Между небом и грехом бесплатное чтение

ПРОЛОГ

«Тот, кто пробует кровь, как зверь, никогда не познает свет»

ТЕППО -V

То ли оплошность, то ли случайность, то ли и вовсе воля злого рока. Неизвестно, что стало отправной точкой в цепи трагических событий, навсегда разделивших этот мир на до и после.

Безлунная ночь окутывала город, бросая свои уродливые тени на узкие улочки и пустующие аллеи. Вдали маячил свет полуночников, но здесь, в тихом переулке, царил едва ли не первозданный мрак.

И вдруг, словно из ниоткуда, появилась фигура. Тень, переплетаясь с ночью, подобно двум пылким любовникам, двигалась бесшумно, являя собой воплощение духа тьмы. На фигуре длинный мешковатый плащ с капюшоном, обеспечивающий полную анонимность носителю.

Фигура преследовала цель. Мягко и беззвучно, словно хищник, ведущий добычу до удобного момента, чтобы после: с наслаждением вонзить свои клыки в горячую плоть, чувствуя, как с алой жидкостью перетекает жизнь долго, болезненно и неотвратимо.

Короткий вскрик, почти мгновенно заглушенный обтянутой перчаткой ладонью. Кинжал вошел межребер так сильно, что окровавленное острие с треском выглянуло с другой стороны. Мешком упавшее тело, несколько раз дернувшись в конвульсии, издало посмертный выдох.

– Даже скучно, что от меня ещё никому не удалось уйти, – ирония, сочащаяся из окровавленного рта, вытертого тыльной стороной ладони обтянутой кожаной перчаткой.

В тусклом свете единственного фонаря некто рассматривал запечатанный сургучной печатью конверт, усмехнулся, а после скрылся в тени заброшенного дома, прихватив с трупа кое-какие бумаги, запачканные ещё теплой кровью.

Спустя какое-то время раздался всплеск сточных вод и тело, напичканное камнями, пошло ко дну.

Говорят, что с приходом технологического прогресса из мира вытеснялось нечто иного характера, нечто, что не все могут понять и принять.

В сердцах осталось место только для одной веры – во Всеотца, единственного Бога, которому позволено открыть своё сердце.

Привычный мир давно уже похоронен под руинами былого величия. С течением времени был разрушен хлипкий дом судьбы, и каждый нанёс удар по-своему извращённо: многие – своей жестокостью, ещё больше – своей покорностью.

Тщательно скрывались остатки, принадлежащие прежнему миру, а за раскрытие сулило ни что иное как – смерть.

ГЛАВА 1

Я внимательно слушала собственные звуки шагов, которые гулким эхом отражались от каменных стен старого монастыря.

Все это было так знакомо, но одновременно так чертовски непонятно, да простит меня Всеотец за ругань – порок, от которого избавиться мне не удалось.

Иногда мне нравилось быть здесь, в этом спокойном уголке, где я могла погрузиться в свои мысли или наоборот не думать ни о чем, но в другие моменты эти стены душили меня, не давая возможности вдохнуть полной грудью. Не знаю точно когда я в первый раз задумалась о побеге, но очень скоро поняла, что через высокие стены просто так не перемахнуть. Нужен был более точный, продуманный план.

Я вспомнила свою первую встречу с сестрой Долорес. Была середина осени, я переминалась с ноги на ногу, стоя в нерешительности перед огромными (как мне тогда показалось) дверьми монастыря. Она мягко положила руку мне на плечо и скрипучим хрипловатым голосом пригласила войти. Показала мне комнату, а после заперла, через время вернулась и велела переодеться. Мои вещи извне монастыря были сожжены, как любое напоминание о том, кем я была в прошлом.

Родители со мной даже не попрощались. Из крошечного окна, теперь уже своей комнаты, я смотрела, как они покинули территорию монастыря даже не обернувшись. А ведь они растили меня тринадцать лет, чтобы потом молча уйти, отрекаясь.

Со временем стало очевидно, что мы с сестрой Долорес слишком разные – одна из нас была образцом смирения и любви к Всеотцу, а я не могла свыкнуться с тем, что ужасные поступки были прописаны в святых текстах. Эта борьба была основной причиной наших напряженных отношений. И очень часто я оказывалась наказана именно сестрой Долорес. Остальные сёстры не были ко мне так суровы.

Настоятельница приходила в ужас каждый раз, когда меня доставляли в ее келью для очередного нравоучения из-за моих проступков. Но отказаться от меня она не могла, не тогда, когда родители сделали все, лишь бы я осталась в святых стенах.

Сомневаюсь, что моя дружба с соседским парнишкой оказалась причиной моего заточения здесь. Моя семья никогда не была настолько религиозной, готовой отправить единственную дочь за много миль в обитель духовенства ради того, чтобы, как им, наверное, показалось, порочная связь полностью растворилась силами молитв.

Я шла с очередной беседы с Настоятельницей, которая состоялась из-за того что во время урока я позволила себе высказывание о том, что Мередит, жена Аарона, не была идеальным образцом смирения, а он сам пал жертвой ее упрямства. Все было неправильным и никто не мог объяснить почему дьявол обязательно плохой, ведь он желал любви так же, как я желаю понимания истинных мотивов моей семьи.

Я не слышала о них уже очень давно, здесь запрещено писать письма в мир. Все что мне позволено делать свободно – это спать, запертой в тесной и душной комнате почти на самой верхушке башни, где невыносимо жарко летом и до стука зубов холодно зимой.Я шла с очередной беседы с Настоятельницей, которая состоялась из-за того что во время урока я позволила себе высказывание о том, что Мередит, жена Аарона, не была идеальным образцом смирения, а он сам пал жертвой ее упрямства. Все было неправильным и никто не мог объяснить почему дьявол обязательно плохой, ведь он желал любви так же, как я желаю понимания истинных мотивов моей семьи.

Коридоры монастыря погружали меня в свой собственный мир, где были длинные прогулки, которые я представляла себе на полях и лугах вокруг монастыря. Такое сравнение казалось мне необычайно привлекательным. Единственное оставшееся свободное место – мои мысли, где я могла подумать о чем угодно. Нам нельзя покидать территорию монастыря, я не знаю есть ли там луга и поля, но в своих мечтах я гуляю именно там.

* * *

На уроках великих слов Всеотца мне приходилось тяжелее всего. Особенно, если я не могла сдерживать порыв поспорить с сестрой Долорес.

Сейчас она сверлила меня взглядом, почти раздраженно.

– Семь раз прочтите молитву Всеотцу и детям его, стоя на коленях в трапезной сегодня за обедом, я прослежу, – холодно закончила она, бережно закрывая толстую книгу священного писания.– Всеотец наказывал людей за их злодеяния, неверие или непокорность. Некоторые из таких наказаний оборачивались людям болезнями, стихийными бедствиями, войнами и даже гибелью,– тоскливо, но с не допускающим возражений упорством, которому можно только позавидовать, произнесла сестра Долорес, ставя точку. – Но… – я тщетно попыталась возразить ей, она прервала меня поднятой вверх ладонью. Я направилась в трапезную и прежде, чем заняла свое привычное место у дальней стены напротив небольшого окна, встала на колени перед священной мозаикой на стене.

Как же я ненавижу число семь.

Холодный камень отзывался болью в суставах. Покорно, смиренно и вслух, краем глаза видя сосредоточенное на мне лицо сестры Долорес, я молилась.

После того, как закончила в седьмой раз читать одну и ту же молитву, я встала, не отряхнув колен.

Сестры всегда сидели в трапезной вместе, погруженные в словесные раздумья о Учении Всеотца и божественном путешествии, которое происходило в этом месте много веков назад.

