Во всем виновата Смерть бесплатное чтение

Невероятно теплый, можно даже сказать, жаркий день. Солнце особо не печет, – может, всему виной серые дождевые облака, которые пытаются его закрыть, хотя их еще слишком мало для победы.

Люди, словно муравьи, бегают по своим особо важным делам, не замечая никого вокруг.

Сквозь толпу, остановившуюся на светофоре, идет она. Черный балахон полностью прячет ее тело, рыжие волосы выбиваются из-под капюшона, а зеленые глаза кого-то высматривают. Самое удивительное, что никто не обращает на нее внимания, и даже больше – никто ее не замечает. А она будто летит между ними, высматривая…

Толстого мужчину, стоящего возле са́мого светофора, явно что-то торопит. Мимо него с бешеной скоростью мелькают машины.

Он всем видом показывает, что невероятно спешит. Судя по его классическому костюму и коричневому портфелю, он минимум директор маленького предприятия или чей-то зам.

Начинает играть «Лунная соната», а его пиджак возле сердца – вибрировать. Мужчина резко вынимает из внутреннего кармана сотовый.

– Да, скоро буду! – нервно кричит он в трубку.

И, наверное, будь телефон намного дешевле, он тут же полетел бы на мостовую. А так мужчина лишь замахивается, но трубку из руки не выпускает.

– Смотрите внимательно по сторонам, – раздается позади него женский голос.

– Твое какое на хер дело? – Мужчина оборачивается.

От взгляда зеленых глаз по его спине пробегают сотни тысяч холодных мурашек.

– Это мой совет, – улыбается она.

Он никогда еще не видел такой зловещей и одновременно приятной улыбки. Она сбрасывает капюшон, и ярко-рыжие волосы… Нет, они не слепят. Они его гипнотизируют.

– Почему все вы воспринимаете мои советы как нечто ничтожное? Будто я советую плохое, – спрашивает она.

– Опять… опять ты!.. Я же сказал… – троит мужчина и зачем-то делает шаг назад, на дорогу.

Глухой хлопок. Красные капли попадают на лицо пожилой женщины, которая еще мгновение назад стояла рядом с ним.

Еще один влажный шлепок – об асфальт. Вся толпа замирает.

– А ведь ему нужно было просто меня послушать и не задавать тупых вопросов.

Истошный крик пожилой женщины повисает над толпой.

Осень

Холодный пустой заброшенный склад. Дождь стучит по его крыше, и этот стук эхом разносится по всему металлическому зданию. Еще недавно, пару лет назад, здесь делали пластиковые окна, но потом директор склада разорился и вынужден был отдать его кредитору.

Недалеко от главного входа ярко горит лампочка. Ее патрон прикручен к проводу – так раньше делали временные удлинители, когда не могли провести в нужное место свет.

Под лампочкой стул, на нем сидит связанный парень лет тридцати. Его лицо в крови, как, впрочем, и рубашка. Недалеко от него, возле стола, сидят двое. Одеты почти в одно и то же: синие джинсы и кофту с высоким воротником.

Один – Миша – небольшого роста, но широкоплечий. Его лицо совсем обычное, разве что немного не пробрито там, где подбородок.

Второй – Костя – высокий и худой. В его взгляде читается грусть, как у героев классических романов.

Они едят бургеры.

– И какой, по-твоему, лучший российский фильм? – спрашивает Миша.

– Российский или советский?

– А разница?

– Да она огромная. Это совершенно разный кинематограф.

– Ла-а-адно… Из девяностых какой твой любимый фильм?

– «Брат».

– «Бра-а-ат»?

– Ну да.

– И почему?

– Не знаю, – пожимает плечами Костя. – А твой?

– «Блокпост» люблю. Очень он, знаешь, такой… правдивый. Всегда крайним будет мелкая сошка, а начальник – белым и пушистым.

Они доедают бургеры, жуя почти одновременно, как двое из ларца, герои известной сказки.

Миша запивает бургер газированной водой и вытирает рот рукой.

– Слушай, Костян, я тебе задам вопрос, только ты это… Я как бы нормально отношусь к педикам, мне плевать. Реально плевать… Но почему тебя тянет к мужикам? Я вот этого не пойму.

– Меня – к мужикам?! – Костя аж закашливается. – Че за бред?

– Это не я сказал, это все говорят. Реально все. Я с тобой работаю уже пять лет и ни разу не видел тебя с девкой. Мало того, ты даже ни разу не рассказывал об этом.

– И ты сделал вывод, что я гей?

– Не я. Все сделали вывод, что ты гей.

Костя смотрит в сторону.

– Охренеть, – говорит он. – Какие еще выводы вы обо мне сделали?

– Больше никаких, только этот… Ну так че?

– Я не гей!

– Тогда почему, как тебя ни позову по шлюхам, ты в отказ?

– Как же ты мне дорог!.. – усмехается Костя. – Вот смотри. Ты всё время пил кока-колу…

– Ну.

– А сейчас почему не пьешь?

– Издеваешься? Ее хрен где достанешь сейчас.

– Есть же аналоги.

– Сам пей это дерьмище. Для меня кола одна – только красная кока-кола. Я такую в детстве пил. Другой колы для меня нет.

– Вот и ответ на твой вопрос о шлюхах.

Миша недоуменно смотрит на напарника.

– Не доперло? – спрашивает Костя.

– Нет.

– Лет семь назад я встретил одну девушку. Мы прожили вместе год, а потом расстались. Она – моя единственная, понял?

– В смысле, у тебя не было больше баб?

– В смысле, я ее до сих пор люблю. Мне нужна только она, мне не нужны аналоги. Она моя кока-кола, понимаешь?

Связанный парень начинает мычать, чем прерывает их беседу.

