Шиша. Тринадцатая кукла бесплатное чтение

Глава 1

Праздничный пир

Гудит на весь мир,

В улыбках хозяев лукавство.

Богаты столы,

И все веселы,

Но кто же здесь гость, а кто – яство?

Кэст

Костер, словно огненный пес, охваченный неутолимой жаждой, без устали лакал прохладный ночной воздух длинным алым языком и шумно отфыркивался огненными искрами, затмевавшими свет звезд, – правда, это превосходство длилось недолго: мгновенно потускнев, искры превращались в сизые хлопья и кружились над землей, напоминая грязные неряшливые снежинки.

Кэст блаженствовал, лежа на стогу свежего сена, развороченном с одного боку, – пару охапок пахучей сухой травы взяли оттуда на разведение костра. Правда, вскоре выяснилось, что это плохая идея: от сена повалил густой дым и безжалостно придушил едва проклюнувшийся робкий огонек. Кто ж знал, что сено, даже сухое, так непросто поджечь! У них в компании все городские, в жизни костров не разжигали (угли из пакета в мангале не в счет).

Лещ разозлился и сказал, что ему вся эта возня с костром вообще не интересна, а Хома уперся: зря, что ли, форель в лимонном соке мариновали? С розмарином! И Лея подхватила: она собиралась зефирки на огне поджарить. А Ума заявила, что давно мечтала перепрыгнуть через костер и эта ночь для такого эксперимента самая подходящая в году – купальская потому что, и обойтись без костра никак нельзя: она, можно сказать, только ради этого сюда и ехала. А иначе какой смысл ночевать в чистом поле, когда можно снять комфортабельный номер на какой-нибудь турбазе?

Пришлось Лещу смириться с мнением большинства, тем более что Лею вообще не переспоришь. Да и Ума от нее не отстает, когда они вместе. Она обычно робкая, но рядом с подругой сразу меняется, словно заражается ее вздорностью. Инга единственная из всех, не считая Кэста, оставила свое мнение насчет костра при себе: похоже, ей было все равно. Она неподвижно сидела в раскладном туристическом кресле, вытянув тонкие стройные ноги в белых джинсах, и безучастно наблюдала за происходящим с вежливой полуулыбкой на красивом ухоженном лице. Кэсту даже казалось иногда, что в ее взгляде сквозит некоторая снисходительность, словно она делает всем огромное одолжение своим присутствием. Она была немного странная, эта Инга… Да нет, пожалуй, даже очень странная. Взять хотя бы ее белые джинсы: разве нормальный человек поедет в таких на природу? Вот она и сидит теперь, как замороженная, боится испачкаться, видимо. Зачем, спрашивается, вообще поехала? Ясно ведь, что ни природа, ни костер, ни Кэст ей не нужны: она и не взглянула больше ни разу в его сторону после того, как они познакомились, а произошло это два часа назад, перед самым отъездом из города. Ингу, собственно, и пригласили из-за Кэста: в их дружной компании, сложившейся с детсадовского возраста, только он до сих пор оставался без пары. То есть раньше они просто дружили впятером, а потом как-то незаметно так сложилось, что Лея стала девушкой Леща, а между Умой и Хомой еще только начали проскакивать искры, но уже было ясно, к чему все идет. И вот, не то из чувства солидарности, не то из жалости, девчонки время от времени пытались «пристроить» Кэста и приводили в их компанию своих знакомых, причем Кэсту об этом заранее не сообщали. Сколько раз он их предупреждал, чтобы не занимались сводничеством – все бесполезно! И ведь дальше знакомства дело не шло, не складывалось у Кэста с этими приглашенными девушками: возможно, они чувствовали его внутренний протест и держались отстраненно, а он и не навязывался. Наверняка так будет и в этот раз.

Костер все-таки развели с горем пополам, убив на это весь вечер: вначале Лещ и Хома искали подходящее топливо в березовой роще, где их искусали комары, потом Лея и Ума начали ворчать на парней, потому что огонь все время гас, и эти четверо чуть не перессорились, а когда пламя наконец поднялось над сложенными домиком бревнами, время уже близилось к полуночи. Форели на углях и жареных зефирок никому больше не хотелось, прыгать через огонь – тем более. Все устали от этих хлопот и сидели вокруг костра, тихо переговариваясь, а Кэст вернулся на облюбованный стог сена, высившийся неподалеку – хитрый ход, чтобы не пришлось заводить беседу с Ингой.

Но совершенно неожиданно она вдруг сама пришла к нему. Плюхнулась рядом, словно они уже сто лет были знакомы, закинула руки за голову и томно произнесла:

– А хороший отсюда вид на звезды…

– Ну да, – согласился Кэст, оторопев от такой наглости.

– А почему ты – Кэст? Твое прозвище что-нибудь значит? – Она повернулась к нему и показалась даже милой с травинками, застрявшими в волосах.

– Так в Древнем Риме называли гладиаторов, дерущихся на кулаках, это были предшественники современных боксеров, – пояснил он. Это было правдой, но не полной.

На самом деле прозвище у него появилось примерно лет в шесть, а может, чуть раньше, а о гладиаторах он имел тогда весьма смутное представление. Наградил его этим прозвищем Лещ, когда они с ним впервые встретились на детской площадке. Кэст еще был просто Колей и отправился исследовать двор своего нового дома, в который переехал вместе с родителями. Картина далекого детства сильно поблекла с тех пор, но Кэст хорошо запомнил неприятное чувство, охватившее его при встрече с нахальным с виду мальчишкой со шрамом над верхней губой. Это был страх, смешанный со стыдом, вызванным желанием постыдно сбежать: с первого взгляда было ясно, что мальчишка, как говорила мама, «оторви и выбрось», и ничего хорошего от него ждать не стоит.

– Как зовут? – без предисловий спросил Лещ, приближаясь к Кэсту с недовольным видом. Услышав произнесенное в ответ имя, тут же задал новый вопрос: – А фамилия как?

– Строев.

– Кэст, значит, – припечатал Лещ и объяснил, поймав Колин недоумевающий взгляд: – Первая буква имени «кэ», плюс две буквы фамилии, вот тебе и кликуха.

– Вообще-то мне не нужна кликуха, – набравшись смелости, возразил Коля.

Лещ перебил его:

– Да ты че, такая классная кликуха! Лучше даже, чем моя! А я – Лещ, самый главный тут во дворе. Если кто-то наедет, сразу говори, не стесняйся, я разберусь! – с этими словами он поддернул вверх рукава куртки и сплюнул сквозь стиснутые зубы.

Лещ разговаривал, как взрослый, и употреблял много непонятных слов, отчего Коля сразу проникся к нему уважением и смирился с «кликухой». Ну а позже «кликуха» стала предметом его гордости, когда он узнал, что «кэстами» в Древнем Риме называли гладиаторов, которые вместо мечей и копий использовали в бою лишь собственные кулаки, но не голые, а обмотанные кожаными ремнями с выступающими наружу железными шипами: наверное, из таких приспособлений для кулачных боев и появились современные кастеты. Кстати, о кастетах Кэст тоже узнал от Леща. Новый друг любил говорить о разных приспособлениях, которые можно было использовать в драках, и как-то раз даже похвастался собственным кастетом, правда, пластмассовым и без железных шипов, больше похожим на игрушечный, но все равно эта штуковина на его кулаке смотрелась очень круто. Позже выяснилось, откуда у Леща такие познания и манеры: оказывается, его отец был бандитом, а год назад его посадили в тюрьму за разбой, но свой вклад в воспитание сына он все же внести успел. Видно было, что Лещ гордится своим отцом. В то время, которое впоследствии прозвали лихими девяностыми, бандиты были хозяевами жизни, богатыми и уважаемыми людьми, криминальное прошлое считалось скорее преимуществом, чем-то вроде списка побед у спортсменов.

– Гладиатор, значит… хм… ты совсем не похож на гладиатора. – Слова Инги прервали его размышления.

– А это плохо? – с нескрываемой иронией спросил Кэст.

– Нет, просто кличка тебе не подходит. За что тебе ее дали?

– Так уж сложилось! – грубо отрезал Кэст. Не выкладывать же всю историю происхождения «кликухи» девчонке, которую видишь первый и, скорее всего, последний раз в жизни.

Если бы Кэст знал в тот момент, насколько верным окажется его предположение насчет последнего раза, он держался бы от Инги как можно дальше – по крайней мере, так близко уж точно бы ее к себе не подпустил, избежав тем самым серьезных проблем, свалившихся на него с наступлением рассвета. Но, конечно, ничего такого он знать не мог: до момента, после которого уже нельзя было ничего изменить, оставалось несколько часов.

Инга вдруг поморщилась, заворочалась и принялась раскапывать сено рядом с собой.

– Что-то тут колется… ветка, кажется. Надо же, не вытаскивается!

– Передвинься на другое место, – посоветовал Кэст, наблюдая за ее возней.

– Тут еще что-то есть! – Проигнорировав его совет, Инга начала рыться в сене с азартом голодной кошки, почуявшей мышь. Ее белые джинсы прямо на глазах приобретали серый оттенок, но это, судя по всему, ее больше не заботило. Казалось, в нее что-то вселилось – настолько разительной была перемена в ее поведении.

– Что там может быть интересного? – Кэст приподнялся, заглядывая Инге через плечо. Она тянула к себе рукав какой-то одежды, терявшейся в глубине стога. От этой картины по спине Кэста пробежал холодок: еще не хватало только откопать здесь труп!

Но это оказалось всего лишь пугало. Большое огородное пугало, сделанное из пучка сена, перемотанного бечевкой и закутанного в рваный плащ. Из рукавов торчали корявые ветки, крепко сидевшие в соломенном теле.

Пока Инга выкорчевала из стога свою находку, все остальные, заинтересовавшись ее действиями, подошли и столпились рядом.

– Что там такое? – спросила Ума, вставая на цыпочки и вытягивая тонкую шею.

– Наверное, клад! Вон как старается! – раскатисто хохотнул Лещ.

– Черт, Инга! Посмотри на свои джинсы! – с упреком воскликнула Лея и покосилась на Кэста. – Что это с ней?

Кэст только плечами пожал, он и сам не понимал, что нашло на эту манерную красотку.

– Как будто дьявол вселился, – пошутил он, старательно пряча беспокойство, охватившее его в тот миг, когда светлые глаза Инги потемнели, напомнив ему мартовские проталины, освободившиеся от ледяной корки.

– Может, фонарем посветить? – участливо поинтересовался Лещ.

– Я принесу! – вызвался Хома.

Когда яркий луч света большим желтым пятном лег на стог сена, все увидели пугало в руках Инги. Ума испуганно пискнула, Лея охнула, а Лещ презрительно фыркнул и сплюнул сквозь стиснутые зубы.

– И стоило мараться из-за этого?

– Я думала, там есть кто-то живой. – Инга тряхнула головой, словно хотела избавиться от наваждения.

– Где, в стогу? – Лещ высоко вскинул белесые брови.

– Мне показалось, что я слышала голос… как будто шепот… – растерянно произнесла она, с неприязнью разглядывая свою находку.

– Звучит жутко. – Ума поежилась и бросила быстрый взгляд в темноту за стогом. – Может быть, там, с обратной стороны, кто-то притаился? Вдруг это деревенские решили нас попугать?

– Или ограбить, – мрачно добавила Лея.

Лещ нахмурился, пошарил в карманах куртки, выудил кастет, надел на правую руку, следом достал газовый баллончик и, держа его наготове в левой руке, кивнул Хоме:

– Пойдем-ка, проверим!

– Ой, нет, не ходите никуда, пожалуйста! – вскрикнула Ума, заламывая руки, а Инга вдруг, словно опомнившись, брезгливо отбросила от себя пугало и поспешно выбралась из стога. Вслед за ней на землю скатилось что-то темное и круглое. Поддев ногой этот предмет, Лея подняла его и, покрутив в руках, сообщила:

– Похоже, эта ветошь когда-то была шляпой!

Она встряхнула тряпичный ком, и тот, расправившись, действительно оказался мужской шляпой из черного фетра, с полей которой свисал какой-то лоскут. Лея подцепила его двумя пальцами, собираясь сбросить на землю, но ее рука застыла в воздухе, а в глазах вспыхнул интерес:

– Вы только посмотрите, какой прикольный был у пугала прикид!

При ближайшем рассмотрении лоскут оказался пиратской повязкой. Лея присела на корточки рядом с валявшимся на земле пугалом, натянула повязку на его безлицую голову, отделенную от тела несколькими витками веревки, сверху нахлобучила шляпу, и, подняв пугало вверх, продемонстрировала всем то, что получилось: – Гляньте, разве не красавчик?

Она рассмеялась, и кончик ее носа при этом задорно приподнялся. От ее смеха напряжение, витавшее в воздухе, растворилось без остатка.

– Хорош! – Ума заулыбалась, и ее раскосые глаза превратились в узкие щелочки, в глубине которых плясали красноватые искорки – отблески догоравшего костра.

Даже Инга растянула губы в широкой красивой улыбке, безупречные зубы тускло блеснули в свете луны.

– Заба-авно… – протянула она, откидывая назад длинные волосы, покрывалом свесившиеся на лицо, и Кэст отметил, что глаза у нее стали обычными, светлыми.

Вернулись Лещ с Хомой, обходившие вокруг стога, объявили, что поблизости нет ни души. Лещ взглянул на Лею, прижимавшую к себе пугало, и с хмурым видом двинулся к ней.

– А ну, дай-ка сюда! Оно, может, мышами и крысами обгажено, не хватало еще заразу какую-нибудь подцепить!

Отобрав у нее соломенную игрушку, он отошел к кострищу и швырнул ее на тлеющие угли.

– Эй, ну зачем так?! – разочарованно вскрикнула Лея. – Можно было прикольные фотки сделать!

Над пугалом поднялся серый столб густого вонючего дыма, а следом с протяжным гулом взметнулись ввысь языки яркого пламени. Необычайно длинные, они торжествующе затрепетали в ночи, осыпая все вокруг фейерверком огненных искр. Даже сухие березовые ветки, собранные в лесу, не горели с такой силой. Кэсту, наблюдавшему за всем происходящим с вершины стога, почудилось в этом что-то противоестественное, даже мистическое: ведь сено, которое раньше бросали в костер, не только не горело, а, наоборот, тушило пламя. Зато ветхое пугало в старой одежде полыхало прямо-таки адским огнем, вызывая в душе Кэста тяжелое предчувствие надвигающейся беды.

Ему вдруг вспомнилась поговорка: «Пришла беда – отворяй ворота». В тот же миг безумный вопль Леща пронзил пространство и разнесся над полем, вспугивая прикорнувших в густой траве рябчиков. Следом послышалась такая отчаянная брань, что Кэст понял: случилось что-то серьезное. Схватившись за лицо и дико завывая, Лещ закружил по поляне, налетел на Хому, отпихнул бросившуюся к нему Лею, рявкнув при этом: «Уйди, дура! Из-за тебя все!», и с размаху наступил в пылающий костер. Не удержавшись на ногах, он рухнул прямо на горящее пугало и, заорав благим матом, выкатился из огня. Его одежда дымилась, он корчился на земле и хлопал себя руками, продолжая орать. Хома подлетел к Лещу с пятилитровой бутылью воды и, перевернув ее вверх дном, начал отчаянно трясти, выплескивая воду на Леща. Тот высоко вскинул ногу и выбил бутыль у Хомы из рук со словами:

– Отвали, пожарник чертов!

