Иная. Песнь Хаоса бесплатное чтение

1. Недобрая весть

Коте уже давно казалось, что за ней наблюдают. Кто-то смотрел из леса, не человек и не зверь – некая тень, неназванное создание. Его оранжевые глаза временами мерцали сквозь заснеженные лапы елок, потом исчезали на какое-то время, и мысли занимала обычная крестьянская работа.

Коромысло туго давило на плечи. Тело привыкло к тяжелому труду – ткать, прясть, ходить за скотиной, смотреть за младшими детьми, стирать белье в полынье. Теперь Котя несла два больших деревянных ведра студеной воды. За ровной походкой следить не приходилось, больше заботил силуэт, что мелькнул у кромки леса и напугал возле проруби.

Показалось, словно кто-то смотрит из чащи, тихонько хрустя заиндевевшими ветками. Зимой темнело рано, и в сгущавшихся сумерках отчетливо блеснули два рыжих огонька. Нечто колыхалось невнятным обликом и вскоре метнулось прочь, задевая смерзшийся валежник. Оно не напоминало ни одного знакомого зверя, и почудилось, словно от смутной тени исходит неясное безмолвное пение. Захотелось поскорее вернуться в деревню под защиту частокола, услышать голоса людей. А то рассказывали в страшных легендах, что порой ночами рыщут по лесу создания из других мест, из-за Барьера.

– Котя, поторапливайся! Где тебя Хаос носит? – уже доносился от ворот голос матери.

Ласковых слов за свои семнадцать лет Котя почти не слышала, особенно от отчима и двух его старших жен. Мать-то он взял из жалости, опозоренную, с пятилетней дочкой. Котя поспешила с коромыслом, вскоре забывая о наваждении, лишь растирая намятые плечи и встряхивая длинной темной косой.

– Котя, помоги в избе старшей жене. Ну? Бегом-бегом! Ты ее знаешь, – поторопила мать, едва дочь сняла в сенях теплый платок.

– Да, матушка, – ответила Котя, не вкладывая в голос никаких эмоций. Из отрывистых приказов и состоял ее день. А ведь когда-то все было иначе… Уже очень-очень давно.

Юлкотена – так назвал ее отец, настоящий отец, богатый торговый гость, который восемнадцать лет назад прибыл в их деревню из далеких стран на чудесном большом корабле с косыми парусами.

Гордый, самоуверенный и умный, он очаровал одну девушку и даже взял ее в жены, скрепив союз под священным дубом в присутствии друида. Мать рассказывала, что какое-то время они были по-настоящему счастливы. Гость обещал осыпать ее сапфирами, обрядить в лучшие меха, украсить платья бирюзой под цвет глаз. Он рассказывал о дальних странах, где водились гигантские осьминоги, поведал и о закатном крае – границе Хаоса. Попутно он продавал селянам свой диковинный товар, сопровождая каждую вещицу увлекательной историей.

В их местах деревни, окруженные частоколом, не отличались богатством, поэтому жители все больше смотрели, слушали и дивились. Но гость и не за тем прибыл: его сопровождали две дюжины лучших охотников. Вместе они ходили на пушного зверя, иногда к ним присоединялись и доверчивые местные. Всем казалось, что так об их деревне узнает весь мир, придут и другие купцы, а там из забытого поселения и город вырастет. Как же все ошибались…

«Никогда никому не поверю!» – с тех пор твердила себе Котя. Она смутно помнила, как отец укрывал ее высушенными шкурами, говоря, что ей пойдет добрая шубка, обтянутая сверху голубым шелком. Она смеялась, а он называл маленькую непоседу Юлой. Но вскоре это имя пришлось забыть навсегда.

Пушной промысел пошел на убыль, потому что охотники слишком жадно разоряли леса с поздней осени до ранней весны. Да еще летом случилась засуха, вспыхивали пожары, и животные уходили в другие места или же задыхались в дыму. Промысел совсем оскудел. Тогда торговый гость из доброго отца превратился в раздражительного тирана. К тому же бедная мать сильно захворала, и отец обвинил ее в том, что она больше не сможет родить ему детей, особенно сына. Мать сначала плакала, но потом гневно кричала, разбивая глиняные крынки. Котя тогда пряталась под лавку или забивалась в угол на теплой печи.

Тот год запомнился ей страшными воплями и руганью. А потом отец однажды выхватил кривой заморский нож и замахнулся на маму. Котя истошно завизжала, и в избу ворвались мужики-селяне с вилами и копьями.

– Убийца! Уходи из нашей деревни, – негодовали они, потрясая нехитрым оружием.

– Она же твоя жена! – восклицала старуха, жена старейшины.

Тогда отец резко выпрямился, небрежно скривившись:

– Да что мне ваши традиции? Я у себя на родине пятерых в жены возьму.

– Ну, так и увези ее! Увези с собой. Не может она родить тебе сына? У нас тоже так бывает, вторую жену берут, но первую не выгоняют, – сетовала старуха, пытаясь примирить распадающуюся семью.

– Нужна больно! Она мне надоела, слишком строптива.

Так он и ушел, торопливо поднялся на свой корабль, доверху груженный пушниной, и, едва сошел лед, унесся вниз по быстрой реке вместе со своими молодцами. Из опустевшего и словно осиротевшего дома он забрал все ценные вещи, которые посчитал исключительно своими.

От него Коте остались только смоляно-черные волосы, а вместо обещанных сапфиров и бирюзы на ее лице светились ярко-синие глаза, как и у матери. В остальном приходилось довольствоваться малым: простая тусклая одежда, вышитая домотканая рубаха и сарафан. Обычно она донашивала старые вещи жен отчима. В новом доме их с матерью воспринимали кем-то вроде прислуги.

– Привадила его, синеглазая змеюка, а он вон все наши леса разорил, – часто понукала старшая жена, огромная круглолицая баба, родившая отчиму семерых сыновей, из которых выжили целых шестеро. Трое старших уже женились и построили рядом свои избы, младшие же наполняли дом вечным шумом.

– Мы-то думали, что придет, нас потом куда пригласит, торговые пути к нам потянутся, – фыркала вторая жена, тощая и худая, как палка. – А ты вон только прижила вторую змеюку. А у нас теперь в лесах не осталось даже лисиц. Да какой там – белок.

Лисиц и правда давно никто не видел, все больше рыскали волки, выслеживавшие оленей, но зайцы и белки часто мелькали в зарослях. Просто отчим никогда не приносил с охоты хорошей добычи, поэтому средняя жена винила во всех неудачах окружающих.

Мать только зло стискивала зубы, она научилась молчать. Ее сердце, казалось, умерло, ушло по реке вместе с унесшимся в далекие страны кораблем. Она только выполняла грязную работу по дому и временами срывалась на дочери, уже ничего не ожидая от жизни.

– Котена! Ты коровам корм задала? Чтоб тебя Хаос взял, как же ты долго!

– Да, матушка, все сделала, – отвечала обычно Котя.

После ухода отца балованная девочка тоже научилась молчать, хотя сначала было тяжело, ужасно тяжело. Ее разум и душу прожигало это непростительное предательство. Сколько раз она засыпала под чудесные истории о морских походах, о том, что корабли порой подходили к краю света, который оканчивался прозрачным магическим Барьером. А за ним – Хаос. Нечто, окружавшее их мир, место, где жили страшные чудовища. Детское воображение рисовало самые невероятные картины.

Лет в двенадцать Котя мечтала сбежать из деревни, стать отважным мореплавателем, увидеть своими глазами все чудеса. Но мечты оставались мечтами, а монотонная тяжелая работа день ото дня подтачивала веру в свои силы. Дни начинались одинаково: встать, умыться, быстро помолиться духам, покормить скотину, убраться в хлеву, принести воду из колодца или из реки. Осенью наступала страда, хотя лесная почва, удобренная еловыми колючками, плодоносила скудно. Бóльшим почетом в селении пользовались умелые охотники, а не пахари.

Вечерами все женщины в доме ткали и пряли под мерцающим светом лучины. Старшая жена неплохо пела, но у Коти не оказалось такого таланта, зато она научилась вышивать красивые узоры. Красная нить обычно вилась по краю льняной рубашки, превращаясь в традиционный орнамент-оберег – если запечатать им рукава, ворот и подол, то никакая злая сила не принесет хворей и бед. Хотелось в это верить, а если уж кто-то заболевал, то говорили: неправильно составлен узор.

Поэтому юная мастерица всегда внимательно рассматривала работу, но как-то раз ее посетили смутные сомнения. Она пыталась вышить птиц, цветы и круги оберегов, но у нее непроизвольно получилось нечто иное. Птицы напоминали сказочных животных без четкой формы и названия. И еще в голове она снова услышала неясный зов, как тогда, у проруби. Вышивка ожила для нее новыми образами, на миг словно наяву блеснули два оранжевых огонька. Сделалось страшно.

– Что это у тебя за звери? – встрепенулась вторая жена, отвлекая от завороженного созерцания.

– Не знаю, – вкрадчиво ответила Котя, недовольно хмурясь. Она ненавидела, когда ей приказывали, но не могла ничего возразить. Если ее бранили или били, то она просто угрюмо молчала, научилась от матери. Объяснять или оправдываться она не умела, поэтому средняя жена замолчала, только бросив:

– Сама носить будешь. Если неправильный узор тебя сгубит, себя вини.

Котя ничего не ответила, как обычно. Казалось, она молчала и копила злобу, а каждый новый удар судьбы делал ее только сильнее и упорнее. Она надеялась выбраться, все еще верила, что однажды все изменится.

Как-то раз, в пятнадцать лет, Котя напрашивалась в ученики охотника. Старик с косматой седой бородой рассмеялся и отказал, за ухо приведя девчонку обратно на двор.

Ох, как ей за это всыпал отчим! А его старшая жена потом носилась за ней по двору с хворостиной, но проворная девчонка вскочила на крышу курятника. Толстая баба опешила от такой прыти и ловкости, оставшись на земле и потрясая своим «грозным» оружием. Сначала она требовала немедленно слезть, но иногда Котю не удавалось пересилить никому. Она чувствовала, что на высоте до нее никто не доберется, при этом сама не помнила, как это ей так удалось.

– Точно кошка! Рысь! – немного остыв, уже спокойнее злилась старшая жена. – Ух, тварь лесная! Кем только был твой отец? Не созданием ли Хаоса? Чужеземец проклятый!

– Да нет, сама я такая уродилась, – почти насмехалась девчонка. – Какое же создание Хаоса! Он как человек выглядел.

– Мало ли как выглядел, змеюка ты этакая! У тварей Хаоса нет формы, они тебе превратятся в кого угодно при желании. Ну! Ты слезать собираешься?

После того случая Котя все-таки доказала, что годится не только для прялки: ей разрешили охотиться на зайцев и другую мелкую дичь. Только времени на это совсем не оставалось. Быт женщин вращался вокруг двора и дома, где неизменно находилось множество важных дел. С возрастом строптивости поубавилось. За два года появилась некая степенность, если не сказать проще – обреченность.

– Это несправедливо. Мы работаем-работаем, а никто даже не видит, – еще в детстве протестовала Котя.

– Таков труд женщин. Если мы перестанем работать – увидят. И это уже будет худо, – настойчиво объясняла мать.

Тогда в ее тоне появлялись прежние ласковые нотки. Впрочем, тут же возникало какое-нибудь важное поручение, и она снова отсылала от себя дочь. Коте все больше казалось, что мать воспринимает ее как главную ошибку своей жизни, а редкие проявления любви к своему чаду – это временное забытье, воспоминание о тех коротких пяти годах рядом с торговым гостем, рядом с мужем.

«Может быть, я найду его однажды!» – думала иногда Котя. Порой она представляла, что отправится в дальние странствия на большом корабле, чтобы отомстить отцу, ворвется в его богатый дворец, который она видела большой избой, приставит к горлу нож и потребует ответов за содеянное.

Но если случалась ссора с матерью, то воображение рисовало уже другие образы: вот она мчится под косым парусом, возвращается к убежавшему отцу, а он вспоминает ее и оставляет жить рядом с собой в довольстве и неге. Но потом либо наступало утро, либо кто-то отвлекал, и оживающие иллюзии таяли, точно облачка тумана над многочисленными болотами.

Она неизменно оставалась пленницей двора, выходили женщины в основном летом-осенью в страду или за ягодами или грибами. В остальное время Котя убирала за скотиной, вычищала золу из печи, подметала полы, а до более приятных дел, например почти священной выпечки хлеба, ее и не допускали. В большой семье отчима ее считали чужой. Кажется, общее негласное клеймо с годами начала разделять и мать.

– Ты-то здесь никто, сиди тихо, – негромко говорила она перед сном, когда они лежали рядышком на широкой лавке. – Меня вон вроде как женой взяли, а тебя вот-вот выдадут замуж за какого-нибудь старика или убогого.

– Зачем меня замуж? Я не хочу, – устало отвечала Котя.

Она не считала, что замужество принесет ей хоть что-то хорошее. Быть хозяйкой в своей избе рядом с постылым человеком – никакой радости. Хотела бы она по любви, по зову сердца, чтобы делить вместе скорби и радости. Как говорили перед духами в день заключения брака: две жизни – одна судьба. Вот так и мечтала Котя, надеялась, что все-таки найдется ей однажды красивый любящий муж.

Но добрые симпатичные парни из общины на нее и не смотрели, вернее, им запрещали отцы, напоминая о мрачном чужеземце, который разорил их лес, вогнав деревню в страшную нищету. Об их селении со времен отплытия торгового гостя, кажется, никто не вспоминал. Только летом приезжали за княжьей данью.

– Ну, надо так. Всех выдают, даже если приемная, – вздохнула мать. – Красивая ты в отца, вот вторая жена и злится. У нее-то две дочки не пойми что, рябые, кривоногие. Тьфу! А сначала им надо, потом уже тебе жениха искать. Сбагрят тебя, кровинка моя несчастная, и не увидимся больше.

Котя только плотнее прижалась к матери, но та по обыкновению не ответила на мимолетную нежность, не позволила себе снова оттаять. Она как будто боялась, что ее отвергнет собственная дочь. И со временем Коте уже не хотелось проявлять ласку и искать защиту у матери. Долгими ночами они просто лежали на узкой старой лавке спина к спине: отчим не очень-то часто приглашал мать к себе. Обычно он спал на печи с первой женой, которую еще в юности взял по любви.

Вторая же появилась, когда все думали, что первая больше не родит детей. Но тощая болезненная женщина произвела на свет только двух дочерей, которые к тому же переболели в младенчестве какой-то пакостной хворью, едва не умерев и оставшись несчастными дурочками. Зато первая жена в то время с гордостью показывала всем свой живот и через положенный срок родила здоровых мальчиков-близнецов.

Котя подсчитывала, что рябым несуразным девочкам уже исполнилось четырнадцать весен – через год и жениха пора искать. Значит, и ее ждала подобная участь, но еще не очень скоро. Пусть и наступала скоро ее восемнадцатая весна, приемную дочь не выдали бы раньше родных, в деревне ее уже считали почти перестаркой. Но Коте это не претило, она даже радовалась, ведь хотя бы ночью ее никто не трогал. Не скоро, еще не скоро – от этой мысли в тот вечер удалось успокоиться и заснуть.

А всего через пару дней мать вбежала на двор с лихорадочно горящими глазами. Дочь испугалась, что ту хватил удар или преследует злой дух из леса.

– Котя! Котя, доченька!

– Что с тобой? Родная, что с тобой? – вскинулась она, отвлекаясь от квохчущих кур и птичьего помета на соломе.

– Тебя выдают замуж!

Что-то оборвалось, сердце замерло, а в глазах потемнело. Неизбежность этого события всегда маячила где-то далеко на горизонте. Но теперь страшная весть влетела слишком быстро вместе с растрепанной матерью, платок которой вился по ветру, словно плащ вьюги.

– Ох, и за кого… За кого! Котя, доченька моя, – стенала мать, из глаз ее брызнули слезы. И в тот миг словно выплеснулись все чувства, которые она сдерживала все эти годы.

– Расскажи все по порядку! Я ничего не понимаю! – решительно прикрикнула на нее дочь, хотя саму ее сковывал страх.

– Да, да… за кого. Отчим твой ездил на торг в богатое селение, возил наши шкурки на продажу. Чем мы еще богаты…

– Ну, да-да! Вчера уехал!

– Сегодня вон вернулся… К воротам ехать боится! Его там дурманом каким-то подпоили, он и не помнит, кто это был. А потом за стол посадили с игрой злой, на деньги. Так он все, что со шкурок получил, все проиграл.

– А где же он сам?

– Его жена старшая у околицы бранит, да так бранит, что сам Хаос услышит, – стонала мать, размазывая слезы. – Приехал-то весь грязный, да у саней полозья поломанные. Ух… Хаос его возьми!

Бедная мать с непривычной злобой погрозила воротам, обернувшись, но потом снова залилась слезами.

– И что же дальше? – Котена уже смутно догадывалась, стискивая дрожащие кулаки, словно тоже желала ударить невидимых обидчиков.

– Дальше… О… О-о-о! Мы здесь люди все простые, считать-то толком не умеем, не то что играть, все в удачу какую-то верим. Он-то все проиграл, но помолился духам и думал, что отыграется: поставил свою жизнь. Его убить хотели! Ой-ой-ой, кровинка моя несчастная… Что бы с нами всеми было!

«С кем с нами-то? Со всеми его дурнями-сыновьями и глупыми дочками? – с пренебрежением подумала Котена. – Поделом им было бы!»

Отчасти она хотела, чтобы они тоже ощутили на себе, каково быть неродным ребенком и младшей женой. Если бы отчима убили, у нее бы не возникло проблем, может, ее бы даже взяли в ученики охотника. А теперь из-за глупости непутевого мужика ее жизнь стала разменной монетой.

– И вот он, чтобы жизни не лишиться, пообещал их главному, что приведет девушку ему в жены, свою дочь, – заключила мать и зашлась рыданиями. – Он еще радуется, что главный-то согласился! А не приведет, так нас всех порезать обещали!

«Вот и выдал бы одну из своих рябых! Они бы, кажется, и не поняли, где они и с кем», – злилась и сокрушалась Котя, уже без объяснений предчувствуя, кого именно в качестве дочери пообещал им отчим. Но мать зачем-то уточнила, заходясь рыданиями:

– Тебя он отдает им.

– Кому хоть? – устало выдохнула Котена.

Теперь злость прошла, накрывало какое-то полнейшее безразличие. Разве только жарко сделалось, словно и не зима. По спине покатились струйки пота, а потом охватил холод. В глазах потемнело, ноги задрожали, но тут в ворота вошла, переваливаясь, раскрасневшаяся старшая жена. Котя назло ей заставила себя не упасть.

– Ну все, нашли твоей змеюке жениха. Под стать, – проговорила она делано ласково, не скрывая издевки. – Да не реви ты, мать! Все-таки не разбойник какой. Обнищавший торговый гость. Его на дурман-траве как-то поймали, еле откупился от острога. Вот и живет теперь, честных людей обирает.

– И что же с ним, добрые люди не водятся? Раз ему жена не нашлась, – без стеснения фыркнула Котя, вскидывая голову.

– Почему же не нашлась? – мстительно посмеивалась румяная баба. – Думаешь, старшей тебя кто-нибудь возьмет? Нет, у него уже есть две, тебя младшей пообещали. Жених как раз для тебя: ты же себя считаешь дочкой торгового гостя. Поблагодари-то отчима потом!

Котя не двигалась с места, желая выцарапать маленькие поросячьи глазки старшей жены, ее главной мучительницы. Мелькнула мысль так и поступить да сбежать в лес диким зверям на милость. Все равно в общине ее своей не считали.

– А будешь противиться, я мать твою беспутную со свету сживу, – прошипела старшая, и все планы о дерзком побеге исчезли.

Котя только сиротливо обхватила себя руками, чувствуя, что во всем мире нет для нее защитников. Она какая-то иная по воле злого рока, отмеченная общей неприязнью, словно и правда создание Хаоса. Девушки с ней не водились, не звали на весенние гадания и гуляния; добрые парни обходили. Как-то раз один предложил по весне в лесу без освящения духами потешиться любовью, но от него Котя сама сбежала, перепрыгивая через бурелом и кочки.

– Ну все, теперь отправляйся в баню, напарься там как следует. Буду тебя, чудовище заморское, в порядок приводить сама, – приказала старшая жена.

– Может, лучше я? – негромко донесся голос обессиленной матери.

– Молчи, я главная жена, мне и решать. Все, Котена, ты должна загладить долг моего любимого мужа. Если понравишься своему жениху, он нам все простит.

«Я товар… Хаос проклятый! Я просто товар!» – злилась Котя, сжимая кулаки, с ненавистью кусая до крови тонкие губы. Крылья слегка вздернутого носа трепетали от ярости, а большие глаза щипало от слез. Но перед старшей женой не хотелось показывать и толику слабости.

Вскоре и правда натопили жаркую баню, в которой пахло дымом и хвоей. Приятно обдало ароматное тепло, но остаться наедине со старшей женой оказалось сродни пытке.

– Ишь какие волосы отрастила, – прошипела она, с силой дергая и расплетая толстую кудрявую косу до пояса. – Все-то чую иноземную кровь. Ничего, змеюка строптивая, муж тебя быстро научит послушанию.

– Пустите! – вывернулась Котя, когда показалось, что скоро ей оторвут волосы вместе с кожей на голове.

Больше всех ее красоте завидовала обычно средняя жена, жалея своих слабоумных и некрасивых дочек. Котя бы тоже сочувствовала обделенным судьбой, если бы не отношение их матери. Старшая же жена, похоже, в бане выплескивала все еще бушующий гнев на непутевого мужа. Она с силой терла толстыми руками белую кожу Коти, оставляя царапины.

– Ох и въелся в тебя дух хлева и курятника! – приговаривала она, словно не сама отправляла выполнять самую грязную работу. – Там бы тебе и место. Но ради моего муженька и всех нас ты у меня красавицей станешь быстро.

Котя только вертелась под сильными ударами веников и жалящими прикосновениями мочалки. Обычно ей нравилось в бане, тело приятно раскрывалось, избавляясь от пота и грязи. Каждые две-три недели в деревне почти в одно время все жарко топили небольшие пристройки и носили воду. К счастью, река протекала рядом.

Летом в ней с удовольствием купались, Котя умела прекрасно плавать. Хоть что-то доставляло в жизни радость. Она глубоко ныряла в самые темные омуты, и ей нравился неизведанный подводный мир, хотя остальные боялись его. Но «иной» не следовало беспокоиться о том, что подумают другие, все равно ее считали не то ведьмой, не то оборотнем из Хаоса.

Сказывали когда-то, что в одной деревне жил пришлый человек, вроде бы жил и жил, а потом его кто-то обидел, и у него отросли клыки с когтями. Он обратился в страшное создание Хаоса. И всю ночь он врывался в дома и расправлялся с жителями. С тех пор деревня так и затерялась в лесах, сделавшись пристанищем призраков. Поэтому в народе передавали легенду и поверье, что чужаки не приносят добра. Вот и торговый гость не сделал ничего хорошего. А дочь его расплачивалась всю жизнь, словно тоже могла превратиться в кровожадное чудовище.

Но Котя-то знала, что она просто человек, как и ее родители, поэтому в очередной раз молча злилась от несправедливости. Ей приходилось сдерживаться, чтобы не ударить старшую жену, не утопить ее прямо в деревянной лоханке. Казалось, на это хватило бы сил изворотливого гибкого тела. Но ради матери приходилось сжимать зубы, тихо выдыхая безмолвные проклятья.

– Вот, наконец-то чистая. Пора убор готовить и обряжать тебя не в обноски. Так и быть, выделю тебе свадебный сарафан. Считай это великим подношением! Все равно у меня дочерей не будет уже. Нет-нет, не свой, конечно, найду какой-нибудь, – сказала довольно раскрасневшаяся баба.

От духоты и истязания плетьми-вениками Котя уже едва слышала недобрые речи, перед глазами все плыло.

«Наконец-то меня оставили в покое. Хотя бы до завтра», – выдохнула она, войдя в теплую избу, успев вдохнуть живительного морозного воздуха.

Под вечер ее все-таки настигли непрошеные слезы, защипавшие глаза. Котя только закрыла лицо руками, отвернувшись к стене. Рядом села мать, но даже не прикоснулась, только тихо вздыхала. Кажется, она свое уже выплакала. Безмолвная и бесшумная, она напоминала скорбную тень смерти или неотвратимого рока. Котя поежилась, обратив к ней заплаканное лицо. Тихо, чтобы не разбудить уже мирно спящую избу, она отчаянно попросила:

– Родная, давай сбежим? А?

Но мать только легла рядом, уставившись в потолок и вытянув руки, словно покойник в гробу.

– Котя, ну куда же мы сбежим с тобой? – выдохнула она. – Мы и мира-то не видели дальше деревни.

– Куда-нибудь! – гневно ответила Котя, схватив мать за запястье. – Пожалуйста, я не хочу!

– Кто же тебя спрашивает… – оборвала ее ледяным голосом мать. – Меня вот тоже никто не спрашивал. Упорхнул чужеземец, а бабе одной нельзя оставаться. Вот и нашли первого желающего, да еще сердобольным его считают. Ты и сама знаешь, какой твой отчим.

В голосе ее звучала горькая желчь, она презирала всех этих мелких людей, которые считали ее недостойной. Сначала ее превозносили, сами подговорили познакомиться с торговым гостем да быть с ним поласковее. А потом обвинили во всех грехах и жениха второго нашли поплоше.

– Небольшого ума, проклятый, – тихо ответила Котя, устремляя взгляд на пеструю занавеску, закрывавшую лежанку на печи.

– Да он не злой. Все за него старшая жена решает, – чуть смягчилась мать. – А как выпорхнул из-под ее опеки, вон что натворил. Легковерные мы в глухих местах-то.

Котя снова давила слезы, снова теребила мать за руку, но кисть оставалась холодной и безучастной.

– Ну, вот и уйдем из глухих мест. Пойдем по дороге, попросимся к кому-нибудь в услужение. За скотом ходить везде кому-то надо. А что мы здесь? Прислуживаем так же.

Мать долго молчала, только тяжело вздохнула несколько раз, а потом обняла Котю, стиснула в объятьях, снова заплакав.

– Ох, кровинка моя. Я уже не уйду никуда, – призналась она. – Я ведь под сердцем ношу его дитя теперь. И это после стольких-то лет.

Котя, которая едва не растаяла от такого редкого проявления прежней любви, резко отпрянула к стене, сев на лавке. Она рассматривала мать в кромешном мраке, отчего вырисовывался страшный черный силуэт, на котором только влажно поблескивали глаза. Коте порой казалось, что она видит в темноте.

– Как же так… Почему ты не сказала мне? – растерянно пролепетала дочь, утирая слезы. Теперь ее обжег новый гнев, новое предательство хлестнуло плетью.

– И что было тебе говорить? Легче тебе теперь от этого? – виновато, но угрюмо отвечала мать, отворачиваясь.

Котя некоторое время сидела в полнейшей растерянности, не зная, как ответить.

