Королевство Краеугольного Камня. Книга 3. Прощание бесплатное чтение

Original h2: Les adieux (Le Royaume de Pierre d'Angle, Vol. 3)

© 2019, Pascale Quiviger

Published by arrangement with Agence littéraire Astier-Pécher

ALL RIGHTS RESERVED

© Петухов Т. М., перевод, 2022

© Издание на русском языкеоформление. ООО «Издательский дом «Самокат», 2024

1

Два раза в году тьма и свет поровну делят сутки – двадцать четыре часа. Это время полного равновесия. После весеннего равноденствия свет берет верх над тьмой. А после осеннего – тьма одолевает свет.

В полдень двадцать третьего сентября того года землю палил зной. Жители королевства прятались за закрытыми ставнями, как прятались они все лето. А когда выглянули наружу, заметили, что на горизонте наконец появляются облака. Лиловые, плотные, разрозненные, они не походили на обыкновенные тучи. Первыми насторожились обитатели порта, увидев на галечном пляже прибитую волнами липкую пену. Откуда волны? Ветра не было вовсе, воздух застыл, застоялся. Глядя на бурную воду и недвижные небеса, вся деревня замерла в нерешительности. Люди ждали: хоть бы прорвало тучу, хоть бы кончился день. Им казалось, что время встало.

Растянувшиеся по холму тени деревьев расплылись. Листья падали сами собой, над тропами причудливым образом вилась пыль. Овцы жались друг к дружке, слипаясь в огромный ком шерсти. Неукротимые цикады умолкли.

Когда солнце скрылось за опаленными верхушками Лесов, дохнуло затхлым ветром: он шуршал сухой травой и проникал всюду, даже в дверные щели. К восьми часам он превратился в мощные шквалы. А к девяти перерос в ураган. Березы пригибало к земле, на пристань обрушилась чудовищная волна. Окна во дворце покрылись как будто копотью, а стены сдвинулись. Каменные плиты усиливали гул шагов, двери стучали от сквозняка, свечи гасли. В десять часов послышался голос. Жуткое бормотание. Угроза, зов, невнятное месиво из слов, которое все, однако, поняли сразу: сегодня чья-то семья отдаст лесу свое дитя.

Шарль вышел из кузницы и поспешил к Матильде. Вот так и они потеряли в ночь равноденствия свою дочь, и хотя она почти вернулась к ним как королева Сидра, вскоре исчезла опять. Не причастна ли она к нынешнему зову Леса? Матильда затыкала уши. Перед ней в мельчайших подробностях проносилась та ночь, когда она должна была принести свою дочь в жертву. Она видела Альберика, видела его рот – прямую черту над аккуратной бородой, его светлые глаза, неотрывно глядящие на дорогу, ведущую к хижине Проводника. Чувствовала спокойное дыхание спящего у нее на руках сокровища, нервную поступь белой кобылы и, совсем рядом, потрясенного Шарля.

Теперь та же участь ждет другую девочку. Гийом Лебель один из немногих с ужасом понял какую. Его крестницу. Равноденствие отнимет единственную наследницу престола и разобьет сердце его лучшего друга. Блез де Френель также сделал свои выводы. С тех пор как он навсегда был прикован к постели, он только и делал, что размышлял, но ничего подобного не предвидел. «Таков уж этот остров, – подумал он печально. – Если беда приходит, то накрывает его без остатка».

Лисандр, сидевший у изголовья учителя, засыпал его вопросами. Никто до сих пор не решился открыть ему тайну висящего над королевством проклятия, но даже веки Блеза не отвечали ему. Рассердившись, Лисандр ринулся в кухню, место встречи всех, кто не знает, куда деться. Там он столкнулся с обыскавшимся его Феликсом, и великан, обливаясь слезами, поведал ему легенду о первом короле, обезумевшей королеве и их пропавшей принцессе.

Тем временем Тибо, сидевшего в потемках у себя в кабинете, захлестывала волна ужаса, смутных образов и воспоминаний, всколыхнувшихся от голоса Гиблого леса. Он видел качающийся на ветке медальон, синий гранит, зеленый свет. Чувствовал пальцами пепел и иглы. Он тряс головой, но ни на чем не мог сосредоточиться. А главное – отказывался понимать. Он готовился отдать дитя из другой семьи. Родители будут ждать его у Креста Четырех Дорог. Он придет к ним один, как того требовала традиция. Один, без Эмы. Но как он справится без Эмы?

И где она вообще-то? Тибо не видел ее с самого утра. Он решил было пойти поискать ее, но мысль уже перескочила на другое. Он еще не бывал в такой растерянности с тех самых пор, как десять месяцев назад вернулся из Гиблого леса. Брался за что-то и не мог довести до конца. Поправил на поясе кинжал. Схватил красный плащ и тут же оставил его на кресле. Надел один сапог, но не нашел второй. И чувствовал, как голову сжимает невидимый венец, холодный и тяжелый: скорбная корона, которая рано или поздно начинает давить на чело всех правителей Краеугольного Камня, оставляя на их правлении вечную отметину.

В одиннадцать часов ночи, когда крик превратился в вопль и деревья скатывались вниз по холму у порта, дверь кабинета открылась. В полумраке Тибо не сразу узнал жену. И только когда она подошла вплотную, он заметил наконец ее дорожное платье и сверток из теплого одеяльца на руках, из которого выглядывала розовая щечка, пухлая ручка и светлые кудряшки. Только тогда действительность обрушилась на него со всей жестокой силой.

Легче было умереть. Куда легче. Он отступил в коридор, слабо мотая головой. Эма видела его борьбу, но не могла помочь. Она сама была жива лишь чудом. Да и надолго ли? Весь день она смотрела, как Мириам лепечет, как запихивает в рот кулачок, потому что режется первый зуб… Как поддержать Тибо? Где взять силы? Где найти слова?

Тибо всем телом навалился на белый мрамор и закрыл ладонью глаза. Вдруг кошмар, который он видел каждую ночь, а с утра забывал, предстал перед ним с поразительной ясностью. Все те ночи, когда он бился в постели, оказались лишь подготовкой к грядущей трагедии. Так актер повторяет свою роль: ночные кошмары были постоянной репетицией. А сейчас, бодрствуя, он наяву переживал тот же сон, медленно осознавая правду. Он не терял медальон. Он сам оставил его в лесу, на ветке, чтобы Мириам знала лицо своей матери. Он заключил с Сидрой сделку. Неизбежную сделку. Он был не в силах ничего изменить. Ни как человек, ни как король, ни как мужчина.

Открыв глаза, он встретился с черным взглядом жены. И хотя смотрела она прямо на него, казалось, будто ее здесь нет: за суровой маской она скрылась ото всех. Неужели он и ее потеряет? Тибо подошел и прижал к себе обеих. Мириам была горячая, а Эма – ледяная. Он так любил их. Они жили в нем, в самой глубине его существа, и ничто их оттуда не вырвет. Он резко выпрямился, нашел второй сапог, обулся, застегнул камзол, накинул плащ.

В мертвой тишине они прошли к конюшне. Все расступались перед ними, опуская взгляды. Эма держалась достойно и отстраненно, Тибо смотрел перед собой, губы его сжались в прямую черту, как некогда у отца. Только прачка и кузнец могли глядеть им в глаза. Матильда коснулась лба Мириам, и шепотом, словно младшую сестру, попросила королеву крепиться и помнить, что она нужна королевству. Эма ответила ей на незнакомом наречии.

В конюшне лошади бились в стойлах от страха. Эпиналь ржал уже два часа, и вокруг зрачка у него горела зеленая кайма. Габриэль кое-как умудрился взнуздать трех белых лошадей, как того требовала традиция. Но, увидев в конюшне принцессу, он уронил поводья, которые кончал прилаживать. Габриэль сообразил: если король – еще и отец, то лошадей нужно только две. С тяжелым сердцем он отвел третью в стойло.

Они выехали в гробовом молчании. Плотный туман спрятал стволы деревьев и нижнюю часть дворца. Арка напоминала затерянный плот, а редкие люди – спасательные буйки. У Креста Четырех Дорог их ждали мужчина и женщина, с дочерью, родившейся первого мая ровно в полдень. Тибо знаком отправил их домой. Они не понимали. Он поблагодарил их, пообещав, что не забудет, и продолжил путь.

