Собиратель книг, женщины и Белый Конь. Библиотека журнала «Вторник» бесплатное чтение

© Олег Лебедев, 2024

ISBN 978-5-0062-8247-6

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Предисловие

Автор книги Олег Лебедев принадлежит к тому поколению писателей, которых отчасти сформировали времена перемен – социализм, перестройка, капитализм и многое им сопутствующее. Возможно, поэтому поколение это, прошедшее в своей жизни «пестроту» эпох, – очень и очень разное. На их таланте – печать интенсивной динамики истории, а не её «тихого» периода.

Олег Лебедев вырос в коммунальной квартире старого московского дома на Садовой-Кудринской улице. Его мама, Лебедева (Никольская) Нина Ивановна, родилась в Москве, но своими корнями происходила из духовного сословия Тульской губернии. Она прочла своему сыну его первые книги. Она всегда много читала. Отец, Лебедев Владимир Васильевич, после Великой Отечественной, которую он прошел, успешно закончил филологический факультет МГУ. Во многом он посвятил себя изучению австрийской литературы. А это и Густав Майринк, и Роберт Музиль, и Лео Перуц. Целое созвездие писателей, которые не были реалистами. А еще Владимир Васильевич еще в 70-х годах начал интенсивно пополнять семейную библиотеку. Тогда это можно было делать, в основном, на книжной толкучке в Сокольниках, где собирались люди, которые меняли, покупали и продавали дефицитные в те времена книги. Делалось это им, прежде всего, для своего сына.

По собственному признанию Олега Лебедева, мама и отец оказали на него влияние, которое невозможно переоценить. А ушли из жизни они почти одновременно. Мама – в декабре 2018 года, отец – в январе 2019 года.

Круг литературных интересов автора довольно широк. Из самых любимых – Николай Гоголь, Владимир Одоевский, Иван Тургенев, Антон Чехов, Валерий Брюсов. Это русская литература. А среди советской – Андрей Платонов, Михаил Булгаков, Константин Паустовский, Владимир Орлов, Владимир Распутин, Валентин Пикуль, Дмитрий Балашов. Особняком среди читательских предпочтений Олега Лебедева – Александр Солженицын, Евгения Гинзбург, Варлам Шаламов. А также сочинения русских историков – Сергея Соловьева, Василия Ключевского, Сергея Платонова, исторические произведения о периоде бывшего СССР.

В 90-х Олег Лебедев поступил в Литературный институт. Надо сказать, писал он и раньше (и статьи, в основном, на темы отечественной истории, и прозу), но о Литинституте как-то не думал. Подать документы на творческий конкурс его уговорила мама.

Владимир Орлов… Так получилось, что Олег Лебедев оказался именно на его творческом семинаре в Литературном институте им. А. М. Горького. Олег рассказывал мне, какое впечатление произвел на него впервые напечатанный в 1980-м году в «Новом мире» роман Орлова «Альтист Данилов». Будучи 14-летним подростком, Олег зачитывался этой книгой. Журналы с этим романом – до сих пор на почетном месте в семейной библиотеке Олега Лебедева.

«Владимир Викторович Орлов очень многое дал мне, я слушал каждое его слово на семинарах, его замечания к моим работам были поистине бесценны. И – он всегда понимал меня», – говорит Олег Лебедев.

На пятом курсе Литинститута (это его второе высшее образование, первым был МАИ) он написал «Нефритового голубя». Это детектив в стиле ретро. В остросюжетной книге почти с фотографической точностью воссозданы фрагменты жизни Москвы перед 1914 годом. Для реализации такой точности автор провел много времени в Ленинке, Исторической библиотеке, изучая дореволюционные газеты, журналы, другие источники. Детектив был напечатан журналом «Юность» в 1997 году (№10). Сейчас он продается в виде электронной книги. Впрочем, была и одноименная «пиратская», надо признать, неплохая по качеству аудиокнига.

Тогда же, в 1997 году, в «Московском вестнике» (№2) был опубликован обширный исторический очерк Лебедева «Московское старообрядчество». Тоже плод работы с массой первоисточников, а также посещений старообрядческих общин, общения с пожилыми староверами из почтенных, с вековой историей, семей этой конфессии. Очерк до сих пор является одним из источников в кандидатских диссертациях историков.

Затем в писательской жизни Олега Лебедева был перерыв. Он довольно долго почти ничего не писал. Как его давний друг, я знаю, что читал он тогда очень много. Наверное, шло накопление интеллектуальных, творческих сил перед движением вперед.

И оно, это движение, состоялось. В 2011 году «Юность» (творческая судьба Олега Лебедева тесно связана с этим журналом) печатает повесть «Рижский ноктюрн мечты» (№11, 12 за 2011 год и №1 и 2 за 2012 год). Затем также в «Юности (№1—6, за 2014 год) выходит роман «Старинное зеркало в туманном городе», за который автор получил литературную премию имени Валентина Катаева. За все это Олег Лебедев очень благодарен руководству «Юности» и особенно писателю Игорю Михайловичу Михайлову, который в те годы был заведующим отдела прозы этого журнала.

Эти два произведения автор объединяет в цикл «Рижские истории», который, как он уверен, будет продолжен. Почему именно «Рижские»? Так вышло, что Олег Лебедев немало бывал в этом городе, знает многие его районы, их настоящее и прошлое, не хуже самих рижан. Прежде всего, это относится к Vecrīga (Старая Рига, перевод с лат.).

Что касается жанра двух произведений, то это, скорее, «городское фэнтэзи». В действительность входит вымышленный мир. Мир сказочных созданий, призраков, добрых и злых духов. Все это разворачивается в удивительных своей красотой декорациях Vecrīga. Но это фэнтэзи не кровавое и не злое, здесь нет никаких убийств, отвратительных сцен, присущих многим произведениям литературы ужасов. Это произведения о любви, о борьбе за нее, о поединке добра и зла, на стороне каждого из которых выступают как земные, так и таинственные, мистические персонажи.

«Хорошая проза не сиюминутна, немного старомодна и не от мира сего. Она вроде бы даже и не написана, а сыграна, как сольная партия на трубе одинокого музыканта или фортепьяно в кафе, сизом от сигаретного дыма. Олег Лебедев – вот такой писатель», – отмечал в своем послесловии к роману «Старинное зеркало в туманном городе» писатель Игорь Михайлов.

Кстати, еще о декорациях. Читавшие «Рижский ноктюрн мечты» и «Старинное зеркало в туманном городе» рижане говорили автору, что фактических ошибок в произведениях нет. Действительно, каждую улицу, переулок, где происходит действие, он исходил, как говорится, вдоль и поперек.

Эти книги, как и «Нефритовый голубь», продаются на издательской платформе Ridero.ru.

И вот теперь – новое произведение Олега Лебедева – «Собиратель книг, женщины и Белый Конь». Действие романа происходит в Москве, какой она была еще несколько лет тому назад, – автор начал работу над книгой в 2016 году.

Новый роман в чем-то прерывает традицию «Рижских историй», но вместе с тем и продолжает ее. Главный герой произведения Сергей Беклемишев – житель московского района возле реки Яузы, интеллектуал, фанатичный собиратель книг, неудачник в карьере (он главный редактор крошечной газеты «Обозрение зазеркалья»). И, что, возможно, главное – человек, умеющий как любить сам, так и откликаться и принимать другую любовь. Его привычная жизнь, в которой есть и не очень любимая работа, не очень любимая жена, и ставшая привычной любовница, совершенно меняется, когда в ней появляется еще одна женщина. Правда, в первый раз она приходит к Сергею совсем в ином образе.

Ее зовут Кен. Незамужняя англичанка, банковский работник из города Йорк. Но она еще и самая настоящая волшебница. Причем из старинного, уходящего корнями в кельтское прошлое Англии, семейства волшебников. Впрочем, не всякое колдовство у нее хорошо получается.

Сергей влюбляется в нее и оказывается между трех женщин. Выбор придется сделать…

Но Сергей живет не только этим. Московская жизнь продолжается, одновременно в его мир приходит мир совершенно другой – волшебный. Мир, где, как и у нас, есть любовь и ревность, жестокая борьба и привязанность, где есть необычные люди и удивительные разнообразные создания, живущие по своим законам и древним правилам. Вновь пришедшему сразу не познать все его тайны. Впрочем, даже в этой новой реальности Сергей не забывает о пополнении своей библиотеки, приобретая самые разнообразные книги.

Жена, любовница, друзья Сергея – почтенный интеллигент, эрудит Аарон Михайлович и книголюб, строитель заборов на дачах Глеб Сидоренко… Все они вовлечены в то, что пришло к главному герою. И любовница, и жена оказываются совсем не такими, какими прежде их видел Сергей.

Сюжет книги динамичен. Это стремительно развивающаяся в своей интриге фэнтэзи-сказка. Сказка волшебная, совершенно не злая, с московским акцентом, сказанная порой с грустью, порой – бесстрастно, а порой – с добрым юмором. А заодно Олег Лебедев рассказывает о самых разных книгах, о событиях прошлого, и, конечно, московские истории, некоторые из которых – память его семьи. И небольшим фрагментам из памяти автора место в книге нашлось…

Мне роман очень понравился. Решил все-таки написать это, хотя я и давний друг автора.

Кстати, сыновья автора – два мальчика – уже сделали свои первые шаги в литературной деятельности. Их сказки опубликовал журнал «Фантазеры» в своем специальном детском приложении.

Ярослав Алферьев

Посвящается моей маме.

Ты ушла в 2018 году, после того,

как я завершил первую версию этой книги.

Прости меня, молись за меня и за своих внуков – моих сыновей.

Глава 1

Эта история началась перед Крещением (ох уж этот праздник, вокруг него исстари происходят самые невероятные истории!). Я возвращался из «Пятерочки» в свой дом – живу рядом с Ярославским шоссе. Там, где шоссе пересекает маленькую, засыхающую, но все еще живую московскую речку Яузу. Как всегда тащил несколько сумок и опять-таки как всегда остановился покурить возле построенной еще в тридцатых годах районной поликлиники.

Справа – поликлиника, слева – небольшой пустырь с редким кустарником, за ним – десятка два гаражей. Их давно хотят снести. Но гаражи, – старые, из ржавых металлических листов, – все стоят и стоят. Январский вечер, возле гаражей никого. Возле поликлиники тоже пусто. Даже с собаками на пустыре никто не гулял.

И тут-то я и увидел его. Высунул голову из-за высокого сугроба, скрывавшего под собой старые, почти брошенные хозяином «Жигули-2107». Он был, как на иллюстрациях советских времен к русским сказкам, как в опять-таки советском фильме «Вечера на хуторе близ Диканьки».

Продолговатая, в короткой серой шерсти мордашка со свиным пятачком. Уши, похожие на длинные вытянутые треугольники, стоят торчком. Рога – небольшие, вполне пристойных размеров. Глаза – большие, темные. Довольно красивые. В них – сильная, совершенно не злая живинка. Да и весь он – совсем не злой.

Черт… Именно он – черт! Я сразу это понял, потому что фильм по Гоголю мне очень нравится. И русские сказки я когда-то читал.

Благодаря фонарю (он с этой стороны поликлиники почему-то всего один, под ним я и остановился выкурить свою послемагазиновую сигарету) я хорошо разглядел этого незлого и даже вполне симпатичного молодого черта.

Смотрел на него и совершенно не думал о том, что я спятил. Черт точно был. Он точно смотрел на меня из-за своего сугроба. И определенно выглядел очень даже приветливым.

– Привет! Подарочек хочешь? – дружелюбно спросил он.

Голос у черта был похож скорее на женский, чем на мужской – тонкий, но в то же время с небольшой хрипотцой. Нормальный, в чем-то даже очень приятный голос. Ничего страшного. Я и не испугался, как не испугался и прежде. И почти не колебался, когда сказал:

– Конечно, хочу.

Я был и буду христианином. Поэтому с детства знаю – нечистую силу надо гнать от себя подальше. И, разумеется, никаких от нее подарков! Но… Но черт, повторюсь, совсем не выглядел злым. А мне в тот день было хреново. Как очень часто бывало в последние годы. Такова моя жизнь…

Кстати, пора представиться. Мне 47 лет. Зовут – Сергей. Фамилия – Беклемишев. Она, между прочим, дворянская. Беклемишевы – древний род. Известен со времен сына Дмитрия Донского Василия I. Родоначальником его был некий выходец из Прусских земель. Так говорят русские летописи. Но я знаком и с другой версией, согласно которой Беклемишевы происходят от уроженца каталонского города Перпеньяна, некоего ветреного дворянина Де’Бекли. Этот господин в шестнадцатом веке был вынужден бежать из родной Каталонии, поскольку подвергся гонениям за многоженство.

Впрочем, я совсем не уверен, что принадлежу к этим знатным Беклемишевым. Во всяком случае, моему отцу об этом ничего доподлинно не известно. Мы знаем только, что нашему предку в конце восемнадцатого века с трудом удалось доказать Симбирскому дворянскому собранию свои права на дворянство. И все-таки, в любом случае, я – из дворян. Правда трем последним поколениям нашей семьи это не принесло каких-либо благ.

Дед (он получил высшее образование еще до октябрьской революции) всю жизнь работал экономистом на кондитерской фабрике «Большевик» (когда-то моя бабушка покупала сладкое только там, а сейчас в Москве этой фабрики больше нет, перевели во Владимирскую область). Должность выше из-за происхождения ему не давали. Отец, хотя в его время на дворянские корни уже мало кто смотрел негативно, тоже не преуспел. Потолком его карьеры была должность старшего научного сотрудника в ныне почившем в бозе НИИ в Марьиной Роще (недалеко от церкви «Нечаянная радость»).

Мои достижения еще скромнее. Сейчас работаю главным редактором (это громко сказано: кроме меня в штате только верстальщица) в многотиражке одной из подмосковных зеркальных фабрик. Работа в крошечной газете, честно говоря, не то, о чем я когда-то мечтал. Она не отвратительна, но и не радует.

В остальном тоже не все хорошо. Старшее поколение – мама и папа, которых я очень люблю, – чем дальше, тем чаще и сильнее болеет. Две взрослые дочери от первого брака, которых я тоже очень люблю, от меня отдалились. Со второй женой (ее, я честно сказать, люблю меньше, чем дочерей и родителей) живу без особой любви. А хочется другого. Хочется, чтобы рядом была женщина, к которой стремишься скорее бежать с работы…

Хорошо хоть есть дача (супруга туда ездит реже, чем я), где я удовольствия ради занимаюсь небольшим садом, кустами крыжовника, цветником и выращиваю тощий укроп и длинные, загогулинами, кабачки. И еще – я книголюб. Это мое. Это наследственное как по мужской, так и по женской линиям.

Для книг и журналов (а собирать их начал много лет тому назад дедушка) я выделил в своей трехкомнатной квартире целую комнату. Эту комнату я называю немного высокопарно и многословно, но зато с исчерпывающей смысловой точностью: «Хранилище собрания редких книг, журналов и прочих приобретений». Прочие приобретения – это всевозможные календари (с детства питал к ним слабость), открытки (у меня к ним такое же пристрастие, что и к календарям). Кстати, иллюстрациями к моему повествованию стали именно некоторые мои книжные и журнальные приобретения.

Так вот, в «Хранилище» стоит продавленное кресло. Очень люблю читать в нем. Остальное место занимают многоярусные (до потолка!) книжные стеллажи – прямо как в классической библиотеке. За одним исключением. Все до единой полки закрыты стеклом. Так что здесь очень много стекла. Это однако не мешает пыли проникать в полки. Где-то что-то перекосилось (нет у меня денег на хороший ремонт!). Где-то я на радостях от очередного приобретения забыл как следует закрыть полку (такое нередко случается, от некоторых книг просто теряю голову). Так что борьба с пылью в «Хранилище» – моя постоянная миссия.

В последнее время книги иногда находят пристанище не только здесь, но и в других комнатах. Емкость «Хранилища», к сожалению, имеет свои пределы. Но главное – я продолжаю находить и покупать новые книги. А потом они занимают свое место в моем «Хранилище».

Я не так много времени провожу здесь – плотную делами жизнь современного человека никакой волшебник для меня не отменял. Поэтому очень ценю редкие часы наедине с книгами и журналами. Здесь я в своем, отчасти придуманном, мире. В мире страниц, в мире, в котором дивным образом смешаны искусство, история, мои чувства, воображение. И моя память…

Так что с книгами и с дачей у меня все хорошо, а вот остальное… Остальное дало депрессию. И еще мне стали свойственны перепады настроения. Мир кажется то цветным, то очень серым. Почти в черноте.

Я думаю, что для депрессии есть поводы. А, может, и нет, хотя я считаю иначе. А, может, я вообще незаметно для себя и других спятил, поэтому так и смотрю на мир. Но это уже фантазии. А вот депрессия – она точно не фантазия, а самая что ни на есть реальность – в тот вечер жила во мне. Такому состоянию всегда сопутствует надежда на лучшее.

Наверное, поэтому я согласился принять неожиданный, подобный неизвестному, возможно, кусачему зверю в мешке, подарок.

Итак, я произнес слово «хочу». Черт не замедлил с ответом:

– Хочешь, значит скоро будет подарочек! Обязательно будет. Жди!

Он тоненько хрюкнул, подмигнул мне своим карим глазом (в этот момент я почему-то обратил внимание на его ресницы: длинные, пушистые, очень красивые), затем три раза (это всегда к исполнению желания) чихнул и… исчез. Не спрятался за засыпанными снегом «Жигулями», не провалился в свою преисподнюю, а именно исчез, оставив после себя своеобразный, но довольно приятный запах. В этом запахе был аромат духов «Красная Москва» и то, что несет с собой дым осеннего костра. Такой запах (я его хорошо знаю!) бывает у костра, который зажигаешь светлым вечером ясного, с небольшим ветерком сентябрьского дня, и в котором горят листья яблонь, ботва кабачков и тыкв.

Особого значения я этой истории не придал (сейчас, после всего, что произошло, мне это кажется странным). Может, причиной тому была притупляющая усталость депрессии. Может, черт меня загипнотизировал, но я не думал о случившемся, пока шел домой, пока мы с женой разбирали сумки, ужинали, пили вино (его привез брат жены из Румынии, пока смотрели (она уже почти разделась) какой-то подобранный ей сентиментальный фильм. И потом, когда занимались сексом с ролевой игрой (такие игры здорово заводят, что существенно, если нет особой любви), я о черте не вспоминал. Так что вечер получился совсем неплохим. Этого нельзя было сказать о ночи, которая последовала за ним.

Я – что не очень характерно для меня – очень быстро заснул. Перед сном подумал: недолго (было уже очень поздно), но хорошо отдохну…

Глава 2

У нас есть дача, а точнее – «дачка» (это потому, что она небольшая) в Ярославской области. Рядом – старинное, известное еще с 17-го века, село. Сейчас оно стало, наверное, в три раза меньше, с тех пор, как почти сорок лет тому назад я впервые увидел его. Люди уезжают и умирают. Но речь не об этом.

Посредине села – одноглавая церковь с вытянутой узкой колокольней, большим полукруглым куполом и удивительно холодным полом. Рядом с ней – несколько почтенного возраста каменных (некоторые – двухэтажные!) и деревянных домов, среди которых есть и те, что выглядят совсем ветхими.

Возле церкви и домов – небольшая территория, ее с большой долей условности можно назвать «площадью». С одной стороны – церковь и дома, а по периметру трех остальных – очень старые деревья. Дубы, вязы и липы. Говорят, они остались с тех времен, когда здесь стояла маленькая дворянская усадьба. Одноэтажная, с небольшой колоннадой.

Так вот, здесь на краю «площади» (неподалеку – вход в церковь и несколько старых дубов и вязов) – совершенно особое место.

Я люблю приходить сюда. Особенно в тихие, светлые дни золотой осени. Мне хорошо здесь. Я здесь успокаиваюсь. Я будто получаю энергию, силы в этой точке Земли. Звучит фантастично, но это именно так. Я готов бросить дела. Все – в этом нет ни капли преувеличения! – дела. Только чтобы провести свои минуты здесь – возле церкви, старых вязов, дубов. Наверное, когда-то давно это место избрали для своей жизни мои предки-язычники. Они – я уверен в этом – чувствовали и понимали силы, токи мира природы.

Так вот, в своем сне после встречи с чертом и секса с женой, я убирал листья на «дачке». Но «дачка» была только первым фрагментом сна. Своего рода заставкой. А затем, – небо в моем сне было в облаках, темно-серых и низких, – я пошел на «площадь», к старым домам и деревьям.

Все было на своем месте. И небольшая церковь, и высокие деревья. Но я не ощутил ничего из того, что всегда давала мне маленькая «площадь». Только замерз. И еще почему-то промокли ботинки. Депрессия и тоска, с которыми я пришел сюда, стали сильнее. Я подумал, что это место почему-то отторгло меня, что я лишился его навсегда. Может, из-за встречи с чертом? Мне стало страшно, я поспешил уйти.

Чувство отчаяния… Оно было со мной всю дорогу, каждое мгновение на «дачке», когда я пытался согреться возле эклектичного в своем дизайне камина пензенской работы, включив его на полную мощность. Не согрелся, и на душе было очень-очень хреново. То ли кошки скребли. То ли трубочист своей длинной и грязной щеткой…

Почему-то вспомнил Есенина и песню на его стихи. Надо сказать, что музыкального слуха у меня совсем нет. Тем не менее люблю иногда что-нибудь спеть. Благо голос довольно сильный. Вот и сейчас, во сне, я запел:

У меня в саду есть рябина. Но в этом сне я в окно не выглядывал. Не смотрел на рябину. Глядел на камин. На этот раз для меня бесполезный.

Проснулся глубокой ночью. Но отчаяние кошмара еще было со мной – душа не смогла сразу выйти из этого сна.

Я не сразу осознал, что ничего этого на самом деле не было. Но как же мне стало хорошо, когда это произошло. Настолько хорошо, что тело жены – мы часто спим полностью раздетыми, а в комнате тепло, и она иногда сбрасывает с себя одеяло – показалось мне просто прекрасным.

Мое пробуждение кончилось вторым за эту ночь сексом. А потом я повернулся спиной к жене, одной рукой она обняла меня за шею, другую положила на грудь. Я понимал, хотела успокоить. Почувствовала, что я был сам не свой после кошмара.

Благодаря ее безмолвной ласке я очень скоро заснул. На этот раз без кошмаров.

Следующим днем был понедельник. Я рано встал: у меня неблизкий путь на работу. До моей фабрики надо ехать почти полчаса на электричке с платформы Северянин. Я ехал в почти пустом поезде (все же ездят на работу в Москву, а не наоборот!) в плохом настроении.

Во-первых, думал о своем «хочу», сказанном черту. «Дернуло же связаться с чертом! Тем более в святые Крещенские дни», – корил я себя.

Во-вторых, здорово не выспался из-за двойной порции секса.

Непроизводственный персонал фабрики, к которому, разумеется, отношусь и я, в последние дни мало работал. Все готовились к нашему столетнему юбилею.

Наша фабрика старинная, ее построил купец-старообрядец. Интересно – среди персонала есть потомки тех, кто работал на ней век тому назад? Административный корпус фабрики находится в здании тех времен: красиво отделанном, из темного красного кирпича. Вокруг него растут, наверное, почти столетние клены.

А газета, которую я, можно сказать, возглавляю, называется «Обозрение зазеркалья». Так назвал ее единственный акционер фабрики, он же ее директор – Семен Михайлович Линзин. Он в совершенстве знает производство. Всю жизнь, еще с советских времен (тогда он был совсем молодой), работает на фабрике. Ее акции смог купить по дешевке, когда во время одного из кризисов она едва не стала банкротом. Жена помогла – у нее несколько аптек в окрестных поселках (цены, кстати, невысокие, и выбор хороший). Я всегда говорил: хорошо, что фабрика досталась Линзину. Он, сколько сможет, будет ее сохранять. Сросся с зеркальным делом. И название для газеты, между прочим, неплохое придумал. Ведь люди видят наши зеркала, а не нас самих. Как мы, так и сама фабрика для них, – совершенно неизвестное зазеркалье.

На днях ее старинному зданию предстояло стать свидетелем праздника коллектива: сначала официальной части, а затем банкета и маскарада. Именно последнее, с радостью воспринятое нашими женщинами мероприятие, – а их на фабрике почти девяносто процентов – лишило меня более или менее спокойной жизни…

Дело в том, что я сижу в очень большой комнате. Когда-то, те самые сто лет тому назад, в эпоху расцвета фабрики, в ней размещался один из ее цехов. Сейчас здесь куча мала – бухгалтерия, экономисты, отделы закупок и сбыта. И в одном из углов – я с Натальей. Это моя напарница по «Обозрению зазеркалья». Она верстает газету.

В нашей комнате-цехе никогда не было особенно тихо, сейчас же стало просто невыносимо из-за не вполне объяснимого предкарнавального возбуждения женщин, которое в полной мере разделяла Наталья.

Она старше меня (пятьдесят два года), но никто бы ей столько не дал. Выглядит молодо (на лице ни морщинки), высокая, очень симпатичная, длинноногая, а волосы… Длинные, темные – она их обычно собирает в хвост. Глаза у нее ярко-голубые (как же прекрасно они смотрятся вместе с ее темными волосами!). Одевается она не только модно, но и порой откровенно, я просто балдею от этого.

Много раз у нас с ней, как говорят, «было». Иногда на исходе корпоративных праздников, когда становились не совсем трезвыми. Иногда – когда жаркие летние дни располагали к сексу. А иногда (и это самый распространенный случай) – мы просто сильно хотели друг друга. Я не очень люблю жену. А ей – говорила сама – маловато мужа, он часто не хочет.

Дальше секса у нас с ней дело не пошло. Ни я, ни Наталья не хотим менять свою жизнь. Я – потому что за пятнадцать лет общей жизни привык к жене. А Наталья… Она тоже не хочет все ломать: ее браку почти тридцать лет.

С Натальей очень хорошо вместе работать – мы просто прекрасный тандем. Нам иногда даже не нужны слова, чтобы понять друг друга. Помимо всего прочего, Наталья прекрасно разбирается в чае (на работе пью только то, что заварит она), она умна, с ней безумно интересно. Она, как мало кто, понимает мою страсть к книгам. Сама, правда, их не собирает. Но читает много. В основном, детективы (говорит, что они тренируют мозги) и книги по искусству. В основном, о живописи. Наверное, потому, что в ее семье были художники – дедушка и его родной брат. Они неизвестны сейчас. Но разве мало в России хороших, но неизвестных художников?

