Исключительная благодать бесплатное чтение

© Сергей Лушников, 2024

© Издательский дом BookBox, 2024

Исключительная благодать

Роман Григорьевич, научный сотрудник института генетики, был странным человеком. Хотя никто из окружающих об этом и подумать не мог. Худой, высокий, с узким лицом, маленькой головой, на которую свободно помещалась шапка 54‑го размера. В общении он был весел и сыпал шутками, словно дымовой завесой отгораживаясь ими от реального мира. В работе был хорошим исследователем, успешно выполнял задания по теме «Перспективные модели сортов картофеля в Западной Сибири и генетические модели их реализации». Выводил неторопливо сорта, в основном скороспелые, так необходимые для короткого лета в Сибири, писал статьи, отчёты, акты выполненных работ, защитил кандидатскую диссертацию. Всё делал, как большинство учёных нашей страны. А был он странен в любви к кладбищам. Нет, не подумайте, что он любил ходить на похороны, провожать людей в последний путь, сидеть на поминках, просто его тянуло одного ходить по кладбищам…

Он с неохотой посещал огромные городские кладбища, но любил гулять по небольшим, уютным, ухоженным и мечтал побывать на всемирно известных. Мало было специалистов, которые были бы равны ему в знании этих мест. Роман Григорьевич Землянов ездил в разные города страны в научные командировки и каждый раз ставил своей целью посещение мест последнего приюта людей. Он не мог объяснить эту тягу. Может, это началось тогда, когда он из Норильска приехал учиться в город Т. и как-то случайно зашёл на ближайшее кладбище, когда гулял по окрестному лесу в августе. В ограде одной могилки он увидел много рясной малины, крупной, сочной, которой не было на Крайнем Севере. Попробовал одну ягодку, а потом стал есть горстями, пока малина не закончилась и ему не стало плохо: голова пошла кругом, тошнота и прочие недомогания.

Он опустился на землю и увидел, что надпись на надгробье стёрлась. Роман тупо смотрел на памятник и думал: за что его так наказывает Творец? Но, оглядевшись вокруг, словно ища глазами Боженьку, поразился тому обстоятельству, что вокруг больше нигде не было столько малины, как в той оградке. Он стал прибирать холмик могилки, очистил от травы, выдрал сорняки в самой ограде, а потом стал очищать надпись, смочив носовой платок водой и посыпав его песком. И только тогда смог прочитать, что покоится здесь Роман Григорьевич, и годы жизни – 1906–1966. Фамилию так и не разобрал, но совпадение его собственного имени и отчества посчитал знаком. Каким и для чего, не понял. Ещё долго сидел возле могилки и размышлял, кем же был этот человек…

Потом встал, обошёл вокруг другие захоронения, но такой малины нигде не нашёл. В итоге остановился на мысли, что Роман Григорьевич, наверное, был хорошим человеком, коли столько малины растёт только у него. И потом, пока кладбище не снесли, он каждый год ходил и ухаживал за этой могилой, но малину больше не ел…

После этого он побывал на всех погостах города, но на больших кладбищах чувствовал себя как в коммунальной квартире, когда личного пространства почти не существует и ты находишься в прицеле множества глаз, слёз и мыслей. Потом стал посещать деревенские, поселковые захоронения, там ему нравилось больше: могилы располагались среди больших деревьев, где мало народа, вкусный воздух и пели красивые песни птички. Он останавливался у заброшенных могил и вычищал старую траву, поправлял кресты, оградки, в общем, что-то пытался сделать для уюта покоящихся уже вечно.

Эта странность Романа стоила ему первого брака, который рассыпался и исчез, как пепел в земле. Он женился рано, на молодой аспирантке Верочке, красивой брюнетке, на которую засматривались все мужчины. Как она умела ходить… нет, она не шла, она плыла – медленно, словно пава, с томным взором, переставляя стройные ножки и покачивая бёдрами! Неудивительно, что Роман втюрился сразу, и любовь, подкреплённая мощным тестостероном, дала плоды.

Перед этим он заработал приличные деньги в стройотряде – целую тысячу рублей! По тем временам большая сумма. И повёз Верочку в Ленинград. Здесь он решил посетить Пискарёвское кладбище, Александро-Печерскую лавру, съездить в Комарово и на Волковское. Но началось всё с неприятностей. Они поселились в квартире ветерана войны, которому было почти восемьдесят лет. Их привела туда женщина, встретившаяся молодых возле гостиницы, где не оказалось мест, и они пошли с ней на квартиру. Отдали ветерану деньги за десять дней вперёд, а сами пошли гулять по городу. В первый день Роман уговорил Верочку съездить на Пискарёвку. Но с ней он не смог прочувствовать трагедию здешних обитателей – Верочка спешила, не давала ему раствориться хотя бы на время среди тех сотен тысяч душ, что покоились здесь… Ещё успели прогуляться по Невскому проспекту и вернулись домой.

В квартире, на кухне, хозяин пил водку. Он кричал, продолжая воевать с фашистами. Они хотели шмыгнуть в свою комнату, но их остановила тирада отборного мата. Похоже, он их принял за фашистов. Верочка что-то возразила, но только усугубила положение: угрозы и оскорбления продолжались всю ночь. Роман не знал, что делать. Остановить хозяина он не мог, хотя пытался уговаривать, но тот только сильнее распалялся. Чего только они не наслушались! Но поднять руку на ветерана войны он не мог, а куда идти ночью, да ещё с чемоданом? Так и провели ночь, только утром ушли. Верочка сердилась, почти кричала: какой ты мужик, тряпка, не смог успокоить старика!

А Роман и правда не мог, с детства боготворил фронтовиков, поэтому молчал и хотел одного – уйти на какое-нибудь укромное тихое кладбище. И они в этот день разделились: Верочка рванула в Эрмитаж, а он поехал в Комарово и там возле могилы Анны Ахматовой среди высоких сосен успокаивал свою душу. Слышались ему слова поэтессы:

Он вспоминал стихи одинокой души, стараясь прочувствовать самые главные, бередящие душу слова.

Вечером супруги молчали, чему Роман был даже рад. Утром они разъехались по разным местам: она в Петергоф, а он поехал в Александро-Печерскую лавру.

Роман сначала ходил по самому старому кладбищу – Лазаревскому, разрешение на строительство которого давал лично Пётр I. Красивые мощные некрополи подчёркивали значимость покоящихся здесь людей. И действительно, имена впечатляли: архитекторы Росси, Кваренги, учёные Ломоносов, Эйлер. Потом посетил Тихвинское кладбище, где обрели последний приют Михаил Иванович Глинка, Фёдор Михайлович Достоевский, Архип Иванович Куинджи. Он прикасался к холодным плитам и вспоминал каждого из этих великих людей, разговаривал, спорил с Достоевским, видел солнечные картины Куинджи или шикарные жёлтые здания архитектора Росси. Зашёл на Казачье кладбище, названное в честь погибших казаков, разгонявших в 1917 году демонстрантов, на котором впоследствии стали хоронить и деятелей советского периода, в частности, подавлявших Кронштадтский мятеж, именно поэтому кладбище ещё называли Коммунистическим. Вот так – враги при жизни после кончины покоились в одном месте, рядышком с друг другом, мирно и спокойно…

С Верочкой они разошлись вскоре по приезде в свой город.

Больше он не решался на женитьбу.

Зато нашёл маму. Вырос Роман в детдоме и всю жизнь искал её. Он уже давно знал, что она где-то есть, но из-за смены фамилии и места жительства ему не удавалось найти свою женщину. И вот, в свои сорок два года, он нашёл её – маленькую сухонькую старушку. Пришёл к ней домой. Она сначала долго не открывала, не понимая, кто он и зачем пришёл. Роман был с цветами, конфетами, тортом и шампанским. Она стояла перед ним – маленькая, как старенькая Дюймовочка, и рассматривала незнакомого мужчину.

– Я Рома, ваш… сын… – медленно проговорил он.

Немая сцена длилась недолго, она признала его:

– Ромочка, ты?!

И шагнула вперёд, протянув руки, потом остановилась, разглядывая родимое пятно с левой стороны виска, потом обняла и заплакала. Роман тоже плакал – он обрёл семью. Они стояли, обнявшись, и плакали, словно мать провожала сына на войну.

Потом сидели за столом, пили шампанское, чай. Мама успокоилась быстрее сына, рассказала ту давнюю историю, когда потеряла мужа, дом сгорел, и так как она не работала, пришлось сдать обоих детей в приют. Так Роман узнал, что у него ещё есть старший брат Анатолий. Но мама не знала, где брат. Он всё время хотел задать ей вопрос: почему она не искала их? Или искала, но просто не могла найти? Но язык не повернулся.

