Любовь в Атлантиде. Рассказы и повести бесплатное чтение
© Марина Бойкова-Гальяни, 2024
ISBN 978-5-0062-3351-5
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Любовь в Атлантиде
Латон мечтал о наследнике. Аланта, его жена и прекрасная женщина, после мора, посланного богами на непокорных великанов, не могла забеременеть. Многих женщин Атлантиды постигла её участь. Они почернели лицом, утратили густоту волос и навсегда остались бесплодными.
Скорбно склонив голову, Латон глядел на виноградную гроздь, украшавшую чашу плодородия.
– Любимый, – Аланта тронула мужа за плечо, – корабль Аполодона причалил к пирсу четвёртого уровня. Идём смотреть невольниц?
Чернокожие рабыни стояли двумя длинными рядами: первый ряд занимали красивые, молодые, нерожавшие; второй ряд состоял из зрелых выносливых женщин. Первые предназначались для работ по дому, вторые для тяжёлой пахоты в полях.
Взгляд Латона выхватил юную хрупкую девушку: он подошёл, повернув рабыню задом, коснулся твёрдых налитых ягодиц:
– Хороша чертовка!
– Бёдра узковаты, – заметила подоспевшая супруга, – да и мелковата для инкубатора. Порвётся.
– Ничего, буду осторожен.
– Как тебе, вон та, мослатая?
– На лицо посмотри.
– М-да… А черна, как ад.
– Эта девушка и не очень черна, думаю, мулатка, и красива, – Латон не желал отказываться от избранницы.
– Хочешь, возьмём обеих. Но мелкую я бы не брала.
– Соседушка, ты не права, – вмешалась Мартиника, жена морехода-торговца, владельца невольников, – обрати внимание на то, какие тонкие и гибкие косточки у малышки, прямо хрящики. Легко разойдутся. А помрёт при родах, вам же меньше хлопот. Возьмёте кормилицу, да хоть нашу, в аренду. Ну?
– Уговорила, соседка, покупаем. Как её зовут?
– Как назовёте.
В доме архитектора Латона появилась рабыня с кожей цвета сильно топлёного молока. Элпида. Так обоюдно назвали девушку хозяева дома.
В семье Латона царил мир и покой. Несколько лет назад атлант женился на Аланте по сговору родителей. Отцы заседали в сенате, иногда выпивали вместе, и ещё до появления на свет потомства решили, если у одного будет сын, а у другого дочь, породниться, женив их, когда вырастут. Ни о какой любви речи не шло: в Атлантиде браки по любви были дурным тоном.
Отсутствие страстей в семье делало брак Латона и Аланты благополучным и ровным: супруги тихо заботились друг о друге.
Члены сената периодически устраивали оргии, но Латон побывал на празднике лишь один раз, о чём вспоминал с отвращением, так как это был настоящий вертеп разврата и пьянства.
Незадолго до приобретения Латон видел во сне прекрасную девушку, которая звала его за собой. Он преследовал незнакомку так, будто от этого зависела жизнь, но убегающую фигурку накрыл густой туман и она исчезла. В отчаянии Латон упал на колени, и проснулся весь в поту.
Едва увидев Элпиду, Латон узнал девушку из сна, поэтому решил купить, во что бы то ни стало. В день покупки супруга всячески показывала недовольство.
– Дорогая, тебе что-то не нравится? – Спросил за ужином Латон.
– Как ты уцепился за эту девку! – Раздражённо ответила жена. – Она мёдом намазана?
Что? – Искренне удивился Латон, – Ревнуешь? Милая, как тебе такое в голову пришло? Девчонка просто цыплёнок. Жалко стало. Защитить хотел: маленькая, хрупкая в мире великанов.
– Защитить? Да она сдохнет при родах! Где твой ум? Ты на себя посмотри: не самый маленький мужчина в Атлантиде.
– Но и не самый большой.
Аланта расхохоталась в ответ:
– Зато самый глупый. Мельчает народ Атлантиды: с греками не справились. Твой отец был выше тебя на целую голову – умнейший человек.
– Причем тут мой отец? Были духовные праотцы. А теперь сами богами себя почитаем. Золотому тельцу молимся.
– Наука шагнула вперёд, сколько новых товаров появилось.
– Угу. Бог наказывает нас. Рухнула духовная культура. Боги благоволят Афинам.
– Мы действительно сами боги, а что с Афинами не справились, тактический ход.
Вскоре Элпида забеременела, и её статус сильно вырос: теперь она проводила ночи в спальне по соседству со спальней хозяев. Латон окружил девушку заботой, что раздражало Аланту, которая вела календарь, радостно отмечая каждый прошедший день.
Атлант любил размышлять в одиночестве, сидя у воды. Океан тихо дышал у его ног, рождая в голове дивные мысли и новые идеи.
Однажды к нему подошла Элпида, и молча села рядом. Пребывая в глубоких раздумьях, Латон не сразу заметил девушку. Солнце садилось, лёгкий ветерок сгонял облака. Девушка зябко потёрла руками плечи.
– Замёрзла? – увидел её хозяин.
– Немного.
– Давно сидишь?
– Не знаю, задумалась.
– Задумалась? О чём, интересно?
– Скоро умру, а что будет после?
Латон заключил её в объятия, согревая, как маленького ребёнка: нежность разлилась по груди великана. Он вздохнул, готовя слова утешения.
– Не надо, – маленькие пальчики коснулись его губ, – я всё знаю. Так проще.
– Давай сбежим! – Горячо шепнул Латон.
– И нас будет преследовать весь мир. Нет, Латон. У тебя блестящее будущее на большой земле, где богов чтят.
– Да, я буду строить храмы в Египте, как только закончу дела в Атлантиде. Кажется, наш союз с Алантой изжил себя.
– Ребёнок это исправит. Госпожа будет хорошей матерью малышу. Супруга тебе под стать, такая же полубогиня, как ты, мой хозяин.
– Знаю. Но боюсь, что роды убьют тебя. Я полюбил тебя в ту же минуту, как увидел. Знаешь, ты мне снилась.
– Латон, у тебя такие тёплые, уютные руки.
– Воины Афин освобождают порабощённые нами народы. Убежим в Египет.
– И вместе станем рабами?
– Меня пригласили, как архитектора.
Элпида покачала головой:
– У нас нет будущего.
Латон нахмурился:
– Сейчас будет гроза, идём домой.
В семье атланта царило взаимопонимание: жена улыбнулась Латону:
– Голоден?
– Да. – Он повернулся к Элпиде. – Садись с нами.
