие листья и активно, будто на глазах, начинали краснеть упругие ягоды на плотных кистях рябин, пытаясь вытеснить одна другую, выставляя себя напоказ. Лариска первый день шла на работу, безнадёжно разглядывая трещины на асфальте и пыльные улицы убегающего лета, хоть и не бежало оно вовсе, а словно шло вразвалочку, короче плелось еле-еле. После резко укороченного декретного отпуска она взяла положенный по графику очередной, чтобы получить хоть какие-то деньги. Вот в этом самом очередном за текущий год она пробегала с обходным листом в райотделе; сдала всё закреплённое за ней нехитрое имущество, состоящее в основном из пишущей машинки и металлического ящика, то бишь сейфа, а также непонятным образом, с приходом Хмурого (начальника милиции), закрепившееся за её, не стреляющей боевой единицей, оружие, то есть пистолет Макарова, который она в руки так и не взяла. Тем не менее, через положенные промежутки времени заставляла его чистить либо кого-то из тех самых, ведавших «оружейкой», либо самого Зайцева (что уж тут церемониться, раз сами так все пожелали). Также периодически по утрам она названивала в Управление всё тому же Зайцеву после проводимого им утреннего совещания, чтобы выяснить, в каком отделе и кем она будет там работать. Да понятно, что следователем, но ведь не «конкретчиком», то есть тем, к чему привыкла. А что это за следователь? Но ведь это же на время – на самое короткое, какое только возможно. Это был единственный раз, когда она обратилась к начальству с просьбой по поводу себя. По поводу других потом случалось…Как только Зайцев вернулся из райотдела обратно в Управление (разумеется, с повышением), многих следователей отдела позвал с собой. Первой ушла её соседка по кабинету Наташа Чередникова, потом подтянулись Витька, Валентин Петрович, который осматривал место происшествия по делу Пики, бесхитростный кудрявый Петька Суховерков и даже Семёныч – «Ангел мой». Короче, достаточно много человек Лариска уже знала в предстоявшем ей рабочем коллективе. Бесспорно – это плюс, хотя, в принципе, страха перед новыми людьми она никогда не испытывала. Как-то не в её это было характере. Тем более, некоторых из Управления она знала и раньше, работая в райотделе. Но что было неожиданностью для неё, – ей стали звонить разные начальники из Управления, активно приглашая в Следственную часть, то есть на конкретные дела, то есть на самое привычное для неё – расследовать, убеждая, что только там ей и место. Конечно, благодарила и вежливо отказывалась, ссылалась на маленького ребёнка, что действительности соответствовало. Она сразу как-то всем стала нужна, сразу уверенно определилась в профессионалы, несмотря на то, что часть из этих начальников, крайне нелицеприятно высказывалась в её адрес в первый год её работы, хотя работы это вовсе не касалось. Просто за спиной, как водится, никого нужного не стояло. Какой с неё толк и выгоды никакой.

Единственная, кто прожил всю жизнь в городе, в котором и родилась, она после окончания Универа, поехала работать по распределению в милицию в райцентр за сто километров. А вот некоторые, кто приехал учиться из какого-то Кукуева, почему-то остались в городе. Как это произошло, Лариска не знала да и узнать никогда не стремилась. Про тех, кто из «блатных» и говорить нечего. Только вот толку из этого никакого не вышло, как жизнь показала. Всё же становится на свои места. Так всегда бывает. Бывает обязательно, рано или поздно, хотя уж лучше раньше, чтобы другим хуже не было. Да и совсем непрестижная ведь это работа. Кроме неё в другой район распределили ещё одну девочку, которая вообще закончила Универ с Красным дипломом. Но та съездила, посмотрела и работать отказалась, да, собственно и потом по специальности не работала, как в принципе, вообще. Просто вышла замуж, родила двоих детей, воспитала. А вот Лариска поехала. Ну, поехала и поехала, работала и работала. Да и довольны все там были. Хотя поначалу и отнеслись к ней недоверчиво. А что с неё взять? Мало того, что «городская», так ещё и девчонка. А потом¸ как-то сразу к ней привыкли, очень хорошо относились и запомнили навсегда, навещая даже тогда, когда она работала уже в Управлении, а так-то и в райотдел многие приезжали, причём просто так. И это ведь были не только следователи, но и участковые, и опера.

Но вот прошло меньше года, и случилась незадача – сократили единицу следователя. Она – самая молодая и не местная. Остальные работают достаточно долго, да и все были местными жителями с семьями. И вот началось. Через день Лариску дёргали в Управление, качали права в кабинете самого главного для неё начальника – начальника Следственного Управления, который после её прихода на службу поменялся и был, как показалось Лариске, хуже прежнего, хотя никого-то она в те времена не знала. Как правило, происходило всё в присутствии других начальников, не менее важных и товарища из отдела кадров. Её просто тупо заставляли написать рапорт о переводе в другой райотдел области, несмотря на то, что места в городе были, да и не в одном отделе. Лариска, с утра отмотавшая до города положенные сто километров на попутке, куда её пристраивали доблестные гаишники, зачастую с промокшими ногами, как-то так сложилось, что в то время лили проливные дожди, пересаживалась на троллейбус и с непонятно какой попытки попадала в Управление. У неё был телефон только того самого Зайцева, который тогда являлся «зональным» их райотдела области наряду с другими сельскими и городскими отделами. Вот ему-то она и набирала без устали из бюро пропусков. Рапорт писать она отказывалась в категорической форме, поясняя, что является молодым специалистом и, соответственно, будет работать там, куда они же её и распределили, не менее трёх лет, да и вообще всё ей там нравится. Своей стойкостью «партизанки» на допросе она приводила в бешенство всех начальников Следственного Управления и вызывала недоумение у товарища из кадров. Именно он и сыграл основную партию в процессе её перевода. Какой-то совсем неприметный, маленького роста, Виктор Александрович, с удивительно светлыми вьющимися волосами, не выдержал всех этих её приездов с выволочками, после чего сам лично вписал её в приказ о переводе. А дальше – ни с кем не советуясь, отнёс его на подпись к начальнику Управления. Так что в её случае, в этот раз, вопреки всем правилам (а все плохие правила падали именно на неё), получилось, что всё произошло раньше, а не как всегда. Жизнь так распорядилась. Получается, что так было надо.

Спустя достаточно большой промежуток времени, явившись в Управление за подписью перед продлением в областной прокуратуре, Лариска, столкнувшись с ним в коридоре, поздоровалась, а Виктор Александрович рассмеялся и сказал, что все те, так называемые встречи, всё время ждал, что она заплачет. Да что там заплачет – заревёт, а потом и рассказал о своём участии в её судьбе. Лариска улыбнулась, удивилась (ведь с ней так вроде бы и не бывает), поблагодарила за содействие, сделав всё как-то одномоментно, после чего понеслась по длинному коридору за той самой нужной подписью. Всё же много хороших людей встретилось ей на её пути. Уж в этом ей повезло. Гораздо больше, чем плохих. А может, это она так считала? Возможно, что и так. Почему-то казалось, что не всем так везёт. Но последние тоже должны быть, как же без них, куда же без них-то? Так ведь и расслабиться можно, а непозволительна такая роскошь. Она старалась на таких не обижаться, не вспоминать, безвозвратно вычёркивая их из своей жизни, перелистывая страницу, не возвращаясь к ней никогда. Что там перечитывать-то? Если приходилось вместе работать или просто пересекаться, только здоровалась. Как говорится, – «надо быть выше».

Как же она потом ненавидела это Управление! Даже работая уже достаточно долго в городе (несколько лет), когда её хотели забрать в бригаду для расследования какого-то большого дела – изнасилования во многих районах с каким-то запредельным количеством эпизодов и этих самых фигурантов, она, мгновенно подорвавшись, выскочила из кабинета, едва узнав об этом оказанном ей высоком доверии, понеслась к начальнику милиции. Ну, к Хмурому, разумеется, который ничего не боялся и мог многое, если практически не всё. В рамках своих полномочий, конечно. Влетев в его кабинет, она выпалила требовательно-умоляюще (а так бывает интересно), что в Управление в бригаду не пойдёт, и он должен оказать ей в этом практическую помощь. А что он мог ответить после её необузданной работоспособности? – «Не волнуйтесь. Идите, работайте». В Управление она, соответственно, не пошла. «А в отделе кто же будет работать?» – уверенная в своей правоте, считала Лариска, где-то на заднем плане всех декораций понимая, что без её могучих интеллектуальных способностей обошлись бы как-нибудь. Как говорится, «без тебя большевики обойдутся».

Как водится, горячей встречи в райотделе после её назначения из села – деревни не произошло. Но, в принципе, это касалось в основном замполита. Тот вызвал Лариску в свой кабинет и под пристальным взглядом монотонно, даже как-то гундя (вполне возможно имея сломанную перегородку в носу или хроническое заболевание там же), поведал, чем оказывается можно заниматься в этом достойном коллективе, обладающем каким-то переходящим Красным знаменем, передаваемым за высокие показатели в службе всех подразделений. Она спокойно со всей серьёзностью заверила, что не пьёт, не курит, сплетни не собирает и «ни что-то там ещё», в общем, пришла расследовать. Вроде бы ответ удовлетворил. Выйдя в коридор, Лариска, машинально накручивая прядь волос на палец, прикидывала на кого она больше потянула хотя бы в его глазах. На сплетницу–алкоголичку или на роковую красотку с толпой мужиков под вновь обретённым кабинетом. Ни там, ни там картина не складывалась, а точнее перекрывалась плотной картонной обложкой с традиционной надписью «Уголовное дело №___». После замполита был начальник следственного отделения – Митрофаныч, который безрадостно¸ можно даже сказать с плохо скрываемой грустью, плотно прилепившейся несмываемой печатью к лицу, оглядел Лариску практически с головы до пяток, скривив рот. А потом как-то вот так запросто поинтересовался, можно ли её включать в график дежурств, что означало, а сможет ли она типа осмотреть место происшествия хотя бы и выполнить хоть какие-то следственные действия. Подразумевалось, очевидно, что она где-то там, вот в этой-то деревне (районе, само-собой, разумеется) ни на какие места происшествия не выезжала, что это такое, – понятия не имеет, ну, собственно, дел-то тоже никаких не расследовала, а может и не видела вовсе. Так, пришла себе на работу, чаёк попила, пообедать сходила, с мужиками крутнулась, чего уж там мелочиться, вот тебе и конец рабочего дня. Разумеется, стаж её ничего не составлял. Но не на столько же, чтобы так сомневаться…Памятуя о нравоучениях бабушки, ну если правильно, то Басё, «дурь сразу не оказывать», Лариска ответила безо всякого присущего ей соответствующего обстановке выражения, что в график дежурств её включать можно, добавив от себя, что дела расследовать давать тоже можно. «Любые, какие посчитаете нужным», – тихо сказала она и вышла, плотно прикрыв за собой дверь. Остальные отнеслись к её появлению и ничего себе так. Пришла, ну и пришла, плохого пока никому ничего не сделала. «Да и соседка по кабинету вроде нормальная, не то, чтобы «пальцы веером», – размышляла Лариска, шагая после работы к трамвайной остановке, спрятав в кармане сумки ключ от нового для неё кабинета номер тридцать. А вот потом появились в её жизни и папа – Валентин Васильевич, и Лёлик, и Михал Михалыч, и Витька. Да много кто, кому она будет благодарна, о ком будет помнить всю жизнь. Так и проходит она к той самой трамвайной остановке (если кто из оперов не подбросит на машине) семь лет, даже немного больше.

И вот теперь начиналась какая-то новая жизнь, просто так получилось, просто по необходимости. Вот такой коленкор, как говорится, так уж случилось, и так было надо. Рассчитывать, как обычно, приходилось только на себя, ждать откуда-то помощи она не привыкла, а что её ждать, если её не бывает? Жди – не жди…

Лариска шагала по пыльному потрескавшемуся от жары асфальту в недавно сшитом по случаю выхода на работу платье (в магазинах стали появляться кое-какие ткани, далёкие, правда, от натуральных, но всё же лучше, чем ничего) и в весе меньше пятидесяти килограммов. Большинство после декрета – не объехать – не обойти, но то же большинство. Их кормят, с ними насаются, о них заботятся¸ наверное. Не обо всех, разумеется. А тут уж – сама индивидуальность собственной персоной. Разве что-то и когда-то было, как у нормальных людей? Да ладно, вес наберём, ну хоть немного (ведь зарплату платить будут), а то самой становилось страшно, хотя за всей круговертью на себя внимания практически не обращала, а зависая постоянно дома, в зеркало вообще не смотрела. С остальным было хуже. Настроения не было, ничего не хотелось, впереди вырисовывалась безрадостная и бесконечная пустота. Куда шла, зачем, что там будет, что там делать-то? Месяц только начинался – всего-то восьмое число. «Путь в бесконечность, можно и так сказать, если перевернуть», – воскрешая в памяти алгебру, размышляла Лариска. А, главное – начиналась неделя. Да, был тот самый, как правило, не любимый всеми, понедельник. Даже Машку умудрилась родить в понедельник, что та не раз ставила ей на вид, говоря, что, мол, раз в понедельник, то и спрос с неё соответствующий. В голове вертелась единственная мысль, не вспоминалось только, из какого рассказа Токаревой, что «…душа рухнула с большой высоты и лежала без сознания. И душе было всё равно, что происходит с телом». В общем, ничего особенного. Потом, спустя какое-то время, Лариска всё же вспомнила, что рассказ и назывался именно так – «Ничего особенного». Да и правда, сколько таких душ? А в тот момент она просто реально видела свою разорванную в клочья душу, распластавшуюся на пыльном жарком асфальте августа, практически никому не нужную ни на полупустой улице, ни где-либо ещё в целом мире. Вот уж действительно, как сказал Моррисон, «Иногда хватает мгновения, чтобы забыть жизнь, а иногда не хватает жизни, чтобы забыть мгновение». Хотя к рок-группам Лариска относилась, прямо-таки равнодушно, а вот эти слова поэта и певца почему-то ей «запали». Правильные, вот и всё объяснение, что уж тут мудрить. «Да ладно, забудем¸ что нужно забыть. Выхода всё равно нет»¸ – невесело думала она, совершенно не понимая, сможет ли её душа как-то подлататься, соскрестись с горячего асфальта и вновь хоть как-нибудь жить или хотя бы существовать, ну и, конечно, лучше бы вместе с телом.

Месяца не прошло, как Машке исполнился год, а рапорт о выходе на работу она написала ещё раньше – практически сразу после смерти Басё. Нужно было отдавать долг за похороны. Хорошо всё-таки, что Машка её застала, хоть и не запомнила. Но ведь Басё-то запомнила. Машка с десяти месяцев гоняла по квартире, словно вертолёт или, как всё же было принято говорить, цитируя Деда, как сёрн гончая, но с видом «плюхи на «перетяжках». По просьбе своей прабабушки, называвшей её исключительно Машенька, она приносила разные резиновые игрушки, ежемесячно дарившиеся соседями, дабы было что обсасывать и обкусывать, никогда не путая заказы слабеющей день за днём Басё. Та искренно считала её самым величайшим чудом света. Да и звали их одинаково. До десяти месяцев она передвигалась, цепляясь за нехитрую обстановку да стены. Хорошо, что была мама, что было с кем оставить. Правда надо отдать должное – Машка, несмотря на свою гиперактивность, вела себя вполне прилично. Оставаясь одна в комнате, она возилась с игрушками, не хватала вечно разбросанные Лариской, где не попадя, ножницы, иголки, спицы; не открывала дверцы тумбочек и шкафов; не выдвигала все мыслимые и немыслимые ящики. Короче активно понимала слово «нельзя». А ведь другие, говорят, даже телевизоры скотчем приматывали к комодам и столикам. Но самое главное – Машка с аппетитом, в отличие от самой Лариски в детстве, ела, что подавалось. Правда, разносолов, особенных тогда, ни у кого не было. Ну, опять же в окружении Лариски.

