Пока мой труд не завершен бесплатное чтение

1

Я всегда чего-то боялся.

Однако – прошу простить, если кажется, будто я пытаюсь выставить себя в лучшем, нежели на самом деле есть, свете, – несмотря на невыносимые страдания, которые может причинить подобная черта характера, я никогда не находил в ней повода для стыда или сожаления. Я обнаружил, что даже самые лучшие из нас не способны не выказывать толику страха и неуверенности, или даже откровенной паники. Если хочешь прожить хоть один день без самых разных тревог – нужно вести себя предельно по-свински, известное дело; но ведь есть люди настолько смелые, что готовы сами себе нарисовать мишень на лбу и начать махать руками, как бы призывая: «Ну-ка, взгляните все на меня! Смотрите, что умею! Ну же, спускайте всех собак!»

Очевидно, в тех, кто всеми силами держится за место под солнцем и не видит в том, чтобы стать выше стада, никакой добродетели, есть что-то свинское – такие люди никогда не учинят себе неудобств, а всяческих страхов и испытаний будут старательно избегать. Да что уж там, в каждом это свинское начало есть – от человека к человеку меняется лишь его концентрация.

В компании, где я работал долгое время, самую чистую породу свиней представляли семь человек, которых я встречал по еженедельному графику в конференц-зале. Меня повысили – несколько неохотно, но по фактическим заслугам, – до поста начальника подразделения, одного из бесчисленных во владении компании, и нынешнее мое положение требовало, чтобы я вместе с шестью другими мне подобными наносил визит седьмому, ставшему нашим боссом в силу того, что в нем-то от свиньи было куда больше, чем во всех нас.

Во время встречи с моими коллегами Дэйв, чей разум не был зациклен, как мой, на аналогии со свиньями, назвал мое еженедельное окружение Семью Гномами.

– Извини, Дэйв, – уточнил я, – тогда я, получается, Белоснежка?

– Нет, Фрэнк, – сказала Лиза, – ты будешь принцем… как его там?..

– Принц, – подала голос Луиза.

– В смысле? – Лиза уставилась на Луизу.

– Принц – и этим все сказано. В крайнем случае Прекрасный принц. Ты что, даже мультик не видела?

Шутка придала лицу Лизы обиженное выражение. Ей оно удалось на славу.

– Эй, я пошутила, – оправдалась Луиза, которую нелегко было обмануть ложными или преувеличенными выпадами. Лиза сразу пришла в хорошее настроение.

– Все верно! Прекрасный принц! – прощебетала она.

– Спасибо за разъяснение, Лиза, – сказал я, но тут встряла Кристина.

– Обычно мы говорим хорошие вещи о Фрэнке за его спиной. Но ничего, ты здесь всего неделю, – сообщила она.

– Извините, если это прозвучало так, будто я пыталась набрать очки или что-то в этом роде, – сказала Лиза, на этот раз она звучала очень искренне. – Отдел, где я работала…

– Ты там больше не работаешь, – сказал я. – Теперь ты здесь. И все здесь работали в других отделах компании…

– Кроме тебя, Фрэнк, – добавил Алоиз. – Ты здесь был всегда.

– Твоя правда, – признал я.

После встречи с моим персоналом я сразу же перешел к другой – на которой я был более чем когда-либо полон решимости повести себя как свинья. У меня была новая идея, которую я хотел представить коллегам на рассмотрение – что, конечно же, требовало куда больше храбрости, нежели свинства, – но с момента моей реабилитации в глазах коллег уже прошло немало времени, и я с досадой ощущал, что моя профпригодность вновь оказывается под вопросом.

В этом парадокс постоянного страха: в то время как муки дурного предчувствия и самосознания позволяют представить себя существом, сотканным из более тонких материй, чем большинство, определенный уровень такого стресса неизбежно ведет к тому, что ты начинаешь пресмыкаться перед заверениями и одобрением свиней или, если угодно, гномов – действующих как проводники страха, от которого они сами, по-видимому, не страдают. И как хорошо они умеют контролировать этот страх, поворачивая его в вашу сторону по своему желанию и заставляя его ужасный поток течь ровно столько, чтобы заставить вас бежать к ним и сбивчиво клясться в собственном свинстве, надеясь доказать, что вы еще большая свинья, или гном поменьше, чем они сами! Ведь только так можно облегчить этот самый острый и пагубный симптом – беспокойство, спровоцированное другими людьми и тем, что они могут сделать с вами, коллективно или по отдельности.

Трагично то, что никак не выходит справиться с этим страхом, позволяющим верить в себя как в чуть лучший образец человека в сравнении с окружением. По прошествии определенного срока, после некоторого беспокойства так и представляешь себя запертым в маленькую комнату незнамо где, опоенным сильнодействующими седативными и всерьез подумывающим о том, чтобы убить себя (или кого-то еще, кто знает). Так что я был прямо-таки поглощен этой моей новой идеей, особым свинским проектом по увеличению дохода моей свинской компании. Я жаждал получить гнусавое «добро» от моих грязных приятелей, стать поводом для шепелявых пересудов – восторженных, конечно, – семи гномов.

Излишне говорить, что я был дьявольски напуган.

2

Как обычно, в комнату для совещаний, где предстояло встретиться с Ричардом, топ-менеджером, и шестеркой других руководителей подразделений, пришел я первым. Данное помещение располагалось не в отремонтированной части здания, где велась бо́льшая часть дел компании, а там, где еще сохранялся с времен до Великой Депрессии стиль 1920-х годов – я так и не понял, под какие нужды оно отводилось прежде, такое непомерно просторное, располагающее к лоску костюмов и громким бизнес-переговорам. Ряды витиеватых бра, через равные промежутки торчащих из текстур выцветших и замысловато-узорчатых обоев, отслоившихся кое-где от стены, изо всех сил пытались полностью осветить комнату: едва можно было разглядеть осыпавшуюся лепнину, втиснутую между верхними краями стен и затененным потолком.

Стол, за которым я и остальные собрались, казалось, был телепортирован из какого-нибудь банкетного зала прошлого века. Огромные кожаные кресла, в которых мы взаправду казались гномами, с годами стали скрипучими, как старые половицы, – в таких не поерзать даже без опаски привлечь к себе внимание. Вдоль одной стены был ряд больших окон – с балдахинами, но без занавесок. Мне нравилось смотреть в эти окна, можно было увидеть реку и красивый вид на другие старые офисные здания.

Однако как раз в то утро густой весенний туман держался достаточно долго, чтобы скрыть извивы реки и превратить остальные здания в центре города в призраки самих себя; видны были только самые близкие, отбрасывавшие в туман огни, напоминающие странные башни маяков. Я был благодарен дряхлеющим памятникам города за то, что предоставляли мне – конечно, не в первый раз, – успокаивающую перспективу, которую может дать только образ вырождения и упадка.

Вскоре, однако, прибыли остальные, заняли свои места и опустили свои огромные кружки с кофе и бутылочки с водой на всю исцарапанную поверхность стола. Я никогда не переставал удивляться, как во время этих встреч, всегда длившихся менее часа, потребляли они такое невероятное количество кофе, воды, фруктовых соков и прочего. Что до меня, то перед каждым еженедельным собранием я старался помногу не пить, чтобы лишний раз не отвлекаться от работы, выбегая из конференц-зала в поисках туалета.

Тем не менее ни у кого из остальных, как бы тщательно я ни искал явные признаки стресса, не было ни малейшей проблемы в этой области. Менее всех, казалось, страдал Ричард от подобных телесных домогательств, потому что каждый раз он появлялся не только с самой большой кофейной кружкой, но также и с огромным термосом, из которого он по крайней мере дважды наполнял свою большущую бочкообразную емкость, на которой красовался логотип компании. Просто наблюдать за тем, как эти люди глоток за глотком уговаривают различные жидкости, было все равно что смотреть на ряд писсуаров. Как-то раз я даже заподозрил, что эти люди втайне носят подгузники и свободно справляют нужду за разговорами о бюджетах и зарплатах, скорости выхода на рынок и аутсорсинге.

Не поймите превратно, все эти раздумья говорят лишь о том, что мои товарищи по бизнесу и наш босс Ричард представлялись для меня загадкой во всех смыслах. Мне они казались фантастическими существами, более чем достойными сказочного определения «семь гномов», хотя происхождение прозвища было более очевидным и банальным. И это вовсе не означало, подчеркну, что между Чихуном, Ворчуном, Соней и прочими славными трудолюбивыми ребятами, вкалывающими на алмазной шахте, и теми семью людьми, что собрались со мной за одним столом, было хоть что-то общее.

Мои коллеги-надзиратели, а с ними и Ричард, не входили ни в число приятных, ни в число трудолюбивых людей. Однако – я отнюдь не шучу, – их звали Барри, Гарри, Перри, Мэри, Кэрри, Шерри и, конечно же, Ричард, которого, как я слышал, называли «Умник». Происхождение прозвища служило предметом горячих пересудов, поводом для кулуарных анекдотов – но уж точно не роднило Рика с Умником из сказки о Белоснежке.

В какой-то момент Ричард наигранно откашлялся – раздражающим звуком призывая собрание к порядку. «Гномовья» болтовня стихла, все взгляды обратились ко главе стола, к единственному из нас, чье кресло не казалось непропорциональным телу. Но вся соль в том, что по части комплекции Ричард мог заткнуть за пояс любого завсегдатая магазинов одежды для крупнотелых. Он не был тучен, напротив – подтянут, ладно скроен, спортивен даже: этакий вышедший в тираж бейсболист или игрок в американский футбол, до средних лет сохранивший хорошую физическую форму. Глядя на него, с легкостью можно было представить стенд с золочеными кубками, маячащий за широкими плечами.

– Ну что ж, начнем, – пророкотал Ричард, человек-гора, уставившись на лежащий на столе лист бумаги с повесткой созыва. – Итак, начнем с тебя, Домино. О новой продукции…

Для протокола: меня зовут не Домино, а ДоминИо, с двумя «и».

Для более дотошного протокола: я уже не раз поправлял Ричарда – как публично, так и в частном порядке – относительно правильного звучания моей фамилии.

Я так и не смог выяснить, в чем причина его упорства. То ли ему настолько нет до меня дела, то ли Ричард просто не дурак поиздеваться. Его озорное коверканье моего имени всегда пробивало окружающих на смешки, и он не мог это не подмечать.

Словно играя в покер, я поспешно раздал коллегам конспект своего проекта на двух листах – выжимку из гораздо более объемного документа. Я набрал его с широкими полями и крупным шрифтом, чтобы аппарат руководителей среднего звена смог всё быстро переварить. Пока они читали, переходя почти одновременно с первой страницы на вторую, я старался не смотреть на них. Когда Ричард закончил знакомство, он отложил документ и уставился на него, как на миску с хлопьями, в которой, как ему показалось, он заметил что-то несъедобное… или как на русло реки, в мелководье которой, сквозь прозрачные воды, виден блестящий самородок.

– Прости, Фрэнк, – сказал он, – но не уверен, что правильно ухватил суть.

Я выпрямился, насколько мог, в своем гигантском кресле.

– На последней встрече ты сказал, что отдел по разработке новой продукции кинул клич, что бывает довольно-таки редко, и им теперь можно предлагать свои идеи. Ну вот я и предложил. Идею. Для нового продукта. Или даже для целой линейки новых продуктов.

– Это я ухватил, спасибо. Просто… как мне кажется, все это как-то… далековато от того, чем мы обычно занимаемся.

– Отчасти так и есть… вернее, так может показаться на первый взгляд. Понимаю, что определенные сомнения могут возникнуть. Вот почему я и решил поднять этот вопрос на встрече. Я бы счел ценными любые отклики, которые могут быть у кого-либо, прежде чем провести полновесную презентацию продукта.

– То есть это даже не весь материал? – уточнил Ричард.

– Да, кое-что еще припасено, – сказал я.

– Ну и ну. Интересно. Как ты только время нашел? Все остальные разгребали завалы в этом месяце – причем такие, что, не ровен час, всю контору засыплет.

– Проект сделан в свободное от работы время, если тебя это заботит, – парировал я.

– Моя единственная забота, – ответил Ричард, медленно оглядывая всех остальных членов руководства за столом, – я бы даже сказал – моя главная забота… так вот, главная моя забота заключается в том, что идея нового продукта, которую ты предлагаешь, не особо бьется с тем, чем мы здесь все занимаемся. Не пойми превратно, меня вполне устраивает смелость, новаторство и все такое, но это… черт возьми, что это такое вообще?

– А что там невыполнимого? – кинулся я на защиту детища. – У нас есть рабочие, есть ноу-хау и производственные линии. Осталось только запустить процесс!

– Ты прав, – признал Ричард. – Но что-то я сомневаюсь… У кого-нибудь еще есть какие-нибудь мысли по этому поводу?

– Это не наш масштаб, – сказал Перри.

– Определенно не наш, – поддакнул Гарри.

– Не уверена, что у нас есть персонал, необходимый для того, чтобы взяться за что-то подобное, – резюмировала Мэри.

– У меня все меньше людей берутся за новые проекты, – посетовала Кэрри.

– Согласно моим расчетам… – начал Барри, мгновенно растеряв все внимание нашей ограниченной аудитории. В какой-то момент в своем наполовину состоящем из жаргона монологе бизнес-аналитика он употребил термин «информационные вампиры» – который, сдается мне, был неологизмом его собственного изобретения. В конечном счете, конечно, он встал на сторону Ричарда, придя к выводу, что моя идея, в которую, как объяснил Барри, были встроены по крайней мере два, возможно – два с половиной, «аспекта», «не рассчитана на рычаги воздействия» и, увы, «не является ориентированной на клиента».

По обыкновению, Шерри не знала, что добавить к перечню критических замечаний, высказанных остальными, но, по крайней мере, она придумала фразу «сделай это быстрее, сделай это лучше, дешевле», что в данном случае могло означать отсутствие близости меж моим предложением и этим трехглавым идеалом.

К этому моменту я уже корчился в скрипучих недрах своего кресла, тряс головой в легком приступе ужаса и формировал в уме словечки, которые отказывались складываться в связные предложения. Затем, на короткое мгновение, словечки застыли, будто бетоном залитые – и посыпались из меня каменной крошкой:

– Вообще-то наша компания производит только то, что уже и так производила ранее, – другими словами, перевыпускает раз за разом продукт двадцатилетней давности.

– Это называется «стабильность», Фрэнк. Благодаря такому подходу у нас хорошая рентабельность – вот уже много лет.

– И что, так будет всегда?

– Послушай, – сказал Ричард, – мне нравятся все эти новые идеи, мозговые штурмы – я открыт для любых инициатив. Но сейчас, рассказывая о своем проекте мне и всем нам, ты будто о каком-то благословении просишь. Дела так просто не делаются, понимаешь ведь? Как насчет того, чтобы не рваться с места в карьер? Дай нам всем немного времени, чтобы все обдумать, – мы непременно вернемся к вопросу позже. Что скажешь?

– Добро, – сказал я, уверенный, что никто ни к чему возвращаться не будет.

– Прекрасно. – Ричард расцвел. – А теперь – к следующему пункту повестки дня…

И до конца встречи я старался не выдавать своих внутренних терзаний. Более того, я изо всех сил старался отвлечься от навязчивой мысли о том, что на мне схлопнулся капкан: что бы я ни предложил коллегии теперь, это будет отвергнуто; любой проект, который я подготовлю и положу на этот стол, зачахнет, как растение в горшке, которое не поливали слишком долго.

За окнами старинного конференц-зала туман медленно рассеивался, снова открывая обзор на реку и городской пейзаж, где мой разум блуждал среди сцен умиротворяющего упадка.

3

Страх, настоянный на неудаче, – гремучая смесь. Слишком увлеченный тем, что я считал гениальной новаторской идеей, своим «особым проектом», я никогда серьезно не задумывался о том, могли ли люди, чье одобрение я ценю больше всего, отвергнуть меня. Это был просчет, несомненно, огромных размеров. Оставшуюся часть утра я не мог ничего сделать, кроме как ругать себя за то, что дал этакого масштабного маху. Подумать только, я, руководитель своего подразделения, так оплошал на глазах у остальной верховодящей стаи – в их глазах я теперь не ровня им; не волк, а так, овца в плохо сидящей шкуре, пятно плесени, по форме напоминающее человека на том месте, где некогда был человек. «Ты слишком тяжело это воспринимаешь», – утешило одно из тех вторичных «я», которые имплантированы в каждого из нас и которые в таких случаях появляются на сцене, чтобы сыпать идиотскими клише, упражняясь в знании набивших оскомину народных мудростей. «По большому счету…», – начал было мудрый внутренний голос, но тут же я мысленно удавил его обеими руками, потому что:

а) нет никакого «большого счета»;

б) если бы он был, мы бы ни черта в нем не понимали и не значили, что печально;

в) сама идея «большого счета» – это что-то край-

не печальное и темное.

Когда Галилей представил свои выводы совету директоров Ватикана, он, по крайней мере, позаботился о том, чтобы вооружиться фактами, подтверждающими свою неудачную попытку разобраться с теми, кто поддерживал у масс неверное представление о «большом счете». Он принял опрометчивое решение поделиться тем, что знал, не с теми людьми – но, по крайней мере, он знал, что прав.

Я не имел ни малейшего представления о том, сколько стоит мой проект; ценность его заключалась исключительно в суждениях окружающих меня людей, особенно Ричарда. Для меня не имело значения даже то, что в маловероятном случае его принятия в высших сферах компании, он может принести реальную прибыль. Важно было только показать, что я мечусь ровно в ту же сторону, куда и все остальные кабанчики. Но меня слишком легко раскусили, ведь метался я неискренне, и копытца мои цокали далеко не в ногу с коллегами. А ведь я так усердно пытался это скрыть на собрании в то хмурое утро!

Если и существовал выход из подобной ситуации, то лишь один: просто последовать примеру Галилея и отказаться от своей нелепой идеи, своего особого плана. Как я вообще до чего-то подобного додумался? Ума не приложу. Я ведь прекрасно знал, чем подобает человеку на моей должности заниматься, – моя работа в компании не связана с какими-либо инновациями или проявлениями гениальности. С сего момента стоило одернуть себя, а если и проявлять инициативу, то лишь тогда, когда мне прикажут (а мне никогда никто не станет приказывать). Нужно говорить и делать лишь то, что от меня ждут. Ничего другого.

Мои мысли бегали по кругу, драматические отречения громоздились на плаксивые клятвы, и я даже не заметил, как массивная фигура Ричарда нарисовалась у меня в дверях.

– Есть минутка, Фрэнк? – спросил он.

– Конечно, – ответил я. Было видно, впрочем, что ему мое приглашение не требуется на самом деле – он просто взял и вошел, не слушая особо, что я скажу. Он помахал у меня перед носом парой листков – аннотацией моего проекта, представленной на собрании, – и заговорил:

– Итак, послушай меня. Во-первых, я не собираюсь ставить подпись в защиту этого твоего проекта или как-либо его продвигать. Во-вторых – не думай, что я плохиш, которого хлебом не корми – дай чью-нибудь лебединую песню запороть. Я отправлю твой проект в отдел разработок. Без особой помпы, без шума – просто перешлю им на почту, в текучке. А там уж пусть креативщики решают. Только будь добр, сократи эту простыню до половины страницы, максимум – до одной. Пришли мне, а уж я передам по адресу. Сможешь?

