Квиллифер бесплатное чтение

Walter Jon Williams

QUILLIFER

Перевод Владимира Гольдича и Ирины Оганесовой

Дизайн Елены Куликовой

Иллюстрация Алексея Дурасова

Fanzon Publishers

An imprint of Eksmo Publishing House

* * *

Посвящается Кэти Хеджес

Глава 1

Я слышу, как воды Дорделле тихонько посмеиваются, ударяя в корпус нашей лодки, вижу серебристое сияние лунного света на краешке нашего маленького иллюминатора, ощущаю тепло ночного воздуха. Мои чувства наполнены твоим сиреневым ароматом. В лунном свете мне видны твои открытые глаза, которые устремлены в темный угол моей каюты, но на самом деле прозревают твое будущее. Ведь ты начинаешь новую жизнь, которая так далека от всего, что ты знала прежде, и это тревожит. Я мог бы помочь тебе забыться сном. Не раз я начинал жизнь сначала, и, вполне возможно, мне удастся убаюкать тебя, рассказывая мою собственную историю. Так что вернись в постель, мое сердце, и положи голову мне на плечо, а я буду гладить твои волосы и поведаю, как стал тем, кто я есть.

Боюсь, что в жизни моей окажется куда больше глупых поступков, чем мудрых. И начать, пожалуй, нужно с глупого поступка: как я вишу вниз головой над улицей на высоте третьего этажа и размышляю о превратностях Судьбы. Колесо описало полный круг, и все случилось почти мгновенно: всего пару минут назад я лежал на теплой перине с Аннабель Грейсон, дочерью землемера, а теперь повис снаружи дома, на уровне третьего этажа, подставив свое почти полностью обнаженное тело холодному ветру, в то время как отец Аннабель бушует в спальне в поисках злодея, который совратил его дочь.

Злодеем, конечно, был я.

Звучит забавно, и ты смеешься, но тогда мне было совсем не до смеха – оказаться главным героем назидательной басни. Поэтому я решительно избежал последней сцены с воздаянием за грех, наверняка включавшей бы в себя суд, бичевание и пригвождение к позорному столбу.

Что заставляет отцов, равно как и братьев, становиться препятствием на пути истинной любви?

Дом Грейсона был узким и глубоким, как и большинство зданий в Этельбайте, со сложенным из твердого камня первым этажом, над которым возвышались остальные, построенные из полукруглых деревянных балок и выступавшие, каждый чуть дальше другого, над улицей. От конька крыши выступала балка с большим черным железным крюком на конце, необходимая для подъема мебели и припасов на верхние этажи.

Я висел на балке рядом с железным крюком, который оказался всего в нескольких дюймах от моего лица, и надеялся, что не окажусь повешенным на нем же в ближайшие двадцать минут.

Балка была скользкой от голубиного помета. Я изо всех сил вцепился в нее пальцами, совсем как барсук, который откапывает когтями зарывшегося в нору кролика.

Я скорчил раздраженную гримасу судебного пристава. И ведь все это из-за того, что она попросила меня помочь ей с костюмом Русалочки. И я согласился исключительно из рыцарского благородства – я соглашался со всеми требованиями Аннабель, – а в итоге очутился в прискорбном положении: над темной бездной.

Следует признать, что для меня стала сюрпризом щедрая натура Аннабель.

Я гораздо больше внимания уделял Бетани Драйвер, другой русалочке, но в костюме Аннабель порвались кружева, и она попросила о помощи, и моя судьба свернула на новый путь.

Несколькими часами ранее я проник в этот дом через тот же самый фронтон, чтобы не встретиться с конюхом, спавшим возле двери. Аннабель заверила меня, что ее отец с подмастерьями находится в отъезде, на землемерных работах, а мать отправилась в гости к родственникам в Амберстоуне и что единственная, кроме конюха, прислуга в доме была глухой старой женщиной, зажигавшей светильники по утрам.

Возможно, пожилая дама была не настолько глухой, как казалась. Но в любом случае кто-то отправил записку землемеру Энтони Грейсону, которому пришлось добрую половину ночи проскакать, чтобы увидеть двери родного дома в тот самый момент, когда на восточной части неба уже забрезжил рассвет. Городские ворота еще даже не открыли – должно быть, Грейсон подкупил стражников, чтобы его пропустили.

Услышав рев и стук у входной двери, я отреагировал мгновенно – впрочем, я не был новичком в подобных житейских обстоятельствах. Взбежав вверх по лестнице, я покинул дом тем же способом, каким в него проник, не успев, однако, до конца одеться. По пути наверх я успел только натянуть рубашку. Туфли висели у меня на шее на шнурках, а ремень с кожаным кошелем я сжимал в зубах. На голове у меня красовалась шапочка из черного бархата с красной окантовкой, повернутая козырьком назад, что указывало на то, что я являлся учеником адвоката. Лосины, камзол и тунику я прижимал к груди.

Мое положение усугублялось тем, что оба подмастерья Грейсона гарцевали верхом на лошадях прямо подо мной. И мне бы не хотелось уронить на них свои вещи, поскольку для этих двоих дождь из моей одежды наверняка стал бы неожиданностью. Но и продолжать висеть на балке я не мог: Грейсону достаточно было выглянуть в окно, чтобы увидеть меня, висевшего снаружи и представлявшего собой весьма неподобающую картину.

Я очень осторожно рассортировал свои вещи и набросил их на балку в надежде, что они продержатся на ней хотя бы ближайшие несколько минут. Потом посмотрел вниз на широкие шляпы подмастерьев и вытянулся, насколько мог беззвучно, вдоль верхней части балки.

Голубиный помет перепачкал мою грудь, а волосы, которые я специально не стриг – поскольку дамы находят, что мне идут длинные локоны, – упали на лицо. В кошеле громко, словно набатный звон, звякнули монеты. Я изобразил гримасу плачущего младенца и замер, стараясь следить за тем, что происходило внизу, не двигая головой.

Если кто-то и услышал звон монет, ему не пришло в голову посмотреть наверх. Дрожа от холода – а может быть, ужаса, – я сумел встать на балке на четвереньки.

Кровь стучала у меня в голове с таким звуком, с каким шар для боулинга врезается в кегли. Папаша Грейсон продолжал орать и метаться по дому в сопровождении умоляющих возгласов дочери и ворчания беззубой старой служанки. Я решил, что настало время покинуть мой насест, и осмотрелся. Крыша дома Грейсонов была черепичной. Ранее я уже прошел по ней почти бесшумно, но понимал, что, если теперь случайно уроню кусок черепицы вниз на улицу, это сразу привлечет внимание подмастерьев.

Однако дом на противоположной стороне улицы был крыт соломой, и к тому же верхние этажи сильно выступали над улицей и почти полностью соединялись между собой, так что у меня имелась превосходная возможность перепрыгнуть с одного на другой. Конечно, прыжок не мог получиться совершенно беззвучным, но шума будет меньше, чем от приземления на черепицу, к тому же на соломенной крыше я сразу стану невидимым для подмастерьев, карауливших меня внизу.

Трудность состояла в том, что противоположный дом был немного выше жилища Грейсонов, и мне следовало соблюдать величайшую осторожность во время прыжка, если я не хотел сорваться вниз.

И все же прыжок был вполне реален. Я довольно высок и широкоплеч, и к тому же моя юность прошла на отцовской бойне, так что при своем росте я весьма силен.

Я задумался, стоило ли перед прыжком перебросить одежду, и решил начать с пояса и кошеля. И как только я с этим справился, за спиной у меня раздался громкий стук, и сзади неожиданно упал бледный свет фонаря, появившегося в комнате рядом с балкой.

Тревога заставила меня мгновенно вскочить на ноги с одеждой в руках, и мне пришлось встать босыми ногами на скользкую балку, покрытую голубиным пометом.

И тут я услышал у себя за спиной вопль – Грейсон увидел меня в окно, – и я в тот же миг бросился на крышу противоположного дома. Моя нога скользнула по помету, и внутри у меня все сжалось от страха, когда я представил, что вот-вот свалюсь вниз. Я широко раскинул в стороны длинные руки, чтобы ухватить как можно больше соломы, и моя одежда полетела на мостовую. Ноги повисли над бездной, но мне удалось вцепиться мертвой хваткой в солому и не упасть на выложенную плиткой улицу.

– Вор! Вор! – прокатился по улице голос Грейсона, выкрикивавшего слово, которое гарантированно встревожит соседей – ведь, если бы он завопил: «Прелюбодей!», те только посмеялись бы над ним, и вдобавок это покрыло бы позором его дочь. Грейсон высунулся из окна, показывая на мои босые ноги и ягодицы, белевшие в свете лампы. Снизу донеслись крики подмастерьев и послышался цокот копыт, с которым они разворачивали лошадей.

Я потерял одежду. Но повезло в том, что Грейсон не мог узнать меня сзади, и я устремился к спасению: вскочил на ноги и побежал.

– Поймайте его! – взревел Грейсон. – Переломайте ему ребра! А потом приведите ко мне!

Я бежал. К тому моменту, когда пришпоренные лошади учеников очнулись, я уже перепрыгнул на конек крыши другого здания и с грохотом распростерся на черепице.

Сердце колотилось у меня в груди, точно взбесившийся зверь, но я снова вскочил на ноги и помчался по коньковому брусу в сторону следующей крыши. В молодости я любил перепрыгивать с одной крыши на другую – обычно так мы развлекались с моими друзьями: цель игры заключалась в том, чтобы первым добежать до платформы с пушками у Северных Ворот или позвонить в колокол на крыше Монастыря Паломника, и все это следовало сделать, ни разу не ступив ногой на землю.

Впрочем, надо сказать, что в прежние времена я проделывал это при ярком свете дня и к тому же я уже давно не практиковался. От гонок по крышам мне пришлось отказаться с того момента, как я поступил в обучение к адвокату Дакету, поскольку ученикам адвокатов не подобает посягать на чужую собственность.

Но, хотя мне недоставало тренировок, погоня вдохновила меня и придала сил.

Перескакивая через узкие аллейки и переулки между домами, приземляясь то на ноги, то на руки и колени, то падая животом, я достаточно сильно смог оторваться от преследователей, пока не добрался до Королевской улицы, слишком широкой, чтобы через нее перепрыгнуть. Здесь, тень в тени, я укрылся за сложенной из кирпича изящной печной трубой, затаив дыхание и успокаивая отчаянно бившееся сердце, чтобы расслышать в тишине звуки погони.

До меня донесся стук копыт скакавших галопом лошадей, которые понемногу замедлили бег и перешли на шаг, когда всадники поняли, что упустили добычу. Один из верховых неспешно заехал на Королевскую улицу, я сидел, не шелохнувшись, за трубой, и лошадь с всадником двинулись дальше. Некоторое время спустя шум преследователей полностью стих вдали.

Встававшее солнце начало золотить трубы и крыши города, а я принялся обдумывать свое положение. Между мной и домом моего отца раскинулась огромная площадь Скаркрофт и множество широких, непреодолимых для прыжков улиц, и я понимал, что мне в любом случае придется какую-то часть пути проделать по земле. И раз уж это неизбежно, то лучше спуститься вниз сейчас, пока еще окончательно не рассвело.

В неподвижном утреннем воздухе прозвучали три громких удара – сигнал Рассветного колокола, расположенного возле Ворот Порта, по которому открывались все городские ворота Этельбайта.

Я больше не мог терять времени. Продумав маршрут, который включал в себя небольшой отрезок пути по земле, я выбрался из моего убежища, а затем перепрыгнул через две узкие улицы: теперь, когда рассвело, это стало гораздо легче. И во второй раз я потревожил колонию уютно устроившихся на карнизах китлингов. Возможно, ты еще не слышала про них, поскольку они совсем недавно прилетели к нам из Страны Химер: это пухлые, мохнатые существа с крыльями, появившиеся в Этельбайте в течение нескольких последних лет. Размером они немногим превосходят крыс, и им нравится сидеть над улицей, откуда они выслеживают мышей, птиц и других мелких животных, чтобы затем спикировать на мохнатых крыльях и стремительно атаковать жертву.

То, что их назвали «китлингами», вводит в заблуждение, поскольку они больше всего напоминают крупную орешниковую соню, однако отчасти это имя оправдывается тем, что они убивают различных вредителей примерно так же, как кошки. А так как они небольшие и приносят пользу, мы не пытаемся с ними бороться, хотя слегка беспокоимся по их поводу. Ведь всем известен тот факт, что даже драконы вначале были маленькими.

Одновременно с моим следующим прыжком я опять услышал крик Грейсона: «Вор! Вор!» – оказывается, разгневанный землемер в этот момент оказался внизу, рассчитывая увидеть, как я пролетаю у него над головой, а стайка потревоженных китлингов привлекла его внимание и выдала мое местонахождение, в результате мне пришлось совершить еще один безумный забег с крыши на крышу, пока погоня окончательно не потеряла меня из виду. Уже полностью рассвело. Единственное достоинство бледного осеннего солнца состояло в том, что под его лучами стало немного теплее, чем холодной осенней ночью, и я устроился с восточной стороны трубы, где солнечный свет мог меня хоть немного согреть, пока я пытался отдышаться и привести в порядок слегка затуманенный разум.

По крайней мере, я мог утешаться тем, что Грейсон гонялся за мной по городу, а не задержался дома, чтобы выпороть дочь. Для меня была бы невыносима мысль об Аннабель, запертой, как в ловушке, один на один с бесновавшимся тираном.

Я знал, что совсем скоро на улицах появятся первые прохожие, и, чтобы не привлекать ненужного внимания, я решил раздобыть одежду. Чтобы заняться поисками, я перепрыгнул на большое здание, где с грохотом приземлился на черепицу крыши и заглянул вниз. Но не увидел в окутанном тенями дворе вывешенного на просушку белья, поэтому просто перелетел на соседнее здание, подняв тучу соломенной пыли, и тут же увидел то, что мне требовалось: на веревках висело высохшее за ночь белье, пустое корыто стояло в стороне рядом с маленьким бассейном с водой, и ни одной прачки рядом.

Ловко используя пальцы рук и ног, я пробрался по ступенчатому щипцу фронтона, потом по карнизу, потолочной балке, затем мимо овального чердачного окна «бычий глаз», архитрава и решетки и наконец спустился на твердую землю. Быстро размяв сведенные судорогой пальцы, я прошел босиком по дорожке из старого кирпича и снял с веревок тунику, лосины и камзол и уже собрался натянуть на себя через голову тунику, но в последний момент вспомнил о плачевном состоянии своей рубашки. С ней, конечно, было все в порядке, если не считать того, что она пропиталась потом, сажей, пылью и голубиным пометом и могла запачкать мою новую одежду, поэтому я сменил ее на другую, чистую, висевшую рядом на веревке.

Я сказал себе, что должен найти способ рассчитаться за одежду. Воровство, по моему глубокому убеждению, недостойно меня.

Принарядившись, я направился в сторону больших ворот, которые выходили на узкую тропинку за домом, но остановился, заметив, что за мной наблюдает стоявший возле двери мальчишка, одетый в грязную сорочку и единственный чулок на левой ноге, не сводивший с меня огромных голубых глаз. Я подошел к нему.

– Кто твоя хозяйка? – спросил я.

Ребенок вытер поток соплей из носа рукавом.

– Маму зовут Пранк. – Во всяком случае, мне послышалось, что он сказал Пранк.

Я открыл кошелек и мысленно произвел быстрые подсчеты. Новые лосины стоили шестипенсовик, рубашка – целую крону, однако я оставил вместо нее свою, из лучшей ткани. Камзол, как и туника, оказались протертыми во многих местах. Ну, и не следовало забывать моральный ущерб за беспокойство, вызванное моим вторжением. Скажем, пусть будет крона.

Я дал крону мальчику.

– Отдай маме, – сказал я и добавил полпенни. – А это тебе.

Мальчишка взглянул на серебряные монеты у себя на ладони.

– Сутенер, – сказал он мне и снова вытер нос.

Меня уже обозвали с утра вором, которым я не был, а теперь вдобавок какой-то мальчишка объявил сутенером. Я решил, что на сегодня с меня довольно оскорблений.

– Это для твоей матери, – сказал я, заканчивая разговор, и решительно зашагал к дубовым воротам высотой в двенадцать футов.

Я легко перелез через них и соскочил вниз.

Через две минуты я уже преспокойно шагал по Королевской улице.

Я шел и восторгался родным городом Этельбайтом, великолепной драгоценностью в устье реки Остры. Дома стояли в определенном порядке, и их верхние этажи нависали над улицами. Фронтоны чаще всего имели вид ступенчатых щипцов или тянулись вверх изящными кривыми пьедиментами, деревянными башенками или колокольнями. Овальные чердачные окна в виде бычьего глаза или с узкими витражными стеклами блистали в лучах восходившего солнца. На полукруглых деревянных балках, богато украшенных резьбой, можно было разглядеть жонглеров, акробатов, богов и причудливых животных или торжественные и респектабельные лица бюргеров-домовладельцев.

Город построили на мягкой почве дельты, и почти все дома либо клонились вбок, либо опирались друг на друга или вставали на дыбы, точно медведь перед атакой на врага. Моряки шли по тротуарам, словно их несло течение, они широко расставляли ноги, шагая по тротуарам, словно все еще находились на раскачивавшейся палубе корабля. Точильщики ножей, торговцы моллюсками и устрицами, старьевщики, продавцы пирогов и каштанов расхаживали по улицам, толкая свои тележки, каждый громко выкрикивал ту или иную зазывную фразу, рекламируя свой товар. Монахи в одеждах из грубой шерсти, служители культа Паломника, обутые в веревочные сандалии, неспешно и с достоинством, в привычном молчании прогуливались по улицам.

Слуги торопились исполнить самые разные поручения, богатые спешили кто куда в каретах и носилках, дети бежали в школу, подмастерья искали место, где можно выпить кружечку эля. Повсюду свободно бродили собаки и свиньи, питавшиеся отбросами, кошки восседали на высоких карнизах, с презрительным видом наблюдая за всеми. Пьяные мужчины пели, пьяные женщины перекрикивались друг с другом, дети вертелись под ногами. Куда-то торопились возчики, которые гнали свои фургоны, ломившиеся от товаров и проплывавшие мимо, подобно галеонам, в людском потоке.

Длинные ноги легко несли меня сквозь толпу. Я наслаждался знакомыми видами родного города, не забывая при этом от души радоваться тому, как удачно и благополучно сумел сбежать от погони. Черная бархатная шапочка ученика не покидала моей головы в течение всех ночных приключений. Снятая с веревки туника была в бледную бело-зеленую полоску и сейчас плотно облегала мои широкие плечи; стеганый камзол уже утратил прежний, когда-то темно-бордовый цвет. Я уже начал думать, что слишком щедро расплатился за новую одежду.

Я остановился возле магазинчика Крука, книгопечатника и книготорговца, но дверь оказалась закрытой. Вдохновленный стихотворными сборниками, которые ему поставляли из столицы, бизнесмен Крук придерживался поэтического распорядка дня.

Пожалуй, зайду к нему сегодня позднее, решил я.

– Эй, Квиллифер!

Повернувшись на голос, я увидел, что мое внимание пытается привлечь зеленщица миссис Вейн. Я увернулся от тележки продавца устриц и перешел улицу, чтобы с ней поговорить.

Миссис Вейн была крупной женщиной в накрахмаленном белом фартуке и квадратной шляпе, прикрывавшей уши, и такими же ярко-красными щеками, как яблоки, грудой сваленные у ее ног. Я сразу обратил внимание на другой сорт яблок, бело-зеленых, заботливо уложенных на солому, и почувствовал, как у меня потекли слюнки.

– Пиармины!

Зеленщица улыбнулась, показав кривые зубы:

– Да, по реке доставили первые пиармины. И ты прекрасно знаешь, что твоя мать просто обожает эти яблоки.

– Вы можете прислать нам домой две корзины? – спросил я.

Миссис Вейн кивнула.

– Я уже отложила их для вас, – заверила она меня.

Я наклонился над бочонком с кресс-салатом и чмокнул миссис Вейн в красную щеку. Она отстранилась, притворившись потрясенной.

– Какое ты нахальное существо! – воскликнула она. – Однако я, так и быть, разрешаю тебе взять эту грушу-форель.

Я принял из рук зеленщицы пятнистую грушу и, откусив большой кусок, принялся с аппетитом жевать, вытирая губы от сока потускневшим рукавом камзола.

– Пожалуй, вам стоит прислать нам корзинку груш. – Я откусил от форели еще кусочек, а другая моя рука незаметно достала яблоко-пиармин из его уютного соломенного домика.

Миссис Вейн заметила мое движение и укоризненно поджала губы. Я скорчил гримасу угодливого ребенка, и зеленщице осталось только пожать плечами.

– Через два-три дня появятся сливы, – намекнула она.

– В таком случае я зайду к вам снова через два-три дня. – И я снова ее поцеловал, а она вытерла грушевый сок со своей щеки.

– Ты одет не самым подходящим образом для конторы Дакета, – заметила она.

– Сегодня я буду морским волком. Я отправляюсь в путешествие по воде.

Миссис Вейн приподняла бровь.

– А твой хозяин знает? – спросила она.

– Я должен предпринять это путешествие именно по поручению хозяина, – ответил я. – А потому не могу больше задерживаться. – Я поднял украденное из корзины яблочко, внимательно его осмотрел и откусил кусочек бело-зеленого плода. Продолжая с наслаждением хрустеть пиармином, я добавил: – Пожалуй, будет лучше, если вы пошлете моей маме целых три корзинки.

– Они простоят всю зиму, – с довольным видом сказала зеленщица. – Если их хранить в прохладном помещении.

Я оглянулся через плечо и увидел двух мужчин могучего телосложения, которые проталкивались сквозь толпу. Мне показалось или они на самом деле были одеты в ливрею Грейсонов?

Пришло время уходить. Я помахал зеленщице рукой, лягнул свинью, которая обнюхивала свеклу, и продолжил свой путь по улице, поочередно откусывая то от груши, то от яблока.

Королевская улица привела меня на площадь Скаркрофт с фонтаном, окруженным мраморными статуями аллегорий и симпатичными кирпичными творениями архитекторов Этельбайта, блестевшими в лучах яркого утреннего солнышка.

Этельбайт, построенный в болотистой дельте, был богат огромными залежами глины, к тому же ее каждую весну приносила разливавшаяся река, и городские ремесленники и торговцы охотно использовали этот природный ресурс. Город производил кирпичи, миллионы каждый год: обычные красные для простых зданий, а также нежно-золотого цвета, синие или пурпурные, черные и коричневые.

Некоторые отличались особенно яркими оттенками – розовыми, желтыми и даже зелеными.

Площадь Скаркрофт представляла собой настоящую феерию шедевров каменщиков, ведь все здесь было сделано из кирпича, являвшегося главной продукцией города. Городская ратуша, увитая плющом, дворцы купеческих гильдий, великолепные особняки бюргеров и местных лордов, Храм, Двор птицы Ворсянки, Новый замок, Большой монастырь Семи миров паломника… Все они сверкали и переливались в лучах утреннего солнца, красные и золотые, черные и синие, розовые и зеленые, покрытые глазурью ярких оттенков. Разноцветные кирпичи выкладывали узорами, которые поднимались спиралями, чтобы поддержать верхние этажи, или вздымались вверх, удерживая на высоте дымовые трубы. Сама площадь была вымощена кирпичом в шахматном порядке, спиралями или с изображением мифических существ – мозаику выкладывали в огромном масштабе, на основе целых кирпичей, а не маленьких кубиков.

Мы также производили стекло, и благодаря искусству стекольщиков город напоминал драгоценный камень: свинцовое стекло, цветные витражи, рассказывавшие историю города, кабошоны, огранка из самоцветов, опаловое стекло с нанесенной на него гравировкой или покрытое эмалью. В результате вся площадь мерцала и переливалась под лучами солнца тысячами ослепительных граней.

На площади находился временный театр, построенный специально для выступления актеров во время осеннего фестиваля, – единственное деревянное сооружение, которое бросалось в глаза.

Еще одним временным объектом являлась статуя нашего короля Стилвелла, женившегося множество раз. Она стояла на пьедестале. В доспехах и с мечом в руке он выглядел как юный воин, с триумфом победивший в войнах Лоретто, – дань горожанам, считавшим каждый пенни – статую сделали из гипса и покрасили под мрамор. Какой смысл высекать фигуру из камня или отливать в бронзе, ведь рано или поздно король умрет и монумент придется заменить изображением другого монарха? Я не мог не восхищаться бережливостью членов Городского совета.

На самом деле я наслаждался всем, что видел. Мою грудь просто распирало от гордости так, что ткань позаимствованной мной туники туго натягивалась, когда я осматривал площадь. Все восемнадцать лет своей жизни я провел в Этельбайте, мне довелось совершить лишь несколько путешествий в другие города, я обожал вырастивший меня город и восхищался шумными горожанами, жившими под защитой его стен.

Площадь Скаркрофт была поистине великолепна, но я знал, что смотрю на нее в момент наивысшей точки расцвета. Город постепенно тускнел, обреченный на забвение из-за ила, медленно душившего порт. Я представил, каким он станет через пятьдесят лет: прекрасные дома опустеют, стекла окон потрескаются, крыши провалятся, цвета потускнеют, площадь наполнится мусором, которым будет играть ветер.

С этим ничего нельзя было поделать, и лучше просто не думать о будущем города.

Я бросил огрызки груши и яблока свиньям и прошел через площадь к высокому узкому зданию со ступенчатым щипцовым фронтоном. Стекла высоких стрельчатых окон украшали фигуры воина, сражающегося с драконом – знаменитого лорда Болдвайна, предка нынешнего герцога Раундсилвера, владельца этого дома. Лорд Раундсилвер был богат, ему принадлежали многие городские сооружения, а также огромный особняк на площади. Однако здесь он проводил совсем немного времени, поскольку по большей части находился при дворе вместе с другими аристократами.

Я с восхищением разглядывал витраж, на котором Болдвайн держит в руке отрубленную голову дракона, а потом подошел к высокой узкой лестнице, которая вела в тесное помещение, полностью пропахшее бумагой, пылью, чернилами и пергаментами.

Адвокат Дакет, мой наставник, стоял в центре комнаты, держа в каждой руке охапки каких-то бумаг. Дакет, невероятно тощий мужчина с заостренной бородкой и меланхоличным морщинистым лицом, был одет в черную адвокатскую мантию, отороченную мехом.

Он носил такую же бархатную шапочку, как и я, но с золотой тесьмой и золотым помпоном, что свидетельствовало о его принадлежности к коллегии адвокатов.

– В городе появились первые пиармины! – радостно сообщил ему я вместо приветствия.

Казалось, мое оживление лишь усилило мрачный сарказм в душе Дакета.

– Что объясняет твой неопрятный подбородок, перемазанный яблочным соком, – заявил он.

Я поспешно вытер губы и подбородок рукавом.

– Миссис Вейн меня угостила, – объяснил ему я.

– Ты сегодня одет, как для выходного дня, – заметил Дакет. – И я желаю тебе получить от него удовольствие не меньше, чем от яблок. – Затем выражение его лица слегка изменилось. – Могу я надеяться, что сегодня ты уже не вернешься?

Я скорчил лицо образованного адвоката.

– Хотя мне это и не нравится, сэр, но я вынужден занять позицию отрицания и возразить своему ученому коллеге, – сказал я. – И я хочу, чтобы суд принял во внимание, inicio[1]: пока ваш скромный подмастерье будет отсутствовать сегодня, он не будет находиться в отсутствии, ведь как мой ум может отсутствовать, если тело будет отсутствовать по судебному делу, videlicet[2], избавляя сэра Стенли Мэттингли от необходимости отсутствия в Ассизах, и что в отсутствие юридических улик я буду просить присяжных объявить доказательства совершения преступления отсутствующими, чтобы подвергнуться nolle prosequi[3] со стороны Короны.

Вот вам пример того, что мой отец называет «щеголять знаниями, точно хвастливый петух», хотя он забывает, что петухи не обладают знаниями, которыми могут щеголять ни хвастливо, ни как-то иначе. Однако я обнаружил, что должен постоянно напоминать людям о своих талантах, потому что они склонны забывать о моем образовании и остроте ума. Я полагаю, так получается из-за того, что у меня совсем не впечатляющая внешность. Да, я высок, и у меня широкие плечи и длинные темные волосы, которыми восхищаются благородные женщины, но я не так красив, как мой школьный приятель Теофраст Хастингс, не настолько богат, как герцог Раундсилвер, и не обладаю даже толикой славы императора Корнелия, которому предложили занять трон. Мой отец мясник, что позволяет некоторым людям относиться ко мне без малейшего уважения. Ко всему прочему я молод, а потому у меня нет власти, приходящей с возрастом, как у судьи Траверса.

Вот почему мне приходится постоянно и упорно демонстрировать свои таланты людям, чтобы убедить их, что я хоть что-то значу.

Мой наставник, Дакет, невозмутимо выслушал мою тираду.

– Заявление в суде будет рассмотрено более благосклонно, если, открывая рот, ты не будешь демонстрировать присяжным застрявшую между зубами яблочную кожуру, – заметил он. – И что ты имел в виду, когда упомянул сэра Стенли?

Офис Дакета занимался поисками сэра Стенли Мэттингли, чтобы вручить ему повестку о необходимости посетить осеннюю выездную сессию суда присяжных, которая должна была начаться через два дня. Но сэра Стенли не удалось отыскать ни в его городском особняке, ни в загородном доме, а, если повестка не будет вручена, адвокат Дакет не сможет предъявить ему иск от имени своего клиента, мистера Мортона Трю.

– И все же, – сказал я, – сэр Стенли не может находиться где-то далеко, ведь он является почетным председателем гильдии Винокуров, а потому должен участвовать в Осеннем фестивале, который начнется после выездной сессии.

– Тебе удалось отыскать его убежище? – осведомился Дакет.