– Обгоришь ведь! – обиженно ответил Хома, отступая в сторону. – Как лучше хотел…

– Его раздеть надо, помогите! – Перепуганная Лея суетилась вокруг Леща, пытаясь оценить, насколько серьезно тот пострадал.

– Конечно, в первую очередь надо снять одежду! – поддержала ее Ума. – Я здесь подорожник видела, его листья прикладывают к ожогам! Пойду поищу. – Она встала на четвереньки и принялась ползать в траве в поисках подорожника, чтобы внести свой вклад в оказание помощи пострадавшему.

– Вот только подорожника мне не хватало! Осталось еще заразу занести! – Лещ поднялся на ноги и оглядел поляну одним глазом, второй глаз он прикрывал ладонью. Его взгляд остановился на Кэсте, который, покинув свой насиженный стог, теперь стоял рядом, растерянно переминаясь с ноги на ногу. – Все из-за вашего чертова пугала! Ч-черт, как жжет, зар-раза! Черт, черт, черт!

Кэст молчал, виновато глядя на Леща, хотя и был уверен, что его вины в случившемся не было, он к этому пугалу вообще не прикасался.

– У меня гель от ожогов есть. – Подсвечивая телефоном, Инга принялась рыться в своем крошечном розовом рюкзачке, лежавшем в туристическом кресле. – Точно помню, что «Фенистил» с собой брала, он и от укусов насекомых помогает.

– Во, отлично! Хоть один разумный человек нашелся! – обрадовался Лещ и направился к Инге, продолжая держаться за глаз. – Ну что, нашла? Давай-ка, намажь меня.

Инга растерянно заморгала, явно не ожидая, что ей самой придется наносить гель на ожоги малознакомого парня, да еще на глазах у его подруги. Она окинула взглядом всех членов компании в надежде, что кто-нибудь вызовется взять на себя эту ответственную миссию, но таких не нашлось: Ума продолжала искать подорожник, Хома демонстративно отвернулся, всем своим видом показывая, что больше не намерен приближаться к Лещу, Кэст малодушно потупился, а Лея подняла валявшуюся на земле смятую бутыль из-под воды, прихватила несколько салфеток и пластиковых стаканов, которые раскидало ветром, и понесла к мешку с мусором, как будто ничего важнее уборки в этот момент не было.

– Лея! – окликнула ее Инга, судорожно сжимая в руках тюбик с «Фенистилом».

– К черту Лею! Намазывай! – Лещ стянул с себя футболку, представив на всеобщее обозрение свой могучий торс. Его спину покрывали волдыри и красные пятна, которые были хорошо видны в свете диодных ламп, установленных на раскладном походном столике. Лампы работали от встроенных аккумуляторов, их включили, когда разводили костер, и к этому моменту их яркость уже начала снижаться, но все еще была достаточной для того, чтобы разглядеть «орнамент», оставленный огнем на теле Леща.

– Ого! – вырвалось у Инги при виде этой картины. В ее взгляде мелькнуло сострадание. Она снова потянулась к сумочке, извлекла упаковку ватных дисков, и, приблизившись к Лещу, выдавила на диск гель из тюбика.

– Ватные диски не стерильные, – извиняющимся тоном произнесла она, протягивая к спине Леща дрожащую руку.

– Да и черт с ними! Мажь скорее, не тяни резину! – Лещ выглядел не только раздраженным, но, как показалось Кэсту, каким-то другим. Он всегда был хамоватым и резким, однако часто сдабривал свое хамство шутками: порычит, а потом вдруг скажет что-нибудь смешное, тем самым разряжая обстановку. Нет, все понятно, сейчас ему не до шуток, и все же… Кэст украдкой разглядывал друга и не мог уловить, в чем именно заключаются перемены. Складывалось впечатление, будто вместо Леща здесь стоял незнакомец, очень похожий на него: чужой взгляд, чужие интонации в голосе, да и речь… За последние пять минут Лещ несколько раз сказал «черт», а раньше Кэст не замечал этого слова в его лексиконе.

После того как все ожоги были обработаны, Лещ немного смягчился и, криво улыбаясь, подмигнул Инге здоровым глазом (второй глаз по-прежнему был скрыт под красными опухшими веками):

– Ну вот, теперь другое дело! Будто заново родился! Черт, как жаль, что ты не моя девчонка! – Он обернулся к Кэсту со словами: – Смотри, не прощелкай! Такую фею быстро уведут!

Кэст скрипнул зубами, сдерживая дерзкую фразу, готовую сорваться с языка. Он не любил, когда вмешивались в его личную жизнь, особенно так нарочито. В другое время не стерпел бы, но в этот раз промолчал, сделав Лещу скидку из-за ожогов: мало ли что человек может наговорить, испытывая болевой шок.

Инга даже бровью не повела, будто и не слышала неуклюжего комплимента в свой адрес: она с невозмутимым видом снова копалась в своем рюкзачке.

Зато Лея, бледная, как призрак, смотрела на Леща, кусая губы. Кажется, она уже сожалела о том, что не занялась его ранами сама.

– Ну и чего все приуныли? – Лещ прошелся вокруг угасающего костра, поддел ногой валявшуюся поблизости корягу и закинул на рдеющие угли. Искры взвились неистовым роем и замельтешили в воздухе, но Лещ даже не попытался от них уклониться, словно ему прежних ожогов было мало. – Хома, ну-ка, музыку включай! Зря мы, что ли, в такую даль приперлись?! Да-ава-ай пошуми-им! – Последнюю фразу Лещ пропел, пританцовывая и вращая руками. Кэст вспомнил, что где-то слышал такую песню.

– Аккумулятор сядет, – возразил Хома, окидывая Леща недоумевающим взглядом: тоже, судя по всему, заметил в нем странные перемены.

– Ничего, с «толкача» заведем! – беззаботно махнул рукой Лещ.

– Да ты гонишь! С какого «толкача»?! Машина на «автомате»! – Хома ошарашенно выпучил глаза.

– Ладно тебе, не нуди, включай музон! Мотор заведи, и все дела! – продолжал наседать Лещ. – И форель тащи, жарить будем!

– О, тогда я принесу зефирки! – оживилась Ума и, выронив охапку листьев подорожника, направилась к стоявшему чуть поодаль автомобилю.

Огромный квадратный «хаммер» цвета безлунной ночи смутно вырисовывался во тьме среди стогов сена. На фоне сельского пейзажа он совершенно утратил флер крутого авто, которым обладал, с рычанием гоняя по городским улицам, и теперь казался не круче какого-нибудь ржавого скрипучего трактора, по бумагам списанного на металлолом еще с десяток лет назад, но по факту обреченного бороздить окрестные просторы до последнего вздоха. Они купили его в складчину – Лещ, Хома и Кэст. Договорились, что будут пользоваться им по очереди, но чаще катались втроем. Все трое работали в одном месте – в крошечном ресторанчике с незамысловатым названием «Греча». Хома был поваром, Лещ – охранником, а Кэст – администратором. Ресторанчик дышал на ладан, и хозяин не раз грозился его закрыть, сетуя на низкую проходимость и маленькую выручку. Хома предлагал Лещу и Кэсту скинуться и выкупить это заведение, уверяя, что у них дела пойдут намного лучше. Эта тема не раз становилась причиной жарких споров, но к единому мнению они так и не пришли.

– Все проблемы из-за дурацкого названия. Сменим «Гречу» на что-нибудь мясное, и народ сразу потянется! – доказывал Хома.

Кэст же считал, что смена названия «Грече» никак не поможет.

– Место не проходное, нужно менять локацию.

Лещ его в этом поддерживал и добавлял:

– Не только локацию, но и стиль. Клиентов притягивает особая атмосфера. Было бы здорово открыть что-то вроде этно-кафе, такое отлично вписалось бы в парк на Беличьем острове.

– Там этих кафе – как грибов в лесу, – ворчал Хома.

– Зато центр города, народ толпами ходит, деньгами сорит. Все кафе битком, и на нас клиентов хватит, – убеждал его Лещ.

Но мечты вот уже второй год подряд оставались мечтами, и друзья продолжали работать в «Грече» за скромную зарплату.

Щелкнули, отворяясь одна за другой, передние дверцы «хаммера». Резкие звуки музыки хлынули из колонок. Кэсту казалось, что они причиняют ему физическую боль. Он мечтал вернуться домой. Наверное, еще ни разу в жизни ему не хотелось этого так сильно, он словно чувствовал, что родной дом увидит еще не скоро. С каждой минутой в нем крепло желание пешком отправиться к шоссе, чтобы поймать попутку до города, но на месте его удерживала мысль о том, что ребята не на шутку обидятся на него, особенно Лещ, который сейчас явно не в себе. Бедная Лея! Кэст смотрел, как Лещ кривляется под музыку (танцем это нельзя было назвать даже с большой натяжкой) и все ближе подбирается к Инге, и представлял, каково же Лее видеть подобное зрелище. Инга, хоть и пятилась от Леща, но смотрела на него с игривой улыбкой и, судя по всему, готова была вскоре уступить его натиску. Оба они постепенно отдалялись от костра и от поляны, все глубже погружаясь в темноту, и вскоре совсем исчезли из виду. Послышался кокетливый смех Инги, который через мгновение прервался удивленно-восхищенным вздохом.

– Может, потанцуем? – Перед Кэстом возникла Лея. Обращаясь к нему, она смотрела в сторону, в непроницаемую тьму, черной стеной высившуюся за границей дрожащего света, исходившего от костра, – туда, где исчезли Лещ и Инга.

«Неужели она надеется, что, как только окажется в моих объятиях, Лещ тотчас примчится обратно? Наивно!» – подумал Кэст и виновато произнес:

– Извини, что-то я сегодня не в форме. Пойду спать, пожалуй.

Под обиженным взглядом Леи он резко отшатнулся в сторону и врезался в Хому и Уму, сидевших у костра с шампурами в руках. Хома потерял равновесие, замахал руками, и нанизанные на его шампур зефирки попадали в огонь.

– Эй, потише! – заорал он и хотел сказать еще что-то гневное, но, взглянув на Кэста, а потом на Лею, только вздохнул и отвернулся. Похоже, он сочувствовал им обоим из-за ситуации с Лещом и Ингой, потому и замолчал.

– Ничего, у меня этих зефирок целый мешок! – поспешила успокоить Хому Ума, а затем, обращаясь к Кэсту и Лее, сообщила: – Впервые жарю зефир на костре! Вкус бесподобный! Вообще не сравнить с тем, что получается в микроволновке.

– Серьезно? – Лея подошла к ним и села рядом.

– Жаль, с форелью не заладилось, – тоскливо произнес Хома. – Собирались закатить вечеринку с барбекю, но что-то пошло не так…

– Все из-за пугала, которое откопала Инга! – подхватила Лея. – Если бы не это, вечер мог бы получиться идеальным.

Кэст, пользуясь тем, что о нем забыли, отправился к своему стогу и, погрузившись в пучину душистого сена, с наслаждением закрыл глаза.

Ему приснилось пугало, торчащее посреди голого черного поля. Рукава широкого плаща, раскинутые в стороны, трепетали на ветру; вылезшие из них корявые ветки, издали похожие на мумифицированные конечности, покачивались с костяным скрипом; шляпа сползла вниз и полностью скрыла пустое лицо. Над пугалом кружил здоровенный жирный ворон с огромным клювом, измазанным в чем-то красном. Над вороном висела огромная, в полнеба, желтая луна, покрытая сеткой трещин, извилистых, как червоточины. От луны веяло холодом и жутью, а из ее трещин что-то сочилось. Крупные капли с глянцевым блеском падали на землю, на пугало и на ворона, оставляя повсюду темные пятна. Покружив еще какое-то время, ворон сел на голову пугала и сложил крылья. Одним глазом, блестящим, как стеклянная бусина, он уставился на Кэста, а второго глаза у него не было. Перебирая когтистыми лапами, ворон топтался по шляпе, и та все больше сдвигалась назад, открывая то, что было под ней. Там оказалось лицо Инги, бледное и очень испуганное. В ее округлившихся глазах плескалась паника. Лапа ворона прошлась по ее лбу, оставляя багровые царапины. Капли крови выкатились из них и поползли по щекам, отчего ее лицо вскоре покрылось кровавыми дорожками, похожими на лунные «червоточины». Инга закричала, завертела головой, пытаясь сбросить с себя ворона, но тот продолжал царапать ее лицо, быстро превращая его в кровавое месиво.

Алые капли брызнули во все стороны, ослепительно сверкая в лунном свете и придавая ему красноватый оттенок. Капли взлетали так высоко, что забрызгали всю луну, и она стала красной, как рассветное солнце, только в отличие от солнца была не способна рассеять тьму и выглядела очень жутко в черном небе. Ее густо-красный свет тяжело бил в глаза Кэсту, и тот пытался отвернуться, но куда бы он ни посмотрел, красная луна была повсюду. Несколько капель долетели до него и алыми иглами вонзились в кожу, от них по всему телу разлился страшный зуд. Кэст начал неистово чесаться, как пес, искусанный блохами, и… проснулся.

Зуд никуда не исчез, и стало ясно, что его вызвали многочисленные мелкие травинки, коловшие тело со всех сторон. Кэст по-прежнему лежал в стогу. Его взгляд пронзил розоватое небо, припорошенное полупрозрачными хлопьями перистых облаков, скользнул к горизонту, над которым поднималось пламенеющее солнце, опустился к земле и прошелся по ней, исследуя пространство, попадавшее в поле зрения. Внимание Кэста привлек ярко-синий бугор, при более детальном рассмотрении оказавшийся палаткой. Кто-то из ребят устроился на ночлег с большим комфортом, чем он (скорее всего, Ума: это она брала с собой палатку в поездку). Палатка была двухместной, наверняка вместе с Умой там находился кто-то еще – либо Хома, либо Лея. Вероятно, остальные расположились в «хаммере», хотя едва ли им удалось нормально разместиться там втроем. Но, может быть, кто-нибудь тоже заночевал в стогу сена, как и Кэст?

Заворочавшись, Кэст случайно коснулся чьего-то тела и обнаружил, что рядом с ним лежит Инга: руки безмятежно раскинуты в стороны, светлые волосы разметались по лицу, скрывая его плотным платиновым покрывалом, чуть красноватым в отблесках разгорающегося рассвета. Или… Кэст похолодел, осознав, что рассвет ни при чем: волосы Инги были испачканы чем-то красным.

Испачканы кровью, сочащейся из царапин, оставленных на лице когтями ворона…

Дрогнувшей рукой Кэст сдвинул в сторону завесу из волос и подавился собственным криком: лицо Инги выглядело в точности так, как в последние мгновения его сна, представляя собой сплошную кровавую маску.

Глава 2

Боня

В выходные на Беличьем острове было не протолкнуться: отдыхающие бродили по аллеям и дорожкам плотными шеренгами. Между ними, чудом избегая столкновения, лавировали приверженцы активного отдыха всех мастей: бегуны, велосипедисты, любители скандинавской ходьбы, скейтбордисты. Все скамейки занимали влюбленные парочки. На каждом шагу встречались старушки, сыпавшие вокруг себя семечками и крошками, к ним слетались полчища голубей, а иногда прибегали и белки, из тех, что понаглее: отыскав брешь в голубиной туче, они стремглав мчались к месту раздачи, хватали, сколько влезало в лапу, и в несколько гигантских прыжков возвращались под прикрытие пышных елок, подступавших вплотную к аллеям парка.

