Лекции для психологов из супервизорской группы (часть 2) бесплатное чтение

© Евгения Белова, 2024

ISBN 978-5-0064-6250-2 (т. 2)

ISBN 978-5-0064-6251-9

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Введение

«Заниматься наукой только для личного блага постыдно… Необходимо возвратить людям, употребить им во благо свои знания, полученные из общечеловеческой сокровищницы».

В. Вернадский.

В книге представлены лекции для психологов из супервизорской группы (часть 2). Мы изучали подход Мелани Кляйн (как работать по её методу с клиентами). Можете распечатать эти лекции, подчёркивать фломастерами, изучать. Важен принцип активного обучения! Желаю применять полученные знания на практике, в своей жизни. Лично я не видела таких книг, поэтому решила внести тоже свой небольшой вклад в «общечеловеческую сокровищницу», как говорил Вернадский. Приятного погружения в профессию Психолог, Коуч! И готовьтесь, ваша жизнь будет меняться!

с уважением, психолог Евгения Белова.

Хороший объект внутри есть всегда, но связь с ним может рваться

Добрый день. Делюсь с вами тем, что узнаю от своих коллег. Верю, что это поможет вам в работе. Мы с вами начинаем этот учебный год со статьи У. Биона «Нападение на связь». Это одна из самых часто цитируемых статей. Поэтому думаю, что нам будет полезно её разобрать. Давайте снова представим картинку внутреннего мира. Есть младенец, который внутри разделён на 2 части – Я (Эго) и Объект. Объект может быть хорошим и плохим. Между Я и Объектом существует связь.

– Что из себя представляет «Хороший Объект»? Это переживание в виде ощущений, чувств, каких-то состояний, когда младенец чувствует расслабление, насыщение, спокойствие, безопасность. Представьте себе младенца, который сосёт грудь. Вы увидите, что есть слияние тела матери и тела младенца. В этом слиянии младенец получает удовлетворение – молоко течёт внутрь и прогоняет прочь голод. Возникает расслабление и безопасность. Т.е. мы видим слияние 2-х тел, когда одно проникает в другое. И это вызывает положительные эмоции. Получается, младенец знает – что такое быть в слиянии и испытывать наслаждение. Материнское тело – это источник удовлетворения для младенца.

– Что представляет из себя «Плохой Объект»? Это отсутствующая мама. Где мама, если не с младенцем? Она с отцом. Даже если физического отца нет – мы говорим, что есть фантазия об этом отце. Фантазия о ком-то другом. Предполагается, что младенец представляет – как ему было хорошо с мамой. А раз сейчас мама не с ним – значит она другому доставляет такое же удовольствие, которое доставляла ему. Крайняя степень удовольствия возникает только при проникновении одного тела в другое, т.е. при слиянии двух тел. Мы с вами говорили, что младенец не отличает физическую реальность и психическую. Они для него как одно целое. Поэтому он фантазирует сношающуюся пару. Т.е. ту, где один проникает в другого. И они составляют единую фигуру. Как младенец ощущает себя с мамой, когда мамин сосок проникает в его рот. Дальше логика такова. Младенец может «думать»: «Мне сейчас плохо – холодно, голодно, одиноко – а мама находится в слиянии с папой. Они переживают тоже, что и я, когда я с мамой. Это невыносимо, что мне плохо, когда мамы нет. А им очень хорошо». Младенец начинает чувствовать себя исключённым из пары, которая наслаждается. Он может чувствовать себя одиноким, ненужным. И главное – испытывать несправедливость. Все эти невыносимые переживания заставляют портить родительскую пару (эдипову ситуацию) своей завистью. Таким образом, свои невыносимые переживания младенец помещает в эдипову ситуацию. Поместив туда свои интенсивные чувства, младенец отодвигает их от себя, чтобы оставаться в связи с хорошим объектом. Однако, это его собственные чувства, поэтому они его всё-равно преследуют. Плюс младенец знает, что это он сам испортил прекрасную пару. Поэтому он боится мести от объекта. Сила порчи эдиповой ситуации— это сила панических атак.

Эдипова ситуация – это слияние, неразбериха, отсутствие логики, которую мы привыкли видеть. Наша задача – понять логику, проанализировать её. Тогда мы можем сказать, что проанализирована психотическая (младенческая) наша часть. Тогда нам становится гораздо легче выносить то, что происходит в реальности. Также мы говорим о том, что хороший объект внутри психики есть всегда. Он не исчезает. Он не умирает. Он не разрушается. С ним ничего не происходит. Не помню, какой автор говорит, что мы можем быть для своих пациентов настолько хорошими – насколько хорош их внутренний объект. Здесь мы сталкиваемся с идеей неравенства. Как говорила Рудакова: «У каждого свой размер „любилки“». Нам может быть это не понятно. Нам может казаться, что другой обладает таким же запасом любви, творчества, понимания и других талантов, как и у нас. Это заблуждение. Неравенство само по себе может вызывать зависть. Пациент может видеть – насколько легко аналитик рождает новые мысли, которые способны помогать. И это будет для пациента о размере «любилки».

– Он или она бессознательно сравнивают со своим потенциалом. И начинают уничтожать с помощью зависти хорошие мысли аналитика. При этом он или она делают хуже только себе. Но это не так важно. Важно отомстить аналитику– вместо благодарности выдать негативную терапевтическую реакцию.

– Или ситуация с другой стороны. Пациент меньше идеализирует аналитика и начинает чувствовать, что в чём-то лучше, чем аналитик. Тогда пациент сталкивается с другой стороной механизма зависти— страхом зависти. Он или она начинают бояться, что если будут демонстрировать свои сильные стороны – аналитик придёт в ярость и начнёт мстить. Пациент может бояться, что аналитик будет выдавать такие интерпретации, от которых пациент будет разрушаться. И тогда для пациента будет совершенно небезопасно находится в одном пространстве с аналитиком. И естественный разворот событий – расставание. Но аналитик очень значимый для пациента объект. Пациент инвестировал в аналитика свои лучшие переживания. Много воспоминаний, где аналитик выручал и помогает. Это значит, что придётся отказаться от образа аналитика, как внутренней опоры. И как будто надо отказаться от всего того хорошего, что было за время отношений. Бессознательный вывод пациента – тогда я опять окажусь во власти плохого объекта. А это значит, что буду терзаться виной, стыдом и другими тяжёлыми переживаниями. Таким образом, пациент может бояться, что аналитик его испортит, как он испортил свою эдипову ситуацию. Т.е. аналитик поступит так же, как он или она поступили со своим объектом. Либо наоборот – пациент испортит аналитика тем, что он проявит свои таланты и сильные стороны.

Итак, есть связь между Эго и хорошим объектом. Но она может рваться.

Поэтому пациент может чувствовать себя в небезопасности. И переносить эти переживания на аналитика. От чего зависит – будет рваться связь или нет. От травматизации. Есть люди, которые либо не переживали состояние психической смерти. Либо достаточно удачно справились с этим переживанием. Поэтому они могут не понимать – в чём может быть трудность при установлении прочной связи с хорошим внутри. Человек может родиться со страхом потери объекта, например, при тяжёлых родах. Мы будем видеть, что человек будет стремиться разорвать связь. Так он воспроизводит ту травматическую ситуацию, что произошла с ним когда-то. Также здесь важна идея близости. Пациент бессознательно может фантазировать, что если вы будете ближе к нему или к ней психически— вы сможете сделать то, что он или она сделали со своим объектом. А также пациент будет в большем доступе, чтобы вы смогли отомстить ему или ей за порчу. Поэтому пациенты бояться близости. Чем сильнее психическая травма – тем сильнее страх близости. Надеюсь, вы восстановили в голове картинку внутреннего мира. Что-то дополнили, что-то подкорректировали. Теперь обратимся к статье.

– У. Бион: «В настоящем докладе я намерен продемонстрировать значимость деструктивного нападения такого типа в образовании некоторых симптомов, которые мы наблюдаем в пограничном психозе».

Значит, мы с вами будем иметь дело с тяжёлыми переживаниями. Будем отслеживать их у себя и думать над ними. Когда мы думаем над своими невыносимыми чувствами – они становятся чуть более выносимыми. В результате обдумывания мы становимся психически сильнее. Это значит, что мы способны справляться с бОльшей нагрузкой, «поднимать бОльшие веса». Автор говорит, что мы уже должны быть знакомы с основными идеями теории объектных отношений, чтобы мы могли пойти дальше: «Моей темой будут фантазийные нападения на грудь как прототип всех атак на объекты, что служат связью, а также проективная идентификация как механизм, который использует психика, чтобы избавиться от фрагментов Эго, появившихся под воздействием его деструктивности».

Мы все хотим быть хорошими, может быть, потому что уверены, что только так мы сможем сохранить наш хороший объект. Но негативные чувства никуда не деть. У. Бион говорит, что под их воздействием у нас появляются деструктивные части Эго. Но нам может быть очень сложно встроить в свой образ себя представление о себе, как о том, кто разрушает. Поэтому части Эго как будто откалываются и помещаются в того, кто к нам ближе всего. Чаще это мама. Если мама плохая – тогда нам легко поместить отколотый кусочек Эго в неё. И не возникает никакого разногласия – мама так поступала, значит она плохая – поэтому мне плохо. Если мама не плохая, тогда в памяти удерживаются воспоминания, когда мама не выдерживала и реально поступала плохо. Например, наказывала, не понимала, бросала и т. д. Суть очень сильной реакции на маму (или других людей, на которых мы переносим образ плохого объекта) – это то, что осколок нашего Эго как будто находится внутри них. И мы общаемся не с реальными людьми, а с тем кусочком нашего Эго, который мы в них поместили.

Когда мы развиваем переживание отдельности – мы начинаем видеть другого. Но главное, что процесс отдельности происходит за счёт того, что мы забираем себе осколки нашего Я. Только тогда появляется возможность видеть другого. Чем целостнее мы себя видим – тем реальнее видим другого. Автор сначала приводит примеры пациентов, чтобы затем их проанализировать.

– Пример №1: «По определённой причине я дал пациенту интерпретацию, прояснявшую его чувства привязанности к своей матери за её способность справляться с упрямым ребёнком и выражение им этих чувств». Скажу, как я поняла. Аналитик сказал про то, что пациент благодарен своей матери за то, что она умела с ним справляться, когда он был упрямым ребёнком. И эта благодарность создала привязанность к своей матери. Пациент отреагировал непонятными звуками, хотя хотел просто согласиться с аналитиком.

– Пример №2: Пациент жаловался, что не может спать. Аналитик видел его жалобы, как будто случиться какая-то катастрофа. И дал интерпретацию: Пациент боится уснуть, потому что боится увидеть сон. «Дальнейшие ассоциации показали, что он чувствует, что исходящие от меня хорошие интерпретации расщеплялись им столь всецело и мелко, что превращались в ментальную урину, которая затем неконтролируемо истекала наружу». Когда пациент сказал: «Теперь я сухой», – аналитик это интерпретировал: «Вы чувствуете себя бодрствующим и способным мыслить. Но это хорошее состояние поддерживается ненадёжно». В этом примере автор использует телесные метафоры, возможно, потому что это необходимо для пациента.

– Пример №3: Пациент, которому аналитик дал интерпретацию: «Вы ведёте себя так, как будто вы были свидетелем полового акта». И для пациента это было ударом. Причём, этот удар воспринимался не извне (аналитик сказал), а изнутри. (Часто такое бывает, я говорю пациенту: «Вы злитесь на меня». А пациент отвечает: «Я злюсь на себя». ) Далее пациент стал смотреть в одну точку, как будто что-то видит. Аналитик даёт интерпретацию, что он видит «невидимые» объекты. Т.е. это такой тип галлюцинаций. У. Бион предполагает, что у этого пациента колющий тип атаки. Аналитик проводит связь – коммуникация произошла после перерыва на выходные. Т.е. мы можем думать о том – что происходит с человеком, когда он остаётся без связи с аналитиком, без хорошего объекта.

– Пример №4: У этого пациента автор также видит колющий тип атаки. Когда аналитик говорит, что пациент чувствует, что психолог его понимает – пациент тут же разрушает это хорошее переживание. «Я напомнил ему, что недавно мы наблюдали, как он использовал слово „голубой“ для краткого описания оскорбительной половой близости. Если моя интерпретация была правильной (а дальнейшие события это как будто подтверждали) выходило, что ощущение понимания со стороны подвергалось расщеплению, превращалось в частицы сексуального насилия и выбрасывалось». Меня потрясает, что понимание может переживаться настолько болезненно. С одной стороны, пациент сильно хочет этого (иначе он бы не обратился к аналитику). С другой стороны, он не может чувствовать себя в безопасности с пониманием другого человека.

– Пример №5: Пациент пытается удержать контакт с реальностью, поэтому он говорит о конкретных вещах в реальности – день недели, жарко, как он добрался. И потом сообщает, что боится психического срыва. «Немного позже он сказал, что я его не понимаю. Я проинтерпретировал это так, что он чувствует, что я плохой и не принимаю то, что он хочет в меня поместить. … На мою интерпретацию он ответил, что чувствует, что в комнате два облака вероятности. Я проинтерпретировал это так, что он пытается избавиться от чувства, что моя „плохость“ реальна. Я сказал, что это значит, что ему необходимо знать: действительно ли плох я. Или же я – это нечто плохое, что возникло изнутри его. Хотя в тот момент это не имело центрального значения, я полагаю, что пациент стремился решить, галлюцинирует он или нет. Эта тревога, вновь и вновь возникавшая в его анализе, ассоциировалась с тем страхом, что зависть и ненависть к способности понимать приводит его к тому, что он принимает хороший и понимающий объект, а затем разрушает и извергает его – процедура, которая часто приводила к преследованию таким разрушенным и извергнутым объектом». В этом примере У. Бион разговаривает языком, который мы с вами учим сейчас. Как будто психические части себя – это то, что можно поместить в другого. Думаю, так он пытается донести пациенту, что он его понимает. Автор показывает внутренний конфликт: плохость аналитика – это то, что порождает пациент. Или она исходит из реальности, от самого аналитика.

– Пример №6: Пациент говорит, что видит на полу кусок железа. Затем он конвульсивно двигается, как будто на него кто-то напал. «Я сказал, что он не может установить со мной контакт, потому что боится того, что происходит внутри него. Он подтвердил это, сказав, что чувствует, что его убивают. Он не знает, что бы он делал без анализа, от которого ему лучше. Я сказал, что он чувствует такую зависть к себе и ко мне (поскольку мы способны вместе работать, улучшая его самочувствие), что принимает в себя нашу пару как мёртвый кусок железа и мертвый пол, которые объединились не для того, чтобы дать ему жизнь, но чтобы убить его». Здесь автор говорит не о себе отдельно, ни о пациенте отдельно. А о них вдвоём, как о паре, которая является хорошим объектом. А зависть получается, как огромная разрушительная сила внутри пациента, портит их пару. И превращает её в кусок железа. И зависть как будто хочет убить. Думаю, что убить у психотического пациента – это разорвать связь с реальностью и с теми людьми (в частности, аналитиком), которые являются хорошими в реальности.

Мы не должны недооценивать зависть. В примерах У. Бион постоянно делает интерпретацию с помощью зависти. Наши тренера нам говорили, что не говорят напрямую о зависти. Они говорят об инструментах, которыми зависть орудует. Например: «Возможно, вы сильно гневаетесь на меня за то, что я как будто хочу у вас отобрать то хорошее, что вы имеете». Ещё стоит помнить— когда мы попадаем в травматическое переживание, мы можем рассыпаться на куски и галлюцинировать, как будто находимся в психозе. Можем ощущать, что никто нас не понимает. Потому что мы чувствуем себя в изоляции. Любые мысли другого человека мы можем ощущать как внедряющиеся и желающие уничтожить, убить наше Я. Это состояние без психической кожи. Думаю, в этом состоянии мы больше всего нуждаемся в поддержке и понимании. Но и одновременно с этим не способны их принять. Поэтому, когда нам кто-то описывает процесс, который происходит— это переживается как безопасность. Когда мы описываем своим пациентам или другим людям – что с ними происходит, – мы одновременно говорим это сами себе. И становимся сильнее психически. Поэтому я вам искренне рекомендую практиковать теорию объектных отношений чаще в повседневной жизни. Сначала тяжело, потому что вы осваиваете новый навык. А потом легче, потому что вы понимаете лучше себя, других. И принимаете реальность.

Далее У. Бион говорит об общих чертах в 6-ти примерах. Главная черта – деструктивное нападение на связь.

В 1-м примере заикание мешает устанавливать связь через речь. Слова – это то, что нас объединяет, поэтому здесь происходит как будто нападение на речь. Во 2-м примере сон как проективная идентификация. Психика пациента как будто была мелко фрагментирована и истекала наружу. И, как я поняла, он даже не думал, что ему надо контролировать этот процесс.

Я вам рассказывала про свою пациентку, которая примерно через 30—35 минут после начала сессии жалуется на то, что хочет «вырубиться». Объясняет это каждый раз тем, что у неё позднее время и была сложная неделя. Она отрицает то, что мы встречаемся сразу после её выходных. Я обратила её внимание, что когда мы переключаемся на другую тему— она просыпается. Пациентка не уничтожила эту мысль. На следующий раз она сама обратила на это внимание. На мой взгляд, тема расставания, близости и зависимости является для неё невыносимой. Когда она говорит о своём сне, я прихожу в отчаяние и ощущаю бессилие. У пациентки мать больна шизофренией. Поэтому я думаю, что этот сон может быть тем самым нападением на связь, о котором говорит У. Бион. Её мама избивала её в подростковом возрасте. Думаю, поэтому она ощущает близость как нападение. Она нуждается в помощи, чтобы защититься от атакующей изнутри силы. Но тогда пациентка должна будет принять решение расстаться с этой силой. А это ощущается небезопасным. Потому что она воспринимает эту силу как ту, что помогла ей добиться успеха в жизни. И главное – выжить психически. Моя пациентка невротической организации личности. Но сон, в который она проваливается, говорит о психотической составляющей, которую она очень сильно боится. Она чувствует эту силу, как неконтролируемую. Причём, неконтролируемую до такой степени, что она может реально кого-то убить. На последних сессиях она проецировала это на близкого человека. И спрашивала у меня— насколько этот человек может принести реальный физический вред. Говорила, что хочет обратиться к психиатру по поводу этого человека. Я однозначно сказала, что я не психиатр, не могу никак комментировать поведение этого человека. Говорила о её панике, что она чувствует себя в небезопасности, с реальной угрозой. Пациентка попыталась манипулировать мной: «Я думала, что вы психолог с большим опытом работы, и вы сможете мне сказать конкретно – что с человеком и что делать». Это было серьёзным нападением на моё мышление. Но я не стала оправдываться и отвечать ей на вопросы об этом другом. Я снова стала говорить о наших отношениях. Что её центральный конфликт, с которым она обратилась – это опираться на своё мнение. Но сейчас она находится в очень стрессовой ситуации. И ей кажется, что она не может доверять себе. Что я должна вернуться к прежней стратегии работы с ней. А именно, объяснять ей – что происходит с другими людьми. И давать ей конкретные советы – что ей делать в данной ситуации. Также я ей сказала, что она погружает в меня свою способность видеть реальность и принимать решения. Это её немного отрезвило. Она стала размышлять над этой мыслью. Ещё я вижу в её телесных реакциях, когда она хочет уйти в сон – у меня создаётся ощущение, как будто она меня слышит, понимает. Потому что она кивает головой и говорит «угу», как будто соглашаясь. А в следующую минуту она озвучивает, что ничего не слышит, что слова проходят мимо неё. И я чувствую свои слова как баюканье, которое не имеет смысла. Думаю, что это похоже на её связь с мамой. Смысла в маминых словах, в маминых нападках не было. В связи можно было находиться только в психической изоляции или подвергая себя истязанию.