– Я вспомнил, что сестра сэра Стенли замужем за Денисом Батло, и…

– Батло перебрался в столицу, и его дом здесь закрыт. Мы проверяли: сейчас там нет гостей.

Я поднял руку:

– Но, сэр, у Батло есть другой дом, на Бараньем острове.

И вновь выражение лица адвоката Дакета изменилось.

– В самом деле? – пробормотал он.

– Вам ведь известно, что сэр Стенли известен как прекрасный охотник и постоянно топчет поля собственных арендаторов, преследуя ланей. А также что Бараний остров соединяется с материком во время отлива и находится сразу напротив леса Эйли, в котором сэр Стенли может досыта удовлетворять свою жажду охоты.

В глазах Дакета появился едва заметный блеск.

– У тебя есть доказательства того, что сэр Стенли находится на Бараньем острове?

– Нет, сэр. Но, как мне кажется, стоит его проверить, если вы предоставите мне судебную повестку и освободите на один день.

Все следы удовольствия исчезли с лица Дакета.

– То есть дам тебе возможность целый день провести в лодке? – проворчал он.

– В лодке Кевина Спеллмана. И я возьму с собой Кевина в качестве свидетеля – на случай, если все же найду сэра Стенли.

Дакет мрачно усмехнулся:

– Пожалуй, я бы и сам мог провести день на море. Быть может, мне следует отправиться на остров и воспользоваться лодкой Кевина.

Я признал такую возможность церемонным поклоном.

– Морской воздух оказывает благоприятное влияние на организм, – заявил я, – к тому же придает привлекательный розовый оттенок вашим ушам. Но я прошу вашу милость иметь в виду, что сэр Стенли известен склонностью к насилию и становится опасным с похмелья, а если вы найдете его, когда он будет вместе со своими собаками, он может натравить их на вас, не говоря уже о вреде, который способен причинить хлыстом или ружьем.

– Да, – сказал Дакет. – Я аплодирую твоей приверженности правосудию: ты даже готов пасть жертвой клыков стаи голодных охотничьих псов. И все же, – он показал мне руки с бумагами, – у меня имеется для тебя множество документов, которые я хотел поручить тебе скопировать перед осенней судебной сессией.

– У вас есть клерк, – напомнил ему я.

Упомянутый клерк, который сидел, склонившись над письменным столом, поднял голову и одарил меня взглядом василиска из-под маленькой шапочки.

– Додсон очень занят, – сказал Дакет. – Как и я. – Он фыркнул, посмотрел на бумаги, а потом помахал ими в моем направлении. – Ты можешь начать с написания черновика прошения о помиловании от имени Алека Ройса, который срубил древовидный папоротник в Королевском лесу. Рубка деревьев там наказывается смертной казнью, но судья милосерден, мы можем рассчитывать на тюремное заключение или штраф.

Я немного подумал:

– Вы сказали, что речь идет о древовидном папоротнике?

– Верно. – Внимание Дакета уже переключилось на что-то другое, и он принялся просматривать бумаги.

– В таком случае нет нужды писать прошение о помиловании, – сказал я. – Обвинение является необоснованным.

– Необоснованным? – Дакет произнес это слово, словно ему в рот попало нечто отвратительное.

– Новое слово. Я его изобрел. – Кстати, для протокола, так и было.

– Есть превосходная фраза: «Без основания», которая вполне подойдет, а если нет, «безосновательным», «недоказанным», «бездоказательным». Так что в необоснованном нет никакой нужды. – Дакет бросил на меня строгий взгляд. – Я не советую тебе использовать новые слова при судье.

– Сэр, забудем неологизмы. – Дакет бросил на меня подозрительный взгляд, и я заговорил быстрее: – Сэр, наш клиент невиновен.

Взгляд Дакета стал жестким.

– Ройс признал обвинение, – сказал он. – Он находился в тюремной камере Нового Замка в течение двух месяцев. У нас нет фактов, которые мы могли бы отрицать.

– Если не считать вопроса, рубил ли он вообще древесину короля, – заявил я. – В соответствии с законом древесина – это «твердое вещество растительного происхождения, которое может быть использовано в строительстве моста, лодки или корабля, оконного переплета, ограды и так далее». Древовидный папоротник слишком маленькое и слабое растение для строительства, из чего следует, что он с точки зрения закона не является древесиной. Древовидный папоротник никому не нужное растение, вроде лианы или барвинка, которое Ройс убрал, чтобы он не мешал нормальному росту настоящего дерева.

В течение нескольких секунд Дакет сохранял полнейшую неподвижность.

– Я полагаю, твои доводы могут подействовать, – наконец медленно проговорил он.

– Если пожелаете, я могу провести защиту сам, под вашим наблюдением, – предложил я.

– Перед судьей Траверсом? – Дакет задумчиво взмахнул рукой, продолжая сжимать в ней бумаги. – Думаю, нет. Чтобы предъявить такой аргумент Траверсу, требуется огромное чувство такта – а у тебя с этим проблемы.

Я надел личину покорного ученика и поклонился.

– Как и всегда, – заявил я, – мне остается только целиком положиться на вашу мудрость.

Дакет кивнул.

– Ты можешь взять сегодня свободный день и отправиться на Бараний остров, – сказал он. – Но завтра посвятишь весь день скрипу пера. – Он сложил бумаги в общую стопку и положил ее на древнем письменном столе черного цвета, где уже лежало множество документов. – Завтра ты не выйдешь из конторы до тех пор, пока не скопируешь все бумаги на этом столе.

Я поклонился:

– Конечно, наставник.

Дакет выдвинул узкий ящик стола и достал оттуда документ с печатью.

– Вот повестка, подписанная судьей Дарси. Не потеряй ее: я не стану досаждать судье перед заседанием, обращаясь к нему с просьбой о повторной повестке. – Он поднял руку. – И не испачкай ее грушевым соком!

Я поклонился:

– Я исполню все ваши указания.

– Тогда ступай, – сказал Дакет. – И, если на тебя нападет стая собак, ты сможешь винить в этом только себя.

* * *

– Ну, и о чем это дело? – спросил Кевин Спеллман.

– Кража, – ответил я. – Водоема.

– Разве человек может украсть озеро? – спросил Кевин. – Мне бы такое и в голову не пришло.

Кевин был крепким светловолосым юношей, с которым мы дружили со средней школы. Он одевался в ярко-голубые и желтые цвета, а на его пальцах поблескивали кольца с драгоценными камнями. А еще он носил широкополую шляпу, украшенную серебряным медальоном и страусовым пером. Даже на отдыхе и даже в лодке он носил роскошную одежду, соответствовавшую его положению сына и наследника Смотрителя и Декана Благородной гильдии торговцев тканями.

Торговцы тканями вели свои дела не только по всему побережью, но и за границей, доставляя богатства Этельбайта и реки Остры в остальную часть Дьюсланда и всего мира. Кирпичи Этельбайта и этельбайтское стекло также приносили им прибыль, но еще более ценным товаром являлась шерсть.

В низинах Остры располагались идеальные пастбища, а вода с верховьев реки протекала через горы, где овцы паслись летом. По договорам, заключенным в далекой древности между ремесленными гильдиями, шерсть по фиксированной цене покупали у стригалей представители Почетной общины мойщиков, они мыли сырую шерсть в речной воде и продавали свой товар Благородной компании ворсильщиков и чесальщиков по цене, оговоренной столетия назад, от ворсильщиков и чесальщиков товар отправлялся в Благородный клуб ручной пряжи, гильдии, полностью состоящей из женщин, которые пряли нити в своих домах, после чего шерстью занимались красильщики, суконщики, валяльщики, шелушители, шляпники, драпировщики, портные и так далее, – но только в тех случаях, когда товар предназначался для местных жителей, в противном случае шерсть уходила к торговцу тканями, и тот – в отличие от остальных – отдавал ее по рыночным ценам, если только продажа не шла через посредников.

Отец Кевина, Грегори Спеллман, являлся владельцем или членом одиннадцати компаний и акционерных обществ, которые, в свою очередь, имели в собственности баржи, корабли, склады и причалы, где швартовались корабли и баржи.

Благодаря доходам от продажи шерсти старший Спеллман жил в одном из самых великолепных домов на площади Скаркрофт и обеспечивал сына яркой и модной одеждой, и тот являлся живой рекламой товаров отца.

– Вода – такой же предмет потребления, как и любой другой, – сказал я. – Она может накапливаться, ее можно продавать, давать в долг и, конечно, воровать.

– И сэр Стенли Мэттингли, как утверждают, украл озеро?

– Реку. И тут нельзя говорить «утверждают», он ее действительно украл, хотя существует не слишком вероятная возможность, что он украл ее в соответствии с законом.

Мы с Кевином с привычной легкостью увернулись от целого ушата помоев, который выплеснули с верхнего этажа, после чего зашагали по улице Принцессы, где нам пришлось обогнуть тележку торговца имбирными пряниками. Мы уже ее миновали, когда его привлек их соблазнительный аромат, и он вернулся, чтобы купить лакомство.

Пока он расплачивался, я поискал глазами людей в ливрее Грейсонов, после чего продолжил свой рассказ.

– Сэр Стенли Мэттингли, – сказал я, – продал пастбище джентльмену по имени Мортон Трю. Владение собственностью было оформлено в соответствии с законом – обе стороны отправились на место сделки, и сэр Стенли в присутствии двух свидетелей исполнил традиционный ритуал: передал новому хозяину ком земли и ветку.

Кевин расплатился за имбирный пряник, и мы зашагали дальше.

– И он действительно передал ему ветку и ком земли? – поинтересовался он.

– Так все и было.

На лице Кевина появилось сомнение.

– Я никогда не слышал ни о чем подобном, а мне довелось присутствовать при множестве самых разных сделок, касающихся передачи собственности.

– В городах этот обычай не слишком распространен, – сказал я. – Но в сельской местности люди придерживаются древних традиций при передаче земельных владений.

– Судя по всему, в сельской местности еще и реки крадут, – проворчал Кевин.

– Да, – кивнул я. – Во всяком случае, так поступил сэр Стенли. Когда мистер Трю позднее пришел на приобретенную у него землю, он обнаружил, что протекавшая прежде через нее река исчезла. Сэр Стенли поставил плотину и отвел воду в канал, чтобы запустить новую мельницу, на которой он обрабатывает камень. Ну а пастбище без источника воды ничего не стоит, и мистер Трю хочет вызвать сэра Стенли в суд, чтобы аннулировать сделку.

Кевин задумался.

– Дамба на реке построена после того, как сделка была заключена? – спросил он.

– Да.

– Тогда я не представляю, как сэр Стенли может оправдать свои действия.

– Ну. – Я сделал изящный жест и изобразил высокопарное лицо судьи. – И тут становится очевидно, что ты не понимаешь гибкости славных законов Дьюсланда.

Кевин громко жевал пряник.

– Судя по всему, не понимаю, – признался он.

– Сэр Стенли настаивает на том, что, во-первых, при заключении сделки река или любые другие источники воды не упоминались…

– И он прав? – не утерпел Кевин.

– Увы, – сказал я, – речь о реке действительно не шла. Более того, сэр Стенли утверждает, что он не собирался продавать мистеру Трю права на воду, ведь во время проведения сделки не проводился ритуал передачи воды и чаши, в процессе которого…

– Он бы передал несчастной жертве чашу с речной водой, – закончил за меня Кевин, – вместе с комом земли и веткой.

– Именно.

– Я бы сказал, что это жульничество, – заявил Кевин, – и к дьяволу чашу.

– Судья Траверс на слушании, скорее всего, согласится с тобой, именно по этой причине сэр Стенли старается уклониться от получения повестки в суд. Но судья Траверс уходит в отставку, а его место, скорее всего, займет Блейкли, который приходится кузеном жене сэра Стенли, а также известен склонностью к мошенничеству, поэтому он может благосклонно отнестись к доводам сэра Стенли.

– Один мошенник поможет другому.

– Именно, – сказал я.

Негодование заставило Кевина поднять подбородок.

– Я скажу отцу, чтобы он избегал любых сделок с сэром Стенли. Если бы кто-то из гильдии Торговцев тканями так себя вел, его бы наказали или исключили.

– Увы, – сказал я. – Гильдии Их Милостей Владельцев земли, чтобы обеспечить их честное поведение, не существует.

Слева возвышался большой старый дом, первый этаж которого был сложен из обычного этельбайтского кирпича, верхние этажи из резного дерева нависали над улицей, а над ними еще сильнее вперед выступала соломенная крыша. У меня на сердце потеплело от вида родного дома, дружелюбного убежища после холодной ночи, проведенной на крышах. Я вошел, и мой друг последовал за мной.

Весь первый этаж занимала мясная лавка, которую держал мой отец, семья жила на верхних этажах. Отца также звали Квиллифер, он получил это имя в честь своего отца – а тот от деда и так далее, в общем, оно уходило в глубокую древность.

И, хотя я опасался своего авторитетного отца, следует сказать, что я всегда им восхищался. Мой отец являлся не только Старшиной Достойного сообщества мясников, но и уважаемым членом городского управления, имевшим право носить золотую цепь во время торжественных случаев, и о нем часто говорили как о будущем лорд-мэре Этельбайта. Отец обладал таким же высоким ростом и могучими плечами, как и я, которыми он обзавелся благодаря постоянной работе с секачом и чеканом. Он коротко стриг волосы, чтобы на них не попадала кровь, и они едва доходили до ушей. Кроме того, он носил шапку и кожаный фартук, как и все мясники, впрочем, большую часть своих денег мой отец заработал благодаря ростовщичеству, спекуляциям и сделкам с землей.

Мой дед по отцу первым в семье научился читать, а отец первым освоил письмо. Я же посещал начальную школу, затем поступил в среднюю, где овладел письмом и счетом, после чего стал учеником мастера Дакета.

Я вырос в окружении книг, сокровищ поэзии и звонких древних языков – ведь ныне печатные книги и образование стали доступны не только монахам и аристократам, с которыми занимались частные учителя. Я полагаю, что наш мир скоро изменится из-за этих новшеств.

Профессия позволит мне путешествовать, быть может, я окажусь в столице и при дворе короля. Наша семья находилась на стремительном подъеме, и я намеревался продвинуться так далеко, как позволят мои таланты.

В данный момент мой отец обслуживал хорошо одетую экои, немолодую женщину, которая при помощи пудры выбелила золотистую кожу лица, что придавало ей странный вид, возможно, с толикой недоброжелательности. Ее сопровождала человеческая девушка-служанка, замершая в центре лавки и смотревшая на длинное помещение за стойкой, выходившее в открытый двор, что находился внутри дома. Я стоял у нее за спиной и видел, как забивали теленка и подвешивали головой вниз на цепи. Его кровь стекала в большой таз, а двое обнаженных по пояс подмастерьев сдирали с него шкуру.

В доме Квиллиферов ни одна часть туши теленка не пропадала. Шкуру продадут кожевнику, кости – пуговичнику или черенщику. Из копыт сделают клей. Мясо превратится в жаркое, отбивные или котлеты, внутренние органы – в начинку для пирогов. Потроха очистят и используют для оболочки колбас, жареной требухи или рубца, для супов и рагу. Желудок отправится к сыроделу и послужит сычужным ферментом. Язык поджарят, легкие сварят или потушат. Съедобная часть головы пойдет на студень, а в опустевшем мочевом пузыре приготовят другие части теленка. Сердце разрежут на полоски и насадят на шампуры, печень станет паштетом, из крови со специями сделают пудинг или смешают ее с мукой, чтобы получились кровяные сосиски.

Все это едва ли могло интересовать служанку, которая, скорее всего, редко ела мясо. Она наблюдала за подмастерьями, хорошо сложенными молодыми людьми, практически обнаженными, которые свежевали тело острыми длинными ножами.

Я не стал отвлекать ни девушку, ни стоявшего за прилавком отца.

Сладкое мясо завернули в бумагу и взвесили, женщина-экои расплатилась и повернулась к своей задумавшейся служанке, увидела мечтательное выражение у той на лице и отвесила ей пощечину. Выражение лица экои не изменилось. Девушка взвизгнула, извинилась, взяла пакет и поспешила за госпожой.

Я подождал, пока покупатели окажутся на достаточном расстоянии.

– Мне совсем не понравилось ее раскрашенное лицо, – сказал я.

Отец пожал плечами:

– Ну… Не люди.

– Я знавал людей, которые вели себя еще хуже, – заметил Кевин.

Отец кивнул в сторону удалившейся экои.

– Ее зовут Тавинда. Ее дочь – любовница лорда Скроупа, правителя Нового замка, – возможно, именно дочь обеспечивает семью, но Тавинда занимается хозяйством. – Он подбросил лежавшие на ладони монеты. Она постоянно со мной торгуется.

Кевина разобрало любопытство.

– А вы видели ее дочь? – спросил он.

– О да, – кивнул отец. – Она весьма привлекательна, если кому-то нравятся те, кто обладает золотой кожей.

– Я никогда… – Кевин поискал нужное слово, – …не имел опыта с экои.

– Они ничем не отличаются от обычных женщин, – сказал отец и добавил, услышав, что сверху по лестнице спускается жена: – Во всяком случае, так мне рассказывали.

Моя мать, Корнелия, спустилась по лестнице, ее накрахмаленный белый фартук слегка потрескивал, когда она поднялась на цыпочки, чтобы поцеловать меня в щеку. Ее седеющие светлые волосы выбивались из-под шапочки вьющимися локонами.

Несколько мгновений я наслаждался теплом материнской ласки.

– Почему ты так одет? – спросила она. – Разве ты сегодня не должен быть в конторе?

– Мне предстоит доставить повестку человеку, который сразу убежит, если увидит, что я одет, как ученик адвоката, – ответил я. – Кевин повезет меня на своей лодке. – Я улыбнулся. – И я договорился с миссис Вейн, что она пришлет тебе три корзинки с пиарминами, их только что доставили по реке.

– Пиармины! Чудесно! – Она снова поцеловала меня в щеку, и я вновь насладился материнской любовью.

На лестнице послышался топот, и появились мои младшие сестры Элис и Барбара. Им было двенадцать и четырнадцать, и обе унаследовали рост Квиллиферов: каждая уже переросла нашу маму.

Обе ходили в среднюю школу, первые женщины в нашей семье, которые научились читать и писать. Поначалу отец был против подобных новшеств, но мама убедила его, что это позволит им найти мужей из хороших семей.

– Мы отправляемся в Фейн, чтобы помочь украсить его к фестивалю.

Все плоды этого года будут сложены у ног бога.

– Только не отдавай ему слишком много наших пиарминов, – попросил я.

– Ему достанется корзина с колбасой, – сказала Элис.

На самом деле бог Пастас получил две корзины, которые отец вручил девочкам. Он поцеловал жену и дочерей и отправил их в путь, а потом бросил на меня выжидательный взгляд.

– А у тебя не найдется колбасы и для нас? – спросил я. – Плавать на лодке – тяжелая работа.

– Угощайтесь, – ответил отец.

Я взял из кладовой копченой свиной колбасы, несколько кусочков ветчины, буханку хлеба, соленого козьего и твердого желтого сыра. Всю еду я сложил в кожаную сумку. Туда же добавил кувшин с сидром и отнес сумку в комнату.

– Я надеюсь, ты найдешь нужного человека, – сказал отец. – В противном случае получится, что я напрасно пережил ограбление.

– Подаяние странствующим морякам считается богоугодным делом, – заявил я. – Вне всякого сомнения, бог тебя наградит.

– Такой исход вполне возможен. – Отец посмотрел на меня с некоторой тревогой.

– Я надеюсь, ты выполнил свой долг по отношению к Пастасу?

Я посмотрел на Кевина:

– Мы выучили слова.

– Ну, тогда я хочу их послушать, – сказал отец.

– Та-са-ран-ге, – послушно проговорил я, а потом ко мне присоединился Кевин. – Та-са-ран-ге-ко.

Песня была древней, такой древней, что никто уже не понимал ее слова или хотя бы помнил их смысл. Но все знали, что славили Пастаса Плетущего Сети, бога моря и главное божество Этельбайта, чей величественный круглый храм возвышался на четыре лиги над городом.

Храм Пастаса изначально венчал центр города, но, когда мутная река Остра заполнила дельту, город последовал за водой и в течение столетий двигался вниз по течению, в результате чего огромный храм остался за его пределами. Главные церемонии до сих пор проводились в гигантском старом здании, но для проведения ежедневных ритуалов на площади Скаркрофт построили новый небольшой храм, получивший название Фейн.

Осенний фестиваль начинался сразу после выездной сессии суда и был одним из самых главных праздников города, церемония проходила в старом храме, в ней участвовали воины моря и русалки, которых представляли молодые отпрыски самых высокопоставленных семей города. В этом году нам с Кевином предстояло быть воинами и носить древние бронзовые доспехи и оружие, а также танцевать и произносить непонятные слова в честь божества.

Мой отец выслушал слова песни, кивая в ритм, а когда мы закончили, хлопнул в ладоши.

– Очень хорошо! – сказал он. – Но послушайте, нужно говорить рен-фар-эль-ден-са-фа-ю, а не рен-фар-эль-ден-са-са-ю.

– Мы запомним, – пообещал я. – Спасибо.

Отец указал на меня толстым пальцем:

– Бог знает, когда ты стараешься сделать все правильно.

– Да, конечно, – подтвердил я.

– Пастасу всегда служили лучшие люди, – сказал отец. – Его жрецы – самые важные граждане города, которые не жалеют ни времени, ни денег. – На его лице появилось презрение. – В отличие от монахов, которые служат Паломнику, живущему на наши налоги, что бы там ни утверждал король. Если сегодня король Стилвелла перестанет давать им золото, завтра все монастыри опустеют.

Я и раньше слышал это мнение, так же как и Кевин. Однако упоминание о фестивале и его Русалках вызвало у меня неприятные воспоминания.

– Отец, – сказал я, – я хочу тебя предупредить, что к тебе может зайти мастер Грейсон.

Мастер Мясник нахмурился:

– Землемер? А в чем проблема?

– Некоторое недопонимание. Ты помнишь, что дочь Грейсона будет Русалкой в этом году и… – Мое спокойствие потускнело под строгим взглядом отца. Я сделал лицо невинного мальчика из хора. – Она попросила меня помочь ей с костюмом…

– И, полагаю, ты помог не только с костюмом, – мрачно сказал отец.

– Возможно, Аннабель откажется назвать мое имя, – продолжал я. – В таком случае твое спокойствие не будет нарушено.

Моему отцу уже доводилось принимать других отцов из-за меня, и он не выглядел обеспокоенным.

– Значит, Грейсон? А я думал, следующим будет старина Драйвер, отец Бетани.

– Но получилось иначе, – сказал я, глядя на отца. – В худшем случае, возможно, меня спасет репутация серьезного молодого человека, который расхаживает по улицам, уткнувшись носом в учебники по юриспруденции.

В ответ отец сардонически рассмеялся, и тут пришел мальчик от миссис Вейн, который принес первую корзину с пиарминами, а я тут же распрощался и вышел на улицу Принцессы. Вместе с Кевином мы направились к Воротам Порта.

– Аннабель Грейсон, – сказал Кевин. – Я думал, она предпочитает Ричарда Троттера.

– Его имя не упоминалось, – заметил я.

– И ее отец тебя поймал? Что произошло?

Я предпочел не рассказывать о том, как висел на коньке крыши, и посмотрел на Кевина.

– У тебя хорошая обувь?

Кевин посмотрел на свои блестящие сапоги, доходившие до икр:

– Да, пожалуй.

– Они слишком тяжелые, – сказал я. – Они тебя замедлят. – Тут я улыбнулся. – Помнишь, как сэр Стенли спустил на нас собак, и мне не пришлось бежать быстрее них – достаточно было опередить тебя.

– Но сапоги защитили меня от укусов, – ответил Кевин. – Это хорошая кожа.

– Посмотрим. – Я миновал тележки и фургоны, которые проезжали мимо сторожки у речных ворот по вымощенной булыжником площадке, и посмотрел вверх, на городскую стену из красного кирпича высотой в тридцать футов, с башенками в пятьдесят футов, расположенными через равные интервалы друг от друга. Стену покрывала растительность, трава, кусты и даже несколько маленьких деревьев, проросших в трещинах кладки.

– Посмотри на этот мусор, – продолжал я. – Пришла пора Разрушения границ.

Обычай, когда местные дети собирались в большие отряды и маршировали по всему городу, после чего их пороли ивовыми прутьями, чтобы они отличали Розовую улицу от улицы Репы, Пушечную Башню от Башни Полумесяца. После чего их спускали на веревках сверху, чтобы они очистили стены от растительности, которая успела появиться после последней уборки.

Я еще помню порку, которую мне устроил старый капитан Хей, когда мне было десять лет, он гонял меня от одной башни к другой. Хей подошел к процессу так, словно наказывал мятежника.

С тех пор прошло восемь лет. И Разрушение границ больше ни разу не проводили.

Я решил поговорить об этом с отцом. Город не должен выглядеть таким неухоженным – и радовался, что за наведение порядка теперь будет отвечать другое поколение.

Глава 2

Рейковый парус загремел у меня над головой, и лодка пошла по ветру, резво рассекая воду, которая приятно журчала. Солнечный свет отражался от гребней волн, окрашивая золотом камыш, что рос на берегах канала.

Я оперся спиной о планшир и улыбнулся солнцу.

Бездельничать на лодке, пожалуй, мое второе самое любимое занятие, и мое удовольствие усиливалось из-за того, что мне бы пришлось переписывать скучные документы, если бы не моя ловкость.

Кевин зажал руль под мышкой.

– Как ты думаешь, действительно ли богу важно, как мы поем – са-са или са-фа? – спросил он.

Я прищурился, глядя в яркое утреннее небо:

– Думаю, если бы он действительно интересовался городом и его жителями, он бы не допустил, чтобы гавань с каждым годом все сильнее зарастала илом.

– Верно, – согласился Кевин.

– Мой отец надеется, что бог устроит сильный шторм, а потом откроет новый глубокий канал. Возможно, он даже за это молится. – Я посмотрел на друга. – А твой отец молится о подобных вещах?

– Мой отец владеет кораблями, – ответил Кевин. – Он не молится о штормах.

– В любом случае давай помолимся, чтобы сегодня не было шторма.

Кевин поглядел на ярко-синее небо и маленькие облачка, которые плыли по перевернутому лазурному куполу у нас над головами.

– Не думаю, что нам потребуются молитвы, – ответил он.

– Тогда помолимся о том, чтобы у сэра Стенли не оказалось ружья, когда мы его встретим.

Парусная лодка мчалась по каналу, оставляя за собой идеальную кильватерную струю. По обе стороны шуршал высокий камыш.

«Обречены», – подумал я.

Город Этельбайт наконец добрался до конца своего путешествия по берегам Остры, которое продолжалось несколько веков. Ниже Этельбайта река растекалась на дюжины похожих на пальцы каналов, разделенных между собой рифами из ила, и каждый островок венчали заросли золотисто-коричневого камыша. Когда-то открытый пляж теперь заполнил наносный ил, и даже сильное течение не могло его очистить.

Извивавшиеся каналы, окруженные камышом выше человеческого роста, превратились в обескураживающий лабиринт, который требовал опытного лоцмана, но именно ил, рано или поздно, станет причиной смерти города. Здесь уже не находилось каналов, достаточно глубоких для галеона, а с уходом больших кораблей Этельбайт потерял морскую торговлю с другими народами. Только баржи, полубаркасы, небольшие береговые суда, плоскодонки и другие мелкие лодки могли добраться до порта, и вскоре Этельбайт станет городом призраков. Именно эта печальная правда заставила моего отца вдохновить меня на выбор профессии адвоката – ведь адвокат отыщет работу в любом месте.

Я любил родной город, но иногда мои фантазии начинали перехлестывать через его стены. Я чувствовал, как меня манит другой мир, раскинувшийся за пределами Этельбайта.

Еще до того, как мы с Кевином поставили паруса, начался отлив, и течение несло нас через шуршавшее море камышей. Канал разделился перед нами, мы свернули направо, и я сразу заметил севший на мель полубаркас, красивое маленькое судно с корпусом багряного цвета, украшенным широкой бледно-желтой полосой, на парусе мерцало отражение бегущих волн. Хозяин лодки поднял паруса и бросил якорь, рассчитывая, что ветер поможет ему сдвинуться с места, но было очевидно, что он застрял до начала прилива.

– Восемьдесят тонн, – оценил Кевин. – Слишком большой для гавани. – В его голосе послышалась грусть.

На мачте полубаркаса мы увидели эмблему Лоретто, королевства, с которым Дьюсланд воевал почти столь же часто, как заключал мир.

Во времена конфликтов купцы моего города перемещали лавки на палубы кораблей и отправлялись на перехват торговых судов Лоретто, Вооруженной лиги Севера, или Варселлоса, или любой другой страны, которую объявляли врагом короля. Гавань Этельбайта заполнялась взятыми в плен кораблями, склады ломились от добычи, а в карманах моряков оседало немало серебра.

Каперы Этельбайта славились тем, что привозили богатства других стран в свой город.

Но сейчас, во времена мира, подобные действия становились невозможными, любая крупная добыча садилась на мель при попытке доставить ее в гавань. Мы проплыли мимо, и я помахал застрявшим в канале матросам, а те помахали в ответ.

Через несколько минут море камыша осталось позади, и наша маленькая лодка оказалась в открытом море. Искрившиеся на солнце морские брызги взлетали над носом лодки и обжигали лицо. Кевин сменил галсы, теперь мы плыли на юго-запад, и наш люггер несся вперед под посвежевшим ветром. Я вытянулся на банке.

– Солнце над головой, парус наполняет ветер, беспредельный горизонт, – проговорил я. – Стоит ли удивляться, что я предпочитаю это изучению юриспруденции?

Кевин посмотрел на меня из-под широких полей шляпы:

– Значит, ты не хочешь быть адвокатом?

Я немного подумал и пожал плечами.

– Это более достойный путь, чем многие другие, – ответил я. – А мне необходимо выбрать какую-то дорогу, чтобы оказаться в бескрайнем мире.