– Выдумки, подобно тем, что рассказывают детям перед сном, – тихо прошептала я, садясь рядом с Барбарой, но меня все равно услышали.

– Побойся Всеотца, Агата! – шикнула на меня Барбара, хлопнув по руке своей широкой ладонью.

Возможно, они имели право на свою правду, свое понимание законов Единого Всеотца. Но у меня непрекращающийся поток вопросов, сомнений, метаний. Я старалась найти правильное место в своей голове для каждой мысли. Стыдно признаться, но не всегда мои мысли были обращены к вере.

Все чаще я вспоминала руки мамы, булочки старушки Гвен, которая была мне нянечкой и экономкой добрых тринадцать лет.

Я постоянно думала о смысле моего заключения здесь. Это не школа при монастыре, не закрытый колледж для избалованных девиц, это монастырь без права выхода, тюрьма в священных стенах.

Ковыряя ложкой пресную кашу, я выкладывала башню, а вокруг неё, огибая мерзкие комки, пролегал залив из склизковатой жижи от овсянки.

Может быть, я была не совсем обычной будущей монахиней, как остальные. В моем сердце все еще была надежда вырваться, убежать как можно дальше, вернуться домой, чтобы узнать зачем меня оставили.

У меня был план – показать себя с самой лучшей стороны, чтобы меня как и остальных распределили в какую-нибудь часовню, а стоило бы мне преодолеть стены монастыря, то меня бы уже никто не видел в облачении. Никогда.

Но смирение это то, чему я так и не научилась. Поэтому мой побег вечно откладывается на неопределенный срок.

Что же до этих… я посмотрела на стайку юных послушниц в центре трапезной, для них изучение писания было не только обязанностью, но и источником вдохновения, они свято верили в то, что там написано, в то время как у меня возникала уйма вопросов, я видела несостыковки.

Трапезные звуки и голоса сестер растворились в тишине, когда я зажала уши ладонями. Я знала, что жизнь здесь будет сложной, но то, что давало мне силы в последнее время, это искреннее желание найти свой собственный путь. С верой или нет, уже не имеет значения.

Сестры встали из-за длинных деревянных столов, и я пошла за ними. Готовая в очередной раз окунуться в потоки великих истин, рассказанные старческим тихим голосом, чтобы снова обнаружить себя спящей над священными текстами.

Урок Слов Всеотца все никак не начинался. Отца Иоанна, который никогда в своей жизни не опаздывал на собственные проповеди, все-таки не было. Между послушницами пробежался неуверенный шепот:

– Может быть, он умер?

—Точно, старый же совсем.

– Ч-ш-ш! Вы чего… просто задержался.

– Сбежал? – прыснула одна из сестер.

Спустя более часа ожидания, было решено отправиться за Настоятельницей.

– Может быть, я схожу его проведать? – я кашлянула, привлекая внимание.

– Сходи, Агата, а мы за матерью Настоятельницей и следом за тобой, вдруг случилось что-то.

Я кивнула, встала из-за стола, оставив книги.

Вокруг кельи отца Иоанна всегда пахло благовониями от обилия которых становилось дурно.

Осторожно постучала в дверь. Ответа не последовало.

– Отец Иоанн, это Агата. С вами всё в порядке?

Я прислушалась. За дверью раздавался легкий шум воды из крана, который находился в личной ванной комнате проповедника.

Если войду, могу случайно увидеть то, что не следует видеть, но вдруг ему стало плохо, все-таки уже возраст…

Переминаясь с ноги на ногу, я все же решила толкнуть дверь, не ожидая, что она окажется незаперта.

В нос ударил запах металла и чего-то мерзкого, даже благовония не перекрывали стоявшую в комнате без окна вонь. Я потерла слезящиеся глаза и снова позвала отца Иоанна.

Осторожно двинулась дальше, стараясь не споткнуться о валявшиеся в абсолютном хаосе беспорядка вещи.

Дверь умывальной комнаты была приоткрыта. Шумела вода. Толкнула дверь, но слишком поздно заметила видневшуюся через щель синюшную пятку мужчины. Вся картина открылась, когда я по инерции уже вошла.

С пола на меня невидящим мертвым взором одного целого глаза смотрело тело. Вода, продолжающая с громким шелестом ударяться о края раковины, в данный момент могла посоревноваться с громкостью водопадов.

Стоя на месте, не в силах сдвинуться, я впилась взглядом в то, что было когда-то лицом. Голова расколотая пополам зияющей трещиной пыталась проникнуть мне в душу, отпечататься в памяти. Я уверена, что не единожды этот образ явится ко мне в кошмарах.

Взяв себя в руки я бегло осмотрела комнатку: пожилой мужчина был абсолютно голый, он лежал раскинув руки и ноги, на окровавленном, лишенном жизненного цвета, лице застыла уродливая гримаса ужаса.

Я все еще смотрела на него лежащего в луже собственной крови и посмертных испражнений. Сделав шаг назад я споткнулась о его ногу и с мерзким чвяком голова разъехалась в стороны, как уродливый человеческий пазл, обнажая редкие зубы, гортань и застывший неровной дугой язык.

«Как тыква треснула» – шальная мысль проскочила в голове и я поморщилась.

Дальше все, как в тумане. Кто-то оттащил меня назад, увел прочь. Кто-то задавал вопросы, много вопросов. Не помню отвечала ли я, но в голове снова и снова всплывал звук с которым половинки головы распались, он доводил до тошноты.

Даже спустя неделю разговоры не утихали. В трапезной стало как никогда шумно:

– Убился!

– Наверное поскользнулся!

Я ловила шепотки сестер, которые явно поддавались праздному любопытству мелочного интереса. Им было интересно, кто будет вместо отца Иоанна, они могли позволить себе думать об этом, потому что они не видели того, что видела я. Они не чувствовали смрада смерти от которого слезятся глаза и внутренности просятся наружу.

Борясь с тошнотой, я приложила ладонь ко рту и втянула носом воздух, взглянув на Барбару, которая сейчас внимательно всматривалась в моё лицо.

– Снова тошнит?

Я покачала головой и сглотнула ком. Всю неделю мне казалось, что от меня несет вонью из кельи отца Иоанна. Я выпросила несколько дополнительных посещений душа у сестры Хелен, но и это не помогало. Я чувствовала, как кожа, одежда, даже будучи вымытыми и постиранными по нескольку раз, источают вонь.

– Сестры! – сестра Жанна стукнула по металлическому подносу ладонью, призывая закончить разговоры и обратить на неё внимание. – Настоятельница хотела бы нас всех видеть.

Подгоняемые мрачной сестрой Долорес мы вышли из трапезной. Барбара взяла меня под руку, чтобы подстраховать. Я стала слишком рассеянной и часто спотыкалась о свои собственные ноги.

Настоятельница собрала нас всех в молельном зале. Я чувствовала, как лики святых прожигают мою спину и если бы была настоящей грешницей, то там скорее всего остались бы ожоги.

– Дорогие сестры, – начала свою речь Настоятельница. – В этот день, я хочу представить вам отца Доминика, он будет наставлять вас, помогать вам трактовать священные тексты и, надеюсь, с его помощью вы сможете обрести истинный путь уготованный Всеотцом.

Из тени занавеси за алтарем вышел святой отец и все ахнули.

ГЛАВА 2

Святой отец был молод, даже слишком молод, чтобы зваться отцом, скорее братом. Сначала мне показалось, что он едва ли на несколько лет старше меня самой, которой исполнилось восемнадцать в прошлом месяце, но когда он улыбнулся, я увидела тонкие линии паутинки морщинок, залегших под глазами.