– Да, конечно. Спасибо тебе большущее, Ричард. – Я ответил ему спокойно, но это не так-то легко далось – абсурдное облегчение захлестнуло меня с головой. Я был спасен. Пускай горькие думы всего несколько мгновений назад отзывались эхом в затхлом мраке моей душонки – теперь меня переполняла благодарность. Уж не за такую ли прозорливость в вопросе решения проблем Ричард стал зваться Умником? Тут ведь поди сообрази, как с парнем-инициативщиком вроде меня сладить.

– Посмотрим, может, обсудим все еще разок на следующем собрании, – продолжал увещевать меня наш главный гном. – Сверим, так сказать, перспективы – что думаешь?

– Было бы чудесно.

– Вот и отлично. – Ричард явно собрался уходить, но вдруг встал как вкопанный и обернулся ко мне. – Слушай, Фрэнк… – произнес он каким-то непривычно низким голосом.

– Что такое?

– Может, вместе с писулькой для креативщиков пришлешь мне проект целиком?

– Я не соврал, когда сказал на собрании, что это почти целиком «домашняя работа», – на голубом глазу сказал я. – Так что у меня почти все лежит дома. Кое-что даже от руки написано. Я оцифрую, приведу все в порядок – и тогда уж отправлю, если ты не против. – Я нашелся с ответом для Ричарда без малейшего промедления, и все же он в какой-то едва ли измеримый отрезок секунды нахмурился и бросил на меня тяжелый, как гранит, взгляд.

– Конечно, – сказал он.

Когда вышел Ричард, я подождал, пока не почувствую себя в безопасности, и рухнул на столешницу лбом. «Знает», – подумалось мне. Знает, гад, что я лгу. В нижнем ящичке стола у меня хранился весь мой проект целиком – и распечатка где-то на пятидесяти листах, и электронная версия, записанная на диск. Я отпер замок, чтобы убедиться, что ничего из хранилища не пропало. Ничего, взаправду – хотя, по какой-то бредовой причине именно этого я и боялся. Я дотронулся до диска, несколько раз пролистал страницы. Все на месте. Задвинув ящичек, я снова его открыл – и еще несколько раз потягал его туда-сюда, прежде чем все-таки закрыть, запереть и спрятать ключ назад в бумажник.

Чего я все еще не мог понять, так это причины моей лжи. Она родилась из чистого инстинкта, не имея под собой никакой рациональной основы. У меня ведь не было причин опасаться, что Ричард украдет мой проект и присвоит себе все заслуги. Конечно, поступать так ему не впервой, но за все эти годы никакое предательство со стороны как начальства, так и коллег, меня ни разу не обескураживало. Учитывая, что в компании я не стремился достичь более престижных должностей, чем нынешняя, с какой стати мне мешать ходить вокруг да около, взаимодействуя с моим непосредственным начальником?

Я ведь никуда не стремился, не хотел забраться по карьерной лестнице выше. Меня устраивал рабочий статус-кво – лишь бы оставили в покое; сохранению спокойствия были подчинены все мои действия на рабочем месте. Вот почему сотрудники с такими же, как у меня, установками рано или поздно оседали в моем отделе, когда открывались какие-либо вакансии. Мы были труппой блаженных паразитов, самодовольных лодырей, неудачников, преисполненных самодостаточностью. Наша жизнь протекала за рамками корпоративных социальных дрязг. Мы делали свое дело – и делали хорошо, не хуже остальных сотрудников – если не лучше. Возвращаясь домой, мы посвящали себя семьям, садоводству, рисованию или простому безделью. Чего бы мы ни пытались добиться в этом ненадежном и, по правде говоря, несчастном мире, это лежало вне сферы интересов компании.

Вообще, ничто не мешало мне отправить проект целиком по почте завтра – и пускай Ричард его хоть съест. Никакой ошибки я не совершил. Но факт оставался фактом: он понял, что я его обманул, и последствия этого мне было сложно представить.

4

Прошло три дня. Каждое утро я просыпался от бессмысленных или пугающих снов и говорил себе: «Уж сегодня-то я отправлю Ричарду проектную документацию». К концу дня я, ничего так и не отправив, твердил: «Уж завтра-то я не забуду все отправить».

Почему я, собственно, медлил? С какой стати ступал на кривую дорожку, вопиюще игнорируя просьбу высшего начальства? Предварительный ответ на этот вопрос медленно доходил до меня в течение этих трех дней. И все началось с той еженедельной встречи, на которой я почувствовал, что на меня напали все они, а не только Ричард. У него была просто самая большая и самая отвратительная голова – из тела дракона на длинных извилистых шеях торчали еще шесть штук, окружая бесформенную главную морду твари, с налитыми кровью глазами и смрадным дыханием (Ричард действительно порой страдал от плохого запаха изо рта, что портило весь его лощеный образ). За эти три дня несколько, казалось бы, малозначимых эпизодов подтвердили мою теорию семи против одного. Допускаю, что злонамеренности хотя бы в некоторых из них могло и не быть, и это я раздул из этих мух столь скверных слонов. Перечислю их здесь в хронологическом порядке, и начнем мы с…

Через несколько часов после собрания в тот понедельник я прошел через приемную, устеленную мягким ковровым покрытием. Здешний приглушенный свет и дорогая мебель, надо думать, одновременно поражала и пугала тех, кто видел приемную впервые, – ребят, приходящих на собеседование, дельцов, ожидающих, когда их вызовет их корпоративный партнер, доставщиков пиццы.

Среди мебели был рояль, к которому ни один сотрудник никогда не прикасался… кроме Перри. Нередко, особенно во время обеда, можно было видеть, как он приближается, удаляется, зависает у рояля или даже играет на нем. К счастью для всех присутствующих – не слишком долго, но всегда одно и то же. Репертуар Перри, судя по тому, что я слышал, состоял только из серии аккордовых последовательностей в джазовом стиле, которые он выбивал неуклюже и неистово, неизменно перемежая несколькими звонкими рефренами на более высоких нотах.

Эта деятельность была лишь одной из многих деталей имиджа джазофила, который Перри пытался выстроить вокруг себя на показ другим, – правда, бессистемно пытался, я бы даже сказал, нерешительно. Ну не клеился к нему весь этот джаз – и Перри хватало ума это понять. Однако, по неизвестно каким загадочным причинам, он настаивал на этой дурной игре, подбирал к своей личине реквизит, подгонял под нее жесты, скрывал лицо за маской. Помимо игры на пианино и небольшого разговора о последних компакт-дисках, которые он купил, наиболее очевидным элементом джазофильской маскировки Перри были очки в толстой оправе со светонепроницаемыми красноватыми линзами – такие же, как у крутых джазовых музыкантов на обложках хитовых альбомов пятидесятых годов. У меня тоже на носу очки (нормального современного стиля) с линзами слегка янтарного цвета, которые, однако, я выбрал по совету окулиста. Стоит сказать, я никогда не встречал офтальмолога или дантиста, который не был бы адвокатом дьявола, – что уж тогда говорить о терапевтах и мозгососах, горделиво величаемых психиатрами. Окулист объяснил – затенение поможет моим больным глазам лучше переносить флуоресцентные лампы офиса и к-к-компьютеры (ненавижу это слово, с языка не слазит).

Итак, как уже сказано, в понедельник я шел через приемную. Моя цель была на том же этаже, где меня ждала встреча, связанная с какой-то рутинной деятельностью. Пианино стояло так, что Перри, лабая свой неуклюжий джаз, стоял ко мне спиной, пока я проходил мимо него, держа язык за зубами – незачем было разоряться на приветствие или как-то еще мешать самовыражению гения.

Тем не менее, как раз перед тем, как я оказался вне его досягаемости, я увидел, как голова Перри повернулась ко мне. Конечно, в тот момент я не мог притормозить и точнее засвидетельствовать его взгляд, злобный и угрожающий, да еще и очки этого парня ловили мягкий свет, идущий от утыканной лампами регистрационной стойки. Повернувшись ко мне лицом, Перри завершил свое музыкальное выступление не парочкой звонких терций на верхних октавах, а диссонирующим ударом по клавишам в нижнем регистре. Уродливый отзвук резких нот преследовал меня, пока я сворачивал за угол и шел по длинному холлу, освещенному мощным неоновым светом.

Вот она, в конце коридора, менее чем в метре от открытой двери в конференц-зал, на секунду застывшая в позе, в которой я уже видел ее раньше. Я назвал это «позой перед вхождением», и она длилась долю секунды, в течение которой Мэри, казалось, напрягалась даже больше, чем обычно, будто пыталась прийти в себя и консолидироваться умственно и физически, прежде чем влиться в обсуждение. Мэри было за пятьдесят, и она всегда ходила при полном косметическом «параде» – от остроконечных туфель до завивки. Если чем-то можно было прихорошиться, она этим обзаводилась. Видя ее в «позе перед вхождением», – вернее, когда она не разговаривала, не строчила протоколы заседаний и не двигалась особо, – можно было легко спутать ее с манекеном, даже с расстояния в несколько шагов.

Не повернув ко мне головы – стоило ли ждать такого от манекена? – она скрылась в комнате для совещаний. Я, держа малую дистанцию, вошел следом.

На этом собрании, еще одном еженедельном совещании – на этот раз посвященном производственным графикам, – Мэри нашла предлог, чтобы капризно ввернуть:

– Отдел Фрэнка не смог уложиться в сроки.

Вот же стерва. Могла бы и сказать почему – причина-то ей хорошо известна.

– Мы в процессе тестирования нового программного обеспечения, – объяснил я тем присутствующим, кто еще не знал, почему в моем отделе произошло временное падение производительности. По дурному обыкновению последние два слова застряли в горле – и вышли слегка надломленными.

– Конечно, мы все понимаем, – протянула Мэри, делая пометки в папке на пружинке и даже не глядя на меня, будто я тут просто дурака валял, стремясь выгородить себя и кучку подведомственных мне лодырей.

Таким образом, ущерб, даже если он был полностью ограничен словами, не фактами, был нанесен. Еще как нанесен.

Больше встреч между мной и Семеркой в тот день не было (давайте впредь называть их так и оставим гномов в покое). Насколько я понимаю, сказки и легенды, мифологии всех времен и мест есть не что иное, как гноящиеся останки мира, который, к худу или к добру, мертв давным-давно. Человеческая жизнь – это не поиски, не одиссея и не всякая прочая чепуха, которой нас пичкают с младых ногтей вплоть до самой смерти. «Ну что ж, пусть будет так», как сказал бы Ричард и многие другие представители его бесстрашной натуры.

Следующая встреча имела место утром следующего дня, вторника, когда я поднял глаза и на пороге своего кабинета увидел…

– Не найдется почтовых марок? – спросила она. – Мне нужно немедленно запросить платеж по кредитной карте по почте.

Кэрри (худосочная, с птичьим клювом, стрижка под ежик, как у морского пехотинца) прервала меня в пылу дискуссии с Луизой о вышеупомянутом программном обеспечении, которое тестировали мои сотрудники.

– Да, где-то есть, – ответил я, думая, с чего вдруг Кэрри тягает у меня марки. Если у кого-то в отделе они заканчиваются, обычно-то как раз все обращаются к ней. Ответ я узнал, роясь в ящиках стола – он прозвучал из уст самой Кэрри:

– Мои все украли. Целый лист! Стянули прямо с рабочего места. Придется начать их прятать – все ведь знают, где я их храню.

– Вот, держи, – сказал я, поворачиваясь на стуле и протягивая ей помятый конверт с несколькими оставшимися марками. В то же мгновение я увидел, как Кэрри взяла что-то с полки, прибитой над моим столом.

– Эй, а это что? – вопросила она укоризненно.

– Что это? – тупо повторил я, таращась на набор марок в руке у Кэрри. Луиза, будучи меж двух огней, осторожно пыталась стать невидимой, не отрывая взгляда от абстрактного пятна на ковре.

– Кэрри, я не знаю, кто их мне подкинул, – сказал я.

– О, конечно, Фрэнк, – фыркнула Кэрри, развернулась и пошла прочь.

– Луиза, ты видела эти марки, когда вошла? – спросил я.

Поступившись мантией-невидимкой, та ответила:

– Ох, Фрэнк, я даже и не знаю… Может, конечно, кто-то тайком их подсунул, но…

– Думаешь, я свистнул у Кэрри эти сраные бумажки?

– Нет-нет, что ты, что ты, – затараторила Луиза так быстро, что ее слова почти что перекрыли мои. – Как ты можешь задавать мне такой вопрос?

– Извини, – сказал я.

– Извинения приняты. Я знаю, что тебе ни к чему сраные бумажки Кэрри, но…

– Но ситуация все еще щекотливая, – закончил за нее я.

– Именно, – без задней мысли поддакнула Луиза.

Именно по этой причине Кэрри сделала Луизу свидетельницей этой сцены. Поэтому она могла сказать: «Мои марки пропали… и я нашла их у Фрэнка. Если не верите, спросите Луизу, она там была». А что еще могла сказать Луиза, кроме как: «Да, я была там и видела, как Кэрри нашла на полке Фрэнка лист с марками». Конечно, она могла бы и смолчать, но мне бы все равно нашли что вменить в вину. Что-нибудь такое, о чем, засвидетельствуй это Луиза, не вышло бы промолчать; что-нибудь посерьезнее, повесомее. Короче говоря, Кэрри сфабриковала ложное обвинение, от которого в Трибунале Сплетен я не смог бы защитить себя даже при отсутствии конкретных улик.

Противоположностью наглой тактике Кэрри были бойкие подрывные действия…

«Любезный и загадочный» – только такие слова и идут при виде этого типа на ум. Он всегда был безукоризненно элегантен и, говоря с кем-либо, излучал ауру вежливости и услужливости; он всегда был готов «приложить руку» к тому, что нужно было сделать, всегда был готов «закончить» что-то, когда бы его ни попросили… но никогда, ни разу он по-настоящему этого не делал.

В результате меня не слишком беспокоило, что Гарри не отвечал на мои сообщения (те, кто брал трубку и звонил на его добавочный номер, никогда не ожидали, что заговорят с ним всерьез). Волноваться я начал только тогда, когда сравнил рутинное игнорирование Гарри всех моих обращений с нехарактерным судьбоносным невниманием Ричарда к моим делам, продолжавшимся до конца недели, тогда как в нормальных условиях мой начальник не упустил бы ни единого шанса подкрасться сзади и вкрадчиво осведомиться, как идут дела.

Но когда дело доходило до вопросов, связанных с Гарри, я во многом не мог быть по-настоящему уверен. Гарри мог далеко пойти, ему явно светило большое будущее – но реальным кандидатом на то, чтобы делать все «лучше, быстрее», но уж точно не «дешевле», был…

Он был фаворитом среди потенциальных наследников на место Ричарда, на случай, когда по тем или иным причинам бывший знаменитый квотербек (или питчер с рекордной статистикой, или черт знает кто еще) попрощается с нашим подразделением, с компанией или с миром. Очевидно, этот Барри просто проезжал мимо нашего отдела на пути к креслу начальника; он пришел в компанию с репутацией человека, обладающего высокоразвитыми организаторскими способностями, и смог продемонстрировать их, приняв на себя прорву полномочий. Еще до появления у нас его все хвалили – и за широкой спиной, и в округлое лицо, – за большой ум и за аномальный талант «улаживать вопросы», навязывать правила и выбивать отчетность из самых непокорных корпоративных фактотумов.

До меня как-то донесся слух, будто имелась конкретная причина, по которой талант Барри восхваляли все и вся, – просто чтобы его поскорее уже перевели в другой ничего не подозревающий отдел, которому требовались «вливание энтузиазма» и необычайные силы одаренной барриной головушки. Так родилась легенда о Барри Мозге, Барри Организаторе и, увы, Барри Реорганизаторе. Каждый раз, когда он отваживался заходить в неизведанный уголок компании, у него при себе имелся карт-бланш на перерисовку всех карт и графиков, переформулирование процессов и процедур, которые всегда, казалось, работали хорошо… пока не пришел этот дурень. Потому что на самом деле, энергично шагая от одной роли в компании к другой, он не оставлял после себя ничего, кроме раздрая и хаоса.

Со своего шестка я мог видеть, как ему удалось прослыть человеком сверхразвитого организаторского таланта. Барри проявлял нетерпимость к малейшей неорганизованности окружающих, пускал в дело свой язык во всю прыть, с ходу понимал графики и диаграммы, которые для всех остальных (из-за их сверхопределенной сложности) были загадочными, и держался тщательно сфабрикованной репутации человека, оспаривающего квалификацию всякого, кто смел оспаривать его.

Тем не менее, было время, когда я действительно мог сопереживать этому человеку, явной жертве того же клинического расстройства (обсессивно-компульсивного), которое поразило меня, хотя я, вместо того чтобы раздувать его на всеобщее обозрение, изо всех сил старался скрыть свою манию, потенциально могущую нанести ущерб моей репутации. Но век эмпатии закончился в среду той недели, когда я пришел на работу раньше обычного. Меня совсем не удивило, что Барри – уже на месте в такую-то рань, но внутренняя тревога сработала, когда я увидел, как он, как всегда быстрым, слегка комичным для человека его роста шагом, движется к моему столу.

– Барри, – сказал я вместо приветствия.

– Фрэнк, – отозвался он голосом, искаженным эффектом Доплера.

И вот, через мгновение после того как я занял свой пост, чтобы начать дневную работу, я прямо-таки отпрянул от стола, как будто на меня прыгнул дикий зверь. В числе особенностей моей нервозной натуры не значилось стремление к организованности, но мое рабочее место почему-то было… в идеальном порядке. Едва ли какая-нибудь сердобольная тетка-уборщица впала в приступ мирского безумия, завидев мой хлам. Кратко пробежав по другим столам глазами, я понял, что только мои завалы и удостоились разбора.

Окей, сообщение получено. «Барри тут шарился», значилось в нем, как если бы оно было выведено мелом на доске. Так? Мне ведь нечего скрывать… но потом одержимость взяла верх, и я буквально с головой нырнул в ящик, где лежал мой драгоценный проект инновации. Мой особый план. Стоя на четвереньках, я буравил темный фасад ящичка из металла взглядом. Я хотел взять отпечатки пальцев, с лупой выискать малейшие признаки кражи со взломом, проверить с помощью микрометра, не взломали ли замок неизвестные руки. Конечно, ничто из этого не уменьшило бы мою тревогу, и в конце концов, все еще на четвереньках, я схватил ручку ящика и сильно дернул ее. Тот остался заперт, чего бы ему это ни стоило. Наверное, ничего и не стоило, в самом-то деле – его ведь можно было без особого труда взломать, опустошить и снова запереть.

