Семь нот молчания бесплатное чтение
1 Картина маслом
Квадратный двор. В центре – детская площадка. Не современная и яркая, а еще прошлого века. Полые, причудливо изогнутые и приваренные друг к другу трубы, аляповато и безвкусно окрашенные дешевой краской. Вот лабиринт, вот лесенка, вот турник. Горка с неровной дырой посередине. Рядом песочница, в которой уже давно не возились дети, – опасно, легко наткнуться на шприц или битое стекло. Затоптанная осенняя трава. Разбитый асфальт и словно чернильные лужи.
Если бы не моросящий дождь, можно было поставить мольберт и раскладной стульчик. Хватило бы и часа, чтобы получился набросок в стиле постап. Но за шиворот уже неприятно подтекало. Старый зонт сегодня отказался служить, растопырившись половиной спиц. Пришлось нахлобучить на голову широкополую фетровую шляпу. Серый плащ почти не согревал, навевая мысли о ноющих суставах и бессонной ночи. Ботинки пора было отнести на помойку, но все рука не поднималась. Художник поморщился: жизнь давно уже не радовала, но, чтобы так…
Он задрал голову, окидывая затученное небо обвиняющим взором. Потом привычно перевел взгляд на серые мрачные стены панельной девятиэтажки, темные, скучные окна, которые казались безжизненными и безликими. Нашел одно на пятом этаже, вроде бы не выделявшееся ничем, за исключением того, что за ним довольно часто мелькала девушка. Или даже, скорее, девочка. Лет шестнадцати, наверное? Словно героиня ненаписанной картины – худенькая, юная и большеглазая, с аккуратно собранными в пучок волосами.
Сегодня она показалась особенно трогательной, до прозрачности бледной и печальной. Художник остановился и помахал незнакомке шляпой, обнажив потешно плешивую голову. Вообще-то такое поведение ему было не свойственно: паясничать, невинно заигрывать с той, что вполне годилась во внучки. Но вдруг захотелось сорвать с этих не по возрасту серьезных губ хотя бы призрак улыбки.
Силуэт за окном исчез. А чего еще ожидать?
Упрямо моросил дождь.
Лиля отпрянула от окна. Не от испуга, нет. Скорее, от неожиданности. Этот старик-художник проходил по ее двору ежедневно с понедельника по субботу, исключая праздничные дни. Наверное, работал в художке за углом.
Иногда приводил к песочнице увлеченных мальчиков и девочек, которые могли несколько часов подряд зарисовывать причудливо кронированные деревья, соседских детишек, солнечные блики, отражающиеся от оконных стекол. Однажды Лиля, возвращавшаяся с танцев и мельком глянувшая на один мольберт, с удивлением угадала в размытых цветных пятнах свою старшую сестру Эллу, каким-то чудом послужившую моделью.
Но сегодняшнее небо с утра хмурилось. Погода не располагала к долгим прогулкам, тем более – к пленэрам. Однако поступок старика позабавил.
Когда Лиля снова отодвинула штору, двор уже был пуст и сер. Жаль. Но что она хотела? Чтобы художник так и стоял? Без зонта, с приподнятой над головой старомодной шляпой?
В комнате Эллы затрезвонил телефон. Громко проорав зажигательную попсовую мелодию, заглох. Потом все повторилось. Снова. И снова. Кто-то проявил настойчивость раз восемь. Потом звякнуло сообщение. Опять сестра ушла без мобильника.
Лиля глянула на часы – почти двенадцать. По субботам у Эллы фитнес, потом английский. Вернется не раньше четырех. Главное, чтобы ключи взяла, потому что в три у Лили – танцы, и пропускать их она не намерена.
Зашла в комнату к сестре. Машинально подняла небрежно брошенный халатик и повесила на спинку стула. В комнате – как после взрыва или грабежа, впрочем, как всегда. Почти вся одежда вывалена из шкафа, потому что погода из сектора «лето» явно переместилась на «осень», а Элле, по ее словам, «опять нечего надеть».
Лиля бросила взгляд на телефон – сообщение от отца: угрюмый, обвиняющий смайлик. Но если написал старшей дочери, пусть от нее и ждет ответа.
Рядом с телефоном – забытые ключи. На них брелок – элегантная кошечка в бикини, ниже подпись: «Элеонора», так Элла представляется при первой встрече.
Да, сестрица в своем репертуаре. Могла бы забыть голову, забыла бы обязательно.
И что теперь делать? Лиля начала прикидывать, как и кому оставить ключи. Поняла, что никого из соседей особо не знает, дружеских отношений не поддерживает, а все общение с ними сводит к короткому кивку при встрече. Тем более, как-то не принято сейчас запросто доверять чужим людям. Особенно, если ты немая девушка шестнадцати лет. Как не раз предупреждала Элла, можно запросто нарваться на придурка, который решит поиздеваться над тобой. Затащит к себе, а ты не сможешь позвать на помощь. Безвыходная ситуация!
Донесшаяся откуда-то с нижнего этажа пронзительная фортепьянная композиция показалась удивительно в тему. Немного сумбурная, в меру жесткая и трагичная. Она воплотила в звуке мысли девушки, набросала картинки, наполнила их деталями и красками. Дошла до кульминации… и оборвалась. Словно кто-то смял неудавшийся набросок и выбросил в мусорную корзину.
Лиля хотела бы поспорить. Доказать невидимому пианисту, что весьма сложно жить в этом мире тому, кто нем, как рыба, – легко могут записать во фрики, даже если с мозгами у тебя все в полном порядке, как и с мироощущением. Но как это сделать, если опять же – смотри выше – ты не способен издать ни звука? В почете многословность, желательно – пустая и с претензией на юмор. Иначе бы не росли, как на дрожжах, стендапщики всех мастей и областей.
Музыка не возобновлялась. Лишь в голове заело кнопку «рестарт», и беззвучная мелодия жила теперь внутри Лили. Она, предчувствуя, что теперь это надолго, все же потрясла головой, будто можно взять и вытряхнуть из себя звуки. А потом сдалась и станцевала несколько па. Теперь музыка переплелась с движением. И казалось неважным, что никто не слышит и не видит этот тандем. Потому что творчество в одобрении не нуждается, оно просто или есть, или нет.
– Лялька, с ума сходишь? – Ироничный вопрос застал врасплох, вдруг показалось, что ее застукали за чем-то очень интимным и сокровенным.
Девушка обернулась. Гармония раскололась, и каждый осколок норовил впиться в расслабленную, а оттого излишне чуткую душу.
– Я, прикинь, телефон забыла. И твои ключи прихватила вместо своих. – Сестра, не замечая, какое произвела впечатление, схватила полотенце и начала вытирать мокрые кудри. – И тренировка не задалась. На английский решила не ходить, скажу, что простыла. – Она деланно покашляла.
Лиля, попав под дождь, выглядела бы мокрой курицей. Сестра же казалась по меньшей мере Афродитой, вышедшей из волн морских, а по большей – еще не придумали объекта для сравнения. В карих глазах Эллы прыгали бесенята, щеки горели, а с губ сыпалась чепуха – уверенно, как неоспоримая истина. В этом была вся она.
– Тем более, что машина сломалась. Я тебе говорила, да? Не хочу переться на автобусе. Никто не звонил? – Сестра одновременно сушила волосы, стаскивала мокрые штаны и пыталась разблокировать мобильник.
Разумеется, удавалось ей это плохо. Элла отбросила полотенце и плюхнулась на кровать прямо в приспущенных до уровня бедер джинсах.
– Блин! Урод! – Она показала кому-то язык. Видимо, отцу, судя по тому, что именно от него было последнее сообщение. – Сказал вчера, что мое финансирование в этом месяце вышло за все допустимые рамки! Бла-бла-бла. Как будто я нарочно. А у тебя денежка осталась? – Девушка кукольно похлопала глазками на Лилю. – Пожалуйста-пожалуйста-пожалуйста! Я же знаю, что осталась.
Лиля покачала головой.
Сестра фыркнула. Отбросила мобильник. Покачала ногой. Глянула на себя в зеркало.
– Вот что за рожа, да? Я в душ. Тебе не надо? – Не дожидаясь ответа, вскочила и кинулась к двери. Но потом вдруг остановилась, будто что-то вспомнив. – Кстати, это тебе, – извлекла из кармана сложенный вчетверо листок. – Просил передать старик с улицы…
Лиля развернула влажный и теплый от близости к телу лист: стена, окно и девушка в его обрамлении. Набросок карандашом казался живым и трогательным. А сама она – пожалуй, симпатичнее и свободнее, чем в реале. И когда художник успел? За пару минут? Или рисовал себе где-то в закутке, пока Элла не появилась? А как он узнал, что они сестры? Ведь не похожи ничуть.
– Лялька… Эй, ты слышишь?… С тобой все в порядке?
Она взглянула на сестру и кивнула. Конечно, все в порядке, неужели не видно?
Бравурная пара аккордов снизу вновь вторила ее мыслям. Незримый пианист словно подслушивал все, что происходит в соседней квартире.
Элка поморщилась. Глянула по сторонам, вверх, потом на Лилю, словно подозревала, что это она спрятала пианино и теперь поигрывает тайком. Музыку сестра уважала только модную и клубную, остальная вызывала у нее раздражение. Особого слуха у Эллы никогда не было.
– Это еще что?
Лиля повела плечами.
– Наверное, новые соседи, которые вчера въехали. Надеюсь, играет настройщик, а потом их пианино будет тихо-мирно дремать у стенки, иначе загрызу. – Сестра шутливо поклацала зубами, а потом, напевая не в такт, скрылась в ванной.
Проводив Эллу взглядом, Лиля вздохнула. Музыка всегда была частью ее жизни. И за неимением голоса Лиля ничего не имела против музыкального фона к своим мыслям.
Глеб резко захлопнул крышку, словно инструмент был в чем-то виноват перед ним. По струнам пробежала звуковая волна, как дрожь по живому телу в ответ на удар. Почему-то это разозлило еще сильнее. Юноша неуклюже развернулся, с громким треском уронил стул, некстати оказавшийся на пути, и в несколько шагов добрался до окна.
Поискал ручку – убрали. Кто бы сомневался. Воздуха катастрофически не хватало. Сиплое дыхание вырывалось из-за стиснутых зубов, голова кружилась, подташнивало, будто до одури накатался на карусели. Случилось с ним такое однажды: поспорил на десять билетов на «Полет» и выиграл. Лучше бы проиграл.
– Что, Глебушка? Что? – Подскочившая сзади мама начала гладить по голове, как маленького. – Испугался, да? Стул я не убрала.
Юноша дернулся в сторону, подальше от теплых заботливых рук.
– Мама! – помотал головой. – Я не маленький! Привыкну.
– Конечно.
Она засуетилась, начала деловито разбирать вещи из коробок, создавая видимость, что все нормально.
Раздражение захлестывало все сильнее.
– Окно открой, – попросил сквозь зубы.
– Холодно же. Дождь идет с утра.
– Форточку. – Глеб старался говорить предельно вежливо, иначе мать опять начнет плакать, утаивая всхлипывания, будто он не слышит.
Она порылась в коробке, приладила найденную ручку и повернула ее вверх.
Воздух пошел, но облегчение не наступало. Юноша оперся руками о подоконник и прижался лбом к прохладному стеклу. Шорох дождя успокаивал. Глеб представил, как мелкие капли рисуют на окне дорожки, параллельные и пересекающиеся. Как влага скапливается внизу, растекается по уголкам. Будто слезы.
Мать снова подошла, прильнула сзади, обняв за плечи. Какой она маленькой ощущалась сейчас, худенькой и слабой. Поэтому Глеб особенно не любил, когда мать плакала. Ему с раннего детства казалось, что с каждой капелькой она истончается и истончается, пока однажды не исчезнет совсем. Сейчас-то он знал, что это не так, но… Пусть лучше плачет погода.
– Какой здесь двор?
– Двор как двор, самый обыкновенный. Кусты голые, лужи. Но очень удобно, что нет сквозного проезда для машин. Можно будет гулять.
– Машин? – Глеб повернулся к матери. – Здорово, что у нас теперь нет машины, да? Никакого беспокойства.
– Я… не имела в виду…
Да все он знал, что она имела и не имела. До аварии мать была деятельной и веселой. Убегала на работу, постоянно что-то напевала или щебетала по телефону, встречалась с подругами. А сейчас ей приходится сидеть с сыном, казалось бы, уже взрослым, еще недавно самостоятельным и даже успешным.
Работает в семье один отец. С утра до ночи. Иногда и ночью не приходит. Нет, Глеб ничего плохого не думает. Но мать расстраивается. И за это юноша злится на отца. А тот всегда находит оправдание: мол, лечение дорогое.
И правда, дорогое. Квартиру обменяли вот. На меньшую и в другом районе. Половину мебели продали, подаренный фондом рояль – да он бы и не влез в габариты этой трешки. Хорошо, что осталось пианино. Глеб в свое время не разрешил от него избавиться, такого старенького, непрезентабельного, потому что всегда считал верным соратником, разделившим первые победы и разочарования. Потертые клавиши помнили юношу маленьким любопытным малышом, играющим унылые гаммы и незамысловатые пьески.
– В нашем подъезде хорошие люди. Много пенсионеров. Но есть и молодежь, над нами живут две девушки. Одна такая говорливая, яркая, студентка, наверное. А другая какая-то дикая. Я с ней здороваюсь, а она только кивает. Школьница еще, похоже.
– Ма-а-ма-а-а, – протянул Глеб, неохотно отвлекаясь от вязкого болота своих мыслей.
– А что? Я же просто рассказываю.
Ему не надо было видеть, чтобы знать, что мать сейчас теребит пальцами прядь волос. Лучше бы коробки разбирала. Он опять прислонился к окну. Дыхание медленно выравнивалось. Захотелось спать. И плевать, что сейчас – день, потому что для Глеба теперь всегда ночь. С недавних пор.
Звонок телефона отвлек мать. Ушла в другую комнату и разговаривает. Очень тихо. Так, чтобы Глеб не слышал. Как будто не понятно, что, раз тихо, то о нем. Когда же они все угомонятся-то? Со своими сочувствиями, соболезнованиями, предложениями и советами. Уже больше года прошло!
Ощутив новую вспышку раздражения, Глеб постарался сделать глубокий вдох. Еще один. Третий. Как учил психолог в больнице. Черт!
Он не мог видеть, что внизу, под окнами, стоит девушка в неброском сером плащике и удобных туфлях на невысоком каблучке.
Она с любопытством изучила лицо нового соседа. Строгое. Красивое. Без грамма женственности и жеманности. Темно-русые волосы. Не качок. Но и не дистрофик. Плечи широкие. Наверное, если и старше ее, то на год или два, не больше, а может, и вовсе ровесник. Отметила, что юноша ей знаком. Или это внешность такая, что кажется, будто уже где-то встречались?
И тут Лиля сделала то, чего, во-первых, от себя никак не ожидала, а во-вторых, никогда не делала: помахала парню. Махнула робко рукой, словно волосы поправляла с огромным замахом.
Видимо, это заразно: утром – старик-художник, теперь – она сама.
Сосед сделал вид, что ничего не заметил. Как стоял, так и остался стоять. Ну и хорошо, если честно! Лиля, глубоко вздохнув, резко развернулась и пошла вперед. Перемахнув через пару луж, поняла, что немного расстроена. Дойдя до угла, успела рассердиться. Сначала на соседа, потом на себя. А добравшись до остановки, устыдилась настолько, что готова была уходить из дома и возвращаться только затемно, чтобы не дай бог снова не встретить того парня. Но, уже садясь в автобус, умудрилась убедить себя, что незнакомец просто ее не заметил. Вот будь на ее месте Элла в своем ярко-розовом плаще, сиреневом берете и с развевающимся шарфом в тон, не заметить было бы невозможно. А она кто? Серая неприметная мышка этой неприглядной дождливой реальности.
Полегчало. Уставившись в окно, Лиля подумала, что парень все-таки очень симпатичный. А судя по игре на фортепиано, еще и талантливый. Хотя, опять же, скоропалительные выводы. Откуда ей известно, что играл именно он? Может, кто-то из его семьи? А он пялился в окно со скуки.
Но тихий голос внутри настойчиво повторял, что играл именно этот парень. Не его мать, сестра, брат, отец, бабушка или еще кто. Он – и точка.
Уже подъезжая к своей остановке, Лиля почувствовала, как дернулся телефон, – сообщение. Отец. Наверняка, интересуется, почему не отвечает Элла. Девушка швырнула телефон поглубже в рюкзачок.
Двери открылись. Лиля выпорхнула из автобуса и, открыв зонт, побежала на занятия.
2 Мама мыла раму
– Лиля!
Она уже успела спуститься по лестнице на две трети, когда услышала снизу оклик и увидела машину отца. Сегодня он приехал без водителя. Стоял в длинном черном плаще перед раскрытой дверцей и курил.
Парочка знакомых девчонок, спускавшихся следом, разинула рты от удивления. Отец был нечастым гостем в школе, и многие, наверное, считали, что, кроме сестры, у Лили никого нет.
Подошла. Потому что смыться повода не придумалось. Нелепо как-то получилось бы вдруг взять и убежать наверх, спрятаться за огромные двери, надеясь, что папочка не последует за доченькой.
– Так вас ждать? – Взгляд отца буквально впился в нее.
Видимо, Лиля невольно превратилась вся в знак вопроса. Про сообщение она, разумеется, забыла. А Элла ей тоже ничего не говорила, насколько помнится.
Отец нервно побарабанил пальцами по дверце авто. Капризно изогнутые губы выдали крайнюю степень недовольства.
– Пф-ф, зачем тебе телефон? Я же отправил сообщение.
Девочка пожала плечами. Вопросы к ней всегда носили характер риторических. Но отец не спешил пояснять. Порывшись на дне рюкзачка, Лиля извлекла сотовый и открыла чат: «Ждем на ужин 18 октября. Кафе «Меридиан». ДР мамы».
Она сделала большие глаза. Насколько ей было известно, мама родилась летом.
– Ну? – Отец снял очки и начал протирать стекла.
Мысли он читать не умел, поэтому Лиля набрала на дисплее: «У мамы» с максимальным количеством знаков вопроса.
– Если отбросить излишнюю принципиальность, то женщину, положившую на ваше воспитание двенадцать лет, вполне можно так назвать.
Девушка вздохнула. «Положившую» – вполне характерное слово. И характеризующее. Она не стала набирать, что мама бывает одна. Уж это-то отец должен понимать?
– Короче, нам с Региной будет приятно видеть тебя и Эллу. – Он сел за руль, не закрывая двери, поинтересовался: – Тебя подбросить до дома?
Лиля не стала отказываться. Уже темнело, дождь и не думал заканчиваться, а автобусы в это время ходили редко и набитые битком. Наверняка придется стоять в уголке, вдыхая мешанину из чужого амбре и мечтая присесть, потому что ужасно устали ноги.
В салоне пахло кофе и мойкой. Под зеркальцем болталась иконка – Регина представила вещественное доказательство своей заботы и религиозного рвения.
– Так вы придете?
Вместо ответа Лиля отвернулась к окну. Отец, привыкший к ее молчанию, начал расписывать всеми красками предстоящее торжество. И, судя по экспрессии, ждал его, пожалуй, даже больше именинницы. Хотя слово «именинница», насколько знала Лиля, подразумевало под собой другое – имя в святцах, день имени. А это просто день рождения, который обставят с шиком, помпой, красотой. Прикажут называть Регину мамой, будут прилюдно восхищаться ее умением принимать гостей и накрывать на стол. Ложь в каждом словосочетании. Заставить говорить Лилю невозможно. Умение принимать гостей целиком и полностью зависит от папиных денег. А стол – заслуга шеф-повара из ресторана «Меридиан».
Девочка поймала свое отражение в стекле. Все в шрамах дождевых струек. Провела по одному пальцем, и тут же получила тряпку в руки: мол, нечего следить.
Интересно, отец поднимется к ним? Или, растратив все свое красноречие на младшую дочь, старшей просто скупо пообещает по телефону оплатить ремонт машины и таким образом купит их визит, призванный показать всем прочим гостям видимость идеальной семьи? Скорее, последнее. Потому что поток слов медленно иссяк, и его заменило «Дорожное радио».
Лиля зашвырнула тряпку под сиденье и прикрыла глаза.
Приходил Павел Дмитрич, принес два варианта релиза дисков. Как будто Глеб в состоянии увидеть и оценить обложку. Просто стыд и смех.
Дмитрич тушевался и потел. Бормотал что-то, а потом начинал говорить нарочито громко и медленно. Так и хотелось сказать, что у юноши проблемы не со слухом, а со зрением. Наконец, мать пришла на помощь. Увела гостя на кухню потчевать чаем с пирожными. А Глеб остался в комнате.
Не хотел прислушиваться. Однако все слышал. Как они там обсуждают планы, сетуют, что затянулся реабилитационный период, выказывают надежду, что получится начать давать концерты хотя бы в будущем году.
А самого Глеба спросили? Взяли и записали в слепые, глухие и недееспособные. Он стукнул кулаком по ручке кресла и выругался вполголоса матом. Не как мальчик-вундеркинд, музыкальный гений семнадцати лет от роду, еще год назад успевающий учиться в десятом классе, в консерватории и давать концерты. А как дворовая шпана.
Не помогло. Теперь мало что могло помочь. Говоришь: «отвяжитесь», начинают крутиться еще больше, по-мушиному или мышиному. Но Глеб сам сглупил: когда стал вставать после аварии, дошел до балкона в больнице и едва не вывалился. А посчитали попыткой самоубийства. Хотя, признаться, он и впрямь подумывал. Но не таким способом. Во-первых, не факт, что получится, во-вторых, мозги на асфальте – не слишком эстетично смотрится.
Когда Дмитрич ушел, высказал все матери. Вопрос о том, будет ли давать Глеб концерты, давно закрыт. Однозначно не будет. Жалости не надо. И пиариться на травме – не его уровень. Пусть ищут другие таланты, раскручивают их. А он будет думать, чем теперь заниматься.
– Глебушка! – Женщина всплеснула руками. – Они готовы ждать.
– Мама, они остались в пункте «А», а я давно ушел в пункт «Б» и возвращаться не собираюсь! – Юноша тряхнул головой, отросшие волосы упали ему на глаза.
Мать схватила с тумбочки сигареты и хлопнула входной дверью. Опять дымит, как паровоз. Бросала ведь. И, конечно, виноват он, а не ее сила воли. Машину отца взял без спроса, вел слишком быстро, разбил вдребезги, очухался после комы, но слепым, как крот. Полный… пушной зверек.
Лиля нажала на кнопку лифта. Еще раз. И еще. Подниматься пешком на пятый этаж не хотелось совершенно, хотя до дома добралась с комфортом, – если не брать в расчет нудеж отца. Хорошо, что заходить к ним с сестрой он не захотел. А то опять завел бы пластинку, что пора продать эту квартиру, что в их с Региной доме хватит места для всех. Надо думать, хватит. Только не хочется.
Девушка со вздохом шагнула к лестнице. Опять перегорела лампочка. Темно. Если представить, что за поворотом на площадке притаился маньяк, начинает колотиться сердце и мозг дает сигнал к выбросу адреналина. Страх воображаемый, но подниматься с ним получается быстрее. Надо только соблюдать ритм, четко припечатывать подошву, чтобы слышать собственные шаги.
Между вторым и третьим скупо горит лампочка. На стене четко видна надпись кривым детским почерком: «Мама мыла раму». Лиля никогда не любила эту фразу. И отказывалась писать ее в рабочей тетради в первом классе. Первая учительница, сухарь старой закалки, заставляла. Ставила у доски и всучивала мел, который падал из непослушных пальцев. Девочка рыдала до истерики, не в силах выполнить требуемое. Потом Регина сходила к директору, и от Лили отстали. Неужели это нельзя было сделать сразу, а не тогда, когда она перестала спать и отказывалась идти в школу, крепко вцепляясь в стул тонкими пальчиками?
Четыре года мнимого сожаления. Вздохов. И шушуканий за спиной. Дама из родительского комитета, живущая в одном доме с семьей Лили, весьма подробно поведала по большому секрету, но абсолютно каждому, как погибла мать девочки.
Работа с психологом. Добрая, в общем-то, тетенька просила нарисовать, кем Лиля себя ощущает, как и почему. А также – с кем. За невозможностью объяснить вслух просила написать…
Хорошо, что в гуманитарную спецшколу в класс с танцевальным уклоном принимали с пятого. Лиля показала все, на что была способна, и даже немножко больше. Свою роль сыграла и фамилия, и фото мамы на доске почета – в роли Одетты, юной и беззащитной. А Регина тогда танцевала Одиллию. Гримаса судьбы.
Хлопнувшие створки окна вырвали девушку из прошлого. Кровь прилила к голове. Вот теперь страх воцарился очень даже по-настоящему. Показалось, что сейчас раздастся истошный вопль, от которого заложит уши, а потом влажный шмяк о землю, от которого застынет душа. Разумеется, воображаемый. Не настоящий.
Лиля на ватных ногах сделала шаг по площадке, поднялась на несколько ступенек. У окна курила женщина, та, что здоровалась пару дней назад. Симпатичная. С короткой современной стрижкой, худощавая. Наверное, возрастом, как отец. Глаза заплаканные, но легкий макияж не размазан. То ли приехала к кому в гости, то ли и есть новая соседка.
Затягивается жадно, не для расслабления – для оглушения. Видно, крепко ее что-то достало. Или кто-то.
Но выпрыгивать из окна, всяко, не собирается. Дверь в ее квартиру немного приоткрыта. Пробивается свет. И мелькает тень, словно некто ходит там из угла в угол. Лиля вспомнила парня в окне. Кажется, квартира именно эта? Тогда женщина – его мать?
Девушка кивнула соседке. Та, увидев ее, попыталась улыбнуться из вежливости, но губы не слушались, а только кривились и подрагивали. Проскользнув мимо, Лиля взлетела наверх, почти бегом кинулась к своей квартире. Нарыла в рюкзачке ключи и отперла дверь.
Сразу ударил в нос запах пригоревшей пищи. Заглянув в кухню, Лиля убедилась, что на плите ничего не стоит, но сковорода в мойке валяется. Как же, мытье посуды – не барское дело.
Эллы дома не оказалось. Хотя Лиля нисколько не удивилась бы, если бы та просто спала, делала маникюр, принимала ванну или пыталась готовиться к зачету. Значит, разговор о дне рождения Регины переносится на потом.
Девушка переоделась, без особого рвения поскребла сковородку, потом сделала себе бутерброд и завалилась с учебником на диван. Прочитав полторы главы, поняла, что прислушивается, не доносится ли снизу фортепьянная музыка. Тишина. Безмолвная, как Лиля, и до сегодняшнего дня привычная, – но сейчас совершенно чужая.
Включила телевизор. Новости. Ну и пусть, фоном пойдет. Приоткрыла окна на форточку. Почти с наслаждением впустила в квартиру звуки, обычные, не оформленные в мелодию.
Когда вернулась Элла, Лиля уже спала. Удивленная сестра погасила мерцающий экран и вытащила из-под Лилиной щеки учебник. Хотела было растолкать, чтобы помогла перевести текст, но пожалела. Даже укрыла пледом, чтоб не замерзла, дуреха. С английским завтра поможет.
3 СИ-ЛЯ-МИ/Се ля ви (C'est la vie)
Пальцы Глеба скользили, взлетали, били по клавишам. Ему не надо было видеть, чтобы играть. И он забывал, что не видит, играя. Музыка переменчива, но незыблема, как литосферные плиты земной коры. На нее можно положиться. Она подчиняет и увлекает за собой.
Юноша миксовал классику и поп-композиции, переходил к фолку, потом народным, будто в истерике срывался на рок. Выплескивал боль и тоску, разорванные в клочья мечты и надежды, собственные размышления и попытку принять себя в новом состоянии.
Мать с отцом в кои-то веки ушли. Упускать возможность побыть одному казалось кощунственным. И Глеб воспользовался на полную, потому что так играть при ком-то – это раскрываться до той степени, к которой он не готов.
Заколотили по батареям. Ерунда! Законодательство не запрещает играть у себя в квартире днем. Сейчас не раннее утро и не поздний вечер. Даже для дневного сна не время. Пусть гуляют лесом.
Глеб поймал и воспроизвел ритмический рисунок недовольных стуков. А потом сбацал «Мурку». Барабанить перестали. Народ такие мелодии уважает, об этом даже в старом кино было, название еще какое-то про «место встречи».
Щелчок входной двери юноша больше почувствовал, чем услышал. Прервал игру. Легкие шаги по коридору. Маневрирование между коробками. Странно, родители с дня рождения еще вернуться не должны.
– Кто здесь?
Он явно ощутил чье-то присутствие. Два предположения вспыхнули в мозгу одновременно: вор-нахалюга или нянька для «бедного мальчика», которого нельзя оставить одного поздно вечером. Еще неизвестно, что хуже.
Гость замер у порога комнаты.
– И долго молчать будем? Я вас слышу.
Кровь бросилась в голову, по желудку разлилась обжигающая лава, в ушах застучал бешеный метроном. Но Глеб пока ничего не предпринимал. Телефон в кармане – нажать кнопку вызова недолго. Тем более, что вошедший активности вроде бы не проявляет. Может, осматривается, может, растерялся.
Вот ведь пушной зверек! Побыл один дома!
Лиля сама не знала, зачем зашла в эту квартиру. Просто оттуда доносилась музыка. Уже, наверное, часа полтора. А легкая щель подсказала, что дверь открыта. Опять соседка курить вышла? Так не видно ее на площадке. По неосторожности забыла закрыть? Ворона тогда.
Девушка едва не споткнулась о коробки в коридоре. Пытаясь удержаться на ногах, сделала несколько шагов вперед. Музыка стихла.
И тут ее спросили:
– Кто здесь?
Голос был молодой, но звучал глухо.
Лиля заглянула в комнату справа, удивляясь, почему не выходит хозяйка. За фортепиано сидел вчерашний симпатичный парень, которого она видела в окне. Вблизи он казался еще симпатичнее. Только взгляд был какой-то странный, неподвижный.
– И долго молчать будем? Я вас слышу.
Черт! Слепой, что ли? И как теперь объяснять свое присутствие?
Парень поднялся на ноги: руки опущены, плечи напряжены. Из кармана торчит телефон. Лицо недовольное, даже рассерженное.
А она что думала? Что хозяин будет рад незваному гостю и усадит пить чай? Лиля прикинула, что, пока не поздно, лучше удрать, как будто ее здесь никогда и не было. Сделала шаг назад и споткнулась о коробку. Падая, успела заметить полку, не прибитую, а только прислоненную к стене. Плохо прислоненную! Полка, разумеется, обрушилась прямо на нее. От боли перехватило дыхание. И Лиля поняла, что застряла в ловушке.
Парень тем временем оказался рядом. Никогда бы не подумала, что слепые так быстро перемещаются. Ну правильно, он же в своей квартире, наверное, все изучил. Хотя нет, Элла говорила, что соседи переехали буквально на днях.
Блин! Как все нелепо!
Парень присел, придерживаясь рукой за косяк. Лиля дернула ногой, пытаясь вылезти из-под собственноручно созданного завала.
– Живы? – Сосед уловил движение и схватил за щиколотку.
Потом за вторую. Добрался до полки и отпихнул ее в сторону. Теперь дышать стало легче, хотя Лиля осталась в плену.
– Хватит уже молчать, может? Слушать я в состоянии.
Зато она не в состоянии говорить! Лиля дернулась, потом резко села. Влипла так влипла.
Глеб слышал частое поверхностное дыхание. Кто бы ни был нежданный гость, он казался испуганным. Это радовало.
Следующие звуки доказали, что пришелец попытался спастись бегством, но это ему не удалось. За падением тела последовал грохот падающей полки – как будто точку поставили.
Удивило, что недотепа до сих пор не издал ни звука: ни оханья, ни резкого словца – ничего. Наверное, этому имелась причина, но Глебу пока ничего не приходило в голову.
Невольно опасаясь, что тоже может наткнуться на нечаянно забытую коробку, он миновал комнату и дотронулся рукой до косяка. Присел.
– Живы? – Вот сейчас уже даже страшно было не услышать ответ. Глеб не знал, что делать, если тут уже труп.
Гость дернулся, выдав свое местонахождение. Юноша схватил его за ногу: тонкая щиколотка, приятные на ощупь носочки, мягкая джинсовая штанина. Все-таки нянька? И, кажется, не старая тетка, а довольно молоденькая. Пахнет легкими духами.
Глеб нащупал полку и убрал ее с гостьи.
– Хватит уже молчать, может? Слушать я в состоянии.
Впрочем, он сомневался, что ему ответят. Девчонка упорно молчала. Хотя прибило ее, должно быть, не хило. Любая на ее месте разохалась бы, попыталась вызвать жалость. А эта только дышит, как после забега. Немая, что ли?
Юноша невольно повторил свой вопрос вслух.
Боже! Какой догадливый! Не прошло и часа. Хотя часа как раз еще не прошло.
– Тебя наняла моя мать?
Лиля активно замотала головой, надеясь, что не заработает сотрясения, а парень ощутит движение.
– Нет. Не так. Если наняла, стукни дважды, если нет – один раз.
Надо же, умный. Девушка стукнула в пол.
– Здорово. – Показалось, или в его голосе, действительно, послышалось облегчение? – И как ты тут тогда очутилась?
Видно, с выводами поторопилась. Тупой. Как Лиля может ответить на этот вопрос? Но парень и не заострял внимания на ответе.
– Цела?
Стукнула дважды.
– Это очень хорошо.
Отпустил ее ноги, встал и протянул руку, словно предлагая подняться. В общем, повел себя, как вполне нормальный парень. Она встала. Пользуясь слепотой соседа, привела в порядок некрасиво задравшуюся кофточку, провела ревизию своего тела и обнаружила пару наливающихся синяков, но в целом повреждения были незначительными. С опаской оглянулась на полку. Если бы та дала по лбу, не стоять бы Лиле сейчас в чужой квартире, и не только в квартире, а вообще – просто не стоять.
– Итак, ведь как-то ты тут оказалась? У тебя были ключи?
Стукнула один раз.
– Отмычка?
Она вздохнула и повторила стук.
– Ладно. Случайно? – Парень потеребил свою длинную челку и кривовато усмехнулся.
Лиля забылась и кивнула, а потом запоздало стукнула дважды.
– Ну, более пространного ответа от тебя не дождаться, как я понимаю, а пантомиму, как видишь, не смогу оценить я, – развел он руками.
Девушка проследила за движением. Обнаружила некрасивый шрам на предплечье. Присмотревшись внимательнее, заметила подобные украшения на шее, скуле. Кошки его драли, что ли?
Но Лиля не могла избавиться от чувства, что парень ей знаком. Не лично. Просто уже где-то видела эти темные волосы, прямые брови, карие большие глаза, упрямо сжатые губы и ямочку на подбородке. Такие лица Элла называла «морда кирпичом» – слишком строгие, недоступные, знающие себе цену. Сестра предпочитала более сладких, гладеньких мальчиков, лучше блондинчиков. А вот Лиле они не нравились.
– Я – Глеб.
Ох, хорошо, что сосед не может видеть ее ошалевшего, недоумевающего взгляда, подумал бы, что имеет дело с сумасшедшей. Она скользнула к пианино, морщась от легкой боли в щиколотке, и отбила «ля-ля». Пусть не в любимой интерпретации, но все-таки ее имя.
– Ляля? – Слух отменный, ничего не скажешь. – Вот и познакомились. И сколько тебе, Ляля, лет?
Послушно отстучала шестнадцать раз. Кокетничать и скрывать возраст как-то не пришло в голову.
– Отлично! И уже домушница.
Да что он себе выдумал! Пусть своей матери выговаривает, чтобы двери закрывала!
Но возмущение погасло, когда девушка заметила, что Глеб уже не криво улыбается, а вполне себе открыто смеется.
Она казалась забавной. Глеб чувствовал, что ему, пожалуй, впервые после аварии с кем-то легко и интересно. Разумеется, он не думал серьезно, что эта «Ляля» вскрыла его квартиру с целью обчистить или нафоткать и выложить в интернет снимки безвременно закатившейся звезды. Скорее, мать по привычке толкнула дверь с внешней стороны. А в этой квартире замки были другие, без защелки. Но девчонка-то этого не знает. И можно ее немного потроллить.
– Скажите, мисс воровка, работаете одна или на пару с кем-то?
Она забарабанила, что, видно, означало неоднократное отрицание. Вот ведь усмешка судьбы. Сидят и общаются слепой и немой. Порой жизненные пути пересекаются более причудливо, чем капли дождя на стекле.
– Я тебя не знаю? Мы ведь не знакомы?
Он дотронулся рукой до ее щеки, скользнул пальцами по губам, так же как прежде по клавишам. Ляля напряглась, но не отшатнулась. Видно, сработал вбитый культурный стереотип, что слепым обязательно надо потискать тебя, чтобы познакомиться. Глеб прислушался к своим ощущениям – полными их не назовешь. Приятными, пожалуй. Но ощупывать старуху ему бы точно не захотелось. Или у него стаж слепоты еще слишком мал, чтобы сразу угадать возраст? Он явственно слышал мелодию – тихую и лиричную. Сесть бы, записать, пока не забылась. Только как это будет выглядеть со стороны?
– Или знакомы? – продолжал он. – Ты девушка из квартиры над нами? Так? Спустилась, чтобы заткнуть мою музыку, толкнула дверь, она открылась, ты зашла в надежде меня придушить…
Гостья, прежде словно завороженная, отпрянула от него и забарабанила по крышке пианино.
Глеб больше не мог сдерживаться и заржал, как сумасшедший. Аж скулы свело и живот заболел.
Придурок! А еще понравился ей сначала! Если сейчас выяснится, что он ее развел, чтобы полапать, и на самом деле все видит, точно пристукнет первым попавшимся предметом!
Девушка даже огляделась вокруг, выбирая оружие. Взгляд сам собой наткнулся на диски, аккуратной стопочкой лежащие на столе. На них был Глеб собственной персоной, рояль и название альбома. Так он – звезда? Понятно тогда, почему он так классно играет.
Лиля подошла к столу, взяла верхний диск. Глеб Аронов. «Отражение». Сборник классической музыки. Фото явно старое, тут он совсем мальчишка. «Лауреат конкурса» – и дальше перечислены все, наверное, самые известные, где может засветиться юный талант. В его случае – талантище.
Оглянулась на парня. Он больше не хохотал. Сидел нахохлившись, будто замерзший воробей. Услышал, что гостья трогает диски, не иначе. И, похоже, это ему не понравилось. Так-то, не будет подшучивать над ней!
Лиля вернулась к Глебу. Не зная, как спросить иначе, взяла его руку и положила на диск.
– «Дела давно минувших дней», – сквозь зубы процитировал парень. – Теперь я не выступаю. Совсем.
Она провела пальцем по шраму.
– Авария.
Кажется, их общение перешло на иную ступень.
Глеб был лаконичен. Лиля любопытна, но в меру. И странно, ей вдруг показалось, что с этим человеком она бы точно не устала говорить, если бы имела голос.
А парень нащупал рядом тяжелые профессиональные наушники и натянул на девушку, щелкнул кнопкой плейера. Полилась музыка. Красивая. И говорящая гораздо больше, чем услышала Лиля или мог поведать Глеб.
Старый учитель рисования сидел на скамейке, пользуясь теплым солнечным днем осени. На мольберте рождался новый мир: изломанные перекладины, горка с дырой, печально раскинувшийся грязный мишка. И черные нависающие многоэтажки.
Снова появилась девушка, но в другом окне, в том, откуда прежде неслась музыка. Художник помахал незнакомке. Впрочем, она уже не была незнакомкой, он познакомился с ней, рисуя набросок. Девушка грустно улыбнулась и опять исчезла…
4 Вопросы-ответы
Когда у Ляли щелкнуло сообщение, она как-то забеспокоилась-засобиралась. Может, родные ищут? Глеб не стал спрашивать и задерживать. Они с девчонкой не друзья, так, случайные знакомые. Просто всучил ей с собой пару своих дисков в качестве извинения, что поиграл на нервах. Хотя кто у кого еще поиграл?
Но, уйдя, гостья осталась в его мыслях. Интересно, как она выглядит? Светленькая или темненькая? Какие глаза? Губы? Страшненькая или симпатичная?
Да какая ему, собственно говоря, разница? Встречаться с ней он не собирается, соседка и соседка. Похоже, любит музыку. Явно разбирается в нотной грамоте, если так с ходу смогла настучать свое имя. Может, в музыкалку ходила? Тогда они могли где-то пересечься в раннем детстве?
Сплошные вопросы без ответов. Только в одном Глеб был абсолютно уверен: прыщей у гостьи нет и толстушкой ее не назовешь.
Ладно, проехали. Слишком много размышлений о мимолетном знакомстве. Сказывалось, что давно не общался с ровесниками. И с противоположным полом. Медсестры-практикантки из больницы не в счет. Оттуда хотелось просто побыстрее смыться. Подальше от боли, страха, чужой показной жалости. Так узник, наверное, стремится избавиться от тяжелых кандалов.
Фанатки после аварии как-то сами собой рассосались. Одноклассницы были только на бумаге – Глеб с восьмого класса числился на домашнем обучении, сдавал экзамены экстерном и в школу не ходил, некогда было. А теперь еще и год пропустил. Второй пошел. Все, кто учился с ним, в мае выпустятся из школы. А у Глеба – аттестат за девять классов, да и тот все никак не мог забрать, времени не хватало. Зато теперь времени – хоть завались. Есть когда задуматься и оценить все, чего он «достиг». Многого. Друзей – нет. Девушки – нет. Образования – нет. Здоровья – нет. Слава – стухла. На велосипеде так и не научился кататься, а теперь и не научится. Как бы не сдохнуть от таких-то «достижений».
Глеб, как всегда в момент раздумий, принялся наигрывать на пианино. Тихо и медленно, не беспокоя соседей, пытаясь вспомнить мелодию, возникшую в уме, когда пальцы скользили по щеке соседки. Ведь тогда явно слышалась музыка. Он будто играл на соседской чужой девчонке, как на музыкальном инструменте. Разве такое бывает?
Мысли плыли по кругу, как резиновые уточки в ванной, невольно возвращаясь к девушке. Имя Ляля казалось слишком детским. Она, конечно, сама так назвалась. Но из «до-ре-ми-фа-соль-ля-си» много вариантов не составишь. Может, просто подобрала что-то похожее? Глеб начал перебирать возможные имена: Лена… Лёля, то бишь, Ольга… Лиля… Угадал? Какая-то тяга появилась к риторическим вопросам. Заразился от кого? Или сам заболел? Спрашивал, не получая ответов, и заболел. На всю голову.
Кажется, мать говорила о двух девушках с пятого? Интересно, это та, которая дикая? При случае надо будет сказать, что она просто немая. То-то матушка удивится. Быстренько поднажмет да разузнает о причине немоты: с рождения или в результате жизненных обстоятельств. Пусть проявит свое репортерское рвение, малость поутихшее с момента аварии. Хотя, пожалуй, зря он так о своей родительнице. Не знала же она о его чувствах к Светлане. Светлане… Андреевне, которая приходила к ним домой заниматься с Глебом. Игриво сверкала глазами и улыбками. Пудрила мозги подростку ложными посылами. Или это ему так казалось, что были посылы? Время-то показало совсем другое…
Музыка приобрела жесткий оттенок. Наверное, зря вспомнилось. Совершенно некстати! Глеб захлопнул крышку пианино, словно инструмент оказался в чем-то виноват. Настроение испортилось. Свернулось скользким червяком на праздничном блюде. И опять стало душно.
Лиля поискала в интернете. По запросу «Глеб Аронов» вылезла уйма информации: и картинки, и послушать, и скачать, и СМИ. Немудрено, что парень показался знакомым. Наверное, видела мельком в новостях и невольно запомнила. А под одну его композицию они целую четверть учили танец. Классный, кстати, получился. Жаль, Глебу его не покажешь. И уже тем более – не расскажешь.
Элла заглянула через плечо. Ткнула в экран наманикюренным пальчиком, бросив небрежно:
– На нашего соседа похож, – и ушла в свою комнату.
Уже оттуда поинтересовалась, когда Лиля поможет ей с английским.
И зачем Элка ходит на допзанятия? Чтобы при случае ввернуть в разговор? Или в качестве благотворительности голодающему преподавателю? В своем десятом классе Лиля понимает в инязе больше, чем Элла на третьем курсе.
Попыхтев час, Лиля сделала довольно сносный перевод, выполнила парочку упражнений, составила топик. Сестре осталось только все выучить и сдать. Должна справиться. Фраза: «Элла у нас красивая, а Лиля – умная, вот и поможет», неоднократно произносимая и отцом, и бабушкой, уже стала семейной фишкой. А ведь между сестрами больше четырех лет разницы. И младшая еще школьница.
Кстати, про школу… Совсем не кстати. Лиля полистала конспекты. Память у нее была отменная. Зрительная, что очень удобно, когда тебя все время спрашивают не устно, а письменно.
Однако даже такая легкомысленная подготовка домашнего задания утомила. Чтобы расслабиться, Лиля нацепила наушники и загрузила один из дисков. Под музыкальное сопровождение просмотрела пару сайтов, где ушлые журналисты смаковали подробности аварии и того, что ей предшествовало. Писали, что юный музыкант по уши влюбился в свою учительницу по английскому (опять английский!). Она была старше парня на десять лет и играла с ним, как кошка с мышью. А потом вдруг бортанула мальчишку и улетела во Францию с новоиспеченным женихом, каким-то банкиром, годившимся ей в отцы. Узнав, что Светлана улетает, юный талант сел в родительскую машину и погнал в аэропорт. Не справился с нервами. И с управлением. Пострадавших, кроме него, нет. А особа, из-за которой все произошло, от комментариев отказалась, но жеманно попозировала папарацци. Прилагались фото. Англичанка – Светлана – была стройная, высокая, шикарная особа. Рядом с ней – приземистый лысый загорелый толстячок. И фото Глеба до аварии – и после. Еще с синяками, в бинтах и гипсе.
Зная СМИ, они и приврут – не дорого возьмут, лишь бы сделать сенсацию. Но дыма без огня тоже не бывает.
Лиля невольно вспомнила шрамы. Наверное, в душе парня их гораздо больше, чем на теле. Это как раз очень знакомо. Девушка ощутила какую-то сопричастность, схожесть со своим соседом. Его стало жаль.
А вот незнакомка Светлана разозлила своим пофигизмом по отношению к чужим чувствам. Любила ли она Глеба? Вряд ли. Любит сейчас мужа? Ответ аналогичный. Просто избалованная красотка, в совершенстве владеющая иностранным языком. И то не факт. Может, просто болтает на уровне средней школы (почему-то очень хотелось думать именно так).
Лиля захлопнула ноут. В ушах рыдала и смеялась музыка. А перед глазами все стояло лицо нового соседа. Его неподвижные, потухшие глаза. В ушах бабочкой билась фраза, что теперь он не выступает, совсем. Надо думать. Для Лили-то как раз творчество – это попытка выплеска, а для него – топтание на одном месте. На первый взгляд. На второй – он просто боится жалости. Ему бы изменить все кардинально, а не сидеть дома, поигрывая на пианино.
Девушка вновь обратилась к всезнающему поисковику. Закончил ли Глеб школу? Об этом нигде не писали. Но надомное обучение он может и сейчас получать. Суперски было бы учиться с соседом в одном классе. А вот потом… «Какое образование может получить слепой?» Лиля и не думала, что будет такое количество ответов. И адвокат тебе, и учитель, и программист, и куча еще всего. Пожалуй, только медик исключается. И часовщик. Сплошная инклюзия в образовании. Только вот загвоздка: учебников со шрифтом Брайля практически нет. Да и умеет ли Глеб читать на ощупь? Вряд ли. Правда, сейчас уйма сайтов, где можно информацию не читать, а слушать. И диктофоном пользоваться никто не запрещает.
– Лялька, в какие дебри тебя потянуло?
Она даже не заметила, как сестра снова очутилась за спиной. Лиля постаралась придать лицу как можно более бесстрастное выражение и пожала плечами.
– За шоколадкой не сбегаешь?
За окном уже смеркалось, опять моросил дождь. Ну конечно. Иначе Элла прогулялась бы сама. Лиля поморщилась и кивнула на тетради и учебники.
– Ну пожалуйста! А то я не знаю, как ты уроки делаешь. Вон, сейчас лазила по посторонним сайтам.
Лиля вздохнула.
– Я буду такой лапочкой-лапочкой, – скорчила моську сестра.
«И получишь тапочкой-тапочкой», – подумала девушка.
Но начала собираться. В конце концов, проветриться не мешает. Заодно проверить, закрыта ли дверь у Глеба.
Глеб сидел в темноте. Родители еще не вернулись из гостей. А ему – что со светом, что без него… – сплошная экономия электричества. А вот в больнице он лежал на одном этаже с дедом, который потерял зрение уже лет десять назад, но все эти годы в сумерках зажигал свет. Говорил, что без него душно. Привычка – странная штука.
Процокали каблучки наверху. Наверняка не его новая знакомая, а ее сестра. Вон, даже замурлыкала что-то громко и фальшиво. Попсовая песенка без смысла и мотива. К черту идеальный слух.
Прислушался, пытаясь уловить присутствие в квартире сверху еще одного человека. Ляля, как он мог убедиться, перемещалась почти бесшумно, разумеется, если не спотыкалась о коробки. Но ведь может скрипнуть пол. Или зазвучит композиция с его диска.
Однако было слышно только одну из девушек. Она прохаживалась туда-сюда, наслаждаясь собственным пением. Похоже, в наушниках. И пусть ей не хватало не только слуха, но и грации, все же звуки, производимые Лялиной сестрой, доказывали, что жизнь продолжается.
Даже стало немного досадно, когда где-то со стороны включились почти одновременно дрель и пылесос. Звукоизоляция на грани фантастики!
Надев наушники, попытался расслабиться под «Mozart L'Opera Rock», не себя же слушать. Откинулся в кресле и прикрыл глаза. Можно не прикрывать, конечно. Но так возникало ощущение, что все по-старому. И мелькающие в воображении картинки – не давние воспоминания, а сегодняшние или вчерашние видения.
Возвращаясь из супермаркета, Лиля остановилась на мосту. Сумерки постепенно поглощали город. Вместо привычных глазу зданий из темноты выступали светляками зажженные фонари и разноликие окна. Сказочным зверем прополз внизу желтоглазый поезд. Пассажиры, наверное, спешили домой.
Лиля никуда не торопилась. Она перегнулась через перила и смотрела вниз, в седую, мутную зыбь, вслед едва поблескивающим рельсовым дорожкам… Прямо перед глазами пронесся желтый, усохший по краям лист. Откуда он залетел сюда? Каким ветром его принесло?
Лист – это она, Лиля. Свободная и зависимая одновременно. Летит, но только туда, куда несет ветер. Выражающая в танце свои мысли, но не способная произнести хотя бы пару слов. Потому что все слова оборвались с нечаянным полетом, завершившимся на асфальте. Мама мыла раму. Рама сломала маму.
Лист исчез в пелене дождя под мостом. Звякнуло сообщение. Отец. «Что решили насчет дня рождения Регины?» Ничего. Даже не вспомнили. Но хорошо, что в этот раз обошлось без «мамы». Девушка зябко поежилась и, накинув капюшон, пошла домой.
У подъезда Лиля вскинула голову кверху. Окна Глеба были темны и молчаливы. Наверное, лег спать. С другой стороны, что он, маленький мальчик, в это время спать? Она же не спит – бродит по улицам в компании двух шоколадок и собственных мыслей.
А Глеб, наверное, сидит в темноте. Слушает любимые композиции или аудиокниги. Интересно, что ему нравится? Прикольно будет обменяться.
Свет фар подъезжающей машины на миг ослепил девушку и заставил отпрянуть. Из автомобиля вышли новая соседка и высокий статный мужчина, которого слегка пошатывало, пока он расплачивался с таксистом. Они так же, как Лиля, задрали головы и посмотрели на окна. Девушке показалось, что женщина тут же помрачнела, словно одним ловким движением стерла с лица приевшийся грим. А мужчина принялся ей за это выговаривать. Или за что-то другое, неприлично же подслушивать.
Родители Глеба? Девушка скупо кивнула им и забежала в подъезд. Вызвала лифт, надеясь, что они задержатся на улице. Ей бы со своим папочкой разобраться. Чужие родные с их проблемами и вопросами пусть остаются за стеной Лилиного молчания.
5 Понедельник – день… недели
Понедельник выдался на редкость длинным и занудным. Накануне родителей познакомили с каким-то медицинским светилом. И оно соблаговолило лично осмотреть Глеба в своем центре – мать не стала тянуть кота за хвост, хоть отец отнесся к нетрезвым излияниям нового знакомца со здоровым скептицизмом, и повезла сына в клинику.
Глеб терпеть не мог этот запах стерильности, эти отдающиеся в длинных коридорах звуки, вкрадчивые расспросы персонала и такие же вкрадчивые шаги в специальных тапочках на резиновой подошве. А самое главное – призрак надежды. Он был страшнее всего. Маму быстро охватывала уверенность, что уж этот-то врач обязательно поможет. Подберет правильное лечение, выпишет чудодейственные лекарства, направит на одни анализы, другие, третьи…
Потом, рано или поздно, но обязательно, наступал отходняк, болезненный, труднопереносимый. Мать с энтузиазмом заявляла, что не особенно-то и верила, но попробовать ведь стоило? А потом тихонько плакала, думая, что никто не замечает. В этот раз будет так же, можно спорить на что угодно.
Глеб предпочел бы, чтобы его просто оставили в покое. Прозрение, исцеление, отращивание новой конечности взамен старой, увы, возможно только в сказках для маленьких девочек и мелодрамах. В реальности даже то, что пальцы на руке почти восстановили гибкость и чувствительность, – уже чудо и прорыв. И давать себя вертеть, рассматривать, протыкать иглами – просто глупо.
Глеб лаконично отвечал на задаваемые вопросы: не болит, не тревожит, не хочется, не можется, не-не-не… Потом мать начала подробно вспоминать восстановительный период после аварии, и он просто предпочел уйти в свои мысли. Поэтому не сразу отреагировал, когда опять переключились на него. Светилу пришлось повторить обращение дважды, повысить голос и даже стукнуть по столу.
– Что, простите? Задумался, – пробормотал юноша.
– Я говорю, в карте записано, что была попытка самоубийства. Посещали ли вас снова подобные мысли?
– Меня и в первый раз не посещали подобные мысли, – недобро усмехнулся слепой. – Я просто потерял равновесие.
Ему стало как-то плевать, как это все будет выглядеть. Он встал и, неуверенно передвигаясь, вышел из кабинета. Опустился в кресло, нащупав его справа от двери. Пусть они там побеседуют. Добавят пару новых страниц в медицинскую карту. Но без участия Глеба.
Мать вышла не скоро. Юноша успел позлиться, поскучать, пожалеть, что оставил наушники дома, досчитать до тысячи и начать обратный отсчет.
Присела рядом в соседнее кресло. Вздохнула. Взяла сына за руку, потискала.
– Зачем ты так? – прошелестела, едва перебивая телевизор, что-то бубнящий в просторном холле. – Он ведь хочет помочь.
– Мама, мне уже помогли.
– …Он считает, что у тебя эмоциональная дестабилизация, – продолжала она, не слыша его возражений. – Это мешает выздороветь.
– Я спокоен, как никогда.
– Ведь каждое наше заболевание имеет под собой какую-то глубинную подоплеку. Вот ты чего-то не хочешь видеть…
– Да, эти стены, белые халаты и процедурные кабинеты. Я хочу домой. – Юноша постепенно повышал голос.
– И если ты осознаешь эту проблему, то начнешь прозревать…
– У меня повреждено что-то в голове, и поэтому я ничего не вижу, мама! Если тебе обязательно консультироваться с каким-нибудь дорогостоящим шарлатаном, больше не впутывай меня, пожалуйста! Найди у себя болячку и лечи!
Она замолчала. Чьи-то шаги сначала раздались по коридору, а потом стихли. Юноша высвободил свою руку из материнских тисков и встал.
– Дай мне денег на такси! – потребовал громко и четко. Пусть потом жалуется отцу, лишь бы не шелестела тут, как умирающие осенние листья под натиском ветра.
Ну и денечек выдался! Понедельник во всех смыслах. Лиля со вздохом оглядела раздувающуюся прямо на глазах лодыжку. Кроссовка не налезет, это точно.
– Ты как? – Майка присела рядом на скамейку и хлопнула по плечу.
Вопрос был не иначе как риторическим. Или у подруги что-то со зрением.
– Стас уже всем наболтал, что ты просто поправилась.
Ага, как же! Поправилась! Это у него из-за веселого образа жизни проблемы с координацией. Излишества в старшем подростковом возрасте могут плохо сказаться на будущем. Воняло сегодня, как от бомжа, рожа опухшая, глаза мутные. Ничего не скажешь, повезло с партнером. Теперь недели две точно не потанцуешь! Хорошо, если просто вывих или растяжение, а не перелом.
– С тобой в травмпункт съездить? – Это уже Катя ласково боднула в бок.
Лиля набила в телефоне: «Спасибо. Отец заедет».
– Ха! Не повезло Стасику, – насмешливо отреагировала Майка.
– Давно пора!
Обе Лилины подружки были в свое время отфутболены Казановой местного разлива. Одна в прошлом году, другая – в позапрошлом. На этой почве и подружились. Теперь у них с личной жизнью было все в порядке, но они продолжали точить на парня зуб.
– Дебил! – выругалась Катерина.
Стас уронил Лилю дважды. Один раз в начале занятий, на хореографии, но тогда повезло. А потом на современных танцах. С высокой поддержки. Ногу пронзила боль, вгрызлась бешеной собакой и не отпускала до сих пор. Преподы засуетились, принесли мазь. Но, как говорится, поздно пить «Боржоми».
Девочки сидели в раздевалке. Занятия закончились, но пострадавшую оставлять никто не хотел. Парни, наверное, разошлись – у них свои интересы. А женская половина проявила солидарность. Все четырнадцать тут. Даже Вика Солнцева, с которой Лиля особо и не дружила, сидела на подоконнике, периодически отхлебывая сок из пакета, и глазела в окно. Она-то и сообщила лениво:
– О! Отец Стаса разговаривает с каким-то мужиком. Таким солидным. Как-то подъезжал сюда.
Лиля припрыгала к ней. Да, отец.
– Девушки! – вплыла Марковна, неся за собой аромат тяжелых, терпких духов. – Расходимся, расходимся. Светлова, за тобой приехали. Я помогу спуститься. И, ради бога, не надо скандалов. Помните, что все можно решить мирным путем.
Как будто это Лиля пришла в неадеквате и уронила партнера! И почему это ее Марковна будет провожать? Отец на второй этаж подняться не в состоянии?
Но возмущение утихло само собой, когда в дверях показался высокий силуэт в плаще. Даже аромат духов завуча как-то истончился и распался на молекулы. Отец грозно оглядел раздевалку, подошел к дочери и подхватил на руки, явно стремясь доказать, что с ее весом все нормально: чуть превышает тот, что был при выписке из роддома.
– Вещи твои где?
Лиля кивнула на рюкзачок и куртку. Катюха подала их отцу, после чего тот выплыл в коридор, как танкер с важным грузом на борту.
– Этот придурок мямлит что-то непонятное. Его отец – мужик с понятиями, предложил оплатить лечение. – Надо отдать должное, отец даже не запыхался, хотя Лиля предпочла бы просто прыгать рядом, а не плыть по воздуху. – Я отказался. Но если директор не поменяет тебе пару, разнесу все к чертям собачьим!
Лиле в это плохо верилось. Скорее, на этом этапе вступит Регина. Сольно. И выяснится, что Стас – очень даже хороший мальчик, оступиться ведь может кто угодно, а девочке и впрямь неплохо бы сбросить парочку килограммов. Они, конечно, не мешают, нет-нет… Но…
Однако встреча с мачехой состоялась гораздо раньше. Даже раньше дня рождения. Регина сидела в автомобиле, нервно позвякивая ключами.
– У меня есть знакомый травматолог. Думаю, лучше сразу к нему? – И потом без перехода: – Девочка, ты как? Не волнуйся, танцевать будешь.
Господи! Как будто она дура и ни разу не подворачивала ноги!
Лиля откинулась на сиденье и закрыла глаза. Совершенно абстрагироваться от разговора отца с его женой не получалось. Но сейчас они пели об одном: технику безопасности нарушила школа, халатное отношение недопустимо в учебном учреждении, дисциплина – это все. А сорок два Лилиных килограмма не делают ее коровушкой. На этих словах Регина бросила взгляд на падчерицу и подмигнула. Неожиданно. Очень.
Глеб молчал всю дорогу в такси. Сидел напряженно и думал о том, что сказал матери в больнице. Вроде бы ничего лишнего. Просто накопилось… вся эта забота, опека. Он же не стал младше, не разучился самостоятельно что-то делать. А мать, дай ей волю, начнет снова его с ложечки кормить.
Хорошо, что она сейчас молчит. Обиделась. Потому что заново слушать весь бред, которым ее напичкал врач, тяжко.
У подъезда сказал:
– Дай мне ключи.
– Я же с тобой зайду.
– Чтобы завести меня в квартиру? – Протянул руку. – Дай мне ключи, пожалуйста. Ты останешься покурить. Я сам вызову лифт и поднимусь на четвертый этаж, открою квартиру. Мне не пять лет.
– Длинный ключ – от верхнего замка, короткий – от нижнего.
Мать нехотя передала связку.
– Соображу. – Юноша медленно сделал несколько шагов вперед, мысленно молясь, чтобы не споткнуться; миновав пару ступенек перед дверью, обернулся к матери. – Тебе надо вернуться на работу.
Не дожидаясь возражений или согласия, зашел в подъезд. Резкий запах ударил в нос: пыль, кошачья моча, грязные стены и все съестное, что вздумали варить местные домохозяйки в этот час. В прежнем доме пахло по-другому. Там преобладали ароматы дорого парфюма и чистоты, запахи квартир не выходили за порог. Конечно, там было элитное жилье. А здесь обычная панелька.
Ничего. Привыкнут. Все.
Глеб поднялся по лестнице, опираясь на липкие от чужих рук перила, вызвал лифт. Тот спускался долго, дребезжа и пощелкивая.
Мать курила. Запах дыма вливался в общую мешанину, органично в ней растворяясь. Еще немного, и раздастся цокот каблуков, начнутся уговоры и нравоучения…
Лифт подъехал. Последний щелчок. Створки разошлись.
А если внутри нет пола? Кабина не приехала? Кошмар зрячего детства. Юноша шагнул вперед. Пока нащупывал кнопку, послышалось:
– Подождите, пожалуйста! – Тембр показался знакомым. – Спасибо! Мне пятый!
Пахнуло легкими девичьими духами. Сестра Ляли?
– Мне раньше выходить. – Глеб нажал на свой этаж и произнес то, о чем еще вчера промолчал бы: – Простите, но вы так громко поете. Не могли бы вы делать это тише?
– Чего? – Она наверняка подумала, что чего-то недопоняла или ослышалась.
Юноша повторил, подумав про себя, что со слухом у соседки явные проблемы.
– Я, кажется, пою в своей квартире. Могу делать это, как захочу! А если вам не по душе мой голос, найдите другой дом или, еще лучше, поселитесь на кладбище, там вообще никто не поет! – Девушка завелась.
– Я обещаю подумать над вашим предложением, но и вы примите к сведению мою просьбу. – Он вышел из кабинки.
Сестра Ляли поехала выше. Открывая дверь, он слышал ее сердитые шаги и резкие движения этажом выше. Она буквально ворвалась в свою квартиру.
А юноша перешагнул порог медленно. И бессильно опустился по стене на пол. Все достали. Все достало. Но если тебе не нравится что-то в мире, начни меняться сам.
Элла стрижом влетела домой, со всего маху хлобыстнула дверью, бросила сумочку на полку и скинула туфли так, что один оказался за метр до кухни, а другой отлетел под шкаф. Этот псих из лифта просто взбесил! Надо же, а казался таким миленьким!
Девушка перешагнула через кучу обуви, даже не заметив, что сегодня ее заметно больше, чем обычно. Поэтому присутствие дома мачехи и отца оказалось для Эллы сюрпризом. Они сидели на диване, пялясь в телевизор. Почти синхронно обернулись и сказали:
– Привет! Как дела?
В любой другой день это показалось бы прикольным. Но не тогда, когда тебе нахамили.
– Супер! – рявкнула Элла. – Не видно, что ли? Цвету и пахну!
– В таком случае, очень за тебя рад, – тихо отозвался отец.
В его интонации слышались отдаленные раскаты грома. От этого Элле стало еще хуже. Она плюхнулась в кресло и разрыдалась. Чем больше сейчас размажется туши, тем лучше!
– Прикинь, в этом мире столько уродов! Невозможно на свой этаж подняться, чтобы кто-то настроение не испортил.
– Что-то случилось, Эллочка? – участливо поинтересовалась Регина.
– Я давно предлагал переехать к нам. Гораздо ближе к учебе для обеих, – прокомментировал в тот же момент папочка.
Кажется, они решили доказать, что живут с одним мозгом на двоих. Интересно, а где Лилька? Кто-то же впустил этих сиамов в дом?
– Ну, до учебы мы на авто добираемся. Очень удобно. И вас не стесняем. Это сейчас машина сломалась, приходится на автобусе ездить.
Элла попыталась придать голосу ласковую интонацию. Может, отец не заметит, что она перевела разговор с хамства в лифте на сломанную машину со вполне определенной целью.
– Я пришлю Михалыча. Он отгонит авто – подчеркнул отец последнее слово, – в сервис, и вернет к утру.
– Пасиб-пасиб-пасиб! – запрыгала Элла, мысленно чертыхаясь: лучше бы перевел деньги на ремонт, а она сама разобралась бы, как потратить и где сэкономить.
– Но не за твое поведение, – буркнул отец.
– Эдуард! – шикнула Регина.
– Надо повозить сестру в школу и из школы.
– С чего бы это? У нас может расписание не совпадать. – Элла мгновенно забыла, как буквально пару минут назад уверяла, что они обе добираются по утрам на машине.
– Постараешься, чтобы совпало. – Отец шлифанул дочь насмешливым взглядом.
Мачеха, мило улыбнувшись, пояснила:
– Лилечка сегодня получила травму. Вывих. Пару недель придется походить в гипсе, чтобы сустав полностью восстановился.
– На вывих – гипс?
– Обычно не накладывают, – согласился отец. – А потом хроническая форма, артрозы и артриты.
Вот уж не подумала бы, что он разбирается в таких тонкостях! Элла вот не знала.
– Так пусть вообще дома сидит, – насупилась девушка, гадая, что такого могло произойти с сестренкой, раз привлекли тяжелую артиллерию.
– Детка, ты забываешь, что наша Лиля согласится пропустить школу только в предсмертном состоянии. – Регина мурлыкала расслабленно, как большая кошка.
– Ну да, конечно, – кивнула девушка. – А сейчас-то Лялька где?
– В больнице, – махнула рукой мачеха, словно сестренка находилась в квартире по соседству. – У меня есть хороший знакомый, аккуратненько все обещал вправить, чтобы девочка могла потом танцевать без проблем.
Ну как же. Талант в их семье один. И это не Элла. Ради нее точно никаких телодвижений делать не стали бы. Приподнявшееся было настроение снова упало до нуля.
Лиля всю дорогу изучала свою ногу. Выглядела та неплохо. Наверное, даже можно было попробовать потанцевать завтра и попутно отдавить Стасу несколько пальцев. Невзначай, между делом – чтоб неповадно было.
Вся в своих мыслях, Лиля не сразу поняла, что Михалыч, на которого повесили возню с ней, уже несколько раз задает один и тот же вопрос:
– Проводить? Или сама допрыгаешь?
Она кивнула.
– Ага. Я тогда тут внизу, чтоб Регина Леонидовна чего не подумала.
Лиля повторила кивок.
Собеседник выскочил из машины и, оббежав ее, открыл дверь, помог выбраться.
У подъезда опять стояла мать Глеба. Часто она… прохлаждается.
Легкий, пластичный французский гипс позволял гораздо большую свободу движений. Пользуясь этим, девушка решительно похромала вперед, приветственно махнула женщине. Та тоже повернулась к подъезду. Перегнала на лестнице, но подождала у лифта.
– Упали? – поинтересовалась участливо.
Показалось, или глаза у нее опять заплаканные?
Лиля снова кивнула. Вечно она со всем согласна. Просто катастрофа какая-то! Улыбнулась.
– Понедельник, – пожала плечами соседка, словно это все объясняло.
Если она продолжит дальше говорить, у Лили иссякнут жесты.
Но мать Глеба замолчала. Сказала только перед выходом:
– Приятного вечера! – и вышла на своем этаже.
Хорошо бы хоть немного приятности. Надеть наушники, закрыть глаза и забыть про этот мир. Представить, что ты кто-то другой. Лучше. Счастливее. Беззаботнее.
Но вот она, знакомая до мельчайших подробностей дверь. Лиля вставила ключ в замок и повернула. Привет, реальность!
6 После нас – хоть потоп
Глеб в пятый раз выслушал, на какой конкретно полке холодильника мать оставила завтрак, обед и ужин. Где находится домашний телефон (разумеется, на базе). И ключи от входной двери – «Только не выходи гулять один!» Покорно выпил лекарства, лишь бы мать не волновалась, что сын забудет это сделать или нечаянно перепутает пузырьки. Поинтересовался, где ручки от окон и балкона (кто бы сомневался, что без толку, – не ответила). Проводил родительницу до двери. Наконец-то!
Глеб не ожидал, что мать так быстро найдет работу. Вернее, вернется на старую. Буквально пара звонков, и ее уже ждут, надеются и верят. Конечно, она опытный работник. Такие на вес золота даже после годичного перерыва. Пусть поработает. Грозилась, что не станет задерживаться. Ну и ладно. Войдет в свои статьи-гранки-сроки, и бог с ним!
Заныла рука несмотря на выпитые лекарства. Автоматически затокало в виске, и потянуло шрам на скуле. Как-то не вовремя. Хотя у него сейчас все вовремя, спешить некуда. Фантомная боль? Или на погоду? Приятнее думать, что первое. Потому что второе – это ближе к старикам. Впрочем, помнится, мать рассказывала, что в младенчестве сын капризничал перед дождем. Значит, и сейчас это просто каприз. А не боль.
Глеб открыл крышку инструмента, чтобы отвлечься. И потерялся в музыке. Забыл о завтраке, обо всем, что имело отношение к реальности, пока руку не свело еще больше, причем, буквально через несколько минут. Просто кошмар!
Юноша откинулся на стуле, разминая поврежденные связки и сухожилия. А если бы он согласился опять давать концерты, и случилась такая петрушка? В придачу к слепым глазам – вялая кисть. Это хорошо и слезу вышибает только в романах. Где-то ему встречался такой персонаж. Напряг память, откуда-то со дна поднялось – «Джен Эйр». Ну да, ну да. Мать, помнится, все тащилась по книге, а потом и фильму. Пересмотрела все версии. А по мнению Глеба – история ни о чем. Гувернантка могла бы жить с этим своим Рочестером припеваючи, когда у него здоровье было в полном порядке. И чего убегала? Ведь все равно вернулась уже к инвалиду, морально готовая на все. Мать в ответ на это говорила, что сын просто еще не любил. При чем тут любовь?
Над головой раздались неровные шаги. Словно ходил кто-то с разными ногами: легкой и тяжелой. Что-то новенькое. У девушек гость? В их компании недоделанных прибыло! Теперь еще хромоногий до кучи. Или это сестра Ляли так долбанула ногой по двери с психа? Глеб усмехнулся. Чувства стыда за свои слова он не испытывал. Одно дело, когда у тебя есть голос и слух и ты поешь на всю Ивановскую. Совсем другое, когда соседям приходится слушать что-то среднее между воем ветра в вентиляции, скрежетом по стеклу и сигнализацией авто.
Боль униженно отступила под натиском воспоминаний. Глеб даже поднялся, дошел до кухни и съел бутерброд. Сок пить не стал, налил чаю. Глотнул – слишком крепкий. Намешал три ложки сахара; не факт, что не просыпал половину на стол. Нащупав тряпку, на всякий случай вытер. Не хотелось оставлять следы, как примету собственного неблагополучия. Важно было, чтобы все осталось идеально. Хотя как раз этим Глеб никогда прежде не страдал. И в одежде, и в игре его всегда оставалась доля той небрежности, что отличает нормального живого человека от педанта и перфекциониста.
Вдруг на лоб что-то капнуло. Потом еще и еще. Что за…
Юноша вскинул голову, но чуда не случилось. Вода была простой, а не живой. Кто бы сомневался.