Я вернусь в твою жизнь бесплатное чтение

1

– Ва-а-ась, ну пожалуйста, – хнычет Римма осипшим голосом. – Умоляю, подружка моя дорогая. Ты же знаешь, как для меня важна эта работа.

– Римм, ну как я…

– Ну Васенька, – уже представляю её огромные карие жалобные глаза. – Тебе всё оплатят: и перелёт, и отель. Где ты ещё за двое суток двести кусков заработаешь? Сама говорила, сейчас очень деньги нужны.

Двести кусков – уф! Звучит правда нереально за двое суток.

– Босс сказал, если не найду надёжную замену – уволит, – Римма заходится надсадным кашлем, а потом продолжает. – Ты же знаешь, как эта работа мне нужна.

– Неужели нет других переводчиков? – придерживая телефон ухом, застёгиваю плащ и ещё раз бросаю взгляд в зеркало.

– Ты же слышала, как мне босс сказал: на-дёж-ных! А я никого не знаю, кто бы говорил по-испански лучше тебя, Васюш.

Оплачиваю услуги и ещё раз благодарю парикмахера, а потом выбегаю под дождь, едва успев раскрыть зонт. Погода сегодня дождливая, сырая, не хочется намочить новую причёску. После салона мои волосы всегда так красиво лежат.

Двести тысяч – хорошие деньги. Очень хорошие. И точно никакой подставы, потому что Римма очень своей работой довольна. И меня звала в эту фирму, но я пока не могу работать в дневном формате, только удалённо или в свободном графике. А ту за два дня такая сумма… Тогда мне определённо хватит на хороший первый взнос по ипотеке, чтобы и процент поменьше был.

– Вась, ну ты где там пропала? – напоминает о себе всё тем же болезненным голосом Римма.

– Сейчас заеду и поговорим.

Я отключаюсь и запрыгиваю в подъехавший троллейбус. Людей немного, сейчас не час пик. Прохожу и присаживаюсь. К Римме ехать недолго, поэтому наушники даже не достаю.

С Риммой мы познакомились на курсах испанского два года назад. Как-то сразу сдружились, и так и общаемся.

К сегодняшней командировке она готовилась очень тщательно, говорила, что такие моменты – пиковые в карьере переводчика. У её фирмы крупный контракт с испанцами планируется, и предстоят серьёзные переговоры. Много о работе она не рассказывала, потому что подписала там бумаги, что должна соблюдать корпоративную тайну. А работу Римма такую терять не хотела, да и штрафы ей не потянуть, которые могут выкатить юристы.

Но как назло, её скосил жуткий кишечный грипп. Тот самый, который помогает влезь в самое “на потом, когда похудею” платье уже через пару дней. Адская болячка с полным спектром симптомов от жуткого насморка и кашля до…

Уже через полчаса я стучу к болезной в дверь. Она приоткрывает и натягивает медицинскую маску.

– Держись от меня подальше, Вась, – хнычет. – Не дай Бог ещё тебе эту гадость подхватить.

Римма действительно выглядит не очень. Аж за стенку держится. Глаза красные, красивые подкачанные губы посохли и побледнели, под глазами залегли тени.

– Боже, Римма, может, скорую?

– Не, я уже выгребаю. Приходил Алик, поставил капельницу, – кивает на руку, от которой отходят трубки, а в ладони зажата вешалка, на которой висит пакет с прозрачной жидкостью. – Так, с начальством я всё решила. Вот тебе пакет. Тут пропуск, билет, необходимые предварительные документы. Платье я тоже положила, я даже бирку не сняла с него.

Последнее Римма говорит совсем грустно.

– Ну а теперь беги, не стой тут возле меня. Если что, звони.

Беру пакет, который подруга предусмотрительно опрыскивает антисептиком, и ухожу. Самолёт завтра в девять утра, а мне нужно ознакомиться с документами.

– Кстати, – говорит на прощанье, когда я уже пробегаю один пролёт ступеней в подъезде. – Тебе просто офигенно с тёмными волосами. Я даже завидую – ты что блондинка сногсшибательна, что брюнетка.

– Спасибо, – улыбаюсь подруге.

Да, мне и самой нравится. Захотелось кардинальных изменений во внешности.

Приезжаю домой, принимаю душ и сажусь за документы. Фирма работает в сфере крупной торговли, поэтому я загружаю в телефон аудиословарь с лексикой, которая может пригодиться.

Собираю сумку, побросав в неё самое необходимое на два дня и плюс одежду-обувь.

Спохватываюсь, что уже одиннадцать часов, а я не позвонила Люде. Ругаю себя, но уже достаточно поздно, они рано спать ложатся. Пишу ей сообщение, а утром обязательно позвонить перед полётом.

Утром чувствую себя недоспавшей. Но мне не привыкать, что уж. Принимаю душ, одеваюсь, выпиваю кофе и вызываю такси. Вся эта авантюра с утра уже не кажется столь верным решением. Но подругу выручать надо, да и деньги мне очень нужны.

В дороге нервничаю. Пробки, пробки, эти чётровы пробки! Ужасно было бы подставить Римму и упустить такой шанс заработать, опоздав на самолёт.

А ещё появляется тревога, что вдруг я не справлюсь. Ну мало ли. Подруга говорила, у неё очень требовательный босс, а я уже отвыкла работать на кого-то непосредственно.

Но, слава Богу, я успеваю вовремя. Прохожу контроль, сдаю багаж и прохожу на посадку. В салоне прохожу в поисках своего места. Римма сказала, её босс тоже предпочитает летать эконом-классом.

Скряга, что ли? Ну по оплате за два дня так не скажешь. Может, просто предпочитает скромность, а не разбазаривание денег. Что ж, в таком случае это заслуживает уважения.

Нахожу своё место. У окна уже сидит мужчина, повернувшись к иллюминатору. Костюм, тёмные волосы, короткая, стильно стриженная бородка. Достаточно молод.

– Здравствуйте, – подаю голос. – Меня зовут Василина, я переводчик, на замену Риммы.

А потом он поворачивается, и мне вдруг становится нечем дышать. Взгляд тёмных глаз, когда-то таких любимых, простреливает меня насквозь.

Моё прошлое в мгновение разверзается огромной дырой в груди.

Мой бывший студент.

Моя ошибка.

Семён Радич – пять лет назад разбивший моё сердце на осколки.

______________________

2

Семён

– Да, папа, – отвечаю на очередной поток говна в мою сторону и сжимаю телефон крепче. Скоро к херам треснет несчастный аппарат. – Всё под контролем. Завтра вылет, справимся.

Мне кажется, что батя вот-вот услышит, как скрипят мои зубы, пока он грузит. Хотя нет, он же меня всё равно не слышит. Только себя.

Когда его скрежет, наконец, прекращается, я выдыхаю и отключаюсь.

Задолбал.

Что бы я ни делал, ему всё равно не так. Даже когда мой филиал выдаёт такой профицит, которого у него самого не было, в ответ я получаю “а ты попробуй теперь этот уровень удержи”.

Откидываюсь в кресле и потягиваюсь. Закостенелые мышцы ноют, и в спине, где-то ближе к пояснице, раздаётся хруст. Ох. Так и до радикулита рукой подать.

Пора в зал. Неделю уже почти не был с этой подготовкой к контракту. И ещё, блин, неделю не попаду точно.

– Семён Владимирович, кофе? – в кабинет заглядывает новая секретарша, улыбаясь.

Прошлую пришлось уволить. Слишком настойчиво лезла в штаны, но это одно, а второе – сливала бате инфо. Нахер она нужна такая. А новенькая очень деятельная. Даже слишком. Но в целом пока меня устраивает, как она работает.

– Да, Наташ, давай. Только без сахара. И свяжись с Риммой.

Энергично закивав, она скрывается за дверью приёмной, а я открываю ноут и захожу в игру. После перепалок с батей мне нужна передышка. И старое, почти забытое увлечение, когда-то бывшее мечтой, иногда помогает расслабиться.

Иногда я, по старой памяти, чисто на автомате цепляюсь за косяки и баги в играх, и фоном проскакивает мысль, как бы я вот тут и вот тут переписал бы.

Но это отголоски. Не всем мечтам суждено сбываться.

Вместе с Наташей в кабинет входит Дима Рудков – мой кореш и по совместительству начальник юридического отдела филиала фирмы.

– Привет, Семён, – садится напротив и открывает свою кожаную папку. – Давай сверим документы по завтрашней поездке.

– Не душни, Дим, – добиваю последнего гуманоида в игре. – Сейчас уровень закрою и проверим.

Дима сводит брови и поджимает губы. Он педант в работе, всегда с иголочки и умеет мастерски ковырять мозг зубочисткой. Но это в офисе. А за его пределами у Рудкова есть электрогитара, мотоцикл и куча шлюх, готовых делать ему минет прямо во время езды на этом самом мотоцикле.

А ещё он знает, что в игру я ухожу, когда мне делает нервы отец, и обычно это ненадолго, а потом я собираюсь и мы плотно и успешно работаем.

Иначе бы ничего не достигли, и бате было бы не к чему доебаться.

– Опять Владимир Сергеевич звонил? – спрашивает, отпивая кофе, которое и ему подсуетила Наталья.

– Ага.

– Что хотел?

– Сказать, какой я неудачник. Ну, как обычно.

– Ну ясно. А вообще, на завтра всё готово?

– Да, – киваю, открывая ежедневник. – Сейчас с тобой пробежим по документам и поеду собираться. Самолёт завтра в девять. Только с переводчиком подстава – Римма заболела. Но обещала найти себе хорошую замену, вроде однокурсницу. Наташа занимается документами этой новенькой. Не хотелось бы завтра срочно через агентство искать.

С Димой ещё раз проходимся по всем юрвопросам, проговаривая все моменты, где можем пойти на уступки испанцам, а где надо стоять на своём.

– И не забывай, этот контракт им так же выгоден, как и нам, – в конце не может воздержаться от напутствия Рудков.

Приезжаю домой и тупо падаю спать. Собрать чемодан – дело десяти минут. Костюм уже упакован, документы собраны, всё остальное одноразовое по пакетам.

Утром обнаруживаю сообщение от Риммы, уверяющей, что её замена справиться на ура, и она вообще никого не знает, кто бы знал испанский лучше. Ещё три пропущенных, но на них я отвечать не хочу.

