Комната тишины бесплатное чтение

Пролог

Где тот создатель, что решает жизнь?

– Борис Андреевич?

Поблекшие голубые глаза смотрят преданно, ловя каждое слово. Дрожащие морщинистые руки сложены на коленях. Сумочка, за которую можно было схватиться как за спасательный круг лежит в стороне. Я не разрешаю клиентам брать с собой в кресло ничего. Кроме своей души. Это едва ли не последнее, что у них осталось. Я же свою душу оставляю в коридоре за плотно закрытой дверью. В моём кабинете ей не место.

– Из родных никого не осталось. Сыновья уехали за границу сорок лет назад. И уже почти десять никаких писем, никаких звонков. Что с ними – не знаю.

Голос дребезжит, как надтреснутое стекло. Морщин так много на лице, что каждая из них, словно борозда, пролегает по её долгой, слишком долгой жизни. Мария – так она просила называть её. В документах обозначено другое имя, но это неважно. Для тех, кто сидит в этом кресле, допустимы любые фантазии.

– Муж погиб на войне. Детей одна поднимала. Думала – вырастут, позаботятся. Мне ведь уже почти девяносто два. Видела много… Так много, что вспоминать тяжко. Прошлое – это бремя. Чем больше лет прожито, тем это бремя труднее нести с собой. Я устала, очень устала… Я хочу тишины.

– Понимаю вас, – слегка киваю головой. – Тишина – это то, за чем приходят сюда люди.

Она доверяет мне во всём. Сеанс длится уже более часа. Пора принимать решение. И ставить точку. Разрешение лежит у меня в ящике письменного стола. Ей всего лишь нужно сказать последнее слово, чтобы я поставил подпись и печать. А потом ей выдадут ключ. Самая обычная процедура. В день у меня таких может быть пять – шесть. Иногда чуть больше. Это всего лишь работа, и я давно к ней привык. Не вижу в ней ничего особенного.

Моё имя – Борис Реутов. Я – известный востребованный психотерапевт. Единственный в своём направлении. И – да, я не люблю людей.

Они все приходят ко мне с вопросами. С жалобами. Они ищут сострадания. Они просят помощи. И я даю им то, что так нужно. Единственное лекарство от их страхов и болезней. То, что срабатывает безошибочно.

Я – последняя инстанция в этом мире. Я – личный Харон каждого. И я хранитель ключа, отпирающего последнюю в их жизни дверь. В комнату, откуда не выходит никто.

Там не слышно голосов. Там всегда тихо. И это именно то, чего они хотели. Законом это разрешено. Безнадёжно больной, находящийся в здравом уме человек, не обременённый никакими долгами и не связанный обязательствами, имеет право на выбор. Единственно верный выбор в его случае.

Кому он будет нужен? Кто станет о нём плакать? Не остаётся никого, кроме самого себя. И это пугает. Хочется сбежать. Или сойти с ума.

Не получается.

Тогда остаётся лишь одно. И здесь на передний план выхожу я.

Центр поддержки «АКТУС» – моё детище. Я создавал его ровно десять лет. Свой пусть начинал простым психотерапевтом в реабилитационном центре под руководством наставника и супервизора Андрея Протецкого. Он обучал меня вести диалоги, консультации, терапевтические сеансы. Я находил это изнурительной и трудной работой. Многие пациенты сливались в самом начале пути, так и не пройдя трансформаций. Мне было жаль потраченного времени. Я понимал безнадёжность их положения. Я видел, что они пребывали в мире иллюзий. Я знал, чем это кончится.

Мне надоело.

Жизнь, полная боли и одиночества, не стоит того, чтобы её продолжать. Жить, ожидая конца в любую минуту, мучительнее всего. Не лучше ли самому стать хозяином своей судьбы?

Я принял решение. Я создал своё пространство. Я дошёл до самой вершины власти. И получил лицензию на деятельность. Я создал свой Центр для того, чтобы реально помогать тем, кто обречён. Моя роль проста. Но, чтобы играть её, нужен особый дар. И у меня он есть.

Я презираю тех, кто слаб. Но я уважаю того, кто делает выбор. И я точно знаю, что нужно каждому, кто приходит в «АКТУС». Они хотят получить разрешение. И никто ещё не уходил из моего кабинета без него. Простая бумажка, но как много она значит для того, кто отчаялся жить! Кто не видит ничего, кроме пустоты. Кто устал ждать…

Каждый день я вижу эти лица – бледные, несчастные, измождённые. Жизнь утекает из них с каждым вдохом. Они даже не пытаются её удержать. Они хотят освобождения. И я позволяю им его получить.

Получив разрешение на добровольную смерть, пациент выходит из моего кабинета. В соседнем окне ему выдают ключ простым нажатием кнопки. Стоит поднести бумагу с той стороны, где печать. Скан считывает информацию. Лёгкий щелчок – и ключ в руках у сделавшего выбор. Им он отпирает дверь – единственную в дальнем конце коридора. Всё остальное – белые стены. Такое оформление не случайно. Вся жизнь – сплошным белым потоком пролегла сквозь него. И ни единой краски. Лишь последняя дверь загорается ярким огнём, когда человек приближается к ней. Он вставляет ключ в замочную скважину, делает один оборот. Дверь легко отпирается. Человек переступает свой последний порог. Он не знает, что в этот момент я за ним наблюдаю с экрана монитора в своём кабинете. Как только он оказывается в комнате, дверь закрывается. Всё происходит очень быстро. Человек ничего не чувствует. Он спокойно погружается в сон. Ключ возвращается обратно. Я выключаю монитор и готовлюсь встречать следующего пациента.

… Мария выходит из кабинета, держа в руках письменное разрешение. Маленькая, согбенная старушка. В потёртом ситцевом платье. Окончательный диагноз поставили месяц назад. Последняя стадия рака, лечению не подлежит. Она всё сделала правильно. Она никому ничего не должна.

Ключ падает в её раскрытую ладонь. Она несколько секунд смотрит на него. Потом идёт к другому концу коридора. Безликий белый путь. Ничто не останавливает, не привлекает внимания. И вот, наконец, дверь в заветную комнату. Мария открывает её и на мгновение оборачивается. Но, никого не видя по-прежнему, делает глубокий тяжкий вдох и… переступает порог. Дверь закрывается за ней. Всё кончено.

Секретарь приносит кофе. Всего одна ложка сахара. Я пью его мелкими глотками. Потом выключаю экран. На сегодня назначено ещё две консультации. Надо передохнуть минут двадцать. В конце дня отправить отчёт – сколько пациентов сегодня получили разрешение. Государство финансирует Центр, и благодаря этому он получает широкое распространение. Аналогов нет.

У Марии был сложный путь. Она прошла его весь от начала и до конца. Её не стоит жалеть, как и всех тех, кто был до в моём кабинете.

Всех, кто будет после.

За плечами их – целая эпоха, прожитая, наверное, не зря. Для них этот ключ – как освобождение.

Для меня же это быт, самый обыкновенный быт.

Глава 1

Сегодня выезжаю с работы пораньше. В 19.30 прямой эфир в студии. Ток-шоу «Поговорим о жизни». Странно, что в программе с таким названием будет тот, кто разрешает смерть. Я буду отвечать на вопросы и рассказывать о своём Центре. Самое обычное дело. Периодически меня приглашают на телевидение, радио. Я даю интервью, участвую в съёмках телешоу. Иногда публично консультирую. Моё дело всегда на виду. О нём должны знать люди. Поэтому я активно участвую в общественной жизни. Без намека на то, что мне это неприятно.

Моя нелюбовь к людям проявлялась с детства. Я не гулял в шумных компаниях, не был замечен на вечеринках, школьных и университетских мероприятиях. Я учился, чтобы получить знания. Но сегодняшний мой мир – это вынужденная публичность. Если я хочу, чтобы дело моё процветало, мне нужно быть среди людей. Именно они – источник моего дохода. Они – ключ к моему успеху.

– Борис, добро пожаловать!

Известный телеведущий Роман Стрелков выходит мне навстречу, распахивает объятия, чтобы принять дорогого гостя. Мы никогда не были и не будем друзьями. Наш обмен любезностями – всего лишь дань, которую мы платим за место в высшем обществе. Здесь все друг друга презирают, но делают то молча.

– Как ты – готов? – Роман похлопывает меня по плечу. – Сегодня интервью, пару вопросов от журналистов, потом диалог с клиентом.

– Стандарт, – небрежно отвечаю я.

Неинтересно, но таковы будни знаменитости. Придётся потерпеть. Всего каких-нибудь сорок минут. Потом меня ждёт фуршет. Очередной «селебрити» презентует свою новую книгу. Пустой словоток, лишённый смысла. Но в него вложено много денег. И самое ужасное, что этот отстой раскупят ещё до того, как партия попадёт в книжные магазины. Громкое имя – наполовину залог успеха.

С журналистами расправляюсь быстро. Все эти вопросы я слышал много раз. Какова ваша миссия и тому подобное? Какие планы по развитию Центра? Глупо, обезличенно. Центр сам себя развивает. Люди каждый день готовы умирать. Клиентский спрос растёт. О каких ещё перспективах можно говорить?

Роман машет мне рукой. Я ухожу длинным коридором, встречая по пути безмолвные пустые взгляды. Не останавливаюсь ни на одном. Я знаю, многие меня осуждают. Но я выбрал свой путь. И он приносит мне успех и довольство. То, что необходимо для нормальной жизни.

… Домой возвращаюсь за полночь слегка навеселе. Пришлось выпить пару бокалов шампанского. Я от него пьянею быстро. Алкоголь почти не употребляю. Он только мешает. А мне важно оставаться в трезвом рассудке. Чтобы в любую минут принять правильное решение.

Моя квартира напоминает шикарный дорогой номер в отеле. Две спальни, гостиная, рабочий кабинет, кухня-студия. Здесь комфортно и удобно жить. Но времени на это практически нет.

Комнаты блестят чистотой. Домработница успевает всё прибрать к моему приезду. В холодильнике оставляет ужин. Я не хочу есть. Наливаю простой воды в стакан, выпиваю залпом. Затем прохожу в одну из спален, раздеваюсь и ложусь в постель. На сегодня мой день завершен.

* * *

Ненавижу утренние телефонные звонки. Надо было отключить звук, но я устал вчера и забыл это сделать. Теперь приходится принимать знаки внимания. Да, в моей жизни есть место женщинам. И этот звонок – тому подтверждение.

– Доброе утро, Боря.

– Доброе утро, Лиза.

Моя новая пассия. Любовница с видом на жительство и претензиями на моё тело. Лиза – молодая вдова, успевшая в свои двадцать три выйти замуж, а затем похоронить мужа-миллионера и получить от него наследство. Теперь вкушает плоды сладкой жизни и берёт всё, что ей нужно. На одном из званых вечеров встретила меня и решила, что мы подходим друг другу.

Она неплохая партия. Мы встречаемся уже два месяца. Чувств к ней никаких, кроме, пожалуй, периодически возникающего желания справить нужду. И Лиза со мной в этом солидарна. Удобные отношения, никого ни к чему не обязывающие. Лиза хорошо выглядит. Локоны блестяще отламинированы, ресницы неимоверной длины, ярко накрашенные брови, полные губы. Она едва ли не вся силиконовая. Настоящая резиновая кукла. С такой поговорить не о чем. И нет необходимости. Разговариваю я, в основном, на работе. А с куклой Лизой развлекаюсь. Не более того.

Моё утро начинается как обычно. Зарядка, тренажёрный зал, душ, сытный завтрак. Новый костюм идеально выглажен, висит в гардеробной. У меня нет претензий к домработнице. Светлана честно выполняет свои обязанности, и за два года ни разу меня не подвела. Я умею подбирать людей в своё окружение. К счастью, их не так много.

Одеваюсь и выхожу из квартиры. Спускаюсь вниз на лифте, иду на парковку за своим «Nissan». Удобный автомобиль для быстрого надёжного перемещения по городу. Лиза присылает сообщение – напоминание о том, что вечером будет ждать меня у себя. Моя силиконовая подруга желает получить очередную порцию дофамина. И я ей в этом охотно помогу. Из Центра сегодня уеду пораньше. Пятница, но клиентов ничуть не меньше. А я работаю без выходных. Клиенты совершают выбор каждый день. Не стоит из-за личных амбиций прерываться.

– Борис Андреевич, доброе утро, – секретарь приветствует меня в меру сдержанной улыбкой. Илона работает со мной второй год. Предыдущего секретаря я уволил. Оказался слишком впечатлительным. А мне лишние сантименты не нужны. Нужно быть хладнокровным, чтобы принимать верные решения. Только так. Иначе однажды можно оказаться в моём кабинете в кресле напротив.

