ZигZаги Vойны 2024 бесплатное чтение

Глава 1

Танки идут

Танки шли по центральной улице посёлка. Длинная колонна, напоминающая стольную гусеницу, пожирающую всё на своём пути. Они были старыми, ещё с советских времён, но мощные гусеницы властно вминали мягкий от весеннего солнца асфальт, и грохот стоял такой, что стёкла в ближайших к дороге домах тренькали, словно кто-то водил неумелой рукою по струнам расстроенной арфы.

Люди, вышедшие на улицу, окаменели и остались стоять там, где их застала эта громада, только глаза ошалело провожали одну за одной мелькавшие машины. На первом танке дёргалось сине-жёлтое знамя. Грозно и зловеще рвалось оно на ветру и издали напоминало чудовищную двуцветную голову гремящего металлического насекомого. Из каждого люка до половины выглядывали застывшие солдаты. Казалось, их лица были неживыми, мертвенно-серого цвета, и в каждом танке, в каждой торчащей из него фигуре читались угроза и презрение к нам, живущим в этом посёлке.

«Враги», – не говорили нам, но давали понять своими гордо закинутыми головами в касках солдаты. В таких касках в Великую Отечественную шли в атаку на врага. Вот и мы для этих, прочно застрявших в люках, такие же враги.

В колонне, марширующей по главной улице, двигалось десятка два тяжёлых танков, остальные БМП и БТРы, попалась и пара пушек со стволами внушительного калибра, названия которых тогда ещё никто из нас не знал, но понимал, что вся эта груда металла предназначалась нам. Смерть шумно ползла по ещё недавно мирному донбасскому посёлку.

Но отнюдь не все были встревожены и удивлены такому появлению: кое-кто, восхищённо улыбаясь, прыгал с телефоном и снимал на камеру «гостей». Солдаты, конечно, заметили этот тёплый приём молодой женщины, но никак на него не отреагировали, разве что ещё больше приосанились перед камерой. Дама эта родилась в Донбассе, но почему-то её всегда тянуло к «потічкам» и «місточкам» Галичины, к колядкам и вышиванкам. Впрочем, в вышитой сорочке нет ничего плохого, если только она не становится пеленой на твоих глазах, закрывая собой остальной мир и заставляя ненавидеть всё, чем дорожат другие. Звали женщину Софией.

В это же время на центральной улице появилась ещё одна женщина, Мария. Как и первая, она обращала на себя внимание, выделяясь из застывшей массы. Уверенно шла по улице, и не вдоль обочины, а ближе к середине, шла параллельно бронированной технике, и та двигалась всего в метре от неё, как бы немного объезжая, чтобы не задеть. Женщине было куда свернуть: вдоль дороги слева от неё тянулся тротуар, но она с явным вызовом продолжала спокойно двигаться по дороге, как будто, не замечая лязгающих гусениц на расстоянии протянутой руки, даже головы не повернула в сторону колонны. На перекрёстке пару раз презрительно сплюнула прямо под гусеницы, ожидая какой-то реакции от военных. Те, конечно же, это увидели, но реакции не было.

Техника прошла через мост своим курсом, а грохот и рычание ещё раздавались вдали. Люди не торопились расходиться, не обменивались впечатлениями, а долго стояли молча и озадаченно смотрели вслед исчезнувшей колонне.

Ребристые следы гусениц, вспахавших асфальт, – были первая весточкой грядущей войны.

– Гады, – зло произнесла женщина, смело шагавшая наравне с танками.

Любительница фотосессий ей возразила:

– Они пришли нас защищать.

– От кого?

– Как от кого? От российской армии. Они идут на границу с Россией!

– Они идут по нашу душу, – убеждённо и горько возразила Мария. – И скоро ты сама в этом убедишься.

Предсказание сбылось уже через неделю, когда в Донецкой области произошёл трагический случай: бронированная украинская техника была брошена на мирных людей, а те, ещё не веря в серьёзность происходящего и не понимая, что солдаты получили приказ, встали в живую цепь, взявшись за руки и не пуская технику дальше.

Весь ужас того, что ожидало людей, вскрылся, когда танк, нервно дёргаясь, переехал первого человека, пожилого мужчину, не успевшего отскочить в сторону. Раздались страшные крики женщин. Кто-то схватился за голову и не мог и шагу ступить от увиденного; кто-то полез под гусеницы, чтобы оттянуть ещё живого изуродованного человека; нашлись и такие, кто, матерясь, залез на танк и пытался добраться до водителя экипажа.

Тогда, в 2014-ом, техника отступила. В армии всё-таки в то время служили кадровые военные, ещё не успевшие обандериться. Солдаты, по-видимому, и сами потрясённые случившимся, опомнились и развернули колонну.

Но так было только в начале АТО. Карательная операция против Донбасса набирала обороты.

Глава 2

На сайте i.ua

Чтобы победить врага, не достаточно одного умения махать шашкой, необходимо намного больше, и, прежде всего, борьба за умы людей. Почему Украина традиционно выигрывает информационную войну? Да потому, что она действует и на внутреннем, и на внешнем фронте, на каждом сайте, каждом видео портале – будь то украинский, российский или любой другой страны – есть тысячи профессионалов и добровольцев, которые распространяют выгодные им фейки, создают нелицеприятный образ России, Донбасса, русского мира. Мы рассказываем правду, и нам не верят, а они несут несусветную чушь – и её почти весь мир воспринимает как правду! Заглянуть на российские интернет просторы – и ужаснуться можно, как хитро, мастерски они обрабатывают тех, кто там вращается.

Действуя таким образом, запросто можно взорвать страну изнутри. Многократно повторённая ложь или искажённо преподнесённая правда в конце концов убеждает, что это и есть истина. Не все люди способны критически мыслить, даже, казалось бы, стойкие и принципиальные под натиском пропаганды меняют курс, как флюгеры. Пример тому – украинский боксёр Александр Усик. Выходец из Крыма, прихожанин Украинской православной церкви Московского патриархата, защищавший святыни Киево-Печерской Лавры – и вдруг, как бы в одно мгновение, резкий крен в сторону украинского национализма.

Так думала Мария, расстроенная своим, как ей казалось, бессилием. Но ведь она никогда не опускала руки! И никогда не отрицала влияния информационных потоков на человеческое сознание. Во время событий майдана и после его победного шествия по Украине вела блоги на многих интернет сайтах, был у неё свой блог и на i.ua. Этот сайт хорош тем, что туда заглядывают не тысячи, а миллионы людей, и не только живущих в Украине. А ещё там были функции «Заметка часа» и лента самых популярных статей, где царили отчаянные дискуссии. Любой, поместивший заметку, мог заплатить 50 копеек и поставить её в «Заметку часа» хоть на весь день. Таким образом, она получала иногда больше тысячи комментариев и ещё больше лайков.

Удержаться долго на сайте было трудно, если ты размещаешь критические статьи, направленные против украинской власти. Марию банили много раз и сносили её аккаунты. Чтобы зарегистрироваться снова уже под другим логином, надо было купить новую сим-карту, старая не подходила. За первые пять лет она сменила как минимум 40 аккаунтов, и каждый раз создавала новый образ: была юной, не очень интеллектуальной девушкой, старой грымзой, утончённой фифой, мужчиной сорока лет-работягой, даже пятнадцатилетним подростком. Со сменой образа приходилось менять и темы постов, стиль изложения, лексику, эмоциональный окрас, даже графика претерпевала изменения. Поразительно, но никто её не заподозрил. Хотя был один юзер из Днепропетровска, который всегда узнавал её в новой маске и приветствовал первым же комментом. Марии удавалось провоцировать тех, кто ненавидел Донбасс, Россию, кто кичился своей укропринадлежностью и высмеивал ценности русского мира. Её посты так накаляли дискуссии, что собирали баснословное количество лайков и в то же время жалоб. Отрадой для неё были комментарии единомышленников. Робкие, осторожные, в эзоповом стиле, но такие ценные! Ценные, потому что подтверждали: не все зомбированы в Украине, есть много людей, сохранивших и любовь к СССР и уважение к ветеранам Великой Отечественной войны, да просто человеческое достоинство. Сколько раз на этом сайте ей угрожали пристальным вниманием СБУ, твердили, что найдут её и «покарают», доберутся, где бы она (или он) ни находилась. Но испугаться и замолчать было не в её правилах. Иногда этот её протест выливался в глупейшие формы.

3 глава

«Заминировано!»

В мае 20015-го Мария после очередного туристического похода с детьми, где они попали под ливень, заболела. Казалось, обычная простуда, но она перешла в бронхит. Затянула, короче, с лечением, и пришлось отправляться в районную больницу, но лечь в палату наотрез отказалась, а поселилась у сестёр, только ходила на процедуры, уколы же делала себе сама.

Тогда же ей и позвонила одна из коллег, рассказавшая об аресте учительницы химии. Всё это и легло в один ком, нервы разгулялись, возмущению не было предела, рано или поздно оно должно было во что-то вылиться. Вот и вылилось, на её голову. После процедур в клинике Мария подъехала маршруткой в центр города. Сестра Галя была на сутках, дежурила в ЛОР отделении, Тани тоже не было дома. Решив заглянуть в магазин и купить продукты, она направилась в «Кошик» через парк. В центре парка на постаменте стоял Ленин.

Много лет назад Марию с одноклассниками принимали в комсомол у этого памятника. Кто-то, может, и относился к ленинопаду скептически, посмеиваясь над происходящим в стране, но в этом несуразном вандализме чувствовалось какое-то массовое сумасшествие, глумление почище плевков в Мону Лизу в рассказе у Брэдбери.

И тут, пересекая центральную аллею, она вдруг увидела чернолицего Ленина в вышиванке и красных шароварах.

– Вот дэбилы! – сказала она громко, чтобы её услышали парни, околачивающиеся неподалёку с довольными наглыми физиономиями. Видимо, это была их работа, а теперь они кайфовали от реакции возмущённых волновахцев. – Мозгов хватает только на то, чтобы испохабить памятники. Не поколение, а ИБМ. Испорченный биологический материал.

Последнюю фразу молодёжь, видимо, не осилила, потому что ироническая улыбка с лиц исчезла, а может, и поняла, так как губы сжались крепче…

С другой стороны, от памятника, на скамейке и около неё, расположились с автоматами человек шесть нациков из укроповского патруля. Они в последние месяцы наводнили город, куда ни сунься – везде трезубые вояки.

Наверное, в другой раз она бы плюнула и прошла мимо, но сейчас её просто несло на раздутых парусах. Заглянув в магазин, купила альбом для рисования и толстый чёрный маркер, вырвала двойной листок и большими буквами написала: «Заминировано! (для дэбилов, красящих памятники)». Потом взяла этот лист, поднялась по ступенькам к Ильичу и водрузила на постамент, стараясь, чтобы его не снесло ветром. Развернулась и ушла. Не оглядываясь.

Добраться до магазина не успела, около детской игровой площадки её догнал военный с альбомным листом в руках.

– Подождите! – крикнул, как крякнул.

Она остановилась и спокойно взглянула на него.

– Это вы сделали? – спросил, тыча ей в лицо альбомный лист.

– Это я сделала, – подтвердила она.

И тут началось. К ней подскочили ещё четверо, потребовали документы. Она достала из рюкзака паспорт, передала первому, самому ретивому из них. Как потом выяснилось – он был сотрудником СБУ. Рюкзак её в руки они не взяли, побоялись, а заставили положить в сторону. Она прислонила его к дереву и ждала, что будет дальше. Всё тот же, что первым её догнал, сказал жёстко:

– «Заминировано» – это терроризм. Мы сейчас вызовем оцепление и всё вокруг проверим. У вас есть взрывчатка?

Она покачала головой.

– Покажите, что у вас в рюкзаке.

Её заставили открыть рюкзак и медленно достать из него содержимое. Но что она могла достать? Кошелёк, телефон, купленный маркер, больничную карточку и бабушкину икону Божьей Матери. Старую, деревянную, с уже местами стёртым ликом. Её Мария всегда брала с собой, чувствуя себя с нею в безопасности. Увидев, что ничего подозрительного нет, всё тот же начавший разговор эсбеушник спросил:

– Зачем вы это сделали?

– Потому что возмущена бездействием районной военной администрации. Почему у вас под носом творят такие безобразия? Это не хулиганство – это вандализм. Любой памятник является народным достоянием, потому что на народные деньги эти памятники ставятся. Для волновахцев он дорог. Меня лично здесь принимали в комсомол.

