Тень Бога. Султан Селим. Владыка османов и творец современности бесплатное чтение
Alan Mikhail
God's Shadow
Sultan Selim, His Ottoman Empire, and the Making of the Modern World
Все права защищены. Книга или любая ее часть не может быть скопирована, воспроизведена в электронной или механической форме, в виде фотокопии, записи в память ЭВМ, репродукции или каким-либо иным способом, а также использована в любой информационной системе без получения разрешения от издателя. Копирование, воспроизведение и иное использование книги или ее части без согласия издателя является незаконным и влечет уголовную, административную и гражданскую ответственность.
Copyright © 2020 by Alan Mikhail
© Бенкович Л. Г., перевод с английского, 2025
© Оформление. ООО «Издательство „Эксмо“», 2025
Введение
В Мексике, на границе с Техасом, там, где река Рио-Гранде впадает в Мексиканский залив, расположен тихий городок со странным названием Матаморос. «Мата» происходит от испанского глагола matar, что значит «убивать», a moros – испаноязычный аналог английского слова moors, «мавры» – этим уничижительным термином испанские христиане называли мусульман. Получается, быть «матаморосом» – значит быть «убийцей мавров». Казалось бы, этот титул не имеет никакого отношения ни к прошлому, ни к настоящему американского континента. Почему же тогда солнечный пограничный городок на северо-востоке Мексики назвали «Убийцей Мавров»? Были ли когда-нибудь мусульмане таким экзистенциальным врагом, которого нужно было убивать в Мексике либо Техасе?
Слово «матаморос» придумали испанские католики, для которых долгом каждого солдата-христианина было истребление мавров. Большая часть Испании находилась под властью мусульман с 711 по 1492 год – судьбоносный год в геополитической истории, поскольку именно в 1492 году христианские воины Испании не только захватили (или, как они предпочли бы говорить, отвоевали) последний мусульманский оплот на Пиренейском полуострове, но и один конкретный «матаморос» со знакомым нам именем Христофор Колумб открыл новый фронт в войне Испании против ислама. Будучи обычным солдатом во время завоевания Гранады Изабеллой I и Фердинандом II, Колумб показал себя человеком набожным. На протяжении всей своей жизни, в каждой битве против мусульман, и в частности против Османской империи – главного противника Испании во всем Средиземноморье, он жаждал крови мусульман, ощущая долг, возложенный на него священной войной. Так, в процессе движения на запад через открытый океан его разумом двигала не светская страсть к открытиям и не коммерческий расчет. Главной причиной, по которой он отправился в Америку, стало пронизывающее его целиком рвение вести войну против злейшего врага христианства – ислама.
Несмотря на триумфальную победу на Пиренейском полуострове, христиан почти повсеместно брали в плен, они теряли коммерческое влияние и территории в пользу османов. Ветер идеологии, дувший в белые паруса трех кораблей Колумба, раздувал и самый острый политический конфликт XV века – между католической Европой и мусульманской Османской империей, которая, вопреки почти всем общепринятым представлениям о мировой истории, была причиной, по которой европейцы поплыли открывать Америку.
На протяжении полувека, до 1492 года, и столетиями после него Османская империя оставалась самым могущественным государством на земле: самой крупной империей в Средиземноморье со времен Древнего Рима и дольше всех существующим мусульманским государством. На рубеже XV–XVI веков под контролем османов находились самые большие в мире территории и население. Именно османская монополия на торговые пути со странами Востока вкупе с их военными успехами на суше и на море вытеснили Испанию и Португалию из Средиземноморья, не оставив купцам и морякам – подданным этих королевств XV века – выбора: им приходилось, рискуя жизнью, совершать опаснейшие путешествия сквозь океаны и континенты – только бы избежать встречи с османами.
От Китая до Мексики весь известный на начало XVI века мир сформировала Османская империя. Будучи настоящим гегемоном, она была втянута в военную, идеологическую и экономическую борьбу с испанскими и итальянскими владениями, Россией, Индией и Китаем, а также с конкурирующими мусульманскими державами. Османы повлияли в те годы практически на каждое крупное событие, отголоски которых слышны и в наше время. Многие известные исторические личности, такие как Христофор Колумб, Васко да Гама, Монтесума, инициатор Реформации Мартин Лютер, полководец Тамерлан и целые поколения римских пап, а также миллионы других более или менее известных исторических персонажей, тщательно выверяли свои действия и определяли свое место в мире в соответствии с уровнем влияния власти османов.
Давление османской версии ислама по мере продвижения империи на запад, в Европу, стало основным стимулом протестантской Реформации Мартина Лютера. На восточной границе империи войны с сефевидской Персией усилили раскол между суннитами и шиитами. Это одна из тех проблем, которые по сей день волнуют мусульманский мир. Османские территориальные завоевания и экономическая прозорливость создали один из первых по-настоящему мировых товаров – кофе – и стимулировали потребительский «капитализм» благодаря изобретению кофеен.