После вчерашних ливней на улице сыро и промозгло. Хочется ещё пару литров кофе, чтобы хотя бы согреться. Стаканчик я всё же опрокидываю в аэропорту, но особой бодрости мне это не приносит.

Иду на посадку, поглядывая на других пассажиров. Интересно, кто из них моя новая переводчица? Надеюсь, не та брюзглая тётка со словарём в руках. Иначе я Римму скормлю тем пираньям, которых держит в кабинете в аквариуме Димон.

Когда нахожу своё место в самолёте и понимаю, что время уже неумолимо движется к отлёту, закрадывается мысль, а не решила ли эта новенькая меня прокатить? Было бы хреново.

Но буквально через пять минут у кресла останавливается женщина. Ещё не успев увидеть её лица, я ощущаю что-то странное, какой-то движ то ли в груди, то ли в животе, не сразу соображая, что эта реакция вызвана её духами.

А потом взгляд фиксируется на её лице. Таком знакомом. Которое не забыть, сколько не влей в себя горючего яда, сколько не разбивай башку о стены, сколько не топи себя в пороке и блядстве.

На меня смотрят те самые кошачьи глаза, обладательница которых пять лет назад выдрала с корнем из груди моё сердце, оставив там чёрную дыру и пепел.

Сучка Адамовна.

3

Василина

– Тебе идут тёмные волосы.

Серьёзно? Обсудим мои тёмные волосы, встретившись случайно через пять лет в самолёте.

– Здравствуй, Семён, – говорю на выдохе, а вдохнуть потом оказывается сложно.

– Здравствуй, Василина, – чуть сощуривается, внимательно глядя, поджимает уголки губ.

Мы смотрим друг на друга как заворожённые. Потеряно, оторопело. Как будто проваливаемся в безвременье, в вакуум. На секунды всё вокруг исчезает: люди, самолёт, собственные мысли…

– Я… – с трудом выталкиваю себя из этого состояния. – Я ошиблась местом, наверное.

– Ты вместо Риммы? – спрашивает, а мой мозг лихорадочно анализирует его голос. Он стал ниже, приглушённее, будто сдержаннее, тембр привычный, слышится немного гуще, взрослее.

– Да, – киваю, а внутри всё подбирается. Неужели он и есть босс моей подруги?

– Тогда не ошиблась, – кивает на место рядом.

В первые несколько секунд мне хочется развернуться и дать дёру. Причём бежать долго и быстро, не останавливаясь. Пока силы не иссякнут, а дыхание не собьётся так, чтобы я думала лишь о том, как вдохнуть, а не об этой встрече. Чтобы адреналин сгорел в работающих мускулах и оставил в покое сердце.

Но вместо этого я с деревянной спиной опускаюсь на сиденье, будто на гвозди. Не знаю, не понимаю, как вести себя, нужно ли что-то говорить, обсудить предстоящую работу. Я в ступоре. Растеряна. Ещё и чувство долга мигает, обещание подруге держит.

Странная пауза затягивается. Я дышать не могу, потому что в нос забивается его запах. Тоже такой знакомый, но в то же время другой. Не такой резкий, но чуть более тяжёлый, с нотой горечи.

Впериваюсь глазами в спинку сидения напротив, а вот Семён смотрит на меня. Слишком близко, слишком интимно. Чувствую это. Мне кажется, он даже видит, как у меня на шее под его взглядом встают волоски.

– Выучила испанский?

– Вроде того, – киваю, продолжая смотреть в спинку переднего кресла.

– Вроде того? Римма сказала, что никого не знает, кто бы владел языком лучше.

– Она преувеличила. Но моих знаний должно быть достаточно для выполнения поставленных задач.

Мы ещё не взлетели, но мне кажется, что у меня заложены уши.

– Условия она тебе озвучила?

– Да. Твоя секретарша утром прислала документы на подпись. Наталья Визян – твоя же секретарша?

– Да, она. Всё верно.

Киваю, надеясь завершить разговор. Ну хотя бы на время. Мне нужна передышка, чтобы прислушаться, как там тот зверёк в непроницаемой металлической коробке в груди. Не начал ли царапаться наружу. Он давно уже молчит. Когда-то, почти пять лет назад я закрыла его, израненного и измученного, надеясь, что он сдохнет к чертям. Закрыла, но прислушивалась. Он ещё долго стонал и выцарапывался, а потом затих. Но я чувствовала, что он жив. Впал в анабиоз, застыл, но дышит.

И сейчас я больше всего боюсь, что этот загнанный, изувеченный зверёк по имени “любовь с Семёну Радичу”, вздрогнет и откроет свои прожигающие насквозь глаза.

Нет, не хочу. Я едва пережила всю ту боль, едва выкарабкалась. Можно даже сказать, что оправилась, но иногда, пусть и всё реже и реже, мне что-то снится. Утром не помню что, память услужливо стирает эти сны, но остаётся ощущение. Необъяснимое, размытое, странное. Но я понимаю, откуда оно и с кем связано. Да и сложно забыть, когда…

Объявляют взлёт. Стюардесса просит пристегнуть ремни и поставить смартфоны и ноутбуки в режим полёта. Ещё раз напоминает о правилах безопасности и как действовать при чрезвычайных ситуациях. Говорит, что время полёта два часа пятьдесят минут. Вчера, когда я пообещала Римме её заменить, я думала, это недолго, но сейчас эти почти три часа представляются нескончаемыми.

Я выполняю все действия, как и Семён, выключаю сеть в телефоне, осторожно отвернув экран от Семёна, а потом подтягиваюсь и крепко сжимаю пальцами поручни кресла.

– Боишься летать? – Радич поднимает брови, поворачивая ко мне голову. – Не знал.

Смотрю на него удивлённо в ответ.

– А почему ты думаешь, что вообще знаешь обо мне что-то?

Получилось резковато, но его, кажется, это ни капли не смутило. Он снова чуть прищуривается, а губы трогает мимолётная улыбка, которую он тут же прячет, слегка прикусив их. И это движение заставляет меня моргнуть. А заодно понять, что я уже слишком долго смотрю ему в глаза. И расстояние между нами слишком близкое.

Самолёт начинает движение, и я впервые так этому рада, потому что это помогает сбежать от внимательного взгляда Семёна. Ему что, никто не сказал, что пялиться на посторонних некрасиво?

Хотя да, о чём это я… Это же Радич. Взрослее, крупнее, шире в плечах, с бородой и более квадратной челюстью, но Радич. Вряд ли он все пять лет потратил на глубинное изучение норм этикета.

– Испанцы уже в Питере, – начинает говорить. Нашёл время – взлёт же! – После прилёта у нас есть четыре часа на дорогу и обустройство в отеле, потом официальная переговорная встреча. Предварительная. Деловая. После – речная прогулка и ужин на теплоходе. Завтра утром официальное подписание, если придём к соглашению. А вечером неформальная встреча, ужин в ресторане. У тебя есть всё необходимое?

– Есть, конечно, – отвечаю, судорожно вспоминая, положила ли туфли, а то придётся тащиться на встречу в платье и лоферах.

Семён продолжает разъяснять некоторые детали, которые мне нужно знать, чтобы подготовиться. Сообщает о составе делегации испанцев, примерно поясняет, кто есть кто, показывая на экране телефона.

Ну что я там могу запомнить? Особенно сейчас, в стрессе перед самым-самым вылетом.

– Слушай, давай позже, мы тут взлетаем, – обрываю его, не выдержав, и продолжая вдавливать затылок в кресло.

– Расслабься, Адамовна, мы уже, – усмехается, и я замечаю, что табло “пристегните ремни” уже не горит красным, а большинство пассажиров расслабленно болтают. Некоторые даже ремни отстегнули.

Вот же… заговорил. Что я и не заметила. Двадцать минут взлёта оказались незаметными.

Особенно после этого “Адамовна”, прошившего иглой насквозь.

4

Я, конечно, глаза закатила да наушники до конца полёта воткнула в уши, но, честно говоря, была признательна, что отвлёк от взлёта. Хоть гордость и отказывалась признавать это, а сердце крутило пальцем у виска и приговаривало “Василина, отвлечься от страха при взлёте на Радича, всё равно что воткнуть себе нож в живот, чтобы не думать о зубной боли. Действенно, но по факту куда опаснее и хуже по последствиям”.

Через три часа мы сели в Пулково. Цель долететь и не сойти с ума – достигнута. Но вдруг я чувствую растерянность. А что дальше? Как дальше? Отель, комнаты рядом через стену… Появляется страх, что на переговорах с испанцами я на нервах и испанский забуду. Начну там ещё мямлить…

Пока идём получать багаж и дальше на выход из терминала, Семён почти всё время разговаривает по телефону. Один звонок, второй, несколько раз кого-то сердито сбрасывает, но потом всё же отвечает.

– Да? – говорит резко. – Я в Питере. Занят. Не звони больше. Сам наберу, как получится.

Не знаю почему, но мне представляется, что сейчас он разговаривал с женщиной. Со своей девушкой. Или даже женой. Почему нет? Наверняка он женат, хотя кольца на пальце я не увидела. Но не все же носят кольца.

Да и вообще, без разницы мне. Понял, зверёк? Молчишь? Вот и молчи там.

В такси Семён садится на переднее сиденье, что позволяет мне хотя бы ненадолго немного расслабиться и спокойно написать Люде.

Римма тоже присылает сообщение, а я хлопаю себя ладонью по лбу. Как же могла забыть, ведь обещала ещё перед вылетом написать. Но от неожиданной встречи так оторопела, что совершенно вылетело из головы.

“Привет, всё ок? Встретились? Долетели?”

“Привет. Встретились. Долетели. Ты как?”

“Лучше. Сегодня я даже немного поела рисового супа. Как тебе Семён Владимирович? Скажи секси?”

И кучка всяких смайликов с глазами-сердечками, зачёркнутым восемнадцать плюс и капающими слюнками.

Ох, Римма…

“По больному? Ты ведь уже давно одна”

Ты даже не представляешь, подружка, насколько по больному…

“А сама-то чего не позарилась?” – спрашиваю, а пальцы не сразу попадают по нужным буквам, приходится корректировать сообщение.

“Да там и передо мною знаешь какая очередь, кто зарится. Да и тем более, ты же в курсе, что я пока с Аликом думаю закрутить. Вот скоро придёт мне ещё одну капельницу ставить. Я хоть и подбитая этим долбанным гриппом, но всё же не совсем в труху. Вот и позову его на кофе через пару дней. Отблагодарить, так сказать”

Качаю головой и улыбаюсь. Римма такая Римма. У неё особенный взгляд на мужчин и свой подход. Другая бы и на глаза боялась показаться тому, кто её видел в подобном виде, как Алик. Но я уверена, она покорит его, если уже не покорила. Не каждый медбрат прибежит через пятнадцать минут ставить капельницу после звонка, да ещё и в рабочее время.