– Вы что, член коммунистической партии?

– Нет, я не член никакой партии, но я здесь живу и не хочу, чтобы какое-то мудачьё хозяйничало в моём городе.

Ей назвали статью и срок, на которые тянет выходка; получалось, что сидеть Марии 11–12 лет. Поинтересовались, где она работает. Слово «школа» заставило эсбеушника подпрыгнуть и ещё яростнее продолжить допрос. Видимо, он был в курсе ареста учительницы химии из этой же школы. Получался целый заговор, гнездо сепаратизма. Тут уж попахивало наградой за раскрытие.

За это время к ним несколько раз подходили трое из патруля, один из них чем-то напоминал дэнээровца: в пятнистой бандане, с лихо распахнутым воротом и подкаченными до локтей рукавами рубашки, он с тревогой поглядывал на неё. Не удержавшись, пока её стражники отошли в сторону и звонили в СБУ, вызывая за нею машину, он подошёл поближе и сказал почти дружески:

– Ну, что ж вы так? Да лучше бы мат написали, а то «заминировано». Думаете, нам это нравится? Вас же посадят, и разбираться никто не станет. Вишь, как выслужиться хочет…

Неожиданное сочувствие со стороны патрульного и удивило Марию, и успокоило. Почему-то она после его слов стала ещё невозмутимее.

Сколько ни звонили вояки – машина не ехала, что-то там у них такое случилось чепэшное. Звонивший уже начал материться и орать кому-то:

– Я что тут, до вечера буду торчать?

4 глава

Задержание и неожиданное освобождение

Прошло уже почти два часа, как Марию задержали. Сначала она стояла в стороне от них, потом её посадили на боковую скамейку детской площадки. Подошла собака, обнюхала её ноги и почему-то улеглась рядом. Мария улыбнулась и погладила её. Эта улыбка взбесила и так уже выведенного из себя эсбеушника, и он гаркнул, подскочив к ней:

– Чего улыбаетесь? Весело вам! Сидеть будешь, сепарка! – перешёл на «ты».

Псу это не понравилось, и он предупредительно зарычал.

– Ничего страшного, посижу, – ответила Мария. – Я, всё равно, права. Вместо того, чтобы найти и наказать бандюг, которые у вас тут всем распоряжаются, вы занимаетесь чёрт знает чем.

Трудно описать, что она чувствовала. При внешнем полном отсутствии волнения, внутри было почему-то так же спокойно, одна только мысль тревожила её: «что будет с мамой?» Конечно, сёстры её не оставят, но живой свою мать она вряд ли уже увидит… «Но об этом лучше не думать», – решила она.

Наверное, больше всего военных смутило её поведение: не оправдывалась, а стояла на своём, не извинялась, не просила её отпустить, а сидела себе на скамейк и ждала, гладила собаку, прислушивалась к пению птиц в парке, даже на небо иногда поглядывала, закинув вверх голову…

Машина СБУ так и не приехала, а подкатил и припарковался на обочине милицейский автомобиль, именно к нему и повёл Марию эсбеушник, буркнув:

– Разбирайтесь с нею сами. —

Ей даже показалось, что он при этом облегчённо вздохнул.

В машине сидели двое: высокий светловолосый парень, второй был полнее, крепко сбитый, с чёрными, немного на выкате глазами; оба не старше тридцати лет. Когда она объяснила, за что её задержали, высокий (Саша, как он потом назвался) рассмеялся, а узнав, что она ещё и учительница, хлопнул себя по коленям и затрясся:

– Ну, Вы даёте! Учительница! Разных задерживать приходилось, но чтобы учителей – это первый раз. Вот свою бы географичку точно арестовал бы, с превеликим удовольствием.

Саша оказался из Волновахи, а второй, Иван, был из Бугаса – свои ребята. В общем, составили они протокол, написали, что Мария сквернословила, и за это ей полагался штраф в 55 гривен. О том, что работает в школе, упоминать не стали.

Саша ещё предупредил составлявшего протокол Ивана:

– Пиши, что нигде не работает, а то ещё выгонят нафиг из школы.

Выйдя из машины, Мария отправилась в «Кошик» за продуктами, как и собиралась в самом начале. Там её встретили охранник и несколько продавцов:

– Чего они от Вас хотели? Мы тут все стоим, переживаем.

– Вот суки! – вмешался охранник. – Некому в них пару гранат зафигачить!

После того, как Мария объяснила, что сделала, второй человек, теперь уже охранник, ей сказал:

– Ну, Вы даёте! А мы тут только возмущаемся памятником, что с ним сделали.

Старушки, правда, не скамейках сидели, так те кричали им «фашисты».

Скупившись, намеренно пошла по тротуару, ведущему мимо чернокожего Ленина в вышиванке. Патрульные посмотрели ей вслед, кто-то приветственно поднял руку. Неожиданно тот, что в бандане, отделился от группы и догнал её уже на выходе из парка.

– Извините, пожалуйста… Как Вас зовут? Скажите…

– Мария, – удивлённая его вопросом, ответила она.

– А меня Владимир. Знаете, Вы удивительная женщина, с таким самообладанием, что позавидовать можно. Редкий мужчина так держится, как Вы. Только в другой раз будьте осторожнее, Маша. Это просто чудо, что Вас отпустили. Если бы машина сразу приехала, то сами понимаете…

Да, она понимала. И, как ей казалось, понимала, почему машина эта не приехала: в её рюкзаке лежала икона Той, кто сохранил ей жизнь и дал силы не бояться. Это единственный, кто в такую минуту мог ей помочь…

Владимира после того она ещё несколько раз встречала, и каждая встреча начиналась с приветственного поднятия руки и хорошей, человеческой улыбки.

Где он сейчас, этот Владимир? Жив ли? Она не знает…

Оставаться дома после такого стресса Мария не могла и пошла опять в больницу к сестре. Та её выслушала и рассердилась:

– О тёте Лиде ты подумала? А о нас с Таней? Что бы мы матери твоей сказали? Ты безответственная, сначала делаешь, а потом думаешь.

Конечно, Галя была права. С её стороны это был глупейший поступок, который ничего бы не изменил и никому не помог. Тогда она дала себе слово, что больше срываться так не будет, и если уж рисковать, то только ради стоящего дела.

5 глава

Полученное задание

Звонок телефона раздался в перерыве между уроками. Такие перерывы учителя называют окнами и стараются отдохнуть по максимуму: 45 минут никого не видеть и не слышать, дышать полной грудью, молчать и созерцать свободно катящиеся за окном волны облаков.

Кто это звонит? Кому она так срочно понадобилась? Посмотрела на экран: «Отец Алексей».

Отец Алексей появился в посёлке несколько лет назад, когда и церкви ещё не было. Молодой, с чёрными кудрями, густыми, рельефно очерченными бровями и доброй улыбкой умного, всё понимающего человека. До сих пор она помнит его фразы: «Если в церкви у вас заболели ноги, нужно садиться. Лучше сидя думать о Боге, чем стоя – о ногах». Или ещё одно: «Никогда не говорите о врагах – Бог с ними. Надо говорить: Бог с нами, и хрен с ними». Как-то быстро и легко расположил молодой священник к себе жителей, люди потянулись к нему и к Богу, помогли превратить старый дом, в котором раньше жили Мария с матерью, в православный храм. Путь отца Алексея в священники был необычным: мать его исповедовала учение Елены Блаватской, сестра стала католической монахиней в Польше, а четырнадцатилетний Алексей, имея чёрный пояс карате и увлекаясь рок-музыкой, подался в Белое братство, где ему доверяли даже возить в Москву собранные деньги. Во время одной из таких поездок курьера Алексея арестовали. Именно с этого криминального эпизода и началось чудодейственное превращение бунтовщика-подростка в глубоко верующего человека и православного священника.

Надо сказать, что отец Алексей всегда был в гуще политических событий, даже зимой 2004-го ездил с прихожанами на бело-голубой майдан в Донецк, так как симпатизировал протестным движениям в Донбассе. Среди поехавших с ним была и Лидия Даниловна, мать Марии, которой тогда уже было 70 лет.

Сейчас батюшка жил в Донецке на окраине города, там, где чаще всего обстреливали. Жил с женой и тремя дочерями, служил в храме монастыря, рядом с аэропортом. В феврале 2015-го от монастыря, как и от аэропорта, мало что осталось, но службы всё равно шли.

– Здравствуйте, Маша! – приветствовал священник свою бывшую прихожанку. – Как там вам живётся? Не обижают «защитники»?

– Боятся, – ответила она. – ДНР рядом, если что не так – придут нам на помощь.

Отец Алексей немного рассказал о себе. Дом его в западной стороне Донецка, в районе Текстильщика, обстрелы из тяжёлой артиллерии каждый день. То в сарай прилетит, то окно кухни проломит и застрянет в полу, не разорвавшись. Собачку, любимицу дочек, осколком ранило, умерла бедняга. Девчонки по ночам спать боятся, всё прислушиваются. Жена тоже волнуется. Вот и пришлось семью вывезти подальше, в Борисполь, что под Киевом. Учатся дочки в украинской школе и, несмотря на то что из Донбасса приехали, в украинском языке – первые, даже на общеукраинской олимпиаде отличились, набрали баллов больше всех, чем привели в негодование киевских учителей. «Знай наших», – говорит отец Алексей, и она словно видит его смеющиеся чёрные глаза.

И вдруг неожиданный вопрос, без перехода, напрямик:

– Блокпост у вас по-прежнему там, у кладбища?

На языке спецслужб это называется «передача информации». Отвечать открытым текстом опасно. И она отморозилась, сыграв сельскую дурочку, ответила так, словно и не поняла, о чём её хотят расспросить:

– Да, батюшка, всё там же. И на кладбище не пойдёшь, могилку не обработаешь. Поминальный день скоро, а как туда идти, когда там автоматные очереди не утихают? Столько могил раскурочили!

Кое-как отвела подозрение от себя и от него. Опять пошёл разговор нейтральный. Сообщил батюшка, что к своим собирается в Борисполь, семью проведать, как раз на мартовский праздник. Соскучился, – говорит. И вновь вопрос, возвращающий к основной цели звонка, «ключевой»:

– Там к вам грады поехали. Как бы узнать, сколько их и где стоят?

«Ничего себе задание!» – ахнула Мария и обмерла: что же это он такое говорит-то по телефону? или не знает, что все разговоры с нашей стороны сейчас прослушиваются? Где конспирация? Хоть бы как-нибудь по-другому спросил, а то в лоб, прямым текстом! С такими телефонными беседами можно ожидать бронированный автомобиль с автоматчиками у своих ворот в ближайшие полчаса…

Разве с Валентиной, дояркой с фермы, не так же было? Поскандалила с одним соседом, сказала ему, что думает о нём и о новой власти, которую он так принимает, пошла на перерыв домой, но не дошла: подкатила к ней машина, выскочили из неё двое и увезли доярку. Бедный муж таки сумел узнать, что держали её сначала в Мариуполе, а потом отправили во Львовскую тюрьму. Сидела женщина с уголовницами. Откроет ночью глаза, а на ней несколько зечек, бритву к горлу приставили и спрашивают:

– Ну шо, сепарко, жити хочеш?

Муж Фёдор нанял адвоката во Львове, еле нашёл такого, который согласился за большие деньги жену его защищать. Продал Фёдор всех быков, свиней, поехал в проклятую Галичину выручать жену. Как ему это удалось – один Бог ведает, но Валентину выпустили, через какое-то время ломанулись арестовать снова, но женщины и след простыл. Фёдор тайно переправил её в ДНР, к сыновьям. На вопрос Марии, известно ли, кто Валентину сдал, Фёдор, такой обычно спокойный, мягкий человек, загорелся непривычной для него ненавистью и признался:

– Знаем, кто. Нож с собой всегда носил, наточенный, как бритва, хотел грех на душу взять, зарезать его, паскуду. Но Господь всё за меня решил. Сам он сбежал, как только наши пришли.

Вспомнив это, Мария растерялась, не зная, что ответить батюшке, как дать ему знать, что он и сам рискует, и её подставляет. А он ждёт, дышит в трубку, не отключается. Уже и не помня, что ответила и как простилась, она медленно опустилась на стул у приоткрытого окна и надолго задумалась. Как быть? Грады – это установка с реактивными снарядами, их не так уж много в Украине, берегут их укры. Обычно обстреливают вдоль границы города и сёла, а потом быстро смываются, чтобы в ответке не потерять своё оружие. И стреляют они так почти год. Дома, как спичечные коробки, рассыпаются под натиском мерно бьющих снарядов. Достаётся и жилым районам, и комбинату, едва дышащему с начала войны, и осиротевшим карьерам, где уже почти не появляются БЕЛАЗы. А главное – люди гибнут. Никогда ведь не угадаешь, откуда к тебе смерть нагрянет. Конечно, надо помочь найти их, эти проклятые грады.