Боня ничего не имела против голубей и белок, но вот от людей старалась держаться подальше, поэтому пробиралась к нужному месту через лес. Ее жизнь сложилась таким образом, что в свои неполные восемнадцать она не встретила ни одного человека, достойного уважения, и тем более – доверия. Причем осознала она этот факт не так давно, а раньше никогда не оценивала моральный облик окружавших ее сверстников и взрослых. Но однажды словно пелена с глаз спала: Боня обнаружила, что рядом с ней нет ни одной близкой души, никого, с кем можно было бы поговорить о наболевшем. Случилось это около двух лет назад, когда ее мать внезапно развелась с отцом и укатила в Америку, не обещая вернуться. Правда, она обещала забрать Боню к себе после того, как обустроится на новом месте, и поначалу Боня в это верила, но недолго. Вскоре мать сообщила, что мужчина, с которым она собиралась связать свою жизнь, ее бросил, не оставив ни гроша на пропитание, и ей пришлось устроиться уборщицей в кафе: денег едва хватало на аренду скромного жилья и еду, содержать дочь она была не в состоянии. «Возвращайся назад, мама!» – дрогнувшим голосом взмолилась в ответ Боня, чувствуя, как телефон выскальзывает из намокшей ладони. Она знала, что мать не вернется, потому что возвращаться было некуда: отец успел найти новую жену, да если бы и не нашел, все равно не пустил бы неверную супругу на порог. «Мосты сожжены. Прости меня, дочка…» – Услышав слезы в голосе матери, Боня почувствовала щемящую тоску, понимая, что больше они не увидятся. Казалось, мир рухнул в одночасье и дальнейшая жизнь потеряла всяческий смысл. Горе душило Боню и искало выхода, но поделиться им было не с кем. Кому она могла об этом рассказать? Одноклассницы способны были лишь завидовать и злорадствовать, ничего, кроме ехидных шуточек за спиной, от них не дождешься. Отец и родственники, даже с маминой стороны, тоже вряд ли посочувствуют, скорее, начнут извергать в адрес ее матери тонны критики, пусть и вполне заслуженной, но не способной облегчить боль, разрывавшую сердце Бони. А что способно было облегчить боль, Боня не знала. Однако позже до нее дошло: только человек, которому она по-настоящему не безразлична, смог бы ее утешить, но где же такого найдешь? Если даже родная мать бросила ее ради мечты о лучшей жизни, то что говорить об остальных? Бессмысленно надеяться на чье-то искреннее участие. Может быть, вообще все люди только притворяются, что любят своих родных? Скорее всего, никакой любви не существует…

Оглядевшись, Боня поняла, что пора выходить из леса: она добралась до кафе, где варили лучший кофе на всем Беличьем острове. Этот манящий аромат чувствовался даже здесь, пробиваясь сквозь густые запахи хвои и сосновой смолы. Повернув влево, Боня направилась к аллее, тянувшейся вдоль лесополосы, поднялась по бетонным ступеням и оказалась перед павильоном из темно-коричневого стекла с зеркальным эффектом. Прежде чем войти, она бросила мимолетный взгляд на свое отражение в зеркальной стене и пониже надвинула на лицо капюшон, пряча выбившиеся длинные пряди золотисто-медных волос. Как она ни старалась скрыть свою броскую внешность под черной курткой и мешковатыми джинсами, все равно была слишком заметной для бродяжки: длинные ноги, точеная фигура, милое лицо, изящный разрез глаз, взгляд с поволокой… Разве такую красоту спрячешь? Но до чего же это мешало ей жить! Мужчины то и дело таращились на нее, а их спутницы обжигали ее неодобрительными взглядами; некоторые даже шипели то ли на мужчин, то ли на нее, посылая ей вслед страшные проклятия и приписывая всевозможные пороки. Вот еще одна из причин держаться подальше от людей…

Боня взялась за дверную ручку и потянула на себя. От ароматов кофе и свежей выпечки у нее закружилась голова, и ей захотелось съесть круассан прямо здесь, хотя она не любила сидеть в кафе и обычно забирала заказ с собой. К тому же на другом краю Беличьего острова ее ждали…

– Мне три бургера самых больших, с курицей. Да-да, «Гранд Чикен два икс эль». И еще шесть круассанов. Нет, давайте девять. И картошки-фри три пакета, тоже «два икс эль». Три кофе еще. Все с собой. Нет, не все: один кофе и круассан не упаковывайте.

Бармен, тощий бледнолицый парень, выдал заказ с невероятной скоростью, несмотря на слегка заторможенный вид и рассеянный взгляд. Боня всегда удивлялась ловкости его рук: прямо фокусник!

Она расположилась на высоком барном стуле у стойки, тянувшейся вдоль стены. На стене висел небольшой телевизор, где транслировалась криминальная сводка. Весь экран занимало фото какого-то парня, и голос за кадром сообщал, что это беглый преступник, которого разыскивают за жестокое убийство девушки – дочери депутата городской думы. «Ого! – поразилась Боня, поперхнувшись горячим кофе. – Каким же надо быть кретином, чтобы отправить на тот свет дочь депутата! Интересно, чем она ему так насолила?»

Парень показался Боне вполне симпатичным: темные волнистые волосы, открытый и умный взгляд, интеллигентное лицо, тень улыбки на тонких губах. С виду не дурачок, да и на убийцу не похож, зато похож на Тимоти Шаламе из «Дюны», которого Боня считала эталоном мужской красоты. «Либо дочь депутата отъявленная стерва, либо здесь какая-то ошибка, но в любом случае, этот красавчик здорово влип! Сто процентов, его поймают!»

Боня сжала зубами хрустящий круассан, и теплая шоколадная начинка наполнила рот. Мир за стеклянной стеной кафе сразу стал казаться ярче и прекраснее, а высотки нового жилищного комплекса, отделенного от Беличьего острова широкой рекой, уже не выглядели такими недосягаемыми, словно находились в другой реальности. Боня размечталась, что наступит время, когда она сможет любоваться Беличьим островом, глядя в окно одной из этих высоток. Однажды она обязательно разбогатеет и купит там квартиру на последнем этаже с самым лучшим видом, а мрачные, изъеденные временем стены заброшенного яхт-клуба навсегда останутся в прошлом. Если только ей повезет разжиться достаточной суммой денег, она и для Маманши с Друидом подыщет новое жилье: они заслужили. Если бы не они, вряд ли она бы сейчас сидела здесь и жевала этот круассан, предаваясь радужным мечтам. Маманша и Друид не только удержали ее от безрассудного шага в пустоту за мостом, но и вернули ей способность мечтать. А еще они стали для нее новой семьей – не в буквальном смысле, конечно, но Боня была уверена в том, что, если бы с ней случилась беда, они бы огорчились куда больше, чем ее собственные родители.

Маманша и Друид были довольно странной парочкой. Оба они очень сильно отличались от нормальных людей как внешностью, так и внутренним содержанием. Хотя в последнее время разных фриков вокруг развелось – не счесть, Боня давно перестала удивляться при виде различных типов с татуированными и унизанными пирсингом лицами, с волосами и глазами диких цветов… ну разве что пузатые бородачи в обтягивающих леггинсах иногда вызывали у нее усмешку, которую приходилось прятать, чтобы не задеть их самолюбие, а в остальном, можно сказать, она уже ко всему привыкла. Но Маманша и Друид до сих пор ее слегка шокировали.

Внешность Маманши оставалась для Бони загадкой, потому что та всегда носила медицинскую маску, скрывавшую нижнюю часть лица, хотя пандемия давно канула в лету. Глаза она прятала за темными, абсолютно непроницаемыми очками. Может, Маманша и снимала их когда-нибудь, но Боне ни разу не удалось застать ее в этот момент. Наверное, у Маманши имелись веские причины на то, чтобы так тщательно маскироваться, но она никогда об этом не рассказывала. Боню разбирало любопытство, и однажды она спросила Маманшу, для чего ей солнцезащитные очки и медицинская маска в полутемном помещении клуба, где не бывает посторонних. Маманша буркнула в ответ что-то вроде «Береженого Бог бережет», а в другой раз, когда Боня снова спросила ее об этом, грубо отрезала: «Не суй нос не в свое дело!» С тех пор у Бони пропало желание задавать вопросы на эту тему: в конце концов, каждый имеет право на свои секреты.

Судя по сгорбленной фигуре и седине в коротко остриженных волосах, по возрасту Маманша годилась Боне в бабушки – должно быть, ей было не меньше шестидесяти. Но Боня иногда обращалась к ней «Мам», сокращая ее кличку, и той это явно нравилось. Как-то раз Маманша даже сказала: «Можно считать, что жизнь удалась, если кто-то зовет тебя мамой». Боня ничего не знала о прошлом Маманши и понятия не имела, были ли у той свои дети, но после этой фразы решила, что, скорее всего, нет.

Маманша умела предсказывать судьбу и этим зарабатывала себе на пропитание. Она оценивала свои услуги довольно высоко, а какой бы то ни было рекламой пренебрегала, поэтому очередь из желающих узнать свое будущее к ней не выстраивалась, однако иногда на площадку перед клубом приезжали дорогие автомобили, и тогда Маманша ненадолго покидала свое убежище.

Сеансы предсказания проводились тут же, под пешеходным мостом, протянувшимся над площадкой и когда-то соединявшим второй этаж яхт-клуба и трибуны болельщиков, расположенные на крутом берегу реки. Трибуны представляли собой широкие бетонные ступени и своей дугообразной формой напоминали фрагмент греческого амфитеатра. Наверное, в семидесятые это выглядело впечатляюще, но сейчас и ступени, и мост, ведущий к ним, имели жалкий вид: бетонные поверхности растрескались и раскрошились, отовсюду торчала ржавая арматура, а в лестничном пролете над трибунами зияли огромные дыры. К тому же, как часто случается с бесхозными городскими объектами, все они были сплошь покрыты аляповатыми и бестолковыми граффити, не имевшими никакой художественной ценности.

Всем клиентам, обратившимся за пророчеством, Маманша предсказывала страшные бедствия, которые должны были свалиться на них в недалеком будущем. Клиенты ей верили, возможно, потому, что у каждого из них имелись серьезные проблемы в какой-то сфере – либо со здоровьем, либо в бизнесе: ведь едва ли человек станет обращаться к гадалке, если у него в жизни все хорошо. Конечно, всем клиентам хотелось отвести от себя беду, и ради такого они готовы были расстаться с приличной денежной суммой, а Маманша ловко этим пользовалась: продавала им в качестве оберегов вещицы из дерева, изготовленные Друидом. Если клиент соглашался купить так называемый оберег (а они всегда соглашались), Маманша шептала на эту вещицу какую-нибудь абракадабру и вручала ему, уверяя, что до тех пор, пока вещица будет при нем, никакая беда его не коснется.

Боня считала, что все эти «сеансы» чистой воды мошенничество, но не осуждала Маманшу: ведь таким образом та пыталась выжить, не причиняя никому вреда, а клиенты лишались хоть и больших, но далеко не последних денег. Однако Боня опасалась, что однажды кто-нибудь из них убедится в бесполезности «оберегов» Маманши и явится к ней с разбирательствами. Но странное дело, время шло, а предъявлять претензии никто не спешил, словно клиентов все устраивало. Ну, или сила «оберегов» ни у кого не вызывала сомнений.

Иногда Боне казалось, что «обереги» действительно обладают неким мистическим действием, но подобные мысли она приписывала своей излишней наивности и доверчивости, от которых давно пыталась избавиться, и злилась, если в очередной раз обнаруживала у себя эти слабости. Мир прозаичен и жесток, считала она, и безнаказанно верить в сказки могут только те, кто обладает какой-то силой: силой богатства или силой власти, например. Всем остальным приходится постоянно быть начеку, чтобы не стать жертвой таких «силачей».

Недаром ведь Маманша и Друид обитали в заброшенной части острова, куда обычным людям доступ был закрыт: жестокий мир пережевал и выплюнул их на обочину жизни, и, если бы не Страж, едва ли они были бы живы до сих пор. Возможно, их маскарад объяснялся тем, что оба они от кого-то скрывались: либо нарушили закон, либо нажили себе смертельных врагов. Друид маскировался еще более тщательно, чем Маманша, и куда более затейливо: когда он находился «при полном параде», распознать в нем человека было практически невозможно. В такие моменты Друиду больше подошла бы кличка «Леший», потому что выглядел он, как ожившее дерево. Его маскарад состоял из голых древесных прутьев, скрепленных между собой в виде шалаша, и маскировочной сетки с имитацией увядшей листвы, какими часто занавешивают изгороди на летних верандах кафе. В отличие от Маманши, не расстававшейся с маской и очками, Друид облачался в древесный костюм лишь тогда, когда уходил в лес, который начинался сразу за яхт-клубом и тянулся до самого края острова, острым клином вонзавшегося в широкую реку. Непонятно, зачем Друид пользовался маскировкой, ведь этот лес располагался на территории, закрытой для посторонних, и попасть туда можно было лишь через ворота, которые охранял Страж – суровый мужчина с добрым сердцем. Он позволял бездомным, таким, как Маманша и Друид, жить в заброшенном яхт-клубе и даже подкармливал их иногда, покупал им бургеры, а в день зарплаты привозил продукты из супермаркета. По словам Стража, закрытую часть острова собирались благоустраивать на средства частных инвесторов, поэтому и огородили территорию. В яхт-клубе даже начали делать ремонт, подключили электричество и воду, но что-то пошло не так – то ли инвестиций оказалось недостаточно, то ли возникли проблемы с законодательной базой, но работы остановились еще два года назад. С тех пор кроме Стража никаких работников на объекте не было, и он опасался, как бы ему вскоре не пришлось подыскивать новую работу, если финансирование совсем прекратится. Из шестерых охранников, работавших на объекте с момента запуска проекта, остался только он. Зарплату ему платили неплохую, но, если учесть, что работал он без выходных, выходило не так уж и много. Правда, выходные и отпуск Стражу все же полагались, на время его отсутствия ему обещали прислать замену, но он предпочитал отдыху денежную компенсацию, не желая никому уступать свой пост. Боня догадывалась, что Страж делал это не из жадности, а из жалости к тем, кого приютил, ведь другой охранник мог бы выдворить Маманшу и Друида восвояси или донести о них руководству, и тогда им пришлось бы искать новое убежище. Впрочем, и Боне тоже: пусть у нее и была своя комната в родительской квартире, но туда она возвращаться не собиралась. Уж лучше скитаться по подвалам, как, кстати, она и делала, прежде чем очутилась в этом яхт-клубе. Правда, именно из-за этого она сюда попала и только чудом не отправилась на тот свет.

Чудо в виде Маманши появилось в тот момент, когда Боня стояла на самом краю пешеходного моста, примыкавшего к яхт-клубу, смотрела на «амфитеатр» под мостом и гадала, будет ли ее смерть мгновенной, когда она упадет на бетонные ступени, или ей предстоит еще помучиться. Не хотелось бы выжить и остаться калекой. Она уже присмотрела место, где изъеденный временем бетон почти сошел и обнажились железные прутья арматуры: если удастся приземлиться туда, то шанс на выживание будет ничтожным. Осталось лишь собраться с духом и сделать последний в своей жизни шаг. Сердце затрепыхалось, как пойманная бабочка, нервы натянулись стальными струнами. Мелькнула мысль, что очень символично умереть в тот же день, когда и родилась: даты на могильном памятнике будут смотреться красиво (конечно, если ее найдут и похоронят, а то, может, она, уже мертвая, скатится в реку, и ее унесет течением).

Перед тем как сделать последний шаг, Боня окончательно справилась с бурей эмоций, клокотавшей внутри, и заставила себя признать, что решение расстаться с жизнью продиктовано не сиюминутным порывом, а необходимостью: после ссоры с отцом она осталась без крыши над головой, и податься ей было совершенно некуда, так зачем же мучиться? Куда проще взять и все прекратить. Поставить точку в своей истории, которая получилась скучной и безрадостной, – так пусть она хотя бы не будет слишком длинной.

