Воробей бесплатное чтение

Зачем ты смотришь мертвыми глазами.

В пучину страшных неопрятных тел.

И не бывали странными делами.

И эту тайну скрыть он так хотел.

В неловкой туче мир страданий,

Покрытый замыслом, моим сырьём.

Вы лишь конец, зал ожиданий.

Бессменно опылая мглой.

Неужто люди оглупели?

Все обернули пред себя.

Задумчиво как в колыбели.

В ней так спокойно и легко.

Не зря проходят души падших,

Я не о мертвых говорю!

О тех, не сумел жить правдой,

О тех, кто лжёт в своём строю.

Пылает алыми ночами,

В той кутерме огонь ночной.

Нам всем там быть, в гиене падать.

Только с тобой. Только с тобой.

### Глава 1.

Ростов-на-Дону, лето 1985 года. Город жил своей жизнью, не подозревая, что вскоре наступят перемены, которые перевернут всё вокруг. Но для двоих братьев – Толика и меня, Влада – всё это было далеко. Наши будни крутились вокруг крыш хрущёвок, где старший брат Толик построил своё тайное убежище. Мама редко отпускала меня с ним, но когда удавалось, я чувствовал, что мне открывается совсем другой мир, тот, где нет школьных уроков и навязанных правил.

Толик всегда был для меня чем-то большим, чем просто брат. Он был моим кумиром, героем в кожаной куртке, который знал все о музыке и о жизни. Его любовь к панк-року была не просто увлечением, а идеологией. В нашем доме пластинки западных групп казались запретным плодом, но Толик скупал их у каких-то своих странных знакомых, которые шепотом обсуждали с ним "Рамонес" и "Секс Пистолс". В его логове на крыше стояла старая проигрыватель, где вечно крутилась музыка, от которой у меня в груди билось сердце с особой силой.

– Влад, – сказал он однажды, когда мы сидели на крыше, глядя на огни города, – вот ты думаешь, зачем я тебя сюда таскаю?

Я пожал плечами, ведь ответ, казалось, был прост – я хотел быть как он.

– Нет, брат, дело не в том, что ты просто младший. Дело в том, что ты должен понимать – этот мир не справедлив. Мы живём в системе, которая ломает людей, но музыка, брат, она может дать тебе свободу, – он ударил кулаком по ладони. – Панк-рок, анархия… Это больше, чем бунт против власти. Это бунт против всего, что нас сдерживает.

Я слушал его, пытаясь понять, но тогда это было сложно. Мне было всего четырнадцать, а Толик был на шесть лет старше – он видел больше, знал больше, и я жадно впитывал каждое его слово, стараясь угнаться за его мыслями.

Однажды, когда мы возвращались с его очередных музыкальных поисков, я заметил что-то маленькое и дрожащее на дороге.

– Толик! Смотри! – я указал на маленького воробья, который лежал на асфальте. Одно крыло у него было подломлено, и он слабо дёргался, пытаясь подняться.

– Оставь его, – Толик махнул рукой, но я не мог. Что-то внутри меня сжалось. Я поднял воробья, чувствуя, как его маленькое сердце бьется в моей руке.

– Он умрёт, если мы его не заберём, – сказал я, глядя на брата.

Толик остановился и посмотрел на меня задумчиво.

– Ладно, возьмём его, – неожиданно согласился он. – Но ты должен понять одно, брат. Этот воробей – не просто птица. Это – символ того, как мир работает. Хочешь спасти его? Давай попробуем, но для этого ты должен понять одну вещь.

Мы вернулись на крышу, где Толик достал одну из своих книг. Это была не музыка и не журнал – это был Пётр Кропоткин.

– Читал о взаимопомощи? – спросил он, кивая на раненого воробья.

Я покачал головой.

– Это то, что делает нас сильнее. Не законы, не власть, а взаимопомощь. Даже среди животных, когда один помогает другому, они выживают. Это и есть настоящее анархическое общество, – Толик говорил, а я слушал, как завороженный.