Вернусь, однако, к предстоящему празднику. Меня маскарад особо не интересовал, но вот большинство остальных…

Наряды, костюмы, маски… Из-за гвалта я почти не мог сосредоточиться на своей работе, не говоря уже о другом. Прежде всегда находил на работе возможность заняться своими делами – поисками частных объявлений о продаже редких книг. Свободное время было и теперь, но дело не шло из-за небывалого прежде шума.

Так было и сегодня. Мало работал, почти не смотрел объявления. Зато узнал все о карнавальном костюме (на мой взгляд, скорее открытом купальнике с бахромой на лифчике) восточной наложницы, который заказала наша почти шестидесятипятилетняя заместитель главбуха. Узнал и о сюрпризах, которые готовила нам компания, нанятая Семеном Михайловичем для организации юбилея: в банкетном зале будет не только карнавал, но и световая феерия и много, очень много зеркал. А еще будет некий зеркальный лабиринт. Признаться, это заинтересовало меня.

И еще меня немного интриговало: как будет выглядеть на празднике Наталья, которая на этот счет хранила загадочное молчание. Несколько раз я ловил на себе ее взгляды. Из них следовало:

– Она меня хочет.

– На празднике она постарается произвести на меня максимальный эффект.

Я знал – она умеет это делать… Возможно, из-за этого приятного волнения я почти не думал о своей встрече с чертом. Вспомнил о ней лишь вечером, когда вышел из подъезда здания фабрики. Место возле выхода: клены, фасад старинного здания – всегда чем-то напоминало мне «площадь» «нашего» села. Внешней схожести немного. А вот аура…

Я часто после работы задерживаюсь здесь на пару-тройку минут. Отдохнуть душой. Сегодня не получилось. Сразу вспомнился нехороший ночной сон. Сразу стало не по себе. Я поспешил на поезд.

Глава 3

Несколько оставшихся до юбилея фабрики дней были похожи один на другой. Предпраздничный бестолковый гвалт на работе и тихие вечера дома. Мне не очень хотелось много общаться с женой, за исключением секса. Так было не впервые. Она знает – у меня нередко бывает скверное настроение. Поэтому просто пережидает эти, обычно очень небольшие периоды.

В ночь перед праздником я не выспался. Утром пришлось пить цитрамон. Он почти не помог, но головная боль сразу прошла, когда я пришел на работу и увидел Наталью.

Она поразила меня. Длинное черное приталенное платье – плечи, спина открыты, глубокое декольте (у нее прекрасные груди – не маленькие и не висят). Небольшая черная, в цвет платью, маска с большими элегантной «кошачьей» формы вырезами для глаз. Губы она покрасила в ярко-красный цвет. Обычно собранные в хвост волосы свободно спадали на плечи.

Впрочем, несмотря на Наталью, я смог отдать должное карнавальным нарядам других женщин. Они у нас, в основном, как говорится, возрастные и, разумеется, небогатые. Но как же они изменились, как преобразились сегодня! Сколько в них было женственности, сексуальности, насколько они были красивы! Что касается масок, то они были простыми. А вот костюмы… Они были в русских, восточных, европейских мотивах. Мотивах двадцатого, девятнадцатого веков… И все это сочеталось со стремлением открыть себя так, чтобы это выглядело обворожительно.

Мужчины явно проигрывали женщинам. Большинство пришло на работу, одевшись, как в обычный день. Карнавальная часть одежды у этого серого большинства состояла из усов, бород, простеньких масок. Несколько человек выбрали довольно забавные маски – почти всем известные «нос, усы, очки». И только считанные единицы были в карнавальных костюмах. За короткий рабочий день я увидел трех докторов, двух пожарных и еще одного рыцаря и одного гнома. На мне был костюм трубочиста: темные, с черными пятнами брюки и куртка, цилиндр, на поясе висела небольшая щетка.

Первой, разумеется, оценила мой наряд Наталья:

– Можно прикоснуться к тебе? У меня есть желание, которое я сейчас загадаю!

Она провела рукой по моему плечу. Была так привлекательна, что мне было очень трудно держать себя в руках. Я с нетерпением ждал времени, когда мы сможем побыть вдвоем. Еще утром не предполагал, что буду так ждать.

На официальной части мы сели рядом.

Черт возьми! Наталья, кажется, решила свести меня с ума, будто невзначай положив руку мне на колено. Несколько раз она наклонялась в мою сторону, шепотом, на ушко, произнося свои остроумные, язвительные замечания (во время выступления Семена Михайловича Линзина, который, откровенно говоря, увлекся, сделав более чем обширный экскурс в историю фабрики). Будто нечаянные прикосновения ее губ к моему уху еще больше завели меня.

Я не хотел маскарад. Не хотел стеклянный лабиринт. Я хотел одного. Скорее получить эту яркую женщину в черном платье.

На банкете (весь периметр зала был в зеркалах) я танцевал только с ней. Лишь раз меня перехватила (был «белый» танец) почти обнаженная заместитель главбуха. Но мне не хотелось даже прикасаться к ней. Тем более, что я видел, как во время этого медленного танца Наталью крепко обнял один из старших экономистов, нацепивший на праздник огромные комичные бакенбарды.

Во время банкета я мало ел, а пил (в основном, водку) больше, чем обычно. Все дело было в ней. В Наталье.

Никогда так не хотел ее. Ловил себя на этой мысли. Удивлялся ей. Но ничего не мог с собой сделать.

– Очень хочу тебя, – прошептал ей во время одного из танцев.

– С чего бы это? – она будто шутя, оттолкнула меня от себя.

Черт возьми! Она играет со мной, или?.. Я не знал, что думать. Тут же вспомнил, что два раза она отказывала мне в близости. Неужели такое произойдет и сегодня?! Мне страшно было подумать об этом. С этим страхом и огромным желанием я сидел рядом с ней, танцевал с ней. Думал только о ней. Какое-то наваждение… Я понимал это, но не мог и не хотел с этим бороться.

Вскоре начальство торжественно открыло дверь в зеркальный лабиринт. Он был устроен какой-то креативной московской фирмой в огромном помещении, в котором когда-то (опять-таки в эпоху расцвета завода) был склад готовой продукции.

Наталья одна из первых устремилась в лабиринт, я почему-то (возможно, из-за того, что изрядно выпил) замешкался. А когда, наконец, поднялся из-за стола, передо мной опять возникла заместительница главбуха. Была совсем пьяна, буквально повисла на мне. Еще один длинный медленный танец… Кажется, она хотела близко познакомиться со мной, но я все-таки смог, клятвенно пообещав, что скоро вернусь, оставить ее одну.

А сам… Сам рванул в лабиринт.

Зеркала… Я видел себя, других – веселых и пьяных – людей во множестве зеркал. Из-за зеркал казалось, что нас здесь очень много. И я не знал, куда идти – где здесь зеркала, а где настоящий мир – чтобы найти Наталью. Веселые крики, люди вокруг. Многие занимались тем, что искали друг друга. А кто-то уже нашел: я видел две целующиеся, прижавшиеся к зеркалам пары. Кажется, многие просто отпустили тормоза в этом ярком празднике. Немного пошатываясь, я шел (стараясь делать это как можно быстрее) среди людей, зеркал, то и дело натыкаясь то на одних, то на других.

Чуть не сбил с ног очаровательную миниатюрную «фею». Столкнулся с невысоким плотным господином в маске кабана. На миг подумал о том, что не видел его на банкете. Это немного удивило, потому что несмотря на страсть к Наталье я постарался рассмотреть, кто и как нарядился для маскарада. Но я быстро забыл об обладателе кабаньей маски…

Наталья! Где она, эта чертовски прекрасная женщина?

Я чуть не сошел с ума от злости и ревности, когда увидел ее с начальником цеха полировки зеркал. Они стояли в одном из уголков лабиринта, наблюдая за царившим вокруг веселым безумием.

Он обнял Наталью за талию!

– А вот и ты! Не догонишь, не поймаешь! – воскликнула она.

Рассмеялась, легонько шлепнула начальника цеха по руке и побежала от меня в лабиринты зеркального царства. Я тут же потерял ее из виду. Но смех – зовущий смех – продолжал звучать в гамме других голосов. Я рванул в ту сторону, откуда он раздавался. Зеркало! Ударившись о него, я бросился искать обходной путь. Сталкивался с людьми, снова ударялся о зеркала. Раза два видел Наталью (или ее отражение?) вдалеке, на изломах этого фантастического лабиринта.

Все закончилось совершенно неожиданно. Каким-то образом я выскочил из лабиринта, открыв обычную дверь (наверное, к ней меня подтолкнуло наитие!) и оказавшись в самом обычном, пустынном коридоре нашей фабрики.

Наталья была здесь. Сидела на подоконнике, курила (она делает это крайне редко), стряхивая пепел в самую обычную ржавую консервную банку.

– Ната, ты безумно прекрасна сегодня, – я тоже закурил, подходя к ней.

– Неужели?.. – она не сказала, она едва слышно прошептала эти слова.

А затем провела пальцем по моим губам.

Я обнял ее за талию, потянул к себе. Поцелуй был сказочно страстный и долгий. Она даже укусила – и больно – мою губу. Я наверное, никогда никого так не прижимал к себе. А она… Она обняла мои ноги своими ногами.

Сейчас займемся любовью прямо здесь, в коридоре… Неважно как, на полу, или стоя… Но сначала я буду долго ласкать ее. Буду ласкать все ее тело. Думая об этом, я дрожал от волнения и небывалой вспышки страсти.

Блин! Я закашлялся. Не знаю, то ли от волнения, то ли очень быстро выкурил сигарету. Наш поцелуй был прерван. Наталья соскочила со своего подоконника:

– Поиграем еще в догонялки?

Мой кашель был сильным, и только это помешало мне остановить Наталью, когда она распахнула дверь и скрылась за ней. Надо снова идти в лабиринт!

Проклятый кашель! Я справился с ним и бросился за Натальей. Во рту – вкус крови и ее красной помады. Что со мной происходит? Этот вопрос был мыслью мгновения. Я схожу с ума от женщины, которая просто нравится мне и которую я вижу каждый день. Почему? На миг я вспомнил о встрече с чертом возле поликлиники и об обещанном им «подарочке». Может, сегодняшняя страсть к Наталье и есть подарок симпатичного черта?

Я подумал обо всем этом на автопилоте. Весь жил другим – надо найти Наталью в лабиринте зеркал и заняться с ней любовью. Если не захочет, уговорить ее. Умолить. Стоять перед ней на коленях. Только бы получить ее.

Я не нашел Наталью. Мой путь в лабиринте оказался очень коротким. Я перепутал зеркало с явью и почти на бегу врезался в него.

Но… удара не было. Мне показалось, я на полном ходу проскочил через нечто бесцветное, вязкое. Легким вдруг стало не хватать воздуха. В груди я почувствовал тяжесть. Знакомо – легкая стенокардия. Закружилась голова. Я потерял сознание и упал.

Глава 4

Когда очнулся, был все в том же костюме трубочиста. Даже щетка, как прежде, болталась на поясе. Но лабиринта зеркал вокруг не было. Как не было здания фабрики, не было января месяца.

Я лежал на траве неподалеку от своего дома. На траве большого сквера (его разбили здесь недавно, после того как снесли ветхое здание построенного еще в девятнадцатом веке заводика), он тянется от моего дома до набережной нашей маленькой Яузы. Было летнее утро, и сквер был пустынен. Но земля не была холодная. Не такая, какой бывает всегда после ночи. И это был не тот сквер, который я видел всегда. Трава… Я никогда не видел такой густой, такой чистой травы в нашем сквере. И такого воздуха здесь никогда не было.

Я не мог понять, что случилось. В самом деле, ведь я же не выпил столько, что начались глюки. И страсть к Наталье не могла сделать меня сумасшедшим.

Он (вернее – она) появился ниоткуда. Просто материализовался где-то в двух метрах от меня. Как тогда, возле районной поликлиники. Я говорю «он» – потому что в появившемся рядом со мной создании я сразу разглядел черты того самого симпатичного черта, который пообещал «подарочек». И я говорю «она» – потому что теперь это была женщина!

Как будто та, которая скрывалась в облике черта, сбросила эксцентричный карнавальный костюм. Сбросила рога, маску. Явилась ко мне в своем настоящем, первозданном облике.

Увидев ее, я тут же поднялся с газона. Потому что сразу понял одно. Она была прекрасна, как сама жизнь. Та жизнь, какой видишь ее только в юности. И никогда больше.

…Большие темные глаза миндалевидной формы. Темно-каштановые длинные волосы. Густые, они слегка вились, свободно спадая на обнаженные плечи. Губы неполные, а рот большой – и это придавало ей удивительный шарм. Улыбка, рождающая прелестные ямочки на щеках. Лицо не удлиненное, скорее, кельтского типа. Бледная. На левой руке – браслет из древнего белого янтаря. Невысокая. Наверное, на голову ниже меня. Можно сказать, худенькая. Хотя груди немаленькие. Я рассмотрел и это благодаря короткому темно-желтому платью с большим вырезом. Узкому, но не обтягивающему. Его цвет очень шел к ее изумительным волосам. И еще она была босиком. Она, думаю, не была молода. Но точно на несколько лет младше меня.

Я мельком вспомнил Наталью, оставшуюся в лабиринте зеркал. Но что Наталья? Я уже почти не думал о ней. Ведь я только что увидел другую… Увидел и сразу понял одно. Это оно. Настоящее. То, что бывает раз в жизни. Та, которую ищешь, порой неосознанно, всю жизнь. Не находишь и останавливаешься на другом. Вернее, на других. На теперешней жене или на Наталье…

Таких, как они, можно найти много. Просто хороших, очень и не очень хороших. Но настоящая – она лишь одна. Та, которая сейчас стояла передо мной. Та, которую я увидел в этой совершенно фантастической ситуации. Она смотрела на меня ласково и внимательно. И вместе с тем, кажется, немного сердито.

– Шел в комнату, попал в другую? – улыбнулась она.

В этой улыбке я увидел немного злой иронии.

А голос! Он был похож на голос «моего» черта! Та же хрипотца. Но теперь в нем не было октав, присущих сильному полу. Зато был заметный европейский акцент. Очень приятный акцент.

– Именно так, – ответил я, – и, кажется, сделал это очень удачно. Вот только как это произошло…

Невольно пожал плечами. Я был не только полон случившейся чудом или каким-то колдовством встречей, но и ошарашен мистикой своего перемещения.

– Неисповедимы пути Господни, – уклончиво ответила она на мою реплику.

Выглядела довольной. Я сразу понял: ей нравится, какое впечатление произвела на меня. Я был счастлив и произнес самые банальные, но необходимые для начала знакомства слова:

– Меня зовут Сергей.

– Сергей… Серджио… Трубочист Серджио, прямо персонаж итальянской оперы, – она лукаво улыбнулась, – а я – Виктория. Вернее, Кен. Люблю, когда меня называют именно так, – она сделала ударение на последнем слове, давая тем самым понять, что это не обсуждается. – Я живу в Англии, под городом Йорк, а сюда приехала в гости. В Англии я пишу стихи и работаю в банке. Банк – ерунда. Стихи – это жизнь. Ну вот, – она слегка наклонила голову, – я и представилась вам, Серджио.

Все случившееся было страшно необычно, но я отставил все перемещения, превращения и появления в сторону, как второстепенное. Главным для меня была она. Я хотел продолжить наше общение. Ее и мое. Пока не отвлекаясь на темы таинственного. Хотя было ясно, что самое таинственное во всем этом – сама Кен. И она, я не сомневался, знала, каким образом я очутился здесь. Больше того, это, наверняка, ее рук дело. Но кто она?

Колдунья? Фея?..

Я всегда верил в необычное и непознанное…

Но Бог с ними, с предположениями, для начала надо было продолжить разговор.

Я не только собираю книги, но и много читаю. Неплохо разбираюсь в стихах. Но сейчас меня интересовали не столько они, а она, Кен, выраженная в своих строках. К тому же, как известно, путь к сердцу поэтессы лежит через интерес к ее стихам.

– Скажите, а я мог читать ваши стихи? – спросил я.

– Нет, – она слегка наморщила лоб. – Думаю, нет. Я пишу, в основном, на английском и очень мало на русском. К тому же пока только две моих небольших книжки вышли. Обе опять-таки на английском. Впрочем, большая часть остального есть в интернете. На британских поэтических сайтах. Туда, – она грустно улыбнулась, – заходят, как правило, только сами поэты.

– Верно, – кивнул я, – я никогда не бывал на таких сайтах. Но в таком случае, может быть, вы прочтете мне что-нибудь? Лучше, конечно, на русском.

– Хорошо, – согласилась Кен, – и тут же предложила, – а давайте тогда сядем, да вот, – показала она глазами, – хоть на траву, а то встали, как вкопанные.

И мы расположились на траве. Сели по-турецки. Довольно близко друг к другу. Я смог лучше, чем прежде, рассмотреть ее. Шея, полуоткрытая грудь, ноги… Господь, думаю, никогда не создавал ничего лучшего. И еще – я чувствовал запах ее тела. Удивительно тонкий. Прекрасный, как сама жизнь.

Я любовался ей, хотел ее, слушая ее стихи…

Эклектика. Смесь. Таким было мое первое впечатление. Таким оно остается по сей день. Эклектика чувственности, ироничности и несвойственной большинству поэтов рациональной точности. Эклектика талантливая. Эклектика, которую хочется слушать…

Последнее стихотворение, которая она мне прочла, называлось «Лохматый черт на пляже в Истборне». Это стихотворение было смешное и грустное. Смешное, потому что очень забавно выглядел черт – коренастый, лохматый, с большими ушами. И грустное, потому что люди издевались над ним.

Черт… Этим стихотворением Кен помогла мне задать вопрос, который вертелся на языке.

– Кен, скажите, – спросил я, – а я видел вас раньше? Немного в другом облике?

– А вот думай сам! – насмешливо улыбнулась она.

Ничего не объяснила… Зато перевела наше общение на «ты». В другое, более доверительное и близкое измерение. А я был не только рад этому, но и смущен. Влез со своим вопросом, ничего не сказал о том, что думаю о ее стихах.

Постарался исправить свой промах. Произнес несколько фраз (ни одно слово в них не было дежурным!) о ее стихотворениях.

Кен выглядела довольной.

– Спасибо, – сказала она, – за слова и, главное, за взгляд – спасибо.

Эти слова она произнесла с более сильным, чем прежде, акцентом. Я понял – волнуется, тронута. А затем Кен положила свою руку на мою. «Сердитость» почти исчезла из ее взгляда.

Я знал: дело не в стихах. Она почувствовала, что я почти боготворю ее. И она… Она по меньшей мере не разочарована мной.

– А чем занимаетесь вы, Серджио? – спросила она.

Я только вскользь рассказал о своей работе. И намного больше – о собирательстве книг и дачных делах. Сразу увидел: и то, и другое ей интересно. Выяснилось, что книги Кен не собирает. А вот овощи и зелень выращивает. И разбирается в этом очень неплохо.

В ее больших темных глазах я видел живой интерес и лишь маленькую капельку той «сердитости», которую разглядел в самом начале нашей волшебной встречи. И еще – это несказанно обрадовало меня – ее глаза блестели! Блестели так, как блестят глаза женщины, когда ей нравится мужчина, на которого она смотрит.

Я рассказал ей и о своих дочках, которые теперь со мной почти не общаются. На «детскую» тему Кен среагировала коротко:

– У меня нет детей, – констатировала она.

Именно констатировала. Без видимой грусти и без тоски. Я повернул разговор к прежним, в первую очередь, к книжным темам.

С каким интересом Кен слушала рассказ о том, как мы с отцом в конце восьмидесятых годов искали изданную впервые за десятилетия (и к тому же крошечным тиражом) Библию. Сколько церквей нам пришлось обойти, пока не нашли в храме на Преображенке! Еще бы, подумал я, она хотя, видно, и нередко бывает здесь, но все-таки иностранка. Многое из нашего прошлого для нее terra incognita.

Потом Кен рассказала мне о своих саде и грядках под городом Йорк. Она увлеченно говорила о том, как выращивает спаржу, когда, кажется, что-то вспомнила. Тут же бросила взгляд на часы:

– Вау! – воскликнула она, – я заговорилась с тобой. Забыла обо всем! Обо всем на свете забыла! А у меня поэтический семинар!

Кен произнесла эти слова и громко щелкнула пальцами.

Белый Конь! Неизвестно откуда взявшийся большой Белый Конь прошел мимо меня и остановился возле нее. Она легко вскочила на него. Легонько ударила босыми пятками по бокам.

Кен прекрасно – разумеется, по моему совершенно дилетантскому мнению – держалась на неоседланном Коне. Теперь (как, кстати, и Конь, у которого были очень умные глаза) смотрела на меня сверху вниз. Была чем-то похожа на женщину-всадницу из средневековья. Я просто любовался ей.

– Мне было приятно, что со мной ты забыла обо всем на свете. И мне хочется стать твоим рыцарем, – произнес я.

– Не знаю, не знаю, – Кен покачала головой. – А как же Наталья?

Снова насмешливый взгляд.

Я вздрогнул. Тут же вспомнил ее первые слова: «шел в комнату, попал в другую». Откуда она узнала о Наталье?

– Но я же тогда не знал, не видел тебя. Теперь все иначе, – сказал я чистую правду.

– Что ж, – Кен внимательно посмотрела на меня, – если так, то это меняет дело.

Она протянула мне руку. Я понял сразу: это делается не для рукопожатия. Я не стремился к тому, чтобы мой поцелуй ее руки был коротким. Она, я чувствовал это, тоже.

Но все кончается. И этот прекрасный поцелуй должен был когда-то закончиться. Я отпустил ее руку.

– Когда я еще увижу тебя?

– Увидимся обязательно, – она бросила мне большую оранжевую розу.

Готов поклясться, что только что этой розы у Кен не было. И Белый Конь, когда появился здесь, в сквере возле моего дома, тоже не держал ее в зубах.

Она снова стукнула пятками по бокам Коня. Я видел: он почувствовал, что от него хотят. Но сразу не тронулся с места, сначала посмотрел на меня. Взгляд у него был умный и, может, это мне показалось, немного высокомерный. Что ж, подумал я, необычная наездница, и конь у нее тоже такой. Необычный. А он, Белый Конь, тем временем, рванул с места в карьер.

– Пока, – она попрощалась, даже не обернувшись.

– Пока-пока, – несколько растерянно ответил я.

Невольно сделал несколько шагов вслед Кен. Не хотелось расставаться. Но Боже! Повторилось то же самое, что с зеркалом в лабиринте. Снова в легких стало мало воздуха. В меня снова метнулась стенокардия. Жизнь – вернее, какая-то ее часть – на несколько мгновений покинула меня…

В этом небытии я увидел одно. Желтые глаза. То ли человека, то ли животного. В этих глазах была обращенная ко мне ненависть.

Глава 5

В моих легких еще оставался чистый утренний воздух сквера возле моего дома, а я уже лежал на полу пустого пыльного коридора нашего завода. Возле того подоконника, на котором до моего таинственного путешествия на летнюю траву сквера сидела Наталья.

Она и сейчас была здесь. Правда, не сидела на подоконнике, а стояла возле меня на коленях. Наклонилась ко мне. Близко-близко. В глазах – тревога. В руке – пластиковый стакан с водой. Вторая рука – у меня на груди.

– Как ты? – в голосе Натальи звучал испуг.

– Знаешь, прекрасно, – я действительно хорошо себя чувствовал.

– Слава Богу, – она нежно погладила мою грудь.

Тревога в глазах Натальи стала постепенно – сначала медленно – уступать место желанию. Желанию энергетически сильному.

В первые мгновения после «возвращения» мне не очень хотелось видеть ее. Но ее желание… Оно звало к себе.

– А я, – продолжала Наталья, – хотела еще немного поиграть с тобой в лабиринте. Чтобы ты поискал меня. А ты, – вздохнула она, – не находил и не находил… Тогда сама стала искать. В лабиринте. Среди зеркал и наших пьяных коллег. А потом, – ее рука уже проскользнула между пуговицами моего костюма, – как толкнуло что-то! Надо зайти сюда, где мы целовались.

Наталья покачала головой:

– Как испугалась, когда увидела – ты на полу без сознания!

– А почему на помощь не позвала? – подмигнув, спросил я.

– Надеялась, – она развела руками, – что ничего страшного. И, – она, в свою очередь, подмигнула мне, – между прочим, оказалась права! А ты, – в глазах Натальи беспокойство оттеснило желание, – правда, в порядке?

– Правда, – заверил я и соврал, – может, чуть-чуть перебрал с выпивкой. А потом эти зеркала. Непривычно. Наверное, головокружение.

Я понимал: немыслимо, невозможно рассказать Наталье о том, что случилось. Если это произойдет, она бросит стакан воды и вызовет скорую психиатрическую помощь. А я знал, я верил: все это волшебство действительно было. И была эта женщина.

Кен…

Но когда и как я снова увижу ее?

А рука – нет, руки! (стакан с водой уже стоял на полу) Натальи начали расстегивать пуговицы моего карнавального костюма.

Я только что видел Кен. Но здесь была не она, а Наталья. Женщина, которая мне все равно нравилась. Но все равно, сначала я не очень хотел этого секса. Только сначала…

А потом он произошел. Не на полу. А в кабинете наших пожарников, который был рядом. Там был диван. Он обит коричневой кожей. Он широкий, местами продавленный и очень старый. Возможно, – старожилы фабрики не раз говорили мне это, – только чуть-чуть моложе здания заводоуправления.

Когда мы одевались, Наталья вдруг, как мне показалось, стала к чему-то принюхиваться. Потом посмотрела вниз:

– Сергей, а что это у тебя на ботинке?

Я поглядел вниз, на этот самый ботинок.

Конский навоз! Именно конский и не чей иной. Я хорошо знаю его запах: не единожды покупал для своей «дачки». Ботинок был довольно капитально испачкан им. Навоз… След моего таинственного путешествия в сквер между домом и Яузой. Наверное, наступил на него, когда в порыве пошел за Кен на белом коне.

Но почему, подумал я, ни я, ни тем более Наталья не почувствовали запах раньше? Ответ пришел почти сразу: у обоих были очень сильные эмоции. У каждого, правда, свои… А сейчас надо было что-то сказать Наталье о том, что случилось с моим ботинком.