Колебания, сомнения, страх одолевали её недолго. Надо найти! Но как? От кого узнаешь такую информацию? Да и решишься ли заикнуться о таком? Ещё вчерашние друзья, знакомые сегодня ненадёжны, ведь в душу к человеку не влезешь. Это тебе не Великая Отечественная, где всё было ясно: это твоя Родина, а это враг. Тут врагом любой оказаться может.

И так, и этак прикидывала она. Технику такую солдаты спрячут надёжно, её не увидишь, даже если мимо проезжать будешь. А где такие глухие места, куда население наше не пускают? Везде. Вокруг села все поля и посадки заминированы, да так бестолково, что даже карты минирования не сохранились, на расставленных своими же ловушках подрываются. Недавно танк сгорел, никто выскочить не успел. А ещё пару раз трактора подрывались, муж с женой, что за трактором шли, с ранением в больницу попали, прожили недолго. Старые дороги начинают зарастать, единственный путь, куда ещё можно мирному жителю направиться, – это дорога в райцентр, остальные под запретом. Вот и думай теперь, Мария, где этих дур укрыли.

6 глава

Задание выполнено

Весь день Мария ломала голову, как бы разузнать и выполнить «задание». На следующий день поехала в райцентр автобусом, немного задержалась у сестёр и на последний рейс опоздала. Вспомнила о Косте, парне из города, который таксовал. За подвоз брал меньше, чем другие таксисты, не наглел, а главное – был лояльным по отношению к новой власти, водил дружбу с нациками и потому был в курсе всего происходящего в районе. Армейцы постоянно вызывали его по телефону, и он возил их в Мариуполь на рынок, в местные кабаки, каких множество было на трассе, где те зажигали с доступными девочками, даже доставлял им продукты и наркотики. Костя был для них своим и знал много чего такого, чего и знать-то ему не положено. Мария, впервые доставленная им домой, как-то сразу догадалась о его «симпатиях», в споры не вступала, своего отношения к происходящему не высказывала, а молча и внимательно слушала его. Думала, пригодится. Вот и пригодилось знакомство.

В этот раз, обсуждая в машине кипу свежих новостей, как бы между прочим произнесла:

– Видела вчера, как ехали грады. Опять ночью спать не дадут.

К неописуемой радости Марии Костя тут же откликнулся:

– Да они вон там стоят, – кивнул в сторону Прочан. – Слева, у моста. Их аж четыре штуки. Я вчера командира отвозил, видел.

«Какой же ты молодец, Костик, – удовлетворённо подумала она. – Я в тебе не ошиблась».

Прочаны – это такая ложбина с небольшой речушкой, спешащей в ставок, и четырьмя полосками посадок, расходящимися в разные стороны. Там летом грибов видимо-невидимо. В мирное время – любимое место для пикников с шашлыками и шумным купанием в ставке. Место зелёное, свежее, с глубокой тенью под массивными полувековыми дубами, с разнотравьем и рассыпанной по комочкам земли дикой земляникой. Так было раньше, ещё до войны, сейчас же это запретная зона, гражданских туда не пускают. Зато из посёлка хорошо видать, как поливают огнём соседний дэнээровский городок из Прочан, как летят оттуда светящимися стрелами снаряды. Проезжая поворот в ту сторону, Мария с бессильной злобой взглянула на красные колышки со страшным словом «Мины» и отвернулась, подумав: ничего, недолго вам осталось…

Но выяснить – это полдела, а как сообщить? Не может же она позвонить и сказать: грады находятся там-то… Звонить со своего телефона нельзя, да и смс писать тоже небезопасно. И она решила попросить у кого-то из коллег телефон, вышла на крыльцо школы, чтобы никто не мешал, и набрала сообщение: «Батюшка, четверо ваших людей ехали в Донецк, но машина обломалась на мосту у Прочан. Просят, чтобы Вы кого-нибудь прислали за ними».

Отец Алексей тут же перезвонил, поломку машины он воспринял всерьёз и не связал сообщение с вчерашним разговором. Пришлось обозваться:

– Это я, Вы меня узнаёте?

– Да, узнаю.

– Мы вчера с Вами разговаривали. Помните, о чём Вы меня просили?

Ответом была напряжённая тишина, потом священник понимающе вздохнул и прошептал:

– Я всё понял. Спасибо.

И отключился.

Не прошло и часа, как где-то совсем рядом рванул один за одним БК снарядов, застучал дробно, мощно, всколыхнув всю округу и напугав детей в школе. По тревожному звонку они вместе с учителями тотчас понеслись в бомбоубежище. Мария одна осталась в учительской, приоткрыв окно, прислушивалась к грохоту, понимая, что снаряды рвутся именно там, у моста, по переданным ею координатам. На душе было неспокойно: они хоть и враги, но тоже люди, и жить им хочется не меньше, чем ей. А она одним смс отобрала у них жизнь.

Спустя несколько лет, когда её посёлок уже будет освобождён, она поделится своими переживаниями об этом с психологом из Донецка, и он ей ответит так:

– Вы сделали всё правильно. И поверьте, для этого нужно было немалую смелость иметь. Мою племянницу такие «Грады» разорвали на несколько частей, так что и собирать было нечего… Я видел, что они делают с людьми. А Вы своим поступком сохранили жизнь десяткам невинных людей. Вы совершили подвиг. И я говорю это не для того, чтобы успокоить Вас, а потому что так и есть. Вы герой, Мария.

Но это она услышит ещё не скоро, а тогда, в феврале 2015-го, воспоминания о содеянном будут долго преследовать и мучить совесть. Единственным утешением станет мысль, что пострадавшие военные не на пикник отправились в Прочаны, а явились убивать. РСЗО – это вам не автомат, выстрелами из такого множество жизней людских прервать можно. И значит, поступила она правильно. И хватит сопли разводить.

Вспомнился почему-то симоновский «Сын артиллериста». Вот и она стала корректировщицей огня. И первые седые волосы тоже появились, но чуть позже, когда 7 марта в интернете она наткнулась на коротенький пост, в котором речь шла о краже неизвестными донецкого священника, приехавшего к семье. Ни фамилия священника, ни конкретный город, где это случилось, в заметке не упоминались. Но Мария как-то сразу поняла, что речь идёт об отце Алексее. Она пробежалась по всем известным ей новостным сайтам Украины и нашла ещё одну, более подробную статью. В ней уточнялось, что инцидент произошёл в Борисполе. Священника встретила с поезда жена, и они уже направлялись к дому, где семья остановилась, когда рядом резко затормозила машина, выскочило трое в штатском, схватили священника и поволокли к машине, запихнули в салон и скрылись. Жена не растерялась, тут же обратилась в полицию, объявили всем постам. Поздно вечером на одной из сельских дорог под Киевом объявился пропавший, был сильно избит, еле держался на ногах и на вопрос, что с ним произошло, ответил, что его держали в каком-то заброшенном доме, приковали наручниками к батарее и пытали. А потом кто-то позвонил и дал указание похищенного отпустить. Ещё в заметке сообщалось, что от госпитализации пострадавший отказался и вернулся к жене.

Мария тут же решилась позвонить на номер отца Алексея. Батюшка не ответил. Гудки шли, но телефон не брали. Тогда она вспомнила, что когда-то добавила священника в друзья в Одноклассниках. Так и есть, вот он: Алексей Левченко. Писать ему в мессенджер, наверное, будет безопаснее, чем звонить. Написала несколько слов: «Узнав новость, хочу спросить, с Вами ли это произошло и как Вы себя чувствуете». Через час-другой он ответил:

– К сожалению, со мной. Чувствую терпимо.

А потом дописал, что удаляет свой аккаунт и попросил не писать ему туда больше.

Через какое-то время Мария узнала, что нападение на священника организовала СБУ, вместе с семьёй отцу Алексею удалось выехать из Украины, помогли в этом высокопоставленные особы из Украинской православной церкви Московского патриархата. И сделано это было тайно.

Не надо быть особо догадливой, чтобы связать Прочаны и случай в Борисполе. Значит, уже тогда, в конце февраля, СБУ следила за батюшкой, прослушивала разговоры по телефону и, конечно же, не могли обойти вниманием их беседу. Возможно, что и пытали его, чтобы узнать, кто сообщил информацию. То есть, интересовались ею, Марией. Промолчал ли отец Алексей или выложил всё, что знал? Мария догадывалась, что ответ на этот вопрос она вскоре узнает. Если вышли на неё, то она будет под постоянным колпаком. Нужно быть очень осторожной, чтобы не дать против себя никаких новых улик. Стереть в компьютере опасные файлы, удалить информацию о просмотрах сайтов, убрать видео со своими песнями, особенно с песней «Живи, Донбасс!», там не только слова на статью тянут, но и весь видеоряд. А ещё надёжнее спрятать револьвер, он хоть и не подпадает под боевое оружие, но лучше с глаз долой. Подумала немного – и обернула его в несколько плёнок, потом сунула в кастрюлю с плотной крышкой и закопала недалеко от сарая. Ещё пересмотрела свои рассказы, стихи, жалко было, но всё сожгла, копии есть на флешке, а флешка в надёжном месте, не найдут. Георгиевскую ленточку тоже вынесла из квартиры, но не выбросила, а затолкала в конец трубы, что лежала в сарае. Тут её никто не отыщет, пусть хранится до лучших времён, ещё достанем и наденем, – подумала она. В то, что такие времена обязательно настанут, верила всегда.

Теперь оставалось пересмотреть телефон, удалить кое-какие номера. Пришлось запомнить и стереть номер телефона племянника, он служил в «Оплоте» и мог уже засветиться через СБУ.

Позвонила сестра Галина из Волновахи. Вот ещё один опасный канал, правда, они давно договорились, что если надо что-то сообщить о военных Украины, Галя будет называть их Юлей. «Юля приехала, да ещё не одна, а с друзьями», – эти слова сестры означали, что к ним в отделение поступило много раненых укров. В тот день, когда были подорваны Грады, сестра позвонила и, забыв про Юлю, сообщила, что из ихнего посёлка привезли множество погибших и раненых. Так что, координаты оказались верными. Не соврал Костя.

Шли дни, а Марией никто не интересовался. «Неужели пронесло?» – думала она. Значит, отец Алексей под пытками её не выдал. Сегодня он далеко от родного города, в Москве, несёт свою такую нужную людям службу.

7 глава

Мать

Война пришла не только в людскую жизнь, изменив её, но и в саму природу. А уж о животных и говорить нечего, они страдают не меньше, чем люди.

Торчит на холме кособокий туалет из побелённых досок. Старый, никому не нужный, давно уже в него никто не заглядывает. Стоит он нетвёрдо, покачиваясь, грозя завалиться на одну сторону или рассыпаться. А под туалетом этим – яма, крутой спуск в которую зияет с тыльной стороны нужника тёмной, бесконечной дырой. И в яме этой прячет от людских глаз своего единственного детёныша Собака-мать.

В роду у этой собаки явно были овчарки: и мастью схожа она с ними, и размерами, и поражающей высотой в холке. Крупная собака, сильная, умная. Одно смущает: её улыбка. Кто-то так и прозвал её «собакой-улыбакой», Мария же её называет Альмой.

Альма раньше приходила к магазину вместе с солдатами с блокпоста, что вырос за околицей села осенью 2014-го. Потом командира батальона вызвали на ковёр (не выполнил приказ, отказался стрелять по указанным квадратам). Пропал командир, а вместе с ним и солдаты с блокпостом. И собака, оставшаяся без хозяев, пришла к людям в село, облюбовала себе место неподалёку от магазина. Пришла не одна, а с пополнением: в зарослях у туалета привела щенков.

Кто-то сердобольный решил освободить собаку от нахлебников. Война идёт, самим есть нечего, а тут сразу четверо! Бросили новорождённых в ведро с водой, крышкой прижали, чтобы не видеть барахтанья. Но потом пожалели мать, выловили одного и ей вернули. Щенок оклемался, но запомнила собака, как обошёлся с её детьми человек, и единственного своего в зубах потащила в яму. Лаз туда узкий да крутой, никто уже под туалет не заберётся и не отнимет сынка.