Он стал ходить к ней по праздникам, поздравлял, подкидывал деньжат, но материнской близости и любви не ощущал. Его мама была окружена подругами, писала стихи о природе, в них не было трагедии, много читала, а его жизнью особо не интересовалась.

Материнскую любовь он чувствовал только от воспитательницы детдома Фёклы Ивановны: от взглядов, слов, поглаживаний по голове до конфет, которые она клала ему под подушку. Не имея своих детей, она любила его, самого худенького и маленького, и не давала в обиду сверстникам, за что детдомовцы дали ему кличку «маменькин сынок», хотя со временем он научился за себя постоять.

Но он искал свою маму…

Хотя в отличие от многих детдомовцев ему повезло больше.

Фёкла Ивановна, когда Роману исполнилось пятнадцать лет, нашла приёмных родителей, работников Норильского ГОКа. И хотя особой любви от них он не испытал, всё же они дали ему путёвку в новую жизнь, отправив учиться в институт уже через пару лет.

А через год случилась трагедия – приёмные родители погибли в автомобильной аварии… Он сидел на кладбище возле их могил и не мог понять, почему у него всё время отнимают близких людей.

…Прошло немало времени с тех пор, Роман продолжал посещать кладбища, после Московской олимпиады приехал на Ваганьковское к Владимиру Семёновичу Высоцкому, отстояв приличную очередь, ощущая великую любовь народа к великому поэту и артисту. И стоя у памятника, вспоминал строки:

Уж кто-кто, а Владимир Семёнович умел высказать суть стихотворения Михаила Ножкина.

Роман, так и не получив душевной теплоты от родной матери, стал искать брата, как будто хотел найти частичку семейного счастья. Брата нашёл, но… в тюрьме. Встретился с Анатолием. Тот оказался очень похожим на него, только у брата было много морщин, жёсткий взгляд и синева наколок на кистях рук. У Анатолия это была уже третья ходка, за неумышленное убийство, первые две – за грабежи.

Роман не удивился, многие воспитанники детских домов попадали в места не столь отдалённые. С бывшими воспитанниками иногда встречался, помогал немного, но ни с кем не водил дружбу, знал, что себе дороже. Лучше отгородиться, как оградкой могила от могилы – твёрдо укоренилось в нём это мрачное правило.

Анатолий не высказал ни радости, ни каких других эмоций, но попросил братана принести ему чай, курево и сало. А когда узнал, что жива мать, то обозвал её курвой. Расстались прохладно, Роман же стал думать о том, что, может, зря он затеял эти поиски. Но передачи стал приносить брату регулярно, как будто ходил на могилу к человеку, которого никто не любил при жизни и который сам никого никогда не любил…

Однако сказались то ли общие корни, то ли усталость одинокой души, то ли привык, но со временем уже стал носить передачи почти с удовольствием. А вскоре в стране началась перестройка, быстро и резко перешедшая в переделку всего, что было со знаком плюс, на минус. Появилась безграничная свобода, которая долетела и до Анатолия.

И брат появился в квартире Романа – в большой трёхкомнатной, которую он обменял за жильё в Норильске после смерти приёмных родителей. Вместе с братом ворвалась другая, шумная жизнь. Паханы, девки, попойки и деньги – брательник с дружками «работали» рэкетирами.

Роман пытался говорить с Анатолием, но того жизнь несла в другую сторону. Надо сказать, что и в жизни Романа произошли изменения. В институте сорта картофеля уже никого не интересовали, денег не платили, давали в основном подачки, половину помещений заняли коммерсанты, и теперь Анатолий кормил Романа.

Но Роман понимал, что эта «малина» долго продолжаться не может, тем более уже и милиция стала наведываться к нему в квартиру. И вот однажды поздно вечером они крупно поспорили, Роман пригрозил Анатолию выселением. Тот был пьян и ударил брата, а Роман ответил, сказалась детдомовская привычка. Они дрались молча, остервенело, потом боролись, в итоге Роман чуть не свернул брату шею. Тот уже хрипел, когда Роман расцепил руки…

Анатолий долго сидел на полу, потом встал, подал руку брату: «Мир… Не ожидал от тебя такой прыти». Роман молчал. Они сели за стол, выпили с подачи Анатолия за дружбу, а потом долго, почти до пяти утра разговаривали. Роман уговаривал брата начать какое-нибудь дело, доказывая, что рэкет недолговечен и опасен, рано или поздно всё закончится плохо. Анатолий соглашался, но что делать, не знал. В своём сегодняшнем деле он дока: всё налажено и деньги текут ручьями. Роману пришла в голову интересная мысль, и он предложил организовать фирму по изготовлению надгробных памятников, вспомнив роман Ремарка, – люди же умирают всегда, и, несмотря на разруху, их всё равно будут хоронить. Анатолий заинтересовался, а вскоре начал действовать. Через неделю выкупил небольшое здание, утряс организационные вопросы, а Роман договорился с фирмой из Хакасии насчёт поставок мрамора. Так возникла фирма «Белый ангел». Через год они уже изготавливали и памятники, и цветы, и венки, фирма стала довольно известной на рынке похоронных услуг. А когда Роман предложил оказывать услуги по организации похорон, дела пошли совсем хорошо.

Анатолия через два года было не узнать: в шикарном финском костюме, на БМВ, переехал жить в свой дом. С тех пор братья почти не ссорились, Роман стал главным консультантом брата со своей долей в бизнесе. Он уговорил брата съездить к матери. И вот они уже втроём, семьёй, сидели за столом. Маме Анатолий привёз большой телевизор в подарок, но за столом сидел молча, наверное, вспоминал свои годы в детдоме. Со временем он оттаял, и братья вместе стали навещать свою матушку.

У Романа появились приличные деньги, и он поехал за мечтой «Увидеть Париж и умереть!» – как культовый певец Моррисон, который скончался в Париже на гастролях и был похоронен на Восточном кладбище. Нет, это было не кладбище в нашем понимании, это целый город, возникший в 1804 году, где усыпальницы, как хорошие коттеджи, усыпаны скульптурами – настоящими произведениями искусства!

За день он смог посмотреть лишь маленькую толику могил, но зато каких знаменитостей…

Могилу Фредерика Шопена – композитора, написавшего «Похоронный марш», под звуки которого было погребено большинство людей на этом кладбище, да и сам автор, – постоянно украшают свежие цветы. Оноре де Бальзак описал это кладбище в последней части своего романа «Отец Горио». Последнее пристанище писателя тоже здесь. Здесь же похоронены Жорж Бизе, Амедео Модильяни, Эдит Пиаф, Сара Бернар, Айседора Дункан, Оскар Уайльд, даже нищий Нестор Махно.

Роман долго стоял возле памятника русским солдатам, участникам движения Сопротивления во время Второй мировой войны. Потом перешёл к мемориалу казнённых коммунаров в 1871 году и случайно увидел могилу Адольфа Тьера, который отдал приказ об их расстреле. Палачи и жертвы тоже лежали рядом, как и на нашем Казачьем. Вот судьба и её ирония – отметил с усмешкой Роман.

Потом была поездка на русское кладбище Сент-Женевьев-де-Буа. Некрополь расположен в тридцати километрах от города, и ему пришлось ехать на такси. На кладбище совсем не было народа. Первым делом он нашёл памятник Ивану Бунину. Рядом с оградкой висел ящичек для пожертвований. Роман бросил туда сотню евро. Вокруг росли большие тёмные деревья, а на могиле лежали увядшие цветы. Он убрал их и положил автору цикла рассказов «Тёмные аллеи» четыре красные розы. «Так хотел умерший получить Нобелевскую премию за стихи, а ему дали за прозу…» – пожалел писателя и поэта Роман.

Внезапно подул сильный ветер и закапал мелкий дождь. Он почувствовал какое-то беспокойство, словно писатель что-то хотел сообщить ему. Огляделся и увидел женщину в фирменной одежде. Она подошла к могиле и стала очищать её от травы. Потом перекопала землю и посадила цветы. Он подумал, что женщина пришла к родному человеку, но она вскоре стала убирать другую могилу, потом перешла к третьей. Романа посетила мысль: здесь есть фирмы, которые ухаживают за могилами, а почему бы и нам не организовать такую же услугу и по заявкам родных обихаживать могилы умерших? Неужели это хотел сказать дух Бунина? «Надо Анатолию сказать об этом, нужное дело», – заключил Роман и быстро двинулся к памятникам белых офицеров и генералов.

