Чебурашка бесплатное чтение

Эта история выдумана от начала до конца. Все события, описанные в ней являются плодом воображения. Все персонажи и названия, упоминаемые в книге, вымышлены. Любое совпадение имён, должностей или других деталей случайно и не имеет никакого отношения к реальным людям или событиям.

Чебурашка – ЧЕБУРАШКА, и, м. (обл.). То же, что ванька-встанька.

Толковый словарь Ожегова

1. Встреча выпускников

На входе в актовый зал я сталкиваюсь со здоровым мужиком. Ему глубоко за полтинник, явно мой ровесник. Он грубо меня отпихивает и прёт напролом, расталкивая всех, кто идёт за мной. Лицо знакомое, но узнать не могу. Глазки заплывшие, лысый, злой.

Злых у нас в школе хватало, а вот лысых – ни одного. Ворот рубашки расстёгнут, там цепь в палец толщиной, а ниже круглый живот – бронебойное орудие. Альфач, как есть альфач. Он бросает на меня косой взгляд и, поднажав плечом, грубо оттесняет от входа.

Блин! Ну, ёлки-палки! Понял, кто это. Зачем я согласился прийти на эту встречу! Это же Альберт Черепанов, Алик, Цеп или Цепень. И уйти уже нельзя, стрёмно… Твою мать…

Я прохожу в зал и присоединяюсь к группке с табличкой своего года выпуска. 1984. Прям Оруэлл. Смотреть на постаревших одноклассников – то ещё занятие. Большинство из них я не видел с выпускного вечера и вот теперь не могу взять в толк, что же с ними случилось за эти годы? Встречи выпускников – наглядное подтверждение неумолимости времени.

– Юрик, – шепчу я на ухо старому товарищу, – это Матвеева что ли?

– Да, – беззвучно ржёт мой толстенький кучерявый кореш. – Не узнал что ли? Ну, ты даёшь.

– Да я тут, кроме тебя и Макса, никого не узнаю.

– Слушай анекдот на тему, – подмигивает он.

На встрече одноклассников.

– А ты за эти годы похорошела!

– Похорошел.

– Даже так?!

Он заливается смехом и разливает по железным охотничьим рюмочкам сомнительный коньячок. Сам уж, похоже, пропустил пару стопок.

– Пацаны, девчонки, сорри, рюмок мало, будем по очереди! – весело объявляет он.

В актовом зале не особо многолюдно. Иных уж нет, а те, как известно, далече. Меня Юрка вытащил да Макс Криворучко. Макс мой сосед по парте. По сути, я только с ними и поддерживал контакты из всего класса. Ну, так, иногда встречал ещё кого-нибудь… Блин, ну нахрена я согласился!

– Ребята! – обращается к нам сухонькая старушка. – Не задерживайтесь, рассаживайтесь. Сейчас выступит директор, потом небольшое поздравление от сегодняшних школьников, а после будет экскурсия по школе, зайдёте в свои классы, посмотрите, как тут у нас всё изменилось. Народу много, так что внимательно слушайте, когда вас будут приглашать.

Честно говоря, не так уж и много, по нескольку человек из каждого класса. Даже не половина актового зала.

Алла Никитична, наша класснуха, до сих пор трудится. Мы были её первыми, она пришла к нам считай ребёнком прямо из универа. Её правда быстро на старшие классы перекинули, но мы, всё равно, её первенцы.

Меня она вспомнила или сделала вид только после того, как я трижды назвал себя и год выпуска. Ну, а что вы хотите? Сорок лет немалый срок…

– А вот ещё, слушай – толкает меня в бок Юрик. – Мальчик, оставшийся на второй год, предсказывал одноклассникам будущее…

Он снова хохочет и снова разливает коньяк. У него мелкие кудряшки, всегда такие были, только раньше каштановые, а теперь жёлто-седые.

– Давайте, пацаны, – заговорщицки шепчет он, – ещё по одной.

– Ну, давай, – крутит головой Макс Криворучко. – Ради чего пришли-то?

Мы тусуемся в широком проходе между двумя массивами кресел. Народу хоть и не слишком много, но гул стоит серьёзный. Выкрики, смех. Я осматриваюсь. Кресла новые, современные… У нас были другие. Занавес был из красной плюшевой ткани… А так, вроде больше ничего и не изменилось.

Высокий потолок, огромные окна. Да, классно здесь бывало на школьных дискотеках… А, вон там над сценой был гипсовый барельеф, Маркс, Энгельс и Ленин. Чем помешал-то? Исторический артефакт, как-никак.

– Да успеем ещё жахнуть, – морщусь я, заставляя себя немного притормозить и не слишком быстро переходить в «коньячное состояние».

Макс, всю жизнь бывший тощим и длинным, в последние годы обзавёлся брюшком, хотя, кто им не обзавёлся? Я бы тоже килограммов шесть с радостью скинул. Да подрос бы на несколько сантиметров. А ещё бы яблочек молодильных прикупил.

– Ну, не знаю, – ворчливо отвечает Юрик, выливая в рот содержимое рюмашки – может и успеешь, а может, ничего уже и не останется.

Я оборачиваюсь к двери. В актовый зал вваливается Миха Зайцев с двумя дамами под руку. Миху я время от времени встречаю в городе, он работает водителем, возит какого-то шишку на крутой тачке, но сейчас интересует меня не он, а его подружки, вернее одна. Вторую я идентифицировать не могу, а вот эту… блин… Эту я узнаю сразу! Это Вика Хаблюк!

Подтянутая, высокая, загорелая, с сумасшедшими украшениями, на высоченных каблуках, яркая, независимая и… до сих пор «ничё так»! Очень даже ничё…

– Вика! – делаю я удивлённое лицо. – Ну, ты даёшь! Да ты прямо звезда подиума! Обалдеть!

Мой голос теряется в хоре других восхищённых или завистливых восклицаний, но она меня замечает

– Тёмка! – радостно и почти счастливо кричит Вика. – Вот уж кого не ожидала встретить! Ты же вроде в Москву перебрался!

Ага, перебрался, да потом обратно переперебрался. Лет двадцать, как… а то и больше…

– Разве может Москва конкурировать с возможностью увидеть, тебя? – по-плейбойски небрежно отвечаю я.

Смотрите-ка, повеса и донжуан. Ты чего, хвост что ли распустил? Седина в голову, дешманский коньячок в кровь? Ты губу-то закатай – где ты, и где она…

– Ну, иди, хоть обнимемся! – подзывая, машет рукой Вика, и я, естественно, не теряя ни секунды, бросаюсь в её объятия.

Чмок, чмок, ах, какой аромат! Бляха, Вика, ну, ты, мать, даёшь. Разумеется, всё это невинные приятельские обнимашки, но я глажу её по спине и чувствую упругие (упругие, Карл!) мышцы кора. А в мышцах я толк знаю.

На каблуках она выше меня на полголовы, ну и пофиг. Мне давно уже пофиг…

– Эх, Вика-Вика… – усмехаюсь я. – Мечта жизни! Несбывшаяся.

Практически, первая любовь и, если разобраться, то и последняя, ибо особо я на этом поприще не продвинулся. Мы хохочем.

– Ураныч, давай! – уверенно командует Миха. – Ты что ли начальник бутылки? Наливай, а то Костёр без огненной воды сейчас инфаркт схлопочет. Покраснел вон, как рак. Вика, хорош соблазнять, ты же его прикончишь красотой своей. Он парень-то некрупный, ему много не надо.

Вот гад, Миха! Деликатность, можно сказать, – это его второе имя. Все хохочут. Кругленький Юрик, он же Ураныч и просто Юран, оживляется. Мы, передавая рюмочки, заливаем в себя ещё янтарной жидкости.

– Так, ребята, рассаживаемся! – требует училка.

– Давайте на галёрку, – предлагает Вика. – Тёма, ты со мной!

Она берёт меня за руку и тащит за собой.

– Так, – тепло и влажно шепчет она мне в ухо, когда мы усаживаемся. – Рассказывай. Выкладывай всё, как есть. Где ты, с кем, чем занимаешься?

– Сначала ты, – качаю я головой и указываю на неё пальцем, едва не касаясь груди.

– Я? – усмехается она. – Мне и рассказывать-то нечего, всё примитивно просто. Я же тогда за Алика вышла, ну, ты знаешь, наверное.

Знаю, конечно. Я едва сдерживаюсь, чтобы не поморщиться при упоминании Цепа, того чувака, с которым я столкнулся в дверях.

– Сразу после школы считай, – пожимает она плечами. – Забеременела, дурочка неопытная. Но я не жалею, Алиска у меня чудо, а не девчонка. Уже сама мама. Только тс-с-с! Это секрет.

– Так ты бабка?! – свожу я брови, изображая Ивана Грозного из «Ивана Васильевича».

– Тихо, я сказала, – толкает она меня локтем в бок и кокетливо хихикает.

Я подмигиваю, улыбаюсь, но думаю про Алика. Все называли его «Цеп», а те, кто его не боялся, говорили «Цепень». Борец, хам, задира и… настоящий козёл.

– Правда, долго мы с Аликом не протянули, – журчит Вика. – Какая я была идиотка, вообще! Он же ни одной юбки не пропустил. Надо было за тебя выходить!

Она громко смеётся и все оборачиваются, потому что уже началась официальная часть и сейчас на сцене выступает новый директор школы. Кажется, о традициях и преемственности. Ну, правильно, о чём ещё-то…

– Держите, – подаёт две рюмки Юрик.

Мы выпиваем.

– Ты-то небось своей жене не изменял? – прищуривается Вика.

– С тобой бы кому угодно изменил, – усмехаюсь я и понимаю, что, возможно, это не так уж далеко от истины.

– О, да ты дамский угодник! Поднаторел в комплиментах за сорок лет! Ну, и вот, а потом я вышла замуж за профессионального спортсмена. За футболиста.

Этих ребят я знаю. Неплохо знаю.

– Это вообще был кошмар, – закатывает она глаза. – Короче, Тём, я ведь сейчас третий раз замужем и третий раз развожусь. И у меня трое девок от трёх мужей! Самой младшей пятнадцать лет. И знаешь, кто мой теперешний муж? Мурашов. Да, тот самый, владелец заводов, газет, пароходов. И вот, что я тебе скажу, главное, что я поняла за свою жизнь. Чем человек богаче, тем он более жадный. Ты не жадный?

Она снова смеётся. Надо же… Что за хрень… При известии, о разводе с последним мужем, сердце радостно ёкает. Совсем чуть-чуть. Немножечко. Но ёкает. Тебе-то что, Тёма? Твой поезд уже давно ушёл, мальчик. Ушёл безвозвратно. Ушёл в депо. Впрочем, ничего у меня не ёкает, это всё несерьёзно, я знаю, это из-за коньяка.

– Нет, – качаю я головой. – Я щедрый.

– Да, ты всегда такой был, – кивает она. – Редкий случай, когда деньги не портят человека. Ну, давай рассказывай, а то я всё про себя да про себя. Женат? Сколько детей? Как бизнес?

Да уж, не хотел бы я, честно говоря, тебе всё это рассказывать. Единственный радостный момент заключается в том, что деньги меня действительно не испортили. Не успели, судя по всему. Но говорить об этом не особенно хочется.

Да и что сказать? Что после армии доучился в меде, и однокурсник подбил заняться бизнесом? Времена весёлые тогда были, безбашенные. У меня кое-что было от родителей, а он занял денег и мы открыли несколько фирм, хотели организовать лучший в стране медицинский центр, лечить по методике Архипова, а потом всё потеряли? Зашибись история, да?

Особенно то, что потеряли мы с однокурсником, а приобрёл твой Алик. У него батя работал в «конторе» и оказался кредитором моего партнёра. Так что офис и квартира в Москве, добытые за несколько лет изнурительных трудовых безумств, а также сексуальная и интеллектуальная красотка-модель, ставшая моей супругой, перешли к этому самому козлу Алику. Вернее, не совсем, красотка жена перешла к его отцу-гэбэшнику, хотя и ненадолго.

Это было уже после вашего развода. Но ты, наверное, что-то об этом слышала.

А может, рассказать тебе, что из-за всего этого я полгода проторчал в Лефортово и вообще кое-как выкрутился? Или то, что жёнушка, прощаясь сказала, что физически не в состоянии любить неудачника и вообще, за время нашего брака ни разу не испытала оргазм?

Юран снова подаёт нам полные стопочки и мы тайком замахиваем. По пищеводу идёт тепло, а в голове раскручивается бесшабашная карусель…

То, что родители погибли в аварии ты знаешь, это ещё в десятом классе было… Что тебе ещё поведать, дорогая красавица Вика? Могу сообщить, что двадцать лет работал врачом в заштатных футбольных клубах, жил, как придётся и спал, с кем придётся, а когда вернулся домой, работал в скорой помощи, в каких-то профилакториях… Разное.

Или тебе рассказать, что отовсюду меня попёрли из-за постоянных поисков истины на дне стакана? В итоге кончилось всё снова собственным «бизнесом». Кхе… В пятьдесят шесть я снимаю кабинет в вонючем подвале и просто делаю массаж. Всё бы ничего, но тяжеловато уже, физическая нагрузка, знаешь ли… Впрочем, посетителей совсем немного…

– В разводе, детей нет, – с улыбочкой прищуриваюсь я.

– Почему развелись?

– Из-за разности сексуальных пристрастий.

– Извращенец! – снова громко ржёт она, и смотрит с нескрываемым интересом.

На нас опять оглядываются окружающие, а класснуха зыркает так, будто не было никаких сорока лет, и она сейчас вызовет в школу родителей.

– А бизнес… – продолжаю я. – Да ничего, спасибо. Занимаюсь услугами в области здравоохранения. Клиентов хватает… Мануальная терапия, нутрициология там всякая, немедикаментозное оздоровление и прочее модное шаманство…

– Точно, ты же врач!

– Угу, – киваю я. – Доктор Айболит.

– Надо к тебе прийти, где у тебя офис?

– Да, здесь недалеко, на Калинина, – неохотно отвечаю я. – Но мы и на дому услуги оказываем. У нас больше всего массаж спросом пользуется…

– Серьёзно? – уже захмелев, ухмыляется Вика.

Ага, всё честно, серьёзней некуда.

– А сам можешь? – подмигивает она. – А то может и закажу тебя с выездом на дом!

Она начинает смеяться и тут же прикрывает рот ладонью. Пальцы красивые, ухоженные, ногти красные.

– Не слушай, несу всякие глупости!

– Могу и сам, – усмехаюсь я. – Главное, не пожалей потом, я ведь пощады не дам.

– Не слушай, не слушай, – машет она своими светлыми волнистыми волосами и мне кажется, что в глазах её мелькает искра. – Ты человек серьёзный, это я вон дурочка с переулочка, да?

– Нет, Вик, ты не дурочка.

Она подмигивает, мол, могу быть дурочкой, могу умницей. Артистка.

На сцене, тем временем, появляется школьный ансамбль и заводит «Когда уйдём со школьного двора».

– Иди, пригласи Палех танцевать, – мурлычет Вика.

Палех – это фамилия нашей бывшей класснухи. Это я каким-то чудом помню.

– Не, опять придётся объяснять, кто я такой, – отказываюсь я. – Давай лучше я тебя приглашу, ты хотя бы меня узнала.

Она соглашается, и мы не слишком твёрдым шагом выходим на «танц-пол» – в широкий проход между рядами кресел, где всегда и устраивались танцы. А даёт ведь себя знать коньячок натощак. Вслед за нами начинают выдвигаться и другие танцоры, более молодые, закончившие школу намного позже нас.

Танцую я целомудренно, особых вольностей не допускаю… Правда, когда руки под действием сил гравитации начинают сползать вниз по спине, Вика недовольно хватает их и подтягивает выше.

– Только не надо жир на боках пальпировать, доктор, – комично хмурясь, выдаёт она. – Любые другие места – да, но там – нет.

Ансамбль начинает следующую песенку, современную, наверное, я её не знаю. Народу прибавляется. Надо же, танцы. Вроде, в программе не заявлены.

– Пойдём покурим в тыбзик, – шепчет она мне на ухо. – В смысле, я покурю, а ты на атасе постоишь. Помнишь, как в старые времена? И словечко само всплыло… Тыбзик…

– Пошли, – соглашаюсь я.

Мы идём к выходу. Актовый зал находится на пятом этаже и, чтобы попасть в уборную, нужно спуститься на этаж ниже. Здесь за дверьми в те давние времена всегда кто-нибудь тусовался. Кто-то переобувался, кто-то зашибал у малышни деньжата, кто-то назначал дуэли.

Выходим из двери и Вика, запнувшись, резко хватает меня за руку и буквально повисает на мне. Руки у массажиста крепкие, пожалуйста, пользуйся.

– Ой, – говорит она и, держась за меня, поджимает ногу и второй рукой поправляет туфельку.

Наши лица оказываются близко друг к другу, очень близко. Я смотрю на неё… Удивительно, она всё ещё милая. Разумеется, это уже не та свежая, пышущая красотой и ранней зрелостью школьница.

Есть и морщинки, и кожа чуть провисает, и пластика, судя по всему была. Но глаза такие же синие, как сорок лет назад. Тот же румянец на красиво очерченных скулах и те же полные, сочные губы. Да и хрен с ней, с пластикой. А может…

Поддаваясь порыву я вдруг тянусь к ней, но она чуть отворачивается и моё движение заканчивается в «нигде». Ну, мне к этому не привыкать… Сердце всё-таки немножко дёргается и чуть сжимается. Глупость какая… Точно, это из-за коньяка.

– Не надо, – вмиг сделавшись серьёзной, говорит она. – Вот если бы тогда, помнишь, когда Альберт тут ещё был? Вот если б ты тогда поцеловал, всё, наверное, было бы совсем иначе. А теперь ни к чему. Ничего не будет…

– Э, Чебураха, ты чё творишь, в натуре! – раздаётся вдруг голос Альберта. – А ну, отвали от моей девчонки!

Блин! Всё точно так же, как и в тот самый раз! Мы тогда закончили девятый и балдели на школьной дискотеке в последний день занятий. И всё было вот так же, абсолютно так же. Цеп стоял чуть внизу на лестнице, а мы с Викой вышли из зала.

Покурить, кстати. Я полез целоваться, но тут возник Алик… её дружок как бы. Она сказала мне, мол, не надо и, типа, что ты делаешь, хотя была совсем не против. Как и сейчас. Сказала специально, чтобы я сохранил лицо, потому что переть против Цепа было самоубийством. Здоровый шкаф, метр восемьдесят пять, да ещё широкий в плечах, боксёр, силач и хулиган. Он бы меня урыл.

Тогда я отошёл, а вот сейчас она мне говорит, что если бы в тот раз я не струсил… Да пошёл ты нахрен, Альберт Черепанов! Цепень хренов! Бычий! Да, точно, бычий цепень, иди ты в зад! Смешно. Бычий цепень, иди в зад. Я улыбаюсь.

– Ты чё лыбишься, чмо! – разъяряется Алик и ускоряется, поднимаясь по лестнице.

– Бычий цепень, вернись в зад! – надменно произношу, практически декламирую я и замечаю огромные удивлённые глаза Вики.

А вот так, знай наших. Тем более, ты уже давно не муж. И, почувствовав себя героем, настоящим Бэтменом, и получив от этого неслабый кайф, я решаю не останавливаться на достигнутом. Вернее, я не решаю, всё происходит само собой. Руки сами, губы сами, ну… в общем, я же говорю, само.

Я обхватываю её голову и притягиваю к себе. Притягиваю и целую. Она хлопает глазами, задевая длинными ресницами мою щеку. Вкус коньяка, запах блаженства и волнующие касания ресниц. А ещё громыхающее, как камушек в бидоне, сердце. Докатился, герой-любовник. Ни стыда, ни совести. На лестнице с девками целуешься, а она, между прочим, бабка, у неё внуки имеются.