– Такуба, – Эвридика позвала служанку, – неси ужин на троих.
Пожилая негритянка ушла на кухню, а вскоре вернулась, держа перед собой поднос, уставленный яствами.
– Что-нибудь ещё?
– Достаточно, – Аланта махнула рукой, прогоняя служанку. – Где гуляли? – Она вопросительно посмотрела на мужа.
– Ты знаешь, где я обычно провожу время в раздумьях.
– И в одиночестве.
– Элпида мне не мешала.
– Ах, ну да, конечно, рабыня не в счёт. Разве может помешать стул или стол?
Латон, молча, положил себе в тарелку куриную грудку и несколько долек помидоров. Аланта последовала примеру мужа. И только после них Элпида посмела взять немного салата и отварное яйцо.
Хозяйка проследила за выбором девушки:
– Возьми ещё куриную ножку.
– Спасибо, госпожа. Мне и этого много.
– Вас теперь двое.
– Мы с малышом знаем, что нам нужно. Он не голоден.
Время шло: для Аланты слишком медленно, для Латона неслось вскачь. В голове атланта зрели идеи по поводу будущих родов. До сих пор путём рассечения живота извлечены были из тел умирающих матерей младенцы боги Дионис и Асклепий. Но почему не попробовать операцию на живой женщине? Если понадобится.
Эскулапы, к которым обращался Латон, скептически качали головами: не забывай, ты не Аполлон. Дескать, да, теоретически возможно, но невыполнимо. Латон обратился с просьбой дать урок по анатомии женщины к одному давнему товарищу, учёному-медику.
– Аланта забеременела?
– Нет, но стараемся. Хочу заранее быть готовым к рискам.
– Похвально.
После курса анатомии Латон пришёл к выводу, что всё не так сложно, но страшно. Он выразил своё мнение другу, тот усмехнулся:
– Пока не станешь резать по живому.
– Мои кролики плодятся очень быстро, вот и потренируюсь.
– После эпидемии Аланта вряд ли забеременеет.
– Чтобы разрезать и зашить тысячу кроликов надо много времени. – Латон пропустил мимо ушей замечание друга.
– Если тебе удастся, это станет величайшим достижением века.
Первых трёх беременных крольчих нашёл быстро. После операции все самки подохли. Крольчата были слишком малы, и не выжили. Латон понял, что плод должен быть выношен. Он завёл дневник операций.
Шёл девятый месяц беременности Элпиды, но Латон провёл операции всего на сотне крольчих: выжила только одна. С крольчатами обстояло гораздо лучше: выжил каждый третий. Элпида часами молилась в храме Исцеления, чтобы возлюбленный избежал наказания, которое, она считала, неизбежно для народа Атлантиды. Гордый Латон, потомок полубогов, основавших Атлантиду, считал излишним посещение храма.
Когда у Элпиды начались схватки, Латон поместил её в специальный родильный бокс, который выстроил сам, и позвал двух эскулапов, согласившихся помочь. Женщина мучилась почти сутки. Эскулапы спорили между собой, родит или нет самостоятельно. Наконец, отчаявшись, Латон взял в руку скальпель и, облив его и живот роженицы вином, сделал огромный надрез вдоль.
– Много крови! – Сказал Термидион, – дальше я сам. Промакивай, из-за крови я ничего не вижу.
Второй эскулап, Никос, благополучно извлёк мальчика. Сердце Элпиды остановилось.
– Она умерла. Зашивать? – Спросил Термидион.
Латон кивнул и, мельком взглянув на новорожденного, вышел из операционной. Супруга, всё это время ожидавшая за дверью, бросилась к нему:
– Кто родился?
– Мальчик. Можешь зайти, взять ребёнка. Элпида мертва.
Посмотрев на серое лицо мужа, Аланта молча, вошла в операционную, где Термидион уже зашивал тело.
– Куда её?
– Не беспокойся, слуги уберут весь мусор. Тело сжечь.
Никос вручил Аланте вымытого и запелёнутого младенца:
– С рождением наследника!
Латон сидел у воды, там, где любил беседовать с Элпидой. Именно здесь им овладевала тихая грусть. Внезапно атлант вспомнил о предупреждении, которое сделала Элпида незадолго до смерти: он обещал возлюбленной, что переедет навсегда в Египет.
К ребёнку Латон был равнодушен: Аланта получила то, о чём мечтала. Через год супруги совсем отдалились: Латон объявил, что уезжает работать в Египет, возможно навсегда. Супруга только плечом повела.
Рано утром корабль отвёз его на материк. Атлант был на пути к Египту, когда с родной стороны появились чёрные тучи. Сердце дрогнуло, Латон резко развернул повозку: сынок, Аланта! До побережья слишком далеко, но он хлестал лошадей, что есть сил. Когда лошади пали, Латон бросил скарб, побежал. Вдалеке по небу носились обломки домов и деревьев. Через несколько часов, задыхаясь, достиг разрушенного стихией причала: мощная рябь несла к берегу куски цивилизации и трупы больших людей. Атлант, рыдая, упал лицом вниз. Цветущая Атлантида всего за сутки исчезла под водой.
Хищник
Выйдя из кухмистерской, городовой неспешно двинулся к набережной реки Фонтанки, где свернул к построенному несколько лет назад зданию цирка Чинизелли. Октябрьский туман держался над тёмными водами.
– Илья Ильич, – окликнул сзади знакомый голос.
Полицейский остановился и, широко улыбнувшись, протянул руку, подошедшему:
– Приветствую вас, Никита Петрович! Что нового в мире сыска?
– Видел афишу? Поволжский цирк на гастроли приехал. Да, вот же, на здании.
Городовой, глянув на ярко размалёванный плакат, протяжно свистнул:
– Ага!!! Снова Тигран!
– Эх, не удалось засадить в тюрьму, а ведь чую, – Сыщик стукнул себя кулаком в грудь, – и сердцем, и носом: убил, гад, свою жену, да на хищников списал.
– Как так?
– Как? Убил и в клетку бросил.
– Никита Петрович! Это ж кем надо быть! Невозможно и помыслить. – городовой покрутил большим и указательным пальцами ус.
– Помыслить невозможно, а на каторгу никто не хочет. Ты хоть видел этого Тиграна?
– Был на представлении год назад.
– А я, с Тиграном, как с тобой общался. Зверь, чисто зверь. Львы и тигры котята в сравнении с ним. Даже сейчас, вспомню допросы, мороз по коже. Бр-рр! Ну, я в кассу, супружница просит билеты купить.
