Пыльцеман: Контракт с крыльями бесплатное чтение

Глава 1: Десять шкур и один мудрец

Леха сидел на покосившейся веранде таверны и смотрел в небо.

Луна здесь была крупнее, чем дома. Чуть приплюснутая, с бледным светом и чем-то подозрительно похожим на лицо. Не улыбающееся. Скорее сочувственное. Хотя, может, это у него в глазах рябило от усталости.

Он был в этом мире два года, восемь месяцев и чертову кучу бессмысленных заданий. За это время он выучил три слова на местном языке, одно заклинание и сменил семь пар сапог.

Один раз – прямо посреди болот, потому что старые разъело волшебной слизью.

И дважды – потому что их съел летающий гусь.

Под ним скрипели доски. Где-то внутри, в подвале, оставалась его комната: сырая, с постоянным запахом протухшей магии и мухами, которые светились в темноте. Таверна называлась “У Ласкового Бретона”, но никто Ласкового так и не видел. Говорили, он ушёл в поход за осознанием.

Леха же давно понял, куда ушло его осознание. Оно уползло вместе с последней надеждой – где-то между заданием “найти священный корень” и “спасти говорящего волка, который ненавидит луну”.

Он докурил, уронил бычок между досок и зевнул.

Тут дверь таверны скрипнула, и наружу вышел худой эльф с бланшью в руке.

Постоял, помолчал рядом, потом выдал:

– Герой, ты ведь ищешь Путь?

Леха не повернулся.

– Нет. Я ищу выход.

– Но у нас есть задание, очень важное…

– Сколько?

– Десять. Десять шкур кабана.

Леха закрыл глаза. Глубоко вдохнул. Потом снова выдохнул.

– Не мяса, да?

– Нет. Именно шкур.

– С мяса их, говорят, легче снимать, но это… против древнего кодекса охотника.

– Конечно. Кодекс. Как же без него.

Он поднялся с веранды и пошёл к своей двери. Медленно, будто взвешивая каждую ступень. У порога остановился и, не оборачиваясь, спросил:

– И за это… что?

Эльф улыбнулся во весь рот:

– Подсказка.

Леха стоял, уставившись в лицо эльфу. Тот был худой, как пафос на ветру, в жилете из мха и с глазами, в которых можно было утонуть, если очень сильно хотеть утонуть в хипстерском веганстве.

– Шкуры кабана, – повторил эльф, как будто это было не абсурдное требование, а откровение. – Десять. Желательно свежие.

И всё.

Леха медленно перевёл взгляд на небо, будто просил высшие силы дать ему один ясный знак, что это не шутка. Потом снова посмотрел на эльфа.

– Ты… эльф, да?

– Ну… да.

– Вы, значит, за природу? За гармонию? За «всё живое»?

– Разумеется, мы чтим…

– Тогда нахуя тебе шкуры?! Не мясо. Не клыки. Не фотографии в лесу. А шкуры, блядь! Снять. С живого. Желательно теплого. Ты вообще в зеркало смотрелся, лицемер листяной?

Эльф слегка отшатнулся, как будто его ударили подушкой из боли и логики.

– Ну… мне не лично. Это… часть ритуала пробуждения ореха, который…

– Да я сейчас сам тебя разбудить могу. Огненным орехом в лоб! Три года я слушаю этот бред. То жабьи яйца, то язык пиявки, теперь вот – шкуры! – Леху понесло конкретно. – Эльфу! Который, по идее, должен с кабанами чай пить под луной, а не требовать с них шмотки!

Леха глубоко вдохнул, потом медленно выдохнул и прошептал:

– …я когда-нибудь сожгу этот лес. К херам. С корнями. Со всеми вашими ритуалами. И со мной в центре. В кресле. С пивом.

Он развернулся и пошёл к лесу, бурча себе под нос:

– Шкуры, блядь. Пиджак бы себе сшил, ушастый урод.

Он шёл молча. Только ветки трещали под ногами, и редкие светлячки неосознанно расступались. Ему нужно было выдохнуть. Выветрить из себя очередной абсурд, не сорваться в убийство. Пока ещё.

Минут через десять он нашёл свою поляну. Она ничем не была особенной – пара кочек, пушистый мох, старое дерево с раздвоенным стволом.

Но здесь никто не задавал квестов. Никто не пел. Никто не спрашивал, не ждал, не наставлял.

Он лёг на спину, закинул руки под голову и посмотрел в небо. Луна висела над верхушками деревьев – неровная, тусклая, но… честная. Без скрытых смыслов. Без подсказок. Она просто была.

– Домой бы, – тихо сказал он. – Просто лечь на диван, поставить чайник, новости посмотреть, понять, что всё, конечно, хуйня…

Ветер шевельнул траву. Где-то вдали тявкнула лиса. Или, может, опять тот волшебный гусь.

Леха не шевелился.

– Тут всё как во сне, – пробормотал он. – Только сон затянулся, и ты уже не уверен, просыпался ли когда-нибудь.

Он закрыл глаза. Просто полежать. Минуту. Час. Пока лес не вспомнит, что он – квестоносец. Пока мир не пришлет новую подсказку.

Пока снова не придётся кого-то спрашивать, искать, убивать, носить, говорить с говорящими камнями.

Но не сейчас.

Сейчас – только луна. И Леха. Который ненавидел этот мир. И всё ещё скучал по другому.

Леха лежал и смотрел в небо, но глаза всё чаще соскальзывали в себя.

Иногда ему казалось, что всё это началось вчера. Иногда – что он родился уже тут, с квестовым журналом в заднице.

Он не знал, как именно это случилось. Тот вечер был обычным. Работа – дом – доширак – ноут. В наушниках – старый плейлист, фоном браузер, где он пытался понять, сколько еще потянет его старый ноутбук, и есть ли жизнь после второй чашки кофе с плесенью.

А потом – вспышка. Или не вспышка. Может, он просто уснул. Может, умер. Или, что хуже всего – стал героем.

Проснулся он на траве. Под этим же небом, с этой же, приплюснутой луной. А вокруг – люди в балахонах, которые с благоговейным видом смотрели на него, как на свечу, вставленную в пирог судьбы.

– Ты избранный! – сказали они.

– Ты спасешь мир!

– Тебе нужно пройти путь!

– Вот тебе карта, полная дыр, загадка из трех частей и кость древнего лемура – на удачу.

Леха тогда даже не понял, что надо говорить. Он просто спросил, где тут метро.

Ему улыбнулись. И дали квест.

С тех пор прошло почти три года.

Сначала он пытался быть героем. Честно. Пытался читать пророчества, помогать деревням, спасать говорящих животных. Он даже начал собирать карту.

Но с каждой новой загадкой, с каждым "испытанием духа", с каждой шкурой кабана – он понимал: этот мир не собирается его отпускать. Он не в игре. Он – в петле.

Теперь у него был один навык – огненный шар. Один ресурс – бездонная мана. И одно желание – домой.

К шуму города. К пробкам. К интернету. К вечерам, когда ты ничего не должен, и никто не называет тебя "избранный".

Он глубоко вздохнул.

– Всё, что я хотел – это зарплата в срок. И выходные. И чтоб принцессы не лезли в личку.

Леха лежал на спине, смотрел в луну и думал о том, что он уже знает.

О Переходе. О Возвращении. О Проклятом Пути Домой.

Ответ был прост: нихуя.

Три года – и ничего. Не метки на теле. Не знаков в небе. Никакой “звезды странника”, “врат теней”, “тайного портала в сердце мира”.

Только намеки. Слова стариков, которые умирают на полуслове. Листы пергамента с фразами вроде: “Тот, кто пришёл извне, должен сперва собрать себя внутри”.

Или: “Ищи в себе то, что было вне”

У него была целая стена. Доска. Журнал. Где он пытался всё собрать: пророчества, имена, куски артефактов, разговоры с феями, сны, выписки из книг.

Он сам придумал цвета – жёлтым отмечал ложные следы, красным – обрывки, зелёным – “возможно ключевые фразы”.

Теперь всё стало коричневым. От безысходности.

Ничего не сходилось.

Одна загадка вела к другой. Одна подсказка опровергала прошлую. Один “великий мудрец” говорил, что путь – в сердце дракона. Другой – что дракон это путь. Третий – что драконы вообще выдумка, и ты, братец, пьян.

И Леха начинал подозревать, что никакого выхода нет.

Он здесь по ошибке. Или, хуже – по чьей-то тупой воле. Просто оказался там, где быть не должен. И теперь – обязан играть в эту долбаную игру, где правила пишутся по ходу, а награды – пыль и флейта барда, сожжённая уже пять раз.

Он закрыл глаза и захныкал.

– Я не Избранный. Я даже зарядку по утрам не делал.

Он не знал, сколько пролежал на поляне. Может, час. Может, вся его прошлая жизнь. Луна повисла в небе, как нота, которую никто не собирался завершать.

Он поднялся, вытер ладонью лицо и направился к тропе.

Хруст.

Из кустов вываливается старик – весь в мху, с растрепанной бородой и глазами, будто он вот-вот произнесет конец света. В руке посох. Взгляд фанатичный. Дышит как заклинание на последнем дыхании.

– О! Ты! – старик хватает Лёху за плечо. – Я узнал тебя! Ты тот, кто пришел извне! Ты должен спасти этот мир!

Леха закатил глаза.

– Серьёзно?.. Прямо вот так сразу?

– Нет времени! – торжественно провозгласил старик. – Мир висит на волоске. Судьба в твоих руках. Тебе нужно собрать Посох Всегомогущества!

– Конечно нужно, – пробурчал Леха. – А он, дай угадаю, где-то в жопе у трёх драконов и хранится у мертвеца в стихах?

– Он состоит из сорока четырёх частей!

Тишина.

Леха застыл.

– Сколько?

– Сорока четырёх. Части древние, разбросаны по—

– СОРОКА. ЧЕТЫРЁХ?! Кто вообще так налажал?! Что это за гений решил, что посох надо резать, блядь, как колбасу на корпоратив?!

Старик замер, не зная, что сказать.

Леха раскинул руки.

– Почему не пять? Почему не семь? Почему, мать его, не одна?! Что, вы собирали его по кусочку от каждого тупого мага в стране?! "Ой, я сохраню наконечник, это семейная реликвия!" "А я держу пятое колено, мне на нём удобно сидеть!" Да вы совсем охренели!

Огненный шар с визгом вспыхнул у него в руке.

– Сорок четыре, блядь… Это не посох, это кубик Рубика какой-то.

Огненный шар еще тлел в руке, но Леха его не бросал. Пока.

Он смотрел на старика, который теперь сидел в траве и тихо покашливал, будто ничего сверхъестественного не произошло.

– Сорок четыре, – повторил Леха, – это даже не абсурд, это издевательство. И кто вообще сказал, что я… избранный?

Старик поднял голову. Улыбнулся. Та улыбка, что бывает у людей, которые уже давно живут только внутри своей легенды.

– Это было предсказано, – прошептал он. – В древнем свитке. Тот, кто явится из иного мира… Кто сожжет мосты, дома, флейты… Он и есть Искра Возвращения!

Леха прищурился.

– Искра чего?

– Возвращения! – с энтузиазмом. – Ты приносишь свет. Или пепел. Но в этом и суть!

– Подожди. Подожди. Ты хочешь сказать, что у вас была древняя бумажка, где написано "придет чувак, будет всех сжигать, и, наверное, это нормально" – и вы такие: "Да! Именно его мы и ждали!"?

– Ну… там всё немного иносказательно, – промямлил старик.

Леха шагнул ближе.

– И кто её, мать его, написал? Кто вообще сказал, что я кого-то должен спасать?

Старик замялся.

Затем, после короткой паузы, почти виновато:

– Бартуа́л. Старший Архимаг Совета. Он… провел Ритуал Вызова.

Имя повисло в воздухе.

Леха моргнул.

– Бар… кто?

– Бартуал. Великий маг. Он верил, что ты – ключ

И в этот самый момент жизнь Лехи обрела смысл. Он, кажется, нашел виновника всех бед.

Глава 2: Культисты, дева и дракон

Было ощущение, что старик знает. Или хотя бы делает вид. А Леха ненавидел оба варианта.

Старец нервно теребил подвешенный к посоху ботинок. Почему ботинок? Потому что в этом мире у всех были свои фетиши.

– Где он?! – Леха нависал над старцем, как финансовая проверка. – Я не повторю. Где. Бартуал.

Старец дрожал. От старости, от ужаса или от ветра – было неясно. Он закутался в пыльную мантию, как в сценарий квеста, и пытался не смотреть Лехе в глаза.

– О, юный путник… Ты должен сперва выслушать…

– Нет. Не должен. Не хочу. Мне не нужно ничего выслушивать.

Леха сунул руку в карман, сжав пальцы – не для огня, просто для острастки.

– Мне нужна информация. Конкретная. С координатами. Без рифмы. Без «испытаний духа». Без вашей дедовской шизы.

– Но… древняя тропа не откроется… пока ты не найдешь Три Осколка Зова…

– Найду три фаербола в твою сторону, если ты сейчас не скажешь, где Бартуал.