Еду добывала мать упорно: бегала к магазину, тщательно обнюхивала и обыскивала выброшенные коробки, выпрашивала у продавцов и покупателей. Лаяла, если нужно, служила. Собаку жалели, кормили, глядя на сморщенные материнские соски, не скупились на хлебушек и косточки. И всё удивлялись, как это она так улыбается.

Лето пролетело быстро. Вот уже и листья с ореха слетели с первым же морозом. Заросли травы поредели. Туманы пошли ночами и рассветами, а за туманами дожди. Как-то, выглянув из окна, Мария увидела собаку, сидящую у туалета, а рядом с нею бежево-серого комочка. «Вывела-таки в люди, – подумала Мария. – Решила, что пришло время». Захотелось посмотреть на спасёныша. Но только она появилась на тропинке, как собака засуетилась, заурчала и стала гнать щенка к яме. Махала на него лапами, то правой, то левой, подталкивала к укрытию. Он сначала растерялся, не понимая, чего она от него хочет, а потом мячиком покатился и скрылся под дощатым уродом. Довольная, псина тут же уселась передо женщиной и хитро так изучала её, словно спрашивала:

– Чего пришла?

– Что ж ты его там держишь, Альма! – укоризненно промолвила она. – Ему там сыро и холодно. Он простудится в этой яме!

Не известно, поняла ли собака человека, но встречать начала приветливее. Мария принесла свою старую с мехом куртку, затолкала в дыру, набросала побольше сухого сена, потом отобрала у своих собак мисочку и принесла малышу. Мать наблюдала за всем этим с беспокойством, куртке почти не обрадовалась, но вот миска пришлась ей по душе, особенно когда та налила в неё тёплого молока. Она ни разу – ни разу! – не тронула еды из миски, деликатно отодвигалась и позволяла щеночку выбираться из ямы и есть то, что ей приносили.

Щенок оказался крепеньким, с сильными, мощными лапками, со светлой бежевой мордочкой и выразительными ободками вокруг глаз. Ушки у него торчали, но не ровно, а смыкаясь вверху, одно ухо как бы наваливалось на другое. Он очень походил на маленького волчонка.

Так прошёл ноябрь, а в первые дни декабря посыпал снег. Первый снег обычно ранимый, лежит не долго, но сейчас что-то зачастил, окуная холм с его туалетом и ямой в белое облако.

Альма всё больше привыкала к Марии, и сынок её тоже. Однажды она даже позволила взять его на руки, но всё равно с опаской следила, и как только та опустила его на снег, она тут же лапой начала отталкивать его от гостьи. Нехотя, оглядываясь, он пошёл. А Марии так стало больно видеть эту удаляющуюся собачью фигурку!

Она уже знала, что заберёт его к себе, хотя у неё четверо своих собак, подобранных на улице. С войной ведь сиротеют не только люди, но и животные… Но как разлучить малыша с матерью? Мария не сомневалась, что щенок быстро привыкнет к новому дому, но вот Альма… Она так его любит! Он – единственная её радость. И когда он мчится ей навстречу – в её глазах столько обиды!

Надо было решаться. Рэм (так Мария называла щеночка) всё больше и больше привыкал к ней, ждал её, взбираясь на свой белый холмик и поглядывая в сторону дома. Несколько раз он пробовал увязаться за нею, одолевал тропинку и подбегал ко двору, но мать неумолимо бежала следом, и он возвращался. Встречались они обычно утром и вечером, когда Мария приносила еду. Стоило ей только выйти во двор, как он тут же начинал бегать кругами у туалета и радостно повизгивать. Особенно он любил, когда она прижимала его к себе, к своему тёплому полушубку, шептала что-нибудь ласковое на ухо, обрывала застывшие на его шёрстке льдинки, иногда плакала, не в силах сдержаться. А Альме это нравилось всё меньше и меньше. Однажды, когда Мария присела на корточки перед малышом, она сердито, но не больно ударила её лапой по руке, протянутой к её сыну, а ему что-то недовольно буркнула, и он, расстроенный, опять послушно ушёл к своей, видимо уже опостылевшей, яме.

Несколько раз Мария безуспешно пыталась унести щенка, украсть, пока Альмы не было поблизости, но она, словно что-то предчувствуя, всякий раз догоняла её, с разбегу хлопала лапами по спине, требуя вернуть щенка на место. И та сдавалась. Материнское сердце – оно такое… Даже если это сердце собаки.

Но последнее событие, как раз за пару дней до рождества, не на шутку женщину встревожило. Война на какое-то время улеглась, затаилась, не давая о себе знать, даже автоматные очереди не будили по утрам. Зловещая, непривычная тишина ползла по занесённому снегом селу. Плохо спалось в тишине, надо признаться, что под свист мин и очереди градов она чувствовала себя увереннее. И вот утром, ближе к 9-ти, раздался залп, недолгий свист и громыхнуло так, что двери на балкон распахнулись сами собой, ударив по стоящему рядом столику. Зазвенела чашка, слетела на пол и разбилась. Рвануло где-то на окраине села. Одна-единственная мина пролетела, шальная, или слепая, как говорят наши люди, и даже не понятно, с какой стороны её принесло, такой неожиданной она была и страшной. Новости в селе обычно распространяются быстро, через полчаса Мария уже знала, что, пролетев пяток улиц, мина шлёпнулась во двор Вадима Криницкого. Вадим – ровесник Марии, живут они с женой Натальей вдвоём, нет у них ни внуков, ни детей, один только рыжий пёс неизвестной породы, любимец, на него изливались забота и нежность бездетной семьи. Обычно Вадим с началом ответки снимал с пса ошейник и прятал старичка в погреб. Там же пересиживали и они с Наташей артиллерийские дуэли. А тут вдруг мина – одиночная, внезапная, из злого умысла или по пьянке – никто так и не узнает.

Не успел Вадим отвязать пса, всего три секунды было у него, чтобы добежать до погреба. И это так, на всякий случай, потому как никогда не предугадаешь, где рванёт.

Чуда не случилось. Рвануло в его собственном дворе, взрыв оглушил мужика, бросил вниз по ступеням, к мешкам с картошкой и буряком (дверь-то он прикрыть за собой уже не успел). Хорошо хоть жены дома не было, уехала к родным. Отлежался немного на ледяных ступенях, надышался гнилью овощей, выбирался на свет божий на четвереньках, дрожащими пальцами ощупывая обледенелые камни…

Увидев то, что осталось от любимого пса, долго и безутешно плакал, винил себя в смерти, не мог простить, что не спас… А как спасёшь, когда у тебя есть всего три секунды?

После этого случая Мария и решила: как ни жаль ей Альму, но щенка она всё-таки заберёт!

Последние дни Альма всё чаще стала уходить в поисках еды, у неё появились ухажёры, личная жизнь… А малыш подолгу оставался один, и женщина тревожилась, что он может замёрзнуть.

Наступил вечер перед Рождеством. Чтобы пробраться к туалету, ей пришлось чуть ли не тоннель прорыть в снегу. Щенка нигде не было видно. Он не показался из ямы, он не выполз из туалета.

– Рэм! – звала она, перекрикивая завывания ветра. – Рэм, где ты?

Обошла вокруг туалета, стала подниматься на холм. И вдруг услышала лёгкое, почти неслышное за метелью повизгивание. Бедный щеночек провалился в сугроб и не мог из него выбраться, сил не хватало. Снег набился ей в сапоги, в карманы полушубка, даже волосы, выбившиеся из-под шапки, были в снегу, но она пробиралась к нему, яростно вминая снег и прокладывая себе дорожку…

Когда она с Рэмом была уже у самых своих дверей, откуда-то появилась Альма, догнала их, стала передними лапами ей на грудь, обнюхала Рэма, убедившись, что он жив-здоров, а потом развернулась и стала уходить. Один раз обернулась, словно попрощалась с сыном.

Рэм живёт с Марией. Он вырос и ещё больше напоминает волчонка. А Альма по-прежнему одна, наверное, свобода для неё дороже всего. Пару раз она приходила к ним, спала с сыном в кресле, а потом ушла… Насовсем.

Много горя видеть довелось людям за последние годы. И переживать. Но когда Мария думает о войне, то почему-то сразу вспоминает растерзанное собачье тельце на цепи, с неснятым ошейником, разбросанное по кровавому снегу. Да видит одинокого, неприкаянного щеночка на холме, выглядывающего человека… И этот проклятый деревянный туалет, кривой, шаткий, как вся наша прифронтовая жизнь, не нужный никому, кроме одинокой, брошенной людьми собаки…

8 глава

Z

Z. Для кого-то это просто одна из букв, каких много в алфавите. А для нас, живущих в Донбассе, она стала символом всего, о чём мечтали и что неожиданно и стремительно исполнилось.

Между Донбассом, захваченным в 2014-ом и не отвоёванным, и ДНР пролегла граница. Сначала это были сложенные из бетонных кусков и мешков с песком блокпосты, потом они начали постепенно менять свой облик и в итоге превратились в настоящие таможни с досмотрами или, проще говоря, обысками. Унизительная процедура, когда тебя обыскивают с ног до головы, роются в твоих вещах, могут что-то вытянуть и забрать себе, и ты никому и никуда не пожалуешься, потому что беззащитен. Могут придраться к твоим документам. Обычно физиономии всех укров багровеют при виде рублей, паспорта ДНР, даже обычный пакет для продуктов, на котором отпечатаны сине-красно-чёрные полосы Республики, заставляют их бесноваться. Всё, связанное с Республикой, приводит их в бешенство, рождая желание над нами покуражиться. И, если передвигаешься в автомобиле, можешь часами, хоть и весь день стоять у шлагбаума и наблюдать, как деловые вояки ходят по площадкам, перекидываются фразами ни о чём, курят, пьют на ходу «каву» из стаканчиков и даже не смотрят в твою сторону, не приглашают на досмотр. А если выкажешь неудовольствие – тебя легко уберут из очереди и отправят восвояси, а то и могут забрать на штрафстоянку, где по косточкам разберут твой автомобиль.

Чтобы попасть в Донецк в последние два года, с приходом коронавируса, жители не присоединённой части Донбасса вынуждены были ездить туда через Россию. Расстояние между нашим посёлком и Донецком – 40 километров, это всего-то полчаса езды, а ты добираешься сутки в объезд, потому что прямая дорога закрыта. Это ли не идиотизм?

И вот вдруг 24 февраля все эти таможни и блокпосты в одночасье пали, как подданные перед своим повелителем. И сделала это одна единственная буква Z.

В квартире у Марии телевизор выключался только на ночь. Её мать, женщина 88 лет, плохо видела, из-за глаукомы ослепла на один глаз, ещё её доставали тромбированные вены, артритные суставы и в довершение букета болячек – перелом 13-го позвонка, из-за которого почти три месяца была вынуждена пролежать в постели. Новости из телепередач были единственным её утешением.

Февраль начинался как что-то среднее между концом марта и началом апреля: снега не было, шёл, изредка, мелкий, но упорный дождик. Морозом февраль точно не баловал. Тепло, сыро, немного мрачно, так как солнце показывалось редко. И грязь. Эта грязь была повсюду, земля в отсутствие солнечного тепла не успевала просыхать.

Мария приболела. В надежде, что это обычная простуда, поехала в районную поликлинику, чтобы пройти тест на вирус. К её неудовольствию тест оказался положительным. Только этого и не хватало! Значит, – подумала она, – и мама её заразилась. А ей в таком возрасте и таком состоянии болеть бы не следовало. До зарплаты оставалось несколько дней, а значит, и денег в обрез, поэтому в аптеке она лишь с завистью просмотрела выставленные на витрине и такие нужные ей сейчас лекарства, а взяла только антибиотик и таблетки от кашля. Надо бы и маме взять, но денег уже не хватит. «Станет лучше, – подумала она, – тогда и зарплату получу, и медикаментами обзаведусь». Лечиться и лечить маму – ей это всегда влетало в копеечку.

В магазин за продуктами, покинув аптеку, уже не пошла. Дома оставались макароны, крупы, сварят пока суп, кашу, как-нибудь проживут. До зарплаты оставалось каких-то три дня. Бывало и похуже.