Боня решилась и уже сделала глубокий вдох, но внезапно налетел октябрьский ветер, пахнущий рекой, сорвал с ее головы капюшон и толкнул в грудь мягкой холодной лапой. Она невольно отступила от края и врезалась в кого-то, стоявшего позади. Будучи уверена, что находится на мосту одна, Боня вскрикнула от неожиданности, а, увидев подкравшегося к ней человека, оторопела: это оказалась немолодая женщина в черных очках, неуместных в пасмурную погоду. Нижнюю часть ее лица скрывала замызганная медицинская маска, натянутая до самых очков.

Так Боня впервые встретилась с Маманшей. Появление странной незнакомки потрясло ее, но потом, узнав эту женщину поближе, Боня удивилась еще больше: Маманша очень редко покидала яхт-клуб, и причина, заставившая ее подняться на полуразрушенный мост, до сих пор оставалась для Бони загадкой. Единственное объяснение, которое приходило Боне в голову, казалось слишком неправдоподобным: не могла же Маманша узнать о ее планах спрыгнуть с моста и последовать за ней, чтобы удержать от рокового шага? Но предположение, что Маманша залезла на мост, желая полюбоваться видом на реку, было совсем уж фантастическим.

– Хочешь, я сделаю так, чтобы у автора этого художества руки отсохли? – спросила Маманша вместо приветствия, указывая скрюченным пальцем на левый глаз Бони, под которым багровел свежий кровоподтек.

Боня слабо улыбнулась, подумав, что незнакомка шутит, и, подыгрывая ей, возразила:

– Нет, он ведь тогда работать не сможет, а ему семью кормить надо. Дети же не виноваты.

Автором «художества» был отец Бони. Еще и часа не прошло с тех пор, как он оставил на ее лице эту отметину после того, как нашел дочь в подвале соседней девятиэтажки, где она тусила в компании сверстников. Отец выволок ее оттуда за шиворот и привел домой. Наверное, он едва сдерживался, чтобы не врезать ей при свидетелях, и сделал это сразу же, как только дверь квартиры закрылась за ними.

– Добрая, значит… – хмыкнула Маманша и, окинув Боню изучающим взглядом, добавила: – Молодая еще. Ну ничего, это пройдет. Доброта, она от неопытности. Чаю хочешь?

Боне вдруг очень захотелось выпить кружку горячего чая. Все равно свести счеты с жизнью сегодня уже не получится: появление незнакомки сбило весь настрой. Да и куда торопиться? Днем раньше, днем позже – какая разница?

Маманша привела ее в яхт-клуб – так она назвала серое двухэтажное здание с огромными окнами. Двери парадного входа были заколочены досками, и они попали внутрь через маленькую неприметную дверцу с обратной стороны. Темный холодный коридор вывел их в просторный зал, залитый закатным солнцем. В центре зала стояла небольшая, но изящная белая яхта с черной надписью «Нептун» на борту. В ореоле солнечной позолоты судно показалось Боне роскошным и сказочным, вроде Летучего Корабля, способного доставить своего владельца к заветной мечте.

Но вот солнце скрылось за тучами, краски вмиг потускнели, и магия рассеялась. Все. Сказка закончилась, не начавшись.

Лишенная золотого сияния, яхта сразу обрела неприглядный вид: стали видны вмятины и потертости на ее боках, повсюду темнели царапины. Мачта, лишенная паруса, вызывала ассоциацию с кладбищенским крестом, а при взгляде на надпись «Нептун» складывалось впечатление, что ее специально пытались соскрести, но по какой-то причине не довели дело до конца. Первая и две последние буквы были облезлыми, и на их фоне отчетливо выделялась середина слова: «епт».

Маманша потянула Боню к лестнице, которую та, очарованная яхтой, сразу не заметила. На ступенях сверкали россыпи осколков битого стекла, кое-где одинокими сердечками желтели липовые листья. В разбитое окно, выходившее на лестничную клетку, врывался ветер, приносивший с собой мелкую октябрьскую морось.

Поднявшись на второй этаж, они проследовали по коридору мимо распахнутых дверей, и Боня с любопытством вертела головой, заглядывая вглубь помещений. Все они, отмеченные печатью разрухи, производили тягостное впечатление, сравнимое с чувством, которое возникает на кладбищах: как будто стоишь одной ногой в мертвом мире, зная, что однажды провалишься туда целиком. Судя по останкам искореженной мебели, здесь располагались раздевалки и комнаты отдыха для спортсменов. В другом конце коридора пространство распахнулось просторным фойе. За окнами, занимавшими почти всю левую стену, виднелась лоджия, соединявшаяся с пешеходным мостом, ведущим к трибунам на берегу реки. Увидев мост, Боня ощутила болезненный укол в сердце: сейчас ее искалеченное тело должно было уже остывать на одной из этих трибун. Представившаяся картина показалась ей дикой и безобразной.

От неприятных мыслей Боню отвлекли громкие звуки, похожие на звон посуды. Они доносились из-за двустворчатых дверей с табличкой «Столовая», расположенных на противоположной стене. Ожидая увидеть за дверями такую же разруху, как и везде, Боня была приятно удивлена, обнаружив там вполне уютный зал, заполненный столиками, аккуратно расставленными по всему периметру. Окна прикрывали воздушные занавески, в салфетницах белели свежие салфетки, на стенах красовались постеры с изображением белокрылых яхт и речных пейзажей.

Справа зал перегораживала стойка выдачи блюд, позади которой суетился, сильно ссутулившись, какой-то человек с косматой шевелюрой. Повернувшись на звук открывшейся двери, он мельком глянул на них из-под лохм, свесившихся на лицо, и бросил, продолжив заниматься своим делом:

– Располагайтесь! Все почти готово.

Это прозвучало очень заманчиво. Боня подумала, что, наверное, тысячу лет не ела нормальной горячей еды, ограничиваясь перекусами.

Маманша, не снимая куртки, села за ближайший к стойке столик, сложила на нем руки и деловито сцепила пальцы в замок.

– У нас гостья! – крикнула она в спину косматому мужчине, а потом, повернувшись к Боне, сообщила: – Это Друид. Он не очень любит гостей, так что вряд ли составит нам компанию. Но это и к лучшему: собеседник из него никудышный.

Словно прислушиваясь, Друид повернул голову, и в просвете между космами блеснул его горящий любопытством глаз.

– Ничего, со временем он привыкнет, – добавила Маманша, и Боня вскинула на нее удивленный взгляд.

– Со временем? – переспросила она, думая о том, что не собирается надолго задерживаться здесь, как и в целом на этом свете.

Маманша пожала плечами:

– Ты ведь не вернешься к своему «художнику»? – произнесла она скорее утвердительно, чем вопросительно, намекая на синяк у Бони под глазом.

– У меня мама в Америке, – сама от себя не ожидая, заявила Боня. – И я скоро улечу к ней, – добавила она уже более уверенно.

– Ну и отлично! – Маманша покивала. – А пока не наступит это «скоро», можешь пожить у нас. Места здесь полно, сама видишь. Все удобства есть: вода, свет, тепло. И даже охрана. Правда, Страж еще не знает про тебя, но он мужик нормальный, не прогонит, думаю.

Появился Друид с подносом, на котором дымились две тарелки с едой и две кружки с чаем. Оставив свою ношу у них на столе, он исчез так быстро, что Боня не успела разглядеть его лицо, но она заметила, что Друид был далеко не юным, хотя и явно моложе Маманши. Наверное, по возрасту он годился Боне в отцы.

Проводив взглядом сухощавую невысокую фигуру Друида, облаченного в камуфляжный костюм, поверх которого был надет фартук, Боня повернулась к Маманше, и ее взгляд пронзил пустоту. Оказалось, что Маманша пересела за соседний столик, захватив с собой свой ужин. Она расположилась спиной к Боне и, судя по чавкающим звукам, уже приступила к трапезе. Словно почувствовав на себе изумленный взгляд Бони, Маманша пояснила, не оборачиваясь:

– Во время еды мне приходится снимать очки и маску, а я слишком страшная, поэтому всегда ем отдельно, чтобы не портить никому аппетит.

– Но я не… – собралась возразить Боня, но Маманша перебила ее.

– Это не обсуждается. Ешь! Тебе еще свою комнату прибирать.

От тарелки исходил головокружительный аромат, и Боня, оставив Маманшу в покое, набросилась на еду. Это оказалась всего лишь гречка с тушенкой, но недаром говорят, что голод – лучшая приправа: в один миг Боня смела все до последней крошки. Чай тоже оказался очень вкусным, крепким и терпким. После пары глотков к ней внезапно вернулось желание жить. Возникла мысль принять предложение Маманши и провести в яхт-клубе пару дней. Мост ведь никуда за это время не денется.

Однако дней с тех пор прошло гораздо больше.

*****

Кофе в картонном стаканчике давно остыл: Боня совсем забыла о нем, погрузившись в воспоминания. В несколько глотков допив горьковатую жидкость, она соскользнула с высокого стула, подхватила с барной стойки объемный бумажный пакет и вышла из кафе. Июньское утро было уже в самом разгаре.

Боня прищурилась из-за яркого солнца, накинула на голову капюшон и, опустив голову, чтобы не встречаться взглядом с прохожими, отправилась в обратный путь. Ей не нужно было смотреть по сторонам, она могла бы дойти до яхт-клуба с закрытыми глазами, хотя основная часть ее маршрута пролегала в стороне от натоптанных тропинок, через ту часть леса, где кустарник разросся так густо, что неискушенный горожанин запросто заблудился бы там в трех соснах.

Добравшись до этого места, Боня насторожилась: здесь определенно кто-то проходил незадолго до нее! И этот кто-то явно был из неискушенных горожан. Вон, кусты все переломаны, хотя, если присмотреться, можно найти между ними просветы и проскользнуть, не задев ни одной веточки.

Боня откинула капюшон и огляделась. Взгляд выхватил в гуще зарослей покачивающуюся ветку – совсем близко, буквально в паре шагов от нее. Значит, посторонний человек находится где-то неподалеку, но не спешит себя выдавать. От этой мысли Боне стало не по себе. Опасливо озираясь, она медленно двинулась дальше, и тут из-за ближайшей сосны выступил парень, преграждая ей путь. Он не выглядел агрессивным, не пытался на нее наброситься, просто остановился и что-то сказал, но Боня его не услышала, потому что у нее заложило уши от собственного визга, вырвавшегося в тот миг, когда она поняла, что лицо этого парня ей знакомо.

«Разыскивается опасный преступник…»

Голос диктора зазвучал в ее голове. Перед мысленным взором возник экран телевизора над барной стойкой, за которой она только что сидела, а на экране – темноволосый красавчик, похожий на кинозвезду Тимоти Шаламе.

Теперь этот красавчик, подозреваемый в убийстве дочери депутата, стоял прямо перед ней.

Глава 3

В бегах

– Извините, не могли бы вы сделать для меня одно маленькое одолжение? – Не успел Кэст закончить фразу, как девушка начала визжать, будто на нее напали.

Он, конечно, догадывался, что своим внезапным появлением может ее напугать, но не ожидал такой бурной реакции. Впрочем, у него не было выхода: в желудке бурлило от голода, а купить себе еды он не мог, опасаясь попасть на камеры видеонаблюдения в кафе или супермаркете. За ним велась большая охота: по его следу шла полиция, но, если бы только она, еще можно было бы рискнуть и сделать вылазку за продуктами. Куда больше Кэста пугали люди депутата Лисавского, которые тоже наверняка рыскали по городу в его поисках. Об этом, конечно же, не говорилось в официальных новостных источниках, но Кэст не сомневался, что так оно и есть и что весьма вероятно, они найдут его быстрее, чем полицейские. Ну а тогда он вряд ли доживет до суда.

Девушка продолжала вопить, но, кажется, уже выдыхалась. Странно, что она не сбежала. Заторможенная, что ли? Или слишком любопытная? Скорее, второе: в ее больших красивых глазах загорелся интерес, а страх, наоборот, исчез. Похоже, до нее дошло, что это не нападение.

Как только она замолчала, Кэст тотчас воспользовался моментом и заговорил:

– Простите, что напугал, я не хотел…

– Зачем тогда выпрыгивать из засады, как какой-то маньяк?! – воскликнула девушка, сдвигая брови к переносице. Сердитая, она была еще красивее, чем испуганная.

– Да я не выпрыгивал, просто вышел, хотел поговорить…

– И чего тебе?

– Можно, я куплю у вас вашу еду? – Кэст покосился на бумажный пакет с изображением румяного дымящегося бургера и поспешно добавил: – Заплачу вдвое больше!

– Зачем так переплачивать? – Девушка с подозрением прищурилась. – Тут недалеко, сходи и купи.

– Не могу. Если бы мог, не просил бы.

– Потому что ты – беглый преступник? – с ехидством спросила она, и ее изящно очерченные крупные губы тронула легкая улыбка. Судя по всему, она не очень в это верила.

Кэст оторопел от такого вопроса и неожиданно выпалил:

– Откуда ты знаешь?!

– Ты что, правда убил дочь депутата?! – Глаза девушки вновь округлились от страха. – А ну, отойди!

– Никого я не убивал! – поспешно ответил Кэст, хотя у него и не было полной уверенности в этом. Точнее, он отлично знал, что не убивал Ингу, но подозревал, что убить ее его руками могла некая потусторонняя сущность, которая, возможно, вселилась в него на какое-то время, пока он спал в стогу сена и видел кошмары.

– А в новостях говорят, что убивал. Твой фотопортрет в криминальной сводке показали! – с вызовом сообщила незнакомка, но заметно расслабилась.

– Это недоразумение, – ответил Кэст и подумал, что поступал правильно, держась вдали от людных мест.

– Ну а как ты в это вляпался-то? – В выражении лица девушки появился намек на сочувствие.

– Долгая история. – Кэст передернул плечами и судорожно сглотнул, снова покосившись на пакет с едой.

– Меняю твою историю на бургер и кофе. – Она хитро улыбнулась и, заметив его колебания, добавила, словно поддразнивая: – Они еще горячие!

– Давай! – Кэст протянул руку.

Незнакомка отступила на шаг, игриво пряча пакет за спиной.

– Сначала история!

– Я почти три дня ничего не ел! – признался Кэст, глядя на нее с мольбой.

– Ла-адно… – Она вытащила пакет из-за спины и протянула ему. – Можешь съесть все, если хочешь, а я пойду еще куплю. Но обещай, что не свалишь отсюда в мое отсутствие.

– Клянусь мамой! – охотно согласился Кэст, разворачивая пакет и вдыхая ароматный пар. Его мамы давно не было в живых, но он действительно не собирался никуда сбегать, надеясь, что эта девушка поможет ему не только с едой, но и с убежищем. Для него не было секретом, что она живет в заброшенном здании, он приметил ее в этом лесу еще два дня назад и следил за ней, держась в отдалении. Возможно, ему удастся ее разжалобить, и она позволит ему остаться в своей заброшке на какое-то время. Спать в лесу на подстилке из колючей хвои – то еще удовольствие.

Когда девушка вернулась с новым пакетом, Кэст дожевывал последний круассан. Обертки от съеденных бургеров и пустые стаканчики из-под кофе лежали рядом, спрессованные в аккуратный ком. Кэст сидел на земле, привалившись спиной к стволу сосны, и млел от сытости, растекшейся по всему телу приятной теплотой.