Светлые волосы были слегка взъерошены, вероятно, как следствие долгой дороги. Его глаза такого яркого янтарного оттенка, что казались почти желтыми. И в этот самый момент, когда все сестры с открытыми от изумления ртами смотрели на него, он внимательно изучал толпу девушек и на мгновение, которое показалось вечностью, наши взгляды пересеклись.

Возможно, я просто приняла желаемое за действительное, но пусть и всего не секунду, мне показалось, что зрительный контакт был дольше положенного в том обществе, каким я помнила его пять лет назад.

Я вздохнула и уставилась в пол, как велел того еще не забытый этикет, что был высечен в моей памяти бесконечными уроками. Настоятельница быстро, даже слишком, разогнала нас по комнатам. И пока мы шли, в толпе то и дело обсуждали насколько красив новый святой отец. Не слишком-то целомудренные высказывания от послушниц монастыря.

Стыдно признаться, но и я тоже думала о нем. Наверное, каждая у кого осталась хоть крупица женственности и частично (если не полностью) отсутствовала совесть подумала бы о том, как он выглядел.

Мысленно вернула из памяти его образ, который отказывался соединяться в единое целое, всплывая только самыми заметными чертами.

Он стоял так ровно, словно натянутая струна, но напряжения не было, идеальная осанка. Полуулыбка, которая могла бы заставить весь монастырь упасть замертво. Вокруг глаз расползались лучики едва заметных морщинок, прямой и ровный нос, чувственные губы. Интересно, а каковы они на ощупь? Мягкие? Горячие? Нежные или властные?

В одной книжке, о которой настоятельнице знать не следует, как раз описывался поцелуй с обладателем властных губ. Я выменяла её у бродячей торговки, что попросила ночлега во время грозы.

Тогда я умыкнула с кухни серебряную ложку. И ни о чем не жалею до сих пор, покуда знаю, что могу прочитать книгу, если отодвину хлипкий шкаф.

Возвращаясь к образу святого отца, мне вспоминалась греховная сцена из той же самой книги про ведьму, которая влюбилась в своего палача.

Когда мысли начали заводить меня не в то русло, я продолжила идти дальше, не раздумывая о пути, я старалась очистить разум. Потому что я только и думала о том, как он выглядел бы без рясы.

Даже такие мысли радовали меня, потому что всего ненадолго я отвлеклась от недавнего кошмара, что стоял комом в горле всю неделю. И кажется, что на несколько минут забыла о гнилостном запахе, преследующем меня несколько дней. Но стоило на секунду подумать об этом, как нестерпимая вонь вернулась. Я решила ускориться, чтобы нос не успевал уловить ничего, кроме ветра.

Поворот к выходу из монастыря, преодолела массивную дверь, прошла немного по каменному двору и уперлась в привычную высокую стену. Вздохнув, я развернулась, чтобы пойти обратно. Как вдруг столкнулась с отцом Домиником.

– Святой отец! Прошу меня простить, я вас совсем не видела, не заметила… – я прижала ладонь к груди, продолжая сбивчиво приносить извинения.

– А вот ты и нашлась, – спокойно произнес он и было что-то такое в его голосе, что заставило меня вздрогнуть.

– Прошу прощения?

– Матерь Настоятельница хотела бы, чтобы ты посетила исповедь, остальные сестры уже исповедались мне, – если бы я могла описать его голос, то он был бы похож на патоку, сладкую, манящую, но даже это сравнение меркнет на фоне того, что есть на самом деле.

– Ах, вот как… я ходила, чтобы очистить разум.

– Не молилась, но ходила, – он не спрашивал, утверждал, как будто разочарованно кивая головой.

Я удрученно потупила взгляд. Он положил ладонь на мое плечо и подтолкнул к входу в монастырь.

– Не поймите меня неправильно, мне нужно было… – замялась, размышляя говорить или нет, – проветриться, – все же решилась.

– Прогулки полезны, я всё правильно понял, можешь не сомневаться в моих умственных способностях, – на лице отца Доминика появилась довольная усмешка, словно он знал все ответы на вопросы, к которым остальные только начинали приближаться.

– Вы занимаете келью отца Иоанна? – отчего-то спросила я, желая перевести тему, но по всей видимости, неудачно.

– Нет, – сделал паузу, – у меня другое… более свежее помещение, не всем удобно добираться в старую келью, я попросил перевести меня в соседнее крыло, которое использовалось многим раньше.

– Как думаете, это правда был несчастный случай. Я про отца Иоанна.

– Для послушницы ты задаешь слишком много вопросов. Сильна ли твоя вера?

– Сильна, святой отец.

Он открыл дверь ведущую к исповедальне, пропуская меня внутрь, задернул занавес и меня окутал приятный полумрак.

– Покайся, дитя, расскажи, что тебя тревожит.

– Я чувствую себя здесь… чужой, – зачем-то честно ответила я. Мне приходилось раньше часто и много лгать на исповедях, чтобы приблизить свое освобождение. Но то ли лжец из меня никакой, то ли именно я никогда не должна была покинуть эти стены.

Мой взгляд скользнул по его лицу. Его волевой подбородок и правильный профиль казались высеченными из того самого камня, который окружал нас, а короткая стрижка только добавляла суровости чертам его лица. На пальце сверкало золотое кольцо, привлекая внимание к рукам, которые сжимали деревянные перекладины в паре дюймов от меня.

Когда наши взгляды встретились, у меня по спине пробежали мурашки. Я обнаружила, что потерялась в этих янтарных омутах, утонула в море, которое бурлило в них.Стены этой исповедальни хранили бесчисленное множество тайн, но ни одна из них не была столь притягательной, как пронзительные желтые глаза этого загадочного проповедника. Было в нем что-то такое, что заставляло мое сердце биться быстрее. От него исходил слабый запах табака и вишни, они усиливали запах его кожи. Когда наши взгляды встретились, у меня по спине пробежали мурашки. Я обнаружила, что потерялась в этих янтарных омутах, утонула в море, которое бурлило в них.

Какие тайны скрывались за маской надменной сдержанности? Каких демонов он вызывал каждой ночью? И почему, о, почему меня потянуло к этой внушительной фигуре, как мотылька, сгорающего в огне, хотя он летел на золотистое тепло пламени свечи? Молчание между нами стало гуще, чем аромат благовоний, который разносился по священным залам святилища. На секунду мне подумалось, что наши жизни навсегда будут связаны – переплетены нитями тайн, стыда и несгибаемой силы человеческого духа.

– Такое случается, если выбирать не свой путь. Но тем не менее, ты здесь, ты выбрала Всеотца, – спустя внушительную паузу проговорил он.

– Я не выбирала, – порывисто сказала я, а потом зажала рот рукой.

– Вот как, – спокойно произнес он. – Стало быть, выбрали за тебя? – сквозь частую решетку исповедальни сверкали пронзительным огнем его глаза.

– Да. Святой отец, это останется между нами? Отец Иоанн все передавал Настоятельнице…

– Разумеется, тайну исповеди знает только Он, наш Всеотец. Я всего лишь проводник, который в силах отпустить грехи, помочь обрести свободу от тягостных оков тяжелых дум.

Я не слишком-то поверила в его слова, но все равно облегченно выдохнула.

Он подался вперед и меня окутал его аромат, тяжелый, с обещанием искупления.

– Грех начинается тогда, когда к сомнению рассудка присоединяется сомнение сердца, – проговорил он, очерчивая на своей груди жестом область сердца. – Сомневается ли твое сердце в выбранном пути?