Отправляю Римме анимированные смайлики, которые она просто обожает, а потом поднимаю глаза и замечаю, что Радич наблюдает за мной через зеркало спереди. При этом хмурится, сдвинув брови.

Отворачиваюсь к окну, разглядывая виды. Я ведь впервые в Питере! А ту Римма со своими мужиками.

Прикипаю к окну надолго, до самого момента, пока такси не паркуется у отеля. Выхожу из машины через левую дверь, игнорируя открытую Семёном правую. Вытаскиваю ручку из своего чемодана, намереваясь идти к ступеням.

– Гордая и независимая? – слышу саркастичное в спину.

– В помощи не нуждаюсь, – отвечаю не оборачиваясь. Так-то я свой чемодан и сама докачу.

Радич не спорит и не настаивает, а через несколько минут у нас в фойе забирает багаж носильщик. Далее мне всё же приходится ориентироваться на Семёна, потому что он разбирается с бронью номеров у стойки.

– Мы можем предложить вам другой номер, если хотите, – улыбается администраторша. – Семейный, например. Со скидкой. И ещё раз приносим извинения.

Услышав обрывок разговора, я напрягаюсь. В смысле семейный?!

– Нет, этот вариант не подходит. Посмотрите, пожалуйста, какие ещё есть варианты, – отвечает ей Радич.

– Что-то не так? – подхожу ближе.

– Один из номеров, которые забронировала фирма, срочно закрыт, – пожимает плечами Семён. – Сейчас ищут что-то другое.

– На шестом этаже есть два смежных однокомнатных, – говорит девушка, проверив по базе ещё раз. – Вас устроит? Или мы можем подобрать вам в нашей сети другой отель. Например, на Салова или на Некрасова.

– Нет, это далеко. Давайте смежный.

Администратор оформляет номер и выдаёт нам ключ, ещё раз извинившись за неудобную ситуацию.

– А почему ключ один? – смотрю на Радича озадаченно.

– Потому что номера смежные, Вась, – отвечает тоном, будто я дитя неразумное. Ну не в курсе я, не приходилось часто по отелям шастать. – Дверь входная одна, а внутри ещё дверь.

Не нравится мне такое положение дел. Это, конечно, не один и тот же номер, но всё же… Слишком всё это для меня.

Мы поднимаемся на лифте на нужный этаж. Чёртовы лифты. В них ещё хуже, чем на соседних креслах в самолёте. Слишком тесно, слишком пропитывается им воздух, пусть подъём занимает каких-то минуту-полторы.

Замкнутое пространство давит. Особенно, когда Семён даже вид сделать не пытается, что не рассматривает меня в упор. Снова. Неужели, правил приличия для него совсем не существует?

Ой, ну да, о чём это я…

Вдохнуть получается лишь когда выходим из лифта, но тут же грудь снова сдавливает, потому что мы подходим к двери номера. Вдвоём.

Интересно, мне все эти два дня придётся дышать через раз? А я ведь работать сюда приехала. Но как мозгу это делать без кислорода?

Это просто тени прошлого, Вася. Слишком неожиданно произошла встреча. Сейчас в номере я приму душ и успокоюсь. Времени прошло уже много, мне совсем плевать на этого мужчину.

Просто всё слишком неожиданно, да. И я оказалась не готова.

Первый номер себе оставляет Семён, а меня отправляет во второй, не особенно интересуюсь, какой я хочу выбрать. Но что ж, он же босс.

Что его номер, что мой – абсолютно одинаковы. Будто их отксерокопировали. Полуторная кровать, серая мебель, зеркальный шкаф, стол, зеркало, два стула, дверь, вероятно ведущая в уборную и душ. Пространства не очень много, но всё чисто, стильно и без лишних раздражающих деталей.

Заношу чемодан в свой номер и проверяю, есть ли на двери замок. Конечно он есть, но мне было важно убедиться.

– Не бойся, не украдут, – подмигивает Радич. – Сначала им придётся убить меня. Мимо точно не пройдут.

– Да ну тебя, – качаю головой и захлопываю дверь в свой номер.

Каким был, таким и остался. Только морда шире.

И совсем я не боюсь, что меня украдут. А чего боюсь, то даже в мыслях в слова облачать не хочу…

5

Замечаю, что мои руки немного дрожат, когда наливаю в ладони жидкое мыло. В пальцах лёгкая слабость. Как бы я себя не убеждала, что бы не говорила, меня расшатало. Слишком глубокий след в душе остался от Семёна, слишком яркой была наша любовь.

Моя любовь.

И видеть его сейчас мне сложно и, что уж греха таить, больно. И душа, и тело реагируют. Тысячи вопросов возникают, на которые я сознательно знать ответы не хочу.

Продержаться нужно эти два дня. А потом забыть.

Смартфон в комнате отзывается трелью видеозвонка. Безумно хочу ответить, но нервничаю, чтобы никто не услышал.

Кое-кто не услышал.

Поэтому беру телефон и закрываюсь в ванной, только потом принимая звонок.

– Мамуля, привет! – улыбается моё голубоглазое чудо.

– Привет, котёнок, – на сердце сразу теплеет, будто солнышко вышло в пасмурный день. – Как ты там?

– Скучаю, – грустно вздыхает, заставляя моё сердце ёкнуть. Но тут же вскидывает глазки и смотрит хитренько. – Мам, а можно я у тёти Люды побуду ещё два денёчка, а не один?

Вот как, значит, она скучает.

Но я, конечно же, не обижаюсь, она же ребёнок. Моя Настя, моя малышка. Мой маленький секрет в память о разбитой любви.

Мне было непросто после отъезда из Москвы. Я вернулась в Волгоград к сестре, всё рассказала, долго плакала. Чёртовы деньги Радичей жгли руки, когда достала, чтобы применить по назначению. Ничего не хотела, никакого напоминания о боли, что Семён и его семья мне причинили, я ведь всё потеряла. Мечты, работу, с которой мне отдали документы моментально без всякой отработки, будто спихнули, наконец, неудобного сотрудника, собственное достоинство.

Но Люда убедила меня, что дитя под сердцем не виновато. Что мы обязательно выгребем, а деньги нужно вернуть. Сказала, что мы не одни, что мы есть друг у друга, а ещё есть наши дети. Сашка и моя нерождённая дочь. Сестра почему-то была уверена, что у меня будет девочка.

Я её послушала. Только деньги возвращать не стала. Мы оплатили Сашке реабилитацию после второй операции. Я была очень зла, поэтому решила, что это будет моя моральная компенсация.

Настю я родила, и до сих пор не перестаю благодарить Люду за то, что не позволила мне совершить непоправимую ошибку. Смотрю на свою девочку и раз за разом прошу у Бога прощения за свои мысли. Это было от злости, обиды, от боли. Эмоции бы прошли, а маленького человека бы не было.

– Нет, Стасюш, тётя Люда и Сашка уезжают с дядей Асланом. Но когда вернутся, мы обязательно к ним съездим.

Люда, кстати, встретила достойного мужчину. Аслан Амирович оперировал Сашке глаза, и с реабилитацией помогал. Так встреча за встречей, а потом предложил Люде встретиться за кофе. Люда согласилась, а потом долго дома плакала перед фотографией своего погибшего мужа.

Мне пришлось долго успокаивать её и убеждать, что нет ничего плохого в том, что она начнёт с кем-то встречаться. Что это не предаст память её любимого человека, и он бы точно не хотел, чтобы она всю жизнь была одна.

Мы вместе собрали вещи её покойного мужа и сложили в закрытые коробки, долго вспоминали потом на кухне, каким он был и их свадьбу.

И Люда отпустила. Не вычеркнула из сердца, но отпустила, разрешив себе жить дальше.

А Аслан Амирович оказался мужчиной действительно хорошим. Добрым, порядочным, надёжным. Через полгода они расписались и переехали в Краснодар. И меня забрали.

Насте же гостить у тёти – и мёду не надо.

– А ты почему в ванной, мам?

Чтобы твой отец не услышал наш разговор.

Боже, как же дико это прозвучало даже в моей голове. Но самое ужасное, что это правда.

Настя – моя. Только моя. Семья Семёна заплатила мне за её убийство. А Семёну на тот момент вообще было плевать, вон в Японию с девицей собирался, хоть и говорил за пару дней до этого, что детей от меня хочет. Ага.

– Умывалась как раз, а тут ты позвонила, – чувствую себя не очень приятно, что вру ей, но пятилетнему ребёнку правду не всегда говорить целесообразно. – Ну расскажи, чем занимаешься?

Настя увлечённо начинает болтать, рассказывая мне про новую куклу, которую ей подарила тётя, и про то, что негодяй Сашка сломал этой кукле руку, но потом загладил вину, притащив из кухни кусок пирога, в котором было много ягод клубники.

– В его кусочке было пять клубничек, а в моём семь. И я его простила, – кивает с деловым видом. – Но, наверное, не до конца. Надо ещё клубники.

– Хитрюшка, – смеюсь негромко. – Но с клубникой там осторожнее, а то опять кое-где обсыплет, и будешь вся чесаться.

– Ну, мам!

– Ладно, котёнок, мне пора, – смотрю на часы и понимаю, что времени уже в обрез. Пора собираться, а ещё бы пробежаться по составу делегации испанцев, проговорить их имена на всякий случай.

С сожалением прощаюсь с дочкой, снимаю одежду и встаю под душ. Пытаюсь собраться, привести мысли в порядок. Вода помогает, отвлекает. Мне нравится ощущать на коже, как горячие упругие капли барабанят.

Заворачиваюсь в полотенце и выхожу. Времени остаётся не так много, пора собираться.

– Смотри, там в делегации изменения. Перечитай.

Дверь в мой номер распахивается, и в неё стремительно и безапелляционно входит Радич. Я застываю в ступоре от его наглости.

– Вообще-то, я неодета! – говорю сердито и громко.

Семён застывает посреди комнаты и поднимает глаза от планшета. На лице ни одной эмоции, только ноздри начинают раздуваться чуть шире, а на скулах желваки натягиваются.