Но осложнение, начавшееся после поездки в райцентр, где она ещё и под дождь попала, свалило Марию. Пару дней она совсем не поднималась с постели, температура была такой высокой, что ничем не сбивалась. А ещё пронзительный кашель, не дававший спать по ночам. Она была как в бреду: свернувшись калачиком и завалившись на бок, лежала слабая, со лбом, покрытым испариной, то приходя в себя, то снова проваливаясь в мучительные болезненные сны. Матери её тоже стало плохо, свистящее прерывистое дыхание её доносилось до комнаты Марии.

Хлеба в доме не было. Несколько дней ничего не варилось, последние продукты из холодильника грызли коты и собаки, которых тоже надо было чем-то кормить.

Так началось 24-е февраля.

С утра Мария решилась встать. Температура отступила, дав ей такую возможность. Она убрала на кухне разбросанный котами мусор, промыла кошачьи лотки для туалета, двух комнатных рыжих собак выпустила на улицу пробежаться по свежему воздуху. Изучающе окинула себя в зеркале: физиономия та ещё! Да и чего можно было ожидать после такой болезни?! Заставила маму выпить своё лекарство (ей оно нужнее), соврав, что таблеток хватит на обеих. Та покорно взяла из рук дочери стакан с водой и маленькую белую горошину.

Утро в их квартире обычно начиналось с включения телевизора. Кроме «России1» и «РТР Планеты» мать ничего не хотела смотреть. И боже упаси включить украинские каналы!

Какие там новости? Первое, что они услышали – это решение президента России, которое он принял ещё вчера, 23-го февраля. Мать от неожиданности чуть не выронила стакан и стала звать дочь, та пришла из кухни и тоже уставилась на экран.

– Вот и дождались мы, Машенька, – заплакав, сказала мать.

Несколько последних лет она, тяжело болея, просила Бога:

– Господи, дай мне дожить до того дня, когда они уберутся отсюда, когда придут наши. Ничего другого не прошу, только бы встретить своих, обнять. Неужели так и умру, не дождавшись?

С вечера ещё доносились до посёлка громовые раскаты артиллерии. Били из нескольких точек по близлежащим сёлам. Там как раз пролегала первая линия обороны украинской армии: сообщающиеся между собой окопы и блиндажи, зарытые в землю орудия, спрятанные под покровом овощехранилища и надёжно защищённые бетонными плитами САУ. Сёла эти были небольшие, но красивые – с прудами, старыми яблоневыми садами, необъятной ширью степей и перерезающих их посадок. Из жителей почти никого не осталось, только десятка два стариков, у которых детей либо не было, либо просто не хотели их обременять. Дома, жители которых временно выехали, вояки разграбили, всё вынесли, даже розетки из стен повырывали. Новой почтой отправляли награбленное добро. Машинами, доверху нагруженными, тащили рамы окон, мебель, велосипеды и мотоциклы, инструменты, лодки и прочее в райцентр, где специально для них открыли 3 пункта приёма Новой почты, один уже не справлялся с таким количеством посылок. А если кто из хозяев наведывался и заставал нациков в своём доме, рыщущих по закромам, то приставляли автомат к груди и шипели:

– Пішов звідсіль, тут твого нічого нема.

Таких обстрелов, как этой ночью, давно уже не было. Люди научились за 8 лет различать прилёты и ответки. Когда выстрел слышнее взрыва, то это опять укры салютуют. Иногда взрыва не слышно, значит, не разорвались мина или снаряд, кого-то Господь уберёг. А были и такие случаи, что падает вхолостую снаряд, а на нём надпись «простите» или «всё, что можем». Среди украинских солдат есть и такие, у кого совесть не затопчена.

Как-то в 2018-ом ехала Мария с двумя учительницами в райцентр. Банкомата в посёлке не было, а как раз зарплата пришла. На блокпосту у кладбища их остановили, высокий военный лет 34-х попросился довезти его. Им было по пути, и хочешь – не откажешь. Он первым начал разговор, рассказал, что батальон их прибыл из Одессы, что сам он кадровый военный, в Одессе у него жена и двое сыновей. Уже подъезжая к городу, признался, что командование вызвало его на ковёр. Причина? Не выполнил приказ: не стал открывать огонь по указанным квадратам, сверился с картой, а там жилые районы, никакой армии ДНР и в помине нет. Слушая, женщины сочувствовали, понимали, что ждёт командира. Мария тогда вытащила из обложки паспорта бумажную иконку Божьей Матери, что всегда носила с собой, и протянула ему, сказав:

– Пусть охраняет Вас. Спасибо.

Он взял иконку, сунул в карман камуфляжной куртки, кивнул на прощанье и пошёл.

Ни командира этого, ни батальона из Одессы они больше не видели. Сразу же была проведена ротация.

С тех пор многое изменилось. На смену кадровым военным появились Правый сектор, Азов, Айдар, литовские наёмники что-то не поделили с нацбатальонными и устроили перестрелку прямо на спортивной площадке перед магазином, где гуляли дети. Эти новоиспечённые «защитники» были злее, безжалостнее. И соседний городок уже обстреливали, не заморачиваясь какими-то квадратами.

А тут вдруг такая ответка всю ночь! Что может быть приятнее для слуха? Наверное, тот, кто не жил во время войны, не испытывал всей глубины ненависти к врагу, вряд ли поймёт радость, переполняющую тебя при звуках родной артиллерии. «Наши стреляют», – с гордостью шепчешь ты, глядя в очерченное прилётами небо. Раньше Мария во время ночных перестрелок выходила на улицу, рискуя попасть под град осколков, и жадно прислушивалась, мысленно обращаясь к своим: родненькие, пожалуйста, ответьте! Но отвечали редко, и видеть на фоне ночного неба вздымающиеся багровые всплески разрывов на той стороне было больно до того, что, возвращаясь в кровать, она даже в сильные морозы оставляла приоткрытым окно, чтобы слышать, если вдруг «наши» ответят. Спустя годы, когда артиллерийские дуэли немного поутихли, ей не давала спать уже тишина…

Сейчас же канонада приближалась, мощные потоки лились и на соседнее село, и на водохранилище, где засел в старом доме отдыха Правый сектор, и на посадку, упирающуюся в Прочаны, превращённую украми в неприступный укрепрайон. Весь посёлок был окружён огнём.

– Маш, – робко и с надеждой взглянула мать на дочку, – а может, это наши наступают? Как думаешь? Больно громко сегодня…

Телевизор заморгал, пошли помехи, а потом вдруг на экране появилось изображение Путина, и ведущий сообщил о начале специальной военной операции.

– Ну, вот и всё… Это наши. И Россия с нами. Киеву гаплык. Теперь можно и умереть спокойно. Благодарю тебя, Господи… – и старая женщина дрожащей рукой перекрестилась, глядя на экран телевизора, с которого всё ещё смотрел на неё президент.

9 глава

Мы верили, что нас не бросят

Рассвет вставал над посёлком, из ночного полумрака выбирались белые дома, отряхиваясь, всплывали голые деревья. Прямая центральная улица, взбирающаяся от моста в гору, шевелилась, как живая: по ней двигалась военная техника, возглавляли её несколько танков. Шли они без выстрелов, но шум нарастал всё сильнее и сильнее, превращаясь в размеренный рёв. Никто их не встречал, дворы были пусты, окна и двери домов закрыты. Первые танки, доползшие до площади, остановились, сгрудились, несколько бойцов выбрались на землю, присели на корточки у клуба перекурить, а остальные, человек пять, отправились к зданию сельского совета, где всё ещё висел сине-жёлтый флаг. Один солдат помог другому дотянуться до поистрепавшегося куска материи, который тут же был сорван и брошен на землю. На его место водрузили сразу два флага – ДНР и России. Кто-то из военных корреспондентов снял на камеру этот момент, попавший потом в телезаставку новостей. Вместе с первыми колоннами боевой российской техники прибыли и известные военкоры Семён Пегов, Евгений Поддубный, Александр Коц. Сколько раз с замиранием сердца жители посёлка напряжённо вслушивались в их репортажи, а тут они оказались рядом, только выйди и расскажи, пожалуйся, но мало кто сумел их увидеть, потому что события развивались стремительно, потому что перестрелки не прекращались, и никто не рисковал выйти после такой бурной ночи на улицу. Бои за посёлок и его окрестности ещё шли. Не ожидавшие наступления украинские солдаты метались в ужасе под артиллерийским огнём в поисках укрытия и спасения. Часть из них разбежалась по посадкам, оврагам, камышам у реки, кто-то забился в укромные уголки, каких в посёлке немало, а кто-то залез в погреба брошенных домов. Были и такие, что воровали женскую одежду, перевоплощались и пытались вырваться из окружения, но их ловили, кое-кого сразу же расстреляли.

Марии очень хотелось выбраться на улицу, разузнать, что там происходит, и она бы вышла, если бы не её мать, которая и на минуту боялась остаться одна в квартире.

К тому времени газа уже не было, газовая труба, ведущая в посёлок, была перебита. Телевизор также не работал, пропало электричество. Тепло быстро ушло из жилья, остудив стены. Спасибо, что работали телефоны, зарядки в телефоне у Лидии Даниловны хватало обычно на две недели, батарея была хорошая, и телефон Марии исправно ловил интернет. Именно благодаря её телефону они и узнавали новости. Оказывается, наступление началось сразу в нескольких местах, не только на Донбассе, но и на Херсонщине, Киевщине – везде продвигалась российская армия. Украинская власть была в растерянности. Но 3 линии обороны в их местности – это серьёзная преграда. Восемь лет они готовились к обороне, все поля изрыли окопами, из Великоанадольского леса машинами возили брёвна, укрепляя и обустраивая блиндажи, переходы, огневые точки. Экскаваторы, бульдозеры – всё работало на них. Даже электричество провели, в землянках за старой фермой работали телевизоры с антеннами, направленными на Донецк и Мариуполь, так что они могли смотреть даже каналы ДНР.

Российская техника прошлась по посёлку и отправилась дальше, в направлении Волновахи, а за нею пришли батальоны ДНР. На их танках были большие буквы Z, а на рукавах, коленях армейской формы белые повязки, как отличительный знак – «свой». Куда ни глянь – везде стояла техника: у магазина на спортивной площадке тяжёлые танки, во дворе школы – крытые машины для перевозки бойцов. Вся площадь была заполнена машинами, перевозившими топливо для военной техники, чуть в стороне из двух таких машин раздавали людям бесплатно бензин, и мужчины шли вереницей с пустыми канистрами. Перед хозяйственным магазином в тупике были спрятаны пушки на платформе, а около кафе примостилась полевая кухня, там уже готовили еду, из кафе выносили большие начищенные кастрюли и грузили в машины. Как потом выяснилось, в этом же здании был и штаб. Сбоку магазина, расположенного напротив школы, с торца, разместился медицинский пункт оказания первой помощи. Туда везли и микроавтобусами, и грузовыми машинами раненых. Окровавленные носилки стояли, прислонённые к стене магазина, и пугали проходящих мимо людей. Военные врачи даже не присаживались, а ходили перед деревянной пристройкой в ожидании очередного подвоза. Носилки с ранеными клали прямо на землю в пристройке, делали осмотр, обрабатывали раны, кололи обезболивающее, кому-то делали искусственной дыхание, приводя в сознание, и сразу же отправляли машиной скорой помощи в Донецкие больницы. Этот пункт был виден из окна Марии, она часто подходила к окну, когда подъезжала очередная машина. Ночью врачи двигались по площадке с фонариками, свет был яркий и, то и дело, попадал в её окно, освещая комнату. Зажегся фонарь – значит, опять привезли раненых. Над одним из них ночью врач долго колдовал, Мария видела, как он стоял над раненым и что-то делал: то ли искусственное дыхание, то ли ставил капельницу; ночью трудно было понять, что именно, она только видела склонённую спину врача. Утром не выдержала и пошла к медпункту узнать, выжил ли раненый. На удивление Марии врачом оказалась женщина лет сорока, невысокая, плотная, в военной форме и ушанке. «Выжил, – к радости Марии сообщила она. – Сделали всё, что смогли. Теперь в Донецке будет лечиться». На вопрос Марии, как её зовут, женщина ответила:

– Зови Ласточкой.

А техника всё шла и шла, посёлок превращался в настоящий военный городок. Уставшие солдаты выбирались из своих боевых машин, искали, где бы расквартироваться. Почти в каждом доме находилось для них свободное место. В одной только школе сразу разместилось больше двух сотен военных.

А бои не прекращались. Украинские танки метались по окрестностям посёлка, стреляли хаотично, куда попадут, а наши танкисты пытались их перехватить и уничтожить. В соседнем селе один из снарядов угодил в дом, и были убиты мать с дочерью. Страшно подумать, но нашлись такие, что вечером пробрались в разрушенное строение и вынесли все ценные вещи. Войти можно было только перешагнув через лежащее на входе тело мёртвой хозяйки.