– Я… – сделала паузу, сглотнула, – я не знаю, святой отец, иногда мне представляется, что все могло бы быть иначе. Мне хотелось, чтобы это было так. Часто я представляла, как мне открываются новые дороги, города, я бы смогла путешествовать…

– Я понимаю тебя, дитя, юное сердце мечется в поиске своего пути. Следуй зову Его и будет тебе счастье. Есть ли то, что тебя тревожит помимо сказанного?

– Несколько дней я не могу спать ночами, мне всё мерещится…

– Понимаю, – он не дал мне договорить, – мне сообщили, что именно ты нашла покойного проповедника Иоанна. Сестра Хелен поведала мне о том, что тебя мучают запахи, это пройдет, поверь. Встречаться со смертью всегда трудно, но на все воля Всеотца. Вера поможет тебе преодолеть кошмары, а я в свою очередь помолюсь за тебя.

– Благодарю вас, отец Доминик, мне в самом деле стало легче.

– Чем дольше тяжелые думы отравляют твой разум, тем быстрее они сломят твою веру. Спасение в Едином Всеотце нашем, не сомневайся.

Я приложила ладонь к ключице, чувствуя, как сквозь решетку на меня изучающе смотрит отец Доминик.

Отодвинулась занавеска, он протянул руку и я поцеловала святой перстень.

– Можешь идти, дитя.

– Разве исповедь уже закончена?

– Ты хочешь поделиться чем-то еще?

– Нет, святой отец, просто… не важно, – я тряхнула головой, поклонилась и поспешно вышла.

Отец Иоанн порол нас (точнее, только меня), чтобы покаяние прочнее врезалось в тело и душу, буквально. Здесь нет зеркал в которые я могла бы посмотреть, что стало с моей спиной после таких исповедей, но рукой я ощущаю неровные бугорки шрамов. Я точно уверена, что неправильно пороть воспитанниц, вдавливая в них слово Его через боль.

Это учит смирению? Я сомневаюсь. За одни такие мысли меня могли бы выпороть так, чтобы еще несколько дней я не могла согнуть спину и ходила прихрамывая.

Воспоминания не из приятных. Даже если на исповеди мною не было сказано ничего, что могло бы привести к укреплению во мне веры, я все равно оказывалась выпоротой. Отец Иоанн молился прежде, чем занести плеть, молился сопровождая каждый удар и молился после, пока я одевалась, силясь не потерять сознание от боли.

Я вынырнула из неприятных воспоминаний в тот момент, когда отец Доминик тронул меня за плечо, а я вздрогнула.

– Я звал тебя, не хотел напугать.

– Прошу прощения, я была в своих мыслях.

– Что ты имела ввиду, когда спросила окончена ли исповедь?

– Я…, – я почувствовала, как начала дрожать.

– Не бойся, ты можешь мне рассказать. Отец Иоанн проводил исповеди не так, как я?

Я замялась и бездумно теребила рукава одеяния, не зная как ответить на этот вопрос.

– Семь плетей для укрепления веры, семь плетей для покаяния, семь плетей для смирения, – тихо проговорила я, смотря в пол.

– Порол послушниц?! – яростно воскликнул отец Доминик и я испуганно посмотрела на него, но его ярость не была направлена на меня, она излилась из-за моего рассказа.

– Нет, – сделала паузу, – только меня, чтобы вера во мне была сильна.

– Вот как, – он тяжело вздохнул и аккуратно погладил меня по голове, жест получился по-отечески добрым, успокаивающим.

– Я не должна была рассказывать, – вслух произнесла я, хотя не собиралась, оно само вырвалось необдуманно.

– Это не выглядит так, будто ты жалуешься, не переживай. Ты не хотела, чтобы знал кто-то еще?

– Если мне нужна была плеть, значит, я не гожусь в послушницы. Другие не поймут, будут считать грязной.

– Смачивал ли он плеть в святой воде?

– Смачивал и без конца молился.

– Долго продолжалось? – его янтарные глаза внимательно смотрели на меня, кажется, будто он заглядывал в самую душу.

– С самого начала, как я сюда попала, пять лет.

– Больше такого никогда не повторится, – он порывисто обнял меня, прижимая к груди, погладил по спине, а после поспешно отстранился, одергивая сутану.

– Спасибо вам, святой отец— прошептала я, прижимая три пальца к ключице.

– Вера сильна не тогда, когда слова Всеотца вонзаются в плоть бичом, а когда ты самостоятельно произносишь их, придя к вере. Я прослежу, чтобы этого никогда больше не повторилось. Ты больше не будешь чувствовать себя здесь чужой.

Я скованно попрощалась и отправилась к себе. С чего бы ему меня обнимать? Странный проповедник, хотя если так посмотреть, то здесь все слишком странное. Бывают ли у людей такие глаза? Почти звериные, яркие, не хватает только вертикального зрачка.

Вспоминая видела ли я когда-то подобные, в голову пришел один из друзей отца, который часто посещал приемы. У него тоже были янтарные, но у отца Доминика в сто крат ярче.

* * *

Всю следующую неделю я испытывала невероятное чувство тревоги после каждой встречи со святым отцом. Я ловила взгляды послушниц и мне казалось, что еще немного и от меня останется горстка пепла.

Нехорошо думать так про будущих монахинь, оберегающих обитель духовенства, но они были слишком злобно настроены. Это было видно невооруженным глазом. Просто из-за того, что я поговорила со священником? Вздыхают ли они по нему? Возможно, тут до него не было молодых мужчин, а он еще и живет со всеми нами под одной крышей.

Лежа в постели я много думала, и из-за мыслей мне не удавалось заснуть. В памяти всплывали образы родителей, черты их лиц стирались во времени, я даже не могла вспомнить в каком месте на лице моей мамы была родинка и была ли она вообще.

Когда все же довелось уснуть, меня стали мучить кошмары. Последний раз я видела их еще в детстве. Я бежала от чего-то с расколотой головой и с бесформенным телом, пахнущего кровью. Оно хлюпало разлагающейся плотью, теряя куски. И тянуло ко мне свои руки-щупальца, стремясь схватить.

В горле застыл крик.

– Нашел, – проскрежетал голос.

ГЛАВА 3

Я кричу срывающимся и охрипшим голосом, который постепенно переходит в шепот. Переживаю, как бы не побеспокоить чуткий сон послушниц. Липкий страх от ночного кошмара меня не отпускает, я дрожу, кусаю губы и раскачиваюсь на кровати в тщетных попытках успокоиться. Слезы крупными каплями сами катятся из глаз.

И эти слезы жгли кожу, забираясь в самые дальние уголки души, заставляя чувствовать себя слабой и никчемной, не заслуживающей спасения, не имеющей возможности получить чью-то помощь.

Я гладила себя по плечам, шепча молитву, но это совсем не помогало. Мне хотелось выскочить из комнаты и бежать, куда угодно лишь бы подальше отсюда.

Шорох со стороны грубо сколоченного комода заставил меня вскочить с постели и выскочить за дверь, путаясь в слетевшей с кровати белоснежной простыне.

Я бежала шлепая босыми ногами по холодному каменному полу.

Сердце глухо билось, кровь приливала к вискам и болезненно стучала в затылке. Воздуха отчаянно не хватало, мелкие камешки впивались в голые ступни, пока я бежала не разбирая дороги, напуганная чем-то.

– Агата?

Голос преподобного раскатистым эхом отразился от каменных стен, я споткнулась, больно упав на одно колено. Зашипела от боли, потерев колено, обнаружив разбитую коленку.

– С-святой отец? Простите, я…

– Все хорошо? Ты выглядишь напуганной, – он подошел ближе и протянул руку.

Его янтарные глаза, пронзительные и в то же время успокаивающие, встретились с моими глазами

На мгновение показалось, что мир закружился вокруг меня, а затем я замерла, схватившись за его руку. Скользнула взглядом по его телу, всё ещё одетом в в рясу.