– И я с тобой. На слонов посмотрю, на девчонку Леонелли, ах, до чего хороша!
– Дочка Тиграна. Это цирковая династия Львовых. Леонелли, – сыщик фыркнул, – взяли моду иностранцев из себя строить. А Лана Леонелли – красотка. Что ж, ты холостой, тебе можно и облизнуться.
Илья Ильич, смутившись, потупился
– Да я, так, девчонка ещё совсем.
В этот вечер Лана превзошла саму себя: все сложные и рискованные трюки под куполом цирка давались легко, безо всякого страха. Даже Тигран, крививший рот, стоя внизу возле кулис, не мог найти ни малейшей причины всыпать дочери. Под крики «браво» и бурные аплодисменты (ей трижды пришлось возвращаться на манеж, делать сальто и посылать зрителям воздушные поцелуи) она удалилась, неся охапку цветов. Затем объявили антракт, во время которого установят решётки вокруг манежа и проход для крупных хищников. Тигран спешно стал командовать рабочими. Девушка попыталась проскользнуть мимо отца незаметно.
– Дочь! – Окликнул Тигран, – подойди.
Сгорбившись от страха, девушка подошла:
– Да, папа.
– Хорошо выступила. Но, смотри, не дам себя позорить. Мы – династия Львовых-Леонелли! Поняла? – Крепкий кулак закачался перед носом юной гимнастки. Хмыкнув, кивнул на букет. – Поклонники? Ну, ну, жаль этот никчёмный силос в стакан не нальёшь и на хлеб не намажешь!
Ещё год назад их было трое в династической семье: отец – укротитель тигров и львов, мама – помощница супруга в постановке номеров на манеже, выступала с дрессированными мелкими собачками. Ну и она, Светлана, а коротко Лана, воздушная гимнастка шестнадцати лет от роду.
Год назад, вскоре после дня Покрова Пресвятой Богородицы маму убили хищники. Это случилось не во время выступления, а ночью. Жили они в комнатах при цирке, так как звери требовали ухода. А кто как не дрессировщик решится подойти вплотную к больному льву, тигру или коварной пантере?
– Не знаю, что ей понадобилось в клетке со львом, – прокомментировал тогда отец гибель матери.
События, связанные с гибелью мамы казались Лане противоречивым и страшным сном. Казалось, девушка что-то знает, только вспомнить не может. Полиция констатировала смерть по неосторожности, дело быстро закрыли.
– Эй, малохольная! – Грубо окрикнул отец, – заснула, что ли?
– Нет, папа, – Светлана сжалась под грозным взглядом.
– То-то, стой за клеткой, учись, Скоро будешь моей помощницей. Не смей возражать! А то плохо будет!
– Да, папа. Только цветы отнесу.
– Потом отнесёшь. Оставь за кулисами.
– Хорошо, папа!
Тигран издал недовольный рык.
– Вот дура-то! Кроме, да и нет, будто и слов не знает. Впрочем, и не к чему.
Девушка облегчённо вздохнула. Отец отработал номер чисто и изящно. Звери, огрызаясь, выполняли команды дрессировщика. Тигран в красно-чёрном, расшитом блёстками, костюме, подтянутый и стройный, приплясывая, изгибал торс, вызывая всеобщее восхищение: дамы визжали от восторга, когда он злил тигра, а потом ловко уходил от огромных клыков хищника. Конечно, это была игра, танец смерти, отрепетированный тысячу раз, но зрители верили. Лана знала, что после представления богатые дамы будут встречать победителя львов и тигров у выхода из здания цирка. А потом его повезут в карете веселиться, и возможно, он явится лишь под утро, пьяный и весёлый, чтобы завалиться спать до дневной репетиции. А потом снова выступление, и всё повторится. Она любила, когда после вечернего спектакля отец не оставался дома.
Содрогаясь от страха, девушка проходила мимо клеток с крупными хищниками, всякий раз вспоминая гибель мамы. Она видело то, что осталось от матери, но гнала от себя воспоминания, повторяя себе, как молитву, что это был сон. Но отца девушка боялась больше чем зверей. Первое время после трагедии отец был тихим и молчаливым, и дело закрыли, вынеся вердикт «Гибель по неосторожности». Прошло больше полугода. Однажды на манеже сцепились два тигра, их пришлось поливать водой из брандспойтов. Тигран пришёл в такую ярость, что забил тигра Расмуса до смерти. Директор труппы вызвал дрессировщика на «ковёр» и, пригрозив, что за любую следующую провинность вышвырнет Тиграна на улицу, наложил на артиста штраф.
Дрессировщик только ухмыльнулся:
– Пусть попробует! Всех зверей отравлю!
Конечно, слова артиста передали директору, но тот не отреагировал. Тигран продолжил выступления, и периодические порки животных для «профилактики».
Тем вечером дрессировщик сильно напился. Сидя за столом, налитыми кровью глазами наблюдал за дочерью, всё сильнее раздражаясь. Уловив злобный взгляд папаши, девушка хотела тихо уйти, но едва подошла к двери, отец хлопнул по столу кулаком:
– Куда?
– Меня звала Виолетта в гости.
– С каких пор ты дружишь с этой клоунессой?
– Эквилибристкой. Помнишь, она поддержала нас, когда мама погибла?
– И что? На твоей Виолетте негде ставить «пробы»: лахудра, одно слово. Не пойдёшь! – Отец подошёл к дочери и, одной рукой скрутил волосы на затылке Светланы. Ткнув девушке в нос кулак, пропахший табаком, прошипел прямо в ухо:
– Чуешь, чем пахнет?
– Да, папа, – прошептала несчастная.
– Спать иди!
Отпустив дочь, не удержался от веского подзатыльника. Шепча молитву, Лана легла в кровать.
Теперь он не допускал смертельных исходов, и ярость постепенно копилась, не давая полного удовлетворения. Вскоре у него появилась богатая любовница, Елизавета, которая после представления, иногда ожидала дрессировщика в шикарной карете. Муж Елизаветы, благотворитель купеческого рода, дослужился до чина личного дворянина, и соответственно супруга стала не купчихой, а дворянкой. Кстати, новопожалованный дворянин после представлений ожидал эквилибристку Виолетту в другой, более скромной карете там же, возле цирка. Супруги отправлялись в разные ресторации. А в ресторациях были номера, где гости могли свободно отдыхать.
