Рукопись психиатра бесплатное чтение

Часть 1

1. ОТВЕТА НЕ БУДЕТ

Мы с бабушкой сидели на веранде, вернее, она только называлась верандой, а на самом деле представляла собой лишь длинную лавку, сколоченную наспех и окрашенную той же густой коричнево-бордовой краской, что и весь дачный домик. Последний не показал себя ничем привлекательным и должен был быть благодарным за то, что погрузился в изобилие зелени от плодовых деревьев – яблонь и вишен, а также высоких пионов, небрежно посаженных то тут, то там бабушкой и напрочь заросших грубыми сорняками. Бабушка не была садоводом, хоть и представлялась соседкам в амплуа любительницы естественности и простой прелести нетронутой природы, на деле же, была лишена эстетического чувства восприятия мира, что упорно скрывала, но была неоднократно замечена в любви к посредственным пейзажам, классическим портретам восемнадцатого века и разговорам о том, как хороши белые легкие платья на картинах Боровиковского.

– Кожа у девушки должна быть белоснежного оттенка, – бабушка называла его сметановым, – тогда видно, что она благородного происхождения – дворянка.

Бабушка будто описывала портрет княжны Гагариной.

– Я хочу дать девочкам дворянское образование и привить вкус, – говорила она громко, прогуливаясь по лесу с соседкой-учительницей французского.

– Да у меня и самой, несомненно, есть дворянские корни. Когда Виви выдали замуж за красного офицера, так она называла свою маму, потому что она была красавицей, рослой со звонким голосом, мы навсегда потеряли связь с её родными. Я думаю, что их расстреляли.

Мы не знаем, что было на самом деле, у ее мамы были дальние родственники, с которыми бабушка много лет назад поругалась, а они переехали в другой город, и связь оборвалась. Бабушка плела узоры собственного мира, монотонно и скрупулезно, как хорошая мастерица, нанизывая бусины из воспоминаний на нить памяти, выбрасывая почерневшие или казавшиеся ей недостаточно сверкающими, а там, где образовались пустоты, она самостоятельно выдувала, будто из стекла, изящные украшения.

Мы сидели на скамейке у входа в дом и ждали приезда родителей. Бабушка боготворила своего сына, моего папу, который на тот момент, успев отучиться на физика, посвятил с десяток лет профессиональному спорту, и наконец, сумел сколотить небольшой бизнес вокруг речных теплоходных круизов. В работе папа точно имел одно серьёзное преимущество, он брал нахрапом, а вернее шёл напролом, как ледокол, когда дело касалось денег и риска. Мозг бабушки встраивал в картину папиной успешности не только упорство, но и якобы чрезвычайную скромность и деликатность, а также эрудицию и тонкую коммуникацию. На деле ничего это не наблюдалось – среди товарищей по бизнесу он слыл «Колей-психом», которого побаивались за резкий нрав и раздражительность. Как-то в порыве ярости из-за задержки расписания теплохода, когда на борту были три сотни туристов, которые через несколько часов должны были сесть на поезд в Санкт-Петербурге, он звонил диспетчеру прямо из капитанской рубки и орал, что засунет ему гранату прямо в зад, если тот сейчас же не пропустит теплоход в нужной нитке1

Бабушка восхваляла его заслуги в работе, а по поводу подобных ситуаций говорила, что он сорвался, работая для нас с мамой.

– В Библии сказано, что от плоти и крови отца родились дети. Женщина только помогает мужу в продолжение рода, несет его семя. Главнее отца никого у вас нет, – говорила бабушка во время вечерних бесед нам с сестрой, когда мы уже лежали в своих постелях.

Перед сном она приносила тонкие ломтики чёрного хлеба, намазанные маслом и пиалку с мёдом. Бабушка, считала, что нам надо согревать горло после того, как мы целый день босиком бегали по траве в саду, а мед и масло как нельзя лучше подходят для этого. Это время называлось вечерними беседами, точнее, беседовала бабушка, а мы молчали, поскольку мед и масло могли оказать нашим связкам услуги только в случае их полного отключения.

Позднее, изучая новогреческий язык, я узнала, что греки используют глагол γεννάω, от древнегреческого – рожать, породить, когда говорят о родительстве. Получается, что отец семейства рожает наследников наравне с женой. В древнегреческом «рожал» мужчина, однокоренное слово γένος – род, указывало на то, что он давал детям свое имя. К женщине применялся глагол τίκτω – дословно, приносить ребенка, τέκνον – это новорожденный

младенец, дитя. Богородицу православные греки называют Θεοτόκη (дословно, выносившая Бога).