Ну и, как вполне закономерное противодействие, готовое к любому действию, Алик Цеп, разъярённым драконом, Кинг-Конгом, бешеным псом, цербером и самой злющей гарпией бросается в мою сторону. Отталкивает Вику, так что та чуть не падает, и хватает меня за ворот единственной приличной рубашки.

Раздаётся треск. Это пуговицы вырываются с мясом. Жалко рубашку, впрочем, зубы, если дойдёт до них, будет жальче, а, главное, не в пример дороже. Поэтому, геройствовать, так на опережение.

Я наношу удар, тем более, что рожа у Альберта становится до ужаса похожей на его детскую, наглую и мерзкую физиономию. А это я воспринимаю, как вызов и возможность поквитаться за то юношеское унижение, которое, быть может, испортило всю мою последующую жизнь.

Если бы не оно, я бы не уехал в Москву и не женился на меркантильной фригидной дылде. Хотя и не факт… К тому же он стоит на лестнице на пару ступеней ниже и в кои-то веки мы оказываемся с ним одного роста.

В общем, я размахиваюсь и, как Зидан, бью лбом в нос Цепню. Раздаётся хруст и делается чрезвычайно больно голове. Ох, как больно. Что там у этого Зидана в черепушке?

Впрочем, боль сразу отступает, когда я вижу реки крови текущие по недавно ещё такой самоуверенной физиономии Цепня. Меня охватывает радость, я бросаю победный взгляд на Вику и… И, собственно, всё приятное, щекочущее самолюбие и питающее гордость, на этом вмиг заканчивается, потому что, как ни странно, Цеп не умирает и даже не теряет сознание от моего удара.

Он всхрапывает, как жеребец, и бросается на меня, маша кулаками, будто крыльями мельницы. Я тут же получаю по чайнику, а именно по глазу и по, носу. По чайнику, по шее, в дыхалочку и ещё раз по чайнику…

Получаю и падаю к ногам Вики Мурашовой, урождённой Хаблюк. Сразу возникает шум, кто-то подбегает. Не знаю кто, поскольку вижу только ноги. Кто-то склоняется надо мной. Все шумят, кричат, кто-то матерится. Только я лежу ровно и издаю едва слышные стоны.

Меня поднимают закадычные друганы Юрик и Макс. Вика суёт салфетку, класснуха отчитывает, а Миха Зайцев, прижав Цепня, конкретно на него наезжает. Он боксёр. А тот борец. Два бойца из ларца. Но Миха за меня, он мой кореш. Ну, когда-то был…

Я смотрю на это всё немного отстранённо, потому что у меня всё плывёт перед глазами, голова раскалывается, а вся одежда залита кровушкой. И… блин… что за ерундистика… это что за одежда? И почему они все так молодо выглядят, будто мы снова в десятом классе.

– Как я выгляжу? – спрашиваю я, кое-как выговаривая слова.

– Зашибись, – кивает Макс. – Отлично выглядишь. Как если бы по тебе каток проехал.

– Или трамвай, поддакивает Юрик.

– Но ты молодец, – добавляет Максим Криворучко.

– А почему вы такие молодые? – хмурюсь я. – Юрик, ты чего намешал в коньячок свой?

– Да ты выпил-то полглоточка всего, – усмехается Ураныч.

– Бляха! – злюсь я. – Может, это, конечно, от ударов по голове. Ладно, пойдёмте, а то я за себя не ручаюсь. И даже пока не знаю, кого следующего отделаю.

Они сочувственно хмыкают и помогают мне спуститься по лестнице, а потом ведут к дому. Благо, он здесь рядышком. Всё та же родительская квартира, в которой я жил, когда учился в школе.

– Мамка дюлей добавит, да? – спрашивает Юрик.

– Мамка дюлей? – обескураженно переспрашиваю я.

– Ну, да, за рожу разбитую, – усмехается он. – Доставай ключи.

Странные шуточки… Родителей уж нет давно. Он сам же на похоронах был…

В голове шумит, мысли расползаются. Я сбрасываю ботинки и на автопилоте прохожу в свою берлогу. Свет не включаю, и пру, как летучая мышь по ультразвуку.

Капец, приплыли. Всё, с бухлом нужно заканчивать. Да и с мордобоями тоже. Как-то неприятно, честно говоря. Всё тело болит. Всё тело… А завтра, как на зло, полный день работать. Физически, бляха… Жесть… Не включая свет, я раздеваюсь, бросая одежду на пол, и валюсь на диван. А-а-а-а… как мне плохо. Сейчас сдохну…

Утром сквозь сон я слышу голоса, как будто разговаривают мои родители. Надо же… Как хорошо хоть во сне почувствовать себя ребёнком. Несколько раз звучит слово «каникулы»… Да, было бы не плохо оказаться на каникулах…

Я окончательно просыпаюсь от того, что будто бы хлопает входная дверь. Блин, как же всё болит. Вот же мудила этот Цепень… Нахрена я вообще пошёл на этот вечер встречи! И пить не надо было. Я же решил не пить больше… Балбес…

Я раздираю глаза и сажусь на диване… И… это что ещё за хренотень… Блин… это что?

Мой старый письменный стол, книжные полки, шкаф, намалёванные мной собственноручно абстракции, давно, благополучно, сгнившие на даче. Какого хрена? И диван вроде старый! Какое «вроде»! Совсем другой. Совсем! Что за магия?

Я вскакиваю и тупо озираюсь, по сторонам, машина времени, в натуре. Бегу в ванную и стою, собираясь с духом, прежде чем решаюсь, наконец, посмотреть в зеркало.

– Чего?! – восклицаю я вслух.

Я замираю, рассматривая своё изображение и чувствую, как земля уходит из-под ног… В зеркале нихрена не я…

2. Фальшивый доцент

Хотя, вообще-то, я…. Смотрю, смотрю, смотрю… Вроде я… Но и не я… И побои тут ни при чём. Побои, вообще-то, не такие уж страшные. Ну, да, бланш под глазом, нос в крови, но, главное, зубы целы. С этим всё ясно. Неясно только с самой рожей. Рожа эта больно детская. Но… всё-таки моя! Бляха-муха…

Не веря глазам, я начинаю себя ощупывать. Прикосновения чувствую, звуки слышу, запахи ощущаю. Какого хрена здесь творится? Списать всё на Юркин коньяк уже не получится. Если только допустить, что он унёс меня в волшебную страну, навсегда изменив сознание… Но для того, чтобы допустить такое, нужно хотя бы, расстаться с головной болью…

Я выскакиваю из ванной и иду на кухню. Всё как тогда! Ёлы-палы! Старая газовая плита, старая мебель, старый, круглый, как мыльница, холодильник «ЗИЛ». В десятом классе отец новый купит… Жесткач! Выдвигаю ящик. Да, лекарства на месте. Ацетилсалициловая, сульфадимезин, цитрамон, левомицетин, горчичники, термометр, тавегил, анальгин.

Беру анальгин. Знаю, что яд, но от одного разика ничего не сделается. На плите стоит хромированный гранёный чайник. Прикладываю руку. Блин, горячий. На буфете замечаю две бутылки «Саян». Привычным жестом, выдвигаю ящик с приборами и достаю открывашку. Капец, всё та же, что и сейчас. Я до сих пор ей пользуюсь…

То есть… получается, что… если я, конечно, не сплю и если ещё жив… получается, что я в… дайте сообразить… восемьдесят третьем году? Судя по всему, как раз перешёл в десятый класс. В восемьдесят четвёртом закончу школу. И опять все эти мучения, опять всё снова? Опять короткие радости и затяжные удары судьбы?

Запив сладкой и, блин, реально вкусной газировкой таблетку, я иду осматривать свои хоромы. «Саяны», кстати, моя любимая… Так… родительская спальня, коридор, гостиная. Квартира у нас по тем старым временам хорошая, даже очень, сталинка, полнометражная.

Итак, значит, опять вся эта, полная разочарований жизнь? Кошмар! Подхожу к зеркалу в прихожей.

– Серьёзно? – спрашиваю я у своего отражения. – Ты вот это всё серьёзно? Ну, про мучения и прочую дребедень.

Смотрю на себя побитого, но, молодого, полного жизненных сил и вспоминаю Гайдаровский «Горячий камень», когда мальчик не захотел проживать жизнь с начала.

– Ну, и дурак, – усмехаюсь я. – Ну и дурак ты, мальчик! Разве есть в жизни больший кайф, чем молодость и чувство, когда вся жизнь действительно впереди?

Впрочем, в книжке мальчик был маленьким, ему особого смысла не было… А вот мне – есть.

– Твою за ногу! – не могу успокоиться я. – Хер вам, а не мединститут, а если всё-таки он, то без всех этих последующих фирм, а если и с фирмами, то с соскоком, прежде, чем этот козел успеет меня накнокать… Балбес, Артемий, о чём ты говоришь! Мечтать надо о большом, уж точно не о деньгах! Ты же родителей можешь спасти! Да!!! Я спасу родителей!!!

Я болтаю с зеркалом, говорю вслух, вслушиваясь в свой голос. Молодой, зелёный! Ёпэрэсэтэ! Лишь бы этот аттракцион не закончился, лишь бы не сон! Лишь бы не сон!

Я снимаю телефонную трубку. Красная, блестящая, с острыми гранями. Чудо промышленного дизайна рижского завода. ВЭФ. Номер сам всплывает в памяти. Я кручу диск и долго жду. Гудки звучат неторопливо, медленно и равнодушно.

– Аллё… – раздаётся, наконец, заспанный голос.

– Юрик! – уверенно говорю я. – Здорово!

– Здорово, – отвечает он тоном Семён Семёныча из отеля «Атлантик».

– Спишь, зомби?

– Сплю…

– Вставай! Тебя разве великие дела не ждут?

– Нет… Каникулы, какие дела… Ты чё такую рань вскочил?

– На том свете отоспимся.

– Ты как мой дед…

– Слушай, внук, – меняю я тему. – Я про вчерашнее хочу поговорить.

– А-а-а… – тянет он.

– Ты вчера на встрече выпускников был?

– Чего?

– Ну… что вчера в актовом зале было?

– Дискотека, – пыхтит он и вдруг начинает смеяться мелким кудахтающим смехом. – И битва титанов ещё. Ты как? Головка болит? Гога обещал сегодня пивка взять. Придёшь?

– Да подожди ты с пивком. Ты помнишь, там была встреча выпускников, закончивших школу сорок лет назад?

– Нет, ничего такого не помню. Я ведь позже других пришёл. Ты забыл? Мне же книжку надо было пронести, а там на входе военрук с физруком стояли. Почти час ждать пришлось пока они свалят.

– Книжку? Ах, ну да, конечно! Книжку!

Книжка – это алкоголь, бутылка. Почитать значит выпить.

– Французских авторов? – усмехаюсь я.

– Не знаю, где ты там хоть одно французское слово увидел, – смеётся он, – вообще-то коллектив авторов из Молдавии.

– А по-моему, авторы начинающие, самодеятельные и не входящие ни в одно творческое объединение.

– Но тебе понравилось, насколько я помню, – парирует Юрок. – Настолько, что ты решил Цепа отметелить. Как в анекдоте про мышей. Нет, выпьем по три рюмки и пойдём коту морду бить.

Он смеётся. Надо же, и через сорок лет смех останется точно таким же.

– Короче, – говорит Юрик. – У меня мамка к брату уехала в Кузню. Батя на работе. Так что если хочешь, приходи. Только не прямо сейчас, мне ещё умыться надо. Кстати Вальдемар обещал заглянуть. У него братан «Мальборо» достал. Так он принесёт. А Гога с пивом придёт.

– Ладно, – соглашаюсь я. – Зайду попозже.

Я вешаю трубку. Такое придумать трудно. Тем более, что мы действительно торчали у Юрки на следующий день после моего позора на дискаче. Пили пиво и курили «Мальборо», как крутые ковбои, будто вчера и не было ничего и Цепень не шуганул меня от девчонки, которая мне прям сильно нравится. Тогда нравилась, а теперь, после вчерашнего – и подавно.

Вот это жизнь, живи не тужи. Жалко, что не каждый вечер, такая жизнь…

Звонит телефон.

– Алло… – осторожно отвечаю я.

– Тёма, ты встал?

Это же… Это же бабушка!

– Привет, ба! – радостно восклицаю я. – Встал!

Блин! Ради одного этого разговора можно было бы сюда прилететь, даже и зубов не жалко, пусть бы вышибли! Сердце скачет. Ба! Бабуля!!!

– Чего такой радостный? – удивляется она.

– Так каникулы же!

– Ну, да, – соглашается бабушка. – Каникулы. Я сегодня не приду, давление утром было высокое. Так что ты сам ко мне на обед прибеги.

– Да, ладно, ба, не беспокойся. Я дома пообедаю.

– Там же нет ничего. Сказала, прибеги ко мне, не заставляй меня идти по жаре.

– Ладно, понял, – улыбаюсь я.

Да я теперь куда угодно прибегу! Хоть на край света! Лишь бы это не обман был…

Нажимаю рукой на рычаг и снова кручу диск. Блин, кайф. Главное, все номера в голове сами оживают.

– Да…

– Миха, здорово!

– А, Костёр, – усмехается Мишка Зайцев. – Очнулся или ты с того света мне звонишь?

– Уже и не знаю, какой свет этот, а какой тот. Миш, короче, у меня дело. Можешь меня к себе в секцию записать?

Повисает короткая пауза.

– На бокс что ли? – уточняет через несколько секунд Миха.

– Ну, да, на бокс, конечно.

– Во-первых, – рассудительно говорит он, – лето, какая секция, мы в лагерь спортивный уезжаем. Там девки, между прочим, лучше Хаблючки. Главное, спортивные все и дают, не жадничают. А, во-вторых, тебе рановато ещё на бокс. Ты подожди лет пять, а то и десять, вот тогда и приходи записываться.

Он начинает ржать.

– Харэ угорать, Миш.

– Угорать? Ну ладно, кончаю, раз ты просишь. Но это, Артамон, в натуре, какой из тебя сейчас уже боксёр? Тебе лет-то сколько? Какой тебе спорт? Сам подумай.

– Да, какая разница, я же не ради медалей, мне для себя чисто!

– Для себя? Хочешь Цепня вздрючить?

– Хочу, – отвечаю я, выдержав паузу. – Спасибо, кстати, что вступился вчера.

– Да ладно, чё там, – усмехается он. – Я ж не успел к началу. Но я так скажу, для спорта хреновая цель. Секция тебе в этом не поможет. Первым делом тебе вобьют в голову, что дрючить никого нельзя. Врубаешься?

– Миха, хорош мне мозги сношать.

– Иди к нашему физруку, он сказал, что всё лето будет тренировать.

– А что он ведёт? – удивлённо спрашиваю я.

– Ну, там самбо, каратэ немного, джиу-джитсу. Всего по чуть-чуть. Он так-то чёткий кент. Я приходил пару раз чисто из любопытства. Неплохо там у него.

– Это… Летунов что ли? Невысокий такой?

Блин, как его зовут?

– Ага, как ты почти.

– Э-э-э…

– Чё?

– А как его зовут-то?

– Ты вообще что ли на физру не ходил? – удивляется Миха. – Или тебе Черепанов мозги повредил?

– И то, и другое. Ты сказать не можешь без подколок?

– Глеб Алексеевич.

– А, точно! У меня, как в «Джентльменах удачи», – поясняю я. – Тут помню, тут не помню.

– Ты типа фальшивый Доцент что ли?

Не в бровь, а в глаз.

– Ну, типа, – усмехаюсь я.

Поговорив, возвращаюсь в свою комнату. На письменном столе лежат учебники… За девятый класс. Лежат стопкой. Да, помнится, мне прилетело за то, что не сдал вовремя. Капец, люди добрые! Я десятиклассник!

Сколько раз я говорил себе, мол, начать бы жизнь сначала! Ну вот, пожалуйста, начинай. Смотри, не прокакай только жизнь очередную. Но если это глюк и сбой в системе, замыкание в матрице и после починки я снова окажусь на сорок лет впереди, то даже и не знаю, что сделаю. В дурку сразу улечу, стопудово!

Я достаю из шкафа чистое бельё, спасибо, мамочка, всё в идеальном порядке, и бегу в душ. Блин, как мы раньше без шторки мылись? Ёлки, и за ванну течёт. Ладно, это мы всё наладим, улучшим, так сказать, быт советских тружеников.

Снова звонит телефон.

– Тёма, встал?

Мама!!!

– Да, мам, привет!

– Привет. Ты чего так поздно вчера? Мы с отцом уснули, не дождались.

– Да чего может случиться. Всё же нормально. Я с пацанами возвращался.

– Слышала, когда ты пришёл, вставать не стала уже.

Это и к лучшему, пожалуй. Представляю эту встречу.

– Обедать иди к бабушке сегодня. Я вчера не готовила.

– Ничего, мы уже договорились.

– Ну, ладно. Тогда всё. Смотри, не бездельничай там, займись чем-то полезным. Каникулы – это не для безделья, а для развития. Понял меня?

– Да.

– Ну всё, молодец, вечером расскажешь, как понял.

Я быстро завтракаю молоком с батоном и собираюсь на выход. Кое как натягиваю старые, потёртые и уже малые джинсы «Милтонс». Блин, это же самые любимые мои джины за всю жизнь. Капец! За что мне столько счастья за один раз?! Джинсы, белая футболка, не застёгнутая клетчатая рубашка с коротким рукавом и кеды. Я готов выйти навстречу жизни.

Хм… А вот с кедами неудобняк, мягко говоря. Чего они такие тяжёлые и плоские? Жесть, как я в них ходил вообще? А люди в них ещё и бегать умудряются… Кандалы, бляха. Смотрю на туфли, в которых был вчера. Страшные, как моя жизнь, как бабушка говорила, ну… то есть ещё и сейчас говорит.

Нет, лучше уж кеды. А вот это…

Это же папины кроссы! Да! Тёмно-синие замшевые «адики» с тремя очень всеми уважаемыми белыми полосками. Производство питерское, но качество получше сегодняшних. Ну, то есть лучше, чем в будущем.

Адидас, три полоски,

Защити, защити нас от солнца…

Исполнять на мотив «Учкудука».

Да, мне иногда разрешалось их обувать. Красота! Не долго думая, я скидываю кеды и впрыгиваю в эти шедевры сапожного мастерства, полагая, что возвращение юности достаточно уважительная причина, чтобы без спросу «поматериться», как говорит Миха, в отцовских кроссах. Ну, вот. Теперь я готов выйти навстречу новой жизни!

И я выхожу. Хватаю учебники и выскакиваю в прохладный полумрак подъезда.

– Здрасьте, дядя Гена…

– А, Артём… ну привет…

Я обгоняю пожилого соседа и, перескакивая через две ступеньки, несусь вниз. Выбегаю во двор и жадно хватаю воздух – пыль, машинную гарь, липкую смолу ещё молодых листьев и свежий ветер.

Вроде, всё то же, я ведь до сих пор в этой квартире живу, вчера вот так же шёл по двору, направляясь в школу, но ощущения совсем другие! Мои рецепторы, вернувшись к практически первоначальному состоянию ликуют и сходят с ума в этом необузданном пиршестве вкусов и ароматов.

Школа находится через дом от меня. Я решаю по улице пока не идти и рвануть через двор. Во-первых, надо сначала самому свыкнуться с фонарём под глазом, прежде чем гордо светить им на людной центральной улице…

Блин, радость, конечно большая, но пока ещё я чувствую себя вроде как самозванцем, незаконно переселившимся в юное тело. Будто какой-то паразит, «Чужой»…

В общем, иду через двор, мимо подъезда Юрика, мимо бабулек на лавочках. Солнце уже с утра припекает, они жмутся в тень, но внимательно рассматривают всех, идущих мимо. Мой фингал вызывает насторожённость и суровое порицание, но я беззаботно пру вперёд.

