Сосновая крепость бесплатное чтение

© Аксенова Е. Ю., 2023

© Уланова О. А., 2023

© ООО «Издательство «Абрикос», 2024

Глава 1

Бетонный бродяга

Это случилось в лето гроз. Когда сгорела Сосновая крепость. Когда не стало Ромы Григорьева. Когда закончилось моё детство.

Но до Конца ещё далеко. Обратный отсчёт не начался. В моём скетчбуке полно чистых страниц, а лето только набирает высоту. Идеальное время, чтобы ничего не делать.

Этим я и собирался заняться – морально разлагаться в пустом городе, слегка одуревая от одиночества и тонны свободного времени. Горстка несчастных, которых я могу назвать друзьями, разъехалась кто куда. Алекс рванул к тётке в Питер. Пашка отбывал срок в деревне. Романовский жарился на крутом заграничном пляже. Кипр? Мальдивы? Юпитер? Никто бы не удивился.

Я же никуда не уехал. Можно было, конечно, отправиться в командировку с дедом. Но перспектива кормить комаров в тундре, изучая быт очередного малого народа, мне не слишком улыбалась. Хотя дед звал. Говорил, художник нужен в каждой экспедиции. Ладно бы дед отправился в Африку, тогда я бы подумал. Но тундра! Где нет ничего, кроме оленей и комаров размером с оленей, нет уж, спасибо.

Зато мне достался город! Пустой. Летний. Только мой. Звучит как оправдание закоренелого неудачника, но меня вполне устраивал такой расклад. У меня был велик, бутылка колы, новенький скетчбук и плёночный «Никон». Я воображал себя этаким Бетонным бродягой, который скитается по городским джунглям в поисках себя. Романтично!

Я не то чтобы законченный интроверт – рядом с Романовским никакой интроверт бы просто не выжил, – но я люблю одиночество. Когда не нужно постоянно казаться кем-то. Быть классным, на позитиве и вот это вот всё. С Романовским это сложно вдвойне. Хорошо, что он загорает на своём Юпитере. Иногда от лучших друзей тоже полезно отдохнуть. Я могу спокойно гонять по пустому городу, слушать, как скрипит по бумаге маркер или щёлкает затвор «Никона». И никакой Романовский не ржёт над моей «старпёрской» привычкой снимать на плёнку.

Плёнка – не просто цифровой файл, это нечто живое. Ценное. На айфон можно щёлкать, пока он не треснет. А на плёнке максимум тридцать шесть кадров. Каждый особенный! И всё, что снято на плёнку, тоже становится особенным. Даже если это всего лишь чьи-то руки со стаканчиком кофе или золотые окна на закате. Плёнка умеет сохранять свет! Творить красоту из раздолбанных панелек. Сложно объяснить. Тот, кто никогда не пробовал, не поймёт. Это магия.

Так что я был вполне доволен жизнью. Пока мои планы не разрушили… куры.

– Рома, бабушкиных кур нужно кормить, – виновато сказала мама.

– А я тут при чём? Пусть сама их и кормит. Бабушка же на даче живёт! В чём проблема-то? – ответил я. А потом в голове закрутились шестерёнки – куры, бабушка, операция… – А когда у неё операция? – спросил я тут же, чтобы мама не догадалась, что я забыл.

– На следующей неделе, – вздохнула мама и потёрла переносицу.

Мне стало стыдно. Мне всегда становится стыдно, когда она так делает. Будто я надоедливый шестилетка, которому нужно объяснять элементарные вещи.

Я действительно забыл. Плановая операция на колене. Да. Точно. На следующей неделе.

– Я помню, – соврал я, – просто в числах запутался.

– Дедушка в экспедиции. Папа работает как сумасшедший, ему нужно сдавать проект. А я буду приглядывать за бабушкой после операции. Ей лучше особо не двигаться. Кто-то должен кормить кур… – мама замолчала. Типа я, как хороший мальчик, должен сам сделать выводы и предложить свою помощь. Но Бетонный бродяга сдаваться не собирался.

– А нельзя их куда-нибудь отдать? Или пусть соседи кормят? Это же птицы! Может, если отпустить кур на свободу, они вспомнят дикую сущность. Тем более на даче! Там же нет природных хищников, опасаться нечего.

– Нет уж, давай обойдёмся без диких сущностей. Ты же знаешь, как бабушка мечтала об этих курах, – мама снова потёрла переносицу. Два раза за пять минут. Плохой знак.

А я мечтал о вольном лете Бетонного бродяги. Как буду скитаться по опустевшим улицам, словно персонаж постапокалиптической утопии. С блокнотом и камерой. С единственной целью – сохранить последние следы исчезающей цивилизации. Прямо как дед! Может, стоило поехать в тундру? Но в тундре точно нет стеклянных переходов над шестиполосной дорогой. Где же мне наблюдать огненные закаты сквозь пыльные окна и думать о бренности всего живого?

Если что, это была ирония. Просто, когда тебе четырнадцать и у тебя нет планов на лето, это слишком стрёмно. Даже чтобы признаться самому себе. Поэтому я и выдумал Бетонного бродягу.

Ладно, ладно. Я не такой эгоист, как может показаться. Бабушка действительно мечтала о курах. Она выросла в деревне и всегда хотела туда вернуться. Вот только мой дед, профессор этнографии, каждое лето и так пропадал в затерянных деревнях и стойбищах оленеводов. Подобной экзотики ему хватало по горло.

В качестве компромисса бабушка с дедушкой купили дачу на озере Белом. Настоящую старую дачу. Яблони, сосны, вишни – полный комплект! Застеклённая веранда, увитая виноградом – классика!

Дача – это, конечно, не деревня. Но бабушка была довольна. Дело стало за курами. С покупки дачи прошло шесть лет, прежде чем папа построил курятник. Весьма сомнительное сооружение из старых дверей, кусков шифера и облупившихся досок: всякого хлама, который выбрасывали другие дачники.

Папа, конечно, мог купить нормальных досок или нанять строительную бригаду, но в последнее время он одержим идеей тотального ресайкла. Плюс сортировка мусора, макулатура, авоськи вместо пакетов и всё в таком духе.

Даже теплицу он построил из старых оконных рам. Которые подобрал… На помойке! Когда люди меняют окна, старые рамы складывают у мусорных баков. В некоторых стёкла остаются целыми. И тут подъезжает мой папа, уважаемый инженер, между прочим, и загружает уцелевшие окна в машину. В такие моменты хочется, чтобы кто-нибудь меня придушил. Лишь бы не видеть этого позора.

В нашем доме, как назло, часто меняют окна. Дом старый, зато в центре города. Но квартиры в нём на порядок дешевле, чем в стекляшке, где живёт Романовский. А район-то тот же самый – престижный! Поэтому новых жильцов полно.

Теплица, правда, получилась… оригинальная. Не теплица, а оранжерея. Всё-таки настоящие стёкла – это вам не полипропилен. Или поликарбонат. Или как там называется эта полихренотень, из которой сейчас делают теплицы. Смотрится круто. А какой там свет! Живой! Это как плёнка и цифра. На одной есть душа, а на второй – нет.

Если теплица вышла душевная, то на курятник без слёз не взглянешь. Какая-то убогая хибара. Но бабушка была счастлива. Она раздобыла парочку кур и в мае окончательно переселилась на дачу. Пенсионерская идиллия. Если бы не операция.

А ещё говорят, подростки ни о чём не думают. По-моему, пенсионеры дадут подросткам сто очков вперёд. Зачем заводить кур, если их потом кормить некому?

– И что ты предлагаешь? Ездить каждый день на дачу из-за кур?! Это же сдохнуть можно! Ты когда в последний раз видела дачный автобус? Там же количество старушек на квадратный миллиметр в сотню раз превышает опасное для жизни значение.

Я, конечно, люблю дачу. Там классно. Дождь по крыше. Малина прямо с куста. Густой запах сосен. Но никакая малина не стоит того, чтобы полтора часа трястись в духоте среди старушек!

– Рома…

– Я серьёзно! Смерти моей хочешь?

– Слушай, за кого ты меня принимаешь? – мама шумно вздохнула. – Я же не чудовище!

– Тогда я ничего не понял. Ты же сама сказала, что кур нужно кормить каждый день.

– Я думала… Мы с папой посовещались… Может, ты поживёшь на даче? Ты почти взрослый. Конечно, будет непривычно, но ты справишься.

Кажется, мой мир больше никогда не будет прежним. Моя мама предлагает мне пожить на даче? Одному?! Это точно моя мама или человекоподобный робот, подосланный инопланетянами? Та самая мама, которая шлёт гневные сообщения: «Рома, ты где? Почему не отвечаешь?», стоит мне задержаться на пятнадцать минут? Сама предлагает?