– Знаешь, – произнес я, – наверное, это какое-то кушанье с праздничного стола.

– Да? – В ее взгляде было сплошное сомнение. – Но почему же тогда оно так пахнет?

– Ой, – я махнул рукой, – сейчас чего только не приготовят. Всякие кулинарные новшества. А, может, просто уже испортилось.

– Может быть, – согласилась Наталья.

Она, кажется, решила больше не думать о том, чем испачкан ботинок. Не хотела заслонять чем бы то ни было прекрасные минуты после близости. Для меня они такими прекрасными, как для нее, не были. Я чувствовал раздвоенность. Думал об одной, а секс был с другой.

Но все равно он был. И как любой секс – сблизил. Что касается меня – совсем ненадолго. Мы вдвоем прошли по зеркальному лабиринту, – он уже не казался мне интересным, – немного посидели за столом. Затем Наталья переоделась, и мы покинули все еще продолжавшееся празднество.

Было еще не очень поздно, автобусы до поселка, в котором жила Наталья, продолжали ходить.

Я поцеловал ее, когда мы увидели вдалеке большие белые фары.

– Ната, ты была прекрасна сегодня.

– Все было сделано для тебя.

Наверное, она не села бы в свой автобус, если бы я деликатно не прервал поцелуй.

Теперь страсть была уже в ней. Не во мне. Мне надо было возвращаться домой.

На платформу, откуда ходили поезда до Северянки, можно было идти по относительно короткой и также относительно светлой дороге, проходящей через коттеджный поселок. А можно – по более длинной и живописной – через лес. Я избрал второй путь.

Кен… Я думал о ней.

Завершающийся вечер был необычный. Это был вечер волшебный. И он был очень насыщенный, я даже почти не курил. Сейчас, по пути к платформе, решил восполнить этот пробел. А ведь мне совсем не хотелось курить, когда мы с Кен сидели на густой траве сквера возле моего дома…

И сейчас. Одна сигарета. И все. Больше я не хотел. Невиданное дело после никотинового голодания и выпивки. Наверное, потому, что сегодня встретил свое счастье. А суждено ли мне продолжение?.. Кен, правда, пообещала, что мы увидимся, но уж больно сказочная, больно невероятная эта история… Но ведь она произошла не во сне…

Я размышлял обо всем этом на пути к станции, в электричке и в трамвае, который довез меня почти до дома. Чем дальше, тем больше я сомневался, что снова увижу Кен. Она ведь почему-то очень многое знает. Ей стало известно о Наталье. А узнала ли она о сексе, который был сразу после нашей встречи? Мне очень хотелось думать, что нет.

…А я ей точно понравился. Я увидел это в ее темных глазах.

И если я влюбился, то на кой ляд мне потребовался секс с Натальей? Почему меня забрал в себя порыв страсти к ней? Я не переставал задавать себе эти вопросы…

*****

Кен каким-то образом узнала о Наталье. А что, интересно, известно ей о моей жене? От этих мыслей мне было очень не по себе, когда спустя неделю я ехал на работу в опять почти пустой электричке. В еще более плохом настроении, чем перед празднованием юбилея фабрики. Настроение не смогли изменить молодые люди, спевшие в вагоне неплохую песни о трактористах «Ростсельмаша», ни продавщица ножниц и кусачек (я знаю ее, давно ждал, чтобы купить давно обещанные жене педикюрные ножнички).

Убрал эти ножницы в портфель и продолжал думать. Что со мной происходит? Люблю (я уже в этом не сомневался) одну женщину. Это Кен. А трахаюсь, причем, в последние дни веду себя как мартовский кот, с другими. С женой и Натальей. Ужасно…

С женой (я сначала подозревал, что она стала подкладывать мне что-то в пищу, но потом, после того, как безуспешно перерыл всю квартиру в поисках этих ингредиентов, отбросил эту мысль) секс у меня теперь каждый день. Вернее, каждую ночь. И его инициатором выступаю я. Просыпаюсь, сна ни в одном глазу. И сильное желание. Даже в эти минуты думаю о Кен, но справиться с собой не в силах. Бужу супругу и начинается… Она быстро – но это как раз было всегда – заводится. А потом у меня днем болит спина от царапин ее ногтей.

Наталья… В рабочие часы нам нечасто удается заняться любовью. Было всего два раза: раз в зале, где проходят собрания и раз в туалете. Зато вечера… Вечерами в нашем распоряжении уже хорошо знакомый диван в «пожарной» комнате.

Наталья, по-моему, уже привыкает к новому – да надо употребить именно это слово! – качеству наших отношений. Она не говорит об этом. Но мне кажется, она начала думать о том, чтобы изменить свою жизнь. Проще говоря, сойтись со мной. Только этого еще не хватало. Я ее очень хочу, в последние дни я почувствовал и узнал ее больше, чем прежде, но…

Кен… Сколько и что она знает о том, как я живу? Бог весть. Но она больше не появляется. Хотя я жду ее. Очень жду.

Каждый вечер, возвращаясь с работы прохожу через сквер, где встретил ее. Там зима, снег. Ни Кен, ни Белого Коня. Люди, как обычно, гуляют с собаками. Даже конского навоза нет, одни собачьи какашки!

Как будто приснились густая трава, чистый воздух. Как будто приснилась сама Кен…

И возле районной поликлиники я теперь часто бываю. Как будто хочу второй раз войти в одну и ту же реку. Не получается. Мне становится очень грустно. Обычно влюбленные живут, будто летают на крыльях радости. У меня было иначе. Снова пришла депрессия. Она не поглотила меня. Ей противостояла парадоксальная смесь: любовь, надежда и… секс.

Неожиданно появилась еще одна особенность. Безумно полюбил сладкое. Жена купила килограмм конфет. Так вот, их уже нет. Несколько ночей подряд вставал на исходе ночи и ел эти конфеты. А сахар? Сейчас нет такого утра или вечера, чтобы я не опустошил сахарницу. Жру ложка за ложкой, как, например, кашу.

Впрочем, тягу к сладкому, в отличие от суперсексуальности, я еще могу с грехом пополам объяснить. Читал – многие неустроенные женщины едят много сладкого. «Заедают» неудавшуюся жизнь. Возможно, нечто похожее происходит со мной. Я, конечно, не женщина. Но неустроенность есть. И она останется до тех пор, пока в моей жизни снова не появится Кен.

Я видел ее. На этот раз точно во сне. Она была только в длинной белой рубашке. Шла по нагретой солнцем дороге в сторону заката. Я бросился к ней. И тут она «рассыпалась». Вместо одной настоящей Кен появилось много крошечных. Каждая из них была в длинной белой рубашке. И все они бросились от меня в разные стороны. Я попытался настигнуть одну из них. Но они оказалась очень быстрыми. Им помогла трава. Такая же густая и чистая, как тогда, в сквере между домом и Яузой. Они спрятались от меня в этой траве. А я остался наедине с уходящим за горизонт солнцем. Был в ужасе. Мне казалось, что теперь я навсегда потерял эту женщину.

В ужасе я и проснулся, увидев вокруг себя глубокую ночь спальни. Сначала мне ничего не хотелось. Но потом все пошло, как всегда в последнее время. Желание секса… Я разбудил жену. А потом снова днем болела спина. Я снова весь день думал о Кен, но это не помешало мне уложить Наталью на кожаный диван. Тем вечером я был страстен и силен, как никогда. Наталья обычно сдерживает свои стоны (все-таки мы на работе). Но как же она кричала на этот раз… А потом не хотела садиться в свой автобус. Хотела пройтись со мной. Мы и прошлись немного в окрестностях нашей фабрики.

Мне жаль ее: ведь все равно у нас ничего не получится. Жаль жену. Она по-своему любит меня, а я, если, конечно, получится, без колебаний оставлю ее ради Кен. Вот только бы она, наконец, появилась…

*****

Правда, в эти дни меня порадовало книжное собирательство. Нашел по объявлению и уже не снял с крючка трехтомник Некрасова экзотического 1918 года издания. Хозяин трехтомника оказался очень занятым человеком. Так что встретились мы поздно вечером. А затем я ехал от метро «Новослободская» со своими новыми книгами домой. На троллейбусе. По улицам Красной армии, Шереметьевской…

Когда-то – еще был школьником – мы так ездили вдвоем с отцом. Он уже стар. Давно отошел от книжных дел. Дочери к семейному хобби интереса не проявляют. Так что теперь я езжу один. И с этим уже ничего не поделаешь…

Как же было приятно на следующий день похвастаться Некрасовым перед своим старым другом Глебом Сидоренко. Глеб, как и я, увлечен книгами. На этой почве, собственно говоря, мы много лет тому назад познакомились еще в советское время – нам было по 15 лет – на толкучке в Сокольниках. А затем, это вышло само собой, я подружился с этим долговязым белобрысым уроженцем Ярославской области.

Между прочим, у Глеба интересная родословная: по маме – его корни из местного духовенства, а по отцу – он вообще дворянин. Его предок (из казацкой запорожской старшины) получил от Екатерины Второй небольшое имение под тихим северным городом Пошехонье.

Нашей дружбе уже более тридцати лет. Это не мешает нам порой конкурировать, причем жестко, в книжных делах. Несколько раз, странствуя вместе по местам, где можно раздобыть какую-нибудь книжную редкость, и натыкаясь на что-нибудь стоящее, торговались между собой с яростью сошедшихся в штыковой бой солдат Первой мировой войны.

Миг моего торжества… Он пришел, когда я наблюдал за выражением лица Сидоренко (специально пригласил его в гости). Он рассматривал моего (да, да моего!) Некрасова. И без того длинное лицо Глеба еще больше вытянулось. Нижняя челюсть слегка отвисла. Добрые, темного украинского окраса глаза наполнила неизбывная тоска.

После мы вдвоем (жена очень недолго побыла с нами и отправилась знакомиться с магазином «Магнит», его недавно открыли неподалеку, вместо старинного, еще с 70-х годов мебельного) пили чай с ватрушками, – Сидоренко обожает ватрушки и кексы, ест их в больших количествах, оставаясь при этом тощим, как жердь, – и говорили уже обо всем.

Неожиданно Глеб спросил:

– Что, Серж, погода меняется?

Я сразу понял: вопрос про жизнь. Любимая присказка Сидоренко – «после плохой погоды жди хорошую» – она про жизнь, а не о том, сколько будет за окном градусов и когда перестанет лить дождь.

Доверительные отношения предполагали такой же ответ.

– Похоже, что да, меняется, – кивнул я.

Больше Глеб ничего не спросил. Но думаю, все понял. Он же видел сегодня меня.

Глеб пробыл у меня недолго. Уже приближался март, и у него было много дел. Готовился к почти девятимесячной весенне-осенней запарке. Много лет Сидоренко зарабатывает на жизнь тем, что ставит на подмосковных дачах заборы. Переквалифицировался из начальника отдела оборонного НИИ лет двадцать тому назад. Сначала воспринимал это занятие, как временное, а потом втянулся, привык. Нашел в новой жизни немало плюсов. Работа на свежем воздухе. Свободная зима, которую можно посвятить тем же книгам. Более-менее стабильные (конечно, далеко не большие) деньги. А очень много денег моему другу не нужно. Его потребности минимальны. Деньги, в основном, нужны на книги и алименты.

Он развелся двенадцать лет тому назад. От этого давно распавшегося брака у Глеба остались печальные воспоминания о тирании тещи, до сих пор скверные отношения с бывшей супругой и два подросткового возраста сына, с которыми он общается еще меньше, чем я со своими дочками. Кстати, имена сыновьям Глеб дал экзотические даже по нынешним пестрым временам – Аввакум и Логин. Так звали родоначальников раскола нашей церкви в далеком семнадцатом веке. А Глеб, несмотря на то, что по линии матери происходит из православного духовенства, одно время был серьезно увлечен старообрядчеством и даже ходил на службы в их церковь возле Рогожской заставы.

После развода он так и не смог найти себе постоянную подругу. Мне показалось, что он ушел от меня в неплохом (несмотря на естественную «книжную» зависть) настроении. Моя супруга ему давно нравилась. Возможно, подумал, что теперь у него вполне может появиться шанс возродить свою личную жизнь.

Что касается моей жены, то Сидоренко, – высокий, стройный, светловолосый и в силу своей работы почти всегда загорелый (последнее не относится только к зиме), – кажется, тоже немного нравится ей.

Разумеется, я не сказал Глебу, что у меня скоро может появиться еще одно книжное приобретение. «Травник» издания 1911 года. Уникальное издание. В нем есть фрагменты потерянного древнего «Лечебника Строгановских лекарств». Если верить легенде, этот лечебник составил еще в 16-м веке доктор Кабышев, служивший на солеварне у знаменитых купцов Строгановых. Хозяин «Травника» уехал в командировку. Но должен был скоро вернуться. Мы уже условились о встрече. И я предвкушал покупку.

Книги, визит Сидоренко успокоили, отвлекли. Правда, на этот раз только чуть-чуть…

Глава 6

А тут еще нагрянула оттепель. Снега в Москве не стало. Сошел сугроб и со старых «Жигулей» на пустыре возле районной поликлиники.

Где она, Кен? Почему не появляется снова в моей жизни? Почему пропала? И кто она такая? Колдунья? Если так, то она самая прекрасная колдунья на свете.

Одно я исключал – случившееся не было галлюцинацией. Это была самая настоящая жизнь. Одна из ее самых прекрасных страниц.

Несколько раз я вспоминал и о ненавидящих меня желтых глазах, которые видел сразу после встречи с Кен. Сразу становилось не по себе. Но из-за этого, говорил я себе, волноваться не стоит. Вот это – как раз галлюцинация, отвратительное видение.

Снег выпал на следующее утро после того, как со мной произошла эта страшная история. Возвращался с работы через лес. По узкой, в одну полосу, дороге, выложенной большими бетонными плитами, многие из которых уже давно начали крошиться, а некоторые и вовсе разрушились. Когда-то дорогу построили военные для своего полигона. Его давно нет, и дорогой почти никто не пользуется. По ее сторонам растут ели, а местами – дубы.

Некогда в окрестностях нашей фабрики была большая дубрава. По крайней мере, так рассказывали мне люди, семейства которых из поколения в поколение делали здесь зеркала. Со временем орешник, березы, осины почти вытеснили дубы. Теперь эти величественные деревья лишь вкраплены в лес. Но вдоль дороги их еще много. За последние бесхозные годы дубы разрослись вширь, и в некоторых местах их ветви смыкаются над ней.

Минувшая осень выдалась очень урожайной на желуди. В золотом октябре дорога местами была почти в буквальном смысле слова усыпана ими. Сейчас, конечно, желудей здесь уже не осталось – смыли ноябрьские дожди. Но вот в самом лесу, да и на обочинах желуди – я почему-то подумал об этом – есть.

Желуди… Ассоциации жизни…

Я невольно стал вспоминать… Когда-то, еще ребенком я любил собирать желуди. Такие красивые: блестящие, светло-коричневые. Мы с родителями собирали их на нашей «дачке». Собирали и в Москве – в Лужниках, Сокольниках, в Парке Культуры. А потом, много лет спустя, желуди – все на той же даче – собирали со мной и моей первой женой наши дочки. И так же, как в моем детстве, иногда мы брали спички и делали из них и желудей смешных человечков. Называли их «Желудяшкиными». Навсегда ушедшие дни. Очень светлые.

А сейчас… Сейчас был темный бесснежный февральский вечер. Вечер безветренный, очень тихий, будто застывший в своей тяжести. И вдруг в этой тишине я услышал чавканье. Притом тот, кто чавкал, судя по громкости звуков, находился неподалеку. Мне стало не по себе. А спустя несколько секунд, после того, как миновал небольшой изгиб дороги, я уже был испуган по-настоящему.

Кое-где здесь стоят фонари. Благодаря белесому свету одному из них я хорошо увидел его.

Кабан! Жующий желуди кабан. Кабан громадный и непохожий на своих иногда довольно милых собратьев на фотографиях в книгах о животных, коих немало в моем книжном собрании.

Этот экземпляр походил на вепря из жестокой скандинавской легенды. Очень крупный. Шерсть – длинная, почти черная. Глаза… Глаза были большие и желтого цвета. Они были очень-очень похожи на те, взгляд которых сопровождал меня в «путешествии» из сквера на фабрику. И так же, как те, были наполнены обращенной ко мне ненавистью. Ненавистью и… своеобразным интеллектом. Это не был взгляд обычного животного! Это создание – я не сомневался – обладало разумом.

Его клыкастая морда… Я уже видел похожую морду! Сомнений быть не могло – на карнавале! Маска широкоплечего, коренастого господина, на которого натолкнулся, когда искал Наталью. Интересно, какие у него были глаза? Кажется, тоже желтые. Но я не был в этом уверен. В спешке толком не разглядел.

Первая реакция была нервной, эксцентрической и, возможно, истерической. Я несколько раз подпрыгнул. Довольно высоко, так что лужа, посередине которой остановился, будучи ошарашенным неожиданной встречей, рассыпалась брызгами. Затем показал кабану язык и сделал руками «длинный нос». Наверное, страх так подействовал.

Вообще-то я нечасто кривляюсь. Только иногда – в спину жене, когда устаю от нее. И еще по утрам – самому себе, в зеркало, чтобы поднять настроение. Но когда бывало страшно, не кривлялся. Это было для меня новым…

Еще одно «новое» в себе я открыл почти сразу после гримас. Оказывается, могу бегать без всякого допинга не хуже классного чернокожего спринтера. Правда, дистанция была намного короче, чем на соревнованиях. До ближайшей березы, за ветку которой я смог зацепиться руками, а затем подтянувшись вверх, усесться с грехом пополам на эту самую ветку.

Бросившийся на меня в разгаре моего кривляния кабан остался под березой, которую я про себя уже окрестил «своей». Еще бы – благодаря ей я спасся. По крайней мере, на этом этапе, потому что кабан глядел на меня снизу вверх и, кажется, не собирался никуда уходить. Благодаря все тому же фонарю я видел его ненависть и большие желтоватые клыки, которые сначала почему-то не бросились мне в глаза. Совершенно ужасные клыки! Их созерцание усилило первоначальный шок. Видимо, поэтому я запел:

Запел, сам не зная, зачем… Блин! В желтых глазах вепря теперь была не только ненависть (она меньше не стала), но и удивление.

«Умен, сука!», – подумал я. И тут же снова вспомнил о господине, которого толкнул на карнавале. Потом подумал о Кен, которая сначала явилась мне в образе очаровательного черта…

«Сказка пр-р-р-одолжается», – сказал я себе, рассматривая необычного кабана, который не торопился оставлять меня в одиночестве. Буква «р» получилась, как звук ржавой пилы, потому что у меня начался озноб. Зуб на зуб не попадал. Скорее из-за нервного шока, нежели от холода.

Кабан уже не глядел на меня. Опустил рыло вниз, принялся искать желуди. Очень быстро обнаружил и зачавкал.

Зачавкал громко!

Мерзко!

Противно!

«Черт возьми, а что же мне делать?», – спросил я себя.

Ждать, когда кто-нибудь появится на этой забытой Богом и людьми дороге? Но такое ожидание может продлиться до второго пришествия (или до третьих петухов – как кому нравится). И сколько я смогу продержаться на «своей» березе? Сидеть на ней было очень неудобно. К тому же, я изрядно замерз. Мороза не было, но все равно я не был одет для прогулки по лесу. И даже не мог подвигаться, чтобы хоть немного согреться. Ощущение, что мое приключение хорошим не кончится, становилось все сильнее.

– Проклятый, мерзкий кабан! – крикнул я своему преследователю. А затем (опять-таки сам не зная почему) запел песенку из мультфильма про Винни-Пуха, который висел на шарике перед плечиным дуплом и пытался обмануть пчел:

Хотел позлить кабана. А в шоке, в котором я по-прежнему пребывал, лучшее просто не пришло в голову. Но он, поганый вепрь, даже не поднял морду. Продолжал жрать свои желуди. На самом деле, конечно, не столько утолял голод, сколько ждал, когда я свалюсь с березы на его клыки.

Я продолжал думать, как справиться с вепрем. Не нашел ничего лучшего, как бросить ему вниз несколько снотворных таблеток (они валялись в кармане пиджака с тех пор, как мы с женой ездили в гости с ночевкой к ее брату). Кабан, разумеется, и не подумал сожрать их. Лишь поднял вверх свою морду, громко и язвительно хрюкнул.

Больше ничего мне в голову не пришло. Я тщетно продолжал искать выход. А спустя полчаса чуть не свалился со своей ветки. Захотел устроиться на ней поудобнее и оперся на руку, которая – я не заметил этого! – здорово затекла. А холод… Он уже проник в каждую клеточку тела…

Пытаясь справиться с ним, я закурил: иногда это дает иллюзию тепла. Но на этот раз такая иллюзия не посетила меня. Кабану, кстати, не понравился запах табака. Он несколько раз довольно громко чихнул, затем поднял голову и укоризненно покачал головой.

– Ты, что хочешь, чтобы я спрашивал у тебя разрешения, можно ли мне покурить? – я решил попробовать «разговорить» его.

Мне были ясны две вещи:

1. вепрь ненавидит меня.

2. вепрь обладает интеллектом.

Значит, можно попытаться вести себя с ним, как иногда ведут себя заложники с террористами. Начинают общаться с ними. Затем, как говорится, слово за слово. Дело кончается тем, что в террористах пробуждается нечто человеческое. И для заложников все заканчивается хорошо.

– Дружище, я тебе ничего плохого не сделал, – обратился я к кабану, – тебе не надоело торчать здесь, под деревом?

Кабан проигнорировал мой вопрос. Я, однако, решил попробовать все-таки наладить общение:

– Может, оставишь меня здесь, пойдешь своим путем? – предложил ему.

Вепрь даже не поднял голову. Тогда я попытался поговорить с ним на отвлеченные темы. К сожалению, мои ремарки не встретили никакого отклика. Я понял – попытки наладить общение со злобным существом бесполезны. Был уже близок к отчаянию. Понимал, что скоро свалюсь со «своей» березы, и вепрь если не убьет меня сразу, то по меньшей мере, распорет живот своими клыками. И я очень скоро скончаюсь даже без его дальнейшего участия.

Подумал я и о том, что меня не скоро найдут. Неужели, буду гнить здесь? И сколько времени – неделю, две, месяцы?.. Что останется от меня?..

А, может быть, вепрь, который караулит внизу, не вегетарианец?

Топот! Я услышал чей-то топот. Наверное, слух был обострен благодаря этой мерзкой ситуации, потому как звуки были еще очень тихими. Но тот, кто производил их, приближался стремительно. Очень скоро я понял – это цокот копыт. И сразу почувствовал – ко мне на помощь спешит светлое начало. Оно спасет меня! Я еще не видел бегущую по дроге лошадь, но уже знал, кто это. И не ошибся.

В нашу с кабаном сторону мчался Белый Конь. Тот самый, который был в сквере возле моего дома. С Кен. В его каждом стремительном движении были сила и грация.

Не только я услышал и увидел Коня. Черный вепрь тут же прекратил жрать свои гнилые желуди, повернулся всем своим громадным телом в его сторону. Негромко, но злобно хрюкнул, немного расставил ноги, чуть-чуть опустил голову. Было ясно – готовится к встрече.

А Конь остановился в нескольких шагах от кабана (меня поразило, как он это сделал: буквально за одно мгновение застыл после галопа!). Поглядел на меня. А затем они – Конь и Кабан (этот все-таки тоже с большой буквы, ведь он не был обычным животным!) – смотрели друг на друга. Я чувствовал – в этом действе было заключено большее, чем я видел. Противостояние: Конь хотел заставить Кабана уйти прочь. Тот требовал от Коня того же. Ценой вопроса была моя жизнь. Ни много, ни мало…

Как сейчас вижу эту картину. Два силуэта в тусклом свете фонаря. Силуэт светлый и силуэт темный. Светлый – стройный и сильный. Темный – как прижавшийся к земле сгусток зла…

Противостояние начал перешло в противостояние сил, когда Кабан бросился вперед. В своем прыжке высоко – я такого представить не мог! – оторвался от земли. Было ясно – хочет ударить Коня не в ноги, а в грудь.

Но он не достал соперника. Едва вепрь пришел в движение, Белый Конь вздыбился и на доли мгновения застыл на задних ногах. Эти доли – как же четко он рассчитал кванты времени короткого боя! – сделали его победителем. Он с силой ударил прыгнувшего Кабана передними копытами в тот самый момент, когда последний был уже близко к Коню, и его голова оказалась наиболее уязвимой для удара.

Копыта Коня опустились не на середину кабаньего черепа. Каждое из них прошло по его краю. Поэтому их удары оказались не смертельными и, скорее всего, даже не опасными, а просто очень болезненными. Визг рухнувшего на землю Кабана напомнил мне звуки сирены «Скорой помощи» (самой истеричной из всех, которых я слышал). И действовал он почти также же быстро, как скорая. Тут же поднялся. Морда была в крови. Но это не помешало Кабану стремительно, хотя и пошатываясь, ретироваться с поля боя. Все это время он продолжал визжать от боли.

Я смотрел ему вслед. Только что он представлял опасность для жизни. А потом я видел лошадиный удар. Видел брызги крови, летевшие от головы Кабана. Странно, но теперь мне было почти жаль этого мерзкого хрюнделя.

Конь застыл после своего страшного удара. Он так же, как и я, глядел Кабану вслед.

Я был поражен, когда он повернулся ко мне. Был готов поклясться – он ухмылялся! И эта лошадиная ухмылка – я не сомневался в этом – относилась не ко мне, а к удравшему с пронзительным визгом противнику. Этому треклятому Кабану!

Ухмылка Коня была ироничной. Можно даже сказать, иронично-сердитой. Не более. Очевидно, что ненависти к Кабану он не испытывал. Странновато после такой схватки… Если бы я был в нормальном состоянии, то, несомненно, удивился бы этому. Сейчас, однако, мне было не до этого. Устал, замер на березе. Получил сильный стресс.

Я не был уверен, что смогу благополучно соскочить вниз: поглядев на землю, я обнаружил, что залез на березу намного выше, чем казалось. К тому же у меня затекли ноги.