– Но разве твой отец не говорит, что ты получаешь такое удовольствие от споров, что можешь извлечь из них немалую пользу в профессии адвоката? – напомнил мне Кевин.

Я сделал широкий жест рукой и позволил фантазии наполнить мои слова.

– Я могу стать знаменитым адвокатом в судах королевского Селфорда, или членом законодательной ассамблеи в окруженном водой Хауэле, или судьей, чья мудрость прославится на многие поколения…

Кевин усмехнулся:

– А почему не все три варианта сразу?

– Почему бы нет? – эхом отозвался я. – И все же в такие дни, как сегодня, я чувствую, что задыхаюсь от одной только мысли, что проведу всю жизнь в пыльных судах, защищая какого-нибудь браконьера или перекупщика перед засыпающим судьей. Или, еще того хуже, когда представляю себя самого, дремлющего на скамье, в то время как адвокаты монотенизируют и представляют дела своих клиентов.

– Монотенизируют. – Кевин рассмеялся. – Ты только что придумал это слово, не так ли?

– Да. – Я пожал плечами. – Должен признать, оно немного громоздкое и ему далеко до моих лучших образцов. – Я посмотрел на Кевина. – Твой отец уже отправляет тебя в море, чтобы ты занимался делом за границей и познакомился с главным его увлечением.

Кевин поморщился.

– И чтобы встречался с девушками, с отцами которых он хотел бы наладить связь, – сказал мой друг.

– Твое положение не вызывает у меня сочувствия, – признался я.

– Ты не знаешь этот сорт девиц, – мрачно сказал Кевин. – Они либо жеманно улыбаются, либо молчат или хотят знать, сколько денег я рассчитываю унаследовать и какую часть готов потратить на них. – Кевин содрогнулся, а потом посмотрел на голубой горизонт. – Если ты не вытерпишь изучения закона, то всегда сможешь убежать в море. А через двадцать лет, если переживешь войны, пиратов и бури, окажешься гордым капитаном галеры, перевозящей сало из одного порта в другой.

Я надел гримасу печального колуна.

– Ты нарисовал унылую картину, кузен, – сказал я.

Порыв ветра заставил лодку накрениться, и Кевин повернул руль, стараясь удержать судно по ветру. Я наклонился в противоположную сторону, чтобы помочь восстановить равновесие. Порыв ветра стих, лодка выпрямилась, а взгляд Кевина стал задумчивым.

– Моему отцу и мне периодически требуются адвокаты, – сказал он. – Нужно составлять контракты, собирать долги, преследовать банкротов. Возможно, мы сможем тебя нанять – не в Этельбайте, где старый Клинтон решает все наши проблемы, но в других портах.

Я посмотрел на него с внезапно проснувшимся интересом.

– Лодки и юриспруденция! – воскликнул я. – Восхитительная двойственность!

– Я поговорю с отцом, – заверил меня Кевин. – А когда заканчивается твое ученичество?

– Через восемь или двенадцать месяцев, впрочем, тут все зависит от мастера Дакета, – ответил я.

– И, конечно, тебе сначала предстоит избежать тюрьмы или позорного столба за соблазнение Русалки.

Я предпочел бы не обсуждать Аннабель. Мне было слишком легко представить ее под жестокими ударами ремня или даже хлыста разгневанного отца, а еще хуже думать, что он отправит ее в монастырь. Я ничего не мог сделать, чтобы это предотвратить, ведь по закону отец обладает всей полнотой власти над дочерью. И даже если я сумею прорваться в дом Грейсонов, освободить Аннабель и выбраться с ней оттуда, нам удастся убежать достаточно далеко и уйти от отцовского гнева, в конечном итоге мы умрем от голода в какой-нибудь далекой стране без друзей, поддержки и денег.

Мне вновь пришла в голову мысль, что отцы как вид весьма неразумны. Грейсон поставил свой дом на уши, посреди ночи преследовал меня через добрых полгорода, а теперь, несомненно, напрягает воображение, чтобы придумать наказание для собственной дочери – и всего лишь из-за безобидного флирта. Почему им овладела такая безумная ярость? Он нанес гораздо больший урон репутации Аннабель, чем был бы способен я.

«Почему, – подумал я, – молодым не дают возможности оставаться молодыми? Почему мы не можем любить, быть беззаботными, наслаждаться жизнью до того, как возраст и заботы лишат нас такой возможности?»

Я снова подумал об Аннабель – если бы я оказался персонажем поэм Белло или Тарантуа, меня бы снедала тревога и стыд, возможно, я бы, как собака, катался по полу, выкрикивая имя Аннабель, – однако я даже не плакал.

Возможно, в моем характере не хватало чего-то важного и я просто не мог испытывать подобные муки? Может, мне следовало рвать на себе одежду или броситься в море, чтобы утопиться?

И все же я не понимал, как моя гибель в море сможет что-то исправить. Аннабель не станет лучше из-за моей смерти, а разорванная одежда и громкие изъявления гнева не произведут впечатления на ее отца. Он лишь обрушится на меня с такой же яростью, с какой угрожал дочери.

Я никому не хотел причинить вреда. Впрочем, в таких ситуациях следовало учитывать намерения.

Из-за того, что я не хотел думать об Аннабель или своих недостатках, я перевел разговор на военно-морское право, и мы стали обсуждать судьбу выброшенного на берег груза, его спасение, использование крюков, скрытые дефекты, халатность, процессуальный отвод, вещный иск или «против всего мира». Кевин терпеливо слушал – наверное, он многое уже об этом знал, – но, если он собирался доверить мне часть своего семейного бизнеса, я хотел продемонстрировать ему, что свободно владею предметом.

С подветренной стороны от нас находились невысокие острова с прозаическими названиями: Коровий, Сосновый и Бараний. Во время прилива их окружало неспокойное море, но, когда начинался отлив, вода отступала, оставляя грязные дороги, соединявшие острова и материк. Среди пышной растительности тут и там виднелись белые вкрапления – овцы, составлявшие большую часть их населения. Название Бараньего острова получилось удачным; на нем было намного больше баранов, чем коров на Коровьем, и больше баранов, чем сосен на Сосновом. Соленая трава, растущая на плоской местности вокруг Этельбайта, идеально подходила для питания овец, в результате их мясо отличалось мягкостью и приятным вкусом, и баранина из Этельбайта славилась по всему Дьюсланду.

Мы с Кевином съели имбирный пряник и выпили кувшин сидра, когда проплывали мимо первых двух островов. Кевин пытался заговорить об Аннабель, я же старался уводить его в сторону, пока мы не свернули в канал, который вел к Бараньему острову. Мы пришвартовались у мола, и я оставил в ящике шапочку, которая обозначала мой статус ученика адвоката.

Однако захватил с собой кувшин с сидром, а Кевин взял сумку с провизией.

Мы оставили причальный канат подлиннее, чтобы лодка не пострадала во время отлива и прилива, и зашагали вглубь острова. Пастух с посохом на плече и в большой соломенной шляпе бросил на нас безразличный взгляд, оторвавшись от созерцания отары. Его собака заинтересовалась нами гораздо больше и не спускала глаз с незваных гостей.

Мы пошли по единственной тропе внутрь острова. Она шла через луг, заросший соленой травой, изредка нам попадались кучи серого камня, а впереди я заметил рябины и клены, посаженные для защиты от ветра; клены уже стали пурпурными – наступила ранняя осень, – а зеленые листья рябин скоро будут полыхать золотом.

Мы прошли мимо деревьев и увидели поляну с небольшим загородным домом из красного кирпича, вероятно, летом здесь жили родственники сэра Стенли. Надворные постройки из коричневого кирпича и пустые загоны для овец находились в тени деревьев. Я остановился под кленом и задумался о том, как следует действовать дальше.

– Если мы подойдем к входной двери, сэр Стенли сможет выйти через заднюю. Или прикажет слугам закрыть дверь на засов.

– Нам следует спрятаться и подождать, – предложил Кевин.

– Пастухи уже знают, что мы на острове, – ответил я.

Я подумал, что обычным слугам не рассказали, почему сэр Стенли здесь прячется или что он вообще прячется. Сойдя с тропы, я направился к роще. Сначала я обратил внимание на дровяной сарай, а за ним – конюшню с пустыми стойлами, но при этом уловил запах лошади. Дальше находился загон с овцами и кирпичная сыроварня с просевшей соломенной крышей. Я остановился и принюхался, и мне показалось, что я уловил запах парного молока. Подойдя к двери, я увидел молодую женщину, которая доила овцу, остальные нетерпеливо толпились вокруг нее.

– Могу я попросить глоток молока? – спросил я.

Услышав незнакомый голос, девушка из сыроварни повернулась на своем табурете, хотя ее руки продолжали работать. Она была моего возраста, под голубой шапочкой я увидел личико в форме сердца, полные губы, темные глаза и розовые щеки. Я почувствовал, как во мне начал пробуждаться интерес.

Я кивнул в сторону празднично одетого Кевина, в некотором сомнении остановившегося у двери.

– Я привез молодого джентльмена на лодке на остров, – сказал я. – И тяжелая работа вызвала у меня жажду.

Она посмотрела на кувшин в моей руке.

– И вы уже опустошили свой кувшин? – спросила она.

– Я ищу разнообразия, – ответил я. – Ну, и с радостью поболтаю с прелестной девушкой вроде тебя.

«Если я немного поговорю с приятной молодой особой, – подумал я, – это никому не причинит вреда».

Аннабель Грейсон стала для меня недоступной, и, возможно, навсегда. Конечно, я имел право поискать бальзам для своего раненого сердца.

Руки доярки продолжали работу, и две струи молока с журчанием заполняли небольшое ведерко. Я прошел между овцами и оперся о деревянные ворота загона.

– И я готов поделиться с тобой сидром, если захочешь, – предложил я. – Полагаю, у вас здесь полно молока.

– Мне платят главным образом пивом и сидром, – ответила девушка из сыроварни. – Сидр мне ни к чему.

– Будь у меня вино, я бы тебе предложил. – Тут возникла пауза. – Я мог бы привезти его вечером, если ты захочешь со мной встретиться.

Она бросила на меня быстрый взгляд из-под шапочки.

– Ты готов проделать путь из города, чтобы привезти мне вина? – спросила она.

– Ну, у меня есть лодка, так что почему бы и нет? Я мог бы угостить тебя москатто из далекого Варселлоса. Вино сладкое, как персик, сладкое, как твои губы и твоя улыбка. – В ответ на мой комплимент на ее губах появилась улыбка, и я показал на нее. – Вот! – продолжал я. – Истинная сладость.

Я не считаю себя красивым, однако уверен, что у меня достаточно дружелюбное лицо. Если бы я был таким же привлекательным, как мой школьный приятель Теофраст Хастингс, к примеру, мне бы вообще не пришлось говорить с женщинами; они просто падали бы в мои объятия – как падают к нему в руки.

И поскольку я знаю, что не являюсь красавцем, мне приходится использовать другие ресурсы, и главный из них – беседа. Я стремлюсь развлекать девушек.

И еще я слушаю. Я заметил, что многие из тех, кто умеет красиво и с пафосом произносить речи, точно величайшие актеры, не обладают умением слушать других людей.

Девушка из сыроварни закончила возиться с овцой и столкнула ее с доильного места. И тут же рядом с ней оказалась другая нетерпеливая овца, опередившая других. Девушка взяла маленькое ведерко и собралась перелить молоко в большое, стоявшее у ее ног.

– О, – сказал я, – так могу я выпить молока, добытого твоими умелыми руками?

– Если тебя интересует именно молоко, то пей. – Она протянула мне ведерко.

Я взял его и выпил несколько глотков сладкой, теплой и пенной жидкости. Я специально оставил молочные усы и вернул ведерко. Она рассмеялась, увидев пену на моих губах.

Использовать язык было бы вульгарно, решил я, поэтому вытер губы рукавом. Она вылила оставшееся молоко в большое ведро и начала поворачиваться к ждавшей своей очереди овце.

– Могу я узнать твое имя? – спросил я.

– Элла, – ответила она.

– А я Квиллифер.

На лице у Эллы появилось задумчивое выражение.

– Я уже слышала это имя, – проговорила она.

Я наклонился к ней:

– Так ты разделишь со мной москатто сегодня вечером? Я его принесу, но только в том случае, если мне не придется пить в одиночестве.

Элла искоса посмотрела на меня из-под темных бровей.

– Я не сомневаюсь, что ты найдешь с кем выпить в городе, – заявила она.

– Но они не будут такими же прелестными, – сказал я. – И у них не будет таких чудесных роз на щеках, таких умелых рук или сладких губ.

Розы на ее щеках стали пунцовыми.

– Если ты принесешь вино, – сказала она, и ее голос стал немного хриплым, – я помогу тебе его выпить.

– Ты получишь удовольствие от москатто. Где мы встретимся и когда?

Она посмотрела на меня, продолжая доить вторую овцу.

– Здесь, – ответила она. – Сегодня вечером сыроварня будет пустовать.

– Часы до наступления сумерек покажутся мне годом. – Я наклонился к ней и сделал лицо умоляющего любовника. – Могу получить поцелуй, чтобы закрепить наш договор?

– Только не при этом джентльмене, – ответила Элла, кивнув в сторону Кевина. – Он будет сплетничать.

– Если не в губы, как любовник, и не в щеку, как брат, могу ли я поцеловать твою руку, как поклонник?

Элла вытащила руку из-под вымени, вытерла ее о голубое шерстяное платье и протянула мне. Я коснулся упругих пальцев губами.

– Тогда до вечера, – сказал я и посмотрел на Кевина, продолжавшего смущенно стоять у двери. – У моего джентльмена есть послание для сэра Стенли. Он дома?

Элла снова принялась доить овцу:

– Нет. Он отправился на охоту и не вернется до отлива.

– Но это будет скоро, верно? – спросил я.

Губы Эллы дрогнули.

– Я ничего не знаю о приливах и отливах; я работаю в сыроварне. Но мне известно, что мой хозяин мастер Голдинг скоро будет здесь, закончив готовить творог, и вам следует уйти до его появления.

– Я вернусь сегодня вечером, – обещал я, – с вином и без этого юного джентльмена. – Я поцеловал ее в щеку – она вскрикнула от удивления и удовольствия – после чего я вернулся к Кевину.

Мы обошли сыроварню и зашагали в сторону брода.

– Он вернется, когда закончится отлив, – сказал я. – И еще, брат, сегодня вечером мне снова потребуется твоя лодка.

Кевин обернулся через плечо на сыроварню.

– Как ты думаешь, может быть, мне стоит спросить у Эллы: нет ли у нее подруги?

– Иногда наступает время, – ответил я, – когда мужчина должен стрелять по собственной дичи.

– В таком случае, – ответил он, – иногда наступает время, когда мужчина должен иметь собственную лодку.

– Когда я вернусь, принесу тебе сыра, – заверил его я. – Или овцу. Твой выбор.

Кевин вздохнул:

– Мне придется удовлетвориться сыром. Но теперь я спрашиваю у себя: зачем я сюда приплыл?

– Приятный солнечный день на воде, а ты жалуешься, – ответил я. – Тебе бы следовало самому поговорить с девушкой, если она тебе понравилась.

Мы устроились под кленом, возле тропы, которая вела к броду, и достали из сумки хлеб, мясо и сыр.

Ветер шумел в кронах деревьев. Овцы бродили по траве, как пена по воде. Я почувствовал, что начал постепенно засыпать, но меня вернул к действительности звук охотничьего рога.

– Сигнал сбора собак! – сказал Кевин.

Он лучше знал сигналы охоты, чем я.

Я приложил ладонь к уху. Сладкий зов, густой, как сливки, донесся с севера. Я поднялся на ноги, а потом запрыгнул на одну из нижних веток рябины. И увидел отряд всадников, появившийся на фоне северного горизонта.

– Да, они возвращаются, – сказал я. – Тебе лучше спрятаться, у тебя слишком яркая одежда. И подай мне сумку.

Кевин передал мне сумку и отошел в сторону. Мимо пролетел голубь, а я взобрался повыше на дерево. Оттуда я видел приближавшихся охотников, слышал лай собак – не яростный вой, а приятный обмен сплетнями внутри стаи. Отряд ехал неспешно, лошади и люди устали после утренней охоты.

Ягоды рябины краснели с наступлением осени. Довольный ветер шуршал сухой листвой. Я вытащил из кармана повестку и покрепче сжал в руках кожаную сумку, где лежали сыр и мясо.

Охотничий рожок снова заиграл сбор. Я слышал, как хлопнула дверь со стороны дома, слуги спешили навстречу охотникам.

Борзые уже уловили запах дома и с дружелюбным лаем помчались вперед, в сторону своего жилища. Подобно серо-коричневой реке они неслись у меня под ногами, а за ними следовали конюхи. Собаки, конюхи, лошади и охотники были с головы до ног покрыты грязью после трудной дороги.

Сэр Стенли ехал в середине отряда – крупный мужчина с толстой шеей и длинными седыми усами, доходившими до середины груди.

Он был в тяжелых сапогах и охотничьем костюме из кожи, в одной руке держал поводья, а в другой плетеный хлыст. Я отметил, что его мощная лошадь желтой масти сильно забрызгана грязью. Далее следовали оставшиеся конюхи, один нес прямой меч, которым их хозяин убивал оленей после того, как собаки его загоняли, а другой – ружье, из него сэр Стенли стрелял по ланям: лани не представляли для охотников особого интереса, потому что не имели рогов для защиты, в них стреляли издалека, а не атаковали в пешем строю. Шествие замыкали вьючные лошади с добычей, ее успели освежевать и подготовить для кухни и коптильни. Головы трофеев везли в отдельных корзинах: красный олень-самец, желто-коричневая самка и небольшой, но свирепый, судя по виду, медведь.

Я почувствовал, как кровь начала быстро пульсировать у меня в горле. Выбрав подходящий момент, я спрыгнул и оказался на четвереньках прямо перед всадником, но слева от него, с дальней стороны от хлыста. Большая лошадь от неожиданности встала на дыбы и заржала. Всадник сжал поводья.

– Сэр Стенли! Сэр Стенли! – вскричал я.

Помахав сумкой перед мордой лошади, я заставил ее снова встать на дыбы. Она выбросила вперед копыта. Сэр Стенли выругался, снова натянул поводья, и наконец ему удалось успокоить лошадь. От ярости его щеки стали алыми.

– Что ты себе позволяешь, размахивая этой проклятой штукой и появляясь, как черт из табакерки? – взревел он.

– Подержите это, сэр. Вы можете повредить упряжь, – сказал я.

Я протянул ему повестку, сделав вид, что должен освободить руки, чтобы срочно осмотреть поводья его лошади: при этом она снова отпрянула назад, а у сэра Стенли лопнуло терпение, и он вырвал повестку у меня из рук.

– Нет, упряжь в полном порядке, – заявил я и ослепительно улыбнулся рыцарю. – И, сэр, вы держите в руках повестку, которая приглашает вас на выездную сессию суда.

Сэр Стенли молча смотрел на меня. Собаки увидели, что я появился, точно по мановению волшебной палочки, тут же примчались обратно и окружили меня оживленной шумной толпой, словно пришли в восхищение от фокуса, который я учинил над их хозяином. Я люблю собак, а они хорошо относятся ко мне, так что я рассмеялся и принялся почесывать у них за ушами.

Сэр Стенли попытался отогнать собак хлыстом.

– Лежать! – крикнул он. – Лежать, подлые твари! Хватит вилять хвостом! Разорвите его на части! Взять его! Взять!

Я отскочил от хлыста, а возбужденные псы продолжали прыгать вокруг меня. Между тем к нам стали подходить конюхи с хлыстами и ружьями или блестящими копьями на медведей в руках.

– Все эти господа – свидетели! – заявил я. – Но, если их вам недостаточно, я привел с собой своего свидетеля! – Я указал сумкой в сторону Кевина, и тот с некоторым смущением, или вполне обоснованной неохотой, появился из-за деревьев.

Один из конюхов подул в рог, пытаясь собрать собак, но на него никто не обратил внимания. Сэр Стенли еще несколько раз взмахнул хлыстом, но тут несколько конюхов умело отделили меня от стаи поклонников, я метнулся в сторону от тропы и обнаружил перед собой еще одного конюха, решившего меня остановить. Тогда я нырнул за круп лошади, которая фыркнула и с силой лягнула задними копытами. Меня они не задели, но заставили остальных лошадей осадить назад.

– Я выполнил свой долг, сэр Стенли! – сказал я, отступая. – Я воздержусь от чаевых и, если вы не против, пожелаю вам доброго дня. – И я помахал ему рукой. – И да спасет вас Милосердный Паломник, сэр Стенли!

– Будь проклят твой Паломник! – Рыцарь щелкнул хлыстом. Псы принялись прыгать и выть.

Конюх вторично протрубил в рог, но собаки опять не обратили на него внимания.

– Доброго дня, сэр Стенли!

Рыцарь намотал хлыст на кулак и бросил на меня свирепый взгляд.

– Кто ты, черт возьми, наглая тварь?

Я не стал отвечать на его вопрос, повернулся и направился к берегу. Кевин присоединился ко мне. Мы шли очень быстрым шагом.

Кевин поправил широкополую шляпу.

– Ты не побоишься оглянуться, чтобы выяснить, не целится ли он в нас из своего ружья? – спросил он.

– У него превосходное ружье, – заметил я. – Мне удалось его разглядеть в руках носильщика. Колесцовый замок, затвор и дуло оправлено серебром. Я бы сказал, что он неплохо вооружен. И мы знаем, что он хороший охотник и стрелок.

– Я не нахожу в твоих словах утешения, – печально проговорил Кевин.

– Утешение наступит только после того, как мы окажемся от него достаточно далеко, – ответил я.

Мы вышли из тени рощи и оказались на солнце в зеленых владениях овец. Пастухи и их собаки наблюдали за нами с профессиональным интересом. Из рощи донесся еще один зов рога.

– Они собирают борзых, – сказал Кевин. – Пойдем быстрее, наглая тварь.

Я ничего не ответил, но шаг ускорил. И тут из рощи донесся лай атакующей своры – пришло время перейти на бег.

Испуганные овцы заблеяли и бросились врассыпную.

Собаки пастухов начали предупреждающе лаять. Атакующая свора борзых приближалась.

«Едва ли, – подумал я, – он намерен нас убить».

В таком случае он бы взялся за ружье. А сейчас его вполне удовлетворят несколько унций нашей плоти.

Не испытывая желания быть разорванным на части, я бежал, на ходу развязывая сумку. Я слышал, как ругаются пастухи, которые опасались, что собаки нападут на овец. Мне пришло в голову, что стоило бы отобрать у одного из пастухов посох, чтобы защищаться от собак, но решил, что у меня нет времени бороться с пастухом – за это время стая меня догонит.

В горле жгло, холодный воздух морозил все у меня внутри. Я изловчился и бросил взгляд назад – первые борзые уже находились в двадцати ярдах позади меня.

Я засунул руку в сумку, вытащил кусок ветчины и швырнул себе за спину. Больше я не стал оглядываться, но лай позади изменился: я уловил новую заинтересованность, затем послышалось рычание – очевидно, началась борьба за мое угощение. Я слышал шум борьбы, шла грызня за ветчину, другие собаки громко лаяли, наблюдая за схваткой. Меня удивило, что борзым потребовалось довольно много времени, чтобы вспомнить о погоне.

Еще один кусок ветчины снова задержал собак, потом в ход пошел третий, после чего я стал бросать назад колбасу.

Когда колбаса закончилась, я принялся бросать собакам кусочки сыра, и оказалось, что они совсем не против нового угощения. К тому моменту, когда мы увидели причал, сыр у меня закончился. Теперь я начал швырять за спину хлеб.

– Беги к лодке! – прохрипел я Кевину. – Я постараюсь их отвлечь.

Бросив хлеб, я кинулся к воде, и она оказалось такой холодной, что я бы застыл в неподвижности, если бы не инерция. Волна метнулась мне навстречу, соленые брызги ударили в лицо. Оказавшись по грудь в воде, я обернулся: стая серо-коричневых борзых лаяла на меня с берега. Я засунул руку в сумку, вытащил подмоченный имбирный пряник и бросил его в середину стаи. Они уже успели привыкнуть, что в их сторону летит еда, и новое угощение моментально исчезло в пасти одного из псов. У берега появился первый конюх, когда я услышал, как ветер наполняет парус.

– У тебя за спиной! – услышал я крик Кевина.

Я повернулся, увидел приближавшийся нос лодки и забросил на дно сумку. Потом схватился за планшир, когда лодка проплывала мимо, и перекатился внутрь – в это время Кевин навалился на другой борт, чтобы лодка не перевернулась. Затем он налег на руль, и мы поплыли прочь от берега.

Между тем сэр Стенли ругался и лупил своих собак. Я поднялся на ноги, с меня потоками стекала вода. Поставив ногу на планшир, я постарался сохранять равновесие.

– Сэр Стенли, я благодарю вас за гостеприимство! – крикнул я.

В ответ последовала яростная ругань.

– Сэр, – продолжал я, – вы спросили мое имя, и я с радостью вам отвечу. Я Квиллифер, сын Квиллифера, ученик адвоката Дакета, и через два дня буду иметь удовольствие видеть вас на заседании выездной осенней сессии суда!

Я изысканно поклонился, а когда выпрямился, увидел, что сэр Стенли забрал ружье у носильщика. Я решил, что настала пора спрятаться за планширом, и потянул Кевина за собой.

Прозвучал выстрел, и в парусе появилась аккуратная дырочка. К тому моменту, когда рыцарь успел перезарядить ружье, лодка успела отплыть достаточно далеко.

Ветер шумел в парусах.

– Друг, – сказал Кевин, – могу я рассчитывать, что ты больше не станешь насмехаться над злобными вооруженными мужчинами? Во всяком случае, до тех пор, пока я не окажусь дома, в безопасности?

– Опасность нам не грозила, – заявил я.

– До тех пор, пока у тебя оставалась колбаса, а сэр Стенли промахивался, – проворчал Кевин.

Я махнул рукой:

– Он целился в парус, а не в нас. Сэр Стенли не хотел, чтобы его привлекли к суду за убийство.

– В отличие от тебя, я не слишком верю в его сдержанность.

– Я голоден, – сказал я. – Спесивец сэр Стенли лишил нас обеда.

– Спесивец?

– Новое слово, которое я придумал. От лореттанского спесивио — гордость. – Я грустно посмотрел на горизонт. – Мне следовало изобрести новое слово для голода.

– Ты можешь поймать рыбу, – предложил Кевин.

– А ты оставил там сидр! Какой позор, мастер Грамотей.

Я снял холодную мокрую одежду и улегся на скамье, чтобы погреться на солнце. От свежего ветра мое тело покрылось гусиной кожей, но в остальном я не испытывал никаких неудобств. Мне было куда холоднее, когда я свисал с конька крыши мастера Грейсона.

– Жаль, что ты не сможешь посетить сегодня хорошенькую Эллу, – сказал Кевин.

Я бросил на него удивленный взгляд:

– Это еще почему?

– Почему? – рассмеялся Кевин. – Ты хочешь устроить еще одну гонку со сворой сэра Стенли или его пулями?

– Едва ли сэр Стенли станет разгуливать с ружьем на плече возле причала – он будет спать в своей постели или пить вино и бренди зятя. Собаки отправятся отдыхать после охоты, а овцы – в загоны.

– А Элла в сыроварне позовет на помощь, чтобы получить награду, – сказал Кевин.

Я покачал головой:

– Друг, твои сомнения вызывают у меня тревогу.

– Мы потревожили все семейство. И теперь Элла постарается, чтобы никто в доме не узнал о вашем свидании, и для нее самым лучшим способом доказать собственную невинность будет выдать тебя, – заявил Кевин.

– Хорошенькая Элла? Я не могу себе такое представить.

Мы еще некоторое время спорили на эту тему, а потом у нас нашлись другие поводы для споров. К тому времени, когда мы оказались в дельте Остры, начался прилив, который очень быстро донес нас до города. Лореттанский полубаркас все еще сидел на мели, но команда изо всех сил налегала на кабестан, перлинь, ведущий к якорю, натянулся, точно тетива лука.

– А теперь, – сказал я, надевая свою до сих пор немного влажную одежду, – я прошу тебя зайти в контору мастера Дакета и подписать документ, что ты был свидетелем моего вручения повестки сэру Стенли.

– А ты сам туда не пойдешь? – удивился Кевин.

– Он посадит меня переписывать документы, и я еще, чего доброго, опоздаю на встречу с Эллой. Я обещал, что завтра с утра буду работать, и не вижу повода приходить туда раньше.

Кевин бросил на меня скептический взгляд.

– И какую причину твоего отсутствия я должен озвучить? – спросил он.

Я через голову натянул тунику:

– Расскажи, как мы спаслись с Бараньего острова. О нашем героизме, нападении собак и о том, что сэр Стенли стрелял в парус лодки. Сообщи Дакету о моих ранениях – можешь приукрасить, если пожелаешь, но заостри внимание на моем мужестве – что пришлось вызвать врача, и моя мать опасается за мою жизнь. И добавь, что я намерен прийти в контору завтра с утра.

– Ты у нас специалист по подобным историям, а не я, – мрачно ответил Кевин.

– Ты недооцениваешь собственную изобретательность, – заверил я Кевина. – Вспомни историю, которую ты рассказал учителю Митчеллу, когда мы учились в средней школе и нас поймали на прогулах.

– Нас отлупили, – сказал Кевин. – И он нам не поверил.

Я натянул лосины:

– Но какая превосходная получилась история! Кажется, там были тритоны, а в придачу к ним какое-то чудовище из Страны Химер, которое летало и затмевало солнце?

– Ладно, – проворчал Кевин, – я скажу адвокату Дакету, что тебя захватили тритоны.

Кевин нашел свободное место на причале, спустил парус и привязал лодку. Я прыгнул на причал и помог другу сойти на берег.

