Третья планета от солнца бесплатное чтение

                  ОТ АВТОРА

В 8 – 9 веках восточные славяне неутомимо и деятельно занимались возведением городов. Некоторые из них имели значение племенных центров: Киев у полян, Искоростень у древлян, Смоленск, Псков, Изборск у кривичей, Чернигов у северян.

В середине 9 века появился термин «Русская земля». Белоруссии и Украины в домонгольский период не было. Киевской Руси тоже. Было киевское княжество у полян.

Самая древняя династия князей была в Новгороде, о чём говорят новгородские летописи. В них есть генеалогия князя Славена, и его потомка – новгородского князя Гостомысла. Главное заблуждение – норманнская теория создания государства на Руси, которую энергично и наступательно проталкивали ещё во времена Михаила Васильевича Ломоносова приехавшие в Россию из Германии Байер, Шлецер и Миллер, ставшие самыми «русскими» историками в тогдашней Академии, у которых варяги – это скандинавы: шведы, датчане, норвежцы и прочие норманны. Ломоносов же утверждал, что Рюрик был из полабских славян, входивших в племенной Союз бодричей, вагров и ререгов, проживающих в городах: Велиград (Мекленбург), Старград (Ольденбург), Аркона. Варяги получили своё название от варангов, славянского племени, как и бодричи с ререгами, родственного новгородцам, с единым языком и культурой. В летописи сказано: «Народ новгородский от рода варяжского. Те варяги назывались русью, как другие называются свеи, а иные норманны и англы, и ещё иные готландцы, вот так и эти. Есть такой остров возле Германии, Рось (Рюген), где жили руссы. За князем руссов была замужем дочь новгородского князя Гостомысла, Умила. За её сыном, Рюриком, и приехали новгородские посланцы».

То есть Рюрик не был скандинавом-викингом, а был из славянского племени вагров-ререгов, одно время возглавлявшем Союз полабских племён. По матери являлся внуком новгородского князя Гостомысла. Сыном его средней дочери Умилы. Уверен, что приехавшие в Россию так называемые немецкие учёные из различных письменных источников знали, что с 9 века проживающие на южном побережье Варяжского моря славянские племена вели постоянные войны с немцами. В истории противостояния даже был «Вендский крестовый поход», когда германцы, датчане и ляхи, объединившись, вторглись на территорию племени Вендов. Полностью покорить славян тогда не удалось. И закрадывается мысль: может славяне в то время заложили государственность в королевстве Германия, а не наоборот? И уж в скандинавских странах точно, потому как у норманнов даже крупных городов не имелось…Что уж греха таить, грабить западные королевства отправлялись вместе, наводя ужас на европейских властителей. Да и сами скандинавы боялись варягов, называя их словенскими разбойниками.

Минуло несколько столетий после жарких споров Ломоносова с немецкими историками, которые постепенно приняли его точку зрения, но и в наше время есть учёные, подобные советскому норманисту, бесспорному славянину, покойному уже, Льву Самуиловичу Клейну, выступавшему в РАН апологетом участия варягов-норманнов в строительстве русского государства. Варяги были, но не норманны, а славяне. И у него есть последователи, которые, бывая в Германии, надевают шоры на глаза, и не видят там мест давнего проживания славянских племён. А ведь в Дольной Лужице, федеральная земля Бранденбург, находится музей древнеславянской архитектуры. Открыт в 2001 году неподалёку от села Радуш, на месте древнеславянского круглого замка. На территории земли Мекленбург остались археологические памятники славян – валы замков: Мекленбург, Добин, Илов, Тетеров и других. В 70-х годах велись исследования на месте ободритского поселения в Гросс-Раден, где было найдено множество артефактов, относящихся к культуре Бодричей-Ободритов. После окончания Второй Мировой войны в землях Бранденбург и Мекленбург, начались археологические исследования, в результате которых были обнаружены десятки крупных славянских поселений.

А что касается термина «Киевская Русь», то оного не было, а была Русь – Русская земля. В «Слове о полку Игореве» автор восклицает: «… О, Русская земля! Ты уже за холмом…» Или: «… А враги на Русь несутся тучей…» И нигде в тексте нет словооборота «Киевская Русь». Это историографический конструкт введённый Карамзиным, чтоб обозначить домонгольский период Руси и обосновать владение Россией южными землями Древнерусского государства. Таким образом, было княжество Киевское, но не было Киевской Руси. Память о Киеве и князе «Владимире Стольнокиевском» сохранилась лишь в русских былинах, найденных исследователями в Московской, Симбирской, Саратовской и других русских губерниях. В Малороссии не нашли ничего. Сохранению этой памяти способствовало то, что во время правления Золотой Орды Киев некоторое время считался Стольным градом Руси, хотя всё Приднепровье находилось в запустении, а в Киеве осталась всего пара сотен дворов, и восточным купцам он был известен под ордынским названием Манкерман.

Потомки Рюрика правили во всех русских княжествах. В 1132 г. Ростово-Суздальское княжество обособилось от Киевского. По завещанию Ярослава Мудрого Ростов стал владением его сына Всеволода. В 1169 Андрей Боголюбский захватил Киев, и был признан великим князем. С этого времени Северо-Восточная Русь с центром во Владимире получает великокняжеский статус, а с начала 14 века владимирские князья стали именоваться великими князьями «Всея Руси». При Дмитрии Донском и далее, московские князья именовались правителями Всея Руси.

В 14 веке юго-западные княжества Руси, окраинные её земли, вошли в состав Великого княжества Литовского. Русь пришла на Куликово Поле во главе с князем Дмитрием Донским, и рядом не было киевских князей – население Киевщины, Волыни, Галичины в то время тихо и безропотно сидело в холопском состоянии у литовских феодалов и польских панов. И на этих территориях даже стал формироваться отличный от прежнего язык – мова. Зато с Золотой Ордой воевать не надо, сплошная выгода. Московские князья и Русь одолели Орду. По мере усиления Московского княжества Литва слабела, и в 1485 году Иван Третий провёл победоносную войну с захиревшей Литвой, в результате которой к Русскому Миру отошла Чернигово-Северская земля. В 1569 году дышащая на ладан Литва и сильная Польша заключили Люблинскую Унию, объединившись в государство Речь Посполитая. Три крупные территории на юге: Волынь, Подолье и Киевщина стали польскими воеводствами, а население оказалось людьми второго сорта, подвергаясь национальному и религиозному гнёту. Даже третьего – второй сорт остался за литовцами. В 1648 году борьбу части окраинных земель против Польши возглавил Богдан Хмельницкий, обратившийся к русскому царю Алексею Михайловичу и Земскому Собору с просьбой принять Украину в русское подданство. 1 октября 1653 года Земской Собор постановил принять гетмана Хмельницкого и Запорожское войско с городами и землями под высокую Государеву руку.

В настоящее время подстрекаемая Западом Украина стремится присоединиться к НАТО, потому настало время вновь вернуть её в лоно Русского Мира.

ТРЕТЬЯ ПЛАНЕТА ОТ СОЛНЦА

– Слава Богам и Роду! Перуну слава! – гремели дружинники, сотрясая здравицами закопчённый свод терема, опирающийся на крепкие, покрытые росписью, дубовые колонны.

На стуле с резными подлокотниками и высокой узорчатой спинкой, во главе длинного стола, восседал киевский князь Святослав.

– Я русский варяг! – прорычал Святослав. – Мой дед, князь Рюрик, от корня варяжского, – грохнул деревянной корчагой о стол. – Воевода Свенельд – того же корня, – резко

повернул голову вправо, колыхнув русыми, до плеч, волосами и блеснув серьгой со свастикой. – Хотя в юности жил у свеев, хорошо усвоив их язык и обычаи. Скажи им, дядька. Ты учил меня биться на мечах и стрелять из лука не для того, чтоб штаны протирать на троне, а чтоб врагов побеждать и пределы Руси расширять. А Куявией матушка пусть правит, – грохнул кулаком по столешнице, опрокинув жбан с пивом.

Тут же подоспевший отрок когда-то в белой, а теперь облитой пивом, испачканной жиром, и только Перун знает, чем ещё, длинной, до колен, подпоясанной тонким ремешком, рубахе, проворно поднял посудину и ловко протёр мокрое пятно на столе.

– Ну что, отрок, пойдёшь со мной через год на хазар? – чувствительно хлопнул юного воя по спине, оставив на рубахе ещё одно пятно.

– Пойду, княже, – радостно улыбнулся отрок. – Всё лучше, чем бражничать и пышками обжираться.

– Молод ещё – бражничать, – захохотал Святослав. – Да и стол протирать, поди, надоело, – глянул на сидящих неподалёку гридней, поддержавших гоготом своего князя.

Сделавшись серьёзным, Святослав стал подпевать седобородому, но не старому ещё гусляру, сильным голосом затянувшему сказание о подвигах славных русских витязей.

Пел гусляр с чувством и дружинники пригорюнились, когда услышали, как пал от меча дерзкого печенега русский богатырь, а кое-кто из них даже смахнул скупую мужскую слезу.

– Следующим летом хазар пойдём громить, – Святослав поднял кулак, дабы грохнуть о стол, и с трудом сдержал улыбку, узрев шустрого отрока, приготовившего тряпку, чтоб протереть возможную пивную лужицу. Куяб этот, – пренебрежительно высказался о стольном граде, – хазарский проходной двор, – оглядел окружение, – не успею я сейчас слово вымолвить, как завтра их каган всё знать будет. Я-то его предупрежу лишь перед самой битвой, когда поздно станет что-либо менять. А здесь купцов хазарских несметное число, а от них, знаю, некоторые бояре кормятся, – сурово оглядел притихших первых мужей Киева. – Не люблю я Куяб, и сделаю стольный град свой ниже по Днепру, а то и ещё дальше. Новгород я люблю, но он на границе княжества находится.

– А за что любишь, княже? – обнаглев и перепугавшись своего вопроса, заалел щеками отрок.

– Да за то, – снизошёл князь до ответа, – что народ новгородский от рода варяжского, и от них Русь пошла. Душно мне тут. Воздуха вольного не хватает, – отвернулся от отрока Святослав.

«Перепил ноне пресветлый, – мысленно ухмыльнулся воевода Свенельд. – Но речёт дельно. Мне по нраву».

– А этим летом вятичей умучивать пойдём. Обнаглели напрочь и дань мне слать перестали, – трахнул кулаком по столу опрокинув жбан, и подивился – куда делся расторопный отрок.

– Это да-а! – стали обсуждать новость гридни, запивая слова пивом и брагой.

– Подлецы, хужей печенегов эти вятичи, – вещал конопатый, себя шире гридень с оберегами на толстой шее. – Как в Киев приедут шкурами медвежьими, или другими какими, торговать, так прохода нашим поляночкам не дают, мухоморы лесные, – по примеру князя грохнул кулаком о стол и потом подул на него под смех товарищей. – Чего ржёте как козлы? Брюхатят девок почём здря, – хлопал осоловевшими глазками.

– Может, Бова, у них уд как у ведмедя громадный, – гоготал его приятель, от удовольствия притопывая ногой.

– Да уж. Ни как у тебя, Чиж, – плюнул в душу высокого худого гридня Бова, приведя в восторг десяток сидящих по соседству дружинников.

– Но-но! Полегче на поворотах.

Не обратив на Чижа внимания, продолжил:

– Но не ведмежата рождаются… Люди. Как пленим, всем уды, к лешему, повыдёргиваем.

– А зачем лешему стока? – опешил Чиж.

Народ гоготал так, что дрожали огоньки толстых свечей и масляных светильников на столах.

– Да иди ты к рыбцу под хвост, а то взъяришь меня, так самому уд выдерну, – разозлился Чиж.

– Чаво-о? Ты?

– Эй, вы там, затихли быстро, – рыкнул на гридней Свенельд. – А то раздухарились, как вятские зайцы, – развеселил князя и подошедшего с тряпкой отрока.

– Не, а чё? – сбавил гулкость баса Бова, забыв про обидную угрозу Чижа. – Намедни колдуна ихнего под Киевом ребята пымали, – оглядел друзей. – Ты, Бобёр, среди них, кажись, обретался.

– Было дело, – не стал отнекиваться белобрысый кучерявый щекастый гридень с двумя выступающими верхними зубами.

– Дальше-то чё? Ну, пымали, – проявил любопытство Чиж.

– В шкуре ведъмежьей колдунище был, – показательно отвернувшись от Чижа, продолжил сказ Бова.

– И воняло, как от струхнувшего ведмедя, – вставил Бобёр.

– Ага, Чижа напужалси, – захмыкал конопатый Бова. – Как бы тот уд ему не оторвал.

– Ведь их чё сюда присылают вятичи? – внимательно оглядел приятелей Бобёр.

– Чё?

– Копчё! – передразнил Чижа Бобёр. – Насобачились, шельмецы, словесами колдовскими влагать в наивные умы, как у Бовы, к примеру, вожделения всякие…

– Какие вожделения? – заинтересовался Бова.

– Искусы разные.

– Ну да. Чтоб девок в лесу портил, – закатился дробным смешком Чиж.

– Почирикай ещё! А девок красных, когда те грибы-ягоды собирают, эти лешие в шкурах и портят.

– Вот потому мы уже две штуки вятских зловредных волхвов в Днепре утопили. И ещё доказывают, прохиндеи, что ихний бог Семаргл выше нашего Перуна. Наш-то – громовержец, а у того облик крылатой собаки. Бог корней и растений. А Перун – бог войны и воинов, – закончил повествование Бобёр, клацнув от волнения зубами.

Утром следующего дня Святослав, ёжась от свежего ветерка, вышел на крыльцо терема, оглядывая площадку, где его ожидал конный отряд из четырёх человек во главе с воеводой Свенельдом, и со знаменосцем под красным княжеским стягом.

«Ливень, что ли, ночью был?», – покосился на лужи во дворе.

Неподалёку от конников дюжина отроков под присмотром пожилого сотника Велерада, отрабатывали бой на мечах.

Отроки были наряжены в толстые короткие кафтаны и со всей юношеской дури, именуемой азартом, лупили друг друга тупыми мечами, тяжесть которых оставляла на теле, несмотря на плотную одежду, синяки и кровоподтёки.

Святослав с улыбкой глядел на вчерашнего отрока. На этот раз в его руках был меч, и он, обливаясь потом и не щадя себя, вовсю им орудовал, нанося и парируя удары противника.

– Велерад, – негромко произнёс князь, но его услышали и подворье затихло.

Отроки перестали сражаться и любовались князем, что стоял перед ними обряженный во всё красное. Яркий и заметный, словно воинское знамя.

– Подойди ко мне вон с тем краснолицым отроком с мечом, что запаленно дышит, словно весь день бился с хазарами, – пошутил он, но лицо отрока стало не просто красным, а пунцово запылало от стыда за свою никудышную закалку, отчего над ним смеётся сам князь.

Подойдя к крыльцу вместе с сотником, он с восторгом оглядел рослую фигуру Святослава в алом бархатном корзно, закреплённом на плече рубиновой пряжкой. Князь был в малиновой рубахе с вышитым на груди белым громовиком – шестиконечным крестом в круге. Знаком Перуна и грома. В красных, мягкой кожи, сапогах с загнутыми вверх носами и с заправленными в них бордовыми бархатными штанами. Серебряный шлем украшал его голову. Словом – настоящий князь.

– Здраве будь, княже, – опомнившись, поздоровался отрок.

– Как звать тебя, славный воин, – обратился он к парню, вновь вогнав того в краску.

– Так это, Доброславом тятька с матушкой назвали.

– Хорошее имя, – сойдя с крыльца, добродушно хлопнул отрока по плечу. – На коне умеешь держаться? Не свалишься, ежели жеребец взбрыкнёт? – вновь пошутил от поднявшегося настроения князь.

– Мальцом был, валился, – покраснел отрок. – Сейчас как влитой сижу.

– Молодец. Ежели сам себя не похвалишь, то кому другому это надо? Не красней, словно девица. Назначаю тебя своим щитоносцем. Коня отроку, – не поворачивая головы, произнёс он, и тут же из конюшни вывели вороного жеребца. – Твой. Садись на него, – велел Святослав, глядя на этот раз не покрасневшего, а побледневшего от счастья молодшего дружинника.

Взлетев в седло и тут же усмирив вставшего на дыбы коня, Доброслав преданно глянул на князя, готовый хоть сейчас отдать за него жизнь.

– Щит сегодня не нужен, будешь просто сопровождать меня.

Лёгкой рысью всадники направились по узкой улочке к городским воротам.

Ехали в один ряд. Шеренгу замыкал юный щитоносец. Его вороной, как и хозяин, тоже радовался жизни, громко чмокая копытами по грязной воде и обдавая жавшихся к стенам горожан жидкой грязью.

Выехав из города, возглавили ожидающую их конную сотню.

Миновав невысокий холм с берёзками у подножия и прорвой ягод наверху, сотня двигалась по избитой дороге к возвышающимся столетним дубам перед высоким холмом с огромным деревянным идолом на вершине.

– Ныне четвёртый день седмицы, а это – Перунов день, – промолвил ехавший бок о бок с князем воевода Свенельд.

Святослав промолчал, мысленно готовясь к встрече с Богом.

У Перунова холма большую часть сотни оставили у подножия, и лишь дюжина всадников начала подъём.

Кони, скользя на мокрой траве, медленно поднимались к святилищу.

На вершине, оставив коней на попечение молодых волхвов, воины направились к огромному, чёрному от времени идолу с четырьмя кострами по краям утоптанной площадки.

Навстречу им вышел широкоплечий босой старец в хламиде из волчьих шкур мехом наружу и шапке из волчьей головы с оскаленной пастью.

– Приветствую князя Руси. Что привело тебя в святое место?

– Хочу заступить ногой в стремя и идти ратью на ворога, – несколько растерял боевой пыл Святослав.

Пламя костров после его слов резко вспыхнуло и медленно опало, приняв ярко-красный оттенок.

– Княже, – пророкотал волхв, – вокруг тебя воины из разных племён: полян, древлян, кривичей и даже бодричей, – ткнул рукой в сторону Свенельда. – И все – славяне. Потому что живут по Правде и славят своих Богов. Потому и Славяне. Как будем все вместе, забыв распри, так не один враг не одолеет нас.

– Будет ли мне удача, старче? – неуверенно произнёс Святослав.

– Сейчас узнаем. Давай сюда ворона, что привёз.

Подбежавший воин с поклоном протянул волхву небольшую плетёную клеть с чёрной птицей внутри.

Взяв птицу, волхв подошёл к идолу:

– Перун, сын Сварога, в руках твоих – стрелы-молнии и лук-радуга. Облака – твой лик, ветер – дыхание, а гром – гулкий голос Бога войны. Грозный и могучий Сварожич, покровитель храбрых воинов… Скажи, будет ли удача князю русскому в ратных делах? – провёл острым ножом, что подал ему волхв-помощник, по брюху ворона, вывалив на камень-алтарь перед идолом его внутренности. – Радуйся, княже. Громовержец на твоей стороне и поход твой будет удачен, – бросил останки ворона в один из четырёх костров, а жрец-помощник, собрав внутренности, разнёс их по остальным трём кострам, отчего пламя вновь ярко осветило воинов и поляну.

– Встаньте по четыре воина друг против друга возле Перуна и поднимите мечи остриями вверх, чтоб коснулся каждый меч другого меча. А ты, княже, пройди под ними, – запел гимн-правьславление: «Перуне! Внемли призывающим Тя! Славен и Триславен будь! Благости Светлого Мира всему Свята-Роду дажьди! Лик свой прекрасный потомкам яви! Нас Наставляй на деяния благи, гридням даруй больше славы и отваги. Подари родам нашим многолюдство, а воинам – победу! Ныне и Присно. И от Круга до Круга! Тако бысть, тако еси, тако буди!» – езжай, княже в поход. Удача сегодня с тобой.

*      *      *

Вода – вода. Леса – леса…

В год 6472 от Сотворения Мира1лодьи княжеского войска неспешно плыли по великой реке вятичей – Оке.

– Главный город их Муром, – задумчиво произнёс воевода Свенельд.

– А воины их, говорят, облачены в медвежьи и волчьи шкуры, – сорвав голос на петушиный крик, проявил свои знания обстановки княжий щитоносец, дико при этом покраснев.

Отсмеявшись, воевода с князем задумчиво разглядывали безлюдный берег.

Лишь медведи иногда выходили из леса, не мигая, смотрели на людей в лодьях, и утробно ревели в ответ на рокот боевых рогов, недовольно мотая головами, когда ветер, играя, бросал в них сосновые шишки с раскачивающихся ветвей.

– Дозорных ратников следует на лёгких лодках-долблёнках направить по притокам впадающих в Оку речушек людей поискать, – недовольно, как медведь, покачал головой воевода Свенельд.

– Княже, – загорелся идеей Доброслав, – ради Перуна, – просительно сложил на груди руки, – отправь меня в дозор на лодке.

– Отпустим отрока, как мыслишь, Свенельд? – улыбнулся князь.

– Ну, коли именем Перуна просит, надо уважить, – ответно улыбнулся воевода. – Отправим на лёгкой сторожевой лодке вместе с сотником Велерадом, заодно и за парнем присмотрит, а вторым гребцом, э-э-э, – крутил головой, разглядывая гридней.

– Бобра вон пошли, – хмыкнул князь. – А то мачту перекусит… Ишь, зубы выставил.

«Неуместно князю, как отроку несмышленому, шутки шутить, – вздохнул воевода. – Серьёзней надо быть. Эх, молодость», – согласно покивал, высматривая Бобра. – А на вторую посудину другого юного воя направим, – встретился с умоляющим взглядом друга Доброслава – высокого голубоглазого отрока с оттопыренными ушами: «Как он на них шлем надевает? Тьфу ты. От князя насмехушки перенял», – осудил себя Свенельд. – Бажена, – обрадовал юнца. – А к нему Бову с Чижом на вёсла.

Сотник Велерад с гридем Бобром       мерно взмахивали вёслами, тесно сидя на скамье. Лодка тихо и неторопко, без всплеска и скрипа уключин, кралась у самого берега.

Доброслав, стоя на носу долблёнки, осторожно, стараясь не шуметь, поднимал длинные, склонившиеся над водой ветви деревьев. Сосредоточившись на поиске следов вятичей, невольно вздрогнул от громкого всплеска, привыкнув к однообразию умиротворённого шёпота воды от вёсел и лёгкого скрипа обитых кожей уключин, насмешив заметившего это Бобра.

– Ну-ка, цыц! – остудил гридня сотник. – Это, парниша, сом в омуте балует, – добродушно, чуть не шёпотом, произнёс Велерад, продолжая, как заведённый, грести. – Давай-ка пристанем к берегу вон на том пятачке с песочком, да пусть отрок на дерево влезет окрестности обозреть, – распорядился он, распрямляя спину.

– Ну, чего видать? – сгорал от любопытства Бобёр.

– Да тише ты, – ткнул ему локтем по рёбрам Велерад. – Слезет – расскажет.

– В устье неширокой речушки, что на расстоянии стрелища2 впадает в Оку, деревушка махонькая в несколько домов, – плюнув на ладонь, потёр расцарапанную щёку Доброслав.

– Сейчас вторую лодку обождём и вместе глянем.

Жизнерадостно помутузив друг друга кулаками под неодобрительным взглядом сотника на мостках маленькой пристани с двумя небольшими лодками и мокрыми сетями на шестах, Доброслав с Баженом, следом за старшими гриднями сошли с мостков на поросший травой и камышом берег с несколькими домишками, окружёнными редкими вётлами. А сразу за ними поднималась стена бора.

– Ща вам таких лещей выпишу, детвора, – пригрозил отрокам Бова. – Чего как ведмеди ломитесь? А ну-ка, враг недалече?

Доброслав с товарищем повинно опустили головы.

Дома оказались пустыми.

– Прям вот тока щас убегли, – попил из кружки, черпнув ею из деревянного ведра воды, Чиж.

– Так давайте в лес углубимся, вон тропинка от дома туда ведёт.

– Без соплей обойдёмся, – солидно подтянул порты Бова.

– Отрок дело говорит, – поддержал Доброслава сотник. – Может, вятское лесное убежище найдём.

– Не в мишек же косолапых они превратились? – призадумался Бобёр.

– Чур, меня, – показал ему кукиш Чиж.

– Вы уже взрослые мужи, а не отроки, – сделал им замечание сотник. – Разболтались тут, словно бабы у колодца, – углубились в сосновый бор.

Через сотню шагов тропу перерезал неглубокий, заросший травой и кустарником овраг.

– Чутя, – поднял руку Велерад. – Где-то валежник хрустит.

– То не валежник, – не успел досказать Чиж, как на поляну из оврага, визжа в несколько глоток и ломая кустарник, выскочило голодное кабанье семейство во главе с батькой-секачом.

Настрой у него был весьма боевой.

Пронзительно хрюкнув и оглядев маленькими злыми глазками людей, что припёрлись, по его мнению, жрать семейную ягоду, вепрь, издав боевой клич, от которого у отроков, да и старших гридей, бодро побежали по всему телу жирные мурашки, кинулся защищать поляну от прожорливых захватчиков.

Первой жертвой выбрал затаившегося за высоким кустом сочной малины, безумно обожаемой его ненаглядными поросятками, парня с большими ушами.

– Маманя-я, – заверещал перепуганный Бажен, и ловчее белки забрался на толстый сосновый сук на котором уже предусмотрительно устроился Доброслав.

– Справный кабаняка, – высказал мысль сотник, выставив перед собой меч.

– Да кабы не поболе мишки лесного, – встал рядом с ним Бова.

Чиж, расположившись немного в стороне, спустил тетиву, и стрела легонько поцарапала дублёную шкуру, раззадорив вепря на беспримерные подвиги, и он кинулся на обидчика, птицей взлетевшего на соседний с отроками сосновый сук.

Кабана, ясный клык, такой бескровный расклад явно не устроил – чего это все живы? И он целеустремлённо атаковал сотника, получив при этом назидательный и весьма чувствительный удар мечом в лоб.

Меч, от соприкосновения с кабаньей башкой, что была покрепче любого шлема, вылетел из рук Велерада, а сам сотник улетел в другую сторону.

Бова, кхекнув, рубанул кабаняку мечом по загривку, и на всякий случай отпрыгнул за толстое дерево, где наткнулся на притаившегося Бобра.

– А ну-ка, водоплавающий, смелее в бой, – вытолкнул товарища на поединок.

Немного растерявшийся кабан, помотав башкой и восстановив боевой дух, радостно завизжал, узрев появившегося из-за дерева противника, и ринулся с нехорошим намерением потыкать его клыками, чтоб в другой раз не вздумал, обжора, трескать чужую малину.

Противник, правда, не спешил вступать в единоборство, и прытко, словно молодой олень, вновь скакнул за сосну.

Прочухавшийся Велерад, видя такое совершенно не богатырское дело, проворно кинулся к мечу, попутно матерно заорав, чем дезориентировал и обидел клыкастого врага:

– Робяты, мать вашу в кабана ети. Ну-ка, все дружно навалимся на свинку.

Команда – есть команда.

Чиж слетел с дерева, а Бова и Бобёр с двух сторон кинулись на секача, дружно колотя его мечами, дабы выбить из чушки накопившуюся дурь. Тут и сотник подоспел, со всего маху вогнав меч в кабанью спину.

Позорно завизжав сельской хрюшкой, вепрь, мысленно плюнув на честь и достоинство, со всех ног ломанул в овраг, и всё семейство бросилось за опозорившимся перед женой и детками, клыкастым папашей.

– Хоть меч на этот раз не утерял, – обрадовался Велерад.

– А где юные белки? – поинтересовался Чиж, глядя на сосну с отроками.

Но позлословить на их счёт гридни не успели, ибо с содроганием заметили, что со всех сторон окружены вятичами в волчьих и медвежьих шкурах.

– Мы вам кричали, а вы кабанчиком увлеклись, – оправдался, спрыгивая с дерева, Доброслав.

Следом за ним ступил на землю и ушастый Бажен.

– Боги такие затейники, – грустно глянул на радостно скалящегося громадного вятича в медвежьей шкуре и с обоюдоострой секирой в лапищах, Велерад. – То кабанчика нашлют для своего развлечения, то диких вятичей.

– Сам дикий, – погрозил сотнику секирой боец в шкуре. – Бросайте мечи и сдавайтесь в полон.

У Доброслава меча не было, а подошедший молоденький вятич, примерно его возраста, с улыбкой обезоружил, сняв с пояса кинжал в ножнах, повторив следом то же самое с Баженом.

Одет вятский отрок был в короткий кафтан из толстой свиной кожи, чтоб уберечься от колючего кустарника и ветвей.

Сопротивление врагам никто оказывать не решился – утомились после битвы с вепрем.

– Их волхвы – приятели тех, коих в Днепре утопили, свинью и подложили, – догадался Бобёр.

Святослав беспокойно хмурил брови, вглядываясь в тёмный, угрожающе, как ему показалось, шумящий лес вокруг стана.

На берегу дымили костры и дружинники, отхватывая ножами куски мяса от прихваченных с собою свиных или бараньих туш нанизывали на прутья и жарили над огнём, поедая его полусырым.

– Княже, отведай мясца, – протянул кусок баранины Святославу Свенельд, удобно расположившись на попоне у костра.

– Впереди ночь, быть при оружии. Две лодки дозорные не пришли, – стараясь скрыть волнение, глянул на небо с первыми звёздами и передёрнул плечами от недалёкого волчьего воя. – Что с ними случилось? – обратился к Свенельду, вновь глянув на безразлично мерцающие звёзды.

«Молод ещё князюшка, и к людским потерям не привык. Ничё-ё, пооботрётся в боях со временем», – одобрительно глянул на Святослава воевода: – Поутру дружинников отправим на поиски, – вздрогнул от громкого уханья филина. – Тьфу ты! Нечисть, – зябко поёжился Свенельд, ухватившись для успокоения за рукоять меча.

– Может не филин, а лешак вятский недовольство проявляет? – протянул руку к мясу Святослав, усевшись рядом с воеводой. – Завтра велю за Богомилом послать. Дела тут не столько ратные, сколько колдовские. Жаль отрока Доброслава. Хороший парнишка был.

– Да живы они, княже. В полон, видимо, попали, – проверил взглядом сторожевых ратников на границе стана.

Утром деревушку обнаружила дозорная лодка с десятником Возгарём и гриднями-побратимами Гораном и Молчуном.

Доложили князю, и Святослав решил возглавить поиски – хотелось отомстить за отрока-щитоносца.

Полусотня углубилась в лес и наткнулась на следы боя: кровь, вывернутые комья земли и сломанный кустарник.

На щеках князя заиграли желваки, и он мстительно огляделся по сторонам, увидев лишь сомкнувшиеся над головой огромные сосновые лапы вековых деревьев и овраг, из которого, напугавшись сунувшегося туда дружинника, с визгом и шумом выпрыснул многочисленный выводок диких свиней.

От неожиданного столпотворения гридни схватились за мечи, к тому же где-то неподалёку рыкнул побеспокоенный свиньями медведь.

– Здеся кабанище дохлый, – заорал со дна оврага Горан вылезая на поверхность и выбирая колючки со смурых тёмно-серых холщёвых штанов. – Робята вепря уложили, – добавил он, глянув на Молчуна, а затем на князя.

– Слава Перуну, – с облегчением вздохнул Святослав. – Выходит, боя с вятичами не было.

Соглашаясь, Молчун покивал, и отряд тронулся дальше.

Проехав ещё четыре стрелища, наткнулись на обложенный дёрном родник и, спешившись, напились ледяной воды.

– Где-то рядом вятичи, – встревожено произнёс Возгарь, указывая на засеку из сосновых стволов с заострёнными толстыми ветвями. – По краям завала частый ельник – лошади не пройдут.

Пока половина спешенных гридней разбирала засеку, другая половина, вскинув луки и наложив на тетивы стрелы, оглядывалась по сторонам.

Но вятичей нигде не было, как и пропавших дружинников.

В кронах деревьев шелестел ветер и монотонно жужжала и жалила поднятая с травы мошкара и комарьё.

Миновав расчищенную засеку, до полудня продирались сквозь деревья. Выбравшись на солнечную поляну, увидели полоску пашни и селище с десятком приземистых бревенчатых избушек с соломенными крышами.

Святослав махнул в её направлении рукой и полусотня, с гиканьем и свистом размахивая мечами, ринулась к постройкам, но избы оказались безлюдными, хотя угли в печах были ещё тёплыми.

«Оборотни, – в сердцах саданул кулаком по косяку двери Святослав. – Богомила надо сюда, в эти тёмные колдовские леса».

Пленных княжеских воев вятичи привезли, перекинув через спины лошадей, к дальнему капищу, решив – пусть волхв бога Семаргла рассудит, что с ними делать.

Рядом с капищем, на берегу неширокой, заросшей ивняком речушки, расположилось большое селище, избы которого до половины почерневших срубов жители вкопали в землю, а плоские крыши покрыли дёрном для маскировки. Ведун был тощ, жилист, костляв, грязен и с длинными немытыми волосами, украшенными шапкой из собачьей головы.

В центре капища стоял идол с собачьей головой. Земля перед ним была утоптана. Капище окружали заострённые колья с собачьими черепами.

Пленные со связанными за спиной руками, сидели на земле перед погасшим костром и тоскливо глядели на волхва.

– Здраве будь, дедушко, – по привычке чествовать старших, поздоровался с ведуном Доброслав.

– И тебе не хворать, сыне, – улыбнулся жрец.

«Эх, была – не была», – подумал Бобёр: – А вы взаправду колдовать можете? – и замер, выставив наружу два больших зуба.

– Волховать помаленьку умею, – не рассердился, а наоборот, смешливо хмыкнул ведун. – Ежели желаешь, хвост пушистый заячий, наволхвую, – заметил, как заулыбались пленники.

– Окстись, кудесник. Хочешь, чтоб на меня охоту из-за ентого хвоста открыли? – совсем развеселил княжеских воев, тут же ставших серьёзными, вспомнив, где они находятся.

– Что нужно вам в наших лесах? – требовательно глянул на пленных волхв. – Развяжите им руки, – повелел выросшим, словно из-под земли, двум волхвам в собачьих шапках.

– Мы пришли с князем Святославом, – растирая затёкшие запястья, поднялся с земли Велерад. – А ищем вятичей.

– Для войны или мира нужны мы вам?

– Зависит от вас, – петухом прокричал Доброслав, покраснев ярче куриного гребня.

– Голос ломается у отрока, скоро мужем станет, – благодушно, отчего-то чувствуя к парню ненужную приязнь, беззлобно проворчал волхв. – Вопрошу у Семаргла, – задумчиво почесал за ухом пса-шапку. – Как он скажет, так и будет. Поселите их у людей по домам, – отрешённо подошёл к идолу с пёсьей головой и прикоснулся к его груди, там, где должно быть сердце.

Поселили Доброслава с Баженом в доме огромного вятича в медвежьей шкуре. А наглый парень, что снял с друзей кинжалы, оказался его сынулей.

– Здраве будь, дяденька, – поздоровался Доброслав, не глянув на мелкого вятича.

На стене у маленького, затянутого бычьим пузырём подслеповатого оконца, висела давешняя медвежья шкура. На этот раз вятич одет был в серые порты и такого же цвета рубаху. В точности так вырядился и его сынок. Короткий кафтан из свиной кожи висел на противоположной от окошка стене. Горницу тускло освещала плошка с жиром.

– Меня Доброслав зовут, а товарища – Бажен, – указал большим пальцем на стоявшего за спиной приятеля и замолчал, заметив в неярком свете плошки два кинжала в ножнах, висевших на стене рядом со свинячьим кафтаном наглого отрока.

– Я Медведь, а это мой сын Клён, – усмехнулся вятич. – А это – жена, – указал на плотную женщину, хлопотавшую у струганного стола с двумя лавками по сторонам.

– Теперь вы не враги, а гости, милости просим к столу, – улыбнулась хозяйка, выхватив ухватом из печи булькающий чугунный горшок с чем-то вкусно пахнущим.

«И зачем с ними ратиться? – усаживаясь за стол, подумал Доброслав. – Хорошие добрые люди».

Через несколько дней в стан князя Святослава прибыл из Киева волхв Богомил и сразу взял «быка за рога».

– Ведаю, ведаю, княже, что людей твоих вятичи полонили. Живы они. Ведите меня к крайнему расположению воев, а дальше я сам вятичей сыщу, и взятых в полон гридней.

– Поехали. Лично тебя провожу до вятского селища, и ждать там стану.

– Святослав, как бы и тебя вятичи не пленили, – заволновался воевода.

– Не будет этого, – успокоил Свенельда волхв.

Две сотни пеших воев, не скрываясь, гремя доспехами, кабанами ломили сквозь чащу, защищая ладонями в кожаных рукавицах глаза от ветвей. Привал сделали в брошенном вятском селище.

– Дальше один пойду, – постучал посохом о землю волхв. – Один, говорю. Телохранителя мне не надо, – ткнул посохом в огромного дружинника в начищенном островерхом шлеме и кольчуге с толстыми кольцами, укреплённой широкими булатными пластинами на груди. К поясу был пристёгнут тяжёлый двуручный меч, за спиной щит, по размерам чуть меньше козырька над крыльцом княжеского терема.

– Ладно, Богучар, пусть один идёт, – остановил собравшегося топать за волхвом гридня.

Волхв бога Семаргла весьма удивился, но не подал вида, когда на капище возник, будто из ниоткуда, босой старец в хламиде из волчьих шкур: «Что любопытно, две собачки, коих закрыл в сарае, дабы не покусали полоняников, выбравшись оттуда, на ведуна даже не тявкнули, хотя он в ненавистной им волчьей шкуре».