Я вытряхнул бумажник из заднего кармана, поспешно схватил ключ и открыл ящик. Он по-прежнему содержал все, что было раньше, и все же мне хотелось выяснить наверняка – не пробежались ли чьи-то пытливые пальцы по бумажкам, не присвоили ли что-нибудь, не нарушен ли порядок. Кроме проектной документации лежала там еще и папка с фото городских пейзажей – эти снимки я делал годами. Дома у меня было много других таких же папок, полных пустых переулков и заброшенных домов, церквей с заколоченными дверями и окнами, фотографий оставленной сельской библиотеки – внутри все поломано, и книги, все в плесени, разбросаны по грязному полу. Самой ценной для меня была серия снимков, сделанных мной в месте, где имелся покосившийся дорожный знак, но больше не было улицы, заслуживающей названия – просто несколько куч мусора вдоль дорожки да пара-тройка утративших вид руин по обеим обочинам.

Для невооруженного глаза все в ящике моего стола выглядело в порядке, но все же оставалась возможность, что Барри открыл ящик за некоторое время до моего прихода на работу утром, сделал ксерокопию печатной версии моего проекта, скопировал электронную версию документа, а затем стер оригинал – всё с кропотливой точностью, которая присуща лишь точно такому же, как я, одержимому маньяку.

– Что ты делаешь? – вопросил из-за спины голос Барри-детектива, Барри-шпиона.

Я захлопнул ящик, слишком напуганный, чтобы понять, что рискую выдать себя.

– Да вот что-то вынул из кармана, и монетка следом выпала. Под стол закатилась вот. – Просто «монетка»? Слишком расплывчато для Барри-проныры. Требуется уточнение. – Четвертак это был. Ты меня искал?

– Да нет, – сказал Барри расслабленно, что ему не подходило. Потом ушел, обычной для себя летящей походкой.

Барри-дружок, Барри-Движок.

Изящно болтает, чеканит шажок.

Я снова открыл ящик и проверил его содержимое, прикоснувшись к диску (чертовы компьютеры!) и пролистав пятьдесят страниц распечатанного документа. Затем я запер его. Затем я открыл ящик… и в течение дня повторял этот ритуал столько раз, сколько полагал нужным. Лучше бы прямо в то утро я собрал вещи и убрался восвояси. Но пришлось мне ждать, пока рабочий день кончится. Потому что, как назло, мне нужно было закончить один небольшой проект и передать его…

Остаток дня я оставался как можно ближе к своему столу. Я не ходил в туалет, даже на обед в «Метро» не вышел, хотя ценил это ежедневное отдохновение – по сути, побег от коллег, – и не почитал его за навязший в зубах ритуал. Однако настал момент сдачи работы для Шерри. Крайний срок – два часа дня.

Я подумал, что, может быть, удастся заманить Шерри ко мне в кабинет, а не самому тащить бумажки на другой конец этажа. Однако она не отвечала ни на сообщения, которые я оставлял ей на телефоне, ни на электронные, будь они неладны, письма.

Когда час настал, я постарался решить задачу как можно быстрее. Скорым шагом на манер Барри я добрался до кабинета Шерри, который находился рядом с дверью, ведущей за пределы офиса компании – в коридор, где все еще можно было увидеть здание в стиле эпохи до Великой депрессии и насладиться потрескавшимися стенами, пыльной лепниной, тусклым светом свисающих на цепях люстр и странными тенями, гуляющими вверх и вниз в скрипучих лестничных колодцах.

Однако, подойдя к двери Шерри, я понял, что сдача работы пройдет не так гладко, как я смел надеяться.

– Шер? – окликнул я.

– Не мог бы ты подождать секундочку? – ответила она, очень занятая тем, что что-то доставала из своей сумочки. Конечно, две параллельные задачи были ей не под силу – либо бумажки забрать, либо личные дела закруглить, на большее оперативной памяти не хватало.

Ранее в этом документе я заявлял, что не могу выделить из Семи Гномов ни одного приятного человека. Что ж, технически я слукавил; Шерри можно было назвать «приятной» – но с одной серьезной оговоркой. Физически она была привлекательна, но точно не в такой мере, чтобы записать ее в жуткие красавицы. «Краше среднего» – это точно, многие оценят; и если кто-то считает, что я здесь увековечиваю какой-то произвольный или искаженный образ мира, меня вполне устраивает – желаю всем всего наилучшего во взаимодействиях с социумом. Оговорка, на которую я ссылался выше, такова: если вам случилось пересечь комнату, на другой стороне которой стояла Шерри, то вы сталкивались с…

Даже не могу дать этому внятного названия – какая-то чуждая тварь, обитающая в теле привлекательной женщины, инопланетянка с какой-нибудь больной планеты или существо низкого эволюционного уровня, которое каким-то странным образом внедрилось в человеческое существо на какой-то стадии его развития, в результате чего получилась эта эрзац-Шерри. Шерри-Нечто.

Если бы она всегда держала глаза и рот закрытыми, Шерри было бы легко принять за привлекательную человеческую женщину. Но стоило ей заговорить, стоило устремить на кого-нибудь взгляд – и все, уродливая суть Медузы Горгоны рвалась наружу (хотя никакого реального смысла в этой мифологической ассоциации нет). Часто случалось, что дуализм, который Шерри олицетворяла, вызывал грандиозный диссонанс у тех, кто имел с ней дело. Все, кто велись на красивую обертку, в итоге горько плевались, а то и начинали ненавидеть себя за то, что просто позволили себе кратковременное влечение к этой чуждой сущности. И в тот момент, когда я стоял у ее стола, Шерри отвела от меня взгляд, и я уже забыл, как звучали те несколько слов, которые она произнесла.

Итак, я стоял и наблюдал, как она роется в поисках чего-то в своей сумочке, и чем глубже она закапывалась, тем больше ерзала на стуле, отчего ее и без того короткое платье в облипку собиралось в складку, подтягиваясь все выше и выше к ягодицам. Я наблюдал за этим маленьким эротическим спектаклем с каменным лицом, пока дверь, ведущая в холл, не отворилась и кто-то не проскользнул внутрь. Оказалось, это Бетти – персона из числа вице-президентуры компании. Я понял, что это Бетти, потому что, оторвав взгляд от голых колен Шерри, я заметил, что в ее правой руке было зажато маленькое зеркальце, в которое она смотрела, как Бетти наблюдает за тем, как я наблюдаю за ней. Затем Шерри хихикнула и обернулась.

– Привет, Бетти! – процедила она.

– Привет, Шерри, – сказала Бетти.

Она не поздоровалась со мной, увидев, как я смотрю на Шерри, и явно подумав обо мне что-то не то. Скривив в мой адрес презрительную мину, она прошествовала дальше по своим делам.

– Так что ты принес мне, Фрэнк? – спросила Шерри.

Не говоря ни слова, я швырнул папку с проектом на ее стол и впервые с утра зашел в туалет.

5

Настала пятница. Вот уже четыре дня я не общался с Ричардом. Формальности ради я решил попросить кого-нибудь из отдела новых разработок подтвердить или опровергнуть, что Ричард препоручил им сокращенную версию двухстраничного предложения, которое я показал Семерке в первый день той недели.

Как и ожидалось: никакой записи о предложении с моей подписью в отделе не было. Как и ожидалось: отдел больше не рассматривал входящие предложения, и для них была в новинку сама идея о том, что кто-то в нашей компании способен что-то предложить.

Как и ожидалось: что касается цели и функций, то подразделение «Новые продукты» было для меня таким же загадочным, как и любое другое подразделение компании.

Непредвиденный фактор: вся деятельность по инновациям была «заморожена» до тех пор, пока не начнется скорая «реструктуризация» компании и последняя не «перенесет» свою штаб-квартиру (скорее всего, в красивый небоскреб, отгроханный в пригороде там, где раньше росли деревья, – спасаясь от упадка района, который содержал нас уже более двух десятков лет).

Хотя только что упомянутые изменения в компании были для меня в новинку, ни одно из них не подкреплялось реальными причинами. Так было более или менее всегда во всех случаях известной «важности» в той конкретной рабочей среде, – а может быть, и во всех других. Нередко на горизонте намечалось обещание катаклизмов или новой светлой эпохи. И все это приходило и уходило – вне зависимости от истинной сути и от того, что ты себе там напридумывал. Как буря, которая проходит, пока ты спишь, и оставляет после себя лишь пару луж и горстку веточек, разбросанных по земле, – единственное указание на то, что она взаправду была.

В общем, эпохальных перемен в истории компании не было – даже тех, о которых принято говорить, что они «запоздали». Былой драматизм не оставляет следов, так сказать. Дни идут, годы копятся, смысла все меньше, о толковом наполнении и вовсе говорить не приходится. В конце концов, оглянувшись со смертного одра на весь проделанный труд, только и хочется, что взвыть: «А в чем вообще был смысл?». В этом отношении общество спектакля неизменно разочаровывает – первый акт захватывает дух, второй отмечен парой-тройкой увлекательных сцен, а потом начинается кошмар драматурга, в котором актеры опускают или забывают свои реплики, реквизит из рук вон плох, большая часть публики покидает зал во время антракта. Если кто-то и сулит интересный поворот в будущем, весь интерес к нему растрачен по дороге, задолго до наступления этого самого поворота, и само это наступление – пустяк, очень скоро забывающийся.

Но информации, слитой мне отделом инноваций, более чем хватало, чтобы сыскать повод проведать знакомого, который, как и я, работал в компании (да, в той клоаке, которую я до сих пор описывал в таких мрачных тонах, у меня имелась пара друзей). Я набрал его добавочный номер, и на другом конце линии ответил реальный человек.

– Привет, Фрэнк, – сказал я. Вдобавок к тому, что у нас было одно и то же имя, мы оба являлись «бессменными», как метко выразился один из моих подопечных, на своих постах.

– Фрэнк, привет.

– Ты занят во время обеда?

– Хоть раз бывал?

Конечно, он был свободен. Как правило, Фрэнк занимался своими делами. Каким-то образом в течение всей… так сказать, «карьеры»… ему удавалось оставаться на более низкой корпоративной ступеньке, чем я. Этого хватало, чтобы заслужить мое глубочайшее уважение. Он также многое знал о компании и людях, до которых мне обычно никакого дела не было. С таким человеком стоило поделиться взглядом на события этой чокнутой недели, да и мне хотелось задать моему тезке один ну очень уж животрепещущий вопрос.

Я прождал снаружи несколько минут, и вот Фрэнк появился из-за вращающихся по оси дверей старого здания, нацепив на нос темные очки и закурив.

– К старому месту? – спросил он.

– Есть идеи получше? – в тон ему откликнулся я.

Он лишь ухмыльнулся в ответ, и следующие километра полтора мы шли, пробиваясь через привычную толпу менеджеров и случайных прохожих. Фрэнк выкуривал сигарету за сигаретой, глядя вниз на тротуар. Я же попеременно глядел то вбок, на бары и витрины магазинчиков со всякой дешевой всячиной, то ввысь, на монументы прошлого, которых по мере удаления от конторы становилось все меньше и меньше.

Закусочная «Metro Diner» располагалась сразу за окраиной центра города. Когда мы вошли, я бросил взгляд на прилавок, за которым стояла Лилиан Хейс, владелица и менеджер заведения вот уж тридцать лет как. Я поймал ее взгляд, улыбнулся, и она поприветствовала меня быстрым кивком. Затем мы с Фрэнком уселись за стол в конце комнаты. Все в этом местечке было какое-то вневременное, пропитанное духом прошлого, и именно поэтому я стал здесь завсегдатаем – а еще снимал у Лилиан крохотную квартирку над здешней кухней за очень скромную помесячную арендную плату.

Мы сделали свои заказы, и я рассказал Фрэнку о реструктуризации компании, что вызвало у него лишь пожатие плечами на фоне выражения глубокого безразличия на лице. Затем я рассказал ему о переезде – который заинтересовал его только с практической точки зрения, в вопросе времени в пути на работу и обратно.

– И это все новости? – спросил Фрэнк.

– Не совсем, – ответил я.

– А что еще? Кто-то умер?

– Нет, – сказал я.

– А, тогда… ты увольняешься? Поздравляю, дружище.

– Нет, Фрэнк, я не собираюсь уходить из компании.

– Что же еще? – недоуменно спросил он.

– Я хотел задать тебе один вопрос, – произнес я с нарочитой серьезностью, которую Фрэнк так же нарочито проигнорировал.

– Ага, валяй.

– Фрэнк, почему Ричарда все называют «Умником»?

Мой тезка улыбнулся и отодвинул тарелку; медленно поднес сигарету к лицу.

– За такие инсайдерские сведения полагается бесплатный обед.

– Как скажешь.

– Ты что, и впрямь не в курсе? Раз до тебя дошло это прозвище, не могла не дойти причина.

– Не в курсе, правда. Я даже не уверен точно, где его впервые услышал. Может, ухом зацепился в какой-то тусовке. А может, это ложное воспоминание, поди разбери. Но у меня такое чувство, будто кого попало об этом лучше не спрашивать.

– Тут ты прав. Нарвешься на стукача – и тебе покажут на выход.

– Да, я понимаю, что были люди, которых уволили по той или иной причине потому, что Ричард так захотел. В вопросах офисной политики этот тип и впрямь умен.

– О да. Но «умник» в его случае – лишь ловкая игра слов. Ричард не умничает – он уминает.

– Как это – «уминает»?

– На счету Ричарда не менее трех самоубийств – двух женщин и одного парня. Вот все и сошлись на том, что он их всех умял. Я не могу поверить, что ты этого не знаешь.

– Ну, Фрэнк… я просто все время прячу голову в песок. Там, внизу, так хорошо.

– Я в курсе. Глупее будешь – дольше проживешь, – откликнулся тезка. – Но когда дело касается Ричарда, такой подход только вредит. Я знал семью парня, который покончил с собой. Он прямо написал в записке – «в моей смерти прошу винить такого-то». Но никто не смог подкопаться. В смысле, с юридической стороны. Одна из женщин, наложивших на себя руки, никакой записки не оставила, но там и без нее было легко сложить два и два. Да и слухи ходили, будто у нее с Ричардом были шашни. Это было еще тогда, когда он работал в… в каком-то другом подразделении, до того, как его перебросили к нам. Не помню точно.

– И не нужно. А что со второй мадам?

Фрэнк помолчал, затягиваясь.

– Там вообще пушка. Все случилось за пару месяцев до того, как ты начал работать в компании. Эта цыпочка – скорее мадмуазель, чем мадам, – перерезала себе вены прямо в кабинете Ричарда. Она умерла, грохнувшись грудью ему на стол. Все кругом было прямо-таки залито ее кровью.

– И поэтому он – «Умник»?

– Не поверишь, но – да. До того небольшого инцидента парень был в очереди на пост генерального директора. Он должен был руководить компанией давным-давно. Кто знает, кем бы он сейчас был? Определенно не главой нашего подразделения «Дырка в жопе», да и те два суицида его не подмочили бы, – думаю, боссы, умеющие доводить подчиненных до крайностей, нужны везде. Но мертвая девица прямо в твоем офисе… да, это как-то слишком подозрительно.

– Ну дела. Кстати, нам пора назад, – сказал я, взглянув на часы.

На выходе я помахал Лилиан на прощание, и она ответила мне тем же.

– Фрэнк, я надеюсь, ты спросил меня о Ричарде не потому, что у тебя с ним какие-то проблемы, – сказал Фрэнк, когда мы возвращались к зданию.

В то время я не мог ни подтвердить, ни опровергнуть его слова.

6

Есть люди, которые утверждают, что не помнят, что им снилось, которые никогда не знали, каково это – просыпаться с криком, или в полусумасшедшем состоянии, или даже просто дрожащим от лютого страха. Это не обязательно люди с низким уровнем эмпатии, или счастливые люди, или люди с чахлым воображением. Они лишь сохранили невинность на всю жизнь – одному Богу ведомо как, – ни разу не испытав того ужаса, который иногда возникает у ребят, для которых кровать – это лестница, уводящая во мрак неведомых миров, облик которых может варьироваться от абсурдно-мультяшного до шокирующего. Те, кому не снятся сны, просто не осознают, как им повезло. Хотел бы я быть на них похожим.

На выходных я пытался выкинуть работу из головы, как

плохой сон

Но не так-то это и просто, когда задачу усложняют напластовывающиеся кошмары, в которых меня начал посещать, будь он неладен, Ричард. Во снах я оказывался в компании, в месте, напоминавшем универмаг, полный дешевых вещей, где я часто слонялся в детстве.

Там был отдел-зоомагазин – косяки мелких рыбок в аквариумах, хамелеоны и еще какие-то абсолютно неизвестные мне ящерицы, длиннохвостые попугаи, чирикающие в колоколообразных клетках; морские свинки и хомяки, в чьих домиках не мешало бы, судя по запаху, убраться. В универмаге моих кошмаров я медленно пересекал проходы, опасаясь привлечь внимание. Я шел медленно, потому что пол был сделан из слабых деревянных досок, которые скрипели при каждом моем шаге, и я не хотел, чтобы меня заметил Ричард, стоявший за прилавком маленького зоомагазинчика ужасов.

Почему «ужасов»?

Потому что он сделал с ними что-то ужасное, но я не мог сказать, что именно.

Но его пальцы сумели протиснуться между узкими прутьями клеток и стеклянными перегородками аквариумов и террариумов. Я хотел узнать, что он сделал с животными, но боялся смотреть. И я услышал шепчущие голоса, рассказывающие мне о Ричарде.

– Он взялся за них с умом, – повторяли голоса, будто каким-то образом хотели меня успокоить и напугать одновременно.

Я попытался убежать из магазина, но вход, через который я вошел, обернулся голой стеной. Единственным выходом оставалась дверца на задворках зоомагазина Ричарда. Будь я достаточно быстр – вполне сумел бы проскользнуть у него за спиной. Но, как обычно оно и бывает во снах, расстояние до двери, оцениваемое на глаз как короткое, на деле оказалось практически непреодолимым; и даже попав туда, куда метил, я обнаружил, что дверь крест-накрест забита досками.

Я попробовал сорвать эти доски, но тут заметил, что за ними дверь укреплена еще и сетью проволочных вен. Прежде чем я проснулся с криком, Ричард повернулся ко мне – и выпростал руку, чтобы меня сцапать. Но вместо рук у него оказались

большие белые перчатки

Перчатки, которые, однако, не имели необходимого количества пальцев. Я видел их раньше… и не только во сне. Потому что в снах никогда нет ничего оригинального; это все плагиат из реальной жизни. И перчатки в этом сне были всего лишь пугающим отражением чего-то, на что я наткнулся в тот субботний день.

Сразу за центром города располагался один заброшенный склад. Некоторое время я собирался посетить его и посмотреть, что там хранят. Сделать несколько снимков, прежде чем охрана застукает. Я ни в коем случае не имел права называть себя профессиональным фотографом, и мое оборудование не могло похвастаться ни дороговизной, ни качеством снимков. Я щелкал простые фотки с «мыльными» цветами и проявлял пленку в ателье.