Огибаю соседский дом, стоящий буквой «Г», так же, как и мой, собственно… В общем, огибаю, захожу за него и оказываюсь в тенистой аллее, идущей вдоль школы. Аллея ведёт на улицу, с которой можно попасть к центральному входу с высоким широким крыльцом.

Но я знаю дорогу получше. В металлическом заборе вон за тем кустом сирени есть дыра, не хватает одного прута. Туда я и ныряю. Смотри-ка не забыл! Юношеская память – это просто счастье какое-то. Проскакиваю за забор и оказываюсь на школьном дворе. Тут футбольное поле, а тут мастерская для уроков труда. Иду мимо мастерской, заворачиваю за угол и подхожу к двери в спортзал.

Открыта, значит физрук здесь. В коридорах пахнет конюшней. Естественно, тут же с учеников сгоняют пот в три ручья. В зале никого. Подхожу к кабинету или, правильно было бы сказать, конуре физрука и стучу.

– Да! – тут же раздаётся из-за двери.

Открываю дверь и оказываюсь прямо напротив самого физрука, стоящего посреди конуры, нос к носу.

– Здравствуйте, Глеб Алексеевич.

– Тебе чего? – кивает он. – Потерял что-то?

Он внимательно осматривает моё лицо.

– Это тебя вчера Черепанов тумаками угостил?

– Ну, вообще-то я его тоже приложил малость. – расправляю я плечи.

– Если бы ходил на физкультуру и не заработал позорный трояк за год, может, посильнее бы приложил. Не думал ты об этом?

– Вы что всех помните, у кого какая оценка?

– Только троечников. Потому что их у меня… ты один. Врубаешься, Костров? Позор вообще-то тройку по физре иметь. Тебе скоро в армию, а ты не можешь норматив сдать.

– Почему не могу? – пожимаю я плечами. – Могу я.

Могу, конечно, просто для этого элементарно надо хотя бы изредка на уроках появляться.

– Ладно, рассказывай, чего тебе, – кивает физрук.

– Возьмите меня в секцию.

– В секцию? – удивляется он.

Ему на вид лет тридцать, короткая стрижка, прямой въедливый взгляд, футболка с гербом на груди, джинсари. Нормальный по виду чувак. Признаюсь, я его не очень хорошо помню, потому как на физкультуре гостем был нечастым. Скучно было время тратить на эту «никому ненужную чепуху».

– Я вообще-то всех подряд не беру, – пожимает он плечами. – А ты от кого узнал?

– От Михи Зайцева, от Михаила то есть.

– От Зайцева? Понятно.

Он молчит, рассматривая мой фонарь.

– Хочешь, значит, овладеть мастерством рукопашного боя? – наконец решает уточнить физрук.

– Да, Глеб Алексеевич.

– Это дело хорошее, и похвальное даже. Но я думаю тебе стоило бы в «Факел» записаться.

– Куда? – удивляюсь я. – В «Факел»? Так я же не трудный подросток.

– Не трудный? А разве на твоей физиономии не отпечатаны трудности? Или это следы вторжения внеземных цивилизаций?

– Не, я ведь член городского комсомольского штаба. Куда мне ещё и «Факел»? Не потяну я.

– Зря, там бы ты многому научился.

Не сомневаюсь, конечно, но мне нужно научиться малому – как отвалтузить Цепня и самому не пострадать. Всё ведь просто.

– Ну, ладно, – принимает решение физрук. – Давай, посмотрим, что ты можешь. Приходи сегодня в семь часов на тренировку.

– Спасибо большое! – радуюсь я. – Что с собой приносить?

– Да ничего пока, обычную форму для физкультуры. Если возьму тебя, тогда уже скажу, что надо приготовить.

На том и расстаёмся. Я заскакиваю в библиотеку, сдаю учебники и… поднимаюсь в актовый зал. А вдруг там портал? Дверь в зал оказывается закрытой, а на площадке ничего не происходит. Никого нет, никаких магических пещер или хотя бы артефактов, я не нахожу. Поэтому резвым весёлым козликом сбегаю вниз и снова через спортзал выскакиваю наружу.

Солнце пригревает, птички чирикают, на сердце легко и всё кажется прекрасным, и все кажутся прекрасными. В общем, благодушничаю по-полной. Выбираюсь через ту же дырку в заборе и снова оказываюсь в заросшей и тенистой аллеи. Иду, шагаю, радуюсь жизни.

– Эй, пацан, стой, – раздаётся за мной. – Э, подожди.

На «эй» зовут… плохих девушек, всплывает из детской памяти присказка, и я продолжаю уверенно вышагивать дальше.

– Э, ты чё не слышишь?

Меня обгоняют трое невзрачных парней. Обгоняют и преграждают дорогу. Либо это полиция времени, либо простые хулиганы. Судя по рожам – второе. Они примерно моего возраста, бледные, плохо одетые, возможно, голодные и, соответственно, достаточно пассионарные для подобных разговоров в формате «трое на одного».

– Постой, – тихо, стреляя глазами по сторонам, говорит один из них.

Он белобрысый, с печальным лицом, как у Пьеро и чуть свёрнутым носом.

– Ты здесь живёшь? – спрашивает он и немного наклоняет голову вперёд.

– Кто интересуется? – чётко и довольно громко отвечаю я вопросом на вопрос.

– Да погоди, – прищуривается он, как от зубной боли. – Тихо, не шуми. Ты отсюда, да? В этом доме живёшь?

Он кивает на девятнадцатый дом, а я живу в следующем, в двадцать первом.

– Давай, ближе к делу, – говорю я.

– Да чё ты грубишь? Мы же по-хорошему с тобой.

– Здесь я живу, местный, а вы откуда?

– Мы давно за тобой приглядываем, там один серьёзный человек просил посмотреть нормальный ты пацан или нет. Ты нормальный пацанчик? Чё? Нормальный или нет? Да не крути ты жопой, прямо скажи.

Ох, приглядывальщики. Видите знаки бесстрашия на моём лице? Делайте выводы.

– Чё за наезд? – недовольно хмурюсь я. – Ты кто такой, чепушило, чтобы спрашивать? Ты кого знаешь, вообще, чтобы так наезжать? Хочешь знать, чё я за пацанчик? Ну, давай, стрелку забьём, побазарим по-пацански.

Я-то, в отличие от него и его другальков, с масскультурой девяностых знаком. Могу, в случае чего, и разговор поддержать. На примитивном, конечно, уровне, но новые словечки для размышления подкинуть в состоянии. Но они парни стреляные, моим речам не внимают.

– Ты уж побазарил, я смотрю, – серьёзно говорит белобрысый, кивая на мой фонарь и кажется делает совсем неверный вывод.

Похоже, он думает, что фингал на лице означает, что мне можно поставить как минимум ещё один для симметрии. Эх, весела жизнь советского подростка в провинции.

– Ладно, – продолжает он, – мы видим, ты пацан чёткий. Короче, Жуку надо к бабе идти, понимаешь? К бабе. У тебя есть баба?

Я отодвигаю белобрысого и пытаюсь пройти, но они вмиг реагируют и зажимают меня в плотное кольцо.

– Да погоди, чё ты дёргаешься? Жуку надо идти, а не в чем, давай, ты же нормальный пацан, да? Ну, так одолжи Жуку кроссы свои. Чё? По-братски. Он сходит сегодня, а завтра вернёт.

Он быстро подносит ко рту руку, щёлкает ногтем большого пальца об зуб и резко проводит этим же пальцем по горлу.

– Бля буду! – бесстрастно заявляет он. – Завтра отдаст. Давай, короче, сымай корки свои блатные. Или ты чмо, а не нормальный пацан? Чё? Чмо что ли? С чмом у нас разговор короткий. Если чмо – значит пидор. Ты кто по жизни-то? Скажи уже.

Да ёшкин кот. Затянулся разговор. Как говорил мой старый и бывалый друг, если разговор дошёл до вопроса, кто ты по жизни, правильных ответов не существует. В этом случае есть только один ответ – бей первым.

– Чё ты молчишь-то? – наседает белобрысый. – Ты кто есть по жизни?

– Доцент фальшивый, – усмехаюсь я.

3. Кроссы

Секунда выиграна. Пока белобрысый хмурит не слишком высокий лоб, мой собственный лоб, уже получивший боевое крещение в деле Зидана, быстро и неотвратимо сближается с его, белобрысого, искривлённым носом.

Кривизны много не бывает! Хрясь! Хрусть! А-а-а! Он воет, а затем следуют и мои собственные вопли. По почечкам. Больно, ёлки!

Меня валят на землю, двое держат руки, а третий, садится на грудь. Можно попробовать сбить его коленом, да вот незадача, в руке его маленькой яркой молнией поблёскивает опасная бритва.

Слышал от людей знающих, что в качестве реального оружия вещь эта совершенно непрактичная и даже бесполезная, но проверять истинность суждения на себе как-то не хочется.

Холодное лезвие касается кожи на моей шее, и я замираю. Один из троицы, отпускает руку и перекидывается к ногам. Раз, два, и ступни мои ощущают свежий ветерок. Три, четыре, и…

«Вэу-Вэу!» – раздаётся короткий и резкий вскрик сирены и разбойники вмиг исчезают.

Вот, блин! Нахрена я вообще кроссовки батины взял?! Выпендрёжник! Я вскакиваю и в этот же самый момент рядом со мной, посреди пешеходной аллеи останавливается жёлтый милицейский «козёл».

– Запрыгивай! – командует лейтенант через открытое окно.

Я не заставляю себя ждать, заскакиваю на заднее сиденье и хлопаю дверкой.

– Не закрыл…

– Что?

Плотненький черноволосый сержант, сидящий за рулём, отворачивается к своей дверце и недовольно повторяет:

– Дверь не закрыл!

Я открываю и со всей дури шарахаю дверью.

– Ц-ц… – цокает он языком и качает головой.

– Давай, сержант, – торопит его молодой лейтёха. – Упустим! Они вон туда за дом побежали!

Сержант поворачивает голову к лейтенанту, показывая мне свой наполеоновский профиль, молча, с явным сожалением, смотрит на старшего по званию и, качнув головой с видом «куда катится этот мир», врубает скорость.

– Не упустим, – нехотя цедит он сквозь зубы и жмёт на газ.

– Так, давай с тобой, – чуть оборачивается ко мне лейтенант.

Молодой, зелёный, видать только из школы милиции, или откуда они берутся…

– Мы видели, как на тебя напали хулиганы, избили и отобрали обувь. Так? Что это за обувь?

– Кроссовки, – говорю я с сожалением.

– Так, понятно. Что ж ты один против троих в драку полез?

– А надо было просто так отдать? – удивляюсь я.

– Неумный поступок. В таких случаях нужно обращаться в милицию. Иначе, что же у нас будет, когда каждый будет свои проблемы кулаками решать?

– Ладно, давай, говори фамилию, имя и отчество.

Лейтенант пристраивает на колене планшет и пытается писать.

– Да потом напишешь, – качает головой водитель. – Только бумагу изведёшь.

В подтверждение этих слов, машина подпрыгивает переезжая поваленную бардюрину и тут же попадает в яму. Лейтенант роняет ручку.

– Ладно, – говорит он. – Потом тогда…

Мы едем по пешеходным тропкам, которых не касалась шина автомобиля. Хотя, сержант, похоже, исколесил всю округу вдоль и поперёк. Аттракцион тот ещё! Здесь свеженасыпанная земля, там бревно на газоне, а вон там каменюка.

В окна то и дело врываются тополиные и кленовые ветви, пытаясь отхлестать пассажиров по лицу, или даже выдернуть их из наглого, потерявшего все ориентиры, авто. Но водитель выглядит совершенно невозмутимым, словно пытается преподать урок практического стоицизма и мне, и лейтенанту.

– Хех, – хмыкает он. – Вот они, сучата…

Уазик вырывается из зарослей и попадает на отсыпанную гравием дорожку между двумя рядами гаражей – кирпичных и, выкрашенных серебрянкой, железных.

– А там прохода нет, – довольно сообщает сержант и чуть притормаживает. – Попались троглодиты.

Мне очень хочется, чтобы они действительно попались. Потому что начинать новую жизнь с объяснений с родителями совсем не хочется. Не то, чтобы они будут кричать, хвататься за голову или за ремень, нет, конечно. Просто стыдно.

Стыдно, что взял без спросу и вот так совершенно тупо, по глупости прощёлкал дорогие кроссы, отдав их каким-то малолеткам… Ну… то есть… не совсем малолеткам, а своим сверстникам, но всё равно… не хочется…

С другой стороны, то что вернут мне их дяденьки-милиционеры, тоже не комильфо. Сам опростоволосился, сам и реши проблему, если не хочешь по жизни быть терпилой, а я больше не хочу.

– От меня не уйдёшь, – тихо, но с апломбом произносит сержант, чуть откидывая голову и поигрывая желваками.

Ну, точно Бонапартий на коронации.

Пацаны, между тем, не останавливаются, бегут в тупик. Зато останавливается наш Уазик. Водитель тормозит и притапливает на холостом ходу газ. Он поворачивается к лейтенанту и я вижу на его лице отчаянную скуку. А движок ревёт, пугая беглецов.

– Давай, подъезжай, – сердито командует лейтёха, но сержант не торопится выполнять его распоряжение и включает сирену.

Не надолго. Включает и тут же выключает.

– Хаблюк! – не выдерживает лейтенант.

Хаблюк? Вот тебе раз! Вика ведь тоже Хаблюк… Но нет… Этот явно не её родственник, ничего общего нет… Я всматриваюсь, пытаясь найти подтверждение своей мысли, потому что мне совсем не хочется, чтобы этот надутый чувак оказался, например её отцом…

– Да еду, еду, – говорит сержант, таким тоном, будто делает одолжение и действительно, трогается с места.

– Смотри, твою мать! – выбрасывает руку вперёд лейтёха.

Хулиганы, как мартышки, начинают карабкаться на два низких гаража, наступая на висячие замки и крепкие петли.

– Вот суки! – шипит Хаблюк и добавляет несколько очень крепких словечек.

Он снова тормозит, теперь уже резко, и врубает заднюю, чтобы развернуться или просто ехать задом наперёд, не знаю. Должно быть, хочет их подловить с другой стороны.

В этот самый момент один из шакалят, а именно белобрысый, раньше других взобравшийся на крышу гаража, кидает булыжник. Хаблюк в это время смотрит назад, начиная маневрировать, поэтому глухой удар и треск стекла становятся для него полной неожиданностью.

– Хаблюк, твою мать!

Лейтенант выскакивает из машины и бросается к гаражу, да только пацаны уже бегут по крыше, перескакивают на гараж повыше и теряются из виду, спрыгивая с другой стороны.

Сержант тоже выскакивает, но лишь затем, чтобы осмотреть паутину, расползшуюся по стеклу. Можно подумать, снаружи она выглядит иначе, чем изнутри.

– Помчались, давай в машину скорей! – восклицает лейтёха, но сержант не двигается с места.

– Не догоним уже, – зло мотает головой он, достаёт из кармана смятую коричневую пачку «Опала» и с напором добавляет, – приехали, лейтенант!

Звучит это, как «ну что, достукался?»

Он говорит с недовольством и обидой, будто именно лейтенант их упустил. Я тоже выскакиваю из машины. Блин! Акупунктура! В одних носках стоять на гравии – то ещё удовольствие.

– Так, ну давай бумаги оформим, – кивает мне молодой мент. – Ты в какой школе учишься?

– В шестьдесят второй, – поморщившись, отвечаю я.

– Имя.

– Артём…

– Фамилия.

Я молчу некоторое время, соображая, а потом машу головой:

– Не скажу я вам, товарищ лейтенант.

– Почему? – искренне удивляется тот.

– Да, какой смысл? Время только терять будем. Вы их уже не найдёте. По горячим следам ещё можно было схватить, а так… Не хочу, в общем. Ладно, спасибо за американские горки. До свидания.

Сержант хмыкает, а лейтёха стоит с приоткрытым ртом и соображает. Я аккуратно схожу с гравия и ступаю на неширокую бетонную полосу, залитую вдоль ряда кирпичных гаражей.

– Эй, Артём! – бросает мне в спину лейтенант.

Я, не оборачиваясь, делаю прощальный жест и молча двигаю дальше. До дома недалеко, ничего, дойду и босиком.

Вернувшись домой, стягиваю джинсы, лопнувшие по шву на заднице, совершаю омовение своих избитых конечностей и переодеваюсь согласно статусу. Надеваю заношенные и блестящие на коленях школьные брюки, бросаю в стирку рубашку, а футболку оставляю. Натягиваю кеды и собираюсь снова выскочить из дома.

На этот раз я решаю немного прогуляться, посмотреть на город в его девственно-советском состоянии, а потом идти к бабушке. Купить бы ей гостинец какой-нибудь… Но где взять деньги?

Деньги… Да, деньги… Вообще-то у меня они есть… Ёлки! Конечно, я же коплю на проигрыватель! Я, не разуваясь, иду к себе в комнату, выдвигаю ящик стола и вытаскиваю из глубины небольшой серый ящичек для химических реактивов. Отец с завода принёс, или мама из универа. Откидываю крышку… Ого! Богатство какое. Тут рублёвки, трёшки, пятёрки и даже одна десятка. Это бабушка мне подкинула. Всего двадцать один рубль с мелочью из необходимых ста восьмидесяти, что ли…

Помню, в итоге я так и не накопил, сколько надо, и тогда взрослые скинулись на недостающую сумму и купили мне бердскую «Вегу». Серебристую, не очень красивую, но звучащую по тем временам вполне прилично. Счастья было… полные штаны, как дедушка говаривал.

Я беру мелочь и пятёрку. Пусть лежат в кармане, лишними не будут. Натягиваю кеды и вылетаю в оживший социалистический заповедник. На сердце, конечно, уже не так радостно, как с самого утра, утраченные «адики» тяготят душу, но лёгкость, называемая молодостью, велит смотреть в будущее с оптимизмом. Именно к этому призывает и житейский опыт. Теперь-то уж всё будет иначе.

Я перебегаю «Весеньку» и останавливаюсь перед булочной. С детства знакомая витрина – хлеборобы, трактора, снопы пшеницы. Выцвевшая надпись гласит: «Хлеб – наше богатство». Согласен! Под витриной на цоколе нацарапано: «Секс Пиздолс», через букву «з». Ха, точно! Всю жизнь здесь это граффити. Или, учитывая технику исполнения, скорее, сграффито.

Песен их никто не слушал, поскольку они мало кому нравились, а вот название нравилось многим моим сверстникам. Я усмехаюсь и вхожу в магаз. Класс! Пахнет фантастически – свежей выпечкой. Возможно, всему виной юношеское восприятие. О, моя утраченная свежесть, буйство глаз и половодье чувств, в общем. «Утраченная» зачеркнуть, вписать «обретённая».

Ну, что, разгуляемся? В магазине два отдела – хлебный и кондитерский. Народу никого. За кассой сидит крупная тётка с яркими фиолетовыми тенями и затейливо, в стиле «Стар трек», уложенными волосами.

Хны, как видно, она не жалеет и любит яркие цвета. И, надо же, я её помню! Точно. Она всегда здесь сидела. Даже имя всплывает… Люба что ли… Или Люда… Она бросает на меня мимолётный скучающий взгляд и отворачивается.

Я осматриваюсь и, подойдя к витрине кондитерского отдела, замираю. Так, что взять? Бабушка у меня сладенькое любит, ага. Правда, ей нельзя – сахар, давление и всё такое. Но сегодня мне очень хочется её побаловать. Ладно.