– Здрав будь, волхв Валдай, – громогласно произнёс гость, шагнув к еле тлеющему кострищу и что-то, будто из рукава, насыпав туда, отчего пламя пыхнуло в человеческий рост. Затем подошёл к идолу, звучно воскликнув:

– Слава тебе, Семаргл Сварожич, священный крылатый пёс, охраняющий семена и посевы, – насыпал к подножию статуи горсть семян, и, повернувшись, поклонился огню. – И ты же хранитель Вечного Живого Огня, а также посредник между людьми и богами. Между Миром Яви и поднебесным Миром Прави.

– Я вспомнил тебя, ты волхв Перуна Богомил из Новограда.

– Сейчас служу Богу в Киеве.

Одна из собак подобралась к пришедшему ведуну и обнюхала его ноги.

– Старый пёс, – нагнувшись, погладил собаку Богомил. – Скоро его череп украсит один из забитых вокруг капища жердей.

– У нас молодой подрастает на замену. Зачем пришёл, и что хочешь от нас, волхв Перуна?

– Пришёл стать посредником между племенем вятичей и князем Святославом.

– А что нужно от нас князю?

– Мир. Лучше быть другом князю, чем недругом.

– И что надо для этого? – погладил молодого пса Валдай.

– Прежде – отпустить гридей княжих, а затем пойти и поклониться собирателю земель русских и стать под его руку. Думай, волхв Валдай, и выскажешь волю Семаргла старейшинам племени, а мне пора уходить…

Доброслав с Баженом и вятичем Клёном сидели во дворе и солидно обсуждали, кто сильнее в бою, вятич или княжеский гридень.

Не догадываясь о столь важной людской теме, однотонной масти корова дядьки Медведя беззаботно щипала траву на полянке рядом с домом, а возле неё с нехорошими, видно, намерениями, вертелся соседский чернобокий отрок-бычок, решивший попытать счастья на ниве продления рода чернобоких быков. Но его ждал полнейший облом. Вредная, блюдущая свою незапятнанную чёрной шерстью шкуру, корова, повернулась к озабоченному бычку передом и на полном серьёзе пригрозила крупными рогами.

– Молокосос ишшо, на женщин взрослых кидаться, – озвучил мысли коровы Доброслав, и отроки схватились за животы от смеха.

– Собирайтесь, – прервал их веселье отец Клёна, наряженный в свою боевую медвежью шкуру. – К Святославу пойдём.

К селищу, где расположился князь, вятичи шли торжественно и неспешно.

В воинском стане протрубил рог, когда дружинники заметили приближающихся неуловимых лесных жителей.

Перед посольством с зелёной разлапистой сосновой ветвью в руке важно вышагивал громадный вятич в медвежьей шкуре. За ним шествовали волхв со старейшинами, затем полоняники, а замыкали шествие две сотни крепких вятичей в волчьих и медвежьих шкурах.

Святослав вышел к ним в простой белой рубахе без кольчуги, показывая этим, что доверяет старейшинам и воинам-вятичам.

Зато отставший от него на полшага Свенельд, дабы показать мощь киевского войска, был обряжен в кольчугу, со щитом в левой руке, а ладонь правой положил на рукоять пристёгнутого к поясу меча. За ним топал могучий Богучар, хмуро разглядывая верзилу в медвежьей шкуре и размышляя, долго ли пришлось бы ратиться с ним, чтоб одержать верх.

Хотя князю и хотелось поприветствовать, а то и прижать к груди полоняников, но согласно традиции приёма послов он шагнул к воину с ветвью, и кивнул Свенельду, чтобы тот принял её, воевода переадресовал кивок Богучару.

Тот важно схватил ветвь, почувствовав, что она прилипла к кожаной рукавице: «Леший тебя подери, – мысленно обругал вятича в шкуре. – Смолу своей ладонью растопил, пропала рукавица. Хоть бы не замирились – отвалтузил бы дядю, несмотря на его суровый вид».

Святослав, уладив вопрос с символом мира и не ведая о страданиях Богучара, добродушно хлопал по плечам и обнимал бывших полоняников.

– Доброслав, ты собираешься мой щит носить или всё по лесам шастать будешь? – вогнал в краску отрока, дружески потрепав его за плечо, и приглашающее махнул рукой старейшинам в сторону избы.

Те покорно поплелись за ним, постукивая посохами по земле.

Не узрев среди встречающих Богомила, Валдай развернулся и побрёл назад к своему капищу.

Разместившись друг против друга на лавках, солидно помолчали, и Святослав, кашлянув, поинтересовался:

– Чьи должники будете?

– Хазарские, – ответил самый старый из старейшин. – Если мы не даём, они сжигают селище и убивают всех жителей, затем – другое, и так до тех пор, пока не получат с нас дань.

– Покоритесь Киеву и идите под мою руку, тогда хазары не станут убивать вас. В следующем году пойду на них войной, и небо им покажется с овчинку.

Старейшина задумчиво оглаживал длинную седую бороду, и все ждали его слов.

– Да! – наконец произнёс он. – Одним нам не выстоять. Мы с тобой, князь, – тяжело поднялся с лавки, опираясь на посох, и склонил голову перед Святославом.

Остальные старейшины, поднявшись, тоже склонились в поклоне.

– Осенью соберём дань, Святослав, что ещё требуется от нас? – обратился к князю седобородый старец. – Но молиться будем своим Богам.

– Молитесь любому Богу. Клятву о мире принесёте Семарглу, а мы – Перуну. Как я давеча сказал, в будущем году иду на хазар и мне нужны воины для похода. Уже сегодня заберу тех, кто пришёл с вами, а витязя в медвежьей шкуре поставлю сотником. По рукам?

– По рукам, княже, – согласно закивали старейшины.

– В степях между Днепром и Доном, вплоть до Дуная, господствуют печенеги. Мимо них по сухому пути идти русскому воинству опасно. Но хазары сами нападают на степняков, угоняя скот и захватывая для продажи пленных. Вскоре пойду сговариваться с ними, чтоб беспрепятственно пропустили войско, а может, даже, склоню хана вместе воевать хазар. Для этого следует поразить их силой моей дружины. Чем нас больше, тем лучше. Потому именно сейчас и забираю ваших людей. Завтра отправлю посольство к печенегам, а следом, через две-три седмицы и сам налажусь в поход.

«У ромеев – август, а у нас, на Руси, шестой месяц года – серпень, а где и жнивень называют, потому как жнут серпами хлеб, – разглядывал, прикрыв от солнца глаза ладонью, противоположный, степной берег Днепра, Святослав. – Задерживается посольство, – опустив руку, оглядел раскачивающиеся на лёгких волнах лодьи у берега и холщёвые шатры с горящими рядом кострами. – Вот и птицы начинают улетать».

– Княже, отвлёк его от раздумий Свенельд. – Дружиннички лося-трёхлетку в лесу подняли, да нашпиговали от скуки стрелами, превратив в этакого ежа-великана, – попытался развеселить Святослава воевода. – Притащили на волокуше до стоянки и жарят на костре. А ещё похлёбку сварганили мясную, – сглотнул слюну, – откушать тебя приглашают. Да живы наши люди, не сумлевайся. Нутром своим голодным чую.

– Ладно, Медведя послал с полусотней вятичей, да сотника Велерада с Чижом, Бобром и другими гридями, а вот зачем трёх отроков юных с ними отправил?

– Да чтоб уразумели – воевать русичи с печенегами не собираются, коли молодых воев послали.

Через три дня на степной берег Днепра высыпали всадники в чёрных одеждах и с гиканьем стали носиться вдоль берега, потрясая копьями и размахивая саблями.

– Предупреждают, чтоб не лезли к ним? – стал размышлять вслух воевода.

– Нет, Свенельдушка, – указал на противоположный берег князь. – Вон и наше посольство призывно машет руками, – не сдержав радости, хлопнул в ладони Святослав. – Где там кормчий? Гриди, на лодью, – распорядился он.

– Может, несколько лодий направим? – решил подстраховаться Свенельд.

– Покажем, что доверяем им, и выслушаем прежде наше посольство. На одной переправимся.

– Богучар, ветвь зелёную возьми, – распорядился Свенельд.

– Горан, будь другом, сорви ветку, да не сосновую, берёзовую лучше или липовую, – попросил приятеля гридь, взбираясь по сходням следом за князем с воеводой в лодью.

– Я рад, что всё закончилось миром, и ещё более рад, что вы все живы, – обнимал и хлопал по плечам сотника и гридей. – Щитоносец, ну ты и толковый отрок, – улыбнулся Доброславу князь. – И в огне не горишь, и в пиве не тонешь, вытереть успеваешь… А ты, Медведь, похоже, перепугал печенегов одёжей своей и статью, коли они вас не тронули. Теперь будешь не вятским, а княжьим сотником.

– Благодарствую, княже, – склонил перед Святославом голову вятич. – Стану служить тебе не за страх, а за совесть. Вождь копчёных сказал: «Пусть ваш князь приезжает, будем договариваться».

– Отдай им ветвь, Богучар, чего вцепился в неё? Иль опять прилипла? – довольный жизнью и течением дел, хохотнул князь, подумав: «Веду себя, словно отрок смешливый», – нахмурился, сурово глядя на сопровождающих русичей степняков.

Проехав четверть поприща, увидели с невысокого холма юрты из бурого войлока и шкур, в центре которых белел шатёр хана. От него отъехала группа всадников в цветастых распахнутых халатах, под которыми виднелись доспехи. На круглых блестящих шлемах раскачивались султаны из разноцветных перьев.

Святослав поехал навстречу, морщась от едкого кизячьего дыма, что гнал в его сторону ветерок. Сопровождать себя велел двум гридням: Богучару и такому же рослому Горану.

Из-за телег что-то кричали печенеги, размахивая обнажёнными саблями.

«Приветствуют или угрожают?» – призадумался Святослав.

Выехавшая навстречу свита вождя спешилась, и выступивший вперёд бровастый седобородый старичок, сняв войлочный колпак и обнажив красную лысину, на ломаном русском языке пригласил Святослава проследовать в белый шатёр.

Пройдя мимо расступившихся нарядных беков, князь независимо вошёл в белый шатёр хана. Двое гридней внесли следом дары – доспехи и оружие.

Возлежавший на подушках хан оживился, бодро вскочил и принялся, цокая языком, разглядывать и щупать кольчугу с панцирными пластинами на груди и плечах, мечи, медную начищенную булаву с острыми шипами, затем махнул рукой звероватого вида телохранителям, и те унесли оружие в дальний угол шатра. Доброжелательно глянув на Святослава, чего-то сказал бровастому старичку, и тот подобострастно перевёл:

– Великий хан Куря приветствует великого князя руссов и приглашает садиться, – указал на подушку.

На соседней уже устраивался печенег поправляя на жирных покатых плечах цветастый халат и вытаскивая из-за пояса кривую саблю в дорогих ножнах. Положив рядом с собой оружие и огладив длинную тощую бородку с вплетёнными в неё лентами, снял головной убор и, не мигая, как медведь на берегу Оки, уставился на князя, качнув бритой головой с клоком волос на макушке, что указывало на его древний знатный род.

Святослав, в свою очередь, тоже снял шлем, тряхнув густыми русыми волосами до плеч – у русичей короткие волосы носили только холопы.

Огладив бороду, печенег начал говорить, а бровастый старичок переводить:

– Река Днепр делит печенежскую орду надвое. Кочевья четырёх колен находятся к заходу3 от Днепра, а четырёх других – к восходу4, до донских степей. Путь из конца в конец печенежских земель занимает месяц конной езды…

Обождав, когда старичок закончит переводить и по-прежнему, не мигая глядя на Святослава, хан произнёс:

– Я посовещался с другими великими ханами печенегов, и мы решили помочь руссам разгромить хазар, и наши славные воины примкнут к дружине русского князя. Когда Святослав думает громить кагана?

– В мае следующего года выступлю из Киева на хазар.

Старичок монотонно лопотал, переводя слова князя.

– Мы пойдём на лодьях и по берегу Днепра. Путь долгий. Летом начнём воевать.

Хан молча слушал, лишь иногда покачивая на слова русского бритой головой с клоком волос.

– Чем князь Святослав поклянётся, что не замышляет против печенегов предательства? – вопросительно, и не мигая, глядя на русса, качнул головой и огладил ладонью клок волос на макушке. – Вашим Богам мы не верим. Я принял мусульманство, хотя большинство моих воинов – язычники. Когда меня убьют, пророк ухватится за пучок волос на голове, – вновь пригладил ладонью клок на макушке, – и вознесёт меня в рай.

– Чтоб ты поверил мне, хан, я обрею голову, – сдёрнул ремешок со лба, рассыпав по плечам волосы, – и оставлю лишь одну прядь. Как у знатных печенегов, и поклянусь головой, которую отрубишь, если нарушу слово.

                  *      *      *

Богоносный каган Хазарии, без сопровождения воинов-арсиев, наслаждаясь одиночеством, неслышно ступая по гранитному полу огромного дворца из красного кирпича, размышляя, медленно шёл молиться в дворцовую синагогу. Раввин был ему не нужен. Проходя мимо слюдяного окна, лениво и без интереса бросил взгляд на нелюбимый город Итиль, раскинувший за широкой протокой купеческие глинобитные дома, похожие на юрты жилища ремесленников из дерева и войлока, караван-сараи, минареты мечетей и здания синагог.

Но выше всех построек был дворец кагана, на острове, посреди реки Итиль, окружённый садами и виноградниками.

Неожиданно вспомнилась сладкая Палестина, где в юности, с пятнадцати до двадцати пяти лет постигал Великие Таинства существования Мира, став Посвящённым.

«А хазарский царь, или каган-бек, как его ещё называют, всего лишь приобщённый к Великим Таинствам, и скоро придёт просить у меня совета, – вновь неслышно ступая, неспешно, направился вдоль по длинной пустой галерее, в близкую уже синагогу. – Все разобщены в этом городе, да и во всей Хазарии. Живут рядом, но каждый отдельно, сам по себе. Коренных хазар мало, всё какие-то пришлые: мусульмане, иудеи, язычники, христиане, и у всех отдельные места для молитв, базары, кладбища и даже бани. А дальше всех от людей – Я», – прошёл в заранее распахнутую слугами, высокую и тяжёлую дверь в синагогу.

Очистив себя огнём – обведя вокруг головы горящей свечой, подошёл к алтарю.

Хотя огонь должен был очистить и освободить верующего от недобрых мыслей, коим не место в священной синагоге, каган продолжил размышлять о мирском, всё не умея сосредоточиться на божественном: «Тревожно, тревожно на душе, – как простой смертный маялся он. – Страна идёт к упадку. Я это вижу. Заходит великое солнце Хазарии. Вчера донесли, что Святослав сговорился с печенегами и будущей весной пойдут с нами воевать. А мы – колосс на глиняных ногах. Мне ли, Посвящённому в Таинства, этого не знать. Как я допустил, что из разрозненных, как сейчас мои подданные, славянских племён, начинает выковываться мощное государство – Русь. Всегда думал, что боги Руси склонятся перед богом Яхве. Любое государство – это глина, из которой следует его лепить. А вылепить можно прекрасную амфору, или убогую кружку для питья. Я мечтал изваять огромную прекрасную амфору, а получилась исковерканная кружка, непригодная даже для питья. И отчего Хазария приходит в упадок? – даже застонал каган. – То ли всё началось в прошлом веке, когда против моего предка подняли мятеж гордые беки, и честолюбивый бек Обадий, покарай его на том свете всемогущий Яхве, объявил себя царём, а каган стал мишурой, коего почитает чернь, но который не имеет власти, – горестно вздохнул каган. А может, начало конца наступило, когда беки, а с ними и каган, приняли иудейскую веру? Большинство народа не восприняли её. И в этом кроется роковой смысл упадка державы. Это же скоро произойдёт и с печенегами, – отвлёкся он от проблем Хазарии. – Их беки приняли мусульманство, а простые люди по-прежнему остались язычниками. У руссов одна вера у князей с боярами и простонародья. Хотя нет. Мать Святослава стала христианкой… И если не сына, то уж внуков точно перетянет в свою веру, а сумеют ли они привести к христианству все племена, населяющие Русь, это вопрос. И ещё вопрос: как победить Руссов? Великий Яхве, надразумь меня, как отвратить славян от нападения на мою страну, – поклонился, развернув свиток Торы, и от удивления затаил дыхание, потому как из свитка упала на гранитный пол и покатилась, звеня, как ему показалось, на всю дворцовую синагогу, золотая монета. – Яхве Вседержитель, – упал на колени, – благодарю Тебя за совет».

И когда на следующий день царь Иосиф в сопровождении воинов-арсиев, испытывая непонятный трепет от встречи с каганом, коего он и привёл к власти, перед входом во дворец отстегнул меч и снял сапоги, дабы босым и безоружным предстать пред ликом Посвящённого, каган воспарил душой к небесам, где обитал Яхве, и, сидя на золотом троне, любовался лежащим ниц у его ног всемогущим царём, подумав: «А ведь получается, что именно я, каган, оберегаю страну от бедствий. Мне поклоняется народ как живому Богу, именно я объединяю разноплеменных людей в единый народ».

– О, равный Богам, – униженно возопил Иосиф, стоя на коленях перед троном, – пришло известие из русского города Киева, что на будущий год князь Святослав надумал пойти на нас войной вместе с печенегами. Призови Божественную свою силу и защити Хазарию. Благослови рабов своих на победу, и подскажи, о, великий…

«Вон как запел, когда стало припекать», – с трудом сдержал довольную улыбку каган – ведь он был всего-навсего человек с его слабостями, а не Бог.

… Что мне делать, подскажи, всемогущий.

Каган бросил ему золотую монету, что подобрал в синагоге.

– Купи либо печенегов, либо руссов. Нет, лучше печенегов. Пусть их хан убьёт Святослава. Божественная сила кагана с тобой, царь Хазарии. На небесах бог Иегова, а хазары воины Его, – полюбовался, как гордый Иосиф пополз задом к выходу из зала: « Обычай соблюден. Теперь судьба Хазарии в руках царя – он правитель, а мне остаётся молиться и ждать Исхода. Если Хазария победит – кагана ждёт безмерное восхищение народа. Если проиграет – кагана ждёт ненависть подданных и смерть… Такова жизнь, – философски заключил он поднимаясь с трона, – и ничего с этим не сделает даже Яхве».

*      *      *

«Вот и сентябрь-листопадник наступил», – стоя в центре двора в платье пурпурного цвета ромейского шитья с широкими рукавами и в остроносых красных сафьяновых башмачках, думала княгиня Ольга, с нетерпением ожидая встречу с сыном.

Ей уже доложили, что он с дружиной подъезжает к детинцу.

За спиной княгини стояла жена Святослава с детьми – княжичами Ярополком и Олегом. За ней – ключница Малуша, наложница князя, с сыном Владимиром.

«Ну, где же он? Что так медленно едет?» – притопнула княгиня, и, почувствовав озноб, велела нарядно одетому слуге накинуть ей на плечи суконную чёрную епанчу.

Сердце её счастливо замерло, когда увидела въезжающего на вороном жеребце в широко распахнутые ворота, сына в запылённой кольчуге и в блестевшем на солнце шлеме. За ним двор заполнили усталые, но довольные дружинники.

Святослав, улыбаясь матери, не сошёл как раньше, а будто печенег, стёк с коня и, сняв шелом, поклонился матушке, у которой закружилась голова и судорожно сжались губы, когда увидела бритую голову сына со свисающим за ухо клоком волос.

Сдержавшись, чтоб не обругать двадцатичетырёхлетнего неразумного дитятю, к тому же отца трёх детей, она, выдавив улыбку, обняла и поцеловала пахнущего потом, кожей и пылью сына, едва сдержав слёзы: слава Богу, жив и здоров.

– С женой поздоровайся и детей обними, – в приказном тоне велела непутёвому, на её взгляд, отпрыску: «Так и есть – непутёвый», – вновь недовольно поджала губы, видя, как сын, по-быстрому чмокнув в щёчку пышно разодетую жену и погладив по головам двух старших детей, бросился к пышногрудой ключнице, сияющими голубыми глазами ласкающей любимого и прижимающей к себе рослого шестилетнего мальчика.

Обняв и расцеловав Малушу, а затем младшего сына, смеясь и что-то рассказывая им, повёл за руки в залу терема, не обратив внимания, как нахмурилась мать и насупилась жена.

Сумев превозмочь досаду, княгиня приветливо поклонилась Свенельду, его сыну Люту и спешившейся дружине.

– Здрава будь, княгиня, – вразнобой забасила гридь, сняв шеломы и кланяясь ей.

Княгиня с раздражением заметила, что некоторые гриди, подобно Святославу, обрили головы, оставив лишь пучки волос на макушках.

Вечером, оставшись вдвоём в гриднице, мать стала выговаривать сумасбродному дитяте:

– Святослав, ты будто не русский князь, а печенег какой, – строго глядела на сына, сидя в кресле напротив.

Между ними стоял стол с тремя горящими свечами, отбрасывающими тени на развешенные по стенам щиты и оружие.

– Как уничтожу хазар и возьму под свою руку печенегов, так отращу прежние волосы, – мягко ответил он, с любовью глядя на постаревшую мать. – А сейчас я – степняк. Научился, как они, есть зажаренное на углях мясо, и спать не в шатре, а подстелив потник с седлом в головах.

– Вот и я говорю – ты не славянский князь, а тюрок. И бороду сбрил. Она тебе очень шла.

– И я о том же – не уступлю им. В следующий поход не возьму ни возов, ни котлов, но, нарезав конину, зверину или говядину, зажарю и съем, – улыбнулся, приметив, как мать перекрестилась и сплюнула.

– А спать буду… – продолжил он.

– С женой, венгерской княжной Предславой, – перебила его мать.

– Нет, с ключницей Малушей, – хохотнул сын смело и независимо глядя на княгиню. – В четырнадцать лет женила меня, не дав погулять, а в пятнадцать уже Ярополк родился, сейчас ему девять и брату его Олегу – восемь. Лишь с Малушей у меня всё по любви.

– В четырнадцать лет отрок на Руси считается взрослым, – возразила мать. – А в семь лет, через год, то есть, будешь Владимира на коня сажать, чтоб в отцово стремя вступил. Ты не только тюрок, но и дружинник неразумный бедовый, – разволновавшись, поднялась с деревянного стула с резными подлокотниками, и нервно стала вышагивать вдоль стола, колыша пламя свечей, отчего оружие на стенах задвигалось, словно кто-то невидимый размахивал им, что очень обрадовало и обнадёжило Святослава: «Видно Перун даёт знать, что впереди меня ожидают битвы», – сделал вид, будто внимательно слушает мать.

– … У дружинников – что в жизни главное?

– Что? – с любопытством переспросил Святослав.

– А то сам не знаешь? Мечами махать, да удами своими, прости Господи, а потом полонянок либо селянок нудить. До семьи им дела нет, до жён и детей малых, – весьма заинтересовала своими рассуждениями князя.

– … Все, как один, охальники. А ты – первый среди них, – немного успокоившись и усевшись на покрытую ковром скамью, ворчливо вещала мать. – Давно пора тебе, сыне, мирными делами заняться: данью, судами над мошенниками, прохвостами и татями всякими. А у тебя то наложницы на уме, то охота, то пиры… А потом – вновь на войну. О детях и не вспоминаешь. Я рощу Ярополка, Олега и Владимира.

– Да что ты говоришь, матушка, какие наложницы? Я Малушу люблю.

– Во-во. А бедная Предславочка в подушку по ночам воет, отцветая, как сирень, без мужней любви и ласки. Принимай тогда христианство и живи с одной Малушей… Даже на это я согласна, хоть она и ключница, а не княжна или боярыня.

– Не могу, матушка. Дружина не поймёт и осудит. И неужели ты забыла, как грязные ромеи унизили тебя, когда семь лет назад посетила Царьград? Не прощу им позор своей матери, и Руси в твоём лице. Осмелились три месяца держать тебя на лодье в гавани, не допуская в город.

– Сын, я христианка теперь. Одумались они, извинились за нанесённое оскорбление и уговорили принять христианство. Сам патриарх Цареградский окрестил. Бог терпел и нам велел. Я знаю, что судьба накажет меня за жестокую и безжалостную расправу над древлянами и их князем. Но я мстила за мужа и была в то время не христианка, а язычница. Но грех не проходит бесследно, и расплата вернётся если не ко мне, то к детям, – жалостливо глянула на сына, – или внукам, – хотела перекреститься, но в гриднице не было иконы, а лишь оружие, которому молился её сын. – Отрекись от сурового Перуна и поверь в кроткого и милосердного Христа. Я и внукам, детям твоим, не устаю это повторять, и к вере Христовой надоумливать.

– Мать, я не стану унижаться перед ромеями, а побью их, и они сами предложат мне дружбу, как предложили её князю Олегу.

Через день, прибывшие из похода дружинники, получив денежное довольствие и став от этого весьма довольными, для начала решили немного погулять. Даже женатики. Первым делом, ясен меч, направились прибарахлиться на рынок, ибо изорвались в походе.

Юным отрокам сотник Велерад тоже разрешил отлучиться в город, и трое подружившихся парней медленно брели вдоль торговых рядов намереваясь прикупить кто портки, кто рубаху, а Доброславу – кровь из носа, был нужен кинжал, и он потащил Клёна и Бажена в оружейный ряд.

– Ты, Клёник, ловок оказался, кинжалы наши спёр в своём лесу, а вернуть всё забываешь. Ясен пень – вятский лес, медведь хозяин.

– Семарглом клянусь, верну. Никак домой не попаду, а вон жид хазарский мечами торгует, у него и кинжал прикупишь, – указал, где именно, и первым направился к торговцу оружием, отпихнув ногой явившего лапы от купившей его бабы, пока та отвлеклась на ленты, наглого гусака, важно топающего, куда глаза глядят.

Осерчав, гусак растопырил крылья и вытянул в сторону обидчика длинную белую шею, чем весьма развеселил отроков.

Купив прекрасный кинжал, и весьма недорого по мысли Доброслава, приятели направились в сторону шума и гама-тарарама, доносившегося с небольшой, свободной от торговли площадки.

Оглянувшись, Доброслав отметил, что продавец тоже весьма доволен – каждый считал, что обжулил другого.

– Словно Перун грохочет своими громами, – шутливо заткнул ладонями лопоухие уши Бажен.

Как оказалось, огромный вклад в многоголосье рынка вносили две артели скоморохов, старающиеся перетянуть к своей шайке как можно больше зевак, дабы затмить буйных соперников.

Одной из групп это удавалось лучше благодаря огромному ручному медведю, который, то боролся с мужиком в драных на коленях холщёвых портах, то плясал в кругу своей братии, состоящей из трёх скоморохов, где тверезым был лишь косолапый мишка.

– А вон наши, – ткнул локтем Бажена Доброслав, указав на пьяненьких, не хуже скоморохов, Бову, Бобра и Чижа.

– Чичас с Михаилом бороться буду, – воинственно закатал рукава рубахи Бова – брони в день отдыха никто не надел.

– Бова, ну ты чё раздухарился? – попытался отговорить его Чиж. – Не к лицу княжьему гридню веселить народ словно скоморох, к тому же эти шельмецы отведут глаза, да и сопрут чего-нибудь у тебя.

– Я им так сопру, татям недобитым, – плюнул в кулак Бова, но приятели, отыскав в себе дар красноречия, появившийся после выпитой браги, сумели отговорить бойца, под руки утащив в ближайшую харчевню.

– Так ведь и нам не грех подкрепиться, – облизнулся Клён. – Брюква, репа и капуста, всё сожрёшь, а в брюхе пусто, – развеселил складными словами товарищей.

В харчевне степенные бородатые селяне и горожане с ножами на поясах – рынок, всяко может произойти, сидя на широких досках, уложенных на толстые пни, лениво тянули пиво из деревянных жбанов, ведя при этом задушевные неторопливые разговоры.

Дружинники, согнав с насиженного места двух селян, расселись за соседним столом.

Отроки разместились поодаль от них, дабы не мозолить глаза взрослым заслуженным гридням, с которых должны брать пример, перенимать хорошие манеры и воспитание.

– Неплохо кормят, – погладил пристёгнутый к поясу кинжал Доброслав.

– Ну да! Смотрю, жареную зайчатину подают, и, судя по людям – неплохое пиво.

– Наши уже им животы заправляют, – хмыкнул Бажен.

– Всем по утке жареной тащи, – услышали от стола дружинников басовитый голос Бовы. – И пива поболе, – сделал он заказ.

– Я зайчатину возьму, давно не пробовал, – пустил слюну Клён.

– А мы с Доброславом, по примеру старших товарищей, уточек закажем.

– И пивка на пробу… – внёс предложение Клён.

– Ну да. По примеру наставников, – поддержал приятеля Доброслав.

– … Пока тятька не видит, – не услышал он друга. – Узнает – прибьёт.

– Тебя и надо за кинжалы наши, – хохотнул Доброслав, услышав ненароком беседу степенных мужей за соседним столом.

Калякали те о какой-то сгинувшей ватажке промысловиков-охотников, что ушли прошлой зимой добывать шкурки.

– По весне их и нашли, – выпучив глаза, гудел погромче Бовы краснолицый селянин с огромным ножом на поясе.

– Мёртвых али живых? – заинтересовался его сосед.

– Мёртвых, – помрачнел селянин. – И шкурок при них не было, а так же луков и ножей.

– Во дела-а, – перекрестился сосед-горожанин, на что селянин иронично сморщился и продолжил:

– Бабы вбивали всем в головы, что промысловиков нечисть лесная сгубила, чтоб, значится, не баловали на их территории. А мы их убеждали, что леший – сам меховой, и шкурки ему без надобности. Но, рази ж им докажешь?

– Всем известно – бабы дуры, – поддержал его горожанин, хотя и был христианин.

Отрокам принесли заказ, и они накинулись на еду.

– Дружба начинается, когда греет один костёр, и ешь с одного котла, – жуя зайчатину, громко произнёс удивительно умный нынче, по мысли Доброслава, Клён.

– И когда ножи не тибрят почём зря, – добавил Бажен.

За столом старших гридей, с которых отрокам следовало брать пример, начался переполох и галдёж – то Бова вспомнил про злосчастно медведя.

– Да плевал я на этого топтыгина, чичас вот ещё жбанчик пивка на грудь приму, и заломаю косолапого, как шавку… И ещё пасть порву. А ежели, братцы, станете меня увещевать и не пущать с мишкой ратиться, то и вам пасти порву, – под смех приятелей поднялся из-за стола, опрокинув доску.

Чиж пошёл с ним, оставив охранять стол жующего утку Бобра, а за гридями, стараясь не попасться им на глаза, двинулись Доброслав с Баженом, оставив на посту жующего зайчатину Клёна.

Молча растолкав поддатых скоморохов, Бова кинулся обниматься с медведем.

Но тот не признал в нём сродственника.

Через недолгое время, сидя в кругу гогочущих приятелей, неудачливый поединщик на чём свет стоит костерил подлого медведя за нечестную борьбу, скоморохов за подначки, хозяина харчевни за кислое пиво, горестно при этом ощупывая рваную рубаху без рукава, ободранное пузо и кровоточащее ухо.

– Не стоило тебе с берсерком связываться, – ржали дурики-приятели.

«Все стервецы и сукины коты, особенно трактирщик», – тужил Бова, – а скомороший мишка, ко всему, хужей поганого печенега. Новую рубаху изодрал, а эти жрут, то есть ржут бобрами», – ещё немного поразмышляв, затеял славную потасовку с двумя толстыми купчиками.

Словом, день прошёл насыщенно и отдых у дружинников удался.

После лёгкого загула Доброслав направился к добротно строенному дому родного дядьки, княжьего старшего гридня Богучара.

– Пиво пил, отрок безмудрый? – не слишком ласково встретил его дядька. – А плетью по мягкому месту, чтоб сидеть больно было, дать?

– Богучарушка, ну что ты к дитяти привязался? – обняла отрока плотная женщина в понёве5 и белой свежей, заправленной в неё рубахе, с закатанными до локтей рукавами. – Мой руки и за стол, похлёбка как раз готова и каша.

– Да я сыт тётя Благана.

– Да в придачу браги ендову одолел в честном поединке, – осудил племяша дядька.

– Браги ендова – всему голова, – засмеялась Благана, усаживая парня за стол. – А четырнадцать лет на Руси – возраст совершеннолетия.

– Так что ж теперь, каждый день пивные возлияния совершать? – беззлобно, больше для порядка, ворчал Богучар, добродушно поглядывая на парня.

– Да мы с приятелями пригубили только, – стал оправдываться Доброслав, за обе щёки поглощая похлёбку.

– Батька не узнает тебя, как вымахал, – переменил тему Богучар.

Жена с удовольствием поддержала его:

– Вытянулся и похорошел. Девки уже засматриваются, поди, – вогнала в краску отрока. – А братцу твоему старшему, Дакше, наплевать, прости Господи, на мальца, – кинулась уже на супруга. – У него в Новограде две дочки замужние, внучата и сын к торговле приставленный. Так что Доброславу, как и тебе ранее, самому всего добиваться придётся. Брательник твой, лукавец и пролаза, дитю молодшему не поможет, нехристь.

– Ох, доболтаешься языком, Благанка, доболтаешься, – за обе щёки уплетал кашу Богучар. – И в церкву Десятинную повадилась ходить, ромейскую религию приняв.

– Сама княгиня Ольга увещевала креститься. Как можно отказать? Да и тебе не грех христианство принять.

– Варяжская Правда мне важнее христианской Истины. Ну а дитятю малую, неразумную, – иронично хмыкнул Богучар, – посплю сейчас, и воинскому искусству обучать стану.

– Да уже донял парня с дружком своим, Велерадом.

– Тот по обязанности молодь обучает боевым премудростям, а я по велению варяжской души.

– Да теперь ещё через забор, в соседях, медведь этот вятский поселился, как бишь его?

– Вот бабы беспамятные и глупые… Сама же сказала – Медведь. Что, через забор за ним подглядываешь? – загыгыкал Богучар, развеселив племяша. – Вход к ним с другой улицы. Святослав сотнику своему дом подарил с подворьем, что от павшего в бою бессемейного старшего гридя остался. Доведёт до ума строение, и будет жить-поживать, да добра наживать, – сыто рыгнув, бросил ложку в пустую миску – ели не из общей, как селяне какие, а каждый из своей. – А ты, Доброслав, покуда я отдыхать стану, вон тот лук возьми, да не боевой, из турьих рогов, а охотничий. Вон, в углу за лавкой у стены, со спущенной тетивой стоит, – кивнул головой, где именно, – обучайся, отрок, тетиву натягивать. А завтра, коли князь две седмицы на разгул дал, будем от стрел увёртываться учиться, а после – стрелять.

– Продыху дитяте не даёшь, – споласкивала посуду Благана. – Дожди скоро зарядят, когда погулять парню?

– Угомонись, баба. За прялку садись, а не мужа учи уму-разуму, – по его разумению, показав жене твёрдую мужскую руку, поднялся, зевнул и, вытянув из висевшего на стене колчана стрелу с гранёным узким наконечником, поинтересовался у Доброслава: – Напомни мне, – хмыкнул, произнеся эти два слова, – что за стрела?

– Это, дяденька, стрела супротив панциря и доспеха пластинчатого, бронебойная.

Благодушно покивав, Богучар выудил из соседнего с первым колчана другую стрелу.

– Тоже бронебойная. Но супротив кольчуги.

– Правильно. А эта? – вытянул ещё одну.

– Срез называется, – взяв у дядьки, зачем-то понюхал широкий плоский наконечник, чем насмешил своего наставника.

– Ну и для чего служит? – вытер глаза Богучар.

– Очень хорошо служит супротив бездоспешного воя.

Дядька удовлетворённо покивал:

– А ещё против кого?

– Ну, эта-а? Зверя можно ей бить.

– Добре, – зевнул Богучар. – Ладно, подремлю пойду чуток, а ты тетиву учись… – не досказав, вновь зевнул, похлопав ладонью по губам и выдав тягучее: «а-а-а-а», – ушёл в опочивальню.

– Ступай, супруг, на ложе пуховое, – уколола острым, как бронебойная стрела, язычком, мужа. – Пусть отдыхает, без него спокойнее, – села перед окном на лавку, поправив юбки, и тоже зевнула, монотонно застучав пряслицем-грузиком, надетым на тупой конец веретена, чтоб ровнее крутилось, и стала прясть тонкую льняную нить.

Зевнув: «Во заразился», – Доброслав взял лук, и, уперев конец в пол, согнул его, набросив петлю на другую сторону. Довольный, перехватил за центр с прикреплённым для удобства, и чтоб плотно лежал в ладони, шершавым куском кожи, поднял в вытянутой руке, зажмурил глаз и оттянул к уху тетиву, подумав: «Бажен точно когда-нибудь ухо на тетиву намотает», – засмеялся, представив эту картину, и отпустил туго натянутую жилу, тут же больно щёлкнувшую по левому кулаку: «Ух, ты, зараза», – перехватив лук в другую руку, подул на зудящую кожу с красной полосой, и нацепил на ладонь рукавицу. Вновь натянул до упора и отпустил тетиву, хлёстко щёлкнувшую в этот раз по коже рукавицы.

Утром следующего дня Богучар, облившись из кадки ледяной водой, которую велел натаскать из колодца подневольному отроку, плотоядно, как подумалось Доброславу, улыбаясь, окатил его из деревянного ведра и велел для сугрева бегать по двору, поставив затем у высокого досчатого забора, крепящегося к глубоко врытым в землю столбам: «Мой дом – моя крепость», – любил повторять Богучар.

– Благана, – заорал он, и, увидев высунувшую нос из двери жену, приказал: – Принеси, женщина, лук с тупыми стрелами, что намедни в поте лица заготовил.

– Тьфу ты, ёрш окаянный, веретено моё, ступай, возьми, – громко хлопнула дверью, дабы выказать мужу своё недовольство.

– Эх, и наглая баба, – отчего-то довольно произнёс старший княжеский гридь. – И на хрен мне её веретено? – сам пошёл в горницу за луком, бурча на ходу, что легче тупого древлянина уму-разуму научить, чем жену-поляночку.