Ещё один снаряд поджёг дом Надежды Андреевны Кулик, пенсионерки. Пламя сразу охватило кухню, стоявшую чуть в стороне от дома, но, перебежав по сучьям густых деревьев, поглотило и небольшую кирпичную хату. Соседи прибежали на помощь, кто-то тащил вёдра с водой, а кто-то сумел из огня вынести на себе хозяйку. Тётя Надя, будучи в беспамятстве, лежала возле погреба, не приходя в сознание, а потом неожиданно для всех вскочила, схватилась за голову и в отчаянии прокричала:

– Там же все документы!

Никто и дёрнуться не успел, не схватил её, не остановил, когда она кинулась к горящему зданию и исчезла в двери. В то же мгновение, как она скрылась из виду, треснула и просела старая крыша, похоронив под собою женщину.

Украинская армия отступала. Но огрызалась, и не столько отвечая наступающим, сколько уничтожая всё, что приходилось покидать. Они и раньше, крепко подвыпив, признавались, что если придётся им уходить отсюда, то от посёлка живого места не оставят. Жили тут, ходили за продуктами в магазины, знакомились с местными девчатами, даже некоторые женились на наших и оставались жить тут, в посёлке. Но при этом ненавидели нас, ненавидели всё, что было связано с Донбассом.

Пять дней не прекращались обстрелы. Выла собака сгоревшей тёти Нади, да так тоскливо, что невыносимо было слушать. Родственники, соседи погибшей хотели пса забрать, но тот никуда не пошёл, а улёгся у ворот и лежал так несколько дней. Его иногда подкармливал Иванович, живший на скале в одиноко торчавшем среди абрикосовых деревьев доме. Любил он зверей, кормил, пригревал у себя. В окопах у укров много водилось бездомных собак, разбежавшихся от взрывов по всей округе. Сейчас, с их гибелью, собаки вновь осиротели, но далеко от окопов не отходили. Двоих таких Иванович отыскал и приютил у себя, а этого, тёти Надиного, манил за собой, но он хлеб принимал, а двор хозяйский оставлять не желал.

– Нету твоей хозяйки больше, – увещевал Иванович верного пса. – Кого тебе тут сторожить?

Но тоска по любимому человеку у оказалась сильнее голода и холода.

10 глава

Жизнь подвальная

Пожары в эти дни часто вспыхивали то тут, то там, раскурочивая до самого днища построенные людскими руками жилища. Люди выходили на улицу и беспомощно наблюдали, где горит, где дымит, куда опять прилетело, вот только помочь ничем не могли. Больше двадцати домов остались без крыш и стен…

Дом, в котором жили Мария с матерью, стоял в центре посёлка. Двухэтажный, с шестнадцатью квартирами в трёх подъездах, он был виден издалека, так как находился на самой высокой точке посёлка. Заметен, а значит, и хорошая мишень для артиллерии. В доме был подвал, тянущийся через все подъезды, сверху надёжно прикрытый толстыми плитами. Сюда, в подвал дома, стали собираться те, кто остался без жилья, кто боялся находиться дома. Шли сами, с детьми, внуками. Кто в чём был, как застала их беда – одежду для них, постельное бельё, одеяла приходилось уже потом искать и приносить в подвал. Сорок с лишним человек собралось здесь, и прожили они в подвале три недели. Кто-то привёз плиту и газовый баллон, чтобы было на чём готовить еду, кто-то достал электрогенератор, что позволило провести свет. Сюда будут приходить люди со всего посёлка и даже из соседнего села погреться, поесть, переночевать, зарядить телефоны, узнать новости, что где происходит, о судьбе родственников расспросить, потому что многие с начала штурма бросились в бега, спасая детей. Председатель поселкового совета так быстро смотался, что бросил своих коров, и они ревели в сарае так, что солдаты пошли по соседям с просьбой их подоить:

– Кормить мы кормит, а доить никто не умеет.

Были и такие, кто приходил в подвал с просьбой налить сто граммов, отвести душу. Или подлечиться, аптека ведь закрыта, а в посёлке много людей с ковидом, диабетиков, гипертоников. Лекарствами делились, измеряли давление, а кому и перевязки делали, раненых хватало. И каждый был рад поделиться тем, что у него было.

В школьном бомбоубежище тоже приютились люди, больше ста человек. Помещение там просторнее, глубоко уходящее в землю, вместо потолка – плита толщиной в метр, и главное – три выхода на поверхность, завалит один – выберешься через соседние. Справа у стены установили лежаки с постелью, а слева – ряд стульев, старых деревянных кресел из актового зала, столы, за которыми можно было поесть. Две женщины варили в больших кастрюлях еду и привозили машиной, кормили приютившихся. Терпеливо люди становились в очередь с тарелками, в которые им наливали первое, съев всё, подходили за кашей или макаронами. Кто-то лежал, укрывшись по самые глаза одеялом, приходил в себя после пережитого, другие слушали музыку из радиоприёмника, выбирались на улицу глотнуть чистого морозного воздуха и вновь спускались обратно. В дальнем углу сидело трое взрослых и девочка лет десяти, беженцы из Волновахи. Выбраться из города живыми удавалось не всем, раздосадованные, в агонии укры стреляли и по пробирающимся людям, и по машинам. Этим беженцам помогли солдаты ДНР, прикрыли огнём, когда они перебежками, прячась за гаражи, выбирались на окраину города. Шёл мелкий дождь, а эти четверо, вздрагивая поминутно от взрывов, прячась за деревья посадки и пережидая, пока проедет техника, брели по дороге на север. Прошли они так 19 километров. Увидев их в подвале и узнав, что они выбрались из Волновахи, Мария бросилась, чтобы узнать, что там в городе. Дело в том, что в Волновахе жили две её двоюродные сестры, племянница и племянник. Вестей от них не было, связи ведь никакой. Рассказ этих людей был страшен. Город наполовину разрушен. У автовокзала шло танковое сражение, ни автовокзала, ни церкви, ни кафе – ничего не осталось, одни развалины. И от домов поблизости – только груды кирпичей и мусора. В это трудно было поверить. Женщины, рассказывая, держались, а мужчина плакал. Рядом с девочкой лежал, свернувшись клубочком, чёрный кот. Он был единственным из них, для кого все беды уже закончились.

Роль хозяйки в школьном бомбоубежище взяла на себя Наташа. Она тут распоряжалась всем: и обустройством вновь прибывших, и воспитанием молодёжи, которой всё происходящее казалось развлечением, и сбором одежды, постельного белья, одеял для тех, у кого уже не было пристанища. Сразу же она установила свои правила: помогать друг другу, еду под подушками не прятать, всё складывать в общий котёл, мыть посуду после себя, курить в коридоре, помогать пожилым, больным людям ходить в туалет и выносить вёдра после них. Не каждому это было по душе, но Наташу слушались. Полненькая, со светлыми кудрями, выбивающимися из-под шапки, она постоянно моталась между школой и домом. Дома у неё были больной муж и инвалид мама. Где только и брала она силы?

На пятый день, в последний день февраля, Мария пришла проведать Наташу, с которой много лет дружила. До этого она неотлучно сидела возле матери. Той не под силу было спуститься в подвал дома: крутые ступеньки, сырость внизу и сквозняки, а у неё ещё не прошли температура и надрывный кашель. Да и как сидеть там будешь, когда ей и лежать-то больно! В квартире отопление газовое, стоял индивидуальный котёл, а поскольку газа нет – лежать приходилось под двумя одеялами. Как назло, в доме ни одной свечи. Скрутила Мария из ваты фитилёк, налила в блюдце масла и подожгла. Бабушка когда-то делала такие каганцы, когда в посёлке гас свет. Хорошо горит, долго и не очень ярко. Яркость сейчас не нужна, лишь бы ходить по комнате можно было. Поел, поухаживал за матерью, покормил зверей – и под два одеяла, греться. Любопытные коты только вокруг каганца бродят, заглядывают на огонёк. Страшновато спать, хоть бы не полезли на огонь… На комнатном градуснике +2°, за окном –15°. Ещё вчерашняя грязь превратилась в комья чёрного льда, а огород соседский покрылся тонким снежным настом. Так тепло было ещё несколько дней назад, а тут на тебе: зима пришла! Мать просит хлеба, но хлеба нет. И в магазин не пойдёшь, потому что в первую же ночь наступления кто-то вскрыл массивную дверь и унёс всё, что ценное было. Потом солдаты выносили пятилитровые бутыли с водой, одеяла и покрывала (что под себя подстелить можно), в школе на голом полу не очень-то полежишь. Хозяев магазина в посёлке не было, они отдыхали в Крыму. Узнав, что магазин открыт, позвонили домой знакомым и разрешили людям брать все продукты, чтобы не пропали, морозильные камеры ведь не работали. Люди, словно обезумев, ринулись в магазин, тащили всё: еду, спиртное, одежду, бытовую химию, последней потащили сборную искусственную ёлку, стоявшую в кладовой. Зачем женщине понадобилась ёлка в марте месяце, оставалось загадкой.

Мария в магазин не пошла, стыдно было воровать. Да ещё у той, чья мать и сестра недавно погибли. Холод – ещё полбеды, от него можно как-то спастись, а вот без еды… В доме шаром покати: ни хлеба, ни консервов, мясо, правда, в морозилке расплылось и завонялось, пришлось порезать и котам отдать. Стояла в шкафу банка с огурцами, да ещё нашёлся в углу кухни мешок сухарей, покупала для собак на хлебокомбинате. Больше ничего. Сырую картошку и крупу грызть не будешь. Достала из беседки небольшой складной мангал, разжилась дровами, да только они оказались сырые, не горят, а дымят больше. Ещё купила у коллеги десяток яиц. И вот стоит она перед мангалом: яйца разбила в сковороду с ручкой, водит этой сковородой над огнём. Хочется ей мать горячим накормить, да только яйцо плохо жарится, а руки на морозе леденеют, оттирать приходится. И пока донесла сковороду в дом – из горячей глазунья превратилась в едва тёплую. Поела мама яичницу, но без хлеба – хлеба купить негде, согласилась на собачьи сухари. Достала дочка сухарик, замочила его в воде, дала матери, а та, беззубая, грызёт. Молча грызёт, не жалуется. А собаки с завистью, но также молча наблюдают.

Ближе к ночи Лидия Даниловна со слезами пожаловалась:

– Сала хочу. Хоть маленький кусочек.

Мария вздохнула. Тут хлеба не знаешь, где достать, а она сала захотела. На следующий день снова вспомнила, но уже не просила, а сказала, как бы между прочим:

– Эх, сала бы сейчас!

Пошла Мария к Наташе, пожаловалась, поплакалась, говорит:

– Где я ей сала возьму? Вдруг это её последнее желание? Слабая она очень после болезни…

Наташа кивнула «подожди» и спустилась в бомбоубежище, потом появилась с пакетом в руках, протянула ей, успокоила:

– Всё будет хорошо. Возьми. И привет передай Лидии Даниловне. Она моя любимая учительница. Таких, как она, нет больше.

Мать Марии 40 лет проработала в школе, строгая была, двойки ставила, но почему-то её любили даже двоечники.

Раскрыв дома пакет, Мария достала половину серого солдатского хлеба, банку паштета и небольшой кусок сала. Наверное, до последних своих дней она будет помнить эту картину: сидит на диване мама в серой, помятой от лежания куртке, в розовой мохеровой шапке на самые брови, слепая на один глаз, но с радостью на лице, и держит в дрожащих, с больными суставами руках ломоть хлеба и этот кусочек сала. Жуёт не спеша, то и дело на него поглядывая.

11 глава

Начало счастливого дня

Есть дни как про́пасть, что ни сделаешь, всё впустую. А если что-то и удастся, то непременно потом обернётся против тебя. А есть такие дни, когда всё хорошее и желанное – в одну корзинку, да так неожиданно, что только ахнешь.