– Легче. За тебя легче, – сдавленно отозвалась она. – Если родишь ему сына, то средней женой станешь. А если и дочку, то все равно уже его кровь. Ну а я… совсем теперь вам чужая буду.

Горло сдавило судорогой, прошедшей по всему телу. Росло желание спрыгнуть с лавки, выйти в чисто поле и заснуть на снегу, уже навсегда. Чужая, иная – значит, никому не нужная. Может, и хотелось обрадоваться за мать, но казалось, словно новый ребенок с каждым мигом отнимает ее, примазывает, как глиняную поделку, к этой недружелюбной избе. А первую дочь отодвигает прочь, отчего Котя сама невольно вжалась спиной в крупные бревна сруба. Но тогда же к ней потянулась мать, снова обнимая, гладя по волосам и причитая:

– Кровинка моя, мне ты никогда не станешь чужой, где бы ты ни была.

«И ведь ты даже не попыталась отговорить отчима. Даже зная, что носишь его ребенка. А ведь могла бы повлиять на него теперь», – зло подумала Котя. Порой в ней словно пробуждался зверь, порождая злые намерения, даже к матери. Но Котя постаралась успокоиться, лишь вкрадчиво отзываясь:

– Ты не пыталась отговорить его? Он послушает тебя теперь.

– Ох, кровинка моя, пыталась. Но он сказал, что если отдавать долг скотиной или зерном, то мы зиму не переживем. Он как узнал, что станет отцом, так и сказал: «Пусть подумает о своем будущем брате, чтобы он не родился в нищете».

– Не хочу больше это слушать.

Мать только вздохнула, тихо погладила живот, который еще ничем не выдавал ее, снова всплакнула и погрузилась в тревожный сон. Котя же лежала, крепко стиснув зубы. Она боролась с ужасом, который щипал ее холодными прикосновениями за руки и за ноги, да еще с трудом смиряла гнев, прожигавший сердце.

Так прошла ночь, последняя ночь в тишине, последняя ночь свободной жизни. Грядущее казалось туманным и страшным, Котя понимала лишь одно: ничто уже не останется прежним. Она считала, что не сомкнет глаз, но от усталости все-таки погрузилась в тяжелое забытье. Но и оно не принесло покоя.

Во сне – уже не первый раз – приходил образ страшной тени из леса, горели и мерцали оранжевые глаза. Под утро Котя даже вскинулась, испуганно проснувшись: ей показалось, что кто-то заглядывает в оконце, затянутое бычьим пузырем.

Но в избе только тихо ворочались сонные люди, между досок шелестели тараканы, и первые полоски рассвета заползали зеленоватым потусторонним свечением. Медленно и неотвратимо наступало утро. Кошмары прошли, и все же откуда-то неизменно раздавался певучий зов…

2. Сваты

Котя никогда не считала себя сильной, поэтому со временем и согласилась на достаточно смешное сокращение имени. Котя – это лучше какой-нибудь Юлки или Тенки. К тому же ее с детства все сравнивали с юркой кошкой: старшие жены – за своеволие и проворность, а мать – за ласку и теплоту. Раньше хотелось в это верить, но после ночного разговора дочь уже не ведала, кто ее еще предаст и что вообще считать предательством.

С рассветом ей показалось, что известие о скорой свадьбе – это дурной сон, просто долгое видение злокозненной лихоманки. Но стоило немного прийти в себя после череды кошмаров, как реальность вновь обрела неприятно яркие краски. Котя села на лавке и потерла виски, ее тяготило растертое, чистое после бани тело. Она казалась себе ужасно слабой, одинокой и всеми покинутой. В окружении знакомых людей не нашлось защитников, и выбора ей никто не оставил. Поэтому приходилось быть сильной.

Котя осторожно перелезла через тревожно вздыхавшую во сне мать. Доски пола холодили босые ноги, но льняная рубаха прилипала к телу от катившегося по спине пота, а колени отзывались дрожью. Надетый поношенный бледно-зеленый сарафан выглядел болотным огоньком в сумерках.

Бесшумно Котя встала и задумчиво взяла в руку свой девичий венчик, украшенный вышивкой, – в последний раз его примерять, а уже скоро распустят ее черную косу на две и сплетут под высоким женским убором, покрывающим всю голову. Обычно молодые жены с радостью принимали его, веря, что даже одежда принесет удачу им и здоровье – будущим детям.

Котя же как будто прощалась с жизнью, печально перебирая меж мозолистых пальцев стежки собственной тонкой вышивки. И вновь на мгновение узор показался ей странным, как будто чужим, вновь на нем заплясали неведомые звери, в которые складывались знакомые символы предков – вот уже не птицы с кругами, не цветы с фигурами, а когтистые звериные лапы да страшный оскал. Котя застыла и не могла оторваться, но потом с ужасом выронила повязку венчика и кинулась к глиняным фигуркам духов, которые молчаливо стояли в восточном углу избы.

– Барьер, сохрани нас от Хаоса! Тепло, сохрани от зимы! Свет, сохрани от злого морока! – зашептала она, перебирая пальцами. Десять перстов – десять духов-защитников.

Она стояла на коленях посреди спящей избы и молила об избавлении, но при этом не ведала, у кого же просить справедливости. Люди говорили, что духи мудры, следовало покориться их воле и, конечно, воле будущего мужа. Но сердце протестовало, все больше охватывал ужас – громче звучал безымянный зов. Котя поняла, что ее обращения не приносят ее огненному сердцу ни покоя, ни смирения.

«Это нечестно! Нечестно так! Матушка говорила, что свадьба – это поступок человека, его воля, благословленная духами. Но разве это похоже на мою волю? Неужели духи благословляют такое?» – протестовала Котя.

По поверью считалось, будто невеста в день свадьбы «умирает» для своего рода, чтобы присоединиться к роду жениха. Но из-за отца ее саму считали безродной, за безродного «купца» и отдавали, уже одним этим намекая, что не допроситься ей заступничества духов. И даже в баню пошла она не в окружении подруг, а со сварливой старшей женой. Обычно девушки изображали горькие слезы, постоянно напоминая о грядущем «переходе», зато Котя накануне плакала по-настоящему.

День начался незаметно, впервые без посещения хлева и курятника. С ней никто не разговаривал, вся семья чего-то напряженно ждала. Даже старшая жена приутихла в своем злорадстве, ее терзал страх за мужа. Ее полные руки подрагивали, когда она ставила хлеб в печь. Она впервые позволила ему по недосмотру покрыться горелой корочкой.

– Все из-за тебя, змеюка, – только пробормотала она, но Котя не отозвалась, будто ее и не было в избе.

Хотелось оказаться где угодно, хоть на крыше курятника, но только не в этом давящем каждой стеной доме.

«Ладно… Не всем судьба посылает хорошего жениха, одни плачут перед свадьбой, другие и после. Не я первая, и не я последняя», – успокаивала себя Котя. Завтракала она в полном молчании, заставляя себя есть чуть пригоревшую кашу и хлеб, чтобы не лишиться чувств. Она обещала себе быть сильной, а для этого тело просило пищи.

– Когда сваты обещали приехать? Что тебе сказал «жених»-то? – заволновалась к полудню жена.

Отчим сидел сутулый и постаревший: тощая бородка свалялась, глаза на худом желтом лице совсем впали. Котя даже прониклась к нему жалостью, пусть и с оттенком презрения.

– Да вот скоро… Обещал подарок прислать, – растерянно отвечал он, но пытался понукать жену: – Ты для них угощение приготовила?

– Приготовила, как же! Все по твоей милости, – проворчала она. – Стараюсь ради «дочки».

Отчим втянул голову в плечи, словно опасаясь удара. Котя смотрела на широкое лицо старшей жены и все более отчетливо понимала, кто ее главный враг. Однако уже на следующее утро этот дом обещал навсегда остаться в прошлом. Хотелось провести еще хотя бы день рядом с матерью, но радости от этого не ощущалось. Всех охватывала тревога, близняшки без причины заревели, словно почувствовали нехорошее, но к ним тут же кинулась средняя жена, воркуя, как над младенцами:

– Тихо-тихо, маленькие мои. Мама защитит вас.

– Едут! Едут! – внезапно подскочили к окну все женщины, даже близняшки, которые не понимали, почему все так оживились.

Котя же осталась в глубине избы, оцепеневшая, как узник перед казнью.

– Хозяева, открывайте ворота! Сваты приехали! – вскоре громогласно раздалось со двора.

Котя сглотнула ком, не двигаясь с места. К счастью, ее участие не требовалось. Старшая жена торопливо понесла угощение.

– Ничего, вроде люди не худые, – попутно выдохнула она.

Кажется, все просто боялись, что за долгом отчима приедут не сваты, а злые налетчики с ножами. Котя все-таки прильнула к окну: их оказалось всего трое, притом достаточно богато одетых. На ногах у каждого светились новенькие сапоги, из-под тулупов выглядывали добрые разноцветные кафтаны. Сани их тоже переливались свежей желтой краской, а мохнатые вороные кони выглядели холеными и породистыми.

«Зачем же я ему такая, из глухих мест? Если он на самом деле богатый. Только странно как они одеты, и не воины, и не крестьяне», – подивилась Котя, нервно теребя все тот же девичий венчик.

Сваты небрежно приняли угощение. Но против всех традиций далее не последовало обмена полушутливыми ритуальными любезностями, которые обычно состояли из прибауток и иносказаний. Вскоре в избу вошли только старшая жена и мать. Отчим же куда-то отправился вместе с прибывшими.

– Подарок от жениха, – недовольно проворчала старшая жена, хищно сжимая в руках резной деревянный ларчик.

– А куда же они сами отправились? – спросила Котя.

– К старейшине, – бросила старшая жена. – Сказали, что к нему у них дело. И про тебя сказать надо, что теперь ты не в нашей деревне будешь.

– Да и к друиду надо бы, – напомнила о необходимом обряде мать.

– Бери подарок-то, – словно уговаривая себя, протянула ларчик старшая жена.

Котя приняла его и открыла, тут же поразившись: на дне в окружении разноцветных шелковых лент светился чудесный костяной гребень с искусной резьбой, украшенный по краю речным жемчугом. Котя медленно поднесла вещицу к глазам. Но счастья при этом не ощутила, словно так ее покупали. Иных подношений семье не привезли, видимо, включили их в уплату долга отчима.

– Хорош подарок! Не для змеюки, но ладно… – пыхтела старшая жена. – Переодевать тебя пора. Ох, еще и приданое за тебя отдавать. Ну, ничего, хватит и небольшого сундука. Ох-ох-ох, одна я на всех вас! Собирать вон как быстро пришлось. Хотя ты своему мужу-то вроде как не за приданое нужна.

– И зачем же? – встрепенулась Котя, надеясь, что прибывшие сваты поведали о чем-то важном.

– Да все для того же, – махнула на нее рукой старшая жена. – Для чего женщина мужчине?

«Чтобы рожать ему сыновей, – с налетом омерзения подумала Котя. – Как будто в рабстве. Отец сказывал, что в его стране берут не только жен, но и рабынь. И в чем же разница, раз у нас все равно нет выбора?»

– Смотри там, как следует отблагодари его за подарок после свадебного пира, – погрозила ей пальцем старшая жена. В обычное время она непременно отняла бы искусно сделанную вещицу.

Отчим так несколько раз привозил что-то с ярмарок для Коти – яркие ленты или новые валенки. За это не удавалось считать его злым человеком. В детстве она радостно принимала подарки, но очень быстро все они исчезали в недрах сундука, который сторожили старшие жены. Теперь же загребущие руки не могли добраться до символического свадебного подарка.

– Вот видишь, может, и не худой человек. Ну, плутоватый немного, но богатый, – с нежностью пела над ухом мать, расчесывая косу дочери подаренным гребнем.

К тому времени Котю уже переодели в красный сарафан и готовились окутать белым покрывалом, которое отчасти олицетворяло погребальный саван. И временами хотелось, чтобы обрядовый образ воплотился в жизнь. Но все-таки юное тело слишком любило жизнь, даже плохую и тяжелую. Котя привыкла жить и не унывать всем назло. Теперь ее, похоже, решили окончательно сломать.

– Все по-разному наживают богатство, – отвечала Котя, сдвигая руки на коленях.

Она-то помнила страшные сказки о богатых разбойниках, но не желала в них верить. «Плутоватый» – это звучало совсем не страшно, а даже забавно. Вот только давешние страхи отчима не давали покоя, а он, бывало, ходил в лес на волков. Один раз с отрядом охотников даже убил медведя. Но известно, что люди порой хуже зверей, а то и самих созданий Хаоса. Так отчим и оказался совершенно бессилен.

«Это все не со мной, не со мной!» – твердила Котя, вернее, какая-то пугливая девочка в ней, желавшая забиться под лавку и найти там убежище от всех невзгод. От этого из глаз все-таки скатились скупые холодные слезы, и, как назло, в этот момент в избу вошла старшая жена, самодовольно говоря:

– Что? Плачешь? Плачь-плачь! Много плачь! Извиняйся перед духами-то, что покидаешь их! А хотя… они за тобой-то всегда только одним глазом присматривали, чужая ты им. Можешь и не плакать.

Старшая жена бродила по избе, нервно передвигая вещи: протирала и без того чистую посуду, гремела ухватом, ничего не ставя в печь. Средняя же усердно бормотала обращения к духам. И ни в чьих движениях не ощущалось радости грядущего праздника.

– Что-то долго… куда они повели-то его, – только временами восклицала старшая жена, с опаской выглядывая через окно и выходя на улицу.

– Ничего, Котя, ничего, кровиночка моя, – ласково шептала мать, отрешенная, как будто не понимающая всеобщего страха, схватившего цепкой лапой их дом.

И всё с того дня, когда отчим поехал в недобрый час на ярмарку. Котя лишь гадала, почему сваты приехали втроем, почему далекий богач с теремом прощал долг за безродную жену и кого вообще он прислал. Да ведь обычно родных невесты приглашали посмотреть на дом жениха. Но теперь, в этот мрачный холодный день, все происходило как-то неправильно, будто духи отвернулись от них. И вместо правды настала кривда – обряды сохранили только внешнюю часть без всякого высшего смысла, да и то какую-то искореженную и обрезанную. Эти люди в богатой одежде примчались на ретивых конях не веселым свадебным поездом: они пришли за уплатой долга.

– Что «ничего»? – устало спрашивала Котя, застыв изваянием со сложенными руками.

Она бы предпочла рыскать диким зверем по глухим лесам, выбиваясь из сил, или день напролет таскать от проруби на холм коромысло с тяжелейшими ведрами. Казалось, меньше бы истомилась, чем от бездействия и понимания собственной беспомощности. В горле теснился крик, но он бы ничего не изменил, даже если бы у всей деревни заложило уши, а испуганное воронье слетело с елок.

Да еще мать рядом, кажется, повредилась умом от горя: расчесывала себе и расчесывала длинные волосы, твердила ласково, что у отца такие же. И где же оказался этот отец? Все детские мечты Коти о заступничестве доброго отца, который каким-то чудом вернется в самый темный час, остались только глупыми сказками. В этот день окончательно погибло ее детство, распалось вместе с расплетенной косой.

– Все ничего, – ворковала мать, сплетая уже две косы и вкладывая в руку подаренный гребень. – Я ведь приданое тебе собирала еще с детства. Думаешь, отец твой все забрал? Я не разрешила, спрятала кое-что тогда у старейшины. Сундучок в сани должен отчим отнести.

– А нет ли среди того добра крепкого ножа? – холодно бросила Котя, сощурившись.

Она слышала от сказителей и певцов страшные предания про девушек, которые убивали себя на брачном ложе, чтобы не доставаться постылому мужу-злодею. Говорили, конечно, что души наложивших на себя руки не обретают покоя и отправляются прямиком в Хаос на поругание чудовищам. Но Коте казалось, что лучше уж предстать перед настоящими монстрами, чем покориться таким, что скрываются под личиной человека. Хотя она ничего не ведала о женихе и сватах. И неизвестность пугала не меньше Хаоса – почти одно слово, ведь никто не представлял, что находится по ту сторону Барьера и Охранных Камней в далеких морях-океанах. Котю обещали отвезти всего-то в соседнюю деревню, но ей чудилось грядущее схождение в иной мир.

– Котя! Котена! Только не вздумай так отвечать сватам и мужу! А если тебя отошлют за твой характер? Или, чего доброго, убьют, не приведи духи! – воскликнула прежним знакомым тоном мать, словно возвращаясь из чертога смертельного покоя.

Все-таки рассудок еще не покинул ее, в синих глазах заблестела привычная строгость, но смешанная с глубочайшей печалью. Коте стало слишком жалко родную: лучше бы она оставалась в полусне из воспоминаний и видений. Вот и старшие жены сели на лавку, покорившись судьбе в тягучем ожидании, и заунывно запели.

«Как будто покойник в избе!» – с отвращением подумала Котя, вспоминая длинный выдолбленный из ствола дерева гроб, напоминавший лодку. Она видела смерть вблизи в десять лет – оставила мир живых матушка отчима, достаточно добрая старушка. Но узнать ее хорошо не привелось, она хворала несколько лет на печи, а потом однажды осенью тихо умерла.

Она лежала совершенно неподвижная и посеревшая посреди избы, вокруг нее разносился сладковатый запах курящихся ритуальных благовоний и тлена, а женщины завывали песенные причитания: «Ой, богатая осень-то была, богатая – листопадная!» Листопад всегда символизировал смерть, и на миг Коте ныне почудилось, будто она тоже лежит в гробу, вроде и живая, но одновременно мертвая, смотрит в потолок на бревна и слушает плач матери.

«Листопадная… – отчего-то вспомнилось Коте. – Вот и я теперь словно лист на ветру. А корни мои далеко в жаркой стране за Круглым Морем, и дерево отторгает меня».

– Возвращаются! – всколыхнулись разом все в избе.

Мать как раз закончила приготовления женского убора – причудливой высокой шапочки – и накинула на голову и лицо Коти белый покров, отчего ощущение себя покойницей усилилось. Но Котя яростно укусила большой палец правой руки, и реальность вернулась. Жизнь еще не иссякла!

Приходилось вспоминать, как хотела стать ученицей охотника, как выслеживала зайцев и белок. И ей даже удавалось добраться до них с помощью небольшой пращи. Котя напомнила себе: она сильная, она со всем справится. Лучше уж быть сильной, чем превращаться в живое привидение, которому нет разницы между волей и неволей.

– Ну, как там? Как? – суетилась средняя жена у окна.

Рядом с ней запрыгали ее дочери, да еще младшие сыновья старшей жены не к месту засмеялись и заулюлюкали. Им-то никто не рассказал, что натворил их отец.

– Идут вон, – с облегчением выдохнула первая жена. – Так, муженек наш, старейшина и эти трое… Трое.

Она в растерянности помедлила, не зная, как же называть прибывших. Мать неуверенно спросила, нерешительно втягивая голову в плечи:

– Я так и не поняла, кто они. Родственники мужа? Друзья?

– Ни то ни другое, – отмахнулась от нее старшая жена, одеваясь и готовясь выйти на мороз. – Да молчи ты. Сейчас, главное, молчи, я говорить за всех буду. Ох… Все за всех вечно. И думала вечно за мужа. А как сам подумал, так вот такого надумал нам на головы!

Теперь и она в открытую признавала сущую глупость ее дорогого муженька. Наверное, в молодости ей нравилось верховодить в избе, выдавая свои решения за мысли отчима. А теперь она ощутила давящую тяжесть: его проблемы тоже ложились на ее пухлые покатые плечи.

– Ой, да что же это я… Надо бы одеть тебя потеплее, – засуетилась мать, потянулась к красному зипуну, но тут на нее накатила тошнота, она пошатнулась.

Дитя в ее чреве подавало первые признаки своего существования и словно тоже протестовало против творящейся кривды. Котя едва успела подхватить мать и усадить на лавку.

– Сиди, отдыхай, воды попей, – вдруг решительно заявила средняя жена и протяжно вздохнула: – Духи милосердные, до чего дожили! Честные люди все, а до чего дожили! Разве я своих дочерей бы отдала вот так? Их же… Их… А старшая еще говорит мне давеча, кто их возьмет? Такого же жениха скоро приведут им!

Она заломила руки и закрыла ими лицо, впервые с нее будто маска слетела, а из широко расставленных глаз покатились слезы. Только теперь Котя понимала, что вторая жена ужасно боялась оказаться вдруг совсем бесправной младшей. А убогим ее дочерям и правда не нашлось бы добрых женихов, не польстились бы и на приданое, не столь уж богатое.

– Мама-мама, что с тобой? – обхватили ее с двух сторон ее близняшки.

– Ничего, родные, ничего. Вас со мной не разлучат, никогда не разлучат.

Ее слова изранили хуже любых угроз, Котя только стояла возле своей матери, поддерживая ее и не позволяя упасть. Мать же, словно ища защиты, вдруг уткнулась дочери в живот. Так делала Котя, когда была еще совсем маленькой. Она помнила, как пряталась в складках сарафана матери в день, когда по реке уносился большой корабль с косыми парусами. Его провожали с холма всей деревней, и селян окутывала глубокая печаль. Тогда-то и окаменело сердце матери, она еще заставила отойти от себя, холодно бросив: «Не делай больше так, Котена, ты уже большая».

И вот теперь она сама так же устало прятала лицо; в тот миг показалось, словно Котена переросла собственную мать, сделалась сильнее нее. Давящий на сердце страх улегся: ради матери предстояло быть сильной какое-то время. А его оставалось все меньше и меньше…

– Одна ты у меня, всегда будешь одной-единственной, – выдохнула мать, пока Котя исступленно гладила ее по волосам.

– Давай посмотрим, что там, – предложила Котена, приникая вскоре к оконцу.

На дворе уже стоял отчим, а перед ним застыли, словно три изваяния, всё те же сваты в богатой одежде. Старшая жена тем временем выбежала к воротам и с приторной натянутой улыбкой шутливо начала:

– Ай, добрые люди, и с чем же вы пожаловали!

Она смеялась хрипом вороны, голос ее сел. Кажется, она боялась много больше оставшихся в избе. Обычно после таких слов следовал долгий веселый выкуп невесты, песни, хороводы. Свадьбы играли весной-летом, но даже если случались зимние, то никто не отказывался от веселья, слишком редкого в монотонной крестьянской жизни. Но сваты же лишь ответили холодно:

– Невесту ждем.

Трое, они будто сливались в единое существо и напоминали многоголового змея: совершенно разные, но одинаково зловещие. Двое молодых, третий постарше. К широким кожаным поясам у них крепились короткие мечи, но они не напоминали дружинников князя.

Котя слышала о странствующих удальцах, которые за звонкую монету продавали свое искусство владения оружием. Обычно каждого такого воина сопровождала невеселая темная история, которую он никому не рассказывал. Котя устрашилась, что именно с такими людьми ей придется проделать путь через лес в санях. Ей, одной. И только ей. Реальность навалилась и оглушила – все творилось взаправду и без ее участия, сколько бы она ни убеждала себя в какой-то силе. Она – тростник против трех мужчин с оружием.

– И какую же невесту? Нет у нас невесты, – всплеснула руками старшая жена, все еще продолжая начатую игру.

Все-таки она привыкла к традициям их деревни, по которым полагалось сначала вывести наряженную козочку или поросенка, подшучивая над сватами. Потом получить от них «выкуп», но и второй раз «обмануть», показывая обряженную в лучший сарафан маленькую девочку в качестве невесты. Обычно эту роль с великой охотой исполняли младшие сестренки или какие-нибудь родственницы. И уж только на третий раз выводили саму невесту. Так сваты отдавали дополнительные подношения друзьям невесты и семье.

«Надо же, как старается ради меня. Ах да, соседи же смотрят», – подумала Котя.

Жители селения и правда покидали свои избы, их не останавливал даже трескучий мороз. Они с интересом подступали ко двору, разглядывая богатые сани. Но, кажется, не понимали, присоединяться ли им к обряду выкупа или не стоит. Вскоре почти вся деревня во главе со старейшиной просто обступила молчаливым полукругом их двор. И выглядело это жутковато: будто пришли судить всем миром и расправляться с лиходеем каким.

Сваты же на глазах у всех резко осадили дребезжащее пение старшей жены, кажется, лишив ее дара речи резким восклицанием.

– Так, старуха, не нужны нам ваши игры, – топнул ногой один.

– Чарку зеленого вина ты нам поднесла – на том благодарим, – небрежно отмахнулся другой.

– А больше времени у нас нет, смеркается скоро, путь через лес неблизкий, – хмуро заметил третий, наверное, самый старший.

– Веди уже ее, – взмолился отчим, прячась за спину жены.

«Вот и все… Листопадная осень, богатая», – оборвалось что-то в сердце у Коти. Она поняла, что еще не одета, и собирала ее по нелепому совпадению средняя жена, торопливо наматывая платок и помогая как можно скорее надеть тяжелый тулуп. Мать же тоже оживилась, хотя еще пошатывалась. В избу, впуская из сеней холод, влетела старшая жена, отозвавшись с порога и как будто загребая руками:

– Ох, выводите. Всё, змеюка, у тебя, оказывается, сундук приданого был, от старейшины принесли, в сани уже погрузили. Да подарок, подарок-то свой не забудь! Быстро-быстро!

Котя торопливо схватила со стола гребень в шкатулке, заметалась по избе, рассматривая, что еще взять. Зачем-то сунула за пазуху свой девичий венчик. Но в тот миг ей вдруг почудился неизменный зов, вещица как будто сама приказала не оставлять ее. Иных забытых вещей у Коти не обнаружилось.

– Кровинка моя, – только залилась слезами мать на лавке, когда старшая жена буквально выпихнула Котю наружу через сени.

Щеки тут же схватил мороз, кажется, выдался самый холодный день зимы.

– Вот и невестушка наша, – пропела старшая жена, показывая застывшую Котю.

Сваты оказались высоченными мужиками, они окружили с трех сторон, как три раскидистых дуба. Их обветренные лица покрывали шрамы. У одного он рассекал бровь, у второго длинной бороздой проходил вдоль щеки. Третий же щеголял перебитым носом. Они не напоминали ни крестьян, ни честных слуг торгового гостя. Хотелось верить, что, возможно, для опасной дороги через лес жених специально прислал обученных людей, воинов. Они оценивающе разглядывали Котену со всех сторон, да так, что в слоях теплой одежды она ощутила себя совершенно нагой.

– Поехали, садись в сани, – вскоре скомандовал ей старший из воинов.

– Хороша дюже, – довольно ухмыльнулся один из сватов, тот, что помоложе. – Хозяин будет доволен.

«Хозяин… Хозяин», – отметила про себя Котя, торопливо натягивая рукавицы. Не родственники и не друзья приехали за ней, а верные слуги – наемные воины. Слишком уж много страшных выдумок и песен вдруг сделались настоящим для Коти. А достаточно оказалось малого! Только в песнях герои обычно платили кровью за свои ошибки, а не за чужие.

– Чего встала? Али замороженная? – рявкнул на нее один из сватов, самый старший, самый угрюмый.

