Зорич бесплатное чтение

Предисловие

Дотошному читателю, который, не желая попасть впросак, начинает знакомство с автором с последней страницы его книги, хочу сказать, если он доберётся до этих строк: не для того, чтобы жизнь нашу, полную череды совсем незаметных, скудных смехом и радостями дней, привычно продолжить, а для того, чтобы смягчить бесконечную скуку их, я и взялся за это, смутно надеясь на удачу.

Едва сознавая в деталях фабулу, перемешав и время, и места событий, я выбрал из вороха в действительности имевших место исторических событий их персонажей, перетасовав с героями, которых вполне могла создать реальность того времени. А для того, чтобы наполнить интересом содержание сочинённого, я позабавил себя, потакая легкомысленному жанру, название которому и не придумать даже, заглянув в таинственные дали галактики. А закончив и перечитав, я – верьте мне – взялся за голову. Почему? Что это? Куда же это я завернул? Проскочил, знать, мимо ворот задуманного! Увели в сторону очень диковинные отношения сыщика Семёна Ивановича со вдовой убиенного золотопромышленника Зотова, и звенящая трагизмом роковая любовь Зорича и Дианы, и вызывающая печаль судьба его жены Аннушки. И всё это в основной канве! А этой лирики и чуть-чуть, едва коснувшись, хватило бы. А получился тесно сплетённый с ними роман какой-то! Я успокоился с трудом, не сразу благой мыслью, пришедшей на ум: ведь всё, что мы творим, да и сама жизнь наша – итог работы сознания нашего, импульсами которого мы и руководствуемся, а хозяином-то которых бог знает кто приходится. Мы говорим лишь на том: «В голову пришло!» Ну и ладно! Вот я и не стал себя утомлять, успокоившись, и мне этой мысли вполне хватило. Вот так-то! Ну а если серьёзно, я дважды перечитал заключительные строки, вытер искреннюю слезу и закрыл страницы обложкою. Слава богу, получилось, а как – это не мне судить.

Глава первая

Выжженная солнцем почти до белизны не то полупустыня, не то степь. Голову лучше не поднимать – радости не прибавится. Небо пустое, белёсое. Тоска смертная! А вокруг кое-где торчат, точно руки грешников, слёзно молящих, какие-то куцые листвой деревца. Всё живое попряталось в норы или в расщелины скал. В нескольких десятках метров от федеральной трассы ангар. Сбоку притулились два грузовика и «Хаммер». Всё обнесено столбами с колючей проволокой. У ворот, в тени козырька, сидит сержант О’Нил с карабином на коленях. Он спит. Напротив и чуть в стороне – тент, порыжелый от времени. Одна сторона его прибита к земле, а другая притянута на метровой высоте верёвкой к столбу ограждения, бывшему когда-то деревом. Под тентом лежит неряшливо одетый господин. Он перелистывает журнал с озорными картинками. Судя по всему, он оптимист и очень доволен жизнью. На его согнутой в колене ноге лежит другая в драном носке. Пара пальцев торчит наружу, должно быть, следуя ходу мысли их счастливого хозяина. В тени ангара в земле лаз с поручнями. Сверху наброшена маскировочная сетка. Под нею вертикальным коридором вход в лифт в несколько десятков метров глубиною. Это пункт управления стратегическими ракетами шахтного базирования. В большом зале, уткнувшись носами в мониторы, люди в униформе. В центре зала в кресле, откинув голову, похрапывает капитан Джонс. В его руке зажата жестянка с пивом. Тишину взрывает по громкой связи истошный вопль сержанта: «Сэр, ради бога, это же летающая тарелка!» Капитан Джонс дёргается, испуганно тараща глаза. К экрану с той стороны прилипло лицо О’Нила с перекошенной физиономией и глазами-пуговицами. Над его головой на высоте десятиэтажного дома висит что-то похожее на такой дом, только закруглённый и в горизонтальном исполнении. Через пару минут капитан стоит рядом с сержантом. Оба смотрят вверх. Счастливый человек из-под тента, отложив картинки в сторону, тоже проявил интерес. Он поменял положение и задрал голову к небу. В металлической махине с треском распахивается что-то похожее на дверь, и появляется человек. Он в трусах, плечист. Снизу видны его усы и татуированная грудь.

– Слава богу, – говорит как бы про себя, обалдев от происшедшего, капитан Джонс, – это не китаец и тем более не русский. Они для этого слишком тупы!

– Сэр! – сложив ладони рупором, орёт капитан Джонс. – Кто вы и какова цель вашего появления здесь?

Человек наверху начинает кричать в ответ.

– Но боже мой, это же не английский! – побелевшими губами шепчет капитан.

Счастливый человек покинул своё логово, стал рядом и вступил в беседу с воздухоплавателем на каком-то тарабарском языке. Авиатор широко разевал рот и яростно жестикулировал. Капитан нахмурил брови, насупился:

– Эй ты! – ткнул в бок соседа-переговорщика. – На каком это он языке и что такое говорит?!

– Я не совсем понимаю его, сэр. Я филолог, я окончил университет, у меня учёная степень, и тем не менее… У него какой-то странный диалект русского языка. А говорит он, сэр, следующее: он поминает нехорошо, сэр, вашу мать, мать президента… Ставит их в неловкие позы и положения и говорит, что сейчас ему надо срочно перебазироваться, но он ещё вернётся и разберётся с Америкой.

– Что?! – взревел Джонс. – Сержант, дай-ка мне автомат!

Берёт его в руки, близоруко рассматривает затвор (очки-то остались внизу), находит отверстие, откуда вылетает пуля. Человек наверху разворачивается, берёт рукой что-то сзади, выпрямляется, изгибаясь, как катапульта, и метает это вниз. Кувыркаясь в воздухе, табуретка находит свою цель. Ошарашенный капитан летит в одну сторону, карабин – в другую. Человек наверху, довольный, хохочет и продолжает никем не прерываемую беседу с филологом. На прощание машет рукой и закрывает за собой дверь, и всё. Нет его, и как не бывало! Его собеседник сгибает руку в локте, поднимает её и кричит:

– Но пасаран!

Сержант обалдело смотрит в небо. Ничего. Нет даже точки. Пришедший в себя капитан Джонс сидит на песке, опираясь на руки, и недоумённо смотрит вокруг, пытаясь понять, где он, что с ним, и вообще, что это такое было, да и было ли.

* * *

Исподволь, в безмятежной сумятице сна, появилось чувство беспокойства и неуверенности, а позже – стойкое ощущение тревоги и холода. И хотя Антон ещё крепко спал, руки его беспокойно заёрзали по постели в поисках утраченного уюта. А тревога меж тем росла. Картинки сна унёс приступ панического страха, и с криком ужаса Антон дёрнулся в постели. Сел, открыл глаза и окончательно проснулся. Ладонью вытер пот со лба и огляделся по сторонам. Лунный свет через небольшое окно освещал косым лучом охотничье зимовье, внушая чувство доверия и неземного покоя. Стол со скамьями, полки с кухонной утварью, ворох одежды, печь из кирпича, поленница рядом. Всё было на месте, привычно и внушало чувство житейской уверенности. И всё же… Одеяло лежало на полу, на котором стоял Ярый. Громадный пёс, помесь таёжного волка и овчарки, стоял неподвижно, но в его груди колыхались звуки далёкого грома.

– Ярый, ты что это?

Антон потянул голову собаки к себе. Почувствовав сопротивление, насторожился. Ярый упорно смотрел в сторону окна. Неприятные ощущения сна колыхнулись в Антоне, он опустил ноги на холодный пол и подошёл к окну. За ним большая поляна с огромными соснами и зарослями черёмухи. Было светло как днём, и перед окном на снегу темнела тень крыши, печной трубы, а рядом на коньке – что-то большое и непонятное. Стараясь не шуметь, Антон, затаив дыхание, сжал зубы и, нащупав рукой, снял с гвоздя карабин, потянул затвор, нашёл стволом щель между досок потолка, мысленно провёл траекторию полёта пули и нажал спусковой крючок. Всё заволокло пылью. Запахло пороховой гарью и мышами. Антон метнулся к двери, плечом распахнул её в сени. На ходу передёрнул затвор, откинул щеколду двери, потянул на себя и, едва не сбитый с ног кинувшимся за ним Ярым, вылетел за порог, в сугроб, нанесённый за ночь. Вокруг никого, пусто. Держа карабин наперевес, тихо, крадучись, вышел за угол дома. В нескольких метрах от стены в глубоком снегу темнела выемка, а за нею цепочка таких же в сторону леса. По ним в том же направлении нёсся Яр, пропадая из виду в занесённых снегом кустарниках. Антон сгоряча метнулся за ним, но пришёл в себя через два десятка шагов. Остановился, перевёл дыхание и повернул назад. Задор пропал. Да и холод дал о себе знать. Закрыв за собой настежь распахнутые двери, Антон вошёл в дом. Подвернувшимся под руку вытер мокрые ступни. Нашёл ватные штаны. Ноги обул в подшитые толстой подошвой сапоги. Натянул на себя свитер. И всё это машинально, не задумываясь. А в голове наперегонки метались мысли: «Кто это? Росомаха? Нет. И не медведь тоже. И не снежный барс. Он же стоял вертикально, на двух конечностях. Вот это загадка!» Антон почесал затылок, взглянул на окно. Стало темнее. Луна ушла к заходу. Через пару часов уже утро. «Пойду по следу», – решил он. Зажёг лампу. Вытянул задвижку печи, присев на корточки, открыл дверцу. Положил туда щепок и поленьев. Сунул завиток бересты. Она ярко вспыхнула от спички, зачадила. Пламя пробежало по щепкам и метнулось в трубу. Пошарив под кроватью, Антон вытащил оттуда всегда собранный вещевой мешок. Не забыть топор и мороженые пельмени, они в сенях. Набил патронташ патронами с пулями и картечью. «Возьму двустволку! – решил Антон. – Так надёжнее». Занятый хлопотами, не сразу уловил какое-то движение за дверью. Затаив дыхание, прислушался. И тут же рассмеялся: «Всё ясно! Ярый вернулся. Проштрафился, вот и молчит». Через несколько минут услышал тихое вежливое «тяв». Выждав паузу подольше, услышал пару «тяв» погромче и пошёл к двери. Ярый, виновато опустив голову, прихрамывает. «Симулирует!» – решил Антон.

Тихонько прошмыгнул на своё место за печью. Начался не впервые уже такой диалог:

– Ну что, бродяга, без спроса никуда? Да?

Ярый издал какой-то звук, означавший, наверное: «Я понимаю», или что-то в этом роде.

– Что, стыдно? – Антон присел на корточки. Ярый положил громадную голову на лапы, прижал уши и закрыл глаза, что означало: «Я больше так не буду». Антону стало жалко пса и весело. Но не засмеялся – воспитание. – Ну да ладно, больше так не делай!

Ярый открыл глаза, осклабился. «Ну и хитрюга!» – подумал Антон, положил руку на загривок Ярого и тут же поднёс ладонь к лицу, она липкая и мокрая. Антон схватил лампу – так и есть, кровь. С тревогой поднёс лампу к голове Яра. Ухо было разорвано чем-то острым.

– Кто это тебя, Ярый? – Антон прощупал голову. Облегчённо вздохнул. Слава богу, голова цела. – Легко ты отделался, приятель! Значит, ты его догнал! Теперь и нам надо его достать. Я хочу спать спокойно! Сейчас я тебе смажу рану дедушкиным бальзамом, позавтракаем – и в путь! Пойдёшь со мной или дезертируешь? Ладно-ладно, я пошутил! – Вытащив из большого котла кусок сваренного накануне мяса, поделил поровну, положив сухарь, налил бульона в миску пса. – Не отставай от меня. В путь!

Рытвины в глубоком снегу вели вниз по склону к реке, параллельно ей. Ярый покружился вокруг, принюхался, пустился вперёд и исчез из виду. Идти было очень тяжело. Лыжи цеплялись за мелкий кустарник, спрятанный глубоким снегом. Приходилось высоко поднимать ноги. Через час уже Антон был весь мокрый. С высоких елей посыпался мелкий снежок. Антон поднял голову. Тяжёлые лапы качнул ветерок, они зашелестели, словно заговорили шёпотом. «Хреново! – подумал Антон. – Знаем мы этот ветерок со стороны Крутой! Надо поторопиться, как бы не пришлось возвращаться в темноте!» Антон воткнул палки в снег: «Заберу на обратном пути». Ружьё снял с плеча и повесил на шею. Полегчало.

Появились снежные бугры. Антон знал эти места. Под снегом большие валуны. Чем ближе к Крутой, тем их больше. Через полчаса Антон с радостью услышал лай Ярого. Он остановился, прислушался: «Что-то не так, лай тревожный!» Он заторопился как мог. Через несколько сотен метров следы круто пошли вниз. Антон остановился, громко свистнул. Ярый ответил жалобным визгом. Идти к нему прямо Антон не мог, знал, что там крутой каменистый обрыв, не удержаться, поползёшь вниз. Между обрывом и каменной стеной справа, высотой метров восемь, есть узкий карниз, но Антону на нём не удержаться. Он сбросил лыжи, положил ружьё, снял со спины рюкзак, достал пару костылей, топорик и верёвку. Цепляясь за камни, поднялся на стену. Лёг на живот и, разгребая перед собой снег, дополз до края. Заглянул вниз и облегчённо засмеялся. Ярый услышал Антона, поднял голову, радостно взлаял и запрыгал на месте. Ему сильно повезло. Он сполз с карниза вниз вместе со снегом и угодил на единственный выступ. И справа, и слева от него отвесная стена глубиной метров в десять. Ему-то повезло, но надо достать его оттуда. Антон отполз чуть назад. Очистил от земли и снега скалу, нашёл небольшую щель. Вбил в неё костыль. Привязал к нему верёвку, затянул на её конце несколько узлов и, стоя, перекинув её через плечо, сбросил вниз к Ярому. Слава богу, длины её хватило. «Зубы!» – крикнул Антон. Повторять не пришлось. Умный пёс воспринял это как привычную с детства игру и вцепился зубами. Поднять Ярого было нелегко, в нём килограммов под семьдесят.

Ярый был рад несказанно! Прыгал вокруг Антона и пытался лизнуть его в лицо. А тот, за кем они шли, лежал на камнях внизу ущелья, повернув голову в сторону – или морду, отсюда далеко, не разглядеть. Одну конечность закрыв телом, остальные разбросав в стороны. И всё-таки что-то было не так, а вот что – Антон не мог понять. Домой они добрались при свете луны, довольные и смертельно усталые.

Глава вторая

Стрельба началась рано утром, когда город ещё спал, у моста через Песчаную, у дороги из губернского центра. После паузы она возобновилась несколькими сотнями метров ближе. Случившемуся далее явился очевидец, это был Ефим Лепешев, приказчик купца Гурова, который накануне вечером засиделся допоздна в трактире грека Латакиса. Изрядно перебрав, с виду тихий и трусоватый Ефим стал шумно выражать недоверие к качеству напитков, нелицеприятно и непечатно высказался по адресу Латакиса. Окончательно разогревшись, стал бить посуду, затеял потасовку с половым и, сильно надоев посетителям трактира, офонаренный на оба глаза, в разорванной рубахе, он был выдворен ими за дверь заведения. Обалдевший от случившегося, вытирая пьяные слёзы грязными кулаками, он побрёл куда ни попадя. Забрёл в какой-то проулок, зацепился за что-то, упал, сделал попытку подняться, передумал и заснул вполне собой довольный. Пробуждение было как продолжение перенесённого кошмара. Где-то за углом, совсем рядом, началось что-то ужасное для сонного провинциального городишки: стрельба, дикие крики, лошадиный топот. И перед вытаращенными от ужаса глазами Ефима на белом дончаке появляется из-за угла бешеным галопом скачущий всадник. Через несколько мгновений оттуда же выскакивают ещё трое на мохнатоногих монголках. Преследуемый, обернувшись, стреляет через плечо. Монголка с грохотом валится набок, высекая подковами искры о булыжники мостовой. Оцепеневший Ефим видит, как дончак останавливается неподалёку от ворот дома на той стороне улицы. Его хозяин, цепляясь руками за повод и гриву, заваливается на бок из седла и медленно сползает на землю. Двое на монголках останавливаются почти напротив затаившегося Ефима. Ближайший наездник перебрасывает ногу через шею лошади, собираясь спрыгнуть вниз, но тут с треском распахивается половина ворот, появляется босая женщина в белой ночной рубашке, в руках у неё ружьё. Делает несколько шагов, останавливаясь рядом с неподвижно лежащим всадником, широко расставляет ноги и поднимает ружьё. Ефим слышит, как ближайший к нему, смачно выругавшись, говорит негромко:

– Всё равно, давай!

Его сообщник поднимает ствол и лязгает затвором. Грохочет выстрел. Ефим видит, как он падает из седла на бок, а женщина бросает дымящееся ружьё и наклоняется над лежащим. Оставшийся в живых поводом чуть не сворачивает шею лошади. Крутнувшись, бьёт плетью лошадь и скачет обратно. К нему бросается третий сообщник, вскакивает на ходу на круп лошади сзади, и оба исчезают за поворотом.

* * *

– Павлуша! – пухлой рукой тронула за плечо своего супруга Марья Ивановна. – Звонят!

Павел Николаевич стянул с лысой головы колпак, сел в постели и, зевая, нащупал ногами мягкие туфли, надел их, накинул на плечи тёплый халат.

Бархатный услужливый голос в трубке:

– Извините за столь раннее беспокойство…

– Да, да, я слушаю! – перебил губернатор.

Звонил начальник полиции Ольберг.

– Что случилось?

– Стрельба в городе, ваше превосходительство!

– Подробности есть?

– Пока нет, выясняем.

– Как только они появятся, звоните сразу! Вы слышите, Бруно Яковлевич? Сразу!

Губернатор положил трубку, потёр ладонью голову, крякнул в сердцах и, прихрамывая, заходил по комнате.

«Боже мой! – тоскливо подумал он. – Только этого не хватало! Мало мне этого разбоя на руднике, так ещё и эта напасть!»

Вздохнув невесело, сел в кресло и стал ждать звонка. Справедливо рассудив, что ложиться смысла нет – вряд ли заснёшь, – сидел, безучастно переводя взгляд с телефона на громадный, до потолка фикус у окна. Через полчаса затренькал звонок. Павел Николаевич, вскочив, метнулся к телефону, схватил трубку:

– Да, да, я слушаю, говорите!

Звонил начальник сыскного отделения Епишев:

– Ваше Превосходительство, нападение на фельдъегерей! Есть убитые. Подробности будут позже.

– Да, да, спасибо, голубчик!

Павел Николаевич положил трубку на стол, задом нащупал кресло и сел. Обхватив голову руками, застыл, как изваяние, успокоившись, набрал управу. «Ах да! – сообразил, не получив ответа. – Ещё спят». Позвонил секретарю на домашний:

– Да, да, срочно, олух ты этакий! – втолковывал сонному Павел Николаевич. – Собрать всех! И пришлите машину сразу же. Я буду ждать.

И положив трубку мимо аппарата, зашлёпал задниками туфель к двери – переодеваться.

В кабинете губернатора высоченные стрельчатые окна до потолка с гипсовыми виньетками, с позолотой. К стене без окон – поперечина громоздкого т-образного стола и кресла с подлокотниками и высокой спинкой из мягкой кожи. За ним на стене в полный рост портрет государя. На столе – письменный набор из уральской яшмы. В кресле – изнывавший от ожидания, невыспавшийся Павел Николаевич. Перед ним у длинного, чуть не до входной двери стола на таких же, как и стол, тяжеловесных стульях сидят и терпеливо ждут, теряясь в догадках, приглашённые. Тут и начальник гарнизона, и шеф жандармов, и начальник полиции, и хозяин рудника, и ломавший голову про себя брандмейстер города: «А я-то тут зачем? Вроде не горели давно, тьфу, не накаркать бы» – и тайком перекрестился.

В тягостной тишине долго ждут, и вот наконец распахивается дверь. Появляется человек. Мелкими шажками, подобострастно раскланиваясь на ходу и что-то бормоча, кладёт на стол губернатора сумку и так же суетливо исчезает за дверью. Губернатор щёлкает застёжками сумки, достаёт пакет, ломает сургучные печати и кладёт на стол несколько листов бумаги. Читает молча. Все, не дыша, ждут. Павел Николаевич дочитывает, обводит каждого глазами, кладёт бумаги на стол. Припечатывает их ладонью и говорит коротко:

– Всё то же! С этим надо кончать! Завтра же сотню казаков на рудник. Всё! Свободны!

* * *

Ранним утром выступили длиной колонной вдоль кромки леса. По двое. Стремя в стремя. Где-то в середине колонны несколько повозок. Параллельно лесом дозорные охотники. Есаул ехал впереди, изредка останавливался, пропускал строй, потом, догоняя рысцой, возвращался на прежнее место. Передалось и казакам. Ехали молча, без обычных шуток, в тишине. Утренний туман развеялся, и дорога, петляя, вывела колонну из влажного леса. Всё посветлело. Лёгкий ветерок принёс запахи степных цветов. В траве мелкие козявки застрекотали дружно разноголосицей, цветные мотыльки запорхали вокруг. Промелькнула стайка пташек. В редкой дымке облаков показалось солнце. Даже лошади оживились, замотали головами, бряцая удилами. Казаки выпрямлялись в сёдлах, потягиваясь. Толкали спящих, подшучивали над ними. Есаул подъехал к повозке. Полог над нею был откинут. Молодая, с виду уверенная в себе девушка сидела на краю повозки, болтая ногами.

– Здравствуйте, Анна Ивановна! – помпезно поклонился есаул. Девушка подняла миловидное личико.

– И Вам не хворать, Евгений Иванович! – и, заслоняясь ладошкой от солнца, посмотрела на есаула. Тёмно-русые волосы, большие серые глаза, резко очерченный подбородок. Под пшеничными усами в лёгкой усмешке ровные зубы. «Господи, как он красив! – безнадёжно подумала девушка. – А вдруг?.. Вот если бы… – и зарделась от собственной нескромности. – Да ведь и конь под стать хозяину!» – присмотрелась Анна. Привезённый когда-то, должно быть, из аравийских пустынь, предки наградили его своими лучшими качествами. Не чувствуя веса рослого всадника, он, мелко перебирая тонкими ногами, шёл боком, игриво изгибая шею, жевал удила, оседал на задние ноги, пытаясь, должно быть, встать на дыбы. Чувствовалось – отпусти его, дай волю – и он умчится, как ветер.

– Евгений Иванович, а как зовут его? – любуясь конём, спросила девушка.

– Кисмет, – погладил гриву коня есаул. – Его зовут Кисмет.

– А что это значит?

– А значит это, Аннушка, – наклонился есаул. – Это значит – судьба!

Смущённая девушка опустила глаза и тут же в крайнем изумлении посмотрела вверх. Что-то огромное, как дом, со свистом и шипением, как паровоз, промелькнуло над степью, тотчас вернулось и зависло над ними. Привычная тишина взорвалась криками людей, конским ржанием. Аня закрыла глаза и уткнулась головой в колени. Усугубляя общую сумятицу, грохнул выстрел. Когда девушка подняла голову, это что-то мелким пятнышком исчезало из виду.

Есаул, ласково поглаживая шею коня, что-то шептал ему на ухо, а тот мелко дрожал всем телом, топтался на месте, удерживаемый рукой хозяина. К повозке подъехал кряжистый седоусый казак.

– Заглобин, тебе что? Это ты стрелял?

– Так это же он! – пролепетал непонятное старый казак.

– Кто он, кто? – наклонился к нему есаул.

– Он же, ей-богу, он – Болдырев! Он же мне дулю показал!

Есаул, откинув голову, блеснув зубами, от души рассмеялся.

– Вот те крест! – рванул воротник, обидевшись, Заглобин.