Конь, казалось, увидел мое сложное положение. Подошел, поднял голову. Я сделал это инстинктивно, и совершенно не пожалел об этом. Погладил лоб, нос Коня. Как же приятно было прикоснуться к очаровательному, бархатному носу! И силы… Я почувствовал приток сил и довольно легко слез с березы на которой (я только потом, в электричке, выяснил это, взглянув на часы) провел почти час.

Затем Конь вез меня к станции. Никогда прежде не ездил на лошади. Но удивительно – сейчас и залез легко, и на спине Коня (седла на нем, как и прежде, в сквере между моим домом и Яузой, не было) чувствовал себя совершенно естественно. Как будто всегда был всадником. Необычный вечер… Необычный Кабан… Необычный Конь… Необычной была вся эта история, начавшаяся перед Крещением возле поликлиники.

В свете всей этой необычности я не очень удивился тому, как Конь развлекал меня во время нашего короткого путешествия. Он играл на дудочке!

Откуда в лошадином рту появилась эта дудочка? Бог весть. После всего, что произошло, я воспринял это, как данность. Просто слушал то, что играл Конь. Какую-то веселую польку. Мне было приятно ехать на нем, слушать озорную мелодию. Я был счастлив оттого, что спасся от Кабана. Мне казалось, что теперь все будет хорошо. Кен скоро, очень скоро снова появится в моей жизни. Возможно, – во всяком случае, мне очень хотелось этого, – навсегда…

Конь резко остановился, едва мы выехали из леса. Здесь начинался поселок, неподалеку была станция. Я слез со своего спутника, еще раз погладил его бок:

– Спасибо тебе, дорогой.

Конь фыркнул, немного отстранился от меня, явно не желая долго принимать мою ласку, едва заметно кивнул, затем снова ухмыльнулся. Снисходительно-доброжелательно. Затем снова кивнул. Уже сильнее. Я понял, что он хотел сказать. Моя благодарность принята. Но дальнейшее общение нецелесообразно. Каждый должен следовать своим путем.

Именно это я и сделал. Пошел через поселок. К турникетам станции Ярославской железной дороги. По пути оглянулся. Коня на окраине леса – там, где из него выходила старая, разбитая дорога, – уже не было.

Глава 7

Черт возьми! Я изменился после встречи с Белым Конем и Кабаном. Будто что-то вышибло из меня сексуальный заряд, обращенный к жене и Наталье. Я больше не хотел их. В мыслях была одна Кен. Я еще сильнее тосковал по ней. А она куда-то (знать бы куда и насколько!) пропала…

На книжном поприще в эти дни возникло затишье. Ни в интернете, ни в газетах ничего интересного не было. Приобретение «Травника» тоже затягивалось. Его хозяин застрял в своей командировке (он – аудитор) на каком-то уральском заводе, основанном, кстати, (вот такая милая улыбка судьбы!) кем-то из Строгановых.

Чтобы как-то отвлечься, в субботу я поехал на «дачку». Не проведать ее, нет. Хотел побывать там, где всегда, за исключением одного раза, обретал душевный покой. На маленькой деревенской «площади». Возле старых дубов и лип. Возле одноглавой церкви с колоннадой…

Боялся: вдруг, как в недавнем дурном сне, не найду здесь гармонии. Я не хотел признаваться себе в этом, но все эти дни в подсознании жила мысль, что в Кен есть недоброе начало: все-таки впервые она появилась передо мной в облике черта. А после встречи с ней «мое» место на «площади» отторгло меня. Правда, это было во сне…

Но сегодня все было хорошо. Я любил Кен, я был полон ей. С этой любовью пришел на «площадь» и был, как прежде, в гармонии со старыми деревьями и церковью. Значит, Кен – не только любовь. Это – светлое начало. Это чистота. Больше сомнений в этом у меня не было.

Но от этого моя тоска по Кен меньше не стала. Я выпил. Уже на даче. День был холодный, и я взял с собой маленькую бутылку «Гжелки» (она сейчас есть далеко не во всех магазинах, но я все-таки ищу именно ее: почему-то вбил себе в голову, что это самая хорошая водка).

На станции, пока ждал электричку, зашел в магазин. Повезло. Здесь была «Гжелка»! Разумеется, я купил. Смотрел, смотрел на бутылочку, а затем опустошил ее. Почти залпом. Тут же. На станции.

Напился, конечно, не в лежку, даже, можно сказать, несильно, но тормоза отпустил. По дороге домой занимался тем, что ходил по вагонам и… пел. Решил развлечься, а заодно – придет же такое в голову! – заработать. Пел песни на стихи Есенина, дополняя их, сам не зная почему, старинной, почти хулиганской песней:

В электричке я был в ударе – выпиваю редко, поэтому водка действует на меня сильно. И, между прочим, мне подавали. Неплохо.

Правда, ближе к концу дороги меня изрядно развезло. Шляться по вагонам и петь уже не хотелось. Я сел напротив двух пожилых дачников (у каждого сумка на колесиках, везли домой банки из своих погребов) и доказывал им, что кривляться полезно. Это улучшает настроение. Развивает мышцы лица, отчего человек выглядит более молодым. Не помню, согласились дачники со мной или нет…

Домой я привез почти восемьсот рублей – гонорар за пение в поезде.

Вернулся, мягко говоря, не рано. Жена выглядела очень встревоженной, когда открыла мне дверь. Блин! Оказывается, она звонила мне на мобильный, когда я был в электричке. Но тогда я слышал только свое пение.

Вскоре мы легли спать, и она прижалась ко мне, положила руку на мою грудь. Прежде это часто заводило меня. Сегодня же я почувствовал лишь одно – мне стало жарко в постели. Встал покурить. Когда вернулся, жена, как мне показалось, спала.

Хорошо, что «завтра» было воскресенье, иначе день оказался бы совсем мучительным. Болела голова, делать ничего не хотелось.

Супруга все-таки «развела» меня на секс. Откровенной и сильной атакой (она не только соскучилась но и «проголодалась»). Раньше после близости я чувствовал себя счастливым. Недолго, но это было. А сегодня думал лишь о том, насколько безрадостна моя жизнь без Кен.

Депрессия… Она была во мне все эти дни. В воскресенье, после секса, стала еще сильнее. Намного сильнее, чем бывало раньше, в прежние годы.

Только одно уже вечером отвлекло меня от тоски. Собираясь в очередной раз покурить на лоджии, я бросил взгляд на кухонный стол.

Сахарница. Полная. А насыпал три дня тому назад…

Супруга никогда не была сластеной, а я – еще одно изменение после того, как был спасен Белым Конем! – перестал есть сахар в огромных дозах. Пропала тяга к нему, будто и не было. А я, когда стал объедаться сахаром, купил его впрок. Получился очень приличный запас. Во многом благодаря акции в «Пятерочке». Ей воспользовался не только я, но и жена, которая не зная о моей покупке, тоже (заботясь обо мне!) принесла сахар.

В обозримом будущем мы не смогли бы съесть этот сахар. Значит, рассудили мы, оставим на лето. Для крыжовникового варенья…

Я вышел покурить на лоджию. Взгляд упал на шкаф. На его полках зимовало, наверное, банок тридцать с этим вареньем. Изготовленного в минувшем году и совсем старого. Зачем, спросил я себя, собственно, нужно снова его делать в таком количестве?

Папа с мамой, как и я, любили и любят крыжовниковое варенье. Но сейчас времена изменились. Мы едим его намного меньше, чем прежде. Дело в том, что у мамы силы не те. Варит его, в основном, жена. Я ее варенье много не ем. Она сама тоже. И дочери, которым каждый год вожу банки, едят только то, которое делает моя мама.

Но если не заниматься вареньем, то что делать с сахаром? Что делать с крыжовником, которого так много на «дачке»? Вырубать крыжовник, посаженный родителями, я точно не буду.

В этих хозяйственно-семейных мыслях я закурил. Собирался уйти с лоджии, когда вдруг услышал ржание. Лошадиное! Очень далекое и оттого очень тихое.

Это Белый Конь! Он где-то здесь! И Кен… Она наверняка, нет – она точно с ним! У меня не было сомнений, что это так. Я оделся и выбежал из квартиры. Лифта ждать не стал, так торопился на улицу. На лестнице (там было темно) упал, но лишь потом, когда вернулся домой, обнаружил, что разбил коленку.

Почти час искал Кен и Белого Коня в февральском метелистом вечере. Их нигде не было.

Депрессия возродилась, стала расти, когда я начал понимать, что нет никакого смысла продолжать поиски. И еще мне стало страшно.

Вдруг ржание было галлюцинацией? Вдруг все, что произошло, тоже иллюзия. Плод расстроенного воображения. Вдруг я болен?.. Ведь продолжения сказки нет. Кен пропала… Белый Конь тоже исчез. Я успокаивал себя тем, что возможно всякое. Я совершенно не знаю ее необычной жизни, у нее могут быть самые разнообразные дела. Поэтому я пока и не вижу ее, хотя она обещала, что увидимся. Все это звучало разумно. Но все это не победило мой страх.

Я снова занялся любовью с женой. Уже по своей инициативе. Хотел спрятаться в сексе от тоски по Кен, депрессии и страха, который родился во мне. Жена была необыкновенно ласкова со мной.

Впервые с тех пор, как все началось, я подумал о ней. Почувствовал: ей плохо. Очень плохо. Она всегда любила меня больше, чем я ее. Сейчас она видит – я изменился. Она многое понимает, многое видит. Не знает, чем все закончится…

Ведь я теперь ее не хочу. Сегодняшний день стал исключением из недавно родившегося жестокого для нее правила.

Утром я снова поехал на работу. Очень хотелось спать…

Я еще не знал, что в следующие дни это желание будет все время со мной. Причем дело пойдет по нарастающей. Спутницей моей депрессии станет бессонница.

Я почти перестал спать. Еще сильнее тосковал по Кен. И думал… Не было ли все это видением? Не сошел ли с ума?

*****

Из-за бессонницы на работе я ходил, как лунатик. С трудом писал что-то для «Обозрения зазеркалья», стараясь заполнить его полосы.

Наталья, после того как наш секс прекратился, сначала была просто ошеломлена моим невниманием. Ведь я почти не смотрел на нее.

Когда она вышла из шока, то решила, что я на нее за что-то обиделся. Попыталась выяснить, в чем дело. А что я мог сказать? Мог только уклониться от выяснения отношений:

– Ничего не случилось, Ната. Я просто очень устал.

Не хотел быть откровенным с ней. И расстраивать, рассказывая о Кен, не хотел. Я даже удивлялся себе. Как женщина, как человек, жена была мне намного ближе. Но сейчас из-за нее я переживал меньше, чем из-за Натальи. Тень чувства, тень страсти к этой женщине оставалась со мной. А жена… Я всегда испытывал к ней прежде всего привязанность. А, точнее, привык к ней. Как, возможно, и она…

Наталья, не выяснив ничего и видя, что я не иду на сближение, решила обидеться. Несколько дней ограничивалась в общении со мной резкими «да» и «нет». Меня такое положение дел, в принципе, устраивало. Наталью – нет. Поняв, что такое поведение – не выход, она решила возродить наши отношения.

Для этого прибегла к давно испытанному со мной способу – откровенной одежде, добавив к этому еще кое-что.

Сначала об одежде. Наталья появилась на работе в легком джемпере с глубоким вырезом. Лифчика под ним не было. Несмотря на свой депрессивный настрой я сразу, едва Наталья появилась рядом со мной, разглядел это. Сработали инстинкт и до конца не утраченное (в тот день я был вынужден признаться себе в этом) сильное влечение к этой женщине.

«Кое-что» новое в облике Натальи мне тоже очень понравилось. Она всегда любила свои длинные темные волосы. Сегодня их не стало. Она подстриглась. Неожиданно коротко. И как же это шло ей! В своем новом имидже она еще больше помолодела.

В этот день Наталья сделала так, что мы с ней задержались на работе. Часов шесть – это при ее-то мастерстве! – возилась с моим обзором отрасли русских зеркальных производств. Надо сказать, что в нашей крошечной газете Наталья не только верстальщица, как записано в трудовой книжке, но еще и корректор, редактор и эксперт отрасли. Что же касается обзора, то я, честно сказать, только во второй раз написал подобный шедевр. Понимал: там действительно много ошибок! Не только из-за слабых познаний отрасли («Обозрение зазеркалья» всегда было посвящено фабрике, и лишь недавно, следуя модным веяниям, мы, а, вернее, я, стали писать обо всем рынке зеркал). Нет, дело в том, что в эти дни у меня почти все, как говорится, валилось из рук…

Наталья нашла все мои ошибки до единой. Настояла на том, что надо обсудить слабые места обзора потом. После завершения ее чтения.

Это «потом» вылилось в то, что вечером мы остались вдвоем в нашей огромной комнате.

Сели рядышком перед компьютером, выпили заваренный Натальей чай. Она настоящий мастер чайных дел. А на этот раз разочаровала меня. Чай имел очень странный и не очень приятный привкус.

– Пробую новые травки, – пожала плечами Наталья, поймав мой недоумевающий взгляд.

Сразу после чая меня начало клонить в сон. Не сильно, но довольно-таки заметно. «Может, наконец, проходит бессонница?», – подумал я, стараясь сосредоточиться на работе.

Мы с Натальей сидели перед компьютером очень близко друг к другу. Нередко так работали. Иногда это становилось первым шагом к интиму. Но сегодня, когда мы принялись за правку обзора, мне не хотелось никакого интима.

До чая. Он почему-то принес с собой не только сонливость, но и желание. Я даже удивился этому. Но удивление продолжалось недолго. Его, ровно как и другие эмоции, раздавило желание.

Нет, не хочу больше работать! Черт с ним, с обзором! Смотрю на Наталью. Как же она близко… Как прекрасно все в ней… И эти короткие волосы, и открытая шея. А груди… Их видно, если немного скосить глаза… Я говорю себе – теперь между нами не должно ничего быть. Но знаю – это совершенно пустые слова.

– Ты что? – Наталья провела пальцами по моей щеке.

Во взгляде, как и у меня – желание. А также… немного лукавства.

Не помню, как мы шли в «пожарную» комнату. Не помню, как раздевались. Помню поцелуи, которыми я будто хотел вобрать ее всю в себя. Всю…

Но как же мне стало скверно на душе после страстного секса. Никогда такого не было. Всегда после близости с Натальей был удовлетворен, счастлив, спокоен. Сейчас было ощущение, что я предал. Предал Кен.

Я поклялся себе, что это больше не повторится. Поклялся и подумал: так клянутся многие. От этой мысли стало еще хуже. «Нет, это не мой случай», – попытался я успокоить себя.

– Ты такой бледный, что с тобой? – с тревогой спросила Наталья.

Я решил действовать резко:

– Нам с тобой больше не надо быть вместе.

Заставил себя это сказать. Заставил себя сделать ей больно. Ей и себе.

– Ты встретил кого-нибудь?

Наталья смотрела мне в глаза, и я не смог солгать:

– Да, Ната. Именно так.

Господи! Прежде (всегда!), когда Наталья была обнажена, я видел в ней прежде всего силу женской красоты. Сейчас же разглядел не только красоту. Темные круги под глазами… Наверное, тоже бессонница.

– Что ж, – произнесла она, – я думала о том, что это, возможно, произошло. Верно говорят, насильно мил не будешь. И обман, – Наталья сделала небольшую паузу, видно, собираясь с силами, чтобы продолжить, – обман, он тоже не принесет счастья.

– Какой еще обман? – спросил я.

– Мой. Сегодняшний, – грустно, одними глазами, улыбнулась она. – Тот самый чай, который ты только что выпил. Чай с моими травами. Добавила ту, которая возбуждает. Ну и еще, – Наталья неожиданно подмигнула мне, – чуть-чуть клонит в сон. Но это уже побочное действие. Правда, в твоем случае оно почему-то сначала сильно сработало. Я даже начала волноваться. Но потом все пошло как надо. Ты захотел меня… Не сердись, прости, – продолжала она, – ты мне очень нужен. Я поняла это недавно. Хотела выбить из тебя другую. Выбить клин клином.

– Это не всегда получается, – заметил я.

– Верно. Не стоило мне этого делать. – Наталья грустно посмотрела на меня. – Знаешь, давай уже одеваться. Вроде все выяснили. Теперь пора по домам. Мне еще надо благоверному что-нибудь состряпать на ужин, а, заодно, и на завтрак.

Мы оделись. Смешанные чувства… Я был рад, что объяснился с Натальей. И мне было жаль ее. И плохо из-за того, что я изменил Кен. Плохо по-настоящему. Не только из-за случившегося. Мне было очень трудно (действие чая давно прошло, но все равно!) смотреть на Наталью, как не на свою женщину.

Потом, как бывало прежде, я проводил ее до автобуса. По пути почти не разговаривали. Наталья старалась не выглядеть очень расстроенной. Это получалось неважно. Я и сам был расстроен. И по-прежнему хотел спать из-за ее травяного чая (побочное действие оказалось более длительным, чем основное).

Сонливость отлетела от меня, когда я снова услышал… ржание.

Его голос! Голос Белого Коня!

Я посмотрел по сторонам. Мы недавно вышли из коттеджного поселка и пересекали небольшое поле. За которым стоял другой такой же поселок. Там была остановка автобуса, на котором должна была уехать Наталья.

Короче говоря, вокруг меня было открытое пространство, худо-бедно освещенное окраинными фонарями поселков. Коня в этом самом пространстве я не увидел. Снова галлюцинация?

– Скажи, Ната, а ты сейчас слышала что-нибудь? – осторожно поинтересовался я.

– Нет, а что?

– Да вот, – на скорую руку соврал я, – показалось, что где-то жужжит вертолет.

Она посмотрела вверх.

– Ничего не вижу. Темно. Может, и, правда, пролетел где-нибудь вдалеке.

– Бог с ним, – махнул рукой я.

Опять думал об одном. Не сумасшедший ли я? Возможно, показалось, но Наталья как-то странно посмотрела на меня. Не хватало еще, чтобы она заметила мои «странности!

Но если Наталья и обратила внимание на что-то, то сейчас это не было для нее главным. Уже на остановке она неожиданно сильно прижалась ко мне:

– Иногда я слышала, как бьется твое сердце. Знала – ты хочешь меня. Думала о нас двоих. Особенно в последнее время. После карнавала. А теперь… Знаешь, мне будет очень трудно смириться с тем, – она обняла меня, – что у нас не будет общего будущего.

Я видел – она вот-вот заплачет. Обнял ее. Погладил рукой по спине. Сделал все это неуклюже, потому что это было объятие любовника, старающегося стать другом.

Наталья – сильная женщина. Эта сила осталась в ней. И мое объятие (по крайней мере, мне хотелось так думать) ей помогло. Во всяком случае, она не заплакала.

– До встречи на работе, – произнесла она, когда подошел автобус.

– До встречи, – ответил я.

Скоро я сел в поезд, который повез меня к платформе Северянин. Никакого ржания в тот вечер я больше не слышал.

А с Натальей мы, разумеется, увиделись на следующий день. Я сразу увидел – она дистанцировалась от меня. Точнее, приняла дистанцию, на которую я отдалился. Стала держаться со мной официально. Но чувства… Они остались. В ее ярко-голубых глазах я видел тоску. Одевалась она по-прежнему классно. Я понимал – это делалось для меня. Мне было жаль ее.

И не только… Но помочь Наталье я не мог. Думал об исчезнувшей Кен… Есть ли она или это мираж? Самый прекрасный в моей жизни мираж…

Депрессия не отпускала меня. Из-за нее и бессонницы я бы точно провалил выпуск «Обозрения зазеркалья». Газету и меня (от увольнения) спасла Наталья, которая нередко работала за двоих.

Глава 8

В эти дни удача улыбнулась мне только на книжном поприще. Я ощутил ее дыхание, едва только увидел объявление в районной газете:

«Продам старые календари. Дорого».

Затем был указан городской телефон. Скажите, разве многие в своих объявлениях указывают городской телефон? Только пожилые, очень консервативные и, наверное, почтенные люди. Дыхание удачи прошептало мне: не мешкай, звони и беги за календарями, торопись – не ты один прочел объявление. Одного такого читателя я знал точно: Глеб Сидоренко. Он вполне мог меня опередить.

Я взял на фабрике полдня отгула. Позвонил владельцу календарей. Судя по голосу, он, как я и предполагал, был почтенным, консервативным человеком. И еще очень пожилым.

Календари у него оказались редкими – церковными старообрядческими, советских времен! В моем собрании немало старых, в том числе дореволюционных календарей. Это целые, очень интересные книги. А эти, за которыми я рванул в далекое от себя Лианозово, были для меня интересны вдвойне: всегда привлекала староверческая культура. А их календари… До этого дня их у меня было всего несколько. Там не только перечень дней с соответствующими святыми, но и молитвы, и фото, и много статей! А какими мизерными тиражами их издавали общины! Это же было советское время, когда практически ничего религиозного не печатали.

Я ожидал многое от своей поездки, но действительность превзошла ожидания. Я стал обладателем подборки календарей Поморской церкви (это такое течение в нашем старообрядчестве, их главная часовня в Москве находится возле Преображенского кладбища) за 70-е и 80-е годы. А запросил хозяин за них немного. Понятие «дорого» у каждого человека свое. Я не пошел против совести, дал старику, у которого купил календари, в два раза больше, чем он хотел. Надо было бы прибавить еще, но я сам небогат. А старик, который, между прочим, оказался автором многих статей в календарях, очень нуждался в деньгах. Жена попала в больницу. Причем надолго. Болезнь Паркинсона…

Заодно я приобрел два подборки журнала «Искатель» самого начала 80-х годов и редкое факсимильное издание сборников Герцена и Огарева «Голоса из России».

Сейчас старику, который остался дома один (детей у него с женой нет), было очень тоскливо. Он не хотел, чтобы я уходил. Мы поговорили о старообрядцах, затем попили крепкий черный чай, затем поиграли в шахматы. А потом он предложил еще один (теперь уже зеленый) чай – на дорожку.

Был уже поздний вечер, когда я сел на троллейбус возле метро «Алтуфьево». Ехал домой и радовался не только покупке, но и хорошему, доброму знакомству. И еще тому, что у старика (серьезный, запасливый человек, как и многие его единоверцы) остался еще один комплект календарей. Как выяснилось, он всегда покупал себе по два экземпляра календаря. На всякий случай. Сейчас этот «случай» для него наступил. Случай грустный, как часто бывает в жизни.

По дороге я решил прогуляться. Пройтись по Останкинскому парку (он не так далеко от моего дома на Ярославке). По его отдаленным уголкам, которые мало изменились за много лет. Остались почти такими же, как в моем детстве. Но я пришел сюда в тот вечер не из-за сентиментальных воспоминаний (они влекли в парк, но были вторым, не главным мотивом). Дело в том, что здесь, неподалеку от входа на ВДНХ, когда-то была конюшня. Я хотел увидеть ее, услышать ржание лошадей. Не иллюзорное, настоящее ржание.

Мне казалось, что тогда я окажусь чуть-чуть ближе к сказке, в которой были Кен и Белый Конь…

«А, как знать, может быть, и Белый Конь здесь? Может, он поможет мне найти Кен?», – думал я. Чувствовал несбыточность своего желания, но все равно очень хотел этого. Хотел встретить чудо в эту зимнюю февральскую ночь. Совсем не думал о том, что я, вероятно, спятил.

Как же давно я не был в Останкинском парке! Оказывается, конюшню снесли, теперь здесь была довольно большая автостоянка. Сейчас, почти ночью, она была практически пуста. Несколько припорошенных слабым, выпавшим днем снегом машин спали, как, наверное, спали сейчас их хозяева.

По периметру стоянки горело несколько фонарей. Но этого было недостаточно. Я пересекал ее в полумраке.

Но откуда вдруг свет сзади меня? Сначала я испугался. Затем, обернувшись, обругал себя. Кто-то завел свой автомобиль, включил яркий дальний свет фар. Видно, собирался уезжать по каким-то своим делам.

Скорее инстинктивно, я снова оглянулся назад. Бледно-грязно-оранжевый «Запорожец». Только что я прошел мимо, удивившись, что такие машины (выпуска, наверное, шестидесятых годов) еще остались в Москве. Так вот, тогда, полминуты тому назад, «Запорожец» был пуст. Сейчас же этот почти ретро-автомобиль был заведен. Горели фары. И свет в салоне тоже горел.

Меня не ослепил свет фар – его яркость у «Запорожца» невелика. Я отчетливо видел водителя. За рулем сидел Кабан. Тот самый Кабан, который напал на меня на заброшенной военной дороге.

Та же ненависть в желтых глазах. Те же здоровенные клыки. Только голова была обмотана широким белым бинтом.

«Жаль, Белый Конь не пришиб до смерти эту сволочь», – я успел подумать только об этом. Больше никаких мыслей не было. Я действовал – стремительно бросился вбок от рванувшего на меня «Запорожца».

В этот момент я видел только радостно-злобные глаза Кабана и то, что ретро-автомобиль оказался более прытким, чем я предполагал. Он рванул следом за мной.

Он уже близко…

Я невольно оборачиваюсь, будто загипнотизированный…

Кабан радостно скалится от предчувствия скорой победы…

«Запорожец» совсем близко. Я не убегу от него. Мне некуда спрятаться. Ближайшая машина в метрах пяти…

Делаю поворот на девяносто градусов (надеюсь все-таки скрыться за ней, надеюсь на инерцию «Запорожца»)…

Какая чертовски юркая эта машина! Она резко поворачивается. Она уже в метрах двух от меня!

Сейчас шибанет, сейчас изувечит, раздавит!

Останавливаюсь. Не хочу больше развлекать хрюнделя радостью моей травли! Смотрю прямо в глаза поганцу…

Не думал, что удар машины – это совсем не больно. Почувствовал лишь, что теряю сознание…

Очнулся. Я на стоянке. Несколько машин. Несколько фонарей. Никакого запорожца нет, как нет и следов от его шин. Я в полном порядке. Только не стою, а лежу возле какого-то «Фольксвагена».

Я был в шоке. Я был возбужден. На этот раз сомнений быть не могло. Галлюцинация. Причем, сюжетная. Либо я сошел с ума. Либо мне снова явил себя волшебный мир, часть которого – Кен, Белый Конь и этот трижды проклятый Кабан. После исчезновения «Запорожца» и его мерзкого водителя мои злоключения не закончились. Лежа на стоянке я, невзначай, посмотрел вверх, на небо. Луна и все как одна звезды были оранжевые. Необычное, съешь его жирный кит, продолжалось…

Я – сумасшедший? Наверное, да…

Да. Да…

Нет, я не хочу этого! Я – не сумасшедший! Нет! Нет! Или же да? И чего больше в моих ощущениях – «нет» или «да»? Сумасшедший я или нет? Да или нет?

