Обычный день… бесплатное чтение

Глава 1 Смерть. Обычный день…
Соня готовила ужин. От этого привычного дела женщину отвлёк звонящий в спальне смартфон. Поставленный на зарядку и забытый, сейчас он весело звенел мелодией из какого-то сериала. Это дочки поставили на звонок – и хорошо, что не как раньше: кукареканье петуха. Какие только мелодии они ей не ставили. Было и мычание, и хрюканье, и кукование. Вспомнив всё это, и радуясь, что этот период, наконец-то, закончен и можно не ожидать от своего телефона неожиданных звуков, София бросилась в спальню, оставив на доске полуразрезанный помидор. Смартфон нетерпеливо вибрировал на прикроватной тумбочке, освещая тёмную комнату. На ходу закинула за ухо выбившийся локон волнистых тёмно-каштановых волос и схватила мобильник. В полумраке на экране ярко высветилось: «Василий Никитович» – шеф мужа.
Она немного удивилась. Начальник мужа, хоть и возглавлял филиал крупной транспортной компании, держался просто и демократично. И хоть и знал лично всех домочадцев своих подчинённых – звонил им крайне редко. Общаться с семьями сотрудников предпочитал в неформальной обстановке – на корпоративных пикниках или праздниках. А по телефону ему обычно звонили сами родственники его водителей, особенно в тех случаях, когда нужна была серьёзная помощь – здесь он был просто незаменим.
– Соня… – услышала она его голос. – София Александровна… – он сделал паузу.
София улыбнулась: Василий Никитович был в своём репертуаре. Он часто так делал в разговоре: сначала обращался к собеседнику по имени, потом по имени-отчеству, будто балансируя между дружеским и официальным тоном. Но сейчас в его интонации проскользнуло что-то чужое. Отчего улыбка у женщины погасла и она плотнее прижала телефон к уху.
– Сонечка… – он снова замолчал, а она вдруг услышала, какая звенящая тишина стоит в квартире. Муж в рейсе. Девчонки ушли в кино. Она готовит ужин. Обычный вечер. Обычная жизнь.
Необычный звонок.
Голос Василия Никитовича, чуть хриплый, говорил и говорил. Но София хоть и слушала, никак не могла понять, что он ей объясняет. Потом как-то сразу до неё дошёл весь смысл его слов, и она подумала: страшный сон. Ноги стали ватными, и Соню замутило. Ей показалось, что она падает в какую-то тёмную пропасть. Руки обмякли, телефон выскользнул и гулко приземлился на ковролин. Из динамика ещё доносился встревоженный голос шефа её мужа. Но она больше не слышала его. Над её головой возносился бездонный колодец, и свет, где-то высоко над ней становился всё тусклее и тусклее.
Всего три слова: «Авария. Он погиб». И свет погас…
Боль в груди резанула и заставила её открыть глаза. Сколько она была без сознания – минуту, вечность? Рука пыталась нащупать опору, чтобы встать, наткнулась на телефон. Она отдёрнула от него ладонь, как от огня, как от ядовитого скорпиона. И застонала от тянущей тяжести, разливающейся от груди к руке. Почувствовала, как над губой и на лбу выступил холодный пот. Снова попыталась подняться. И тут же услышала шаги в подъезде и весёлые голоса, которые ни с чем не перепутаешь – дочери возвращались домой. Звук открываемой двери поднял её ватное тело, и она, опираясь на стену, сделала несколько шагов по направлению к прихожей.
– Мам, мы дома! – Надя, средняя дочь, как всегда шумная – со стуком сбрасывает сапоги.
– Мама, мы вернулись! – спокойная старшая, Вера.
– Мама, ты где? – звонко кричит младшая, Любаша.
София, всё так же держась за стену, вышла из спальни.
– Девочки… папы… нет… Ваш папа умер – голос срывается. – Его везут… в за…
Воздух застрял в горле, не пуская страшное слово.
«…закрытом гробу» – не успела. Пол снова ушёл из-под ног.
София упала. Последнее, что она запомнила, – крик «Мама», пронзительный и гулкий, как эхо.
Вера, снимавшая с себя пальто и поправляющая за Надей обувь, обернулась – и с её лица сползла улыбка. Она бросилась к матери, попыталась её приподнять. Вернулась взглядом к сёстрам: Надя застыла – в глазах ужас, рядом с ней испуганно съёжилась Люба.
– Воды принеси! – крикнула Вера Наде, и та, дёрнувшись, словно от удара, побежала на кухню.
– Мамочка, что с тобой? – Вера попыталась приподнять мать. За спиной тихо заплакала Люба. Расплёскивая воду, прибежала Надя и дрожащей рукой протянула кружку старшей сестре.
Вера попыталась напоить мать. Не удалось.
– Надя, давай попробуем уложить маму на кровать, – скомандовала она сестре. Та с готовностью бросилась помогать – после матери студентка-сестра оставалась для неё главным авторитетом. Но мама, лёгкая и воздушная, та, которую всегда принимали за их сестру, теперь оказалась неподъёмной. Даже Люба, испуганная и плачущая, изо всех сил тянула маму своими по-детски тонкими руками, пытаясь помочь старшим. Но ничего не у них не получилось.
– Надо кого-то позвать на помощь, – произнесла Вера, глядя на Надю и надеясь найти в ней поддержку. Надька, ещё полчаса назад порывавшаяся купить энергетик, уверявшая старшую сестру, что «она в свои полные пятнадцать лет уже достаточно взрослая», сейчас чувствовала себя маленькой девочкой, совсем такой же, как и десятилетняя Любка. И также как младшая, от испуга совсем ничего не соображала.
– Кого? – почти беззвучно спросила Надя.
– Держи голову, – велела Вера сестре. Почему-то ей казалось, что самое важное – чтобы мама не лежала на полу, хотя бы её голова.
Вера вскочила и выбежала из квартиры. На лестничной площадке четыре квартиры. Напротив – пожилая пара Петровых – их не позовёшь. В квартире рядом – Стелла, молодая женщина, работающая технологом в пригородном районе и редко бывающая дома. Оставалась только тётя Женя – продавщица из «Мясной лавки», крупная, громкая, хваткая женщина. Сейчас она казалась единственным спасением.
– Тётя Женя, тётя Женя! – забарабанила Вера в металлическую дверь, потом нажала на кнопку звонка и снова начала стучать.
– Тётя Женя, откройте!
– Верка, ты чё с ума сошла? – распахнулась дверь.
– Мама упала, не можем поднять.
– О, Господи! – изменившись в лице и тоне, воскликнула соседка, – Что у вас там стряслось, Филатовы?
Грузная женщина торопливо зашла в соседскую квартиру, с силой захлопнув за собой дверь. На лестничной площадке снова воцарилась тишина. Петровы так ничего и не услышали – смотрели телевизор – звук был включён на полную громкость: глава семьи уже начал терять слух. А Стеллы, как обычно, не было дома. Её жизнь проходила где-то там, за пределами этого дома, а пустая квартира ждала хозяйку только по выходным. Выплеснувшееся на площадку горе утекло обратно. Лестничная клетка снова стала обычной бетонной коробкой – будто ничего и не произошло.
Мы ведь даже не догадываемся, что происходит за запертыми дверьми квартир, мимо которых проходим каждый день. Эти двери – лучшие хранители чужих секретов. Мы спешим по своим делам, не задавая лишних вопросов, не задумываясь о том, что скрывается за этими запорами. Изредка можем услышать обрывок разговора или стать невольными свидетелями соседской ссоры, ведущейся на повышенных тонах. И, жалеем, тогда, что стены, оказывается слишком тонкие – не всё, что происходит без нашего участия хочется знать. Так что спасибо закрытым дверям – стражникам тайн. Мы и так сейчас живём в век информации. Как говорится «Меньше знаешь – крепче спишь!»
Вот и этот разговор, который через несколько дней, после описываемых событий, проходил также за другой стороной закрытой двери. Но уже не Сониного дома, а больничной палаты на окраине города. И если бы Соня, лежащая в палате, в тот момент очнулась, то без труда узнала бы голоса за дверью.
– Побойтесь Бога, доктор! – воскликнул голос, привыкший быть громким и с трудом заставлявший себя быть тише в стенах больницы.
– Может, всё-таки есть хоть какая-то возможность? – вступил в разговор другой голос – спокойный, но твёрдый.
Первый принадлежал Сониной золовке Марии, второй – Сониной старшей сестре Веронике.
– Да вы в своём уме, женщины? – это уже голос врача-кардиолога, того самого, что лечил Соню. Сегодня снова было его дежурство и ему выпало «счастье» беседовать с родственницами пациентки, привезённой на скорой несколько дней назад.
– Вашу родственницу доставили в предынфарктном состоянии, ей нужен полный покой, а вы её на похороны собираетесь везти? – возмущался доктор.
– Так вы же медицина, вот и сделай ей укол какой, чтобы она смогла с мужем проститься, – взвывает первый голос. – Не по-христиански это – чтоб жена да мужа в последний путь не проводила!
– Маша, потише, – просит Вероника и продолжает, обращаясь к доктору: – Доктор, неужели всё так плохо? Её же перевели практически сразу из реанимации…
– Женщины, вашей родственнице нельзя вставать, а тем более волноваться, – отвечает доктор, обращаясь к более спокойной собеседнице.
– Оттого, что жена поедет на кладбище, она мужа своего этим не воскресит, а вот сама к нему отправится может легко, – это уже другой собеседнице.
Что бы подумала Соня услышав этот разговор? Навряд ли мы это узнаем. Впрочем, тот разговор, что произошёл между её родственницами позже, на больничной лестнице, и который Соня точно уж никак услышать бы не смогла, был бы для неё гораздо интереснее.
– Неправильно это, Маша, – говорила примирительно Вероника, спускаясь вниз вслед за Марией. – Не нужно ругать доктора, он же о нашей Сонечке беспокоится.
– О себе он беспокоится, – резко одёргивает свою собеседницу Маша. – Пожалел лекарство.
– Знаю, куда они их девают. Приедет какой мажор – так сразу вколют, а простым людям – шиш с маслом, – всё более распаляясь, высказывалась Сонина золовка, уже не сдерживая ни своего громкого голоса, ни своего буйного темперамента.
Вероника молчала. Она вообще не особо верила в какое-то мифическое лекарство, которое ставит больных людей на ноги в два счёта. Но в это свято верила Мария, а спорить с ней было довольно сложно, а учитывая её темперамент и травмоопасно.