– О-о-о, ты наконец хочешь нам всё рассказать! – восклицает Миша и встает. Из-под ремня он вынимает пистолет.

Вдруг раздается громкий стук в дверь. Все замирают.

– Иди посмотри, кто там, – говорит Костя, тоже вынимая пистолет.

– Мы же никого не ждем? – уточняет Миша.

– Вроде нет. Только если ты неправильно заплатил курьеру.

– Я ему даже лишние деньги на чай сунул.

Костя поднимается со стула. Миша медленно идет к входной двери.

Напряжение. Для лучшего обзора Костя делает шаг в сторону и приподнимает пистолет.

Слышится звук открываемой двери.

– Ты кто такая?.. – доносится голос Миши.

Раздается выстрел. Вскоре – еще один.

Костя застывает в нерешительности.

Зима

Таких кинотеатров уже нет. В нем веет индивидуальностью, которую остальные кинозалы потеряли в век глобализации.

Красные стены, красные кресла, приглушенный свет. На большом экране – черно-белое кино, вроде французское, но он особо не разбирается в фильмах и во Франции, как, впрочем, и в жизни. Он знает лишь, как заполнять белые страницы черными буквами.

Он проходит в зал и садится в самый первый ряд на самое первое место.

Откуда-то дует холодом. Он поднимает воротник старого черного пальто и смотрит в глубину пустого зала.

– Я тут, – доносится до него женский голос.

Примерно в середине первого ряда сидит она: рыжие волосы, зеленые глаза. Он встает и медленно идет к ней. Каждый его шаг сопровождается глухим шуршанием.

– Гениальное творение – кино. – Она говорит приглушенно. – Людям так важно наблюдать за жизнью выдуманных персонажей…

– Мне нужна еще одна история. – Он уже стоит рядом с ней.

– А что получу я?

– А что ты хочешь?

– Хочу, чтобы ты купил коробку.

– Коробку?

– Да, обычную такую коробку, подарочную, с крышкой и бантиком.

– Зачем?

– Иногда маленькие действия приводят к грандиозным последствиям. В твоем случае это будет очень крутая история.

…Писатель резко открывает глаза.

Он сидит в офисе на двадцатом этаже нового здания. Он – это гладковыбритый высокий мужчина тридцати пяти лет с немного красными глазами. На нем черные джинсы, белая кофта и черный длинный плащ. Он смотрит в большое окно, за которым падает мелкий снег.

Напротив него, спиной к окну, сидит старик. Хотя лет ему не так уж и много, но стресс и глушение стресса водкой сделали свое дело. Сгорбленный, лысеющий пятидесятилетний мужчина в очках – он читает листы бумаги, нервно сжимая их пальцами.

Офис украшен разными книжными обложками, на которых в основном драконы и красивые молодые герои.

– Это не то, – наконец говорит Редактор, откладывая в сторону листы и снимая очки. – Совсем не то.

– Почему? – Голос Писателя звучит неестественно.

– Да потому что! Вы не знаете, о чем пишете. Вот у вас сказано, что пистолет подпрыгнул в руках. Но как он может подпрыгнуть? Вы хоть раз вообще стреляли?

– Нет.

– И не служили в армии?

– Нет.

– Ага… А если бы вы отдали долг родине, то знали бы, что пистолет не подпрыгивает и что стрелять в первый раз намного сложнее, чем потом.

– Но это же вымысел.

– Долг родине – вымысел?

– И то, что вы читаете.

– Ну, судя по вашему тексту, в нем один только вымысел и есть. Бредни немощной старухи, уж простите. Вам нужно подтянуть язык и, в конце концов, знать, о чем пишете. И вот что странно…

– Что?

– Ваша книга «Переговоры», она великолепна, – отмечает Редактор. – А эта – не то. Как будто два разных человека писали. Напоминает Фаулза: он тоже любитель использовать в одном тексте кучу разных приемов. В общем, дорабатывайте.

– Но, может…

– Нужно доработать, а лучше вообще переделать. Не факт, что здесь получится алмаз.

Писатель выходит из здания, сжимая папку с рукописью. В седьмой раз. Да, в седьмой раз он приносит ее этому старику, и в седьмой раз тот до всего докапывается.

Черное пальто, которое Писатель купил на первый гонорар и которое должно показывать его интеллектуальность, давно уже не выдерживает крепких сибирских морозов и продувается насквозь.

Писатель ежится от холода и закуривает.

Снег заметно усилился и теперь похож на белую стену, заваливая и без того сильно засыпанные улицы.

«Эти сугробы растают весной, не нужно сейчас тратить на них деньги…» – так все говорят в этом странном сибирском городе, где роскошные центральные улицы на одной стороне реки граничат с вечными ямами и потопами – на другой. Где четвертый платный мост через реку строится в ущерб жителям соседних двухэтажных домов, построенных в прошлом веке и трескающихся от работ на мосту – в этом.

Бычок отправляется в урну. Писатель спускается со ступенек. Перед ним два пути: либо домой – переписывать книгу, либо в бар – возмущаться несправедливостью.

Протяжный гудок машины заставляет его посмотреть влево. Черная тойота! Ее водитель смотрит прямо на него.

Гудок.

Твою же!..

Писатель резко бросается вправо и бежит так, как раньше никогда не бегал.

Еще поворот направо. Проулок, куда точно не заедет машина. Дальше двор с тополями и снова проулок, и еще один проулок…

Влево, вправо – дыхание на исходе.

Мусорные баки по бокам, впереди виднеется улица и машины.

Выход из проулка преграждает черная тойота.

Писатель замирает, а водитель открывает правую пассажирскую дверь.

Писатель смотрит по сторонам и бросается обратно.