Хотя я, несомненно, посвятил себя учету всех городских уголков, посещенных мною за эти годы, фотографии были своего рода оправданием и объяснением (для себя и для всех, кто вдруг заинтересуется) моего присутствия во многих районах, приходящих в упадок. От заброшки к заброшке, от притона к притону – и так вплоть до крайних стадий вырождения, граничащих с окончательным исчезновением из этого мира. Меня ничуть не интересовали хорошо сохранившиеся районы, могущие показаться «некомфортными» лишь молодежи, которой подавай современный дизайн, на деле вполне зажиточные, – я искал самой грязи со дна, беспросветный мусор. Все непостоянное, застывшее где-то на пороге того «ничего», что обязательно приберет к рукам нас всех, от мала до велика, от бывших до будущих; все, что накроет медным тазом любой проект, начинание, мечту и мечтателя заодно, – вот что меня интересовало. Вкратце, именно поэтому в субботу я отправился фотографировать заброшенный склад – как снаружи, так и внутри.

Тот поход ничем не отличался от многих других подобных. Снаружи нельзя было с уверенностью сказать, какую функцию выполняло сооружение, протянувшееся метров на четыреста в длину – без учета прилегающей бетонной площади, заросшей сорняками там и сям. Время стерло какую-то тянувшуюся по его боку надпись, очертания букв уже даже не угадывались. Но, как вполне бывалый исследователь урбанистической разрухи, я накопил уже достаточный опыт, чтобы сказать: передо мной – склад, а не, скажем, цех.

Как только я вошел в проем, оставшийся без двери, – обнаружил, что угадал. Стоит сказать, я не так уж и часто проделывал подобное – забирался внутрь, в смысле. Во-первых, как ни крути, заброшенные здания зачастую ветхие, любой неосторожный шаг способен вызвать обрушение пола, потолка, а то и лестничного проема или какой-нибудь подвесной конструкции. Во-вторых, в таких местах часто находили пристанище люди, которым негде больше было жить, – отверженные и неудачники мира, который не нуждался в них и делал все возможное, чтобы загонять их все дальше и дальше в нищету. Присутствие этих живых призраков оказывалось слишком навязчивым и нестерпимым, слишком сильно напоминало о чем-то, что следует игнорировать любой ценой… ведь эти призраки не просто оборванцы, которых все остальные оставили позади, но и граждане будущего, которое ожидает все империи, населяющие эту землю, не говоря уже о неминуемом падении тех хрупких родных земель из плоти и крови, в которых обитает каждый из нас. И хотя я уже сделал несколько психологических шагов в их отчаянный мир, я испытывал слишком сильный страх перед этими не по годам развитыми обитателями забвения, чтобы свободно гулять в их чертогах.

В-третьих, грустные и безмятежные удовольствия, ведшие меня в эти старые здания, были более интенсивными издалека, в наводящих на размышления панорамных снимках пустынных пейзажей, а не в чрезмерно четких крупных планах отчаявшегося пьяницы или наркомана, мочащегося на стенку.

Тем не менее есть структуры, которые затягивают вас, приглашая погрузиться в себя, погрязнуть в их разлагающихся чудесах. С первого посещения заброшенного склада, который я уже сфотографировал снаружи, я понял, что это именно такое сооружение, хотя бы потому, что внешний вид мало чем привлекал: невзрачная оболочка скрывала историю и тайну от стороннего наблюдателя. Я почти дрожал в предвкушении, хотя и знал, что это пройдет, – загадка заключалась в закрытости, а будучи открытой, уже не заманивала, лишь знание и неудовлетворенность (и, как следствие, нищету) после себя оставляя. Брошенный склад не был исключением, мало чем отличаясь от стандартной достопримечательности человеческого мира.

Что ж, по крайней мере, внутри никто не жил. Ну или я никого не увидел. Здание оказалось довольно надежным и прочным, стальные лестницы не отваливались от стен, я спокойно мог прогуляться по ним вверх-вниз. Помимо обычного ассортимента со свалки – бутылок из-под крепкого спиртного, изношенных покрышек, каких-то деталей и железок, – в комнате на верхнем этаже склада я нашел картотечный шкаф. В его ящиках оказалось несколько квитанций с чернильным штампом некой «Фабрики реквизита Мерфи», которая, очевидно, когда-то хранила свое добро здесь. После дальнейших исследований я обнаружил среди темных остатков рухнувшей стены некоторые предметы, а именно: 1) две левые руки манекена и 2) пару очень грязных и очень больших перчаток, каждая с четырьмя пальцами, смахивающими на сосиски: уместная, но странно неудобная бутафория, чтобы выдать себя за мультяшного персонажа вроде Микки Мауса.

Как загадочно и нелепо, что во сне мой мозг отбросил отчлененные руки манекена, которые я нашел достаточно очаровательными, чтобы взять с собой домой, и воспроизвел в моем кошмаре о Ричарде те самые перчатки неестественного размера, которые я отнес на первый этаж и бросил там – еще один сувенир для разочарования будущих экскурсантов.

Шагая домой, я миновал множество теней, отбрасываемых высокими гостиницами, кинотеатрами, торговыми центрами и офисными зданиями, каждое из которых во времена оны было до краев наполнено мечтами о будущем, а теперь напоминало оставленный всеми с неожиданной поспешностью корабль. Подобное кладбище могло теперь привлечь только меня со своим дешевым фотоаппаратом. Сумерки клубились в просветах между зданиями, освещая верхушки высоток янтарным светом – цветом заходящего солнца и умирающих миров.

Ночь, последовавшая за этим днем, была короче, чем должна была быть, потому что меридиан, на котором я жил, обязался перейти на «верное» время; для меня единственным практическим последствием всего этого было проведение остатка весны, всего лета и пяти недель осени в попытках наверстать упущенный час сна. Было дело, я оправдывал в своих глазах переход на летнее время – трюк, призванный компенсировать то, что мы на самом деле не знаем, как манипулировать часовым механизмом нашей Солнечной системы, – тем, что это «хорошо для бизнеса».

Перед тем как пойти домой, я зашел в закусочную «Метро», чтобы повидаться с

– Хорошо для бизнеса? – повторила она скептично. – Что-то сомневаюсь. Видишь кого-нибудь, кроме себя, в моем заведении? Как по мне, лишний час солнечного света не меняет ровным счетом ничего. Может, для других оно – иначе. Не знаю.

Говоря со мной, Лилиан смотрела на две оторванные у безвестного манекена руки, лежавшие на табурете рядом с моей. Из-под прилавка она достала коричневый бумажный пакет, в который складывались заказы на вынос.

– Пожалуйста, убери эти штуки у меня из-под носа, – попросила она, вручая мне заказ.

– Извини, Лил, – сказал я, хватая пакет за «горло» и сдавливая его покрепче, – но я не знал, извиняюсь ли за то, что опрометчиво приволок грязный мусор в чисто вымытую общепитовскую обитель Лилиан, или за то, что каким-то образом расстроил ее, явив эти искусственные части человеческого тела. Я подозревал, что причина была во втором, но не стал вдаваться в подробности.

– Ты делал какие-то еще снимки старых зданий для своей книги? – спросила она.

– Ага, – тихо произнес я, повернувшись к окну закусочной. Мне было трудно, почти болезненно, повторять ложь о «моей книге» для Лилиан, но что я мог еще сказать? Что меня тянет к этим заброшенным зданиям, потому что (голос начинает дрожать)… потому что они переносят меня в мир (дрожит все больше и больше)… мир, который является полной противоположностью этому (голос дрожит до кульминации)… этому, где моя слабость и мой страх обрекают меня проводить (неудержимая, маниакальная дрожь)… целые недели, месяцы, годы и годы на работе… работе… работе?

– Не понимаю, – сказала она со вздохом. – Есть так много милых уголков, которые можно сфотографировать. Кстати, мне до сих пор непонятно, почему ты живешь наверху: меня устраивает, что жилец платит вовремя, да, но даже я сама живу в лучшем районе, чем этот. И ты мог бы жить, где хочешь.

– Что я должен ответить, Лил? Считай, я пристрастился к твоей кухне.

Пока она наполняла две чашки кофе (она уже знала, что для меня это стандартный заказ), я задавался вопросом, боятся ли ее подчиненные так же, как я сам – Ричарда. В конце концов, суть бизнеса везде одинакова, а она была владельцем, генеральным директором и единственным акционером многолетнего предприятия под названием «Metro Diner». По моему мнению, она была не менее жесткой, чем Ричард, и в каком-то смысле – такой же проницательной. Возможно ли, что в этот момент я обменивался любезностями с пожилой чернокожей женщиной, которая, если не считать внешности, нисколько не отличалась от Ричарда Бастарда, Ричарда Злого? Мне нравилась Лилиан, но я знал ее только как клиент, что делало меня лишь небольшим ручейком в реке денег, которые ей требовались.

– Ты так и будешь просто смотреть на кофе? – спросила она.

Застигнутый врасплох, весь в своих мрачных мыслях, я улыбнулся и сделал глоток кофе без кофеина.

– Хороший. На вкус прямо как настоящий, – сказал я и – на этот раз – не солгал.

– В приготовлении сносного кофе нет ничего сложного, – отмахнулась Лилиан.

И в ее словах я почти нашел ответ на вопросы о Лилиан и ее бизнесе. Потому что никто не заставлял ее ни подавать такой хороший кофе, ни готовить превосходные меню с такой тщательностью, ни брать за еду так мало. Совсем не то же самое, как на месте, где я работал. Компания, содержавшая меня на зарплате, пыталась предложить самые дешевые помои, которые клиент только мог вытерпеть, производя их как можно быстрее и отпуская с кошмарной наценкой, «зашитой» в итоговую стоимость. Негласная цель компании крылась в том, чтобы зарабатывать деньги, продавая товар, о продаже которого мечтают все компании в этом роде – предмет, на который молчаливо были направлены наши усилия, совершенный продукт: Ничто. И за этот продукт стоило потребовать идеальную цену: всё.

Эта рыночная стратегия будет продолжаться до тех пор, пока однажды в мире, усеянном руинами заброшенных фабрик, складов и офисов, не останется одно сверкающее здание без входов и выходов. Внутри будет только густая сеть компьютеров, фиксирующих прибыль. Снаружи – племена дикарей, неспособных понять природу или полезность яркого строения без окон. Может, они будут поклоняться ему, как богу. Может, они попытаются его разрушить, и их примитивное вооружение окажется совершенно бесполезным против гладких и непроницаемых стен высотки, которой нельзя нанести и царапины.

Я провел большую часть своих дней в мире, посвященном воплощению этой сказки в реальность, и я знал это. Я также знал, что закусочной «Метро» не существовало в том мире, что по какой-то причине она находилась в совершенно другом месте, в то время, когда световой день не делал различий между законным и незаконным световым днем, даже если тот скоро заканчивался. Вот почему мне нравилась Лилиан; вот почему я жил в квартире над ее заведением. И вот, увы, почему мне стал сниться Умник, сующий свои распухшие четырехпалые руки-перчатки в клети с живым товаром в зоомагазине универмага, забитого дешевкой.

Я пробудился до рассвета в понедельник утром – дрожа от последствий еще одного такого сна.

– Он держит их в ежовых рукавицах, – проблеял я в приступе мистического ужаса. – Они на него пока что налезают…

И я теперь точно знал, что и сам оказался в его руках – как и многие до меня. Мной будут жонглировать, жонглировать, жонглировать… покуда я не упаду и не разобьюсь.

7

Что ж, отлично!

Но в тот понедельник у меня не было возможности услышать эти слова от Ричарда. Когда я вошел в зал, где мы с Семеркой встречались по еженедельному графику, где мы сидели на иссохших кожаных креслах вокруг исцарапанного банкетного стола, и наши маленькие голоса монотонно гудели в большом полутемном помещении, обставленном в викторианском (или готическом?) стиле, я увидел, что собрание уже идет.

– А вот и наш опоздалец, – прогремел Ричард, когда я затворил за собой тяжелую, с замысловатой резьбой, дверь. – Рад, что вы добрались до нас, мистер Домино.

Я взглянул на часы, которые, как я помнил, всегда имел привычку сверять. Я не опоздал на встречу.

– Мне никто не сказал, что собрание было перенесено, – сказал я, подходя к своему месту, пока все молча смотрели на меня.

– Значит, это мы все пришли раньше положенного? – задал Ричард риторический (и неискренний) вопрос. – Когда приходит летнее время, я всегда путаюсь.

– Я уверена, мы пришли как надо, – ввернула Шерри без особой необходимости.

– Короче говоря, собрание и впрямь перенесли, – подытожил Ричард, возвращаясь к своему обычному властному тону. – Мы всех извещали, Домино.

– Я читаю всю входящую почту. Там нет ничего про…

– На самом деле, Ричард, – встряла Кэрри, – я не хотела, чтобы кто-то опоздал из-за того, что пропустил сообщение. Поэтому я обошла кабинеты и лично предупредила всех. И Фрэнка – тоже!

Было логично, что именно Кэрри, та, что подставила невинных, обвиняя их в краже своих дурацких марок, позаботилась о том, чтобы я опоздал на встречу. Вступать с ней в полемику было бессмысленно; она лучше умела лгать, чем я – говорить правду. Однако в тот момент у меня были другие заботы. Больше всего я боялся, что Семерка организовала тайную встречу раньше официальной. Что теперь я уже не мог узнать, что было на повестке дня первого собрания.

– Ладно, мое терпение кончилось, – сказал Ричард, как бы упрекая меня. – Мы уже и так потеряли достаточно времени. Перейдем к делу. Я позабочусь о том, чтобы Фрэнка обо всем проинформировали позже.

Прошел целый час, прежде чем собрание закончилось. К тому времени все Гномы опустошили свои двухлитровые бутылки с водой, глянцевые пакеты с фруктовым соком и кружки, наполненные кофе, чаем или чем-то еще (при этом я все еще чувствовал, как давит на мочевой единственная чашка кофе, которую я выпил на завтрак в закусочной «Метро»). Даже Ричард перевернул свой большой термос вверх дном и помахал им над чашкой, чтобы поймать несколько упрямых капель, оставшихся на дне. Я никогда не видел, чтобы он так делал, и мне стало интересно, как долго остальные собирались, прежде чем я пришел. Как и стоило ожидать, никто не упомянул мою идею нового продукта, мой спецпроект. Это дело превратилось в шахматную партию, где участвовали только Ричард и я.

После собрания прочие шесть гномов собрали свои папки, чашки, бутылки и кейсы и вышли из зала в полной тишине, оставив Ричарда и меня сидеть на некотором расстоянии друг от друга за длинным банкетным столом. Пока я с нетерпением ждал «информацию», Ричард возился с какими-то бумагами и делал записи в своем дневнике (вернее, дневниках – именно так, во множественном числе). В искусстве мучительных оттягов он был хорош до дрожи, с ним любое ожидание грозило перейти в вечность. Но вот он резко собрал все бумаги в аккуратную стопку, захлопнул два блокнота и уставился на меня. Я катал по столу карандаш, пытаясь казаться спокойным и непринужденным, даже скучающим. Но эту игру на публику я сам и запорол – потому что, как только Ричард дал знак, что готов к разговору, я мгновенно прекратил свои пальчиковые игры и резко повернулся, чтобы посмотреть в лицо мужчине во главе стола.

– Ситуация такая, Фрэнк, – были его первые слова. – В компании планируются кое-какие перестановки. Барри покидает нашу маленькую группу, будет теперь координировать комиссию, которая разрабатывает предложение о корпоративном обновлении, которого мы все так ждали. Он лично попросил присоединить тебя к его команде. Она собрана лишь на время, но работать в ней предстоит плотно. Ты, Барри, еще кое-кто, – к середине лета проект должен быть вами полностью подготовлен. Распоряжение пришло прямо сверху. Большое начальство хочет утвердить курс перемен к концу года.

– Могу ли я узнать, зачем нам вообще меняться?

– Сам же знаешь. Все как всегда – чтобы меньше вкладывать, быстрее продавать… что там еще за причины. – Ричард делился своим искренним цинизмом с глазу на глаз, дабы создать ложное впечатление, будто он действительно на моей стороне. – Но на твоем месте я бы не стал задавать такие вопросы при других членах комитета. Просто ориентируйся на пример Барри. Он в таких делах собаку съел.

– А как здесь будут обстоять дела, пока мы с Барри работаем полный рабочий день в комитете?

– Мэри будет ежедневно курировать отделение Барри, а также свое собственное. А Кэрри возьмет себе под крыло твоих людей. Она прекрасно знает, что вы тестируете новое программное обеспечение. Однако это временная мера. Полагаю, что все пройдет гладко. А ты как думаешь?

– Аналогично, – подтвердил я, воздерживаясь от намеков на милитаристский стиль управления Кэрри, быстро развивающийся психоз и ее натуру сущей дьяволицы.

Несколько следующих месяцев я просидел в комитете Барри, пытаясь расшифровать логику идей о том, как реорганизовать компанию сверху донизу, и без энтузиазма одобрял последовательность новых редакций того, что он называл «общей схемой» – штуковиной, даже на ранних этапах похожей на карту ада Данте, только еще более запутанной и сатанинской.

Барри раздавал новые версии схемы остальным членам комитета почти ежедневно. Каждая из них содержала какую-то бесконечно малую модификацию или дополнение к предыдущей, пока страницы, описывающие его детище реструктуризации, не стали почти черными от квадратиков, заполненных крошечными буквами, со стрелочками, идущими вверх, вниз и вбок на другие квадратики, заполненные крошечными буквами. Ни разу я так и не смог прочесть хоть одно слово – по крайней мере, я предполагал, что это были слова, – образованное этими крошечными буквами, которые становились все мельче и мельче по мере того, как квадратиков становилось все больше, а стрелки ветвились по всем сторонам. Наконец, подошел крайний срок, когда комитет должен был передать свое предложение власть имущим, чьи офисы занимали двадцатый (или двадцать первый?) этаж здания эпохи до Великой депрессии, где располагалась компания… пока не пришло время переехать в пригород, подальше от налогов в центре города. Теперь я мог бы вернуться к своей старой работе в качестве руководителя маленького сонного отдела – так ведь?

Не так – потому что пока Кэрри заменяла меня, двое из моих бывших подчиненных были переведены в другое подразделение, двое – в другой филиал, и еще двое уволились.

Не так, ведь Кэрри поручила своим сотрудникам, которых она называла «моя личная армия», выполнять всю работу, которую ранее выполняли мои сотрудники.

Барри тоже не вернулся управлять своим старым отделом, но для него именно так все и должно было сложиться. Ему требовалось начать второй этап реструктуризации всей компании, и его сотрудники присоединились к «личной армии» Кэрри. Два не полностью укомплектованных отдела теперь выполняли работу трех, где сотрудников прежде хватало, – и если бы я только обратил более пристальное внимание на диаграммы Барри, то смог бы заметить, что это слияние «рабочих ячеек» было шагом, запланированным уже давно.

Все не так – ибо мне досталась новая роль в кукольном спектакле компании; Ричард теперь дергал за нитки четырьмя хирургически ловкими пальцами своих огромных дланей в ежовых рукавицах.