Из-под его черных кустистых бровей сверкали недобрые глаза, шальные и дикие. Но он помог Коте подняться в сани и устроил ее на шкурах, плотно накрыв ими. Только теперь по-настоящему ощущался лютый мороз, словно зима забыла, что скоро грядет первый месяц весны. Но не мороз терзал несчастную невесту, ее изнутри сковывал страх. В санях рядом с сундуком она почувствовала себя словно в берлоге у медведя или в плену у врагов. При этом на нее глазела вся деревня, но ни в ком не нашлось сочувствия.

– Трогай, – скомандовал молодому старший наемник.

И тройка вороных захрапела, готовясь кинуться прочь за частокол. Котя только сжалась в санях, натягивая до подбородка шкуру. И еще сердце ее кровью обливалось от новой боли: за всей этой суетой с одеванием и наматыванием теплого платка ей так и не удалось нормально попрощаться с матерью.

– Добрые люди, а как же духов почтить? – остановила сватов старшая жена.

Кажется, все застыли в оцепенении. Впрочем, к ее голосу присоединился и старейшина, и их деревенский друид, брат старейшины.

– Ах да, еще духов, – отмахнулся недовольно младший из сватов.

Котя вздрогнула от грубого, непочтительного тона. Они могли не уважать проигравшегося отчима, но духов чтили все. Кроме тех, кто пошел против их справедливых законов.

– Где же жених? – подошел к ним друид, опираясь на витую палку.

Говорили, что с помощью своего посоха он разговаривал с деревьями и лес открывал ему свои тайны.

– Жених в селении ждет в своем тереме. Там и будет свадебный пир. Там и будет жить ваша дочка. Как княгиня! – хохотнул один из сватов, поглаживая черную, как кротовая шерсть, бородку.

Сравнивать простую крестьянку с княгиней тоже отважился бы далеко не каждый. Никто из селян лично не видел князя и его жену, но все верили, что он наделен силой духов, которые спускаются к мудрому правителю в день благословения его на престол. Котя же, по мнению селян, обладала связью только с Хаосом, за что безвинно и страдала.

– Так нам впрягать лошадей в сани? – неуверенно переминался с ноги на ногу отчим, словно желая убежать в избу и никуда не идти.

– Мы обряд освящения брака духами увидим? Поедем на свадебный пир? – с отчаянной надеждой спросила мать, подаваясь вперед и простирая руки.

Обычно она пряталась за спинами хозяев избы, о ее существовании порой и вовсе забывали, но теперь впервые не побоялась выйти вперед из толпы. И не остановила ее накатившая дурнота. В широко раскрытых глазах отражалось высокое зимнее небо, в них сквозила беспредельная тоска. Коте пришлось сцепить руки и прикусить до крови губы изнутри, чтобы не заплакать. Уже не за себя, а за мать, которую она вынужденно оставляла наедине с великим ее горем расставания. Одну во всем свете. А ведь еще неизвестно, переживет ли она поздние роды будущей осенью. Но Коте уже никто не расскажет, она это чувствовала.

– Зачем? – небрежно бросил один из сватов, коренастый мужик с копной рыжих, точно пожарище, волос и бурой длинной бородой.

– Но как же… – растерянно пробормотала мать. Хотя стоило бы ей и самой понять, что для недобрых людей молитвы друидов ничего не стоят.

– Оставайтесь в своей деревне, – со скрытой угрозой сухо оборвал другой сват. – Долг уплачен. Девка ладная, красивая. Хозяину понравится, и на том дело закончим.

Они рассматривали Котю, словно кобылку на торжище. Пусть они и не трогали, но хищные жадные взгляды липли, словно дикий мед, на который слетаются злые пчелы.

– А если вдруг вы нас обманули и она хворая какая – обратно пришлем и потребуем, как изначально хотели, – подал голос третий, страшно цокнув кнутом по сапогу и рыхлому снегу.

Все трое сверкали глазами на обмершего отчима. Взрослый крепкий мужик, казалось, желал провалиться сквозь землю, готовый в любой момент заплакать от отчаяния и бессилия. Он не рассказал никому из соседей о случившемся, соврал всем, будто просто напился на ярмарке, за что его изругала жена. Но при появлении сватов селяне столпились у двора, рассматривая странных людей из-за леса. По толпе проходились шепотки, хотя для Коти они сливались в единый неразборчивый гул.

– Забирайте, забирайте ее, добрые люди! Не хворая! Совсем не хворая! Сильная девка! Хоть в прорубь может нырнуть – ничего ей не станется, – затараторила старшая жена, едва не кидаясь в ноги страшным «сватам».

Котя же сидела в санях, укутанная шкурами, но холод по-прежнему шел изнутри. Она едва не теряла сознание.

– Как же обряд-то? – все-таки подал голос старый друид, выступая вперед, и селяне молча поддерживали его.

– Обряд с духами будет в нашей деревне, – повторили ему.

– Иди отсюда, старик, – рыкнул на него старший наемник.

И друид отошел, тяжело опираясь на посох, лишь выдохнув едва слышно:

– Беззаконие творится, беззаконие. Хаос вас покарает, если дурное замыслили.

Но отвечать ему не стали, лишь приказали трогать. Звонко свистнула плеть по бокам вороных коней, они захрапели и вскинулись. Гривы развевались по ветру, вокруг поднялся небольшой снежный вихрь. Дом исчез в нем. Или же перед глазами все поплыло. Туго стянутые под убором и платком две косы сдавили голову, обхватив ее тугими змеями.

– Прощай, Котя… – сквозь поднявшееся ржание и скрип саней по снегу донесся едва уловимый голос матери.

– Будь счастлива, родная! – ответила как можно громче Котена, и ей показалось, что каждый шаг коней от ворот – это путь в царство мертвых или за барьер Хаоса.

Теперь она считала, что жертвует собой ради мамы, словно воин на поле боя. Вот только не по своей воле и не от своей вины приходилось ей жестоко расплачиваться.

«Ну, вот и все. Богатая осень была, листопадная. Листопадная», – сказала себе Котя, когда сани вылетели за частокол.

Ветер ударил в лицо, словно дыхание неизвестности. Он подхватил неведомо где найденные иссохшие бурые листья, закружил их, завертел, сжимая и растирая в своих жадных руках.

– Эгей! Быстрей! – только стегал коней наемник на облучке.

Путь пролегал через лес, частокол деревни все быстрее терялся среди зарослей, вскоре он остался лишь тусклым пятном в белесом мареве. Котя, сколько хватало глаз, смотрела из саней на родные места. С двух сторон ее сторожили страшные люди, третий нещадно бил коней, пока они не перешли на бешеный галоп. Если бы не «сваты», зажавшие по правую и левую руку, Котя вылетела бы из подскакивавших на снегу саней, едва не переворачивающихся на поворотах. Но возница, похоже, знал свое дело, точно привык уходить от погонь. Они ворвались в лес, распугав птиц, которые взлетели с веток и осыпали снегом. Котя почувствовала, как холод засыпался за шиворот, неуютно поежилась и дернулась.

– Эй-эй, не балуй, – буркнул недовольным басом старший из наемных воинов, когда Котя случайно задела его локтем.

– Извините, – отозвалась она сухо, но не позволяла себе лепетать или шептать. Перед такими людьми, решила она, нельзя показывать свою слабость.

Наемник же довольно скривился:

– Да, понравишься ты хозяину. Он таких девок любит.

Котя молчала, боясь спросить, куда же ее везут. В ее голове рождалось множество вариантов – один страшнее другого. Терем и уплата долга… А не в дом ли увеселений ее продали под видом замужества? Она слышала, что новый князь запретил их, назвал уделом беззаконных южан из-за Круглого Моря, которые не почитали духов леса и Барьера. Но худые люди по-прежнему собирали девок по деревням, сирот или попорченных, предлагали богатый терем и жизнь младшей жены. В обещанных хоромах участь их ждала иная, постыдная и безрадостная. А когда приезжали люди князя, то девушек выдавали за честных служанок богатого купца. Котя ужаснулась, вновь потянув до подбородка шкуру, словно ее уже раздевали. Вдруг для нее все сложилось в единую картину.

– Думаешь, мы разбойники какие? – усмехнулся все тот же бас.

Кажется, Котя все-таки выдала себя смертельной бледностью лица. Сани для нее сделались почти колодой гроба.

– Не думаю, но вы ничего о себе не рассказали, – отозвалась Котя и смело подняла глаза.

Наемник уставился на нее в упор, словно испытывая. Тяжелый долгий взгляд из-под кустистых бровей давил, как камень, на грудь. Ни у пахарей, ни у охотников нет такого, только у тех, чье оружие испробовало человеческой крови. Котя испугалась, что ее ударят по лицу, принуждая опустить голову, но не сдалась. И тогда наемник гулко рассмеялся:

– Испугали мы тебя? Видим! Прости нас, глупая ты девка. Не разбойники мы и не в дом увеселений тебя везем. А у хозяина и правда терем есть, будешь его третьей женой. Да, уплата долга. Да, торопимся. И что же? Младшей женой берут тебя, как и говорили. Прежние две стары уже, а ты вроде крепкая.

«Значит, и сам он немолод», – подумала Котя, но сковывающий ужас немного отступил. Все-таки замужество лучше полного бесчестия. Хотя поверить до конца все еще не удавалось.

«Дожила, – обозлилась на себя Котя. – Уже радуюсь такому. Ну, давай, радуйся тому, что не убили еще». Покорность и временное облегчение сменились новой волной яростного гнева. Она все еще не смирилась с тем, что это ее судьба, ее участь до самой смерти.

Но даже если бы она пожелала сбежать, не сумела бы: ее повезли незнакомым путем, в лесу уже повисли сумерки. Дорога взлетала вспаханными снежными брызгами из-под тяжелых конских копыт. Ничего не оставалось, только сугробы и поземка, да еще поднимался ветер, поэтому Котя накрылась шкурой почти с головой. Отовсюду доносился скрип сбитых сугробов и негромкие переговоры наемников. Они не веселились и не пели песен, даже не отпускали скабрезных шуток. Казалось, они ведали о некой опасности, с которой Коте еще не приходилось сталкиваться. И от этого сделалось еще неуютнее. Сумерки всё сгущались, провожатые зажгли два факела.

– Протянули долго. Хаос побери эту толстую бабу с ее «выкупом» и старейшину с его расспросами, – выругался один из наемников.

Котя выглянула из-под шкуры: ее уже окружала кромешная темнота. Над головой только раскинули лапы ветки, да колыхался темный покров Хаоса. Ночью свет Барьера исчезал, переходил на другой материк, как говорили, и люди оставались один на один с непознанным огромным миром по ту сторону. Но ничего в нем не видели, хотя кто-то утверждал, что сквозь ночное небо возможно узреть страшных чудовищ.

Коте посчастливилось не наткнуться взглядом на монстра, она созерцала только плотную черноту с переливами синевы. Хаос выглядел как глубокий омут: волновался бликами и смутными тенями. Коте даже нравилось в детстве рассматривать его вечерами, зная, что все они под защитой Барьера и духов. Но здесь, в лесу, опасность чудилась в каждой тени, за каждым стволом.

Вновь сердце сжалось от отдаленного странного зова, вновь девичий венчик словно ожил за пазухой, зашевелились на нем неправильные узоры. Котя рассматривала темноту леса широко раскрытыми глазами – и вот среди мглы загорелись два крупных оранжевых глаза.

«Волк!» – хотела вскрикнуть она, но язык примерз к нёбу. К тому же она давно уже знала, что это существо вовсе не волк, потому что не вьются они смутной тенью без формы и цвета и нет у них над головами короны из ветвей. Существо же словно переливалось волнами, каждый раз меняя очертания: то волчья стать, то оленья, то грациозного снежного барса. Да еще на спине временами словно вздымались крылья. Неизменно блестели только яркие непроницаемые глаза.

«Что, если кто-то прорвался через Барьер? Если меня выслеживает создание Хаоса, то мне не спастись. Но зачем я Хаосу? Я ведь не иная. Нет! Не иная. Уходи, добрый зверь, уходи в свой мир», – мысленно заклинала Котя, невольно сдавливая девичий венчик под шубой. Она все больше ощущала себя одиноким листочком, оторванным от дерева, высыхающим, рассыпающимся.

– Постой-ка, слышишь? – насторожился вдруг старший наемник, отвлекая ее.

Вокруг лес и правда скрипел без порывов ветра. Оранжевые глаза и силуэт уже исчезли, но насторожило провожатых что-то другое.

– Дорога перегорожена! – воскликнул тот, что управлял лошадьми.

– Слышу, Хаос проклятый! – выругался наемник с другой стороны, но тут же вдруг пошатнулся и придавил опешившую Котю: из спины его торчала стрела.

У нее от ужаса даже крик застрял в горле.

– Засада! – закричали оставшиеся двое, выхватывая мечи.

Через мгновение сани окружила дюжина человек, в руках каждый сжимал копье или лук. У нескольких даже обнаружились мечи и кольчуги. Но в сумерках они выглядели не лучше стаи диких зверей, а пахли еще хуже.

«Разбойники», – выдохнула Котена, обмирая. На нее давило тело мертвого наемника, впервые она столкнулась с чьей-то погибелью так близко. Она поняла, что прошлая ее жизнь окончательно рассыпалась в прах.

– Взять их! – зычно скомандовал главарь.

3. Злая чаща

Лиходеи подступали со всех сторон, наемники жениха встали над обмершей Котей каменными изваяниями с обнаженными мечами и факелами. В сумерках враги замерли на какое-то время, словно стая волков.

– Уходите! Золота у нас нет. Только женские тряпки, – отозвался один из провожатых.

– К Хаосу ваше золото! – прохрипел самодовольно главарь. – Мы и без тебя знаем, что у вас нет золота. Зато есть девка.

«Знают… Знают! Как будто поджидали именно меня», – ужасалась Котя. Вблизи ее бедного селения никогда не орудовали разбойники, обычно они подстерегали путников на больших трактах. Но теперь перегородили узкую лесную дорогу, окруженную непролазной чащей; на ней бы и две телеги не разъехались. К тому же они заранее повалили дерево, значит, знали, куда понесутся запряженные вороными сани.

Испуганных коней уже хватал под уздцы один из разбойников. Они храпели, кусались и нестройно плясали на месте, отчего сани тряслись из стороны в сторону. Котя же сидела в глубине и видела перед собой торчащую стрелу и спину покойника, еще теплого, но обмякшего и неподвижного, заливавшего кровью шкуру. Хотелось выбраться из тесноты, ринуться прочь. Только быстрые ноги не унесли бы от злых людей, взявших сани в плотное кольцо.

– Отдайте нам девку. Вы же такие же «честные люди», как и мы, – заигрывал с охраной главарь, огромный косматый мужик в некогда дорогом драном кафтане и шкурах. – Что вам дороже: жизнь или слово хозяину? Уйдете от своего, найметесь к нашему!

– Наемник отличается от разбойника тем, что не предает хозяина, которому служит, – отвечал неуклонно старший из провожатых.

И в тот миг Котя невольно зауважала его. Если еще совсем недавно ее и все селение напугали три человека, продававших свой меч за деньги, то теперь кровь стыла в жилах от обступившей лесной братии. Они не ведали никакого закона, никакой чести. В сумерках их силуэты напоминали диких зверей, они почти бесшумно крались по снегу.

– Ну, как знаете! – махнул главарь после недолгих переговоров.

И тут же вскипела ожесточенная сеча.

Один из разбойников запрыгнул в сани со стороны спинки, отчего Котя отчаянно взвизгнула. Прямо над ней свесилось грубо высеченное чумазое лицо с горящими безумными глазами. В руках разбойник сжимал нож, которым не успел замахнуться: молниеносным движением его сразили мечи наемников. Он сполз в сани, и Котя тихо застонала, потому что теперь ее придавливали сразу два мертвых тела. Не к добру она смерть вспоминала, не к добру зов слышала, и уж совсем не к добру чудилось ей создание Хаоса. С самого утра ее собирали будто не на свадьбу, а на похороны. Но кто бы предрек ей бесславную погибель среди леса?

Воздуха не хватало, едва удавалось следить за мечущимися огоньками факелов. Клинки лязгали о клинки, разбойники тыкали копьями, свистели стрелы, но главарь приказал им:

– Опустить луки! Вы попадете в сани, олухи!

Наемники и правда защищали сани с двух сторон и пытались отбить коней, чтобы развернуться и ринуться прочь, но им не давали и подступиться. Силы оказались неравны. Вновь лязгнула сталь, донесся чей-то предсмертный стон.

Взлохмаченный множеством ног, снег вокруг саней уже не белел, а чернел от проливавшейся крови. Котя никогда не видела столько красной руды, сока жизни. Но не ужасалась этому, куда больше страшил ее исход стремительного поединка. Она хотела, чтобы ее окутало смутное состояние нереальности, неверия, но разум оставался ясным и слишком отчетливо передавал картины происходящего, от которых бросало то в жар, то в холод.

Вот старший наемник кинулся рысью на противника и вспорол ему живот. Пояс тулупа треснул и разлетелся, как и человеческая плоть. И вместе с лоскутами материи посыпались дымящиеся внутренности. Но Котя не испугалась, а обрадовалась: уже не дюжина, уже меньше оставалось лиходеев. Она очень плохо считала, но понимала, что их теперь меньше дюжины.

Старший наемник рубился с закалкой бывалого воина, прошедшего не одну битву, уклонялся от стрел, нырял под копьями, отводил от себя клинки. Более молодой ставил на скорость: он верткой куницей юркал за спины нападавших и одним ловким движением легкого меча наносил колющие и режущие удары.

И все же натиск оказался неравным: лес уже погрузился в кромешную тьму, а врагов не делалось меньше. Они и не думали отступать, не оставляя шанса на побег. Постепенно они оттеснили охранников от саней и окружили. Котя видела, как воины встали спина к спине, а их со всех сторон тыкали копьями. Но они обрубали древки с наконечниками, стремясь пробить оцепление.

Вдруг более молодого все-таки зацепили, он приглушенно охнул и схватился за правый бок. А потом с яростью безумного кинулся вперед, прямо на копья, снося сразу две разбойничьи головы. Через миг он повалился ничком на снег, из тела его высунулись обломанные копья, курящиеся на морозе окровавленными остриями.

Котя только сдавленно ахнула, когда поняла, что у нее остался всего один защитник. Старший из наемников вырвался и кинулся к саням. Котя увидела, что к ней уже лезет не в меру торопливый разбойник. Тогда она вспомнила о кинжале, который все еще сжимал в руке мертвец. Пришлось постараться, чтобы скинуть с себя два трупа. К тому же руки и ноги нещадно дрожали, но в пальцы правой вскоре уверенно лег кривой нож, легкий и острый. Таким не рубятся в поединках, а подло колют в сердце или живот. Котя схватила его и спрятала под платком. Тут же перед ней выросла черная тень разбойника.

– Что, девица, не хочешь идти с нами? – пропел он, угрожая кривым клинком.

Сзади доносились звуки тяжелого неравного боя, последний уцелевший наемник отчаянно ругался и призывал нездешних духов в помощь. Дыхание его вырывалось хрипом, с каждым разом становясь все тяжелее. Котя же видела перед собой широкое грязное рыло. И никто бы не пришел ей на помощь.

Разбойник потянулся к ней, почти не угрожая клинком. Котя сжалась и приготовилась, точно маленькая рысь перед прыжком. В руках ее хватало силы, не просто так с детства приучили к нелегкой работе. Она вспомнила, как праща ее поражала кроликов, вспомнила их разбитые головенки. Пушистые и ласковые зверьки вызывали порой сожаление, но уж очень хороши они оказывались в супе и на вертеле. А здесь же сочувствия никто не пробуждал.

В мгновение удара Котя не видела перед собой человека, не верила, что именно такое создание когда-то слепили из глины мудрые духи. Эту черную тень даже Хаос бы не выплюнул. Рука не дрогнула, и Котя нанесла удар, когда разбойник потянулся к ней и невольно открыл живот.

– Хаоса тварь! – взвыл он, а потом добавил еще несколько более крепких слов, схватившись за рану.

В лицо Коте брызнула кровь, окропляя некогда белый платок. Разбойник еще дергался, замахнулся ножом, и Котя, не помня себя, нанесла еще один удар почти в то же место, всаживая нож по самую рукоять. Она знала, как разделывают мясо, знала, что надо приложить усилие.

Убийство? Она не понимала этого в миг невозможной опасности. Нож вырвался из тела, но пока разбойник двигался, Котя продолжала пронзать плоть, дырявя толстый тулуп. Варежки она потеряла, руки покрылись кровью, нож скользил под пальцами. Но она не могла остановиться, пока враг, ее личный страшный враг, не повалился на бок, испуская дух в последнем хрипе.

– Беги! – вдруг донеслось из-за спины, и она увидела, как ее последнего защитника насаживают на самодельные охотничьи копья, буквально поднимая над землей. А потом его кинули на снег и поставили на колени, держа копьями, вонзенными в спину.

– Хороший меч! – ухмыльнулся главарь, завладев оружием сраженного врага. И через миг снес ему голову.

Котя уже не видела этого, лишь слышала глухой взмах, рассекающий воздух, и влажный звук, после которого что-то упало на снег. Голова… Голова.

Котя кинулась из саней раньше этого страшного момента, она наступила на труп поверженного врага, ее валенки пропитывало нечто скользкое и вязкое. Она кинулась куда-то в чащу, не разбирая дороги. В руках она сжимала два разбойничьих ножа, отнятых у мертвецов.

Ужас первого убийства не приходил к ней, все застилала необходимость спастись. Любой ценой! Как угодно! Она верила, что сумеет добраться до деревни. Может, не своей, может, совсем чужой, но хотя бы до любого жилья честных людей. Доберется, твердила она себе. Тем более что ряды лиходеев поредели, их осталось не больше шести. А ведь сражалось с ними всего двое мужчин! И еще одного убила девушка, которая теперь царапала лицо о кустарник.

Ноги проваливались в сугробы, слишком длинный праздничный сарафан ужасно мешал. Котя размахивала руками и, выбиваясь из сил, неслась прочь. Ей казалось, что она несется быстрее оленя, но постылые разоренные сани почему-то всё не отдалялись.

– Куда побежала? – донеслись из-за спины голоса.

Слишком близко! Чаща по обе стороны от дороги смыкалась непролазной стеной. Через нее мог бы проскользнуть разве что мелкий зверек, но не человек. В тот миг Котя пожалела, что не умеет обращаться в разных созданий по своей воле, как чудовища из Хаоса. Уж лучше быть чудовищем, чем беспомощной загнанной девчонкой. И не спасли ее даже два кривых ножа. Очень скоро ее обступили кругом оставшиеся разбойники.

– Далеко ли собралась, девка? Вхаро проводит тебя, Вхаро лучше знает, где тебе будут рады, – ухмыльнулся их главарь.

Ровные желтоватые зубы напоминали оскал, клыки выступали, точно у дикого зверя. На худом, заросшем черной щетиной лице выделялись безобразные длинные шрамы. Главарь был одет в шкуры, точно дикарь, не знающий огня. Говоря каждое слово, он будто глухо утробно рычал.

«А не он ли тот монстр Хаоса?» – перепугалась Котя, но совсем не узнавала в главаре черты странного зверя. Она не могла объяснить, но почему-то связывала далекий призрачный зов с появлениями двух оранжевых глаз.

Только теперь она поняла, что эта неуловимая песня без музыки и слов не пугала ее, а успокаивала. Но в присутствии некоего Вхаро ее окутывал только страх, подгибающий колени. Жадно блестели ярко-желтые глаза разбойника, в руке он держал добытый после ожесточенной стычки меч. А откуда он пришел: из мира людей или из-за Барьера, – не столь и важно.

– Вхаро, да что ты с ней церемонишься? Нам ее не велели никуда доставлять, – загоготали его ватажники, оттесняя к стволу дерева. Они сжимали плотным кольцом.

– Сказали: делайте что хотите. А известно ведь, чего мы хотим! – присоединились к возразившему несколько голосов.

– Назад! – срывающимся голосом воскликнула Котена. – Я зарежу вас! Всех вас!

Она вскинула ножи, держа их обратным хватом, хотя обе руки дрожали. Любой бы понял бесполезность сопротивления, но сдаваться на жестокое поругание не хотелось. Может, взыграла южная кровь далеких стран, может, накопленная за все годы унижения ярость. Но Котя замахнулась ножом, гневно закричав, хотя вышел жалкий девчачий визг.

– О, какая страшная, – рассмеялся Вхаро, жадно принюхиваясь длинным горбатым носом, будто к добыче.

Но ее намеревались не съесть. Котя предпочла бы стать добычей медведя или стаи волков в те страшные мгновения.

– Давай еще, девка, дюже ты забавная, – давился бешеным хохотом главарь.

Котя вжалась спиной в ствол дерева, посмотрела украдкой за него – лес, непроходимый лес. Ее бессмысленное сопротивление сломило не нападение, а этот глухой издевательский смех. Она вдруг поняла, что совершенно беспомощна перед страшными людьми. Руки неверно задрожали, когда она замахнулась для удара. Вхаро поймал за запястья, сдавил их, заставляя выронить ножи, а потом придвинул к себе, рассматривая.

– Забавная, но что с того? И ради нее-то Вен Аур прогневал самого Моля? – вдруг пробормотал нечто неразборчивое главарь и крикнул своим разбойникам: – Вяжите ее!

Через мгновение руки Коти выкрутили и стянули грубой веревкой за спиной; запястья горели, на пальцах все еще скользила и застывала кровь. Котю повели к тем же постылым несчастливым саням. На облучке уже устроился возница в рваном кафтане. Поваленное дерево общими усилиями убрали с дороги.

– Что, девка, не нравятся мои люди? Не нравится эта встреча в лесу? Но это было предрешено. Судьба и все такое! Не веришь в судьбу? А я когда-то верил, – ухмыляясь, прошептал Вхаро, закидывая несчастную Котю в сани.

Теперь ее сторожили не двое крупных мужчин, а по трое с каждой стороны. Все вместе они едва не выпадали из саней, ужасно сдавливая бока на поворотах. Временами казалось, что лесная братия ее совсем сплющит, а когда Котя жалобно стонала, ей скабрезно отвечали:

– Привыкай к нам, сестрица, мы парни горячие!

Котя только глядела прямо перед собой, не замечая в кромешном мраке, куда ее везут. А Вхаро, сидящий рядом с возницей, как будто видел сквозь темноту.

«К кому я попала? За что? За что? За что?!» – только тихо всхлипывала Котя. И красивые картины листопадной осени с образами смерти отступали куда-то далеко, она ощущала себя не сакральной жертвой, а чем-то более неприглядным: разорванной мертвой тушей, истерзанной, никому не нужной. Постепенно к ней возвращался образ первого убийства, и оттого мутило. Но она бы без колебаний нанесла разящий удар каждому налетчику, если бы у нее хватило сил.

Жаль, мечты о возмездии слишком часто оставались лишь мечтами, слишком многие так и пропадали в лесах. И не приходили к ним в заступничество добрые духи. Котя не могла считать себя какой-то особенной или избранной для их великой милости.