Она подошла и устроилась рядом, непринужденно бросив при этом:

– Ну, рассказывай!

От нее исходил необычный аромат – хвойно-древесный, с сильной горчинкой, слегка разбавленной фруктовыми нотами.

– Давай сначала хоть познакомимся, – предложил Кэст, с жадностью вдыхая этот запах, и первым назвал свое имя, точнее – кличку.

Услышав, что девушку зовут Боней, он вначале подумал, что ослышался, и решил уточнить:

– Боня – значит Богдана?

– Нет, это значит Бонита! – Она криво усмехнулась. – Моя мама была той еще фантазеркой и назвала меня в честь известной американской актрисы Бониты Грэнвилл, надеясь, что это может благотворно повлиять на мою судьбу. Она мечтала о том, что я вырасту редкой красавицей и покорю Америку. В итоге покорять Америку она поехала без меня.

– Она тебя бросила? – Кэст с сочувствием покосился на девушку.

– Каждый имеет право на личную жизнь! – Боня смахнула свесившуюся на лицо прядь волос. Или слезинку? Ее глаза подозрительно заблестели, и Кэст понял, что тема отъезда матери была для Бони болезненной, хотя та и пыталась казаться равнодушной.

– Вообще-то, ты обещал рассказать о своих приключениях, – напомнила она. – У тебя был роман с дочерью депутата?

– Ничего подобного!

– Хм… Я сильно не прислушивалась к тому, что говорили в криминальной сводке, но там вроде бы прозвучало «убийство на почве ревности».

– Да-да, они такого наговорят! – отмахнулся Кэст и начал рассказывать: – Впервые я увидел Ингу за несколько часов до того, как ее убили.

В его памяти вновь всплыла жуткая картина, похожая на продолжение дурного сна с пугалом и вороном, только это был уже не сон.

*****

Инга лежла рядом, ее лицо закрывали светлые, как осенняя пшеница волосы, на которых виднелось несколько бурых пятен. Пятна портили весь вид, вызывали тревогу и дурное предчувствие. Кэст протянул руку, убрал волосы с лица Инги и застыл, потрясенный видом кровавого месива, открывшегося перед ним. Потом он заметил на своей трясущейся от шока руке кастет Леща, весь в засохшей крови, а на нем – прилипший клок волос цвета вызревшей пшеницы.

От страшного зрелища Кэста отвлек голос, раздавшийся за спиной:

– Чер-рт, ну ты и натворил дел, дружище!

Рядом с ним стоял Лещ, морща лоб и лениво почесывая затылок. На лице у друга не было даже намека на потрясение или испуг. И снова этот странный чужой взгляд, который, как подметил Кэст, появился у Леща после падения в костер.

– Да ты у нас, оказывается, Отелло! А притворялся скромником, девчонок сторонился… – хрипло засмеялся Лещ. Его смех походил на треск поленьев в костре.

Кэст растерянно перевел взгляд с Леща на Ингу, потом на кастет, и снова на Леща. Мысли роились в голове, как растревоженные пчелы. Их было так много, что Кэсту казалось, его голова вот-вот взорвется.

– Проучить эту девку, конечно, не мешало, тут я с тобой согласен, – продолжил Лещ и сплюнул сквозь зубы в своей привычной манере, – но ты, дружище, здорово переборщил! Уж извини, но я вызвал полицию. Не хочу, чтоб меня записали в твои сообщники. Да и остальные ребята с какой стати должны пострадать ни за что? Ты уж не подводи никого, расскажи полицейским все, как было. Ну а мы тебе по очереди передачки носить будем. – Лещ запрокинул голову и снова расхохотался, довольный своей шуткой.

Кэст смотрел, как дергается острый кадык на шее друга, и вдруг с удивлением заметил, что щетина на его подбородке отливает рыжим. Но ведь это невозможно, никакой рыжины у Леща никогда не было! С ним что-то не так. Хотя… может быть, виной этому стал рассвет, добавивший медных оттенков всему окружающему?

Откуда-то издалека ветер принес протяжные переливчатые звуки. Вой полицейских сирен! Кэст кубарем скатился со стога, на ходу стягивая с руки кастет, швырнул его под ноги Лещу и бросился бежать – вначале к своему рюкзаку, оставленному рядом с местом, где они вечером сидели всей компанией, а затем к березовой роще, единственному ближайшему укрытию. Обернувшись на бегу, он встретился взглядом с Лещом и крикнул:

– Я ее не убивал!

– Убивал! – прокричал в ответ Лещ, и выражение лица у него при этом стало таким же злорадным, как у кондукторши, высаживающей из автобуса безбилетника в лютый мороз. – Я сам видел, как ты ее убивал!

Кэст побежал дальше, шумно ворвался в березовую рощу, рассекая собственным телом заросли осинника и дикой облепихи, но тут земля ушла у него из-под ног, и он кубарем скатился в овраг. Оказавшись на самом дне, он пополз, вскочил и снова побежал. Рюкзак зацепился за ветку, опрокидывая Кэста навзничь. В спину впились острые коряги, и от боли потемнело в глазах. Однако ему удалось подняться на ноги и продолжить путь, хотя сил уже не осталось, его шатало, и он понимал, что рискует убиться насмерть. Ему требовалась передышка, но останавливаться было слишком рискованно, ведь полиция наверняка прочешет окрестности, а Лещ, несомненно, покажет им, в какой стороне искать.

Неожиданно лес расступился, и Кэст по инерции выбежал на шоссе, прямо под колеса грузовика. Раздался визг тормозов, громкое шуршание шин, и бело-голубая кабина с надписью «ЗИЛ» над решеткой радиатора замерла в паре метров от Кэста. Из кабины выскочил невысокий круглолицый мужичок в облезлой кожаной кепке и принялся орать с отчаянием кота, которому отдавили хвост. В нечленораздельном потоке брани Кэсту удалось разобрать лишь пару слов: «охренел» и «загашенный». Следуя внезапно родившемуся плану, он упал на колени и простонал:

– Помогите! Врача!

План сработал: водитель подхватил Кэста под руки и, громко пыхтя, потащил к кабине. Через минуту грузовик уже мчался по шоссе на предельной скорости, оглушительно громыхая расхлябанными бортами кузова. Кэст, сидя рядом с водителем, закатил глаза и тяжело задышал, притворяясь, будто ему становится хуже. Водитель то и дело поддавал газу, мотор ревел, а Кэст ликовал при мысли о том, что расстояние между ним и полицейскими, приехавшими по вызову Леща, так быстро увеличивается и им его уже не достать. Но расслабляться он не собирался: понимал, что они наверняка распространят информацию о его побеге по рации и на дорогах могут начаться проверки автомобилей, отчего на шоссе скоро станет небезопасно. Знать бы, сколько у него осталось времени! Нужно во что бы то ни стало добраться до города, ведь в деревнях и селах не спрячешься: там все друг друга знают и сразу же приметят постороннего. Но въезжать в город на этом грузовике (если, конечно, водитель направляется туда) слишком рискованно: пост ДПС не пропустит грузовик без проверки, даже если там еще не получили сообщение о подозреваемом в убийстве парне, бежавшем с места преступления. Конечно, в таком случае дорожные инспекторы не станут задерживать Кэста, но позже смогут опознать его по фото, которое им пришлют в качестве ориентировки. Лещ, конечно же, выдаст полиции все снимки, какие найдет в своем смартфоне, где лицо Кэста запечатлено крупным планом.

«Я сам видел, как ты ее убивал!»

Вспоминая последние слова, брошенные Лещом ему вслед, Кэст содрогнулся от волны озноба, вызванного мыслью, что это может быть правдой. Во-первых, зачем Лещу врать? Ведь они же друзья с детства и даже ни разу серьезно не поссорились. Во-вторых, на руке Кэста был кастет со следами крови (откуда он там взялся, это уже другой вопрос). И, в-третьих, увиденное во сне лицо Инги, разодранное когтями ворона, выглядело таким, каким Кэст увидел его наяву – тоже очень тревожный знак. Слишком многое указывало на то, что Кэст действительно мог убить Ингу, хотя и не помнил этого. На миг у него возникла мысль о причастности к убийству Леща: вдруг тот сам убил девушку и пытается свалить вину на Кэста? Но тогда зачем ему было вызывать полицию? Теоретически, конечно, ход вполне логичный: ведь в большинстве случаев убийца спешит покинуть место преступления, а для того, чтобы остаться и давать показания, надо обладать неслыханной дерзостью и огромной выдержкой. Едва ли Лещ мог похвастаться этими качествами, хотя… Кэст вспомнил, как странно вел себя друг минувшей ночью, его словно подменили. И кто знает, на что был способен этот «подмененный» Лещ…

Грузовик остановился на светофоре, послышалось тиканье «поворотника». Кэст понял, что водитель собирается свернуть с трассы на дорогу, ведущую к какому-то селу, и, скользнув взглядом вдоль обочины, заметил синий-щит указатель со стрелкой и надписью: «Утятино 7 км».

– Ты как там, жив? Болит что? – Водитель заглянул ему в лицо, и Кэст поспешно принял страдальческий вид. Водитель поцокал языком и вздохнул: – Сейчас, сейчас, держись, парень. Там у нас фельдшерский пункт есть, первую помощь окажут и «скорую» из райцентра вызовут. Это у тебя шок от испуга, наверное. Вроде ж не задел я тебя, а?

Последние слова водителя прозвучали не слишком уверенно. Кэст зашипел и поморщился, словно от боли, в надежде, что тот от него отстанет. Водитель резко надавил на газ. Грузовик с пробуксовкой сорвался с места и свернул на Утятино, а через несколько минут остановился у одноэтажного здания, обшитого светлым сайдингом. На синей табличке у входа красовался белый крест и надпись крупными буквами: «Фельдшерско-акушерский пункт».

Заглушив двигатель, водитель выпрыгнул из кабины, побежал к зданию и скрылся за белой пластиковой дверью. Кэст перепрыгнул с пассажирского сиденья на водительское, повернул ключ зажигания, оставленный водителем, выжал сцепление и включил первую передачу – так, как показано на ручке переключения скоростей. Кэст никогда в жизни не водил грузовик. Если сейчас двигатель заглохнет, ему несдобровать, ведь водитель поймет, что его обвели вокруг пальца. Эх, была не была!

Кэст отпустил сцепление и одновременно выжал педаль газа. К счастью, все получилось, как надо: громоздкий автомобиль начал двигаться вперед. Теперь необходимо было быстро развернуться, однако места для маневра оказалось слишком мало, и во время разворота Кэст увидел в боковое зеркало, как грузовик сминает крыльцо фельдшерского пункта. Раздался скрежет металла, входная дверь здания приоткрылась и уперлась в погнутые перила крыльца. Из-за двери высунулся водитель. Он тщетно пытался вырваться наружу, лицо его побагровело, он что-то кричал, но Кэст его не слышал: грузовик мчался по ухабам, грохоча всеми составными частями, и вскоре фельдшерский пункт скрылся за клубами пыли, вздымаемыми колесами.

Управлять «ЗИЛом» оказалось не сложнее, чем «хаммером», трудность заключалась в другом: из-за адреналинового шторма, бушевавшего в крови, Кэста основательно потряхивало, а в голове было совсем пусто, и на вопрос «что делать дальше?» мозг не выдавал ни единого ответа. Ясно было одно: далеко на угнанной машине не уедешь, и, проехав немного по шоссе в сторону города, Кэст свернул к придорожному кафе с незамысловатым названием «Хлебное место». В полумраке тесного помещения, пропахшего чем-то кислым, жизнеутверждающе зеленел короб банкомата. Кэст поспешно ткнул картой в прорезь: уже заблокировали или нет? Не может быть, чтобы так быстро. Сколько прошло времени? Час-полтора, не больше. Должно получиться.

И получилось! Банкомат послушно выдал купюры. Жаль, что нельзя было снять все деньги – только в рамках дневного лимита. А завтра, скорее всего, карта станет бесполезной. Но хоть что-то, все же куда лучше, чем совсем ничего. Кэст купил бутылку колы и пакет чипсов, покинул кафе и прошел мимо «ЗИЛа» так, словно не имел к нему никакого отношения. Он вернулся на шоссе пешком и зашагал по обочине, потягивая колу и похрустывая чипсами. Постепенно к нему вернулась способность здраво размышлять. Взгляд наткнулся на серый квадрат автобусной остановки вдали: рядом стояла ощетинившаяся черенками лопат и грабель толпа дачников. За остановкой виднелся павильон «Все для сада и огорода». Это было очень кстати. Прежде чем примкнуть к толпе ожидающих автобус пассажиров, Кэст приобрел в павильоне пузатую красную лейку, оранжевую панаму и солнцезащитные очки, скрывавшие почти половину лица. Теперь будет гораздо проще слиться с толпой, и даже если мимо проедет полиция, он, скорее всего, не привлечет к себе внимания.

Вскоре к остановке подкатил пыльный тарахтящий пазик, а еще через полчаса на горизонте выросла пестрая сверкающая громада из новостроек. Кэст тайком выдохнул: еще немного, и он нырнет в каменное нутро большого города, где затеряться проще простого, было бы желание. Всего-то и нужно избавиться от сотового телефона и найти такое место, где праздношатающийся одинокий человек не бросается в глаза. Городской парк вполне подойдет, особенно такой, как Беличий остров. Правда, до него еще надо добраться.

Высадившись у автовокзала, Кэст оставил лейку рядом с клумбой у остановки, пересек проспект и пошел пешком, поглядывая на вывески, пестреющие на первых этажах зданий: хорошо бы зайти куда-нибудь перекусить да напоследок заглянуть в телефон, прочитать последние новости и сообщения перед тем, как расстаться с гаджетом. Минуя огромные тонированные окна какого-то бутика, он увидел там свое отражение и вздрогнул: лицо бледное, испуганное; походка дерганая, как у бомжа, стянувшего батон колбасы в супермаркете; одежда грязная, вся покрытая прилипшими травинками и прочим лесным сором, ну и «вишенка на торте» – оранжевая панама, выглядевшая на этом фоне весьма нелепо. Да уж, с такой внешностью в толпе не затеряешься! Приблизившись к какой-то бургерной, Кэст собрался было швырнуть панаму в урну у входа, но вместо этого натянул ее пониже, подумав, что панама будет отвлекать внимание, а ее широкие поля скроют лицо в тени. Когда он взялся за ручку двери, его охватил страх: за прозрачными стеклами дверного полотна было видно, что внутри полно народу. Вдруг новость об убийстве Инги уже опубликована? Что, если его опознают и вызовут полицию? Может быть, зря он так рисковал, пытаясь добраться до города, и было бы лучше потеряться в деревне, в каком-нибудь заброшенном доме?

Страх душил его, выжигая внутренности, вызывая нестерпимое желание бежать без оглядки и забиться в первую попавшуюся каменную щель вроде подвала или вонючей подворотни, куда прохожие сворачивают «по нужде». Кэст чувствовал себя последним трусом, и ему стало тоскливо от мысли, что отныне страх будет его постоянным спутником, до тех пор, пока… О том, каким будет это «пока», Кэст старался не думать. Справившись с эмоциями, он вошел в кафе, сделал заказ и, пока тот готовился, забился в самый дальний угол, усевшись за столик спиной к залу и лицом к окну. Достав телефон, он дрожащими пальцами пробежался по экрану и открыл сайт городских новостей. Опасения Кэста оправдались: он увидел свою физиономию в самом начале новостной ленты. Мгновенно проглотив текст под фото, оцепенел: Инга – дочь городского депутата?! Но это означало, что ему хана, точно, хана! Его из-под земли достанут! И разбираться не будут, оставят от него мокрое место, и все! Потом напишут в новостях, что он пытался бежать при задержании.