Плавно потекли девяностые…Как-то незаметно поменялась страна вместе с названием, а уголовные дела оставались прежними по содержанию с поправкой на происходящее. Лариска захватила это в райотделе, но как-то за расследованием большого дела и своим интересным положением, сочетающимся с регулярными, если не ежедневными походами в следственный изолятор и наматыванием нервов на огромную бобину, словно на ткацкой фабрике, по всем поводам и направлениям, в полной мере, возможно, этого и не прочувствовала.

Но вот чего не отнять – шла она, впрочем, как и всегда, раньше обычного, своей лёгкой, как представлял себе это Бунин, походкой. Ничего, подождёт в коридоре. В сумке лежало новое удостоверение, свидетельствующее о том, что капитан юстиции Проводникова является сотрудником Следственного Управления, следователем, так сказать. «Каким следователем? Что это за следователь? Ну, ладно, через это тоже нужно пройти. Там наверху виднее, да и «конкретчиком» не вытянуть сейчас. Ох, так бы хоть…», – вот такие себе мысли. С этими непонятными мыслями и ничего не выражающим взглядом, безразлично оглядывая улицу, дойдя до Управления, Лариска потянула на себя тяжёлую деревянную дверь с правом хозяйки сего заведения. Солидную. Всё как положено. Разумеется, она уже знала, что будет работать в контрольно-методическом отделе в группе, курирующей расследование по городу и области дела с преступлениями несовершеннолетних. Там работала и Чередникова, чему она несказанно обрадовалась. Но Наташа была в отпуске и ждала её (а скорее всего не ждала) неизвестная ей Ольга Алексеевна Волгина.

Протянув постовому удостоверение, оглядевшись по сторонам, как обычно, минуя лифт, она поднялась-проскакала на знакомый ей третий этаж к кабинету Зайцева – заместителя начальника Следственного Управления. Как ни странно, он уже был на месте. Хотя, что же тут странного? Его-то возили на служебной машине, да и жил он недалеко. Лариска слегка стукнула для порядка, вроде время-то рабочее ещё не началось, и вошла. Идти-то ей было больше некуда. Кабинетик, в котором, как она поняла, в том числе проводились утренние и вечерние совещания, был какой-то узенький и интерьером не впечатлял, хоть и Управление.

– Ой, привет! Ты, как обычно, рано, – казалось, даже обрадовавшись её появлению, сказал Александр Васильевич.

– Ну, это же не меняется, это ж в крови, – улыбнулась Лариска, поздоровавшись.

– Садись, сейчас совещание проведём, тебя заодно, нового сотрудника, представлю, а потом сходим к Прохорову (это и был начальник Следственного Управления).

Народ тем временем начинал подтягиваться. Кто знал её, здоровался, удивлялся, усаживался. Как-то один за другим подошли все, кто работал с ней раньше в райотделе. Те просто восторженно вскрикивали: «А ты теперь здесь?» Лариска улыбалась и кивала. Всё и ничего себе потекло. Во всяком случае, многие обрадовались её появлению. Постепенно кабинет заполнялся. Зайцев, окинув всех внушительным взглядом, констатировал: «Волгина и Кочанов…» И тут, словно в ответ на его слова, дверь распахнулась и в неё буквально одновременно, пытаясь поместиться в один не очень-то и широкий проём, ввалились те самые Волгина с Кочановым, после чего моментально пристроились на оставшихся двух свободных стульях, влетев, что называется «в мыле». Лариска, само собой пялилась на Волгину, так как Кочанов на данном этапе её интересовал мало. Ольга была небольшого роста – меньше ста шестидесяти сантиметров, с кудрявыми тёмными волосами – какой-то удлинённой стрижкой, носом с горбинкой и почему-то светлыми, несмотря на цвет волос, большими бирюзовыми глазами. Одета просто, да собственно, в те времена все одевались просто, – в чёрную расклешённую юбку (вроде бы клиньями, автоматически, сама не зная зачем, видимо, как истинная швея, не оставляющая любимой швейной машинки с двенадцати лет, отметила Лариска) и блузку со спущенными плечами даже не сиреневого, а какого-то ягодного цвета. Именно так потом стало модно именовать такой цвет. Босоножки тоже были незамысловатые. «Хорошо, что всё так обыкновенно», – решила Лариска всегда старавшаяся быть модной и, как говорится, «не хуже «ихних».

– Ну, я так понимаю, можно начинать, все собрались, ничего не меняется, хорошо хоть Козлова ждать не нужно, в отпуске всё же, – констатировал Зайцев.

В ответ на это Кочанов попытался уже было что-то декламировать и даже взмахнул рукой. Но Зайцев, не давая разгуляться его бурной фантазии на тему «Почему всё-таки на этот раз», прервал все попытки и сказал, что в каком-то райотделе, где он то ли был в командировке, то ли работал (это Лариска как-то за рассматриванием Волгиной просекла не очень), назвав при этом фамилию такого вот «Кочанова», вечно «задерживающийся» каждый раз изобретал небывалые истории с аварией автобуса и спущенным колесом машины соседа, который его якобы подвозил. Даже пуговицы на рубашке отрывал, имитируя не то падение, не то нападение, а возможно, даже дорожно-транспортное происшествие. Волгина объясняться не пыталась, сидела молча, повесив сумку на спинку стула, сложив руки на коленях.

– Всё, хватит, – подытожил Зайцев, чуть ли не хлопнув рукой по столу, чего за ним в принципе раньше не водилось. «Но ведь здесь и ранг повыше будет», – подумала Лариска.

Из первого акта всей, судя по всему, традиционной, если не ежедневной, пьесы, Лариска сделала вывод, что Кочанов, Волгина и отсутствующий по уважительной причине заслуженно отдыхающий Козлов, составляют могучую кучку опаздывающих практически каждый день. А так оно и было. За редким исключением – всегда. Просто в то время она этого ещё не знала. Сколько раз она потом наблюдала бег всей троицы (уже с Козловым), когда её рабочий кабинет был в соседнем здании, и, придя в полдевятого (ну это, как правило), она уже шла к секретарю в основное здание за почтой. Ольга отставала, несмотря на возраст Козлова. Видимо, каблуки всё же ограничивали её прыть. Со стороны этот марафон (а неслись они от остановки) не раз заставлял согнуться Лариску пополам. Иногда, если была уже близко, она даже кричала Ольге поднажать. Та грозила кулаком, но всё же неслась быстрее. Лариска поднимала вверх большой палец руки. Одобряла, в общем.

Сначала Зайцев представил Лариску, назвав её фамилию, имя, отчество и отдел, где она будет работать, а потом потекло стандартное совещание, в темах которого Лариска практически ничего не понимала, в связи с чем особо не слушала, держала ровно спину, сжав руки в кулаки, грустно думая, что маникюр у неё отсутствует (какой там маникюр с вечными стирками и стёртыми ногтями) и рассматривала сотрудников, с кем предстояло работать, а особенно Ольгу. Но так, не то что бы в упор. Ольга тоже на неё искоса посматривала. Разумеется, – новый человек. И тут до Лариски вдруг стало постепенно доходить, что Ольга считает её «блатной». Ну, вполне себе так. Она также считала бы на её месте, всё сходилось. Ей стало весело. А весь несложный пасьянс заключался в следующем. Да, она, как собственно и многие другие, работала с Зайцевым в одном райотделе не один год. Но это было не главное. До Прохорова начальником Следственного Управления был тот самый начальник их отдела, который пошёл на повышение в другую область начальником всего Управления. Но перед уходом, когда Лариска плотно сидела в декрете, он попросил Чередникову позвонить ей, чтобы проведать. У мамы в тот момент случился радикулит, Басё уже совсем ослабла, да и постеснялась Лариска принимать начальника в своей убогой обстановке. Тем более угощать было нечем. Сославшись на болезни всех, Лариска попросила Наташу уговорить Соснова оставить её без визита. Разумеется, звонила Наталья в присутствии Ольги. Да, если и нет, то рассказала ей. Вот что тут можно было подумать? Что у них за отношения? Кто поедет навещать рядового сотрудника? А думать-то и нечего было. Ничего особенного из ряда вон выходящего, не было, обыкновенные рабочие отношения. Хотя, как-то раз накануне Дня Победы в воскресенье Лариска дежурила, а Хмурый (именно так прозвали его в отделе) зашёл к ней в кабинет (вызовов было мало, и она занималась «текучкой») и преподнёс букет необычных тюльпанов, с какими-то резными лепестками с белыми полосками на алом фоне. Это потом цветов самых разных видов стало столько, что не все знали даже их названия, а тогда…Лариска опешила, промямлив, что всё же не ветеран, на что Соснов только махнул рукой. Даже присел рядом с её столом и что-то рассказал. Что вот только? А какая разница? Как поняла Лариска, букет ему кто-то принёс, сам он был слегка «навеселе» – так пять капель, не больше. Но это было её собственное мнение, он само собой ничего не объяснял. Его обычное состояние «жить» в отделе и в субботы, и в воскресенья, уже давно никого не удивляло. А вот если прибавить, что раньше в Управлении на малолетках работали вдвоём, а теперь ввели единицу, то «блат» так и окутывал всё событие Ларискиного появления в Управлении. Сама бы решила, что «припёрлась тут звезда Албанская». Она чуть было не хмыкнула, быстренько сложив все пазлы, но вовремя тормознула. Зайцев как раз заканчивал внушение (утреннюю накачку) самым нерадивым, потом велел идти работать – поднимать Целину, так сказать. Лариска осталась сидеть на месте, так как её должны были вести на «смотрины» к начальнику Следственного Управления, дверь в кабинет которого находилась напротив кабинета Зайцева, через так называемую приёмную. Спустя много лет, когда сменятся все начальники, да и ни один раз, в этой приёмной будет сидеть референт в соответствии с беспощадно внедрившейся модой. Так будет, но до этого пройдут годы. А пока-то обходились только секретариатом в отдельном кабинете во главе с неизменной Лидией Ивановной, которая работала там с девятнадцати лет, то есть о-го-го. Кроме неё в кабинете находилось нехитрое машбюро из двух человек да её помощница. В секретариате Лариска бывала ещё во время службы в райотделе и всех уже немного знала.

Прохоров, которого она раньше вроде и не видела никогда, оказался высоким плотным и улыбчивым дядькой, который довольно радушно её принял, сказал, что наслышан о её делах, что Лариску привело в полнейший шок (звезды-то следствия), почему-то пообещал, что всё у неё получится, добавив, что Ольга Алексеевна поможет на первых порах. А так, в общем-то, ничего сложного нет. Вспоминая слова Зайцева, которые слышала ещё в райотделе, что те, кто не умеет расследовать сам, учит это делать других, Лариска заверила Прохорова, а если просто, то Василия Степаныча, что всё будет нормально. Справится, в общем, уверенно думая, что даже сама расследовать умеет, так о чём тут вообще беспокоиться. Вместе с Зайцевым она поднялась с места и вышла. Тот довёл Лариску до нынешнего её кабинета, пройдя длинный и совсем не широкий для Управления коридор, завернул за угол в коридор чуть короче, индивидуально в кабинете представил её Волгиной, после чего мгновенно испарился. Ольга показала Лариске стол (специально поставленный для неё), сказав, что пока Наталья в отпуске, она может посидеть за её столом, ну то есть напротив. Лариска села, как было предложено. Всё же удобнее смотреть человеку в лицо прямо, а не сбоку либо разворачиваясь, тем более незнакомому.

– Сейчас чайку попьём и буду вводить тебя в курс дела, – как-то вот так просто сказала Ольга.

«Фу», – выдохнула про себя Лариска, обрадовавшись, что здесь тоже всё по-простому, по-человечески, что утро начинается с чая.

Она радостно подскочила и достала из сумки предусмотрительно захваченную из дома пачку печенья. Печенье было так себе, но хорошо, что хоть такое было.

– У меня только вот печенье, – как-то виновато промямлила она.

– Ну и нормально. У нас здесь, что ли царские угощения? – засмеялась Ольга, доставая какие-то «подушечки».

Лариске Ольга нравилась всё больше и больше. Не выпендривается, ведёт себя естественно. Глаза её искрились и улыбались сами по себе, словно отдельно от всего лица. Добрые были глаза, а из них так и текли лучи света. Ох, сколько раз потом видела Лариска такое выражение в этих глазах – не позавидуешь, когда Ольга в пух и прах разносила (по делу само собой) горе–следователей, хотя могла и просто с кем-то сцепиться. Но к ней это никогда не относилось. Улыбка у неё тоже была тёплой и сразу располагала к общению. А поговорить-то Лариска любила.

Быстренько закипел чайник, Ольга бросила по чашкам заварку, и они стали ждать пока заварится. Чашку Лариска тоже принесла, а вот заварки в доме было не очень.

– Я потом принесу заварку, – заверила она Ольгу.

– Конечно, принесёшь. И сахар, – засмеялась та.

Тут расхохоталась Лариска.

– А я чай без сахара. Кофе только, но сейчас его нет, – она снова виновато пожала плечами, – а сахар принесу всё равно.

Они прихлёбывали чай, как поняла Лариска, можно было не спешить, когда один за другим в кабинет заглядывали то Петька, то Витька. Потом вошёл внушительного роста и комплекции мужик с торчавшими во все стороны прямыми волосами (как у Страшилы из «Изумрудного города», только не соломенными, а тёмными) и, обращаясь к Лариске по имени, спросил какое у неё звание, добавив, «ну если есть». Лариска вылупила глаза, озадаченно посмотрев на Ольгу, прикидывая, что в этом случае нужно думать «либо так хорошо сохранилась к своим без пяти минут тридцати одному, либо настолько «блатная», что и без звания сойдёт?» «Капитан», – только и смогла выдавить она, собиравшаяся меньше чем через год получить майора, ну это по плану. Мужик как-то недоверчиво хмыкнул и удалился. Дверь за ним ещё не успела закрыться, а Лариска с Ольгой хохотали вовсю.

– Кто это? Я в его глазах на капитана не тяну? – заливалась Лариска.

– «Селезень», ну Селезнёв из аналитического. Ему тебя в список вносить. А так и за старлея прокатила бы.

– Да ладно, мне майора на следующий год получать, – демонстративно улыбаясь глазами, ответила Лариска.

Хотя, справедливости ради, нужно было сказать, что на свои тридцать с хвостиком Лариска и правда не тянула, тем более с таким «внушительным» весом для своего роста. А ведь с учётом того, что каждое звание ей всегда задерживали на несколько месяцев, начиная с лейтенанта, майор бы уже «топтался на пороге». Как-то так всегда получалось с её «счастьем». То документы кто-то забыл принести на подпись, то забыли отправить, то ещё что. Никогда и никаких замечаний по службе, а уж, тем более наказаний, у Лариски не было. Да так и не будет за всю службу. А вот если всё было бы, как у людей, как положено, то майора получила уже через несколько месяцев, то есть в этом году. Да какая разница? Успеется. Ольга, конечно, была майором. Как выяснилось из вполне непринуждённого разговора, Университет она закончила на пять лет раньше Лариски, в Управлении чуть больше года, а до этого работала в райотделе вместе с Людкой, которую Лариска знала по делам несовершеннолетних (её была линия), а также потому, что та училась на одном курсе с Чередниковой. Ольга сходила в два декрета и, помотав немного нервы, ушла в Управление. Вот тут, как оказалось, Зайцев был её однокурсником. Короче, получалось, – большинство были каким-то образом связаны. Кто по работе, кто по учёбе. Кто очно, кто заочно. Всё как в большой деревне. По возрасту, разумеется, Ольга была старше не на пять лет, а на четыре, если точнее, то на четыре года пять месяцев, поскольку родилась в мае – единственном любимом Лариской весеннем месяце. К таким расхождениям Лариска привыкла со времён школы. Она училась всегда не со своим годом. Не брали раньше в школу, если на первое сентября не исполнилось семь лет. Ну не было в те времена вундеркиндов, безнадёжно выраставших после всех «развиваек», словно грибы после дождика. В её классе учились даже девчонки, родившиеся в сентябре. Куда уж ей – октябрьской. А не хватило-то месяца с копейкой. Так и пошло. Потом следовал Универ не со своим годом, но как-то это не напрягало.