Их было множество, целый квартал. У многих судьбы оказались трагичными, а памятники стояли красивые и величественные, отдельные и мемориальные. Дождь стих внезапно, как и начался. Он смотрел на целый городок белогвардейцев, тоже русских людей, покоящихся на чужбине, и прочувствовал всем сердцем трагизм их судеб. Ему казалось, что вокруг витали души и просили забрать их на родину – в Россию. Новый порыв ветра принёс влагу, и та стала стекать со лба Романа тонкими струями на лицо, словно омывая его слезами усопших.

На выходе, около ворот кладбища, в киоске он купил открытку 1900 года с видом Эйфелевой башни, на память о посещении русского кладбища. Сибиряк, весь продрогший, снял плащ, сел в такси и молча слушал водителя, бывшего полковника советской армии из Украины, рассказывавшего о его хорошей жизни во Франции. А в голове роились мысли: почему так случилось, что Бунин и белогвардейцы, вынужденно покинув родину, безмерно тосковали по России, а сегодня многие уезжают из неё и ничуть не сожалеют от этом? Неужели всё дело в материальном достатке? Неужели тоска тех эмигрантов была обусловлена их хорошей жизнью при царской власти? Неужели нам, сегодняшним россиянам, неподвластно сделать жизнь в своей стране благополучной для всех, ну, по крайней мере, обеспечить достойное существование? Неужели мы будем надеяться на нашу власть, а каждый себя не спросит: а что я сделал для счастья, хотя бы своего? Но и власть свою спросить: когда же государственная система станет справедливой для всех? И где эта справедливость, существует ли она?

Мысли крутились в вихре танца, одна сменяя другую, противоречивые и неожиданные, как сама жизнь на родине.

Достал открытку и на обратной стороне прочёл надпись на русском языке: «С Рождеством Христовым! Счастья и благословления! Ждём домой! Скучаем. Сазоновы». И адрес: Санкт-Петербург, Литейный проспект, 31, кв. 56. Вот это да! Интересно, кто же и кому это писал? Он перебил таксиста, поинтересовался, откуда эти открытки. Водитель пояснил, что часто после смерти человека его письма, открытки, фотографии отдают продавцам киосков при кладбищах, а они за один евро продают желающим. Кто-то ищет старые фотографии зданий, улиц, кто-то узнаёт друзей, даже родных, и покупает.

Дождь прекратился, Роман ещё сходил к могиле Нуриева, самой оригинальной из всех. Её покрывала не плита, а ковёр, яркий и неправильной формы, будто в движении танца.

Вернувшись из Парижа, Роман позвонил Анатолию и поделился своей идеей: предоставлять услуги по уходу за могилами. Тот воспринял хорошо. Когда Роман сидел возле могилы Мопассана, задумался о наследственности. Почему Мопассан стал писателем, а он нет? Как влияют гены родителей, бабушек и дедушек на способности ребёнка? Вдруг есть особый механизм передачи способностей? Если знать, кто из предков и как передаёт свои гены, можно было бы уже ребёнку указать направление, пусть даже не одно… А если гены предков участвуют и закладывают в детях определённые способности, то надо бы узнать свою родословную.

Он посетил могилу великого русского шахматиста Александра Алехина и, сидя возле неё, задумался о передаче наследственности. С этими мыслями Роман возвращался домой.

Вскоре братья открыли ещё одну фирму – по уходу за могилами. Клиентов оказалось много, очень много, особенно из тех, кто эмигрировал за рубеж. Клиентам Анатолий посылал фотографии, подтверждающие выполненные услуги. А Роман по приезде засел в архиве Сибири и Дальнего Востока. И нашёл там информацию даже о своих дедах и бабушках! Поразился, что один из дедов по маминой линии по имени Анатолий в Тамбовской губернии держал гранильную лавку по изготовлению памятников! С этим он примчался к брату. Сбиваясь, рассказывал о наследственности, об истории близких, показывал тому архивные материалы, а когда выговорился, замолчал.

– Да, дела… – произнёс Анатолий. – По-твоему, во мне гены гробовщика, и они были заложены уже при рождении, а я не знал?

– Ну да, откуда мы можем знать. Мы тыкаемся, пробуем, и счастлив тот, кто находит своё истинное призвание, генетически заложенное.

– Нет, брат, я уже строить дома собрался, а мне, выходит, нельзя?

– Строить-то можно, наши предки тоже наверняка строили себе дома. А вот почему я в генетики попал, непонятно, ведь не было тогда такой науки… Но что-то в этом есть. У меня возникла мысль: мы с тобой не знаем, где покоятся наши предки, но мы можем с тобой как-то их увековечить.

– Ты что, предлагаешь памятник поставить без тел?

– Есть мысль поставить памятник Семье. Представляешь: два дедушки, две бабушки, родители и один ребёнок!

– Ты, что ли?

– Да какая разница. Пусть будешь ты, тем более ты старший. Ты посчитай: сколько родственников должно быть в этой скульптуре?

– Семеро, – сказал Анатолий.

– Не семеро, а Семь Я, то есть шесть любящих, самых близких тебе людей, и ты седьмой, основа общества! Давай с тобой в городе поставим памятник Семье вместо Ленина, а? Получится, своим дедушкам и бабушкам поставим!

– Так это ведь больших денег стоит.

– Да бог с ними, с деньгами, давай забабахаем!

– Может, поставить церковь, отмолить мои грехи?

– Думаю, Боженька будет не против памятника тем, кто дал нам жизнь.

Долго спорили братья, и в итоге через год памятник, единственный в стране, появился в их городе прямо на площади Ленина. И всегда возле него лежали живые цветы. Даже молодожёны стали приезжать сюда, часто люди просто, без повода, приносили сюда букеты. Роман Григорьевич наблюдал за ними. Они подходили и читали надпись: «Семья есть Семь любящих сердец». Стояли, кто-то долго, в задумчивости, кто помоложе, тот недолго, но Роман Григорьевич знал, что придёт время, и они тоже станут задерживаться подольше.

Через год умерла их мама. Слёз, как ни странно, у братьев не было, но похоронили достойно. Не успели отметить сорок дней, как Роману пришла телеграмма, что его воспитательница Фёкла Ивановна в плохом состоянии, просила его приехать (дело в том, что всё это время Роман поддерживал с ней отношения и даже помогал деньгами).

Он не успел, плакал на могиле в одиночестве, обнимая деревянный крест. Её соседка передала Роману папку от названной мамы. Уже возвращаясь домой, в самолёте он стал внимательно рассматривать содержимое папки. Там были фотографии воспитательницы и Романа, а ещё конверт из тёмной бумаги. Он вскрыл его и увидел несколько писем, написанных старославянским языком, ещё с твёрдыми знаками. И на первом же конверте ему бросился в глаза адрес: Санкт-Петербург, Литейный проспект… В памяти всплыла парижская открытка, а сердце застучало, как при первом свидании с женщиной. Адрес совпадал, и фамилия Фёклы оказалась Сазонова.

Роман с письмом и открыткой в руке ходил по комнате и не мог успокоиться. Это судьба. Но какая, он не мог понять. Поэтому решил ехать в Питер и попытаться найти хоть каких-то родственников Фёклы. Анатолий не одобрял порыв брата, но вынужден был отступить под напором его желания. Почти месяц работы в архивах и поисках то одного, то другого родственника привели Романа в квартиру к Вере Николаевне, внучке брата его второй мамы. Вера Николаевна не пустила его даже на порог, разговаривала через цепочку, но когда увидела открытку, назначила встречу в кафе неподалёку от дома и через полчаса пришла не одна, с подругой.

Роман ни на секунду не пожалел о своём намерении. Вера оказалась невероятной красоты – статная, лет сорока, с огромными бездонными глазами и пышным бюстом, она могла заинтересовать любого мужчину. Ожидания оказались ненапрасными. Два часа беседы, и пазлы сложились, Вера признала правду, которую принёс Роман в её жизнь. Она рассказала, что родителей Фёклы и её саму репрессировали из-за деда-белогвардейца, кстати, похороненного на Русском кладбище во Франции. Родители погибли в тюрьме, а след Фёклы затерялся. Дед Веры же служил у красных, но погиб, поэтому и бабушке повезло – её не тронули. Надо отметить, что Вере понравился Роман, и они провели вместе целую неделю. Их чувства разыгрались было не на шутку, но Анатолий прервал начавшийся роман, дела требовали возвращения брата.

Нежные письма и телефонные звонки теперь вошли в жизнь Романа. Через четыре месяца они с Верой решили вместе прилететь в Норильск, чтобы отдать дань памяти Фёкле Ивановне. Лето в Заполярье выдалось жарким, градусник зашкаливал за тридцать. Высокие, красивые и счастливые – они стояли возле могилки доброй женщины.