Будучи двадцатидвухлетней девушкой, изучая греческий, я вспоминала бабушкины слова об отце и понимала, что её стремление интерпретировать информацию, которую она брала из книг по истории, радиопередач и телеканала «Культура», имело чёткую структуру. Подобно приписыванию себе дворянского происхождения, желание сделать папу в моих глазах самой главной фигурой, было частью её самолюбования. В своих неуемных фантазиях, в которых она перебирала папины подвиги, чуть ли не сравнимые с походами Александра Македонского в Малую Азию, она, разумеется, возносилась до небес, ощущая прилив эйфории, становилась румяной и легко, как девочка, сдувала со щеки седую прядь:

– Аня, таких отцов, как твой папа ещё поискать. Все пьют да гуляют, а он! Работяга и семьянин, ууу…

Приезд родителей на дачу был событием, которое я ждала еще с вечера, ворочаясь в постели, я не могла уснуть. Бабушка говорила мне, что, когда родители будут выходить из машины, то я должна сначала поцеловать папу, а затем, вдоволь пробыв в его объятиях, могу переходить к поцелуям мамы. Она объясняла такую иерархию поцелуев тем, что папу за все его заслуги я, конечно, должна любить больше. Мне было сложно пытаться представить, каково это будет, когда я увижу маму, которую не видела целых две недели, и не побежать со всех ног, бросившись ей на шею. Я не придавала значения тому, что говорила бабушка про старшинство, не это занимало мое воображение, оно казалось второстепенным и взрослым правилом. Но это правило, как страшный по своей громкости и резкости щелчок, когда выбивает пробки, зажигал неприятное чувство, которое больше всего я ощущала почему-то в горле. Так ацтеки использовали своеобразный «свисток смерти», когда совершали жертвоприношения, он издавал звук, который имитировал крик человека. Я бы сказала, что звук раздавался внутри меня, по ощущению я могла бы сравнить его с першением, если бы не жгучая болезненность, которая следовала за ним и приносила комок слез, которые не поддавались контролю и выкатывались сами собой из глаз. Но представлять было не так страшно, как по-настоящему пережить то, что мама, такая любимая, такая красивая и вкусно пахнущая мама будет стоять в двух шагах от меня, когда я своими собственными ногами поверну от неё в сторону и пойду целовать папу. Какая горькая черная жидкость изливалась в тот момент внутри меня, начиная свое движение от кончика языка и заканчиваясь где-то в желудке.

Марсель Пруст в первом томе «В Поисках утраченного времени» описывает чувства маленького мальчика, который, уходя из столовой после ужина, вынужден удерживать драгоценный поцелуй мамы, чтобы только донести его до постели и уже находясь под одеялом продолжать ощущать его бархатное прикосновение. Однажды, решившись на обман, чтобы мамы поднялась к нему в спальню и подарила поцелуй уже лежащему в постели, он отправляет письмо служанке Франсуазе, но получает короткое: «Ответа не будет».

Мама не просто была рядом, она еще и улыбалась мне своими большими белыми зубами, а её запах, который состоял из духов, подкопченных недавно пропущенной сигаретой, что это было бы за наслаждение обнять её и прижаться к волосам, а потом к мягкой щеке, на которой можно было почувствовать маленькие неровности пор. Но этого не было, я шла обнимать папу, я шла мимо неё.

2.

Сидеть прямо на стуле перед монитором ноутбука, сохраняя однообразную позу очень трудно, ноги предательски хотят двигаться, колени, будто возлюбленные после первого случившегося сближения так и норовят тереться друг о друга. Я ощущаю во всем теле покалывания и необходимость прямо сейчас чесать под лопаткой, когда моя психотерпевтка говорит мягким голосом по ту сторону зума, что мне нужно принять удобную позу и расслабиться. Сейчас мы будем работать в воображении.

Я закрываю глаза перед равнодушным ко мне и всему живому xiaomi, моё лицо приобретает несколько умиротворенный оттенок благодаря блаженной улыбке. Я не знаю, как быть с губами, при закрытых глазах они сами собой складываются, и мне кажется, что мое лицо начинает напоминать Богородицу на иконе «Успение». Ощущение физического спокойствия мимики возвращает меня к иконе, на которой Дева Мария лежит в гробу в порфировом одеянии с такой же улыбкой и плотно закрытыми глазами. А над ней стоит Спаситель, который держит на руках её саму-младенца. В свое время, внимательно всмотревшись в эту икону, я была удивлена тому, что художник изображает на ней двух Дев – большую в гробу и маленькую в руках Иисуса. Христианство подарило нам веру в бессмертие души, точнее укрепило её, ведь о ψυχή (от древнегреч. – душа, сознание, дух), бестелесной и бесплодно летавшей после смерти писал еще Платон. Человек избавляется от мяса и костей, но сохраняет жизненное начало в душе, которая пускается в загробный мир. Иконописец изображает и смерть, и рождение, потому что они непрестанно переходят друг в друга, а смерть – есть лишь рождение в другом мире.

Богородица-Дева Радуйся, благодатная Мария, господь с тобой!

Благословенна ты в Женах и Благословен Плод Чрева Твоего, яко Спаса родила еси Души Наших.

Почему спокойна эта дева, лежащая в гробу?

Она сделала всё, что могла для человечества или благосклонна перед лицом смерти?

А может, она олицетворяет христианское смирение и сдержанность?

– Представьте себя в безопасном месте.

Я вижу себя в комнате, сидящей на кровати под толстым одеялом, мне уютно.

– Вы одна?

– Да.

– Вам хорошо?

– Да, очень.

– Побудьте в этом ощущении.

Я представляю, как тонкие поры хлопкового пододеяльника, пахнущие цветочным порошком и свежей выпечкой, напоминающей о завтраке, покрывают мою кожу, наполняя ее своим запахом. Мне спокойно и тепло, я вижу привычные предметы – книжный шкаф, в котором аккуратно расставлены его и мои книги.