Есаул сдвинул брови, хотел что-то сказать, но, видно, передумал и сказал другое:

– Иди в строй, Фрол Иванович, потом поговорим. Фрол Иванович! – придержал казака есаул. – А если б попал?

– Да нет! – хитро прищурился Заглобин. – Это же я так, для острастки пульнул, чтоб он чего дурного не придумал. Я же его хорошо знаю!

«Да-а! – тронув коня, подумал есаул. – Интересные вы ребята!»

Казаки – люди бывалые. Но такое! Ехали, шумно переговариваясь. Смеялись друг над другом, вспоминая потешные эпизоды. Иногда громкий хохот перекатывался с одного края колонны до другого. Все были взволнованы, но страха не было. Есаул ехал рядом с Заглобиным.

– Расскажи-ка мне о Болдыреве поподробнее, – попросил он. – Ведь вы же из одной станицы? Я ж хорошо помню его, ведь он же исчез после замирения аула?

– Ну да, Евгений Иванович. Мы с ним рядом, как только на свет появились, и дома наши стоят рядом. Мы с ним «кто кого» тягались, чуть ходить начали, а уж когда на коня сели… Бабулю-то его донцы взяли, когда за Азов ходили. Я помню её, с палкой ходила, за сто лет ей было, а Федька такой же злющий, в неё пошёл, а видом в мать пошёл: такой же чёрный, нос крючком, и злой, не приведи господь! Мы с ним всё тягались и в рубке, и в этой… волто… вольто…

– Вольтижировке! – подсказал есаул.

– Вот-вот… И в джигитовке, и в скачках всегда были первыми, ни в чём уступить не хотели.

– Казак! – обронил есаул.

– Вот-вот, так точно. Так вот, – продолжил Заглобин, – подошли мы тогда к аулу, а там нас ждут со всех сторон. Ну и завязались мы, а они врассыпную стали уходить. Места знают: лощинами, ущельями. Мы вдогон, гонялись дотемна. А когда собрались, стали считать, глянь, а Болдырева-то и нету! А где искать? Темно, легли спать. Так я, Евгений Иванович, полночи не спал. Никак не думал, что он так дорог мне, бес этакий!

Казак замолчал. Долго ехали молча.

– Но а утром-то что, Фрол Иванович? – мягко спросил есаул.

– А что? Своих полёгших нашли, а Болдырева нет. Так и пропал.

Дорога, петляя, шла лесом, сырым, неприветливым, даже птиц не было слышно, кроме цоканья кедровки. Громадные деревья тянулись верста за верстой, почти вплотную к узкой дороге. Всё заросло густой травой и папоротником. Воздух был тяжёлым, спёртым. Казаки ехали молча, лошади плелись не торопясь, цепляясь копытами за корни деревьев. Ближе к вечеру вышли к безымянной речушке. Перешли вброд и стали устраиваться на ночлег. Задымила полевая кухня. Донцы, расседлав лошадей, уложили вьюки на землю, устраивая постели. Дав остыть лошадям, отвели их на водопой. Повязав торбы с овсом на шеи лошадей, стали рубить сухостой, собирать сучья. Запалили костры, а поужинав, уселись вокруг и засудачили о том о сём. Где-то в темноте на краю поляны сильный голос затянул песню, подхватили и тут и там десятки голосов. Есаул сидел на стволе упавшего дерева на берегу ручья. Слушал, задумчиво ворошил прутом угли небольшого костра. Неслышно ступая, как привидение, из темноты появилась Аннушка:

– Добрый вечер, Евгений Иванович!

Есаул встал, протянул руку:

– Присаживайтесь, Аннушка!

Сняв с плеч бешмет, положил на дерево.

– Благодарю Вас, Евгений Иванович! – застенчиво проговорила девушка.

Помолчали, прислушиваясь.

– Знаете, Аннушка, – задумчиво проговорил есаул, – когда я вернулся в родные края из Петербурга, где я жил с детских лет у своего дяди, брата матушки, и когда я соприкоснулся с казачьим бытом, для меня всё было ново, необыкновенно, необычно после лощёного Петербурга. Временами просто диковато. Прошло немного времени, и во мне заговорила кровь моих предков, я осознал, что всё это моё, мои корни. Казаки внешне суровые люди, а узнаешь их – и удивляешься, какие они добрые, простые и чуткие. Не знают, что такое ложь, интрига, лицемерие. Меня не сразу признали своим, хотя я был сыном атамана, а может быть, и поэтому. Но после похода в Персию, когда мы кровью повязались, я стал своим и очень горжусь этим.

Есаул замолк. Между тем наступил вечер. Потух горизонт. Яркие краски дня поменялись на краю неба на унылые лиловые и грязно-голубые. Долго держалось светлое пятно на краю неба, но и оно погасло. Всё вокруг потеряло свет, стало однообразно-серым. Затихли птичьи голоса. Отчётливее стало слышно сонное журчание воды и потрескивание костра. Где-то далеко в лесу послышалось уханье филина. Какая-то ночная птица прошелестела крыльями почти над казачьими головами и исчезла в темноте. В неясном свете гаснувших костров замелькали силуэты людей – казаки укладывались на ночлег. Есаул встал, подкинул в дымящий, затухающий костёр сухие сучья, пламя тут же подхватило их, взметнулось вверх, полетели искры. Евгений Иванович отступил на шаг и засмеялся.

– Вспомнилось, – сказал он, – как на пикнике в Царском Селе ещё ребёнком я, поступив так же, едва не сжёг свои штанишки.

– Евгений Иванович, – проговорила Аннушка, – правда, что вы были в охране государя?

Есаул в молчании сделал несколько шагов и остановился перед девушкой.

– Правда, Аннушка. Всем интересно знать, как, почему я из Петербурга попал на окраину империи. Я был молод, горяч, даже спесив, всё это послужило причиной. Злые языки связали моё имя с именем молодой жены старого сенатора, близкого к императорскому двору. В оскорбившей меня форме он потребовал оправдаться, но я был неразумно горд и ответил пощёчиной. Был большой скандал. Мне грозили тяжкие последствия. Но вмешалась государыня, и я был сослан на Кавказ в действующую армию. Остальное, если вам интересно, Аннушка, я расскажу как-нибудь потом. А сейчас, голубушка, пора спать. Завтра, вероятно, будет трудная дорога, начинаются горы.

Дорога следующего дня, вопреки ожиданиям, оказалась не такой уж и трудной. Пришлось преодолеть несколько не очень крутых, скорее затяжных подъёмов и спусков и одно довольно глубокое ущелье с бурной речкой. Но всё обошлось без сложностей. Аннушке подобрали кроткую кобылу из обозных, подтянули стремена и усадили в седло учиться мастерству наездников. Ко всеобщему одобрению казаков, девушка, заметно было, слегка робела, потом попросила плеть и стала поторапливать ею свою покорную лошадь, чтобы не отставать от остальных. Казаки переглядывались меж собой, добродушно посмеивались в усы, но молча, боясь задеть самолюбие есаула. Всю дорогу над колонной кружили орлы. Поднимались спиралью, становились едва видимой точкой и, раскинув крылья, парили над степью, выслеживая добычу. Спугнули пару волков. Они уходили сначала поспешными скачками, выставив хвосты, а отбежав дальше, не торопясь, изредка оглядывались. По сторонам дороги сидели, посвистывая, какие-то зверьки. Стоило подъехать ближе – они молниеносно ныряли в норы. День был тёплый, нежаркий. Временами налетит лёгкий ветерок, взволнует ковыль, обдаст прохладою лица казаков и исчезнет, будто его и не было.

Казаки, покачиваясь в сёдлах, повесив головы, дремали. А Аннушка и есаул ехали впереди колонны, чуть поодаль. Аннушка, попав впервые из города в дикую степь, не скрывала своего восторга. Всё было ей в диковину: и множество галдящих порхающих птиц, бабочек, стрекоз, и стрекотание кузнечиков. Всё удивляло и радовало её.

– Что это за птица, с хохолком на голове? – тормошила она есаула.

– Это удод, Аннушка, – степенно разъяснял он.

Но встал в тупик, увидев довольно крупную синюю птицу.

– Вот уж тут я не могу Вам помочь, уважаемая Анна Ивановна!

И оба расхохотались. Так и ехали, разнообразя дорогу задушевными разговорами. Есаул узнал, что Аннушка из семьи педагогов. Отец преподавал историю в университете, а матушка учила игре на фортепиано в музыкальном училище недалеко от их дома. У Аннушки сестра младше её и брат много старше, служит в каком-то секретном ведомстве в столице. С каждым часом Евгений Иванович находил Аннушку всё более привлекательной. И её прямой открытый взгляд, манера говорить, лишённая какого-либо кокетства или желания понравиться, убеждали его в том, что перед ним не лишённая милых женских слабостей, цельная, волевая натура. Между тем где-то после полудня вдали показались горы, а через пару часов отряд оказался перед пологим спуском в котловину глубиной в несколько сот саженей. Внизу было видно множество домов и каких-то строений. Вокруг густые леса, ими заросли горы, а горы громоздились одна над другой и заслоняли собой полнеба. Отряд был замечен в посёлке. Не успели казаки достичь первых домов, как навстречу им появилась группа людей. Подъехав ближе, Евгений Иванович спешился, помог сойти с лошади Аннушке и доложил о себе управляющему рудника Петру Сидоровичу Нежину. Это был высокий седовласый мужчина. За ним представился командир расквартированного здесь небольшого отряда и несколько нижних чинов. Обменявшись рукопожатием с есаулом, управляющий поспешил к Аннушке. Схватил двумя руками маленькую ручку смутившейся Анны Ивановны и с жаром облобызал её, а та быстро выхватила руку и спрятала её за спину, отвернув голову в сторону, не дав закончить приветственную оду на словах: «…когда такая красота скрасит наше скучное существование…» Тут, сообразив, что что-то не то, управляющий, который был явно навеселе, закончил буднично: «Очень рады, очень рады!» – и вовремя, так как глаза Евгения Ивановича уже метали молнии. На том официальная часть встречи была закончена. Фрол Иванович, получив указания есаула, в сопровождении унтер-офицера повёл казаков в казармы.

А есаул и Анна раскланялись с управляющим, пригласившим их отужинать в узком семейном кругу, и поблагодарили его очень вежливо, и молодой чиновник повёл их дальше по деревянному тротуару вглубь посёлка. Евгению Ивановичу и Аннушке предоставили по комнате в ряду нескольких в длинном коридоре небольшого дома, вероятно, постоялого двора. К назначенному часу за ними явилась молодая женщина. Аннушка надела простенькое платье, которое очень шло ей, украсила его затейливой брошью. Поправила причёску и была настолько привлекательной, что обычно сдержанный Евгений Иванович не мог сдержать довольной улыбки.

Управляющий с супругой Софьей Андреевной ждали их на пороге дома, очень большого. Управляющий двумя пальцами поднёс руку Аннушки к лицу и слегка коснулся губами, пожал руку Евгению Ивановичу, пригласил к столу. Гостиная – большая квадратная комната, в центре её большой круглый стол. Подоконник окна напротив входной двери был полностью заставлен цветочными горшками. В правом от входа углу несколько больших кадок с диковинными растениями до потолка. В левом – большой диван, два кресла и небольшой ломберный столик. У Евгения Ивановича что-то шевельнулось в памяти, пробудив далёкое, из детства, воспоминание – каникулы на Дону в доме прадеда. Всё то же, обилие тех же цветов, даже запахи те же. Боже мой, как давно это было! Хозяин подвёл за руку Аннушку к столу, усадил её, сделал знак рукой есаулу, мол, усаживайся, уселся сам, широко развёл руки, шлёпнул ладонями, хитро подмигнул и, указав пальцем в центр стола, патетически произнёс:

– А это всё заслуга моей обожаемой жёнушки!

Есаул не сдержал улыбки. Ещё бы, в центре стола стояло с десяток штофов, бутылей и бутылочек.

– А ознаменуем мы наше знакомство, – продолжил хозяин, – нашу встречу вот этой чудесной наливочкой!

И осторожно подтянул к себе бутыль из чёрного стекла с фигурной серебряной пробкой.

– Здесь столько трав, столько ягод, каких-то корешков, цветов и соцветий, сам чёрт ногу сломит. Все эти рецепты – большой секрет Софьи Андреевны. За наше знакомство, господа!

Напиток был действительно великолепен, с резким приятным запахом. Крепость не ощущалась, а вот ноги, почувствовал Евгений Иванович, слегка отяжелели. Анна чуть пригубила, и, не жеманясь, выпила рюмку до дна, и посмотрела на Евгения Ивановича, тот улыбнулся в ответ. Анна покраснела и уткнулась в тарелку. Хозяин оказался убеждённым монархистом, и следующий тост из штофа зелёного стекла, он предложил выпить стоя за императорскую чету. Пришлось подняться и поддержать тост, а когда сели и завязалась оживлённая беседа, Пётр Сидорович наполнил рюмку и, уже сидя, не приглашая Евгения Ивановича в компанию, выпил и её. И потекла беседа неспешная. Нежин получил знания по горному делу в столице. Нашлось у них с Евгением Ивановичем несколько общих знакомых. Стол был богатым, без изысков, но сытным и вкусным. Аппетит у всех был завидный. Иногда Пётр Сидорович предлагал дамам и дорогому гостю, с тостом и без тостов, наполнить бокалы, иногда забывал делать это и напивался молча. Софья Андреевна оказалась женщиной словоохотливой, и Аннушке не пришлось скучать с такой соседкой. Нечасто, подумала Анна, сюда заезжают новые люди, отсюда и отношение такое радушное. А завершением ужина явилось желание хозяина порадовать гостей прослушиванием пластинок с песнями испанских цыган. Уверенно встав, Пётр Сидорович, держась за спинку стула, сделал пару шагов, его качнуло и понесло куда-то в сторону. Спас диван, он плюхнулся на него, сдвинул брови и попытался что-то сказать. Не получилось. Пётр Сидорович откинул голову назад, пожевал губами и захрапел не очень назойливо.

– Вы уж простите его, ради бога! – сказала радушная хозяйка. – Есть у него такая слабость.

Женщины обнялись, пожелали друг другу покойной ночи. Софья Андреевна чмокнула по-матерински и Евгения Ивановича в щёку, и гости побрели к дому. Есаул рассмеялся очень громко и весело и сказал:

– Он хорош, Пётр Сидорович, просто великолепен!

Идя по коридору к комнатам, есаул заметил напряжённость и беспокойство в движении и на лице Аннушки. Причина была очевидной.

– Не бойтесь меня, Аннушка, я не кусаюсь и не причиню вам зла!

На следующий день начальник гарнизона Рыгин Иван Павлович обстоятельно и скрупулёзно разъяснил есаулу обязанности и зону ответственности по охране рудника. На огромном столе стоял рельефный макет всего участка, но с множеством белых пятен.

– Там мы вообще не были, – сказал полковник местным промысловикам. – Туда добраться непросто, особенно в район Крутой высотою в полторы версты.

Периметр ответственности был, по прикидкам есаула, в несколько сотен вёрст. В центре его и была Крутая.

Прямо напротив той дороги, которой добирались сюда казаки. Где-то там скрывалась крупная организованная банда, нападавшая на рудник и прииски. Именно этот район, размышлял есаул, надо хорошо изучить и попытаться добраться туда. Если подняться к вершине Крутой, запоминал он, вот до этой седловины, то оттуда можно держать под контролем три четверти горизонта. С одной стороны подошва горы сползает к реке крутым обрывом. С противоположной – уступы с заросшими кустарником лощинами, которые внизу смыкаются с кедровым лесом, далее Крутая продолжается грядой каменистых вершин, которые чем дальше, тем шире, веером расходятся по сторонам в сплошные таёжные буреломы.

– Должен вам сказать, лучше это услышать от меня, – прервал размышления есаула, подойдя и взяв его за локоть, полковник. – Ходят слухи, будто охотники видели в лесах какие-то летающие машины.

Евгений Иванович поперхнулся, закашлялся.

– Я не склонен верить в эти байки, но как знать, как знать… – полковник покачал головой и отошёл в сторону. – Мало того, – добавил он, повернув голову, – промысловики видели в лесах каких-то монстров, а они, должен вам сказать, люди серьёзные. Словом, есаул, скучать Вам не придётся! Советую Вам быть в постоянном контакте с руководителем секретного отделения Сошиным. Он здесь давно и знает больше, чем все остальные вместе взятые.

Поблагодарив полковника за информацию, Евгений Иванович вышел в полутёмный коридор, раздумывая, какие задачи надо, не откладывая, решить сегодня. Его внимание привлекла полоса света из приоткрытой двери и приглушённый разговор оттуда. Подойдя ближе, он разглядел промелькнувшее бородатое лицо и глаза, на долю секунды встретившиеся с его зрачками. Есаул отвёл глаза и прошёл мимо. Выйдя во двор, он остановился: «Это лицо… похоже, я его где-то видел. Ведь точно видел…»

* * *

Распахнув дверь, на широком крыльце в две ступени появился Иван Заглобин. Высокий плечистый щеголеватый казак лет за двадцать. На лице его был ясно виден его дерзкий, буйный, неудержимый характер. Взгляд тёмных глаз навыкате под высокими бровями – быстрый, пристальный, как взгляд степного хищника. На узком кожаном ремне с серебряными украшениями шашка – гурда, в ножнах, обшитых зелёным сафьяном, с накладками из серебра с чернью – добыча в одной из вылазок за Терек. Почти не касаясь ступенек, Иван слетел на землю и широко зашагал к коновязи. За ним, не торопясь, вразвалку седоусый Фрол Иванович, его дядя. Ширококостный, угловатый. В нём чувствовалась большая физическая мощь. На лице – безмятежное спокойствие, граничащее с леностью. Давний шрам, разрубив щеку и ухо пополам, заметен светлой полосой сквозь небритую щетину. Иван, вынув из кармана плисовых шаровар кусочек сахара, на ладони протянул вороному, в белых чулках, молодому жеребцу. Отвязал поводья, закинул их за голову коня. Подтянул подпругу, положил руки на луку седла на секунду, как бы раздумывая, и одним прыжком оказался в седле. Жеребец осел на задние ноги. Дядя Фрол захохотал, любуясь племянником. Иван носками сапог из хорошей кожи с начищенными до блеска голенищами поймал широкие, турецкой работы стремена и вдел их, сдвинул тонкорунную папаху назад и набок, подбоченился и тронул коня с места. За ним, не спеша, на крупной ярко-рыжей кобыле – Фрол Иванович. Маршрут был известен: две версты по дороге, поворот направо, и тропой вверх в горы. До обеда туда, потом обратно.

Казаков было слишком мало, чтобы охватить весь периметр, и есаул принял решение: охранение до зимы вести радиальными маршрутами, не привлекая внимания. Иван насвистывал что-то, потом замолк. Двигались в полной тишине. Лишь лошади иногда фыркали да изредка стучали копытами, задевая иногда торчащие кое-где корни деревьев. Тропа узкой лентой извивалась меж высоких деревьев. Внизу сплошь ели, чем выше, тем больше кряжистых сосен и кедров. Временами выезжали на поляны, сплошь заросшие цветами и кустарником. День был солнечным, жарким. В чаще воздух был душным, спёртым. На полянах лёгкий ветерок, пахнущий сосновой смолой и цветами, приносил разомлевшим казакам некоторое облегчение. На одной из полян, сплошь заросшей малинником, решили сделать привал, пообедать и повернуть назад. Так и сделали: расседлали лошадей, плотно поели и, подложив сёдла под голову, задремали. Первым проснулся Иван:

– Дядя Фрол, вставай, а то не успеем до вечера!

Беспокойный Иван уже скрылся на вороном в чаще леса, а Фрол Иванович, придержав коня, не торопясь отправлял ладонью в щербатый рот пригоршни ягод, когда тишину леса разорвал вдруг лошадиный визг, храп, болезненный вскрик с матерком Ивана и глухой рык зверя. Подскакавшему Фролу, видавшему всякое, представилась страшная картина. Спину Ивана оседлал какой-то крупный жёлто-серый зверь, вцепившийся клыками в левое плечо племянника. Вороной кружился на месте, дико визжал, вскидывал задние ноги, пытаясь избавиться от напасти. Иван не потерял самообладания: пытавшемуся свалить его со спины коня зверю он правой рукой ножом наносил удары. Подскочивший Фрол, выбрав момент, ткнул клинком зверя под лопатку, чем и решил дело. Хищник с глухим стуком рухнул на землю и забился в конвульсиях. Фрол занёс шашку для удара, но услышал слабый голос Ивана:

– Не надо, не порти, я из неё чепрак сделаю.

Несмотря на трагизм сцены, Фрол облегчённо рассмеялся:

– Ну ты и чертяка, племянничек!

Зверь затихал, дёргая толстыми лапами и оскалив клыкастую пасть. Иван сполз осторожно с коня и, прикрывая рану ладонью, подошёл к зверю.

– Дядя, это же рысь! Но смотри, какая здоровенная!

Фрол, держа за повод дрожащего вороного, подошёл ближе:

– Да, Ваня, если бы ты не удержал повод, он бы тебя понёс, худо бы дело кончилось! Ты посмотри, как он коняке спину разодрал!

Иван поднял с травы нож и засунул его за голенище. Перевязав раны крест-накрест под мышками, предварительно смазав их какой-то пахучей мазью из седельной сумки, тронулись в обратный путь. Рысь Фрол взвалил на спину своей спокойной, как сам, рыжей кобылы, привязав её к седлу, лошадь только фыркнула. И тронулись в обратный путь. Дорога вниз заняла намного меньше времени, и в посёлок они успели вернуться засветло.

Глава третья

Пока есаул, выйдя во двор, натужно соображал, где же он его видел, ноги сами привели на хоздвор. Под большим навесом стояли параллельно два длинных стола. На одном молодые девки рубили капусту для засолки в большие кадки. На другом – перебирали груды сваленных грибов и ягод. Среди женских платков кое-где были видны и казачьи папахи. Чтобы не смущать своим внезапным появлением, Евгений Иванович обошёл работающих стороной. Начальник хоздвора под большим орехом распекал стоящую напротив худенькую девушку. Увидев есаула, он встал и что-то сказал, взмахнув рукою. Девушка повернулась и пробежала мимо Евгения Ивановича, зыркнув глазами.

– Добрый день! Я Зорич Евгений Иванович, а вы, насколько понимаю, Аркадий Алексеевич, начальник хозяйства?

– Да, да, вы правы! – и двумя руками доверительно придержал руку Евгения Ивановича. – Очень рад, очень рад! Чем обязан?

Аркадий Алексеевич смотрел сквозь очки добрыми близорукими глазами.

– Видите ли, Аркадий Алексеевич, я здесь человек новый, а цель моего прибытия сюда обязывает меня быть в курсе всего, что меня окружает…

– Да, да, дорогой Евгений Иванович, – перебил начхоз. – Я понимаю, понимаю, но что я могу? Моё хозяйство… – и он развёл руками.

– Вот-вот, Аркадий Алексеевич, это меня и беспокоит. Со мною прибыло сюда более ста человек. Я хотел бы быть уверенным, что такое количество едаков не окажется непосильной нагрузкой на продовольственную базу рудника.

– Ах, это? Это совершенно пустое, можете быть совершенно, абсолютно спокойны на этот счёт. – Начхоз взял есаула под руку. – Пойдёмте в дом. За чаем я вас совершенно успокою!

Евгений Иванович не мог скрыть довольной улыбки, его позабавила такая безмятежная уверенность Аркадия Алексеевича. Небольшой дом был полон уюта и дышал пирогами. Радушная хозяйка, сложив руки на животе, с улыбкой на круглом лице соблазняла податливого Евгения Ивановича то тарелочкой наваристого борща, то румяными котлетками. Давно он не чувствовал себя таким раскованным в чужом доме. Обед завершился чаем с вареньем и пирожками с луком и яйцом, со смородиной и ещё бог знает чем. Расслабленный бутылочкой наливки, потерявший свой обычный строгий вид, Евгений Иванович растрогал хозяйку, заявив, что так мило и хорошо ему было только в детстве у бабушки. Он бы наговорил ещё много хорошего, но хозяин дома увлёк его в соседнюю комнату.