Неожиданно Роман присел на колено и протянул Вере красную коробочку с кольцом:

– Верочка, будь моей женой!

Вера присела и поцеловала Романа вместо ответа, а огромный букет красных роз, лежавший на могиле, внезапно рассыпался, словно женская душа, упокоившаяся в земле, раздвинула его, чтобы увидеть счастье родных ей людей…

А идти придётся…

Весна 2022 года, Москва. Солнце бесстыже ярко смотрит вокруг, заглядывая во все уголки. Оно уже растопило снег и резвится на открытых пространствах, согревая снующих по улицам людей. Их души начинают играть в унисон с солнышком. Но необходимость загоняет людей в подземку, в метро, где они едут в набитых вагонах, словно селёдки в банке, и ещё долго не видят игру небесного светила. А солнце, обидевшись на человеческую неблагодарность, исчезает в хмурых тучах, но спустя время осторожно выглядывает из укрытия, как ребёнок, и снова ярко светит, демонстрируя своё неоспоримое превосходство.

Николай Наделяев проснулся рано. К 07:40 он был приглашён в Сандуновские бани на Неглинную, дом 14. Встречу назначил Олег – однополчанин, с которым вместе служили в Афганистане. Николай собрался, но до назначенного времени оставалось ещё более часа, поэтому он решил переждать в баре за чашечкой кофе. Это был бар пятизвёздочного отеля «Пётр I». Отель расположился в красивом историческом здании, которое в XIX веке являлось доходным домом.

Бармен принял заказ, включил телевизор, Николай устроился в кресле за небольшим столиком. Кофе был приятный – возможно, итальянский. Николай уточнил это, и бармен подтвердил. Выпив пару маленьких глотков, Николай вышел на улицу и закурил. Возле здания Центробанка стоял парень с флагом и плакатом, на котором было написано: «Нет места в Центральном банке выпускникам западных учебных заведений!» Намёк на председателя банка Набиуллину, которая окончила Йельский университет в США, а недавно подарила Западу триста миллиардов долларов.

Николаю позвонили. На экране высветилось имя сестры из Винницы.

Как обычно, она начала с обвинений:

– Оккупанты проклятые! Если бы не мама, не звонила бы тебе! Чтоб вам там всем худо было!

Потом в трубке раздался тихий голос матери, жившей с сестрой:

– Спасибо, сынок, за деньги! У меня всё хорошо, не болею. Как Андрей? Как Лена?

Николай не говорил матери, что внук учится в военном училище, поэтому ответил так:

– Мама, у нас всё нормально. Лена и Андрей учатся. Андрей скоро сдаёт экзамены. Как ты сама, нога не мучает?

– Хожу помаленьку, зимой хуже было. Дай Бог ребятишкам хорошо закончить и жить лучше, чем мы жили!

Мамина речь прервалась: похоже, сестра отключила телефон. Николай вздохнул. В последнее время разговоры были похожи как две капли воды. А он не успел сказать матери, что переводы больше делать не сможет.

Он вернулся допить остывший кофе и отправился к баням. Вошёл в мужское отделение первого класса. Там ждал Олег и ещё трое общих друзей.

Сдав одежду в гардероб, вся компания стала медленно подниматься на второй этаж, где на стенах висели фотографии любителей этой бани: певца Фёдора Шаляпина, писателя Владимира Гиляровского и других. Гиляровский писал, что в Сандуновских банях «перебывала и грибоедовская, и пушкинская Москва».

Потолок отделан лепниной, изображающей круги пара, стены раскрашены голубым, белым и красным. В комнате для отдыха по левой стороне стоят длинные кожаные диваны, а в центре – бар и ящики для веников.

В помывочной – мраморные лавки, душевые кабины и деревянные бадьи с холодной водой.

Парилка двухэтажная, внизу – печка высотой около четырёх метров. Во вторник был выходной, сегодня среда, так что ожидается свежий пар. Многие завсегдатаи уже здесь, собралось почти сорок человек. В печке лежат большие чугунные болванки, которые со вчерашнего вечера нагревались газом. Сейчас болванки белые, а со временем покраснеют. Окна на нижнем этаже открыты, воздух в парилке чистый.

Все поднимаются на верхний этаж. Там на белом вычищенном деревянном настиле стоит множество лавок по периметру. Банные люди неспеша рассаживаются. Кто-то внизу поддаёт горячей водой из небольшого ковша в жерло печи. Люди сидят, дышат, переговариваются. Поддавший жару кричит снизу, чтобы помолчали: здесь разговоры не приветствуются. Немного погодя снова подбрасывает воды. Народ расходится – кто отдыхать, кто за вениками.

Николай с Олегом отправляются за вениками, предварительно окунувшись в бадью. Потом парятся, вновь погружаются в бадью и отдыхают на кожаном диване со стаканом минеральной воды. В баре есть почти всё – от водочки с хреном до казы (конской колбасы), – но друзья закажут это позже.

Петрович, давний поклонник бани, неторопливо вспоминает разные истории, связанные с легендарным работником Сандуновских бань – Петром Григорьевичем Кулагиным, бывшим волейболистом, а позже совладельцем Сандунов. Кулагин был человеком, влюблённым в Сандуны и в банных людей, с чувством юмора, как у Жванецкого.

– Предлагая закуски, – вспоминает Петрович, – Кулагин приговаривал: «В хорошей ж** всё сгниёт». А однажды обращается к одному из посетителей: «Слушай, Мансур, почему, где евреи, там и турки?» Все, затаив дыхание, ждут ответ. Кулагин и выдаёт: «Да потому что турки – это дикие евреи!» А вот ещё случай. Кулагин был недоволен, как играла сборная по футболу, и высказал это в глаза футболисту Валерию Газзаеву. Тот возьми да и влепи кулаком по симпатичной мордашке Петра! Пётр и улетел. А утром пришёл на работу с синяком. Народ спрашивает: «Что с тобой?» Он в ответ: «Под газик попал».

Петрович замолкает, надевает шапку, поднимается. Разговоры – это хорошо, но пора попариться дубовым веником, чтобы успеть до восьми сорока пяти. Потом в течение пятнадцати минут парилку будут сушить, разложат по ящикам полынь и поддадут пару.

Любители бани снова рассаживаются на лавочки, словно зрители в театре. И тут заходит главный персонаж! Словно артист, машет опахалом сначала перед лицами «зрителей», потом возле ног, потом сверху вниз. «Зрители» дышат и превращаются в безмолвных участников «театральной постановки», срежиссированной Его Величеством Паром.

Сцена с опахалом повторяется два раза. А затем участники «спектакля» приходят в движение – начинают избивать свои грешные тела божьими розгами, мягко выталкивая грешки через открытое окно на первом этаже. С каждым ударом парильщики чувствуют облегчение душ и ощущают лёгкость бренного тела. Разговаривают уже размеренно, неторопливо, словно боясь спугнуть новое, чистое своё состояние.

А на столике в комнате отдыха перед друзьями появляется тарелка казы, пять рюмок хреновухи и чёрный хлеб.

Звучит тост:

– С лёгким паром!

И часть греха возвращается в тело, ища там чистую душу.

Петрович, который в молодости был борцом, рассказал случай, как баня помогла ему сбросить вес.

– Как-то прибыл я на соревнования в Казань, а вес на один килограмм превышает необходимый для моей категории. Тренер после тренировки загнал в баню. Вес я сбросил, но на схватку вышел расслабленный и проиграл вчистую. Зато баню полюбил душой и телом!

Николай сразу вспомнил свою историю, связанную с заслуженным чемпионом по борьбе Владимиром Ковалёвым.

– А знаете ли вы, – начал Николай, – что в девяностые годы из-за Ковалёва я потерял пару вагонов обрезной доски? Я поставлял эти злосчастные вагоны на мебельную фабрику, где директором был Миллер. Расчёта нет месяц, второй – еду к директору. А тот отправляет меня к Ковалёву: дескать, решай с ним вопрос долга! Я пытался связаться, но в тот день не удалось, а после закрутился, да так и потерял деньги. Поэтому всё хотел встретиться с чемпионом и побороться. Учитывая то, что в нетрезвом виде я ни разу не проигрывал в борьбе, я вполне мог победить, хотя бы из-за потери досок!

– Коля, ну ты хватил! Чересчур заливаешь! – высказал недоверие Олег.

Николай понял, что ему будет трудно убедить в обратном, поэтому ограничился вздохом:

– Сейчас уже здоровье не то, сейчас уже побороть не смогу. А хотелось бы!