Дальше Креста ничего не было: все поглотил туман. Будто мир еще не начался или уже исчез. Эма с Тибо были теперь не на острове и не в этом столетии: они – заложники событий, превосходящих их короткие жизни. Вечность сияла над их головами как маяк, но не освещала их. Они не слышали ритмичного стука подков. Для них вселенная сжалась до одной Мириам, вертевшейся в своем одеяльце и таращившей любопытные глаза.

Долгие часы дороги до Гиблого леса пролетели для них слишком быстро. Тусклый свет вдалеке был хижиной Проводника. Они ступили на тропу, кишащую огромными червями и тараканами. Хижина возникла из тумана: заостренная крыша, единственное окно, деревянная дверь на ржавых петлях.

Тело плохо слушалось Тибо: он не сразу смог спешиться. Спрыгнув наконец на землю, он как в оцепенении подошел к двери и едва слышно стукнул три раза. Петли скрипнули. Проводник в балахоне из грубой шерсти с глубоким капюшоном без церемоний протянул две тощие руки с грязными ногтями. Эма стояла поодаль. Она качала уснувшую Мириам. И только когда Тибо поднял на нее умоляющий взгляд, медленно подошла.

Ног она не чувствовала. С каждым шагом, приближавшим ее к протянутым рукам, она покидала свое тело. Вернется ли она в него, в это тело рабыни, королевы, женщины? Может, и нет. Она дважды поправила одеяльце, прежде чем передать Мириам отцу. Потом обхватила себя, чтобы задержать ее тепло еще хоть на чуть-чуть: вот все, что ей оставалось.

Тибо взял дочь на руки, дрожа как лист на ветру. Он попытался мысленно слиться со всеми правителями, прошедшими здесь до него: иначе вверить ее в черные когти он бы не смог. В последний миг Мириам вдруг проснулась. Она повернула к родителям спокойное личико, ясный взгляд истинной принцессы. Потом дверь захлопнулась.

Крик тут же смолк. Ветер стих. Туман развеялся. Крючковатые ветви Гиблого леса озарила вспышка. Тибо повернулся к Эме, чужой как никогда; Эма повернулась к Тибо, словно он был никем. Он помог ей взобраться на Горация, но сам решил идти пешком.

Начался дождь.

Гром ворчал вдали, молнии разрывали небо, и ливень обрушился на сухую землю. Запрокинув голову, Эма подставляла шею струящейся воде. Тибо скинул плащ, расстегнул камзол, распахнул рубашку. Разоренные бурей окрестности походили на них. Да, они вернутся к жизни по травинке. Эме и Тибо предстоит совершить такое же чудо. Только как?

Им казалось, что они одни во всем мире, но вспышка молнии высветила вдали чей-то силуэт: кто-то шел по дороге им навстречу. Это был промокший до костей Лисандр: бледный, как луна в ночном мраке, с прилипшими к щекам жесткими волосами. Мальчик со взглядом взрослого, по ошибке попавшего в тело ребенка. Тибо указал ему на Зефира.

– Правь, – сказал он, и у Лисандра мелькнула мрачная мысль: как будто король доверил ему все королевство.

2

Зов Гиблого леса застал Эсме посреди дороги, где-то между Френелем и дворцом. Зодиак отказался ехать дальше, так что часть ночи они провели под дубом, дрожа от холода, пока буря вырывала мелкие деревца. Как только крик смолк, они продолжили путь под ливнем и грозой. И только теперь добрались до конюшни.

– Король ждет тебя в Тронной зале, – встретил ее Габриэль, даже не поздоровавшись.

– Ты, что, уже на ногах?

– Никто не спал, сама знаешь.

– Король тоже, как я понимаю?

– Король…

Вид у Габриэля был до того потерянный, что она не стала его больше расспрашивать.

Обычно Тибо не вызывал Эсме до рассвета и никогда не принимал ее в Тронной зале. Очевидно, день был особый. Она, с ног до головы в грязи, миновала красный ковер широким шагом, оставляя за собой лужи. Но, увидев короля, замерла на месте.

Тибо был белым как лунь.

– Сир…

Тибо не дал ей времени опомниться. На коленях у него лежало письмо; он протянул его слабой рукой, как будто не хотел касаться строк.

– Я хочу, чтобы ты передала это послание устно. Заучи его.

Обычно, когда Тибо передавал ей устное послание, он не тратил времени на то, чтобы его записать. Но на этот раз он был не в силах произнести вслух фразу, на которую у него ушла вся ночь. Казалось, он весь раздроблен: груда обломков, которые держит вместе лишь одежда.

Эсме, недоумевая, развернула листок. Читала она плохо. Очень плохо. Буквы плясали у нее перед глазами, играли в чехарду. За всю свою школьную жизнь ей ни разу не удалось верно ответить ни на один, даже самый легкий вопрос. Теперь же книгой ей служили дороги, овраги, холмы, и никто больше не требовал от нее чтения. При некоторых стараниях и должном терпении она бы осилила в конце концов пару строк, если бы не вчерашний крик Леса и не седина короля – они выбили ее из колеи. Вместо слов ей виделись одни многоножки.

– Я пишу неаккуратно, мне часто на это пеняли, – извинился Тибо.

– Нет-нет, это все я, сир. Я читаю… неважно.

Она опустила руки, запачкав чернилами мокрые штаны.

– Хорошо, – вздохнул Тибо, – я постараюсь это произнести.

Он медленно встал, сошел с возвышения и зачитал хриплым голосом: «В ночь равноденствия правитель Краеугольного Камня, чье самое дорогое желание – благополучие королевства, передал Проводнику первую родившуюся в мае девочку, принцессу Мириам».

Эсме почудилось, что волосы короля стали еще белее. Ей захотелось обнять его, но короля касаться нельзя. Тогда она просто разрыдалась.

– Во все провинции, до завтрашнего вечера, сможешь? Я не хочу доверять это кому-то еще. Марта собрала тебе еду в дорогу. Выезжай немедля.

Эсме вытерла рукавом щеки и развернулась к двери, оставив лежать на полу слова, которые никому не прочесть.

Тем временем Манфред срочно будил всех слуг, обходя комнаты и звеня своей увесистой связкой ключей. Он хотел собрать всех в прачечной. На его взгляд, исторические события минувшего дня требовали мер, которые бы им соответствовали. Высокий, жилистый, представительный, он возвышался как монумент посреди перетянутой бельевыми веревками, заставленной гладильными досками и надушенной лавандой обширной белой комнаты с низким потолком. Годы давили на него, но он не склонялся под ними, гордо поднимая подбородок вверх. Все в нем вызывало уважение: опыт, репутация, галуны на ливрее. В клубах пара от поставленных на огонь утюгов он реял, словно орел в облаках. Он заговорил, и говорил хорошо.

Отныне, сказал он, ни в чем, что касается королевской четы, не может быть предела совершенству. Те слуги, чьи труды оставляли желать лучшего, должны исправиться; те, кто хорошо справлялся со своими обязанностями, должен исполнять их превосходно; а кто уже нес службу превосходно, должны превзойти сами себя. Теперь недостаточно исполнять поручения: нужно их предвосхищать. Недостаточно всегда быть рядом: нужно уметь исчезнуть, слиться со стенами.

И далее – сотни нюансов. Чай королевы раскрывает свой аромат ровно за две минуты: необходимо терпение. Тяжелые ткани, длинные подолы, а также шлейфы и нижние юбки сдерживают быстрый шаг королевы: забудем про парчу, и никакого крахмала. От ярких оттенков цвет ее лица оживает, а от серых – блекнет: изменим палитру. Теперь король: его следует оберегать от его собственных склонностей. В солнечные и ветреные дни ему сложно сосредоточиться: не следует открывать окна. Он любит крепкий кофе и, не замечая того, проглатывает гущу: нужно ее отфильтровывать. Он терпеть не может пышных нарядов: будем сдерживать портного. Ему хорошо думается исключительно на ходу: разгладим ковры как следует.