Ужас накатил с такой силой, что хотелось выть, как волк на луну. Внезапно изображение на экране изменилось без вмешательства Кэста: всплыло «окно» с какой-то рекламой и полностью скрыло под собой ленту новостей. Раздраженно цыкнув, Кэст отыскал крестик в углу, чтобы закрыть «окно», но неожиданно его внимание привлекла фраза в рекламном объявлении: «Решение проблем любой сложности». Звучало многообещающе, как и любая реклама. «Наверняка очередная замануха», – мелькнула мысль, но закрывать «окно» Кэст не спешил. Скользя взглядом по экрану, он с разочарованием убедился в своей правоте. «Так и знал, что это ерунда!» – с досадой подумал он, обнаружив, что объектом рекламы является магический салон «Мистериум».

– Заказ номер триста пятна-адцать! – протяжно прокричала девушка за стойкой, привлекая внимание Кэста: он успел забыть о своем заказе.

Забрав пакет с бургерами и большой картонный стакан с капучино, Кэст с сожалением покинул кафе. Учитывая то, что его розыск уже объявлен, а убитая Инга оказалась дочерью важной персоны, обедать ему придется в менее комфортных условиях. И телефон! С телефоном надо расстаться немедленно! Могут ведь проследить, даже если он вытащит сим-карту. Это не точно, но рисковать не стоит. Кэст скрепя сердце выбросил телефон в урну и ускорил шаг, потом перешел на бег, делая вид, будто торопится к автобусу, подъезжающему к остановке, но пробежал мимо и свернул в арку ближайшего от остановки дома. Очутившись в полумраке двора, отыскал лавочку и, устроившись там, расправился с бургером, не чувствуя его вкуса. В уме крутилась одна и та же фраза: «Решение проблем любой сложности».

Может быть, все-таки попробовать? Вдруг эта реклама попалась ему на глаза не зря? Ведь и адрес врезался в память, хотя специально Кэст его не запоминал: проспект Мира, 13, легко запомнить. К тому же это совсем недалеко отсюда.

Через полчаса Кэст уже стоял перед броской вывеской – пожалуй, самой броской среди всех на стене длинного монументального здания из серого камня:

МИСТЕРИУМ

Магический салон

Серебристые буквы призывно поблескивали в лучах заходящего солнца. Кэст удивился, осознав, что день почти прошел. «Не стоит тратить время на этот дурацкий салон, надо позаботиться о ночлеге, пока не стемнело», – решил он, но все же направился к массивным дверям из темного дерева и неуверенно потянулся к одной из двух золоченых ручек, испещренных загадочными знаками.

Внезапно дверь резко открылась внутрь, и Кэст, продолжая по инерции двигаться вперед, провалился в темный проем.

Глава 4

Магический салон «Мистериум»

– Ты же сам видел, что открылась правая створка, значит, он не одержимый! – донесся из глубины помещения взволнованный мужской шепот.

– Да, но Гром реагирует, а он чует бесов! – возразил другой голос, хрипловатый и тоже мужской.

– Когда-то чуял, до того как дед Ерофей из него вышел! – с едва уловимой насмешкой произнес первый.

– При чем здесь дед Ерофей? Гром и до него их чуял! – ворчливо ответил второй.

– Прекратите спорить, клиент услышит! – вклинился в разговор девичий голос. Тихий и тонкий, он тем не менее звучал очень строго.

Кэст, топтавшийся в полумраке прихожей, усмехнулся, утверждаясь во мнении, что зря зашел в это заведение: судя по тому, что он услышал, хозяева салона ничем ему не помогут. Скорее даже, им самим требуется помощь – психиатрическая. Он попытался тихонько выскользнуть наружу и попятился к двери, но тут в прихожую вплыла девушка, окутанная золотистым сиянием. Длинное белое платье колыхалось на ней сдутым парусом, и казалось, что под невесомой тканью нет тела, словно эта девушка – бесплотный призрак. В руках она держала подсвечник с тремя зажженными свечами. Тени от дрожащих языков пламени плясали на ее лице, придавая ему зловещее выражение.

– Вечер добрый, – кивнул Кэст, справляясь с оцепенением, и поспешно добавил: – Кажется, я дверью ошибся.

– Здравствуйте. А куда вы хотели попасть? – спросила она и посмотрела на него так, будто совершенно точно знала, что он врет.

Кэст замялся, пытаясь придумать какое-нибудь правдоподобное объяснение.

– Да вы проходите, что в дверях-то стоять! – Девушка приветливо улыбнулась. – Чаю хотите? У нас очень хороший чай, на травах и ягодах. Пока будете пить, может, как раз и вспомните, куда шли.

«Издевается», – подумал Кэст, но пошел вслед за девушкой мимо темно-фиолетовых, как сумеречное небо, стен, покрытых какими-то символами, среди которых потухшими звездами чернели пентаграммы, остроконечные многоугольники и прочие замысловатые геометрические фигуры. У Кэста возникло ощущение, что в воздухе витает магия. Вскоре он вошел в просторное, но сильно загроможденное помещение, похожее на резиденцию колдуна: вдоль стен тянулись полки, забитые толстыми старыми книгами; на свободном от полок пространстве были развешаны потрепанные желто-коричневые карты; центр комнаты занимал большой приземистый стол, заваленный всякой всячиной неизвестного предназначения. Взгляд Кэста остановился на шаре из дымчатого стекла на подставке (ну конечно, ни один магический салон не обходится без таких шаров!), скользнул по вороху каких-то бумаг, скоплению коробочек и шкатулок, на миг зацепился за чернильницу, из которой торчало огромное черное перо (бутафория?), устремился дальше, за край стола, и наткнулся на человека, сидящего в глубоком кресле с гнутыми подлокотниками. Человек выглядел, как колдун из фильма о средневековье: черные волосы до плеч обрамляли его узкое, довольно молодое лицо фарфорового цвета, складки черной мантии скрывали фигуру, а руки он скрестил на большой книге, раскрытой перед ним на столе; пальцы одной руки барабанили по желтоватым страницам, на которых угадывались такие же символы, как на стенах в прихожей. «Маг в образе», – мысленно усмехнулся Кэст, но при этом постарался придать своему лицу почтительное выражение, чтобы никого не обидеть.

Что-то большое и черное выскочило на Кэста из темноты. Пес размером с теленка принялся кружить вокруг него, обнюхивая. Судя по глухому рычанию, он был расположен к визитеру отнюдь не дружелюбно. Шерсть на холке пса встала дыбом, а в глазах вспыхивали красноватые искорки, но, возможно, это отражалось пламя свечей, расставленных здесь повсюду? Кэсту стало не по себе.

– Гром! – раздался справа сердитый окрик, и пес, пригнув голову, неохотно отступил. Провожая его взглядом, Кэст заметил здоровенного парня, сидящего на диване у стены. Русоволосый, светлоглазый, с простоватым лицом и открытым взглядом, этот парень нисколько не походил на колдуна, а в его облике совсем не было загадки, зато чувствовалась уверенность и внутренняя сила. «Охранник, что ли?» – подумал Кэст. Пес уселся у ног здоровяка, недобро глядя на Кэста горящими, как угли, глазами.

Девушка в белом платье поставила подсвечник на стол перед «колдуном» и устроилась на диване возле здоровяка. В следующий миг Кэст заметил рядом с диваном еще один стол, а за ним – вторую девушку, спрятавшуюся за монитором. Делая вид, что сосредоточенно смотрит на экран, она бросала на Кэста короткие любопытные взгляды.

– Присаживайтесь, – подал голос «колдун», не прекращая постукивать пальцами по книге, а затем обратился к девушке в платье-«парусе»: – Лукерья, будь добра, принеси гостю чай.

– Уже заваривается, – кивнула та.

«Когда успела?» – удивился Кэст и открыл было рот, чтобы отказаться от чая, но вместо этого, сам от себя не ожидая, стал рассказывать свою историю, начав с того момента, как Инга нашла пугало.

«Колдун» сразу оживился, отлип от спинки кресла и подался к столу.

– Можете назвать какие-нибудь населенные пункты, расположенные неподалеку от места вашего пикника? – спросил он с заметной нервозностью.

– Точно не скажу, не я маршрут выбирал… – Кэст напряг память. – Был там поселок неподалеку, а как называется, забыл. Не то Белоречье, не то Чудоречье…

– Дивноречье! – выдохнула девушка в белом, та, которую «колдун» назвал красивым старинным именем Лукерья. Имя девушке очень шло.

– Точно, Дивноречье! – подхватил Кэст, чувствуя, как по телу разбегаются мурашки. Откуда ей известно это название?!

Все они вдруг начали переглядываться: русоволосый здоровяк, Лукерья, девушка за монитором, «колдун». Кэст готов был поклясться, что в этот момент каждый из них думал примерно одно и то же, что-то вроде «Я знал(а), что однажды это случится». Складывалось впечатление, что они давно ждали чего-то подобного. Кэсту вспомнилось, как изменился взгляд Инги, когда она откопала в стогу это проклятое пугало, как будто в нее вселилось нечто зловещее и потустороннее, а потом Лещ стал вести себя странно, словно это что-то перешло на него. Кэсту вновь начало казаться, что он тоже мог попасть под влияние этой сущности и совершить преступление, не отдавая себе отчета. Возможно, сущность до сих пор еще с ним, и, если так, то он пришел по нужному адресу.

– Продолжайте, – нетерпеливо поторопил его «колдун».

– Да, сейчас, только с мыслями соберусь, – Кэст замялся.

– Конечно. – «Колдун» кивнул и бросил многозначительный взгляд в сторону Лукерьи. Та встала и вышла из комнаты, а через минуту вернулась с подносом, на котором исходила паром кружка с ароматным чаем.

Кэст поблагодарил ее, сделал глоток, еще один, а затем слова будто сами начали срываться с его языка, и он выложил все как на духу: и о том, как Лещ сжег пугало, и о том, как Инга ушла с Лещом в ночь, и о жутком сне, и о страшной находке рядом с собой сразу после пробуждения. В конце концов он признался, что Лещ обвинил его в убийстве Инги и заявил об этом в полицию. А потом повисла тишина, неприятная и тягостная для Кэста из-за ожидания реакции присутствующих: он боялся, что они его скрутят или пса натравят, а потом сдадут в полицию. На их месте Кэст именно так бы и поступил, столкнись он с типом, который нес бы нечто подобное.

Присутствующие не спешили его скручивать, но снова начали переглядываться – наверное, все еще пребывали в шоке от его откровений. «Сейчас придут в себя, и начнется! Может, свалить, пока не поздно?» – спохватился Кэст, ерзая на стуле. «Колдун» бросил на него пристальный взгляд исподлобья, затем уткнулся в книгу. Перелистывая толстые потрепанные страницы, он бормотал что-то странное, как будто на чужом языке: ни единого слова не разобрать. Кэст прислушался: похоже на колдовскую абракадабру.

Маррмарато лалламио трамакорро синистерро…

«Впечатление произвести хочет, – догадался Кэст. – Наверное, собирается нехилую цену заломить за свои услуги, иначе зачем еще этот спектакль?»

Мысли Кэста метались из одной крайности в другую: только что ему казалось, что в этом магическом салоне действительно разбираются в делах, касающихся одержимости бесами, а теперь, когда «колдун» вдруг затеял свой глупый спектакль, надежды Кэста получить здесь реальную помощь рухнули в один миг, и вместе с тем вернулось желание поскорее покинуть это место.

Словно прочитав мысли Кэста, «колдун» оторвался от книги и сообщил ему:

– Ваш ночной кошмар могло вызвать близкое присутствие беса, но вы не были одержимы им ни на секунду. Бес вас не тронул, хотя и находился рядом.

– Ну я же говорил, что в нем нет беса! – донесся со стороны дивана торжествующий голос здоровяка.

– Меня сбила с толку реакция Грома. Теперь понимаю: пес встревожился, потому что учуял следы бесовского духа, – ответил здоровяку «колдун».

Кэст испытал некоторое облегчение, хотя и не воспринял всерьез слова «колдуна».

– Значит, все-таки убийца Инги не я… – выдохнул он.

– Вероятно, это сделал кто-то из вашей компании, попав под влияние беса, – вынес вердикт «колдун». – Вполне возможно, им был ваш приятель по прозвищу Лещ.

– Но зачем тогда он вызвал полицию? – Это обстоятельство, по мнению Кэста, никак не укладывалось в версию «колдуна».

– Чтобы пустить полицейских по ложному следу и отвести подозрение от себя, – пояснил «колдун».

– Бесы хитры, – вклинилась в беседу девушка за монитором. – Обмануть полицию им ничего не стоит. Они кого угодно могут заморочить.

Только сейчас Кэст обратил внимание на доносящееся оттуда пощелкивание клавиш: судя по всему, девушка фиксировала его рассказ в текстовом файле.

– Ну а как насчет решения моих проблем? – спросил он, обращаясь к «колдуну».

– Каких проблем? – Тот как будто не понимал, о чем речь.

– Ну как же, в вашей рекламе написано: «Решение проблем любой сложности». Поэтому я и пришел.

– Ах, это! Разумеется, вы получите то, за чем пришли, просто мы еще не добрались до этого этапа. Точнее, только что добрались, и теперь я перепоручаю вас Лукерье, она у нас спец по части трав и по всему тому, что из них изготавливается. Поэтому следуйте за ней, она сделает вам персональный оберег – мешочек с травяным сбором, над которым будет прочитан специальный заговор от преследователей. Носите его с собой, и полиция вас не настигнет.

– Серьезно? – недоверчиво и в то же время радостно усмехнулся Кэст. – Никогда?

«Колдун» недовольно поморщился:

– В нашем бренном мире понятия «никогда» и «всегда» уместны лишь в переносном смысле. На самом деле у всего есть свой срок, и у нашего оберега тоже. На продолжительность действия обережной силы могут влиять многие факторы, главным из которых будет ваша… э-э-э… как бы выразиться поточнее… назовем это порядочностью. То есть, если вы намеренно причините кому-то зло и этот человек погонится за вами, чтобы отомстить, оберег не сработает, потому что зло, направленное на вас, вы же сами и спровоцировали, но если вы действительно не убивали ту девушку, вас не поймают и не будут судить за это преступление, тут вы можете быть спокойны.

«Колдун» устало потер виски, и вид у него был такой, будто сейчас ему совсем не до Кэста. Кажется, он стал еще бледнее, и его явно что-то тревожило, да и на лицах остальных работников магического салона читалось беспокойство. «Скорее всего, это как-то связано с найденным в стогу сена пугалом, потому что именно после этого и «колдун», и вся его команда сразу занервничали», – решил Кэст.

– Опишите, пожалуйста, внешность убитой! – попросила стучавшая по клавиатуре девушка, выглядывая из-за монитора.

Кэст невольно вздрогнул, на миг ощутив себя подследственным на допросе.

– В новостях есть фото Инги, можете там посмотреть, – ответил он, с удивлением отмечая про себя, что девушка за монитором удивительно похожа на Ингу, только волосы чуть темнее и короче, а лицо… ну не точь-в-точь, конечно же, но, если не присматриваться, то ее запросто можно было бы спутать с Ингой. Подумав, Кэст решил сообщить ей об этом:

– Инга очень похожа на вас… была, – добавил он после секундной паузы.

– Что?! – Стук клавиш прекратился, и девушка испуганно замерла. – Ром, ты это слышал?! – Она посмотрела на «колдуна» пронзительным взглядом. – У меня больше нет сомнений, что это он!