А у меня с кожи капли воды начинают быстрее испаряться, потому что я вся вспыхиваю. Горит будто каждый сантиметр, не только лицо. И то, что обнажено, и то, что под полотенцем.

– Я тебе сбросил, ты не прочла, – пожимает плечами, объясняя своё бесцеремонное вторжение. А потом как ни в чём не бывало подходит ближе.

– Вот этот – Марио Кортес, он правая рука гендиректора “Ла Порта”, с которыми мы хотим заключить контракт. Едет вместо своего зама. Лично. Его переводи приоритетно.

– Семён, – останавливаю его, вынуждая снова на себя посмотреть. – Выйди.

– Это важно, Вась, – поднимает брови, кивая на планшет.

– Я почти голая.

– И?

Сглатываю.

И?

Блин, “И”?!

– И тебя это не смущает? – складываю руки на груди, но чувствую, как коленки становятся слабыми.

– А когда меня смущало твоё обнажённое тело?

Он абсолютно серьёзен. А вот я сейчас разрыдаюсь. То ли от отчаяния, то ли от смеха.

Внутри горит огонь. Зверёк противно скрежещет острыми коготками по своей металлической тюрьме. Наверное, я настолько переполнилась эмоциями, что напрочь крышу сорвало.

– Тогда тебя не смутит немного подождать, пока я всё же переоденусь, – прохожу мимо к шкафу, сбрасывая по пути полотенце.

6

Семён

Как-то раз я во время спуска со скалы неудачно поставил ногу и сорвался, завис на страховочной верёвке, потом быстро снова закрепился, но при этом упоролся рёбрами об отвесный выступ. Было так больно, что дух вышибло и вдохнуть не получалось. Рёбра встали в спазм, будто кто их заблокировал.

Примерно то же я чувствую и сейчас. Хочется вдохнуть глубоко, а не получается. Потому что вид голой дефилирующей к шкафу Адамовны вышибает дух покруче какого-то там удара о скалы.

Охуенная. И охуевшая.

Плечи расправила и прошла как ни в чём не бывало к шкафу. Открыла дверцу, достала и натянула трусы, лифчик. А когда стала раскатывать по ногам чулки, у меня мозг вскипел и чуть в трусы не вытек.

Я чувствую, что должен что-то сказать. Но язык прилип к нёбу. Она не поправилась, но бёдра стали немного шире, а грудь, наоборот, чуть меньше.

Вместе с оторопью и вспыхнувшим желанием в мозг клюнула и злость. Желание найти, отомстить, сломать, сменяющееся непреодолимой тягой просто увидеть, услышать голос, ощутить запах, постепенно сошло на нет. Эмоции схлынули и утихли, оставив на душе затвердевшую, непроницаемую корку из золы.

И сейчас эта корка вдруг дала трещину, выпуская токсичный газ бурлящей внутри лавы.

– Так сейчас модно? – киваю на платье, что Василина натянула шиворот-навыворот. Оно с обеих сторон одинаковое, только швы выдают.

Вспыхнув, Адамовна смотрит на рукав, а потом с непроницаемым видом стаскивает платье через голову и снова надевает. Типа беспристрастной осталась, но щёки-то так и заалели.

– Где там список? – подходит ближе, приподняв бровь.

Сучка. Содрать бы с тебя это блядское платье прямо сейчас и сбить спесь эту.

– Вот, – протягиваю. – Изучи, присмотрись к лицам. Будь готова через полчаса, я пока пойду переодеться.

Она уже открывает рот, чтобы сострить, но потом замолкает. Правильно, а то я за себя не отвечаю.

В душе приходится сделать воду чуть холоднее обычного. Даже значительно холоднее. Через час важная встреча с испанцами, а я, как пацан, член утихомирить не могу.

Василина демонстративно стучится, и только потом открывает дверь.

– Я готова, – сообщает торжественно.

– Я тоже, – затягиваю галстук у зеркала и застёгиваю пиджак.

Оборачиваюсь и в очередной раз зависаю. Василине всегда удавалось создавать образы из чистого секса. Думаю, даже скорее неосознанно. И для этого ей не нужно было надевать что-то откровенное или вульгарное.

На узкое синее платье она надела белый жакет, а тёмные волосы красивыми волнами распустила по плечам. И туфли-и-и. Не знаю, что такого в этих женских жутко-неудобных штуках, больше напоминающих пыточные устройства. Но когда они на женщине, ей будто плюс сто к сексуальности. А Василине особенно. Мне башню ещё тогда, пять лет назад срывало, когда видел её в универе на каблуках. Единственное желание было: завалить на стол, ухватит за щиколотки перед этими туфлями и развести ноги пошире.

– Гарнитура нужна?

– Нет, ты будешь присутствовать. Документы о неразглашении подписала.

Мы выходим из номера и направляемся в лифт. Пока спускаемся на первый, она смотрит в стену. Взгляд прямой, твёрдый – профи. И мне забывать не стоит, для чего я здесь.

Такси отвозит нас в бизнес-центр. Фирма-организатор уже всё подготовила. Буквально через минуту после нас с Василиной в небольшой конференц-зал входят испанцы. Двое мужчин и женщина. Один серьёзный, лет пятьдесят, это их юрист Диего Гомес, женщина-секретарь, Анита, фамилию не помню, и молодой улыбчивый мужик с хитрожопым взглядом. Это и есть Марио Кортес – замглавы “Ла Порты”, с которой мы хотим наладить поставки по двум каналам.

И мне приходится сильно постараться, чтобы приветливо улыбнуться, потому что мне нихрена не нравится, как Кортес первым делом, войдя в конференц-зал, засовывает свой взгляд Василине за вырез платья, который, к слову, вполне скромный и в рамках деловой встречи. Но блядский характер Кортеса я распознаю моментально. Знаю, сам таким был.

– hola Señor, – улыбается он на все тридцать два и протягивает мне руку, крепко пожимает, а потом подходит к Василине. – ¡señora! encantado de conocerte*.

– Igualmente, Señor**, – отвечает она, улыбаясь ему в ответ, а потом испанец жмёт ей руку, а потом ещё и к щекам прикладывается с явным удовольствием.

Знаю, что у них так принято, но меня, блин, бесит. Понимаю, что, возможно, Василина вообще замужем, может, у неё целых пятеро детей даже. Но меня один хрен бесит. Этот Кортес только что яйца свои сразу на стол перед нею не выкатил.

Остальные представители тоже представляются, Василина переводит наши взаимные приветствия, мы обмениваемся подарками и присаживаемся за стол. Начинаем обсуждать наши предложения.

Я озвучиваю, что готовы предложить мы, какие в этом плюсы, какую выгоду вижу для них от нашего партнёрства. Василина переводит гладко, спокойно, без единой запинки, её голос становится тенью моего. Испанец слушает внимательно, вижу его заинтересованность. Он бы и не прилетел, если бы её не было, конечно же, предварительные обсуждения ведь велись.

А ещё он пялится. Взгляд не сводит с неё. С её губ, груди, глаз. Рассматривает откровенно и с неподдельным недвусмысленным интересом.

– Моя переводчица со мной спит, – говорю, глядя ему в глаза, а Василина вдруг спотыкается и кашляет в кулак.

– Ты идиот? – спрашивает сквозь зубы, натягивая на губы улыбку, а ему по-испански говорит какую-то постороннюю фразу о том, что мы будем рады, если канал сотрудничества будет открыт.

– Он пялится на тебя.

– Тебя это каким образом волнует, Бамблби? – она прерывается для глотка воды и будто между прочим отвечает мне.

Бамблби? Точно офигела сучка.

Испанец на мгновение сводит брови, но потом снова с вниманием слушает меня. Блять, надеюсь, он правда не знает русский, как и было заявлено их фирмой.

После предварительных мы все вместе покидаем конференц-зал и на двух люкс-такси едем к Неве, где нас у небольшой пристани уже ждёт теплоход.

Ужин проходит спокойно. Кортес будто успокаивается. Перестаёт прожигать Василину взглядом. Он и его спутники восторгаются Питером, без стеснения показывая пальцем во время прогулки то туда, то сюда.

– Hermosa ciudad! Hace frío aquí. Hace calor en Valencia, – говорит он мне, а Василина переводит (Красивый город! Только холодно тут у вас. У нас в Валенсии жарко). А потом обращается уже к Василине. – ¿has estado en Valencia, Vasilina?

Чтобы понять, что он спрашивает, была ли она в Валенсии, мне перевод не нужен. Да Адамовна и не переводит. Вместо этого мягко улыбается и отвечает отрицательно, на что Кортес взрывается восторгами о родном городе и, уверен, настойчивыми приглашениями.

В разговор включается секретарша Кортеса, тоже рассказывая о чудных морских прогулках в Валенсии, и Василине приходится вернуться к работе из милой болтовни с испанцем.

После прогулки мы тепло прощаемся. Особенно это “тепло” выражается в прощании Кортеса и Василины. И когда мы с ней уезжаем на такси в сторону отеля, меня хоть немного отпускает. Но ровно до того момента, как я чётко и в полной мере осознаю факт, что мне предстоит провести ночь через стену с ней.

Особенно после её сегодняшнего перфоманса.

* Здравствуй, Сеньор… Сеньора! Рад знакомству. (исп.)

** Взаимно, Сеньор.(исп.)

7

Василина

– Спокойной ночи, Семён, – киваю ему, когда входим в номер.

– Спокойно ночи, Василина, – кивает он в ответ.

И глаз не отводит, пока я не закрываю дверь, разделяющую наши номера. Проворачиваю замок, и у самой тут же силы заканчиваются. Иссякают будто враз.

Но нет, не враз. Датчики давно уже сигналили, держалась сама не понимаю на чём. На честном слове, не иначе.

А как теперь быть? Как выключить этот жуткий вой внутри ожившего зверька? Как заставить его замолчать?

Я опускаюсь просто на пол и закрываю лицо ладонями.

Чёртов Бамблби, где ты взялся?

Я пять лет душила в себе эту стонущую тварь под названием “любовь”, и у меня почти получилось. Почти! А потом ты нарисовался…

Я редко прибегаю к снотворным и вообще к любым средствам, изменяющим сознание. Даже к алкоголю. Но сегодня не тот случай.

В минибаре номера нахожу бутылку вина и запиваю ею таблетку снотворного. Плохой пример, знаю. Но иначе я не могу. Хочу облегчения. Временного, призрачного хотя бы. Не думать, не представлять, что он тут, за дверью. Не фантазировать, как раздевается и ложится в постель, как играют сильные мышцы под кожей на обнажённой груди. Не мечтать о том, как может гореть кожа под его взглядом, как плавится всё внутри от его улыбки.