– А теперь нужно перенестись туда, в ту ситуацию, что мы с вами только что обсуждали. Где вы чувствовали себя максимально уязвимо, позвольте воображению поблуждать в поиске похожего состояния. Сфокусируйтесь на нем.

Картинка комнаты скомкалось, как черновик, и полетела в корзину подсознания. Я во всех деталях пытаюсь воссоздать ситуацию, которая случилась сегодня с мужем, когда я не подобрала нужных слов, а он опустил вниз свои мутные серые глаза и тихо вышел из комнаты.

– Вот, я чувствую себя… что меня не любят, что нарушена связь между нами, что… мне больно и одиноко.

– Сконцентрируйтесь на этом, вспомните, может быть вы уже чувствовали его раньше. В детстве.

Я пересиливаю себя и вся превращаюсь в чувство боли, ощущение отсутствия любви от дорогого мне человека и чувство непоправимости.

– Есть образ?

– Да.

– Позвольте ему раскрыться. Что вы видите?

– Я вижу изумрудную траву на террасе, мы сидим с бабушкой на веранде…

3. БЕГ

Мама рассказывала, что в десять месяцев оставила меня у бабушки, своей мамы, на лето, резко отлучив от груди. Никто не заметил во мне перемен, а через месяц я стала называть бабушку мамой. В начале 90-х бум на психологическую образованность и осознанное материнство еще не наступил. На прикроватной тумбочке рядом с пультом и журналом «Ваш досуг» лежала книга Бенджамина Спока «Ребенок и уход за ним», которую у нас напечатали в год первого президента. В Америке руководство Спока уже успело стать второй Библией за половину века. Он первым приоткрыл завесу тайны психологии ребёнка для широкого читателя. Помимо того, что маленькие дети едят, пьют и какают, помимо организации быта и дисциплины им нужно что-то ещё. Спок был оппозиционно настроен против ограничений и дисциплины:

«Если малыш плачет – дайте ему пустышку. Мамам нужен отдых»

«Грудное вскармливание может изматывать женщину, ей нужны развлечения»

Моя мама не стремилась к развлечению, однако была убеждена, что помогать папе сколотить бизнес – её прямая и самая главная обязанность. В книжке доктора Спока было написано, что ребёнка можно экстренно отучить от груди и начать давать бутылочку со смесью, а тепло и эмоциональный контакт могла обеспечить бабушка.

Принято в шутку говорить, что поколение, выросшее на книгах по уходу за детьми доктора Спока, постулирующего о том, что ребенку надо давать свободу, вышло на улицы Франции в 1968 году. Культурный феномен, который создавался между написанием манифестов и демонстрациями, получил название «Новой волны». В фильме «Четыреста ударов» маленький Жан Пьер Лео убегает из дома подальше от придирчивого отчима, а потом попадает в полицейский участок за кражу, повсюду сталкиваясь с нарушением свободы и равнодушием.

В детстве я помню, что мама всегда куда-то бежала. Как-то мы возвращались на дачу со станции через лес и поле, мама делала большие и резкие шаги, твёрдо держа меня за руку. Тропинка была узкой, а трава была выше меня вдвое, цветы иван-чая казались небоскребами. Мама торопилась. Её лицо красивое с азиатскими чертами – карие миндалевидные глаза, раскосые брови. Копна жестких, как конский хвост, чёрных волос. Он сама была похожа на красавицу Юкиндей из сказки. Высокая и статная, худая в джинсах, затянутых ремнем до подмышек и наскоро заправленной лёгкой рубашке, расстегнутой на острых ключицах. Мама делала быстрые движения своими красивыми худым руками, я помню, как она стремительно ныряла в большую черную сумку-торбу, доставала оттуда помаду и отточенным движением наносила по штриху на верхнюю и нижнюю губу, а затем промокала их, быстро смыкая и размыкая. Мы с мамой бежали по тропинке, которая петляла по полю, а впереди виднелся первый деревенский домик. Мама все поглядывала на часы.

– Анют, надо побыстрее, мне ещё на обратную электричку бежать.

Я силилась, чтобы не заплакать. Сейчас мы зайдем в дом, расцелуемся с бабушкой, наскоро помоем руки, бросим вещи и сядем пить чай. Мама быстрыми глотками выпьет ароматный бабушкин чай со зверобоем, а своими большими белыми зубами надкусит песочное печенье и оставит его на тарелочке. И засобирается на электричку. Бабушка будет стараться отвлечь меня: «Мы сейчас сказку почитаем, твою любимую про дом под каштанами», – мягким голосом скажет бабушка, делая легкие движения бровями маме, чтобы та поскорее одевалась. Мама и бабушка считали, что самое плохое в расставании – медлить, и вообще, замедляться для того, чтобы прожить какую-то эмоцию, понять и осознать её, в нашей семье было не принято. Меня надо было скорее отвлечь, пока по моему лицу текли ручейки, бабушка говорила: «Какие большие, ну всё, хватит, ты нам всю деревню затопишь».

А мама уже бежала по полю, не оборачиваясь, высокая и грациозная, когда торопилась, она, будто входила в ритм танца.