Когда вышел обратно, над забором показалась, привлечённая галдежом и ором голова Медведя, слава Перуну, не настоящего, а вятского сотника, следом и его любопытного сынка Клёна.

– Сосед, – забасил вятич, – ты не с печенегами сцепился?

А сынок его, глядя сверху вниз на товарища, по мнению Доброслава, ехидно поинтересовался:

– Тебя дядька чего, с лука стрелять собрался?

К его удивлению, именно так и оказалось.

С сорока шагов, постепенно сокращая расстояние, Богучар стал стрелять в племяша из лука, представляя на его месте, видимо, строптивую жену, ибо стрелы сыпались одна за другой, и отбить их не представлялось возможности.

«Теперь вся грудь в синяках будет», – затужил отрок.

– Богучар, – заинтересовался экзекуцией вятич, – бьёмся об заклад, что в меня не попадёшь.

– Чего-о? Корчагу пива выставишь ежели проиграешь?

– А то! – шементом сиганул через забор вятич, а следом и дерзкий сынуля.

– Во! – показал товарищу кулак Доброслав.

– Себе возьми, – ответил тот.

– Отойди, шкет, в сторону, – встал на место отрока вятич.

На этот раз он был не в медвежьей шкуре, а холщовых портах и рубахе.

– Метче целься, – согласно древнему ритуалу стал прикалываться над противником, чтоб тот злился и мазал.

– Лови и готовь пивко, – с тридцати шагов стал поливать насмешника стрелами Богучар, и, к его изумлению, вятич, как медведь лапами, отбивал все его стрелы.

– Не, погоди, давай с двадцати шагов, – потрясённо произнёс гридень.

– Да хоть с десяти, – хохотнул Медведь. – Но корчажку готовь.

Так оно и оказалось.

Для знакомства пригласили и «медведицу», звали которую Дарина.

Красивая женщина с длинной чёрной, уложенной круг головы косой и румянцем во всю щёку, весьма глянулась Богучару, но он тут же скромно кашлянул в кулак, встретившись взглядом с женой.

« Вот что значит на природе жила, – позавидовала румянцу соседки Благана. – А тут сидишь в городе безвылазно, кругом пыль и грязь, отчего щёки бледные, и хочется кого-нибудь ободрать ногтями, – глянула на мужа. – Лучше заставлю его лесной терем под Киевом возвести для отдыха, чтоб цвет лица омолодить на природе».

Познакомившись и угостившись, гостья внесла предложение:

– Люди вы хорошие – у меня глаз на добрых людей, – улыбнулась она, поочерёдно глянув на хозяина и хозяйку дома. – Но некоторые мужья рычат, желая показать себя храбрыми медведями, – Подмигнув, улыбнулась на этот раз одной Благане.

– Но-но, – не слишком уверенно осадил супругу Медведь.

– Не взнуздал ещё, – огорошила его жена. – Я что хотела сказать, Благана, давай заставим мужей проход в заборе сделать, а после пусть калитку навесят. Это не дело, столько вокруг обходить, когда можно напрямик.

Благане задумка соседки понравилась.

– А что, супружники, не хотите ли топорами помахать? А то всё мечами да мечами.

– Мы и секирами могём, – молодецки выпятил грудь Богучар.

«Доершишься, муженёк, – прыснула Благана. – Научу ночью верности.

Разохотившись, и чтоб показать жёнам силушку богатырскую, два верзилы, без помощи детей, чем весьма удивили отроков, применив плотницкое мастерство, аккуратно прорубили забор и навесили сколоченную до этого калитку. Затем, разъерепенившись, принесли из сарая огромный столб, сами выкопали яму, и установили его.

Весь следующий день Доброслав с Клёном метали в столб ножи, топорики и копья.

Руки у ребят ломили, но настрой был боевой.

– Покажи воинское искусство, Богучар, – вроде бы даже надменно улыбнулся Медведь, протягивая старшему гридю два метательных топора.

И тут же они, брошенные с обеих рук, торчали в столбе в пядь6 друг от друга.

– Молодец, – похвалил соседа и друга, в свою очередь, метнув топор в столб, и тут же другой, всадив их в дерево на расстоянии пальца один от другого.

– Силён. Можешь ни только в лесу за белками с ножом гоняться, – в лёгкую съязвил, почесав затылок, Богучар, в надежде выкинуть какой-нибудь сногсшибательный фортель, дабы уесть вятича.

Тот, посмеиваясь, глядел на него.

– Покажи удаль молодецкую, сразись со мной на мечах, – не придумав ничего лучшего, предложил вятичу гридь.

– А давай посражаемся. Клён, принеси-ка мой меч кладенец, – ухмыльнулся вятич, с удовольствием оглядев вышедших на крыльцо женщин.

– Вы что задумали? – по бабской привычке обильно оплевать любое мужское начинание, сполошно замахали руками, развеселив мужей.

– Да ничего страшного, просто головы друг другу посрубаем, чтоб для вашего спокойствия, пиво нечем пить было, – заржали воины.

– Охолоньте, недотёпы, лучше ступайте пиво глохчите, пока есть чем.

– Сейчас поратимся маленько и поёдём. Вон как раз сынок и меч несёт.

– Баба, за прялку, – поднял над головой оружие Богучар.

Мечи, соприкасаясь под женские охи и ахи, высекали искры, издавая мелодичный звук.

Ребята, разинув рты любовались взрослыми.

Замерев и обнявшись, жёны со страхом глядели на поединок мужей, а те, размахивая мечами, сходились и расходились, нанося при этом удары, кружили, сторожа промах противника, затем удары, повороты, искры и звон, удар, защита – шаг вперёд; удар, защита – шаг назад, а под финал поединка Богучар кувыркнулся, наметив удар по ногам, Медведь подпрыгнул и ткнул меч в землю рядом с не успевшим подняться дружинником, тут же обняв поднявшегося гридя.

– Победила дружба, – подвёл итог боя Доброслав.

– Но всё-таки отец мог бы пригвоздить твоего дядьку к земле, – испортил настроение приятелю Клён.

– Дело везения и случая, но лучше им не сходиться в настоящем, а не игровом, поединке.

– Не бились, а плясали, – успокоено произнесла Дарина.

– Только пляска не радости, а смерти, – обняла мужа Благана. – Да пойдёмте петь песни и веселиться, – пригласила всех в дом.

Вечером Богучар обучал племянника мастерить стрелы.

– Не ленись, камнем полируй, точнее бить будет, – отправился почивать дядька.

– Точнее, точнее, а сам не клей дал, оперение клеить, а дерьмо собачье, – рассердившись, переломил почти готовую стрелу и направился спать его племянник.

Утром «отрокомучи» надумали обучать молодь бою на секирах.

– Секира с плеча рубит обычно в две руки, – вещал Богучар, размахивая секирой и показывая, как ловчее отрубить кусочек от человечьего организма.

– Я одной рукой управляюсь, а в другой щит держу, – похвалился Медведь.

– Миша, – ласково произнёс, но хищно улыбнулся Богучар, – неси свой щит. Лучше старый.

За щитом, конечно, отполированной стрелой с опереньем, понёсся Клён.

– Рукоять у секиры длинная, как видишь, и я обмотал её шершавой кожей, чтоб не скользила в руках. Лезвие широкое, в виде полумесяца, и заточено по выпуклой части, – показывал оружие Доброславу, а глядел на вятича гридь.

– У моей на обухе крюк, чтоб всадника с лошади стаскивать. Будем с хазарами биться, поглядишь, как ей управляюсь, – нравоучительным тоном, глядя на могучего гридя, проделал руками движение, будто стянул с лошади хазарина или печенега.

– Вот наставник, тоже мне, – обрадовался Богучар, увидев, что Клён несёт отцов щит. – Вещь неплохая, – оглядел обитый грубой кожей с выпуклым умбоном в центре и окаймлённый по краю железным ободом, щит. – А крюк твой – бабам юбки задирать, а не всадников сбрасывать. Сейчас, Миша, убедишься.

– Бахвал, – хохотнул вятич, подняв меч и взмахнув им, чтоб немного попугать зазнавшегося дружинника, но тут же охнул от болезненного удара обуха секиры по умбону, почувствовав, что рука занемела.

А секира, описав в воздухе полукруг, нижним полумесяцем прорубила щит за железной окантовкой, и от мощного рывка он слетел с руки Медведя. Тот успел лишь отмахнуться мечом и отпрыгнуть от мелькнувшего перед грудью лезвия.

– Как-то так, отрок, – по-доброму ухмыльнулся довольный Богучар. – Это тебе не хазар скидывать. Руку пивом залечим, – метнул секиру в столб.

– Ловок, – похвалил гридя вятич, тряся рукой. – Но на мечах я тебя одолел, – успокоил уязвлённую гордость.

– Повезло просто.

Ещё через день, на этот раз во дворе Медведя, взрослые подвесили на цепях, прикрученных к столбам, бревно, и, раскачивая его, обучали отроков сражаться конно.

Их неловкие мечи выщербили бревно, а тела покрывали синяки после падения с поддельного коня.

– Вы должны уметь, сидя верхом, рубить, наносить и отбивать удары, на полном скаку метать сулицу или стрелять из лука, не промахиваясь, – перечислял навыки вершника Богучар.

– Сигать через ямы и плетни, желательно, оставаясь при этом в седле, – дополнил его наставления Медведь, обернувшись на что-то тараторивших им женщин.

– Опять языки у баб зачесались, – с улыбкой глядел на статных молодок Богучар.

– Хватит детей умучивать, забыли, видимо, что завтра Радогощь, – возвестила, подбоченясь, Благана.

– Да ты же христианка.

– Ну и что? Я всех Богов почитаю. Думаю, они не обидятся на меня за это.

Сидевший на бревне с копьём в руке Доброслав, дабы показать усталость от занятий, брякнулся наземь и вытянулся, сложив руки на груди.

– Три дня тому был Велес-рябинник, исход бабьего лета. Мой личный праздник, – нарядно одетые, шли к недалёкому от Киева селищу, где когда-то жили родители Благаны, она с мужем и Медведь с медведицей, как пошутил Богучар, схлопотав от Дарины кулачком по спине.

– Велес по представлению славян – это медведь под деревом.

– Вот и сиди там, а мы Радогощь отмечать будем, – потряс вместительным мешком с пирогами и прочей снедью, Богучар.

– А чего это там у тебя булькает? – облизнулся вятич.

– Не у меня, а в мешке. Новолетие ныне наступает, грех не отметить. А булькает медовый напиток, сурья, на собранном хмеле настоянный. Отведаем вскоре.

– И день с ночью уравнялся, матушка говорила, – смахнула с глаз набежавшие слёзы Благана. – Вот и погост, где они с батюшкой гостят. Такой день. С утра плачем, а днём веселимся.

Помянув родителей, отправились на капище.

– Часто слова матери вспоминаю: «Осень навстречу зиме движется. День убегает не куриными, а лошадиными шагами.

– А я точно знаю, что в этот день леший в лесу смотр зверям перед зимой устраивает.

– Ага! Медведя на секирах драться учит, – усмехнулся в бороду Богучар.

– Расскажу вам поверье, старики наши считали это правдой, – улыбнулась Благана. – Бог Велес влюбился в богиню Диву, жену Перуна…

– Всё как у людей, – вставил реплику муж.

– Не перебивай. Подумав, Велес обратился в цветок, который, гуляя по лугу, сорвала Дива. Вдохнув аромат цветка, зачала от Велеса Ярилу. Возмужав, тот стал пахать и сеять, обучив этому людей.

– Лишь бы самому ничего не делать, – осудил Велеса, совратившего жену Перуна, Богучар. – В цветок обратился…

– Помолчи, ненаглядный, но безмудрый муж мой, – рассердилась Благана под смешки мужчин. – Нет в вас понятия красоты… Только бы головы друг другу расшибать.

На капище селяне стояли в несколько рядов полумесяцем, лицами к идолу Велеса, по соседству с которым, на низком широком помосте, был уложен на холсте огромный медовый пирог, а на нём и рядом, в навалку – малые пироги и разная выпечка, укрытая веточками рябины.

Волхв – молодой и красивый мужик из местных селян, одетый в серый холщовый балахон чуть ниже колен, серую рубаху и короткие смурые7 порты, был бос, лохмат, бородат и обладал оглушительным басом.

– Славьте бога Рода, подарившего урожай, и Даждьбога, который становится в этот день мудрым стариком Световитом. Уже не так высок в небе… – задрал нечесаную голову, услышав в высокой дали гортанный клик, то лебединая стая, удаляясь, прощалась с Русью, … – дед Световит, и лучи его не согревают землю, но мы поможем ему возжиганием костров, – переступив босыми ногами, протянул к сельчанам руки, – от огня бога Велеса, – указал на сверкающие угли обширного кострища по другую сторону идола и помоста с пирогами. – Но прежде возблагодарим Богов за новый урожай, – скрылся за огромным пирогом, басовито вопросив: – Зрите ли мя, детушки?

– Не-е-т! – весело возопил народ, и довольный ведун вышел к кострищу, забасив: – Да будет и в будущем году обильный урожай, – бесстрашно шагнул босыми ногами на угли, и стал плясать, закатив глаза и без конца повторяя: – Боги, будьте добры к нам. Владыка Велес, Бог-Покровитель, – гремел волхв, – Прославляем Тя, ибо Ты заступа и опора наша! Не остави нас без призора, – убыстряя ритм, топтал угли, выбивая искры, – огради от мора стада тучные наши, и наполни добром житницы наши. Да буди мы с тобою воедине, ныне и присно, и от Круга до Круга!

– Тако бысть, тако еси, – хором повторяли за ним селяне.

– Тако буди, – ступил на землю волхв, и поклонился Велесу, показав затем селянам ступни ног, на которых не было ожогов. – А теперь, детушки мои, набирайте угли в глиняные горшки, ступайте по домам и гасите старый огонь, возжигая принесённый. Не забудьте взять по ветке рябины, которая защитит дом ваш от тёмных сил. Прикрепите её над окошком, и пусть там будет всю зиму. Потом приходите сюда, разбирайте пироги, возжигайте костры, пойте, пейте и водите хороводы, веселя себя и Богов.

Княгиня Ольга не отмечала языческий праздник, проведя день в молитвах: «А ведь когда-то, живя у родителей в селище Выбуты, что на реке Великой в Псковской земле, любила этот праздник, – тоскливо вздохнула, вспомнив юность, маменьку с папенькой, и то, как впервые увидела будущего мужа своего, князя Игоря, который охотился в тех местах, и, переправляясь через реку на лодке, удивился, обратив внимание на юную красавицу – я красива тогда была, – снова вздохнула она, – что ловко гребла веслом: «Какая прекрасная перевозчица, – улыбнулась, вспомнив князя и его слова, – хочу поцеловать тебя, девица», – обхватил меня бесстыжими руками, – задохнулась от пережитого счастья, – а я чуть не огрела охальника веслом… Видимо, была первой, кто оказал ему сопротивление, хотя он часто снился потом по ночам. И когда пришло время искать невесту, вспомнил обо мне, не желая никакой другой жены. Надо монаха Тихона навестить, – перенеслась мыслями в повседневность, – поручить ему с внуками заниматься грамотой и о Законе Божием речь с несмышлёнышами вести, показывая красоту Христианства и смрад язычества. А ведь когда была язычницей, веселее жилось, – с изумлением подумала она. – Прости Господи мне все прегрешения», – направилась в покои книжника, монаха Тихона, коего совсем молодым послушником уговорила поехать с нею из Царьграда в Киев, обращать диких язычников в христианство.

Теперь он вёл службу в деревянной Ильинской церкви, что выстроила она на Подоле, беседовал о вере Христовой, и читал ей книги, переводя с греческого на русский. Помимо славянской грамоты – кириллицы, Тихон разумел греческую грамоту и ненужную на Руси латынь.

Монах и книжник, сидя на скамье у небольшого стола с тусклой свечой, книгой и какой-то склянкой, высунув от усердия кончик языка, чем напомнил младшего внука Владимира, сосредоточенно острил разложенные перед собой гусиные перья небольшим метательным ножом.

Увидев вошедшую княгиню, резво вскочил, чуть не перевернув лавку, и поклонился.

– Здрав будь, Тихон, – улыбнулась ему Ольга, усаживаясь напротив. – Стул, что ли бы, принёс, а то сидеть не на чем. Ну да я сама распоряжусь. Это что у тебя на столе, вино? – с улыбкой указала на стеклянную ёмкость с чернилами, кои, как она знала, монах готовит сам, перемешивая черничный сок с льняным маслом, и добавляя для цвета, сажу из печи.

– Нет, матушка княгиня, хотя и вино, иногда, пити не возбраняется.

– Что читаешь? Похождения Одиссея, поди, вместо богоугодных книг? – она любила подшутить над молодым монахом, хотя в душе уважала его за ум, и за то, что славянин из города Пскова, и звали его в то время – Тихомир. По его рассказам, отец был купцом и христианином. Как-то, взяв малого сына и жену, надумал переехать на жительство в Царьград, но был схвачен печенегами и продан со всей семьёй в рабство своим единоверцам, которые поступили с ним совсем не по-божески – жену перепродали какому-то хазарину из Итиля, а сына отправили служкой в монастырь. Занедужив от таких невзгод и мытарств, бывший купец отдал Богу душу, оставив сына сиротой.

– Нет, матушка, – покраснел монах. – Мысли учёных ромеев о язычестве.

– И что пишут учёные ромеи?

– С неизбывной душевной тоской вспоминают то время, когда эллины были язычниками и пасли на склонах зелёных холмов под сенью дерев кудрявеньких беленьких овечек, – с иронией произнёс книгочей. – Язычество в представлении греческих мудрецов, это «розовое вино и дебелые ляжки грудастых нимф среди цветов», – прости матушка, – вскочил, чуть не перевернув склянку с чернилами и склонил повинную голову, – бес за язык потянул.

– Прощён, – сумев справиться со смехом, постаралась строго произнести княгиня. – Ты прям смутил меня, старуху, дебелыми ляжками порочных нимф, – всё же не удержалась от усмешки, поручив монаху с завтрашнего дня обучать детей, в том числе и маленького Владимира: гиштории княжения предков, письму, счёту и чтению.

Расставшись с княгиней, не откладывая в долгий ящик, как было велено, мысленно стал готовиться обучать княжичей уму-разуму.

Начать решил с недалёкого времени княжения Игоря и его дядьки – Олега вещего.

Князя Олега Тихомир, он же в крещении Тихон, весьма уважал, и не за то, что, отбив пальцы, приколотил щит к вратам Царьграда, для напоминания, что по соседству есть русичи и воевать с ними – лишний почечуй8 наживать… Книжникам отродясь свойственны ирония, зубоскальство и не почитание власть предержащих. А уважал за то, что во время его княжения солунские братья Кирилл и Мефодий, хотя и, как все книголюбы-грамотеи, активно поклонялись языческому богу Бахусу, создали славянскую азбуку – глаголицу, заменив ею архаичные славянские буквицы, черты и резы: «В житии Кирилла говорится, – вспомнил Тихон, – что монах и письменник нашёл в Корсуни Евангелие и Псалтырь, написанные русскими письменами, и человека нашёл, говорящего той речью, и беседовал с ним, и понял смысл языка, соотнося отличия гласных и согласных букв со своим языком, научился русской речи и вскоре стал читать и объяснять русские книги. Известно, что новая азбука начала утверждаться на Руси с 898 года от рождества Христова или 6406 года от Сотворения Мира. Шёл 12-й год правления князя Олега, который княжил 33 года, заключив в 911 году известный договор с греками, именовавшими его «великим князем русским», а о том, что в годы его правления на Руси повсеместно стала укореняться письменность, нигде не полслова, будто это совершенно неважно».

После празднеств, Клён с Доброславом, пройдя ворота детинца с отсутствующим стражником, вошли в пустой двор, если не считать задумчиво бродившего здоровенного кобеля, размышляющего о чём-то своём, собачьем, и потому не обратившего на них внимания.

– Может волхв Богомил стража в пса превратил? – смешливо фыркнул Доброслав, но тут же погасил смех, увидев медленно бредущего от надворных построек к терему волхва.

– Чего побледнел, Клёник, я же пошутил, – не очень уверенно произнёс он, чуть взбодрившись, когда, леший знает, откуда, появился с огромной метлой дворовый холоп Тишка и принялся, чего-то недовольно бормоча, сметать в кучу накопившийся мусор.

А тут, зевая, стали подтягиваться отроки, зябко передёргивая плечами от утренней прохлады.

– Ничё-ё! Сейчас согреетесь, – обнадёжил их тоже зевающий сотник Велерад, велев встать супротив друг друга и помахать мечами.

Перед дневной трапезой во двор въехали полторы дюжины конных дружинников во главе с князем, тут же направившись к конюшне.

– Тьфу, Тишкина мать. Вот тока вот начисто подмёл, теперя опять кони репок своих накидали. Не могли где-нибудь на Подоле опростаться, пропасть их побери, – разозлился Тишка, яростно орудуя метлой.

– Кто хочет с князем сразиться? – высвободил из ножен меч Святослав.

И десяток отроков, среди которых были Клён, Доброслав и подошедший лопоухий Бажен, весело гогоча, ринулись в бой, с удивлением раскрывая рты, когда каким-то неизвестным им приёмом, Святослав по очереди выбивал из их рук мечи.

– Крепче оружие надо держать, молодь, – веселился князь, поглядывая на крыльцо, где, чего-то жуя, сидели на ступеньке Ярополк и Олег.

Младший сын, упоённо ковыряя в носу, с удовольствием таращился на бой отца с отроками.

– Владимир, палец сломаешь, – сделал ему замечание отец. – Бери деревянный меч и сразимся, – увлечённо стал биться с сыном деревянным мечом, стараясь поддаваться и не выбить деревяшку из его рук, а тем более, не попасть по пальцам: «Ишь, сердится, сопит и пыхтит, лицом раскрасневшись, как Доброслав, – с любовью наблюдал за отпрыском, и позволил тому поразить его в живот, чуть выше причинного места. – Так и сделает отца сивым мерином», – иноходцем ржанул Святослав. – Старшенькие, хватит брюкву грызть, идите биться, – позвал Ярополка с Олегом.

– Мы не брюкву грызём, а мёд сотовый, – выкрикнул с крыльца Ярополк, с неохотой отрывая зад от ступеньки.

Олег, не долго думая, оседлал палку и стал лихо скакать по двору, храбро размахивая деревянным мечом.

Отроки с серьёзным видом разглядывали кто облако, кто крашеного петуха на коньке крыши терема, кто чесавшего лапой за ухом у конюшни, пса, ибо грех смеяться над княжичем.

Святослав, нахмурив чело, недовольно оглядел появившегося на крыльце монаха в чёрном одеянии, независимо поклонившегося ему и дерзостно направившегося к старшему сыну.

– Ярополк, бабушка велела заняться с тобой и братьями науками, – громко произнёс монах, безбоязненно бросив взгляд в сторону князя.

– Да мы же давно занимаемся, – удивился княжич.

– Так теперь и братья будут учиться вместе с тобой. А ты, как старший, своим примером станешь воодушевлять их, вразумляя крепким словцом, ежели начнут отлынивать.

– И меньшой тоже учиться будет? – капризно, сквозь губы, процедил Ярополк. – Не хочу с робичечем за одним столом сидеть, – пробормотал, чтобы не услышал отец.

– Чего вы там шепчетесь? – откинул деревянный меч князь. – Чего матушка велела?

– Княжат грамоте, счёту и письму обучать, – безбоязненно ответил монах, глядя в глаза князя.

– Ох, и дерзновенен ты, паря, так и срубил бы тебе башку, коли б не маменька. А ты что, и по царьградски калякать можешь? – поинтересовался он у монаха.

– Свободно. Я жил у ромеев.

– Ну, так пусть наравне с тобой и волхв Богомил детей уму-разуму обучает, а то после твоих уроков княжата, как их бабушка, христианство удумают принять, – резко повернувшись, направился в конюшню, от нервов выдернув до половины и опять вогнав меч в ножны.

– Чего ты, Тихомир, вновь на Русь от ромеев прибыл, имя славянское на греческое переменив? – поинтересовался у монаха Богомил.

– Княгиня Ольга призвала меня нести правду христовой веры язычникам.

– Мы не язычники, мы ведающие. Православной веры. Живём в мире Яви, и почитаем мир Прави. «Правь» – мир светлых Богов и Божественный Закон. «Навь» – обитель тёмных Богов. А «Явь» – наш явный, земной мир людей. Человеческая душа приходит из мира Прави, и должна вернуться туда более чистой, чем была. Но это трудно осуществить. Наши славянские Боги – прародители Великого Славянского Рода, а мы, русичи, внуки Даждьбога. Бог Род – высший Бог. Он Един и Множественен одновременно. К Нему мы обращаемся, когда необходима духовная поддержка Светлых Богов и Предков. У вас, христиан, вера только в Бога, а у нас наравне с верой в Богов – вера в Предков. У нас два Пути: «Путь Богов» и «Путь Предков». У христиан есть почитание Бога, но нет почитания Предков.

Монах оглянулся на шедших за ними отроков и улыбнулся им:

– Не слушайте нас. Мы просто рассуждаем. Проходите в мою горницу, – растворил дверь. – Матушка-княгиня уже распорядилась стулья принести, – поразился памяти и энергии княгини Ольги. – Ну что ж, начнём, – подождал, когда двое старших княжичей рассядутся в деревянных креслах, и усадил младшего на лавке рядом с собой, а волхв Богомил расположился напротив них, с другой стороны стола. – Начнём от сотворения…

– От сотворения Словенской Руси, – перебил монаха волхв. – В давние времена праотцы и вожди славянского народа, покинув Скифию, отправились искать лучшие места. После долгих скитаний, которые длились сорок лет, достигли необъятного озера, названного в честь сестры вождя Ильмеры – Ильмень-озеро, а вытекающую из него реку нарекли в знак почтения выведшего к этим местам волхва – Волхов. Правил тогда князь Словен, основавший в тех местах город Словенск. Со временем город стал именоваться Словенск Великий. Волхвы эти события передавали изустно, и записывали на дощечках. После двукратного запустения на месте первого стольного града Словено-русского государства построили Новый град. Так его и назвали, ибо «срублен» был на месте старого, по имени коего Новгородцы до сих пор называют себя словенами. Досталась Новограду от его предшественника и приставка – Великий. Так что прежде была Словенская Русь, затем Русь Новгородская, или Северная, а сейчас – Русская земля.

– Самый великий город – это Киев, – вставил Ярополк, гордо выпятив тощую мальчишескую грудь.

– Нет, Новгород-великий, – не уступил ему Владимир.

– Робичич! – яростно глянул на младшего брата старший.

Средний думал о чём-то своём и в их свару не вмешивался.

– Цыть, княжата, – рявкнул волхв. – А то превращу в лягушат, – напугал детвору. – Не сметь ссориться – к добру, в дальнейшем, это не приведёт. Со вниманием вникайте в моё повествование о пращурах наших и о минувшем времени. На побережье Варяжского моря, как называем его мы, славяне… Дай-ка лист пергамента, – взял гусиное перо и макнул в склянку с чернилами. – Начертаю, где племена вагров-варангов жили. Бледные чернила, сажи больше добавляй, не скупердяйничай, – осудил монаха волхв. – Но пером наносить легче, чем резами на буковые дощечки. Где река Одр9– вот она, – указал на пергаменте, – впадает вот сюда, – дочертил извилистую линию, – в Варяжское море, – сунул рукотворную карту под нос старшим княжичам, – вот тут живёт и пока здравствует племенной союз бодричей. На закате от них жило-поживало небольшое славянское племя вагров или варангов, входивших в племенной союз бодричей, а ещё далее на закате, и в полуденной10 стороне, проживали народы германские, и пускали обильные слюни на земли южного брега моря Варяжского. Сговорившись с дикими данами, стали воевать с мирным княжеством Вагрией, согнав многих жителей с родной земли. Следующее поколение вагров из мирных земледельцев и рыбаков превратилось в воинов и морских разбойников, сызмальства обучая детей воинскому и морскому делу. Обжив остров Руген или Руян, как другие его называли, основали там своё княжество, а стольный град назвали Рарог, что на старославянском означало «Сокол». Со временем варанги научились строить быстроходные корабли, и рыскали по морю в поисках добычи, грабя купцов и прибрежные поселения норегов11, свеев12 и других диких скандинавов, особенно доставалось данам13. Со временем потомки варангов вновь вернулись на старое место, выдавив оттуда данов и германцев. Чтоб обезопасить себя и свои земли, норманны предложили ваграм-варягам заключить союз, а дабы закрепить договор, выдавали за них дочерей своих. На сестре датского конунга был женат один из сыновей князя вагров. В качестве приданного получил несколько островов. А чтоб дать понять, что вагров уважают и считают своими, начали прозывать славян на скандинавский манер. Море с тех пор называют Варяжским. Варяги стали военной кастой, наёмными воинами. Свеи подпали под влияние вагров с острова Руген, с удовольствием вступали в братство варягов, клянясь на верность Перуном и Одином. Вместе уже ходили в Англию и Фракию, наводя там ужас на местное население и привозя домой несметные богатства. Слава о них гремела по всем землям и к варягам шли не только свеи, но и многие славянские отроки, чтоб вздохнуть варяжскую свободу, и биться с врагами, превращаясь, ежели повезёт, из бедняка в богатого мужа. Приглашали варягов на службу многие европейские короли, рассудив: коли служат нам, то их собратья нападать не станут.

– В этом ты прав, волхв Богомил. Читал в одном фолианте, что легендарный английский король Артур был из вагров-руссов, и во втором веке от рождества Христова вместе со своей дружиной, входившей в состав войска римского императора Марка Аврелия, переправился на Британские острова, и с восьмитысячным отрядом из высоких белокурых воинов, побил бриттов и остался править ими, подняв над башнями замков славянские знамёна с нашими символами и вооружив местных воинов, перешедших к нему на службу, червлёными овальными щитами и прямыми, длиннее римских, мечами. Ну что ж, на сегодня хватит гиштории и займёмся письмом и счётом, – глянул на волхва монах.

Тот одобрительно покивал:

– Завтра о Рюрике побеседуем, – поднялся с лавки Богомил. – Письмом и счётом без меня занимайтесь.

– Кроме Ярополка никто из княжат ума-разума набираться не желает, – на следующее утро жаловался Богомилу монах, благожелательно разглядывая сидящего на ступеньке крыльца и уплетающего деревянной ложкой из чаши мёд, старшего из княжичей. – Брат его с луком и тупыми стрелами на кур охотится, а самый младший сражающимся отрокам завидует, с упоением в носу ковыряя.

– Ща я их призову науками заниматься… Княжичи, ежели квакать на болоте не хотите, мигом в горницу ум вострить, – безо всякого уважения к знатному роду, рыкнул на молодь Богомил, и те вприпрыжку помчались в терем, развеселив наблюдающего за отроками князя.

– Доброслав, бери щит, а Бажен с Клёном для начала тупыми стрелами по нему стреляйте. Тишка-а! Да не ты, монах, и не ты, псина, а холоп дворовый. Князем будешь. Брось метлу-то, чего вцепился, – наповал сразил, без меча и стрелы, холопа таким повышением.

– И город мне в управление дашь? – облизнулся тот, плотоядно глядя на терем.

– Попозже как-нибудь, – чуть не пал от смеха князь. – Ежели живым останешься, ибо после тупых, боевые стрелы в тебя метать станут, а щитоносец только учится князя прикрывать.

– Княже! – бухнулся на колени холоп. – Может, я лучше двор мести буду…

Святослав захлебнулся от хохота, тут же осудив себя: «Что это я развеселился, как перепивший пива отрок безусый, – нахмурив лоб, принял серьёзный вид. – Такова княжеская доля – и улыбнуться лишний раз нельзя, а то баяны-гусляры вездесущие такого насочиняют, мёда на пиру вдосталь отведав, что киевляне за пентюха считать станут и другого князя захотят».

А в горнице Тихомира присутствующим было не до смеха – княжата грызли уже не мёд, а гранит науки.

– Новгородцы, да простит меня Господь, как и положено словенам – бузотёры, и больше любят волюшку и раздор, чем порядок и сильную власть, потому и князей выбирают лишь когда жареный петух в одно место клюнет…

– В ручку? – поинтересовался Владимир.

– Да, именно туда, княжата, – улыбнулись наставники.

– В восемьсот пятьдесят девятом году от рождества Христова новгородцы прогнали варягов, перестав их содержать, и тут же начались междоусобицы, распри и нестроение. Дело дошло до того, что полгорода спалили, буйствуя, и с упоением дубинками друг друга колошматя.

– Монах, ты повежливее о новгородцах. Я – новгородский волхв, и все эти события по рассказам своих предшественников назубок знаю. И запомни, монах – Русь началась с Ладоги и Новгорода. Затем присоединили Смоленск и Полоцк, захватили Киев. Русью, куда вошло княжество Куявское, правит русская династия Рюриковичей. А прогнали новгородцы местных варягов, что расселились по берегам мутной речушки Варяжки, и слава про них ходила нехорошая, за глаза люди называли их разбойниками. К этим варягам присоединились вятские, древлянские и других племён молодые парни, что пахать-сеять не хотели, а только любили дань собирать. Княжичи, вы пока не особо в наши споры вникайте, а ты, Владимир, перестань в носу ковырять – взрослый уже, – осудил княжича волхв. – Раздрай у новгородцев три года длился, местные племена: кривичи, чудь, словене, начали биться друг с другом, и, в конце концов, когда ещё часть города сожгли, собрали вече в восемьсот шестьдесят втором году и, как водится, стали спорить до мордобития, но вовремя вспомнили, что старый посадник их, Гостомысл, два года назад, перед смертью придя на вече, сказал: «Надо нам князя призвать, чтобы порядок в Новом граде учинил. Есть у дальних варягов-русичей князь по имени Рюрик, нашего славянского корня и языка, надо его призвать, ибо стар я стал и не в силах вас от раздоров сдерживать. Один убыток от этой свары». – Любили новгородцы Гостомысла, – сурово глянул на Ярополка волхв. – В древнем роду его было девять колен. Слышал я о князе Бравлине Новгородском. Был он дедом князя Буревоя, а тот – отцом Гостомысла. У Гостомысла три сына пали в битвах за Новгород, а дочерей он отдал замуж на сторону. И средняя его дочь Умила родила сына от князя вагров-рарогов, что правил на острове Руген, и назвали мальчика Рюрик или Рорук – сокол, значит. И приходится он внуком Гостомыслу. Ругов часто в то время называли руссами. Вече выбрало послов, и отправили их за море, на далёкий остров, князя призвать. Ещё тем пришёлся по душе новгородцам, что не представлял ни одно из союзных племён, то есть не стал бы княжить для выгоды определённого племени. Прибыв, сначала княжил в Ладоге, ибо от Новгорода после веча одни головёшки остались, и Новый город «срубили» чуть дальше по берегу Волхва. И братьев у Рюрика не было, как один монах сочинил, – глянул на Тихомира. – «Трувор» – это верная дружина, а «синеус» – свой род, означает. Приняв княжение, а это уже внимательно слушайте, – обратился к молоди волхв, – первым делом позаботился прикрыть границы. Один из отрядов направил к кривичам в Изборск, приказав взять под наблюдение водный путь через Чудское озеро и реку Великую. Другой отряд расположил в Белоозере. Взял под защиту племя Весь, не побоявшись сцепиться с хазарским каганатом, которому те платили дань, и на который теперь нацелился ваш отец, а его внук, князь Святослав.

Из Белоозера варяги и новгородцы двинулись на Верхнюю Волгу и взяли на меч Ростов. Большое племя Меря, населяющее междуречье Верхней Волги и Оки, сбросило иго хазар и перешло под руку Рюрика.

– Но хазары умеют воевать ещё и златом, – вставил монах.

– Согласен. Как и твои ромеи.

– С чего это они – мои?

– Как с чего? Веру их принял и в церкви, когда службу ведёшь, прельщаешь народ речами сладкими, призывая христиан уговаривать родственников и соседей отеческую веру на ромейскую променять.

– Не отрицаю. Вы – язычники, а значит, у вас нет души, – бесстрашно вступил в спор о вере Тихомир, поднаторевший в церковных диспутах ещё в Царьграде. – Из дерева вы пивной жбан делаете и идола Бога строгаете… Вот и получается, что молитесь пивным жбанам…

– Ясен пень, насобачился у ромеев в церковных препирательствах…Или, как вы их там называете? Диспутах. Говорил мне об этом волхв Трислав, что второй век живёт в мире Яви и всё на свете знает. Наши Боги сильнее. Сварог и Род одаряют людей душой, а Перун не позволил бы распять себя. Нечестивы речи твои, монах, – в гневе поднялся с лавки необученный в Царьграде вести диспуты волхв и, перегнувшись через стол, со словами: «Ух, лиходей», к вящей радости княжат, со всей языческой дури, по мысли Тихомира, заехал прекословщику, оппоненту, ежели по-ромейски, в глаз.

Занятия на этом, ко второй радости учеников, прекратились.

Через пару дней волхв попал на глаза княгине Ольге.

– Ах ты, пёс бесхвостый, – попеняла ему княгиня.

«Тоже ромейским политесам особо не обучена», – мысленно хмыкнул кудесник.

– … Ты почто Тихомиру глаз подбил? Мало того, своей шкурой весь терем псиной провонял…

– Это волчья, – сумел вставить в гневную речь «оппонентки» Богомил.

– … так ещё руки распускаешь, пёс зловонный, – негодовала княгиня, не обратив внимания на поправку ведуна. – Как Тихомир с подбитым глазом службу церковную вести станет, о кротости рассказывая и любви к ближнему, паству призывая? Что о нём верующие подумают?