Далее У. Бион говорит о шизофренических сновидениях: «Пациенты-психотики как будто бы не видят снов, или по крайней мере не сообщают о них вплоть до сравнительно поздних стадий анализа. У меня же сложилось впечатление, что этот период мнимого отсутствия сновидений аналогичен невидимо-видимым галлюцинациям». Он продолжает, что сны их как будто мелко фрагментированы и лишены визуальной составляющей. И дальше: «Когда переживаются сны, о которых пациент может сообщать (поскольку он в ходе сновидения переживает видимые объекты) пациент, вероятно, расценивает эти объекты как имеющие почти такое же отношение к невидимым объектам предшествующей фазы, какое, на его взгляд, фекалии имеют к урине. Объекты, появляющиеся в переживаниях, которые мы называем сновидениями, пациент считает твердыми, и в этом качестве они противоположны содержанию сновидений, представляющих собою сплошной поток мельчайших невидимых фрагментов».

Мне кажется, что здесь автор говорит – чем более нарушен пациент психически, тем больше будет ассоциаций с телом. И связано это с тем, что тело – это по-сути первый объект, с которым психике надо научиться взаимодействовать. Если вы вспомните младенца, то сможете представить, что он ничего не знает о своём теле. Для него не ясно – что ему делать с телом, и чем оно может помочь. Он может описаться или обкакаться – и это будет переживаться как то, что что-то происходит само собой, без его контроля, без его ведома. У одной моей пациентки бывший муж был разрушенным, но без галлюцинаций. Она рассказывала, как он лежал на диване, стонал, что ему плохо. А потом пошёл в туалет. И по дороге в туалет его вырвало. Она недоумевала: «Как можно не понимать, что тебя тошнит? Это же ясно». Возможно, люди психотической организации личности так и не смогли наладить контакт со своим телом. Тело может переживаться как чужое. Процессы, которые в нём происходят, могут чувствоваться как непостижимые. Моя пациентка видит своё тело как источник зла. Она не знает – что оно «выкинет» в конкретный момент. Она злиться, что оно стареет, что наступает климакс. Для человека невротической организации личности образ во сне является вместилищем мыслей, чувств, переживаний, воспоминаний. Получается, что для человека психотической организации личности образ может быть как то, что воспроизвела психика (как воспроизводит тело), от чего надо избавиться. Как тело избавляется от фекалий. Если у вас есть мысли на эту тему – пишите. Думаю, что здесь надо больше рассуждать, потому что соприкосновение с внутренним миром психотических людей – само по себе может восприниматься как нападение на мышление. Поэтому мысль как будто останавливается. Может наступить отупение и нежелание думать. А нам надо наоборот— включить мышление. Сейчас у нас с вами как будто тренировка для работы с психотическими частями наших пациентов.

На этом остановимся. Жду ваших вопросов и размышлений.

Если психолог в чём-то не идеален, это не значит, что не надо работать

Добрый день. Мы с вами продолжаем погружаться в психотический мир с У. Бионом. Думаю, что переваривая этот очень сложный материал, нам будет легче понимать своих пациентов, которые менее нарушены. В моей практике не было пациентов с галлюцинациями. У меня были пациенты, у которых нарушенные родственники – муж, мать, отец. Но я их не диагностировала, поэтому могу ошибаться. Поскольку у меня нет такой практики – буду рада вашим случаям. Материал я буду разбирать— как я понимаю психотическую составляющую. И, конечно, я могу ошибаться. Поэтому говорите ваши мысли, чтобы мы могли расширять наше с вами видение.

В прошлый раз мы познакомились с 6-ю случаями пациентов У. Биона. Я рекомендую прочитывать эти случаи каждый раз, как мы будем разбирать статью дальше. Т.е. перед каждой лекцией. Рекомендую это делать, потому что материал очень сложный. За неделю в голове что-то уляжется и переварится, поэтому случаи будут восприниматься легче. У. Бион говорил, что сфокусировался на этих случаях, потому что они иллюстрируют деструктивное нападение на связь. Т.е. такое нападение, которое подразумевает разрушение связи с хорошим объектом, без возможности восстановления. И У. Бион своими интерпретациями пытается восстановить разрушенные связи. Как будто ребёнок ломает, а взрослый приходит и чинит. Как я понимаю, не всегда удаётся починить. Но мы стараемся, подбираем как пазлы наши интерпретации, чтобы СВЯЗЬ снова восстановилась.

– Автор говорит о случае, когда пациент не может спать: «В ходе этого сеанса основной темой было не нападение на связь, но последствия подобной атаки, предпринятой ранее, что лишила пациента душевного состояния, необходимого для установления удовлетворительных отношений между ним и его постелью». В этой фразе я слышу, что у пациента могут быть отношения с его постелью. Т.е. постель – это не что-то бездушное. Как будто она может как-то влиять на его сон. Т.е. то, что может влиять на сон, находится снаружи, а не внутри. Далее: «Хотя это и не проявилось в описанном мною сеансе, неподвластная контролю проективная идентификация, каковой для него являлся сон, представлялась ему деструктивным нападением на душевное состояние совокупляющихся родителей. Поэтому появлялась двойная тревога. Одна возникала вследствие того страха, что его лишают души. А другая – вследствие страха того, что он не способен контролировать свои враждебные атаки (подпитываемые его душою) на душевное состояние, которое служило родительской паре связующим звеном. Сон и бессонница оказывались равно неприемлемыми.»

Давайте попробуем разобрать терминологию, которую использует автор. Сначала он говорит о проективной идентификации. Я понимаю под проективной идентификацией переживание смешения 2-х психик: «Я чувствую то, что чувствует другой. И полностью убеждена, что это мои собственные переживания. Кроме этого, я как будто не могу сопротивляться тому, чтобы чувствовать состояния другого».

Что нас заставляет делать проективная идентификация?

– Мы становимся фигурой в сценарии другого человека. И как будто обязаны действовать так, как этот человек нам диктует.

Но есть очень важный нюанс.

– Проективная идентификация происходит без слов. Т.е. вы чувствуете давление, что должны поступать определённым образом.

Следующий нюанс. Чтобы чувствовать это давление – нужно научиться прислушиваться к себе. Давление обычно происходит на те зоны у вас внутри, которые недостаточно проработаны, вы в этом слабы. Я во второй половине лекции приведу пример своей пациентки и расскажу про свою слабую зону, чтобы вам было понятно. Именно поэтому для нас важен личный анализ. Если его нет, то тогда можно практиковать интерпретации в переносе с пациентами. Это тоже очень хорошо работает.

В статье У. Бион говорит о проективной идентификации самого пациента. Получается, как будто сон является для него тем состоянием, где он чувствует, что не принадлежит себе. Что в его внутренний мир могут войти и делать с ним всё, что захотят. Причём (если я верно понимаю), это могут сделать не только и не столько люди, а какие-то предметы. Например, кровать. Если к вам будут приходить другие мысли – пожалуйста, делитесь.

Далее У. Бион говорит о «деструктивном нападении на душевное состояние совокупляющихся родителей». Мы с вами говорили в прошлом году, что совокупляющиеся родители – это эдипова ситуация. Возможно, автор имеет ввиду, что пациент хочет полностью разрушить связь между совокупляющимися родителями. Хочет уничтожить их хорошие чувства. Т.е. хочет испортить счастье родительской пары. Сон для пациента оказался тем инструментом (если можно так выразиться), с помощью которого он внутри себя разрушает удовольствие сношающейся родительской пары. Может быть, сон воспринимался им как некая дверь между мирами. Как будто через сон он мог входить во внутренний мир и убивать, уничтожать то, что он там видел хорошего у своего объекта – эдиповой ситуации.

Дальше У. Бион говорит о двойной тревоге. Я поняла это так. Когда автор описывал случай, то говорил, что пациент сказал: «Я не могу спать. Я так больше не могу». Психоаналитик видит, что пациент чувствует катастрофу, если он не сможет спать. Это первый вид тревоги. Как я понимаю, пациент фантазирует, что если он не будет спать, то это значит, что его лишают души. И дальше пациент говорит: «Я не могу думать, потому что я мокрый». У. Бион интерпретирует «мокрый», как переполненность ненавистью и завистью. Пациент связывает это с уретральными атаками на объект. У него есть душевное состояние, которое символизировало для пациента связь родительской пары. Похоже, это ценность для пациента. И он не может контролировать свои деструктивные импульсы. Не может не нападать на это состояние-ценность. В итоге оно оказывается разрушенным. Если я правильно понимаю, что вторая тревога связана со сном. А первая тревога связана с бессонницей.

– Следующий абзац: «В третьем примере, где я описал визуальные галлюцинации невидимого объекта, мы наблюдаем одну из форм, в которой осуществляется актуальное нападение на сексуальную пару. Моя интерпретация, насколько я могу судить, ощущалась пациентом так, словно она была его собственным визуальным впечатлением от родительского сношения. Это визуальное ощущение мелко фрагментировалось и тут же извергалось, раздробленное на частицы столь мелкие, что они оказывались невидимыми составляющими непрерывного потока. Вся процедура в целом служила тому, чтобы предотвратить переживание чувств зависти к родительскому душевному состоянию путём мгновенного выражения зависти в деструктивном акте. Далее я остановлюсь более подробно на этой имлицитной ненависти к эмоции и необходимости избегать её осознания.»

Опять проясним терминологию. «Сексуальная пара» – это эдипова ситуация. Получается, что слова психоаналитика не принадлежали ему, а всегда были внутренним знанием (визуализацией) пациента. Далее, как я понимаю, автор описывает – что делал пациент со своим объектом (эдиповой ситуацией) – фрагментировал, извергал, как мочу. Зачем он это делал? Потому что таким образом он справлялся со своей завистью к сексуальной паре. В описании случая автор говорил об интерпретации «вы видите невидимый объект». Мне кажется, это переживание очень важным.

В прошлом году мы много говорили об эдиповой ситуации. Пытались представить, что это такое и как проявляется в Жизни. Мне кажется, что можно сказать, что она для нас всех была невидимой. Но выражалась в панических атаках. Когда мы решили, что будем её видеть – мы стали как будто присматриваться к тому ужасу, или той мерзости, что мы самостоятельно создали, чтобы справиться с невыносимой завистью. Мы пугались. Но знали, что это принадлежит внутреннему миру. У таких разрушенных пациентов совсем другая ситуация. Они не могут понять, что весь этот ужас относится исключительно к внутреннему миру. Для них это по-настоящему. Чтобы это прочувствовать, мы можем представить – что бы мы переживали, если бы мы ничего не могли с собой поделать и разрубали бы любимого человека на мелкие кусочки, которые бы превращались в мочу. И мы бы их из себя извергали. Тогда мы сможем лучше прочувствовать— что происходит с разрушенным человеком. Может, у кого-то из вас были сны-ужасы, когда вы кого-то убивали, разрубали на куски. Или видели уже расчленённые трупы или части тела. Думаю, эти сны соединяют нас с психотической частью. И фильм «Платформа», например, также заставляет перерабатывать глубокие тёмные слои психики, чтобы выжил наш внутренний ребёнок.

– Далее: «В моём четвёртом примере, сообщении о понимающей пациента девушке и дымке, моё понимание и его отрадное душевное состояние ощущалось как связь между нами, которая могла породить созидательный акт. Связь вызвала ненависть и была превращена во враждебную и деструктивную сексуальность, что выхолащивала пару пациент-аналитик.»

Здесь мы видим, что пациент может создавать хорошую связь между собой и объектом (психоаналитиком). У него было хорошее расположение духа – и оно переживалось как связь. Мне кажется, что когда У. Бион говорит «породить созидательный акт», то имеет ввиду, что может родиться новая мысль. Мы с вами говорили, что есть механизм зависти и механизм творчества. Получается, что при хорошей связи можно «встать на рельсы» творчества. И мы видим, что для пациента это непереносимо. Он увидел эту хорошую связь и напал на неё ненавистью. Таким образом, он превратил эту связь из хорошей в ту, которая нападает и причиняет боль.

Думаю, что под «деструктивной сексуальностью» подразумевается испорченная завистью эдипова ситуация. А когда У. Бион говорит «выхолащивала пару пациент-аналитик», то это значит, что нет возможности рождаться новым мыслям и чувствовать себя в хорошем расположении духа.

– Последний абзац, который мы разберём сегодня: «В пятом примере, где фигурировали два облака вероятности, способность к пониманию является связью, что подвергается атаке. Но интересно то, что объект, осуществляющий деструктивные атаки, чужд пациенту. Более того, разрушитель нападает на проективную идентификацию, которая ощущается пациентом как способ коммуникации. Покуда моя предполагаемая атака на его способы коммуникации ощущалась как скорее всего производная от его завистливых атак на меня, он не отделял себя от чувств вины и ответственности. Следующим моментом стало появление суждения, которое Фрейд считал неотъемлемой чертой преобладания принципа реальности, среди извергнутых частей личности пациента. Существование двух облаков вероятности не получило тогда объяснения, но на последующих сеансах у меня появился материал, позволяющий предположить, что то, что исходно представляло собой попытку отделить хорошее от плохого, выжило в форме двух объектов, но теперь они оказались похожими, будучи каждый смесью хорошего и плохого.»

Здесь мы видим, что связь с хорошим объектом – это способность к пониманию. Внутренний объект, который осуществляет нападение на связь, как будто не принадлежит пациенту. В этом примере мы видим, что проективная идентификация воспринимается пациентом иначе, чем 2-м пациентом. Здесь она способ взаимодействовать. И этот чуждый объект как будто нападает на способ коммуникации, способ устанавливать отношения. У. Бион говорит о том, что его интерпретации воспринимались пациентом как атаки на его способы коммуникации. Я представляю это так, что пациент хотел бы, чтобы психоаналитик чувствовал то, что он хочет ему передать. И чтобы при этом не было слов. Чтобы аналитик делал то, что ждёт от него пациент в проективной идентификации. А если аналитик не делает этого – значит он в фантазии пациента нападает на способ коммуникации. И, как я поняла – пациент фантазирует, что интерпретации аналитика связаны с тем, что пациент до этого нападал своей завистью. Поэтому аналитик ему мстит, нападая интерпретациями.

Далее автор говорит, что пациент не отделял себя от чувства вины и ответственности. Здесь у меня вопрос с переводом. Может, имелось ввиду, что пациент не разделял – где вина, где ответственность. Если предполагать, что перевод верный, тогда я себе представляю, что вина и ответственность – это некий образ, в котором пациент находился и идентифицировал себя с ним. Ещё можно думать, какие есть метафоры относительно вины: «Вина меня накрыла, затопила». Так мы говорим, что есть чувство, которое отдельное. И оно как будто нападает. Если мы думаем, что пациент себя не отделял от этого чувства, то тогда он являлся тем, что накрывает, затапливает. Попробуйте представить себе – что мог испытывать этот пациент.

Дальше У. Бион говорит о процессе, который он видит в кабинете— пациент как будто извергает части себя. Возможно, речь о том, что он видит аналитика плохим, а это на самом деле часть его самого. Он ссылается на З. Фрейда про принцип реальности. Вспомним, что этот пациент решал для себя – галлюцинирует он или нет. Чтобы лучше понимать – давайте опять представим, что вы смотрите на человека, с которым общаетесь, задаёте ему вопросы, слышите ответы. А потом начинаете сомневаться – это плод вашего воображения или нет. Вспомните фильмы «Игры разума» или «Остров проклятых», или «Платформу» в конце фильма. Когда нам показывают сцены, где герой общается со своими галлюцинациями, невозможно отличить их от реальности. И это действительно ужасает. Если я правильно поняла, то пациент всё же решает, что он находится в реальности.

Заканчивается абзац – пациент получает внутри себя 2 объекта. Но они не чёрный и белый. Пациент не может разобрать – в каком случае какому объекту он может доверять. Путаница и расщепление сохраняется. Очень тяжёлый материал. Давайте переваривать вместе.

Дальше расскажу про свою пациентку, перейдём к более лёгкому. Пациентка в период, когда мы говорили про расставание перед летним отпуском, стала говорить, что она не хочет, чтобы я с ней простукивала, чтобы давала какие-то советы, потому что она и сама прекрасно всё это знает. У нас с ней был перерыв около 1,5 лет. До перерыва я пробовала с ней простукивать, но она не откликалась, поэтому я это прекратила делать. После её возвращения 2 года назад я ни разу не предлагала ей простукивание.

Также она стала мне вспоминать, что я ей советовала купить квартиру. И она не могла меня не послушать. Купила, продала, ничего не выиграла. А теперь недвижимость выросла. Разговоры о моих советах из наших прошлых отношений продолжались на протяжении нескольких сессий. И затем я поняла и дала ей такую интерпретацию: «У вас как будто рядом находятся 2 образа меня. Один образ, который даёт советы, которые вам совершенно не подходят, кормит вас не тем, что вам нужно. И вы хотите их как будто вырыгать. А другой образ меня, который вы чувствуете поддерживающим, обращаетесь за помощью». Когда она мне говорила, что не хочет от меня советов – она имела ввиду, что не хочет, чтобы я была конкретной. Она хочет, чтобы я видела её тревогу и взаимодействовала только с тревогой. Здесь хочу немного остановиться и сказать про себя. Когда я даю советы – это отреагирование с моей стороны. Я знаю, что у меня не так хорошо накачана мышца «работать только в символическом пространстве». Это такая моя слабость, которую я научилась учитывать и через неё работать. Это моя зона роста. Я знаю, что пациенты будут злиться на меня за это. И я смогу иметь дело с их злостью. И при этом их гнев абсолютно правильный. То, чему нас учат тренера – мы не должны оправдываться за свои ошибки. Мы для пациентов как родители, которые им достались. Родители не идеальные. Они ошибаются, не понимают и что-то делают неправильно. Вы можете чувствовать вину за то, что вы ошиблись. Но если вы начинаете оправдываться (как делала я долгие годы и, честно, иногда делаю сейчас) – вы становитесь для пациента разрушающейся. Пациент не чувствует, что может выразить вам свой гнев. Потому что у него или у неё может быть фантазия, что своими тяжёлыми переживаниями он или она вас убьёт. Когда вы не оправдываетесь, то пациенту остаётся горевать о том, что в реальности у него не идеальный аналитик. Злость – это одна из стадий горевания. Некоторые пациенты могут не выдерживать потери и уходить, если вы сильно «провинились» перед ними и «даже не извинились». Если вы понимаете – что с пациентом происходит, то можете об этом говорить. Таким образом, вы сохраните отношения.

Возвращаясь к моей пациентке. Она бы хотела, чтобы советы рождались у неё внутри. И она говорит: «Я с этим не справляюсь (с тем, чтобы у неё рождались свои идеи, и она могла бы ясно видеть, что происходит). Если бы я справлялась – вы бы были мне не нужны». На это я ответила: «Получается, как будто наши отношения возможны только тогда, когда вы слабая. А если вы становитесь сильнее – наши отношения становятся не нужны». Пациентка: «Как будто есть истина. И эта истина находится в вас. Когда я с вами встречаюсь, у нас с вами одна истина – и мы как будто союзники. А если вы меня не поддерживаете, то истина во мне. Я с мечом. Если истина не в вас, то в вас не истина. И я должна рубить». Я сказала: «Думаю, что истина – это ваше мнение. И вам очень сложно выносить, когда у меня другое мнение. Тогда вы должны убить свою истину. Думаю, мои советы были для вас как моя истина, которая должна стать вашей. А от своей истины вы должны отказаться». Ещё в наших отношениях был такой момент. Она говорила, замолкала – и я отвечала что-то. На этой сессии я поняла, что находилась в проективной идентификации. Пациентка замолкала, а я в ответ тоже молчала. И тогда она почувствовала себя наказанной. Она стала говорить, что я на неё обиделась. Было очень сильно давление с её стороны. Я стала искать обиду внутри себя. И сомневаться – действительно ли я отношусь в данный момент спокойно или я обиделась. Вот это давление и есть проективная идентификация. Пациентка приводила весомые доказательства, что я на самом деле на неё обижена. Было очень сложно выдерживать это давление. И не могу сказать, что я его выдержала на 100%. Я стала меньше молчать, стала больше включаться.