Лекарства закончились, аптека закрыта. Магазин разграбили, хлеба нет и не предвидится. Коты голодные, собаки голодные. Кусок сала, что Наташа выпросила у кого-то из постояльцев подвала, давно съеден. И сухари кончаются. Доставая из мешка, Мария делит их на две кучки: одна – им с матерью, другая – котам и собакам, которые следом ходят и не понимают, почему их не хотят кормить. Раньше она еду часто давала, а теперь по режиму: два раза в день. Огурцы ещё остались маринованные, стоят в шкафу, но это уже на чёрный день. Пойти к соседям, попросить чего-нибудь стыдно, да и мама не разрешит. Лидии Даниловне хоть и под девяносто уже, но человек она принципиальный, в таких вопросах спорить с нею трудно. Решилась снова наведаться к коллеге, у которой яйца покупала, у них корова, может, молока продадут. Денег, правда, немного осталось, но на пару банок хватит. По пути встретила военную машину в тупике у амбулатории, под заснеженными туями, а двое солдат в сторонке соорудили из камней печурку, грели руки над огнём.

– Обломались? – сочувственно спросила она.

– Ага. Уже третий день тут стоим. Скажите, а нет ли у Вас хлеба или муки, хоть каких-то коржиков испечь?

Мария покачала головой:

– Мука есть, но ни газа, ни света, готовить не на чем. – и нерешительно предложила. – А сухарей не хотите? Сухари есть, хорошие, в печи прожаренные. Принести?

Солдаты переглянулись и дружно кивнули в ответ. Побежала Мария домой, набрала полный пакет сухарей, потом притормозила у шкафа, где банка с огурцами стояла, достала консервный нож, хлопнула крышкой и достала четыре крупных огурца. Принесла военным, протянула пакет, а те уже над костерком походный котелок водрузили, воду кипятят на чай. Сухарям обрадовались, а огурцам ещё больше. Объяснили, что от части своей отстали, ремонтировать машину некому, ждут, пока о них вспомнят. Солдату такая передышка – бальзам на душу, вроде, тяжело стоять без дела, и холодно, и голодно порой, зато и спешить на фронт не стоит, своё они ещё повоюют. Один из них оказался из Ясиноватой, а другой горловчанин.

– Не знаете, что там с Волновахой? Не взяли ещё?

Мария переживала за сестёр, от которых с начала войны не было весточки. Но они ничего не знали. Сказали только, что много полегло наших при взятии укрепрайона перед Бугасом. Вроде накроют артиллерией, отутюжат так, что никто живой не должен остаться, потом пойдёт техника, а их неизвестно откуда расстреливают почти в упор. И так уже не один раз. Если б не застряли здесь, то давно бы уже взяли Волноваху. И тут Мария чуть не подскочила на месте от догадки:

– Я знаю, откуда в них стреляют.

Она вспомнила о второй тракторной бригаде, которая стояла в советские времена как раз в этом направлении. По правому флангу от дороги на Бугас, там, где на повороте был ставок, глубоко в земле находился огромный бункер, бетонированный, очень широкий, туда колхозники загоняли несколько грузовых машин с овощами, зерном, там перебиралась продукция и хранилась. Наверное, всё осталось с тех пор без изменений, и электричество проведено, и доступ воздуха обеспечен. А укровояки, конечно же, должны были его использовать для своих целей. Там они, гады, и прячутся. Пересидят артиллерийский огонь, а потом во время атаки выбираются на поверхность и стреляют нашим в спину. И никакой дрон сверху их не засечёт. Узнав об этом, военные посоветовали Марии найти кого-нибудь из командиров и сообщить о догадке.

Прощаясь, солдаты в благодарность предложили Марии банку консервов, она отказывалась, но те даже обиделись:

– Берите, у нас ещё есть. И за огурцы спасибо, таких давно не ел, – хрустя огурцом, похвалил водитель.

Купив три литра молока, Мария сперва отправилась на площадь, сообщила какому-то командиру о подземном хранилище, тот сто раз поблагодарил её и побежал в штаб, а она вернулась домой. Первыми встретили её коты, почуяв молоко, успокоились только, когда наполнила их миску. В тарелке размочила молоком сухарь, открыла сардины, достала огурец и поставила всё перед матерью, сама села в сторонке, наблюдая, как та ест. Какой бы голодной не была Лидия Даниловна, всегда ела неторопливо, аккуратно, крошки сухарей собирала непослушными пальцами и ссыпала на листик бумаги, чтобы потом вбросить в кошачью еду.

Кто-то постучал в окно. Соседка по подъезду Татьяна.

– Там, – сообщила, – машина на площади. Солдаты хлеб привезли.

На ходу одеваясь, побежала Мария на площадь. Люди многие о вести такой не знали, набралось только десятка два человек. Видит: стоит длинная крытая машина и двое военных из неё людям хлеб подают. Кирпичик, да такой большой, что дня три есть можно, а если экономить, то и дольше.

– Откуда вы, хлопцы? – спрашивают женщины.

– Из Макеевки.

– Ну, дай вам боже здоровья!

Хлебом на площади пахнет так, словно хлебозавод рядом. Те, до кого ещё не дошла очередь, стоят и жадно потягивают носом, вдыхая родной запах.

– Эх, пахнет-то как! – не выдерживает один старик. – Бабоньки, пропустите вперёд, бо уже не можу…

Пропустили старика, посмеявшись над ним:

– Ты дывы, якый хлебный!

Солдаты быстро поворачивались и успокаивали волнующихся: хватит всем, но люди всё равно нетерпеливо протягивали руки, брали буханки и торопливо прятали в приготовленные сумки. Наголодались за последние дни…

– А сколько можно брать? – спросила, стесняясь, Мария.

– Сколько нужно, столько и дадим.

Растерялась, потому что в руках у неё только маленький рюкзак, больше двух буханок не поместится. Большие кирпичики! Но она попросила пять, два в рюкзак запихнула, а остальные в руки, к груди прижала, чтобы не выпали. Снег уже сошёл, оставив на асфальте комья чёрно-серой грязи. Военная техника гусеницами столько её нанесла, что идти было трудно, ноги разъезжались. Не дай бог в эту жижу хлеб уронить! Оттого и прижимала его крепко к себе, а он, ещё тёплый, ей руки грел и под куртку тёплым духом пробирался. Отойдя в сторону, не удержавшись, отломила кусок горбушки, вдохнула пьянящий голову запах и съела там же, у доски для объявлений.

Наевшись, осмотрелась. Это первый раз с 24 февраля она в люди вышла. Огляделась и ужаснулась: вся площадь была изрыта гусеницами, в центре, на перекрёстке, из асфальта торчал конец «градины», той самой, которая угодила в проезжающую машину с каким-то командиром, в стороне ещё лежало то, что осталось от сгоревшей машины. Но люди шли, шли на запах хлеба, словно ничего вокруг не замечая. С глазами, запорошенными голодом и мукой… В какой-то страшной, грязной и помятой одежде… В сапогах, ботинках, в которых и спали, потому что мало кто раздевался и разувался ночью, ведь в любой момент могло прилететь – и жизнь твоя зависела уже от того, как быстро ты вскочишь и метнёшься на улицу. Многие кашляли. Кто-то молча брал буханку и уходил, не глядя по сторонам, другие стояли кучками, перебрасывались новостями или спрашивали о чём-то:

– Не слышал, что с Иваном? Хата сгорела, а он, говорят, умом тронулся.

– Да жив твой Иван, в школьном подвале сидит. А что про Бугас слышно? Взяли Бугас?

– Чёрта с два! Засели там гады. У них не окопы, а бункеры. А под посадкой гаубицы.

– Мотря, а, Мотря – допытывался какой-то дедушка, – Свет скоро дадут?

– Нащо тоби той свет? Кина дывыться будэш?

– Какие там кина! Дочке позвонить хочу, сказать, шо живой.

– Дозвонышся ище! Бэры бильшэ хлиба.

Кто-то поинтересовался:

– А водку где купить можно?

Толпа дружно засмеялась. Толстощёкая женщина в синем платке похвалила:

– Оцэ людына, и я понимаю. Водкы захотив – то жыты будэ. То як, люды, будэмо жыты?

И все дружно согласились, что жить они будут и никакие обстрелы им не страшны.

Так счастливо начался этот день.

12 глава

Что ещё нужно для счастья?

После полудня голодный народ решил вскрыть второй магазин, супермаркет, где было чем поживиться: сдоба, колбаса, сыр, мясо, рыба, полуфабрикаты, а ещё электротовары, одежда, бытовая техника и много-много всего. Тем более, что хозяин магазина – упоротый укр из Волновахи, конечно, он уже давно сбежал из города вместе со всем местным начальством, магазина ему теперь и того, что в нём, не видать. Полдня терпел народ, пока решился помародёрствовать. Продавцы принесли ключи от подсобки, фактически пригласили людей брать всё, что могут унести. Оказалось, что унести могут всё, некоторые даже магазинные тележки домой волокли. Со всего посёлка сбежались люди, и те, кто действительно голодал, и те, у кого подвалы были забиты салом, домашней тушёнкой и прочим добром. Соседка Татьяна потащила мимо окон огромную мягкую игрушку. Остальные жильцы шмыгали туда – сюда с доверху набитыми пакетами. Лидия Даниловна, кое-как доковыляв с палочкой до окна, наблюдала за процессом и комментировала:

– Господи, да зачем им столько? Попёр упаковки туалетной бумаги! Это сколько же надо на унитазе просидеть, чтобы всю её использовать? Сдурел народ…

Мария не собиралась идти на разграбление, да и матери её послать туда дочку не могло прийти в голову. Но тут явилась тётя Валя из первого подъезда, настойчиво затарабанила в окно и, не дожидаясь, пока ей откроют, звонко закричала с улицы:

– Машка! Немедленно бери пакеты и иди в «Кошик». Знаю я тебя, дурочку! Это не воровство. Там ведь всё пропадает, а козлу этому уже ничего не вернётся. Иди сейчас же! Матери хоть что-то поесть принесёшь.

Мария выглянула в окно, а та продолжала:

– Хлеба скоро не будет, хлебозавод в Волновахе разбомбили. И магазинов больше нет. Так что иди, говорю!

Мария взглянула на мать, а та, ничего не говоря, только пожала плечами.

И она пошла, взяв с собой два пакета. Людей было море, жадно волнуясь, они то вскакивали в магазин, то выбегали из него. Первое, что ушло с прилавков, – это еда, которую можно было съесть сразу и которая могла ещё полежать. Несли мясо из отключённых морозильников, уже размытое теплом, но ещё съедобное. Несли копчёную рыбу целыми пластинами, сливочное масло, уже начинавшее превращаться в молочно-жёлтую жижицу. Исчезли консервы в стекле и металле, и прочее, прочее, прочее… Когда Мария, пряча от людей глаза, вошла в торговый зал, полки магазина, где обычно располагались продукты, были почти пусты. Хлеба, конечно же, не было, и колбасы, сыра не наблюдалось. Побродив в толпе, она отыскала не замеченную никем банку консервированной фасоли, стоявшую в неположенном месте, прихватила две бутылки подсолнечного масла, макароны, несколько пакетов пшеничной и рисовой крупы. Дотянулась до верхней витрины и сняла с неё две упаковки чая в пакетиках. Не забыла и о кошачьем корме. Жители посёлка не польстились на него, поэтому Мария забрала все вискасы и феликсы, какие там были. Подумав, прихватила и три чашки: жёлтую, оранжевую и зелёную. Коты шкодливые, квартиру без чашек оставили. Пакеты были полными, надо относить. Понесла домой.

А в это время на улице успевшие первыми вскочить в магазин запихивали в свои машины десятки бутылок коньяка, водки, копчёную рыбу, снятую с витрины, фарши, кости, целые упаковки кукурузы, зелёного горошка, полный стратегический запас. Всё это складывалось в багажник, на заднее сидение и даже впереди, рядом с водителем. А потом никак не могли закрыть упирающуюся дверь. И делали это люди отнюдь не бедные, не те, кто действительно нуждался…

– А я дэ сяду? – возмутилась одна из женщин, видя, что муж затарил её место.

– Слидком побижиш, – гаркнул «чоловик» и, обдав людей выхлопным газом, рванул быстрее с места домой, чтобы успеть разгрузиться и вернуться.

Глядя на до отказа забитые машины и свои два пакета, Мария только вздохнула. Не завистливо, а скорее осуждающе. Но имела ли она право осуждать кого-то, когда сама несла то, что фактически украла?

Лидия Даниловна, увидев принесённое, руками всплеснула:

– А где же еда?

– Еду успели расхватать до меня. А тебе вот фасоль, ты же любишь…

– Ещё пойдёшь? – спросила мать.

– Пойду.