Все дружно рассмеялась. Тут друзья заметили, что народ повалил в помывочную, и двинулись вместе со всеми. И вот же совпадение! На лавке сидит не кто иной, как Ковалёв Владимир Владимирович, чемпион по борьбе, а ныне депутат Верховного Совета – собственной персоной!

Николай подошёл, приветствуя:

– Владимир Владимирович, с лёгким паром!

Огромное тело встало и нависло над Николаем с протянутой пятернёй.

Николай пожал лапу русского медведя и спросил:

– Помните Миллера, директора мебельной фабрики?

Лицо Ковалёва расплылось в улыбке.

– Конечно, как не помнить!

– Так вот, вы должны мне пару вагонов обрезной доски, вернее, деньги за них.

Улыбка слетела с лица борца.

– Не понял.

– Да ладно! Это дело прошлое! Считайте, забыли. Вы мне лучше скажите, когда война на Украине закончится?

– Лет через десять, – выдохнул Владимир Владимирович.

Николай растерялся от прогноза, данного депутатом Госдумы. В душе защемило: всё же сын заканчивает военное училище летом.

Потом произнёс:

– Вам здоровья! Но война, думаю, закончится раньше.

Они попрощались, снова пожав друг другу руки. Всё это время за разговором с любопытством наблюдал Олег.

– Ну ты даёшь, Колян! – удивился друг. – А я думал, ты шутишь! Всё-таки долго мы не виделись, почти двадцать пять лет!

По окончании банных процедур Олег купил в подарок Николаю фирменные шлёпанцы Сандунов. А потом всей компанией снова сидели на кожаных диванах. Разговаривали о войне. Двое были уверены, что военная операция на Украине закончится к концу года, но Олег был категоричен: эта война растянется на годы. И добавил, что своих сыновей он оградит от армии.

Петрович не остался в стороне:

– Слава богу, моего сына не заберут, даже если совсем худо станет!

– Это почему же такая уверенность? – недоверчиво поинтересовался Николай.

Петрович объяснил, что сына не отпустят, так как он незаменим: возит большим людям по пять-семь бутылок вина, которое стоит баснословных денег.

– Привезти вино каждый сможет! – возразил Николай (он не знал о том, что бутылка вина может стоить от трёх миллионов и такую бутылку мало привезти – надо ещё, чтобы у тебя её не побоялись купить).

Из бани до гостиницы Николай шёл один – медленно, погрузившись в размышления, вызванные словами Ковалёва. Солнце спряталось за чёрной тучей, и казалось, что из тучи скоро брызнут слёзы. Николай вспоминал афганскую войну, которую проскочил по молодости достаточно легко, но думал о сыне, который пошёл по его стопам и был одним из лучших разведчиков в училище ВДВ. Тревога долго не покидала Николая, пока не обрушился дождь и не заставил бежать до гостиницы.

Через месяц сын ушёл на СВО. Когда Андрей был дома на побывке, Николай успел сходить с ним в деревянную баню на дровах и попариться с берёзовыми вениками. Он с гордостью смотрел на статную фигуру сына, который обливался на улице холодной водой. После бани поднимали тосты за победу, за возвращение. На вопросы банных людей о войне Андрей отвечал одним словом: «Сложно». Больше молчал и лишь изредка улыбался, когда все смеялись. При расставании произнёс: «Даст бог, попаримся ещё!»

Прошёл год. Товарищ по Афганистану Олег уехал с сыновьями в Сербию. Петрович же стабильно посещал Сандуны по вторникам.

Николай пропадал на работе и по вечерам не торопился домой, возвращаясь пешком по бульвару. По обе стороны бульвара стояли тёмные ели, как солдаты, неподвижно и сурово. Редкие фонари подчёркивали их стройные силуэты.

Николай шёл медленно, вспоминая успехи сына, которыми он, как отец, когда-то гордился. Перед глазами стоял его образ. «Андрюха, будь осторожным! Не лезь на рожон, думай!» – просил Николай вслух. И слышал в ответ: «Отец, всё будет хорошо! Я уже командую разведротой, почти сто человек. Скоро снова на побывку приеду, бог даст». «Главное, береги солдат и сам будь осторожней!» – почти крикнул Николай и вздрогнул. Впереди появился силуэт сына – высокого и стройного, в форме. Николай бросился вперёд и почти столкнулся с молодым офицером.

– Сынуля!

– Я вас не знаю!

Офицер вытянул вперёд руки, пытаясь отгородиться от Николая. Тот остановился, растерянно глядя на незнакомое лицо, сделал пару шагов в сторону и опустился на скамейку. Слёзы текли по щекам.

Андрюха… сынок… Вновь возникла фотография в чёрной рамке. Чуть заметная улыбка сына не грела Николая. Опустив голову, он сидел на скамейке до тех пор, пока не почувствовал, что дрожит от холода. Потом поднялся и потихоньку поплёлся дальше.

Благотворитель

Вадим любил женщин больше, чем работу. Работа нужна была для денег, которые требовали его пассии. И чем они были привлекательнее, тем больше требовали материальных затрат, порой превышающих те, что шли в семью.

Высокий, стройный, с чувством юмора, набором пикантных анекдотов, располагающей улыбкой, хорошо поставленной речью и широким кругозором, а главное – умением добиваться цели, он легко умудрялся влюбить в себя почти любую женщину. Но обычно его жертвами становились романтичные натуры с хорошими манерами, неглупые начитанные женщины, часто научные работники, одинокие – ибо большинству мужчин они кажутся недоступными или неинтересными для интимных отношений. Но не Вадиму, который действительно влюблялся в них на пару-тройку дней и быстренько оказывался с ними в постели. А через неделю тяготился их дикой привязанностью и неуёмной любовью. Не мог он служить одной, коли подобных было много вокруг. Если посмотреть на его жизнь со стороны, то он казался настоящим Казановой, с той лишь разницей, что сам по-настоящему в своих жертв никогда не влюблялся.

Но разыгрывал влюблённость не хуже известного обольстителя. Женщины казались ему красивыми безделушками, коими можно полюбоваться и забросить в шкатулку под названием Победа.

С работой все происходило аналогично: Вадим брался за разные занятия, но любил их недолго, хотя и выполнял, а они платили тем же: бизнес, в отличие от жены, не терпит измен.

При социализме все шло по накатанной: мастер, заместитель начальника цеха, начальник цеха на оборонном заводе, всё, как полагалось в отлаженной системе взаимоотношений. В то время он был почти примерным семьянином, хотя и женился не по любви, а по необходимости – его подруга оказалась беременной, отец настоял на свадьбе.

Но перестройка раздвинула горизонты во все стороны. Он лишился работы, но возможности заработать были неисчерпаемые, хотя и требовали новых знаний и умений.

Началась приватизация, и он открыл контору по скупке ваучеров. Бумажки, за которыми стояли огромные богатства, созданные не одним поколением, не ценились людьми – у большинства не хватало денег на пропитание. Поэтому он скупал их за бесценок. Умение расположить к себе и понравиться людям прекрасно помогало наполнять пакеты ваучеров.

Почти все пакеты он продавал, причём в несколько раз дороже, чем купил, а один пакет – завода по производству пива – пополнял постоянно. И через три месяца скупил половину всех ваучеров. Но пришел человек в красивом пиджаке в сопровождении серьёзных мачо с наколками и предложил за них цену на тридцать процентов больше. Вадим понимал, что с таким пакетом он мог быть хозяином завода, и реальная их цена превышала предложенную в десятки раз, поэтому попытался торговаться. Однако непрошеные гости не стали церемониться, его начали бить, и в итоге он всё продал, получив всего десять процентов навара. Прыти поубавилось, и он бросил этот бизнес.

Теперь он открыл первую частную аптеку в городе. Нанял фармацевта, наладил связь с одной оптовой базой. Ее руководителем была женщина, и Вадим помог согреть её холодную постель. Бизнес начал процветать, но Вадим переключился на молоденькую секретаршу, и вскоре оба остались ни с чем: Вадим перестал получать партии лекарств, а секретарша отправилась на биржу труда.

Вадим унывал недолго. На сей раз он решил помогать пищевой промышленности, занявшись поставкой колбасной оболочки. В то время в России единственный завод, производящий белкозин – оболочку для копчёной колбасы – находился в Луге. Две недели страстной любви с заместителем главного бухгалтера – и оболочка поехала на фирму к Вадиму. Но в порыве страсти влюбчивый предприниматель обещал жениться. Естественно, наступать на одни и те же грабли у него и мысли не было. Хотя отношения с женой были довольно натянутые, но холодность супруги устраивала его, тем более она особо не обращала внимания на его частое отсутствие дома, ей было важнее, чтобы дома водились деньги.