– Могут подумать, что забулдыга, и в кабаке с язычником подрался, – вновь вклинился в речь княгини чем-то довольный волхв, сделав при этом кающийся вид. – Дело в том, что холопу Тишке тоже тупой стрелой отрок Бажен глаз подбил, и ничего…

– Что ничего? – заинтересовалась княгиня.

– Князь Святослав не ругает юного воя, вояку, то есть. А у вас, христиан, матушка княгиня, присказка есть: «Бог терпел, и нам велел». Вот пусть и потерпит Тихомир. Тишка-то терпит и не ропщет, хотя и не христианин, и, в результате, прытче опытного дружинника от стрел увёртываться навострился, на щитоносца, боле, не надеясь.

– То-то, гляжу, весь двор лошадями зас… загажен. Пройти нельзя. Совсем с вами, язычниками, культурно выражаться разучишься. Лучше бы своим делом занимался, а не от стрел уворачивался. А тебя, коли ещё раз станешь кулаками махать, велю в колодки забить, не погляжу, что жрец бога Перуна. Будешь в них княжичей гиштории обучать и наставлять на ум праведный, в чём очень сомневаюсь.

– Ты зла на меня не держи, Тихомир, – повинился при встрече с монахом Богомил.

– Я и не держу. Чего с дикого язычника требовать? – на всякий случай отступил подальше от бешеного волхва.

– А вот ежели я другой глаз тебе подобью? – добродушно пророкотал Богомил. – Дюже станешь на филина обличьем смахивать, – весело заухав, почесал на груди волчью шкуру ведун.

– Не пыли, – раскрыл дверь в свою горницу Тихомир, где уже ожидали их княжичи.

Обняв за плечи, Богомил устроился рядом с Владимиром, а монах сел на лавку с другой стороны стола.

– О Новгороде я начну, – убрал руку с плеча Владимира Богомил. – Хазарский каган – исчадие рода человеческого, понимал тогда и понимает сейчас, что войны ведутся не только мечом, но и серебром-златом. В Новом городе ещё до призвания Рюрика проживало множество купцов хазарских, да и сейчас их, как собак нерезаных… Спасибо, волхва Семаргла рядом нет, – покрутил по сторонам головой. – Что в Новом городе, что здесь, в Киеве. Все они соглядатаи правителя Хазарии. И стали богачеством подкупать мужей новгородских, чтоб те подбивали людинов против ненавистного им и иудейской Хазарии князя. Зачем кагану сильная Северная Русь, которая начала покушаться на его владения? По преданиям и записям волхвов, созвав Совет, Рюрик обвёл взглядом первых мужей города, и, ударив в сердцах кулаком о ладонь, молвил: «Как пришёл я княжить, лодьи новгородские свободно по рекам Мете и Шелони ходят, товары безбоязненно возят и прибыль казне новгородской и купцам приносят, а некоторые из вас, главных мужей Новгорода, народ баламутят, супротив меня подбивая. Грамоту разумея, чертят на буковых дощечках всякую напраслину и злой оговор, что много на дружину беру, и пора, дескать, от князя избавляться. Называют меня и верных бояр «тёмными людьми». Я такой же русич, как вы, словене. На острове Рюген, где рос, племя Русью зовётся. А по земле новгородской река Русь протекает. Давно так пращуры назвали её. Значит руссы – потомки Даждьбога, с давних времён жили здесь, и, уйдя в Сваргу Синюю, завещали славу отцов нам нести, а не грызть друг друга, за власть сражаясь. А ещё волхвы резами записали, что поднялся тогда дальний родственник князя и говорит: – Рюрик, надумал я с людьми своими и частью дружины поискать счастья в других землях, ежели здесь не нашлось для меня града, чтоб там правил. – Осколъ,14брат, ты как скала для меня, нам которую я опираюсь. Мы завоюем ещё города и веси, где ты станешь моей правой рукой и воеводою. – Рюрик, я сам возьму на меч города и веси, став там не правой твоей рукой, а полновластным правителем. И не перечь мне, князь. Ты же знаешь, что меня нельзя злить, потому как я берсерк. И воины прозвали – Бир, что значит медведь, – поднялся и покинул Совет, и пошли на лодьях он и его люди искать счастья по Днепру, мимо Смоленска, града кривичей и Любеча, города северян, дойдя до красивого града на крутом берегу Днепра, узнав, что град сей Куйаба, по-хазарски, зовётся и платит им дань. Полюбилась цветущая местность и град Осколу, и стал он княжить здесь, избавив город от дани хазарам. Горожане прозвали князя – Оскольд, по прозвищу Дир.

– А через год, – откашлявшись, и видя, что жрец устал, продолжил повествование Тихомир, – хазарские иудеи добились своей цели, и в восемьсот шестьдесят четвёртом году, когда Рюрик с дружиной находился в верховьях Волги, вспыхнул бунт, который возглавил посадник Вадим, получивший за это от своих сторонников и хазарских купцов прозвище «Храбрый». Но кривичи и многие словене не поддержали бунтовщиков, лишь богатая верхушка со своими людьми пошла против Рюрика.

– Буковые дощечки, что дошли до нашего времени, сообщили «Того же лета 6372 года Рюрик уби Вадима Храброго и иных многи изби новгородцев, советников его, – соучастников, значит, на память продолжил Богомил: –… Уцелевшие заговорщики бежали». – А бежали сюда, в Киев, к Аскольду, после того, как кривичи в Смоленске прогнали их. В буковых дощечках волхвы нацарапали: «Того же лета избежаща от Рюрика из Новгорода в Киев много новгородских мужей». – То есть – знать, не простонародье. Не людины. И хазары из Новгорода бежали вместе с бунтовщиками. Теперь, морды иудейские, здесь прижились, и по привычке воду мутят, уже супротив Святослава люд подбивая. Для того, чтоб бунт предотвратить, я в Киеве и нахожусь, – поднялся с лавки волхв. – Хватит, пожалуй, ныне гиштории.

Целую седмицу учителя-наставники занятия не проводили – другие дела нашлись, но в дождливый октябрьский день вновь собрались в горнице Тихомира.

Позанимавшись с княжатами счётом и письмом, перешли к началу княжения предка их, Рюрика и отбившегося от рода-племени своего, Оскола.

– Вот и стал он осколком, а не скалой, – сурово глядел на учеников волхв. – С приходом в Куявию хазарских иудеев, злато-серебро рекой потекло в княжество полянское, и стали купцы-лазутчики лезть с беседами прельстительными к горожанам, боярам киевским и самому князю Аскольду, возмущая умы их супротив Рюрика, и, как написано на дощечках: «В 6374году от сотворения мира, Аскольд с ополчением и Трувором, дружиной своей, вторгся в пределы Северной Руси, захватив град кривичей, Смоленск».

– А в летописи сказано: «В году 866 от рождества Христова», – ввернул свои словеса Тихомир, и, видя, что волхв молчит, продолжил: – Но полянскому ополчению война быстро приелась – ненароком могут убить, и сало закончилось…

– К тому же – отхватили от новгородцев по загривку, – в свою очередь внёс лепту в рассказ монаха волхв.

– Сбил меня с мысли, – рассердился Тихомир. – Ага! Так вот. Развить успех Аскольд не сумел…

– Но зловредные жиды хазарские цели достигли, – вновь нагло влез в повествование монаха со своим пояснением Богомил. – Ну, продолжай, святоша, – сжалился он над рассказчиком.

– Ещё раз перебьёшь, сам будешь события излагать, а я уйду, – пригрозил монах.

– Испугал бабу пи… – заткнул себе рот ладонью, весьма заинтересовав детей, даже самого младшего, предметом испуга.

– Так, всё! На сегодня обучение прекращаем, – разнервничался Тихомир.

Повинно склонив лохматую голову, волхв на этот раз не стал перечить монаху.

Следующим утром, после трапезы, продолжили учение.

Управление процессом образования княжичей полностью взял в свои руки Тихон.

– Помните, о чём мы вчера говорили? – вопросил он у княжат.

– Об испуганных бабах, – блеснул памятью младший из братьев.

Ведун жизнерадостно гыгыкнул, а монах покраснел и уставился на него, как святой Пётр на стремящегося попасть в рай нечистого.

– Нет, дети, остановились мы на том, что цели иудейской Хазарии были достигнуты. Не сумев свергнуть Рюрика, они стравили Новгород и Киев. Но Рюрик не стал продолжать войну с Аскольдом, заключив с ним мир, и занялся внутренним обустройством Северной Руси, для которой наступило тихое спокойное время. Варяжские дружины, разбавленные норегами15, данами16, свеями17 и прочими нурманами18 не нападали на Русь, воюя англов, франков, разоряя германские города по Эльбе, Рейну, Мозелю. Брали на меч: Нант, Бордо, Севилью, Лиссабон… А на Руси, помимо воинского дела, некоторые варяги заделалась лихими купцами и удачливо торговали, проторив путь «из варяг в греки». Казна обогащалась. Князь ставил города, крепости, содержал дружину, а знатные люди, горожане-ремесленники и селяне-пахари, сбывали варяжским купцам: зерно, мёд, пиво, которое все очень любили; мясо, рыбу и ремесленные изделия, покупая у них восточные и ромейские товары. С острова бриттов привозили в Новоград различное оружие, олово, продавая или меняя на янтарь и жемчуг, что добывали на побережье Белого моря и реках…

– Крепкие мечи научились и бодричи ковать, называя их «болотными», – потянувшись и хрустнув суставами, надумал внести свою лепту в образование княжичей волхв.

«Про мечи – это лучше, чем про другие предметы», – с облегчением подумал Тихомир, внимательно слушая славянского жреца.

–… Тайна ковалей заключалась в том, что выкованный меч долго держали в болотной ряске. Ржавчина уничтожала слабые места, после чего ковали доводили его до ума, как мы княжичей, – хмыкнул волхв.

«Ну вот, опять ведуна понесло», – недовольно воззрился на Богомила монах, но тот, не обратив внимания на гневный взгляд, продолжил:

– Дорабатывали оружие до необычайной прочности. Сейчас такие мечи называют «булатными».

– А я видел, как жемчуг в реке добывают, – заинтересованно произнёс Ярополк.

– Как? – воззрился на него Олег.

– Плывут на плоту с дырой посредине, и через неё дно просматривают, а узрев скопление раковин, тащат их на свет божий специальными захватами из дерева, наподобие щипцов, коими ковали раскалённый меч удерживают.

«Смышлёный отрок. Умница будет, ежели не избалуют и не зазнается», – подумал о княжиче Тихомир.

–… На мелководье жемчужину нащупывают ногам. Даже дети селян этим занимаются: «В самый раз для робичича промысел», – хихикнул старший брат, насмешливо покосившись на самого младшего. – Мне преподнёс «скатную» жемчужину селянин, но я её выбросил.

– Что значит – скатная? Катается по земле, что ли? – хотел обидеться на смех, но передумал княжич Владимир, задав старшему брату вопрос, и тот, к его удивлению, и удивлению Тихона, ответил, хотя и с пренебрежительными интонациями:

– Значит – крупная и ровная. Если положить на блюдо, кататься по нему станет.

– А чего выбросил-то, пентюх? Лучше бы мне отдал, – осудил Ярополка Олег.

– Выбросил, потому что её «замаривали» – на какое-то время в рот засовывали, а потом ещё держали на груди в мокрой тряпице, считая, что так жемчужина укрепляется. Мне как сказали, что её замаривали, я и выбросил. А вот тебе «лещ» за обзывательство, – поднявшись с деревянного стула, выдал брату знатный подзатыльник.

Тихомир кинулся разнимать княжат, а Богомил рассудил, что от «леща» голова укрепится, как жемчужина, и от подзатыльника с плеч не скатится.

Отучившись, Ярополк обычно шёл в трапезную, Олег, вооружившись луком и тупыми стрелами, воинственно скакал на палочке биться с курами, а Владимир, ковыряя в носу, любил разглядывать бои отроков, которые сначала, с перенятыми у скоморохов ядрёными прибаутками, сражались по всем правилам воинского искусства, а потом, разозлившись за отбитый палец или удар, слава Перуну, деревянным мечом по голове, злились, плевали в противника к огромному удовольствию Владимира, затем начинали не на шутку мутузить один другого по всем частям молодой тушки до тех пор, пока сотник Велерад, дав некоторое время княжичу насладиться боевой кутерьмой, зычным голосом, тоже используя слова из лексикона пьяных скоморохов, разводил бойцов по разные стороны двора зализывать ушибы и раны.

Дворовой холоп и трое друзей в этих славных поединках участия не принимали, им, сотником Велерадом была поставлена другая задача: Клёну и Бажену метать охотничьи стрелы из лёгких луков, а Доброславу принимать их на щит, чтоб Тишка, блестяще исполняющий роль князя, не был похож на пляшущего ежа.

Холоп, неожиданно для себя и Велерада, развил такую ловкость, прыгая и уворачиваясь от пропущенных щитоносцем стрел, что даже заслужил похвалу князя Святослава, наблюдающего иногда за отроками.

У пса Тишки тоже проявились недюжинные способности – насобачился приносить лучникам стрелы за кус хлеба или вкусную косточку.

Словом, каждый наловчился заниматься своим делом.

Волхв Богомил по утрам, тоже добавляя в речь солёные словечки скоморохов и кабацких выпивох, грозил княжичам превратить их в птиц либо зверей, постепенно перебрав всё наличие животного мира киевского княжества, ежели они сию минуту не пойдут к Тихону – монах который, заниматься науками.

Шли как миленькие – кому охота стать филином или сусликом.

Посчитав до ста, поприбавляв к трём гусям четыре утки и позубрив буквицы кириллицы, слушали о жизни и деяниях своих дедов-прадедов, и борзости их злокозненных врагов.

– Аскольд, правитель киевский, после перемирия с Рюриком, неожиданно воспылал жаждой боевых действий, и в том же восемьсот шестьдесят шестом году, наслушавшись ушлых иудейских купцов о дивных богачествах Царьграда, собрав удальцов из многих племён, совершил первый поход Руси на стольный град ромеев, застав их врасплох. Император тогдашний, Михаил, воевал в Азии, у восточных пределов империи. В ужасе, заперев ворота и выставив стражу, народ ромейский ринулся в церкви молить Бога о спасении, – победно глянул на волхва, – и тут поднялась буря, разметавшая лодьи руссов.

– Ты этому рад, несчастный монах? – грозно поднялся со своего места Богомил.

Помня предыдущие неприятности с оком, Тихомир пролепетал:

– Я просто пересказываю, что читал в фолиантах о том событии. Патриарх Фотий вышел к растерявшимся руссам и держал перед ними проповедь, после которой Аскольд и некоторые его воины приняли крещение. И был наречён Аскольд в крещении – Николаем.

– А я в это не верю. Врут твои книги, монах.

– Фома неверующий.

– Кто-о?

–Остынь, Богомил, – выставил перед собой руки Тихон. – Наша матушка-княгиня тоже приняла крещение и была наречена Еленой. Правда, в ромейских источниках её называли Эльгой, королевой ругов. Не будем ругаться и продолжим. В восемьсот семьдесят третьем году по рождеству Христову, – вещал священнослужитель, единственный, кто не использовал скоморошьи словеса, – князь Рюрик вместе с дружиной посетил дальние страны. Пока гостил в Европах, варяги не нападали на них.

– Ну да. Кругом царила тишь-гладь, да божья благодать, – хмыкнул волхв. – Всё-всё, продолжай, – миролюбиво потряс перед грудью ладонями, выставив их в сторону Тихона.

– Там встречался с императором Людовиком Немецким, королём франков Карлом Лысым…

– Как сотник Велерад…

– То не я, то Владимир сказал, – на всякий случай отмёл подозрения монаха в попустительстве наукам. Богомил, с трудом сдержав так и рвущийся наружу смех: «Не следовало вчера брагу жбанами пить, а то весёлый с утра, будто скоморох».

–… И ещё встретился с королём Лотарингии Карлом Смелым. Людовик Немецкий враждовал с ромейской империей…

– То есть жили как кошка с собакой, – позавидовав Владимиру, вставил своё слово в речь наставника и захихикал княжич Олег, но тут же замолчал, с трепетом подумав, как бы похмельный ведун для развлечения и снятия головной боли, не превратил его в какую-нибудь хвостатую живность.

Но волхв благосклонно взирал на княжича, чем успокоил его детскую душу.

Вздохнув, Тихомир продолжил:

– Князь Рюрик, будучи умным, целеустремлённым и дальновидным политиком, исподволь готовился к борьбе за Куявию, которую вдруг стали поддерживать ромеи и Хазария.

– Купили Аскольда за злато. Видно, точно окрестили Скалу, и стала она холмиком, – поднялся с лавки Богомил. – И вскоре этот холмик стал могильным. На обратном пути Рюрик посетил единственный город свеев Бирке, где проживала большая община славян, создавших семьи с местными жителями и правившие ими. Так уж повелось в те времена, простой варяг вагр или ободрит, взяв на меч фьорд, а в жёны дочь ярла, сам становился ярлом. Рюрик полюбил и взял в жёны дочь ярла-вагра по имени Ефанда, подружившись с её братом Олегом. В восемьсот семьдесят четвёртом году у Рюрика родился сын Игорь, а в восемьсот семьдесят девятом году, простудившись в походе, Рюрик умирает, передав власть пятилетнему сыну и определив к нему наставником и опекуном его дядьку – ярла Олега. В восемьсот восемьдесят втором году тот взял под свою руку главный город кривичей Смоленск, и следом, с варягами, словенами, кривичами, далее по Днепру, спустился к Киеву. Применив свойственную не варягам, а ромеям хитрость и спрятав в лодьях гридей, направил к Аскольду доверенного переговорщика со словами, что плывущий в Царьград купец-варяг имеет тайное послание от Олега и княжича Игоря, и просит переговорить с глазу на глаз в лодье, не желая, чтоб его видели любопытные киевляне, среди коих могут быть хазарские соглядатаи.

Когда в сопровождении только юного своего наперсника Ольма тот взошёл на лодью, Олег, со словами: «Ты не князь, а вот он – князь, – указал на Игоря, – и посмел воевать с Рюриком, – приказал дружинникам убить Аскольда, Ольма же велел оставить в живых.

Друг и сподвижник киевского правителя, по христианскому обычаю, предал земле тело своего покровителя на горе, возле Киева, поставив со временем на могиле церковь святого Николы.

Олег, совершив династический переворот, в чём опять взял пример с ромеев, стал княжить в Киеве, объединив Северную и Южную Русь в одно княжество-государство: «Над Ильмень-озером небо всегда хмурое, а здесь, в Киеве, солнечное и ясное. Новгород на окраине княжества стоит, а Киев – в центре. Тут и быть стольному граду земли русской», – решил Олег. Следом подчинил племена древлян, северян и радимичей. В девятьсот седьмом году Олег выступил в поход на Царьград, что стало традицией, и, обладая нечеловеческой хитростью, подойдя по морю к городу, велел дружинникам приделать к лодьям колёса и при попутном ветре с поднятыми парусами корабли посуху подошли к городу. Поражённый столь изощрённым коварством, которое даже им, ромеям, не снилось, император предложил архонту ругов мир, и заключил договор, согласно которому выплатит дань на русские города, и по двенадцать гривен за каждую уключину.

– Удачливый и хитрый полководец, – принял эстафету наставничества и вразумления неразумных чад, монах. – Осенью девятьсот двенадцатого года, согласно легенде, Олег умирает от укуса змеи, но на самом деле, на пиру, ему поднёс чашу с ядом ставший богатым купцом Ольм, отомстив за убийство покровителя и благодетеля Аскольда. Словом – сплошные ромейские интриги. Первым киевским князем династии Рюриковичей считается не Олег или Аскольд, а Игорь, сын Рюрика, муж княгини Ольги и ваш дед. Он традиционно пошёл походом на Царьград в девятьсот сорок первом году. Поход оказался неудачен – в морском бою ромеи сожгли корабли русичей так называемым греческим огнём. Погибло множество воев. В девятьсот сорок четвёртом, собрав рать, вновь двинулся на Царьград. Узнав об этом, император ромеев выслал навстречу послов с дарами. Приняв дары, Игорь повернул назад. Осенью следующего года он поручил воеводе Свенельду, варягу из ободритов, идти на полюдье, это, княжичи – сбор дани означает. Вырастите, сами станете ходить. Варяги Свенельда обрадовались, а гриди Игоря возмутились. Выслушав дружинников, князь, вместе со Свенельдом пошёл на землю древлян собирать дань. На обратном пути в Киев они решили, что взяли недостаточно, и вернулись. Обозлённые такой наглостью древляне во главе с князем Малом, перебили отряд, убив самого князя. Его жена, ваша бабка, жестоко отомстила за гибель мужа, а как именно, узнайте у неё, боярина Свенельда или его сына – Люта.

–Теперь настало время князя Святослава, а после него наступит и ваше время, – собрался уходить волхв. – Письмом и счётом с монахом занимайтесь, и не поддавайтесь на его уловки – принять христианство.

– А ну, пошёл отсюда, ведун, – столкнулся в дверях с княгиней Ольгой, услышавшей, видно, конец фразы. – Чтоб духу твоего собачьего тут не было.

– Волчьего, – произнёс, удаляясь, Богомил. – Собачий – это у волхвов Семаргла.

В середине ноября Святослав вызвал к себе воеводу Свенельда.

Войдя в покои, старый варяг склонил лысую голову с длинными, до плеч, седыми волосами по краям, и, выпрямившись, снисходительно оглядел понуро сидевшего за столом князя, сумрачно глядевшего на стену с оружием. Узкие окна пропускали неяркий ноябрьский свет, слабо освещая лицо и голову князя с оселедцем, и нетронутую братину с мёдом перед ним.

– Свенельд, – очнулся от раздумий Святослав.

– Здрав будь, княже.

– Садись и отведай мёда, – предложил воеводе, не ответив на приветствие. – Сокровищница пуста, а хазар воевать надо. Там и пополним казну. А нынче объяви, что через седмицу отправляемся в полюдье – дань собирать. Починим старые и построим новые лодьи, пополним дружину и в мае, как называют сей месяц ромеи и матушка, пойдём воевать хазар.

– Сделаю, княже. Купцов приглашу и дружину составлю, а вместо себя сына отправлю, Люта. Нездоровится что-то мне, – тяжело поднялся с лавки воевода.

– Быть посему, – тоже поднялся князь. – С древлян начнём, а тебя там, после сбора дани с моим отцом, не любят, – проводил до двери, оказав уважение старому воеводе: «Да и матушка моя погорячилась, мстя за мужа… До сих пор древляне полян ненавидят, но боятся, – усмехнулся он. – Верно в народе говорят: «Сила солому ломит». Может, и правильно тогда княгиня поступила. Зато как крещение приняла, слишком доброй стала», – одевшись, вышел на крыльцо и повеселел, наблюдая, как лихо бьются на подворье гриди, дабы себя показать и девиц, выглядывающих из окошек, позабавить.

Бородатый варяг, гридень Молчун из свенельдовой дружины, в кольчуге и лихо заломленной шапке вместо шлема, упоённо бился со своим побратимом, громадиной Гораном, обряженным в кожаную одёжу с железными пластинами на груди и плечах, зато в шеломе. Был он из княжеских гридей и его телохранитель. Святослав потворствовал ему и многое прощал, даже зная, что на совести Горана был немалый табунок порченных им девок, и не только полянских.

Наблюдая, как тот размахивает мечом, наморщил лоб: «Надо предупредить его, чтоб в городах и селищах, которые проезжать станем, своим удом так лихо не размахивал… А то ведь сколько отцов жаловаться на него идут, – расправив морщины, мысленно улыбнулся он. – Так и придётся, как муслиму, уд обрезать».

– Горан, ты не на девок в окошко пялься а на супротивника, как бы мечом чего не отсёк, – загоготал князь, и его поддержали дружинники, самозабвенно хлопая ладонями в рукавицах по бокам.

Отроки, не поняв шутки, глядя на князя и старших товарищей, тоже на всякий случай хихикнули.

Азарт у поединщиков – не гляди, что побратимы, постепенно сменился на боевую злость. Молчун, чуть наклонившись, махнул мечом и отхватил бы ногу товарищу, если бы тот вовремя не подпрыгнул, ответно ударив ногой в грудь соперника, на миг потерявшего от толчка равновесие, и этого хватило, чтоб Горан мечом, слава Перуну, плашмя, ударил по руке, парализовав её и лишив способности двигаться.

Дальше продолжать бой Горан не стал – побратим всё-таки, и в знак уважения приложил кулак с зажатым мечом к левой стороне груди, коротко поклонившись.

Свирепая гримаса на лице побратима сменилась улыбкой, и, перехватив меч левой, правую, уже отошедшую от болезненного удара, протянул Горану.

Гриди ревели от восторга, а князь благожелательно покивал приятелям и произнёс, глядя на довольных исходом боя отроков:

– Хочу назначить одного из молодых воинов своим меченошей, – указал пальцем на Клёна, который вначале удивлённо вытаращил глаза, а потом зайцем запрыгал и по-детски заверещал от счастья.

– Любо! – медведями ревели дружинники.

– А ещё одного отрока желаю сделать хранителем своего лука и стрел, – придумал должность для лопоухого Бажена, недовольно сдвинув брови когда увидел улыбающуюся рожу Горана, пялящегося на окно с выглядывающей молоденькой прислугой княгини: «А сотника Велерада следует назначить отсекателем любвеобильных уд», – подумал князь, но решил не озвучивать эту должность, дабы не веселить дружину, а то маменька скажет, что я не князь, а скоморох какой».

В первый день последней седмицы ноября, Святослав, во главе небольшой дружины, полной грудью вдыхая морозный воздух, выехал в полюдье.

«Красота, – любовался заснеженным лесом. – А снег какой пошёл, – радовался князь. – Главное, матушка не пилит меня за несуществующие прегрешения. По её мнению, я только и делаю, что грешу, – фыркнул он, от чего конь запрядал ушами. Святослав погладил его по холке. – И Предславка страх потеряла – предерзкая стала. До того дошло, что охальником обозвала, когда к Малуше уезжал в Будутино. Только из-за этого креститься можно, дабы одна жена была. А полюбовниц иметь воину не возбраняется», – оглянулся на следующих за ним отроков и от прекрасного настроения – бабы-то в Киеве остались, подтрунил над меченошей:

– Меч не утерял ещё? – и, видя, как отрок растерянно покрутил головой, затем огладил ножны, засмеялся, радуясь жизни, и снегу, и приволью княжества своего.

Настроение немного подпортил Лют, Свенельдов сын. Намётом подлетев к князю и запалённо дыша от терпкого, как устоявшийся мёд, морозного воздуха, доложил:

– Княже, всё утро с купцами лаюсь. Одного новгородского торгаша с сизым носом, плетью взгрел, чтоб не пререкался со мной, пёс.

«Уж не отца ли?» – потёр княжеский щит ладонью в рукавице Доброслав. – Дядька сказал – приехать должен», – прислушался к охрипшему голосу боярина.

– … Привыкли там, в Новгороде своём, бузу бузить.

« Буза – неплохой хмельной напиток из проса, гречихи и ячменя, – облизнулся Доброслав. – Перед отъездом тётя Благана угощала нас с дядей».

– Да успокойся ты, травяной мешок, – в сердцах обругал коня Лют. – Чего вертишься, как кот под ногами? И Тишке, бывшему холопу дворовому, тоже всыпать надо, совсем борзым стал, как своим слугой его сделал. Никакого порядка кругом.

– Опять следует варягов из-за моря вызывать, чтоб порядок в обозе навели и Тишку приструнили, – иронично глядя на молодого воеводу, хмыкнул князь.

– А приедут не из-за моря, а с реки Варяжки словене, древляне и прочие вятичи, – прикрыл рот ладонью, глянув на Клёна, а потом на Люта, Доброслав.

– Вот, дожился. Отроки уже воевод перебивают, – отчего-то вернул прекрасное настроение князю, и, увидев в купеческом обозе бардак и непорядок, с нехорошими словами умчался устранять его.

С укатанной дороги свернули в чисто поле, за которым виднелся тёмный лес, куда вскоре и втянулся обоз, тут же застряв в глубокой, засыпанной снегом балке.

Князя привёл в восторг растерявшийся, как давеча меченоша, заяц-беляк, спервоначала суматошно запрыгавший из стороны в сторону и неожиданно вставший как вкопанный, с вызовом разглядывая князя: чего, мол, в мой лес припёрся.

– Лук и охотничью стрелу, – негромко произнёс Святослав, и Бажен тут же исполнил его приказ, затем, спрыгнув с коня, принёс князю использованную стрелу и убиенного зайца.

– Княже, а вон изюбра следы, – тыча плетью в снег, засипел от проснувшегося охотничьего азарта Богучар.

– Надо поохотиться денёк-другой, – воодушевился князь. – А за это время Лют с обозным кавардаком разберётся, – оправдал охотничью страсть, ни к месту вспомнив матушку: «Сейчас бы высказалась, что делу время, а потехе – час. И каким был в детстве обормотом, таким и в зрелых летах остался», – улыбнулся в усы Святослав.

Четыре дня лес сотрясал гул охотничьих рогов, азартный рёв охотников и предсмертный рык и визг кабанов, лосей и зубров.

Взяли на рогатины двух медведей. Одного самолично завалил Святослав: «Неплохое времяпровождение – охота, но надо оброк собирать», – велел трогаться в путь.

Долго не встречали никакого жилья. Проводником князь поставил богатыря Медведя.

– Братка, – гудел Богучар, с высоты коня обратившись к недовольно морщившемуся Дакше, развалившемуся в санях и часто трущему ладонью сизый нос. – Простыл что ли? Не должон в меховой шубе. Может, от плети Люта рассопливился? Опять же через шубу не больно, а только блох погонял, – трубно заржал, напугав присевшего на задние ноги и всхрапнувшего жеребца. – Ждан, куда правишь, сейчас в овраг тятьку низвергнешь, – подтырнул племяша. – Двадцать лет, а пузень отъел как у батьки сорокалетнего, даже через шубу выпячивается, и щёки хомячьи нагрыз, – трунил над молодым парнем. – С Доброслава пример бери. Крепок, силён, и к тому же – княжий щитоносец.

– Зато гол – как сокол, – недовольно буркнул Ждан. – Мотри, сам в овраг не грохнись, чего к сыну привязался? Привыкли мечами да плётками размахивать. Ну, ничё-ё. Приедете когда-нибудь в Новый город… Быстро носы посворачиваем.

– Опять, братец, грубишь. Язык у тебя, словно у бабы – чисто помело. За дело, видать, плетью воевода попотчевал. А мы с Доброславом нацелились из похода на хузар товару привезти: поволоки ромейские, пряности разные… Слыхал, в Новом городе оне мигом расходятся… Ну-у, ежели тебе не надо…

– Стой, стой, братка Богучар, не горячись, как калач из печи. Ишь, пламень какой. Шелка и пряности вези, серебра за них щедро дам, не обижу, – аж затрясся от будущего прибытка Дакша.

– О-о! Сам-то как вскипел, когда о наживе пронюхал, – усмехнулся Богучар. – Ждана в Киев пришлёшь, пусть лавку откроет и торгует, – неожиданно осчастливил племяша дядька.

– Не знаю, тятька отпустит? – надеясь на поддержку богатырского родственника, робко глянул на отца Ждан.

– Будешь ныне в торге удачлив, отпущу, – пообещал отец.

– Расторгуюсь с прибытком. Посуду крашеную новгородскую для селян взял. Железные изделия разные нашенских ковалей: топоры там, ножи, а для жёнок ихних с доцами – украшения и обереги всякие.

– Молодец. А я, братка, два воза соли везу, а для вотчинной знати – вина ромейские, одёжу богатую, изделия из серебра и злата.

Богучару прискучил купеческий разговор, и, по-доброму попрощавшись, он направился в голову обоза, где ехали князь с Доброславом и воевода Лют.

Миновали несколько селищ, и опять по бездорожью, по замёрзшим рекам, по скованным льдом озёрам, куда не ступала нога человека, а виднелись лишь заячьи следы, а то и лося, оленя или кабана, выбрались, наконец, на проезжий тракт.

– Искоростень древлянский, а следом и Овруч будет, – вытянув перед собой руку, известил князя Медведь. – Местный древлянин, за мзду небольшую, дорогу указывает. А ежели просто плетью выдрать, в какие-нибудь болота заведёт.

– Понятно. Действуешь с помощью кнута и пряника, тьфу ты, браги. Нужны твоему древлянину пряники, как собаке – пятая нога, – хмыкнул Святослав. – Местный воевода не очень-то торопится встречать, – проехали узкий мост и растворённые настежь ворота.

– Сначала трапеза полуденная, а после на площадь пойдём, дань принимать, – не слишком довольно поглядывая на киевского князя, стоя у крыльца терема, поклонился ему древлянский воевода.

Насытившись и отдохнув, Святослав вместе с воеводой и гридями вышли на утоптанную площадку, которую местные называли погостом. Заинтересовавшись, Святослав оглядел кадки с мёдом, кули с зерном, пушнину, благодушно кивнув поклонившимся ему смердам в овчинных тулупах и заячьих малахаях, притопывающих от мороза и обивающих себя руками в меховых рукавицах.

– Здрав будь, княже, – кланялись ему местные и прибывшие с ним купцы.

На площади во всю уже кипела торговля, и услаждали слух продавцов и покупателей трещотки, дудки, бубны и два зычно гудящих охотничьих рога – то, отведавшие для сугрева хмельного мёда гриди Горан и Молчун, веселили местных девок.

– Через девять месяцев после отъезда точно два новых древлянчика на свет божий вылупятся, – усмехнувшись, потёр мочку уха с серьгой Святослав.

Погостив у древлян, княжий обоз, по совету проводника-древлянина, повернул оглобли к реке Припять, где удачно попаслись у дреговичей.

Поторговав, подкормившись и попив медов, вин и браги, двинулись вверх по Днепру, потеряв где-то на просторах Смоленского княжества проводника-древлянина. Но здесь места были знакомые, и ехать по заснеженному льду реки намного легче, чем продираться по чащобам и зарослям из сосны, осины, ели, бука берёзы, дуба и других ветвистых и разлапистых дерев.

Погостив в городах: Любеч, Рогачёв, Заруб, Рша, добрались до Смоленска, где Святослав, отправив в Киев часть обоза с данью, решил отпраздновать Коляду – зимний солнцеворот.

Смоленский князь встретил его с почётом перед воротами детинца. Поклонившись, сильным голосом пробасил:

– Здрав буде, великий князь.

Святослав поклонился ответно, чем осчастливил кряжистого, зрелых лет князя, в таком же, как у Святослава, алом корзно с серебряной застёжкой в форме головы волка на левом плече.

– Сейчас, княже, прошу откушать, – на правах хозяина взял руководство в свои руки смоленский правитель. – Затем на площадь пойдём дани и оброки принимать, а вечером милости прошу тебя и дружину твою на почестен пир. Поводов-то целых два: Коляда и твой приезд. А без повода, что за пир? Пьянка обыкновенная получится, – развёл в стороны руки, вызвав своими словами улыбку на лице Святослава.

Потрапезничав, князья вышли на торговую площадь, сплошь забитую возами, смердами, дружинниками, купцами, горожанами, поющими девками и парнями, шумной артелью скоморохов с медведем, не желающим на этот раз бороться с мужиком, а опасливо косящимся на воз с медвежьими шкурами.

– Бова-а, – распевно, словно гусляр, воскликнул Чиж. – А ведь это твой знакомец косолапый, – развеселил стоящего рядом Бобра.

– Шкура моего знакомца на санях лежит, – выпятил грудь дружинник. – И зубы в пасти не все… Гляди, Чиж, докукуешься, и тоже зубы будут не все, – предупредил о нехороших последствиях приятеля.

– Предерзостный ты паря, Бован. Вот сколько тебя помню, с детских лет такой задиристый. Всё бы тебе драться и грубить. Ступай лучше с мишей косолапым поборись, – оглядел поднявшегося на задние лапы зверя, с испугом пялящегося на богатыря Медведя в шкуре из мишкиного родственника.

Отвлёк приятелей от задушевного разговора наглый крепкий смерд в бараньем полушубке, про который Чиж хотел сказать: «Вот что от тебя останется, если я осерчаю», – но не решился, так как к смерду приблизился киевский князь.

Это, конечно, выручило смерда, ибо у Бовы зачесались кулаки и на левой шуйце, и на правой деснице.

Узрев князя, отложил чесанье смердячьей ряхи на более подходящее время.

– Вот, княже, лучший на свете медок, – раскрыл кадку с мёдом смерд. – Слаще не бывает.

Подошедший тиун, отскребнув ложкой комок мёда, пососал его и проглотил. Раскатав затем нижнюю часть свёртка из телячьей кожи, что держал в руках, поставил стилом какую-то понятную лишь ему загогулину. Следом проверил кули с овсом, короба с воском, меха в дерюгах, которые с пыхтением подтаскивали и разворачивали или раскрывали дружинники.

Князь одобрительно качал головой, а тиун, высунув от усердия язык, ставил знаки и отметины на скатке из телячьей кожи.

– Медвежьи шкуры на шубы пойдут, на санные полости в зиму, как сейчас, да на ковры-подстилки, – басил, руки за спиной, смоленский воевода. – Из лисиц, куниц и соболей тоже шубы хороши и шапки, а из бобровых шкур умельцы отличную обтяжку для колчанов делают, ну и другие вещи, – оттеснил плечом Бову, что не прибавило тому настроения.

– Видишь, Бобёр, на что можешь пригодиться? – подтрунил над приятелем Чиж.

– Ну что стоите, гриди, хватайте посчитанные вороха шкур и на сани тащите, указал, какие именно, тиун. – Стоят, рты разинули и мух ловят, – показал князю свою хозяйственную хватку, сметку и рачительность.

– Холоп, – бурчал Бова, кидая в сани связку собольих шкур, – сделать бы из тебя обтяжку на мой колчан, – оглядел жирного писарчука, скумекав, что тут материала хватило бы на колчаны всему десятку.