– Ты действительно настолько безумен, что намерен отправиться на свидание с Эллой сегодня вечером? – спросил Кевин.

– О да, – кивнул я. – К тому же это избавит меня от возможных неприятностей в городе.

Мы прошли под большими Речными Воротами с гербом Этельбайта – зубчатые башенки и корабли поддерживали рогатые бараны, символизировавшие шерсть – основу процветания города. Кевин отправился в офис Дакета, а я понес пустую сумку домой на улицу Принцессы. Там я переоделся, взял еще мяса, сыра и хлеба и несколько пиарминов.

Затем я зашел в кладовую, чтобы взять бутылку москатто и еще один кувшин сидра на дорожку.

По пути к причалу я зашел к цирюльнику, чтобы запастить средствами предохранения. Все мои запасы остались у Аннабель Грейсон, и я надеялся, что ее отец не обнаружил этих доказательств ее падения.

Я вернулся к лодке, залатал дырку в парусе и, как только начался отлив, поплыл по каналу мимо красивого полубаркаса, который наконец сумел сдвинуться с отмели, и теперь на его носу стоял лотовый, выкрикивавший глубину.

«Я молод, – подумал я, – и я мужчина, так почему бы мне не вести себя как подобает мужчине? Получать радости от жизни, пока возраст и заботы их у меня не отнимут?»

Никто не охранял причал на Бараньем острове. Я нашел Эллу в тени, за дверью сыроварни. Мы целовались несколько долгих приятных минут, потом она взяла меня за руку и повела между призрачными круглыми предметами, свисавшими с потолочных балок, – овальными мешками из муслина, наполненными свернувшимся молоком, из которых сочились последние капли. Далее находилось помещение с загонами для больных животных. Но они сейчас пустовали, однако имелась солома, чтобы устроить постель.

Там мы и расположились, постелив сверху плащи – получилась вполне симпатичная кровать. Я открыл москатто со вкусом сухого лета, мы выпили, а потом слизнули сладкие капли с губ друг друга. В течение нескольких часов мы развлекались с Эллой, доставляя и получая удовольствие, затем я поцеловал ее на прощанье, мы немного посмеялись, я снова ее поцеловал, завернулся в плащ и направился на берег.

Крепленое вино горело у меня в крови, и я чувствовал приятную свободу в чреслах. Я нашел лодку, отвязал ее, оттолкнулся от причала и поднял парус. Вскоре взошла луна, я оказался один на темной воде и принялся грызть сыр, запивая его сидром, а затем стал тихонько напевать для себя, пока свежий ветер вел лодку.

Юность нуждается во флирте,
Плохом ли, хорошем, покажет случай.
Я думаю, тут нужна компания,
Чтобы обдумать все знания.
Ведь лень —
Наша главная госпожа,
Главный грех;
И кто тебе возразит,
Что веселье и игры
Лучше всего?

Я надел шапочку ученика адвоката и надвинул ее поглубже, чтобы защитить уши от холодного ветра. У меня будет возможность поспать час или два перед тем, как я отправлюсь к адвокату Дакету, чтобы посвятить весь день переписыванию документов.

Я отыскал вход в гавань по звездам, повернул лодку к Этельбайту и заметил какой-то свет в глубине материка. Это не могла быть луна, которая уже зашла, а солнце должно было, как обычно, появиться на востоке, а не на севере. Я видел рассвет холодными зимними ночами, но утренняя заря меняет цвет, многочисленные лучи света перемещаются, наступают и отступают, а здесь свет оставался постоянным. Я встал, но не смог разглядеть подробностей над морем камыша, отгородившим мою лодку от города.

Огонь, это был огонь. Меня охватила тревога.

Начался прилив: вода журчала за кормой, лодка летела к дому. Сияние становилось все более ярким по мере того, как я приближался к городу, и я увидел, что нижние части облаков окрасились в красный цвет.

С растущим страхом я спешил домой, переходя из одного канала в другой. Мне казалось, будто неистовый ветер доносил до меня грохот и крики, но надеялся, что это всего лишь плод моего воображения.

Наконец камышовый занавес исчез, и я увидел, что мой город в огне, пламя подсвечивало башни и зубчатые стены Этельбайта, а главный канал Остры почернел от вражеского флота.

Глава 3

Черные корабли захватчиков застыли на черной воде, над ними развевались черные флаги, треугольные паруса обвисли.

Увиденное так меня поразило, что во мне даже не осталось страха. Я отсутствовал в городе восемь или десять часов, и за это время вражеский флот, точно прилив в гавань, вошел в дельту, и город пал.

Крики. Выстрелы. Столбы пламени, вздымавшиеся ввысь, когда обрушивались крыши.

Я услышал шипение и плеск и понял, что оказался слишком близко к врагам, кто-то из них меня заметил и выпустил стрелу.

На меня моментально обрушился страх, я налег на руль, разворачивая лодку, и услышал, как парус повис у меня над головой; лодка перестала слушаться руля.

Враг успел занять все места на причалах, и мне негде было причалить к берегу.

Еще одна стрела пролетела у меня над головой и упала в воду, точно камень. Я сумел повернуть парус, он наполнился ветром, и лодка снова устремилась в темноту, подальше от всепоглощающего красного света.

Моя семья. Мой город. В огне.

Мной овладела паника, мысли стучали в голове, как сломанный зубец в дряхлой мельнице. Я не знал, что делать. У меня не было ни оружия, ни доспехов. Только маленький нож, чтобы резать сыр и хлеб, – и лодка, которую я взял на время у друга.

Я более внимательно посмотрел на вражеские суда.

«Чебеки – легкие корабли с двумя или тремя мачтами и выступавшими бушпритами, способные двигаться как на веслах, так и под парусами, не слишком большие, чтобы иметь возможность войти в город по каналам».

Всю жизнь я видел, как чебеки входили в порт и покидали его, чаще всего они доставляли вино, шелк и пряности из старой империи экои.

Но их никогда не было так много. В наш порт вошел пиратский флот, которым управляли золотокожие грабители с окраины империи, из городов, где командовали полководцы и разбойники, иногда их поддерживал император, временами – нет.

В прошлом пираты устраивали набеги на побережье Дьюсланда, но очень давно, задолго до того, как я родился.

И никогда прежде пираты не захватывали Этельбайт, десятилетия городу ничто не угрожало – с тех самых пор, как ил начал заполнять дельту и навигация по узким каналам стала почти невозможной для чужаков. Половина вражеского флота должна была сесть на мели на первой же четверти мили дельты.

Крики. Выстрелы. Еще один столб пламени. Я не мог сидеть и смотреть, когда моя семья подвергалась смертельной опасности.

Я увидел проход в камышах и свернул в него. Я хорошо знал большинство каналов, я по ним плавал и удил рыбу с самого детства и практически не сомневался, что этот вел к солончакам на юго-западе от города. По ночам там было пусто, если не считать овец и пастухов, и наверняка не будет пиратов.

Я остановил лодку прямо посреди грязи, бросил якорь и пошел через заросли камыша по воде, доходившей мне до икр, по заболоченным участкам к южной части города. Идти было тяжело, и к тому моменту, когда я выбрался на твердую почву, на меня навалилась усталость, но я заставил себя идти быстро. При каждом шаге из моих башмаков сочилась вода, но я не останавливался. В воздухе пахло солью и дымом.

Красный свет моргал у Южных Ворот, здесь находилась самая маленькая сторожка, построенная для удобства пастухов и рыбаков, которые жили рядом с болотом. Ворота были открыты, и я ускорил шаг.

Я почти остановился, когда увидел, как свет пожара отражается на мечах и пиках, и понял, что враги открыли ворота изнутри и собрались около них, рассчитывая, что отчаявшиеся жители попытаются спастись бегством – тут их и захватят в плен.

Плен означал рабство. Конечно, пираты собирались разграбить город, но главные ценности ходили на двух ногах.

Из города послышались пронзительные свистки. Я отступил в темноту и начал обходить стены по кругу, направляясь на восток в надежде найти незащищенный участок стены.

В голове у меня мелькали самые фантастические идеи: найти одинокого грабителя, ударить по голове, забрать оружие. Убить других врагов, освободить пленных, собрать армию и отбить город… Я прекрасно понимал, насколько абсурдны подобные мысли, но они продолжали меня преследовать.

Я вспомнил, как ивовый прут капитана Хея опускался на мои плечи во время Разрушения границ восемь лет назад: сейчас передо мной вздымались башни – Широкая, Синяя, Башня Принца Питера. За Синей находилась Овечья улица, которая уходила в город под углом и пересекала улицу Принцессы. Я знал, что если сумею попасть на Овечью улицу, то до дома будет совсем недалеко.

Вода хлюпала у меня в башмаках, когда я брел по заболоченной земле. Приближаясь к основанию стены, я видел движение на башнях, но не мог определить, друзья это или враги-работорговцы. У меня возникло ощущение, что люди наверху не заметили меня на фоне темной земли. Подойдя к стене, я коснулся рукой влажного, темного и невероятно холодного кирпича. Высоко у меня над головой свистел ветер. Раздался еще один крик, и я прижался лбом к кирпичам, закрыв глаза и надеясь, что это лишь вой ветра.

Теперь образы в моем сознании стали мертвенно-бледными и ужасными, графическое сопровождение криков людей и треска огня. Я поднял голову и открыл глаза. Правда не могла быть хуже картин, которые выдавало мое воображение. Я должен был увидеть все собственными глазами.

Я смотрел наверх, отчаянно рассчитывая найти способ подняться по стене, увидел темные силуэты растений и кустов в трещинах между кирпичами и принялся ходить вперед и назад вдоль стены, надеясь отыскать что-то вроде растительной лестницы, которая помогла бы мне взобраться на стену. В темноте я не мог толком ничего разглядеть, поэтому отбросил в сторону тяжелый плащ, потянулся к маленькому кусту над головой, схватил его двумя руками и подтянулся. Куст прогнулся под моим весом, и мне в лицо обрушилась холодная роса. Правой ногой я нашел упор между кирпичами и пополз вверх, чувствуя, как шершавый кирпич задевает переднюю часть камзола. Одна моя рука нашла новую точку опоры – после чего левая нога уперлась в куст, что позволило мне подняться еще немного.

Высота стены составляла тридцать футов, над ней торчали зубцы. Я старался не думать о том, как высоко уже забрался, просто искал обеими руками новые упоры. Мне удалось обнаружить траву и мох, но они оторвались, не выдержав моего веса. Затем я нащупал пальцами ствол маленького деревца, а правый башмак наткнулся на подходящую трещину, что позволило мне подняться еще на несколько дюймов.

Кирпичная кладка была очень старой, а земля под ней мягкой: стена утратила вертикальность, кирпич бастиона во многих местах облупился и просел, и я снова и снова находил трещины и выступы. Дождь разрушил раствор, и образовались щели, которыми я продолжал пользоваться. Я чувствовал, что кровь сочится по моим пальцам, руки и плечи отчаянно болели. Дыхание с хрипом вырывалось из груди.

Прошла холодная черная вечность, каждая минута измерялась дюймами подъема – но наконец я оказался между зубцами стены, на каменном карнизе шириной в восемнадцать дюймов, шедшем вдоль внешней стороны стены.

Я протянул руку и вцепился окровавленными пальцами в новый выступ. Он оказался достаточно длинным, чтобы держаться за него двумя руками.

Сердце, точно сотня молотков, отчаянно колотилось у меня в груди. Перекинув вторую руку через зубец, я повис на руках.

Теперь обратного пути не было. Если я не смогу перебраться через парапет, то упаду с высоты в тридцать футов, переломаю все кости и останусь лежать до тех пор, пока меня не найдут враги, или не умру от холода.

Я подтянулся, поднял руку и расслабился, почувствовав, как силы меня покидают. Тогда я сделал нескольких глубоких вдохов. Воздух наполнил мои легкие, и я закрыл глаза, полностью сосредоточившись на поисках новой опоры. Однако мне никак не удавалось ее найти.

Мне требовалось отыскать что-то повыше, но я не мог подтянуться на одной руке. Бесплодность усилий заставляла меня придумывать один безнадежный план за другим, а потом мне пришло в голову, что стоит попробовать раскачиваться, как маятник, и, набрав амплитуду, в какой-то момент преодолеть новый участок стены. Я принялся раскачивать ноги вправо и влево, стараясь выбрать момент, когда инерция поможет мне поднять руку максимально высоко, но опасаясь, что другая не выдержит моего веса. Я пыхтел, точно попавший в ловушку кит, в какой-то момент выбросил вверх правую руку, двигая ее вдоль шершавой поверхности кирпичей, и нашел подходящую трещину. Затем мне удалось повторить этот маневр. Так, рука за рукой, тяжело дыша, я начал подниматься, выигрывая у стены по несколько дюймов… Через некоторое время моя нога отыскала удобную опору, после короткого отдыха мне удалось перенести тело через парапет, и мои ноги оказались на каменных плитах, шедших вдоль внутренней стены.

Я позволил себе опуститься в темноту. Все вокруг исчезло, я тяжело дышал, точно побитая собака. Уставшие мышцы отчаянно ныли.

Постепенно, сквозь боль, мир начал ко мне возвращаться – мир пылающего огня, скрежета оружия, звона бьющегося стекла, рыданий и криков. Я перекатился на бок и усталыми глазами оглядел город.

На фоне огня я смог разглядеть лишь башню Монастыря Семи миров, фантастическую башню Двора птицы Ворсянки и парапеты Нового замка. Откуда-то – отовсюду – доносились крики ужаса и боли.

Я приподнялся на локте.

Новый замок, средоточие королевской власти и резиденция лорда-хранителя, где помещался гарнизон королевских войск, пал – над вершинами башен развевались черные флаги. Вместе с замком исчезли мои надежды на организованное сопротивление. Я не мог присоединиться к армии, и теперь мне оставалось рассчитывать лишь на то, чтобы каким-то образом спасти свою семью.

Я сел и продолжил изучать город. В свете множества пожаров крыши зданий были видны, как днем, но улицы внизу погрузились в глубокую тень. В результате передо мной раскинулась карта города, черные улицы на ярком фоне. Я легко отыскал Овечью улицу: единственную линию, нарушавшую аккуратную решетку остальных улиц – по ней вели стада овец от Южных Ворот к Овечьему рынку, находившемуся рядом с площадью Скаркрофт.

Корсары подожгли соломенные крыши многих домов, вероятно, хотели выгнать жителей на улицы, чтобы взять в плен: однако не все крыши в городе были соломенными, и не все соломенные крыши успели предать огню. Сразу под парапетом, на котором я находился, я увидел старый покосившийся дом с соломенной крышей, до которой мог легко добраться – до нее было около пятнадцати футов. Слой соломы казался довольно толстым – новые покрытия просто укладывали на старые. Я поднялся на ноги, охнул от боли и прыгнул на крышу старого дома.

Мне удалось удачно приземлиться на солому толщиной в десять футов, и я упал вперед, широко раскинув руки. Оттуда я без труда перебрался на соседнее здание, крытое черепицей, после чего поспешил вперед вдоль южной стороны Овечьей улицы, перепрыгивая с одного дома на другой и огибая горевшие здания – мне очень повезло, что я мог это сделать. Крыши были так хорошо освещены, что я мчался к цели быстрее, чем во время побега от всадников Грейсона.

Благодаря свету пожаров я сумел быстро сориентироваться и поспешил прямо к своему дому – насколько позволяли подожженные дома. Надежда начала умирать у меня в груди, когда я увидел, как огонь лижет хорошо знакомые трубы, на меня вдруг навались усталость, руки и ноги потяжелели, и дым стал обжигать горло. Я побежал медленнее, меня охватило отчаяние.

Отцовский дом подожгли несколько часов назад, если судить по тому, как мало от него осталось. Крыша и верхние этажи рухнули вниз, остались лишь головешки, обугленные балки и почерневшие кирпичи. Огонь перекинулся с соседнего дома с соломенной крышей, или все произошло наоборот – но оба дома выгорели почти полностью. Перед входной дверью в мясную лавку лежали тела, и в красном свете пожаров я увидел мертвых корсаров-экои. Очевидно, отец вместе с учениками сумел постоять за себя, прежде чем им изменила удача.

Живы ли они сейчас? Огонь мог заставить защитников выбежать на улицу, где их наверняка взяли в плен.

Впрочем, я в это не верил. В глубине души я понимал, что мой отец будет сражаться до конца, вращая мощным мясницким топором и призывая на помощь Плетущего сети бога.

И все же я хотел знать наверняка. Я продолжал в ошеломлении стоять на крыше, когда где-то совсем рядом раздались пронзительные свистки и лязг оружия.

«Возможно, – подумал я, – мой отец еще жив и продолжает сражаться». И я снова побежал по крытым черепицей крышам, перепрыгнул на улицу Принцессы и помчался дальше.

Сердце радостно подпрыгнуло у меня в груди, когда я увидел отряд горожан, вооруженных пиками, мечами и другим оружием, продвигавшийся к Восточным Воротам. В толпе я разглядел не только мужчин, но и женщин, всего тридцать или сорок человек, они кричали, атакуя толпу экои.

Свистели экои. Они звали на помощь других корсаров, которые могли подоспеть достаточно быстро.

Я понял, что отряд врага должен двигаться как можно скорее, иначе мои соплеменники с ними расправятся.

Мне требовалось оружие, я принялся отчаянно оглядываться по сторонам, и мои глаза остановились на черепице.

Я поднял одну и швырнул в экои. И промахнулся. Второй бросок также оказался неудачным. Однако третий угодил одному из корсаров между лопатками, сбил его с ног, и его моментально затоптали.

Между тем свистки не смолкали, корсары собирались вокруг горожан и начали стрелять из своих коротких луков; но как только их число увеличилось, они бросились в атаку с мечами и короткими абордажными пиками. Я сделал еще несколько бросков, но пиратов становилось все больше, и наступление горожан стало замедляться, а я почувствовал, как меня снова охватывает отчаяние.

Когда я собрался бросить еще одну черепицу, мой взгляд упал на одного из корсаров – он стоял на противоположной крыше и целился в меня из лука. Я отпрыгнул в сторону в тот самый момент, когда пират спустил стрелу, она пролетела в нескольких дюймах от меня, ударила в черепицу и отлетела в темноту.

Пират потянулся за следующей стрелой, а я перескочил через конек крыши и укрылся за массивной кирпичной трубой. И обнаружил, что оказался рядом с одним из пиратов, прибежавших на свист своих товарищей. В свете пожаров я разглядел золотистую кожу врага, который в этот момент выливал на крышу зажигательную смесь. Он был одет в стеганую кожаную куртку и шлем из толстой кожи с клапанами, завязанными за ушами. В другой руке он держал лук из кости и сухожилий.

Я кулаком ударил пирата в лицо и почувствовал отдачу в плече, а пират покатился по крыше. Застучала черепица. Я упал на врага сверху, надавил коленом на живот и снова ударил его кулаком в лицо. Отбросив в сторону руки, которые он поднял, чтобы защититься, я продолжал наносить удары, пока не появилась кровь. Затем вытащил из ножен у него на поясе короткий меч. Меч оказался плохой работы, лезвие было зазубренным, Т-образная рукоять выкована из дешевой стали.

И все же я почувствовал себя увереннее, когда у меня в руке оказалось хоть какое-то оружие. Теперь я мог сражаться с врагами.

Но тут я услышал, как дребезжит черепица, обернулся и увидел лучника, который чуть раньше уже пытался меня убить, он перелезал через конек крыши в двадцати футах от места, где я находился.

Пират натянул лук, и я начал безумный бег по крышам. Стрелы свистели мимо моей головы, у себя за спиной я слышал, как гибнет отряд моих соплеменников, окруженный многочисленными врагами, совсем как красный олень, загнанный охотничьими псами сэра Стенли.

Меня заметили и другие лучники, которые сразу принялись стрелять в мою сторону, а я бежал с бесполезным мечом в руке, пока не увидел силуэты других экои на крышах, и тогда, задыхаясь, упал на черепицу. Больше до меня не доносились звуки сражения, стихли свистки, тишину нарушали только треск огня и вой ветра. Воздух наполнился клубами пепла, в горле у меня запершило от дыма.

После того как прошла короткая черная вечность, я с трудом поднялся на ноги, чтобы, как обычно, спрятаться за трубой и оглядеться. Я бежал от лучников, не разбирая дороги, и теперь выглядывал из-за ступенчатого щипцового карниза. Оказалось, что я смотрю на площадь Скаркрофт.

Я свесился с карниза и выглянул сквозь плющ, которым зарос фронтон здания. В свете факелов и горевших домов я увидел, что площадь заполнена сидевшими на земле пленниками – среди них расхаживали пираты с мечами и хлыстами в руках. Пленниками оказались женщины и дети, многие успели одеться только частично, и все шевелились, точно стадо раненых овец, не в силах сохранять неподвижность или нормально ходить – никому из них не разрешали встать на ноги. Воздух наполняли крики и рыдания – я не мог расслышать отдельных голосов, все сливалось в единый печальный вой.

Я понял, что оказался на крыше Благородной компании валяльщиков и прядильщиков, одной из гильдий по обработке шерсти, которая была достаточно успешной, чтобы иметь собственное здание на площади.

В детстве я часто забирался по этому покрытому плющом фасаду, представляя себя сэром Бригхэмом из Хуктона, взбиравшимся на Башню печального облика, или Антином, который вел императорский отряд на штурм столицы республики Фелерайн, что позволило когда-то положить конец Пятидесятилетней войне.

Я вспомнил, что Антин, генерал-экои, вел свой отряд на стену и разграбление города, разграбление, которое я сейчас наблюдал. Тем не менее Антин считался великим героем, и в детстве я мечтал стать таким, как он.

Несколько мгновений я ненавидел Антина, всех героев и глупого мальчишку, которым когда-то был. По какому праву я избежал смерти или плена?

Потому ли, что умен? Потому ли, что понравился девушке из сыроварни?

Будь я действительно по-настоящему умным, то спас бы свою семью, сказал я себе.

Я огляделся по сторонам и увидел, что небо побледнело – приближался рассвет. На крышах виднелись силуэты лучников, и я знал, что при свете дня они станут куда более опасными. Мне требовалось спрятаться.

Здесь я в себе не сомневался. Я знал город гораздо лучше, чем пираты, – и был уверен, что обязательно найду переулок, двор или нишу, где смогу от них укрыться.

И тут я вспомнил про место, которое находилось всего в нескольких футах у меня под ногами. Зал гильдии снаружи зарос плющом, за исключением нескольких ниш со статуями знаменитых покровителей гильдии. Над входом находился портик с двускатной крышей, а далее – глубокая ниша, где когда-то стояла статуя старого короля Эммиуса. Постепенно ниша заросла и стала скрывать статую, а это посчитали оскорбительным для королевского достоинства. Статую переставили в зал для торжеств, где произносили тосты в память о короле, а плющ полностью заполнил нишу.

В детстве ниша казалась мне огромной пещерой, где листья плюща лились вниз, точно вода через плотину. Темное, совершенно незаметное убежище – во всяком случае, пока листья плюща не пожелтеют зимой и не начнут осыпаться.

И что еще важнее, оттуда я мог наблюдать за тем, что происходило внизу. Я по-прежнему ничего не знал о судьбе моей семьи, и я решил, что если увижу их в руках пиратов, то попытаюсь выкупить.

Я свесился над карнизом, чтобы убедиться, что в мою сторону никто не смотрит, не увидел лиц, обращенных к фронтону здания, скатился с карниза и оказался перед фасадом. Спускаться вниз по плющу оказалось намного проще, чем подниматься по кирпичной стене, и через несколько секунд я проник сквозь зеленый занавес в нишу. Тут усталость взяла свое, я повалился на пол и прислонился к стене, а бесполезный меч выпал из моих пальцев; крики и стоны плененных эхом отражались от стен моего маленького убежища, и по моим щекам побежали слезы, а вместе с ними начала постепенно покидать надежда.

Я не заснул, но впал в транс, похожий на ночной кошмар. Я наблюдал, как экои деловито грабили город – это был настоящий бизнес – они все делали, чтобы получить максимальную выгоду. Трофеи приносили в мешках или привозили на тележках со всего города и складывали посреди площади, вокруг фонтана и аллегорических статуй. Из залов гильдий и ратуши выносили посуду и другие ценности – даже статую короля Эммиуса. Добыча не принадлежала отдельным пиратам, ее распределят между ними позже. Один из пиратов в шутку нацепил на себя кусок шелка, но ему тут же сделал суровый выговор офицер и отобрал шелк.

Оружие относили в Новый замок, где командующий-экои устроил штаб. Свиней, в панике носившихся по улицам Этельбайта, забивали, а мясо также отправляли в Новый замок. Другую провизию также стаскивали туда, и вскоре я уловил запах готовившейся пищи.

На площадь приводили все новые группы пленных. Все они были грязными, некоторые получили ранения, их заставляли сесть и после переставали обращать внимание. Если кто-то начинал протестовать, его жестоко наказывали, как и в тех случаях, когда кто-то пытался встать. В остальном пленников не трогали – пираты занимались сбором добычи.

Женщин и детей собирали рядом со мной, на западной стороне площади, мужчин – на дальней, восточной, за грудами добычи, и их частично скрывал недостроенный деревянный театр. Всех мужчин заковали в кандалы и лишь на некоторых женщин надели оковы. Весьма возможно, что пираты не рассчитывали на такой успех, и у них попросту закончились кандалы, или они считали, что женщины в меньшей степени склонны к мятежу, ведь им приходилось заботиться о жизни детей.

Все тело у меня болело, ужасно хотелось пить.

Из пальцев сочилась кровь. Усталость сковывала мой разум, и я погрузился в отчаяние.

До меня доносились грубые команды, смех и непристойные шутки. В средней школе нас знакомили с классическими авторами-экои, которые славились своей сбалансированной изящной риторикой – но сейчас я слышал лишь отвратительные шутки, больше похожие на лай собак.

В полдень пиратов стали группами приглашать в замок на обед. Пленников никто кормить не собирался. Затем пираты начали уводить пленных и уносить добычу из города.

Сначала площадь покинули женщины и дети, которых заставили подняться на ноги и подвели к городскому фонтану, где позволили напиться. Каждому выдали мешок с добычей, сверток с дорогой материей или корзину с продуктами и заставили идти к Речным Воротам.

Я сел, стиснул ладони и выглянул сквозь плющ в надежде отыскать мать или сестер, однако так и не нашел никого из них, но холодное копье вошло в мое сердце, когда я заметил Аннабель Грейсон, она шла, плача и склонившись над стопкой одежды – босиком, в одной ночной рубашке. Ее окружали другие девушки – когда я смотрел на них в прошлый раз, они вместе с матерями и сестрами были одеты в веселые костюмы Русалок. Я узнавал девушек, флиртовавших со мной у рыночных прилавков, молодых парней – с ними я не раз бегал по улицам, и горделивых бабушек, которых раньше встречал в храмах.

И еще я увидел Тавинду, женщину-экои – ту, что всегда торговалась с моим отцом из-за цены, она опиралась на руку своей служанки, обе были одеты в хорошие, но грязные платья. Их пленение говорило о том, что экои готовы продавать в рабство людей собственной расы.

К тому моменту, когда мимо прошла последняя женщина, мое сердце высохло от горя. Я утратил все чувства, точно камень и холодный кирпич, которые окружали мое убежище. Я мог лишь смотреть и молча вести счет трагедиям, что разыгрывались у меня на глазах.

После того как женщин и детей увели, так же поступили с мужчинами, только их сильнее нагрузили добычей.

Они брели мимо меня, звеня цепями и опустив плечи. Я видел членов городского совета, мэра, лорда-хранителя Скроупа, который вместе с отрядом королевской пехоты не смог исполнить свой долг и защитить город. Мимо, шатаясь, прошел адвокат Дакет с двумя сыновьями. Я узнал многих из тех, кто изображал Воинов моря, и, хотя я не заметил Кевина, на глаза мне попался его отец, торговец тканями Спеллман. Я смотрел на монахов в сутанах – алые одеяния не спасли их от рабства. И Энтони Грейсона, гневного отца, гнавшегося за мной прошлой ночью.

Грейсон был сильно избит, очевидно, оказал сопротивление, но я не испытал радости, глядя на его унижение.

Длинная процессия людей, испытывавших невероятные страдания, шла по площади долгие часы. Ближе к вечеру она опустела, если не считать пиратов, которые уносили остатки добычи. Последней захватчики утащили из храма статую бога Пастаса, чья лазурная кожа и зеленые волосы сияли на солнце – видимо, ей предстояло присоединиться к Тысячам богов экои.

Восточная сторона неба потемнела, когда в Новом замке раздался зов труб – сигнал сбора, подумал я, – и оставшиеся пираты начали покидать город. В доспехах, блестевших от украденного золота, промаршировал командующий, за которым следовали полдюжины черных флагов и несколько отставших солдат.

Теперь я мог покинуть свою пещеру и выйти в разоренный город – в новом мире пахло гарью, смертью и самыми черными несчастьями.

Глава 4

Вы знаете, что такое испытать потерю, столь огромную, что ты ощущаешь себя больным, когда кружится голова, руки и ноги отказываются повиноваться? Именно так я себя чувствовал в тот день, утратив все самое дорогое, что у меня было.

Мой короткий меч торчал из-за пояса, когда я выбрался из своего убежища сразу после заката. Юго-западная часть неба стала красной, но площадь уже находилась в глубокой тени, словно для того, чтобы скрыть творившиеся на ней ужасы.

Я замерз, и мои мышцы практически меня не слушались, казалось, будто мои руки стали чужими. Я не спал трое суток. Сгорбившись от боли и едва не теряя сознание от жажды, я подошел к фонтану, вцепился двумя руками в край и окунул лицо в воду, словно нырнул в озеро. Я сделал два таких огромных глотка, что у меня заболело горло, а затем поднял голову, жадно вдыхая воздух. Потом я снова наклонился к воде и пил до тех пор, пока не исчез вкус пепла во рту. С тех пор, как я пил сидр во время обратного путешествия с Бараньего острова, у меня во рту не побывало ни капли жидкости.