– Это всего на несколько недель. Планов у тебя вроде не было, – мама замялась.

Я прямо-таки видел, как у неё внутри шла борьба между облегчением, что у ребёнка нет планов на лето, и чувством вины, что они с папой ребёнку эти самые планы не обеспечили. Про Бетонного бродягу я ей, конечно же, не рассказывал.

– Там, правда, нет телевизора и интернет слабоват. Я думаю, вы с Яном и без интернета придумаете, чем заняться. Ты можешь порисовать…

– Ян на Юпитере.

– Где?

– На Кипре.

– О… – мама замолчала. – А мы с папой думали, он уезжает в июле. Похоже, не ты один путаешься в числах. Столько всего разом навалилось. Папин проект, бабушка, ещё и куры эти… Как же ты совсем один… С Яном ещё ладно, а так…

Вот что такого есть в Романовском, что даже моя собственная мать доверяет ему больше, чем мне?

– Но скоро вернётся, не переживай! Я буду звонить каждый день.

Как же, так я и позволил Романовскому испортить мне каникулы. Вместо городских джунглей – убогая хибара с курами. Бетонный бродяга перевоплощается в Дачного бездельника. Вызов принят!

– Так ты согласен? Спасибо, Рома! Это по-настоящему взрослое решение. Эти куры… – мама снова потёрла переносицу. Но я уже мысленно рисовал в скетчбуке наброски пасторальных пейзажей.

– Да, куры – это важно, – согласился я с умным видом. – Не переживай, мам. Всё будет ОК. Чаю хочешь?

Какая-то она у меня усталая.

– Хорошо, что я встала в очередь, когда раздавали идеальных сыновей, – улыбнулась мама.

М-да, чувство юмора у нас не семейное. Факт.

Глава 2

Дачный бездельник

Я до сих пор пытаюсь понять, когда же включился обратный отсчёт до Конца. Может, когда я нашёл Волшебный автобус? Или когда забил первый гвоздь в Сосновую крепость? Или когда озеро Белое чуть не проглотило меня шесть лет назад?

Скорее всего, я просто не заметил, как что-то пикнуло внутри. Слишком громко хлопнула дверь машины. И побежали невидимые секунды.

– Ну что, сын, красота! – папа вдохнул полной грудью густой смолянистый воздух. – Я тебе даже завидую.

– Я сам себе завидую, – ответил я и тоже вдохнул. Смола и озон. Лес и гроза. Свобода и дикость.

– Ром, помоги. Отнеси пакеты в дом, – мама выгружала из багажника запас продуктов, которых хватило бы на небольшую страну.

– Мам, вы же только на выходные. Куда столько еды?

– Это для тебя. Папа в среду заедет. Ещё привезёт, – мама поставила на траву очередной пухлый пакет (бумажный, естественно, папа других не признавал), из которого кокетливо выглядывала упаковка куриных ножек. – Но до среды тебе нужно что-то есть.

– Спрячь! Скорее! – я подскочил к пакету, засунул ножки поглубже и воровато огляделся.

– Что такое? – всполошилась мама.

– Надеюсь, Валя и Галя не видели останки своих собратьев. Они же могут начать мстить! Ты просто не представляешь, какими злопамятными бывают куры! Говорят, человеческие глаза – их любимое лакомство.

Мама покачала головой, а папа расхохотался и показал большой палец. Наш человек.

– Серьёзно, Маш. Ну куда столько еды? Будто парень на необитаемый остров приехал. Тут же есть магазин, и свежие яйца всегда под боком, – сказал папа. – Иногда из-за гроз отключают электричество. Все твои запасы испортятся без холодильника.

– Ты мне ничего не говорил про электричество, – надулась мама.

– Можно подумать, он не справится. Ну, посидит пару часов без электричества. У бабушки там запас свечей, керосина, батареек и газовая горелка.

– А я давно тебе говорила, что нужно купить на дачу генератор. На всякий случай! А тебе всё некогда, Дим. Вот теперь придётся оставить ребёнка в холодном доме, где даже воды не вскипятить!

Мама сложила на груди руки и уставилась на папу с твёрдым намерением просверлить в нём дырку. Папа бросил на меня жалобный взгляд: «Выручай, старик!»

– Да всё нормально, мам! – я подхватил ещё один пакет и направился к дому. – Воду можно и на костре вскипятить.

– Костёр?! Нет уж! Никаких костров. Вдруг ты что-нибудь спалишь?

– Мам, мне уже четырнадцать. Я вообще-то умею разжигать костры.

– Давай, на всякий случай, ты без Яна не будешь пробовать. Идёт? Когда он приезжает, кстати?

– На следующей неделе, – соврал я.

– Вот и отлично.

Я только закатил глаза. Иногда прямо бесит, что мама так обожает Романовского.

– Специально для тебя, мам, клятвенно обещаю, что буду держать под рукой полный термос кипятка. На всякий случай.

Небо потяжелело. Тучи опустились к земле. Ещё чуть-чуть, и сосновые макушки распорют тугие животы. И хлынет дождь.

Но дождя всё нет. Только предчувствие неуловимой опасности накатывает волнами. Словно кто-то дышит в затылок. Повернёшься – никого. Но каждым волоском чуешь Присутствие. Небо вздыбилось, запузырилось. Неистово и безумно. Невозможно усидеть на месте. Бежать! Приплясывать с диковатой улыбкой. Чтобы ветер царапал лицо пригоршнями песка.

И свет! О, какой становится свет! Сумеречный. Акварельный. Как в кино. Как во сне. Много раз я пытался его уловить, но ничего не выходит. То ли с выдержкой не могу угадать, то ли композицию выбираю не ту.

На даче грозу чувствуешь острее. Здесь небо ближе. Тонкий слой досок и шифера и вот оно, небо! Прямо над головой. И плотные тучи, отяжелевшие от грозы. Я распахнул окно моей комнаты со скошенным потолком. Вдохнул запах смолы и озона, свободы и дикости.

Родители уехали сегодня утром. Маме понадобились целые сутки, чтобы провести полный боевой инструктаж по эксплуатации устройства для загородного проживания под кодовым названием «ДАЧА».

Не знаю, зачем был нужен этот цирк, будто я на дачу первый раз в жизни приехал. Но мама не успокоилась, пока я не сдал экзамен. Мне пришлось выучить, где находятся таинственные пробки и что с ними делать, если их вдруг выбьет (но лучше не трогать и ждать электрика или папу). Прошёл мастер-класс от папы, как затопить баню, и клятвенно пообещал маме не делать этого без Яна. Можно подумать, Романовский хоть раз в жизни топил баню. Выдержал допрос с пристрастием о том, где лежат аптечки, огнетушитель, средства от насекомых, свечи, фонарики, батарейки (на фига они мне?) и керосин для ламп (привет из девятнадцатого века). И, самое главное, дал честное слово, что буду кормить кур и поливать те жалкие посадки, что бабушка гордо зовёт огородом. ВСЁ.

– Купаться ещё рано, вода холодная, – добавила мама, хлопая дверью машины. – И вообще, лучше не ходи на озеро без…

– Яна. Да, да, знаю. А дышать без Яна можно?

– Ты же знаешь, что мне спокойней, если он рядом. Если бы не Ян…

– Ладно, ладно, мам. Хватит уже. Пока! – вышло немного грубо, но сколько можно слушать про Яна? Хотя мама права, если бы не Романовский, я бы здесь не стоял.

– Бывай, старик! – улыбнулся папа. А вот его взгляд говорил: «Я в тебя верю. Маму беру на себя».

Это наш с папой тайный язык. Взгляды. Мама не умеет их читать и называет мужской солидарностью. Как по мне, так пусть хоть третьим глазом. Главное, что папа меня всегда понимает.

Зашуршали шины. Папа посигналил три раза, и машина скрылась за поворотом. Ветер швырнул в лицо песок и сосновые иглы. Невидимый внутренний таймер ускорил обратный отсчёт. Начиналась гроза.

Наконец-то один. Один! С пухлой стопкой инструкций, полным холодильником и парочкой кур, которых к вечеру нужно как-то загнать обратно в хибару. Четырнадцатилетний Дачный бездельник, который собирается провести лучшее лето в своей жизни.

Именно с подобного пафоса всегда начинаются подростковые ужастики. Но пока ничто не предвещало Конца. Может, стоило проникнуться атмосферой невидимой тревоги. Почувствовать, как из-за сосен за мной наблюдает судьба.

Ничего я такого не чувствовал. Только отчаянную, пьяную радость от внезапной свободы. И лёгкую вибрацию. Почти щекотку. Когда миллион вариантов, что с этой свободой можно сделать, гудел где-то внутри.