Елизавета на время утихомирила любовника: Тигран, увлечённый новизной отношений, почти месяц не рычал на дочь. Потом всё стало, как раньше. Малейший повод, и глаза дрессировщика наливались кровью. Тигран бежал в трактир, напивался и затевал драку. Однажды избил пьяного работягу до полусмерти. Дрессировщика забрали в участок, откуда выкупила Елизавета.
Светлана ни во что не вмешивалась, надеясь, что когда-нибудь отца так отколошматят, что он станет тихим и робким. Она молила Бога и всех святых вылечить отца от дикой злобы и жестокости. Теперь девушка всё чаще вспоминала синяки и переломы у матушки, которые та объясняла своей неловкостью: то заденет дверной косяк, то на кромку льда упадёт, то с лестницы скатится. Когда отец бывал дома, Светлана сидела, как мышка в своей комнатушке, не встревая в скандалы родителей. Она ругала себя за трусость, но ничего не могла поделать с собой.
За неделю до окончания гастролей директор труппы объявил, что в ближайшее воскресенье артисты дадут четыре представления.
– Понимаю, тяжело, – добавил он, разводя руками, – но все хотят получить премии и привезти родным подарки из столицы. И вот, ещё, говорят, царская ложа выкуплена. Сам государь император будут с семейством. Уж, не подведите!
А в понедельник только вечерний спектакль, так сказать, прощание. Отдохнёте.
Лана прижала ладони к горячим щекам, и прошептав:
– О, Боже, я увижу самого императора, Александра Александровича! – бросила взгляд на отца.
Тигран ухмылялся, свысока поглядывая на артистов. Он увидел взгляд дочери, и, посчитав его наглостью, сдвинув брови, погрозил пальцем:
– Смотри не заглядывайся на императора и великого князя, Владимира Александровича! Сорвёшь номер – убью!
– Отец, точно император будут?
– Не знаю. Говорят, будут и великий князь, тоже. Наше дело чисто выступить, а уж, какая публика за билеты платит, не твоя забота. Уяснила?
– Да, папа. Всё же, император очень красив.
– Закончили обсуждение! – Объявил директор труппы. – Работайте.
Недовольно шепчась, артисты начали расходиться, лишь Тигран злорадно ухмылялся, мол, то ли ещё будет. Лана Львова волновалась, потому, что ей впервые предстояло быть на манеже с самого утра до позднего вечера. И не важно, сколько времени длится номер артиста, он обязан работать всё представление, потому, что всегда случается аврал.
– Нас хотят угробить. – Высказался жонглёр. – Четыре представления!!! Ужас!
– Ему бы и сказал. – Осклабился Тигран, – смелый только в кулуарах.
– Ты, Тигран, уже лишился премии. Вылететь хочешь?
– Ха! Дрессировщики тигров на улице не валяются. Пусть попробует.
– С твоим злобным характером. Сколько цирков сменил?
– Все мои. Можете трепаться дальше, овцы безмозглые, – он вышел.
– С таким хищником лучше не спорить, дорогой, – сказала жена жонглёра, – подумаем, как облегчить наш номер, чтобы спокойно воскресенье отработать. Бедная Ланка. Знаешь, ходят слухи, что не тигр убил жену Тиграна, а сам Тигран.
– Тише, дорогая.
– Тигран ушёл.
– Зато у стен есть уши. – Жонглёр пугливо озирался.
Стоявший за дверью Тигран прошептал:
– Не докажете, дело закрыто.
– За стенами цирка не спрячешься, мой робкий муж.
– Думаешь, боюсь?
Жонглёрша, вздохнув, пожала плечами:
– Даже сам директор побаивается Тиграна. Чисто зверь. Кое-кто был свидетелем…
– Молчи, глупая.
Жонглёр на цыпочках подкрался к двери. Дрессировщик распахнул дверь с другой стороны и встал на пороге, усмехаясь.
– Что тебе, Тигран? – спросила женщина.
– Мы тут номер обсуждаем – промямлил жонглёр.
– Пугливый у тебя мужик, Акулина. А вот сплетничать не хорошо.
– Нам надо идти, – Акулина потянула мужа за рукав.
– А я бы потолковал с тобой. Наедине, разумеется… – он пропустил чету жоглёров к двери. Те, убежали.
– Интересно, кто слухи распускает? Надо припугнуть этого труса, Василия.
– Василий прав: не каждый выдержит четыре представления.
– Мала ещё, голос подавать.
Юной Светлане не приходилось участвовать в четырёх представлениях за день, и девушка боялась, что, не выдержав нагрузки, некрасиво повиснет на страховке, опозорив отца. Мысль, что это произойдёт пред светлыми очами императора, вовсе выбивало опору из-под девичьих ножек.
– Позор! – Шептали губы, как будто это уже случилось.
Накануне того дня Светлана долго не могла уснуть, а когда забылась сном, пришла мама, и сидя у изголовья дочери гладила ту по голове, говоря, что всё в руках божьих.
Вечер воскресенья выдался особенно тяжёлым. Наконец, четвёртое представление, и полный аншлаг. Измотанные артисты трудились из последних сил; натянутые улыбки делали лица похожими на маски. Наконец, объявили последний номер перед антрактом, после которого останется только номер Тиграна Леонелли с дрессированными хищниками.
– Воздушная гимнастка, Лана Леонелли!
Лёгкая, будто вырезанная из бумаги фигурка гимнастки, выбежала на манеж, сделав несколько сальто, и пройдя колесом, остановилась, делая приветственный поклон в сторону царской ложи, где сидели император Александр Александрович с императрицей Марией Фёдоровной, великий князь, Владимир Александрович и будущий наследник престола, Николай. Великий князь улыбнулся и кивнул. Обведя зал рукой, Лана приветствовала всех зрителей лучезарной улыбкой. Тигран с мрачным видом наблюдал за дочерью, стоя возле занавеса. Желваки яростно бегали по его щекам. Поймав взгляд дочери, Тигран провёл большим пальцем по своей шее.
Схватившись за кор-де-парель гимнастка унеслась под купол. Зал напряжённо замирал, когда девушка выполняла рискованные трюки на трапеции, забывая о лонже (страховке). Впрочем, два зрелищных трюка она выполнила без страховки под барабанную дробь. Гимнастка готова была облегчённо вздохнуть, но в самом конце номера руки внезапно свело судорогой: гимнастка повисла на страховке.
Тигран матерно выругался. Сжав губы в чёрточку, он процедил:
– Я т-те покажу, дочурка!
Под свист публики, с красным от стыда лицом, гимнастка ушла с манежа. Ей вновь пришлось пройти мимо отца, который руководил установкой клетки.