Когда я перестал испытывать жажду, оказалось, что моя шапочка ученика адвоката плавает в фонтане. Я смыл кровь с рук и сажу с лица и волос, потом нашел и надел шапочку. По лицу потекла вода.

Я был не один на площади: несколько призрачных фигур бродили по открытому пространству, некоторые подходили к фонтану, чтобы напиться, другие надеялись – или боялись – отыскать друзей или родственников среди тел, которые корсары оставили на кирпичной мостовой. Я вытер лицо и попытался решить, что делать дальше.

Далеко не все лежавшие на площади были мертвы. Я услышал голоса, которые звали на помощь, увидел, как кто-то поднял руку. Я подошел к лежавшему на спине мужчине, опустился рядом на корточки и увидел, что он получил колющий удар мечом, из-за которого рубашка на груди покраснела от крови.

– Воды, – попросил мужчина.

Я его не знал. Он был немолод, с морщинистым лицом, седыми волосами и тонкими, похожими на палки руками. Вероятно, корсары решили, что он слишком стар для рабского труда и за него не удастся получить выкуп.

Я встал и попытался отыскать сосуд для воды и тут вспомнил про свою шапочку. Большая часть воды успела вытечь, когда я возвращался к раненому мужчине, но мне удалось направить тоненькую струйку на пересохший язык.

– Спасибо тебе. Спасибо. Еще воды, пожалуйста.

«Это не поможет, – хотелось сказать мне, – вы умираете».

Однако я вернулся к нему с еще одной шапочкой, частично наполненной водой.

Мне хотелось вернуться домой на улицу Принцессы и выяснить, что произошло с моей семьей. Но воды хотел не только пожилой мужчина, меня звали и другие, кроме того, стали появляться люди, которым удалось спрятаться от пиратов. Казалось, никто не знал, что делать, поэтому мне пришлось притвориться, будто теперь я здесь главный. Я отвел группу людей в таверну, но не для того, чтобы выпить, а взять там чашки для воды. Те, что были из ценного металла, украли, стеклянные стаканы разбили просто ради разрушения, но старые сосуды из сплава олова и свинца не пострадали, и их отнесли на площадь, чтобы напоить раненых людей.

Мне пришло в голову, что не следует оставлять раненых на площади на всю ночь, я послал людей в Большой Монастырь за одеялами и простыми кроватями, на которых спали монахи, и мы перенесли раненых на одеялах и уложили на кровати в залах гильдий. Среди нас не нашлось лекаря или хирурга, чтобы ухаживать за ними, но я позаботился, чтобы им перевязали раны.

В полночь появился отряд молодых людей, вооруженных пиками, которых привел один из Воинов моря в древних бронзовых доспехах. Я отправил их к Портовым Воротам, чтобы они убедились, что враг не вернется.

И очень скоро обратно прибежал их командир.

– Корсары не ушли, – сказал он. – Они в порту и пытаются увести с собой все корабли.

Я мог лишь пожать плечами в ответ.

– Вы сообщите нам, если они захотят вернуться в город? – спросил я.

Воин посмотрел на меня сквозь щель в древнем шлеме:

– Ты хочешь, чтобы мы с ними сразились?

– Я не думаю, что это будет разумно.

Ближе к рассвету прибыл еще один вооруженный отряд под командованием сэра Таусли Кобба, чьи владения находились в нескольких лигах к северу от города. Он был невысоким суетливым мужчиной в доспехах, моложавое лицо украшали маленькие усики. Он и его сыновья сидели верхом на боевых лошадях, вместе с ним пришли мужчины из его владений, вооруженные дубинками и копьями.

– Кто здесь главный? – спросил он.

Я находился с группой людей у фонтана, пытаясь собрать еду. Оторвавшись от этого занятия, я подошел к баронету и его отряду. Сэр Таусли оглядел меня с ног до головы, но, похоже, я не произвел на него впечатления.

– Что произошло в городе? – Он сразу перешел к делу.

Я рассказал ему о нападении экои, разграблении города, о том, что корсары все еще в порту, и о раненых, которых разместили в залах гильдий.

Баронет кивнул.

– И ты все это организовал? – спросил он. – Еще раз, как тебя зовут?

– Я Квиллифер, сэр Таусли.

– Ага. – Его усы встопорщились. – Сын мясника.

Тон баронета стал пренебрежительным, и мои полномочия улетучились, точно дым на ветру.

– В таком случае я беру командование на себя, – заявил баронет. – И расположусь в Новом замке. – Он повернулся к сыновьям. – Наведите здесь порядок, пусть люди займутся чем-то полезным.

Я попытался объяснить его сыновьям, что уже сделано и что еще следует сделать, но они не стали обращать на мои слова внимания, видимо, считали, что сами все знают, – и редко соглашались с любыми предложениями, а в наступившей анархии побеждали те, кто кричали громче других.

Я решил, что у меня нет больше причин оставаться на площади, и отправился на улицу Принцессы, чтобы попытаться отыскать свою семью.

В бледном свете встававшего солнца я нашел их всех. Мой отец вместе с подмастерьями, вооружившись мясницкими топорами, защищали входную дверь, их отряд прикончил по меньшей мере троих экои, чьи тела лежали на мостовой.

Тогда пираты подожгли соломенную крышу, отец понимал, что выходить на улицу бессмысленно – это лишь приведет к неизбежной гибели от рук корсаров, потерявших нескольких товарищей, и продолжал защищать дверь до тех пор, пока его не победил дым. Он и его подмастерья не получили ранений, они умерли еще до того, как обрушился дом, продолжая сжимать оружие в руках.

Мои сестры и мать заперлись за мощной дверью кладовой, они лежали, обнимая друг друга и забравшись под полки – очевидно, рассчитывали, что там осталось хотя бы немного воздуха. Они умерли от удушья, их тела совсем не обгорели, лишь покрылись тонким серебристым слоем пепла.

Я опустился на колени рядом с ними, глядя, как пепел дрожит на ресницах моей сестры Элис, и почувствовал, что сердце начинает расти у меня в груди и я больше не могу дышать. Рыдая и шатаясь, я вышел из дома, увидел перевернутую тележку жестянщика, спрятался под ней и погрузился в долгие черные часы отчаяния.

Когда я наконец выбрался на бледный свет прятавшегося за облаками солнца, оно успело подняться над бесполезными крепостными стенами Этельбайта. Мышцы у меня затекли, но я, хромая, вернулся к развалинам своего дома, вытащил из кладовой на улицу тела матери и сестер и положил их на кирпичную мостовую. Затем я уложил рядом с ними отца и его подмастерий. Восковые лица моей семьи смотрели в небеса, и внезапно я понял, что не смогу так их оставить.

Я перешел улицу и через взломанную дверь вошел в лавку портнихи миссис Пик. Все дорогие ткани унесли грабители, но я нашел рулон неотбеленного муслина, из которого сделал простые саваны для моей семьи. После этого я положил сверху обломки кирпичей, чтобы ветер не унес ткань, и вернулся с отцовским топором.

«Я приду за вами», – сказал я им и, прихрамывая, зашагал по улице Принцессы.

Я свернул на широкую улицу, ведущую на площадь Скаркрофт. Выжившие горожане шли том же направлении, я огляделся, чтобы выяснить, нет ли среди них знакомых, и увидел мрачного цирюльника-хирурга по имени Мосс, напуганного мальчишку Джулиана и плотную краснолицую женщину с крепко сжатыми кулаками, полную ярости – казалось, она готова уничтожить всех корсаров сразу.

И тут я увидел молодого мужчину в грязной одежде синего и желтого цветов, и сердце у меня в груди забилось быстрее.

– Кевин!

Мой друг повернулся ко мне, светлые волосы закрывали небритое лицо, он смотрел на меня, не узнавая, но я бросился к нему и обнял.

– Я видел твоего отца! – сказал я. – Его взяли в плен, но он жив.

– Слава Пастасу, – хрипло прошептал Кевин и облизнул распухшие губы. – Мне нужна вода.

Я взял его за руку и повел на площадь Скаркрофт к фонтану.

Кевин жадно напился, вымыл лицо и заморгал, глядя на меня покрасневшими глазами.

– Моя мать? – спросил он. – Сестра и брат?

– Я их не видел, – ответил я. – Наверное, они попали в плен.

– Я должен зайти к себе домой.

Дом Спеллманов был одним из лучших на площади, со сложенными из кирпичей разных цветов стенами. Его трубы украшали резные мифологические животные, многочисленные окна сверкали на солнце. Впрочем, корсары разбили граненые стекла, так ослепительно блиставшие прежде, – вероятно, решили, что это самоцветы. Я увидел, что дверь распахнута, а замок взломан. Кевин вошел внутрь и позвал. Ответа не последовало.

Медленно и неохотно Кевин поднялся по крутой узкой лестнице, увидел пятно крови на верхней ступеньке и отвернулся.

– Здесь отец пытался оказать им сопротивление, – сказал он. – Я вышел из комнаты выяснить, что происходит, а он повернулся и крикнул, чтобы я бежал. – Кевин закрыл глаза. – И, да поможет мне Паломник, я послушался.

– Ты не мог сражаться с ними, – сказал я. – Тебя взяли бы в плен или убили.

– Я должен был попытаться спасти брата, – возразил Кевин. – Или сестру. Но пираты меня преследовали. – Он посмотрел на коридор второго этажа. – Я бросился к слугам, промчался через комнаты конюхов и выбрался наружу в слуховое окно. Я кричал всем, чтобы они не топтались на месте, но не думаю, что они меня поняли. – Он повернулся ко мне. – Только я сумел выбраться из дома. Я слышал, что там продолжалась схватка, у входной двери собралась толпа пиратов, некоторые стали стрелять в меня из луков. – Он поднял руки. – Я побежал по крышам. Но, когда увидел, что они послали за мной солдат, спрятался. Забрался под солому между двумя слуховыми окнами и оставался там до недавнего времени.

По его щекам текли слезы.

– Мне следовало остаться, – добавил он.

Я шагнул к другу и положил руку ему на плечо.

– Ты все сделал правильно, – сказал я. – Кто-то должен остаться в Этельбайте и продолжить вести дела, чтобы собрать выкуп для спасения пленников.

Некоторое время Кевин молчал, а потом поднял подбородок, и я увидел, что у него в глазах загорелся холодный свет.

– Выкуп! – вскричал он.

Он промчался мимо меня вниз по лестнице, влетел в кабинет отца, и посмотрел на прежде скрытую за резными панелями дверь – там хранились деньги, – но оказалось, что она выбита вместе с соседними панелями, очевидно, грабители рассчитывали отыскать другие тайники с чем-нибудь ценным. Тяжелые бухгалтерские книги семьи Спеллман валялись на полу. Кевин молча повернулся, в спешке налетел на меня плечом, бросился дальше вверх по лестнице и вбежал в родительскую спальню, где находился сейф почти в три фута длиной и с фут высотой, сделанный из толстых дубовых досок, обитых железом, со сложным замком, открыть который можно было только ключом с множеством бороздок. Но грабители вытащили его из тайника под подоконником.

Однако они не стали искать ключ, а просто разрубили сейф алебардами или каким-то другим тяжелым оружием. Кевин со стоном опустился на пол и принялся рыться в обломках, но ничего не нашел.

– Серебра, конечно же, нет, – сказал он. – Но также нет и контрактов! И кредитных обязательств! Документов на дом! И другие наши владения! – Он посмотрел на меня. – Зачем они пиратам?

Наверное, кредитные обязательства можно было продать со скидкой посредникам, но полезность всего остального вызывала большие сомнения.

– Они не умеют читать и писать, – предположил я. – Поэтому взяли все, что нашли. – Я посмотрел на изуродованную комнату, увидел выдвинутые из шкафов пустые ящики, вся одежда исчезла, зеркала были разбиты. Экои унесли даже перьевой матрас.

Пока я смотрел на взломанный сейф, ко мне вернулось стертое часами боли, горя и усталости воспоминание.

– Папин сейф! – воскликнул я. – Я совсем про него забыл!

На лице Кевина появилось похожее удивление.

– А я совсем забыл про твою семью, – сказал он. – Они… Их взяли в плен?

– Они мертвы.

Кевин потрясенно на меня посмотрел.

– Все? – спросил он, и я кивнул в ответ. Он подошел ко мне и обнял. – А я переживал за своих, – сказал Кевин. – Радовался, что они в плену, а не в могиле.

«Пока не в могиле», – подумалось мне.

Я обнял его в ответ.

– Но мы-то с тобой живы, так что нам необходимо отстраивать нашу жизнь заново. И нам не в чем себя упрекнуть. – Последней фразой я хотел в большей степени убедить самого себя, чем друга.

Вернувшись к моему дому, мы вдвоем отыскали отцовский сейф посреди одной из обугленных комнат второго этажа. Ключ от сейфа отец всегда носил на поясе, и я нашел его на бездыханном теле. Когда мы открыли сейф, внутри обнаружились три золотых империала, двадцать четыре монеты серебром и неопределенная сумма в иноземных деньгах… но этого вряд ли хватило бы на восстановление дома.

Кроме монет там лежала принадлежавшая отцу золотая цепь члена городского совета.

А также прежде там лежали документы: свидетельства о праве собственности, долговые расписки на имя члена городского совета Квиллифера и соглашения на поставку баранины и говядины, но все они обратились в пепел, пока сейф находился в огне пожара.

«Сколько поводов для судебных исков, – подумал я. – Будь у меня возможность, я нанял бы в качестве адвоката Дакета; однако мой наставник в плену, поэтому придется обратиться к любому другому из уцелевших и оставшихся на свободе юристов».

Я не мог унести с собой тяжелый сейф, поэтому положил деньги и цепь в одну из опустошенных грабителями шкатулок, перевязав сломанную крышку бечевкой.

Мы с Кевином вернулись на площадь Скаркрофт, где один из членов городского совета, аптекарь Гриббинс, обсуждал с сэром Таусли Коббом кандидатуру на пост нового главы города. Меня совершенно не интересовал исход их спора, поэтому мы с Кевином направились в дом Спеллманов, где в буфете в людской нашли немного сыра – поев, я улегся спать на набитый камышом тюфяк в постели кого-то из бывших слуг. Перед тем как уснуть, я увидел, что Кевин сидит за столом и записывает в тетрадь все, что он мог вспомнить об отцовских контрактах.

Утром я обнаружил Кевина спящим в отцовском кабинете – голова на письменном столе, рядом с догоревшей свечой, пальцы перепачканы чернилами. Мы доели сыр и отправились на площадь, где семьи Гриббинса и Кобба все еще спорили, что делать дальше. Гриббинсы проигрывали в количестве, но Коббы не могли договориться друг с другом – складывалось впечатление, что в их семье каждый мужчина и мальчик сам за себя. Однако кое-что полезное они все-таки сделали: город патрулировали вооруженные пиками отряды, а в огромных котлах на площади, подвешенных над кострами, варилась из принесенного зерна каша для всех голодных.

Из пекарни привезли свежий хлеб. Его тем не менее сразу же захватили Коббы и стали распределять по своему усмотрению среди самых именитых. Меня сэр Таусли Кобб и сыновья проигнорировали, но имевшему более высокое положение Кевину достался целый каравай. Он разделил его со мной, пока мы обсуждали, что делать дальше.

В воздухе все еще стоял дым. Вместе с разграбленными складами экои сожгли в порту те корабли, которые не смогли увести с собой. Но они не ушли далеко от побережья Дьюсланда, перебравшись вместе с основными силами на Коровий остров и продолжая в поисках новых жертв патрулировать береговую линию небольшими группами галер.

Один принадлежавший Спеллманам полубаркас сожгли, другой похитили, и Кевин очень волновался по поводу третьего корабля, ожидая его возвращения из Варселлоса, он опасался, что пираты захватят его раньше, чем команда осознает грозящую им опасность. Он нервно шагал взад-вперед, но слабость и плохое самочувствие мешали мне составить ему компанию.

Пока Кевин вышагивал по площади, Гриббинс громогласно предложил сложить погребальный костер и кремировать умерших, но Кобб возразил, ссылаясь на преждевременность этой меры.

– Они собираются подождать, пока вороны наедятся до отвала, – с отвращением заявил Кевин.

– Лично я не намерен сжигать останки родных в общем костре, – сказал я. – Тем более ждать воронов. Или пока семейка сэра Таусли Кобба придет к единому мнению.

Мы с Кевином вернулись на улицу Принцессы и позаимствовали грузовую тележку соседей, разводивших бойцовых петухов – их петухами пообедали, а самих забрали экои. Я сбросил на землю петушиные клетки и сиденье кучера, и мы дотащили ее туда, где я оставил тела родных под саванами. Останки подмастерьев отца уже куда-то исчезли – видимо, их забрали родственники.

В полном молчании Кевин помог мне перенести тела моих родных на тележку, затем мы впряглись вместо лошадей и потащили ее сначала к Северным воротам, а потом к городу мертвых на северной окраине Этельбайта, в заброшенном поселке выше по реке.

На пустынном кладбище порывистый северный ветер вздыхал и стонал среди разваливающихся старых склепов и покосившихся надгробных камней, заросших мхом и стоявших безмолвными часовыми над могилами давно съеденных червями мертвецов.

Здесь часто паслись коровы и овцы, поэтому из-под выщипанной ими травы проступали древние курганы, осколки погребальных урн и даже обнажившиеся и вышедшие на поверхность земли старые кости. Здесь, в тени фамильной каменной гробницы пресекшегося аристократического рода, находился скромный участок семейства Квиллиферов, где начиная с основания нового Этельбайта хоронили всех наших родственников. Проезжая мимо одной из лавок на Королевской улице, я прихватил пару лопат, собираясь временно похоронить семью в одной могиле с дедушкой, пока не смогу организовать им настоящее погребение. Но, увидев старый склеп, я задумался.

Под осыпавшейся штукатуркой склепа виднелись неровные очертания серых каменных блоков. На каждый из четырех углов почему-то нанесли одну из геометрических фигур: сферу, куб, тетраэдр и конус.

Я разбил проржавевший замок тремя ударами лопаты. Гробница за десятки лет успела врасти в мягкий слой почвы, и мне пришлось некоторое время откапывать нижний край железной двери, чтобы ее открыть. Древние петли заскрипели, заставив взлететь птиц, сидевших на соседних памятниках.

Из могилы пахнуло сырой землей. Под изъеденными временем саванами лежали печальные останки аристократов, впервые за многие годы увидевших бледный свет солнца. Я отодвинул их в сторону лопатой, и мы с Кевином перенесли в полутемное убежище останки моей семьи. Отца мы положили на каменное ложе, под его рукой нашлось место для маленькой Элис, а мать, Корделию, я устроил рядом с другой сестрой, Барбарой. Все тела я накрыл неотбеленным муслином.

– Я построю для вас отдельный склеп, – пообещал я своим родным. – Клянусь.

Кевин кивнул.

– И я тому свидетель, – подтвердил он.

И тут мы услышали топот копыт. Меня посетило абсурдное предположение, что мне суждено быть арестованным за осквернение могилы, и это после всего случившегося. Стараясь остаться незаметным, я выглянул из двери склепа.

По ведущей к Северным воротам дороге мимо кладбища ехала карета, запряженная четверкой уставших лошадей. Я узнал экипаж по дородным лакеям на козлах и геральдической эмблеме на дверях.

– Судья Траверс, – сказал я, – прикатил на выездное заседание суда. А в городе его ждет кошмар со спорящими Коббами и Гриббинсами и бушующим в порту пожаром.

– Да, – подтвердил Кевин. – Ему будет чем заняться. Вряд ли дело дойдет до кражи реки – и не важно, виноват в ней сэр Стенли Мэттингли или нет.

Мы вышли из склепа, и я закрыл дверь, засыпав ее снизу дерном и камнями. Расправив затекшие в неудобной позе плечи, я посмотрел на склеп с геометрическими фигурами. А взглянув чуть выше ржавой железной двери на расположенный над ней камень, прочитал вырезанное на нем имя.

Я улыбнулся. Где-то пропела птица. Откашлявшись, я пропел:

– Та-са-ран-ге. Та-са-ран-ге-ко.

Кевин удивился, но почти сразу присоединил свой голос к моему в песне Воинов моря. Мы пошли вокруг склепа, наше пение зазвучало громче – слова столь древние, что никто не помнил их значения. Но я прекрасно знал, что они имели смысл для отца, и потому этой песней провожал его к синекожему богу Пастасу, ведь ему он служил всю жизнь и разделил с ним пищу в день своей смерти. Не забыл я и последней поправки, внесенной отцом:

– Рен-фар-эль-ден-са-фа-ю.

Медленно обойдя пять раз вокруг склепа, мы закончили песню.

На фестивале с этого момента вступали Воины моря, но я решил, что одного раза достаточно, и смолк. На кладбище воцарилась тишина. Я чувствовал, как у меня понемногу улучшается настроение, и заметил странное движение в душе, словно мне удалось прикоснуться к чему-то божественному: быть может, сам бог с синей кожей прошептал мне на ухо еле слышно несколько слов, встречая мою семью в их новом жилище.

Я стер с глаз обжигающие слезы, выдохнул и обернулся к городу.

– Как ты думаешь, нам следует вернуть тележку? – спросил Кевин.

– Она еще может пригодиться, – ответил я. – Наши жизни лежат в руинах, и все же в ближайшее время нам предстоит перевезти много вещей.

Мы опять впряглись в тележку и потащили ее обратно в Этельбайт.

Я прихрамывал, сухожилие заявляло мне протест при каждом шаге. От боли ломило и руки, и плечи, но особенно мучительно ныла спина.

«Здесь меня больше ничего не держит, – подумал я. – Моя семья мертва, дом разрушен, наставника пленили. Кевин предлагал мне работу, но мы говорили о ней до того, как бизнес его семьи был уничтожен».

Я возьму деньги, доставшиеся мне в наследство, и отправлюсь в Селфорд – столицу. Небольшой суммы в шкатулке хватит на жизнь в течение двух или трех лет, если я буду тратить деньги разумно, а за это время я наверняка найду работу, стану адвокатом в суде или членом городского самоуправления, или судьей, прославившимся своей мудростью… или всем сразу, как сказал Кевин.

Но сейчас мне больше всего хотелось стать адмиралом флота, чтобы экои смогли почувствовать на своих шкурах мои ярость и гнев.

По пути мы прошли мимо книжной лавки Крука. В поисках денег грабители ворвались даже сюда. Они сбросили с полок книги, но не стали ничего громить или поджигать.

Не говоря ни слова, мы с Кевином стали поднимать книги и складывать их на тележку. Я часто сюда заходил и отлично знал ассортимент лавки. Я выбирал только лучшие издания – толстые тома с законами, риторикой и историей, эпосы о Белло, весь цикл романов Тизеля, любовные поэмы Тарантуа, комические стихи Рудланда, рассказы Эрпингама. Мы так сильно нагрузили тележку, что с трудом сдвинули ее с места.

Если Крука выкупят из плена, книги к нему вернутся. А если он останется в рабстве навсегда, послужат основой для прекрасной библиотеки.

Разгрузив тележку, мы оставили ее во дворе за домом Спеллманов. На площади Скаркрофт стояла тяжелая карета судьи Траверса, и мне пришло в голову, что моя карьера великого адвоката может начаться прямо здесь. Оставив Кевина возиться со списком должников, я вышел на площадь, где судья беседовал с Гриббинсом и несколькими Коббами. Не подходя к ним, я направился к дому моего учителя Дакета и по лестнице поднялся в кабинет. Среди царившего там хаоса и разгрома я нашел парадную адвокатскую мантию Дакета, испачканную и истоптанную грабителями, и старательно ее почистил. Себя я тоже привел в порядок, поправив шапочку подмастерья, а затем отыскал несколько восковых табличек и положил в карманы мантии. Когда я надел ее, она оказалась узковатой в плечах, но я не мог с этим ничего поделать. Я спустился на площадь и, приняв максимально важный вид, сразу направился к судье.

Траверс, высокий мужчина плотного телосложения, носил судейскую мантию из черного муара, отделанную гладким мехом выдры. Он имел военную выправку и держался с огромным чувством собственного достоинства, что подчеркивали снежно-белая бородка клинышком, ореол кудрявых седых волос и строгие голубые глаза.

– Необходимо как можно скорее провести неофициальную перепись. – В хорошо поставленном голосе судьи-ритора слышался акцент Бонилле. – Те, кто оказывает жителям помощь, должны знать, скольким людям она потребуется.

Его слова произвели впечатление на Гриббинса и разномастных Коббов. Сами они даже не подумали о переписи.

– Кроме того, следует создать пожарную команду, – продолжал Траверс. – Из пепелищ могут начаться новые возгорания.

– У нас достаточно волонтеров, – сказал Гриббинс. – Мы можем установить охрану, чтобы предотвратить грабежи.

Терпеливо ожидая возле локтя Траверса, я держал стилус над восковой табличкой. Наконец судья обратил на меня внимание.

Я сделал лицо ученого адвоката.

– Милорд, – сказал я, – быть может, ваша светлость нуждается в человеке, который будет записывать ваши решения?

Голубые глаза Траверса оценили мою шапочку и башмаки.

– Кто вы такой, сэр? – спросил он.

– Сын мясника! – насмешливо ответил за меня сэр Таусли Кобб. – Сын мясника, который нарядился адвокатом!

Я не стал пререкаться с баронетом:

– Мое имя Квиллифер, милорд. Я учился у адвоката Дакета.

– И где же твой наставник? – вопросил судья.

– Взят в плен пиратами, милорд, как и вся его семья, – ответил я.

– У меня уже есть секретарь, – нахмурился Траверс, оглянувшись на одетого в атлас и сверкавшего драгоценностями молодого человека, который развлекался неподалеку, размахивая взятой у какого-то ополченца секирой.

Все вокруг рассмеялись.

– Ладно, – проговорил Траверс, снова поворачиваясь ко мне. – Ты можешь мне пригодиться.

И я стал фиксировать на воске действия новоявленных властей: расстановку постов, оценку объема оставшегося на складах зерна, количество и качество имевшегося в наличии оружия, пушек и пороха.

Судья с помощниками составили план проведения переписи. Выбрали разведчиков для наблюдения за экои. Отправили нескольких человек на поиски уцелевших лекарей. Тем, кто лишился домов, раздали одежду и одеяла. Организовали ночную работу пекарен. Утром следующего дня решили собрать тела погибших и устроить большой погребальный костер. Сформировали отряд, в задачу которого входило собрать топливо для костра из недостроенного здания деревянного театра.

Следуя по пятам словно тень, за судьей, я многому у него научился. И не столько тому, что следует делать после катастрофы, но, прежде всего, как заставить себя слышать, слушать и повиноваться.

За стенами судебного зала Траверс не имел никакой власти в Этельбайте – ведь он не являлся членом городского совета, лордом-хранителем, лордом-советником графства или даже важным аристократом. Однако он вел себя уверенно и спокойно и говорил убедительно и властно, а главное, неизменно предлагал разумные вещи. Акцент Бонилле стал одной из причин его успеха, придавая судье ореол мудрости и демонстрируя всем близость к королевскому двору, обещавшую покровительство и силу. К концу дня даже Кобб охотно исполнял поручения Траверса.

Хотя Гриббинс внешне напоминал Траверса – белая борода, голубые глаза, уважаемая профессия, – но, несмотря на статус члена городского совета, никто не обращал на аптекаря внимания. Иногда он приводил разумные доводы, но чаще его слова оказывались пустыми и бесполезными, а мысли постоянно перескакивали с одного на другое. Идеи аптекаря были противоречивыми, что вело к путанице. А Траверс выдавал идеи в разумном порядке, приходил к решению и только после этого приступал к следующему этапу.

В течение дня стали появляться все новые люди, крупные аристократы и мелкие дворяне в сопровождении отрядов слуг – те, кому повезло оказаться во время нападения пиратов в загородных домах. Удалось собрать даже некое подобие городского совета, нашлось и два ольдермена, также находившихся в резиденциях за городом во время атаки экои. Совет собрался в ратуше и объявил о начале новой сессии. Траверс объяснил им, что требуется делать.

Судя по всему, пираты разграбили не все припасы в кладовых. День закончился обедом из жаренного на вертелах мяса, хлеба и пива, на что мой оголодавший желудок отреагировал с благодарностью.

Отобедав, я отправился ночевать в людскую в дом Спеллманов, ненадолго задержавшись на площади, чтобы вдохнуть принесенный северным ветром чистый воздух. На мгновение я ощутил душевный подъем, но вспомнил запах пепла в склепе, когда я прятал там тела родных, и свежий воздух вдруг превратился в ледяной ураган, бушевавший в пустоте у меня в груди, а на глаза навернулись слезы.

Я всегда знал, что рано или поздно покину Этельбайт, но не торопился с этим решением: меня удовлетворяла жизнь в семейном кругу, нравилось быть учеником адвоката, радовала возможность находить женщин и любовь.

Но затянувшееся отрочество закончилось в одну пылавшую пожарами ночь, а вместе с ним исчезли поддержка семьи и города. Катастрофа заставила меня мгновенно повзрослеть, слишком рано стать независимым, и в необратимо изменившемся мире я мог рассчитывать только на собственные таланты. Прежде мои способности служили мне игрушками, мыльными пузырями развлечений, но игра закончилась трагически, а на кону отныне стояли жизнь и смерть.

И я знал, что, если не найду новую судьбу, мне предстояло одиночество среди руин прошлого.

Воинам моря не довелось танцевать в первый день Осеннего фестиваля, а Русалочки не спели свою песню. Актеры не сыграли пьесу, купеческие гильдии не прошли парадом по площади. Вместо этого небольшая толпа наблюдала за парой священников, молившихся у большого старого храма к северу от города, где в жертву принесли овцу и белую телку. Временный совет и члены Королевского посольства вместе со мной вошли в храм для личной беседы с богом.