Он сам устал слышать себя. Как будто все это уже было. И все равно – снова приходится рычать, требовать, угрожать. Потому что по-другому тут не работают.

Старец попытался улыбнуться, как будто хотел вдохновить, но вышло скорее как мышечный тик.

– Он был… тем, кто видел Знаки. Тот, кто вызвал Пламя Слов…

Леха стиснул зубы.

– Ты сейчас начнешь. "Путь велик, испытание тяжко, судьба зовет". Потом сдохнешь. И опять мне – бумажка и кулон, который, скорее всего, открывает сундук с дохлыми воробьями.

Старец внезапно остановился. Глаза загорелись. Он заговорил торжественным тоном:

– Ты должен найти Башню Безмолвия. Пройти через Три Камня Воли. И только тогда путь к Бартуалу…

Фаербол появился в руке Лехи без предупреждения.

– Я тебя умоляю.

– …откроется…

– Последний шанс, старпер.

– …в час, когда Луна обнажит…

– НЕЕЕТ!

Старец сник. Как будто магическая батарейка внутри него исчерпала последние проценты.

– Бар… – прошептал он. – Бар… ту…

– Бартуал?! – Леха подался вперед. – Он?! Это он?! Где он?!

– В… Бо…

– В БО?! В чем?! В бане?! В борделе?! В Бобруйске?!

– …в Бооо… ло…

Захрипел. Захлебнулся. И осел, как сохраненный квест.

Леха закрыл лицо рукой.

Он заранее знал, чем все закончится. Конечно, болото. Куда же еще. Почему не пляж, море и мороженое? Всегда болота, пауки и пещеры.

– Не. Ну. Вот как, а?

Но квест он уже втиснул. И, по всей видимости, слово «Болота» снова было в списке обязательных локаций.Он сел рядом, выдохнул. Старец еще посапывал. Может, выживет. Может – нет.

Леха сидел на коряге, сутулясь, как будто не спина у него, а судьба. Рядом старец дышал все тише – с каждой секундой звуча все больше как старый меховой пылесос, у которого забился фильтр.

Вокруг стояла тишина. Такая, как бывает перед дождем или после большого разочарования. Или и того и другого.

Ему не нравилось это место. Да и какое нравилось?

Он устал. До тошноты. До дрожи в глазах, когда не можешь уже ни злиться, ни плакать, ни даже пошутить.

Тут не было никого, кто мог бы сказать: «Держись». И не осталось сил, чтобы самому себе это сказать.

В родном мире у него была рутина.

Проснуться, умыться, кофе, радио, пробка, офис. Чистый стол, чай в кружке с трещиной, стабильный вайфай. В обед выйти покурить – не потому что хочется, а потому что привычка. Вечером – домой. Пельмени, сериал, кот, тишина. Иногда он даже чувствовал себя счастливым. В меру. По-человечески.

А теперь?

После перемещения в этот мир ему досталась бездонная мана. Ни лимитов, ни перегрева, ни кулдауна. Его чакры, ауры, резервы и прочая хрень – все это светилось, пульсировало и возбуждало местных магов сильнее, чем тентакли на фресках Храма Вселюбия.

Да, он как-то зашел туда. И очень глубоко пожалел. Главное – теперь он точно знал, чего следует избегать.

Все визжали от восторга. Он мог бы стать кем угодно.

Но не стал.

Он не учил ничего. Просто… не смог. Или не захотел. Или слишком хорошо понимал, что если он начнет – то увязнет. Станет частью этого мира. Этого идиотского мира, где на каждом углу тебя встречают загадкой, в каждой деревне ты обязан «доказать себя», а каждое третье существо пытается вручить квест, смерть или обоих сразу.

Слишком легко все это затягивало. Магия, могущество, восхищенные взгляды. А потом – и ты уже на троне. Один. Навсегда. А у Лехи амбиции становится кем-то кроме Лехи попросту не было.

Ему нравился шумный город, человейники, гудки машин, мигающие светофоры. Среди этого шума и гама он чувствовал себя в безопасности, в своей маленькой квартире, вместе с котом и редкими гостями.

Что особенно бесило Леху – ему не дали никакого выбора. Спроси у него какой-нибудь сказочным кретин хочет ли он стать Избранным, он послал бы его в пешее сказочное путешествие далеко и надолго, чтоб обратной дороги забыл.

Но нет…

Он не хотел учить. Не хотел быть избранным. Но если Бартуал знал, как выбраться – он готов выслушать даже рифму под флейту. Может быть. Наверное.

Он выучил одно заклинание.

Огненный шар.

И теперь швырял его, как аргумент в споре. Как щелчок по носу судьбе.

– Мог бы быть героем, – пробормотал он. – Мудрым. Могущественным. Прозрачным, как ваша дурацкая магия.

Он посмотрел на старца. Тот все еще дышал, но уже без энтузиазма. Глаза закатились, рот приоткрыт, будто он вот-вот скажет еще одну загадку… или слово «судьба».

Леха вздохнул.

Внутри него шевельнулось что-то почти человеческое. Может быть – сожаление. Или скука.

– Я бы тебя воскресил, дед, – тихо сказал он. – Но, знаешь… я знаю только заклинание фаербола. А это не то, что нужно.

Фаербол был отличным заклинанием. По крайней мере у него был пылающий аргумент в любых спорах. Огонь вовсе не плохой.

Старец замер. Мир, казалось, выдохнул вместе с ним.

Леха уже было собрался уходить, когда под мантией что-то щелкнуло. Мягко, мерзко… и подозрительно.

Тихо. Как начало панической атаки. Леха замер.

– Не надо, – прошептал он, – пожалуйста, не надо…

Потом оторвался от земли.

Сначала чуть. Потом выше. Потом гораздо выше.

Он взлетел, как камень, запущенный физикой, которой глубоко насрать на массу. Плащ развевался, сапоги болтались, из рюкзака торчал злосчастный утюг, который теперь несся за ним, как спутник обреченной планеты.

– Бляяя… – простонал он, кувыркаясь в воздухе. – Только не это, только не… ох, твою же мать.

Выше облаков. Ни старца, ни деревьев. Только тонкий воздух и ощущение, что ты чья-та ошибка.

И вот тут он увидел.

Вдали, далеко на юге, среди гор, огромный дракон. Летящий вальяжно, с тем грациозным пафосом, который бывает только у существ, знающих, что их не сожгут просто так. Крылья – как паруса. Голова – как амбар.

И чуть ближе, но все равно недосягаемо, он заметил поляну. Уединенную, на вершине холма. Озеро, гладкое, как зеркало. А у берега – дева. Обнаженная. С волосами до пят. Лежит на покрывале. Меч рядом. Лотосы цветут. Сцена, достойная обложки дешевого фэнтези-романа, где за доблестью скрыт фансервис.

Леха завис в воздухе, как пункт меню, и тихо сказал:

– Ага. Конечно. Дракон, нагая дева, озеро. Полное комбо.

Он плюнул в сторону. Плевок вернулся обратно.

– Фиг вам, – сказал он небу. – Я три года шел по болотам, и вы мне хотите сказать, что весь этот сраный мир можно было просто увидеть сверху, если подождать, пока старик сдох?

Он падал.

Ну, технически – летел вниз. Но делал это с таким видом, будто просто медленно спускался к очередной жизненной ошибке.

Ветер хлестал по лицу, рюкзак с утюгом бил по спине, а плащ болтался, как флаг поражения. Но Леха, несмотря ни на что, закинул ногу на ногу, раскинувшись в воздухе, как лорд на троне.

– Ладно, – произнес он вслух, – раз уж мне лететь в никуда, можно и подумать.

Он глянул вдаль. Там, где воздух все еще дрожал от высоты, а горизонт был как в рекламном буклете для идиотов.

– Что это, мать его, был за дракон?

Он задумчиво крутанулся в воздухе.

– Не, ну серьезно. Летит себе, пафосный, как будто в фотосет опоздал. А потом – дева на вершине, голая, на фоне озера. Удобно легла. Симметрично. Волосы развеваются. Я что – орел, сука?

Он посмотрел вниз. Озеро приближалось.

– Я че, зрение себе прокачал случайно? Или это тут у всех так? Типа если ты избранный, тебе бонусом выдают возможность разглядеть романтический фансервис с орлиной точностью?

Он замер на секунду.

– Может, это магия. Или бред. Или мне просто пора домой. Ну или хотя бы на твердую землю.

И в этот момент он влетел в озеро.

Озеро не приняло – оно его проглотило.

Вода сомкнулась над головой.

Он не был орлом, до него только дошло.

Леха вынырнул, обмяк, но сразу встрепенулся – почувствовал чужие взгляды.

Десять капюшонов, три с ножами, один с кастрюлей, и, кажется, кто-то с… вилкой?

Он вздохнул. Поднялся.

– Опять вы, – произнес Леха устало. – Я вас как раз забывать начал.

– ЭТО ЛЕХА! – заорал кто-то слева.

– Ты испортил все, – добавил другой, с дрожью в голосе. – Нашего Лорда, наш Ритуал, наше Призвание…

– Которое вы обернули в консервную банку с щупальцами, – бросил Леха. – Я не виноват, что ваш бог теперь размером с креветку.

– Он был прекрасен!

– Прекрасен? Он выглядел как недоваренный кальмар.

В этот момент один из них рванул вперед – прямо с ножом. Второй – за ним. А третий вообще бросился на четвереньках, как бешеный пес.

Леха метнул фаербол – первый упал. Второго поймал в живот. Третьего не успел – тот вцепился в ногу зубами.

– Да ты че, ку— АУ! – взвыл Леха, отпинываясь. – Кусаться? Серьезно?

– Мы тебя ненавидим, – прошипел культист, повиснув у него на сапоге. – С тех пор, как ты вызвал взрыв в Храме Безглазого!

– Рад, что оставил след в вашей культовой биографии, – буркнул Леха и вмазал ногой по голове.

Пламя заклубилось в руке. Он запустил его назад – тот, кто подкрадывался с посохом, отлетел в кусты. Дым пошел вверх. Кто-то завыл. Кто-то зашипел, как чайник.

Из круга вылез щупальцевый монстр. Опять.

– Не смей.

Монстр пополз. Леха дождался. И пнул.

– Вернись в консерву.

Один из культистов вскочил с воплем, ударил вилкой в бок. Леха заорал, развернулся, дал в лоб. Вилка вылетела. Кровь потекла по плащу.

– За это я вам библиотеку сожгу.

– У нас нет библиотеки, – пискнул кто-то из-за спины.

– Тогда перепишу ее и сожгу, – огрызнулся Леха и врезал еще одному.

Молча. Быстро. С яростью. Каждый знал, за что. Это была не драка. Это была расплата.

Они кидались на него, кусались, царапались, плевались. Один укусил его за запястье – Леха метнул шар прямо в лицо. Без колебаний.

Последний остался в стороне. Леха посмотрел на него. Тот – на Леху.

– Все? – спросил Леха.

– Пока, да, – кивнул тот. – Но мы вернемся.

– Надеюсь, чтобы снова поджарить вас, – и бросил фаербол, даже не дожидаясь ответа.

После этого стало тихо. Только щупальцевая тварь выползла из кустов, села рядом, потрепала лапками по земле. Тупо смотрела на Леху.

– Что ты за урод такой? Ползи отсюда.

Существо послушалось.

Щупальце глянуло на Леху с тоской.

– Еще увидимся, – будто бы сказал его взгляд.

– Только если в банке, – буркнул Леха.

Леха сидел на валуне, сжав в ладони крошечный фаербол. Жар медленно полз по коже, пока он подносил огонь к порезу на плече.

Запах паленого мяса, тихое шипение – и стон, сквозь зубы. Он прижигал рану. Потому что ничего другого не умел. Потому что зелья – это для тех, кто верит, что все еще можно вылечить. Леха давно был мертв внутри.

– Ну, спасибо вам, – процедил он, опускаясь к следующей ране. – Хоть не в глаз.

Кусок ткани пошел на повязку. Пояс – на фиксацию. Все привычно. Болит – значит, жив.

– Я бы сдох… но не могу. Меня либо спасут, либо воскресит какая-то хреновая богиня света, чтобы я прошел «свой путь»

– Кто вообще придумал этот гребаный образ Избранного? Вот прям конкретно – имя, адрес, лицо. Хотел бы я с ним потолковать о вечном.

– «Он пришел извне… Он особенный…» – передразнил он писклявым голосом.

Он усмехнулся. Без радости.

– Не герой я, а просто залетный. И планирую вылететь обратно.

Культисты никогда не искали его. У них были свои планы, свои темные боги и тщательно прорисованные круги на земле.

Но Леха появлялся все равно. То из кустов. То из портала. То с неба. Как зараза, прописанная в их сценарий мелким шрифтом.

И каждый раз – ритуал шел прахом. Свечи падали, жертвоприношение орал, один из верховных падал в обморок. А потом – огонь. Всегда огонь.

Иногда Леха побеждал. Иногда его волокли в кусты лицом вперед. Иногда все заканчивалось ничем, кроме общей боли и выжженной земли.