– А теперь, уважаемый Евгений Иванович, я расскажу Вам о состоянии дел в доверенном мне хозяйстве, – и поднял указательный палец к потолку, – но продолжать не стал, а крикнул: – Ксюшенька, принеси нам чего-нибудь!

Важный разговор продолжался довольно долго. Свой пространный доклад с выкладками и комментариями Аркадий Алексеевич закончил, привалившись щекой к плечу и тихонько посвистывая носом. Есаул, как представитель куда как более ответственного ведомства, не прогнулся, проявив лишь минутную слабость – распахнув бешмет и ослабив на дырочку поясной ремень. Но тут же встряхнулся, набычился, опустил голову вниз и сидел так молча, как статуя. Хозяйка долго ждала, подсматривая в щёлочку портьер, не дождалась и позвала на помощь двух девиц переместить мужчин и уложить в постель в спальной комнате.

* * *

Повязка, грудь, живот, верх шаровар – всё было в крови. Иван сидел в седле, низко согнувшись. Временами его голова начинала мотаться безвольно из стороны в сторону. Похоже, он временами терял сознание. Фрол, придерживая рукой туловище племянника, с тоской поглядывал вперёд: «Скорее бы». Наконец, за очередным поворотом тропы, среди верхушек елей, показались крыши домов. Кони, почувствовав близость жилья, прибавили шагу. Впереди на каком-то пеньке сидел человек. Похоже, их ждали. Фрол пригляделся – девушка. Увидев всадников, она вскочила, кинулась вперёд, остановилась, прижав руку ко рту. Резко развернулась и кинулась бежать, только ноги замелькали. «Ай да Ванюшка!» – заулыбался Фрол. Первыми успели казаки. Бережно сняли Ивана с коня, осторожно уложили на носилки, зашагали к медпункту, там собралась группа людей. Среди них Анна и Евгений Иванович. Фрол взял лошадь под уздцы и побрёл к ним, разминая затёкшие ноги. Предупреждая вопросы, снял со зверя рубаху Ивана, развязал узлы. Хищник тяжело шлёпнулся о землю.

– Ну и кот! Ну здоров! Пуда три, наверное! – присели на корточки, тормошили, разглядывая зверя, казаки. Фрола потянули за рукав. Оглянулся – девушка.

– Дядя Фрол, дай рубашку, я постираю, заштопаю… – стрельнув глазами, опустила их, зардевшись.

– Возьми, милая, дай бог тебе здоровья, – потеплел душою Фрол Иванович. Девушка схватила рубашку, повернулась и юркнула в толпу.

– Ай да девка! Огонь! Вот бы Ваньке такую жену, – подошёл станичник. – Дай коней, Фрол, отведу.

Фрол дал поводья. Показал в сторону рыси:

– Возьми и его, надо выделать. Племяш хочет сделать чепрак. Будет как Александр Македонский!

Фрол выбрал, где трава погуще, сел по-турецки. Устал, ноги не держали. Прикрыл глаза. Через час его растормошил Зорич.

– Как с ним, Евгений Иванович? – встрепенулся Фрол.

– Всё хорошо, Фрол Иванович, слава богу, обошлось. Много крови потерял. Анна зашила его, заштопала. Полежит с недельку – и в строй. Иди в казарму, отдохни, а вечером приди ко мне домой. Вспомнил я кое-что, хочу тебя порасспросить. Не забудь. До вечера!

Комнатушка небольшая, и обстановка самая простая, всё самое необходимое. Кровать с никелированными шарами, шкаф, стол да четыре стула вокруг, обои какие-то с цветочками и зеркало. Окно во двор. Заходящее светило красноватым цветом обозначило скудный цветник и жалкие кустики, да куриц несколько ходят клюют что-то, тоска зелёная. Есаул безнадёжным взглядом упёрся в окно. И мысли в голове отрывками такие же невесёлые. Комната Аннушки через две напротив. Городишко небольшой, языки злые. Зорич уже слышал очень робкие, туманные, из боязни перейти красную черту намёки на его холостяцкое положение. Пока сдерживался. Но он знал свой нрав: «Не дай бог, сорвусь. Надо съезжать. Сниму комнату. Завтра же!» Есаул хлопнул ладонью о стол, повеселел даже. Но тут же мысль: «А Аннушку-то буду редко видеть, тут хоть сталкиваемся иногда, перебрасываемся парой слов, а съеду – и что? Боже мой, что же делать?» Евгений Иванович заметался по комнате. У окна остановился и решил: «Нет, всё равно съеду! Не дай бог, сплетни пойдут, опозорю такую славную девушку». Спас его от очередного приступа тоски робкий стук в дверь и голос:

– Позвольте войти, ваше благородие?

– Да, да, заходи, Фрол Иванович, присаживайся.

Фрол осторожно присел на краешек стула, поставив между колен шашку, с которой он не расставался, разве что когда спал, как шутили казаки.

– Вот о чём я хочу тебя спросить: ты обозных знаешь хорошо?

– Как?! – взволновался Фрол Иванович. – Знаю всех!

– Вот и расскажи мне, они все казаки?

– Никак нет! Шестерых перед самым отходом прислали из гарнизона.

– Фрол Иванович, а вот среди них такой невысокий, худенький, с каштановой, ну, с коричневой бородкой?

– Ну да, знаю, конечно! Это Исидор Игнатьевич Корф. Он не казак. Да и вообще не рабочий человек. Руки у него девичьи.

– Так, так, понятно, так я и думал!

Что думал есаул, для навострившего уши казака осталось тайной, потому что, точно сразу, раздался уверенный стук в дверь, и после «Войдите!» перед пораженными собеседниками предстал Корф собственной персоной.

– Добрый вечер, есаул! Я к Вам по делу! – с порога заявил Корф и выразительно покосился на Заглобина.

Тот быстренько встал, не теряя достоинства, вышел вон, оглянувшись через плечо, и закрыл за собой дверь.

– Присаживайтесь!

Корф подошёл к столу, поставил перед собой небольшой портфель. Щёлкнул застёжками, извлёк засургученный пакет, положил на стол. Молча одним пальцем передвинул его Зоричу и тогда сел.

Беседа затянулась до полуночи и когда закончилась, Корф встал, протянул руку и сказал:

– Вся ответственность на вас, есаул. Всё под вашим контролем. Мелочей не должно быть!

Евгений Иванович выслушал молча, кивнул головой и предложил проводить Корфа:

– Ночь, мало ли что…

Корф усмехнулся уголком рта, хлопнул рукой по оттопыренному боковому карману, сказал:

– Итак, до послезавтра!

И удалился.

Через неделю небольшой отряд до восхода солнца покидал город. Евгений Иванович на лохматой монголке пропускал мимо себя строй. Девять казаков, восемь нагруженных вьюками лошадей, десять повозок, он сам и Заглобины.

– Иван, не отставай! – крикнул Зорич и тронул лошадь. Заглобин наклонился в седле, двумя руками привлёк к себе девушку, что-то долго говорил ей, выпрямился в седле, сбил папаху назад и набок и поскакал вдогонку отряду.

Первый день прошёл без хлопот. Привыкшие к походной жизни казаки с радостью покинули город с его теснотой, служебной тягомотиной и казарменной скученностью. Повеселел и есаул. Далёкими казались так волновавшие его накануне личные обстоятельства. «Приеду – и всё улажу!» – решил он. Отсюда, издалека, всё казалось простым, доступным, в общении с казаками появилась та лёгкая, почти дружеская непринуждённость, которую он считал своею заслугой и которой, про себя, гордился очень. Чуткие донцы понимали это, подыгрывали ему и никогда не позволяли себе перейти границу, зная, что напускное панибратство оскорбит уважаемого ими есаула. А на другой день стряслась беда. Буланая кобыла Кандыбы лягнула в сердцах наскучившего ей своими заигрываниями рыжего мосластого жеребца. Лягнула с такой пылкостью, что отскочивший кавалер подтолкнул казака Петра Сороку. И случилось это в полдень на живописной, сплошь заросшей густой травой большой поляне, которая одной своей стороной нависала над едва слышной, текущей внизу рекою. На её кромке и стоял неосторожно казак Сорока, который, чувствуя своё родство с природой, обострённое только что съеденной гречневой кашей с тушенкой, любовался красотами высокого берега той стороны. Громадные сосны с позолоченными солнцем стволами, которые, казалось, забрались так высоко, что упёрлись иголками в голубое небо с развешенными тут и там барашками-облаками. Опрокинутый мощным тычком Сорока шмякнулся оземь, на широкой спине перемахнул ту самую кромку и низринулся вниз, и только пятки сверкнули. Всю эту трагедию с её завершающей частью видел друг Сороки казак Сиротин. Способность мыслить, двигаться и издавать звуки вернулась к нему почти сразу после увиденного. С воплем он кинулся к злополучному месту, рухнул на колени и заглянул в бездну. А там – скалы с двух сторон реки и саженях в десяти внизу быстро текущая река. И никаких следов друга Петьки. Первым пришёл в себя есаул. Приказал седлать лошадей. Двух верховых послал вперёд вниз по течению. Если есть возможность, ближе к воде, кричать, звать. Обозу – догонять казаков. Как оказалось, в двухстах саженях от падения Сороки шумел порог. Дальше – буруны и камни. Сиротин и Кандыба поскакали вперёд в надежде найти спуск к воде. Сиротин рассказал, что Сорока – отменный пловец. Он у Азова с лёгкостью переплывал Дон туда и обратно. И если он не разбился при падении, он обязательно жив. Но время шло, отряд подвигался вперёд, а новостей не было. Наконец вернулись дозорные. В ответ на молчаливые вопросы друзей отрицательно покачали головой и поехали во главе отряда. Евгений Иванович не задал им ни одного вопроса. Он знал – они сделали всё, что надо было. Всё пошло своим чередом. Казаки ехали в полной тишине. Были слышны лишь тяжёлые шлепки лошадиных копыт о землю. Дорога стала ровнее, скальные выступы стали реже и реже. Впереди меж деревьев мелькнул просвет. Похоже, поляна. Сиротин и Кандыба, не сговариваясь, тронули лошадей и ленивой рысцой двинулись вперёд. Саженях в ста на кустах орешника лёгкий ветерок теребил какие-то тряпки. Переглянувшись, казаки дали шпоры, добавили плетьми, и онемевший отряд не сразу сообразил, что это за дикие вопли откуда-то спереди. А сообразили – и что тут началось! С таким исступлением казаки ходили в атаку, когда ничто не могло остановить их. На краю большой поляны Сиротин и Кандыба сидели в сёдлах, то хохоча, то выкрикивая что-то, разводя руки в стороны, а то награждая тычками друг друга. В нескольких саженях от них на окаёмке успокоившейся реки лежал, раскинув руки, на горячем песке в чём мать родила живой Сорока. Продрогшего Сороку отогревали всем миром. Закутали с головой в два одеяла. На голову напялили лохматую папаху. В обозе взяли приготовленные на зиму меховые сапоги с толстой войлочной подошвой. Сорока сидел на земле в позе Будды, из-под папахи были видны нос да постоянно жующий рот. В одной руке была зажата кружка, в которую сразу подливали из стоявшей рядом бутыли с мутной жидкостью. Другой рукой Сорока отправлял в рот то кусок сала, то луковицу, откусывая от ломтя посыпанного солью ржаного хлеба, которым потчевал его сидевший рядом друг Сиротин. В промежутках между приёмами пищи, чем дольше длилась трапеза, тем с большим трудом выговаривая слова, он тем не менее не подвёл друзей и справился со своим рассказом:

– Когда я полетел вниз, испуга не было, – бойко начал он, – некогда было. Я не понял только, что это со мной делается и зачем. Оно мне надо?! А потом и думать было не надо. Мама родная! Я так грохнулся спиной о воду, что от удара у меня мураши забегали по телу. Это так показалось мне вначале. Это так же верно, как вот я тут сижу с вами. А потом меня так стало крутить-вертеть, что ни встречный камень – то мой! То боком, то мордой! Вы гляньте на мои руки, это что?! Оно мне надо?! В одном месте что-то как зацепило за мои шаровары, думаю, всё, приплыл! Можно было бы, конешно, шнурок развязать, да ведь жалко – вещь-то новая! Нет, думаю, помру, но не уступлю. Куда я без шаровар? Но господь помог! Крутнулся я как-то, и меня дальше понесло. Рукой щупаю: на месте. Ну, думаю, раз так, пусть меня теперь хоть до моря несёт. Не впервой, сдюжаю!

Казаки облегчённо вздохнули, переведя дух, заулыбались. Евгений Иванович с тихой радостью смотрел на них.

«Боже мой, ведь они, как дети, искренние, доверчивые. Рассказать бы это столичным шаркунам. Да разве поймут они?..»

– Ну а дальше что? – продолжил с большими паузами и с трудом выговаривая слова. – Смотрю и думаю: надо приземляться. А где? Стало шире, камней меньше, до берега – скалы, не добраться. Ну вот, плыл и плыл, плыл и плыл, плыл и…

Тут Сорока медленно, как бы вдумчиво, опустил голову на грудь, потом резво поднял её, тут же его покачнуло, понесло вбок, и он воткнулся папахой в песок. А кружку из руки так и не выпустил!

* * *

С каждым днём дорога становилась всё хуже. Заросшая травой, она местами была перегорожена стволами упавших или сваленных ветрами деревьев. Видно было – дорогой не пользовались много лет. Ветви разросшихся деревьев цеплялись за колёса повозок. Попадались участки, целиком заросшие кустарниками. Приходилось вырубать их. А стволы перегородивших дорогу деревьев – спиливать… Люди и лошади выбивались из сил. Настоящей бедой были полчища гудящих комаров и мошек. У казаков опухли от их укусов лица и руки. Единственным спасением был дёготь, взятый в дорогу для смазки колёсных осей. Казаки мазались этой чёрной густой жидкостью, глядя на неприглядные физиономии друг друга. Наконец, на четвёртый день пути, ситуация поменялась к лучшему. Стало суше. Заросшую травой глинистую землю сменил песок. Кустарника стало меньше. Поредели деревья. Вместо влаголюбивых елей, осин и берёз появились сосны. Подул сухой, пахнущий цветами ветерок. Исчез гнус. Люди повеселели. Лошади – и те пошли быстрее. К полудню вышли к широко разлившейся мелководной реке. Вода была хрустально чистой. В омутах у берега солнечные лучи освещали дно до мелкого камешка. Сновало множество рыб. Казаки, перебивая, говорили один другому:

– Смотри-ка, линьки, хариусы, знатная будет рыбалка!

Расседлали лошадей, сняли вьюки. Есаул объявил день отдыха и большой стирки. Через пару часов все нижние ветви деревьев и кустарники были увешаны казачьей амуницией. Лошадей выскребли, вымыли. Помылись и сами. Поев, уселись вокруг костра. Но не надолго, усталость от трудной дороги дала о себе знать. Казаки уложились спать задолго до захода солнца и спали мёртвым сном, не шевелясь, не двигаясь, до первых солнечных лучей следующего дня.

У костра дольше других засиделись Корф и Евгений Иванович.

– Ну что, – задумчиво проговорил Корф, – последний переход. У Крутой будем завтра. К осени мы должны отстроить базу. Работы будет много. К снегу у нас должна быть крыша над головой. Я знаю, в общем-то, казаки умеют делать всё. В обоз я подбирал людей по тому же принципу. Я отыскал даже двух братьев, мастеров по устройству колодцев. Хорошо, что взяли с собой двери и окна, оборудование для печей и бани. Мне кажется, я учёл всё.

Евгений Иванович слушал вполуха, думая о своём. Никогда ему не приходилось заниматься тем, чем придётся заняться теперь. Вся надежда на опытных казаков и Фрола. Это успокаивало. Мелькала мысль и об Аннушке. Утешало то, что там не будет повода для сплетен. Очнулся от слов Корфа. Тот, стоя, тряс его за плечо и говорил:

– Пойдём спать… А то и меня сморило.

На следующий день дорога была лёгкой. Собственно, это была не дорога, а направление. Крутая была хорошо видна. Левая сторона среди скальных вершин, правая – сплошь заросшая лесом. Евгений Иванович, ориентируясь, вспоминал ландшафтный макет. А Корф говорил ему:

– Смотри… Нам надо выйти вон к тому месту, похожему на лежащий носком кверху валенок.

Есаул рассмеялся:

– А ведь и верно, действительно, похоже!

Подъехал Фрол Иванович:

– Казаки гутарят: уже добрались? Скоро будем там?

– Скоро, Фрол Иванович. Как там Сорока?

– Да шо ему будет?! Даже не чихнул, здоров, как бугай!

– А лошади?

– Сейчас нормально. Поел их гнус, конешно. Глаза гноились. Промыли, всё в норме. У двоих расковались, да потерпят, не по камням идём. А с лошадьми-то как будем? Кормить-то чем будем?

– Не волнуйся, Фрол Иванович, отстроимся только!

Вскоре пошли давние гари, сплошь заросшие малинником. Свечками торчали редкие обгорелые стволы. Повозки стали. Казаки спешились, разошлись в разные стороны. Погода стояла великолепная. Голубизна без единого облачка, только ласточки кувыркались тут и там. Безмятежную тишину разорвали два рыка – медвежий и хриплый бас казака:

– Робя, ведмедь! Тащи карабин!

Да где там! Медведь, напуганный казаком, с рёвом пустился напролом, напутствуемый воплями казака:

– Ату его! От-т, твою мать!

Посмеялись. Тем всё и кончилось.

– Лучшего места не найти. Речушка зимой наверняка замёрзнет, но сейчас вода есть, а к зиме сделаем колодец. Лес рядом, доставить стволы сюда не составит труда – волоком. Гора защитит зимой от северных ветров. Земля здесь хорошая, не песок, можно разбить огородик, охотиться будем внизу, там зверья должно быть много, места здесь дикие, – так говорил Корф вечером следующего дня.

Они стояли у края пустыря, который ступенями, заросшими кустарником, а дальше – и редкими высоченными елями, поднимался к Крутой. Заходящее солнце, оставляя в тени ложбины, контрастно обозначило каждый выступ каменной громады. Левая сторона горы заслоняла собой небо, а правая, опускаясь к горизонту, таяла в фиолетовом сумраке. Там же, в массиве лесов, отсюда, сверху, редко, штрихами была заметна более тёмная полоса – ложе реки Песчаной. Утомлённые дневной суетой Корф и Евгений Иванович молча стояли, любуясь окружающей их красотой. Ночная темнота уже царила внизу, у подножия Крутой. Поднимаясь наверх, обдавало холодом, окутывая полумраком всё вокруг и очаровывая тишиной и покоем. Синь неба, сгущённая внизу темнотой ночи, поднимаясь к зениту, наливалась голубизной, а за вершиной Крутой редела, таяла белёсым пятном. Где-то там, невидимый отсюда, маячил, должно быть, рогалик месяца. И тут-то некая тёмная масса, появившись снизу, за массивом горы, и медленно-медленно поднимаясь и обретая предметные очертания, предстала перед глазами оцепеневших, потерявших способность что-либо осознавать двух невольных зрителей. Повисела в небе мгновение и тут же растаяла, будто её и не было. И всё это в полной тишине. Лишь через некоторое время появился как бы ниоткуда неясный звук, похожий на ленивое фырканье сытого кота, у которого отобрали недоеденный кусок спёртого им мяса. Понятно, что Евгений Иванович был поражён значительно меньше своего друга, он был ошеломлён скорее новизной происшедшего, а всё в целом было дежавю. А что касается Корфа, то в эту эпоху людьми делались робкие попытки подняться в воздух, постигая через, так сказать, муки и стенания азы воздухоплавания, а тут вдруг такое, так много и сразу, так что стоит ли удивляться тому, что волевой, битый жизнью Корф на разом ослабевших ногах сделал пару робких шагов куда-то в сторону и сел куда придётся. Не стоит удивляться и тому, что последующая ночь была полностью лишена сна. Потерявший себя Корф метался по палатке, натыкался в темноте на раскладушку Евгения Ивановича, извинялся каждый раз и, не переставая, всё время что-то говорил то есаулу, то самому себе. То обращался к отсутствующей аудитории со всякого рода необоснованными химерами. Зорич из осторожности, как бы не проговориться, не включаясь в диалог, отделывался редкими репликами и лежал, сдвинув брови и всё чётче осознавая: «Это – есть, оно рядом, и мимо не пройти!» Но как бы то ни было, а ночь прошла своим чередом. И поутру невыспавшийся мятый Корф и выбритый, пахнувший одеколоном, уверенный в себе есаул приступили к решению задач наступившего дня. После завтрака перед построившимися казаками появился есаул, рядом – Корф.

– Казаки! – начал привычно есаул. – Мы начинаем строительство пограничного кордона. Строительством будет руководить Корф Исидор Игнатьевич, он опытный человек и знает дело, но будет с благодарностью прислушиваться и к вашим советам. Старостой назначаю Фрола Ивановича. По всем вопросам обращаться к нему. Он же назначит десятников. Вопросы есть?

– Нет!

– Разойдись!

Казаки дружно отправились в лес, а через час вернулся Корф – и к Зоричу:

– Иван Заглобин отказывается перетаскивать брёвна!

У есаула брови изумлённо поползли вверх. Отказывается? Как это? Дело небывалое.

– Отправить за Иваном!

– Да вот он едет, – ткнув в сторону леса, Корф дипломатично отъехал в сторону и отвернулся.

С ходу, ещё не подъехав, Иван обиженным, не своим голосом заголосил громко:

– Ваше благородие, да что же это такое?! Монголкам – им что: хоть землю пахать, хоть брёвна таскать, а это Воронок, Воронок! За что же ему такой позор?! Да я его лучше пристрелю! Ей-богу!

Казак с маху шмякнул папаху о землю. Есаул дёрнулся, заиграл желваками, но тут же одумался: «А ведь прав Иван». Окинул взглядом коня… «Стать-то какая, как будто родня моему Кисмету». Помолчал, но виду не подал: субординация, дисциплина и всё такое. Секунду помедлил, подозвал Корфа и извиняющимся тоном попросил его:

– Исидор Игнатьевич, в самом деле, это же форс-мажор какой-то! Вы только посмотрите на этого скакуна!

Корф из-под насупленных бровей покосился на Воронка и молниеносно оценил ситуацию, понял – вариантов нет, надо идти на уступки.

– А знаете, Евгений Иванович, я думаю, казак прав, это моя недоработка. Я снимаю свои претензии.

Сказал – и почувствовал облегчение. Слава богу, затушил. А то бог знает, казаки – народ лютый. Вон рожа-то какая зверская! И уступающе осклабился Заглобину, а тот с быстротой кошки, не слезая с коня, подхватил папаху, перекрестился и, лицом не дрогнув, помолчав, проронил:

– Спасибо, ваше благородие!

– Вот и славно. А тебе, казак, будет другое задание, и вот какое: надо объехать ту сторону Крутой. Соберись, выезжай сразу. Сегодня вернуться наверняка не успеешь. Переночуешь в дороге. Карабин возьми обязательно. И будь осторожен. С той стороны каменная осыпь, поползёт – не выберешься. Давай, Иван, счастливо!

Разошлись, довольные друг другом.

Глава четвёртая

Работа кипела. Казакам работать не привыкать. До работы охочие. Привычные с детства к пиле и топору, они к обеду проделали в густом ельнике большущую просеку, обрубив сучья, впрягали в лямки коренастых монголок, а те волокли стволы к месту закладки домов. После обеда сделали большой помост – козлы – и начали пилить брёвна на доски. Присмотрел Евгений Иванович и место для будущей бани. Далековато от домов, зато озерко рядом. Начали копать ямы под ледник и хранилище для будущих урожаев. Да и привезённые с собой семенные материалы надо сохранить до посева.