– Вечером поговорим! – Крикнул вслед Тигран. – Чтобы дома сидела.
Тигран вошёл, злой, как дьявол, пряча за спиной бич с зашитым в наконечнике кусочком свинца. Светлана, вдоволь наплакавшись от страха и стыда, заснула, по-детски положив под щёку ладони, сложенные лодочкой. Неожиданно её бок ожёг удар бичом. Девушка резко вскочила, и крича бросилась к двери, но ты была заперта на ключ. Второй удар пришёлся по спине. Отец бил от плеча, размеренно и жестоко. Потеряв сознание, Лана упала. Отец бросил кнут, и рыча, стал безжалостно пинать её сапогами с железными подковами, сапогами, в которых он выходил на манеж один на один с дрессированными тиграми и львами: хищник против группы запуганных животных. После длинного дня на манеже Тигран скоро выдохся. Вяло подтолкнув девушку носком сапога, сказал:
– Эй! Вставай, наказание окончено.
Лана не шевелилась. Дрессировщик приложил руку к жилке на шее дочери:
– Жива, слава богу.
Досадливо кривя рот, поднял, отнёс на кровать. Твёрдой рукой налив воды из графина, жадно выпил. Снова налил, и, набрав в рот, попрыскал дочери в лицо. Придя в себя, девушка застонала, и с трудом открыла глаза.
– Сама виновата! – Молвил Тигран.
Дочь не ответила. Жуткая боль опоясывала всё тело, где-то внутри болтались сломанные рёбра, поясница будто жарилась на сковороде. Лана закрыла глаза.
– Ладно, спи пока! – Разрешил отец, выходя из комнаты. У выхода из цирка ждала очередная пассия, вдова главы городского суда, Серафима. Завтра всего одно представление, можно расслабиться. При мысли выпить в компании новой любовницы алчная усмешка искривила рот Тиграна, и дрессировщик зарычал.
Экипаж, проехав вдоль Невского проспекта, свернул на Набережную реки Мойки. Впереди полыхало пламя, и чёрный дым клубился, закрывая звёздное небо. Карета остановилась: суматоха, и скопление кричащих людей не давали проезда. Почему-то на глаза Тиграну попала ползающая на коленях женщина, которая хватала за руки всех подряд, о чём-то умоляя. Циркач приблизился.
– Господин, пожалуйста, умоляю. Там дети, трое, спасите.
– Где?
– Вон там, третий этаж. – Указав на окна, женщина набожно крестилась, призывая на помощь пресвятую богородицу.
Издалека послышался сигнал пожарной машины, но Тигран был уже в горящем доме. Дети откликнулись на зов, и он вытащил двоих из-под кровати. Мать обняла натужно кашляющих детей. Пожарные разворачивали шланги.
– Там ещё один! – Женщина махнула рукой в сторону огня. Прикрыв локтем лицо, циркач исчез в полыхающем здании. Рухнули деревянные перекрытия. Пожарные стали поливать водой то, что уцелело.
Тёплая волна накрыла Лану: внезапно ушла боль. Откуда-то сверху пролился золотистый свет: она увидела маму, и пошла навстречу по ромашковому полю. Возле мамы играли кошки и котята.
– А где твои собачки, мама?
– У меня теперь номер с кошками, доченька. Скоро придёт папа, мы все будем выступать с домашними животными. Вот увидишь.
– Скоро? – Удивилась Лана.
Подошёл Тигран, ласково улыбаясь, обнял их за плечи:
– Здравствуйте, любимые! В этом мире нет времени, доченька.
Ваня
1
Михаил Трофимович, высокий, статный, седоволосый пожилой мужчина, чуть больше года назад, неожиданно для домашних изъявил желание поселиться в деревне, в доме, купленном женой под дачу. Предложение мужа вовсе не огорчило супругу Машу и, тем более, её двадцатилетнюю дочь Риту, что больно ударило его по самолюбию. Маша отнеслась к желанию мужа с едва сдерживаемой радостью, и Михаил Трофимович ревниво спросил:
– Я сильно мешаю вам?
На что Маша, открыто усмехнулась:
– Хочешь жить в деревне, живи. Меня это вполне устроит.
Сгорбившись от нанесенной обиды (он надеялся, что жена хотя бы для приличия начнет уговаривать остаться дома, в городской квартире со всеми удобствами), Михаил Трофимович наспех собрал вещи и уехал на дачу, даже не простившись с любимой, и как считал, лучшей, половиной. Он надеялся, что уже вечером Маша позвонит на мобильный, но она вспомнила о муже лишь по прошествии трёх, очень долгих суток. Какие мысли терзали Деда (так за глаза называла его Маша) всё это время, лучше и не вспоминать. Михаил Трофимович едва не заболел от переживаний, и спас его, как ни странно, сосед Володя, попросту, Вован, который зашёл «на огонек» с бутылкой водки. И понеслась, нелёгкая дальше, больше. Когда, наконец, раздалась долгожданная телефонная трель, он приходил в себя от обильных возлияний: на столе стояла начатая литровая бутылка пива, на плите варились пельмени. Надо сказать, одной из отвратительных черт Михаила Трофимовича была привычка не закусывать спиртное, что Машу бесило. Пустой желудок омерзительно дрожал, вызывая ответную реакцию в коленках. Дед схватил трубку:
– Алло, родненькая. Напрочь забыла старого волка?
– Самому позвонить не судьба?
– Не хотел мешать.
– Завтра приеду, гляну, как справляешься без меня. Небось, дом захламил?
– Что говоришь такое? Захламил. Ничего не случилось за три дня.
– Пьёшь?
– Ну, было, чуть-чуть. Когда приедешь, на какой электричке?
– На четырехчасовой. Пока, пока.
Отбой. Михаил Трофимович радостно засмеялся, и, подойдя к зеркалу, шутливо погрозил пальцем двойнику:
– Слышал? Завтра приедет. Будешь уборку делать, старый пьяница, не то Ритка всыплет.
Воображаемый двойник возопил тонким голосом:
– Марго? С чего ты взял, что и она прикатит? Маша сказала «я приеду». Она одна, старый греховодник.
– Хочешь, чтобы Маша убирала окурки, разбросанные по столу, выносила бутылки? А рюмок почему пять? Вот и чашки все грязные. Барин, каждый раз чистую посуду берёшь, лень сполоснуть. Дожил. Чтобы вымыл, завтра любимую встречаешь.