Иду к кассе и отбиваю всего по одному – «картошку», «бисквитное», «корзиночку» и «заварное», то есть эклер, всё по двадцать две копейки. У продавщицы в отделе выпрашиваю коробку и несу в руках перед собой.

Я зачарованно кручу головой, словно приезжий из глухих мест. Обалдеть! По дорогам несутся «Жигули» и «Москвичи» и «Волги», надсадно всхлипывают горчично-жёлтые «ЛиАЗы», чуть подвывают троллейбусы.

Пахнет бензином и асфальтом. Солнце жарит, приближаясь к зениту. Люди бегут, торопятся, выходят из автобусов. Несколько минут я просто стою на перекрёстке и наблюдаю за жизнью.

Налюбовавшись, двигаю дальше. Идти мне минут десять. Шурую по «Весенней», прохожу мимо Политеха. На фасаде – длиннющий кумачовый транспарант. Пятилетке эффективности и качества – энтузиазм и творчество молодых! Затейливо, однако.

Выхожу на Демьяна Бедного. Не прогулка, а экскурсия. Тут у нас аптека, а вон там во дворе опорный пункт или что-то в этом роде. Надо же всё-всё помню, каждую деталь.

Перехожу улицу и… чуть не попадаю под милицейский «уазик». Он выныривает из двора и резко тормозит. Скрипят шины, свистят тормоза и он останавливается буквально в паре сантиметров от меня.

Я оборачиваюсь. Стекло покрыто паутиной трещин. Из окна выглядывает недовольная физиономия.

– Смотреть надо! – не то сердито, не то обиженно заявляет сержант Хаблюк.

– Я на пешеходном переходе! – отвечаю я возмущённо, подхватывая его волну.

– А я на железном коне! – обрубает он.

– На козле! – бросаю я, имея в виду, что такой «УАЗ» называется козлом.

– Ну-ка подойди! – требует Хаблюк, и глаза его распахиваются.

Брови ползут вверх, кожа на лбу и на висках натягивается, уши чуть сдвигаются назад, как у боевого пса, готового броситься на врага. Но в сочетании с по-детски обиженным выражением глаз это производит странный эффект.

– Ты в каком классе учишься? – спрашивает он.

– В девятом, – пожимаю я плечами, – уже в десятом.

– В «Б»?

– Возможно.

– Чтобы к Вике моей близко не подходил, ты понял?

– Чего? – хмурюсь я.

– Я два раза повторять не буду, – бросает он. – Свободен!

Всё-таки батя её. Блин, может, отчим? Вообще ведь не похож. Ну ни на граммулечку. При упоминании Вики в сердце ощущается маленький укольчик. Ма-а-а-ленький, почти незаметный, но укольчик…

Рядом с бабушкиным домом стоит головокружительный аромат. От кондитерской фабрики тянет шоколадом. Она вот, рядом, в ста метрах, и ветерок сейчас дует оттуда. А за фабрикой школа между прочим. Вот ведь бедные детишки, когда ветер в их сторону. Искушение.

От фабрики идёт массив хрущёвок. Третья по счёту – это и есть бабушкин дом. Я захожу в прохладный подъезд, поднимаюсь на четвёртый этаж и жму кнопку звонка.

– Тёма! – всплёскивает руками бабушка, открывая дверь. – Кошмар какой! Что случилось?! Ой, у меня удар сейчас будет…

– Ба, ну ты чего! Это небольшая производственная травма.

– Производственная? Ты что, к бандитам на производство устроился? Надеюсь, только на время каникул?

Я переступаю через порог и сразу узнаю знакомый запах старой мебели, бабушкиных духов, еды… В груди делается тепло…

– Бабуль, я в секцию записаться хочу, на боевые искусства. Это я сам виноват, стоял за грушей боксёрской, вот мне и прилетело.

– Висит груша, нельзя скушать. Врёшь, конечно, но ладно. Пообещай, что не станешь драчуном. Они все безмозглые и долго не живут. Ты понял?

– Ага. Вот, это тебе.

– Что это? – глаза её загораются. – Тортик?

– Пирожные.

– Пироженки! – восклицает она. – Знаешь, чем бабку подкупить. Ладно, пока не разулся, сходи за квасом, соседка сказала, там продают, и мы с тобой окрошечки поедим.

– О! Ладно, сейчас сбегаю!

Бабушка уносит на кухню коробку с пирожными и выносит белый эмалированный бидон и несколько монеток.

– Деньги у меня есть, – говорю я.

– Держи, богач! – настаивает она и вкладывает медяки мне в руку. – Давай, одна нога здесь, другая там. Два литра возьми.

Я выбегаю из подъезда. На первом этаже располагается «Белая лошадь», гастроном с винным отделом. Но квас продают из жёлтой бочки, с торца дома. Я обхожу магазин и подхожу к бочке.

Очередь небольшая. Утомлённый работяга, девчонка с косичками и старушка. Старушка тоже с бидоном, а мужик и девчонка пьют тут же, не отходя от кассы. Читаю, один стакан три копейки. Ясно. Отсчитываю двадцать четыре копейки и подаю толстой продавщице в не очень свежем халате.

Ей жарко, лицо у неё мясистое, красное и потное. Седая прядь, выбившаяся из-под чепчика прилипла ко лбу. Она мельком бросает взгляд на монеты и отточенным движением посылает их в залитый квасом пластмассовый лоток, стоящий перед ней. Звяк…

Продавщица берёт мерный алюминиевый стакан с длинной ручкой, подносит под кран, сдвигает вентиль и пускает мощную струю. Б-ж-ж-ж… Один литр. Выливает в тару. Повторяет манипуляции и возвращает бидон.

– Спасибо, – говорю я.

Она этого не замечает и молчаливо принимает деньги у стоящего за мной забулдыги.

– Мамаша, кружечку нацеди…

Звяк… Б-ж-ж-ж…

– А я вчера колбаски удачно купила, как знала, что сегодня такая жара будет, – говорит бабушка, наливая мне третью тарелку.

– Ой, ба, я лопну, – мотаю я головой.

Мы сидим в крошечной бабушкиной кухне. Газовая плита, мойка, небольшой холодильник «Саратов», шкафчик и стол с двумя табуретками. Больше сюда ничего в принципе не войдёт. Квартирка маленькая, но уютная. У бабушки хорошо. В комнате стоит кровать, старинный полированный шифоньер и такой же сервант. Свой угол – это счастье, любит повторять она.

– Не будешь больше? – разочарованно спрашивает Бабушка.

– Эх, давай, – улыбаюсь я и взмахиваю рукой.

– Вот, правильно, ешь, пока естся. Вырастешь, тогда и будешь калории считать, а сейчас кушай.

– Только чай я уже не смогу, так что все пирожные остаются тебе, ба.

– А я себе один эклер возьму и всё, а остальное домой отнеси. Вас же как раз трое. А мне, всё равно нельзя. Сахар, давление, сам знаешь.

– Ничего, я тебе подберу витамины и меню, – подмигиваю я. – И не станет у тебя ни сахара, ни давления.

– Подбери, подбери, – добродушно улыбается она. – Видишь, я же говорила, тебе в мед надо поступать. Из тебя такой врач отличный получится.

– Посмотрим, – усмехаюсь я.

– Ой, Артём, не могу прям смотреть на твой фонарь. Хоть из-за барышни?

– Да, – вздыхаю я.

– И кто кого? Ты или соперник?

– Не я…

– Ну, и хорошо, даже и не расстраивайся. Зачем, скажи, нам такая барышня, что за неё ещё и драться надо? Это они за тебя драться должны, ты ж вон какой золотой у нас.

Я смеюсь. Она тоже. У неё шуточки такие. Мне их не хватало…

– Слушай, Тёмочка, а ты дядю Гришу давно видел?

– Давно…

– Ты бы сходил, проведал его, а? Он ведь к тебе так хорошо относится…

Блин… дядя Гриша – это настоящая заноза. Или мозоль…

– Ладно, – неохотно соглашаюсь я.

Вернее, не то, чтобы неохотно… Да, дядя Гриша – это моя боль и да, я обязательно схожу, как бы тяжело ни было. И буду ходить. Буду всегда теперь ходить, навещать, выслушивать его параноидальные речи, поддакивать. Всё буду. Обещаю тебе, дядя Гриша. И тебе, ба, тоже обещаю.

– Ты знаешь, сходи прямо сейчас, а? Я там собрала кое-что, только не говори, что от меня, ладно? И пирожные отнеси, а то он сам себе не купит, а ты принесёшь, он порадуется. Сходишь?

– Схожу, ба. Прямо от тебя и пойду.

Я дохожу до кинотеатра «Космос», и в этот момент как раз подходит автобус. Сто первый. «Икарус». Он выдыхает дизельный перегар и раскрывает двери. Я прыгаю внутрь, бросаю в кассу шесть копеек и отматываю билетик. Проверяю цифры – не счастливый. Ну и ладно. Прохожу в «гармошку» и качаюсь в соединительной секции.

У главпочтамта выхожу и сворачиваю во двор, чтобы дойти до дядьки напрямки. Обхожу никогда не высыхающую лужу, заворачиваю за трансформаторную будку и… О-пань-ки! На лавочке, закрытой от посторонних взглядов густыми кустами акации, сидит мой давешний белобрысый дружок. И, что характерно, на ногах его сияют мои, вернее, отцовские кроссы.

Он сидит боком ко мне, дымит «Примой» или «Астрой» и меня не видит. Я отхожу назад, оставляю сумку с передачкой для дядьки на приступочке, подбираю шершавую занозистую дощечку от овощного ящика, зажимаю её в руке, как саблю и выскакиваю на белобрысого.

– Ну чё, Жук, дожужжался? – ставлю я практически экзистенциальный вопрос, нависая над ним.

4. Меч джедая

– Тебе чё надо? – равнодушно спрашивает белобрысый и сухо сплёвывает с языка кусочки табака.

– Не жмут кроссовки? – грозно интересуюсь я.

– Нет, – пожимает он плечами.

– Снимай, повыделывался и хватит.

Он поджимает губы и издаёт звук, имитирующий вылетающую из бутылки пробку, и легонько похлопывает себя между ног:

– А вот это не хочешь?

– Снимай! А то я тебе там сейчас вот этой палочкой похлопаю. А ещё вот здесь.

Я делаю недвусмысленный жест своей саблей-дощечкой, показывая, как разрублю его голову на порционные кусочки.

– Я сказал, завтра отдам. Чё привязался?

– Сейчас! – настаиваю я и поднимаю руку с зажатым в нём орудием. – Давай!

– Да ты зассышь мне башку раскроить. Тут знаешь сколько кровищи будет… И на кроссы твои попадёт.

– Ничего, я видел и открытые переломы, и вскрытые головы. Поверь, мне это не страшно. Снимай сказал!

– А как розочка в брюхо входит ты видел? – раздаётся за спиной хрипловатый голос.

Я резко оборачиваюсь и вижу чувака лет двадцати. Рожа злая, подстрижен под ноль, на лице следы порезов.

Здрасьте, короче.

– Жук, это чё за чмо? – щурится пришелец.

Глаза юркие, холодные, маслянистые, немного раскосые.

– Аркан, он с меня кроссы снять хочет, – плаксиво мычит Жук и тут же переходит на гогот. – Обоссусь щас, в натуре!

Паренёк этот коренастый, приземистый в брюках и рубашке с большим воротником. В руке – бутылка портвейна.

М-да… Ситуация несколько осложняется. Самую малость. Капелюшечку… Нет, я конечно, отступать не собираюсь, тем более, цель вот она, совсем рядом, только руку протяни.

– Тебе чё надо, чукча? – недоумённо спрашивает он, наклоняя голову вперёд и глядя исподлобья? Тебе пи**ы дать?

– А у тебя она есть? – не придумав ничего лучшего, тоже удивляюсь я.

Иду, в общем, на обострение, хотя, из всех активов, включая победы в прошлых схватках, у меня имеется только плохо обработанная дощечка в руке.

– Ты чё, щегол? Ты припух что ли?

Он делает ко мне шаг, но я-то твёрдо решил для себя, какой будет новая жизнь. Здесь точно нет места малодушию, а кроссовки желательно вернуть на полочку до вечера. Ещё и помыть после этого жука.

И если я этого не сделаю, то значит и сказке конец и вообще зачем тогда… Додумать я не успеваю. Вся патетика моих мыслей вмиг рассыпается, потому что этот Аркан, изображая крутого мачо, делает свирепое лицо и картинно замахивается. Может, чтобы просто меня пугануть, а, может, и нет.

Ну тут уж, как говорится, всякое действие рождает противоположное действие. Не дожидаясь, пока его сжатый кулак воткнётся в какую-нибудь часть меня, и хорошо усвоив, что бить надо первым, я резко опускаю руку, которую всё ещё держу приподнятой, ту, что сжимает доску от ящика. Не ожидая от меня такой прыти, он чуть дёргается назад.

Сразу по голове, действительно, немного неловко, так что я бью по ключице, представляющей в этот момент исключительно лёгкую цель. Поскольку инструмент у меня слабоват, я вкладываю в удар всю силу и всю душу. Доска разлетается на несколько обломков. И, да, это больно. Даже мне больно, а что уж о нём говорить. Парень просто взрывается, воет, как оборотень и разжимает руку с бутылкой.

Она падает на землю, вернее на кирпичи, которых здесь валяется немало и, разумеется, разбивается с тяжёлым, рассыпающимся на звонкие осколки звуком.

Смелость города берёт!

Белобрысый Жук вскакивает с лавочки и бросается наутёк. Судя по всему, в любой неоднозначной ситуации он выбирает ноги. Но я, поймав кураж, не теряюсь и подсекаю. Не как окуня, конечно, но получается тоже эффектно. Бью ему по щиколотке и, он летит головой в куст.

Я уже примеряюсь к своим кроссам, но, оказывается, быстрые победы бывают только в кино. Аркан прекращает выть и переходит на проклятья вперемешку с матом и перематом.

Он резко наклоняется и хватает разбитую бутылку за горлышко. В руке у него оказывается похожий на разверзнутую розу ветров инструмент, по острым зубьям которого, как венозная кровь, стекают густые тёмные капли портвейна.

– Кабздец тебе, щегол, – морщась цедит он, и я понимаю, что это не шутка.

Выставляя обломок доски, похожий на кортик, я пячусь назад, туда, где только что сидел Жук. Он всё ещё торчит из куста, но активно барахтается, пытаясь освободиться. Хорошо. Значит с Арканом мы пока что остаёмся один на один.

Ноздри его раздуваются, под кожей на скулах ходят желваки, а глаза ничего не выражают, как у чучела в краеведческом музее. Встречая этот остекленелый взгляд, я чувствую себя очень неуютно. Взволнованный и разгорячённый боем, я будто попадаю под ледяной душ.

В ушах стучат, слетают с катушек серебряные колокольчики, а сердце бешено скачет как шарик на рулетке. Аркан, блеснув золотом, сплёвывает и не отрывает от меня глаз. Кажется, он разозлился. Похоже на то.

Он выбрасывает руку вперёд совершенно неожиданно, и на его застывшем лице не отражается ни одной эмоции. Я чудом избегаю удара, резко подаюсь назад и падаю на лавочку.

Ставки повышаются, но у меня шансов воткнуть ему в брюхо обломок дощечки гораздо меньше, чем у него пропороть меня своим стеклянным крюком. Аркан нависает надо мной, делает ещё одно резкое движение перехватывает мою руку, а затем медленно подносит своё орудие к моему горлу.

Блин, тут я не знаю чем крыть и поэтому просто тупо вжимаюсь в деревянную спинку скамейки. Страшно? Пожалуй, но я этого ещё не осознаю из-за адреналиновой бури. Уровень зашкаливает. И главный вопрос сейчас, как одолеть врага.

Наши глаза встречаются, и я вдруг вижу, ощущаю физически, переполняющую его ярость и решимость. Ощущаю и понимаю, что он уже не остановится, что механизм запущен. И ещё понимаю, что моих возможностей точно недостаточно, чтобы этот механизм сломать или просто остановить.

И вот тут мне должно бы сделаться действительно страшно, но вместо ужаса и отчаяния, во мне вспыхивают гнев и глухая злоба старого меня, того побитого судьбой докторишки. Я ведь только получил шанс на новую распрекрасную, полную обещаний жизнь! И ради чего? Чтобы стать жертвой, принесённой вот этому Аркану?

В общем, получается так, что наши взгляды перекрещиваются, как световые мечи джедаев. И даже кажется, что раздаётся характерное электрическое гудение. Все силы, вся энергия, вся жажда жизни, с её будущими призами и прелестями, вскипает во мне и превращается в мой световой меч.

И мне кажется, будто своим взглядом я могу разрезать горную породу, не то, что какого-то Аркана, состоящего из банальной плоти и крови, с которыми я, в общем-то, неплохо знаком по взрослой жизни. В голове вдруг щёлкаете что-то и…

– Пошёл вон, – произношу я ставшим страшно скрипучим и хриплым голосом. – Отвали! Изыди, нахрен!

Кажется, из его ноздрей и ушей валит дым, а в глазах зажигаются маленькие термоядерные реакторы. Разумеется, мне это только кажется. Но… Но Аркан вдруг дёргается и подаётся назад, и не просто отстраняется, а делает несколько шагов, отходя от меня.

– Убирайся, чтобы я тебя больше не видел, – продолжаю я разить своим световым мечом.

– Ты покойник, – шипит он. – Тебе конец. Я тебя найду!

Шипит, извивается, как уж на сковородке, корчит рожи, но отступает, отступает и, наконец, повернувшись, уходит быстрым спортивным шагом. Жук, вылезший к этому моменту из куста акации, удивлённо хлопает глазами, глядя вслед удаляющемуся старшему товарищу.

Потом поворачивается ко мне.

– Снимай кроссовки! – коротко командую я, потихоньку теряя запал.

Но белобрысому хватает и этого. Он скидывает отцовские «адики» и поспешно ретируется. Никаких препятствий я ему не чиню…

Уф-ф-ф… Я выдыхаю и откидываюсь на спинку. Капец… Отбрасываю обломок палки и внимательно изучаю ладонь. Она вся в занозах. Минут пятнадцать я их выдёргиваю, а заодно, перевожу дух.

Интересно, почему он отступил? Аркан. Понял, что типа… перегнул палку? Не знаю. Не думаю… Не понимаю…

Я встаю, забираю кроссы, дядюшкину передачку и двигаю дальше по маршруту.

Следующее испытание тоже не из лёгких. Дядя Гриша… Тот ещё фрукт. Из всей семьи общается только со мной. Он старший брат мамы и характер у него, мягко говоря, не подарок. Но я перед ним виноват. И эта вина не давала мне покоя в моём будущем. Но ничего, теперь же всё будет иначе, теперь я всё исправлю…

Я поднимаюсь на пятый этаж и давлю на звонок.

– Кто? – раздаётся через некоторое время тонкий испуганный голос.

– Это я, Артём…

Наступает пауза. Потом дверь приоткрывается на длину цепочки. В проёме возникает дядюшкин глаз.

– Один? – спрашивает он.

– Один.

– Чего хотел?

– Просто проведать, узнать, как дела…

Дверь прикрывается, а потом распахивается, и я вижу дядю Гришу в махровом халате.

– Я с гостинцами, – говорю я. – Держите. Ой, осторожно, там пирожные.

– А это что?

– Это? Кроссовки, но они не вам сейчас расскажу.

Дядька закрывает дверь и мы проходим в комнату. Квартира точно такая же, как у бабушки, стандартная однушка в хрущёвке, только у дяди она похожа на склад. Мебель, ящики, коробки, книги, пишущая машинка, ещё одна пишущая машинка.

– Садись.

Мы усаживаемся на диван и он придвигает небольшой журнальный столик на тонких металлических ножках.

– Публикуете что-нибудь? – спрашиваю я.