Плотно пообедав и накормив Воронка, Иван в тороки положил кусок сала, пару луковиц и сухарей, сунул туда же флягу воды и мешочек овса – для Воронка. Выехал сразу. Надо дальше проехать засветло. За ориентир взял громадную лиственницу, которая исполином возвышалась над остальным лесом. «До неё, – прикинул Иван, – вёрст пятнадцать, до вечера доберусь». По прямой, точно за нею, какая-то безлесая вершина.

«Вот и ладно, не собьёмся, не заплутаемся. Так ведь, Воронок?» Пока поле было ровное, ехал рысью, когда появились кустарники, перешёл на шаг. Спешить некуда. В дороге хорошо думалось, вспомнилась станица, вспомнил мать, двух сестриц-близняшек. Вспомнил деда, старого рубаку. Вспомнил с усмешкой его крепкие пальцы, которыми он цепко держал за ухо, а другой рукой добавлял ума по заднице. Да и было за что. Вспомнилась станица в разные времена года. Рыбалки с друзьями, ночное. Где-то они сейчас? Подумал о Гале. Настоящий бесёнок, но чувствовал: сильная и верная. «Увезу её с собой, а нет – так отправлю её с кем-нибудь к матери».

До лиственницы добрались дотемна. Перекусили и завалились спать. Обогнули Крутую где-то к полудню, определил по солнцу. Ориентир оказался на той стороне реки. Ехали по скудному песчаному, пересыпанному мелкими камнями бездорожью. Так прошёл ещё час. Иван подумал – пора назад. И тут из расщелины слева с треском вырвалась и стрелой взмыла ввысь какая-то крупная птица. Иван поднял голову вослед ей и не сразу понял, что произошло. Рыкнул Воронок, и Иван ощутил, что он падает, падает спиной вниз. Конь грохнулся на щебень, клубом поднялась пыль. Иван успел, ухватившись рукой за луку седла, выбросить правую ногу назад и в сторону, из-под лошади, упал на её тёплый бок, ободрав щеку о пряжку подпруги. Воронок дёрнулся в сторону, сдвинув щебёнку, камни поползли вниз. Мелькнула мысль: «Есаул накаркал!» – раньше, чем проговорил каким-то чужим голосом:

– Лежи, Воронок, тихо!

Строевой конь, услышав команду, привычно затих, прижал ухо, оскалив зубы, косил глазом, налитым кровью.

– Молодец, Воронок, молодец! – прошептал Иван. Левой свободной рукой снял папаху, вытер залитое потом грязное лицо и отбросил её дальше, в сторону. В голове пульсировала мысль: «Что делать? Можно оттолкнуться от Воронка – и в сторону. Нет! Вдвоём так вдвоём!» Перевёл дух, успокоился. Посмотрел по сторонам. Вниз, к Песчаной, несколько десятков саженей мелкого камня, под уклон – осыпь. Там – смерть. «Неужели всё? Нет, поборемся! Как обидно, не в бою даже!» Ошибки он не сделал, он ехал по кромке осыпи, и если бы не птица, всё было бы хорошо. А вокруг такая безмятежная тишина, только хриплое дыхание Воронка да голубое небо, и точками, кругами парили высоко-высоко орлы. Посмотрел налево, вбок. Кажется, где-то там деревцо. Точно. Невысокое, кряжистое. В камнях у них мощные корни. «Верёвку бы… Господи, неужели я её не взял?!» Попытался расстегнуть пряжку седельной сумки – не получилось. Достал засапожник, перерезал ремень, сунул руку – и, слава богу, сразу же, на конце, узел верёвки. Передохнул, смахнул пот с лица, вытащил верёвку и привязал её к поводьям. Другой – к концу на рукояти ножа. Передохнул. Прочёл молитву: «Помоги, господи!» И назад, через голову, метнул нож к дереву. Подумал: «Если запутается в ветвях – выберемся». Дрожащими пальцами тихо потянул верёвку к себе. Шла легко. И вдруг Иван почувствовал сопротивление. Закрыл глаза, вздохнул и потянул крепче. «Держится, зацепилась, теперь резко, изо всех сил – к дереву! Если успею, Воронок не поползёт вниз. Нет, надо передохнуть». Но нетерпение было слишком велико, да и не в характере Ивана ждать. Метнулся на четвереньках вверх, цепляясь руками за камни, как вдруг сзади они покатились вниз, постукивая. Поскользнулся, больно упал на колено, выпрямился. Кинулся с хрипом к дереву. Ухватился одной рукой за верёвку, другой – за корявый ствол, подумал: «Неужели всё? Сдохну, но удержу!» Лихорадочно сделал несколько витков верёвкой вокруг ствола – и упал: ноги не держали. Передохнув, встал. Верёвку перекинул через плечо, упёрся ногами в камни, всем телом – в ствол дерева, сказал негромко:

– Воронок, встань. Тихо, тихо.

Конь осторожно подогнул передние ноги под себя. Поднял, выпрямил голову.

– Давай, Воронок, давай, только тихо.

Верёвка натянулась, резанула плечо. Воронок чуть выпрямил передние ноги, подтянул под себя задние. Круп лошади поднялся. Посыпались камни, полетели вниз, перегоняя друг друга. Иван налёг на верёвку, с трудом прохрипел:

– Давай ещё, Воронок, давай!

Воронок резко встал. Казак метнулся влево, вбок от дерева и чуть вниз, натянув верёвку о ствол. Умный конь задом, не оборачиваясь, двинулся вбок и назад. Иван натягивал верёвку до тех пор, пока она, ослабнув, не упала на землю, а он почувствовал тёплое дыхание коня на своей шее.

* * *

Два больших дома для жилья и поменьше для административных функций стояли на краю поляны до наступления первых утренних заморозков. Подальше, у леса, под большой шапкой земли, глубоко внизу – будущий ледник. Неподалеку – тоже в земле, но не так глубоко – большой погреб – овощехранилище. У озерка сделали баню с большим чугунным котлом, который привезли с собой. Стены домов из еловых брёвен со стёсанной корой и крыши из не успевших потемнеть досок радовали глаза казаков, которые, гордясь своей работой, стыдились выставлять это напоказ. В каждом доме по два окна и по две двери, тоже привезённые с собой, внутренняя и наружная. Мебель – столы, табуретки, кровати – сделали приехавшие в обозе опытные мастера. Корф, гордясь тем, что всё сделано с умом и к сроку, покраснел, как девушка, когда есаул сказал ему это, поблагодарив, крепко пожав руку, перед строем казаков.

В ознаменование окончания работ сделали праздничный стол, выпили немало самогона и съели пару кабанов, подстрелив их в дубовой роще. Кабаны были непуганые, на земле было много натоптанных ими следов, а по ночам слышны были взвизги и хрюканье, слышали и трубный рёв сохатых-лосей. Остающиеся казаки были уверены – с мясом проблем не будет. По окончании обеда Евгений Иванович объявил: два дня на отдых – и в обратный путь. Верховых лошадей забрать с собой: здесь кормить их нечем. Иван Заглобин, который сидел неподалёку, напротив, то краснел, то бледнел, слушая это, и всё порывался сказать что-то. И его рот растянулся в широкой улыбке, когда есаул добавил, посмотрев на него:

– Старшим назначен Иван Заглобин. Два дня на сборы. Баня, подковать лошадей – и в путь.

Фрол ткнул ногой ногу Ивана:

– Бутыль с тебя, племянничек!

Иван оторопело уставился на дядю:

– Есаулу?! Дак как это?! Я не посмею!

– Тю! Мне, недоношенный, мне! Понял?!

Фрол покрутил пальцем у виска. До Ивана дошло, и он стал так бурно выражать свою радость, что, кинувшись к нему, свалил соседа под стол, а с дядей, уронив скамью, упали на пол.

Едва последние повозки скрылись за деревьями и смолкли прощальные крики казаков, есаул подозвал к себе Фрола Ивановича:

– Парами на маршрут. Тихо и осторожно. Понятно, Фрол?

– Так точно, ваше благородие! – вытянулся в струнку понятливый казак, а построив донцов, кашлянув, для солидности свёл брови, расправил усы, прошёлся вдоль строя казаков, скрывавших за напускной готовностью явную насмешку, сделал паузу и проговорил: – Значит, так, хлопцы! Берём все по карабину и ружьё с мелкой дробью. Набьём рябков. Вон их сколько! Чуть не стаей латают, пересвистываются. Значит, так, Егорка, ты со мной. Час на сборы! – явно копируя есаула, проговорил Фрол и добавил: – Разойдись!

Шли молча, только Фрол едва слышно что-то бормотал себе под нос.

– Дядя Фрол! – не выдержал любопытный Егорка. – Ты что-то сказал, а?

– Да видишь ли, Егорка, дело-то как поворачивается: лошадей-то теперь что? Нет их! То-то и оно! А в кладовой, видал, куча лыж свалена? Это всё Корф! Ох хитрющий мужик, я тебе скажу! Он, конешно, из господ, руки у него, видал, ладошки, как у младенца, а какие брёвна ворочал вместе с нами?! Ох, непрост он, непрост! А как он с Евгением Ивановичем? Не поймёшь даже, пред кем папаху ломать! Но это я тебе по-свойски говорю, понял? Штоб никому ни гугу! Так вот, што я говорю? Лыжи-то, а? Так теперь мы кто, я тебя, Егорка, спрашиваю?

– Казаки! – бойко отчеканил шустрый станичник.

– Так-то оно так, да где ты видал казака на лыжах, а? Вот то-то!

Фрол умолк, и дальше шли молча под уклон направо от стоянки. Лес поменялся, стал плотнее, гуще. Стало больше лиственных деревьев, кустарников, ореха, черёмухи, зарослей смородины. Повлажнело, травы стало больше, появились папоротники. Фрол вдруг остановился, поднял руку, прислушиваясь:

– Слышь, Егорка?

– Точно, дядя Фрол, вода журчит.

– Пойдём-ка!

Отошли на несколько десятков шагов в сторону. Под ногами захлюпало, дальше – большая поляна с сырой землёй, истоптанной ногами животных, и ручей шириной в несколько сажень. Егорка набрал в ладошку воды:

– Вкусная, но страх какая холодная!

– Водопой этот – для зверушек, Егорка! – пояснил дядя Фрол.

И вдруг, приставив палец ко рту, замолк. А другой рукой стал настойчиво тыкать куда-то в сторону. Егорка всмотрелся. Это же надо, коза! Стоит себе и спокойно так разглядывает казаков. Первый раз в жизни, должно быть, людей увидела, потому и не боится.

– Дядя Фрол! – не выдержал Егорка. – А в ногах-то у неё, глянь, козлёночек!

Смотрины были недолгими: коза резко повернулась и тут же исчезла в кустарниках. Там же, подальше, вспугнутый ею, хрюкнул кабан, взвизгнули поросята, и треск, и гул пошёл по лесу – кинулось куда-то в сторону свиное стадо.

– На водопой шли, Егорка, – пояснил Фрол. – Чуешь? Голодными зимой не будем. Полон лес зверьём непуганым!

Пошли дальше по натоптанной животными тропе. Прошли несколько вёрст и повернули назад. Шли по сломанным веткам и зарубкам на деревьях, сделанным накануне, – ориентирам на будущее.

* * *

– Значит, так, – резюмируя, поднял к небу указательный палец Корф. – Результатов никаких! Нет-нет, – успокоил он есаула, положив руку ему на плечо. – Я имею в виду подтверждённое разведчиками полное отсутствие присутствия…

«Господи! Что это я несу?! – скривился в душе поражённый Исидор Игнатьевич. – Скоро я совсем сдурею в этой глуши! Слава богу, есаул, кажись, не заметил. Что?! Кажись?!!! И это – я?! Нет, надо следить за речью, я ведь буду здесь как минимум месяцев шесть».

– Словом, – продолжил Корф, – кроме нас, никого в этом районе нет, – потускневшим голосом закончил он. – Хотя до нашего прихода сюда агент уверял, что промысловики видели неизвестных именно где-то здесь. При последнем нападении на рудник погибли люди из охраны. А нападение на фельдъегерей?! Злоумышленники явно хотят, чтобы слухи об их деяниях не докатились до центра. Ты же знаешь, что ситуация в империи, мягко говоря, непростая. Нельзя допустить возникновения ещё одной горячей точки у нас здесь. За это отвечаем и мы с вами, в частности, и вы, есаул, – поправил себя Корф. – У меня большие полномочия. В случае необходимости я могу задействовать и армию. Маршруты во все стороны перекрыты. И порт, и город, и побережье. Слабое место – здесь. И ответственность за ситуацию – на нас с вами.

Первый обильный снег выпал в ночь на Покров. Первым проснулся Егорка. Увидел: в окне всё бело. Заорал:

– Подъём! Снег выпал!

Натянул штаны, на ходу надел сапоги и кинулся к выходу, получив по дороге пинок для ускорения. Выскочил наружу и стал кидать снег в избу через обе распахнутые двери. Терпения у казаков хватило ненадолго. Наскоро одевшись, выскочили наружу, довольные появившейся забавой, стали валять друг друга в снегу, закидывая им. Последним вышел на крыльцо Фрол Иванович в исподнем, сапогах и папахе. Встал, упёр руки в бока и с явным удовольствием стал наблюдать за игрищами. Но недолго: получив снежком в скривившуюся физиономию, кубарем скатился с крыльца. Облюбовав себе жертву, стал катать её по снегу и, оседлав, набивать снег за воротник и так увлёкся, что не сразу уяснил, что шум, гам вдруг прекратились. Поднял голову, посмотрел по сторонам и ахнул: в конце поляны, у леса, стояли неподвижно две человеческие фигуры. Заметив, что казаки прекратили свою забаву, не торопясь, двинулись навстречу. Один из них был высоченный здоровяк в ватной фуфайке с двустволкой на плечах стволами вниз. На патронташе у пояса висел большой нож. Рядом стоял рослый парнишка лет тринадцати. Он держал на сворке крупную бело-жёлтую лайку. Она, склонив голову набок, молча разглядывала казаков. Позади – монголка и небольшие сани, нагруженные чем-то доверху. Великан снял с головы лохматую шапку, наклонил голову и проговорил не торопясь убедительным басом:

– Здоровьишка всем, добрые люди!

Заметив на крыльце соседнего дома с российским флагом двух человек, надел шапку, наклонился к парню:

– Поговори с ними, Кирюша!

И пошёл общаться с начальством. Подошёл к парню, оттряхнув с себя снег, Фрол Иванович:

– Откуда вы, сынок? Как это вы нашли нас?

Паренёк усмехнулся краешком рта:

– Да про вас все давно знают! – и застенчиво отвёл глаза в сторону. – Вы бы оделись, что ли, дядя, а то неудобно как-то…

Фрол крякнул и спрятался за спины казаков.

– Да у нас в дне пути отсюда хутор. У нас там мамка и два брата. У нас хозяйство: коровка, тёлка, гусь, куры, пасека. Папка сказал, если вы надолго, мы поможем вам хозяйство завести. А это вот, – парнишка оглянулся и показал на санки, – вам подарки. Тут и мёд, и масло, солёная черемша и ещё что-то. И пирожки, их мамка напекла. Очень вкусные. А это вот… – Кирюша наклонился, – вам подарок от бати, – и вытащил из свёрнутого одеяла что-то. – Буяном его звать.

В руках парнишки, зевая во весь рот, щурился от солнца тёмно-рыжий щенок.

– Вот это подарок! – разом заговорили казаки. – Ай да батя! Он нам ой как нужен!

Обступили парнишку:

– Айда в дом, Кирилл! Посмотришь, как казаки живут. Понравится – в казаки запишем!

Гостя Корф и есаул встретили у порога.

– Очень рады! Проходите! Меня зовут Исидор Игнатьевич, а это Евгений Иванович, – представился Корф.

Великан смущённо пробасил:

– Пётр Васильевич Силуянов.

– Присаживайтесь, – подвинул табурет гостю Корф. – Как вы нашли нас и что вас привело сюда? Ведь у вас к нам какое-то дело, не так ли?

– Да што вы здесь, знают все, – спокойно выложил Пётр Васильевич.

Корф переглянулся с есаулом и взволнованно спросил:

– Все?! А это кто?

– Мой старший, Сергей, у меня их трое: он, Кирюша и малой Федя, ещё под осень ездил в порт за продуктами, оттуда и привёз.

Корф вскочил и взволнованно заходил вдоль стены. Зорич ухмыльнулся, но промолчал.

– Все говорят, что вы приехали сюда банду прищучить. Но она не здесь, она ближе к нам ходит. Видели не раз чужих у Большой сосны. От нас напрямую полдня будет. Шалят. Аккурат неделю назад ночью на пасеку заявились скрытно. Сергей их окликнул, они палить стали. Сергей подранил кого-то. Да если бы они днём пришли, мы бы им и так дали. А они хитрят, – усмехнулся великан, – ночью, скрытничают. Вот так-то, господа хорошие. Потому я и пришёл сюда. Да и надо с соседями познакомиться. Вы обращайтесь к нам, когда что. Всегда рады помочь продуктами либо ещё чем. Располагайте!

– Вот и ладно, – подытожил, вставая, есаул. – Отдохните у нас. Банька хорошая есть, с парной. Распоряжусь к вечеру растопить. А сейчас пойдём откушаем. Стол у нас без прикрас, но сытный, не бедствуем. Да и повар хороший, с опытом.

Когда гости, напутствуемые самыми добрыми пожеланиями, повернули сани в сторону леса, домой, Буян весело помахивал хвостиком на руках Егорки, а Кирилл, махнув рукой в последний раз, скрылся среди высоких деревьев, к Егорке подошёл Фрол Иванович:

– Егор, штоб к вечеру для твоего друга собственное жильё було. Негоже собаку в дому держать, а то вдруг гадить начнёт. Понял, Егорка?

– Само собой, Фрол Иванович, а то как же?

– То-то и оно, казак, верно понимаешь! – Фрол Иванович кашлянул и подкрутил ус.

– Мы получили полезную информацию, не так ли? – проговорил, вернувшись в дом, Исидор Игнатьевич. – У налётчиков тропа где-то здесь, рядом… Надо чаще скрытно прочёсывать лес. По снегу это сделать легче. Я должен, Евгений Иванович, сообщить вам нечто очень важное… В столице, на самом высоком уровне, есть информация о том, что все эти хищения золота имеют не уголовную, а политическую подоплёку. Вы знаете наверняка, что в этих краях проживает много семей, сосланных сюда сразу после варшавского мятежа. Наши извечные недруги пытаются на западных территориях империи обострить ситуацию, используя созданные ими же террористические организации, существующие не только за счёт западных подстрекателей, но и за счёт нашего, Евгений Иванович, золота. Перед отъездом сюда я был приглашён к министру, который заверил меня в важности доверенного нам с вами, Евгений Иванович, дела. В случае успеха, я уверен, будем отмечены если не Владимиром Четвёртым с бантом, то уж Станиславом Третьим наверняка! Да ведь ещё и продвижение по службе! Извините меня, Евгений Иванович, но я думаю, что с вашей многолетней службой в провинции, после досадного инцидента, случившегося с вами в Петербурге, пора кончать. Вам судьба предоставляет великолепный шанс!

Поскольку Исидор Игнатьевич, упиваясь нарисованной им перспективой, говорил больше для себя и между ним и Зоричем находился массивный стол, изделие местного мастера, то он счастливо избежал, не ведая того, соавторства в давешнем петербуржском инциденте, автором которого, как известно, был очень горячий, а потому скорый на руку Евгений Иванович. Родившийся в рубашке Корф не бросил даже случайного взгляда на коллегу, тем самым избежав устойчивой формы заикания на долгий срок. К чести Евгения Ивановича, надо сказать, что он, не пуская никого в интимные подробности своей жизни, стерпел разглагольствования Исидора Игнатьевича, явно переступившего дозволенное, хотя это стоило ему немалых усилий.

– И если банда, как мне сказали в ведомстве, окажется где-то здесь и мы её возьмём, то уж награды, как ни отказывайся, нам придётся принять! – потирая руки, захихикал Корф и сразу, посерьёзнев, добавил: – Есаул, с завтрашнего дня здесь, на базе, каждый день лишь этот повар, истопник и прочее, как его?.. Ага, Ерофеич, Буян, и не каждый день вы и я, а все остальные – в поле! Евгений Иванович, составьте маршруты, графики – и за работу. Налётчики взяли последний раз большой, тяжёлый куш, им надо срочно доставлять его на «большую землю», а оставляя его надолго здесь, они сильно рискуют. Понимают это они, но знаем и мы. Всё перекрыто: порт, город, рудник. Я надеюсь, что они пойдут здесь – через Песчаную, тропами и старыми заброшенными дорогами, через горы, вокруг – к морю. Здесь единственное место, где можно перебраться через реку. Там дальше сплошные скальные берега – «щёки».

Глава пятая

Коротая вечера у ярко пылавшей печи, возвратившиеся с маршрута казаки о виденном ими летом по дороге сюда летающем аппарате, так напугавшем их лошадей, говорили при Корфе не таясь, так как есаул сказал им, что Корфу самому посчастливилось быть очевидцем этого явления. Надо сказать, что практичных казаков эта летающая хреновина уже не забавляла даже. Вот если бы её приспособить к чему-нибудь – тогда другое дело. А так летает – и пусть себе летает. Слова Фрола о том, что в одном из окон он будто бы видел строящие рожи своего станичника, не приняли всерьёз сразу. А потому и забыли скоро.

А зря… Как-то в начале декабря вышли в поле Фрол, Егорка и прихвативший их с собой Евгений Иванович. Два дня до этого шёл снег. Навалило его кое-где чуть не до метра. Давно божившийся Фрол: «Всё! Больше ни капли!» – за день до выхода со своим другом поваром Ерофеичем перехватил лишку, и мстительная печёнка решила отыграться за всё. Обычно добродушный Фрол превратился в скандальную злую особу. Отыгрывался на Егорке. Тащился сзади. То лыжню он ему снегом завалил, то мог бы идти помедленнее, всё равно за Евгением Ивановичем не угнаться. «Пусть бежит, мы без него не заблудимся – сами с усами!» Есаул проявил снисхождение к слабости Фрола Ивановича и не стал выговаривать ему, а перекуры стали чаще. И вот в одну из таких пауз, вздохнув с облегчением, Фрол Иванович плюхнулся задом в сухой снег, Егорка, сдвинув папаху на ухо, проговорил с удивлением:

– Дядя Фрол, а, дядя Фрол, ты слышишь аль нет?

– Чего тебе? Что ты там придумал?

– Да нет же! Вот опять…

Фрол Иванович досадливо отмахнулся, а Зорич замер, прислушиваясь. Странно, что это могло бы быть? Фрол Иванович, кряхтя, встал. Все затаились, вслушиваясь. Издалека чуть слышны звуки, будто молотом по наковальне…

– Надо же! – изумился есаул. – Ни на что не похоже!

Пропахав борозду в рыхлом снегу, через пару вёрст казаки остановились на краю глубокой впадины, на дне которой на растопыренных в стороны опорах стоял он – таинственный аппарат.

Удивления большого не было, было чувство какого-то преклонения перед этой громадой. Отсюда, сверху, она напоминала собой горку тарелок, поставленных донышком кверху одна на другую. Нижняя – самая большая. Есаул дотошно пересчитал их – три яруса. Верхний – без выраженного донышка, просто усечённый сверху конус. По окружности ниже на видимой казакам стороне круглые, похожие на судовые иллюминаторы, по мнению Евгения Ивановича, отверстия. Махина отсвечивала стальным, с синевой блеском. Под днищем снега не было. Была какая-то кочковатая поверхность, похожая цветом на пережившую зиму пожухшую листву. Удары с металлическим звоном прекратились. Воцарилась полная тишина. Уязвлённый невниманием пришельцев к хозяевам территории есаул тронул за плечо Фрола Ивановича:

– А ну-ка, у тебя уже есть опыт, напомним им о себе.

Старый казак снял карабин с плеча, передёрнул затвор:

– В окно?..

– Да нет! Пугать не будем, давай в небо!