До обеда Ольга дала ей список районов, которые будут закреплены за ней (они с Наташей их уже поделили на троих) и немного ввела в курс предстоящей работы. «Вроде всё понятно», – прикинула Лариска, рассматривая стопку переданных ей Ольгой дел по «её» районам. Но они пока не сильно её заинтересовали. В кабинете стоял ещё один стол, на котором были компьютер и принтер. Серенький такой комп с маленьким квадратным экраном и отвисшей задней частью. Тогда, в девяностых, были только такие, да уж и никак не в райотделах. Да всё равно работать-то она на нём не могла. И тут она, что называется, «въехала» в тему – пишущих машинок не было ни на одном из столов.

– Оль, а как же всё печатать? Я ж на компьютере не умею, – с ужасом произнесла Лариска.

– За пять минут научишься. Что там уметь? Клавиатура такая же. Сейчас всё покажу.

Лариска, адекватно понимая свою «великую», просто непреодолимую связь с техникой, с недоверием посмотрела на Ольгу, которая уже включила компьютер. Она подорвалась и топталась сзади. «Ну, вроде и не сложно», – сказала Лариска, «на автомате» запоминая движения Ольги руками по клавиатуре, но уж ни как не то, что на клавишах написано. Просто где расположены. Что называется, любимый метод «тыка».

– Попробуешь что-нибудь напечатать, а потом покажу, как с принтером, -веселилась Ольга, наслаждаясь Ларискиным сосредоточенным видом «глухой деревни», но всё это было как-то по-доброму.

– Да, – охотно закивала Лариска, собирая в кучу все мысли и возможности, боясь что-нибудь забыть, чтобы в первый день не прослыть полной дурой на всё Управление.

Как-то незаметно наступило обеденное время.

– Оль, а где здесь обедают? – осторожно спросила Лариска, переживая, сколько это мероприятие стоит. В кошельке было совсем не очень. На проезд, да на обед, стоимость которого Лариска, само собой не представляла. Больше года прошло с того времени, как она нигде в общественных местах не обедала. Да что там, в общественных, дома-то еды было всего – ничего. Полупустой старый холодильник. В магазинах – пустые полки, а если что и появлялось – дорого. Покупалось молоко и манка для Машки, которая первые три года своей жизни каждый день с утра требовала манную кашу. После трёх так и заявила: «Больше не буду». Ну и не стала. Ещё покупали хлеб, картошку, какие-никакие овощи, кусок сала, карамельки и простенькое, то есть самое дешёвое, печенье. Ну, иногда и кусок колбасы могли себе позволить, опять же той, что подешевле, ну и мясо – тоже иногда. В основном, ели всякие салаты, приготовленные на зиму, и картошку или макароны. Да практически все так жили, а многие и того хуже.

– А мы в городскую администрацию в столовую пойдём, – ответила тем временем Ольга.

– А разве можно? – с испугом спросила Лариска, искренне считая, что вот ей там со своим кошельком делать совершенно нечего. Но ведь и из дома совсем нечего было взять. Не суп же в баночке с кипятильником. Типа, «здрасьте, а мы тут со своим харчем. А что, в Управлении не так?»

Видя её ошарашенный вид (мимика, как обычно, подводила), Ольга заулыбалась, да что там – рассмеялась.

– Да не бойся, там недорого. А пустить, конечно, пустят. Им же выгодно. А так у нас столовая ещё своя есть и буфет. Не пропадём! – хохотала Ольга.

Пройдёт совсем немного времени, и все перечисленные пункты общественного питания для них отменятся. Зарплату станут задерживать иногда на два месяца, иногда больше, и будут они с Ольгой носить свои нехитрые припасы из дома. Кое-когда дело доходило до луковицы. Лариска ужасалась, упиралась изо всех сил и говорила, что не будет ни за что эту принесённую Ольгой луковицу, убеждала, присоединяя ужасающее выражение лица, что к ней приедут люди из района, а тут такой аромат, здравствуйте, не были в Управлении – пожалуйте. На что Ольга невозмутимо округляла глаза, метала искры, словно загоревшаяся электропроводка, и говорила, что страшного ничего не произойдёт, если чем-то заесть (запить), всегда словно фокусник, извлекая это что-то из своей сумки. Лариска сопротивлялась недолго и, разумеется, сдавалась. Выбора особенно не было. Наташа, как водится, обедала дома. Ей снова было недалеко. А многие, кстати, баночки с супом тоже стали носить и разогревать кипятильником. Те же Кочанов с Козловым, к примеру.

Но это будет чуть позже, а вот в первый день они действительно пошли в столовую администрации. Денег хватило, даже осталось немного, чему Лариска очень обрадовалась, так как несмотря на все заверения Ольги, она всё равно опасалась. Кто ж знает, какие у неё доходы? Что значит для неё это «недорого»? Типа «У кого жемчуг мелкий, а у кого щи пустые». «Ну ладно, возьму какой-нибудь самый дешёвый салат, из капусты, к примеру, или суп, да компот», – думала про себя Лариска, напряжённо прокручивая эту мысль, шагая рядом с Ольгой к зданию той самой администрации, что было совсем близко от Управления. Но хватило и на салат, и на суп, и на второе, ну и, разумеется, на компот. Как же без него. «Вот это обед! Вот это круто!» – думала Лариска. Остаток обеда они просто прогуляли по близлежащим улочкам, чтобы не торчать в душном кабинете. Распахнутое окно не помогало, а скорее наоборот. Из него тёк устоявшийся августовский зной. Спешить было некуда, погода была летней-летней, и они шли и болтали о том о сём, будто были знакомы очень давно. Хотя конкретные темы в разговоре, конечно, были. Лариска расспрашивала о работе, много ли человек в отделе, охотно рассказывала о себе. Говорила, где работала (хотя это и так было известно), о том, что Машке вот-вот исполнился год, что умерла бабушка, получавшая пенсию за Деда, а на мамину просто не прожить. Есть же надо, а ещё ведь и мыло нужно, и порошок стиральный, и шампунь. «Я не жалуюсь, ты ее думай. А то скажешь, зачем так рано выходить на работу? – тараторила Лариска и тут же добавляла, – ничего, проживём, справимся».

Как-то быстро промелькнул первый день работы в Управлении. Всё оказалось не таким и страшным, а даже скорее наоборот – понравилось. Ведь главное в работе – это, прежде всего люди, с которыми работаешь, для неё на сегодняшний день – Ольга. И самое главное, Лариске она понравилась, и вот почему-то была уверенность, что всё будет хорошо. Да, Лариска не ошиблась. Но если бы она только знала тогда, насколько она не ошиблась… Домой она шагала практически в приподнятом настроении, совсем не так, как утром. Она была уверена в боеспособности своей души. «Всё наладится, ну хотя бы более или менее, и душа отскребётся от асфальта, сошьётся аккуратными стежками, так как любит Лариска, и пойдёт всё по-новому. Может лучше будет это новое, может, нет. Этого никто пока не знает. Но Лариска однозначно была уверена, что сделает всё, что будет зависеть от неё. Она вновь твёрдо стояла на земле, она вновь шла размашисто и уверенно и знала наверняка – ей помогут, а она сможет. В сумке лежал ключ от её нового триста седьмого кабинета.

В тот год не только август выдался знойным. Жара стояла и весь сентябрь, и даже первые числа октября. Они так и продолжали приходить на работу в летней одежде, набрасывая с утра какую-нибудь кофтень, всё же достаточно свежим был воздух после ночи. Ну, а в обед выходили на улицу раздетыми, с голыми ногами, бросая свои нехитрые кофты на спинках стульев. Солнце жгло. И это был октябрь, её октябрь – середина осени. А ведь бывало, что и снег шёл на Ларискин День рождения, в те времена активно празднуемый с воспоминанием о Цветаевой.

Давно уже вышла из отпуска Чередникова, они сидели, ну, работали, разумеется, втроём. Было весело. Лариска, как водится, развлекала всех в этой нудной, как ей казалось, работе. Сначала, ещё до возвращения Чередниковой, побаивалась. Наташа-то давно к её выходкам привыкла, а вот Ольга – совершенно новый человек. Но всё получилось как-то само собой. Когда Наталья вернулась, Лариска с Ольгой дружили практически насмерть. Они совпадали во мнениях, давали кому-либо или чему-либо одну и ту же оценку. В общем, мыслили по всем вопросам одинаково, тем не менее, прислушивались к мнению друг друга. Ольга уже привыкла к постоянным Ларискиным таблеткам от головы и, в отличие от многих, нравоучений типа «ах, как это вредно», не читала. Охотно принимала Лариску такой, какая она есть. Они вместе начинали смеяться или выражать удивление, распахивая глаза, когда это являлось удивлением не для всех, а, скорее, исключительно для них. Потом смотрели друг на друга и смеялись, радуясь, что реакция совпала полностью. Наташа сначала в изумлении оглядывала то одну, то другую. Потом просто привыкла и, в случае, когда кто-то присутствовавший в кабинете непонимающе пожимал плечами, отмахивалась, показывая всем своим видом, что сейчас всё станет ясно, вот совсем скоро и для всех. А ведь так и происходило. Прошло ещё немного времени, и они с Ольгой одновременно заканчивали начатую кем-то фразу, не то что, не сговариваясь, а, просто не смотря друг на друга, находясь в разных углах кабинета, не отрывая глаз от изучаемых уголовных дел. Сначала это забавляло их самих – хохотали до слёз, потом привыкли и стали воспринимать как должное, вроде по-другому и быть-то не должно, внимание обращать перестали. Такое редко бывает. Только Машка, когда подросла, полностью попала на Ларискину волну.

А ведь так и продлится всё время вопреки всему образовавшаяся дружба. Вот никогда Лариска не хотела работать в Управлении, но так получилось. Никогда не хотела работать, чего уж там, не пойми каким странным следователем, но так тоже оказалось надо. Надо на время – самый маленький отрезок времени. Отрезок-то быстро закончился, быстро скачет – летит время, а с Ольгой они не расстались до самого конца. А где бы ещё они могли встретиться? Как хорошо, что никто тогда ничего не знал. Пройдёт много времени, и Лариска поймёт, какой подарок преподнесла ей жизнь. А тогда, если кто-то искал Лариску, отправляли к Ольге. Если же кто-то спрашивал Волгину, бросали недоумённо: «Спроси у Проводниковой».

Через несколько лет Ольга, муж которой тоже работал в милиции, но только в райотделе, получит новую квартиру (до этого они с двумя детьми жили в однокомнатной), и они уже вдвоём с Людкой частенько будут приходить к ней в гости. У них даже сложатся традиции отмечать какие-то определённые праздники именно у Ольги, тем более что у неё можно было продемонстрировать своё «умение» петь в «Караоке». Когда их завывание мартовских котов, но «с душой», как объясняла это Людка, начинало «доставать», «наш муж», то есть Ольгин, само собой, закатывая глаза, обречённо уходил мыть посуду. Хотя, справедливости ради, у них с Ольгой был индивидуальный репертуар, куда Людка не вмешивалась. В процессе его исполнения «наш муж» присутствовал. Ольга всё же в детстве училась в музыкальной школе, соответственно, имела слух, но пела уж очень высоко. Закончила она эту школу или нет, Лариска не помнила, но чётко знала, что Ольга многие уроки там прогуливала, катаясь на трамвае по городу, в котором тогда жила. Лариска никаких школ не заканчивала, хотя в детстве её тоже собирались туда направить, даже готовили, но как-то она отказалась, а никто и не настаивал. Всё правильно. В её жизни появился спорт. Но слух, у неё какой-никакой был. Голос вроде тоже, но не такой высокий, если уж говорить правильно¸ – второй (в школе в хоре пела). И вот в том случае, когда вытянуть какой-нибудь романс Ольга не могла (не умела низко), Лариска пела одна. Как хорошо и весело они жили, да разве ценишь это в то время, когда всё происходит. «Наш муж» тоже привык к их с Ольгой одинаковому мышлению по разным поводам, когда кто-то начинал фразу, а Лариска с Ольгой одновременно её заканчивали. Тоже сначала удивлялся… Но до этого пройдёт целая «маленькая жизнь». Случится много разных смешных и невесёлых ситуаций, много чего случится. Значит, так и должно было случиться. Жизнь умнее нас, а тот самый невидимый кукольник всё также дёргает за невидимые нити, направляя всех по той дороге, которая кому предначертана.

Текли девяностые, да и двухтысячные оказались ничуть не лучше, во всяком случае, для Лариски, как впрочем, и для всех, кто просто работал и получал свою «неподъёмную» зарплату. Сколько людей она встречала, кто жил значительно хуже, чем она. Но вот как-то и не очень обращала на это внимание, скорее всего, думала, что ещё молодая, что всё наладится, что всё ещё впереди. Как же быстро всё проходит…

ГЛАВА

II

Постепенно Лариска привыкала к новой работе, благо коллектив был вполне себе нормальный – дружелюбный и компанейский, ну, за редким исключением. Но это же не считается. Они в те годы даже праздники умудрялись праздновать профессиональные, дни рождения. Она перечитывала дела так называемых «своих» районов, прикидывала, что по ним можно предпринять, вызывала следователей, объясняла, «строила» по всем положенным правилам Управления. Да, собственно, ко всякому роду «построениям» оперов и участковых она привыкла в райотделе, будучи обыкновенным следователем. А здесь-то следователь Следственного Управления. Хотя, справедливости ради, нужно сказать, что там она чувствовала, что имеет на это неоспоримое право. Ей дело в суд направлять. Здесь, разумеется, право имела тоже. Кто хотел услышать – слышал. Но, зачастую, вся пачка привозимых в Управление для проверки дел, уж как не крути, состояла из безнадёжных «висунов», в которых где-то, кто-то и когда-то узрел деятельность малолеток, которые необходимо было просто грамотно «набить» бумажками. Правда были и так называемые дела «с лицами»¸ которые почему-то «не шли в суд», а тормозили весь процесс. Вот их нужно было читать более внимательно, чтобы, как ни крути, оказать реальную помощь, так сказать, бесценным советом. Впрочем, Лариска давно привыкла читать внимательно всё, что попадало ей в руки. А в девяностых в следователи, казалось, брали всех, кто умел писать. Правда, неграмотно. Так ведь этому в школе учат. А кто там учился-то? Ну, смех смехом, а сколько пришло из развалившейся в те времена Армии. Вот кого на порог нельзя было пускать не только в так называемую «ментовку», а уж тем более, в следствие. «Как же! Тебя не спросили!» Повалили вертолётчики и замполиты, танкисты и артиллеристы. Поговаривали, что был и какой-то артист балета, то ли неудачно прыгнувший, то ли неудачно взваливший на себя партнёршу, в результате чего получил травму ноги, после операции которой, танцевать уже не смог. Ну, а следователем-то самое оно. Там же ни танцевать¸ ни воевать не нужно. Ума-то¸ собственно, никакого тоже не надо. Пиши себе и пиши, бланки раздадут. Так вот. Кто-то поступил на заочное отделение юрфака, кто-то не понятно куда, но к работе приступили незамедлительно. Это вам не раньше – пока диплом с высшим юридическим образованием не получите, не приходите. А сколько таких случаев было! Но, пришли иные времена…Становилось страшновато.