– И у меня нет. Пожалуй, позвоню-ка я нашим ребятам в Дивноречье. – «Колдун» схватился за телефон с такой поспешностью, словно от предстоящего разговора зависела чья-то жизнь. Набирая номер, он бросил Кэсту: – Опишите мне в двух словах вашего Леща.

– Ну… он обычный, темно-русые волосы, мой ровесник, примерно такого же роста и веса… – неуверенно произнес Кэст, не представляя себе, как можно описать Леща, чтобы того по этому описанию опознали.

– Может быть, есть какие-то особые приметы? Ну родинки, там, если крупные и на видном месте, или шрамы, – подсказал «колдун», которого, как выяснилось, звали Романом.

– Да вроде бы нет ничего такого… Шрам над верхней губой, но под щетиной он незаметен… – Кэст отрицательно помотал головой, и тут его осенило: – А ведь есть примета: Лещ же сейчас одноглазый! Один глаз у него не открывается: искра от костра попала!

Девушка за монитором тонко ойкнула. «Колдун» удовлетворенно кивнул и начал говорить по телефону:

– Стас, привет!

– Привет, Роман. Как дела? – отчетливо донеслось из динамика (судя по всему, громкость в телефоне «колдуна» была установлена на максимум). Заметив это, «колдун» поспешно убавил ее, нажимая на нужную кнопку, и ответил собеседнику на другом конце линии:

– О делах поговорим позже, есть срочный вопрос. Скажи, сегодня к вам в музейный комплекс не приходил одноглазый парень лет двадцати с небольшим? Нет, не совсем одноглазый, но один глаз, по моим сведениям, у него травмирован.

Голос, доносившийся из динамика, звучал неразборчиво, и Кэст сгорал от любопытства, желая узнать, о чем говорит Стас из Дивноречья, потому что лицо «колдуна» с каждой секундой все больше мрачнело. Внезапно свечи в подсвечнике, оставленном Лукерьей на столе перед «колдуном», погасли, и, хотя на стенах горели светильники, излучавшие синеватое сияние, темнота в помещении заметно сгустилась. Стало труднее дышать, как во время затишья перед грозой.

Понизив голос до шепота, «колдун» что-то быстро произнес в трубку, затем убрал телефон и повернулся к своим коллегам:

– Ну что ж, Алая Борода действительно воскрес и теперь находится в образе Леща. Стас и Дина видели его, но, по понятным причинам, не узнали. Он интересовался старинными книгами, а еще спрашивал, не знают ли они девушку по имени Аглая.

Из-за монитора донесся сдавленный писк. Девушка, похожая на Ингу (судя по всему, это и была Аглая) в ужасе прижала ладони к лицу.

– Это было сегодня утром, – продолжил «колдун». – А после обеда выяснилось, что в музее купеческого дома вся библиотека перевернута вверх дном. Как Борода туда попал – загадка, сигнализация почему-то не сработала. Но Стас говорит, что ни одной книги не пропало, а это значит, что наш подопечный не нашел то, что искал.

– Еще бы, ведь там нет нужной ему книги, – хмуро отозвался здоровяк. Поднявшись с дивана, он начал ходить по комнате, под тонкой тканью рубашки проступали внушительные мускулы. – Думаю, он скоро заявится к нам. Надо бы подготовиться к встрече.

– Но как он нас найдет? – пробормотала Лукерья, едва шевеля губами.

– Наш салон – не иголка в стоге сена, – задумчиво нахмурился «колдун». – К тому же очевидно то, что в своем новом воплощении Борода помнит все прошлые жизни, а также жизни тех, в кого он вселялся. Недаром же он интересовался Аглаей – наверняка этот интерес возник не у него, а у Одноглазого Волка, с которым они теперь составляют единое целое. Стас и Дина проявили осторожность и не выдали ему никакой информации о ней, но он может получить эти сведения в другом месте. Ведь ему известно, в каком вузе учится Аглая, а там можно многое выяснить, к примеру, с кем она общается, и уже у них узнать, где она проводит время. Думаю, Аглая не хранила в секрете то, что работает в «Мистериуме».

– И плюс бесовское чутье! – добавил здоровяк. – Вспомните, как в Дивноречье Борода нашел дом деда Гриши, где была заперта Аглая! Наверняка и в этот раз ему не потребуется много времени для поисков.

Кэст скользнул взглядом по лицам присутствующих, ничего не понимая. Кто такой Алая Борода, почему он ищет Аглаю, и что ему понадобилось в библиотеке какого-то сельского музея? Работники магического салона продолжали оживленно беседовать, явно позабыв о своем клиенте.

– Простите… – подал голос Кэст, и Лукерья тотчас спохватилась:

– Ох, это вы нас простите! Пойдемте со мной, я сделаю вам оберег.

Легкой и быстрой походкой она пересекла комнату, направляясь к выходу. Следуя за ней, Кэст вдруг заметил над дверной притолокой два крупных колокольчика из темного металла, и в этот момент колокольчик слева начал покачиваться с резким звоном.

– Кто это так поздно? – Лукерья вздрогнула и нерешительно замерла на пороге.

– Идите, я сам встречу посетителя, тем более что вошел он в левую дверь. – «Колдун», мрачный, как ноябрьская туча, поднялся из-за стола.

– Пойдем вместе, – решительно вызвался здоровяк, поигрывая бицепсами.

– А вдруг это он? – прошептала Аглая, вытягивая шею и устремляя настороженный взгляд сквозь дверной проем.

Лукерья помахала Кэсту, приглашая его следовать за ней. Они вышли из комнаты в полутемный коридор и, свернув налево, попали в крошечное, чуть больше кладовки, душное помещение. Густой травяной аромат с силой ударил в нос, и Кэст с трудом подавил желание расчихаться. Лукерья щелкнула выключателем, загорелись лампы под потолком, заливая пространство светом – обычным, желтоватым, а не призрачно-синим, как в резиденции «колдуна». Комната была до отказа забита сушеными травами. Они свисали с потолка в толстых вязанках, были разложены на полках вдоль стен, торчали из мешков, кучей громоздившихся в углах, травяная труха устилала весь пол. От вида и запаха сена Кэста замутило: перед глазами вновь возникло окровавленное лицо Инги и ее волосы, разметавшиеся на поверхности стога. Ему захотелось поскорее уйти, но желание получить оберег удержало его на месте.

Окна в комнате либо отсутствовали, либо были скрыты под травяной завесой. Из мебели – только стол из свежего не струганого дерева, как будто сколоченный на скорую руку: на столешнице и ножках темнели шляпки гвоздей. Внимание Кэста привлекла лежавшая в центре стола книга, раскрытая посередине. Страницы в ней были такие же толстые и пожелтевшие, как и в книге «колдуна».

– Это «Зелейник», что-то вроде старинной энциклопедии о растениях, – пояснила Лукерья, заметив его любопытный взгляд.

Она подошла к столу и, шурша страницами, забормотала что-то, стоя к Кэсту спиной, затем подошла к одной из полок и принялась копошиться в берестяных коробочках. В руках Лукерьи появился лоскут ткани размером с носовой платок. Держа его на раскрытой ладони, она начала складывать туда какие-то травки, доставая их из разных кучек, и при этом продолжала что-то бормотать себе под нос. Наблюдая за ее действиями, Кэст ощутил душевный трепет: на его глазах творилось чудо. Внутренний «скептик», конечно, подзуживал: «Все это лишь показуха, спектакль для наивных простачков и перепуганных неудачников, таких, как ты, угодивших в переделку и готовых уцепиться даже за трухлявую соломинку. Какие обереги, ты в своем уме?!» Однако голос надежды возразил «скептику»: «Но ведь испокон веку наши предки с помощью трав спасались от всех напастей! Кто знает, может, и до сих пор бы спасались, если бы не развитие фарминдустрии. Придумали пилюли, чтобы на этом зарабатывать, а древние знания канули в Лету. Недаром ведь старинные книги запрещали и на кострах жгли. И пусть даже оберег мне ничем не поможет, но с ним будет хоть немного спокойнее, нервы свои истрепанные поберегу». «Ну-ну, готовься раскошелиться тогда», – продолжил зудеть «скептик», и Кэст вдруг понял, что никто не назвал ему цену за оберег и за консультацию у «колдуна». Интересно знать, во что ему все это обойдется? Услуги в подобных салонах стоят недешево, а деньги надо бы поберечь: новых доходов в ближайшее время не предвидится, и неизвестно, сколько еще ему придется скитаться. Кэст собрался поинтересоваться у Лукерьи, сколько ему придется заплатить, но, уже открыв рот, замер: из глубины салона донесся голос, показавшийся ему знакомым. Прислушавшись, Кэст действительно узнал говорившего. Все нутро вмиг сжалось в ледяной комок: да ведь это Лещ! Но зачем он сюда заявился?! Шел по его следу?! Привел полицию?!

Стараясь ступать бесшумно, Кэст попятился к выходу, глядя на Лукерью: та продолжала с сосредоточенным видом мастерить оберег, завязывая края лоскута в узелок. «Эх, жаль, что придется уходить без оберега!» – подумал Кэст. Словно почувствовав что-то, Лукерья отвлеклась от своего занятия, медленно повернула голову и подняла на него полный недоумения взгляд. Кэст прижал палец к губам, затем умоляюще сложил перед собой ладони в немой просьбе не выдавать его и стремительно нырнул в темный коридор.

Прижимаясь к стене, Кэст проплыл тенью мимо раскрытых дверей кабинета «колдуна» и заметил Леща, сидевшего на том же месте, где до этого сидел он. «Колдун» напряженно смотрел на нового клиента. Выражением лица он напомнил Кэсту гладиатора из какого-то фильма, стоящего перед противником, которого еще никто не побеждал: во взгляде – безграничная решимость выиграть бой и мрачное осознание ничтожности шанса на это. Кэст благополучно добрался до прихожей, толкнул двери, но те не открылись. Его прошиб липкий пот, но в следующий миг он вспомнил, что двери открываются внутрь, и потянул ручку одной из створок на себя – на этот раз удачно. Выскальзывая наружу, Кэст услышал доносящееся из кабинета «колдуна» глухое рычание пса и звуки какой-то возни. Что-то там упало с грохотом, раздались крики и девичий визг.

Инстинкт самосохранения оказался сильнее желания узнать, что произошло. Кэст выскочил на улицу, освещенную фонарями, и едва не налетел на черный «хаммер», припаркованный у входа. Скользнув взглядом по номеру под бампером, Кэст узнал знакомое сочетание цифр и бросился бежать, как черт от ладана, озираясь при этом: нет ли поблизости полицейских? Через какое-то время, убедившись, что за ним никто не гонится, Кэст перешел на шаг, добрался до ближайшей остановки и сел в автобус, чтобы доехать до Беличьего острова. Его еще сотрясала мелкая дрожь, но приятное чувство успокоения постепенно разливалось по телу, и по-заячьи колотящееся сердце мало-помалу замедляло свой ритм.

*****

– Эх, жаль, что пришлось уйти без оберега! – вздохнул Кэст, закончив свой рассказ. – Но хоть выговорился, сразу легче стало. И спасибо за еду!

– Не за что благодарить, ты же за нее двойную цену заплатил. – Боня пожала плечами. – А что касается оберега… У тебя с деньгами вообще как? Совсем туго? А то я знаю местечко, где можно приобрести неплохой оберег, точно не хуже, чем в том салоне.

– Деньги есть, но, если покупать еду по двойной цене, скоро придется питаться какими-нибудь грибами, которые растут в этом лесу, и тогда меня ждет страшная смерть от отравления поганками! – Кэст с нескрываемым ехидством покосился на новую знакомую.

Та фыркнула, тряхнула рыжими локонами и, изящно изогнув одну бровь, сообщила:

– Могу познакомить тебя с человеком, который разбирается в местных грибах. Если ты ему понравишься, он и тебя научит.

– Очень смешно! – Кэст нахмурился и немного отодвинулся от нее.

– Да ничего не смешно, я серьезно! – Боня положила ему на плечо свою невесомую ладошку и, участливо заглядывая в лицо, сказала: – Я хочу тебе помочь, но не знаю, получится или нет. Сама там на птичьих правах, знаешь ли… Не гарантирую, что тебя примут в нашем клубе, но попробовать можно. А в качестве предлога я скажу им, что ты хочешь купить оберег.

Услышав это, Кэст понял, что его план сработал и он не зря потратил время на слежку за этой девчонкой. Наконец-то у него появится хоть какое-то убежище.

Глава 5

Размножение личности

Глядя на раскрытую книгу в своих руках, Лещ испытывал смешанные чувства. Лично у него она не вызывала абсолютно никакого интереса, но какая-то неведомая сила привела его в шарашкину контору с пафосным названием «Магический салон Мистериум», где он стащил ее самым наглым образом, прямо из-под носа у владельца, мнившего себя дипломированным магом (по крайней мере, так было написано на табличке, висевшей над столом этого проходимца). Из-за дурацкой книги Леща чуть не поймали и основательно потрепали, набросившись всем скопом. Он не понял, сколько их там было, но ему показалось, что не меньше дюжины, еще и псина здоровенная вдобавок. Еле ноги унес!

Но похоже, что это только начало. На что еще толкнет его эта неведомая сила? Он ощутил ее в себе сразу после того, как ему в глаз попала искра, вылетевшая из костра в тот момент, когда он бросил туда пугало. С тех пор эта сила только крепла. Она обрела голос, и даже не один, отчего его голова наполнилась странными чужими мыслями. Лещ чувствовал, что его душа и разум больше ему не принадлежат, время от времени ими начинают распоряжаться неизвестные ему личности, оккупировавшие его тело. Одной из этих личностей, осознававшей себя Одноглазым Волком, чем-то не понравилась подружка Кэста Инга, и Лещ сам не понял, как так получилось, что его руки вдруг вышли из-под контроля и превратили довольно привлекательную физиономию Инги в кровавую кашу. Другая личность, куда более древняя, считала себя разбойником по кличке Алая Борода, и ее взбесил поступок Одноглазого Волка: она, то есть, он – разбойник – заявил, что такие дела надо было согласовывать с ним и что из-за убийства девушки могут рухнуть какие-то его великие планы. Эти две личности переругались так, что у Леща до сих пор от их воплей гудела голова. Потом Алая Борода, управляя телом Леща, оттащил зверски убитую Ингу к стогу сена, на котором спал Кэст, и устроил ее рядом с ним. На руку Кэста он надел кастет Леща, послуживший орудием убийства. Полицию тоже вызвал Борода. Он был очень хитер, этот разбойник. Лещ его побаивался и уважал в отличие от Одноглазого Волка – последний вызывал у Леща чувство брезгливости из-за навязчивого желания найти и убить какую-то девушку: то есть Инги ему было мало и останавливаться на достигнутом он не собирался. Волка так и крючило от жажды мести, и он все время мусолил какие-то свои детские обиды, его воспоминания об этом мешали не только Лещу, но и Алой Бороде. В конце концов Борода пообещал Волку, что позволит и даже поможет ему осуществить все его мечты о мести, если тот на какое-то время затихнет, пока Борода будет заниматься своими делами. К великой радости Леща, эти двое договорились, но радость длилась недолго: Борода пустился на поиски какой-то старинной книги, будто бы даже колдовской, и Лещ вначале сбился с ног, рыская по объектам музейного комплекса в поселке Дивноречье, а потом едва уцелел во время кражи книги из магического салона «Мистериум».