Осень

Костя стоит под навесом кафе-бара «Две гитары». Он смотрит на дождь и курит. Мимо то и дело пробегают прохожие – кто с сумками, кто налегке. Кто-то из них бурчит на табачный дым, кто-то – на дождь, а кто-то и на саму жизнь.

Последняя затяжка – бычок летит в лужу. Яркий огонек почти сразу тухнет.

Костя входит в яркий холл кафе-бара. Кивает охраннику и проходит в зал.

Вдоль левой стены тянется барная стойка, возле правой – небольшая сцена. На ней худой парень пытается петь, но халтурит, проглатывая слова. Напротив сцены – столики на две персоны. Народу не слишком много.

Костя садится за барную стойку.

– Здоро́во, – приветствует его толстый бармен.

– Здоро́во. Как оно?

– Подыхаю, как еще.

– Да конечно! Ты же, блин, всех нас переживешь.

– Хочется верить, – усмехается бармен. – Пиво или кофе?

– Кофе.

Бармен, хромая, отходит. Костя бросает взгляд на белую дверь с надписью «Служебный вход». Дверь спрятана за прямоугольным выступом в стене.

– Где напарника потерял? – Бармен ставит перед ним кофе.

– У хирурга: подстрелили его. – Костя кидает в чашку кубик сахара, размешивает.

– Опять? – удивляется бармен. – Сколько можно ловить пули?

Костя пожимает плечами.

– У него там магнит, наверное, – иронизирует бармен и отходит.

На сцене начинает играть пианино. Знакомая мелодия. Костя делает глоток кофе. Мелодия навевает воспоминания. Звучит женский голос… Костя замирает.

«Я больше не верю в любовь, извините…» – слышит он.

На его глаза наворачиваются слезы, еле заметные. Он оборачивается.

На сцене девушка играет на пианино. Карие глаза, не сильно длинные темные волосы, прямой нос, тонкие губы.

Это она!

Девушка поднимает взгляд. Костя ей машет. На долю секунды, на мгновение, она перестает играть. Ее остановку, кроме него, никто не замечает. Она его узнае́т – она ему улыбается. У него перехватывает дыхание – он горько улыбается в ответ.

Костя отворачивается, боясь ее смутить, и, не глядя на нее, дослушивает знакомую песню.

Она встает, чтобы поклониться немногочисленной публике, но ее взгляд направлен только на него. Он снова ей машет, на сей раз приглашая подойти. Она кивает.

Он просит налить себе еще кофе, достает пачку сигарет.

– Не кури! – строго говорит ему бармен.

Костя молча на него смотрит.

– Посетители не хотят нюхать сигаретный дым, я в том числе.

Костя тяжело вздыхает, убирая пачку обратно.

Снова те же движения с чашкой кофе, глоток. Подходит она.

Он встает. Они обнимаются, садятся.

– Кофе будешь? – предлагает он.

– Нет, спасибо.

Молчание.

– Аня, как ты?

– Нормально.

– Как музыкальная карьера? – тут же спрашивает он.

Она задумывается, – видно, что продумывает ответ.

– Продюсер у меня появился. Он готов проспонсировать альбом и рекламу.

– Мечты сбываются.

– Это да, – хмыкает она. – Ты как? Всё инженер?

– Ну да, только уже старший.

– В смысле, главный?

– Называй как угодно. Замуж вышла?

– Нет. Женился?

– Тоже нет.

– Я, кстати, недавно вспоминала.

– Меня?

– А кого еще?

Они улыбаются.

– Молния была, – продолжает она. – Помнишь, как тогда, у озера?

Она хмурится, пытаясь подавить воспоминания; он смотрит на нее.

Она бросает взгляд на наручные часы.

– Знаешь, если честно, мне пора, – говорит она. – Мне еще нужно успеть в типографию до закрытия.

– Может, тебя отвезти? Минут через двадцать смогу…

– Не стоит.

– Слушай, а если мы попьем кофе на днях?

– Прости, но нет.

– Почему?

Молчание.

– Я о тебе сегодня тоже вспоминал, – замечает он.

Она улыбается и снова смотрит на часы, давая понять, что уже пора.

Оба встают, снова обнимаются. Она уходит, он смотрит ей вслед.

Со сцены раздаются звуки гитары, начинается песня. Почти идеальная музыка на стихи Геннадия Шпаликова: «По белому снегу я палкой вожу, стихи – они с неба, я перевожу…»

Минут через пять Костю зовут. Через белую дверь служебного входа он проходит по длинному коридору и открывает дверь справа, с надписью «Директор».

Небольшой кабинет. Массивный дубовый стол, два кожаных кресла. На столе большой тонкий монитор, стакан под виски и пепельница. Стену украшает картина Верещагина «Сухум-Кале».

Костя садится в кресло, пододвигает к себе пепельницу, закуривает.

Минуты через две в кабинет влетает хозяин – толстый лысеющий мужчина с черными бегающими глазами. Он одет в черные брюки и светло-синюю рубашку; на спине проступает пот.

– Долбанные бабы, – бросает он, плюхаясь в кресло. Вынимает откуда-то снизу бутылку виски, наливает себе, предлагает Косте. Тот отказывается. Тогда толстяк делает внушительный глоток, ставит стакан. – Сначала расскажи про бабки.

– Мы их не нашли.

– Что значит «не нашли»?

– Мы действовали по обычной схеме. – Костя выдыхает дым. – Сначала слегка избили, потом заказали пожрать и немного попугали. Хотели уже к гвоздям перейти, но – внезапные обстоятельства.

– Что за внезапные обстоятельства? – Толстяк наливает себе еще виски. – Говори четко.

– Ворвалась его девка. Она подстрелила Миху. Я ее убил.