Просматриваю план работы на сегодня. Всего четыре человека записано на приём. Это хорошо. Значит, Лизе не придётся долго ждать. Благодарю Илону и иду в свой кабинет. Через пятнадцать минут – первый пациент.

* * *

Время пролетает быстро. К четырём часам я успеваю пройти всех и каждому дать разрешение попасть в комнату тишины. Все – безнадёжно больные пожилые одинокие люди. Мой самый привычный контингент. Иногда попадаются молодые лица. С такими нужно быть осторожнее. Главное – это уметь отличить истинное желание сделать правильный выбор от простой демонстрации. Но мне это прекрасно удаётся, и ошибок в моей практике ни разу не было.

Собираюсь завершить рабочий день, как слышу звонок от Илоны.

– Что ещё? – нетерпеливо спрашиваю. Не люблю, когда меня беспокоят по пустякам.

– Борис Андреевич, прошу прощения, к вам ещё один посетитель.

– Приём на сегодня закончен, – напоминаю я.

– Знаю, – Илона отвечает сдержанно. – Но эта женщина очень просит, чтобы вы её приняли. Прямо сейчас. Говорит, что ей больше не к кому обратиться.

Усмехаюсь.

Каждый, кто сюда приходит, так говорит.

Если бы у этих людей был ещё кто-то, к кому они могли бы обратиться, они не оказались бы в «АКТУСе». Последняя инстанция. Что ж…

– Илона, скажи, что я приму её. Ровно через пять минут.

Снова выключаю звук на телефоне. Лиза подождёт, надеюсь, недолго. Последний посетитель… Какая-то женщина. Сейчас я быстро с ней разделаюсь.

Через пять минут – стук в дверь.

– Входите, – негромко говорю я. Спокойствие – важнейшее условие безопасности в моём деле. Интонации – способ передачи состояния.

Дверь открывается, и скромными шагами в мой кабинет входит пациент. Я вижу её ноги, обутые в простые сабо, клетчатую юбку, пиджак. Затем перевожу взгляд на лицо.

Не может быть!

Это она…

Моя бывшая жена. Кэт, как я любил её называть. Катя.

Хм, выглядит гораздо лучше, чем когда видел её в последний раз. Одета не слишком дорого, зато со вкусом. Фигура стройная по-прежнему. Волосы каштановые ниже плеч убраны в хвост с прямым пробором. Глаза всё те же синие. И губы – самые простые и обыкновенные, не накрашенные. Я застыл, рассматривая их. Катя не любила яркий макияж. Всегда была скромной, тихой. Глядя на неё сейчас, кажется, что ничего не изменилось. На самом деле это не так.

Мы развелись восемь лет назад. Инициатором был я. Ей ничего не оставалось, как согласиться.

Я чувствую, как нежелательные эмоции пытаются завладеть мной. Этого нельзя допустить. Я здесь в своём кабинете полновесный хозяин положения. И даже эта неожиданная встреча не может выбить меня из колеи.

Опускаюсь в кресло. Изображаю цинизм и холодное безразличие. Катя по-прежнему стоит. Ждёт приглашения.

Я начинаю первым.

– Можно узнать, что привело тебя сюда?

Сразу демонстрирую агрессию. Это лучший способ защиты. Хотя, возможно, Катя не станет нападать. Зная её…

– Добрый день, Борис Андреевич, – она вежливо здоровается со мной. – Могу я сесть? – подходит к креслу, предназначенному для пациентов.

– Вначале ответь на мой вопрос, – довольно грубо говорю я. – Что ты здесь делаешь? – и сам высказываю предположение. – Захотелось на бывшего мужа посмотреть? – нагло усмехаюсь. Но Катя держится стойко, не поддаётся на провокацию.

– Насколько я знаю, вы ведёте приём, Борис Андреевич? – уточняет она. Садится в кресло напротив, не дождавшись моего согласия. Да, я не отличаюсь хорошими манерами. Но с пациентами сдержан, терпелив. В основном, это пожилые люди, одинокие, брошенные, покинутые. Безнадёжные.

Но она!..

– Я принимаю пациентов с тяжёлыми случаями, – напоминаю Кате. Таким образом, даю понять, что ей здесь не место.

Она реагирует абсолютно спокойно, адекватно. И это злит меня. Ужасно злит! Я сам не понимаю, что такого она сделала, что я бешусь при одном виде её. Между нами не было конфликта. Мы разводились тихо, мирно. Но, может, именно это меня и задело? То, что она, будучи двадцатидвухлетней неопытной девчонкой, с такой лёгкостью меня отпустила, словно я никогда не был ей по-настоящему нужен? И для чего, в таком случае, она сейчас пришла сюда?

Восемь лет молчания. Я считал, что все события, связанные с ней, давно в прошлом, и нет смысла к ним возвращаться. Но теперь она вдруг появилась, и я не знаю, как это расценивать.

– Вы готовы меня выслушать? – спрашивает Катя.

У неё всё такой же мелодичный голос. Я любил его слушать когда-то. Потом он стал раздражать. Невыносимы стали эти мягкие интонации и те слова, что ею произносились.

– Так зачем ты здесь?– в третий раз спрашиваю я.

– Я пришла просить разрешения.

Так говорит каждый, кто сидит по ту сторону. Ежедневно мои пациенты произносят одну и ту же фразу, которая не вызывает у меня никаких эмоций, кроме безразличия. И я совершенно спокойно выслушиваю их жалобы, чтобы в заключении вынести вердикт. Никто не ушёл от меня разочарованный. Я всем давал то, о чём они просили.

– Разрешения? – насмешливо повторяю я. – Ты просишь у меня разрешения на эвтаназию? Неужели тебе так опостылел этот бренный мир, что ты решила покинуть его? А может, не вынесла одиночества? За эти восемь лет не сумела найти себе подходящую партию? И решила, что это единственный выход?

Насмешки и оскорбления так и сыплют из меня. Я не могу остановиться. Ненавижу её в этот момент больше всего на свете. Как она только посмела явиться сюда?!

– Знаешь ли ты, что ко мне приходят люди, у которых не осталось ничего? Ровным счетом ни-че-го! И ни одного близкого человека рядом! Они устали жить. Они отчаялись бороться. Для них единственное утешение – смерть! И они идут сюда, просят у меня разрешения дать им этот покой. Семьдесят пять, восемьдесят, девяносто – вот каков возраст моих пациентов. Они прожили слишком много. А что имеешь ты? – я срываюсь на крик. – Тебе всего лишь тридцать лет! И ты готова вот так просто расстаться со своей жизнью?

Кэт всё это время спокойно меня слушает. Ни единый мускул на её лице не дрогнет. Она необычайно собранна сейчас. Она знала, куда идет.

– А вы, Борис Андреевич, ничуть не изменились, – замечает она. И, грустно усмехнувшись, добавляет. – Нет, разрешения прошу не для себя.

– А для кого? – кажется, я погорячился со своей тирадой.

Глаза её погрустнели. Она опустила их, потом подняла снова. Тяжёлый взгляд… Уставший и замученный. Она не просто так пришла сюда. Она точно знает, зачем.

– Я прошу разрешения для своей дочери, – собравшись с силами, произносит она. И это звучит как приговор.

Глава 2

Опешив на мгновение, ощущаю себя пригвожденным к месту. Словно это кресло, в котором несколько секунд назад было так удобно сидеть, сдавило мне всё тело. Заковало железными кандалами и не даёт не то, что выбраться, – даже продохнуть! О чём ты говоришь со мной, Кэт?

– Повтори, – охрипшим вдруг голосом требую я.

– Ты слышал.

– Повтори! – звучит грубо.

Кэт вновь не смотрит на меня. Я замечаю, что у неё стали дрожать руки. И губы. Она сдерживает себя, чтобы не заплакать. Но слезы мало значат для меня. Я к ним привык, и ничего особенного в них не нахожу. Все мои пациенты плачут. Я принимаю это как должное.

– Твой Центр – единственное место, где выдают разрешение на эвтаназию. Я прошу у тебя это, – тихим голосом произносит моя бывшая жена.

– Ты сказала, что просишь разрешение для своей дочери.

Мне страшно было это произносить. Её дочь… Девочка… Ребёнок… бред какой-то!

– Боря, дело в том… – Кэт неожиданно называет меня просто по имени. И это режет слух ничуть не меньше, чем то, что я услышал от неё раньше про разрешение. Но меня не тревожит этот нечаянный след прошлого. Есть то, что гораздо важнее.

– У тебя есть дочь? Откуда?

– Хм… Тебя… Вас это удивляет?

– Да нет, – откровенно лгу, стушевавшись. – Что в этом особенного? – и тут же начинаю закидывать её вопросами. – Сколько ей лет? Где её отец? Почему ты пришла одна?

– Подождите, Борис Андреевич. Не всё сразу, – просит Кэт. – Ей… восемь лет.

– Восемь, – повторяю я. Напряжение растёт. Начинает дребезжать противным тонким звоном в области висков. И я чувствую, это только начало. – Откуда у тебя дочь? – снова спрашиваю Кэт.

А она усмехается мне в ответ. Горько так, невесело. Но я не настроен её жалеть. Мне сейчас важно понять, что происходит. И каким образом это может касаться меня.

– А Вы, Борис Андреевич, разве не знаете, откуда появляются дети?

Ты стерва, хочется сказать. Хотя она никогда таковой не была. Напротив, казалась мне воплощением кротости, стойкости, покорности. Но сейчас это скромное милое (да, именно так) существо пытается вытащить из меня все нервы и намотать их на кулак до полного растяжения. Чтобы потом оборвать окончательно. И я срываюсь. Не выдерживаю. Мне очень сложно оставаться хладнокровным в такой ситуации. Я не мог предвидеть этого. Я не был готов.

– Ты спрашиваешь меня, откуда берутся дети?! – вскакиваю и начинаю кричать, размахивая руками, словно это я – пациент, пришедший на приём к психотерапевту. Разница лишь в том, что во мне ещё много жизни. И оставаться спокойным не получится. Молчит всегда лишь смерть. – Восемь лет назад ты была моей женой! Восемь лет назад ты родила ребёнка с тяжёлой формой ДЦП! Врачи сказали: он не будет жить! Мы приняли решение отказаться от него!

Выпалил на одном дыхании.

Я всё припомнил ей.

И вновь упал в кресло.

А эта сучка говорит:

– Ты принял решение. В одиночку. И сказал, что так будет правильно. Я же с самого начала была против.

Стекло треснуло. Осколками вонзилось мне в виски. Противное дребезжание прекратилось, но взамен пришла боль. Ну, зачем это нужно сейчас?

Закрываю глаза. Пытаюсь уйти из реальности хотя бы на несколько секунд. Кэт всё ещё здесь. Она пришла для того, чтобы напомнить о себе. Она – мой вызов из прошлого.

Словно тени перед глазами мелькают воспоминания…

* * *

Шорох простыней и смех, перемежающийся стонами. Эля была безупречна. Выполняла любой каприз. И если бы я захотел, пошла бы на что угодно. Ей нужно было моё расположение. Нужна протекция. Мне – не хватало женщины.

Кэт увезли две недели назад на «скорой». Это был самый бюджетный вариант, как добраться до роддома. Новый «мерс» стоял в гараже, и заводить его глубокой ночью не хотелось. Я только получил права и взял крупный кредит. Внезапные роды не входили в мои планы. Мы их не ждали так скоро. И я не признавался Кэт, но каждый раз, как она заводила разговор о будущем, думал, что совместного у нас быть не может.

Я почти всё решил. Просчитал как сухой прагматик. Идеальный вариант – если ребёнка не станет ещё до рождения. Я заранее договорился с врачами, что, если такое произойдёт, они не станут ей его показывать. И тогда будет легче пережить утрату. Гораздо хуже, если тот, кого она носит, увидит свет.

Нет, я не настолько урод. И жестокости во мне, наверное, не больше, чем в других. Наоборот, мне очень жаль её. Знать, что родишь безнадёжно больного ребёнка – страшно. И если б об этом было известно на ранних сроках, сейчас она бы не мучилась.

Но мы опоздали.

Диагноз поставили лишь на последнем УЗИ. Почему они не могли сделать этого раньше?! Беременность протекала тяжело. Должны же они были что-то заподозрить! Но нет, бля!.. Правда открылась на седьмом месяце. Я переспросил несколько раз, и Кэт всё слышала. «С высокой долей вероятности не выживет, – сообщил врач. – Но сейчас вы ничего не сможете сделать. Если только вызвать искусственные роды».

Я предлагал ей это. Кэт отказывалась. Я настаивал. Она делала вид, что меня не слышит. Я устал с ней спорить. Мои дела с невероятной быстротой шли в гору, и я не мог предаваться унынию и глупому сожалению.