А неподалёку уже запели пьяные песни, и у кабака, на торжище, возникла удалая драка, отвлёкшая медведя от грустных размышлений о превратностях судьбы, ибо били его скоморохов.

Хмельные парни и красны девки, взявшись за руки, пели и плясали. Некоторые только в харях – круглых масках в честь бога Солнца, а большинство в лярвах и страшилах: личинах и костюмах зверей и домашних животных.

Бове глянулась деваха, ряженая в кобылку. Круп у неё был даже обширнее лошадиного.

Распевая и приплясывая, они приблизились к князьям, и, взявшись за руки, затеяли вокруг них хоровод, напевая: «Коляда, коляда. Нам и горе не беда. Бог здоровья даст сполна. Будут полны закрома».

«Кобылка» вплотную приблизилась к Святославу, и, сняв личину – под ней оказалось весьма привлекательное лицо, крепко поцеловала в губы, за что князь велел поднести лярвам и страшилам зелена вина и на весь хоровод отвалил серебряную гривну, чем привёл в неописуемое уныние скупого тиуна, но подал волнующую надежду артели немного помятых скоморохов, которую, на данном этапе, возглавлял тверезый, в отличие от них, медведь.

Но луч надежды потух, как свеча на ветру, когда, проводив взглядом ушедших князей, сквалыга-тиун приказал гридям пинками гнать от товарных ценностей хмельных балясников и кривляк.

Пострадал даже их вожак, которого от души пнул по меховой заднице мстительный Бова.

Вечером, в просторной гриднице, за поставленными в два ряда дубовыми столами пировали дружинники, первые мужи Смоленска, богатые купцы, а возглавляли каждый ряд – киевский и смоленский князья.

Гриди покатывались пьяным гоготом над дурачествами и сальными шутками недавно битых скоморохов, поймавших всё же за скользкий хвост удачу и хохмившими на тему задранных подолов поселянок и прочих баб.

Хохмы сопровождались воплями потешников, рёвом недовольного медведя, трелями дудок, сопелок, музыкальным треском трещоток, громыханием бубнов – то подтянулись свежие силы, вторая боевая артель кощунов и ёрников, в составе пяти вздорных скоморохов, обряженных в хари, делающие более человечными их пропитые рожи.

Кутерьму и тарарам прекратил на этот раз не тиун, а смоленский князь, велев пинками выгнать с почестного пира задир и буянов во главе с невезучим сегодня медведем.

Стойко вытерпев ещё одну порцию пинков по многострадальным гузкам и унеся, что успели спереть со столов, две артели, объединившись в одну, пошли колядовать по трактирам, кабакам, шинкам и прочим увеселительным заведениям славного города Смоленска.

В относительной тишине князья, переместившись за один стол, неторопливо вели дружескую беседу, запивая её мёдом, вином и пивом.

– Племя кривичей давно в этих местах живёт. Вон сколько длинных курганов-усыпальниц в окрестностях находится. Раньше было небольшое городище, а теперь Смоленск разросся по обоим берегам Днепра, став богатым ремесленно-торговым градом. Угощайся, княже, прокопченным медвежьим окороком. Люблю полакомиться, грешным делом, – пододвинул к себе блюдо с чуть поджаренным мясом косули с приправой из толчёной клюквы. – Отрок, подай князю вымоченную в рассоле зайчатину, присыпанную душистыми растёртыми травами. Следом, княже, отведай печёную на углях телячью ногу, запивая отваром из перепелов и заедая теми же перепелами с пирожками. А там, на очереди, прожаренная, румяная, словно девка, свининка, а рядом отварной рис, пропитанный её жиром. Копчёный свиной бок тоже неплохо идёт под винцо. Ещё имеются рыбные блюда: чуть овеянная ольховым дымком стерлядка, жареные караси в сметане, осетровая уха и чёрная икра на закусочку. Ешь – не хочу. Только вот в животе вся благодать не умещается. Давно мечтаю на заедку ячневую кашу с мёдом отведать, но руки не доходят. А начинать с неё – так после сладкой каши мяса не захочешь, – насмешил киевского князя.

– Так ещё, ко всем ремёслам, Смоленск сытно кормит путь «из варяг в греки». Смоляне приводят в порядок суда после тяжёлых волоков, ремонтируют и смолят – потому и Смоленском град назвали, – весьма удивил местного князя киевский. – И пошлину неплохую берут с проплывающих вниз по Днепру лодей и стругов. Вот потому и народ у тебя вкусно ест и жизнью доволен.

Отдохнув в Смоленске, повернули на полдень, к Десне, и по речному льду навестили городища племён северян: Пацынь, Вщиж, Дебрянск, Новгород-Северский и Чернигов.

В начале марта, с которого начинается на Руси Новый год, вернулись в Киев.

Немного передохнув в вотчине Будутино у наложницы Малуши и вскользь пообщавшись с женой Предславой, чем обидел её и мать, начал активно готовиться к походу на хазар.

Из Новгорода по большой вешней воде, согласно приказу Святослава, пришло множество свежеструганных лодей, дабы посадить на них пешую рать.

Печенеги хана Кури, в счёт будущей добычи, пригнали из Дикого Поля многотысячные табуны низкорослых степных лошадок – крупных коней, что выращивали на просторах Руси, не хватало для конных дружин, в которые принимали всех желающих идти в поход, лишь бы умели держаться в седле. У кого не было оружия, выдавали из княжеских хранилищ. От желающих не было отбоя. В Киев, услышав клич князя Святослава, шли северяне, радимичи, древляне, кривичи, дреговичи, вятичи. Всколыхнулась вся Русь. Постепенно эту разношёрстную и разноплеменную толпу Святослав преображал в Русское Воинство.

От зари до зари его десятники, сотники и опытные ветераны-дружин-

ники обучали новобранцев воинскому ремеслу. Поля гудели от топота копыт и звона оружия.

Княгиня Ольга и многие киевские бояре были недовольны предстоящей войной с хазарским каганатом. Не верили союзу с печенегами – а ну-ка, как войско уйдёт из города, орда на Киев нападёт? Что тогда?

Майским днём, перед началом Совета, Святослав стоял в тени деревянной крыши теремной террасы на верхнем ярусе и легкомысленно обнимал красавицу-Малушу, что-то шепча ей на ушко.

«Специально что ли бояр злит? – заприметила их в раскрытое окошко княгиня Ольга, направлявшаяся в огромную палату с увешанными оружием коврами на дубовых стенах, где собрались первые люди Киева. – И вырядился-то в холщёвые штаны и льняную рубаху, – злилась на Святослава мать, – Слава Богу, хоть сапоги надел, а не лапти», – недовольно поджав губы, уселась на старинный дубовый резной стул.

Через минуту, небрежно кивнув поднявшимся с лавок боярам и улыбнувшись стоявшим за широким, с подлокотниками и высокой спинкой, стулом, играющим роль трона, меченоше Клёну и щитоносцу Доброславу с княжескими знаками верховной власти в руках, независимо уселся рядом с матерью.

Недовольно глянув на сына, княгиня поднялась и, оглядев собрание, высоким голосом произнесла:

– Под Киевом собрались десятки тысяч молодых людей-хлебопашцев. А ведь скоро им надо будет пашню вспахать, хлеб засеять, а затем жито убрать, – вещала княгиня, совершенно не обращая внимания, что сын раздосадовано хмурится, и раздражённо барабанит пальцами по подлокотнику трона.

– Любо! – вставил киевский боярин Добровит, когда возникла пауза в речи княгини. – Матушка Ольга укрепила землю русскую, не прибегая к мечу или к копью. Это она вырастила тех молодцов, что пришли к князю с хазарами ратиться.

– Я тебя услышал, боярин, и тебя, матушка, – гневно произнёс, молниеносным рывком поднимаясь с трона, Святослав. – Вам, бояре, лишь бы в теремах сидеть, жрать от пуза, да девок сисястых щупать, – вызвал улыбку на лице матери. – Потому как зажирели, словно кабаняки, и ни на что другое не способны. Даже на коней влезть не вмочь, – уже без гнева глянул на бояр, а затем на мать, добавив, дабы испортить ей настроение: – не то, что на жён своих многочисленных.

– У меня одна, я – христианин, – недовольно буркнул Добровит. – И восемь деток от неё имею, – развеселил князя, Совет и даже княгиню Ольгу.

Позволив собравшимся позубоскалить на полюбившуюся тему Святослав поднял руку и наступила тишина.

– Неужели не разумеете, что каганат несёт военную угрозу для Руси? – сурово оглядел Совет. – Забыли, что хазары совершают набеги на наши земли, жгут дома, топчут посевы и убивают или угоняют людей для продажи в рабство? И это не стихийные набеги, а целенаправленная стратегия вождей хазарского каганата. А вожди их – иудеи, состоящие в касте рахдонитов-работорговцев, поклоняющихся ни столько своему богу Иегове, сколько злату и серебру. Кротость и добролюбие к врагу – это соломенный меч, который люди изготовляют на масленицу, а потом с песнями, шутками и хороводами его сжигают, оставляя лишь пепел. Булатный меч не сожжешь. Он сам оставит пепел от городов и селищ врага, – вдохновенно говорил князь, и княгиня Ольга, с нежностью глянув на сына, вспомнила, как его, четырёхлетнего тогда мальца, подняв на руки, посадил на коня воевода Свенельд, и, взяв под уздцы жеребца, повёл по кругу под восторженные крики бояр и собравшейся во дворе гриди, дабы исполнить вместо князя Игоря обряд «Посажения на коня». А после, промолвив: «Пора на ратный труд, княжич», – двинулись к дружине.

Как рассказал ей Свенельд – через несколько дней наткнулись на войско древлян, убивших отца Святослава и её мужа. Протянув мальцу короткий дротик, воевода произнёс: «Мечи дротик, княжич». Дротик пролетел меж конских ушей и вонзился в землю у ног коня. Дружина посчитала это добрым знамением, и древляне были разбиты. « Я люблю его, – подумала княгиня, – и не знаю, кто из нас прав».

– Сейчас главное для меня – защитить рубежи от хазар богомерзких, заключая землю нашу в обережный круг. Русь сильна не только пахарем и оралом, но воином и мечом, – закончил речь Святослав, усевшись на трон.

Бояре согласно склонили головы.

Поход был объявлен на третий, соловьиный месяц года – май, как величали его ромеи и княгиня Ольга, или травень, росеник – для славян-русичей.

– В соловьиный месяц даже ветер поёт, а земля надевает свой лучший наряд, – расчувствовался ведун Богомил, наставляя детей Святослава.

– Видел, как блистающая свастика вращалась, сверкая на солнце, и цветная радуга под ней красила небосвод? – столкнувшись с князем, произнёс Богомил.

– Что изрёк ты, старче? Понять жажду, к добру ли видение твоё иль к худу?

– Семь – число Сварога. Священное семицветье. Мощь семилучевого света, что посылает нам Бог Сварог, небесный Творец всего живого на Матушке-Земле. Победа тебя ждёт, княже, ежели не забудешь поклониться Перуну и задобрить его жертвой.

– Непременно поклонюсь Перуну, старче, – облегчённо перевёл дух Святослав, вспомнив, что ночью тревогу принёс залетевший в окно стрибожий ветер, сбив со стены копьё.

Вечером Святослав с небольшой свитой направились принести жертву Перуну.

Кавалькада свернула к Подолу, и с наслаждением вдыхая терпкий и пряный запах сирени, вымахнула к Днепру. Многие из свиты глянули на противоположный берег, где за кустами такой же пахучей сирени укрывались родовые могильники их пращуров, увенчанные валунами с выбитыми крепкими резами именами и прозвищами.

– Все мы живём под Ярилой-солнцем на большой росе, – промолвил князь. – Что на роду написано, то и свершится.

Принеся жертву Перуну, он благодарно кивнул волхву Богомилу, который напутствовал воинов словами о помощи Богов, и пожелал удачи и долгой жизни.

После принесения жертвы в княжеском тереме гудел «весел почестен пир».

За обильными, заставленными жареным и пареным мясом, рыбой и прочей снедью, дубовыми столами, восседали бояре и старшие дружинники. Жуя и причмокивая, для разжигания и так неплохого аппетита глазели, как служки готовят на огне жирного кабаняку, обильно сдабривая его черемшой и восточными пряностями.

В соседнем зале пировала дружина.

Бояре и старшина вели степенные разговоры, обильно запивая их хмельным мёдом и красным ромейским вином.

– Не-е, всё-таки новгородцы веселее киевлян, – высказывал свои мысли Медведю Богучар. – Конечно, те и другие – не дураки выпить, но после этого священного действа куявские поляне становятся гордыми и заносчивыми, словно спесивые ляхи. Намедни двоих таких от души отделал, чтоб, значится, понимали своё место, и поперёк не вякали, – заинтересовал Медведя. – Так вот. Напившись, поляне начинают горланить песни, переругиваясь при этом и закусывая брагу солёным салом. В Новом городе ни так. Приняв ендову-другую на грудь, идут во двор бороться, а перепив хмельного зелия – биться на кулаках. Потом, вытирая разорванными рукавами разбитые носы, целуются, обнимаются, клянутся в вечной дружбе, и, покачиваясь, как струги на волнах, идут продолжать застолье, вскоре понимая, что вновь следует побороться или подраться на кулачках. Мне сие ндравится, – жахнул из деревянной, в виде гусака, ендовы, пенистой браги, крякнул, обтёр усы, высказав при этом кабацкую поговорку: « Браги ендова – всему голова», и продолжил уже не кабацкие, а свои мысли: – Затем зовут скоморохов, – доброжелательно поглядел, как Медведь хлебнул приличный глоток мёда, – и начинают плясать, желательно с медведем. Да не с тобой, чего вскинулся, – загоготал Богучар, – при этом любят орать в ухо медведя нечто скабрезное… Медведь, краснея, на всякий случай отбивается от них лапами.

– Как – краснея? – опешил Медведь, пригубив хмельного мёда.

– Это для красного словца. Однако новгородцы пьют и веселятся только по праздникам или в тяжкие дни душевной тоски, – уточнил Богучар. – А вообще люд там работящий, и все почти трезвенники, а не какие-то там вздорные ярыжки-бражники.

По соседству от них вели степенный разговор прилично уже клюкнувшие бояре.

– Уличи и тиверцы с конями не хуже степняков обращаются, а мы, поляне, более к пешему строю привычны, – сосредоточенно жуя сало, сипел боярин Добровит, обращаясь к Свенельду.

– Что князь промолвил? – ухмыльнулся тот. – Сала полянам меньше трескать следует, чтоб на лошадь суметь взобраться, – сивым мерином заржал старший воевода.

В соседней зале, где пировали простые дружинники, как водится, гвалт стоял невообразимый. Особой популярностью среди молодых гридей пользовались занятные хохотушки о женской чести и малом мужском достоинстве.

– Ребята, а что такое? Висит, мотается, баба за него хватается, – под громогласный хохот загадал загадку Горан. – Не-а. Не га-га-га, а полотенце, – развеселил даже побратима Молчуна.

Ещё более бурно проходил вечер в корчме на Подоле, где наливалась брагой и вином не получившая приглашения на пир – терем-то не бычий пузырь, не растягивается, простая княжеская гридь.

– Я лесом как-то пру, – жуя жареную зайчатину и запивая мясо брагой, повествовал Бова. – Гляжу, на толстой ветви бабища сидит. Грудищи – во-о! – под хмыканье Чижа с Бобром, выставил далеко вперёд руки. – Бёдра – во-о! – развёл их широко в стороны.

– На себе не показывай, – весело хмыкнул Чиж. – А то такие же титьки с задницей вырастут, – испугал приятеля.

– Это – раскормленная русалка была, – лыбясь во весь рот, жизнерадостно подмигнул трём, солидно жующим полянам с клоками волос на лысых бошках, Бобёр, подумав: «Уже князю подражать начали».

– Чё-то здря Святослав с печенегами челомкается, чуть не брататься собирается, – высказался задумчиво жующий солёное сало, четвёртый их собутыльник, лохматый краснолицый селянин с ножом на поясе.

– Всему Подолу известно – печенеги с хазарами тайный союз заключили, и только князь Киев покинет, войной на нас пойдут. Слободки пожгут, поля вытопчут, да с девками красными побалуются. То-то степнякам радость будет, – вытер нос оселедцем селянин.

– Бошки обрили, а князю не доверяют, – возмутился Бобёр, ощерив рот и выставив два верхних зуба.

– Да хто посмел князя стольнокиевского нехорошими словами за союз с печенегами крыть? – услышав Чижа, сжал кулаки Бова.

И тут бы селянам пришёл «кирдык», но на их счастье в корчму, звякая ножнами и поскрипывая кожаными, недавно выданными сапогами, важно вошли четыре стражника, дружно облизнувшись на пронесённую мимо них запечённую до хрустящей корочки, утку, предназначенную трём гридям.

– Хто, робяты, пошлину гостевую запамятовал уплатить? – как водится у стражников, начали придираться к посетителям.

Селяне, завернув в тряпицы шматки сала, решили убраться подобру-поздорову.

– Ты не печенег, случаем? – привязался к хозяину самый крепкий из стражников, словно красну девицу лаская взглядом румяную утицу. – Братцы, – обратился к своим товарищам, – вот хто портит в селе девок и птиц, – выхватил у хозяина, быстро сломив его сопротивление, блюдо с дичью.

– Да чем ему портить? – усмехнулся товарищ здоровяка, отломив от утицы крылышко.

– Да леший тебя забодай, это моя птичка, – зло вылупился на стражника Бова, резко поднявшись с лавки и опрокинув её.

– Чаво? – не совсем уверенно, с небольшим таким вызовом, вопросил самый крупный из стражей, чижиком улетая от удара в челюсть в обнимку с потерявшей крыло уткой, под стол.

– Ща я вам выплачу, олухи, пошлину гостевую, – рассвирепел Бова, узрев глупо улыбающегося стража с крылышком в руке.

Тут и началась любимая славянская потеха под названием «ты меня уважаешь?» Маты-перематы, вой, треск дорогущих, заморских, за большую деньгу купленных у ромеев слюдяных разноцветных окошек. Звон катящейся по полу медной посуды, охи, ахи и советы зрителей участникам развлечения…

– Бова-а, по микиткам его бе-ей, ящера прожорливого, – вопил Чиж, торопливо, но от души, со знанием дела, обрабатывая длинноусого стражника, вскоре улетевшего отдыхать под стол к товарищу с многострадальной утицей.

– Кар-рау-у-л! – орал как резаный, хозяин питейного заведения. – Разоряю-ю-ю-ть, – надсаживался он. Правда, недолго, ибо в скором времени присоединился к стражнику с виновницей переполоха в руках.

– Здря затеялись перечить нам, парни, – причитал, отбиваясь от Бобра, растрёпанный стражник.

– Сами кашу заварили, – отправил его к приятелям, утице и хозяину забегаловки, гридь.

– Ну, теперича не миновать нам, братцы, княжьего суда, – сунув вылезающему из-под стола хозяину с утицей в руке, серебряную монету и схапав жареную птичку – отряхнём и схаваем, быстрым шагом поспешили прочь из остатков помещения, что раньше звалась корчмой.

– Ну, что, нагулялся, мёда-браги вдосталь напился? – без злости выговаривала мужу Благана, и вдруг залилась слезами, обняв Богучара. – Ратиться ведь идёшь… Живым возвращайся… Знай, я буду ждать тебя, – отошла на шаг от мужа, когда в горницу шагнул Доброслав. – И парня береги, присматривай за ним.

– Да я и сам за собой присмотрю, тётя Благана. Не маленький, чай.

– Ну конечно. Ростом-то большой, а умом – отрок малый. Подвиги больше жизни важны, – достала из шкатулки обереги. – Возьмите, и пусть Бог защитит вас, – перекрестила воинов.

– Ты же христианка, – надел на шею амулет Богучар, – а в обереги веришь.

– Я во всё верю, что жизнь защитить может. А вот ещё и Громовые знаки берите. Достала по случаю, – сама надела на шею мужу и Доброславу небольшие круглые обереги, что назывались у воинов «Знак Перуна» и представляли заключённый в круг шестиконечный лепесток, оглянувшись на вошедших в дом Медведя с женой и сыном.

– Хлеб вам да соль, – поприветствовала соседей Дарина, с щёк которой, от предстоящей разлуки с мужем и сыном, даже сошёл румянец.

– Слава Роду и предкам, – поприветствовал товарища Медведь, и они поздоровались, обхватив запястья друг друга.

– А я вот тебе и Бажену по Семарглику вырезал, вместо ножей ваших, – протянул Доброславу маленькую деревянную крашеную собачку с крылышками, Клён.

– Эх, повоюем! – радостно произнёс Доброслав, любуясь подарком и насмешив словами мужей.

– Нож, Клёник, можешь не отдавать, оставь на память.

На капище Перуна Посвящённый волхв Трислав, обладающий высшей мудростью и имеющий право служить любому славянскому Богу, перед походом собрал своих собратьев: Валдая, волхва бога Семаргла, Богомила, волхва Перуна и волхва бога Велеса, босого и лохматого бородача в сером балахоне. – Слава Богам и Роду, братья, – поздоровался с волхвами Трислав. – По древнерусскому календарю, ведущему начало от Сотворения Мира в Звёздном Храме, идёт шесть тысяч четыреста семьдесят третий год. Князь Святослав собирается воевать врагов. Будет пища русским мечам. Русь – Центр Мира, а всё остальное кружится вокруг неё. Вы отправляетесь с ним, дабы поддерживать князя духовно. Помните, что до рождения Света Белого, тьмой кромешною был окутан Мир. Была Пустота, была тишина. Время дремало в забытьи… И был во Тьме лишь Род. Прародитель наш. Родник Вселенной. Он Един и Множественен одновременно. В этой бездне Времени, не проявляя себя, существовало неподвластное разуму «НЕЧТО», и однажды оно проявило себя, и Род породил детей своих: сына Сварога и дочь Ладу Богородицу. Это наша великая Небесная Мать.

После Сотворения Мира Род разделил его на три части: Явь – Мир, в котором живут люди, звери и птицы. Правь – Мир светлых Богов. И Навь – Мир тёмных сил. Символ Рода – четырёхлучевая свастика с округлыми и закрученными вправо концами. Её иногда называю «Свята дар». Вышний Бог Род является извечным знаком родства и нерушимости славянских племён. При рождении человек записывается в Книгу Рода. Потому и говорят в народе: «Что на роду написано, то и сбудется». Сын Бога Рода, Сварог – Верховный Небесный Бог, управляющий мироустройством Вселенной в Явном Мире, и течением жизни людской. Он – проявленный Род и породил других Богов. Сыном Сварога славяне называют Даждьбога, а себя считают его внуками. Мы – Даждьбоговы внуки. Для христиан символом веры является равносторонний крест. Символ Сварога – крест, заключённый в окружность. В «Сварожий круг». Христиане всё берут от нас, от нашей ведической православной веры. Ромеи поговаривают, что мы приносим человеческие жертвы. Ложь. Наши Боги приемлют лишь плоды, цветы, зерно, молоко и мёд. В редких случаях – кровь животного или птицы. У нас есть понятие – «Великий Триглав», включающий трёх Богов: Сварога, Перуна и Свентовита. Мы, в древних своих книгах обозначаем Сварога точкой, а первым числом Сварога было Один. У скандинавов Один – Бог. А цифра – Ра – двенадцать. Поскольку солнце, дающее жизнь всему живому, проходит через двенадцать зодиакальных Энергий. Для вас это сложно, но постепенно ваш разум впитает высшие ведические знания. А сейчас я просто научу вас отрываться от земли и парить в воздухе. Это несложно, как и отводить людям глаза и казаться невидимым. Князь – это всего лишь человек. Потому мы не подчиняемся князьям, а слушаем лишь Богов.

Святослав перед походом, за полночь, сидел со Свенельдом в маленькой горнице, продумывал и обсуждал последние детали передвижения войск.

– Мы обманем хазар и введём их в заблуждение, – поднявшись, ходил от окошка к двери Святослав. – Их осведомители, думаю, уже сообщили кагану, что Русь идёт на них войной. А позже сообщу и я, чтоб враг трепетал от моей силы, коли не скрываясь, предупреждаю: «Иду на вы. Иду на вас войной». Но они уверены, что мы пойдём, как всегда, вниз по Днепру, и по берегу Сурожского моря…

– Ан нет, – вставил воевода. На этот раз поднимемся по Днепру до его верховьев, перетащим лодьи в Оку, а после и в Волгу, или Итиль, как называют реку хазары. Часть печенегов и наша конница пойдут берегом, а основные силы союзников придут по степи с заката,19 и соединятся с нами неподалёку от Итиля.

– Быть посему, – поддержал Свенельда князь.

Уснул Святослав под брех собак лишь под утро.

На заре, свежий и бодрый, в красном корзно и блестящем островерхом шлеме с наносником, в окружении старших гридей и воевод, попрощался с матушкой, вышедшей после молитвы из часовни, что рядом с теремом, и с трудом сдерживающей слёзы. Обнял Малушу, жену, сыновей, с улыбкой нажав большим пальцем на нос младшего княжича Владимира, и легко взлетел на коня, добродушно кивнув сидящим верхами меченоше, щитоносцу и хранителю лука со стрелами.

Кавалькада неспешно двинулась к Днепру, где качались на воде новгородские лодьи, киевские струги, лёгкие шитики – плоскодонные малые судёнышки, собранные из тёсаных досок, на которых намеревались провожать судовую рать родственники, жёны и дети.

Святослав для плавания выбрал набойную лодью-однодревку, длиной тридцать шагов с хорошо проконопаченными бортами из широких крашеных досок, снабжённой вёслами, мачтой и парусом. Вместить лодья могла сорок человек.

Такие же и больших размеров суда, тянулись вверх по реке, скрываясь из глаз в необъятной дали.

Печенеги в развивающихся цветастых халатах, надетых поверх кожаных, с металлическими бляхами, панцирей, и в шлемах, украшенных с двух сторон ястребиными перьями, завывая и размахивая саблями, носились на низкорослых гнедых лошадях с подстриженными гривами по берегу, временами убирая сабли в ножны, выхватывая из-за спины луки и пуская в пролетающих птиц стрелы. Промахивались редко.

Русичи на крупных конях, защищённых кожаными нагрудниками, были облачены в кольчуги и железные брони. Спокойно и даже величественно стоя под треугольными красными стягами, иронично, будто на расшалившихся малых детей глядели на временных союзников, мысленно примеряясь, как бы рубили их в бою.

Пешцы с овальными, большими, сужающимися книзу красными щитами, дисциплинированно, без суеты и спешки, аккуратно придерживая ножны с мечами или топоры на длинных рукоятях, грузились на суда.

Парус чуть сутулился от лёгкого ветерка, и дружинникам пришлось садиться за вёсла.

Вечером лодьи пристали к песчаному берегу. По обоим берегам Днепра горели костры и дружинники, намахавшись за день вёслами, повечеряв, к зависти дозорных, укладывались спать.

Гриди с княжеской лодьи спать не спешили, а поснедав, передавая из рук в руки ендову с мёдом, слушали седобородого деда-гусляра, подбрасывающего время от времени ветки в костёр и не певшего на этот раз сказы, прославляющие походы ратные и славные подвиги богатырей-дружинников или вождей.

Гусли лежали на коленях у молодого кудрявого парня, что учился у деда играть на них, и даже сам умел складно слагать песни и сказы.

У ромеев поэты, а на Руси их называли – бахари.

Пахарь ниву возделывал и окормлял людей хлебом насущным, а бахарь души людей возделывал, окормляя их песнями, и делая духовно чище, лучше и добрее.

Рассказывал седобородый гусляр о долгой жизни своей и странствиях по Руси. О племенах, живущих на ней, и о красотах русской земли.

– Было когда-то племя на земле и звалось оно Росс. Исчезло со временем, как роса, но дало миру Русь, и славянских Богов. Славяне могучи и многочисленны, но разобщены по племенам и нет среди них дружбы. Где только в молодости не был я, и везде славяне живут. От морей Варяжского20 и Сурожского21до Хвалынского22 и Русского23 племена славянские расселились, кругом однородцы наши живут, – сильным голосом рокотал старец, глядя на огонь костра, словно видел там прошедшую молодость свою. – И городов мы возвели множество: Ладога и Ново-город у словен ильменских. Киев у полян. Изборск и Смоленск у кривичей. Новгород-Северский и Чернигов у северян. Живёт в верховьях Днепра, Двины и Волги могучее племя кривичей. Между Припятью и Двиной проживают дреговичи. Их города Туров и Пинск. Северяне занимают поречье Десны, Сейма и Суды. По Днепру – поляне. Лютичи и тиверцы по Днестру до Русского моря и Дуная. Вятичи расселились вдоль истоков Оки и Дона. Много нас, а вот единства промеж нами нет. Поляне с древлянами испокон веку сражаются, вятичи с радимичами бодаются, дреговичи кривичей на меч норовят взять… А ведь братья все, от одного корня происходим и одним Богам молимся, – старец замолчал, оторвав взгляд от огня и поднял глаза к звёздному небу, видно высматривая свою там дорогу. – Объединяться племенам надо и распри забыть, тогда никто нас не осилит.

– Да вроде, дедушка, князь Святослав объединил племена, многие под свою руку взяв, – высказался Богучар, расправляя спину и пригладив ладонью светлые волосы. – Новгород много племён объединил и Киев.

– Могучая рука у Святослава, а что после него будет? Снова могут распри пойти, и вновь племена воевать друг друга станут, – тоскливо вздохнул дед, вновь подбросив ветки в костёр и мысленно погрузившись в блики огня.

Князь Святослав не сидел у костра с дружинниками и не слушал мудрого старца. Он прилёг на дно лодьи и, глядя в звёздное небо, размышлял о предстоящих боях, первый из которых будет с племенем буртасов, что живут по берегам срединной Волги и платят дань хазарам. Следом – с Волжскими Булгарами и лишь потом ратники будут биться с хазарами. Что победят, Святослав не сомневался. От мыслей его отвлёк мощный раскат грома, ахнувший после красного зигзага молнии и всполошивший сидящих у костра людей: «Много кровушки прольётся, – подумал он. – Но без крови не защитишь Русь от врагов».

Ратники-пешцы на лодьях плыли медленно, неспешно поднимаясь к верховью Днепра. Поначалу они неумело управлялись с вёслами, но когда перетащили лодьи в Оку, грести стали увереннее, а вниз по Волге шли уже под парусами, любуясь раздольем земли: прибрежными лугами с зелёной травой, соловьиными рощами, и вели бесконечные разговоры об оставленном доме и семьях.

– Уже сеют рожь и просо в нашем селище, – вспомнил родные места десятник Возгарь. – Ты из северян? – обратился к жующему хлеб Бобру.

– Угу, – мотнул тот головой. – Оттеля. Черниговский.

–Бывал там не раз. Город добрый. А я из полян. Селище неподалёку от Киева.

– Ага! Северный бобёр, – негромко, дабы не побеспокоить князя, гыгыкнул Чиж.

Святослав вполуха слушая беседу дружинников, наслаждался теплом летней ночи, подумав: «Ночь ласкова, как руки Малуши… Да ещё эти соловьи… И приятный, успокаивающий, мирный плеск волн у борта лодьи… Ну зачем эта война? Может, права матушка, и лучше дома на хозяйстве сидеть? – покрутил головой, отбросив нелепую бредовую мысль. – Тьфу, ты. Я же не вслух размышляю, – перенёсся мыслями к буртасам и предстоящему сражению. – Купцы поведали, да и посланные соглядатаи донесли, что племя буртасов по обоим берегам Волги-Итиля живёт. Левобережные занимаются в основном скотоводством и охотой, а правобережные – земледелием и бортничеством. Ну и, ясное дело, охотой. Только лентяй ей не занимается. Мехами торгуют. Единого правителя, бея там, или хана какого, у них нет. Старейшины правят. Могут выставить до десяти тысяч конницы. Я велел идущим по берегу печенегам и нашим вершникам24 жителей не обижать и селища их не грабить. Печенеги, конечно, навряд послушают, – расстроено вздохнул он. – У них свой хан имеется».

Утром дозорные сообщили, что на левом берегу видели скопище вооружённых всадников.

« Следует приказать кормчим пристать к берегу. Благо, он низкий по левую сторону Волги».

Но приказать не успел, узрев приближающуюся конную лаву буртасов на серых и буланой масти низкорослых лошадях.

– К берегу, – повелительно махнул рукой Святослав, и был услышан кормчими и стоявшими рядом с ними сотниками.

Часть воев-гребцов, напрягая жилы, споро работала вёслами, направляя суда к песчаному берегу, другая часть ратников спешно надевала брони и разбирала щиты, вовремя заслонив себя и гребцов от тучи выпущенных в них стрел.

Били издалека, потому стрелы, ударившись о щиты, падали на дно лодьи, не причинив никому вреда. Гордый собою Доброслав показал князю щит с вонзившейся в него стрелой, но та, как нарочно, отвалилась, упав на палубу.

Святослав приказал трубить в окованный медью боевой рог, разглядывая из-под ладони степь с приближающейся конной ордой, и между делом отбил лезвием меча вражескую стрелу. Другую поймал на щит бывший холоп Тишка, победно при этом глянув на покрасневшего Доброслава, позорно прозевавшего стрелу.

Со стороны нападающих послышался боевой клич, напоминающий улюлюканье, и всадники в коротких, без рукавов, овчинных полушубках надетых на кожаные блузы, размахивая небольшими круглыми щитами и потрясая короткими копьями для устрашения противника, безо всякого строя носились по песчаному берегу на лошадях, дико при этом вопя.

– Тюти придурковатые, – оценил их действия Возгарь, ловко облачаясь в доспехи и надевая шлем с бармицей, защищающей шею и плечи. – Лучше бы стреляли, а не орали, словно коты, которым нужную вещь дверью прищемили, – с улыбкой помахал вопящим дурачкам пудовой секирой.

Но мысль его, видно, передалась нападающим, и, по-прежнему подвывая прищемленными котами, буртасы на скаку выпустили вверх сотни стрел, с таким расчётом, что они падут на пустые головы врагов сверху, и смертельно ужалят их.

Оперённые стрелы острыми клювами застучали по поднятым щитам русичей, глубоко впиваясь в них острыми наконечниками.

На этот раз Доброслав был предельно внимателен и поймал на излёте две стрелы и одну принял на щит Тишка.

Буртасы как заведённые носились вдоль берега, раскачивая пучками конских волос, прикреплённых к шлемам из толстой воловьей кожи и обитых, для прочности, железными пластинами. Но вскоре кони замедлили бег, и всадники направили их к держащим бунчуки из конских хвостов вождям, получив от них какую-то команду.

Резко зазвучали рожки буртасов, и они рванули по берегу в сторону переправляющихся вплавь на лошадях печенегов, на ходу стреляя по ним из луков.

И плохо бы пришлось степнякам, ежели бы часть лодей и стругов не заслонила их, а находящиеся там вои не открыли ответную стрельбу.

Большая часть пешцев успела выйти на берег и построиться, прикрывшись красными длинными щитами, над которыми сверкали на солнце островерхие шлемы и выставленные в сторону врага длинные древки копий.

Опять громко протрубил княжеский боевой рог и дружина русичей, равномерным шагом, молча двинулась в сторону врага.

Лишь в одном месте буртасы не увидели красных овальных щитов, и с диким улюлюканьем ринулись на сотню странных воев в медвежьих шкурах.

– Перу-у-н, – заревел во всю глотку Медведь, размахивая над головой двуручным полупудовым мечом, и сотня ответила ему дружным рёвом. Через минуту он напополам развалил всадника с лошадью, а следом другого.

«Медвежата» не отставали от своего вождя, опрокидывая наземь секирами и мечами мелкорослых лошадок и их всадников.

Русские пешцы шли на неприятеля мерным шагом, выставив из-за щитов копья, и конная орда разбилась об эту стену, не умея справиться с ними своими лёгкими топориками, кинжалами и короткими копьями. А их стрелы не находили жертву, застревая в щитах русичей.

Удар пешей дружины пришёлся в самый центр вражеской конницы. Буртасы уже не улюлюкали, а жалобно вопили, выбитые из сёдел мощными ударами русских копий.

А тут подоспели обозлённые на них печенеги и переправившиеся на лодьях русские конники.

От столкновений с огромными конями руссов, буртаские лошадки, словно игрушечные, опрокидывались набок вместе с седоками. И вскоре вражеская конница обратилась вспять, рассыпаясь в стороны и не помышляя о сопротивлении, а думая лишь о том, как бы спасти свою шкуру в овечьем тулупе.

Русская конница и печенеги преследовали отступающего противника, осыпая вдогон градом стрел.

Некоторые всё же оказывали сопротивление, стремясь подороже продать жизнь, прихватив с собою хоть одного врага. В степной дали слышался звон стали, ржание лошадей и крики людей.

Русская рать, подняв копья остриями вверх и ускорив шаг, двигалась в сторону боя, спотыкаясь о мёртвых вражеских всадников, в некоторых из которых торчали по нескольку стрел, а другие были разрублены саблями или мечами.

Русичи и печенеги одержали первую свою победу.

Отдохнув несколько дней после битвы, схоронив убитых и отправив домой тяжелораненых, пешая княжеская рать неторопливо тронулась на лодьях вниз по течению широкой полноводной реки.

Конные полки русичей и печенегов, как и раньше, двигались по берегу Волги. На поприще впереди шла сторожа, ведя разведку путей и сил противника. Через седмицу они и сообщили Святославу о том, что булгары разбили стан в одном поприще от них.

– Ну, что ж, приблизимся к булгарам на полпоприща и будем готовиться к сражению, – принял решение Святослав.

Русичи разбили стан у большого, брошенного жителями селища, за которым густо зеленели дубы, берёзы и клёны.