Манфред прибавил множество соображений общего порядка. Лис, символ Краеугольного Камня, должен вновь засверкать на каждой пуговице каждого форменного одеяния. По всякому случаю, хоть торжественному, хоть рядовому, – и в каждой комнате, как роскошной, так и самой скромной, – все скатерти должны быть белоснежными, серебро – начищено, на полках и статуэтках – ни пылинки, кружева – без прорех, светильники – без копоти. И чтобы в кастрюли, дверцы шкафов, носки сапог и все тому подобное можно было смотреться, как в зеркало.

Слуги внимали Манфреду, стоя среди тазов с кипятком и сохнущих простыней. Его старшая дочь Илария задыхалась от гордости. Марта задыхалась от злости на Гиблый лес. А Мадлен – от жалости к Эме. Не хватало лишь одного слуги: Бенуа, который накануне уехал в Ис «навестить матушку». Досадно. Манфред хотел бы воспользоваться случаем, чтобы оправдать его продвижение на роль личного лакея господина Филиппа Отой.

Личные лакеи пользовались особыми привилегиями. Теперь Бенуа никогда не придется ощипывать куриц, чистить рыбу или относить очистки свиньям. Он не будет вставать до рассвета, чтобы вощить мебель, мыть полы и зажигать светильники. Его повышение вызвало в крыле слуг жаркие споры, учитывая, что Филипп Отой был двоюродным братом короля.

По мнению Манфреда, Бенуа прекрасно доказал, что готов для этой роли, ведь чьим только лакеем он не побывал (Герцога Овсянского, доктора Плутиша, придворного архитектора Ван Вольфсвинкеля, канцлера и ряда иностранных гостей). За каждым из них он буквально ходил по пятам, соблюдая, конечно, предписанную протоколом дистанцию. Он лично сопровождал короля в двух дальних поездках, в условиях повышенной трудности – то есть вопреки желанию его величества. Манфред намеревался и не скрывал этого, сделать Бенуа через два-три года мажордомом. Он тогда станет заведовать всей мужской прислугой, а домоправительница (в идеале – Илария) возглавит женскую, и Манфред сможет всецело посвятить себя покоям короля.

Бенуа недоставало лишь одного: уважения товарищей. Вот почему Манфред всегда искал случая выставить его перед ними в лучшем свете. Вот и в это утро он оставил в комнате Бенуа записку, чтобы тот присоединился к ним, если успеет вернуться. Но Бенуа появился слишком поздно: когда он вошел в прачечную, все уже расходились. Локти и колени у него были в пыли, рыжие волосы топорщились на бледных висках. Манфред, все еще под впечатлением от своей назидательной речи, окинул его скептическим взглядом.

– Я знаю, – признался Бенуа.

Он пригладил одной рукой волосы, а другой протянул Манфреду объемистый сверток с марципановым печеньем, как бы извиняясь за опоздание, свой вид, и само свое существование.

– Почтовый дилижанс невыносим, – сказал он, оправдываясь. – Ах, Манфред, вы бы только знали! Жуткая тряска! Я ударился головой о стекло, взгляните на шишку, у меня теперь мигрень. О какие только свертки я ни терся! Но только так можно было вернуться в срок, до начала дня. И потом, видите, я привез то самое печенье, как и обещал кухарке… Ладно. Пойду приведу себя в порядок.

– Да.

– Насчет срочного собрания… Чему именно оно посвящалось?

– Важнейшим событиям прошлой ночи, Бенуа, как ты наверняка догадываешься.

Секунду Бенуа, казалось, рылся в памяти.

– Разумеется, – сказал он.

– Да.

– Конечно.

Манфред указал ему белой перчаткой на дверь:

– А теперь отнеси печенье Марте сам.

3

Солнце поднималось над воскресшей после ночного ливня природой. Трава вновь зеленела, птицы клевали личинок, кроты вылезали из своих нор. Пробил долгожданный час – и в каждом уголке острова все радостно пробивалось ему навстречу. Однако по мере того, как Эсме объезжала эти уголки, сообщая скорбное послание короля, люди замирали в недоумении: как же им быть? Как примирить в голове радость от дождя и трагедию равноденствия? И не связано ли одно с другим? Уж не обменял ли Гиблый лес принцессу на столь долгожданный дождь?

Отовсюду стали прибывать письма с соболезнованиями. Ни Тибо, ни Эма не хотели их читать. Элизабет как крестная взялась писать ответы вместо королевской четы. Гийом срочно отправился разыскивать семью, которая пришла к Кресту Четырех Дорог, потому что Тибо хотел передать им все, что осталось из вещей Мириам. Но осталось совсем мало: после случая с ядовитой погремушкой, происхождение которой он так и не смог выяснить, он сжег почти все.

Весь остаток дня Гийом провел в большом красном кабинете. Он старался занимать как можно меньше места, говорил тихо и спешил согласиться со всем, что скажет король. Однако ближе к вечеру он все-таки не смог не возразить ему: Тибо заговорил о новом походе на лес, чтобы отбить у него свою дочь.

– Ты бредишь.

– Вовсе нет.

– Но, Тибо, поход на лес! Вспомни сам! Сто восемьдесят девять раненых…

– Ударим в колокола.

– Тибо, я знаю, тебе невыносимо…

– Что ты можешь знать об этом, Гийом? Скажи, почему именно король передает ребенка Проводнику?

– Не знаю.

– Я скажу тебе почему: потому что это невозможный поступок. Отцу не под силу это сделать. Мне пришлось разорваться надвое.

Гийом смотрел на него молча. Он знал: что-то в его друге изменилось навсегда, но он еще не понимал, что именно. Пока что из всех черт его лица только седина и длинный шрам казались на своем месте.

– Звоним в колокола. Немедленно.

– Битва с лесом – это ужас, Тибо. К тому же… ни одна девочка еще не возвращалась оттуда…

Тибо знал, что это не так: Сидра вернулась. Как именно, он не мог себе представить – но Сидра совершенно точно вернулась. Он отогнал эту мысль.

– Лес еще никогда не забирал принцессу, – ответил он.

– Да. Кроме первой.

Гийом был прав. История повторялась. Пьер потерял дочь и стал править ценой полного забвения и проклятого леса. Его народ платил за это из поколения в поколение. Тибо тоже потерял дочь. Должен ли он искупить ошибку первого короля? Сможет ли он править, ничего не забывая и никого не проклиная? Что есть в нем такого, чего не было в его предке?

Вечная любовь. Когда ему было всего несколько дней от роду, лоб его озарил цветок из света. А далеко за морями в тот же миг такой же цветок появился на лбу Эмы. Это был знак судьбы, смысл которого был от них скрыт, но они старались жить достойно его…

Тибо смотрел на капитана в упор, но его не видел. Вдруг он хлопнул кулаком по письменному столу, усеянному оттисками сложенных крыльев с меча Пьера.

– Я пойду, – сказал он.

– Куда?

– Я должен пойти.

Тибо поднялся, схватил красный плащ и вышел, хлопнув дверью.

Несколько минут спустя он уже скакал через поля. Галоп Зефира придавал ему решимости, а запах полевого клевера успокаивал. Он скакал вчерашним путем и чувствовал, будто стирает его: так тряпкой сметают последствия разгрома. Мимо проплывали скалы, поля, скрюченные кусты, а между ними – стальное море до горизонта. Суровая земля, кое-где прирученная, кое-где дикая, – вся она была ему знакома, но он ничего не узнавал. Тибо еще подстегнул Зефира, чтобы все вокруг слилось воедино.

Домчался он быстро. При свете дня сторожка Проводника смотрелась неважно: жалкая лачуга среди призрачного пейзажа. Зефир упирался. Тибо силой подвел его к бывшему колодцу, превратившемуся в полуразваленную груду камней. Он привязал коня, подошел ко входу и постучал, вбивая дверной молоток в трухлявую древесину. В ответ послышалось невнятное ворчание.

– Открывай! Пришел твой король.

На пороге появилась фигура в капюшоне.

– Где она?