С тех пор прошло больше года. Дед полностью свыкся с деревенской жизнью и стал в селе почти своим. Маша приезжала часто, особенно летом, и устраивала ему профилактические «головомойки», чтобы не расслаблялся. Она узнавала от соседей, как часто видели его на улице, и не дай бог, если дед сидел всю неделю дома.
– Опять пьянствовал? – грозно вопрошала супруга.
– С чего ты взяла?
– Продавщица сказала, что ты ночами за водкой шастал.
– Да? – терялся дед. – Один раз зашёл, нельзя? Притом не за водкой, а за пивом.
– Один раз можно. Но ведь не один. За пивом, говоришь? За пивом, вчера, чтобы протрезветь до моего приезда. Посмотри на себя, зелёный совсем, и нос баклажаном. Обещал гулять ежедневно, а сам взаперти сидишь.
Дед ворчал, что вот, уже и выпить нельзя, но в душе был счастлив заботой Маши. Холодную зиму он пережил в одиночестве, но с первыми солнечными деньками жена стала навещать. Она сдержанно, даже с недоверием отнеслась к дружбе Михаила с Ваней, цыганским пареньком, в последнее время зачастившим в их дом. Дед называл парня ласково Ванечкой и восторженно отзывался о нём:
– Такой чудный парнишка, я полюбил его.
– На твоём месте я бы не приваживала цыганенка.
– Но Колю уважают в селе, а Коля его дядя.
– Дэн тоже племянник Коли, и что?
– Тоже мне, сравнила.
– Вместе ходят, значит похожи.
– Я дружу с Ваней, а не с Дэном.
В подобных разговорах Михаил оставался при своем мнении, но неприятный осадок в душе проходил не сразу. Маша видела, что муж дуется на нее, но делала вид, что ничего не случилось, надеясь, что со временем супруг отвадит парня.
В тот весенний день Михаил Трофимович по обыкновению предавался сладостным воспоминаниям о выходных, проведенных с женой. Едва налил кофе, в дверь постучали. Досадливо ворча на незваный визит, вышел в сени, окликнул:
– Кого несёт?
– Это я, Ваня.
Дед радушно распахнул дверь:
– Ванечка, заходи.
– Дядь Миш, может чего надо? В магазин сбегать? Дров?
– Да ты уж наколол дров, хватит до осени. Посиди со мной, кофейку выпей.
– Некогда. Меня ждут.
– Кто ждет?
– Дэн.
– Извини, Дэна не приглашу.
– Знаю. И Дэн знает.
– Не моё, конечно, дело, только держался бы ты от него подальше.
– Он родня мне.
– Тем не менее, Коля не жалует твоего Дэна. А ведь Коля – авторитет.
– Коля – барон.
– Тем более.
– Тем более. Если не я, Дэн один останется.
– И что? А если он тебя втянет в дурное?
– Не волнуйся дядь Миш, у меня своя голова на плечах. Твои-то когда приедут?
– На выходных. Мои работают. Это я на пенсии.
– А может за водой сходить?
– За инвалида считаешь? Мне и так нечего делать, вот и за водой схожу, и за продуктами. Приходи вечером, почаёвничаем. Расскажу об интересных людях.
– Об актрисах?
– Могу и об актрисах.
– Приду.
Дед задумался. Когда-то давно он работал режиссером на киностудии «Ленфильм» и многое мог порассказать. Жизнь сводила с множеством интересных людей, он выпивал с писателями и режиссерами, дружил с известными актерами и композиторами. В 90-е годы прошлого века кинематограф пришел в упадок: старые кадры разогнали, а новые не вырастили. Теперь остались лишь воспоминания. Жена уговаривала писать мемуары, но дед отнекивался, ссылаясь на неготовность ворошить прошлое. На самом деле, не последней причиной была лень. Сама Маша писала хорошие стихи, которые читала ему и размещала в интернете. Конечно, она мечтала когда-нибудь выпустить сборник.
Дед взял сотовый телефон и взглянул на дату: 14 мая. Нашёл число на большом православном календаре, висевшем в столовой, и вздохнул: всего лишь вторник, до выходных еще целых четыре дня. Он скучал по жене и падчерице. Что говорить, даже по коту Степану, которого, возможно, привезут уже на лето. Ещё четыре дня и, не дай Бог, заболеет Маша или Рита. Тогда снова придется коротать в одиночестве время, которое тянется резиной, если чего-то страстно ждёшь. Дед Миша посмотрел на кормушку для птиц за окном ─ теперь зимние друзья «одинокого волка» не прилетали лакомиться семечками. На улице буйствовала весна: едва стаял снег на клумбе, распахнули жёлтые и синие розетки крокусы. Потом они отошли, а махровые нарциссы собрались уступить место сортовым тюльпанам. «Ах, как жаль, Машенька не видит!»
За окном был пруд, где ребятишки ловили ротанов, мелких головастых рыбок, которых не ели даже местные кошки. Прожорливые ротаны извели почти всех карасей в пожарном водоёме, созданном когда-то для нужд сельчан.
Пожарный водоём.
Он усмехнулся, вспомнив, как осенью горела старая школа, пристанище бомжей, рухлядь, догнивающая напротив пруда и отнюдь не радующая око. Народу столпилось! Даже он, много повидавший на своём веку, пришёл «любоваться» на работу пожарных.
Срам один. Опустили они в водоем толстенный шланг, и давай качать. Вода под напором ударила, только не туда куда надо, а в дыры, и давай хлестать, топя улицу и окатывая любопытных. Пока латали клейкой лентой «кишку», школа сгорела дотла. Полили они угольки и убрались восвояси.
Дед закурил. Изба дышала Машей, каждая вещь говорила о незримом присутствии хозяйки. Кухню и столовую разделяла печь-плита так, что получалась стена, выложенная когда-то побеленным кирпичом. Рука супруги оживила её северным пейзажем: окаймленная высокими берегами река несла воды вдаль, где высились заснеженные пики гор. На ближнем плане летели три лебедя: первый храбро рвался ввысь, второй изо всех сил старался не отстать от товарища, третий понуро махал крыльями и едва поспевал за остальными, держась гораздо ниже других. Ему казалось, что первый, рвущийся в небесную даль лебедь – его Маша, гордая, непостижимая, он – это второй лебедь, из последних сил спешащий за ней, а третий – дочка Рита, только осваивающая сложную науку жизни. На левом гористом берегу раскинулось селение, а там дальше высилась скала, на которой, закутанная в тёмно-синий плащ, гордо подняв голову, стояла хозяйка горы, жена Маша. Когда он сказал, что узнал хозяйку горы, любимая усмехнулась: «Опять твои фантазии, я не вижу никого». Дед Миша покачал головой и хмыкнул: «Фантазии». Он снова посмотрел на картину: «Да, вот же она, Маша, выдумщица и мастерица иллюзий. Знаю, она нарочно отнекивается, вид-то у нее при этом хитрющий. Вот подмигнула». Дед прикоснулся к одинокой фигурке пальцами и всмотрелся в горный хребет, за которым только сейчас увидел чёрные сгущающиеся тучи. Плащ едва заметно трепетал. «Дорогая, надвигается буря, спускайся на землю», ─ сказал он. Хозяйка горы покачала головой.