Фрол Иванович нажал на курок. Ожидаемого эффекта не получилось. Звук потихоньку растворился в воздухе и затерялся в тяжёлых лапах запорошенных снегом громадных елей.

– Пальнуть ещё, Евгений Иванович? – поднял руку, раздумывая, Фрол.

И тут далеко, но видно было, как одно из отверстий в корпусе исчезло в глубине, а наружу выдвинулась похожая на балкон в Мариинке, как решил есаул, какая-то конструкция, чем-то похожая на перила. На них опирался, отсюда размером с большую куклу, человек. Он опустил голову вниз и скрипучим баском зычно рявкнул:

– Эй, земляки, давай сюда! Не стесняйтесь!

– Мама родная. Так это же он – Болдырев! – промямлил обалдевший Фрол Иванович.

Есаул, ничуть не удивлённый, проговорив:

– Ну что ж, в гости так в гости! – стал спускаться вниз по склону. – За мной, ребята!

Оказавшись под днищем громадины, задрав головы, разглядывали полированную поверхность в поисках лестницы. И тут бесшумно отполз в сторону небольшой квадрат днища, оттуда отцепилась круглая металлическая конструкция с кабиной внизу. Отошла в сторону небольшая дверца. Казаки, пригнувшись, вошли внутрь. Когда дверца открылась вновь, казаки, шагнув через порог, оказались внутри большого помещения, освещённого потолочным светом сквозь какую-то голубоватую поверхность над головой. Одна из стен в нижней её части была нашпигована какими-то кнопками, разноцветными лампочками под стеклом в небольших круглых отверстиях. Привлекли внимание Фрола Ивановича несколько прямоугольных ниш с закрытыми дверками внутри, открыть которые дотошному казаку так и не удалось. Егорка прошёлся по периметру помещения и встал у стола посередине зала с сиденьями из металлических трубок вокруг. На одно из них сразу, как вошёл, уселся Зорич, не выказывая никакого любопытства к окружающему.

– Фрол Иванович, – негромко сказал он, – идите сюда, не ломайте мебель, а то как бы за неё не пришлось дорого заплатить.

У Заглобина мелькнула тревожная мысль: «А вдруг в самом деле!» Он тут же опустил нож, которым безуспешно пытался открыть дверцу, в ножны и уселся за стол. Ждать пришлось недолго. В одной из стен возникла дверь, из неё появился и бодро зашагал к казакам Болдырев собственной персоной!

Восторгу от встречи так долго не видевших друг друга станичников не было предела. Лобзания и объятия следовали одно за другим в течение нескольких минут. Наконец, утомившись, уселись вокруг стола. Болдырев на правах хозяина взял нить разговора в свои руки.

– Вот что, земляки! – начал он. – Конешно, вам интересно знать, што и как. Поговорим потом, а то на пустой желудок и слова не выговоришь. Помоги-ка мне, Фрол, и ты, сынок.

Подойдя к стене с кнопками, Болдырев стал нажимать их одну за другой. Выползли из открывшихся ниш короба, наполненные какими-то баночками, тюбиками, всяких размеров и форм упаковочками. Нагруженные ими казаки трижды ходили к столу. Наконец уселись. Болдырев взял одну из банок, дёрнул пальцем за кольцо, приглашая жестом гостей сделать то же, и провозгласил:

– Да штоб нам так всегда встречаться и долго жить!

Казаков долго упрашивать не пришлось. Сначала морщась, а потом, войдя во вкус, они отдали должное инопланетным изделиям. Наконец, когда опустевшие упаковки переместились со стола под стол, захмелевший Болдырев постучал полупустой банкой о стол, требуя тишины, и начал официальную часть встречи так:

– Я хочу познакомить вас со своим экипажем, с «чинариками». У них, конешно, несколько странноватый вид, но я к этому привык. Поверьте, казаки, они славные ребята.

Неизвестно как, вроде бы Болдырев не делал никаких движений, не говорил и даже не вставал из-за стола, но распахнулась и отползла в сторону часть стены, и в отверстии появились какие-то неясные фигуры. Казаки застыли в ожидании. Лучше бы оно тем и кончилось, но, выйдя на свет, фигуры обрели видимые формы, да такие, что даже волевой есаул откинулся на спинку стула и даже у него отвисла челюсть, у его казаков остекленели глаза, а слабосильного Егорку одолела икота. Их было пятеро. Четверо больших, а одно маленькое. Фролу сразу пришла на память икона в станичной церкви – сошествие грешников в ад. Но ни перекреститься, ни сотворить молитву не было сил – таким сильным случилось обольщение этих диковинных фигур. Да и было от чего. Фигуры были глянцево-чёрные, как начищенный хромовый сапог. Большеголовые. Рот, как говорится, от уха до уха, но их-то и не было. Тонкие ярко-красные губы, за которыми подобие рта, полностью набитого зубами. Глаза как чайные блюдца, свёрнутые в спираль белые пружины. На головах торчали, покачиваясь, в локоть длиной два отростка, на концах которых маячили круглые шарики. Пришедший в себя Фрол заметил, что у маленького они были переплетены какой-то лентой, что ли. Фрол разглядел даже что-то похожее на бантик. «Это ж надо, девка!» – ахнул про себя Фрол и, чтобы удостовериться, стыдливо (неудобно всё-таки) опустил глаза ниже. Так и есть. Там было что-то, что могло исполнять половую функцию и отличать этих, прости господи, одного от другого.

«Это ж надо!» – восхитился собственной прозорливости Фрол и стал подетально приглядываться к маленькому «чему-то». И тут он заметил, что, в отличие от неподвижно стоящих остальных, «малая» стала проявлять какую-то активность. Стали суетливо дёргаться из стороны в сторону «косички» на голове, а нижняя часть живота – «Во даёт!» – восхитился Фрол – стала делать какие-тот усыпляющие, завлекающие движения, как пассы гипнотизёра (так бы подумал Фрол, если бы знал, что это такое). Потом этот самый мелкий «чинарик», приложив козырьком к глазам то, что можно было, не разглядывая в мелочах, назвать ладонью, а другую опустив вниз живота, стал медленно, загадочно колыхаясь, явно завлекая, флиртовать (этого слова не знали казаки, но Фрол, облизав губы, сказал с восторгом: «Вот шельма!»). Фрол, увлёкшись, пропустил тот самый критический момент, который политики всех стран называют дипломатическим курьёзом или казусом, как кому больше нравится, а военные – напрямую – казусом белли. Подавайте им, охочим, войну. И дождались, наконец, получили. Так и тут.

Подобравшись совсем близко к одуревшим казакам, распутная девица с диким визгом, раскинув длани, ринулась к целомудренному, чистому, как слеза ангела, Егорке, который за версту обходил капканы женского обольщения. Инстинкт самосохранения вернул прыть охмурённому «чинариком», и он резко вскочил со стула, а на большее, увы, его не хватило. Он грохнулся с повисшей на нём похотливой девицей на железный пол, прогремев походным котелком, привязанным к поясу, и потерял сознание. Отрывали малого «чинарика» от жертвы всей семьёй „чинариков", среди которых не потерявший самообладания Фрол Иванович с содроганием заметил у одной из глянцевых фигур те же половые признаки, что и у малой. Он уцепился за её ногу и потащил «чинарика» в сторону раньше даже, чем заорал диким голосом: «Ату её!» И даже раньше мысли: «Надо спасать парня! Они же сожрут его!» Наконец родственники унесли на руках расшалившуюся малышку, которая, протестуя, издавала звуки, похожие на негодование петуха, у которого взяли напрокат любимую курицу, и с такой силой двигала конечностями, что всю компанию «чинариков» кидало из стороны в сторону. Когда вся процессия скрылась за захлопнувшейся дверью, напряжённость пошла на убыль, а на смену пришла спасительная тишина. Только Болдырев, которого грызла вина за содеянное малой, что-то бормотал себе под нос, еле слышное. Чуткий на одно ухо Фрол Иванович улавливал лишь кое-что, вроде: «Что за кошмар?!.. Увезу её к бабушке… Это же ужас какой-то!.. Нет, такого я никак не ожидал…» В промежутках между бормотаниями Болдырев разводил, как бы чистосердечно извиняясь, руки в стороны. А то набирал полный род жидкости из недопитой банки и, фыркая, опрыскивал Егоркино лицо в надежде привести того в чувство, пока есаул не взял банку из его рук и, понюхав, не забросил её далеко в сторону. Его сменил Фрол Иванович, который, достав из кармана шаровар громадный клетчатый платок и протерев свою вспотевшую физиономию, стал гонять воздух вокруг лица Егорки, который наконец открыл глаза и спросил непонятное:

– Что это? Где?

Фрол Иванович аккуратно сложил платок, вытянув ногу, затолкал его в карман и, подумав, сказал:

– Егор, та не бери ты это в голову! Это же бабы, они же все такие! Слава богу, хоть не кусаются.

Обрадованный Болдырев, довольный, что всё утряслось, в одиночку натаскал множество жестянок и упаковочек и пригласил отобедать:

– Откушаем, ребята, шо бог послал! Всякое оно бывает. Плюнуть и забыть! Вообще-то «чинарики» очень тихие, работящие, всё чего-то кумекают, думают. Это же всё они! – Болдырев потыкал пальцами в разные стороны. – Вот помню…

Есаул бросил в кучу под стол очередную банку и, вскинув руку, заявил решительно:

– Этот аппарат нарушил границу Российской империи и произвёл посадку на её территории! Налицо, господа, факт этих поступков! Мы завтра же всё это запрото… за-протокото… рируем… Да! Это непременно! Ваше здоровье, друзья!

А завтра было вот что. Первым проснулся Егорка. Что-то неприятно беспокоило его лицо. Мокрое и холодное. Он открыл глаза. Из серого ничего с тихим шорохом опускались вниз снежинки. Егорка резво приподнялся и сел. Запорошенный снегом справа – есаул. Слева – Фрол Иванович. Оба чем-то аккуратно укрытые. Поодаль воткнутые в снег лыжи и карабины. И ничего больше. Егор откинул в сторону укрывавший его прямоугольник какой-то толстой ткани и встал. И всё вспомнилось ясно, разом. Глянул вниз. Аппарата не было. Понял, что их принесли наверх и уложили там же, откуда они спустились к нему. Закряхтел, закашлялся Фрол Иванович, но вставать не спешил. Что-то невнятно проговорив, вскочил на ноги есаул. Постоял без движения, поглядывая по сторонам, потом, видимо, включившись, с прояснившимся лицом подошёл к Егорке и положил руку на его плечо:

– Вот видишь, Егорка… Это же только скажи кому-нибудь, скажут: «С ума спятили», а ты посмотри, как будто бы ничего и не было.

– Да нет же! – откашлявшись, вмешался в разговор Фрол Иванович. – А вон подарков-то сколько! – и показал на припорошенные снежком аккуратно сложенные коробки.

– Ай да Болдырев! Даже не простился, будто чужой, шельмец!

– Ничего, Фрол Иванович, – успокоил его есаул. – Думается мне, что мы ещё не раз с ним увидимся.

– А ведь улетели-то они, – показал рукой вниз, – совсем недавно. Стоянку-то их и снег не прикрыл.

* * *

– Это же надо, а вкуснотища-то какая! – не уставая, восклицал Корф, опорожняя очередной тюбик с какой-то пастой. – А вид у них, говоришь, не очень презентабельный? Ну и понятно. Они же не Вельзевулом посланы из глубин матушки-земли. Факт, что с другой планеты. А куролесят-то где?! Здесь! У нас! В глубинке! К Санкт-Петербургу-то не летят! Скрытные мазурики! А это-то? Как его? А-а-а… Болдырев! А он-то как угодил в их компанию?!

Впрочем, не сейчас. Сейчас о деле. Подробности будем писать товарищу министру… А вот о чём и как? Как ты думаешь, Евгений Иванович? Не прослыть бы в Санкт-Петербурге шутниками. Ты как полагаешь?

– Вот и я думаю: а надо ли?.. – задумчиво протянул есаул. – Ведь мы потом, Исидор Игнатьевич, до конца своих дней в шутниках останемся. Так как по-вашему, Исидор Игнатьевич?

Корф, слушавший молча размышления Евгения Ивановича, почесал висок указательным пальцем и поморщился.

– Да! – не сразу согласился он. – Ты прав… А с казаками как быть?..

– А что казаки? Много ли всяких вымыслов по свету бродит?! Да! Это так! Так и решим! На том и закончим! – хлопнул ладошкой по столу.

Тем это событие и кончилось.

Глава шестая

А зима неторопливо съедала день за днём. То падал снег и тучи воронья кружили над Крутой, то днями серое, низкое, давящее небо менялось вдруг на бездонную голубизну. И откуда-то издалека порывами начинал дуть тёплый влажный ветер.

С крыш сползали пласты подтаявшего снега и тяжело падали на землю.

Ночь ещё намораживала сосульки. Снег покрывался коркой наледи. Но день уже радовал душу звоном капели и журчанием робких ещё ручейков под оседавшим снегом. В эту зиму была не одна такая оттепель. За неделю до Рождества полдня лил дождь, а ночью поменялся ветер и ударил мороз. Весь следующий день дружно звенело ледяными сосульками. Потом пошёл снег. Шёл два дня, и навалило его больше, чем за все предыдущие недели. Ниже Крутой, по течению, в том месте, где строили сторожевой пост казаки, отвесные скалы берега сменялись песчаными отмелями. Песчаная, размыв их, увеличила ширину русла чуть не вдвое. Течение стало спокойнее. Дно – выше. По словам Силуянова, когда здесь нашли золото, из-за Урала сюда хлынули толпы переселенцев. На том берегу отстроили деревню, обзавелись хозяйством. Через обмелевшую Песчаную летом ходили вброд, зимой – по льду. Мягкой зимой этого года покрылись льдом лишь кустарники у воды и полоса в несколько саженей берегового мелководья. На памяти Силуянова такой мягкой зимы здесь не было.

А места здесь обезлюдели после того, как истощились прииски. Дорога, по которой пришли сюда переселенцы, оказалась ненужной, потому что люди, покинув эти места, перебрались на побережье, ближе к порту, и занялись рыбным промыслом. Несколько дворов задержались здесь, но земли тут скудные, песчаные, и их терпения хватило ненадолго.

После очередной оттепели выпал очередной снег. И надежду на раннюю весну пришлось опять отложить. Евгений Иванович поутру баловал себя силуяновским медком. Прихлёбывал чаёк из пахучих летних трав. С тоской бросив взгляд на хмурое окно, он, вздохнув, отодвинул в сторону чайные принадлежности и взял в руки до дыр зачитанный томик Байрона. А прочитав несколько строк, поймал себя на том, что чтение даётся ему с трудом. В сознании потихоньку, как в тумане, теряя смысл, таяли слова поэта. Он отложил книгу. Задумался о своём, а мысли – всё те же: «Надо наконец-то внести ясность в отношения с Аней». После того как она по его просьбе перед его отъездом сменила комнату, исчезла возможность появления сплетен на их счёт. Их встречи приобрели всем понятный смысл. На вечерние посиделки собирались почти все жёны членов городской администрации, офицеров гарнизона. Вечерами довольно часто Зорич появлялся в гостиной, учтиво раскланявшись во всеми, желал всем доброго вечера, а уходя – всех благ и доброго здоровья, просил зардевшуюся Анечку не отказать ему в просьбе совершить, так сказать, променад по городу и окрестностям в пользу крепкого сна и укрепления здоровья. Неся весь этот обязательный бред, он чувствовал, как отвратительно потела спина, а мелкие капли бисеринками покрывали лицо и стекали со лба до кончика носа. И радовался полутьме гостиной, зная, что это лишь его секрет.

Он, улыбаясь, с ненавистью глядя на этих почитательниц придуманного такими же, как они, салонного этикета, переминаясь с ноги на ногу, был вынужден принимать участие в этой отвратительной игре на правах статиста. И как он был благодарен Аннушке, с улыбкой вспоминал Евгений Иванович, что она своим добрым сердцем сумела понять его состояние и свела на минимум тягостное время ожидания. А выйдя из дома, она, заливаясь смехом, просила прощения за то, что слишком быстро собралась на прогулку, тем самым прервав такую нужную беседу с дамами.

Мысли есаула прервал неистовый лай подросшего Буяна. На кого это он? Кабан, что ли, в гости зашёл? Он встал и отворил дверь. Из леса к дому цепочкой ехали трое верховых, за последним шла нагруженная тюками лошадь. Из дверей соседнего дома высунулась голова повара Ерофеича. Зорич накинул на плечи бекешу и вышел на крыльцо. Подошедший первым высокий, крепкий, приложив пальцы к меховой шапке, из-под которой выбивались тёмно-русые волосы, представился:

– Ротмистр Радович Станислав Казимирович, а это, – качнул головой в сторону, – мои сотрудники: Волков Александр и Кирюшин Владимир.

– Я думаю, – пожимая крепкую ладонь, проговорил есаул, – мне нет нужды называть себя: вы знали, куда и к кому шли. Ваше появление здесь – тому подтверждение. Ерофеич! – позвал есаул. – Прибрать лошадей, дать овса, истопить баньку – это Фёдору, тебе – собери нам на стол. Людей надо накормить. Прошу вас, Станислав Казимирович! – пропуская ротмистра в дом, посторонился Зорич.

Радович, обежав глазами стены дома, подвинул табурет, сел к столу. Пока ротмистр с интересом, но молча, не задавая вопросов, разглядывал увешанную оружием одну из стен, есаул украдкой присматривался к гостю. Правильной формы нос, большие тёмно-серые глаза под густыми бровями. Короткая ухоженная бородка, ровно подстриженные русые усы.

«А ведь мы похожи. Прямо как я в зеркале. Он прямо с дороги, а не скажешь, что так. Следит за собой. Наверняка в жизни пунктуален и аккуратен».

– Евгений Иванович, – прервал размышления есаула ротмистр, – а что это за шашки?

– Которые? Вот эти? Всё это трофеи Фрола Заглобина.

– Фрола Ивановича?! Так я же его знаю. Это он сейчас с Корфом у Силуянова?

– Он самый. Человек силы необыкновенной! По осени со своим племянником спугнули с лёжки секача-одинца. Всё произошло мгновенно. Ивана спасла ветка дерева. Он ухватился за неё и подогнул ноги. Кабан проскочил под ним. А на его беду, следующим шёл Фрол Иванович. Так он с одного маху голову кабану снёс. Его так и доставили – в двух частях. Казаки уверяют, что вес его был не менее двадцати пудов. Фрол – лихой рубака! Над ним подшучивают казаки, что он и шашку-то на ночь кладёт под подушку! – засмеялся есаул.

Посерьёзнев, сдвинул брови. Посмотрел в глаза ротмистра:

– А теперь давайте-ка о деле. Что вас привело сюда?

– Евгений Иванович, – не спеша начал ротмистр, – я вас посвящу в ситуацию, не вдаваясь в детали. Возможно, кое-что вы знаете, но не в курсе последних новостей. А дело в том, что за последний год из приисков было похищено очень много золота. Участились вооружённые нападения с гибелью людей. Случай нападения на фельдъегерскую службу – это не акция одиночек, это действия хорошо организованной группы. Сначала думали решить дело своими силами, и это привело к человеческим жертвам с нулевым результатом. Когда известие о том, что происходит здесь, дошло до центра, механизм пришёл в действие. Задействовали даже армию. К нам сюда прибыл автор многих карательных акций полковник Жлуктов. Начались повальные облавы и обыски. Очень жёсткие. Случился очень серьёзный инцидент. В нескольких верстах от порта обосновалась колония промысловиков: норвежцы, англичане, кого там только нет! Жлуктов послал туда небольшой отряд, чтобы произвести осмотр, обыск, возможно аресты, если потребуется. Это злачное место давно беспокоило местную власть. В кабаке пьяные смутьяны воспротивились действиям солдат. Отобрали винтовки, зверски избили молодых ребят и вытолкали их за ворота этого городища. И стали, запугивая, стрелять в воздух. Прибыл Жлуктов. Растянул цепь солдат, отправил переговорщика к воротам. А те стали стрелять. Жлуктов скомандовал сначала «товьсь», а потом и «пли». И так дважды. В результате трое убитых, много раненых. Но а потом, как обычно, отплата за своих. Снесли ворота, выгнали всех на снег – и два часа на разграбление. Как в Карфагене каком-нибудь. Снесли, поломали всё, до чего руки дошли. В обысках криминального не нашли. Определились с зачинщиками. Забрали их и вернулись в казармы. А Жлуктова – на ковёр к губернатору. Тот, рассказывают, орал на Жлуктова, как на холопа, стёкла тряслись. А Жлуктов – крутой! Сделал поворот и вышел вон. А дверью хлопнул так, что картины на пол грохнулись. Ну а дальше думали ввести комендантский час, но не стали, но улицы патрулируют. Наша служба ночами не спит. Всё перекрыто. Когда я уезжал – никаких результатов, но всех проверяем и перепроверяем всякие версии. Должна быть полная уверенность в том, что закрытую зону с грузом золота покинуть нельзя. Вот почему я здесь.

Помолчали. И тут в приоткрытую дверь просунул патлатую голову Ерофеич:

– Готово, господин есаул!

Евгений Иванович встал.

– Пойдёмте, Станислав Казимирович. Перекусим – и в баньку.

* * *

Назавтра после позднего завтрака или раннего обеда – это уж как кому показалось, как рассмешил всех Радович, – вышли, чтобы привести себя в порядок. Пошли к реке. Окружённая белыми берегами Песчаная с монотонным гулом проносила мимо свои мутные жёлто-зелёные воды.

Ледяная десятисаженная полоса со вмёрзшими кустами тянулась вдоль берега. Справа по течению в реку вползла громадная, опоясанная ледяным припоем, в три этажа скала.

– А что это там? – протянул руку ротмистр.

– А там, уважаемый Станислав Казимирович, и ловится та самая рыбка, которая вам так пришлась по вкусу. Лёд там тонкий, потому казаки и набросали туда досок. По ним и ходят. Завтра прибудет Исидор Игнатьевич, большой любитель этого дела. Можете составить ему компанию.

– Я хочу посмотреть поближе, – заикнулся Кирюшин.

Подошли к утоптанной тропке, которая по наклонной тянулась вниз. Кирюшин, цепляясь руками за торчащие из снега кусты, стал спускаться вниз. На какое-то время он исчез из виду.

– Куда он делся? – удивился ротмистр.

– Там козырёк, он под ним. Сейчас он опустится ниже, и мы его увидим.

Через некоторое время Кирюшин появился на льду и помахал руками.

– Там удивительно много рыбы, – рассказывал есаул. – В этом затоне река вымыла глубокие омуты. Корф говорил, что рыба там кишит.

– Что это он там делает? Зачем ему это?! – прервал их Волков.

Радович и есаул, прекратив разговор, посмотрели вниз. Кирюшин, протолкнув доску к ледяной кромке, встал на неё.

– Сейчас же брось это! – закричал ротмистр.

– Он не слышит, – предчувствуя беду, прошептал одеревеневшими губами есаул.

Отсюда видно было, с какой неистовой силой бился поток в кромку скалы. Кирюшин, балансируя, медленными шажками приближался к краю ледяного поля. И тут все вскрикнули разом. Большая трещина под углом протянулась из-под ног Кирюшина. Множество мелких расползлись во все стороны. Конец доски ушёл вниз, смахнув Кирюшина в воду. Стремительный поток вынес его за угол скалы, перевернул и выбросил на стремнину. Безжизненно взмахнув руками, несчастный исчез из виду.

Есаул успел, схватив за полу полушубка, остановить с диким криком кинувшегося к тропе Сашу Волкова. Прижал к себе и тихо сказал:

– Шансов нет. К нему не подобраться никак.

Парень выскользнул из рук есаула вниз. Упал на колени и, обхватив голову руками, рухнул в снег. Ротмистр, согнувшись, закрыл шапкой лицо и покачивался из стороны в сторону. Евгений Иванович, наклонившись, сгрёб руками большой ком рыхлого снега и уткнулся в него лицом. И стоял так, пока не заныли от холода зубы.