– Хорошее место для жизни булгарские хлебопашцы выбрали, – оглядел Святослав раскинувшееся подле леса засеянное рожью поле. – Как возьму их под свою руку, пусть и далее сеют, жнут и жизни радуются. Жителей не трогать, коли наткнётесь на них, – погрозил в сторону печенегов. – Куда волхвы-то запропастились? Всё время Богомил рядом крутился, а как понадобился – исчез.

– Наловчился всяким хитростям, колдунище: то явится, то испарится, – осудил ведуна христианин Возгарь, тут же вздрогнув и перекрестившись: – О, Господи, думал, волчище подкрался, – обернувшись, узрел ухмыляющегося Богомила в шапке с оскаленной волчьей пастью.

– Беседовал ли ты с Перуном, ведун? – хмуро вопросил жреца князь. – Будет ли победа в бою с булгарами?

– Княже, Перун, а не Христос помог тебе одолеть буртасов, – язвительно глянул на Возгаря, – поддержит Он русичей и в войне с булгарами, хотя за них стоит Аллах, – поднял глаза к небу. – Но в этот раз победить будет сложнее и жертв с нашей стороны предвидится больше. То же самое думают и ведун бога Велеса с Валдаем. Иди в бой смело, княже, и победишь.

– Ставьте стяги, – повелительно произнёс Святослав после разговора с Богомилом, что означало строиться и готовиться к бою. – Свенельд, строй пешцев и конницу, а то, как бы булгары не нагрянули.

Медведь быстрее других построил свою сотню и, ухмыляясь, глядел и слушал, как строится лучшая сотня Святослава.

– Бова, ну куда ты прёшь, дурик? Русалку что ли в реке увидал? – гоготнул Чиж.

– Нет, увидал, как на липе ворон чижу задницу треплет, – отдарился подначкой недовольный приколами приятеля гридень.

– На какой липе? – захлопал глазками Чиж.

– Да одну булгарку так зовут, – загыгыкал Горан, подтянув сбоку ремень на кольчуге помечтав: «Неплохо было бы на Липе очутиться».

– Доброслав, ну что ты вечно топчешься со своим дурацким щитом передо мной? – решил шуткой разрядиться и сбросить волнение Святослав.

– Дык, эта-а, – растерялся отрок, развеселив князя.

– Иду-уть, стервецы булгарские, – выставил перед собой руку Молчун.

– Чё-то ты, братец, ноне вельми разговорчивый, – подколол приятеля Горан, мысленно готовясь к бою и разглядывая подступающую к русскому строю булгарскую пешую и конную рать, перекрывшую засеянное раздольное поле от реки и до леса.

Над вражеским строем стоял гул от топота ног и копыт, лязга железа, говора людей и команды вождей, стоящих под бунчуками на длинных древках.

Весь этот шум перекрыли сигналы боевых труб, и частокол копий, украшенных конскими хвостами, двинулся в сторону русичей.

– Ну что вы рты разинули и на копья опёрлись, как бабы на коромысла!? – взъярился воевода Свенельд. – Никогда булгар что ли не видели? К бою, робяты!

Стена русской пешей рати сошлась с отборными воинами булгарской пехоты, что шли в первых рядах, держа перед собой копья и прикрываясь круглыми щитами с выпуклыми металлическими умбонами в центре. Островерхие шлемы с наносниками и кольчужные сетки с прорезями для глаз, защищали головы и лица.

Варяги Свенельда в кольчугах и шлемах с закруглённым верхом и железными наглазниками, встретили достойного противника.

Отбросив ненужные в ближнем бою копья, русичи и булгары с упоением рубились мечами и секирами.

Сотня Святослава заставила врага попятиться, но вскоре булгары стали брать верх. Их панцири из скреплённых друг с другом металлических пластин гнулись, но выдерживали удары мечей, если вдруг они разрубали щит.

Лишь пудовая секира Возгаря крушила любую бронь.

Рядом с Медведем упал, сражённый мечом противника, его десятник. И тут волна ненависти придала силу рукам с двуручным мечом, и разрубленный на две части булгарин, которому не помогли ни щит, ни панцирь, свалился к его ногам, а следом и другой пеший воин с остроконечным шлемом и кольчужной сеткой на лице был легко, словно куриная тушка, рассечён на две половины. Медведь вклинился в строй булгар и рубил их, словно неопытных отроков, то шагая вперёд, то отскакивая назад, легко парировал удары их мечей. Один из булгар попытался достать его со спины, но Медведь, сам удивившись своему чутью и реакции, ударил вражину рукоятью меча в лицо, размозжив нос и выбив передние зубы: «И кольчужная сетка не помогла», – подумал он, рассекая панцирь и отхватывая по самое плечо руку с саблей у другого противника.

Двуручник звенел, нанося и парируя удары, и рубил, рубил, рубил врагов.

Медведь удивлялся себе, а удары меча рождали песнь. Песнь не жизни, а смерти. Кровь пульсировала в висках, он стал силён и проворен, как медведь, и загодя чувствовал движение врага и даже читал его мысли.

А меч пел песню смерти, и летал, будто отдельно от него, нанося и отражая удары. Медведь двигался вперёд, бросался из стороны в сторону, отпрыгивал назад, и для булгар это стало напоминать пляску. Он и сам чувствовал, что исполняет какой-то ведический древний танец. Песнь меча ускоряла ритм, и он крутился вокруг своей оси, круша всех, кто оказывался рядом. Он танцевал, разя противников и уже не понимая – кто он, и кто руководит его душой, руками и телом. Он просто танцевал, а меч задавал ритм и пел песню смерти. Медведь уже не испытывал к булгарам ненависти, он просто их убивал, как убивают на охоте зверя.

– Берсерк! Берсерк! – кричали, шарахаясь от него враги.

Следом за ним шла и рубила булгар его сотня. А там бросилась вперёд сотня князя и варяги Свенельда. С боков ударила русская конница и печенеги, враг не выдержал и побежал.

– Слава Перуну! – ревели, преследуя противника, русичи, а волхвы с помощниками упоённо дули в огромные, окованные медью рога, которые хрипло гудели, оповещая дружину о победе, о доброжелательности Богов и о крепости русской души, давшей силу рукам и телу.

Медведь проспал сутки в невысоком холщёвом шатре, а проснувшись, не мог вспомнить, что с ним было, и как сражался с булгарами. Голову ломило, и во всём теле была слабость.

– Испей мёду, отец, – поднёс деревянную кружку к губам Медведя Клён.

– Сын, простой водицы дай, холодной, – облизал сухие губы Медведь, не понимая, что с ним происходит.

– Ты стал настоящим лесным медведем, друже, – пригнувшись, залез в шатёр Богучар. – И принёс нам победу, – пожал слабую руку приятеля. – А я тебе ушицы притаранил и хлеба ковригу. Не отворачивайся, а поешь. Клён, корми отца с ложки, – распоряжался Богучар. – Ну, куда, куда лезешь, Доброслав? Видишь, места нет, – добродушно бурчал, сам принявшись кормить приятеля. – Не пойму, хорошо это или плохо, что берсерком стал. Хлеб кусай, силы восстанавливай. Люди баяли – Аскольд берсерком был и князь Олег, тот самый, что щит со свастикой к вратам Царьграда прибил. Может, и ты когда прибьёшь.

– Ну да, – через силу улыбнулся Медведь. – К воротам Итиля.

– Где там наш витязь? – услышали у входа в шатёр голос Святослава.

– Здесь он, в логове своём, – выбрался наружу Богучар. – Заходи, княже. Вернее – залазь.

Русичи праздновали победу, запивая её мёдом и брагой, а седой гусляр со своим учеником услаждали слух воинов сочинённой песнью о славной победе русских ратников над булгарами.

Бурлил военный стан, широко раскинувшийся вдоль крутого волжского берега.

Чуть в стороне от холщёвых шатров русичей, на степном лугу, поставили юрты печенеги, окружив их накрытыми шкурами повозками на больших деревянных колёсах без спиц.

– Как их телеги за ордой успевают? – дивился сотник Велерад, обращаясь к Чижу.

– Похоже, как птички по воздуху летят, – хмыкнул, сверкнув двумя передними зубами Бобёр.

– Чернобог меня побери, – опешил чесавший рукоятью меча спину Бова. – А вот как артель скоморохов с моим старинным дружбаном, косолапым мишей, за нами поспела? – раскрыл от изумления рот гридень, развеселив приятелей.

– Будет тебе теперь с кем бороться, – загоготал Чиж. – На долблёнке, похоже, за нами плыли, – махнул рукой в сторону стоящих бортом к борту в камышах на мелководье лодьях и стругах.

Князь Святослав в своём высоком просторном шатре вёл разговор с одним из своих тайных соглядатаев, богатым купцом с весьма соответствующим образу жизни и деятельности именем – Окомир.

Благообразного вида, бородатый и толстый сорокалетний увалень скромно сидел на лавке между воеводами Свенельдом и Добровитом, монотонно повествуя о стольном граде Волжских Булгар.

– Город Булгар расположен на крутом волжском берегу, – бубнил Окомир, словно предлагая купить у него товар. – И хорошо укреплён. Прежде идёт ров перед вратами, образованный глубоким, заполненным водой оврагом. Одни врата, главные, выходят к пристани с домами, мастерскими, складами и караван-сараем, где проживают торговые гости. Другие врата находятся с противоположной стороны, и выходят на дорогу и засеянное рожью поле. Лишь в пяти стрелищах от стены – густая дубрава. Незаметно подкрасться невозможно, ибо рожь невысокая. Стена выстроена на земляном валу высотой в пятнадцать локтей. Возведена срубным способом в виде высоких клетей, заполненных камнями и утрамбованной землёй, высотой – где в восемь, а где и в десять локтей. Над вратами деревянные башни со стражей. Чтобы всё это вызнать, княже, пришлось порядком растратиться, подмазывая загребущие руки знающих людей, – потёр большим пальцем правой руки остальные четыре, рассмешив Святослава, подумавшего: «Ну и хитрец этот махровый купчина. Выгоду свою нигде не упустит», – кинул ему приличной толщины кожаный мешочек с серебром.

– Отправляйся в Итиль. Скоро и мы будем там, – отпустил кланяющегося гостя. – Ну что, воеводы, трубите сбор. Дружина отдохнула, пора и за мечи браться. Спробуем взять город «на копьё» удалым наскоком.

Лодьи причалили к берегу за полпоприща от города, и судовая рать пёхом, стараясь не шуметь и не греметь оружием, направилась к Булгару.

Передовой отряд притаился в дубраве, основная масса остановилась в четырёх стрелищах за их спиной.

– Похоже, булгары давно знают о нас, – пришёл к выводу десятник Возгарь, лёжа в обнимку со своей секирой и внимательно разглядывая стену и приворотные башни со стражей, чего-то горячо обсуждающей и указывающей в их сторону.

– Воевода, когда на штурм пойдём? – вопросил у боярина Добровита, которого Святослав поставил руководить передовым отрядом, гридень Бова, передёргивая плечами. – А то вспотел в кольчуге и подкольчужная кожаная рубаха под мышками чтой-то трёт.

– Жрать следовало вчерась меньше, вот и не тёрла бы, – подтрунил над приятелем Чиж. – Целый каравай хлеба умял с огромным шматом сала вот и стала рубаха мала. Как штаны ещё налезли…

– Уймитесь вы там. Развели тары-бары словно в корчме, – рыкнул на них боярин. – Сигнал подадут, и пойдём город брать.

– Нет, всё нынче ни так идёт. Вкривь и вкось, – разозлился Святослав, разглядывая с небольшой лодьи, как переплывшие без команды реку печенеги, радостно вопя, штурмом взяли пристань, азартно грабя склады, мастерские и дома жителей.

– Вот бестолочи косоглазые, – выругался Свенельд. – По словам Окомира, лабазы товаром забиты, да и в домах добра всякого выше крыши.

– Воевать сегодня, понятное дело, степняки не станут. Кумыс будут лакать и девок булгарских нудить, – недовольно высказался князь. – Чего уж теперь таиться? Посылай гонца к Добровиту, пусть начинает.

Получив приказ, передовой отряд ринулся на штурм, таща длинные лестницы и для бодрости задорно матерясь.

– Бова, ну что ты лестницу дёргаешь туды-сюды? Беги ровнее, будто в отхожее место, – ворчал позади приятеля Чиж.

– Робяты, наддай, а то перестреляют нас булгары как куропаток…

– Как чижей, – буркнул недовольный замечанием приятеля Бова.

– … пока до стены добежим, – хрипло прокричал боярин, отбив мечом стрелу на излёте. – Глянь, что творят, изверги. Крепостной вал горячим маслом поливают или разведённым в кипятке коровьим жиром. Старые уловки. Наддай, говорю, – заслонился щитом от стрелы. – Бросай в ров мешки с землёй и соломой, да вязанки хвороста, – пересекши ров поскользнулся и громко шмякнулся на скользком от жира валу.

– Бова, ну чё разлёгся, лестницу к стене приставляй, – запалённо дыша, вразумлял упавшего неподалёку от воеводы приятеля Чиж.

– Чего замерли? На стену лезьте, – подбодрил дружинников десятник Возгарь, помогая приставить к стене лестницу, на которую сверху полилось кипящее масло, а рядом с десятником грохнулся оземь и покатился вниз огромный каменюка.

Сверху на головы штурмующих летели камни и горшки с раскалёнными углями, которые подожгли накиданные в ров хворост и солому.

– Гори-им, карау-ул, – заблажил Бова. – Бежим, братцы, – кинулся наутёк, подталкивая перед собой упирающегося Чижа.

– Куда, стой! – пытался остановить бегущих дружинников десятник.

И тут, в придачу к прежним бедам, распахнулись ворота, и, прикрываясь щитами и выставив копья, вышла колонна булгар, воодушевлённо метеля отступающих гридей «в хвост и гриву», по мысли Возгаря.

«Так нам и надо. Не хрен улепётывать без оглядки», – вместе со всеми бежал к роще десятник.

Русичи беспорядочно отступали бросив лестницы и волоча раненых и убитых.

Взять город «на копьё» не удалось.

Самыми удачливыми в этот день оказались печенеги.

Сын хана Кури, Кухт бесконечно кланялся орущему на него Святославу с трудом пряча смех в раскосых глазах и выполняя просьбу отца на грубость князя словами и действием не реагировать.

Когда сбросивший нервы князь замолчал, переводчик одним предложением перевёл длинный монолог Святослава: «Русская командира очень сильно ругается», Кухт, дружелюбно улыбаясь, ещё раз поклонился, и, приложив руку к сердцу, покинул княжеский шатёр.

Два следующих дня русское воинство, раскинув в дубраве стан, сколачивало лестницы из толстых дубовых брусков взамен потерянных, и осваивало сборку камнемётов, которые русичи называли «пороки». Особые умельцы мастерили таран.

Святослав со стороны реки поставил лодьи с таким расчётом, чтоб их не достигали стрелы, лишив булгар подвоза продовольствия. И послал людей искать водоводы, чтоб оставить жителей города ещё и без воды.

Бобёр с Чижом и Бовой, под руководством Возгаря, первыми освоили «порок», и с мстительным удовольствием, морщась от боли в обожжённых спинах и руках, метали трёхпудовые булыги в стену, с разбросом в двадцать локтей, но вскоре приладились к камнемёту, укладывая булыги в саженное расстояние, постепенно расшатывая брёвна стены.

Не отставали от них и другие гриди.

Молчун, Горан, Богучар и пришедший в себя Медведь с двумя десятками помощников собирали таран. Свалив толстенный дуб и обшив комель железными пластинами, подвесили на цепи, сколотив над ним из досок каркас, который поставили на отнятые у печенегов телеги, сверху накрыв мокрыми шкурами, заимствованными, несмотря на бурное недовольство, у тех же печенегов.

Позавидовавший творению товарищей Бова назвал их поделку «хренью, от любовной связи барана с черепахой», только больших размеров, на что получил от Горана ответ: – сам такой.

Более скромный бывший поселянин Возгарь определил таран – как избу на колёсах, с упавшей трубой.

С трудом несколько десятков гридей подкатили «избу на колёсах» к воротам и стали лупцевать по ним окованным железом дубовым бревном.

Русские и печенежские лучники при этом осыпали стрелами булгар, рассуждая: не высовывайся и будешь жить, да ещё и масло коровье сбережёшь.

Но у защитников на этот счёт было своё мнение, к тому же им порядком надоел шум от ударов бревна, и, растворив ворота, предерзкая булгарская колонна, прикрываясь щитами и выставив копья, напала на русичей, а спустившиеся со стены на верёвках воины мигом разобрались с печенежскими лучниками – пешими те воевать не умели.

Врагов было на порядок больше, и пока на помощь таранщикам пришла подмога, рукотворное изделие было изрублено, шкуры порезаны, а дубовое бревно утащено для похвальбы в город. Туда же втянулась и колонна булгар, оставив Богучара с приятелями в синяках и без работы, спасибо, что живыми.

«Гневается на нас за какие-то грехи Перун, – размышлял о постигшем воинов провале Святослав. – За Богомилом следует послать и спросить, чем не угодили мы Богам? Может, им не нравится поход и следует домой возвращаться?»

Когда Богомила привели к князю, тот сразу безо всяких приветствий спросил:

– Ты знаешь, ведун, о неудаче, постигшей нас при штурме Булгара? – гневно сверкнул глазами и до хруста сжал кулаки. – Спросил ли ты у Перуна, как нам быть и что делать дальше?

– Говорил с Богом, княже, – переступил босыми ногами волхв.

– И что, что? – встрепенулся Святослав, пытливо глядя ему в глаза.

– Перун помог тебе одолеть рать буртасов, поможет и взять город Булгар, – задумчиво огладил седую бороду волхв. – Но действовать следует не наскоком, а хитростью, применив воинскую смекалку, а какую – думай сам, и пусть напрягут головы твои воеводы, – не попрощавшись, повернулся и гордо удалился из шатра, показав, что волхвы не подчиняются князьям, а служат лишь Богам.

«Ну, что ж, надо собрать большой военный Совет, пригласив даже гридей, глядишь, что и подскажут – на хитрости у них головы, как мечи заточены. Их задницы от горячих углей дымились, может, это тоже ума прибавит, – невесело хмыкнул Святослав, подсознательно потерев серьгу со свастикой, и велел отрокам кликнуть в шатёр воевод и опытных гридей.

Когда собрались, вопросил у них:

– Как думаете, братья, поспешат ли хазары на выручку к булгарам? Они ведь союзники, и булгары платят им дань.

– От Итиля до Булгара, примерно, дней десять добираться пешцам. Конница, конечно, быстрее придёт, – молвил воевода Свенельд в раздумье пошевелив косматыми бровями.

– Ежели придут на выручку, не сладко нам придётся, – высказался Добровит. – Потому правильной осадой: окружить город земляным валом, делать у стены высокую насыпь, по которой можно взобраться – заниматься некогда.

– Вот и я о том же, боярин. – Хитрость придумать следует, – поддержал его Святослав.

– А что тут думать, княже? – взял слово, поднявшись с лавки, Богучар.

– Ну, так молви, что измыслил? – оживился Свенельд.

– Я вот что кумекаю, други, – глянул на воевод и гридней. – Хитрость проста – отобрать сотню молодцов, ночью незаметно подкрасться к булгарскому городищу…

– И подпалить ворота, – радостно перебил товарища Бова.

– Задницу твою ещё раз подпалить, – вспылил Богучар, – И так сидя есть не можешь, а на животе трапезничаешь. Не мешай мысль излагать.

– Уймись, – рявкнул на Бову Свенельд с интересом слушающий, что речёт опытный гридень.

– Отобранные ратники должны бесшумно подкрасться ко рву, тихо засыпать небольшую его часть принесёнными с собой мешками с камнями, взобраться по взятым лестницам на стену, перебить стражу, затем стрелой нестись к воротам и снять запоры. В дубраве поставить конный отряд, чтоб по сигналу быстро пришёл на помощь, а следом прибежит и пешая рать.

– Дело ты, Богучар, говоришь. Выгорит… Тьфу, получится ежели, сотником поставлю, – довольно хлопнул по коленям ладонями князь. – За работу, ребятушки. Заполняйте мешки камнями и вперёд… Ночью и начнём. А часть войска шуметь и веселиться, отвлекая приворотных стражей и булгарских воев, будет. Самое приятное занятие.

– А как же ров-то? – ужаснулся Бова, вспомнив прошлый штурм. Он ить с водой. Плавать-то я нешто могу? Да в броне?

– Мешками с камнями тебя загрузим, а ты, коли плавать не могёшь, мырнёшь, и станешь на дне мешки укладывать, – радостно зачирикал Чиж, развеселив княжий Совет.

– Штурмуйте стену тихо, – отсмеявшись вместе со всеми, продолжил князь, – но напористо и смело. В городе действуйте жёстко, гасите сопротивление стражи и отчиняйте ворота. Держитесь стойко, пока не подойдёт наша конница. Велерад – ты старший, а Богучар – правая твоя десница. Вперёд, братцы, всё зависит от вас.

Булгарская стража, ёжась от ночной свежести и пронизывающего ветра с реки, с удивлением вслушивалась в буйство, шум и гвалт, раздающийся со стороны пристани, не догадываясь, что галдели печенеги, коим Святослав поставил задачу – отвлекать вражеских дозорных.

Степняки справлялись с заданием как нельзя лучше, употребив внутрь организма огромное количество найденного на складах, и к их удивлению, не выпитого русичами пива.

Напитком грешили даже мусульмане, рассудив, что темно и аллах не увидит, а если даже и заметит, то не осудит, ибо выполняют приказ большого славянского хана.

Стража других ворот, получив сообщение, что русские пьют и гуляют, подтверждая сим деянием гнусные слухи ходящие о них в соседних племенах и весях, устав разглядывать ночь, забились от ветра в башенки по краям ворот, оставив пялить глаза дозорного на стене.

Тому в глаз чего-то попало, и чтоб такая же напасть не приключилась со вторым, он на минуточку смежил глаза, тут же провалившись в глубокий сон.

Проснулся от того, что кто-то наступил на ногу.

– Ослеп что ли? Не видишь, человек службу несёт? – были последние его слова в подлунном мире.

Луны, кстати, тоже не было, и он не разглядел, кто воткнул меч в богатырскую грудь.

Сонную стражу в башенках, тихо поднявшиеся на стену русичи, перебили за одно мгновение, и, спустившись вниз, то же самое проделали с дремавшими у ворот воинами, подумавшими, что прибыла смена караула и не оказавшими в полумраке ночи сопротивления.

– Никогда, робяты, не спите на посту, – просветил своих дружинников, вытирая меч о штаны убитого стражника, сотник Велерад. – Чиж, птицей лети на стену и подай сигнал горящим факелом.

Когда русская конница, а следом и пешцы ворвались в город, булгары оказали им бешеное сопротивление. Сражались, презирая смерть, отчаянно стремясь выбить захватчиков из города, но всё было напрасно.

Последними, свирепо подвывая, в город ворвались грешные печенеги, тут же принявшись грабить дома и убивать жителей.

Святослав отдал город «на поток».

Медведь в битве не участвовал, и мрачно глядел, как печенеги, да и русичи, тащат вороха мехов, ковры, серебряную утварь и визжащих женщин в свои шатры и повозки.

Самыми алчными оказались скоморохи. Нагружали бедного косолапого мишу мешками с одеждой и прочей дребеденью: коврами, снедью и всем, что приглянется, заставляя тащить на небольшую лодью.

Мирило косолапого с пьяными живоглотами то, что ранее они спёрли бочонок мёда, которым и угощали всякий раз носильщика, когда он притаскивал груз на лодью.

– Не нравится мне это, – не спеша, с двуручником в руке, лезвие коего покоилось на плече, шествовал вместе с Богучаром, походя треснувшим секирой в лоб выскочившего из дверей дома булгарского воина с саблей наголо, Медведь. – Надеюсь, Клён разврата не увидит? – прошли мимо трёх печенегов, один из коих увлечённо насиловал толстую бабу с вытаращенными глазами, а двое других, тихонько подвывая от вожделения, толкались и спорили, кто из них следующий.

– Да не трожь ты их, Медведь, – оттащил друга за рукав рубахи – на этот раз он был не в шкуре. – Четыре дня град на потоке… Ну, а сынам нашим пора из отроков становиться мужами, потому ничего зазорного не нахожу, коли им попадётся сдобная юная пышечка.

Гридень Горан после боя, найдя укромное местечко, с блаженством плескался в реке, смывая кровь, пыль и пот, вдруг приметив вышедшую на берег из ольховых зарослей женщину с обворожительным, поболе лошадиного, задом, смело стянувшую с себя одежду и с визгом плюхнувшуюся в воду.

«Ну, какой дружинник устоит, узрев такой круп?» – подумал Горан, и, шумно разбрызгивая воду, поплыл к ней, размышляя, что ежели даже какой дурень и устоит, то вся сотня будет ржать лет пятьдесят, пока гриди не состарятся или не погибнут в стычках.

Горан дурнем в этих вопросах не был, через полчаса прибавив к выезженному табунку ещё одну лошадку.

*      *      *

Каган уже знал, что войско буртасов разбито, а город Булгар пал под натиском варваров-руссов.

«Глупый Иосиф, сын Аарона, долго откладывал поход на Русь, – задумчиво брёл по переходам дворца каган – при ходьбе ему лучше думалось, – а, как известно: «Если гора не идёт к Магомету, то Магомет идёт к горе», – Так и получилось… На Итиль движется рать Святослава. И с ним печенеги. Этот глупец, что именуется царём, даже не удосужился или не успел подкупить их хана, чтоб предал и убил князя русичей.

Ни к чему не способный человек, а я лишь символ. Мой род Ашина намного древнее царского рода Иосифа. Он всего лишь из рода бека Булана, который сумел захватить власть в Хазарии, и знать – другие беки, провозгласили его царём. Он отказался от религии предков, от верховного бога кочевников-хазар Тенгри, приняв религию иудеев, которые своими деньгами помогли ему взять власть, купив жадных и продажных беков, – по широким гранитным мозаичным ступеням поднялся на ограждённую лепными высокими мраморными перилами и колоннадой, солнечную террасу, с недоброй усмешкой оглядев раскинувшийся под его ногами город с дворцами беков, чьи предки когда-то предали его предка – кагана из древнего, но небогатого рода Ашина. Я отомщу им, – с ненавистью глядя на дворцы знати, подумал каган, – и тайно уеду в милую Палестину, где счастлив был, обучаясь у иудейских мудрецов и постигая тайны мира. Великий Яхве, – взмолился, глядя на синее небо с золотым кругом солнца, – помоги мне, – зажмурив глаза, прислонился потным лбом к граниту колонны. – Моего предшественника задушили верёвкой, когда истёк срок его правления, и царь Иосиф сделал меня каганом. Согласно традиции, будущий каган называет год конца своего правления, с наступлением коего его убивают. Мой последний год правления – следующий, и по приказу Иосифа, даже если Хазария победит врагов, меня удавят, набросив петлю на шею. А нужно ли мне ждать такого конца? – с ненавистью глянул на царский дворец. – Ты умрёшь раньше меня, ненавистный Иосиф, и руссы отрубят тебе голову, насадив её на струганный кол».

И когда следующим утром царь, босой и безоружный, униженно кланяясь пустому трону под алым балдахином, ждал приёма, важный управитель дворца вопросил из-за трона:

– Что привело тебя во дворец равного Богам?

– Война! Война привела меня к богоносному кагану. И я хочу припасть к источнику мудрости.

– Светоч мудрости сегодня недомогает. Что хочешь просить ты, жаждущий совета?

– Русы и печенеги в десяти днях от Итиля. Передай божественному кагану, что я прошу дать сигнал ударами по золотому диску. Пусть кочевые беки с родственниками и вожди племён приведут к Итилю свою конницу.

– Я передам твою просьбу божественному светочу. Да обратятся враги наши в пепел.

В полдень, когда солнце было в зените, над самой высокой башней дворца арсии подняли на древках копий огромный, отлитый из золота диск.

Тут же набатно зазвучал большой барабан, и заревели медные трубы – богоносный каган созывал в войско подданных своих: беков, хазар-кочевников и горожан.

Город взбудоражился и заклокотал. Полетели гонцы в дальние кочевья с приказом бекам собирать конные отряды и двигаться к Итилю.

Муллы, раввины и языческие жрецы призывали единоверцев дать отпор приближающемуся врагу.

Русский стан просыпался – на утро был назначен поход.

– Шустрей, шустрей ребятушки, – подгонял сонных ратников воевода Свенельд. – Солнце уже поднялось, а вы всё лежите, – хмыкнул он, положительно расценив свою шутку. – Порезвились с булгарскими бабами, пива попили, пора для развлечения и на лодьях поплавать да мечами помахать: «У князя привычку к хохотушкам перенял», – осудил себя воевода.

Святослав сидел у костра в кругу ратников и с аппетитом хлебал уху.

– Бобёр, чего ушицу не ешь? – полюбопытствовал у друга Чиж.

– Не хочется жидкостей после браги, – пробурчал тот. – Рыбца солёного волжского, вкушаю, – развеселил товарищей.

– Ребятушки, хватит прохлаждаться, к Итилю плыть пора, грузитесь в лодьи. Печенеги уже кумыс попили, юрты собрали и в путь тронулись, а вы всё чешитесь… Ведь все богачества города степнякам достанутся, а вам лишь навоз их лошадок: «Мать честная, так и прут из меня хохотушки нынче», – расстроился воевода, направившись на лодью Святослава, где тот после утренней трапезы назначил военный Совет, дабы отдать последние распоряжения.

Пока воеводы собирались, князь наблюдал как пешцы грузятся на лодьи, гремя о деревянные борта ножнами мечей и смачно переругиваясь, когда столкнутся щитами в толчее, или наконечники их копий, коротко лязгнув, зацепятся над головами.

На Совет пригласили и волхвов.

– Что Боги говорят о будущей битве? – обратился к ним князь.

– Мы принесли нашим Богам бескровные жертвы: зёрна ржи и пшеницы, – ответил за ведунов волхв бога Семаргла, Валдай, – крови уже было достаточно, но боги сказали, что прольётся её ещё много.

– Однако священная река Ра, которую хазары нарекли Итилем, после битвы от истока до устья, станет называться Волгой, как именуют её славяне, – дополнил слова Валдая Богомил.

– Значит – победим, – успокоился Святослав, глядя на волжский плёс, проплывающие мимо острова, на зелёные прибрежные холмы и леса.

Широкая река привольно несла свои воды к невиданному, но которое вскоре узрит, Хвалынскому морю.

На девятый день плавания, в одном поприще от Итиля, лодьи причалили к низкому песчаному левому берегу, русское войско расположилось станом на границе степи и редколесья.

Святослав велел разбить шатёр у берега, и ночью, забыв про сон, слушал таинственное шуршание тростника и лёгкий шум прибрежных дубов и вязов, думая, где же затерялась орда хана Кури и идущая с печенегами русская конница.

Поутру в княжеский шатёр влетел Доброслав и во всю глотку заорал:

– Княже-е, гонец примчался на взмыленном коне, известие привёз.

– А ты за ним, что ли, бежал? – улыбнулся отроку князь. – Тоже взмыленный как конь, – вогнал Доброслава в краску.

– Я-я, это-о…

– Ладно, веди гонца, – махнул рукой Святослав.

– Князь пресветлый, – ступил в шатёр пропылённый и потный дружинник. – Воевода Лют послал к тебе сообщить, что кочевники и конница русичей уже на подходе.

– Добро! Я сам встречу конную рать и печенежского хана: «Что-то слишком просто я одеваюсь, ещё подумает хан, что князь киевский беднее его, и уважать перестанет». – Друже Доброслав, достань-ка мне из сундука одёжу нарядную, а то степняки подумают, будто не князь я, а смерд какой.

На встречу поехал безоружный, зато нарядный: в чёрных бархатных штанах, заправленных в красные сафьяновые сапоги, обшитые узорами из мелких драгоценных камней, в рубаху красного шёлка с вышитой белой нитью свастикой «коловрат» на рукавах и груди, символизирующей победу солнца над тьмой, жизни над смертью, Яви – над Навью; голову, несмотря на жаркий день, покрыл соболиной шапкой с огромным красным рубином.

Князя никто не встречал, ибо гонца с вестью о прибытии не послал.

Оглядев холщёвые шатры русичей и юрты печенегов на волжском берегу, сразу заметил высокую белую юрту, от которой в его сторону во весь опор припустили, настёгивая коней, четверо всадников.

Хан Куря встретил Святослава стоя, и выглядел на этот раз несколько растерянным и поражённым от столь внушительного вида князя русичей.

Сам был в дорогом бухарском халате с разрезами по краям, для удобства при верховой езде.

– Здрав будь, друже, – сняв дорогую шапку, поздоровался с ханом Святослав, тряхнув клоком волос на бритой голове.

Хан, сняв шапку, украшенную тремя хвостами лисиц, приложил руку к сердцу, а затем ко лбу, напыщенно произнеся:

– Мир тебе, друг мой. Будь крепким, как скала, быстрым и смелым, как барс, стойким перед испытанием судьбы, если оно вдруг случится, и сумей перевести его в свою пользу. Пусть ждут тебя одни победы в сражениях… Садись, брат мой, – указал на тугую скатку из толстого войлока, сам усевшись на такую же, и хлопнул в ладони, дав знак слуге нести кумыс. – Прости, брат, слуги не расторопны после длительного похода и не успели принести мягкие подушки, – отхлебнул из круглой чашки напиток, вытащив потом из-за пояса и положив рядом с собой кинжал в узорчатых ножнах. – Наслышан о твоих победах, брат, – завистливо тряхнул головой с оселедцем, и пригладил тощую длинную бородку в лентах. – Пятнадцать тысяч печенежских конников готовы напасть на врага по твоему сигналу, – склонил перед князем голову Куря.

– Чем враг сильнее, тем славнее победа над ним, – отхлебнул из чашки Святослав. – Разгромив его, нас ждут неисчислимые богатства, которые поделим поровну с тобой, как братья, – вновь отхлебнул кумыса.

– Я видел издали хазарскую столицу, – облизнулся хан. – Город большой и, думаю, набит сокровищами, – прищурившись, глянул на князя русичей. – Поровну – это справедливо, – подумав: «Хорошо, что я не убил тебя, хотя и принял хазарское золото. Ты мне ещё пригодишься. А убить никогда не поздно».

После встречи с ханом, Святослав долго беседовал в шатре с сыном Свенельда, Лютом, который командовал пришедшей с печенегами конницей русичей.

Обсуждали план предстоящего сражения, и место конницы в построении войск. Осмотрев затем стан вершников,25 остался доволен порядком.

«Не то, что в обозе, когда в полюдье зимой наладились», – улыбнулся воспоминаниям князь.

К вечеру, в стан русичей добрался на небольшой лодке с двумя гребцами, соглядатай князя, купец Окомир.

– Всё разведал, княже, – после приветствия воскликнул он. – Не представляешь, чего это мне стоило, – умолкнув на миг, воззрился на Святослава, чтоб тот прочувствовал степень траты средств.

Хмыкнув, князь коротко вымолвил:

– Сказывай дальше.

– Царь Иосиф три дня тому, на равнине перед городской стеной произвёл смотр войскам. Силища неимоверная, – не мигая, как хан Куря, воззрился на Святослава купец.

– Продолжай! – вновь приказал князь.

– Одетое в доспехи пешее ополчение, а перед их строем, подняв пыль, размахивали саблями хазарские всадники, которых привели кочевые беки. И десять тысяч закованных в броню отборных воинов-арсиев, умеющих сражаться как в конном, так и в пешем строю. Царь, хотя и жидовского вероисповедания, но считает лучшими в мире воинами мусульман-арабов, и во всём им подражает, строя в битвах войско в четыре ряда, и каждый ряд называет по арабскому образцу. Первая линия, – воодушевился рассказом купец, – получила название «Утро псового лая».

– Собак, что ли, выпускают? – поразился Святослав.

– Нет, княже, – с трудом подавил улыбку Окомир. – Потому такое название, что состоит из кара-хазар – чёрных хазар, смуглолицых пастухов и табунщиков, вооружённых луками и дротиками, но бездоспешных. Их узнаешь по войлочным колпакам, из-под которых свешиваются заплетённые с лентами косички. Они, словно псы, храбрым налётом нападают первыми, осыпая строй противника тучей стрел стремясь расстроить его ряды.

– Понял про псов. Далее что?

– Далее – «День помощи».

Князь, чтоб на этот раз не попасть впросак и не веселить увальня-купца, воздержался от толкования вспомоществлений, с любопытством ожидая пояснений соглядатая.

– Вторая линия поддерживает лучников и вступает после них в бой. Состоит из всадников в кольчугах и шлемах, вооружённых копьями и чуть изогнутыми саблями, палицами и боевыми топорами, с которыми хорошо умеют обращаться… Ох, чего мне стоило, чтоб всё это узнать, – на мгновение взгрустнул от безмерных трат прощелыга-купец, вызвав на лице князя улыбку.

– Да будет тебе награда, не охай, далее что?

– Конники состоят из белых хазар. Они обрушиваются камнепадом на потрясённого чёрными хазарами врага и рубят его, как славянские бабы капусту… Неудачное сравнение, – осудил себя Окомир.

– Ладно, не на гуслях играешь на пиру, обойдусь без словесных красот. Глаголь.

– Если враг силён, как твои гриди, пресветлый князь, – рассудил купчина, что доля лести весьма полезна в общении с влиятельными людьми, – то конница рассеивается в стороны, пропуская третью боевую линию – «Вечер потрясений».

– Это, ежели, первые два наскока не сумели потрясти? – перебил купца князь, улыбнувшись, но глаза его были холодны и задумчивы.

– Но так редко бывает. Печенегов первые две линии заставляют рассыпаться, как горох по блюду: «Удачное сравнение, – порадовался за себя купец. – Как состарюсь, в сказители подамся деньгу зашибать».