– А его? Ты че, не мог его расколоть?

– Случайная пуля. Бах, и нет его. Я даже не заметил, а потом быстро повез Миху к хирургу.

Толстяк зловеще смеется, выпивает виски, закуривает.

– Всё у вас какие-то случайности, а я, между прочим, бабки потерял.

– Но мы…

– Главное, вы их наказали и никто больше не посмеет у меня воровать, – перебивает его толстяк. – Репутацию мне сохранили.

– Михалыч, сделали всё что могли.

– Да я понимаю… Неужели думаешь, я не понимаю? Ну ладно… Хотя бабки хорошие. – Толстяк наливает себе еще. – Короче, у меня к тебе есть маленькая просьба: повози мою девку завтра, а? Тебе нужно всего лишь отвезти ее в парочку магазинов, потаскать сумки, а потом заехать в кафе – она пожрать купит, и домой. Понимаешь, в этом деле я могу доверять только тебе.

– Чего это только мне? – напрягается Костя.

– Ну ты же по мужикам. Так-то я не против, мне вообще плевать…

– Да кто такое сказал?! Я не гей! Я девушек люблю!

– Серьезно?

– Да, серьезно!

– Просто все говорят, что ты…

– Я не гей.

– А почему тогда я ни разу не видел с тобой бабу?

– Но это же не значит, что я гей.

– Согласен, выводы, наверное, поспешные. – Толстяк допивает виски. – Тогда это всё усложняет.

– Ничего это не усложняет. Я на твоих баб даже смотреть не буду.

– А ты не знаешь, есть ли у нас гей?

– Скорее всего, нет. Иначе он подкатывал бы ко мне.

Михалыч усмехается.

Сильный проливной дождь стучит по крыше черной тойоты. В машине играют «Времена года» Вивальди. Костя сидит за рулем. Он курит в приоткрытое окно.

Открывается пассажирская дверь, и в машину, кряхтя от боли, садится Миша.

– Ребро мне сломала, – сквозь боль жалуется он и захлопывает дверь.

Костя выворачивает руль влево.

– Заедем за виски с красным тоником в магазин? – спрашивает Миша.

– Да без проблем, – кивает Костя.

Лето

Жара и пыль. Межгородская трасса. Возле поворота, ведущего в деревню, стоит потрепанное здание с большой вывеской «Магазин для всего».

Возле здания – асфальтированная парковка. Небольшая, на две машины.

Синяя хонда стоит поперек парковки, занимая оба места. За рулем девушка в коротких джинсовых шортах и черной футболке. Все окна открыты, а машина, несмотря на жару, заведена.

На руле – открытая книга, которую девушка с интересом читает.

Из магазина выбегает худой парень. Красная лыжная маска полностью закрывает его лицо. В одной руке у него пакет, кажется с продуктами, в другой – пистолет.

Он резко прыгает на пассажирское сиденье хонды.

– Погнали! Погнали! – кричит он читающей девушке.

– Сейчас, – бурчит она, не в силах оторваться от книги.

– Какого хера?!. – Он с упреком на нее смотрит.

– Да подожди…

– Ты, блять, издеваешься?!

– Да еду я… – Она аккуратно загибает уголок страницы, закрывает книгу и кладет ее на приборную панель. – Две секунды всё равно ничего не решат.

Машина резко трогается с места.

– Где твоя маска? – спрашивает парень, сдергивая с себя свою.

– Да жарко в ней.

– Они же тебя спалят по лицу.

– У меня потом от этой маски прыщики.

– Ты вообще ни хрена не серьезно относишься к делу. Жарко ей… – Он прячет пистолет в бардачок. – Лучше с прыщиками и на воле, чем без них, но в тюрьме.

– Почему ты всегда так негативно мыслишь? Можно же на воле и без прыщиков… Взял попить?

– На. – Он протягивает ей бутылку минеральной воды, а себе вынимает из пакета бутылку молока.

– Ты опять со своим молоком?

– Она просто так мне врать не будет.

– Ты веришь какой-то девке из сна о кинотеатре?

– Это не какая-то девка из сна. Мне кажется, это мой ангел-типа-хранитель. И не забывай, что только благодаря ей я встретил тебя.

Машина сворачивает на проселочную дорогу.

– Как ты можешь верить в такую чушь? – недоумевает она.

Машина останавливается.

– Еще посмотрим, что здесь чушь. Увидишь, как меня молоко спасет!

Парень пьет из бутылки. Потом выходит из машины, осматривается, идет к капоту и сдергивает номерной знак, под которым оказывается другой.

То же самое он проделывает и сзади, потом прячет сдернутые номера под подкладку багажника и возвращается в машину.

Она опять читает.

– Ты что, не можешь дома почитать?

– А сейчас-то ты куда торопишься? – бурчит девушка.

– Вообще-то мы типа еще на деле.

– Может, ты поведешь?

Он тяжело вздыхает.

Они меняются местами.

Синяя хонда разворачивается.

Лето

Кинотеатр с красными стенами. Она – элегантная рыжеволосая леди с зелеными глазами – сидит в середине первого ряда. На большом экране идет французский фильм «Не стреляйте в пианиста».

Худой парень лет тридцати, в синих джинсах и черной футболке, медленно заходит в зал, бросает взгляд на красные стены. Да, кажется, он понимает, где находится. Он тут уже был.

Его глаза останавливаются на леди. Он улыбается и идет к ней, садится в соседнее кресло.

– Что ты мне в этот раз скажешь? – спрашивает он.

Ее зеленые глаза пронзают его, а указательный палец становится поперек губ.

– Молчу-молчу, – кивает он.

Она снова смотрит на экран.