Насильственный уход Европы, точнее ее изгнание из Средиземноморья, способствовал возникновению апокалиптических настроений в христианской Европе. Христианство и ислам, казалось, боролись за тело и душу творения. Оказавшись в Новом Свете, самозваные воины Христа продолжили свою старую войну, теперь уже против коренных народов далекой страны. Эти убийцы мавров использовали свой опыт знакомства с исламом в Старом Свете, чтобы понять Америку и ее народы, и даже при духовной и легитимирующей поддержке папы ссылались на свой предполагаемый долг противостоять исламу, чтобы оправдать ввоз рабов из Западной Африки в Северную и Южную Америку. Таким образом, выводя ислам за скобки, мы так и не смогли полностью понять мотивы Колумба и его эпоху.
Прослеживая глобальное влияние османской власти, «Тень Бога на земле» предлагает новаторский, даже революционный взгляд на роль ислама и Османской империи в формировании Старого и Нового Света. За последние пять столетий большая часть этой истории игнорировалась или отвергалась как профессиональными историками, так и читателями-любителями. Между тем мусульмане всегда были неотъемлемой частью нашей общей истории. Османская империя, безусловно, сформировала наш современный мир, что, признаться честно, является горькой правдой для многих на Западе.
Почему это так? Основная причина заключается в том, что на Западе XXI века – как, впрочем, и в Европе XV и XVI веков – мусульман часто инстинктивно воспринимают как врагов и террористов, представителей религии, диаметрально противоположной той, которая сформировала нашу культуру и политическую систему, то есть те ценности, которые мы считаем основополагающими. От массовой культуры до мировой политики, среди консерваторов и либералов, ислам – особенно в Соединенных Штатах – рассматривается как «Великий Иной», проблема, которая требует «окончательного решения». Мусульмане становятся объектом враждебности, порицания и даже прямого физического насилия как в быту, так и на официальном уровне.
Есть и другие факты, которые также препятствовали осознанию османского влияния на нашу собственную историю. Прежде всего, мы склонны воспринимать последние пятьсот лет как период «возвышения Запада» (этот анахронизм актуален как для Турции и остального Ближнего Востока, так и для Европы и Америки). Фактически ни в 1500, ни даже в 1600 году не существовало столь ныне растиражированного понятия, как «Запад». На протяжении всего Нового времени европейский континент представлял собой хрупкую мозаику разрозненных королевств и небольших слабых княжеств, находящихся в постоянной войне друг с другом. Крупные сухопутные империи Евразии доминировали над Старым Светом, и, за исключением нескольких европейских аванпостов в Карибском бассейне и вокруг него, вся обширная территория Америки оставалась во власти коренных народов. В Европе земельные владения Османской империи были крупнее, чем самих европейских государств. В 1600 году, если бы обычного человека попросили сделать ставку на державу, которая могла бы захватить мир, он бы поставил свои деньги на Османскую империю или, возможно, на Китай, но уж точно не на европейскую страну.
После промышленной революции и так называемых достижений европейской цивилизации XIX века эта история была приукрашена, чтобы представить господство европейских держав, каким-то образом восходящим к Христофору Колумбу. С исторической точки зрения это полнейший абсурд, не только скрывающий глубокий раскол в Европе раннего Нового времени, но и маскирующий тот факт, что Османская империя на протяжении столетий вселяла страх в мир, прежде чем заслужила свое уничижительное прозвище, данное в XIX веке, а именно – «болезнь Европы». Некоторые историки утверждают, что Османская империя начала приходить в упадок после пика своего имперского могущества около 1600 года, когда англичане начали заселять Америку. Хотя с начала XVII века империя действительно проигрывала войны и чаще уступала территории, она оставалась гегемоном на Ближнем Востоке и одним из самых грозных государств в Европе, Азии и Африке еще триста лет – до самой Первой мировой войны. Действительно, сочетание долголетия империи и ее центральной роли в мировой политике является одной из самых ярких особенностей ее истории. Османская империя, как и все другие, в итоге распалась, но только более чем через шестьсот лет существования. Интерпретация истории Османской империи XVI века через призму XIX века или даже через призму некогда канонического рассказа Эдварда Гиббона XVIII века об упадке и падении Рима ведет нас по ничем исторически не подкрепленному, тупиковому пути[1].
Анализ того, как османы создали наш современный мир, хотя и не умаляет значимость конфликтов между Европой и Османской империей, показывает, что история отношений ислама и Европы (а позже и Америки) не была исключительно конфронтационной. Их взаимосвязанные истории отнюдь не только насилие; широко растиражированное «столкновение цивилизаций» представляет собой ничтожную часть переплетений этого грандиозного полотна. Такое исследование также объясняет, как город Анауак (Anahuac), названный так его коренными жителями, стал Матаморосом, пережитком жестоких войн христианской Испании против ислама[2].