Отговорок хватило на год, дольше дама не выдержала, и поставки оборвались.

Вскоре наш герой стал торговать лапшой «Доширак». Первый контейнер привёз аж из Кореи, но у нас народ не был готов к такому продукту. Это сейчас «Доширак» есть в любом магазине, а тогда он был дороже обычной лапши, и его не брали. Кредит, вернее займ, который Вадим взял у сексапильной дамочки – внучки губернатора, пора было уже отдавать, а товар стоял на полках нераспроданный. К тому же наведались «конкретные» братаны одного криминального авторитета, безапелляционно потребовав копеечку. У Вадима перед глазами живо всплыла картина продажи ваучеров, поэтому он отдал ту небольшую выручку, что успел собрать, и загрустил. Внучку губернатора стал избегать. Не то чтобы его уже не тянуло к её нежному телу, просто он не мог даже купить букет цветов, не говоря о ресторане, в котором та любила встречаться. В итоге товар отдал без прибыли и выскочил из очередного бизнеса гол как сокол.

Но вскоре занял денег и пришел с цветами к банкирше – одинокой статной даме лет на десять старше, и обаял её, как Мефистофель умного, но податливого Фауста. О методе обольщения, которым пользовался Вадим, стоит рассказать отдельно.

Шикарный букет, ужин в ресторане, заказ музыки в честь дамы, красивые тосты и непревзойдённая галантность. А также танцы, во время которых Вадим бросал короткие фразы: «вы восхитительны», «сегодня я счастлив как никогда», «что может быть прекрасней танца с вами». Эти, в общем-то банальные, фразы произносились с придыханием, почти шёпотом, на ушко, разогревая даму в доменной печи страсти. Далее следовал неожиданный поворот. К концу вечера, глядя на часы и прижимая руку дамы к своему сердцу, Вадим взволнованно произносил: «Благодарю, мне было так хорошо с вами, но срочные дела заставляют меня покинуть вас. Надеюсь, что мы встретимся ещё, очень надеюсь». Пылающая дамочка взволнована, немного обижена, но все понимает – дела, брат, дела – и едет в такси домой, сжимая руку Вадима. Она хочет большего, но Вадим не допускает. Провожает, открывая ей дверь такси, и дама всю ночь млеет, вспоминая минувший вечер, и ждёт, и надеется. В конце третьего такого вечера любая женщина затаскивала его домой на кофе, а там уже творились страсти, о которых нам лучше не знать.

Вадим удивлялся, что женщины за три дня хорошего к ним отношения со стороны малознакомого мужчины готовы отдать всё.

Видимо, мужики, а особенно мужья, одним из которых, впрочем, был и сам Вадим, недооценивают воздействие слов, цветов и вина на поведение своих возлюбленных.

Банкирша была замужем, но в страсть окунулась с головой, а Вадим получил кредит без залога. И стал продавать строительные материалы, которые с каждым днём становились разнообразнее и ярче. Капитализм затягивал, у Вадима опять появились деньги. Тем временем банкирша от любви совсем обезумела и предложила ему взять её в жёны, а мужа, инженера, перебивавшегося случайными заработками, решила выгнать, перечеркнув почти двадцать лет совместной жизни. Но Вадим уже увлёкся начальницей кредитного отдела, возрастом помоложе и телом помягче, хотя в постели банкирша была хороша, вела, как бык на корриде.

Он попытался реже приходить на свидания, но это плохо удавалось. Управляющая вызывала его днём на работу и приставала прямо в кабинете. Но вскоре ему повезло и не повезло одновременно. Банкиршу понизили в должности, кредиты сначала ограничили, а потом и вовсе перестали давать, поэтому Вадим откланялся банку и его сотрудницам. Бизнес ещё теплился пару лет, после чего Вадим какое-то время занимался коммерческими делами, и даже открывал страховую компанию.

Ещё совсем недавно можно было пробовать себя в любом бизнесе, денег для старта нового дела почти не требовалось. Но спустя буквально несколько лет всё начало меняться, как-то неожиданно наступило время, когда любое новое дело требовало приличных инвестиций, при этом стало сложно получить кредит, появились новые законы и правила. А в самом начале всё решали личные связи и обаяние… Много всего случилось за годы, прошедшие с тех пор, когда Вадим был начальником цеха, а он снова был на мели и на время стал примерным семьянином.

Однажды Вадим ждал обед и слушал речь президента. Жена в махровом халате варила борщ, а дочь, уже взрослая студентка университета, на ходу допивала кофе, собираясь на практику по психологии. Он смотрел на главу государства и недоумевал – почему маленький, похожий на карлика, несуразный человек вознёсся на вершину власти, а он, Вадим, красивый и обаятельный, сидит у разбитого корыта? Многие его друзья и бывшие партнёры имеют свои фирмы, красивые офисы, а он едва сводит концы с концами. Рука машинально нырнула в карман и разочарованно нащупала лишь пару хрустящих бумажек, которых хватит на один поход в ресторан, да и то скромный.

Невесёлое настроение ещё больше ухудшилось, когда на экране телевизора появился больной ребёнок, страдающий непонятной, но, по всему видно, страшной болезнью. Телеведущая просила перечислить любую сумму, отправив СМС на нужный номер.

Вадиму стало жалко ребёнка.

«Эх, был бы я богат, оплатил бы весь миллион и спас малыша! Потом написали бы, что Вадим Волков спас ребёнку жизнь. А репортёры бегали бы вокруг: «Вам не жалко своих денег?» «Нет, – отвечал бы он скромно, – мои честно заработанные деньги должны приносить счастье!»»

Вжившись в роль благотворителя, Вадим встал и помахал рукой невидимым зрителям.

– Ты что, как Гитлер, зигуешь?! Совсем рехнулся? Лучше бы работу искал. Давай, садись, борщ готов!

Ел он молча, иногда посматривая на жену, дородную женщину, а ведь когда-то была худенькой Машуткой, которой он посвящал первые свои стишки. «То ли отъелась, то ли генетика», – вяло подумал Вадим, глядя, как жена с аппетитом уплетает борщ. Он вспомнил, как однажды сводил её в ресторан, устроив для неё настоящий праздник – как для женщин, которых соблазнял ради бизнеса. Было все: и цветы, и живая музыка, и танцы, и восторженные слова, но следующие десять лет она припоминала мужу счёт, который выкатили ему в конце вечера. Больше они в ресторан не ходили.

Телеведущая снова попросила денег у бедного народа.

Вадим достал телефон и перечислил пятьдесят рублей, чем вызвал неожиданную похвалу жены:

– Хоть раз на благое дело мозги тебя направили.

Вадим воодушевился:

– Был бы у меня миллион, я бы…

– Нам ремонт пора сделать, – продолжила Машутка, уничтожив его благородный порыв.

Дохлёбывал борщ он молча, под аккомпанемент давно знакомых ему упрёков. Но после обеда сел за компьютер и стал читать о благотворительном фонде «Сынок», который щедро помогал больным. Нашёл учредителя, который оказался самым обыкновенным человеком – ни дел за ним, ни денег. Вадим стал копать дальше. Прочёл устав фонда, потом закон о фондах, и чем дальше читал, тем яснее понимал, что, оказывается, благотворительный фонд и благотворитель – несколько разные понятия. По закону разрешалось до двадцати процентов использовать на оплату труда работников фонда и содержание офиса. Из месячного отчёта фонда следовало, что приход составил 500 миллионов рублей, а расход распределился следующим образом: 50 миллионов рублей на помощь конкретным физическим лицам, 70 миллионов рублей на зарплату сотрудникам фонда, 5 миллионов рублей на содержание офисов, 25 миллионов рублей на рекламу. Остальные 350 миллионов были направлены на различные проекты, вроде психологической помощи и новогоднего праздника для больных.

Не многовато ли? У Вадима включился инстинкт охотника, только теперь он искал не женщину, а по Высоцкому: «Где ж деньги, Зин?».

Выяснилось, что фирмой, которой было перечислено 20 миллионов на организацию психологической помощи, руководит дочь директора фонда. Что за помощь, трудно было узнать, но этот факт Вадима насторожил. Более того, выяснилось, что новогодний праздник был устроен для детей работников солидной фирмы, которая числилась в спонсорах фонда.

Получается, фирма, которая на слуху у всей России, перечислив в фонд некую сумму, заплатила меньше налогов в казну, да ещё и сэкономила на ёлке и подарках для детей сотрудников.