Но результат всегда был один – ничего не получилось.

Кто-то из них шептал, что он проклят. Кто-то – что он знак. Но чаще всего его называли просто: "Опять этот сукин сын". Для культистов имя Леха стало ругательным.

Он поднялся и огляделся. Место, куда он свалился, теперь было похоже на декорации к плохой пьесе: выжженный круг, покосившиеся камни с рунами, несколько обгоревших костей, догорающие свечи.

Но больше всего его заинтересовала стойка у дерева.

– Ага, – пробормотал Леха.

Рядом валялись листы – полусгоревшие, исписанные. Он поднял один, попытался разобрать. Почерк был отвратительный, но несколько строк все же можно было прочесть:

«Попытка повторного призыва сущности. Первая – провалена вмешательством нестабильного элемента. Поврежден канал силы, бог явился неполным…»

Леха приподнял бровь.

– А, так это я вас тогда испортил? Прости, что мешаю зову вечности. Надо было сразу в вас кинуть два шара, а не один.

Он нашел второй лист:

«Обряд был искажен. Сущность обрела форму малую, но злобную. Спонтанные проявления продолжаются. Не удается избавиться. Сожгли шесть посохов и повара.»

– Ха. Это про этого щупальце-крыса, – хмыкнул Леха. – Он вам повара сожрал? Ну хоть что-то он сделал правильно.

Там, где должна была быть точка призыва – черная, обугленная воронка, в которой еще теплилась дымящаяся жижа.

Он выпрямился, стряхнул с себя пепел, осмотрел поле боя. Тела. Пыль. Следы дешевого апокалипсиса. Все как обычно.

Сделав пару шагов от круга, Леха снова поднял взгляд – и заметил его.

На горизонте, там, где алое небо расплавлялось в золотом свете, скользил дракон. Огромный, плавный, как выдох судьбы. Размах крыльев – как улица. Хвост – будто целая глава из мифов.

Леха замер. Прищурился. Пожевал щеку изнутри.

– Вот только тебя мне не хватало, – буркнул он.

Он вытянул руку, и на ладони вспыхнул шар. Яркий. Больше обычного. Даже красиво вышло.

– Лети, поешь… – выдохнул Леха и метнул фаербол в небо.

Просто так. От вредности. От бессилия. От принципа. Потому что мог.

Шар пронесся сквозь воздух с визгом метеора.

Дракон даже не заметил. Сначала.

А потом – заметил.

Фаербол попал. Четко в крыло. Где-то вдали послышался короткий рев – удивленный, скорее даже оскорбленный. Силуэт на миг потерял баланс, дернулся, и – остановился в воздухе.

Леха замер.

– Блядь.

Точка в небе развернулась. Дракон начал лететь в его сторону.

Он постоял еще секунду, прикинул расстояние, силу, направление ветра, свои физические кондиции и общее настроение дня.

Потом развернулся и зашагал, не оглядываясь.

Рев сзади раздался не просто громом – он был личным. Как будто небо узнало его по имени.

– О, – сказал Леха. – Похоже, эта срань запомнила меня.

Шел быстро. Уже почти бежал. Но с видом того, кто вообще не боится. Просто, знаешь, так совпало, что я ускорился.

И где-то между шагом и бегом, между хрустом веток и хрипами легких, он тихо пробормотал:

– Может, если я сделаю вид, что не вижу, он тоже сделает вид, что не горит.

И в этот момент позади раздался рев, от которого даже комары вымерли.

Леха ускорился.

– Ну и отлично. Значит, я не один, кто орет в пустоту.

Но что Леха не знал – так это то, что дракон, возможно, был меньшим из зол, преследующих его избранную задницу.

Глава 3: Избранный с вилами

В детстве Леха боялся темноты. Потом – начальника. Потом – понедельников.

Сейчас он боялся только одного: что шар, брошенный «по приколу», действительно попадет в дракона.

Он и правда не рассчитывал. Думал, не долетит. Так… выдохнуть. Выпустить бессилие в небо. От вредности. От принципа. От избранности.

Но судьба, как обычно, решила уточнить: «А если все-таки долетит?»

Теперь Леха быстрым шагом уходил в лес. Не бегом, не в панике – с видом человека, который «просто так прогуливается», и никакого дракона за спиной у него, конечно же, нет. Ветер шел следом, горячий и подозрительный.

– Ну и кто ж знал, – пробормотал он, – что у этого неудачного мироздания такой точный расчет баллистики…

Позади хрустнули деревья.

Леха ускорился. Но исключительно для профилактики. Не потому что сзади неслось огненное возмездие. Конечно нет. Просто захотелось размяться.

Лес горел.

Не «потрескивал уютно», не «манил золотыми отблесками» – а именно горел, с яростью, с треском ада и звуком, будто сам воздух решил сдаться.

Леха бежал. Нет – шел быстро. Уверенно. С достоинством. Так, как идут люди, которых преследует восемь тонн летающего презрения с огненным дыханием.

– Не попаду, говорил я. Промахнется, думал я. Ну не может же этот гребаный шар долететь до… БЛЯДЬ, МОЖЕТ! – выдохнул Леха, отпрыгивая от обугленного пня.

За спиной ревело. Пыхтело. Сжигало все, кроме стыда. Дракон – древний, обиженный, с глазами налогового инспектора – рвался за ним через кроны, ломая деревья, выжигая кротов и создавая локальный климатический апокалипсис.

Леха соскочил с обрыва, пролетел пару метров, врезался в кусты и вывалился прямо на ухоженную тропинку, ведущую в деревню. Ту самую – с соломенными крышами, мирными овцами и людьми, еще не готовыми к адской хрени.

Сзади с грохотом упала сосна. Леха выскочил на главную улицу, едва не сбив повозку с капустой.

– УБЕГАЙТЕ! – заорал он на бегу. – ОН ЗДЕСЬ! Я НЕ С НИМ!

Крестьяне замерли.

В следующее мгновение из леса вынырнул дракон – величественный, как постановка в оперном театре на тему «ты обосрался». Он реял над деревней, из пасти несло углями, глаза искали… Леху.

Жители смотрели то на Леху, то на дракона. То на то, как Леха кидает в него огненные шары. То на то, как дракон отвечает огнем.

– Он дерется… с драконом? – прошептал один.

– Или сражается рядом с ним? – уточнил второй.

– Да они вместе огнем кидаются! – закричал третий.

– ЭТО ЗАГОВОР! – воскликнул четвертый. – СЖЕЧЬ ОБОИХ!

– Я ОДИН! – заорал Леха. – Я НЕ С НИМ! Я – ПРОТИВ!

– Именно так и говорит настоящий соратник дракона, – уверенно произнесла бабка с клюкой.

В этот момент дракон с ревом пронесся над деревней и поджег мельницу. Леха отшвырнул огненный шар в ответ – и случайно попал в сарай.

Свинья заорала. Кто-то упал в бочку. Куры взлетели, как души грешников.

– ОНИ СЖИГАЮТ ВСе! – вопил народ.

– Я НЕТ! ЭТО ОН! – вопил Леха.

Жители столпились. Кто с коромыслом, кто с вилами, кто просто в шоке. Кто-то держал гуся. Гусь шипел, как подстреленный дракон.

– Слушайте, – начал Леха, подняв ладони. – Это недоразумение.

– Так и скажи! – крикнула женщина с ухом от кастрюли на голове. – Деревню спалил по ошибке!

– Я не…

– А мы тебя помним! – выкрикнул старик. – Ты же тот, что барда в пруду топил!

– Он сам туда полез!

– Ты в прошлом месяце елку взорвал! – закричал кто-то из-за козы.

– Она была демоническая!

– Ты орал на кладбище «шарами вас, суки!»

– Это был обряд изгнания

– Все так и говорят! – выкрикнула бабка. – А потом – хрясь, и пекарни нет!

– Что за деревня, где вас больше волнует пекарня, чем дракон?!

– Ага! – воскликнула та же бабка. – А вот и дракон! Сговор!

Толпа загудела. Куры забегали. Один мужик полез на колодец, чтобы «увидеть масштаб».

Леха схватился за голову.

– О, Господи…

– Так он еще и иноверец! – закричал гусевладелец.

– Я АТЕИСТ!

– Так это ж еще хуже, – вздохнула женщина в шлеме из кастрюли. – Даже боги от него отвернулись…

Толпа двинулась вперед.

– Постойте, давайте без…

И тогда из толпы вышел мужик. С вилами. Весь в сене и решимости. Он посмотрел на Леху, сузил глаза, прошептал:

– Избранный, значит… и всадил вилы ему в бок.

Леха застыл. Посмотрел на ручку. Потом на мужика.

– Серьезно?.. – прохрипел он. – Вот так просто?.

И рухнул. Прямо посреди улицы. А в небе, в вышине, дракон развернулся, махнул крылом и улетел.

Как будто дело было сделано.

Леха лежал в пепле, распластанный, как последствия чьего-то дурного решения. В боку торчали вилы – неровно, грязно, по-домашнему. Воздух плавился от огня, в ушах звенело.

Он дышал тяжело. Как через трещину в себе. Рука едва шевелилась. Губы потрескались.

– Гера… – прохрипел он. – …теперь понял…

Кто-то наклонился ближе, но Леха говорил скорее себе, чем им:

– Почему… его ни хрена не брало. Магия, клинки, чудища… а потом – вилы. Селянин. И тишина.

Он закашлялся, хрип сбился, но продолжил, не открывая глаз:

– Не потому что слаб… А потому что, видимо, так оно… должно. Чтобы сказка… не забывалась.

Молчание.

– Я… не ведьмак, – прошептал он. – Я Леха. Просто… Леха. И если кто-то скажет иначе – ткну в ответ. Чем угодно. Даже чьей-нибудь бабкой.

Он застонал, дернулся – не смог. Боль была липкой, плотной, как сам этот мир. Где все должно быть по пророчеству, а выходит – по жопе.

– Сука, – добавил он почти ласково.

Леха лежал в дымящихся обломках, скрючившись, как забытый в печи пирожок. В боку – вилы. В груди – злость. Все болело, дышать было тяжело, а голова гудела, будто в ней дракон устроил репетицию оперы.

Где-то рядом кто-то плакал.

– Пожалуйста… не умирай… – прошептал тонкий детский голос.

Он с трудом повернул голову.

Девочка. Маленькая, в заляпанном пеплом платье, глаза в слезах, губы дрожат. Смотрела на него, как будто видела последнюю надежду. Или, может, последнего свидетеля.

Но потом она замерла. Слезы как отрезало.

Огляделась.

Посмотрела на стены… точнее, на то, что от них осталось. На дымящиеся балки. На вывороченные доски. На рухнувшие кадки с обугленными яблоками.

– Погоди… – сказала она. – Это ж… наш сарай.

Она снова посмотрела на Леху.

– Ты сжег наш сарай!

И – пинок. Прямо в бок. Под вилы.

– АААЙ! – Леха заорал с неожиданной бодростью. – Ты с ума сошла?!

– Это был наш сидр! – завопила она. – У деда там стояли бочки! Мама там сушила травы! А ты – падла такая – фаерболом прямо в крышу!

– Я… не специально… – выдавил он. – Это был… оборонительный фаербол…

– А теперь ты еще и валяешься тут, как герой! – Она снова замахнулась, но Леха успел хрипло шипеть:

– Да я не герой. Я… Леха. И мне, сука, больно!

Девочка сжала кулачки. Глаза у нее горели.

– Сдохни в другом месте, сарайник.

– Да сдохну. Как только дошагаю… до нормальной смерти.

Леха валялся в пепле, как забытая шаверма после драки студентов. В боку все еще торчали вилы, дышать было тяжело, жить – тем более. Девочка, подвывая, уже собралась уйти, но вдруг небо снова вспыхнуло.

Дракон, грациозный как падение шкафа, плюхнулся прямо в центр деревни. С его спины, вся в шелках и гневе, спрыгнула принцесса. За ней, чуть отдышавшись, прибежал глашатай – лысый, в мантии и с пергаментом в три метра.

Он расчистил горлом воздух, воздел руку и торжественно возгласил:

– Принцесса Аурелия Фламеа Лориэлль Фениксиана! Перворожденная дома Лориэлль! Несущая Свет и Жар! Повелительница Огненных Троп, Хранительница Пламенных Ключей, Сестра Драконов и Законная Наследница Пылающего Престола Вулкания!

Леха медленно повернул голову. Лицо его было такое, как у человека, который только что услышал, что его будут судить не по закону, а по астрологическому прогнозу.

– …ты издеваешься, – прошептал он. – Это все одна баба?

Глашатай не остановился:

– Повелительница Багровых Зарниц, Разрушительница Морозных Оков, Жрица Очищающего Пламени и Леди Всех Ревущих Равнин!

– О, нет… – простонал Леха. – У нее титул длиннее, чем у меня жизнь. Ты уверен, что это все про одного человека? А то у меня уже подозрение, что там трое в плаще.

Наконец, принцесса отмахнулась от глашатая, как от назойливого дождя.