8

В конце лета я занял крохотный рабочий уголок, прежде принадлежавший Барри, на солидном расстоянии от того места, что было моим всего несколько месяцев назад. Теперь моими коллегами оказались временные сотрудники, стажеры из учебных заведений, щедро одаренные способностью проводить каждый рабочий день, держа глаза на расстоянии фута от ослепляющего экрана к_ _ _ _ _ _ _ра (ненавижу это слово и не буду им пользоваться). Их пальцы постоянно делали туц-туц-туц по клавиатуре, и на столе рядом с ними высились стопки бумаг, никогда не становившиеся меньше.

В тех редких случаях, когда – если не в туалете, то в коридоре – я сталкивался с кем-либо из Семерки, меня неизменно приветствовали милейшей улыбкой и мучительнейшим вопросом «как дела».

– Все путем, – отвечал я, но мое неулыбчивое лицо и мертвый тон голоса выдавали меня перед гномами, стоявшими за праведность, корпоративный закон и Умника Ричарда. Время от времени мой бывший начальник все еще присылал мне сообщения с просьбами предоставить информацию об идее нового продукта и намекал, что, возможно, компания собирается пойти на более рискованные шаги. Всерьез ли он писал эти письма? Пожалуй что да. Хотел ли он использовать мою идею, мой особый труд, чтобы скомпрометировать мое положение в компании еще больше, чем сейчас, – или имелась совсем другая причина поддерживать со мной связь по этому поводу? Если б я знал. Но одно мне было известно точно – если бы я дал Ричарду то, что он требовал с меня, я бы плохо кончил. Он никогда, никогда не увидит полную документацию по моему проекту, потому что теперь все в очень надежном месте спрятано. И отказ Ричарду в том, чего он хотел, принес мне мизерное удовлетворение, которое, каким бы пустяковым ни было, облегчило все, что я выстрадал от близости к несносной Семерке.

Но что меня до сих пор держало тут? Почему я не ушел из компании? Почему я не сделал ни одной из десяти с лишним вещей, о которых думал годами?

В то время ответ на эти вопросы мог быть только один. Умник умял и меня. Кстати, я хоть раз упомянул, что страдаю от обсессивно-компульсивного расстройства?

Жажда мести часто занимает много времени у человека со средней эмоциональной устойчивостью. У меня же она отняла практически все. Она сметала любые другие мысли, зарождавшиеся по пути, любые фантазии или эмоции, угрожавшие вернуть меня к тому, чем я был прежде; любые воспоминания о том, кем или чем я когда-либо был. Теперь по ночам и выходным мощности моего мозга были заняты тем, что генерировали уродливые образы жестокого воздаяния. В ослепительном свете никогда не заходящего солнца, алым безумным глазом взиравшего с болезненно-голубого неба, кровавые реки текли по улицам, заливали целые здания, опрокидывали мир тормашками кверху.

Но я всегда был слабым человеком – и, это я точно уже упоминал, я всегда боялся. Так что – ничего страшного, ничего не случится. Буду стоять спокойно, щипать травку, до тех пор пока… пока получится. До тех пор пока…

Как-то вечером я засобирался домой – снял бейдж, выключил к_ _ _ _ _ _ _р, закрыл ящики стола. И, как добросовестный обсессивно-компульсивный человек, по привычке я оставил на стопке входящих документов листик, на котором значилось «НЕСДЕЛАННАЯ РАБОТА» на тот случай, если какой-нибудь сотрудник клининга вдруг решит, что я, неряха, захламил стол мусором (на который эта куча реально походила). Излишне говорить, что ни один другой мой коллега никогда не принимал подобных мер предосторожности. С другой стороны, если бы я этого не сделал – не уберег бы и тот минимум спокойствия, что у меня еще оставался.

Однако, явившись на работу на следующий день, я обнаружил, что вся эта куча данных, подлежащих обработке, испарилась, будто ни одной бумажки не бывало. Я сообщил о пропаже своему начальству – которое, как ни странно, ничуть не было заинтересовано в розыске.

– Единственное, что меня беспокоит, Фрэнк, – сказал этот мальчик, который еще год назад даже не слышал о компании, в которой теперь занимал должность руководителя, – так это ваша общая продуктивность. Как в этом отделе, так и во всей компании. Во-первых, вы наименее продуктивный сотрудник среди нас. Я попросил отдел кадров переслать ваш профайл для просмотра – если хотите знать правду, там мало лестных слов. Даже оставим в стороне тот факт, что – по крайней мере, по оценке вашего бывшего менеджера, – вы никогда не проявляли большого командного духа. Есть записи и о кражах у коллег, о том, что вы неспособны управлять своим отделом на руководящей должности, не брали на себя большой ответственности, работая в комитете по реструктуризации… упоминаются также сексуальные домогательства, общее апокалиптич… апатетическое… ленивое отношение к труду. Проблемы есть буквально во всем. Я старался не беспокоить вас слишком сильно, потому что знаю, как долго вы работаете в компании. Но в последнее время вы – просто мертвый груз. Это так называемое исчезновение вашей работы… это просто возмутительно. Кому-то придется приложить сумасшедшие усилия, чтобы восстановить эти данные. Если это – намеренный акт саботажа с вашей стороны, к чему я склоняюсь…

Поболтав в том же духе еще некоторое время, мой придурок-руководитель заявил, что для всех станет существенным облегчением, если я уволюсь. Что я немедленно и сделал. Я не хотел этого, правда; видит Бог, не хотел. Но другого выбора не было. Я знал, кто стоит за этим делом, и у меня не было ни единого шанса выдюжить против него.

Перед тем как я прибрался на своем столе – что было не так уж и важно, поскольку единственными личными вещами, которые я хранил на работе, были несколько упаковок печенья, – и перед тем как я подал прошение об увольнении (почему «прошение»? Почему не заявление, не извещение, на худой конец), я зашел в мужской туалет и просто постоял перед большим зеркалом, изучая внешний вид того, кто смотрел на меня в ответ.

Он был среднего роста и телосложения, среднего веса, среднего возраста; волосы – ни длинные, ни короткие. Он был чисто выбрит. Он носил очки – стеклышки имели легкий янтарный оттенок. Глаза у него были карие.

– Что ж, отлично, – бросил я отражению в зеркале, повернулся и вышел.

9

Магазины дешевой одежды, магазины дешевой электроники, бары, парикмахерские, ломбарды, оружейные лавки… оружейные… оружейные.

Оружейная лавка попадалась мне каждый день по пути на работу; идя домой, я тоже проходил мимо ее дверей. Совсем небольшой магазин – можно было подумать, что он так и не открылся. У меня не было причин наведываться туда прежде, но сейчас я зашел внутрь широким и твердым шагом, будто постоянный клиент. Оглядевшись, я понял, что волнуюсь – совсем как в детстве, когда я ходил в универмаг неподалеку от дома полюбоваться на все эти дорогие модельки автомобилей в красочных коробках, роботов на батарейках, водяные пистолеты, игрушечные автоматы, стреляющие очередями из пенопластовых пулек.

– Что-нибудь присмотрели? – спросил возникший из-за спины бородатый человечек, почти карлик. Я, наверное, не ответил ему, потому что он повторил вопрос. Затем он сказал:

– Сэр, вы хотите купить огнестрельное оружие?

– Да, сэр, – решительно ответил я. – Это верно.

– Для самообороны? – уточнил продавец.

– Не только, – откликнулся я. – Моя цель, так сказать, двойственная. Самооборона – это, конечно, проблема. Видите ли, район, где я живу, уже не так безопасен, как раньше.

– Понимаю, – прокомментировал бородатый мужчина, который, казалось, потерял дюйм или два в росте с тех пор, как впервые попался мне на глаза.

– Но есть еще кое-что. В этом году я решил пораньше определиться с подарками на Рождество. В этом году кое-кому из моих друзей – семерым, если быть точным, – я хотел бы подарить, как вы говорите, кое-что для самообороны.

– У меня тоже была такая идея.

– В самом деле? – удивился я, замечая, что гном из оружейного магазина определенно уменьшился еще на пару дюймов. – Но, должен признать, я не очень хорошо разбираюсь в марках, характеристиках… Вижу, у вас тут внушительный арсенал.

– Лучший в этом районе.

– Замечательно. Тогда давайте посмотрим. Может, что-нибудь посоветуете?

Карлик снова стал невидимым. Потом я сообразил, что он всего лишь наклонился, сунувшись в разделявшую нас стеклянную витрину. Когда он выпрямился – сделавшись точно не выше, чем прежде, может даже, слегка пониже, – в его тщедушных ручонках, на вид абсурдно огромный, покоился внушительного вида пистолет.

– Держите, – протянул он пушку мне.

Я взял оружие, взвесил в руке.

– Это «Глок».

– А, такие часто в фильмах бывают, – сказал я, искренне пораженный прекрасным чувством, которое испытывал, держа пистолет в руке. Я навел его на стену, заглянул в ствол – слезы чуть не выступили у меня на глазах, пока карлик говорил об оружии, восхваляя его надежность… точность… вместительный магазин!

– Решено. Я возьму два – один для себя, один моему другу Барри. А что еще у вас тут имеется?

Карлик засуетился. Теперь он был так близко к земле, что мне пришлось перегнуться через прилавок, чтобы увидеть его. Он показал мне «Рюгеры» и «Маузеры», «Браунинги» и «Смиты», «Беретты»… и наконец, «Файрстар».

– Компактный, малый вес. Он помещается в кармане, как будто его и нет. Обойма вмещает семь патронов.

– Семь, – повторил я и через мгновение записал его в список покупок для Шерри. – В дамскую сумочку отлично уместится, правда ведь?

– Думаю, да. Если не совсем мизерная сумочка – определенно.

Показав мне другие марки и модели, от которых, ощутив себя экспертом, я решил отказаться, карлик принес мне тактический УСП [1].

– Сорок пятый калибр, автоматический. Пятидюймовый ствол обеспечивает крутую точность стрельбы. Настоящее оружие спецназа. Если хотите вооружить личную армию – эта штука как нельзя кстати.

– Личную армию, вы сказали? – повторил я удивленно.

Карлик кивнул.

– Найдется парочка таких на складе?

Карлик кивнул еще раз, хвала его крохотной башке.

В моем арсенале осталось две свободных позиции. И я точно знал, чем их займу.

– Они называются «Ботинок дяди Майка», – объяснил миниатюрный продавец. – Их можно поместить в кобуру на лодыжке. Как раз под ваш запрос.

– И у вас в наличии кобуры такого типа? – уточнил я.

– Я точно смогу раздобыть их к тому времени, как будут оформлены юридические документы на этот товар.

– Они бывают черного цвета?

– Могу уточнить. Для всего остального кобуры понадобятся?

– О да. И пожалуйста, одна из них пусть будет сработана под леворукого стрелка. Мой дружище Перри – он, знаете ли, левша.

В копилку моих нетривиальных черт умещалась вот какая: я амбидекстр, то есть свободно владею как правой, так и левой рукой. Кинематографический образ мстителя, разящего с двух рук по-македонски, внезапно ярко вспыхнул в моем мозгу.

– Кобуры важны по соображениям безопасности, – пропищал голосок из теней на полу. – У меня еще есть такие, чтобы можно было пристегнуть к ремню…

– Вы читаете мои мысли, старина, – сказал я, бросая свою кредитную карточку на стойку и начиная заполнять регистрационные формы. – Кстати, возможно, поблизости есть какое-нибудь стрельбище, где я мог бы получить некоторые инструкции по правильному обращению с огнестрельным оружием?

Оказалось, есть. Итак, график был составлен. Я мог бы забрать оружие в пятницу, а затем – потратить некоторое время на отработку своей техники владения оружием. К утру понедельника я был бы готов.

Когда я заполнял последнюю бумажку, то случайно бросил взгляд на другую секцию прилавка, где был разложен блестящий набор походных ножей. Один особенно привлек мое внимание.

– Тринадцатидюймовый походный нож «Охотник на оленей», – сообщил мне гном.

– Превосходно, – выдохнул я, изо всех сил стараясь не разрыдаться от благодарности за великолепие этого орудия. Сталь холодной ковки… рукоятка из термостойкого полимера и широкий кровосток… отменные баллистические свойства.

– Ваши финансы сегодня держат непростой удар, – сказал маленький бородатый тип, наконец-то вернувшийся к своему прежнему росту.

– О, все в порядке, – ответил я, потянувшись за сумкой с моим новым «Охотником на оленей», защищенным кожаными ножнами. «Уже вскоре я сделаю последний взнос вампирам, которые ссудили мне этот кусок пластика», – подумал я, выходя из оружейного магазина на солнце яркого октябрьского дня. Впереди меня ждал целый день, и я не мог терять времени даром.

10

Решив не обедать, я отправился прямо в единственную приличную сеть магазинов одежды, у которой все еще был филиал в центре города. На табличке у входа отмечалось, что компания была основана в тот же день, когда юная Мэри Шелли опубликовала первое издание романа «Франкенштейн» (1818). Счастливое совпадение, ведь я подыскивал образ темный и страшный.

Я купил легкое и свободное пальто (цвет: черный), водолазку, сделанную в основном из итальянской мериносовой шерсти (цвет: черный), пару черных джинсов, которые сносно сидели поверх черных армейских ботинок и давали достаточно места, чтобы припрятать пистолеты, названные в честь старого доброго дядюшки Майка (в черных кобурах, само собой). Из магазина я вышел уже в новой одежке, бросив старую в примерочной. Коробку из-под ботинок я выбрасывать не стал – она пригодилась мне, когда я пошел в банк, чтобы закрыть свой счет.

– Могу ли я спросить, почему вы решили отказаться от наших услуг? – спросил меня человек в сером костюме, к которому меня направил кассир. Он восседал за письменным столом в углу большого сводчатого атриума банка.

– Потому что я вас презираю, – ответил я, глядя ему прямо в глаза, спрятавшиеся за очками в черепаховой оправе.

– Прошу прощения?..

– Вы все правильно услышали. Пусть лучше они у меня в трусах хранятся, чем в этом банке, где будут служить интересам этой гнилой конторы.

Банкир довольно раздраженно достал из верхнего ящика стола три бумаги, попросил меня их заполнить. Две он оставил себе, третью мне пришлось отнести к кассиру, который меня к нему направил.

– Должен предупредить, – сообщил тот, – что мы больше не несем ответственности за сохранность ваших средств. Вы можете оставаться в помещении банка сколько угодно, но знайте, что наши охранники больше не будут охранять обналиченный актив. – Когда я встал, чтобы подойти к окну кассы и сложить все деньги в коробку из-под обуви, мужчина добавил: – Нам искренне понравилось обслуживать вас, и мы надеемся делать это снова в будущем. – Похоже, человеческая цивилизация устроена так, что типы вроде этого могут делать едкие замечания и оставаться безнаказанными. Им это сходило с рук на протяжении тысячелетий – и так будет продолжаться до скончания века.

После того как банковский счет был опустошен, я забрал коробку домой и плотно заклеил ее упаковочной лентой. Затем я написал поверх нее маркером: «Для Лилиан Хейс. Спасибо», поставил свою подпись и дату того дня. Коробка встала на рабочий стол, между компьютером и принтером.

Да: несмотря на неприятие офисной техники и регулярные проклятия в ее адрес, я и сам располагал оной. Сказав Ричарду, что работал над идеей-инновацией дома, я ничуть не солгал – разве что выдумал какой-то там рукописный черновик.

Нет: я не собирался набрасываться на компьютер с топором или бейсбольной битой.

Да: я собирался наброситься на него с топором или битой, но в свое время.

А пока он мне еще пригодится. Прежде чем сделать то, что я собирался сделать, я должен был подготовить объяснительную. Когда все закончится, никаким допросам меня подвергать не станут. Но кое-какие недомолвки все же необходимо прояснить.

Итак, недомолвка первая: сошел ли я с ума?

На эту тему, наверное, впору исписать немало страниц. Сегодня мне все это кажется смешным, но в то время я был довольно сильно обеспокоен тем, чтобы по итогам меня не сочли просто чокнутым. Одиночка, фотографировавший руины в свободное время; уродец, уставший сам от себя; офисный планктон, не выдержавший давления среды – до такой степени, что в конце концов потерял самообладание, как и многие другие до него; все это и многое другое могло заставить какого-нибудь мирского мудреца из полиции или толпы многозначительно протянуть – «эх, время сейчас такое…». И вот этого мне СОВЕРШЕННО ТОЧНО НЕ ХОТЕЛОСЬ. Как будто есть что-то особенное во времени и месте, где некое тело случайно оказывается в движении. Должно быть, я и впрямь чокнулся, если думал, что смогу отклонить это обвинение хорошо подготовленной объяснительной!

Недомолвка вторая. Я – само зло?

В течение стольких лет, прокручивая перед мысленным взором крошечные буквы, которыми написаны бесконечные страницы истории… или созерцая какое-нибудь великое (или не особо великое) злодеяние, о коем сообщалось в вечерних новостях, я всегда говорил себе: «Лучше быть казненным, чем палачом». Я знал, что только с помощью хитроумных рассуждений смогу оправдать переход от этой позиции кабинетной нравственной прямоты к горе изрешеченных пулями трупов, даже если венчать эту гору будет мой собственный.

Много-много текста, целый ворох страниц, – вот сколько нужно, чтобы объяснить хоть как-то такую драматическую инверсию.

Недомолвка третья: нет ли здесь определенных противоречий?

Ни при каких обстоятельствах на свете я бы не попался на уловки человека, который делает широкий и чрезмерный жест и при этом утверждает, что может оправдаться. В конце концов, какие преступления совершила Семерка, чтобы заслужить такой приговор, и кто я такой, чтобы выносить его с такой строгостью… и в такой манере? Словом, хотите вы этого или нет, но в этих делах нет правил; есть только импульсы, применение силы и подходящее место и время (мотив, средство и повод – недальновидным языком закона).

Вопрос: есть ли другие методы разрешения проблемы, менее кровопролитные?

Ответ: если и есть, мой обсессивно-компульсивный мозг до них не додумался.

Вопрос: разве я не могу получить профессиональную помощь, чтобы справиться со своей манией?

Ответ: я принимал самые разные лекарства – каких-либо заметных улучшений после них не последовало, если не принимать за таковые постоянные боли в животе; подвергался самым разнообразным методам лечения – и они были не эффективнее тех же лекарств, но хотя бы не сказались негативно на моей пищеварительной системе.

Вопрос (повторный): неужели нет иных методов разрешения проблемы?

Ответ: если бы они были, я бы их воплотил. Итог подсказывает, что их нет.

Над этими бесполезно-отвлекающими вопросами я раздумывал, пока прогуливался в тот день в последний раз – до канцелярского магазина. Мне определенно стоило запастись бумагой, чтобы составить надлежащее заявление, окончательно расставляющее все по местам… мое заявление об уходе из рода человеческого.

На кассе моя кредитная карта наконец испустила дух; выйдя из магазина, я выбросил ее в первую же мусорку. Потом мне пришло в голову, что и другие бумаги, накопившиеся в кошельке за эти годы, мне тоже не пригодятся больше, поэтому я выбросил весь этот хлам вместе с кошельком, потрепанным старым другом из заднего кармана. Освобожденный от путаницы формализованной идентичности, я буквально взлетел, как большая черная ворона на октябрьском закате, и отправился домой.