Дед вздохнул: она была своевольницей. За долгую жизнь он не раз связывал себя узами брака, но никогда не был настолько свободным в супружестве, что порой казалось невыносимым. Мог ли подумать, что будет жить в ожидании телефонного звонка, более того, находить сладостными томительные часы, дни, когда бродил по дому, прислушиваясь, когда уходил на улицу, нарочно оставляя сотовый на столе, чтобы потом, возвращаясь, лихорадочно искать входящие звонки. «Волшебница, колдунья», – прошептал дед. Опять в дверь постучали. Он спустился на крыльцо и, не спрашивая, отворил.
– Привет, Трофимыч. Что-то не видно тебя. Пьёшь?
– Здорово, Володя. Какое там. Совсем отвык, растерял питейную практику. Не тянет.
– А твои когда приедут?
– К выходным.
– Что-то Дэн тут крутился. Смотри.
– Ваня заходил.
– Не больно приваживай. Значит, Маша будет к выходным? Ну, я пошёл.
Трофимыч закрыл дверь: « и этот». Как Маша приезжает, так и вьются вокруг, она лишь посмеивается. Сердце кольнула ревность. А что хотел? Она красавица. И разве не он сказал, что предоставляет полную свободу, когда Маша предложила развестись. Дед накинул лёгкую куртку и вышел из дома, закрыв дверь на замок.
Сосед Володя стоял на дороге, щёлкая семечки и сплевывая шелуху себе под ноги, сегодня у него оттопыривались оба кармана куртки: из правого он черпал семечки, значит, в левом притаилась маленькая.
– Что дед, покурим?
Они присели на трухлявое бревно, лежащее на обочине, и закурили.
– Куда собрался?
– Гуляю. Пройдусь в сторону лесничества, а там по тропке в лес. Мы всегда с Машей так ходим.
– Ну, давай провожу до поворота.
Володя встал, придерживая левый карман рукой. Поднялся и дед. У развилки простились, и каждый пошёл своей дорогой. До лесничества было рукой подать, а там и сосновый строевик, полный черничника, в июле сплошь покрытого синими ягодами.
Михаил Трофимович остановился против избы, украшенной разноцветными стеклышками. Маша называла её «пряничным» домиком. Старики возились в огороде и не заметили его. Избушка переливалась на солнышке. Двор был чисто выметен. Над калиткой широкая арка сверкала, подобно детскому калейдоскопу, беседка и колодец веселили глаз. Когда-то, ещё в советское время, в поселке работал стекольный завод и у многих жителей до сих пор серванты были уставлены причудливыми изделиями.
Вдоволь налюбовавшись, Трофимыч продолжил путь. Воздух был лёгким и приятным, пахло хвоей и чистотой. Всего несколько лет назад Маша купила дом в селе, но он стремительно вошёл в их жизнь, словно живое существо. Наверное, так и было.
Прогуливаясь, он по-детски счастливо думал об угощении, только на радостях забыл спросить приедет ли с ней дочка. «Ну да, ладно, пусть едет», – решил он. Ноги шли бодро, если не считать того, что правое колено, простреленное лет пятнадцать назад, когда он работал сторожем у миллионера, начинало ныть при долгой ходьбе.
«Да, жизнь, – вздохнул Трофимыч, и, притормозив, вытащил из внутреннего кармана ветровки красную пачку сигарет. – Жизнь распалась на две половинки: прошлая – та, когда, работал в кино и знал многих замечательных людей; и нынешняя – пенсия, работа сторожем, швейцаром в ресторане, инвалидность и как итог, безделье». Он по лошадиному затряс головой, и, сунув в рот сигарету, похлопал по карманам куртки в поисках зажигалки: « Вот, чёрт, никак забыл? Нет, в джинсах, милая».
Облегчённо вздохнув, дед сильно втянул дым, закашлялся, и, умерив первоначальный шаг, побрёл дальше. По обеим сторонам бывшей узкоколейки высился строевой лес; прямые, как на подбор, сосны, макушками задевали небо и ветер плутал по вершинам, остерегаясь забираться глубоко в чащу. Солнце садилось, освещая лишь половину дороги. «Дойду до канавы, где мы собирали бруснику прошлой осенью». Воспоминания опять колыхнули душу: вот они бредут в поисках брусничника, примеченного женой ещё летом, а вот увидели красные огоньки в темно-зелёной листве.
Маша радостно ахнула, заспешила присесть на полянке, усыпанной брусникой. У него счастливо забилось сердце. Опустившись на кочку, Дед наслаждался стуком ягод о Машино ведерко. Перекурив, и он стал собирать лесную ягоду в маленькую корзинку.
«Вот оно, это место», – узнал старик. Он сел на обочине и вновь нащупал в кармане неизменную красную пачку. Едкий дым, который так не любила его подруга и жена, проник в лёгкие и отозвался в голове едва ощутимым туманом, слабой эйфорией.
«Маша, Машенька…». Лес дышал Машей, помнил её. Дорожка, по которой шёл, хранила следы быстрых ног, и Михаил видел их отпечатки наяву. Он взъерошил волосы, проведя растопыренными пальцами ото лба к затылку: «Наваждение, – мелькнула беспокойная мысль, – не бывает такого». Кинул взгляд на песчаную тропу и увидел рельсы, идущие вглубь леса к песчаному карьеру, а между ними лёгкую поступь стройных ног, выше колен скрытых густым туманом. Мимо промчался короткий состав, безмолвный призрак. Трофимыч едва успел скатиться в канаву: «Что за чёрт? Хорошо воды нет».
Он протёр кулаками глаза и видение исчезло. Тем временем солнце опустилось в чащу леса, и сумерки охватили мир. Надо спешить до полной темноты. Дед вылез на дорогу и зашагал к деревне. Идти было недолго, с четверть часа до первых домов, и еще минут десять до избы, высоко стоявшей над прудом.