– Вот он, – указала она на Леху. – Поджигатель. Мародер. Варвар.

– Это твой дракон, мать твою, все сжег! – захрипел Леха, едва подняв голову.

– Ты осмелился бросить огонь в Благородного Сердечника Третьего, – парировала она. – Это покушение на королевскую гордость!

– Он шел на меня, как оживший костер!

– И ты ответишь! За нападение! За сожжение деревни! За подрыв общественного спокойствия и эмоционального состояния дракона!

Дракон фыркнул с ноткой оскорбленного драматизма.

– Я ненавижу этот мир… – пробормотал Леха. – Особенно когда он умеет говорить.

Принцесса вскинула руку:

– Взять его. До суда пусть гниет в подземельях!

– Хоть не в сарае этой девочки, – прохрипел Леха. – Она точно злопамятная.

Леха, изможденный, злой, дымящийся и с вилами в боку, лежал у ног принцессы. Та грациозно вскинула подбородок, будто позировала для обложки королевского календаря:

– За сожжение деревни, попытку нападения на королевского дракона и беспрецедентное хамство – ты будешь препровожден в столицу. На суд.

– Да я просто… – начал Леха, но закашлялся и сплюнул сажу. – …мимо шел, мать вашу.

Прежде чем он успел придумать еще одну достойную фразу для эпитафии, с неба спустился дракон. Тот самый. Королевский. Огромный, лоснящийся, с видом существа, которое трижды проходило магическую аккредитацию и один раз – психиатрическую комиссию.

– Забери его, Таржерокс, – сказала принцесса устало. – И аккуратно, у него там… – она скривилась, – …деревенский декор в почке.

Дракон склонился, поднял Леху когтями, как поломанный чемодан.

– Да вы, блядь, серьезно? – прохрипел тот. – Я же шутил! Я даже не драко… – его голос пропал в небе.

Дракон взмыл в воздух с Лехой, который бессильно болтался, как пыльцеман после рейда.

– Прекрасно, – буркнула девочка, хозяйка сарая. – А кто за сено заплатит?

Вдруг все стихло. Даже в ушах. Больше никто не кричал, не пинал, не обвинял. Только ветер. И пустота внутри.

Позже в деревне будут говорить:

Это был демон. Он сжег сарай, потом приручил дракона и забрал принцессу».

Или наоборот: принцесса приручила его, чтобы он сжег сарай.

Кто-то утверждал, что он поет на эльфийском. Кто-то – что у него был хвост.

А маленькая девочка, что пинала его под вилы, будет молчать.

Она-то знала: он был простым человеком.

Дракон поднимался все выше. Леха болтался между когтей, как потерянный багаж. Ветер хлестал по лицу, волосы – мокрые от пота и крови – прилипали к шее. Где-то под ним оставалась выжженная деревня, обугленные сараи, принцесса, девочка, и целая история, которую он бы хотел забыть еще до того, как она началась.

Леха больше не кричал. Ни на принцессу, ни на небо, ни на весь этот сгоревший фарс. Ему просто было все равно.

Он смотрел в серое небо. Там не было ни солнца, ни луны. Только бесконечная высь и чувство, что все пошло не так. Даже тишина здесь звучала, как издевка.

И впервые за долгое время его не бесила эта тишина.

Леха вздохнул – глубоко, хрипло, и почти по-настоящему.

– Интересно… – подумал он. – Как там кот.

Последний раз он гладил его у себя на диване, перед тем как вляпаться во весь этот фэнтезийный бред. Кот урчал, требовал корм и сваливал кружку с полки, если не получал его вовремя. Звали его Жмяк. Не потому что был мягкий – просто с первого дня Леха пытался имитировать нормальную жизнь и дал ему имя с душой. Или с усталостью.

И бабушка… та, что жила через стенку. Старая, ворчливая, но всегда оставляла у двери горячие пирожки и просила купить макароны. Жива ли? Справляется ли? Не осела ли тишина в ее квартире навсегда?

Он шел из магазина. Пакет тянул руку, в кармане гремела сдача.

В списке – чай, гречка, макароны. «Для бабки», – как он сам это называл.

Она всегда оставляла у его двери пирожки – и он отвечал ей вот так: крупа, молоко, печенье без сахара.

В ту зиму он поскользнулся на крыльце, и бабка кряхтя помогла ему встать.

– Ты, главное, не падай, Лешенька, – сказала она. – А остальное мы переживем.

Тогда он еще улыбнулся.

Не потому что все было легко. А потому что было кому что-то сказать.

Больше никто не называл его Лешенька. Его имя произносилось вместе с проклятием. С ненавистью. Может он и сам был в этом виноват, но он поступал также, как другие поступали с ним.

Где-то внутри Лехи шевельнулось нечто забытое. Что-то, похожее на заботу. Или на вину. Или на ту часть души, которую он давно сдал в аренду и забыл забрать.

Он закрыл глаза. Просто потому что не мог больше смотреть вниз.

Дракон летел. Леха висел. А где-то за краем горизонта, возможно, кто-то все еще ждал, когда он вернется.

Леха беззвучно пустил слезу.

Не рыдал, не стонал, не звал никого – просто одна капля. Теплая. Соленая. Протекла по щеке, оставила дорожку на пепельной коже и исчезла в ветре.

Он все время пытается вернуться.

С первого дня. С первого проклятого квеста. С первого идиотского свитка, где ему дали кость древнего лемура и загадку вместо дороги.

Он строил карты, собирал пророчества, договаривался, угрожал, даже верил. Временами – искренне. Он прошел пыльные тропы, дрался с культистами, спасал деревни, терпел бардов. Он швырял фаерболы не из злости, а потому что все остальное уже не работало.

И все это время – никто не помог.

Ни маги, ни короли, ни «просветленные». Только обещания. Только "путь", "знаки", "испытания духа". Никто не говорил, как вернуться. Потому что, кажется, никому и не нужно было, чтобы он возвращался.

Этот мир будто смеялся над его бедой.

Как будто его боль была шуткой. Его усталость – клише. А его желание уйти – сценарием для чужого развлечения.

Он отвернулся, уткнувшись лбом в коготь дракона.

Ни криков, ни злобы, ни сарказма.

Только тишина. Только горло, в котором ком. И чувство, будто его забыли еще до того, как он появился.

Он устал.

До глубины костей. До самых пальцев, цепляющихся за жизнь из принципа.

В этом мире его никто не понимал. И не пытался.

Ему не предлагали выбор. Не спрашивали. Не объясняли.

– Ты избранный, – сказали.

Просто поставили перед фактом. Как ведро у порога: бери и тащи. Ни "пожалуйста", ни "извини, что похитили из твоего мира". Ни даже "тебе, может, не хочется?"

А он не хотел. Ни пророчеств. Ни спасений. Ни ролей, написанных кем-то в пыльной башне с видом на сюжет.

Он хотел домой. К простым вещам: чай с лимоном. Радио на кухне. Дождь за окном. Коту на подоконнике.

А вместо этого – драконы, культисты, идиотские квесты и мир, который играет им, как карточкой в колоде. Без правил. Без цели.

Просто так.

Леха шмыгнул носом. Глаза были сухие, но внутри все кричало.

Он не герой, а просто человек. И никто этого, черт возьми, не услышал.

За долгое время Лехе не хотелось никого сжигать.

Не было злости. Ни огня в ладони, ни фаербола в мыслях. Даже язвительной реплики не осталось за пазухой.

Он просто хотел закрыть глаза.

И исчезнуть.

Не драматично. Не с героизмом. Без света, без грома, без пафоса. Просто – раствориться, вычеркнуться, уйти тихо, как затухающий костер в пустом лесу.

Он устал.

Так, что даже смерть казалась не концом, а отдыхом. Передышкой между чужими монологами и очередной загадкой, которую все равно никто не объяснит.

Никто бы не заметил. Этот мир не запоминает простых. Он любит символы. Избранных. Проклятых. А человек, который просто хочет домой, для них – ошибка в тексте.

И Леха устал быть этой ошибкой.

Он просто хотел покоя.

Глаза закрылись сами собой. Леха даже не почувствовал, как сознание покинуло его.

Глава 4: Суд с элементами насилия

Он проснулся.

К своему глубочайшему разочарованию.

Сознание подползало, как пьяный голубь – с боковой болью, с тяжестью в груди и с ощущением, что сегодня снова все пойдет через жопу.

Он попытался повернуться – зря. Камень под спиной был шероховатый, как совесть барда. Воздух – тонкий, влажный, с привкусом плесени и высоты. За решеткой – облака. Ни земли, ни улицы, ни шансов.

– Ну класс, – пробормотал он. – Башня. Закрытое помещение. Высота. Опять.

Он сел. Медленно, будто тело собиралось из обломков. Воздух в груди хрустел, как плохо уложенный матрас.

И тут дверь вскрылась с визгом, как будто кто-то ломал не замок, а логику сюжета.

На пороге стоял старик. В мантии. Лысый. Без охраны. С широко открытыми глазами и выражением лица «я вижу цвета, которых вы не видите».

– Ты! – указал он на Леху. – Я видел тебя во сне! Мы связаны!

Леха застыл.

– Нет. Нет-нет-нет. Только не это. Я просто спал. Ни с кем не связывался.

– Здесь… здесь проход! – заявил старик и побрел мимо, будто знал маршрут.

– Стой. Кто ты? – Леха встал. – Ты че, император?

Старик не ответил. Подошел к окну. Осмотрел горизонт. Вдохнул.

– Я прозрел, – выдохнул он. – Пора лететь.

– Ты че, дед? Не делай глупос…

Старик шагнул. Просто взял – и выпал из камеры. Вниз. В облака. В абсолютно смертельную бездну.

Молчание. Даже ветер будто подавился. Леха медленно подошел к решетке. Выглянул.

Пусто.

Ни тела. Ни крика. Ни эффектов. Только небо и ощущение, что сейчас сюда ворвутся люди в броне и спросят: “Куда вы дели его величество?”

– Блядь… – выдохнул Леха. – Да я даже ничего не делал.

Он отступил от окна, сел обратно, уставился в стену.

– Ну все. Сейчас объявят, что я его столкнул.

Он обхватил голову руками.

– Ладно… Может, это был не император. Может, это был просто очередной долбанутый.

– Надеюсь, – пробормотал он. – Потому что если опять на меня все повесят…

Он снова посмотрел на окно.

– …и ведь повесят же.

Он только собрался снова лечь, как за дверью раздался грохот. Шаги. Много. Бегут.

– Вот и все, – пробормотал он. – Сейчас влетят. С копьями. С приказом. С приговором.

Дверь распахнулась.

В камеру влетели трое – в броне, с мечами, с лицами, на которых было написано: "нам жопа, если мы не найдем его".

– Где он?! – крикнул один.

– Где Император?! – добавил второй, заглядывая под нары, в стены, в потолок.

Леха медленно поднял руки.

– Я не знаю, кто это. Он сам выпал. Я даже не трогал его. Он просто – БАХ! – и все! Облака, свобода, гравитация!

– ЧТО?! – стражник обернулся к нему. – Он… упал?

– Ну да! Выпал! Сам! Я вообще спал, понял?! СПАЛ!

Один из солдат подошел ближе. Осмотрел окно. Вздохнул.

– Опять…

– Что – опять?! – вспыхнул Леха.

– Император, – вздохнул стражник. – Он каждую неделю сбегает. Через чью-нибудь камеру.

– …что?

– Да он не настоящий, – махнул тот рукой. – Просто старый псих. Его все называют Императором. Говорит, что управляет снами. Утверждает, что нашел выход из мира через падение. Пять раз уже ловили. Один раз реально исчез. Потом вернулся.

– Вы… серьезно?

– Абсолютно. У нас даже табличка есть: "не выпускать Императора через западное крыло". А ты – новенький, тебя не предупредили. Бывает.

Леха долго смотрел на него.

Потом сел обратно.

– Ага. Хорошо. Я понял. Все нормально. Это просто я. Просто судьба. Просто башня. Просто псих, который вылетел из камеры, и все в порядке.

Он выдохнул.

– Я же говорил себе не просыпаться.

Стражники уже собирались уходить, но Леха поднял голову и хрипло спросил:

– Эй… А можно вопрос?

Один обернулся.

– Почему… ну, почему тюрьма на вершине башни? Обычно же наоборот – подвалы, цепи, сырость… вся вот эта подземная классика.

Стражник пожал плечами.

– Это летняя резиденция, – сказал он, будто это что-то объясняет.

– Летняя… что?

– Ну да. Принцесса сюда обычно приезжает отдыхать. Вон, смотри, ковер еще остался. Но в этом сезоне она решила, что “башня пустует зря” и велела переделать ее под изолятор.

– …то есть вы держите заключенных на высоте в тысячу метров, в помещении для отпуска?

– Не всех. Только особо опасных. И странных. И тех, кого некуда деть. Или, – он посмотрел на Леху, – тех, кто, например, бросил фаербол в королевского дракона.

– Один раз, – буркнул Леха. – Я один раз бросил. По приколу.