Проводник покачал головой. Все отцы возвращались, стучали в его дверь. Кто-то на коленях, кто-то с горой подарков, кто-то с топором в руках. Но никто из них не смог увидеть дочь снова.

– Где она?

Ответа не последовало, и Тибо оттолкнул Проводника и прошел внутрь, в единственную комнату: грязную, пустую, с глиняным полом. «Звериное логово», – подумал он с отвращением. Проводник ждал у приоткрытой двери, не сомневаясь, что король, как и все они, выйдет сам.

– Ты не говоришь, – заметил Тибо и, вместо того чтобы выйти, приблизился к нему. – Ты умеешь говорить? И кто ты на самом деле?

Резким движением он сорвал капюшон.

Проводник спрятал лицо в свои черные лапы. Но Тибо схватил его за всклокоченный затылок и поднял ему голову. Увиденное так поразило его, что он разжал руку, но так и замер, не опуская ее. Длинный, вытянутый нос, нависший надо ртом, заостренные уши, мохнатые щеки, янтарные глаза с вертикальными зрачками-щелками. У Проводника было лицо человека, ставшего лисом, или морда ставшей человеком лисы.

– Невозможно, – прошептал Тибо и сам удивился, заметив, что злость его стихла.

Перед ним стояло уродливое, одинокое существо, чуждое и тому, и другому миру, обреченное жить на пограничье; за его страшную роль его ненавидят, а все остальное время не замечают. Тибо поглубже вдохнул прогорклый воздух его жилища.

– Она жива? – спросил он тише.

Проводник кивнул.

– Ее кормят? Ее держат в тепле?

Второй кивок.

– Спасибо.

Тибо вышел за порог и отвязал коня, не уверенный до конца, что виденное ему не померещилось. Границы действительности опасно дрогнули. Знает ли он на самом деле свое королевство? Какие тайные силы его населяют? Какие мрачные союзы случались здесь в прошлом? И кто на самом деле им правит?

Решив сохранить омерзительное открытие в тайне, он помчался назад.

4

Дождь возвращался каждую ночь: щедрый, чрезмерный. На несколько часов дороги размывало, телеги соскальзывали в море, земля набухала, напитавшись влагой. Но крик петухов восстанавливал прежний порядок. Вставало чудное солнце, озаряя весь мир медовым светом, и рыбаки пригоняли обратно уплывшие в море телеги.

Эма большую часть дня проводила в саду, ухаживала за последними настурциями, собирала сорванные норд-вестом листья. Каждый день она с удивлением обнаруживала, что ветер все еще дует и времена года сменяют друг друга, несмотря на ее бездонную боль. Она снова заговорила на Северном наречии, но была немногословна, и голос ее звучал тихо и без обычной напевности. Чувства толкались внутри, неуправляемые, невыносимые. Стены дворца будто сжимали ее. Чем короче становились дни, тем острее жгло ее желание сбежать из Краеугольного Камня, но ни за что без Тибо – и без Мириам тоже. Любовь держала ее как кандалы. Она злилась на себя за такие мысли. Злилась на Сидру за все остальное, а еще на Пьера, первого короля, – за то, что проклял свое королевство. Она не принимала никого, кроме Элизабет, которая молча приходила, молча сидела рядом и молча уходила.

Тибо мечтал стать незаметным, исчезнуть – непосильная задача для короля. Не раз он внезапно покидал дворец ничего не объясняя, в сопровождении одного лишь верного Овида. Путь всегда был один – к опушке Гиблого леса. Тибо, как некогда и Альберик, ходил вдоль стены деревьев взад-вперед, надеясь уловить хоть какие-то признаки жизни. А стражник следовал за ним, содрогаясь от воспоминаний о бойне и страха наткнуться на призраков. Гиблый лес всякий раз забрасывал их охапками сухих сучьев и шипов. Во дворец они возвращались, понурив головы, с глазами, полными разного сора.

В конце концов Тибо нашел более полезный способ избегать аудиенций: осмотр подземных ходов. Как-никак они были вековой давности и наверняка пострадали от землетрясения. Эма охотно сопровождала мужа, так как это было лучшее из доступного ей, и они стали часто пропадать вместе. Манфред с трудом переносил их исчезновения, а стражники от волнения успели заработать себе язву. Но никто не смел сказать им ни слова. В глазах всех такая жертва вознесла короля с королевой еще выше престола. И если их траур требует уединения, темноты, исчезновения – да будет так.

Эма с Тибо наугад выбирали туннель на карте. Если в него можно было войти незаметно, они уходили днем; если нет – ночью. Король Флоран, придумавший эти туннели, славился любовью к хитроумным механизмам. Эти системы грузов и шестеренок ржавели уже не одно десятилетие, а вот туннели время не тронуло – проходы были вытесаны прямо в породе, в известняке. Чего только не находили в них Эма с Тибо: накрытые столы, винные погреба, зеркала, книги, диваны, а также множество старинных монет. Единственное, чего не нашлось, так это знаменитой шахматной доски, за которой Флориан якобы просидел однажды двое суток без еды и питья. Его противник в итоге выиграл, и в качестве награды король передал ему право пользования поместьем в Ис. Шахматы называли бесценным шедевром. Возможно, это была только легенда, однако Тибо надеялся их найти и так расплатиться за ввозимые товары. Однако тщетно.

Но и без шахмат Эма с Тибо не уставали удивляться причудам былого века. Облепленные паутиной с головы до ног, они вдруг оказывались в самых неожиданных местах. Спускались через полый валун в саду, а поднимались наружу на какой-то портовой улочке; из люка в курительной комнате попадали в парк с ланями; из королевского водохранилища – в дальнюю лощину в Центре. Из погреба под кухней – в милую круглую комнатку с украшенной серебряными бубенцами кроватью. Они улеглись на сгнивший матрас, и кровать рухнула под ними. Пыль поднялась с пола, посыпалась с потолка. Они встали на ноги, откашливаясь и смеясь.

Смеясь.

Последний исследованный ими туннель начинался в бальной зале и кончался обзорной площадкой на мысе маяка. Вход в него был спрятан в стене: тот же плинт с желобками, тот же желтый дамаст, та же лепнина, – все настолько вписано в общий вид залы, что совсем незаметно для простого наблюдателя. Вероятно, этим проходом воспользовалась Сидра, когда внезапно появилась в зале в день их прибытия в королевство. Ее ждали на балу, но она не приходила. А потом вдруг возникла ниоткуда, всех перепугав. Что она теперь делает в своем лесу? Баюкает Мириам? Говорит ли она с ней? Умеет ли петь?

И Тибо, и Эма заключили с Гиблым лесом сделку. Они оба знали это, но предпочитали не обсуждать. Как многие родители до них, они пошли на нее из любви к королевству. Теперь они вместе бродили на ощупь в безразличных объятиях известковых скал, спускались в неизведанные опасные глубины, напоминавшие их скорбь, от которой они так хотели оправиться.

Когда Тибо не ходил по подземельям с Эмой, он работал. С особым рвением, чтобы чем-то заполнить время. Без ночных кошмаров он стал лучше высыпаться, и теперь пахал как вол. Среди прочего он следил за снабжением острова. Мороз уничтожил скот, солнце сожгло урожай, а разорительные пожары – часть лесов. Поэтому Тибо ввел систему пайков, что обеспечивало каждого необходимым минимумом и многих спасало от голода. В целом система работала неплохо, но не все довольствовались малым. Некоторые пытались добыть что-то сверх того, играя в кости, браконьерствуя, идя на кражи или заставляя детей побираться. Подручные мирового судьи сбились с ног, разрешая раздоры и отправляя детей назад в школы.

И вновь Тибо пришлось просить помощи у материнского королевства, Бержерака. Даже увязнув по уши в кровавой войне, король Фенелон пообещал снабдить Краеугольный Камень необходимым. Он даже позволил продать доверенные его сокровищнице драгоценности. «Все, кроме стеклянных часов», – написал он дрожащей рукой.

Однако и щедрость Фенелона не спасла остров. Казна королевства была пуста, и канцлер мрачен как никогда. Вокруг трона вились банкиры, предлагая займы, Тибо отгонял их как мух. Обременить корону долгом? Ни за что. Банкиры уже успели немного нажиться на голоде. Зимой, когда все перебивались последними горбушками, они ссужали деньги под баснословный процент. Король подрезал им крылья, ограничив ставку, с тех пор их отношения стали натянутыми.

Вот почему когда самый состоятельный из них попросил королевской аудиенции, Тибо принял его неохотно. Господин Инферналь был человек влиятельный, умеющий всегда оказаться в числе приглашенных (он был на похоронах Альберика, на балу по случаю их возвращения из плавания, на коронации Тибо и на крещении Мириам). Он нажил сказочное состояние, причем законно, несмотря на то что закон был нарочно составлен так, чтобы препятствовать накопительству. На острове даже ходила поговорка – «богат как Инферналь». Чтобы показать это без слов, он с ног до головы одевался в бархат, поскольку это была самая дорогая материя в мире. Видя, как он сияет, направляясь непринужденной походкой к трону, Тибо вздохнул.

– Ваше величество, – поклонился банкир.

У него был узкий лоб, серая бородка идеальной треугольной формы и глубоко посаженные, очень подвижные голубые глазки. А еще особая манера улыбаться, не улыбаясь.

– Господин Инферналь, должен сразу вас предупредить, что вы пришли напрасно.

– В таком случае, ваше величество, я сразу перейду к делу.

– Прекрасно, но я не хочу терять времени даром. Ваши коллеги уже предлагали мне свои услуги, я отказался. Мы прекрасно обходимся без них.

– Позвольте, однако, сообщить, сир, что почти всюду на острове люди убеждены в обратном.

– Что вы хотите сказать?

– Казна пуста, сир. И это известно всем.

– Да, казна пуста. Но я вам скажу, что тоже всем известно: когда берешь взаймы, долг нужно возвращать. А когда берешь взаймы у банкира, нужно возвращать с процентами, и в конечном счете этому часто не видно конца. Казну не обременяют долгами. Никто из моих предков не влезал в долги, и я не стану исключением.

– Разумеется, ваше величество.

Инферналь погладил бородку, но ничего не прибавил. Тибо почесал пальцем бакенбарды, что означало смертельную скуку.

– Ну, так что? – спросил он через какое-то время. – Вы еще здесь?

– И по очень веской причине, ваше величество. Я пришел сделать вам предложение, от которого вы не сможете отказаться.

Тибо вяло повел рукой.

– Заем без процентов и без срока возврата, ваше величество.

Тибо долго разглядывал его с недоверием. Без процентов? Без срока? Не верится.

– Господин Инферналь, – сказал он наконец, – вы известны как человек преуспевающий. Сомневаюсь, что обычно вы так ведете дела…

– Обстоятельства, сир, совершенно необычные.

– Это правда. И все же. Вы не станете ссужать без выгоды. В вашем предложении есть какой-то скрытый нюанс. Какой?

– Патриотизм, сир. Моральное удовлетворение от того, что я действую во имя общего блага.

Инферналь говорил с жаром, делая ударение на ключевых словах. Но Тибо едва не рассмеялся. Банкир кладет к его ногам целое состояние из «моральных» соображений? «Во имя общего блага»? Славная шутка. Инферналь был как будто задет.

– Ваше величество, – возразил он значительным тоном, – вы сами пожертвовали своим самым дорогим сокровищем ради блага всех. Вашей дочерью… Почему вы не верите, что ваши подданные могут последовать вашему примеру?

Инферналь, подобно арфисту, умел находить самые чувствительные струны в душах своих клиентов. Всякий раз, когда кто-то упоминал Мириам, Тибо смягчался. Он забарабанил пальцами по подлокотникам трона. Он уже продал все украшения, ковры и произведения искусства, какие только можно сдвинуть с места. Даже найди он те легендарные шахматы, они лишь дадут отсрочку, не более. Он в два раза увеличил нормы добычи нефрита и оникса и, вслед за актерами, разослал по Северным землям еще и музыкантов. Некоторые королевства, почувствовав его слабость, стали сулить ему все блага мира, если Краеугольный Камень откажется от нейтралитета и примкнет к ним (вместе со своими драгоценными камнями). Тибо приходилось делать все, что в его власти, чтобы сохранить независимость королевства. А принять предложение Инферналя было в его власти.

– Без процентов? – уточнил он.

– Без процентов, сир.

– И без срока возврата?

– Мой многочтимый король, клянусь головой собственной матери, что вы больше не услышите обо мне за все время вашего правления, и да будет оно долгим и спокойным.

Господин Инферналь кончил эту речь, приложив руку к сердцу, что лишь усилило недоверчивость Тибо.

– И без каких-либо гарантий по возвращению?

– Сир, вы не хотите быть в долгу, это ясно как день. Я и так знаю, что вы при первой же возможности вернете мне все быстрее, чем кто-либо.

Тибо глубоко вздохнул.

– Сколько?

Инферналь достал из рукава свиток и подошел к трону. Договор был выверен до мелочей. Тибо медленно просмотрел его, бросая на банкира взгляд после каждого пункта. Тот не спускал с него маленьких хитрых глазок. Предложение было не просто заманчиво: оно было спасительно. Но один нюанс обеспокоил Тибо:

– Я не услышу о вас, пока длится мое правление, это написано черным по белому, хорошо. Но что будет дальше? Я не собираюсь умирать молодым, но король обязан предусматривать все. Что будет с моим преемником?

Тибо сказал «преемник», а не «преемница», потому что Мириам считать теперь было нельзя, а игла Мадлен предсказала ему троих сыновей.

– Я буду договариваться с вашим преемником о возврате, сир.

– Господин Инферналь, вы же понимаете, что я не могу ставить собственных детей в такое положение. Мне нужны дополнительные гарантии. Я хочу перенести обязанность по возвращению долга на второе поколение. Разумеется, это не более чем предосторожность. Как вы сами сказали, я не из тех, кто затягивает с возвратом долга.

С минуту Инферналь размышлял, стреляя голубыми глазками в разные точки залы. Если король не сдержит слово, не видать ему своих денег. Но, как ни странно, он поддержал мысль:

– Пусть будет так, сир. Изменим договор.

У Инферналя всегда было с собой все необходимое для внесения поправок. По одному щелчку пальцев лакей поднес оставленный у входа письменный прибор.

– Хорошо, – заключил Тибо, держа в руках итоговый вариант, – я посоветуюсь со всеми, с кем должен, и хорошенько подумаю сам. Скоро вы получите ответ.

Банкир ушел, он был удовлетворен. В тот же вечер Тибо собрал Эму, Гийома и канцлера для изучения текста договора. Спустя продолжительное время канцлер почесал острый нос, и на лице его пробилась редкая улыбка.

– Все в порядке, сир. В полном порядке. Ни проценты, ни сама сумма долга не будут затребованы, пока вы и ваши дети занимаете трон – это написано черным по белому. Вы молоды и крепки, впереди много времени. По моему мнению, господин Инферналь инвестирует в экономику королевства, что вполне соответствует его интересам. Делает денежное вливание, достаточное, чтобы остров снова оказался на плаву. При известной бережливости вы сможете избавиться от долга через двадцать пять – тридцать лет. В данный момент, сир, я уже предупреждал: положение критическое. Вам необходимо принять этот заем. Если бы вы приняли его от других стран, это подорвало бы нейтралитет королевства. Если от кого-то из подданных – обрекли бы нас выплачивать ему процент и тем самым способствовали избыточному обогащению одного человека, что противоречит духу закона. Предложение господина Инферналя позволяет вам избежать обоих затруднений: нейтралитет не будет поколеблен, и сам он не обогатится. Я бы сказал, сир, он пришел как раз вовремя. Буквально с неба упал. Вам остается лишь убедить совет.

Гийом думал, запустив пальцы в растрепанные волосы, но не в силах скрыть общей своей помятости: следствие проведенных с Элизабет ночей. Он тоже склонялся к согласию. Эма, напротив, сомневалась, что человек по имени Инферналь может свалиться с небес. Но поскольку она ко всему относилась с подозрением, Тибо не придал ее сомнениям большого веса. Он уже затачивал перо, чтобы писать советницам.