Это слишком больно…

Голова начинает кружиться, и я падаю на постель. Ничего не слышу, в ушах звон. А потом отключаюсь.

Утро начинается с душа и аспирина. После вчерашней тяжёлой артиллерии голова трещит нещадно. На сборы у меня час, и мы выезжаем с Семёном на встречу с испанцами. Радич тоже выглядит слегка помятым. И даже каким-то отстранённым.

В такси едет молча, периодически что-то пишет в телефоне и хмурится. Мне кажется, только сейчас я до конца понимаю, что это уже совсем не тот человек. Нет больше беззаботности, максимализма, что кипел в нём, непокорности. Вчера где-то глубоко во взгляде это искрило, а сегодня будто он потушил. Взял под контроль того молодого бесбашенного парня, которого я помню и в которого когда-то без памяти влюбилась.

Что-то надломлено в нём. Какая-то трещина. Что-то за эти пять лет произошло. Не удивлюсь, если это с ним сделала семья. Но шокирована тем, что он позволил.

Деловая встреча проходит успешно. Кортес подписывает сотрудничество. Я не сильно понимаю во всех этих торговых связях, но по явному удовлетворению Семёна вижу, что сделка удалась и всё получилось даже выше его ожиданий.

Кортес тоже очень собран, сосредоточен. Никаких вольных улыбочек и рассказов про Валенсию. Испанцы, несмотря на свою некоторую чванливость, умеют вести дела. Но когда мы прощаемся до вечера, он прикладывается по-джентльменски губами к моей руке и окидывает таким взглядом, что мне вдруг хочется умыться ледяной водой.

Вечерний ужин по случаю заключения сделки назначен на семь вечера в ресторане. Я на таких мероприятиях очень давно не была. Да и вообще, не была, наверное. Корпоративы не в счёт, там уровень попроще был.

Семён отвозит меня на такси в отель, а сам куда-то уезжает, сообщив, что к шести мне быть готовой.

Сама не знаю почему, но ощущаю тревогу. Мне должно быть наплевать, где он и что делает, но дурацкое чувство внутри саднит и ноет.

Оставшееся время я стараюсь отвлечься. Говорю с Настей, заканчиваю заказной перевод документов и отсылаю заказчику. В который раз проверяю почту в ожидании письма из клиники в Москве.

Ближе к пяти начинаю собираться. Я бросила в чемодан платье Риммы, но и своё взяла. Однако, когда разворачиваю оба, понимаю, что моё явно не по случаю будет. Слишком простое. А вот платье Риммы… оно божественное.

Надеваю его и подхожу к зеркалу. Невероятно-глубокий красный хоть и яркий сам по себе, но при этом я в нём не теряюсь. Очень красиво. Хотя и достаточно смело. Декольте не глубокое, с драпировкой, а вот разрез на правой ноге выше середины бедра. Мне даже хочется его немного зашить, но, конечно, я не стану портить так платье. Да и… чего мне стесняться. Резинку чулок не видно. Вроде бы.

К шести я заканчиваю макияж, укладываю волосы. Не слышу, когда возвращается Семён, но в шесть он уже после душа и в костюме.

– Ты готова? – этот раз стучит в дверь и входит только после разрешения.

Замирает на пороге, смотрит не моргая. Замечаю, как у него кадык дёргается. Внутри разливается что-то горячее и вязкое, дыхание сбивается, и мне едва удаётся это скрыть. Дурацкий зверёк беснуется и прыгает от затопившей его радости, увидев в глазах Семёна что-то, во что я верить отказываюсь для собственной безопасности.

– Да, – отвечаю, ощущая дрожь в связках. – Можем ехать.

Снова этот дурацкий лифт. В них воздух не подаётся, что ли, отчего голова так кружится? А если вдруг поломка, как же дышать?

Или это со мной что-то? Потому что головокружение повторяется, когда мне в рамках этикета перед входом в ресторан приходится принять предложение Семёна взять его под локоть.

Красивый питерский ресторан вполне достоин своего помпезного названия “Император”. Царская роскошь и современный стиль переплетаются очень гармонично, еда вкусная, хоть я лишь пробую. Да мне и не особенно до еды. Я на работе, и выполняю её хорошо. Кортес постоянно болтает, так что мне говорить приходится почти без остановки.

А потом испанец приглашает меня на танец. И я для чего-то оглядываюсь на Семёна, прежде чем согласиться. Но он и бровью не ведёт, и сам как раз приглашает девушку из делегации.

– Usted es hermosa, señora Vasilina*, – шепчет мне. – ¿seguro que no quieres ver Valencia? haría una excursión inolvidable para TI.

* Вы прекрасны, сеньора Василина. Уверены, что не хотите посмотреть Валенсию? Я бы провёл для вас незабываемую экскурсию.

– Еs muy dulce, pero no puedo. Ahora no puedo**, – отвечаю ему мягко.

** Это очень мило, но я не могу. Сейчас точно не могу.

Марио Кортес – невероятный мужчин. У него своя магия и магнетизм. Сражающая наповал улыбка и острый горячий взгляд.

И он явно проявляет ко мне знаки внимания. А я… мне надо отвлечься от Семёна. Не думать о нём, заткнуть зверька. Разве горячий испанец не вполне себе отличный способ?

Уж не знаю, то ли Радич внезапно вспомнил испанский, то ли его за ночь выучила секретарша Кортеса, но они вполне мило о чём-то в танце переговариваются. Справятся и без переводчика.

Ну а я забираю из кармана пиджака Семёна, что висит на стуле, ключ-карту от нашего номера в отеле и принимаю предложение Кортеса прогуляться.

8

– La noche de San Petersburgo es magnífica, – говорит Марио. – Сomo tú, Vasilina. Y tan frío.

*Вечерний Петербург прекрасен. Как вы, Василина. И так же холоден.

Мы прогуливаемся по набережной, освещённой сотнями огней. Марио галантен и уравновешен. И понятлив, несмотря на весь свой испанский жар.

Потому что я не могу. Он идеален для единственной ночи, в которой можно забыться, а потом с улыбкой вспоминать. Но видимо что-то во мне его остановило. Он понял это раньше меня. Даже раньше поцелуя, который я ждала.

Понял и не стал настаивать, хотя взгляд его горел. Мы просто гуляем по красивому городу, глазеем на великолепные здания, заходим ненадолго в какую-то маленькую и тихую кофейню.

А потом вызываем машину.

– Regresaré a Rusia muy pronto por asuntos de la Porte. Y entonces te encontraré, señora. Y vamos a tener una conversación muy diferente, – шепчет он перед входом в отель, когда мы выходим из такси, а потом мягко целует руку.

*я вернусь в Россию очень скоро по делам Ла Порты. И тогда я найду тебя, сеньора. И у нас будет уже совсем другой разговор.

И отпускает. Жадно смотрит вслед, пока ухожу, но отпускает.

Я неторопливо иду в номер, поднимаюсь в лифте, раздумывая, правильно ли поступила. Но так или иначе, за Марио я уже не брошусь в погоню с криком “Возьми меня, страстный испанец”. Да и… облегчение даже чувствую, что он ушёл.

Прохожу в свой номер и подхожу к зеркалу. Глаза сверкают, щёки алые. Мне всего тридцать два. Я красива. Тогда в чём дело? Что же мне мешает? Почему я сливаю одни отношения, вторые, и даже не могу себе позволить разовый секс без обязательств?

Вон Семён себе не отказывает. Я ведь видела, как блестели глаза испанки. Она явно себе уже настроила планов на ночь.

Вынимаю заколки из волос, вытираю красную помаду, расстёгиваю верхние пуговицы платья и позволяю ему упасть к ногам, стечь по телу мягко и приятно. Переступив волну алой ткани, остаюсь в туфлях, снова рассматривая себя.

А потом вскрикиваю от неожиданности, потому что дверь резко распахивается, ударяясь с силой о стену. Оборачиваюсь, инстинктивно прикрываясь руками, и сталкиваюсь со взглядом, полным ярости.

Он дышит тяжело, смотрит, не моргая. У меня мороз по коже пробегает, когда Семён тяжелым медленным шагом надвигается на меня. Неотвратимо, не оставляя и шанса. Всё ближе и ближе.

– Не смей, – шепчу, когда между нами остаётся меньше метра. – Не смей, слышишь?

Голос предаёт, садится. Легкие горят без возможности глубоко вдохнуть.

Семён застывает, смотрит. Мне приходится приподнять голову, чтобы сдерживать его взглядом, потому что он на голову выше. Вот только это не помогает…

Глядя на то, что горит в его глазах, уверена, он бы просто убил Кортеса, если бы застал в номере.

– Ведьма, – выталкивает почти с отвращением, а потом хватает меня за волосы и припечатывается к губам.

Больно. Зубы бьются об зубы. Это даже не поцелуй, это битва. Яростная, болезненная, с укусами. Меня всю начинает трясти, будто где-то в моём организме лопнула капсула с ядом, и этот яд потёк по венам и артериям, отравляя моё тело. Возбуждая…

Каждая клетка, каждый нерв вспыхивают. Это почти больно.

Металлическая коробка в груди лопается, разрываемая на куски ошалевшим, налившимся мощью зверьком. Чудовищем.

Семён сгребает меня в охапку и через мгновение швыряет на кровать, наваливаясь сверху.

– Не смей, мать твою, чёртов Бамблби! – хриплю, вырываясь, пока он яростно сдирает с меня бельё. – Я запрещаю тебе, слышишь? Ты меня, блядь, слышишь?

Не слышит. И я не слышу. Кричу, прогоняю, а сама выгибаюсь, каждой клеткой желая его прикосновений.

Задыхаюсь.

Проваливаюсь в безумие, из которого так долго и так тяжело выползала.

– Ты ведь посмела? – рычит, сжимая ладонью мои скулы и заглядывая в глаза. – Посмела сломать меня?

Я в тумане. Смысле слов не доходит, они маячат где-то не задворках. Растекаются содержанием, которое мне сейчас не осознать.

Мозг не работает.

Только тело. Только желание. Только болезненное и невероятно долгожданное вторжение и безумные толчки…

9

Друзья! Спасибо, что присоединились к чтению в платной части книги. Приятного чтения! ❤️❤️❤️

_________________________________

Сидишь, тварь?