Однажды, ввалившись в кабинет (разумеется, самая первая), раскрыв и поставив зонт, чтобы стекла вода, Лариска безрадостно посмотрела в большое грязное после осенней и зимней непогоды окно и даже подошла к нему, её-то стол был ближе к двери, так что всей «прелести» расхлябанного полуразрушенного двора жилого дома, примыкавшего к Управлению, не разглядеть. Тем более окно было высоко (потолки высокие). Состояние безнадёжной грусти, как говорится, требовалось усилить. По стёклам так и лились потоки воды. Стоял «распрекрасный» март. Дождь заканчиваться не собирался, солнце порадовать своим присутствием тоже. Впереди ожидал какой-то безрадостный, а уж если точнее, нудный день. А вот, как бы не так! Лариска, в ожидании совещания, выволокла из нижней части сейфа (у них с Ольгой был один на двоих) стопку своих дел, которую собиралась прочитать, и уселась за свой стол. Вскоре пришла Наташа, традиционно поинтересовавшись: «А Ольги ещё нет?», получив традиционный ответ – «Конечно нет». Они уже собирались выходить на совещание, как влетела всё же успевшая Ольга, которая бросив сумку, зонт и пальто одновременно, выскочила вслед за ними из кабинета с округлёнными горящими глазами. Лариска уже понимала что по возвращении их ждёт эмоциональный рассказ о вчерашнем вечернем спотыкании о портфель Илюхи – старшего сына и каком-то плохом выполнении им домашнего задания, а самое главное, как они все вымотали ей нервы с утра и, разумеется, о крошках на кухонном столе, которые кроме неё никто аккуратно (да хоть как-нибудь) убрать не может¸ а вот вроде все с руками. Опять же радости никакой. С завидной периодичностью такие рассказы с присущей им основной нитью повторялись. Такова жизнь. Было как-то совсем уныло. Совещание прошло быстро, Лариска практически ничего не слушала, так как к ней претензий не было, и они поплелись восвояси пить чай, ну и работать, само собой. Прихлёбывая из чашки, запихнув за щёку карамельку, Лариска взяла наобум какое-то тощее дело. «Не начинать же с большого в такой-то день», – автоматически подумала она. Пробежав глазами по постановлению о возбуждении и заявлению пострадавшего от сего преступления, Лариска, как учили (папа, конечно, в том числе), принялась читать осмотр места происшествия. Благо почерк был ничего себе так, читаемый. Осматривалась какая-то «бытовка», откуда что-то и спёрли, ну не совсем уж так, поскольку был то ли грабёж¸ то ли разбой. В общем, потерпевшему наваляли, но до какой степени – до грабежа или до разбоя, уже не вспомнить. Во всяком случае, что-то такое значилось на обложке. Ничего себе интересного. А вот и нет! Равнодушно пробежав глазами первую страницу со всеми аккуратно проставленными датой, временем, должностью, фамилией следователя и данными понятых, Лариска перелистнула лист, догрызая карамельку, автоматически комкая от неё фантик. Далее следовало описание того самого места преступления, то бишь «необъятной бытовки», где, видимо, какие-то строители хранили какой-то инструмент, а его и «прихватизировали» те самые подозреваемые малолетки, приложив, возможно этим инструментом потерпевшего, мирно спавшего в «бытовке». Прочитав несколько строк сверху, Лариска остолбенела от следующей, на которой, кроме всего прочего, тем самым вполне себе почерком было написано – «…на юго-западной стороне дивана имеется пятно, похожее на кровь…». К откровенному бреду, когда без зазрения совести, навскидку, так называемые следователи, определяли кровь это или варенье (здесь хоть похожее на кровь), Лариска постепенно начинала привыкать в условиях «а кто это всё расследует». Но вот юго-западная сторона дивана превосходила самые смелые её ожидания. Сначала она начала хватать ртом воздух, округлив глаза. А потом заржала во всю мощь (мощь была не ограничена), рухнув головой прямо в «бытовку» на юго-западную сторону дивана. Ольга с Натальей одновременно повернулись в её сторону, но Лариска отмахивалась, давая понять, что в данный момент ни слова произнести не может. Девчонки терпеливо ждали, недоумённо смотря друг на друга. Через несколько минут Лариска кое-как успокоилась, развернулась к Ольге с размазанной по щекам тушью и невозмутимо произнесла: «Оль, а юго-западная сторона дивана, это где???» Ольга с Натальей застыли и вылупились на Лариску, очевидно сомневаясь в здравости её рассудка. Лариска демонстративно поднялась, поправила юбку, молния которой с заднего шва предательски передвинулась на бок, поскольку вес она набирала не очень-то, передала им дело, а сама уселась вытирать потёки под глазами и подкрашивать ресницы, не забывая, что длины их явно не хватает, в связи с чем требовалось мазать активнее. Через мгновение, подводя заодно и размазанные по векам стрелки, она, повернув голову, увидела, как от хохота в слезах зашлись Ольга с Натальей.

– Вот уж точно не знаешь, что день грядущий нам готовит, – назидательно произнесла Лариска¸ окончательно успокоившись.

Во время хохота Чередниковой и Волгиной в кабинет периодически кто-то да заглядывал и недоумённо смотрел на Лариску, которая к тому времени, вполне придя в себя, со строгим лицом долистывала «могучее» дело с диваном, а точнее, с его юго-западной стороной. Другие его стороны интереса для следствия не представляли. Такой бред переходил все границы, и она настроилась куда как решительно. В ответ на вопросы, что у них происходит, Лариска подкатывала глаза, равнодушно пожимала плечами и углублялась в чтение, всем своим видом давая понять, что старших по званию обсуждать, не намерена. Других частей света она не вычитала; захлопнула обложку ни о чём «не говорящего» дела, поскольку ничего полезного там сделано не было, после чего поднялась, быстро напечатала указания, распечатала их (а ведь и правда научилась) и прикинула, что до обеда успевает даже позвонить начальнику в район, где любимым предметом в школе, очевидно, была география, ну а для спортсменов кроме спортивного ориентирования не существовало ничего, чтобы вызвать этого то ли географа, то ли полярника, то ли путешественника. Она решительно подвинула к себе телефон, стоявший обычно на столе либо Волгиной, либо Чередниковой, внушительно посмотрела на них, поджав губы и, закатив глаза, после чего набрала номер начальника следственного отделения того самого отдалённого района области, где кроме самого начальника (был ли у него самого опыт, Лариска сомневалась, а скорее и не сомневалась – не было, несмотря на возраст) работали два человека.

– Алексей Иванович, здравствуйте. Проводникова. Следственное Управление, – с металлом в голосе произнесла она в трубку, попутно оглядев замерших Ольгу с Натальей.

– Да-да, – обрадованно ответил Гончаренко.

– Завтра, пожалуйста, к одиннадцати часам (всё же район больше чем за двести километров, сама в своё время помоталась из более ближнего) Золотарёва я жду в Управлении.

Гончаренко попытался было что-то выяснить, но Лариска все попытки на корню пресекла, попрощалась и повесила трубку. Не читать же нотации человеку, который ей в отцы годится.

– Вот это ничего себе, – только и смогла вымолвить Ольга. – С вещами на выход, короче.

– Это так – разминка, – ответила Наталья, слышавшая Ларискины «разносы» в райотделе, – а вот Золотарёв, возможно, ориентироваться перестанет даже по компасу.

– Как страшно, – скривилась Лариска, добавив тут же, – Оль, обедаем в столовой (имелась в виду столовая Управления)?

– В столовой, – эхом отозвалась Волгина, понимая, что основное представление переносится на завтра, как не крути.

Наталья засобиралась, как обычно, домой.

Они с Ольгой прошлёпали в столовую, которая располагалась в подвале, если спуститься по боковой лестнице. Готовили там вкусно, как говорила Ольга, «ели всё в подлиз». Наевшись, взяв даже оладьи, с которых Лариска методично счистила сметану (с повидлом в этот раз не было), ничуть не удивив Ольгу, которая к таким художествам привыкла, запив компотом, они вернулись в кабинет, где, несмотря на плотненький обед, а главное – компот, решили шлифануть его чаем. Отпивая горячий чай, Лариска безразличным тоном продолжала произносить: «На юго-западной стороне дивана…», чем доводила Ольгу до истерического смеха, сопровождающегося расплёскиванием чая. Лариска не смеялась, а методично играла роль комика, который сам смешит, но не смеётся. Так правильно, так положено. Тем более что завтра перед этим самым Золотарёвым она смеяться совершенно не собиралась. Короче, репетировала. А вот дождь не прекращался. То шёл чуть тише, а то вдруг снова изо всех сил хлестал по стёклам, будто выбить их старался. Погода не менялась. За окном стояла безрадостная мартовская слякоть. Но Лариска уже напевала, что у природы нет плохой погоды. Хотя в данном случае хорошей одежды тоже не было. Был только, как обычно, старый зонт.

Вечером на совещании она доложила без особых подробностей о том, что планирует делать завтра и, выйдя от Зайцева, легко «скользя» по коридору, словно водомерка, поворачиваясь то к Наталье, то к Ольге с серьёзным видом повторяла: «На юго-западной стороне дивана…», пока обе не взмолились и не потребовали отложить «содержательный текст» до завтра. Короче, жизнь-то продолжалась!

А завтра наступило, куда ж ему деваться, солнце даже по такому случаю выглянуло, и подул ветерок, съедая уже грязный, но кое-где лежавший снег, а заодно и выпавшую за весь вчерашний день воду. Выпив чай после совещания, все, «забив» на работу, ожидали приезда Золотарёва с клятвенным обещанием Лариске не «ржать», дабы не испортить ей её «звёздный час». Лариска сидела с серьёзным лицом, не зная чем себя занять, когда половина одиннадцатого зазвонил телефон.

– Уважает, не опаздывает, – торжественно произнесла она, ни на секунду не сомневаясь, что звонит Золотарёв.

Ольга схватила трубку и через секунду ответила, что пропуск к Проводниковой сейчас закажет, демонстративно скосив глаза в Ларискину сторону. Лариска тут же скривилась, говоря всем своим видом: «А как вы хотели?»

Как-то уж очень быстро в кабинете образовался Золотарёв, очевидно, напуганный своим начальником Гончаренко. На вид, может Ларискин ровесник, ну или плюс – минус. С виду и ничего себе так. Высокий¸ подтянутый, как она и любила. Внешность, как внешность, – нормальная. Ну, судя по протоколам, – старший лейтенант. Не обнаружив особого интеллекта в его глазах, перестав его рассматривать, Лариска поздоровалась, велела брать стул и садиться поближе к её столу, что Золотарёв и сделал. Девчонки замерли в ожидании и смотрели на них во все глаза. Лариска в ответ всем своим видом, окинув их взглядом с расширенными глазами «приказала» держаться и «чтобы ни-ни». Сначала она попыталась выяснить, почему по делу не сделано «то» и «то», что, как ей казалось, лежало на поверхности и так и просилось, чтобы этим занялись немедленно, а точнее сразу после заявления о преступлении, а уж никак не спустя месяц после его совершения. Золотарёв молча кивал, что, очевидно, означало «сделаем обязательно». Верилось в это с большой натяжкой, поскольку важность всех действий для него, скорее всего, понятна не была. Потом она протянула героическому следователю указания вместе с делом, велела написать расписку, сказав, что в секретариате все отметки сделает сама, после чего приступила к «вишенке на торте».

– Игорь Сергеевич (справочник со всеми именами и фамилиями, благо, был. Селезнёв работал), объясните, где Вы учились осматривать место происшествия? – заинтересованно, кося под полную дуру, произнесла Лариска.

– А там-то что не так? – искренне удивился Золотарёв.

Наталья начинала хмыкать, Ольга держалась, во все глаза следя за дальнейшим развитием событий.

– А как это понять, позволю себе спросить, – продолжила Лариска бесцветным, ничего не выражающим голосом, – а где это юго-западная сторона дивана по отношению к помещению «бытовки»?

– А что тут понимать-то? – вновь удивился Золотарёв, посмотрев на неё, словно она недоразвитая.

– А причём здесь части света в данном преступлении, да ещё на диване? – методично напирала Лариска, набирая обороты, делая ударение на диван.

– Так всё же с частями света связано, – недоумённо ответил он, после чего гордо произнёс, – я – танкист.

Наталья с Ольгой уже вовсю смотрели в окно, отвернувшись от «содержательного» диалога и посапывали всё громче и громче, прилагая все усилия, чтобы не сорваться. Наталья даже достала носовой платок и закашляла вперемешку со смехом.

Лариска даже не улыбнулась. Он – танкист, а это значит в броне, вероятно, с танком обращаться умеет, а она – нет. И с частями света у неё плоховато, а если быть честной – никак, что опять же не в её пользу. А то, что она умеет расследовать, это его вряд ли интересует. А оно ему надо? Выяснив, что в настоящее время Золотарёв всё же учится на заочном отделении юрфака, вроде как на втором или третьем курсе, она монотонно, словно по учебнику криминалистики, рассказала, как оно осматривается это самое место происшествия, понимая, что танкистам это не к чему, но раз следователь-методист, значит объяснить обязана. Одновременно, вспомнив, что вот Витька Бобров, который в это время уже работал в зональном отделе Управления¸ обучаясь на шестом курсе (заочно¸ конечно), причём, заканчивая его, хотел устроиться следователем в райотдел (женился к тому времени). А его и не взяли. Сказали: «Будет диплом, приходи, тогда и посмотрим». Так вот поменялись времена.

«О времена, о нравы…», – думала Лариска, безразлично разглядывая Золотарёва, искренно не понимая, зачем он здесь вот такой себе красивый танкист. Ну, не в их кабинете, разумеется, а в милиции, а если уж конкретнее – в следствии, со своим танкистским званием.

Однако самого Золотарёва ничего не смущало. Он, тем временем, стал расспрашивать, как добраться до военного госпиталя. Что тут скажешь – истинный военный. Да ещё и в танке. Понимая, что явился этот замечательный танкист из самого отдалённого района области, а где родился, так и вообще неизвестно, Лариска прямо-таки на пальцах начала объяснять, что нужно доехать до Цирка. Затем встать к нему спиной, чтобы впереди было здание «Дома быта», сесть на любой трамвай (даже номера перечислила) и проехать вроде четыре остановки, но лучше спросить. Госпиталь будет справа по ходу движения. Вроде даже глухому понятно. Глухому, оно может и понятно, но здесь совершенно другой случай, перед тобой танкист. В ответ на весь этот подробнейший рассказ, который Золотарёв то ли слушал, то ли нет, прозвучал невозмутимый вопрос, суть которого, как под копирку, сводилась к тому, в какой части света находится Цирк¸ а в какой «Дом быта». И это при том, что предварительно он пояснил, что, разумеется, знает, где Цирк, а где «Дом быта». Со стороны смотрелось так, будто он отмахивается от Лариски, как от назойливой мухи, со всей дури прущей на варенье. Все, ну, разумеется, кроме самого Золотарёва, замерли, как соляные столбы. Представляя Ольгу в такой ситуации, и все последствия¸ касающиеся Золотарёва¸ Лариска решила, что ему несказанно повезло, поскольку дело он имел не с Волгиной, а с ней, и, не повышая голоса, спокойно ответила, что она не танкист и частей света не понимает. Типа – «Я хомяк, я живу в поле и никаких лесов не знаю». Так вроде было в каком-то мультике.

– Мне ещё карточки в информцентр Гончаренко просил отдать. Где он? – невозмутимо продолжил Золотарёв.

– Пошли, – сказала Лариска обречённо, плавно переходя на «ты», забыв в связи со сложностью «клиента», о своём «звёздном часе» и всей положенной строгости сотрудника Следственного Управления. Всё было безнадёжно. – Частей света не знаю, объяснить не смогу. Она закрывала дверь под прорвавшийся наружу хохот Волгиной и Чередниковой.

Когда вернулась, девчонки, успокоившись, разливали чай. Лариска взяла свою чашку с рассуждениями о том, а на фига ему это всё нужно, зачем их всех сюда набрали и, главное, – для чего всегда гробилась она, буквально «вылизывая» каждое дело, проверяя каждую запятую, вздрагивая по ночам с мыслью о том, не забыла ли что. Чай, вроде был уже и не к месту, так как скоро обедать, но нервное напряжение снять было просто необходимо. Никто ведь из них не курил, не водку же пьянствовать посреди рабочего дня. А был тот самый случай.