«Черт побери, вот идиот! – Вадим хлопнул себя по лбу. – Из моих пятидесяти рублей больным досталось только десять». Эта мысль сменилась другой: «В России живёт около 150 миллионов человек. Фонд «Сынок» российский. Пожертвования по СМС составляют более половины собираемых средств, в сумме 300 миллионов рублей, то есть в среднем один человек посылает два рубля. Если в моём городе живёт один миллион человек, то можно собрать два миллиона рублей только по СМС. Пятую часть по закону можно пустить на зарплату, это четыреста тысяч. Если себе определить двести, то выйдет недурно.

Вадим заходил по комнате, закинув руки за спину, как Ленин перед революцией.

«Остальные двести разделить между бухгалтером и рекламщиком, которого надо найти». Ладони вспотели. «Все гениальное просто!» Вадим уже накидывал на плечи потёртое кожаное пальто.

На улице его встретил сильный ветер. Но остудить пыл Вадима он не мог, тот летел как ракета на подводных крыльях к новой, уже заветной цели.

Известное рекламное агентство располагалось в центре города, подчёркивая тем самым свою значимость. В киоске напротив Вадим купил крупную эквадорскую розу на длинном стебле. На входе его встретила администратор, женщина лет сорока.

Роза вызвала блеск в её глазах:

– Это мне? За что?

– За вашу красоту, – Вадим скромно поклонился.

Через пятнадцать минут он уже входил к заместителю директора агентства Кристине Эдуардовне.

Высокая, лет сорока пяти, с хорошей причёской, пышной грудью, гладкой кожей, она источала тонкий аромат дорогих духов. Вадим некоторое время смотрел на неё, как дворовой кот на деревенскую сметану.

– Вадим Григорьевич Кузнецов, можно просто Вадим, – он протянул руку.

Кристина несколько замешкалась, но тоже протянула руку, привстав с кресла. Контакт с мягкой лапкой «кошечки» состоялся.

– Я пришел к вам по поводу нашего будущего сотрудничества. Дело в том, что мне надоело просто зарабатывать деньги, я хочу научиться тратить их на благое дело. – Он помолчал, наблюдая за реакцией будущего партнёра. – Я много работал со столичными компаниями, но никогда не покидал родной город. И вот хотел бы открыть здесь благотворительный фонд для помощи больным детям. Не могу смотреть на чужое горе. Вы меня понимаете?

– Конечно, это благородное дело. Видимо, вы добрый человек.

– Да что вы. Я обыкновенный. Может, несколько старомоден, излишне романтичен. Просто смотреть на страдания детей тяжело. Извините, у вас есть дети?

От администратора он знал, что у Кристины дочь от первого брака.

– У меня есть дочь. Слава богу, с ней все хорошо.

– И это прекрасно! Наши здоровые дети – это основа нашего успеха. Так вот, я пришел к вам, как к будущему партнёру. Мне будет нужна рекламная кампания, и в вашем лице я надеюсь приобрести надёжную опору.

– Мы открыты к сотрудничеству. Сейчас я приглашу менеджера, и он обсудит с вами все вопросы, связанные с размещением рекламы.

– Хорошо. Я поговорю с менеджером. Но позвольте мне ещё раз заглянуть к вам на минутку через час? – он интригующе понизил голос.

– Без проблем, – улыбнулась деловая, но все же женщина.

Расценки на рекламу несколько охладили пыл нашего авантюриста, но он уже бежал в цветочный киоск. Шикарный букет из семи роз уменьшил содержимое кармана наполовину, зато позволил приобнять радостно заалевшую Кристину. «Давно не встречал такой красивой женщины!»

В общем, пришлось Вадиму идти в фирму «Быстрые деньги» и брать кредит под тридцать процентов, чтобы водить главного рекламщика города по ресторанам. Сославшись на то, что деньги москвичи взяли в заём и скоро вернут, он договорился об отсрочке оплаты на три месяца. В течение десяти дней был готов устав фонда «Катюша». Название придумал он сам. Во-первых, оно ассоциировалось с одной из любимых песен старшего поколения. Во-вторых, это было распространённое имя. В-третьих, он решил, что историческая память – и о войне, и об императрице – должна сработать на уровне подсознания.

Меньше чем за месяц он уговорил Кристину отказаться от сотрудничества с уже существующим фондом и взять расходы по рекламе «Катюши» на себя, обещая начать возвращать деньги через год и не забыв упомянуть о личном интересе.

Вспомнив про знакомого психолога Елену, он договорился, что та возьмёт на работу его дочь, которая тоже училась на психолога, а он будет направлять ей часть средств из своего фонда на проекты по сопровождению родителей больных детей.

Потом Вадим договорился с кардиологическим центром, что тот будет давать ему информацию о больных детях, которым требуется помощь. И вот уже агентство Кристины Эдуардовны снимало видеоролик, а ведущая местного телеканала умоляла помочь первому ребёнку. Требовалась операция. В принципе, её могли сделать в местном кардиоцентре, но требовалось время, не столь критичное, однако кардиоцентр тоже был заинтересован в деньгах.

Видео готовили совместно с психологом. Были учтены многие мелочи, в том числе скромный вид жилища и недорогая одежда. Для этого родителей просили одеться попроще, маме велели смыть косметику. Разве что оператору пришлось по-честному попотеть, чтобы поймать жалкую улыбку больного ребёнка.

И сердобольный наш народ стал платить. В первый же месяц на счёт фонда только от СМС упало, можно сказать с неба, почти полмиллиона. Операцию можно было делать, для неё было достаточно половины собранной суммы, но Вадиму стало жалко расставаться и с ней, поэтому он договорился с кардиоцентром провести оплату с рассрочкой на три месяца. Вообще он любил цифру три – то ли потому что в русских сказках всё хорошее случается на третий раз и везёт третьему сыну, то ли в память о тройках, которыми довольствовался в школе.

Он был счастлив, получив 80 тысяч рублей в качестве зарплаты. Двадцать тысяч ушли на офис и уборщицу. Сто тысяч он перечислил в фирму Елены за психологическую помощь, которую она якобы проводила при съёмке ролика.

Лично Елене и дочери досталось почти по 30 тысяч рублей.

Дочь половину отдала матери, Вадим добавил ещё, и так законная жена вдруг снова возлюбила своего мужа.

Следующий месяц принёс уже семьсот тысяч, третий – миллион, и вот он уже получал от разных проектов зарплату в районе 250 тысяч, но его деятельная натура желала ещё большего увеличения доходов.

Изучив закон о фондах, он научился вытаскивать деньги из проектов типа «Здоровый образ жизни родителей как основа здоровья ребёнка» или «Подарки больным детям на День защиты детей». Около двадцати процентов приходилось отдавать на больных детей, двадцать – на зарплату, остальные шестьдесят шли на проекты, но их большую часть он легко превращал в наличные деньги.

Именно фонд натолкнул его на новую мысль. Спонсорство предприятий поощрялось государством. Фирмы, перечисляющие благотворительную помощь, уменьшали свою налогооблагаемую базу и получали определённый статус в обществе. И вот однажды Вадим отправился на ликёро-водочный завод. Начал с вреда алкоголя для сердечно-сосудистой системы, а закончил договором на ежемесячную помощь в размере 200 тысяч рублей. Директору завода он обещал 70 тысяч возвращать наличными. При этом получалось, что предприятие почти ничего не теряло в деньгах, но приобретало статус благотворителя.

Ещё больше выгод сулила покупка недвижимости. Приобретённая для уставной деятельности, она не облагалась налогом. Да и сам принцип деятельность фонда, предполагающий приём пожертвований, открывал широкие возможности для легализации взяток. И вот Вадиму подвернулась крупная чиновница, интимные отношения с которой переросли в шикарный бизнес. Теперь взятки для неё перечислялись в фонд Вадима как пожертвования. А он на них покупал квартиры, которые дарил «нуждающимся» по указанию чиновницы. Фонд развивался стремительными темпами.

Он так увлёкся своим прибыльным делом, что не откликнулся на просьбу матери приехать к больному отцу, который так и умер, не дождавшись сына. Он два дня сидел дома, пил молча водку, но на третий день вышел на работу.

Уже через год общая сумма ежемесячных поступлений составляла 25 миллионов. Проблем с деньгами он теперь не испытывал, как и его Машутка, которая благодарила Бога за умного мужика, который подарил ей настоящую жизнь.

С Кристиной Эдуардовной Вадим тоже изредка встречался, больше из благодарности. Долг рекламному агентству он выплатил, но продолжал работать с ним. Вадим Григорьевич стал появляться в эфирах местного телевидения в окружении благодарных родителей и детей, произносил страстные речи и через год стал депутатом городской Думы. Новые связи позволили резко увеличить доход. Он стал получать гранты, которыми, конечно, приходилось делиться с заинтересованными лицами, и уже задумывался о федеральном уровне.