«Ты сможешь родить ещё», – был мой последний аргумент.

Нет.

Глупая женщина стояла на своём. Какая женщина – девчонка!.. Я забрал её из дома неопытную, несмышлёную. Она смотрела на меня как на Бога и ловила каждое слово. Всё изменилось, когда она решила стать матерью…

– Боря, ты отвлёкся! Вернись ко мне.

Надутые губки Эли и притворно обиженный голос звучат как призыв к действию. Я вновь набрасываюсь на неё, забыв о том, что дверь в квартиру мы так и не закрыли. А она с лёгким скрипом подалась, и тихие мерцающие, словно блики, шаги стали приближаться.

Я слышал.

Я понимал.

Но я не остановился.

Это был знак. Мой час пробил.

– Боря…

Шелест листьев на ветру. Сухих, осенних. Они уже скоро будут заметены снегом и останутся им погребённые.

– Что ты делаешь?

В дверях спальни стоит моя жена с каким-то узелком. Не могла как следует уложить вещи в сумку. Бледная, с чёрными кругами под глазами, худая и измученная.

Без живота.

Я знаю, что роды проходили тяжело. Я знаю, что она отказалась от кесарева. «Хочу увидеть его во что бы то ни стало!..»

Зачем?..

Так нравится страдать? Мне – нет.

И я принял решение. Как только позвонил врач и сказал, что всё закончилось.

… Она стояла и смотрела на меня, валяющегося в постели с чужой женщиной. А я, даже не потрудившись прикрыться, ледяным тоном зачитывал ей приговор.

– Я подаю на развод, Кэт. Пойми, так будет лучше для нас обоих. К сожалению, ты не устраиваешь меня как жена. Мне нужны здоровые отношения и здоровое поколение. А ты, увы, мне этого дать не можешь.

И Эля, глупая невозможно Эля, подхватила, прильнув к моему плечу:

– Зато я, милый, смогу родить тебе нормальных, здоровых малышей.

Ты идиотка, хотелось мне крикнуть, никого мне не родишь, потому что я предохраняюсь. И не позволю тебе приблизиться ко мне настолько. Ты – самое обычное тело. Красивое, но без мозгов.

Я ничего этого не сказал вслух. Мне важно было, чтобы Кэт поверила. И пусть меня тошнило от собственных слов, но я, вместо того, чтобы оттолкнуть Элю, прижал к себе крепче.

Кэт всё поняла. Молча ушла в другую комнату. Пробыла там минут десять. Что-то искала, не знаю. Я не следил за ней. Ушла вскоре, тихо прикрыв дверь. Что с ней стало потом, я не знаю.

На разводе был мой представитель. Кэт подписала все документы. Когда я той же ночью выставил из квартиры Элю, зашёл в комнату, где последний раз была она. Мне было интересно, что Кэт унесла с собой.

Оказалось – ничего…

И тогда впервые я познал, что такое настоящая вина.

Мне было горько. Надо было срочно чем-нибудь заглушить это чувство. Я вышел на улицу. Я ходил из одного бара в другой. Пока не встретил своего будущего наставника Андрея Протецкого. Он уговорил меня вернуться. Он дал очень дельный совет: свою вину обратить в злость.

– Именно злость будет помогать тебе двигаться дальше.

И он оказался прав.

Я стал ещё больше работать.

Я буквально поселился в офисе.

Я стал вынашивать идею.

Я восемь лет пахал, чтобы утвердить свой статус в обществе. И мне это удалось.

Теперь моё дело процветает. И я бесконечно рад этому. Тому, что даю безнадёжным людям последнее право выбора. За них никто не будет решать. Они всё сделают сами.

Что касается моей бывшей жены… Да, я вёл себя с ней как последний мерзавец. Но по-другому тогда не мог, теперь мне это точно известно. Незапланированные трудности сильно осложнили бы мой путь по карьерной и социальной лестнице. А Протецкий всегда советовал отбрасывать в сторону сомнения. И действовать решительно и радикально.

У меня есть всё. Спустя годы я оглядываюсь на прошедшее и понимаю, что лучшего пути выбрать не мог. Я перестал жалеть о том, что сделал. Я просто в один миг запретил себе об этом думать. И, показалось, сразу стало легче дышать.

Да, это новая жизнь. Та, к которой я стремился. Та, которую я строил не один год. И она не совместима с прежней.

* * *

Я первым покинул консультацию. Первый раз за свою терапевтическую практику. Но я был раздражен настолько, что не высидел бы положенное время. Просто встал и ушёл, предупредив Илону (секретаря), что не вернусь. Она знает, что делать дальше. Любезно попрощается с Кэт и выставит за дверь. Та будет спрашивать, когда можно назначить следующую консультацию. Илона что-то ей ответит. Неважно. Я больше с ней не встречусь. Этот призрак прошлого не имеет права на существование. Он мёртв вместе со всем, что нас когда-то связывало.

Она решит, что я испугался. Проявил слабость. Пусть так. Меня больше не интересует эта женщина. Кэтти, Кэт… Катя… Я называл её по-разному. К сожалению, память стереть не удаётся. Но всегда есть способ переключиться на другой, более безопасный объект.

Мне захотелось выпить чего-нибудь крепкого. Я не сторонник алкоголя. Однако здоровый образ жизни тоже не пропагандирую. Мне достаточно обычной комфортной жизни, в которой есть место удовольствиям. Но сегодня я понимаю, что расслабиться привычным способом мне не удастся. И даже Лиза мне не поможет. С ней, вообще, лучше не встречаться.

Кстати, о своей любовнице вспомнил только в баре после третьего стакана виски. Достал телефон, взглянул на экран. Пропущенные вызовы – все, наверное, от неё. Надо бы отправить сообщение: сегодня не смогу, непредвиденные дела и всё такое.

Нет никакого желания.

В стакане, что раз за разом наполняет мне бармен, плавают льдинки. Я смотрю на них и удивляюсь, почему они не тают. Всё та же форма, тот размер. Значит, это фальшь? И мне подсовывают её так просто, выдавая за подлинное? Неужели я похож на человека, которого так легко обмануть?

Возникает желание устроить скандал. Потом я вспоминаю о своём статусе. Скандалить нельзя. Вот чёрт!

И прошу бармена долить мне ещё.

Домой возвращаюсь, еле держась на ногах. Естественно, не на своём автомобиле. В приватном такси. По пути слушаю рассказ водителя о том, как ему повезло устроиться в эту службу. Ему, оказывается, всё нравится. И зарплата хорошая, и клиенты адекватные. Спросил, как я отношусь к своей работе. Э-э-э, парень, да ты, оказывается, меня не знаешь? Новости надо смотреть. И ток-шоу разные. Там столько дерьма, что на всех хватит.

– Вам помочь? – спрашивает таксист, наблюдая мои поначалу тщетные попытки открыть дверь.

– Не надо.

Раза с двадцатого у меня получается набрать верную комбинацию цифр. Я поднимаюсь на лифте на свой этаж и ключом открываю дверь. Меня встречает Светлана, домработница. Накануне я просил её дождаться моего возвращения. Планировалось, что это будет в районе шести. А сейчас около двенадцати. И выгляжу я весьма сомнительно.

– Добрый вечер, Борис Андреевич, – смотрит на меня вытаращенными глазами, однако старается держаться спокойно.

– Добрый, Света, – переваливаюсь через порог и спотыкаюсь, едва не падая. Светлана испуганно охает, помогает мне устоять.

– Что с вами случилось, Борис Андревич?

– Всё в порядке. Не видишь, я пьян, как сапожник?

– Простите, но я вас впервые таким вижу, – признаётся она.

Бросаю взгляд в зеркало.

– Я тоже.

Моя цель сейчас – спальня. Лечь на постель, накрыться одеялом и в полной темноте, наконец, уснуть. Не думать ни о чём, не вспоминать, не анализировать. Только сон и больше ничего. А всё другое будет завтра.

Глава 3

Я решил навести справки о ней. Словам на ощупь давно не верю. Да и выглядит моя бывшая совсем неплохо. На человека, готового добровольно отдать дочь в комнату тишины, Кэт не похожа. Возможно, у неё совсем другие цели. В любом случае я это выясню. Теперь, когда она решила заявить о себе, я не оставлю её так просто, пока не узнаю правду.

Мой хороший знакомый пробил по своим каналам, и уже через пару часов у меня на руках было целое досье. Екатерина Корнева (её девичья фамилия, вернувшаяся после развода), 30 лет, работает в городской библиотеке, заведует отделом периодической литературы. Не состоит в браке. Имеет статус матери-одиночки… Воспитывает дочь.

Тут я отвлёкся на мгновение. Мать-одиночка, значит. Ну, что ж, государство поддерживает таких женщин. Может, это, всё-таки, не тот ребёнок?

Девочка родилась 6 мая 20… года. Та самая дата…

У меня отличная память на цифры, события. Я могу запомнить, в какое время у меня была встреча с кем-либо. И тот день я тоже хорошо запомнил. Даже спустя восемь лет помню.

Чёрт, чёрт!!!

Девочку зовут Милана. Милана Корнева. С рождения страдает одной из форм ДЦП. У неё проблемы с позвоночником, и самостоятельно передвигаться ей трудно. Однако ей доступна вертикализация, и с помощью костылей она может совершать шаги на небольшие расстояния. Длительные перемещения – в специально предназначенном для этого кресле. Интеллект сохранен полностью. Девочка социализирована, посещает обычную общеобразовательную школу. Иногда остаётся дома с няней. Иногда мать берёт её с собой на работу. Милана учится также в художественной школе, хорошо рисует и поёт. Никаких врождённых аномалий развития, несовместимых с жизнью, нет и в помине.

Стиснув зубы и кулаки, с силой ударяю по столу.

«С этим заболеванием ребёнок не сможет жить», – звучал приговор врачей.

– Долбанная медицина! Долбанные врачи! Ненавижу их всех! Какого хрена…

Дальше просто нет слов. Я закрываю глаза и сразу проваливаюсь в воспоминания, которые не отпускают до сих пор.

Врачебный кабинет, кушетка, бледная как смерть Кэт. И этот урод в белом халате, скучным голосом выносящий ей приговор. Он говорил: не будет жить. Медицина бессильна. Найти бы его сейчас и поговорить как следует. Сказать ему: ну, что, родной, облажался? А ведь твоя компетенция могла кому-то жизни стоить.

Меня прошибает пот. Дрожащей (почему-то) рукой нащупываю пульт, чтобы включить кондиционер. Нечем дышать. Расстегиваю верхние пуговицы рубашки.

Она молодец. Катя всё сделала правильно. Наверное. Но что сейчас происходит? Если это способ, чтобы встретиться со мной, то не самый удачный. В досье девочки ничего не сказано о смертельной болезни. Придётся выяснить самому.

В досье также есть номер телефона. Набираю его. Надо срочно успокоиться. Я умею это делать. Глубокий вдох и выдох. И так три раза, пока в трубке не раздался её голос.

– Алло? – несколько удивлённо.

– Кэт, это я, Борис, – получается как-то быстро и нервно. – Нам нужно встретиться. Прямо сейчас.

– В твоём Центре?

– Нет. Я сам заеду за тобой.

* * *

Обычное здание в четыре этажа. В городской библиотеке я был, наверное, лет сто назад, когда ещё учился в институте. Здесь иногда проводят открытые мероприятия, приглашают почётных гостей. Я не был в их числе. Но как только вошёл в вестибюль, меня там узнали.

– Это же Реутов! – слышу я первое.

Ко мне навстречу кидаются сотрудники.

– Борис, добрый день. Чем мы обязаны?

– Мне нужна Екатерина Корнева. Где её кабинет?

– Катя? – две дамы солидного возраста недоумённо переглядываются. – А зачем она вам? Мы думали, что…

– Позвольте самому разобраться, – пока эти клуши опомнятся, я потеряю много времени. Поэтому, не спрашивая разрешения, иду вдоль коридора, заглядывая в каждую дверь.

– Отдел периодики крайний справа, – несётся мне вслед.

Спасибо. Я именно туда и пришёл. Дверь открываю без стука.

– Борис? – Катя смотрит на меня сквозь очки. Она сидит за столом, напоминающим школьную парту, и что-то пишет ручкой. Сзади неё стеллажи с множеством книг и журналов. Я подхожу ближе.

– Почему ты в очках? У тебя испортилось зрение? – первым делом спрашиваю я. Потом понимаю всю нелепость этого вопроса. Разве может это иметь значение? За восемь лет что-то же поменялось. Но мне почему-то важно знать о ней всё. Как будто теперь она – часть моей жизни.

– Боря… – Катя снова называет меня по-простому, забыв о том, что мы не одни. – Ты что-то хотел?