Но она не собиралась сдаваться. Другая девушка давно бы лишилась чувств, Котя же сидела и мужественно сжимала онемевшие кулаки за спиной. Она давила слезы и томящийся в груди крик, рассматривая несущийся навстречу лес, безрезультатно силясь запомнить дорогу. И даже зубы не стучали, разве только от холода: в суматохе с нее слетел и теплый платок, и женский убор. По плечам только разметались две косы, за которые временами с силой дергали разбойники. Похоже, их это забавляло. Они наслаждались удачной добычей, уже примеряясь к сундучку с приданым.

– Золота у них нет. Проверим, что у них есть, – жадно хохотали они.

– Дележка по моему приказу! И только по моему, олухи, – гаркнул на них Вхаро.

От его голоса все притихли, а Котя и вовсе сжалась.

– О, так ему невесту везли, – дотрагиваясь до двух кос, вдруг заключил разбойник, переводя тему нехитрого разговора.

– Для чего, думаешь, мы засаду делали? Дурень, Хаос тебя возьми, вечно не слушаешь, – смеялись его приятели.

В скором времени они достигли лесной стоянки – укрепленной землянки в окружении редкого частокола. Котю бросили плашмя на вытащенную из саней шкуру. И при этом завязали рот обрывком ткани, наверное, опасаясь, что она закричит. Непримиримая пленница еще пыталась лягнуть врагов, за что получила ощутимый удар по голове, на некоторое время выбивший из нее дух.

Когда она очнулась, разбойники уже развели костер и жарили мясо, негромко переговариваясь и рассматривая добычу, вытащенную из саней. Вскоре кто-то заметил шевеление пленницы. Тут же Вхаро довольно скривился:

– Хороша девка. Крепкая. Должна всех нас выдержать.

– Так давай ее сюда, – воодушевленно гикнули разбойники.

И Котя почувствовала, что ее нутро сворачивается тугим узлом и цепенеет, отзываясь невыносимым отвращением. Теперь она в полной мере осознала, что с ней намерены сделать разбойники. От них не удалось бы откупиться, а в далеком лесном остроге не нашлось бы никакой подмоги. Котя судорожно поискала глазами выбитые у нее ножи – они бы пригодились. С их помощью она бы перерезала веревки, попыталась снова сбежать. А если бы догнали – заколола бы себя, как в страшных старых сказаниях. Только в легендах никто не чует жуткий запах немытых тел, не слышит во всех подробностях мерзких разговоров.

– А через недельку отправим к муженьку. Вот уж «невеста» придет Игору Щелезубому. Думал, мы не найдем, как отомстить ему? – перебрасывались фразами разбойники.

– Да-да, зато наученная всему! Будет нас вспоминать на ложе с ним, – заливался лающим хохотом ватажник.

– Сначала поедим и добычу разделим. Девка никуда не денется, – мрачно оборвал его Вхаро, отделяя ножом куски жареного мяса. – А если понравится, так и не через неделю.

– Что, Вхаро, себе оставить хочешь?

– Может, и оставлю. Но вы-то ничего не потеряете! Все мое – ваше, – отзывался главарь, скаля клыки.

– Это верно, брат!

На какое-то время они погрузились в жадное поедание мяса. Котя тоже проголодалась за тяжелый день, но нараставшее смятение мешало это понять. Ее лишь мучила жажда, она кусала снег, насколько позволяла ненужная тряпица, режущая края рта. Приходилось до боли упираться гудящей головой в твердую землю, увитую переплетениями корней, – лишь бы не разрыдаться. Любой стон или плач послужил бы для разбойников верным сигналом. Ведь им так нравилось терзать и мучить беспомощных созданий.

– Давай жребий, что ли, тянуть, кто первый попробует. Передеремся же. Девка-то, небось, непорченая еще, – предложил разбойник.

– Жребий? – угрожающе глянул на него страшный предводитель.

– Вхаро, понятно, первый, ты же главарь, – тут же выставил перед собой руки ватажник, с испугом улыбнувшись.

– Почитай, кто первый будет, тот и ее «муженек», – усмехнулся другой.

И они снова взорвались гадостным хохотом, от которого Котя зажмурилась, желая закрыть уши. Она с огромным трудом боролась с тошнотой и прошибающим насквозь нервным кашлем.

– Кто их, девок, поймет, – завел рассказец какой-то разбойник. – Знавал я одну в молодости: все-то строила недотрогу. Красивая девка была, плечи ровные, зубы белые, груди большие. – Он даже изобразил руками фигуру, начертив ее в воздухе. – Ну, так я всегда был парень не промах, подкараулил ее у сарая как-то вечером, зажал там. Думал, первым буду, она вроде как и не сопротивлялась. А у нее там… Колодец, словом. Тьфу, может, даже женился бы, если бы не зажал!

– Вот бы тебе сюрприз был, – снова рассмеялись лиходеи, жадно чавкая кусками жареной оленины.

– Так и придушил ее – и в лес. Вот с того дня я и понял: сначала пробуй, потом женись, – отозвался разбойник, жутко довольный своей убогой остротой. – А лучше не женись вообще, если можно пробовать так.

И они снова взорвались отвратительным гоготом. От каждого их слова Котю все больше мутило, она закрывала глаза, чтобы не зареветь. Она сильная, она же сильная – так Котя сказала себе в деревне. Ох, а раньше-то главной ее бедой казалась старшая жена. Кто же ведал, что все познается в таком пугающем сравнении.

– Эй ты, – вдруг обратился к ней Вхаро, – поешь, что ли, а то загнешься еще.

Он подошел к ней и развязал рот, а когда она не смогла откусить и кусочка, крупный палец главаря протолкнул мясо, едва не ломая передние зубы. Котя только глухо охнула, заставляя себя работать занемевшими на холоде челюстями. Жесткая оленина не лезла в горло, но под пристальным взглядом Вхаро делалось слишком страшно.

– Ты нам живая нужна. С мертвыми пусть чудища Хаоса развлекаются, – заметил один из разбойников, который выглядел старше остальных. К тому же на нем лежала печать какой-то изможденности: под глазами наливались алые мешки, а все лицо покрывали шрамы и рытвины.

– Что? Правда развлекаются? – заинтересовались разбойники и временно оставили в покое Котю.

Она выплюнула оленину и вновь схватила чистый снег, холодящий горло. Потом главарь снова завязал ей рот.

– Да кто их знает. На Отвергнутом Архипелаге вообще такое творится… Ох… – продолжил разбойник и вдруг вздрогнул всем телом.

– А ты был там? Это же край света!

– Был. Как же.

– Брешешь! – вторили хором ему остальные лиходеи. Но сами замерли от интереса, только Вхаро небрежно скалился.

– Я одного прирезал, сына князька Молниесвета, кажется.

– У, опасно это! За такое разве не казнят сразу?

– Отец его, беды ему на голову, решил, что смерть – это милосердие. Давно это было, я сам мальчишкой был. И вот меня выслали туда, за Охранные Камни! Прямо к разрыву Барьера, – сбивчивым голосом продолжил рассказчик. – Там ведь люди живут все еще. Но странные: водятся с монстрами, жертвы им приносят, поклоняются им. В одном племени даже в жены выдают им своих девок… Монстрам разницы нет. Кого выберут, того и забирают. Живой ты, мертвый.

При упоминании об этом по банде прошелся шепоток отвращения. Похоже, рассказы о крае света пугали даже самых худых людей. Они-то творили беззаконие только в своих дремучих лесах.

Родина Коти – Соединенные Княжества Ветвичи – находилась в самом центре их мира, вокруг теснились среди северных сосновых лесов и южных степей соседние государства, и никто не слыхал о порядках, заведенных в далеких страшных местах.

Говорили, что Барьер в двух местах треснул в незапамятные времена, якобы задел его когтями огромный Змей из Хаоса. Тогда настала пора великой боли, множество людей погибло от хлынувших через разрывы монстров. Но пришли отважные маги-мореплаватели, которые оградили уцелевший мир Охранными камнями. С тех пор те высились неприступными рифами, которые не сумело пересечь ни одно чудовище. Но за их пределами все-таки остались проклятые земли, далекие острова. Что творилось на них, никто не ведал, но высылали туда на верную смерть самых страшных лиходеев. Это все рассказывал давным-давно отец. Котя и не думала, что наткнется на человека, который воочию видел разрыв Барьера.

Впрочем, истории ее не занимали в те страшные мгновения, они лишь давали отсрочку. Котя по-прежнему не собиралась сдаваться, она судорожно рассматривала лагерь разбойников в поисках самого маленького ножика или хотя бы острого камня. Но когда ничего поблизости не нашлось, она попыталась потянуться руками к дереву, стереть веревки, даже если вместе с запястьями. Но ее тут же опрокинула обратно набок сильная ручища Вхаро, похожая на лапу медведя. Лицо снова уткнулось в шкуру и снег, шершаво царапнувший щеку.

– Смирно лежи, – приказал главарь, дополнительно надавив сзади на шею.

Котя глухо зашипела от боли, но замерла, чтобы ей не сделали еще хуже.

– А монстры вокруг плавают в океане и из Разрыва выползают свободно, как к себе домой, – продолжал рассказчик, размахивая руками у костра. Глаза его при этом стекленели и переполнялись трепетом.

– Как же ты выбрался? – спрашивали заинтересовавшиеся разбойники, кажется, воспринимая историю как очередную небылицу.

– Как-то. На дырявой лодчонке. Не знаю, как в море чудищ выплыл, пил соленую воду, ел сырую рыбу. Только это лучше, чем стать кормом змея или еще кого. Они же непонятные такие! Не звери, не люди, не растения – все вместе и все сразу! Лучше уж смерть, чем жизнь на том острове.

– Да брешешь ты все! С края света не возвращаются, – отмахивались от него порядком притихшие разбойники.

Котя же уже толком ничего не слышала, потому что лапища Вхаро жадно перебирала ее косы и все сильнее давила на шею.

– И вообще, захлопни варежку, а то от твоих россказней с девкой тешиться не захочешь, – вздрогнул другой разбойник, подсаживаясь к костру.

От его слов к горлу Коти снова подкатила тошнота, она вновь украдкой рассматривала лагерь в поисках спасения.

– Верно, радоваться надо! Такая добыча! Такое приданое с ней везли! Ты погляди, непростая девка-то, откуда у нее в сундуке золото из-за Круглого Моря?

– Добычу по моему приказу делить! Кто-то забыл? – тут же вскочил Вхаро.

– А мы не делим, мы только смотрим, – виновато пробормотали разбойники, копаясь в сундучке с приданым.

Из него покидали в грязь бережно сложенные матерью вышитые рушники, несколько сарафанов, красивые уборы, теплые пуховые платки… Зато добрались до самого дна, и там их заинтересовали поблескивающие предметы.

Котя и не подозревала, что у нее есть какое-то добро, оставшееся после побега отца. О золоте она вовсе никогда не слышала и только в руках разбойников впервые увидела тяжелые тугие браслеты, горящие желтым свечением в пламени костра. Четыре разных обруча, тяжелая крупная фибула, длинное ожерелье – все пламенело драгоценным металлом. На них змеились разноцветные узоры из яшмы и бирюзы. Но дорогие побрякушки не могли купить свободу.

«Нельзя было отдать их? Не простили бы долг?» – со злостью подумала Котя, злясь уже на мать, но тут же вспоминая, что не по ее вине она оказалась в лапах разбойников. Впрочем, если бы в качестве платы приняли ее заморское приданое, то всей этой истории и вовсе бы не случилось. Она бы уже давно заснула на жесткой лавке, а наутро пошла бы в коровник и курятник, возилась бы с безответной скотиной, разбрасывала зерно птицам, слушала горланящего дурным голосом старого петуха. И жизнь текла бы и текла по своему руслу, монотонно, серо, но безобидно.

Теперь же Котя лежала со связанными руками на шкуре, снег забился за шиворот и в растрепанные косы. Вскоре к ней двинулась огромная тень главаря. Лиходеи уже закончили дележку добычи, посетовали, что ее недостаточно.

– Добра мало с тобой оказалось, но ничего, откупишься собой, – ухмыльнулся Вхаро, наклоняясь над Котей и одним движением переворачивая ее на спину.

Она невольно вновь брыкнулась, выгнулась всем телом и закричала под тряпицей, перетянувшей рот. Если бы не кляп, то попыталась бы и укусить.

Вхаро же сдавил ее шею и низко нагнулся над ней, а потом мерзкий влажный язык провел по мочке правого уха, главарь выдохнул шепотом:

– Если будешь смирной и понравишься мне, может, отгоню своих парней, останешься только моей. Подумай об этом.

Но Котя ни о чем не желала думать, она еще никогда не испытывала такого омерзения. Ей захотелось, чтобы огромное черное небо раскололось и Барьер впустил всех самых страшных созданий Хаоса. Лучше уж пасть их жертвой, чем терпеть прикосновения грубых жилистых рук, покрытых сажей и кровью.

Вхаро жадно потянулся к ее сарафану. Котя снова истошно закричала, хотя знала, что в лесу ее никто не услышит. Никто не придет! Перед глазами заплясали разноцветные узоры, неправильная вышивка. Накликала средняя жена – сгубили неверные стежки, не дали защиты. И под сердцем отчего-то нестерпимо жег девичий венчик. Кто она теперь? Не жена, не невеста – горькая пленница без заступничества духов.

Над ней только горели желтые глаза Вхаро, и все больше казалось, что он не человек. Котя была на грани потери сознания от отчаяния, тело ее заледенело, когда Вхаро все-таки дотронулся до нее, медленно сдавив бедро, пока сквозь одежду.

– Хороша. Не терпится испробовать, за что Вен Аур покинул Хаос. Но не дождется он своего приза, как не дождался я. В этом мире ожидания не оправдываются, – ухмыльнулся Вхаро, вновь бормоча нечто непонятное, да не как безграмотный разбойник.

О ком он говорил? Почему? Он словно совершал свою собственную месть. Но Котю не интересовали ничьи жестокие игры! Она бы с радостью в них не участвовала.

Внезапно сквозь заросли метнулась некая тень, разбойники подскочили со своих мест, запалили в костре факелы, озираясь. Тень вновь метнулась, кружа возле лагеря. Коте на мгновение почудилось, что она узрела знакомые оранжевые глаза и корону из ветвей на фоне развевающейся длинной шерсти.

– Вхаро, что это? – забеспокоились разбойники.

– Зверь. Волк, наверное, – беззаботно отозвался Вхаро, но тут же бросил Котю и обнажил меч.

Спустя миг один из разбойников истошно завизжал недорезанной свиньей – тень резко дернула его за ноги и утащила в темноту одним неразличимым рывком. Вскоре из-за деревьев донеслись звуки короткой борьбы, а потом на поляну в костер вылетела отгрызенная окровавленная ступня в лапте, точно предупреждение остальным.

– Волк, говоришь?! – разом ухнули в оцепенении разбойники.

Двое наугад пустили из луков стрелы, еще двое метнули копья, один замахнулся факелом.

– Хаос тебя возьми! Ты подпалил нашу землянку! – выругался на него другой, когда соломенная влажная крыша занялась огоньками пожара.

Но вот вновь через тусклые блики пламени метнулась тень с горящими глазами, и новый разбойник рухнул навзничь с перегрызенным горлом.

– Взять его! Взять! – зарычал Вхаро, размахивая мечом. – Эй, зверь! Выходи! Сразимся как мужчины!

«Мужчины… Кто из вас сражался как мужчина? Нападаете, как свора одичалых собак», – со злостью подумала Котя, и она радовалась, лицезря смятение на перекошенных рожах.

Главарь же будто и не испугался, а его ватажники сжались у костра, словно считая, что пламя защитит их. Поздно: все духи давно отвернулись от бесчестных лиходеев.

– Это тварь не нашего мира… За нами пришел… Хаос! – дрожащим голосом пробормотал разбойник, которому удалось сбежать с Отвергнутых островов.

– К Хаосу из какого мира! У тебя есть клинок! – оборвал его Вхаро и со страшным оскалом кинулся в темноту.

Казалось, скоро полетит и его рука или нога, но нет, очевидно, он сцепился с тенью и как-то выдерживал ее молниеносные атаки. Зверь же не сдавался и не уходил, он хрипел и выл, словно шаг за шагом пробиваясь к лагерю.

«А что, если он охранял меня все это время?» – подумала Котя, вспоминая, какое странное умиротворение ощущала каждый раз при появлении оранжевых глаз среди чащи, пусть потом и тревожилась. Но теперь она желала победы безвестной тени, загадочному пришельцу. Из зарослей же доносилось жадное рычание и звуки борьбы. Разбойники не видели, что там творится, но вот один из них крикнул:

– Надо помочь Вхаро!

И они ринулись вперед, размахивая клинками и мечами. Котя тем временем кое-как сумела встать на ноги. Ее бросили без присмотра, и она не раздумывала, что происходит за ее спиной – доносились крики, лязг оружия и страшный рык. Почудилось, будто уже не одного, а двух диких зверей.

Котя добралась до костра и схватила оставленный кем-то короткий кинжал, тут же принялась торопливо резать веревки. Вскоре постылые путы отпустили ее, она вытащила тряпицу изо рта, вдохнув полной грудью; стремительно схватила пуховый платок и два золотых браслета из выпотрошенного сундучка. И кинулась в неизвестность, в противоположную сторону от разбойников.

Звуки борьбы доносились из-за спины, но ее больше никто не хватился. Ноги подкашивались, вязли в глубоком снегу, Котя заставляла себя бежать, быстрее и быстрее. Несколько раз хотелось упасть и умереть, заснуть в снежной постели навсегда – слишком больно пекло в груди, ледяной воздух ободрал горло и растрескавшиеся губы, на глазах замерзали слезы. Но беглянка непреклонно двигалась вперед, вновь сжимая в правой руке кинжал, на левой поблескивали бесполезные золотые браслеты. Она не ведала, куда ее увезли, и золото, возможно, помогло бы добраться до дома. Только где этот дом?

Она блуждала по лесу в кромешном мраке, перебиралась через коряги и бурелом в поисках дороги. Больше всего Котя боялась случайно вернуться к лагерю разбойников. Но что-то подсказывало ей: лиходеи не уцелели, никто из них больше не устроит засады. Но что же создание Хаоса? Не выслеживает ли монстр одинокую потерянную странницу?

Котя прислушивалась к стонам ветра в застывших ветвях, к скрипу снега под промокшими валенками – больше не доносилось ни единого звука. Во мраке глаза уже не помогали, Котя шла ощупью, натыкаясь на стволы и трухлявые пни. Один раз она едва не провалилась в мелкое болото, под ногами затрещал лед, плюхнулась лопнувшим пузырем густая жижица.

«Надо дождаться утра», – подумала странница, когда добрела до неглубокого оврага, который защищал от ветра. В нем вроде бы не обитало диких зверей, поэтому Котя устало забралась под свисавшие корни дерева. Объятья их клокастых лап немного ограждали от стужи. Хотя ночной холод неизбежно заползал под одежду. Усталые ноги нестерпимо гудели, колени дрожали, ступни горели, а сидеть на корточках оказывалось еще тяжелее, чем брести, прокладывая неверные тропинки.

«Как бы теперь не замерзнуть насмерть», – думала Котя, дыша на онемевшие пальцы и пытаясь шевелить ими. Пуховый платок кое-как согревал голову и плечи, но сарафан и зипун прилипли к разгоряченному бегом телу, и теперь капельки пота начали постепенно остывать, отчего пробегали волны озноба. Котя еще надеялась выбраться живой после всего, что случилось, после ее чудесного освобождения.

«Нет, спать нельзя!» – говорила она себе. К тому же временами ей чудилось, что вокруг рыскают уцелевшие разбойники, этот отвратительный Вхаро.

«Кто же такой Вен Аур и почему за ним идет какой-то Моль?» – невольно подумала Котя, вспоминая брошенные несколько раз слова. Но первое имя отчего-то воспринималось знакомым, точно так кликали какого-нибудь забытого родича или же давнего друга.

Вен Аур – словно так и шептал бессловесный далекий зов. Аур-Аур-Аур – разносилось по лесу, все отчетливее с каждым мгновением. Котя в полусне встала и выбралась из своего убежища, вытащив из-за пазухи венчик с неправильными узорами.

«Значит, веди меня», – доверилась Котя в самый темный час неразгаданной ворожбе. Она видела шевелящиеся стежки, которые точно светились в кромешной темени и велели выбраться из оврага. Вен Аур-Аур-Аур – доносился зов, отражавшийся от деревьев, звеневший тонким призрачным голосом. Котя шла и уже не понимала, спит или действительно двигается. В теле появилась небывалая легкость, даже ноги уже не так ныли, не проваливались неловко в сугробы.

И вот она вышла на свободную полянку, посреди которой лежал на боку крупный грациозный зверь. Он тяжело дышал и не двигался. Котя сразу поняла, что именно его она столько лет пыталась вышить на всех рубахах и венчиках, именно его видела порой во сне. Теперь он предстал не смутной тенью, а явился во плоти, и потерянная странница осторожно приблизилась к нему.

Светлая густая шерсть струилась шелком, стать его напоминала не то волчью, не то рысью. На крупных длинных лапах покоилась вытянутая узкая морда, более изящная, чем у собак или волков. Внимательные треугольные уши венчала не шерсть – на них рос мягкий зеленый мох с крошечными белыми цветами, а вокруг вилась самая настоящая корона из сложных переплетений тонких веточек.

«Не человек, не зверь, не растение, а всё сразу», – вспомнила рассказ разбойника Котя, завороженно рассматривая создание Хаоса. Но она не боялась, зверь показался ей невероятно красивым, он светился во мраке, точно воплощенный дух-заступник. От него исходил пряный аромат весеннего леса и сладкий запах свежей травы, но Котя ахнула – на левом боку серебристую шерсть окропила ярко-алая темная кровь. Она еще быстро сочилась, выходила толчками при каждом вздохе и вилась паром.

Существо приоткрыло оранжевый глаз, и Котя испугалась совершенно человеческого осмысленного взгляда. Зверь устало приподнял голову, слегка обнажив длинные острые клыки, которые еще алели недавней кровью противников, но ее слизал длинный раздвоенный язык.

Несомненно, его привел Хаос, смешавший в своем темном чреве всех тварей земных и растения, преобразивший их на свой лад. Но только благодаря этому странному зверю Котя осталась жива, к тому же относительно невредима. Не удавалось больше называть его чудовищем. Настоящие монстры еще недавно сидели у костра, а теперь, наверное, лежали мертвыми в зарослях – и поделом.

– Ты ранен… – прошептала Котя и бесстрашно сорвала с головы платок, прижимая его к ране, стараясь остановить кровь.

– Ране-е-ен, – протянул выдохом зверь, но тут же встряхнул лохматой головой, увитой короной ветвей. – Но несерьезно. К утру пройдет, просто нужно вр-р-ем-я-я.

Он устало растягивал слова, они исходили не из приоткрытой пасти, рядом с которой вился белый пар, – Котя отчетливо слышала их у себя в голове. Далекий зов наконец-то привел ее, и теперь в нем различалась речь. Но ныне больше волновал длинный след от меча на боку зверя.

– Ты говоришь, – спокойно отозвалась Котя.

Пугаться или изумляться она не намеревалась, слишком уж утомилась от всего произошедшего. К тому же зверь спас ее от ужасной участи. Еще тогда Котя догадалась, что действует он по плану, неуклонно возвращаясь и продумывая каждую атаку. Так не поступает неразумное лесное создание, страшащееся огня и факелов.

– Ты не удивлена? – спросил он, поворачивая голову и вытягивая длинную шею.

– Слишком устала, чтобы удивляться, – отозвалась Котя, прижимая платок, стремясь разорвать его на несколько полосок. – Надо тебе помочь, Вен Аур.

– Откуда ты узнала мое имя, Котена? – встрепенулся зверь, перебирая лапами и слегка выпуская длинные белые когти.

– Оттуда же, откуда ты мое, – пожала плечами Котя, словно ничего необычного не случилось.

В эти мгновения она видела только кровь, переживала за терзающегося от боли зверя. Он получил эту рану из-за нее, кем бы он ни был.

Котя с силой рванула подол сарафана, отделяя несколько длинных полосок ткани от него и от нижней рубахи. К замерзшим пальцам вернулась чувствительность, ткань сопротивлялась, но силы в верных руках хватило.

– Приподнимись! – решительно приказала Котена новому знакомому, уверенная, что он послушается.

Так удалось обмотать крепко связанные тряпочки вокруг его поджарого жилистого тела. Под шерстью выступали мышцы и ребра, как у тренированной охотничьей собаки.

Котя плотно перетянула края повязки, хотя ей раньше не доводилось лечить глубокие порезы. Всё больше делала травяные отвары и прикладывала припарки, если кто-то в семье хворал. Теперь же на руках алела свежая кровь, покрывая запекшуюся, разбойничью. Те же руки, та же девушка – убивала и лечила. Коте казалось, что с ножом тогда кинулся кто-то другой, не она, впрочем, вины за совершённое она по-прежнему не ощущала, просто не успевала. Теперь она думала только о ране и вскоре отметила, что кровь больше не сочится.

– Все, достаточно, добрая девица, – вскоре выдохнул с благодарностью зверь. – Нужно просто отдохнуть. Нам обоим.

От его слов Котя поняла, насколько измучена, но с опаской спросила:

– Разбойников больше нет?

– Нет. Я убил их, – спокойно, отрывисто отозвался зверь. – Садись, ты не выберешься из леса, если замерзнешь насмерть. Раньше утра твои глаза ничего не увидят.

– Полагаю, выбора у меня все равно нет, Вен Аур, – отозвалась Котя и неловко дотронулась до лоснящейся шерсти на загривке неведомого зверя.

В ответ он боднул мягким лбом, точно домашний кот. От этого Котя даже улыбнулась, совершенно не испытывая страха. Тепло… Наконец-то тепло! А рядом защитник, пришедший из Хаоса в тот миг, когда она едва не прокляла весь свет. Котя привалилась к теплому правому боку Вен Аура, и новый друг укрыл ее длинным пушистым хвостом.

– Кто ты все-таки? – пробормотала она, подбирая ноги под тулуп.

– Все вопросы завтра.

Шерсть согревала и дарила покой, Котя глядела на бездонную переливающуюся черноту Хаоса над головой – вот и узрела она пришельца из далеких краев за Барьером. Только оказался он добрее худых людей. О намерениях его не удавалось догадаться, но Котя слишком измоталась для расспросов.

Пережитые кошмары навалились на нее тяжелыми видениями, но впервые ей казалось, что она не обязана никуда бежать, никуда стремиться. Терзавший всю жизнь далекий зов вдруг прекратился и разлился в душе спокойной мелодичной песней. Или то был лишь сон посреди заснеженного леса…

4. Спутник

Котя открыла глаза уже утром и долго рассматривала распростершийся над ней купол неба. Дневной свет Барьера скрывал вьющийся по ту сторону Хаос. Прежде только низкий деревянный потолок знаменовал пробуждения, теперь потребовалось время, чтобы понять, почему вокруг струится серебристый мех, а под ногами влажно скрипит подтаявший снег. Тяжелая голова гудела, несколько мгновений Котя не понимала, в каком мире очутилась.