Он ерзает в кресле, отчего по пустому залу проносится раздражающий скрип. И чем громче звук, тем сильнее ему хочется изменить позу.

Она тяжело вздыхает, поднимает правую руку и щелкает большим и указательным пальцами. На большом экране замирает Шарль Азнавур.

– Никогда нельзя ставить кино на паузу, понимаешь? – В ее взгляде чувствуется ненависть.

– А если приспичит? – спрашивает он.

– Приспичит – в смысле, в туалет?

– Ну да, не угадаешь ведь когда. Иногда ничего, а иногда ни фига – как прижмет.

– Забыла, что у вас есть такое, – улыбается она.

Справа от них открывается дверь в зал, и высокий лысый мужчина, одетый в белую рубашку и черные штаны, вкатывает тележку, какой обычно пользовались домработницы, чтобы накормить богатого барина. На тележке – бокал красного вина и граненый стакан молока.

Колесики тележки останавливаются возле них. Она берет вино.

– Он не может стоять тут вечно, – бросает она, смотря на парня, застывшего с немой нерешительностью во взгляде.

– Что это? – спрашивает он.

– Молоко.

– Это мне?

– Да.

– Но я не пью молоко.

– Придется пить: оно спасет тебе жизнь. Хотя правильнее сказать, оно, возможно, поможет прожить дольше.

– Молоко? Как мне поможет молоко?

– Пейте дети молоко, проживете дольше… – Она улыбается.

Знаете, всё это очень глупо и нелепо. Похоже на греческие мифы о вершителях человеческих судеб: «Сможешь ли ты у нас работать? Или ты недостоин такой большой заработной платы?»

Да-да. Именно так всё и выглядит. Андрей в синих джинсах и черной футболке, на которой в такое жаркое время года не видно пятен пота, сидит в белом кабинете напротив симпатичной блондинки. Она бьет по клавишам клавиатуры и что-то пытается понять, глядя на экран компьютера.

– Вы нам не подходите, – наконец выдает блондинка.

– В смысле? – не понимает Андрей.

– Мы не можем принять вас на работу.

– Почему?

– Я не обязана отвечать на этот вопрос.

– Ну бл… – Он замолкает на полуслове и, чтобы не выругаться, сглатывает слюну. – Но это же работа обычным грузчиком, на суперохраняемом складе. Я ничего не смогу своровать. Вы же меня не берете не из-за глупой судимости?

Блондинка осматривается, словно желая удостовериться, что в кабинете нет лишних ушей.

– Я вам не говорила, вы от меня ничего не слышали… – Ее голос переходит на шепот. – Мы принимаем людей только с высшим образованием.

– Грузчиков с высшим образованием?

– Тс-с-с… Звучит, возможно, глупо, но да. И я вам ничего не говорила.

– Ясно, спасибо.

Андрей встает. Уже идет к выходу, но останавливается.

– Простите, вы, случайно, не знаете, от какой болезни лечит молоко? – спрашивает он.

– Что?

– Молоко от какой болезни лечит?

– Обычное молоко?

– Ну да.

– Молоко… Кальций вроде.

– А, кальций кости, да?

– Да, кажется. – Нелепость разговора отражается в ее улыбке.

– Ясно, спасибо.

Два часа спустя.

– Сука, и молоко поставь сюда! – кричит Андрей, направив на толстую продавщицу пистолет.

– Ка-ка-как-какое? – заикается продавщица.

– Обычное.

– У-у-у нас т-три марки…

– Быстрее давай!

Под красной лыжной маской уже скопились капли пота, из-за которых глаза Андрея начинают слезиться.

– Ка-ка-какое?

– Да любое!

Она ставит на прилавок бутылку молока.

– Пакет давай! – кричит Андрей.

Она трясущимися руками вынимает из-под прилавка белый пакет.

– Деньги туда!

Несколько тысяч отправляется в пакет.

– Молоко туда же! – Андрей вспоминает о воде. – И бутылку холодной минералки. Только, блять, не спрашивай какой! Любой, но холодной.

Всё перечисленное тоже отправляется в белый пакет. Андрей осматривается. Больше в этом маленьком частном магазине и взять-то нечего. Не будет же он набирать чипсы для перепродажи.

Андрей хватает белый пакет и выбегает из магазина. Лицо под красной шапкой, словно манты на пару, медленно варится, а от пота он плохо видит синюю хонду на парковке.

Он на долю секунды замирает, потом, открыв переднюю дверь, ныряет на пассажирское сиденье машины.

– Погнали! Погнали! – кричит он читающей девушке.

Зима

Старый затхлый бар, в народе прозванный «Для интеллигентов», находится за помещением художественной выставки «Красота Сибири», коллекция которой не пополнялась с советских времен. Справа от бара – почти новый книжный магазин, где можно найти только утвержденные сверху книги.

И чтобы добраться до этих зданий, нужно пройти подземный пешеходный переход. Тут всегда играют музыканты.

Писатель спускается по лестнице и в самом конце, споткнувшись, чуть не падает. В переходе звучит гитара и разносится приятный мужской голос:

Зимотворенье во дворе,

Метельный заверт.

А ты, как муха в янтаре,

Навеки заперт…

Писатель познакомился с Музыкантом недавно, холодным ноябрьским вечером. Они не знают имен друг друга, да и Музыкант не особо любит рассказывать о своем прошлом. Говорит, что оно прошло и теперь он другой.

Музыкант одет в зимнюю светлую куртку, грязные синие джинсы. Он оброс, давно не стригся, – на лице борода и усы, но волосы чистые.

Писатель останавливается возле Музыканта, закуривает. Песня заканчивается. Музыкант кладет гитару в черный чехол, протягивает руку Писателю.

Рукопожатие.

– Ну и как сегодня? – интересуется Музыкант.