– Вот поэтому – верхняя камера. Ни решетки не открывай, ни сбежать, ни дожить. Очень удобно.

Леха немного помолчал. Потом, все еще сидя на полу, не глядя, спросил:

– А… эм… если он каждый раз выпрыгивает… как он, ну… выживает?

Стражник, уже почти у двери, замедлил шаг.

– А, это. Никто не знает.

– Что значит – никто?

– Ну, у него кости вроде как целые. Иногда.

– Иногда?

– Да. Один раз мы его нашли в корзине с бельем внизу – целый. Другой раз – в поле, среди коров, с трещиной в реальности и сыром в руке. Один раз – он появился обратно в башне, мокрый, с уточкой. Спрашивать бесполезно: начинает говорить про сны, рыб, и как все это связано с архитектурой.

Леха приподнял бровь.

– То есть вы просто… позволяете ему время от времени падать?

– Ну а что мы сделаем? Он все равно возвращается. Как кошка, только хуже.

Он сделал паузу, посмотрел на Леху.

– А ты не прыгай, если что. У тебя, судя по бумажке, иммунитета к гравитации нет.

Леха закрыл лицо ладонями.

– Бля… я в дурдоме на высоте. С охраной.

– Не с самой надежной, – пожал плечами стражник. – Но с прекрасным видом.

Шаги затихли. Дверь осталась приоткрыта.

Тишина в камере снова стала густой, вязкой, будто воздух ждал продолжения. Леха стоял, не двигаясь. Несколько секунд – просто впитывал происходящее.

Потом медленно подошел к решетке.

Облака внизу ползли лениво и бесшумно. Никакой земли. Никаких признаков, что кто-то вообще мог бы выжить после падения отсюда. Туман стелился слоями. Бесконечно серый. Бесконечно чужой.

Он вцепился в край камня и чуть подался вперед. Порыв ветра ударил в лицо. Сильный. Холодный. С высоты пахло… ничем. Даже воздух здесь был как пустота.

Боли в боку не чувствовалось. Только легкое покалывание в пальцах и под кожей – будто организм не успевал за тем, что видел.

Сердце стучало неровно. Он выпрямился. Отошел от края. Ноги ватные. Внутри все гудело Он сел на пол, прислонился к стене и просто смотрел в одну точку Там, где недавно был старик. И где теперь – ничто.

Он сидел, прислонившись к холодной стене, и слушал, как башня дышит сквозняками. Время здесь текло иначе – вязко, без отсчета. Никто не пришел. Ни стража, ни вестник, ни даже подозрительный голос с миссией. Он был один. Настолько, что даже собственные мысли звучали глуше.

В какой-то момент он поднялся, потянулся – не из решимости, а потому что спине стало совсем уж неудобно.

Подошел к решетке.

За ней, как и прежде, ничего не изменилось. Серое небо. Туман. Облака, проплывающие внизу, будто мир был перевернут, и теперь небо под ногами.

Он встал ближе к краю. Не вплотную, но достаточно, чтобы ветер цеплялся за одежду и волосы.

Смотрел вниз молча, с каким-то выжженным спокойствием, будто искал не ответ, а подтверждение своим подозрениям.

А что, если прыгнуть?

Сработает ли эта проклятая избранность, которую так любит этот мир? Или, наконец, не сработает?

Он вспомнил все, что выдержал: удары, магию, вилы, культистов, фаерболы в упор. Все, что ломало, но не ломало до конца. Слишком живуч, чтобы умереть случайно – или слишком упрям, чтобы освободиться.

И все же… возможно, высота – это другое. Возможно, есть предел даже у таких, как он.

Он шагнул ближе, почти к самой решетке, но не перешагнул. Просто стоял и слушал, как внизу шумит ветер, словно что-то зовет.

Он не боялся. Скорее – устал гадать, в каком направлении окончание этой истории.

Постоял еще немного, потом отступил, не говоря ни слова.

Пока что.

Он стоял у самой решетки, глядя вниз. Мысли текли ровно, будто кто-то в голове отмерял их ложкой – без спешки, без эмоций. Просто вопрос: а если?..

Шаги.

Тихие, мягкие – как будто человек шел не по каменному полу, а по идее пола. Леха даже не сразу обернулся.

Когда повернулся, в дверях уже стоял кто-то в длинном сером балахоне. Капюшон закрывал лицо, но фигура была – не охранник, не принцесса, не псих.

Голос раздался мягкий, тягучий, с ноткой утреннего наставления:

– Не стоит. Путь вниз – не выход.

Леха моргнул. Помолчал. Повернулся к решетке обратно.

– Может, для кого-то и не выход. А мне – может, окно.

– Ты… думаешь, это решение? – Незнакомец шагнул ближе. – Уйти. Вот так. В пустоту.

Леха выпрямился. Скрестил руки на груди.

Ну все. Психотерапевт в плаще пришел. Сейчас начнется.

Он тяжело вздохнул и с нарочитой усталостью сказал:

– Я просто не вижу смысла. Понимаешь? Все это… башни, драконы, принцессы, пророчества…

– Я понимаю. Потерянность. Боль. Давление роли, которую ты не выбирал…Незнакомец с сочувствием кивнул.

– Давление, да… Особенно, когда оно вот тут, в почке, от вил.Леха слегка наклонился вперед, как будто прикидывая угол падения.

– Не делай этого, – тише сказал человек. – Ты важен. Даже если ты сам не знаешь зачем.

Леха перевел взгляд на него.

– Ты ведь не знаешь, кто я, да?

– Нет, – честно ответил тот. – Но это не важно. Все жизни ценны.

– Да-да, конечно…

Он снова сделал шаг ближе к краю.

Человек резко вскинул руку:

– Пожалуйста! Подумай! Все можно исправить. Надежда есть!

– Ладно… – сказал он, отвернувшись от пропасти. – Только ради тебя, балахон. Ты хорошо убеждаешь.Леха вздохнул.

Он сел обратно на пол и уставился в стену.

Гость облегченно выдохнул, будто только что спас вселенную.

– Благодарю. Это… это было бы ужасной потерей.

– Ага, – кивнул Леха, не глядя. – Особенно для нижележащих коров.

Человек в балахоне ждал, затаив дыхание, словно слова, сказанные вслух, могли нарушить хрупкий баланс между «еще подумает» и «уже летит».Он помолчал. Уставился в серое, пустое небо за решеткой.

Леха медленно развернулся.

На лице его появилась странная, чуть перекошенная улыбка. Не счастливая. Не грустная. Скорее – обреченно-развлеченная.

– Спасибо, – сказал он. – Ты убедил.

Человек выдохнул с облегчением.

– Правда?

– Правда, – кивнул Леха. – Я все обдумал.

Он отступил на шаг, потом еще.

– Я действительно… важен.

Балахон чуть склонил голову.

Леха широко, по-волчьи, ухмыльнулся:

– Вот и проверим.

Развернулся – и прыгнул.

Гостю не хватило и секунды, чтобы осознать. Рванулся вперед, но было уже поздно.

Башня осталась позади, ветер ударил в уши, лицо, легкие. Все закрутилось, облака побежали вверх. Леха летел.

– Ну все, домой, блядь, – пробормотал он сквозь гул в голове.

И тут небо разверзлось.

Что-то огромное и теплое подхватило его, будто ловушка из мохнатых мышц и шелка.

Он врезался в нечто с хрустом, перекатился по плотной поверхности и замер, придавленный чем-то тяжелым.

Кто-то заорал:

– ОСТОРОЖНЕЕ, ЭТО МОЯ ПОЕЗДКА!

Леха закашлялся, открыл глаза… и увидел прямо над собой принцессу, в огненных шелках и с прической, застрахованной, наверное, на половину королевства. Она сидела верхом на драконе, недовольно утирая с лица прядь волос.

– Ты опять?! – крикнула она.

Впереди – ничего хорошего.Леха с трудом поднял голову. Под ним – спина дракона. Рядом – полет.

– Я… – выдохнул он. – Я вообще… на смерть шел.

Принцесса закатила глаза:

– Ну не сегодня.

Дракон фыркнул, чуть провалился вниз и снова набрал высоту.

Леха зажмурился.

– Я когда-нибудь точно сдохну…

– Только после суда, – отрезала она.

Дракон взмыл выше, и Леха, все еще прижатый к его спине, зажмурился. Ветер хлестал по лицу, в желудке крутило, как будто внутри варили ведьмино зелье с просроченной начинкой.

Он приоткрыл один глаз. Внизу – облака, далеко – горы, над ухом – крыло размером с фургон.

– Ну конечно, – пробормотал он. – В дешевых романах тут должен быть момент волшебства. Полет. Принцесса обнимает героя. Слезы. Эмоции.

Он наклонился в сторону, отполз к краю.

Принцесса обернулась.

– Что ты делаешь?!

– Я? – Леха криво усмехнулся. – Ухожу.

Он уже нависал над краем, когда почувствовал, как его резко дернуло назад. Больно. За волосы.

– АААЙ! – взвыл он. – Да ты с ума сошла?!

Принцесса, вся в шелках и гневе, вцепилась в него как в пропавшую казну.

– Никуда ты не пойдешь! Я тебя до суда лично дотащу!

– Отпусти! Я добровольно! Ты понимаешь, как меня укачивает?!

– Ты пытался сбежать из башни!

– Я пытался сдохнуть достойно!

– Ага, особенно когда тебе тошнит, – отрезала она и снова дернула. – Сиди! И не дергайся! А то привяжу.

Леха уткнулся лбом в драконью чешую.

– Это худший роман о драконах, что я читал.

– Это не роман, – процедила она. – Это арест.

– Да чтоб тебя, – пробормотал он. – И твоего дракона.

– Заткнись, иначе прикажу дракону сесть на тебя.

Дракон фыркнул.

Леха молча вытер слезу от боли и унижения.

– Мне хотя бы пакет дайте. Меня сейчас вывернет на королевское достоинство.

Леха резко подался вперед – в сторону края, где облака клубились под ногами, как кипящая каша. Дракон дернулся, но не вмешался. Воздух свистел в ушах. Было высоко. Бесконечно. И впервые за долгое время – спокойно.

– Я прыгаю, – коротко бросил он, уже поднимаясь.

– Нет, – сказала она за его спиной.

В следующий миг его резко дернуло назад – с такой силой, что дыхание сбилось. Принцесса вцепилась в ворот рубахи и буквально поволокла обратно к седлу.

– Сука! – выдохнул он, пытаясь отмахнуться. – Отпусти! Это не твое дело!

– Мое, – рявкнула она. – Пока не вынесен приговор – ты обязан жить. По закону.

– По закону?! – Леха захрипел от злости. – Да по вашему закону меня сначала сожгли, потом пронзили вилами, потом притащили на драконе в веревке, как тушу! Ты хоть понимаешь, насколько это идиотизм?!

– Не смей ставить под сомнение королевское право! – прорычала она, снова вцепившись в него, как будто хотела впечатать в чешую.

– Я не ставлю под сомнение. Я пытаюсь умереть – а ты мешаешь, потому что "протокол"! Что дальше – справка о кончине в трех экземплярах?!

– Хоть бы один осужденный молча дождался приговора! – зашипела она. – А ты – скачешь по дракону, как бешеный воробей!

– Потому что я не хочу играть в ваши сказки! Ни спасать, ни сражаться, ни страдать по расписанию! Я просто хочу закончить!

– Закончить ты сможешь по моему приказу! – резко бросила она.

Леха остановился. Тяжело дышал. Несколько секунд они просто смотрели друг на друга.

Он – взъерошенный, в пепле, с сорванным голосом. Она – идеально собранная, будто даже ярость у нее была тренирована. Только глаза горели так, что даже дракон под ними немного скосил взгляд.

– Серьезно? – тихо выдохнул он. – Ты хочешь меня убить?

– Да, – ответила она, не моргнув. – Но по всем правилам.

Он хрипло усмехнулся.

– Тогда у нас проблема. Я, видишь ли, самоходный.

– Тогда тебя привяжут, – произнесла она холодно. – И дотащат до плахи на цепи, если потребуется.

– Охренеть, – выдохнул он, – ты сама с собой судишься в голове, или кто-то еще сидит в комиссии?

– Ты раздражаешь, – прошипела она.

– А ты опасна. И самое страшное – тебе это нравится.

Они снова замерли. Ветер бил в лицо, дракон тяжело дышал, не вмешиваясь.

Леха опустился обратно, уставший, но не сломленный. Принцесса выпрямилась, лицо – как из мрамора.

Дракон летел ровно, как будто сам устал от споров. Леха лежал поперек седла, молча, щекой к холодной коже. Ветер щипал лицо, волосы прилипли ко лбу. Он не думал – просто дышал. Пока дышалось.

Где-то внизу мерцали поля, огни деревень, пятна леса. Но взгляд зацепился за другое.

На горизонте, чуть в стороне от маршрута, торчала башня. Одинокая. Вытянутая, неровная, будто согнулась от собственной высоты. Ни окон, ни флажков, только тусклый блеск на верхушке – как глаз.

– Что это? – тихо спросил он.