Лес встречал ее сотней звуков и шорохов: переговаривались птицы, недалеко снежная шапка с мягким шелестом упала с дерева. Все переливалось зеленовато-синими оттенками – над верхушками сосен и елей брезжил поздний рассвет. Конечно, долго поспать не вышло, к тому же в это время Котя обычно уходила в хлев к рано просыпавшейся корове и другим животным. При мыслях о доме навалилась тяжелая оглушающая тоска, застучала в висках свежими, как зияющая рана, воспоминаниями. Дом остался далеко, и старую жизнь похитил злой рок.

Накануне она убила человека, пусть разбойника, но все же мать ей с детства твердила, что женщина создана, чтобы дарить жизнь, а не отнимать ее. Хотя другая часть сознания подсказывала: для защиты дозволено преступить старинный запрет духов, поэтому чувство вины отступало, зато приходила неприятная трясучка. То ли после всего пережитого, то ли в озябшее тело все-таки закралась дурная хворь. Глупо и бездарно умирать от нее, когда удалось вырваться из лап жестоких лиходеев. Вернее, когда ей помогли выбраться… Котя вскинулась, вспоминая о том, кто согревал ее всю ночь, и о его ране.

«Теплый… Значит, жив», – подумала она и успокоилась, дотрагиваясь до жилистого мехового бока неведомого зверя, ее спасителя. Вен Аура.

Он пошевелился и поднял голову, встряхивая короной из ветвей и шевеля ушами. Красивый грациозный зверь. Но он был созданием Хаоса, а ими запрещено восхищаться. Они ведь способны принять любой облик, навести любой морок. Котя устрашилась своей давешней доверчивости.

«Морок для чего? Если бы он хотел меня съесть, то уже съел бы. Так зачем защищает?» – терялась в догадках Котя, рассматривая не без удовольствия, как тянутся длинные передние лапы. Из них выглянули крупные загнутые когти, но потом убирались обратно, оставляя мягкие подушечки. Вен Аур сонно хлопал глазами, и на этот раз они оказались травянисто-зелеными, больше не пламенея языками костра.

– У тебя были оранжевые глаза. А теперь… зеленые… – поразилась Котя, забыв пожелать доброго утра. Хотя принято ли так у созданий Хаоса? Там ведь нет смены дня и ночи. Она не ведала, поэтому не утруждалась соблюдать ненужные приличия.

– Да. Тебя ведь пугали оранжевые? Я решил изменить цвет, – отозвался ей Вен Аур, будто ничего необычного не случилось.

– Как так «решил»? – потрясла головой Котя.

«Решил он! Вот бы я решила крылья отрастить, обернуться ястребом, облететь весь свет. А теперь я даже не знаю, в какой стороне дом», – с сожалением подумала Котя, вспоминая о невероятной природе существ, принадлежащих Хаосу. За Барьером совершались чудеса, о которых не слагалось песен, лишь страшные легенды.

– Решил, и все тут. Моя двадцатая весна еще только через год, а значит, я пока могу менять себя как вздумается, – дернул плечами Вен Аур, улыбнувшись. Морда его оказалась слишком выразительной для звериной, Котя глядела на нее и видела человеческое лицо. И это смущало ее настолько, что к щекам приливало тепло.

– Какой странный…

«Странный монстр!» – мысленно продолжила Котя, но убоялась, что Вен Аур умеет читать мысли. Да и обижать его не хотелось, он ведь не делал ей ничего плохого.

В деревне бы его, без сомнения, закидали камнями, насадили бы на копья, и ее заодно – лишь за то, что посмела заговорить с чудовищем. Но бескрайние просторы леса не подчинялись правилам людей. Вокруг лишь мелкие пичужки деловито порхали над поляной. Одна из них, красногрудая с серыми крыльями, подлетела к Вен Ауру и безбоязненно села на корону из ветвей, наверное, приняв ее за дерево. Зверь поднял глаза и не шевелился, тепло улыбаясь небесной твари, до тех пор, пока она не улетела, перепорхнув на вековой дуб.

«Птицы не боятся его. Может, не так страшен Хаос? По крайней мере, не все его обитатели», – утешала себя Котя, вспоминая, что животные всегда верно чуют дурные намерения. Когда приехали злополучные сваты, дворовый пес лаял и злобно рычал, хотя тогда несчастная невеста не обратила на это внимания.

Невеста… Она ведь все еще оставалась ею, жених все еще ждал уплаты долга. Котя раздумывала, куда ей направиться. Домой или дальше, к постылому будущему мужу? Впрочем, она оглядывалась вокруг: мирная полянка, темнеющая чаща, огромные колючие лапы елок – ничто не выглядело хоть сколько-нибудь знакомым. Сваты завезли ее далеко окольной дорогой, а разбойники – еще дальше потаенными тропками.

Оставалось лишь надеяться на Вен Аура. Могла ли она предположить, что единственным защитником окажется загадочный странник из-за Барьера? А если он намеревался бросить ее? А если рана на его боку все еще не позволила бы идти? Котя терялась в догадках, а все намерения разбивались о беспомощность в случае возможного побега или немощи защитника. Она не умела по-настоящему охотиться, и не нашлось бы средств для исцеления серьезных ран. К тому же ее саму все больше трясло, голову стягивал обруч. Это пугало.

– Как твоя рана? – спросила обеспокоенно Котя.

– Как я и обещал: почти зажила. Меч Вхаро оказался остер, но нас не так-то просто убить, – не без гордости сообщил Вен Аур.

При упоминании главаря разбойников Котя поежилась, давя подступившую к горлу тошноту. Она вспомнила сальные, покрытые сажей руки и как будто вновь ощутила липкий язык на своем ухе. Она надеялась, что когти Вен Аура оторвали и эти похотливые руки, и злокозненную голову, которая направляла их.

Сопротивляться собственной законной злобе не удавалось. Пусть и существовал орден Белых Друидов, которые утверждали, будто жизнь любого человека священна, но, наверное, они никогда не сталкивались с такими лиходеями. И все же… Накануне Котя и сама убила, вонзила нож в живот врага, не раз и не два. Она вновь притихла, рассматривая свои пальцы. Вен Аур, кажется, отнимал жизни без колебаний, как настоящий воин. Или зверь. Кто же? Кто? И кто она сама отныне?

– Тебе часто приходилось убивать? – спросила Котя, пристально глядя на Вен Аура.

Она искала оправдание себе, но молитвы и обращения к духам не давали ей ответов, кто она после совершённого, виновата ли хоть в чем-то. Ей казалось, что нет. И от этого делалось стыдно, будто она неправильная и беспощадная, как мужчина-воин.

– Чаще, чем я хотел бы, – нахмурившись, отозвался Вен Аур. – Я знаю, тебе вчера тоже пришлось. Я понял это, когда зов изменился, в нем словно появился звон стали.

Спрашивать, о каком зове твердит Вен Аур, Котя не стала: она и сама прекрасно помнила безмолвную песню, которую не уловить ушами. Она вплавлялась прямо в сердце, пронизывала тело, будто незримо прораставшие корни. И рядом с новым другом зов разливался дополнительным теплом, как прикосновения далекой весны.

– Иногда приходится убивать, чтобы не убили тебя, – ровным спокойным тоном продолжал Вен Аур. – Так мы выживаем в Хаосе. Так вы выживаете здесь. В этом нет ничего дурного, если не ты нападаешь первым.

– Значит, ты не нападал первым?

– Обычно нет. Только если хотел есть. И не на людей, если ты об этом.

«Если у них в Хаосе нет различения между животными, людьми и растениями, значит, они едят друг друга без всяких правил и запретов», – подумала с недоверием Котя. И это устрашило ее, она поняла, что находится рядом с хищником, потусторонним и непонятным. Если бы ей пришел на выручку волк или медведь, вряд ли она бы доверила животному свои секреты и переживания, вряд ли отважилась сидеть рядом с ним. Но обычные лесные обитатели и не ответили бы, она же столкнулась с необычным.

До сих пор Хаос представал чем-то далеким, местом из легенд, поэтому теперь Котя отчасти казалась себе героиней какой-нибудь сказки. Вот только большинство из них заканчивались страшным поучительным концом: доверилась девица зверю-проводнику, а в конце он завел ее в чащу и обглодал косточки. Так уж повелось в Ветвичах, так уж воспитывали матери своих детей. А Котя как будто позабыла обо всех наставлениях. Или все сказки слагали трусоватые люди, поэтому истории лгали. Лучше бы лгали.

– Вен Аур… Так кто же ты? – несмело спросила Котя, невольно поглаживая укрывавший ее хвост, служивший единственной надежной защитой от стужи.

– А ты еще не догадалась? – отозвался собеседник. – Если быть точным, мое имя Дальред Вен Аур.

– Дальред – это имя рода? – предположила Котя. У нее-то осталось только единственное имя Юлкотена, а имя рода отец унес вниз по реке за Пустынь Теней и Круглое Море.

– Нет, просто мне так понравилось, – отвечал зверь. – У нас не принято давать имена, мы их сами выбираем.

Голос его лился бархатистой и приятной мелодией, будто он мурлыкал. Не хотелось двигаться и уходить от спасительного тепла.

– Значит, и родителей у вас нет? – спрашивала Котя с интересом.

Временами ее мучил вопрос, что существует по ту сторону Барьера, по каким законам там живут. И вот представился случай узнать, а Вен Аур оказался словоохотлив.

– Наоборот! Это у вас детей порой бросают, у нас – никогда.

«Что творится, духи милосердные, я же говорю с созданием Хаоса! И о чем? О бытовых мелочах?» – поймала себя на мысли Котя.

– Правда, мои родители явно не в восторге от того, что я сделал, – виновато, как напроказничавший мальчишка, продолжил Вен Аур. – Одно хорошо: в Хаосе никто не имеет права ограничивать твою свободу.

– Что же ты сделал? – невольно улыбнулась ему Котя.

Ее новый знакомый слишком уж потешно опустил голову на лапы, будто пес, который украл охотничью добычу у хозяина.

– Сбежал за Барьер, как видишь. Думал посмотреть ваш мир, – отозвался Вен Аур и вновь улыбнулся.

Хотя показалось, что он недоговаривает, стремясь утаить что-то важное. Простое любопытство – даже для создания Хаоса – слишком слабый мотив, чтобы рисковать собой и пробираться в незнакомый мир. Самые отважные путешественники не посмели бы заглянуть за границу Хаоса лишь затем, чтобы узреть неведомые чудеса.

– И только для этого? – недовольно ответила Котя. – На что тут смотреть… Живем, охотимся, землю пашем. На что еще смотреть в Ветвичах?

Ей не нравилось, когда ее обманывают, к тому же она не замечала ничего интересного в своем простом неприветливом мире. Елки как елки, звери как звери – ничего необычного, все на своих местах.

– Это для тебя все привычно, а для меня все ново. Да ты сама, верно, не выходила дальше околицы, и еще учишь.

– Выходила! – запротестовала Котя. – Иногда. Я охотилась! На кроликов.

Тут она поняла, как по-детски прозвучали ее слова, и заметила, что Вен Аур улыбнулся, а потом засмеялся, но вздрогнул, видимо, боль в боку вернулась.

– Болит?

– Нет, – конечно же, не признавался он.

«Упрямый мальчишка!» – подумала Котя, но тут же удивилась, почему воспринимает зверя как человека, почему непринужденно разговаривает с ним, а временами и краснеет от его слов, то смущаясь, то гневаясь и переживая.

Между тем рассвет уже достаточно озарил лес, еще громче заговорили птицы, у края поляны промелькнула тень деловитой лисицы, ищущей мышиные норки. Пища требовалась всем, и Котя поняла, что тоже голодна. Но в зимнем лесу не найти ягод или плодов. Если бы Вен Аур поймал кролика или белку, ее бы не удалось изжарить. Для разведения костра не оказалось инструмента.

– Мне надо выбираться из леса, – проговорила растерянно Котя, поднимаясь на ноги.

Затекшие колени ныли, во всем теле разливалась ломота. Как ни странно, уходить от Вен Аура не хотелось, она бы еще долго могла говорить с ним о разных пустяках, будто знала его всю жизнь. Как будто неуловимая песня всегда вела к нему, лишь рядом с ним наступало умиротворение.

Когда она впервые услышала этот зов? Кажется, в тот год, когда вышла из поры отрочества и расцвела. Тогда еще мать пообещала, что скоро обязательно подыщет ей хорошего жениха, тогда они обе еще на что-то надеялись. Не сбылось. Пусть стараниями и происками старших жен, но мать все-таки предала, не настояла на своем. Они все вместе убили веру Коти в возможность счастливого соединения любящих сердец. Теперь ее посетила ненормальная идея остаться с диким зверем и жить в лесу. Она бы научилась. Но Котя тут же отмахнулась от нее, как от очередного глупого наваждения.

– Оставайся со мной, девица. Весь мир посмотришь, – точно по-настоящему читая мысли, предложил Вен Аур, хитро щурясь. Он встал на лапы, отчего неумело стянутая повязка соскользнула с его тела, но из-под нее уже не потекла кровь.

– Не живет человек с лесным зверем! – твердо отозвалась Котя, гордо вскидывая голову.

– Куда же пойдешь ты?

А этот вопрос опрокидывал и оглушал, она и сама не представляла, как ей теперь поступить. И Вен Аур как будто намеренно усугублял ее смятение. Рядом с ним она чувствовала себя в безопасности, от него исходило тепло. К тому же он оказался первым за много лет, кто охотно разговаривал с ней, спрашивал, интересовался ее планами. Словом, считал человеком, а не безмолвной вещью в избе, вроде ухвата или кочерги.

Конечно, мать тоже любила ее, но этим и ограничивался до сих пор ее мир. Девушки и парни ее возраста в деревне уходили от нее, отшатывались, как от больной. Добрые родители крепко вбили им в головы, что от «иной» они наберутся только дурного. Сначала маленькая Котя плакала и не понимала, почему дети не играют с ней. Ведь когда отец еще не ушел, она носилась в своей детской рубашонке вместе со всеми. И вдруг все изменилось! Вскоре она смирилась, а на попытки соседских мальчишек задирать ее отвечала метко брошенными камнями да палками, за что заслужила прозвище «злюка-змеюка». Выходит, она и правда всю жизнь хранила осколок Хаоса, тягу к нему, раз уютнее всего оказалось с безназванным созданием.

– Я не знаю, – после долгого нерешительного молчания ответила она. – Если вернусь домой, то за отчимом приедут наемники моего жениха. А жених…

– Ты любишь его? – казалось, тревожно вскинул голову Вен Аур. Он будто ревновал, но ведь животным не заключать браков с людьми, даже самым красивым и добрым.

– Люблю? – скривилась Котя. – Я его никогда не видела! Я даже имени его толком не знаю! Меня отчим проиграл в недобрых забавах под дурман-травой. Отправили через лес в уплату долга.

Голос ее надломился; когда рассказала обо всем сама, она еще острее почувствовала безобразную несправедливость. И не находилось от нее спасения, только остаться на поляне в лесу, отрастить клыки и когти да самой обратиться в зверя.

– И после этого ты хочешь вернуться к людям? – поразился Вен Аур, шерсть его гневно топорщилась. Похоже, он презирал человеческий род.

– В лесу я остаться не могу, – обреченно ответила Котя.

– С вами всегда так. Всегда создаете себе запреты, – тряхнул по-собачьи головой зверь.

– Да я просто с голоду умру! – отмахнулась Котя, неуверенно сжимая кулаки. – А возвращаться… Никуда не хочу. Ни домой, ни к жениху.

– Голод не помеха, когда ты со мной! – подскочил Вен Аур и завилял хвостом.

Котя пыталась понять: у кошек это означало волнение или неудовольствие, у собак же, напротив, веселье. Кажется, в этой повадке новый знакомый напоминал именно собак, потому что он резво кинулся на край опушки, оставляя на какое-то время растерянную спутницу в одиночестве.

Она лишь слышала скрип ломающихся веточек, но вскоре он затих. Лес застыл тишиной, отчего пробудился страх одиночества. Котя неуверенно стояла посреди поляны и прислушивалась. И вот донесся истошный предсмертный визг какого-то мелкого существа, вскоре Вен Аур появился на поляне с кроликом в зубах. Он нес его, победно вскидывая голову, крепко держа острыми зубами.

– Ешь, – воодушевленно кивнул он, кладя кролика перед Котей.

– Нужно развести огонь, – неуверенно предложила она.

Мертвая тушка с перегрызенной шеей была еще теплой, водянистые крупные глаза зверька остекленели, в них застыл ужас. Его поймал хищник. Но Котя и сама несколько раз несла в деревню такого же небольшого кролика. И каждый раз мать отворачивалась, говорила, что это не для женщины дело. Но Котя просто хотела есть, поэтому не задумывалась об убийстве. Как и теперь. Ее больше заботило, как развести костер в зимнем лесу.

«Был бы у меня хоть лук или праща», – пожалела она о тетиве или полоске плотной кожи, с помощью которой удалось бы покрутить самодельное сверло на дощечке. Тряпичный венчик вряд ли помог бы в этом деле, он и так сослужил бесценную службу.

– Зачем? Ешь так! – предложил Вен Аур, приветливо пододвигая лапой тушку, покрытую мехом. Снова в его движениях и интонациях почудилось некое лукавство.

– Если человек вкусит сырое мясо, то станет зверем, – ответила решительно Котя.

«Может, я этого и хочу? Слишком долго меня называли чужой, неправильной», – подумала мимолетно она, наклонившись над кроликом.

Вен Аур услужливо отхватил кусок, чтобы не мешала шерсть. Открылось нежное розовое мясо. Котя дотронулась до него и попробовала откусить. Со всей силой она вонзила крепкие молодые зубы, но нутро ее тут же стянулось тугим узлом. Едва удалось подавить дурноту. Голод столкнулся с древним запретом и человеческой природой. Котя выронила кролика и выплюнула попавшую в рот сырую кровь.

– Не получилось, – выдохнул разочарованно Вен Аур и заметно помрачнел, опустив хвост и прижимая его к задним лапам.

– Что не получилось? Что ты задумал, зверь? – заметалась Котя, опасаясь чем-то прогневать создание Хаоса. Возможно, теперь-то и начинались ее опасные испытания.

– Я думал, у тебя сейчас прорежутся клыки. И мы станем похожи друг на друга, – фыркнул Вен Аур, а потом двинулся к ней, отчего Котя испуганно прижала руки к груди.

Он обнюхал ее со всех сторон, точно намеревался съесть, приподнялся на задние лапы и потянулся носом ко рту, точно еще раз проверяя наличие клыков. Но там оставались обычные человеческие зубы, и Котя не чувствовала в себе никаких изменений.

– Да что же такое… Ты обычный человек? – недоуменно вопрошал Вен Аур, отходя на небольшое расстояние и пристально рассматривая. – Как же так…

– Всегда считала, что да, – пожала плечами Котя, не имея ни малейших догадок о том, что происходит.

– Неужели обычный… Ничего не понимаю. Ничего! Проклятье, сколько лет мне еще искать и не находить. Я устал!

Он выпустил когти и зло царапал покрытый ледяной корочкой снег. Тонкие вытянутые ноздри гневно раздувались, а глаза вновь приобрели оранжевый оттенок, в них появилось тяжкое томление, сравнимое почти с мукой.

Котя стояла рядом, стирая рукавом кроличью кровь с подбородка, она ничем не могла помочь. А хотела бы! Она почувствовала себя виноватой, она не оправдала его надежд и сама печалилась: ей не находилось места ни среди людей, ни среди созданий Хаоса. Везде ее считали чужой и лишь ошибочно принимали за свою, а она зачем-то ото всех отличалась.

Ох, мать, глупая мать, польстившаяся на речи торгового гостя! Порой Котя представляла, как сложилась бы ее жизнь, родись она от отчима. Вряд ли на ее долю выпадало бы меньше работы, но это и не тяготило, в деревне все усердно трудились. Зато с ней бы охотно говорили, у нее бы появились друзья, а потом хороший муж, дети. Возможно, она бы стала даже чьей-нибудь первой женой, распоряжалась бы в собственной избе. Теперь же она стояла в нерешительности среди морозного леса, а Вен Аур, низко опустив голову, лишь напряженно шевелил ушами и вслушивался. Он отходил на край поляны, потом вновь приближался, тыкался носом в бесполезные золотые браслеты из приданого, потом снова обходил со всех сторон. Котя стояла неподвижно.

– Ничего не понимаю, – вскоре пробормотал он и встряхнулся.

– О чем ты? О чем?

Котя пыталась выяснить, в чем ее вина, что случилось неправильного после неудавшегося поедания кролика. Возможно, она нарушила древний обряд гостеприимства созданий Хаоса. Но потом припоминала, что у них нет никаких ритуалов. Она просто не превратилась в монстра, как предостерегали духи и как желал на самом деле Вен Аур.

– Уже не важно, – смягчился он, кивая Коте сухо, с меньшей теплотой. – Пойдем, попробую вывести тебя из леса на дорогу. А там уж решишь, где твой жених или где дом.

– Ты знаешь, куда идти? – спросила Котя, радуясь, что за разочарованием не последовал гнев.

Но все-таки сердце жгла неразгаданная обида, словно ее оскорбил близкий человек. Так поначалу ранили неласковые слова матери, но с годами они сделались привычными, Котя разучилась их по-настоящему слышать. С Вен Ауром так не удавалось.

– Понятия не имею, – признался он растерянно. – До сих пор вслушивался в зов, по нему и шел. А зов-то на тебе заканчивается! А ты тут. Эх, зов… В какой стороне твоя деревня?

Он приподнял морду, обеспокоенно переступая с лапы на лапу. В его движениях появилась нерешительность.

– Я не знаю, – прошептала притихшая Котя. – Там была река, исток недалеко, но река уже широкая.

– Здесь нет никакой большой реки поблизости, – пробормотал Вен Аур, и Котя поняла, что они заблудились.

– Я не знаю! Не знаю, куда меня завезли! – воскликнула она, потрясая кулаками.

Она слишком устала страдать за чужие ошибки. То за глупость матери, то за наивность отчима, то за самоуверенность сватов-наемников, отправившихся в сумерках через лес, то теперь за нерешительность Вен Аура. И все выставляли виноватой именно ее, поэтому Котя снова злилась. Гнев позволял ей существовать, хотя она любила жизнь, даже если жизнь ее не любила.

– Я знаю еще меньше, я, считай, вообще странник из других мест, – неуверенно, но с вызовом ответил Вен Аур. – В Хаосе нет дорог, только зов! И свобода среди темноты. А у вас все так сложно, все отдельно… Деревья молчат, звери не говорят, а люди творят вообще непонятно что.

От его жестокого тона и слов Котя ощутила влагу, повисшую на ресницах, горло сдавила невидимая рука, на языке защипало. И она невольно горько расплакалась, в ней что-то сломалось.

Вен Аур отверг ее, она потеряла единственного, первого и последнего друга, да еще посреди леса. Теперь и он лишь приказывал ей, недовольно понукал и злился на то, что она неправильная, «иная». Котя понимала бессмысленность собственной обиды, но растоптанная уязвленная гордость вместе с разбитой робкой надеждой делали ей очень больно, впивались мелкими иголочками, отчего слезы всё текли и текли. А потом вспоминалось и все остальное: снова нападение разбойников, первое убийство, главарь Вхаро. И рыдания продолжали душить ее, отчего она упала на колени, срываясь с всхлипов на глухой кашель, давящий на грудь. Мир вокруг нее помутился, через завесу слез он представал видом из слюдяного оконца, какие вставляли в теремах.

– Что это с тобой? – прозвучал виноватый голос Вен Аура.

– Я неправильная. Везде неправильная! Для всех! – в отчаянии воскликнула Котя, но тут же устыдилась собственного надломленного голоса.

Раньше она никогда не срывалась: ни унижения, ни угрозы не выдавливали из нее и слезинки. Теперь же они лились щедрым водопадом, тут же неприятно замерзая на щеках, а нос распух и хлюпал. Отрезвило прикосновение меха, Котя торопливо отерла слезы и отняла ладони от лица – Вен Аур обернулся вокруг нее клубком, обвил ноги и дружелюбно ткнулся влажным носом в щеку:

– Я такого не говорил.

Котя еще вздрагивала, силы и выдержка покинули ее, она ласково прильнула к мягкому лбу и какое-то время наслаждалась теплом, перебирая веточки короны. Затем Вен Аур отстранился и объяснил виновато:

– Я ведь сам заблудился в вашем мире. Я такой же потерянный странник, как и ты.

Котя кивнула ему, несколько раз вдохнула и выдохнула и, кажется, временно успокоилась. Вен Аур тоже. Больше он не говорил про некий зов.

– Попытаться зажарить его, что ли, – неуверенно пробормотала Котя, глянув на кролика.

– Что вам для этого нужно?

– Огонь. Костер. Помоги мне собрать веточки и трут. Я попробую.

Вместе они побродили по поляне, ободрали примерзшую кору с нескольких деревьев.

– Эх, был бы сейчас со мной мой друг Огневик, – вздохнул мечтательно Вен Аур. – Он бы дыхнул жаром, как обычно. Как он нас развлекал, бывало.

Котя робко улыбнулась, не представляя, на кого же походил этот друг, раз дышал огнем, и тут же устрашилась, каких бед наделало бы такое создание, если бы его прогневали чем-то люди.

– Ты говорил про зов… Но, может, ты ошибся? Может, тебе надо вернуться домой, за Барьер? – неловко спросила Котя, складывая веточки, кору и сухую труху из дупел.

– Даже если бы хотел вернуться… Это не так-то просто. Разрывы Барьера открываются не каждый год, – отозвался погрустневший Вен Аур. – И в мир ваш я отправился только ради этого зова. Но я что-то делаю неправильно. Это точно! Хаос-то не может ошибиться.

– Но что такое Хаос? – спросила Котя, раскладывая на снегу дощечку, подкладывая под нее кору и беря тонкую палочку.

Спутник по указке проделал когтем небольшое отверстие в дощечке.

– Хаос – это всё, что за Барьером, – объяснил Вен Аур задумчиво. – Говорят, однажды в Черную Дыру провалилось множество миров. И некоторые уцелели, отгородились Барьерами, так сработала их магия, а все остальные смешались. Что такое Черное Дыра и как так «провалились» – не спрашивай, мы сами не знаем, это все легенды «древних» такие. Так, дай-ка мне!

Он схватил передними лапами дощечку и принялся быстро вращать палочку в углублении. Котя потеряла дар речи, когда когтистые лапы в мгновение ока превратились в сильные мужские руки с длинными ловкими пальцами. Она даже зажмурилась, испугавшись, что уже бредит. Из последних сил она гнала от себя черную тень хвори, надеясь, что ее устрашат языки пламени и добрая еда. Пока Вен Аур с завидным старанием добывал огонь, Котя подхватила удачно подвернувшийся острый камень и привычным движением освежевала кролика, ловко сдирая с него шкурку.

– Получилось! Как же у вас интересно! – воскликнул с детской радостью Вен Аур, когда кора под дощечкой начала тлеть.

Котя тут же подхватила разгоравшуюся заготовку, поднеся ее к кучке из тонких веточек, заботливо укрывая от порывов ветра.

– Это вот так вы и готовите свою пищу? Как странно-то. Нет, я уже видел, но не так близко, – все с тем же глуповатым восторгом продолжал Вен Аур, этот страшный монстр Хаоса, этот непреклонный воин.