Вместо ответа протягиваю ей руку: «Едем!»

– Но у меня рабочий день, – напоминает Катя.

– Едем, – повторяю я.

Моей решимости сложно противостоять. Катя встаёт, выходит из-за стола, идёт к вешалке, на которой висит её пальто. Очки она убирает в футляр и прячет в сумку. Жизнь в периодическом отделе замерла. Всех резко перестали интересовать печатные журналы. Только внезапно открывшиеся отношения между заведующей отделом простой девушкой Катей и известным на весь мир благодетелем с душой убийцы Борисом Реутовым. Впрочем, мне, как всегда, всё равно. Я беру Кэт под руку и вывожу её в коридор. Потом за пределы библиотеки. Сажаю её в свой автомобиль. Вижу через боковое стекло, как её коллеги высыпают вслед за нами на улицу – проследить, что будет дальше. Увидев, в какую карету посадили их сотрудницу, наверное, рты раскрыли. Потом будут детально обсуждать. Абсолютно нечему удивляться. В моей практике были пациенты и с этого учреждения. Отжившие свой век старушки, не видевшие в жизни ничего, кроме книжных полок. Они много прочли, но мало прожили сами. Мне не жаль их, как и всех других.

– Что ты хотел, Борис? – снова спрашивает Кэт.

Поворачиваюсь к ней.

– Вчера мы так и не закончили разговор.

– Не по моей вине, – напоминает Кэт. – Ты сам ушёл. Впрочем, как и всегда…

В её словах звучит надтреснутая боль неизжитых воспоминаний и непрощеных обид. Я виноват, я знаю. Но приехал к ней не для того, чтобы извиняться. Мне нужно получить от неё информацию. Однако сам поддаюсь нахлынувшим внезапно чувствам. И набрасываюсь на неё со злостью.

– Зачем ты появилась? Чтобы мстить мне? Чтобы испортить жизнь?

Но Катя не поддаётся на агрессию. Ей не в чем оправдываться передо мной. Поэтому спокойно отвечает:

– Да кто я такая, господин Реутов, чтобы портить вашу драгоценную жизнь? Я всего лишь обратилась за помощью.

– Ты сказала: тебе нужно разрешение на эвтаназию для дочери, – мне непросто даётся произнести это.

– Да, именно так, – подтверждает Катя.

– Что с ней? – быстро спрашиваю я.

– Она тяжело больна.

– Она с самого рождения тяжело больна! – вскрикиваю я, сжимая руль. Мы так никуда и не уехали. Стоим на одном месте. А сотрудники библиотеки не уходят. Но вряд ли кому-то из них придёт в голову разгадать, о чём мы говорим.

Катя всё ещё держится спокойно.

– Тогда врачи неверно поставили диагноз, – объясняет она то, что я уже знаю благодаря своим наводкам. – Это не та самая тяжёлая форма ДЦП, которую они предрекали вначале. Да, проблемы были, и поначалу она отставала в развитии, но это было связано с внутриутробной инфекцией.

– Когда ты успела занести инфекцию? – перебиваю её.

– Откуда я знаю? Этого никто не мог определить. Просто поставили перед фактом.

– Скоты! – вырвалось у меня.

Катя смотрит на меня с сомнением и продолжает.

– Потом к двум годам она выправилась. Стала расти, развиваться. Да, позвоночник слаб, и ей было трудно удерживать свой вес. Но она старалась. И у неё получалось! – глаза заблестели от волнения. – Знаешь, она очень умная и способная девочка.

– Знаю, – вырывается у меня.

Катя очень удивлена. Пристально смотрит на меня, пытается поймать взгляд, но я упорно отворачиваюсь. Чтобы избежать этого опасного момента, я завожу, наконец, мотор и рывком отъезжаю с места, оставив любопытных глазеющих гадать, что же будет дальше.

Я еду вперёд вдоль улицы, потом сворачиваю направо, не разбирая дороги. У меня нет конечной цели маршрута.

– Ты следил за нами? – прямо спрашивает Катя.

Я не стал лгать.

– Да, наводил справки. Откуда мне было знать, что ты говоришь правду!

– Это твоя привилегия – лгать во всём, – мои слова-признания задевают Катю, и она высказывает мне то, что думает. – Своим пациентам ты тоже лжёшь.

– Напротив, им я не лгу. Просто не говорю всей правды. Я лишь позволяю им сделать выбор. За этим они и приходят в мой Центр.

– И тебе ни разу не приходило в голову отговорить их от этого шага?

– Зачем? Это уже означает вмешательство. А хороший психотерапевт должен следовать этическому кодексу. Я не могу осуждать того, кто сидит в кресле напротив в моём рабочем кабинете. Я должен быть беспристрастным. И принимать любое решение своего пациента.

– Со мной у тебя это не получилось, – напоминает Катя о моём промахе, чем снова вызывает злость. Я резко сворачиваю в сторону, едва не столкнувшись с едущим по встречной авто. Он сигналит мне. – Чёрт возьми, Кэт! Ты моя бывшая жена! И ты пришла в мой кабинет с таким заявлением!.. Какой реакции ты ожидала?

– Но ведь ты слышишь подобное каждый день.

– Да, от людей, которых я не знаю, и с которыми меня ничто не связывает.

– Разве тебя ещё что-то связывает со мной? – тихо спрашивает она.

Я бросаю взгляд в сторону. Ресницы опущены, глаз не видно. Она их прячет. Да, нас ещё многое связывает, Кэт, хочется мне сказать. Но я не делаю этого. А разве она сама не понимает?

– Почему ты молчала все эти годы? – продолжаю расспрашивать. – Почему пришла ко мне именно сейчас?

Катя тяжело вздыхает. Я понимаю, что рассказ её будет долгим и непростым. Заезжаю в узкий проулок и паркуюсь напротив старого здания бывшего купеческого дома, где кроме местных бездомных, никто не живет. Здесь мы сможем спокойно поговорить. Здесь, возможно, впервые в жизни я попробую её выслушать. Меня всегда было слишком много в наших отношениях. Её – столько, сколько я позволял. Катя не спорила. Она была умница. Она знала, что значит быть послушной женой. К сожалению, я не оценил этого. И за восемь лет так и не нашёл женщину, которую захотел бы взять в жёны. От которой захотел бы иметь ребёнка…

– Я думаю, ты понимаешь, что я не собиралась с тобой встречаться снова, – так начинает свою исповедь моя бывшая жена. – После того, как ты выставил меня за дверь, не потрудившись даже вылезти из постели, разговаривать с тобой мне было не о чем. Я ещё не оправилась после родов и, признаюсь, первые дни в больнице ждала тебя…

– Мне не нужны все эти подробности! – бесцеремонно перебиваю её. Катя морщится и осуждающе качает головой. Она привыкла к моему грубому обращению и даже не предполагает, что скрывается за ним на самом деле.

Мне просто страшно.

Ужасно страшно.

Я боюсь услышать то, что тяжелым камнем повиснет на шее и будет давить книзу. Да, я знаю, что такое вина и что такое совесть. Нужно ли Кэт знать, что все эти чувства открылись мне благодаря ей?

– Тогда что ты хочешь услышать? – устало спрашивает она. Ей тяжело бороться. Катя никогда не отличалась сильным характером. Девочка девочкой. Десять лет назад она напоминала мне этакий одуванчик, способный умереть от одного дуновения, рассыпаться прахом по земле.

Кто-то говорит, что с возрастом люди меняются, становятся крепче духом. Я не верю в этот бред. Люди становятся хуже – вот правда.

Злости всё больше.

Больше обиды, претензий к этому миру.

И прав был Протецкий, когда советовал обращать злую энергию себе в пользу. Он научил меня раз и навсегда избавиться от самоедства. Именно благодаря отсутствию самокритики я смог быть успешным во всём. И теперь меня ничто не останавливает. И никто.

Но Кэт, этот еле дышащий на ветру одуванчик, вот уже второй день выводит меня из равновесия. И я бы с удовольствием избавился от неё, вычеркнул из жизни во второй раз. Но мне нужна информация. Которую может дать только она.

– Расскажи, что было после нашего разрыва. И – меня интересует не твоя личная боль и травма брошенной женщины, а – что было с ребенком.

Я веду себя как последний урод. Я знаю это. И также знаю, что если дам волю чувствам и начну её жалеть, это помешает мне сохранить ясную голову. Нельзя этого допускать. Одно из важных правил в моей работе – оставаться беспристрастным во что бы то ни стало. До сих пор мне это удавалось.

– Хорошо, – соглашается Катя. – Я расскажу тебе, как всё было.

Глава 4

Катя нервно теребит ворот блузки. Ей трудно дышать. Я опустил стекло, но ей всё равно некомфортно. Я еле сдерживаю себя, чтобы не накричать. Ну, давай же, скорее! Но Катя медлит.

– Может, выйдем, – предлагает она. – Мне надо пройтись.

– Позже. Я хочу услышать от тебя всю историю здесь и сейчас.

Это эгоистично, но мне нет дела до её сомнений и страхов. Она должна говорить. Пусть даже возненавидит меня за то, что заставляю. С другой стороны она сама ко мне пришла. Она сама попросила помощи. И я имею право знать всю предысторию.

– Милана росла обычным ребенком, – словно ком выдавив из себя, начинает Катя. – Если детей с ОВЗ можно сравнить с обычными детьми.

Милана… Красивое имя.

– Её особенности проявлялись в осанке и ходьбе. Вернее, ходить, как все, она так и не научилась.

– В роддоме что говорили?

– Да ничего особенного. Апгар восемь баллов, дыхание в норме, зрение, слух – также. Рост, вес меньше, чем надо, но не критично.

– То есть никаких признаков болезни?

– Никаких.

Я грязно ругаюсь. Катя, наверняка, отвыкла от моей резкости и грубости. Но по-другому выразить негатив я не могу.

– Ты должна была подать в суд на этих уродов, которые вели твою беременность. Кто тебе делал УЗИ? Ты помнишь его фамилию? Я из-под земли его достану!.. – взрываюсь, словно граната, и снова ругаюсь трехэтажным.

– Боря, пожалуйста, не надо, – Катя осторожно кладет свою руку поверх моей на сгибе локтя. – Я не хочу туда возвращаться. Я… такое пережила за шесть месяцев… одному Богу известно.

Ну, вот мы и до Создателя добрались. Катя всегда была верующей в отличие от меня. Я всегда был скептиком и циником. Как нам вообще удалось сойтись?

Её ресницы дрожат. Длинные, ненакрашенные. Выглядят такими натуральными, что невольно любуешься. Я отвык от простой женской красоты. В моем большом, но таком ограниченном мире все женщины одинаковы – цветные, раскрашенные и… пресные. Мне скучно на них смотреть.

А вот бывшая жена за восемь лет почти не изменилась.

Так, мне нужно отбросить лишние эмоции. Я забрал Катю не для того чтобы восторгаться её достоинствами. Мне нужна от неё информация. И только. Однако Катя пока не настроена говорить четко и по делу. Её глаза становятся влажными от переживаний, и это очень плохо. Если она заплачет, то протянет время. Нельзя давать ей раскисать. Да только я не мастер утешать плачущих женщин. Мои пациенты – не в счет. С ними другие методы работают.

Катя – не пациент.

Не пациент, черт возьми! Я готов миллион раз это повторить.

Чуткая, она улавливает мой настрой. Сглотнув, словно горькое лекарство, печаль, берет себя в руки и продолжает.

– Я забрала её спустя две недели. Раньше не отдавали, объясняя это тем, что надо провести дополнительное обследование. Всё-таки, карта ведения беременности была у врачей на руках и, согласно ей, ребенок вообще не должен был родиться живым.

– Ладно, – не вижу смысла на этом останавливаться. – Они убедились, что всё в порядке, и выписали вас. Что дальше?

– Развод, – напоминает Катя.

– Я же просил: без сантиментов.

– Это всего лишь цепочка событий. Так мне легче всё воспроизвести. Я забрала дочь и переехала к маме.

– Как скоро ты заметила признаки болезни?

– Сначала она не могла сесть. Обычно это происходит после полугода или чуть позже. Но у Милены и в год не получалось. А когда я пыталась её усадить, она плакала, как от боли. Я решила подождать, подумав, что это её индивидуальные особенности. А потом когда все дети пошли, она всё ещё не могла держать спинку. Я обратилась к врачу. Мне сказали: такого не должно быть, это патология. И направили к хирургу и к неврологу.

– Дальше, – а по телу начали бегать неприятные мурашки. Как предчувствие нехорошего.

– Куча анализов, череда обследований. Регулярное наблюдение. К двум годам диагноз, наконец, определили. Врожденная форма ДЦП. И она не лечится. Но возможна компенсация.

Перед глазами словно титры встают фрагменты досье, которое я читал буквально утром: «…самостоятельно передвигаться ей трудно… доступна вертикализация. Интеллект сохранен полностью».

– В каком классе она учится?

– Во втором. Отличница.

Я улыбаюсь. Очень быстро, чтобы Катя не заметила. А затем возвращаю серьезное выражение лица. Милана учится на отлично. Кто бы сомневался. Её мать вечная перфекционистка. До знакомства со мной была идеальной девочкой. Такой, похоже, и осталась.

– Ещё она рисует хорошо, – добавляет Катя.

– И поёт, – тихо вторю я.

Мы обмениваемся взглядами. Я улавливаю её приятное удивление, и тут же опускаю глаза, делая вид, что рассматриваю обувь. Нелепость – но это первое, что пришло мне в голову. Не могу же я выдать истинных эмоций. Не сейчас.

– Она очень талантливая девочка, Боря. И у неё есть мечты.

– У каждого человека они есть.

До сегодняшнего дня я был уверен, что свои мечты давно осуществил.

– Да, – соглашается Катя. – И Милана, понимая, что не сможет ходить, как все, мечтает стать великой художницей. Если бы ты видел её картины…

– Ты мне не всё рассказала, Кэт, – перебиваю снова, потому что я негодяй. Это во-первых. А во-вторых я ненавижу это чувство щемящей тоски, охватывающей внутреннее содержимое. Я думал, что избавился от него навсегда. Но бывшая жена снова рушит стереотипы. – Зачем ты явилась ко мне?

– Несколько месяцев назад Милане поставили другой диагноз. Он не совместим с её прежним. Это нечто совершенно иное.

– Название, – требую я.

Я знаю много разных болезней. О каких только диагнозах, стадиях и симптомах ни говорили мои пациенты, сидя в кресле напротив. Иногда было похоже, что им это доставляет удовольствие. Перечислять свои симптомы как отличительные знаки; как награды, полученные за большой труд. А если подумать, так оно и есть. Чем ещё на старости лет в обреченном состоянии могли похвастаться те, кто пришел просить разрешение на смерть?

«Вот посмотрите, Борис Андреевич, какой орден я заслужила. Рак груди четвертой стадии – результат долгих лет борьбы за право быть свободной».

«А у меня деменция, –читает по бумажке. – Всё время забываю название. Я заслужила её после пятидесяти лет верности одной должности».

Трясу головой, отгоняя фантазии. Не хватало ещё, чтобы пациенты являлись мне в кошмарах.

Только трезвая голова.

Сверлю Катю взглядом, возвращая себе привычный контроль ситуации. Пытаюсь пробуравить, вытащить из неё признание. И она его делает. Только легче не становится.

– Рак головного мозга. Опухоль злокачественная. Стадия уже не первая.

Видно, как тяжело ей даются эти слова. Но она произносит их, ничего не оставляя на потом. Всё, как я и просил – без остатка. Одна лишь правда. Так почему хочется заткнуть уши, чтобы не слышать?

– Откуда взялась эта дрянь?

Я знаю, что у детей бывает рак. Редко – потому что это болезнь стариков. Тех, у кого совсем износились нервные клетки, у кого не образуются новые синоптические связи. У тех, кто находится в депривации и…

Список можно продолжать бесконечно.

Один мой знакомый онколог говорил, что «рак шейки матки, например, это следствие дефицита коммуникации».

Кто-нибудь готов в это поверить?

Я раньше никогда не анализировал причины болезней. Моя работа заключается в другом. Зачем мне нужны причины, если важен лишь итог? А он всегда один. Для всех моих пациентов он один.

Катя не мой пациент, напоминаю себе снова. И её дочь – не мой пациент. Так почему мы до сих пор здесь, в салоне моей машины? Почему говорим о том, чего, возможно, нет?

– Боря, причину никто не может установить. Просто в какой-то момент раковые клетки начинают множиться и уничтожать организм. А обнаруживается это, к сожалению, поздно. Когда надежды почти не остается.

А она умеет держаться. Не такая хрупкая, как я думал. Зато у меня в горле пересохло. И ощущение, будто ком туда затолкали. Нужно срочно что-то выпить.

– Ты будешь кофе?

– Боря… – Катя потирает виски. – Прости, у меня голова разболелась.

– Таблетки есть?

– Дома забыла.

– Надо брать с собой. У тебя частые головные боли?

– Да нет. Если только погода меняется. Как сегодня.

– Метеозависимость, значит.

Зачем я всё это говорю? Вряд ли Кате нужна моя забота, без которой она прекрасно обходилась целых восемь лет. Но мне катастрофически важно о чем-то сейчас говорить, лишь бы не возвращаться к той болезненной теме. Мы всё равно это сделаем, я понимаю. Но чуть позже. Сейчас я реально хочу кофе. И ещё надо заехать в аптеку за таблетками.

Поворачиваю ключ зажигания и обеими руками хватаюсь за руль, который напоминает мне спасательный круг.

– Куда ты, Боря?

Вместо ответа нажимаю кнопку включения «умной» колонки.

– Ближайшая аптека: построить маршрут.

Получив ответ, разворачиваюсь, делаю крутой виток и еду в нужном направлении.

– Ты же хотел кофе, – напоминает Катя.

– Сначала вылечим твою боль. Я психотерапевт, как никак.

* * *

Через десять минут мы пьем кофе в сквере музыкального училища. Редкие студенты проходят мимо, обсуждая Глинку и Шостаковича. Я лично не отличу ни одного ни другого. Единственная классическая симфония, какую я помню, это реквием Моцарта. И то потому что это связано со смертью. А значит, с моей профессией.

Катя выпила обезболивающее. Сказала, что ей обычно помогает. Я спросил, как давно она обращалась к врачу. Катя посмотрела на меня так удивленно, словно я предложил ей руку и сердце. Во второй раз.

– Боря, я здорова. Каждый год прохожу медосмотр.

– Этого недостаточно. Ты должна обследоваться полностью.

– В этом нет необходимости, – отказывается она. – Всё в порядке, правда.

Мы держим паузу. Я делаю вид, что наслаждаюсь кофе. На самом деле он мог быть лучше. Но я сам выбрал экспрессо без сахара. Не потому что люблю горечь. Обычно предпочитаю более мягкий вкус. Но сейчас мне необходимо встряхнуться.

Кате я заказал латте. Она потягивает его короткими глотками, и если она продолжит в том же темпе, скоро напиток остынет. Но мысли её далеко отсюда. И я понимаю, что пора возвращаться к отложенному разговору.

– Сколько ей осталось?

Считается, что провокационный метод один из самых действенных. Я не хочу лишний раз стрессовать Кэт, но и время тянуть нет нужды. Становится темно и прохладно. А я не люблю осень, особенно когда наступает вечер. Это единственное время года, которое заставляет ностальгировать. А если свет фонарей приглушен, и под ногами шуршит листва, начинаешь думать о чем-то запрещенном. О воспоминаниях детства, о школьных годах. И обо всём том, что вызывает сожаление. Тогда я просто сажусь в машину и мчусь по трассе. Никакой музыки, никаких звуков. Только дорога и я.

Очень быстро отпускает.

– Она не протянет и двух месяцев, – говорит Катя. И латте в её трясущихся руках грозит пролиться на одежду.

Я хочу поддержать стаканчик. Катя роняет его, и кофе проливается на мои брюки. Молочно-коричневое пятно расползается по штанине.

– Прости, – извиняется Катя.

– Ерунда.

Я как могу стряхиваю капли. Но брюки безнадежно испорчены. И меня утешает лишь то, что в офис я сегодня не поеду.

Я отдаю Кате наполовину пустой стаканчик с кофе и прошу допить.

– Почему ты решила попросить для неё разрешение на комнату тишины?

– А ты не понимаешь? Я не хочу видеть страдания своего ребенка. Не хочу видеть, как день ото дня она угасает. Как мучается от боли, но старается держаться. Мне этого не выдержать, понимаешь?

Я ловлю её измученный тяжелый взгляд. В горле снова ком, и я запиваю его остатками невкусного экспрессо. Горький кофе вливает в мою глотку забытый цинизм как средство обороны.

– Так, может, ты и для себя заодно разрешение попросишь? Раз тебе так невыносимо.

– Какой же ты… – всучив мне обратно стаканчик с кофе, Катя порывается уйти. Если бы она плеснула мне этот кофе в лицо и сверху накидала оскорблений, было бы легче это перенести. Но не её молчаливое осуждение и уход. Снова, как и восемь лет назад, почти без слов. Я циник, я злодей, но Катя ни разу не сказала мне этого напрямую. И не скажет. Не такой у неё характер.

Как вообще мы могли сойтись? Как она решилась выйти за меня замуж? От безысходности? Девичьей глупой влюбленности или что там у них бывает в двадцать лет? Я не знаю. Но если отмотать назад, я бы вновь поступил точно так же. Позвал бы её замуж, а потом… бросил. И другой бы не нашел. И не искал.

– Прости, – удерживая её, с трудом произношу. – Нервы на пределе. Слишком всё неожиданно.

– Я понимаю. Но ты всё-таки держи себя в руках… – Катя смягчается.

– Стараюсь. Как видишь, плохо получается. Давай, знаешь что? Вернемся к этому разговору завтра. Сейчас уже поздно, и нам обоим пора домой. Я отвезу тебя, – и чтобы не осталось никаких возражений веду Катю к машине. Она и не противится. Зная мой характер, понимает: то, что я выслушал её, это уже говорит о многом. Обычно я ни с кем не делю своё время. Особенно, если меня приглашают куда-то незапланировано. Но в этот раз я сам захотел видеть Катю, говорить с ней. Она бы не посмела отказать.

По дороге домой я думал о том, что кроме бывшей жены мне, по сути, поговорить не с кем. И пусть тема разговора была удручающей, всё равно это происходило так, словно мы никогда не расставались. Восемь лет разлуки между нами, а она так и не стала чужой. Как такое возможно? Мой наставник Протецкий мог бы это объяснить с помощью науки?

Я вез Катю по сумрачным улицам нашего общего города. Здесь так много людей, домов, машин. Тесно и неуютно. Но если знать, что где-то тебя ждет родственная душа, становится как будто легче. Я давно бы задохнулся в этом мире, если бы не работа. По сути, она одна стала для меня и женой, и любовницей, и семьёй. Безликие души, чьи имена я запоминал лишь на один сеанс, стали ближе всех знакомых. И каждого из них я провожал в последний путь, мысленно идя рука об руку по белому коридору. Единственное, о чем не знал – что ждало их после комнаты тишины. Вечный покой, которого они искали, придя ко мне? А может, это было лишь началом другого, нового пути, о котором тем, кто ещё живет и дышит, неизвестно.

Зачем я об этом думаю? Наверное, просто устал. Как и моя бывшая жена, откинувшая голову на спинку мягкого сиденья и задремавшая. Во сне её волосы разметались, несколько прядей выбились из хвоста и упали на веки. Аккуратно я убираю их в сторону, и от прикосновения моих пальцев к лицу Катя просыпается. Слишком чуткая. Она щурит глаза, затем потирает их и… снова сдается сну. В этот раз ненадолго. Я зря её потревожил. До дома ещё несколько кварталов. Она могла бы отдохнуть.

– Скажи, это ведь моя дочь? – не глядя на Катю, спрашиваю то, что должен был спросить сразу.

– Ты сомневаешься? – не открывая глаз, переспрашивает она.

– Просто ответь: да или нет.

Катя выдыхает.

– Да.

Мы продолжаем путь в молчании. И я благодарен ей за то, что в эту минуту она не видит моего побледневшего лица.

Глава 5

Катя живет в спальном районе недалеко от центра в обычной панельной хрущевке. Лифта, разумеется, нет. Спускаться и подниматься приходится по лестнице. И пусть у них только второй этаж, для ребенка, передвигающегося с трудом, это проблема. Особенно если подъезд не оборудован пандусом.

– Ты думала о переезде?

– Да, – Катя протирает глаза. Сон постепенно уходит.

Мне хочется спросить, что она делает по ночам, если засыпает на ходу. Но это будет означать, что я врываюсь в её личную жизнь. А я не имею права. Она бывшая жена. В настоящем между нами нет связи, нет отношений. Хотя… хотя… Как назвать то, что сейчас происходит? Мы не друзья, получается, и не враги. Но связаны чем-то общим, что я пока не могу и не хочу полностью осмыслить. Потом, когда останусь один и наберусь смелости.

Да, мне бы сейчас, как Трусливому Льву не помешало знакомство с Великим Гудвином[1]. Помнится, за смелостью он к нему и шел. И сам того не зная приобрел её ещё до встречи с волшебником.

Да всё есть внутри нас. Мне ли, как психотерапевту, не знать. И если бы в мои задачи входило вытаскивать клиентов из их проблем, я бы мог, пожалуй, стать для них тем самым Гудвином. Но миссия моя другая. Я – Харон. Перевозчик. Проводник. Молча слушаю, молча выдаю разрешение. Мне никого и никуда вытягивать не надо.

– Вам нужен хотя бы первый этаж многоэтажки, – продолжаю я давать советы. – В идеале – собственный дом.

– К сожалению, не могу себе этого позволить. На зарплату библиотекаря сложно разгуляться.

– Ты только этим занимаешься? Выдаешь книги жаждущим просвещения?

– Не только. По вечерам репетиторство. По выходным консультации по редакторским вопросам. Работы много. А денег всё равно не хватает. Ты только не думай, – она бросает на меня испуганный, даже стыдливый взгляд, – что я пытаюсь у тебя что-то попросить. Мы восемь лет жили без тебя и справлялись. Просто сейчас нужно больше. И я не про деньги.

Справлялись без тебя – это режет прям по живому. Хочется заорать: да я же ничего не знал, потому что ты не сказала. И тут же контраргумент: не знал, но ведь мог навести справки. Что мешало? А хрен его знает, что. Решил сжечь все мосты разом. Думал: назад возврата нет. Семьи не получилось, жена не смогла родить ребенка (как я тогда думал). Зачем лишняя обуза? Захотел быстрее скинуть, избавиться, начать с чистого листа. Вот, пожалуйста, начал. А спустя восемь лет вернулся к тому, от чего ушел. Как там говорят: круг замкнулся? Восьмерка – знак бесконечности. Интересно, очень интересно.

– У тебя, вроде, мать была, – припоминаю что-то из прошлой жизни. – Она жива?

– Да, слава Богу. Но она в деревне живет. Ей там больше нравится.

– Могла бы сюда приехать, тебе с дочерью помогать.

– Она и помогает, Борь. Как может. Только у матери тоже здоровье не железное. Ноги больные, сердце шалит.

– А с кем тогда твоя дочь сейчас?

Я не смог назвать девочку нашейдочерью. Она не моя. Вернее, моя, как утверждает Катя, но не до конца. Пока я не могу осмыслить этот факт и принять. Пока я сам по себе, только приблизился к ним на один шаг. Но так, чтобы по-прежнему почти ничего не чувствовать.

– Милана с няней, – Катя отвечает так спокойно, как будто эта ситуация в порядке вещей. И я, само собой, взрываюсь.

– Ты оставляешь больного ребенка с няней? Ребенка, не способного нормально передвигаться ты оставляешь с посторонним человеком? Рассудок у тебя вообще есть?

Терпению и выдержке моей бывшей жены можно позавидовать. Я бы так никогда не смог. У неё даже голос не дрогнул в ответ на моё очередное хамство. Просто спокойно пояснила.

– Боря, мне надо работать. Милане нужны лекарства.

– А пособие от государства? Она же инвалид. Должны быть льготы.

– Мы всё получаем, да. Но на одно пособие не протянуть. Чтобы приобрести инвалидное кресло, подходящее под её особенности телосложения, знаешь, сколько пришлось собрать денег?

– Примерно.

– Я обращалась на телевидение, давала объявление в соцсетях. Общими усилиями всё получилось, но ждали мы долго.

Это кошмар, конечно. Я молча слушаю Катю, но в голове у меня стучат молоточки. Почему настолько хреново живут люди? Простые обычные люди, как она или как те, кто приходит ко мне каждый день и садится в кресло пациента. Почему я живу по-другому? Я, что, чем-то лучше их всех? Или просто забил на всех один большой… и ни о чем не парюсь. Делаю своё дело, получаю премии в размере… Ладно, сравнивать не буду. Меня и государство спонсирует, и меценаты со всего мира. Не потому что я такой крутой и офигенный, что создал комнату тишины. А потому что нашел способ очистить мир от хлама. Как-то так. Звучит отвратительно, самому тошно. Но по факту так и есть. Те, кто не нужен, превращаются в хлам. Естественный отбор, мать его. Привет Дарвину из преисподней.

– Борь…

Я снова думаю о своем. Я всё так же невнимателен к Кате, как и раньше.

– О чем ты говорила?

– О деньгах, – она чуть сдвигает брови, и сразу прорезаются морщинки. Да ей всего лишь тридцать лет. Какие могут быть морщины? Она такая молодая. Провожу взглядом по её волосам и замечаю кое-где у корней неестественно белесые пряди. Седые волосы? Так рано? Нет… Я слишком много общаюсь со стариками. Я привык к их седым волосам. Но тридцать лет – это же так мало. Я немногим старше, но у меня волосы почти как смоль. И морщин нигде не замечено. Всё идеально, как утверждает моё окружение.

Внешне идеально – важное уточнение.

– О деньгах, – задумчиво повторяю.

– Да. Так тебе более понятно? Этот язык, я думаю, тебе знаком.

Она смеется надо мной. По-тихому, как умеет. Но смеется и злорадствует, если это вообще можно к ней применить. И я снова закипаю.

– Если ты так нуждалась в деньгах, почему ни разу не обратилась ко мне? Ты же знала, что у меня с этим всё в порядке.

– Ты сам предложил развестись. Вернее, не предложил – поставил перед фактом. Мне ничего не оставалось, как принять твоё решение.

– Ты могла бы сопротивляться. Я не знаю… Привести какие-то аргументы.

– Боря, что ты несешь? По-твоему, у меня нет чувства собственного достоинства? Ты меня вышвырнул из своей жизни, как ненужную вещь, а я буду ползти за тобой и умолять вернуться?

– Зачем вернуться? Просто попросить помощи.

– Ты сейчас сам не свой, раз говоришь такое. Потом подумаешь и признаешь, что это чушь.

– Да чтоб тебя! Я ведь не знал тогда ничего.

– А если бы знал, что это изменило? – она в упор смотрит на меня, и я медленно растекаюсь по своему удобному сиденью.

– Но ты ведь нашла меня, чтобы напомнить о прошлом.

– Нет, не за этим. Я пришла, чтобы рассказать тебе о настоящем. И поговорить о будущем, которое пугает меня больше всего.

– Да какое нахрен будущее, если ты просишь у меня разрешение на эвтаназию? Ты вообще в курсе, что это конец? Тупик.

– Откуда ты знаешь? Проверял?

– Нет. А как это можно проверить? Смерть – конечный пункт. Финальная точка. За ней ничего не может быть.

– Что если это не так? И смерть означает лишь переход в другую жизнь.

Опять это чертово колесо сансары или как там его называют. Второй раз мне приходит на ум. Не хочу об этом слышать. После смерти нет ничего. И не надо даже пытаться утешать себя. Всё, это финиш. В случае с моими пациентами – добровольный финиш. Завершение истории.

– Боря, я просто не знаю других вариантов, кроме этого. Иначе ни за что бы не обратилась к тебе.

Спасибо на добром слове. В глазах Кати я – последняя инстанция. И даже не надежда на спасение, а так… проездной билет, жетон на одну поездку до конечной станции, где выхода нет.

То ли назло ей, то ли… сам не понимаю, зачем, но я сам себе начинаю противоречить. Себе и своей концепции.

– Говоришь, нет вариантов? А ты их искала?

– Знал бы ты, сколько врачей мы прошли.

– Но ведь не всех. Даже в нашем городе найдутся те, к кому ты не обращалась. А в других городах? В мегаполисах? За границей?

– Туда не так просто попасть.

– Тебе – нет. Но у меня-то есть связи. Почему не воспользоваться ими, раз уж ты пришла за помощью.

– Я думала только об одном.

– А теперь подумай о разном. О дочери, например, которая с утра и до вечера не видит мать. Она скучает, наверное. Не хочешь пойти обнять её?

– А ты?

– Что?

– Ты не хочешь её увидеть?

– Когда?

– Сейчас, Борь. Мы можем пойти вместе.

– Нет, – отрезаю. – Сегодня точно нет. Я… я занят пациентами.

– Уже поздно.

– Ну и что. У меня бывают ночные приемы, если экстренные случаи.

Вру наглым и дешевым образом. Но умные мысли в голову не приходят. Хорошо, что Катя не пытается меня подловить на лжи. Знает, что я буду отмазываться до последнего.

– Ладно, Боря. Спасибо, что подвез. И за то, что выслушал тоже спасибо. Только я не знаю, что делать дальше.

– Иди к дочери. А я разберусь.

– То есть?

– Завтра, Кэт. Всё завтра. Я позвоню тебе. Или заеду. Ты снова будешь в библиотеке?

– Только до обеда. Потом репетиторство.

– Я позвоню, – ещё раз напоминаю. – Только пообещай без меня никаких действий не совершать. Хорошо?

– Хорошо. Но и ты не тяни, пожалуйста. Это болезненно – ждать.

– Понимаю, – ни хрена я не понимаю. Никогда не был в такой ситуации. Да и эмпатия у меня отсутствует от слова совсем. – Я позвоню завтра, – в третий раз сообщаю. – Будь на связи.

Катя забирает сумочку, запахивает пальто и выходит из машины. Я остаюсь внутри, не выхожу следом, не провожаю. Наблюдаю издали. Как она открывает магнитным ключом дверь в подъезд. Как пропускает престарелую женщину на улицу (очевидно, это соседка). Как захлопывается дверь. Как по очереди зажигается свет в окнах. А где-то, наоборот, гаснет. Я не знаю, в каком из этих окон горит зажженный Катей свет. Может быть, она сейчас смотрит на меня из окна. А может, просто закрыла дверь и ушла в свою обычную жизнь, где мне нет места. Даже несмотря на то, что я узнал чуть больше о ней, всё равно для Кати я чужой. И для её дочери.

Да я походу сам себе чужак. Вот так смотрю в зеркало на своё лицо и не узнаю. О, а у меня, оказывается, тоже есть морщины на лбу. Почему я раньше их не замечал? Видимо, смотрел не туда.

Еду домой, но на полпути решаю поменять маршрут. И сворачиваю в одно примечательное заведение, где, как гласит реклама, «можно отдохнуть и повеселиться». Мне ни того ни другого не надо. Да я и не смогу в таком разобранном состоянии. А вот выпить чего-нибудь очень крепкого очень даже. И я сейчас не про кофе. Алкоголь не люблю, но со вчерашнего дня он меня выручает. По крайней мере, временно.

Захожу в бар, сажусь у стойки и заказываю себе аперитив. Когда приносят еду, обнаруживаю, что есть совсем не хочу, и прошу повторить ещё пару рюмок. Бармен смотрит на меня с сочувствием и, очевидно, ждет исповеди очередного утонувшего в вине клиента. Но мне нечего ему сказать. Реально нечего. Я опустошен. Сегодня моя бывшая жена выпила меня до дна. И оставила только муть, которую взболтнешь – и противно станет.

Всё противно. Я сам себе противен.

Машину оставлю на стоянке, чтоб завтра утром забрать. Домой, как вчера, еду на такси. Водитель ни слова не говорит, даже музыку выключает. Спасибо за чуткость и великодушие.

Светлана, домработница решит, что я ушел в запой. Второй день подряд вваливаюсь в квартиру в хлам. Она, наверное, попросит у меня расчет. И правильно сделает. Ничего ей объяснять не буду. У меня мозг взорвется, если я хоть слово скажу или от кого-то слово услышу.

Спать, просто спать.

В верхней одежде и ботинках – но спать. Тратить силы на то, чтобы раздеться? Да нахрен надо. Что я – не хозяин в своей квартире? Или не хозяин своей жизни?

Походу, нет. Что-то я всё же упустил, раз меня так развозит.

Спать. Теперь точно спать. До утра.

[1] Персонажи книги А. Волкова «Волшебник изумрудного города»

Глава 6

Утренние звонки, видимо, были созданы с целью призвать к стыду хорошо отдохнувших накануне и позволивших себе лечь на рассвете. Иначе как объяснить прорезающуюся сквозь подушку телефонную трель, стучащую молотками в ушах.

Да, я сам виноват. Надо было просто выключить звук. Но, во-первых, моей крайней целью было лишь доползти до кровати и рухнуть в неё. А во-вторых, с тех пор, как Катя вернулась в мою жизнь, телефон работает круглосуточно. Я не могу даже мысли допустить, что она позвонит, а я не отвечу. И это говорит о том, что у меня развивается паранойя. А приправленная ежевечерним приемом алкоголя она вскоре приведет за собой галлюцинации. Я знаю, как это работает. Я не хочу себе такого. Иначе рискую однажды очутиться на приеме, в лучшем случае, у своего наставника.

Я слишком давно этого не делал. Я решил, что достаточно знаю, чтобы победить свои страхи и зажимы в работе с клиентами. Да что там мелочиться. Я уверен был, что никаких страхов у меня нет. Что я супер крутой парень, к чьему мнению прислушиваются все. Реально все.

Я ошибся. В который раз.

Тот, кто взлетает прямо к солнцу, рискует обжечь свои крылья. А без них парить на высоте не получится.

Третий день подряд я падаю в пропасть. И не вижу дна. Катя, зачем ты вернулась?

Может, было бы лучше, если б ты вообще никуда не уходила.

… Я с трудом открываю глаза, только лишь для того, чтобы в ворохе сбившихся простыней найти телефон. Резкий противный звук его не умолкает. И это не будильник. Ибо я не настолько псих, чтобы ставить будильник утром в субботу.

Вчера соврал Кате, что у меня много пациентов. На самом деле я даже не заглядывал в расписание на сегодня. Распорядился Илоне (когда ещё был трезв), чтобы всё приемы она перенесла на понедельник. Желательно, чтобы этот понедельник случился в следующем году.

Я знаю, что так не будет. И также я знаю, что не готов поставить крест на своей карьере ради…

Не знаю, зачем вообще такие мысли лезут в голову. Суббота, утро, похмелье, звонок – очевидно это. Откуда взяться другим причинам?

Сфокусировать взгляд на экране трудно. С трудом распознаю буквы, складывающиеся в одно совершенно не нужное мне слово – Лиза. И зачем-то нажимаю «принять вызов».

– Алло? – голос мой противно скрипучий. Есть шанс, что она меня не узнает и решит, что ошиблась номером.

– Боря, я хочу с тобой серьезно поговорить.

Собственно шанс разлетелся тысячью осколков разбитых надежд. Придется просыпаться окончательно. Бросаю взгляд на изящные настенные часы – половина девятого. Мне этого рано для серьезных разговоров с любовницей.

– Боря, ты игнорируешь меня уже несколько дней. Что происходит?

– Я сплю.

– Боря! Ты смеешься надо мной?

– Нет. Я, правда, сплю.

– Твоя секретарша говорит, что ты отменил все встречи и приемы до понедельника. Почему?

Она решит, что я сошел с ума. Но в половине девятого в субботу я не могу придумать для неё другой ответ, кроме как…

– Я сплю.

Лиза не успокаивается. Не бросает трубку. Странная женщина. Я бы на её месте давно послал такого бездарного тролля.

– Тебя видели в компании с какой-то женщиной. Ты выходил с ней из библиотеки, а затем вы вдвоем сидели в твоей машине больше часа. Что вы делали?

К сожалению, в этот раз вариант «я сплю» меня не выручит.

– Лиза, тебе какая разница, с кем я был и что делал?

– То есть как? Мне, Боря, очень большая разница.

– Почему?

– Мы встречаемся. Ты забыл?

– Забыл. Подскажи, когда это началось?

– Нет, ты точно смеешься надо мной. Признайся, это розыгрыш? Я готова тебе простить глупые шутки, если ты скажешь мне правду.

Правду? Ну, что ж, Лиза, ты сама этого захотела.

– Правда в том, что мы никогда не встречались. Мы иногда занимались сексом. Но даже не спали в одной постели. А всё, что ты себе придумала, меня не касается.

– Но, Боря, ты не можешь вот так грубо со мной…

– Я могу по-разному. И грубо – чаще всего. Тебе ли не знать.

Да, между нами было всякое. Не стану отрицать, эксперименты с Лизой вызывали разнообразные ощущения, среди которых много приятных. Но я никогда не допускал мысли, что наши отношения могут подняться на новый уровень.

Никогда.

Я, в принципе, не вступаю в близкие отношения ни с кем.

Секс не в счет. Он – для здоровья.

– Боря, нам нужно увидеться и обо всем поговорить. Возможно, ты сейчас не в форме.

– Лиза, я сожалею, но отныне для тебя я всегда буду не в форме. И видеться нам не нужно.

Грубо – да. Недостойно мужчины – да. Я знаю, насколько мерзким и жестоким могу быть. И она должна была знать. С самого начала всё было прозрачно. Вот только женщины, даже такие успешные, как Лиза, всё равно любят строить иллюзии насчет отношений с мужчинами. Я, увы, ни разу ничьи иллюзии в реальность не воплотил.

Слышу редкие всхлипы. Лиза пытается держать себя в руках, но ей, наверняка, обидно. И вместо того, чтобы расплакаться, она прибегает к другой, более привычной ей стратегии.

– Ты пожалеешь об этом, Реутов, – о, раз она называет меня по фамилии, значит, будет мстить. – Сегодня же вся пресса узнает о твоем новом романе и обо всех твоих похождениях. Будь уверен, я об этом позабочусь.

– Буду благодарен. Мне как раз не мешает подсветиться в СМИ.

– Ненавижу тебя и проклинаю!

– Я тоже тебе благодарен за всё.

Мы прощаемся по всем законам жанра. Она сбрасывает вызов, и я с облегчением откладываю телефон в сторону.

Мне всё равно, что она будет делать. У Лизы хорошие связи, и она, действительно, может подпортить мою репутацию. Но разве это что-то значит для единственного в мире легализованного Харона, к которому выстраивается очередь на прием? Даже если она опорочит моё имя слухами о случайных связях и тех же попойках в сомнительных заведениях, разве от этого желающих получить разрешение на смерть станет меньше?

Людям нужно умирать. Иначе будет слишком тяжело. Мы не такие стойкие, чтобы терпеть бесконечно боль.

Я никогда не задумывался о том, захочу ли однажды уйти сам. Я стараюсь не смотреть в будущее. Существует то, что есть сейчас. То, чем я могу управлять. Например, своим режимом дня. Своим расписанием. Я могу делать то, что я хочу. И сегодня у меня будет выходной. Я уже знаю, как его проведу.

Листаю телефонную книгу, нахожу номер Кати и набираю её.

– Боря, – она отвечает приглушенным голосом, – я не могу сейчас говорить. У меня работа.

Терпение и вежливость – явно не сильные стороны моего характера. Каждый раз, когда слышу от неё ответ «нет», пусть даже косвенным образом, мне хочется взорвать целый город.

– Что в субботу утром у всех резко проснулась любовь к литературе? Или вы доплачиваете клиентам, чтобы они обивали пороги библиотеки?

– Что ты несешь? Приехал директор, устроил планерку – всё.

– Ну-да, логично. Другого времени найти точно было нельзя.

Планерка в субботу? Какой идиот может до этого додуматься?

Планерка в субботу в библиотеке напоминает мне изощренное средство пыток уровня позднего Средневековья. Так и вижу картину: директор в костюме святого инквизитора с раскаленными щипцами в руке и ордой стражников за плечами гневно вопрошает: «Сколько посетителей было на этой неделе в отделе периодической литературы? Перечисли мне их всех поименно».

Мотаю головой, прогоняя наваждение. Не о том совсем думаю. Не о том.

– Во сколько ты освободишься? – спрашиваю Катю. Отдельное спасибо ей за то, что не сбросила вызов. Рейтинг моей бывшей жены день ото дня растет в моих глазах. А мой, увы, неуклонно снижается.

– Я работаю примерно до двух часов. Потом занимаюсь репетиторством.

– Когда ты освободишься, чтобы мы могли встретиться?

– Не знаю, Боря.

– Ты всегда так загружена по субботам?

– А ты нет?

– По-разному, – нехотя признаю. – Иногда до поздней ночи не выбираюсь из офиса.

– Ну, вот видишь.

Вижу. Мы оба занимаемся не тем, чем нужно.

– Я заеду за тобой через час, – встаю с постели, роняя одеяло на пол. На мне вчерашний костюм, который теперь сгодится разве что на тряпки. Хорошо, что обувь снял прежде чем лечь. Я подхожу к большому зеркалу, смотрю на себя и узнать не могу. Кто этот человек потрепанного вида? Это что – известный на весь мир психотерапевт Борис Реутов, у которого хранятся ключи от комнаты тишины для тех, кто решил свести счеты с жизнью? Да если кто на меня посмотрит сейчас, решит, что я само воплощение смерти.

– Боря, – голос Кати стал ещё тише. А на заднем фоне раздался другой голос. Видимо, директор начал планерку. – Боря, я не смогу через час.

– Сможешь. И я смогу. Жди.

– Боря, ты только о себе думаешь.

– Ты права, – пресекая дальнейшие разборки, соглашаюсь я. – Поэтому мы встретимся через час, Кэт.

– Зачем?

– Я хочу поговорить с лечащим врачом твоей… м-м-м… дочери.

Произнести «нашей» я всё ещё не могу. Она твоя дочь, Катя. Твоя. Ты сделала для этого всё.

Мы сделали для этого всё.

– Он может сегодня нас не принять, Боря. Надо было созваниваться заранее.

– Он примет нас, – заявляю я так, словно нет во всем мире человека, способного мне отказать.

– Хорошо, – Катя вздыхает. – Приезжай.

Моя победа. Совсем ничтожная, но она кое-что значит. Катя мне не отказывает. Не отвергает. Не предъявляет счет. Она соглашается со всем, что я предлагаю. И хочется тешить самолюбие придуманной на ходу историей, что это взыграли чувства, не похороненные до конца. Но я прекрасно понимаю, что дело в другом. Кате нужна помощь. Она в тупике. А мне нужна информация. Ведь я сам до сих пор не знаю, что делать дальше.

Наспех собираюсь. Скидываю мятые тряпки в корзину для белья. Принимаю контрастный душ, одеваюсь. В новый костюм, выглаженный накануне Светланой. Надеюсь, она всё-таки выйдет сегодня на работу. Не хотелось бы терять такую помощницу. А времени искать новую у меня нет. Голова забита совсем другими мыслями. И, если честно, я не знаю, как в таком состоянии самому на работу выходить. До понедельника пациенты подождут. Но что будет дальше? Мне нужно прийти в себя. Вернуться в прежнее равновесное состояние. Решено: после консультации с врачом отправлюсь в Центр медитации. Давно не занимался духовными практиками. Да и было всего пару раз. Но может именно сегодня полегчает?

Я не хочу снова пить. Алкоголь – сплошная драма. Не лечит и не убивает. Как адский котел, в котором варишься. Нахрен это всё надо. Я не какой-нибудь пацан с улицы. Я Борис Реутов, человек, на которого равняются многие. Пора вернуться к самому себе. Что бы ни происходило.

В гостиной быстро выпиваю чашку крепкого кофе без сахара, проглатываю зефир (ничего другого не нашлось) и выхожу из квартиры. Кате не придется ждать. Я приеду даже раньше, чем обещал. Пунктуальность – одно из немногих качеств, которые я сумел в себе воспитать.

По пути пытаюсь слушать музыку, но она только раздражает и отвлекает. Не могу сосредоточиться на главном. Катя и разговор с лечащим врачом. Прогнозы на будущее. То, что важно знать. Как назло сквозь динамики прорывается песня, которая как нельзя отражает нынешнее состояние. В ней поётся что-то типа «…будущее неизвестно… Как не сойти с ума, если не знаешь, что принесет завтрашний день» и т.д.

Я слышал, что Вселенная подает нам знаки. И хорошо бы научиться их читать.

Если эта песня – знак, то в тупике не только Катя. В тупике можем оказаться мы оба.

– Да черт возьми, хорош накручивать себя! – вырубаю музыку и прибавляю скорости. Пока ничего не ясно, и точка не стоит; пока договор не заключен, и ключи от комнаты тишины в моих руках, есть ещё шанс. Надо его использовать.

Глава 7

Я заезжаю за Катей, как и обещал, через час. По пути успеваю перехватить стаканчик экспрессо в мини-кофейне, расположенной на первом этаже дома нотариуса Зверева. Для Кати я беру латте, приправленный малиновым сиропом. Надеюсь, кофе не успеет остыть. Отсюда до библиотеки всего километр. И Катя обычно пунктуальна. Не помню случая, чтобы ей требовалось много времени на сборы. Лишь бы директор её не заартачился, что сотрудник периодики в субботу утром решил свалить с планерки. Но если так, я быстро с ним договорюсь. Катя нужна мне прямо сейчас. Без неё… сложнее как-то. Если б это был любой другой случай, то да, я справился бы в одиночку, как всегда. Но речь о её дочери.

Её дочери.

И мне…

Дальше мысли обрываются.

Я паркуюсь напротив входа, нарушая правила. Катя почти сразу выходит из библиотеки. Она одета в то же пальто, что и накануне. Ветер треплет её убранные в высокую прическу волосы, и несколько прядей выбиваются и падают на лицо. Мне кажется это красивым. Хорошо, что я сижу в салоне. Иначе бы застыл как истукан на проезжей дороге, любуясь естественной красотой бывшей жены. Прихожу в себя, когда Катя оказывается рядом с машиной. Открываю ей дверь, не вставая со своего сиденья. Она садится в салон и начинает пристегиваться.

– Убедила своего директора, что у тебя срочное дело? А говорила, что не вырвешься.

– Привет, Боря, – Катя здоровается, лишний раз напоминая мне о бестактности. Я даже разговор начал не с приветствия, а с претензии. – Директор в курсе моей ситуации, поэтому отпустил.

– А что ты ему сказала про меня? – живо интересуюсь.

– Не беспокойся. Твоя фамилия вообще никак не фигурирует. Если тебя волнует, что внебрачная дочь ляжет пятном на твоей репутации, можешь быть спокоен: я не собираюсь делать из этого сенсацию.

Мне стало противно от самого себя. И от того, что Катя могла допустить такую мысль. Да, черт возьми, я пекусь о репутации, о рейтинге. Но ни разу с того момента, как я узнал о дочери Кэт, я не думал, что это как-то негативно может повлиять на меня.

Не хочу ругаться по этому поводу. Протягиваю Кате её стаканчик с кофе и наблюдаю, как удивленно распахиваются её глаза.

– Я решил, что тебе не помешает глоток малинового латте.

– И даже не один, – она принимает кофе. – Спасибо, Боря. Я как раз не обедала.

– Мы можем заехать куда-нибудь.

– Не нужно. Давай сделаем дела. Ты ведь хотел познакомиться с лечащим врачом Миланы.

Милана… Каждый раз, как слышу это имя, внутри всё вздрагивает.

– Почему ты назвала её так?

– В честь бабушки. Моей бабушки. Я её плохо помню. Была ребенком, когда она умерла. Но это очень добрые воспоминания. Как она читала мне книжки. Как учила молитвам. Как рассказывала обо всем, что знала. Бабушка часто была рядом. Чаще, чем мама. Ну, а потом её не стало, и мне пришлось повзрослеть.

В её голосе не было грусти. Я даже удивился. Катя говорила так, словно воспоминания о бабушке были приятной ностальгией, а не болью от утраченного. Неким источником ресурса и тепла, который остался в её детстве, и который всегда с ней рядом, что бы ни происходило. И снова я позавидовал ей, потому что у меня самого такого источника, кажется, не было. Да я и не любил обращаться в прошлое. Для меня всегда существовал мой мир – тот, который я создал, и который мог преобразовать в любую минуту.

– Врача зовут Евгений Петрович Копнов, – имя это я уже слышал от своих знакомых, собирающих для меня информацию по первому требованию. Кате говорить об этом, конечно, не стал. А то решит, что я параноик – преследую её везде и всюду и веду досье на каждого, с кем она общается. – С рождения Милану наблюдал другой врач. Но он переехал в другой город. А нас прикрепили к Копнову. Он очень опытный специалист, деликатный. Подобных случаев в его практике много.

– То есть много пациентов с таким же диагнозом?

– С врожденными пороками – да. К сожалению, Борь, это большая проблема. У нас большой процент неходящих детей. И нам повезло, что в последние несколько лет их стали вертикализировать. Знаешь, они ведь мир воспринимают по-другому. Одно дело, когда ты стоишь в полный рост и видишь всё таким, как есть. И другое – когда сидишь. Это иное ощущение себя в пространстве.

– Я понимаю, – мне не хотелось подробно обсуждать эту тему. Жутко становилось.

Поликлиника находилась в северо-восточной части центра города, чуть ближе к окраине. А через сто метров – один из старейших парков, который с недавних пор решили превратить в склеп, возведя один за одним несколько памятников признанным литераторам. Осенью это место становилось особенно мрачным. Однако посетителей не убавлялось. То ли горожанам нравилась серая унылая эстетика. То ли они ходили в парк по привычке, помня о тех временах, когда здесь было уютнее и веселее.

Мы оставили машину на парковке и пошли по территории поликлиники. Охранник равнодушно проводил нас взглядом и снова уткнулся в лежащие на коленях сканворды. Я с ним полностью согласен. В субботу утром развлекать себя на посту трудно. Разве что тренировкой памяти.

Дворик поликлиники был самым обычным. Не очень ухоженные клумбы с высохшими поздними цветами, где кое-где были натыканы окурки. Следы присутствия голубей. Редкие пациенты, прогуливающиеся вдоль одной-единственной аллеи. Обычное зрелище. Даже странно, что в нашем городе нашлось место для моего Центра. Настоящий анклав получился.

Мы вошли в пятиэтажное здание. В регистратуре Катя спросила, где сейчас доктор Копнов. Очевидно, её тут хорошо знали. Никто не хамил. Отвечали вежливо, спокойно, называя по имени-отчеству. Зато на меня смотрели как на инородное тело. Узнали, интересно? Может, визитку им оставить? Хотя нет, не нужно. Если понадоблюсь, меня найдут. Всегда находят.

– Идем на второй этаж, – Катя повела меня к лестнице.

– А лифт здесь есть?

– Конечно. Иначе как перевозить пациентов? – она взглянула на меня с упреком: ну, как можно не знать таких простых вещей.

– Я просто редко бываю в подобных местах, – попытался оправдаться.

Катя ничего не ответила. Она понимает, что это другая для меня реальность.

Второй этаж, как я понял, занимали пациенты с заболеваниями опорно-двигательного аппарата. Пахло медикаментами и хлоркой. Я отметил, что в коридоре есть кулеры с водой, мягкие сиденья в виде лавочек и несколько инвалидных кресел стоящих в ряд.

– А где кофе-аппарат?

– Боря, – Катя второй раз взглянула на меня с упреком, – это не частная клиника. Здесь кофе-аппараты не предусмотрены.

– Зря.

– Ты же полчаса назад пил кофе. Опять хочешь?

– Нет, – не знаю, что сказать. Нервничаю. – Где этот твой доктор?

– В двадцатом кабинете. Вот здесь, – она указывает на дверь. – Надо подождать. Скоро он выйдет. И, пожалуйста, не врывайся в кабинет. Веди себя посдержаннее. Здесь много больных.

– Как будто я не знаю.

Катя держит меня за психопата, я понял. Что ж, не буду её в этом разубеждать.

Мы садимся на лавочку (по-другому не могу назвать сиденье) и умолкаем. В коридоре продолжается движение. Из-за закрытых дверей больничных палат раздаются негромкие голоса. Здесь вообще тихо. Гораздо тише, чем я себе представлял. Хм. Интересно, почему я думал, что больница – это рассадник шума? Очередной стереотип, не подкрепленный ничем? Да здесь почти так же, как в моем центре. Хотя возможно это потому что суббота.

Спустя минут десять дверь в двадцатую палату открывается, и в коридор выходит доктор. Средних лет мужчина, среднего роста и сложения, с живыми удивительно яркими глазами.

– Катя? – он тепло приветствует мою жену, и я с неудовольствием отмечаю, что он называет её по имени, как старого доброго друга. – Я ждал вас.

– Здравствуйте, Евгений Петрович. Извините, что приходится вас отвлекать.

– Ничего страшного. Вы знаете, что всегда можете ко мне обратиться. Тем более, ваш случай особенный, – врач переводит взгляд на меня и начинает изучать. – Вы – Борис Реутов?

– Да, вы должны были слышать обо мне.

– Катя сказала, что вы родственник Миланы.

Вот так выглядит треск репутации. Этот врач не в курсе, кто такой Борис Реутов. Зато он знает меня, как родственника своей пациентки. Всего лишь родственника.

Обидно ли мне?

Да нет. Пусть лучше так, чем с подробностями.

– Мне нужно ознакомиться с историей болезни девочки, – смело заявляю я. – От начала и до конца.

Врач меряет меня взглядом, от которого становится не по себе. Я не нравлюсь ему. Он не привык, что посетители больницы диктуют ему условия. И Катя явно чувствует себя неуютно. Но я не собираюсь подстраиваться под их желания. Я пришел сюда, чтобы собрать информацию от первого лица.

– Хорошо, – Копнов чуть склоняет голову. – Идемте в мой кабинет.

* * *

Там было тесно и неуютно. Копнов предложил мне воды. Я отказался. Сейчас бы не помешал стакан бренди. Но я не хочу рисковать. Только дело. Рабочий вопрос.

– Её диагноз мне известен, – с ходу начал я. – Изучил подробно.

Катя с удивлением посмотрела на меня. Ах, да, забыл сказать, что подробное досье на её дочь я прочитал несколько раз и, наверное, выучил наизусть.

– Тогда зачем вы здесь? – Копнов держался так спокойно и невозмутимо, что я начал ерзать на стуле. – Если вам всё известно.

– Кроме её нового диагноза. Я хочу знать, как появилась эта опухоль, и… какие прогнозы.

– У каждого человека в организме живут раковые клетки. При удачном стечении обстоятельств они могут развиться.

– Это мне тоже ясно. Какие обстоятельства в случае девочки, я хочу знать.

Копнов выдержал мой нервный и требовательный взгляд.

– Этого вам никто не скажет. Клетки делятся. Их становится всё больше. Опухоль растет, давит. Анализы оставляют желать лучшего.

– Но ведь есть способ избавиться от опухоли?

– Если вы про операцию, Милане противопоказано хирургическое вмешательство. Организм слишком слаб, может не выдержать такой нагрузки.

– А растущую опухоль, значит, он выдержать может?

– Это не одно и то же.

– Хорошо, оперировать нельзя. Есть другие варианты? Прием медикаментов, способных уничтожить опухоль или уменьшить её?

– Мы делаем всё возможное. Однако болезнь прогрессирует.

– Да что это за дежурные фразы?! – не выдержав, ударяю кулаком по столу. – Если бы вы делали всё возможное, она давно была бы здорова.

– К сожалению, медицина не всесильна. И рак на сегодняшний день – самое непредсказуемое заболевание.

– Я не хочу это слышать! – мои нервы на пределе. Вот-вот оборвутся, как натянутая тетива. А этот доктор сидит себе напротив и как ни в чем не бывало рассуждает со мной о смерти. О скорой смерти одной из своих пациенток. Дочери Кэт, между прочим. И Катя по левую руку от меня сидит настолько тихо, словно её это вообще не беспокоит. Да что с ними такое происходит? Мир сошел с ума?

– Вам лучше успокоиться, – советует Копнов, чем окончательно выводит меня из себя.

– Послушайте, вы! – в гневе забываю его имя – отчество. – Если не справляетесь со своими обязанностями, имейте мужество признать это. Что значит – медицина не всесильна? Да знаете ли вы…

– Знаю. Прекрасно знаю, кто вы такой. Директор Центра поддержки «АКТУС». И у нас с вами в некотором роде схожие миссии. Кроме того, что я помогаю пациентам удержаться здесь. А вы провожаете их туда.

Личный Харон. В мифах Древней Греции его тоже все ненавидели.

– Собирайся, – я встаю и буквально вытягиваю Катю за руку. – Мы только зря время потеряли. Дольше я здесь оставаться не намерен.

Катя послушно встает. Бросает укоризненный взгляд на меня и – виноватый – на Копнова. А он так и остается на своем месте с невозмутимым лицом, по которому мне ужасно хочется съездить. Но я удерживаю себя. Не хватало ещё драку в поликлинике затеять. Журналисты просто взвоют от восторга и будут руки мне целовать за такой скандал.

– Прошу прощения, – Катя извиняется, как я понимаю, и за себя и за меня.

– Ничего страшного, – Копнов убийственно вежлив. – Жду вас с Миланой, как обычно, в часы приема.

Мы возвращаемся теми же коридорами. Спускаемся вниз, идем к парковке. Я чертовски зол и раздражен. Я не ожидал, что эта встреча окажется столько бессмысленной. Я надеялся, я реально надеялся услышать что-то обнадеживающее. Я надеялся, что Катя просто неправильно поняла слова доктора. Что она по незнанию не сумела правильно трактовать диагноз. Но когда я увидел, как спокойно Копнов рассуждает о смерти маленькой девочки, только тогда, клянусь, я ощутил самый настоящий страх.

Я часто видел смерть. Я и сейчас её главный проводник. И я никогда не боялся провожать обреченных в комнату тишины. Я спокойно выдавал им разрешение и прощался с ними, зная, что никогда больше не увижу. Но там, в тесном кабинете обычного доктора я впервые испугался этой неизбежности.

Можно сколько угодно быть Хароном, пока ты провожаешь тех, кто ничего не значит для тебя. Но как только это коснется кого-то чуть более близкого, чем все остальные, всё начинает меняться.

Я стал бояться. Да, я впервые стал бояться потерять.

Г