В этот раз она принесла альбомы для рисования, акварельные краски, общие тетради, две бутылки шампуня, несколько тарелок, подушку. На дне пакета лежали бутылка вина «Кагор» и пакетик с конфетами, обычная карамель. При виде бутылки брови матери взлетели вверх:

– Это ещё зачем?

– Пригодится.

Радуясь добыче, Мария подумала:

– Какой же всё-таки сегодня счастливый день! Котов кормом она обеспечила на целый месяц, собакам крупы тоже хватит, можно разжечь на улице старую печку и варить им еду. Масло есть подсолнечное…

Но на этом чудеса дня не закончились. Наташа после обеда привезла полмешка рисовой каши с жареным луком и редко попадающимися кусочками консервированной говядины. Несмотря на сильный мороз, который к обеду сменил слякоть, каша ещё оставалась горячей.

– Вот, – с шумом бухнув на ступеньки крыльца мешок, сказала Наташа. – Не доели. Много наварили. Каша чистая, прямо из кастрюли. И не смотри, что в мешке, мешок новый. Так что, можете смело есть. Лидию Даниловну покорми. Как она, держится? Встаёт уже сама?

– Пару раз поднималась, до окна только дошла.

Мать ела рисовую кашу со свежим хлебом и хрустящим огурцом. Это ли не счастье? И в запасе у них теперь были не только сухари, но и хлеб, мешок с кашей, подсолнечное масло, фасоль и конфеты. Можно прилично жить. Спички только закончились, нечем каганец поджечь, а скоро начнёт смеркаться… И она пошла в подвал попросить спичек, хоть несколько штук, ведь пустой коробок с серным бочком у неё был. Спустилась, а там пир горой, притащенное из магазина заполнило полки шкафчика, столы, а дети, довольные, бегали, жуя конфеты и шоколадки. На табуретах перед столом ожидали своей очереди десятка два телефонов. Люди пришли сюда, чтобы их зарядить, благо работал электрогенератор. В ожидании столпились на улице перед подъездом, обсуждая последние новости.

Обстрелы все эти дни не прекращались, но центр посёлка как-то обходило стороной. И тут вдруг как ухнуло! Раздался такой треск разрываемого рядом снаряда, что стоявшие у подъезда просто скатились по ступенькам в укрытие подвала. Один из мужчин упал, обнажив ампутированную ногу, и тяжёлый протез, как кегля, с грохотом поскакал по ступенькам.

За первым взрывом раздалось ещё несколько, один за одним, как дробь. Было ясно, что бьют по их дому. Издалека виден он, отличная мишень. Здание сотрясалось, но не сдавалось, с потолка только сыпалась известь, перестенки дрожали, генератор замолчал и вырубило свет.

– Там мама! Только бы была жива! – в одно мгновение промелькнула отчаянная мысль и толкнула Марию к выходу.

– Куда? – шипели ей вслед и пытались схватить за куртку. – Убьёт же!

Но она вырвалась и, перепрыгнув через лежащего на ступеньках инвалида, понеслась из подъезда на улицу. Дело в том, что вход в её квартиру был с обратной стороны дома, они сами провели его с лоджии, жили ведь на первом этаже. У них там и маленький дворик с беседкой, и отдельная калитка, а ещё любимые мамины цветы, деревья. Огибая дом и слыша визжание осколков, она на ходу шептала слова молитвы «Отце наш, иже еси…» Не заметив даже, что окно её квартиры разбито, рама покорёжена, дверь висит на единственном уцелевшем креплении, а стёкла разбитых на втором этаже окон сыпятся сверху стеклянным дождём, она с грохотом распахнула сиплую калитку и вбежала во дворик. Неслась как раз под самой крышей, и неритмично падающие вокруг неё осколки звонко разбивались о тротуарную плитку дорожки. Это просто чудо, что не вспороли ей голову. Но она даже не увёртывалась – она их не замечала.

Вбежав через сломанную дверь в квартиру, направилась в комнату, где они с матерью жили все эти дни, но столкнулась с нею в коридоре. Старая женщина сама встала и добралась до коридора. Стояла у стены, держась одной рукой за книжный стеллаж, а вторую вытянув вперёд, как бы защищаясь или прося о чём-то.

Эти несколько секунд будут памятны долго… Полуслепая, с больными ногами, в свисающей с одного плеча куртке, в своей розовой шапке набок и одним выглядывающим из-под неё глазом, причём незрячим, старая женщина стояла в коридоре и сотрясалась от страха и слёз, уже не надеясь увидеть свою дочь живою. Палка её валялась на полу, Мария нагнулась её поднять и увидела, что одна нога матери в ботинке, а другая в одном носке, и на пальце дырка…

Схватила мать в охапку, крепко прижала к себе, сдерживая озноб рыданий, и прошептала куда-то в макушку матери, которая была почти на голову ниже её:

– Живая!

Они обнялись и ещё долго стояли в коридоре, приходя в себя. Когда потом Мария выйдет на улицу, то поймёт, насколько близко подкралась к ним смерть: рядом, в каких-нибудь четырёх метрах от дома в земле зловеще торчало то, что осталось от реактивного снаряда. Все окна дома с этого бока были разбиты и беззубо скалились оставшимися кусочками стёкол в рамах, с соседской лоджии слетело тяжелейшее ограждение, а стены, как когтями животного, были иссечены осколками. Но дом выстоял, потому что удар осколков и волны приняли на себя большая будка над водяной скважиной и густые заросли деревьев, которые, вырванные с корнями, валялись тут же.

Да, теперь по квартире гулял сквозняк, и в сорванную с петель дверь мог кто-угодно влезть, но почему-то они всё равно были счастливы. Наверное, оттого, что выжили. А ещё мама наконец-то встала и пошла.

Закончился этот день так же удачно, как и начался. Закрыв одеялом выбитое окно, подперев тяжёлым бочонком с крупой выбитую дверь, они сидели на диване при своём каганце, пили глотками Кагор, заедали конфетами, когда неожиданно, как молния, загорелась лампочка в люстре и замигал телевизор.

– Свет! – закричали они в один голос. – Свет!!!

Мария уже и не помнит, что сделала первое: включила электрочайник или бросилась искать любимые каналы. Наверное, это произошло почти одновременно. Горячий чай, обжигающий руки и рот, и новости. Такие новости, от которых замирает сердце! Наши наступают!!! Повсюду! Берут всё новые и новые населённые пункты!

– Только бы не останавливались! – уговаривала их Лидия Даниловна. – Нельзя останавливаться, нельзя верить этому Зеленскому.

Так закончился этот самый счастливый день. Хлеб, рисовая каша, долгожданные радостные новости из телевизора, горячий чай и жизнь – разве это не счастье?

13 глава

Ученики

Всё, что происходило в последние месяцы в России, вызывало у Марии негодование и протест: откровения Макаревичей, Покровских, когда-то любимых ею Арбениных, Шевчуков…Пусть Галкин оказался последней сволочью, этого можно было ожидать, но рокеры! Да… Измельчал российский рок, утратил главное: патриотический стержень, дух бунтаря – бессребреника. А может, и не было его вовсе? Потекли «деятели культуры» по задворкам, расшмыгались по Польшам, Израилям, Латвиям, прикрылись фиговыми листками, да только срам не прикроешь. Побежали, открещиваясь и отплёвываясь от Родины. А Родина – она как мать. Лелеяла, воспитывала, кормила, на ноги ставила, а как состарилась, захворала, обеднела, так и стыдно им рядом находиться, признаваясь, что они её дети. И останутся они без роду, без племени, захотят вернуться, а некуда, нет у них больше Матери-Родины, предали они её за зарубежные турне, аншлаги, гонорары. «Стыдно за таких детей тебе, Россия? Вот и мне стыдно», – с горечью рассуждала Мария, бредущая по улицам Докучаевска. Она не была здесь восемь лет. Город почти не изменился, разве что жителей стало меньше да некоторые магазины закрылись, город словно застыл в тех далёких советских временах…

У Марии нет своих детей, но есть ученики, которые не убегут, не предадут, останутся защищать свою республику и верными будут ей до последнего вздоха. Это не бравурные слова, а их яркая и, увы, короткая жизнь.

Смерть… Все эти годы она рядом. И ты чувствуешь её дыхание, но никогда не знаешь, на кого падёт её выбор.

Когда умирают старики, ты скорбишь, жалеешь об их уходе, но в конце концов смиряешься. Потому что это неизбежно, никому ещё за тысячелетия не удавалось обмануть смерть. А вот когда умирают молодые, ещё толком не изведавшие жизни, не проросшие корнями – на сердце залегает тоска и давит тебя… Особенно когда уходят твои ученики.

Мария всегда будет помнить мальчишку, жившего когда-то в среднем подъезде её дома, ходившего в школу, помогавшего по хозяйству своей бабушке. Скромного, такого, что весь на ладошке, виден до донышка, до своего доброго сердечка. Мать его развелась с отцом, осталась жить в посёлке, а отец в Мариуполе, и мальчишка разрывался между ними, и к матери тянуло, и без отца не мог. У матери теперь новая жизнь, и появился у Виктора отчим. И у отца другая семья, а значит, и мачеха. И там он чужой, и тут уже не свой.

Май 2014-го бросил его в самую гущу Мариупольских событий, когда 9-го мая украинские танки расстреливали вышедших на проспект Металлургов людей. Они шли с георгиевскими ленточками, с красными флажками. И это после 2-го мая в Одессе, где заживо сожгли куликовцев! Не побоялись, вышли, дали о себе знать. И пошла плясать гусеничная техника по проспекту, разгоняясь в толпу. Раздались первые выстрелы, начали падать раненые и убитые. Возле пивной палатки на асфальте лежал пожилой мужчина с простреленной головой, лужа крови под ним на спуске лилась дальше, как бы рисуя дорожку. Ослеплённые увиденным люди бестолково метались из стороны в сторону, не понимая, что делать. Появилась скорая помощь, кто-то вызвал к раненым, но солдаты в оцеплении стали стрелять по машине, отчего люди уже закричали в один голос:

– Фашисты! Что ж вы делаете? Куда стреляете, сволочи?!

О сгоревших в Одессе сегодня знает весь мир, говорят, правда, что русские сами виноваты, себя сдуру подожгли, да только уже мало кто в это верит. Жуткие кадры вакханалии под Домом профсоюзов обошли не один интернет сайт, а из интернета, как известно, ничего не пропадает бесследно.

О трагедии в Мариуполе в День Победы знают немногие, о том, как работники отделения милиции отказались разгонять народ, за что и поплатились жизнями. Сегодня на улице Георгиевской, как топор палача, напоминая о содеянном, чернеет обуглившееся здание отделения, где каждый метр пропитан невыносимой болью и ужасом. Этот дух витает там до сих пор. Проходя мимо, страшно остановиться: такова сила злодеяния и так велико мучение тех, кто остался на пепелище.

Когда стало ясно, что помощь не придёт, а сами они не выстоят, когда начались расправы над непокорными мариупольцами, восемнадцатилетний Витя Балабанов бросил отца, дом и сбежал в Донецк. Воевать! Освобождать от фашистов родной Донбасс. Знали об этом немногие, уже само знание делало людей подозрительными, попадающими в «сочувствующие». А что делали на Украине с сочувствующими? Хватали, где застанут, пытали, издевались, заставляли повторять на камеру свои дурацкие кричалки, надевали на голову мешок и лили сверху воду. Это была одна из любимейших пыток у азовцев. Поэтому только единицы в посёлке слышали краем уха, что Витёк служит в разведке у сепаров, в самых горячих точках, даже в известном Донецком аэропорту побывал. А мать Витина с украми дружит, самогон им продаёт. А тётя Витина на воротах своего дома чёрно-красный флаг повесила, бандеровский, в вышиваночках ходит, а на груди у неё медальон – трезубец. И сын её, двоюродный брат Виктора, последняя укроповская мразь, хоть и школьник ещё. Этот школьник свою учительницу эсбеушникам сдал, маячок в её двор подбросил и радовался, когда приехали за ней в балаклавах, с оружием, увезли неизвестно куда, и не было о ней вестей четыре дня. А сидела она в камере тайной тюрьмы прямо в центре Волновахи, без еды и воды, на голом полу спала, и приходили пьяные укры, изгалялись над ней, штаны стягивали и мочились на пожилую женщину, хохоча и снимая всё на видео. Крепкий гвоздь вверху на стене покажется ей избавлением от мучений, захочет повеситься… И сделала бы это, если бы не дочь, выкупившая мать у палачей за огромные деньги и золото, привезённое её мужем из России, где он работал.