– Нет, – качает он головой. – Там одни бандиты. Мафия. Делят бабки между собой. Надо унижаться, в грязи ползать. А раз вы так со мной…

Речь об областном отделении Союза писателей. С него всегда начинаем. Дядюшка писатель, правда после того, как отсидел за мошенничество, печатать его перестали и из творческого союза попёрли. Тут, правда, есть варианты, и рассказывается история всегда по-разному, так что попёрли или нет, точно неизвестно.

А мошенничество заключалось в подделке каких-то документов, то ли финансовых, то ли обеспечивающих тираж дядюшкиных произведений. Тема больная, поэтому спрашивать нельзя, если не желаешь быть спущенным с лестницы.

– А раз вы так, то и я так же. Я у них единственную рабочую машинку забрал. Пусть теперь перьями гусиными свои формуляры заполняют и протоколы собраний ведут.

Дядя Гриша начинает смеяться. Смех у него особенный, тоненький, сиплый и заразительный. Рассмеявшись, он долго не может остановиться и делается совершенно красным.

– Зачем? – не устояв и засмеявшись вслед за ним, спрашиваю я. – Зачем машинку?

– А-а-а! – поднимает он палец. – Это же я им её принёс сто лет назад. Они уже забыли. Пусть покрутятся теперь! Они новую машинку уже два года ждут.

Он снова начинает хохотать. Халат расходится, открывая старую заношенную футболку и трикушки с вытянутыми коленями. Он помятый, небритый и обросший. Не ждал гостей, а так бы подстригся. Правда, в парикмахерскую он не ходит, стрижёт себя сам, под горшок.

– Глаза у вас уставшие, – киваю я, но он не обращает на мою реплику внимания.

– А соседка у меня, – понижает он голос, – стукачка. Подойдёт и стоит у двери, прислушивается. Слушает, слушает, а я в глазок наблюдаю. А потом как закричу: «Кто там?!»

Он изображает как кричит и снова начинает хохотать и, прерывая сам себя, хлопает меня по руке, передразнивает соседку, изображая её испуг: «А-а-а!»

– Она, – быстро говорит он, переходя на шёпот и облизывая пересохшие губы, – наводчица, стукачка, курва блатная. Я её старую суку насквозь вижу. Сдать меня хочет уркам. То горгаз, то почта приходят. Я никогда не открываю. Никогда. Урки тут прямо вьются вокруг. Хотят меня грабануть. Но хер им!

Эта тема тоже входит в обязательную программу. Дядюшка поднимается и уходит на кухню, ставит чайник и возвращается через пару минут двумя кружками чая и пирожными. Я рассказываю ему эпопею с кроссовками.

– Суки, волки позорные! – качает он головой, слушая о моих сегодняшних приключениях. – Здесь кругом бандиты, гиблые места, сюда ещё при царе-горохе ссылали лихих людишек, и коммуняки то же самое делали, а потом выезжать не разрешали после отсидки. Но ты правильно, правильно, надо первым бить, главное жизнь сохранить. Стой-ка, я тебе сейчас дам кое-что…

Он подходит к шкафу и долго роется, а потом возвращается и кладёт передо мной на столик выкидной нож.

– Это мне один бывший зек сделал, – говорит он. – Бери, носи с собой. Если что, сразу в брюхо бей и прокрути ещё несколько раз. Там пружина – зверь. Попробуй.

Я щёлкаю кнопкой выпуская, а потом складывая лезвие. Пружина действительно зверь, да и нож красивый, опасный, но не буду же я с ним по городу ходить. Впрочем, оказываться нельзя.

Потом начинается часть программы, которую нужно просто вытерпеть…

– А бате твоему я за всю жизнь слова плохого не сказал. И матери не стучал, как он там на заводе своём с бабами бардачит, да сколько ворует. А он меня сдал блатным.

Враньё всё, бред и дикие писательские фантазии.

– Но ничего, я зла не держу, просто ты всё знать должен, всё знать, – кивает он, – и плохое и хорошее. А брать только хорошее. Ты пишешь?

– Ну… так… пока времени не было… Контрольные…

– Пиши, надо писать! Каждый день, хотя бы страницу. У меня столько материалов, наработок, я тебе всё отдам, я уже Лёву переплюнул!

Лёва – это Толстой Лев Николаевич. Он снова заливается сиплым смехом.

– Когда меня спрашивают, что вы читаете, – выдаёт он сквозь смех тоненьким голосом и быстрым жестом вытирает губы рукой, – я говорю, перечитываю своё собрание сочинений!

Мы оба смеёмся.

– Они суки меня не печатают, – становится он настойчивым и назидательным. – А ты молодой и талантливый. Я всё тебе оставлю и квартиру и машину. А вот тут у меня книги редкие. Когда умру, заберёшь. Пушкин, девятьсот третьего года. Гоголь. Ты, главное, не по девкам бегай, а пиши. Девки никуда не денутся, будут хрусты, будут и девки. Тебе надо в Москву поступать, в горьковский. Ты рецензию от них получил?

– Нет ещё, – качаю я головой, припоминая, что я ничего, кажется, и не посылал, чтобы что-то получить.

– Да ты что! Бандиты! Но ничего, я Жаворонкову позвоню, чтобы он разобрался…

И всё в таком духе. Посидев с полчасика, я ухожу.

– Дядя Гриша, вы нормально питаетесь? Готовите себе? Может, вам приходить варить что-нибудь?

Он отказывается, но, наверное, буду приходить. В качестве епитимьи. Он хороший, на самом деле, со странностями, конечно, ну а я не выдержал… Он ведь меня достал в моём будущем.

С родственниками не общался, нёс про них всякую дрянь, расплевался со всей рднёй. Меня то посылал на три буквы, то в любви клялся, а то и проклинал. Позвонишь ему, бывало, а он отматерит и трубку бросит. Короче, я не стал ходить. Бабушка просила, но я увиливал…

Забросил, перестал навещать. К тому же, к нему баба какая-то ходить стала. Ну и ладно, думал, живите как хотите. Да только помер он там в одиночестве, забытый и заброшенный, немощный и беспомощный. Это уже после родителей было и после бабушки. Я в Москве был и не знал, естественно, да и не интересовался… Потом уже, через месяц примерно соседка, сказала. Ели нашёл могилу на кладбище… В общем, не хочу так больше…

Закончив посещение, выхожу из подъезда и испытываю облегчение. Ладно, дело сделано. Смотрю на часы на главпочтамте. До тренировки ещё дофига времени. Можно сходить к Юрику, повисеть с пацанами, но там пивко и табачок, а это со спортом не вяжется. Да и вообще, нафиг. С этим делом я повременю. Хорошего в этом мало.

Можно пройтись по городу ещё, а можно… можно зайти к Вике. Или позвонить. Или вообще не проявляться и сделать вид, что меня не существует. Но тут всё очевидно, если уж рискнул сразиться с Цепом, стоит ли забиваться в нору?

Я ведь теперь другой, опытный, мудрый, ёлы-палы. Тем более, мне просто охота посмотреть, какая она молоденькая. Вчера-то и не рассмотрел толком. В общем, надо идти к ней.

Вика живёт в доме, где Первый универсам. Я впрыгиваю в троллейбус и проезжаю две остановки. Стою на задней площадке и жадно рассматриваю город. Ленин, обком, горисполком, всё на месте.

Партия – ум, честь и совесть нашей эпохи! Это точно. Эпоха, правда, скоро уже сменится и в той, новой уже не будет ни партии, ни всего остального…

Выхожу на остановке и перехожу дорогу. Надо что-то принести. Бутылку не принесёшь, цветы тоже как-то… Да и где их сейчас найдёшь? Значит что-то сладкое. Вариантов нет, рядом как раз «Лакомка», кондитерский магазин.

Щербет, халва, карамель… Пирожные… Пирожные, кстати, можно взять. Я уже дважды сегодня их вручал… Так… Прохожу по магазину туда, сюда и замечаю, что в конфетном отделе прямо на глазах выстраивается очередь, но пока ничего не продают. Люди стоят и ждут.

– Что будет? – спрашиваю я молодую маму с детсадовской девочкой с огромным бантом на голове.

– «Метеорит» привезли, – говорит она. – С нашей кондитерской фабрики.

– А по чём? – уточняю я.

– По четыре рубля, вроде.

Девчонка с бантом, свернув голову, внимательно меня рассматривает, а я достаю из кармана деньги и пересчитываю остатки. Хватает и ещё немного останется. Минут через десять действительно начинают продавать конфеты. Здесь кассы установлены прямо в отделах на прилавках, поэтому отстаивать несколько очередей не приходится.

Я протягиваю деньги и через минуту выхожу из магазина с красивой восьмиугольной коробкой тёмно-синего цвета. «Метеорит» – это довольно круто. По-моему, очень неплохой повод, чтобы встретиться с девушкой.

Снова перехожу улицу и, обойдя дом с универсамом на первом этаже, захожу во двор и двигаю к подъезду… Вроде этот…

Я только один раз был у Вики. На дне рождения, причём в этой жизни несколько лет назад. Давненько то есть. Никакого мента, кстати, там не было… Так… кажется здесь…

Дом старый, «полнометражный», построенный немецкими военнопленными. Лестница кое-где выщерблена, стены до середины покрашены бежевой масляной краской с подтёками. Пахнет жареным луком. Кто-то уже ужин готовит.

Я стою перед дверью, обитой бордовым дерматином. Да, точно здесь. Та самая дверь. Ну, ладно, попробуем. Надеюсь, дяденька милиционер ещё на работе. Протягиваю руку и жму на круглую, гладкую и твёрдую кнопку звонка.

Она упруго продавливается и за дверью раздаётся резкая трель. Дверь почти тотчас открывается и на пороге появляется сержант Хаблюк.

5. Космический круговорот

Хаблюк стоит в форменных брюках, рубашке и стоптанных домашних тапочках. Ворот рубашки расстёгнут, а галстук с растянутыми резинками, свешивается на живот, повиснув на заколке.

Брови у сержанта задраны, но не удивлённо, а вызывающе, как бывает у пацанов во время разборок или псов перед дракой. Типа «ты чё припёрся-на?» При этом взгляд кажется немного обиженным. Он несколько раз демонстративно меня оглядывает сверху донизу, чуть останавливаясь на коробке «Метеорита» и бросает, наконец:

– Она на диете.

Примерно таким тоном и говорит, как выглядит.

– Товарищ сержант… – начинаю я, но он меня тут же перебивает.

– Не на службе!

Я хмыкаю, а он переставляет вперёд одну ногу, направляет на меня указательный палец и уже открывает рот, чтобы сказать что-то явно не очень приятное, как вдруг за его спиной раздаётся:

– Ну, пап, это ко мне!

Из-за него протискивается Вика с гневно-капризным лицом.

– Это Артём!

Ого! Эта Вика очень отличается от вчерашней Вики из будущего. Эта Вика просто огонь, кровь с молоком. Конфетка. Эта Вика… даже не знаю, что и сказать… Лолита рядом не стояла, в общем.

На ней белоснежная футболка и ситцевая юбочка выше колен. Мой взгляд невольно цепляется за край этой юбочки и задерживается на острых и таких вдруг пленительных коленках, а потом спускается ниже к босым ступням.

Опомнившись, я отрываюсь от этой неожиданно взволновавшей меня картины и Хаблюк-отец перехватывает мой взгляд. Он приоткрывает рот, закатывает глаза и чуть отворачивается в сторону. А потом, прорычав что-то себе под нос, резко разворачивается и уходит по длинному коридору вглубь квартиры.

Вика улыбается и пожимает плечами:

– Не обращай внимания, это он только вид делает, что строгий. Проходи.

– У него неплохо получается, – усмехаюсь я и протягиваю коробку. – Держи, это тебе.

Блин, только сейчас замечаю, что верхняя часть коробки надорвана. Ёлки, некрасиво. Не проверил товар, надо было поменять…

Я опускаю на пол сумку с кроссами и присаживаюсь, чтобы развязать шнурки на кедах, и оказываюсь прямо перед её ногами. По-моему, весь цинизм, жизненный опыт и здравый смысл взрослых мужиков – это всего лишь оправдание замедления химических реакций в организме.

Моя мама преподаёт в универе и часто говорит, что химия – это основа всего, типа главная наука. Это я на всю жизнь запомнил с раннего детства и в этот момент, пожалуй, готов с ней согласиться. Сейчас химия со мной по истине чудеса творит.

Забытые, острые, мятежные чувства вихрем проносятся в горячей крови. Вау, просто. Сердце стучит, мозг вскипает и ещё всякое… Блин, снова стать подростком это прям вызов…

– Проходи, – кивает Вика на высокую двустворчатую дверь.

Да уж. Надеюсь, это не сон и не кома, после того, как Цепень меня отделал на вечере встречи выпускников. Впрочем, если кома, то пусть не кончается, раз такое дело. Хочу остаться в матрице…

Мы заходим в гостиную. Здесь, в принципе, всё стандартно. Ковёр, диван, полированная стенка, хрустальные бокалы и вазы за стеклом, телевизор. На столе лежит надкусанное яблоко и стопка учебников.

– Я свои сегодня сдал, – киваю я на книги.

– А мне неохота тащить, – улыбается она, глядя мне в глаза.

Видит всю мою химию, видит. Они всегда всё видят. А она, девочка физически развитая, интерес к себе давно чувствует, так что тем более видит.

– Хочешь, могу и твои сдать, – предлагаю я. – Мне, всё равно, домой мимо школы идти.

– Библиотека закрыта уже, – пожимает Вика плечами.

– Кто здесь, Викуся? – раздаётся голос из прихожей и в комнату заглядывает старушка, должно быть, её бабушка.

– Это мой одноклассник! – громко объясняет Вика.

– А?!

– Одноклассник!

Бабушка, замерев в дверях некоторое время меня рассматривает, а потом машет рукой и, развернувшись уходит.

– Болит? – спрашивает Вика, показывая глазами на мой бланш.

– Ага, – усмехаюсь я. – Как без этого?

– Не надо было… – качает она головой.

– Не понравилось?

Она ничего не отвечает, протягивает руку и легонько прикасается кончиками пальцев к моей скуле. В этот момент заглядывает Хаблюк-отец.

– Вика, ну ты скоро?

– Ну, пап! – хмурится она и лицо её меняется.

Когда она говорит с отцом, становится похожей на капризную и своевольную принцессу. Любопытно, что взрослых тётенек, которые ведут себя так же, называют не принцессами, а стервами.

Я усмехаюсь, представляя, что вот примерно так же она будет говорить и со всеми тремя своими мужьями. Если, конечно, они случатся в её жизни. Ведь я кое-что изменил, да и сам я уже не тот стеснительный ботаник. Она убирает руку и поворачивается к папе.

– Ты же видишь, ко мне пришли!

Он дёргает головой и выходит. Ну и фрукт, этот Хаблюк…

– Может, пойдём прогуляемся? – предлагаю я. – А то твой родитель меня застрелит скоро.

– У него оружия нет, – пренебрежительно отвечает она. – Да и куда гулять?

Она снова кивает на мой «фонарь».

– Куда захочешь, можем в горсад сходить на колесе оборзения оборзеть или в кафешку. Мороженое могу предложить. С ликёром во «Льдинке».

Я вспоминаю, какое там вкусное мороженое, а она чуть заметно поджимает губы.

– Или… ой, у тебя правда диета?

– Слушай… – хмурится она. – Какая диета, зачем мне? Просто разгрузочные дни… Для общего здоровья.

Бровки, губки, глазки, скулы опять же, и чуть растрёпанные пепельные волосы. Я любуюсь ей как картиной, как Венерой Боттичелли, и она… да, если и не смущается, то оказывается явно в новой для себя ситуации. В кои-то веки через микроскоп на претендентов смотрит не она, а на неё.

– Разгрузочные, – повторяю я за ней. – Я, конечно, могу дать несколько советов в области нутрициологии, да только тебе это действительно совсем ни к чему. Ты и так свежа и красива. Твоя юность – лучшая диета на сегодняшний день.

Она вспыхивает. Вот так, да. Серцеедка Вика! Та, что утром, в обед и вечером съедает минимально по одному юношескому сердцу. Взгляд её делается на секунду заинтересованным, но лишь на одну секунду.

– А ты куда после школы пойдёшь? – спрашиваю я, меняя тему. – В мед?

– В мед? – удивляется Вика и бросает взгляд мимо меня.

Там настенные часы, я слышу. Тик-так, тик-так.

– Торопишься?

– Нет… просто… я отцу обещала… В общем…

– А завтра что делаешь? – спрашиваю я.

– Наверное, на дачу бабушка погонит.

– Она с вами живёт?

– Это мы с ней живём, – усмехается Вика. – И с дедушкой.

Понятно.

– Ну ладно, я тогда звякну завтра, узнаю, какие у тебя планы, – улыбаюсь я.

– Ага, – кивает она и снова бросает взгляд на часы.

– Ну, ладно, не буду обострять твои отношения с боссом, – усмехаюсь я. – Они и так, похоже, не самые простые.

– А с кем у него простые? – пожимает она плечами.

Она провожает меня до двери.

– Вик, скажи, как отца зовут? – шёпотом спрашиваю я.

– Иван Денисович, – тоже шёпотом отвечает она.

– А ты читала «Один день Ивана Денисовича»?

– Нет, – отвечает она без всякого интереса, и я понимаю, что она хочет, чтобы я уже поскорее смотал свои удочки.

Ну, ладно, мало ли какие у человека дела. Да мне, в любом случае, нужно идти, если я не желаю опоздать на первую тренировку. А опаздывать я не желаю.

Выхожу и шагаю по направлению к дому. Да, ну и дела. Вчера она была «всё ещё ничё так», а сегодня снова стала упругой юной ланью и похитительницей сердец. Молодая дерзкая козочка, при взгляде на которую захватывает дух.

И, если уж я здесь надолго, на что искренне надеюсь, то хотел бы эту лань не выпустить из безвольных рук, как сорок лет назад, а приручить, объездить и заполучить себе. На веки вечные. Но блин… Какое-то странное положение…

Надо бы сначала понять, кто я такой? Старый сатир, укравший тело юнца или юнец, заполучивший разум опытного, хоть и не совсем удачливого человека? Второе мне нравится гораздо больше. Ладно, ещё подумаем. Надо сначала выстроить приоритеты и обозначить ближайшие цели, обжиться, пообвыкнуть и снова стать частью этого мира.

Я бегу домой, мою отцовские кроссы, угодившие в переплёт, выставляю их на балкон сушиться, нахожу форму, беру её и несусь в школу.

Переодеваюсь в раздевалке и захожу в зал. Ого! Тут все в борцовках, в куртках и шортах. Один я, как бичара в вытянутых трикушках и полинялой футболке. Да, и в кедах.

– Костров! – кричит физрук, подзывая к себе. – Давай, не стой, помогай ковёр раскладывать. Давайте, ребятки, спать ночью будете!

Народу на тренировке немного, но знаю я только двоих. Причём, покажи мне их в двадцать четвёртом году, я бы даже и не подумал, что мы знакомы. Пашка Новиков из параллельного класса и Женька Арефьев, на год младше меня, из нашего двора. Удивительно, как я помню их имена. Остальные пацаны из других школ.

– Жека, здорово, – протягиваю я руку. – Даже и не знал, что ты самбист-каратист.

– О, Костёр, привет. С нами будешь тренироваться?

– Ага, – киваю я. – Если физрук возьмёт. Сегодня у меня смотрины.

Я помогаю раскладывать тяжёлый ковёр.

– Так, разминка! – командует Летунов. – Костров, давай со всеми.

Я присоединяюсь. Бег с высоко поднятыми коленями, бег боком вперёд, спиной вперёд и вся вот эта забавная чепуха. Не особо я это жалую, мне бы сразу к делу, но приходится заниматься этой чехардой.

Наконец, разминка заканчивается и пацаны встают в пары.