Да. Да. Нет. Да.

Да. Да. Нет. Да…

Нет, – спохватываюсь я, – это уже не мое. Это из истории. Из времен Ельцина. Из референдума девяностых. Да, это точно не мое.

Слава Богу, вздыхаю я с облегчением. А то стало страшно. Ведь в этой мысли целых три «да» и всего одно «нет»…

Но хватит, приказываю я себе, думать об этом. Не буду больше говорить «да» и «нет».

Как в детской игре. «Да» и «нет» не говорите, черный с белым не покупайте… Игре сумасшедшего (или все-таки нет?) человека?

Сумбур, сутолока мыслей… Они отступили от меня, наверное, только потому, что я изрядно замерз. А то забыл обо всем из-за шокирующего видения с Кабаном и «Запорожцем», даже не встал со снега, покрывавшего асфальт стоянки. Холод помог. Немного привел в себя.

Из Останкинского парка я вышел с оранжевыми звездами над головой, тягостными размышлениями о состоянии рассудка и старообрядческими календарями в разбухшем портфеле. Я шел по первой Останкинской улице в сторону дома, когда звезды обрели свой обычный цвет. Моего настроения, впрочем, это почти не улучшило. Был уже первый час ночи, когда жена (она не спала и сразу услышала, как я открываю дверь) встретила меня банальной и, возможно, оттого разозлившей меня фразой:

– Господи, да на тебе лица нет!

Я не стал вынимать календари из портфеля, оставив этот приятный момент на другой, более хороший день, и отправился спать. Сон, однако, не шел ко мне. Очень сильно раздражала жена, ее близость ко мне в общей кровати. Будоражили, гнали сон и тревожные мысли о том, что я, возможно, безумен. И тоска по Кен. И депрессия…

Я вставал, выходил на лоджию. Курил возле шкафа с крыжовниковым вареньем. Головная боль, прежде оставлявшая меня на ночь, сейчас не ушла. Я понимал, бессонница скоро загонит меня в угол. Надеялся в этом плане на следующий день. На субботу.

Как в воду глядел! К утру этой самой субботы бессонница, казалось, забыла обо мне. Сон пришел. Сон длинный. Не очень спокойный, но все-таки…

Проснулся во втором часу дня. А потом были обед, отдых и ужин. Жена приготовила все, что я больше всего люблю. Была очень ласкова, хотя и выглядела напряженной. Немудрено… Ведь я почти не глядел на нее. Думал о Кен, о том, что, возможно, сошел с ума. Думал и о Наталье. Никакого секса с женой, разумеется, не было.

Сразу после обеда я поспешил позвонить Сидоренко, рассказал ему о старообрядческих календарях. Верно говорило сердце! Мой друг-конкурент шел по моим следам. Он побывал у старика из Лианозово на следующий день после меня. Уехал оттуда с комплектом календарей за девяностые годы. Тоже неплохой улов. Именно эти слова (с ударением на каждое из трех!) были произнесены мной в разговоре с Сидоренко. И он, и я – мы оба – прекрасно понимали: мои календари-ежегодники – приобретение несравненно более ценное! Ведь в девяностых годах тиражи были намного, очень намного больше!

После разговора я извлек из портфеля драгоценные календари, журналы «Искатель», а также Герцена и Огарева, поместил все это на достойные места в одном из журнальных шкафов в «Хранилище собрания редких книг, журналов и прочих приобретений». К сожалению, это любимое мной действие не обошлось без небольшого потрясения. Из полки, на которую поставил календари, вывалилось стекло. Старая полка, наверное, рассохлась…

С волнением подумав о том, что рано или поздно с полками «Хранилища» придется что-нибудь делать (самое маленькое – вызывать плотника для ремонта), я собрал осколки. Был расстроен своими мыслями и неприятной работой.

Дальше было еще хуже. Субботний вечер принес мне боль. Бессонница – я был просто счастлив! – отступила, и я рано лег спать. Но почему-то очень быстро проснулся. На кровати я был один. А на кухне горел свет. Никогда такого не было – чтобы вечерами жена сидела на кухне. Разумеется, я поспешил туда.

На жене была еще так недавно любимая мной черная ночная рубашка. Перед ней стояли бутылка румынского вина, подаренного нам ее братом (кажется, запасы этого вина у нас никогда не иссякнут) и почти пустой бокал. Ни слова не говоря, я достал второй бокал, сел рядом с ней. Мы допили эту и уговорили еще одну бутылку румынского вина. А потом пошли спать. Я крепко обнял жену, подумав перед быстро пришедшим от вина сном, что очень давно этого не делал. И я еще я подумал о том (эта мысль принесла с собой некоторое облегчение), что почти наверняка сегодня первый раз, когда жена устроилась ночью с бутылкой на кухне. Если бы такое случилось раньше, я точно заметил бы…

Понятное дело, рассуждал я про себя, она переживает стресс. Очень большой. Но хорошо, что такое отвлечение от него не стало привычкой.

Пока не стало… Возможно, беда уже на пороге. Я собирался расстаться с женой ради Кен, но это не означало, что я брошу ее в беде. Но как я буду бороться с этой бедой? Той ночью я не нашел ответа на этот вопрос.

Утром первая моя мысль была о том, что надо, наконец, попытаться разобраться, что со мной происходит. Я решил – сразу к психиатру не пойду. В первую очередь, навещу другого, очень умного человека, который, вероятно, сможет помочь. Сделаю это сегодня же. А до этого поговорю с женой.

Ее снова не было рядом со мной. Но, в отличие от начала вчерашней ночи, это уже было естественно и привычно. Она рано встает, возится на кухне с завтраком. Сама любит разнообразно и хорошо поесть и меня к этому приучила.

– Здравствуй, – я подошел к ней сзади (жена стояла возле плиты), положил руки на плечи.

– Здравствуй, – откликнулась она, положив свои руки на мои.

Прежде мне это нравилось, возбуждало, сегодня этого не было.

– Не делай больше так, как вчера. Не надо, пожалуйста, – попросил я.

– А что мне делать? – Она резко повернулась ко мне, во взгляде – обида. – Ты же в упор не видишь меня!

– Думаю, все так или иначе образуется. В любом случае, пить по ночам – это не выход.

– Все образуется, говоришь. Это лишь общие слова, – все с той же обидой произнесла жена.

– Согласен, – кивнул я, – но пойми, я сам до конца не знаю, что со мной происходит. Поэтому и тебе ничего не говорю. Но поверь, со временем все устаканится. Прошу тебя – только не переживай. Не делай того, что было вчера.

Я говорил и чувствовал себя мерзко. Потому что знал: даже если Кен – это галлюцинация, и я сошел с ума, то по-прежнему уже вряд ли смогу жить. Из-за Натальи…

Но сейчас надо было успокоить жену. И, кажется, я достиг своей цели:

– Что ж, – сказала она, – я попробую не волноваться. Буду ждать пока, как ты говоришь, все устаканится.

Она улыбнулась (вернее, заставила себя улыбнуться), и мы сели завтракать. После завтрака никуда не пошли – день был холодный и вьюжистый. Посмотрели мультфильмы и «Унесенные ветром». Фильм выбрал я. Подумал о том, что, может быть, он поддержит жену. И еще… Еще я подумал о Сидоренко. Он мог стать для моей супруги своего рода «спасательным кругом». Я понимал, что рассуждать так – это, наверное, цинично, но…

После обеда я позвонил хозяину «Лечебника Строгановских лекарств», который завтра должен был вернуться в Москву. Звонок разочаровал. Аудит на уральском заводе затягивался. Наша встреча была отложена как минимум на неделю.

Теперь я должен был идти к человеку, на встречу с которым очень надеялся. Аарон Михайлович…

Глава 9

Аарон Михайлович Спасский – это мой старый друг. Живет неподалеку. Рядом с метро ВДНХ, возле церкви «На Горке» (а так это храм Тихвинской иконы Богородицы), как ее называют все местные. В школе он был нашим преподавателем химии. На уроках рассказывал не только о кислотах и щелочах. Нет, он говорил обо всем!

После школы я очень долго с ним не общался. А лет десять тому назад мы случайно встретились на книжной ярмарке. С тех пор как минимум раз в два месяца я захожу к Аарону Михайловичу (он уже не преподает, давно вышел на пенсию) в гости.

Он, как и я, книголюб. А еще – интеллигент Бог знает в каком поколении. Многие из его предков посвятили себя преподавательской деятельности. Папа преподавал историю античного мира в Ленинградском университете, а свою диссертацию посвятил древней Иудее. Отсюда, как рассказывал Спасский, его отец и выудил экзотическое для русского человека имя. Так что, несмотря на свое древнее библейское имя Аарон Михайлович – русский.

Он не только интеллигент, эрудит, кандидат исторических наук (это потом его бросило в химию!), но еще и страстный коллекционер-неоднолюб. Периодически меняет предметы коллекционирования. Я застал утюги, пустые бутылки из-под водки, головные уборы солдат самых разных армий. Все это было, и все это перестало быть страстью Аарона Михайловича.

Сейчас он переживает серьезный роман с дверями от старых холодильников. Из-за этого полгода тому назад ему (а живет мой бывший учитель один) стало тесно в двухкомнатной квартире. Большая часть коллекции – примерно полторы сотни дверей – переехала на дачу, в специально построенный для нее новый сарай с большим окнами и частично стеклянной крышей (чтобы любоваться собранием не только и не столько при искусственном свете). А несколько десятков дверей – самых важных и ценных по мнению Аарона Михайловича – по-прежнему хранит его небольшая квартира на улице Кибальчича. Свободны от них (а также от других, прежних коллекций – мой бывший учитель практически ничего не выкидывает) только половина кухни, в которой мы обычно чаевничаем, гостиная, и коридор.

Я решил рассказать Спасскому о случившемся, потому что он не только феномен эрудиции. Мистика – одна из излюбленных его тем. Мистика с древних времен. Времен таинственного Египта, непознанной, мрачной Ассирии, величественной Древней Греции…

Я шел к своему бывшему учителю с надеждой. Перекрестился на кресты церкви «На Горке». Сегодня они показались мне какими-то особенно яркими. Это усилило мой оптимизм. Я увидел хорошее предзнаменование даже в том, что Аарон Михайлович, очень быстро – почти сразу после моего звонка – открыл дверь.

Лысый, как биллиардный шар, и очень высокий. Сутулый. Удлиненное лицо. Высокий, в морщинах лоб. Проницательный и в тоже время немного мечтательный взгляд (редкое, можно сказать, парадоксальное сочетание). Большие, старомодно завитые вверх усы. Именно так выглядит мой бывший учитель истории.

Спасский, как заведено у него, был одет в потертый пиджак, брюки (не признает, как он выражается, «затрапезный вид» дома).

Как же я был рад видеть этого человека! Очень надеялся на него. Попытался сразу рассказать ему о том, что со мной произошло. Не вышло. Аарон Михайлович ввел нашу встречу в давно установленный им порядок:

– Не будем торопиться, Сережа, дела пусть чуточку подождут. Сначала по нашему русскому обычаю, как говорится, хлеб да соль. Садитесь, пожалуйста, попьем чаю, – предложил он.

И мы, как всегда, пили чай. Черный чай и бутерброды из также черного хлеба с маслом. Белый хлеб Спасский категорически не признает. Он – русофил до мозга костей, считает его немецким изобретением. Посему у себя в доме не держит. Во время чая я рассказывал о своих книжных находках. Из них мой бывший учитель тут же выделил старообрядческие календари, попросив как-нибудь дать их ему почитать.

В свою очередь, Спасский рассказал мне о некоторых своих делах.

Он рассказал о том, что дописывает статью, в которой увязывает большее (по его собственным данным), чем в среднем по Москве, число самоубийств в его районе с влиянием Останкинской башни.

– Влияние это пагубно, Сережа, по-настоящему пагубно! – в каждом слове Аарона Михайловича звучала уверенность ученого человека, убежденного в своей правоте.

Он рассказал о том, что вышел из общественного совета одного из сайтов, на котором любители мистики размещают свои научные и околонаучные материалы.

– Уровень стал чрезвычайно низким, Сережа! Чрезвычайно! Я очень огорчен этим. Ничего не могу поделать. Поэтому, как говорится, решил умыть руки.

Рассказал Аарон Михайлович и том, что в конце февраля из-за большого количества снега резко просела суперсовременная крыша сарая для хранения дверей холодильников.

– Окаянные таджики! Как я мог доверить им такую работу! – негодовал Спасский.

Впрочем, тут же сообщил он, проблема благополучно разрешена. Срочно нанятые им строители (уже не таджики, а бригада из Узбекистана) привели крышу сарая в порядок.

После чая, во время которого нами были выпиты шесть чашек чая, съедены почти половина черного «круглого» хлеба и треть пачки сливочного масла, Аарон Михайлович пригласил меня в гостиную, значительную часть которой теперь заняли двери от холодильников.

Я был поражен: в прошлый раз (а я навещал Аарона Михайловича в декабре) здесь было всего несколько дверей. Прошло не так много времени, а как все изменилось…

Дверями был закрыт старинный шкаф с посудой. Они закрыли собой два также старинных кресла и еще один массивный комод. От дверей были свободны только книжный шкаф, диван рядом с ним и небольшой, довольно старый телевизор напротив него. Общую картину засилия дверей немного разбавляли два больших деревянных ящика, в которых Спасский хранил старые утюги и приличных размеров шкаф, заставленный пустыми водочными бутылками.

– Аарон Михайлович, а вы не подумали, что вам будет нелегко избавиться от дверей, скажем, увезти их на ту же дачу, когда ваше увлечение ими закончится? – спросил я. О том, что двери могу быть выброшены, я не мог даже подумать.

– Не думаю, молодой человек, что это случится скоро, – мой учитель сердито посмотрел на меня. – Подумайте только! Каждая дверь – это не просто дверь сама по себе. Не дверь как таковая. Нет и еще раз нет! Каждая дверь таит в себе историю жизни человека, а то и целого семейства! Каждая дверь – она может много рассказать о заводе, на котором ее изготовили. А потом, – Аарон Михайлович обвел глазами комнату, его взгляд был исполнен нежностью, обращенной к растущей коллекции, – разве не прекрасны эти двери сам по себе? Разве не красивы они? Неужели вы не видите этого?

Я не мог не согласиться с несомненно авторитетными, весомыми доводами, как и с тем, что обращенная к дверям ода, которую только что произнес мой бывший учитель, была также прекрасна. Поспешил сказать Спасскому обо всем этом. Было видно, что мои реплики растрогали этого умнейшего человека.

– А теперь, голубчик, – произнес он, – расскажите, наконец, что привело вас ко мне. Уверен, вы пришли не просто проведать меня. Говорите все, я ваш самый внимательный слушатель.

И я рассказал. Все, начало чему положило неожиданное волшебное появление обаятельного черта возле районной поликлиники.

Аарон Михайлович ни разу не перебил меня. И, – это немного удивило, – даже почти не задавал вопросов. Впрочем, последнее я отнес к тому, что достаточно подробно и точно изложил свою историю.

А вот что меня поразило по-настоящему, так это реплики моего бывшего учителя… Он сопровождал мой рассказ этими репликами, сказанными, скорее, не для меня, а про себя – но вслух. Наряду с обычными, свойственными Аарону Михайловичу «гм», «хм», звучало и нечто другое: «вот дает», «дура», «разве так можно» (это когда я рассказывал о Кен), «идиот», «болван» (а это во время моего повествования о Кабане), «да, он такой» (эти слова, как я понял, относились к Белому Коню).

Из всех реплик Спасского я сделал одно заключение. Он был, как говорят, в теме. Значит, я пришел по адресу. Значит, я не сошел с ума. Значит, – любимая мною Кен – это реальность!

Мои заключения подтвердили слова Арона Михайловича, произнесенные сразу после завершения моего рассказа:

– Что ж, Сережа! – учитель сделал паузу, откашлялся. – Могу сказать вам одно – вы точно не сумасшедший. В нашем мире, порой кажущемся сугубо материальным и грубым, есть очень много необычного. Много необычных, можно даже сказать, сказочных для обычных людей реальностей. Вы столкнулись с одной из них. Теперь вам предстоит какое-то время – какое именно зависит не только от вас – жить не только обычной жизнью, но и этой реальностью, которая уже пришла к вам. Уверяю вас, Сережа, все, о ком вы сейчас рассказали, существует. Думаю, что с Кен вы обязательно встретитесь. Сдается мне, – Аарон Михайлович едва заметно улыбнулся, – это произойдет очень и очень скоро.

Он немного помолчал, глубоко вздохнул, снова помолчал и, наконец, продолжил:

– Что будет между вами и Кен дальше – зависит, прежде всего, – кстати, думаю, вам не стоит быть очень мягким с ней, – от вас двоих. Я сказал «прежде всего», потому что в мире не только два персонажа. Есть, скажем, еще и Кабан. Он, наверное, не оставит вас в покое. Опасайтесь его, ни на минуту не забывайте об осторожности. Впрочем, – Аарон Михайлович покачал длинным породистым указательным пальцем, – я постараюсь предпринять определенные меры, чтобы он не слишком докучал вам. А Белый Конь… Знаете, мне сдается, он не такой простой, как вам представляется. Будьте настороже с ним! Возможно, это излишнее, но, во всяком случае, вам, голубчик, это не повредит.

Из сказанного явствовало – Спасский знает волшебный мир, с которым я соприкоснулся. Больше того, он не оставит меня в нем. Но главное, что сделало меня счастливым, это его слова о Кен. Я скоро увижу ее!

– Аарон Михайлович, – обратился я к нему, – благодаря вам я выйду отсюда не тем человеком, который постучался в вашу дверь. Я уйду другим – без сомнений в здравости своего рассудка, с надеждой на счастье. Я несказанно благодарен вам за вашу помощь, за ваше участие.

– Полноте благодарить меня, Сережа, – улыбаясь, махнул рукой Спасский, – я еще ничего не сделал для вас. Только рассказал кое-что. И то в самых общих чертах. А вот вы, Сережа, вы можете по-настоящему помочь мне. И можете сделать это прямо сейчас.

– Я сделаю все для вас, Аарон Михайлович! – с энтузиазмом воскликнул я.

– Отлично, – мой бывший учитель, улыбаясь, потер руки, – тогда за дело! Вы, Сережа, конечно, знаете – здесь, рядом с нами – гостиница. Так вот, рядом с ней стоит большой мусорный контейнер. Вчера туда выбросили литовский холодильник Snaige. Холодильник большой, редкий. Его сделали в шестидесятых годах, когда завод только открыли.

– Таких холодильников наверное, сейчас мало осталось? – поинтересовался я.

– Днем с огнем не найдешь! – воскликнул Аарон Михайлович. – Я вчера оттащил его в сторону от помойки, чтобы не увезли на свалку. А больше ничего не могу сделать. Дверь тяжелая – один с больной ногой (у Спасского давнишние проблемы с коленным суставом) не дотащу. Нанять кого-нибудь – тоже не могу. Денег нет. Помогите же, вы, Сережа, принести эту прекрасную дверь.

– Конечно, Аарон Михайлович, – вздохнул я.

Надел сегодня относительно новый черный плащ. Он станет грязным из-за этой литовской двери!

– Вы не испачкаетесь из-за этого, Сережа, не волнуйтесь, – будто угадал мои мысли Аарон Михайлович. – Не первый раз ношу вещи со свалок. У меня найдется два старых ватника. Ну что, пошли переодеваться?

– Пошли, – уже охотно произнес я.

Доставка громоздкой и тяжелой двери проходила благополучно до подъезда дома, где живет Аарон Михайлович. А здесь, в дверях, он, сделав какое-то резкое движение, подвернул больную ногу. Так что наверх я поднимался дважды. Сначала – с дверью. Потом с самим Аароном Михайлович (мой бывший учитель настоял именно на такой последовательности действий).

Был уже вечер, когда я, наконец, покинул его. Возвращался домой усталый, но вместе с тем окрыленный надеждой. Заснул, как младенец.

Глава 10

Зима выдалась малоснежной и теплой. Вчера, на следующий день после визита к Аарону Михайловичу, вообще зарядил дождь, который уничтожил хилый снежный покров и обнажил всю накопившуюся за зиму в городе грязь. По этой грязи, обходя довольно-таки глубокие лужи, я шел вечером от трамвая. Еще не домой – в магазин. Надо было купить кое-что по мелочи.

Я не пошел в привычную «Пятерочку». Решил сэкономить время, избежав очередей, и направился в небольшой магазинчик неподалеку от дома. Там всегда меньше выбор, выше цены и мало народа. Вход в магазинчик – через обычный жилой подъезд. Открыв дверь подъезда, я остановился – темно. Дверь, которая ведет в магазин, была закрыта. Неужели он не работает?

Как такое может быть? Я же видел, когда шел по улице – он открыт, в нем горит свет, и оттуда и туда идут люди. И все-таки я не сразу сделал следующий шаг. Шаг в подъезд. Почему-то почувствовал себя не очень хорошо. Чуть-чуть заболели виски. С этой болью и какой-то неожиданной внутренней настороженностью я простоял возле входа, наверное, минуту. Может быть, две. За это время ни в одну, ни в другую сторону никто не прошел мимо меня.

«Но ведь это маленький магазин, и людей в нем бывает немного», – рассудил я и решительно шагнул вперед. В подъезд. В сторону двери.

А потом было то, что уже испытал перед тем, как попал на сквер возле своего дома. Снова куда-то летел. Снова сдавило грудь. Но сознания на этот раз не терял. Я продолжал видеть мир. Видел – темноту, глубокую, как вселенная, и множество разноцветных ярких точек, рассыпанных в ней.

…Я лежал на траве. Но трава была не та, что в первый раз, в сквере между моим домом и Яузой. Здесь, где я оказался, трава была очень густая и короткостриженая. «Настоящий английский газон», – самоуверенно констатировал я про себя, хотя прежде никогда не лежал на таких газонах. Только видел их, когда единственный раз в жизни был в командировке в Англии.

А вокруг… Такого я прежде не видел. Фантастически прекрасный сад!

Неописуемая красота – цветы и кустарники, названий многих из которых я просто не знал. Все цвело, все было полно силой и радостью жизни. И все вместе это выглядело совершенно нереальным.

Я видел цветущие рядом друг с другом пеоны и розы. Небольшие (наверное, карликовые) яблони с яркими, будто нарисованными зелеными и желтыми яблоками, под которыми распустились тюльпаны – высокие, как гвардейцы, стройные, с головками самых разнообразных окрасок и форм. Но такого, по крайней мере у нас, в России, не может быть. Не расцветают у нас одновременно пеоны и розы. И яблоки не созревают в мае, когда распускаются тюльпаны.

Сад был нереальным, но все равно удивительно красивым. И гармоничным – без излишней пестроты. В разнообразии его красок доминировали три цвета – зеленый, розовый, желтый.

На какое-то короткое время я забыл обо всем. Жил тем, что рассматривал эту невероятную красоту. Поэтому, видимо, не сразу ощутил дуновение ветра, от которого мне стало немного прохладно.

Но почему, собственно? Когда я входил в магазин, на мне были зимняя куртка, брюки. Все, что полагается надевать в Москве в феврале месяце. А здесь, в дивном саду, я оказался без них. Только в желтой майке с открытыми плечами и коротких оранжевых шортах. Мне было легко и хорошо в своей новой мини-одежде. Не нравилось лишь одно – большое и аляповатое розовое сердечко, изображенное на майке.

Я снова оказался в мире волшебства. Душу будоражили огоньки предчувствия радости. Раз я снова здесь, в этой другой реальности, я обязательно увижу Кен. Об этом говорило мое чудесное перемещение, об этом говорил сам сад, в котором будто была разлита часть ее души. Я чувствовал это всем сердцем.

Возле меня проходила узкая дорожка из белого песка, по сторонам которой росли невысокие розы чайного цвета. Колебаний не было. Я пошел по этой дорожке. Не сомневался – она приведет меня к Кен. Мы встретимся, и я сделаю все, чтобы она больше не пропадала (даже на короткое время!) из моей жизни.

Я торопился к ней (правда, несколько раз в душе стрельнуло сомнение – а откуда, собственно говоря, такая уверенность, что увижу ее?), но тем не менее, не забывал посматривать на сад с английским газоном. Кустарники с желтыми, розовыми, белыми цветами…

Больше всего меня поразили не цветы, а они. Подобную, но несравненно более бледную картину я видел когда-то (кажется, век тому назад), когда оказался в конце апреля в Париже.

А какой же сильный аромат был в этом дивном саду! Запахи… Они бодрили, наполняли силами. Они возбуждали. Я чувствовал себя так, будто помолодел лет на двадцать. Не только из-за аромата сада. Дело было в Кен. Я не сомневался – она очень близко. Меня меняло приближение к ней.

Но вышло так, что не я, а она первая увидела меня. Тропинка шла возле широкого большого куста, густыми посыпанного маленькими розовыми цветами. Кен окликнула меня, едва я миновал его.

– Серджио! Я здесь!

Минуло две недели с тех пор, как мы виделись, а мне казалось – целая вечность. Вечность, в которой никто не называл меня «Серджио».

Я оглянулся…

Кен!

Как я мог прожить вечность, целые недели, без этой женщины… Без этой женщины с темными миндалевидными глазами и длинными каштановыми волосами!

Она снова была передо мной. Сидела в обыкновенном садовом деревянном кресле. Не откинулась в нем. Нет. Подалась вперед, глядела на меня. Была напряжена радостью. Я видел – сейчас Кен в дивном волшебном мире видит только меня.

Сегодня она была в открытом платье белого цвета. Платье было, как и в прошлый раз, короткое, открывавшее ее плечи, стройные (кстати, более загорелые, чем раньше) ноги. Кен, как и тогда, в сквере возле моего дома, была босиком. В руке у нее была небольшая белая роза, а на запястье все тот же браслет из древнего белого янтаря.

Рядом с ее креслом стояло другое такое же кресло (я знал, кому оно предназначено!). И еще здесь был небольшой круглый садовый столик, на котором стояли пузатая бутылка с удивительно высоким горлышком и две большие чашки – белые в красный горох. И еще на нем лежала небольшая, белого цвета папка.