– Ну что примолк, молви далее, речистый ты наш, – нахмурился Святослав.

– Прости, княже, сообразуюсь с разумом.

– Не в ладах с головой, что ли стал? – задумчиво потёр серьгу со свастикой Святослав, продумывая услышанное. – Продолжай, – требовательно глянул на соглядатая-купца.

– Пешие ратники умело сдерживают наступательный порыв думающей, что они побеждают, дружины, выстоявшей против предыдущих двух линий. Хазарские пешцы прикрываясь щитами, опускаются на одно колено, упирая длинные древки копий в землю и выставив острия в сторону наступающего противника. Нападающие истекают кровью, теряя боевой задор, а на них с флангов налетают орлами конники и рубят…

– Ладно о кровопускании, о четвёртой линии глаголь.

– Арабы называют её «Знамя пророка». Это опытные и прекрасно обученные воины-арсии. В бой их отправляют в крайнем случае. Они не знают пощады, злы и упорны. Не обращая внимания на потери, рубят врага дамасскими саблями…

– Ну, всё, хватит. Ты же не скальд норегский, а русский купец, – бросил ему тугой мешочек с серебром. – Отправляйся теперь в Царьград. Там свой человек не помешает. Принимай их веру, знакомься с большими людьми, может, и я когда-нибудь приколочу к их воротам щит с солнечной свастикой.

Утро выдалось нежным, ласковым и ясным.

«В такое утро приятно было бы с Малушей проснуться, – сидя на крепком, не чета печенежским степным лошадям, с длинной расчёсанной гривой, белом жеребце, Святослав наблюдал, как первые солнечные лучи осветили длинный строй пешей русской дружины, прикрытой овальными красными щитами, над которыми блестели на солнце острия копий на длинных древках. – Нашёл о чём думать перед битвой, – осудил себя, оглядев конницу по краям линии пешцев: с левой стороны, у Волги, печенежскую, с другого крыла – русскую, перевёл взгляд на линии хазар и нарядных всадников в блестящих доспехах на далёком, освещённом солнцем, зелёном холме. – Царь Иосиф, видимо, со своими вельможами», – предположил Святослав, и не ошибся.

На холме, в окружении свиты, гарцевал на беспокойном вороном коне хазарский царь: «Жеребец чувствует моё беспокойство и нервничает, – успокаивая, похлопал по холке коня. – Отчего я сегодня не уверен в войске? И воины, думаю, почувствовали мою растерянность и нерешительность, когда недавно объезжал их ряды. В них не было обычной веры в себя и готовности отдать жизнь за царя. Выглядели понуро, и даже обречённо, – мрачно вперил взгляд в русское воинство, пехоту и конницу. – А эти – бодры, уверены, готовы биться и побеждать. Лишь мои арсии спокойны и непоколебимы, – для восстановления душевного равновесия полюбовался суровыми воинами в броне и на рослых конях. – В них надежда на победу и опора в случае отступления, – ужаснулся пришедшей в голову крамольной мысли. – Только победа, – попытался взбодрить себя, подняв вверх руку, и тут же взревели медные трубы, отправляя хазарских воинов в бой.

Арсии, дружно выхватив сабли и подняв их, издали воинственный рык, приводящий, обычно, в трепет врагов.

Завизжав, по мнению русичей, бабами, опрокинувшими на себя горшок щей, натягивая тетивы луков и понукая лошадей, в бой ринулись кара-хазары.

«Псы кусать и лаять понеслись», – усмехнулся Святослав.

Согласно договорённости с ханом Курей, навстречу им, завывая, брызнули печенеги, заученными сызмальства движениями выхватывая одну за другой из колчанов стрелы и не целясь, посылали их в сторону врага.

До Святослава доносился посвист стрел, треск тетив, вопли воинов, конское ржанье, крики раненых – все те звуки, с которых начинался бой.

«Захлебнулись своим лаем, псы хазарские, – отметил князь, увидев, что кара-хазары врассыпную кинулись от печенегов, освобождая место белым хазарам, от которых уже шарахнулись печенеги. – Помощь пришла чёрным хазарам, забыл, как купец Окомир назвал тяжёлую вражескую конницу».

Выпустив стрелы, не нанёсшие особого урона пешей дружине и застрявшие в щитах, всадники приблизились к линии ратников и закружились перед двинувшимся на них строем, поражаемые копьями, выпущенными стрелами, а затем и мечами наскочившей сбоку конницы русичей, что бросил в бой сын Свенельда – Лют.

Хазарские всадники, воя на этот раз от ужаса, вырывались из сечи, уносясь подальше от русских копий и мечей.

Иосиф был вне себя от гнева, ощущая в глубине сердца зарождающийся предательский страх. Взмахом руки он отправил в бой пехоту, непобедимый «вечер потрясений», уже не веря, что им удастся разгромить русичей: «Но у меня ещё есть арсии», – постарался успокоить себя, настроив на воинственный лад.

Строй хазарской пехоты, как учили, встал на колено, прикрываясь щитами и выставив перед собой копья, основания коих прочно уперев в землю.

Шеренга красных щитов, ощетинившись копьями, приблизилась к ним.

Иосиф замер, затаив дыхание и наблюдая за действиями руссов.

Вот, направленные с двух сторон копья уткнулись остриями в щиты. Русские пешцы давили, хазарские пытались остановить надвигающуюся на них стену красных щитов с частоколом копий. И им это удавалось.

Сотня Медведя и варяги Свенельда остановились, не в силах продавить стену.

– Навались, ребятушки, – хрипел воевода Свенельд, но варяги не могли сдвинуть ощетинившуюся копьями живую крепкую изгородь.

«Действительно, вечер потрясений», – сжал до боли в руке рукоять меча Святослав, наблюдая за ходом битвы. Его боевая сотня тоже была в первой шеренге пеших дружинников, и, выбиваясь из сил, пыталась сдвинуть шеренгу врага.

Хазарская пехота стояла непробиваемой стеной, не уступая напору русичей.

Заревев, Медведь швырнул в сторону хазарских пешцев копьё, выхватил двуручный меч, и с рыком, согнувшись, со звериной ловкостью проскочил, срубив мечом древки направленных в него копий, к хазарской шеренге, легко снеся головы двум крепким воинам: «Нечего в меня копьями тыкать», – хищно ощерившись, ударил в живот третьего, и, оттолкнув труп ногой, высвободил двуручный меч, раскрутив его над головой и издав медвежий рёв, стал убивать и убивать, уже не понимая, кто он, но ощущая в себе неимоверную силу. Его руки будто срослись с мечом став одним целым, а меч, упиваясь кровью, запел торжественную песнь смерти, безжалостно разя врага и заставляя Медведя танцевать, делая то шаг вперёд, то назад, то бросаясь в стороны, то крутясь волчком вокруг своей оси и разя при этом врагов, нанося бесконечные удары и подпевая мечу рвущимся, помимо его воли, из груди, медвежьим рыком.

Он не видел, что за ним, руша стену противника, ворвались его вятичи, варяги и сотня князя. Задыхаясь от пляски, он рубил и рубил, подпевая мечу и исполняя с ним песнь смерти.

«Вечер потрясений», превратился в «день ужаса», подумал Святослав.

Хазары сначала медленно, а потом всё быстрее и быстрее стали отступать, вскоре обратившись в позорное бегство, а навстречу русичам, безжалостно рубя бегущую пехоту, по взмаху царской руки и под гулкий рёв боевых труб, мчался последний оплот Иосифа – конные арсии, которых арабы называли «знамя пророка», а хазары – «солнце кагана».

Сам богоносный каган, на смиренном белом коне, выехал из дворца, направившись воодушевлять воителей. Все, кто встречались на его пути: ремесленники, торговцы, беки, падали ниц, уткнув носы в землю.

Кортеж, миновав городские ворота, двинулся к хазарскому стану.

– Каган с нами! – арсии беспощадной лавиной врубились в пеший строй русичей, и всё закипело и закружилось.

Клубы поднятой пыли скрыли от Святослава картину боя.

– Ну, что ж, пора и нам косточки размять, как мозгуешь меченоша? – обратился он к Доброславу.

– Давно пора, княже, – обрадовался отрок. – Вон и волхвы со своими амулетами и дуделками к воинам двинулись.

– Ну, так подай щит, а сам меня держись. Вы тоже, – обернулся к Бажену с Клёном, и направил коня в сторону русской конницы воеводы Люта.

– Русичи, бой ждёт вас и победа, – поднял над головой меч Святослав.

Усталые от жары и жажды конные ратники взбодрились и ринулись в бой за своим князем. Монотонный гулкий топот тысяч копыт, ржание лошадей, завывание арсиев, выкрики русичей: «Слава Перуну», лязг сабель и мечей, и вот две лавины сшиблись, раздались звонкие удары копий в щиты и кольчуги, всё смешалось, наземь валились выбитые из сёдел русичи и хазары.

– Пер-р-ун! – выкрикнул Святослав и его меч, высекая искры, столкнулся с саблей арсия, а белый конь, поднявшись на дыбы, ударил копытами в синий щит и выбитый из седла хазарский конник свалился на степную траву, и тут же был затоптан конскими копытами в круговерти сечи.

Меч Святослава окрасился кровью, когда, пробив кольчугу, вошёл в грудь вопящего арсия: «Где же конница печенегов? – рубился с хазарами князь, – пора бы ударить на арсиев».

Печенежская конница под водительством хана Кури, огибая сражающихся русичей и хазар, рубя попадающихся на своём пути арсиев, намеревалась ударить по врагу с тыла, но, постепенно замедляя бег коней, печенеги останавливались в растерянности – в стрелище от них, спокойно стояла разнаряженная свита и каган, над которым, оберегая от солнца, держал цветастый зонт управитель дворца.

– Божественный каган, – впервые в жизни растерялся хан, с силой натянув узду и остановив коня.

Некоторые его воины стекали с сёдел и ложились, уткнувшись лбами в землю.

Торжествуя – с нами божественная сила кагана, арсии воодушевились, и стали теснить русичей, белые хазары строились, готовясь к повторной атаке, пешие хазарские воины из «ночи потрясений», словно проснувшись и опомнившись, яростно заработали мечами, разя гридей.

Вперёд, сквозь тесные ряды дружины, пробился волхв бога Велеса, что умел безбоязненно ходить по раскалённым углям костра, и, держа перед собой амулеты, отважно пошёл на врага, за ним бросился Велерад и остатки его сотни. Бой закипел с новой силой. Кривая сабля, сверкнув, разрубила шею волхва и он, роняя амулеты, упал на примятую траву. Дружинники растерялись, Велерад решительно бросился на помощь ведуну и схватился с тремя вражескими воинами.

Волхва, прикрывая щитами, окружили гриди, и бородатый варяг Молчун, из сотни Свенельда, что билась сегодня пешей, как пушинку подняв ведуна, понёс мимо расступающихся дружинников в безопасное место.

Горан и Богучар следом несли павшего на поле брани сотника Велерада.

А вокруг кипел бой, и удача переходила на сторону хазар.

«Да где же этот треклятый хан Куря со своими печенегами?» – изнемогая от жары и усталости, отбивался от воинов «солнца кагана» Святослав.

Божественный каган, полюбовавшись павшими ниц печенегами, продолжил шествие, направившись в их сторону, но выпущенная кем-то шальная стрела сразила держащего зонт управителя дворца. Каган склонился над ним и затем недоумённо поднял голову.

– Это не каган! – взвыл вельможа из свиты. – Где настоящий каган?

– Подменили! Кагана подменили, – поднимались с пожухлой травы и тёплой земли печенеги, а тот, кого считали каганом, задрав полы бухарского халата, во все лопатки стал удирать в сторону города, но пущенный пришедшими в себя печенегами рой стрел, пригвоздил его и половину потрясённой свиты к земле.

«Мразь, подлая мразь!» – в сопровождении сотни конных арсиев, минуя распахнутые городские ворота, влетел в Итиль царь Иосиф, направив коня в сторону дворца кагана.

Но «солнцеликого» там не нашёл.

«Бежал, бежал, собака. Жалкий пёс из рода Ашинов, – пинал трон, в сердцах сорвав висевший над ним балдахин. – А я ползал на животе перед этой мерзостью. Следовало раньше его придушить, – бушевал Иосиф. Несколько арсиев невозмутимо стояли рядом, ожидая команды – кого рубить. – Ну что ж, – неожиданно для себя успокоился царь. – На побережье готовы к отплытию несколько загруженных сундуками с золотом и драгоценностями судов, что должны уйти в Персию, куда дальновидно, заранее отправил любимую жену, детей и многие ценности, не веря в кагана и сегодняшнюю победу. И предчувствия не обманули. Только бы арсии задержали русичей, чтоб успел добраться до кораблей. В Персии стану богатым купцом. Сотня арсиев будет охранять меня, а придёт время, вновь вернусь в Итиль. Если не я, так мои сыновья. Первым делом прикажу соглядатаям найти бывшего кагана, думаю, он направился в милую его сердцу Палестину, и придушить там, как шелудивого пса».

В хазарском войске произошёл надлом – слух о предательстве кагана быстро распространился среди конников и пешцев. В их стане безысходно ревели трубы. Опустив сабли, они бросились на зов труб, став не воинами, а толпой.

Русичи были в недоумении и даже не преследовали улепётывающего противника: «Может, бог Велес отомстил за смерть своего волхва, поворотив врагов вспять?»

Хан Куря нашёл забрызганного кровью Святослава сидящим на туше убитого коня. Его меч торчал в земле с правой стороны от руки, чтоб в случае опасности можно было легко им воспользоваться. Рядом, на истоптанной и тёмной от крови траве лежали бездыханные тела русичей и арсиев.

– Прости, князь, – преклонил перед Святославом колени хан. – Хазарский шайтан затмил разум мой, потому и промедлил с помощью, – склонил он повинную голову.

– Тяжко нам пришлось, и много моих гридей погибло, – вздохнул Святослав. – Не пойму, что случилось с хазарскими воинами? Почему побежали?

– Потому что их предали. Каган бросил их и скрылся, посадив на своё место безропотного слугу.

– Нет ничего страшнее предательства, – устало вымолвил князь.

– На том свете предателей ждут муки вечные, – с уверенностью произнёс хан.

Вечером, на закате солнца, волхвы с помощниками проводили обряд погребения. На берегу пылали костры, в огне которых сжигали усопших воинов.

– Дым столбом к небу поднимается, – грустно вещал волхв Богомил, – и души воинов павших последовали за солнцем в загробный мир. Бог Сварог проводит их туда.

Волхва бога Велеса и сотника Велерада поместили в небольших лодьях, наполненных древками хазарских копий и сеном, чтоб пламя было высоким и ярким.

Жрецу бога Велеса положили в лодку амулеты, а сотнику – поминальную пищу, и гридень Молчун, тайно от волхвов, спрятал под сено бурдюк с вином – сухая ложка рот дерёт.

Лодьи развернули кормой к закату и волхвы – Валдай с Богомилом, подожгли факелами сено. Вспыхнуло пламя, и гриди оттолкнули лодьи от берега.

– Души братьев наших поплывут по воде в Сваргу Синюю, в Ирий, что создал бог Сварог, и жить станут в прекрасном саду, где растут невиданные на земле деревья, и самое прекрасное из древес – Мировое дерево, подле которого и поселятся души павших воинов, среди цветов и красочных, поющих на разные голоса птиц, – громко, вслед уплывающим горящим лодьям, проповедовал волхв Семаргл. – И встретят их там ушедшие ранее родичи. Не надо плакать и грустить по воинам, братие. Мы здесь в гостях, а они уже – Дома.

Наступили сумерки, и после обряда погребения Святослав решил дать ратникам отдохнуть – Итиль подождёт.

К тому же хазары, скорее всего пешцы «вечера потрясений», обоз которых достался русичам, погрузили туда огромное количество бурдюков с вином, чтоб отметить вечером победу над урусами.

Однако получилось всё наоборот.

– С понятием народ, хотя и копчёные, – хапнув себе два бурдюка с вином и прилично отведав напитка, сидя у костра в цветастом бухарском халате, рассуждал бывший дворовый холоп Тишка.

– Ты вон ступай за печенежскими конями убирай, – ржанул Бобёр, выставив на обозрение два крупных зуба. – Всё поле загажено, а он тут расселся, лентяй, и вино лакает.

– А вот это ты видал? – указал гридню на торчащие в большом красном щите стрелы. – Посчитай, если умеешь, сколь разов князюшку от смерти спа-а-а-с, – залился пьяными слезами Тишка. – И Велерада жалко.

– Помянем товарища и брата нашего, – поднялись сидящие у костра дружинники, молча выпив из хазарских серебряных кубков, что нашли в богатом обозе.

– Печенеги захваченных лошадей делят, – когда вновь расположились у костра, промолвил Чиж. – Видел намедни, как два копчёных, бившиеся до этого бок о бок, плюют друг в друга, непотребными словами обзываются, ибо конягу поделить не могут.

– Тишка, дай один бурдюк с вином, – прикололся над бывшим холопом гридень Горан.

– Ступай девок хазарских щупать, – пододвинул поближе бурдюк Тишка.

– Одно другому не помеха, – хохотнул гридень. – Эй, артельщики, идите к нам, – узрел мотающихся из стороны в сторону скоморохов. – Кажись, даже мишку своего напоили.

– Бова, бороться иди. Мохнатая рожа нынче тоже чуток заложил за ухо, – развеселился Чиж.

– Гляди, птичка, дочирикаешься у меня, – беззлобно бурчал дружинник. – Наборолся сегодня уже до отвала.

Итиль, как спелое яблоко, пал в руки Святослава.

Город сдался без боя.

– Биться с нами некому, – заняв дворец кагана, Святослав собрал в бывшем тронном зале Совет из воевод и старших гридей.

– Хазарская конница – беки-шмеки, удрали в свои кочевья, – высказался сын воеводы Свенельда, Лют, – а хазарское ополчение, побросав оружие – печенеги, вон, собирают, хозяйственный народ, разошлись по домам, узнав, что каган и царь Иосиф предали их.

– Княже, вели отдать город на поток, – просительно произнёс боярин Добровит. – А то поизносились пешцы.

– Гм. Поизносились, говоришь? – промолвил Святослав. – А это ничего, ежели пешцы русскую одёжу на бухарские халаты сменят? – развеселил воевод и гридей, улыбнувшись сам.

– А следом и киевляне тюрбаны с халатами напялят, когда рухлядь всякую привезём, – загоготал Горан.

–Добычу ты привезёшь, – к удивлению всех, включая князя, высказался Молчун. – Девок хазарских навезёшь… Одна вон, с лошадиным крупом…

– Так, ладно, – хлопнул ладонью по подлокотнику трона князь. – Отдаю город на поток. Но жителей не убивать…

– Правильно! Продадим полоняников цареградским купцам, – чего-то стал высчитывать Добровит. – И пойдёмте казну кагановскую глядеть, – чуть не пустил слюни умиления боярин. – Скорее бы всё это в Киев увезти.

– Да подождёт твоя Куявия, – неожиданно для всех вспылил Святослав. – Со взятием Итиля война с хазарами не закончена, – подошёл и глянул на город в окно. – Через седмицу пойдём на полдень, к морю, – сжал пальцы в кулак. – Ну что рты раскрыли? – обернулся к боярам с гридями. – Зверюгу хазарскую добивать надо. А то воспрянет, и на Русь пойдёт.

Хотя такое решение князя большинству было не по душе, но возразить никто не посмел, зная, что в гневе Святослав может быть необуздан.

– А теперь, братья, пойдёмте в сокровищницу кагана, – подсластил ложкой мёда огромную бочку с дёгтем. – Бывший казначей, как мне доложили, уже там. Успокоите своё недовольство видом серебра и злата. Печенегам тоже следует долю выделить, – друг за другом направились по переходам и галереям дворца, под водительством бывшего слуги кагана в жёлтом халате с красочными птицами и синих башмаках с загнутыми носами.

– Ну, чисто киевлянин после нашего приезда с добычей домой, – глядя на слугу, хохотнул Свенельд, спускаясь вместе со всеми по гранитным ступеням в подвал, с расставленными светильниками на выступах стены.

Спустившись, ахнули, узрев десятки пыльных сундуков, наполненных серебром и златом.

– Половину отдадим хану Куре, – подпортил настроение свите Святослав, заглянув в раскрытый сундук. – Теперь будет, чем оплатить дружинникам ратный труд.

Ближе к вечеру, когда сошёл зной, в тенистом саду кагана, под сенью необхватного дуба, восседал на изукрашенном золотом и драгоценными каменьями троне князь Святослав. Перед ним выстроились в ряд отличившиеся в боях воины.

По сторонам от князя стояли воеводы: Свенельд, его сын Лют и Добровит, перед которыми, на инкрустированных столах, высились горки наградных украшений из серебра и золота, кубков, кинжалов и других вещей и предметов.

Первым получил нашейную серебряную гривну Возгарь.

– Назначаю тебя сотником, вместо ушедшего в Ирий славного Велерада, – поднялся Святослав. – И помимо нашейной гривны прими от меня кинжал, – протянул наградное оружие воину.

Вытянув из ножен клинок, Возгарь поднёс его к губам и произнёс, с трудом сдерживая предательски набежавшие, и не свойственные мужу слёзы.

– Княже, – задержал дыхание, подбирая нужные слова, – жизни за тебя не пожалею, – склонил голову перед Святославом.

Следом получил серебряный кубок с рубинами гридень Молчун.

Его приятель и побратим Горан удостоился золотой чары.

Богучар принял от князя саблю, с выгравированной на лезвии какой тарабарщиной на арабском языке, но зато в богато украшенных ножнах.

Бова, Бобёр и Чиж получили по золотой ромейской монете, которую боярин Добровит назвал «солидом».

«Хорошая соль», – попробовал на зуб отчеканенную в Царьграде деньгу Бобёр.

Вятич Медведь помимо серебряной нашейной гривны и кинжала, жалован был из рук князя огромной секирой с отделанной серебром рукоятью.

Другие воины получили в награду серебряные арабские монеты, которые знаток денег Добровит назвал какими-то «дирхемами».

Сами воеводы приняли из рук князя драгоценные перстни.

Последними, не получив ничего ценного, встали перед князем на одно колено отроки: Клён, Бажен и Доброслав.

Вонзив мечи в землю и положив руки на перекрестие, глядя в глаза князю, по очереди произнесли «роту верности».

Первым клялся Доброслав:

– Княже Святослав, прими роту на верность тебе и Руси, – поднял глаза на князя, тот в ответ коротко кивнул.

– Клянусь мечом своим, – волнуясь, продолжил Доброслав, – Богом и Перуном, что буду служить верно, ни за страх, а за совесть. А если нарушу свою роту, буду клят от Бога и Перуна, и приму смерть от меча своего, – поднявшись, извлёк меч из земли, поцеловал лезвие, приложив затем ко лбу.

То же самое повторили за ним Клён и Бажен.

– Я принял вашу клятву, – встал Святослав. – И отныне вы не отроки, а гриди мои, – подошёл и обнял каждого из них.

Через седмицу Святослав устроил во дворце кагана «почестен пир».

Как водится, мёды рекой текли, и уже не Итилем, а Волгой, как подметил присутствующий на пиру Богомил, и вина заморские, но ни столько заморские, сколько с предгорий Кавказа, свои, почитай…

– Самое быстрое на свете, князюшка, – ласково повеличал Святослава волхв, – не стрела или молния, а жизнь. Пролетает быстрее молнии. У некоторых проходит с громом, как у тебя, а у некоторых тихонько коптит, чуть светясь. И, главное, в конце жизни достойно встретить смертный миг. У тебя, думаю, это получится… И потомки долго станут помнить пресветлого князя Святослава и его деяния в этом мире.

– Рано хоронишь меня, волхв, – отпил из чаши Святослав, вспомнив последние события и пытаясь вникнуть в замысел вышних Сил, потому, что в мире Яви ничего не делается без воли Богов. – Нельзя доверять хазарам и ромеям. Не устаю повторять: Русь – гигантский деревянный дом, и пожар может возникнуть в любом углу, и даже на крыше. Потому, разбив хазар, займёмся ромеями.

– Чернобог их побери! – вставил Валдай, волхв Семаргла.

– Потому догонять кагана или царя не станем в лабиринте волжских протоков, а пойдём по берегу Хвалынского моря, которое ромеи зовут Гирканским, и будем штурмовать древнюю столицу каганата Семендер. Туда побежали брошенные на произвол судьбы арсии, где их окончательно и разобьём, – чуть расслабился, глянув на развлекающих дружинников у входа в тронный зал, скоморохов, затеявших под громкие трели музыкальных инструментов задорную пляску, приправляя топот ног такими скабрезными куплетами, что краснел даже пляшущий вместе с ними, обряженный в бухарский халат и чалму, медведь.

Многие дружинники, под свист и хлопки приятелей, тоже кинулись в пляс, попутно во всю глотку подпевая скоморохам.

« Похоже, тронный зал многое видел на своём веку, – подумал Святослав, – но такого буйства, как пляска скоморохов и гридей, не переживал».

Бова, прослезившись от тёплых чувств к косолапому, пытался обнять его, но медведь был не дурак, и помня прошлые поползновения и тычки под рёбра, ловко уворачивался от объятий.

Всё приятное когда-нибудь имеет свойство заканчиваться.

Отдохнув – то есть, пограбив, попив зелена вина, и вволюшку поудив хазарок, воинство, сыто икая, двинулось воевать.

Настроение после взятия Итиля и пира было совершенно не боевое.

У кого-то в обозе заманчиво булькало в бурдюках недопитое вино, а у Горана, на двухколёсной арбе, во всю лужёную глотку, то есть на три поприща, ругалась с тощей хазаркой, что тряслась следом на такой же арбе, толстая, с лошадином крупом, булгарка.

Пылила на телеге ещё и буртаска, но сумела сбежать: «бабы, как известно – дуры, – подумал Горан. – Потом ещё плакать и искать меня будет».

Святослав на этот раз гарцевал не на белом жеребце, а вороном, из конюшни царя Иосифа, коего, с трудом удерживая под уздцы, привели в сад кагана служители.

Похмельная рать медленно катилась вдоль побережья Хвалынского моря и дружинники, дабы сбить похмелье, беспрестанно окунались в тёплые солёные воды, бесконечно удивляясь, где же хазары столько соли взяли, чтоб целое море засолить.

– Эх, молодь бестолковая, – подтрунивали над молодыми гридями опытные воины, – это Сварог так задумал и сварганил.

– Видать, соль ему девать некуда было, – удивлялись безусые и безбородые, что означало – зелёные, перешедшие из отроков в гриди: Клён, Бажен и Доброслав.

– Айда искупнёмся, робяты, а то зной стоит, как у бабушки в печи, – звал друзей окунуться в море, Доброслав.

– Тихон, гони желторотых из воды, – велел бывшему холопу, а ныне ловкому славному вою, подъехавший Святослав. – Да чтоб вас медведь утопил, – пожелал суровую кару визжащим от восторга скоморохам, купающим довольного на этот раз жизнью косолапого. – Свенельд, прикажи сотникам за несколько стрелищ от моря ратникам следовать. Никакого порядка в строю, – плюнул он и тоже полез купаться.

Поход, ни шатко, ни валко, но продолжался, и войско, выпив припасённое вино, где добром – за серебро, где силой, грозя мечами – у кого какой нрав и характер, забирали бурдюки и амфоры с вином у местных жителей.

В предгорьях Кавказа, на радость русичам, народ разводил прекрасный виноград.

Разбив стан под стенами Семендера, русские ратники продолжили отмечать взятие Итиля.

Местный царёк, коему на помощь прибыли три тысячи арсиев и степные беки со своей конницей, не поленился ночью забраться на стену и оглядеть многочисленные, мерцающие в ночи костры и послушать русские песни.

Утром приказал трубачам дуть в трубы.

Хазарские воины, зевая, седлали коней и строились.

Беки и командир арсиев, окружили царя Семендера, поставленного каганом и платящего дань Хазарии. Он красовался перед ними в сверкающем панцире и начищенном серебряном шлеме.

– Я сам поведу войско, – воинственно выхватил из дорогих ножен изогнутую саблю.

– А боевой опыт у тебя есть? – снисходительно произнёс украшенный шрамами степной бек в войлочном колпаке и замусоленном халате.

– Арсии подчинялись только царю Иосифу, а теперь мне, – холодно зыркнул в сторону местного царишки командир арсиев. – Потому всем слушать меня, – сурово глянул на недовольного бека.

– Встретим руссов за городом, – осмелился предложить сникший семендерский царёк.

Беки и командир арсиев согласились.

Русичи спокойно ждали противника, построившись тремя плотными шеренгами и прикрывшись овальными красными щитами.

Конница печенегов с правого фланга, и русичей – с левого, ждали боя.

Как положено, чёрные хазары, подлетев на лошадях к боевому строю пехоты, завизжав для бодрости, на скаку стали осыпать врага градом стрел, что для руссов было привычно.

Загородившись щитами, они переждали нападение.

По приказу командира арсиев, трубы заиграли «атаку», и конная лавина хазар в тяжёлых доспехах ринулась на русскую пехоту.

Пешцы не дрогнули, наклонив в сторону нападающих копья.

Арсии, теряя товарищей, вклинились в шеренгу русичей.

– Лошадям ноги подрубай, – орал молодым гридям сотник Возгарь, рубя конников пудовой секирой.

Доброслав отбился от князя в хаосе боя, и умело отражал удары вражеских сабель. Пот заливал глаза и он, парировав очередной удар, резко потряс головой, пытаясь его смахнуть, и тут же встретил на меч смертоносное железо злобно ощерившегося арсия, сабля коего сверкнула в пяди от горла.

Собрав все силы и приняв второй удар на клинок, Доброслав, что есть мочи полоснул противника, рассекая, словно масло, бронь доспеха, и замер, наблюдая, как тот валится под копыта его коня.

– Неплохой удар, племяш, но не зевай, – отбив саблю и поразив другого арсия мечом в грудь, дядька Богучар растворился в суматохе боя.

В начавшейся рубке арсии и руссы не уступали друг другу, выказывая стойкость и отвагу. Но в этом бою превосходящая численность была на стороне русичей. Первыми дрогнули воины из ополчения Семендера, за ними побежали кара-хазары.

Царь Семендера был убит, погибли несколько беков.

Остатки арсиев бежали последними, направившись к далёкой горной гряде.

Хазары ринулись в сторону степи, а ополченцы, побросав оружие, чесанули в город. На их плечах в Семендер влетели печенеги и русские конники. Чуть позже подоспела и пехота.

Город разочаровал печенегов. Богатых домов было меньше, чем в Итиле, а в крытых соломой хижинах из грубо обработанных камней поживиться особо нечем.

Сидя вокруг небольшого костерка у глинобитного дувала и жаря на огне кусок баранины, Доброслав вспоминал свой удар, кровь врага, и словно во сне увидел, как тот заваливается и падает под копыта его коня.

Увидел и себя, недоумённо взирающего на убитого им человека: «Спасибо дядьке, отбил вражескую саблю и сохранил мою голову», – подумал, что если бы не Богучар, лежать бы ему на истоптанной траве рядом с убитым арсием.

– Теперь, племяш, ты стал настоящим дружинником, – хлопнул по плечу Доброслава Богучар. – А вот твоим друзьям только предстоит пролить вражью кровь, – подмигнул Клёну и Бажену, – с завистью бросающим взгляды на удачливого приятеля.

К тому же Богучар не поленился, и после боя нашёл и принёс племяннику саблю с вязью на клинке в дорогих, украшенных небольшими драгоценными камнями, ножнах.

У самого Богучара толстые кольца кольчуги были рассечены, а широкие булатные пластины на груди примяты.

– А я, братцы, подумал уже, что стою на Кромке и душа моя смотрит в Ирий… И если бы не дядечка, – уронив мясо с оструганной ветки в костёр, зябко передёрнул плечами Доброслав, благодарно глянув на Богучара, – быть бы мне убитым. А дядю моего, думаю, призвал на помощь Громовик, что тётя Благана на шею надела, – расстегнув рубаху, вынул и поцеловал «Знак Перуна».

То же проделал и Богучар, с трудом вытащив из-под кольчуги амулет.

Через четыре дня, ясным и прохладным утром, когда красное солнце только поднималось на небосклоне, громкие звуки боевых рогов разорвали тишину, призывая воинов строиться вокруг своих стягов и готовиться к походу.

– Кого чичас громить идём? – зевая, вопросил у сотника Возгаря Чиж.

– Не идём, а летим, – почесал за ухом, тоже зевая, Бобёр.

– Учись задней лапой, как пёс Тишка, за ухом чесать, – ответил на шутку приятеля Чиж.

– Гы-гы! Не пойдём и не полетим, Бобрятина, а поплывём, – внёс свою лепту в перепалку друзей обладатель хорошего расположения духа, Бова.

– Ступай с косолапым мишей борись, – вяло огрызнулся Бобёр. – А что, утренней трапезы не будет? – всполошился он.

– Будет. На ходу копчёного мяса пожуёшь с сухим хлебом, и водицей запьёшь, – нахмурился сотник. – И никаких бурдюков с вином… Водицей, я сказал…

– А скоморохи кулеш над костром в котле варят, – сглотнул слюну Бобёр.

– И медведя своего помешивать деревянной ложкой научили, – хмыкнул неунывающий нынче Бова, чем вызвал подозрение бдительного Возгаря.

– Из бурдюка напитка отведал с утреца? – прицепился к конопатому гридню сотник.

– У меня в ём только водица ключевая, – оправдался, стараясь дышать в сторону, Бова.

– Ему волхв Богомил за амфору вина амулет от похмелья дал, теперь сколько хошь пить могёт и калган болеть не будет…

– Мотри Чиж, дочирикаешься… Как кукушка на ветке куковать станешь, – предупредил о нежелательных последствиях приятеля, Бова.

– Хватит языки чесать, словно бабы, э-э-э…

– У колодца, – подсказал, хохотнув, Чиж.

– Нет, за прялкой, – показал ему кулак сотник. – Стройтесь под стягом, нехристи.

– Бурдюк, бурдюк, – бурчал Бова, которому общими усилиями всё же испоганили жизнерадостный утренний настрой. – Какой-то охламон амфору мою с вином вчерась расколол, и то не рыдаю, а тут бурдюком попрекают. Нашли винопивца забулдыжного. Злостный забабенник26 Горан семендерскую паву на телегу погрузил, и то ничё… Половина обоза – бабы пленённые… А тут – бурд-ю-ю-к…

– Хватит ворчать, Бова, – почесал пудовой секирой спину Возгарь – благо, был в кольчуге. – Идём, по словам воеводы Свенельда, не в богатые города, что на берегу Хвалынского моря расположились, а каких-то ясов и касогов воевать, ибо они – союзники хазар.

Через несколько дневных переходов войско русичей остановилось у реки Терек, как называли её местные жители, или Гарм, на языке хазар.

– Хорошо идём, неспешно, – молодые гриди, раздевшись, били острогой рыбу в тихой заводи.

– Во какую взял, – поднял рыбину Клён.

– Хорошая река. Рыбой переполнена как повозка Горана, бабами, – тоже поднял над водой крупную рыбину Доброслав, и во всю глотку заорал: – Баже-е-ен, береги мужские причиндалы, к тебе сом огромный плывёт,– развеселил вятича.

– Да не найдёт у него сом ничего, окромя ушей, – зашёлся смехом Клён.

– Тьфу на вас, – улыбнулся Бажен, поднимая над головой огромного сома.

– Всё на месте у тебя? – не унимался развеселившийся Клён.

– Уши, вроде, на месте, – набрав воздух, нырнул Доброслав, явив голову над водой далеко от приятелей. – У-ух, красота, – воскликнул он, вновь уйдя под воду.

– Не война, а божья благодать, – глядя на молодь, ворчал Возгарь, тоже надумавший окунуться в реку.

Для примера своей сотне, он проделал знойный дневной переход в кольчуге, и в результате до крови растёр подмышки. К тому же, ужасно чесалась спина, даже секира не помогала.

Святослав, выслав вперёд конную сторожу, сидел со Свенельдом и Лютом в шатре, скрашивая длительное ожидание итогов вылазки виноградным вином.

– Княже, – влетел в шатёр, отпихнув рукой сонного стражника, гридень Молчун. – Языка пленили со всей семьёй. На двухколёсной арбе в горы тикали. Жена его по-нашенски калякать могёт. Горан взял её прелести в крутой оборот, и чтоб не было нежелательных последствий – у «языка» уже четверо детишек, пятый ни к чему, он велел ей ничего не таить…

– Молчун, скоро ты новое имя приобретёшь. Нареку тебя Болтуном, – разозлился Свенельд. – Рожай сведения быстрее.

– Чичас бабу позову. Еле отбил её у Горана, а его следить за врагами оставил.

– Балабол, ты замолчишь? Действуй, давай. Веди свою бабу.

– Не мою, а Горана…

– Убью!

Женщина оказалась весьма аппетитна: приглядна на лицо и в теле. Муж рвался в шатёр вместе с ней, но взбодрившийся страж наладил его древком копья по рёбрам, а когда тот, проявив настырность – неизвестно, каким способом молодую жену допрашивают, вновь нацелился, словно змей какой, проползти в шатёр, совсем уже бодрый страж, под поощрительные кивки Молчуна, старым испытанным способом – древком копья, угнал любопытного змея за два стрелища, аж до самой реки.

Чем-то довольная женщина сообщила, что местный князь собрал конницу и укрыл её в горной долине, неподалёку от стана русичей. Ещё немного расспросив аланку, как она называла свой народ, русичи именовали их ясами, и, угостив в качестве поощрения вином, узнали, что самый короткий путь в эту долину ведёт через невысокий горный перевал. А когда, поднеся ещё одну серебряную чару с вином женщине, Лют поцеловал её для пользы дела в алые уста, она согласилась показать дорогу.