Обратно шли молча, занятые своими горестными мыслями. Что его туда тянуло? Зачем он это делал? А теперь этого не узнать никому. Всё это было так скоротечно, страшно и бессмысленно.

А на затоптанной площадке между домами Ерофеич составил компанию не знавшему печали и уныния Буяну. Бросал палку куда подальше. Буян провожал её глазами и с лаем пускался в погоню. Приносил обратно, клал у ног Ерофеича, и так бесконечно долго.

Игра закончилась, когда замотанный Ерофеич стоял с палкой в руке, раздумывая, куда её бросить. На крышу дома, что ли? Оттуда-то наверняка не достанет.

Буян, разом потерявший интерес к Ерофеичу, бросился навстречу медленно бредущим людям. Ерофеич с первого взгляда осознал – беда. Поравнявшись, есаул взял его за локоть и проговорил еле слышно:

– Несчастье у нас, Ерофеич, помянуть надо.

Зашли в столовую, сели за длинный стол. И с подошедшими казаками пили долго и много. Дольше всех держался есаул. Радович и его спутник пили молча. Глаза их, потеряв осмысленное выражение, остекленели. И когда они ткнулись головами в стол, казаки бережно отнесли их к кроватям. Сняв куртки и сапоги, уложили поверх одеял.

Есаул встал, покачиваясь, отстранил руку Ерофеича и вышел наружу. Придя к себе, с третьей попытки зажёг лампу. Посидел с закрытыми глазами. Взял в руки Байрона, полистал бессмысленно, размахнувшись, швырнул его в сторону и уткнулся лицом, стукнувшись лбом, в стол. И отключился мгновенно.

* * *

Неделю назад на базу вернулись Корф и Фрол Заглобин с лошадью и санями, доверху нагруженными подарками от Силуянова. А сегодня – день отъезда. Все собраны, одеты по-походному. Последние тягостные минуты прощания.

Есаул подошёл к Волкову. Нагнулся, посмотрел ему в лицо и сказал тихо:

– Это жизнь, Саша, будь крепким.

Паренёк кивнул головой, глаза его наполнились слезами. Опустив голову, он сказал еле слышно:

– Спасибо вам, Евгений Иванович.

Есаул положил руку на его плечо ободряюще и отошёл к Радовичу.

– Прощайте, Станислав Казимирович! Рад был нашему знакомству. Надеюсь, память о трагическом случае не будет единственным воспоминанием о вашем пребывании здесь.

Ротмистр понимающе кивнул головой и крепко пожал ему руку.

Словоохотливый Корф, взяв под руку есаула, отвёл его в сторону. И стал напутственно, будто бы и не он отъезжает, терпеливого Евгения Ивановича загружать всякого рода наставлениями, пожеланиями: беречь себя, держать ухо востро и прочее. Когда есаул стал нетерпеливо переступать ногами, Корф, заметив это, сказал по уму и коротко:

– Смена вам – через месяц. Из порта. Вы поезжайте туда же. На ваш счёт есть кое-какие соображения.

Когда Корф протянул ладонь для рукопожатия, есаул извлёк из кармана толстенный пакет, положил его в руку Корфа и, явно смущаясь, пряча глаза, попросил:

– Прошу вас, Исидор Игнатьевич…

– Понял, понял всё, Евгений Иванович, – сказал Корф, улыбнувшись доверительно, и подкинул на ладони пакет. Сказал по-доброму: – Ого! Прямо Дюма-старший! – и кинулся обниматься.

* * *

– Евгений Иванович! – стукнув костяшками пальцев, просунул голову в приоткрытую дверь вежливый Ерофеич.

– Чего тебе? – оторвал голову от бумаг есаул.

Ерофеич вытянул вперёд руку с зажатым в пальцах небольшим предметом.

– Давай сюда! – прищурился, разглядывая, есаул. – Что это?

– Да это, как его, фотокарточка, – приблизился Ерофеич.

– Однако! – протянул изумлённо есаул. – И откуда ж она у тебя?

– Так это ж от ротмистра. Раздевали его тогда, после этого… Вот она, знать, выпала – и под кровать. Её сегодня и нашли.

Зорич внимательно разглядывал кусочек картона. Ерофеич помедлил с минуту, выжидая.

– Разрешите идтить, ваше благородие?

Есаул махнул рукой молча. Обычное групповое фото. Две девушки на диване. Сзади – трое парней. Один в форменной тужурке технического училища. Двое в куртках и рубашках апаш. За ними – стена в цветочек. И фикус в бочке. Ничего особенного. Евгений Иванович пожал плечами и положил было снимок на стол, но передумал…

Он встал и подошёл к окну.

– Боже мой! – вырвалось у него. – Да это же Аня!

А Радович? Конечно же, вот и он! Без бороды, но форма носа, глаза, копна волос. Здесь он моложе, но это точно он. Зорич повернул фото, прочёл: «С. П. Брюс В.» Есаул вернулся к столу, сел. Положил фото перед собой и, скрестив руки за головой, откинулся на спинку стула, закрыв глаза.

* * *

Очередная оттепель в конце зимы – днём капает с крыш. Кое-где появились мелкие лужи, но всё вокруг серо и уныло. Временами сыплет мокрый снег. Сосульки к вечеру перестают капать. Замерзают лужи. А потом всё скрывает снег, который всё идёт и идёт. Его становится всё больше и больше. Ели теряют свою тяжеловесную красоту, свою привычную глазу форму. Нижние лапы вдавлены в снег. На верхних столько снега, что не видна даже зелень хвои. А еловый лес издалека напоминает собой скопище снежных бугров, наваленных друг на друга, которых становится всё меньше и меньше, чем ближе к горизонту. «А сегодня и его нет», – безрадостно думает есаул, глядя в окно. Всё затянуто серой хмарью.

Зорич зевнул. «Нет! Надо встряхнуться! Нельзя поддаваться настроению! Если завтра перестанет идти снег, надо сходить в лес. Может, завалим кабанчика».

Подошёл к стене. Снял было бельгийский «Баярд», но передумал и отошёл. Сел за стол и задумался: «Так кто же он, этот Радович? Друг Ани? Родственник? Фотоснимку немало лет, они на нём совсем юные. А Аня совсем не изменилась. Да и Радович. Только вот борода. Знает ли он о наших отношениях с Аннушкой? Не я ли причина его появления здесь? Держался он совершенно естественно. Если бы не это фото… Придётся немного подождать. Всё будет ясно через какие-то пару месяцев».

А снег не переставая шёл. И выдохся только к утру следующего дня. И всё поменялось разом. Да ещё как! На голубом яркое, в полнеба, солнце. Около домов запрыгали, засуетились синички. Чуть дальше к лесу на рябинах появились красногрудые и серые снегири.

Лес оживал. Лыжню пересекали натоптанные зайцами дорожки. Под лыжами тихонько поскрипывает снег. За Фролом на длинной верёвке тянулись лёгкие санки.

Присутствие людей не отпугнуло зверей. Казаки не добывали мясо впрок. «Пусть бегает», – шутили они. Здесь, в радиусе ста вёрст, было полно дичи. И коз, и кабанов, несколько пар лосей. Видели медведя. Но стрелять не стали. Зайцы постоянно по ночам забегали в гости за остатками казачьих трапез, выброшенными на снег.

Буян, проваливаясь в снег, забегал вперёд, но далеко не отходил. За зиму он сильно подрос. Обзавёлся густым загривком. Хвост загнул кольцом. Всегда игривый, он и выражение морды, непонятно отчего, имел какое-то насмешливое. Может, от привычки держать голову набок, как бы прислушиваясь.

– Фрол Иванович, – обернулся есаул, – к болоту подойдём слева, на ветер. Ты постоишь вон у той сосны. Вниз не спускайся и придержи Буяна.

Сказал и, стараясь не шуметь, медленно пошёл к болоту. От не замерзающего зимой болота слабый ветерок донёс запах тухлого яйца и какой-то гнили. Над перемешанной со снегом грязью видны кое-где незатоптанные камышины. Болото начиналось кое-как покрытыми снегом тёмными кочками. То ли это кучки грязи, то ли спины свиней. Надо подойти ближе, решил Евгений Иванович. Ещё с десяток шагов – и тишина взорвалась вдруг адским шумом. Поднятое страхом стадо с визгом и хрюканьем, давя друг друга, взметнув снег, кинулось во все стороны. На есаула, не разбирая дороги, весь дымящийся грязью, с поднятой щетиной нёсся кабан. Первый выстрел не остановил его. Он лишь как бы присел и замедлил бег. Есаул коротко вздохнул, выждал паузу и потянул курок второго ствола. Кабан тяжело рухнул в снег, пропахав борозду длиной в сажень, так велика была его скорость. И завалился на бок. Первым подбежал Буян. Поджав хвост, обошёл кабана, подняв загривок и принюхиваясь. Кабан дёрнул в судороге задними ногами, шумно вздохнул и затих.

– Буян! – закричал подошедший Фрол. – Взять его! Ату!

Буян покосился на него, как бы говоря: «Сам и бери!» – и отошёл в сторону.

– Нет! Ты посмотри на него! Ведь не боится! Ну и борзой! Что ж из тебя дальше-то будет?!

А Буян обошёл кабана вокруг, пристроился сбоку и, подняв ногу, сделал своё привычное собачье дело.

Лицо Фрола надулось, покраснело, глаза вылезли из орбит. И он, повалившись на спину, захохотал, давясь и захлёбываясь, вытирая слёзы кулаком. А Буян подошёл, сел на задние лапы, не мигая, смотрел на Фрола, словно спрашивая, что это с ним. Посмеялся и есаул. Перенесённый стресс требовал выхода.

Уложили кабана на санки. Фрол крепко обвязал его верёвкой, пристроив сверху карабин и ружьё. И потащили груз в гору. Короткие, но широкие лыжи с обитыми лосиной шкурой полозьями, коротким мехом наружу, не давали лыжам проскальзывать вниз, обратно. Поднялись наверх и по проторённой лыжне двинулись к дому. Буян бежал впереди, рыская по сторонам и оглядываясь. Вышли на поляну, остановились передохнуть. И тут пронзительно и зло залаял Буян. Впереди на лыжне стоял громадный волк. Пока Фрол освобождал от верёвок свой карабин, волк развернулся и, не торопясь, скрылся за деревьями.

– Что за чёрт?! – передёргивая затвор, удивился Фрол. – Он што, людей не видел никогда и не боится?!

Не успел Евгений Иванович, набрав воздуха, вступить в дискуссию, как оба с удивлением увидели: по лыжне навстречу им неторопливо вышагивает какой-то человек. А подойдя ближе, молча дал казакам возможность рассмотреть себя. Также молча, прижавшись к его ноге, встал и волк. «Промысловик, – сразу же решил Зорич. – Явно не с лесозаготовок. Уж больно всё сидит на нём ладно, пригнано».

Короткая фуфайка, в плечи которой глубоко врезались лямки, как видно, тяжело нагруженного рюкзака. Набитый патронташ, на нём – большой нож. Высокие сапоги, перетянутые под коленями ремешками.

Переставив лыжи, промысловик протянул широкую ладонь есаулу, сразу же определив в нём главного.

– Антон Замятин я, – сильным уверенным голосом заявил он. – В двух днях пути у меня зимовье на Песчаной. Я слышал, прошлым летом здесь появилось ваше поселение. Выбрал вот время и пришёл с вами познакомиться…

– Я Евгений Иванович, а это вот мой соратник Фрол Иванович. Рад нашему знакомству. До нашей базы отсюда версты три. Доберёмся как раз к обеду. Кстати, у вас замечательный пёс. Вы посмотрите, что наш Буян вытворяет! – засмеялся есаул.

Желая привлечь внимание Ярого, Буян забегал вперёд то с одной, то с другой стороны. Приседал на передние лапы, задрав хвост кверху, и тонким заискивающим голосом лаял. После нескольких таких попыток он смирился, пристроился сбоку от Ярого и зашагал рядом с ним по лыжне, семеня лапами.

Антон сделал пару попыток помочь седобородому Фролу Ивановичу, но тот так свирепо глянул в его сторону, что Антон понял, что принять помощь для самолюбивого казака – значит признать собственную слабость. Антон убедился в том, что он был прав, вечером, когда подвыпивший Фрол предложил ему помериться силой. Казаки шумно, с азартом поддержали Фрола. Сели за стол напротив друг друга, поставив руки углом, обхватив ладони, стараясь прижать кисть другого к столу. Антон с удивлением обнаружил в старике достойного соперника. После трёх попыток казаки единогласно признали ничью. Антон уважительно пожал руку раскрасневшемуся казаку. А Фрол, подкручивая усы, горделиво поглядывал по сторонам и сказал, перегнувшись через стол:

– Вот так-то, сынок!

Засиделись за полночь. Редкий гость в таёжной глухомани – большая радость для всех. И есаул делил её со всеми.

Антону задавали много вопросов о жизни леса и его обитателях. На вопрос есаула, не заходил ли кто в его жилище, охотник рассказал о странном пришельце, посетившем его прошлой зимой. Зорич понимающе переглянулся с Фролом, подумав, что в экипаже Болдырева был ещё один «чинарик»…

А время шло. Зима потихоньку, день за днём уступала свои привычки. Незаметно подтаивал снег. Один за другим появлялись из-под снега островки земли. Подтаявший снег чавкал под ногами. По ночам ещё подмораживало, но днём всё яснее чувствовалось – весна не за горами. И она пришла, сменив холодный северный ветер на тёплый южный. Сильными порывами он раскачивал голые верхушки деревьев. Сносил в сторону беспомощно машущих крыльями ворон. Сыпал на землю высохшие ветки. Снег сползал ручьями вниз, под гору. В лужах, отражаясь, слепило солнце. А на солнцепёках из-под спутанного серого вороха прошлогодних трав потянулись к солнцу зелёные стрелки новых. К вечеру к робкому шороху ветвей и поредевшему стуку капелей из дальнего далёка присоединились едва слышные глухие звуки, немые паузы в которых чередовались раскатистым гулом, и, медленно разрастаясь, поплыла по небу клубящаяся тьма. Всё затихло в ожидании. Ветер – и тот стих, а лениво погромыхивающая туча заволокла собой полнеба. И тут откуда-то из чрева её вырвался вдруг взрывной, грохочущий треск и потряс собой всё дрогнувшее вокруг. И оглушающий этот звук покатился по всему небу.

Наступившие сумерки, увеличивая хаос, освещали вспышками стрелы молний. Дали скрылись под серой пеленой. Откуда-то издалека подул холодный ветер и принёс с собой дождь.

Крупные капли зашлёпали по крышам домов, застучали в окна. Покрылись рябью лужи во дворе, а потом с неба хлынул такой поток воды, что заглушил все звуки вокруг и ограничил видимость несколькими десятками саженей.

Ветер задувал порывами. Верхушки деревьев ходили ходуном из стороны в сторону.

Таким вечер ушёл в ночь, а утром всё поменялось. Проснувшийся раньше других Фрол Иванович, приоткрыв дверь, выглянул во двор и, довольный, ухмыльнулся. Тишина и покой царили вокруг. Ночной ливень вымел со двора остатки снега.

– Зиме – каюк! – пробормотал Фрол Иванович и, приставив ладонь ребром ко лбу, посмотрел вокруг.

На Крутой только выше седловины несколько снежных пятен, а ниже лишь желтизна снежных осыпей. И вокруг – до небесной кромки внизу, до горизонта – переходящая в голубизну зелень хвойных деревьев, всё щедро освещённое солнцем.

– Господи! Чуден мир твой! – перекрестился Фрол Иванович.

Глава седьмая

– Ну ладно, ребята. Если это они, то будут здесь не раньше чем завтра к вечеру. Мы успеем закончить посадку.

Это и был отряд, который вездесущий Егорка высмотрел среди деревьев за версту до базы. Казаки успели привести себя в порядок и высыпали во двор. Фрол Иванович, боясь упасть в грязь лицом перед вновь прибывшими, придирчиво оглядел казаков и остался доволен. Когда выступившая из леса группа повозок и всадников приблизилась, подошедший есаул услышал пренебрежительное:

– Тю-ю-ю, пехота! – и чей-то посвист.

Рявкнул:

– Тихо! Заглобин, встретить как положено! Я прослежу!

Когда ехавший впереди отряда мешковато сполз с лошади да ещё и зацепился шпорой за что-то, промелькнул тихий смешок. Побагровевший Фрол выставил за спиной костистый кулак.

Затянутый в новые скрипящие ремни офицер представился:

– Заборнов Павел Сергеевич.

И, обменявшись рукопожатиями, представил есаулу и Фролу Ивановичу своего помощника. Есаул распорядился коротко:

– Фрол Иванович, помочь людям, разместить, накормить – и в баню.

Понимающе кивнув, Фрол кинулся выполнять приказание.

Казаки, отстранив солдат, завели повозки во двор, распрягли лошадей, разместив их в сарае.

Разгрузили под навес тюки, коробки, мешки, и всё это бегом, с шутками-прибаутками. Пропустив вперёд Заборнова, Зорич закрыл за собой дверь.

– Располагайтесь, Павел Сергеевич! – и, помогая снять шинель смутившемуся офицеру, подумал: «Совсем ведь мальчишка».

Сели за стол. Есаул выжидающе смотрел на Заборнова. Павел Сергеевич щёлкнул кнопкой планшета и протянул есаулу два пакета. Один от командира гарнизона, другой от Корфа. В первом приказывалось прибыть в Приморск, во втором сообщалось об откомандировании Зорича Евгения Ивановича в ведомство Корфа.

Сам Корф писал, что корреспонденция уважаемого Евгения Ивановича своевременно доставлена в собственные ручки мамзель. И что для Евгения Ивановича заказан номер в гостинице «Савой». Зорич постучал пальцем по столу. Ну что же, примем к сведению долгожданный приказ и к исполнению. А вот что Анечка получила наконец его письма – это славно. Спасибо Корфу, подумал он, а вслух сказал:

– Павел Сергеевич, как вы, наверное, успели заметить, мы уже обустроились здесь. И вам будет много легче, чем пришлось нам. Построен ледник, он забит мясом. Высажена картошка. Овощи ещё не посажены, потому что земля ещё холодная. Но это проблема нескольких дней. Не успели мы, к сожалению, обзавестись коровой или козами. Руки не дошли, а такая возможность есть. Не так далеко отсюда хозяйство Силуянова. Он поможет вам в этом. Заведите куриц, а рядом, совсем близко, озеро. Отличная возможность завести гусей и уток. Дерзайте, Павел Сергеевич! Лес полон грибов и ягод. В реке полно рыбы. У вас в отряде есть люди, которые понимают толк в этом? Ваши солдаты из рабочей среды или крестьяне?

– Вы знаете, Евгений Иванович, отряд сформировали за неделю до отбытия. Всё время ушло на сборы. Не было времени познакомиться с людьми поближе. Но мне рекомендовали помощника как человека знающего, с большим жизненным опытом, – не очень-то уверенно ответил Заборное.

Евгений Иванович заметил это… «Обычная история», – подумал про себя. А вслух сказал мягко:

– Сложностей немного. Главное – работать. Фрол Иванович поделится своим опытом, и вам будет легче. Мы задержимся здесь на несколько дней. Ваши люди извлекут много полезного из общения с казаками. Они умеют всё. А я ознакомлю вас с особенностями местности. Впрочем, это не так и сложно, – заключил есаул. И, вставая, добавил: – А теперь пойдём повечеряем. Ерофеич наверняка уже собрал на стол. А потом – баня и отдыхать.

* * *

– А вот здесь, – решительно заявил, покачнувшись, Фрол Иванович, – у нас ледник. Громадный.

Заглобин и щуплый помощник Заборнова остановились у навеса на краю поляны.

– Где? – поднял худенькое остроносое лицо собеседник Фрола Ивановича.

– Да ты што, ослеп, Дерибонт Исафьевич?!

– Дармидонт Астафьевич Райцев! – поправили Заглобина.

– Да ладно! Ты же меня понимаешь… Значит, так… Эту землю убрал! Там шкура кабана и доски.

– А кабан-то зачем?

– Какой такой кабан?! А-а-а-а! Это же чтобы земля вниз не сыпалась. Соображай головой, дружище! Внизу же лестница. А там – много мяса. Козы, свиньи, зайцы, там… Вам хватит до осени, Дорифонт Афкадьевич! А там сами настреляете… Давай-ка отдохнём, Дыр… Аф… Что-то ноги у меня сегодня тяжёлые, – опёрся Фрол Иванович, приседая, на плечо Райцева.

И оба завалились на бок. Фрол, с трудом сев, поднял за плечи и усадил Дармидонта Астафьевича, сняв с плеча вышитый бисером трофейный худжун. Вынул оттуда большой платок, расстелил на траве между своих вытянутых ног, достал большой шматок сала и две лепёшки. Налил до середины в жестяные кружки самогон из бутыли. Вложил одну в руку Райцева, вторую, сказав: «Да чтоб болячки не сожрали!» – одним глотком отправил в рот. Закрыв глаза, посмаковал. Расправив усы, вытянул вперёд руку с растопыренными пальцами:

– Значит, так: ледник показал, – другой рукой загнул палец. – Погреб знаешь – это два, – загнул ещё один палец. – Баню знаешь… Колодец знаешь… – сжал руку в кулак. – Картошка, грядки где, тоже знаешь. Сегодня отдохнём, а завтра съездим на болота. Кабанов там, шоб ты знал, пропасть! Грязь там какая-то лечебная, сказал Евгений Иванович. Ну вроде всё! Отдыхай, Дыр… Дор… тьфу!

Завалился на траву, покрутился поудобнее и через минуту захрапел, посвистывая.

Раннее утро последнего дня на базе – дня отъезда. Повозки, готовые в дорогу, стоят цепочкой. Озадаченные ездовые копошатся с упряжью. Молодые солдаты с грустными и бывалые донцы с безмятежными, уверенными лицами толпятся во дворе. Последние наставления и пожелания.

Фрол Иванович, подтянув стремена, сидит бочком на низкорослой лошадёнке. Так, уверяет он всех любопытствующих, ездят лихие степняки-ногайцы. Должно быть, не согласная с доводами Фрола Ивановича лошадёнка, выгнув шею, пытается ухватить жёлтыми зубами его круглую коленку.

Фрол Иванович, замахнувшись плёткой, шипит яростно:

– Ну погоди, коза! Дождёшься! Я тебе ещё покажу, кто у нас хозяин!

Его сердешный друг Дармидонт Астафьевич с безнадёжно мудрым еврейским выражением лица стоит рядом. Вот есаул уже выпустил из объятий растроганного Павла Сергеевича. Одним махом взлетел в седло. И, подняв руку, тронулся с места.

– Ну, дорогой друг, прощай! – Фрол Иванович обхватил ладонями лицо приятеля, обслюнявил его нос и, натянув поводья, от души огрел плетью норовистую лошадёнку. Та, взбрыкнув задними ногами, но получив ещё и ещё, смирилась.

– Фрол Иванович, а, Фрол Иванович! – зачастил Егорка, тряся его за плечо.

– А? Что? Чего тебе, Егорка? – открыл заспанные глаза Заглобин.

– Фрол Иванович, а Буян-то, Буян…

– Что Буян? Ему там будет хорошо! Он там привычный. Конура-то у него какая!

Фрол Иванович зевнул и перекрестил широко открытый рот. Поперхнувшись, побагровел и рявкнул:

– Егорка, а это ещё что?!

– Так я же и говорю! Я же привязал его, как вы сказали! Накрепко! А он верёвку-то сгрыз и убёг за нами! Вон у него на ремешке-то верёвка сгрызенная висит…

– Ну-ну, – промычал Фрол Иванович. – Да и хрен с ём! Убёг так убёг. Не мешай мне, Егорка! Я плохо ночью спал. Тут хоть в седле высплюсь. Брысь, Егорка!