Я не понимал всех сложных идей, которые он озвучивал, но одно было ясно – я должен был вылечить этого воробья. Это был мой первый урок о том, как мир может быть не таким, каким его делают законы и правила. Я выхаживал птицу несколько недель, каждый день приносил ей крошки хлеба и воду. И когда воробей наконец-то взлетел с крыши, Толик засмеялся:

– Теперь ты – Воробей, брат. Ты выжил.

### Глава 2.

Мы всегда ходили втроём – я, Толик и его друг Славик. Славик был старше меня, но младше Толика на пару лет, и для нас он стал тем, кто знал все закоулки города. Ростов середины 80-х был местом, где жизнь кипела на задворках официальных лозунгов. Мы не были бандой в классическом смысле, но постоянно что-то вытворяли: могли стащить пару бутылок пива из магазина, пробраться на заброшенный завод или сбежать с очередной скучной комсомольской линейки. Толик заводил нас, а мы следовали за ним, как тени.

Однажды ночью мы решили, что пора "сделать что-то посерьёзнее". На этот раз Толик предложил обчистить подвалы местного магазина. Мы долго прятались за домами, пока свет не погас, и милиция не ушла на очередной обход.

– Влад, ты остаёшься тут и смотришь за входом, – приказал Толик, когда мы подошли к заднему двору.

– Почему я? – Я не хотел быть сторожем, хотел участвовать, быть как они.

– Потому что ты ещё не готов, Воробей, – его слова прозвучали строго, но в них не было злости, только забота. – Пока учись, смотри, как это делается.

Толик и Славик исчезли в темноте, а я остался стоять в тени. Сердце колотилось в груди, как бешеное. С одной стороны, меня распирала гордость от того, что я вообще был частью этой "операции", но с другой – страх быть пойманным обжигал руки, державшие дверную ручку. Прошло, наверное, полчаса, прежде чем я услышал шум.

– Милиция! – прошептал я, когда заметил знакомые серые шинели.

В тот момент я почувствовал ледяной ужас. Милиционеры направились прямо к тому месту, где прятались Толик и Славик. Я не знал, что делать. Хотелось крикнуть, но я боялся, что привлеку к себе внимание. В итоге милиция их не заметила – они просто прошли мимо, но этот случай врезался мне в память. В ту ночь мы сбежали без добычи, но она стала для нас знаком – Толик больше не давал мне сторожить.

Мама, конечно, замечала, что мы с братом стали часто пропадать, и ей это не нравилось. Однажды вечером, когда мы вернулись после очередного похода, она встретила нас у двери.

– Опять шлялись где-то? – её голос был полон усталости и тревоги. – Толик, когда ты уже прекратишь втягивать Влада в свои дела?

Толик поднял брови и усмехнулся, словно всё это было пустяками.

– Мама, да не волнуйся ты. Мы просто гуляем, ничего такого.

– Гуляете… – она покачала головой и посмотрела на меня, как будто я был виноват в том, что следую за братом. – Влад, ты хоть понимаешь, чем это может закончиться?

Я молчал. Толик всегда говорил, что мы "сами себе хозяева", и я верил ему. Мама, конечно, не могла этого понять – её мир был другим, миром, где нужно ходить на работу, выполнять указания начальства и не задавать лишних вопросов.

– Я не хочу, чтобы ты закончил, как твой отец, – произнесла она тихо, словно в пустоту.

На этом разговор закончился, но этот момент отпечатался во мне. Я видел, как старший брат пытался жить по-своему, не подчиняясь никому, и как это бесило её. Мама боялась за нас обоих, но не могла ничего изменить. Она была одна, а Толик был слишком сильным и свободным духом.