– Я…м-м-м, – замялась.

– Тебя что-то напугало? Ночные кошмары? Вот, – он накинул на мои плечи мантию, – не стоит разгуливать в ночной рубашке, – совсем беззлобно улыбнулся, обнажая идеально ровные резцы.

– Да, ночной кошмар, извините.

– Я тоже их вижу, Всеотец испытывает нас. Могу предложить тебе травяной чай, чтобы остаток ночи прошел спокойнее.

– Благодарю, святой отец, но…

– Ты нисколько не обременяешь, – как будто прочитав мои мысли, произнес он.

Его мантия хранила тепло и аромат зеленого чая, дыма благовоний. Я обняла себя за плечи и долгожданное спокойствие наступило.

Отец Доминик вставил ключ в дверь своей комнаты, и звучным, но одновременно тихим голосом пробормотал себе что-то под нос.

– Посидишь здесь, пока я схожу за чайником?

Я хотела покачать головой, но взяла себя в руки и кивнула. Жестом он указал на кресло возле письменного стола напротив кровати. Я опустилась в него, подобрав ноги, укрыв их его мантией.

Отец Доминик вернулся скоро, держа в руках наполненный чайник, который поставил на небольшую комнатную печь.

– Голодна?

Я широко раскрыла глаза и проговорила:

– Святой отец, но ведь грех чревоугодия особенно силен ночами, так стало быть…

– Не волнуйся так, я просто предложил, я не проверяю твою веру. Видел, что ты в трапезной не притронулась ни к обеду, ни к ужину. Решил, что после того, как ты успокоишься, стоило бы поесть, – улыбка слегка тронула уголки его губ.

Нет-нет, не нужно. Спасибо, – я сконфуженно улыбнулась, поджав губы.

– Истязая свою плоть вне поста, ты лучше не сделаешь. Всеотец видит, что тебе тяжело, он пошлет нужное решение, просто верь, – он разлил напиток по кружкам и протянул одну из них мне.

– Я верю, – неубедительно отозвалась я, вперившись взглядом в плавающие чаинки, прежде чем отпить.

Когда я попробовала дымящийся чай из чашки, не могла не испытать восхищения от того, как восхитительно ароматы танцевали на языке. Отец Доминик, с его мудрыми глазами и нежной улыбкой, с удовольствием наблюдал за моей реакцией.

– А, я вижу, вы цените мою работу, сказал он глубоким рокочущим голосом и улыбнулся.

Я ответила на улыбку более робко, спряталась в кружке.

Я сделала новый глоток, вкус заплясал у меня на языке – землистые оттенки смешались с оттенками сладости. Это был действительно напиток, не похожий ни на один из тех, что я пробовала раньше. Чем больше я пила, тем больше чувствовала, как напряжение в плечах спадает, а разум проясняется, словно утренний туман, рассеивающийся под лучами теплого солнца.

– Нравится? – выжидающе посмотрел на меня.

– Прежде такого мне не доводилось пить, спасибо, очень вкусно.

В уголках глаз отца Доминика появились морщинки, а черты его лица смягчились, когда он улыбнулся, и под его строгим поведением проскользнул озорной огонек

– Эти травы я собирал сам. Было время, когда я жил среди именитых травников и травниц, но эта совсем не увлекательная история для другого раза, – как-то грустно проговорил он, а его глаза подернулись туманом воспоминаний.

– Вы не всегда были священником?

– Нет, не всегда, – коротко ответил он. – Ты пока пей, а я займусь работой, – он взял свою кружку и сел за письменный стол из темного дерева, на котором лежали пожелтевшие от времени листы бумаги, местами покрытые коричневыми пятнами.

* * *

Время давно перевалило за полночь, а он продолжал сидеть за своим письменным столом, слегка отстраненно перебирая бумаги, наверное, письма, разглядывая написанное, скользя пальцем по строкам, написанным витиеватым почерком, запечатленным на потрепанных временем бумагах.

Я сидела подле него и рассматривала ровную линию челюсти. В приглушенном свете его янтарные глаза казалось слегка светились.

– Прошу прощения, увлекся, – он потер тремя пальцами переносицу и взглянул на меня, отставляя свою кружку в сторону. – Тебе уже лучше? Колено болит?

И почему-то я смущенная и взволнованная, потупила взгляд в дрожащую гладь напитка, которого осталось всего на пару глотков, пытаясь унять дрожь. Но мне не было холодно.

– Все в порядке, – заверила я, но когда попыталась встать, поморщилась и плюхнулась обратно, словно мешок.

– Позволь осмотреть, – как будто вовсе не спрашивал, опустился передо мной на колени, а я ощутила, как краска заливает щеки. Присев на пол рядом с кроватью, стал легко перебирать складки тонкой ткани, оголяя сначала мою лодыжку, потом выше…

Резкий прилив жара поднялся с самого низа, заставляя меня теряя воздух, задыхаться, когда его прохладные пальцы коснулись обнаженной кожи. Он что-то говорил, но я не слышала, в ушах шумело. Даже когда он отошел к шкафу, перебирая что-то в ящике, я все еще ощущала его прикосновение.

– Будет неприятно, – предупредил он, а я хотела, чтобы хоть что-то заставило смениться мысли, чтобы они перестали быть такими… греховными.

Прозрачная жидкость из темно-зеленого пузырька вылилась на ссадину и я зашипела, хватаясь за подлокотники кресла, стискивая их до побелевших костяшек. Однако, воображение раз за разом подкидывало мне совсем непристойные картинки в которых ключевой фигурой был отец Доминик.

– Больно?

Сморгнув слезы, я покачала головой и тогда он взял меня под колено, приблизился и подул на пострадавшую кожу, которая покалывала сотнями маленьких иголочек. Я задержала дыхание, боясь застонать, уж лучше потерять сознание, задохнувшись. Все внутренности сжались в тугой узел, который опустился в самый низ живота.

– Я провожу тебя, если тебе так будет легче, то можешь опереться на меня.

– Н-нет, спасибо, – выдохнула я.

– Никогда не бойся попросить о помощи, – он протянул руку, чтобы помочь мне встать.

Двумя руками я ухватилась за его ладонь и встала на обе ноги, ступни обдало холодом.

– Ты босая совсем, заболеешь, – он недовольно покачал головой.

В мгновение ока оказался рядом и поднял меня на руки, стараясь не касаться оголенной кожи. Но и чувствуя его тепло через ткань одежды, я горела. Почему именно он, святой отец. Я закрыла глаза на мгновение и все чувства обострились.

Под мерное покачивание у него на руках, я старалась дышать как можно ровнее, но редкие выдохи все равно получались рваными, с хрипотцой.

– Ты волнуешься, напрасно, зла тебе я не желаю.

– Угу, – не смогла вымолвить ничего больше.

Отец Доминик преодолел лестницу со мной на руках, как будто я ничего не весила, даже испарины не появилось на его ровном лбу. Легким движением головы, он откинул пряди волос, упавшие на глаза и меня снова бросило в жар.

Аккуратно опустив меня на пол, он поправил на мне свою мантию, прикрывая оголенные ключицы.

– Это ваше, мне нужно вернуть, – я держалась за плотную ткань одеяния отца Доминика.

– Не сегодня, – снова улыбка тронула его губы, а глаза смотрели на мою руку, крепко сжимающую мантию. – Доброй ночи, сестра Агата, я помолюсь за тебя.

– Спасибо, святой отец, – я кивнула и скрылась за дверью своей комнаты. Тяжело дыша, сползла по стене, обнимая себя за плечи, вдыхая аромат благовоний от одежды.