Мне было пятнадцать, мы с Машкой возвращались со вписки у кого-то из одноклассников, я выпила два пива и стакан дешевого рома с колой, от которых меня сильно развезло, и я стала терять равновесие. Картинка в голове не восстанавливалась до конца. В психиатрии это называется палимпсест. Как ни странно, тем же словом в палеографии называется текст, который был нанесен повторно на уже существовавший ранее. Память накладывается слоями, как краска, впитываясь в пергамент, скрывая нижние слои, которые не исчезают навсегда, но прячутся за свежими. Что-то подобное происходит с воспоминаниями под действием большого количества алкоголя. Позже на фотках у девчонок из класса я увидела себя лежащей на полу посреди комнаты на вписке, а кто-то из парней задрал мне майку и оголил маленькие белые груди с розовыми сосками. В тот день мы возвращались домой под вечер. На телефон одна за одной приходили смски:

– Пик… пииик… пик, – пока я стояла в дверях и старалась не упасть, а мама внимательно смотрела на мои испачканные джинсы – по дороге мы пару раз упали в грязь.

– Сейчас же иди спать, пока папа не вышел! – прошептала мама, и я увидела, как недобро сверкнули ее монгольские глаза.

Я поплелась в комнату, закрыла дверь и уселась за ноутбук, открыв вконтакте. Мы только недавно познакомились с А., неделю назад мы были на концерте, и каждый день переписывались.

– Ты чего делаешь?

– Домой зашла, а ты?

– Я пью пиво дома, бабушка уехала на дачу.

– Везёт! А мне тут говорят, что делать…

– Кто?

– Мама.

– А чего она?

– Да так. Бесит.

Я надела конверсы и, не завязывая шнурков, выбежала на лестничную клетку и побежала вниз, громко топая заплетающимися ногами.

На телефон сыпались смски от мамы:

– Ты что с ума сошла???

– Быстро домой.

– !!!!!!!!!

Вакханка убегала в лес, к тёмной части себя.

4. ЛИЛИЯ

«Суббота, 16 августа 1958-го. На мне джинсы, доставшиеся мне от Мари-Клод за 5.000 франков, которые она купила в Руане за 10.000, и сине-белый джемпер без рукавов в горизонтальную полоску. Это последний раз, когда мое тело принадлежит мне».

Анни Эрно, «Память девушки»

Мы расстались с А., когда мне было шестнадцать. Мой стыд стал причиной этого. Я хотела, чтобы А. уделял мне внимание, мне нравилось, когда он играл песни на гитаре, а потом подходил и целовал меня в губы, когда мы были в компании. Я чувствовала себя наполненной и счастливой. Оставаясь наедине, мы часто молчали и начинали целоваться. У нас почти сразу дело дошло до секса, потому что я скорее хотела покончить с этим. Я не говорила ему, что была девственницей. Мысль об этом напоминала о бабушке, папиной маме, которая рассказывала, как в пятнадцать лет она бегала по двору в одной маечке, будто не замечая того, что у нее выросла грудь и волосы в подмышках. Она пристально смотрела мне в глаза и говорила: «Ты – тихушница, ничего не рассказываешь бабушке, не то что сестра. Ты точно созреешь до этого дела раньше времени.»

Бабушка избегала прямого употребления лексики о сексе, вуалируя её словами «это», «то самое» и «то, что делают муж с женой». Внутри меня будто резко включали лампу, которая обжигала все внутренности. Я впервые испытала подобное чувство, когда бабушка читала нам Библию, объясняя своими словами особенно важные для нее события. Бог, после того, как Адам и Ева ослушались его, сказал женщине:

Умножая умножу скорбь твою в беременности твоей. В болезни будешь рожать детей. И к мужу твоему влечение твое, и он будет господствовать над тобою.

Я помню, как услышала эти строки. Перед глазами появляется бабушкина комната. Я вглядываюсь в пудровые обои. Бледные нежные, будто девственные цветы с тонкими лепестками, это лилии.

Чашечки цветов немного выпуклые на фоне остальной стены, и привлекают своей открытостью.

«В болезни будешь рожать детей».

Я почувствовала ту порочность и стыд перед всеми женщинами, которые испытывала Ева, предавшись грехопадению. Бабушка говорила, что за это женщины обречены на муки в родах и подчинены мужу, перед которым должны проявлять кротость и смирение.

Роден создал серию скульптур на библейскую тему, среди которых есть Ева, изображенная им в момент после грехопадения. Её мягкие округлые формы подчеркивают становление материнского начала, при том, что ее голова коротко склонена вниз, а взгляд обращен в пол, руки обвивают груди, и еще больше прячут лицо от мира. Ева чувствует свою порочность, она раскаивается. Наслаждение от секса навеки будет связано с болью, которую женщины испытывают в родах.

Тема секса не давала мне покоя лет с двенадцати, когда я стала читать романы Шарлотты Бронте и Дюма. В них, конечно, не было ничего откровенного, кроме чувства близости героев, которое я с упоением пропускала через себя и пыталась подсластить фантазией:

«А что если молодая красотка в бархатном корсете с собранными в высокую прическу черными кудрями и румяными щеками, разгоряченная после признания в любви, отдается графу с томными голубыми глазами и острыми чертами лица?»