Возвращаясь к конкретике. Пациентка говорила мне: «Так вы на меня обиделись или нет?» Мой прямой ответ «да или нет» не является советом. Но он относится к конкретике. Поэтому я ответила: «Не важно— что я отвечу вам. Вы сейчас убеждены в том, что я обижена и наказываю вас». Т.е. я описала процесс, который происходит у неё внутри. Подобный момент был в конце предыдущей сессии с ней. Пациентка сказала: «Мы с вами говорили всё время о жертве. Но я сейчас остаюсь в раздёрганных чувствах. Мне не легче». Я сказала: «Вы бы с одной стороны хотели, чтобы я вам что-то ответила, чтобы облегчить ваше состояние. А с другой стороны вы бы не хотели получить от меня совет». И я закончила сессию.

Хочу сказать, что вряд ли я когда-нибудь избавлюсь от своей потребности говорить о конкретном. В динамике я вижу, что становлюсь сильнее. Мне легче выдерживать давление пациентов. Я лучше вижу, когда этот натиск происходит. Но есть ещё один момент. Было бы идеально работать сразу, не погружаясь в конкретику. Но, возможно, не все пациенты могут это выдерживать. И будут чувствовать аналитика холодным, бездушным. И не смогут об этом сказать. Поэтому надо держать в голове мысль, что вас могут видеть Снежной Королевой. Если вы выдерживаете натиск— отлично. Если нет – знайте, что вы просто нарабатываете свою психическую силу. Вы в пути. Эта пациентка перешла на новый уровень. Она готова решать более тяжёлые психические задачи. Поэтому с ней мне не стоит совсем переходить на конкретику.

На следующей консультации пациентка стала говорить про рак. Что она, возможно, больна. Я ей что-то ответила, не помню. Но остальную сессию старалась держать фокус на том, что с ней происходит. А после сессии у меня возникла мысль: «Она хочет меня напугать». Я поняла, что она меня бессознательно провоцирует на моё прежнее поведение. Т.е. хочет, чтобы я с ней была только в аналитической позиции. Но при этом хочет, чтобы я была прежней. Такой сильный внутренний конфликт разыгрывался у неё внутри и переносился в наши отношения. На следующей сессии она опоздала и минут 15 рассказывала мне, что она собирается делать, чтобы как-то позаботиться о себе в плане рака. Я ей дала интерпретацию, что вы как будто хотите меня напугать. И дальше я стала говорить с ней о том, как она воспринимает мои мысли. Я не называла «Эдипова ситуация». Но держала это в голове. «Мои мысли как будто проникают внутрь вас и портят вас. Они для вас как будто отрава. И суть в том, что вы не можете видеть мою мысль, как отдельную. Должна выжить или моя или ваша мысль». Пациентка: «Да, я не хочу принимать ваши мысли. Но потом я как будто хожу с ними и не могу не делать. Я злюсь на вас, потому что не могу с вами это обсудить. Вынуждена сама с этим справляться». Я: «Вы как будто вынуждены делать то, что я говорю». Пациентка: «Когда я с вами, то выставляю как будто фильтр от ваших мыслей. Я думаю, что вы как моя мама. Например, она считала, что надо ставить пиявки. Если я не ставила, то она отворачивалась – тогда вообще ничего не буду тебе давать. И это какая-то опека». Я: «Это тревога». Пациентка: «Да. Вы для меня превращаетесь в мою маму». Я: «Я как будто становлюсь злой ведьмой, которая порабощает ваше сознание. Которая убивает вас как личность. И не позволяет вам справляться самостоятельно». Пациентка: «Да, это так». Я: «Это так в вашей фантазии».

Ещё хочу сказать важный момент про себя. Я расту вместе с моими пациентами. Чем больше я исследую их фантазии, своё влияние на их мысли – тем больше я понимаю, как действует мой собственный механизм включения в проективную идентификацию. Эта пациентка просила меня о том, чтобы я не тревожилась за неё. У нас был не один такой разговор, в котором я давала себе зарок – спокойно реагировать на её соматические проявления. И каждый раз я не сдерживала своё слово и включалась. Но я себе поставила целью прокачивать эту мышцу – анализировать, когда я тревожусь за здоровье пациентки. Когда у меня родилась интерпретация: «Мне кажется, что вы хотите меня напугать», – она стала для меня как спасательный круг, когда пациентка говорит о своей тревоге. Эта фраза помогает мне не входить в проективную идентификацию. Я отслеживаю – что говорю, что делаю и как чувствую себя телесно. Так я понимаю свой контрперенос, потому что нахожусь в контакте с собой. После отпуска на 2-ю сессию пациентка приносит мне реальный соматический симптом с подозрением на онкологию. Она спрашивает: «Вы говорили про альтернативное лечение». Я отвечаю, что у меня есть 2 профиля в соц.сети, я ей вышлю. Дальше в процессе сессии она находится в депрессивном состоянии. Девушка очень остро чувствует реальность. И говорит, что, возможно, заработает свои миллионы лет в 50. На что я ей отвечаю, что я слушала курс, в котором автор говорит о том, что у рынка есть ёмкость. Можно заработать только столько, сколько даёт возможность заработать рынок. На следующей сессии пациентка снова обвиняет меня в том, что я слишком сильно начала тревожиться о ней. И ей пришлось занять взрослую позицию по отношению ко мне. И поэтому сегодняшнюю сессию она начала с того, чтобы успокоить меня. Я предполагаю: «Возможно, это связано с тем, что я дала вам контакты». Она говорит: «Нет, контакты, кстати, классные. Я прочитала и поняла про себя кое-что. Но вы вместе со мной впали в депрессию, вы мне сказали про ёмкость рынка. Как будто поверили моей болезни».

В чём здесь проективная идентификация?

Я знаю, что раньше (и сейчас тоже) я могла сильно тревожиться за здоровье и давать советы. Но я точно знаю, что на прошлой сессии у меня не было этой зашкаливающей тревоги и никаких советов я не давала. Но пациентка давит на меня, заставляя меня почувствовать, что я была в том состоянии, о котором она говорит. И для неё служат доказательством слова о ёмкости рынка. Я же понимаю, что «ёмкость рынка» – это про реальность. И отмечаю для себя, что пациентка снова в мании. Она по какой-то причине не может быть в реальности. Но я не понимаю этой причины. Поэтому не даю ей никакой интерпретации. Раньше я была участником сценария, который разыгрывается в проективной идентификации. Потому что я знала за собой такую слабость – что я действительно сильно тревожусь. Теперь же я могу чувствовать давление, но не путаться. Я могу понимать, что между нами разыгрываются объектные отношения пациентки. Она видит то, что было раньше. И отрицает то, что ситуация поменялась. Девушка как будто заставляет меня быть участницей её конфликта. И напоследок про мои убеждения. Я по-прежнему выбираю говорить своим пациентам то, что я узнаю о здоровье. Но понимаю – какое это окажет на них влияние. Здесь я с собой не смогу договориться. Если я вижу, что человеку нужна реальная помощь, то, по-крайней мере, озвучу это. Если он или она не станут её принимать – это уже вопрос анализа и их личного выбора. В процессе работы я вижу, что могу выносить всё больше и больше. Я вам рассказываю об этом, чтобы вы понимали, что даже если прямо сейчас вы в чём-то не идеальны, то это не значит, что не надо работать. Прорабатывайте свои слепые зоны с пациентами. Эта проработка происходит за счёт того, что вы делаете то, что вам трудно. Говорите о том, о чём хотелось бы промолчать. И наоборот, молчите о том, о чём хотелось бы говорить. Так вы увеличиваете свою психическую силу.

На этом всё. Жду ваших вопросов и размышлений.

Разрушенный клиент отпуск психолога воспринимает как предательство

Добрый день. Продолжаем погружаться в психотический мир пациентов У. Биона. Я решила, что надо разбирать буквально каждое предложение. Иначе просто не получится «переварить». Поэтому я вам буду приводить цитату, а потом говорить – как я её понимаю. У вас может родиться своё представление. Обязательно делитесь им.

Мы с вами говорим про 5-й пример, где у пациента было 2 облака вероятности.

– Следующий абзац: «Принимая во внимание материал дальнейших сеансов, я прихожу к выводам, которые ранее сделать не мог: способность пациента к суждениям, что была расщеплена и разрушена вместе с остальным его Эго, а затем извергнута, ощущалась им похожей на эти причудливые объекты того типа, что я описал в своем докладе „Различие психотических и не-психотических частей личности“. Он истолковывал эти исторгнутые частицы так, что они вызывали у него страх. Он ощущал, что отчужденное суждение – облака вероятности – указывало на то, что я, вероятно, плохой. То подозрение, что облака вероятности – враждебные преследователи, заставляло его сомневаться в ценности осуществляемого ими руководства. Они могли предоставлять ему справедливую оценку [происходящего] или же намеренно ложную, например, что реальность – это галлюцинация, или наоборот; они могли вызывать то, что с психиатрической точки зрения мы бы назвали бредом. Облака вероятности сами по себе обладали некоторыми качествами примитивной груди и ощущались загадочными и пугающими.»

Здесь мы видим, что автор выделяет понятие «способность к суждениям». Думаю, речь идёт о процессе мышления. Получается, что мышление пациента было расщеплено на 2 облака вероятности. И дополнительно разрушено вместе с его Эго, его представление о себе. (Здесь хочу сделать небольшое отступление. Недавно на семинаре кто-то из тренеров обмолвился, что Эго имеет много граней. Я понимаю, что я об этом не знаю пока. Когда у меня будет представление о структуре Эго – я с вами обязательно начну делиться.). У. Бион употребляет слово «извергнута». У Эдны О'Шонесси есть понятие «эвакуирована». Возможно, это одно и тоже. Под «эвакуацией» понимается переживание, когда нет возможности удерживать внутри переживания. И тогда они извергаются в виде мочи или кала, возможно, рвоты. Можно представить так, как будто человек после сессии сходил в туалет, изверг из себя вместе с экскрементами всё то, что вкладывал в него аналитик в течение сессии. С уровня невротической организации личности можно понять, что это как будто невозможно. Слова останутся внутри. Но с психотической точки зрения это абсолютно реально. Потому что на этом уровне нет разницы между физическим миром и внутренней реальностью. Когда пациент изверг из себя то, что было в него помещено аналитиком— он увидел, что это «причудливые объекты». Пациент смотрел своим внутренним взором на них и пугался. Давайте опять представим, что вы сходили пописать и увидели в унитазе существ, которые вам кажутся жуткими. Что автор подразумевает под «отчуждённым суждением»? Я не знаю.

Возможно, то что он описал выше – мышление пациента расщеплено и разрушено. И возможно, «отчуждённое суждение» – это такие мысли, которые произведены на свет разрушенным и расщеплённым мышлением.

– Через призму этого мышления пациент видел психоаналитика плохим.

Далее, пациент чувствовал, что 2 облака вероятности, которые он изверг, преследуют его. И поэтому он сомневался – действительно аналитик плохой. Думаю, сомнения пациента – это результат анализа. Пациент не знал – верную информацию ему предоставляют облака вероятности. Или они его обманывают: пациент видит реальность или это галлюцинация?

В конце автор говорит про примитивную грудь. Думаю, речь идёт, с одной стороны, про частичный объект (грудь). Когда младенец не воспринимает мать целиком. Она для него грудь, которая или присутствует и кормит. Или отсутствует и наказывает его голодом. С другой стороны, речь об архаичном объекте. Т.е. о чём-то большом, от которого зависит жизнь младенца. Архаичные объекты обладают крайней степенью ярости или доброты. Как я поняла, У. Бион сравнивает 2 облака вероятности с грудью, потому что у матери 2 груди. И пациент не знает – что ждать от каждой из них.

– Следующий абзац: «В моём шестом примере, сообщении о куске железа, упавшем на пол, у меня не было случая проинтерпретировать тот аспект материала, с которым пациент к тому времени был бы знаком. (Стоит, наверное, сказать, что на собственном опыте я убедился – иногда предполагаешь, что пациенту знаком определённый аспект ситуации, с которой мы имеем дело, однако обнаруживаешь, что, несмотря на всю проделанную работу, он о нём забыл.) Знакомым моментом, который я не проинтерпретировал (но он был значим для понимания данного эпизода), заключался в том, что пациент избегал зависти к родительской паре, замещая родителей собой и мной. Эта попытка не удавалась, поскольку зависть и ненависть теперь были направлены на него и меня. Вовлеченная в созидательный акт пара ощущалась как обладающая общим вызывающим зависть эмоциональным опытом. Пациент, идентифицируясь также с исключённой частью, в свою очередь обладал болезненным эмоциональным опытом. Во многих случаях пациент (частично в переживаниях того типа, который я описал в данном эпизоде, а частично по причинам, на которых я остановлюсь в дальнейшем) испытывал ненависть к эмоции, и поэтому, по логике, к самой Жизни. Эта ненависть выливалась в смертоносную атаку на то, что связывало пару, на саму пару и на объект, парой порождённый. В описываемом мною эпизоде пациент страдает от последствий его ранних нападений на душевное состояние, образующее связь между созидающей парой и его идентификацией с душевными состояниями как ненависти, так и созидания.»

6-й пример, где пациент молчал, а потом сказал про кусок железа, который упал на пол. Аналитик проинтерпретировал это, что пациент чувствует зависть к тому, когда он и аналитик работают вместе. Т.е. они являются парой. Мне кажется, что здесь может идти речь об эдиповой ситуации до порчи. И дальше пациент портит хорошую пару (аналитик-пациент) и превращает её в кусок железа. И боится сам себя, своих деструктивных импульсов. В этой цитате У. Бион говорит о том, что может работать негативная терапевтическая реакция – пациент может забывать о том, что было достигнуто и разобрано в рамках анализа. Далее автор говорит, что пациент избегает зависти к родительской паре. По всей видимости, его ужасает то, как он может портить родительскую пару. Может, для него было невыносимо чувство исключённости из эдиповой ситуации. Когда он замещал родительскую пару собой и аналитиком – он чувствовал слияние. И возможно, ожидал, что окажется в безопасности. Но механизм зависти работает через нападение ненавистью и яростью. И теперь и он и аналитик оказывались под прицелом зависти. Пара аналитик-пациент переживалась пациентом как та, которая творит, которая имеет положительный эмоциональный опыт. Когда пациент переживал, что между ним и аналитиком есть эмоциональная связь – он начинал завидовать самому себе, который был в этой связи с аналитиком. Это может быть сложно понять. Но если думать, что каждая часть внутри – это как отдельная личность, – тогда становится более понятно. Получается, что пациент одновременно ощущал себя в паре эдиповой ситуации и исключённым из неё. Исключённость из эмоционального контакта с аналитиком он переживал очень болезненно. Он испытывал ненависть к тёплой связи с аналитиком. А эта связь и есть основа жизни. Поэтому автор делает вывод, что он испытывал ненависть к самой жизни.

Представьте себе – как это испытывать ненависть к жизни. Думаю, тогда будут понятны экстремистские действия.

Что заставляет делать ненависть? Нападать и убивать:

– связь с аналитиком,

– на саму пару, которая создана этой связью.

После того, как пациент напал и убил связь и пару, он затоплен чувством вины (как я предполагаю) – пациент страдает. Эти нападения были в глубоком младенчестве, но это не значит, что он себя простил (как и все мы). Ещё раз вернёмся. У пациента есть душевное состояние, которое он идентифицировал как связь в родительской паре, до порчи завистью. Он нападал на него, убивал его. И теперь знает, что оно разрушено. И считает, что его невозможно восстановить. Поэтому страдает. Причём, получается, что он разрушил связь как с ненавистью, так и с творчеством.

Идём дальше: «В этом и предшествующем примере есть элементы, указывающие на формирование враждебного преследующего объекта (или скопления объектов). Особое выражение враждебности которого (я считаю, что подразумевается враждебного преследующего объекта) играет чрезвычайно важную роль в том, что у пациента начинают главенствовать психотические механизмы. Характеристики, которыми я уже наделил скопление преследующих объектов, несут черты примитивного и даже смертоносного Супер-Эго.»

Пациенты формируют объекты внутри себя, которые на них нападают и преследуют. В 5-м примере – это 2 облака вероятности. В 6-м примере— это кусок железа, который упал на пол. Получается, что в этих случаях это не просто «плохие» объекты. Они обладают особой жестокостью. Внутри происходит убийство. И эти объекты обладают такой силой, что как будто захватывают личность пациента. У. Бион говорит: «начинают главенствовать психотические механизмы». Он даёт отсылку к «примитивному и даже смертоносному Супер-Эго». Мне кажется, что в фильме «Клетка» с Дженнифер Лопес показано – как психотические механизмы захватили личность. Был мальчик, которого жестоко избивал отец, а мать не могла его защитить. И постепенно сформировался главный персонаж, который захватил личность. Он делал живых девушек мёртвыми куклами. Показано, как он захватил сознание психолога, соблазнил её своим величием и, по-сути, пленил.

Думаю, так показан механизм проективной идентификации, когда невозможно сопротивляться величию фигуры, которую создал у себя пациент. И невыносимо страшно сражаться с ней. Точнее, это невозможно. Супер-Эго – это то, что никогда невозможно победить. Иначе это не Супер-Эго. Представьте, как это оказаться в реальности, где всегда преследуют. И за любую, мельчайшую провинность, вас ждёт смерть. Тогда вы поймёте – как живётся пациентам с такими нарушениями. Для них всё по-настоящему.

Следующая глава «Любопытство, высокомерие и тупость»: «В докладе, представленном на Международном конгрессе 1957-го года (Bion 1957), я предположил, что аналогия Фрейда между археологическими раскопками и психоанализом окажется полезной, если считать, что мы добываем факты, касающиеся не столько первобытной цивилизации, сколько первобытного бедствия. Ценность фрейдовской аналогии снижена, поскольку в анализе мы сталкиваемся не столько с застывшей ситуацией, допускающей неспешное изучение, но с катастрофой, которая остаётся живой и активной, и в то же самое время ещё не способна разрешиться состоянием покоя. Такое отсутствие прогресса в каком бы то ни было направлении отчасти следует объяснять деструкцией способности к любопытству и последующей неспособностью к обучению, но прежде чем я приступлю к этому вопросу, необходимо кое-что сказать о проблеме, практически не проявившейся в приведённых выше примерах.»

Мне кажется, что здесь автор отсылает нас к тем переживаниям, в которых жили наши далёкие предки. Они были полностью незащищены. Опасность подстерегала везде – от вирусов до крупных животных. Было не ясно – смогут ли они себя прокормить. У. Бион говорит о том, что внутри ничего не меняется, если с этим не работать. Мы создали внутри себя катастрофу, чтобы выжить. И время эту катастрофу не лечит. Она по-прежнему угрожает разрастись и разорвать всю личность. Как я поняла, автор считает, что внутреннюю катастрофу просто так не вылечить. Возможно, это связано с тем, что она является частью всемогущего баланса. Т.е. той внутренней конструкции, на которой держится и наша личность, и связь с реальностью.

– Мы имеем дело с негативной терапевтической реакцией или просто с отсутствием прогресса в анализе, потому что пациент как будто «бережёт» свою внутреннюю катастрофу. Это может звучать как бред, ведь он или она приходит для того, чтобы от неё избавиться. Но посягательство на внутреннюю катастрофу может означать для пациента, что у него или у неё отберут нечто ценное, чем он или она пользовались достаточно успешно для выживания. И не понятно – что дадут взамен.

У. Бион считает, что у пациентов, у которых анализ не движется, есть деструктивная способность к любопытству и способности обучаться. Я читала доктора Генералова об аутичных детях. На самом деле, катастрофа происходит прямо здесь и сейчас. Огромное количество детей не способно обучаться по разным причинам. Также я читаю книгу М. Кляйн «Детский психоанализ». Там она приводит в пример работу с разными детьми от 2 года 9 месяцев и старше. У неё получалось проанализировать их психические конфликты, и они начинали обучаться. У кого-то способность к обучению вернулась полностью, у кого-то частично. Мы можем подумать о себе. У нас тоже может быть неспособность к обучению в каких-то сферах жизни. Давайте почувствуем невыносимое переживание тупизны, когда мы входим в новую сферу и пытаемся её освоить. Думаю, мы соприкасаемся со своими младенческими состояниями, когда совершенно не понятно – как устроен этот мир.

