Третий бесплатное чтение
– Палываныч, осторожно!
Павел Иванович, ослеплённый внезапной тьмою, стоял на последнем пролете мраморной лестницы, между первым и вторым этажом. Единственное окно, через которое мог брезжить свет, было заколочено досками. Во тьме мелькал и охал белый передник.
– Катерина, свечи есть?
– Нету! Ни свечей, ни керосину! Палываныч, руку дайте!
– А у Францевича?
– Была, нету! И раньше среды, говорит, не будет! Всё разобрали! Что ни день, то весь город без свету! Ах, чтоб их… нечистая! – Катерина горячей уверенной рукой вела Павла Ивановича в квартиру. – Вас Елена Дмитриевна дожидаются…
– Спасибо, Катерина! Что стекольщик? Вторую неделю ждём! Как пещерные люди, ей-богу.
– Выясню, Палываныч, миленький! Но Дарья говорит, видела его, чёрта, в воскресенье. Полз на четвереньках по трамвайному пути… На Почтовой! Она со службы шла.
– Пьяный? А, впрочем, что я спрашиваю…
В квартире уже был какой-никакой сумрак: через кресты оконных рам лился свет газовых фонарей одной из центральных улиц города.
Павел Иванович с облегчением освободился от пальто и пыльных туфель. Быстро переоделся в домашние и оглядел себя в зеркале – там на него смотрел бледный стройный красавец с профилем Давида Микеланджело.
В отличие от Давида, одежда на Палываныче была – принятая регламентом, грустного лягушачьего цвета, форма преподавателя гимназии.
Катерина крутанулась по прихожей, накидывая на плечи шерстяную шаль:
– Я к Дарье сбегаю, может у нее свечи есть…
– Катерина, голубушка, вы очень любезны! – Павел Иванович, прокашлявшись и одернув обшлага, направился к своему кабинету, где ждала его Елена Дмитриевна – его любовь и душенька, с которою он строил самые смелые планы совместного будущего.
Она сидела в сумраке, у стола – маленькая фарфоровая статуэтка – тонкая шейка, головка чуть набок, гроздь шёлковых роз в высоко поднятых каштановых волосах… Платье в пол – наглухо, до подбородка, закрывающее изящное тело, и даже милые пальчики скрывали перчатки. Фигурка казалась бы неподвижной, если бы не нервозное топанье ножкой, в такт большим напольным часам, что качали свой большой, как тарелка, маятник в углу кабинета.
Увидев Павла Ивановича она поднялась навстречу.
– Елена Дмитриевна, душа моя, какой же это отдых для глаз моих – видеть вас! – Павел Иванович чмокнул её в пушистый завиток волос возле жемчужной серёжки.
– Павел Иванович, что же это… Как же неспокойно мне! Душа не на месте! – она говорила быстрыми оборванными фразами, гладила его по лицу и плечам, словно о чём-то просила. – Что-то будет… Я чувствую, накроет! Павел Иванович, милый, душа не на месте, беда будет…
Павел Иванович пытался понять весь этот сумбур и, кажется, понял.
– Ну что вы, Елена Дмитриевна, полно вам! Война дело серьезное, не спорю, но так ведь не впервой.
– Вы ещё Наполеона вспомните!
– И вспомню. Ну что же вы так разволновались, душа моя! – Палываныч с усталой нежностью обнял свою Елену, надеясь прекратить этот ненужный диалог.
Но Елена Дмитриевна успокаиваться не собиралась:
– Павел Иванович, вы меня не слышите? Какой Наполеон… Не будет никакой победы, Павел Иванович, для нас с вами – не будет!..
Павел Иванович поправ нормы приличия плюхнулся на строгий неудобный кабинетный диван, предчувствуя бессмысленный спор.
Елена Дмитриевна ходила тревожными петлями, как волчица в клетке:
– Вся жизнь в пропасть катится… Неужели вы не видите?
Она скинула свои перчатки и взяла Павла Ивановича за руки дрожащими холодными пальцами:
– Бежать надо, Паша… Бежать! – она говорила тихо и даже с какой-то злостью. – Лев Иосифович нам паспорта сделает, Стамбул, София… Монреаль… Не важно…