Котя невольно рассмеялась, хотя горло ее тут же сдавил кашель. Ох, как ей это не нравилось! Ей бы выйти поскорее к своей деревне, но оба не знали дороги, к тому же тушка кролика буквально просила, чтобы ее зажарили. Вен Аур помог соорудить из веток вертел, потом руки его вновь обратились в лапы. Уже не осталось сил удивляться всем чудесам неведомого создания.

Котя просто радовалась, что у нее есть теперь помощник. Он вновь приветливо обвился вокруг нее. Котя совсем отогрелась и на какое-то время вновь чуть не позабыла, что обязана куда-то идти, а потом устыдилась этого. Но лишь после того, как насытилась, оставив больше половины кролика и предлагая ее Вен Ауру:

– Будешь?

– Жареное мясо? – с недоверием спросил он.

– Вкусное, чего бояться? Это же не сделает тебя человеком, – пожала плечами Котя.

Он призадумался и согласился, вскоре с удовольствием уплетая свою законную добычу. Котя невольно потянулась к созданию Хаоса и почесала его за ухом, отчего он еще более довольнее заурчал, хрустя косточками. На миг сделалось даже жалко, что пища людей не превратит его в человека. Котя вновь услышала зов и безотчетно попросила сам Хаос. Или ей лишь показалось.

– Пойдем. Надо найти дорогу так или иначе, – вскоре прервал ее нестройные раздумья Вен Аур.

Пришлось затушить костерок, забросать его снегом и отправиться через неведомую чащу. Провожатый старался разведывать дорогу, временами проваливался по грудь в снег, недовольно фыркал, возвращался, искал обходной путь. Он утверждал, что его чуткий нюх должен почуять приближение человеческого жилья. Но уже сгущались сумерки, а они всё шли и шли куда-то. Хотя бы удавалось не петлять и не бродить кругами: Вен Аур хорошо помнил собственные следы и приметы леса.

Они брели всё дальше, каждый раз надеялись, что за следующим деревом окажется дорога или какая-нибудь деревня. К концу дня Котя начала громко кашлять. Ее все-таки одолела злая хворь. Темнеющий лес перед глазами поплыл, ноги не согревались даже в валенках, а от теплого меха Вен Аура лишь проходили новые волны лихорадки.

– Полезай на меня, донесу! – обеспокоенно предложил Вен Аур, в зеленых глазах отразилась искренняя тревога.

Он подставил спину, но Котя лишь оперлась на высокую холку, доходившую ей до груди.

– Нет… Я сама дойду, – выдохнула хрипло.

Она еще не доверяла ему, не настолько, чтобы ехать верхом, даже если ноги дрожали. К тому же не хотела обременять, Вен Аур и сам измучился от бесполезных поисков, лапы его всё глубже проваливались в снег. Ночь сгущалась. Обессилев, потерянные путники остановились на дне встретившегося оврага.

– К-кажется, здесь я спасалась от разбойников. Если вернуться к их лагерю, найдем и дорогу, – выдохнула устало Котя, прижимаясь к Вен Ауру.

Он оплел ее длинными лапами, буквально укрывая собой. Но ее всё сильнее бил кашель, прежней живости не осталось. Она крайне редко хворала, крепкая и неугомонная, но многочисленные потрясения все же подкосили ее. Будто неуспокоенный мстительный дух Вхаро наслал на нее злую лихоманку.

– Тебе надо к людям. Хоть в твою деревню, хоть в другую, – почти в отчаянии твердил Вен Аур.

– А с тобой нельзя остаться? – сиротливо спросила она в полусне, зарываясь плотнее в мягкую шерсть.

– Я не знаю. Сейчас точно нельзя. Я же не знахарь какой, у нас-то все само заживает! – отвечал Вен Аур и негромко заскулил. – Прости меня, что не пришел сразу на помощь! Какой же я дурак, побоялся, что твои провожатые меня увидят… Только не сдавайся!

Он тыкался в ее щеку, облизывал влажным теплым языком, терся лбом. Неукротимое создание Хаоса повергла в смятение человеческая болезнь. А Котя лежала в его объятьях и хотела бы остаться в них навсегда, но так ей подсказывало лишь искаженное сознание. Перед ней плясали тени, множество образов, страшных, неразборчивых. Они сплетались причудливыми узорами, перемешивались, меняя восприятие вещей. Казалось, она отправляется в странствие по иным мирам, казалось, она обязана умереть, чтобы возродиться другой, совсем другой.

– Говоришь, если вернуться к стоянке разбойников, то найдем дорогу? – донесся из-за плотной завесы голос Вен Аура.

– Уже… утро? – прошептала она, с трудом разлепляя спекшиеся губы.

Лицо горело, а руки и ноги будто погрузили в прорубь. Точно призрак главаря Вхаро терзал ее, тянул за собой. Не зря воины после сражений совершали молитвы десяти духам, а если спать ложились в поле, то чертили вокруг себя охранные знаки от неуспокоенных врагов.

– Да, утро. Надо идти. Мне кажется, я слышу человеческие голоса в отдалении.

– Что, если это другие разбойники?

– Нет, не думаю. Давай, надо встать, надо подняться, – убеждал ее Вен Аур, подныривая под руку.

Встать получилось не сразу, тело налилось тяжестью. Котя злилась на свое бессилие, слишком непривычное для нее. Сколько раз быстрые ноги носили по земле, сколько раз верные руки споро делали самую сложную работу! В поле она быстрее других девок, изнеженных любимых дочек, собирала урожай. А в лесу наваливала на себя больше остальных хвороста и шла себе, почти не гнулась, даже нестройно напевала. Теперь же ее еле-еле держал порядком уставший спутник. Он с тревогой рассматривал ее.

– Хаос мудр. Я пойму его замысел, обязательно пойму. Хаос мудр, – временами бормотал он и будто принимал свои личные испытания.

– Нет, мы здесь не шли тогда, вернее… не бежали… налево, – еще указывала путь Котя, постепенно вспоминая свой ненормальный рывок.

Вскоре среди деревьев показался сгоревший, запорошенный снегом лагерь разбойников. Новых там и правда не оказалось, только маячила полусгоревшая землянка, а на снегу все еще валялось разбросанное приданое, смешанное с грязью и золой распыленного ветром костра. Чуть дальше в лесу виднелись едва различимые продолговатые холмики, укрытые белым саваном снега – тела разбойников, развороченные, разгрызенные не лучше тушки кролика.

Едва верилось, что Вен Аур, этот добрый и даже иногда смешной проводник, способен на такое. Впрочем, Котя и от себя никогда не ожидала, что сумеет отнять чью-либо жизнь. Но, видно, прав оказался странник из Хаоса: нападающие сами виноваты. Смирение грозило бесчестием и многими мучениями, так что Котя только зло плюнула в сторону мертвецов, отгоняя их мстительных призраков. Но не помогло, потому что трясучка только усиливалась.

– Вот и они. Тебя искали! – воодушевленно воскликнул Вен Аур, и Котя услышала голоса, которые доносились из-за деревьев. – Иди к ним!

– Уходи! Уходи в лес, пока они не заметили тебя. Скорее, Вен, скорее! – поторопила его в свою очередь Котя.

И в сердце ее поселилась печаль: возможно, они больше никогда не встретятся, а ведь он впервые показался настоящим другом. Но копья и луки охотников или воинов могли вновь ранить его. А у него на боку едва зажила прежняя отметина.

– Ну, не стой же! Не стой! Они наверняка вооружены! – мучительно отгоняла от себя Вен Аура обессиленная Котена, голос ее срывался то на кашель, то на горький вой.

– Я еще пойму волю Хаоса. Не забывай меня! – бросил на прощание Вен Аур и кинулся в чащу.

Какое-то время он посматривал из зарослей и в случае опасности немедленно бросился бы на врагов. Но вскоре он ушел, оставил ее.

«Вот и всё, вот и всё», – с болью думала Котя, медленно оседая на снег. Так ее и нашли, в окружении разбросанного приданого у разоренного сундучка.

– Это она! Живая! – донеслись разрозненные радостные голоса.

Из-за деревьев вышли несколько мужчин в добротных тулупах и с мечами. Они напоминали убитых провожатых.

– Вот она, невеста Игора, – радостно говорили они.

– Неужели живая?

Кто-то дотронулся до ее плеча, перевернул на спину, но она уже не видела лиц.

– А разбойники Однорукого все мертвые! – поражались новые голоса, но они звенели и исчезали, словно отражались ото льда.

– Да что тут стряслось?

– Неважно, несите ее в сани скорее.

Несколько рук бережно подхватили ее, и она с разочарованием поняла, что окружным путем ее все-таки доставят к постылому жениху. Если бы удалось выйти к родной деревне… Хотя что там? За ней бы второй раз приехали наемники-сваты, повезли бы уже с большей охраной. А остаться в лесу с Вен Ауром не позволяла человеческая природа.

«Откуда они знали, что разбойники повезут меня именно сюда? А впрочем, уже неважно… Вен… Вен Аур, не покидай меня… Пожалуйста! Мне так страшно!» – в отчаянии думала Котя, проваливаясь в небытие.

5. Клетка

Она шла, очень долго шла и шла по заснеженному лесу, а потом бежала. Ее преследовал злобный дух с горящими желтыми глазами. Уже не человек, уже без оболочки. Он гнал к самому Хаосу, заставлял кидаться в темноту, как в самый глубокий омут.

Или же она плыла? Да-да, она просто нырнула в жаркий летний день, а холодная вода обжигала горящую кожу, и водоросли тянули ко дну. Говорила ей матушка не плавать так далеко от берега, пугала, что утащат утопленницы да водяные. Но из темных омутов глядел неподвижно бархатистый покров, переливался бликами, как тот, в ночном небе. И он манил. Только в кромешном мраке люди видели, где на самом деле живут. Крошечный мир, слабый, уязвимый. Жестокий.

«Лишь половина мира… Другая откололась и плавает по ту сторону Хаоса в такой же пустоте. Как и сотни других расколотых миров», – шептала желтоглазая устрашающая тень, кусала за мочку уха, обжигала каждым словом. Вхаро. Снова пришел мучить и терзать.

«Вен! Вен Аур! Вытащи меня! Вытащи отсюда!» – бессильно просила Котя и отбивалась, отбивалась руками, вскидывала ноги, но их привязали ко дну цепкие лапы водорослей. И она задыхалась, в горло заливалась вода… Или огонь? Что-то страшное, что-то темное, высасывающее жизнь, лишающее воли.

«Я люблю жизнь! Даже если не взаимно!» – безмолвно всхлипывала в бессильных попытках выбраться Котя и лишь упрямее рассекала руками темную толщу, лишь напористее работала ногами. Но ее сдавливал кашель, скручивал тугим канатным узлом.

Она очнулась на какое-то время, с трудом приоткрывая глаза – ее куда-то везли, над головой светился Барьер, их вечное божество, их защитник, их залог жизни. А по ту сторону таился Хаос. Слишком тонкая стена для нашествия смутных теней. И Котя видела сквозь нее только мрак, только далекие неизведанные дали, ужасные, но по-своему притягательные.

Она рассмотрела в этой темноте тени, они приходили и среди света дня. Уже не монстры, но нечто иное, непознанное, далекое и гибельное. Летающие скелеты в бледных одеждах, они дотрагивались до неясных созданий, обитателей потусторонней неизвестности. И те умирали, исчезали, рассыпались частичками пепла. От этого вида лишь пронзали новые волны трясучки.

«Разрушающие… Они – смерть, – со скрытым содроганием прошипела мрачная тень главаря Вхаро. – Они – смерть созданий Хаоса, они – смерть людей. Они – истинная природа Черной Дыры, начало Хаоса и его конец».

Котя ничего не осознавала, ее пронизывал страх. Она лежала на санях с широко раскрытыми глазами, но при этом ничего не видела, не слышала, не понимала, давясь кашлем и морозным воздухом, который выворачивал грудь, словно раскрывая ее острым ножом.

Она не помнила, кто и куда ее нес. Воздух потеплел. Обдало жаром натопленной печи, но духота вцепилась когтями в горло, вырвала сдавленный хрип. Потом чьи-то руки перенесли ее тело на что-то мягкое, теплое и успокаивающее, наверное, застеленную лавку в горнице. Котя глядела на себя будто со стороны.

«Умерла я уже? Вен Аур, как жаль, что мы больше не встретимся», – печалилась она, рассматривая свои прозрачные руки. Но только желала вырваться из плена чужой большой избы, так сразу ударялась о шершавые доски. Что-то не так! Не так! Призраки умеют проходить сквозь стены, призракам не страшен Хаос и Разрушающие, и худые люди их не удержат, и мирские печали не поймают. А она только билась и царапалась зверьком в ловушке. Ей чудился то колодец, то погреб, то жаркое пламя печи, будто закрыли ее внутри, зажгли дрова и захлопнули заслонку. Ее сжигали заживо! Она глухо замычала, давясь не то воздухом, не то дымом, а крик застрял в горле, как гадкий клубок шерсти.

– Ой, как мечется, – доносился чей-то гудящий голос.

Чьи-то сморщенные руки переворачивали на спину, заставляя распахнуть глаза. Под спину подкладывали подушки, и тогда удавалось вздохнуть.

– Ну что, живая? – говорил кто-то с любопытством, без сочувствия.

– Да живая, живая. Дышит вон и дергается, – сварливо отзывался кто-то.

– Ох, и что теперь Игору сказать-то?

– Ничего не говорить! Вы́ходить ее надо! За знахаркой иди, а я мёд пока разведу с брусникой.

Потом к губам подносили питье, заставляли глотать, но получалось с трудом, Котя выла и плакала, не осознавая, что от нее просят. Она не задумывалась, где находится, на нее надвигалось нечто ужасное из-за завесы Хаоса, нечто тянуло костлявые руки. Бледное лицо с черными провалами глаз – это смерть, ее смерть! Котя бежала и снова билась, снова чьи-то руки укладывали ее, обтирали лицо, снимали одежду, оставляли только в рубахе. Больно царапнули золотые браслеты, которые словно бы вросли в руку.

– А ей повезло, не успели лиходеи свое черное дело совершить, – говорил первый неуверенный голос.

– Да, чистая еще. Ничего, прогоним мы от тебя лихоманку.

«Я не дома… И это не мама», – с сожалением понимала Котя. Помнится, она сильно заболела только после побега отца, все плакала, сердилась, а потом однажды сбежала в лес. Ее, упрямую и озлобленную, нашли только через два дня. Случилось это осенью, она вымокла и продрогла. Так и слегла, еле отбили из жадных лап смерти, но с тех-то пор Котя поняла, что жизнь лучше прикосновений этого ледяного небытия. И теперь сражалась с ним всеми силами, всей душой. Потому что, если жив, еще возможно что-то исправить. А в смерти уже ничего – только лежать в гробу-колоде под всхлипы и причитания.

«Листопадная, листопадная… Лети-лети, листочек! Лети на самый край света!» – все заливался страшный голос Вхаро. Он скакал смутной тенью, он тянул лапищи, которые обращались в щупальца. Но на чудовище из мрака вылетал ослепительный зверь с серебристой шерстью, вгрызался в черный студень тьмы, отгонял его рыком.

«Вен… Вен Аур… Не дай мне пропасть», – твердила Котя и цеплялась за этот образ, как утопающий за соломинку. Она хотела еще раз увидеть его, она верила, что он не предал, просто у них не осталось выбора тогда в чаще.

«Как же я устала! Я просто немножко отдохну, немножко», – нестройно говорила себе Котя, когда вновь к ее губам придвигался переслащенный отвар, напоённый ароматами летних трав.

Она засыпала и уже не отбивалась от видений, больше не тянули к ней лапы Разрушающие. А потом снова приходили страшные образы, чудилось, будто окунают в сугроб с головой, затем снова кидают в печь. И так по кругу. Она скребла бревна, стесывая ногти, потом затихала, когда снова ее переворачивали на подушках.

– Очнулась. Вроде бы, – неуверенно промямлил кто-то, обтирая лицо влажной тряпицей.

Котя слабо застонала и приоткрыла глаза – потолок, над головой оказался потолок. Только не привычный, низкий и серый, а высокий. С него свешивались охапки высушенных душистых трав.

– Почитай, две недели без памяти лежала. Ох, суровая зима выдалась, холодная, – снова послышался скрипучий сварливый голос.

«Это и есть терем тот, о котором твердили наемники?» – подумала Котя, постепенно приходя в себя. По вискам струйками сочился пот, но вместе с ним в теле как будто появлялась легкость, а в мыслях – ясность. Частичками восстанавливалась картина случившегося, но две недели стерлись без следа, их украла хворь. Время пожрали Разрушающие, о которых говорил призрак. А взаправду ли все было или мороком – не узнать.

Теперь же вокруг постели сновали две суетливые тени, двигались по горнице, то проверяли печь, то поправляли травы. Тусклая лучина отбрасывала длинные блики, оставляя лица в густом полумраке.

Сперва показалось, что Хаос все-таки забрал из мира живых. Потом один из силуэтов приблизился, оказавшись немолодой высокой женщиной, худой и жилистой, словно лошадь. Впечатление дополняло вытянутое лицо с длинным носом. Высушенную обветренную кожу густо покрывали морщины, расползались от глаз, теснились у истончившихся губ. Из-под красного убора выглядывали седые прядки. Женщина была много старше матери Коти и даже старше первой жены отчима. При этом она не растеряла живости, тут же бойко подскочила и начала разговор:

– О, очнулась! Здоровьица, девица! Давай знакомиться, горе ты наше новое. Я – Ауда, старшая жена Игора. А это у нас… да подойди ж ты! – Она махнула второй тени. – Это у нас Вея, младшая жена. Может, и средней станет скоро. Но если ты сына родишь Игору, будешь ты средней. Но я-то старшей останусь. – Она принялась без устали трещать, самодовольно вскидывая голову: – Мы с ним как? Две жизни – одна судьба. Хотя какие жизни, такая и судьба.

Вея подошла неуверенным шагами. Она разительно отличалась от старшей жены: полноватая, с круглым лицом и вечно опущенными бесцветными глазами. Она выглядела подавленно, но держалась спокойно. По возрасту она, наверное, оказалась ровесницей матери. Ох, мать, мама, матушка! К кому отдала? Кому проиграл отчим? Впрочем, Ауда и Вея дурного пока не делали.

– Кто же тебя так? – спросила неуверенно Вея, будто еще не догадываясь.

– Лихие люди, – выдохнула Котя. Голос застревал в горле хрипом, снова приходил кашель.

– Пей-пей, – с участием сказала Вея, поднося к растрескавшимся губам плошку с ароматным питьем.

Котя вспомнила вкус, этим отваром отпаивали две недели, далекие и страшные. Теперь же борьба за свою жизнь лишь продолжалась, уже не с хворью сражаться приходилось. Кто-то ее врачевал, утешал раны, полученные в лесу, лечил кашель. Но для чего? Для чего вокруг нее суетились две жены? Котя почувствовала себя поросенком или курочкой на убой, ведь с ними тоже обращались почти ласково, перед тем как умертвить.

– Очнулась она! Можешь посмотреть! – крикнула кому-то Ауда, выглядывая из двери просторной горницы.

Ее темно-зеленый сарафан висел как на палке и развевался, словно на соломенном чучеле. Таких еще жгли по весне во славу Барьера.

– Да на что тут смотреть, старая? – послышался скрипучий недовольный голос, но, кажется, его обладатель не злился по-настоящему, больше подшучивал над своей старшей женой.

«Игор», – обреченно поняла Котя, замирая на своем ложе и невольно натягивая одеяло из ткани и шкуры под самый подбородок.

Вскоре в горницу быстро вошел мужчина в красном кафтане и сафьяновых сапогах. Нет, не мужчина – старик. Такой же, как первая жена, будто не муж ее, а брат-близнец – тощий, длинный, с лошадиным лицом. Обветренную кожу вспаханного морщинами и небольшими шрамами лица на щеках покрывала редкая седая бороденка; спину согнули годы, плечи опустились. Но ярко горели мутноватые серые глаза, они метались, как у коршуна, точно быстрые стрелы. Игор улыбнулся, и оправдалось его прозвище Щелезубый – между желтыми передними зубами и правда чернела щель, через которую он постоянно присвистывал и прицокивал.

– Ну вот! – недовольно отозвался он, ударяя себя по коленям. – Я ждал брачного ложа, а она только хворь нам принесла. Какой же это возврат долга?

– Но ехала она с твоими людьми, – тут же решительно осадила его Ауда. – Твои же хваленые наемники из Аларгата охраняли! Не уберегли, видать. Чудом жива осталась да непопорченная.

– Это мы еще узнаем, – поморщился Игор, свистнув через щель. – Скоро узнаем. Вы-то, две старухи, ни на что не годитесь. А я еще сыновей прижить хочу.

Он довольно подбоченился, вскидывая голову и отбрасывая со лба завидно густые седые космы. Возраст его определить не удалось, зато весь его образ сопровождала тень плутовства и лихих дел. Он не пытался прикинуться благородным князем или торговым гостем, а в дорогом кафтане щеголял точно в насмешку над честными людьми.

– Ну, что тут смотреть? Ладно, врачуйте дальше ее. Как поправится, пир и устроим. Заодно гостей побольше соберется, – махнул он рукой и у порога спросил: – Как ее зовут-то?

– Да, как тебя звать-то? – обратилась Ауда, повторяя верной тенью каждое слово.

– Да-да, как зовут? Ты-то нам не сказала, – второй тенью добавила Вея.

– Ко… – Горло сдавил кашель, Котя набрала побольше воздуха и просипела: – Юлкотена.

– Родичи из-за Круглого Моря были, стало быть, – кивнул Игор, сощурившись. – Ага… Ладно, Тенка, говорят, южная кровь сильная. На тебе и проверим!

Ее все-таки обозвали Тенкой, но не хотелось, чтобы этот человек трепал ее привычное, знакомое имя. Котя – почти как кошка. В доме отчима ее будто и сравнивали с неразумными тварями, а теперь ей нравилось свое имя: оно напоминало прозвища созданий Хаоса, роднило чем-то с Вен Ауром. Была бы она кошкой или лучше рысью, так и осталась бы с ним в лесу. И не взяла бы ее под добрым мехом никакая стужа.

Тенка – небрежное обращение, противное, как и весь Игор Щелезубый. Он скрылся за дверью горницы, донеслись его шаги по лестнице. Очевидно, они находились на втором или третьем этаже.

– Как же, приживет он, – со скрытой злобой проскрипела Ауда. – Ох, взял ведь нас тоже молодыми. Сначала меня, потом ее, а теперь старухами обзывает. А мы еще бабы в соку.

Она самодовольно подбоченилась, а Вея прижала руки к груди и забормотала:

– И всё требовал, требовал от нас чего-то. А у самого от дурман-травы детей-то не может быть, небось.

Котя лежала на подушках, вдыхала успокаивающие ароматы. Она обдумывала, что ей теперь делать. Жены не походили на врагов, но и в союзники их принять не получалось. Ауда явно помнила, как по молодости они с Игором понимали друг друга с полуслова. Они до сих пор перекидывались тайными взглядами и шуточками. Понимала-то в чем? В беззаконных делах, не иначе. А Вея выглядела сломленной, опустошенной. Такой предстояло сделаться и Коте, превратиться в Тенку. Тень… И чем это лучше? Разрушающие убивают, от их прикосновений даже создания Хаоса рассыпаются пеплом. Но что делать, когда при жизни обрекают на смерть? Исчезнуть… Котя сдерживала слезы, сжимала зубы. Вновь сковывал бессильный гнев, но оставалось только впиваться зазубренными ногтями в исцарапанное бревно стены.

– Добрые женщины, можно ли мне куда-то уйти? Зачем я ему? – взмолилась Котя без особой надежды.

– Зачем? Ты слышала: будет пробовать в последний раз, – пожала плечами Ауда.

– А вот сбежать даже не думай, – проговорила Вея, шепнув на ухо, когда Ауда отошла к печи. – Он ведь тоже разбойник, а не купец, и напали на тебя не просто так – это лихие люди Однорукого были, у них с нашим муженьком давний спор вышел. – Она возвысила голос. – Но кто-то их подрал, ты говоришь?

– Да. Медведь, – не моргнув, соврала Котя.

– А тебя как не тронул? – заинтересовалась Ауда.

– Да я в снег упала и лежала как мертвая.

– И что же, один медведь всех-всех лиходеев разорвал? С оружием? – недоверчиво нахмурилась старшая жена.

– Да. Но я не знаю. Наверное, лишилась чувств. Я не видела.

Рассказывать про Вен Аура показалось страшным проступком, предательством его доверия. А то еще снарядили бы отряд наемников-охотников, излазили бы леса да гати, нашли бы чудесного зверя и изрубили. Котя ужаснулась своим измышлениям.

– Ох и натерпелась ты страху, – выдохнула Вея.

– Выздоравливай, – воодушевленно хлопнула Котю по руке Ауда. – Нам свадьбу еще готовить.

– А если сбежишь, так на твою деревню набегут люди Игора, разорят родную избу, заберут то, что посчитают уплатой долга, – продолжила Вея.

«Мне что такая свадьба, что разбойники. Все едино», – с горечью думала Котя. Вскоре она вновь погрузилась в сон, силы еще не вернулись к ней. Зато больше не мучили страшные видения, лицо больше не горело, руки и ноги не мерзли. Хворь отступила, ушла обратно к Разрушающим, как цепная собака, не получившая кость.

Через два дня Котя уже смогла встать, небольшие шажки получались не лучше, чем у малого ребенка, приходилось хвататься за стены. Но постепенно тело вспоминало, сколько ему лет. Никакой работы не поручали, поэтому Котя разумно пользовалась возможностью отдохнуть.

Она все еще твердо намеревалась сбежать, верила, что вновь ее найдет Вен Аур. Не бросит же! Хотя… Она не сумела превратиться в создание Хаоса, она не подошла ему. Возможно, зверь счел, что так ей лучше. Только теперь вернулся томящий далекий зов. Он то приближался, то исчезал, будто кто-то кружил возле деревни.

Неизменно все ближе придвигался черный день свадебного пира. Игор временами заходил в горницу, рассматривал невесту, спрашивал, как ее здоровье. Рядом с ней всегда находилась одна из жен. Они часто пряли, Вея сосредоточенно ткала и вышивала. Ее молчание давило, а трескотня Ауды раздражала. Но благодаря ей удалось узнать побольше о будущем злополучном муженьке.

– Он страшный? – спросила как-то несмело Котя.

В тот день она уже переоделась в зеленый повседневный сарафан, а на лавке разложили перед ней новый, праздничный, обещая, что именно в нем она предстанет на пиру.

– Страшный? Не очень. По крайней мере, нас не бьет да лихих своих молодцев не подпускает, – ответила Вея, отвлекаясь от работы.

– Если он дурман-травой людей отравляет, почему же на него не найдется управа? Неужели сюда не приезжают люди князя?

Котя отчаялась найти правду, в ее деревне все считали, что раз уж духи благословляют князя на престол, то у слуг его и следует искать справедливости.