– Я чуть с ума без тебя не сошел, – эти слова вырвались у меня вместо приветствия.

– Я тоже много думала о тебе.

Ее каждое слово было истиной, потому что не только я бросился к ней. Она тоже. Прошли секунды, и мы встретились. Я обнял ее за талию. Она положила мне руки на плечи.

– Здравствуй, Кен.

– Здравствуй, Серджио.

С этими словами она провела рукой по моим волосам, щеке. Я склонился к ее руке и поцеловал ее. Губами и языком.

– Ты ведешь себя, как рыцарь, – улыбнулась она.

Ее фраза… Она прозвучала для меня, как мостик. Между нашей первой встречей, когда я пообещал Кен стать ее рыцарем, и сегодняшним днем. И как тогда, в сквере между моим домом и Яузой, она снова сделала ударение на последнем слове: ее фирменный стиль. Я балдел от этого, от каждого ее слова. И от ее акцента балдел.

Из-за этого повел себя уже не совсем по-рыцарски. Наклонился, поцеловал Кен в плечо. Такое же загорелое, как и ее ноги.

Она наклонила свою голову ко мне. Я чувствовал аромат этой женщины. Все чары волшебного сада были ничто по сравнению с ним.

– Я хочу тебя.

Эти слова произнес не я. Их сказала моя любовь.

– Да, только давай не будем очень спешить.

Я скорее почувствовал, чем услышал эти слова Кен. Они были тихие и нежные, будто ласковое дуновение теплого июльского ветерка.

Кен не удалось быстро снять с меня майку, так же как и мне – ее платье, под которым были только белые стринги. Так получилось, потому что мы целовались и не хотели прерывать наш первый поцелуй. Но потом нам все-таки пришлось это сделать, и Кен увлекла меня за собой на зеленую, прекрасную, как жизнь, траву. Ее фигура оказалась не совсем такой, как я представлял. Более худенькая, чем мне казалось. А груди, наоборот, больше…

Здесь на траве мы ласкали друг друга. Я забыл обо всем. Забыл и о просьбе Кен не спешить. Стремился к близости. Она нежно, но решительно отстранила меня, упершись ладонями в мою грудь.

– Не сразу, не сразу, Серджио, подожди чуточку, я пока не могу, – сказала она.

– Хорошо, Кен.

Я видел: она не меньше меня хочет слиться со мной. Но что-то внутри нее мешает ей подойти к близости. И ей из-за этого плохо. Глаза… Они были еще не на мокром месте, но уже близко к этому.

– Не волнуйся, Кен, все будет так, как ты говоришь. А расстраиваться не стоит, все просто прекрасно, мы вместе – ты и я. И это самое главное, – произнес я.

Ответил на ее взгляд, которым она просила прощения за то, что пока у нас «не получается». Я понимал – мы первый раз вместе. А она – непростая. Наделена какими-то необычными способностями, о которых я почти ничего не знаю. И к тому еще – поэтесса. А это само по себе многое значит.

– Закрой глаза и расслабься, – попросил я ее.

Мы лежали рядом – Кен на спине, я на боку – лицом к ней. Медленные ласки – я гладил ее бедра, живот, груди… Чувствовал: именно это поможет ей. Ласки и поцелуи. Без всякого напора и натиска. И я оказался прав. От малого в ласках, которые скоро стали взаимными, мы медленно – темп задавала Кен – шли к большему. А затем она раскрылась мне.

Мы слились, как единое целое, почти сразу почувствовав токи и ритмы друг друга. Изумительно «подошли» друг к другу. И еще один счастливый сюрприз. Не ожидал, что Кен окажется такой страстной. Ее страстность проснулась не сразу во время нашего первого секса, но она появилась, она будто вспыхнула и была очень сильной.

После секса мы не отдыхали, как это почти всегда у меня бывало. Мы снова целовались (никогда сразу после интима не хотелось так целоваться!). Продолжение нашего единения…

Вокруг нас благоухали цветы. Над нами сияло ласковое, совсем нежаркое солнце. И еще я слышал, как стрекотали маленькие жители этого сада – кузнечики.

– Не уходи снова. Не исчезай, – тихо сказали мои губы ее губам.

– Не уйду, не исчезну, – так же тихо ответили ее губы.

И больше нам в эти минуты не надо было никаких слов. Мы были вместе, мы обрели друг друга. Я думал только об этом. И она тоже. Я чувствовал это своим сердцем и своими губами.

– Хочу навсегда остаться здесь, с тобой, в этом саду, – произнес я.

Ведь когда счастлив, хочется, чтобы мгновения превратились в целую жизнь.

– Это было бы прекрасно. Но это невозможно, – в глазах Кен я увидел тень грусти. – Моя магия не вечна.

Я обалдел. Конечно, давно понимал, что она необычная, но до такой степени… Она, подумать только, она создала весь этот огромный волшебный сад!

– Ты настоящая колдунья, – прошептал я ей на ушко, одновременно нежно целуя его.

Черт возьми! Комар! Откуда-то возник в нашем сказочном мире и укусил в спину. Больно-пребольно, видимо, попал в самый нерв. А главное – это произошло неожиданно. Я невольно ойкнул.

– Что с тобой? – с тревогой спросила Кен.

– Неизвестно откуда взялся комар и напал на меня.

Кен выглядела сконфуженной:

– Вау! В этом маленьком мире, который я создала сегодня для нас, не должен был оказаться голодный комар. Только кузнечики. Кстати, они тебе нравятся?

– Конечно, – кивнул я.

– А комар, – продолжила Кен, – это моя недоработка. Как, и комичное сердечко на твоей маечке. Очень комичное. Поверь, я не хотела, чтобы ты оказался в такой майке! Так что, у твоей колдуньи не все получилось. Кстати, я предпочитаю называть себя не колдуньей, а волшебницей. Извини за некоторую пафосность этого слова. – Кен сделала ударение именно на этом «пафосном» слове. – Мы все так себя называем.

– А мы – это кто? – поинтересовался я.

– Наша семья, – пояснила Кен, – точнее, наш род. Многие в нем – волшебники, как и я. Это очень древний разветвленный британский род. При всем этом я сама наполовину русская. Но прошу тебя, давай поговорим об всем чуть позже. Мне безумно хорошо. Не хочу пока никаких бесед. Только одно хотела сказать: прости за мою «заминку» перед сексом. У меня просто давно никого не было.

– Какое прощение? О чем ты говоришь! Сегодня ты сделала меня счастливым. Я до сих пор как в нирване… Молю тебя только об одном – не пропадай больше.

Последнюю фразу я произнес не сразу. Сначала дал время Кен побыть в состоянии почти абсолютного счастья.

– Не пропаду, – пообещала Кен, – честное пионерское! Так, кажется, у вас было принято говорить?

«Честное пионерское» она произнесла с нарочитым, еще более сильным акцентом. Еще и честь отдала. Была обалденно прекрасна в этот момент. Мне захотелось много раз поцеловать этого очаровательного обнаженного пионера, что я не преминул сделать.

Вскоре Кен ласково, но твердо положила конец нашим ласкам:

– Серджио, милый! Давай уже встанем и попьем фруктовой настойки из Йорка. Она – единственная немагическая вещь в этом саду. Она и еще кое-что. Я тебе потом покажу. А настойку я делала вместе с мамой два года тому назад. А заодно поговорим и о нас. Ты, думаю, сам хочешь этого?

Будто читала мысли… Я только кивнул. Хотел, чтобы она была со мной. Хотел больше узнать о ней. Лучше понять ее.

– Так что встаем, – с сожалением сказала Кен, – тем более, что времени у нас немного, скоро эта «вселенная» с садом просто исчезнет. А мне кажется, что беседовать лучше здесь, чем на вашей холодной московской улице. Ты ведь не можешь пригласить меня к себе в гости, верно?

– Это точно. Пока, – я, следуя примеру Кен, сделал ударение на этом слове, – пока не могу. Но это только пока. И мое «пока», обещаю тебе, ненадолго. И приглашу я тебя не в гости, а навсегда.

Вознаграждением за мои слова стали три подряд поцелуя в щеку. Я видел: Кен счастлива.

– Думаю, что я не буду против такого твоего предложения.

Ее темные глаза блестели. Как часто блестят глаза у женщин, которые любимы и любят.

Итак, мы начали наш разговор и даже, пожалуй, сказали друг другу самые главные слова, не поднимаясь с короткой густой травы.

А за столиком (домашняя настойка из Йорка, кстати, оказалась довольно крепкой, терпкой и сладковатой на вкус) Кен сначала рассказала мне, почему ее долго не было. Она прекрасно понимала, как подействовало на меня ее исчезновение. И разговор начала именно с этого. Но так вышло, что поговорили мы очень о многом…

– Иногда, – призналась она, – сама себя ругаю за свое поведение. Делаю, плохо подумав. На этот раз, – Кен лукаво, а вместе с тем немного виновато улыбнулась, пожала плечами, – решила покрасоваться перед тобой на лошади. А сама брала уроки верховой езды очень давно и совсем немного. Ну и вот, – она развела рукам, – все закончилось очень неважно. Конь-то прекрасный, но я ничего не умею! Упала, когда слезала с него. Растяжение. Так болело несколько дней! Едва ковыляла. В таком виде, извини уж, не хотела тебе показываться.

– А я, поверь, – я взял Кен за руку, – был бы безумно счастлив тебя видеть и в таком виде.

– Серджио! – она укоризненно посмотрела на меня, – я женщина. И мне хочется быть привлекательной во всех отношениях. А не ковылять с палочкой перед мужчиной, с которым, между прочим, только что познакомилась, и на которого, как говорят у вас в России, «крепко запала».

– Да, – не очень охотно согласился я, – наверное, тебя можно понять. А скажи, тот сквер возле Яузы – он был такой непохожий на себя, когда мы с тобой встретились – это тоже, как сегодня, была вселенная, которую ты создала?

– Не совсем так, – Кен отрицательно покачала головой, – тогда я просто немного видоизменила действительность. Сегодня использовала более мощную магию. Догадывалась, что произойдет во время свидания! – она хитро подмигнула мне, – хотела, чтобы все было, как в сказке.

– У тебя это получилось, – я нежно погладил ее руку, – лучше просто не могло быть. Поистине сказочный сад.

Я еще раз посмотрел вокруг себя. Хотел навсегда запечатлеть в памяти гармонию цветов, кустарников. Гармонию магии Кен.

– Скажи, – поинтересовался я, – а откуда ты тогда, в сквере, узнала о Наталье? Ты ведь имела в виду именно ее, когда сказала «шел в комнату, попал в другую».

Кен не сразу ответила. Она опустила глаза. А когда заговорила, выглядела немного сконфуженной:

– Просто, – она пожала плечами, – в тот вечер я подглядывала за тобой во время праздника на вашей фабрике. Хотела выбрать момент, чтобы перенести тебя на измененный мной сквер возле твоего дома.

– Получается, подсматривала? – нарочито сердито спросил я.

– Самую чуточку, не сердись, – весь вид Кен выражал раскаяние.

Оно было тоже картинно преувеличенным.

– А вообще-то, – неожиданно призналась Кен, – я многое о тебе знаю. Вот! Знаю от одного нашего с тобой общего, – она ненадолго замялась, – скажем так, знакомого. От твоего многоуважаемого и почтенного школьного учителя. От хорошо и давно знакомого тебе Аарона Михайловича Спасского, который приходится мне родным и любимым папой!

– Аарон Михайлович – твой папа?

Мне было, мягко говоря, сложно в это поверить. Мой бывший учитель – отец Кен?.. Это не укладывалось в голове. Для меня они были из совершенно разных миров.

Хотя… Хотя я знал, что у Аарона Михайловича есть дочь. Он несколько раз упоминал об этом. Вскользь. Говорил он и том, что развелся очень давно. Из всего этого я сделал вывод, что Спасский не поддерживает отношения с дочерью. Оказывается, я ошибался.

И все равно мне было нелегко связать их между собой… Но тут я вспомнил о репликах Аарона Михайловича, произнесенных перед героическим походом за дверцей от ржавого литовского Snaige. Он говорил о Кен как человек, хорошо знающий ее. И еще сейчас я посмотрел на саму Кен.

Да, кое на что я не обратил внимания. И у Кен, и у Аарона Михайловича – высокие лбы. А улыбка… Сейчас она торжествующе улыбалась: была довольна, что ошарашила своим признанием. Я глядел на нее и видел, насколько похожа ее улыбка на улыбку моего учителя химии. И волосы… У Кен они – темно-каштановые. И я был уверен – не крашеные. А Аарон Михайлович (это сейчас он лысый, как куриное яйцо), помнится, не раз говорил, что его волосы – разумеется, когда они у него еще не исчезли – были как раз благородного, исконно русского, как он выражается, рыжего цвета.

Мой бывший учитель оказался частью мира Кен… Это еще надо было уложить в голове. Как и все то странное, непонятное, что произошло со мной за время ее отсутствия.

– Удивлен? – лукаво посмотрела на меня Кен. – Я тебе потом расскажу о своих родителях. А то, – она слегка наклонила голову, – обо всем поговорим сегодня. А что останется на потом?

– Согласен, – кивнул я, не выпуская ее руки из своей. – Давай тогда о другом. Твой папа не рассказал тебе, что происходило со мной в эти две недели?

– Я знаю все, – коротко ответила Кен.

– Тогда, если можешь, Кен, объясни мне хоть что-нибудь, – попросил я.

Хотел понять, откуда взялся Кабан, который преследовал меня, почему мне помог Белый Конь. И с какой стати в последнее время я стал слышать лошадиное ржание.

– Объясню, конечно, – кивнула Кен. – Я же тебе говорила, что наша семья многочисленная. Вот ты и познакомился с одним из ее представителей, – вздохнула она. – Кабан, как ты его называешь, – это мой английский кузен. Троюродный. Зовут его Тони, – она неловко улыбнулась, – он действительно чем-то внешне похож на кабана. А так… Так он очень неплохой. Это сейчас его понесло. Понесло, увы, очень крепко.

Кен сделала паузу. Виновато поглядела на меня:

– Дело в том, что я давно очень-очень нравлюсь Тони. Мы росли в одном городе. В Йорке. Сколько помню, всегда ему нравилась. Но я не могла и не могу представить себя рядом с ним. Слишком разные люди. Он никогда не сможет понять мои стихи, а я – его мясной бизнес. А он очень упрямый. Не оставляет надежды, что когда-нибудь я выйду за него замуж. Всегда меня ревновал. Но на этот раз, – Кен глубоко вздохнула, – кажется, почти сошел с ума. Впрочем, немудрено, – она сделала паузу, – чувствует…

– Что именно? – спросил я.

Прекрасно понял, что имеет в виду Кен, но мне так хотелось услышать эти слова…

Она поглядела на меня. В ее взгляде я прочел то же самое, что она произнесла:

– Он чувствует, что на этот раз я полюбила.

Первый раз женщина первой сказала мне такие слова. И этой женщиной была Кен…

– И я тебя люблю. Люблю с тех пор, как увидел в сквере возле Яузы.

Я встал на колени перед ее креслом, взял ее руки в свои, поцеловал их.

– Серджио…

Она наклонилась ко мне, поцеловала мою голову:

– Сегодня самый счастливый и главный день в моей жизни. Это наш день.

– А вторым нашим самым счастливым и главным днем, – ответил я, – будет день, когда мы начнем жить вместе.

– А это, – покачала указательным пальцем Кен, – уже зависит, прежде всего, от тебя.

Я сразу понял, о чем идет речь. О моем браке. Кен не могла не знать о том, что я женат.

– Я сделаю все, чтобы это произошло очень скоро, – пообещал я.

– Я верю тебе, Серджио, – сказала Кен, – верю. Сейчас больше думаю о другом. Тони… Он как ненормальный, – голос Кен заметно дрожал, – я волновалась бы за любого, если бы Тони так преследовал его. А тут такая история с тобой. Ужасно…

Она наклонилась ко мне, прижалась ко мне всем телом.

– Очень страшно за тебя. И я только на днях узнала обо всем этом. От папы. И сразу примчалась из Йорка сюда. Пыталась поговорить с Тони, все для этого сделала! Но он, паршивец, скрывается от меня. Сумасшедший! Хорошо, что ему расшиб голову Белый Конь, как ты его называешь. Он спас тебя, ненадолго обезвредил Тони.

– Этот Белый Конь – тоже создание более чем необычное, – заметил я.

– Еще бы! – улыбнулась Кен. – Но о нем – а он стоит отдельного рассказа – лучше потом. Важнее другое. Меня, как и папу, очень тревожит Тони. На короткое время – после удара Коня – он лишился волшебной силы – а она у него, поверь, немаленькая! Сейчас приходит в себя. Доказательство тому – галлюцинация с «Запорожцем» и оранжевыми звездами. Пока силы не восстановились, он может только пугать тебя. Но потом… Я не знаю, – призналась Кен, – что он еще может выкинуть.

– Кстати, – тут она сделала небольшую паузу, мне показалось, старалась заставить себя говорить дальше, – извини за излишнюю откровенность, но от папы я узнала о твоем сексуальном, как он выразился, «взрыве». Так вот – это тоже дело рук Тони. Его колдовство.

Мне было очень неловко из-за того, что Кен так многое знает. Но что делать, сказал я себе, сам виноват. Сам выложил все Аарону Михайловичу.

– А пристрастие к сахару?

– Думаю, – кивнула Кен, – он и к сахару приложил руку. Не знаю, правда, что хотел достичь этим. Но Бог с ним. Ты ведь уже больше не сладкоежка.

– Нет, – подтвердил я и тут же вспомнил об еще одном необычном:

– Ржание лошади, которое я слышал. Это, если можно так выразиться, тоже Тони наслал?

– No! – рассмеялась Кен, – вот к этому наш злой гений, как говорили поэты в девятнадцатом веке, точно никакого отношения не имеет.

Она ненадолго замолчала, затем задумчиво произнесла:

– Тони… Теперь он с каждым днем будет становиться все более опасным. Поправляется. Это во-первых. А, во-вторых, уж как-нибудь узнает о том, что мы с тобой стали близки. Ведь как волшебник, он точно не слабее меня.

Последние слова были, как мысли вслух.

– Не бойся никакого Тони-Кабана, – я постарался успокоить Кен, – Теперь я уже немало знаю о нем. А раз предупрежден, значит вооружен.

– Думаю, вместе мы справимся с ним, – голос Кен звучал почти уверенно. – Я – начеку. И не собираюсь сидеть сложа руки. Папа – он не волшебник, но благодаря браку с мамой кое-чему научился. Он тоже действует. И знай – если что, я сразу постараюсь прийти к тебе на помощь. Ведь теперь я не в Йорке. Я – близко. И я не исчезну.

– А я, – пообещал я, – если, не дай Бог что, помогу тебе. Сделаю все. Надо будет – отдам жизнь.

Я поцеловал Кен в губы, скрепляя свое обещание.

– Черт с ним, с моим сошедшим с ума родственником! Довольно уже о нем. Не стоит того! – в ее словах звучала сильная злость. – Я, между прочим, так и не рассказала тебе до конца, почему уехала в Англию, после того, как прошло растяжение. Сейчас сделаю это. Не хочу, чтобы плохо обо мне думал.

– Этого нет и не будет, – твердо сказал я.

Кен кивнула и продолжила:

– Для моего отъезда были очень веские основания. В Йорке должна вот-вот выйти книга моих стихов. Я должна была изменить ее, – Кен выделила интонацией слово «должна». – Ее надо было обязательно изменить. Потому что изменилась моя жизнь. Не сами стихи, конечно. Они уже родились. Их не переписать. А вот иллюстрации я должна была изменить. Я поработала с художницей, чтобы она вложила в свою часть книги то, что произошло со мной, с моим «я». Гармония иллюстраций и стихов, – Кен вздохнула, но тут же улыбнулась, – из-за этого была, конечно, чуть-чуть нарушена. Но ведь это не самое главное, правда?

Она взяла со стола небольшую белую папку. Отдала мне. Иллюстрации… Я посмотрел на них и понял то, что хотела сказать Кен. Ей стало хорошо в последнее время. Благодаря любви.

Иллюстрации были самые разные – и в ярких красках радости, страсти, и в пастельных тонах нежности. Сюжеты… Их трудно пересказать, но доминанта у многих была одна. Пара. Женщина и Мужчина. Обнявшись, они стояли на самой кромке неяркого, в преобладании серых оттенков моря. Они сидели за открытым столиком в кафе, очертания города за их силуэтами сразу пробудили во мне ассоциации со столицей любви – Парижем. Они шли, взявшись за руки, по улицам старинного городка, в котором я сразу разглядел черты Англии…

Иллюстрации были прекрасные. Но мне было не очень хорошо в эти минуты. Я бы не поступил так, как Кен. Не видеться из-за того, что хромаешь? Полюбить и помчаться не к любимому человеку, а менять иллюстрации к своей книге? Я не понимал этого.

«Но Бог со всем этим. Какое значение имеет то, что было? Сейчас она, наконец, здесь», – сказал я себе. Но невольно подумалось и о другом: с Кен будет непросто. Она по-своему, очень по-своему видит мир.

– Я не завершила работу с художником, – сказала тем временем Кен. – Позавчера позвонил папа. Рассказал, что здесь с тобой произошло. Потребовал, чтобы я скорее приехала. Дескать, думаю о книге, а не о человеке, которого полюбила. Можно подумать, что я все знала и сидела на месте! – В голосе Кен звучало негодование. – Как будто бы я без его наставлений не помчалась бы к тебе, после того как услышала о твоих злоключениях!

Было видно, что Аарон Михайлович строго побеседовал с дочерью. Я был склонен принять его сторону. Но что поделаешь, если Кен – я уже понял это – особенная? Я был уверен, что не стану из-за этого меньше любить ее.

А сейчас не только любил, но и снова захотел… Хотя мы только что были вместе.

– У тебя прекрасный загар, – я провел рукой по плечу Кен.

– Искусственный, – откликнулась она, – ходила в солярий, пока болела нога. Сделала его для тебя, Серджио.

Кен положила свою руку на мою. Никто никогда не смотрел на меня так, как сейчас она.

– Знаешь, – произнесла Кен, – в эти минуты, когда мы смотрели иллюстрации, я будто заново пережила недели ожидания встречи с тобой. Как я хотела тебя! Думала – больше нельзя. Оказывается – можно. Я поняла это сейчас.

Вдруг она встрепенулась:

– Ай! А сколько же у нас остается времени?

Посмотрела вверх. Видимо, голубое небо и солнце были для моей Кен, как часы для обычных людей, потому что она сказала:

– Кажется, все хорошо. Волшебный мир еще проживет минимум минут двадцать. Мы успеем!

Она отодвинула свое кресло от столика:

– Войди в меня, – в этих словах были и требование, и мольба.

Ее слова, она вся, открытая для меня, все это сделали меня очень сильным…

*****

…Астрология Кен оказалась точной. Завершение бытия ее волшебного сада вернуло нас в темный мир февральской Москвы. Это произошло почти сразу после того, как мы поставили прекрасный восклицательный знак в нашем любовном слиянии.

Я снова почти потерял сознание. Почти, потому что чувствовал руку Кен в своей руке. А грудь снова – уже, можно сказать, привычно! – сдавила неведомая сила, пробуждающаяся при перемещении из одного мира в другой…

…Мы стояли возле маленького московского магазина. Я снова был в своей зимней куртке. На Кен было элегантное короткое пальто темно-песочного цвета.

Я обнял ее. Она прижалась ко мне. Мы снова почувствовали друг друга, несмотря на холод, несмотря на куртку и пальто, которые разделяли наши тела.

А затем – наверное, банальность присуща даже самой великой любви – я провожал Кен до хорошо знакомого мне дома. Дома ее отца – Аарона Михайловича Спасского (где еще она могла остановиться в Москве?).

На нашем пути был пустырь возле районной поликлиники, где я не так давно увидел самого прекрасного в мире «чертенка».

– Помнишь? – я крепко сжал руку Кен.

– Еще бы, – она так же крепко ответила на мое рукопожатие.

– Скажи, – поинтересовался я, – а почему ты появилась тогда передо мной в таком своеобразном виде?

– Иногда люблю позабавиться, – призналась Кен. – Решила поиграть с тобой, а заодно получше разглядеть человека, который мне довольно давно понравился.

– А иначе это было сделать нельзя?

– Так интереснее. Так было очень забавно. Ты был такой озадаченный, – она обняла меня за талию.

– Немудрено быть озадаченным, когда видишь перед собой черта. И при этом он сразу тебе, скажем так, симпатичен, – невольно улыбнулся я.

И тут же спросил:

– А скажи, пожалуйста, это когда же я тебе понравился, когда ты впервые увидела меня?

– Ой! Это было давно. Еще в октябре. Я тогда приезжала к папе, и мы крепко поругались. Он так ругал мои стихи, это было невыносимо! А тут как раз ты пришел. Я прежде много о тебе слышала. Ты уже – заочно! – был мне интересен. Тогда – до скандала – думала познакомиться. Но куда там! Так схватились с отцом, что я расплакалась. Показаться тебе такой? Вот уж нет. Но я на тебя я все-таки посмотрела: вы были в гостиной, а дверь в комнату, ну знаешь, в ту, которая сейчас забита книгами и дверями, была приоткрыта. Так вот я увидела тебя и после этого, как говорят в России, решила тебя закадрить.

– И правильно сделала.

По пути мы прошли неподалеку от сквера возле моего дома. Я невольно вспомнил, как искал Белого Коня и саму Кен после того, как услышал, когда курил на лоджии, конское ржание…

– Расскажи мне о Белом Коне, – попросил я.

– Белый Конь? – откликнулась она, – вообще-то его имя – Фаэтон, но мне нравится, как ты его называешь. Почему я сама до этого не додумалась?

В голосе Кен звучала досада. Она глубоко вздохнула, ненадолго замолчала. Потом снова вздохнула:

– Ну да ладно, ничего не поделаешь. Не пришло в голову. Буду теперь тоже иногда называть его Белым Конем. Он, ты верно определил, необычен. Намного необычнее нас, волшебников! У него есть своя магия. И ему очень много лет. Он нам никакой не слуга – живет сам по себе. В Шотландии. Там, где много гор – в Хайлендсе. Появляется там, где захочет и когда захочет. К нам часто приходит. Он давно знает нашу семью. Я знаю его с детства. И моя бабушка, – представляешь? – она тоже с детства знала его! Вот. А ржание, которое ты стал слышать, – здесь все просто. Фаэтон познакомился с тобой на Звездном бульваре. Потом, когда Тони напал на тебя, он сразу это почувствовал. А после того, как спас тебя, между вами возник некий контакт. Думаю, он к тебе расположен. Кстати, теперь ты понимаешь, почему Фаэтон не стал убивать Тони, а только, как следует, стукнул его?