– Идём дальше: «Нападения на связь берут своё начало в том, что Мелани Кляйн называет параноидно-шизоидной фазой. В этом периоде преобладают частично-объектные отношения (Klein 1948). Если мы будем помнить, что пациент находится в частично-объектном отношении как с самим собой, так и с другими объектами, не самим собой, мы лучше поймём, например, то „кажется“, которое обычно говорит пациент с глубокими нарушениями в тех случаях, когда пациент с меньшими нарушениями сказал бы „думаю“ или „полагаю“. Когда пациент говорит „кажется“, он зачастую опирается на чувство – чувство „кажется“, – которое является частью его психики, и тем не менее не наблюдается как часть целостного объекта.»

Возвращаемся к понятию параноидно-шизоидная позиция. Напомню, что у М. Кляйн нет ступенчатого развития, как у З. Фрейда. Она видит, что человек может находится по жизни (всю жизнь) только в 2-х позициях – параноидно-шизоидная и депрессивная. Депрессивная позиция возможна с возраста где-то 6 месяцев. Тогда ребёнок начинает видеть маму целой. Он способен понять, что мама физически отсутствует и поэтому она для него плохая. Но когда она вернётся – она будет физически присутствовать, и будет для него хорошая.

Хочу привести примеры с моими пациентками.

Примерно за 3—4 недели до моего отпуска я начинаю говорить со своими пациентами, что нам предстоит расставание. Это время для проработки травмы расставания. Они могут говорить разные фантазии про меня, про наши отношения. Очень важно обсуждать отпуска с пациентами, страдающими ПТСР. Потому что для них зачастую расставание – это как смерть. Они могут не пережить уход аналитика, и не вернуться. Если пациент не возвращается после отпуска – обязательно свяжитесь с ним или с ней. Можно написать: «Добрый день. Сегодня день нашей встречи. Я вас жду». Можно проявить больше тепла и заботы, но понимать, что это может быть воспринято как ваше разрушение: «Добрый день. Вы сегодня не пришли на встречу. Я беспокоюсь за вас. Как вы себя чувствуете?» А на встречи уже можно обсуждать, что расставание могло переживаться как смерть. Как будто вы умерли для пациента. И он или она не знали – где вы, что с вами, в порядке ли вы. Что пациент чувствовал себя в растерянности, был дезориентирован. Это очень непростое переживание. Ему или ей пришлось как будто выживать как на войне, как при потере близкого человека. Возможно, пациент будет отрицать. Это нормальная реакция, одна из стадий горевания. В то же время вы дадите ему или ей понять, что вы живы. Чтобы вернуться, пациенту надо будет переработать ваш образ плохого аналитика, который его или её бросил. У одной моей пациентки случилось серьёзное несчастье с ребёнком, была обнаружена серьёзная болезнь. Мы встретились, она рассказала, что произошло. Плакала и говорила, что она хочет сохранить своё хорошее душевное состояние, которое у неё только-только начало формироваться. Говорила, что фантазировала, как будет мне хвастаться, что у неё много чего получается, и она себя прекрасно чувствует. А получилось всё наоборот. Первую сессию она отменила. Вторую назначила вне очереди. А на третьей сессии она говорила: «Вроде надо что-то говорить. И есть, о чём говорить. Но я не могу. Как будто какая-то стена. Слов нет. Чувствую, что всё бесполезно».

Что значила эта коммуникация?

На первой отменённой сессии я была с ней отсутствующая, которая её как будто бросила на отпуск. И думаю, она хотела мне передать: «Вот так я себя чувствовала, пока вас не было». Отмена была из-за болезни другого ребёнка с её слов. На второй сессии она получила поддержку, в которой остро нуждалась. Поэтому на 3-ей сессии она вернулась к переживанию меня-отсутствующей. Как у младенца – мамы долго не было, он голоден. И вот мама пришла, даёт ему грудь, а он отворачивается и плачет. Должно пройти какое-то время, пока внутри него придёт хорошая мама. Тогда внутренняя реальность соединиться с внешней реальностью. И будет возможность взаимодействовать как раньше. Вернётся доверие, что снова будут стабильные отношения. Несмотря на то, что мы с вами выросли, механизм расщепления продолжает работать. И мы видим процесс смены 2-х мам в анализе и в быту.

Вернёмся к параноидно-шизоидной позиции. Внутри нас есть механизм расщепления на плохое и хорошее. Как в приведённом выше примере – я хорошая, когда прихожу вовремя на сессии и жду пациентку. Я плохая, когда ухожу в отпуск. А также когда не понимаю пациентку – когда «кормлю» её не теми интерпретациями. При этом получается, как будто меня для пациентки действительно две. Как две разные личности. Одна присутствующая. Другая отсутствующая. Нужен определённый психический процесс, чтобы соединить обе меня в одну. Я это делаю, когда даю интерпретации: «Вы как будто находитесь со мной отсутствующей. Как будто я вас бросила на время своего отпуска. И вы не знали – вернусь я или нет, хоть у нас и была договорённость. У вас случились неприятности, а я не была с вами. И вам нужно время, чтобы снова начать мне доверять свои переживания. Чтобы поверить, что мы с вами вместе».

В параноидно-шизоидной позиции человек может мыслить 2-мя способами.

– Он помещает всё плохое в другого человека. А хорошее оставляет себе. Здесь мы имеем то, что обычно называют «паранойей». Но паранойя – это диагноз. В своём большинстве люди не настолько параноидальны, чтобы на них тыкали пальцем. Большинство ситуаций нам понятны. Например, ссора с начальницей. Начальница взвалила много работы. А у подчинённой много гнева по этому поводу. Можно сказать, что начальница выступает в роли абьюзера. А подчинённая – жертва. И естественно, что жертва гневается, страдает, чувствует несправедливость и т. д. И мы, конечно, в первую очередь контейнируем – говорим об этом. Что чувствует человек, если подчинённая наша пациентка. В этом примере мы видим, что подчинённая идентифицирована с жертвой. Для неё являются невыносимыми чувства абьюзера. И она помещает эти чувства в свою начальницу. Это и будет параноидно-шизоидная позиция. Здесь очень легко «заблудиться», особенно если думать о реальных людях. Кажется, что начальница действительно абьюзер. Это может быть, а может быть и нет. Мы этого не знаем. Мы знаем только то, что для пациентки-подчинённой её чувства-абьюзеры невыносимы. Мы смотрим на рассказ пациента, как на историю объектных отношений. И тогда получается, что свои абьюзивные чувства она помещает в начальницу. Вопрос. Если бы не помещала – как бы тогда происходили события? Тогда подчинённая оценивает реальность и, например, понимает, что её перегрузили. Чтобы себя защитить она может пойти к начальнице и аргументировать, почему работы очень много. Но дело не в реальных действиях. Дело во внутренних переживаниях. Когда вы прорабатываете травму расставания, чувства абьюзера начинают присваиваться себе (т.е. вашим пациентам). И тогда человек начинает иначе реагировать на события в жизни.

– При параноидно-шизоидной позиции в другого человека может быть помещено хорошее, ценное. Я это вижу со своими пациентами. Они могут видеть меня как идеальную, у которой всё получается, которая справляется со всеми трудностями и т. д. Тогда я разговариваю о том, что им остаётся «плохая», «неуспешная» часть. Также я стараюсь объяснять, что во мне находится не просто какая-то ценность, а совершенно конкретная ценность, которая принадлежит им. Т. е. мы имеем дело не с проекцией, а с проективной идентификацией. Это значит, что у меня как будто находится правая рука пациентки, с помощью которой она могла бы делать что-то, что бы двигало её к цели.

Соответственно, пока мы в отношениях, пациентка как будто может быть в контакте со своей частью, со своей ценностью. Но как бы взаймы, потому что в её фантазии её собственная правая рука принадлежит мне. Пока мы в отношениях – она может иметь к ней доступ, по крайней мере, видеть её. Но пользоваться не может. А если мы расстаёмся – она остаётся без руки. Т.е. без той ценности, что помогает ей справляться с трудностями в жизни.

При депрессивной позиции есть переживание отдельности. Есть понимание, что я обладаю ценностью. И пациентка обладает ценностью. При расставании не происходит катастрофы, потому что ценность пациентки всегда остаётся с ней.

Далее У. Бион говорит о преобладании частичных объектов. Мы с вами уже об этом говорили – речь об архаическом мире. Зрение у младенца расплывчатое. Он может фокусироваться на том, что рядом. Он может видеть руки, которые его берут и куда-то несут. Прочувствуйте это переживание – когда с вами что-то делают, а вы не можете сопротивляться. Вы не понимаете – что происходит. И это ужасает. Хочется какой-то определённости и стабильности. Представьте, как младенец сосёт грудь. Грудь для него может закрывать весь обзор. Она переживается отдельно от мамы. Руки мамы также могут переживаться отдельно. Мы получаемся частичные объекты, фрагментацию. Когда во сне происходит разрубание— это возврат к фрагментированным переживаниям младенца. Это вызывает ужас, потому что мир не целый, его приходиться собирать. Думаю, Франкенштейн – это то, как младенец способен собрать мир. Этот мир жестокий. Потому что когда рядом нет хорошей груди, то есть плохая, которая как будто мучает ребёнка голодом, разрывает его на куски. У. Бион нам говорит, что на этом уровне младенец себя не видит целым в том числе. Он ещё не знает – где реальный мир, а где внутренний. Что принадлежит его телу, а что приходит извне.

И далее автор говорит о чувстве «кажется». Я это поняла, как мысль-образ. Как будто пациент видит часть своего внутреннего мира. И не понятно – она принадлежит ему или находится снаружи. Как я поняла, У. Бион хочет сказать, что это «кажется» потом превращается в «думаю». Когда мы думаем, то подразумеваем, что мысли рождаются внутри нас. Получается, что «кажется» – принадлежит к частичному объекту из ранних переживаний младенца. Представьте себе, что вы видите отдельно руку или ногу. Мне вспоминается повесть Гоголя «Нос». Думаю, он писал о частичном объекте. Мне запомнилось, что Нос был огромного размера, ростом с человека. Младенец мог увидеть нос мамы или кого-то другого, который затмил собой весь остальной мир, потому что был слишком близко.

На этом мы с вами сегодня остановимся. Жду ваших вопросов и размышлений.

Нападение на проф. идентичность (психолог чувствует себя плохим)

Добрый день. Хочу немного отступить от статьи, чтобы ввести какие-то из понятий У. Биона. Думаю, нам будет легче разбирать его статью и понимать – что он хотел донести. Я хочу сослаться на книги «Элементы психоанализа», «Научение через опыт переживания». Я их приобрела на «Литрес». Плюс у меня началось дополнительное обучение. Я надеюсь, что оно поможет мне лучше перерабатывать идеи У. Биона. И я рассчитываю, что мы все вместе будем «переваривать неперевариваемое». В этой лекции я не буду брать цитаты из его книг. Скажу в общем – как и какие термины я укладываю в данный момент у себя в голове. И покажу на примере своей пациентки – как я использую идеи У. Биона. У. Бион работал много с шизофрениками. И он пытался понять их мышление. Ему было важно описать то, что происходит внутри такими терминами, чтобы они не были для нас привычными. Чтобы у нас не возникло с ними ассоциации. Чтобы мы попытались понять без прошлого опыта. Осознайте задачу, которую поставил перед собой У. Бион. Кстати, эту идею (как он мыслил, какую задачу перед собой ставил) нам говорили на обучении семейной теории связей. Естественно, эта задача невыполнима на 100%. Мы не можем описать нечто, не используя то, что мы знали до этого. Поэтому нам надо держать в голове, что то, что нам хочет донести У. Бион, оно не похоже на прежнее наше знание.

Давайте возьмём в качестве примера эдипову ситуацию. До того как мы начали изучать феномен эдиповой ситуации с точки зрения М. Кляйн, у нас было знание об эдипове комплексе. И мы себе совершенно просто представляли – мама, папа, ребёнок. Мальчик ненавидит папу за то, что он занимает место рядом с мамой. Поэтому хочет его убить. И примерно тоже самое про девочку. Плюс мы обращались к мифу об Эдипе, который мог дать нам понимание о чувствах и переживаниях в контексте конкретной истории. Когда мы стали пытаться понимать эдипову ситуацию, нам пришлось «пробираться» сквозь дебри тех знаний и представлений, что у нас были до этого. Нас путало общее слово «эдипова».

По-сути, мы формировали абсолютно новое представление, которого раньше у нас не было. Мы учились представлять сношающуюся родительскую пару. Само по себе это совсем не просто. В книге «Комплекс омара» Франсуаза Дольто пишет, что это очень тяжело помыслить. Нужно было понять, что это не два человека отдельно – мама и папа. Это единый объект, нечто целое. И снова пришлось отвечать на вопрос: «Как это?» Ведь в реальном мире мы не можем увидеть что-то подобное, только если оно не изуродовано. Раньше рождались «сиамские близнецы», которых не могли разделить, потому что они были связаны единой артерией. И это вызывало лично у меня ужас. Теперь понятно – почему это вызывало ужас. Потому что оно накладывалось на фантазию об эдиповой ситуации. Нам нужно было пойти ещё дальше. Теперь мы должны были представить, что мы испортили эту пару своей завистью. Мы превратили сношающихся родителей, которые получают удовольствие, в тех, кто похож на паука, саранчу или что-то ещё, что стремиться на нас напасть. Почему стремиться напасть? Потому что хочет отомстить за то, что мы его (объект) испортили. Мы с вами провели огромную работу по строительству мощной нейронной связи, благодаря которой мы можем думать о невыносимых вещах. И даже влиять и менять благодаря своему пониманию. Думаю, у У. Биона стояла подобная задача – как сказать о процессах психики, но при этом не использовать те понятия, что являются знакомыми. И с ними легко возникают ассоциативные связи.

Одно из понятий, которые вводит У. Бион «контейнер и контейнируемое». К сожалению, не нашла у себя на компьютере этих символов. Первый символ – обозначение планеты Венера в астрологии – круг сверху стоит на кресте. Второй символ – обозначение планеты Марс в астрологии – круг со стрелкой в правый верхний угол. У. Бион говорит, что не существует контейнера без контейнируемого. Как не существует наблюдателя без предмета наблюдения. Как я понимаю на настоящий момент времени, внутри процесса контейнер/контейнируемое происходят очень важные вещи. А именно – преобразование β-элементов в α-элементы. Там всё непросто. Я не буду сейчас вдаваться в подробности.

β-элементы – это состояние внутри психики, которое не переварено. В нём абсолютно нет мыслей. Именно состояние β-элементов вызывает проективную идентификацию. Нет слов, но есть давление, чтобы другой человек что-то делал. Проблема β-элементов заключается в том, что они есть, рядом, на поверхности. Но их совершенно невозможно увидеть самому человеку. А если ему со стороны об этом говорят, то он не может это принять, как принадлежащее ему. Как я поняла, у людей психотической организации личности β-элементы превалируют. Они не могут осознать, что они ведут себя определённым образом. Мне вспоминается живой тренинг, который я вела в Москве. Там была одна нарушенная девушка. Она перетягивала на себя внимание, отвлекала всех от процесса, в который другие были погружены. Также она в ярости отстаивала своё мнение с одной из участниц тренинга. В результате, когда ей сказала другая участница, что она ругается, проявляет свою злость, та ответила: «Я вообще со всеми всегда мирная. Я вообще не злилась». Т.е. её злость как будто ей не принадлежала. Она могла только видеть, как другие на неё нападают. А сама к этому как будто не имела отношения. Я представляю себе β-элементы как кусок энергии, который «валяется» где-то. И он не может переживаться как феномен, как часть личности. Он в буквальном смысле не видим для личности. Мне кажется, что это очень непростая мысль. Но она сверхважная.

У. Бион привёл короткий пример: пациент приходит и рассказывает сначала о том, что произошло на работе, потом то, что было с женой, потом про погоду и ещё о чём-то. Можно думать – как это всё связано. Но он рекомендует побыть с этим состоянием разрозненности, кусочности. Как я поняла, это и есть переживание β-элементов. После того, как я прочитала эту рекомендацию У. Биона, я стала обращать внимание у своих пациентов на это состояние. Моя пациентка прошлый учебный год засыпала на сессиях. Я приходила в отчаяние. Мне хотелось её удержать в контакте, но это удавалось с огромным трудом. Я стала говорить с ней о том – что она могла бы увидеть во сне, если бы заснула. Через фантазии о сне я возвращала её из сна в здесь и сейчас. Но как только я начинала говорить о теме расставания – она снова отключалась. После отпуска несколько сессий она не засыпала. И я подумала, что мы что-то важное с ней проработали. Но на последней сессии возврат в сон снова случился. Пациентка в начале сессии говорит: «Я хочу кое-что сделать. Я знаю, как вы к этому относитесь, но всё-равно хочу. Мне порекомендовали одну женщину космоэнергета. Я хочу к ней обратиться, чтобы понять, что мне делать с отношениями». Я говорила, что она видит меня как суровую фигуру, которая критикует её за приверженность к эзотерике. И дальше я стала думать о том состоянии, когда пациентка не знает – что делать. Я подумала, что это состояние и есть те самые β-элементы, о которых говорит У. Бион. С этой пациенткой я начала позже всех работать в переносе. Мы с ней работаем в подходе теории объектных отношений около 2-х лет. У её мамы психиатрический диагноз. Я много с ней работала с воображением, с простукиванием. И не могла понять – о чём можно говорить в переносе. Что она хочет мне сообщить кроме того, что рассказывает какие-то конкретные истории из жизни. Наверное, около 1,5-2-х лет я пыталась понять, выставляла случай на супервизии, но не с кляйнианскими аналитиками. Один из супервизоров сказал мне о том, что она может иметь гомосексуальные наклонности из-за того, что мама жестоко била её в детстве. И это избиение она может воспринимать как сексуальный акт. Я не знаю – насколько это так. Я пробовала с ней об этом говорить и ни один раз. Но мы ни к чему не пришли. Сейчас это жестокое обращение её мамы я понимаю, как страх внедрения. Чтобы девочке выжить психически, ей понадобилось как бы выйти из тела, чтобы сохранить свою психику. Из того, что нам рассказывали на семейной психологии с ссылкой на У. Биона, получается такая картина. Младенец со временем становится способен «переварить» β-элементы. И они у него превращаются в α-элементы. α-элементы – это то, что мы можем увидеть во сне, например. То, что мы можем осознавать. Мы можем их вытеснять (это высший механизм психической защиты) или отрицать (это низший механизм психической защиты). Когда речь идёт о β-элементах – мы не можем использовать никакой механизм психической защиты. Потому что β-элементы – это некие сгустки энергии, которые непонятно, к чему принадлежат. Тогда на семинарах я представила их в виде кусочков пазлов. Мы с одной стороны понимаем, что они (β-элементы) есть. А с другой стороны, они ни к чему не подходят.

Поэтому видятся как самостоятельные и, возможно, бесполезные. По крайней мере, они могут ощущаться бесполезными для аналитика. С момента рождения мать помогает младенцу превращать β-элементы в α-элементы. Но суть в том, что α-элементы не устойчивы. Они как собранные кусочки пазлов. При сильном ударе они снова рассыпаются на β-элементы. Когда психика рассыпается на β-элементы, то в реальности это может переживаться как связь с чем-то потусторонним. С чем мы и работали все эти годы с этой пациенткой. Потустороннее её пугало до панической атаки. Как-то я предложила ей с простукиванием пойти в темноту, которая вызывает ужас. Мы смогли только войти. Дальше у неё началась сильная паника. Я ей предложила представить, что я рядом. А на следующую сессию она мне сказала, что не хотела приходить. И думала, что хочет рассказать, что она злиться на своего молодого человека, чтобы не рассказывать, как она злиться на меня за то, что я повела её в чёрную бездну. С тех пор прошло около 4-х лет. И динамика её снов сильно поменялась. Теперь она способна выносить потустороннее. Думаю, что мы с ней вместе делали работу по перевариванию β-элементов.