Теперь Лещ с замиранием сердца гадал, что его ждет дальше. Алая Борода собирался прочесть колдовское заклинание из украденной книги для перемещения в какое-то место с унылым названием Худынь, и Лещ подозревал, что ему предстоит путешествие за пределы реального мира. Конечно же, ему было страшно – да что говорить, он прямо-таки трясся от ужаса, потому что по картинам, мелькавшим в воспоминаниях Бороды, получил некоторое представление об этой Худыни. Меньше всего на свете ему хотелось когда-нибудь попасть в подобное место, но тем не менее это путешествие должно было начаться совсем скоро.

Алая Борода перелистывал пальцами Леща страницы книги в поисках нужного заклинания, намереваясь немедленно пустить его в ход. Леща это злило: он был совершенно измотан и страшно голоден, но не владел собственным телом и мог лишь молча наблюдать за происходящим. Незадолго до этого Лещ мысленно обратился к Бороде, сообщив, что у него в холодильнике лежит нетронутый крендель «краковской» самого лучшего качества, и было бы здорово, если бы этот крендель перекочевал в его, Леща, желудок, потому как сил в его бренном теле почти не осталось и оно может дать сбой в самый ответственный момент. Борода на колбасу не польстился и ответил, что человеческая еда его не интересует: вероятно, он питался чем-то другим, а чем именно, Лещ не стал выяснять, вместо этого заявил напрямую:

– Так я же с голоду сдохну! Как ты тогда воплотишь свои планы?

– Ерунда, вокруг полно других тел! – невозмутимо ответил Борода, и Лещу сразу расхотелось колбасы. – Вздумаешь сдохнуть – переселюсь в новое тело, делов-то!

Лещ смирился и больше не осмеливался тревожить своего сурового подселенца. Пользуясь тем, что Борода был всецело увлечен книгой, Лещ решил присмотреться к нему и покопаться в его воспоминаниях, а заодно заглянуть и в воспоминания Одноглазого Волка: тот снова перебирал свои старые обиды, и Лещу даже стало любопытно, что ж там такое с ним случилось.

Но вначале – Борода, потому как он явно тут главный, и Лещу необходимо понять, каким образом с ним можно взаимодействовать без ущерба для себя.

Оказалось, что Алая Борода при жизни был не просто разбойником, а разбойничьим атаманом. Вместе со своей немногочисленной, но лихой бандой он держал в страхе пол-Сибири: грабил, убивал, жег деревни и села. Все это продолжалось до тех пор, пока во время очередного ограбления разбойники не наткнулись в одном из домов на сундук с колдовскими книгами. Прочитать книги смог только Алая Борода. Он стал использовать в своих делах черную магию, и это еще больше укрепило его власть над разбойниками. Благодаря колдовству Бороды банда стала неуязвимой: они могли в одно мгновение переместиться на большое расстояние вместе со своими домами, забитыми награбленным добром. Их бродячая деревня получила в народе название «Шиша», что на старославянском языке означало «бродяга» и «вор».

Но, как часто это бывает, когда в руках дилетанта оказывается мощный инструмент (а таким инструментом была магия в руках Алой Бороды), однажды настал момент, когда что-то пошло не так. Разбойничья деревня Шиша переместилась в ту самую Худынь. Выбраться оттуда они почему-то не могли: то ли магия перестала работать, то ли Худынь не отпускала. А вскоре выяснилось, что в Худыни водятся огромные вороны с бронзовыми клювами, которые охотятся на людей и выклевывают их души. Чтобы избежать трагической участи, Алая Борода сговорился с главарем вороньей стаи, позволив воронам всюду следовать за собой: таково было условие главного ворона в обмен на жизнь и свободу разбойников. Тогда Алой Бороде показалось, что это совсем не много. Однако, вернувшись в свой мир, он понял, что смотрит на все другими глазами – глазами главаря воронов: тот каким-то образом вселился в него, сросся с ним навеки, и ничего исправить было уже нельзя: уговор вступил в силу. Откуда же Алая Борода знал, что условие «позволить всюду следовать за собой» будет исполнено так буквально?! Он-то думал, что вороны полетят вслед за ним и его бандой, как обычные птицы, а не вторгнутся в них в виде бесовской нечисти!

Так Алая Борода вступил в союз с одним из могущественных бесов и стал его неотделимой частью. То же самое произошло и с другими разбойниками: каждый из них стал вместилищем для беса. Вначале Борода посчитал это ужасной трагедией, а потом начал видеть плюсы: во-первых, он ощутил в себе огромную, совсем не человеческую силу (а когда его тело разрушилось, не выдержав чрезмерных нагрузок, он переселился в другое, и у него аж дух захватило от осознания того, какие безграничные возможности внезапно открылись перед ним); во-вторых, он мог оборачиваться вороном и летать всюду – в мире живых (к примеру, в поисках новых злачных мест), и в мире мертвых (чтобы полакомиться угодившими в Худынь неудачниками). Все это было очень приятно, он почувствовал себя властелином мира и стал получать удовольствие от своей новой жизни, хотя и понимал, что больше себе не принадлежит. Теперь он служил нечистой силе (или даже сам сделался ею), и самым страстным и единственным его желанием стало желание сгубить человеческую душу: заставить страдать, тосковать, маяться и, в конце концов, сотворить зло. А больше ничего Алую Бороду не радовало, и это была оборотная сторона медали, но он старался ее не замечать. Зачем сожалеть о чем-то, что все равно нельзя изменить? К тому же подобные мысли не нравились главарю воронов, вечному спутнику и проводнику Алой Бороды.

Разбойники больше не убивали людей и не жгли села. Люди делали это сами, стоило лишь немного всколыхнуть муть в их душах, чтобы всплыли на поверхность их старые обиды, чтобы проросло свежими всходами застарелое зло, чтобы жажда мести заволокла взор багровой пеленой полопавшихся от ярости сосудов.

Чем больше подробностей узнавал Лещ о разбойничьем атамане, тем большим почтением к нему проникался, и тем более странным казалось Лещу соседство Бороды с таким ничтожеством, как Одноглазый Волк. Зачем ему понадобился этот нытик? Лещ не сомневался, что Волк находился рядом с Бородой не по своей воле, наверняка Борода удерживал его при себе для каких-то целей. Ведь другие жертвы Бороды – люди, в тела которых тот вселялся в разное время, – не подавали голоса и не проявляли себя как личность. Почему же Борода оставил Волку такую возможность? Хотя… Неизвестно, сколько личностей вселилось в Леща вместе с духом Алой Бороды. Может быть, они просто затаились до поры?

Имя мне – легион…

Где-то Лещ слышал, – вроде бы, в каком-то фильме про одержимость, – что эти слова имеют прямое отношение к бесам и демонам. Наверняка и главарь воронов тоже где-то здесь, прямо у Леща внутри. Черт!

Лещ поежился, чувствуя, как тело покрывается гусиной кожей. Уж лучше о таком не думать. Надо как-то отвлечься. Самое время выяснить, что за тип этот Одноглазый Волк и что такого жуткого в его воспоминаниях.

*****

Вначале Лещ увидел траву и кеды. Трава была желтой и побитой морозом, как в октябре, а кеды – новыми, будто только из магазина. И они были заметно велики этим ногам, радостно шагавшим по траве. Ноги двигались вприпрыжку, выдавая приподнятое настроение своего обладателя. Ноги взмывали высоко над землей, словно их обладатель хотел, чтобы все вокруг заметили его новые кеды. Он будто не видел, до чего нелепо они болтаются на его ногах. Он был безумно рад и горд. В тот момент он не знал, что однажды ему суждено стать Одноглазым Волком и что прямо сейчас он беспечно топает навстречу такой судьбе. До события, которое навсегда изменит его жизнь, оставалось всего несколько широких шагов и пара коротких минут. А пока что он – обычный шестиклассник Пашка Рутаев, умеющий радоваться простым вещам, например, тому, что можно не носить пионерский галстук. Не то чтобы этот галстук ему не нравился, нет, ему не нравилось, когда его выгоняли с урока за то, что он его забывал, поэтому галстук на всякий случай лежал в кармане: вдруг ходить без галстука разрешили временно? Или, вот, отличный повод для радости – новые кеды, не такие, какие положено надевать на физкультуру, а яркие и модные, на рельефной подошве и с логотипом крутой фирмы на заднике. В прошлом году за такие кеды сразу вызвали бы к директору, а теперь, вот, можно. Теперь многое можно, правда, стоить все стало очень дорого. На кеды пришлось зарабатывать все лето, еще и рисковать, потому что заработок этот был не совсем легальным: Пашка собирал на чужих дачах ягоды, которые потом отдавал за полцены бабулям, торгующим всякой всячиной у входов в магазины – и ему не стоять, не «светиться», и бабулям прибыль. Но однажды за Пашкой погнался разъяренный дачник и чуть не схватил его, когда тот повис на заборе, зацепившись штаниной за гвоздь; пришлось порвать штаны, чтобы сбежать, и от матери здорово влетело. Но это она еще не знала, при каких обстоятельствах он их порвал. Пашка ужасно боялся, что мать узнает о его промысле, поэтому решил: как только накопит на кеды, сразу завяжет с этим делом. А когда нужная сумма набралась, выяснилось, что кеды разобрали и Пашкиного размера уже нет, остались аж на три размера больше. Пашка все равно их купил. Подумаешь, размер! Зато красотища какая! Маша сразу же внимание обратит.

– О, смотрите, клоун идет! – Тонкий девчоночий возглас потонул в раскатистом мальчишечьем смехе.

Пашка заметил на земле длинные дрожащие тени, а затем и тех, кто их отбрасывал, двигаясь наперерез ярким лучам октябрьского солнца – и наперерез Пашке. Знакомые наглые морды – Крыса, Цыган и Витька Носов (к последнему клички не клеились, возможно, потому, что желающие их приклеить сталкивались с отчаянным Витькиным протестом: тот недолго думая пускал в ход кулаки). Троица известных на всю школу хулиганов шла навстречу Пашке, и Маша была среди них. Она смеялась, и ее смех напомнил Пашке случай с разбившейся вазой, которую он случайно смахнул со стола в гостях у родственников: от звона разлетавшихся по полу осколков ему стало так же дурно, как сейчас. Мама в жизни не смотрела на Пашку с такой злостью, и Пашка никогда раньше не чувствовал себя так мерзко. В направленных на него взглядах хулиганов злости было в сотни или даже тысячи раз больше, а к ней примешивались бескрайняя наглость и хладнокровная жестокость. В прошлом году эти трое отморозков казались более адекватными, но как будто совсем одичали за лето. Хотя изменились не только они – август девяносто первого изменил многих. Над руинами поверженных святынь разгулялся ветер вседозволенности, круша то последнее, что еще держалось каким-то чудом, и, как бывает во времена страшных стихийных бедствий, кто-то испугался, поддался панике, а кто-то, наоборот, обнаглел и пустился во все тяжкие, спеша урвать в этой неразберихе кусок пожирнее.

Пашкина мама стала тревожной, растерянной и часто говорила сама с собой, сокрушаясь по поводу роста цен. Пашку пугали ее слова о том, что хлеб к обеду подорожал вдвое, а на килограмм масла теперь не хватит всей ее зарплаты, которую к тому же почему-то уже второй месяц не выплачивают, и все, что можно было продать в доме – золото, столовые сервизы и прочее имущество, имевшее какую-то ценность, давно продано. Чтобы избежать лишних вопросов и разбирательств, Пашке приходилось прятать от мамы новые кеды: он выносил их из дома в мешке для сменной обуви, а в подъезде переобувался. Увидев кеды, мама бы сразу догадалась, что они стоили намного дороже, чем килограмм масла.

– Эй, клоун! Дай свои скороходы погонять! – заорал тощий как жердь Витька и заржал жеребцом. – Ну дай, не будь жмотом!

Пашка повернул в сторону и молча продолжил путь, чувствуя, как стремительно краснеет до самых ушей.

– Стой! Куда почесал?! – подхватил смуглолицый Цыган. – Модный стал, что ли? Зазнался? Своих не узнаешь?

– Ты шнурки-то к ушам привяжи, а то скороходы потеряешь! – осклабился Крыса. Под задравшейся верхней губой обнажился ряд желтоватых зубов. Два передних зуба заметно выступали вперед, как у грызунов.

Пашка покосился на Крысу через плечо и ускорил шаг, с тоской думая о том, что до крыльца школы еще далеко. Троица продолжала зубоскалить, но их издевки Пашку не трогали, плевать он на них хотел, а в жар его бросило от Машиного смеха, фоном звучавшего за его спиной. Смех постепенно набирал силу. Пашка вспомнил, как в конце прошлого года провожал Машу из школы до самого дома и нес ее портфель. Уши и щеки загорелись еще сильнее.

Пашку схватили за капюшон куртки и дернули назад. Его ноги одна за другой взмыли высоко вверх, и он упал на спину. Кеды слетели с ног, пронеслись над ним, похожие на пестрых тропических птиц, и с глухим шлепком врезались куда-то. Смех Маши сменился визгом, его заглушил крик Витьки:

– Какого черта, а?! Клоун, ты охренел?!

Пашка ощутил болезненный пинок в бедро и охнул. Попытался подняться, но его сбили с ног грубым толчком в плечо.

– Мариетта, ты как? – Витькин тон сделался участливым, в нем прозвучали заискивающие нотки.

Пашка понял, что кеды угодили в Машу, и не смог сдержать насмешливого фырканья по поводу «Мариетты»: он еще не слышал, чтобы кто-нибудь так обращался к Маше.

– Прикиньте, ему смешно! – Голос Крысы всегда был противным, а тут Пашку аж передернуло от омерзения.

– Что с ним делать будем, Мариетта? – спросил Витька, и Пашка замер в ожидании.

Маша недолго обдумывала вердикт.

– Проучите его, чтобы надолго запомнил, – произнесла она ровным голосом, полным холодной надменности императрицы, распорядившейся наказать провинившегося холопа.

Пашка тотчас получил пинок в бок и стиснул зубы, сдерживая стон.

– Стойте! – Машин возглас предотвратил град пинков, готовых обрушиться на Пашку. – Не надо делать из клоуна жертву. Проучите его так, чтобы смешно было, – попросила она.

«Уж лучше бы отпинали!» – Пашка стиснул кулаки, приготовившись драться, но бить его не стали.

Они надели на него кеды и связали на них шнурки между собой, руки завели за спину и тоже чем-то связали, затем поставили Пашку на ноги и отпустили со словами:

– Топай отсюда, клоун! Шевели скороходами!

Под звуки их безудержного смеха Пашка заковылял к школе. Далеко уйти не удалось: он упал и начал извиваться червяком в попытках сдвинуться с места. Маша смеялась громче всех.

В этот час возле школы всегда было оживленно: родители вели домой младшеклассников, учившихся в первую смену; школьники постарше кучковались на школьном крыльце и на площадке перед ним, а в огромных школьных окнах мелькали лица учителей. Не может быть, чтобы никто из них не заметил скорчившегося на земле Пашку и хохочущих рядом парней, но никто не пришел и не попытался остановить беспредел. Никто даже не вызвал милицию! Пашка полз к школе со скоростью улитки, а трое отморозков – и Маша вместе с ними – покатывались со смеху, подтрунивая над ним до тех пор, пока им это не надоело. И только когда они исчезли, преспокойно войдя в школу через главный вход, к Пашке подошел учитель химии по прозвищу Реагент и поинтересовался, почему тот передвигается таким необычным способом. Увидев Пашкины связанные руки, проворчал: «Что за дурацкие забавы?» и не пожелал слушать никаких объяснений, резко осадив Пашку фразой: «Меня это не интересует! Пусть директор с вами разбирается!», но руки развязал.