Храм построили давным-давно в старинном кольцеобразном стиле империи: два круга колонн, над ними купол, а при входе заостренный портик. В белый известняк вмуровали останки божественных существ: скелеты рыб, морские лилии, зубы акулы, спиральные раковины моллюсков. Купол покрывала бронзовая чешуя, окрасившаяся со временем в цвет морской волны – казалось, под стеклянной чашей застыла часть океана.

В святилище на постаменте стоял бог с лазурной кожей. Его рост достигал пяти футов, тело было сделано из слоновой кости, бронзы и сверкавших голубых самоцветов: лазурита, кианита, бирюзы, голубого солнечного камня, халцедона, иолита и аквамарина, глаза из голубого опала в лучах солнца меняли цвет, иногда становились яркими, а порой темными, задумчивыми и устремленными внутрь. В одной руке он держал сеть из медной проволоки, полную вырезанных из драгоценных камней рыб, в другой – позолоченный трезубец.

Свет жертвенных костров мерцал в глазах бога, когда я, одетый в адвокатскую мантию и шапочку ученика, вошел в храм вслед за послами и тихо встал у них за спинами. Поклонившись стоявшему на постаменте Пастасу, я вежливо сообщил божеству о своих надеждах на путешествие в столицу.

Посольство, торжественно названное Королевским, отправлялось в столицу, город Селфорд, чтобы вручить королю петицию с просьбой о помощи уцелевшим горожанам, защите от пиратов и выкупе пленных. Разумеется, если короля Стилвелла успеют застать в Селфорде до того, как он отбудет в зимнюю столицу Хауэл.

В посольство входил чудом пробравшийся туда ольдермен аптекарь Гриббинс. А также Ричард Хоутри, носивший титул лорда Уттербака, – его отец являлся графом Венлоком. Уттербак был угрюмым молодым человеком двадцати четырех лет, немногословным, с каштановыми волосами и небрежными манерами. Он приехал в Этельбайт через два дня после нападения пиратов с отрядом из тридцати хорошо вооруженных воинов, посланных его отцом. И, хотя военные таланты принесли ему некоторую популярность, его включили в делегацию не из-за умения командовать людьми, а благодаря письмам с подписью отца-графа, гарантировавшей ему аудиенцию у короля.

Говорил Уттербак крайне неохотно. Ораторские таланты не входили в число его сильных сторон.

Увы, судья Траверс не мог отправиться в столицу. Ему предстояло провести судебные слушания не только в Этельбайте, но и всюду на юго-западе, и в нашем городе он не располагал реальной властью. К счастью, он вручил мне письмо с рекомендацией для получения хорошего места подмастерья, адресованное одному из адвокатов в Селфорде.

В Этельбайте у меня не было никаких перспектив. Даже если бы я пожелал представлять интересы клиентов Дакета, ни один из них больше не нуждался в услугах адвоката. Мистер Трю, чью реку украл сэр Стенли Мэттингли, находился в плену на Коровьем острове. Как и Алек Ройс, срубивший папоротниковое дерево в Королевском лесу и выпущенный из тюрьмы не решением суда, а пришедшими продать его в рабство пиратами.

Совет и делегаты склонили головы перед статуей бога Пастаса, и священники попросили его благословить их путешествие.

Их голоса эхом отразились от купола. Жертвенный огонь пробежал по золотому трезубцу. Королевское посольство дало обет способствовать всеобщему благу, никого не выделяя. После чего торжественная часть церемонии подошла к концу, и все разошлись. Я увидел стоявших рядом Уттербака и Гриббинса и подошел к ним.

– Я договорился, что мы будем путешествовать в весьма приличной карете, – сообщил Гриббинс. – Так что в столице мы не будем выглядеть не на месте.

– А я и не подумал взять с собой карету, – пробормотал Уттербак.

– Надеюсь, вы одобрите мой выбор, ваша светлость. Ею пользовался еще двор Птицы Тизель, чтобы перевозить своего короля, и она украшена аллегорической резьбой и фигурами придворных в доспехах. – Гриббинс улыбнулся с чувством собственного достоинства. – У нас не будет оснований стыдиться нашего экипажа, милорд, ни в столице, ни где-либо еще.

– Я уверен, что так и есть, – сказал Уттербак. – Прошу меня простить.

Он повернулся, сделал шаг и наткнулся на меня, стоявшего с лицом внимательного придворного, в руках я держал неизменный стилус и восковую дощечку.

– Прошу меня простить, – сказал я и отступил в сторону, давая дорогу Уттербаку. Когда сын графа прошел мимо, хмуро глядя в пол, я последовал за ним. – Милорд, – продолжал я, – вне всякого сомнения, вашему Королевскому посольству потребуется вести обширную переписку как при дворе, так и с теми, кто останется в Этельбайте. Могу я предложить вам услуги секретаря?

Уттербак нахмурился еще сильнее и замер. Бросил на меня быстрый взгляд, а потом снова уставился в пол.

– Я сам пишу свои письма, – заявил он.

– Конечно, милорд, но…

Лорд Уттербак снова поднял голову.

– Сам пишу свои письма, – повторил он с нажимом и устремился прочь.

Решив, что бежать за ним бесполезно, я повернулся к Гриббинсу и задал ему тот же вопрос.

– Ваша переписка будет весьма утомительной, – сказал я. – Возможно, Королевское посольство захочет нанять секретаря.

Гриббинс разгладил бороду пальцами, унизанными драгоценными перстнями.

– Город не предложил посольству взять секретаря, – сказал он, – хотя это прибавило бы значимости нашей миссии. Увы, нам придется самостоятельно писать прошения трону.

– Да, конечно, – ответил я. – Если вам известна надлежащая форма.

Гриббинс бросил на меня пристальный взгляд.

– Форма? – спросил он.

Я изобразил напыщенного судью и небрежно фыркнул.

– Необразованный и невоспитанный деревенский житель может нацарапать свое прошение на жалком огрызке бумаги и подсунуть его в щель под дверью королевских покоев, – сказал я, – но посольство великого города должно знать правильную форму королевской петиции, общепринятый протокол, который используется столетиями. Все, начиная от выбора кожи теленка до расположения печатей, должно указывать на уважение к традициям. – Я посмотрел на встревоженное лицо Гриббинса. – Конечно, вы не рискнете тем, чтобы наши петиции отвергли только по причине невыполнения протокольных формальностей, из-за чего какой-нибудь управляющий двором отвернет от них нос. Я уже не говорю о том, что адвокат может указать вам на неудачные формулировки!

Гриббинс вцепился в орнамент, украшавший его одеяния на груди.

– Конечно, я этого не хочу! – заявил он. – Где же я могу найти такую форму?

– Многим адвокатам она известна, – ответил я. – Но в городе почти не осталось адвокатов, а те, кому удалось спастись, заняты подготовкой к выездной сессии суда, и без того задержавшейся. Но я могу с уверенностью утверждать, что владею искусством составления петиций, ведь адвокат Дакет неустанно обучал меня этому. – Я наклонился к аптекарю. – Вам известно, сэр, что слова к введению берутся из «Судебной риторики» Маллио в переводе Роулингса, а не Делварда, как вы могли бы полагать?

– Не Делварда, – пробормотал Гриббинс, – но Роулингса. – Его голос прозвучал подобно шороху слепой мыши, запутавшейся в гнезде из бумаги.

В течение следующих двух минут я получил место секретаря в Королевском посольстве.

Но назавтра посольство не отправилось в путь, потому что нанятый Гриббинсом астролог объявил день неблагоприятным, зато следующее утро посчитал идеальным.

– Как жаль, что столь преуспевший в предсказаниях маг не сумел предупредить своим пророчеством город о разграблении, – сказал я Кевину.

– Он не видел звезд, – ответил Кевин. – Ты ведь помнишь, в ту ночь небо закрывали тучи.

Мы стояли на площади и наблюдали за погрузкой имущества посольства в роскошную карету. Карета представляла собой такое же огромное, высокое и величественное сооружение, как галеон, и подобно галеону ее украшали орнамент и резьба, позолота и изображения рыцарей, сражающихся с чудовищами. Во второй экипаж, больше напоминавший полубаркас, поменьше и попроще, погрузили багаж.

Двор Птицы Тизель, в чьей королевской карете нам предстояло путешествовать, представлял собой сообщество богатых бюргеров, одевавшихся как рыцари и лорды древних времен и называвших себя в честь легендарных героев рыцарских романов. Они регулярно устраивали пиры в высоком дворце на площади Скаркрофт, оплачивали рыцарские турниры и другие развлечения во время фестивалей. Но сейчас большинство из них вместе с Королем года попали в плен к корсарам, а уцелевшие согласились одолжить карету посольству.

– Эта роскошная штука будет очень долго добираться до Селфорда, – сказал Кевин. – Разве не лучше отправить быстрого гонца?

– Гонец не удовлетворит тщеславия Гриббинса, – ответил я. – Он хочет торжественно въехать в Селфорд и стать заметной и значительной фигурой при дворе.

– А лорд Уттербак не будет возражать? – спросил Кевин. – Он намерен терпеть чванливого болвана?

– Уттербак не склонен возражать или что-то предлагать. Он и говорит-то с трудом, – заметил я.

– Понятно. – Кевин сделал кислое лицо. – Значит, Этельбайту зимой придется рассчитывать только на свои силы.

– Ну, зима, по крайней мере, прогонит пиратов. Их маленькие галеры не выдержат зимних ураганов, – сказал я.

Из сломанных дверей ратуши вышла небольшая группа: Гриббинс и Уттербак, судья Траверс, Кобб и сэр Стенли Мэттингли в дребезжащих доспехах. Когда экои высадились на Коровий остров, сэр Стенли вывел с Бараньего острова по влажной перемычке во время отлива всех домочадцев и максимальное количество овец и коз, пригнанных его пастухами. Домочадцы сэра Стенли расположились в лесу Эйли, где утоляли голод бараниной и оставались недоступными для корсаров; а надевший доспехи сэр Стенли примчался в Этельбайт на огромном боевом скакуне и провозгласил себя спасителем города.

Будучи секретарем совета, я запротоколировал на воске грандиозные дебаты между сэром Стенли и сэром Таусли Коббом, спорившими, кто из них более достоин должности лорда-наместника, отвечающего за оборону города. Оба вопили, ревели и делали громкие заявления, но в конце сэр Стенли сумел перекричать соперника и его двоих сыновей и занять желаемую должность. Сэру Таусли пришлось удовлетвориться местом лорда-хранителя, потерявшим всякий смысл, ведь под его началом ранее служили королевские солдаты, ныне либо погибшие, либо попавшие в плен.

В любом случае претендентов на эти должности утверждал король.

Мне эта сцена напомнила убогую комедию положений; при этом я не мог не отметить, что один из кандидатов презирал меня как сына мясника, а другой пытался убить всего несколько дней назад. Не отрывая глаз от восковой таблички всякий раз, когда сэр Стенли смотрел в мою сторону, я решил, что популярность среди военных при данных обстоятельствах мне не грозит.

К моей огромной радости, я узнал, что доярка Элла не пострадала. Мне нравилось представлять, как она лежит на постели из мха в лесу Эйли с обращенным к ночному небу личиком в форме сердца и отражающимся в ее темных глазах лунным светом.

«Думала ли она обо мне, – задал я себе риторический вопрос, – беспокоилась ли о моей судьбе, боялась ли за меня? Скорбела ли, не зная, жив ли я? Скучала ли по мне, лежа на зеленой постели?»

Гриббинс начал говорить, едва спустившись с лестницы ратуши. Ольдермен приготовил прощальную речь и был полон решимости произнести ее даже перед аудиторией из дюжины случайных прохожих, лакеев и слуг, собравшихся возле кареты. Стоя с уважительным видом, я обратил мысли к Элле, устало лежавшей на лесной постели. И тут я услышал тихий голос с акцентом Бонилле.

– Честолюбие достойно похвалы. Но продвижение вперед приходит в свое время, а отчаянно хватающийся за любую возможность мужчина рискует оказаться смешным.

Я повернулся к судье Траверсу и поклонился.

– Вы имеете в виду наше хвастливое посольство? – спросил я.

– Вовсе нет. – На губах Траверса появилась улыбка. – Если на то пошло, я имел в виду тебя и твое грандиозное прошение. – Он протянул руку и доброжелательно коснулся моего плеча. – Полагаю, ты взял с собой «Судебную риторику» в переводе Делварда, а не Роулингса?

Я почувствовал, что краснею.

– Да, милорд, я поступил именно так. – Делвард являлся частью нашей добычи из книжной лавки.

– Это хорошо. Я заверил ольдермена Гриббинса в твоих способностях, но он захочет проверить, на что ты годишься.

– Я очень на это надеюсь. – Мне показалось, что мои слова прозвучали слишком дерзко, и я понизил голос. – Благодарю вас, милорд, за вашу доброту.

– Полагаю, у тебя все получится в столице, – сказал Траверс, – в особенности если ты научишься скрывать честолюбие за маской покорности.

Я почувствовал, как мои губы кривятся от гнева.

– Увы, очень многое в последние дни заставляет меня испытывать смирение и покорность.

И вновь судья коснулся моего плеча.

– Мне кажется, юный Квиллифер, что я говорил о маске. – И он отвернулся.

– Пожалуй, это было чересчур загадочно, – прозвучал в другом моем ухе голос Кевина.

Я вздохнул и повернулся к нему:

– Нет, не слишком.

Судья Траверс предупредил меня о том, что не следует хвататься за каждую возможность, но вокруг я видел прямо противоположное: все с такой жадностью набрасывались на каждую освободившуюся должность, только что пена не шла изо рта от нетерпения. Почему я должен отойти в сторону, если все загребают обеими руками?

Наконец Королевское посольство спустилось со ступенек и направилось к карете, а я обнял Кевина на прощанье и двинулся за Гриббинсом. В нос мне ударил запах кожи. Достав из-за пояса короткий меч, я подобрал полы адвокатской мантии и уже собирался сесть рядом с ольдерменом. И вдруг обнаружил, что Гриббинс смотрит на меня слезящимися голубыми глазами.

– Что ты здесь делаешь? – спросил ольдермен.

– Я, сэр? – Его вопрос меня удивил. – Я собирался сесть. Или вы предпочитаете другое место?

– Молодой человек, – заявил Гриббинс, – ты слуга. Конечно, секретарь занимает более высокое положение, чем обычная прислуга, и тем не менее твое место наверху кареты или возле багажа в карете с лакеями.

Я слишком удивился, чтобы почувствовать себя оскорбленным.

– Как пожелаете, сэр.

Распахнув дверь, я собрался выйти, но Гриббинс задал еще один вопрос.

– Квиллифер, – сказал он, – тебе удалось найти отцовскую цепь? Я имею в виду золотую цепь члена городского совета.

Отказавшись от места, я не собирался больше ничего ему уступать.

– Она пропала при пожаре, – ответил я наиболее приемлемым для меня вариантом правды.

– Цепь принадлежит городу, – сказал Гриббинс, – а не тому, кто ее носил. Если ты найдешь, верни совету.

Судья Траверс уже объявил сбор средств для выкупа пленных у пиратов, и я, идя на поводу у гнева и разочарования, отдал половину денег из отцовского сейфа. Цепь я намеревался сохранить на память об отце – или, если потребуется, продавать по одному звену, чтобы жить в столице.

– Дом сгорел, – сказал я. – И вместе с ним погибла вся моя семья.

Аптекарь суетливо потряс головой.

– Ну, с этим уже ничего нельзя поделать. – Затем он нахмурился. – Вижу, у тебя есть меч.

– Я отобрал его у одного из корсаров, сэр.

– У твоего отца имелось разрешение на оружие?

Я заморгал. Вопрос уместности ношения оружия совсем вылетел у меня из головы.

– Нет, – ответил я. – Он не имел такого разрешения.

– Если твой отец не имел такого разрешения, – заявил Гриббинс, – значит, он не был джентльменом, из чего следует, что и ты им не являешься. Я ничего не имею против, но ты не должен прилюдно носить меч.

– В таком случае, – начал я и сделал гримасу законопослушного подмастерья, – могу я его спрятать до тех пор, пока не появится враг? Я бы не хотел встретиться с ними безоружным.

Пока Гриббинс размышлял, я посмотрел на лорда Уттербака и увидел в глазах молодого человека насмешливый блеск.

– Оставь меч у себя, – сказал Уттербак.

Гриббинс пожевал губу.

– Вы уверены, милорд? – спросил он. – Я намерен самым внимательным образом следить за выполнением правил, чтобы посольство не снискало сомнительной репутации.

Уттербак закрыл глаза и положил голову на мягкую бархатную подушку.

– Он может оставить меч при себе, – повторил он.

– Оставить его прямо сейчас? Я имею в виду, в настоящий момент? Или в столице? Разве это не будет нарушением?

Не дожидаясь ответа – даже не знаю, последовал ли он, – я забрался на крышу кареты, где слуги приветствовали меня усмешками. Компания слуг состояла из кучера, отличавшегося от других слышным за версту запахом бренди, и троих лакеев, вооруженных дубинками из твердой древесины и мушкетонами. Я уселся поудобнее и оглядел площадь, чтобы выяснить, увидел ли Траверс, как я выполнил этот полезный урок смирения, но, похоже, судья уже ушел.

Кучер щелкнул хлыстом, форейтор лягнул ведущую лошадь специальным сапогом, огромная карета со стоном пришла в движение, покачиваясь, покатила по площади и выехала на почти пустую улицу Восточных ворот, где остовы сгоревших домов зияли среди уцелевших, точно пеньки сломанных зубов в улыбке призового бойца. Я не мог не сравнить этот унылый вид с шумной толпой на Королевской улице, виденной мной всего несколько дней назад, – множество матросов и мелких торговцев, возчиков и владельцев лавок – людской поток разливался по венам города.

Очень скоро карета миновала ворота и выехала из города. Стоял чудесный осенний день, солнце светило ярко, воздух оставался прохладным, и я получал удовольствие от поездки под открытым небом.

Я посмотрел мимо двух сидевших сзади лакеев на исчезавший в дымке Этельбайт. Перед налетом экои у нас проживало восемь тысяч человек, плюс еще шесть или восемь в ближайших деревнях, поместьях и на фермах. Корсары увели не менее четырех тысяч, если верить не самой точной оценке судьи Траверса, но они не смогли бы забрать больше, даже если бы захотели, – вероятно, такого желания у них не было, потому что рейд и без того оказался максимально удачным, вероятно, они и мечтать не могли о такой добыче.

Корсары увели столько пленных, сколько смогли поднять корабли.

По большей части забрали лучшее. После штурма портовой стены на веревках и веревочных лестницах – а моряки в этом мастера – они без проблем захватили Речные ворота, разбившись на несколько отрядов, у каждого из которых имелась своя задача. Новые ворота пали с такой же легкостью, как и порт, и вскоре враги контролировали все ворота города. Далее им оставалось лишь собрать добычу и пленных, атакуя самые богатые районы города и растекаясь от центра во все стороны.

В плен попали лорд-мэр, большая часть ольдерменов, лорд-наместник и смотритель замка, а также богатые купцы вроде Грегори Спеллмана. Банки были разграблены, экои унесли даже контракты и договоры. Несколько сотен человек, оказавших сопротивление, они убили, и еще столько же, когда выяснилось, что за них не удастся получить выкуп.

Теперь, после утраты лучшей части населения, выжившие начали споры из-за того, что осталось. Коббы, сэр Стенли, Гриббинс и пассивный Уттербак копались в пепле и готовились получить новые титулы и должности.

Но никто не говорил о самом (по крайней мере, для меня) очевидном: город предали. Тот, кто хорошо знал дельту, провел вражеские корабли по извилистым каналам, отделявшим Этельбайт от моря, и направил корсаров туда, где жили самые богатые горожане. Рейд был явно спланирован превосходно знавшим город человеком.

Я сказал себе, что, быть может, разумнее не думать об этом сейчас. Поиски предателя могли принести разрушительные последствия, в особенности если он уплыл из города вместе с новыми друзьями, чтобы получить свою долю добычи. В лучшем случае найдут козла отпущения и повесят, а настоящий злодей останется на свободе.

И все же для меня отыскать предателя – значило найти убийцу моей семьи, поэтому мой разум отчаянно пытался обнаружить имя, увы, никак не дававшееся. Человек, ненавидевший город, или тот, кто пережил разорение и таким омерзительным способом решил восполнить свои потери.

Я так и не нашел подходящего имени. Карета катилась по дороге на восток, оставив позади разоренный город и его тайны.

Глава 5

Спустя семь дней я сидел за столом в таверне «Мужчины и девушки» в порту Амберстоуна и скрипел пером по листу бумаги.

«Достойному и уважаемому торговцу тканями Кевину Спеллману, от его школьного товарища, посла без верительных грамот Квиллифера, привет.

Королевское посольство уже третью ночь проводит в Амберстоуне, так как господин Гриббинс еще не успел собрать приветствия от всех его обитателей. Сегодня вечером состоится еще один званый обед в зале гильдии и наутро – завтрак за счет Уважаемой гильдии аптекарей, а поскольку блеск и важность посольства не знает предела, господин Гриббинс будет полон напыщенной риторики и цветистых обращений, и каждое из них вложит ему в уста несчастный секретарь, который кормит тщеславие посла словесными леденцами, – так леди балуют своих спаниелей. Вне всякого сомнения, нация не видела более смехотворных церемоний с тех пор, как Глупый претендент шел на казнь, полагая, что шествует к трону.

Логорея аптекаря сопровождалась молчанием лорда Уттербака, переносившего его лепет, не удостаивая Гриббинса ни единым словом. Его апатия производит сильное впечатление, иногда мне кажется, что он просто идиот. (Тебе понравилась “логорея”? Я придумал.) Полагаю, ты уже слышал о смерти от внезапной болезни доброго короля Стилвелла в Бретлинтон-Хэд, во время переезда в Хауэл. Три дня назад мы встретили курьера, который вез эту весть с почтой в Этельбайт. Да упокоят боги душу короля, если о нем не позаботится Паломник.

Король пересек море еще до того, как корсары атаковали Этельбайт, поэтому наше посольство не успело бы его застать, даже если бы мы скакали на самых быстрых лошадях королевства. Но курьер сказал, что принцесса все еще находится в Селфорде и будет там оставаться до тех пор, пока новая королева Берлауда не коронуется на Холме. Так как монархи часто сопровождают свое восхождение на престол актами щедрости, я надеюсь тронуть сердце ее величества и убедить ее оказать помощь нашему городу, во всяком случае, если мы успеем прибыть до того, как наши спины превратятся в осколки от рытвин тянущейся вдоль побережья дороги.

Мне сказали, что это худшая дорога в королевстве. Все, кто направляется на восток или запад вдоль побережья, предпочитают более быстрое путешествие по морю, поэтому дорога существует только для тех, кто живет вдоль нее, но их трудов и чувства долга недостаточно, чтобы поддерживать ее в приличном состоянии. Огромная карета Королевского посольства проехала по этому пути, как катающийся по пляжу кабан, подпрыгивая на камнях, рытвинах и кривых колеях, в результате я постоянно стучал зубами, а мои мозги дрожали, точно студень. На второй день я перебрался в багажную карету, после чего спине стало хотя бы немного легче.

Прибрежная дорога не всегда вела нас вдоль берега, но, когда мы ехали вдоль самой воды, я видел в открытом море темные полубаркасы корсаров, рыскавшие в поисках новых пленников. Интересно, подумалось мне, станут ли они устраивать засады на дороге – и придется ли мне использовать мой смехотворный меч.

Скорее уж потребуются ноги. Один раз я уже сбежал от корсаров, постараюсь не оплошать и во второй.

Из-за того что астролог настоял на отправлении в путь днем, а не утром, мы добрались до первого постоялого двора уже после полуночи – и ворота, разумеется, оказались закрыты для защиты от корсаров. В конце концов владельца удалось разбудить, и он пустил нас внутрь. Еды не было. Хвастливый аптекарь заявил, что мне не положена кровать, поэтому я завернулся в плащ и улегся на скамье в бане – по крайней мере, в чистоте.

На второй день мы сумели преодолеть серию скалистых гор и проехали над прелестной бухтой Ганнет. Тебе она известна? Вода там глубокая, от юго-восточных штормов ее защищает заросший соснами полуостров, а с запада скала, заселенная стремительными морскими птицами. Там жили рыбаки, но, едва заметив вдали полубаркасы корсаров, сразу же сбежали в горы, в специально построенные на этот случай убежища сухой кладки, как у пастухов. Бухта Ганнет могла бы стать прекрасной гаванью, если бы скалы не отсекали ее от торговых путей и если бы здесь протекала широкая река, вроде Остры или Саелле, что позволяло бы доставлять произведенные в прибрежной зоне товары. Но из-за отвесных утесов рыбакам пришлось отказаться от торговли, жить в домах из сплавного леса и жениться на собственных кузинах.

На вторую ночь Королевское посольство снова добралось до постоялого двора после наступления темноты, но там шло собрание деревни, а в заполненном народом зале пахло жарящимся мясом. Августейшая особа страдала из-за того, что ему пришлось делить зал с обычными людьми – столь невежественными, что они даже не знали, как следует выказывать уважение, ведь он желал, чтобы ему подали хлеб из белой муки, а не черный из муки грубого помола. (Милорд Уттербак, напротив, ел черный хлеб с нескрываемым удовольствием, совсем как простолюдин.)

Меня не посчитали достойным сидеть за одним столом с августейшей особой, но я быстро подружился со служанкой по имени Люси, обладательницей блестящих глаз и алых волос. В результате я получил превосходный ужин, угостился похлебкой из лука, гороха и морковки с кусочками бекона и белой рыбы; далее последовал жареный перепел и здоровенный кусок оленины, а увенчалась трапеза сыром. Не обошлось и без подогретого вина со специями. Я уверен, что знаменитый гурман, император Филипп, не пробовал ничего лучше – все его бастарды питались овсянкой. (Тебе понравился “гурман”? Я его только что придумал.)

Мне вновь сказали, что я не получу кровати, и предложили спать в конюшне с другими слугами, однако моя новая подруга Люси жила в маленьком домике, рядом с постоялым двором, и мы всю ночь согревали друг друга с помощью глинтвейна. Я пришел на завтрак счастливым и отдохнувшим, а оба посла провели отвратительную ночь с гораздо менее приятными компаньонами – у обоих на коже краснели пятна от укусов насекомых. К счастью, мне по-прежнему не нужно было ехать с ними в одной карете – оба постоянно чесались, я же испытывал огромное удовольствие, наблюдая со стороны за их страданиями.

Следующие три дня путешествия к Амберстоуну прошли как утомительное повторение пройденного: ужасная дорога, нищета расположенных вдоль обочины деревень, отвратительная компания, а также тучи, дождь – и никаких тебе удовольствий. Мне не удалось встретить подобную Люси девушку, готовую прогнать скуку, и больше ни одной постели, ни с насекомыми, ни без.

Однако солома в конюшнях служит примером простой деревенской радости и к тому же не дает замерзнуть.

Последние три ночи подряд мы проводим в городе, в гостях у графа Олдера, кузена милорда Уттербака. Я спал под крышей, не в лучшей, но и не в самой плохой постели. Послы побеседовали с лордом-правителем, рассчитывая, что он отправит часть своих солдат для защиты Этельбайта и Нового замка. Насколько я понял, им удалось прийти к соглашению, так что наше путешествие уже нельзя назвать совершенно напрасным. А настоятель обещал прислать монахов! А посему тебе гарантированно философское утешение, даже если будет грозить бедность и голод.

Кроме того, послы много раз принимали ванны, и в результате им почти удалось избавиться от вшей. Мы вместе с монахами до сих пор молимся за их успехи.

Теперь, когда мы добрались до города, я избавился от кошмара карет и купил себе лошадь, немолодого мерина гнедой масти, еще сохранившего немало сил со времен своей молодости, как заверил меня продавец.

Я немного на нем прокатился и понял, что мерин обладает очень легким аллюром. Его зовут Гренок, в честь любимого вида еды.

Я надеялся, что дальнейший путь до Селфорда мы проделаем по морю, но экои блокировали побережье даже возле города. Людей брали в плен на глазах у горожан, пушки форта открывали огонь по пиратам, но им не удалось потопить ни одного вражеского корабля. В городе снарядили к бою принадлежащий маркизу Стейну могучий галеон. У него четыре мачты, он вооружен сорокадвухфунтовой пушкой на нижней палубе и кулевринами на верхней, а также множеством фальконетов, стоящих на носу и на корме. Очень скоро он выйдет в море, и я не могу представить, что корсары против него выстоят, даже весь их флот целиком, если он соберется вместе. Разве что если вдруг начнется полный штиль и полубаркасы смогут подойти к галеону на веслах и взять его на абордаж.

Кроме того, в городе в ближайшую неделю ожидают прибытия королевских кораблей.

Остается надеяться, что корсары будут окружены на Коровьем острове, если на то будет воля богов.

Но я забыл рассказать тебе о хороших новостях! Твой корабль “Метеор” прибыл в Амберстоун, груженный оливками, фигами, соленой рыбой и бочками с вином из Варселлоса! Я знаю, ты опасался, что корсары могут захватить его с грузом, но он прибыл в порт до того, как они появились, и теперь ему ничего не угрожает. Ныне ты можешь радоваться и рассчитывать, что твое состояние начнет постепенно восстанавливаться.

В настоящий момент между нашими послами возникли разногласия относительно следующего шага: следует ли нам продолжить движение по прибрежной дороге, чтобы через четыре или пять дней прибыть в Ньютон-Линн, откуда мы сможем за три дня добраться на корабле до Селфорда, или проделать весь путь до Селфорда по дороге Мавор. Последний вариант пути существенно короче, но он проходит через горы, а про них говорят так: “Там сплошные подъемы и совсем нет равнины”. Большой карете будет трудно преодолевать такие препятствия, и на это уйдет не менее двенадцати дней. Я ратовал за Ньютон-Линн и морской маршрут, милорд Уттербак согласился со мной в своей обычной, едва слышной манере; однако августейшая особа все еще не готов отказаться от торжественного въезда в Селфорд, где все должны будут упасть на колени, увидев карету, достойную бога, поэтому я опасаюсь, что нам предстоит долгое путешествие по горам. Впрочем, какое это имеет для меня значение? Теперь я буду ехать верхом на собственной лошади! А карета может хоть провалиться в болото – вместе с августейшей особой.