В итоге своих размышлений – почему я не могу работать с ней в переносе, – я поняла основной конфликт. Она как будто находится в сомнениях. Она не знает – что ей делать. Думаю, она не может для себя решить вопрос – хорошая мама у неё или нет. И как понять – в какой момент мама хорошая, а в какой нет. Конечно, она образованная женщина, которая понимает реальность. Поэтому она осознаёт, что её мама больная женщина, которая не выдерживает своей внутренней разрушительной силы (как пациенты У. Биона) и нападает на связь с ней. Но есть детская часть, которая была в ужасе от того, что мама в какой-то момент начала её бить. Это было совершенно неожиданно. И в этот момент мама превратилась из той, которую она любила. В ту, которая хочет её разрушить. Поэтому близкие отношения предполагают внедрение с целью полного разрушения. Мне кажется, пациентка как будто осталась в том замершем состоянии от шока превращения хорошей мамы в плохую. Ей сложно сделать выбор и поверить себе, что мама не здорова. Ведь пациентка её любит. На последней сессии пациентка снова стала засыпать. Я видела, как она буквально проваливается в сон. Тогда я предложила ей сделать простукивание с образом – куда она попадёт, если уснёт. Для меня погружение в образ было спасательным кругом, потому что никакие интерпретации в переносе не работали. Более того, только ухудшали— наша связь продолжала рушиться. Это к слову о том, что для каких-то пациентов реальность может быть настолько невыносима, что они могут проваливаться в параллельный мир. Когда мы стали стучать, она стала просыпаться. В своём воображении она представила яркую белую комнату. В ней ей очень хорошо, «никто не достаёт». Я спрашивала, что она чувствует. И пациентка отвечала, что может здесь отдохнуть. Что всё залито светом.

Я предложила остановиться. Мы снова стали говорить о том, что происходит. Пациентка снова стала засыпать. Я была в отчаянии. И снова предложила ей простучать образ. Также предложила ей посмотреть – куда она попадает, и изменилось что-то или нет. Похоже, что ТЭС помогла ей частично переварить β-элементы. Потому что она снова увидела яркую комнату. Только теперь она увидела, что за окном была тьма. Дальше пациентка стала прислушиваться к своим ощущениям и поняла, что в этой белой комнате есть что-то зловещее. Получается, что изоляция виделась ей как спасение, освобождение, передышка. А теперь она осознала, что за подобные передышки ей придётся платить. Когда мы входим в мир безумия, чтобы из него выйти, мы должны принести жертву. После этого образа пациентка окончательно проснулась и уже не засыпала до конца сессии. На чём я хочу сделать акцент. Я для себя определила, что надо стараться быть с теми состояниями пациента, от которых хочется сбежать. Мне кажется, что это то, о чём говорил У. Бион: «Мы должны выдерживать неопределённость». Надо понимать, что пациент нам может сообщать об этих состояниях. А может и нет. Мы можем их прочувствовать в контрпереносе. Поэтому так важно наблюдать за своим состоянием.

Пример с другой пациенткой.

Мы о чём-то говорили. Она подождала, пока я выскажу свою мысль. А потом сказала: «Пока вы говорили, ко мне пришла мысль. Но она ускользнула. Я не могу её вспомнить». Вот на это её состояние я решила посмотреть с точки зрения β-элементов. Поэтому сказала: «Давайте мы поговорим об этом ускользающем состоянии. Когда мысль вроде есть. Но её невозможно поймать. Она как будто исчезает». Когда вы думаете про β-элементы, то вы как будто научаетесь видеть между строк. С пациентами невротической организации личности эти состояния нужно отлавливать. Они мимолётные. И могут вызывать переживание неловкости. Как будто они незначительны. Можно сказать: «Что-то померещилось. И это не важно. Пойдём дальше». Поскольку я раньше не понимала – что это за состояния, то всегда шла дальше. Получается, что я фокусировалась на α-элементах. На том, что проявлено. И оно проявлено в том числе и во сне. Т.е. любые образы, с которыми мы работаем через ассоциации – это α-элементы. Когда вы начнёте работать с β-элементами, то увидите, что могут проявиться сны, которых вы никогда не видели или ваши пациенты никогда не видели.

– Думаю, что когда мы работали с эдиповой ситуацией, у многих из вас тоже изменилась динамика снов. Это связано с тем, что мы перерабатывали β-элементы, пусть даже не понимали, что работаем с ними.

На следующей сессии у пациентки тоже возникали состояния ускользания мысли. Но она могла их вспоминать. Когда я обратила её внимание на это, она ответила: «Я часто что-то забываю, а потом вспоминаю». Можно было бы это состояние забывания/вспоминания отнести к дисфункции щитовидной железы. Но пациентка сдавала анализы и у неё всё в порядке. Поэтому я для себя определила, что буду следить за динамикой этого состояния забывание/вспоминание. Если я правильно понимаю, когда оно очень тяжёлое – пациентка не просто забывает, но как будто её мысль тонет, умирает, без возможности возродиться заново. Когда мы думаем об этом переживании, как о потери мысли – мы не соединяемся с ужасом, хочется обесценить это переживание. Но если мы будем думать о забывании и пропаже мыслей как о важной части себя – тогда сможем ухватить за хвост ужас, от которого хочется бежать, который хочется обесценить.

Ещё хочу привести пример эдиповой ситуации с 3-ей пациенткой. Я про неё много рассказываю. Это пациентка с глубокой депрессией. Сначала хочу рассказать немного предысторию. Перед моим отпуском у нас с ней была очень тяжёлая сессия. Во-первых, я её перенесла из-за семинара. Во-вторых, она была последняя. Последний год у меня с этой пациенткой было ощущение мощнейшего противостояния. Я постоянно ощущала нападение на свою профессиональную идентичность– чувствовала себя плохим психологом для неё. Я думала о том, что именно я не могу с ней справиться. Потом вспоминала, что я ей предлагала пару лет назад пойти к кому-то другому. Она отказалась. И я думала, что буду совершенным садистом, если снова заведу с ней разговор о расставании вместо того, чтобы пытаться выдерживать её психическую тяжесть. Наша борьба заключалась в том, что она считала, что я её неправильно лечу. Что я не должна с ней говорить о наших отношениях, потому что для неё это просто как информация, но нет никакого прогресса. Она не чувствует изменений. Думаю, моя проективная идентификация заключалась в том, что я старалась максимально соответствовать своему образу идеального аналитика. В наших сессиях я пыталась показать – как сильно она на меня давит, чтобы я делала то, что она хочет. Что она не может просто попросить. Но делает так, что у меня создаётся ощущение, что это Я не хочу ей дать. И если я показывала ей эту коммуникацию – она говорила: «Это так и есть. Вы не хотите со мной стучать. Я знаю, как вы к этому относитесь. Вы считаете, что правильно говорить о наших отношениях. А мне это не помогает». На последней сессии перед отпуском пациентка бросила трубку за 15 минут до окончания со словами: «Я вам говорю, что хочу покончить жизнь самоубийством, а вы мне про что-то своё!» Честно – я была в шоке. Я не знала – она покончила жизнь самоубийством или нет. То ли через день, то ли на следующий день она что-то написала про деньги, и я поняла, что она всё же жива. Её случай я выставила на семинаре, где ещё больше убедилась в том, что я очень плохой для неё аналитик. Как будто всё это подтверждало, в том числе статья, которую мы разбирали.

В отпуске я постоянно возвращалась к своему внутреннему конфликту, связанному с этой пациенткой. Я думала, что если буду делать то, что она хочет – значит я становлюсь ведомой, она управляет мной и добилась того, чтобы я делала то, что хочет она. Но с другой стороны, если я не даю ей того, что она хочет – я становлюсь для неё той мамой, которая её постоянно кормит не тем, потому что не понимает. Я единственный человек, с которым она может быть собой и говорить о том, что с ней происходит. Но я с ней становлюсь палачом, который отбирает у неё последнюю надежду на выздоровлении такое, какое она себе представляет. В итоге на первой сессии после отпуска я стала говорить о том, что произошло на последней сессии. И сказала ей абсолютно искренне, что я думаю: «Я не знаю, как нам дальше продолжать работать. Я понимаю, что вы бы хотели, чтобы я с вами простукивала. Но вы не можете меня об этом просить, потому что считаете, что я этого не хочу, что я не люблю стучать. Вы считаете, что я не люблю работать с образами, поэтому постоянно вношу себя в наши отношения и в те образы, что мы простукиваем. Но на самом деле, это не так. Я очень сильно люблю и работу с образами и использовать ТЭС. Но меня учат, что работа с образами – это погружение пациента в психоз. И тогда у меня возникает сильный конфликт. Я хочу вам помочь, но получается, как будто веду вас в психоз».

И ещё у меня было одно важное осознание, когда я стала с ней разговаривать о том – что такое для неё моё сопровождение её в образах и при этом простукивая. Я ей сказала своё понимание, с которым она согласилась: «Когда я с вами работаю с образом, который есть внутри, я как будто на вашей стороне. И вы не чувствуете себя одной. А весь другой мир как будто против нас. И вам тогда легче справляться». После этого инсайта мой внутренний конфликт исчез. Я решила, что буду работать с ней в простукивании с образами. Затем я увидела, что она тоже как будто пошла мне навстречу. Я продолжала вводить в её образ наши отношения, и она стала реагировать на это спокойно. Появилась возможность и обсуждать наши отношения без постоянной борьбы – нужно вообще о них говорить или нет, – и погружаться в образы.

Теперь перейду к описанию эдиповой ситуации.

Сейчас я вижу, что у неё изменилось направление мышления. Она всегда приходила на сессии с заготовкой. И говорила: «Сегодня я хотела бы поработать со страхом людей (отвращением, презрением, мужицкостью и т.д.)». Как-то она заводила разговор о любви, но я не смогла удержать эту тему. Или она не смогла удержаться в этой теме. Похоже, что у неё сейчас чуть больше сил, поэтому она снова заговорила со мной про любовь.

Я спросила – что для неё любовь. Было много ассоциаций, из которых я выделила две, которые не могли быть удовлетворены. Бесконечность. Телесность.

Т.е. в её фантазии она может чувствовать любовь, только когда её обнимают, телесно прикасаются. И только если это происходит постоянно. Если вдруг человек отвернулся – то для неё это значит, что он лишь притворялся, и на самом деле не любил. Из её описания у меня возник образ младенца после рождения. Когда мама держит на ручках, прижимает к себе. Вот тогда наступает расслабление. И хочется, чтобы это состояние длилось бесконечно. Я сказала о том, что эти качества любви я точно не смогу удовлетворить, потому что мы работаем по скайпу, находимся в разных странах, и вряд ли когда-то увидимся. Но даже если бы наша встреча была возможна, я не имею права трогать её, прикасаться. Таковы правила. И также не могу удовлетворить желание бесконечности, потому что наша сессия проходит только раз в неделю 50 минут. Конечно, мои слова она чувствовала как нападение. Она об этом говорила позже. Я сказала: «Мы можем поискать символ вашей любви в психическом пространстве, поскольку в физическом это невозможно. Представьте, что вы находитесь в той любви, которую всегда хотели». Пациентка погрузилась в образ с простукиванием. Она описывала состояние блаженства. Затем я спросила: «Кто или что ещё находится рядом?» И она разозлилась на меня. Сказала, что я её рассоединила с её состоянием. Что я стала по ту сторону баррикад. Я была с ней заодно, а теперь нет. Это всё ощущалось как очень сильное давление в результате проективной идентификации. Через проективную идентификацию она как будто заставляла меня почувствовать себя плохим специалистом, плохой «матерью», которая всё делает не так, всё не вовремя, кормит не тем. На следующую сессию она принесла мне свою победу – результат, к которому она стремиться. Пациентка рассказала, что на несколько секунд почувствовала себя в безопасности. Она ощутила, как расслабляется область диафрагмы. Её не накрывал привычный ужас. Она при этом занималась спортом. И раньше соревнования вызывали сильное напряжение и ощущение, что от неё ожидают чего-то. А в этот раз всё было иначе. При этом она сказала, что забыла – что было на прошлой сессии. Как будто она не может не уничтожать то, что она проживала вместе со мной. Думаю, здесь речь тоже про β-элементы. Пациентка сказала, что хочет вернуться к тому, что мы делали прошлый раз, но не знает, с чего начать. Я снова предложила ей ассоциировать – что для неё любовь. И в этот раз у неё уже были совсем другие ассоциации. Идею бесконечности я не слышала в речи. Идея телесности звучала, но не на первом месте. Была идея взаимности: «Любовь – это когда мы вдвоём радуемся чему-то». Это серьёзный прогресс, рывок для этой пациентки. И дальше пациентка стала говорить, что у неё одновременно возникает 2 образа.

– 1-ый образ, когда она находится на руках, в объятиях. Он позитивный, и там есть любовь. Мы можем предположить, что это хороший объект.

– 2-й образ, когда она отталкивает всех от себя. (Т.е. если прошлый раз она видела, что это я её отталкиваю. То в этот раз она больше двигается к депрессивной позиции и видит, что это она отталкивает) Она не хочет, чтобы к ней кто-то прикасался. Это похоже на плохой объект.

Я предположила, что если к ней кто-то прикоснётся, будет удовольствие, а потом придётся с этим расставаться. Но она сказала, что это не о том. Как будто 2-й образ – это ужасно отвратительный, неприятный образ отца, когда он пьян. И от него несёт перегаром. И образ вонючей матери. Обращаю ваше внимание на конфигурацию эдиповой ситуации— вспоминается образ отца. С одной стороны, он соответствует реальности – пьяный и вонючий. С другой стороны, именно такой он запечатлён во внутреннем мире. И следом за ним появляется образ матери, тоже вонючей. Он соответствует воспоминаниям. И хранится внутри в таком (вонючем) виде. Мы с пациенткой говорим о любви – и она представляет тот образ, который отнимает, портит любовь. Ей хочется оттолкнуть всех из-за того, что внутри находится вот такая эдипова ситуация. Я сделала описание того, что представила: «Получается, у вас внутри есть 2 образа, которые существуют параллельно. В одном образе вас держат на руках. Вы чувствуете приятный запах или не чувствуете запаха, потому что вам хорошо, вы расслаблены. Здесь вы чувствуете любовь. В другом образе есть папа и мама, которые источают зловонные запахи. И вы бы хотели отгородиться от этих запахов. Вы бы хотели отодвинуть этих людей от себя. Но у вас как будто не получается. Эти запахи проходят к вам внутрь, портят вас. И вы чувствуете, что любовь потеряна». Пациентка согласилась с моим описанием. Я хочу подчеркнуть, что для этой пациентки запахи имеют важное значение. Иногда мы возвращаемся к обсуждению запахов. Получается, что она испортила пару сношающихся родителей мерзкими запахами. А затем она боится, что объект (эдипова ситуация) будет ей мстить – портить её запах. Поэтому она постоянно принимает душ из страха, что от неё неприятно пахнет.

Давайте сегодня остановимся. Я жду ваших вопросов и размышлений.

Навык удерживать в голове мысль о здоровой части клиента

Добрый день. Мы с вами возвращаемся к статье У. Биона «Нападение на связь». Теперь у нас с вами в голове есть понятие α и β элементов. Давайте будем держать в голове мысль, что У. Бион работал с тяжёлыми пациентами психотической организации личности. Соответственно, он пытался «переварить» их β-элементы, чтобы они превратились в α. Сейчас хочу обратить ваше внимание, что автор концентрируется на соматических проявлениях. В первом примере это заикание и булькающие звуки у пациента. Т.е. суть не в том, что пациент дал ответ на интерпретацию словами. А в том, что он отреагировал физиологически, телесно. Я сказала своей пациентке: «Давайте поговорим о том – в чём вы лучше меня». В ответ на это она сглотнула, побледнела и как будто потеряла дар речи. Глотание – это признак сильной эмоции. И тогда я стала с ней говорить об этом её проявлении. Что она испытала ужас от мысли, что она может быть в чём-то лучше меня. У меня пациенты не психотической организации личности. Тем не менее, важно отмечать соматические проявления и думать, о чём они могут говорить. Потому что мы с вами анализируем психотическую часть пациентов.

Во втором примере У. Бион говорит о своём контрпереносе: «Разрозненные замечания создавали впечатление, что он поверхностно ощущал, что произойдет некая катастрофа, возможно, нечто вроде безумия, если он не сможет спать больше». Аналитик был в роли контейнера, в который пациент мог выгружать свои переживания. Таким образом, мы видим феномен контейнера и контейнируемого. И дальше на основе своего контрпереноса психоаналитик делает интерпретации.

В третьем примере автор в контрпереносе чувствует у пациента отсутствие связи с реальностью. Но он сам удерживается в реальности, когда помнит о той части пациента, которая привела его в анализ. Т.е. он удерживает в голове за пациента связь с реальностью. Удерживает тем, что помнит об этой части. Если бы пациент не был в реальности совсем, жил бы только в галлюцинациях, то он не смог бы прийти в анализ. Пациент понимает, что нуждается в помощи, находит себе аналитика. Я так поняла, что психоаналитику было нелегко удерживать в голове мысль о здоровой части пациента, потому что он её не видел на сессиях. Когда У. Бион говорит об невидимо-видимых галлюцинациях, возможно, он говорит о β-элементах. Также он указывает на путаницу у этого пациента внешнего и внутреннего. Представьте, что вы ощущаете, что что-то ужасное живёт внутри вашего тела. И оно вас больно бьёт, когда вы слышите чужие слова. Очень страшное переживание.

В четвёртом примере автор обращает внимание на телесное проявление. Пациент как будто его не замечает. Попробуйте представить, что ваша рука вдруг сама начала двигаться. А вы делаете вид, что ничего не происходит. Т.е. ваша рука как будто вам не принадлежит. Отсутствие контроля над своим телом тоже может вызывать ужас. Может быть фантазия: «Если я не буду замечать, что не контролирую своё тело – эти симптомы просто исчезнут». В таком случае тело может ощущаться предателем и ужасным непредсказуемым зверем.

Моя пациентка с депрессией именно так относится к своему телу. В подростковом возрасте у неё был гормональный сбой – началось обволосение всего тела. Она представляет, что часть её тела наполнена мужицкостью, а другая часть тела – говном. Мы много говорили об этом, но эта фантазия остаётся неизменной. Получается, что тело является хранилищем плохого объекта. И таким образом, она как будто в западне: Тело – это то, в чём она живёт, то, что обеспечивает ей выживание. И одновременно, тело – это хранилище зла, которое набрасывается изнутри при каждом удобном случае. У неё есть часть, которую она ощущает, как связующую с социумом. Но она чувствует, что не является ей. Это всего лишь притворство – то, что помогает обманывать других, чтобы выживать. Она находится в ожидании, что скоро все узнают, кем она является на самом деле.

В пятом примере У. Бион говорит о своём контрпереносе здесь: «Впечатление, что пациент пытается удержать контакт с реальностью, было вскоре подкреплено, когда он сказал, что боится срыва». Мне кажется, что фраза «Я сказал, что это значит, что ему необходимо знать, действительно ли плох я, или же я – это нечто плохое, что возникло изнутри его», – может значить переваривание β-элементов в α-элементы. Подразумевается, что есть плохое. Но не понятно – оно принадлежит внешнему или внутреннему. Т.е. оно принадлежит бессознательной фантазии. Или всё же аналитик действительно плохой.