– Конечно. Они хорошо знают друг друга.

– Именно так, – кивнула Кен. – У них всегда были неплохие отношения. Фаэтон думает – я это знаю! – что Тони просто немного спятил. В определенном смысле он прав.

– Кен, – спросил я, – а скажи, как Фаэтон оказывается здесь, в Москве, если живет, как ты говоришь, в горах Шотландии?

– Ну и вопросик, Серджио, – Кен снисходительно посмотрела на меня, – я же сказала тебе, у Фаэтона – своя магия, свое волшебство. А как он перемещается сюда… Я об этом знаю ровно столько же, сколько и ты.

Неожиданно Кен звонко и довольно громко чихнула. Раз, другой. Затем достала небольшой желтого цвета платочек, высморкалась в него.

– Наверное, это из-за перепада температуры, – задумчиво сказала она. – Из моего сада – прямиком в северную холодрыгу. Теперь будет болеть голова, и я не смогу ничего толкового написать.

Она с сожалением вздохнула, затем продолжила:

– Извини, отвлеклась. Так вот, Белый Конь говорить – ну это ты, наверное, понял сам, – не умеет. Но, поверь, волшебное начало в нем намного сильнее, чем у любого из нас! Моя бабушка и папа – а он знает почти все – думают так: Конь – это потомок кентавров из Древней Греции. Дело в том, что и бабушка, и мама, и я видели, как он превращался в кентавра!

Тут Кен улыбнулась:

– Я, кстати, Коню нравлюсь. А он…

Кен сделала паузу. Я видел: она сейчас не со мной. Она вспоминает. Эмоционально переключилась. Думает о нем. Об этом Белом Коне. О кентавре…

– Он, – наконец, продолжила она, – такой необычный, когда предстает в виде Кентавра…

С этими словами Кен провела пальцами по моей руке, лаская ее. Мне не понравилась эта ласка: чувствовал, что она адресована не одному мне. Даже прежде всего не мне.

Последовала пауза. Я не знал, что сказать. Вспомнил слова Спасского о Белом Коне: «он не такой простой, как вам представляется»…

Мы уже прошли подземный переход под проспектом Мира, миновали церковь «На Горке». Отсюда было рукой подать до дома, в котором живет Аарон Михайлович.

Кен, видимо, тоже подумала об этом. Грустно посмотрела на меня. Я – на нее. Видел – теперь она снова только со мной. Конь забыт.

– Скоро по домам.

Я мог лишь кивнуть. Не хотел отпускать ее. Но сегодня иначе было нельзя.

– Ой, – встрепенулась она, – я же не сказала тебе номер своего телефона! Обо всем, кажется, поговорили, а это вылетело из головы. Бестолковая!

– Я тоже виноват. Даже больше, чем ты. Это я должен был спросить у тебя твой номер.

Кажется, мои слова только чуть-чуть успокоили Кен. Я понимал: она нервничает. Не хочет расставаться…

– Я хочу часто-часто видеть тебя, – произнес я, – ты только не уезжай снова в свой Йорк.

– Не уеду, – пообещала она.

Мы остановились. Кен встала на цыпочки, и мы снова целовались. Не слышали шума проспекта Мира. Снова в этом мире для меня существовала только она. Моя невысокая женщина с темно-каштановыми волосами. Кен…

Возле хорошо знакомого мне дома на улице Кибальчича стояла одинокая высокая фигура. В ватнике, длинном элегантном шарфе белого цвета и коричневом берете. Аарон Михайлович Спасский вышел встретить свою дочь. Беспокоился за нее, как и любой отец.

– Не забудь сходить в магазин! – громко сказала мне Кен на прощание. – Ты ведь, кажется, собирался что-то купить из еды?

В ее голосе звучала ирония. Аарон Михайлович негромко хмыкнул, хмуро посмотрел на дочь. Кен можно было понять. Сейчас она должна была лечь спать одна.

Глава 11

Я посмотрел им вслед. Дочери и отцу. Видел, как входили в подъезд. А вскоре в квартире Аарона Михайловича зажегся свет. Сначала в гостиной, потом в соседней, небольшой комнате, почти полностью заставленной его коллекциями.

Я не зря стоял возле подъезда. Кен подошла к окну маленькой комнаты. Мы не помахали друг другу руками. Просто еще раз поглядели друг на друга…

Ее темный силуэт в свете оконного проема. Она опять была далеко от меня. По крайней мере, именно так казалось мне в эти секунды. Кен… Удивительная. Своеобразная. До конца непонятная. И любимая.

Я думал о ней, когда направился в сторону дома. Но почти сразу мысли о Кен потеснило неожиданное ощущение. Мне стало непривычно холодно. Но почему? Я был одет довольно тепло. Во всяком случае, по погоде.

Обалдел, когда понял, в чем дело. Под пиджаком у меня не было рубашки и джемпера, которые я надел утром. Вместо них на мне оказалась желтая майка с большим розовым сердцем!

Первая мысль была труслива и оттого неприятна:

«А что я скажу жене?!»…

Я, разумеется, поругал себя за нее. Но недолго. Надо было срочно что-нибудь придумать для жены. Ведь я же не собирался расставаться с ней прямо сегодня вечером.

Размышляя, как быть, я остановился, закурил возле памятника академику Королеву…

Звук смс. Оно было от Кен:

«Маечка – это тебе на память о сегодняшнем сказочном дне. Я тебя безумно люблю».

«Не только люблю, но и ревную», – дополнил я про себя ее смс. Ревнует… Оттого и сотворила маленькое недоброе колдовство с майкой. Что ж, Кен можно было понять. Она не хотела делить меня с женой. Но я понимал и другое: с женой надо было обойтись по-человечески.

На коротком пути домой идей, как объяснить ей свое появление в этой легкомысленной майке, не возникло. Я просто не знал, что делать, как поступить. То ли попытаться выкрутиться, то ли все-таки объясниться с женой прямо сейчас. Последний вариант казался мне не очень порядочным. Как можно?.. Это будет, как обухом по голове. С этими не очень неприятными мыслями я открыл входную дверь дома.

Понимал: либо повезет, либо нет. Второе было более вероятным. Жена обычно встречает меня у входа (она говорит, что чувствует мое приближение, и это сущая правда) и потом, пока переодеваюсь, редко остаюсь один: так повелось, что в это время мы общаемся. Так бывает, если она не смотрит что-то особенно интересное для себя по телевизору. Но сегодня, насколько я знал, она не собиралась этого делать. Передача «Голос» со взрослыми исполнителями уже закончилась, а «Голос дети», к сожалению, еще не начался.

Несмотря на это, мне повезло. Она вышла ко мне в прихожую, чмокнула в щеку и почти сразу скрылась на кухне. Разговаривала по телефону. Я удивился: моей жене такое несвойственно. Не любит телефонной болтовни, говорит, что устает от нее. Да и разговаривать ей особенно не с кем: брат и две давних подруги, с которыми она видится в лучшем случае раз в год.

Используя удачный момент, я быстро переоделся в домашнее. А «подброшенную» маечку скрыл в «Хранилище» – на книжной полке, за многотомным собранием сочинений Жюля Верна. Пусть книги мэтра приключенческого романа прикроют на время свидетельство моего собственного приключения! Эта мысль заставила улыбнуться.

Волнение отступило, и я снова думал о Кен. Только расстались, а я уже очень хотел быть с ней… Как мало времени мы провели вместе. Всего три встречи, включая ту, очень своеобразную, возле поликлиники… Подумать только, мы еще ни разу не спали вместе, даже ни разу не погуляли вдвоем!

Я сидел в кресле возле своих книжных шкафов, но даже (редчайшее дело!) не смотрел на их содержимое. Думал о Кен.

Так было до тех пор, пока ко мне не пришла жена. Она выглядела просветленной. Почти радостной.

Очень скоро я узнал, в чем дело. Оказывается, звонила одна из ее двух подруг. Почти старая дева, никогда не бывшая замужем. Теперь, как я узнал, ее жизнь кардинально меняется. Недавно на отдыхе (плавала на пароме по столицам балтийских стран) познакомилась с мужчиной.

– Представляешь, он на восемь лет младше ее! – рассказала жена.

Так вот, этот относительно юный господин приходил в себя после развода.

– Был весь такой несчастный, несчастный! – воспроизвела жена в своем рассказе слова подруги.

Теперь, судя по всему, несчастья до сегодняшнего дня неизвестного мне господина закончились. После того, как переспал с подругой жены (она, кстати, мне никогда не нравилась) в крошечной каюте парома, не расстается с ней. Живут вместе, а на днях сделал ей предложение.

– Аллусик так влюблена! Она согласилась, не думая! – ликовала жена.

Еще бы не согласиться, подумал, в свою очередь, я. Куда Алле деваться в ее-то годы, особенно если учесть, что это первое и, скорее всего, последнее предложение в ее жизни. Вслух, конечно, я этого не сказал. Не хотел нарушать гармонию чувств жены, которая искренне радовалась за своего ненаглядного «Аллусика».

Однако, как выяснилось почти сразу, жена думала не только о ней.

– Хоть бы и у нас все наладилось, – мечтательно сказала она.

Я только кивнул в ответ. А что еще оставалось делать? Не заводить же серьезный разговор, когда женщина (она для меня, несмотря ни на что, не чужой человек!) полна надеждой.

В последних словах жены прозвучали ноты легкой хрипотцы. Еще недавно бывшие приятными для меня. Они всегда были своего рода знаком. Означали одно: моя жена хочет меня.

Да… Меня, признаюсь, немного взволновала (как многолетний условный рефлекс) ее хрипотца, но не больше того. Даже в эти минуты я вспоминал о волшебном саде и о той, которая его создала.

Помимо всего прочего, я знал: еще на один секс меня сегодня просто не хватит. Но я ошибся – хватило. Жена, как никто другой, знает, как меня завести. К тому же после общения с «Аллусиком» она была на подъеме.

Еще на днях бывшая со мной бессонница канула в небытие. После этого третьего за день секса я заснул, даже не попив воды на ночь (моя давняя привычка).

– Тебе ни с кем не будет так хорошо, как со мной, мой мальчик, – прошептала жена.

Эти ее слова я уже услышал сквозь сон.

Но выспаться ни мне, не жене не удалось. Проснулись в два часа ночи. Разбудили хлопок и последовавший за ним звон.

С ума сойти! Оказывается, лопнула лампочка светильника в ванной (спальня находится рядышком с ней). Лопнула и разбила очень любимый женой полукруглый фиолетовый светильник.

Лампочка… То, что произошло с ней, можно было объяснить неким дефектом. Может, она осталась на ночь невыключенной (хотя мне казалось, что я на ночь погасил светильник). Но, в конце концов, я мог ошибаться, да и жена могла встать ночью и не погасить свет.

Но Бог с ней, с лампочкой. Совершенно фантастическим было другое: на зеркале в ванной появилось огромное, занимающее половину его поверхности, сердечко, нарисованное розовым (да, именно розовым!) фломастером. Очень похожее на то, которое было на маечке, спрятанной за старым добрым Жюлем Верном.

Я сразу понял: и лампочка, и сердечко – дело рук Кен. Злится, что сейчас, когда вернулась из Йорка, я не с ней, а с женой.

Жена… Она, заметив нарисованное на стекле сердечко, отреагировала на произошедшее не так, как рассчитывала Кен. Подумала, что сердечко – знак моих чувств к ней. Прижалась ко мне, прошептала «спасибо.

Я же, глядя на фиолетовые осколки, застыл в тревожном предчувствии, что Кен на этом не успокоится. А, значит, мне не удастся расстаться с женой «по-людски»…

Мы вдвоем собирали маленькие стеклышки с пола в ванной. Я думал о том, что, наверняка, это последнее дело, которым мы занялись вместе. От этого стало немного грустно.

У жены в это время были совершенно другие эмоции:

– Как жаль, что взорвалась эта проклятая лампочка! Как такое могло произойти? – с негодованием сказала она. – Твое сердечко – прекрасный, волшебный (я встрепенулся, когда она произнесла это слово: не подозревая того, попала в «десятку») сюрприз, но я все-таки предпочла бы увидеть его утром.

Она сердито посмотрела на осколки, а затем ласково – на меня. Была приятно поражена, даже, можно сказать, обалдела. Следствием этого стала несобранность, которая привела к тому, что она поранила босую ногу стеклом. Наверное, задело какую-нибудь маленькую вену, потому что кровь пошла сильно.

Мы устроились на диване, и я (очень хотелось, чтобы ей не было больно хотя бы из-за этого!) стал перевязывать ногу жены. Она нежно глядела на меня. А мне было очень жаль ее. И еще я почувствовал, как привык к ней, не очень любимой, за наши все-таки общие годы.

Снова легли уже в четвертом часу. Жена выглядела счастливой. А я… Я не сразу уснул. Думал: а стоит ли вообще все менять. Ведь я почти не знаю Кен. Я думал так, но все равно понимал: расстанусь с женой. Ведь Кен не станет делить меня с ней.

И снилась мне Кен, а не жена, которая была рядом. Мы снова были вдвоем на измененном ее волшебством сквере между моим домом и Яузой. Только мы вдвоем, и никого больше. Снова в легкие вливался изумительно чистый воздух, а ноги ласкала длинная, мягкая трава. Мы играли в волейбол большим оранжевым мячом. Такого же цвета были майка и шорты Кен. А еще она собрала свои длинные волосы в хвост. Как же это шло ей…

Мы оба – и я, и она, – знали, чем займемся после волейбола. Уже шли к этому. Прикосновения, взгляды… Но этого во сне не произошло. Меня разбудила жена, когда поднималась с постели.

*****

Начался новый день. Субботний. Он оказался днем, полным неожиданностей. Они начались прямо с утра. Я видел жену, когда вставала – была в прекрасном настроении. Пошла на кухню приготовить завтрак. А потом, почти сразу, я вдруг почувствовал – все изменилось. С женой что-то не так. Мне очень не хотелось вставать, отправляться на кухню. Но альтернативы не было.

Жена так и не занялась завтраком. Сидела за кухонным столом. Я сразу увидел то, что лежало на нем…

Кошмар! Белые смятые трусики (точь-в-точь такие, которые были вчера на Кен) и немного завядшая белая роза – родная сестра той, которая была в ее руке в созданном для нас прекрасном саду.

В руке жена держала большой лист бумаги.

– Так вот как она выглядит? – спросила жена, протягивая мне этот лист. Никогда не слышал, чтобы у нее был такой голос. Глухой. Какой-то безжизненный. Она тщетно старалась скрыть в нем свои эмоции.

Трусики… Роза… И этот рисунок! На нем была Кен на фоне старинного замка с высокой башней, деревьев с раскидистыми кронами, небольшой речки. Она стояла, опираясь руками на невысокую деревянную изгородь. В улыбке Кен я увидел ожидание счастья.

Это был рисунок из папки, которую она вчера принесла на наше свидание. Один из тех, которые были сделаны после встречи со мной. Накануне я лишь бегло взглянул на него, сейчас представилась возможность как следует рассмотреть…

Я глядел на рисунок и размышлял: зачем она все-таки делает это? Зачем так торопит события, делая людям больно? Не только моей жене, но и мне!

«Моя милая волшебница, ты, кажется, переборщила сегодня со своим маленьким злым колдовством», – подумал я. Нарисованная Кен тут же отреагировала на мою мысль, показав мне язык и хитро подмигнув.

Я вздрогнул. Но тут же одернул себя. Когда же, наконец, привыкну к волшебству, вошедшему в мою жизнь? Она теперь будет такой. Наполненной колдовством. Разнообразными чудесами. И добрыми, и, как выяснилось, не очень.

А затем я вздрогнул от нового волшебства.

Они начали падать сверху, как снег – маленькие розовые бумажные сердечки! Падали на пол, на плиту и на стол. На рисунок, который я по-прежнему держал в руках. И на голову и плечи жены они тоже падали. «Сердцепадение» было недолгим, но довольно обильным. Доминирующим цветом в нашей кухне стал розовый.

Жена сначала смотрела вверх, пытаясь понять, откуда валятся маленькие сердечки. Разумеется, безуспешно. Тогда она резкими движениями руки сбросила их со своей головы, плеч, смахнула, сколько могла, со стола, будто пытаясь очистить от них наш дом. Затем огляделась по сторонам. Кажется, поняла: быстро с этим розовым изобилием не справиться.

Теперь она посмотрела на меня. Сжала губы. Я видел: в ней сейчас только три чувства: гнев, обида и раненная любовь. А у меня сжалось сердце.

«Родная, я не хотел этого!», – мне очень хотелось, чтобы она услышала эту мысль.

– Бессовестный. Ты просто бессовестный. – Жена чеканила эти слова. Они звучали, как вердикт суда последней (во всяком случае, я был склонен думать именно так) инстанции. – Скажи, как ты мог так поступить со мной? Зачем эти трусики, роза, дурацкий рисунок? А это отвратительное конфетти? Нашел кого-то, скажи прямо. Без гадкого, унизительного представления. Неужели, нельзя было поговорить по-человечески? А я-то, дура, повелась на твою ночную шутку!

– Прости меня за все это, – я был искренен, как никогда. Решил, разумеется, взять все злые шалости Кен на себя. – Я сам не свой в последнее время. Ты верно говоришь. Я влюбился. Влюбился, как мальчишка. Потерял голову. Виделся с ней вчера. И так был сам не свой. А тут просто понесло. Проснулся ночью – только она в мыслях. Машинально нарисовал сердечко. Потом сидел на кухне. Пойми – и рисунок, и трусики, это для меня – часть ее! А потом просто забыл все убрать… Такое, – я с виноватым видом пожал плечами, – бывает, если влюбился. Прости, что так получилось. Извини и за конфетти. Я хотел сделать сюрприз для нее – думал пригласить сюда, когда тебя не будет (очень нехорошая часть «легенды», но как еще я мог объяснить то, что случилось?!). Не знаю, почему это сработало сейчас.

Я старался, очень старался, чтобы мое объяснение выглядело сколь либо правдоподобным.

– Ты либо негодяй, хотя мне даже сейчас очень трудно в это поверить, и врешь, либо просто сходишь с ума от нее, – тут же отреагировала на мои слова жена.

– Наверное, ты права, – я стоял напротив жены, опустив голову. Не хотел встречаться с ней глазами. – Я действительно без ума от нее. Хотел с тобой обо всем поговорить. Но, конечно, не так, как вышло сегодня. Прости, прошу тебя об этом еще раз.

«Кен не хочет ждать. Раз так получилось, то мне надо идти до конца», – сказал я себе и продолжил:

– Я люблю ее и хочу быть с ней.

– Что ж, судя по всему, ты действительно, как ты выразился, «без ума от нее». Я все понимаю, – негромко произнесла жена. – Раз так, стоять на пути не буду. Эта квартира твоя. Я не задержусь в ней. Не могу здесь находиться. Среди этого конфетти. Рядом с этими нестиранными трусами. С этой завядшей убогой розой.

Она поднялась со стула и теперь стояла напротив меня, опершись руками на стол. Ее пальцы были сжаты в кулаки. Прежде я такого не видел. Мне всегда нравились ее руки. Они красивы. Мне казалось, что им больно, плохо сейчас…

– Пойми правильно, – продолжал я, – это просто жизненная ситуация. Да, именно так. Ситуация. Непростая, поверь, не только для тебя, но и для меня.

– Непростая для тебя, говоришь? – Жена улыбнулась. В этой улыбке были горечь, обида и лишь малая толика язвительности. – Ты устроил сегодняшний балаган, чтобы скрасить непростую для себя ситуацию?

Я видел, как ей трудно. Надо пройти через расставание. А тут еще все остальное… И при всем при этом – я поразился ее внутренней силе! – она не впала в истерику. Она держала себя в руках. Я ожидал более бурной реакции. Ее поведение восхитило меня.

Я поглядел на жену. И был поражен: она красивее, намного красивее, чем виделось мне все эти годы!.. И она – родной для меня человек. Что же я делаю с ней… Я очень хотел помочь ей пережить этот момент. А вот слова почему-то находились с трудом:

– Да, – я грустно вздохнул, – получилось, мягко говоря, неудачно. Но ведь все это вышло случайно. Клянусь, у меня и в мыслях не было обидеть, унизить тебя. Мы же столько лет были вместе!

Жена пристально посмотрела на меня. Я видел – она почти верит мне. Но все равно такое ей очень трудно понять и простить.

– Я сегодня же уеду к себе, – произнесла она. – Приводи в этот дом кого хочешь. А вещи, – она пожала плечами, – заберу на днях. Прошу тебя только об одном.

– О чем? – встрепенулся я.

Был готов выполнить все, что попросит.

Просьба, однако, оказалась весьма скромной:

– Смени белье на нашей постели. Не хочу, чтобы твоя дама с большим ртом (подметила верно: у Кен действительно немаленький рот, а какая женщина может удержаться от того, чтобы не уколоть длинной острой шпилькой соперницу!), которая, я не сомневаюсь, очень скоро появится здесь, спала на простыне и накрывалась пододеяльником, которые я покупала для нас.

Черт возьми, я тут же вспомнил день, когда это темно-синее белье появилось у нас. Дорогое… Жена долго выбирала его. Извела меня магазинами. Хотела, чтобы оно понравилось нам двоим. И я помнил, как она стелила его. А я сидел в кресле, смотрел на ее обнаженные плечи, спину (она была в открытой ночнушке) и очень хотел ее. Красивое белье, открытая ночнушка…

Новое белье… Один день из нашей почти пятнадцатилетней жизни… Из эпохи, которая сегодня заканчивалась. Я понимал, что не дам задний ход, но мне все равно стало очень жаль, что эта эпоха сегодня, прямо сейчас, становится прошлым.

– Я сделаю все, как ты говоришь. Обязательно сделаю, – пообещал я. – И знаешь, я помню, как это белье появилось в нашем доме. Весь тот день помню.

Я обошел стол, приблизился к жене, положил свою руку на ее сжатый кулак. Очень хотел прикоснуться к ней. Не только для того, чтобы как-то поддержать. Нет – это было очень волнующее прикосновение к родной женщине.

– Еще раз прошу – прости за все.

– Ладно, – кивнула она, а ее щека чуть-чуть дернулась. – Что мне еще остается делать? Давно видела – сам не свой. Но надеялась – обойдется. Перегорит у тебя.

– Не перегорело, – развел я руками.

– Это я уже хорошо поняла.

Жена грустно улыбнулась, разжала кулаки. Кажется, ее напряжение, рожденное сегодняшним ударом, стало чуть-чуть меньше.

– Сейчас я уйду, – произнесла она. – Не буду мешать. Но ты знай, хотя я и не родила, но все и всегда старалась для тебя сделать.

Не родила! Говорит, что не родила… Переживает…

Это было для меня откровением. Я, собственно, никогда не просил ее об этом. У меня есть две дочери. А у нее… У нее нет детей. Выходит, для нее это – очень больная тема. Да, признался я себе, мы, наверное, общались намного меньше, чем нужно. Но, видимо, иначе быть не могло. Мы не половинки, предназначенные друг другу.

– Я знаю, что ты отдавала мне все, – я сжал ее руку, – всегда буду помнить все, что у нас было. И ни в коем случае не хочу прекращать с тобой общение.

Каждым своим словом я старался добиться одного – чтобы расстались по-хорошему. Чтобы жена ушла от меня без обиды на то, что сделала Кен, и что мне пришлось взять на себя.

Кажется, по крайней мере, отчасти, мне это удалось.

Рука жены откликнулась на прикосновение моей руки. Это было слабое движение, мне казалось, что она заставила себя его сделать. Но все равно мне сразу стало легче на сердце.

– Я тоже не собираюсь вычеркивать тебя из жизни, – произнесла жена, бросив на меня беглый взгляд, в котором уже не было гнева.

Но сильная обида еще жила в ней, потому что она тут же посмотрела на усыпанный маленькими розовыми сердечками пол.

Мы не разговаривали, пока она собиралась. Спустя полчаса я остался в своей квартире один. Поймал себя на том, что не только объяснялся сегодня с женой. Я ощутил другое. Уже во время объяснения. Расставание усилило чувство к ней… И я понимал: еще долго буду считать ее своей женой. Пройдет время, прежде чем она для меня станет просто Татьяной.

Глава 12

После ухода жены я почти час сидел на лоджии. Было очень тоскливо. Я то курил, то думал о разном. О жене, признаюсь, больше, чем о Кен.

Но я все равно безумно хотел видеть ее. Вернулся с лоджии, взял мобильник, отправил ей смс:

«Объяснился с женой. Раз и навсегда. Приходи. Я тебя очень жду».

Она не замедлила ответить своей смс:

«Я предполагала, что так будет))) признаюсь, я кое-что сделала, чтобы ты стал решительным. Конечно, приду. Но только ближе к вечеру, мне надо выглядеть сегодня особенной) для тебя) Буду ближе к 7:07».

Она скоро придет! Всего несколько часов, и Кен будет со мной, в моем доме. Еще вчера я не мог мечтать о таком счастье. Я был сердит на нее за то, что ускорила «отставку» жены, но знал – ни скажу ей ни слова об этом.

А теперь мне надо было заняться делами. Не только подготовиться к встрече Кен. Я продолжал думать о жене. Она сказала, что уедет к себе. В свою однокомнатную квартиру в Реутове. Да, скорее всего, так и поступит. Отправится туда, а не брату, к которому вообще-то очень привязана. Захочет побыть одна.

Будет тосковать. Будет в депрессии – я был уверен в этом. Жена тяжело переживает даже небольшие обиды. Я не знал, как она поведет себя. Вдруг снова захочет выпить, как уже было недавно? От последней мысли мне стало очень не по себе.

Сам я вряд ли смогу помочь ей…

Я снова подумал о «спасательном круге». Это означало, что мне надо позвонить Глебу Сидоренко. Сразу решил – выложу все начистоту. А дальше Глеб, я не сомневался в этом, начнет действовать сам.