Принцесса молчала секунду. Две. Потом бросила, не глядя:

– Башня Бартуала.

Леха не ответил. Он просто смотрел.

И вдруг все внутри стало очень тихо. Как перед чем-то большим. Или слишком знакомым.

Глава 5: Принцесса, пророчество и идиот в клетке

Темница была даже не мрачной – она была скучной.

Не склеп, не застенок, не пафосный «зал без надежды» – а просто комната, которую как будто достроили в спешке и забыли сдать в отдел дизайна.

А еще на стене кто-то нацарапал «ТУТ БЫЛ ГЕРОЙ».Сырость в углу, кривая решетка, клоп размером с фею – вот и весь интерьер.

Леха лежал на деревянной лавке, смотрел в потолок и пытался вспомнить, на каком этапе жизни он сделал не тот поворот. Может, тогда, когда открыл дверь эльфу. Может – когда согласился помочь волку, который орал на луну.

Он вздохнул.

– Три года, – пробормотал он. – Три года, фаерболы, проклятия, квесты, драконы, сараи… и все, чтоб валяться в подвале у этих шелкобл… прядей.

Нога свесилась с лавки. За ней – плесень. Плесень, кажется, свистела.

Он посмотрел на дверь.

– Сейчас, по логике жанра, должен кто-то войти. Или дух, или призрак, или очередной долбаный квест. Только не бард. Если это будет бард, я сожгу себя первым.

Он повернулся на бок, закинул руку под голову. Решетка на двери отбрасывала полоски света. Из коридора доносились звуки, от которых хотелось лечь обратно в кому: приглушенное мычание, как будто кто-то душит козу в философской тоске. И капли. Куда же без капель. В этом мире все должно капать. Даже надежда.

Он уже почти задремал, когда воздух в камере дрогнул.

Сначала он подумал, что ему мерещится. Потом – что началась галлюцинация. А потом в центре камеры вспыхнуло что-то вроде огонька, как если бы свечу зажгли в рюмке портвейна.

И из этой вспышки выплыл он.

Мантия, борода, флюиды вины. Парил в воздухе, как раскаявшаяся бабка с рынка. Полупрозрачный, светящийся, с лицом человека, который очень хочет, чтобы его пожалели, но еще больше – чтобы ему все простили.

Леха не пошевелился. Просто уставился.

– Ну охуеть, – сказал он спокойно. – Призрак опоздания собственной идеи.

Леха сразу узнал причину всех своих бед. Бартуал молчал. Свет от него отбрасывал неловкую тень на стену, как от занавеса в дешевом театре.

Леха сел. Фаербол сам собой запульсировал в пальцах.

– Ты настоящий? Или очередная посылка от богов?

Бартуал вздохнул. Грустно. Театрально. Как человек, который очень хочет объясниться, но знает, что получит по лицу – и, возможно, заслуженно.

– Леха, – сказал он, – я пришел… не для проповедей.

– О. А для чего? Для капитуляции?

А ты – ты все ломаешь. Всех пугаешь. Все думают, что ты …мой аватар.– Я… умоляю тебя. Прекрати. Мир на грани. Пророчество не выдерживает.

Леха уставился на него.

Потом медленно встал.

– Еще раз.

– Все думают, что ты – мое оружие. Что ты действуешь от моего имени. Что ты сжигаешь деревни и кидаешься фаерболами, потому что… я тебе так велел.

– И ты… страдаешь? – медленно переспросил Леха.

– Меня ищут! – почти заорал Бартуал. – Совет магов. Инквизиция. Моя бывшая ученица! Даже барды поют про меня! Я превратился в посмешище.

Леха выдохнул. Медленно. Потом – резко швырнул фаербол в проекцию.

Он прошел насквозь, расплескав свет по камере, как чай по худому ковру.

– Проклятье… – пробормотал Леха. – Даже сжечь тебя толком нельзя.

Бартуал не исчез. Он только потускнел.

– Я прошу… просто постарайся. Немного. Не разрушай все.

Леха подошел ближе.

– Ты. Меня. Призвал.

– Да, но я думал…

– Не думай, – Леха ткнул пальцем в его полупрозрачную грудь. – А то еще кого вызовешь.

Бартуал потер висок, как будто даже его голограмма устала.

– Пожалуйста, Леха. Пока еще не поздно. Просто… не швыряйся. Хотя бы неделю.

Леха задумался.

– А если поздно?

– Тогда… тогда мне конец. И возможно – всему этому миру.

Он сел обратно на лавку, не отрывая взгляда от Бартуала.

– Где ты, старая рухлядь?

Проекция замялась.

– Я… не могу сказать.

– Ну конечно. Тайна. Загадка. Древний обет. Или просто ссышь?

– Леха…

– Найду. – Голос стал тише. – И расширю твой портал двумя пальцами.

Проекция дрогнула. Мигнула. И исчезла. Без вспышки. Просто… выключилась.

Осталась темница. Тишина. Плесень. И Леха.

Он уронил голову на колени и вздохнул.

– Герой, блядь. Даже умереть спокойно не дают.

Он сидел в тишине.

В самой обычной тюремной тишине, которую не режет каплями, не заполняет стонами и не драматизирует фоновым хором.

Просто тишина. Сырая, тяжелая и честная.

Сидел, глядя в стену, как в диалог. Потому что стена, в отличие от Бартуала, не несла чушь.

Он чувствовал себя… не то чтобы спокойно. Но как человек, которого уже нечем удивить, нечем сломать и нечем разочаровать, потому что все это сделали еще во втором месяце после призыва.

Он поднял руку. Повернул ее ладонью вверх. Рассмотрел.

Кожа – в ожогах, шрамах, следах от укусов, стрел, вил и неосторожных фаерболов. Но рука двигалась. Без боли. Без дрожи. Как новая.

– Вот и объясни это, – пробормотал он.

Он не ел уже… дня три. Или неделю. Или вообще никогда, если судить по нормальной человеческой логике. Не пил. Не спал толком. Никто не давал зелья, не лечил, не благословлял.

Но тело продолжало работать.

Он мог бросаться фаерболами с утра до ночи, получать в морду, падать с дракона, гореть, тонуть, драться с культистами голыми руками – и все равно просыпался на следующий день с новым уровнем пиздеца, но без единого синяка.

Он даже как-то раз сжег сам себя, просто потому что у него зачесался затылок в разгар боя.

И все равно остался цел.

Он не был бессмертным – просто… этот мир отказывался его отпускать.

И он знал почему.

– Потому что ты, сука, Избранный, – вслух сказал он. – А Избранные, по мнению здешней мифологии, питаются утренней росой, солнечным светом и пафосом.

Он посмотрел в потолок.

– Я вообще-то питался шавермой и сгоревшим хлебом, но, пожалуйста, сделайте из меня сияющего полубога на батарейках. Почему бы и нет.

Он поерзал на лавке, нашел более-менее сухое место и уселся с видом обиженного муравьеда.

Просто: «бросайся шарами, Леха, мы тебя починим между главами».– Ни тебе голода. Ни слабости. Ни «тебе нужно отдохнуть, герой». Ничего.

Он почесал подбородок, задумался.

– А ведь это даже не дар. Это… ловушка. Я не умираю, потому что сюжет еще не отпустил. Я жив, потому что кому-то надо, чтобы я все еще играл в эту вашу игру с дерьмовыми квестами и тентаклями.

Он посмотрел в угол, где еще недавно висел Бартуал.

– Сдох бы я у вас тут. Дракон бы охуел. Принцесса – рыдала бы. И мир бы сказал: "Ой. Наш Избранный умер. Ну что ж, давайте другого". Или… еще хуже. Просто нажали бы «перезагрузить».

Он ткнул пальцем в воздух:

– Так и скажите: ты, Леха, живуч, потому что нужен. А когда станешь не нужен – тебя сотрут, как барда в день репетиции.

Он плюнул на пол, закинул руку за голову, и полуприкрыв глаза, добавил:

Пауза. Капля упала с потолка на нос.

– И, судя по всему, мне опять на рассвете в суд.

Он закрыл глаза и мгновенно заснул, чтобы сразу же, как ему показалось, проснутся.

Утро началось с пинка.

Не метафорического. Самого что ни на есть физического, носком в бок. Местные охранники отличались особым шармом – они не говорили «пора», они били, чтоб не тратить слова.

– Подъем, Избранный, – буркнул один.

– Я уже встал, когда родился, – ответил Леха, не открывая глаз. – Все остальное – ошибка.

Второй охранник зачем-то всучил ему кусок хлеба. Хлеб был старше половины башен в столице и мог использоваться как метательное оружие против осадных машин.

Леха вздохнул, взял его, и сразу выронил – потому что в этом куске зашевелилось.

– Это что, блядь, за начинка?

– Натуральная, – пожал плечами стражник. – Жир.

– Это личинка, дебил.

– Личинка жирная.

Его выволокли из камеры так, будто он был ковриком для ног с обвинительным заключением. По узкому коридору, где стены пахли сыростью, страхом и лавандой – вероятно, кто-то внизу пытался отдушить смерть.

Потом – вверх по лестнице. Потом еще одна дверь. Потом свет. И наконец – зал.

Огромный. Сводчатый. С колоннами, которые стояли здесь только для того, чтобы кто-нибудь сказал «ооо, какие колонны». По центру – троны. По бокам – стража. В дальнем углу кто-то играл на арфе. Потому что куда ж без арфы.

Леха остановился в центре круга из мрамора и отчаяния. Ему даже дали возможность постоять без наручников – чтобы казался менее опасным. Ага. Конечно. Человек, бросающий фаерболы от скуки, – это вам не угроза.

Навстречу ему шагнула Она.

Принцесса Аурелия что-то там-то.

Опять в шелке, опять с лицом, как у экзаменатора по философии, и взглядом, которым можно выжигать фрески.

– Леха, – начала она холодно. – Ты обвиняешься в разрушении деревни, покушении на королевского дракона, сопротивлении при аресте, публичном фаерболировании, и…

Она сделала паузу, глядя в пергамент.

– …оскорблении духа народа.

– Ну и слава богу, – сказал Леха. – А то я уж думал, никто не заметил.

Слева от нее сидел маг-инквизитор. Хищный, тонкий, с пальцами, как у паука, который читает протоколы с похмелья. Он молча глядел на Леху, как на непредсказуемую головоломку, которая умеет материться и взрываться.

– Ты… понимаешь, где находишься? – спросил он.

– В дурдоме. Только с драконом.

– Официально: в зале Высшей Короны.

– Неофициально: в очередной декорации для пафоса.

– Хамство не поможет тебе, – процедила принцесса.

– А что поможет? Покаянная поэма? Стих про мои внутренние терзания? Или может, флейта?! – Он обернулся. – Где, кстати, бард? Должен же быть бард. Вы без него не умеете.

В углу кто-то неловко спрятал инструмент под плащ.

Принцесса сделала шаг ближе.

– Нам известно, что ты связан с архимагом Бартуалом.

Леха скривился.

– Только через травму.

– Его проекция посещала тебя этой ночью. Ты с ним разговаривал.

– Я с ней не разговаривал. Я на нее орал. Это разные вещи.

Инквизитор подался вперед.

– Ты признаешь, что контактировал с беглым магом?

– Я признаю, что если бы он пришел лично, я бы кинул в него табурет. А так – только фаербол.

– То есть вы подтверждаете, что…

– Я подтверждаю, что если еще один из вас спросит меня с надрывом про мою «великую миссию», я выломаю дверь и вылетю отсюда, как Император по пятницам.

В зале наступила тишина. Такая, в которую удобно вставлять поворот сюжета или звук грома.

Леха посмотрел на принцессу.

– Если вы хотите судить меня – судите. Если хотите понять – опоздали. А если думаете, что я избранный, то вы вообще идиоты.

Она прищурилась.

– Ты все еще думаешь, что можешь говорить с нами на равных?

– Я вообще уже не думаю. Я три года пытался найти путь домой, а нашел только жаб, флейты и ваши тупые законы.

Инквизитор сжал пергамент в руке.

– Мы не ищем в тебе врага, Избранный.

– Тогда вы плохо ищете.

Принцесса что-то шепнула стражнику. Тот кивнул и вышел.

– Верните его в темницу, – сказала она. – Завтра будет приговор.

– Надеюсь, с барабанами, – буркнул Леха. – И чтоб фаербол был посередине герба.

Его увели.

Снова по лестнице. Снова по коридору. Снова – камера.

Он опять не спал.

Во-первых, потому что камера была неудобной. Во-вторых, потому что во рту было как будто он поцеловал мантию инквизитора. А в-третьих… потому что теперь в голове крутилось одно слово:

«Враг».

Они его не пытались убить. Не пытались пытать. Не пытались понять. Они просто ждали.

Чего? Чуда? Призвания? Признания вины?

Или того самого, о чем вчера шептал призрачный Бартуал: пророчества.

Леха закрыл глаза.

И вот тогда – скрипнула дверь.

Тихо. Почти ласково. Как будто кто-то специально смазал петли, чтобы не будить совесть.