Смотрю в поблёскивающие в темноте тёмные глаза-бусины распушившего шерсть зверька. Нет больше металлической коробки, в которой я когда-то заперла его. Нет больше оков, которые, как я надеялась, однажды его задушат.

Теперь он на свободе. Притаился, ощетинившись, больше не позволяет схватить его, скрутить, придушить хотя бы до полусмерти. Огрызается, защищается.

Чёртов Бамблби. Тело разбередил, душу снова вклочья порвал.

Зачем пришёл?

За что?…

Зачем взял меня так, будто отомстил за все грехи мира?

Грубо, жёстко, бешено. Поцелуями жёг кожу, ладонями до синяков сжимал.

Зачем заставлял кричать ему “Ещё!” снова и снова с каждым толчком?

Ненавижу его. Себя ненавижу.

Тело стонет теперь, каждая клетка, каждый сантиметр кожи… снова жаждет. Телу мало. Оно заодно со зверьком. Я теперь в меньшинстве. Я проигрываю. Уже проиграла…

Я попросила его уйти. Приказала, как только дыхание позволило это сделать, но едва он за дверь вышел молча, от минуту назад пережитого, разносящего на молекулы удовольствия меня сорвало в болезненный спазм. Душа застонала, заскрипела, как старая ржавая дверь, а из глаз брызнули слёзы.

Я проплакала не меньше часа, а потом просто отключилась. Но теперь не спится. Лежу и смотрю на острую мордочку чудовища, вырвавшегося наружу. В его беспощадные глаза, сулящие мне новые страдания и боль.

Завтра я буду дома. Увижу Настю. Обниму её, прижму к себе, втяну её невероятный родной запах. И всё будет хорошо. Я соберу себя, а о сегодняшней ночи забуду.

Я постараюсь.

Кое-как мне всё же удаётся уснуть. А утром на электронной почте я обнаруживаю сразу два новых письма – чек от фирмы Семёна на двести тысяч и ответ из московской клиники.

Дрожащими руками открываю его и аж дыхание сбивается от радости. Мне ответил лично профессор! Я уже готова была к отписке секретаря или даже к автоматической, но мне ответил сам врач. Приглашает в Москву на обследование! Пишет, что прежде чем давать какие-то прогнозы и обещания, должен ознакомиться лично. Но ещё пишет, что уже работал с такими пациентами и лечение было успешным.

Сжимаю крестик на груди и шепчу молитву, прикрыв глаза, в надежде, что всё получится, и проблему Насти решат. Мне так хочется, чтобы моя девочка вела полноценную жизнь и пошла на балет, как она мечтает.

Вздрагиваю от стука в дверь.

– Василина, такси будет через сорок минут, – слышу приглушённый голос.

По телу пробегает горячая волна, накрывая воспоминаниями прошедшей ночи. Сердце в груди заходится в бешеном ритме. Сдавленно выдыхаю несколько раз, приводя сердцебиение в порядок, и отвечаю почти спокойно:

– Собираюсь.

Времени уже много. У нас скоро вылет, пора собрать кусочки по имени “Василина” воедино, вещи сложить и настроиться на три часа пытки рядом с ним.

Скоро. Совсем скоро мы снова разойдёмся как в море корабли. Я увижу дочь и дышать станет легче. С ней рядом всегда легче, пусть она и есть постоянное, живое напоминание.

Принимаю душ, приглаживаю волосы, складываю в чемодан вещи, собрав по полу своё бельё, туфли и платье Риммы.

Экран телефона загорается сообщением от незнакомого номера.

“Buenos días, señora Vasilina. Ya dejo el nublado Petersburgo y vuelvo a la soleada Valencia. Lástima que no estés conmigo, pero me voy volando con tu in sobrenatural en fantasías. Y estoy seguro de que pronto serán una realidad. Mario”

*Доброе утро, сеньора Василина. Я уже покидаю пасмурный Петербург и возвращаюсь в солнечную Валенсию. Жаль, что ты не со мной, но я улетаю с твоим неземным образом в фантазиях. И уверен, скоро они станут реальностью. Марио.

Ловлю себя на том, что улыбаюсь сообщению. Мне слишком больно сейчас, сеньор Кортес, и я пока не могу ответить тебе теми же ожиданиями. Злобный зверёк сидит рядом и рычит, когда читаю это сообщение, вот-вот в ногу вцепится своими острыми как бритва зубами. Но может позже… Когда я снова смогу дышать.

“Vuelo sin nubes, Señor cortés. Saluda al sol de Valencia” – отправляю ему сообщение и убираю телефон в сумку.

*Безоблачного полёта, сеньор Кортес. Передавайте привет солнцу Валенсии.

Выхожу из номера собранной и спокойной, настроившись и глазом не моргнуть при встрече лицом к лицу. И зверька пинаю в угол. Выбрался из клетки – сиди, хотя бы, тихо!

Семёна в номере уже нет, там горничная снимает постельное бельё.

– Здравствуйте, – улыбается мне. – Вас ждут внизу, такси приехало.

– Спасибо, – киваю и выхожу.

Спускаюсь на лифте и через холл иду на улицу. Такси стоит у входа, а водитель забирает у меня чемодан и кладёт в багажник. Семён стоит у открытой двери рядом с водителем.

– Доброе утро, – кивает мне без улыбки, но взгляд его прожигает. Тяжёлый, острый, будто обвиняющий. Будто это я виновата, что он вчера сорвался сам и меня в пропасть столкнул. Только сам выкарабкался, а меня мокрым пятном на камнях оставил.

– Доброе, – киваю в ответ и сажусь на заднее сиденье.

Колени будто ослабели. Это всё нервы. Мышцы бёдер тянет после вчерашнего. Пульс неровный.

– Чек секретарь должна была выслать, – говорит нейтральным тоном, пока водитель присаживается за руль и пристёгивается.

– Всё пришло. Благодарю.

Я ему отвечаю, а у самой какое-то странное двоякое чувство появляется. Возникает порыв ответить, что пусть эти деньги оставит себе.

Но потом одёргиваю себя. Какого чёрта? Я их заработала. За переводную работу, а не за секс. Так что в задницу дурацкие неудобные мысли.

Не знаю, как мне хватает выдержки спокойно пройти регистрацию в аэропорту и расположиться в салоне самолёта. Тут же включаю аудиокнигу в наушниках и максимально эмоционально отгораживаюсь.

Всего три часа, Василина. Всего три часа.

По прилёту мы выходим из самолёта и направляемся к терминалам. И уже в зале я собираюсь пойти в нужную мне сторону, когда Семён останавливает меня, придержав рукой за локоть.

– Василина…

– Мама! – слышу родной голос совсем рядом и вздрагиваю. Нет-нет, только не сейчас! – Мамуля!

Настя бросает руку моей сестры и, прихрамывая, торопиться на встречу. Бежать она не может, но спешит, как получается, лучезарно улыбаясь.

– Стася! – поворачиваюсь к ней, порываясь навстречу, но понимаю, что мужские пальцы всё ещё сжимают ткань моего жакета.

– Мне нужно идти, Семён, – высвобождаю руку у застывшего восковой фигурой Радича и убегаю к дочери.

10

– Вась, это же… – округляет глаза Люда, когда садимся в машину.

– Знаю.

– Нет, подожди, – она мотает головой. – Я думала, что показалось, но ведь это…

– Да, Люд, это он, – злюсь, но понимаю, что сестра ни в чём не виновата, а потому смотрю на неё с извинением за повышенный тон. – Я… я не знала, что Римма работает на Семёна. Сама была в шоке.

– Бедная моя Васечка, – Люда сжимает мою руку, а я прикусываю губы.

– Мам, у тебя что-то болит? – встревоженно сводит бровки Настя, беспокойно ёрзая в автокресле на заднем сидении.

– Нет, солнышко, – успокаиваю её. – Тётя Люда…

– Решила, что мама голодна, – вставляет сестра. – Так что всё хорошо, мышонок, вот сейчас заберём Сашку из школы и заедем в пиццерию.

– Ура! Мне, пожалуйста, “Четыре сыра”. И кусочек мармеладной.

– Вот же разбаловалась, – качаю головой.

Люда улыбается, но вижу, что взгляд её внимательный и проницательный, когда мельком смотрит на меня, остановившись перед светофором в ожидании зелёного.

– И что теперь делать, Вась? – спрашивает, когда Настя надевает свои любимые розовые наушники с кошачьими ушками. – Он же Стаську увидел.

– Да что делать… ничего, Люд, – отвечаю, а у самой внутри подрагивает. – Больше пяти лет прошло, мало ли где я и с кем.

– Вася, ты шутишь? Я сейчас это очень чётко увидела, стоило взглянуть на твоего мажора: Стася – его ксерокопия.

– Да ладно, – привожу последний аргумент, а у самой уверенности ноль целых, ноль десятых. – Глазки у неё голубенькие. Мои.

– Ага, и всё. А так вылитый папочка, – сестра недовольно сигналит подрезавшему нас придурку перед поворотом.

– Люда, – снова сердито смотрю на сестру, и теперь уже заслуженно, – Стаська – моя. Точка. Никаких папочек. Ты знаешь, что я пыталась связаться и чем это закончилось. Хотел бы знать – узнал. Ему было не нужно. Думаю, и сейчас не особенно. Так что давай тему свернём.

– Как скажешь, – пожимает плечами Люда и сворачивает на школьную парковку.

Мы идём за Сашкой, встречаем его, когда учительница выводит весь класс к забору.

– Привет, тётя Вася, – улыбается племянник. – А я сегодня по чтению пять получил, и по рисованию. Хочешь, рисунок покажу?

– Конечно хочу!

Саша достаёт из портфеля альбом и разворачивает. На странице изображён большой разноцветный луг с цветами, бабочками и какими-то жучками. Огромное количество мелких, очень мастерски, как для второклассника, прорисованных деталей. У Саши талант, это очевидно. Люда как раз подумывает отдать его в школу искусств. Волнуется, что нагрузка на глаза будет, но Аслан её уверяет, что Сашкиному зрению ничего не грозит. Не более, чем любому ребёнку со здоровым зрением.

И в такие моменты, как сейчас, рассматривая его рисунки, я понимаю, что тогда не зря наступила себе на горло и не швырнула деньги Радичам обратно. Их грязные деньги, всученные мне на аборт, сослужили доброе дело.