Эпическая история Османской империи начинается далеко за пределами Ближнего Востока. Люди, которые в конечном итоге стали османами[3], начали свой путь на запад из Китая еще в VI веке, пробираясь через Среднюю Азию к Средиземноморью. В течение почти целого тысячелетия они продолжали целенаправленно двигаться по определенному маршруту, в ходе которого вели войны и принимали различные религии. В то же время они обращали другие народы в свою религию, строили города, обменивались товарами, изучали и распространяли языки, выводили новые породы лошадей, создавали шедевры искусства и писали впечатляющие стихи. Большинство потомков Османской империи поселились в процессе путешествия на историческом Шелковом пути или рядом с ним, вступая в брак с местными, перенимая и изменяя культуру своих новых обителей.
Лишь немногие отважились пройти весь путь до Анатолии, также называемой Малой Азией, – сухопутного моста между Черным и Средиземным морями, где Азия тянется к Европе. Большинство из тех, кто пробрался так далеко на запад, были представителями тюркоязычных кочевых племен. Их длительная миграция объясняет, почему современные турки имеют языковые, культурные и этнические связи с народами всей Средней Азии, Китая и даже теми, кто живет еще дальше (например, по версии некоторых лингвистов, корейский и турецкий языки принадлежат к алтайской языковой группе). Оказавшись в Анатолии, кочевники выбрали для себя и своих животных холмистые равнины Средиземноморского и Эгейского побережий, на которых и столкнулись с раздробленными византийскими образованиями. В Анатолии XIII века они стали одним из десятков небольших княжеств – мусульманских и христианских, турецких и греческих, – существовавших внутри ослабевшей Византийской империи и иногда воевавших с ней. Их слабо сплоченную племенную группу возглавлял человек по имени Осман, который умер в середине 1320-х годов. Позже его стали считать первым в династии османских султанов. Каждый последующий, вплоть до XX века, был его кровным потомком.
Несмотря на то что Осману удалось отколоть часть территории от Византийской империи, именно его сын одержал первую настоящую победу первых османов. В 1326 году Орхан взял Бурсу, многонациональный город, расположенный в плодородной долине недалеко от Мраморного моря. Захват этого центра международной торговли шелком стал серьезным стимулом для растущих амбиций османов. Из этой первой османской столицы люди Османа отправлялись в один победоносный поход за другим, взяв в итоге под свой контроль внушительные территории в Западной Анатолии и на Балканах. Жившие там преимущественно христианские общины приняли османов, бывших в основном мусульманами: эти кочевники умели заключать выгодные сделки с важными местными семьями и влиятельными личностями. Армия Османской империи обещала им военную защиту, а также более выгодные налоговые и торговые условия, чем предлагали византийцы, в обмен на верность семье Османа и периодическое предоставление воинов.
Примерно через 100 лет давления на византийцев османы нанесли им смертельный удар в 1453 году, когда седьмой султан империи Мехмед II прорвался через стены византийской столицы – Константинополя[4]. Эта потрясающая победа, как фактическая, так и символическая, ознаменовала завоевание османами восточной столицы христианского мира и одного из крупнейших и наиболее стратегически важных городов мира, расположенного на стыке Европы и Азии, контролирующего один из главных путей с Запада на Восток. Мехмед II именовал себя титулом Цезарь, провозгласив Османскую империю новой Римской. Для большинства христиан Европы, включая молодого Христофора Колумба, захват одного из «двух Римов» мусульманской державой был знаком близкого конца света. Османы, по мнению Колумба, европейца и современника этих событий, «выкололи христианству один глаз»[5].
На протяжении почти четырех столетий, с 1453 года и вплоть до 1800-x, в течение которых неумолимо развивались разрушительные тенденции, османы оставались в центре глобальной политики, экономики и военного дела. В то время как европейские государства росли и распадались, османы оставались сильны. Они сражались с европейскими империями Средневековья и раннего Нового времени, а в XX веке продолжали сражаться в Европе, хотя и против совершенно других врагов. Все, от Макиавелли до Джефферсона и Гитлера, были вынуждены противостоять колоссальной силе и влиянию Османской империи. Начиная со своей первой военной победы в Бурсе, они правили почти шесть столетий на территориях, на которых уже в наше время располагается более тридцати стран. Их армии держали под контролем просторы Европы, Африки и Азии; некоторые из наиболее важных торговых путей мира; города на побережьях Средиземного, Красного, Черного и Каспийского морей, Индийского океана и Персидского залива. Они удерживали Стамбул и Каир (два крупнейших города на земле) священные города Мекку, Медину и Иерусалим, а также Салоники, крупнейший еврейский город в мире, на протяжении более четырехсот лет. Начав свой скромный путь в качестве пастухов на длинном и трудном маршруте через Среднюю Азию, османам в конечном итоге удалось стать более чем кому-либо еще похожими на граждан самой Римской империи.