Несмотря на это, в голове у меня вихрем крутились мысли, меня терзали сомнения, какую форму придать моему итоговому заявлению и как его изложить. Я подозревал, что вопрос все еще остается открытым, что я не учел какой-то аспект дела, неясный, но крайне важный – скрытую деталь, с которой я все еще не мог столкнуться, с которой, возможно, не сталкивался ни один человеческий мозг.

Конечно, простой ответ на все, что я хотел сделать, крылся в том, что я чувствовал себя в ловушке лабиринта страданий, и единственный образ действий, подсказанный моими интуитивными способностями простого смертного, заключался в том, чтобы прострелить себе выход наружу. Единственный по-настоящему верный (читай, безвозвратный) способ.

Однако все эти умственные упражнения резко прекратились, когда я понял, что из-за своего рассеянного состояния я оставил свои покупки в магазине канцелярских товаров – за считанные минуты до закрытия. Развернувшись, я побежал назад. Но случилось нечто такое, из-за чего цели я так и не достиг и желанные пачки бумаги так и не получил.

Когда это произошло: я не знаю.

Где это произошло: я не знаю.

Что это было: я могу это сказать.

Но это был самый громкий звук, который я когда-либо слышал в своей жизни.

1

Была только тьма, струящаяся подобно бездонной чёрной реке, не имеющая берегов, беспредельная и беспокойная, текущая сама по себе, без цели и направления. Была только тьма, плывущая во тьме.

Затем что-то всколыхнулось в этой тёмной, бездонной и беспредельной реке, нечто бесформенное, эмбриональное закружилось во мраке. Оно не имело глаз, как не имела их сама тьма, не имело ни мыслей, ни чувств – только несущаяся, как после недавней взбучки, темнота. Это было нечто живое, нечто беспокойное и обитающее во мраке, что неуклонно неслось вперёд, подобно чёрному потоку. Но даже не имея глаз, мыслей или ощущений, оно двигалось к границе со светом… и прорвалось наружу.

Я всегда боялся темноты. Теперь она осадила меня – злое, зловещее присутствие без формы и имени. Она проникла в меня и стала течь во мне, да так, что я, парализованный ужасом, не сообразил даже, где открыть клапан, чтобы слить эту мерзость из себя. Однако постепенно я начал отдаляться от этой безымянной тьмы, злого и зловещего присутствия, которое встречается лишь в самых страшных кошмарах. Погасшие очертания мира снова предстали перед моими глазами, будто освещенные далекой луной. Мысли и ощущения, которые требуются любому сознающему себя существу, вернулись. Показалось, будто я целый век провел без сознания или во сне. И, как обычно бывает во снах, мне почудилось, будто бы я не терял сознания ни на мгновение.

Снаружи – ночь, а я – в своей съемной квартире над закусочной Лилиан (как я сюда попал и где был до того, как тьма ослепила мой разум?). Одно было ясно – я перестал быть жильцом окружающего меня пространства, как прежде. Я переходил из комнаты в комнату – но без помощи человеческой формы, без нужды в ней. (Как такое могло случиться? Что стало с моим телом?). Требовалось лишь небольшое усилие воли, чтобы оторвать меня от земли и воспарить, как паутинка на ветру, к потолку. Я мог видеть лунный свет, сочащийся сквозь старые шторы на окне рядом со столом.

И не только свет. Каким-то образом теперь я мог видеть сквозь занавески и оконное стекло головокружительный лабиринт комнат, коридоров, улиц и переулков; мой разум метался в тысяче направлений, пока я насильно его не осадил. После этого упражнения я весь обратился в слух – всего на мгновение, – и внял бессвязному хору голосов, которые тут же и заглушил, прежде чем погрязнуть в их бессмысленном бормотании.

Эта фаза до одури похожего на сон опыта, полного пугающих вещей, вопросов и загадок, вовсе не была сном, и я знал это. Но всякий ответ стал уклончивым и ускользал в туманные области, где мой разум не мог уследить за ним. Если бы я попытался проникнуть туда – угодил бы в ловушку тупика, заполненного густыми тенями, которые я стал называть «темными пятнами», где черная река текла бурляще и вязко. Эти темные пятна были для меня источником страха и разочарования. Они намекали на присутствие игрока-анонима в игре, чьи правила я только начал постигать.

От меня никуда не делся обсессивно-компульсивный синдром – то есть хотя бы в этом отношении я не изменился. Мне не нравилось это подозрительное присутствие чьего-то контроля в моей бытности. Тайные встречи проходили без моего ведома… меня могли признать виновным в преступлении, которого я не совершал… мною помыкали, меня кто-то унижал… моя компетентность – под вопросом, к моим воззваниям – глухи… какие-то идиоты насильно выдворили меня из организации, которой я верой и правдой служил так много лет. С такой-то подхалимской работы, и все равно – вытурили.

Если работать – то до конца! Если трудиться – то до последнего!

Теперь вражеские лица занимали весь объем моих мыслей. Таково было последнее мое желание, мой особый план – увидеть их кричащими, окровавленными, бездыханными у моих ног. О, как хорошо я его помнил! Но как мне претворить это желание в жизнь, если теперь я даже лист бумаги в руке не мог удержать? Бумага, бумага – почему это слово на мгновение отозвалось эхом в моей голове, а затем исчезло и умерло, раздавленное между черных пятен? Ладно, важней другой вопрос – как мне теперь стрелять из УСП, слать пулю за пулей из мощного «Глока»? Вися перед зеркалом в ванной, я даже не мог увидеть собственное лицо. У меня больше никогда не будет возможности сделать так, чтобы последнее, что мои враги-свиньи увидели в день бойни, – этот гневный лик.

Но случилось вот что. Механизм моей смертоносной ярости раскрутил шестерни, возжег топливо в ядовитые пары, стал метать искры направо и налево – метал и метал… и вскоре зеркало передо мной вспыхнуло, объятое неестественным пламенем. Вот я, в самом центре этой адской ауры. Вот мое лицо, искаженное ненавистью. Вот мои глаза, мечущие молнии из-под линз. Вот он, весь я – черный, без единого просвета. В левой руке я сжимал походный нож «Охотник на оленей»; подняв лезвие, я мягко прижал его к щеке – и черная радость от ощущения боли почти заставила меня потерять сознание.

После этого первого проявления я позволил теням вернуться, чтобы поглотить меня. Теперь я был в состоянии контролировать свою сущность. Чуть позже я научился управлять силой зрения и слуха. Были и другие вещи – неслыханные и чудесные силы и способности, которые мне вскоре предстояло в себе открыть.

Пока мой труд не завершен; я только приступил к работе.

2

Два детектива по расследованию убийств – один черный, один белый, оба в сером – покинули лифт старого офисного здания в центре города и вошли в приемную компании, которая была старейшим и самым богатым арендатором здания. Они заметили тусклый свет и роскошную мебель (там был даже рояль), но совсем не испугались. Оба бывали в старом здании много раз за эти годы.

Детектив Белофф сказал детективу Черноффу в лифте:

– Раньше на первом этаже здесь был киоск. Веришь или нет, в нем продавали лучшее шоколадное мороженое из всех, мною еденых. Когда мы жили в городе, меня родители к нему водили…

– Давным-давно, – прокомментировал детектив Чернофф.

– Ага, были времена, – протянул сентиментально Белофф,

Из приемной их проводили на двадцатый (или же на двадцать первый?) этаж, где их встречала и ждала еще одна секретарша и помощник по административным вопросам. Марта Линдстром, как гласила медная табличка на ее столе, сопроводила расследующих убийства детективов в кабинет генерального директора компании. Тот, конечно, не имел за душой никаких полезных сведений, могущих помочь продвинуть дело, но хотя бы давал карт-бланш передвигаться по офисам компании под руководством женщины, вызванной из отдела кадров Мартой. Когда следователи начали спускаться по лестнице, которая, словно позвоночник, пронизывала десять этажей офисного здания компании, Марта Линдстром – сотрудник высочайшей эффективности, – уже говорила по телефону, инструктируя кого-то выяснить, «где и когда» похороны и как заказать традиционную композицию из цветов (каковую компания всегда отправляла по случаю кончины сотрудника).

В отделе кадров следователи попросили ознакомиться с досье покойного, а также с досье лиц, которые тесно сотрудничали с оным, наряду с досье всех сотрудников, которые недавно покинули компанию с «пятном» на репутации. Ранее в тот же день детективы, к своему удовлетворению, определили, что друзья и члены семьи покойного не подпадают под официальные подозрения. Осмотр рабочего места жертвы – лишь один этап в довольно-таки обкатанном процессе. Мужчины делали заметки, основываясь на сведениях из личных дел сотрудников, вынесенных им на изучение.

– Может, поковыряем этого Фрэнка Доминио? Поговорим с его начальником сперва, – предложил детектив Чернофф.

– Можно, – согласился напарник Белофф. – Его личное дело не совсем соответствует представлению об идеальном сотруднике. Вынужденная отставка порой не на шутку людей из колеи выбивает.

– Говоришь так, будто что-то такое на собственной шкуре испытал.

– Считай что так.

– Нужно на весь свет обозлиться, чтобы учинить такое, – сказал детектив Чернофф, сгибая картонную папку с личным делом и пряча ее в карман пальто.

– Это уж от человека зависит. Иным и повода не давай…

Молодой начальник, с которым побеседовали детективы, не сумел добавить ничего интересного к досье Фрэнка Доминио – или сделал вид, что добавлять нечего. Под эгидой перспективного профессионала мистер Доминио проработал всего ничего – а потом подал заявление об отставке.

– Лучше поговорите с кем-то, кто проработал с Домино подольше моего, – извинился начальник. – Я-то в компании этой числюсь от силы год.

– Я думал, его фамилия – «Доминио», – заметил детектив Чернофф.

– А я разве как-то иначе сказал? – лживо захлопало глазами юное дарование.

– Вы сказали «Домино», – подтвердил детектив Белофф.

– Ну, я не нарочно, – вдруг раскаялся перспективный профессионал. – И что же этот Фрэнк такого натворил?

– Спасибо, что уделили нам время, мистер Дичь, – сказал детектив Чернофф.

– Моя фамилия – Титч. Тэ, и, снова тэ…

– Уверен, мой коллега – не нарочно, – оборвал тираду детектив Белофф.

Следователи покинули кабинет и отправились по следующему намеченному адресу – самому многообещающему.

– Двенадцатый этаж… какой-то там Ричард, – сказал детектив Белофф, заглядывая в свои записи.

– Может, сходим отольем сперва?

– Как раз собирался предложить то же самое.

В мужском туалете, который располагался за пределами служебных помещений, где сохранилась большая часть оригинальной сантехники времен постройки здания до Великой депрессии, детективы справили малую нужду в окружении массивных мраморных стен, тяжелых деревянных дверей, выходящих на просторные туалетные кабинки, и глубоких фарфоровых раковин с отдельными вентилями для горячей и холодной воды. Первым застегнув молнию, детектив Чернофф подошел к раковине и потянул на себя обе ручки, подставив ладони под единственный кран. Но вода не пошла – только громкий стонущий звук восстал из труб и заставил чашу раковины мелко дрожать. Детектив отступил на шаг, его коллега молча наблюдал за ситуацией. В конечном счете из металлического крана с гусиным горлышком вытекло немного густой маслянистой жидкости, цветом и запахом до одури схожей с загрязненной сточной водой.

– Здание старое! – прокричал детектив Белофф, перекрывая грохот труб внутри стен, который к этому времени перешел в звериное рычание.

– Да, – согласился детектив Чернофф, осторожно заворачивая оба вентиля, возвращая уборную в прежнюю атмосферу тягостной тишины.

– Пошли, – сказал детектив Белофф. – Нам пора уже переговорить с тем парнем – по поводу убийства.

Когда они прибыли в офис Ричарда, было очевидно – он уже ждал их. Он встал из-за стола и энергично пожал руки детективам, представился, закрыл дверь; пригласил двух своих посетителей сесть на стулья, стоявшие перед его столом, а затем вернулся к собственному стулу за ним.

– Ужасные новости, – выслушав их, произнес Ричард, качая головой. – Поверить в это не могу. Но почему об этом не объявили ни газеты, ни телевидение?

– Тело нашли только сегодня утром, – объяснил детектив Белофф. – Журналистам мы сразу докладываться не стали – уж больно странные оказались обстоятельства смерти мистера Стаковски.

– Странные? В каком смысле?

– Судя по тем документам, которые нам предоставили, вы были непосредственным начальником мистера Стаковски в течение нескольких лет, – сказал детектив Чернофф. – Мы надеялись, что вы или кто-то другой, кто более тесно сотрудничал с жертвой, сможете помочь нам так, раз уж больше никто из опрошенных не смог.

– Я не понимаю… – протянул Ричард.

Детектив Чернофф достал несколько фотографий и протянул их через стол Ричарду.

– Вот что было заснято на месте преступления. И это еще никто из СМИ не видел.

Ричард просмотрел фотографии, не меняя выражения лица – что, должно быть, было трудно даже для него, учитывая, что на них запечатлели.

– Машина мистера Стаковски была найдена двумя офицерами, патрулировавшими территорию вокруг заброшенного склада, который вы видите на фотографиях. Учитывая, что это был относительно дорогой автомобиль и в хорошем состоянии, они проверили по номерным знакам, не было ли заявлено об угоне…

– И что нашли? – спросил Ричард.

– Ничего, – ответил детектив Белофф, поморщившись.

Затем офицеры осмотрели склад. Почти сразу же они наткнулись на жертву, привязанную к старому офисному стулу и прижатую к стене, изображенной на фотографиях.

– Похоже, у него что-то не в порядке с руками, – заметил Ричард.

– Это не руки, – сказал детектив Белофф. – Ну, в смысле, не настоящие. Они взяты от манекена – причем, это две левые. Кто-то чертовски сильный отрезал мистеру Стаковски кисти рук – мы все еще ищем их, – и каким-то образом прикрепил концы его запястий к этим, э-э, искусственным конечностям.

– Совершенно очевидно, что убийца не пытался скрыть свою работу, – продолжал детектив Чернофф. – Он очень хотел, чтобы тело было найдено в таком состоянии и именно на этом месте – нетронутым. Вы видите надпись на стене прямо над головой жертвы?

– Да, – сказал Ричард.

– Буквы, – сказал детектив Белофф, – насколько можем судить, были выжжены прямо на стене, – возможно, ацетиленовой горелкой. Можете разобрать, что там написано?

– Ну, вижу «М», «О»… что-то вроде «Мой труп не закопан»? Что за чушь.

– Мой труд не завершен, – поправил детектив Чернофф. – И все это – заглавными буквами. Надпись очень четкая, если присмотреться повнимательнее.

– Да, теперь вижу, – признал Ричард. – Но я все еще не понимаю, почему вы решили, что я могу пролить какой-то свет на данное… гм, злодеяние.

– Мы понадеялись, что вы поймете смысл и надписи, и такого надругательства над телом, – сказал детектив Белофф. – Или, может, узнаете почерк – что маловероятно.

– Ну, все, что написано заглавными буквами, для меня выглядит одинаково, – бросил Ричард, складывая фотографии в аккуратную стопку и кладя их на свой стол, на некотором расстоянии. – Нет, извините, но все это для меня ничего не значит.

– Что ж, возможно, вы могли бы обсудить это – как можно более осторожно, – с кем-нибудь из коллег мистера Стаковски, – сказал один из детективов отдела убийств, когда оба встали со своих мест. – Посмотрим, смогут ли они что-нибудь рассказать. Но только фото, где видна надпись. Сами понимаете, мы бы хотели, чтобы все остальное не попало в СМИ как можно дольше. Так долго, как только получится.

Затем детектив Чернофф собрал снимки и убрал их в конверт из плотной бумаги. Детектив Белофф оставил на столе Ричарда визитку с номером телефона и электронной почтой, по которой можно было связаться с детективами из отдела расследования убийств. Ричард начал открывать дверь перед двумя мужчинами, но затем снова захлопнул ее.

– Позвольте спросить, – сказал он, – вы так и не уточнили, что стало причиной смерти, – я полагаю, все дело в руках? Сильное кровотечение и все такое…

Детектив Белофф улыбнулся и сказал:

– Вердикт по этому случаю еще не вынесен. Скорее всего, все дело в руках.

– Скорее всего, – повторил детектив Чернофф.

Всего на мгновение Ричард застыл как вкопанный. Он знал, что они лгут ему, но все, что мог сделать – выразить свою искреннюю надежду на то, что они скоро поймают убийцу, добавив почти шепотом:

– Перри в этой компании многие любили.

– Уверен, так оно и было, – сказал детектив Чернофф, небрежно пролистав несколько страниц в своем блокноте. Затем, почти спохватившись, он присовокупил: – А этот парень Доминио – насколько я понимаю, он был не из самых популярных людей здесь?

– Прошу прощения? – переспросил Ричард-Сама-Невинность.

– Фрэнк Доминио, – пояснил детектив Белофф, уточняя, о ком идет речь.

– Ах да, – ответил Ричард без намека в голосе на то, что ему что-либо известно о мистере Доминио.

– Мы понимаем, что он был не совсем образцовым сотрудником, – сказал детектив Чернофф. – Мистер Титч сказал, что вы – тот, с кем можно переговорить об этом парне. Он вчера уволился из компании?

– Я этого не знал, – сказал Ричард. – Но, как вы уже знаете, он не был кандидатом в работники месяца. Правда, какое-то время он ходил моим подчиненным… ну, сами знаете, не все способны оставить по себе яркий след. На моих глазах много народу сперва пришло, затем ушло.

– И Доминио – просто еще один ушедший? – осведомился детектив Чернофф.

– Насколько мне известно – да, – ответил мой старый босс.

На глазах Ричарда физиономии представителей закона окаменели, превращаясь в две полные недоверия маски. Скажи мне, Ричард, каково было стоять там, когда эти детективы, Белофф и Чернофф, выходили из твоего офиса, зная наверняка, что ты солгал? Ты наврал, Ричард, – не обычному коллеге по офису, а паре детективов из отдела убийств.

Кто знает, насколько ты был уверен, что им известна твоя ложь. Хороши́ ощущения?

3

Я всегда чувствовал спонтанный прилив любви и восхищения к людям, которых видел только издалека. Вот что я чувствовал к детективам Белоффу и Черноффу, когда шпионил за ними из удаленной обсерватории своей квартиры, настраивая их голоса и образы на свои личные радиоволны, держась на призрачном расстоянии от глаз и ушей этих двух ветеранов уголовного розыска. Они казались очень хорошими в своем деле, порядочными и флегматичными – как и подобает людям их возраста, по работе вынужденным глазеть на всякие мерзости (например, на мертвого Перри Стаковски) и знающим, что можно говорить (и что нельзя) людям (или свиньям), с которыми им приходится иметь дело ежедневно.