Были на этой «следственной» работе, которую Лариска следствием считала на какую-то не столь уж большую часть, хотя, бесспорно, нужную кому-то, и другие развлечения.

Одним из них был Ольгин «компаньон» по появлению на работе тот самый Кочанов. Он работал в зональном отделе. Но так повелось, что и методисты, и «зональники» существовали вместе. Кочанов, не напрягаясь особо на вверенных ему районах, любил зайти к ним выпить чайку. В его кабинете сидело много человек, поэтому не все его, очевидно, слушали, а уж если быть справедливым, то просто «затыкали». А здесь он, находящийся в свободном поиске (был в разводе), рассаживался и тянул бесконечные рассказы про своих, с завидной периодичностью меняющихся пассиях, как правило, «не подходивших» для его грядущей новой, без сомнения, счастливой, семейной жизни. Одна не так одевалась, другая неправильно, а именно в раковине, чистила картошку, ну и всякие другие претензии тоже были. Разве всё упомнишь? Лариска с Ольгой цеплялись, говорили, что с его требованиями он не женится никогда, но Кочанов стоял на своём, подливая при этом чай. Болтовня его иногда утомляла, особенно когда все были, как бы немножко заняты. Но на этот случай имелось своё оружие. Как правило, Ольга с Натальей делали глазами Лариске знак, после чего начиналось её соло. Лариска потягивалась, выразительно смотрела на Николаича и задушевно, глядя на него, приглушённым голосом произносила: «Кочанов, женись на мне. Не пожалеешь». Волгина с Чередниковой заходились от хохота, потому что при этом Лариска начинала подниматься, всем видом демонстрируя, что выдвигается к нему вплотную. И это давало результат. Сашка ставил кружку и моментально испарялся. Впрочем, польза от Кочанова была, да ещё какая! Он умел, так сказать, вправить позвонки. Позвоночники у всех от сидячей работы оставляли желать лучшего. Сашка подходил со спины, требовал расслабиться и, взяв подмышки, как-то встряхивал что ли. Хруст слышался на весь кабинет, становилось легче. Не все же так умеют. А он умел. Ради этого можно было и прослушать все его недовольства, касающиеся женского пола, когда время было. А вот когда не особо, удар на себя брала Лариска.

Впрочем, другие развлечения тоже имели место быть. Как правило, Лариска придумывала их сама, и сама же воплощала в жизнь. Начальником их контрольно-методического отдела был Загонов Пётр Павлович. Так он был мужик не вредный¸ не «домахивался», но вот к следствию имел самое размытое отношение. Не то чтобы танкист Золотарёв, но и не начальник, а уж тем более, не следователь. За свою «следственную» практику, как говорили¸ он расследовал аж целое одно дело, которое вернули на доследование, но ему не поручили в связи с тем, что уже перевели, так сказать, «по партийной линии», которой он в основном и занимался, официально будучи в контрольно-методическом отделе. Потом грянул развал всего, и остался он в следствии руководить без этой самой партийной линии. Ну, понятное дело не теми, кто расследует (хотя почему бы и нет), а теми, кто пишет справки с указаниями, то есть учит расследовать других. Вот именно здесь Лариска и придумала себе развлечение, ну и Ольге с Натальей тоже. Дочитавшись иногда «до чертей», она разминала шею и провозглашала на весь кабинет, что надо бы к начальнику, а то сил больше нет. Это совершенно не означало, что Лариска идёт за помощью и, что она вообще ей нужна. Никакого вразумительного ответа она получить не надеялась (если тот вообще требовался). Просто было необходимо разрядить обстановку, чтобы окончательно не свихнуться на всей этой мути.

– Что на этот раз? – заинтересованно вопрошали Наталья или Ольга.

– По квалификации пойду советоваться, – туманно говорила Лариска, к примеру, делая скорбное лицо.

Она подкрашивала губы, поправляла волосы, юбку и, что там ещё было возможно поправить (чай к руководству), после чего прижимала к груди какое-нибудь дело, уверенно выходила из кабинета¸ оставляя Волгину и Чередникову томиться в ожидании. Пойти на представление они не могли и вынуждены были ждать Лариску с красочным пересказом на своих законных рабочих местах. Но зрители, а точнее, зритель, всё же был. Палыч сидел в кабинете с начальником зонального отдела Вячеславом Николаевичем, который, в отличие от него, дела в своё время расследовал и, причём, очень много дел по тем самым малолеткам. Соответственно, в них разбирался. Вот он-то и занимал единственное место в партере. Ну и что, что единственное? Зато всё слышно, всё видно. Все эмоции тебе как на ладони. Практически участник представления. Да и оценить ведь мог! Лариска играла, как правило «на бис» и, судя по выражению лица Николаевича, свой хлеб несостоявшейся актрисы, в случае чего, заработала бы. Как правило, она тихонько открывала дверь кабинета и проскальзывала внутрь. А что стучаться? Там работать должны, а не ещё что-нибудь, упорно думала она, вспоминая замполита из своего райотдела, который в своё время читал ей проповедь о достойном поведении на рабочем месте. Со скорбным выражением лица Лариска подсаживалась вполоборота (зрители всё же должны видеть её выражение лица) к столу Загонова и начинала, как правило, так.

– Пётр Павлович, Вы же начальник! Что мне делать???

Далее следовал не менее эмоциональный рассказ про какое-нибудь дело и что вот в данном случае совершенно непонятно, какая там квалификация. А главное – что же делать ей и, разве может она это понять со своим-то званием и опытом. Палыч терялся, бледнел, прям вот просто таял на глазах, словно Снегурочка, прыгнувшая через костёр. Хотя был он высокого роста и весь внешне ничего себе так. Николаич начинал активно кашлять, чтобы не хохотать, поскольку ответа на Ларискин вопрос иногда просто не существовало. Вот бывает и такое, и никакие кодексы и разъяснения в таких случаях не помогают. Здесь нужна просто практика да совет прокурора, который должен был утверждать обвинительное заключение либо суда, в который должно направляться дело. Вот как-то так. Лариска, разумеется, это знала изначально, Николаевич, соответственно, понимал тоже. Загонов покрывался испариной, собирал все бредущие в голове мысли, обещал кому-то звонить, что-то уточнять и прямо вот сегодня оказать ей помощь в разрешении данного вопроса. С взглядом полным надежд, оставляя дело на столе начальника, Лариска поднималась, доходила до двери, около которой, прежде чем выйти, оборачивалась и смотрела на Николаича, едва подмигивая. Тот кривился, сдерживая смех. Но Палычу было не до них. Он судорожно листал дело и был погружён в работу по оказанию помощи молодому сотруднику вверенного ему подразделения. После этого следовал красочный рассказ представления в своём кабинете. С видом декламирующего попугая, Лариска пересказывала Ольге с Натальей своё выступление и реакцию всех (играла в лицах, а точнее за всех), дожидалась, пока они «переварят», то есть отсмеются¸ после чего «строго» заявляла, что вот теперь можно работать дальше. Палыч в процессе её рассказа мог и своё мнение высказать. Но надо отдать ему должное, поскольку, спустя какое-то время, он приходил к ним в кабинет лично, не вызывая Лариску, и «отчитывался» о проделанной работе. В этот момент главное было помнить, что её всё же интересовало, когда она обращалась за этой самой «помощью». Короче, визитов Лариски Загонов побаивался и, стоило ей открыть дверь их кабинета, сразу напрягался, думая «что же на этот раз». А ведь могло быть и ничего. Лариска часто обращалась за помощью, ну, то есть за реальной помощью к Вячеславу Николаевичу, который всё-таки был следователем. Очень часто это касалось дел по изнасилованиям, которых в его производстве было раньше ой, как достаточно. Лариска, часто осматривавшая такие места преступлений, проводившая все первоначальные следственные действия, назначавшая все положенные экспертизы, всё же крупным «спецом» по ним не была. Везде есть свои нюансы и не всегда так с ходу можно дать ответ именно по определённой категории дел, не имея богатой практики по их расследованию. Какая-никакая была. Конечно, была. И всё же, если человек в данном вопросе знает больше¸ нужно убедиться, что ты мыслишь в нужную сторону. Во время таких Ларискиных визитов Палыч облегчённо вздыхал и даже пытался вклиниться в разговор, несмотря на то, что такие попытки Вячеслав Николаевич пытался пресечь хотя бы взглядом на корню.

Был и такой период, когда Лариска с Ольгой умудрялись даже на такой работе задерживаться чуть ли не до одиннадцати вечера. Это был период написания бесконечных представлений Областной прокуратурой, отвечать на которые приходилось им. Трудилась там деятельная, озабоченная бестолковой, ну, это по Ларискиному мнению, работой, начальница. Количество этих самых представлений в месяц доходило до шести – семи, в зависимости от полёта фантазии той самой Веры Николаевны. Ничего, отвечали, изумляя на выходе в ночи постовых. Это «конкретчикам» задерживаться не только нормально¸ но и вроде как обязательно, положено. Да просто не успеть всё за отведённый рабочий день, в связи с чем он и считается ненормированным, вот и всё.

– Ну, как ты пришла, ушли в «ночную», – беззлобно говорила Ольга.

– Дураков работа любит, – имея в виду себя, невозмутимо отвечала Лариска, после чего они дружно шагали на остановку в надежде, что маршрутки в их районы ещё ходят. Жили они совершенно в разных частях города, а Лариска – так и вообще на другом берегу.

Были среди изучаемых дел и такие, которые запомнились навсегда. Не так уж и много, но были.

Одним из таких дел было дело о самой обыкновенной краже из сельского магазина. Ничего особенного само по себе это преступление не представляло. Так – кража самых обычных продуктов, если бы не явка с повинной. Разумеется¸ такой документ был во многих делах – и тех, которые изучала, и тех, которые расследовала, как «до», так и «после». Но всё это было не то. Как правило, явка с повинной представляла собой так называемое «покаяние» задержанного операми виновника торжества для укрепления позиции его вины, но, тем не менее, не переставала быть смягчающим обстоятельством для суда. Когда предлагали написать эту самую явку, обещая «златые горы» в виде подписки о невыезде (вроде она от них зависела) или чая с куревом в изоляторе, когда «выбивали», но Лариска никогда этого не видела и всегда все явки перепроверяла. Научилась в райотделе, особенно на деле Шомпола. Бывало, что и лично ей о каких-то неизвестных эпизодах рассказывали уже арестованные, к примеру. А вот здесь явка была, что ни на есть явкой. Дело-то в отношении виновного прекратили и направили в комиссию по делам несовершеннолетних. И это было единственно возможное и правильное в данном случае решение. Лариска читала сосредоточенно и, перелистнув последнюю страницу, со слезами в глазах повернулась к Ольге с Наташей. Те, совершенно не привыкшие видеть её в таком состоянии, поскольку Лариска не плакала (держалась в любых обстоятельствах), одновременно вскрикнули: «Что?»

А дело и правда, было нехитрое, но с каким содержанием! На двери сельпо, где торговали от хлеба до мыла и носков, сбили навесной замок, но забрали только немного продуктов. А через неделю в милицию пришёл ничем неприметный паренёк, который притащил всё похищенное – всё до последней банки консервов с позапрошлогодней килькой в томате, который сказал, что он и совершил эту кражу. Но даже не сам факт его появления в милиции поверг Лариску в ужасное состояние. Парень рассказал, что учится в училище, но сейчас там даже их крошечную стипендию не платят уже много месяцев; бабушка, которая получала хоть какую-то пенсию, три месяца назад умерла; потом пала корова, от которой было какое-никакое молоко. Колхоз, где работал отец, развалился; работы в деревне нет. Пытается, конечно, где-то подработать. Но разве на эти деньги всех прокормишь? Мама сейчас дома, так как кроме него, ещё трое его маленьких братьев – сестёр. Да и при всём её желании работы тоже нет. Много там с огорода соберёшь? Было, конечно, но все нехитрые запасы рано или поздно заканчиваются. Парень рассказал, как он долго думал, что же делать, чем он может помочь всей своей большой семье (всё же взрослый уже – целых пятнадцать), а когда принёс всё похищенное домой и спрятал в сарае, где раньше жила та самая корова, стал думать, что же делать теперь. Он промучился неделю, так и не достав ничего из похищенных продуктов, а потом пошёл в милицию, всё вернул и подробно рассказал, как оно всё было. Лариска живо представила себе совсем неизвестного деревенского мальчишку, который не смог взять чужое. Взять-то взял, но разве это считается? Судя по протоколу допроса, он и мучился потому, что всю его недолгую жизнь родители, бабушка, дед учили его быть честным, не врать и, уж тем более, не воровать, то есть ни в коем случае не брать то, что ему не принадлежит. «Да как же жить после этого?» Вот именно так и было в протоколе, который Лариска, запинаясь, прочитала вслух. «Мы хорошо живём, – бесцветным голосом обращаясь к Ольге и Наталье, сказала она¸ мысленно воспроизведя полупустые полки своего холодильника. – Очень хорошо. Нам ведь всё равно дадут зарплату».

Мальчишку отправили в комиссию по делам несовершеннолетних. А куда его при таких обстоятельствах? Пройдёт совсем немного времени – вот совсем чуть-чуть, и она увидит в своём собственном деле явку с повинной, написанную от безысходного положения. Но это будет именно явка, не такая, но написанная ребятами, которые пришли «сдаваться». А какое это будет дело…Вот пожалуй и всё за длинный путь её службы. Других подобных явок ей видеть не довелось. Нет, были, конечно, но везде была хоть какая-то выгода. Но пока Лариска читала чужие дела, правила, возмущалась, смеялась, писала всякие справки, не напиши которые, ничего бы не изменилось. Опять же по её личному мнению. Все писали. Она-то чем лучше или хуже? Это кто как понимает.

Попадались и такие дела, которые представляли интерес скорее в психологическом плане.

В том же районе, что и этот паренёк с похищенными консервами (прям аномальный какой-то), но в городе, то есть в райцентре, а не в деревне, в парке культуры, так сказать, где отдыхают бабушки – дедушки и гуляет молодёжь, подрались девчонки вроде как из восьмого или девятого класса. Типа дело обычное, хотя она в своём детстве драк между девочками не припоминала, а уж тем более, не дралась сама. Но времена меняются. Драка произошла между конкурентками за сердце какого-то местного красавчика. И вот в этой драке одна из претенденток дёрнула другую за косу, просто за косу, кого за неё не дёргали? Лариска¸ никогда не имевшая косы, автоматически потрогала свой хвост. Ему уж точно в школе доставалось, но от мальчишек (расценивалось как знак внимания). Но это всё не о том. У той, которую дёрнули за косу, на глазах у зрителей (а такие были)¸ подкосились ноги, и она рухнула со всего маха на песок. Её соперница, как и все остальные, сначала застыли в изумлении, а потом бросились к лежавшей. Глаза её были широко открыты. Она не дышала – просто умерла. После минуты оцепенения раздался истошный вопль всех наблюдателей, и началась истерика так называемой «виновницы». Прибежали взрослые, вызвали скорую помощь. Как потом показало вскрытие, у девочки было какое-то редкое заболевание сосудов и, казалось бы, не такой уж и сильный рывок за косу привёл к такому трагическому исходу. Разумеется, «виновница», ничего о заболевании не знала, как не знали о нём ни погибшая, ни её родители. «Вот ведь как бывает. Никто и никогда не знает, что будет завтра, – размышляла Лариска, – что будет, к примеру, за тем поворотом». И всё же кто-то должен знать. Видимо, это называется «судьба». А что было бы, если бы драки той не случилось. Возможно, что девочке предстояло умереть в скором будущем от этого заболевания, а возможно, ничего бы и не произошло, «переросла бы», как говорят. Вряд ли конечно такое возможно по отношению к голове и сосудам. Но наверняка этого не знает никто. Всё же голова, ничего исключить нельзя, вот и медики так говорят. Так размышляла Лариска, перелистывая страницы «худенького» дела. А что там расследовать-то?