Глобальной державой, определяющей миропорядок, Османскую империю сделал один человек. Его звали Селим[6], и хотя он родился в семье султана, никогда не предполагалось, что он будет играть какую-то особую роль. Четвертый из десяти сыновей своего отца, он родился в 1470 году в небольшом анатолийском городке в семье рабыни-наложницы. Ему предстояла типичная для принца полная безделья богатая жизнь и, вероятно, короткая, учитывая братоубийственные заговоры, которые часто сопровождали смерть султана и восшествие на престол следующего. Неумолимый и невозмутимый, бессердечный и дальновидный, Селим строил другие планы. История его жизни – игры по-крупному, которые привели его на трон, его военные инициативы и методы управления, его личная харизма, его религиозное благочестие – представляет собой отдельное повествование о том, как Османская империя создала современный мир.
Селим был внуком Мехмеда II, султана, который в 1453 году захватил Константинополь и переименовал его в Стамбул. Его отец, Баязид, продолжил завоевания, расширив границы империи во всех направлениях, вторгаясь в Италию, Иран, Московское княжество и Венгрию. Превзойдя всех своих предшественников, Селим добился территориальных завоеваний, гораздо более значительных, чем даже захват Константинополя: он почти утроил площадь империи посредством войн на Ближнем Востоке, в Северной Африке и на Кавказе. На момент его смерти в 1520 году империя-гигант была на пике своего могущества. Она занимала три континента Старого Света и стремилась к большему. Селим был первым султаном Османской империи, в которой мусульманское население составляло большинство, и первым османом, носившим титулы как султана, так и халифа.
Селим был также одним из первых султанов, не являвшихся старшим ребенком предыдущего[7], первым, у которого был только один сын, и первым, кто сверг действующего правителя. Одержимый консолидацией власти в своих руках, Селим систематически и безжалостно уничтожал своих внутренних и внешних соперников, убив двух своих сводных братьев, чтобы заполучить место на троне. Историк XIX века описал его в сладострастно-зловещей манере прозы того времени как «кровавого тирана[8], чьи свирепые горящие глаза и холерическое телосложение хорошо соответствовали его жестокой натуре». Давая четкие сигналы как живым, так и мертвым, он часто пинал отрубленные головы казненных им людей[9]. Недаром его прозвали Селимом Грозным (по-турецки Yavuz). «Взгляд его жестокостью пропитан, – писал венецианский дож Андреа Гритти. – Свиреп он и коварен». Одним словом, он просто «жаждал войн»[10].
Жизнь и правление Селима охватили, пожалуй, самые важные полвека в мировой истории. Он оказался самым влиятельным из тридцати шести султанов империи – даже больше, чем его сын, возможно самый известный султан Сулейман Великолепный, – его дела определили и развитие империи до самого ее конца в XX веке, и геополитические условия нашего времени. Как и в случае с Иисусом Христом (да простят меня христиане за это сравнение), существовали империя и мир до Селима, а также империя и мир после Селима. Мы все живем в тени Селима, что является подходящим отражением другого его прозвища: «Тень Бога на земле».
В связи со значимостью личности Селима в истории Османской империи и в мировой политике его биография была тщательно задокументирована и неоднократно описывалась в хрониках. Османские исторические источники, написанные в период его правления и после смерти султана, содержат множество подробностей. Главный свод источников известен под общим названием «Селимнаме»[11], то есть «Книга Селима», он был написан с целью изобразить султана в максимально выгодном свете уже после его смерти[12]. В течение XVI и XVII веков османские историки копировали и адаптировали более ранние тексты, создав набор различных, однако тесно взаимосвязанных версий истории. Используя свод «Селимнаме», необходимый для понимания жизни Селима, мы должны сопоставить часто хвалебные, похожие на жития святых, описания жизни правителя с другими свидетельствами, – краткими и неполными. Сочетание критического прочтения книги «Селимнаме» и других османских источников с современными материалами из Испании, Мамлюкского султаната, Венеции, стран побережья Индийского океана и Америки позволяет объективно оценить личность султана Селима и его империю, а также подчеркивает всю силу его влияния.
Таким образом, книга «Тень Бога на земле» представляет собой некий исследовательский метод, дающий новую и более целостную картину последних пяти столетий, демонстрирующий в том числе важнейшую роль ислама в формировании некоторых из наиболее фундаментальных аспектов истории Европы, Американского континента и Соединенных Штатов Америки. Если мы не поместим ислам в центр нашего понимания мировой истории, то никогда не поймем, почему имена «убийц мавров» увековечены на границе Техаса и Мексики или, в более общем плане, почему мы неоднократно и только с одной стороны рассказываем о нашем прошлом, упуская из вида важные события. По мере того как мы описываем вехи правления Селима и его эпохи, нам раскрывается новая мировая история, которая ломает стереотипы, господствовавшие на протяжении тысячелетия. Нравится это политикам, экспертам и традиционным историкам или нет, мир, в котором мы живем, во многом является османским. И эту историю нам может рассказать только Селим.
Часть 1
Принц
(1470–1487)
Глава 1
Ароматы мира
В императорском дворце Амасьи, на кровати с пурпурными бархатными простынями и подушками с зеленой вышивкой, 10 октября 1470 года Гюльбахар-хатун подарила жизнь новому наследнику. Писцы отметили, что роды произошли в среду ранним вечером. В то же время прямо за стенами императорской резиденции в этом городе, в 112 километрах от Черного моря, странствующий суфийский мистик с растрепанными волосами и густой бородой проводил беседы с небольшой группой последователей, привлекая внимание любопытных слушателей. Он ничего не знал о происходящем в имперской политике и не был доверенным советником или даже знакомым Баязида, бейлербея (губернатора) города, однако он сообщал людям о том, что происходило в стенах дворца. «Сегодня при этом дворе, обители процветания, родится удачливый ребенок, избранный сын, которому суждено достичь счастья[13], – пророчествовал мистик. – Свет владычества его озарит горизонты; душистые ароматы его процветания достигнут ноздрей жителей всего мира. Он станет сувереном вместо своего отца, защитником владений в династии Османа». Такие смелые прогнозы вряд ли были уникальными в османском мире. Сборище прорицателей и ученых людей всех мастей бродило по империи, утверждая, что им открыты недоступные другим истины и будущее. Предсказание рождения следующего султана было вполне обычно для торговцев пророчествами, и время от времени они – как и все гадалки с развитой интуицией – попадали в точку: этого было достаточно, чтобы клиенты к ним возвращались.
Однако предсказания суфия Амасьи вскоре стали совсем уж замысловатыми. «На теле его, – продолжал он, – знак счастья, и дом его – удача, у него будет семь родинок султанского предзнаменования. По числу этих родинок он победит семь правителей, злобных врагов, и станет триумфатором».
Упоминание о семи родинках не случайно: семь – благоприятное число в исламе. Небеса состоят из семи уровней; из семи аятов состоит первая сура Корана; паломники семь раз обходят вокруг Каабы, самого святого места ислама. Самое важное то, что число семь указывало на семь климатических зон. Весь мир был разделен на семь регионов по климату – раннее представление о том, что на Земле есть семь континентов. Таким образом, семь родинок на теле новорожденного характеризовали бы его как будущего властителя известного мира.
Когда дыхание Гюльбахар выровнялось (отца ребенка, как это водилось, на родах не было), ее усталость сменилась радостью, а истошные крики боли затихли и сменились восторгом. Новорожденный оказался мальчиком, которого назвали Селимом. И у него действительно оказалось семь родинок.
Гюльбахар родилась христианкой в Албании. История о том, как она стала четвертой супругой принца Баязида, подчеркивает доминирующее положение Османской империи в мире XV века – последнего столетия до возникновения заокеанских владений Испании, Португалии, Великобритании и Нидерландов. Крупнейшие империи XV века господствовали над большими территориями и контролировали моря, но редко отправляли флот через океаны. Евразия была домом для Китайской, Византийской, Мамлюкской, Венецианской и Испанской империй; в Америке жили инки и ацтеки; в Африке – империи Сонгай и Мутапа. Перед завоеванием византийской столицы в 1453 году османы вошли в регион, который мы знаем как Ближний Восток, по суше; эти «выскочки с востока» вторгались на территории, контролируемые Византийской, Мамлюкской и Венецианской империями – одними из крупнейших государств того времени, но все же на порядок менее могущественных, чем китайцы или ацтеки. Албания, одна из ключевых территорий на границе между империями, постоянно переходила под покровительство то одной, то другой.
Венецианская республика, расположенная на северном и восточном побережьях Адриатического моря, все чаще отражала набеги Османской империи на свои территории в Албании. После завоевания Анатолии, за несколько десятилетий до взятия Константинополя, османы переправились через Дарданеллы в Европу, ознаменовав этим новый этап своей экспансии, проведя свои войска через Балканы, которые тогда слабо удерживались Византийской империей, и углубившись в неприступные горы и долины прибрежной Албании. Контроль над этим участком побережья позволял военным и пиратским кораблям регулировать движение и торговлю между Адриатикой и более широким Средиземноморьем; это был ключевой узел театра военных действий между Венецией и Византией, когда они боролись за контроль над греческим архипелагом и Восточным Средиземноморьем. В свойственной им манере османы заключали сделки с местной знатью, обещая уважать их суверенитет и предлагая защиту. Многие предпочитали власть Османской империи венецианскому правлению и соглашались платить османам налоги товарами либо из казны.
Завоевав эти европейские территории, османы не только приблизились к главной награде – византийскому Константинополю, но и смогли заполучить плацдарм для дальнейших атак на венецианцев-католиков. Несмотря на то что многие из этих военных стычек происходили на море, Албания была одним из главных наземных полей сражений.
По мере того как османы наращивали территорию в Европе, они интегрировали население этих захваченных регионов в свою имперскую систему и создали институт, известный как девширме (devşirme). Христианских мальчиков-подростков насильно забирали из их семей и доставляли властям Османской империи. Разорвав все семейные связи, эти мальчики принимали ислам, получали все необходимые материальные блага и обучались военному искусству, становясь преданными и привилегированными кадрами османской армии. Таким образом, османы создавали лояльную военную элиту. Некоторые пожилые балканские христиане также стремились к повышению по карьерной лестнице, пытаясь снискать расположение в военных рядах империи.
Насколько нам известно, отец Гюльбахар был одним из таких людей, принявших ислам, чтобы поступить на османскую военную службу. Он получил дальнейшее потенциальное повышение социального ранга, отдав свою дочь будущему султану в качестве наложницы. Это принесло бы неисчислимые дивиденды, если бы она родила сына. В самом деле, отец Гюльбахар мог с радостью рассчитывать на то, что станет дедушкой османского султана – ошеломляющий поворот событий для человека, который начал взрослую жизнь как обычный скромный албанец. Для самой Гюльбахар выгоды также были значительными. Она не просто жила во дворце, в неге, немыслимой в родной деревне (где она принадлежала бы не сыну султана, а лишь мужу), но у нее также был шанс стать матерью султана и, следовательно, самой важной женщиной в империи – а значит, одной из самых могущественных женщин в мире. Поскольку в этот период османским султанам и их наследникам сыновей рожали не их жены, а наложницы, все османские султаны были сыновьями иностранных рабынь, обычно христианского происхождения, таких как Гюльбахар.
Вероятно, на первых порах застенчивой и напуганной Гюльбахар помогли освоиться в гареме несколько подруг-наложниц. Впрочем, на новом месте были и наложницы, которые в борьбе за свое место в иерархии гарема с радостью портили молодой женщине жизнь. Однако Гюльбахар, как мы можем предположить из ее дальнейшей судьбы, быстро разобралась в гаремной жизни и максимально использовала ее возможности.
Отчуждение пронизывало жизнь османской правящей семьи. Будучи семнадцатилетней наложницей, Гюльбахар впервые увидела Баязида во дворце гарема лишь накануне их интимной связи, и ее знаменитого кокетливого обаяния и манящей красоты было достаточно, чтобы возбудить его интерес. В плотском союзе господина и наложницы – грубом и служащем определенной цели – любовь редко играла хоть какую-то роль. Султаны и шехзаде стремились произвести на свет как можно больше наследников мужского пола, чтобы обеспечить продолжение династии и, следовательно, империи в мире, в котором смерть во время родов, в бою, от болезней была обычным явлением. Поскольку у Баязида уже было трое сыновей, Гюльбахар, должно быть, опасалась, что ее собственный сын, если она его вообще родит, может не получить расположение его отца. Такова была жизнь молодого османского принца: его чествовали при рождении, а затем, в лучшем случае, игнорировали, обеспечив роскошью и деньгами.
Для султана или будущего султана, такого как Баязид, большое число сыновей было палкой о двух концах. Оставить после себя сына было высшим долгом каждого султана, поскольку империя, конечно, падет, если род Османа прекратит свое существование. Однако каждый новый потомок Османа мужского пола, выражаясь дарвиновским языком, представлял собой экзистенциальную угрозу собственному отцу как потенциальный преемник, который мог претендовать на трон раньше времени. В большинстве случаев он представлял угрозу для своих сводных братьев. Пословица, известная по всей Османской империи, гласила: «Между шехзаде не бывает родственных связей»[14]. С самого рождения сводные братья были настроены друг против друга в борьбе за трон, а их матери выступали в качестве их самых сильных защитников. Отношения матери и сына в императорской семье оказались более важными как в личном, так и в политическом плане, чем любые другие. Отцы оставались в стороне, и система гарантировала, что сыновья считали своего отца и сводных братьев скорее врагами, чем родственниками. Будто все это было взято со страниц трагедий Софокла.
Престолонаследие в Османской империи всегда было делом запутанным. Хотя трон обычно наследовал старший сын, формально на него имел право любой потомок Османа мужского пола, поэтому большинство игрищ за султанский престол сопровождались кровопролитием. Султан мог отдать предпочтение одному конкретному сыну, но это ничего не гарантировало. Это относилось как к Баязиду и его сводным братьям, так и к сыновьям самого Баязида. Таким образом, он передал своим десяти сыновьям не только красивые миндалевидные глаза, но и кровожадное братское соперничество, которое их матери лишь поощряли. Победившие в этой борьбе сын и мать занимали дворец; проигравшие сыновья принимали смерть. Их матери теряли не только своих детей, но также престиж и богатство, полученные от нахождения в статусе матери шехзаде – или, что еще лучше, матери султана. Лучшее, на что могли надеяться эти женщины, – это изгнание во дворец бывшей османской столицы Бурсы – своего рода императорский дом престарелых для забытых матерей убитых наследников престола. Очевидно, ни один сын и ни одна мать не желали бы такой участи.
Будучи «лабораторией» беспощадной политики той эпохи, гарем прекрасно подходил для «взращивания» будущих султанов. Лидер Османской империи должен был быть коварным и безжалостным, он должен был быть блестящим стратегом – и все это для того, чтобы перехитрить своих соперников, будь то венецианцы, Сефевиды, венгры или свои собственные братья и сыновья. Считалось, что принц, вышедший из гарема более сильным, чем его сводные братья, станет султаном, способным обеспечить османам статус сильнейшей державы в мире.
Как только наложница рожала сына, ее сексуальные отношения с султаном прекращались. Это было простое уравнение: одна женщина – один сын. В гареме Амасьи каждая мать и сын жили отдельно от остальных, но ежедневно встречались с другими обитателями дворца в коридорах и залах гарема. Такие женщины, как Гюльбахар, были матерями потенциальных султанов – этот статус приносил ответственность и преимущества, возможности и риски. Прежде всего матери должны были сохранить жизнь своим сыновьям; во вторую очередь – позаботиться, чтобы их сыновья получили подобающее высокому статусу образование. В те первые годы в Амасье не по годам развитый Селим выучил османский (язык имперского документооборота), арабский (язык Корана и ключ к религиозным наукам) и персидский (язык литературы и поэзии). Образование шехзаде также включало уроки стрельбы из лука, изучение медицины, написание султанских указов и занятия охотой. Тем временем Гюльбахар и ее слуги научили его молиться, одеваться и вести себя как будущий султан. Таким образом, гарем – типичный объект фантазий и мифов, более богатый и хорошо оборудованный, чем мог себе представить простолюдин, – на самом деле функционировал скорее как здание школы.
Когда Селим родился, Баязид был правителем Амасьи шестнадцатый год[15]. Каждого османского шехзаде в юности отправляли на должность бейлербея провинции, что играло ключевую роль в укреплении и проявлении характера. Поскольку Баязид был старшим сыном Мехмеда II, завоевателя Константинополя, перед ним была установлена устрашающе высокая планка. Через год после захвата византийской столицы Баязида отправили в Амасью вместе с матерью и – что неудивительно, учитывая, что ему было всего семь лет, – целым кругом советников и помощников. Он оставался там в течение следующих 27 лет, пока в 1481 году не стал султаном и не перевез свою обширную семью, в том числе одиннадцатилетнего Селима, в Стамбул.
Амасья была тихим аграрным городом на севере Анатолии с умеренным климатом. Она славилась своими яблоками, растущими в узкой долине реки Ешильырмак (тур. Yeşilırmak – «зеленая река»), и практически со всех сторон была окружена скалистыми горами. Отвесные скалы защищали город и обеспечили Амасье неизменный городской ландшафт на протяжении веков, поскольку здания можно было строить только вдоль узких берегов реки. Как и многие города Анатолии, к моменту прибытия туда Баязида Амасья функционировала как постоянное поселение уже на протяжении почти семи тысяч лет.
Не являясь ни центром торговли, ни местом, имеющим большое стратегическое значение, Амасья на протяжении веков считалась интеллектуальным центром (здесь родился Страбон, древнегреческий географ, философ и историк), а также домом, где росли и крепли поколения будущих султанов. Почти все шехзаде, а не только те, кого послали туда на должность бейлербея, отправлялись в Амасью, чтобы усвоить все, что нужно знать будущему султану. Можно сказать, она функционировала как своего рода османское «кадетское училище». Там будущие султаны изучали основы государственного управления, военное дело, верховую езду, ведение хозяйства, историю, а также учились находить баланс между интересами и увлечениями конкурирующих между собой бюрократов и членов их семей. Как и в других анатолийских городах, в Амасье сформировались общины армян, греков, боснийцев, евреев, тюрок. Таким образом, будучи «Османской империей в миниатюре», Амасья стала идеальным местом для подготовки потенциальных султанов к правлению.
Амасья © Roland and Sabrina Michaud/akg-is
В чрезвычайно многонациональной империи гарем обеспечивал вливание нетюркской, немусульманской, неэлитной крови в императорскую семью. Будучи сыном женщины из далекой страны с совершенно иными, неисламскими культурой и религией, Селим интуитивно ощутил этнически и религиозно объединенную природу Османской империи и вырос в провинциальной Амасье с широким кругозором и богатыми знаниями о мире XV века. Хотя его восхождение на престол было тогда под большим вопросом, Селим уже в подростковом возрасте изучал карту мира, которую Гюльбахар подготовила для него, чтобы вдохновить его на путешествия по миру, расстилающемуся за стенами гарема.
Еще будучи подростками, все османские наследники постепенно подвергались воздействию деликатного и опасного мира дипломатии раннего Нового времени. Одним из основных средств демонстрации иностранным лидерам нового преемника дела Османа была императорская церемония обрезания. Подобно бар-мицве, такие мероприятия, как правило, проходили почти каждый год, учитывая размер (и коллективную плодовитость) правящей семьи, праздновали вступление мальчика во взрослую жизнь. Они также выполняли дипломатическую функцию: были предлогом для приглашения иностранных посланников, глав государств и других международных сановников в императорский дворец в Стамбуле, новое сооружение в недавно завоеванном городе, которое вскоре будет называться дворцом Топкапы. Наряду с вручением подарков, поздравительными посланиями и изобилием роскошных блюд османские чиновники и их коллеги могли углубить свои связи в социальной среде и договориться о сотрудничестве. Церемония обрезания Селима состоялась летом 1479 года, когда ему было почти девять лет. Он и его родители проехали 650 км до Стамбула, чтобы многочисленные иностранные гости и послы, проживающие в городе, могли легко присутствовать на церемонии.
Церемония должна была пройти безупречно, как знакомство принца с миром за пределами дворца и как средство доказать эффективность воспитания матерью сына. Мать шехзаде взяла на себя организацию, но, как это было тогда принято, на публичных торжествах сама не присутствовала. Таким образом, церемония обрезания олицетворяла двойную роль императорской матери: с одной стороны, заботливой и родной матери шехзаде, а с другой – женщины, теоретически способной организовать захват власти ее сыном. Она не только успокоила своего маленького сына после болезненного хирургического вступления во взрослую жизнь, но и помогла провести первое крупное международное мероприятие в его жизни.
Церемония обрезания Селима выпала на пик османо-венецианских отношений. До завоевания Константинополя в 1453 году османские и венецианские войска несколько раз оказывались в шаге от полномасштабной войны, но экономические интересы в желании поддержания потока торговли между Востоком и Западом почти всегда брали верх. Однако после 1453 года война стала неизбежной, поскольку османское наступление на Балканах было серьезной претензией на венецианские территории с захватом османами Сербии в 1459 году.
Несколько лет спустя, в 1462 году, османский военачальник албанского происхождения – он был схвачен во время одного из набегов, в ходе которых балканские мальчики регулярно попадали в империю, – перебежал в венецианскую крепость недалеко от Афин. Понятно, что османы потребовали его возвращения. Когда венецианцы отказались, началась война. В действительности османы использовали беглеца как предлог для вторжения в Афины и дальнейшей экспансии на Пелопоннесе и на Балканах, вплоть до Боснии, которую они завоевали в следующем году, и Албании, в которую вошли после этого.
Этот период конфликта наконец закончился в 1479 году османской осадой города Шкодер, удерживаемого венецианцами (на севере современной Албании). Данная победа позволила османам распространить свою власть дальше на север, вдоль Адриатического побережья. Константинопольский договор, подписанный 25 января 1479 года, завершил долгую череду войн между двумя странами. После десятилетий войны господство Османской империи в Восточном Средиземноморье – фактически на самом пороге Венеции – стало официально признанным, как и значительно уменьшившийся региональный статус итальянского государства. Таким образом, было понятно, что всего через несколько месяцев после этого позорного поражения венецианский сенат был не в настроении отправлять любимого представителя на церемонию обрезания Селима. На самом деле, они не послали никого, чтобы показать пренебрежительное отношение к Селиму – и, что более важно, его деду, султану Мехмеду II.
Роскошный гарем Баязида был густо населен: 27 детей, несколько жен и целая свита наложниц. Из десяти его сыновей реальными претендентами на трон стали второй, третий и четвертый сыновья: Ахмед, Коркут и Селим. Его первенец Абдулла умер в 1483 году в возрасте 18 лет, а остальные шестеро так и не достигли больших успехов, чем спокойная и непыльная работа на постах бейлербеев различных анатолийских городов. Как и Селим, Ахмед и Коркут родились от наложниц в Амасье – в 1466 и 1467 годах соответственно. Все получили одинаковое гаремное образование в области языков, философии, религии и военного искусства. Вначале Баязид, похоже, выбрал Ахмеда в качестве своего возможного преемника (позже он отдаст предпочтение именно ему) – вероятно, потому что тот был старшим выжившим сыном или Баязид считал его самым способным. Какова бы ни была причина, отец передал управление империей Ахмеду задолго до его братьев. Мальчиком он посещал собрания, создавал команду советников и развивал отношения с важными военными деятелями. Несмотря на эти преимущества или, возможно, по причине свалившейся на него привилегии, Ахмед стал ленивым. Тело его полнело, а ум становился вялым. Согласно одному греческому источнику XVII века, Ахмед «думал только о еде, питье и сне». Он наслаждался радостями жизни во дворце и рассматривал трон скорее как привилегию своего первородства, чем как что-то, что он должен будет отвоевать у младших братьев.