– В шестом примере мы видим пациента, который 30 минут молчит, а потом реагирует телесно так, как будто что-то его разрушает изнутри. Снова мы можем предположить, что плохой объект находится в теле, от него никуда не сбежать. Мы видим, что аналитик даёт такую интерпретацию, которая успокаивает пациента, «но остаток сеанса заняли разрозненные фактические замечания, которые снова выглядели попыткой сохранить контакт с внешней реальностью – для того, чтобы отрицать фантазии». Фантазии переживаются настолько разрушительными, что хочется от них сбежать, спрятаться за деталями внешнего мира. Мне кажется, что здесь идёт речь о способности пациента переваривать β-элементы. За эту сессию он смог быть в контакте со своими фантазиями только небольшое количество времени. Думаю, минут 5—10.

Мы с вами вспомнили пациентов У. Биона.

Теперь пойдём дальше.

Глава «Любопытство. Высокомерие. Тупость». Мы начали 2-й абзац.

Продолжаем: «Представление о частичном объекте как аналоге анатомической структуры, поощряемое тем, что пациент пользуется конкретными образами как единицами мысли, ошибочно. Поскольку частично-объектное отношение устанавливается не только с анатомическими структурами, но с функцией. Не с анатомией, но с физиологией. Не с грудью, но с кормлением, отравлением, переживанием любви и ненависти».

Здесь остановимся и ещё раз повторим, что младенец видит мир как частичные объекты. Вероятно, У. Бион говорит, что пациент может ставить знак равно между реальной анатомической частью тела и фантазией об этой части тела. И соответственно, пытаться что-то объяснить через эти образы частичных объектов. Автор говорит, что это ошибка, потому что даже на самом раннем этапе, после родов, важна не часть тела, а та функция, которую эта часть тела выполняет. Т.е. важен не сам сосок, не сама грудь. Важно то, что эта грудь является кормящей. А кормление в свою очередь может переживаться как что-то хорошее, когда оно вовремя, когда мама не только кормит, но и «мечтает» о ребёнке (это отдельное понятие У. Биона). Или это кормление может переживаться как что-то плохое. Например, когда мама переполнена тревогой или в депрессии. Тогда у ребёнка может складываться ощущение, что его хотят отравить. И лучше ему не есть это молоко. И как следствие мы получаем любовь или ненависть. Таким образом, у нас есть грудь как часть мамы, что-то конкретное, что мы можем увидеть глазами. И есть то значение, которое мы вкладываем в грудь. Бессознательная фантазия по поводу груди. Кстати, у нас был семинар по бессознательной фантазии. И я поняла, что это то, что я раньше называла мыслительной конструкцией. Так что знайте, что в научном мире используется понятие «бессознательная фантазия». Я буду использовать его дальше, буду связывать это понятие с теми темами, что мы с вами проходим. Когда мы с вами говорим о символическом уровне, то подразумеваем, что есть конкретная грудь и есть её символическое значение – чувства и переживания, смысл, который в неё вложен.

Дальше: «Это усиливает впечатление катаклизма динамического, не статического. Проблема, которую необходимо решить на этом раннем, но поверхностном уровне, в терминах взрослого будет формулироваться вопросом „Что это такое?“, а не вопросом „Почему это так?“ Поскольку, „почему“ было отщеплено виной. Поэтому проблемы, разрешение которых зависит от знания о причинности, невозможно сформулировать, не то что решить. Это создает ситуацию, в которой у пациента как будто бы нет проблем за исключением тех, что ставит само существование аналитика и пациента. Он озабочен тем, что представляет собой та или иная функция, о которых он осведомлен, но не способен воспринять тотальность того, частью чего является функция. Поэтому не может быть ни вопроса о том, почему существует пациент или аналитик, или же почему нечто сказано, сделано или почувствовано, ни вопроса о попытке изменить причины некоего душевного состояния… Поскольку на вопрос „что?“ невозможно ответить без „как?“ или „почему?“, возникают дальнейшие затруднения. Но я отложу эту тему и рассмотрю механизмы, с помощью которых младенец пытается решить проблему „что?“, когда она ощущается касающейся частично-объектного отношения с функцией.».

По-моему, здесь автор говорит, что статического конфликта не существует. Внутри всё находится в движении. Как я поняла, пациент психотической организации личности (и также младенец) на самом раннем этапе своей жизни решает вопрос: «Что это такое?» Т.е. ребёнку надо понять, что это грудь, это молоко, это рука. Это то, что касается внешнего мира. Думаю, что также ребёнку надо понять, что он в ярости, в расслаблении, в голоде, спокойствии. Т.е. дифференцировать чувства как минимум на «плохие» и «хорошие». Дальше очень непростая мысль. У. Бион говорит: «Почему это так?» отщеплено виной. Т.е. «Почему я переполнен яростью на маму, когда её рядом нет» – это может быть вопрос, который младенец себе не задаёт. Подобного рода вопросы как будто табуированы – «отщеплены виной». Ответ на последний вопрос может звучать так: «Потому что мама плохая». Почему? И тогда следующая мысль: «Это я испортил маму, поэтому она меня бросила». Я вам привела один из смыслов, который может быть. В каждом конкретном случае мы исследуем фантазию, делаем интерпретации, предполагая что-то. Затем корректируем их, стараясь понять устройство внутреннего мира.

В книге М. Кляйн «Детский психоанализ» она как раз пытается понять— что такого в своей фантазии сделал ребёнок, от чего его тревога зашкаливает, идёт остановка в развитии. Например, что ребёнок хочет украсть матку мамы, потому что ей завидует, что она способна там вынашивать детей. Когда ребёнок в своей фантазии крадёт матку – он начинает чувствовать себя виноватым, потому что так он повредил маму. Плюс он как будто в безопасности, потому что не будут рождаться новые сиблинги. На этом примере вы можете увидеть – насколько неоднозначная бессознательная фантазия. В ней и плюсы и минусы. И огромное чувство вины.

Ещё раз повторю мысль У. Биона. Мы можем видеть факт того, что человек воспринимает мир именно так, а не иначе. Но почему он так воспринимает – отщеплено виной. И наша задача состоит в том, чтобы понять это «почему». Тогда это принесёт облегчение и появится возможность поменять мышление. Наверное, возникает вопрос – почему отщеплено виной? Может, потому что в депрессивной позиции мы как-то справляемся со своей виной. И нам становятся доступны наши отщеплённые части. А виноваты мы в том, что в своей фантазии очень жестоко поступаем со своим объектом – убиваем, расчленяем, уродуем. Может, у вас есть свои мысли – делитесь ими. Автор говорит, что мы не можем решить проблемы, которые порождены бессознательной фантазией, потому что мы не можем их сформулировать. Получается, когда мы даём интерпретацию пациенту— мы в том числе формулируем проблему. Например, что пациент в ярости на нас. Саму ярость мы делаем видимой.

Также У. Бион говорит, что поскольку причина бессознательной фантазии (а значит и всех бед пациента) отщеплена виной – то у пациента как будто больше нет проблем, кроме тех, что подразумевают отношения пациента и аналитика, и самого пациента, и самого аналитика. Если мы работаем в проективном методе (т.е. пациент рассказывает, что на него нападает мама, папа и т.д.), то утверждение У. Биона тоже верное. У пациента нет проблем, кроме тех, что ему создают другие окружающие его люди. Пациент отщепляет с помощью вины от себя сам вопрос: «Почему я так реагирую?» Ответ на него: «Потому что они себя так ведут». Но причина реагирования пациента заключается в его бессознательной фантазии: «Например, на меня нападают, разрушают».

– И когда мы не пытаемся понять причину, то мы как будто просто прикладываем пластырь к болячке. Или меняем повязки, но не работаем с причиной. Если у вас не получается работать в переносе, думаю, что вы можете сосредоточиться на понимании причины реакции ваших пациентов. И это даст вам серьёзный рывок в первую очередь в своём переживании себя как компетентного специалиста. И думаю, что вы увидите изменение мышления у своих пациентов. У. Бион говорит, что пациент озабочен тем, что представляет из себя функция. Но не способен понять тотальность – частью чего является функция. Можно себе представить, что у нас как будто мышление частичными объектами.

Мне приходит в голову пример из книги по продажам. Автор рассказывает историю про девушку-секретаршу. Она возмущалась по поводу того, что ей приходится выполнять не свою работу – распечатывать какие-то листовки. Директор (автор) позвал её к себе и спросил: «Что вы хотите купить с зарплаты?» Девушка, смущаясь ответила: «Сапоги». Он ей сказал: «Как вы думаете – откуда берутся деньги вам на зарплату? Может, вам кажется, что их выдаёт вам бухгалтерия? Это не так. Деньги нам дают клиенты. И наши продавцы помогают нам найти клиентов. Поэтому вся наша фирма должна им помогать».

– Когда мы видим только кусочек реальности – мы мыслим частичными объектами. И очень сложно осознать тотальность. Мне кажется, что если есть уверенность, что деньги платит бухгалтерия – тогда есть ощущение безопасности. Но если представлять организацию как корабль в открытом море бизнеса, экономики, взаимоотношений – тогда понятно, что надо брать на себя ответственность за помощь в развитии организации. Я, например, осознала, что наша профессия очень ценна. И в будущем будет ещё нужнее и важнее, чем сейчас. Потому что всё больше людей строят отношения с объектами, которые они видят в гаджетах, а не с реальными людьми.

Идём дальше. Следующая глава называется «Отказ от нормальной степени проективной идентификации»: «Я употребляю слово „связь“, поскольку хочу обсудить отношение пациента скорее с функцией, чем с объектом, что содействует функции. Меня занимает не только грудь, пенис или вербальное мышление, но их функция обеспечения связи между двумя объектами». Мы с вами сказали выше, что функция объекта – это то, что делает объект, для чего он предназначен. Например, хорошая грудь предназначена для успокоения и насыщения. А плохая грудь предназначена для нападения, разрушения. У. Бион делает ещё большую дифференциацию. Если до этого мы видели только объект, то теперь мы подразумеваем, что у объекта есть функция. И с функцией тоже может быть связь.

Дальше: «В своих „Заметках о некоторых шизоидных механизмах“ (Klein 1946) Мелани Кляйн говорит о значимости чрезмерного применения расщепления и проективной идентификации в формировании личности с сильными нарушениями. Она также говорит об „интроекции хорошего объекта, прежде всего материнской груди“ как „предусловии нормального развития“. Я склонен предположить, что существует нормальная степень проективной идентификации, не обозначая пределов этой нормальности, и вкупе с интроективной идентификацией она составляет основание, на котором базируется нормальное развитие.»

Здесь автор говорит, что проективная идентификация не может быть однозначно плохой. Она является инструментом, которым мы можем пользоваться. Я себе представляю сцену, где младенец плачет, а мама узнаёт – что именно ему нужно. Помню, что нам Д. Залесский говорил, что секс – это тоже проективная идентификация. Возможно, это так, потому что там нет слов. И партнёр должен догадаться, почувствовать – как сейчас другому рядом с ним. Получается, что М. Кляйн говорит, что младенец должен получить хоть какой-то опыт того, что его понимают. Что то, что он переживает, он может донести до другого. Похоже, что это помогает ему устанавливать связь с реальностью и в будущем выносить эту реальность.

Здесь У. Бион употребляет термин «интроективная идентификация».

– Проективная идентификация предполагает, что мы что-то извергаем из себя в объект. В реальности – на другого человека (младенец на мать). Интроективная идентификация предполагает, что мы что-то принимаем внутрь и оставляет это у себя, идентифицируемся с этим. Внутрь себя мы можем принимать как хорошее, так и плохое. Возможно, чаще мы фантазируем, что оставляем себе что-то хорошее. Получается, мы видим мир через призму того, что отдали в качестве проективной идентификации и того, что сохранили, приняли внутрь себя в качестве интроективной идентификации. Когда мама или другой близкий возвращает нам понимание, плюс мы хорошего представления о себе – мы способны переживать реальность и чувствовать её выносимой.

Идём дальше: «Это впечатление частично было вызвано некой чертой в анализе одного из пациентов, которую было трудно интерпретировать, поскольку она никогда не выглядела выраженной достаточно для того, чтобы интерпретация подкреплялась убедительным фактом. На протяжении анализа пациент прибегал к проективной идентификации с упорством, указывающим на то, что этим механизмом он никогда не мог успешно пользоваться. Анализ предоставлял ему возможность применять механизм, которым он был обделен. Но я опираюсь не на одно лишь это впечатление. Некоторые сеансы заставили меня предположить, что пациент чувствовал, что существуют некий объект, мешающий ему использовать проективную идентификацию. В приведенных выше примерах, особенно в первом (заикание) и четвертом (понимающая девушка и голубая дымка), представлены элементы, указывающие на то, что пациент чувствовал, что частям, которые он хотел разместить во мне, я помешал в себя проникнуть, однако этому предшествовали ассоциации, которые привели меня к такому мнению.»

Здесь автор снова говорит о контрпереносе, что пациент не мог пользоваться проективной идентификацией. Удивительно, что есть люди, которые обделены механизмом проективной идентификации. Мы, как аналитики, пользуемся контрпереносом, чтобы понять пациента. Мы учимся прислушиваться к себе, чтобы это понимание было ещё более чётким. Мы учимся слышать не слова, а то, что с нами происходит на телесном уровне, чувственном. И учимся думать над нашими реакциями. И вот приходит пациент, который не может донести на языке проективной идентификации – что с ним происходит. Мне очень сложно представить, что в человеческой психике отсутствует или, скорее, недоразвит орган коммуникации без слов. Автор говорит, что механизм проективной идентификации не работает, потому что есть объект, который мешает ему работать. Представьте младенца, который хочет поместить знание о своей потребности в маму. Но мама как будто создаёт препятствие, чтобы в неё было что-то помещено. И тогда этот механизм передачи как будто ломается.

Идём дальше: «Когда пациент изо всех сил пытался избавиться от страхов смерти, по его ощущениям, слишком сильных, чтобы его личность могла их удерживать (contain), он отщеплял свои страхи и помещал их в меня. Идея, по-видимому, была такова: если им позволят находиться там достаточно долго, моя психика их модифицирует, и затем их можно будет безопасно реинтроецировать. В том случае, который сейчас пришел мне на ум, пациент чувствовал (возможно, по причинам, подобным тем, что я привожу в пятом эпизоде – с облаками вероятности), что я исторг их столь быстро, что чувства не претерпели модификации, но стали еще болезненнее.»

Здесь У. Бион описывает принцип контейнера и контейнируемого. У пациента есть невыносимое переживание – страх смерти. Он как будто изымает его из своей психики и помещает в аналитика. Аналитик, как мама, должен переварить этот страх и вернуть пациенту так, чтобы он мог с ним справляться. Но в фантазии пациента страх смерти находился слишком мало внутри аналитика и стал ещё более невыносим для пациента. Как будто младенцу вернули его переживание в ещё более ухудшенном состоянии. Моя пациентка с депрессией так среагировала, когда я спросила о её образе любви: «Что ещё с ним находится рядом». Я переживала как будто я испортила то ценное, что она нашла. Не дала ей побыть с этим, слишком рано вторглась. И в результате её состояние стало ещё хуже, чем до представления образа.

Идём дальше: «Ассоциации периода анализа, более раннего, чем тот, откуда были почерпнуты мои примеры, демонстрировали возрастающую интенсивность эмоций пациента. Причиной этому служило то, что он ощущал как мой отказ (refusal) принять части его личности». Т.е. пациент хочет спроецировать части себя в аналитика. Но в фантазии пациента аналитик отказывается их принять.

– Дальше: «В результате он пытался затолкать их в меня со все большим отчаянием и силою. Его поведение в отрыве от контекста анализа могло бы показаться выражением первичной агрессии. Чем насильственнее становились его фантазии проективной идентификации, тем сильнее он меня боялся. На некоторых сеансах такое поведение выражало неспровоцированную агрессию, но я упоминаю эти серии сеансов, поскольку они показывают пациента в ином свете – его насилие было реакцией на то, что он ощущал как мою враждебную защищенность».

Представьте, что вы пытаетесь поместить во что-то то, от чего вам хочется избавиться. Я представляю себе кувшин с узким горлышком. Вы пытаетесь затолкать что-то, а оно не входит по размеру. И вам кажется, что это кувшин специально сделал узкое горлышко, чтобы вы не могли засунуть в него то, что хотите. Это может вызывать гнев и желание затолкать во что бы то ни стало. Вам действительно очень надо, чтобы это было помещено в кувшин. Но ничего не получается. И проходя мимо кувшина, вы можете испытывать злость, потому что чувствуете невозможность, бессилие положить туда то, что вы хотите. «Аналитическая ситуация создала в моей душе ощущение наблюдения за чрезвычайно ранней сценой. Я чувствовал, что в младенчестве пациент столкнулся с матерью, реагирующей на его эмоциональные проявления из чувства долга. В этом обусловленном долгом отклике содержался элемент нетерпеливого „я не знаю, что с ребенком“. Я пришел к выводу, что для того, чтобы понимать, чего хочет ребенок, мать должна трактовать плач младенца как нечто большее, чем требование ее присутствия». Это то, о чём мы говорили выше сегодня. Есть то, что находится на поверхности – ребёнок плачет, потому что нет мамы. Но есть смысл, который лежит под поверхностью. Младенец плачет, потому что хочет, чтобы мама погладила его, тогда он поймёт, что с ним всё в порядке. Или даст попить. Или укроет, или разденет. И если мама угадает то, что хочет младенец – значит проективная идентификация сработала. И младенец может ощущать, что его понимают, что он не один. И это создаёт ощущение безопасности. Т.е. смыслом коммуникации может быть желание получить переживание безопасности.

На этом сегодня остановимся. Жду ваших вопросов и размышлений.

Навык психолога находиться в уравновешенном состоянии

Добрый день. Продолжаем переваривать мысли У. Биона, чтобы работать эффективнее.

– «С точки зрения младенца, она (мать) должна принять в себя, и таким образом пережить страх того, что ребенок умирает. Именно этот страх ребенок не может удерживать в себе (contain). Ребенок стремится отщепить страх вместе с той частью личности, в которой он расположен, и спроецировать его в мать. Понимающая мать способна переживать то чувство ужаса, с которым ее ребенок стремится справиться с помощью проективной идентификации, и в то же время оставаться уравновешенной. Пациент вынужден был иметь дело с матерью, которая не выдерживала переживания подобных чувств и реагировала: либо закрываясь от проекций, либо же становясь жертвой тревоги, вызванной интроекцией чувств младенца. Последнее, полагаю, происходило реже: преобладал отказ принимать проекции.»

Здесь У. Бион говорит о самом главном страхе любого младенца— смерти, распада. И то, что мама должна понимать этот страх, переваривать его. В этом случае младенец научается справляться с ужасом. Очень интересно, что ребёнок отщепляет свой страх вместе с собой. Т.е. это не просто страх – это часть самого себя. Именно поэтому с ней очень сложно расстаться. От головы мы можем думать, что хотим избавиться от ужаса, от того, что вызывает у нас панические атаки. А где-то глубоко внутри мы знаем, что в этом ужасе находится важная часть нас самих. Как можно по собственной воле отрезать себе руку. Даже несмотря на то, что эта рука кажется уродливой, мешающей, вечно лезет не туда, куда надо, может держать нож и кого-то нечаянно или специально убить. Младенец погружает свой ужас в мать в надежде, что она его переварит и вернёт ему в безопасной форме. Когда автор пишет «принимающая мать», думаю, это может вызывать переживание, что мы все не такие отличные матери, как от нас как будто требуют авторитеты. Думаю, мы в разной степени «принимающие». Но это принятие у нас не на уровне оформленной мысли: «Мой ребёнок сейчас переживает ужас смерти. Поэтому я должна переварить этот ужас и успокоить своего ребёнка». Зачастую мать это делает интуитивно, потому что так заложено в её генетической программе. Но у травмированной мамы после родов и когда ребёнок растёт, как будто поломана эта программа. Она переживает то, что происходило с ней, когда она была младенцем. Поэтому она может проваливаться в ужас распада, смерти вместе со своим младенцем. В этом случае она не будет выполнять роль контейнера. Она будет в слиянии с младенцем. И требовать (бессознательно), чтобы кто-нибудь предоставил контейнер ей самой. Поэтому младенец может выступать контейнером для мамы. Несмотря на то, что эта фраза звучит ужасно, наши тренера говорят, что это происходит достаточно часто. Можно предположить, что β-элементы младенца как будто входят в резонанс с β-элементами мамы. И переживание распада затапливает их обоих. Ещё надо понимать, что с ребёнком в первый год жизни могут происходить травматичные события. Например, операции или другие медицинские внедрения. Мама может быть в ужасе за своего ребёнка. И не разговаривать с ним о том, что он пережил.