– Да и Сонька ваша… – продолжала Мария, уже не различая в своём раздражении объектов недовольства, – слишком уже…
Не сумев найти подходящих слов, чтобы не оскорбить невестку, Мария в сердцах плюёт на ступеньки и, выражая всей своей широкой спиной возмущение, удаляется от родственницы.
– Маша, Маша, стой! – стараясь не кричать, зовёт Вероника. – Нельзя так, Маша!
– Соня впечатлительная, так и есть, – вроде как соглашается Вероника, – но она ведь так любила мужа…
– Между прочим, брата твоего, – не выдерживает и, немного пародируя Машу, язвит Вероника.
– Мимоза она у вас, вот что! – наконец-то находит слова её собеседница. – Как с серебряной ложкой в одном месте родилась. Тонкая, звонкая, – фыркает она пренебрежительно. – Жена поддержкой должна быть, опорой мужику, – добавляет тоном, не терпящим возражений.
– А если бы он не разбился насмерть, а покалечился, то как бы она его сейчас обихаживала, если такая… – здесь Маша опять замолкает и всхлипывает.
Женщины идут по лестнице молча. Только раз горько вздыхает Мария и тихо произносит:
– Всё не по-людски.
Наконец, они спускаются на первый этаж и выходят из больницы. Впереди ещё дорога – им нужно добраться до дома. До Сониного дома, что принял их в этом городе, и куда они примчались по зову горя. И сейчас они поедут домой, где их ждут племянницы. А ещё там в том доме полно забот – очень грустных забот, тех которые всегда настигают людей после смерти их близких.
А что делает дом домом? Что отличает его от чужого жилья, придаёт ту самую главную суть, которая создаёт те самые стены, как известно помогающие от любых болезней и напастей? Для Сони ответ всегда был прост – запах. Дом детства – это аромат бабушкиного капустного пирога, маминых духов, бензина от отцовской спецовки, лака старшей сестры. А как пахнет её собственный дом? Она не смогла бы описать это сразу – просто вдохнув при возвращении, она безошибочно узнавала: это её жильё, родное.
Но дом – это не только запахи. Это огромный оранжево-красный клетчатый плед, который выбирали всем семейством и потом умудрялись все вместе укутаться на диване. Это потрёпанный заяц, игрушка, перешедшая от Веры к Наде, а от Нади – к Любе. Это стены в детской, покрашенные в три разных цвета – по одному на каждую дочь. И это ещё множество разных мелочей и ритуалов, понятных только тем, для кого этот дом тоже родной, как и тебе.
Что должен чувствовать человек, вернувшийся домой после долгого отсутствия? Радость, наверное. Но Соня старалась не думать о своих ощущениях, когда выходила из такси и, опираясь на сестру, медленно поднималась на пятый этаж. Да, она была рада покинуть больничную палату. Но в груди, где должна была распирать радость, лишь ныло ставшее привычным чувство тоски. Острое, как боль в недолеченном переломе.
Вот и дверь в родной дом. Вероника, придерживая Соню под локоть, осторожно провела её через порог. «Всё будет хорошо», – пробормотала сестра, но её голос потонул в общем гаме.
Прихожая встретила её чужими ботинками, чужими куртками. С кухни тянет борщом – но не их борщом, не тем, что варили они. Что-то кричит на кухне Мария, стараясь перекричать грохот инструментов и спор громких мужских голосов, доносящийся, кажется, с балкона:
– «Нет, он же говорил, что хочет больше размер панелей брать!»
– «Так мы только такие взяли, что делать-то? Может в два слоя сделаем?»
Соня узнает голоса коллег мужа.
Они не знали, что Соню выписывают сегодня. А она сразу и не вспомнила, что муж после рейса собирался утеплять балкон.
Услышав, как хлопнула входная дверь, в прихожую уже бежит Мария, вытирая руки о фартук:
– «Ну, наконец-то! Вероника, давай её на кухню, я её бульоном напою…»
Соня медленно освободила руку от сестры. Прислонилась к косяку. Казалось, ещё шаг – и эта волна чужого шума, чужих запахов, чужих забот накроет её с головой. Она почувствовала головокружение и тошноту. Дом был переполнен, и ей словно не хватало в нём места. Даже воздух казался густым – от пара с плиты, от краски или лака, которым красили балкон, от чужих запахов, забивших их родной домашний.
Соня, словно пытаясь укрыться, шагнула в спальню и плотно прикрыла за собой дверь. Воздух здесь был другим – густым, застоявшимся, но до боли родным. Она глубоко вдохнула, потянулась к шкафу и распахнула створки…
Запах. Его рубашек. Его одеколона – того самого, с нотками дубовой коры. Её пальцы впились в косяк: воздуха не хватало. Колени подкосились, перед глазами поплыли тёмные пятна.
Дверь распахнулась с треском. Вероника уже была рядом – обнимала за плечи, вела к кровати.
– Всё, всё, ложись.
Соня не сопротивлялась. Позволила уложить себя, поправить подушку, укрыть одеялом.
– Я посижу, – Вероника устроилась на краю. – Как раньше, помнишь?
Глаза Сони предательски наполнились слезами. Она помнила. Те самые ночи, когда маленькой прибегала к сестре, дрожа от страха, а та не смеялась, а просто брала под одеяло.
– Спи, – говорит Вероника, точь-в-точь как в детстве. – Я тут.
И Соня, наконец, чувствует себя дома. Закрывает глаза и засыпает тяжёлым усталым сном.
Вероника, как и обещала, осталась сидеть рядом, тревожно наблюдая за прерывистым дыханием сестры. «Хорошо, что Соня вернулась домой, – думает сестра, – дома ведь и стены помогают».
Конечно, Соня должна была быть благодарна Марии. Не каждая золовка бросит семью и хозяйство, чтобы ухаживать за больной невесткой. Тем более, если считает, что та «мается дурью». Ну, не то чтобы совсем притворяется, но вот «эти ваши новомодные психич…психологические проблемы яйца выеденного не стоят». Поэтому к помощи по дому прилагаются и нравоучения, которые, по мнению Марии, должны быстрее поставить вдову брата на ноги.
– Делом займись – и вся грусть-тоска пройдёт, – поучала она Соню, энергично нарезая капусту.
Соня всё ещё была на больничном. Вера – на работе, младшие девочки – в школе, а Вероника на пару дней уехала домой. Так что они с Марией остались один на один.
– И таблетки твои дурацкие никому не нужны, химия сплошная. Какой от них толк? – продолжает свой монолог золовка, натирая морковь на крупной тёрке. – Вот покормлю тебя свеженьким да полезным и не заметишь как на ноги встанешь, – обещает она .
Соня молчит. Разговор происходит на кухне, где она, сидя на краю обеденного стола, раскладывает лекарства по таблетнице-«недельке». Когда стало известно, что на работу она выйдет не скоро и ей требуется долгое лечение, коллеги надарили ей этих пластмассовых коробочек – просто невообразимое количество. Теперь Соня заполняет их в любое время. Вот и сегодня она тихонько встала и прокралась на кухню, пока Мария убиралась в детской. Но «домомучительница» (как мысленно называла её Соня), определив, где находится её «подопечная», быстро нашла себе занятие – начала квасить капусту.
На кухонном столе появились заранее купленные овощи и огромная кастрюля, о существовании которой в своей квартире Соня даже не подозревала. Но уж точно золовка не могла привезти её с собой. Или могла? Мария энергично принимается за дело, недовольно косясь на горку пузырьков, блистеров и вкладышей на столе за своей спиной и даже фыркая носом, давая понять, что медицинский запах ей неприятен.
– Зачем ты их пьёшь, если они тебе не помогают? Травишь только организм, и так дохл… – запнулась, – слабенькая.
Соня молчит. Те лекарства, что ей прописали, не вернули её к прежней жизни – той, где она была счастливой женой и матерью, – но хотя бы помогли не падать снова и снова в чёрный колодец тоски и горя.
«Со временем вам станет легче, – уговаривала её врач с добрым, участливым лицом. – Многие пугаются слова «антидепрессанты», но они правда помогают».
И они действительно помогали: не сойти с ума от душевной боли, заставлять себя вставать с кровати каждое утро. Давали сил принимать кучу лекарств, чтобы снова не оказаться сначала на полу, а потом в больнице. Они давали возможность без слёз слушать дочерей, не думая каждую секунду о том, что их отца больше нет. Но смысла жизни они не давали.
И Соня молчала. Молчала, когда ругалась Мария. Молчала, когда её жалела Вероника. Молчала, даже видя, как от неё отдаляются дочери.
Молчала она и сейчас.
– Не понимаю, – всхлипнула Мария, – зачем братик мой переехал сюда? Что ему дома в селе не жилось? Всё ведь у нас есть: и работа, и учёба. Да и тебе бы с твоим экономическим нашлось бы место. Ну, может, не в вашей супер-конторе, но достойная – на жизнь бы хватило.
Мария снова полувсхлипнула, полувздохнула. С того самого дня, как пришла весть о гибели младшего брата в аварии и сердечном приступе у невестки, она держала свои эмоции в железной узде. Только этими судорожными всхлипами позволяя прорываться наружу своему горю. Ей нельзя было расслабляться – на ней были все заботы: три осиротевшие племянницы, похороны, поминки. И та бесконечная вереница дел, что приносит с собой чья-то внезапная смерть.
Помощники, конечно, находились – родня Сони, коллеги, сослуживцы брата, соседи, родители одноклассниц девочек. Все откликнулись на беду. Но управлять этой стихией помощи приходилось одной Марии. И лишь одну слабость она себе позволяла – те самые полувздохи-полувсхлипы, что вырывались в редкие мгновения, когда особенно остро вспоминался братишка.
Но жизнь продолжалась и требовала заботы о живых. Мысли о своей семье в селе тоже не отпускали: там ждали сыновья, муж, престарелые родители мужа. Их с братом собственные родители умерли давно, а вот свёкра со свекровью они «досматривали» в своём доме. Но сейчас она была нужна здесь. Ждала, когда жизнь в семье покойного брата войдёт в ровную колею.
Мария знала: никакая смерть не может разрушить жизнь. Та сила, которую она привыкла видеть в природе и называла для себя просто «жизнью», всегда торжествовала. Всегда находила путь, чтобы возродиться после любой потери.
И этот день настал. День, когда Мария, убедившись, что у невестки и племянниц всего достаточно, что они теперь проживут и без её присмотра, она решительно покинула их дом. Она уезжала последней – до неё уже разъехались все родные и друзья, собиравшиеся здесь в эти тяжёлые дни. В опустевшем доме остались четверо: четыре осиротевшие души. Одна, потерявшая мужа. Три другие – лишившиеся отца.
Всё это время, с того самого страшного звонка в их жизни, так получилось, что в доме постоянно толпились люди. Пришлось вытащить старый добротный раздвижной стол, чтобы уместить всех, и даже иногда приходилось доставать дополнительную серединку, удлиняющую и без того этот огромный стол ещё больше. Но теперь его спрятали. А они сели за обычный обеденный стол. Как раньше. Сели по старой привычке: мать – на своём месте, дочери – по бокам. Но та сторона, где всегда сидел отец, оставалась пустой. Конечно, когда он бывал в рейсе, его место итак пустовало, но там стоял «папин» стул, и все смотрели на него, радуясь предстоящей встрече. Но не теперь. Сейчас там зияла пустота. Провал, с новой силой напоминающий о потере. Когда они осознали, что остались один на один с этим молчаливым пространством, их захлестнула новая волна отчаяния.
У матери задрожали губы. Люба вся сжалась и в её глазах заблестели слёзы. Вера судорожно вцепилась в свисающую скатерть. Надя испуганно вглядывалась в лица сестёр и матери.
Казалось, что всё уже утряслось, боль, режущая напополам отступила. Но пустующая сторона стола снова резанула по ним, остро напомнив о неожиданной смерти мужа и отца. Эта общая боль сначала сжала их с огромной силой, и тут же разбросала, как горошины из лопнувшего стручка – каждая укатилась в свой угол, переживая трагедию наедине с собой. Каждая прятала горе от остальных, не желая делиться болью и ранить близких ещё сильнее. И в этот миг они перестали ощущать себя семьёй.
Соня, сломленная и душой, и телом известием о смерти мужа, не могла сейчас укрыть своих детей, как птица прячет птенцов от дождя и холода. Не могла раскинуть крылья, чтобы защитить их. Она застыла в своём горе, словно муха в янтаре, безучастно наблюдая, как жизнь протекает перед её глазами, словно чужое кино, в котором ей не было места. Только внутри росло, пробивалось страшное убеждение…
В детстве она не раз слышала о проклятии: если мужчина свяжет жизнь с женщиной из их рода – он не умрёт своей смертью. Он обречён погибнуть. Смеялась, считая это глупой легендой. Но теперь, когда мужа не стало, перед глазами вставали другие мужчины их семьи – тоже ушедшие слишком рано. Все эти годы она отрицала проклятие.
Насмехалась.
А теперь он лежит в могиле.
А что, если это её вина – наказание за то, что не верила?
– Это я… – думала Соня, – это из-за меня…
София подняла глаза на дочерей – и впервые с ужасом осознала: проклятие не выбирает. Оно просто берёт. А значит, оно может коснуться и их.
И никто не сможет их защитить…
Глава 2. Сёстры. Когда пришла беда…
Домой возвращались поздно. Вера, улыбаясь, смотрела на смеющихся сестёр, думала о том, что это была замечательная идея – пойти всем вместе в кино. Люба их уговорила. Младшая – любимица всей семьи. У них с Надькой каникулы в школе, а она, Вера, уже в институте – второй курс, вроде уже и взрослая, но нет же, решила составить компанию младшим. И не пожалела – давно им так весело не было. В квартиру ввалились шумно, каждая хотела скорее рассказать маме всё самое смешное, что случилось этим вечером. Мама вышла из спальни, что-то сказала. Вера обернулась на её голос и увидела скользящую вниз по стене мать. Вера услышала слова, но не поняла их. Зрелище матери, осевшей на пол, парализовало девушку – её разум на мгновение стал пустым и беззвучным.
Страх. Он ударил первым. Она почувствовала, как всё тело моментально задеревенело. На мгновение она перестала дышать и тут же рывком кинулась к матери. Успела крикнуть сестре:
– Принеси воды!
И к маме:
– Мамочка, что с тобой?
А после всё как в кошмарном сне. Вера не помнила ни себя, ни того, что делала. Кажется, она немного пришла в себя, только когда в их квартиру вошла соседка. С её появлением стало легче. Тем более что соседка действовала точно, уверенно. Она, битая жизнью, давно разучилась пугаться. Про таких говорят «с ног не собьёшь». Действует без эмоций. С ней стало спокойнее.
Маму уложили на кровать.
– Скорую вызывай, Вера, – пощупав пульс у соседки, командует тётя Женя.
Оглянулась, глянула на девчонок, полуживых от страха. Улыбнулась им.
– Всё нормально будет с вашей мамой, – говорит наигранно весёлым голосом, – ничего страшного, бывает. Сейчас врачи приедут и быстренько её на ноги поднимут!
Вера в это время сбивчиво отвечает на вопросы диспетчера. Закончила звонок и смотрит вопросительно на соседку.
– Что случилось-то, Вер? – спрашивает соседка. – От чего она упала-то?
Вера вспоминает мамины слова.
– Мама что-то сказала про папу…
«Что она сказала…» – Вера снова судорожно вытаскивает из кармана джинсов свой смартфон – надо позвонить отцу. Кинула взгляд на маму – соседка озабоченно щупает пульс на бледной, безвольно лежащей на кровати маминой руке.
И Вера снова чувствует, как из желудка вырастает тошнота, перехватывая дыхание. Страшно.
Соседка командует:
– Вера, собери вещи для больницы, и документы возьми, с мамой надо будет поехать, – и, вставая, добавляет: – Я сейчас своего подниму, и мы за вами поедем, а потом тебя домой привезём.
– Надюшка, идите с Любашей, соберите для мамы пакет с зубной пастой, щёткой, мылом и полотенцем, – это уже тётя Женя обратилась к младшим.
Сердце, сжатое страхом, забилось снова – нужно было действовать, и она задвигалась, подбадривая сестрёнок.
Всё приготовили.
Вера вышла в коридор. Сколько она себя помнила, папа всегда работал шофером. Последние лет десять – в филиале крупной компании. Ему доверяли самые сложные машины, он ездил по самым трудным трассам и перевозил самые дорогие грузы. Поэтому было правило: папе в рейсе не звонить! Чтобы не мешать. Зато он звонил сам с каждой стоянки, в каждую свободную минутку. И всегда предупреждал, когда будет на связи в следующий раз.
Вера скользила пальцами по смартфону, вспоминая последний звонок отца. Что он говорил тогда? «Пару дней назад… трасса не сахар, позвонит нескоро…».
Вот и папин номер. Нажимает. Вместо гудков – «Абонент временно недоступен. Перезвоните позже».
Снова набор и те же слова. Снова-снова-снова…
«Папочка, ответь, ну, пожалуйста…»
Кому звонить? Она с ужасом вспоминает, что у папы сменился напарник и она не знает его номера. Кто подскажет, что делать? Она перебирает в памяти папиных коллег. Дядя Лёша, старый папин друг, они когда-то вместе работали, а сейчас он на пенсии.
Вера смотрит на часы – время 22:10. «Как странно…– думает Вера, – прошло всего 15 минут, как они вернулись из кино, а словно вечность промчалась…»
«Можно, это ещё не поздно – решает Вера, – у нас экстренный случай!»
– Дядя Лёша, – затараторила Вера, как только гудки сменяются покашливанием папиного друга в трубке, – извините, пожалуйста, у нас экстренная ситуация…
Он выслушал её сбивчивую речь, сказал «как разберусь, перезвоню».
Приехала скорая.
Всё закрутилось, засуетилось, помчалось с невиданной силой.
Чужие люди в белых халатах, громоздкая аппаратура, слова: «собирайтесь, быстрее».
Вера успела быстро сказать: «Надя, ложитесь спать, я поеду с мамой, вернусь поздно».
Мама на носилках.
Из подъезда в тёмную ночь.
«Быстрее, Вадим», – врач водителю.
Больница. Снова суета. Маму увозят. Ещё в скорой был звонок, Вера не успела взять. После пришла СМС. Вера открыла её, читает. Прислоняется спиной к холодной стенке и медленно сползает на корточки. Закрывает глаза руками. Соседка, разговаривавшая с врачом в приёмной, мельком смотрит на Веру. Подбегает к ней, бьёт по щекам. Вере под нос подсовывают ватку с нашатырём.
– Папа умер, – хрипло говорит Вера соседке.
Когда Вера вернулась домой из больницы, её встретили встревоженные сестрёнки. После того как маму увезли и все ушли, они сидели на диване, уткнувшись друг в друга, и молчали. Говорить было страшно. Надя не выдержала первая – сбе́гала на кухню и вернулась с тарелкой бутербродов и чайником. Люба, пока уходила Надя, уползла в угол дивана и сжалась там, съёжившись, крепко обнимая подушку. Надя попыталась дать ей бутерброд, но младшая, отрицательно покачав головой, ещё сильнее сжала подушку в руках. Вера устало села рядом с Любой.
– Не пичкай её, Надь, – попросила она сестру, глядя на то, как та пытается накормить сестрёнку.
Надька кивнула и продолжила машинально есть. Она не чувствовала вкуса, но это простое действие – готовка и еда – помогли отвлечься, и хотя бы на это время перестать бояться. Вера прикрыла глаза, стиснула с силой зубы, почувствовала снова этот жуткий ком в горле. «Нельзя, Вера, нельзя!»
– Надо позвонить папе! – громкий тонкий голос Любы, – Я знаю, что нельзя, но ведь мама заболела, папе надо позвонить!
Надя перестаёт есть и с испугом переводит взгляд с одной сестры на другую. Младшая ткнула кулачком Веру и с ожиданием поддержки уставилась на Надю. Вера открыла глаза и с ужасом поняла, что ей и только ей придётся рассказать им о смерти отца…
Рано утром, очнувшись после короткого неровного сна, Вера тихонько встала и вышла из зала. Укрыла пледом всё ещё спящих сестрёнок. Ночью после всех пролитых слёз, после страшных разговоров о том, что же с ними будет дальше, они задремали, прям там, на диване, все вместе. А теперь Вера за старшую. Теперь она отвечает за всех. Вера внутренне собралась, на миг сильно зажмурилась, выдохнула и взяла в руки телефон – нужно сделать множество звонков: родне, на работу отцу, друзьям. Но в первую очередь надо позвонить тёте Нике…
***
Когда на экране телефона появляется знакомый номер, мы не ждём плохих новостей. Родные имена обещают улыбки и тёплые разговоры. Но в то утро звонок от Веры стал исключением. Для многих близких людей семьи Филатовых он окажется одним из самых страшных звонков в жизни.
Вероника медленно, наслаждаясь вкусом, допивала свою привычную утреннюю чашку кофе, стоя у кухонного окна. За стеклом, в бледном свете осеннего солнца, оживал двор – три многоэтажки теснились рядом, как старые приятели, выпуская из своих подъездов людей, сверху похожих на суетливых муравьёв. Она проводила мужа и детей в школу и теперь, оставшись одна, обдумывала планы на день. Срочных заказов не было, а значит, можно было не спеша решить, за что взяться в первую очередь – за свои фриланс-проекты или домашние дела. От ленивых раздумий её оторвал телефонный звонок. На экране – имя племянницы, старшей дочери младшей сестры. Не задумываясь о возможных плохих новостях, Вероника привычным движением приняла вызов…
Сколько длился разговор, прошла минутка, две? Как быстро может перевернуться жизнь. Пальцы дрожали так, что она не попадала по буквам на экране. Бросила телефон, не дождавшись загрузки нужного сайта, и ринулась в спальню – собирать дорожную сумку.
– Дети… школа… муж… – вслух перебирала она, но мысли путались, обрывались. Только руки скоро и быстро накидывали вещи в открытую синтетическую пасть.
Снова схватила телефон, листает расписания: поезда – на одной вкладке, автобусы – на другой. «Если опоздать на этот, следующий только через три часа… А если успеть на тот – приеду на два часа раньше».
Смахивает страницы, набирает мужа. Гудки. Долгие, бесконечные.
– Алло? – его голос спокойный, будничный.
– Серёжа, – её собственный голос звучал чужим, – я уезжаю. Сейчас.
– Что? Куда?
– Близнецы… Их нужно забрать из школы. Я не смогу. Забери их. Я не знаю, когда вернусь.
– Подожди, ты меня пугаешь. Что случилось?
– Соня сестрёнка в больнице, но это не самое страшное – её муж, ты же помнишь он дальнобойщик – разбился насмерть. Девочки там одни… Я перезвоню с дороги, Серёжа, мне надо бежать…
В голове стучало только одно: поезд через час. Если опоздаю – следующий только вечером.
Такси. Надо вызвать такси. Нет, слишком долго.
Она выбежала на лестничную площадку, споткнулась, едва не упала.
Лифт. Где лифт? Она нажала кнопку, но он не ехал.
Вниз по ступенькам. Бегом.
На улице ветер ударил в лицо. Она задохнулась. Бегом до магистрали. Отчаянный взмах рукой.
– Такси! – крикнула она, не узнавая свой голос.
Машина остановилась.
– Вокзал. Быстро!
Двери захлопнулись.
«Успеть. Надо успеть!»
Больше никаких мыслей, только гул мотора и бешено стучащее сердце.
И чёрное, чёрное небо за стеклом.
Словно никогда не было утреннего кофе и безмятежного утра. Только тревога и натянутые как струна нервы.
Успела. Кинула сумку в ноги. Села.
Поезд тронулся, колёса начали выстукивать свой дорожный ритм. Тук-тук, тук-тук, тук-тук…
Вероника сидела у окна, и в стекле время от времени видела своё отражение. Ухоженная, она выглядит гораздо моложе своих лет. Про таких, как она, говорят «как с картинки». А она, глядя на своё отражение, видела только вереницу взлётов и падение. И чёрные полосы её жизни тянулись долго-долго, а белые мелькали так же быстро, как эти дорожные столбы за окном. Вот и сейчас, её хрупкое ощущение счастья, её веру в то, что всё наконец-то наладилось, смыло бессмысленной смертью зятя. Смерть снова пришла в их семью, снова напомнила о том, что она существует. И что ей всё равно счастлив ли ты или горюешь – она придёт за каждым и заберёт с собой в небытие.
А за окном мелькают поля, редкие деревья. В одно мгновение показался одиноко стоящий ветхий домик, и тут же пропал из виду.
«Как молодость моя промелькнула», – усмехнувшись, подумала Вероника. Рассмотреть тот домик толком не удалось, лишь смутное чувство осталось – жалость к неказистому, дряхлому строению, которое, кажется, никак не может окончательно умереть.
«А ведь когда его только построили, он был крепким и красивым. Новое и молодое – всегда красивое». Вероника смутно припоминала чьи-то слова – что время как водоворот: сначала широкое кольцо возможностей, потом всё уже и уже. Сначала у тебя всего много – времени, друзей, надежд, стремлений. А потом – всего всё меньше и меньше. Чем больше лет, тем меньше возможностей. А ещё что жизнь как качели – грусть-радость-грусть-радость.
Вероника вспомнила своё детство. Вечно пьяный отец. Вечно грустная мама. Ей было лет шесть, в школу она ещё не ходила, когда мама, взяла чемодан, её Нику под мышку – и ушла в никуда. Мама тогда часто плакала, и жизнь казалось печальной. Это – грусть. Потом встретила хорошего мужчину, который и маму полюбил, и Веронику. Радость. Потом родилась Соня… Сначала, казалось – это «грусть», думалось ей тогда, что отчим больше любить её не будет, ведь своя дочка родилась. Но нет – это радость была. Отчим к ней не изменился, а она, Ника, с первых дней Соню полюбила. Сестрёнку свою. Всё хорошо стало. Вот тогда-то задержались качели в радости. А потом бунт подростковый. «Я – взрослая. Я лучше знаю, что мне нужно». Никого не спросясь уехала в Питер поступать в художественное училище. И поступила. На бюджет. Ей даже выделили общежитие. Радость. Гордость. И ей, и семье.
А потом – любофффь, чтоб ей! И всё полетело в тартарары. Он – гений, она – его муза. Она и знать не знала тогда, что такое наркомания – думала, это от гениальности…
Ушла из училища, из общежития «попросили». Потом узнала: мама с отчимом ездили, искали её, после того как она перестала отвечать на их звонки.
А она «боролась за свою любовь…»
Качели.
Страшное было время…
Сколько оно длилось в её жизни? Около пяти лет. Даже не верится. Мама с отчимом отыскивали её, силком забирали домой. Убегала. Снова к нему. Как только сама не подсела тогда, Бог уберёг…
Потом то, то самое…
Даже сейчас сердце сжимается от боли…
От воспоминаний отвлёк звонок мужа. Поговорили. И мысли потекли уже в другом направлении. Вспомнилась первая ночь в квартире, в той, откуда сегодня уехала в такой нервной спешке. Она лежала тогда без сна, прислушиваясь к детскому шёпоту за стеной. Двое мальчишек-близнецов. Наверное, обсуждают её – «тётю Нику», с которой так весело гулять в парке, есть мороженое, ходить в кино. А теперь она впервые осталась у них дома.
Их мама умерла два года назад. С тех пор они жили только с отцом.
Она столкнулась с ними случайно – у ворот поликлиники. Серёжа, их отец, заблудился в незнакомом месте и вышел к взрослому корпусу. Тогда у неё даже сердце не дрогнуло – просто помогла мужчине с детьми. Потом встретила их в супермаркете. А теперь вот – лежит в его постели, а за стеной те самые дети. Перешёптываются. Вот она жизнь – иногда устраивает стремительные полёты-перелёты из пункта А – «Одиночество» до пункта Б – «Счастливая семья».
Серёжа ворочался рядом – такой молодой. На восемь лет младше. В её «за сорок» эта разница казалась пропастью.
Рука, как и тогда сама потянулась к шраму на животе. Нет, не сейчас.
Как же она металась тогда, сколько мыслей было: «дети чужие, мать помнят – не примут», «поживёт да и уйдёт потом к молодой», да и вообще – «что люди скажут». Приехала к Соне. Вся в раздрае, в смятении. А сестрёнка сказала, наливая чай: «Когда я родила Веру, ты боялась, что не полюбишь её. А теперь она твоя любимица». Из другой комнаты доносились крики младших – Нади и Любы, кажется, опять делили компьютер. Тоже любимые племяшки, каждая по-своему ей дорога. Для каждой свой уголок в сердце. С каждой – свои секретики. Родные…
Как странно всё-таки складывается жизнь.
И как же хочется спать под этот монотонный стук колёс.
Вероника закрыла глаза и глубоко вздохнула. У неё три племянницы. Два пасынка. И один шрам, который когда-то был для неё как приговор: «у тебя никогда не будет детей».
Стук колёс заглушил нарастающий шум. Ника повернула голову и увидела, как по поезду, расталкивая всех и вся, возглавляемая колоритной цыганкой, идёт пёстрая ватага. На миг взгляд Вероники попал в омут чёрных глаз цыганки, и ёкнуло сердце. Она почувствовала слабость и лёгкое головокружение. Как много лет назад, когда она оказалась в больнице после того кошмара – она держала за руку своего гения, а тот пытался выпрыгнуть из окна. Потом его прыжок и она, так и не отпустившая его руку…
Очнулась в больнице. Всё вокруг кружилось – отходил наркоз. «Радуйся, что жива осталась, но детей теперь точно не будет – выкидыш, пришлось всё вырезать, иначе бы кровью истекла». Санитарка ей выговаривала, протирая пол под её кроватью. Грубая правда, как пощечина.
А он был мёртв…
Она тогда заплакала – по-детски, отчаянно и горько. Потом позвонила маме. Они с отчимом приехали через три часа. Но даже этого времени ей, по сути, ещё девчонке, хватило, чтобы передумать всё на свете.
Маму она встретила словами:
– Мама, это наше проклятье, да?
Мать, прижав её к себе и успокаивающе гладя по голове, чуть помолчав, ответила:
– Не говори глупостей, нет никаких проклятий.
Вероника готова была поверить – если бы не это секундное замешательство, эта едва заметная пауза перед ответом. Но тогда ей стало так спокойно – даже самое большое горе растворяется, когда тебя обнимает мама. И она забыла обо всех своих тревогах…
Вероника встряхнула головой, отгоняя наваждение, и решительно потянулась за сумкой, стоя́щей в ногах. Она почти приехала. Её ждали другие заботы.
***
Никогда больше в своей жизни Вера бы не хотела вспоминать тот вечер. Вечер когда они потеряли отца и чуть не лишились матери. И глядя на сестёр, она понимала, что и они навсегда уберут эти воспоминания в самый дальний угол своей памяти.
Все эти страшные дни слились для Веры в единый бурный поток – бивший её сознание о крутые берега, дробивший на части, вырывавший куски души. Смерть отца и болезнь мамы, в один миг разбили привычную жизнь на множество осколков. Нечаянные слова, отцовские вещи, привычные дела – неожиданно резали такой болью, что хотелось спрятаться в тёмный угол, съёжиться и скулить. Хотелось забыть об этом хоть на мгновение. Но всё вокруг напоминало об их трагедии: дом, вещи, люди.
Она просыпалась и механически продолжала существовать.
Дом, внезапно опустевший в тот вечер, уже на следующий день, вдруг стал полон. Смерть, как брошенный камень на воде, собирала в свои круги-волны всё больше и больше людей. Родня, друзья, соседи, знакомые. Все они становились для Веры маяками, спасательными буями, мигавшими в кромешной тьме, не дававшими сбиться с пути. Было так много вопросов в эти дни, но всегда находился кто-то взрослый, кто тут же брал решение проблемы на себя. Но стоило Вере остаться наедине с сёстрами – и она захлёбывалась паникой. Улыбка становилась маской, спокойствие – спектаклем. Больше всего боялась Вера, что сёстры увидят её страх. Расползающийся горячим металлом по груди. Сжимающий сердце мёртвой хваткой. Та, первая волна страха, которая родилась в момент, когда она осознала, что они остались одни – без родителей, накрыла её, и не отпускала больше, ни днём, ни ночью. Она тонула медленно, всё глубже и глубже погружаясь в бездну своего испуга, без надежды на воздух.
Похороны прошли, как тяжёлый сон. Тётка Мария и Вероника взяли на себя все хлопоты – Вере оставалось лишь держать за руки сестёр и кивать в ответ на соболезнования. Именно тогда, глядя на чёрный провал в земле, где навсегда останется папа, среди, обтекающих их сочуствием людей, она почувствовала остро до физической боли: теперь именно на ней держится маленький мирок их семьи.
Кладбище, поминки…
Тётя Маша по-прежнему распоряжалась всем и вся, но родня всё чаще по каким-то домашним вопросам обращались к Вере, будто забыв, что ей всего восемнадцать. Это ведь был их дом и их город, и она должна была лучше знать, что где лежит и что где находится. Но она и сама не всё знала, или не помнила, а теперь, оказывается, должна была всё это знать и обо всём помнить – она стала старшей. Она и была всегда старшей. Сестрой. Отвечала за младших. Покрывала их мелкие шалости, ругала, следила. Но всегда, всегда – были родители, те кто решал действительно серьёзные проблемы. Надя неловко упала на физкультуре: разбила голову, вывихнула плечо – папа в рейсе, мама примчалась с работы быстрее, чем скорая приехала. А Вера узнала об этом только вечером. Любаша съела булочку в столовой – начала задыхаться, папа был в городе, приехал уже в больницу, куда отвезли дочку из школы. Оказалось у Любы аллергия на корицу, которая была в булочках. Вера узнала об этом только когда вернулась из института. А теперь всё это должна контролировать она. Всегда быть начеку. Всегда знать как поступить…
Люди вокруг искренне жалели их семью, суетились, предлагали помощь. Но Вера уже поняла: скоро все разъедутся по своим домам, оставив её одну с сёстрами и матерью. Мамой, которая теперь лежала в больнице – бледная, безмолвная, – ещё одна беспомощная душа на её руках. Сестёр она ещё как-то понимала – их страх был ясен, как детские слёзы. Но мама… Мама стала чужой, словно жила в другом мире, отделённом от них прозрачным, но крепким непробиваемым стеклом. И это пугало больше всего. Ей хотелось, как обычно, прийти к ней за советом, но мама, когда с ней говорили, казалось не только не слышит их, но и не видит. И Вере приходилось все вопросы решать самой, не смотря на все свои сомнения и тревоги. Родня, друзья, соседи разъезжались, расходились, и Вера всё больше и больше осознавала, что теперь она за старшую, теперь ей решать все бытовые вопросы. Всё то, отчего её всё это время отделяли родители в ежедневной будничной рутине – обрушилось на неё. И она пообещала себе, что обязательно справится, справится, во что бы то ни стало. Обязательно справится.
Справится. Не смотря на этот ком в горле…
***
– Верочка, что это ты придумала? – шёпотом спросила Вероника, сжимая в руках бумагу, с рукописным текстом сверху.
Разговор происходил в детской рано утром. Вероника, ночевавшая в детской вместе с племянницами, только что вернулась из ванной. Она специально встала пораньше, чтобы избежать утренней толкотни возле ванны и туалета. В квартире всё ещё было многолюдно – после похорон уехали не все, кое-кто из родни остался до поминок на девять дней. И вот, выискивая на столе неведимки, чтобы собрать волосы, она наткнулась на недописанное заявление: «Прошу отчислить меня из…». Сердце ёкнуло – Вероника бросилась к племяннице.
– А? Что? – испуганно приподнялась с кровати Вера.
– Это твоё? – протянула листок Вероника.
Девушка, сонно моргая, разглядывала бумагу, потом выхватила её из рук тётки и смяла её.
– Тётя Ника, я сама разберусь! – решительно заявила и отвернулась, натягивая на себя одеяло. – Другого выхода я не вижу, – пробубнила тихо Вера.
Вероника присела на край кровати, и, стараясь не разбудить младших, попыталась тихонько поговорить с племянницей. Вера же разговаривать не хотела и упорно куталась в одеяло. Напротив на двухъярусной кровати сонно заворочалась Надя.
– Пойдём на кухню, – решительно потянув за руку упирающуюся девушку, заявила Вероника. – Обсудим, пока не наделала глупостей.
Вера вяло сопротивлялась, но тётка была непреклонна.
У закрытой кухонной двери царила тишина – значит, никого. По крайней мере, так казалось. Обычно, там спала тётя Мария, и тогда её храп разносился по всей квартире. Но сейчас их ждал сюрприз: Маша, вопреки привычке, сидела за столом и… пила чай. Без привычного грохота. Заметив вошедших, она быстро смахнула слёзы:
– Чего это вы в такую рань-то поднялись?
И уже через минуту на кухне квартиры Филатовых разгорелся спор. Узнав, зачем пришли родственницы, Мария решительно поднялась со стула и заявила:
– И правильно, Верочка! Иди работать – всему, чему надо, на месте научишься. Институты эти вообще ничего не дают!
– Что ты говоришь, Маша? – выдохнула Вероника. – Девочка только начала учиться и учится прекрасно. Нельзя всё перечёркивать!
Спор разгорался не на шутку. Обе женщины старались говорить тише, чтобы не разбудить спящих дома. Виновница разговора дремала, подперев голову рукой, и сквозь сон ловила обрывки гудящего над ней разговора:
– Чего она там не видела в этом институте?
– Пусть хоть заочно закончит! Наработается ещё, успеет…
Где-то в квартире прозвенел будильник – скоро начнётся утренняя суета. Женщины переглянулись. Вера, наконец, открыла глаза: пора собираться.
– Даже не думай! – Вероника вцепилась в руку, поднимающейся племяннице.
– Бросай, Верочка! – не унималась Мария.
– Тёти… – Вера высвободилась и решительно направилась к двери. – Я уже всё решила – ухожу. Папы нет, маме лечиться долго… Не хочу, чтобы сёстры нуждались в чём-то, да и присматривать за ними тоже надо.
Вероника кинулась следом, Мария – к плите, ей надо было срочно готовить завтрак.
Наскоро поев, Вероника, провожая Веру, вырвала у неё обещание: сегодня – никаких решений. Но по опущенным плечам и пустому взгляду племянницы поняла – та уже смирилась. Может, Вере и не хотелось бросать институт, но ответственность, которую она на себя взвалила, велела сделать этот непростой шаг.
«Ну, уж нет!» – мысленно выдохнула Вероника и побежала быстро переодеваться и догонять племянницу. Через несколько минут, на ходу застёгивая плащ, она уже спускалась по лестнице, стуча каблуками. «Нужно перехватить её, благо, что институт недалеко». Догнала, когда девушка уже подходила к серому, упирающемуся шпилем в тёмное низкое небо, зданию вуза. Вера шла медленно, словно раздумывала над чем-то. Это было не очень похоже на её обычную летящую походку, стремительную и целеустремлённую. «Значит, сомневается», – подумала тётка и ускорила шаг.
– Пойдём вместе, – сказала она мягко, подхватив Веру под руку.
Вера вздрогнула от неожиданности, но поняв, что это «свои», обмякла, и с надеждой посмотрела на Веронику. Сегодня, как никогда за эти дни, она сомневалась в своём решении. Уход из института стал для неё последним шагом из прошлой жизни, безмятежной и радостной, в новую – полную тревог, обязательств и долга.
– Маша по-своему может, и права, но давай узнаем, какие варианты у нас есть. Нечего на себе крест ставить, – заявила Вероника и решительно потянула тяжёлую деревянную дверь…
Глава 3. Надежда. Непредвиденные обстоятельства
Надя стояла перед большим зеркалом, и впервые за долгое время ей нравилось её отражение. Девушка два года избегала зеркал в полный рост. С тех пор как умер отец. Но сегодня она, по собственному мнению, выглядела великолепно: новые стильные джинсы, модная белая рубашка с кружевными вставками, выгодно облегающая то, что надо, и скрывающая то, чего девушка так стеснялась – полные бёдра. И, конечно же, отличная укладка и макияж. Новый имидж она создавала совместно с соседкой Катькой, одноклассницей Веры. Катя в своё время не мучалась сомнениями насчёт поступления, сразу после одиннадцатого класса вышла замуж, прошла курсы маникюра и теперь принимала клиенток на дому, совмещая работу с воспитанием детей. Вот Надя и решила заглянуть к ней после школы: сделать маникюр и заодно уложить волосы поинтереснее.
Катя обожала болтать во время работы и частенько размышляла в процессе: а не пойти ли ей на курсы визажистов? А может, заодно и на парикмахерские? Но дальше мечтаний дело не заходило – зато соседки и непритязательные клиентки охотно становились её «подопытными». Сначала не особо и получалось, но со временем её стрижки, укладки и макияж стали по-настоящему стильными. Надя как-то даже подумала: «Может, она и не записывается на курсы потому, что и так всё схватывает на лету? Зачем платить, если результат уже отличный?».
Мастерица последним точным движением подкрутила расчёской непослушный локон, отступила на шаг и замерла, оценивая результат:
– Ой, Надюш! – вырвалось у неё восторженно. – Да ты ж чистая певица Адель с инсты! Прямо готовый бьюти-пост! Дай-ка я тебя сниму для портфолио, только не двигайся!
Надя всматривалась в зеркало и действительно находила сходство: те же мягкие черты, похожая улыбка. И фигура почти такая же. Недаром она взяла себе этот образ. Только глаза отличались: у неё – голубые, у Адель – зелёные. Но в целом очень похоже! Или ей просто хотелось в это верить? В последнее время её всё чаще одолевали сомнения в своей привлекательности. Да и в собственной ценности вообще.
После смерти отца и болезни матери она почти месяц ходила в школу урывками. Преподаватели смотрели на такую посещаемость сквозь пальцы, шли навстречу. Но потом оказалось, что нагнать упущенное не так-то просто. К тому же на Надю обрушились домашние дела – и сил на учёбу почти не оставалось. Конец учёбы в десятом классе Надя балансировала между тройками и четвёрками, что было особенно обидно на фоне успехов младшей сестры. Люба, скромная отличница, неожиданно стала звездой школы – побеждала на олимпиадах, блистала на конкурсах. И теперь Надьке то и дело напоминали об этом. Конечно, она была рада за сестрёнку, но в какой-то момент контраст между ними в учёбе стал настолько резок, что Надя даже подумывала о том, чтобы перейти в другую школу. Об этом она пошутила на семейном совете. И ей решили взять репетиторов. Вскоре Наде удалось вернуться на рельсы – пусть и не круглой отличницы, но твёрдой хорошистки точно. Она снова перестала чувствовать себя отверженной в классе, хотя и признавала, что это было только её ощущение. Ей больше сочувствовали, чем осуждали. Но сама Надя тогда будто проваливалась в яму, из которой не могла выбраться. Каждая тройка в дневнике казалась клеймом, а преподавательское «ты же способная, соберись!» – издёвкой. Она злилась на себя, на школу, на этот невидимый груз, который всё тяжелее давил на плечи с каждым днём. И заедала свои мысли шоколадом…
Но всё это было позади. Сегодня, в эту пятницу, на день рождения к однокласснице Алине, на который собирался весь класс и где планировался очень весёлый вечер, Надя шла в приподнятом настроении. Для них, одиннадцатиклассников, это был, можно сказать, неформальный прощальный вечер с детством. Скоро выпускные экзамены, потом поступления и уже совсем другая жизнь. Так что ребята собирались оторваться по полной. Оставалось только забежать в магазинчик, где она присмотрела подарок для именинницы.
Но сделать этого не успела – в общем чате всплыло сообщение от Бахрушиной Нельки. На вечеринку она не собиралась, заявив, что идёт с родителями в шикарный ресторан на их банковский корпоратив. Нелька всегда хвасталась размахом их мероприятий, и «детские дешёвые посиделки» её, конечно, не интересовали. Но что-то не получилось, и Нелька заявила, что «так и быть, она тоже придёт». У Нади резко упало настроение. Нельку она не любила – та вечно кичилась положением родителей и своим внешним видом. «Надо следить за собой, девочки, всегда», – трещала она на переменках, обсуждая маски, кремы, салоны красоты, брендовые духи и прочие атрибуты красивой жизни. И, естественно, любой, кто хоть как-то не соответствовал её стандартам, подвергался подколкам и насмешкам. Но так как в классе подобное поведение не очень приветствовалось, делала она это исподтишка.
А Надя, и так от природы полноватая, после смерти отца сильно поправилась и тут же стала любимым объектом для насмешек «светской львицы» Нельки Бахрушиной. Надька собиралась на эту вечеринку только потому, что Нельки там не должно было быть. Но теперь, несмотря на весь свой праздничный наряд, причёску, модный маникюр и наикрасивейший макияж, идти расхотелось. Там, в неформальной обстановке, Нелька и её свита, точно изведут её своими издёвками.
Надя резко развернулась и, пытаясь доказать самой себе, что Алинку она поздравит в понедельник, а сейчас лучше пойти позаниматься уроками, направилась обратно к дому. Пройдя несколько шагов, она снова повернулась в сторону магазинчика, но, не дойдя всего несколько шагов, остановилась. «В конце концов, экзамены важнее, лучше пойду позубрю», – утешала сама себя Надька, застыв возле входа. Её толкнула какая-то девушка, прошипев сквозь зубы: «Коровина, весь проход загородила». Надька покраснела, чувствуя, как удушающая волна жара залила не только лицо, но и всё тело, – и рванула прочь.
Она бежала, не останавливаясь, стараясь только ни о чём не думать. На одном из проходов между тесно заставленными пятиэтажками дорогу ей преградила выезжающая машина. Надька шарахнулась от неё и метнулась в другую сторону. Она мчалась как на пожар, между домами, захлёбываясь рыданиями. Ей стал безразличен и макияж, который от слёз наверняка уже весь потёк, и белоснежная рубашка и локоны, обрамляющие лицо, главное – убежать от своих мыслей. Но мысли стучали в голове, как молотом по наковальне.
«Вот идиотка, вся измаялась с причёской, а теперь убегаешь, как последняя дура… ». И тут же вспомнилась Нелька. «Ах, вот она наша бо-о-о-ольшая умница идёт» – так противным голосом пропевала Нелька, встречая её. А эти, подхалимки её – гиены, тут же хихикать начинают. «Господи, да когда это уже закончится? Почему я не могу не обращать на неё внимание? Не краснеть, не задыхаться от стыда, не чувствовать себя уродиной».
«Беги. Просто беги. Не думай об этих перешёптываниях за спиной. Главное – чтобы прямо сейчас они не видели, как у меня трясутся руки и как противно дрожит подбородок».
«Пусть думают, что я просто не пришла. Но, они всё равно найдут, над чем посмеяться. Всегда находят…».
Слёзы то ли закончились, то ли высохли на ветру. Надя перестала бежать и устало побрела через чужие дворы. На одной из дорожек Надя случайно наступила на банку из-под газировки, остановилась и со злостью пнула её. Банка с грохотом покатилась по асфальту. Надька догнала её и снова пнула. Странно, но на душе полегчало. Полетевшая банка стукнулась о бордюрчик, огораживающий детскую площадку от аллейки между домами, и отлетела в сторону. Девушка, войдя в раж, снова пнула её, потом ловко перехватила ногой, чтобы не дать врезаться в преграду, и отправила в другую сторону.
– Не, ну чё, крутой дриблинг, аплодирую!
Надька подняла голову и уставилась на говорившего – им оказался взрослый парень, лет, наверное, двадцати – двадцати пяти, сидевший на спинке скамейки, ногами на сиденье и грызущий семечки. Надька оглянулась и поняла, что она совсем одна в этом чужом для неё дворе.
– Ох ты… ой-ё-ёй…– прошептала девушка себе под нос и, развернувшись, быстрым шагом, направилась к виднеющемуся просвету между домами, стараясь поскорее выйти из незнакомого двора.
Она услышала, как парень соскочил со скамейки, и ускорила шаг.
– Эй, футболистка, я же восхитился, чего ты удираешь-то? Стой!
Тут уж Надька не выдержала и побежала, стараясь не слушать, что он ей кричит в спину. Выбежав из дворов, она увидела знакомый заброшенный ларёк и, теперь зная, где находится, устремилась в сторону дома.
Надя споткнулась о выбоину, но даже не замедлила шаг. А в их квартире в этот момент София тоже споткнулась – о слово «обязательно» в речи сестры:
– Ника, но у Нади как раз на это время ЕГЭ выпадает! Как я могу уехать? – София нервно зашагала из кухни в коридор, с силой сжимая телефон в ладони. Из телефона доносились размеренные реплики сестры, но вместо облегчения они лишь заставляли её кружить по квартире: мимо детской, в спальню – пока она не рухнула на кровать.
– Да, я понимаю, что ты приедешь и побудешь с ними… Но, может, ей сейчас нужна именно мать, а не просто «взрослый»?
Пауза. Сердце колотилось так, что в висках стучало. Она прилегла, стараясь дышать глубже.
– Нет, Ника, я не хочу получить инфаркт… И нет, второй раз льготную путёвку в этот санаторий мне не дадут. И да, там отличное лечение…
Ещё один довод сестры – и София громко вздыхает.
– Да, я верю, что Надя сдаст… Но это же её будущее! Как я могу не волноваться?!
– Да, врач рекомендовал и настаивал… – она резко поднялась с кровати. – Говорит, волнение приведёт к ухудшению, а мы только стабильности добились…
– Ника, но как я могу уехать, если у Нади судьба решается?! – повторила София своё главное сомнение.
Выслушав ответ сестры, София замерла. В груди снова заныло – не боль, а страх.
«А если тебя снова увезёт «скорая» прямо в день её экзамена?».
Этими словами сестра словно заглянула ей в душу. В её постоянные опасения, попасть в больницу и оставить девчонок снова одних. Но ведь она, по словам врача, «уже практически здорова»…
Этим же вечером, когда все собрались дома, состоялся их «семейный совет» – так они с дочками называли особые, заранее назначенные разговоры, когда нужно было всем вместе обсудить что-то действительно важное. София затеяла его специально на кухне. Позвала дочек попить чаю, выставила вазочки с конфетами, печеньем, фруктами. Когда все уселись и разлили себе чай, София, глубоко вздохнув, рассказала дочерям о льготной путёвке и настойчивых рекомендациях кардиолога воспользоваться этой возможностью и уехать на двадцать один день. Говорила она медленно, не поднимая глаз, будто боялась увидеть в их глазах упрёк.
– Я не хотела бы оставлять вас одних в такое время… – голос её дрогнул, – тётя Ника, конечно, приедет, побудет с вами, мало ли что…
Реакция последовала мгновенно. Дочки заговорили все сразу, перебивая друг друга:
– Конечно, надо ехать, мам! – воскликнула Вера.
– А к выпускному ты вернёшься? – тревожно спросила Надя.
– Пожалуйста, поезжай! – Люба схватила мать за руку, и её глаза подозрительно блеснули, словно она собиралась заплакать.
– Тихо! – Вера резко подняла руку, чтобы остановить гомон, и в комнате все моментально затихли. Даже София, собиравшаяся что-то сказать, замерла.
– Прости, мам, – смягчив тон, продолжила старшая, – но если это тот же санаторий… Они тебя в прошлый раз буквально поставили на ноги. Тем более врач настаивает – а он ведь зря советовать не будет.
– Тётя Ника… – начала Надя, ёрзая на стуле, – она всё время с нами пробудет или только на неделю заглянет?
– Мамочка, тебе правда нужно ехать, – не унималась Люба, решившая, что после Нади можно высказаться и ей. Люба даже подскочила со стула и обняла мать за плечи, словно боясь, что та передумает в последний момент.
София смотрела на дочерей – таких разных, и таких, как ей казалось, беззащитных в этот момент. София чувствовала, как тревога за них перемешивается с её собственными страхами и как все они разрывают её на части. Раньше она думала, что дети – это её продолжение. Теперь же понимала: они отдельные люди. И ей горько было видеть как сильно они изменились со дня смерти их отца. И со дня её болезни.
– Мы не младенцы, мам, – продолжала Вера, – Надю на экзаменах мы все поддержим, я лично буду провожать её. Готовить вечером буду, после работы, в крайнем случае, полуфабрикатов наберём.
– А раз тётя Ника приедет, так и она, скорее всего, и будет готовить. Деньги у нас есть, на непредвиденные расходы тоже карточка есть, – продолжала она уговаривать мать.
София внимательно разглядывала старшую дочь. Казалось перед ней другой человек. Ещё вчера Вера сомневалась в том, что поступит в институт, краснея, рассказывала о парнишке однокурснике, умела смущаться, робела. А теперь…
Понятно, что Вере пришлось стать главной в семье: перевестись на заочное, устроиться на работу, присматривать за сёстрами и ей больной матерью. Теперь в её голосе чаще звучали указания, чем вопросы. Она решала все вопросы быстро, без обсуждений. Когда она успела научиться так…
Пока она, София, болела и восстанавливалась, Вера стала относиться к ней как к ещё одной подопечной – хрупкой и требующей заботы. И это было больнее всего. Не собственная беспомощность, а то, как стремительно дочь сменила детскую мягкость на эту железную решимость.
А как на это реагировали младшие? София заметила, как напряглась Надя, когда Вера призвала всех к тишине. Как испуганно замолкла Люба. Надя, конечно, очень любит тётю… Но не в том ли дело, что не хочет оставаться наедине со старшей сестрой?
– Надь, – Вера перехватила руку сестры, не дав ей взять печенье из вазочки, и пододвинула другую – с яблоками.
Губы Нади сжались в тонкую нитку. Так и сидела – не шевелясь, под строгим взглядом Веры и сочувственным Любы.
София наблюдала за ними, повторяя про себя как молитву: «А если тебя снова увезёт скорая…». Встала со стула – увиденного было достаточно.
– Спокойной ночи, – поцеловала всех троих.
Веру – легко в щёку (старшая «не понимаю этих нежностей»). Надю – крепче обычного, несколько раз в макушку (средняя, как всегда, втиснулась в неё всем телом, уткнувшись лицом в плечо). Любашу расцеловала столько, сколько хотела младшая – та заливисто смеялась, цепляясь за мамину руку, дурачилась.
Решение созрело: она едет в санаторий. Будет точно выполнять все указания врача. Нужно осторожно распутывать узлы, затянувшиеся в семье за время её болезни. А для этого нужны силы и терпение. А значит, она должна быть здоровой. Должна – не только для себя, в первую очередь – для них.
***
Кажется, мама только вчера уехала в санаторий – и вот уже скоро вернётся. А сегодня у Нади закончился последний экзамен, и она неспешно пошла домой. Получив свой рюкзачёк и телефон после ЕГЭ, Надя оглянулась на одноклассников, торопливо набирающих родительские номера. Ей самой звонить не хотелось – решила, что, когда дойдет до квартиры, напишет в семейный чат: «Всё написала. Идём с одноклассниками в кафе-мороженое. Люблю вас, вечером созвонимся!».
Сегодня вышло так, что все близкие по непредвиденным обстоятельствам оказались заняты. Мама была на процедурах в санатории, она сама позвонит, как только освободится. Тётя Ника срочно уехала в другой город – та самая модельерша, которая шила выпускное платье, неожиданно потребовала немедленно забрать заказ («Горящие путёвки, сама понимаешь!»). Тётя, конечно, могла бы рискнуть с доставкой, но вдруг что-то случится с дорогим нарядом? Поэтому и поспешила за платьем, предупредив всех, что может быть какое-то время вне зоны доступа. Вера, провожавшая Надю с утра, застряла на работе – какой-то срочный отчёт, который необходимо сделать к завтрашнему дню, и теперь ей даже на звонки отвлекаться было нельзя.
Наде не хотелось, чтобы родные почувствовали себя из-за неё неловко – вроде бы важный день, а она одна. Тем более что дома её с нетерпением ждала Любаша. Но с ней была проблема: младшая сестра строго следила за её питанием.
«Во-первых, это вредно для здоровья, – поучала Надю Любаша. – Во-вторых, если поправишься, не влезешь в своё выпускное платье. А ты только вспомни, как его шили: мерки по видео снимали, фасон две недели выбирали, тётя Ника возила его туда-сюда на примерку…».
Сестра была права, но Наде от этого легче не становилось. Контролировать своё импульсивное переедание она не могла. Но зато за неё это делали сёстры – старательно подсовывая ей только «правильную» пищу. И, несмотря на то, что Надя была им благодарна, иногда такое их поведение её угнетало. Она и сама очень хотела похудеть. Вот, даже сейчас, идя из школы, она купила себе не большую шоколадку, а маленькую. И собиралась съесть её где-нибудь на улице, пока никто не видит. Надя предвкушала этот момент, когда развернёт шоколадку. Первый кусочек растает на языке, и наступит та самая тишина. Больше не будет мыслей, что она недостаточно хорошая дочь и сестра, недостаточно сильно старается для семьи, недостаточно худеет, недостаточно…
Просто сладость во рту и пустота в голове. Та самая благословенная пустота, когда тревога, грызущая изнутри день за днём, наконец-то, отпускает.
А шоколадка сейчас ей очень нужна была! Это был её приз за то, что пережила ещё один вызов от жизни.
Впрочем, экзамены не казались ей чем-то волнительным.
«Думай, что это просто контрольная, – говорила Вера. – Сколько их уже было, и ничего страшного».
А возможно, Надя не волновалась ещё и потому, что давно решила: в институт она не пойдёт. После одиннадцатого класса – сразу в колледж. И она была уверена, что для этого наберёт необходимые баллы.
Выучиться побыстрее, начать работать – вот её план.
Но сомнение всё-таки грызло её – хотелось, как и большинство одноклассников – мечтать о поступлении в хороший вуз и строить планы на дальнейшую взрослую жизнь. Только ей это «не светило». Их жизнь сильно изменилась после смерти отца.
И Наде, бредущей домой после экзамена, вспомнилось лето прошлого года, когда она впервые пошла работать. Ей повезло – старшая по подъезду, тётя Поля, устроила её на почту. Надя планировала работать по полдня месяц-полтора. А проработала два месяца и почти по полному рабочему дню. Было несложно – в основном сидела за компьютером и звонила по телефону, изредка сидела на выдаче. Тогда она почувствовала, как здорово приносить домой деньги и самой покупать себе какие-то вещи. Хотя, если честно, в деньгах семья особо не нуждалась. После гибели отца выяснилось: авария произошла из-за брака в новой фуре. Компания выплатила солидную страховку – мама положила её в банк, живя на проценты. Плюс пособие по потере кормильца для неё и Любы. А ещё девочки узнали, что родители при рождении каждой из них открывали на их имя личные счёта, которые периодически пополняли. Хотя трогать эти деньги не планировалось, само их наличие немного успокаивало.
До гибели отца Надя даже не задумывалась богатая их семья или нет. Денег всегда хватало, да и родители приучали быть экономными: «Лучше три качественные вещи, чем пятнадцать дешёвых». Их семья не была такой богатой, как семья Нельки, которая каждое лето заваливала школьный чат фотками из-за границы. Но и не бедствовала, как семья Тимки Ситникова: там пили родители, было пятеро детей, и им постоянно собирали деньги на еду, одежду и школьные принадлежности.
И Надя была встревожена тем, что после смерти отца и болезни матери всё изменится. Ей совсем не хотелось, как Тимке, прятать глаза, получая благотворительную помощь. Эту тревогу подпитывало и то, что Вера сразу перевелась на заочное и устроилась на работу. Мама тогда очень расстроилась – оказалось, родители много откладывали, и даже после трагедии средств должно было хватать. «Может, где-то ужмём бюджет, но на вас это не отразится», – уверяла София дочек на семейном совете.
Но когда мама надолго уехала на лечение, контроль над финансами она передала Вере. И Вера тогда сказала странную фразу: «От голода не умрём». Но продолжала работать без выходных. Надя, глядя на неё, понимала: без отцовской зарплаты прежней жизни не будет. «Значит, и мне нужно скорее начинать работать», – думала она, перебирая в голове все возможные варианты. Семейная трагедия заставила всех их – и её, и сестёр – повзрослеть раньше времени, перечеркнув прежние представления о жизни. И пока одноклассники после уроков бежали гулять или болтали о пустяках, Надя спешила домой – нужно было успеть приготовить ужин до возвращения сестёр. Теперь всё, что касалось питания семьи, лежало на ней. Для мамы – особые блюда по диете. Для Веры – что-то сытное, что можно съесть на бегу. Для Любы-«малоежки» – вкусное и интересное, чтобы уговорить хоть немного поесть.
Вера выдавала ей фиксированную сумму на продукты, и приходилось укладываться в эти рамки. Раньше Надя и не подозревала, сколько стоит молоко, а теперь могла навскидку назвать цены в трёх соседних магазинах. Она училась экономить на всём: если оставался хлеб – делала сухарики с разными приправами. Несъеденные вечером макароны – утром превращала в запеканку. И в памяти её телефона теперь хранилось больше рецептов, чем смешных картинок. Уроки она делала быстро, иногда на переменках. Потому что после школы нужно было бежать по магазинам. Выбора не было – если не купить продукты, семья останется без ужина.
Когда маме стало лучше, она снова начала вставать к плите. Вера ворчала: «Ты же ещё не до конца здорова!» – в её голосе слышалось скорее беспокойство, чем злость. Всё в доме подчинялось одному – оберегать маму от волнений.
Слишком остро врезалась в память та ночь, когда она упала без сознания…
А Надя каждый раз невольно перепроверяла, достаточно ли соли в супе и тот ли рис мама взяла для плова. Мама, замечая это, брала её за плечи и успокаивающе говорила: «Учёба – твоя главная работа сейчас». И со смехом добавляла: «Я вас с детства кормила, разве я могла разучиться?».
С учёбой действительно было сложно. Чем ближе были ЕГЭ, тем яснее становилось: без репетиторов не обойтись. Снова. И вот здесь Надю накрыло чувство вины. Сидя за учебниками, она слышала, как на кухне мама гремит посудой, и думала: «Раньше я хоть приносила пользу, а теперь только деньги трачу». И каждый раз, говоря матери об очередной оплате занятий у репетиторов, Надя опускала глаза – казалось, эти деньги она просто выкидывает в окно.
Но теперь всё позади, и Надя больше не будет проделывать дыру в семейном бюджете. С этими мыслями, разворачивая на ходу шоколадку, Надя уселась на качельку во дворе соседних домов – здесь можно было посмаковать запрещённую вкуснятину и потом уже с чистой совестью идти домой. Устроившись поудобнее девушка тихонько качалась на деревянной сидушке, глядя на тихий дворик: заросшую травой площадку, синий прямоугольник трансформаторной будки и чей-то серый металлический гаражик. Было тихо и по-летнему сонно. Солнечные лучи сквозь листву высоких деревьев, растущих по периметру площадки, путались в траве под ногами. Надя поддалась этой неге и даже чуть прикрыла глаза, тихонько качаясь вперёд-назад, вперёд-назад. Вкус шоколадки во рту дополнял удовольствие от этой неожиданной сиесты. И если бы не будка и гараж, то можно было представить, что ты в каком-нибудь парке. Вот-вот выскочит какая-нибудь белочка или птичка и уставится на тебя своими глазками-бусинками. Но вместо птички мимо пробежал испуганный кем-то кот. Боковым зрением Надя увидела движение возле дома напротив её качельки. Солнечные блики, мельтешащие сквозь густую листву, мешали разглядеть что-то чётко – всё расплывалось в золотистой дымке. Повернулась посмотреть и увидела фигуру мужчину, который быстро глянул на неё и чуть помедлив, нажал на кнопку домофона. Что-то сказал и зашёл в дом. «Наверное, курьер», – подумала Надя и лениво прикрыла глаза. Через какое-то время снова, нарушив тишину, прозвенел зуммер домофона, Надя, всё ещё прибывавшая в своём блаженном состоянии полусна, даже не обратила на это внимание.
– Ага, – весело воскликнул возле неё мужской голос, – вот ты и нашлась, футболистка!
Надька вздрогнула, застигнутая врасплох, и испуганно открыла глаза, недоумённо уставившись на парня, появившегося перед ней словно из воздуха. Она совсем не слышала его шагов. Синеглазый, светловолосый, со светлыми чуть волнистыми волосами, непокорно торчащими на голове. Кожаная папка, бейдж на груди – типичный деловой дресс-код. Вот только рубашка с закатанными рукавами и отсутствие пиджака выдавали: даже самый строгий офис сдался перед летним зноем.
И он совершенно не был похож на того гопника, которого она встретила пару недель назад и который обозвала её футболисткой. Но это был именно он. От неожиданности Надя совсем потерялась и почувствовала, как краснеет, от этого она смутилась ещё больше и, схватив свой рюкзак, решила просто-напросто удрать. Как и в тот раз. Но парень был начеку и осторожно, но крепко, схватив её за руку, улыбаясь, произнёс:
– Без номера не отпущу! – крепко сжал её запястье, но без боли. – От меня больше не сбежишь.
Надя нахмурилась, пытаясь высвободиться:
– Отпусти!
– Дашь номер – отпущу. – Ловким движением он перехватил папку под мышку, другой рукой доставая свой телефон. – Диктуй!
Глаза Надьки хитро блеснули. Она нарочито медленно продиктовала случайные цифры. Парень тут же набрал номер – из динамика раздался автоматический голос: «Номер не существует».
– Хитрюга! – Он рассмеялся, но в глазах вспыхнул азарт. – Давай по-честному!
Его взгляд упал на торец телефона, торчащий из кармана её рюкзака. Молниеносно сунув Наде в руки папку, он выхватил её смартфон. Девушка только ахнула – а его пальцы уже летали по экрану. Через секунду его телефон зазвонил.
– Теперь у меня есть твой, а у тебя мой номер. – Удовлетворённо улыбнулся он ей, возвращая телефон. – Жди звонка!
Рывком забрал папку, сделал два шага назад – и вдруг легко перепрыгнул невысокую металлическую ограду. Обернулся уже на бегу:
– Я тебя всё равно нашёл бы! – Крикнул, указывая в сторону её дома. – Ты же из того двора!
И исчез за поворотом, лишь в последний момент помахав рукой.
Надя застыла с разинутым ртом, бестолково сжимая в одной руке рюкзак, в другой – телефон. Глупая улыбка предательски расползалась по лицу вопреки всем попыткам сохранить негодующий вид.
***
А вы замечали, как быстро летит время? Особенно лето – кажется, только появилось в календаре, и вот его уже нет. Словно и не было вовсе. Эта быстротечность особенно ощутима, когда в жизни происходят перемены – желанные или внезапные.
Для Нади то лето превратилось в водоворот событий: окончание школы, новый статус студентки колледжа…
А ведь совсем недавно на её выпускной собрались все родные – впервые после смерти отца дом снова наполнился теплом. Надя в бледно-розовом платье казалась воплощением юности. Её звонкий смех наполнял комнаты. Старшие женщины перешёптывались: давно не видели её такой счастливой. А она, вся в предвкушении чуда, с гордо поднятым подбородком, как виновница торжества принимала поздравления.
Тётка Мария смахнула слезу, глядя на кружащуюся по дому Надю. «Ты бы гордился», – мысленно говорила она брату.
Рядом тётя Вероника, подперев щёку ладонью, вдруг вспомнила, как покойный зять в своё время шутливо грозился устроить будущим женихам настоящие рыцарские испытания. «Непременно с драконом!» – добавлял, подмигивая дочерям, вызывая у них радостный смех.
А София с тихой гордостью наблюдала за дочками. На мгновение ей показалось, будто в уголке комнаты мелькнула знакомая тень, и сердце ёкнуло – может, он и правда здесь, в этот особенный вечер?
Она знала, что его нет. Знала с тех самых пор, как два года назад ей позвонил начальник мужа, и у неё случился сердечный приступ. А потом были только белые больничные стены и нестерпимая боль в груди – не только от сердца. Но иногда, когда за окном грохотал грузовик, она невольно задерживала дыхание. Рука сама тянулась поставить лишнюю теперь чашку на стол – вдруг дверь распахнётся и раздастся его раскатистое: «Ну что, мои красавицы, встречайте бродягу!». Таким же звонким голосом, как в те счастливые дни, когда он возвращался из рейсов, пахнущий дорогой и бензином.
Разум тут же наносил ответный удар: нет рейса. Нет фуры во дворе. Нет его заливистого смеха.
Но сердце – глупое, непослушное – продолжало подбрасывать эти обманки, особенно в такой вечер, когда дом снова полон жизни. И дочери смеялись так же громко и весело, как при нём. Как он…
Недели прошли с тех пор, как гости уехали, но София продолжала бережно хранить оставшееся после них праздничное настроение. Это лето было особенным и для Сони. Она отправлялась в санаторий с четкой целью – вернуть себе здоровье раз и навсегда. Не просто подлечиться, а навсегда оставить позади страх очередного приступа, слабость, эту вечную оглядку на собственное тело. И – получилось.
Теперь, она с удивлением ловила себя на мысли: больничные карточки, лекарства на тумбочке, одышка при подъёме на пятый этаж – всё это казалось воспоминанием из чужой жизни. А в её настоящей – она снова могла крепко обнимать дочерей, спокойно решать проблемы и знать: завтра не придётся отменять всё из-за внезапной боли.
Это знание – что болезнь побеждена по-настоящему – наполняло её уверенностью. Теперь каждое утро начиналось не с проверки пульса, а с привычных забот: разбудить дочерей, приготовить завтрак. Не потому что «так надо» – а потому что она, наконец, снова могла. Её забота, как тёплое покрывало, постепенно укутывала дочерей, и те невольно расслаблялись, вновь ощущая себя под надёжным материнским крылом. Казалось, жизнь потихоньку возвращается в прежнее русло.
Но привычка – вторая натура. Дочери по-прежнему не сразу рассказывали ей новости, сначала советовались друг с другом – не станет ли это новое известие причиной маминого прежнего нездоровья. Их глаза по привычке ловили каждое изменение в её лице: не дрогнет ли бровь, не сожмутся ли губы? Однако теперь мама встречала всё с неизменным спокойствием: радостные вести – тёплым смехом и объятиями, проблемы – долгими разговорами за кухонным столом, где каждая трудность находила своё решение.
Если раньше тишину за ужином прерывали только осторожные фразы, то теперь Люба хохотала, размахивая вилкой, а Надя могла вскочить из-за стола со словами «Ну вас всех!», а потом и восе хлопнуть дверью – и это было нормально. София лишь прикрывала глаза, скрывая улыбку. Бурные эмоции девчонок звучали для неё как доказательство – всё идёт как надо. Только Вера всё время норовила навести прежний порядок – тишину и дисциплину…
Там, за окнами, бушующим ветром металась осень, но их квартира была наполнена мирным теплом – густым, как янтарный мёд, медленно стекающим с ложки в чай.
И этот вечер ничем не отличался. После ужина София и Вера разбирали посуду: одна вытирала стол, другая мыла посуду. Из комнаты доносился смех Нади и Любы – формально девочки делали уроки, хотя София прекрасно знала: средняя листала соцсети, а младшая, давно выполнив задания, корпела над очередным школьным проектом. Обычный семейный вечер.
Только сегодня Вера как-то особенно нервно расставляла тарелки. София поймала себя на мысли, что Вера в последние недели стала какой-то другой. Чаще задумывалась, реже спорила. И сейчас мать заметила, как дочь нервно кусает губу. «Наверное, переживает из-за сессии – подумала София. – Хорошо, хоть работаем вместе, могу подстраховать».
– Вера, что-то не так? – тихо спросила София.
Дочь резко выключила воду.
– Мам… Мне нужно сказать.
Её подбородок мелко задрожал, и глаза наполнились слезами.
– Я беременна. Третий месяц.
Внезапный шорох за окном – будто кто-то провёл когтями по подоконнику – прервал их. Обе машинально повернулись к стеклу, где в отражении мелькнуло что-то тёмное и сразу растворилось. Птица. Вера сглотнула и заговорила быстрее.
– Это… получилось случайно. На корпоративе. Первый раз…С Кириллом из кредитного… Потом ещё пару раз… Я не понимаю, как это произошло… Не знаю, почему не предвидела…Господи, какая я дура!
София увидела, как дочь затрясло от подступающих рыданий.
Мать мягко взяла Веру за плечи и усадила на стул:
– Садись. Успокойся. Всё решим.
Рука сама потянулась погладить дочь по голове. Их «ледяная королева» (как, оказывается, называли Веру младшие) вдруг прижалась к ней – так же беспомощно и доверчиво, как в детстве, когда верила, что мама может всё.
– Мы всё решим, детка, – прошептала София, крепче обнимая дочь. – Всё будет хорошо.
– Главное, чтобы на работе… – начала было Вера.
– Разберёмся, – перебила её София, – всё будет хорошо.
И крепче обняла дочь.