– Так же. Ничего толкового сказать не может. «Вы не знаете, о чем пишете», и всё.

– А ты знаешь?

– Ты-то не начинай.

…Улица. Крыльцо бара. Тяжелая дверь.

Маленькое помещение, внутри всё отделано под дерево. Толстый Бармен, который, судя по его отёкшему лицу, допивает то, что не допили клиенты, им кивает.

– Как дела? – спрашивает он.

– Так же, – отвечает Писатель.

– Ничего, – добавляет Музыкант.

– То же самое? – уточняет Бармен.

– А то.

Писатель и Музыкант садятся за свой столик возле стены. Бармен ставит перед ними четыре стакана пива и черные гренки на тарелке, уходит.

Они чокаются и вливают в себя это пойло. Раздражение почти сразу же проходит.

– Так о чем книга? – спрашивает Музыкант, закурив.

– О человеке, который решил убить ради эксперимента.

– Зачем ему такой эксперимент?

– Он хочет доказать, что закон – это единственная преграда от убийства.

– И как тебе такое в голову пришло?

– Мне приснилась одна девушка, и она сказала, чтобы я непременно написал об этом книгу.

– Рыжеволосая с зелеными глазами?

– Да. – Писатель начинает хрустеть гренками.

– Будь с ней осторожен.

– Ты ее тоже видел?

– Приходилось, – кивает Музыкант. – А тебе не кажется, что идея твоей книги похожа на содержание книги Достоевского?

– Я не читал Достоевского, но, насколько знаю, его идея в том, сможет ли герой убить и почему одних будет мучить совесть, а других нет. Моя же идея в том, что каждый готов убить, но боится наказания.

– Ну а ты смог бы убить?

– Думаю, да.

– Убить человека?

– Например, сейчас у меня есть один знакомый, с которым я бы не хотел сближаться. И я бы его убил.

– Так убей, что тебе мешает.

– Как я уже говорил, закон. – Писатель осушает первый бокал.

– От закона можно спрятаться.

– А от себя нет. – Писатель поднимает второй бокал. – За то, чтобы не нужно было от себя прятаться.

Они чокаются.

Обычно их попойка в баре немногословна: о чем могут говорить люди, главная цель которых – забыться? Писатель забывается первым.

– Ты купил обычную подарочную коробку с бантиком? – спрашивает женский голос.

Писатель видит перед собой большой экран, на котором написано: Fin. Кажется это означает «конец фильма».

Рыжеволосая красотка сидит справа и вопросительно на него смотрит.

– Не успел еще, – отвечает он.

– В чем сложность купить коробку?

– Я просто не понимаю, зачем мне коробка.

– В один… – Она замолкает, подняв руки. Кажется ей в голову пришла мысль получше. – Однажды… Хотя, наверное, нельзя такое рассказывать…

– Почему?

– Могут посадить.

– Ты боишься, что тебя посадят?

– Я боюсь, что посадят тебя. Уже был такой случай. Однажды я подсказала одному поэту… как его там?.. До сих пор не могу выговорить его фамилию, сложная, на «эм»… Мандельш… Хм… Короче, я подсказала ему идею одного стиха. А он взял и всем рассказал, а потом его посадили.

– Я никому не расскажу.

– Знаю я вас, писателей.

Он открывает глаза.

Темнота.

По ощущениям… он в гробу?

Писатель ощупывает замкнутое пространство, до него доносится звук мотора.

Багажник?

Нет!

Он стучит по стенкам, и чем сильнее стучит, тем сильнее болит его голова.

– Выпусти! – кричит Писатель. – Я отдам деньги!

Лето

Синяя хонда медленно въезжает на парковку обычной районной поликлиники. Ну, как сказать, парковка… Небольшой кусочек асфальта возле самого крыльца.

Андрей глушит мотор.

– Подождешь? – спрашивает он.

Вика отрывается от чтения, смотрит сквозь лобовое стекло на улицу, потом на Андрея. Он смотрит на нее, оба молчат.

Она явно ждет ответа на вопрос, который, как ей кажется, можно прочесть по ее лицу. Андрей так не думает, и вопросительно поднимает брови – тоже «спрашивает».

– И? – наконец произносит она.

– Что «и»?

– Зачем мы сюда приехали?

– Хочу знать, от чего лечит молоко.

– Ты серьезно?

– Ну да! Она просто так ничего советовать не будет. Помнишь тот случай…

– Помню, – перебивает его Вика. – И не хочу это больше слушать, особенно в такую жару. Я домой пойду.

– Деньги оставь, в магазин зайду.

Районная поликлиника… Нет места более удручающего. Она похожа на жизнь в Сибири. Посудите сами. Старое советское здание, на котором хаотично висят кондиционеры. Старая железная дверь, но пластиковые окна. В каждом кабинете – советский ремонт, но новые компьютеры. И пожилые врачи, которые не умеют работать на этих компьютерах и пишут всё от руки. Новые технологии и старый разум – есть ли более несовместимые вещи?

Обшарпанное крыльцо, дверь с липкой ручкой (даже не хочется думать, в чем она), запах лекарств внутри. Коридор налево, коридор направо, а прямо, возле дальней стены, – стеклянная коробка, которую украшает надпись: «Регистратура».

Сквозь стекло видно жирную тетку и ее торчащие из-под стола ноги. Жуткое зрелище. На столе монитор и куча разных бумаг. Позади тетки виднеются полки с карточками пациентов.

Андрей подходит к стеклу и слегка наклоняется, чтобы видеть лицо, а не толстые ноги.

– Здравствуйте.

Женщина смотрит на него, как когда-то царь смотрел на крепостных.

– У меня вопрос… Молоко может вылечить болезнь?