Однако, оставшись в кабинете один, он печально поглядел на потолок. Фреска, изображавшая хорошее правление, все еще была там, хоть и лишилась из-за землетрясения всех действующих лиц. Тибо часто глядел на пострадавший потолок, когда искал ответа. И что, в конце концов, означает – хорошее правление? Компромисс.

Все последующие дни Тибо продолжал работать не покладая рук. Но часто случалось, что он вдруг прервется и взгляд его замрет на уцелевших фигурах с обманчивого изображения на потолке. Манфред, увидев короля в неподвижной позе, напоминал, что самое время отлить его бронзовый бюст.

– Ох, нет. Ни в коем случае, не сейчас.

Камергер удалялся, король работал, время шло.

Время всегда идет.

5

Лисандр ненавидел школу, и теперь уже бесповоротно. Что бы он ни делал, вечно оказывался не как все. Приходил то слишком рано, то слишком поздно, отвечал то слишком быстро, то слишком медленно, слишком коротко или слишком длинно, слишком тихо или слишком громко. В июне ему исполнилось тринадцать, и если всегда он был меньше всех, то теперь начал расти чересчур быстро. Руки стали как жерди, ноги – как ходули, и щеки на слишком вытянутом лице выглядели ввалившимися.

Батист, сын мясника, ни на минуту не оставлял Лисандра в покое. Он изобретал тысячи способов его изводить. Постепенно между ними установилась некая связь, как часто бывает между врагами. Особая неудобная близость, что однажды и обнаружилось удивительным образом. Была большая перемена: время, когда все расслаблялись, а Лисандр напрягался. Из-за прошедшего недавнего дождя во дворе было слишком грязно, чтобы играть в мяч. Батист скучал, а для Лисандра не было ничего хуже, чем скучающий Батист. Только он задумал удрать, как уже лежал животом в луже, а сын мясника навалился сверху. Лаванда, дочь Манфреда, побежала за учителем, однако на помощь не слишком надеялась: он снова скажет, что происходящее за пределами класса его не касается. Остальные, которым тоже было скучно, уже собирались вокруг лужи. Эмилия стояла в первом ряду. Но она больше ни во что не вмешивалась: единственной ее заботой стало нравиться мальчикам, и Лисандр в их число не входил.

Лежа лицом в грязи, Лисандр говорил себе, что это просто очередной неприятный эпизод, который нужно пережить. А за ним последует другой: он получит от учителя указкой за неопрятный вид. Единственный плюс был в том, что грязь он разделит с Батистом. И он стал бить по луже ладонями. Обрызганный Батист сообразил, что ведь и ему может влететь. Сперва от учителя, а потом от отца. Двойная взбучка. «Лучше отпустить Лиса поскорее, а то все плохо кончится…»

– Очень плохо, – подтвердил Лисандр, задыхаясь.

Батист навалился на него всем весом.

– О чем это ты, Лис?

– О твоей двойной порке.

Батист испугался. Он встал, расплющив Лисандра, и быстро удалился, вытирая руки об уже испачканные колбасой штаны. Лаванда, которая только успела вернуться, тоже не поверила своим маленьким заостренным ушкам. Лисандр, что, услышал мысли Батиста? Но проверить это она не успела, потому что сын мясника решил отыграться на ней:

– Опять в дятла-стукача играем, малявка?

Лаванда прикусила губу и промолчала. Отвечать Батисту – все равно что ступить в бездонную трясину. Он и так уже настроил против нее всех девчонок, и чтобы не показывать свое одиночество, перемены она проводила, гладя местного кота. К счастью, прозвенел звонок и перемена кончилась.

Но Лисандр пошел не в класс, а к фонтану, чтобы отмыться. Да, он опоздает, но раз уж все равно быть наказанным, так хотя бы в приличном виде. Уже изрядно намокнув, он заметил, что Лаванда дожидается его на улице.

– Лисандр…

Он прошел мимо нее.

– Лисандр, ты слышишь его мысли? Батиста?

Лисандр остановился и вытер мокрое лицо еще более сырым рукавом.

– Я? Нет, а что?

– Ты ответил ему, хотя он ничего не говорил. И он сразу тебя отпустил – ты застал его врасплох. Ты у всех нас мысли слышишь?

Лисандр и сам, похоже, был удивлен. Он слышал мысли Эпиналя или Сумерки, легко догадывался, что хочет сказать Блез. Но в остальном люди казались ему скорее непроницаемыми.

– Нет, – сказал он и пошел дальше.

– Слушай, Лисандр… – Лаванда удержала его за локоть. – У тебя дар. Ты должен им пользоваться.

Какое-то время он смотрел на нее. Глаза у нее были как васильки: круглые и совершенно особого цвета, с каким-то лиловым отливом. Он кому-то интересен – это странно. Тем более – девочке. Лисандр ужасно смутился. Лаванда опустила глаза, ей тоже было неловко. Она боялась, что он прочтет ее мысли. Но он только пожал плечом, высвободил руку и вошел в класс, готовясь получить нагоняй.

На какое-то время Батист оставил Лисандра в покое, но потом, одним прекрасным октябрьским днем, взялся за старое. Лисандр часто уходил из школы последним, чтобы избежать толкотни; он не спеша складывал чернильницу, вытирал перо, собирал котомку. И слишком поздно заметил, что недоставало главного: иллюстрированного атласа, который ученики передавали друг другу по очереди, – каждому он доставался только на день. Это было крайне важно: всего за один вечер они должны были выучить не только расположение Северных земель, но и всех других известных стран. Ночь напролет ученики корпели над атласом, стараясь перерисовать как можно больше страниц, и теперь был черед Лисандра. Драгоценный фолиант целый день лежал перед ним. И вдруг куда-то пропал. Лисандр все перерыл. Заглянул в каждую парту, отодвинул каждый стул и наконец, ссутулившись больше обычного, вышел из школы.

На улице было тепло. Он переступил через кота, который в этот час любил нежиться на солнышке у школьного крыльца. Мысли кота Лисандр тоже слышал, но не обратил на них внимания, потому что заметил атлас на другом конце двора. Батист небрежно листал его, привалившись спиной к дереву, хотя мало что видел из-за спадавшей на глаза густой челки.

– А, сорнячок! Что-то потерял?

Книга опасно покачивалась в его жирных красных пальцах. Если она вернется испорченной, его ждет двойное наказание. И все же Лисандр решил просто пройти мимо. Но не заметил Флориана, который толкнул его к дереву. Лисандр отпихнул его локтем, молясь, чтобы не появился Феликс и не вмешался.

– Давно ты научился читать, Батист? – бросил Лисандр, не приближаясь.

– «Давно ты научился читать?» – передразнил Батист дурацким голосом. – Я, Лис, получше тебя читаю.

Вокруг стала собираться привычная компания.

– Дай.

Батист осклабился.

– Иди и забери.

Он выпустил атлас из рук. Книга упала на землю раскрытыми страницами, и они помялись под тяжестью переплета. Даже у Флориана поднялись брови и поджались губы. Иллюстрированный атлас… Лисандр наклонился, чтобы поднять книгу, и получил пинок в живот. Дыхание перехватило, он упал на бок, свернулся, защищаясь, и закрыл лицо книгой. Все взгляды устремились на него, он чувствовал их даже сквозь толщу страниц. Полное унижение, в очередной раз. Снова он на самом дне. Однако у дна свои преимущества: ниже уже не упасть.

– Я бегу за мясником! – крикнула Лаванда и убежала.

– Ну-ну, Лаванда-Валанда! – автоматически откликнулся Флориан.

Лисандр ждал, прикрывшись атласом, но пинков не последовало. Он почувствовал, что Батист испугался, и недаром: как многие невысокие люди, маленькая Лаванда бегала очень быстро, а мясник бил очень сильно – так, что надолго запомнишь. Батист ушел, засунув руки в карманы. Когда Лисандр поднялся, двор был уже пуст. Он убрал атлас в котомку, не решаясь оценить ущерб. Бока болели, но зато хоть Феликс не вмешался.

Чтобы как-то себя подбодрить, он подумал о Сумерке. По большому счету, она – все, что у него осталось.