* * *

На душевных рассказах о Всеотце нашем от сестры Долорес нельзя было спать, я держалась изо всех сил, но бессонная ночь не прошла даром. Я чувствовала, что вот-вот и мои глаза слипнутся.

До самого утра я прокручивала в голове пережитые моменты с отцом Домиником, укутавшись в его мантию, которая дарила ощущение объятий. Снова и снова вспоминала его прикосновение к моей щиколотке, потом выше. тепло его дыхания на поврежденной коже.

Мучительно.

Сознание посылало чудовищно приятные прикосновения чужих губ, которые бесстыдно целовали мои губы. И что более важно, так это то, что они получали от меня страстный и жадный поцелуй в ответ. Это было влажно, пылко, ярко, пламенно, неистово, трепетно и жадно.

Отключившееся на какие-то секунды сознание тут же забило тревогу, а затем раздался звук смачной и звенящей пощёчины. Я встрепенулась и открыла глаза. Но вместо лица отца Доминика, я увидела недовольную сестру Долорес и окончательно проснулась.

– Мы еще побеседуем о твоем неуважительном отношении и к святым текстам и Всеотце нашем, раз ты позволяешь себе засыпать.

Я сжалась и опустила взгляд, оправдываться было бессмысленно. Потерла горящую щеку и насупилась.

После урока ко мне подошла Барбара с сочувствующим выражением на лице.

– Ты заболела? – спросила она, положив ладонь мне на плечо.

– Да, – солгала я.

– Ты обращалась к сестре Хелен?

– Нет.

– Обратись обязательно! Пойдем вместе?

– Я чуть позже схожу сама, – я ответила на ее обеспокоенно-теплую улыбку и мы двинулись в сторону правого крыла монастыря, к обеденной зале.

– Добрый день! – взвизгнула Барбара, напугав меня так, что я подскочила на месте.

Я отследила ее взгляд и заметила Отца Доминика с которым она поздоровалась слишком уж энергично.

Отец доминик кивнул и внимательно посмотрел на меня.

– Добрый день, Святой Отец, – пискнула я, переведя взгляд на носки своих туфель.

Недавний сон совсем не шел у меня из головы, я почувствовала, как горят мои щеки и сдержалась, чтобы не приложить к ним ладони.

Я услышала, как он усмехнулся и поспешно спрятал смешок за кашлем. Барбара проводила его восхищенным взглядом и широкой улыбкой на розовощеком лице.

– Так улыбаешься, как будто увидела Всеотца.

– Агата! Какая же все-таки ты ужасная богохульница! Твое счастье, что этого Мать Настоятельница не услышала, – недовольно пробурчала она, ущипнув меня за бок.

Я поморщилась и тоже посмотрела вслед уходящему святому отцу. Он очень хорошо сложен, а эта его выправка, словно у военного. Ни один человек так прямо не может держать спину.

Заметив, что Барбара, уже продвинулась далеко вперед, я попыталась ее нагнать, но боль в опухшем колене, заставила меня сбавить скорость.

* * *

Обед как всегда был скудным, чтобы не дать чревоугодию поглотить тело и душу. Я уже совсем забыла вкус домашней еды. Даже не смотря на то, что моя мама не умела готовить, то что выходил из-под её ножа всяко лучше пресной каши, которую я сейчас размазывала по тарелке, а булочку, которой можно было бы перебить вкус мерзкой субстанции, я уже съела.

Я бросила взгляд на стол за которым сидел святой отец, в уголке его рта осталась крошка, он медленно облизал нижнюю губу и я шумно вздохнув выронила ложку, которая громко звякнула, ударившись о тарелку. Отец Доминик посмотрел на меня, а я судорожно вдохнула.

– Ты сегодня какая-то рассеянная, – проговорила Барбара, отправляя в рот новую порцию каши.

– Что? – переспросила я зачем-то, когда с первого раза услышала, что она сказала.

– Ну, а я о чем? Рассеянная.

– Мне нужно выспаться и все будет хорошо.

– И посетить сестру Хелен, – строго посмотрела на меня.

– И посетить сестру Хелен, – повторила я, соглашаясь.

Встав из-за стола, я больно ударилась и без того пострадавшим коленом об угол и сморщилась. Слезы выступили на глазах, я на несколько секунд закрыла веки, ожидая когда перед ними перестанут маячить цветные пятна.

Кто-то положил руку на мое плечо, я подумала, что это Барбара, но когда открыла глаза, увидела Святого Отца.

– Все в порядке? – обеспокоенно проговорил он.

Я осмотрелась. Глаза всех послушниц были обращены к нам, я взмолилась Всеотцу, чтобы он нашел им занятие поинтереснее, чем пялиться.

Я быстро кивнула и поспешила выйти в коридор, чтобы успеть прогуляться по двору до молитвы. Колено ныло, но я упорно игнорировала боль, просто шла, почти бежала на свежий воздух, даже не подумав, что на улице уже глубокая осень и без верхней одежды мне будет холодно.

Солнечный свет, играющий на каменных плитах, на мгновение успокоил мои измотанные нервы. Однако короткая передышка была недолгой, так как быстрые шаги отца Доминика эхом отдавались у меня за спиной.

Я обернулась и встретилась с его пронзительным взглядом, который скользил по моему, наверняка, встревоженному лицу.

– Сестра Агата? Ты так быстро ушла. Мне передали о том, что ты получила пощечину от сестры Долорес, – мягкий баритон разливался по ветру, и шелест ветра в остатках листвы кленов сглаживал и без того ровную речь, делая слова нежнее шелка, а голос слаще спелых персиков.

– Все в порядке, – кивнула я.

– Остался след, – проговорил он и погладил меня по щеке.

Мой мир взорвался в этот момент сотнями бабочек. Нет, наверное, это случилось раньше.

Это произошло, когда отец Доминик впервые вошел в молельный зал.

ГЛАВА 4

Пылающая плоть и сладкая боль запечатленная на припухших от поцелуев губах. Я чувствую, как слезятся глаза, а сама – горячее самого ада и глубин преисподней. До боли в мышцах широко улыбаясь, подползаю, сдирая колени в кровь о шершавый деревянный пол церкви.

– Поцелуй меня, ну же, – хриплый от возбуждения мужской голос растягивает слоги.

Поцелую, ведь не могу отказать такой сладкой просьбе, полностью соответствующей моим собственным желаниям.

И я, смеясь, подползаю еще ближе, не обращая внимания на щепки впившиеся в колени, пока он притягивает меня так жадно и властно, прижимает так тесно и страстно, что я хочу утонуть в его теле, напряженном как грозовое облако.

Я вскакиваю на постели, тяжело дыша. Мое сердце отбивает бешеный ритм, на губах привкус крови и тело горит, наверное, адовым пламенем.

Грешница. Только им снятся такие греховные сладострастные сны, ключевой фигурой которых является святой отец.

Падаю на подушки, откидывая влажные волосы со лба. Стоит на мгновение закрыть глаза, как в мыслях снова всплывает лицо отца Доминика, улыбающегося совсем нескромной улыбкой. Застонав от безысходности, зарываю голову в прохладные подушки.

Рассвет еще не вступил в свои законные права на небосводе. Я оделась и вышла из комнаты, чтобы привести себя в чувство, хотя бы попытаться.

Уже почти осенний ветер моментально начал дуть со стороны Севера, сдувать пыль и остатки опавших прошлогодних листьев с дорожки по которой я шла к старому кресту, появившемуся здесь с самого основания монастыря.

Сегодня скорее всего мать Настоятельница соберет нас на уборку территории. Я помню, как нравилось мне прыгать в собранную кучу листьев или прятаться в них, дожидаясь пока кто-то пройдет мимо, чтобы выскочить и напугать. Потом за это мне, конечно, прилетало, но удовольствие от шалости перекрывало последующие наказания.