Надеюсь, ты не против того, что я посматриваю на женщин. Я хочу сохранять благородство в отношениях с прекрасным полом, а потому стараюсь быть откровенным.

Мои пустые разговоры безобидны и больше похожи на комедию, чем на романтические приключения. О чем ты со временем узнаешь».

Я оторвался от письма, услышав на набережной стук каблуков, и увидел темноволосую молодую женщину изумительной красоты, шедшую с корзинкой турнепса на плече. Яркие пучки зелени колыхались у нее за головой, словно солдатский плюмаж. Она встретилась со мной взглядом и некоторое время не отводила глаз, потом отвернулась и зашагала дальше. Я посчитал несправедливым, что столь прекрасная женщина носит тяжести, и быстро уложил письменные принадлежности в картонную коробку, намереваясь помочь ей донести турнепс, но тут увидел, что вслед за ней идет лорд Уттербак.

Одежда Уттербака соответствовала его положению – ярко-синий и желтый цвета, розовые галуны, изысканный орнамент, вышивка и белевшая в открытом вырезе камзола атласная рубашка. На бедре висела шпага с бронзовым эфесом, голову венчала шляпа с плюмажем и бриллиантовой булавкой. Во время путешествия я успел привыкнуть к тому, что Уттербак носил обычную скромную одежду, поэтому сейчас его парадный нарядный вид меня удивил.

Однако Уттербак не кичился своим статусом, не важничал в роскошных одеждах, а смотрел на дорогу, сложив обе руки за спиной, под накидкой, отороченной черными вороньими перьями.

Уттербак помедлил, словно обдумывая мысль, только что пришедшую ему в голову, потом поднял взгляд, и на его лице появилось легкое удивление, словно он только сейчас понял, где оказался. Потом он увидел меня и узнал.

Я подошел к нему с лицом уважительного придворного:

– Милорд.

Уттербак заморгал.

– У тебя ко мне поручение? – спросил он.

– Нет, милорд. Я сидел в таверне и писал письмо, когда увидел, как вы прошли мимо.

Пожалуй, лорд Уттербак обдумывал мои слова дольше, чем они того заслуживали, а затем задал вопрос, показавший, что его разум далек от причала, писем или таверн:

– Йомен Квиллифер, согласен ли ты с утверждением Эйдрича Паломника о том, что цель человека может быть найдена только при принятии Необходимости?

Я сильно удивился и смог ответить лишь после некоторых раздумий.

– Думаю, это сильно зависит от определения Необходимости и, вероятно, все как раз наоборот.

– Некоторые называют противоположность Свободой.

– Милорд, – сказал я, – мне будет трудно презирать Свободу.

– Пройдись со мной, – предложил Уттербак.

Я зашагал в компании с ним, и сын графа тут же вернулся к беспокоившей его проблеме.

– Сострадательный Паломник сказал: «Свобода – это иллюзия», – заметил Уттербак. – Первое движение привело к созданию мира, после чего оно вызвало к жизни новое движение – и так продолжалось до тех пор, пока не появились мы, в нас возникли принуждение и желание, а мир вокруг наполнился людьми, их стремлениями и прочими заботами, так что достичь свободы стало невозможно.

– И все же, – возразил я, – если я наклонюсь и подниму камень, а потом брошу его в реку, он полетит в воду. Камень не обладает свободой воли в данной ситуации, напротив, складывается впечатление, что он повинуется моей воле, так же, как плечо и рука.

Уттербак замедлил шаг, взял меня за руку и развернул к себе. Его карие глаза смотрели прямо в мои с расстояния нескольких дюймов.

– Ты желаешь женщин? – спросил он.

В голове у меня, возбужденно размахивая крыльями, заметались лихорадочные, дикие мысли, меня удивили смена темы и неожиданная близость графского сына. Ужасно захотелось сделать шаг назад, но я остался стоять на месте.

– Да, милорд, – сказал я.

– Как и я, – к моему облегчению ответил Уттербак. – Но вот что важно: желаем ли мы их по собственному выбору или в силу Необходимости, заложенной в нас природой? Возможно, путь к истинной Свободе состоит в отказе от желаний, присущих нам?

Я напялил маску невинного мальчика-хориста.

– Про себя могу сказать, – заявил я, – что следую заветам Паломника и не сопротивляюсь диктату Природы.

Уттербак улыбнулся и отпустил мою руку. Он снова зашагал по причалу, и я пошел за ним. Мысли у меня в голове смешались и пришли в беспорядок от дикости ситуации. За время путешествия лорд Уттербак произнес не больше дюжины фраз, обращаясь ко мне, а сейчас неожиданно готов обсуждать философские вопросы. Неужели именно эти идеи занимали лорда все время, проведенное в пути? Возможно, они помогали ему переносить общество Гриббинса?

– Необходимость сделала меня лордом, – сказал Уттербак. – У меня нет заслуг, делающих меня достойным сыном моего отца. Но являются ли сами лорды Необходимостью? И вызвано ли Необходимостью мое поведение лорда?

– Разве у вас не больше Свободы, чем у других? – осторожно начал я. – У вас есть богатство, вы приняты при дворе, вассалы и благородные родственники вас поддерживают, у вас имеются привилегии…

– Но в некоторых аспектах у меня меньше Свободы, чем у большинства. Я должен жениться на женщине, выбранной для меня отцом. Я могу посетить двор, но только тогда, когда меня отправит туда отец. Если я пойду на войну, то только с разрешения отца или вместе с ним. По выбору отца я поступлю на военную службу, чтобы во всем поддерживать его союзников и бороться с противниками. Даже друзей и врагов я не выбираю сам.

– Нет бесчестья в повиновении отцу. Таковы обычаи. А когда вы вступите в права наследства, то станете повиноваться только самому себе.

– О, тогда все будет еще хуже. – Уттербак рассмеялся. – Мне придется самому находить союзников и врагов. Придется искать способы усиления власти, стараться выгодно женить своих детей, чтобы получить преимущество, и изо всех сил стремиться упечь врагов за решетку или отправить на эшафот.

– Не могу поверить, что у вас нет иного выбора, – сказал я.

– В таком случае мы возвращаемся к исходному вопросу. Можно ли считать Необходимостью для лорда вести себя, как лорд?

Уттербак дошел до конца причала, где мощный деревянный причал слегка просел на древних сваях. Здесь стоял на якоре галеон «Неотразимый», и его полубак отбрасывал тень на пирс, а по трапу один за другим поднимались носильщики с припасами.

– Ты видел корабль Стейна? – спросил Уттербак.

– Я как раз писал о нем другу. У меня создалось впечатление, что он один способен прогнать корсаров от наших берегов.

– Только если вступит с ними в сражение, – сказал Уттербак.

Я удивился:

– А что еще он может сделать?

Уттербак провел пальцами по темной заостренной бородке, прищурился и взглянул на причал.

– Уже две недели как «Неотразимый» вернулся после путешествия на север с грузом древесины, смолы и скипидара. Восемь дней назад прибыл курьер от маркиза с приказом готовить корабль к боевым действиям. Ранее большие пушки унесли в трюм, чтобы освободить место для груза, а теперь все шестьдесят пушек потребовалось вернуть и разместить на трех палубах. На борт доставляют порох, ядра и другие припасы, кроме того, они вербуют способную сражаться команду… количеством не менее шестисот человек. Стейн рассчитывает выйти в море в течение следующей недели.

Я напряженно размышлял с той секунды, когда услышал цифру: восемь дней.

– Где находится поместье лорда Стейна? – спросил я.

– В Аллингхэме, в горах. Путь туда занимает всего четыре или пять дней в северо-западном направлении.

– Значит, – медленно проговорил я, – он отдал приказ готовить корабль к войне до того, как узнал о нападении на Этельбайт.

Легкая улыбка тронула уголки губ Уттербака.

– Именно.

– А он мог знать заранее, что корсары нападут на наш город?

Уттербак пожал плечами.

– Сомневаюсь, что они сообщили ему о своих планах, – сказал он.

– Быть может, он нанял прорицателя? – предположил я.

– И попросил его обратить особенное внимание на океан в надежде, что флот корсаров прибудет к нашим берегам впервые на памяти целого поколения? Полагаю, Стейна, живущего высоко в горах, не особенно заботит безопасность побережья.

– Значит, он собирается на кого-то напасть, – предположил я. – Но на кого? Мы ни с кем не воюем.

– Может быть, стоит подумать о том, что этот великий аристократ считает Необходимостью.

И я подумал, но не сумел прийти ни к одному выводу.

– Вы превосходно описали обычаи аристократов, – осторожно проговорил я. – И напомнили мне, что аристократы образуют союзы друг против друга, полагаю, в истории найдется немало таких примеров, но я не припомню случаев, когда один союз аристократов совершал бы морскую атаку на другой, по крайней мере, не в мирное время.

Ответ Уттербака последовал мгновенно.

– Разве в Дьюсланде царит мир?

– Если не считать корсаров.

– А внутри собственных границ? – спросил Уттербак.

Я колебался.

– Король мертв, – сказал я.

– Стилвелл мертв. И кого он оставил на троне?

– Двух принцесс. – Тут мною завладела ошеломляющая идея. – Неужели принцессы воюют между собой?

– Мир – это больше, чем две принцессы, йомен Квиллифер. – Уттербак поднял затянутую в гладкую перчатку руку и начал загибать пальцы. – Принцессы. Молодая королева Лорел. Три бывшие королевы, ведь они еще живы и у каждой полно благородных родственников и сторонников. Есть еще три или четыре незаконнорожденных дочери, хотя они не играют большой роли, потому что их семьи не обладают влиянием. И еще сын-бастард, Клейборн, выросший при дворе, чья мать, графиня Терна, недавно подтвердила свои права, но позднее вышла замуж за герцога Адриана, владеющего богатыми землями в Бонилле. Клейборн популярен при дворе – приятный молодой человек, остроумный, красивый и обаятельный, он во многих отношениях напоминает своего отца, если не брать во внимание безумную лень. У него полностью отсутствует тщеславие, но многие скажут, что из него получится хороший король. Принцесс вырастили матери, однако ссылка сделала их недостаточно популярными, им не хватает известности.

У лорда оказались загнутыми все десять пальцев. Я посмотрел на его изысканные перчатки.

– Вы хотите сказать, что Клейборн может попытаться захватить трон?

– Возможно, он сам, или его склонит к восстанию мать, лишившаяся престола по милости своего глупого первого мужа, наотрез отказавшегося дать ей развод даже после того, как его попросил сам король. С тех пор миледи Терна постоянно чувствует отсутствие спинки трона за спиной.

Мой взгляд вновь обратился к могучему галеону, стоявшему у причала.

– Значит, лорд Стейн готовится к гражданской войне. И на чьей стороне?

– Он друг графини, ведь еще в прежние времена герцог состоял в союзе со Стейном. Лорд постоянный гость застольных пиров бастарда. Я ничего не знаю о его отношениях с нынешней королевой и существуют ли они вообще.

Я задумчиво посмотрел на бочки и другие припасы, которые поднимали на борт галеона в сетях, перекинутых через нок-рею над трюмом.

– Если Стейн намерен присягнуть королеве Берлауде, – заметил я, – ему нет нужды подниматься на борт боевого корабля, достаточно приехать в Селфорд из собственного поместья, что займет всего три или четыре дня. И нет необходимости никуда плыть, если бастард Клейборн находится там, куда можно добраться по суше.

Уттербак махнул рукой.

– К какой из партий принадлежит лорд-наместник? Вот в чем вопрос. Стейну могут позволить плавать свободно, в то время как меня бросят в тюрьму. – Уттербак нахмурился. – Как бы мне хотелось узнать мнение отца по этому поводу. Мне известно, что он хорошо относится к Клейборну и является одним из любовников его матери, но я не имею ни малейшего представления, достаточно ли сильна чувственная связь между ними, чтобы он вступил в ряды мятежников. – Он снова взглянул на галеон. – Интересно, захотел бы отец, чтобы я присоединился к Стейну на борту корабля?

– И что же в итоге, – задумчиво проговорил я, – посчитает Необходимостью великий аристократ?

– Ха. – Мои слова вызвали у Уттербака мрачную улыбку. – Секретарь становится дерзким, чтобы обратить слова господина против него.

– Господин ведет себя легкомысленно, – парировал я, – когда говорит о восстании в присутствии слуги. – Я шагнул к Уттербаку и зашептал ему на ухо: – Мы ничего не знаем о том, вспыхнет восстание или нет, потому что корсары заперли нас здесь, и мы не можем получить новостей с моря. Давайте возьмем лошадей и поскачем в Ньютон-Линн, я не могу представить, что экои заплыли так далеко на север, а там наверняка нас будут поджидать новости.

Уттербак бросил на меня оценивающий взгляд:

– Неужели ты настолько любишь риск? Или так мечтаешь о приключениях, что готов участвовать в восстании?

– Я только что все потерял, – ответил я. – Семью, состояние, будущее. Один принц не лучше и не хуже другого, если он будет щедрым к своим сторонникам.

Уттербак не сводил с меня внимательного взгляда.

– А ты готов к более серьезным испытаниям, чем в Этельбайте? Ведь, если начнется гражданская война, разграбление городов станет таким же обычным делом, как пятна на шкуре леопарда.

Я почувствовал, как внутри у меня все сжалось. И не нашел слов для ответа. Уттербак положил руку мне на плечо.

– Я тоже не настолько кровожаден, – сказал он утешительным тоном. – Тут нет никаких сомнений.

Он вздохнул, повернулся и тяжелой поступью зашагал по причалу обратно. Я присоединился к нему.

– В качестве одного из принципов своей философии Паломник предлагает бесстрастное подчинение диктату Необходимости – как первое из всех достоинств, – сказал Уттербак. – Поэтому я вручаю себя судьбе и буду продолжать участвовать в печальном и бесполезном посольстве, покуда Необходимость не вынудит меня сменить курс. – Он пожал плечами и оглянулся на меня. – И тогда я буду послушным сыном, а если не получится, стану послушным заключенным в тюрьме, коль скоро того захочет судьба.

– Как пожелает милорд, – сказал я. – Однако скромный секретарь хочет напомнить господину, что существует и другое направление, еще не затронутое в нашем обсуждении.

– О, всегда есть возможность уйти в монастырь! – Уттербак усмехнулся и насмешливо поклонился, взмахнув шляпой с перьями. – Хозяин благодарит секретаря и позволяет ему вернуться к недописанному письму с надеждой, что секретарь сохранит содержание нашей беседы в тайне.

Я поклонился:

– Конечно, милорд. Секретарь прекрасно понимает, что не стоит писать о достоинствах восстания в послании, доступном любому, кто пожелает его вскрыть и прочитать.

Но даже без пересказа разговора с Уттербаком мне пришлось снабдить письмо к Кевину очень длинным послесловием.

Рассказ о возможном восстании Клейборна я представил как один из слухов, гулявших в порту, точно так же, как и предположение, что «Неотразимый» готовят к войне – и вовсе не с корсарами. Если даже какая-то часть предположений окажется правдивой, то Этельбайт не сможет получить помощь будущей зимой, и едва ли кто-то ему посочувствует.

Я начал понимать, как мало мой родной город интересовал страну и какими незначительными и мелкими становились его тревоги на фоне интриг сильных мира сего.

Королевское посольство выехало в путь поздним утром, после долгого завтрака с гильдией аптекарей. Тучи закрыли небо, и в середине дня начался холодный дождь. Я взял с собой длинный плащ, позаимствованный, как и остальная моя одежда, из брошенного дома. Плащ из овечьей шерсти оказался очень теплым, а в его просторном капюшоне поместилась шапочка.

В целом я чувствовал себя неплохо, но пожалел, что не купил накидку из непромокаемой ткани. Дождь не прекращался весь день, и к вечеру путешествие стало по-настоящему отвратительным.

Мой новый гнедой мерин, Гренок, шедший иноходью, с легкостью отмахивал версту за верстой, и я получил бы от поездки удовольствие, если бы не бесконечный дождь. Я подкупил Гренка его любимой едой и утешал себя тем, что больше не должен сидеть в раскачивающейся карете, пусть и ценой дождя и холода.

Я не могу назвать себя прирожденным всадником и после первого дня едва ходил от боли во всем теле. Но путешествие продолжалось. Боль отступила, и у меня появилось ощущение, что между мной и мерином возникло понимание, пусть и основанное на подкупе.

Дорога Мавора находилась в лучшем состоянии, чем Прибрежный путь, но погода заметно усложнила наше положение. В течение пяти дней карета катилась вперед под дождем, большие колеса разбрасывали в стороны водяные струи, когда мы пересекали пруды, лагуны и фиорды. Периодически карета застревала в грязи, и тогда ее приходилось выталкивать на более твердую землю.

Наконец дорога начала подниматься в горы, по холмам с крутыми склонами, заросшими лиственными деревьями. Здесь состояние дороги стало хуже, и временами она полностью скрывалась под водой. Бухты и реки разлились между холмами, и, хотя берега некоторых соединялись мостиками, большинство приходилось преодолевать вброд, а стоявшая высоко вода все усложняла. Над дорогой возвышались старые замки, многие специально разрушили, привели в негодность и обратили в руины, чтобы помешать разбойникам в них укрыться. Вскоре Гриббинс и Уттербак снова начали чесаться, а я наслаждался ночлегом на свежей соломе.

Нам не попадались скакавшие навстречу по дороге курьеры – и никто не сообщал новостей о войне, восстании или смерти королей.

Иногда склоны становились такими крутыми, что пассажирам приходилось покидать большую карету и идти под дождем, что ужасно досаждало Гриббинсу. Его высокий раздраженный голос разносился по дороге, и я с радостью подгонял своего мерина, чтобы слышать только пение птиц и стук копыт, эхом отражавшийся от деревьев.

На третий день в горах погода наконец изменилась, и широкие золотые лучи солнца обрушились, подобно колоннам света, на покрытую зеленью местность, а над листвой и вершинами гор появился густой туман.

Горные хребты уже не казались такими крутыми, как те, что остались у нас за спиной, и я почувствовал, что скоро мы покинем горы и спустимся в роскошную местность, долину реки Саелле.

Позднее, тем же утром, дорога спустилась в длинную ложбину, рядом бежал быстрый чистый ручей, над которым склонялись ивы. Листья только начали темнеть, и яркое солнце сияло золотыми и алыми вспышками на зеленых ветвях, свисавших над водой.

Я на несколько сот ярдов опередил посольство, наслаждаясь плавным аллюром Гренка по запущенной дороге, радуясь кипящей жизни в ложбине, где птицы пели в ветвях деревьев, а река смеялась, пробегая по камням.

За поворотом я придержал коня, увидев, что поперек дороги лежит древняя ива, преграждая путь, и практически сразу понял, что дерево упало не от старости – его спилили. Птицы смолкли, и я почувствовал в воздухе слабый запах дыма – не древесного, а с привкусом серы, как у запального фитиля.

Мое сердце гулко забило в набат, я тут же развернул Гренка и ударил пятками по бокам гнедого. Немолодая лошадь от удивления чуть помедлила, а потом поскакала вперед изо всех сил. Очень скоро Гренок мчался галопом, а я размахивал рукой и кричал:

– Засада! Разбойники! Засада!

Трое лакеев, кучер и форейтор смотрели на меня с одинаковым выражением идиотского удивления. Кровь застыла у меня в жилах, когда я понял, что Королевское посольство оказалось практически беззащитным – трое лакеев были вооружены мушкетонами, но дожди давно промочили фитили, а слуги ровным счетом ничего не сделали, чтобы восстановить запалы. Теперь кремневые ружья уже не могли служить огнестрельным оружием, превратившись в неудобные дубинки.

Затрещали выстрелы, белый дым стал подниматься над зеленым берегом вдоль дороги, толпа диких мужчин выскочила из укрытия и побежала что есть мочи вслед за мной.

Разбойники прятались за поваленным деревом, и теперь им пришлось преследовать меня, поскольку я предупредил о них посольство. Однако они не стали менее опасными от того, что им пришлось пробежать сотню ярдов. Я оглянулся через плечо и увидел, что разбойников около дюжины и все вооружены мечами, пиками или секирами.

Я сделал мысленные подсчеты, и все они привели к очевидному неутешительному выводу: посольство ограбят, а делегатов побьют или убьют. Я, с моим маленьким мечом и престарелым мерином, никак не мог повлиять на исход битвы, поэтому посчитал разумнее всего спасать собственную жизнь.

В конце концов, кто-то должен доставить послание о трагической участи Этельбайта в столицу.

Гренок промчался мимо большой кареты стремительным галопом. Багажный экипаж, где сидели слуги, только сейчас начал притормаживать, кучер привстал, чтобы получше рассмотреть приближавшуюся катастрофу. Я промчался мимо, и на мгновение сердце у меня в груди радостно запело, когда я увидел пустую дорогу… но тут на нее вышел мужчина, который преградил мне путь.

Это был старый седобородый человек в плоской шляпе. На плечи он набросил потускневшее одеяло; пара тяжелых, точно ведра, сапог болталась на тонких ногах. В руках с крупными ладонями он держал копье.

Я решил, что, если уж разбойник посчитал необходимым встать у меня на пути, мой долг сбить его с ног. Поэтому пригнулся к шее лошади и ударил ее пятками по бокам.

Старик шагнул вперед, принялся размахивать копьем вверх и вниз, как мухобойкой, и закричал:

– Хой! Хой! Хой!

Гренок, увидев похожее на пугало явление, оказался перед нелегким выбором. Судя по всему, он решил серьезно отнестись к своему преклонному возрасту, а также учесть мои совершенно непонятные нападки и крики – не говоря уже о полном отсутствии гренков в качестве стимула – и в результате застыл посреди дороги.

Мир вокруг меня перевернулся, я перелетел через шею лошади и приземлился на спину посреди дороги, дыхание у меня перехватило, и я мог лишь отчаянно ловить ртом воздух, когда пожилой разбойник в огромных сапогах подошел ко мне и приставил острие копья к моему горлу.

– Ты сдаешься? – произнес его беззубый рот. – Или мне вырезать твой желудок?

Не в силах дышать или говорить я молча вскинул руки и сдался.

Глава 6

Думаю, путешествие в лагерь разбойников заняло два или три часа. Они связали мне руки за спиной, а для того, чтобы я не запомнил путь, на голову надели мешок из грубой ткани. Тропа поднималась и опускалась, мы пересекали ручьи. Один из разбойников шел рядом со мной, чтобы помогать сохранять равновесие и преодолевать препятствия. Однако он вовсю развлекался, позволяя мне спотыкаться и падать, а однажды я с головой оказался в воде, и к тому моменту, когда мы добрались до лагеря, моя одежда стала мокрой, разбитые колени обильно кровоточили, а на лице остались глубокие царапины от веток, хлеставших меня сквозь мешок.

Последняя часть нашего путешествия шла вдоль реки, я слышал журчание воды и ощущал ее свежий аромат.

Меня заставили подняться по каменным ступенькам и втолкнули туда, где земля была вымощена булыжниками, их покатые спины я чувствовал сквозь подошвы сапог. Звуки вокруг меня – грохот лошадиных копыт, шум шагов, резкий смех и грубый обмен приветствиями – сопровождались эхом, и я решил, что мы находимся в замкнутом пространстве.

У меня появилась возможность перевести дух. Мешок из грубой ткани с меня сняли, я тряхнул головой, чтобы отбросить волосы с лица, и обнаружил, что нахожусь в одном из старых фортов, расположенных в горах. Чтобы сделать форт бесполезным для разбойников, его стены пробили в двух местах, а вход в крепость разрушили; тем не менее разбойники устроили убежище среди развалин.

Я жадно втягивал в себя воздух с ароматом древесного дыма, стоя в одном строю с другими пленниками. Лорд Уттербак, как я отметил, не получил заметных ранений и сейчас растерянно озирался по сторонам. «Быть может, – подумал я, – он утешает себя рассуждением о том, что все случившееся продиктовано Необходимостью».

Вокруг нас бродили грабители, глядя на пленников, как волки смотрят на потерявшегося теленка. Вблизи преступники оказались еще страшнее, чем в тот момент, когда атаковали нас на дороге, я видел следы увечий, оставшихся после предыдущих преступлений: отсеченные уши, щеки, обезображенные королевским клеймом, отсутствующие фаланги пальцев или руки, изувеченные пыточными тисками.

Несмотря на увечья, они выглядели крепкими и выносливыми, все были вооружены мечами, щитами, пистолетами, копьями и кремневыми ружьями, а у некоторых имелись даже отдельные части доспехов. Почти все разбойники казались молодыми, лишь немногим перевалило за двадцать пять лет; единственное исключение составляло взявшее меня в плен старое пугало – он расхаживал по двору с копьем на плече, громко хихикая беззубым ртом.

В отряде я заметил и женщин, по большей части они выглядели усталыми и потрепанными, но некоторые были вооружены и казались столь же опасными, как и мужчины. Другие устроили бесстыдное шествие в награбленных атласных одеждах, на пальцах поблескивали кольца с самоцветами, словно они указывали на готовность женщин продать свое тело за будущую добычу.

Но больше всего меня удивила пара монахов в грязных сутанах, чьи тонзуры успели зарасти. Они не носили оружия, но выглядели такими же отбросами, как и остальные.

Что же до добычи, ее привезли на лошадях вместе с Гриббинсом – ему отказали ноги, и его попросту швырнули поперек седла.

Мешки вместе с Гриббинсом свалили в одну кучу, потом двое разбойников подняли его на ноги и поставили рядом с остальными пленниками. Когда с его головы сорвали мешок, он заморгал, глядя по сторонам мутными голубыми глазами, казалось, не понимая, куда попал. Из носа у него шла кровь, под глазом наливался синяк.

Из всех пленников пострадал только Гриббинс. Возможно, только он и оказал сопротивление: никто из крепких лакеев, чья работа состояла в том, чтобы нас защищать, не получил никаких ранений.

Под руководством высокого узкоплечего мужчины багаж вскрыли и осмотрели. Придворные одежды лорда Уттербака, сшитые из бархата и шелка ярких расцветок, вызвали веселые комментарии и смех.

Его кошелек и мешочек с серебром опустошили в большую деревянную чашу, принесенную специально для этой цели, как и кошельки Гриббинса, мой собственный и всех остальных. В чашу добавили кольца, снятые с Уттербака и Гриббинса.

Я не жалел об утраченной одежде, ведь я сам присвоил ее в брошенном доме в Этельбайте, чтобы заменить ту, что сгорела во время пожара, и вот она снова попала в руки грабителей. Однако я поморщился, когда высокий разбойник распутал шпагат, которым я перевязал шкатулку, найденную среди развалин отцовского дома. Мужчина посмотрел на шкатулку, вытащил золотую цепь ольдермена, принадлежавшую моему отцу, и поднял повыше, чтобы вся толпа смогла ее разглядеть.

– Смотрите! – крикнул он. – Среди нас крупное официальное лицо! Давайте должным образом поприветствуем вассала короля! – Толпа радостно взревела.

Я не удержался и бросил взгляд на Гриббинса, не сводившего глаз с цепи. Взгляд аптекаря снова стал осмысленным, как будто он начал что-то понимать. Гриббинс посмотрел на меня, затем перевел взгляд на цепь и снова на меня.

– Ты лжец, сэр! – прошипел он. – Ты заверил меня, что цепь пропала! Ты лжец и вор!

Я собрался спросить, не следует ли ему тревожиться о других вещах, но один из разбойников, решивший, что Гриббинс высказался по его поводу, ударил аптекаря по голове, и тот упал на четвереньки.

Слушая стоны несчастного, я решил держать язык за зубами.

Высокий грабитель продолжал рыться в моей сумке и вскоре наткнулся на две книги, которые я взял с собой в путешествие, открыл одну из них и посмотрел на заголовок.

– Кориниус? – сказал он. – «Сатиры…» – сильная вещь! – Хотя он был экои, разбойник хорошо владел языком людей. Он засунул первую книгу в карман и открыл другую. – Маллио! – Его голос исполнился презрения. – Разве ты не знаешь, что перевод Делварда лучше, чем Роулингса, который едва ли знал, чем отличается урезанная собственность от движимого имущества? – Он посмотрел на пленников. – Ты станешь тупоумным, мерзким адвокатом, если рассчитываешь на перевод Роулингса! – Он швырнул книгу в общую кучу и продолжил разбирать багаж, пока не обнаружил золотую цепь Гриббинса, лежавшую в дорожном сундуке аптекаря.

– Еще один член магистрата! – вскричал он. – Следует ли нам склониться перед их величием? Следует ли дрожать от ужаса перед представителями общественного порядка? Несомненно, безделушки, украшающие карету, говорят про их высокое положение!

Большую карету, забрав из нее всю добычу и убедившись, что орнамент из золотых листьев всего лишь краска, столкнули в реку. Когда я бросил на нее последний взгляд, она плыла на боку, и течение уносило ее прочь.

«Она может увидеть Селфорд раньше, чем любой из нас», – подумалось мне.

Любопытно, что не принадлежавших посольству лошадей отпустили на свободу – мы получили их на последнем почтовом постоялом дворе, и отвечал за них форейтор. Я решил, что хозяева гостиниц платили разбойникам, чтобы не терять постоянно своих лошадей, – возможно, даже предупреждали разбойников загодя о появлении на дороге богатых путешественников.