– Костров, иди сюда, – командует физрук.

Я послушно подхожу.

– Так, парни отрабатываем бросок, которым занимались в прошлый раз. Не торопитесь. Внимание на технику.

Он поворачивается ко мне.

– А ты, давай, упор лёжа. Посмотрим, на что ты годишься с трояком за год. Поехали, раз, два, три, четыре…

С отжиманиями получается нормально, двадцать четыр раза чистых, а потом ещё пару раз кое-как. С растяжкой у меня всё гораздо хуже, но на канат, с грехом пополам залезаю.

– Ладно, – резюмирует физрук. – Звёзд ты с неба явно не хватаешь и Геракла из тебя не сделать, а вот что-то вроде снеговика слепить можно. Вставай в пару к Арефьеву. Хотя нет, давай, будешь сегодня жертвой работать.

– Это как? – удивляюсь я.

– Это так, что я на тебе буду приёмы показывать. Иди сюда, изображай алкаша и дебошира.

– Жертва аборта, – бросает кто-то, но физрук эти дела тут же пресекает.

Ну, и начинает меня валтузить направо и налево.

– Так, Костров, соберись, нападай! Не будь сосиской, тебя даже швырять не интересно! Я ещё ничего не сделал, а ты чебурахаешься уже.

В общем, через час я чувствую, что кости из меня можно вытряхивать, как из мешка. Новый способ обвалки мяса найден.

– Ну, что, Костров, понравилось? – спрашивает физрук, когда всё заканчивается.

– Очень. Хочу пожертвовать собой ради развития самбо.

– Отлично, значит, в следующий раз снова будешь жертвой.

– Нет! – восклицаю я. – Это была шутка!

– Я тебе не девица, чтоб со мной шутки шутить. Слушайте все. Информация. Заниматься летом будем два раза в неделю. В следующий раз тоже в семь вечера, а потом, возможно, время изменится. Послезавтра занятие будет вместо пятницы, а там поедем стабильно вторник и пятница. Костров, принесёшь кимоно для самбо и борцовки. Всё продаётся в «Буревестнике», общая стоимость примерно двадцать один рубль. Вопросы?

– Нет вопросов.

– Ну, и хорошо. Тогда шуруйте. Всем до свидания.

Если бы меня в мои пятьдесят семь так побросали, я бы уже никогда ходить не смог, а тут ничего, нормально получается. Даже бодренько, более-менее. Мы идём в раздевалку и я знакомлюсь со своими новыми товарищами.

– Ты домой? – спрашивает Женька.

– Ага.

– Пошли тогда.

Мы выходим на школьный двор и идём по моему маршруту, через дырку в заборе и аллее. Заворачиваем за угол и слышим смех и выкрики. За столом под тополями посередине двора сидит ватага парней. Играют в «шубу».

Играют четверо, но помимо игроков тут ещё куча народу. Болтают, балагурят, смеются. Всё, как в детстве.

– Шуба с клином шесть вперёд! – кричит Юрик и, вскочив, на лавку, делает движения, имитирующие работу лыжными палками. – Вот так, вот так, вот так!!!

– Дай сюда!

– Мне-мне!

– У тебя рука в чём попало!

Вокруг стола царит оживление. Мы с Женьком подходим к этому казино и шапито. Юрик ещё совсем не пузатый, хотя уже и сейчас плотный, кучерявый. Довольный до изнеможения.

– Здорово, пацаны, – улыбаюсь я, рассматривая приятеля.

Надо же, вчера он был совсем другим, а теперь нате вам, с кисточкой…

– Кидайте кости!

– Не, мне домой надо, – мотаю я головой. – Потом, может, выйду. Не ужинал ещё.

Родители дома.

– Мам, пап, привет! – кричу я с порога.

– Иди на кухню! – кричит мама.

Я мою руки и захожу.

Они смотрят внимательно, серьёзно и строго, рассматривая мой фингал под глазом. А у меня рот до ушей, улыбка расползается, хоть ситуация вроде и неподходящая. Мне хочется броситься и обнять их. Каждого отдельно и обоих сразу. Если б был старым, уже бы разрыдался, стоял бы и выл, как девчонка, а так сосуды молодые, без бляшек, мозги свежие… В общем, улыбаюсь, как дурачок.

– Ты чего лыбишься? – спрашивает мать. – Это что такое?

– Да я в секцию записался, – отвечаю я, с улыбкой.

– Ты? – удивляется отец. – В секцию? И в какую же?

– Ну, там элементы разных единоборств. Каратэ, самбо, джиу-джитсу. Наш физрук в школе ведёт.

– В лесу что-то сдохнет, – усмехается папа.

– Миш, – говорит ему мама, – ему там по голове, наверное двинули, и он теперь навсегда с этой улыбкой останется. Надо пожаловаться на этого физрука.

– Я просто рад вас видеть!

– Ну, хоть какие-то позитивные последствия удара. Это всё хорошо, конечно, но фингал-то откуда?

– Так с тренировки же!

– Не ври, бабушка тебя уже днём запеленговала.

– Эх, что б придумать, – говорю я. – А! Так я же утром ходил и вечером.

– Две тренировки в день что ли? – удивляется папа.

– Ох, смотри мне Артём, – качает мама головой.

– Это один раз так совпало, переход на летнее расписание. Дальше будет дважды в неделю. Я вот хотел попросить у вас двадцать один рубль.

– Сколько-сколько? – мама всплёскивает руками.

– Надо кимоно и борцовки купить.

– Ты походи сначала, позанимайся, втянись, а то форму купим, а ты и ходить не будешь.

– Ладно, Нин, дадим, я же премию получил, – говорит отец. – Пусть занимается. Сколько его уговаривали, хоть на какой-нибудь спорт записаться.

Мы начинаем ужинать. Сегодня бефстроганов с пюрешечкой! Бли-и-и-н! Такой только мама готовила! Вот это я попал, так попал!

За ужином выясняется, что папа на следующей неделе собирается в командировку в Москву. Он работает в отделе снабжения на Химкомбинате, поэтому часто мотается по союзу.

– Па-а-п, а можно мне с тобой?

– Это как? – удивляется он. – В Главснаб со мной ходить будешь? Может выбьешь мне бумагу диаграммную?

– Нет, я буду ходить в Пушкинский музей, Третьяковку и Кремль, а также в магазин «Мелодия». Надо пластиночки подкупать уже.

– Миш, а что, – неожиданно поддерживает меня мама. – Билет ему, как школьнику на тридцать процентов дешевле будет, а ночевать он у дяди Пети может, в Крылатском, если с гостиницей не получится. По вечерам по театрам походите, дядя Петя поможет с билетами.

– Так я на три дня всего, – говорит папа.

– Ничего, я с тобой в следующий раз снова полечу, – успокаиваю его я. – А там глядишь, и у мамы экзамены кончатся, её тоже возьмём.

– Полетишь, полетишь, миллионер…

После ужина я выхожу во двор. Игра за столом уже завершилась, но пацаны ещё сидят, обсуждают итоги и подсчитывают жёлтенькие монетки – выигрыш. Сажусь на лавку рядом с Юриком.

– Привет, пацаны, – подходит Макс Криворучко своей летящей походкой.

Он тоже вчера был на встрече выпускников, мало похожий на себя нынешнего. Он садится напротив меня. Юрик закуривает.

– Атас, батя! – восклицает его сосед справа.

Юрик едва успевает откинуть сигаретку, как к столу подходит его отец. Такой же кудрявый, только постарше. Блин, такое чувство, что это не он, а его батя вчера разливал коньяк и рассказывал анекдоты. Похожи, как две капли, генетика – великая сила.

– Здравствуйте, ребята. Юра, ты скоро придёшь? Мне там помочь надо, дверцу подержать.

– Ага, скоро уже, – кивает Юрка.

– Ну, давай, не поздно только, а то шуметь ночью не будешь же…

Отец уходит и все начинают подкалывать Юрика.

– Ну чё, чё! – отмахивается он. – Покурить не успел, блин…

Темнеет у нас поздно, уже часов десять, но ещё почтисветло. Жары нет, и сейчас по земле стелется вечерняя прохлада. Ещё не лето и ночи пока холодные. Парни начинают поёживаться.

– Цепень, – толкает меня в бок Юрик.

Все смолкают и недоумённо переглядываются. К столику подходит Альберт Черепанов. Тот самый чувак, что поставил мне фингал под глаз. Он живёт не в нашем дворе, и с нами никогда не тусуется.

– Здорово, кенты, – ухмыляется он. – Чё, про девок мечтаете да балду гоняете?

Я встаю.

– Да ладно, ладно, – примирительно бросает он. – Сиди ты, чё уж, что было то прошло, короче. Всё порешали уже. Претензий нет. Я просто мимо шёл, дай думаю, посмотрю, как тут пацаны в болоте своём живут. Держите вот.

Он достаёт из фирменного пластикового пакета с надписью BASF тёмно-синюю коробку конфет «Метеорит».

– Подсластите вечерок, – смеётся он. – Конфеты чёткие вообще. Смотрите только, чтоб не слиплось в одном месте.

Цеп оглядывает всех и удовлетворённо кивает.

– Давай, Костёр, – бросает он и нагло ухмыляется. – Угощайся. В знак примирения! От меня. От всей души, в натуре!

Он протягивает мне конфеты, и я узнаю надорванную верхнюю часть коробки.

6. Дорогая моя столица

Ах, ты гад, Цепень! Вика, конечно, тоже хороша, но этот… Клоун.

– Ешь, – немного свысока улыбаюсь я. – Угощайся. Тебе разрешение моё нужно? Я тебе его даю.

– Ты чё, Костёр, тупой? – лыбится он. – Это же я тебя угощаю.

– Нет-нет, ты сам знаешь, угощение за мой счёт. Но для такого приятного человека, как ты, ничего не жалко.

Пацаны хлопают глазами, не понимая, что происходит. Алик Цепень тоже немного теряется, потому что всё идёт не по его сценарию. Поэтому он немного нервничает и начинает тыкать коробкой мне в грудь.

– Да бери, ты! Чё ты, как девка ломаешься? Бери, я же по-хорошему предлагаю.

– А что, – пренебрежительно усмехаюсь я, – угощать можно и по-плохому что ли?

Можно, да, в жизни вообще всё можно.

– Угощайся, я сказал, – подпускает он в голос металла.

– Да не ем я сладкое, – отодвигаю я от себя коробку.

– Чё ты несёшь! Ты припух, в натуре?! Это неуважение, ты понял?

Я расплываюсь в улыбке. Дошло, наконец, до жирафа. Неуважение, да. Моё поведение его бесит, и он с силой пихает мне коробку в стиле «угощайся или убью!»

– Отвали, – тихонько говорю я и замечаю огоньки бешенства, вспыхивающие в его глазах.

Из расслабленного и напоказ дружелюбного, Цеп становится злым и собранным, словно готовится нанести удар.

– Бери конфеты, я тебе сказал, – хрипит он и снова суёт мне мою же коробку.

Из глубин моей души пытается вырваться злой и склочный доктор, всю жизнь занимавшейся какой-то хренью, отчего огрубел и научился быть отчаянным, не ставя жизнь ни в грош.

Мне этот доктор-фаталист не нравится и никогда не нравился, хоть он и владел моим телом и разумом последние лет… тридцать. Не нравится, и я пытаюсь загнать его обратно в нору. Я ведь сейчас совсем не такой, я юный и даже в чём-то наивный. Это, как выясняется, я про девушек. Но, с другой стороны… Ладно, док, выгляни, но только ненадолго.

– Да пошёл ты на хер, – спокойно говорю я, пожимая плечами. – Вместе со своими конфетами сраными.

Достал уже! Я тебе пацан что ли терпеть вот эту хрень? Иди перед малолетками самоутверждайся, поц недоразвитый.

В подтверждение своих намерений я хлопаю по дну коробки снизу. Она вылетает из руки обалдевшего от такой наглости Цепа и летит, откидывая верхнюю крышку и рассыпая содержимое. Ну, что, доволен, козёл?

В глазах его вспыхивает яростный гнев, моментально подавляющий голос разума. А я… А я улыбаюсь. Нет, сейчас я не восхищённый новой юностью подросток. Я старый отчаянный хрен, не раз огребавший по пьяни за злой язык. Отчаянный и не умеющий ценить прелести жизни. Правда, для этого мне нужно бывало перейти в «коньячное состояние». Это моя тёмная сторона.

Он подступает ко мне, мышцы его напрягаются, челюсти сжимаются, плечи разворачиваются и… Старому циничному доку похер. Он такое много раз проходил в дешманских кабаках и в других местах…

Я тоже расправляю плечи и развожу в стороны руки, превращаясь в идеальную цель. Губы мои искривляет пренебрежительная усмешка.

– Пошёл вон отсюда! – бросаю я, вспоминая недавний опыт с Арканом, отступившим, не выдержав силы моего слова.

Возможно, он отступил по другой причине, но у меня сложилось впечатление, что он просто выполнил мой словесный приказ. Поэтому, эксперимента ради я решаю попробовать. Пробую и… нет, ничего не получается. Блин… Ладно…

– Я тебе сейчас башку оторву, – шипит Цеп.

– Ну давай, – насмешливо говорю я. – Давай, сладкоежка Алик. Нападай на меня. Знаешь что с такими, как ты делают на малолетке? Красавчиками-спортсменами. Хочешь попробовать? Вперёд! Вот твой счастливый билет.

Лицо его дёргается, и на долю секунды по нему проходит тень сомнения. Но агрессия побеждает, кулаки сжимаются и приобретают бронебойную мощь, рука начинает двигаться назад для замаха и…

– Что за шум, а драки нет? – спрашивает дядя Витя из шестого подъезда.

Он частенько с нами болтает, когда выходит покурить. Типа свой в доску парень. Иногда в картишки перекидывается, анекдоты похабные рассказывает. А сейчас, видать, идёт с работы, потому что появляется не в спортивном костюме, как обычно, а в своей рабочей одежде. А рабочая одежда у него – это серый, мышиный мундир с капитанскими погонами. Трудится он в уголовном розыске.

– Да тут такое дело, дядя Витя, – говорю я и удивляюсь, что помню блин, как его зовут.

Вот что значит, новые и незаезженные носители информации. Это я про мозги молодого меня.

– У нас тут доброволец на малолетку хочет попасть. Ну, а мы ему помогаем.

– Чё ты прогундосил? – прищуривается Альберт.

– И кто? – спокойно спрашивает дядя Витя, раскуривая сигарету. – Вот этот?

Он кивает на Цепа.

– Данные нормальные, – серьёзно говорит капитан, выдыхая дым. – Думаю, будет королевой бала.

Пацаны опасливо прыскают.

– Он так-то борец, – говорю я, как бы заступаясь за Цепа. – В обиду себя не даст.

– В обиду? – хмыкает милиционер. – Даст. И ещё раз даст.

Пацаны не выдерживают и начинают ржать, а дядя Витя с невозмутимым видом обращается к Юрику:

– Юран, слушай анекдот, ты у нас ценитель. Старого зека спрашивает внук. Дедушка, а кто такой пи**рас?

И зек старый, и анекдот старый, он его сто раз рассказывал, но приходится как бы в тему и пацаны умирают со смеху уже с самого начала. Стоит ли говорить, что дядя Витя дворовый пацанский кумир? Сейчас мне видны все его приёмчики и методы, позволяющие ему быть «своим парнем», в детстве же я об этом просто не задумывался.

– Ну, кто он после этого!!! – гогочут мои дружки, высоко ценя дружбу старшего и довольно крутого чувака. – Ну, кто он после этого!!!! А-а-а!!!

А вот дядя Витя не смеётся. Он поворачивается к Цепу и внимательно на него смотрит красными от регулярных упражнений глазами. Я тоже не смеюсь, пытаясь унять старого дока, внутри себя. Как бы мне от него вообще избавиться… Или опыт не пропьёшь?..

Алик становится красным, как рак и благоразумно решает уйти с чужой территории. Напоследок бросает, что мол ещё встретит меня один на один и сделает со мной страшные вещи.

Мальчишка помладше, именуемый в дворовых кругах Кондратом, вылезает из-за стола и идёт к валяющейся на траве коробке и рассыпанному вокруг шоколаду.

– Ну-ка, – говорит он, – чё-то странные конфеты какие-то… Фу-у-у! Пацаны, это же собачий кал!

– Чего?!

– Фу-у-у! Цепень мудак!

Ах, как он надеялся посмотреть на наш позор и негодование. Не вышло. Ну, извини, Алик, извини. В другой раз сам ешь свои конфетки. Интересно, какова роль Вики в этой остроумной шутке. Допускаю, что она могла и не знать подробностей затеи. А могла и знать…

– Мам, – говорю я вернувшись домой, – ты говорила, чтоб я с толком время проводил…

– Да, – кивает она, сидя на диване и делая отметки в химическом научном журнале. – Филонить не нужно. Это обычно заканчивается фингалами. Причём, в лучшем случае…

– А у вас в универе есть толковые преподы по английскому?

– Что значит толковые? – отрывается она от статьи. – И почему преподы, а не преподаватели?

– Ну, чтоб не фаза-маза-систа-браза, а чтоб хорошо язык знали и произношение нормальное было. Такие преподаватели существуют?

– Скажите, пожалуйста, какие у нас запросы… – кивает она. – Ну, есть, вроде.

– А можно мне с кем-то таким позаниматься? Хочу мозги свои младые заполнить чем-нибудь полезным.

– Да что с тобой? Скажи, кто тебя ударил и я ему торт испеку. Ты прямо изменился за одну ночь. Спорт, английский… Что ещё хочешь, может математику подтянуть?

– Это уже слишком, – улыбаюсь я.

– Но репетитору надо деньги платить и немалые. Трёшку в час. Как тебе?

– Я заработаю. Но если договариваться на полный курс, можно же скидку попросить.

– Скидку… – повторяет мама. – Хм… Интересная идея. И где ты заработаешь? На проигрыватель ты не заработал вроде пока…

– У советского школьника возможности имеются, – усмехаюсь я. – Спекулировать пойду.

– Забавно, – кивает мама. – И хорошо, что это ты несерьёзно. Про спекуляцию. Вообще, раз уж зашёл разговор… Деньги, конечно, необходимы для жизни, но превращать их в главную и единственную цель, как сейчас делают некоторые люди – это огромная пошлость, поверь мне. Все эти торгаши, фарцовщики, спекулянты, барыги… даже слова неприятные. Они вызывают презрение, и общество от них отворачивается.

– А как же твоя Гусынина? – вспоминаю я мамину знакомую, работающую директором гастронома и подкидывающую нам время от времени дефициты.

– А что с ней?

– Ну, она же торгашка…

– Артём, так нехорошо о взрослом человеке. Да, она нам подкидывает продукты кое-какие, но сверху ведь и копейки не берёт. Может быть, у неё и есть какие-то такие наклонности, но, в конце концов, она и вращается в своей социальной сфере. Ты же не планируешь продавцом в магазине работать?

– А что, ты же сама говорила, все работы хороши.

– Да, хороши, – соглашается она, – но ты способен принести гораздо большую пользу обществу. Ты же способный парень.

– Двойные стандарты! – усмехаюсь я.

– Да перестань. Послушай, я не договорила про всех этих фарцовщиков. Нормальные люди от них отворачиваются, потому что у них другое внутреннее содержание. Они бездуховны. Жажда наживы выжигает в человеке всё человеческое. И я сейчас говорю совсем не про коммунистические идеалы, совсем нет. А к Любке Гусыниной у меня очень тёплые чувства. Она добрая, между прочим.

Эх мамуля… Ты со своими рассуждениями будущего не видела… Но ничего, увидишь. Раз я здесь вы с папой так рано этот мир не оставите. Этого я не допущу! В лепёшку расшибусь, но не допущу. Так что, поговорим об этом лет через двадцать.