Моя пациентка всё время искала первопричину своего тяжёлого эмоционального состояния. Она прошла у меня все курсы, прошла курсы и новейшие методики у других психологов, тренеров. И вернулась ко мне в анализ с тем, что уже в жизни всё хорошо. Но вот у неё внутри не хорошо. Она чувствует себя переполненной тревогой. Хотя эта тревога на ровном месте. Она считала раньше, что эти переживания связаны с реальными жизненными обстоятельствами, которые она помнит— развод родителей, отношения с папой, мамой. И мы с ней работали с помощью ТЭС несколько лет назад. Первое воспоминание мы отработали полностью. После цикла ТЭС пациентка вышла из анализа и вернулась через 2,5 года. Теперь я работаю с ней в подходе теории объектных отношений. И она рассказывает, что она как будто «залипает» на истории из интернета, где есть убийство, жестокость. И не может понять – почему она зацикливается именно на этих историях. Ей было бы понятно, если бы для неё были затягивающими истории про предательство, обман, измену. Т.е. про то, что её ранило из реальной жизни. Но нет – её как будто гипнотизируют истории про убийство. И тогда я спросила её – как она родилась, что было во время родов. Для меня актуальность убийства в фантазии значит ПТСР. И пациентка рассказала, что роды были нормальными. Но она заболела в первые 3 месяца жизни. И ей пришлось проводить много медицинских процедур. Её мама ей ни раз говорила, что её проблемы связаны именно с болезнью в первый год жизни. Плюс эти процедуры длились достаточно долго – несколько месяцев. Из этого примера видно, что мама понимала, с чем приходится сталкиваться ребёнку. Но младенец чувствовал себя брошенным мамой. Девочка оказалась во враждебной среде врачей. Они хотели спасти ей жизнь. Но в её фантазии они остались как злодеи, которые расчленяют её на куски, убивают её.

У. Бион говорит о том, что мать пациента была затоплена тревогой. Но главное – отказывалась принимать проекции. Т.е. такая мать, которая как будто говорила: «Мне не нужна часть тебя, переполненная ужасом». Сложно представить на психическом уровне – как может один человек что-то не принять у другого. Давайте представим 2-х людей как находящихся в разных комнатах. Один стучится к другому, а второй не открывает. У нас в мозгу 25% зеркальных нейронов. Они нужны нам в первую очередь в целях безопасности. С помощью их мы можем понять, что человек готов на нас напасть. Представьте, что эти зеркала задёрнуты шторами. Они не могут ничего отражать. Вы подходите к зеркалу, но видите лишь занавеску. Отражения нет – как будто нет шанса на принятие.

– Почему такое было у мамы? Это вопрос для фантазий. С точки зрения младенца мы имеем дело с фактом – была такая мама, которая не желала принимать проекции. Она закрывалась от младенца, выбирая зеркалить что-то другое, но не его. И в этом состоит ужас младенца. Думаю, что переживание, что другой не желает принимать проективную идентификацию, могло быть у всех нас. Вопрос снова в степени этого нежелания. И в том, как с этим справлялся младенец. Надо помнить, что кроме матери есть и другие люди из окружения. И они могут играть роль зеркал, отражателей, принимающих. И от младенца много зависит – сможет ли он воспользоваться другим контейнером для своих проекций.

Идём дальше: «Некоторые такую реконструкцию сочтут неоправданно прихотливой; мне же она не кажется натянутой и служит ответом тем, кто может возразить, что слишком много внимания уделяется переносу, а это исключает должное прояснение ранних воспоминаний.» Здесь У. Бион говорит, что ранние воспоминания актуализируются в переносе. Потому что пациент на основе переживаний во младенчестве с реальными людьми и со своими чувствами создал бессознательную фантазию. Эта фантазия не просто линза, через которую он смотрит на мир, это сама ткань из которой состоит его мир. И когда пациент взаимодействует с другим человеком (в частности аналитиком), он показывает – из чего состоит его внутренняя вселенная, из чего она соткана. Через контрперенос аналитик старается прочувствовать – что там происходит. Думаю, что аналитик выступает в роли контейнера, который старается переварить контейнируемое. Тогда есть надежда повлиять на саму структуру ткани внутренней вселенной.

Зачем вообще нужно это влияние и понимание? Пациент чувствует себя одиноким со своим ужасом. У него как будто повторяется день сурка. Он не может что-то изменить и даже не понимает, как главный герой фильма, что в этот единственный день можно много чего сделать. Пациент просто проживает его снова и снова. И нет возможности проснуться. Реальность очень жестокая, как внутри, так и снаружи. Так он ощущает. И ничто не может это изменить.

– Далее: «В анализе можно наблюдать сложную ситуацию. Пациент чувствует, что ему предоставляется возможность, которой он до сих пор был обделен. Депривация потому ощущается еще более мучительно. А чувства обиды, этой депривацией вызванные, – более острыми. Благодарность за возникшую возможность сосуществует с враждебностью к аналитику как человеку, который не желает понимать пациента и отказывает ему в использовании единственного способа коммуникации, с помощью которого, по ощущениям пациента, тот может добиться понимания. Итак, связью между пациентом и аналитиком, или же младенцем и грудью, является механизм проективной идентификации. Деструктивные атаки на эту связь исходят из источника, внешнего пациенту или младенцу, а именно от аналитика или груди. Результатом становится чрезмерная проективная идентификация со стороны пациента и ухудшение его процессов развития.»

Если я правильно поняла, то в процессе анализа пациент понимает, что у него появляется возможность. И он осознаёт, что раньше эту возможность ему не давали. И когда он это понимает, то чувство лишения (этой возможности) становится очень тяжёлым. Мы говорим о том, что страдает больше тот человек, которому что-то дали, а потом отобрали, чем тот, кто этого не имел. Получается, что пациент чувствовал раньше, что он не имел возможность, например, быть понятым и отражённым. А теперь он увидел, что он был лишён возможности, чтобы его проекции были приняты в другого. И увидел он это, потому что теперь его аналитик выполняет ту функцию, которую отказывалась выполнять его мать. Здесь мы с вами можем сталкиваться с яростью пациента. И это может быть «откат» в анализе. Почувствуйте, как горько осознавать, что вас лишили того, что принадлежало вам по праву рождения.

Далее У. Бион говорит, что с одной стороны, пациент чувствует благодарность, что аналитик дарит ему это переживание хотя бы сейчас. Но с другой стороны, аналитик хочет добиться, чтобы пациент для коммуникации использовал бы не проективную идентификацию, а слова. Получается, как будто пациент только вернул себе ценность, которой был лишён в первые годы жизни (и последующие), как снова вынужден её потерять. Потому что он уже не в том возрасте, чтобы пользоваться этой системой коммуникации в виде проективной идентификации. Поэтому благодарность и враждебность существуют одновременно. Далее автор озвучивает важную мысль: «Итак, связью между пациентом и аналитиком, или же младенцем и грудью, является механизм проективной идентификации.»

Получается, когда мы говорим о потери связи с хорошим объектом внутри нас – мы теряем переживание, что способны «кормить» себя «хорошими» мыслями. Теми мыслями, которые будут помогать справляться с реальностью. Которые будут нас поддерживать, чтобы мы не развалились на куски, не попали в воронку психической смерти. У. Бион говорит, что атаки на связь в голове пациента или в реальности происходят из внешнего объекта. Когда аналитик говорит интерпретацию, пациент может это переживать как нападение на связь (если я правильно понимаю) с хорошим объектом. Чем больше аналитик делает внедрение через интерпретацию – тем сильнее пациент стремиться внедрить свои переживания через проективную идентификацию. В результате ухудшается процесс лечения. Я себе представила, что аналитик внедряет в пациента то, что не принадлежит его миру. А пациент защищается, пытаясь выпихнуть то, что ему внедряют. Пациенту кажется, что внедрение усиливается, поэтому он должен защищаться усилением проективной идентификации. Как будто он держит дверь, в которую пытаются вломиться. Делитесь – как вы понимаете эту мысль У. Биона.

– Дальше: «Я не предлагаю считать этот опыт причиной нарушений у пациента. Главный их источник – врожденная предрасположенность младенца, которую я описывал в своем докладе „Отличие психотических личностей от не-психотических“ (Bion 1957). Я полагаю его центральным фактором влияния окружающей среды в формировании психотической личности.»

Мы с вами не изучали эту статью пока. Т.е. деструктивные нападения на связь не могут быть причиной нарушений. Автор говорит о предрасположенности младенца к формированию разрушительных импульсов на связь. Я поняла так, что именно предрасположенность младенца является главным фактором на то, что будет сформирована психотическая личность. Далее: «Прежде чем обсуждать это влияние на развитие пациента, я должен указать на врожденные характеристики (а именно – на первичную агрессию и зависть) и ту роль, которые они играют в осуществлении младенцем нападений на все, что связывает его с грудью. Серьезность этих атак усиливается, если мать выказывает некую невосприимчивость, что я описал выше. И ослабляется, но не устраняется полностью, если мать способна интроецировать чувства младенца и оставаться уравновешенной (Klein 1957). Серьезность эта сохраняется, поскольку младенец-психотик переполнен ненавистью и завистью к способности матери поддерживать в себе комфортное душевное состояние несмотря на переживание чувств младенца.» У. Бион отсылает нас опять к врождённому злу, которое есть у каждого младенца – первичная агрессия и зависть. Мы с вами много говорим о том, что зависть – это в первую очередь разрушительные импульсы, которые уничтожают творчество. У зависти есть орудия – гнев, ярость, ненависть. С помощью сравнения зависть всегда побеждает внутри. Например: грудь, полная молока, и беспомощный младенец. Очевидно, что грудь всегда будет в выигрыше. И поэтому создаётся ощущение, что зависть права. Т.е. когда мы нападаем на себя, сравнивая с успешными идеалами из соцсетей или реальных знакомых – мы будем априори в проигрыше, потому что те, с кем мы сравниваем – другие. Они всегда будут в чём-то лучше нас. Я понимаю так, что изначальное сравнение у младенца – он и грудь. Это настолько невыносимое переживание, что кажется, что защититься от этого переживания можно только через убийство груди. Но как убить объект, от которого ты зависишь? И здесь снова идея – желание не зависеть. Напасть и уничтожить зависимость. Т.е. связь между ртом и грудью, между аналитиком и пациентом. Когда мама не восприимчива к переживаниям младенца, то у него внутри как будто происходит слияние внешнего объекта (матери) и внутреннего (его садистических импульсов). Получается, как будто реальная мать присоединяется к внутренней садистической фигуре. И жестокость младенца по отношению к себе усиливается. Если же мама принимает его разрушающие импульсы, то она как будто снимает часть тиранических нападок. Т.е. внешнее как будто помогает справиться с внутренней жестокостью. У. Бион подчёркивает, что полностью эти деструктивные импульсы убрать невозможно. И дальше он говорит, что главные чувства человека психотической организации личности – ненависть и зависть. К чему? К способности матери выдерживать, т.е. находиться в уравновешенном состоянии. Младенец-психотик чувствует невозможность быть в спокойном состоянии. И тогда это состояние чувствуется, как ценность, которую никогда невозможно получить. А раз её невозможно получить, значит надо уничтожить того, кто ей владеет. Такова логика зависти.

Далее: «Это отчетливо демонстрируется пациентом, который настаивает, чтобы я все прошел вместе с ним. Но исполняется ненависти, когда чувствует, что я могу преодолеть все затруднения без срыва. Здесь мы видим другой аспект деструктивных нападений на связь, где связью является способность аналитика интроецировать проективные идентификации пациента. Поэтому атаки на связь синонимичны атакам на душевный покой аналитика, а изначально – матери.» Я себе представила образ: Пациент как будто говорит: «Пойдёмте, я проведу вас сквозь свою разруху, сквозь свой ад». Аналитик соглашается пройти через эти переживания. У пациента есть бессознательная надежда, что аналитик не выдержит и разрушиться, также как это произошло с пациентом. Но время проходит, ад для пациента остаётся невыносимым. А для аналитика – это то, что можно вынести. Пациент всё время наблюдает за аналитиком. И видит, что аналитик справляется. И тогда пациент переполняется ненавистью и завистью – и нападает на связь. Вместо того, чтобы подумать: «Раз аналитик справляется, значит, и я справлюсь». Автор говорит, что связью может быть способность интроецировать, т.е.принимать в себя те невыносимые переживания, что переполняют пациента, и он их проецирует в аналитика. Поэтому для пациента атаки на связь – это есть атаки на душевное равновесие аналитика. Если говорить о младенце и матери – то младенец нападает на ровное состояние матери, чтобы вывести её из себя. Тогда его зависть будет отыграна, напряжение будет снято. И на какое-то время станет легче.

– Может, вы можете вспомнить, что дети иногда «достают» своих родителей. После того, как родитель вышел из себя и накричал – ребёнок как будто успокаивается. Как будто ему этого и надо было.

Далее: «Способность к интроекции преобразуется завистью и ненавистью пациента в жадность, пожирающую психику пациента. Схожим образом душевный покой становится враждебным безразличием. В этот момент возникают аналитические проблемы, поскольку пациент применяет (чтобы разрушить душевный покой, вызывающий столь сильную зависть) отыгрывание, некорректные действия и угрозы самоубийства.» Я поняла так, что способность матери к интроекции преобразуется внутри психики младенца через механизм зависти и ненависти в жадность. И эта жадность начинает пожирать психику пациента. Для меня пожирание – это значит отключение от творческих мыслей и постоянное нападение на себя, отбирание у самого себя тех возможностей, что предоставляет внешний мир и внутренний потенциал. Итогом этого может быть переживание себя нищим. И тогда никакие деньги в реальности не способны утолить голод. Всегда хочется власти и денег, чтобы господствовать над грудью, полной молока. Далее автор говорит, что душевный покой матери внутри психики пациента с помощью механизма зависти и ненависти превращается во враждебное безразличие. Т.е. мама хочет позаботиться о младенце, а в его восприятии она безразлична к нему. Моя пациентка рассказывала мне историю, как она подвернула ногу и упала. Муж ушёл немного вперёд и не видел, что она упала. Для пациентки это значило, что он её бросил, не хочет ей помочь. К девушке подошла женщина и спросила: «Вам помочь?» Но тут муж увидел, что жена упала, подошёл и сказал женщине: «Не надо». Пациентка разозлилась ещё больше, что муж безразличен к ней. После этого муж стал ощупывать её ногу и сказал: «Надо проверить – можешь ли ты встать. Не торопись подниматься». Он дал ей свою руку. И девушка поняла, что он её не поднимал не потому, что не хотел о ней позаботиться. А именно потому, что он очень сильно заботился о ней. Но она могла остаться при своём мнении – что её бросили и не заботятся.

У. Бион заканчивает, что пациент начинает отыгрывать в анализе, потому что его зависть нападает на него. И он не может с ней справиться. Цель нападения – разрушить ровное душевное состояние аналитика. На супервизии мы разбирали случай, когда у пациентки был сеттинг 2 раза в неделю. Она захотела уйти, но аналитик смогла сконтейнировать её переживания – и пациентка осталась в анализе. Но по мере сближения в анализе, пациентка всё больше становилась переполненной завистью. В итоге сначала она отыграла тем, что ушла из анализа. Затем вернулась и стала настаивать на сессиях 1 раз в неделю. После того, как вывела аналитика из душевного равновесия – аналитик приняла её условия, она стала усугублять ситуацию и настояла на изменении сеттинга – 1 раз в 2 недели. Таким образом, девушка сама себя лишила «питания», урезала его в 4 раза.

Следующий раздел «Резюме»: «Подведем итог отмеченным основным чертам: происхождение нарушений двояко. С одной стороны, существует врожденная предрасположенность пациента к чрезмерной деструктивности, ненависти и зависти. С другой – окружение, которое, будучи неблагоприятным, мешает пациенту использовать механизмы расщепления и проективной идентификации.» Автор говорит, что в начале жизни у нас есть два основных механизма, которые мы можем использовать, чтобы создавать свои бессознательные фантазии. И чтобы с помощью наших фантазий адаптироваться к реальности. Мы расщепляем на хорошее и плохое. Хорошее мы стараемся оставить себе. А плохое поместить в объект. Изначально предполагается, что этим объектом будет грудь, а потом мать. Мы рождаемся с источником внутреннего зла – завистью и ненавистью. В моей голове ненависть была орудием зависти, также как и гнев, ярость. Но я вижу, что У. Бион выделяет ненависть отдельной единицей. В книге «Научение через опыт переживания» он говорит о L, H, K. Что в свою очередь значит Любовь, Ненависть и Знание. Ненависть и зависть – мощные разрушающие инстанции внутри нашей психики. Они также реальны во внутреннем мире, как во внешнем мире реальны ураганы и землетрясения. И хоть мы не можем увидеть сам ураган или землетрясение как силу, мы можем увидеть результат воздействия этой силы. Саму силу мы можем только почувствовать на себе. А результатом будет разрушение. Если окружение будет не чутким, не откликающимся, не отзеркаливающим, то младенец оказывается не только во власти своих разрушающих сил, эти силы получают дополнительный источник энергии в виде отсутствия поддержки из внешнего мира. Здесь мы возвращаемся к идее, что для младенца нет отсутствия хорошей матери. Когда она отсутствует – для него это присутствие плохой матери. Когда младенец дойдёт до депрессивной позиции – тогда отсутствие будет отсутствием. Но в самом начале отсутствие – это присутствие. Психика не терпит пустоты. Мы подразумеваем, что человек психотической организации личности так и остаётся в младенческих переживаниях. И тогда для него никогда не будет отсутствия, всегда будет только присутствие. Если вас сейчас нет рядом – вы для него или для неё есть, но не та, которая поддерживает, а та, которая заставляет страдать своим отсутствием. Потому что во время разлуки на пациента нападают тяжёлые мысли, переживания. Они чувствуются как реальные, способные напасть и заставлять страдать. Когда человек в психической норме, то он или она способны увидеть свои младенческие фантазии. И могут соединить аналитика в единый образ, т.е. то, что становится возможным для младенца на депрессивной позиции. Когда мы говорим о 2-х образах себя для пациента, мы помогаем интегрировать частичные объекты в единый.

На этом остановимся. Жду ваших вопросов и размышлений.

С нарушенными клиентами есть чрезмерная проективная идентификация

Добрый день. Продолжаем разбор статьи У. Биона «Нападение на связь». Мы будем возвращаться к его мыслям ещё много раз позже. Можно сказать, что мы загрузили свою дефолт-систему мозга, где сейчас происходит «переваривание». И когда мы вернёмся к У. Биону, то сможем осилить какие-то другие уровни его мышления.

Следующая цитата: «В некоторых случаях источник деструктивных нападений на связь между пациентом и окружением, или между различными аспектами личности пациента, — в самом пациенте. В других – источник этот в матери. Хотя при этом и у психотических пациентов он не может быть в одной лишь матери. Нарушения начинаются вместе с самой жизнью. Пациент сталкивается со следующей проблемой: что это за объекты, о которых он осведомлен? Эти объекты, внутренние или внешние, по-сути являются частичными объектами и преимущественно, хотя и не исключительно, – тем, что мы называем функциями, а не морфологическими структурами.»

– Здесь нужно сослаться на работу У. Биона «Элементы психоанализа» и «Научение через опыт переживания». Там он вводит понятие функции. Он говорит о том, что элементы взаимодействуют между собой. «Элемент – это переменная, зависящая от других переменных, посредством которых он может быть описан, и от значений которых зависит его собственное значение. Когда мы говорим, что каждая функция выполняет какую-то функцию, термин „функция“ используется в качестве наименования группы действий (физических или ментальных), подчинённых определённой цели и направленных на определённую цель».