«Кажется, мой сын отнимет у яса жену, – ухмыльнулся Свенельд. – Заодно и Горана обездолит. Пускай любострастный гридь свою итильскую, булгарскую или ещё какую паву обхаживает, – пригладил ладонью жидкие прядки волос на затылке, – а аланочка сыну понравилась».

На этот раз тихо оповестили ратников. Те, без гула труб и рёва боевых рогов, быстро построились, и с многозначительными ухмылками, под водительством Люта и аланской молодки, потопали через горный перевал.

Вечером, в наступающих сумерках, как снег на голову свалились на готовящееся спать войско врага.

Ведущую на равнину извилистую горную дорогу никто не охранял, и сторожу не выставили. Застигнутые врасплох ясы сопротивления почти не оказали, сдавшись на милость победителя – киевского князя Святослава.

Не принимавшие участия в сражении печенеги потребовали в качестве награды весь табун аланских коней, но Святослав поутру согласовал с аланским князем договор, согласившись на мир и заключив военный союз, потому коней не дал.

Куря обиделся.

– Как же так, брат? Ты обещал мне половину захваченной добычи, а не дал ничего.

– Как ничего? А что за огромное стадо верблюдов шлёпает за твоей конницей, неся на горбах огромные перекидные сумы со златом и серебром, сундуки с поволоками, тканями, халатами и амфоры с вином? Скоро твоя орда совсем отучится пить кумыс…

– Ты смеёшься надо мной, князь, – в гневе переломил древко плети хан. – Уже август заканчивается, а с наступлением осени печенеги перегоняют стада на зимние пастбища. Так что прощай. Не думал я, что ты пожалеешь для меня аланских коней, – повернувшись, выскочил из шатра, оттолкнув стоявшего у выхода стража, с сожалением подумавшего: «И копьём степняка огреть нельзя, князь ругаться будет».

Надев украшенную хвостом лисицы шапку, хан Куря взлетел на коня, галопом направив его к становищу. На следующий день печенеги покинули русскую рать, но их заменили конные аланы.

Касоги оказались более воинственны и организованы – выслали лазутчиков к русскому стану, где их и захватили дозорные гриди.

С лазутчиками вёл долгую беседу аланский князь, сообщив к вечеру Святославу, что пленных следует отпустить восвояси, и туда же с ними поедет он договариваться о мире и заключении воинского союза с русичами.

Через три дня от аланского князя прибыл гонец, уведомив Святослава, что завтра прибудут касожские князья заключать договор.

– Не война, а мать родна, – разглагольствовал, сидя у костра и уминая печёную рыбу, Молчун.

– Вот именно, что мать родна, а лучше бы – дева красная, с переду и с заду прекрасная… Да не одна, – ловко так брякнул Горан, развеселив гридей.

– А чё ржёте то? С девкой моей аланской, что с бою взял, Свенельдов сынок тешится…

– Ага. С бою ты взял бабу, – даже хрюкнул от обуревавших его весёлых чувств Молчун. – Запряжённый в арбу мерин долго с тобой лягался, хозяйку защищая, – веселил народ обычно молчаливый гридень. – Уд завяжи и на солнышке лежи, – аж поперхнулся от проявившегося дара сказителя.

– Тебе бы гусли, Молчун, – обиделся побратим, – и забавлял бы воев сказами. А вон и настоящие гусляры идут, – указал на деда с парнем. – Сейчас что-нибудь чувственное нам споют.

К исходу дня в русский стан прибыли договорщики.

– Першие людины племени касожского, – стоя рядом с любопытным не в меру медведем, возглавляющим артель запойных скоморохов, сквозь зубы, чтоб не выронить закусь, процедил Бова.

Медведь, соглашаясь, утвердительно покачал меховой башкой.

– Один ты меня понимаешь, паря, – обнял стоящего на задних лапах косолапого, расчувствовавшийся от немереного пития красного виноградного напитка, гридь.

С медведем он подружился и прикармливал его всякими вкусностями, иногда даже угощал винцом, которое мишаня, как и скоморохи, стал весьма уважать.

– Чудные какие, – стоя по другую сторону от медведя, поделился с ним своими мыслями не совсем тверезый ноне Чиж, удивлённо разглядывая поджарых, бритоголовых и горбоносых касогов в бархатных кафтанах, перехваченных поясом с висевшим на нём кинжалом.

Зрелых лет толмач что-то лопотал им, указывая на вышедшего из шатра Святослава.

Приложив унизанные перстнями пальцы к груди, князьки уважительно поклонились вождю руссов, тот, в свою очередь, приложил руку к сердцу, подняв затем её в сторону падающего за горы солнца.

Приветственный жест касогам пришёлся по душе. К утру договор о воинском союзе был заключён и скреплён совместным распитием хмельных медов и вин.

Касожские князья остались довольны приёмом и пообещали поддержать своей конницей поход русичей на Тамараху.

Проводив послов, князь, собрав в шатре Совет, возвестил:

– Теперь идём к берегам Сурожского моря воевать Тмутаракань, или Тамараху, по-касожски, за которую ещё мой отец, князь Игорь, бился.

Русская пешая рать, заслоняясь красными щитами от яркого солнца, двинулась к Сурожскому морю.

Пройдя поприще, делали привал, ночевали, и утром снова в поход. Шли открыто, ничего не опасаясь. Место печенегов заняли конные отряды аланов и касогов.

– Ветер уже запах моря приносит, – вздохнул полной грудью Доброслав.

– Жара утомила, искупаться хочется, – забеспокоившись, Клён проверил, на месте ли княжеский меч. – Доброслав, дай саблю посмотреть, – завистливо вздохнув, медленно выдернул из богатых ножен клинок, блеснувший на солнце арабской вязью и бросивший в глаза Бажена доброго солнечного зайчика.

– Я такой же в Тмутаракани у хазарского воина отобью, – зажмурившись на секунду, пообещал он себе и друзьям.

– Таракана ты там у ремесленника отобьёшь, – убрал саблю в ножны Клён. – А вот я точно оружием разживусь, – благоговейно вытащил и поцеловал крашеную статуэтку Семаргла – божественной крылатой собаки.

На днёвке в русский стан пробрались трое купцов из Тмутаракани.

– Здраве будь, княже, – бухнулись на колени перед Святославом, когда Молчун с Гораном привели их в шатёр. – Поспеши, княже, – на русском языке, невнятно произнося некоторые слова, просили они. – В граде нашем проживают люди разных племён, хазар совсем мало – наместник во дворце и три сотни охраны из белых хазар. Услышав, что ты на подходе, народ схватился за топоры и дубины, подняв восстание. Но что могут простые ремесленники против обученных воинов? Хазары льют кровь рекой и жгут наши дома. Поспеши, княже, спаси жителей наших.

– Свенельд, – рыкнул князь, – распорядись строиться под стягами и идти в поход.

– Так вечер на дворе.

– Ночь будем идти. Всего поприще до города. Меченоша, меч мне.

Утром Тмутаракань заняли русские ратники.

– Княже, – подошли к Святославу купцы, что намедни прибыли из города. – Белые хазары во главе с царским наместником успели переправиться на другую сторону пролива, в Корчев, где находится другой царский наместник с хазарами. Жители просят о помощи. Они тоже выступили против хазар. Насады струги и лодки у нас есть на полторы тысячи твоих молодцов. И многие жители переправятся с ними, чтоб отомстить за смерть близких.

Напуганные наместники вместе с белыми хазарами, даже не думая оказывать сопротивление, умчались в сторону городишки Сурож. Так, по крайней мере, донесли купцам их соглядатаи, а те доложили Святославу.

– Да что же это такое, не хотят вражины ратиться с нами, – грустил Клён. – Так и останешься без хазарского оружия, взятого в славном бою.

Бажен полностью поддерживал его. Оказывается, на их стороне был и Свенельдов сын.

– Княже, – воодушевлённо кричал Лют. – Перед нами богатая Таврика. Займём её…

– Рано нам с ромеями ратиться. Повременим маленько, – спокойно ответил ему Святослав. – Здесь, в Тмутаракани перезимуем, а весной пойдём воевать последнюю хазарскую крепость Саркел. Одари из захваченных сокровищ касогов и алан, и пусть до весны едут к себе. Мне Перун дал удачу и силу. Принесём бескровную жертву Богам, дарующим нам одну за другой победы над врагами.

– Да что же это такое, опять до крови кольчугой подмышки растёр, – плескался в тёплой воде Сурожского моря сотник Возгарь.

– Мала тебе кольчужка, закажи кузнецу колец добавить, – посоветовал страдальцу гридень Молчун.

– А у меня только ссадины от ударов хазарских сабель, – похвалился Бова. – Я восьмерых в бою завалил, – не краснея, бахвалился он.

– Сколькерых? – изумился Чиж.

– Шестерых, – немного уменьшил количество убиенных врагов гридень.

– Тьфу, хвастун. За медведем весь бой прятался.

– За Медведем спрячешься, рази? Он берсерк, сечёт всех, кого не попадя.

– Да не за вятича, а мишку скоморошьего, – захмыкал Чиж. – Ты, ноне, чёта умный такой. Видать от того, что тебя в Тмутаракани хазарин по башке булавой долбанул, вот мозгами и пораскинул. Бобёр, хватит нырять и рыбу зубами ловить, воевода Добровит на берегу призывно руками машет.

– Вот что, хлопцы, – довольно улыбался боярин. – Отдохнули чуток… Возгарь, что ты всё чешешься, подь сюда. Баранины вареной-жареной наелись от пуза? Про вино даже говорить не стану, а вот хрукты поменьше теперь жрите, потому как соглядатаи саркельские донесли, что арабские, персидские и, леший знает, какие ещё торговцы до печёнок напуганы нашим приходом в Тьмутараканов, и покидают город. На речной пристани, по словам прибежавших купцов-соглядатаев, круглосуточно идёт погрузка на суда нераспроданных товаров и другого богачества, – алчно дёрнул кадыком, сглатывая набежавшую слюну. – Устроим ловитву, – радостно хлопнул в ладоши. – Лезьте на ту вон лодью, где уже Горан с Богучаром копьями торчат, – показал рукой, на какую именно, – и встречайте гостей, что с часу на час устремятся прочь из Саркела по Дону в Сурожское море. Тут-то мы их, голубчиков, и расчехвостим, – мечтательно закатил глаза. – Корабли с товаром отымать, а купцов живота не лишать и отпускать на все четыре стороны. Которые на верблюдах по шляху удирать будут, тех вятичи во главе с Медведем переймут. Главное, хрукты на лодье не лопайте, – ещё раз предупредил гридей воевода. – Не отмоем потом посудину, а она мне принадлежит.

– Зима прошла, снег растаял, надежды на помощь у защитников Саркела тоже растаяли, как снег, пора, други, город штурмовать, – собрал по весне Совет во дворце бежавшего хазарского наместника, Святослав. – В Саркеле, кроме хазар, проживает много славян взятых когда-то в полон печенегами и проданных хазарам, или захваченных самими хазарами. Надо подбить их оказать помощь при штурме, а ещё лучше, уговорить – перебить стражу, растворить ночью ворота. Что скажете, братья?

– Дело говоришь, княже, – поднялся с деревянного, с резной спинкой, стула, Свенельд. – Пора поход заканчивать и двигаться домой.

– А мне и здесь ндравится, – оглядел стены из розового камня Добровит. – Жену только с детками привезти, и живи-радуйся…

– Ну, вот. Было время – громче всех супротив похода кричал, – довольно улыбнулся Святослав. – Мне тоже в Киев возвращаться не хочется. Где-то у моря стольный град ставить надо, – мечтательно потёр серьгу в ухе и поправил оселедец. – Продолжай, Свенельд.

– Саркел, в переводе с тарабарского, «Белая башня» означает, и находится на широком мысу, где Дон образовал излучину. Толщина стен впечатляет, но защитников ни так уж много. Недавно гриди захватили выбравшийся из города караван из двух десятков верблюдов, улепётывающих по степи подальше от Саркела. Купцы поведали, что хазарские всадники за зиму схарчили боевых скакунов и теперь варят в котлах похлёбку из их шкур. Да и колодцы в крепости пересохли. Я заслал в город своих людей. Ты прав, княже, надо уломать живущих там славян оказать нам помощь при штурме.

Через несколько дней лодьи русичей с развивающимися стягами подошли по Дону к Саркелу, и через седмицу крепость пала. Русичи захватили её с налёта, войдя в раскрытые славянами ворота.

– Всё, братья. Война с хазарами закончена. Пора вложить меч в ножны и возвращаться в Киев, – под рёв боевых рогов возвестил дружине князь.

Все ратники, кроме Клёна и Бажена, ликовали, а те не сумели разжиться в бою вражескими саблями, отчего дорога домой не радовала их.

В конце мая, на Совете, Святослав приказал воеводе Добровиту вернуться в Итиль, погрузить на струги и лодьи сундуки со златом-серебром, поволоки, тафту, оружие и другие ценные пожитки, вплоть до бухарских халатов, и Волго-Окским речным путём следовать на Русь.

– Как пришли по нему, так и домой уйдём. Плыть придётся против течения. На вёсла хазар посадим и славян, что были у них в плену. Пусть на родину вертаются. Их там немало. Ну и вои наши грести помогут. Я с частью дружины поднимусь вверх по Дону, и в том месте, где он ближе всего подходит к Волге, буду ожидать твои лодьи. Удерживать Итиль в своих руках не осилим – людей мало. А здесь, в Саркеле, оставим гридей, и к осени, думаю, заселим городище выходцами с Руси, северянами, скорее всего – Чернигов ближе других городов располагается к Саркелу, и назовём град «Белая Вежа». В Тмутаракани создадим русское княжество, а то скоро пойду ромеев воевать, – поразил воевод и старших гридей, – нам опорный пункт необходим. Ещё одна часть дружины на лодьях пойдёт на Русь по Северному Донцу. Печенеги нам сейчас дружественны… наверное… авось пропустят, хотя хан Куря обиду в сердце затаил…

*            *            *

Гонец с самого утра принёс княгине весть, что на Днепре появились лодьи Святослава.

«Счастье-то какое», – молилась она в часовне, отбивая поклоны перед иконами Божией Матушки и Иисуса Христа.

Помолившись, сделала строгий, как у Божией Матушки на иконе, лик, и вышла в теремной двор проследить за порядком.

Там вовсю кипела работа. Чадь, весело переговариваясь: «Выпили, поди, с утра, стервецы, прости Господи мою душу грешную, – перекрестилась княгиня, расставляли дубовые столы и скамейки. Их приятели, чего-то жуя, – так и есть, закусывают уже», – ставили рядом бочки с медовухой, пивом и брагой. Другие, шустро выбегая из поварни и уминая за обе щёки пирожки и другую стряпню, расставляли блюда и корзинки с печевом, на столах.

Узрев недовольно поджавшую губы княгиню, до этого мирно жующий гусятину тиун, сквозь набитый рот заорал:

– Ну, чаво, чаво вы, обалдуи древлянские, лепёшки и прочую мелочь на один стол валите? – размахивал в такт ору рукой с жареной гусиной лапкой, указывая на ивовые плетюхи с сочнями, пирогами и пышками. – О-ой, не могу от вашей дурости, – бросил остатки жареной лапки умильно глядящему на него и активно вертящему при этом хвостом, псу Тишке. – Орехи калёные рассыпал, дурень, – обругал низкорослого отрока. – По всем столам разносите, – проглотив, наконец, гусятину, подобострастно склонил перед княгиней голову.

Из поварни к ней, пыхтя и вытирая рушником с вышитыми петухами пот со лба и жирных щёк, спешил толстый повар.

– Матушка-княгиня, – с одышкой докладывал он, оттолкнув тощего тиуна, – я велел подсобным челядинцам-поварам на открытом огне зажарить двух бугаёв-кабанчиков, – ощерился, думая, что повеселил своей шуткой правительницу Киев-града.

Но та осталась серьёзна, по-прежнему сурово поджимая губы и хмуро разглядывая два костра с жарящимися на вертелах тушами свиней.

«Сам ты бугай-кабанчик», – рассудив, что дела идут как надо и без её пригляда, расслабилась, убрав недовольные складки со лба и разжала губы в подобие улыбки, слушая повара.

– …А в котлах, матушка-княгиня, варим баранину, медвежатину, оленину…

– Тьфу, пропасть тебя возьми, скажи ещё – конину, – вновь собрала на лбу складки недовольства, когда подошедший с другого бока тиун, протарахтел:

– Пир будет очень почестен, – вначале жизнерадостно хохотнул, затем покраснел от сурового взгляда княгини. – Я хотел сказать… – растерялся он.

Его выручил стремглав примчавшийся из поварни и передавший повару какой-то туесок мальчишка-поварёнок.

– Матушка-княгиня, глянь, как просвирки выпеклись прекрасно, – отвлёк её от уже не красного, а бледного тиуна повар, вертя в толстых пальцах пшеничную просфору. – А на верхней части очень приметный оттиск креста получился. А как чётко буковки вышли. Воинам-христианам по вкусу придутся. А тем, кто постится, рыбицы всяческой изжарили…

– Ладно, ладно, – на этот раз улыбнулась княгиня, разгладив на лице морщины и медленно направилась вдоль столов, махнув чади, чтоб не кланялись, а трудились.

Обернувшись к повару, произнесла:

– Пока я мимо амбаров, бань, погребов и конюшни пройду, приготовь мне туесок с просфорами и пирожками медовыми – внучатам отнесу потом, – прежде заглянула в конюшню, где конюхи чистили лошадей и сбрую, прошла к амбарам, проследив, как дворовые холопы сметают пыль, готовя кладовые к хранению добычи, что везёт князь из завоёванных земель: «Кругом пригляд нужен, – рассуждала она. – Балованный и беспутный народишко пошёл, а всё оттого, что в Христа не веруют и поклоняются Велесам всяким, да Перунам».

– Плыву-у-уть! Лодьи плыву-у-ть! – забежав во двор княжеского терема, истошно завопил мальчишка-поварёнок, успевший шустро сгонять к днепровской пристани и прибежать обратно.

Но рассказать челяди ничего не сумел, ибо был схвачен за ухо толстыми пальцами повара и под смех отроков уведён в поварню.

– Братцы, дружнее гребите, на нас весь Киев смотрит, – подбадривал горбатившихся за вёслами дружинников воевода Свенельд – бывшие славянские рабы отдыхали на палубе, с волнением глядя на плывущий навстречу бревенчатый град, напоминающий большое селище.

Святослав стоял на носу лодии, поставив ногу в красном сапоге на голову замысловатой сказочной зверюге, соединившей в себе одновременно черты волка, медведя и коршуна.

Чиж ещё говорил, что и бобра.

Собравшиеся у бревенчатого настила пристани, с которой их гнала киевская стража, смолокуры, кожемяки, кузнецы, селяне, гончары, их жёны и дети, приветственно заорали, узнав в стоявшем человеке Святослава.

Тот дружески помахал им рукой и коротко поклонился.

Толпа восторженно заревела и, поднапрягшись, опрокинула стражу в воду, заняв бревенчатый настил пристани. Правда, сжалившись, вытащили за шкирки тонущих стражей и вовремя, ибо первые лодьи, с поднятыми вверх вёслами, подходили к кромке пристани, легко ударяясь о дерево и тут же на их борта собравшийся народ стал подавать дощатые сходни.

Святослав в красном корзно, первым легко сбежал по сходням на пристань и под восторженный рёв толпы был подхвачен на руки и понесён по широкой, хорошо утоптанной дороге к киевским воротам, по пути с удовольствием вдыхая знакомые с детства запахи древесной стружки, берёзового дёгтя, сырых кож в дубильных чанах, жареного мяса и рыбы.

Перед воротами догнавшие его гриди с трудом вырвали князя из сильных лап кузнецов, гончаров, кожемяк и прочего работного люда, добродушно при этом поматерившись с ними, и с трудом протолкнулись сквозь телеги и встречающую воев толпу, в город.

Большинство лодей причаливали к берегу – на пристани места не хватало, и тут же разгружались

Неожиданно народ ахнул и вновь ринулся к Днепру.

– Верблюдов, дурни, увидали, – ржанул подъехавший верхом на сером в яблоках, жеребце Свенельд.

– Чудной народ эти киевляне, – усмехнулся Святослав, потерев серьгу со свастикой. – Верблюд им дороже князя.

Но не весь народ разбежался, а только те, кто ближе к пристани. Улицы были забиты гомонящей, грызущей калёные орешки толпой, выглядывающей в непохожей на строй толчее медленно бредущих гридей с красными щитами в руках, родных и знакомых.

– Гуди-и-м, Гудимка-а, – радостно заверещал молодой мужичок с жиденькой бородёнкой. – Братка-а, – подпрыгивал он, размахивая над головой рукой. – Как отпустят, враз домой. Вся родня с утра собралась тебя ожидаючи.

– Вот уж погудите, – гыгыкнул идущий рядом с Гудимом усатый ратник.

– Богачества, богачества-а-а много поимел? – прыгая, не унимался жидкобородый.

– Баб он много поимел, им всё богачество и раздарил, – получил локтем по рёбрам весёлый ратник, что шёл рядом с Гудимом.

– Тебе сапоги справные везу, а маменьке с папенькой гостинцы всякие, – ответно заорал дружинник брату, но тут воинство остановилось – дорогу ратникам и князю перегородил гурт блеющих овец, которых, под смех киевлян, хрен знает куда, бодро размахивая кнутом, гнал бестолковый лысый старикашка в лаптях, драных портах, но зато на сытом справном гнедом коньке.

«Куяба, – отчего-то вздохнул Святослав. – Как не было порядка, так и нет».

В теремном дворе князя с воеводами, старшими гридями и частью дружины – вся не поместилась, встречали мать, жена Предслава с детьми и Малуша с сыном Владимиром.

Перецеловавшись с ними и подняв над головой младшего сына, Святослав молвил:

– На днях на конь тебя, согласно традиции, сажать буду, – поставил на землю довольного княжича. – Чувствую, ждали меня, – сглотнул слюну, обозрев готовых к употреблению, источающих аппетитный аромат, кабанчиков. – Сейчас в баньке попаримся, и за стопочку медовухи, – под крики «ура», – сообщил дружинникам дальнейшее времяпрепровождение.

Его мать обходила их ряды, поднося христианам просфоры, и чуть не плевалась на язычников с оселедцами на лысых головах.

Бывший холоп Тишка, погладив ластящегося к нему пса Тихона, хмуря лоб, подошёл к жующему пирожок дворовому холопу с метлой в руке.

– Совсем мышей не ловишь, лентяй, – смачно обругал уборщика теремного двора. – Твоя судьба – всю жизнь мести двор перед отхожим местом, коли пропущенный через лошадь овёс убирать не могёшь.

– Ну, хоть не само отхожее место прибирать, как ты когда-то, – нахамил славному вою наглый холоп, и сплюнул остатки пирожка под ноги Тишке – человеку, не псу. – Отрок тридцатилетний, – добавил словесной гадости в душевную бочку с мёдом.

– Ах ты хрен с бугра, – взъярился Тишка, но его окликнул сотник Возгарь, под смех холопа, послав прислуживать князю в бане.

– Домой после пира пойдём, друже Ведмедь, – хлопнул по плечу приятеля Богучар. – А сейчас айда мёд пить и кабанчика кушать. Отроки, чего загрустили? В гридницу ступайте.

– Мы, дядечка, уже не отроки, а самые, что ни на есть, гриди. Я, пока сюда добирались, отца своего с толстяком-брательником Жданом на улице узрел. Орали чего-то о злате-серебре и руками вельми над головами махали.

– Ну, так, ясен навар, первыми разнюхали, что войско возвращается. Умываться пойдём, да за стол, – рассмеялись, увидев, как девки княгини Ольги, что вышли на крыльцо поглазеть на гридей, с воплями кинулись в терем, когда во двор степенно и важно прошествовали верблюды с поклажей на горбах. – Весь день ноне трофеи с лодей возить будут в кладовые и амбары, – проследили за вереницей следующих за верблюдами телег с опечатанными княжеской печатью сундуками, вьюками с дорогой одёжей, мешками с тончайшей шерстью и поволоками, скатками восточных тканей, с блюдами, чашами, кубками и другой серебряной и золотой утварью.

Приглашённые на пир купцы жадно поедали глазами захваченные в чужой земле богачества.

Пир вначале шёл вяло, но постепенно, по мере наполнения желудков вином, хмельным мёдом и яствами, дело пошло веселей.

– Слава Перуну и князю Святославу, – кричали дружинники.

– Хазары разбиты, теперь наш главный враг – ромеи, – провозгласил воевода Лют.

– С ромеями торговать надо. Был один раз в Царьграде – сплошная лепота, – перебил воеводу пьяненький уже Дакша, вспомнив, как окаянный боярин огрел кнутом, когда ехали в Полюдье.

– И товаров там изобильно, и чудесно от церквей с трезвоном колоколов, – поддержал Дакшу богатый гость с золотым крестом под расстегнутой и уже залитой красным ромейским вином, шёлковой, некогда белой, рубахой. – Меха, воск и мёд удачно им продаю, и хороший навар имею, – сыто отрыгнул и мечтательно прищурился, словно кот на сметану. – А Софийский собор там… Сказка…

Княгиня Ольга, сидя на придвинутом к столу троне, одобрительно улыбалась и кивала.

– Супротив Киевграда, твой Царьград – тьфу, и больше ничего, – смачно сплюнул гридень Молчун. – Наверняка знаю это, хоша там пока не был, но буду, и подмогну князю щит держать, когда Святослав его на врата прибивать изладится.

– И сам ты со своими шкурами и воском – тьфу, – поддержал названного брата Горан. – А девки ихние, говорят, тощи и неприглядны.

– Нишкни,– улыбнулся на слова телохранителя Святослав, видя, как недовольно поджала губы его мать.

– И дома там каменные, а не как в Киеве – из дерева гнилого, – не унимался узюзюканный уже купец.

– Ах ты, прихвостень ромейский, – не услышал князя Горан. – Да я тебе бородёнку по волоску выщиплю и к заднице твоим же мёдом приклею, – развеселил Бобра с Чижом и бывших отроков.

– Медведь, ты пей пиво и в свару не встревай, а то ненароком прибьёшь кого до смерти, я сам с купчиной управлюсь, – не обратил внимания, как княгиня Ольга недовольно поднялась и вышла из зала, а её сын, наоборот, поощрительно поднял кубок, кивнув дружиннику. – Перун наш Бог, – вполсилы ахнул кулаком по бородатой, не выщипанной пока роже торгового гостя Богучар.

– Все соседние с Русью народы, не считая диких степняков, – христиане, – ловко лягнул ногой Богучара в живот купчина.

– Мечом твоих христиан окоротим, – уже от души двинул кулачищем в грудь обидчика, Богучар.

На помощь торгашу бросились его собратья, а гридя поддержали товарищи.

– Всё! Хвати! – брякнул о стол серебряной братиной князь, и постепенно побоище затихло.

Гриди с удивлением разглядывали разбитые кулаки, а торговые гости прикладывали к распухшим губам и носам тряпицы.

Купец Дакша, сокрушённо качая головой от нечаянного убытка, приставлял к рубахе оторванный рукав, который явно не подходил по цвету: «Видать не от моей», – хмыкнул разбитыми губами, узрев рваную рубаху богатого торгового гостя.

– Скоморохов зовите, – велел князь, – и гусляров. Тех, что с нами в походе на хазар были. Веселие Руси есть пити, а не морды бити, – высказал он здравую мысль. – А тела упитых купцов и гридей во дворе у конюшни складывайте, – приказал очумелым и запыхавшимся отрокам, что прислуживали на пиру.

Доброслав с товарищами снисходительно и высокомерно глядели на них.

– Хоть не на бровях пришли, а на ногах, – поцеловала долгим поцелуем мужа, чмокнув затем Доброслава, Благана.

– Да мы, тётушка, почти и не пили, – старался не дышать в её сторону Доброслав.

– Лада моя, ну что ты слезами заливаешься, уж лучше песнями, – обнимал жену Богучар. – Гляди, что привёз тебе, радость моя, – достал из объёмного заплечного мешка цветастый платок. – А ещё вот серебряное зеркальце с рубинами по краям и с золотой ручкой, а к нему – костяная гребёнка, вельми красивой резьбой украшенная, – целовал счастливую жену в мокрые щёки соскучившийся по ней Богучар. – Доброслав, ступай проследи, чтоб наши три воза с поклажей в целости и сохранности во двор привезли.

Прежде чем идти на пристань, где приткнулась лодья, и искать мужиков с телегами, Доброслав, раскрыв калитку во двор Медведя, увидел там стреляющего из лука в столб Клёна.

– Ты ещё не настрелялся в походе? – поинтересовался у приятеля и захохотал, уразумев причину увлекательного времяпрепровождения.

– Отец велел упражняться, пока солнце вон туда не дойдёт, – улыбнулся Клён, – а лучше, говорит, ещё пониже опустится, дабы тень от столба вот сюда переместилась.

– Ну, да. А лучше, чтоб вообще скрылось. Айда на пристань смотаемся, скарб привезём, потому, как через два часа он тебя за добытым в походе барахлом пошлёт…

На следующий день, проявив житейскую мудрость, дабы сразу не переться в гости к брату, в дом Богучара с родственным визитом вежливости прибыли Дакша с сыном, и первым делом кинулись разглядывать привезённые блага и ценности. Трясущимися руками перебирали кипы шёлковых и шерстяных тканей, цветастые платки и халаты, сапоги и всяческую амуницию, серебряную с самоцветами и медную посуду тонкой восточной работы. Кубки и амфоры, к сожалению пустые – вино, по-случайности, осталось лишь в одной.

Распивая его, Дакша с сыном прикидывали, сколько навара можно за это богачество получить.

– А мы домишко, вчерась, по дешёвке прикупили, – похвалился брату Дакша. – В нём и лавку можно открыть. Пусть Ждан торгует. Почём товар продадите? – задал животрепещущий вопрос и замер, даже перестав жевать в ожидании ответа.

– За так отдадим, – подмигнул брательнику Богучар и хмыкнул на его отвалившуюся от удивления челюсть. – Может, разбитые губы быстрее заживут, как станешь тюк с тканью лобызать.

– Как – за так? – дрожащим голосом, чувствуя какой-то леденящий душу жуткий подвох промямлил Дакша не обратив внимания на подначку с губами.

– За половину прибыли с продажи. Во мне тоже купеческая жилка, братец, проснулась, понимаешь, – налил всем красного ромейского вина Богучар. – Хотим с Доброславом в долю к тебе войти и доход поровну делить. Так что берите с сыном кровью заработанное, и торгуйте на здоровьечко, но наш куш записывайте. Когда-нибудь возьмём, ежели деньга понадобится… Доброслав, к примеру, жениться надумает…

– Нужно больно, – покраснел парень, вызвав смех отца, дяди, братца и Благаны.

– Сейчас товар нарасхват пойдёт, народу понаехало – пропасть, потому цены на жито, мясо, рыбу и соль, кусаются… А нам и хорошо, – с удовольствием выдул вино из серебряного кубка. – Посудину тоже отдашь? – мечтательно повертел кубок.

– Да бери, – расщедрился Богучар.

– Ну, что, по рукам, братец? – не веря своему счастью, протянул руку Дакша.

– По рукам, – хлопнул его по раскрытой ладони Богучар.

– Ах, какая сабля у Доброслава, – закинул торговый невод Ждан.

– Положи на место, – строго произнёс Богучар. – Это не на продажу.

– Теперь, сын мой, терем и амбары забиты привезёнными тобой сокровищами и вещами. Казна полна злата-серебра. Надеюсь, отдохнув после похода, станешь заниматься землями своими. Как и война, управление державой – тоже величайшее искусство, – внушала Святославу мать, сидя с ним в светлице и с любовью глядя на него. – Учись заниматься не только ловитвами и полюдьем – сбор дани, конечно, нужное дело, но следует мудро править великим княжеством, укрепляя Русь и поддерживая торговлю, землепашество, ремёсла, дабы снабжать ратников оружием и едой. Я старею, и не в силах за всем усмотреть. Пора и детям внимание уделить. Если не забыл, у тебя их трое. Время подошло Владимира «на конь сажать». Я приставила к нему дядьку, брата твоей Малуши, Добрыню, пусть обучает княжича ратному труду. Ты его всегда видел мельком, а сейчас познакомишься, – позвонила в серебряный колокольчик.

Через минуту в дверях появилась голова отрока, и, кивнув, исчезла, следом, тяжело шагая, в светлицу протиснулся богатырского сложения гридь и поклонился Святославу и Ольге поясным поклоном, блеснув при этом начищенным медным крестиком на мощной шее из расстегнувшейся на груди рубахи. Не смутившись, и застегнув, внимательно оглядел развешанные по стенам княжеские доспехи, мечи, ромейские шеломы, дамасские сабли, хазарские копья, изукрашенные буртаские и булгарские колчаны и луки.

– Здраве будь, княже. Богатую добычу взял ты у хазар, – глядя на Святослава карими глазами, будто из пустой бочки пророкотал он, стараясь приглушить гулкий свой голос. – Матушка княгиня поставила меня наставником и дядькой к молодшему сыну твоему, Владимиру. Стану учить его боевым премудростям, наносить и отражать удары мечей… Сейчас он свободно может трижды из трёх раз с тридцати шагов попасть из лука в соломенного истукана. Прости, матушка княгиня, но мой племяш рождён не знатной боярыней, как его братья, потому стремится не отставать от них, а то и в чём-то превосходить.. Он уже самостоятельнее сводных братьев, и пока они скачут в княжеском дворе на палочках и деревянными мечами лихо рубят лебеду у забора, Владимир уверенно держится в седле и даже гарцует на смирном жеребчике.

– Нишкни, разговорился что-то. Не твоего ума старшие братья Владимира, – осадила Добрыню киевская правительница.

Князю гридь понравился, к тому же родной брат любимой Малуши.

– Христианин, как вижу, – наполнил красным ромейским вином из братины с серебряным носиком, оправленный в серебро турий рог и поднёс богатырю. – Пей, чтоб узкий конец рога с волчьей головой в брёвна потолка глядел. И рубаху смени на просторную – по швам вся трещит, – усмехнулся князь. – А завтра я проведу с младшим сыном обряд «посажения на коня», – осчастливил мать и дядьку княжича. – И передай Владимиру, пусть крепче держит поводья, а не цепляется за гриву, – велел Добрыне. – А я ему завтра скажу, ноне притомился немного, чтоб также крепко бразды правления будущим княжеством держал.

«А то и Русью», – подумал, но не произнёс Добрыня.

После обряда Святослав покинул Киев вместе с Владимиром и его матерью, отправившись отдыхать в небольшое селище Будутино.

Под Киевом, на капище Перуна, встретились волхвы: Трислав, Валдай и Богомил.

– Воздадим жертву Перуну, братие, – обратился к волхвам Богомил. – Перун, узри славу русичей, – бросил в полыхающий огонь зёрна пшеницы. – Пусть души павших воинов летят в Синюю Сваргу, и вечно живут в Ирии.

– И пусть душа ведуна бога Велеса пребывает с ними, – продолжил волхв Трислав, сгорбившись и опираясь на посох у самого костра.

Огонь отчего-то не опалял его, и волхвам с помощниками казалось, что он находится и говорит из пламени. – От сотворения Мира, по праву знаний о Мироздании, земле, звёздах, людях и животных, племенами правили волхвы. Затем власть захватила каста воинов. Русь Ведическую сменила Русь княжеская. По праву силы князья правят племенами, а волхвы помогают им. Честь и доблесть – вот главные столпы правления. Но скоро знать погрязнет в роскоши и лени, а власть тихо, но уверенно приберут к рукам торговцы. Деньги и злато сменят честь и доблесть. Прибыль, лихва и нажива станут главенствовать в этом мире, и на смену одной религии придёт другая – религия золотого тельца. Люди станут поклоняться злату, забыв о Свароге. А ведь законы Сварога зовутся Правью, и славяне говорят о них: «Правда-Матушка». Нельзя забывать об этом. Жить по Правде, и по законам Прави – одно и то же. Это Свет Мудрости Бога Сварога, – вещал Трислав, будто из пламени костра.

Иногда его облик растворялся, сливался с огнём, и волхвы с помощниками слышали лишь голос. Но не старческий, ломкий и надтреснутый, а мощный, молодой и сильный. – В библии десять заповедей Христовых… Но всё идёт от наших древних Богов: Сварога, Даждьбога и Перуна. Славяне считают себя не рабами, а внуками Даждьбога и сынами Сварога. Как давеча говорил вам, Один – число Бога. Два – не просто число. Это число Нави. Это переход из невидимого Мира Нави, в видимый Мир Яви. Три – результат взаимодействия Верхнего и Нижнего Миров… Мира небесного и Мира земного. Это действия закона Прави, и русичи говорят: «Что посеешь, то и пожнёшь». Это маятник судьбы. В своих проповедях объясняйте людям: Если делают кому-то плохое, всё вернётся к ним. А если не успеет вернуться, то зло вернётся к детям. Это относится к каждому человеку, потому как Род его жил в прошлом, сам живёт в Настоящем, а потомки станут жить в Будущем. Внушайте людям: Сделают Зло, и Оно непременно вернётся. Запомните, что сказал вам, и проповедуйте Добро. Пока хватит, – предстал перед волхвами Трислав в облике сухого седовласого согбенного старца в рубище и с нищенскою котомкою на плече.

«Сразу трудно отвыкнуть – не убивать, – в задумчивости потёр серьгу со свастикой Святослав, поздней осенью охотясь в лесу под Будутино на медведя, коего выследил и месяц держал под наблюдением бывший местный житель, ставший за долги холопом, а теперь отрок-переросток, Тишка.

– Княже, мишка здоровый, жирный, пошатался пару деньков, какую-то травку пожевал и забрался зимовать в яму из-под вывороченной с корнем от недавней бури, старой сосны.

Ветер, обрывая с деревьев медного цвета листву, монотонно гудел в дубраве, осыпая охотников первым колючим снежком.