Делаю еще один шаг вперед, прошло несколько дней, колено почти не болело, удавалось ходить и не морщиться с каждым шагом.

Колючий холодок пробежал по линии позвоночника, перед глазами все внезапно поплыло, изображение размывалось, и я едва удержала равновесие. Падая, я почувствовала прикосновение тяжелой руки на моем локте, помогающее не свалиться. Сжала губы в тонкую линию и не оборачиваясь, выровнялась. А когда обернулась, рядом со мной никого не оказалось.

Не могло же мне померещиться? В существование духов и прочей нечисти я совсем не верю, да и земля здесь святая, откуда взяться необъяснимому?

В рассветных сумерках мелькали тени от которых становилось неуютно, я чувствовала на себе чужое внимание, как будто за мной следили сотни пар глаз, хотя вокруг не было никого. Я начала жалеть о том, что вообще вышла на улицу.

Опустилась на колени, сложила ладони лодочкой, прислонилась к ним лбом и тихо-тихо, едва слышно произнесла молитву.

– Всеотец, спаси меня от плотского греха. Войди в моё сердце, о Единый! – слова уносил усилившийся ветер, и мне показалось, что кто-то закричал, надрывно, захлебываясь.

Осмотревшись, не заметила никого и ничего, только ветер все усиливался и мелкие капли уже падали на мою кожу, обжигая ее холодом. Я поежилась и встала с колен, больше не чувствуя своей спиной прожигающих несуществующих взглядов.

Этим вечером, когда сестры готовились ко сну после молитвы, я оказалась одна в поисках утешения от внутреннего смятения.

Слишком поздно я заметила его – отца Доминика, сидящего в тени, его лицо освещал лишь слабый свет свечей. На мгновение наши взгляды встретились, и я почувствовала, как тяжесть моего запретного влечения опасно повисла в воздухе.

По мере того, как сгущалась ночь и свечи мерцали в тишине, мне становилось всё более неловко, но я всё равно не решалась начать разговор. Не говоря ни слова, отец Доминик поднялся со скамьи и подошел ко мне, сокращая расстояние между нами широкими шагами.

Воздух ещё больше сгустился от напряжения, когда он остановился рядом со мной, и его теплое дыхание коснулось моего уха.

– Агата, – прошептал он низким и хрипловатым голосом, от которого у меня по спине побежали мурашки.

С колотящимся в груди сердцем я вглядывалась в блеск его священного знака на длинной цепи. Пыталась смотреть куда угодно только не в его глаза. Было ли это своего рода искушением от самого дьявола?

Пока я колебалась, отец Доминик нежно положил руку на моё плечо, как бы случацйно проведя пальцами по изгибу шеи.

От этого прикосновения по моим венам пробежал электрический разряд, от которого перехватило дыхание, и я на мгновение захотела большего. Медленно, мучительно медленно он повернул меня к себе, его глаза горели таким огнем, что я задрожала.

Поцелует? Неужели?

Какая-то часть меня задавалась вопросом, почему я вот так просто поддаюсь греху.

Когда глаза отца Доминика опять встретились с моими, я почувствовала, что меня затягивает в глубины их мрачной тайны.

Готова поспорить, что видела, как в нем горит страсть, огонь, который, казалось, поглощал каждый дюйм его существа.

Это ощущалось так, словно мы были двумя разгорающимися языками пламени, притянутыми друг к другу какой-то невидимой силой, готовыми вот-вот слиться в бушующий ад.

Его рука все еще лежала на моём плече, и по мере того, как он притягивал меня ближе, давление усиливалось. Сопротивление ослабло, мои чувства были переполнены первобытным желанием, разлившимся по венам.

Не отрывая взгляда, он протянул руку и убрал прядь волос мне за ухо, проведя пальцами по подбородку. Это ощущение вызвало цепную реакцию мурашек, пробежавших по спине, и у меня перехватило дыхание. Казалось, само время замедлило свой бег, оставив только нас двоих в вечной паузе.

– Агата, постарайся не ходить по монастырю после отбоя. И он отошел. Моя щека всё ещё хранила тепло его ладони.

Я бесцельно слонялась по монастырю, пока не наткнулась на сестру Долорес вместе с Настоятельницей, они замолкли, увидев меня, как будто секунду назад их оживленный разговор касался меня.

Мать Настоятельница поманила меня к себе и я осторожно подошла, чувствуя скрытую угрозу, витавшую в воздухе. От Настоятельницы пахло травяным наполнением мешочков-осушителей, которые обычно кладут в бельевые шкафы, чтобы избавиться от влаги и моли.

– Молилась ли ты сегодня?

– Молилась, мать Настоятельница. Я как раз возвр…

Она прервала меня, подняв ладонь.

– Тебе пора на исповедь, святой отец уже ждет.

Я задрожала. Не столько от осознания того, что возможно удары плети снова будут рассекать мою кожу, сколько от того, что я опять останусь наедине с ним.

* * *

Отец Доминик встретил меня возле двери в исповедальню, медленно отпер дверь старым ржавым ключом и пропустил меня первой. Протиснувшись мимо него я вдохнула аромат благовоний, сандала и чего-то еще. Запах был совсем не таким, как в келье отца Иоанна. Вспомнив о нем, я вздрогнула и подавила приступ тошноты.

Молча, он указал на деревянный стул возле помоста. Дождался, когда я опущусь в него и только потом сел напротив.

– Мать Настоятельница передала мне одну тревожную просьбу, – он сложил ладони и уронил в них лицо. – Но выполнить её я не могу, – он выдохнул и посмотрел на меня с легким изучающим прищуром.

– Вы говорите о… – я задохнулась, не договорив.

– О плети, да.

Мне хотелось расплакаться. И я бы сделала это, если бы не ненавидела себя за каждую слезу.

Я боялась смотреть в его глаза, несмело поднимая голову, но когда решилась, не отрывала взгляда ни на миг, глядела, возможно, как на союзника, раз он решил не применять очищение души бичем. Решил ведь, да?

Он же смотрел на меня спокойно и несколько восхищенно, рассматривая меня как-то тепло. Когда вздыхал он, я забывала делать вдох.

– Пойдем, не здесь, – как-то слишком громко проговорил он и я вздрогнула.

Жестом поманил меня за собой и мы прошли уже известной дорогой до его комнаты, все так же молча.

Указал мне на кресло. Стоило мне посмотреть на мягкую обивку, как воспоминания взорвались, я почти чувствовала его прикосновение на своей коже.

Тряхнув головой я села, подобрав колени к груди. Он сел за стол.

Тишина раскалывала голову, обилием мыслей, крутящихся буйным вихрем.

Спустя несколько мучительных тягучих минут, я встала, повернулась к нему спиной. Когда я нащупала пуговицу воротника, совсем рядом с затылком, на мои пальцы легли его ладони. Я опустила руки и немного развернулась.

– Нет, не нужно, – хрипло проговорил он, застегивая обратно, мною расстегнутую пуговку.

– Но мать Настоятельница…

– Тебе не нужна плеть, чтобы избавиться от грехов.

Против воли я всхлипнула и шрамы на спине отозвались фантомной болью. Отец Доминик провел рукой между моих лопаток, как будто точно знал где находится каждый шрам, и я вздрогнула от внезапного забега мурашек по телу.

– Я не стану причинять тебе боль, даже если придется расплатиться за это, Агата.

От того, как он произнес мое имя, ноги подкосились, но рука святого отца подхватила меня за локоть, помогая встать на ноги.