Из википедии «функция – это работа, производимая определённым органом, организмом, прибором. Роль, значение чего-либо, назначение чего-то». В философии, функция – это обязанность, круг деятельности. Но У. Бион говорит, что он использует термин «функция» в математическом значении. Т.е. мы подразумеваем, что наша психика состоит из элементов. Эти элементы не постоянные, они всё время меняются. Когда пациент находится в травме, у него есть фантазия, что ничего не меняется. Он как будто находится в дне сурка, во временной петле. И он или она не в состоянии повлиять на события в этом сценарии. В моём представлении сам этот сценарий может быть элементом. И тогда функция этого элемента – постоянно жестоко ранить своё Эго, своего внутреннего ребёнка.

Давайте ещё раз посмотрим на этот абзац с точки зрения функции и элементов. Если у вас будут другие мнения – пожалуйста, делитесь. Мы с вами вместе первопроходцы, перевариваем его мысли и наблюдаем за своим состоянием.

Я вижу элементы – (1) источник деструктивных нападений, (2) связь между пациентом и аналитиком или связь между разными частями пациента. А объекты являются функциями, т.е. они выполняют какую-то работу. Похоже, что в случае людей психотической организации личности – работа по разрушению является основной. Т.е. они нападают на творческий созидательный процесс. Автор говорит, что они настолько переполнены разрушением, что им недостаточно материнского объекта. Они помещают его и в другие объекты. И тогда получается, что источник деструктивных нападений находится в этих объектах. Объекты находятся снаружи. И выполняют функцию постоянного нападения на Эго пациента, на связь с творческой основой.

– У. Бион говорит, что нарушения начинаются с самой жизнью. Это очень важно. Мы с вами говорили, что есть 2 теории. Одна предполагает, что младенец рождается «чистой доской». Он невинен. Есть окружающий мир, который может быть очень агрессивным по отношению к нему. Поэтому в ответ на эту агрессию, младенец создаёт внутри себя «зло». Другая теория М. Кляйн говорит, что ребёнок рождается с внутренним злом – механизмом зависти. Можно ещё добавить – ненависти. И здесь реальные люди могут или усугубить проблему или помочь справляться с этим злом. Мама не может быть идеальной. Она не будет контейнировать 24/7, потому что она живая, устаёт, у неё свои травмы. Но как будет ребёнок реагировать – вопрос. После рождения рай закончился. Теперь начинается реальность, в которой мы всё время теряем. Чувства, связанные с потерями, соединяют нас с травмой рождения. Автор говорит, что объекты, с которыми взаимодействует младенец, являются частичными – это грудь, сосок, руки. Думаю, кожа матери в месте соприкосновения тоже будет чувствоваться как частичный объект. Соответственно, каждый частичный объект выполняет свою функцию— кормит, согревает. Может, гладит, успокаивает или бьёт, причиняет боль.

Википедия говорит, что морфология изучает как внешнее строение, так и внутреннее. «Фактически, понятие морфологии ввёл немецкий поэт и естествоиспытатель И. В. Гёте, определив её как „учение о форме органических тел, её образовании и преобразовании“.» Т.е. младенец изучает не форму груди (частичного объекта), он изучает— для чего нужна грудь. Отсюда и рождаются разные фантазии о груди. Если бы младенец изучал форму груди, то у него внутри не существовало бы разделения на хорошую и плохую грудь. Потому что в реальности грудь, как элемент внешней реальности, только одна. Но младенцу необходимо куда-то помещать свои невыносимые чувства, связанные с ненавистью и завистью. Поэтому у него внутри существует 2 груди – хорошая, которая кормит и успокаивает; плохая, которая отсутствует или затапливает, или кусает и т. д.

Идём дальше: «Это не очевидно, поскольку мышление пациента осуществляется посредством конкретных объектов. И потому, вероятнее всего, будет создавать в более развитом уме аналитика впечатление, что пациента интересует природа конкретного объекта. Природу функций, привлекающих внимание пациента, этот последний исследует посредством проективной идентификации.»

Думаю, под «последним» имеется ввиду конкретный объект. Как я понимаю, автор говорит, что когда мы слушаем пациента, то не думаем о том, что он или она говорит о частичном объекте. Например, пациент говорит «мама», – и мы представляем себе его реальную маму, которая что-то с ним делает, как-то на него или на неё воздействует. А на самом деле пациент сообщает нам о функции, которую выполняет его мать в его собственной фантазии. Мне кажется, что это очень важная мысль. Когда мы начнём думать о том, что сообщают пациенты не как о конкретном, а как о том – что делает это конкретное с их внутренним миром, наше мышление расшириться.

Далее У. Бион говорит о том, что природа функции познаётся через проективную идентификацию. Проективная идентификация – это взаимодействие без слов. Пациент оказывает давление на аналитика, чтобы он выступил в определённой роли по отношению к нему. Чтобы психоаналитик сделал то, что ожидает от него пациент. Выполнил бы свою функцию. В один момент это может быть функция – накормить. В другой момент – это функция отвергнуть.

Приведу пример своей пациентки. В нём я хотела показать влияние β-элементов и бессознательной фантазии. И также здесь можно увидеть— какую функцию я выполняю для неё в её внутреннем мире. Пациентка поймала себя на белом шуме. Как будто мои слова для неё могут быть разрушающими. Я считаю, что это произошло, потому что я сфокусировалась на β-элементах исчезновения и появления мысли. Я пыталась следовать тому, что я понимала как напутствие У. Биона – контейнировать переживания. Обращаю ваше внимание, что мы работаем уже около 10 лет. И пациентка всегда жаловалась, что она не может чувствовать, осознавать, понимать корректно в моменте. Только спустя время, когда это событие теряет актуальность в отношениях, она понимает, что там происходило. Примерно через 3 сессии после того, как я начала фокусироваться на идее β-элементов, у неё появилась злость после сессии. И держалась всю неделю. Сначала она не могла понять – на что злость. Как в детстве с мамой. Затем она осознала, что эта злость на меня за то, что я ей сказала, что в скайпе может быть сбой связи, когда собирается группа. И потом она злилась за мой пост, когда я сказала про здоровье. И тогда я стала ей говорить про мой недостаток как аналитика, про мою личную особенность, с которой я не могу бороться, не могу обещать, что она у меня исчезнет. Когда я говорю о чём-то из реальности. Пациентка говорит, что в каких-то случаях ей помогают мои комментарии, а в каких-то разрушают. И она боится неожиданности – какой сейчас это будет комментарий – тот, который разрушит или тот, который поможет. Благодаря работе с разными пациентами я научилась принимать эту свою особенность и делать её инструментом для работы. Получается, что я как живой несовершенный человек внедряюсь к пациентке со своим вИдением реальности. И также я выполняю функцию внедрения в её психику посредством проективной идентификации. Я не могу не внедряться. Это моё слабое место. Она об этом знает как на сознательном, так и на бессознательном уровне. И в соответствии с моей функцией, которую она мне выделяет в проективной идентификации, и которую я отыгрываю в реальности с ней, надо увидеть её реакцию на моё внедрение. Тогда будет понятна моя функция, когда я внедряюсь со своим представлением о реальности. Я вижу эту реакцию так. Пациентке как будто необходимо убивать своё мнение, и более того – убивать свои творческие способности, потому что она перестаёт писать. В её фантазии она мстит мне за то, что я напала на её творчество – и убивает меня своей яростью. Когда она видит посты, что у меня что-то со здоровьем – она как будто убеждается в том, что её гнев обладает всемогущей силой. Как будто это она испортила мне здоровье. А на сессии боится разрушить меня ещё сильнее, но при этом не знает – куда ей девать свою злость. В итоге всех моих интерпретаций, которые я озвучила выше, пациентка соединяется с переживанием, что не только мои слова она воспринимает как нападающие. Но также и боится, что знакомые будут читать её мысли. Плюс подписался серьёзный психиатр на неё, потому что она комментировала его посты.

– Т.е. мой недостаток, моё несовершенство как аналитика является для меня теперь инструментом, благодаря которому я исследую фантазии пациентов. И тогда пациенты тоже начинают принимать свои недостатки и учиться с ними работать в анализе. Я себе представляю, что когда-нибудь я буду очень сильным аналитиком, и мне не понадобиться использовать свои уязвимости для анализа. Но пока я нахожусь на перевалочном пути — работаю, как могу. Делюсь с вами, чтобы вы находили свои способы справляться с фигурой жестокого внутреннего аналитика.

Хочу обратить внимание – почему мои интерпретации оказались верными. После них пациентка смогла перенести то, что она чувствует ко мне, в наших отношениях, на другие отношения. Плюс на следующей сессии она пришла и сказала: «Я рада вас видеть. Я думала перед началом сессии, что скажу вам об этом. А потом подумала: „Вдруг вы болеете“. И дальше пришла мысль: „Ну и что“».

Идём дальше: «В числе этих функций – его собственные чувства, которые слишком сильны, чтобы их могла удерживать (contain) его личность. Проективная идентификация предоставляет ему возможность изучать свои чувства в личности, достаточно сильной для того, чтобы их удерживать. Препятствование использованию этого механизма, либо в виде отказа матери служить вместилищем чувств младенца, либо в виде ненависти и зависти пациента, который не может позволить матери выполнять эту функцию, приводит к разрушению связи между ребенком и грудью. И в результате – к тяжелому расстройству импульса к любопытству, на котором основано все обучение. Так подготавливается путь к тяжелой задержке развития.»

Здесь автор говорит, что наши чувства тоже могут выступать в роли функции. Например, с помощью злости мы как будто хотим кого-то убить. Т.е. ярость не просто чувство, а орудие для убийства. Именно поэтому мы много говорим о ярости с пациентами. Таким образом, мы надеемся, что изменим у них внутри функцию этого чувства. Ярость перестанет быть предметом убийства, а станет, например, выражением своей отдельности. Пожалуй, в процессе работы ярость превращается в гнев и злость, которые не обладают больше такой разрушительной силой в фантазии пациента. Пациент научается отстаивать себя способами, адекватными реальности. Поэтому ярость как орудие для убийства отношений или объекта больше не используется.

У. Бион говорит, что мы переживаемся пациентом как те, кто способен выдержать его сильные чувства.

Есть две причины, по которым младенец или пациент может отказываться пользоваться механизмом проективной идентификации.

– Мать или аналитик не принимают его или её переживаний. И мы можем предположить, что такое происходит очень часто. Психологи, которые сами прожили подобный опыт непринятия их переживаний во младенчестве, а также психологи, которые не образованы в данной теме, будут отказываться принимать проекции их клиентов.

– Сам пациент может быть неспособен пользоваться механизмом проективной идентификации. Т.е. отдавать свои невыносимые чувства на переработку близкому человеку, чтобы потом вернуть себе их в переваренном виде. Зависть и ненависть внутри пациента или младенца мешают этому.

Приведу пример моей пациентки с тяжёлой депрессией. Она рассказывает на сессии, что выступала на сцене. Она видела отклик аудитории – они смеялись. Я уточнила: «Так и должно было быть?» Пациентка ответила, что да, это подразумевала её роль. И более того, после спектакля к ней подошли 2-е людей и сказали, что она смешная. Очевидно, что это была искренняя реакция людей. Никто не заставлял их подходить к ней, чтобы выразить своё восхищение её игрой. Но как это воспринимает сама пациентка? Она начинает рассказывать историю о том, что у них есть такая передача, где предлагается прослушивание. Это всё снимается на камеру. Из 10 человек остаются около 10 (по её словам). Но тех, кто совершенно не адекватен реальности, их показывают по общему телевидению, делая из них посмешище. И моя пациентка чувствует себя таким посмешищем. Она говорит, что не верит их словам, не верит публике, которая смеётся в ответ на её игру. Что ей очень плохо, она обязана отказаться от игры на сцене. Но она не может это сделать. Плюс она рассказывает, что сравнивает себя с настоящими талантами. И очевидно, что она им проигрывает. Причём, осознаёт, что этот проигрыш связан с тем, что у неё акцент. И её просто не пускают на другие роли, где она могла бы себя проявить. Конечно, в переносе она сообщает мне, что не верит ни единому моему слову, связанному с принятием её самой и её талантов. И я снова оказываюсь с переживанием бессилия, ощущением себя никчёмным аналитиком, собственной бесполезностью. И начинаю думать о том, что нам надо прекратить анализ. Но на следующей сессии она говорит о том, что хочет увидеть образ себя. Что она обесценивает всё, что я даю. И это как-то связано с образом себя. Когда я ей говорю, что она стала видеть своё обесценивание, она отвечает: «Мне кажется, я всегда это видела. Ну да, это снова обесценивание». Возможно, она это видела. Но никогда не говорила мне об этом. Пациентка всегда настаивала на том, что она чувствует именно так, а я не понимаю этого. Для меня изменение касается того, что она может наблюдать – как уничтожает то хорошее, что я ей даю. И не только я.

Двигаемся дальше: «Более того, вследствие блокирования основного доступного младенцу способа справляться со своими слишком сильными эмоциями, течение эмоциональной жизни, во всяком случае, тяжелые проблемы, становятся невыносимыми. Поэтому чувства ненависти направляются на все эмоции, включая саму ненависть, и на внешнюю реальность, которая их возбуждает. От ненависти к эмоциям – всего лишь один шаг к ненависти к самой жизни. Как я говорил в своем докладе „Различение психотических и не-психотических частей личности“ (Bion 1957), вследствие этой ненависти к проективной идентификации прибегает весь аппарат восприятия, включая эмбриональное мышление, образующее связь между чувственными впечатлениями и сознанием. И когда преобладают инстинкты смерти, таким образом усиливается тенденция к чрезмерной проективной идентификации.»

Автор говорит, что проективная идентификация— это способ справляться с невыносимыми переживаниями. Мы с вами говорили, что младенец как будто отдаёт свои плохие переживания, которые можно представить в виде грязи, какашек, рвоты. Мама их принимает в себя, «переваривает» и отдаёт в виде чего-то хорошего – спокойствия, расслабления, ощущения сытости. В реальности младенец наложил в памперс, ему от этого не комфортно, жжёт кожу. А мама приходит, моет его, вытирает насухо, переодевает – и младенец ощущает себя в порядке. Т.е. он отдал маме плохое, а она «переварила» и отдала в ответ ему хорошее.

– Тоже самое с голодом. Он раздирает младенца изнутри. Мама приходит, даёт грудь – и прогоняет голод. Это переживается как волшебство. Так происходит в первые 3 месяца жизни. Потом этот механизм начинает ломаться, потому что мама устаёт, выходит из естественного психотического слияния с ребёнком. Она может «забывать» или не попадать в его потребности. Так младенец начинает обучаться, что не всё происходит всемогущим образом по его желанию. Наверное, если представить удовлетворение физиологических потребностей, то всё достаточно понятно. Сложность заключается в том, чтобы перенести это на психический уровень.

Мы должны вспомнить, что для младенца психический и физический мир перепутаны. Ему ещё предстоит работа по разделению этих миров. И тогда какашки для младенца могут значить ярость, зависть, отвращение и т. д. Т.е. для младенца может не быть разницы – предъявить ярость или обделаться в штаны. Но какашки могут значить не только плохое. На этом мы сейчас останавливаться не будет. Речь о бессознательной фантазии, т.е.«какашка» тоже будет функцией, как и грудь. Она может отравлять, а может быть как подарок. Это мы говорим про норму. При развитии патологии получается, что мама не принимает то невыносимое, что младенец выкидывает из себя. Давайте представим, что он сходил по-большому в памперс, а мама делает вид, что ничего не произошло, как будто не чувствует запаха, не меняет подгузник. Таким образом, проекции не приняты. И вот эти какашки накапливаются внутри. Живот распирает. А выкинуть их из себя нельзя. Думаю, поэтому автор пишет, что переживания становятся невыносимыми. Младенец начинает всех ненавидеть. У. Бион говорит, что ненависть направляется на все эмоции, в том числе и на саму ненависть. Снова подумаем о том, что в данном случае ненависть, как чувство, является функцией. Т.е. какая у неё работа? Думаю, уничтожать всё внутри.

Дальше автор говорит, что когда младенец и человек психотической организации личности нападает на все свои эмоции с помощью ненависти, то он легко может переключиться на ненависть к жизни.

– Ненависть заставляет человека пользоваться только аппаратом проективной идентификации.

Происходит нападение на эмбриональное мышление (я о таком слышу впервые. Возможно, это рептильный мозг, но я не уверена). Это мышление отвечает за связь между чувственным восприятием и сознанием. Чем сильнее у человека инстинкт смерти— тем сильнее он пользуется проективной идентификацией. Т.е. вы будете ощущать давление от человека. Но сам он не будет понимать, что оказывает на вас это давление. Например, давление, чтобы вы позаботились о нём или о ней. Или давление, чтобы вы проявили агрессию. Или чувствовали бы себя жертвой под натиском переживаний пациента. Когда у вас есть ощущение, что вам надо уходить из профессии, что вы очень плохой аналитик, и никогда не сможете научиться нормально работать – это переживание пациента. Пациент таким образом хочет донести до вас – как он или она себя переживают бОльшую часть времени. Думаю, это и есть те самые β-элементы, от которых нам хочется избавиться. И мы верим, что если избавимся от пациента – то избавимся от этого невыносимого переживания. Чем более сложные чувства мы «перевариваем», тем легче нам справляться со своими нападающими фигурами. И как следствие, лучше понимать своих пациентов.

Переходим к следующему разделу «Супер Эго»: «Такой тип ментального функционирования приводит к раннему развитию Супер-Эго – сейчас я опишу, каким образом. Как я уже сказал, связь между младенцем и грудью обусловливается проективной идентификацией и способностью интроецировать проективную идентификацию. Внешний объект, при его неспособности интроецировать, начинает казаться настроенным враждебно к любопытству и к тому способу, а именно проективной идентификации, посредством которого младенец пытается это любопытство удовлетворить.»

Получается, что связь – это проективная идентификация и способность её интроецировать. Способность интроецировать проективную идентификацию – это способность принимать внутрь себя сам механизм проективной идентификации, который был описан выше.

– Я себе представляю, что внутри есть комната, где есть возможность превращать плохое в хорошее. Только сначала это плохое надо почувствовать, потом принять, затем переварить, и после этого отдать.

Если у мамы (или у аналитика) нет способности интроецировать – младенцу (или пациенту) кажется, что мама (аналитик) не хотят, чтобы он или она исследовал мир. Т.е. получается, что блокируется сама тяга к знаниям. Поскольку в начале жизни проективная идентификация— это единственный способ коммуникации, то младенцу кажется, что им нельзя пользоваться. Нельзя узнавать о маме (т.е. о мире) что-то новое.

Мой знакомый работает с нарушенным детьми. Главное, что пытаются запустить нейропсихологи – это познавательный процесс. У таких деток он полностью блокирован. Они могут повторять то, чему их научили. Но не могут производить собственные мысли. Родители не сразу понимают, что ребёнок нуждается в развитии. У таких детей также страдает поведение. Потому что они не могут разделить границы внешнего и внутреннего. И часто родители границы воспринимают как жестокость. Такое можно увидеть и у пациентов. И тогда они не хотят, чтобы с их детьми работали. Но сами они не могут справиться с ребёнком. И он (ребёнок) становится тираном в семье. Из того, что говорит У. Бион, я поняла, что ненависть воспринимается как орудие для поражения всего вокруг. И сколько бы ребёнок её ни проявлял – этого всегда мало. Ненависть направляется и на взрослых, которые ухаживают и хотят помочь. И на себя, свою тягу к знаниям. В книге «Детский психоанализ» М. Кляйн описывает случай (не помню девочки или мальчика), где была задержка психического развития. Все её примеры работы меня восхищают, потому что я вижу— насколько это сложно справляться с такими детьми. Для таких детей есть рекомендация посещать психолога. Но сейчас ещё мало специалистов, которые могли бы понимать – что происходит с ребёнком.