Он не двинулся. Только сказал, не глядя:

– Если вы с едой – ставьте на пол. Если с квестом – сожгу прямо сейчас.

– Ни то, ни другое, – прозвучал знакомый голос.

Он знал кто это.

Принцесса.

Не в короне. Не в броне. Без свиты. Просто в темном плаще, с капюшоном, который только подчеркивал, что она не умеет быть незаметной даже ночью.

– Ага, – кивнул он. – Вторжение Ее Величества Вулкании. Прямо по расписанию.

– Тише, – бросила она. – Я не должна быть здесь.

– Тогда ты по адресу. Я тоже не должен.

Она подошла ближе. Села напротив. Не на скамью – прямо на пол. Королевские задницы, значит, не боятся сырости.

– Я… хотела поговорить, – сказала она тихо.

– О приговоре? О судьбе? О том, как мне идет пепел на лице?

Она посмотрела на него в упор. Слишком серьезно для сказки. Слишком по-человечески для королевы.

– О пророчестве, – ответила она.

Леха закатил глаза так далеко, что чуть не перезапустился.

– Конечно. Конечно, пророчество. Это же не фэнтези без него. И что там? «Избранный явится в мир и выдраит всем мозг»?

Она помолчала.

– Там… есть один фрагмент. Не очень афишируемый. Одна строчка.

– Сейчас будет про меня, да?

– Да. – Она сделала паузу. Затем почти шепотом. – «Сердце пылающей наследницы дрогнет пред Искрой извне».

Леха уставился.

– Это что… ты?

– Я – наследница.

– А «дрогнет» – это официальное пророческое выражение?

– Ты сейчас издеваешься, но…

– Я не издеваюсь, – перебил он. – Я паникую. У тебя что, в пророчестве написано, что ты должна влюбиться в… меня?!

Она посмотрела в сторону.

– Это не «должна». Это… суждено.

– Да едрить ты в лоб… – он встал, начал ходить по камере. – Я вообще-то дракона поджег. Твоего. Меня прокололи вилами. Я полгода питался иллюзиями и грибным табаком. Я НЕ РОМАНТИЧЕСКИЙ ИНТЕРЕС. Я недоразумение этого чертового мудака Бартуала!

Она встала тоже. Не испуганно. Скорее… дерзко.

– Именно поэтому я пришла.

– Чтобы влюбиться?

– Чтобы понять, почему я должна.

Тишина. Леха замер.

– Может, не надо? – наконец сказал он. – Может, ну его? Давай ты кого-то другого полюбишь. Там у вас наверняка есть рыцари. Или дураки. Или рыцари-дураки.

Она шагнула ближе.

– Я знаю, что ты не веришь ни во что. Ни в судьбу, ни в смысл, ни в других людей. Но у меня нет выбора. Пророчество – не вопрос. Это… якорь.

– А у меня есть? – прошипел он. – Ты понимаешь, что меня сюда вытащили без спроса? Без согласия? Без возвратного билета?!

Она молчала.

– Я не герой, Аурелия, – сказал он тише. – Я просто хочу…

– Я тоже…

Леха замер.

Что-то в воздухе изменилось. Незаметно. Исподтишка.

Как будто кто-то повернул ручку невидимого термостата – и камера стала теплее.

Не жарко. Не душно. А именно… уютно, что, по его внутреннему уставу, было тревожнее, чем крик «Ритуал завершен!».

Он почувствовал, как что-то дрогнуло в пространстве.

Медленно – очень медленно – Принцесса покраснела. Не как от стыда, не как от злости – а как человек, которому стало… неловко хорошо.

Леха в ужасе моргнул.

– Э… не-не-не-не-не.

Она сделала шаг ближе.

– Ты… правда не понимаешь, да?

– Я все понимаю, – сказал он, пятясь. – Я просто делаю вид, что нет, чтобы пророчество передумало.

Глаза Принцессы блестели. Щеки – горели, как будто она начала прямо сейчас исполнять тот самый предсказанный дрог.

– Я думала, ты будешь другим. Грубым. Ослепленным яростью. Но ты… – Она сделала паузу. – Ты живой. Настоящий. Полный боли и смеха. Это… красиво.

– Нет, это ужасно, – прохрипел он, глядя на нее, как на костер, в который кто-то сейчас вот-вот бросит бензин.

Он отступил. Ногу соскользнула. Он чуть не сел в ведро с грязной водой – возможно, с разумом.

– Так, стоп. Это не сцена. Это камера. Темница. Тут пахнет плесенью и крысой, которая, возможно, имеет право на голос.

Она остановилась. Посмотрела на него с каким-то странным выражением. Как будто реально прониклась. Как будто что-то в ней щелкнуло.

А в воздухе – потепление. Атмосферное. Зловещее. Как начало ромфанта, в котором он оказался по ошибке.

– Нет. НЕТ. – Леха замахал руками. – Я не герой. Я не «другой». Я просто человек, который застрял в сценарии, и хочет вылезти через окно. Не надо. Не влюбляйся. Я… сломан. Я воняю фаерболом. У меня… моральная аллергия на чувства.

Принцесса сделала шаг назад. Вздохнула.

– Тогда мне точно не повезло.

Она развернулась, не глядя, и пошла к двери.

Пауза. Перед выходом – короткий взгляд через плечо.

– И все же… что-то в тебе есть.

– Это грибной табак, – буркнул он. – Он дает эффект загадочности.

Дверь закрылась.

Он остался один. Все снова стало обычным: холодным, пустым, полумертвым. Но ощущение пророческой неловкости повисло в воздухе.

Он сел. Обнял себя за плечи. Вдохнул.

– Господи… – прошептал он. – Я только что пережил предромантическую сцену.

Он уставился в потолок.

– Вот оно. Настоящее зло.

И долго, очень долго не мог уснуть.

Он только начал проваливаться в полуобморок – тот самый, в котором не сны, а просто серая звуковая каша и слабая надежда не проснуться, – когда…

Дверь снова скрипнула.

– НЕТ, – сказал он сразу. – УЙДИ. Я НЕ БУДУ ЕЩе РАЗ ЖИТЬ ЭТУ СЦЕНУ.

Но это снова была она.

Принцесса.

Только теперь – без капюшона, без позы благородной страдалицы, и, кажется, немного в панике.

– Вставай, – прошептала она, быстро захлопнув за собой дверь. – Быстро.

Леха моргнул.

– Я же говорил: если ты вернешься с попыткой поцелуя – я сам выпрыгну из окна.

– Закрой рот, Леха.

Он послушно встал. Когда женщина, обладающая личным драконом, говорит тебе «закрой рот», ты… закрываешь.

Она подошла к стене и, не сказав ни слова, нажала на камень в углу.

Тот щелкнул. Что-то внутри зашевелилось. И прямо в полу – за лавкой – медленно, с мучительным скрипом, открылась крышка люка.

– Это… – Леха указал пальцем. – Это что, секретный ход?

– Нет, это бассейн. Конечно, потайной ход. У нас такие во всех темницах. На случай, если кто-то… должен исчезнуть.

– Ага, – протянул Леха. – Вот и началось.

– Бери. – Она сунула ему в руки свернутый пергамент. – Карта. Ведет через канализацию и тупиковую шахту до Главного Тракта. На юго-запад. Через мост. Потом в лес. Потом болота.

– Отлично, – сказал он. – Все, чего я хотел в жизни – это побег из темницы, дерьмовая карта и болота. Осталось только сжечь кого-нибудь по дороге – и я снова в норме.

Она стояла рядом. Не смотрела на него.

– Я не могу просто… отпустить тебя. Это государственное преступление.

– Ага. Пророческое сердце и уголовный кодекс, все как положено.

– Но я знаю, что если ты останешься – тебя уничтожат. На суде… они уже решили.

– А ты?

Она молчала. Потом тихо выдавила.

– Я не знаю…

Он смотрел на нее. И в какой-то момент… чуть-чуть дрогнул. Только внутри. В том месте, где у него раньше была вера в людей. Или селезенка.

– Я тебе не скажу спасибо, – предупредил он.

– И не надо, – бросила она. – Просто уходи. Пока не передумала.

Он вздохнул, уже спускаясь в люк.

– Только пообещай…

– Что?

– Что это не… не романтический жест.

Она склонила голову.

– Это акт стратегической измены интересам короны.

Он кивнул.

– Вот теперь по-нашему.

И нырнул вниз. Прямо в темноту, где пахло тухлой легендой, сыростью и будущим.

Глава 6: Лунное просветление

Канализация приняла его без лишнего пафоса – без грозного эха, без магического ветра, без предупреждения от старого седого привратника. Просто хлюпнула в него вонью, сыростью и темнотой, как будто мир решил окончательно обозначить свое отношение. Люк над головой захлопнулся с таким звуком, будто кто-то сказал: «Ну все, теперь ты в дерьме официально.»

Леха сел на корточки, чихнул от затхлости и вытянул перед собой карту. Если это, конечно, можно было назвать картой. На драной, влажной тряпке кто-то неровной рукой вывел стрелки, кресты, пару загогулин и две надписи: одна гласила «не сюда», другая – «если дошел досюда, молись». Учитывая все прочее, последняя казалась самой честной.

– Отлично, – пробормотал он. – Вот и вся романтика побега. Подземелье, канализация, путеводный лоскут с запахом гнили и ощущением, что даже крысы бы свернули обратно.

Он поднялся, опираясь на влажную стену, и медленно пошел вперед, старательно наступая только на те участки пола, которые не выглядели как слизь с планами на будущее. Канал был тесным, кривым и явно построен либо сумасшедшим, либо энтузиастом со странным чувством юмора. Света не было вообще, только редкое люминесцентное поблескивание мха на стенах, похожего на недопитый эль, забытый в бочке лет на сто.

Леха свернул за угол. Тут же уперся в тупик.

– Прекрасно. Один шаг – и я уже никуда не иду.

Он развернулся, вернулся назад, свернул в другую сторону – снова тупик, только теперь с капающей сверху дрянью, напоминающей слизь или застарелое сожаление. Он выругался. Плюнул. Вернулся к развилке и пошел третьим путем, не сверяясь с картой – карта вела к нервному срыву быстрее, чем к свободе.

Прошло минут пятнадцать, прежде чем он заметил, что идет кругами. Те же лужи, та же надпись на стене: «кыш отсюда». Та же вонючая тряпка на трубе.

– Я не заблудился, – буркнул он. – Я просто… не знаю, где был, и не узнаю, где снова. Это не блуждание. Это… другое.

Он уже собрался отдохнуть – присесть у стены и отдаться апатии – как вдруг услышал звук. Сначала легкое чавканье. Потом – царапанье. Потом – плавное, тяжелое шлепанье по воде, как будто кто-то с мозгами, но без стыда.

Он замер. И заметил движение.

В конце тоннеля, за бликом от слизня, что-то шло. Огромное. С вытянутым телом, с влажным блеском на боках, с усами, которые были видны даже в этой темноте. Глаза – два круглых огонька, без света, но с каким-то мерзким внутренним смыслом.

Крыса.

Не просто крыса – массивная, как телега, с хвостом, достойным личного герба. Она не неслась, не рычала, не визжала. Просто шагала, как будто знала маршрут лучше него.

– Ты, мать твою, из министерства сюрпризов? – спросил Леха в пространство. – Или это тутожитель, и я нарушил границы?

Он отступил. Крыса не реагировала. Она свернула в соседний проход, прошла вдоль, потом появилась сбоку, всегда где-то рядом, не приближаясь, но и не теряя его из виду. Леха чувствовал – она не просто здесь, она проверяет его.

Он ускорил шаг. Она тоже.

Он свернул. Она появилась чуть позже, из другого туннеля.

– Чудно. Значит, я в сопровождении. Избранный и его персональный ужас. Спасибо, пророчество. Спасибо, блядь, судьба.

Где-то впереди показалась решетка. За ней – дрожащий свет, слабый, но реальный. Леха рванул вперед, прошел сквозь два колена, прыгнул через мутную жижу и наконец ухватился за крышку люка.

Она поддалась.

Он вылез. Выдохнул. Захлопнул за собой железо и… остался сидеть на влажной траве. Ночь. Лес. Воздух как после грозы. Холодный, сырой, но – настоящий.

Он оглянулся. На внутренней стороне крышки, царапинами, кто-то вывел:

«Сбежал, ведьмин сын?.»

Он усмехнулся.

– Однажды я найду вас всех. И заставлю нюхать собственные пророчества.

Он встал. Развернул карту. Посмотрел. Снова.

И понял: он не знает, где находится. Судя по отметке «ГЛАВНЫЙ ТРАКТ» с огромной стрелкой – он точно не там.

Леха как раз ругался, когда заметил что-то странное.

Огонь появился неожиданно – не как угроза, а как облегчение. Сквозь ветви и сырые листья пробивалось ровное оранжевое свечение, которое не бросалось в глаза, а будто звало: иди сюда, у нас тихо.

Леха вышел на небольшую поляну, заросшую мхом, и замер.

Костер. Палатка из старой ткани. И мужчина. Седой, как будто сгорел изнутри и остался жить. Сидел, будто сидел давно, и еще посидит, если нужно.