Высокомерный взгляд женщины сменяется на убийственный.

– Молоко!.. – Андрей увеличивает громкость голоса. – Может ли оно вылечить болезни?

Женщина откуда-то снизу вынимает бокал с черной жидкостью, делает глоток и ставит бокал обратно.

Андрей решает, что она глухая. Он окидывает взглядом стекло в надежде увидеть предупреждение, что женщина неслышащая, но, кроме жуткой рекламы о баснословных деньгах и объявления от ритуального агентства, на нем ничего нет.

– Какие!.. – очень громко кричит Андрей. – Болезни! Лечит! Молоко? – Его голос эхом разносится по больнице.

– Я не глухая, – наконец говорит женщина. – Что у вас болит?

– Ну… Сейчас ничего. Но может заболеть.

– Вы хотите записаться к доктору на консультацию?

– Я хочу знать про молоко.

– Про обычное молоко?

– А бывает необычное?

– У наркоманов в сленге тоже есть «молоко».

– Я не знал.

– По тебе и не скажешь. – Женщина снова достает и вливает в себя черную жидкость – нечто среднее между кофе и чаем.

– Вы можете мне сказать, от чего лечит молоко? – снова спрашивает он.

– Ты же не обкуренный?

– Нет.

– Блаженный?

– В каком смысле?

– Это ласковое обозначение дебила.

– Нет, я нормальный. Просто мне сказали, что молоко лечит от болезней. Но от каких – не сказали.

– Я могу только записать к врачу или выдать карточку пациента.

– А врач сможет мне ответить про молоко?

– Врач, скорее всего, вызовет полицию, а там будет психушка.

– Я просто хотел спросить, а вы сразу: психушка…

– Мы не справочное бюро.

– Вы не справочное бюро? Как так? А я-то думал, что зашел в справочное бюро. Я же дебил.

Ее рука снова тянется вниз, но поднимается уже не с бокалом, а с трубкой обычного телефона. Шнурок сильно натянут.

– Мне осталось набрать всего две цифры, – говорит она.

– Какие?

– Ноль и два.

Неизвестно, как так случилось, но нашу жизнь заполонили супермаркеты. Причем если раньше один супермаркет был на один, а то и на несколько районов, то теперь на один район (да что там: на одну остановку!) приходится около пяти супермаркетов одной сети. Одинаковые супермаркеты с одинаковыми продуктами. А потом удивляются: как же так получилось, что все стали думать одинаково?

А как еще нам думать, если вечером все покупают одинаковые пельмени, одинаковый кетчуп и одинаковую пачку лавровых листов и одинаково платят шестьсот тридцать два рубля. Все выходят с одинаковыми пакетами, варят еду в одинаковых кастрюлях, приобретенных в этих же супермаркетах. Пельмени мы едим под одинаковые второсортные сериалы, запивая чаем из пакетика, а потом спим в одинаковых кроватях с одинаковым постельным бельем. Утром, закрывая одинаковые двери с золотистыми циферками, мы наполняем мусорные баки одинаковыми пакетами из тех же супермаркетов. И только попробуй нарушить эту схему. Например, ляпнуть на работе, что вчера пельмени лепил сам. Тут же все скажут, что у тебя слишком много свободного времени, что ты хреново работаешь и что ты дурак. Ведь домашние пельмени обойдутся дороже покупных.

Нас приучили быть одинаковыми, а мы и рады стараться.

Андрей выходит из поликлиники и минут через пять уже стоит возле «молочного» холодильника в супермаркете, выбирая молоко из кучи разных марок, но однотипное на вкус и производство.

Наконец взяв молоко с красной крышкой и с коровой, он направляется к кассе.

– Что-нибудь еще? – спрашивает его симпатичная рыжая кассирша со слегка пухлой верхней губой.

– Пачку «Красного яблока».

– У нас нет «Красного яблока».

– Да?

– Это мелкий производитель. У нас только крупные, сетевые.

– Хм… Тогда пачку «Туби».

– Красные или синие?

– Красные.

Она пробила.

– Пакет?

– Нет, – отказался он. – Вы, случайно, не знаете, от чего лечит молоко?

– Простите?

– Ну, молоко? Говорят, оно от чего-то лечит.

– Туберкулез.

– Вы уверены?

– Да. У меня дядя лечился молоком от туберкулеза. Правда, он запивал им жареных собак. Но вроде помогло. Во всяком случае, умер он не от туберкулеза.

– А-а, ясно. – Андрей кладет нужную сумму на кассу.

– Да, не от туберкулеза, – продолжает кассирша. – Его хозяин собаки зарезал.

Андрей кивает. Кассирша кладет сдачу.

– Спасибо, – благодарит он и выходит на улицу.

Андрей останавливается под навесом, распечатывает пачку сигарет, оглядывается, чтобы не нарваться на штраф за курение в неположенном месте. Закуривает.

Туберкулез… Туберкулез. Он болеет туберкулезом?

Каждое утро он кашляет, вроде болят легкие. Факты гармонично подтверждают вывод о туберкулезе.

И Андрей замирает, зависает, как компьютер от непосильной задачи. В его пальцах дымится сигарета.

Сколько живут с такой болезнью?

– Сука, встал на проходе, – бросает ему какой-то тип, выходя из супермаркета.

Андрей вздрагивает, смотрит на окурок в руке, бросает его на крыльцо, топчет. Снова закуривает.

…Обшарпанное крыльцо поликлиники. Липкая ручка двери. Стеклянная коробка.

– Хочу записаться к врачу, – говорит Андрей толстой женщине. – Мне кажется, у меня туберкулез.

– Паспорт есть?

– Фото паспорта.

– Давайте фото.