– Приезжают, а как же, – довольно хмыкнула Ауда, увлеченно рассказывая: – И уезжают с данью не только князю, но и себе. А то, что разбойники в лесах – так кто же проверит, чьи они. Дань не мешают собирать, не грабят мытарей – и всё, никто не узнает. Игор-то за столько лет знает, кого можно трогать, а кого нельзя. Есть у него и враг, Однорукий, вот на него все и валит, если вдруг случается попутать, кого грабить.

– Но это же беззаконие какое творится! – вскинулась Котя, с трудом заставляя себя казаться покорной и спокойной.

Это помогло бы в ее побеге. Только каком? Понять, как действовать, все не удавалось. Из горницы ее все еще не выпускали.

– Творится, а что поделать. Так научились жить, по-другому не умеем, – пожала плечами Ауда.

– Откуда же дурман-трава берется? – отвлекала ее Котя, словно бы интересуясь.

– Везут с Аларгата под видом разных товаров, – охотно отвечала Ауда. – Так Игор и разбогател, а был-то никем, считай. Я же его первая жена, с юности с ним.

– И вы ему помогали во всем этом?

– Чем могла. Я-то в юности тоже была не промах! Обольщала гостей его, отвлекала на себя внимание врагов. Они как рот разинут на красу, так Игор и украдет у них, что ему нужно.

– Но это же бесчестно! За такое духи не прощают! – все не могла подавить негодование Котя. – У меня в деревне воров заживо в землю закапывали. Помню, один раз со всей семьей, сказали «сорняки вырывать с корнем надо».

– Ох и крутые у вас нравы! – поразилась Ауда, а потом продолжила, злобно сверкая глазами: – Да что ты тут! Да, бесчестно. Для тебя бесчестно. Но, знаешь, когда тебя забирает хоть кто-то из дома увеселений, пойдешь с радостью и с таким, как Игор, лишь бы быть его одной, а не общей да каждого встречного.

Котя замолчала, хотя не устыдилась ни единого своего слова. Худые люди лучше честных находят для себя оправдания.

– Неужели добрый человек не забрал бы? – отозвалась она, низко склоняя голову.

– Добрым молодцам и добрые девицы нужны. И родилась я на улице, а не в теплой избе с тятенькой и маменькой.

– У меня тоже отец ушел за Круглое Море, иначе бы не отдали…

– И все равно: посмотри на себя – ровная вся, губы алые, груди тугие. – Ауда ткнула Котю в живот. – Эх… вышел бы только толк.

– Не хочу я быть женой человека, который нажил так богатство, – прошипела сквозь зубы Котя.

Ауда сморщилась и резко хлестнула по щеке и губам, Котя отпрянула.

– Да что ж ты заладила! Будешь перечить, так он запросто отдаст тебя в дом увеселений! – с угрозой нависла над ней Ауда, но очень быстро заулыбалась: – Лучше жить в достатке да помалкивать. Теперь-то глянь, какой терем у нас. Так-то и лучше, чем на улице. Живем тихо, не в городе, не в деревне, богатство скопили. Только вот детей не прижили. – Она вздохнула и погрустнела, опускаясь на лавку. – Эх… А я ведь любила-то его по молодости. Лихой был да горячий. Бывало, обовьешь его руками, целуешь жарко, а он тебя как укусит… Ух, как зверь дикий! – От воспоминания глаза ее загорелись и вновь померкли. – Но потом все ушло куда-то. Разлюбил он меня. И я сама себя. Все думала: виновата, что богатство все это передать некому будет. В доме увеселений с девками всякое случается, больно делают, не берегут. Думала, может, и я виновата. Так я и надоумила его взять вторую-то жену.

– Тоже из дома увеселений? – шепнула Котя, озираясь на молчаливую Вею.

– Нет, наоборот! Нашел в этой деревне, – тоже негромко отозвалась Ауда. – Хорошая была девица, отдавала ее вдова хворая, совсем плоха уже была тогда. Взял без приданого. Все еще сказали, что пожалел. Да толку тоже не вышло. Уже много лет – и ничего. У других в избах тесных мал мала меньше, а у нас в тереме тишина.

Котя слушала ее и проникалась невольным сочувствием к безответной Вее. Она-то не участвовала в дурных делах, но и на такую жизнь не жаловалась, потому что другой не знала. Котя тоже не в хоромах родилась, но, наверное, слишком глубоко засел в ней дух свободолюбия, опьянили в детстве рассказы о далеких морях.

– Тоскливо мне порой, ой как тоскливо, – пожаловалась Ауда, старея сразу на несколько лет, скрываясь в тени угла у печи. – Такая печаль сердце ест. Я бы и чужого понянчила, к груди бы прижала, пела бы ему колыбельные.

Она с мечтательной нежностью схватилась за работу, смяла полотно с недоделанным узором, словно и правда качая на руках ребенка.

– Что, если духи так наказали вас? – зло сорвалось с губ Коти, с такой ненавистью, будто змея ядовитая слетела.

Самой неприятно сделалось. За это она получила новую пощечину, но сочла ее заслуженной.

– Опять ты со своей честностью, – прошипела Ауда, скаля редкие гнилые зубы. – Может, и наказали, Хаос их разберет. Но лучше бы тебе постараться. Ты молодая, крепкая. Вон и румяная вся, и руки сильные, и бедра широкие – должна справиться. Если справишься, можешь даже дитятко свое не любить, не пестовать, мне сразу отдашь, и я уж буду.

Котя ужаснулась при мысли, что ее дитя намерена отнять эта отвратительная старуха. Хотя больше страшила мысль о том, что придется до конца своих дней остаться в этом тереме.

– А если дело не во мне, а в нем? Что со мной будет? – воскликнула Котя, вспоминая слова Веи.

– Не вздумай сказать ему, что дело в нем, – предостерегла Ауда. – Я помню, как-то меньшая жена – считай, уже средняя – сказала ему. Так он ее исколотил! А как кричал! Никогда нас не бил, а здесь я его еле угомонила. Помнишь, Вея?

– Помню-помню, – выдохнула несчастная женщина.

– И что же мне делать? – спросила Котя, закрывая лицо руками.

– Живи с нами. Что еще тебе остается? – уже утешала ее Ауда. – Еды хватает, одевать тебя будет красиво. Работы немного, есть помощницы да помощники.

– Если лет через пять он поймет, что и с тобой ничего не получается, может, угомонится, – протянула Вея, заканчивая узор на полотне, рассматривая его в скупом свете слюдяного оконца терема. Горница оказалась хоть и просторной, но сумрачной.

– Да-да! Просто будем жить, – воодушевленно закивала Ауда. – Я ему говорила: давай возьмем на воспитание сиротку какую-нибудь, если уж богатство передать кому-то хочется, возьмем младенчика, так он и знать не будет, что чужой. Нет – упрямится. За такие слова уже мне попало. Все-то только свое семя посеять хочет. Но не прорастает оно ни в ком.

Так прошло еще несколько дней. Котя нашла себе привычную приятную работу: вышивала узоры. Кашель ее уже почти не бил, не нападал тяжким ударом. Вскоре она достаточно окрепла, чтобы посмотреть весь дом. Ауда охотно показала свои «хоромы». Терем в целом оказался просто избой в два этажа с несколькими сенями и комнатами. Подклеть уходила почти под землю, но там царила сырость, поэтому посмотреть ее не дали.

Ауда не замолкала ни на миг, охотно рассказывала, где и какие вещи, как получены, откуда привезены. Некоторые оказались из далеких неведомых стран, часть купленная, часть – украденная, о чем Ауда не стеснялась говорить. На нее даже прикрикивал Игор:

– Ну, старая! Это в прошлом! Теперь я торговый гость!

– Знаю я, какой ты гость, – бесстрашно смеялась ему в ответ жена, но без зла. И он так же ухмылялся ей, подмигивал, а Котю будто и не замечал вовсе. По крайней мере, заговорить с ней не пытался, чему она лишь радовалась. Она с трудом не морщилась от таких речей и прибауток про воровство. К счастью, у Игора находилось много дел, он отлучался из терема, но зато неизменными стражами оставались его люди, мрачные мужики, все с оружием. У многих оказались длинные изогнутые мечи, от жителей Ветвичей наемники отличались смуглыми лицами и горбатыми носами.

– А вот здесь-то мы уже столы скоро расставим, – показывала нижнюю горницу и сени Ауда.

Похоже, подготовка к свадьбе увлекала ее больше, чем остальных. Коте снова чудилось, словно все происходит не с ней, не по-настоящему. Две недели в бреду, полумрак верхней горницы – все выглядело дурным сном. Достаточно только открыть глаза. Но не удавалось. И далекий зов ничего не говорил, лишь жег и мучил – он как будто совсем приблизился. Котя выглядывала из всех окошек, нарочито интересуясь унылым видом на двор или на лес. Она надеялась заприметить оранжевые глаза у околицы или уже возле терема. И одновременно страшно переживала за прекрасного неведомого зверя. Возможно, он уже никогда не вернется, ведь ничего не обещал.

– Вот тут во главе стола жених с невестой сядут, – объясняла Ауда, указывая на стенные лавки.

– Почему на свадебный пир нельзя родных пригласить? – вздохнула Котя.

– Нельзя. А то узнают, чего не следует. На праздник-то съедутся все давние знакомые Игора. Все-все, кто дурман-траву ему помогает возить из Аларгата, кто продает ее по всем Ветвичам. Обещали прислать подарки. Он на праздник не поскупился, ты уж поверь, – довольно отвечала Ауда. – Вот и тебя скоро оденем в шелка да бархат. А убор тебе какой придумал! Эх, а у нас свадебка была под открытым небом, и оба в лохмотьях стояли. Посмотрели тогда друг на друга – и рассмеялись. И брачным ложем первым был у нас лесной мох.

Она вновь улыбалась воспоминаниям. Кто-то радовался и такой неправильной жизни, но Котя ужасалась, что навеки ее измажут в черной смоле бесчестных дел жениха-старика. И если бы еще привязалась к нему, как Ауда в свое время! Женское сердце непостижимое, порой принимает и беззаконие по слабости своей природы, лишь почуяв силу мужчины. Не каждая понимает, для чего эта сила – во вред ли или во благо.

– Только у вас-то он все равно любимый был, – со скрытой завистью пробормотала Котя.

Ее нараставшую с каждым днем привязанность к созданию Хаоса тоже многие сочли бы страшным преступлением, едва ли не более тяжким, чем воровство.

– А тебе постылый. Знаю, – отмахнулась Ауда то ли с сочувствием, то ли с издевкой; милосердие из нее выжгла жизнь. – Но перетерпишь и привыкнешь. Все привыкают. К чему угодно можно привыкнуть, если не думаешь об этом. Вот вроде оно есть, а ты его не видишь, не слышишь, не чувствуешь. Этому я в доме увеселений научилась. Тяжелее мне было, чем тебе, глупая. Тогда еще не запретили их, нас никто и не думал защищать.

Котя только вздохнула, не найдя, что ответить. Следующие несколько дней они почти безвылазно просидели в высокой горнице, вышивая рушники и рубахи. Царило тягучее молчание, разговоры не складывались, а красиво петь ни одна из них не умела. Ауда выглядывала в окошко и наставляла:

– О, тихо сидим в горнице. Гости прибыли. Сейчас с дурман-травой мешки сгрузят, в подклеть унесут. Носу не кажем, а то еще осерчает.

Игор улаживал перед пиром свои темные дела, получал, наверное, звонкую монету, потому вместе с гостями прибывал товар.

– Что такое дурман-трава? Страшное такое слово, – спрашивала Котя, не представляя, что же так затуманило сознание отчима в тот роковой день.

– Отчего же страшное? Дурман-трава и нужной иногда бывает, – отозвалась Ауда. – Например, когда у человека боль сильная. Он выпивает настойку и засыпает. Или когда врачевать надо. Знаешь, как кричат люди, когда им без дурман-травы приходится руку или ногу отнимать? Вот! Не знаешь! А я видела как-то. Ехали мимо деревни раз, давно еще, а там охотника медведь подрал. Нас еще тогда благодарили за чудесный настой. Охотник, правда, все равно умер, но зато спокойный и даже будто счастливый.

– Так что же, дурман-трава, чтобы умирать счастливым?

– Нет. Можно и жить. Когда совсем тоска на сердце. Только потом без нее радости уже не чувствуешь сам, – вздохнула Вея.

– Игор-то как разбогател? Продавал и продает лекарям половину, ему все благодарны. А вторую половину – уже без ведома слуг князя, – не без хвастовства продолжала Ауда. – Уже для тех, у кого тоска на сердце. В домах увеселения и харчевнях придорожных можно попросить всегда к меду сыченому или вину зеленому, если их не хватает, чтобы печаль залить. Главное – условный знак понимать.

– И все-таки это зло.

– Зло-добро… О чем толкуешь? – возмущалась Ауда. – К чему? Вон тебя саму продали ни за что, долг тот на самом деле покрыли бы твои золотые браслеты заморские. И как тебе после этого жить?

«Только кто долги-то честным людям навешивает? Кто дурман-травой с пути правды уводит?» – злилась Котя, не принимая никаких оправданий, но невольно призналась:

– Тяжело.

– Вот и вижу, что тяжело. А сколько таких, как ты? А скольких продают в дома увеселения? Или еще куда. Да и просто не все могут выдержать свою жизнь. Вот и просят сонных видений, – воодушевленно говорила Ауда, не отрываясь от споро идущей работы, но вдруг остановилась и, уставившись в пол, добавила: – Каждый имеет право умирать счастливым. Вот и подумай, дурное Игор делает или нет.

Котя сжимала кулаки, сдерживалась, но в конце концов вскочила с места, выбежала на середину горницы и закричала:

– Дурное. Совсем дурное! Люди потом еще хуже себе делают, только в видениях и живут. Или вы мне дурман-травы предлагаете?

В ней теснился бунт, хотелось выбежать прочь из терема. Она уже жалела, что ее нашли в снегах. Умерла бы или нет – природа в лесу решила бы, а теплый мех Вен Аура согрел бы не хуже шкуры убитого зверя.

– Нет-нет! Упаси духи. Ты здоровая нужна, сильная! – запротестовала Ауда. – Это нам уже все равно. Я-то старуха, как он говорит. Он со мной и не ложится уже.

Она вновь то ли утешала, то ли издевалась, задевая крайне болезненную тему. Котя изо всех сил старалась не думать о брачном ложе, уверяла себя, что до того времени что-нибудь придумает или обманет мужа в темноте. Но чем больше она силилась не представлять страшный миг, тем чаще являлся он смутным предчувствием. И Котя думала, что просто не доживет – сердце разорвется от ужаса и отвращения. Игор оказался ничем не лучше Вхаро. Среди людей не нашлось ей защитника, а среди зверей, возможно, отрекся последний.

– Да и со мной всё реже, – недовольно подала голос Вея.

– Зато с тобой, почитай, каждую ночь постарается, – вновь оскалилась Ауда.

– Совсем о нас забудет. Кто мы теперь? Вещи ненужные, – выдохнула Вея, неподвижно и безразлично глядя прямо перед собой, как неживая. – А ты его новая забава. Вон как всю увешал речным жемчугом и шелками.

Подарки Игора лежали в сундуке, Ауда же с наслаждением показывала их и примеряла на Котю, приговаривая, что в прежние годы радовалась бы столь щедрым подношениям.

– Это же из-за моря Кахи везли, из самого королевства Лагг, – восхищенно твердила Ауда, в который раз любуясь свадебным сарафаном.

Алая ткань лоснилась множеством тончайших узоров, жемчуг и яшма украшали край подола, пояс и рукава.

– А где это? Королевство Лагг, – заинтересовалась Котя.

Отец всегда говорил о землях к югу и не упоминал об этой далекой стране.

– В рассветной стороне. Ничего-то ты не знаешь, – смеялась старуха, вновь перебирая свои сладкие воспоминания. – А мы с ним по молодости весь мир посмотрели, то он матросом нанимался, то с караванами ходил. В рассветной стороне еще много-много стран лежит и островов. Ну а за ними… – Она осеклась и выплюнула с отвращением: – Отвергнутый Архипелаг, туда-то не приведи попасть. Однажды мы чуть не погорели на воровстве в королевстве Лагг, вот тогда бы нас сослали монстрам из Хаоса на съедение. Но ничего, как видишь, живые! – Она рассмеялась карканьем вороны. – Сбежали тогда, так с тех пор в Ветвичах и сидим. Спокойно здесь.

– Что будет со мной, если муж ваш попадется? – поежилась Котя.

Вен Аур, конечно, не напоминал монстров из легенд, но не просто так ходила дурная слава про те острова; все ведали, что создания Хаоса непредсказуемы. Странно было повстречаться с одним из них.

– Известно что! – с наглым торжеством продолжала смеяться Ауда. – Про мужа с женой как говорят? Две жизни – одна судьба. Скажут, что помогала тоже. Ты поняла? Никому не расскажешь?

Коте казалось, что ее мажут дегтем, окунают с головой в черную вязкую смолу, отчего она вновь сжала кулаки:

– Но это не так!

– И кто же тебе поверит? Знаешь пословицы-то? Крестьянское слово сказано – ветром подхвачено. Купеческое слово – бронзовая подкова. Только княжье золотое – тяжелое да литое, – все насмехалась старуха.

– Да уж, купеческое. Знаю я, какое оно, «купеческое», с тех самых пор, как в этом тереме живу, – впервые недовольно сверкнула на нее глазами Вея, и Ауда, как ни странно, успокоилась. – Никому не верь, девонька. Никому не верь. Люди что создания Хаоса.

– Создания Хаоса… честнее, – чуть не выдала себя Котя.

– Тебе-то откуда знать? Видела будто их? – фыркнула на нее Ауда.

Но Коте пришлось смолчать, прикусив язык. Она лишь безмолвно умоляла: «Вен, Вен Аур! Услышь меня! Вытащи меня отсюда! Куда угодно вытащи!»

– Не видела, – согласилась она, возвращаясь к работе.

– Вот и мы не увидели, – примирительно кивнула Ауда, продолжая ворковать: – Когда свадебный пир будет, ты не вздумай плакать.

– Почему?

– Не принято. Так ты оплакивала свой «переход», у своих духов прощения просила, а так ты уже у нас.

– Да уже и духи к тебе привыкли.

«О духах говорят! Да в этом месте только злые мороки водятся», – вновь подумала гневно Котя, но снова смолчала. Наверное, вот так и привыкают к самым дурным людям, закрывают глаза на их поступки и на собственное ничтожное положение.

– Просто Игор ненавидит слезы. А уж если его друзья соберутся, так и вовсе. В Аларгате на похоронах не плачут даже, не поймут, осерчают еще. Лучше улыбайся им и молчи. После пира, как на ложе поведет тебя, тоже не смей плакать. Ну а когда уже темно будет, можешь ничего не делать, он сам разберется.

– Ты отвернись потом к стене, когда он заснет, и там уже тихонько поплачешь, – с участием шепнула Вея, украдкой дотрагиваясь до руки Коти.

Хотелось бы предложить этой доброй женщине бежать вместе, да она бы уже не согласилась, смирилась. К тому же Котя до сих пор не ведала, как бежать из терема.

– Ты тоже плакала? – спросила она.

– Плакала. Не от боли, а вот сама не знаю от чего.

– Глупые вы обе! Эх, была бы я помоложе! – махнула на них Ауда. – Все вспоминаю и Аларгат, и море Кахи – степи бескрайние, волны черные. И ночи наши, без терема, да куда там… даже угла своего. И все мне кажется, что тогда-то и было счастье. Только мы в темноте и Хаос над головой.

«Хаос над головой», – эхом отозвалось в мыслях Коти. Она тяжко вздохнула, чувствуя себя неправильной: теперь она просила защиты не у десяти духов, а у создания Хаоса, обращалась к нему как в безмолвной молитве. С мыслями о Вен Ауре она и заснула в ту ночь, а наутро ее растолкала Ауда:

– Вставай, пора тебя к пиру готовить.

– Можно я на двор выйду? Воздухом подышу, – попросила Котя, сонно потирая глаза. При словах о пире все ее тело сковывало холодом.

– Только не вздумай бежать.

– Куда же я побегу? – нарочито показывала смирение Котя.

– Куда сбежишь – за все твои родные расплачиваться будут, – предупредила Ауда. – Если пойдешь к ним, так молодцы найдут тебя. Игор-то вольные мечи из самого Аларгата вывез еще. Это тоже в стороне восхода страна, за морем Кахи. И там лучшие ратники, которые никому не служат, только мошне.

– А если я не к родным пойду? Он их все равно мучить станет? – спрашивала Котя, с трудом играя глупую простушку.

Ауда уже раскусила ее после всех разговоров, ведь к тому времени они уже прожили в тереме около месяца.

– И куда же ты пойдешь? К диким зверям на поругание? – подбоченилась Ауда, улыбаясь. – Не станет, если тебя в деревне не найдет. Только идти-то тебе, я вижу, больше некуда.

Похоже, она уже не верила в серьезность слов несчастной невесты и воспринимала их как шутку. Котя же получила новую надежду: если бы выбралась просто в лес, то матушку и домашних никто бы не тронул. Только прежний дом уходил в далекое-далекое прошлое, недостижимый, затерянный среди лесов.

– Некуда, некуда, – соглашалась она. – Да я и не ведаю теперь, в какой стороне моя деревня.

– Да выпусти ты ее уже, румянее на пиру будет, – кивнула Вея. – И куда ж она сбежит? Двор-то сторожат молодцы.

– Да шутит, старая, шутит, – довольно рассмеялась Ауда. – Выходи, конечно, а то бледная стала. Только возвращайся быстро.

Настроение у старшей жены было прекрасное, она почти светилась, все больше посмеивалась, подшучивала над разместившимися на нижнем этаже многочисленными гостями. Расписная гридница наполнялась гомоном и топотом: уже сдвигали столы. Котя проходила между них бочком, стараясь, чтобы никто ее не увидел. Ее и так провели с закрытым белой накидкой лицом. Ауда сама надела на нее добротную шубу – очередной подарок Игора – и вывела на высокое крыльцо, неизменно сопровождая и украдкой давя на левое запястье.

Котя остановилась, вдыхая морозный воздух. Зима пошла на убыль, дни сделались длиннее, а ледяной наст уже не ложился на ноздреватый снег. С крыльца открывался вид на обширный двор богатого хозяйства. Все сарайчики и хлева находились с другой стороны терема, у парадного крыльца только останавливались сани. Котя впервые увидела терем снаружи: он напоминал скорее высокую избу, нежели сказочное строение, в котором живут князья. Хотя резные причелины и тонко сделанный охлупень в виде головы коня на крыше явно выделялись среди серых потемневших изб, расположившихся дальше по пригорку. Недалеко за крупной шумной деревней маячили верхушки леса. Терем стоял на холме, откуда открывался прекрасный вид даже за высокий частокол. Котя обратила взор к чернеющим стволам заснеженных деревьев.

«Вен Аур! Вен! Вен! Где же ты?! Здесь такие же разбойники, как в лесу! Только еще опаснее! У них мечи наняты из Аларгата, где бы он ни был. И две старые ведьмы наставления дают такие, от которых я в колодце готова утопиться. Мне страшно, Вен, мне так страшно. Лучше бы я обратилась тогда зверем лесным».

Она искала оранжевые глаза, всматривалась до сорванных морозом слез в далекую кромку леса, но – ничего, никого.

Только от ворот пошел какой-то светловолосый парень в теплом зеленом кафтане и алых сафьяновых сапогах. Котя недовольно посмотрела ему вслед: «Наверное, очередной лихой молодец Игора. Много их здесь, и все подсматривают, подслушивают. Не деревня, а змеиное гнездо. И сюда-то на ярмарки честные люди приезжают! Нет мне спасения! Нет…»

6. Свадьба лиходея

Красный стол, то есть свадебный пир в доме жениха, собирался на первом этаже терема. Гости текли нескончаемым потоком, а две жены и невеста ожидали наверху. Пока что доносились непотребные песни скоморохов, под которые с удовольствием тихонько пританцовывала Ауда.

Котя помнила, что сначала молодых принято вести к друидам и десяти деревянным столпам – олицетворениям духов-защитников. На свадьбы ее, разумеется, не приглашали, но никто не запрещал своевольной девчонке украдкой наблюдать из зарослей за веселыми празднествами.

– Бывало, как пойду в пляске, как взовьюсь, – посмеивалась Ауда, грациозно поводя острыми плечами, пока Вея накрывала голову и лицо Коти белым полотном. Почти как мать недавно, да вовсе не мать.

Свадебные сборы обратились в личный кошмар, уже второй раз пришлось пройти через все это. В бане-то ее еще несколько раз парили не из традиции, а чтобы хворь изгнать. Но второй раз надевать праздничный сарафан и скрывать лицо под белой тканью – какое-то наваждение, дурной повторяющийся сон, от которого нет пробуждения.

– Всё, спускайтесь к саням, – кратко приказал один из слуг Игора.

И Котя вновь похолодела. Во всем теле поселилась ломота, как будто вернулась злокозненная лихоманка, кровь отхлынула от лица и рук. Пальцы не слушались, застежки дорогой шубы выскальзывали и терялись в зеленом шелке. Никогда ей не доводилось носить столь дорогую одежду, но она давила нестерпимой тяжестью.

– Вот и невестушка вышла! – приветствовал ее Игор у крыльца.

Там уже стояли расписные сани, и статные гнедые кони копытами били. До этого постылый жених оживленно говорил о чем-то со своими мрачными друзьями. Наверняка даже в день собственной свадьбы не забывал о торговле дурман-травой.

Котя с болезненным упорством размышляла, готова ли принять такой способ нажиться так же спокойно, как это сделала Ауда в свое время. В конце концов, многие женщины радовались бы беззаботной жизни в тереме. В Коте же лишь возрастало негодование. Возможно, говорило некоторое презрение к недостойным людям из-за высокого происхождения беглого отца. Хотя считался ли он честным купцом у себя на родине? Никто не ведал.

Котя задумалась, что в деревне с ней обращались не так уж плохо и это она всех тайно ненавидела. Конечно, ведь в детстве отец прочил ей чудесную судьбу, богатый дом, жениха из торговых гостей. А потом обманул и оставил. И с этим жалящим сердце обманом Котя жила многие годы. Возможно, поэтому яростно сопротивлялась уговорам о прощении лживых людей.

– Садись в сани, да поживее! Чего застыла? – шепнула из-за спины Ауда, украдкой подталкивая.

– Хороша! Ох, хороша! – только свистнул жених, усаживаясь в санях и норовя обнять невесту. Котя без утайки отшатнулась от него, вжимаясь в самый угол. Уж что говорить о честности или бесчестии его занятий и торговли – все ее естество противилось обществу старика. Изо рта у него пахло кислятиной и луком, а космы волос из-под высокой шапки развевались по ветру, точно угрожающие голые ветви лесной чащи.

– Трогай! – приказал вознице Игор и обратился к невесте: – Что же ты? Боишься меня? Ничего, сегодня ночью после пира научу тебя не бояться.