Лисандр вернулся в свою комнату, где наконец мог обо всем забыть. Пустельга не так давно приготовила ему сюрприз: снесла на шкафу яйца, хоть время года для этого было неподходящее. Четыре вылупившихся птенца были прекрасны. Пройдет несколько недель, и они смогут улететь – если, конечно, не решат переждать зиму во дворце. Лисандр не думал их удерживать, но надеялся, что они останутся. А пока что, уходя, всегда открывал окно, чтобы Сумерка могла свободно охотиться и кормить их.

Феликс не разделял его восторгов. Он ругал птенцов за писк, за вонь, за веточки на ковре. Ругал Сумерку за мозоль, которую она натерла на запястье Лисандра, принимая его за насест. Особенно не рад он был тому, как быстро растут соколята. Он моргнуть не успеет, как они уже станут размером с взрослого сокола. Это наводило Феликса на невыносимые мысли. Лисандр тоже рос и менялся так быстро: стал весь нескладным и ершистым. Он с радостью обходился без слуги и не хотел, чтобы его охраняли. Исполин-рулевой старался, как мог, уменьшиться, следил за ним издали, хотя будь его воля, вечно остался бы наседкой.

Чтобы ускорить изгнание птенцов, Феликс решил объединиться с заклятым врагом Сумерки: с голубеводом, который терпеть не мог хищных птиц и каждый день боялся, что его голубятня станет местом кровавой трагедии. Феликс подбил его попросить королевской аудиенции и пожаловаться на выводок. Голубевод с таким усердием готовил речь, что даже не спал накануне. Однако все без толку: Тибо в ответ только пожал плечами.

6

Король так же пожал плечами, выслушав поутру посла из Сириеза, который прибыл склонять Краеугольный Камень к исключительному союзу. Утомленный Тибо в ответ пообещал распорядиться на кухне, чтобы его покормили завтраком. Он уже устал и от протоколов, и от политики. Разговорам он предпочитал ветер. Скипетр приковывал его к трону, от мантии намокала рубашка, но аудиенции выжимали его досуха. Избавившись от посла, он поспешил укрыться под осыпавшейся фреской. Наконец не будет никого, разве только рука Эмы.

Его ждало разочарование. У дверей кабинета дожидалась непредвиденная посетительница. Седой шиньон, могучий бюст, – посетительница была трактирщицей и не привыкла ходить вокруг да около. Желая поговорить с королем, она приехала лично, без предупреждений. За ее спиной Гийом делал извиняющиеся жесты: это была его тетя, и славилась она тем, что никто не мог ей отказать. За ним Манфред раздраженно раздувал ноздри. Тибо смирился.

– Проходите, сударыня. С кем имею честь? – осведомился он, указывая ей на кресло.

– Маргаритка Луговая, ваше величество.

Тибо не смог сдержать смешка.

– Простите. Я не ослышался?

– Зовите меня Марго, ваше величество, премного благодарна.

– Если настаиваете.

Тибо сделал особое движение рукой, и Манфред тотчас его понял, поскольку последнее время они общались больше знаками: чай, печенье и – главное – больше никаких посетителей. Камердинер поклонился и бесшумно исчез.

– Да уж, ваше величество. В вашем кабинете весь мой трактир поместится…

Все в комнате восхищало Марго. По торжественному случаю она оделась в королевские тона и, кружась на месте, чтобы ничего не упустить, почти сливалась со стенами. Наконец, совершенно потрясенная, она добралась до кресла, на которое продолжал ей указывать король.

– Но я здесь не ради антуража, ваше августейшество, – сказала она, тяжело опустившись на сиденье. – Я должна сказать вам нечто такое, что ждать не может. Отчего я сама не своя.

Она глянула искоса на Гийома, который остался стоять чуть поодаль. Она воспользовалась племянником, чтобы добраться до короля, но не знала, стоит ли говорить при нем.

– Продолжайте, – ободрил ее Тибо.

– В общем, сир, речь об Ирме. Ирме Доброй, великой пианистке, моей лучшей подруге и вашей советнице. Она бы и сама приехала поговорить с вами, но поездки плохо сказываются на ее здоровье, и потому вот, сир, я перед вами, во плоти. В самой что ни на есть.

Она сняла пурпурные перчатки и щелкнула ими по ладони.

– Ирма. Ее за эту неделю трижды ограбили.

Она повторила, щелкая перчатками при каждом слове, чтобы их подчеркнуть:

– Три раза ограбили.

Тут она вдруг заметила волосы Тибо.

– Святые небеса, дражайший сир, вы же весь седой! Как такое возможно? Прошлый год, в нашем здании суда, вы были светло-русый, а сегодня – белый! Белый как снег! Возможно ли?

– Возможно.

Трактирщица, лишившись дара речи, шевелила губами как рыба.

– У моего цирюльника была похожая реакция, – успокоил ее Тибо. – Так о чем мы? Ирма?

– Сир… Да. Ирма. На прошлой неделе из ее дома пропали вещи. Она заметила не сразу. Само собой, зрячему бы сразу бросилось в глаза, но слепой – нет. Ничего важного или ценного не пропало: так, музыкальная шкатулка, ноты, метроном. Но все-таки. Кто-то побывал в ее доме. Как именно? Неизвестно. Следов взлома нет, дверь заперта и так далее. Уже само по себе странно, не так ли, сир?

– Она кого-то подозревает?

– Повторяет, что не имеет понятия, сир.

Манфред снова возник и тут же испарился. Марго обмакнула печенье в чашку и продолжила рассказ:

– Спустя два дня, а точнее сказать, две ночи Ирма вдруг проснулась ни с того ни с сего. Она ничего не видит, зато слышит превосходно. Так вот она услышала, что в доме кто-то есть. Она тихонько встала и прокралась к двери, загородив тем самым единственный выход. В темноте, как вы понимаете, она передвигается как мы – при свете. Оцените ее присутствие духа, ваша великость. Она крикнула: «Кто здесь?» – и все смолкло. Никого больше не было.

Марго уселась в кресле поудобнее. Питая тягу к театральным эффектам, она наслаждалась впечатлением, которое произвели ее слова. Правда, наслаждение омрачилось тем, что печенье окончательно растаяло в чашке.

– Вы ведь сказали – три раза? – спросил Тибо.

– Да. Третий, сир, случился вчера утром. Ирма, как всегда по вторникам, была на рынке, а когда вернулась, ее пианино было все разворочено.

Тибо глубоко вздохнул, потом встал и заходил по комнате. Марго выгибала шею, стараясь поймать его взглядом.

– Что они искали?

– Они разломали пианино, августейший сир. Все потому, что Ирма рассказала советницам, где, мол, лежит ее ключ от оружейного склада.

Тибо замер на месте. В каждой провинции был тайный склад оружия, чье местоположение держалось в секрете, а открыть его можно было лишь с помощью двух ключей, хранящихся у двух местных советниц. Чтобы получить доступ к оружию, нужны были оба ключа и обе советницы; а еще надо было знать, куда с ними идти.

– Вы не должны обладать такой информацией, – заметил Тибо сурово.

– Знаете, сир, лучшим подругам нельзя не делиться кое-какими секретами. Ваши советницы – дамы уже не первой молодости, и случись что, кто-то должен знать такие вещи. Это вроде завещания.

Гийом чувствовал себя все более неловко. У его тети всегда был дар знать больше, чем следует. Он забился в угол у громоздкого комода.

– Позвольте, – возразил Тибо, – ведь я-то посвящен в эту тайну, и королева тоже.

– Да, сир. Однако раз уж на то пошло… Словом, вы ведь тоже не вечный.

– Я не собираюсь умирать молодым.

Он почесал подбородок. Эта фраза приходила ему на язык подозрительно часто.

– Что ж, раз так… поговорим про ключ. Я не припомню, чтобы она упоминала пианино. Неужели она изменила тайник, не сообщив мне?

– Тут-то и вся загвоздка, ваше величество.

– Что вы имеете в виду?

– Ключа в пианино нет, сир, разумеется, нет.

– То есть?