Он даже не обернулся. Только сказал:

– Ты пришел. Ну, хоть кто-то приходит, кроме снов.

Леха стоял, медленно переводя дыхание. После канализации, леса, крысы и пророческих намеков – это место казалось ненастоящим.

Слишком спокойным. Слишком теплым.

– Если ты демон, предупреждай. Я уставший, но могу в глаз дать.

Старик усмехнулся. Не громко. Не ехидно. А так, будто знал, как это – хотеть дать в глаз кому угодно.

– Садись. У нас не принято стоять между огнем и небом.

Леха сел. Медленно. Осторожно. Костер потрескивал, но не угрожающе – как добрый старик, который просто хотел поговорить. Воздух был пропитан дымом, мхом и чем-то еще… сладким, едва уловимым. Что-то фейское. Не прямое – скорее, воспоминание о пыльце.

Старик достал трубку, набил.

– Болотница. Сорт мягкий. Спать не даст, но дышать станет легче. – Протянул Лехе. – На вдох. Без мыслей.

Леха взял. Затянулся. Медленно. Ощутил, как дым растекается внутри, не обжигая, а… убаюкивая. Он положил трубку рядом, вытянул ноги и откинулся назад – прямо на сухой мох. Голова – на собственную ладонь. Веки – тяжелее. Небо – ясное.

И луна. Две.

Одна – побольше, теплая, янтарная. Другая – будто вырезана из льда. Висели рядом, как глаза того, кто смотрит на тебя сверху – без осуждения, без ожидания. Просто смотрит.

– У вас тут всегда две? – лениво спросил он.

– Когда ты смотришь вверх – да. Когда вниз – их больше.

– Спасибо, дед. Теперь я не спать, а считать буду.

И никто, абсолютно никто, не просил Леху спасать мир.Они молчали. Старик курил. Леха слушал. В этом месте даже ветер казался вежливым – он шевелил ветки, но не дул. Звезды не мигали, застыв в благоговении момента.

Он поднес к губам флягу, стоявшую рядом. Вода? Или нет. Что-то слабое, с ноткой трав и чего-то едва шевелящегося. Выпил. Почувствовал тепло. Даже улыбнулся, но только внутри.

– Я так устал, – сказал он тихо. – Даже не от дороги. От этого всего. От того, что ничего не кончается. От вечного «дальше».

Старик кивнул. Не как мудрец, а как человек, который тоже шел долго.

– Когда ничего не кончается – начинаешь завидовать тем, кто не начинал.

Леха хмыкнул.

– Это философия? Или просто скука?

– Это усталость, не требующая названия.

Он закрыл глаза.

Костер трещал. Мох под головой был мягким, воздух – ровным. Впервые за долгое время не было боли. Не было тревоги. Не было внутреннего крика. Трубка действовала как надо.

Было небо. Две луны. Чужой дым. И чувство, что если не сейчас – то никогда больше не отдохнет.

Он задремал. Не всерьез. Не глубоко. Просто отпустил, как отпускают поводья после долгой дороги.

А костер все горел.

И старик сидел рядом. Как будто охранял покой того, кто очень долго никому не нужен.

Он лежал, раскинувшись на мху, словно мир на пару часов дал отгул. Костер трещал в такт дыханию. Воздух был теплым, густым, с легкой сладостью – как будто кто-то подмешал в дым не только болотницу, но и каплю пыльцы, ту самую, что сводит границы между "было" и "будет".

Леха не спрашивал, но подумал. И, как это часто бывает в таких местах, мысли вышли вслух сами:

– А это… точно легально? Пыльца, я имею в виду. Ее же вроде как… запрещено.

Старик усмехнулся, не глядя.

– Запрещено? А кто нам запретит?

Он выдохнул клуб дыма, теплого, вязкого, идущего не вверх, а в сторону, будто выбирал себе путь.

– Огромная синяя гусеница, сидящая на грибе? С вопросом «кто ты такой»?

Леха прищурился. Легко. Медленно.

– Угу… она, кстати, курила неплохо. Я бы с ней покурил. По-человечески.

– Так, может, ты уже и куришь с ней, – пробормотал старик, – просто она теперь не гусеница, а ты не Леха. Мир тут такой. Меняется. Все время курит сам себя.

Он молчал. Дым висел в воздухе, превращаясь в фигуры, которые никто не просил интерпретировать. Кольца распадались на фразы. Змейки тянулись к луне. Где-то вдали завыл филин или проклятая флейта – Леха не разобрал.

Он улыбнулся краешком губ, не открывая глаз.

– Тогда я прошу, чтобы на этот раз все было без гусениц. Без дверей. Без чаепитий и хреновых королев.

Старик вытянулся на боку. Рядом. Не ближе. Не дальше.

– Увы. Мы уже в чаепитии, просто вместо чая – дым, а вместо шляпника – ты.

Они лежали, как будто два сна, случайно столкнувшихся в реальности.

Леха чуть хмыкнул.

– Ну тогда я требую сахар. И сжечь кого-нибудь. Ради баланса.

Старик не ответил. Просто выдохнул в сторону неба – туда, где две луны медленно уходили за горизонт, как два забытых вопроса. А Леха закрыл глаза. Совсем.

И, прежде чем сон сдвинул ему разум, подумал:

А ведь все не так уж и плохо. Пока никто не спрашивает, кто он такой.

Но Леха, как обычно, проснулся будто секунду спустя.

Спина болела, рот пересох, но в голове – тишина. Никаких пророчеств, видений, фей, бардов, принцесс и чаепитий. Только мох под щекой и остаток костра, в котором дымилась трубка.

Только луны обволакивали поляну своим двойственным светом.

Он сел, почесал затылок.

– Вот и все. Пережил. Не влюбился. Не взорвался. Никого не сжег. Почти скучно.

Повернулся – и понял: деда нет.

Только пустая палатка, свернутая брезентная тряпка и брошенная кружка.

Может, ушел. Может, испарился. Может, и не было никого. Леха уже почти поверил, что все придумал, как вдруг…

Голос.

– Лицом к земле! Не двигаться!

Леха, как опытный профессионал, вжался в ближайший куст, задом наперед, без пафоса, без звуков, но с выражением "я ветка".

На поляну высыпала стража. Четверо. Все с латами, пиками и явным отвращением к ночным походам.

И между ними, прикрученный к древу реальности ремнями, стоял… ОН.

Дед.

Философ. Проводник. Страж мыслей.

Только теперь – с глазами, как две капли настоя из пыльцы, с мантией, заляпанной болотом, и выражением лица "я не в себе, бегите".

– Я просто хотел поговорить с природой! – кричал он. – Я видел пророчество! Оно дышит дымом! Оно дрожит! Оно горит!

– Тебя предупреждали, – устало буркнул один из стражников. – Ни грамма пыльцы в границах провинции. Даже если ты "просветлен".

– Я не пыльцеман! Я пил воздух! Я нюхал Луну!

– Ага. Все, завязывай. В камеру. Опять.

Его закинули на телегу, как слишком драматичный мешок картошки.

Один из солдат обернулся к кустам.

Леха замер, затаив дыхание.

– Странно… – пробормотал тот. – Вроде тут кто-то еще был. Следы второго.

– Ладно. Если это пыльцевой глюк – сам вылезет через пару дней.

Они ушли.

Леха вынырнул из кустов. Медленно. Глаза прищурены. Мох на волосах. Паутина на коленке.

Тишина вернулась.

– Ну конечно, – сказал он. – Великий мудрец оказался просто торчком с поэтическим уклоном.

Он прошел к костру. Осталась только трубка и кружка. Понюхал – сразу отшатнулся.

– Мда. Я еще с ним философствовал. А ведь почти вжал слезу, блядь.

Он вздохнул.

– Ладно. Пора в болото. Вонять уже начал заранее – значит, путь верный.

И пошел.

А как человек, который знает: если кто-то говорит загадками у костра – проверь, не пыльцеман ли он.

Лес тянулся, как старый плед – то мягкий, то колючий, с влажными пятнами и запахом сырости, который въедался в одежду, кожу и мысли. Леха шел молча, не потому что не хотел говорить, а потому что любые слова сейчас казались лишними. Все, что он мог бы сказать, он уже произнес про себя десятки раз: принцессе, деду, короне, карте – каждому из них он мысленно высказал все, что думал, и теперь просто бредил вперед, ориентируясь по чуйке, деревьям и глубинной ненависти ко всему кустарнику в этой провинции.

Карта, заткнутая в боковой карман, перекручивалась и жалась при каждом движении, будто сама стыдилась своей бесполезности. Леха ее больше не разворачивал. Он понял, что в этом лесу карта – это скорее моральная поддержка: ты знаешь, что у тебя есть план, даже если он написан пьяной курицей на спине лягушки.

Он пересек неглубокий овражек, поднялся по насыпи и вышел на ровный участок, поросший мхом. Здесь, в полутени между двух древних сосен, было особенно тихо. Даже птицы не нарушали этот моховой покой.

Именно в эту тишину что-то резко врезалось сбоку – будто ее порвали пополам.

Жаба.

Не декоративная, не мультяшная. А огромная, тяжелая, мускулистая, с глазами, как набухшие янтарные пузыри, и прыжком, от которого земля слегка подалась.

Она налетела молниеносно, как будто ждала в засаде. Леха успел только повернуться, прежде чем получил удар лапой в скулу – глухой, мясистый, с легкой хрустящей нотой.

Он пошатнулся, но не упал – тело сработало само. Правая – в сторону, уклон. Левая – в челюсть. Удар получился хлесткий, резкий, как срыв злости.

Жаба попыталась повторить – но он уже поднырнул под ее движение, вложил вес в плечо, ударил в бок, заставив тварь захрипеть и отступить.

Она прыгнула – он пригнулся. Она шлепнула лапой по воздуху – он уже был под ней, за ней, резким движением держа ее за горло, сжав, как будто хотел выдавить из нее все болота разом.

Драка длилась не дольше десяти секунд, но в ней было столько сжатой ярости и инстинкта, что казалось – прошел целый бой.

Он выронил жабу. Та, хрипя, отползла в тень. Несколько раз квакнула на нецензурном языке и скрылась в кустах.

Леха остался стоять. Сердце билось в горле. Лицо горело от удара.

Он сплюнул на землю, провел рукой по щеке, где, возможно, уже начала расплываться синяя тень.

– Сказочное королевство, – тихо выдохнул он. – Напал в лесу, получил в морду, ушел с обидой. Прекрасная дипломатия.

Леха шел, тяжело дыша, как после бега в броне. Лес будто сделался гуще – воздух стал плотнее, шаги отдавались в груди, а тень за каждым деревом казалась продолжением только что отгремевшей сцены. Левая скула ныла. Плечо саднило. На губах – привкус крови и мха.

Каждый шаг был как удар по земле: с хрустом, с весом, с ощущением, что в следующий раз точно кто-нибудь снова полезет в драку – и пусть попробует.

Он споткнулся о корень, выровнялся, выдохнул резко, почти со стоном, и, не поднимая головы, пробормотал:

– Охуевшая жаба…

Болото постепенно отступало, уступая место редким соснам и влажной траве, которая цеплялась за ноги, словно уговаривала не идти дальше. Воздух стал гуще, спокойнее, будто каждый вдох проходил сквозь тонкую вуаль. Даже звуки изменились – лес шептал уже не ветками, а чем-то древним, приглушенным, будто слушал за каждым шагом.

Леха не сразу понял, что тропа закончилась. Она не прервалась резко, не обрывалась у пропасти – просто растворилась, перешла в наст, по которому ступаешь неуверенно, словно по полу снывшегося дома.

И тогда он увидел ее.

Хижина стояла прямо в воде, на длинных деревянных сваях, чьи основания скрывались в тумане. Она казалась старой, но не покинутой – наоборот, в ней чувствовалась жизнь, собранная веками: каждая трещина в доске, каждая связка трав под крышей – не случайны. Из маленьких окон лился теплый свет, неровный, будто колебался вместе с дыханием самой хижины. Где-то внутри медленно тлел огонь. Было слышно, как потрескивает что-то в очаге. И как будто – как будто звучал голос. Тихий. Женский. Поющий без слов.

Он остановился у воды и приглянулся.

Не было ничего. Только странная, почти детская тишина внутри – та, что приходит, когда не знаешь, что будет дальше, но чувствуешь, что уже перешел черту.

Лестница, ведущая к двери, выглядела хрупкой, но ни одна доска не скрипнула под его шагом. Все происходило слишком тихо. Даже собственное дыхание казалось здесь чужим.

Он остановился у порога. На миг – просто стоял, слушая, как звенит внутри.

Дверь – открылась сама. Без скрипа. Медленно. С уважением.

Изнутри пахло теплыми травами, древесным дымом и чем-то сладким, как поздний мед. В воздухе висела пыльца, но не та, что дурманит, а как свет от лунной дорожки – почти незаметный, серебристый, мягкий.

Он шагнул внутрь.

И в тот же миг – дверь за ним закрылась.