Егорка, придержав лошадь, пристроился позади, не скрывая довольной улыбки на плутоватом лице.

Глава восьмая

Совещание у губернатора завершилось раньше, чем предполагал есаул, а потому, раскланявшись с его участниками, решил прогуляться пешком до своей гостиницы.

Ярко освещённая центральная улица крупного города, красочно оформленная витринами множества магазинов, разноцветные огни реклам, музыка, вырывавшаяся наружу через распахиваемые двери ресторанов, создавали иллюзию беспечальной жизни. По каменным тротуарам сновало множество счастливых, богато одетых людей. Многоголосые клаксоны редких ещё автомобилей увеличивали сумятицу вечернего города. Всё это всколыхнуло в памяти Зорича слой покрытых туманом времени картин его беспечной петербургской жизни.

Дав на чай бородатому швейцару, распахнувшему входную дверь, есаул, пройдя вестибюль, подошёл к пустынной стойке портье. Нажал звонок. Подождав, нажал дважды. И тут же за своей спиной услышал чьи-то лёгкие шаги, шелест платья и уловил тонкий аромат. Такой знакомый запах! Тёплые ладони осторожно, мягко закрыли глаза есаула. Что-то дрогнуло в душе Зорича: «Господи! Неужели…»

Отстранив ладони, он неловко повернулся и резко отпрянул в сторону.

– Что с тобой, Евгений? Это же я – Диана!

Большие серые глаза с длинными чёрными ресницами, изящный носик с тонкими трепетными ноздрями. Та же неземная улыбка, которая когда-то сводила с ума его, юного кадета.

Копна каштановых волос вокруг безумно красивого лица. Бриллиантовый блеск серёг в аккуратно изваянных ушах.

«Она – всё та же!» Но он-то, пытался уверить себя Евгений Иванович, уже не тот.

Он уже пришёл в себя, взял себя в руки:

– Присядем, Диана, нам надо серьёзно поговорить.

– О чём ты, Евгений? Что ты имеешь в виду? О чём говорить? В этом медвежьем углу наверняка читают столичные газеты. Ведь Петра больше нет, я свободна.

Евгений Иванович, не отвечая, взял руку Дианы в свою и увлёк удивлённую женщину в кресло в дальнем углу вестибюля под пальмами.

– Что с тобой, Евгений? Ты меня пугаешь.

– Видишь ли, Диана… Я не свободен, – с места в карьер начал есаул.

– Как? Ты? Здесь? Кто она? – широко раскрыла глаза уязвлённая Диана. «Слава богу, – вздохнул про себя есаул. – Кажется, обойдёмся без истерики».

И в самом деле, львица столичных салонов уже пришла в себя. Взгляд её из рассеянного стал сосредоточенным, даже колючим. Она прикусила губу, подняв руки, поправила причёску, расправила складки платья и, положив ладонь на сжатый кулачок, пристроила пальцы в крупных перстнях на колени. Гладя на неё, есаул невольно подумал: «Гладиатор. У неё всегда был сильный характер. Она всегда добивалась того, чего хотела. Если бы я знал это тогда… Впрочем, вряд ли это спасло бы меня тогда. Я был слишком наивен и глуп».

– Евгений, в принципе всё равно, кто она. Мне – всё равно. Прошло немало лет. Давай не будем считать разбитые горшки и начнём всё сначала. Ты же понимаешь, Пётр оставил мне большие деньги и очень полезные связи. Я вытащу тебя отсюда. Ты сделаешь хорошую карьеру. Я наводила справки. Я читала твой послужной список. Боже мой, что тебе пришлось пережить! Ты настоящий герой!.. Я так горжусь тобой…

Есаул, слушая, наблюдал за начальником охраны рудника капитаном Петерсеном и его адъютантом, приехавшими раньше, чем он.

Они сидели за столиком у буфетной стойки, о чём-то оживлённо переговариваясь и бросая взгляды в их сторону. «Ещё бы! – с усмешкой подумал Зорич. – Такая столичная дама в мехах».

– Диана, – прервал собеседницу Евгений Иванович, – ты когда возвращаешься в Петербург?

– Ах вот как?! – запнулась Диана. – Даже так?

Помолчав, добавила, поправив причёску:

– Впрочем, Евгений, я понимаю тебя. Мой приезд – такая неожиданность для тебя.

Говорила спокойно, но губы её дрогнули. «Только бы без слёз», – с тоской подумал Зорич. Диана щёлкнула замком сумочки. Пахнуло какими-то резкими духами. Извлекла кружевной платочек, зажала его в кулачке. Порылась в сумочке и положила перед есаулом что-то.

– Это, – подтолкнула тонким пальцем с ярким ногтем и большущим, блеснувшим искрой камнем, – моя визитка. Я надеюсь, дорогой, что ты образумишься. Ты знаешь, Евгений, я ведь люблю тебя.

«Да, и это заметно. Но не дай бог! – подумал про себя есаул. – Хватит того безумия».

– До встречи, милый! – Диана, наклонившись, поцеловала в щеку и зашуршала длинным, до пят, тяжёлым платьем к выходу.

«Боже, что это занесло её в такую даль?! – подумал Зорич. – Неужели это всё-таки я тому причиной? А если нет, тогда что же?..»

«В самом деле, зачем? Приехать в такую даль! Это же не Париж, не Ницца! А может, в самом деле… Да нет!» – отгонял есаул навязчивую мысль, поднимаясь по ступенькам на этаж. Достав ключ, открыл дверь, повернулся, чтобы закрыть её, и почувствовал, напрягшись, упёртый в затылок ствол. Услышал чьё-то дыхание позади. Ловкие пальцы раскрыли кобуру на бедре и извлекли оттуда наган.

«Профессионально», – отметил Евгений Иванович. Щёлкнул выключатель. В кресле у окна, скрестив вытянутые ноги в двуцветных штиблетах, в модной шляпе и дорогом макинтоше сидел человек.

– Простите нас, ради бога, Евгений Иванович! – скрипучим голосом проговорил он. – Нас информировали о том, что вы отчаянной храбрости боевой офицер. И мы приняли эти не совсем удобные для вас меры, чтобы быть уверенными в собственной безопасности.

Тем временем высокий и тучный, стоявший за спиной, не опуская ствол, проскользнул к постели и сунул под подушку оружие есаула.

– Итак, Евгений Иванович, – говоривший, сделав паузу, продолжил: – Причина нашего появления здесь – это поручение очень влиятельного человека. Он понимает, с его слов, что некие разногласия, случившиеся между вами несколько лет назад, могут помешать его желанию свидеться с вами. И он прибег к нашему пособничеству. К тому же, многоуважаемый Евгений Иванович, чтобы исключить ваши сомнения и колебания на этот счёт, мне поручено передать вам в руки вот это послание.

Он встал, достал из кармана и положил в руку есаула небольшой конверт.

«Дорогой Евгений! – прочитал Зорич. – Вы уже поняли, кто я, а потому начну сразу о деле. Карты легли так, mon cher, что вы явились средоточием, ключом, который сможет разрешить все мои проблемы текущего времени. А потому я очень прошу, уважаемый родственник, о встрече с вами», – и хитроумный знакомый завиток в конце послания.

Прочитав написанное дважды, Зорич подумал: «Что за бред? Каким образом авантюрные делишки Александра могут замкнуться на мне? Братец в поступках своих был всегда эксцентричен, об этом знали очень многие в Петербурге из слухов и измышлений о нём и из определённых газетных рубрик. Ясно, что сейчас ему нужна моя помощь, но он не пришёл ко мне сам. Не хочет афишировать наше родство? Потому и прислал ко мне этих мафиози?» Есаул с усмешкой оглядел их с ног до головы и подумал, что круг знакомств Александра уж точно не имеет границ! А вот форма приглашения настораживает. «Может, они не те, за кого себя выдают? Впрочем, вряд ли я успел нажить себе здесь врагов. Да и роспись его, и стиль изложения. Скорее всего, Александр просто разыграл этих парней рассказом о моём боевом прошлом. Помнится, что он был большим мастером розыгрышей. Отсюда и такая настороженность в их действиях».

Евгений Иванович аккуратно сложил письмо, положил его в карман и сказал коротко:

– Едем!

– Очень хорошо! – выдохнул человек в шляпе. – Порядок такой: первым – я, через пару минут – он. А вы, уважаемый Евгений Иванович, замыкающим, – и пошёл к выходу.

«Что за дурь?!» – подумал, поморщившись, есаул, но не стал спорить.

Спустились вниз. Тот, в шляпе, уже стоял у выхода, держа в руках раскрытую газету. Поравнявшись со стойкой портье, есаул непроизвольно, интуитивно посмотрел в угол, в сторону буфета. И его прыжок вперёд совпал с выстрелом оттуда. Он падал вниз, пребольно стукнувшись головой об угол стойки, когда грохнуло ещё дважды, а спустя мгновение – ещё раз.

Есаул встал на колени, столкнув с себя тело толстяка, когда подскочил бледный Петерсен:

– Евгений Иванович, вы не ранены?

Рука есаула висела, как плеть. Режущая боль пульсировала в левой стороне груди. Пальцы онемели. Евгений Иванович, не отвечая, достал из кармана брюк платок и прижал его к разбитой брови. Петерсен помог ему встать на ноги. Толстяк лежал на боку с открытыми, уже остекленевшими глазами.

Началась обычная в подобных случаях кутерьма. К молчаливо сидевшему на краешке кресла есаулу подошёл какой-то человек:

– Господин офицер, я позвонил Грюнбергу. Он очень знающий своё дело доктор. Его кабинет в нескольких домах отсюда. Прошу вас спуститься вниз. Там стоит автомобиль, он отвезёт вас.

Евгению Ивановичу стоило немалых усилий с помощью Петерсена и шофёра спуститься вниз по ступенькам и забраться в машину. У Грюнберга на звонок в дверь тотчас появились две женщины в белых фартучках и помогли ослабевшему есаулу добраться до кабинета. Там уже звякал металлическим инструментом суетливый толстячок с венчиком седых волос вокруг аккуратной круглой лысины. С Евгения Ивановича, расстегнув, сняли, спустив вниз, китель и, разрезав, кинули в угол залитую кровью сорочку. Женщина постарше вытерла бок есаула чистым бинтом и отошла в сторону. За дело взялся сам Абрам Евгеньевич.

– Так-так-так, – начал он. – Сквозное. Это хорошо. Теперь рёбра.

Толстыми колбасками покрытых волосами пальцев Абрам Евгеньевич прощупал бок закряхтевшего Евгения Ивановича.

– Ничего, ничего, потерпите, дорогой мой… Так. Перелома нет, и слава богу. Сейчас мы вас обеззаразим, сделаем перевязочку, пару уколов – и пока всё.

Через пару часов в накинутой на голое тело бекеше Зорич был у гостиницы. Стоявший рядом со швейцаром человек кинулся было к нему, но бородач, отжав его животом в сторону, молча распахнул двери.

Внутри двое занимались чем-то у мёртвого тела, а третий донимал вопросами приунывшего буфетчика. Ещё один человек, явно нет из их компании, занимался не подходящим для случившегося делом – сидел в том кресле, где сидел недавно Петерсен, и читал газету. Зорич поймал его глаза в щёлочке между спущенной на нос шляпой и широко раскрытой газетой. Подошёл к портье и сделал заказ:

– Салат, цыплёнок, бутылочка вина, два кофе и пара пирожных.

И пошёл к лестнице. Дверь номера за собой плотно не закрыл. И, стоя спиной, услышав какое-то движение, негромко сказал:

– Исидор Игнатьевич, вы очень кстати. Как вы уже знаете, со мной случилась небольшая неприятность. Я вынужден просить вашей помощи сменить мою одежду.

Корф издал невесёлый смешок:

– Я так надеялся появиться неожиданным, но да бог с ним.

Спустя некоторое время в пижаме под тёплым халатом, в мягких туфлях Евгений Иванович сидел напротив Корфа, уничтожая принесённый ужин. Закончив, бросил салфетку на стол и сказал:

– Исидор Игнатьевич, я вас очень удивлю, сказав, что в меня стрелял Петерсен. Не так ли?

Корф, поставив на стол рюмку с вином, сказал осторожно:

– Евгений Иванович, в углу, где он сидел, сплошная тьма. Вы не могли ошибиться?

– Если бы я случайно не взглянул в его сторону, я был бы уже труп.

– Евгений Иванович, а почему вы стали объектом нападения? Личная неприязнь? Чем вы могли помешать Петерсену? – Корф испытующе уставился в лицо есаула.

Тот качнул головой и недоумённо свёл брови к переносице, как бы говоря: «Ну и вопросы у тебя, друг любезный!»

– Ну ясно, ясно, – вздохнул Корф. – Как бы то ни было, в соседнем номере будет жить мой человек. Эти комнаты смежные.

Корф, встав, отогнул угол висевшего на стене гобелена:

– Видите эту дверь? Она будет открыта на всякий случай.

Корф отошёл к окну. Задёрнул штору. Сказал есаулу:

– Евгений Иванович, вы неважно выглядите, мой друг. Вам надо отдохнуть. Покойной ночи. До завтра! Закройте дверь на ключ и будьте внимательны.

На следующий день рано утром Зорича разбудил стук в дверь. На пороге стояла молодая помощница Абрама Евгеньевича с саквояжем в руке.

– Доброе утро, господин офицер! Я принесла вам лекарства и должна посмотреть вашу повязку. Как вы себя чувствуете?

Евгений Иванович опустился в кресло, в котором провёл ночь. Пока девушка выставляла на стол бутылочки, баночки и ещё что-то, думал, глядя на неё: «А ведь это наверняка дочь Абрама Евгеньевича. В самом деле, сходство-то явное».

После её ухода задремавшего Зорича вновь разбудили. Принесли завтрак. Посмотрев на часы, он присвистнул: «Вот это разоспался! А Корфа что-то нет».

Исидор Игнатьевич появился под вечер, и не один. С ним – среднего роста неброско одетый молодой парень. Войдя, он пробормотал что-то неразборчивое и остался стоять у входа. А Корф, укоризненно заметив: «Вы забыли запереть дверь!» – прошёл в комнату. Сел напротив есаула и, играя желваками, ушёл в себя. Молчание затянулось. «Что-то новое», – подумал Евгений Иванович и негромко спросил:

– Что случилось?

– Да уж! – сквозь сжатые зубы процедил Исидор Игнатьевич. – Случилось.

Встал. Прошёл к окну. И, не оборачиваясь, с расстановкой произнёс:

– Петерсен. Его нигде нет. Мы его упустили, – и добавил, повернувшись: – Евгений Иванович, не удивляйтесь тому, что я должен сказать вам. В городе появились персонажи из вашей прошлой жизни. И мы думаем, что вы включены в круг их интересов. Евгений Иванович, я должен спросить вас: есть ли у вас какие-либо соображения на этот счёт?

Есаул прикусил губу и, подумав, отрицательно покачал головой.

– Так-так, – прищурился Корф. – Но, как бы то ни было, ваше ранение подтверждает наши догадки. Убитый вместо вас случайно попал под пулю. Он обычный бандит. Эта публика сводит счёты друг с другом ножом в тёмном переулке, а здесь – в людном месте, в центре города. Кстати, Евгений Иванович, вы не пересекались с ним когда-либо прежде?

Есаул, кашлянув, покачал головой.

– Так-так, ну и ладно. Отыщется Петерсен – многое прояснится. А сейчас, Евгений Иванович, мы должны собрать вещи и покинуть гостиницу. Поживёте в отдельном домике в тихом месте под присмотром человека, который исцелит все ваши недуги.

Исидор Игнатьевич, улыбнувшись, повернулся к напарнику:

– Действуем, Паша.

Павел выглянул за дверь и исчез в коридоре. Вернулся вскоре.

– Всё в порядке, Исидор Игнатьевич.

Корф повернулся к есаулу:

– Выходим, Евгений Иванович, свет не выключаем.

Повернули в дальний конец коридора. Осторожно спустившись по тёмной лестнице, вышли во двор. Сели втроём в экипаж, стоявший за воротами. Корф тронул кучера за плечо. Ехали каким-то неосвещённым проулком довольно долго. Пересекли пару улиц со скудным светом редких фонарей и въехали во двор через распахнутые ворота, которые тотчас же закрылись за ними. Прошли по дорожке к дому, на крыльце которого их ждала закутанная в тёплый платок женщина.

– Добрый вечер, Светлана Васильевна! – Корф повернулся к есаулу. – Это Евгений Иванович, ваш постоялец. Прошу любить и жаловать.

– Очень приятно! Прошу в дом!

Немногословная хозяйка в уютном коридоре указала Евгению Ивановичу:

– Это ваша комната. Столовая – направо. Удобства – вон за той дверью. Уж не обессудьте за скромность, но всё необходимое есть. Через час прошу вас к ужину.

Исидор Игнатьевич повернулся к Зоричу:

– Устраивайтесь, Евгений Иванович!

Павел протянул саквояж с вещами. Корф распахнул дверь и очень деликатно переместил лёгким толчком ничего не понимающего есаула за порог комнаты. А там, появившись из полумрака, обдав цветочным ароматом, Анна Ивановна прижалась к есаулу. Тёплые руки обхватили его шею. И время потекло мимо них.

Расспросам не было конца. Держа в своей руке тонкие пальчики девушки, Зорич думал в редкие паузы в разговоре: «Теперь – только вперёд. Хватит мучить Аннушку, да и себя тоже. Спасибо Исидору Игнатьевичу – он нам помог принять решение. Впрочем, а как Анна? Надо бы её спросить. Сегодня же!» Оторвались друг от друга после второго категоричного: «Ужин стынет!»

«Какие приятные люди!» – растроганно думал есаул.

Были на столе и фрукты, и вино. Светлана Васильевна приготовила по собственному рецепту очень вкусные пельмени. По инициативе Корфа выпили, как он сказал, «за молодых». После чая с пирожками Корф перешёл к делу:

– Анна Ивановна, вы должны знать, что Евгений Иванович – объект чьих-то интриг. У нас на сегодня в основном лишь туманные догадки. Но ранение Евгения Ивановича, – Корф скользнул глазами по лицу есаула, – нас настораживает. У нас нет уверенности в том, что он цель покушения, но бережёного бог бережёт. Какое-то время вы поживёте здесь, до полного его выздоровления. Район здесь тихий, спокойный. Да и Павел, племянник Светланы Васильевны, – Корф посмотрел в глаза есаула, тот понимающе опустил веки, – будет полной гарантией вашей безопасности. Ведь он, как и Евгений Иванович, участник боевых столкновений.

Корф покраснел и закашлялся:

– Насколько я осведомлён. Не так ли, Паша?

Простодушный Паша, широко осклабившись, отогнул полу пиджака, показав рукоятку устрашающего револьвера. На беднягу Корфа было жалко смотреть. По выражению китайцев, он потерял своё лицо, но гнул свою линию. Ситуацию разрядил звонкий, от души смех Аннушки, разобравшейся в попытке Корфа успокоить её. Насмеявшись до слёз, девушка прижалась к плечу есаула:

– Дорогой Исидор Игнатьевич, я понимаю всю серьёзность положения и очень благодарна вам за всё, что вы для нас делаете. Можете не беспокоиться на мой счёт. Я не подведу вас.

Обескураженный Корф уже пришёл в себя:

– Я очень рад, что вы такая, Анна Ивановна. Рад и за себя, и за Евгения Ивановича. И вполне могу вам довериться. Впрочем, мне уже пора. Благодарю всех за приятный вечер. Евгений Иванович, проводите меня до ворот, пожалуйста.

Во дворе на скрип двери из темноты появилась неясная фигура:

– Запрягать, ваше благородие?

– Нет, проводишь меня до освещённой улицы, а то я заплутаю в этих переулках. Походи за воротами, проверь. Евгений Иванович, – положил руку на плечо есаула Корф, – положение очень серьёзно. Золото бесследно исчезло. Поиски безрезультатны. За ним охотимся не только мы. Вы знаете, обстановка в стране напряжённая. Убийство Плеве, великого князя… Из Варшавы, Евгений Иванович, доносят о контактах польских конфедератов с эсерами Савинкова. Активизировалась английская разведка и здесь, как нам телеграфируют из центра. Я не могу вам всего сказать, но знайте: вы, возможно, в сфере их интересов. За появлением графини, мне кажется, последует ещё кто-то. Они интересуются вами. Вы интересны и ещё кому-то. Покушение – подтверждение этому. Будьте крайне осторожны! Светлана Васильевна – наш опытный сотрудник. Доверьтесь ей. Я буду связываться с вами при необходимости лично.

– Должен сказать, – помолчав, продолжил Корф, – что я вам завидую, есаул. Такая девушка! Такая не испугается, пойдёт до конца. Вы везунчик, Евгений Иванович!

Корф пожал руку Зорича и направился к появившейся у раскрытой калитки ворот фигуре.

* * *

– Аннушка, не пойти ли нам прогуляться?! – Евгений Иванович подошёл к окну. – Ты только посмотри, денёк-то какой!

– И в самом деле, – оторвалась от стряпни Светлана Васильевна. – Что вы всё сидите в доме? Успеете ещё наговориться, у вас вся жизнь впереди. Евгений Иванович, тут неподалёку есть небольшой пруд. Чудное местечко. У нас здесь тихо, посторонних нет, а Павлуша вас проводит.

Собрались быстро. Павел довёл их до пруда и куда-то исчез. Уселись на густую траву у пологого берега. Из заросшей тиной кромки пруда кое-где торчали жёлтые головки кувшинок. А на чистой от ряски середине пруда лёгкий ветерок лениво колыхал отражение белоснежных облаков в голубом небе. В воздухе носились бесшумные стрекозы. И всё вокруг застыло в тишине и ленивой дрёме.

– Хорошо-то как! – прижалась к плечу есаула Анна. – Не помню даже, когда мне было так хорошо, наверное, только в далёком детстве.

– Аня, – осторожно начал есаул и достал из кармана кожаное портмоне, – ты должна мне рассказать всё, что знаешь об этих людях.

Отодвинувшись, девушка удивлённо посмотрела в его глаза и взяла протянутую ей фотографию.

– Женя! – воскликнула она. – Откуда она у тебя? Я здесь выгляжу совсем девчонкой, а ведь ей всего лет пять. Господи, как быстро летит время!

У Зорича отлегло от сердца:

– Аня, я расскажу, как она попала ко мне, но мне интересно знать, кто они – эти люди.

– Вот это, – показала Аннушка пальцем, – моя подружка Лена. Она в прошлом году вышла замуж и живёт в Москве. Вот этот, слева, Никонов Стас…

– Кто-кто?! – побледнев, дёрнулся Евгений Иванович.

Удивлённо, из-под бровей глянула Аннушка:

– Что с тобой, Евгений?

– Нет-нет, Аннушка, всё в порядке! Извини, я слегка отвлёкся.

Так вот оно что! Стас! В памяти возник образ белокурого паренька с грустными глазами. Вспомнилась и его мать, Фелиция Павловна. Высокая, красивая и молодая ещё, но уже с седыми волосами. Она была дружна с Тамарой Михайловной. И часто они посещали друг друга. Тётя брала с собой и его, Евгения. Усадьба Никоновых была в часе езды от имения дядюшки. Большой двухэтажный дом посредине сада, задняя часть которого, перешагнув через поваленные доски забора, разрослась вишнями до прозрачной воды небольшой речушки с песчаным дном.

Они часто сидели вдвоём на берегу и смотрели на извивающиеся ленты зелёных водорослей. Было так тихо, что был слышен шелест крылышек снующих взад-вперёд маленьких стрекоз. Вспомнился и тот врезавшийся в память на всю жизнь вечер. Три стены до потолка в кабинете занимали полки с великим множеством книг. Стояли тесно прижавшись, в строгом порядке, но непонятном Евгению. Дядя говорил внушительно: «Каждая на своём месте. Не перепутай!» Книги были разные. От маленьких, в ладонь, до очень больших и тяжёлых, в кожаных переплётах, с застёжками.