Но как я наслаждался воспоминанием о шоколадном мороженом, которое детектив Белофф любил, продаваемом в киоске в здании, где я когда-то работал. Не говоря уж о том, как детектив Чернофф подколол супервайзера Титча, когда этот кретин сознательно ошибся в моей фамилии. Но одна костяшка Домино не могла помочь детективам, этим достойным восхищения и народной любви парням. Они были призваны проанализировать события с тысячи различных точек зрения, прежде чем объявить дело, которое все еще находилось в зачаточном состоянии, нераскрытым.

Самой прекрасной деталью лично для меня сделался ледяной взор Ричарда, заметно подавленного и разочарованного тем, что Чернофф и Белофф так бессовестно соврали ему, утверждая, что на данный момент причина смерти Стаковски неизвестна. Слаще этакой отместки могло быть лишь шоколадное мороженое из детства детектива Белоффа. Конечно, было бы невозможно, да и нежелательно раскрывать причудливую правду об этом аспекте дела. Кроме того, Ричард принял бы детективов за лжецов или сумасшедших.

На фотографиях, которые они показали Ричарду, голова Перри неловко запрокинута назад в классической позе трупа. Любой мог видеть, что он все еще был в джазофильских очках. А чего не видно – так это того, что красноватые светонепроницаемые линзы почти полностью исчезли. На месте преступления от них осталось совсем немного – маленький клинышек в левой «глазнице» толстой черной оправы.

Лишь во время вскрытия, которое я наблюдал «лично», патологоанатом обнаружил острые, истертые в порошок осколки линз Перри в разных местах его тела. Разорвавшаяся красноватая шрапнель порвала вены и артерии, застряла во внутренних стенках кишечника, собралась в маленькую твердую штучку – стеклянную «малинку» – в аорте.

– Я не понимаю. Как эта вещь попала сюда? – спросил патологоанатом. – Как будто кто-то ввел ее нарочно.

Считайте, так оно и есть, доктор. Осколок красноватой линзы я специально оставил в очках Перри, чтобы было с чем сравнить стеклянную крошку, изодравшую его изнутри, стоило только ей попасть в кровоток. Красному – красное; мне это показалось логичным. Но, повторяю, я – сумасшедший, монстр, бесчеловечное зло, не имеющее веских причин делать то, что я делаю.

Вы могли бы подумать (и вы, вероятно, думаете), что тот, кто больше не был частью мира живых, мог бы выйти за пределы своей земной ярости и принять точку зрения, весьма отстраненную от игр, которые когда-то пригвоздили его тело к миру. В действительности, однако, нельзя было с уверенностью установить, что меня уже нет в живых. Конечно, я не «жил» в обычном смысле этого слова – например, мне больше не требовалось есть, пить и спать, – но мое существование сохраняло определенно материальный аспект.

Наверняка Перри посчитал меня реальной угрозой, едва увидел в зеркале заднего вида машины, на которой уехал той ночью из джаз-клуба «Стрейт Эхед»; когда я поднес лезвие походного ножа «Охотник на оленей» к его горлу. Перри начал молить, хныкать, и я приказал ему вполне спокойным тоном вести свою маленькую джазофильскую повозку в конкретное местечко.

А потом я покинул заброшенный склад. Один, хотя заходил туда с Перри на пару – из того же входа, которым пробрался в день исследования заброшенного здания и находки рук манекена и костюмных перчаток комического персонажа. Я вытер кровь Перри с ножа о правую штанину черных джинсов, попутно с досадой отметив, что в ранний утренний час было темнее, чем следовало бы, из-за перехода на летнее время.

Действительно, после казни Перри будто бы стало гораздо темнее, чем должно быть, даже учитывая тот временной промежуток, что ежегодно на несколько месяцев «выпадал» из часового пояса, в котором я жил. Когда я проходил в лунном свете по пустынному полю у складской громады, мне вдруг показалось, что за чернильной чернотой неба скрывается что-то еще более темное – созвездие черных дыр, какие-то звезды в негативе, кружащиеся надо мной. Возможно, только я и мог их видеть. Но хотя в моем восприятии этот черный цвет описывал некое отдаленное созвездие в галактике, я знал, самым сокровенным своим чувством ощущал – чернота эта связана с недавно уловленным мною присутствием в моей игре еще одного игрока, наводящего страх.

Пока я шел домой, черные звезды скрылись, а насылаемый их лучами ужас почти выветрился.

Однако даже рассвет не смог стереть эти пятна космической гари из поля моего зрения; небо так и осталось грязным после этих звезд. Местные прогнозы погоды, которые, используя новые способности наблюдателя, я смог проверить и перепроверить несколько раз, не упоминали о подобном явлении. Каким-то образом я знал, что эти темные небесные тела незримы для живых.

Но я все еще не верил, что умер. Мои сомнения не были связаны только с тем, что я никогда не верил в загробную жизнь – я всегда был готов признать свою неправоту, если бы мне предоставили достаточно доказательств. Но мне их никогда не предоставляли, как бы сильно я ни рассчитывал на них глубоко в душе. В газетах не было ни одного некролога, даже самым мелким почерком, о смерти Фрэнсиса Винсента Доминио. Мое имя не звучало ни в одном из официальных документов, которые я проверял мимоходом. Так что следовало заключить, что я не умер – хотя, конечно, я больше не принадлежал к числу живых.

Эта ситуация могла обернуться для меня большой проблемой, если бы я не был так поглощен другими делами. Мне еще предстояло закончить специальные проекты. Я также знал, что детективы Белофф и Чернофф вскоре будут копаться в информации, полученной обо мне, паршивой уволенной овце, в компании, где Стаковски работал, пока не умер. Им не составит труда сложить два и два, ведь в офисе я много лет кряду находился в тесном контакте с безвинно убиенным.

Вскоре Чернофф и Белофф расспросят Лилиан о жильце квартиры над закусочной «Метро». Прежде чем это случится, нужно привести в порядок некоторые свои дела.

4

– Эй, болван.

Голос принадлежал Ричарду, а допрашиваемым был супервайзер Титч.

– Что ты им сказал? – спросил Ричард.

– Ничего, – ответил Титч тоном ребенка, пытающегося скрыть шалость.

– Ты назвал его Домино?

– Да, а что такого?

На лице Ричарда вдруг появилось спокойное лукавое выражение. Он будто подумал: «Реально, что такого», – когда прислонился к столешнице стола Титча и самодовольно скрестил руки на груди, отчитывая себя за чрезмерно эмоциональную реакцию. Некоторые люди просто обладают обсессивно-компульсивной натурой. Но у Ричарда была всего лишь естественная склонность к закулисной осторожности, к сверхбдительности, служащей делу эгоистичной хитрости.

– Эй, я их никому не показывал, если ты об этом беспокоишься.

Произнеся эти слова, Титч выдвинул нижний ящик стола. Внутри была стопка бумаг, поверх которой лежала желтая страница блокнота со словами, написанными моей рукой:

НЕСДЕЛАННАЯ РАБОТА.

– Твою ж мать, – процедил сквозь зубы Ричард, пнув ящик ногой, чтоб тот закрылся. Потом он спешно нагнулся к нему, приоткрыл и достал блокнотную заметку; скомкал ее в правой руке и спешно упрятал в карман полосатых брюк. – Теперь избавься от остального, долбоеб.

– Я не знал, что это надо сделать, – захлопал глазами Титч-Сама-Наивность.

– Твое незнание когда-нибудь скверно скажется на карьере, сынок.

– Ладно…

– В штанах прохладно, – ругнулся Ричард.

– Я… я вас понял, сэр. Я все это уберу.

– Хорошо. И вообще ни с кем не говори об этом Домино.

– Понял, сэр, – ответил Титч с легкой усмешкой. Неразумно с его стороны – ему уже готовилось теплое местечко в черном списке Ричарда, как и мне в свое время. Интересно, чем бедняга поплатится в итоге?

5

В тот же день Ричард созвал экстренное «ланч-собрание» Семерки… ну, то есть уже Шестерки. В данный момент мне точно не нужно было отвлекаться, так как у меня каждый час был на счету (черт бы побрал этот переход на летнее время!); приходилось делить свое внимание между текущей работой в квартире и сценой во время ланча в компании.

Шерри открыла крышку пластиковой миски, наполненной овощами, нарезанными дольками, – и вдруг застыла, точно статуя.

– Я забыла принести что-нибудь выпить, – захныкала она, сидя во главе стола, слева от Ричарда.

Все, что он захватил с собой на собрание, – дополнительный термос с кофе. Он сделал глоток прямо из горлышка, свинтив металлическую крышку, а затем подвинул его Шерри, которая недоверчиво посмотрела на него, как будто это был экзотический артефакт, прежде ни разу не виданный.

– Вот, держи, – сказал Ричард, поставив крышку термоса перед Шерри, которая, судя по всему, нашла ее не более знакомой с виду. – Используй как стакан.

– Но… – начала было возражать она.

– Знаю, знаю, – перебил Ричард с отеческими мудростью и пониманием. Затем он запустил руку в сумочку Шерри, лежавшую на полу между ними, порылся внутри и достал миниатюрную бутылочку водки. Он небрежно провел рукой по ноге коллеги, прежде чем поднести ей эту емкость карликового размера. – Не стесняйся, все давно знают.

Шерри, боязливо вжимая голову в плечи, плеснула бесцветного напитка в крышку, после чего наскоро упрятала доказательства своего алкоголизма обратно в сумочку. Водку она разбавила кофе, неловко управляясь с блестящим металлическим термосом Ричарда.

Барри достал первый из сегодняшних гамбургеров из пакета, лежащего на банкетном столе; но его взгляд был прикован к тому, что Кэрри отправляла в рот, цепляя одноразовой вилкой с пластиковой тарелочки.

– На что пялишься? – спросила Кэрри с набитым ртом.

– Пытаюсь понять, что ты ешь.

– Что бог послал.

– А, – выдал Барри с сомнением в голосе.

Дальше за столом Мэри сидела перед картонной тарелкой – квадратной и неглубокой – с приготовленным в микроволновке обедом. Шведские фрикадельки и лапша в соусе были ее любимыми блюдами, хотя иногда она изменяла привычке со стейком Солсбери, политым грибным соусом, и макаронами с сыром.

Гарри не ел, отмахнувшись от предложения Барри съесть гамбургер.

– У меня их много, – сказал Барри.

– Я в этом не сомневаюсь, спасибо, – сказал непроницаемый Гарри.

Обеденный час пробил и в закусочной «Metro Diner», которая была битком набита людьми. Я нигде не видел двух детективов из отдела убийств. Однако я знал, что они уже проверили все операции по моему расчетному счету, прежде чем я его закрыл: траты в оружейной лавке, в магазине одежды… в канцелярском? (Купил ли я в тот вечер бумагу? За нее я должен был расплатиться наличными из коробки.) Но хотя мой мозг не припоминал никаких других расходов, я не мог отделаться от ощущения, будто среди замаскированных этими неясными клочками воспоминаний подробностей оставалось еще что-то… что-то, в сравнении с бумагой куда более важное. Что бы это ни было, я знал: копы скоро постучатся в мою дверь, и лучше бы Лилиан проведать мою квартиру до их прихода. А пока пусть в ход пойдет бейсбольная бита, некогда – мой единственный инструмент так называемой «самообороны». Ухватив ее покрепче, я встал перед монитором своего компьютера – как если бы это был ненавистный питчер неприятельской команды. Замах, удар – и…

– Итак, – взял быка за рога Ричард, – у нас проблемы, и вы все это знаете.

– Правда? – спросила Шерри. – Какие еще проблемы? Ты же говорил, что вытурил Фрэнка. А тут еще и Перри возьми и сдохни.

– Не все всегда идет по плану, – развел Ричард руками.

– Да, совсем как с той девицей Андреа, что умерла у тебя на столе, – сказала Кэрри, которая полуложкой-полувилкой то и дело набивала себе рот таинственной подливкой. – Ты сказал, что Фрэнк исчезнет без шума. И что? Теперь все знай себе шумят.

– Прежде чем говорить, Кэрри, прожуй хорошо, а то ведь недолго и подавиться. Да, и пока ты жуешь, я вот что тебе скажу – проблема вовсе не в Домино, а в Перри Стаковски. Он был белой вороной.

– В каком смысле? – уточнила Мэри.

– Проще говоря, Перри не был полноценным членом нашей семьи.

– О, Рич, вот только ты не начинай. Мне и дома хватает проповедей на тему семьи. Не обременяй меня еще одной.

– А вот это ты зря, Мэри, – ответил он. – Вот скажи, с кем ты предпочла бы провести время, не говоря уж о большей части сверхурочной работы, – с теми, кто ждет тебя дома… или с нами?

Мэри замолчала и посмотрела на пустующий поддон для микроволновки.

– То-то же. Мы тоже твоя семья, хочешь того или нет. А для кого-то из вас мы даже больше семья, чем кровные родственники. Вспомните своих мужей, жен, детей, свекровь и тещу… многих бы вы охотно посадили за этот стол? То-то же… и это, уверяю вас, не какое-то там простое совпадение. Вы – мой истинный избранный круг.

Тем временем у себя дома мне пришлось взять тайм-аут, так как я забыл отключить компьютер от сети. Я не собирался привлекать внимание Лилиан, учиняя пожар в старом здании (и, дорогая Кэрри, я собирался уйти не без шума, а прогрохотав на всю округу). И вот, когда опасность возгорания была устранена, я замахнулся битой снова. Результат меня не порадовал – просто паутина трещинок на мониторе. Внизу, в закусочной, среди всего этого жевания и болтовни в обеденный перерыв, мой первый удар остался незамеченным. Но начало я положил. Следующий выплеск гнева был посвящен Андреа и всем другим, кого Умник Ричард самонадеянно умял. Я хорошенько прошелся по монитору, превратив его в месиво из стекла и пластика, раскиданное по полу. Рядом с ним упала, пораскинув зубами, клавиатура, на которую ярость моя обрушилась подобно цунами. Пока я крушил системный блок, в закусочной внизу все-таки воцарилась кратковременная пауза в разговорах, и даже гомон на кухне поутих. И вот Лилиан наконец подняла глаза к потолку – то есть в сторону моей квартиры.

– Раз уж мы – «избранный круг», это касалось и Перри, – возразила Мэри. – Ты сам только что сказал: он не был членом нашей семьи.

– Полноправным – уж точно. Я надеялся, со временем он станет таким. Но я не думал, что потребуется так много времени, чтобы отучить его от всей той музыкальной чепухи, на которую он тратил себя. Он не был полностью сосредоточен на единственной важной вещи в нашей жизни – корпоративной этике. Вот и оступился. И теперь его нет.

– Извини, Рич, но звучит так, будто ты сейчас о Фрэнке говоришь. Вот уж кто-кто, а Фрэнк никогда одним из нас не был. И все же зачем-то ты его здесь держал.

– Фрэнк? – переспросил Ричард. – Он тоже был член семьи… приемный, конечно, но все-таки. И он нам был по-настоящему нужен. Пожалуйста, не принимайте это близко к сердцу, никто из вас – у каждого здесь есть своя польза. Иначе вас бы тут не было. Но и у Фрэнка имелось то, чего нет у всех остальных, включая меня. Никто из нас не смог бы до такого додуматься. Это был лишь вопрос времени – когда он покажет работу нам…

– Ты про этот его проект? – спросила Шерри, скроив мину.

– Именно.

– И что же в нем было такого замечательного? – продолжала сомневаться Шерри. – Ты ведь сам сказал, чтобы мы завернули его. По-моему, ничего другого бредни Фрэнка и не заслуживали.

– Барри, – сказал Ричард, поворачиваясь вправо, – не мог бы ты просветить ее?

Барри проглотил аппетитный кусок размоченного хлеба с мясом, политый кетчупом. Затем он поднял остатки приготовленного на скорую руку блюда.

– Ты знаешь, что это такое, Шерри?

– Да, это гамбургер. Ну, то, что от него осталось…

– Этот продукт – считай, тоже идея Фрэнка. Но даже он этого не понимал. Вот тебе простейшая аналогия. Не так давно кто-то додумался продавать гамбургер именно в таком виде. Огурцы, салат и лук, все зажато между булок, и так далее. Конечно, только некоторое время спустя был реализован весь прибыльный потенциал этого съедобного изобретения. Мог ли кто-нибудь из нас изобрести гамбургер? Маловероятно.

Шерри внезапно широко улыбнулась, да так, что кофе с водкой чуть не полились у нее изо рта.

– Но мы бы точно знали, как продавать такое, – заговорщицки протянула она.

– И такое, и миллиарды единиц другого подобного, – добавила Кэрри.

– Свинья! Свинья! Свинья! – повторял я, припечатывая каждое слово сокрушающим ударом по металлическому корпусу модема. Затем я отбросил прочь биту, отказавшись от примитивного средства уничтожения, и принялся за работу с внутренностями чудовища в манере своего новорожденного «я» – завязывая транзисторы в мельчайшие узелки одним движением мысли, расплавляя платы и уничтожая душу этой штуки на атомарном уровне. Никто больше не залезет мне в голову через эту адскую машину. И ты, Ричард, – ты знал, ты знал, что моя идея была блестящей, что я стою больше, чем все остальные в команде. Но ты позволил мне превратиться в фарш из навязчивых сомнений и отвращения к себе.

Веселись, пока еще можешь, свинья.

Сидя во главе стола, Мэри глупо хихикала, а Ричард ревел своим громким угрюмым голосом. Даже Гарри криво улыбнулся. Как приятно видеть такую счастливую семью. Но волшебное мгновение отступило, когда Кэрри взяла слово – и робко спросила:

– Но разве к идее Фрэнка не было гораздо больше документации? Разве все прочие бумажки нам не понадобятся?

– Посмотрим. Может, да, может – нет. Надо, конечно, охватить ресурс по максимуму – ведь так, Гарри?

– Так, – коротко откликнулся тот. Все остальные притихли.

– Как думаешь, без Перри производительность отдела не упадет?

– Без него будет даже лучше, – сказал Гарри. – Это из-за него все с Андреа, как-ее-там, пошло наперекосяк. Я, в отличие от него, исправно хранил рот на замке.

– Я знаю, – сказал Ричард. – И я тебя не виню.

– Он был просто никчемный торчок, – бросил Гарри. Упомяну отдельно, что именно наполненный дурью шприц, обнаруженный в бардачке машины Перри, натолкнул меня на мысль о «внутривенном» способе его убийства. После того как Гарри наконец выплеснул из себя немного желчи по поводу пристрастия Перри к наркотикам, он посмотрел на Шерри и добавил: – Без обид.

Существо со внешностью Шерри, полубезумная дикая тварь, уставилось на него.

– Я не торчу, – прошипела она. – Я просто бухаю. Это не одно и то же, слышишь?

– Э-э, да, – пробормотал Гарри, которому, очевидно, было по барабану.

Лилиан наконец-то постучалась ко мне и позвала по имени. Я оставил дверь слегка приоткрытой, в результате чего та легко отворилась и позволила Лилиан воспользоваться привилегией домовладельца и выяснить, из-за чего поднялся весь этот шум-гам в квартире ее арендатора. Она осторожно прошла на кухню через дверь черного хода. К тому времени как Лилиан оказалась внутри, я уже скрылся из виду. Последнее, чего я хотел, – это напугать единственного человека, который был близок к тому, чтобы стать мне семьей. В какой-то степени Ричард был прав – я был так же отчужден от своих кровных родственников, как и многие другие офисные трудяги.