От таких речей Котю едва не стошнило, она поморщилась и потрясла головой, прижимая к груди руки в теплых рукавицах. Запястья тяжело стягивали кандалами памятные браслеты – то немногое, что уцелело из приданого. Но Игор бы не взял их в уплату долга, он наслаждался этой свадьбой не меньше, чем первая жена. Они словно проигрывали по второму разу то, что не получили в юности, только вот Котя во всем этом действе ощущала себя лишней.

Лучше бы ее выгнали в лес или отправили работницей на скотный двор – она бы больше обрадовалась. Теперь же свадебный поезд резво несся через всю деревню, вспахивая свежие борозды на дороге. Свет Барьера искрами играл на снегу, взбитом в молочную пену, слепил глаза, отчего по щекам текли слезы. Котя украдкой стирала их и злилась, не позволяя им превратиться в настоящие рыдания. Только не среди гоготания молодцев, скоморохов и двух жен. Да еще Игор над ухом запел дурным голосом весеннего кота.

Все сливалось в давящий клубок, шелка и меха стискивали гигантскими змеями, обвившими тело; чудилось падение в колодец. Котя запрокидывала голову и видела над собой распростертые крылья купола неба, а за ним неизменно представлялся ей Хаос. Это дневной свет обманывает, маскирует. А на деле-то человек всегда один на один с этой пустотой по ту сторону.

– Вот мы и прибыли, невестушка! – радостно возвестил Игор, ловко выскакивая из саней еще до того, как кони остановились.

Котя же сидела и чувствовала, что колени ее подгибаются, а ноги дрожат сильнее, чем при нападении разбойников. Да ведь ее на веки вечные связывали перед лицом духов! И говорили, что жены остаются с мужем даже после смерти в Чертоге зеленых ветвей. Недостойных мужей терзают твари из Хаоса, а жен… То ли прощают, то ли заодно мучают. Друиды по-разному сказывали.

«Я не останусь! Хоть цепями прикуйте, а после смерти дух мой убежит все равно», – подумала решительно Котя, но на том и закончилась ее борьба.

Они прибыли в священное место, которое устраивалось в каждой деревне у края леса, но в пределах частокола – круг из десяти деревянных столбов изображал всех духов. Земля, Вода, Огонь, Воздух – по левую руку. Жизнь, Смерть, Война, Мир – по правую руку. А по центру высились Надежда и Равновесие – верховные, творцы и проводники всего сущего. Так десять столпов, десять перстов, десять проводников немо взирали на притихшую свадебную процессию. Рассказывали, что существовал когда-то одиннадцатый дух. Хаос, брат Равновесия. Но смутьянов, которые говорили такое, немедленно заставляли умолкнуть.

Котя рассматривала безмолвные изваяния – не лица, а лишь узоры – и видела в них только дерево, покрытое искусной резьбой. В этот день свет Барьера навсегда померк для нее, а духи не пришли на помощь. Если бы воспламенилась верхушка идола Надежды или все они вдруг пошатнулись, то Игор бы, наверное, содрогнулся и понял, что это дурной знак.

Но ничего не случилось, все шло слишком гладко: в центре святилища стоял друид. Котя помнила проводника воли духов из их деревни, мудрого старца, честного и доброго. Именно он последним заступился за нее и посулил беды за творящееся беззаконие. Но этот незнакомый друид с хитрым видом поглядывал на Игора, даже подмигивал ему, обмениваясь короткими фразами. Затем он откашлялся и начал долгую речь о том, как священный брак связывает двух людей в одну судьбу, как великий дух-кузнец – верный слуга духа-Жизни – свивает два стальных прутика.

«Он не может быть моей судьбой!» – вскричала молча Котя, но губы ее смерзлись, она едва стояла, окруженная хищными взглядами людей Игора. Среди них не нашлось ни родственников, ни настоящих друзей, только наемники, прислужники да другие лиходеи, которые помогали в бесчестных делах.

– Две жизни – одна судьба! – подытожил свою речь друид, вскидывая длинные рукава ритуального одеяния, на белизне которого вышивкой змеились все духи, попиравшие Хаос.

Но Котя смотрела себе под ноги, видела только самый край одежд, отчего рассматривала символические изображения поверженного Хаоса. И с ужасом представляла, что на копья так же могут насадить Вен Аура – слишком уж много вооруженных людей окружало. Молчаливые наемники из Аларгата не выпускали из рук кривые мечи.

– Признаешь ли ты, создание духов, Игор, что Юлкотена – твоя судьба? – донесся через пелену голос друида.

– Признаю! – воодушевленно и беззаботно крикнул жених. Вернее, уже почти муж.

– Признаешь ли ты, создание духов, Юлкотена, что Игор – твоя судьба? – спросил друид, и Котя подавилась ответом.

На мгновение она задумалась, что случится, если она ответит «нет». Может, тогда загорятся верхушки столпов? Может, тогда духи придут к ней на помощь? Друид повторил вопрос.

Воцарившаяся тишина давила, ощущались пронизывающие угрожающие взгляды, особенно со стороны Ауды и Игора. Остальные-то наслаждались зрелищем, возможно, отказ бы позабавил наемников. Котя вспомнила, что ждет ее в случае неповиновения – дом увеселений. И, вероятно, вместо первой брачной ночи уже к вечеру пришлось бы ублажать каждого из гостей и наемников. Нет, такой исход страшил ее еще больше, чем мистическая связь двух жизней. Она решила усыпить бдительность своего похитителя, согласиться, показаться совсем покорной. А потом бы, может, придумала, как сбежать. Только времени на это оставалось все меньше и меньше.

– Да, признаю, – глухо отозвалась Котя и в тот миг лишилась всякой веры в духов.

Ничего не случилось, гром не грянул, даже легкий ветерок не повеял. Духи связали ее жизнь с жизнью бесчестного лиходея, все творилось перед их лицом, но они безмолвствовали. Не верилось, что после смерти на веки вечные придется мучиться с Игором. А если так, значит, у Хаоса больше мудрости и справедливости, чем у духов.

– Две жизни – одна судьба! – провозгласил друид, вскидывая руки, и за ним повторили все остальные.

Затем новобрачные обменялись золотыми цепочками, которые повесили друг другу на шеи. У крестьян менялись обычно серебряными, совсем уж бедные и вовсе обходились связанными крючком разноцветными веревочками. Зато у бесчестного купца хватало денег на всё, кроме совести. Ее-то не купить, как и любовь.

Игор откинул полотно с лица Коти и потянулся к ней. Она украдкой вывернулась, поцелуй мазнул по губам, но большая часть пришлась на щеку. Впрочем, никто не заметил, а больше одного раза не полагалось, так что Игор только слегка скривился. Наверняка уже обдумывал, как отыграется с наступлением темноты. Котя же отвернулась от него и села в сани. Отворачивалась она и на свадебном пиру.

Сначала – за неимением другой родни – вокруг стола со степенным видом обошли Ауда и Вея, как будто возвещая новый порядок, пришествие нового члена их семьи. Старшая жена несла себя чинно, Вея следовала за ней тенью, нестройно и неуверенно бормоча обращения к духам. Остальных гостей рассадил дру?жка, какой-то толстый мужик с черной бородой, кажется, именно с ним Игор разговаривал у саней. Жениха с невестой проводили к небольшому отдельному столу, который поперечно примыкал к основному, длинному, уставленному множеством яств.

Сначала жених с невестой отломили по куску круглого хлеба. И вскоре грянул пир, званые гости без стеснения и излишнего следования традициям накинулись на мед и заморские вина, попутно опустошая блюда с жареным мясом, головами сыра, пирогами и другой богатой снедью.

Неприглашенные, посторонние – позастольники – в большом количестве толпились в сенях. Похоже, местные в деревне вполне уважали Игора. А вот знали ли о дурман-траве… Да, он принес им процветание, у них устраивались шумные ярмарки, к ним везли товары, чего не удалось добиться в свое время от отца Коти. Но разве от этого легче? Сердце сдавливала тоска, хотелось бежать прочь, вырваться из терема, растолкать локтями эту медленно хмелевшую толпу.

– Не пей, старый, забыл, что ли, как с Веей в тот раз вышло? – где-то посреди буйного веселья шикнула Ауда на мужа.

Она сидела рядом с Котей на правах новой родни и женской половины дома. Игор отмахивался, но меда с вином действительно много не вкушал.

«Вероятно, они и правда хотят наследников всего этого. Не золота попросили, не другой уплаты долга. И теперь Ауда наставляет как его! Эх… Красивый терем, нечего сказать, – размышляла Котя, сжимая кулаки на коленях. – Но почему за счет меня? Красота… Пир… Достаток… Еда… Все пустота! Любовь? Просто торговля».

И на свадебном пиру, когда Игор несколько раз лез целоваться под шумные благопожелания, Котя потеряла свою веру в любовь. Ее отнял этот кислый запах лука, вскоре смешавшийся с духом пряного меда и еды. Она только изворачивалась, но даже на щеках губы постылого жениха оставляли будто бы кровоточащие язвы.

– Медведица идет!

– Людоедица! – вскричали внезапно две старшие жены.

И вскоре в дверях появился скоморох, а рядом с ним и правда топтался на цепи молоденький подросший медвежонок. Страшный зверь глухо ревел, но рык больше походил на плач испуганного ребенка.

«За что мучаете-то создание лесное?» – с горечью подумала Котя; обычно на свадьбах ограничивались ряженым человеком. Считалось, что в медведя не способны обращаться твари из Хаоса, к тому же страшный зверь отгонял их, потому что был примерно равен по силе многим из них. Если уж в лесах водились медведи, то все говорили, что чудовищ опасаться не стоит. Главное – самому не попадаться хозяину леса, ведающему медом. Так его образ и вошел в часть свадебного пира, сделался символом плодородия и деторождения.

Потом молодых посадили на печь, когда вытащили из нее горячее блюдо с запеченной птицей. Для Коти все слилось в единую картину, она смотрела себе под ноги или на колени, временами искала нож, надеясь спрятать его под одеждами. А там уж – либо себя, либо жениха. Но Игора не удавалось провести, он молча ненавязчиво пресекал все попытки добраться до опасных предметов.

К концу вечера Коте только оставалось неподвижно сидеть и давить слезы. Она ненавидела. Как же она ненавидела! За короткий день она окончательно потеряла веру и в любовь, и в духов. Всё придумали люди, всё облекли в красивые слова. В Хаос она тоже не верила, ведь Вен Аур так и не появился. И вот уже пир для жениха с невестой завершился, продолжаясь для гостей: новобрачных под прибаутки проводили на ложе. Голос Ауды доносился громче всего, она хлопала и притопывала, вспоминая разные присказки и напевы.

– Только не плачь, запомнила? – шепнула на прощанье Вея, но у самой в глазах стояли слезы.

Котя поддержала бы ее, но душа металась перепуганной птицей в силках.

Игор схватил Котю за руку и повел наверх. Мелькнула ненормальная мысль «случайно» споткнуться на ступеньках да сломать себе шею или хотя бы нарушить слишком нахальное веселье гостей. Впрочем, неосторожный шаг «товара», то есть невесты, лишь вызвал бы новую волну смеха.

Котя кое-как поднималась по лестнице, убор сдавил голову, цепочка душила, шелка одежды впились в тело так же, как костлявые пальцы Игора. В груди томились рыдания, ребра разрывал дикий вопль.

Горница наверху оказалась просторной и душной, в ней царил полумрак, на широкой лавке уже призывно расстелили медвежью шкуру. Игор зажег масляный светильник.

«Что делать? Что?!» – с содроганием подумала Котя, внезапно понимая, что за все это время у нее так и не создался план побега. Терем по-прежнему охраняло множество наемников, часть из них пировала и напивалась, но часть по-прежнему несла свой караул. Узкие слюдяные оконца с крепкими рамами не давали и шанса выбраться через них. А добротные бревенчатые стены, кое-где покрытые росписью и резьбой, хоть скреби, хоть кусай – не поддадутся. Вот разве только оставался масляный светильник. Но это не побег, а гибнуть в пожаре – страшно. Котя растерялась, тяжелейший выбор навалился на нее, не оставляя и шанса выжить. От нее все отвернулись, но она не собиралась сдаваться.

Только Игор затворил дверь, как она непроизвольно выдернула руку и метнулась в противоположный дальний угол, вжимая голову в плечи. Больше ей ничего не оставалось, она уже не вполне сознавала, что творит. Да и что толку стремиться к двери? За ней-то ждали наемники, а старая ведьма Ауда первая бы закинула обратно в страшную клетку.

– Что, женушка? Моя ты теперь, духи скрепили. И не стой там, в углу! – рассмеялся Игор, медленно приближаясь и развязывая пояс кафтана.

Вышитая шелковая рубаха висела на худом теле со впалой грудью, как половая тряпка.

– Эй, ну ты, строптивая! Подойди уже!

– С-сейчас, – пробормотала Котя, рассматривая исподлобья жениха.

Она чувствовала: если вжаться в угол, он подойдет и скрутит ее не лучше Вхаро, выламывая руки. Оставалось тянуть время, ждать чего-то… Но чего?

«Зов! Зов где-то рядом!» – вдруг поняла Котя, прислушиваясь к своему сердцу, которое едва не умерло во время проклятого пира. Во всем этом гомоне она не сразу поняла, что же дает ей призрачную надежду на спасение. Зов все еще переливался беззвучной музыкой. К тому же очень близко.

«Но что, если они изловили Вен Аура? Что, если он там, внизу? И они выставят против него медведя, заключая пари? – ужаснулась Котя, уже слишком хорошо представляя все вероломство худых людей, но одернула себя: – Нет! Я должна верить в него! Он здесь! Он не бросит!»

Тогда она медленно потянулась к золотым браслетам, чтобы снять их, но нарочно возилась долго с неподатливыми кольцами, да еще приговаривала:

– Ох, заморские…

– Помочь тебе, м-м-м, женушка? – приблизился к ней Игор.

И Котя поняла, что, наоборот, привлекла его внимание. Глупо! Как же глупо! Руки ее задрожали, а пальцы скрючились, когда проклятый жених жадно схватил за талию, обнимая со спины. Хотелось впиться ему в глаза, выцарапать их – посмотрели бы тогда его дружки, как бы он торговал дурман-травой. Но как будто предчувствуя такой исход, Игор схватил Котю за запястья, сдавил в одной руке сразу оба. Она, не скрываясь, поморщилась. Вновь обдало кислятиной от дыхания старика. В глазах защипало от ненависти и отвращения… Или… Или… От дыма!

– Пожар! Горим! – вдруг донеслись бешеные крики снизу. – Амбар! Конюшня! Товар!

– На нас напали!

Игор тут же потерял всякий интерес к Коте. Он подскочил на месте, схватил кафтан и вихрем вылетел из комнаты. Но выбраться ей все равно не удалось бы: с внешней стороны опустился тяжелый засов.

«Запер! Запер меня! Безумный!» – ужаснулась Котя, чувствуя, что едкий запах дыма усиливается с каждым мигом. Возможно, запер ее не Игор, возможно, он намеревался скоро вернуться. Но, заслышав о товаре, он позабыл обо всем на свете. Третью жену он бы и новую нашел, зато богатство растерял бы безвозвратно. А может, так пытался сохранить ее от врагов: внизу пир превращался в побоище, судя по звукам.

Половицы скрипели от топота множества ног, переворачивались столы, разбивалась посуда, вскоре донеслась ругань, с ними перемежались боевые кличи и крики боли. Коте никогда не доводилось наблюдать сражения или даже настоящую охоту. Она обмерла, вслушиваясь.

Наверняка враги проникли под видом гостей. Слишком широкую свадьбу закатил Игор, за всеми не получилось уследить, не каждого в лицо знали. Доносился лязг металла, топот сапог. И наползал дым, влетал в щель под тяжелой дверью, отчего Котя попыталась навалиться на нее, выбить плечом. Но лишь ушибла руку, глухо застонав от боли. В суматохе ее бы не хватились. Возможно, это Вен Аур ради нее устроил поджог, заодно уничтожая запасы дурман-травы. Хотя нет…

– Однорукий напал на нас! – пронеслось чье-то восклицание. О давнем враге Игора говорили разбойники Вхаро и наемники Аларгата, вспоминали и жены со слугами. И снова он напал, снова она рисковала стать безвинной жертвой давней чужой вражды.

Огонь стремительно пожирал терем. Котя тяжело закашлялась, дверь уже ощутимо раскалилась. Затем на потолке проступили многочисленные отметины: сначала дерево почернело, обуглилось, но потом сквозь прорехи пробились первые языки пламени. В панике Котя снова накинулась на дверь, уже колотила по ней руками и ногами, то пытаясь выбить, то просто зовя на помощь. Но о ней совсем позабыли. Снаружи по-прежнему ревел бой. Вот кто-то гулко ударился спиной о стену и, кажется, сполз по ней, чтобы уже никогда не подняться. Вот донесся лязг стали. Промелькнул рев испуганного медведя, потонувший в гуле голосов и вое пламени.

Но прислушиваться вскоре не осталось сил: дым терзал грудь, языки огня пожирали толстые бревна, плавя их не хуже весенних лучей, которые легко топили снежные сугробы. То, что мнилось незыблемым, утекало водой и рассыпалось пеплом.

«Сгорю все-таки… Сгорю, как и хотела. Не хочу! Нет! Не надо!» – бессильно утешала себя Котя, но все в ней противилось скорой гибели. Столько смертей уже на нее нападало, а она ото всех уходила. Неужели на этот раз не удалось бы обмануть еще одну?

Из горла вырвался истошный крик, когда потолочная балка прогорела и с грохотом рухнула на пол, окончательно отрезая от последнего пути к спасению. Котя кинулась к окну, но кованая рама не поддавалась, превращаясь в решетку. Проклятый Игор только спасал свое добро, даже не прислал никого за ней. Или этого кого-то убили по дороге. Котя надеялась, что Игора там кто-нибудь уже прирезал кривым ножом. Ведь всё из-за него.

«Мама! Мама! Куда ты меня отдала? На кого оставила?» – расплакалась покрытая сажей Котя, закрывая лицо руками. Дышать становилось все тяжелее, от дыма она почти лишилась сознания. От безысходности прижалась спиной к окну, подальше от горящей балки, превратившей в стену огня дверь и любой путь к побегу.

Жадные языки неукротимого пламени все быстрее ползли по полу и стенам, грозя подобраться к подолу сарафана. Котя отступила, но задела масляную лампу, лишь дополнительно подкормив своего врага. Огонь вздрогнул и радостно придвинулся, норовя опалить брови и лицо. Не верилось, что это конец. Лучше уж замерзнуть в лесу! От холода просто засыпают, а от дыма и огня мучаются, терзаются! Впрочем, Котя практически лишилась чувств, сжимаясь в дальнем углу. Сказывали, что от дыма задыхаются, но нет, она все еще оставалась в сознании.

Она не смирилась с тем, что умрет. Только жизнь порой не оставляет выбора, не приходят добрые духи, не находится великих чудес. И все-то кажется, что страшные вещи случаются с кем-то другим. Погибель простирала к Коте загребущие руки, выглядывая из хищных оранжевых соцветий. Огонь подступал все ближе, накатывал ураганной волной.

«Это конец? Конец? Мама! Мама, за что?» – только подумала Котя, запрокидывая голову в рыданиях. Она поняла, что не дождется помощи. Лишь бы это закончилось! Лишь бы все это скорее завершилось! Она хотела проснуться, хотела оказаться у проруби в холодный зимний день, пить воду, от которой стыли зубы, дышать морозным воздухом. Но ее сжигали заживо, как в тяжком бреду, точно напророчила себе такую смерть.

Внезапно раздался громкий треск, пламя метнулось в сторону, и в комнату ворвалась воплощенная живая тьма, подобная образу самой ночи. Раздался утробный рев. Окно вылетело вместе с рамой, неведомая сила выворотила его с корнем, но от притока воздуха пламя лишь больше взыграло, обрушиваясь на несчастную. Только между ним и Котей выросла непроницаемо черная стена без формы и названия. Лишь горели ярко-оранжевые глаза.

– Хватайся за шерсть! – прорычало создание, и Котя едва узнала в этом темном облаке Вен Аура. Ее Вен Аура.

Теперь-то он превратился в настоящего монстра из Хаоса. Он окутал темным облаком, спасая от пламени. Руки сами потянулись к нему и намертво вцепились в шерсть.

Котя не помнила, что совершалось дальше. Кажется, она летела верхом на самой тьме, выпрыгнувшей со второго этажа. Удалось вдохнуть полной грудью, ощутить холодящие прикосновения студеного воздуха, покидая объятый пламенем терем. Внизу все еще шел бой, истошно ржали кони, вопили люди, и все это смешивалось с диким ревом пламени. Кровля занялась факелом, дерево обугливалось, терем складывался внутрь себя, погребая под останками убитых и раненых. Но Котя уже вырвалась, освободилась. Ее вызволил Вен Аур, он не предал, он неведомым созданием пришел на зов. И даже если бы за ним прорвался сам воплощенный Хаос, Котя обрадовалась бы и ему. Лучше, это все равно лучше, чем сгореть заживо.

На дворе она увидела распластанное окровавленное тело Веи, на мгновение остолбенела, сделалось горько и тяжко. Но чья-то рука дернула ее в сторону. Рука? Почему рука? Она не поняла. Все творилось как во сне. Огонь прорезал сгустившиеся сумерки, бешеными псами плясали тени, кидались отблесками огня.

– Надо уходить! – прорычал Вен Аур над ухом.

И Котя куда-то побежала. Ноги вязли в снегу, а некто то петлял по чужим дворам, то искал лаз в частоколе, сжимая ее запястье. Пришлось вспоминать детские игры, когда случалось лазать там, где взрослые запрещали. После всех потрясений этого тяжелого дня Коте едва хватало сил, чтобы перепрыгивать через плетни и пробираться между толстых стволов частокола. Но кто-то помогал ей, кто-то вел ее. И она не понимала – зверь или человек, человек или зверь. Хаос.

Очнулась Котя уже далеко за околицей на незнакомом холме. Она стояла подле Вен Аура, его серебристая шерсть покачивалась в такт налетевшему ветру. Он вернулся, он спас.

Котя неподвижно следила за заревом в центре деревни – это догорало злое место. Постылый терем, в который ее везли, в котором она чуть не потеряла веру не только в духов, но даже в того, кто обещал спасти ее любой ценой. И он спас, он не обманул. Лишь щемило сердце при воспоминании о Вее: ей не нашелся добрый защитник, и судьба не увела от удара ножа. Ее убили просто так, возможно, из одной забавы.

– Оденься, – послышался знакомый голос.

Котя обернулась и увидела, что Вен Аур придвигает ей лапой стащенный у кого-то тулуп. Она благодарно приняла одежду.

– Спасибо. Ты снова спас меня. Говорящий зверь, – осипшим от дыма голосом отозвалась сдавленно Котя.

Она призналась себе: сердце ее ликовало от того, что теперь она снова рядом со своим добрым зверем, заступником и спасителем. Уже своим.

Но одновременно наваливалась тяжесть неопределенности. Раньше-то все выбирали за нее, все указывали, как ей поступать, что делать. Теперь же, с прибытием создания Хаоса, ее окутала пугающая свобода и необходимость самой выбирать путь. Возвращаться к Игору, если он выжил в огне, она бы не стала даже под страхом смерти, руки сами потянулись к шее и с ненавистью сдернули золотую цепочку. А что уж слова клятв, которые освятил подкупленный друид, – не столь важны. Ведь не благоволят духи тем, кто ведает о дурных делах лихого торговца, но соглашается с ними. Нет, слова такого друида явно не достигли ушей десяти покровителей. Да и существуют ли духи вообще? Котя точно узнала лишь одно: создания Хаоса реальны, одно из них вынесло ее из огня, когда все люди забыли о злополучной невесте.

– Повезло, что я затерялся среди гостей на свадьбе, – улыбнулся Вен Аур, подныривая у Коти под рукой и ласково утыкаясь лбом в плечо, слегка царапая ветвистой короной.

– Как же среди гостей затерялся дикий зверь? – поразилась Котя.

Не сумел же он принять облик медведя или лошади! Хотя после того, как неведомое черное облако выбило раму вместе со стеклышками, возможным казалось поверить во что угодно. Хаос непредсказуем и непознаваем.

– А вот так, – хитро рассмеялся Вен Аур, вновь обращаясь на миг в нечеткое лилово-черное облако.

Но оно изменялось, свивалось новыми линиями. И вот перед Котей предстал статный молодец, ее ровесник. На голове его золотились густые волны кудрей, тонкие губы изгибались в лукавой улыбке, отчего-то уже знакомой. Четко вылепленный нос с приподнятыми узкими крыльями тоже неведомо напоминал звериный образ. Ясные зеленые глаза смотрели ласково и задумчиво, уже совсем человеческие, но одновременно они светились в темноте и выдавали, что Вен Аур происходит не из людского племени.

Котя с испугом вспомнила желтые глаза главаря Вхаро. «А если он тоже создание Хаоса?» – задумалась она, и тут же воскресли в памяти звуки ожесточенной борьбы двух зверей. Отчего-то до сего времени она не верила, что создания Хаоса умеют обращаться в людей, а Вен Аура воспринимала скорее как доброго лесного проводника. Но когда он предстал в облике широкоплечего стройного парня в зеленом кафтане и сафьяновых сапогах, Котя ахнула.

– Так вот ты какое, создание из-за Барьера… из Хаоса!

«Да ведь это он пошел от ворот тогда! Накануне! Он ходил возле терема в человеческом обличье!» – вспоминала она день перед этой дурной свадьбой.

– Да, но я в твоем мире, – улыбался Вен Аур, уперев руки в бока.

Похоже, ему нравилось красоваться перед пораженной девушкой. Ей это не пришлось по душе, потому что она всегда не переносила заносчивых хвастунов.

– Зачем? Зачем ты пришел ко мне? – пробормотала она, безотчетно желая, чтобы Вен Аур вновь обратился в мягкого теплого зверя. – Зачем появился в моей жизни…

Продолжение книги

Ехал Грека через реку

2024-11-01 19:03:00

WindellBans

Дурь от первого до последнего слова. Сюжет ближе к лфр. Молодой красивый богатый одинокий отец находит няню своей маленькой дочери на улице и берет на работу без собеседований и проверки документов. Няня выглядит по-клоунски, усыпана татуировками, фонтанирует цитатами из мультиков и фильмов, помешана на фанфиках, а еще она беременна от женатого мужика. На этом фоне совсем незаметно, что она старше Адама. Идеальная кандидатка, лучше не придумаешь, подходящая жена для привлекательного миллионера. Да, все как в жизни, только лучше. После страницы двадцатой от Асиного наигранного дурачества начинает подташнивать.

Мастер лута

2024-11-01 14:51:00

Алексей Федяев

С удовольствием читаю, хотя произведения , где главный герой талантливо пусть с некоторой долей везения начинает, незаметно приводить в чувство очередной мир мне , хотя я думаю и автору тоже нравится больше .

Искажающие реальность. Книга 2. Внешняя угроза

2024-11-01 12:33:00

2-269-745

постоянно развивающийся сюжет, с огромным количеством деталей и локаций. Давно не встречала такой интересной книги, смесь фантастики, РПГ, приключений. Хороший юмор.