Стояли вперемежку те и другие, и в чём был смысл порядка при такой неразберихе, Женя не понимал, но строго следовал сказанному.

Рано научившись, он читал запоем. Много было книг про страны и народы, про диковинные растения и животных, с удивительно красивыми цветными картинками. Некоторые вселяли в неокрепшую душу благоговейный трепет, и за разъяснениями Женя обращался к дядюшке. Тот откладывал свои дела и терпеливо разъяснял смысл книжных премудростей.

В тот вечер Женя с книгой под мышкой вошёл в тускло освещённый лампой кабинет. Дядя сидел за столом. Стараясь не беспокоить его, Женя втиснул принесённую книгу в ряд соседних, поднявшись на цыпочки, вытянул намеченную ещё днём и замер. Дядя не работал, как он иногда говорил, обложившись бумагами, чтобы его не беспокоили. Нет, бумаг не было. Перед дядей на столе стояли бутылки, и стаканы, и что-то ещё. А дядя тихо плакал, всхлипывая. Женя подошёл к столу и положил книгу. Глаза у дяди были опухшие, и по щекам текли слёзы.

Маленькое сердце Жени наполнили безнадёжность и тоска. Он обхватил дядю руками, прижался лицом к халату, приятно пахнущему табаком, и горько заплакал.

– Ну что ты, что ты, Женечка! Всё хорошо! Не плачь, маленький! Чистая твоя душа ангельская! А я вот грешен. – Дядя положил ладонь на голову мальчика. – Грех на мне тяжкий, неизбывный. Друг у меня был. Оболгали его, обесчестили. Не снёс он позора и покончил с собой. И ведь приходил он ко мне, а я не поверил ему. Гордый был. Дурак!

Дядя заплакал вновь. Плакали оба. Выплакав слёзы, пошли в детскую. Дядя уложил Женю в постель, накрыл одеялом, сел на край кровати, что-то шепча и раскачиваясь, а Женя смотрел на него, пока не заснул в слезах жалостных. И только через несколько лет, повзрослев, он спросил у Тамары Михайловны, кто отец у Стаса и где он, зная ответ заранее. Оказалось, что Никоновы были в дальнем родстве с ними, с Зоричами. И что Стас как бы брат его. И только сейчас, размышляя, а почему Радович, он вспомнил из рассказов дяди, что была в их родовом древе ветвь, ушедшая когда-то в дебри Радзивилловы. И должно быть, Стас, не желая давать пищу языкам злобствующим, взял фамилию своей матери.

Трудно сказать, как быстро пришёл бы в себя потрясённый Евгений Иванович, но ему на помощь явился случай. В нескольких десятках саженей от них по берегу, наклонившись к воде, росла устрашающих размеров ива. Вдруг в её густой листве обозначилось какое-то движение. Послышался треск, и громадная ветвь рухнула в воду. Она шатром накрыла упавшего с неё в воду человека.

– Что это?! – вцепилась в рукав есаула Аннушка.

– Это? Это ничего особенного, – заявил уверенно Евгений Иванович, привыкший к неожиданностям жизни. – Это всего лишь наш любезный Павлуша развлекается.

Какое-то время они постояли молча, прислушиваясь к звукам, которые производил барахтавшийся Павел. По мере того как тяжёлая ветвь уходила в воду, бедолага терял энтузиазм всё заметнее. Шлепки по воде и бормотание Павла становились всё экономнее.

– Так, – признал Зорич, – там, факт, глубоко. А наш приятель, судя по всему, плавать не умеет. Надо спасать.

Когда выжатую одежду разостлали на траве, попрыгав на каждой ноге, освобождаясь от воды, попавшей в уши, Павел занялся своим оружием. Прокрутив барабан, извлёк патроны, продул ствол и разложил всё на солнышке для просушки. Когда закончились эти манипуляции, с интересом смотревший на это Евгений Иванович спросил Павла:

– А как ты оказался на дереве? Что ты там искал?

– Исидор Игнатьевич, – подумав, объяснил Павел, – сказал, что если с вами что-то случиться, то он мне голову оторвёт. А оттуда всё хорошо видно.

– А-а-а-а, ну тогда ясно! – протянул есаул.

Глава девятая

– Павлуша, посмотри-ка, кто это? – сказала, отдёрнув занавеску, Светлана Васильевна.

– Экипажи подъехали.

И хозяйка заспешила встречать прибывших. Это был Исидор Игнатьевич, а с ним – неизвестный. Оба в плащах и шляпах.

– Проходите, господа, к столу! – засуетилась Светлана Васильевна. – Мы как раз чаёвничаем.

– О, это очень кстати! Не так ли, Карп Петрович? – помогая ему снять плащ, заявил Корф.

– Что-то в этом году рано осенью запахло. Прохладно.

Пригладив редкие волосы на голове, на длинной шее, Карп Петрович утвердительно закивал. Разглядывая его, Евгений Иванович сделал вывод – это не филёр и не сыщик, не годится он на эти роли. Наверняка будут новости. И не ошибся. Выпили полсамовара чая с пирожками и вишнёвым вареньем. Исидор Игнатьевич решительно отодвинул чашку от себя:

– Большущее вам спасибо, Светлана Васильевна! Выйду в отставку – и сразу к вам на полный пансион.

– Ну почему же на пансион? Разве нет других вариантов? – выдохнула хозяйка.

– Да?! Это очень интересно! В самом деле! Даже так? Нет, нет, надо подумать! Впрочем, не будем забегать вперёд – время покажет.

Наблюдая эту сцену, Зорич, разглядывая не сразу пришедшего в себя, смущённого Корфа, подумал: «А почему бы и нет?! От добра добра не ищут. Светлана Васильевна – чудесный человек, замечательная хозяйка, с каждым годом одному будет всё труднее переносить одиночество. Вот я же решился!»

Он повернулся к Аннушке. Та, перехватив его взгляд, понимающе улыбнулась.

* * *

– Значит, так, господа! – строго оглядев всех, начал Корф. – Работаем! Павел, запрягайте наш экипаж. Выезжайте сразу, как мы отъедем. Держитесь на расстоянии. Мы ждём вас ближе к Верещагиной. Там меняемся экипажами. Вы выезжаете по Верещагиной, направо к центру, делаете круг – и сюда, к дому. Вы, Евгений Иванович, – повернулся Корф к есаулу, – едете с нами. Куда и зачем, расскажу по дороге. Уже стемнело, пока все соберёмся, будет ещё темнее – это нам на руку.

Собрались быстро.

– Игорь, не спеши! – тронул за плечо сидящего кучера Исидор Игнатьевич.

– Итак, есаул, – повернулся Корф, – едем к «Шевалье». Есть данные, что графиня намерена нынешним вечером встретиться там с кем-то. С кем? Не знаю. Мы и должны это выяснить. У нас есть кое-какие соображения на этот счёт, но нет уверенности. В этом, возможно, нам и поможет Карп Петрович.

Проехав проулком к освещённой улице, остановились, не доезжая, в густой тени. Пересели быстро в другой экипаж и, выждав немного – «Бережёного бог бережёт», – пробормотал негромко Исидор Игнатьевич, – выехали на улицу.

«Шевалье» – двухэтажная гостиница с рестораном и зимним садом. Слева от входа, у сквера, стояло с десяток экипажей. Кучера сидели в одном из них – курили махорку. Из тени неслышно подошёл человек в одежде мастерового:

– Здравия желаю, Исидор Игнатьевич!

– Да, да, говори! – поторопил его Корф.

– Вот тот экипаж – в сбруе с бляхами – её. Подъехала четверть часа назад. Одна. Сидит в саду справа, в дальнем углу. Половой – наш человек.

– Ясно, спасибо! – поблагодарил Исидор Игнатьевич.

Пошли по посыпанной битым кирпичом дорожке мимо молчаливого фонтана. Широко распахнул дверь монументальный человек в расшитом серебром картузе и ливрее, щедро украшенной позументом. Пахнуло теплом и сытым запахом. В центре зала на небольшой эстраде смычковые лениво тянули заунывную мелодию.

Разоблачившись, уселись у столика в тени громадных листьев диковинного растения. Появился половой. В косоворотке лимонного цвета, в зелёном бархатном жилете и лакированных сапогах, голенища которых можно было бы использовать в качестве зеркала, если бы появилась вдруг нужда побриться. Плотно приглаженные, волосок к волоску, чёрные волосы. Большие раскосые глаза.

«Роскошный парнишка! – подумал Корф. – Должно быть, татарин».

– Что прикажете? – склонился половой.

«А голос-то какой! С модуляциями!» – утвердился во мнении Исидор Игнатьевич, а вслух сказал:

– Значит, так, голубчик! Для поднятия интереса бутылочку «Смирновской», – посмотрел на загрустившего Зорича и добавил: – Нет, лучше парочку. Ну и закусочку. Балычок там, грибочки, огурчики, чтоб хрумкали, а остальное… позже решим.

Половой исчез, как и появился, – тенью.

– Карп Петрович, – принялся за приятеля Корф, – что ты всё голову задираешь? Интересного там что?

– Да вот дерево это первый раз в жизни вижу. Да и на дерево-то не похоже. Лопух какой-то. Сколько он будет расти? Там до стеклянного потолка чуть осталось. Прямо баобаб какой-то!

– Нет! – назидательно поднял палец Исидор Игнатьевич. – Это, мой милый, не баобаб, но дерево это действительно тропическое. Банан называется.

– Во-о как! – протянул Карп Петрович и сокрушённо покачал головой на диковинной шее.

Есаул, досадливо морщась, слушал собеседников. Они мешали ему. Он неотрывно смотрел на Диану. Она сидела в дальнем углу за какими-то пальмами, фикусами и густыми кустарниками. Сидела одна, к ним спиной. Небольшая шляпка, кокетливо сдвинутая вбок. Густая копна волос, подобранная снизу, не скрывала красоту её шеи и хрупких плеч. Из-под белоснежного меха шубки был виден краешек изумрудного цвета шали.

«Боже мой! – стиснув зубы, думал есаул. – Как она хороша! Та женщина, которая сломала мою жизнь! Сколько лет я, обманывая себя, проклинал её. Она преследовала меня в часы отдыха и не давала уснуть по ночам. Она всегда жила во мне сладостной болью».

И обида на всё, и жалость ко всему, и жгучая тоска по потерянному навсегда выползли из тайников души и оплели сетью своей бедного Евгения Ивановича.

«Напьюсь!» – с горечью подумал он. И тут тёплая ладонь легла на его, лежащую на столе, и сжала её. Похоже, великодушный Исидор Игнатьевич понял его состояние и ободряюще улыбнулся ему. А тут как-то вовремя появился половой с огромным подносом.

– Ну что, друзья! – поднял рюмку Исидор Игнатьевич. – Для начала – дай бог нам здоровья.

И опрокинул её в широко открытый рот. И всё пошло как всегда, но с небольшим антрактом. Застолье не успело ещё набрать обороты, бдительный Карп Петрович показал глазами на парочку вновь прибывших. Они, не торопясь, любознательно оглядываясь по сторонам, прошагали к дальним столикам зала. Оба в одинаковых синих тужурках с серебряными пуговицами. Тот, что чуть впереди, – апельсиново-рыжий с более тёмной, аккуратно подстриженной бородой. Преследуемые тремя парами глаз, они, не ведая о том, очень буднично, не выказывая эмоций, подошли к столику графини. Рыжий с поклоном приложился к протянутой руке. Второй, демонстрируя дурные манеры, сел сразу.

Карп Петрович перевёл глаза на Корфа и показал головой: «Не знаю». Исидор Игнатьевич, на правах хозяина наполняя рюмки, успокоил его:

– Господа! Продолжим, не отвлекаясь на мелочи. Я очень хорошо знаю эту заморскую птицу. Раз так легла карта, отдыхаем!

А тут ещё, в поддержку и желая подогреть заскучавших завсегдатаев, на сцену, стуча каблучками, выпорхнуло изящное создание. В красной сорочке с широкими рукавами, в длинной, до пят, чёрной юбке, укороченной спереди так, что всем были зазывающе видны красные туфельки красотки.

Последним штрихом в антураже был громадный гребень в тугом узле собранных на затылке иссиня-чёрных волос.

– Однако, – протянул покорённый Карп Петрович. – Какая испаночка!

Два проснувшихся гитариста, напяливших на головы широкополые шляпы так глубоко, что даже глаз не было видно – торчали одни носы, – начали любовную интрижку с равнодушной красоткой, вызывая её на диалог стуком своих каблуков. Получив ответный перестук с третьей попытки, кабальеро на радостях так безжалостно дёрнули струны, что Карп Петрович забеспокоился:

– Порвут ведь, черти!

Но всё обошлось. Красотка, кокетливо поглядывая через плечо, поднесла к лицу раскрытый веер. Замерла на мгновение. Притихли и гитары. Показав характер, несговорчивая девица, подняв руки кверху, исполнила в замершей тишине дробное соло каблучками и крутнулась по оси, прихватив на ходу широко распахнутую юбку. И в сопровождении грянувших аккордов проснувшихся кабальеро выдала такое, что вконец сдавшийся, обалдевший Карп Петрович промычал потрясённо:

– Боже мой! Как она это делает!

Его привёл в себя требовательный голос Корфа:

– Господа, не отвлекаться! Вперёд! К приятным неожиданностям!

И пошло, как всегда, и поехало. Добровольно взявший на себя обязанности распорядителя, тамады и участника торжества Исидор Игнатьевич показал себя капризным человеком, не раз заявляя половому, что не терпит на столе пустых бутылок.

Отведав молочного поросёнка с хреном в гречневой каше, селяночку с белорыбицей и тёплыми, из печи расстегаями, компания приуныла. Выполнивший своё обещание Евгений Иванович, положив голову на плечо, стал деликатно посапывать. Карп Петрович сник со скрещёнными руками поверх тарелки с заливной осетриной. Один тамада, тараща глаза, размахивал руками, бормоча шепотком что-то. Ситуацию изменил расторопный половой, призвав на помощь швейцара и кучера. Они по одному загрузили компанию в экипаж. Половой насыпал полный картуз конфет и сунул в карман кучеру бутылку «Мадеры», сказав:

– Так приказано!

К дому гостеприимной Светланы Васильевны подъехали далеко за полночь под аккомпанемент возмущённых собак всех прилегающих улиц.

Проснувшиеся поутру, ближе к полудню, они безропотно пили, чередуя для полноты эффекта, под присмотром Светланы Васильевны рассол капустный с рассолом огуречным. А Светлана Васильевна сидела рядом со смущённым Корфом, стыдливо прячущим глаза, и всячески подчёркивала свою особую симпатию к Исидору Игнатьевичу, донельзя довольная.

Глава десятая

«Похоже на то, что зима теперь одолела осень окончательно. Сколько было отступлений, а сейчас, смотри-ка, сколько снега навалило», – думал Антон, прокладывая новую лыжню.

Его охотничья тропа белой лентой вилась по склону долины. Побитая затяжными холодными дождями, потерявшая свой летний цвет, но не лёгшая ещё трава торчала из-под снега бурыми островками. Ярый бежал впереди, рыскал по сторонам. Пропадал среди кустарников и появлялся вновь. Зима пришла безморозной. Деревья с чуть поредевшей листвой, с пышными кронами ушли в зиму.

«На дубах, – размышлял Антон, – полно желудей. Значит, кабаны не уйдут далеко, к кедровникам. Зима, по приметам, будет снежная, но не холодная. Не будет проблем ни пташкам, ни зверушкам. На мхах на болотах полно клюквы, брусники, а на рябинах вон сколько красного, больше, чем белого».

Размышления Антона прервал Ярый. Он выгнал из-под заваленного снегом куста здоровенного косого. Саженными прыжками, мелькая среди кочек серым пятном, он исчез из виду прежде, чем Антон поймал его на мушку.

Долина, заросшая лиственным мелколесьем, закончилась большой поляной, а на ней – несколько высоченных белоствольных берёз. На ветвях ближней, разглядел Антон, целая стайка тетеревов кормилась почками. Подойти ближе помешал хрустнувший под лыжей сучок. Вспугнутые птицы взметнулись по сторонам, но дуплет догнал их, и два тетерева, трепеща крыльями, сметая снег с ветвей, упали на землю. Антон, нагнувшись, протянул руку к птице, когда где-то позади появился странный свистящий звук. Удивлённый Антон, неловко повернувшись, наступив лыжей на другую, упал на бок да так и остался лежать, провожая глазами плавно промелькнувший над ним в безмятежно-спокойном небе, пугающий своими размерами, матово-металлическим отливом диковинный предмет. Обхватив руками голову испуганно прижавшегося к нему Ярого, Антон, потерявший связь с явью, сел, покрутил головой, посмотрел в глаза пса, произнёс негромко:

– Что это?

Ярый, заскулив, лизнул его в лицо. «А куда же он делся?!» – оттолкнув Ярого, Антон поднялся на ноги. Прицепив птиц к ремню, постоял, раздумывая.

– Так, Ярый, если мы пройдём пару вёрст, то дойдём до каменной гряды. Ниже каменистая осыпь, песок. Она спускается далеко вниз. Там мелкий кустарник. Деревьев нет, они ниже. Если эта страшил ина где-нибудь и села недалеко, то мы её увидим. Пойдём?

Ярый, виляя хвостом, смотрел на хозяина.

– Молчишь? Значит, согласен!

Пройдя редкий лесок, вышли на каменный выступ, который тянулся в обе стороны огромными валунами, опускаясь вперёд несколькими сотнями саженей заснеженной безлесной равниной. А дальше – сплошная тайга. Во все стороны, до кромки неба. Слева каменная гряда, поднимаясь пластами, продвинулась к вершине Крутой безликой пустошью с торчащими кое-где громадными соснами с кряжистыми, искривлёнными буйными ветрами, жёлтыми стволами с растущими едва не от земли ветвями. Густо-зелёные дебри внизу, едва покрытыми снегом вершинами, подавляли своей бездушной молчаливой отрешённостью. Каждый раз, бывая здесь, Антон испытывал два чувства: восхищения и собственной малости. Этот уходящий в бесконечность мир вокруг завораживал и пугал. Так и теперь.

Антон сбросил снег с большого камня, положил рукавицы, сел на них и, опёршись на ружьё, посмотрел вокруг. Тишина и безжизненный покой. Лёгкий ветерок лишь подчёркивал это. Таинственный гигант исчез. Ни следа пребывания! Впрочем, Антон обратил внимание на поляну посреди леса – на ней не было снега, одна пожелтевшая осенняя трава. Бегавший вокруг Ярый подошёл к Антону, положив голову на колени, посмотрел в глаза. Антон потрепал пса за уши:

– Ты прав! Пойдём домой!

Вставая, он совершенно бездумно краем глаза уловил какое-то движение у леса, на краю уходящей вниз равнины. Всмотрелся, и разом исчезла расслабленная леность. Это был явно человек, гомо сапиенс. Антон сорвал с головы шапку, азартно замахал ею и заорал что-то дикое. И лёгкий ветерок принёс едва слышное, клочками в ответ. Если прилепить своё, недостающее, то получится что-то вроде: «Чего орёшь-то?» или «Чего разорался, дурень?!»

И не обидно было Антону, а радостно. Последний раз он общался с людьми летом в посёлке, куда ходил за продуктами и сбывал мелкую рухлядь. А до того – прошлой зимой, с казаками Евгения Ивановича.

Антон приостыл, передумал идти навстречу. Приосанился и застыл в ожидании. А Ярый, спустившись по камням вниз, подошёл, осторожно принюхиваясь, к приблизившемуся незнакомцу. А тот, к удивлению Антона, стал трясти и гладить голову большущего пса. Не у каждого хватило бы смелости сделать это! Подойдя к выступу, незнакомец, цепляясь за камни, уверенно поднялся наверх, проигнорировав протянутую в знак помощи руку Антона. Выпрямившись, крепко сжал ладонь Антона и пробасил:

– Ну, будь здрав, хлопчик!

Из-под шапки лицо обрамляли покрытые лёгкой сединой чёрные волосы. Длинные, до крутого подбородка, напомнившие чьи-то Антону, пышные усы. Чёрные жалящие глаза из-под густых бровей. Лет пятьдесят, наверное, а ни одной морщины.

– Ну? Что смотришь? Будет ещё время – разглядишь! Веди в дом, хозяин!

Человек свистнул Ярому, повернулся и зашагал, твёрдо ступая по следам Антона. Слегка опешивший от такой бесцеремонности Антон с интересом разглядывал его сзади. Здоровенный, есть в нём какая-то тяжеловесная, медвежья уверенность. На широкой спине, как бы по себе, тюк с лямками, сшитый непонятно из какого блестящего материала. Вес, должно быть, неподъёмный, а легко идёт, не натуживаясь. Штаны на нём какие-то непутёвые, в полосочку. Ноги обуты в кожаные, с меховыми крагами сапоги. «Ну и размерчик!» – подивился Антон и, собравшись, неуверенно спросил:

– Дядь, а вы откуда? Што-то не пойму. Вы собраны так, будто от соседа вышли.

– А ты не напрягайся, сынок! Будет ещё время, познакомишься, а пока считай – из Тьмы Тараканьей я! Вот так-то!

Дядя уступил дорогу, лишь когда след потерял. Оглядев избушку, похвалил:

– Молодец, хорошо устроился!

Когда Антон вытянул палку из скоб поперёк двери, поинтересовался:

– А это зачем?

– Росомаха чудит. Из одной шапку сшил и до этой доберусь!

В сенях незнакомец снял висевший кабаний окорок, поднёс к лицу, шумно втянул запах в себя и восхищённо протянул:

– Свининка! Сто лет не едал! Ай молодец, парень! Ей-богу, молодец! Если ты скажешь, что у тебя ещё и борщец водится…

– Ну да, – непонимающе уставился Антон. – А как же!

У меня же огород. И картошка, и свекла, и всё такое.

Войдя в комнату и стянув со спины поклажу, дядя с облегчением сказал:

– Ну и слава богу! Значит, с голоду не помрём. А это, – показал на тюк, – всё тебе. «Чинарики» на дорогу собрали.

– Кто-кто?!

– Неважно. Потом расскажу. Значит, так. Зови меня дядя Федя. Если ты не против, я у тебя тут поживу пока. Времечко у меня появилось свободное. Так как, не возражаешь?

– Да что вы, дядя, – заулыбался Антон. – Да я с радостью.

– Ну и ладно! А теперь – червячка заморить бы! – дядя Федя похлопал себя по животу.

Положили в печь дров, сунули растопку. Пока Антон искал спички, дядя Федя достал из кармана брюк какую-то вещицу, щёлкнул – и в печи загудело.

Зажгли лампу. Антон поставил на плиту кастрюлю с борщом. А дядя Федя нарезал большими ломтями мясо, спросил:

Продолжение книги

Федиатрия. Что делать, если у вас ребенок

2024-10-27 23:47:00

User07250-34

Замечательная книга, у Вашего материнского невроза не будет шансов после прочтения! Четко/лаконично/по существуОбращаюсь к книге при каждом нездоровом пуке/чихе/шмыксу

Обреченные и проклятые

2024-10-27 09:05:00

Кондакова Аня

Загадочная история, читала ее и не могла оторваться. Замечательно написаны мистические моменты, не банально, не плоско, а так, что в них легко поверить. Интересно сплетаются судьбы героев, завораживают тайны их прошлого. Финал гармонирует со всей историей. Супер, от души советую!

S-T-I-K-S. Шпилька-4. Боги Стикса

2024-10-26 10:32:00

СВЕТЛАНА СВЕТЛАНА

Прочитала первые две книги, и 3 и 4 не понравились, 4 книгу даже дочитывать не стала, как то нелепо , не могу подобрать слова или не в тему, переход на игру раздражает.

Зорич бесплатное чтение

Предисловие

Глава первая

Глава вторая

Глава третья

Глава четвёртая

Глава пятая

Глава шестая

Глава седьмая

Глава восьмая

Глава девятая

Глава десятая

Вход на сайт