Я позвонил Сидоренко. Как выяснилось, день неожиданностей продолжался. Первой стало расставание с женой, а второй – новость, которую сообщил мне Глеб. С нее, собственно говоря, наш разговор и начался. Я не успел ни слова сказать о том, что произошло.

– Как здорово, что ты позвонил! – радостно произнес Глеб. – Представляешь, я сам собирался тебе звонить. Есть чем обрадовать.

И обрадовал. Обрадовал, так обрадовал…

Что ж, ему в самом деле было от чего ликовать. Вчера вечером мой друг стал хозяином «Травника» издания 1911 года. Такого же, который был у моего уехавшего неизвестно насколько на Урал аудитора.

Мне нечего было противопоставить приобретению Глеба. Мое книжное собрание пополнилось в последние дни лишь двумя книгами. «Ленин в Смольном» – подарочное малотиражное издание начала семидесятых годов. Купил недорого на Ярославском рынке. Второй покупкой, сделанной также на Ярославке, стал второй том «Истории русской литературы» Николая Энгельгарта, изданный в 1903 году (первый том у меня уже был). В принципе, неплохой улов.. Но разве можно было сравнить Энгельгарта и «Ленина» с «Травником» Сидоренко? Пигмей и гигант… Я прекрасно понимал это.

Сидоренко, конечно, рассказал, как получил «Травник». Он не охотился за ним. Простая случайность. Пару дней тому назад ему по объявлению позвонила некая дама. Она позвонила не по объявлению о покупке редких и интересных книг, которые Глеб, как, впрочем, и я, разместил, где только возможно. Нет, она позвонила Глебу, как мастеру строительства заборов (напоминаю: именно это занятие было и остается практически единственным источником дохода для моего друга).

Он, откровенно говоря, обалдел от звонка. Не давал еще объявлений в этом году. Рано. Только февраль заканчивается. А дама, как выяснилось, еще в прошлом году записала в блокнотик его телефон. Очень хотела поставить забор пораньше. Едва сойдет снег. Чтобы уже точно на весь год защитить от соседских собак, кошек свои плантации лечебных растений. Эта проблема стояла перед ней давно. Но лишь сейчас смогла накопить на забор денег.

Сидоренко, конечно, сразу согласился поставить его. В последние годы его бизнес пребывает в упадке – мало у кого из небогатых людей есть деньги на новые заборы. А на богатых Глеб нечасто работает – у них такие запросы, которые, порой, ему просто не по плечу.

Телефонным разговором и устным согласием его общение с дамой не ограничилось. Она, судя по всему, особа очень серьезная. Попросила его приехать к ней и все обговорить. Вчера визит состоялся. Сидоренко познакомился со своей заказчицей.

Она, как оказалось, дочь известного гомеопата-травника. Также фанатично преданная своему делу, как и ее покойный отец, многие годы успешно практиковавший в Таллине, а затем – в Москве. Но, кажется, менее талантливая, чем отец: живет – Глеб все это увидел – небогато. Деньги на хороший забор, – защиту огромного участка со своими растениями – копила почти год.

И еще – она не замужем, а Глеб ей понравился. А у нее большая библиотека, особенно много книг о травах. Он тут же положил кое на что глаз. Что-то она наотрез отказалась отдать, а вот «Травник» (Глеб, кстати, узнал о нем от меня, дернул черт распустить язык до покупки!) и еще пару книг (намного менее ценных) она ему продала. Задорого, хотя и понравился.

– Теперь забор обойдется ей совсем дешево, учитывая, сколько я заплатил, – сказал мне Глеб.

– Зато тебя можно поздравить с «Травником», – я старался быть искренним, хотя на душе скребли голодные деревенские кошки зависти.

– Не только с этим, – произнес Глеб.

– А что еще?

Я с волнением ждал ответа. Насторожился. Возникла сильная жажда. Неужели Сидоренко разжился еще какой-нибудь раритетом? Меня же просто разорвет от зависти!

– Нет, не то, о чем ты, наверное, подумал, – Глеб в силу нашей общей страсти к книгам смог чуть-чуть «заглянуть» в мои мысли. – Она, эта Анна оказалась очень симпатичной.

Надо сказать, что мы во всем откровенны друг с другом – наша тридцатилетняя дружба позволяет нам это.

– И?.. – я очень ждал продолжения.

Был встревожен. Из-за своей идеи «спасательного круга» для жены.

– Ты ведь знаешь, – произнес Глеб, – у меня давно никого не было.

Конечно, с сожалением подумал я, кому сейчас нужен бедный интеллигент, фанатично увлеченный старыми книгами. Кажется, наши женщины в своем подавляющем большинстве решили, что такие люди не имеют право на продолжение рода. Доказательство тому – жизнь Сидоренко после развода. Романы, конечно, были. Но все очень короткие. И заканчивал их не он.

– Разумеется, знаю, – я грустно вздохнул.

– Да, а вчера, – я чувствовал, Глеб был счастлив, – я сразу ощутил: мы с Анной во многом похожи. У нее – травы. У меня – мои книги. Очень понравилась. Но все равно не ожидал, что все так быстро получится.

– Что ж, поздравляю, – без энтузиазма сказал я.

Мысленно начал прощаться со своим планом «спасательного круга». Но все-таки решил действовать.

– А у меня тоже изменения, – признался я.

И рассказал о сегодняшнем уходе жены. И, конечно, о том, почему это произошло. Сказал, что встретил другую. Без каких-либо подробностей.

– Черт возьми, – выругался он, выслушав меня, – понимаю, конечно, тебя. Но как же жалко Татьяну. Знаешь, я позвоню, поговорю с ней. Надо как-нибудь ее отвлечь от того, что стряслось.

– Правильно! – я с энтузиазмом поддержал Глеба. – Это самое верное, что ты можешь сейчас сделать. Она давно знает тебя. Ты для нее не чужой человек.

Говорил так, а самому было стыдно. Было что-то нехорошее в том, что я делал. Подталкивал друга к своей жене.

Не к Татьяне, нет. К жене…

С этим осадком я закончил разговор с Глебом. И сразу пошел курить на лоджию. По пути заглянул в «Хранилище собрания редких книг, журналов и прочих приобретений». Остановился возле полки, на которую определил «Ленина в Смольном». Взял ярко-красную, большого формата книгу в руки, полистал. Посмотрел выходные данные. Тираж – всего три тысячи экземпляров.

«Редкая книга. Неплохое, очень неплохое приобретение», – этими словами я старался успокоить себя. Не только из-за поражения в «книжном» соревновании.

Я не сразу пришел в себя. Решил: теперь надо сосредоточиться на одном. На том, как встретить Кен. Она же впервые придет ко мне. Придет в свой новый – я очень хотел этого – дом.

*****

Я взял новую пачку сигарет. Снова курил. Думал. Но сигареты (они всегда подстегивают мои мозги) на сей раз предали. Я не знал, как встретить Кен так, чтобы это стало для нее праздником. Только закашлялся и еще, сам не зная почему, расчихался. Чихнул, впрочем, три раза. Это, как известно, к исполнению желания. А я сейчас хотел одного: устроить маленький праздник для Кен. Троекратное чихание дало надежду, что я все-таки что-либо придумаю. Я решил снова подумать уже без сигарет. Идей, однако, все равно не было.

В конце концов я разозлился на себя. Был весь в мыслях и злой, оттого невнимателен. Возле выхода с лоджии споткнулся о камень, который всегда, сколько себя помню, использовался женщинами в нашей семье, как гнет при солении огурцов. В результате полетел на шкаф – хранитель крыжовникового варенья. Стукнулся несильно, но шкаф и варенье все равно обругал. «Гребаное варенье, на кой ляд нужны такие его запасы!».

«Вар-р-ренье, вар-р-ренье», – это слово засело в голову. Я почему-то повторял и повторял его по слогам, растягивая серединную букву «р». Нежданно-негаданно оно дало толчок мысли. Первое дело для праздника – это угощение. Кен нужно угостить вареньем! Я не слышал, чтобы британцы делали варенье из крыжовника. Оно вполне может понравиться Кен.

Итак, первым пунктом для праздника стало именно оно:

1. Варенье из крыжовника.

Следующие пункты придумались уже легче:

2. Хороший черный чай (надо купить).

Ведь англичане не мыслят себя без чая.

3. Яичница с зеленью.

Пункт третий возник потому, что эта яичница – одно из немногих блюд, которые я более или менее умею готовить. Козырной частью этого пункта плана должны были стать укроп и петрушка с «дачки», замороженные в холодильнике. Вряд ли, рассуждал я, они не понравятся Кен. Во-первых почти все женщины обожают зелень, а во-вторых Кен любит свой огород, а, значит, и то, что на нем растет.

Теперь дальше:

4. Пироги. Самые разнообразные.

Решение их купить снимало все остальные мыслимые и немыслимые проблемы с едой.

5. Спиртное.

Внутренний голос подсказывал мне, что его не должно быть много, и что это должно быть вино. Обязательно отечественное. Краснодарское или крымское. Оно, равно как и пироги, – для Кен все-таки скорее экзотика. И пироги, и вино, так же, как и чай, мне предстояло купить. В список покупок вошел и еще один пункт:

6. Хороший черный хлеб.

Я люблю его, знаю, как выбрать. Он скрасит любой стол.

«Но довольно с едой», – сказал я себе, занеся пункт шестой в свой список. Надо подумать и о другом:

7. Небольшая уборка в квартире.

Не планировал генеральную. Стараниями жены квартира была почти в образцовом порядке. В основном, я собирался заняться спальней, ванной и прихожей. Прихожей, потому что это по определению самое грязная точка в квартире. А спальня и ванная – ее самые интимные места.

И еще один пункт плана:

8. «Изюминка».

Что станет этой самой изюминкой я пока не знал, но время подумать у меня еще оставалось.

Магазин (я решил, что «Пятерочкой» на этот раз не обойтись, придется идти на проспект Мира в какой-нибудь более дорогой магазин) я отложил на «потом», принявшись с места в карьер (даже не пообедав) за уборку.

С прихожей разобрался довольно быстро. Больших трудозатрат потребовала спальня, где мне предстояло обязательно выполнить просьбу жены: сменить постельное белье. К слову сказать, я сделал бы это и без ее просьбы: не мог же я уложить Кен на простыню, которой уже пользовались. Зная ее вкусовые предпочтения, я постелил желто-зеленый комплект.

Направляясь из спальни в сторону ванной, я бросил взгляд на порозовевшую от сердечек кухню. Ее решил не трогать. Эти сердечки были для меня частью Кен. Пусть ревнивым, нехорошим колдовством, но все равно частью ее. Я не мог выбросить их на помойку. К тому же сейчас, когда почти успокоился после объяснения с женой, начавшегося как раз под дождем из этих сердечек, я мог иначе взглянуть на них. Сердечки придали кухне очень трогательный и праздничный вид. Может, и это было задумано Кен? То же самое я подумал и о большом розовом сердце, изображенном на зеркале в ванной. Решил, что его, ровно как и маленькие сердечки, оставлю в неприкосновенности.

Я чувствовал – поступаю правильно. Пусть сердечки встретят мою Кен. Она уже скоро придет. Написала к семи, а уже три часа дня. Надо подождать совсем немного. К тому же, сказал я себе, в работе время пройдет незаметно.

Я разделся по пояс и принялся чистить ванную.

…Это скверное ощущение возникло, когда я смывал моющее средство. Очень неприятное ощущение. Как будто не один в своем доме. Как будто кто-то вторгся на мою территорию. И этот кто-то меня ненавидит.

Неожиданно (вот день так день!) в ванной и прихожей погас свет. А в прихожей к тому же еще что-то упало. Но я не побежал туда и не попытался включить свет.

Не поступил так, потому что смотрел в зеркало ванной. Меня заставил сделать это свет, идущий от зеркала, изготовленного, кстати, на нашей фабрике.

Розовое сердце на его поверхности осталось на своем месте. Тусклый, пришедший в ванную свет родило не оно, а открывшийся мне мир зазеркалья. Мир вечерний (хотя здесь – там, где я находился, – был еще день). Мир враждебный и пасмурный.

На дальнем плане этого мира были низкие темные облака, деревья, аллея тополей, уходящая вдаль. Я знал это место – уголок Сокольников. Но я никогда не видел его таким серым, безрадостным.

Но Сокольники были на втором плане. А на первом был он. Человек. Глаза которого были мне хорошо знакомы. Почти такие же глаза были у Кабана, который хотел покончить со мной на заброшенной военными дороге, а затем явился галлюцинацией на стареньком «Запорожце». И в другом у меня не было сомнений – это тот самый господин, которого я случайно толкнул на празднике нашей фабрики.

Сейчас я впервые увидел его без маски и в истинном образе. «Тони… Так вот какой ты, Тони-Кабан», – подумал я, рассматривая его.

Глаза маленькие, с желтизной. Лицо так же, как у Кен, кельтского типа (все-таки родственники). Но совершенно другие черты лица. Грубые, будто высеченные угрюмым каменотесом. Тяжелый, большой подбородок. Довольно полные губы. Рыжеволосый…

На голове так же, как у Кабана из «Запорожца», повязка. Немного грязноватая (Тони, ты – неряха!) и меньше, чем прежде (поправляется, гадина!). Тонкие, охватывающие рот усы. Они выглядели немного комично, диссонируя со всем тяжеловесным обликом этого широкоплечего господина.

Выглядел Тони крайне разгневанным. Ненавидящий взгляд (это, впрочем, для меня уже было относительно привычным явлением), пунцовые щеки, нервные, судорожные попытки укусить свои собственные усы.

А еще он был, как и я раздет по пояс (иначе как бы я разглядел его широкие плечи?). Надо, кстати, признать, что, судя по тому, что я видел (все-таки считать полностью истинным образ в зеркале было нельзя; возможно, в нем была не только реальная, но и иллюзорная составляющая), Тони был физически более развит, чем я. Правда, я выигрывал в росте. У меня почти 190. Тони, как мне показалось, был на сантиметров пятнадцать ниже.

Мне было ясна цель этого появления в зеркале – как следует напугать меня (Тони, я был уверен, знал, что мне все известно о нем, о его колдовстве). Но испуга у меня не было. Я понимал – пока у Тони, после того, как его «приласкал» Белый Конь, нет сил на настоящий удар. Если бы он оклемался, то не торчал бы со свирепым видом и перевязанной головой в зеркале, а выкинул бы что-нибудь серьезное. Похожее на нападение в лесу.

Тони сощурил свои и без того маленькие глаза и сверлил меня ими. Будто пытался пронзить взглядом. Он молчал. Мне тоже не хотелось разговаривать с ним. И зол я был на него точно не меньше, чем он. Так что еще вопрос: в чьем, – в его или в моем взгляде, – было больше ненависти.

В этом нашем противостоянии (за исключением, конечно, «зазеркального» нахождения Тони-Кабана) никакого колдовства пока не было. Я чувствовал, что его и не будет. Мы были на равных. Мы смотрели друг другу в глаза. Я старался не моргать. Тони, кажется, тоже. Я весь сосредоточился на этой безмолвной борьбе: было тяжело выдерживать ненависть его взгляда, но отвести свой взгляд было нельзя. Как ни странно, но в эти минуты нашей своеобразной схватки я смог многое разглядеть в Тони.

Никогда не считал себя особенно проницательным, а сейчас, на свое удивление, кое-что смог увидеть. Не только ненависть (она была на поверхности), но и другие чувства и человеческие качества того, кто стоял напротив. Я разглядел в Тони честолюбие, волю, уязвимость. Он показался мне чувствительным и в тоже время совершенно заурядным человеком. И еще он был измучен (наверное, неразделенное чувство к Кен вымотало). Все это таилось в его взгляде, пряталось за его ненавистью. Я чувствовал – эта та его ипостась, которую видят немногие, которую скрывает за собой облик внешне самоуверенного, но ограниченного и не очень удачливого предпринимателя (Тони, мне кажется, твой мясной бизнес не процветает!).

Я подумал об этом и невольно улыбнулся. Подумал о том, что Тони не везло в жизни во многом. В любви и бизнесе точно. О первом я знал. Второе – сейчас почувствовал.

Злорадство…

Оно возникло во мне. Оно было неприятно мне. Пусть даже относилось к человеку, который ненавидел меня, даже хотел убить.

Я справился с ним, с этим злорадством. И сам удивился тому, что пришло на смену ему.

Жалость… Странная жалость к врагу, стоящему напротив меня. Эта моя жалость не убила ненависть к нему. Была впитана и воспринята ей.

Тони! Он это сразу почувствовал…

Я заметил: ему становится не по себе. Его щеки еще больше покраснели. А покусывал он теперь не только усы, но и верхнюю губу. К тому же несколько раз облизнулся. Потом неожиданно сморщил нос и один раз чихнул (один! – обрадовался я, значит желание, которое он загадал, не исполнится!).

Тони очень громко чихнул. Как будто находился не за зеркалом в относительно далеких от моей ванной Сокольниках, а прямо здесь. Рядом со мной. Затем он достал носовой платок (как мне показалось, не менее грязный, чем повязка на голове) и почти так же громко высморкался, не прерывая нашу схватку глазами.

Мой взгляд – я очень хорошо чувствовал это – был сильнее. Благодаря жалости. Эта жалость ранила Тони больше, чем моя ненависть. Я видел – он еле держался. У него дернулась щека. Он не убрал в карман брюк носовой платок, продолжая комкать его в руке. А я продолжал смотреть ему прямо в глаза.

Щека Тони снова дернулась, и я ощутил – сила его взгляда ослабла. Но он не отвел взгляд. Поступил иначе. Резким движением руки поставил свою ладонь между нами. Это означало одно – я победил. Я знал это. И Тони тоже. Видимо, поэтому он предпочел исчезнуть. На поверхности зеркала возникли серые тени. Они становились все гуще и гуще, пока не закрыли собой Сокольники и раздетого по пояс, кусающего свои усы Тони-Кабана с дергающейся щекой.

Я остался один в почти темной (ведь с появлением Тони лампочка выключилась) ванной.

Победил! На этот раз оказался сильнее Тони. Но я понимал, что мы еще встретимся. Возможно, не один раз. Предчувствие… Оно родилось во мне в эти минуты. Мне показалось, что я знаю кое-что из будущего. Некий его небольшой фрагмент. Открывшийся мне, возможно, совершенно случайно. Я будто видел внутренним зрением – во время одной из наших встреч (а, может, она будет единственной?) мы снова будет оба раздеты по пояс. И тогда уже будет схватка без всякой магии – борьба без правил. Но произойдет ли это или «предчувствие» – только мираж? Некая игра фантазии?

Сейчас мне не хотелось думать об этом. После своей победы я был на подъеме. Поэтому с энтузиазмом, довольно громко пропел строки из старой советской песни:

А теперь надо было снова работать. Готовиться к встрече Кен.

Но я не смог сразу этим заняться. Запах…

Раньше не чувствовал его. Потому, что жил одним. Нашей безмолвной дуэлью.

Я ощутил этот запах лишь теперь, сразу после своего победного пения. Он просто шибанул в нос. Запах знакомый, даже немного привычный, я же все-таки много лет кое-что выращиваю на даче. Приятным этот запах не назовешь. Тем более, если он такой сильный и если он – в собственном доме.

Я тут же связал этот запах со звуками в прихожей, которые услышал, когда погас свет, а в зеркале возник Тони. Ощущение было такое, что находишься в неубранном коровнике.

Вышел из ванной в прихожую. Что ж, я ожидал, что увижу нечто подобное…

Куча навоза. Свежего. Довольно жидкого. Его было немало – наверное целый мешок. И все это – на зеленом с красными ромбиками коврике. Коврике, который так любит моя жена.

В эти мгновения я возненавидел Тони сильнее, чем когда-либо. Он осквернил мой дом этим запахом, этой зловонной кучей.

Хотя… Хотя, возможно, сказал я себе, все не так страшно. Это наверняка галлюцинация! Иллюзия. Похожую штучку Тони-Кабан уже проделал со мной в Останкинском парке.

Решив проверить догадку, я нагнулся к куче, сунул в нее палец. Да, если это и была галлюцинация, то очень и очень сложная. Я ощутил пальцем навоз, который был, кстати, еще теплым.

Но и теперь предположение, что я столкнулся с очень сложным и каверзным видением, насланным Тони, не оставило меня. Решил чуть-чуть подождать. Может, навоз исчезнет?

Стоял, наверное, четверть часа. Куча по-прежнему лежала в прихожей. Только слегка растеклась по коврику. Что же, спросил я себя, так и буду пялиться на нее, размышлять о том, не мерещится ли она мне, до прихода Кен? Нет, довольно. Пора действовать. Убрать все это.

Тони почти в прямом смысле нагадил мне по полной программе. В такой день…

Омерзение и злость. Кажется, только эти два чувства были во мне, когда я собирал навоз в большой мешок из темного полиэтилена, когда нес на помойку этот мешок и наш коврик, когда мыл пол в прихожей. Лишь затем эти чувства стали постепенно уходить из меня. Но оставили почти совсем лишь после того, как я умылся и выпил два стакана.

А затем я схватился за голову. Почему я не подумал о Кен? Почему занялся уборкой? Почему сразу не позвонил ей? Не сказал, что она должна быть настороже? Все это можно было объяснить только шоком от вторжения Тони…

А сейчас шок проходил, а меня всего трясло от мысли: вдруг Тони «навестил» Кен? Правда, успокаивал я себя, он безумно любит ее, но все равно, раз, как говорила она, его «понесло», то может произойти всякое… Тем более, что она переезжает ко мне, и Тони (я почти не сомневался) знает об этом, а его волшебная сила (об этом можно было судить по навозу в прихожей) постепенно восстанавливается.

Я страшно ругал себя, за то, что не подумал сразу о Кен, пока набирал ее номер.

Похоже, она была в полном порядке. Она почти сразу ответила на звонок:

– Привет, Серджио! Я собираюсь к тебе.

– Как ты, Кен? Все в порядке?

– Со мной все хорошо.

Господи, как я был счастлив услышать эти слова! А Кен, кажется, что-то почувствовала, заволновалась:

– А что с тобой? У тебя какой-то странный голос.

– Со мной все нормально, Кен. Просто Тони… Он опять дал знать о себе.

– Что случилось? – в голосе Кен я услышал страх за меня.

– В принципе, ничего страшного, – успокоил я ее. – Потом расскажу. Главное – будь сама осторожна. Давай я приду за тобой в дом твоего папы.

– Не нужно, Серджио. Я хочу пройтись немного одна. Дорога из одного дома в другой маленькая, но очень важная для моей жизни. Я хочу кое о чем подумать. А ты за меня не волнуйся, – уверенно сказала Кен. – До сих пор Тони не сделал мне ничего плохого. Не думаю, что он способен на это. А если случится невероятное, то я точно, – она, как часто бывало, сделала ударение на последнем слове, – смогу постоять за себя.

– Я тебя очень жду, Кен. И очень люблю тебя.

– Я уже скоро приду.

Мне стало намного легче после разговора с ней. Кен каким-то неведомым образом помогла мне. Я вдруг ощутил, что этот очень короткий разговор будто поставил барьер между мной и тем, что случилось. Я уже мог не думать о появлении в зеркале Тони, о дерьме в прихожей. И еще я знал – больше сегодня не произойдет ничего плохого (наверное, эту мысль внушила мне Кен).

*****

Я не стал рассказывать Кен о своем предчувствии еще одной схватки. Зачем? Я все-таки не прорицатель будущего и не маг…

Теперь, переговорив с ней, я мог вернуться к тому, чем занимался до вторжения в нашу квартиру Тони – продолжать готовиться к встрече своей женщины.

Взглянул на часы и понял, что на проспект Мира уже не пойду. Не успею. А, значит, пункт с пирогами исчезает из моего списка.

Теперь надо было мчаться в «Пятерочку», купить там хлеб, чай, вино и что-либо взамен пирогов. Я быстро обернулся. Был вполне доволен походом: взамен пирогов взял дорогие пельмени. Правда, я такие раньше не пробовал, но все равно это был выход из положения. Теперь предстояло заняться готовкой. Времени на это было достаточно. Я рассчитывал сварить пельмени и пожарить яичницу в спокойном, размеренном темпе. Это помогло бы избежать ошибок, очень возможных при моем, мягко говоря, небольшом опыте.

Жизнь поломала планы. Звонок! Номер определился – Наталья. Странно, она никогда прежде не звонила мне в выходные. Нашему роману хватало и будних дней. А сейчас он закончился. Так почему же она звонит?

Короткий разговор с Натальей стал еще одной (я уже сбился со счета, сколько их было всего) неожиданностью этого субботнего дня…

– Я не могла тебе этого не сказать, – по голосу Натальи было видно, что она очень взволнована. – Сегодня я ушла от своего мужа. Уехала от него. Недавно, знаешь, совсем недавно решила пойти на это. Поняла одно – не могу быть с ним, когда есть ты.

Наталья говорила отрывисто. Я чувствовал – каждое ее слово выстрадано. В каждом слове – истина.

– Я звоню тебе, – продолжала она, – для того, чтобы ты знал: я одна, и я тебя жду.

Сказав это, она замолчала. Ждала, что скажу я. А я понимал – надеялась. Хоть я и сказал ей, что люблю другую.

– Ната, – произнес я. – Ты знаешь, как ты мне дорога. Но у меня есть другая женщина. И именно сегодня она придет в мой дом. А с женой я расстался. Как и ты – сегодня. Жена ушла.

– Я ничего не забыла, помню, что ты встретил другую, – не замедлила с ответом Наталья, – но я хочу, что бы ты знал – ты мне очень нужен. И я все равно буду ждать. Не вернусь к мужу. Там все, по крайней мере, с моей стороны, держалось на привычке. В последнее время привычка превратилась в мучение. А я хочу жить, а не мучиться. Хочу жить с тобой.

– Я понимаю тебя, – кивнул я.

– Так вот, – сказала Наталья, – я не верю, что у нас с тобой все закончено. Я помню, как ты смотрел на меня на карнавале. Как никто никогда. Такое не может уйти.

– Ты мне дорога, но…

Ее слова взволновали меня. Я вспомнил, как стремился к ней в день карнавала на нашей фабрике.

Но ведь потом этого не было. Потом появилась Кен.

Но… Сегодня… Какое совпадение. Я расстался с женой, а Наталья – с мужем. «Неужели судьба?», – вдруг спросил я себя. И сам испугался этой внезапной мысли. Ведь я сделал это ради Кен. Только ради нее.