Дело то, разумеется, прекратили в связи с отсутствием состава преступления. Какое уж тут преступление? Не убить, не покалечить умысла ведь не было.

ГЛАВА

III

А месяцы потихонечку меняли один другой. Так и наступило лето. Так и получила Лариска майора. С опозданием, как обычно, но получила. Машке было уже два, и она болтала, не коверкая слова, называя всё своими именами, правда, как и у многих не всегда давалась «р» в каких-то определённых сочетаниях. Тем не менее, на вопрос соседей, как зовут маму, охотно отвечала: «Лора. Лариса. Майор». Когда те недоумённо пожимали плечами и спрашивали уже у бабушки: «Майор – это фамилия?», Машка только хмыкала и презрительно качала головой. В то время смотреть сверху вниз она ещё не могла (дорастёт и до этого). Вот так Лариска догнала в звании Деда. Майора «обмывали» накопившейся водкой, которую стали выдавать по талонам ещё при Басё из расчёта две бутылки на человека в месяц. Вроде и не надо было, а покупали. Итого получалось шесть штук в месяц. Так и пошла часть водки на поминки Басё, а часть стояла плотной батареей в нижней части мебельной стенки. И вот пригодилась, даже осталась ещё. А так всё нормально – весело, с шашлыками в лесу, под музыку из машин и танцами.

Как-то осенью всех «погнали» на строевой смотр, разумеется, в форме, которую женщины в следствии в Управлении точно уж не носили. По тем временам они не дежурили. Это потом, перейдя в Следственную часть, ни на какие смотры Лариска не ходила, а тогда, отработавшая всего-то год с копейками, не возмущалась. Они спускались с Ольгой по последнему пролёту лестницы, подходя к постовым, держа в руках пилотки (не пялить же их на голову), когда на них буквально во все глаза посмотрел старший смены постовых. По мнению Лариски, этот самый Юра был противноватый, так как она частенько с ним «закусывалась», хотя вот Людка, когда к концу своей службы перешла в Управление, с ним «придруживала». Так вот этот самый Юра, обращаясь к двум постовым, которые иногда могли и проверить удостоверение перед руководством (так-то всех в лицо знали) как-то неожиданно громко, кивая в Ларискину сторону, удивлённо, а точнее – просто с отвисшей челюстью спросил: «Она что майор что ли?» Лариска с ужасом перевела взгляд на Ольгу, которая уже хохотала вовсю, прикрывая рот пилоткой, потом проследовала, как говорится, «неся себя к выходу» мимо поста, рванула дверь и уже на улице выплеснула на Ольгу весь поток возмущений. «А я кто, по его мнению, – младший сержант или машинистка?» – практически кричала Лариска. Ольга сквозь слёзы отвечала, что больно молода, не тянет на майора. Лариска фыркнула, словно лошадь в стойле и, схватив Ольгу за руку, поволокла к машине, на которой они договорились доехать до этого самого строевого смотра, а точнее – до стадиона.

Очень скоро Лариска перезнакомилась со всеми, кто работал в Следственной части, охотно интересовалась, что у них там за дела. Туда перешла и их Вера Кораблёва, работавшая вместе с ней в райотделе. Ей нравился начальник Следственной части – Антоныч, ну если уж полно – Евгений Антонович, а если по-простому – «Старик». Зачастую люди сами себе придумывают прозвища. Так Антоныч, обращаясь ко многим, любил говорить: «Да ты знаешь, Старик…» или «Ну нет, Старик, ты не прав», при этом обхватывая рукой подбородок и, морща нос. Вот и все дела. Типа «Ангел мой», ну то есть Семёныч, пришедший в Управление из их райотдела, который своей привычки не оставил и по-прежнему называл всех «Наташенька, Ангел мой», «Оленька, Ангел мой», ну и так далее по списку. Куда ж он без «Ангела». Как был в райотделе «Ангелом», так и остался. Она и раньше знала Антоныча немного, когда работала в райотделе. Просто как-то получалось, когда он не был ещё таким уж большим начальником, а дежурил по своему «Управленческому» графику, то иногда выезжал, как сотрудник Управления, на происшествие, где в составе опергруппы была Лариска. Был Антоныч простой в общении, не заносчивый, разговаривал «на равных», несмотря на разницу в возрасте, звании и должности. С виду самый обыкновенный: небольшого роста, в затемнённых очках, всегда в неброском костюме, но очень заразительно смеявшийся, что сразу подкупало, обладавший безграничным чувством юмора, что само собой Лариской приветствовалось всегда. А ведь он таким и останется. Никакие должности и звания его не испортят, хотя он-то заслуживал куда как более высокую должность, впрочем, как и звание тоже. Но более высокие не заслуживают, а, как правило, выслуживают. Звание у Антоныча было полковник. Высокое, разумеется, но всё познаётся в сравнении. Были генералы, не годившиеся ему в подмётки, а были и полковники, которым капитана давать стыдно, но ведь были, ой, как были. При Лариске он пробудет начальником Следственной части всего ничего. Потом станет первым заместителем начальника Следственного Управления. С этой должности и уйдёт на пенсию. Но советоваться по делам она будет ходить к Антонычу в любой его должности. Антоныч в своё время пятнадцать лет отработал следователем «конкретчиком», великолепно знал нюансы расследования самых разнообразных составов, а уж экономические преступления в области лучше не расследовал никто. Антоныч создал Следственную часть в том виде, в какую потом пришла Лариска, знал каждое сложное дело, которое было в производстве кого-либо. Он очень много читал и не только юридическую литературу, прекрасно играл в шахматы, всегда мог поддержать любой разговор на любую тему, а главное – на ура воспринимал Ларискин юмор. Хохотал до слёз. Лариска не понимала, как можно столько знать и оставаться таким доступным, что ли. И главное, что отличает настоящего профессионала – он не боялся сказать, что вот этого не знает, вот это нужно посмотреть в судебной практике или спросить у кого-то, зачастую называя у кого именно. Это не стыдно, как считают некоторые выскочки, это – правильно, это – грамотно. Всё знать невозможно. Тем более в их профессии. Можно ведь проработать и двадцать лет, и тридцать, а именно с таким случаем никогда не столкнуться. Не всегда всё решают кодексы и другие нормативные акты. Именно так поступали и папа – Валентин Васильевич в райотделе, и их заместитель прокурора Сергей Сергеевич. Причём, не стесняясь, говорили это при Лариске, что вот это не знают, вопрошая при этом, не могла она спросить что-нибудь попроще. Лариска пожимала плечами и удивлённо, а когда и возмущённо говорила, что то, что попроще, знает сама. Сергей Сергеевич, перейдя в другой район прокурором, так и останется таким же – простым в общении. Проработав потом уже много лет, Лариска никогда не считала зазорным спросить что-нибудь совсем у молодых сотрудников. Так останется навсегда. В общем, с начальником Следственной части ей опять повезло. Точнее повезёт, вот прямо совсем скоро.

А пока шёл второй год её пребывания в Управлении. Снова наступила и как-то быстро проскочила осень. Шли затяжные дожди, и леденели на первом ноябрьском морозце голые ветви деревьев, вылавливая своей ледяной корочкой отражение иллюминации. Давно начали не выплачивать вовремя зарплату, что усугубляло итак далеко не радужное настроение. Они с Ольгой таскали вечные зимние салаты из кабачков, баклажанов, помидоров, огурцов и прочего, картошку, ну и что придётся. В общем, как повезёт. Так и наступил декабрь. В десятых числах Ольга решительно заявила, что Новый год никто не отменял.

– Не отменял, – эхом отозвалась Лариска, пожав плечами, как обычно вспоминая снегирей и огромную ёлку Деда, перелистывая очередной «шедевр» из какого-то района.

– А что мы сидим? – продолжала Ольга, – отбросив какое-то «своё» дело.

– А что нужно делать? – безо всякого энтузиазма отозвалась Лариска.

– Продукты покупать, потом не купишь, – нравоучительно трактовала Волгина.

– Я дико извиняюсь, как говорят у нас в Одессе, – вяло парировала Лариска, – а на что? У нас только Машке на молоко осталось (манка хоть есть), да мне на проезд. Пешком мне далековато. Всё равно на продукты к Новому году маловато будет.

– Сегодня пойдём на рынок, – практически не слушая её, продолжала Ольга, прикидывая, а что же нужно покупать, схватив листок, начиная писать список. – У меня же есть деньги.

Действительно у Ольги запас, какой-никакой был и практически всегда лежал в сейфе. Просто дело было в том, что её отец – в прошлом военный лётчик, был на пенсии, а его не маленькую уже по тем временам пенсию, платили вовремя. Ольге, как могли, родители помогали, несмотря на то, что у неё был младший брат, прям вот совсем младший. Андрей был младше Ольги на тринадцать лет, в связи с чем она звала его своим первым сыном, поскольку и дома с ним, совсем ещё крохой, приходилось оставаться, когда родители уезжали, и на родительские собрания в школу ходить в своё время. Но к тому времени, Андрей, разумеется, вырос. А у Ольги ещё и муж в милиции. А уж в райотделе зарплату давали позже, чем в Управлении. Опять же двое детей. Лариска повеселела. Как ни крути, но по тем временам – середины девяностых, да и конца, собственно, тоже, после двадцатого числа на рынке купить что-либо было проблематично. Просто не было ничего – и всё тут. Так ведь и не факт, что двадцатого дадут. Конечно, не купишь мандарины за двадцать с лишним дней, но ведь многое-то можно.

На рынке Ольга помогала выбирать мясо, прикидывая, что выгоднее, что дешевле, ну и вкуснее, разумеется. В те времена разбираться с мясом Лариска не умела от слова «абсолютно». Купив и мясо, и всякие консервы и даже красную икру и что там могло полежать до праздника, они довольные с плотно набитыми пакетами возвращались в Управление. Жизнь, как это бывает, совсем неожиданно, мгновенно преображалась. Вот только что было всё плохо, всё безнадёжно плохо. А вот как бы не так! Вот и Новогоднее настроение образовалось! Подарки для Машки от Деда Мороза покупались в течение всего года и распихивались по разным полочкам – ящичкам, поэтому они-то уже были. Собственно, подарки были на Новый год да на День рождения. Хорошо хоть времени между этими праздниками полгода. Лариска всегда успевала. А на подарки к Новому году она «подсадила» и Волгину. Дарили они и друг другу какую-нибудь мелочёвку. По тем временам флакон шампуня или какой-нибудь крем для рук очень даже много значили. Ольга смеялась и говорила, что с её приходом – одни траты. Она тоже стала дарить подарки своим родственникам, чем привела их в полнейший шок. Лариска только отвечала, что главное – это совсем не деньги. Ох, как не деньги. Она ведь действительно так считала. За какие деньги можно было купить их дружбу? Как это оценить? Во сколько баллов, рублей, долларов? Ведь это просто невозможно.

На рынке Ольгу было не остановить. Она как-то моментально в уме всё складывала, пересчитывала, делила, умножала, говорила, что выгодно, что не выгодно, хватала Лариску за руку и тащила на «контрольные» весы. Лариска рта открыть не успевала, чувствуя себя абсолютной «лохушкой», тем более по тем временам в таких местах обвешивали и обсчитывали на раз. Она просто волоклась за Ольгой и спрашивала, что и сколько ей надо. Иногда Ольгу «заносило». То ли перед тем Новым годом, то ли в другой раз, они стояли на рынке в очереди, но очередь застопорилась. Какие-то бабуля с дедулей, в общем, не совсем уж старые, но пожилые, никак не могли определиться с выбором сарделек. Ольга недоумевала, причём достаточно громко и активно, как она это любила, что сардельки не могут быть праздничной едой. Тут не молчала Лариска. Если с Ольгиной быстротой она в уме считать не могла, то вот в этой ситуации толк понимала, ох, как понимала. Она схватила Ольгу за руку, подтащила её к себе (благо её рост позволял это сделать моментально), пристально посмотрела и тихо сказала: «Оль, потерпи, у людей нет денег, совсем нет. А может это и есть их праздничная еда». Ольга моментально замолчала и быстро закивала. Так и стояли они в очереди, тесно прижавшись друг к другу. А Лариска размышляла, что если бы не Ольга, то вот и она, возможно, покупала бы сардельки, которые подешевле, на которые хватило бы её собственных денег на тот момент. Не смертельно, конечно, но ведь не празднично же, как не крути.

Сколько раз Ольга выручала её с деньгами. Как бы они прожили? Прожили бы, но не так, совсем не так. Как правило, день зарплаты или, как было принято говорить «день чекиста», после её получения продолжался возвращением долга, сразу. И длилось это с частой периодичностью довольно долго. Лариска уже давно перешла в Следственную часть, а с зарплатой оставалось всё также – не сказать, что хорошо, как говорится. А что могла Лариска сделать для Ольги? В те времена почитать по её просьбе какое-нибудь «заковыристое» дело, высказать своё мнение, да что там высказать – убедить в том, как надо поступить, как квалифицировать и, что она права.

– Ну, ты ж – настоящий следователь, – смеялась Ольга.

– Настоящий, – радостно отвечала Лариска и улыбалась, даже светилась.

– Ты уверена? – часто спрашивала Ольга, когда Лариска выдавала свой «вердикт».

– Абсолютно, – не церемонясь, отвечала Лариска, демонстративно пожимая плечами и кривя губы, если действительно была уверена, после чего сыпала различными примерами, зачастую из своей практики.

Ольга удовлетворённо кивала. Знала, что если так говорит – так оно и есть и проверять точно не нужно.

Потом, спустя много лет, могла Лариска помочь и в другом. Но разве это было много? Могла ли она сделать что-то ещё для Ольги? Скорее всего не могла…Да ведь и не от неё это зависело. А разве должны дружить из-за выгоды? Нет, никакой выгоды быть не должно. Только тогда дружба и есть дружба. А так…Не нужно так ничего. Тогда это товарно-денежные отношения. Это известный всем «Капитал». «Товар-деньги-товар». Карл Маркс.

ГЛАВА

IV

Вот так и прошёл, да что там – пролетел тот второй Новый год в Управлении, который встречали, благодаря Ольге, празднично. Быстро наступило лето. Как правило, в первый день наступившего года Лариска так и объявляла, что скоро Новый год. Всё ж быстро, не успеваешь оглянуться, остановиться, задуматься. Наступило лето, Машке исполнилось три.

Практически сразу после её Дня рождения, перелистывая очередной опус, Лариска отшвырнув его, поднялась и громогласно объявила Ольге с Натальей, что пошла писать рапорт о переводе в Следственную часть. Разумеется, они это знали, знали с самого начала и всё-таки смотрели на неё как заворожённые, тоже отложив в сторону свои дела. В глазах стоял немой вопрос «Зачем???» Не удостоив их ответом, только многозначительно посмотрев, что означало только то, что все их нравоучения никакого смысла не имеют, Лариска, приосанившись, вышла из кабинета, разумеется, летящей походкой. С Антонычем она уже переговорила, и он обрадовался её решению. Поэтому она направилась к Прохорову. Степаныч в кабинете был один. «Вот уж повезло», – решила Лариска. К нему вообще можно было войти просто так, запросто, как говорится, как к своему, как в райотделе, безо всякого пафоса и какой-то предварительной договорённости, а уж тем более записи. Да и не у кого тогда было записываться. Это потом стало модным такое вот вхождение через референта. Как хорошо, что она этого не застала.

– Можно? – пискнула Лариска и пробрела от двери к стульям, не дожидаясь ответа. С ним можно, он – нормальный мужик.

Особо не церемонясь, Лариска плюхнулась на стул. Степаныч улыбался.

– Что у тебя, Ларис? – спросил он.

– Рапорт вот хочу написать. Антоныч меня берёт, – уверенно начала она.