Я решил, что непременно должен сохранить этот момент. Поймать свет, настроение, гудение и щекотку. Это моя фишка. Отчаянная потребность фиксировать мир вокруг. С тех пор как я чуть не утонул, мне постоянно требуется доказательство, что я существую.

Именно тогда я начал рисовать. Хватался за соломинки обыденных мелочей. Было страшно, что меня когда-нибудь не станет! В восемь лет считаешь себя бессмертным. Но озеро убедило меня в обратном.

Я исчезну, а мир останется прежним. Этого я ему простить никак не мог.

Помню, сидел в той самой комнате со скошенным потолком, в которой ещё оставался весь хлам предыдущих владельцев, и таращился на трёхколёсный велосипед. Я думал: вдруг его хозяин, такой же мальчик, как я, утонул? А призрак пытался утянуть меня на дно, потому что я занял его место? Как в страшилках. Там обычная семья переезжает в старый дом, и понеслось… Проклятье, все дела. Вдруг все эти истории взяты из жизни? В восемь лет легко веришь в подобную чушь.

Стало только хуже. Ещё страшнее. Я почти поверил, что скоро умру. Вот прямо сейчас! Воздух потяжелел. Каждый вздох давался с трудом. В животе открылся портал в зиму, и холод начал расползаться по телу.

Скорее к солнцу! Туда, где лето! Туда, где жизнь!

Я ломанулся к выходу. Но запнулся о коробку и повалился на пол. Между прочим, ударил колено! А из коробки разноцветным веером рассыпались старые книжки, раскраски и фломастеры. Вот я бегу на улицу, спасаясь от немедленной смерти. И вот уже сижу и увлечённо рассматриваю содержимое коробки. Восемь лет. Это всё объясняет. А ещё через секунду я раскрашивал кролика в зелёный цвет. Зелёный фломастер оказался единственным, который не засох.

Я разглядывал своего кролика. И вдруг нарисовал тот самый велосипед утонувшего мальчика (ОК, предположительно утонувшего мальчика). Не знаю, с чего я вообще решил его нарисовать. Как-то само собой вышло.

Получилось, конечно, коряво. Но чары рассеялись! Велосипед стал обычным. Даже смешным. Всего лишь старый хлам с чердака. Мир вокруг обрёл прочность!

С тех пор я не мог остановиться. Когда накатывал страх, я рисовал! Всё подряд. Чайную чашку. Надкушенный бутерброд. Яблоки. Лампу и сахарницу. Стоптанные кроссовки. Чем обыденней вещь, тем больше мне хотелось её нарисовать. Потому что обычные вещи – это якоря. Они всегда одинаковые, что бы ни случилось. Бутерброд – это всегда бутерброд, а чашка всегда чашка. Пока я их вижу, пока могу потрогать, нарисовать, – я жив. И мир вокруг вращается по тем же правилам, что и всегда.

Потом начал рисовать людей. Правда, с людьми всё сложнее. Люди – не кроссовки. Люди текучи и переменчивы. Но на страницах моего скетчбука они всегда одинаковые. Это успокаивает.

Рисование стало привычкой. Мой способ понимать мир. Мой способ понимать себя.

А потом появился свет.

Такой разный. Неуловимый. Прозрачный. Густой. Свет – это клей, который собирает плоскости в единое целое, лепит из них объём. Как гравитация удерживает планеты на орбитах. Без света всё бы давно рассыпалось.

Свет способен превращать мгновения в красоту. А красота – это единственное, ради чего стоит жить.

Наверное, я начал снимать на плёнку из-за этого особого света, который получается только на ней. А может, потому что плёнка тоже реальна, осязаема! Материальный объект материального мира. Который мне так важно было фиксировать.

В общем, одна заморочка на другой. Как бы сказал Романовский: «Клиника!»

Сейчас мне тоже хотелось сохранить этот момент. Наверное, где-то в глубине я понимал его важность. А может, просто надвигалась гроза. Тучи нависли низко-низко. Ветер шатал сосны. В небе носились стрижи, а на моём лице расцветала диковатая улыбка.

Плёнка? Нет. Тут нужна бумага. Я сбегал за блокнотом, встал на то же самое место. Нарисовал сосны – длинные прямые линии. Штрихи распахнутых ворот. Прерывистая чёрточка – мелькает в траве тропинка. Прямо к дому. Растрёпанная акация прячет стеклянную веранду. Распахнутые окна второго этажа, которые я забыл закрыть. Тюлевые занавески трепещут на фоне чёрной древесины, словно лебединые крылья. И тучи – махровые завитки.

Последний штрих – моя кудрявая голова. Рома или кто-то очень на него похожий смотрит в распахнутые ворота. На тучи, что вот-вот рухнут вниз.

Глава 3

Курт

Первая тяжёлая капля упала прямо на рисунок. Карандашный Рома превратился в размытое пятно – призрак утонувшего мальчика (предположительно утонувшего мальчика). Я бросился к дому закрывать окна.

Дождь барабанил по шиферу. Громко и звучно. Словно кто-то сыпал горох в жестяную банку. Это вообще нормально, так любить дождь? Я вот люблю. До мурашек.

Когда идёт дождь, можно не притворяться. Можно спокойно быть хмурым и задумчивым, и никто не скажет: «Эй, ты чего такой мрачный?» Дождь ведь, понятно чего. Дождь – мой союзник. Моё убежище. Здесь, на природе, он тоже может не притворяться. Дождь становится собой – напористым, наглым, свободным. Нет, наверное, я всё-таки законченный интроверт.

Занавески промокли, на пол натекла приличная лужа. Я пошёл за тряпкой и тут вспомнил – куры! Валя и Галя до сих пор где-то в саду. Хорошая же из меня куриная нянька. Забыть о питомцах в первый же день!

Я выскочил под дождь и тут же промок до трусов. Куры забились под крыльцо. Тогда-то я и постиг философское значение фразы «как мокрая курица». Ничего более жалкого в жизни не видел. Хотя, наверное, я выглядел не лучше.

Выбираться под дождь Валя и Галя отказались. Ещё бы! Я поплёлся за одеялом. План был такой: быстренько завернуть кур в одеяло и перенести в хибару. Не будут же куры ночевать под крыльцом? Вдруг они простудятся. Куры вообще могут простудиться? Пожалуй, проверять не стоит.

Но быстренько не получилось. При виде меня Валя и Галя насторожились. При виде одеяла – захлопали крыльями и бочком-бочком начали продвигаться в дальний угол. Там мне до них не добраться. Я и так скрючился в три погибели.

Я протянул руку и взвыл. Валя (или Галя?) меня клюнула! Вот зараза! Что это за скорость вообще?! Это какие-то особые бойцовские шаолиньские куры? Бабушка кормит их стероидами, чтобы потом устраивать подпольные куриные бои в теплице? Я дёрнулся, но сразу пожалел об этом. Макушка встретилась с досками крыльца. Похоже, будет шишка.

Да пошло оно всё! Я швырнул в кур одеяло. Пусть сами разбираются, раз такие умные.

Мокрый, замёрзший, исклёванный и побитый я вернулся домой. Стянул мокрую одежду. Натянул сухую. Щёлкнул чайник. Ничего. Щёлкнул выключатель – ничего! Вот блин! Электричество!

Небо содрогнулось от смеха. Громыхнуло так, что я чуть не подпрыгнул. Пожалуй, я поспешил называть дождь своим союзником. Сегодня мы явно играли в разных командах. Жаль, я не заготовил термос с кипятком, как обещал маме. Чай мне бы пригодился.

Только вспомнил про маму, как пискнул телефон.

«В городе льёт как из ведра. Ты в порядке? Свет не отключили?» – голосовое от мамы.

«Всё ОК. Я сух и сыт. Куры в надёжном месте. Свет есть», – голосовое от меня.

Улыбающийся смайлик и сердечко. Мама такая мама.

Я отправил сердечко в ответ. И ведь почти не соврал. Под крыльцом вполне надёжно. Свет действительно есть. Из окна. Тает с каждой минутой. Пора зажигать керосинку или включать фонарик. Но с керосинкой уютней. Где-то и походная горелка должна быть. Может, всё не так плохо, и мы с дождём по-прежнему на одной стороне?

Лампу я нашёл быстро. А вот горелка испарилась. Я обшарил все шкафы. Пусто! Чаю хотелось зверски. Это нечестно! Я же прошёл мамин инструктаж и назубок выучил, где что лежит. Тогда почему горелки нет на второй полке нижнего шкафа, справа, за мешком с мукой и пачкой соли?! Беспредел!

За окном стремительно темнело. Дождь перешёл в монотонный, почти ласковый шелест. По углам расползались тени.

У телефона по классике жанра села батарейка. Время остановилось. Я бродил по дому в поисках горелки. Словно призрак утонувшего мальчика, который никак не может согреться.