Вождь разбойников закончил рыться в багаже, поднялся по лестнице, ведущей в верхнюю часть форта, и встал перед пленниками. Он был высоким и худым, одет в ярко-зеленый камзол и короткие штаны, желтые лосины и сапоги выше колен – я решил, что все это он отобрал у других путников. В темной заостренной бородке пробивалась седина, длинные волосы спадали на спину. Плащ, серый, точно вялый утренний свет в горах, окутывал лодыжки, наряд завершала шляпа с высокой тульей. Он повернулся к пленникам.

– Лорды, члены магистрата и тому подобные болваны! – Он заговорил с рокочущими модуляциями северного Форнланда. – Я сэр Бэзил из Хью. – Свои слова он произнес с акульей усмешкой, и я вспомнил, что действительно о нем слышал, впрочем, я знал лишь, что он знаменитый разбойник.

Медленным театральным жестом сэр Бэзил завел руку за спину и вытащил оттуда длинный кинжал с прямым лезвием и железной рукоятью в форме желудя.

– Это мой кинжал! – сказал он всем нам. – Он находится в моей семье вот уже две сотни лет, его выковали темные чародеи Ночного братства Амбрус Эквитус. Двенадцать некромантов молились над железом в течение двенадцати ночей, двенадцать девственниц замуровали живьем, чтобы гарантировать чистоту стали, и двенадцать пленников принесли в жертву, чтобы собрать кровь для закалки клинка.

Он медленно провел кинжалом над головой, словно перерезал горло невидимому великану.

– Из-за того что кинжал создан Ночным братством, он предназначен для ритуальных жертвоприношений развращенных негодяев и волшебников-убийц, а потому алчет крови. – Сэр Бэзил громко рассмеялся, и его взгляд поочередно остановился на каждом из пленников. – Мне с огромным трудом удается удерживать клинок, чтобы не дать ему вонзиться в ваши печени! Вот почему, – он снова взмахнул кинжалом, – мне потребуется ваша помощь, чтобы его остановить. Вы должны мне помочь, чтобы уцелеть! А лучший способ, – и вновь на его губах появилась акулья усмешка, – это убедить вашу родню заплатить за вас щедрый выкуп! Лучший и единственный способ помешать ритуальному оружию испить вашей крови.

Усмешка осталась, хотя кинжал вернулся в скрытые от глаз ножны.

– Сначала я буду говорить с лордом Двойная Спина, или как там тебя зовут. Подойди ко мне, юный сэр.

Уттербак не пошевелился.

– Я бы предпочел, чтобы мне развязали руки, – сказал он. – Вам не следует меня опасаться, ваши люди уже убедились, что я безоружен.

Разбойник сделал вид, что его удивили и позабавили слова Уттербака, затем снял шляпу и отвесил ему низкий поклон.

– Я боюсь, у меня недостаточно мужества, чтобы без трепета посмотреть в лицо Невооруженной Кривой Спины, или как там звучит твой титул. – Он встал и улыбнулся. – Однако я призову остатки храбрости, все еще оставшейся от моего подпорченного рыцарства, и осмелюсь встретиться с тобой лицом к лицу, даже если меня будет сотрясать дрожь. – Он сделал широкий жест. – Развяжите его. Развяжите всех!

Веревки на руках Уттербака разрезали, и он некоторое время стоял, глядя на свои распухшие руки, приобретшие пурпурный оттенок и ставшие совершенно бесполезными, потом поднялся по лестнице на второй этаж, где возле древнего резного камина находился стол и несколько стульев. Разбойник и его пленник сели и, как мне показалось, начали вполне цивилизованный разговор.

Между тем мои путы также упали на землю, и я посмотрел на руки, такие же распухшие и бесполезные, как у лорда Уттербака. Сначала онемение никуда не уходило, но, по мере того как кровь снова потекла по жилам, я ощутил острую боль. Я твердо решил не становиться объектом насмешек, сдержал стоны и не стал корчиться из-за своих несчастных рук – я стоял, сжав ладони перед собой и сморгнув навернувшиеся слезы.

Когда в голове у меня слегка прояснилось, я встретился глазами с одним из разбойников, молодым парнем в шляпе с опущенными полями, покрытым шрамами лицом и презрительной усмешкой. Я расправил плечи и ответил ему дерзким взглядом. Разбойник рассмеялся в ответ на мою смелость и отошел в сторону. Я же принялся стряхивать грязь с ободранных колен.

Лорд Уттербак и сэр Бэзил завершили разговор и вышли на лестницу. Разбойник широко усмехнулся и обратился к толпе:

– Я с радостью сообщаю вам, что лорд Гладкая Спина согласился щедро оплатить наше гостеприимство! – Разбойники радостно закричали, а затем вежливо похлопали благородству Уттербака. – Настолько щедро, что милорда переведут в Дубовый дом, где он насладится всеми удобствами, какие имеются в нашей горной местности. Также ему выдадут необходимые для письма принадлежности, чтобы он мог отправить послание своему отцу, графу Шайлока.

На смуглом лице Уттербака появилось стоическое и одновременно ироничное выражение, когда Бэзил исковеркал титул его отца, затем в сопровождении двух разбойников он покинул форт через брешь в стене.

Сэр Бэзил оглядел оставшихся.

– Быть может, мне следует теперь заняться одним из членов магистрата? – сказал он, указав на Гриббинса. – Вот этим, что ползает, как собака. Мы должны прийти к соглашению прежде, чем он сдастся в борьбе со своими благородными ранениями.

Гриббинса, ползавшего на четвереньках с того самого момента, как его ударил по голове грабитель, подняли двое разбойников и потащили вверх по лестнице, после чего усадили за стол. Сэр Бэзил небрежно поставил на другой стул ногу, и они начали переговоры.

Я наблюдал за ними, массируя и растирая плечи и руки. Бэзил что-то говорил, Гриббинс отвечал, потом снова вступал разбойник.

– Любезный, я посол! Посол королевского двора! Вам следует немедленно меня отпустить, или об этом узнает король! – послышался капризный голос Гриббинса. Тут он оборвал себя, сообразив, что сделал ошибку. – Я имел в виду королеву! – Он погрозил Бэзилу пальцем. – Королева все узнает!

Я поморщился. Все, кроме Гриббинса, понимали, к чему идет разговор. Однако сэр Бэзил сделал вид, что удивлен.

– Ты призываешь королевскую защиту? – спросил он.

Гриббинс выглядел очень довольным собой.

– Да! Именем королевы, вы должны немедленно меня отпустить.

Сэр Бэзил встал и повернулся к разбойникам и пленным.

– Этот добрый человек призывает королеву! – сказал он. – Должно быть, он очень удобно расположился между ее чудесными белыми бедрами, если обращается к ней, а не к его королевскому величеству!

Разбойники стали смеяться. Беззубый старик в больших сапогах поднял трясущиеся руки.

– Нет! – заорал он и задрожал от деланого ужаса. – Только не королева! Не призывайте королеву!

– Только не королева! – закричали разбойники.

Все они начали выть и стонать, дрожать и заламывать руки, словно были вне себя от ужаса. Их вопли отражались от покрытых мхом стен форта, они били себя кулаками в грудь и умоляли Гриббинса о пощаде.

Я легко мог представить, что будет дальше. Мне хотелось что-то придумать, чтобы изменить ход событий, но вдохновение меня покинуло. Я стиснул зубы и решил следовать суровому духу Необходимости лорда Уттербака.

Гриббинс покраснел, но продолжал дерзко смотреть на разбойников. Сэр Бэзил окинул своих людей одобрительным взглядом, потом сделал жест, призывая их к молчанию, перевел глаза на аптекаря и приложил ладонь к уху.

– Сэр Посол, я не слышу королевы. Как и короля. А также их армий. Быть может, их величества тебя бросили? Или тебе следует взывать к ним громче?

– Я не стану играть с тобой словами, любезный. Я посол и вы должны меня отпустить, – твердо ответил Гриббинс.

Сэр Бэзил снова обратился к своей аудитории:

– Несмотря на то что он называет себя послом, этот джентльмен – аптекарь, иными словами, шут. Какой выкуп следует установить за изобличенного шута?

– Десять империалов! – последовал ответ.

– Так, десять империалов. Но данный джентльмен еще и ольдермен, то есть тот, кто сладко живет на налоги, которые собирает с простого народа. Каков выкуп за изобличенного сборщика налогов?

– Двадцать пять империалов! – закричали разбойники.

Я поморщился, услышав цифры. Умелый ремесленник способен заработать двадцать империалов за год, Гриббинс, несомненно, выручал больше, но не за один день, и я понимал, что едва ли у аптекаря отложено на черный день тридцать золотых, даже если бы его дом не подвергся ограблению. И, если у него нет денег, кто их для него соберет? – жена? брат? сын? – кто пойдет к ростовщику и возьмет в долг под сто или сто пятьдесят процентов, или даже больше, если учесть, что сейчас в Этельбайте осталось очень мало наличных.

Сэр Бэзил повернулся и указал рукой на Гриббинса.

– А джентльмен еще и посол! – сказал он. – Ни один посол еще не имел удовольствия наслаждаться нашим гостеприимством, поэтому я даже не знаю, какой выкуп просить. Но я понимаю, что задача посла состоит в том, чтобы лгать королю, а потом отсылать ложь короля обратно домой, иными словами, возить ложь туда и обратно, то есть быть поставщиком лжи. Итак, какой должен быть выкуп за профессиональную ложь?

– Двадцать империалов! – сказал один из разбойников.

– Тридцать!

– Пятьдесят!

– Пятьдесят! – Сэр Бэзил расхохотался. – Пусть будет пятьдесят! – Он шагнул к слушателям и бросил на них заговорщический взгляд. – Ко всему прочему, джентльмен воззвал к королевской защите. – Он развел руки в стороны. – Каково, друзья мои, наказание за обращение за помощью к королю?

– Удвоение выкупа! – радостно закричали все.

– Да! Удвоение выкупа! – Сэр Бэзил снова повернулся к Гриббинсу, только теперь начавшему осознавать свое положение. Сэр Бэзил протянул руку, словно просил на чай. – Всего сто семьдесят империалов, господин аптекарь. Как ты намерен платить?

Лицо Гриббинса исказил ужас.

– Я не могу заплатить.

– Неужели у тебя нет друзей? – спросил сэр Бэзил. – Нет жены? Сыновей?

Я знал, что Гриббинс владеет домом с аптекой на первом этаже, но все вместе не могло стоить больше пятидесяти империалов. И даже если бы аптекарь заложил дом, то и тогда сумел бы выплатить лишь часть выкупа, оставив семью в долгах. Вероятно, он вкладывал деньги в торговые предприятия, но доход выплачивался лишь по окончании доставок, так что, весьма вероятно, все исчезло в дыму во время атаки корсаров.

Несомненно, Гриббинс делал в уме похожие подсчеты. Его рот открывался и закрывался, словно он пробовал разные аргументы и отбрасывал их до того, как успевал произнести вслух. Ему следовало с этого начать.

И вновь я попытался придумать способ вмешаться, сказать нечто умное, спасти Гриббинса от последствий его собственного тщеславия и непредусмотрительности. Однако мне в голову не приходило ничего, что могло бы изменить течение событий, если только я не намеревался броситься на мечи разбойников в надежде, что моя смерть удовлетворит сэра Бэзила сотоварищи.

– У меня нет такого количества денег, – сказал Гриббинс. – Но, если выкуп составит тридцать пять империалов, я смогу его собрать.

– Ты что, намерен торговаться со мной? – проревел сэр Бэзил. – Он подошел к стулу Гриббинса, дернул его за руку и заставил встать. Затем подтащил аптекаря к началу лестницы, чтобы тот увидел, как угрожающе рычат и потрясают оружием разбойники. – Ты осмелишься торговаться с ними?

Гриббинс сделал попытку сохранять спокойствие.

– Сэр, – сказал он, – я искренне сожалею, если поставил под сомнение вашу…

– Ты намерен торговаться с этим? – спросил сэр Бэзил.

Я попытался не смотреть, но опоздал. Кинжал действовал стремительно, точно атакующая змея, он вылетел из-под плаща разбойника и вошел в бок Гриббинса так быстро, что я и глазом не успел моргнуть. А дальше уже не в силах отвернуться я увидел изумленный взгляд Гриббинса, затем его колени подогнулись, сэр Бэзил вытащил кинжал и сбросил Гриббинса вниз по лестнице, где аптекарь исчез за спинами разбойников.

Толпа, вскинув вверх оружие, радостно взревела.

Сэр Бэзил несколько раз взмахнул кинжалом, чтобы стряхнуть кровь, и убрал в ножны. Его беспокойный взгляд пробежал по двору и отыскал меня.

– Ты следующий, йомен. Иди сюда.

Я медленно прошел через толпу разбойников, неохотно расступавшуюся передо мной. По пути я увидел, как внизу у основания лестницы умирает Гриббинс, его голубые водянистые глаза моргали, глядя в приближающуюся темноту.

Я почувствовал, как горлу подступает тошнота. За последние два месяца я не раз желал смерти аптекарю, но теперь, когда он действительно умирал, не испытывал ни малейшего удовлетворения.

Чтобы начать подниматься по лестнице, мне предстояло перешагнуть через умиравшего Гриббинса. Я обдумал это и обнаружил, что не в силах так поступить, поэтому отошел от края лестницы, ухватился за кромку пола второго этажа и подтянулся.

Сэр Бэзил из Хью с легким удивлением посмотрел на меня, когда я неожиданно возник перед ним, взобравшись на антресоли, отступил в сторону и предложил мне присесть на стул, только что освобожденный Гриббинсом. Я осторожно сел, а сэр Бэзил небрежно опустился на свой, и полы его плаща разлетелись в разные стороны. Он скрестил ноги и уставился на меня черными глазами.

– Я вижу, ты адвокат, – сказал он.

Тут только я сообразил, что шапочка ученика все это время оставалась у меня на голове.

Сэр Бэзил прищурился.

– Я не люблю адвокатов, – заявил он.

– Мне и самому они не слишком нравятся, – ответил я, решив, что буду соглашаться с ним всякий раз, когда появится такая возможность.

– Мой собственный адвокат оказался совершенно бесполезным, – продолжал сэр Бэзил. – Он считал, что я виновен. И преподнес меня присяжным, как кусок сладкого пирога.

Очевидно, сэр Бэзил считал себя настолько известным, что я просто не мог не знать всех подробностей суда над ним.

Я надел личину опытного адвоката-со-стажем.

– Должно быть, адвокат был ни к чему не пригодным.

– Я позаботился о том, чтобы он стал совсем непригодным, – заявил сэр Бэзил. – Я разрезал ему нос и сжег дом.

Я кивнул, рассчитывая, что сэр Бэзил посчитает это знаком одобрения:

– Вы действовали решительно, сэр Бэзил.

– Увы, я не сумел поймать судью, – добавил разбойник, – но зато ограбил его жену.

Щеки сэра Бэзила покраснели, черные глаза сверкали.

Воспоминания об убийствах порадовали разбойника, и он заговорил быстро и оживленно.

– Меня ложно обвинили в краже, – заявил он. – Я был верным жрецом богини Сильвии, и да, у меня имелся ключ от сокровищницы, расположенной под скамьей храма. Но замок вскрыл другой человек, который забрал все деньги и приношения! – Он зарычал. – Я готов признать любые совершённые преступления, – например, я только что убил этого болвана, – но не стану признавать того, что не делал. – Он сердито постучал пальцем по столу. – Они не обнаружили у меня в доме ни единого украденного предмета, у них вообще не нашлось никаких доказательств – и, однако, меня признали виновным!

– Звучит как чудовищная несправедливость, – сказал я.

– Я молился богине, – продолжал разбойник. – Но она оказалась такой же бесполезной, как мой адвокат, – прорычал он и указал сжатым кулаком в небо. – Да будут прокляты все адвокаты на свете! Будут прокляты все боги! Будь проклят Паломник и король вместе с ним!

Я кивнул и подумал о том, что было бы неплохо сменить тему.

– По крайней мере, один пункт вашей программы исполнен. Король Стилвелл мертв.

Сэр Бэзил приподнял бровь:

– Так вот почему идиот взывал к королеве.

– Да. Теперь нами правит королева Берлауда.

Разбойник презрительно фыркнул.

– Она долго не протянет. Женщины не могут править. Какой-нибудь амбициозный мошенник отнимет у нее трон или женится на ней и заставит нарожать столько детей, что она не сможет ему возражать. – Он задумчиво разгладил пальцами бороду. – И все же, раз она женщина, а женщины сентиментальны и глупы, возможно, она объявит амнистию? Как ты думаешь?

– После коронации обычно всегда происходят помилования. – Я немного подумал, решил воспользоваться представившимся шансом и нацепил лицо уважительного ученика. – Я мог бы поработать вашим адвокатом в столице, если вы пожелаете.

Сэр Бэзил посмотрел на меня и рассмеялся.

– Моим адвокатом! – Его губы презрительно скривились. – Только этого мне не хватало, еще одного адвоката! К тому же адвоката, читающего Маллио в переводе Роулингса, ха! – Он указал на меня пальцем. – Послушай, ты, – переведи-ка следующие слова: «Quatenus permittit aurum prodit lex?»

Я с некоторым удивлением обнаружил, что снова оказался в школе, но решил принять вызов.

– «Закон идет вслед за золотом». – Слово prodit имело настолько тонкий смысл, что я не мог дать более точный перевод; оно содержало определенный оттенок предательства, хотя и предполагало, что все будет сделано по правилам, в четком соответствии с Необходимостью.

– Шаблонно, но вполне пригодно, – оценил мой перевод сэр Бэзил. – Однако вот как это место звучит у Роулингса: «Как бы то ни было, закон и золото всегда идут рука об руку». Он даже не понимает значения слова prodit! Хотя оно очевидно, как… – Сэр Бэзил сжал кулак. – Как коррупция в общем праве судебной власти!

– Дома у меня есть перевод Делварда, – сказал я. – Но я предпочел им не рисковать и не взял с собой в путешествие.

– Первые разумные слова, которые я от тебя слышу. – Сэр Бэзил снова рассмеялся и покачал головой. – Мой адвокат! – Его блестящие черные глаза изучали меня несколько неприятных мгновений. – Значит, насколько я понял, ты не посол?

– Я выполняю разную рутинную работу, – ответил я, – в качестве простого секретаря. Я отнюдь не ольдермен и не член магистрата. И я уж точно не стану взывать к королеве Дьюсланда в то время, когда сам нахожусь во власти короля Гор.

Разбойник скупо улыбнулся.

– Лесть может подарить расположение королей, но только не сэра Бэзила из Хью. Мы еще не определили твой выкуп, йомен… – Он поискал нужное слово, но не нашел его. – Йомен, я не знаю твоего имени.

– Квиллифер, сэр Бэзил.

– Это имя или фамилия?

– Мое единственное имя, – сказал я. – И один из способов оставаться одиноким.

Разбойник рассмеялся.

– А как же золотая цепь? – осведомился он.

– Я хотел сохранить ее в память об отце. Он имел высокое звание ольдермена, но его убили вместе со всей семьей две недели назад во время нападения на Этельбайт корсаров-экои.

Моя история не вызвала сочувствия у сэра Бэзила, но позабавила.

– Значит, ты сирота? К тому же нищий сирота? – осведомился сэр Бэзил.

– Совсем недавно я не был нищим, сэр Бэзил.

– Выкуп за нищего сироту, йомена Квиллифера, составляет пять империалов.

Я ждал худшего, хотя и пять империалов были серьезной суммой. Возможно, мои шутки заставили сэра Бэзила слегка уменьшить мой выкуп.

– Я напишу своему другу, – сказал я.

Я знал, что у Кевина нет денег, но он, наверное, сумеет при необходимости взять взаймы пять монет, в особенности если его корабль «Метеор» уже прибыл в Амберстоун.

Мысль о «Метеоре» заставила меня вспомнить о галеоне «Неотразимый», и я неожиданно сообразил, что могу избавиться от долга и, возможно, даже окажу услугу королеве. Я откинулся на спинку стула и посмотрел на разбойника.

– Сэр Бэзил, я подумал, что мог бы при определенных условиях получить ваше прощение.

Взгляд разбойника стал холодным.

– При условиях? Определенных условиях? Когда я слышу слово условия, мне в уши сразу врывается крик жаждущего крови кинжала.

– Я могу предложить выкуп больше любого другого, который вам удавалось когда-либо получать, – ответил я. – Если моя информация откажется верной, вы меня отпустите на свободу?

– Ты хочешь стать доносчиком? – В мрачных глазах разбойника появился смех. – Вне всякого сомнения, я могу предсказать тебе славную и успешную карьеру в суде.

«Этот человек, вероятно, совершил предательство», – подумал я. В любом случае он владел поместьем и хорошо вооруженным галеоном, и деньги для него намного доступнее, чем пять золотых для меня.

– Маркиз Стейн проследует на юг по дороге Мавор в течение ближайших нескольких дней, – сказал я. – Он намерен подняться на борт своего галеона «Неотразимый» в Амберстоуне, чтобы совершить путешествие за границу.

Циничный и недоверчивый взгляд сэра Бэзила исчез – теперь он смотрел на меня оценивающе.

– Откуда ты знаешь?

Я начал объяснять, и сэр Бэзил слушал меня очень внимательно.

– Я не знаю, поедет он в карете или поскачет верхом, – закончил я свой рассказ, – но наверняка в сопровождении отряда вооруженных слуг. Однако такой умелый мастер засад, как сэр Бэзил из Хью, не должен ничего опасаться.

– Мне нет нужды их опасаться. – Голос сэра Бэзила был не дерзким, а задумчивым. Он внезапно вскочил на ноги, и полы его плаща взметнулись вверх. – Тебе дадут перо и бумагу, чтобы ты написал другу. Ну а будет ли письмо другу отправлено, зависит от того, насколько верной окажется твоя информация.

Он широким жестом указал мне в сторону лестницы, потом бросил мрачный взгляд на толпу оставшихся пленников: среди них были только слуги.

– А теперь следуйте за мной, – сказал он. – Все, кто остался.

Я видел Гриббинса, лежавшего у основания лестницы, и, чтобы не переступать через труп, предпочел спрыгнуть вниз. Проходя мимо бездыханного тела с бледным лицом и открытыми глазами, я замедлил шаг и разглядел в них недоумение, так часто возникавшее при жизни. Путешествие за славой в столицу для аптекаря Гриббинса окончилось.

Один из разбойников принес мне бутылочку чернил, лист бумаги и доску, чтобы подложить ее под бумагу. Я написал короткое письмо Кевину, сообщив, что Гриббинс убит из-за попытки спорить с разбойниками о выкупе. Кроме того, предложил городу отправить новое посольство к королеве, полагая, что пройдет довольно много времени, прежде чем мы с лордом Уттербаком сможем продолжить нашу миссию в качестве послов.

Пока я писал, разбойники разбирались с добычей. Деньги в деревянной чаше сосчитали, потом вернули обратно в чашу вместе с золотыми цепями и драгоценностями. Чашу унесли, чтобы добавить ее содержимое к другим сокровищам разбойников и поделить позднее. Остальное – одежду, багаж, оружие и менее ценные безделушки – они разделили между собой способом, считавшимся у них справедливым. Разбойники усаживались на землю спиной к сэру Бэзилу, а он брал в руки один предмет за другим и произносил:

– Кто хочет это?

Тот, кто успевал закричать первым или поднимал руку, получал приз. А потом началось настоящее веселье – разбойники пытались обменяться друг с другом ненужными предметами, доставшимися им при дележе.

Мое письмо отнесли сэру Бэзилу, чтобы он его одобрил. Судя по всему, возражений у него не нашлось, и он спрятал письмо в карман. К этому времени сэр Бэзил закончил допрос слуг и заявил, что один из лакеев и личный слуга Гриббинса решили присоединиться к банде. Разбойники радостно взревели, а остальных слуг увели в специальное помещение.

Затем последовала формальная церемония посвящения, когда сэр Бэзил заставил новых рекрутов произнести ужасные, безбожные клятвы на том самом ритуальном кинжале, пролившем кровь ольдермена Гриббинса. Я посчитал церемонию смешной, впрочем, пока клятвы звучали, сохранял на лице выражение благоговейного уважения.

К тому моменту, когда все закончилось, солнце уже окрасило красным деревья на западе и тени заметно удлинились.

– А теперь ужин! – объявил сэр Бэзил. – Давайте выпьем за наших новых соратников!

Отряд прошел в одну из брешей во внешней стене, и я увидел, что форт когда-то возвели для охраны лощины, окруженной мощным полукругом утесов. В скрытой от посторонних глаз зеленой долине в самом центре было маленькое озеро. Из его прозрачного голубого глаза вытекал небольшой ручей, именно вдоль него мы ехали всю последнюю часть нашего путешествия.

Возле озера стоял загон с лошадьми разбойников, среди них оказался и мой гнедой предатель Гренок. Я также увидел там дойных коров, коз и множество собак.

В лощине разбойники устроили свой лагерь: группа строений примыкала к одному из утесов. Дома разбойников были облицованы камнем, и я сделал вывод, что грабители построили свой лагерь на развалинах древнего города, используя оказавшиеся под рукой материалы.

Один из разбойников утром убил косулю, из мяса сварили похлебку с пастернаком и морковкой, диким луком, грибами, тимьяном, розмарином и другими травами, которые росли поблизости.

Кроме того, на ужин подали овсяные лепешки с маслом и домашним сыром, что говорило о хорошо организованном снабжении. Разбойники и новые рекруты пили вино, но мне и другим пленникам выдали кислый эль.

Вернув миску и деревянную ложку на обветшалую кухню, я пошел к озеру, чтобы промыть царапины на коленях и лице. Я сильно морщился, когда проводил эту болезненную процедуру, и тут ко мне подошел мужчина средних лет. У него была длинная неухоженная борода, поношенная и грязная одежда.

Оказалось, что он также пленник и его зовут Хиггс. Хиггса держали в плену уже пять месяцев, а до этого он являлся преуспевающим купцом, и разбойники поймали его на дороге с двумя фургонами, полными товаров. Он обратился с просьбой выплатить выкуп к брату, но деньги так и не прибыли, и Хиггс начал подозревать, что брат его предал.

Хиггс рассказал, что здесь находился еще один купец, брошенный своим партнером, – тот попал в плен еще раньше, когда отряд разбойников перебрался сюда со своей прежней базы на севере. Разбойники превращали пленных в рабов.

– Я уже начал подумывать о том, чтобы присоединиться к ним, – сказал Хиггс. – Судя по всему, другого способа уцелеть не существует.

Я стряхнул холодную воду с волос, но ничего не смог предложить Хиггсу в качестве утешения.

– Присоединись к ним, завоюй доверие. А потом, когда появится шанс, сбеги.

– Это не так просто, как кажется, – ответил пленник.

Хиггс провел меня по лагерю и показал Дубовый дом – небольшое строение с решетками на окнах, стоявшее в поле; вход в него находился наверху. Там заперли лорда Уттербака в качестве привилегированного пленника, с охраной, не позволявшей заключенному вести разговоры.

«Теперь, – подумал я, – у Уттербака достаточно времени, чтобы поразмышлять о Необходимости и натренировать правильное отношение к смирению».

Хиггс продемонстрировал мне арсенал, сейчас запертый, а также сыроварню, где всем командовала женщина-экои по имени Доринда, заправлявшая, кроме того, на кухне. В отличие от своих соплеменников, она обладала широкими плечами и силой, а ее золотая кожа потемнела от того, что она постоянно находилась на открытом воздухе. Она стояла перед кухней и оглядывала все вокруг суровым взглядом необычных глаз с маленькой радужной оболочкой, окруженной белой полосой, подобно черным жемчужинам в раковине устрицы.

– Это леди сэра Бэзила? – спросил я, мне показалось, что ее яростный взгляд должен хорошо сочетаться с жестким атаманом разбойников.

– Она сама по себе, – ответил Хиггс. – И ты не захочешь стать ее кухонным рабом.

– Я постараюсь ее избегать, – сказал я, хотя прекрасно понимал, что у меня не будет выбора в данном вопросе.

– А это, – сказал Хиггс, указывая на очередное строение, – сокровищница. Здесь лежат твои деньги и мои товары – те, что еще не проданы.

– Она похожа на храм, – заметил я.

Это было массивное прямоугольное здание с портиком и четырьмя колоннами. Черепичную крышу заменила солома, служившая в качестве кровли всех зданий лагеря.

Сокровищницу окружала грубая деревянная ограда, между частоколом оставалось достаточно пространства так, что никто не мог там спрятаться. На деревянной двери висел большой замок. Я увидел, что кто-то ползает за оградой, и у меня по спине пробежал холодок.

Они ползали по земле, толстые тела покрывала зелено-черная чешуя, но, когда одно из существ оперлось об ограду, чтобы получше меня разглядеть, я увидел у него пару маленьких рук с когтями. Глаза горели злобой и ненавистью. Я не смог выдержать взгляд существа и отвернулся.

1 Вдохновясь (лат.) (Здесь и далее прим. пер.)

2 Очевидно (лат.)

3 Нулевому судебному преследованию (лат.)

Продолжение книги

Федиатрия. Что делать, если у вас ребенок

2024-10-27 23:47:00

User07250-34

Замечательная книга, у Вашего материнского невроза не будет шансов после прочтения! Четко/лаконично/по существуОбращаюсь к книге при каждом нездоровом пуке/чихе/шмыксу

Обреченные и проклятые

2024-10-27 09:05:00

Кондакова Аня

Загадочная история, читала ее и не могла оторваться. Замечательно написаны мистические моменты, не банально, не плоско, а так, что в них легко поверить. Интересно сплетаются судьбы героев, завораживают тайны их прошлого. Финал гармонирует со всей историей. Супер, от души советую!

S-T-I-K-S. Шпилька-4. Боги Стикса

2024-10-26 10:32:00

СВЕТЛАНА СВЕТЛАНА

Прочитала первые две книги, и 3 и 4 не понравились, 4 книгу даже дочитывать не стала, как то нелепо , не могу подобрать слова или не в тему, переход на игру раздражает.

Квиллифер бесплатное чтение

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Вход на сайт