– Но честный труд, – говорит мама, оседлав важную тему и немедленно конвертируя её в воспитательный момент, – это, разумеется, хорошо. Так что если ты сможешь заработать себе на репетитора, покрыть хотя бы часть суммы, это будет большим делом и помощью для семейного бюджета. Хочу сказать, сынок, ты молодец. Ты меня прямо порадовал. Так что, надеюсь, это осознанные слова, а не минутная блажь…

Осознанные, мама, очень даже и, думаю, почему бы мне не продолжить тебя радовать? Надо вытравить из печёнок циничного неудачника дока, и оставить юного и многообещающего юношу Артёма Кострова.

Этим я и занимаюсь, начиная со следующего же утра. Подъём, зарядка, пробежка. Поначалу трудновато, конечно, и вставать рано неохота, но ничего, тяжело только первые двадцать восемь дней, а потом вырабатывается привычка. Поэтому, я беру себя в ежовые рукавицы и не даю поблажек.

То же касается и тренировок. Пока в моём активе только три занятия, но подхожу я к ним со всей страстью. Цеп – вот моя задача минимум. А вот, что касается заработка, то тут для меня всё ясно. Я, конечно, могу открыть подпольную массажную студию, но даже для этого потребовались бы кое-какие расходы.

Поэтому, самый простой путь – это пласты, надо только пацанов подбить. Одному мне не потянуть, они дорогие, а запасы финансов у меня не слишком внушительные.

Утром мне звонит Юрик и зовёт в кино на «Звезду и смерть». Фильм уже прошёл, но мы так и не сходили. Вроде бы… Было что-то такое в моём прошлом. Я соглашаюсь, заодно и с парнями переговорю.

– В «Москве» в малом зале повтор идёт, – говорит он. – Я Максу позвонил уже, он согласен. Ты ж не видел?

– Не видел, пошли. Почём билеты?

– По шестнадцать копеек, – удивляется он, – почём ещё-то? Давай, через полчаса подходи к подъезду, вместе двинем, а Макс туда подбежит.

«Звезда и смерть Хоакина Мурьеты» кино, конечно, культовое, но мне очень быстро становится скучно… В детстве понравилось, а сейчас… Наивно немного – и стихи, и сценография, эффекты… но отдельные моменты – да. Там где «мотыльком над свечкой вьётся человек». Филипенко, конечно, красавчик…

После сеанса мы выходим в небольшой скверик.

– Юрка, у меня бизнес-план есть, пошли к тебе, – предлагаю я.

У него дома техника классная. Проигрыватель и катушечник, всё японское. Его старший брат меломан типа. Брат сейчас уехал работать в область куда-то, ну а это богатство в его отсутствие использует Юрик.

– Чего у тебя есть? – удивляется он.

– План бизнеса, – отвечаю я.

– Это чё такое?

– Ну, пойдём расскажу.

– Не, у меня мамка сегодня уборку устроила, я поэтому и слинял, – весело смеётся он. – Ничё киношка, да?

– Нормас, – соглашаюсь я.

– Нормас-фантомас, – усмехается он. – Чё значит? Понравилось?

– Да.

– А тебе, Макс?

– У меня пластинка есть, – пожимает он плечами. – Мне нравится. Классно.

– Погоди, у тебя ж мама к брату уехала! – говорю я Юрику.

– Ну, – пожимает он плечами, – вернулась уже.

Мы садимся на лавочку.

– Юр, у брательника твоего сколько фирменных пластов? – спрашиваю я.

– Не знаю… штук пятнадцать вроде.

– И что, только джаз?

– Ага.

– Хреново. Не подойдёт. А у твоего, Макс?

– Фирменных? Вообще нет.

– Блин, ну что вы за меломаны такие! Смотрите, скоро я еду в Москву с отцом. Я могу купить там фирменные диски с рук. Если найдём бабки. Здесь запишем с них мастер-копии.

– Чего запишем?

– Первые копии. У тебя, Юрик. С дисков на катушки. Диски перепродадим, немного на этом наварим. Но главное, я попрошу, отец достанет кассеты и мы с этих мастер-копий напишем кассет и будем их толкать. Типа, как записанные прямо с дисков. Как идея?

– Класс, – говорит Макс. – Мне нравится, правда есть вопросы. Где мы возьмём деньги и как будем продавать кассеты? На улице разложимся?

– Ну, мы скинемся, – пожимаю я плечами.

– Я, – качает головой Макс, – могу только с крыши скинуться. Ну, или вот, ладно, пятьдесят копеек, хватит столько?

– Ну сколько-то ты же можешь раздобыть?

– Я рублей пять могу, – заявляет Юрик. – А ты сам-то сколько?

– У меня четвертной. Я же на вертушку коплю.

– И что, не пожалеешь?

– Так мы отобьём вложения и ещё заработаем! Смысл в этом!

В целом, идея прекрасная, чем-то напоминает открытие массажного салона в подвале на улице Калинина. Наверное, обещанием несметных богатств…

– Ну, соображайте, где бабки взять! – ставлю я задачу.

– Пошлите «спринт» купим, – предлагает Юрик. – Вдруг выиграем. Тогда и никаких идей не надо. У меня с собой рубль. И у Макса полтинник.

– Понятно, – вздыхаю я, вставая с лавочки. – Пойдёмте домой тогда. Мне ещё дядьку нужно навестить…

Ладно… Думай, Артём, думай! Взгляд упирается в красный транспарант на стене кинотеатра:

«Трудовая дисциплина – основа высокопроизводительной работы. Ю.В. Андропов» Да уж… Возразить нечего.

– Есть вариант грузчиком в магазине подработать, – чешет в затылке Юрик. – От рубля до трёхи, говорят, можно зашибить. Тебе сколько для счастья надо, ты скажи, Шура Балаганов.

Я вздыхаю.

Мы проходим по дорожке между детскими садиками, потом мимо школы и выходим на Весеннюю. Пацаны плетутся во двор. Делать им нечего, будут болтаться там, может, ещё кто-нибудь подтянется. Ну а я двигаю к дядьке.

Шурую по улице, по центру, по аллее, мимо клумб с затейливыми узорами из цветов и, поравнявшись с кукольным театром, замечаю впереди, Вику. Она идёт мне навстречу ещё с двумя барышнями. Модные, в шортах, в босоногах на платформах. Вика в джинсовой юбке.

Атас! Модели на дефиле. Помада, тени, причёски… В общем, королевы красоты. Парни, держитесь. Не глядя на меня, они проплывают мимо.

– Вика! – окликаю её я, оставаясь внешне совершенно спокойным.

Химия химией, а выдержку никто не отменял. Сердце немного сжимается, конечно, в коре идут реакции, выбрасываются в кровь гормоны, но я не подаю виду.

Она удивлённо оборачивается. Её подружки бросают скучные взгляды на мои кеды и старые школьные брюки и тут же теряют всякий интерес.

– А-а, – произносит Вика и, легко кивнув, замолкает, будто вспоминает моё имя.

– Спасибо за подарок, – улыбаюсь я и смотрю ей прямо в глаза.

– Какой? – недоумённо спрашивает она.

– Да, мне тут Альберт конфеты передал.

Она чуть сдвигает брови, соображая, о чём это я говорю и вдруг густо-густо краснеет. Шея, щёки, уши – всё вмиг становится пунцовым.

– Я… – распахивает она глаза, – мне же сладкое… а он…

– Забей, – машу я рукой. – Классно выглядишь. Ну ладно, увидимся.

Понимаю, так сейчас не говорят, ну и пусть. Это создаёт определённую атмосферу, что ли. Она хлопает своими длинными ресницами, которыми совсем недавно щекотала мне щёку. Всего-то сорок лет тому вперёд. А я поворачиваюсь и беззаботной походкой иду прочь.

Новый и юный я, полный задора и жадный до новых ярких красок жизни, говорит, что нужно сделать всё, чтобы добыть эту красотку и присвоить её себе. А вот опять зашевелившийся док, считает, что толку от неё не будет, и нужно просто выбросить эту девчонку из головы.

И оба они сходятся в мысли о том, что Алика нужно хорошенько наказать за всё, включая ещё несовершённые преступления будущего. В таз, цемент, и в море. Вот, с этого и начнём.

– Дядя Гриша, – почти сразу приступаю я к делу ещё до всей обязательной программы. – Можете мне двадцать пять рэ занять на месячишко? А лучше на два. Я хочу пластами спекульнуть. Прокручусь и отдам.

– Молодец, – кивает он после довольно длинной паузы. – Пора уже крутиться. Но, писать не забывай, это главное. Принеси, что напишешь, ты понял? Меня эти паскуды завистливые не печатают. А мы им тебя. А вот вам пожалуйста.

– А вы машинку отдали им что ли?

– Отдал, приходили, умоляли. Рассказ в газете напечатать пообещали.

Он подходит к шкафу, выдвигает ящичек и достаёт четвертную.

– Держи.

Полёт на Ту-154 меня впечатляет. Вот странно, вроде, всё точно так же, как и в моё время, а ощущения другие. Даже запах другой… Сколько я полетал с футболистами, наверное, нет ни одного борта в стране, на котором бы я не летал. Яшки, Тушки, Илы. Если сложить все намотанные мной расстояния, путь до Солнца и то короче окажется.

Я долго рассматриваю и глажу пальцами коричневые лоточки для еды и чашечку. Толстый пластик, скруглённые формы… Стильно, между прочим. И традиционная синяя курица с рисом оказываются очень вкусными. И даже чай. Почему то, что было раньше, всегда лучше того, что есть сейчас? Может, из-за возраста?

Из «Внуково» мы долго едем на забитом людьми автобусе, а потом на метро. Приезжаем на Комсомольскую площадь, ту которая «вокзалов созвездье» и от станции пешком двигаем к Главснабу за гостиницу «Ленинградская».

Там отец уходит, а я долго торчу в фойе. Не меньше часа. Наконец, он появляется и говорит, что смог получить бронь и сейчас попробуем договориться в гостинице. Бронь, оказывается, как раз в «Ленинградской».

Это красивая высотка со шпилем в сталинском стиле. Я здесь бывал когда-то. С гостиницами я тоже знаком не понаслышке, но правда, как правило, не с самыми дорогими. Какие команды, такие и гостиницы…

Переговорив с администратором, отец возвращается довольный.

– У дяди Пети, – говорит он, – хорошо, конечно, но не наездишься в центр. А так уже в центре будем. В общем, дали нам двухместный, пошли навстречу. Пришлось отблагодарить, конечно, зато вот.

У дяди Пети квартира в Крылатском, недалеко от гребного канала, но чего уж говорить, жить в центре гораздо прикольнее. Тем более, номер оказывается очень приятным, чистым и красивым. Под ногами паркет, а за окном захватывающий вид на площадь трёх вокзалов.

После размещения отец сразу убегает в Главснаб, а я чешу в ГУМ. Еду на метро, иду, любуюсь красотами. Дорогая моя столица, золотая моя Москва. Народу везде много, но не так, как в моё время. Опять же в разгаре бой за трудовую дисциплину.

Добравшись до ГУМа, я решаю для начала потусоваться поблизости. Смотрю на кремлёвские башни, на Василия Блаженного, на огромную очередь в мавзолей. Вдыхаю полной грудью великодержавный воздух столицы, а сам смотрю и примечаю, кто тут и что предлагает. Никто и ничего. Или я не там брожу, или сегодня не «базарный день».

В общем, я захожу внутрь и двигаю к отделу пластинок. ГУМ прекрасен. Мостики, галереи, этажи, лёгкость и основательность, мнимое изобилие и толпы людей. Ощущение праздника в эпоху дефицита – это нужно уметь создать.

Выбор тут, конечно, не в пример богаче, чем в нашей «Мелодии» на площади Пушкина, но релизы отечественной фирмы грамзаписи меня не особо интересуют. Так же, как «Пантоны», «Супрафоны» и прочие лейблы братских социалистических стран.

На самом деле, я поглядываю где тут эти хвалёные фарцовщики. Прохаживаюсь, прохаживаюсь и наконец обращаю внимание на немного нервного парнягу у киосков «Союзпечать».

Он вроде покупает газету, а сам явно прикрывает ногой стоящий между киосками "дипломат". При этом он успевает не слишком заметно озираться.

Я иду прямо к нему, полагая, что мой юный возраст исключит подозрения в причастности к милиции.

– Есть чё? – спрашиваю я, беря его под руку.

– Тебе чего пацан? – вздрагивает он и быстро сканирует пространство вокруг.

– Кримсон, Флитвуд Мэк, Дип Перпл… – перечисляю я. – Есть что-то?

Делец недоверчиво проходится по мне взглядом.

– «Квин» есть прошлогодний, – тихонько говорит он, убедившись вероятно, что я явно не мент. – «Хот Спейс», «Юрайа Хип».

– Сколько Квины? – уточняю я.

– Шестьдесят, – пожимает он плечами и крутит по сторонам головой.

– Чего? – удивляюсь я. – Давай, тогда уж сто шестьдесят, чего мелочиться. Больше тридцати дать не могу.

– Нет. Пласт новый почти. Иди парень, не привлекай внимания.

– Ты сам своим видом привлекаешь, – усмехаюсь я. – Покажи хоть, что там у тебя. Заюзанный вусмерть диск впариваешь мне за бешенные деньги. Где выпущен?

– "Голливуд рекордз", – отвечает он. – Фирменный.

В итоге мы договариваемся на сорока пяти рублях.

– Надо осмотреть, – говорю я. – Может, там гвоздём царапали.

– Ну, давай отойдём, – предлагает он.

– Дай глянуть. Доставать не буду, просто приоткрой чемодан. И потом уже пойдём.

– Он снова озирается и берёт «дипломат» в руку. Чуть приоткрывает крышку и я пытаюсь хоть что-то увидеть в эту щель, как вдруг в этот момент раздаётся строгий голос:

– Так, граждане, дипломат сюда и проходим на второй этаж. Давайте, давайте, не привлекайте внимания. Быстро шагаем в отделение…

7. Тише, мыши, кот на крыше

Капец, приехали. Как говорил Рыбников, кажется в «Весне на Заречной…», первый поцелуй и такой горячий. Это я об отношениях нового меня со столицей…

Мы поднимаемся на второй этаж и заходим в скучную и совершенно непраздничную дверь в скучное, совершенно непраздничное помещение с такими же скучными и непраздничными людьми. Стены, выкрашенные до середины масляной краской с подтёками. Ну, блин.

Имя, фамилия, дата рождения, прописка…

– Товарищ капитан, а в чём, собственно, дело?

Он заполняет бумаги, на меня не смотрит и дымит цигаркой. Деловой, собранный, скучный. Времена меняются, а вот эта картинка с жандармом, бумагами и клубами дыма остаётся всегда без изменений. Данность. Не требующая доказательств, аксиома бытия.

Бывал я в таких кабинетах… Не я, а скрытый во мне мистер Хайд, сумрачный док. Бывал. Объект нападения, особенно дерзкий, отчаянный и ужаленный часто оказывается перед такими вот капитанами не в качестве жертвы. Парадокс? Да нет, обычное дело… Не хочется вспоминать, будить зверя, в общем.

– Вы на каком основании меня привели? Я несовершеннолетний, никаких противоправных действий не совершал. Гулял по самому красивому магазину страны. В чём дело-то?

– Ух-ты, грамотный какой, – хмыкает капитан. – Не надо у спекулянтов с рук ничего покупать и никто задерживать не будет.

– Шутите? Покупать у спекулянтов? Я и не покупал. У товарища замок открыт был на «дипломате», я его предупредил и всё.

– Может, и не покупал, зато он продавал. Синицкий, отведи его к Истомину.

К Истомину ведут не меня, а чувака с пластами.

– У него полный чемодан иностранных пластинок, – поясняет капитан. – Мы его знаем, он злостный спекулянт. Подыскивает вот таких, как ты малолетних дурачков и продаёт им свою отраву идеологическую. Тебя никто не задерживал, кстати, нечего пыжиться. Ты здесь на профилактической беседе, ясно?

– То есть, я могу встать и уйти? – уточняю я.

– Можешь, – выдыхает он струю дыма, скривив губы. – Но я тебе советую не торопиться и послушать мудрые слова, которые уберегут тебя в будущем от нарушения закона. Да и что вообще вы находите в этой заморской галиматье. Они же не по-нашему поют.

– Возможно, кто-то язык учит таким образом, – пожимаю я плечами.

– Ну-ну, – кивает он и сминает в пепельнице сигарету.

– «Мальборо» тоже вредит идеологическому здоровью, – усмехаюсь я, кивая на лежащую на столе пачку.

– Ты не умничай, давай. Можешь мне сказать, предлагал он тебе пластинки?

– Нет, не предлагал, – качаю я головой. – У меня дома даже проигрывателя нет. Можете у отца спросить.

– Ладно, – он протягивает мне паспорт. – Иди лучше Пугачёву купи. И больше мне не попадайся. На первый раз отпускаю, не хочу возиться, но в следующий раз просто так не соскочишь, ясно?

Я пожимаю плечами, беру паспорт и иду на выход. Даже и не волновался. Предъявить мне нечего. Да и тому кенту тоже, насколько я понимаю. Наличие в чемодане коллекции дисков ничего не доказывает. Хотя, у них тут свои собственные игры.

Блин, игры играми, а пластиночка уплыла, а второй раз пытать счастье здесь не кажется хорошей идеей… Значит нужно ехать на Арбат, в «Мелодию». Но там, блин, тоже могут быть люди с невыразительными лицами и красными корками… Наверняка, ещё где-то продают, но интернета нет и телефона тоже. Так же, как и ноутбука. Так что выяснить негде. Если только вернуться и у капитана спросить.

Удивительное дело. Я ловлю себя на мысли, что впервые вспоминаю о компе и мобиле с момента своего возвращения. Кажется, сама жизнь настроена так, что ничего этого и не нужно. Впрочем, мобильник, вещь хорошая, чего уж там…

Я выхожу из ГУМа и иду в сторону Исторического музея, собираясь дальше пройти к «Москве» и спуститься на «Охотном ряду» в метро, то есть на «Проспекте Маркса», разумеется.

– Парень, – раздаётся позади меня вкрадчивый голос, – постой…

Я оборачиваюсь и вижу перед собой парнягу в очках-капельках с градиентной окраской. На нём джинсы, рубашка «Лакост» с крокодильчиком, на ногах «Адидас». Спортивная сумка через плечо.

Я вопросительно на него гляжу.

– Слушай, а ты только пластами интересуешься?

Вообще-то, я интересуюсь заработком, а не пластами.

– Лэйбы джинсовые не надо?

– Чего?! – хмурюсь я.

– Кожаные этикетки, – негромко отвечает он и хлопает себя по пояснице.

– Нет, – мотаю я головой. – Не интересует.

Зачем мне этикетки?

– Клёпки есть, пуговицы, молнии.

– Я шить не умею, – пожимаю я плечами.

Он недовольно кивает, поправляет на плече сумку и устремляется вперёд, по направлению к гостинице «Москва». Тут пластинки бы найти, какие уж этикетки. К тому же, из чего шить? Да и кто будет шить? Бабушку подрядить на это дело? Я усмехаюсь и неожиданно вспоминаю, что отец принёс большущий кусман тонкой парусины.

Она тонкая и очень приятная на ощупь, светленькая, кремовая. Папа хочет из неё сделать тент на машину, защитный чехол. Мама сказала, что раз для машины, пусть она в гараже и поживёт, пока не найдётся тот, кто сошьёт то, что папе нужно. А что если…

– Постой, – окликаю я парня. – Погоди. Можешь показать?

– Давай в музей зайдём, – предлагает он и кивает на дверь, находящуюся от нас метрах в десяти.

В фойе музея многолюдно. Только что туда зашли две группы школьников. Царит шум, гам, толкотня. Помимо школьников, хватает и индивидуальных туристов.