Мы усаживаем детей в машину и едем в пиццерию, как и обещали. Сашка и Стася болтают, двоюродный брат рассказывает моей дочери с важным видом о том, что быть школьником – это большая ответственность, и что если она не хочет опозориться, когда пойдёт в школу, то ей стоит перестать пачкаться во время еды.

Говорит, а у самого на рукаве пятно от кетчупа.

Люда закатывает глаза и цокает языком, называя сына умником, а Стася смущённо оттирает с кончика носа джем от чизкейка.

Дети такие дети. Они живут и радуются каждому дню, солнышку, божьей коровке, севшей на ладошку, куску яблочного пирога. И нас этому учат, потому что взрослые забывают о ежедневных простых радостях жизни. Погрязают в рутине, быте и взрослых проблемах, которые иногда кажутся нерешаемыми. А дети напоминают, что жизнь сама по себе прекрасна.

И я благодарна своей дочери за это. За то, что она только лишь своим существованием напоминает мне, что в жизни есть не только боль, одиночество и осколки. Её светлая, искренняя улыбка каждый раз даёт мне мощнейший заряд.

– Ну что, поехали? – поднимаюсь, когда дети доедают десерт. – Заедем в магазин?

– За сиреневым платьем? – глаза дочери вспыхивают, она уже вторую неделю заворожена красивым сиреневым платьем с белым атласным пояском в соседнем магазине.

– Именно.

– А мне книгу про водных обитателей купим, мам? – спрашивает Сашка у Люды.

– Саш, я же тебе обещала эту книгу, так что обязательно, – отвечаю вместо сестры.

В большом детском магазине сегодня аншлаг. Вроде бы и праздников в ближайшее время не намечается больших, а людей тьма и в примерочных, и у кассы.

Стася светится счастьем, когда мы после примерки кладём платье в корзину, а потом по пути к кассе зависает возле полок с обувью.

– Мам, смотри, – говорит заворожённо, показывая на серебристые балетки на шнуровке. – Какие они красивые!

Настя мечтает танцевать. Смотрит на видеохостинге записи танцев разных коллективов, представляет себя балериной, ставит даже постановки на куклах. И у меня в груди всё переворачивается, когда я вижу её грустные глаза, когда мы проходим мимо музыкальной школы, что у нашего дома. Она просит приподнять её, чтобы заглянуть в окошко танцевальной студии на первом этаже.

Но ей нельзя. У Насти проблемы с суставом на правой ноге, поэтому она хромает. Заболевание вызывает воспалительный процесс, который усугубляет ситуацию. Периодическое лечение препаратами сдерживает разрушение сустава, но ей нужна операция, и делают её только в Москве или за границей.

Я много читала про это заболевание, и выяснила, что надежда на полноценную жизнь у неё есть. И даже на танцы. По крайней мере, мне бы очень этого хотелось, и я сделаю всё возможное и невозможное, всё что смогу.

Туфли мы тоже покупаем. И вечером Настя с предыханием их надевает под новое платье и крутится у зеркала.

– Смотри, мам, – поворачивается ко мне, сверкая восторженным взглядом. – Смотри, у меня получилось сделать па-де-Бурэ!

Она даже названия некоторых движений выучила по видео, так горит у неё это желание.

Настя переступает ногами, но больная ножка подкашивается, и дочь падает. Взгляд тухнет, а личико вытягивается. Вижу, что она пытается сдержать слёзы.

Подхожу к ней, помогаю подняться и беру на руки. Она худенькая, лёгкая. Начинаю танцевать с нею на руках. Па-де-Бурэ у меня выходит так себе, но я стараюсь, и Настя начинает улыбаться. Поднимает вверх руки в классической позиции, получается такая у нас танцевальная фигура – танцуют мои ноги и её руки.

– Всё у тебя получится, – целую её. – Обязательно.

Настя кивает, и я вижу, что она безоговорочно мне верит.

Вечером она засыпает в моих объятиях, а я всё лежу рядышком, не тороплюсь уходить в свою одинокую постель. Обнимаю дочь, приглаживаю выбившиеся из косичек прядки. И понимаю, что кроме боли и разбитого сердца моя изувеченная любовь к Семёну принесла мне и самое большое счастье – мою дочь, мою Настю.

11

– Слушай, что там такого случилось в Питере? – спрашивает Римма, делая глоток кофе из своей чашки. – Говорят на фирме, сделка прошла на ура, испанцы приняли все наши условия и даже предложили сами расширить сотрудничество. Этот Кортес потом дополнительно бумаги высылал по новым каналам поставок. Но Семён Владимирович вернулся сам не свой.

– Да вроде бы всё нормально, – пожимаю плечами. Мы с Риммой дружим уже несколько лет, и довольно близко, но сказать ей, что её начальник – отец моей дочери, духу не хватает.

– Очень даже ненормально. Наташка, секретарша его, говорит, рычит на всех, фыркает, даже с другом своим, начальником юридического, повздорил из-за чего-то.

– Ну да мало ли, – опускаю глаза, не выдержав внимательный взгляд Риммы.

– Хм, – сдаётся она. – Может, отец его, гендиректор фирмы нашей, прилетает из Москвы? Семён Владимирович всегда нервный в таком случае и потом ещё дня три лучше не подходить к нему.

– Он на отца работает? – спрашиваю зачем-то.

– Да. И батя его – жуткий мужик и настоящий придурок, – говорит шёпотом, будто кто-то может нас в кофейне подслушать. – И Семёна нашего и в хвост, и в гриву вечно. Постоянно недоволен им, критикует, хотя наш краснодарский филиал самый успешный после московского. А их по России, кажется, шесть.

– Не знаю, всё возможно.

Значит, всё-таки на отца.

Не вяжется у меня в голове образ того Семёна, того бесбашенного, сумасшедшего мажора, живущего на полную катушку, покоряющего вершины, ломающего стереотипы с покорным отцу-деспоту сыном. Не он это. Где-то действительно трещина у него внутри, что сломала того огненного юнца, в которого я когда-то влюбилась.

“Ты ведь посмела? Посмела сломать меня?”

Внутри стекает горячая волна. От лица и до самых пальцев ног. Будто только сейчас я осознала, что он мне сказал. В тот момент не поняла, не восприняла, своими чувствами, пробившими броню, занята была.

Почему он обвиняет меня? Почему? За что? Почему наш секс в отеле в Питере был таким отчаянным, будто Семён пытался наказать меня за что-то, словно обиду засевшую вымещал?

Это ведь он отказался от меня. Он! Он пошёл на условия отца, купив билет в Японию, чтобы ехать с этой рыжей. А мне не сказал, хотя я спрашивала много раз за ту злосчастную неделю после его ареста.

Ареста.

Вот за что он злится. Считает меня виноватой в той ситуации, потому что из-за меня сорвался на подонке Паше. Это позволило его отцу взять над ним контроль, подмять под себя непослушного сына. Выбор у Семёна был невелик: либо тюрьма, либо склонить голову перед отцом.

Но ведь я его не просила.

Безумный, горячий, он вбил себе в голову, что должен наказать моего обидчика, а сам за это в клетку угодил.

За это и злится…

– Вась, – Римма аккуратно трогает меня за руку, напомнив, где я и с кем, – ты куда улетела?

– Прости, – смаргиваю наваждение, а потом откровенно вру. – У Стаси завтра в саду конкурс стихотворений, я задумалась, какое платье наденем.

Римма удивлённо поднимает брови, но решает оставить моё объяснение невпопад без комментария.

– Ладно, давай уже выдвигаться. Мне ещё до офиса доехать нужно, а Красную снова перекрыли, придётся в объезд.

– Да, пошли, мне уже тоже за дочкой в сад скоро – она на полдня ходит в группу сейчас, – киваю и встаю.

Набрасываю жакет, поправляю волосы, проверяю, бросила ли в сумку телефон. Римма отходит к стойке купить с собой ещё бутылку воды.

Я жду её, а потом мы идём к выходу. Но едва Римма берётся за ручку, чтобы толкнуть дверь, та открывается, и мы нос к носу сталкиваемся с Семёном.

– Семён Владимирович, – удивлённо восклицает Римма, а у меня во рту резко пересыхает. Хочется развернуться и сбежать, выйти как-нибудь через кухню, или где там у этой кофейни чёрный ход. – Неожиданно видеть вас здесь.

– Надо поговорить, – кивает, глядя на меня, на ближайший столик, из-за которого мы только что встали с подругой.

Римма, которую он только что фактически проигнорировал, переводит внимательный взгляд то на него, то на меня.

– Мне нужно идти, – отвечаю, улавливая в собственном голосе дрожащие нотки.

– Я это слышал, – он стоит в дверях, явно не собираясь нас пропускать. – В аэропорту. Но, думаю, ты найдёт на меня пять минут своего драгоценного времени, Адамовна.

Боковым зрением замечаю движение мимики на лице подруги. Я ведь ей рассказывала, что у меня была связь со студентом, и это сломало и меня, и мою карьеру. Как-то после бутылочки вина даже расплакалась, рассказывая о том, что преступила моральную черту преподаватель-студент, и судьба жестоко меня за это наказала.

И сейчас в глазах подруги засветилось понимание, удивление и шок.

Это треклятое “Адамовна” меня выдало.

– Мне, наверное, пора в офис, – негромко говорит Римма и, ещё раз внимательно посмотрев на меня, осторожно уходит. А мне хочется вцепиться в неё, умолять малодушно, чтобы не оставляла меня с ним наедине.

Потому что… потому что я даже представлять не хочу, о чём ему нужно со мной поговорить.

Но Римма уходит. А я остаюсь. И Семён тоже.

Делаю спиной несколько шагов к ближайшему столику и опускаюсь на диванчик. Семён садится напротив. Смотрит. В глазах ни тени былой искры. Но взгляд пробирает так же, став куда тяжелее и даже опаснее. Давит свинцом, вызывая безотчётное желание сжаться, спрятаться.

Молчит, а я первой узнать, чего же он хочет, не решаюсь. Язык к нёбу прирастает.

– Почему твоя дочь хромает?

Я ожидала любой другой вопрос, но не этот. Теряюсь даже почему-то. И тогда он продолжает сам:

– У неё заболевание голеностопного сустава, осложнённое воспалением, вызванным аутоиммунной реакцией.

– Откуда ты знаешь? – выдыхаю поражённо.

– Лекарства помогают временно, но проблему с всё более деформирующимся суставом не решают, не так ли? – прищуривается, будто в душу смотрит, самое болезненное ковыряет.