Зима

Уличный снег, превратившийся в воду из-за тепла, медленно замерзает от острого холода. Холод больно жалит коленки Писателя. Напротив него стоит слегка полный Бандит с дурацкой черной повязкой на правом глазу. Одет он в черную кожаную куртку и черные штаны.

В лицо Писателя направлен пистолет. И в том, что он настоящий, Писатель нисколько не сомневается.

– Знаешь, что это за место? – спрашивает Бандит.

Писатель отрицательно машет головой.

– Раньше здесь, во-о-он в том складе… – Бандит пистолетом показывает направление. – …производили пластиковые окна, а потом мой босс, царство ему небесное, его выкупил. Мы прозвали его – не босса, а склад – моргом для лохов. Все, кто кидал босса, попадали сюда и живыми не возвращались. Вот и ты теперь здесь.

Раздается оглушительный выстрел. Писатель падает в снег.

Лето

Обычная кухня: стол, холодильник, плита, раковина, шкаф для посуды.

Из открытого окна веет вечерней городской прохладой. Но ее явно недостаточно, поэтому на столе работает маленький вентилятор.

Вика сидит спиной к окну, в ее руках книга. Девушка, наверное, с радостью бы окунулась в фантазийный мир, но мешает подруга, сидящая напротив.

Юля – невероятно худая блондинка с тусклыми глазами – смотрит в окно.

– Может, чаю? – предлагает Вика.

– Нет, мне вообще-то уже идти надо… Долго он там еще будет?

– Андрей, ты скоро? – кричит Вика.

Молчание.

– Ты скоро? – повторяет она.

– Да не знаю я! – глухо раздается из туалета голос Андрея.

– Ему приснилось, – шепчет Вика, – что нужно пить много молока.

– И?

– Он только дома около пяти бутылок выпил.

– А в чем прикол?

– Ну типа молоко спасет его от болезни… У каждого свои закидоны.

Вика снова смотрит в книгу, пробегает глазами несколько строк.

– Андрей, а можно я с тобой отсюда поговорю? – повышает голос Юля. – Мне действительно пора бежать.

Из туалета слышится громкий вздох.

– Да говори уже!

– Вы же знаете, что я работаю в ссудно-кредитном офисе… – Юля немного поворачивается в сторону коридора. – И каждый месяц, двадцать четвертого числа, мой босс проводит через этот офис около миллиона рублей.

– А нам какое дело? – глухо спрашивает Андрей.

– Ну как? Я…

Вика резко прикладывает указательный палец к своим губам, намекая подруге замолчать.

– …предлагаю вам его ограбить, – заканчивает Юля.

– Что?! Что? – вопит Андрей.

– Ограбить, – громко повторяет Юля.

– Заткнись! – кричит Андрей.

В туалете слышится быстрое шуршание. Резко открывается дверь, и на кухню вбегает Андрей.

– Я не буду стирать твои трусы, – тут же заявляет Вика.

Андрей открывает рот – хочет многое сказать, но мозг путается в словах. Тогда Андрей подбегает к окну, выглядывает из него и тут же закрывает.

– Это ты ей сказала? – Он пальцем тычет в Вику.

– Нет, блин, она сама узнала! Она же этот… как его… Швепс.

– Вообще-то, он Шепс… – встревает Юля.

– Заткнись на хер! – перебивает ее Андрей.

– Не разговаривай со мной так!

– Кому ты еще рассказала? – Андрей снова смотрит на Вику. – Своей сестре? Или маме?

– Ты чего так завелся?

– Да ничего! Просил же никому не говорить!

– Ладно… – Юля встает. – Не хотите миллион, я других найду.

Андрей замирает, подняв правый указательный палец.

– Хотим. Садись. – И мчится из кухни снова в туалет.

– И что, реально будет миллион? – уточняет Вика.

– Да. Их несут те, кто занимал у нас деньги. Это типа их пеня, проценты. Это для того, чтобы обелить деньги. Незаконный доход.

– Ничего не обсуждайте! – кричит из туалета Андрей.

Минут через пять он заходит на кухню, кладет сотовый на стол.

– Давайте свои телефоны сюда, – говорит он.

– Зачем? – спрашивает Вика.

– Мера предосторожности.

Девушки кладут свои сотовые рядом с его. Он берет все три телефона и кладет в микроволновую печь.

– От молока крыша поехала? – удивляется Вика.

– Это чтобы я мог вам доверять. – Андрей пододвигает свободный стул и садится между ними. – А вы могли доверять мне.

– Ты охренел? Мы два года встречаемся!

– А я просил тебя никому ничего не рассказывать.

– Может, вы меня уже выслушаете? – перебивает их Юля.

– Прежде всего, сколько хочешь ты? – Андрей переводит взгляд на Юлю.

– Пятьдесят процентов.

– Пятьдесят процентов? Не-е-е. Иди других ищи.

– А сколько?

– Так как ты всего лишь принесла идею, а всю грязную работу делать нам, то двадцать на восемьдесят.

– Ха. Ха. Ха, – имитирует смех Юля. – Мало.

– Других вариантов нет.

– Андрей, может, на три части? – предлагает Вика.

– На три части сумма не делится. Мы будем только ссориться из-за нескольких тысяч. Поэтому двадцать на восемьдесят. Это последнее предложение.

– Я рассчитывала кое на что другое, – обижается Юля.

– Зря. Можешь, конечно, идти к другим, но им будет легче тебя убить… – Андрей замирает на полуслове. – Так, ты пока думай, – бросает он ей и снова бежит в туалет.

– На самом деле, мы можем доверять только друг другу, – замечает Вика.

– А если двести пятьдесят тысяч? Мне кредит надо закрыть, – просит у нее Юля.

– Андрей, а если двести пятьдесят? – кричит Вика.