Я воображала, оставаясь одна в своей постели, как девушка поднимает свои тяжелые юбки, а мужчина входит в неё, облокотив о ствол раскидистого дуба. Но это быстро наскучило. Я взялась за поиск, много времени предоставленная сама себе, выискивала на полках книжных магазинов названия книг, которые мне казались подходящими для удовлетворения моего любопытства. Так я наткнулась на Бориса Виана. Я не ждала простых описаний секса, но меня возбуждали крайние состояния, в которых оказывались герои. В одном из рассказов, «Собаки, страсть и смерть», я наткнулась на увлечение молодой парой ночными поездками на машине. Девушка испытывала сексуальное возбуждение, когда они давили собак. Затем они занимались сексом. Резкий ужас и жалость к животным, а также страх перед непонятным: «Зачем это? Для чего они хотят испытать на себе роль убийцы?» – возбуждали во мне, четырнадцатилетней, то состояние, которое было близко к сексуальному возбуждению. Возможно ли, что получение наслаждения связано с риском или пребыванием на грани жизни и смерти? В рассказе Виана смерть забирает ее, до последней секунды отдающуюся страсти.

«Ширинка на её штанах была расстегнута».

Рисковали ли женщины, которые после Евы были обречены на физическую боль, но всё равно шли на это ради секса? Наслаждения и страдания заполняют недостающие пустоты друг друга. Бледно-розовые лилии на бабушкиных обоях, символизирующие чистоту и непорочность, напоминали мне цветок, который раскрывался у меня между ног. Исследуя свое тело, я ощупывала его лепестки, проводила пальцем по сердцевине, что вызывало легкое приятное покалывание. Во время секса мне хотелось, чтобы А. поскорее кончил. Испытывая возбуждение, я думала о грехе. Моя обнаженная грудь, волосы на лобке, те части себя, которые я видела во время секса, вызывали у меня чувство собственной порочности и нечистоты. Внутри меня опять включали лампу, это было разочарование и стыд. Сорванная нежная лилия скручивалась по краям и чернела.

5. СЫРОЕ ТЕСТО

Когда мы маленькие, я и сестра, ходили с бабушкой в церковь на воскресные богослужения, это всегда было раннее утро. Не хотелось вставать с постели, а пересохший после сна язык еле мог пошевелиться, чтобы произнести хоть один звук. Бабушка говорила, что перед утренней молитвой нельзя не только есть, но и даже пить воду.

Во время молитвы мы стояли с сестрой поближе к клиросу, откуда доносились ангельские голоса поющих отроковиц. Нас бабушка тоже называла отроковицами. Мы только что вошли в этот религиозный статус, достигнув семи лет, и это значило, что нам предстоит вместе со взрослыми приходить с самого утра и стоять в очередь на исповедь. Сам момент исповеди не производил на меня впечатления – батюшка склонялся, накрывая мою голову и плечи золотой епитрахилью, и мягким голосом говорил, что Бог прощает мне все грехи. После этого мы крестились и шли к причастию. Высокий батюшка и молодой пономарь с чистыми, как вода глазами стояли у алтаря и держали чашу с кагором. Я помню, как ложка с алой жидкостью и кусочком хлеба, обдававшим мой рот теплом, вызывали ощущение головокружения. Я чувствовала, как этот мокрый кусочек проваливался внутрь меня, будто в сосуд, который еще никогда не наполняли жидкостью. С этим ощущением я подходила к женщине в платке, туго завязанном на шее и юбке в пол, стоявшей с блаженной улыбкой, и брала у нее просфоры. Они были очень красивыми и напоминали шкатулку, нижняя часть которой была округлой и простой, а на верхней, похожей на крышечку, был отпечатан узор в виде креста и буковок, напоминавших о Иисусе.

Две части просфоры символизируют душу и тело, неразрывно связанных в человеке. Белая дрожжевая масса, которая затвердевает после запекания, склеивает их. Однажды я столкнулось с чувством, будто части меня, потеряли внутренний контакт, отклеились. Тесто еще было сырым. Я была подростком.

Сердце стучит, как бешеное, я чувствую, что мне не хватает воздуха, чтобы сделать вдох. Перед глазами мутное отражение себя в окне напротив. Люди облепляют и обволакивают меня с двух сторон, незнакомые, пахнущие сладкими приторными духами, смешанным с едким запахом из тоннеля метро.

«Просьба соблюдать спокойствие, поезд скоро отправится».

Картина собственного я уползает, как будто чернота тоннеля вытягивает её из меня. Желтый свет вагона напоминает интерьер из «Пилы», когда маньяк вот-вот схватит жертву. Ужас, который пульсирует в моих нейронах, впрыскивает в кровеносные сосуды адреналин. Позже, на занятии по биохимии я узнаю, как работают нейромедиаторы, какие эффекты проявляются симпатической нервной системой, и почему мы испытываем страх, который сопровождается телесными ощущениями.

Сейчас поезд поедет, сейчас поедет, добраться бы до следующей станции и выбраться на воздух, а там будет легче.

Я бегу по лестнице на станции Ясенево, бьюсь плечом о стеклянную дверь метро.

на улицу

нараспашку

воздух здесь вдыхать легче

сердце еще бьется

большой глоток пива

больно в носу

но я ощущаю себя

ещё глоток

Я помню, когда впервые почувствовала учащенное сердцебиение и онемение в правой руке, будто перестала понимать, как пошевелить ей. Рука держала телефон и не отличалась от себя прежней, но мое тело ощущало ее чужой частью, куском мяса без жизни. Я сильно испугалась. Я только что выпила две банки ягуара, но чувствовала себя полностью трезвой. Я хотела бежать, чтобы избавиться от страха смерти, который пронзающим, как ледяной ветер порывом, выдувал саму себя из меня.

Я не знала, что это. Мне казалось, что сейчас я могу потерять сознание или умереть, я была одна в подъезде своего дома, где ждала парня. Зеленые стены и лестничные перила, казалось, изменили насыщенность, свет был не таким, как прежде.

Дрожащими пальцами я набрала смску:

– Мне плохо, я тут, я не знаю, что это!

– Что с тобой?

– Мне страшно, как будто сейчас случится что-то плохое.

– Это паническая атака, у меня такое было после гаша. Выходи на улицу, я тебя встречу.

Панические атаки случались почти каждый день, особенно, когда надо было выходить из дома или ехать в транспорте. Я рассказала о них маме. Мы пошли к какому-то врачу в Семашко и он прописал феназепам, который надо было принимать при тревоге. Она сказала, что это особенности моей вегетативной нервной системы, потому что нервы, не успевают расти за остальным организмом.

Мне было страшно и тяжело справляться с приступами, феназепам я не стала принимать, потому что от него я испытывала сонливость и безразличие. Я избегала длительных поездок на метро несколько лет. Как-то в интернете я прочитала, что во время приступа страха можно практиковать дыхательные упражнения, они лишь несколько помогали сфокусироваться на своем теле и не ощущать отстранение.

Учась на пятом курсе в медицинском университете я наконец дошла до лекций по психиатрии и узнала, что в международной классификации болезней есть рубрика «пароксизмальная тревожность», где сухим канцелярским языком раскладываются все возможные симптомы – и дрожь, и сердцебиение, и онемение, и ощущение измененности собственного «я».

К этому времени мне уже удалось побороть панический страх смерти, а приступы случались не чаще раза в год. Какой прозаичной оказалась моя проблема – диагноз, антидепрессанты или психотерапия. Раньше мне казалось, что повторяющиеся странные ощущения были, возможно, предзнаменованием моего отличия от других. Я испытывала внутренний подъем, когда проводила параллели с Эмилем Синклером2, понимая, что я тоже делюсь на две части, принадлежа к светлому миру семьи и пугающему миру снаружи. Именно так я чувствовала себя, когда случались панические атаки, и я переставала быть полностью собой. Одновременно с этим моя подростковая жизнь менялась, создавая внутреннее противоречие – то отвращение к ранее привычным вещам – разговорам с мамой по душам, чтению книг, поездкам с родителями загород, то, наоборот, густое чувство ностальгии и желание вернуть их. Тусовки в дворовой компании с пивом, поцелуи взасос на лестничной клетке, засаленные лацканы кожаной куртки, то сильно притягивали, то будто током били внутри головы – перестань!

В своей повести «Демиан» Герман Гессе предлагает известной библейской притче о зависти и братоубийстве – Каине и Авеле, прозвучать иначе. Демиан становится чёрной точкой в чистой и спокойной жизни Эмиля, растущей на глазах по мере того, как растет и он. Вместе с ним росло стремление к саморазрушению. Мой мир раскачивался, как мир маленького Эмиля, который не смог принять того, что Каинова печать – это не позор и грех, а внутренняя опора или даже сила. Я боялась, что могу потерять или уничтожить себя, если сделаю неправильный выбор. Но он не был очевиден. Меня тянуло в разные стороны, я не ощущала целостности себя, а между частями моей личности блуждал страх.

Будучи подростком, я запивала тревогу пивом или дешёвым вином, симптомы приглушались или исчезали, но внезапно могли проявиться с новой силой. Мама свозила меня отдыхать в санаторий, где мы ходили на массаж и ложились спать в восемь вечера. Сама я искала информацию, читая форумы, там встречались совсем разные мнения на этот счет. Одни хвастались диагнозом ВСД и победой над ним, другие, которых полностью поглотил страх, подчинили ему всю свою жизнь. Одни делились разными способами успокоить себя во время панической атаки – от употребления коньяка до чтения мантры. Другие предлагали писать завещание или пойти в монастырь.

Однажды я прочла, что чувство влюбленности физиологически полностью противоположно страху, неизвестный гость на форуме давал простой совет – надо влюбиться.

Эта мысль запала мне в голову.

6. ВСЕ ПЛОХО

Папа лежал на матрасе, который служил кроватью вот уже третий год на съёмной квартире. Я сидела на кухне и не видела папу, но в деталях могла представить все, что происходит в комнате. Простыня, наброшенная наскоро, съехала, обнажив уставший край матраса. Папа лежит лицом в подушку. Его волосы, поседевшие и всклокоченные, свалялись на затылке. Из-под пододеяльника, которым он накрывается, торчат скрещенные жилистые ноги с почерневшими от кроссовок ногтями, он неритмично подергивает ими. В комнате холодно, я даже сейчас могу почувствовать этот холод, который сопровождал меня дома. Папа любил, чтобы окно все время было открыто, и квартира проветривалась, говоря, что от духоты у него болит голова. У папы часто болела голова, особенно зимой. Он не работал с октября по март и, кроме пробежек, ежедневно совершал прогулки по парку или лесу. Он говорил, что на улице у него голова болит меньше.

Я вижу маму, которая сидит в стуле-вертушке перед квадратным монитором компьютера. Она положила ногу на ногу в черных капроновых колготках и завернулась в коричневый вязаный плед, но всё равно ежится от холода.

Мама просит папу закрыть окно.

– Отстань от меня, – папа говорит это каким-то птичьим голосом, истончающимся на последнем слове.

Мама, молча, встаёт и идёт закрывать окно.

– Оставь, сказал, – папа поворачивается лицом к маме и корчится, изображая боль.

– Коля, на подоконнике снег лежит. Мне холодно, – громко говорит мама и поворачивает оконную ручку.

– Не видишь мне плохо? – папа срывается на визг и слезы, – у меня голова болит, умоляю, – Он начинает всхлипывать.

Мама резким движением поворачивает ручку обратно, и окно со щелчком открывается опять. Дверь в комнату слегка вздрагивает от потока воздуха.

– Коля, может тебе надо к врачу, если вот так болит? – мама стоит напротив него и смотрит на скомканные простыни.

– Этот поганый город, машины. Выхлопные ГАЗЫ, – папа опять корчится, будто от спазма резкой боли.

– Давай поедем за город, хочешь, есть же машина, можем на неделю к родителям на дачу сгонять, – говорит мама, закутавшись в свитер и сложив руки на груди.

– Меня укачивает и тошнит в машине, ты же знаешь. Отстань, мне плохо, – папа переворачивается снова лицом в подушку и его слова звучат нечетко.

Мама берет пульт от телевизора и включает его, сделав звук потише. По телеку говорят что-то про Москву, я не могу разобрать слов.

– Опять все врут, – говорит папа, – Все врут.

Мама с раздражением выключает телевизор.

– У тебя все плохо, куда не посмотришь, – с досадой говорит мама, садясь на стул, и начинает что-то читать в компьютере.

Я сижу на кухне и смотрю на синюю стену, неаккуратно окрашенную жирной краской. Говорят, что синий цвет относится к холодным. Мне действительно холодно. Липкие комки синей краски выделяются на стене. Над плитой на синем фоне видны коричневые пятнышки от застаревшего жира. Моя нога прилипает к чему-то на полу. Я обращаю внимание на то, как мне противно сидеть на этой кухне, где ещё вчера я с аппетитом ела мамину жареную картошку с антрекотом, а мама громко смеялась, показывая свои большие белые зубы. Сегодня тут холодно, я смотрю на мир через папины глаза. Я больше не могу вспомнить о хорошем, этот синий холод просочился в меня.

7. ГЛАДИАТОР

В годы бурной работы в туристическом бизнесе, в самом начале 90-х, папа заключил договор аренды теплохода для речных круизов. Сумма была шестизначной. Расплатиться с фрахтователями в случае провала у него было бы нечем. Он любил говорить: «Вначале у меня была только авторучка и жёлтый справочник». Именно оттуда мои родители ежедневно выписывали по несколько десятков телефонов разных предприятий, убегавших со скоростью спринта от советской реальности бывших НИИ и частных контор, которые мама и папа ежедневно обзванивали, предлагая теплоходные поездки из Санкт-Петербурга на остров Валаам. Идея закрутить туристический бизнес у папы возникла довольно внезапно, моя бабушка тогда подрабатывала в маленькой турфирме тем, что сопровождала небольшие группы в поездках в Таллин на выходные. Муж маминой подруги предлагал открыть туристическое агентство и арендовать теплоходы для круизов по рекам и озерам России. Предложение для трещавшего по швам от перестройки финансового положения казалось не таким уж авантюрным. Папа ничего не смыслил в туризме, он был физиком по образованию и спортсменом в душе. Тем не менее, те, кто пережил 90-е в России, знают, что внезапный карьерный дрейф не был редкостью. Врачи уходили работать в экстренную наркологию, разъезжая по квартирам, расклеивали свои услуги на грязных бумажках фонарных столбов и трансформаторных будок с надписью:

«Выводим из запоя недорого».