– Справки навёл? – неприятная догадка возникает. – Зачем? – возмущаюсь.

– Нет, не наводил.

– Тогда откуда ты знаешь?

– Оттуда, что по такой же причине мне в четыре года сделали операцию. И только тогда я стал полноценно ходить, смог начать заниматься спортом. А до этого помню лишь боль и бесконечные капельницы.

Поражённо замираю. Где-то в носу начинает печь, и я закусываю губы до боли, чтобы сдержать слёзы.

Не может быть. Он выглядел таким сильным, таким здоровым, преодолевал себя в очень сложном и опасном спорте. Сложно поверить, что прошёл через подобное в детстве.

– Мне жаль. Рада, что тебе смогли помочь, – отвечаю, пытаясь держать себя в руках, а не удариться в панику от того, к чему идёт разговор.

– Это наследственное, Василина, – игнорирует мои слова, продолжая взглядом пригвождать к месту.

Поднимаю на него глаза и смотрю открыто. Не даю прямого ответа, да он и не спрашивает.

Карты раскрыты.

Он в курсе.

12

Сердце отбивает удары. Раз-два-три. Тук-тук-тук.

Сказать, что это лишь совпадение – глупо. Да он и не поверит. Семён всегда был умным и проницательным.

– Ты что-то предпринимаешь? Какой план лечения? – спрашивает, продолжая истязать меня колючим взглядом.

– Ты правда думаешь, что я ничего не делаю? – вспыхиваю в ответ. Он действительно решил, что я пустила всё на самотёк?

– Я не знаю, – пожимает плечами и складывает руки на груди. Тон ледяной. Как и взгляд. Совсем не по себе становится. – Я ведь многого не знаю. Как её зовут? Какое мороженое она любит? О чём мечтает? Какие мультфильмы предпочитает? – с каждой фразой его голос наливается сталью и слова бьют как пощёчины. – А знаешь, почему я не знаю? Потому что ты, Василина, опустила такую «незначительную» подробность как то, что у меня есть дочь.

Он замолкает, а мне нечего сказать в ответ. Спорить и опровергать – значит показать себя совсем дурочкой. Да и плевать, но так он не поверит же. Ни за что теперь не поверит. А если попробую отпереться, настоит на ДНК-тесте. И тогда всё это будет жутко унизительно.

– А тебе это было нужно? – спрашиваю, вспоминая его далекоидущие планы на поездку с рыжей. Которыми он, к слову, забыл поделиться со мной.

– А ты с какой-то стати подумала, что можешь решать за двоих? А если я сейчас начну принимать решения единолично? Такие, которые тебе, Василина, могут не понравиться. А право я на них имею.

В его словах слышится неприкрытая угроза, от которой у меня все волоски на теле дыбом встают. Раньше он был резким и скорым на решения, импульсивным. Сейчас сюда добавились возможности, властность и взрослая решительность. Он и тогда был опасен, если перейти дорогу ему, стоит вспомнить Пашу, что уж говорить за сейчас.

Кажется, я только в этот момент в полной мере это осознаю. Передо мною больше не тот горячий на решения студент. Не ершистый молодой парень со своим “Я хочу тебя, Адамовна”. Которому море было по колено. Передо мною взрослый, решительный мужчина, обладающий широкими возможностями. Куда более широкими, чем я…

Что если ему вздумается отомстить? Что если он попытается отобрать у меня мою Настю?

От этого предположения стынет кровь. Сердцу в груди становится как-то холодно и тесно.

Я реально понимаю, что противопоставить Семёну в случае его подобного решения мне будет нечего. Он юрист. И, как я помню ещё по его учёбе в университете, по отзывам коллег о нём, весьма талантливый. Умножим на опыт и состоятельность. А я мать-одиночка без официальной работы и своего жилья.

– Может с той стати, что твоя семья заплатила мне за аборт? – выпаливаю и тут же прикусываю язык, но поток эмоций слишком сильный. – Пока ты готовился к развлекательной поездке в Японию. Кому нужна была неудобная, опозоренная преподша с не менее неудобными последствиями? Явно не тебе. О чём твоя мать мне предельно чётко сказала.

Я поднимаюсь резко, нервы на пределе, внутри дрожь, пульс на максимум. Старая боль фонтанирует в груди, всё вокруг заливая горечью.

– А у меня ты мнение спросить забыла, да? – он тоже вскакивает на ноги и повышая голос. – Деньги оказались весомым аргументом? – выплёвывает будто что-то отвратительное.

Меня прошивает насквозь. Он ставит мне в вину, что я взяла эти проклятые деньги! После ножа, воткнутого им прямо в сердце и провёрнутого его матерью. И заботливая мать ему, конечно же, поведала о том злосчастном конверте.

Мы сталкиваемся взглядами. Секундное сражение глаза в глаза истощает в момент, взрывая в груди остатки выстроенных за эти пять лет укреплений над огромной кровоточащей дырой.

– Молодые люди, будьте добры, перенесите свой эмоциональный разговор в другое место, у нас спокойное, уютное заведение, и другим посетителям некомфортно, – к нам подходит администратор.

– Да, нам уже пора, – киваю и протискиваюсь мимо Семёна.

– Уже уходим, – говорит он администраторше и кладёт на стол купюру.

Но пока я вынуждена вернуться за забытым на столе смартфоном, Радич выходит первым и ждёт меня за дверью кофейни. Пытаюсь пройти мимо Семёна, но он сжимает пальцы на моём локте.

– Я тебя не отпускал, – удерживает на месте. – Разговор мы ещё не закончили.

– Мне пора, Семён, – высвобождаю руку. – Настю нужно забрать из сада до часу.

В его глазах на мгновение проскакивает странное выражение, и я понимаю, что это реакция на имя. Я ведь впервые за весь этот болезненный разговор назвала её имя. Но реакция эта недолгая, через секунду его взгляд снова тяжелеет.

– Садись в машину, – кивает на припаркованный у самых ступней мерс. – По пути к саду и договорим.

– Семён, мы пять лет были одни, – разворачиваюсь к нему и смотрю в глаза. Близко. В горле ком. Я не знаю, как мне объяснить Насте появление чужого для неё человека. – Зачем тебе это? Живи, как и жил. У меня нет ни к тебе, ни к твоей семье никаких претензий.

– Зато у меня есть претензии к тебе. Она моя дочь, Василина, ты же не думаешь, что я останусь в стороне? Тем более, что ребёнку нужна помощь.

– Это наши проблемы. Мы справимся. Тебя это не касается.

Вижу, что он начинает злиться. На скулах проступают желваки, а губы сжимаются в тонкую полоску.

– Меня касается всё, что касается вас двоих, – отрезает жёстко. – Поэтому в машину, Василина, пока я не затолкал тебя туда силой.

Выбора он мне не оставляет. Как впрочем и раньше. Есть только его решение и его мнение. Но что-то мне подсказывает, что спор прямо сейчас может вылиться мне боком. Поэтому я, наступив себе на горло, иду к машине.

13

Семён

Сидит и держится за ремень безопасности обеими руками, будто ждёт, что я сейчас открою двери тачки и вытолкну её на полном ходу.

Как она меня из своей жизни когда-то.

Зла не хватает. Зависаю моментами, как на её шее, под бледной, прозрачной кожей, бьётся жилка. Возникает желание взять и сжать эту хрупкую шею ладонями. До испуга в глазах и паники. Чтобы взмолилась о пощаде.

А ещё это желание борется с другим. Несмотря ни на что, я не могу спокойно смотреть на её губы. Приоткрытые, пухлые, немного влажные, без капли помады.

Это проклятье такое – хотеть её?

Адамовна показывает на детский сад впереди, и я паркуюсь рядом на стоянке. Василина отстёгивает ремень, но продолжает сидеть на месте и держаться за него.

– Мы летим в Москву на следующей неделе, – говорит негромко, глядя в лобовое. – В НИИ ревматологии имени Насоновой. Профессор ознакомится со случаем Насти и будет принимать решение об операции.

– Пришли мне конкретную информацию: дата, рейс, предварительный диагноз, эпикриз из уже пройденных обследований. Мне важно знать всё.

– Хорошо, – кивает, удивляя покладистостью. Задумала что-то или осознала, что сколько бы ни дёргалась, от меня не отвязаться?

Двери одного из корпусов в саду за забором открываются, и воспитатель выводит нескольких детей. Наверное, тех, кого забирают перед дневным сном. Среди них три девочки и четверо мальчиков, но я сразу узнаю Настю. Она, как и другие, бежит к павильону, но заметно прихрамывает.

Тоже отщёлкиваю ремень, намереваясь выйти из машины, но Адамовна судорожно хватает за руку.

– Пожалуйста, Семён, – смотрит, а в глазах её влага собирается. – Не так резко. Что я ей сейчас скажу? Она ведь маленькая, её неожиданная новость об отце может испугать. Дай мне время ей рассказать.

Ощущения странные. Жаром грудь обдало ещё там в аэропорту, даже раньше, чем мозг сообразил. И не отпускало все эти четыре дня. А сейчас ещё что-то добавилось. Странное – саднит, распирает, будто дышать мешает.

Но Василина права. Девочка ни сном, ни духом обо мне, ребёнка травмировать не стоит. Пусть подготовит её, пара дней ничто в сравнении с пятью годами.

– Хорошо, – отвечаю, согласившись. – У тебя два дня. И будь на связи.

– Спасибо, – она облегчённо выдыхает, а потом замолкает на несколько секунд, сжав пальцы. И уже взявшись за ручку дверцы, добавляет: – Она любит шоколадное с вафельной крошкой. Мечтает стать балериной и смотрит через день или даже чаще “Хороший динозавр”, хоть и каждый раз рыдает, когда гибнет отец главного героя. А ещё на шее за ухом у неё родинка, похожая на каплю – как у тебя.

Кажется, на последних словах у неё перехватывает горло, и Адамовна пулей вылетает из машины.

Злость на неё притихает. Кристаллизуется в груди, чтобы при малейшей капле снова вспыхнуть и задымить, травя ядовитыми испарениями. Но сейчас грудную клетку заполняет другое чувство – тоска. Печаль, которая буквально ощущается горечью на языке, когда я, сидя в машине, продолжаю наблюдать за тем, как Василина входит в ворота сада, а девочка бежит ей навстречу. Обнимает мать и что-то активно рассказывает. Василина, перекинувшись парой слов с воспитательницей, берёт малышку за руку и ведёт к выходу.