– Если мать Настоятельница спросит, ответь, что исповедь прошла, как обычно. Я буду молиться за нас двоих. Совет узнает о том, что происходит. Мне нужно сообщить им как можно скорее.

Я испуганно посмотрела на него и замотала головой.

– Тише, – он погладил меня по плечу. – Никто не станет винить тебя в этом, – вкрадчивый шепот и мягкие прикосновения навевали спокойствие.

– Выпьем чай, а после отправишься в постель, – не спрашивал, а сразу принялся насыпать чай в кружки.

Повисло молчание в наэлектризованном воздухе. Даже дышать стало тяжелее, он будто стал гуще и с трудом преодолевал дыхательные пути.

Отец Доминик молча, как неживой, допил, отставил кружку в сторону, но сделал это чуть громче, чем ранее, когда вставал за чайником, чтобы подлить воды.

Звук остановил эту тишину, она разрывала мои мысли на части и разбивала их вдребезги. А он, так же молча, встал из кресла. Открыл ящик, достал плеть, жестом показал молчать.

Соорудил из подушек гору и замахнулся над ними плетью, раздался свист рассекающего воздух бича и громкий хлопок о ткань подушки, почему-то так похожий на удар о живую плоть. Я вздрогнула и затряслась.

Воспоминания подступили твердым комком к горлу, который невозможно было сглотнуть.

Обернувшись, прежде чем занести плеть снова, кивком указал на дверь.

Надо же… в святых стенах подслушивают.

Когда хлыст в очередной раз опустился на подушку, я вздрогнула и спрятала лицо в коленях.

– Да простит Всеотец твои грехи, сим скрепляю очищение, сестра Агата, – произнес он, утирая пот со лба, когда плеть двадцать первый раз ударила по подушке.

Я протянула ему свою кружку с нетронутым, уже остывшим чаем, и он выпил его залпом, а когда закончил смешно вытянул изо рта чайный листочек.

Тяжело дыша он опустился в кресло и наклонился ко мне.

– Тебе нужно сделать вид, что исповедь закончилась именно так, как того хотела бы Настоятельница, – горячий шепот обжег мое ухо. – И вот еще деталь, – ладонью он взъерошил мои волосы, заключил меня в кольцо своих рук и потянулся к пуговице на моей спине, ловким движением расстегнул её, как будто делает это каждый день.

Когда он отстранился, я уже дрожала, не от холода, совсем не от него. Я стиснула бедра, кивнула, совсем не слыша того, что он говорит, поклонилась и слишком поспешно попыталась ретироваться.

Возле двери он меня нагнал и прошептал, как будто не на ухо, а сразу в душу:

– За дверью тебя уже ждет Настоятельница, постарайся быть убедительной. Меня какое-то время не будет, постарайся не наделать глупостей.

Я кивнула, он отворил дверь, и когда я вышла, на меня обрушился привычный шум жизни монастыря: шикала старая сестра Долорес на стайку громко смеющихся послушниц, причитала сестра Хелен, что на несносных девиц не напастись целебных мазей, где-то капала вода. Но в комнате отца Доминика все это как будто переставало существовать, словно у него собственный мир, отдельный от монастыря и всего что с ним связано, да и сам он можно подумать не отсюда.

– Агата?

– Да, мать Настоятельница? – всем своим видом я попыталась изобразить страдания, вспоминая, что чувствовала после прошлых «исповедей».

– Ничего, иди к себе. Пусть Единый очистит твою душу.

– Воистину, – пробормотала я, устремив взгляд в пол, думая только о том, что лицо отца Доминика было так близко, а его шепот возле моего уха…

Я вздрогнула и поспешила, притворяясь, что у меня болит спина. Остановилась, как будто переводила дух, сжала пальцы в кулаки и зажмурилась, а когда завернула за угол, поймала краем глаза на себе изучающий взгляд матери Настоятельницы.

Может быть, ей просто нравится истязать меня? Может быть, мои родители как-то оскорбили её, когда передавали меня в монастырь?

Может быть… все что угодно.

Я плюхнулась животом на кровать и постаралась вспомнить детские стишки, которые мы с гувернанткой разучивали, когда я была ребенком.

Теряюсь в своих мыслях, среди всего вихря из собственных чувств. Они все безумно разные, но я перестаю различать их, как деревья в лесу, после долгого пребывания в нем.

– Пойми уже, глупая, наконец, что с тобой происходит! – громко вскрикиваю я, обрывая конец фразы подушкой.

Я должна собраться. Но я не могу. Я чувствую давление, меня будто снова и снова хлещут кожаным кнутом по ребрам, а я падаю на колени под беспрестанный гул молитвы и сдаюсь.

Почему отец Доминик решил мне помочь? Почему попросил солгать? Разве человек, принявший сан может позволить себе говорить неправду? Или это ложь во спасение? Но чье спасение? Если он спасает грешницу, то не вредит ли это его собственной душе?

* * *

Три дня я усердно притворялась изможденной, обмакнув палец в сажу, нарисовала себе круги под глазами, смотрясь в блестящее дно кастрюли. Вышло так правдоподобно, что даже сестра Долорес освободила меня от уборки территории.

Лежа в своей постели, я так много думала, что совсем не заметила как уснула, чтобы позже проснуться от собственного крика.

Сердце после ночного кошмара бешено стучало, гул в голове не прекращался и я сдавила виски пальцами. Сначала мне показалось, что стук в дверь мне померещился, пока он не повторился вновь.

– Сестра Агата, я пришел справиться о вашем состоянии, – официально произнес он из-за двери.

Я не знала есть ли еще кто-то в темном коридоре, потому не стала открывать, просто подошла ближе.

– Со мной все в порядке, – так же из-за двери заверила я.

– Хорошо, я рад. Буду ждать вас в молельном зале, на уроке слова божьего.

– А сестра Долорес?

– Заболела, – отрезал он. – Отдыхайте, сестра Агата, – проговорил он, отходя.

Я стояла возле двери, пока шаги совсем не стихли.

В самом деле решил узнать о моем самочувствии? Это мать Настоятельница его попросила? Или сам решил, едва вернувшись?

Тряхнув головой я заметила, как сгустились тени в комнате и замерла. Тьма буквально клубилась в углах, шевелясь словно живая. Переливаясь всеми оттенками от темно-серого до глубоко-черного, она двинулась на меня.

Я взвизгнула и выскочила за дверь, и бежала пока не налетела на отца Доминика. Сбивчиво попыталась объяснить, что увидела, но как только слова слетали с моих губ, это превращалось в первосортный бред.

– Вы достаточно спите ночью? – он скептически осмотрел мое лицо и всего на мгновение его взгляд скользнул ниже, туда, где были расстегнуты пуговицы ночной рубашки, которую я планировала сменить.

Я охнула и постаралась прикрыть руками грудь.

– Я провожу и проверю продолжает ли «тьма» караулить вас за углом вашей спальни, – абсолютно бесстрастно произнес он.

Потупив взгляд я шла за ним, коря себя за глупость и детские страхи. Я и правда мало сплю, потому что мучаюсь от кошмаров. Еще бы голая выскочила. Мне хотелось упасть и биться головой об пол.

– Как я погляжу, здесь все в порядке. Отдыхайте, сестра Агата, если не сможете заснуть, обратитесь к сестре Хелен за настоем.

Я разочарованно выдохнула и накрылась одеялом с головой.Я упала на кровать и зарычала в подушку от собственной глупости, когда из коридора больше не доносилось звуков. Мне очень сильно хотелось влететь со всего размаха в стену, чтобы полностью потерять связь с реальным миром и, возможно, забыться. – Надо же, учудила… – прошипела я, обращаясь к самой себе вслух.