На самом деле никто из прошлых хозяев не тонул. Я спрашивал у бабушки, она подтвердила. Но я почему-то не мог расстаться со своим гипотетическим призраком.

Что если это был я? Тот утонувший мальчик. Какая-то часть меня осталась там, на дне озера. А здесь только половина. Может, из-за этого я чувствую тугую пружину внутри. С каждым днём она сжимается всё сильнее. Если ничего не произойдёт, она выстрелит. И меня разорвёт на части.

Если верить урокам биологии, озеро превращается в тучи, а тучи проливаются дождём. Дождь возвращается в озеро. Значит, и тот утонувший мальчик вполне может быть где-то среди тысячи капель, летящих с неба. Может, поэтому я люблю дождь? Надеюсь отыскать за водной завесой недостающий кусок и снова стать целым?

Я открывал шкафы, трогал стены, картины с дедушкиными фотографиями из далёких деревень. Именно дедушка научил меня снимать и подарил свой старый «Никон F100». Дед тоже любит плёнку. Мы с ним олдскульщики.

Только фотки не вскипятят воды. Больше не буду шутить про термос с кипятком. Реально полезная вещь! Я забрался на второй этаж. Когда мы купили дачу, его разделили на две части. В первой – моя комната, а вторая превратилась в чулан. Моя последняя надежда.

Я открыл скрипучую дверь и тут же пожалел об этом. Пыль в чулане копилась тысячелетиями! Когда покупаешь дачу, туда со скоростью света устремляется хлам всей родни.

Тётя Даша хранит свои лыжи. На нашей даче. Дядя Ваня заполнил целый угол зимними шинами. Наш угол! Папин двоюродный брат Вовка (он давно уже взрослый дядька, но все зовут его исключительно Вовка, даже я) перевёз полквартиры, когда делал ремонт. Тут и детская коляска, и сноуборд, и куча коробок с конспектами из универа. Кто вообще хранит старые конспекты?! Особенно если окончил универ сто лет назад. Вовка тот ещё барахольщик.

Тут же, в окружении свежих следов, стоял папин набор инструментов. Ага, значит, он заходил сюда. Может, и горелка тут?

Так и есть. Наверное, папа вместе с инструментами оставил в чулане «антигрозовую» коробку. С папой такое бывает. Он может задуматься и положить телефон в холодильник или сунуть сыр в ящик стола. В нашей семье никто не удивляется подушкам в раковине. Просто папа всё время что-то обдумывает, вымеряет, считает. У него математический склад ума, он же инженер. Иногда цифры его настолько увлекают, что он отключается от реальности. Но когда надо – за рулём там или на работе, – папа всегда собран.

В «антигрозовой» коробке лежала горелка, пара баллонов газа, упаковка пузатых батареек, спички, фонарик, аптечка № 4. Всего их по дому было шесть, на случай, если я не смогу доползти до ближайшей. Про туалетную бумагу мама тоже не забыла. Вдруг я настолько испугаюсь грозы, что до туалета добежать не успею.

Я оглядел чулан, вдруг ещё чего полезного найдётся. Вечер-то долгий. А под дождём, без электричества, с мёртвым телефоном разве что в карты с самим собой играть. Так себе перспектива. Кажется, я уже начинаю жалеть, что рядом нет Романовского. Халтурный из меня интроверт.

Стрёмно это признавать, но мне было не по себе. Я впервые ночевал один в дачном доме. Со всеми его запахами, скрипами, живыми тенями. Да что там, вообще впервые ночевал один!

Я включил карманный фонарик и начал шарить по коробкам. Должно же быть в Вовкином барахле что-нибудь интересное. Тетрадки с конспектами. Школьный выпускной альбом. Ну, держись, Вовка! Я пролистал альбом. Отыскал двоюродного дядю. Прыщавое лицо, длинные чёрные волосы, хмурый взгляд, в ухе серьга. Жирная подпись поверх фотки «Rock’n’roll Forever». Я закатил глаза. И этот старый рокер теперь уважаемый сотрудник банка? Самый занудный человек на планете! Обалдеть, что с людьми жизнь делает.

А вот это уже интересно. В коробке из-под пылесоса нашёлся кассетный бумбокс! Реальный олдскул. Таких и не найдёшь теперь. Аналоговое звучание. Жаль, электричества нет, так бы послушал. Батарейки! У меня же их полно. Вдруг подойдут?

Я перенёс находку в комнату. Спустился за водой. Чай никто не отменял. Поставил кастрюльку на горелку, включил газ. Вода уютно зашипела. Почти как дождь, который тихонько бормотал за окном: «Я е-щ-щ-щ-щ-ё здесь, слы-ш-ш-ш-ш-и-шь?» Слышу!

Пока я возился с бумбоксом, вскипела вода. Я заварил пакетик из маминых запасов. Мята? Чабрец? Бергамот? Кто ж его знает, но пахло вкусно. Как на ведьмином чердаке.

Батарейки, кстати, подошли. Именно такие – пузатые бочонки. Правда, понадобился весь запас, восемь штук. Но это фигня! Главное – у меня есть музыка. Что там, интересно, слушал Вовка? Внутри осталась какая-то кассета. Я специально не стал смотреть, пусть будет сюрприз. Главное, чтобы антикварная техника работала.

Я нажал Play. Бумбокс щёлкнул, динамики сипло заурчали. И мой мир навсегда изменился.

Простой гитарный рифф. Хриплый надтреснутый голос. Меланхолия дождя и сумеречная тоска. Красота декаданса и романтика саморазрушения. Болезненный надлом и яркая вспышка надежды. Прямо в душу. Прямо насквозь.

Песня закончилась. Раздались аплодисменты. Я достал кассету. Что это? Коробки, естественно, не было. Зато на самой кассете я прочитал: «Live On MTV Unplugged, 1993».

NIRVANA

Я, конечно, не в лесу родился. Про Курта Кобейна знаю. Но никогда не слушал. Это же что-то из махровых девяностых. Но эта музыка! Этот голос! Он был почти как свет! Соединял отдельные плоскости в единое целое, лепил из них объём. Наделял пустые детали смыслом. Когда каждый фрагмент на своём месте. И шёпот дождя. И керосиновая лампа. И мокрые сосновые спины за окном. И тугая пружина у меня внутри, что вот-вот разожмётся. И что-то произойдёт.

О, Курт, наверное, там, на небесах, тебе аплодируют каждый раз, когда ты кричишь очередному подростку, что он не одинок.

Я ещё долго сидел и слушал старую Вовкину кассету. И пил чай. Чабрец? Бергамот? Pennyroyal?

Глава 4

Житьё-бытьё куриной няньки

Меня разбудил бульдозер. Кто-то решил прокопать тоннель от нашего участка до Китая. Шум стоял адский. Я выглянул в окно и даже удивился, когда никакого бульдозера не увидел. Зато обнаружил жизнерадостного соседа с газонокосилкой.

В семь утра!

Сосед меня, естественно, не видел. Но я погрозил ему кулаком и залез под одеяло. Я бы предпочёл в летние каникулы не вспоминать о таком отрезке времени, как семь утра. Просто вычеркнуть его из пространственно-временного континуума. Пусть день всегда начинается не раньше десяти.

Однако пространственно-временной континуум меня не спрашивал. Я спрятал голову под подушку, но уснуть уже не смог. Пошёл проверить кур.

Валя и Галя как ни в чём не бывало прогуливались по саду. Похоже, дикая сущность всё-таки взяла своё. Я мстительно подумал, что стоит их проучить и не кормить денёк. Но сдался. Если начну обижаться на птиц – плохи мои дела.

После вчерашней грозы окончательно облетела последняя сирень. Траву усыпали фиолетовые цветы. Красиво и печально. Словно остатки вчерашнего праздника, на который я не попал.

Я сбегал за фотиком и щёлкнул пару кадров. Мокрая трава. Цветочное конфетти. И утренний свет. Пронзительный и острый, как лезвие. Яркий луч пробивается сквозь густую листву и падает прямо на пустую скамейку. То ли приглашает сесть, то ли намекает на одиночество. Идеально.

А что дальше? Я даже немного растерялся. Наверное, нужно умыться, приготовить завтрак или что там обычно делают самостоятельные взрослые люди? Но мне ничего из этого не хотелось. Я растянулся на скамейке, скинул тапки и задремал бы, но у комаров были на меня планы.

Я поморщился и натянул на голову футболку. Не помогло. После дождя эти твари прямо озверели! Мимо пронеслась курица. Галя (или Валя?) хлопала крыльями и недовольно кудахтала. Тоже, что ли, от комаров спасалась?

Если бы! В траве мелькнуло рыжее чудовище! Огромный котяра с порванным ухом охотился на моих кур! ОК, временно моих кур. Но сути это не меняло.