Так, в вихре денег и славы пролетело три года. Фирма Вадима вышла на федеральный уровень.

Однажды он выступал по местному телевидению и рассказывал о программе помощи нуждающимся, которую они придумали вместе с чиновницей. Ведущий спросил: «Вадим Григорьевич, ваша программа имеет большое значение для социальной защиты населения. А нет ли у вас соблазна помогать и своим близким по этой программе?»

Вадим мгновенно ответил «Нет!» и добавил: «Даже моя мать живёт до сих пор в деревне, в другом регионе».

После передачи он несколько дней вспоминал свою родную деревню и постоянные просьбы матери о его приезде. И решил посетить мать.

Деревня Богатково поразила его пустотой и убогостью. Он вылез из такси без кондиционера и попал в тягучую чернозёмную грязь. Дом перекосило, оконные ставни, казалось, прыгали, серый шифер на крыше растрескался, забор выцвел и облез.

Вадим дёрнул за верёвочку на калитке, чтобы поднять защёлку, и открыл ворота. Раздавшийся скрип неприятно резанул слух.

Старый амбар слева от дома, в котором он любил ночевать летом на сене, исчез, на его месте торчали остатки фундамента.

– Сынок, – услышал он родной голос. Маленькая, худенькая, в легком цветастом халатике она уткнулись ему в грудь и заплакала. – Сынок, сынок приехал…

– Мама, ну что ты. Все хорошо. Успокойся.

Вечером они сидели за столом, а Вадиму было не по себе. Все окружающие его предметы были до боли знакомы, но вызывали у него вовсе не приятные воспоминания детства, а угрызения совести. Ему было стыдно за старые массивные табуреты, за клеёнку на столе, за ламповый телевизор «Чайка», за занавески на окнах, которые висели ещё в его детстве…

Он подошёл к маленькой иконке в красном углу. Богоматерь с ребёнком на руках смотрела на него спокойным умиротворённым взглядом, от которого он не мог отвести глаз. Рядом на стене висел портрет отца в военной форме с одной медалью «За отвагу» на гимнастёрке. Навернулась слеза.

– Он так ждал тебя. Говорил, хочу погладить по голове сыночка… Но не переживай, он понимал, что дорога дальняя, и дела у всех свои… Завтра съездим на могилку, он рад будет. Хорошо, что приехал. Спасибо тебе, сынок! – она опять заплакала.

– Мамочка, теперь всё будет по-другому. Поедешь со мной, будем жить вместе. Я дом достраиваю большой. Все будет хорошо. – Слова и слезы лились потоком.

– Куда же я уеду, кто будет ходить на могилку?

– Мы будем приезжать. А я тебя заберу.

Пришли соседи, дед Фёдор принёс бутыль самогона. Вадим пожалел, что не привёз ни продуктов, ни спиртного. Магазина в деревне не оказалось, давно закрыли, а до соседней деревни почти тридцать километров, машина есть только у фермера Васьки.

На столе появились щи, картошка на сале, квашеная капуста с луком, свёкла с чесноком. Выпили за приезд, потом за отца, потом за всех. Телевизор показывал с рябью, иногда давал помехи, но после удара сверху по корпусу прекращал, как ворчливая жена после окрика мужа.

На экране появилась знакомая телеведущая, которая показала фото больного ребёнка и попросила перечислить деньги на лечение в фонд «Катюша». Дед Фёдор ловко набрал на телефоне номер и отправил 100 рублей.

– Пусть хотя бы дети будут здоровы. Мы-то с бабулей и так проживём. Верно я говорю? – обратился он к своей супруге Фёкле.

– Конечно, конечно. Тем более и пенсию подняли на пятьсот рублей. Пусть деток вылечат.

– И часто вы так перечисляете? – оживился Вадим.

– Да почти каждый месяц, и не только мы, твой батя ещё нас приучил. Это и как память ему за благое дело. Он там всё видит, радуется.

Дед Фёдор ещё что-то сказал и со вздохом перекрестился, но последние слова Вадим не расслышал, он сидел как оглушённый. Когда-то он быстро смог понять, позаимствовать и в чем-то даже «усовершенствовать» схемы работы благотворительного фонда. Но только сейчас ему открылась истинная причина их процветания. Вадиму хотелось открыть старикам глаза, но он кое-как сдержался, иначе тень сомнения легла бы и на него.

– А ты, сынок, тоже перечисли детишкам, если у тебя есть деньги. Память отцу будет. Его добро людей будет греть.

Вадим открыл рот, нелепо махнул рукой, потом медленно достал телефон из кармана и спросил у деда Фёдора, на какой номер отправить деньги…

Писатель дописал последнюю строку рассказа и задумался. Сморщил лоб, начал перечитывать, но бросил на середине. Вспомнил лицо больного мальчика, которому требовались дорогие лекарства. Вот напишу рассказ, люди перестанут делать пожертвования, и на моей совести будет смерть мальчика? Хотя, с другой стороны, много ли сейчас читают? Ну прочтёт один процент тех, кто жертвует деньги, или ещё меньше. А вдруг как раз этого процента и не хватит? Ведь не все средства благотворительные фонды тратят на свои нужды, двадцать-то процентов достаётся больным.

Он встал и, сцепив сзади руки, заходил по комнате.

И чем больше думал, тем быстрее шагал, пока чуть не столкнулся со своей супругой Верой.

– Ты что, как Ленин перед бурей, шастаешь, писатель несчастный? Опять не придумывается концовка? Или начало не вырисовывается? – Она хорошо знала мужа и, видя его муки, готова была помочь: – Давай, рассказывай! Мигом придумаю и начало, и финал! Или у тебя любовный роман в голове крутится?

Владимир молча дал жене читать своё творение и пошёл курить на улицу. Свежий ветер приятно остужал голову, и ему захотелось пройтись. Он шёл быстро, словно убегая от собственных дум. Возле большого супермаркета, как обычно, стоял маленький худой мужичок. В руке он держал пластмассовый стаканчик и просил прохожих бросить копеечку. Хотя его вид вызывал у Владимира отвращение, все же пару раз он бросал ему мелочь.

Он уже было прошёл мимо попрошайки, но остановился и резко спросил:

– А деньги тебе зачем?

– На лекарства.

– Какие?

– Валерьянку от сердца

– Пойдём, я тебе куплю. Аптека рядом.

– Нет, мне ещё нужны лекарства для тёти. Не помню какие. Ты денежки дай, а я куплю.

Владимир развернулся и пошёл прочь. И вспомнил, что Лев Толстой однажды заработал на выборах пару десятков рублей и решил потратить их на помощь для бедных. Никому не доверив эту задачу, он решил найти нуждающихся сам. Поехал в беднейший район и стал ходить по избам, при этом не только осматривая кухни и сундуки старух, но и обращая внимание на состояние самих жителей. Как ни удивительно, он смог распределить меньшую часть заработанных денег.

Ещё Владимир вспомнил, что в царское время фонд возглавлял благотворитель, то есть человек богатый, желающий отдать часть своих денег нуждающимся. Распределяли эти деньги обычно родственники, которым он не платил зарплату. А если привлекал средства других состоятельных людей, то тем более давал полный отчёт и боялся взять что-то себе – репутация была превыше всего.

«Стоп, – осенило Владимира, – надо изменить закон о благотворительных фондах».

Первое – запретить использование средств населения на содержание фонда и его работников. Это должен делать человек, который создаёт фонд, из своих средств. Только в этом случае фонд может называться благотворительным.

Цели фондов нужно сделать чёткими, однозначными. Если фонд собирает деньги для конкретных людей, то эта деятельность должна быть единственной. Все другие виды благотворительности должны быть запрещены.

И последнее – должно быть чёткое положение о нуждающихся, где были бы определены критерии, которым они должны соответствовать.

Домой он вернулся довольный, решение обретало здравый смысл.

Жена с порога разрушила все:

– Одни жулики плодят других, а ты пиши лучше о любви. Я поняла, про какого это Вадима. Вот и напиши правду о нём, интересней будет рассказ. А мужик-то был действительно любвеобильный, так и не вернул мне тридцать тысяч рублей. Это ведь он у меня взял деньги для Кристины, а ты в «Быстрые деньги» его отправил. И вообще, не завидуешь ли ты ему? Вчера видела его по телевизору, орден получал, а ведь предлагал тебе тогда вместе фонд открыть. А если уж по-человечески рассуждать, то узнала я, скажем, что у человека горе, перечислила деньги, и душа успокоилась. А уж как и кому эти деньги достанутся, пусть Вадимы думают, пусть у них совесть болит. Молоко почему не купил? Кашу на чем будешь варить?