– То есть, сир, вы же знаете Ирму, правда? Она слушает голоса других и по ним догадывается обо всем: о том, как живут эти люди сейчас и о прошлой их жизни. Подмечает самую тонкую ниточку лжи, все слышит: лицемерие, скупость, зависть, сомнения… Ох, как надо постараться тому, кто решит ее провести. Словом, на всех заседаниях Совета она, сир, пристально следила за вашими советницами, и двум из них сообщила ложную информацию. Она сказала им между делом, что ее тайник – под скрипичным ключом. А остальным, и вам тоже, сказала как есть, что тайник – за костью ее корсета.

Тибо стоял, разинув рот. Советницы пытались украсть ключ у другой советницы? Неужели его Совет уже успел прогнить?

– Кто эти двое?

– Ну, ваше величество, во-первых, Бернарда Задир, это, кажется, почти очевидно, учитывая ее взгляды. Ирма говорит, вы взяли ее впопыхах, после голодной зимы, и не успели толком изучить досье. А вторая – ее сноха, Жильберта Буржуа, что неудивительно – они всегда во всем друг с другом согласны.

– Значит, Западные Леса.

– Леса, сир.

Тибо снова заходил кругами.

– Заметьте, ваша честь, – прибавила Марго, чтобы разрядить обстановку, – даже заполучи они вдруг ключ Ирмы Доброй, у них все-таки не будет ни ключа Ирмы Сильной, ни понимания, где находится склад.

Тибо это не слишком утешило. Он уперся руками в стол.

– Первым делом нужно защитить Ирму, – сказал он.

– Это уже сделано, ваше великолепие, – заявила Марго, выпятив грудь. – Она переселилась ко мне в трактир. Я отдала ей комнату моего покойного мужа. Говорит, что ей там немного шумновато, но зато я ей теперь – вместо глаз, а она – мои уши, так что мы хорошо устроились.

– Прекрасно. Замечательно, – поблагодарил Тибо отсутствующим голосом, захваченный водоворотом тревог.

Однако Марго еще не закончила. Она никогда не стеснялась сказать во весь голос то, что другие даже думали шепотом, а после равноденствия всем приходила на ум одна и та же мысль. Марго поправила шляпку и заговорила так громко, насколько ей самой было ясно, что лучше бы помолчать.

– Сир, хотите мое мнение по одному вопросу, который представляет всенародную важность?..

Гийом почувствовал, что сейчас прозвучит совершенная бестактность, и в ужасном смущении скрестил руки на груди.

– Какому же? – спросил Тибо.

– Вам нужно поскорее зачать другого ребенка, ради спокойствия подданных, сир, ваше королевское величество.

Тибо взглянул на нее, словно понятия не имел, откуда берутся дети. Марго ему подмигнула.

– Вы уж постарайтесь со своей стороны, сир, вот это я и хотела сказать.

– Сделаю все возможное, – пообещал король, чтобы покончить с разговором.

Углубляться в эту тему он не собирался. А Гийом уже подталкивал тетю к дверям. Марго добиралась до дворца на крестьянских повозках и не скрывала, что обратно надеется вернуться в настоящем экипаже. Гийом уступил ей, так что у подножья парадной лестницы ее уже поджидала карета с лучшим кучером. Марго спускалась, наслаждаясь каждой ступенькой розового мрамора. А в это время по белой галечной дорожке проходил герцог Овсянский. Он шел играть в шары, нарочно неся их так, чтобы всем было видно, куда он идет. Герцог заметил трактирщицу, и та явилась ему средоточием всех прелестей: щеки румяны, как яблочки, рот – малина, грудь – точно дыни, одним словом, фруктовый салат. Он выронил шары. И бросился со всех своих щуплых ног вверх по лестнице, чтобы предложить ей руку. Она оперлась на нее, герцог пошатнулся.

– Какая точность движений, сударыня! – воскликнул он, вновь поймав равновесие.

Марго состроила странную мину.

– Какая тучность движений?

Он улыбнулся. Она ущипнула его за щеку. Давно никто не смотрел на нее так. Как на женщину. Без кружки пива в руке.

7

Пока Марго тряслась в карете, Тибо уже пересказывал Эме плохую весть, которую только что узнал. В голове у него крутилось множество каверзных вопросов. Если советницы от Лесов пытались похитить ключ у Ирмы, значит ли это, что свой резервный склад они уже открыли? Как давно? И кому он понадобился? Действовать нужно было быстро, но у Тибо не было практически никаких оснований ни для их обвинения, ни для внезапного осмотра оружейного склада, ни для конфискации ключей.

Гийом предложил сымитировать сбор всех ключей, что было регулярной процедурой для совершенствования системы замков. На самом же деле Тибо заберет ключи только у Бернарды Задир и Жильберты Буржуа. Капитан предложил заняться этим лично и заодно проверить остроту клинков. Если советницы попадутся с поличным, он тут же передаст их мировому судье.

– Хорошо, – согласился Тибо. – Буду ждать ваших донесений, капитан.

– Кто-то еще должен отправиться на Плоскогорье, чтобы найти грабителя, – рассудила Эма вслух. И поспешила добавить: – Я этим займусь.

– Что?

– Ирма доверяет мне. Мне она все расскажет. Я смогу узнать все подробности. К тому же мне нужно проветриться.

– Но королевский визит, без предупреждения…

– Ты не можешь держать меня под колпаком, Тибо.

– Но, Эма…

Они взглянули друг на друга, будто скрестили мечи. Гийом почувствовал: он здесь лишний. Очевидно, королеве нужно было уехать из дворца, олицетворявшего теперь столько несчастий. Но Тибо с тех пор, как они лишились Мириам, находил покой только рядом с Эмой. Мысль, что она будет далеко, пугала его. Однако он понимал, что должен уступить: удерживать Эму – значит потерять ее.

– Ладно, – вздохнул он огорченно, – возьмешь Симона. И я найду тебе второго стражника.

– Симона хватит. Не хочу привлекать внимание.

– Тогда возьми Эсмеральду. С ней вы хотя бы не заблудитесь, а то помнишь, как с Симоном… Мадлен ты ведь тоже возьмешь? А то королева без горничной…

– У Мадлен грипп. Она так кашляет, что даже сплетничать не может, а значит, все серьезно. Манфред навязал мне свою дочь, Иларию. Она меня пудрит так, что не продохнуть, душит корсетами, не оставляет даже в ванной, куда ни пойду – везде спешит впереди меня…

– М-да, Иларию я знаю. Найдем кого-нибудь другого.

– Нет. Я и сама могу одеться.

Тибо долго чесал подбородок, а потом бесцеремонно выпроводил Гийома, по-морскому ударив ребром одной ладони по другой: «Очистить палубу». Ночью он не сомкнул глаз. Эма забылась сном на несколько часов, благодаря которым держалась все остальные. Он обнял ее осторожно, чтобы не разбудить. Нет, ему не удержать ее. Он понял это еще тогда, когда на носу «Изабеллы» вопрошал горизонт, а потом обручился с беглянкой, дав этому парадоксу править сердцем.

Илария тоже была огорчена тем, что королева поедет без горничной. Манфред рассчитывал на то, что грипп Мадлен позволит его старшей дочери снискать благосклонность Эмы. Уже много поколений его род занимал самые престижные придворные должности. Отец Манфреда был мажордомом, его бабушка – придворной экономкой, прапрадед – камердинером короля, и так можно продолжать до самого основания королевства. Из поколения в поколение в его роду передавалось знание всех тонкостей этикета и характерное подрагивание крыльев носа. Трудолюбием, дисциплиной Илария явно заслужила повышения, но подняться ей мешала холодность, столь не созвучная ее веселому имени.

Утром в день отъезда она все еще кружила возле поклажи Эмы, втискивая туда то ночной чепчик, то шелковый халат. Предположив, что в дороге прическа королевы превратится в ком свалявшихся колтунов, она нашла решение: множество маленьких, тугих косичек. И искусно принялась за дело, гордясь, что ее работу оценит король. Король же лежал на козетке, закинув ноги на подлокотник кресла, и молча любовался женой. Он не отставал от нее ни на шаг. Проводил до арки, настоял, чтобы она взяла с собой кинжал, и в сотый раз повторил напутствие: