Добыча хищника бесплатное чтение

Вот я здесь!

Пусть придет ко мне Ангел.

«Here I am» the Scorpions

Глава

1

Не каждый день узнаешь, что твоя сестра обречена умереть.

Болезнь или увечье оставляют хоть какой-то шанс на спасение, метка чужака – никакого.

Мы с Гелей сидели на заднем сидении отцовского «Ниссана» и дрожали от страха. Я старалась не смотреть на ртутно-черную метку, пылающей на скуле сестры. Этот знак означал, что теперь она принадлежит чужаку, и он придет за ней.

У нас осталась только одна ночь.

Уже стемнело, но я видела с какой скоростью менялся пейзаж за окном – отец непрестанно выжимал газ.

Геля протянула мне наушник, и я засунула его в ухо. Музыка не помогала отвлечься – сестру ощутимо трясло, на ее лбу выступала испарина. Мы старались не говорить о последствиях и будущем, мы просто пытались спастись, уезжая из резервации в надежде на лучшее.

А между тем, никто не выживал после получения метки. Чужаки оставляли это клеймо на лицах девушек, как знак принадлежности. А после начиналась охота. Они выслеживали и… жестоко убивали свою жертву.

Чужаки выглядели, как люди, за тем лишь исключением, что в их сердцах жила жестокость. Когда я думала об этих существах, в моей голове возникала лишь одна ассоциация – хищники. Убийцы.

Когда-то я верила, что они вырвались из самой преисподней. Они охотились только ночью, не выносили дневной свет и умели растворяться во мраке. Это ли не свидетельство того, что они часть потустороннего мира? Я молила Бога, чтобы он загнал их обратно в ад. Но, увы, эти твари не были падшими ангелами, демонами или приспешниками дьявола. Они были чем-то иным… Словно редкий вирус, паразиты, они вторглись на нашу планету пять лет назад с одной только целью – уничтожить человечество.

– Я знаю, в некоторых поселениях принимают таких, как мы, – сказала мама, глядя на нас с переднего пассажирского сидения. – Нам бы только успеть.

Люди были вынуждены прятаться в поселениях или резервациях, обнесенных забором. Свет ранил чужаков, поэтому люди научились применять его для обороны. К сожалению, свет был не способен серьезно навредить этим существам.

Я боялась, что Геля не просто погибнет, а будет страдать, ведь чужаки терзали и насиловали женщин, пили их кровь и наслаждались их мучениями.

Сестра получила метку за пределами резервации, выполняя свой долг медика. Родители не одобряли ее стремления быть врачом, но Геля всегда заботилась больше о других, чем о себе. А этим утром в наше поселение приехали военные, чтобы увезти ее, и велели нам попрощаться.

Конечно, мы бежали.

Глупо надеяться, что военные приехали, чтобы помочь. Меченных девушек вывозили не для того, чтобы спасти.

Я опустила голову на плечо сестры, глядя вперед, на разделительную полосу дороги, мелькающую в свете фар.

Привычно напевая себе под нос, Геля заставила меня улыбнуться. От нее пахло фруктовым шампунем. Вскинув взгляд, я лениво посмотрела на дорогу сквозь лобовое стекло, и все мои страхи – чертово предчувствие катастрофы – ударили в меня, словно молотом.

На дороге возник чужак.

Раздался визг тормозов и звук удара – действительность померкла…

***

Подполковник Суров резко выкрутил руль, едва не сбив человека.

Какого хрена кто-то гуляет по дороге среди ночи?

Мужчина взглянул в зеркало заднего вида – да, это ж девчонка, черт побери!

Он резко ударил по тормозам и выругался, понимая, что если оставит незнакомку одну, то она погибнет.

– Твою мать, – прорычал он, сдавая назад.

Когда машина поравнялась с девушкой, подполковник затормозил и выскочил наружу под колючий ветер.

– Помогите… – похоже, она была сильно ранена и ничего не соображала. – Моя семья…

Она была юной, светловолосой и совершенно растерянной. На ней не было верхней одежды, только серая толстовка, джинсы и кроссовки, а ведь была середина осени, стоял жуткий холод.

Первым делом, Суров оглядел ее лицо, убеждаясь, что на ней нет метки. Но незнакомка была серьезно ранена: на лбу и в уголке губ запеклась кровь. Ее руки и одежда были выпачканы в грязи.

Что ж, было не до сантиментов.

Схватив незнакомку за рукав толстовки, Суров потащил ее в сторону своего «Патриота».

– Садись в машину! – прорычал он, запихивая ее в салон.

– … пожалуйста… там, – всхлипнула девушка, и Суров вдруг заметил то, чего не замечал раньше.

В кювете лежал перевернутый автомобиль.

– У нас нет времени! – гаркнул подполковник, захлопывая дверь.

Он сел за руль и услышал, как девушка сдавленно рыдает. Сначала тихо, а затем надрывно и громко.

Этого еще не хватало, черт побери!

– Прекрати, – прошипел он. – Ты понимаешь, что они чувствуют не только кровь?! – и вздохнул, выдувая весь воздух из легких: – Ладно! Я посмотрю. Прекрати орать!

Проклиная себя еще больше, он выскочил из машины и устремил взгляд туда, где лежал старенький искореженный «Ниссан». Похоже, машина несколько раз перевернулась. Суров не спешил подходить. Он внимательно вгляделся во мрак и вдруг заметил, как шелохнулась тьма.

Чужак!

Суров невольно отшатнулся и попятился назад. Запрыгнув на сидение своего «Патриота», он вдавил педаль газа в пол. Посмотрев в зеркало заднего вида, Суров выдохнул с облегчением – похоже, их не преследуют.

– Эй, – окликнул он незнакомку, переводя на нее взгляд, – ты меня слышишь? Кто еще был с тобой в машине?

Зря он спросил – девушка вздрогнула всем телом, и из ее горла снова вырвались сдавленные рыдания.

Подполковник поморщился.

Если бы чужак захотел их догнать, то догнал бы без проблем. Возможно, жертва в машине завладела его вниманием, но это не значило, что ему не захочется продолжения. Тем более, что девчонка, которую увез Суров, была восхитительно беззащитна, напугана и пахла кровью.

Когда на горизонте показался свет прожекторов, Суров успокоился.

– Эй! – снова окликнул он, наблюдая через зеркало, что незнакомка безучастно глядит перед собой, будто ее мир рухнул… будто ей больше нечего терять. – Потерпи, скоро приедем…

Несмотря на два года, которые Константин прожил в аду и совершенно перестал что-либо чувствовать, в его сердце вспыхнула искра жалости, а может и симпатии к этой девушке.

Глава 2

Я очнулась не сразу.

Сперва возникла боль, а потом меня ослепила вспышка света. Мир проступал медленно, был смазанным и холодным.

Я обнаружила себя на кушетке, перед моим лицом маячил край белого халата, ощущался приторный запах лекарств.

– В нескольких километрах от базы разбилась машина… я подобрал девчонку, она почти ничего не соображала. Но это полбеды… там остались тела, думаю, это дело рук чужака.

– У девушки шоковое состояние, – произнес другой голос, мягкий и бархатистый: – Я наложу швы, но ей здесь не место. Сейчас объект наиболее активен, а у нее открытые раны. Он почувствует кровь.

Я, наконец, привыкла к свету лампы, и поймала на себе взгляд одного из мужчин, того самого, который посадил в машину. Судя по форме, он военный. Линия губ у него жесткая, взгляд серых глаз пронзительный и безразличный. Заметив мое пробуждение, он уставился на меня холодно, пожалуй, на секунду в его глазах мелькнуло что-то, похожее на жалость, но тотчас исчезло.

– Как тебя зовут?

Я с трудом зашевелила губами:

– Эля…

– Завтра мы доставим тебя в военный госпиталь, там тебе окажут медицинскую помощь.

Надо мной склонился еще один мужчина – врач – молодой, темноволосый, с правильными чертами лица и спокойным вдумчивым взглядом карих глаз.

Каталка, на которой я лежала, двинулась. Теплые руки в перчатках слегка надавили мне на лоб, заставляя расслабить шею. Я ощутила сильную сонливость и легкость в руках и ногах. Это было бы похоже на путешествие на облаке, если бы я непрестанно не слышала призрачные звуки разбивающегося стекла, ломающегося металла, мамин крик и стоны сестры.

Воспоминания настигли меня, точно выпущенная в затылок пуля.

Я вспомнила слишком отчетливо, слишком живо как ползком выбралась из машины, оглушенная и почти ослепшая от боли. Я цеплялась пальцами за грязь и камни, пока не уткнулась в чьи-то ботинки. Ничего не соображая, я молила незнакомца о помощи, а он стоял надо мной, равнодушно наблюдая за этой агонией.

Наконец, я почувствовала движение воздуха – мужчина присел передо мной на корточки и положил кисть на колено. Я смогла рассмотреть его руку, вполне человеческую.

На его запястье сверкнули часы.

Я почувствовала приятный мужской парфюм.

До этого дня я ни разу не видела чужака вживую, и сидящий передо мной казался обычным мужчиной.

– Помогите… Пожалуйста… – застонала я.

Он потянулся ко мне мягко, даже бережно, коснулся подбородка и приподнял мою голову. Его глаза были желтым сверкающим янтарем, взгляд – приманкой.

Мужчина склонился, подул на пульсирующую рану у меня на лбу.

– Привет, солнышко.

– Пожалуйста…

– О, не проси меня, – этот шепот мне никогда не забыть, – мне так хочется поиграть с тобой, но сначала я займусь твоей сестренкой…

Только теперь, с поразительной ясностью, я поняла, кто именно передо мной.

– Геля… – не веря своим ушам, взмолилась я. – Не надо.

– Я буду немного занят. Ты должна подождать.

– Не надо… Пожалуйста!

– О, какие яркие эмоции, – он резко убрал руку, и моя голова безвольно повисла. – Никуда не уходи, я обязательно вернусь.

Его шаги раздались у моего уха, а затем последовал скрежет металла: чужак выдрал дверцу машины и откинул прочь. Послышался душераздирающий вопль сестры.

Я с трудом приподнялась, почти не чувствуя одну руку. Голова все время кружилась, происходящее ускользало.

– О, Халар, какая ты сладкая, – донеслось до меня. – Только не умирай слишком быстро, я сам убью тебя, когда закончу. Я хочу услышать, как ты кричишь? Кричи, хейэри… вот так…

Послышалась возня, стоны и снова истошный крик сестры.

– …тебе разве не нравится? – язвительный хохот.

Я задыхалась от слез и пыталась подняться.

Чудовищно болели ребра, шея, но особенно голова – все плыло перед глазами. Когда я встала на четвереньки и поползла, из машины доносился только прерывистый хрип.

А затем крик резко прервался неприятным бульканьем, и все стихло.

Почти не соображая, я выбралась на дорогу, и передо мной вдруг возник яркий свет фар. Раздался визг тормозов, а затем появился суровый мужчина в форме…

Очнувшись от удушающих воспоминаний, я резко села в кровати, смахивая с руки провода и катетер. Паника охватила меня так сильно, что я дернулась с койки, однако чужие руки опустились на мои плечи и с силой уложили обратно в постель.

– Тише, Эля. Все хорошо.

– Где я? – голос едва слушался, чувства бились внутри, будто я на секунду перенеслась в прошлое.

– Ты в безопасности. Меня зовут Сергей. Я врач. Помнишь? – он наклонился надо мной и ласково погладил по волосам. – Я обработал твои раны. У тебя сотрясение мозга. Полежи спокойно. К утру за тобой приедут и отвезут в госпиталь.

Я стиснула зубы, потому что мне захотелось плакать.

– Он ее убил, – вырвалось у меня.

В душе закипал гнев.

Я не желала, чтобы смерть сестры была такой. Я не сумела ее облегчить. Я не смогла защитить.

– Мы должны вернуться, – прошептала я: – Вдруг кто-то еще можно спасти!

Сергей сел на край моей койки. Его лицо в приглушенном свете казалось скорбной маской.

– Того, кто тебя привез, зовут Константин Суров. Он начальник гарнизона, подполковник. Он не обнаружил других выживших, кроме тебя. Тебе повезло, что ты осталась жива.

– Тот чужак сказал, что я буду следующей, – я посмотрела в глаза Сергея, замечая, как они вдруг стали непроницаемы.

– Что? – изумленно проговорил он. – Чужак говорил с тобой?

– Да.

– И оставил в живых? – нахмурился Сергей. – Подожди минуту.

Он поднялся и пропал из поля моего зрения. Послышались шаги, затем свист в рации, и Сергей произнес:

– Позовите подполковника Сурова. И пусть подойдет профессор Севастьянов.

Мне было плевать, даже если бы испугавшись, они выставили меня за ворота. Я, вообще, не чувствовала себя живой. Из меня будто достали сердце, и теперь я была лишь пустой куклой, которая отчего-то продолжала дышать и двигаться.

Мне все еще хотелось реветь – в груди холодило, а к горлу подкатывал ком.

Будь я прежней, той, что накануне села в машину, я бы уже заливалась слезами. Но я уже никогда не буду прежней. Никогда.

– Что у вас случилось? Я могу поспать хотя бы час? – раздался уже знакомый мне недовольный голос подполковника Сурова.

Его светло-русые волосы были коротко острижены у висков и на затылке, а на макушке оставались неприлично длинными для военного. Ему было точно за тридцать пять, и он выглядел просто скалой, твердой даже наощупь.

Я вспомнила, как, обнаружив меня на дороге, он грубо затолкал меня на сидение автомобиля, не реагируя на мои просьбы помочь моим родным.

Вцепившись в него взглядом, я ощутила, как во мне, из самых потаенных глубин, поднимается неприятная чернь. Вместо благодарности, я испытала острую вспышку неприязни.

Суров явился вместе с профессором Севастьяновым, сухопарым, подтянутым человеком со смуглым лицом и седой аккуратной бородкой. Последний ухватился за спинку офисного стула и придвинул к моей койке.

– Как вы себя чувствуете? – спросил он, снимая очки и потирая переносицу.

Я чувствовала себя так, будто меня прокололи булавкой, подобно коллекционной бабочке. Проткнули сердце, легкие – я с трудом дышу.

– Мы сможем вернуться к месту аварии утром? – вместо ответа спросила я.

Суров, который стоял поодаль, скрестив на груди руки, нахмурился. Я заметила, как заиграли желваки на его щеках.

– Нет. Это бессмысленно. Обычно чужаки убивают всех.

Наверно, поэтому этот мужчина даже не пытался помочь моим родным.

– Но я ведь жива, хотя он хотел убить и меня! – выпалила я.

– Поэтому утром вас отправят в госпиталь, – спокойно пояснил Суров. – До рассвета два часа, у нас заряжены «вепри», а чужаки плохо перемещаются на свету. База хорошо защищена. Если чужак окажется здесь, то сможет фиксировать только одну форму – имитацию человеческого тела, а оно подвержено боли. Система сразу засечет его присутствие.

Профессор Севастьянов водрузил на нос очки и кисло мне улыбнулся.

– Вы запомнили, как он выглядел?

– Он был похож на человека, – сказала я, не желая воскрешать в памяти лицо, которое, тем не менее, мне не забыть. – Он говорил, как человек. Обувь, одежда, наручные часы и даже запах… он пользуется парфюмом…

– Это не парфюм, – хмыкнул профессор, – И он вовсе не носит одежду. Просто они хорошо мимикрируют, то есть подстраиваются под нас, изменяют свой внешний вид в соответствии с окружающей средой. То, что мы видим, лишь имитация человеческого тела. Они не имеют кровообращения, пищеварительной и нервной системы, у них нет скелета и даже мозга. Их стабильная форма – это всего лишь оболочка тела: поры, морщины, рисунок вен, волоски. Это их камуфляж. Часы, запонки, украшения, приятная внешность и даже запах… все, для привлечения жертвы. Это как глубоководный удильщик с фонариком на спинном плавнике, который приманивает добычу благодаря эффекту биолюминесценции.

Мне было плевать на возможности этих существ. Я слушала профессора, испытывая омерзение. Я помню, как мучилась Геля, получив метку. Черная подвижная субстанция забралась ей под кожу и проникла в кровь.

– Почему он изнасиловал мою сестру? Они со всеми это делают?

Профессор не спешил отвечать. Ему было жаль меня. Я ощущала эту гнетущую бессильную жалость.

– Да, со всеми, – наконец, сказал он. – Это своего рода форма взаимодействия биологических видов. Та метка на лице, – он провел по своей скуле, обозначая место, где обычно эти метки проявляются, – это часть их субстанции, часть материи, из которой они состоят. Они делают надрыв, и эта дрянь проникает в кровь жертвы, распространяясь по всему организму и подготавливая тело для слияния.

Слияние?

Где-то в подсознании раздавались истошные крики Ангелины.

Нервное перенапряжение вынудило мои губы изогнуться в усмешку, в страшный оскал.

– Гм, – профессор потер шею, глядя на меня поверх очков. – Они в основном питаются кровью. Нам ничего не известно об их системе пищеварения, но они впитывают кровь, проникая в тело жертвы. К тому моменту ее кровь насыщается кислородом и очищается, восполняются потребности в витаминах и микроэлементах, повышается уровень серотонина, снижается прогестерон и вырабатываются эстрогены.

– Заканчивайте лекцию, профессор, – предостерег Суров. – Ей не за чем об этом знать.

Я глотнула воздух раскрытыми губами.

Мне нужно было знать. Возможно, я хотела знать, чтобы причинить себе боль, потому что боль была единственным свидетельством того, что прежняя я еще жива. Или я просто наказывала себя за то, что выжила.

– Почему наше тело так реагирует на эту метку?

– Женщина – их естественная пища, – ответил профессор. – Они могут питаться кровью мужчин, мы это наблюдали, но при достаточном количестве женщин, они не станут этого делать. Они могут убивать женщин и пить их кровь, предварительно их не пометив, но в редких случаях, когда сильно голодны.

Геля… что же ты вытерпела перед смертью?

– Он назвал сестру хейэри, – напряженно вымолвила я. – Что это значит?

Профессор заерзал на сидении.

– Я не знаю, – честно признался он, – но полагаю, это некий статус.

– Еще он говорил о каком-то Халаре.

– Я не уверен, но кажется, это их божество.

– Закругляйтесь, – резко произнес Суров, – вы сказали ей слишком много, – и взглянул на Сергея: – Что насчет больницы?

– Утром ее примет военный госпиталь. Это бывшее подземное бомбоубежище, – и он обратился ко мне: – Нужны твои данные, Эля.

– Черникова Элеонора Эдуардовна, пару дней назад мне исполнилось восемнадцать, – слова лились из меня по капле, с трудом. Я устала. Все, что было до той чудовищной аварии, медленно затягивалось дымкой призрачных воспоминаний.

Глава 3

Я проснулась внезапно, скинула с себя тяжелую, тягучую и душную дрему, навеянную медикаментами. Холодная действительность потащила меня куда-то вниз так стремительно, что я закричала, но из горла не вырвалось ни звука.

– Тише, Эля, все позади, – раздался голос сквозь оглушающий звук работающих лопастей вертолета. – Скоро будем на месте.

В глаза ударил дневной свет. Я с трудом вспоминала события прошедшей ночи и меня передернуло от мыслей о моей дальнейшей судьбе.

– Это Васильевская резервация, – произнес какой-то человек, когда мы приземлились, – о тебе здесь позаботятся.

Я все еще лежала на носилках, когда меня передавали на поруки прибывшим медикам.

– Откуда она? – услышала я хриплый прокуренный женский голос.

– С военной базы… Документов и вещей нет.

– Черт, у нее швы кровоточат. Мы со вчерашнего дня не принимаем таких… слишком много крови. У нас полный карантин. Везите ее дальше, в Захарово. Там «хороший свет», а у нас несколько фонарей под замену!

– Велено сюда.

– Ты оглох, что ли? Я не принимаю! У меня здесь шестьсот человек!

– Мне все-равно! Сказали сюда, у меня приказ сверху.

Меня понесли прочь с площадки – вертолет тотчас взмыл в воздух.

Рядом с носилками быстрым шагом пошла женщина – я видела лишь ее белый халат, широкую спину и короткие темные волосы. Она вынула телефон и, дозвонившись до кого-то, прошипела в трубку:

– Вы охренели? Мне что с ней делать? У нее биты в крови! Нет… нет, я не могу разместить ее в карантине, он переполнен. У меня здесь простые ребята… И что? Мне все-равно, что она оттуда! Мне-то что с ней делать? У меня и машин-то нет, куда-то ее вести! – она резко сбросила звонок и посмотрела на меня, морщинка между ее бровей разгладилась: – Не ссы… – и куда-то в сторону: – Куда поперли! В карантин!

Мне подумалось, что умри я в той аварии, не было бы таких проблем. Я понимала, почему меня не хотят оставлять здесь: для чужаков я добыча, для местных – очередной геморрой.

– Меня зовут Инна Владимировна, – сказала женщина, когда мы с ней оказались в госпитале. – Можно просто Инна. Я военный врач. Все ребята здесь военнослужащие. Из женщин только я и санитарки, то есть те, кому далеко за пятьдесят, – спокойно пояснила она. – Чуть дальше есть гражданские резервации и убежища: там и женщины, и дети. Защита там понадежнее.

Инна Владимировна, довольно моложавая и жилистая, с тонкой линией бесцветных губ, деловито проговорила:

– Ладно, у нас есть время, чтобы залечить твои раны и перебросить в гражданскую резервацию.

– Спасибо.

Она поморщилась, помогая мне перелечь на постель в отдельном узком боксе, оборудованном так, чтобы даже воздух здесь стоял на месте.

– Я скажу, чтобы тебе принесли завтрак, – Инна пытливо оглядела меня. – Это война, детка. Мы должны быть сильными, поняла?

Я кивнула, хотя совершенно не разделяла ее боевого настроя. Война – это когда обе стороны являются участниками боевого конфликта, а то, что происходит здесь – истребление. Нас помечают, убивают, нашей кровью питаются. Мы лишь отгораживаемся с помощью «особого света», который способен незначительно навредить этим тварям.

Мне захотелось забыть о том, что произошло, и просто поверить, что теперь все будет по-другому, ведь я спасена. Но я не чувствовала себя в безопасности. Существо, убившее мою семью, возможно, придет и за мной.

Неожиданно дверь в бокс открылась.

– Привет, – на пороге обозначился бритоголовый худой парень в халате. – Никита, – представился он. – Кашу будешь? Не сладкая, но с маслом.

Он был одним их пациентов, потому что рука у него была забинтована по самые пальцы. Ему было лет девятнадцать, и я с горечью подумала, что он мог бы жить совершенно другой жизнью. Как и я.

– Буду, – я медленно сползла с койки, почти не чувствуя головокружения. – И чай, – кивнула на кастрюлю с пронумерованной крышкой.

Никита вкатил в бокс тележку.

– Ты как тут оказалась? – широко улыбнулся он. – Здесь за сто километров ни одной симпатичной девушки.

– У меня все погибли…

Рука Ника дрогнула. Он щедро наполнил тарелку кашей, налил мне сладкий, теплый чай.

– Прости, – вымолвил виновато. – Очень мало выживших сейчас… раньше они меньше трогали военных. Ты видела, что они подвешивают их вниз головой, полностью обескровливая?

Я покачала головой, стискивая зубы из-за острого приступа тошноты.

– Ты не бойся. Сюда не совались. Было несколько случаев, когда кто-нибудь из них попадал под прожектора, но за ограждение никогда.

– Почему?

– Я думаю, им не в кайф убивать раненых. Они ценят, прежде всего, удовольствие.

– Думаешь? – я сделала несколько крошечных глотков чая, ощутив, как потяжелело в желудке.

– Их выставляют тупоголовыми паразитами, – произнес юноша. – Но, если немножко подумать, – он постучал пальцем по виску: – вырисовывается интересная картина: если бы они хотели, они бы истребили нас за пару лет, но война длится уже пять. Они убивают, не торопясь. Выжимают максимум из процесса. Здесь для них шведский стол, «all inclusive»… – задумчиво проговорил Никита, вдруг вспоминая, что не угостил меня хлебом: – Ты городская?

– Из Москвы, – я с благодарностью приняла два подсушенных кусочка хлеба.

– А я из деревни, – улыбнулся Никита. – У нас там держали скотину. Под убой. Аналогию чувствуешь?

Никита схватился за тележку, и я будто очнулась:

– Здесь есть сотовая связь? Можно позвонить?

– Станции здесь автономные, но работает все с перебоями, – снова улыбнулся он, доставая смартфон из кармана халата. – Электричество подают ненадолго.

– Мне нужно пятнадцать минут, – попросила я и взяла телефон, желая остаться в одиночестве: – Спасибо.

Никита задвинул дверь бокса и ушел.

Я рухнула на койку, по памяти набирая номер мамы. Я никак не могла поверить, что ее нет. Что она больше никогда не скажет: «Зачем ты опять так накрасилась, зайчонок? Разве сейчас это модно?» А я протяну в ответ: «Ты ничего не понимаешь, мам!»

Слушая гудки, я ощутила, что задыхаюсь от волнения. Сердце стучало в ушах и висках, к горлу подступила тошнота.

Неожиданно гудки оборвались, и я услышала через динамик шум ветра и звуки улицы.

– Мама? – почти закричала, чувствуя, как меня накрывает эйфория. – Мамочка! Пожалуйста… скажи что-нибудь… ты можешь говорить? Мама!

Я предвкушала, что раздастся ее голос. Возможно, мольбы о помощи! Быть может, звуки рыданий. Я была готова ко всему, но…

…в трубке послышался низкий мужской смех, такой издевательский и грубый, что я обомлела.

Все внутри омертвело. Я почувствовала, что сердце будто сдавливают в тисках.

– Кто это? – спросила в надежде, что телефон нашел кто-то из проезжающих мимо водителей.

– Здравствуй, малышка.

Этот голос!

Земля ушла у меня из-под ног.

Я вспомнила, как чужак шептал, присев передо мной на корточки, когда я корчилась от боли. Это был он убийца моей семьи!

– Как я рад, что ты позвонила. Ты уже успела соскучиться?

Я не могла вздохнуть – слишком страшно, слишком много эмоций. И ярость, которая включилась по щелчку пальцев. Даже больше – жажда его крови. Я до дрожи хотела, чтобы он сдох в мучениях!

– Где моя мама? – сдавленно зашипела я в трубку.

– А как ты думаешь, зайчонок?

«Зайчонок», – так я была записана в мамином телефоне.

– Что ты с ней сделал?! – заорала я.

Слезы брызнули из глаз. Нет, это не были слезы жалости к себе, это была слепая ненависть и бессилие.

– Ну, малышка, не плачь, – его шепот был таким горячим и липким, что меня передернуло. – Твои слезы – только мои. Я хочу не только слышать их, но и видеть, ощутить их вкус. Такие соленные, как и твоя кровь.

– Что ты сделал с мамой?!

– Убил. Это было очень приятно. Почти так же хорошо, как и с твоей сестрой. Но Ангелину я еще выпил всю, до последней капли. Пока я трахал ее, я наслаждался ее изысканным вкусом.

Я резко убрала телефон от уха, не в силах это слышать. Я беззвучно орала в потолок, не понимая, за что эта тварь так хладнокровно мучает меня.

Резко выдохнув, я приказала себе успокоиться. И снова поднесла телефон к уху.

Я не доставлю ему удовольствия своими слезами, мольбами или страхом. Если он идет за мной, то я сделаю все, чтобы этот путь принес ему лишь страдания.

– Зачем ты забрал телефон?

– Хочу найти тебя. Мне так жаль, что я не поставил скихр. Я буду опечален, если тебя присвоит кто-то другой. Ты должна быть моей, Эля. Я как раз смотрел ваши совместные с Ангелиной фото. Вы здесь такие веселые и беззаботные малышки…

– Что с моим отцом, урод?

– О, не говори о нем… я хотел, чтобы он насладился тем, что я делал с твоей матерью. Но он испортил мне все веселье, сдохнув раньше времени.

Меня ослепила ненависть, и я закричала в трубку:

– Ненавижу тебя! Ты пожалеешь о том, что сделал. Я убью тебя!

– Тогда я просто обязан найти тебя, Эля.

– Оставь меня в покое!

– М-м-м… дай-ка подумать, – и он выдыхает коротко: – Нет.

– Зачем… за что?!

– Я голоден.

– Сукин сын!

– Твоя ненависть… это так сладко. Где ты, Эля? Здесь было столько крови, что я потерял твой след. Но это ненадолго. Я почувствую тебя, где угодно.

– Я лучше умру!

– Не огорчай меня. Ты портишь мне охоту.

Я желала испортить всю его жизнь.

– О-хо, Эля. Такая решительная. Скажи, ты станешь сопротивляться, когда я приду за тобой? Попробуешь навредить мне? Я хочу, чтобы ты сопротивлялась.

– Я тебе не достанусь! – выпалила я и сбросила звонок.

Меня не отпускала ярость.

Она колотила меня так долго, что я не сразу подумала о госпитале, резервации и ребятах, которые здесь лечились. Неужели они все погибнут из-за меня? Если чужак придет, он не пощадит никого.

Меня охватила такая паника, что я едва добежала до унитаза и меня пару минут мучали рвотные позывы. Я сползла на пол, стирая с лица немые слезы. Мысль о том, что я следующая, что я точно умру и умру страшно, сводила с ума.

С другой стороны, сейчас я принадлежу самой себе и если уж выбирать свою смерть – то лучше свести счеты с жизнью самостоятельно.

Я доползла до койки, снова схватила телефон и открыла страницу браузера. Напечатала в поисковой строке «профессор Севастьянов», и, к моему удивлению, выпало множество ответов и даже фото.

– Доктор биологических наук, – прочитала я. – Севастьянов Алексей Станиславович, академик РАН, член российского физиологического общества…

Что бы делать ему на военной базе в Подмосковье?

И я вдруг вспомнила, как Сергей с Константином переговаривались, и что говорили, думая, что я еще не пришла в себя. Когда я только очнулась, они говорили, что некто может почувствовать мою кровь.

Почему они выслали меня сюда? Опасались ли они за собственные жизни? Или они опасались чего-то другого?

Меня пронзила безумная догадка.

Дверь в бокс отъехала в сторону, и я увидела Никиту, с лица которого сползла улыбка. Он с изумлением обнаружил меня на полу, зареванную и совершенно растерянную. Взглянул на нетронутую еду.

– Ты что? – ошалело спросил он. – Каша не понравилась, что ли?

Я с трудом поднялась, протянула ему телефон.

– Мне нужно срочно поговорить с Инной Владимировной. Пожалуйста. Это очень важно.

Он забрал телефон, рассматривая меня с жалостью и думая, наверное, что я слетела с катушек от горя.

– Я скажу ей, – тем не менее, согласился он. – Она зайдет после обхода.

– Нет, Никит, – взмолилась я. – Он идет за мной, понимаешь? Вы все в большой опасности. Мне нужно связаться с профессором Севастьяновым.

– С кем?

– Поторопись… прошу.

Он нахмурился, кивнул и снова запер меня в боксе.

Глава 4

Суров задремал.

На сон всегда было слишком мало времени, особенно сейчас, когда его стали одолевать воспоминания. Это была прошлая жизнь. Жизнь, в которой он сделал выбор – стал человеком без сердца.

Неожиданно затрещал телефон, и Константин скинул ноги со стола и выпрямился в кресле. Отерев лицо, будто смахивая остатки сна, он принял звонок:

– Подполковник Суров слушает.

По этому телефону никогда не звонили просто так – дело, по которому Сурова беспокоил полковник Шилов лично, должно быть чем-то из ряда вон.

– Ты охренел там, Сура! – заорал динамик, и Константин отодвинул телефон от уха. – Вы там, вообще, с ума посходили? Какого черта происходит? Ты, сопляк, какого хрена пасть свою не держишь закрытой?

– Да в чем дело? – нахмурился Константин. – Какие-то новости?

– Новости, – выдохнул Петр. – Ты передал девку в Васильевскую?

Константин потер глаза, проклиная все на свете. Если бы Шилов не был его старым другом, разговор, наверняка, строился бы иначе.

– Да. С ней проблемы?

– Она, вообще, откуда взялась?

– Подобрал ее на дороге, передал в госпиталь. В чем, черт побери, дело?

– Она подняла там всех на уши. Она что контактировала с чужаком?

Константин помедлил с ответом, но все-таки лгать не стал:

– Да.

– Ты знал об этом?

– Знал, – раздраженно проговорил Суров.

– Ты, черт, идиот совсем? Ты понимаешь, что чужаки обычно так не делают? Сегодня эта девка говорила с одним из них прямо из госпиталя. По телефону.

– По телефону? – ошалело выдохнул Константин. – Какого хрена ей это надо? Они что обменялись номерами?

– Сура, сейчас важно только то, что он ищет ее. А если найдет и узнает что-то о проекте… Даже думать об этом не хочу. Ты понимаешь, что стоит на кону?

Константин напрягся.

– Что предлагаешь? – проговорил он голосом, в котором заскрежетал металл. – Пустить ей пулю в башку?

– Она хочет поговорить с вашим профессором.

– А это еще зачем?

– Может, потому что она что-то увидела, когда была на базе, Костя? – голос Петра стал язвительно-холодным. – Не догоняешь, в чем может быть дело?

Суров ненавидел, когда сокращали его имя.

– Я решу этот вопрос.

– Реши так, Костя, чтобы у нас не было проблем, понял? – и Шилов отключился.

Константин зашагал по комнате в поисках зажигалки. Он был страшно раздосадован. Еще не хватало, чтобы из-за его неосмотрительности информация о проекте стала известна одному из чужаков.

Закурив, он вышел из кабинета и направился в лабораторию, где заканчивалась его зона ответственности и начиналась территория Севастьянова и его коллег. Здесь была такая степень защиты, что можно было ослепнуть. Затушив сигарету, Константин надел экранирующую одежду и преодолел несколько «линий света», чтобы найти Севастьянова.

Совсем скоро они оказались на вертолетной площадке. Константин снова курил, наблюдая, как садится солнце, зажигая над степью оранжевый туман. Ему не хотелось думать, что в отношении Черниковой придется принимать какое-то решение. Если она знает то, что знать не должна – решение будет плохим. Очень.

Когда они прибыли в Васильевскую, уже стемнело и были включены фонари. Спустившись в бывшее бомбоубежище, душное, как закупоренная банка, Суров ощутил неприятное предвкушение.

Эля сидела за столом с чертовой шитой раной на лбу, со ссадинами на губах и щеке, с грубо зачесанным светлым хвостом, таким небрежным, будто она только что проснулась. Одета в военный комбинезон с мальчишеского плеча.

У Сурова потеплело где-то внутри – неясно, с какого перепугу. Краска бросилась в лицо, и он вдруг смутился, ощущая себя полным идиотом.

Он даже не сразу заметил главного врача госпиталя, которая разглядывала пришедших с надменным лицом, будто их визит отнимал слишком много ее времени. Поджарая, с короткой стрижкой, тонкими недовольно изогнутыми губами и цепким, по-мужски открытым взглядом, она побуждала Сурова искать причины выдворить ее за порог.

– Подполковник Суров, – представился он.

– Рада, что вы прибыли лично, – женщина поднялась из-за стола и протянула руку: – Инна Владимировна. Рудова.

– Мне не хочется создавать вам проблемы, – Суров убедился, что ее рукопожатие было крепким, сухим и горячим. – Мы можем поговорить с девушкой наедине?

Пожалуй, он сознательно избегал называть Черникову по имени. Произнести его, поворочать во рту, выдохнуть – то же самое, что признать: Черникова Элеонора больше, чем очередная задача в перечне его дел.

– Пожалуй, сделаю еще кофе, – сказала Инна, поднимаясь.

Когда она зашагала к двери, Суров отчетливо услышал биение собственного сердца. Ему показалось, что его «ПЛ1» жжет ему бедро.

– Нам пришлось пригнать сюда вертолет, – сказал он с укором, когда дверь за Рудовой закрылась. – Ты что здесь вытворяешь?

Эля метнула в него рассерженный взгляд.

Вряд ли она знала, что значило поднять в небо «Ансат». Разумеется, ее больше заботила собственная жизнь, чем его бюрократические проволочки.

– Я хотела говорить только с Алексеем Станиславовичем, – заявила она, доводя Сурова до бешенства.

– Ты давай лучше излагай, – грубо ответил на это подполковник. – Все решения буду принимать я. Ты поняла?

Эля отвернулась.

Расплачется, что ли?

Константин ненавидел слезы, особенно женские.

– Вы кого-то держите на той базе? – между тем, ее голос звучал твердо.

До того твердо, что Суров не сразу осознал, что она спросила, а когда смысл сказанного дошел до него и пронзил, точно раскаленная игла, он едва сдержал сдавленное шипение.

– Это один из чужаков? – Эля вдруг повернулась, вглядываясь в лицо Константина.

Он поджал губы, не зная, что ответить.

Севастьянов внезапно произнес:

– Это не совсем верное название для этих существ. Я бы назвал их пришельцами. Предполагаю, что они прибыли из космоса.

Суров поперхнулся воздухом, пронзая профессора предостерегающим взглядом.

– Вы изучаете его? – спросила Эля. – Хотите понять, как его уничтожить?

– Пока не один из известных нам методов не дал положительного результата, – спокойно ответил профессор. – То есть, не убил его.

– Но вы смогли его поймать.

– Благодаря определенному излучению и системам свечения, – пояснил Севастьянов. – На создание ловушки ушло почти три года. Она единственная в своем роде.

Слушая их разговор, Суров пытался совладать с эмоциями и своей совестью. Иногда ради спасения многих нужно пожертвовать одним, даже, если этот один – ни в чем неповинная девушка.

– Можете быть уверены, я ничего не скажу тому уроду, который идет за мной, – Эля вдруг взглянула на Сурова прозрачными, как хрусталь, глазами. – Но, если я могу вам помочь… Я сделаю все, что в моих силах.

Константин стиснул зубы – гребанное дежавю. Все это уже было в его жизни. Он больше не желал делать выбор.

– Собирайся, – бросил он внезапно. – Мы возвращаемся на базу.

***

Вдоль горизонта протянулась тонкая нить алого зарева – солнце окончательно скрылось за выжженной степью. Я почти ничего не слышала из-за рева двигателей, но за бортом вертолета, где стремительно расползалась холодная звездная ночь было по-прежнему безмятежно.

Если бы не знать, что человечество давно захлебнулось в собственной крови, можно было бы любоваться видом распростертой на многие километры темноты, лишь кое-где потревоженной светом.

Прислонившись виском к стеклу, я смотрела, как затухают последние закатные лучи. Я цеплялась за них, будто за остатки собственной жизни. Казалось, вместе с надвигающейся ночью жуткая тьма вползает мне в сердце.

Я ненавидела чужаков.

Теперь само слово ненависть обрело для меня тот самый первозданно-сакральный смысл.

Это не то, что ненавидеть дождь или пробки в час пик, жаренный лук или несладкий капучино. Ненавидеть – это сгорать дотла от желания отнять жизнь и причинить боль тому, кто разрушил весь твой мир.

Я жаждала крови, словно вышедшая на охоту волчица.

Если бы я смогла хоть чем-то помочь Севастьянову и найти способ уничтожить тварей, которые истребляли нас, словно скот, я бы без раздумий пожертвовала своей жизнью. Героически умереть за высшую цель – это ведь круто. Это намного лучше, чем стать добычей чокнутого инопланетного засранца.

Я взглянула на Сурова, который сидел на соседнем сидении, прикрыв веки. Не думаю, что он спал. Он будто провалился в себя, ища ответ на вопрос, который неприлично звенел в воздухе: «Почему он рискует всем ради незнакомой девушки?» Разумеется, он ставил на кон и собственную жизнь. Может быть сейчас, в этот самый момент, когда его зрачки нервно дергаются под веками, он придумывает хитроумный план, как обернуть всю эту ситуацию себе на пользу.

– Подлетаем, – закричал профессор сквозь шум работающих лопастей, – он почувствует вас, Эля. Мы усилим мощность излучения в ловушке.

Только сейчас я в полном мере осознала, что они привезли меня туда, где содержится пленник. И хоть он обезврежен, он не перестал быть убийцей. Он, возможно, сожрал десятки, а то и сотни таких девушек, как Геля. Он заслужил персональный ад. Если было бы можно крутануть тумблер света на полную мощность, я бы умоляла сделать это собственноручно.

Посмотрев сквозь стекло, я увидела военную базу, сверху напоминающую сияющую белым светом трехгранную звезду. Основные помещения лаборатории находились под землей, о чем я, разумеется, узнала позже.

– Здесь дислоцируется гарнизон численностью двести пятьдесят человек, – заметив мою заинтересованность, сказал Севастьянов.

«Все эти люди могут погибнуть из-за меня», – пронеслось у меня в голове.

Я вдруг остро ощутила тоску по родным. Мне захотелось положить голову на мамино плечо и снова стать просто «зайчонком». Для Гели – плаксой.

– Сначала в санчасть, – велел Суров, когда вертолет приземлился на площадку. – Сергей обработает ее раны. Я дам команду, чтобы девчонку разместили за линией «вепрей».

«Вепрями» называли особые прожектора, источающие неприятный для чужаков свет. Он был не способен убить их, но боль причинял точно.

Сергей приветствовал меня изумленным выражением лица. Спрятав руки в карманы халата, он окаменел в дверном проеме, стоило ему переступить через порог медицинского кабинета, куда меня привели под конвоем.

Он тщательно замазал, заклеил и забинтовал мои раны. Лицо его на протяжении всех этих манипуляций оставалось непроницаемым, и я подумала, что он осуждает Сурова за решение снова привезти меня сюда, потому что я могу стать причиной всеобщей гибели.

– Простите… – стоило этому слову слететь у меня с языка, как Сергей печально улыбнулся.

Сейчас, когда я сидела на кушетке, едва доставая ногами до пола, а он возвышался напротив, весь пропахший лекарствами, я внимательно заглянула в его лицо.

– Я не хотела подвергать вас опасности…

Сергей вскинул взгляд.

– Надеюсь, база выстоит против одного пришельца, – он оглядел мои раны: – Потребуется время, чтобы все это зажило. Прости за нескромный вопрос… когда у тебя… гм, следующие дни женского недомогания?

Я вспыхнула от стыда. Нет, я вовсе не была ханжой, просто глупая девичья стыдливость несколько выбила меня из колеи.

– Они чувствуют любую кровь, – видя, что я пытаюсь шевелить губами в тщетных попытках выдавить из себя слова, объяснил он. – Составь, пожалуйста, мне календарь.

– Ладно, – я потерла шею от неловкости.

– Без необходимости не выходи за линии света. У «ловушки» несколько ярких источников.

– У ловушки?

– Так мы называем комнату, где находится объект. Его пребывание здесь строго засекречено.

– Я никому не скажу.

Это заверение вновь вызвало на мужском лице усмешку.

– Ловушка располагается под землей, как и лаборатория. Тебя разместят там, а пока побудешь у меня.

– Там? Рядом с этим… рядом…

– Там ты будешь в большей безопасности. Это снижает вероятность почувствовать тебя извне. Но не исключает, – он завернул смоченную в перекиси марлю в пакет: – Это нужно побыстрее утилизировать. Посиди здесь, Эля.

Если бы он мог, он бы, наверняка, поспешил утилизировать и меня. И за это я не могла на него даже сердиться.

Мне было предложено разместиться на больничной койке и провести в медпункте всю ночь, а утром перебраться за одну из линий света, в подземную лабораторию.

– Хочешь вколю тебя успокоительное? – предложил Сергей, наблюдая за тем, как я ерзаю на койке. – Ты пережила сильный стресс. Чувствовать тревогу – это нормально.

Не знаю, что в моем поведении натолкнуло его на мысль, что мне нужен очередной укол. Возможно, то, что я чересчур суетилась, сопела и жмурила глаза, пытаясь сдержать слезы?

– Дело в том, что они чувствуют не только кровь, но и эмоции людей, – вдруг сказал Сергей. – Мы вырабатываем различные гормоны: дофамин, серотонин, кортизол, адреналин… Они влияют на чужаков. Повышают их уровень заинтересованности в жертве.

– Я не буду плакать. Обещаю, – со злостью выдала я.

– Хорошо. Но твои надпочечники вырабатывают слишком много адреналина.

Мы всерьез обсуждаем мои надпочечники?

Я отвернулась к стене и затихла, опасаясь, что Сергей и правда введет мне какое-нибудь лекарство.

– Постарайся поспать, Эля, – тихо прошептал он.

Кажется, какое-то время он стоял, привалившись плечом к стеллажу и наблюдал за мной. Быть может, моя фантазия была слишком красноречива, но я ощущала, как холодные щупальца спрута утягивают меня на незримое морское дно.

Я медленно погружалась в холодную бездну, на глубину триста атмосфер и меня остро пронзали лучи света, проступающие из мрака. Я потянулась к ним так самозабвенно, что совершенно не заметила, как сомкнулись вокруг зубы глубоководного удильщика.

– …значит, решили дать шанс Дубровскому? – сквозь сон донеслись до меня обрывки разговора. – И ты хочешь включить в проект Элю? После всего, что с ней случилось? Тут мужики ломались… А что, если девушка не согласиться?

Сновидения утягивали меня в прошлое, когда мы с Гелей забирались в постель друг другу, чтобы не было так страшно в темноте. Но мы не имели ни малейшего понятия, какие жестокие монстры могу прятаться во мраке.

– А разве у нее есть выбор? – прозвучал, как приговор голос подполковника Сурова.

Глава 5

Выбора мне и правда не оставили. Десять минут на душ, пять – на завтрак. Все передвижения по базе под присмотром.

От Сергея я узнала, что для Сурова сон – редкость, а с моим появлением подполковник и вовсе перестал спать. После рассвета он выехал за периметр базы, вернулся спустя два часа и засел в своем кабинете.

За это время я заполнила тонны бумаг, необходимых, как мне сказали, для моего дальнейшего пребывания здесь. Только после этого, показали лабораторию и второе кольцо света.

Всего колец было шесть. За пятым находились комнаты ученых: различных физиков, оптиков, медиков и биологов. Дело в том, что лаборатория была сконструирована так, что ее окружали мощные непрерывные световые «линии», шириной не менее трех метров каждая. Сквозь такую защиту, предполагалась, не проскочит ни один чужак.

Световые источники были защищены от механических повреждений, и источали мощное электромагнитное излучение. Остальное пространство было пропитано ультрафиолетом и любовно называлось «солярием».

Около восьми утра мне было велено явиться к Сурову.

Кабинет подполковника был небольшим вытянутым прямоугольником, в котором помимо стандартных стола, шкафа и офисного кресла, располагался еще раскладной диван, на котором, собственно, Суров мог спать в полглаза.

Вид этого человека – взрослого и серьезного – подействовал на меня, словно удар под дых. Я впервые оценила его суровую, грубоватую внешность, кричащую о том, что шутки с ним плохи. Если я и помышляла о том, чтобы говорить с ним на равных, то теперь об этом не было даже речи.

– Сядь.

Суров лишь мазанул по мне взглядом, и я снова увидела в нем того сурового мужика, который силой запихал меня в машину.

– Я не просто так тебя сюда привез.

– Не для того, чтобы спасти, то есть?

А вот теперь Суров поднял взгляд и надолго задержал. Дерзить ему еще никто не смел, особенно здесь – это я отчетливо уяснила.

– Ко мне здесь обращаются товарищ подполковник. Если надо что-то сказать, говори: «Можно обратиться?»

Я стиснула зубы. С одной стороны я все понимала, с другой – какая же дурость!

– Можно обратиться? – мрачнея, выдавила я.

– Обращайся.

– Что мне нужно делать?

Суров отложил документы. На его столе, кстати, был слишком вычурный военный порядок… фанатично-педантичный…

– Знаешь, кто такой профессор Дубровский? – на мое отрицательное покачивание головой, подполковник ответил: – Марк Дубровский – профессор кафедры палеонтологии, специалист в области геологии и биологии. Астро2– и ксенобиолог.

– Это выдержка из Википедии?

Суров не сразу сообразил, что я изволила пошутить. В его картине мира случился Апокалипсис.

Глаза подполковника сощурились – он вынимал из меня душу, взвешивал и препарировал.

– Ксенобиолог… – решила исправиться я, ерзая на стуле: – Он изучает НЛО?

– НЛО занимаются уфологи.

«Ну, это меняет все в корне», – с иронией подумала я.

– А я вам зачем?

Вопрос был простым, но Суров не спешил отвечать. Он так внимательно разглядывал мое лицо, что это натолкнуло меня на скверную мысль – я точно стану подопытным кроликом.

– У Дубровского есть теория, что эти выродки здесь с определенной целью. Как любая раса они связаны между собой социальными, экономическими и культурными связями, – Суров поднялся и подошел к доске на стене, взял маркер: – Есть некая шкала Кадышева. Придумал ее советский радиоастроном. Он считал, что все цивилизации разделены на три типа, – он выделил их на доске римскими цифрами: – Это крайне спекулятивная вещь. Дубровский выделяет еще четвертый и пятый типы. Цивилизация пятого типа может использовать энергию метавселенных и изменять их физику.

– Что это значит?

– Что они могут путешествовать между мирами… и существовать вечно.

Внутри у меня что-то надломилось, и я не сдержала изумленного вздоха.

Рука Сурова вывела на доске знак бесконечности.

– Дубровский предположил, что чужаков невозможно уничтожить, и все, что в наших силах – с ними договориться, – подполковник поймал мой ускользающий и растерянный взгляд. – Он предложил метод с использованием прикладного анализа поведения.

Суров обошел стол и облокотился на него бедром, все еще глядя на меня сверху-вниз, страстно ища в моем лице хоть какую-то реакцию на эти откровения.

– С помощью этого метода мы могли бы добиться изменения социально значимого поведения этих существ. Для этого мы должны войти с ними в контакт, но наш пленник совершенно не хочет разговаривать. За два месяца, которые он провел в ловушке, он не сказал ни слова.

Наконец, до меня начало доходить, к чему он клонит.

– На первоначальном этапе теория взаимодействия, – продолжил Суров, игнорируя отразившееся на моем лице изумление, – была отсеяна, как псевдонаучная. Проект получил Севастьянов и Крылов. Первый занимался поиском способов умерщвления этих существ, второй – сдерживания. Но прошло почти два месяца, и это не принесло результата. После многочисленных исследований мы убедились, что наша первоначальная версия провалилась – солнечный свет не способен их убить.

– Крылов это…

– Доктор физико-математических наук. Он со своей командой разработал ловушку для чужака и систему свечения.

Я долго молчала, сжимая кулаки.

Суров вздохнул, зачесал пальцами светлую челку, собирая ее со лба.

– Тебе нечего терять, – сказал он сущую правду. – Тебя ищет один из них. Я подумал, что ты сделаешь все возможное, чтобы спастись.

Да, это было так.

Но…

Я подняла голову, снова встречая взгляд Сурова.

– Что именно я должна делать?

– Дубровского привезут уже сегодня. Он введет тебя в курс дела, – Суров снизошел, чтобы пояснить: – Он настаивал на том, чтобы контактером была именно девушка.

– Лев и собачка… – отвернувшись, резко сказала я. – Вы читали сказку Толстого «Лев и собачка», товарищ подполковник?

Мне не хотелось ощущать себя в роли жертвы для хищника, но был ли выбор?

– Не помню, чем там все закончилось, – усмехнулся Суров.

– Все умерли, – мрачно бросила я. – Но лев, определенно, стал чуточку лучше и добрее.

Я поднялась, желая покинуть кабинет как можно скорее. Как истинная плакса я, наверно, ждала жалости, может, защиты от Сурова. Но этот человек был до крайности черствым и бесчувственным.

– Эля, – это обращение прилетело мне в спину, когда я уже схватилась за дверную ручку.

Я бросила взгляд через плечо и обомлела. Суров вытянул руку, демонстрируя деревянные четки, которые отец вешал на зеркало в нашей машине. Все затрепетало у меня внутри, а к глазам подступили горячие слезы.

– Я не знал, что взять оттуда, – сказал мужчина, и я не поверила собственным ушам. – Подумал, тебе это может быть дорого. Как память, – он неожиданно увел взгляд: – … твоих родных мы похоронили.

Я не помню, как подошла, как эти четки оказались у меня в руках. Не помню, как прижалась к груди Сурова, страшно и беззвучно рыдая.

Его военная куртка пахла сигаретами и была грубой на ощупь.

Я помню только мощные удары его сердца, глубокое ровное дыхание и жар ладоней, опустившихся мне на плечи.

***

Длинные лопасти вертолета закрутили воронкой колкий ветер.

Суров выбросил окурок, видя, как открывается дверца, и на асфальт неловко выпрыгивает Марк Дубровский. Его темно-каштановые волосы растрепались и он, пригнувшись, побежал к Сурову.

Он был довольно молод для именитого профессора – не больше сорока пяти. Суров уже имел возможность оценить, насколько этот человек был жестким и фанатичным. Фанатик своего дела. Суров поморщился – фанатиков он не любил.

Когда он оказался рядом, Суров заметил, что Дубровский почти не уступает ему в росте.

– Неужели вам все-таки потребовалась моя помощь? – язвительно осведомился ученый.

Константин пропустил это мимо ушей. Ему плевать, как Дубровский расценивает свое возвращение на базу, главное сейчас – результат.

– Мне передали, что вы уже нашли контактера? – с недовольством спросил Марк, когда они удалились от вертолетной площадки. – Это большая ответственность. Хороший переговорщик в нашем случае – это больше, чем полдела.

Суров не хотел признавать, что его контактер – это юная девушка, которая оказалась втянутой во всю эту историю просто потому, что понравилась ему. Конечно, Дубровский не зря выдвигал к переговорщику целый ряд серьезных требований. В первую очередь, для такой работы нужна психологическая устойчивость. О какой устойчивости можно говорить, когда Эля потеряла всех родных, и сама висит на волосок от гибели?

– Когда мы сможем начать? – прервал ход его мыслей Дубровский.

– Прямо сейчас.

Глава 6

У меня взмокли ладони, и я не придумала ничего лучше, как вытереть руку о штанину прежде, чем протянуть профессору Дубровскому.

Совещание по спасению целой планеты выглядело мероприятием слишком масштабным и солидным для моей маловажной персоны. Для этого события выделили длинную переговорную комнату с системой конференц-связи и столом из светлого дерева, за которым уже собралась старая команда: профессор Севастьянов, лицо которого было совершенно равнодушным, Крылов, взъерошенный темноволосый мужчина с недельной небритостью на щеках, молодой парень, физик-оптик, которого я видела в лаборатории и которого звали Артем Воробей и, собственно, Сергей.

– Высшие существа не имеют возможности общаться с нами также, как и мы не можем завести полноценные отношения с собаками и обезьянами. Знаете, чья это мысль, Элеонора? – взгляд Дубровского был острее хирургического скальпеля.

Мое имя в его устах прозвучало вычурно и помпезно. Впрочем, оно всегда так звучало, поэтому я любила простое «Эля».

Я растеряно покачала головой.

– Это слова Константина Циолковского, – сказал Дубровский, – вашего, кстати, неполного тезки, он тоже Эдуардович.

Кажется, он успел ознакомиться с моей анкетой. Наверняка, то, что он в ней прочел, ему не понравилось. Слегка изогнутая линия его губ говорила, что нисколько.

Слова этого человека задели меня за живое. Он назвал чужаков «высшими существами». Разве могут они называться так, если без сожалений уничтожают наш мир?

Мы все расселись за стол.

– Коллеги, буду краток, – произнес Дубровский. – Теперь мы должны работать под девизом: «Чтобы победить врага, надо его узнать».

– Мы имеет дело не с человеком, – усмехнулся Севастьянов, – невозможно применять к нему методы, которые хорошо работают с любым homo sapiens.

Слова Алексея Станиславовича укололи Дубровского, потому что последний не стал скрывать раздражение.

– Поведение, мой дорогой коллега, – вымолвил он, – состоит из рефлексов, последствий индивидуальной истории и реакций на определённые стимулы, будь то человек, животное или пришелец. Отношения – это всегда причинно-следственные связи.

– Любая основа поведения – мышление! – настаивал Севастьянов. – Мы не знаем, как они мыслят! Вы говорите о реакциях и поведении? Я же ни могу не видеть, что тело этого существа – субстанция, подчиняющаяся законам физики, но не биологии! Его поведение – лишь калька с поведения людей!

– Информации слишком мало, чтобы делать выводы, – спокойно парировал Дубровский. – До этих пор вы старались уничтожить объект. Тем сложнее нам будет сейчас приручить его. Представьте, что вы провели в плену два месяца, на протяжении которых вас беспрестанно пытали? Захотите ли вы договориться?

– Еще раз, услышьте меня, – нахмурился Севастьянов, – чужаки – это не люди! Они не испытывают привязанностей, их социальные роли нам не ясны. За все пять лет, что они находятся на нашей планете, мы встречали только мужские особи, если они, вообще, имеют пол.

– Но они разумны, – заметил Дубровский, – и я уверен, они социальны. Просто мы на данном этапе не умеем с ними общаться. Вы старались истребить их прежде, чем изучить.

– Их общение сводится к тому, что они нас убивают, – вмешался Крылов, устало облокачиваясь на спинку стула. – Если это их общение – увольте.

– Их общение происходит в совершенно иной форме, – настаивал Дубровский. – Они считывают и воспринимают наши эмоции. Почему бы не научиться давать им правильный посыл?

– Посыл? – скептически фыркнул Севастьянов.

– Дозировать каждую эмоцию.

– Попробуйте продозировать ваш дофамин или адреналин, – буркнул Севастьянов. – С таким подходом мы обречены. Вы хотите остановить мои исследования, занимаясь пустыми разговорами? Прошу вас – дерзайте, я умываю руки.

Суров, который наблюдал за этим балаганом молча, сердито бросил:

– Участие профессора Дубровского – свершившийся факт. Постарайтесь для начала наладить контакт друг с другом. Вы тут все охрененно умные, я же не должен напоминать вам, что за территорией базы гибнут люди?

Этот Суров и тот, что обнимал меня, пока я рыдала у него на груди – два разных человека. Первого я боюсь, ей-богу.

И, тем не менее, все как-то успокоились.

– Элеонора, – Дубровский вдруг обратился ко мне, и в комнате стало так тихо, что я услышала, как скукоживается от страха мое сердце. – То, что вы должны сделать, потребует от вас железного самоконтроля. Это существо будет чувствовать вас: страхи, тревогу, ненависть. Есть ли хоть одно обстоятельство, которое может вам помешать быть беспристрастной?

У меня миллион таких обстоятельств.

– Вам придется постараться понять этого чужака, – продолжил Дубровский. – А он должен услышать вас. На том уровне, где вы и сами себя не знаете. Это тонкая материя наших чувств. Иногда нам, людям, сложно их контролировать.

К сожалению, я всегда была слишком эмоциональна. Смогу ли я говорить с убийцей, не испытывая презрения, злости и ярости? Нет, я не смогу просто забыть о том, как умирала Геля, как чужаки выкашивали целые города. Я не останусь эмоционально холодна, когда буду находиться в одной комнате с одним из этих хищников.

– Она справится, – слова Сурова ударили меня прямо в сердце, и оно снова забилось. – Я в ней уверен.

Я даже сейчас с трудом себя контролирую, а он уверен. Мне хочется вновь уткнуться лбом в его грудь. Я так устала… Опустив руку под стол, засунула в карман и нащупала четки. С ними мне будет чуточку легче.

Кажется, беседа утекла в иное русло – всплыла тема о перестройке ловушки.

Я подняла голову, поймав на себе пристальный взгляд Дубровского. Карандаш, который он держал в руке, плотно упирался грифелем в блокнотный лист – этот человек о чем-то напряженно думал. Возможно, о том, что я не подхожу на роль спасителя всего мира?

– Нельзя договориться с тем, кто тебя истязает, – сказал он вдруг, все еще глядя на меня. – Для начала надо снизить воздействие света, чтобы оно не приносило ему страдания.

Артем Воробей, который сидел до того молча, мрачно хмыкнул:

– И в задницу поцеловать.

Суров резко поднялся, отодвигая стул с чудовищным скрежетом.

– Через час у меня должен быть план действий, – проговорил он, окидывая присутствующих не очень дружелюбным взглядом: – Эля, – и взгляд этот вдруг замер на мне: – Ко мне в кабинет.

Он прошел мимо, и мне оставалось лишь последовать за ним.

Солдаты, встречающиеся нам по пути, моментально убирались с дороги, потому что вид у Сурова был крайне сердитый.

Когда мы оказались в его кабинете, он бросил на меня быстрый взгляд, будто убеждаясь, что я единственная, кто его не боится. Впрочем, у меня для него плохие новости – боюсь. Очень.

– Кофе хочешь?

– А? – это он мне? – Д-да…

– У нас есть час, пока они там грызут друг друга. Не против, если я покурю? – и он снова глядит. Осторожно так, будто опасаясь спугнуть.

Теперь я боюсь его иначе – он слишком настойчив.

– Ладно…

– С молоком?

– А? – ну, давай, Эля, не тупи… – Да… хорошо бы.

Он курит и готовит нам кофе, а я сижу на диване, уперев ладони в колени, и не знаю, что было бы уместно сейчас.

У него здесь электрический чайник, холодильник и запас печенья из сухпайка. Сейчас Суров, вроде, даже человек, а не военный.

– Товарищ подполковник…

Его взгляд – такой вопрошающий и насмешливый – вынуждает меня сбавить громкость и промямлить:

– … разрешите обратиться?

– Что, Эля?

– Мне с сахаром.

На его губах мелькает усмешка.

Он прищуривает глаза, потому что дым от его сигареты вьется вверх, к потолку.

Я не хочу даже думать, что этот человек красивый. У него широкие плечи, безупречная линия губ, пронзительные светлые глаза.

– На Василевской вторжение, – он сказал это, передавая мне чашку. – Он ищет тебя.

Я не сразу смогла осознать услышанное. Реальность врезалась в меня, точно стрела.

– Ты должна об этом знать, – Суров намеренно поймал мой взгляд: – Я буду готов, не волнуйся. В госпитале знали, где ты. Если он получил эту информацию, то будет здесь уже сегодня.

Руки дрожали так, что я едва не расплескала кофе.

– Инна Владимировна?.. – мой голос сипел.

– Неизвестно.

– Я…

– Ты, вообще, здесь ни при чем, – Константин затушил сигарету и сел напротив меня на корточки. – Он тебя не получит, не бойся. Если и есть в этом мире самое безопасное место – оно здесь.

Именно из-за меня они погибли.

И именно из-за меня могут погибнуть и остальные. Включая самого Сурова.

– Отставить плакать, ладно? – его губы изогнулись в мягкой улыбке.

– Стараюсь.

Он вдруг протянул руку и коснулся моего лица, убрал большим пальцем слезинку, дрожащую на щеке.

– Я сделаю все, чтобы обеспечить безопасность базы. Это моя работа. А ты должна постараться сделать то, что в твоих силах, Эля, чтобы спасти нас всех. Я не в восторге от этой идеи бесед с чужаком, но, уверен, ты справишься.

Он был намного старше – я не должна думать о том, что его прикосновения очень приятные. Я не должна думать о том, что мне нравится быть рядом.

Я отхлебнула кофе, показывая, что успокоилась, и Суров взял свою кружку и задумчиво глянул на стол, где лежали какие-то записи.

– Дубровский – фанатик, Эля, – произнес он. – Не доверяй ему. Пришелец для него высшее существо. Просто будь осторожна и держи меня в курсе.

Глава 7

Когда истек отведенный Суровым час, Дубровский снова собрал всех членов проекта.

– Мы проведем несколько сеансов, – сказал он. – Крылов и Воробей проведут настройку ловушки, установят защитный экран. Элеонора сможет присутствовать там без экранирующей одежды. Первый сеанс – это знакомство. Это самый важный этап. Я разработал методику по типу психотерапевтической коррекции.

– Поясните, – потребовал Севостьянов, нахмурив брови. – Какой именно коррекции вы хотите добиться?

Дубровский нетерпеливо поморщился.

– Я долгое время изучал методы работы с детьми с расстройствами аутистического спектра, – сказал он, – они выражаются в нарушениях нервного развития, и вытекающих из этого проблемах социального взаимодействия. Для начала нужно показать объекту, что эмоции означают для нас. Мы будем учить его говорить с нами на одном языке с помощью поведения и поведенческих реакций.

– Как ребенка? – хмыкнул Севостьянов, признавая методику Дубровского ничтожной. – Высшее существо, как вы изволили выражаться? Хочу напомнить вам, коллега, что пленник понимает нашу речь, знает, к чему приводят его действия и осознанно желает наступления последствий. Да это же просто смешно!

– Мы посмотрим, насколько это смешно, – Дубровский скрестил руки с победным видом и обратился ко мне: – Элеонора, вы готовы?

Очевидно, он видел один существенный недостаток в своей совершенной методике – меня. Я чувствовала это в его взгляде, в недоверчиво сжатых губах, в закрытой позе. Этот человек очень сомневался, что девушка без образования, дрожащая и напуганная, – лучшее оружие в земном арсенале.

Он велел подключить ко мне датчики и усадил в кресло. Десять минут он задавал разные вопросы, пытливо изучая все мои реакции. С каждым новым вопросом он мрачнел все сильнее.

– Он будет чувствовать все, что чувствуете вы, – наконец, он рухнул на стул и поднял на меня усталый взор: – Обмануть его невозможно. Он почувствует вашу боль и ненависть, вы это понимаете?

– Да.

– Ваши реакции на него враждебны.

Еще как.

– Я постараюсь, что-нибудь с этим сделать, – неуверенно сказала я.

Он дальнейших нападок Дубровского меня спас подполковник Суров, который приказал холодно:

– Времени уже нет. Начинайте эксперимент!

***

– Все происходящее будет записываться, – произнес Дубровский, когда мы преодолели второе кольцо света и остановились рядом с ловушкой. – Нужно просто соблюдать все инструкции.

За моей спиной, за стеклом, просматривалась комната, залитая светом. Когда я впервые посмотрела на пленника, мое сердце сбилось с ритма, заколотило во всю мощь, толкая кровь в горло и виски.

Чужак сидел на специальном лабораторном кресле, стянутый световыми обручами. Голова опущена, темные длинные пряди скрывали лицо. Мощная грудная клетка, покрытая ожогами, мерно вздымалась. Он был обнажен по пояс, нижняя часть тела казалась сотканной из теней. Под его кожей перекатывался густой, подвижный сумрак.

– Вы обязаны контролировать свои эмоции, – сказал мне Дубровский, подводя к тяжелым, автоматическим дверям ловушки.

Когда он прикоснулся к датчику на стене, и дверь поехала в сторону, мой пульс, должно быть, подскочил до ста восьмидесяти ударов.

«Здравствуйте, меня зовут Элеонора, – повторяла я про себя то, что по мнению Дубровского подходило для первого знакомства. – Я человек…»

По-моему, глупо сообщать чужаку об этом, у него есть глаза.

«Вы находитесь на военной базе».

Он, должно быть, и сам об этом догадался, не полный же он идиот.

«Ежедневно вы получаете дозу электромагнитного излучения, а именно, вакуумное УФ-излучение и УФ-С. В естественных условиях оно на восемьдесят процентов поглощается земной атмосферой, но здесь генерируется искусственными источниками. Также мы воздействуем на вас рентгеновскими лучами. Именно поэтому вы испытываете боль».

Я вошла внутрь и с трудом оторвалась от двери, чтобы сделать несколько шагов навстречу пленнику.

«Мне жаль, что мы вынуждены применять к вам все эти жестокие меры…»

Не жаль нисколько.

«Несмотря на все различия между нами, я прошу вас выслушать меня».

Чем ближе я подходила, тем громче становилось дыхание. Ноги наливались тяжестью, в животе скручивался тугой узел страха.

«Почему бы нам не попытаться понять друг друга?»

Подойдя к барьеру, разделяющему нас, я остановилась и не знала, куда себя деть. Взгляд замер на мужском лице, сокрытом черными волосами до острого подбородка. Я заметила капельку пота, скользнувшую по нему. Стиснула зубы – это все притворство, чертовы уловки хищника. Он не человек. Он даже не дышит.

Легкий запах парфюма – дьявольски приятного – достиг моих ноздрей, и я почувствовала стойкое отвращение к тому, что он пытался мне внушить. Я не попадусь на это… точно нет!

«Мы, люди, готовы услышать вас. Дайте нам шанс понять вашу природу, желания и потребности. Быть может, это позволит нам избежать боли и страданий».

Я наблюдала, как темная лава бьется внутри него и запекается под воздействием света. Глупо даже надеяться, что он расположен вести разговоры по душам или решать судьбы мира от лица всех пришельцев.

Мое дыхание все еще царапало горло и шумно выбивалось из груди.

Итак…

«Здравствуйте, меня зовут Элеонора. Я человек».

Довольно просто, но язык будто прирос к небу. Внутри меня снедало ощущение собственной ничтожности.

«Я человек», – это выглядело так, будто я пыталась за это извиниться.

Мельком бросила взгляд на непрозрачное стекло, за которым за мной внимательно следила целая команда ученых. Я должна четко следовать инструкциям, но ведь то, что я чувствую, и то, что должна сказать – совершенно разные вещи. Стоит ли начинать наш диалог с обмана?

С кем я пытаюсь договориться? С чудовищем?

Я некоторое время колебалась – ритм сердца был дьявольски быстрым.

Меня тошнило от необходимости притворяться, сдерживаться и пытаться угодить тому, кто никогда и не думал о милосердии по отношению к людям.

Не знаю, в какой именно момент я решила послать к черту все инструкции, но с моего языка слетает:

– Я – Эля, – безо всяких приветствий. – Ты не хочешь слушать, но мне все-равно.

Грудная клетка пленника вздымалась от дыхания, кожа блестела от пота. Рельефные мышцы на груди и руках, узор вен, трепещущая жилка на шее – да, он просто актер!

Во мне снова вспыхнула злость. Передо мной – убийца. Может ли он хоть что-то сказать в свое оправдание?

Сидит сейчас здесь, как проигравший, и отдувается за всех своих собратьев! Да, нам, людям, тоже больно. Мы теряем близких на войне, которую развязали именно эти космические засранцы!

Я хотела знать, почему.

Мне нужен был ответ.

Почему.

Миллион этих «почему»?

Ангелина, мои родители, сотни тысяч девушек – почему?

К моим глазам подступили слезы, и я сжала челюсти. Не собираюсь плакать. Нет, это существо не увидит моих слез. Именно он сейчас пленник. Он жариться здесь под ультрафиолетом. И он ответит на это гребаное «почему»!

– По какому праву вы убиваете нас? – выпалила я, с трудом сдерживая злость.

Дубровский, уверена, негодует, ведь его текст был более… дипломатичным.

Слипшиеся пряди волос перед лицом пленника слегка качнулись от дыхания – больше ничего! Он безмолвен.

Мне не нужны оправдания, я просто хочу понять. Это необходимо, как воздух, потому что в груди у меня все печет. Мне больно. Мне так дьявольски больно, что я не могу сдержать судорожный вдох.

– Один из твоих собратьев убил мою семью, – эти слова дались мне с огромным трудом. – Я хочу знать, почему? Кто вы такие? Чего вы хотите?

Его ноздри раздувались, жилы на шее напрягались – не более.

Он не собирался отвечать. Какая гордыня!

Ему плевать.

Он не удостаивает меня даже взгляда.

– Я просто хочу понять, – цежу сквозь зубы, раздражаясь из-за его высокомерного упрямства: – Неужели ты не можешь просто поговорить со мной? Считаешь это ниже собственного достоинства?

Между нами звенит воздух.

Меня предупредили, что я не могу заходить за защитный экран и последнюю линию света. Она очерчивает лабораторное кресло, предназначенное для объекта.

Ну, что ж…

Мне потребовалась пара минут, чтобы выровнять дыхание и подумать, что еще я могу сделать. И, глядя, на этого упрямого космического барана, я захотела сделать ему что-нибудь назло.

Я села на пол, скрестив по-турецки ноги, намереваясь сидеть здесь целую вечность. Если понадобиться, я превращусь в мумию. Не сдвинусь с этого места. И мне плевать, как это выглядит.

– Я подожду.

Пялюсь на пленника, кривя губы.

Не знаю, смогу ли я хоть когда-нибудь спокойно смотреть на этих существ, не испытывая боли от воспоминаний, отравляющих мою жизнь. Его тело создано для того, чтобы убивать – оно идеально, на самом деле. Оно красиво до слез. Почему мироздание сотворило это существо таким – безупречным, словно ангел?

Со стороны мое поведение можно расценить, как саботаж и диверсию. Я даже жду, когда в комнату ворвутся военные и выведут меня. Представляю, как зол будет подполковник Суров, который искренне в меня верил.

Не хочу думать, что все испортила.

Наверное, Дубровский потребует моей замены. Это очевидно – я всех подвела.

Вынимаю из кармана четки и перебираю – раздаются тихие щелчки.

Мне просто нужно успокоиться. В душе бушуют эмоции. Я прямо сейчас нарушаю все запреты: я смею что-то чувствовать. Да, внутри меня просто фейерверк.

Четки щелкают у меня в руках.

Этот звук успокаивает.

Я размышляю о том, что чужак за все время не сказал ни слова, и убеждаюсь, что для него люди – пустое место. А я еда, которая сама к нему пришла, не более. С чего я взяла, что у меня хоть что-то получится? Возможно, я просто его раздражаю, ведь он не может до меня дотянуться. Не может сожрать.

Прохладное дерево, покрытое лаком, скользит между пальцев: «Щелк-щелк…»

Бусин в четках десять, я считаю про себя, думая о родителях. И мне снова больно.

Щелк…

Конечно, я могу сидеть здесь до самого рассвета, тщетно надеясь, что чужак меня заметит. И буду сидеть. До тех пор, пока меня отсюда не вышвырнут.

Буду сидеть, чтобы это существо, прикованное к креслу, видело – не боюсь.

Щелк…

Наверно, чужаки слишком самонадеянны, раз решили, что вселенная существует только для них, а люди обязаны плясать под их дудку и умирать им на радость.

Щел-л-лк…

Я буду сидеть здесь столько, сколько смогу. Пока пальцы не заболят, стираясь в мозоли от этих четок. Пока глаза не станут слезиться от яркого света. Пока ультрафиолет не поджарит меня. Я буду сидеть здесь вечно.

– Прекрати, – хриплый после долгого молчания голос заставил меня враз покрыться горячей испариной.

Четки замирают в моих пальцах – сердце разгоняется, точно реактивное, бьет в горло, и я задыхаюсь.

Я не рассчитывала…

Я почти не верила…

– Еще и это, – мужской вздох.

Мое тело каменеет, но мне каким-то чудом удается достойно встретить взгляд янтарных глаз пленника.

Ленивым движением головы он смахивает длинную челку со своего лица, и я вижу, как он красив. Как и положено всякому чужаку красив чудовищно, до отвращения. Мужественный подбородок, высокие скулы, красивые губы – он выглядит довольно молодым. И очень дерзким.

– Твои щелчки раздражают. Ты можешь делать это в другом месте? – спокойно спрашивает он.

Прошу заметить, он все еще жарится под ультрафиолетом.

Он ничего не говорит по поводу моих эмоций, которые бьются внутри смерчем. Его раздражают щелчки – подумать только!

Я не знаю, что сказать и растягиваю слова, судорожно выстраивая в голове дальнейшую беседу:

– Меня зовут Эля, я…

– Я слышал.

Он слышал!

Господи…

– Ты молчал все это время…

– Никто не щелкал, – он бросает взгляд на четки в моих руках. – Не делай так.

Я неприятно поражена. Не может быть все так просто. Меня накрывает лживое ощущение беседы с человеком. С обычным мужчиной.

– Кто ты такой?

Он вскидывает брови, очень натурально имитируя удивление.

– Серьезно? У тебя там не заготовлено других вопросов?

– Я… – его дурацкая манера выбивает меня из колеи. – У меня еще много вопросов. Зачем вы убиваете людей? Вы делаете это ради пропитания?

– Нет.

Это «нет» отзывается во мне болью.

Я не знала, что сказать, и тщетно боролась со смесью злости и отвращения. Их жажду убивать ради еды еще можно понять. Пищевая цепочка и все такое. Но он сказал «нет». Это «нет» все еще звенит в моих ушах.

– Ты испытываешь слишком много эмоций, – спокойно констатирует пленник.

– Испытывать эмоции – особенность всех людей.

– Мне ли не знать.

Какой умник!

Я сжимаю и разжимаю кулаки, пытаясь успокоить сердцебиение.

– Почему вы убиваете людей?

Чужак смотрит безотрывно и произносит лениво:

– Какой бы ответ тебя устроил? Ну, допустим, ради удовольствия.

Я стискиваю зубы. Кровь во мне закипает, и я с трудом подавляю вспышку злости.

– Удовольствия?

– Да, это приятно. Как и приятно любое проявление твоих чувств.

– Я чувствую к тебе только ненависть.

– Это льстит.

Я шумно сглотнула.

С трудом удерживаясь на месте, я мысленно приказала себе вспомнить, зачем я здесь. Я ничего не добьюсь, если не успокоюсь.

– Откуда вы прибыли?

– Это тебе ничего не даст. Дальше.

– Дальше?

– Ну это же викторина? – на его губах снова обозначилась усмешка: – Если я отвечу на все вопросы меня выпустят или здесь будет другой приз?

– Откуда ты знаешь наш язык?

– Глупо. Следующий вопрос.

– У тебя есть имя?

На сей раз он задумался.

– Есть.

– И как тебя зовут?

– Это секрет, дурочка.

– Почему?

– Имя имеет для нас значение. Мое имя часть Халара.

– Халар – это ваше божество? – спросила я осторожно.

– Нет, – поморщился он. – У нас нет богов.

– Тогда, что это?

– Ты хочешь, чтобы я объяснил это на твоем убогом языке?

– Да.

– Следующий вопрос.

– Что такое скихр?

– Полегче, девочка, – его тихий смех был довольно приятным. – Не провоцируй меня. Скихр – это часть Халара, переданная в дар.

– Это метка на лице девушки! – не выдержала я.

– Ну или так.

– А хейэри?

– Хейэри – избранница. Избранная для дара, так будет точнее.

– И для какого же дара ее избирают?

Янтарные глаза пленника странно блеснули.

– Для дара смерти.

Я разозлилась, сжала в кулаке четки.

– Почему же ты сам не хочешь принять от нас дар смерти?

– Вам нечего мне дать. Я вечен.

Господи… я закрыла лицо ладонями. Неужели чужаков нельзя убить?

– Вы здесь для того, чтобы уничтожить всех людей… человечество? – спросила я.

Пленник посмотрел на меня насмешливо:

– Именно так.

Мне хотелось сбежать, как можно скорее, и не слушать больше о том, что люди обречены умереть, а чужаки – жить вечно.

– Мне нужно немного… – я поднялась на ноги, ощущая такую слабость, будто я потратила на этот разговор больше сил, чем у меня было: – подумать.

Глава 8

Едва стоило выйти из ловушки, меня подхватил под руки Севастьянов и Дубровский. Оба были ошарашены не меньше моего, а, может, и больше.

Разумеется, я выслушала, насколько я глупа, а мое поведение наивно, и что ради прихоти я поставила под удар все, над чем трудились выдающиеся ученые. И, разумеется, я должна пойти к пленнику снова… но уже четко придерживаясь инструкций!

Меня усадили в кресло в наблюдательной комнате и впихнули в руки бокал с водой, потому что меня ощутимо трясло. И, попивая воду, я слушала, как в стане ученых разгораются жаркие споры. Пожалуй, меня не вычеркнули из проекта только потому, что чужак все-таки заговорил со мной. Нет, не так – он, черт бы его побрал, заговорил! Уверена, это событие произвело на всех, кто это услышал, неизгладимое впечатление. Голос этого существа до сих пор звучал у меня в голове.

– Ну ты и дала жару, – подмигнул мне Воробей, когда они с Крыловым в полном защитном облачении прошли мимо меня в ловушку, чтобы проверить работу источников.

– Это не смешно! – продолжил отчитывать меня Дубровский: – Элеонора, мы дадим вам список вопросов, и вы зададите их объекту. Это очень важно для того, чтобы мы смогли работать дальше. В противном случае я поставлю вопрос о замене. Вы должны четко выполнять приказы!

Марк Дубровский больше не был уверен в том, что говорил. Кажется, теперь я стала более значимым участником этого эксперимента, чем кто-либо. И это тоже злило его.

Когда первый шок от разговора с чужаком прошел, я посмотрела все в записи. Вообще, Севастьянов и Дубровский разбирали каждый отснятый кадр, перематывая снова и снова, смакую все ответы чужака, препарируя его поведение, подвергая сложному анализу даже его мимику. Им было важно все, каждое его движение, вплоть до амплитуды его грудной клетки, когда он делал вдох. Они хотели просчитать его как алгоритм, как закодированное послание.

А я смотрела на пленника словно на человека. Я вглядывалась в экран, рассматривала его красивое лицо с глазами цвета янтарного виски, пытаясь ответить на вопрос – могу ли я ненавидеть его, когда он обездвижен и ежесекундно страдает от боли. Могу ли наслаждаться местью, равнодушно наблюдая, как плавиться черным огнем его кожа? Могу ли оставаться беспристрастна, когда он шутит или снисходительно отвечает на все мои вопросы? Когда ведет себя, как хренов герой?

А затем я вглядываюсь в образ девушки на видео. Худая, растрепанная с изнеможенным лицом и большими напуганными глазами – такой я едва себя узнавала. В моих глазах – печаль, злость, досада, страх и отчаяние. И робкая надежда, сияющая мягким светом. Надежда на то, что все можно изменить.

– Элеонора, мы должны продолжить, – раздался голос Дубровского. – Я понимаю, что вам тяжело. Но без четкого следования плану, ваш контакт с объектом потеряет всякий смысл. Мы должны получить ответы на ключевые вопросы о чужаках. Это поможет нам выжить.

Слишком большая ответственность. Она разрушает меня до основания, и меня снова затапливает страх.

Когда Крылов и Воробей закончили, я должна была снова войти в ловушку. В подобной спешке был резон – мы все были в большой опасности из-за того мерзавца, который меня преследовал. Кто знает, где он находится сейчас? И не пытается ли он в этот самый момент прорваться сквозь линии света?

– На минуточку, – промямлила я, почти вылетая из наблюдательной.

Мне потребовалось почти десять минут спокойного уединения, чтобы я окончательно пришла в себя. Стоя над раковиной и раз за разом умывая лицо ледяной водой, я вспоминала звук разбивающегося стекла и скрежет металла. Вода била в дно раковины – я слышала, как гудят трубы. В голове снова и снова раздавался крик Гели.

Я просто должна собраться.

Не время раскисать.

От меня зависит вся дальнейшая работа команды.

Я должна следовать инструкциям. Просто читать с планшета.

И никаких больше чувств.

Никаких эмоций.

Когда я вновь оказалась перед дверью в ловушку, меня колотило волнение, вгоняя под кожу ледяные иглы. Оказавшись внутри, я молча повторила свой ритуал – снова уселась на пол. Мне вручили планшет с подготовленными вопросами. На экран также выводились данные об объекте: температура, уровень физических реакций на свет, шкала «боли», мощность излучения.

Взглянув на пленника, я поняла, что разговаривать он не хочет.

Даже смотреть на меня.

Глаза у него неестественно яркие, желто-карие, как янтарь, но он прячет их специально. Черные влажные от пота волосы вновь упали на его лицо.

– Кхм, – я неловко откашлялась в кулак, стараясь привлечь его внимание. – Ты не против продолжить?

«Нельзя задавать объекту вопрос так, чтобы у него была возможность дать нежелательный ответ», – еще пару минут назад наставлял меня профессор Дубровский.

Черт… Кажется, я снова облажалась.

Я уставилась в планшет, мысленно повторяя вопросы.

Нужно просто спросить…

– Скажи, пожалуйста, вы прибыли из космоса?

«Нужно говорить ему «пожалуйста» и «спасибо», – просил Дубровский. – Это покажет ему, что мы готовы вести уважительный диалог».

Пленник не реагирует, и я перехожу к следующему вопросу:

– Вы прибыли на каком-то летательном аппарате?

Этот вопрос тоже повисает в воздухе.

Быть может, этот сеанс стоит завершить? Я взглянула на непрозрачное стекло, ища поддержки, но в ее матовой глубине я видела лишь отражение собственных глаз.

– Кхм, – снова покашляла я. – Это ваше первое прибытие на Землю?

В ответ – ничего.

Кажется, беседа на подобные темы ничуть не увлекает чужака.

– Ладно, – слетает с моих губ.

Кажется, я безвозвратно испорчена, раз все-время отхожу от инструкций Дубровского.

Мое тайное оружие все еще при мне – я молча достаю четки. Обернув их вокруг ладони, начинаю перебирать черные бусины. Кисточка медленно покачивается у моего запястья.

Десять деревянных бусин, согретых теплом моего тела, снова тихо успокаивающе щелкают в зудящей тишине комнаты.

– Это орудие пыток? – раздался слегка недовольный голос чужака.

Против воли по моим губам проскользнула улыбка – пленник всегда начинал разговор неожиданно. Но, тем не менее, он не поднял головы. Это знак протеста? Или он просто устал?

– Это всего лишь четки.

– Можешь убрать эти «всего лишь четки» подальше от меня?

Иронизирует?

– Только, если ты немножко со мной поговоришь.

– Теперь ты не отстанешь?

Он это серьезно спрашивает?

– Кажется, нет, – отвечаю искренне.

Я внимательно оглядела его тело, покрытое шипящей черной коркой. Ультрафиолет бесстрастно прожигает кожу, но тело чужака регенерирует моментально – и это происходит все время, без передышки.

– Тебе больно? – я даже не успеваю подумать, как этот вопрос легко срывается с моих губ.

В ответ я услышала смех – тихий, грудной, немного безумный.

– Да, – пленник медленно поднял голову: – а что? Тебе меня жаль?

Он не смахивает волосы, а смотрит сквозь них – глаза невероятно сверкают. Я вижу, как шевелятся его губы и изгибаются в циничной усмешке.

Его вид на секунду выбивает меня из колеи.

Краска стыда заливает мое лицо – я не должна жалеть существо, убившее много людей.

– Нет, – сглатываю. – Не жаль.

– Что тебе от меня нужно?

Кажется, мы подошли к главному.

– Понять, кто ты.

Вот сейчас все во мне дрожит, потому что взгляд этого существа принимает то самое выражение, какое я уже видела. Бусины четок впиваются мне в ладонь. Улыбка пленника становится шире.

– А ты не хочешь понять, кто ты, дурочка?

– Я Эля Черникова…

– Ты творение таких, как я. Создана для таких, как я. Принять скихр – твое предназначение.

В шее заныло. Я вдруг поняла, что каждая мышца в моем теле звенит от напряжения. Я с трудом сделала глоток воздуха и выпалила:

– На что ты намекаешь? – и сердито: – Только не говори, что вы создали нашу цивилизацию!

– А ты веришь в божественное сотворение или теорию эволюции?

Я пару минут сводила в уме логические звенья, пытаясь прояснить, откуда чужак знает о теориях сотворения мира. Неужели прочитал пару земных книг или посмотрел National Geographic?

– Допустим, я поверю, что такие, как ты, заселили Землю, – стараюсь говорить сдержанно. – Зачем же вам сейчас уничтожать нас?

В ответ я получаю холодную усмешку.

– Это не первая ратхату. Вы потребляете больше ресурсов, чем производит ваша планета. Время пришло.

Меня снова пронзает дрожь – не могу понять, что так сильно меня пугает. Меня сковывает лед, забирается под кожу, толкается в жилах и, наконец, пронзает трепещущее сердце. Я совершенно не чувствую ложь в его словах. И даже больше – он слишком честен.

– Что такое ратхату? – спрашиваю тихо.

– Это нельзя перевести. Пусть будет: «Великая охота».

– Это можно, – какой глупый вопрос, – как-то изменить?

– Нет.

– Но это жестоко, – шиплю сквозь зубы.

– Все еще пытаешься мерить это своей земной моралью? – он протянул это легко, с усмешкой. – Прими это. Твоя боль лишь оборотная сторона нашего ирахора, – и далее он пояснил любезно: – Ирахор значит выбор, если примитивно.

– И вы выбираете причинять нам боль?

– Да.

Окончательно разозлившись, я вскочила на ноги. Пару минут я просто яростно дышала раскрытыми губами.

– За мной идет один из вас, – выпалила я, – он убил всю мою семью! Он… издевался надо мной и мучил мою сестру перед смертью. Это ваш выбор? Это ты называешь нашим предназначением? Если вы создали нас, должна же быть в вас хоть капля сострадания? Хоть что-то?

Выдержка ни разу не изменила чужаку. Его не покоробил даже мой тон.

– Ты знаешь имя того, кто идет за тобой? – лишь спросил он.

– Нет.

– Ты перестанешь быть ему нужной, если я заберу тебя.

Рука слабеет, я едва не теряю четки.

Сердце бьет очень сильно.

Индикатор на планшете вдруг становится красным, а это значит, что температура тела пленника изменилась. Он реагирует на меня. Очень сильно.

В его руках моя смерть могла бы быть другой, верно?

– Мне нужен перерыв, – это все, что я могу из себя выдавить.

***

Холодная тягучая водка бьет в донышко стакана.

Не могу сказать, что я любитель крепких напитков – нет. Но именно сейчас, в переливах стекла, сквозь алкоголь, мне видятся искорки света. Опрокидываю в себя содержимое стакана, а затем долго кашляю.

Нет, это не то, что можно подумать – я не бежала от проблем. Я не пыталась забыться или притупить собственные чувства. Я просто не хотела ударить лицом в грязь, когда подполковник Суров усадил меня в кресло и спросил в лоб: «Выпьешь со мной?»

Если честно, я не видела причин отказываться. Вспомнила, как он поднял меня на ноги, когда я сползла по стене, едва выскочив из ловушки. Он взял меня за руку и повел за собой, не давая никому ко мне приблизиться. Казалось, если бы я заартачилась, он бы просто перекинул меня через плечо.

И вот мы сидим в кабинете совершенно не так, как предполагают отношения между нами.

– Даже не представляешь, как долго я хотел это услышать, – произнес Суров.

Я вдруг нахожу его сидящим на диване. Ну… он почти сидит. Откинулся на спинку. Его голова запрокинута, в зубах торчит сигарета, которая беспрестанно дымит в потолок.

– Два года назад метку получила моя сестра, – Суров умеет разговаривать, не выпуская сигарету, а я только и могу думать, что красный огонек сейчас осыплется пеплом прямо на его лицо: – и я тоже хотел знать, почему. Мне нужна была причина, и, наконец, я услышал.

Я сжала в руках пустой стакан, приходя в ужас от этих откровений. Но, вместе с тем, мне вдруг стало спокойнее. Константин прошел через такую же боль, что и я. У него тоже была сестра, которую он потерял.

Какое-то время мы молчим.

– У меня приказ, – голос Сурова слышится мне грохотом стальных пластин. – Если произойдет вторжение, я буду вынужден эвакуировать ученых. Тебя, – и он, наконец, убирает сигарету от лица, – нет.

Меня нет.

Я останусь здесь, потому что обречена.

Суров и так многим из-за меня рискнул.

В желудке становится горячо. Я почти ничего не ела, и теперь быстро пьянею.

Константин отрывает голову от подголовника, и с его губ срывается: «Я этого не хочу».

Его терзают внутренние демоны. Очевидно, в его душе такая брешь, что он едва дышит.

– Мне жаль, что я напомнила вам о сестре.

– Я не хочу снова стоять перед выбором.

Может, в моем случае это и не потребуется?

– Чужак сказал, что тот, кто меня преследует, потеряет интерес, если…

– Эля, ты же не хочешь, чтобы он поставил на тебя метку? – мое осторожное предложение так разозлило Константина, что в его голосе начала скрежетать сталь: – Девушки, получившие этот скихр, живут не дольше суток. Эта дрянь под их кожей начинает медленно их менять.

Наверное, в его словах был здравый смысл, но только не в том случае, когда метка являлась последним шансом. Я не желала умирать от рук чудовища, изнасиловавшего и убившего мою сестру.

– Когда военные прибыли в резервацию за Гелей, – сквозь зубы процедила я, и снова стало невыносимо холодно в груди, – я думала, что они увезут ее в защищенное место. Я хотела, чтобы они ее спасли, но они сказали отцу попрощаться. Они сказали это так, что я сразу все поняла.

Пожалуй, Суров не находил в себе сил посмотреть мне в глаза.

– Сначала мы пытались спасать меченных девушек, – лишь тихо и уязвленно прошептал он. – Но это всегда оборачивалось лишь еще большим количеством жертв.

Он поморщился, будто даже воспоминания приносили ему боль.

Через какую мясорубку он прошел?

И почему со мной у него все вышло по-другому?

– Пока на тебе нет метки, есть шанс, – он произнес это твердо: – Не думай потерять его, доверившись этому существу. Я сделаю все, чтобы ты осталась жива.

А ведь за все время, что я здесь, я ни разу не поблагодарила его. С моих губ слетает невесомое «спасибо», и лицо Сурова проясняется.

Глава 9

– Слушай, – затянул Воробей, присаживаясь рядом со мной в тот самый момент, когда я дошла до полного отчаяния. – Это у тебя тактика такая?

Я подняла голову, уставившись на него со скепсисом.

Дело в том, что после общего собрания, на котором мою «тактику» смешали с дерьмом, я пыталась собраться с мыслями перед очередным «свиданием» с плененным чужаком. Суров предпочитал не вмешиваться, когда доходило до инструкций, с помощью которых Дубровский пытался разузнать секреты внеземной цивилизации, и поэтому с легкостью оставил меня в самом эпицентре урагана. Если коротко, то орали все, даже интеллигентный Севастьянов пару раз упомянул чью-то мать. Наблюдая за всем этим, я не была уверена, что здесь вообще стоит говорить о тактике. Скорее, следовало бежать, сломя голову с криками: «Спасите!»

Именно так я и хотела поступить, но…

… боюсь, именно я и ставила всех в опасность.

– Сейчас мы рискуем абсолютно всем, – с умным видом вещал на собрании Крылов. – Но, если мы стоим на пороге открытия в квантовой физике, объясняющего перемещение сквозь пространство, я готов даже умереть. Черт возьми, я хочу знать, как они сюда прибыли!

– А я не готов жертвовать жизнью, – мрачно заметил Воробей, погрузив пальцы в густые волосы на затылке.

– Медицина, технологии, знания о вселенной – они могут дать нам все, – убежденно произнес Дубровский, но был прерван жесткой репликой Севастьянова.

– Если захотят. А пока они желают нас уничтожить. Эта их называемая ратхату… не значит ли этот термин, что истребление – это лишь часть их ритуала. Он назвал это «великой охотой».

– И, тем не менее, он контактен. Вы не станете отрицать, – заметил Дубровский: – Мы должны работать, пока есть возможность, и, как минимум, забыть о перерывах.

Последняя фраза предназначалась, кажется, мне. И вот теперь я сижу под дверью, подтянув колени к груди, и пытаюсь протолкнуть кислород в легкие.

Это не так-то просто, если честно.

Каждый раз я вспоминаю крики сестры. Почему это просто нельзя стереть из памяти?

– Твой планшет, – улыбка у Воробей искренняя и полна сочувствия, – можешь звать меня Артем, – он потряс в рукопожатии мою слабую руку: – Чем будешь удивлять в этот раз?

Тем, что грохнусь в обморок?

У меня не осталось сил даже на улыбку.

– Посмотри туда, – Артем указал на говорящих поодаль Сурова и Дубровского. – Не сошлись во мнениях, кажется. Тебе нечего переживать, этот мужик не даст тебя в обиду.

– Что они обсуждают? – нахмурилась я.

– Они говорят о тебе, – взглянул на меня Артем. – Профессору не понравилось твое своеволие, но Суров посоветовал ему засунуть свое мнение в задницу. Ты выдаешь результат, а, значит, справляешься.

Удивительно, но Суров и правда суров. Этот каламбур с его фамилией, наконец, вынуждает горькую улыбку скользнуть по моим губам. Он выглядит таким уверенным, волевым и сильным. А еще он резок и серьезен. Под его натиском Дубровский лишь напряженно молчит и скупо кивает.

– Элеонора! – он, наконец, замечает меня: – Нулевая готовность!

Меня затапливает страх.

Сколько бы раз не заходила в ловушку – привыкнуть к такому сложно.

Артем легонько толкает меня в плечо.

– Никто до тебя такого не делал, представь? О тебе сложат легенды.

Я печально ухмыляюсь – смешно.

Очередная встреча грозит превратить меня в неврастеника. Я не могу даже подняться.

– Тайм-аут, ребята! – можно быть супергероем без слабостей, но я предпочитаю просто довериться громкому выкрику Сергея, который садится напротив меня на корточки и немного морщится: – Эля, ты выпила?

Артем едва сдерживает понимающую улыбку.

– Мне очень страшно, – отвечаю тихо.

Сергей наблюдает за мной так внимательно, как может только врач. В нем есть эта снисходительная надменность, сопровождающая многих хороших медиков, умеющих биться за пациента до самого конца.

Я прячу глаза.

– Я просто не хочу туда идти.

– Понимаю.

– Я больше не знаю, о чем с ним говорить.

Знаю, на самом деле. Но Суров запретил об этом даже думать.

Я вдруг встречаюсь с ним взглядом – Константин напряжен, желваки на его щеках ходят ходуном, глаза слегка прищурены. Мне становится горячо. Где-то внутри. И, наверно, поэтому я спущусь даже в самый ад. Этот человек верит в меня. Он рассчитывает, что я смогу. Смогу приручить зло, покалечившее столько жизней, и даже его собственную.

Собрав волю в кулак, я опять иду в ловушку.

Она встречает меня ярким светом и звенящей тишиной.

Не могу сказать, что меня это не устраивает. Было бы неплохо посидеть молча, полностью игнорируя чужака напротив.

Но игнорировать его невозможно. Чувствую его на уровне первобытных инстинктов.

Я нехотя бросила на него взгляд – почему он раздет, в конце концов?

– Ты можешь принимать любую форму? – я снова сажусь на пол.

Учитывая обстоятельства это выглядит мило, будто я пришла на пижамную вечеринку. Сижу, как дура, в комбинезоне и кедах, положив планшет на колени. Растрепанная, небось, и жутко нервная.

В этот раз пленник наблюдает за мной, отбросив всякие прелюдии с четками. Кажется, все это время он ждал меня и единственное, о чем он думал, глядя на меня – как поскорее меня сожрать.

– На тебе сейчас нет одежды… – ставлю ему в укор.

Он медленно смотрит вниз (на сколько позволяют обручи света).

– Проблематично сейчас выглядеть с иголочки, не находишь? – иронизирует он.

– Ты ведешь себя, как человек.

– А как я должен себя вести?

– Как долбанный пришелец.

Улыбка у него тошнотворно идеальная. Вот просто мечта стоматолога.

Он же не пытается меня очаровать? В самом деле, у меня иммунитет против этих штучек.

– Среди вас есть женщины? – похоже, я окончательно отхожу от инструкций.

– Нет.

– Только мужчины?

– Нет.

– Хочешь меня запутать?

– Нет, – пленник, пожалуй, изучает меня не меньше, чем его изучает команда самых лучших ученых.

Может, у этой внеземной расы действительно нет пола и гендера?

– У вас есть свой язык?

– Да.

Эта «нет-нет-нет-да» немного меня раздражает.

Бьюсь об заклад, если бы на моем месте был Дубровский, он бы точно знал, о чем спросить, чтобы спасти от инопланетных захватчиков нашу драгоценную Землю.

– Если вы нас создали, почему среди нас есть и мужчины, и женщины?

– Для воспроизводства. Мы обеспечили выживаемость вашей расы.

– После этого вы ни разу не посещали Землю?

– Я был здесь много раз.

Пленник снисходительно делился информацией. Даже смешно… И меня это злило. Злило настолько, что я захотела уколоть его и высмеять.

– Раз ты такой умный, – язвительно сказала я. – Ответь на очень важный вопрос, – и сощурила глаза, желая ранить его своим превосходством: – Чупакабра действительно существует?

Уголок губ пленника изогнулся в усмешке.

– Нет.

– А зеленые пришельцы?

– Нет.

– А космические корабли в форме тарелки?

– Нет.

– А пирамиды?

– Нет.

– Кыштымский карлик?

– Нет, – его голос становится низким и вибрирующим.

Я вижу, как меняется его взгляд. В нем закручивается вихрь. Под моими пальцами мигает экран планшета – все маркеры стремительно ползут вверх. Температура его тела поднимается до тридцати трех градусов из почти обыденных пятнадцати.

Но я не унимаюсь:

– Круги на полях ваших рук дело?

– Нет.

Его взгляд такой острый, опасный и… Меня заполняет дрожь от того, что я в нем вижу – маниакальная жажда.

– А Стоунхендж? – я облизываю пересохшие от волнения губы.

– Нет.

Кажется, ему нравятся мои попытки вывести его из равновесия.

– Луна полая внутри?

– Нет.

Мы замолкаем.

Возможно, чужаки и правда как-то ментально воздействуют на нас, потому что я не могу отвести глаз от его лица.

Мы просто заняты тем, что смотрим друг на друга. В этом гораздо больше смысла… сейчас это и есть смысл.

Экран планшета мигает – тридцать девять градусов.

– Как ты себя чувствуешь? – выдавливаю, смаргивая наваждение.

– Отвратительно.

– Твои показатели зашкаливают.

– Бывает.

Он не собирается жаловаться.

Ему больно – он терпит.

– Хочешь, чтобы я ушла? – вскидываю ресницы.

– Нет.

Мне трудно понять, что именно я испытываю. Он слишком похож на человека… чертов притворщик!

– Если бы я позволила поставить метку, – говорю я тихо и в сторону, будто это способно оправдать мою глупость и самонадеянность, – ты бы все-равно убил меня?

– Да.

– Безболезненно?

– Нет.

«Да-нет-нет-да».

– Почему вы даете девушке, которую помечаете, только сутки?

– Ждать дольше нет смысла. К этому времени она полностью готова.

– Если бы я согласилась, ты дал бы мне больше времени?

– Нет.

Константин был прав. Мне не на что рассчитывать.

И все-равно, в глубине души я знала – я сделаю все, чтобы не достаться убийце моей семьи. Пусть даже мне придется умереть.

Сорок три градуса…

Неожиданно над нами включились красные лампы и на планшете вспыхнула табличка: «Внимание. Рентгеновское излучение».

Глава 10

Мне пришлось сделать очередной перерыв. Покинув ловушку, я задумчиво бродила по лаборатории.

Я чувствовала себя неуютно.

Между мною и другими людьми будто прочертили черту. Куда бы я ни шла, они смотрели искоса, исподволь, скрытно. На мне была незримая метка обреченной, но я все еще оставалась волшебным ключиком от потайной дверцы, спрятанной за холстом в коморке папы Карло.

…хм…

– Не помешаю? – блуждая по коридорам, я, в конце концов, оказалась у стола профессора Севастьянова.

Он остановил работу, поднял очки на лоб и улыбнулся.

– Конечно, нет, Эля.

Он указал кивком на соседний стул.

Я вытащила руки из карманов, села, постукивая холодными пальцами по коленям.

– Мне придется продолжить? – спросила я, заранее зная ответ.

С губ Севастьянова сбежала улыбка.

– К сожалению. Как только объект придет в норму, – Алексей Станиславович снова надел очки и уставился в экран ноутбука: – Ты прекрасно справляешься.

Ложь.

– Вам удалось использовать то, что он сказал?

Севастьянов дернул уголком губ – практической пользы от наших с пришельцем встреч не было никакой.

– Я не могу понять, – нахмурился профессор, – что значит для него Халар? Это не божество, но именно оно диктует и во многом определяет его поведение. Какой смысл несет в себе ратхату? Если они даруют нам смерть, возможно, они считают, что тем самым несут благо. Возможно, они мыслят категориями совершенно иного толка, Эля. Управляя судьбами многих галактик, они не видят ценности в конкретном человеке или даже целой цивилизации.

«А если бы они увидели эту ценность?» – пронеслось в моей голове.

Пока объект медленно обжаривался под рентгеновскими лучами, я вышла в коридор, чтобы скрыться с глаз работников лаборатории. Мне хотелось побыть одной. Мне было тяжело признать, что во мне пробуждалась жалость к пленнику. Пока еще крупица жалости, но она мешала мне так же сильно, как и горошина, подложенная под сотни перин. Учитывая все, что я пережила, я должна была испытывать к чужаку только ненависть.

Но наш пленник – настоящий притворщик. Севастьянов прав, это существо обманывает своей человечностью также, как глубоководный удильщик обманывает наивных жертв волшебным светом в толще морских глубин.

– Элеонора! – немного взвинченный Дубровский распахнул дверь, нашел меня горящим взором: – Вы отходите от инструкций!

Он был раздражен тем, что я имела наглость сама определять тематику бесед с объектом.