Окно, в котором он оставлял свет нарочно, поддерживая ощущение, что дома ждут, отражалось в воде ярко-желтым пятном на фоне темнеющего дома.
Вернулся домой голодный, измотанный. Ага, звонила жена. Он набрал номер.
– Миша, жди меня завтра, – сообщила она, – Степку привезу.
Наконец. С котом будет веселей, с животинкой и поговорить можно. Вообще, с наступлением тепла жена приезжала чаще; надо и за огородом присмотреть, и самой отдохнуть на свежем воздухе. Кроме того, на даче ей хорошо пишется.
Прямо с утра дед решил идти в магазин за продуктами: надо приготовить что-нибудь из его фирменных блюд. «А съезжу-ка лучше в райцентр, там выбор богаче», – неожиданно передумал он. В хлопотах время бежало.
Едва успел поставить чайник, как раздался стук в дверь.
– Ваня! – вспомнил Дед.
Молодой человек смущённо отказался от предложения войти и, ссылаясь на занятость (мол, надо матери помочь), извинился, что не может составить компанию.
– Ничего, – хорохорился старик, – у меня радость, Машенька звонила, что завтра приедет, может даже с Ритулей. Дёрну в райцентр пораньше, хочу приготовить вкусненького для них.
– Это хорошо, дядь Миш, – Ваня одобрительно кивнул и, махнув рукой, пошел к калитке.
Михаил Трофимович затворил дверь и вернулся в дом, где закипал чайник. Чай пить не стал. Налил в стакан пива и достал из холодильника селедку. Сказать, что Ваня расстроил его? Нет, не очень, но планы на вечер поменялись, вместо сладкого чая и задушевной беседы, впереди оказался вечер в одиночестве с пивом и селедкой. Зато можно раньше лечь спать, приблизив, таким образом, наступление завтрашнего дня.
Крохотной точкой вдалеке появилась электричка. Точка быстро увеличивалась, приближаясь; стали видны красные полосы на зелёном лице локомотива. Через несколько минут достигла платформы, и медленно проехав вдоль неё, остановилась последним вагоном против деда, напряжённо до слез, высматривающего Машу среди людей в тамбуре. Наконец, он всё же увидел её в последний момент, и широко распахнув руки, двинулся навстречу, ласково улыбаясь. Маша пушинкой вылетела из электрички и остановилась, дожидаясь дочери. Следом вышла Рита. Дед обнял обеих, причитая: «Лапушки мои, родненькие, приехали в свой домик. Родненькие». Он забрал из рук женщин сумки и они семьей пошли по деревне через центральную площадь, где передвижная торговля сворачивала товары и грузила на микроавтобус. Трофимыч гордо посматривал по сторонам – пусть все видят, какие красавицы его жена и дочка, а те жадно вдыхали деревенский пьянящий воздух, попеременно восклицая:
– Ах, чем дышим в пыльном мешке мегаполиса!? Как еще живы?
– Это же нектар, ты чувствуешь аромат теплой земли? А запах дымка?
Свернули на улицу в двести пятьдесят домов, глядящих фасадами на путников, идущих по двое-трое с электрички. Машин дом был под номером пятьдесят семь, не устанешь даже с увесистыми сумками, оттягивающими руки и режущими пальцы. Изба, поблескивая краской, улыбалась хозяевам окнами, в которых горел свет, несмотря на ясную вечернюю погоду.
В доме было жарко: Трофимыч, как всегда, перегнул в стремлении растопить ровную, как ему казалось, с некоторых пор душу жены. Он засуетился, перечисляя продукты. Дочка распахнула холодильник:
– Ого, мам, смотри, не дом, а полная чаша!
– Да уж, ты не голодаешь, здесь есть чем поживиться!
– Все для родненьких. А из готовой еды, есть супчик с фрикадельками, очень вкусный, картошка почищена, и куриные окорока можно пожарить. Да вы ведь малоежки, как птички клюнете, и сыты.
– Пожалуй, по пол тарелки супа мы бы съели. Ставь кастрюлю, а мы переоденемся.
Через пятнадцать минут вкушали суп. Неожиданно Маша сказала:
– От Чудова ехала знакомая и огорошила меня. Ужасное происшествие случилось сегодня ночью в деревне. До сих пор не могу в себя прийти, просто не укладывается в голове.
– Что ж такого случилось ночью?
– Жуткий сон, поверить невозможно. Может, пригрезилось?
– Да, говори уж. Не тяни.
– «Домик-пряник». Ночью залезли в дом через веранду. В общем, стариков убили и пытались спалить избу, но торопились, и дом не загорелся.
– Что ты говоришь, только вчера я гулял там, дедуля с бабулей в огороде копались.
– А на улицу, в магазин, разве не ходил сегодня?
– Утром в райцентр мотался. … Ты уверена, что это не слухи? Помнишь, как с нашим котом? Степка оцарапал собаку, прокусил ей лапу, а по деревне разнесли, что кот остался без лапы и уха.
– Мне тоже не верится. Дай то бог, чтобы милые старики были здоровы.
– После ужина пойдем прогуляться и узнаем подробности.
Правда оказалась страшнее, чем можно было себе представить. В тот (вчерашний) день старик должен был получить пенсию, а он был военным пенсионером и получал немалые деньги за работу в горячих точках, в том числе Чернобыле. Видимо, злоумышленники знали это, но только одного они не могли учесть: старик не стал ее получать, отложив на другое время, а может, прикопить хотел. Старуха, услышав шум на веранде, вышла и упала от удара обухом по голове. От шума и дед проснулся. Он окликнул жену. Один из преступников вошел в дом и, рубанув топором, расколол старику череп. Убийцы перевернули дом вверх дном, но второпях денег не нашли. На веранде стояла огромная бутыль с яблочным самодельным вином и ее прихватили. А три тысячи рублей спокойно лежали в сахарнице, стоящей на столе. Маленькая заначка хозяйки.
– Кто мог совершить преступление? убийство, да еще двойное, в нашей деревне? ─ сказала Маша. – Здесь все свои. Правда, в последние годы стали селиться узбеки и азербайджанцы. Точно, это чужаки.
– Это твое мнение, субъективное, замечу, – отозвалась Рита, – откуда узбекам знать о пенсии? Скорее всего, в дом залезли местные алкаши, которые и про вино знают. Миш, а ты, что думаешь?
– Не понимаю. Только скажу, что нелюди живут с нами бок-о-бок. Мразь.
В задумчивом молчании они заканчивали трапезу и бог весть, какие мысли одолевали каждого. Наконец, Маша проронила: