Проект «Элис» бесплатное чтение

Корректор Ольга Рыбина

© Григорий Понд, 2024

ISBN 978-5-0064-1850-9

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Пролог

26 июля 2026 года. Время 22:31.Научный комплекс «Прометей».Кабинет доктора Виктора Франка.

– В третий раз… – срывается с губ тихий шепот. Сердце сжимается от боли. Не может быть, чтобы это случилось снова. Как нечестно. Несправедливо. Он хотел сделать мир лучше, а в итоге что? Все кончено. Еще одного шанса не будет. Никогда.

Он обводит пространство затуманенным взглядом. Темная комната едва освещается тусклым светом компьютера и маленькой настольной лампы на кривой ножке. Мебель простая: стол, заваленный документами, стул и пара стеллажей с номерами дел. Душно, окно не открывается из соображений безопасности, а кондиционер отключается на ночь. Руководство экономит. Проект должен был быть завершен еще пару лет назад. И теперь у него проблемы. Серьезные и неразрешимые.

Но это уже не важно. То, о чем он мечтал… О чем они мечтали, невозможно.

Виктор усмехается, крепче сжимает в руках лист бумаги с подписью начальства. Приказ о завершении проекта. Скоро последнее испытание, а дальше что?

Он склоняется над экраном компьютера, набирает на клавиатуре нужную комбинацию букв и цифр и подключается к системе видеонаблюдения в лаборатории. От него веет алкоголем и крепким табаком. На столе справа от пепельницы бутылка дешевого виски – все, что осталось с последнего выхода наружу. Бутылка на половину пуста.

Взгляд Виктора неотрывно следит за плавными движениями Элис в голубоватом экране монитора.

Она сидит на своей жесткой койке, застеленной белым постельным бельем с едва заметными пятнами крови на подушке, и держится за стойку с капельницей. Полная грудь высоко поднимается и опускается при частом дыхании. Длинная серебристая коса растрепана. Пальцы дрожат. В прозрачно-голубых глазах мерцают капельки слез. Светло-серая кожа побелела, синие отметины почти не проступают. Губы искусаны до крови.

Так выглядит страх. Настоящий первобытный ужас, какой можно ощутить, только находясь на волосок от смерти. Завтра ее последний день на земле. И конец будет ужасным. Мак ни за что не пощадит бедную девочку. Этот монстр, созданный по сути руками Виктора, разорвет все, в чем теплится хотя бы одна капля жизни. Без сожалений. Без чувств. Лишь с одной-единственной целью – убить.

Оно и ясно. Мало кому под силу такое выдержать. И это касается их обоих. Зверь в клетке всегда или хищник, или жертва. При таком состоянии ее роль ясна. Тихой и спокойно кончины не будет.

Виктор сам едва держится, чтобы не сорваться снова. Как он мог так поступить? В голове не укладывается. Всего один необдуманный шаг способен поломать целую жизнь. Речь уже не о работе. Не о карьере. И тем более не о будущем. Речь о любви. Всепоглощающей, безумной и требующей жертв.

Виктор кладет приказ о последнем испытании на стол, берет ручку, стучит по графе «ознакомлен» и снова кладет на место. Нет сил подписать. Рука дрожит, и пальцы не держат. А вот бутылка хорошо ложится в ладонь. Виски – символ безысходности. Неужели это все? Он сдался? Она тоже сдалась?

Через два дня в полдень должно состояться последнее испытание – битва между проектом «Мак» и проектом «Элис». Лучший из них отправится в массовую разработку. Подумать только, массовая разработка этих монстров, бесконтрольных и чудовищно сильных. Жестоких. Элис с ним ни за что не справится. Нельзя было давать ход двенадцатой серии. Это ошибка, и человечество за это еще заплатит. Но это когда-нибудь потом. А сейчас что делать?

Элис поднимает глаза на камеру, будто чувствует взгляд своего создателя, встает с постели и на два шага подходит ближе. Длинный гибкий хвост медленно ходит из стороны в сторону. Колени слегка пружинят, делая походку мягкой и совершенно бесшумной. Совершенное создание. Ловкая, сильная и безумно красивая, фантастическая женщина.

Она закусывает губу и издает болезненный, сдавленный клич. Запускает все десять пальцев в серебристые волосы и сжимает голову обеими руками. Странно, ей не должно быть больно. Виктор лично рассчитал дозу обезболивающего. Значит, боль не физическая. Подтверждая его догадку, Элис бросается к белой магнитной доске и принимается срывать с нее подаренные Митчеллом открытки. Рвет их, кидает на пол и топчет босыми ногами с яростью дикой кошки. Все, о чем она мечтала: чарующий закат над национальным парком Эверглейдс, детский праздник в Диснейленде, фотография счастливой семьи с рекламного щита известной психотерапевтической клиники Лос-Анджелеса, Тихий океан, – все растоптано и разбито вместе с надеждой на будущее. Остается только ее собственная фотография с командой лаборатории. Она, Митчелл, Кэтрин и дюжина счастливо улыбающихся ассистентов. И торт, украшенный всего одной свечой. Какая короткая и бессмысленная жизнь.

Элис впечатывает в фотокарточку ладонь, скрывая ее от внимательного холодного взгляда видеокамеры, и оборачивается, смотрит на Виктора сквозь пространство через десятки метров проводов современных технологий и спрашивает:

– Ради этого ты меня создал? В этом мое предназначение?

Виктор отстраняется от экрана. Сердце вздрагивает в груди, и он силой давит тяжелый вздох.

– Нет, – говорит он, берет со стола приказ, рвет на две части и выкидывает в мусорное ведро. – Не для этого.

Глава 1.

Дорогу осилит идущий

11 июля 2024 года. Время 01:13.Научный комплекс «Прометей».Первая лаборатория. Родильное отделение.

– Зафиксируй время, – говорит Кэтрин ассистенту, глядя на взбесившиеся мониторы, – ай-ай, тут у нас совсем все плохо, – она поворачивается к Митчеллу, уже залезающему в защитный костюм КЭТИ-123-14. – У нее кислород падает. Где Франк?!

– Я скинул ему сообщение, – говорит Митчелл, застегивает комбинезон и надевает на голову шлем. Пристыковывает к шейному кольцу и активирует переговорное устройство. – Уже иду.

Его голос звучит из маленького микрофона, установленного на столе рядом с пультом управления. Кэтрин достает из ящика стола мини-гарнитуру, засовывает в ухо один наушник и подключается к общей системе связи первой лаборатории.

– Ты не надел пояс, – говорит она и направляется в его сторону, цокая высокими каблуками. – Не смей заходить внутрь без полной экипировки. Их не просто так нам выдали, Митч!

Все верно. Их выдали не просто так.

КЭТИ – Костюм Экранирующий Теплоизоляционный Индивидуальный – оборудование серьезное. Проклятие и дар всех ученых, работающих над опасными проектами. Толстые перчатки, несколько встроенных в рукав датчиков, в том числе счетчик Гейгера, замкнутая система дыхания с химическим элементом, рассчитанным на несколько часов работы. Прочная прорезиненная ткань, защищающая от повреждений и, как выяснилось, от зубов вздорных экспериментов, так и стремящихся вцепиться в руки перед тем, как сдохнуть. И пояс со стальными вставками. Настоящий щит, добавленный для того, чтобы тварь мощными когтями не смогла разорвать живот и повредить внутренние органы. Да, эта доработка была сделана уже в лаборатории самой доктором Кэтрин Пим. И она искренне верит, что пояс сможет кого-нибудь спасти, если прошлый инцидент повторится.

Но работать в нем неудобно. По сути, это настоящий скафандр. Единственное, чего ему не хватает – нормальной системы климат-контроля.

«КЭТИ – горячая штучка!» – шутят ученые, умываясь потом в этом огромном резиновом чехле. Однако замерзнуть или перегреться в нем нереально. Первые прототипы КЭТИ были рассчитаны на работу вулканологов. Сейчас они стали попроще, в вулканы уже лет пять никто не лазает, но наследие осталось. Также в комплекте идет мини-гарнитура с наушником, обеспечивающая связь с окружением. Без нее даже в двух шагах от себя собеседника не услышать. Шлем защищает надежно от всего, в том числе и от звука.

А выдали их, потому что был прецедент. Игра с генами опасна. Нет-нет да случаются трагедии. Последняя произошла два года назад прямо здесь, в этом изоляторе. И персонал до сих пор до конца не оправился. Особенно доктор Франк и Кэтрин. В тот день они оба потеряли очень дорогого для них человека. Кэтрин – лучшую подругу, а Франк…

– Пожалуйста, Митч! – с нажимом говорит Кэтрин.

Но Митчелл не слушает, набирает код в камере лаборатории и проходит в светлую комнату, огороженную от Кэтрин и двух ее личных ассистентов мощным непробиваемым стеклом. В центре под еще одним стеклянным колпаком с круглым иллюминатором висит кожистый мешок, заполненный питательной жидкостью, а внутри важнейший военный проект Двадцать Шесть/Один – дело всей жизни Виктора Франка. Где только его черти носят?

– Митчелл, выйди оттуда немедленно и надень чертов пояс, – настаивает Кэтрин и нервно откидывает назад волнистые светлые волосы. Они тут же падают обратно на лицо, еще больше раздражая ее. – Господи Боже…

– Рано молиться, – усмехается Митчелл, – все нормально. Это новорожденный, она не сможет разорвать костюм.

– Ты этого не знаешь.

– На вид все в порядке, – обрывает спор Митчелл, – что с показателями?

– Сердцебиение зашкаливает, кислород критический, – тут же включается в работу Кэтрин. – Она задыхается, надо достать ее оттуда немедленно, я уже ввела стимулятор, скоро начнутся схватки.

– Давно?

– Минут пятнадцать назад.

Митчелл цокает языком и качает головой, оглядывая застывший в покое аппарат.

– Сокращений искусственной матки нет, и шлюз не открывается. Неисправность аппарата?

– Это ты у Франка спроси, – раздраженно выплевывает Кэтрин и снова обращает взгляд на мониторы. Плод вообще никак не отреагировал на стимуляторы. Что-то здесь не так. Либо техника повреждена, либо сам плод невосприимчив к лекарству. Может, доза нужна больше? – Подожди, я введу еще, только сначала вернись сюда и надень защитный пояс. – Она оборачивается к ассистенту. – Рон, запусти проверку системы.

– Нет времени, – говорит Митчелл. – Я проведу кесарево.

– Ты забыл, что случилось с Эбби?

В тот же миг дверь в лабораторию распахивается. На пороге появляется Виктор, и Кэтрин тут же прикусывает язык. Не стоит упоминать о ней при нем. Ведущий ученый их лаборатории – доктор Виктор Франк выглядит потрепанным и явно невыспавшимся. И это все последствия давней потери.

«Наверняка еще и с похмелья, – проносится в голове Кэтрин Пим, его второй помощницы после Митчелла Ритса. – И не в духе».

– Он игнорирует правила, – объясняет она свой последний комментарий.

– Да ну? – говорит Виктор Франк и прямо в халате направляется к изолированной части лаборатории.

– Не вздумай, – просит Кэтрин. – Надеть костюм не так уж и долго.

– Нет времени, – повторяет Виктор слова своего первого помощника, берет гарнитуру, чтобы держать связь, и набирает код на двери. Прислоняет карточку к магнитному замку и входит в опасную зону. Митчелл уже раскладывает на столе необходимые инструменты.

– Да вы совсем обалдели? – взрывается Кэтрин, а потом только рукой машет. – Это ни в какие ворота. Я… я больше ничего не буду говорить.

Митчелл вручную сливает жидкость из колбы с маткой и поднимает стекло. С помощью скальпеля отрезает матку от естественных креплений, выдергивает питающие ее трубки и кладет на стол. Виктор молча наблюдает, надевает перчатки и протягивает руку.

– Давай скальпель. Сколько она без кислорода?

– Совсем без кислорода сорок пять секунд, – отчитывается Митчелл. – На пониженном почти полчаса.

– Плохо, – констатирует Виктор, втыкает скальпель в матку и делает небольшой надрез. Струйка искусственной крови темно-коричневого цвета стекает на стол и собирается в лужицу.

– Зажимы, – командует Виктор и пальцами раскрывает края раны.

Митчелл помогает зафиксировать матку в раскрытом состоянии. Виктор делает еще один надрез на внутренней белесой пленке, покрывающий плод. Пленка естественного происхождения явно плотнее, чем нужно. Плод защитился от внешнего воздействия и тем самым чуть себя не убил.

– Она отторгла матку, – говорит Виктор. – Поэтому изображение на УЗИ было таким размытым.

– Похоже на то, – соглашается Митчелл, – а ты опять довел Кэтрин, да?

– Она сама виновата.

– И в чем же?

– Слишком переживает.

– Слишком? – фыркает Митчелл. – Ты зашел в камеру к опасному военному эксперименту без экипировки.

– Сам-то пояс не надел, – отмахивается Виктор. – Ты видишь это? Пуповина отмирает.

– Это только пояс, – говорит Митчелл. – В нем неудобно двигаться.

– Это только защитный костюм, – парирует Виктор, – в нем неудобно оперировать.

– Я, вообще-то, вас слышу, – подключается к разговору Кэтрин и недовольно скрещивает руки на груди. Оба ученых игнорируют ее комментарий.

– Так и кто кого выживает? Матка эмбрион или эмбрион матку? – спрашивает Митчелл.

– Думаю, они просто не понравились друг другу. Давай-ка ее вытащим оттуда.

Виктор погружает руки в искусственную матку и извлекает образец. Крохотный, словно двухмесячный котенок. Окровавленный кусочек плоти лишь отдаленно напоминает человека. Непропорционально маленькие руки, такие же маленькие ноги, пальцев нет, ногтей тоже. Большая голова деформирована, на макушке пара роговых наростов. Хвост толстый, едва ли не вдвое длиннее самого существа. Глаза выпячены вперед и прикрыты тонкой полупрозрачной пленкой недоразвитых век. Губ нет совсем, только темная полоска на месте, где должен быть рот. Движения нет, дыхания нет. Оно не просто развилось не до конца, оно сформировалось изначально с ошибками. Дефектное создание.

Виктор обрезает пуповину хирургическими ножницами, укладывает существо на руку животом вниз и пару раз шлепает по ягодицам. На мордочке странного создания разверзается отверстие, отдаленно похожее на рот. Оттуда вытекает прозрачно-красноватая слизь, и мерзкая тварь делает судорожный вздох, а затем издает едва слышимый писк. У нее нет зубов, в нёбе огромная щель. Язык западает в нее и перекрывает дыхание снова. Виктор пальцами вытаскивает непослушный орган, и жалкое уродливое создание скулит, словно щенок.

– О боже, – вырывается у Митчелла. – Это ужас.

– Бог ни при чем, – говорит Виктор и снова укладывает существо на стол. Зверек кашляет, отплевывается и хрипит. – Это наша работа.

– Неудачная.

– Да, – подтверждает Виктор Франк. Между бровей образуется глубокая складка, челюсть напрягается. Взгляд внимательно изучает проект под номером Двадцать Шесть/Один. Не на это он рассчитывал, проектируя ее сверхмощное тело. Да и армии явно нужно совсем другое. Очевидно, дело в матке. Тогда у ее сестры еще есть шанс.

Виктор кивает своим мыслям и заставляет лицо расслабиться, снова приобрести бесстрастное выражение. Это всего лишь еще одна неудача. В следующий раз получится. Но тугой ком в горле говорит об обратном. То, что секунду назад он держал на руках. То, что оставило кровавый след на его лабораторном халате – отвратительно.

– Легкие полностью не раскрылись, – беспокоится Митчелл, прослушивая впалую грудь новорожденной стетоскопом. – Левое вообще не работает. Сердечный ритм неровный. Ей нужна помощь.

– Да? – задает Виктор вопрос, скорее риторический, чем уточняющий.

– Подключить ее к аппарату? – с сомнением спрашивает Митчелл. – Стоит ли?

Виктор не отвечает, кидает еще один взгляд на задыхающееся, корчащееся в муках существо. Оно едва слышно попискивает. Голос слабеет с каждой секундой, движения замедляются. Она даже глаза раскрыть не может. Безнадежный вариант. Хуже, чем все предыдущие.

Виктор скидывает с рук окровавленные перчатки, бросает на стол и направляется к выходу. Неспешно набирает код, выходит, оставив Митчелла в одиночестве разбираться с новорожденным существом. На ходу снимает переговорное устройство.

Кэтрин тут же кидается к нему и спешит захлопнуть за ним дверь.

– Что? – спрашивает она.

Виктор отрицательно качает головой.

– Оно сдохло? – встревает ассистент по имени Рон. Бестактный и совсем молодой парень с ничем не примечательной внешностью, но уже многообещающий специалист медицинского и генного профиля.

– Нет, но, если сдохнет, ему же будет лучше.

– Думаешь, в инкубаторе не дозреет? – спрашивает Кэтрин.

– Дозреет, но инвалидом останется, – отвечает Виктор. – Усыпить, вскрыть, предоставить отчет.

– Поняла, – кивает она, нажимает кнопку связи на гарнитуре и передает приказ Митчеллу.

Виктор выходит из лаборатории, осторожно прикрывает за собой дверь и уверенным шагом направляется в свой кабинет. Ни одна мышца на лице не дрогнула. Сердечный бой ровный, взгляд безразличный. Это всего лишь еще одна неудача. Двадцать шесть серий, более стони проектов, восемь долгих лет и жертва. Жертва, которую ни одно из появившихся в его лаборатории существ не смогло оправдать.

Он закрывается на замок, садится за стол, достает из ящика початую бутылку виски и пьет из горла, словно конченный алкаш. Горло жжет. Виктор закашливается, прижимает к носу чистый рукав лабораторного халата. В уголках глаз выступают крохотные капельки слез.

– Черт…

С трудом выдыхает, закрывает бутылку и ставит на стол. Бросает взгляд на фотографию счастливой молодой женщины с мягкими рыжими волосами и бесконечно открытой улыбкой в таком же белом, как у него, халате. И с такой же именной табличкой на груди – «Эбигейл Райт».

– Эмбрион двадцать шестой серии неправильно развивается в искусственной матке, – говорит он ей. – Я облажался. Запиши на мой счет еще один провал.

И он снова прикладывается к бутылке и не знает, что в это самое время в научном комплексе «Прометей» в лаборатории под номером два на свет появляется еще одно существо. Куда более опасное и совершенное, чем только что погибший образец.

Виктор и сам знает, что рано. Есть еще второй образец проекта, и с ним пока все в порядке. Но настроение от этого не улучшается, и он предпочитает промолчать в ответ на подбадривающие слова друга. Все-таки это было живое существо. Оно дышало, пыталось кричать и испытывало боль. Его убийство было гуманным, но все равно это было убийство.

И теперь Виктор хочет только одного: скорее вернуться в кабинет. Он вообще не планировал оттуда выходить и предпочел бы добить бутылку виски, предаться воспоминаниям и отдаться на волю угрызениям совести, а не тащиться в столовую. Аппетита все равно нет. Но Митчелла не переспоришь. Иногда он проявляет поразительное упрямство в своем желании непременно обо всех позаботиться.

Вот и сейчас он пододвигает к Виктору свой поднос и вкрадчиво говорит:

– Съешь хотя бы салат.

– Я не голоден, – отрезает Виктор.

В столовой шумно. Время только добралось до обеда, а в голове уже плывет туман. Белые халаты работников лаборатории возле стола раздачи и вовсе сливаются в одно сплошное полотно. Голова гудит. Никак не понять, выпил он слишком много или недостаточно.

– Дело не в голоде, а в запахе. Ты уже наподдал с утра, я через стол это чувствую. А Кэтрин нами сегодня недовольна, – говорит Митчелл и щедро сыплет сахар в стакан с чаем. – После отчета о вскрытии для тебя она накатает отчет о нашей работе для Питерса. И тебя вызовут на ковер. Думаешь, он не почувствует?

– Да плевать, – отмахивается Виктор. – Ты лучше о себе беспокойся. Будешь столько сладкого есть, заработаешь диабет.

– Тебе плевать на себя, а мне на тебя не плевать, – парирует Митчелл, ставит сахарницу на место и подвигает свой салат еще ближе к другу. – Пара ложек, чтобы не вырубиться, стоя перед Питерсом. Ради меня.

– О, нет. Я лучше съем твой сэндвич, – Виктор перегибается через стол и хватает с подноса запакованный в полиэтилен бутерброд. – А салат свой ешь сам.

Митчелл только руками разводит.

– Да пожалуйста, я возьму себе еще один. На раздаче их полно. Хоть пакет набирай и забирай с собой в лабораторию.

– Вот почему ассистенты так растолстели и вечно что-то жуют.

– Да, выходных у нас немного, приходится радовать себя мелочами. Кому-то сэндвичи, кому-то алкоголь. Только если Питерс узнает, тот охранник, что тайком проносит тебе виски, перестанет здесь работать. И тогда что ты будешь делать?

– Уволюсь, – отвечает Виктор.

– Да ну? – слышится голос за спиной. Знакомый до ужаса.

Виктор нехотя оборачивается и раздраженно вздыхает. Внутри все переворачивается от неприязни к давнему коллеге. Кто бы сомневался! Полемос не упустит возможность «поддержать» старого товарища в неудаче.

Джон Полемос – ведущий ученый второй лаборатории комплекса «Прометей» и вечный соперник Виктора в погоне за мечтой – всегда был задницей. Еще в университетские годы он всеми силами пытался доказать Франку, что во всем его превосходит. С чего в нем вдруг возникло это желание, Виктора никогда не интересовало, но как бы он ни пытался от него отвязаться, ничего не выходило. А после случая с Эбби он и вовсе сорвался с цепи. Любой, даже мелкий, прокол Виктора приводит его в неописуемый восторг. Конечно, он объявился и сейчас тоже. Не мог не объявиться.

Митчелл поднимает на Джона Полемоса взгляд и на миг поджимает губы, но затем сразу растягивает их в дружелюбной улыбке.

– Добрый день, Джон. Я слышал, этой ночью у вас произошло большое событие.

Виктор прищуривается, глядя на товарища. Он ни о каком событии не слышал. Интерес тут же берет верх, и он разворачивается к Полемосу всем телом.

– Похвастаешься?

– Хвастаться в твоем стиле, а не в моем, – самодовольно тянет Полемос. – Надеюсь, вы не возражаете, если я к вам присоединюсь?

Не дожидаясь ответа, он плюхает свой поднос на стол и садится рядом с Виктором. Запускает вилку в тарелку и накручивает на нее большой моток пасты. Засовывает в рот и мычит от удовольствия.

– Этот новый повар… – вытирает губы салфеткой и поворачивается к Франку. – Так что там с твоим проектом? Я слышал, оно сдохло.

– Нет, ее усыпили из гуманных соображений, – говорит Виктор. – Я как представил, что когда-нибудь ей придется познакомиться с тобой, решил, что гуманнее усыпить сразу.

– Опять самка? – цокает языком Полемос. – Не кажется ли тебе, что женщинам в армии нет места?

– Нет, не кажется, – сухо отвечает Виктор. – Самки на стадии эмбрионального развития более жизнеспособны.

– И смертоносны на более поздних стадиях, да? – в глазах Полемоса загорается опасный огонек. Да, проекты Виктора смертоносны. Очень.

Митчелл нервно сглатывает и обеспокоенно смотрит на Виктора, но тот без труда выдерживает взгляд Полемоса. Спустя мгновение выражение лица последнего озаряется снисходительной улыбкой.

– В любом случае, ты ошибаешься. Очередной проект коту под хвост. Хочешь знать, как надо? – он запускает руку в карман, достает стопку единоразовых пропусков и подписывает. Один для Виктора, второй для Митчелла. Бросает карточки на стол. – Заглядывайте на экскурсию. Может, чему научитесь.

С этими словами он поднимается с места и берет поднос с недоеденной пастой.

– Всего хорошего, господа, – говорит он, слегка склонив русую голову с небольшими блестящими залысинами по бокам лба, и уходит.

Митчелл и Виктор провожают его взглядом. Ждут, когда он отойдет на достаточное расстояние.

– Вот сволочь, – вырывается у Митча. – Не бери в голову, он кретин.

– Да плевать, – отмахивается Виктор и уже слышит дробный быстро приближающийся стук каблуков.

– А вот на нее лучше не плевать, – говорит Митчелл и кивает за спину Виктора.

Кэтрин подходит к столу и кладет на него непрозрачную красную папку.

– Ваш отчет, доктор Франк.

– Как официально, – замечает Виктор. – Питерс вызывает?

– Да, – подтверждает она его догадку.

– Опять нажаловалась папочке?

– Составлять отчеты о работе лаборатории для вышестоящего начальства – моя прямая обязанность. Не нравится, отчитывайся сам, – бросает она, разворачивается на каблуках и уходит к раздаче.

– Какая злая женщина, – фыркает Виктор, раскрывает папку и проглядывает отчет.

– Еще бы она не злилась, ты ее не уважаешь, – говорит Митчелл.

– Я бы уважал ее, умей она держать язык за зубами.

– Что там?

– Все еще хуже, чем я думал, – отвечает Виктор. – Похоже, проект Двадцать Шесть абсолютно безнадежен. Мы сделали целую сотню шагов назад. Вся надежда на ее близнеца.

В кабинете начальства, как всегда, невыносимо душно. И так же, как и всегда, генерал-майор Майк Питерс не предлагает приглашенному на «разговор по душам» ученому стул. Армейская привычка стоять перед старшими по званию вросла в кровь еще лет сто назад, а раз в научном комплексе «Прометей» никого выше него нет, то и сидеть должен только он. Так по крайней мере говорят за его спиной работники лаборатории гражданского происхождения. Так же думает и доктор Виктор Франк, зашедший к нему на огонек.

Виктор стоит у стола, опершись рукой о столешницу, и со скучающим выражением лица смотрит на него сверху вниз, внимательно слушая зачитанные вслух выдержки из отчета Кэтрин Пим.

– …таким образом, образец серии Двадцать Шесть под номером Один считается нежизнеспособным и бесполезным с точки зрения общей работы над проектом и подлежит полной утилизации, – заканчивает начальник комплекса Майк Питерс и поднимает взгляд.

– Да, – кивает Франк и разводит руки в стороны. – Упс.

– Мы, по-твоему, в детском саду находимся? – злится Питерс, сверля глазами нерадивого подчиненного. – Десятки миллионов долларов вбуханы в этот проект, а ты мне «упс»? Чем ты вообще тут занимаешься, черт возьми?

– Разрабатываю сверхсекретный военный проект под кодовым названием «сверхсолдат-убийца-монстр» для действующей армии США, что же еще? Да, первая попытка создать новую версию оказалась неудачной. Но я бы не сказал, – Виктор делает паузу и выставляет вверх палец, – что она совсем не принесла нам пользы. Мы многое узнали.

– Что, например?

– Что эмбриону с данным набором генов для развития не подходит искусственная утроба.

– И что? Тебе нужна настоящая?

– Я думал об этом варианте. Такая возможность есть? Что на счет вашей дочери, сэр?

– Побойся Бога, Франк.

– А что? Она – отличный образец. Молодая, здоровая, не рожавшая самка. У вас есть в семье патологии развития или наследственные заболева…

– Франк!

– Второй эмбрион в яйце, – Виктор меняет тон на серьезный. – Еще пара недель, я думаю, и вылупится. Она частично рептилия. Это может сработать.

– Гарантии?

– Нет.

– То есть?

– Совсем никаких.

В кабинете повисает пауза. Питерс встает из-за стола и подходит к окну, заложив руки за спину. Окно наглухо замуровано. Сквозь плотно закрытые жалюзи ни черта не видно, и Виктору до смерти интересно, зачем он вообще подошел к окну. Но тут Питерс отгибает пальцами одну из полосок жалюзи вниз, и яркий дневной свет проникает в помещение.

– Я хочу, – говорит он и на миг замолкает, словно не может решить, стоит ли поднимать эту тему. Но все же договаривает. – Чтобы ты вернулся к двенадцатой серии.

– Ни за что, – тут же отзывается Виктор. Ему для размышлений время ни к чему. И так ясно, что ничего хорошего из этой затеи не выйдет.

– Она была самой удачной.

– Нет. Она была слишком агрессивной и неуправляемой.

– Ну так вживил бы ей в мозг чип контроля.

– Для этого нужен мозг. А у этой твари не было мозгов. Только инстинкт все драть и жрать.

– Ну так сделай ее умнее.

– Я делаю ее умнее, – говорит Виктор. – Последняя версия в яйце. Пара недель, Майк. Я многого прошу?

– Я понимаю твои чувства, но у нас здесь работа. Двенадцатая серия – лучшее из всего, что ты сделал за восемь лет. Из того, что сделала Эбигейл. Ты не можешь забросить перспективный проект только потому…

– …что он убил своего создателя? – парирует Франк. – Хочешь и от меня избавиться, да, Майк?

– Еще раз зайдешь в бокс с образцом без защитного костюма и будешь уволен, – сдается Питерс. – Две недели, потом ты возвращаешься к двенадцатой серии или будешь уволен.

– Значит, выбора нет, – разводит руками Виктор. – Как ни посмотри, я в любом случае уволен.

– Да ты до сих пор работаешь здесь только потому, что Кэтрин каждый раз уговаривает меня дать тебе еще один шанс. Или ты закончишь проект, или это сделает Полемос. Нужен выбор? Выбирай. – Выходит из себя Питерс. – И соблюдай субординацию, черт бы тебя побрал.

– Да, сэр, – говорит Виктор и учтиво кланяется. – С вашего позволения.

– Знаешь, Полемос ведь не хуже тебя работает, – злится Питерс, – вот вообще ничуть. И у него есть жизнеспособный образец.

– Ага, – через плечо бросает Виктор и закрывает за собой дверь.

Виктор стоит у большого прямоугольного окна родильного блока и наблюдает, как целая дюжина ассистентов приводит его в порядок. Счищает кровь, промывает аппарат для выращивания искусственной матки, оплодотворения и контроля «беременности». Того, кто жил здесь последние несколько недель, больше нет. Проект Двадцать Шесть/Один мертва.

Три версии проекта Двадцать Пять даже не прижились в искусственной среде. Первая оплодотворенная яйцеклетка прожила четыре дня, вторая отторглась сразу, третья протянула почти три недели, сердце сформировалось, два раза стукнуло и навсегда остановилось.

Двадцать четвертая серия вышла недостаточно человечной. Безмозглые полуметровые монстры ползают по клеткам в подземных этажах, и там менее опытные ученые изучают повадки нового вида. Двоих уже препарировали, за третьим и четвертым ведут наблюдения. Двадцать третий проект, двадцать второй и двадцать первый кончили так же. А у Двадцатой/Два даже был мозг, близкий по сообразительности к обезьяне, но она сама же себя и прикончила, прикусив хвост ядовитыми зубами. Ну ладно, она была глупее обезьяны. А ее брат Двадцать/Один не выжил в утробе.

Все остальные с Девятнадцатого по Тринадцатый погибали на разных стадиях развития. Кто-то до рождения, кто-то в процессе взросления по разным причинам. А Двенадцатая была убита лично Виктором из-за слишком высокого уровня агрессии. Все, что было до нее, и живым-то назвать трудно.

Восемь лет работы, и ничего. Единственное, что удалось выяснить: чем меньше в твари человеческого, тем живучее она оказывается. Но разве можно назвать изуродованную ящерицу сверхсолдатом? Да, у нее есть острые зубы, высокая скорость, острое зрение и желание охотиться. Но ей плевать, на кого именно вести эту самую охоту. Если передать такого «солдата» армии США, она сожрет сослуживцев за полдня. Трудно назвать это преимуществом.

И все же Виктор чувствует, что близок к разгадке. Вот-вот, еще чуть-чуть, и получится. Может, и впрямь стоит заглянуть к Полемосу на экскурсию? У него что-то родилось. И это что-то все еще живое.

Виктор переводит взгляд на скучающего за компьютером Митча, достает из кармана одноразовый пропуск во вторую лабораторию, комкает и запускает в товарища. Смятая картонка ударяется о лоб и падает на клавиатуру.

– Аппаратура в порядке, – говорит Митчелл, не отрывая взгляд от монитора. – Дело в двадцать шестой серии.

– Да, – кивает Виктор.

Митчелл берет с клавиатуры смятую бумажку, расправляет и переводит взгляд на товарища.

– Хочешь сходить? – удивляется он.

– Да, – кивает Виктор Франк. – Хочу.

Глава 2. Не подведи меня

12 июля 2024 года. Время 09:34.Научный комплекс «Прометей».Вторая лаборатория. Пропускной пункт.

В лаборатории Полемоса до черта народа, и все ходят самодовольные, словно и впрямь смогли вывести того самого сверхумного, сильного и ловкого солдата. Особенно выделяется его первый помощник. Выражение лица у него такое, будто Полемос сам вывел его в этой самой лаборатории по своему образу и подобию. Да, копия получилась отличная. Странно, что ему понадобилось целых восемь лет, чтобы вывести хотя бы один жизнеспособный гибрид.

– Пропуск, пожалуйста, – просит охранник на входе в лабораторию.

Виктор достает из кармана смятый пропуск, кладет на стойку, тщательно расправляет и двигает ближе к охраннику. Митчелл кладет рядом свою, идеально гладкую карточку. Охранник секунду разглядывает разовые пропуска и вопросительно смотрит на доктора Франка.

– Ваш начальник достал его из своей…

– Доктор Франк, – обрывает его Митчелл.

Виктор пожимает плечами и, как бы извиняясь, разводит руки в стороны.

– Ну, вы поняли.

Охранник прищуривается, докладывает о прибытии ученых из соседней лаборатории и только после подтверждения разрешает им войти.

– У нас охранники тоже так перестраховываются? – спрашивает Виктор, с картинным недоумением вздергивая брови.

– Нет, – шепотом рявкает на него Митчелл, – наши сотрудники ходят в лабораторию с неизмятыми пропусками.

– Доктор Франк, доктор Ритс, – приветствует их первый помощник ведущего ученого Полемоса доктор Лиам Парсон со слащавой улыбкой во все тридцать два зуба. У него даже залысины по бокам лба точь-в-точь такие же, как у начальника. – Мы вас ждали еще вчера. Прошу за мной.

– Неужели Полемосу так не терпится похвастаться?

– Доктор Франк, – снова одергивает его Митчелл и обращается к Парсону: – К сожалению, вчера у нас было много работы.

– Да, ваш образец тоже появился на свет вчера. Я слышал, все прошло не очень гладко?

– Смотря для кого, – замечает Виктор. – Для образца все прошло наилучшим образом.

Не зная, как отреагировать, доктор Парсон поджимает губы, переводит взгляд на Митчелла и снова на Франка. В глазах читается недоумение. Как смерть подопытного можно считать наилучшим исходом, он явно не понимает.

Виктор плотнее сжимает челюсть. Пауза затягивается. Митчелл открывает рот, но тоже не находит, что сказать.

– Может, вы уже покажете свой предмет нескончаемой гордости? – напоминает Виктор, и Парсон, словно очнувшись ото сна, расплывается в неловкой улыбке.

– Да-да, прошу за мной, – приглашает он гостей.

Они проходят по длинному коридору отделения второй лаборатории научного комплекса Прометей к лифту и спускаются на нижний закрытый этаж, туда, где располагаются изоляторы запертых в клетки подопытных, родильное отделение, с точностью копирующее проект Франка, инкубатор и пара комнат для проживания готовых образцов, на случай, если они там появятся. Планировка этого отделения ничем не отличается от планировки их отделения. И Виктор прекрасно знает, что, если поднимется обратно на первый этаж, потом еще на этаж выше, а там пройдет по коридору до самого конца, окажется в кабинете ведущего генетика и начальника второй лаборатории. То есть Полемоса.

– Его величество не спустится нас поприветствовать? – спрашивает Виктор.

– Конечно! Он будет через пару минут, – говорит его первый заместитель. – А пока позвольте представить вам проект под номером Двенадцать/Двадцать Один под кодовым именем Мак.

«Двенадцать/Двадцать Один», – эхом проносится в голове Виктора, и сердце сжимается от нехорошего предчувствия. Митчелл тоже явно нервничает, кидает на начальника обеспокоенный взгляд, но тот только отмахивается. Не может этого быть. Питерс только начал угрожать передачей его проекта Полемосу. Или нет?

Доктор Парсон нажимает кнопку на пульте управления возле большого стеклянного окна, закрытого железным щитом, и щит тут же медленно поднимается вверх, открывая обзор на того, кто находится в инкубаторе. Существо с почти человеческой анатомией, на вид едва ли месяц от роду, но с куда более сильной и развитой мускулатурой и красноватой кожей, покрытой толстыми роговыми наростами, уже с полностью сформированной челюстью и горящими желтыми глазами. Он моментально кидается на стекло маленькой камеры, где тщательно подобрана температура и влажность для его же полноценного роста. Он яростно бьет мощным кулачком по стеклу, и на нем образуется едва заметная трещина. Когти со скрипом царапают поверхность. От того, насколько он маленький и при этом чудовищно сильный и яростный, в голове что-то ломается. Эти два взаимозаменяемых факта в человеческой физиологии приводят в ужас.

По спине пробегает дрожь. Виктор сглатывает тяжелый ком, застрявший в горле. Это…

– Надо же, и это почти разбил. Третий раз меняем за последние сутки. Он силен. Мы заказали еще толще, но пока не привезли. Но вы не переживайте, он не выберется, это стекло, – заместитель Полемоса дважды стучит по стеклу комнаты с инкубатором, отделяющей гостей от диковинного экспоната, – пуленепробиваемое.

Виктор не обращает внимания на слова Парсона. Стоит, глядя на то, как выведенный им же два года назад монстр бьется в треснувшее стекло инкубатора. Эти острые длинные когти, хищный пустой взгляд, оценивающий лишь съедобность того или иного объекта, невозможно ни с чем перепутать или забыть. И номер… Все в точности, как в прошлый раз. Не верится, что Питерс пошел на это.

– Двенадцать… – тихо шепчет он, слышит тихий звон лифта за спиной и медленно оборачивается.

Двери лифта открываются. Джон Полемос проводит рукой по жидким волосам, оправляет халат и неспешной походкой выходит в коридор, едва ли не подпрыгивая от гордости за свою персону. В груди Виктора мощной волной вспыхивает ярость.

– Ах ты сукин сын, – тихо выдыхает он, делает в сторону Полемоса шаг, еще один, и сам не замечает, как настигает давнего конкурента, хватает за грудки и заталкивает обратно в лифт. Прижимает его к стене. Приподнимает над землей, словно пушинку. Словно под действием адреналина он сам стал сверхсолдатом.

– Какого черта, Джон? Ты вообще соображаешь, что творишь?

– Отпусти! Это ты что себе позволяешь? – взвинчивается Полемос.

– Доктор Франк! – бросается вслед за ним Митчелл. Едва успевает поймать закрывающуюся дверь лифта и вцепляется в потерявшего самообладание товарища. – Виктор, не надо.

– Эта тварь убила Эбби. И эта тварь убьет любого, кто хоть на миг потеряет бдительность. Это не солдат, а чертов дикий психованный зверь, – говорит Виктор. – Думаешь, сможешь справиться с ним?

– Я сделал то, чего ты сделать не смог, – яростно выплевывает Полемос. – Я его доработал.

– Я вижу, как он изменился, – Виктор еще раз встряхивает Полемоса. – Навесить зверю член не значит доработать. Думаешь, самца будет проще контролировать?

– Убери руки, – отчеканивает Полемос, ядовито сверля взглядом Виктора. – Я тебе еще покажу, на что он способен.

– Успокойся, дружище. Это приказ Питерса, ты же сам это понимаешь. – Просит Митчелл и потихоньку отрывает руки Виктора от идеально белого халата начальника второй лаборатории. Лучшего ученого всего научного комплекса после Виктора Франка. Сумевшего только повторить, но ничего не создать. – Пойдем отсюда.

Франк и Полемос еще несколько секунд сверлят друг друга взглядом. Затем руки Виктора разжимаются, он отступает на шаг назад. Питерс оказался не пустословом. Более того, он уже сделал то, чем угрожал ему вчера днем.

– Так-то лучше, – говорит Полемос, демонстративно поправляет халат и воротник рубашки под ним и выскальзывает из лифта. Двери закрываются.

– Ты серьезно? – спрашивает Митчелл, глядя на взбешенного товарища.

Но Виктор не отвечает. Ярость клокочет внутри, и в голове бьется одна-единственная мысль: «Питерс, сукин ты сын».

– Да хватит тебе уже, – просит Митчелл, едва поспевая за товарищем, но Виктор и слушать его не собирается. За считаные минуты добирается до административного крыла комплекса, минует скучающего на входе в крыло охранника, впихнув ему под нос пропуск, и врывается в кабинет Питерса, открыв дверь едва ли не с ноги.

Питерс медленно отрывает взгляд от разложенных на столе документов и удивленно приподнимает брови, а затем мрачнеет лицом и принимается постукивать ручкой по столешнице, напряженно ожидая нервного срыва от очередного подчиненного ему доктора наук.

Виктор Франк с минуту сверлит начальника взглядом, затем демонстративно проходит к стене, где стоит припрятанный стул для посетителей, берет его и ставит к столу Питерса.

Митчелл мнется в дверях, не зная, как сгладить ситуацию. Бешенство друга зашкаливает, и как бы он ни пытался его отговорить от необдуманных действий, все оказалось тщетно.

– Простите, сэр, – неловко говорит он, поправляя съехавшие на нос от беготни по коридорам очки, и разводит руки в стороны. – Я…

Виктор кидает на него яростный взгляд, и Митчелл тут же замолкает.

– Выйди, – приказывает Питерс. – И закрой дверь.

Митчелл подчиняется, и кабинет тут же погружается в напряженную тишину.

Внутри доктора Виктора Франка клокочет неистовая ярость, смешанная с негодованием. Как он посмел? Как он решился на такое? Неужели одной жертвы недостаточно?

Полемос никогда ему не нравился. Еще со времен их первой встречи было ясно, что друзьями им не стать. Слухи о безжалостных и жестоких экспериментах над живыми людьми, которые проводил Джон до того, как попал в «Прометей», шли впереди него и только укоренили первое впечатление Виктора.

Он сделал выводы и отказался от идеи модифицировать уже появившееся на свет естественным путем существо. Именно Виктор Франк разработал проект «Искусственной утробы» для ускоренного выведения новых видов, из которой появились с десяток хищных и агрессивных особей, способных перекусить напополам льва, несмотря на свои относительно скромные размеры. Он сумел усовершенствовать животное до такой степени, что выпусти их на волю, и они с легкостью займут свое место в пищевой цепи над головой человека. Дело за малым, осталось научить это чудовище думать и подчиняться. И здесь уже возникли проблемы. Логика природы нарушилась. Матка отторгла зверя, скрещенного с человеческим геномом. Будто человеческая способность мыслить встала над недоразвитым мозгом эмбриона и сама себя погубила, понимая, что ждет его дальше.

Чушь!

Виктор фыркает своим мыслям, и Питерс еще больше напрягается, расценив внутренние рассуждения подчиненного как готовность идти в атаку.

Эта теория слишком ненаучна. Скорее всего дело в неподходящей среде. Все-таки за основу было взято ДНК рептилий. Придя к этой мысли всего несколько месяцев назад, Виктор Франк создал искусственное яйцо. И теперь в нем растет и развивается совершенно новый вид – близнец погибшего вчера ночью существа. Существа, которое выглядело и действовало почти как человек. Почти.

До этого момента только один эксперимент походил формой на хомо сапиенса – проект Двенадцать. Но, несмотря на внешнее сходство, существо явно не обладало ни одним из присущих человеку качеств. Создание вышло совершенно безумным и неконтролируемым, действующим всегда на грани своих физических возможностей и не распознающим или отказывающимся распознавать человеческую речь. Как Полемос собрался делать из этого солдата? Дрессировкой?

– Я слушаю, – наконец начинает Питерс, устав от напряженного молчания.

– Я был у Полемоса, – говорит Виктор. Слова застревают в горле, и продолжения фразы не следует.

– Так, – подгоняет его Питерс и откидывается на спинку стула.

Снова пауза. Руки трясутся, челюсть скрипит, и подбирать слова до безумия сложно. Но это не тот момент, когда можно просто наорать. Он должен убедить начальство закрыть проект, а не добиться собственного увольнения.

– Ты вроде верующий человек, Майк, – говорит Виктор, – неужели ты допустишь, чтобы эта тварь существовала и дальше?

В ответ Майк Питерс прыскает невеселым смехом, подается вперед и упирается локтями о стол.

– Не тебе здесь Бога вспоминать, Франк. Все, что вы тут создаете, для Бога одинаково отвратительно. Но я не священник, а военный. И мне направлен приказ довести этот проклятый проект до завершения. И я сделаю это с твоей помощью или без твоей. Хочешь, чтобы эта тварь не покинула лабораторию, иди и сделай лучше.

– Но…

– Это последний раз, когда я закрываю глаза на твои вольности. Если ты хочешь закрыть проект Полемоса, сделай так, чтобы его проект стал промежуточным этапом, а не завершающим.

– Это мой проект, – говорит Виктор, – и я его закрыл.

– Это проект научного комплекса «Прометей»! – повышает голос Питерс и, опершись о стол, поднимается с места. – Все твои исследования – собственность армии, как и твоя задница. И ты либо можешь это принять, либо завершаешь здесь свою карьеру. Тебе все понятно?

Виктор еще плотнее сжимает челюсть, силясь сдержать язык за зубами. Смотрит на начальника исподлобья, на висках выступают капельки пота. До смерти хочется сорвать бейдж, достать из кармана пропуск, бросить на стол и уйти, гордо хлопнув дверью. Но Эбби не простила бы ему этого. И проект Двадцать Шесть/Два – его последняя надежда прекратить существование двенадцатой серии.

И он говорит:

– Да, сэр.

Питерс удовлетворенно кивает и плюхается обратно в кресло. Достает из ящика пару листков бумаги, ставит на них размашистую подпись и протягивает Френку.

– Ваши с Ритсом заявления, – он выставляет вверх указательный палец, – на один день. Завтра вечером чтобы снова были здесь. Отнеси секретарю, она выпишет пропуск.

– Да, сэр, – кивает Франк, берет подписанные заявления и выходит из кабинета. Они с Митчеллом подали прошение о выходном дне еще полмесяца назад, но, чтобы получить его, пришлось закатить скандал. Как же бесит эта секретность. Будто он сам здесь не более чем бесправный результат чудовищного эксперимента над людьми.

– Ты как? – спрашивает обеспокоенный Митчелл.

– Выбил нам выходной, – отвечает Виктор и отдает заявления другу. – Напьемся?

– А то! – охотно кивает Митчелл.

Спокойствия Виктора Франка хватило лишь на минуту, чтобы отправить ближайшего помощника к секретарю за пропусками. Сделать вид, что все хорошо, не значит согласиться. Но выбора, действительно, нет.

Отвязавшись от Ритса он несется в свою лабораторию, туда, где в теплой комнате с идеально выверенным микроклиматом в искусственно созданном яйце покоится его последнее достижение.

Все тело трясется от ярости. Перед внутреннем взором яркими вспышками всплывают воспоминания. Эбби. Ее хрупкое тело, веселый нрав, нежные тонкие пальцы. Ужас в ее глазах и кровь, тонкой струйкой сочащаяся изо рта на голубой кафельный пол. Кровь красная и чистая. И последние слова…

Виктор застывает в дверях комнаты управления. Голова кружится, и он хватается за косяк. В глазах на мгновение темнеет. Надо взять себя в руки. Надо двигаться дальше. Оставить прошлое и идти в будущее, исполнить ее последнюю волю. Мечту.

– Что-то случилось? – спрашивает Кэтрин, оторвав внимательный взгляд от голубого монитора компьютера. На столе бумаги с записями показателей. Она, как всегда, прилежная папина дочка, делает домашнюю работу на отлично. Выглядит безупречно. Поступает правильно.

– Это ты мне скажи, – срывается он.

Она недоуменно приподнимает брови и отвечает:

– Показатели в норме.

Виктор подходит к электронному замку и прикладывает карточку, но замок не срабатывает. Он кидает на Кэтрин гневный взгляд.

– Приказ генерал-майора Питерса, – поясняет она. – Двери теперь могу открывать только я.

– Ну так открой.

– Зачем? Я же сказала, все в порядке, – настаивает Кэтрин.

– Просто открой эту чертову дверь! – рявкает на нее Виктор.

Кэтрин скрещивает руки на груди и головой кивает за его спину, туда, где висят КЭТИ – защитные костюмы лаборатории. Виктор закатывает глаза и медленно вздыхает, силясь справиться с эмоциями. Его вспыльчивость и импульсивность уже лишила его контроля над ситуацией. Теперь придется договариваться еще и с Кэтрин.

Кэтрин… как же она раздражает! Насколько проще была бы жизнь и работа, работай она на Полемоса. Но нет, Питерс приставил ее к нему, чтобы внимательно следить и докладывать о каждом его неверном шаге.

Но ссориться с ней нельзя. Не сейчас. Слишком шаткое у него положение. Слишком далеко Полемос зашел, дорабатывая двенадцатую серию. Проект «Мак» еще сильнее и яростнее той, что вывел Виктор два года назад. Его надо закрыть. Любой ценой.

– Ладно, – наконец соглашается он и проходит к костюмам. Наскоро залезает в один из них, застегивает крепления и фиксирует шлем.

– Пояс тоже, – напоминает Кэтрин с самодовольным видом, будто не просто добилась соблюдения техники безопасности от нерадивого начальства, а выиграла полномасштабную войну.

Виктор послушно надевает пояс, тяжелый, не гнущийся и стесняющий движения, и разводит руки в стороны. Кэтрин одобрительно кивает, набирает код и прикладывает к магнитному замку свой пропуск.

Виктор бесцеремонно отталкивает ее в сторону и залетает внутрь. Устанавливает на стол лампу, поднимает стеклянную крышку инкубатора и осторожно изымает яйцо размером чуть больше коробки от электрического чайника. Подносит к лампе. На фоне яркого света за тонкой скорлупой вырисовывается силуэт хвостатого эмбриона. Создание лениво возится в белке, проверяя собственные конечности на работоспособность. Боже, она прекрасна. Идеальна. И Виктор просит ее, нет, умоляет:

– Не подведи меня.

Будто поняв, создание поворачивает голову и прижимает к стенке яйца крохотные ручонки. Сердце Виктора пропускает удар.

Последний раз он видел ее лицо два года назад. Белое, будто вылепленное из воска. Безжизненное.

Она лежала на холодной полке в морге комплекса «Прометей» на самом нижнем подземном этаже, уже умытая и причесанная. Рыжие волосы потемнели и словно высохли. Губы плотно сомкнулись и слились по цвету с кожей. Серые глаза спрятались под холодными веками.

Джон Полемос смотрел на нее и думал: «Вот и все».

Никаких других мыслей в голову не пришло. Боли тоже не было. Полная апатия и бесчувствие. Кажется, он просто потерял интерес к этой части своей жизни.

Когда он узнал, что Эбигейл собралась замуж за Франка, эмоций было куда больше. Ярость, боль, обида, даже чувство уязвленной гордости и печаль – все навалилось на него сразу, смешалось в груди и вылилось в безумное желание растоптать доктора Франка если не на любовном фронте, то хотя бы на карьерном.

А тут ничего. Пусто. Он даже не пошел на ее похороны. Просто закрыл эту главу и убрал на самую дальнюю полку. Чтобы она лежала там, покрывалась пылью. Бесполезная и всеми забытая мертвая любовь. Но выбросить совсем не смог.

Иногда он ее вспоминает. Редко, но все же. Мысли приходят короткими образами. Ему запомнились ее руки, смех и звук шагов. Такой тихий, будто она почти не касалась пола. Каждый раз он отбрасывает эти воспоминания и заставляет себя вернуться к работе. Это важнее. Это правильно. Эбигейл мертва, все кончено. Но результаты ее исследований остались.

Проект двенадцатой серии – дело всей ее жизни. Франк совсем заврался, приписав его себе. Закрыть проект – значит закрыть память о ней. В отличие от Виктора, струсившего доводить ее идею до совершенства, Джон Полемос не испугался. «Мак» – это лучший результат работы комплекса «Прометей». Это их детище. Его и Эбигейл. Франк здесь ни при чем. Ни один из его проектов без участия Эбби не смог выжить. Кто он без нее? Пустышка. Бездарность. Просто грязь, приписавшая себе чужие заслуги.

«Без тебя он ничего не стоит», – мысленно обращается он к Эбби и тут же обрывает себя. Отбрасывает шальную мысль, а вслед за ней давит всплывающие в воображении образы – шаги, смех, крохотные женские руки с прозрачными веснушками. Запихивает их так глубоко, как только может. Он не скучает по ней. Ему некогда скучать.

Джон Полемос умеет держать чувства под контролем. Он прижимается лбом к холодному стеклу изолятора и смотрит на новорожденное существо, покрытое жесткими роговыми наростами. Мак смотрит в ответ хищным холодным взглядом, полным гнева и одиночества. Они так похожи.

Но это только видимость. Всего лишь не до конца задавленное желание хотя бы условно прикоснуться к той, кого нет уже давно.

– Франк – идиот, – говорит Полемос. – Ты спроектирован идеально.

В желтых глазах Мака застыла хищная ярость, но понимания в них нет.

«Ничего, – думает Джон, – он просто еще детеныш».

– Вырасти и стань лучшим, – велит он. – Не смей меня подвести.

Глава 3.

Ну, здравствуй!

17 декабря 2022 года. Время 15:27.Научный комплекс «Прометей».Первая лаборатория.

– Виктор… беги… – просит Эбби и вопреки собственным наставлениям тянет к нему руку. – Закрывай… двери…

Голос срывается, хрипит. Переполненные ужасом глаза стекленеют. А эта тварь на ней, вгрызается в плоть острыми зубами и рычит совсем по-звериному.

– Я люблю… – говорит Эбби и закашливается. Кровь брызжет из ее рта, окрашивая побелевшие губы ярко-красным.

Виктор кидается на помощь, но Кэтрин с невесть откуда взявшейся силой хватает его и вытаскивает из изолятора, бьет рукой по красной кнопке экстренного закрытия дверей. Срабатывает сирена, красные огни с потолка взрываются ярким светом и мигают. Вой сирены заглушают последние слова Эбигейл.

– Какого черта! – кричит Виктор, прикладывает карточку к замку, набирает код, но замок выдает ошибку, и механический голос сообщает ему, что во время экстренной ситуации открытие дверей невозможно, и просит дождаться отмены чрезвычайной ситуации. – Чтоб тебя!

Виктор хватает стул и кидает в большое прямоугольное окно, но на нем не появляется даже трещины.

– Эбби! Эбби! – кричит он, бьется, словно мошка в стекло, и ничего, совершенно ничего не может сделать.

А Эбби продолжает что-то говорить. Взгляд потух, но окровавленные губы все еще двигаются. И никто не пытается помочь ей. Все стоят и смотрят, не в силах пошевелиться.

– Усыпляющий газ, пусти чертов газ! – кричит Виктор.

Испуганная, побелевшая, словно простыня, Кэтрин кидается к панели управления и вводит необходимую комбинацию.

Заслонки газовой системы открываются, и газ со свистом заполняет герметичную лабораторию.

Наконец обессилев, Эбби роняет голову на пол. Подопытный образец под номером Двенадцать/Один, шатаясь, сходит с тела своей жертвы, отползает в сторону на четвереньках и забирается под металлический стол с инструментами в поисках укрытия. Там и засыпает, свернувшись калачиком, будто ребенок. Она и была еще ребенком. По человеческим меркам – от силы двенадцать лет. Но человеком она не была.

– Сними блок и впусти меня в эту чертову комнату, – дрожащим голосом просит Виктор, неотрывно следя за последними конвульсивными движениями юной любимой невесты.

– Я… я не могу, – плаксивым голосом отзывается Кэтрин. Слезы текут по ее лицу, черная тушь кругами ложится на дрожащие нижние веки. – Только генерал-майор Питерс…

– Ну так вызови его сюда! – орет Виктор.

А лужа крови под телом его возлюбленной становится все больше и больше. Сердце стучит в груди неистово громко, и Виктор уверен, что это ее сердце бьется. Он слышит его. Чувствует.

Рука друга сжимает его плечо, и тихий голос говорит:

– Мне жаль, что меня не было рядом в тот момент.

Виктор открывает глаза, сбрасывая видение, преследующее его в каждом сне вот уже два долгих года. Взгляд с трудом фокусируется на надгробной плите с выгравированной надписью: «Эбигейл Райт, 21.04.1999—17.12.2022».

– Ты был с дочерью. Это правильно. Ты должен был быть там, – говорит Виктор.

– Я должен был быть с ней куда чаще, чем был, – отзывается Митчелл. – Даже Питерс говорил мне об этом. Стоило послушать. Он не дурак.

Виктор кидает на Митчелла гневный взгляд.

– Я не про Двенадцатую говорю, – уточняет Митчелл. – Я говорю про мою дочь Элис. Я должен был быть с ней.

– Ты хотел найти лекарство и не сдавался до последнего дня. Это правильно. Я поступил бы так же.

– Да, но лекарство я так и не нашел. А время упустил.

– В этом нет твоей вины.

– Я и не чувствую себя виноватым. Просто сожалею об упущенной возможности побыть с ней немного дольше, – говорит Митчелл и на миг прикрывает глаза рукой. Вытирает выступившие слезы пальцами и шмыгает носом. – Вина и сожаление – разные вещи.

– Наверное, – рассеяно отвечает Виктор.

Он сидит на влажной траве в деловом костюме, а рядом еще один букет цветов для девочки, которой на этом кладбище нет. Вот уже долгих восемь лет он никак не может добраться до кладбища, где похоронена его маленькая сестренка Келли. И каждый раз он приносит на могилы Эбби два букета и просит передать один ей.

«Ты ведь сделаешь это для меня, да?» – мысленно спрашивает он, пристраивая второй букет в каменной вазе, вкопанной рядом с плоским могильным камнем.

– Вот, ты себя винишь, – продолжает Митчелл. – И напрасно. То, чем мы занимаемся, опасно. Мы с тобой прекрасно это понимаем. И Эбби тоже все прекрасно знала. Это был не первый несчастный случай, произошедший в лаборатории. И не последний.

– Учитывая, что творит Полемос, это точно, – усмехается Виктор.

– Будем надеяться, он понимает, насколько опасное существо растит в своем инкубаторе.

– Да, – соглашается Виктор, скорее, чтобы просто отвязаться от Митчелла.

Вина и сожаление. Виктор виноват, он уверен в этом. Не надо было вообще пускать Эбби в лабораторию. Стояла бы возле пульта управления рядом с Кэтрин, и на ее месте оказался бы сам Виктор. И так было бы лучше для всех. Для Эбби, для Полемоса, вечно ищущего возможность его обскакать в научных достижениях, для самого Виктора и даже для проекта Двадцать Шесть/Один. Иногда лучше вообще не родиться, чем сделать первый мучительный вдох и отправиться на тот свет потому, что оказался никому не нужным.

Виктор судорожно вздыхает, облизывает пересохшие губы. Говорить нет сил.

Митчелл чувствует настроение друга, кладет на могилу погибшей коллеги букет белых ромашек, выращенных в саду комплекса «Прометей» одной из ассистенток. В вазе уже два букета, третий туда не поместится. Выпрямляется и еще раз хлопает друга по плечу.

– Пойду еще немного побуду с Элис.

Виктор кивает, сглатывает тугой ком в горле и силой загоняет обратно подступающие к глазам слезы. Нет у него права их оплакивать. Эта привилегия тех, за кем нет никакой вины. Виктор обязан оставить эту боль в себе, пронести ее через всю жизнь, а потом отправиться вместе с ней в ад.

Он не встретит на той стороне ни Эбби, ни Келли. Это невозможно. Они в раю, а Виктору он недоступен. Не заслужил.

Сожаление и вина. Виктор жалеет, что, когда Питерс снял блок с дверей, он не кинулся первым делом к истекающей кровью Эбби, а схватил пожарный топор и собственноручно отправил Двенадцатую на тот свет. Он помнит, как откинул стальной стол, под которым прятался образец, и ударил первый раз. Раздался отвратительный хруст костей, кровь брызнула на белоснежную стену, а дальше провал.

Питерс сказал, он ударил ее более двадцати раз, прежде чем его сумели оттащить. Образец был безнадежно испорчен. Испорчен… как вещь. Дешевая безделица, которую можно снова собрать по инструкции, доработать или сломать и утилизировать, если опять получится не то. Двадцать ударов топором, и начинаем по новой.

А его невеста умирала, лежа в луже собственной крови. Его единственная любовь. Последний родной человек на земле. И он не держал ее за руку и не сказал, как сильно ее любит.

– Если говорить о расчетах, то все было верно, – Виктор стучит пальцем по барной стойке, словно пытается вдолбить свою мысль в голову Митчелла. – Нам придется признать, что есть еще некий фактор, который мы упустили и не можем контролировать. Совершенно очевидно, что человеческое существо наилучшим образом должно развиваться именно в человеческой утробе или его имитации, какая стоит у нас в лаборатории. Чем человечнее создание с точки зрения набора генов, тем больше ему должна подходить человеческая среда. Но по некой невиданной причине именно эта среда проще выдает животные, чем человекоподобные виды. Факт. Теория и реальность не совпали. Поэтому я сделал ход конем.

Язык слегка заплетается от переизбытка алкоголя в крови. С одной стороны на них странно косится бармен, с другой – личный водитель, явно приставленный к Франку в качестве няньки. Именно он громче всех кричал, что ни о каком баре не может быть и речи. Выходной был дан ученым всего на день, и, подобно известной девице из сказки, они должны вернуться в комплекс трезвыми и до полуночи. Митчелл почти сдался под его напором, но Виктор оказался непреклонным. Выходной на то и выходной, чтобы самостоятельно решать, где и как проводить время. До полуночи в комплекс они, конечно, вернутся, а вот в каком состоянии – это тоже их личное дело. И если господину водителю что-то не нравится, он может скоротать время за накатыванием жалобы Питерсу.

Аргументы подействовали, и теперь трезвый как стеклышко водитель сидит рядом за барной стойкой и недовольно косится на виски в стакане. Тоже выходной хочет.

– Вы можете хотя бы работу здесь не обсуждать? – говорит он. – Это нарушение контракта.

– Работу? – невинно вздергивает брови Виктор. – Мы книгу обсуждаем.

– Точно, фантастический роман Виктора Франка, – подтверждает Митчелл. – «Последний проект Прометея» или «Проект 26/2».

– Ты читал? Почитай как-нибудь, очень интересно, – кивает Виктор и, подняв стакан с виски, осушает его до дна. Знаком просит бармена повторить.

– Так ход конем – это яйцо? – уточняет Митчелл, возвращаясь к разговору.

– Да. Я решил, что раз генно-модифицированные рептилии так славно развиваются в человеческой матке, значит, генно-модифицированному человеку отлично подойдет яйцо.

– Ненаучно, – хмурится Митчелл. – Это ставка на удачу.

– Все, что мы делали с тобой последние восемь лет – это строили теории и ставили на удачу.

– Да и теории мы строили, опираясь на научные факты.

– Или на научные теории.

– И на какой теории строится твоя теория?

– Эффект бабочки, – отвечает Виктор и делает еще один глоток из стакана. – Мельчайшее действие может иметь куда большее последствие, чем мы думаем. Так, добавление человеческого гена рептилии полностью изменило первоначальный этап развития эмбриона, добавило кое-какие внешние изменения, но при этом мало повлияло на его интеллект и разум. Таким образом можно предположить, что, добавив человеку ген рептилии, мы так же повлияли на первоначальный этап развития.

– И поэтому ей необходимо яйцо, хм, – задумчиво тянет Митчелл. – Да, было бы проще, если бы до нас уже были бы хоть какие-то исследования на эту тему.

– Мы – первопроходцы, друг мой. Нам приходится строить ничем не подкрепленные теории, ставить эксперименты и уже по своим наблюдениям писать научные доклады. Но даже если бы до нас кто-то был, какова вероятность, что вместо того, чтобы подкрепить уже обосновавшиеся в научном мире теории, мы бы их не разрушили? Сколько теорий так и не было доказано? Сколько было выброшено после нахождения новых данных? Наука – это всегда впервые. Это всегда «а вдруг?» А природа жизни – это загадка, которую еще разгадывать и разгадывать. Она сама знает, как лучше. Наша задача только предложить ей варианты.

– А что, если природа не хочет создания нового человекоподобного вида, а потому эксперимент Двадцать Шесть/Один отторгла матку? Что, если это в принципе невозможно?

– Еще скажи, это было божественное вмешательство, – фыркает Виктор.

– А если и так?

– Тебя что Питерс покусал?

– Я серьезно, – обижается Митчелл.

Бармен ставит на стойку две новые порции виски и забирает пустые стаканы. Виктор тут же берется за свой напиток, поднимает его и отводит руку в сторону в широком жесте, предлагая другу новый вариант развития событий:

– Тогда вот тебе другая теория. Пленка, которой эмбрион старался защититься от внешнего воздействия, – это и было самосозданное яйцо. Но эмбрион не приспособлен к тому, чтобы самостоятельно себя защитить. Этим должен был заниматься материнский организм, в роли которого выступала машина. Эмбрион попытался приспособить ее под свои цели, закрыться в яйцо и выбраться, и тогда все пошло не так. Из-за яйца он не мог получать питательные вещества извне, а внутри их было недостаточно. Из-за этого развились различные патологии.

– Невозможно, – снова гнет свое Митчелл. – Курица создает яйцо, а не цыпленок.

– Да? Что значит невозможно, Митчелл? И что такое норма? – парирует Виктор. – Невозможное – это то, чего человечество еще не видело никогда. А норма – это то, что повторялось на глазах у человечества достаточное количество раз, чтобы успеть к этому привыкнуть. То, что мы делаем, – происходит впервые. Мы видим это и потому знаем, что это возможно. Выпьем за это?

Виктор поднимает стакан и подносит ближе к товарищу.

– Аминь, – говорит Митчелл и бьется своим стаканом о стакан Виктора. – Слава науке.

Как только Виктор подносит стакан ко рту, телефон в его кармане издает громкий короткий писк. Виктор игнорирует его, делает глоток и только после достает мобильный из кармана. На экране фотография экранов машин, следящих за жизненными показателями проекта Двадцать Шесть/Два и сообщение от Кэтрин: «Уже скоро!»

Виктор и Митчелл уже одеты в защитные костюмы и помогают друг другу закрепить стальной пояс. Гарнитура для связи налажена, шлемы пристыкованы.

– Проверка связи, – говорит Виктор.

– Слышу, – отвечает Митчел.

– Я вас тоже слышу, – вклинивается в разговор Кэтрин, и Виктор невольно кидает в ее сторону раздраженный взгляд. В голову залетает неприглядная мысль: «Это она закрыла дверь».

Умом он понимает, что Кэтрин – прилежная ученица и во всем хорошая девочка – поступила правильно. По инструкции. Но иногда бывают моменты, когда правила надо нарушать. Это был тот случай. Если бы она не закрыла двери или хотя бы оставила Виктора внутри. Если бы сразу пустила газ…

Но она ничего из этого не сделала.

Поймав злой взгляд начальника, Кэтрин Пим плотнее сжимает губы, прочищает горло коротким покашливанием и четко говорит, согнув микрофон на своей гарнитуре ближе ко рту.

– Шевелитесь, она уже вот-вот вылупится.

Виктор глубоко вздыхает, давит приступ раздражения. Сейчас не время думать о старых обидах. К тому же, это не ее вина. Это Виктор позволил Эбби отправиться в изолятор к Двенадцатой без специальной защиты. Он был слишком беспечен. А Двенадцатая оказалась куда сильнее, чем они ожидали.

Костюм, как всегда, сидит неудобно, стесняет движения и не дает нормального обзора из-за толстого затемненного стекла. Но выбора нет. Кэтрин бдит. Без ее пропуска в инкубатор не попасть, а пропустить такое событие нельзя. Ее первый самостоятельный вдох.

Перед тем как открыть тяжелую герметичную стальную дверь с маленьким круглым окошком своей картой, Кэтрин придирчиво оглядывает ученых. Все на месте. Все так, как написано в инструкции. Но она все равно находит за что зацепиться. Обходит Виктора сзади и поправляет застежки пояса.

– Теперь можно, – говорит она.

Виктор и Митчелл переглядываются.

– Дыши глубже, приятель, – добродушно советует Митч, – такая у нее работа.

Кэтрин кидает на него острый взгляд, но от комментария воздерживается. Прикладывает к магнитному замку карту и вбивает код. С последнего посещения он стал длиннее, защита двухэтапная. Сначала идет один набор цифр, после подтверждения – второй. Складывается впечатление, что это проект Двадцать Шесть/Два охраняют от доктора Франка, а не наоборот.

Едва они входят в отсек фильтрации, как за стеклом инкубатора на гладкой поверхности белого яйца с яркими синими отметинами появляется первая трещинка. От внутреннего толчка один из датчиков отваливается, и в наушнике тут же раздается взволнованный голос Кэтрин:

– Я не слышу ее сердце. Аппаратура?

– Да, – коротко отвечает Виктор, подходит ближе к изоляционной камере и поднимает крышку замкового циферблата. Вводит код. Изолятор издает противный гудок, и маленькая лампочка загорается красным.

– Да ты издеваешься! – рявкает Виктор.

– Пять-семь-семь-четыре-один-два, – отчеканивает Кэтрин.

Виктор вводит код по новой, уже заранее зная, что, как только он оттуда выйдет, Кэтрин снова сменит код. Слишком уж много Питерс дал ей полномочий. Без ее ведома и шагу не ступить. Уж передал бы ей проект целиком!

Но Питерс этого не сделает. По крайней мере пока. Для самостоятельного ведения проекта у Кэтрин не хватит квалификации и опыта. Однако учится она быстро. И, надо отдать ей должное, имеет твердость характера, уверенность и проницательность, необходимые для подобной работы. Не хватает только самостоятельности. Слишком большая привязанность к папочке не дает ей мыслить достаточно широко.

Поэтому, несмотря на то что она следит за каждым шагом Франка и Ритса, они оба по-прежнему выше нее в должности.

Изолятор принимает новый код. Внутри механизма раздается тихий щелчок, и полукруглая крышка, служившая инкубатору одновременно стеной и потолком, медленно поднимается вверх.

Виктор осторожно берет отвалившийся датчик и прикрепляет его на место.

– Мисс Пим, выведите, пожалуйста, показания на мой дисплей, – с излишней строгостью в голосе просит доктор Франк.

– Можно просто Кэтрин, – отзывается она.

Виктор игнорирует ее предложение. Нет уж, пока вся лаборатория в ее руках, ни о каком сближении речи быть не может.

– Показания, – с нажимом повторяет он.

– Да, доктор Франк, – так же холодно отвечает она, и в тот же миг перед глазами Виктора прямо на стекле шлема КЭТИ всплывают диаграммы, графики и таблицы.

Виктор недовольно цыкает.

– Только кардиограмму и энцефалограмму сейчас, плюс данные за последние полчаса.

Картинка на стекле шлема меняется. Лишние графики исчезают, и на передний план выходит кардиограмма в реальном времени.

– Вижу. Сердцебиение сильно завышено, но ритм четкий. Возможно, индивидуальная норма вида. Проверить позже.

– Есть, – отзывается Кэтрин.

– Как у птички, – замечает Митчелл. На его шлеме все данные дублируются. – Видишь показания мозговой деятельности?

– Да, – кивает Франк. – Мозг у нее шпарит на все сто пятьдесят процентов. Думаешь, перегруз?

– Ну, роды – процесс волнительный, – Митчелл пытается пожать плечами, но тяжелый защитный костюм не дает толком пошевелиться.

– Уровень развития выше, чем у новорожденного. Она использует те участки мозга, которые не должна, – говорит Виктор. – А значит, ее способность к самостоятельной деятельности выше, чем у человеческого новорожденного детеныша. Надо выяснить, насколько.

– Есть, – опять отзывается Кэтрин. Уже делает пометки дальнейшей работы. Да, в этом ей нет равных. Любое поручение она выполняет быстро и безукоризненно. Даже слишком хорошо. – Я пошлю к вам ассистента для подстраховки.

– Не надо, – резко говорит Виктор. – Мы и сами справимся.

Но он уже знает, что она все равно пришлет к ним еще одного человека.

Проект Двадцать Шесть/Два толкается в яйце, вторая трещина проходит от макушки вбок через кардиодатчик, и он снова отваливается. Картинка с кардиограммой исчезает.

– Зафиксируй последние данные, – велит Виктор.

Дверь за его спиной открывается, и на пороге отсека фильтрации появляется юный ассистент Рон. Он растягивает губы в широкой улыбке и вклинивается между доктором Франком и доктором Ритсом.

– Привет, малыш, – говорит, наклонившись к яйцу непозволительно близко.

– Так, отойди в сторону, – рявкает на него Франк.

Рон тут же отходит назад и закладывает руки, облаченные в тяжелые резиновые перчатки, за спину.

– Она все равно тебя не слышит, – успокаивает его Митчелл. – У нее нет переговорного устройства.

– Что с гормонами? – спрашивает Виктор.

– В норме, – говорит Кэтрин.

– Мышцы?

– В тонусе. Активность высокая.

– Это хорошо, – кивает Виктор. – Теперь ждем.

В тот же миг, будто по команде, продольная трещина в скорлупе расширяется от нового толчка. Внутренняя пленка рвется, и наружу показываются тонкие крошечные пальцы нежно-голубого цвета с мягкими белыми коготками.

Сердце екает в груди, и Виктор ближе наклоняется к новорожденному существу, отчаянно борющемуся за первый глоток воздуха с плотной скорлупой яйца. Малышке явно тяжело дается рождение, но она упорно продолжает биться внутри, и яйцо поддается. Трещина становится все шире и шире.

Наконец-то, первый кусок скорлупы с тихим треском отваливается и падает на дно инкубатора. Затем еще один и еще. Защитная пленка разрывается, и остатки яйца раскалываются на две половины. Его крошечная обитательница заваливается на спину и одним резким толчком сбрасывает с себя жесткий покров.

Окружившие ее люди замирают в ожидании, задерживают дыхание. Отсек фильтрации погружается в благоговейную тишину. За толстым прямоугольным стеклом, отделившим отсек от комнаты управления, толпится остальной персонал. В первых рядах Кэтрин.

– Боже… – тихо выдыхает она, и ее взволнованный голос отдается во всех наушниках сразу.

– Нет, – говорит Виктор, – это наша работа.

Он берется руками за шлем, отщелкивает крепления и снимает его с головы. Поток воздуха сразу врывается в легкие, и становится легче. Виктор стирает со лба выступившие капельки пота и смаргивает туман, проявившийся в глазах от волнения. Он не должен ничего упустить и внимательно следит за ее первыми действиями.

Чувствуя свет и поток воздуха, обитательница яйца неспешно возится, освобождаясь от остатков защитной пленки. Ее крохотная грудь мерно вздымается, большие глаза медленно распахиваются и сверкают прозрачной голубизной. Словно в них заключена частичка океана. Она обводит полным сознания взглядом собравшихся и останавливает его на Викторе. Будто бы знает, что это он, а никто-то другой, ее создатель.

Виктор наклоняется еще ближе. Губы сами растягиваются в улыбке, повинуясь невиданному доселе чувству. Она не такая, как другие. Она совершенна.

– Ну, здравствуй, – говорит он ей и видит, как ее пухлые детские губы улыбаются ему в ответ.

Глава 4.

Голубые глаза

14 июля 2024 года. Время 03:35.Научный комплекс «Прометей».Первая лаборатория. Инкубатор.

– Она способна имитировать человеческие чувства, – замечает Митчелл и сдвигает брови, внимательно вглядываясь в прозрачно-голубые глаза образца.

«Совсем как у моей Элис», – проносится в его сознании короткая мысль.

– Рефлекс? Как у младенца? – спрашивает он, но на Викторе нет ни шлема, ни гарнитуры. Он не реагирует на вопрос, продолжает с благоговением наблюдать за действиями подопытного образца под номер Двадцать Шесть/Два.

Митч кладет руку на плечо товарища и слегка сжимает. Виктор кидает на него мимолетный взгляд, берет со стола гарнитуру и вставляет наушник в ухо.

– Рефлекс? – повторяет Митчелл вопрос.

– Нет, она понимает, что делает.

Небесно-голубые глаза образца медленно моргают и сияют, словно где-то внутри нее светит настоящее портативное солнышко. Она не сводит взгляда с Виктора. Следит за каждым его движением и повторяет. Копирует улыбку, дотрагивается пальчиками до уха, имитируя установку наушника и щурится. А потом поджимает хвост и складывает ручки на груди, глубоко и прерывисто вздыхает. Волнуется – догадывается Виктор. Ее чувства – человеческие. Ее разум – это человеческий разум.

– У нас получилось, – выдыхает он, и в тот же миг десятки голосов взрывают тишину в портативном переговорном устройстве. Виктор кидает взгляд через плечо на прямоугольное окно, отделяющее отсек от комнаты управления, и видит ликующих и обнимающихся ассистентов. Только Кэтрин стоит неподвижно, хмурится, глядя на проект Двадцать Шесть/Два, словно ждет, когда она выпустит клыки и вцепится ими в горло своего создателя. Но этого не происходит, и спустя минуту она медленно выдыхает, прижимает ко рту портативный микрофон и требует:

– Надень шлем.

Виктор игнорирует ее. Снова.

Безопасность – такая мелочь, когда стоишь на пороге настоящего открытия. Восемь лет работы не прошли даром. Вот она цель. Они достигли ее. Теперь не жалко и умереть. Тяжелый груз падает с души, и усталость моментально сбивает с ног. Колени подгибаются. Виктор хватается за край стола и пододвигает ближе стоящий в стороне стальной табурет. Опускается на него. Голова звенит от выпитого накануне виски и нахлынувших эмоций. Одновременно хочется спать, и он точно знает, что не уснет этой ночью опять. Как можно, когда она наконец-то появилась на свет. Девочка – совершенство. Настоящий человек будущего. Сверхчеловек.

Именно его и стремились создать они с Эбби столько лет. Не сверхсолдата, а сверхчеловека, способного повести мир в новое будущее без боли и страха. Получилось ли? Эти глаза четко говорят, что да. Она умнее, сильнее, и в ней нет той ярости, что живет в человеческих сердцах. Но получилось ли на самом деле, это они узнают только со временем. Рано отдыхать, работа только начинается.

Надо еще умудриться сберечь ее от побочных лабораторий, занимающихся доработками образцов. У них всегда полно идей. То рога предлагают вживить каждому новому образцу, то костяные наросты. Больше всего не повезло Двенадцатой, ей достались механические щупальца. Процесс вживления оказался настолько болезненным, что окончательно убил в ней все человеческое. Неудивительно, что ее психика стала такой нестабильной. Она и до этого не демонстрировала дружелюбия, но частично управлялась примитивными методами воспитания. А после первой лаборатории изучения и доработки… Нет уж. Нельзя допустить повторения. Проект Двадцать Шесть/Два и так идеален. Пусть развлекаются со старыми неудавшимися образцами, ее они не получат.

– Ускоритель роста введен? – рассеянно спрашивает Виктор. Он и так знает, что да. Уточняет, чтобы зафиксировать весь процесс производства на одной пленке, на случай повторения проекта.

– Конечно, он был добавлен на стадии формирования питательной среды для эмбриона внутрь яйца. Потому она сформировалась втрое быстрее человеческого плода, – отчитывается Митчелл. – Иначе и ее тоже ждала бы отбраковка. Посмотрим, как она будет развиваться во внешней среде. Если процесс замедлится, повторим инъекцию через пару месяцев.

Все это он говорит не для Франка. Доктор Франк и так знает. Целью Митчелла так же является история и ввод в курс дела мелкого персонала лаборатории.

– Хорошо, – отзывается Виктор, и в тот же миг его наушник взрывается яростным голосом Питерса:

– Сейчас же надень шлем или я отстраню тебя от проекта на месяц!

Внутренности подскакивают от неожиданности. Виктор выпрямляется на стуле и снова обращает взгляд к большому прямоугольному окну. Счастливый персонал разбежался по сторонам, теперь за ними наблюдают только двое: седой и покрасневший от ярости старик в военной форме – Майк Питерс и его дочь Кэтрин, такая же злая, как и отец.

Питерс уже не молод, однако идеальная военная выправка придает ему на редкость крепкий и здоровый вид. Трудно сказать, сколько ему на самом деле лет. Если бы Виктор не знал точную цифру, ни за что бы не догадался.

Он берет со стола шлем, нахлобучивает на голову и пристегивает крепления. Спорить нет сил. Хочется поскорее закончить работу и провести рядом с Эбби несколько минут перед сном. Так и не терпится рассказать ей о первой за долгие годы удаче.

Питерс слегка смягчается в лице, и его дочь, словно обезьянка, повторяет за ним. Мышцы ее тела расслабляются, она рассеянно засовывает руки в карманы и отходит к пульту управления, чтобы зафиксировать новые показатели. Ее работа ябедничать на начальство успешно выполнена.

– Отчитайтесь, – требует Питерс, заложив за спину руки. Голос звучит уже тише и спокойнее, но все тот же приказной тон, словно он говорит с подчиненными солдатами, а не с учеными.

– Проект Двадцать Шесть/Два успешно появился на свет, – говорит Виктор в гарнитуру. – Сейчас будем брать все необходимые анализы.

Генерал-майор Питерс на миг отходит от окна, чтобы взглянуть в монитор, транслирующий запись из инкубатора. Его взору предстает совершенно новая форма жизни, однако благоговейного трепета в его взгляде не читается. Напротив, светло-серая кожа с нежными голубыми отметинами вызывает неприязнь, словно он смотрит на ползучего гада. Частично так и есть. В ее ДНК фрагменты разных рептилий, в том числе и змей.

– Отвратительно, – тихо говорит он, но все слышат. Наушники четко транслируют звук.

Виктор и Митчелл переглядываются. Первый закатывает глаза, второй поджимает губы. Но оба молчат. Понимают, что Питерс слишком набожен, чтобы принять новую рукотворную форму жизни.

В лаборатории повисает минутная пауза. Чтобы прервать минуту неловкости, Виктор прокашливается.

– Начнем первичный осмотр образца, – говорит он и поворачивается к коллегам. – Митч, возьми пробы с кожного покрова, образцы слюны и питательной жидкости в яйце, скорлупу в утиль. Рон, перемести образец на стол для визуального осмотра.

– Да, – кивает Митчелл и тут же берется за пристроенный на стеллаже у стены набор для анализов. Ставит поднос со склянками, ватными палочками и шприцами на стол возле проекта Двадцать Шесть/Два и выполняет указания начальства. Сначала он осторожно проводит тампоном по влажной коже новорожденного образца и упаковывает тампон в специальный герметичный пакет. Затем ватной палочкой берет пробу слюны. И наконец шприцем набирает питательную жидкость. Все пробы он помещает в специальный контейнер и маркером отмечает время и код на специальной бумажной наклейке.

– Взял образцы «тридцать два – три», «сорок два – семь» и «сорок два – восемь», – отчитывается он.

Виктор не вмешивается, молча наблюдает за процессом. Но больше всего за своим детищем. Девочка реагирует спокойно. Дает провести все необходимые манипуляции, не дергается, не обнажает клыки и совсем никого не боится. Удивительно. Любое новорожденное существо имеет изначальный инстинкт самосохранения. У нее он тоже должен быть. Но, видно, она достаточно развита, чтобы не включать его бездумно. Она не видит угрозы и тихо позволяет людям вокруг позаботиться о ней.

Даже когда Рон берет ее на руки, она остается спокойной.

– Разве это не опасно? – спрашивает Питерс, снова мрачнея лицом. Он предполагал, что ассистент возьмет образец какими-нибудь щипцами, как и полагается при работе с опасными тварями, а не на руки, словно мать ребенка. Это неправильно.

– Опасно, – ухмыляется Франк. – Именно поэтому это делает Рон.

– Что? – тут же возмущается ассистент и замирает с диковинным существом на руках, глядя на начальника широко распахнутыми глазами.

– Да расслабься, – вздыхает Виктор, – я пошутил. Ее клыки слишком маленькие, она не прокусит КЭТИ. Когти мягкие, тем более не опасны. Это ребенок. У нее просто еще нет силы с тобой справиться.

– Детеныш, – поправляет его Питерс. – Дети есть только у людей.

Виктор фыркает. Митчелл снова поджимает губы. С таким отношением Питерса непросто будет сберечь ее от побочных лабораторий.

Успокоившись, Рон подносит проект к высокому железному столу с расстеленной на нем мягкой стерильной накладкой и укладывает ее на спину. Франк нехотя поднимается на ноги. Усталость давит, но всю работу на помощников не переложишь. Да и не хочется. Этот миг надо пережить полностью и запомнить.

– Приступаю к первичному осмотру эксперимента Двадцать Шесть/Два, – говорит он. – Фиксируйте.

Кэтрин тут же открывает на компьютере файл образца, чтобы внести в отчет новые данные.

– Самка ведет себя спокойно, агрессии не проявляет. Голова пропорциональна телу. – Он проводит руками по голове, ощупывает форму на предмет дефектов. Голова полностью повторяет человеческий череп. Сформирован идеально, только темя плотнее, словно ей не несколько минут от роду, а полгода или даже месяцев восемь. – Развитие опережает человеческое на несколько месяцев.

Он пальцами фиксирует ее веко в открытом состоянии и внимательно рассматривает радужку.

– Фонарик.

Митчелл тут же подает ему необходимую вещь.

– Глаза полностью сформированы, зрачки реагируют на свет сильнее, чем человеческие. Есть вероятность ночного видения. Радужка голубая, разрез симметричный. – Виктор откладывает фонарик в сторону и переворачивает образец на живот. – Хвост от длины тела составляет больше половины. Утолщен у основания, конец острый. Окрас светло-серый с голубым узором по внешней стороне. Кончик градиентом переходит в синий. Анатомия хвоста гибкая, мышцы сильные. Возможен хватательный рефлекс. Волосяной покров только в зоне головы, двуцветный. Верхняя часть белая, нижняя черная, повторяет окрас кожи головы.

– Как у животных, – вставляет Питерс, упорно принижая новое существо.

– Да, – чуть раздраженно отзывается Виктор. – Как у животных.

Он снова переворачивает образец на спину, сгибает и разгибает руки и ноги, прощупывает каждый палец.

– Конечности четыре. Две верхние и две нижние. На каждой по пять пальцев. Окрас повторяет окрас хвоста. Голубой пятнистый узор на плечах, основной цвет светло-серый к кистям и стопам градиентом переходит в синий. Общая анатомия близка к человеческой. Мышцы полностью сформированы и развиты хорошо. Связки и суставы крепкие и гибкие. Внешних отклонений нет. Несформировавшихся мышц, связок и суставов нет. Соски отсутствуют, а значит, питание молочной смесью ей не подходит. Надо подобрать рацион. Первичный визуальный осмотр закончен. Далее необходимо УЗИ органов брюшной полости, эхограмма сердца и компьютерная томография мозга. А также стандартные анализы крови и продуктов жизнедеятельности. Рон, переложи образец в транспортировочную камеру.

– Да, – Рон тут же оказывается рядом и снова берет образец на руки, сложив те лодочкой. Крошечное существо устало зевает в его руках и несколько раз медленно моргает. Осмотр явно дался ей тяжело. Усталость после вылупления дает о себе знать, но глаза она не закрывает, продолжая внимательно наблюдать за окружившими ее людьми.

До транспортировочной камеры всего несколько шагов. Совсем маленькая коробка из твердого пластика с крохотными дырочками для вентиляции выглядит непривлекательно. Образец Двадцать Шесть/Два поворачивает в ее сторону голову, будто зная, что вот-вот окажется там, и тут же вцепляется в руку ассистента хвостом. Прокручивает его вокруг предплечья и слегка сжимает, словно держится за него. Будто хочет взять его с собой в транспортировочную камеру.

– Как мило, – выдыхает Рон, глядя на ее попытку прижаться к нему ближе. – Она думает, что я ее мама?

– Слушай ты, мамочка! – вдруг рявкает Питерс. – Немедленно положи образец в камеру. Или ты сам сейчас там окажешься!

– Извините, – виновато отзывается Рон и в два шага подлетает к тесной пластиковой капсуле с настежь раскрытой крышкой. Укладывает образец на спину и пытается убрать руку, но ее хвост сжимается сильнее.

– Закрой крышку! – требует Питерс, и на лице Рона вдруг отчетливо проступают красноватые пятна. На лбу появляются крохотные капельки пота.

– Не могу, – тихо говорит он, голос дрожит. – Она очень крепко держит.

Виктор приподнимает брови и неспешно подходит к транспортировочной капсуле.

– Как я и говорил, – довольно усмехается он. – Хватательный рефлекс.

– Вы говорили, она не опасна! – срывается Рон и тут же чувствует на своем плече руку. Это Митчелл.

– Не паникуй и не дергайся, сейчас мы ее снимем, – по-отечески мягко говорит он и наклоняется ближе к плотно обвитой хвостом руке. Ощупывает ее пальцами. – Обвитие кольцевое, мышцы почти не напряжены. Это даже не половина ее силы.

Он находит кончик хвоста и пытается отогнуть его в сторону, но тот не поддается. Хвост затянулся только сильнее. Лицо Рона тут же покраснело, а глаза расширились.

– Больно, – резко выплевывает он. Дыхание учащается. – Она все сильнее жмет.

– Отпусти, – велит Виктор Митчеллу. – Это рефлекс. Чем сильнее пытаешься его оторвать, тем сильнее он сжимается.

Митчелл тут же отдергивает руку, а губы образца опять растягиваются в милой детской улыбке. Она не понимает, что поступает неправильно, но и не злится. Ей интересно, что будет дальше. Нет, это не рефлекс.

Виктор внимательно следит за ее реакцией. В ее голубых глазах четко отражается простое детское любопытство.

– Перестала сжимать? – спрашивает он.

Рон отчаянно трясет головой, и вдруг его рука неестественно изгибается. В наушниках раздается переполненный болью крик.

– Она руку мне сломала! Снимите ее!

– Сейчас, – подскакивает на месте Митчелл и кидается к стеллажу с лекарствами. – Я введу ей успокоительное, или лучше мышечный релаксант?

– Не то и не другое, – отрезает Виктор и наклоняется к образцу так близко, как позволяет нависший над капсулой Рон, прикованный к Двадцать Шестой ее же хвостом. Он заглядывает в невероятно осмысленные голубые глаза, слегка дергает ее за основание хвоста и строго приказывает:

– Отпусти его сейчас же.

Образец медленно моргает, издает тихий урчащий звук и тянет крохотную ручонку к доктору Виктору Франку. Глаза сияют.

– Ты меня слышала? Я сказал нельзя, – и еще раз дергает за основание хвоста.

Новорожденная, будто поняв, ослабевает хватку, подтягивает хвост и прижимает к себе своими крохотными пальцами, с интересом разглядывает.

Митчелл хватает ассистента и оттаскивает в сторону. Виктор захлопывает капсулу. За всем этим наблюдает Питерс.

– Доктор Франк! – рявкает он в гарнитуру, от громкости все собравшиеся и подключенные к общей линии связи морщатся. – Отчет ко мне на стол через час. Обо всем, что здесь сейчас произошло.

– Да, сэр, – отчеканивает Франк. Внутри все неприятно ворочается. То, что она сделала – повод для отбраковки. Но это только в его лаборатории. Полемосу прощается и не такое. Насколько до него дошли слухи, проект «Мак» уже не одного ассистента отправил на больничный.

«Потому что у него никто не умирал», – Виктор сам же и оправдывает придирчивость Питерса.

Питерс нахлобучивает на голову форменную фуражку и, окинув недовольным взглядом Франка, а затем всех окружающих, покидает комнату управления отсека фильтрации, так же быстро, как и появился.

– Ну что ж, – выдыхает Виктор. – Я бы сказал, что вполне себе неплохо все вышло.

Он переводит взгляд на Рона и с улыбкой добавляет:

– Дашь пять?

Рон обижено отворачивается. Шутку он явно не оценил.

Виктор заваливается в свой кабинет и без сил падает на стул возле стола. Утыкается головой в леденящую пластиковую поверхность. Нет никакого желания писать отчет, но Питерс ждать не станет. У него час, чтобы убедить его, что проект Двадцать Шесть/Два, несмотря на несчастный случай в ходе рождения, имеет большие перспективы.

Выветрившийся алкоголь, выпитый накануне, принес с собой тяжелое похмелье. Голова гудит. Глаза слипаются. Он переводит взгляд на стопку бумаг и неприязненно морщится. Почему умница Кэтрин не может выполнить эту работу за него? Она любительница шлепать бумажки и таскать их папочке. Да потому что каждый недостаток проекта в ее отчете будет выведен в абсолют, а достоинства она напишет мелким шрифтом, и Питерс ничего не заметит. Они слишком похожи. Ищут способ не достигнуть совершенства в производстве сверхчеловека, а доказать, что это невозможно, и закрыть проект. Или нет?

Проект Полемоса, тем временем, идет бесперебойно. На стимуляторах он набирает вес и рост с фантастической скоростью. Самец «Мак» вырастет крупным и сильным. И очень злым. Но Питерса это не волнует. По какой-то неведомой причине смерть Эбби он связал не с Двенадцатым проектом, а с беспечностью Виктора. Значит, нужен другой подход.

Он отыскивает в стопке документов бланк для отчета и начинает его заполнять. Вписывает вступление с назначением документа, затем вносит столбиком все основные показатели уровня развития проекта на момент появления на свет. Затем кратко описывает перспективы. И в самом низу добавляет заметку о дополнительных методах предосторожности, связанных с сильным хватательным рефлексом.

Дальше идет общая отметка перспективности образца. Выразить ее надо в баллах от одного до десяти. Виктор на секунду задумывается. На его взгляд это твердая десятка, но круглые цифры явно указывают на самоуверенность. Она еще не до конца исследована. Неизвестно, что у нее внутри и как она будет развиваться далее. Будет ли у нее способность к обучению, общее развитие интеллекта и прочие нюансы. К тому же, впереди ее ждет еще и одинокая жизнь в замкнутом пространстве. Сможет ли ее психика выдержать такое?

Даже если выдержит, дальше ее ждет еще более страшное испытание – война. Армии не нужен сверхчеловек с разумом и силой, способными изменять будущее, ей нужен идеальный солдат. Покорный, послушный, жестокий и беспощадный. Готовый убить любого, как только скажут «фас» и укажут на цель пальцем. Без вопросов, без страха, без мыслей о себе.

У нее нет будущего. У нее даже детства толкового не будет. Виктор сам отдал приказ ввести стимуляторы роста. Год-два, максимум три, и она отправится на фронт с оружием наперевес или вживленным под кожу. Всего лишь вещь в руках человека, играющего в Бога.

Интересно, куда ее отправят, когда она окончательно сформируется и будет готова? Скорее всего, на Восток. Туда, где их страна ведет вечные конфликты за ресурсы, вытягивая черную кровь земли, словно вампир. Для девочки станут родными запах пота, крови и пороха. Смерть станет лучшей подругой, какой в свое время Виктору стала наука. И однажды, когда сил этой малышки не хватит, чтобы выдержать очередной бой, раскаленный кусок свинца войдет в ее плоть, и она будет чувствовать этот запах. Пот, кровь и порох. А затем она встретит свою подругу – смерть.

– Господи, прости меня, – тихо шепчет Виктор, – это все я… я виноват. Я это сделал.

Сердце на мгновение дает сбой. Картинка перед глазами расплывается.

Он ставит восемь баллов из десяти, указывает сегодняшнее число и подписывает отчет. Пишет на папке слова «Совершенно секретно» и подшивает в нее документы. Дело за малым, отнести его Питерсу.

Но время еще есть, а любопытство гложет. И чувство, что он слишком рано ее оставил. Ее первый день на земле, а создатель далеко. Первый день в одиночестве.

Виктор включает компьютер, набирает код и подключается к видеокамере изолятора. Проект Двадцать Шесть/Два сидит в капсуле и маленькими ручками прощупывает толстый пластик, будто изучает свой крохотный ограниченный мирок. Над ней склонился Митчелл и что-то увлеченно нашептывает. Защитного костюма на нем нет. Удивительно, как он сумел пробраться мимо Кэтрин. Или это только Виктору ограничили доступ в лабораторию?

Внутри все сжимается от смутного беспокойства. Да, она получилась совершенной. Всего несколько минут, а ее двигательные способности уже превзошли обычного ребенка не на один месяц. Всему виной стимулятор роста.

Вполне осмысленный взгляд проекта Двадцать Шесть/Два сосредоточенно следит за действиями Митчелла. Агрессии она не выказывает, интересуется. Ее губы изгибаются во вполне человеческой улыбке. Она фыркает и отвлекается. Оглядывает недоступную ей из-за стекла камеры комнату и останавливает взгляд на камере видеонаблюдения. Смотрит прямо на Виктора сквозь пространство в два этажа. Голубые глаза сияют. Она медленно моргает и вглядывается в черный глаз камеры внимательнее. По спине Виктора пробегает холодок. Чувство, абсурдное и невозможное, что она видит его, путает мысли.

Он поспешно отключается, берет папку с документами и выходит из кабинета. Питерс ждет отчет.

– Не по возрасту мне такая работа. Давно уже не по возрасту.

Но это не жалоба. Он никогда не жалуется и всегда выполняет работу идеально и в срок. После встречи с Франком ему самому составлять отчет для совета. И он не отложит эту работу. На сон будет еще время.

Однако старое тело ноет. Держать спину прямой все труднее, и генерал-майор на минуту опирается о стол руками, кладет на них седую голову. Прикрывает глаза.

В кабинете на старой пластинке тихо играет блюз. Причудливая мелодия завивается, пробирается в мозг и успокаивает нервы. Только она и не дает уснуть.

Раздается стук в дверь.

– Войдите, – сразу отзывается Питерс твердым командным тоном, устремив решительный и строгий взгляд на дверь.

В дверном проеме появляется Виктор с тонкой папкой в руках. Питерс хмурится, отчет явно неподробный. Многое придется додумать самому, отписываясь наверх. Лишняя работа.

Виктор широкими шагами подходит к столу и кладет на него папку, повернув к генерал-майору. Тот кидает на нее быстрый взгляд: «Проект 26/2. Совершенно секретно».

Раскрывает ее. Взглядом пробегает содержимое. Буквы расплываются перед глазами. Нет, без чашки крепкого чая он не сможет должным образом обработать полученную информацию. Все-таки постарел.

– Как вы и просили, менее часа, – разводит руками самодовольный Франк, и Питерс хмурится еще больше.

– Объясни, почему в момент вылупления проекта техника безопасности соблюдалась не полностью и не были приняты меры относительно хватательного хвостового рефлекса образца?

– Потому что мы не знали, – просто отвечает Франк. – Мы работаем с целым коктейлем генов. Множество факторов предсказать невозможно. Хватательный хвостовой рефлекс – один из них.

– То, что шлем необходимо надевать при заходе в отсек с образцом, ты тоже не знал? – парирует Питерс.

– Знал, – вздыхает Виктор. – Каюсь, это мой косяк. Однако пострадал не я. Первичный осмотр проекта не выявил возможной опасности, потому я решил, что шлем будет мешать мне устанавливать контакт.

– Контакт с этой тварью? – фыркает Питерс.

– Да. У меня есть основания предполагать, что она разумна. Разумнее всех предыдущих образцов, что делает ее наиболее перспективным вариантом. Более подробная информация будет позже при детальном изучении. Но сейчас я с уверенностью могу сказать, что она идеальна для ваших целей, – говорит доктор Виктор Франк.

Врет. Она идеально для их с Эбби цели.

Они хотели создать кого-то лучше, чем просто человек. Кого-то более ловкого, сильного, умного и светлого. Того, кто не знал бы зависти и страха. Того, кто смог бы создать лучший мир.

Какая наивная мечта! Но чувство, что она осуществляется, не покидает. Сердце колотится в груди с немыслимой яростью. Это вдохновение. Душевный подъем. Вера, в конце концов, в то, что Эбби погибла не напрасно. Он смог исправить хотя бы ничтожную часть своих ошибок, и теперь все будет по-другому. Жаль только, армии этого не понять. Ее цель не уничтожить жестокость, а приумножить ее. Сила проекта Двадцать Шесть/Два будет направлена во тьму, и Виктор ничего не может с этим поделать.

– Восемь из десяти баллов – это сильное заявление. Прежде ты не давал никому больше четверки, – замечает Питерс. – Ты, действительно, так в нем уверен?

– В ней. Да.

Питерс снова морщится от указания на личность образца, но ничего не говорит. Если проект настолько хорош, как утверждает доктор Франк, значит его работа дала плоды. И все же сомнение гложет. Генерал-майор качает головой и задумчиво жует губы, проглядывая отчет. Все показатели хороши, так написано. В науке он ничего не смыслит и решает обсудить эту сторону вопроса с Кэтрин, но пока это невозможно, и молчание затягивается.

– Она сделала то, чего никто до нее не смог, – говорит Виктор Франк, нарушая тяжелую тишину. – Ее навыки обучения и коммуникации удивительны. Она способна к подчинению без дополнительной стимуляции. Недоразумение с рукой ассистента – его ошибка по неопытности.

– Ты должен был за этим следить! – рявкает Питерс, но тут же успокаивается. На каждую такую ошибку ему потом заполнять бумаги. Но пострадавший жив. Травма несерьезная. Пара месяцев, и он вернется в строй.

– Да, – кивает Виктор. – Я виноват.

Питерс еще больше хмурится. Необычная сговорчивость доктора Франка выбивает из колеи. Он ждал спора, а тут покорность. В чем подвох?

– Я прошу разрешения продолжить проект Двадцать Шесть/Два без вмешательства побочных лабораторий. Этот проект хорош и без дополнительных функций. Любая модификация утяжелит ей тело, а ловкость и скорость, судя по ее анатомии, станет ее главным оружием. Они испортят проект.

Питерс не отвечает, анализирует сказанное. То, что он увидел, хоть и отвратительно с точки зрения морали, но отлично с точки зрения полученных им распоряжений от вышестоящего начальства. Да и Франк дело говорит. В генной инженерии Питерс, может, и не разбирается, но в классификации оружия – еще как. То, что должно быть легким и поворотливым, нельзя утяжелять. Такое оружие только потеряет эффективность. Но такая характеристика дает ей противоположную функцию с проектом Полемоса. «Мак» – сила ударная, фронтовая. Двадцать Шестая же отлично подойдет для разведывательных и диверсионных операций. Два удачных проекта разного профиля – это хороший результат. Даже отличный.

– Разрешаю проводить эксперимент дальше без вмешательства лаборатории доработки, – наконец кивает Питерс.

– И так как проект удачный, я прошу ликвидации эксперимента Двенадцать/Двадцать Один, – продолжает Франк.

Питерс хмурится. Минуту выдерживает его взгляд, а после качает головой.

– Но ты… – срывается Виктор.

– Сначала докажи ее эффективность в бою, – резко обрывает его Питерс и кулаком бьет по столу, давая понять, что спора не будет. Не сегодня. – Если она превзойдет все твои ожидания, проект Полемоса будет приостановлен за ненадобностью. Это все. Иди работай.

– Да, сэр, – кивает Франк и выходит из кабинета.

Глава 5.

Ее имя

16 сентября 2024 года. Время 09:52.Научный комплекс «Прометей».Первая лаборатория.Камера содержания проекта 26/2.

Следующие два месяца пролетели в одно мгновение. Словно только вчера проект Двадцать Шесть/Два появилась на свет, а сегодня она уже сравнялась по уровню развития с двух-двухсполовинойлетним ребенком. Скорость ее обучения удивительна. Здоровье крепкое, а физические возможности в разы превосходят человеческие. Хвост с каждым днем набирает силу и развивает ловкость. Она пользуется им как третьей рукой. Однако после случая с ассистентом попыток нападения больше не было. Теперь она понимает грань между хватом и сдавливанием, не выказывает намерения причинить боль другим людям и контролирует хвост.

Она демонстрирует сочувствие, желание помогать, готовность исполнять мелкие поручения и быстро осваивает человеческую речь. Все то, чего ждал от нее Виктор Франк, исполнилось с лихвой. Однако свободный доступ в лабораторию ему так и не вернули.

Заходить в камеру содержания без защитного костюма Кэтрин строго-настрого запретила, и последние несколько недель Виктор всячески избегал прямой работы с образцом, предпочитая спихивать работу на ассистентов. Каково же было его удивление, когда он заметил, что вот уже вторую неделю Митчелл посещает изолятор в одном лишь лабораторном халате. А после проведения последних психологических тестов облачаться в КЭТИ перестала и Кэтрин, на основании чего Виктор Франк подал Питерсу рапорт с жалобой на Кэтрин Пим, а вслед за ним запрос на снятие запрета на своевольное посещение проекта. С сегодняшнего дня блок с его пропуска должен быть снят. Однако заходить он не спешит и внимательно наблюдает за неспешной игрой Митчелла Ритса и проекта Двадцать Шесть/Два сквозь большое окно-зеркало.

К нему подходит ассистент Рон с отчетом о последних анализах. Его рука все еще загипсована, но настроение приподнятое.

– Последнее исследование отклонений не выявило, – заявляет он с широкой улыбкой на лице. – Она – прелесть.

– Как рука? – спрашивает Виктор.

– Еще пара недель, и снимут гипс, – говорит он.

– Хорошо, – Виктор быстро проглядывает результаты тестов. Сердцебиение слегка завышено, но это частый побочный эффект стимуляторов роста. Ускоренно делящимся клеткам необходимо больше кислорода. Причин для беспокойства нет.

– Как интеллектуальное развитие?

– Соответствует возрасту двух – двух с половиной лет.

– Психические реакции?

– Устойчивые, адекватные.

Виктор кивает, прикладывает свою карточку к магнитному замку и набирает код. Срабатывает. Наконец-то свобода. Он кидает укоризненный взгляд в сторону Кэтрин. Та поджимает губы, отворачивается и наклоняется к микрофону для громкой связи с изолятором проекта Двадцать Шесть/Два.

– Как реакция на цвета? – спрашивает она Митчелла.

Он показывает в камеру «О’кей» и обращается к подопытному образцу.

– Дай мне зеленый кружок.

Образец оглядывает разложенные на полу карточки, выбирает нужную фигуру, передает Митчу и повторяет:

– Зеленый кружок.

– Умница, – с едва сдерживаемым восторгом отзывается Митчелл и хлопает в ладоши.

Виктор проходит в камеру, закрывает за собой дверь и прислоняется к ней спиной, скрещивает руки на груди. Образец тут же притихает, юркает за Митчелла и с опаской выглядывает из-за его плеча, хлопая прозрачными голубыми глазами. Сердце екает в груди. Виктор сглатывает невесть откуда взявшееся волнение. Она его испугалась? Или просто застеснялась?

– Не бойся, – говорит Митчелл, легонько выталкивая проект из-за своего плеча. На ней совсем нет одежды. Плотная серая кожа чуть поблескивает чешуей. Синие отметины на плечах, бедрах и хвосте проступили ярче. Окрас почти сформировался. Короткие двуцветные волосы падают на лицо, она откидывает их ладошками назад и присаживается на пол, утыкает нос в колени.

– А теперь черный треугольник, – просит Митчелл.

На этот раз она не встает и не повторяет. Подцепляет карточку гибким хвостом и подталкивает к Митчеллу. Он снова хвалит ее и одаривает тихими аплодисментами, но образец совсем не радуется похвале, полностью сосредоточившись на новом госте.

– Это Виктор, – говорит Митчелл, указывая рукой на начальника. – Этот человек помог тебе появиться на свет, – он проводит рукой по ее волосам и добавляет. – Она стесняется.

В голову Виктора приходит неизбежная мысль: сможет ли столь хрупкое и стеснительное существо отправиться на войну? – но он сразу отметает ее. Это не его дело. И так ясно, ради чего был создан весь этот проект. Если бы у него только было право голоса… но никто не спросит. И у нее тоже не будет выбора.

Как только она немного подрастет, сразу начнутся тяжелые тренировки. Она научится обращаться с оружием раньше, чем читать и писать. Для нее к тому времени пройдет солидная часть жизни, для Виктора и остальных работников лаборатории – лишь несколько недель или месяцев. Интересно, чувствует ли она время иначе. Сколько, по ее мнению, они не виделись?

– Надо бы подобрать для нее одежду, – говорит Виктор. – Если есть стеснение, значит, она уже осознает себя и сравнивает с нами.

– Да, – согласно кивает Митчелл.

– И раз проект столько времени нормально развивается, пора дать ей имя.

– Хочешь сам?

– Без разницы.

Он думал о том, чтобы назвать ее Эбби, в честь погибшей невесты, но что-то внутри не позволило ему сделать это. Она слишком не похожа на нее ни внешностью, ни повадками. Эбби была неповторима. Веселая, игривая и жизнерадостная женщина с яркими рыжими волосами, тонкой светлой кожей и россыпью веснушек на носу и щеках, она никогда не унывала и была похожа на солнечный зайчик. Теплая. Она была единственной женщиной, с которой Виктор решился связать свою жизнь. А проект Двадцать Шесть/Два – всего лишь этап этой жизни. Серо-синий и холодный кусочек глубокого тихого океана, отразившего в себе небосвод.

Еще немного постеснявшись, Двадцать Шестая откровенно заскучала и принялась хвостом разметать карточки в стороны, а потом, не стесняясь, забралась на колени к сидящему на полу Митчеллу.

– Ты моя хорошая, – выдыхает Митчелл и треплет ее серебристую макушку. Волосы торчат во все стороны, как у мальчишки, отказавшегося вовремя идти в парикмахерскую.

Теплый взгляд помощника не ускользает от внимания Виктора Франка, и он невольно поджимает губы. Пока он прятался за камерами и зеркалом, наблюдая за развитием проекта издалека, отношения между ней и Митчеллом явно перешли все допустимые границы. Но обрывать эту связь уже поздно и не нужно. Если ее психология близка к человеческой, ей необходимо наладить связь хоть с кем-то, иначе риск психических срывов возрастет в разы.

Эксперимент Двадцать Шесть/Два запускает руку под халат Митчелла, и Виктор мгновенно напрягается. Мысль: что она задумала? – врывается в мозг. Но она лишь ребенок. Достав из внутреннего кармана Ритса бумажник, она с любопытством раскрывает его, подносит к носу и обнюхивает, морщится, достает деньги, банковские карты и визитки и разбрасывает вокруг.

– Что-то интересное нашла? – смеется Ритс. – Это деньги, они помогают приобретать нужные вещи.

– Деньги, – повторяет она и сует ему поднос фотографию, также извлеченную из кошелька.

На миг в комнате повисает тишина. Митчелл судорожно вздыхает и сглатывает образовавшийся в горле ком. На фотографии запечатлен он сам и его подросшая дочь Элис, погибшая от неизлечимой болезни чуть более года назад. Ей было всего двенадцать лет.

– Нет, – говорит Митчелл, – это фотография. Она помогает помнить то, чего давно уже нет.

– Митч, – говорит проект и тычет пальцем в изображение Митчелла.

– Да, правильно, – кивает он и забирает фотокарточку, показывает пальцем на себя, – это я. – Затем показывает на дочь. – А это моя дочка Элис.

– Элис? – спрашивает проект и указывает синим пальцем на себя. Повторяет: – Элис?

Митчелл переводит на Виктора растерянный взгляд. Глаза его блестят и краснеют, словно он вот-вот готов пустить слезу. Виктор пожимает плечами и повторяет то, что уже сказал ранее:

– Без разницы, – затем еще секунду думает и добавляет: – Если хочешь.

На секунду в глазах Митчелла отражается тяжелая внутренняя борьбы. Он несколько раз нервно сглатывает, переводит взгляд на голубые глаза проекта Двадцать Шесть/Два и кивает.

Виктор видел его дочь всего пару раз много лет назад. До ее смерти и развода Митчелла с женой. Они с Виктором не были друзьями. Просто коллеги, и все. Встреча была случайной и мимолетной, но даже спустя столько времени он не может не отметить некое сходство между той обычной белокурой девочкой и этим фантастическим созданием. Удивительное совпадение. Все из-за огромных голубых глаз.

Виктор силится припомнить фотокарточку донора яйцеклетки, отобранного для эксперимента. Да, там тоже была молодая голубоглазая блондинка, но подробнее не вспомнить. Митчелл ее сам отобрал, видно, из-за отдаленного сходства с дочерью. Он хотел добавить небольшую творческую отсылку в их проект, и у него это получилось.

– Да, – соглашается Виктор, глядя в полные надежды глаза друга. – Пусть будет Элис.

В столовой повисла напряженная тишина. Митчелл ковыряется вилкой в салате, подперев рукой щеку и задумавшись о чем-то своем. На лице у него играет легкая улыбка. Виктор Франк изучает новые данные о проекте «Элис», время от время поглядывая на товарища. Кэтрин, не стесняясь, сверлит его пронзительным взглядом. Опять раздражает. Какого черта она вообще затесалась в их компанию? Обычно она обедает отдельно вместе с лаборантками. Но сегодня ей явно что-то нужно, и уходить она не собирается, всеми силами подает невербальные сигналы.

Виктор кладет папку на стол и вопросительно приподнимает брови, глядя на Кэтрин. В ее светло-карих глазах отражается уже привычный гнев, смешанный с беспокойством. Короткие светлые волны волос спереди заколоты невидимками, что придает ей еще больше строгости. Она сдвигает брови и приказывает одними губами без звука:

– Скажи ему, – многозначительно кивает в сторону Митчелла.

– Что? – спокойно спрашивает Виктор и тут же получает болезненный пинок под столом. – Да что?!

Кэтрин набирает полную грудь воздуха и поворачивается к Митчеллу.

– Ты уверен, что стоит давать проекту Двадцать Шесть/Два ее имя?

– А? – рассеяно отзывается Митчелл, кладет вилку в тарелку, так и не попробовав салат.

– Я не думаю, что стоит называть ее Элис.

– Почему нет? – Митчелл невинно вздергивает брови, но внутри заметно напрягается и сглатывает. Пальцы принимаются нервно барабанить по столу.

Кэтрин на миг теряется, несколько секунд мнется, а потом выпаливает как есть:

– Потому что она и правда похожа на Элис.

– Я не заметил, – отмахивается Митчелл.

– Неужели? Светлые волосы, глаза голубые. Пухлые губы бантиком и нос точь-в-точь, как у твоей Элис.

– Ты видела мою дочь всего два раза, и последний более двух лет назад. Один раз, когда случайно столкнулась с нами в магазине, и второй, когда привела племянницу на детский спектакль, на который мы тоже ходили всей семьей. Многие дети похожи, но поверь, не настолько.

– Да неужели? – Кэтрин достает из кармана фотокарточку, которую Митчелл так и не забрал из изолятора эксперимента. – Да они как две капли воды, если не обращать внимания на видовые особенности Двадцать Шесть/Два.

– На что ты намекаешь? – Митчелл повышает голос ровно на столько, чтобы выказать раздражение, но при этом не выйти из образа спокойного и рассудительного помощника ведущего ученого с взрывным характером Виктора Франка. Вопреки ожиданиям, именно Виктор Франк спокойно сидит напротив и с рассеянным интересом наблюдает за происходящим, абсолютно ничего не говоря. – Что я что-то сделал не так? Ты видела донора? Двадцать три года, натуральная блондинка, глаза голубые, рост метр семьдесят три, прямой нос, губы пухлые, такой же формы. Знаешь, на кого похожа? На тебя, Кэтрин, только цвет глаз другой. И еще на полсотни женщин вокруг. Может, ты хочешь назвать ее в свою честь?

– Да я же не к тому, – теряется она.

– А к чему? – с напором говорит Митчелл и все-таки теряет привычный образ.

Кэтрин прикусывает нижнюю губу. Можно сказать, что и бантиком. Пухлые уж точно.

– Мы создаем солдата для армии. Ты привяжешься к ней, а потом мы отправим ее на войну. Я просто не хочу, чтобы ты снова переживал. В прошлый раз ты сорвался и тебя чуть не уволили.

– Ты, правда, думаешь, что я не в состоянии отличить подопытный гибрид от родной дочери?

– Я понимаю, что ты чувствуешь, и ты не виноват, но подсознательно…

– Моя дочь умерла, – говорит Митчелл. – Очень рано. И ничего не оставила после себя. Я не виноват в этом, я знаю, что не виноват. Я просто хочу, чтобы что-то осталось в напоминание о ней. Ученые часто называют свои открытия в напоминание о родных. Что в этом такого?

– Это открытие Виктора.

– Я предлагал назвать ее Эбигейл, – Митч поворачивается к Франку. – Я ведь предлагал?

– Нет, – категорично обрывает спор Виктор. – То есть предлагал, но нет.

– Видишь, – Митчелл показывает рукой на начальника, – он сам не хочет. А я хочу. Если у тебя есть более подходящее имя.

Кэтрин отрицательно качает головой. Конечно, у нее никого на примете нет. В ее роду все целы. Родители до сих пор женаты. Кузина и двоюродная племянница, которую Кэтрин и водила в тот раз на спектакль, живы и здоровы. Сама она не замужем и никогда не рожала. Может быть, поэтому ей так трудно найти общий язык со старшими коллегами? За их плечами целые вереницы тяжелых потерь. Кэтрин рядом с ними всего лишь беззаботная девчонка.

– Как хочешь, только не привязывайся к ней, – сдается она. – Проект Двадцать Шесть/Два не просто ребенок. Она – военный эксперимент.

– Я это знаю.

– Я серьезно. Не привязывайся, – настаивает Кэтрин и встает из-за стола. Еда на ее подносе так и осталась нетронутой. Она подцепляет его и несет на стол грязной посуды. Обед не задался.

Митчелл снова берет вилку и продолжает с хмурым видом ковырять уже раскисший салат. Виктор следит за ним, почти не моргая.

– Что? – не выдерживает Ритс.

– Она права, – говорит Виктор Франк. – Ты слишком сентиментальный, чтобы это выдержать.

– О, давай не надо мне лекции читать про чувство вины и прочее. Я в порядке и прекрасно все понимаю и контролирую себя. Знаешь, что я думаю? Это ты не в порядке и перекладываешь свои чувства на меня. Я просто хочу, чтобы после моей Элис остался след в истории, черт возьми. И все.

– Ладно, – пожимает плечами Виктор.

– Но это твой проект, если ты хочешь – сам дать ей имя.

– Я же сказал, ладно, – повторяет Виктор и разворачивает свой сэндвич. На этой неделе с индейкой. Свежий и вкусный, почти как в дешевом ресторане быстрого питания, какие понатыканы на каждом углу в городе за пределами научного комплекса «Прометей». Но все равно не то. Здесь все не так, как там.

– Папа, мне больно, – тихий девичий шепот срывается на тонкие плаксивые нотки. Прозрачные голубые глаза сужаются в две тонкие щелочки, и крупные слезы стекают по щекам. – Почему лекарство не помогает?

Сердце разрывается в груди. Если бы он только мог забрать ее боль. Но он не может. Он еще даже не знает причину ее недомогания. Накануне вечером все было хорошо. Как обычно. Они поужинали, вместе посмотрели телевизор и легли спать. А спустя полчаса из комнаты Элис раздался душераздирающий крик.

– Оно не сразу действует, потерпи немного, – мягко говорит Митчелл, поглаживая дочь по голове.

Его жена Ребекка мечется из угла в угол по палате, то и дело всплескивая руками. Останавливается, несколько раз кивает самой себе и говорит:

– Это камни, да? От них так больно?

Митчелл не отвечает. Медицинское образование, пусть и в исследовательской области, подсказывает ему, что проблема куда серьезнее. Но нервировать жену раньше времени он не собирается. Всеми силами успокаивает дочь:

– Не бойся, милая, сейчас все пройдет. Еще несколько минут потерпи.

– Я… не могу… – стонет Элис и всхлипывает. Уже не кричит, значит, лекарство начало действовать.

Но это временные меры. Такие боли так просто не проходят. Лекарство лишь на время заблокирует болевой синдром, но через четыре-шесть часов все начнется по новой. И так до тех пор, пока врачи не выявят и не устранят причину.

Сначала Митчелл решил, что дело в аппендиците, и даже не испугался. Посадил дочь с женой в машину и отвез в ближайшую больницу. Но уже по дороге понял, что боль слишком разрозненная, стреляет то там, то там, отдается в грудной клетке и в ноги. А это симптом совсем другой болезни. Знать бы какой.

– Где носит этих чертовых врачей?! – злится Ребекка.

Обычно она сдержанная и скромная женщина, но, когда дело касается Элис, нервы ее не выдерживают, и она моментально обращается в дикую стерву, готовую разорвать любого, кто не отвечает ее сиюминутным требованиям. В обычной ситуации Митчелл ни за что бы не стал мешать ей рвать и метать, но при Элис, и без того напуганной до смерти, она обязана взять себя в руки.

Митчелл кидает на нее неодобрительный взгляд, и Ребекка резко останавливается, на секунду замирает, глядя на дочь, и мечется к двери.

– Я пойду поищу.

– Нет, – Митчелл едва успевает ее перехватить. Берет под руку и отводит к больничной койке Элис, усаживает на край кровати.

– Чего ты сейчас хочешь от них добиться? – спрашивает он. – Анализы взяли двадцать минут назад. На УЗИ очередь. Без результатов ни один врач тебе ничего не скажет.

– Ты такой спокойный, – выдыхает она. В ее глазах, таких же прозрачно-голубых, как и у Элис, стоят слезы. Материнское чутье уже подсказало ей, что камнями в почках дело не обойдется. – Почему ты всегда такой спокойный?

– Побудь с дочерью, – просит Митчелл и сам направляется к двери.

Ребекка опускается на стул возле Элис и хватает ее за руку.

– Папочка, не уходи, – всхлипывает Элис и тянет к нему руку. Всего одиннадцать лет, а она уже стала настоящей красавицей. Голубая радужка глаз искрит в холодном свете больничных ламп. Длинные пшеничные волосы рассыпались по плечам и аккуратно обрамляют лицо. Покрасневший курносый нос делает ее еще милее. Как бы Митчеллу хотелось однажды увидеть ее с диплом в руках, отвести ее к алтарю в ангельском белом платье, увидеть, какими будут ее дети.

– Я сейчас вернусь, – обещает Митчелл, распахивает дверь и нос к носу сталкивается с лечащим врачом дочери.

– Нам лучше выйти, – говорит доктор, и внутри все разом обрывается.

Митч кидает на жену полный ужаса взгляд и повторяет непривычно властно:

– Останься с дочерью.

Выходит и закрывает за собой дверь.

Диагноз, который он услышит через несколько секунд после этого момента, станет его проклятьем на всю оставшуюся жизнь.

Гиперпролиферативный мультиоргановый синдром (ГПМС), он же синдром Хардинга, – необычайно редкое генетическое заболевание, забирающее подростков на тот свет за считаные месяцы. Выявить его на ранней стадии невозможно. Излечить невозможно. Избежать невозможно.

С того дня Митчелл почти не приходил к дочери в больницу. Не мог. Боялся посмотреть в глаза ей и жене. Прятался в своей лаборатории, силясь найти волшебное средство, способное заменить брешь в битом гене и исцелить треклятую болезнь до того, как Элис не станет. Но он не успел. Упустил последний шанс побыть немного дольше рядом с самым родным и дорогим человеком на Земле. Потерял все, что было, за один миг.

Ребекка верила в него. Первые несколько месяцев она не ждала его домой. Убеждала Элис, что папа обязательно найдет лекарство, надо только подождать. Еще немного. Еще неделю и еще одну.

А потом малышка Элис вдруг увяла. Стала тенью самой себя. Волосы поблекли, глаза потеряли цвет. Кожа истончилась и плотно обтянула истощенные мышцы. Доктор сказал: пара дней. И мир перевернулся.

Ребекка впервые позвонила ему в лабораторию и потребовала немедленно вернуться домой. Но Митчелл опять не смог. Ему казалось, еще чуть-чуть, и он разгадает загадку этой страшной болезни.

– Еще неделю, – попросил Митчелл.

И Ребекка ответила:

– У нее нет недели.

Сердце болезненно сжимается. Сон не идет. Митчелл вертится с боку на бок, снова и снова прокручивая в голове те страшные дни. Поднимается с постели. Включает свет и неспешно облачается обратно в лабораторный халат. Нет, сегодня ему не уснуть.

Он выходит из жилого блока, преодолевает длинные коридоры и возвращается в первую лабораторию. Показывает пропуск круглосуточной охране, вводит коды и включает верхний свет в пустой комнате изолятора.

Образец не спит. Она возится в постели, играя с собственным хвостом, и лепечет что-то на получеловеческом языке. Знакомые слова перемешиваются с бессвязным набором букв, на лице играет беззаботная улыбка.

– Привет, – говорит Митчелл, проходя в комнату содержания проекта Двадцать Шесть/Два, теперь официально носящего имя Элис. – Ты не возражаешь, если я еще немного с тобой посижу?

Элис отрывает свои прозрачно-голубые глаза от собственных пяток, нависших над ее же лицом, выпрямляется на постели и обращает взгляд на Митчелла. Поднимается, протягивает к нему руки.

Митчелл присаживается на край невысокой солдатской койки и усаживает Элис на колени. Она обвивает талию Митча длинным гибким хвостом и кладет голову ему на грудь, издает довольное урчание, будто котенок. Он проводит рукой по ее растрепанным волосам, убирает с лица упавшую прядь, заправляет за острое ухо.

– Я тебе кое-что принес.

Он достает из кармана его с дочерью фотографию, которую накануне забрала Кэтрин, и отдает девочке. Элис берет карточку, прижимает к груди и зарывается носом в его рубашку. Глаза ребенка слипаются. Час поздний. В лаборатории давно никого нет. И самому Митчеллу в это время положено находиться в своей комнате отдыха. Свет в камере содержания проекта приглушен, но не выключен полностью, и она не спит. Не может уснуть в одиночестве, как и любой другой ребенок, оставшийся один в пустом запертом доме.

Митчелл вспоминает колыбельную и тихо напевает ее себе под нос, глядя на расслабленное личико проекта. За последние несколько дней она еще подросла. Едва заметно, но все же. Волосы почти достают до маленьких плечиков. Нос фыркает в полусне. Еще несколько минут, и Элис запрокидывает голову назад, окончательно лишившись сознания. Ее глаза бегают под закрытыми веками, разглядывая цветные детские сны.

– Ты – не моя дочь, – тихо шепчет Митчелл, закончив петь колыбельную. – Не моя Элис.

И всхлипывает, прикрывая лицо рукой. Слеза скатывается по его щеке и исчезает в рыжей бороде. Митчелл вытирает лицо рукавом, осторожно укладывает маленькую девочку-зверя на кровать и целует в лобик.

– Сладких снов, – говорит он. – Если что, я рядом.

И выходит за дверь. Щелкает замок. Лаборатория погружается в темноту. Еще один день остается позади. Для него день, а для малышки Элис – неделя, а то и две. Ее детство пройдет в мгновение ока, а взрослая жизнь может оказаться и того короче. Короче, чем жизнь настоящей Элис, в честь которой она получила свое имя. Что она успеет получить за это время? Что успеет оставить после себя? Только пустоту комнаты временного содержания и в сердце Митчелла Ритса.

Митчелл проходит к выходу и слышит едва заметное жужжание видеокамеры, повернувшейся вслед за ним. Он останавливается, секунду смотрит в черный объектив и следует дальше.

Может, они и правы. Может, не стоило давать ей это имя. Но разве плохо, если у этого Богом забытого существа будет кто-то, кому не безразлична ее судьба? Всем нужны родители. Даже монстру. Может, именно отсутствие человеческого тепла и делает их монстрами.

Тем временем в своем кабинете ведущий ученый первой лаборатории научного комплекса «Прометей» Виктор Франк думает о том же самом. Если бы к Двенадцатой с самого начала, как к Элис, кто-то проявил искреннюю заботу и участие, смогла бы она стать ближе к человеку? Может, его вина не только в пренебрежении правилами безопасности, но и в изначальном подходе к воспитанию созданного им существа?

Он помнит. Смутно, но все же помнит, как, расправившись с Эбби, проект Двенадцать/Один испуганно забилась под стол, почувствовав влияние газа. Как силилась проснуться, получив первый удар топором. Как отчаянно визжала и царапалась, борясь с ним за свою жизнь.

Виктор Франк выключает камеру видеонаблюдения, подносит к лицу исполосованные шрамами руки и сжимает их в кулаки. С силой бьет по столу.

Нет, это она монстр. Чудовище. Он все сделал правильно.

Но ноющее в груди сердце говорит об обратном и снова погружает своего хозяина в тягучую безграничную печаль.

Глава 6.

Кукла, игрушки и открытки

17 декабря 2024 года. Время 12:12.Научный комплекс «Прометей».Общая столовая.

– Почти полгода прошло, а оно до сих пор не сдохло, – раздается над ухом надменный голос Джона Полемоса. Явился, наконец-то! – Не похоже на тебя.

Виктор даже голову не поворачивает, не отрывается от дневной трапезы и не выказывает никакого интереса. Только бросает тем же надменным тоном:

– Завидуешь?

– Было бы чему, – фыркает Джон и садится на стул рядом с Франком, водружает на стол поднос с обедом и обводит взглядом собравшихся.

Таких здесь немного: Франк и Ритс. Неизменная парочка комплекса «Прометей». Как подружки-школьницы, все время проводят вместе. Вместе выходят с утра из жилого блока, вместе работают и вместе обедают. Даже выходные в последнее время проводят вместе. Ассистенты уже начали над ними подшучивать, и слухи добрались до начальника второй лаборатории. Самое странное, что Джон прекрасно понимает их. Они одиноки, потому и держатся друг друга. Иногда ему тоже хочется иметь кого-то рядом, но его ассистенты и заместители слишком беспечны и глупы. И разделить день не с кем. Блаженная глупость – вот что объединяет людей. Вот что объединило Франка и Ритса.

– Поверь на слово, Джон, – спокойно вставляет Митчелл, – у тебя есть причины для беспокойства.

Полемос прищуривается, мечет на Ритса острый взгляд.

– И какие же?

– Хочешь посмотреть? – картинно удивляется Виктор, достает из кармана стопку одноразовых пропусков и выписывает один на имя доктора Джона Полемоса. – Что ж, тебе есть чему поучиться. Друга приведешь?

– Нет.

Франк протягивает карточку коллеге. Джон поджимает губы, морщинка между бровями проступает ярче, а во взгляде читается явное презрение. Но любопытство сильнее. Он берет пропуск, кладет в нагрудный карман и поднимается с места.

– Что ж, посмотрим, чей проект окажется эффективнее.

С этими словами он удаляется за стол, где собрались ученые второй лаборатории.

Именно это и гложет Полемоса, думает Франк, что его лаборатория лишь вторая. Подстраховочная. Но это не единственная причина. Настоящая причина в другом. Даже сам Полемос не всегда может объяснить, почему так яро ненавидит Франка. Просто весь его вид раздражает. И все.

Эбигейл – лишь одна из причин. На последнем испытании Джон тоже потерял человеческую жизнь. И это был чей-то муж, а может, и отец. Такое случается. Сверхсолдат должен быть безжалостным убийцей. Иначе какой в нем смысл?

– Мог бы и не садиться, – замечает Митчелл, провожая Полемоса взглядом.

– Не мог, – говорит Виктор. – Он так метит территорию. Заявляет свои хозяйские права. Это от комплексов.

– Если так, то стоит быть с ним помягче. А то мало ли.

– Вот еще! – фыркает Франк. – Я не собираюсь уступать ему только потому, что он бездарен.

– Бездарен? – теперь прищуривается Митчелл. – Я слышал другое. Проект «Мак» уже побывал на первой тренировке.

– И как? – без интереса спрашивает Франк.

– Есть жертвы, – коротко отвечает Ритс.

Лицо Виктора на миг бледнеет. Он утыкает взгляд в стол и до боли сжимает в руке вилку. Аппетит как рукой снимает.

– Его закроют?

– Жертва во время испытаний не считается, – качает головой Митчелл. – Ему приказали драться насмерть. Он так и сделал.

– Ему только полгода… О чем думает Питерс?!

– О приказе, – сухо отвечает Митчелл, но в глазах его застыла печаль. – Ты и сам знаешь. Не вздумай идти и закатывать ему скандал, только хуже сделаешь.

Полемос не заставил себя ждать, отправился на экскурсию к доктору Франку сразу после обеда. Ему не нужно думать, стоит изучить проект противника или не стоит. Ответ однозначен. Он обязан узнать, в чем именно заключается превосходство «Элис» над «Маком» и есть ли вообще это превосходство. Предупрежден – значит вооружен. Еще есть время доработать «Мака». Побочная лаборатория только и ждет приказа вживить ему дополнительные модификаторы. Надо только разобраться, чего именно ему не хватает. Сейчас он кажется совершенным. Гора мышц, ярость, стремление порвать любого, на кого Джон укажет пальцем. Идеальный образец. Он слышит, он понимает, но не говорит. Просто идет и делает.

Полемос входит в лабораторию по одноразовому пропуску и сразу встречает ассистента сопровождения. Для него Франк любезно предоставил Кэтрин. Пим явно не в восторге от внезапно свалившейся работы. На ее лице читается усталость и раздражение. Но чем они вызваны, не ясно. То ли Франк в очередной раз ее довел, то ли внезапный гость заставляет ее чувствовать себя некомфортно.

– Тяжелый день? – спрашивает Джон, внимательно прощупывая почву.

– С Франком каждый день тяжелый, – отвечает она. – Прошу за мной.

Она ведет его по коридору к отсекам содержания, заложив руки в карманы. Всем своим видом дает понять, что не настроена на разговор, но Полемос все равно пробует.

– Раз он настолько тяжел характером, стоит подумать о переводе.

Кэтрин не отвечает. Идет на полшага впереди, даже не оборачивается.

– Я с радостью приму вас на работу в свою лабораторию, – продолжает он. Такой человек, как Кэтрин, станет настоящим подарком судьбы, если она согласится. В ее голове хранятся все тайны Франка, да и сама она талантливый ученый. Юная, жесткая, любительница строгих правил. Между ним и ей есть сходство. Она не на своем месте.

– Спасибо, но нет, – довольно резко отзывается Кэтрин Пим, останавливается перед изолятором проекта «Элис» и вводит код в панели магнитного замка. Прикладывает ключ-карту. – Прошу.

– Я настаиваю, – мягко надавливает Джон, вглядываясь в непроницаемое лицо Кэтрин. – В моей лаборатории вы сможете раскрыть весь свой потенциал. К чему вам здесь его растрачивать?

– Я вам не нужна, доктор Полемос, – все с тем же жестким раздражением вворачивает Кэтрин. – Вы – человек взрослый. Зачем вам нянька?

Полемос ухмыляется и проходит в наблюдательную часть изолятора. Ему льстит такое определение разницы между ним и Виктором Франком. Да, тут она безусловно права. Виктор по сравнению с ним лишь капризный, ни на что не способный ребенок. Эбигейл выбрала не того. Эта ошибка стоила ей жизни.

Джон ни за что не допустил бы этого. Одно дело потерять солдата, пушечное мясо, и совсем другое – ведущего ученого лаборатории. Женщину. Любимую.

С этой мыслью Джон входит в комнату управления камеры проекта Двадцать Шесть/Два. Той твари, что по словам Франка превосходит их с Эбигейл детище. Подходит к большому прямоугольному стеклу в половину стены и заглядывает внутрь.

Там мелкая девчонка с серо-синей кожей и короткими двуцветными лохмами сидит, расчесывает старую куклу тошнотворно-розовой расческой. Время от времени поглядывает на карточки, показываемые ей ассистентом Роном, и говорит:

– Две машины. Восемь птиц. Зеленый круг и красный квадрат – две геометрические фигуры.

А вокруг нее разбросаны разномастные игрушки. Кто-то даже нацепил ей на руку пластмассовый браслет, собранный из бусин-сердечек. Под потолком летает воздушный шарик. И это солдат?

Чудесно! Они создали быстро растущего ребенка неестественного цвета и с хвостом.

Внутри поднимается волна неудержимого злорадного смеха. Зависть снимает словно рукой, и он прыскает, а после дает смеху выйти наружу. В уголках глаз выступают капельки слез, Полемос опирается рукой о стекло, другой хватается за живот. Окружившие его работники лаборатории замерли и смотрят. Пытаются понять, что такого смешного нашел в ней Джон.