– А ну, брысь отсюда! – я зашвырнул в кота тапкой.

Меховое чудовище развернулось в мою сторону. Наверное, с подобным презрением Людовик XIV смотрел на мойщиков горшков. Но у меня по сравнению с ними имелось явное преимущество – вторая тапка. За мной не заржавело. И снаряд полетел в цель.

Рыжий поганец увернулся и в три прыжка скрылся в кустах. Не то чтобы мне было весело гоняться за соседскими котами, но паршивец распугивал кур. А я пообещал за ними следить.

Босые ноги утонули в мокрой траве. И тут меня накрыло! Внезапно и с головой. Я понял, вот оно, лето! Началось! И завтра будет лето. И послезавтра будет лето. И даже через неделю будет лето! У каждого человека свой признак, когда для него наступает лето. Встаёшь в семь утра, а на улице светло. Или впервые надеваешь шорты. Или чувствуешь копчёный запах расплавленного асфальта. Или босые ноги касаются мокрой травы.

Лето – это рубеж между тобой старым и тобой новым. Будто три месяца даны специально, чтобы измениться. Хочется верить, что я не упущу этот шанс. Что-то пойму. Что-то сделаю. Что-то изменю. Я должен!

Но ещё есть время. Я бегу за соседским котом и улыбаюсь. Паршивец, кстати, успел смыться. Я обошёл весь участок. Пусто. Только Валя и Галя путаются под ногами.

Я покормил кур, собрал свежие яйца. Шесть штук. Два из них пожарил. Зарядил телефон и обнаружил пять пропущенных от мамы и один от папы. Перезвонил. Выслушал гору напутствий от мамы и всего одну фразу от папы: «Антигрозовая» коробка в кладовке». Выдохнул. Ежедневный отчёт отправлен.

Делать было нечего. И мне это нравилось. Я сел на велик и поехал. Просто так, без цели. Крутишь педали, вращаешь мир. Мимо заборов. Сквозь запах шиповника. По полю вдоль озера. По старой лесной дороге. Дальше и дальше. Куда хватит сил. Пусть ветер хватает за волосы, будто хочет выдрать с корнями все мысли. И ведь у него получается! В голове становится легко и пусто. А ты улыбаешься, как блаженный идиот, который только что раскрыл секрет мироздания. Кто знает, может, так оно и есть.

Кстати, именно тогда я и нашёл Волшебный автобус. Наверное, в этот момент внутренний таймер снова ускорил обратный отсчёт. Но я ничего не почувствовал. Блаженный идиот.

Вторник стал точной копией понедельника. За исключением кота. Рыжий паршивец больше не появлялся. Я кормил кур. Кормил себя. Рисовал и катался. Катался и рисовал. Кайф.

А в среду после обеда, как и обещал, приехал папа. И привёз новую порцию гуманитарной помощи для небольшой страны.

– И куда это всё девать? – спросил я, когда из багажника появился четвёртый пакет.

– Ты же знаешь маму, – папа вздохнул. – К тому же здесь не всё продукты. Я решил покрасить курятник, а то он выглядит…

– Как убогая хибара.

– Неужели так плохо?

– Как страшный сон куриного дизайнера.

– Ну, может, с белой краской станет лучше, – неопределённо сказал папа.

Наверное, надо было как-то помягче. Ну, про убогую хибару. Но у нас с папой такая фишка: мы друг другу не врём.

– Зато тебе будет чем заняться, – бодро произнёс папа.

– В смысле?

– Так покрасишь эту… хибару. Приведёшь в божеский вид. Будет бабушке сюрприз.

– Я вроде в маляры не нанимался.

– Есть дела поважнее? О, точно! Прости, я только что услышал.

– Что услышал?

– А ты разве не слышишь?

Я напрягся. Хлопнула дверь. Лает собака. Где-то играет радио. Кто-то смеётся. Тонкий писк бензопилы. Обычная дачная жизнь. Всё как всегда.

– Нет.

– Как?! – папины глаза округлились. – Неужели не слышишь этот жуткий треск?

– Какой ещё треск? – я начал терять терпение и нервно озираться по сторонам.

– Это же твой телефон ломится от приглашений на вечеринки! – и тут треснул сам папа. От хохота.

Просто обалдеть, как смешно. Похоже, папа учился шуткам на дешёвых комедиях из нулевых.

ОК, счёт один – один. Пожалуй, честность – это не всегда круто.

Я сердито схватил пакет и хлопнул калиткой.

– Да ладно тебе, – подскочил папа. – Я бы сам покрасил. Но ты же знаешь, проект.

– Да всё норм.

Я не злился. Правда. Это ж папа. Он у меня классный. К тому же на правду не обижаются. Почти.

Вдвоём мы подчистили холодильник и загрузили его по новой. Немного поболтали о всяких пустяках. Есть отцы, которые любят завести «мужской» разговор раз в полгода. Или пытаются залезть в душу. Или, упаси боже, дать парочку дельных советов по части девчонок. Не разговоры – галочки в «Списке хорошего отца».

Мой не такой. Он как бы всегда на связи. Хотя ничего особенного и не делает. Я просто знаю, что есть в его жизни. А он в моей. Рядом.

Папа чего-то там подколотил в хибаре и вырубился прямо в кресле. Видно, совсем замотался со своим проектом. Я взял маркеры и зарисовал папу в кресле. Хороший день. Пусть останется со мной.

Глава 5

Озеро

Оказывается, в пространственно-временном континууме существует ещё более жуткое время, чем семь утра, – четыре утра. Именно во столько папа решил отправиться на рыбалку.

– Как раз успеем на утренний клёв, а к девяти я на работу, – папа бодро потирал руки. Свежий и отдохнувший, будто и не спал в кресле.

Я кое-как разлепил глаза. На моих биологических часах значилась глубокая ночь. Но всему остальному миру было на это наплевать. Птицы звенели, комары чирикали. Точнее, наоборот. Но в четыре утра я особой разницы не видел. Проще было вообще спать не ложиться.

Папа решил порыбачить по всем правилам. На лодке. Сначала пришлось допереть её до озера. Потом надуть. Спустить на воду. И… забраться внутрь.

– Всё нормально? – спросил папа, когда увидел моё каменное лицо.

– Ага.

– Точно?

– Точно.

Я не то чтобы боюсь воды. Скажем так: от большой воды я немного, са-а-а-амую капельку, во-о-о-от такусенькую капелюшечку… нервничаю. Плавать я научился. Но вот большая вода… Не моя стихия. Я стараюсь лишний раз с ней не встречаться.

И папе не обязательно об этом знать. Мы, конечно, друг другу не врём, но… Есть такие вещи, о которых вообще никто не должен знать.

– Я просто не выспался, – соврал я и широко зевнул для верности.

– Уверен? – прищурился папа.

Папа на то и папа, чтобы видеть меня насквозь.

– Поплыли уже. А то на работу опоздаешь.

И мы поплыли. Дальше и дальше от берега.

От озера пахло небом. Тучи упали низко, словно хотели вобрать как можно больше воды. Ещё чуть-чуть, и они дотянутся, сковырнут, унесут со дна призрак утонувшего мальчика. И вернут его мне. Вместе с дождём.

Я старался не думать о мутной воде цвета грязного стекла. Как она весело плещется от каждого взмаха вёсел. Как она забирается в нос, уши, горло. Заявляет права на моё тело.

Мне было восемь, и мы недавно купили дачу. Рядом с озером! Обалдеть! Что может быть круче?! В тот день к нам приехала толпа гостей и все отправились на пикник. На пляж. А у меня ангина. Вот же неудачник! Правда, я уже почти выздоровел, но купаться мне всё равно не разрешили.

Взрослые устроились в теньке под соснами. Скучища нереальная. Я ныл, требовал, угрожал и манипулировал. В результате мама сдалась и разрешила мне поиграть в песке на берегу. Аллилуйя! Правда, пришлось дать железное обещание, что в воду ни ногой.

Первое, что нужно знать о восьмилетках – их железные обещания ничего не стоят. Нет, я честно не собирался лезть в воду! К тому же мама следила за мной из-за сосен. Я же не самоубийца, наживать такие проблемы. Но тут противный ушастый пацан начал рушить мой за́мок. И мерзко так хохотать. И швыряться мокрой грязью. И кричать, что мне слабо́ его догнать, потому что я плавать не умею. Судя по тому, как от него шарахались дети, он тут всем жизнь портил.

Второе, что нужно знать о восьмилетках – никогда не берите их на слабо́. Работает безотказно. Плавать я и правда не умел. Но спасовать перед ушастым, вот уж фиг!

В своё оправдание скажу, что перед тем, как залезть в воду, я оглянулся на маму. Вот сейчас она меня увидит и остановит. Тогда моё бегство не будет выглядеть позорно. Мама же позвала, какие могут быть вопросы?! Но в неё как раз прилетел волейбольный мяч, и она с воинственным видом озиралась по сторонам. Такой шанс упускать нельзя! И плевать, что шорты промокнут.

Ушастый ринулся в воду. Я прихватил грязи и кинулся за ним. Первый снаряд пролетел в паре сантиметров от усатого мужика со здоровенным пузом. Ещё чуть-чуть, и мужик обматерил бы меня с ног до головы. Но пронесло. Второй угодил точнёхонько в затылок мерзкого пацана.

Он нырнул и вынырнул, будто ушастый поплавок. И снова начал про слабо. Я выпросил у какой-то девочки надувной круг. Симпатичный такой розовый пончик. Уселся в него, как в лодочку, и поплыл.

Но ушастый уже успел пару раз нырнуть и вынырнуть где-то в районе берега. Он вообще человек или выдра? Ушастый крикнул что-то обидное про девчоночий круг и начал кидаться грязью в других детей.

Самое страшное, что мама уже ходила по пляжу и нервно крутила головой. А девочка, у которой я взял круг, указывала в мою сторону. Вот теперь мне точно влетит. Ноги в руки и на сушу!

Но я, как назло, прилично отплыл от берега. Вокруг почти никого не было. Только пара тёток бултыхались в стороне, и кто-то плавал на матрасе в виде зелёного крокодила. Я снова начал грести, но пончик вдруг стал такой неповоротливый. Только крутился на месте и не желал двигаться к берегу. Шансы, что меня не запрут дома до конца жизни, стремительно приближались к нулю. Да чтоб я ещё раз повёлся на ушастые провокации! Ещё и обещание нарушил. Провал по всем статьям. Полный провал. Я решил вылезти из круга и поплыть, держась за него руками. Но слишком торопился и так неловко вывалился из пончика, что его отнесло в сторону.

Я пошёл ко дну. Быстро и страшно. Даже не успел махнуть рукой. Крикнуть тем более. Как они в фильмах умудряются барахтаться на плаву добрых полчаса и звать на помощь? В реальности ничего такого. Просто вода глотает тебя за секунду.

Мама кричала на берегу. Звала меня. Я её слышал, но ответить не мог. Я потом погуглил, оказывается, когда человек тонет, он реально не может кричать. Дыхание становится важнее. Руки рефлекторно раскидываются в стороны, а ноги ищут опору и вытягиваются в струну. Невозможно молотить руками и перебирать ногами. Остаётся просто тонуть. Отчаянно наблюдать, как бледнеет клочок размытого света над головой. Только не сейчас. Только не так! Это ведь не может быть правдой? Жизнь не кончается в восемь лет! Но моя почти кончилась. Злость, паника, страх, холод.

Кто-то дёрнул меня за волосы и вцепился в плечо. Больно до жути, но перед глазами мелькнул яркий свет. Сработал инстинкт самосохранения. Я схватился за чьё-то тело, впился ногтями в чужую кожу. Там был кто-то живой! И он хотел помочь! Но теперь мы тонули оба.

Этот кто-то двинул мне в бок и проорал в самое ухо:

– Не царапайся, идиот! Держись за меня, я тебя вытащу! Просто делай, как я сказал!

Под животом появилась холодная резина надувного матраса, на спине – тёплая рука. Следующее, что я помню – это жуткая резь в груди. Я кашляю. Меня рвёт озёрной водой. Ангинное горло дерёт. В ушах дикий рёв. Солнце колет глаза. Лёгкие горят, меня трясёт. Кто-то рыдает, кто-то кричит. Жизнь возвращается с болью.

– Живой! – мама хватает меня и сжимает так сильно, что я снова начинаю кашлять. А потом реву. И мама ревёт. А папа трясёт какого-то паренька и обещает никогда не забыть, что он сделал.

Это был Ян. Это он болтался на том крокодильем матрасе. Чтобы спасти утопающего, есть буквально минута, а потом в мозге начнутся изменения.

Но Романовский успел.

А потом оказалось, что в городе Ян живёт на соседней улице. Романовский был классный. Такой парень, с которым все хотят дружить. Всегда в центре внимания. Но он тусовался со мной. Почти прописался у нас дома. Может, чувствовал ответственность. Нельзя же спасти щенка и выбросить его на обочину. Если ты не последняя скотина, конечно.

В какой-то момент я даже решил, что Романовский что-то вроде моего ангела-хранителя. Он никого не боялся. Всегда знал, что делать. Если нужно, дёрнет за волосы и вытащит на свет.

– Ты плывёшь куда-то конкретно или просто ищешь самое глубокое место?

Папа грёб и ответил не сразу. Взмах, свист, плеск. Взмах, свист, плеск.

– Мне тут один мужик рассказал, что у нашего берега хорошо идёт щука… – взмах, свист, плеск, – только надо ивняк обогнуть. А там, за излучиной… – взмах, свист, плеск, – есть такое течение…

– В общем, ты не знаешь.

– Нет.

Я закатил глаза. Натурально так. Картинно. Но папа не смутился. Он только делал вид, что рыбалка его волнует. На самом деле рыбалка – это его убежище, чтобы спокойно подумать. Сидишь себе в лодке, пялишься на воду и думаешь. Никто не мешает. Никому даже в голову не придёт спросить, чего ты тут сидишь. Видно же, человек рыбачит! Делом занят.

Наверное, каждому нужно такое убежище, чтобы немного побыть собой. Моё убежище – рисование, а папино – рыбалка. Всё просто.

Папа закинул удочку, а я достал блокнот. Мне не обязательно делать вид, что я люблю рыбалку. С папой комфортно молчать. Он думает о своём, я рисую. Но мы рядом.

Всё вокруг замерло. Озеро не двигалось. Папа не двигался. Небо не двигалось. Только комары чёрными пикселями перемещались по экрану реальности. И скрипел мой маркер по бумаге.

– Можно посмотреть? – папа кивнул на блокнот.

– Да. Но это так… набросок, – я протянул ему рисунок.

Папа взял скетчбук осторожно и уважительно. Мне это понравилось.

– А другие можно?

Я медленно кивнул. Ладони вспотели, а сердце ухнуло вниз и теперь болталось где-то под ногами.

Папа листал блокнот. Смотрел внимательно, с интересом. Я редко показываю рисунки, пока они не отлежатся. Есть у меня такая заморочка.

– Слушай, сын, у тебя ведь классно получается. Может, стоит серьёзней этим заняться?

– Ты думаешь? А Романовский говорит, что на скетчах далеко не уедешь. Надо рисовать комиксы.

– А ты хочешь рисовать комиксы?

– Не особо, – я пожал плечами. – Это же надо выдумывать. А мне нравится рисовать то, что есть. Но, наверное, Романовский прав. И на этом далеко не уедешь, – я ткнул пальцем в рисунок со спящим папой.

– Не слишком ли ты полагаешься на мнение Яна?

– Он обычно знает, как лучше.

– Я что-то не заметил, чтобы он сильно интересовался искусством. В твоих работах есть характер. Вот, смотри, – папа наклонился и провёл пальцем по своей нарисованной спине. – В изгибе одной линии схвачено настроение. Фигура выглядит усталой и вместе с тем расслабленной.

– Как-то я упустил момент, когда ты начал интересоваться искусством, – я вытаращился на папу, а он рассмеялся.

– Я же инженер. В линиях разбираюсь. Уж поверь. У тебя есть ви́дение. Осталось только технику подтянуть… Подумай об этом, – поспешил он добавить, когда на моём лице мелькнуло сомнение. – Только ты один можешь знать, чего хочешь на самом деле.

Я обещал подумать.

Папа уехал. А я остался. Красить курятник. Гонять кошачьего террориста, который начал изрядно портить жизнь моим курам. Временно моим курам. Вглядываться в дождь и надеяться, что призрак утонувшего мальчика даст мне ответы. На вопросы, которые я даже и не догадывался себе задавать.

Чего же я хочу на самом деле?

Глава 6

Медовая ягода

Я как раз красил курятник, когда увидел его. А он увидел меня. Прижал уши, выгнулся дугой и метнулся к забору. Тот самый рыжий котяра с порванным ухом! Который разодрал мусорный пакет и растаскал мусор по всему участку. Который повадился гонять Валю и Галю по саду. Бедные куры, между прочим, от стресса перестали нестись. И, самое главное, поганец нагадил в мои кроссовки, которые я по глупости оставил на улице. Такое не прощают!

Я схватил веник и бросился за котом. Тот ловко вскочил на забор. Ха! Попытался вскочить. Но не рассчитал силы и плюхнулся на спину. Кто вообще сказал, что коты грациозные и ловкие? Этот больше напоминал мохнатую подушку в ошейнике. Точно! Ошейник! Значит, у поганца есть хозяева. Ха-ха, пусть теперь оплачивают мне химчистку кроссовок. Плевать, что они старые, дачные и вообще папины. Дело принципа!

Осталось только схватить кота с поличным, но тот был опытный рецидивист и на месте не стоял. Он кинулся вдоль забора. Я за ним, размахивая веником. Правда, за́росли крапивы изрядно замедлили погоню. Но и тут веник пришёл на выручку. Мне пришлось буквально прометать себе путь. А вот у кота веника не было.

Но радовался я недолго. Поганец заметил спасительную дыру в заборе и со всей дури ломанулся в щель. Не тут-то было! Толстый зад застрял. Котяру настигла карма. И мой веник. Я собирался основательно выхлопать из мохнатой подушки всю дурь, как по ту сторону забора кто-то крикнул:

– Мандари-и-и-ин!

Поганец дёрнулся и заорал в ответ. Истошно так. Будто его тут режут.

– Мандари-и-и-ин! Ты где?! – снова тот же голос уже с нотками паники.

Девчонка.

Котяра начал пятиться, но ничего не вышло. Поганец заголосил ещё хлеще. От этого ора даже у меня сдали нервы.

– Да здесь он, – ответил я. – В заборе застрял.

Раздался металлический лязг, тренькнул звонок. Бросила велик на дорожку, догадался я.

– Что ты сделал с моим котом?! Если ты его обидел, я… я… я… – гневное пыхтение по ту сторону досок.

– Да чтоб ты знала, твой кот чуть не угробил моих кур! Забирай его отсюда!

Нет, ну нормально вообще!? Я ещё и виноват.

Девчонка что-то буркнула, но я не разобрал. Кот начал перебирать задними лапами. Наверное, она его тащила.

– Он застрял, – сказала девчонка через минуту.

Тоже мне, Капитан Очевидность.

– А я про что, гений.

– Так помоги! – гнев пополам с паникой.

Я закатил глаза, но она, конечно же, этого не видела. Делать нечего, пришлось помогать. Я схватил поганца за пухлый зад и начал толкать. А ещё говорят, что нелёгкая работа из болота тащить бегемота. Попробовали бы жирного кота протолкнуть в подзаборную щель.

Кот при этом верещал как резаный. Соседи точно решили, что я из него чучело делаю живьём. Похоже, я слишком увлёкся, представляя эту картину. Потому что не заметил, как задняя лапа саданула мне по запястью. Тут взвыл уже я и двинул веником в пухлый кошачий зад. Не сильно, конечно. Но достаточно, чтобы поганец выскочил из щели, как пробка из бутылки.

– Мандарин! – столько радости в голосе я слышал разве что… Да, наверное, никогда.

Больше всего на свете мне хотелось послать куда подальше всю эту кошачью историю. И пойти домой зализывать раны. Я бы, наверное, так и поступил, но девчонка по ту сторону забора сказала:

– Спасибо! Я Ника.

И невидимый внутренний таймер побежал чуть быстрее.

Я подтянулся и выглянул из-за забора. Он у нас почти двухметровый. Неудивительно, что мохнатая подушка не допрыгнула.

– Привет, – сказала Ника, и я сорвался прямо в крапиву. Прямо в пропасть.

– Ты в порядке?

– Стой! Я сейчас!

Я кинулся к калитке. Только бы не ушла! Только бы не ушла! Только бы не ушла!

Крапива хлестала по ногам. Я клятвенно пообещал, что, если Ника не уйдёт, скошу всю траву на фиг!

Ника не ушла. А сердце моё ушло. Улетело, упорхнуло, унеслось куда-то в сосновую высоту.

Солнечные пятна, словно золотые рыбки, кружили по её лицу. Ныряли в волосы. Расцвечивали глаза особым, медовым светом. И вся она была какая-то медовая. Рыже-карамельные волосы, ореховые глаза, бледные веснушки на носу. Коричневые шорты, короткая персиковая майка и полоска загорелого живота между ними. Ника. ЧерНИКА. КлубНИКА. ЗемляНИКА. Девчонка с ягодным именем. Ника – медовая ягода.

Зато я с ног до головы в краске. Драные джинсы немножечко, ну совсем чуть-чуть, в курином помёте. Папина клетчатая рубаха на несколько размеров больше. И – вишенка на торте – резиновые тапки из «Ашана». Тоже мне, король гранжа.

– Привет, – самое оригинальное, что я смог придумать.

– Привет, – она улыбнулась, поглаживая кошачью подушку.

– Как кот?

– Вроде нормально. А у тебя правда есть куры?

– Да. Бабушкины. Я за ними присматриваю. А твой бандит их пугает.

Про мусор, грядки и кроссовки я промолчал.

– Прости! Мы недавно тут дачу купили. Мандарин ещё не привык к новому месту. Часто сбегает и шастает по чужим участкам. Он любопытный. Только чересчур… э-м-м-м… боевой, – она осторожно погладила порванное ухо.

– Кто его так?

Ника пожала плечами.

– Ясно. Любит искать приключения на свой пухлый зад.

Ника рассмеялась. И мне безумно захотелось её сфотографировать. Вот прямо сейчас. С леопардовыми пятнами светотени. Щербинкой между зубами. Медовыми волосами чуть ниже плеч. Схватить этот свет, этот смех, этот день. Чувство полёта! Сохранить на плёнке, чтобы сделать частью своего мира. Иначе я сам себе не поверю, что это всё взаправду.

– Подожди, я сейчас! Сейчас вернусь! – я замахал руками и бросился в дом за «Никоном».

Сфоткать Нику на «Никон». От этой мысли я глупо захихикал. Идиот.

– У тебя кровь! – она поймала меня за руку. Лёгкая, прохладная, волшебная ладонь.

– А, это кот поцарапал. Ерунда. Я сейчас! – я вырвал руку и побежал. Идиот два раза.

– Эй, а как тебя хоть зовут? – крикнула она вдогонку.

На секунду я замешкался. Впервые за долгое время мне захотелось назваться другим именем. Всего лишь секунду. Привычка взяла своё.

– Рома.

Камера куда-то пропала. Я точно помнил, что оставил фотик в рюкзаке. Но там лежали плёнки, скетчбук, маркеры, половинка сникерса, салфетки, бутылка воды, чистые трусы (что они там делают, кстати?) и задачник по математике (вот это вообще загадка века). Но «Никона» не было! Я взвыл и вытряхнул рюкзак на диван. Пусто. Ничего. Фиг с ним! Я побежал обратно.

Но Ника исчезла. И её велик тоже. Только медово-ягодный аромат ещё кружил в воздухе. Идиот. Полный. Круглый. Космический идиот.

Я ещё постоял минут пятнадцать в надежде, что она вернётся. Бесполезно. Ника ушла. Я выругался, пнул со всей дури забор и тут же пожалел об этом. Ашановские тапки – так себе броня. Я вернулся в дом. Фотик преспокойно лежал на столе. Прямо у меня под носом. Мне захотелось долбануть его в стену, но вместо этого я взял скетчбук и акварельные карандаши.

Наверное, это был первый раз, когда я начал рисунок с подписи.

«Ника. Медовая ягода».

Глава 7

Романовский

Я не пытался её искать. Честно. Озеро Белое вообще-то огромное, и дачных посёлков вокруг немерено! Но вряд ли рыжий бандит уходил слишком далеко от дома. Хотя кто его знает?! Я надеялся, что Никина дача где-то рядом. Но я её не искал!

Просто пару дней колесил по нашей «Сосновке». Заглянул в соседние СНТ «Грушевое», «Лето механизаторов», «Урожайное» и даже объехал «Яблочный край». Глухо.

Я как бы между прочим решил навестить дачный центр общественно-культурной жизни – магазин. И тут же приметил пару знакомых лиц. Могильщик и Серёга. Не то чтобы друзья, так, дачные приятели. Мы иногда жжём костры на берегу или гоняем по округе на великах.

– О, здорова, Ромыч, – Могильщик протянул руку, и я её пожал.

– Здорова. Как сам?

– Как сала килограмм, – махнул рукой Могильщик и огляделся по сторонам. – А где твоя заноза?

«Заноза» – это Романовский. А Лёха Могилов вообще-то нормальный парень. Только Романовского на дух не переносит. Это у них взаимно. Раньше мы тусовались все вместе, но теперь из-за Романовского с дачными приятелями я общаюсь нечасто.

– Откуда я знаю?

– Ну, вы ж друзья не разлей вода, – хохотнул Серёга.

– Да ну тебя, – отмахнулся я. – Пацаны, вы девчонку с рыжим котом не знаете?

– Что за девчонка? – Могильщик моментально сменил тон. – Красивая?

– Ну-у-у-у, – я покраснел как идиот. – Нормальная.

– Блондинка, брюнетка? Как зовут? Сколько лет? – спросил Серёга.

– Рыжая. Ника. Лет… тринадцать-четырнадцать. Есть огромный оранжевый кот, – я выдал всю известную информацию. Если кто и может помочь, так это Серёга.

– Ща узнаем, – заверил Серёга и скрылся в магазине.

– Ба, есть дело, – донеслось до меня из-за комариной сетки, прикрывавшей вход.

Бабушка Серёги подрабатывала в магазине. Если Ника из «Сосновки» и хоть раз заходила за хлебом, Серёгина бабушка её точно знает. У неё же не мозг – квантовый компьютер, когда дело касается дачников. Ходячая садово-огородная Википедия или, лучше сказать, Сплетнепедия. До сих пор помнит, кто где в девяносто седьмом дом перекрасил.

У меня внутри что-то подпрыгивало и трепыхалось. То ли надежда, то ли сегодняшний завтрак. Но когда появился Серёга, и то и другое запросилось наружу.

– Ну?! – вместо меня спросил Могильщик.

– Голяк, – покачал головой Серёга. – Ба её не помнит. Раз не помнит, значит, не видела. За весну несколько дач продали, но про новых хозяев не слышала.

– Может, она с другого посёлка? – спросил Могильщик. – Откуда ты её знаешь-то?

Завтрак остался на своём месте, а вот надежда упорхнула в небо. Я вздохнул и рассказал пацанам, как встретил Нику. В общих чертах. Не стал упоминать, как я лоханулся, когда бросился за камерой.

– О-о-о-о, приятель, – Могильщик хлопнул меня по плечу. – Похоже, тебе тут ловить нечего. Она-то знает, где ты живёшь. Захотела бы встретиться, пришла бы сама.

Об этом я не подумал. Ну почему я такой идиот, а? Как всё просто. Раз Ника не пришла, значит, не захотела. Можно успокоиться и больше не искать. Только почему от этого так тошно?

Могильщик и Серёга смотрели на меня с сожалением. Я и сам смотрел бы на себя с сожалением. Жалкая мокрая курица.

– Ладно. Давайте, пацаны, я это… погнал, – вяло попрощался я.

– Давай, Ромыч, – ответил Серёга. – Бывай.

Я сел на велик и покатил в пустоту.

– Если вдруг встретишь свою Нику, – крикнул на прощание Могильщик, – не знакомь её с блондинчиком.

Я обернулся. Но парни уже куда-то исчезли.

Небо на удивление ясное. Солнце печёт. Дорога пылит. Сосны пахнут. Всё как всегда. Всё на своих местах. Кручу педали, а внутри пусто. И грустно. Будто я потерял что-то ценное. Такое, что и не было моим, но мне очень хотелось, чтобы было. Так бывает, когда снится удивительный сон, но ты просыпаешься. Резко и неожиданно. Первые секунды перехватывает дыхание от потери и разочарования. Только сейчас это были не секунды.

Меньше всего мне хотелось возвращаться в пустой дом, где я никому не нужен, кроме глупых несушек. В голове звучал голос Курта:

Когда я подъехал к дому, у забора валялись знакомый велик и чёрный рюкзак. Хотя их хозяина нигде не было видно. Но это не важно! Главное, он вернулся. Курт, наверное, там, на небесах, тебе аплодируют каждый раз, когда ты угадываешь чьё-то желание.

Я открыл калитку, которая, кстати, оказалась заперта, и тут же услышал:

– Где тебя носит, Григорьев? И почему на старом месте нет запасного ключа?

На крыльце сидел Романовский!

Ян Романовский. Человек, который спас мне жизнь. Мой лучший друг. Я не видел его с конца мая. И можно сказать, что самую капельку, во-о-о-от такусенькую капелюшечку, соскучился.

За это время он совсем не загорел. Он точно на Кипре был? Только волосы стали чуть светлее. Назло своему папаше Ян отрастил шевелюру почти до плеч и теперь собирал передние пряди в шишку на затылке. Тоже мне, Леголас недоделанный. По сравнению с ним я выглядел… ну, как обычный человек.

– Романовский! Откуда ты взялся?

– Какой-то не очень тёплый приёмчик. Всё твоей маме расскажу, – Романовский сверкнул эльфийской улыбкой.

– Расскажи! Она только обрадуется, что ты ей позвонил, – я отмахнулся. – Нет, я серьёзно. Что ты тут делаешь? Ты же должен быть на море до конца июня. И почему такой бледный? На Кипре отключили солнце за неуплату?

– Может, я соскучился, – ухмыльнулся Ян. – И первым рейсом бросился на выручку, чтобы ты не сдох тут от одиночества. Со своими курами.

Я закатил глаза.

– Реально, что ли?

– Нет, конечно. Долгая история.

– Как ты пробрался на участок?

– Через забор перелез. Встаёшь на велик и вперёд. А где запасной ключ? И что это за хрень? – Ян кивнул на теплицу.

– Не спрашивай! Это папин ресайкл.

– О! Круто! А то я уже решил, что пропустил апокалипсис. И теперь вся надежда вымирающего человечества на клан Григорьевых. Которые научились строить теплицы и прочие… э-м-м-м строения, – Ян кивнул на курятник, – из обломков прошлой цивилизации.

– Да пошёл ты! – я ткнул его кулаком в плечо и направился в дом. – Давай лучше поедим. Хочешь яичницу? Яиц завались!

– Это хорошо, потому что я остаюсь, – Ян вошёл следом.

– На обед?

– Насовсем. Поживу с тобой. Я и шмотьё захватил, – Ян мотнул головой в сторону рюкзака, который до сих пор валялся за забором.

– Круто!

Если честно, я другого и не ожидал. Ян часто зависал у нас на даче. У его семьи был дом в коттеджном посёлке на другом берегу озера. Огромный дом. С теннисным кортом, бассейном, причалом и вертолётной площадкой. Ладно, вру, площадки не было. Но в остальном настоящие хоромы.

Однако Романовский ошивался вместе со мной. Может, наша дача для него была чем-то вроде экзотики? Слишком много шикарных отелей и люксового жилья? Полезно разбавить ноткой сельского колорита. Говорят, есть богачи, которым до того скучно, что на каникулы они отправляются в тюрьму или в горячие точки.

У Романовского в нашем доме имелся свой матрас, полотенце и даже зубная щётка! Поэтому мама была уверена, что Ян и в этот раз поживёт со мной, пока бабушка в больнице.

– Зацени, старик, – Ян повернулся спиной и задрал майку.

– Охренеть, Романовский, ты совсем поехал?! Тебе же всего четырнадцать!

– И?

– В четырнадцать не набивают татухи! Когда ты вообще успел?

– О! Главный душнила вошёл в чат.

Я зашвырнул в Романовского подушкой. Снаряд угодил в лицо. Ян ответил очередной эльфийской улыбкой. А я пожалел, что под руку не попалось чего потяжелее.

– Дай посмотреть.

– Я знал, что ты оценишь, старик, – он отвернулся и снова задрал майку.

На левой лопатке у Романовского красовалась клоунская рожа с зелёными волосами и безумным оскалом. Линии вроде бы смелые, меткие, но им не хватает чёткости. Местами чёрный контур проваливается в кожу, а где-то едва касается поверхности. То же с цветной заливкой. Вроде бы и неплохо, но оттенки грязные. Не самый крутой рисунок.

– Ты точно поехавший, Романовский! Почему, блин, Джокер?! Почему не Бэтмен? Или там дракон на худой конец.

– Нравится мне этот псих, – Романовский пожал плечами.

– О, кажется, я понял! Почему ты такой бледный. Не успел загореть! Тебя просто выперли с Кипра! Из-за татухи!

– Вот ещё, – Ян резко одёрнул майку и отвернулся. – Можно подумать, кому-то есть до этого дело. Большого Босса я не видел с апреля. Он, конечно же, в последний момент слился. Не смог присутствовать на семейном отдыхе. Я его понимаю, тот ещё цирк. А эта… – Ян усмехнулся. – Она без папаши отказалась ехать на месяц. Типа, что ей там с детьми делать. Билеты поменяли, но мне, естественно, сказали в самый последний момент. Просто удивительно, как вообще на Кипре не оставили. Вот был бы смех. Я ей это ещё припомню, – Ян скривился. – Но так даже лучше. Чтоб ты знал, Григорьев, с татухой сильно не позагораешь. Нельзя. Пришлось в номере торчать. Скука смертная.

«Большой Босс» – это отец Яна. Он вообще-то и правда большой босс. У Романовского-старшего несколько бизнесов. Судя по всему, весьма успешных. Но дома его не бывает от слова совсем. А «эта» – мачеха Яна – тётя Света, которую он никогда не называл по имени.