Филологи торговали сигаретами и пивом в палатках, а спортсмены становились телохранителями бандюков. Папа сопоставил в голове все за и против, присмотревшись к туризму, и обнаружил у себя некоторый спортивный интерес. До этого карьерных амбиций у него не было. После окончания МИФИ он несколько лет проработал на атомном реакторе, где по его словам, получил непоправимый вред здоровью, после чего окончательно решил отдаться спорту, увлечению, которое неуклонно сопровождало его с детства. Он был высоким атлетичным юношей со светлыми глазами и широкими скулами, доставшимися ему по наследству от родственников дедушки из Рязани. Папа жил спортом. Ему были чужды шумные студенческие компании и внимание женщин, в них он тушевался, говорил невпопад о лёгкой атлетике и ходьбе, из-за чего прослыл чудаком и занудой. Распрощавшись с наукой и необходимостью следовать общепринятому рабочему графику и образу жизни, он с облегчением ушел в спорт – стал тренироваться самостоятельно и на сборах, участвовал в соревнованиях, и получил звание мастера спорта по биатлону, а затем и спортивной ходьбе. Образ жизни спортсмена, напоминавший спартанские условия, где самым большим наслаждением было поедание кускового сахара, который папа запивал горячей водой по причине отсутствия чая, дисциплина и ежедневные многочасовые тренировки на выносливость – это все было папиной комфортной средой обитания. Он не стремился к привычным удовольствиям, как сейчас принято говорить, нейро-обычных людей – вкусной еде, красивой одежде, путешествиям или тусовкам с друзьями. Папа получал удовольствие от ощущения того, как кровь приливает к икроножным мышцам, когда он, напрягая все тело, ускорялся перед финишем. Он жил в основном на сборах, в комнатах с другими спортсменами, но не ощущал от этого дискомфорта. Его внутренние границы представлялись физическими возможностями его тела, которые он измерял в шагах, секундах и километрах. Эти цифры делали папу счастливым. Женщины появлялись в папиной жизни случайно, и это, в основном, был бег на короткие дистанции.

Мама и папа познакомились на море в Пицунде. Мама рассказывала, что папа пришёл на пляж и бесцеремонно улегся на её полотенце, пока она с подружкой купалась в море. Выйдя из воды, мама опешила – какой-то мужчина в красных легкоатлетических трусах «адидас» лежал на её вещах. Мама громко возмутилась и попросила его встать немедленно. Папа подтянулся на мускулистых загорелых руках и совершенно равнодушно посмотрел на маму: «А, простите, девушка, я думал, что это мое полотенце.»

Позднее выяснилось, что его полотенце было белым в красную полоску, в то время как мамино – голубым с ракушками. Папа не придавал значения таким вещам, он попросту не замечал деталей, которые его не интересовали – цвета, природные объекты, предметы искусства казались ему однообразной массой. Как-то раз, он подарил маме на восьмое марта четыре жёлтых розы. Мама была в ужасе. Папа один цветок по дороге уронил в грязь, а уменьшать букет до трех цветов показалось ему нерациональным. Зато он помнил все спортивные результаты по ходьбе, лёгкой атлетике и биатлону последних десяти лет, с жаром рассказывал про то, что эфиопские марафонцы в скорости не сравнятся ни с одним европейцем. Когда он смотрел на какую-нибудь длинноногую красотку, то представлял для каких прыжков в длину или в высоту лучше бы подошла её фигура.

Мама рассказывала, что с первых дней совместной жизни папа, как ни в чем не бывало, внезапно падал на кухне на пол и начинал отжимания, а красные трусы-лепестки «адидас», которые он считал, единственными подходящими для тренировки, берег как зеницу ока. Однажды, они улетели с балкона, где сушились на веревке, в квартиру этажом ниже, где долго никто не жил. Папа, недолго думая, полез через балкон, а соседи вызвали милицию. Менту в участке папа час обстоятельно объяснял почему уже лет пять бегает именно в этих трусах, а носки сушит исключительно надевая на сахарницу или банку – так резинка растягивалась и не сдавливала ему лодыжки. Физические ощущения были для папы очень важны, он не терпел давления резинки на белье, поэтому трусы под штаны он не надевал, а одежду обычно покупал на пару размеров больше. Папа выбрал маму, потому что она не оказывала на него никакого физического давления, ему не было тесно с ней.

После свадьбы и моего рождения родители вписались в туристический бизнес. Они обзванивали незнакомых людей по телефону и в красках рекламировали теплоходную поездку. Сложно сейчас представить, как люди соглашались и переводили им деньги на счёт. Видимо, общая волна безденежья, демографический кризис, резкая смена ориентиров стимулировали фантазию. С мозгом это работало, вероятно, так же, как с сексуальным возбуждением в девятнадцатом веке, когда мужчине достаточно было увидеть лодыжку какой-нибудь барышни, чтобы получить наслаждение. Так и в 90-е, ограниченные советским прошлым работники предприятий и заводов, которых обзванивали родители, еще ничего не слышали об отдыхе в Египте или пятизвездочных отелях Турции. Поездка на теплоходе казалась романтикой, обещала бары и дискотеки до утра под «Седую ночь» с перспективой увидеть что-то новенькое, кроме опостылевшего совхоза. В 2023 году сексуальное удовлетворение от просмотра лодыжки вызовет в лучшем случае недоразумение, в худшем – подозрение о фетише. Так же и реклама по телефону, которую мы часто слышим, если случайно берём трубку с незнакомого номера, вызывает раздражение и мало кого интересует. У папы с мамой не было других инструментов, кроме их фантазии и языка.

Чтобы была прибыль, на каждый рейс надо было набрать человек триста. Он рисковал, подписывая договоры, зная, что в случае неудачи, им пришлось бы продать всё, чтобы расплатиться. Мама и папа работали без посторонней помощи – находили корпоративных клиентов для поездок, составляли маршрут, выкупали билеты, организовывали экскурсии своими силами. Это была летняя работа, и, начиная с весны, они практически не останавливались. Они бежали марафон, изредка делая глоток воды. Выражаясь папиными словами, деньги ему достались кровью и потом.