Спустя несколько месяцев Толик, наконец, решил познакомить меня с "большими ребятами". Это была группа парней, собиравшихся в одном из заброшенных зданий в старом районе города. Они называли себя "анархистами" и собирались вокруг идей Кропоткина, которого Толик так почитал. Для меня это была новая глава в нашей жизни.

В тот вечер Толик вёл меня, как будто это был какой-то ритуал. Он представил меня своей "командой".

– Это Воробей, – сказал он, и все взгляды в комнате были устремлены на меня. – Мой младший брат. Он с нами.

Ребята в кожаных куртках и рваных джинсах кивнули, принимая меня в свой круг. Один из них, с длинными волосами и цепью на шее, протянул руку:

– Добро пожаловать в наш клуб, Воробей.

Я чувствовал, как внутри меня всё закипает от волнения. Это было больше, чем просто общество бунтарей. Это было что-то большее – я стал частью чего-то настоящего, бунтующего и свободного.

### Глава 3.

Прошло два года с того момента, как Толик ввёл меня в своё общество. Эти годы пролетели, как один день, и я изменился больше, чем мог когда-либо представить. Из младшего брата, который слепо следовал за Толиком, я превратился в самостоятельного участника нашего движения. С тех пор, как я стал "Воробьём", меня стали воспринимать всерьёз. Толик продолжал учить меня, но теперь я не просто слушал – я сам активно читал и изучал труды анархистов. После Кропоткина я открыл для себя Михаила Бакунина и Пьера Жозефа Прудона. Эти книги перевернули моё мировоззрение, наполнив его новыми смыслами.

Школа быстро отошла на второй план. Учителя всё чаще вызывали мать, жалуясь на мою неуспеваемость и прогулы. Но мне это уже было безразлично. Школа казалась каким-то абсурдным цирком, в котором нужно было просто отбывать время. Всё, что они могли предложить, казалось поверхностным и пустым по сравнению с теми идеями, которыми я жил. Я начал бунтовать, сперва тихо – перестал носить школьную форму, потом громче – устраивал споры на уроках, вызывая раздражение учителей. Они не могли понять, откуда у меня вдруг появилась такая тяга к сомнению и отрицанию авторитетов.

Толик поддерживал меня. Мы становились ближе с каждым днём, но наша связь уже не была просто братской. Теперь мы были единомышленниками, объединёнными общей целью и идеей. Наше общество анархистов росло, и с каждым днём мы становились увереннее в том, что можем изменить этот мир. Вечерами мы собирались в нашем убежище, обсуждая действия и планы.

Одним из первых наших "свершений" стала акция против местных партийных деятелей. Мы взяли несколько баллонов краски и исписали их штаб-квартиру лозунгами вроде "Свобода от власти!" и "Нет режиму!". Это был символический акт, но он внушил нам уверенность в своих силах. Город начал говорить о нас, пусть пока шёпотом, но слухи о том, что в Ростове появилась "анархистская молодежь", начали разлетаться по улицам.

Тем временем мой воробей, которого я вылечил два года назад, стал чем-то вроде личного символа. Каждые выходные он прилетал на нашу крышу. Толик смеялся, глядя на это, называя его "вестником свободы". Воробей приносил мне маленькие гостинцы – крошки, пёрышки или даже кусочки чего-то яркого. Это стало частью моего ритуала: я встречал его, давал ему хлеб, и он снова исчезал в небе. Для меня это было знаком – даже животные способны на свободу, и я хотел быть таким же.

Всё менялось, но однажды произошло событие, которое навсегда врезалось в мою память и изменило нас всех. Мы часто проводили вечера на улице, особенно в те дни, когда не хотелось возвращаться домой. Однажды ночью, когда мы с ребятами шли через пустынные дворы, к нам подошёл мужчина. Он выглядел странно: высокий, с нервной улыбкой на лице. Он посмотрел на меня и предложил прогуляться вместе, сказав, что знает "интересное место".

Я не сразу понял, что что-то не так, но ощущение тревоги было явным. Я посмотрел на ребят, но Толика рядом не было – он ушёл вперёд со Славиком. Мужчина заговорил снова, его голос был мягким, но напряжённым.

– Пойдём, Воробей. Я тебе покажу кое-что, – сказал он, как будто знал меня.

Моё сердце застучало быстрее, я не понимал, что происходит, но чувствовал опасность. В тот момент из тёмного переулка вышли Толик и Славик.

– Эй, Влад! Иди сюда! – громко крикнул Толик, и я, не раздумывая, бросился к нему.

Мужчина остался стоять, его лицо исказилось от досады, но он не пошёл за нами. Мы ушли, смеясь над этим странным типом, но спустя несколько дней весь город заговорил о маньяке, который убивал детей. Газеты пестрели заголовками о том, что таинственный убийца охотится на молодых. Только тогда я понял, что этот мужчина мог быть тем самым маньяком, о котором писали. Толик, конечно, смеялся, говорил, что мы просто "ушли вовремя", но мне стало по-настоящему страшно.

Этот случай лишь усилил наше чувство братства. Мы спаслись друг другу, даже не понимая тогда, насколько серьёзной могла быть ситуация. Город замер в страхе, но мы продолжали жить своей жизнью, только теперь более осторожно.

Время шло, и я становился не только умнее, но и сильнее духом. Чтение Бакунина и Прудона укрепляло мои убеждения. Я перестал быть просто младшим братом Толика – теперь у меня были свои мысли, свои идеи, свои планы. Мы с ребятами начали организовывать небольшие акции протеста: от простых листовок до громких антиправительственных заявлений. Наша деятельность становилась всё более заметной, и в один момент к нам пришли милиционеры.

Однажды вечером они ворвались в наше логово на крыше, но мы уже были готовы. Толик заранее предупредил, что "кто-то проболтался", и мы быстро спрятали все следы нашей деятельности. Милиция устроила обыск, но ничего не нашла, только оставила предупреждение: "Мы за вами следим". Это было серьёзное заявление, но мы не собирались останавливаться.

Моя жизнь уже не была прежней. Я не просто следовал за Толиком – теперь я сам принимал решения и вёл других за собой. Мы стали настоящими анархистами, и я чувствовал, что впереди нас ждёт ещё много испытаний, но теперь я был готов к любым вызовам.

### Глава 4. Первые утраты и новые смыслы

Май 1987 года, 23:45.

Мы сидели на крыше, где всё началось, обсуждая, как готовимся к выпускному. Последние несколько месяцев пролетели в тумане беспокойства, страха и восторга. Я смотрел на ночное небо Ростова и думал, что совсем скоро школа закончится. И хотя учеба давно перестала быть важной частью моей жизни, чувство грядущих перемен висело в воздухе, будто предвестие шторма.

В то время в нашу жизнь ворвалась любовь. Я встретил Аню, когда нам обоим было по семнадцать, в марте 1987 года. Это случилось на вечеринке у одного из наших общих друзей, где играла "Гражданская Оборона" – первый русский панк, который мы услышали. Музыка отражала наше состояние – бунт, протест, крики против системы. Но вместе с этим во мне просыпалось что-то новое, что-то, что было глубже анархии и свободных идей.

Аня была той самой девушкой, которая умела заставить меня думать иначе. Она не была частью нашего круга – не бунтовала, не шла против правил. Её глаза светились добротой и каким-то внутренним светом, который разжигал во мне надежду на что-то большее, чем анархия и протесты. Я увлёкся ею настолько, что стал задумываться, а стоит ли мне продолжать идти тем путём, по которому я шёл с Толиком и ребятами.

В один из вечеров, 15 апреля 1987 года, я прогулял встречу с анархистами ради того, чтобы побыть с Аней. Мы гуляли по тихим улицам Ростова, слушали ветер и говорили обо всём на свете. Это было как маленький островок мира среди нашего бурного существования. Я впервые почувствовал себя настоящим подростком, а не частью движения. Аня мечтала о будущем, о жизни, где не нужно бороться, где есть место любви и радости, и я начал верить, что, возможно, это и есть правильный путь.

Однако с каждым днём, приближаясь к выпускному, я всё больше чувствовал себя между двумя мирами. С одной стороны был Толик и наши анархистские идеалы, с другой – Аня и спокойная жизнь, о которой я стал мечтать. Я начал меньше участвовать в акциях, реже ходил на встречи, а ребята это замечали. В глазах Толика появлялось всё больше непонимания и разочарования, но он молчал, не пытался удерживать меня, будто ждал, когда я сам приму решение.

Июнь 1987 года, 20:30, выпускной.

День выпускного был странным. С одной стороны, это было завершение школы, что должно было стать важным моментом для каждого из нас, с другой – я уже давно чувствовал, что школа перестала иметь для меня значение. Но Аня попросила пойти с ней на выпускной, и ради неё я согласился. Это был тот день, когда я решил сделать малое отречение от анархизма ради неё.

Мы танцевали медленный танец под русскую группу "Алиса", которая только набирала популярность среди нас, подростков. Лирика песни "Кто ты?" заставляла меня задуматься, действительно ли я знаю, кто я такой. В тот момент всё казалось возможным: я мог оставить всё позади, анархию, Толика, наше бунтарское прошлое, и попытаться начать новую жизнь с Аней. Я смотрел ей в глаза и видел в них свет, который, как мне тогда казалось, мог вытеснить все тени.

Но реальность была другой. В июле, спустя всего месяц после выпускного, всё рухнуло. Аня призналась мне, что собирается уехать в Москву учиться в университет и не видит нашего будущего вместе. Она говорила, что её жизнь должна идти вперёд, а мои идеалы и борьба тянут меня назад. Моё сердце было разбито, и вместе с этим разрушились мои мечты о спокойной жизни. Она уехала, и я остался один, снова брошенный в вихрь анархии и протестов.

Август 1987 года, начало русского панка и первые драки.

После ухода Ани я вернулся к Толику и нашим ребятам. В тот момент в Ростове начала развиваться своя рок-сцена. Мы слушали "Гражданскую Оборону", "АлисА", "Кино". Их тексты стали нашей музыкой бунта, они говорили о том, что мы чувствовали, о свободе и сопротивлении. Вдохновлённые этим, Толик решил, что пора организовать свою группу. Мы начали красть музыкальные инструменты из школ и домов культуры, чтобы собирать свою команду. У нас были электрогитары, барабаны, но мы даже не умели толком играть – это не имело значения.

Главное было высказаться, дать выход своим эмоциям.

Наши концерты в подвалах и на заброшенных стройках превращались в настоящий дебош. Люди собирались, чтобы услышать нас, но драки становились неотъемлемой частью этих встреч. Сначала это были обычные уличные потасовки, но потом появились настоящие "стенки на стенку". Группы подростков из соседних районов приходили на наши концерты, чтобы выяснять отношения. В одной из таких драк, в сентябре 1987 года, Толика сильно избили. Я был рядом и пытался защитить его, но нас было слишком мало. Этот случай заставил нас задуматься о том, что наша борьба стала выходить за рамки музыки.

Декабрь 1987 года, переломный момент.

Зима того года стала для нас моментом переосмысления. Толик всё больше замыкался в себе. Я видел, что его тревожило не только насилие, но и отсутствие ясного пути вперёд. Мы больше не знали, за что боремся. Каждое наше действие казалось бессмысленным – лозунги, драки, музыка. Я видел, как изменился Толик, как наш идеализм начал гаснуть. Он больше не был тем несломленным лидером, за которым я следовал. Мы оба начали понимать, что анархия – это не просто разрушение, но и создание чего-то нового, чего-то, чего у нас не было.

Мы продолжали читать книги Бакунина и Прудона, но теперь с осознанием того, что искать свободу – это значит искать её не только в бунте, но и в себе. Мы начали задумываться о том, что важно не только уничтожить старую систему, но и построить что-то лучшее. Этот период стал для нас поиском себя, поиском смысла в мире, где всё вокруг рушится.

Февраль 1988 года, страх и осознание.

В это время начались проблемы не только в наших головах, но и в семьях. Однажды мама столкнулась с Толиком на кухне и начала разговор о том, что её пугает наше будущее. Она говорила о том, что боится за нас, за то, что мы идём по пути, который может привести к разрушению.

– Ты не понимаешь, мам, – сказал Толик, – мы не разрушаем, мы ищем. Мы пытаемся найти себя в этом мире, который уже давно разрушен.

### Глава 5. Обретение и потери

Февраль 1988 года, 23:15.

Мамин страх стал нарастать с каждым днём. Она больше не говорила о наших оценках или о школе, которая уже осталась в прошлом. Её волновали наши ночные выходы и странные звонки в квартиру. В воздухе повисло напряжение. Казалось, что за каждым углом нас поджидает милиция, а она постоянно спрашивала Толика, когда он наконец остепенится. Но Толик только отмахивался, его взгляд стал жёстче, как будто он всё глубже и глубже уходил в себя.

Мы оба ощущали, что стоим на краю чего-то важного, но не могли понять, что именно. Анна ушла из моей жизни, оставив лишь боль и пустоту. Любовь, которая казалась мне возможностью убежать от всего этого хаоса, теперь превратилась в ещё одно доказательство того, что стабильность невозможна. Я стал замкнутым, погружённым в собственные мысли. Каждое утро было одинаковым, и каждый вечер был наполнен беспокойством о том, что принесёт следующий день.

Март 1988 года, 15:30. Начало новой эры.

В начале марта Толик познакомил нас с новыми участниками нашего движения – это были ребята с соседнего района, которые тоже слушали "Гражданскую Оборону" и "АлисА". Они были жёстче, чем мы. Их мир был гораздо суровее: там, где у нас была идеология, у них было насилие. Они принесли с собой новый элемент в наши встречи – постоянные драки. Теперь каждое наше собрание превращалось в спонтанное выяснение отношений. Толик не вмешивался, а я всё чаще задавался вопросом, куда мы идём.

Мы решили создать свою полноценную панк-группу, чтобы заявить о себе уже не только драками, но и через музыку. Нашей целью было сделать что-то более яркое, чем просто протесты и антисоветские лозунги. Я помню тот день, когда мы впервые встали с инструментами, которые украли на прошлой неделе из местного Дома культуры. У нас были электрогитары и барабаны, и никто из нас по-прежнему не умел играть. Но мы были уверены, что это не главное. Главное было выплеснуть всю ту боль, ярость и бессмысленность, которую мы чувствовали.

Наши первые "репетиции" больше походили на хаос. Звук был диким, но он выражал нас. Толик писал тексты, полные отчаяния и вызова. Мы пытались организовать выступления в подвалах, на заброшенных стройках. Но каждое такое мероприятие превращалось в бой – кто-то срывал наши выступления, кто-то пытался доказать, что их взгляды "чистее". Мы находили себя в центре стенок на стенку, и это перестало быть романтикой. Это был страх, перемешанный с адреналином. Мы возвращались домой избитыми, но, несмотря на это, внутри нас продолжала кипеть ярость.

Июнь 1988 года. Долгий вечер и разрыв с Толиком.

В один из вечеров, после очередной драки, я впервые всерьёз задумался, что всё это может закончиться плохо. Мы с Толиком сидели на крыше, молча курили, глядя на закат, который заливал город. Я видел, как в его взгляде пропало то самое пламя, что было раньше. Он всё больше замыкался в себе, как будто с каждой новой потасовкой отдалялся от всех нас.