– А я думал, что передумаешь, – опять заулыбался Степаныч (знал, конечно) и покачал головой. – Ну, сама посуди, стаж у тебя приличный уже. Люди рвутся с конкретных дел в контрольно-методический или зональный. Ну что тебе-то не сидится? Всё же получается, и ребёнок ведь маленький ещё, и легче там, – добродушно вещал Степаныч, прищуривая глаза.

– Да я всё понимаю, Василий Степанович. Да чему там получаться-то? А Машка в детский сад уже пошла. Антоныч сказал, что дела по городу будет давать пока, в командировки посылать не будет. Я расследовать хочу, – твёрдо произнесла Лариска.

– Какая ты стойкая, ведь не убедишь, – задумчиво сказал Прохоров. – Ну, иди, что с тобой поделаешь. Не пожалеешь потом? Возьмём назад, если что.

– Не пожалею. Назад проситься не буду, – улыбалась Лариска, словно счастье ей какое-то обвалилось. Вот прям так неожиданно, а не она сама была инициатором всего происходящего.

Она мгновенно подорвалась, крикнула «спасибо» и выскочила из кабинета, оставив там недоумённого Прохорова, который всё-таки на какую-то долю сомневался в здравости её рассудка.

– Рапорт иди с Евгением Антоновичем пиши, он скажет должность, – крикнул ей вдогонку Степаныч.

Но Лариска его уже не слушала, она уже закрыла дверь и, как сёрн гончая, неслась к Антонычу. Она и сама знала, что теперь делать.

Много раз потом Лариска думала, а кто-нибудь так ещё поступал? Нет, разумеется, в Следственную часть переходили, как и она, но совершенно по другим причинам. Либо нужно было звание повыше, либо должность начальника, либо просто не могли написать элементарную справку в контрольно-методическом или зональном отделах, которая требовалась, и от них «избавлялись» таким образом – а вот тебя – «на рудники». Но вот чтобы так – сами и просто для того, чтобы расследовать? За её службу таких не было. Наоборот – да сколько угодно. Это – разумно. Это – логично. Сам нарасследовался – других буду обучать (хоть и не все могли-то), и хороший, умный, любимый буду другим давать указания да покрикивать, чтоб исполнили. А если надо, то и справку, какую скажут, напишу, и совершенно неважно, что в ней будут пять ошибок на четырёх строчках. На это есть начальники повыше, зарплата у которых побольше. Что им делать, есть не править? А нервы пусть другие наматывают. Куда? А куда хотят. Все эти мысли роем носились в Ларискиной голове, а собственно не покидали её несколько дней, поскольку отговаривали от этого «необдуманного» шага многие, в основном Ольга с Натальей. Остальные, как правило, только пожимали плечами, очевидно, рассуждая, что если дура – это надолго, если не сказать навсегда.

В кабинет Антоныча она буквально влетела с припечатанной праздничной улыбкой на губах.

– От Прохорова? – засмеялся Старик.

– Да. Рапорт вот пришла писать. Он меня отпускает, – скороговоркой произнесла Лариска.

– Да кто ж тебя не отпустит с твоим-то напором?

– Это правда, – скорчив гримасу, ответила Лариска, – так рапорт на какую должность писать? Он сказал, что с Вами решать надо.

Антоныч, быстренько что-то прикинув, велел садиться и выдал лист бумаги. Молниеносно придвинув стул, Лариска написала рапорт на должность следователя по особо важным делам. Так было сказано.

– Сейчас должности старшего по особо важным нет пока, – вновь что-то прикинув, продолжил Антоныч.

– Ладно, перебьюсь пока, но это ж пока, – хохотала Лариска. – А к кому в отдел?

– В первый, – ответил Старик.

Вот это не очень и обрадовало, учитывая, кто был начальником. Они, конечно, здоровались с Данилкиным в коридоре, но не более. Был он какой-то смурной и, как казалось Лариске, без особого чувства юмора, что в любой ситуации плюсов не добавляло. Но, как известно, начальников не выбирают. Зато отдел назывался больно уж громко – «по борьбе с бандитизмом и преступными сообществами». На то и первый. «Ладно, разберёмся, не таких видела», – размышляла Лариска.

– Евгений Антоныч, я сама рапорт в кадры отнесу, – сказала она тем временем, хватая подписанный Антонычем рапорт, и направилась к двери. Но, собираясь уже выйти, тормознула и поняла, что не выяснила одного из главных вопросов.

– Только Вы меня, пожалуйста, в кабинет с Носковым посадите, – умоляюще протянула она, – ведь неважно, что он не из первого отдела.

– Так ведь Степанов ещё не ушёл. Ждёт, пока линия экономики у методистов освободится. А это ведь вроде пару месяцев, – удивился Антоныч. – А что это ты с ним хочешь?

– Да что ж тут непонятного? – в свою очередь недоумённо посмотрела на него Лариска. – Сейчас посадите к каким-нибудь мужикам. Они баб в кабинет водят, курят и водку пьянствуют. А я-то расследовать иду, между прочим.

Антоныч хохотал до протирания очков.

– Да что Вы смеётесь? – возмутилась Лариска. – Николай Степаныч не курит; не пьёт; воспитанный; вежливый; никаких тёток не водит. Да и вообще, он БАМ строил, тайгу покорял.

«Старик» захохотал ещё громче.

Николай Степанович действительно в своё время ездил работать в милиции, разумеется, но именно туда, где и проходила та самая стройка. Поэтому все, а особенно молодые, упоминая о Степаныче, так и говорили: «А что Степаныч – он БАМ строил». Звучало это примерно, как видел Ленина, несмотря на то, что это были семидесятые годы. Ну, так ведь многих тогда и не было ещё или ясли – детсад посещали. Лариска была, но существовала в начальных классах. Вот и вся история. Степаныч не был супер-следователем, каким был, к примеру, «Старик», но он был очень спокойным, весёлым, общительным. А это не так уж и мало для соседа по кабинету. И так уж получилось, что до его пенсии они так и просидели вместе в одном кабинете, и Степаныч называл её исключительно Ларисонька. Да, собственно, он очень уважительно относился ко всем женщинам и называл их почти всегда Людонька, Оленька, Наташенька. И что удивительно, Лариска, всегда не любившая этих уменьшительно-ласкательных суффиксов, воспринимала такое обращение к себе из уст Николая Степановича совершенно нормально, как будто только так к ней и следовало обращаться. Даже потом, будучи на пенсии, Степаныч иногда звонил Лариске домой, разговаривал и с её мамой. Короче, дома его заочно все полюбили, в том числе и Машка.

– Договорились, – подвела черту Лариска и, пресекая следующий вопрос, сказала, – а я пока с девчонками посижу, ну в своём кабинете. Никто возражать не будет.

– Да кто ж посмеет, – улыбался Антоныч.

– Никто. Заодно вспомнят, как это расследовать. Я же не просто сидеть буду.

– Лады. Следственная часть приобрела ценного сотрудника.

– А Вы не смейтесь, – серьёзно сказала Лариска. – Очень ценного.

Она вышла, прикрыла дверь и направилась в кадры, столкнувшись по дороге с начальником отдела, условно называемого экономическим, Ищенко.

– Ларис, ты в Следственную часть переходишь? – поинтересовался Александр Михайлович.

– Да, – просто ответила Лариска.

– А ты представляешь, какие там дела? – как-то вот так поинтересовался он.

– Вполне. Уголовные, – отчеканила Лариска, разумеется, понимая, что он имеет в виду и, одновременно прикидывая, что вот и стаж работы уже десять лет и снова, -здравствуйте. Типа, а она вообще умеет расследовать-то? – Да Вы не волнуйтесь, я ж не к Вам в отдел.

– Да что ты, – сразу как-то стушевался Михалыч. – Просто в райотделе дела-то полегче.

– Я справлюсь, – щурясь, уверенно и довольно тихо и равнодушно произнесла Лариска, припоминая, как в райотделе у неё забрали огромное дело. Группа была смешанная, в том числе и малолетки. Было много эпизодов, много человек. Трудно было доказать совершение некоторых преступлений, а ей это удалось. Какую-то часть времени она просто, как Щелкунчик, «колола» этих забубённых малолеток, частично ведя допросы с аудиозаписью. Потом потоком лились очные ставки, проверки показаний на месте, опознания. Она, как выжатый лимон, дошла до предъявления обвинения. И что же? Дело забрали в Управление, чтобы благодаря её расследованию, дать подполковника одному из…Кстати тому, кто малолеток отродясь не расследовал. В те времена подполковник было ох, каким высоким званием. Лариска чуть не плакала, жаловалась Хмурому, возмущалась. Но в том случае даже он оказался бессильным. А теперь значит, сможет ли она… Вот такие-то дела были и в райотделе, по крайней мере, у неё. Да ведь и не одно же.

Она равнодушно окинула взглядом Ищенко, который был на голову ниже её, если не больше, и, само собой, считал себя Наполеоном, хотя толк в делах он понимал, после чего с мыслями противоположными мыслям Жозефины направилась в кадры, размышляя, что её появлению хоть где-то, оказался рад, по крайней мере, недовольства и подозрения не высказывая, только Василий Степанович. Да он так и останется единственным и неповторимым, потому что в первом отделе Следственной части Лариска проработает до пенсии. Будут меняться только начальники отдела, впрочем, как и в других. Все, ну уж если быть точным, – то почти все, хотели быть начальниками. А вот в первом отделе начальник её тоже встретил «достойно».

Войдя в кабинет уже не с таким радостным настроением, хотя и не испорченным, Лариска плюхнулась на стул и потребовала чай.

– Ну что у тебя? Рассказывай, – практически одновременно сказали Ольга с Натальей.

– Всё написала, подписала, в кадры отдала.

Дальше выплеснулось возмущение по поводу Ищенко, на что Наталья произнесла что-то типа, нашла, кого слушать, и кому он вообще всё это говорил, выдав при этом выразительную гримасу.

– А в отдел к кому? – вдруг спохватилась Ольга.

Лариска скривилась, бесцветно ответила, что к Данилкину и радости по этому поводу не испытывает, поскольку особого позитива в нём абсолютно не видит.

Ольга закивала, соглашаясь с Лариской, Наталья фыркнула и, махнув рукой, добавила: «Можно подумать, что ты с ним не справишься?»

– Куда он денется? Справлюсь, не таких видела, но всё же, – уже равнодушно ответила Лариска, отпивая чай. – Ой, я же не сказала, что сидеть буду с Носковым. Но пока Степанов в методический не перейдёт – с вами.

Девчонки пожали плечами, что означало «Разумеется, а чем ты помешаешь со своими делами, даже интересно».

Пока приказ, пока суд да дело, Лариска решила отметить знаменательное событие, собрав и бывших начальников и будущих коллег из отдела. Ну, не то, чтобы пышно, но так сказать, отметиться нужно, тем более в тех условиях. Положено так. Выливание – вливание, так сказать. Из бывших начальников наиболее радостно воспринял событие Пётр Палыч, лишившийся наконец-то «интересовавшегося не пойми чем» сотрудника. Ещё недоумевал Перминов, проработавший фактически на следствии, как говорится, два понедельника, высшим достижением которого была какая-то хулиганка ещё в райотделе, которая, судя по рассказам, представляла самое мощное в его трудовой деятельности преступление, после чего начались тяжёлые будни руководителя всех звеньев по очереди в Управлении. Искренне радовался Антоныч, подбадривая, собственно не робевшую Лариску, кивали сотрудники, с кем предстояло работать, дружелюбно воспринял всё происходящее Серёга – заместитель Данилкина. А вот сам Данилкин в перерывах между тостами процедил: «Ну что ж, сотрудников не выбирают». «Я тоже Вам очень рада», – парировала Лариска и, оглянувшись на Ольгу с Натальей, увидела, что они прикусили губу, а Ольга украдкой держала вверх большой палец и помигивала. Спустя совсем немного времени, Лариска припоминала эту вот фразу Данилкину, с которого вся его напыщенность и шелуха слетели после её первого направленного в суд дела. Но тот её, разумеется, «не помнил». А зачем вспоминать после всех её дел, их объёма, количества, ну и, само собой, качества? Вот коли было бы иначе, тогда можно было и помнить, а так…

Убирая остатки праздничного ужина со стола, девчонки рассуждали, что вот всё она сделала, ну в смысле отметила «по-взрослому», то есть прилично, что с Данилкиным она не ошиблась, как в принципе всегда и бывает, выдав при этом, как его «зовут», а потом ещё разберётся, как полагается…

Возвращаясь домой, Лариска не переставала думать о том, сколько ей всего «лестного» наговорили по поводу её не вполне понятного для всех перехода. Но вот почему-то она не сомневалась в том, что поступила правильно, ну, если не правильно, то так, как это было нужно ей и только ей. А какое значение имеет мнение других в этом случае? Да никакого. Путь у каждого свой, каждый выбирает его сам, если не какие-то обстоятельства. Вот свои обстоятельства она отработала сполна. А здесь была возможность, так зачем же оставаться там, где не нравится, где не получаешь удовлетворения, где нет никакого развития и движения вперёд? Только для того, чтобы получать зарплату, только потому, что там легче? Это бесспорно нужно, необходимо, каждый труд должен быть оплачен. Любая работа, в том числе и та, – необходима, а для кого-то важна, хотя ей трудно было это представить. Но в этом случае у человека есть что-то другое. У кого-то много детей и большая семья; у кого-то любимое увлечение помимо работы, требующее огромной отдачи; у кого-то любимый человек, которому готов посвятить всю свою жизнь без остатка, всегда оставаясь в тени – типа скрипку или краски с холстами за ним носить и борщи с пельменями варить. А вот ничего этого у неё и не было. Увлечения, бесспорно, были, но они с работой всегда совмещались. «Я поступила абсолютно правильно – так, как и должно быть и хватит об этом думать», – поставила точку в своих размышлениях Лариска и захлопнула дверь маршрутки, выпрыгивая на своей остановке. И она была уверена на все проценты, что жизнь это ещё покажет.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

ИНГА

ГЛАВА

I

– Гурам, Гурам!!! Да что б тебя, – надрывалась мать. Она уже тяжело ступала по двору, опираясь на выструганную отцом какую-то нелепую палку.

«Совсем сдала после гибели Дато. Да ведь и ранение Тенгиза тоже оставило тяжёлый рубец на сердце у всех, а уж тем более у матери – Ламары. Тяжёлое всё же ранение», – подумала Инга, рассматривая изуродованную засохшую верхушку грецкого ореха, под которым пристроилась на обломках старого сарая. В него угодила бомба.

Она отбросила в траву окурок сигареты, докуренной до основания, которую стрельнула «по-братски» у соседского Мишки, поскольку сигареты сейчас стоили дорого и в её положении представляли непозволительную роскошь. Надо было подниматься и искать отца, но Инга предварительно, «на автомате» оглянувшись, уже в который раз протянула руку под выщербленные расколотые кирпичи, служившие ей пристанищем, где нащупала старую проржавевшую коробку из-под зубного порошка «Жемчуг». Белый день, мать в эту часть двора не заходит – воспоминание так себе. И всё же – осторожность она кому мешала? Коробка находилась в пакете, перетянутом очередной верёвкой. Верёвки она периодически меняла – быстро гнили от сырой земли, конечно если шли дожди, да выпадал какой-нибудь снег зимой, тут же таявший и пропитывающий землю. Инга копила деньги, и все её сбережения находились в этой самой коробке. Конечно, это было совсем немного, да и где же взять больше? Собирала долго, теперь уж не вспомнить, сколько лет. Сначала по копейкам, обменивая на рубли, где только выпадала возможность – не копейками же расплачиваться. А вот в конце мая девяносто пятого грянули изменения, да какие! В обороте появилась денежная купюра достоинством сто тысяч рублей, ну, соответственно и пятьдесят тысяч тоже. Кому нужны её рубли – копейки? Цены в процессе даже их произношения не укладывались в голове. Молоко стало стоить чуть ли не две с половиной тысячи, хлеб – полторы, яйца больше трёх тысяч за десяток. Хорошо хоть хлеб пекли сами, яйца с молоком – тоже были свои. А вот цена сливочного масла приближалась к двадцати тысячам. Работал один отец, много ли он мог получить в плавно разваливающемся колхозе. Продуктами, правда, иногда платили. Тенгиз после ранения ни на какой тяжёлый труд (за который платили неплохо) способен не был, это с его-то силой! Она ещё школьница. Ни о каких вещах, тряпках и речи быть не могло. Шили, перешивали, вязали, перевязывали. Пришлось копить заново, со всей злостью зашвырнув никому не нужные копейки. Потом, успокоившись, а скорее всего смирившись (что от неё зависело-то), Инга часто доставала коробку, пересчитывала своё накопление, недовольно морщилась – мало, после чего паковала всё в обратном порядке. Пририсовали нули, вот и вся замена, да цены взлетели. Так-то все чуть ли не поголовно (ну, кто в городе работает) – миллионеры. А толку что? И вот, наконец-то. Главное хватало на билет, на билет хоть куда (ну, в разумных пределах), хватало. Ашот сказал, что доедет.