От удивления у Лилиан перехватило дыхание, как только она увидела искореженную технику на полу. Я поставил коробку с деньгами на самое видное место, так что ей отнюдь не составило труда найти ее. Пройдя к столу, она взяла подарок и одними губами озвучила слова, написанные на крышке, – прямо адресовавшие оставленное добро ей. Затем, сунув руку под фартук, надетый на нее, она извлекла на свет божий перочинный нож – далеко не суровый походный «Охотник на оленей», но тем не менее все еще весьма делового вида инструмент. «Молодцом, Лил», подумал я. Разрезав упаковочную ленту, обернутую вокруг обувной коробки, она уставилась на все то, что составляло мою мирскую ценность, – деньги, сложенные стопками.

– Бог ты мой, – выдохнула она и, быстро сложив два и два, сказала вслух: – Похоже, я больше тебя не увижу, Фрэнк. Что ж, храни тебя Господь. – Лилиан показалась мне такой грустной, когда закрывала коробку и баюкала ее под мышкой.

Прежде чем покинуть квартиру, заперев дверь своим ключом – ох, спасибо тебе, Лил Хейс, – она на мгновение обернулась, чтобы оглядеться. Она никак не могла видеть меня, когда я наблюдал за ней своим взглядом нежити. Но каким-то образом она, пусть и на очень краткий миг, задержалась глазами именно на том месте, откуда я смотрел на нее в ответ. Затем она ушла, и я переключил свои потусторонние зрение и слух обратно на собрание в конференц-зале компании.

– И еще кое-что, – сказала Мэри. – Полагаю, мы делаем это не только для того, чтобы компания могла нажиться досыта и предоставить нам, самое большее, какой-нибудь жалкий маленький «бонус»?

– Как глава нашей корпоративной семьи, я не обязан раскрывать вам – для вашего же блага, заметьте, – точные детали инициативы. Пока могу только сказать, что после того как план корпоративной реструктуризации Барри будет реализован, получит рекомендацию от генерального директора и одобрение от всего высшего руководства, ситуация здесь станет немного шаткой. Пока рабочая среда хаотична, семейный бюджет может пережить период снижения прибыли. Скоро акционеры начнут проявлять признаки капризности и рыскать, как стадо голодного скота, ища новых лихих ковбоев для содержания ранчо. Им позарез будут нужны люди со свежими идеями и особыми планами. И вот тогда-то… тогда вся эта компания и станет нашей. Никто и глазом моргнуть не успеет.

Что ж, когда в товарищах согласье есть…

На лад их дело не пойдет. Все равно не пойдет – как ни крути.

Потому что оставалась одна зловредная костяшка Домино, способная испортить всю амбициозную инициативу, сорвать план – если копы не возьмут след слишком рано.

Твой выход, Гарри. Готовься стать объектом моего самого пристального внимания.

6

Должен признаться, что разоблачения, обрушившиеся на мои дальновидное зрение и слух во время обеда Шестерки, послужили не только зерном гнева, но и облегчением. Не то чтобы они оказались большими свиньями, чем я себе представлял. Куда уж больше.

Однако я всегда представлял их себе как стадо этаких гадаринских свиней [2], которые передвигаются несколько бессистемно, руководствуясь низменным животным инстинктом, что отличает зверя от человека. Видя в них лишь зверей, я и воздать им планировал форменным зверством – примитивной бойней.

Но я ошибался.

Выяснилось, что у них были и планы, и стратегия, и цель. Они оказались кликой сущих монстров, дьявольской сектой, макиавеллистским банд-формированием с Ричардом в роли главаря, командующего горсткой подручных.

Да, приятно было окончательно разочароваться в этих людях. Все недвусмысленные подозрения о Семерке, сократившейся моими стараниями до Шестерки, подтвердились. Не люди – отбросы. Фантазии о насилии, которым предавался мой разум, распаленный яркими эмоциями ОКРщика, подразумевали расправу над реально плохими ребятами, у которых нимбы над головами не висели. Карусель Страха, Ненависти, Унижения и уймы других беспечных неоседланных лошадок моего личного апокалипсиса крутилась не просто так.

И тем не менее все это были фантазии.

Даже когда гневный мой порыв оформился в конкретные подготовительные меры, покинув подпол с подавленными желаниями, Судный День Доминио так и не наступил. Дождь из пуль не пролился на грешников утром понедельника, как я планировал. Да и где гарантии, что я взаправду решился бы на такой серьезный шаг? Отложенная (по причинам, не только не зависящим от меня, но все еще неясным для моего ума, как бы я ни старался определить их местонахождение) месть отъехала в туманную перспективу, план претерпел кардинальные изменения.

Но давайте сделаем шаг назад.

Фрэнк Доминио был человеком с гипертрофированным воображением и коротким фитилем, никто этого не отрицал; но его всегда сдерживали страхи и внутренние демоны. Домино, с другой стороны, зарекомендовал себя не только полным психом – он, похоже, и сам принадлежал к классу демонов. У этих двоих было много схожих качеств. Среди них – стремление приступить к работе над проектом, хотя бы для того, чтобы как можно скорее покончить с ним. И вместе эти двое открыли счет. Был Перри Стаковски; нет больше Перри Стаковски. Стих джаз в устах приемника.

Расправа над Перри («никчемным торчком», как припечатал его Гарри) оказалась более эффективным средством терапии, чем любое лекарство или сеанс психиатра. Именно в этом заключалась проблема – я был настолько удовлетворен работой, проделанной над Перри Стаковски, что боялся: а ну как не хватит воли покрыть остальные пункты в списке? И к чему все приведет? Что станет с онтологической аномалией, заменившей мне тело и душу, когда труд по-настоящему будет близок к завершению?

Темные созвездия, разбросанные по небу в последние часы той ночи, наряду с пятнами сажи, появившимися на следующий день, когда солнце взошло с опозданием на час, не показались мне добрыми предзнаменованиями того, что меня ожидало, как только я осуществлю все свои планы, внесу предписанные мне штрихи в так называемую «большую картину вещей». Вот почему подслушанная встреча Шестерки за ланчем принесла мне так много облегчения (и вдвое больше восторга). Игра продолжалась. О том, что произойдет по итогу со мной, можно было пока не думать.

Единственный ужас, который при мне остался, не имел ничего общего с «семейкой» Ричарда, с их грязными мультяшными махинациями и звериными рожами, упрятанными за респектабельный человеческий фасад. Нет, проблема крылась отнюдь не в них. Если что-то и пугало, то лишь наивность, с каковой я до поры прятал горячую голову в холодный песок. Ведь, строго говоря, Шестерка не была уникальным злокачественным образованием. Никакой огневой мощи не хватило бы, чтобы уничтожить саму суть – явление, лежащее у всех Шестерок этого мира в основе. Явление, процветающее за закрытыми дверями – да и, пожалуй, родившееся как раз одновременно с изобретением дверей, или в ту пору, когда первые гоминиды собрались вместе на «деловую встречу».

Короче говоря: благими намерениями выложена дорога в ад, а половой акт, хоть сам по себе и приятная штука, способен впустить в мир лютый кошмар вроде того же Ричарда.

Еще короче: Ричардом можно и не родиться, но довольно легко им стать.

К-о-р-о-ч-е: нет ангелов иных, кроме Ангелов Смерти, и только с ними мне по пути.

7

Чтобы хоть сколько-нибудь эффективно функционировать в этом мире, люди – все, без исключения, – вынуждены принять на веру ряд абсурдных предположений. Главное из них – гипотеза о том, что ваш дух пребывает в более-менее здоровом теле и осуществляет деятельность в пределах незыблемой реальности. Так, пропащая алкоголичка вроде Шерри Мерсер может объяснить любые сбои в своем психосенсорном аппарате «отходняками» от возлияний, с каковыми она относительно хорошо справлялась в прошлом – и имела право считать, что так же хорошо будет справляться в будущем. Ситуация в ее случае худо-бедно переломилась вскоре после встречи за обедом. Так уж получилось, что после нее всей ее хваленой ментально-метафизической стабильности пришел конец.

– Все в порядке, Шерри? – спросила одна из ее коллег, когда они обсуждали какие-то незначительные вопросы в кабинете.

– Конечно, – ответила Шерри. – Но давай-ка к этому вопросу завтра утром вернемся. Ты ведь не против?

– Конечно, только за, – откликнулась молодая женщина, поднимаясь со стула. Шерри открыла дверь и вывела ее из кабинета. Затем – снова заперлась одна; ее рука дрожала, сжимая до белизны в пальцах дверной рычажок со своей стороны.

Благодаря реструктуризации компании, проведенной Барри, Шерри была назначена на недавно учрежденную должность, при которой полагался небольшой личный кабинет. И если прежде отдельная комната была для нее роскошью и удобством, позволяющим пить на рабочем месте в спокойной, деловой обстановке, то нынешняя выделенная ей каморка могла с тем же успехом располагаться глубоко в сердце Ада (средневекового, замечу, а не стильной современной вариации).

Закрыв дверь кабинета, Шерри закрыла глаза. Затем, с сомнением, повернула голову к той части стены, которая была на мгновение скрыта, когда она открыла дверь. Ее ресницы медленно приподнялись, взгляд остановился на точке, где сходились стена и пол офиса.

Вот, опять. Оно всегда было там. Оно не пропало, как надеялась Шерри.

Ей удалось привлечь внимание той молодой женщины к этому участку стены. «Там какой-то жук сидит, или мне кажется?» – спросила Шерри, тыча пальцем в нужное место. Но коллега ничего необычного не заметила. Конечно, и сама Шерри не смогла бы ничего там увидеть еще несколько часов назад.

А теперь – видела, и с этим надо было что-то делать.

За дверью кабинета Шерри появилась еще одна дверь. Это был маленький, темный и уродливый портал размером с карлика, который выпирал из стены, будто короста. Его поверхность была грубой и неровной – скорее вылепленная из глины, чем вырезанная из дерева. Однако сквозь нее, казалось, пробегали замысловатые прожилки, спиралью взвитые через многочисленные борозды и канавки двери и скручивавшиеся в грубые скругленные узлы.

Шерри старалась не слишком пристально вглядываться в плотные узоры на двери, в которых она уже видела множество маленьких рожиц и частей лиц, каждое из которых было столь же перекошенным и уродливым, как и сама дверь. Но на этот раз она опустилась на корточки так, что оказалась глазами на одном уровне с верхним краем двери. Так близко к галлюцинации ей еще не приходилось бывать – да и она бы не осмелилась. Словно пытаясь проверить природу этого феномена – будь то реальность или фантом, – она поднесла палец с заостренным ногтем очень близко к узлу, готовясь сделать несколько быстрых нажатий. Вот тогда-то и начались неприятности. Потому что, как только она прикоснулась к двери, ее ноготь застрял там, пойманный, как муха, во что-то похожее на плотно сплетенную паутину – не на дерево и даже не на глину. Когда она потянула руку на себя, то обнаружила, что палец погрузился еще глубже – и вскоре застрял по самую кутикулу.

Естественно, она могла бы попросить помощи у целого легиона офисных работников по соседству… и, возможно, сделав так, сумела бы вернуться к нормальной жизни. Стоило проверить такую лакомую гипотезу – я и сам не смог бы предсказать исход. Но Шерри не была бы Шерри, если бы мысль о том, что ее застанут в такой нелепой (или даже, страшно сказать, фривольной) позе – на карачках, в задравшейся от усилия кверху короткой блузке, с пальцем, прилепившимся к чему-то, что никто, кроме нее не видит, – не привела ее в ужас.

Внезапно кто-то трижды постучал по дереву.

Но этот стук доносился от моей двери – не от двери Шерри.

На лестничной клетке у моей каморки стояли детектив Чернофф и Белофф – я видел их сквозь щель в занавесках, закрывавших маленькое окошко в двери, и они, хоть и глядели внутрь, меня не видели. Возможно, у этих ребят имелся ордер на обыск, и они решили найти мой походный нож «Охотник на оленей», вполне могущий проходить на судебном процессе как смертельное оружие, которым отхерачили руки Перри Стаковски. Не следя дотошно за работой этих двух компетентных сыщиков, я не знал, чего и ожидать.

Во всяком случае, полагаю, даже если бы они ворвались ко мне в дом, с ордером или без оного, они не нашли бы нож, который неизвестно по какой причине я пронес с собой в то тревожное полуматериальное состояние, в котором ныне пребывал. Нож обретал зримую форму только тогда, когда ее принимал я сам, – и, подобно моим черным одеждам и очкам с янтарными линзами, растворялся в воздухе или проходил сквозь предметы, ежели на то у меня имелось желание. Что может быть гротескнее, чем одежда, гуляющая сама по себе, увенчанная парой окуляров? Или восьмидюймовый нож, сам по себе летающий по улице? Короче говоря, я был готов к любой инициативе со стороны двух детективов – инициативе, о которой мои силы не позволяли узнать. Несмотря на чудеса, на которые я был способен, я все еще, казалось, был связан определенными правилами, как и все в этом дерьмовом мире – будь то животное или растение, существо минеральное, парообразное, человеческое или сверхчеловеческое. Всякий каприз воображения – и тот вынужден играть по правилам. Все наше бытие извечно подчинено ограничениям, налагаемым внутренними либо внешними силами, – нет никаких исключений или отступлений, несмотря на некоторые поразительные трансмутации, расширяющие горизонты свобод.

Взгляните, например, на то, что я, трансмутант, смог сделать с Шерри, чей палец сейчас все глубже и глубже увязает в уродливой двери. Это – моя идея, мой проект, на эту казнь я вполне могу оформить авторское право. Но как же я выявил лимиты способностей, данных мне? До этого ведь я никогда не проворачивал ничего подобного. Изначально все, чего я хотел – разрядить «Глок-17», ну или «Файрстар», в людей, потихоньку доводивших меня до ручки, упорно оскорбляя мое простое человеческое достоинство. Но какая сила в итоге должна была сдвинуть палец на спусковом крючке того или иного пистолета? Как я полагал, мой мозг просто отдаст один-единственный четкий приказ: эй, палец, на старт – внимание – пли! Но мозг ведь тоже получает приказы от тела, функционируя как его часть. Кроме того, и мое тело, и мой мозг (как неотъемлемая часть тела) реагировали на давление, оказываемое на них другими телами и мозгами – той же Семеркой, их совокупным мозгом и телом, если можно так выразиться… не говоря уже о различных других давлениях, какие создавали объекты и события без человеческого тела или человеческого мозга – погодные условия, переход на летнее время, насекомые, в общем, весь нечеловеческий мир.

Но как же так вышло, что все эти тела и мозги, в том числе и мой, вместе с огромным числом других нечеловеческих факторов, вроде тараканов, заполонивших мою квартиру, умудрялись согласовываться так, чтобы заставить мой палец нажать на спусковой крючок «Глока» или «Файрстара» и положить конец бесполезному мозгу и привлекательному телу Шерри Мерсер? Как возможно совершить такой или любой иной подвиг в этом пустынном мире? Какова была точная иерархия и где брал начало этот хаос в череде исторических, ни много ни мало, явлений, включавших в себя, среди прочего, это мое неудержимое желание купить пистолеты и охотничий нож, а впоследствии – идею создания уродливой маленькой дверцы, которую способны открыть только я и Шерри?

Вопросы, вопросы… а где ответ? Не ждите его.

И вопросов больше не задавайте.

Единственное, что важно – сохранять концентрацию и продолжать деятельность до тех пор, пока все следы Шерри не будут окончательно стерты, как в случае с Перри.

…Уродливая маленькая ручка на уродливой дверце заходила вверх-вниз, и ее дикий скрип резанул по ушам Шерри. Формой ручка напоминала голову маленькой обезьянки, и Шерри схватила ее без раздумий – ибо страх перед тем, что, казалось, хотело выйти за эту дверь, заставил ее забыть отвратительный вид и паутинную текстуру всех этих клубков и узлов двери, всех этих полупроявленных лиц на ней. Шерри надеялась использовать ручку как опору, рычаг для освобождения второй руки – но увы, по итогу она лишь больше увязла в «двери», которая работала точно так же, как разум, запутавшийся в паутине навязчивых мыслей: чем больше вы пытаетесь освободиться, тем крепче плен.

Когда капкан, поставленный на это существо, прикидывающееся женщиной, крепко захлопнулся, я, празднуя чистую победу, позволил доле своего разума обратить внимание на кое-какой другой процесс.

Судя по всему, детективы Белофф и Чернофф не смогли заполучить ордер на обыск моей квартиры. Детектив Белофф энергично дернул ручку, надеясь, что изъеденное молью дерево вокруг замка не выдержит и позволит ему и его напарнику незаконно проникнуть в дом подозреваемого. Если бы я не был занят чем-то другим, я бы впустил парней из чистой вежливости. Но им пришлось спуститься по служебной лестнице в закусочную, так что в настоящее время детективы допрашивали Лилиан за стойкой. Единственным посетителем был Гарри, хлебавший кофе напротив хозяйки заведения и блюстителей порядка.

– Хотела бы я вам помочь, – произнесла Лилиан через губу, – но я обязана уважать частную жизнь моего арендатора.

– Мы можем вернуться с ордером, – заметил детектив Чернофф.

– Ну, тогда – другое дело, – откликнулась Лилиан.

Пока детективы продолжали ее допрашивать, Гарри что-то бормотал в свой сотовый телефон, неслышимый для всяческих посторонних ушей… кроме, разумеется, моих.

– Ага, она – хозяйка, – говорил опустивший голову Гарри Ричарду на другом конце линии… вернее, радиочастоты.

– И что она говорит? – спросил Ричард.

– Ничего. Крутит копам бейцы, сдается мне.

Детектив Белофф тем временем тщился скрыть назревающее раздражение ответами владелицы закусочной – сердечными, но безупречно и неизменно уклончивыми.

– Когда вы в последний раз видели его? – допытывался он.

– Не знаю.

– Он когда-либо приходил сюда поесть? – уточнил детектив Чернофф.

– Иногда.

Гарри понял, что Лилиан лгала детективам из отдела убийств – потому как он и сам был профессиональным лгуном, как я понял, раскопав информацию в архивах различных правоохранительных органов. До того как Ричард нанял его (или, разумнее будет сказать, «ввел в круг»?), Любезный и Загадочный Гарри, известный мне, всплывал в разных местах то как Сантехник Хэнк, то как Кровельщик Джо, а то и вовсе отмечался Коммивояжером Бобом. И это – лишь некоторые из псевдонимов, которые он использовал для разного рода наживы. Незаконное проникновение на частную территорию и злоупотребление доверием упрятали его за решетку на десять лет, из которых он отсидел всего пять; числились за ним также обвинения в растлении несовершеннолетних и жестоком обращении с престарелыми, заработанные под личиной санитара Кена в одной богадельне, – но доказать ни первое, ни второе, увы, не удалось.