– Так, восьмой «Б»! Не разбредаемся! Всем находиться здесь!

– Каникулы, – произносит парень и идёт к жёсткому дивану, стоящему у стены.

Здесь сидят трое пацанов и рассматривают блоки с марками, передавая друг другу. Парень садится на свободное место, сдвигает на лоб очки и кивает мне. Я окидываю его взглядом, худой, жилистый, на вид, года двадцать два. Глаза бесстыжие, ухмылочка наглая.

Я присаживаюсь рядом. Он ставит сумку себе на колени и достаёт из бокового кармана сложенную открытку. Раскрывает её и протягивает мне.

В этот момент мы выглядим так же, как пацаны слева от нас. Я хмыкаю, неплохо замаскировались… В открытке оказывается вложенный патч, нашиваемый сзади на пояс. Он не целлюлозный, а кожаный, кожа бежевая, толстая, мягкая и лохматенькая с обратной стороны.

Выглядит неплохо. Горячее тиснение проведено на хорошем уровне. Сверху крупно красуется надпись «Джексон», чуть ниже – вытиснен силуэт бегущего гепарда, а под ним мелко написано «Сделано в США» и «Джексон анд Ко с 1895». Дизайн этикетки простенький, немножко даже колхозный, но всё необходимое имеется. А что если…

Тут же прибита пуговица, классического бронзового цвета без надписей и эмблем. И клёпки, которые ставят на карманы.

– Зипперы тоже есть, – наклоняясь ко мне, доверительно сообщает чувак.

– И сколько за комплект на одни штаны? – интересуюсь я.

– Пятнадцать, – пожимает он плечами. – Можно и на юбку.

– Пятнадцать, – киваю я. – За самопальный патч из нетипичной мягкой кожи с вымышленным и никому неизвестным брендом, одну промышленную пуговицу безо всякой кастомизации, замок, скорее всего, не японский, а польский и за восемь стандартных заклёпок. За это пятнадцать рублей. Правильно понимаю?

– Это без клёпок, – отвечает он, – закончились. А что за кастомизация?

– У тебя пуговица без обозначения конкретной фирмы, на ней нет ни гепарда, ни названия, ни даже буквы «Джей». То есть она просто тупо куплена в магазине за полкопейки.

– Ну пойди да купи, – хмыкает он. – Ты откуда такой грамотный? По внешнему виду и не скажешь.

– Зато, глядя на тебя, любой мент сразу сообразит, что в твоей сумке. Пятёрка за комплект.

– Шутник ты брат, хоть и грамотный.

– Могу сразу взять десять комплектов. Бирки есть? Которые внутри вшиваются?

– Нет, такого не держим, – говорит он. – Три рубля могу уступить, но больше не проси. Не хочешь, не бери. Их и так с руками отрывают.

– Ага, поэтому ты к первому встречному на улице пристаёшь?

– Да почему к первому? Я за тобой понаблюдал. Видно же, что ищешь чего-то. Тем более тебя менты взяли на проработку, значит понимающий должен быть.

– Ага, – хмыкаю я. – В грамзаписи. Ладно, считай не договорились.

Я отдаю ему открытку и поднимаюсь с дивана.

– Погоди, – говорит он. – Чего такой прыткий? Ладно, давай по десять.

– Блин, – качаю я головой. – Прямо восточный базар.

– Так ты посчитай, сколько ты концов сделаешь!

– Точно ты говоришь, математик. А джинса даром что ли везде валяется? А производство? А дистрибуция?

– А это ещё что? – хмурится он.

В общем, в результате договариваемся на восемь комплектов по шесть рублей.

– Сейчас тебе отсчитаю, говорит чувак. Незаметно возьмёшь и всё.

– Пакет есть?

– Дам, погоди.

– Не здесь только, – говорю я. – Буду проверять каждый патч, чтобы брака не было.

– Патч, – повторяет он и щёлкает языком. – Пошли, есть место, пять минут отсюда. Там спокойно всё проверишь.

– Что за место? – хмурюсь я.

– В кафе зайдём, заодно и мороженое поешь.

Я соглашаюсь. Мы выходим из музея, идём к Охотному ряду, ныряем в подземный переход и выныриваем из него на стороне Думы, то есть Госплана. Собственно первое здание по улице Горького – это и есть наша цель.

– Вот сюда, – усмехаясь, показывает мой спутник на кафе «Космос». – Был здесь когда-нибудь?

– В будущем побываю, – хмыкаю я.

Кафе большое, двухэтажное. Мы проходим внутрь и оказываемся в небольшом фойе. Слева располагается гардероб, а дальше стеклянная стена, за которой виден зал для посетителей и лестница на второй этаж.

У двери стоит скучающий швейцар.

– Витя, привет, – кивает ему мой торговый партнёр и ныряет в гардероб.

Там никого нет, поскольку лето и одежду никто не сдаёт.

– Иди сюда, проходи!

Я иду за ним. Он уверенно ставит сумку на тумбу у дальней стены и достаёт свёртки.

– Выбирай.

В принципе, качество оказывается у всех изделий одинаковое и я отбраковываю только одну этикетку. Проверяю пуговицы и замки, и рассчитываюсь.

– Тебя как зовут? – спрашиваю.

– Тебе зачем? – хмурится он.

– Вдруг ещё потребуется, как тебя искать?

– Артур, – сообщает он. – Только я обычно этой ерундой не занимаюсь. Они мне вообще случайно достались, замочки и лэйблы. Так что следующего раза может и не быть. Но, вообще, я обычно у ЦУМа болтаюсь. Там сегодня ментов много, поэтому я в ГУМ пошёл. Тебе повезло, в общем. А так, если что понадобится, приходи туда. Ну, или сюда можешь.

– Понятно.

– А тебя самого-то как зовут?

– Артём.

– Ну, будем, значит знакомы, Артём?

– Будем, Артур.

Мы завершаем сделку, но обмывать её я не собираюсь и сразу, прихватив добычу, исчезаю. Выскочив из «Космоса», отвожу трофеи в гостиницу. Собственно, решение оказалось спонтанным, как и почти всё в моей жизни. Возможно, стоит больше внимания уделить планированию и системе. Пожалуй. Ну я стараюсь, в общем-то.

За три дня папиной командировки мы выполняем намеченную мной культурную программу, состоящую из дневных посещений музеев, прогулок по Москве, одного посещения дяди Пети и одного вечернего совместного выхода в театр, а именно во МХАТ на «Амадея» с восхитительным Сальери в исполнении Табакова.

Успеваем чуть ли не на последний в сезоне спектакль. Дядя Петя служит там осветителем и мы проникаем в это святилище проходя через толпу людей, жаждущих лишнего билетика. Сидим в проходе на приставных стульях, и видно нам не очень хорошо, но то, что делает на сцене Табаков, заставляет забыть обо всём на свете…

Ну, а после этого со спокойной душой возвращаемся домой. Самолёт прилетает в шесть утра. Отец принимает душ и идёт на работу, а я падаю на диван и сплю беззаботным молодым сном часов до десяти. А когда просыпаюсь, первым делом иду в прихожую, беру записную книжку и нахожу телефон Михайловых.

Это родительские друзья. Мы типа семьями дружим. По праздникам то у них встречаемся, то у нас. Живут они недалеко от бабушки и у них двое детей – Антон и Катя. Антон младше меня на год, а Катя старше, тоже на год. Хорошая девочка, мне её в невесты прочили, сколько себя помню. Точнее, лет с двенадцати, наверное. Вроде, шутками ди прибаутками, но иногда прям доставали.

Так что вне семейных праздников мы с ней особо не контачили, ну потому что как-то стрёмно было постоянно эти приколы слушать. Сходили как-то в кино, чисто по-дружески, безо всяких там задних мыслей. Так потом все эти взгляды да подначки житья не давали. В общем, любви у нас и не планировалось, а тесной дружбы не случилось, из-за родных и близких.

Потом уже, будучи взрослым, я узнал, что её мать действительно надеялась, что у нас что-то получится. Но не получилось. Не судьба, значит.

– Алло…

Трубку берёт Антон.

– Антоха, здорово, – говорю я.

– А, привет.

Он парень шустрый, занимается хоккеем и мутит постоянно, кстати. То клюшки какие-то покупает и продаёт, то ещё чего. Его родители к этому спокойно относятся, а моих коробит. Вроде как неправильно это. Торгашество.

– Как делишки? – спрашиваю я.

– Ничего, а у тебя?

– Да, у меня-то что? Каникулы, свобода. Это вы с Катюхой экзамены сдаёте.

– Да-а-а, – вздыхает он. – Но у меня завтра последний.

– Какой?

– Геометрия.

– Учи теорему Пифагора, сто процентов тебе выпадет, – предупреждаю я.

Он сдаёт после восьмого класса, а сестра после десятого, и я вспоминаю, что он на Пифагоре завалился и получил трояк. Потом его этим Пифагором два года допекали.

– Да я всё выучил уже! – самоуверенно отвечает он.

– Ну, смотри, я тебя предупредил. Где там сестра твоя?

– Ты ей что ли звонишь?

– Ей, конечно, дома она?

– Сейчас, позову. Кать, иди, жених твой.

Ну, не собака ли? Зря ему про Пифагора сказал.

– Алло? – журчит голосок моей "невесты".

Я уж и забыл, как он звучит. Неплохо звучит, мило.

– Кать, привет, это я. Как жизнь?

– Приве-е-е-т, – тянет она и я слышу по голосу, что улыбается. – Нормально. К экзаменам вот готовлюсь.

Надо же, обрадовалась. Ну, честно говоря, с ней всегда легко было болтать. С другими девчонками у меня прежнего порой возникали паузы, неловкости и отчаянные попытки немедленно придумать, о чём говорить, а с ней всегда всё было просто.

– Когда ближайший? – спрашиваю я.

– Завтра. Химия.

– О, надо мне маму вместо тебя отправить.

– Ага, – соглашается она. – Я бы не отказалась.

– Утром сдаёшь?

– Да, к половине девятого пойду. А что? Ты-то бездельничаешь, да?

– Не завидуй, – смеюсь я. – Мне всё это ещё предстоит в следующем году.

– Я не завидую, – вздыхает она и тоже смеётся. – Хотя, нет. Завидую.

– Кать, слушай, мне с тобой посоветоваться надо, – перехожу я к делу. – Ты можешь ко мне завтра зайти после экзамена? Я хочу тебе показать кое-что.

– Показать? – удивляется она. – А что?

– Ну… Тут мне по швейному делу совет нужен. Ты в Москву-то собираешься?

Знаю, что собирается. Поедет поступать в Текстильный институт на модельера или что-то в этом роде. Не поступит, к сожалению. Вернётся и год будет работать то ли на швейной фабрике, то ли в ателье и в конце концов пойдёт в техникум. Потом когда-то откроет швейный цех, если я не путаю…

– Собираюсь. Поедем с мамой в конце июля. Через полтора месяца уже.

– Ну, отлично, молодец. Так что, придёшь завтра?

– Ну… ладно… А во сколько? Я ведь точно не знаю, когда у меня закончится.

– Ну, не беда, я буду дома сидеть и ждать. Когда закончится, тогда и закончится.

– Ты шить что ли собираешься?

– Ну, вроде как, – усмехаюсь я.

– Прям секретный такой… Ну, ладно, приду.

Она с детства любит шить и умеет это делать весьма неплохо. Известная в наших кругах швея, одним словом. Посмотрим, что она скажет насчёт моей идеи. Если откажется сама, может кого-нибудь посоветует.

Я завтракаю и собираюсь идти навестить дядьку. Одеваюсь, когда звонит телефон. Это мама.

– Артём, слушай, я поговорила у нас с преподавательницей английского. Молодая девочка, её все очень и очень хвалят. Говорят хорошая, как ты и хотел. Так вот, она не против позаниматься с тобой. Поэтому сегодня в час дня придёшь в университет… Помнишь, где романо-германская филология?

– Помню…

– Вот. Приходи туда. Зайдёшь на кафедру, и спросишь Лилию Юрьевну Урусову. Она тебя посмотрит и решит, что с тобой делать. Запиши имя и номер кабинета.

Я записываю, одеваюсь и выскакиваю из дома. На сердце легко, настроение беззаботное. Лето, кайф, никаких экзаменов, никаких напрягов, вся жизнь впереди. Блин, как же здорово!

Во дворе дерутся воробьи, дворник метёт дорогу метлой с жёсткими редкими прутьями, бабушки сидят на лавке и жмурятся на солнышке. Пахнет озоном.

Я прохожу мимо школы, мимо гастронома и захожу в «Домовую кухню». Покупаю несколько слоек и котлеты-полуфабрикаты в панировке. Они, конечно, внутри в основном из хлеба, но, в конце концов, и что из того? Приду и пожарю дядьке.

Складываю всё в сшитую бабушкой сумку из плащёвки, выхожу и шпарю по Ноградской в сторону Пятьдесят лет Октября. Там снова иду по двору. Обхожу невысыхающую лужу, ни Жука, ни Аркана, к счастью, не встречаю и двигаю непосредственно к дядькиному подъезду.

Поднимаюсь на пятый этаж и звоню в дверь. Она тут же, в тот же миг открывается и передо мной предстаёт дядя Гриша. Глаза выпуклые, горят огнём, лицо белое, испуганное, на лбу испарина. Он подаётся вперёд, хватает меня за шиворот и втаскивает в квартиру.

Дверь тут же закрывается. Очень тихо и аккуратно, и дядька набрасывается на меня.

– Ты её видел?! – шепчет он. – Видел или нет? Раз молчишь, значит видел.

– Кого?! – недоумённо спрашиваю я.

– Тихо! – шипит он, резко прикладывая палец к губам. – Продала сука! Падла ментовская!

Обострение, блин… Сейчас опять начнутся резкие скачки настроения…

– Там нет никого, пожимаю я плечами. Пустота.

Надо как-то его отвлечь.

– Я тут вам гостинцы принёс… Смотрите, слойки и…

– Замолчи! – шепчет он. – Заткнись!

Он становится неподвижным и обращённым в слух. За дверью раздаётся едва заметный шорох и дядя Гриша вздрагиает и снова прислушивается, а потом вдруг раздаётся резкий звонок.

– Суки! – задыхаясь шепчет он. – Суки! Хер вам! Хер вам! Вот посмотри сам в глазок! Тихо только!

Я шагаю к двери делаю, неловкое движение и задеваю приваленный к стене зонтик. Бросаюсь, но не успеваю подхватить, и он с грохотом падает на пол, увлекая за собой тяжёлые ботинки.

Дядька аж подпрыгивает от ужаса и кулаки его взлетают над головой.

– Тихо! – одними губами шепчет он… – Тихо, твою мать!

Тише, мыши, кот на крыше, а котята ещё выше…

8. Подарок

Звонок начинает трезвонить. Трезвонит и трезвонит.

– Ну, – пожимаю я плечами, – теперь можно и не таиться уже.

Подхожу к двери и смотрю в глазок. Там стоит сердитая тётка с шишкой на голове, типа Бабетты или Халы, не знаю уж как эту красоту идентифицировать.

– Григорий Александрович! – кричит она. – Откройте, пожалуйста!

Громко кричит и сердито, настолько же, насколько и выглядит.

– Я открою, – тихонько говорю я.

– Нет! – восклицает

– Да давайте. Сейчас узнаем, что она хочет и всё. А так она будет каждый день вас терроризировать.

Он не успевает и слова сказать, как я тянусь к здоровенному засову и быстро его сдвигаю. Он тут же выскальзывает из маленькой прихожей, а я распахиваю дверь.

Тётка открывает рот, чтобы выдать тираду, но не выдаёт, а замирает, увидев меня, и стоит какое-то время в таком виде.

– Слушаю вас, – говорю я. – Что вы хотели?

Любопытно, что пока разыгрывается эта короткая сцена, за спиной у тётки оказывается человек. Он будто вырастает из-под земли, буквально за пару мгновений проскакивая лестничный пролёт. Поднимается снизу и, подойдя к «Хале», практически столбенеет, увидев меня. Ну, не то что прямо столбенеет, но становится скованным, что ли.

– Ты кто? – наконец, размораживается тётка.

Мне очень хочется ответить что-то вроде «конь в пальто» или даже сказать так, как говорят сейчас, в восемьдесят третьем, погрубее малость, но я сдерживаюсь.

– То же самое хочу спросить у вас.

– Я? Я председатель кооператива! Где Кропоткин?

– И что хочет председатель кооператива? – интересуюсь я.

– Ты кто такой? И что тут делаешь? Я сейчас милицию вызову!

– Любопытно. Вызывайте, посмотрим, что из этого выйдет. Вы, судя по всему, из хулиганских побуждений трезвоните в дверь, кричите. Вызывайте.

– Что?!

Она чуть осекается, но тут же берёт себя в руки.

– Я председатель жилищного кооператива, мне нужно срочно поговорить с Кропоткиным. И кто ты такой, в конце концов?

– Я его племянник, дядя неважно себя чувствует и не может вас принять. Но вы можете сказать мне, чего желаете.

– Я желаю, чтобы слесарь зашёл и осмотрел его трубы! Дядя твой соседа снизу топит! Горгаз не пустил, электриков не впустил, а теперь ещё это!

Мужик подаётся вперёд, будто уже получил приглашение войти. Интересно, на сантехника он, вообще-то, похож не слишком. Суровый взгляд, усы, волосы с проседью, лет сорок пять, худое лицо со впалыми щеками. Подтянутый, рубашка типа «поло», коричневые брюки. Часы на браслете.

– Извините, сейчас это никак невозможно, – говорю я. Кроме того, у нас всё абсолютно сухо. Вы у соседа проверьте более тщательно. У нас точно никаких проблем нет.

Странная, конечно, реакция на просьбу впустить слесаря-сантехника, но, честно говоря, и сам сантехник выглядит немного странным. И что-то в нём мне определённо не нравится. Но главное не это.

– Да я только гляну, – пропито и прокурено хрипит сантехник и, отстраняя председательшу, намеревается войти в квартиру.

– Нет, – коротко отрубаю я и захлопываю дверь.

Просто если я сейчас его впущу, дядя Гриша меня самого уже никогда сюда не впустит. Дверь передо мной будет закрыта раз и навсегда, и я окажусь переведённым в разряд блатных или легавых сук. Я это знаю совершенно чётко. А, поскольку моя задача – это сохранение отношений, а не их разрушение, нужно все эти заскоки просто терпеть.

С другой стороны, если он топит соседей… Я тут же вхожу в ванную, совмещённую с туалетом и внимательно всё осматриваю. Потом иду в кухню и делаю то же самое. Нет. Никаких следов протечки. Грязно, запущено, но нигде ничего не течёт. Под ванной сухо, стены сухие, пол сухой.

– Сука! – сипло шепчет дядя Гриша. – Сука блатная!

О, я же говорил… Но это он не про меня, надеюсь.

Он подходит ко мне вплотную, чуть наклоняется и не глядя на меня, практически отвернувшись, начинает шептать скороговоркой.

– У неё сын сидит! Они её на крючок подцепили, ты понял? Чтобы до меня добраться!

Гонки чистой воды, конечно. Ума не приложу, зачем бы он понадобился блатным. Сидел он миллион лет назад и недолго. Из зоны, как гласит предание, переехал на «химию». Искупил и вернулся. Печататься больше не мог, работал где придётся, в том числе ночным дежурным в морге областной больницы. Сейчас на пенсии, а вот от призраков не избавился…

– Кобыла мосластая! – тараторит он. – Ты видел какой у неё взгляд? У-у-у, комиссарша х*ева! В тридцать седьмом она бы лично приговоры исполняла. Но ничего, теперь будет знать, что я тут не один! Правильно, правильно! Пусть только полезут, суки! Молодец! Как ты её! Из хулиганских побуждений!