– Инга!!! – кричала мать, не понижая голоса, набирая обороты.

– Иду, – недовольно отозвалась она и, опираясь на камни, насколько возможно быстро, тяжело поднялась с насиженного места и заспешила в основной двор.

У Инги был полиомиелит. Разумеется, родилась она здоровым ребёнком. Улыбчивая девчушка, просто красотка. Все соседи восторгались – ахали. Братья носились с ней словно с куклой, никогда, как другие, не говорили, что она – девчонка и на что она им сдалась, что, мол, с ней возиться. Останавливающиеся в летний период отдыхающие частенько угощали Ингу шоколадными конфетами или даже целыми шоколадками. Она хлопала длинными чёрными загнутыми, словно подкрученными, ресницами, благодарила и на крепеньких прыгучих ножках неслась по двору делиться с Дато и Тенгизом. Да и имя у неё было редкое для их мест. Отец назвал. А кто знает, почему так? Братьев-то нарёк своими, грузинскими именами. А здесь – нате вам – Инга. То ли скандинавское, то ли германское имя. Отец говорил, что это имя богини и переводится, как Госпожа. Она действительно должна была со своей красотой стать Госпожой. Должна…Ламара вроде сопротивлялась, просила назвать хотя бы девочку (хоть одного-то ребёнка) абхазским именем, Как красиво было бы Замира или Эсма, да мало ли красивых имён в таком красивом крае, где всегда солнечно, всегда обдаёт ароматом морского воздуха, и всё цветёт и благоухает смешанным запахом самых разнообразных цветов и фруктов? Но Гурам был непреклонен. Далась ему эта Инга. Ну, Инга, так Инга. Пусть так и будет. Впрочем, дочь вполне соответствовала своему имени. Всегда думала и считала по-своему, не понимая искренне, почему родные чем-то недовольны. Именно так и характеризуют людей с таким именем. Тем не менее, Инга была скорее послушным ребёнком. И это, несмотря на изменённую болезнью психику. Она довольно хорошо училась, к старшим относилась с должным уважением. Обо всей этой истории со своим именем Инга слышала сначала от старших братьев, ох, как старших. Дато было уже двенадцать, а Тенгизу десять, когда она родилась. Ну и родители, когда в шутку бранились по её поводу, постоянно упоминали её имя. Так-то жили дружно. Да как все жили. Размеренно, неторопливо как-то. Инга же всегда рвалась в какой-то незримый бой совершенно непонятно с кем, словно с собственной тенью.

Самой Инге её имя очень даже нравилось. Коротко, чётко, красиво, а главное – необычно. Развитие её было по плану. Всё, как у всех, у братьев, по крайней мере. С детства у неё были длинные вьющиеся волосы, которые она потом практически не стригла, разве позволяла немного подравнять, не более, чем на два сантиметра. Вот и сейчас, отбросив свою копну волос на спину, Инга завернула за угол пристройки, за которой сидела. «Уже двадцать два, а ничего не меняется, ничего. Разве только оборачиваются на улице незнакомые, обратив внимание на её хромую походку, остальные-то привыкли. Да и много ли их сейчас этих незнакомых?» – думала Инга, идя навстречу матери. Конечно, никто не был виноват в её болезни. Хотя ведь это как посмотреть, как прикинуть. Да, если и был, разве это возможно установить, а тем более исправить? Инга просто перестала об этом думать. Думай – не думай, изменить-то ничего не изменишь. Нужно жить дальше. И обязательно стать счастливой. Уж она-то сможет. Если не она, то кто тогда?

– Наконец-то, – недовольно протянула Ламара, поджав губы, едва увидев Ингу, и тут же осеклась, опустив взгляд на её юбку, хвост которой, словно у намокшего или потрёпанного павлина тянулся по двору.

Она ведь так и ходила – либо в длинной юбке, либо в брюках, несмотря на то, что Ламара, разумеется, брюки не приветствовала. Да кто её послушает, а уж в данном случае она и не заикалась по этому поводу. Хромоту дочери не спрятать, как и видоизменившуюся (хотя и не так уж заметно, если быть объективным) осанку, а вот разницу в толщине ног вполне себе можно, да что там можно, – нужно, если это так и бросается в глаза. А уж, учитывая характер Инги, выросшей среди мальчишек (да каких), готовой всегда дать отпор, было просто бесполезно рассуждать на тему, что ей носить, в чём ходить и как поступать.

– Инга, сходи за отцом. Он у Георгия с Натальей, – убавляя громкость и отпустив всё недовольство в повисший осенний, но всё такой же тёплый воздух, – уже как-то отрешённо произнесла Ламара, тяжело опираясь на палку. – Всё утро у них сидит, думала, что вернулся уже. Ну, до чего они могут договориться? Дела кто за него дома делать будет? Дом-то здесь. Она вздохнула и тихо безнадёжно произнесла: «Пока здесь». Решался неразрешимый вопрос – Уезжать в Грузию или нет. Почти все уже уехали, уехали давно, многие ещё до войны, но Ламара – дочь своего абхазского народа сопротивлялась, как могла. Гурам, конечно, был грузином, соответственно, всего дети – тоже. Хотя, родился, вырос, обзавёлся семьёй он здесь, а не как уж не в Грузии. В то время национальность в паспортах писали. Так было положено. Да и правильно – национальность по отцу. Но Ламара… Ведь даже фамилию, когда замуж выходишь, не меняешь – у абхазов это так, как, впрочем и у других народов, цыган, к примеру. Считается, что твой род всегда будет тебя оберегать от всех неприятностей в новой, замужней жизни, не всегда такой уж и благополучной, это ведь как кому повезёт. Перечить мужу Ламара никогда бы не стала, сделала бы так, как он решит. И всё же…

Инга кивнула, не говоря ни слова, толкнула скрипучую, давно не крашеную калитку, когда-то ярко-зелёного цвета, которую они раньше часто так вдохновенно размазывали, именно размазывали (красить – это нудно и по-взрослому) с братьями, и вышла. Георгий жил практически на другом конце села. Ламара, подволакивая свою палку, доплелась до забора и, автоматически прикрыла брошенную Ингой на растерзание ветра калитку. Она опёрлась на старенькие доски забора (какие-то уцелели, какие-то подбил Гурам) и грустно провожала взглядом свою единственную дочь с каким-то, как ей казалось дерзким, не терпящим ни чьих возражений, именем, которая уже заворачивала на соседнюю улицу, обходя тут и там валявшиеся обломки досок и камней. И откуда те брались только? Вроде бы и убирали, как могли, около домов на улицах. Хотя ливень ведь пролил накануне, да ещё с сильным ветром. Да разве до уборки было? Практически в каждую, да что там, – в каждую семью пришло горе. Все женщины, ну разве что исключение составили самые молодые, надели чёрную одежду, чёрные колготки и, убрав волосы, повязали чёрные косынки, опустив их почти до самых бровей. Многие мужчины тоже ходили в чёрном. Начался их пожизненный траур по ушедшим сыновьям, мужьям, дочерям – всем, кого смел конфликт начала девяностых. Сколько же было загубленных жизней… «Даже разговаривать все стали будто бы тише, несмотря на присущий южный темперамент», – размышляла про себя Ламара. Мелькал на улице синий «хвост» Ингиной юбки за забором, и Ламара переключилась на дочь, которая, окрылённая своей молодостью, продолжала жить, перешагивая через все свалившиеся трудности, как многим казалось, довольно легко. А ведь один брат погиб, второй был ранен, выжил хоть. Долго отходил после ранения, и сидела с ним Инга, «сторожила», выполняла любые его просьбы, требования, капризы. Легко так рассуждать, когда впервые столкнулся вот с таким горем. А её Инга жила в своём горе практически всю свою недолгую жизнь – с пяти лет. Ламара помнила чуть ли не каждый день свалившейся на дочь болезни. Инге не было и пяти, когда в разгар курортного сезона, дочь, в общем-то, никогда не болевшая, вдруг распустила сопли, тут же скакнула температура. Приветливо улыбаясь очередным постояльцам, приехавшим к их прекрасному тёплому морю, Ламара всё же уложила Ингу в постель и запретила несколько дней болтаться с приезжими детьми по двору, чтобы не дай Бог, не заразила. Через несколько дней температура вроде спала, собственно, как и бывает. Но Инга капризничала, была вялая и начала жаловаться, что болят ноги. «Лежала несколько дней, может и ослабла, да и ела плохо», – решила Ламара, не придав как-то сразу внимания Ингиным капризам. Пройдёт. Море вылечит, сколько раз так с детьми бывало. Но вот только не в этот… Прошла неделя, потом вторая, Инга даже плакала и пыталась сама тереть свои маленькие ослабшие от долгого для неё постельного режима ножки. Осмотревший её их сельский доктор, лечивший всех и от всех болезней, в том числе и её детей, повидавший многое, Владислав Тимурович задумчиво покачал головой, попытался согнуть ноги Инги в коленях, не обращая внимания на её рёв, безапелляционно сказал, что нужно в больницу, в Гагру, разумеется. «И немедленно», – добавил он и вышел.

– Что с ней? – бросилась за ним Ламара и с ужасом вцепилась в рукав его клетчатой старенькой рубашки.

– Нужно в больницу. Там квалифицированные детские врачи. Нужно сдавать анализы, – ответил Владислав Тимурович и приобнял Ламару. – Я какие тут выводы могу сделать? Направление Гурам пусть сегодня же у меня возьмёт, а завтра с утра поезжайте, не откладывайте.

Гурам, как только вернулся домой, сразу пошёл за направлением и к Георгию договариваться, чтобы тот отвёз их в больницу. У Георгия была машина. Автобусы, конечно, ходили регулярно, но таскать больного ребёнка по автобусам – это уже слишком.

«Вроде как вчера было», – печально думала Ламара. Сколько же лет прошло? Да что тут считать-то – семнадцать…

Потом была городская докторша Светлана Даниэловна. Не то, что их давно поседевший Тимурович, но и не молоденькая. Говорила чётко, объясняла понятно. Вся такая накрахмаленная в своих кипенно-белых халате и шапочке, с красивыми карими, аккуратно подведёнными глазами. Перво-наперво доктор принесла из регистратуры карточку Инги, просмотрела, когда обращались, какие прививки делали. Вроде всё было нормально, потом стала задавать Ламаре вопросы о тех самых прививках. Да разве она всё помнила? Трое детей, дел по дому, по хозяйству – не успеваешь. Делали вроде, как велели, вроде бы не пропускали ничего, сколько положено. Тут Тимурыч-то направлял всех исправно.

– Ну, вот прививку, когда в рот капают, делали? Сколько раз капали? – допытывалась Светлана.

– Да всё вроде, как велели, так и делали, – безропотно отвечала Ламара, разумеется, не помнившая, как оно всё было, прижимая к себе Ингу, на удивление молчавшую и во все свои огромные глаза смотревшую на Даниэловну.

– Записи тут в карточке не совсем понятные, – как-то странно произнесла докторша.

– Так не я же пишу, – растерялась Ламара.

– Да не Вы, конечно нет, – как-то грустно сказала доктор Светлана. – Ну, что, красавица, давай-ка я тебя посмотрю (это уже Инге).

Доктор болтала с Ингой весело, и та не боялась. Совершенно не боялась. «Вот уж действительно детский доктор», – подумала Ламара, вспоминая, что вот Тимурыч так же дочь осматривал, а та ревела что есть мочи. Инга послушно легла на кушетку, дала себя раздеть и ощупать. Даже попыталась выполнить то, что просила доктор. Получалось плохо. Но она не плакала. Может стены больницы напугали?

– Ну что, мамочка, одевайте ребёнка. Я оставляю вас в больнице, – твёрдо произнесла Светлана Даниэловна.

– Как в больнице? А дома лечиться нельзя? Да как же так? – опешила Ламара.

– Дома нельзя. У Вашей дочки, как я вижу, серьёзное заболевание.

– Да что с ней? – пересохшими губами шептала Ламара, поправляя съехавший куда-то набок платок, хотя и вполне себе парадный, чай в город, в больницу приехали.

– Сдадите все анализы, если моё предположение подтвердится, пройдёте необходимый курс лечения. Подозрение на полиомиелит.

«Полиомиелит. Куда уж серьёзнее? Не может такого быть. Все прививки делали, и от него ведь делали. Может, ошибается эта докторша? Все ошибаются. Анализы. Что скажет Гурам?» – Ламара не успевала сортировать несущиеся одна за другой мысли, ноги стали ватными, но нужно было как-то держаться.

Они со Светланой Даниэловной прошли в палату, уложили Ингу на кровать. Та даже не удивилась и не возмутилась. Слабенькая совсем была. Дорога, больница, осмотр. Всё кругом в больнице чисто, блестит и пахнет лекарствами. Ламара сказала Инге, что сейчас вернётся, только к дяде Георгию сходит на пять минут.

К Георгию она приплелась в слезах и коротко объявила о предварительном диагнозе.

– Да как так-то? Может, обойдётся всё? – только и произнёс Георгий и, проговаривая само слово полиомиелит, прищурил глаза и поморщился, очевидно, кого-то припоминая с этой болезнью.

– Только не нужно никаких примеров, – вдруг грозно произнесла Ламара, сверкнув глазами. Она уже взяла себя в руки и была готова к борьбе.

– Да я и не собирался.

Быстро перечислив, что им нужно привезти в больницу, Ламара развернулась и поспешила назад. По дороге к палате она в коридоре столкнулась теперь уже с их доктором и поинтересовалась, если всё же диагноз подтвердится, как могла Инга заразиться.

– Давайте сначала всё проверим. Записи в карточке непонятные, вроде бы только дважды были на этой прививке. А заразиться можно как угодно. Воды из одного стакана попить с больным, к примеру, да мало ли как. Небось, курортников много, пойми, кто болен, кто нет. Давайте до завтра, потом результаты получим, тогда и будем думать, – ответила доктор Светлана и скрылась в ординаторской.

Ну что ж, нужно было вытирать слёзы и ждать завтрашнего дня, а возможно, не только завтрашнего. Кто знает, сколько этих анализов и как долго их делают. Хотя в первый же день уже какое-то лечение назначили.

«Курортников достаточно, поди, разберись. Да на пляже с мальчишками Инга чуть ли не каждый день. Там тоже дети. Но как же прививки? И главное – что теперь скажет Гурам? – мысли так и клубились в голове Ламары. – А вдруг, правда, полиомиелит? Что тогда? Как же тогда её Инга? Что с ней будет?»

Светлана Даниэловна, работавшая в этой больнице второй год, слышала, конечно, от «старожил» о предположительно некачественной вакцине, о каких-то пропавших карточках детей. Карта этой девочки была на месте, но записи… Она просто тупо смотрела в стену и понимала, что признаки болезни налицо. «Ну что ж будем ждать, будем лечить, вылечить-то невозможно, но сделать можно многое», – прокручивала она свои мысли, которые так и наплывали одна за другой, словно морские волны, опережая события.