Ковчег из пепла бесплатное чтение
ковчег из пепла
мир пал. люди исчезли. остались только те, кто не захотел лечь
Misa Red
пролог
Говорят, вначале был свет.
Но никто не говорит, кто первым ослеп.
Говорят, над миром стояли боги.
Немые.
Слепые.
Слишком уставшие, чтобы вмешиваться, и слишком гордые, чтобы признать ошибку.
Ангелы резали не крыльями – клинками.
Демоны не предлагали сделки – они приходили за теми, кто кричал громче всех.
Люди пытались выстроить веру из остатков архитектуры. Но на их молитвы отвечала только ржавчина.
Боги больше не слышали.
Потому что слушать – значит признать, что ты всё ещё несёшь за них ответственность. А они – не несли.
Мир трещал.
Вены земли лопались от жара.
Молились стены, молчали дети.
Горели храмы, гнили герои.
Никто не поднял руку, чтобы остановить. Никто не закрыл глаза, чтобы не видеть.
И тогда это началось.
Всё пошло по пизде – не сразу.
Сначала гасли города.
Один за другим.
Как будто кто-то вырывал провода из самого тела цивилизации, отключая кислород.
Связь пропала первой.
Потом электричество. Потом надежда.
Богатые прятались в бункеры.
Бедные – в молитвы.
И те, и другие – сгнили одинаково быстро.
Никто не штурмовал столицу.
Никто не сбрасывал бомбы.
Просто… системы упали.
Как человек, которому вдруг стало всё равно.
Дома превратились в пепел.
Люди – в догадки.
Религии – в мусор.
Оружие – в решение.
Никто не ждал чудес. Их никто не обещал.
Было только одно правило: выживай как знаешь.
И не задавай вопросов.
Так началась эпоха, о которой никто не напишет. Потому что никто не дожил, чтобы закончить.
Боги исчезли.
Люди забылись.
Остались только те, кто слишком упрям, чтобы лечь.
И из этого пепла… вышли те, кто должен был сгореть.
Но не захотел.
глава 1. Город, что сожрали боги.
Снег был грязным. Он пах мёртвыми городами.
Рома сидел у разбитого окна и считал затяжки. Пепел от сигареты падал в крышку от консервы.
Он не молился.
Здесь больше не за кого.
Под потолком скрипела балка. Покой мёртвого дома нарушал только хруст бетона, где-то под землёй.
Было тихо. Даже слишком. И Рома это ненавидел.
Он встал, откинул куртку с крюка и натянул капюшон. Осколки стекла хрустнули под подошвами, когда он вышел за порог. Полоса копоти на стене – всё, что осталось от прежней семьи, что когда-то тут жила.
Он не знал их имён. И не хотел.
Мертвый город принимал его без эмоций.
Выбитые витрины, граффити на стенах, обугленные скелеты машин.
В каждом окне – темнота, как будто само небо отвернулось от этого места.
Рома шагал по улицам без цели, но не наугад. Его путь был всегда прямой. Он знал: в стороне от старого шоссе, за забором из ржавых плит – лес.
А в лесу – зверь.
Иногда – пища. Иногда – угроза. Иногда – что-то посередине.
Он дошёл до поваленного светофора и остановился. Снял перчатку, достал из кармана запачканный жетон.
Потёр большим пальцем имя, стертое временем.
– Прости. – коротко. И пошёл дальше.
На окраине города снег становился глубже.
Машин давно не было. Только следы зверей – и странные знаки, вырезанные на коре деревьев.
Рома косо посмотрел на один из них.
Треугольник с вертикальной чертой.
Он не знал, кто их оставляет. Но точно знал – это не просто царапины.
Он проверил нож на поясе, переставил дробовик с плеча на грудь. И пошёл вглубь.
Охота не была охотой.
Это был диалог со смертью: кто первый сдохнет – тот и проиграл.
Рома шёл почти без звука. Только сердце било в рёбрах, будто барабан в животе.
В какой-то момент он замер.
Ветви хрустнули.
В воздухе повис запах гнили.
Он медленно наклонился, снял предохранитель.
– Ну давай, – сказал он тихо, – удиви меня.
Он шагал осторожно, рука лежала на прикладе. Не потому, что боялся. Потому что научен.
Где-то хрустнула ветка. И тут же – запах.
Сначала еле уловимый – кислый, затхлый. Потом – густой, как мазут. Запах гнили, который не должен быть в холоде.
Он нашёл его за поваленным деревом.
Олень.
Тело вспоротое, задние ноги вывернуты, как у сломанной куклы.
В брюхе копошились мухи – но ни одна не вылетала. Что-то вылезало из пасти.
Не язык. Не внутренности.
Тонкая прядь чёрных волос.
Он стоял, смотрел – не от удивления, от узнавания. Он видел такое. Или почти такое.
Тела, что использовали как контейнер. Маску. Или жертвенник.
Рома выпрямился. Пахло хуже, чем обычно. А это уже говорило о многом.
Он шёл дальше, и лес будто сжимался. Как будто земля пыталась удержать его.
Он чувствовал это в коленях, в спине. С каждым шагом – тяжелее.
И тогда он услышал смех.
Детский. Не весёлый – визгливый, надтреснутый, как старая плёнка.
Он не замер. Просто свернул.
Меж деревьев показалось дерево.
На нём – десятки, может сотни кукол. Примотанных, пришитых, прибитых гвоздями.
У одних были руки из ржавых вилок. У других – лица, вырезанные из кожи.
Ни одна не шевелилась. Но казалось – должны.
Под деревом лежал солдат. Рация разбита. Пол-лица нет. Кровь давно высохла, но в глазах застыл страх.
Рома присел.
Прочитал надпись, нацарапанную ногтями:
“Не верь знакам. Они тебя зовут.”
И только тогда в голове появилась мысль, как зовут его самого.
Но он не сказал её вслух.
Он поднялся.
Медленно. Спокойно. Почти беззвучно.
Будто всё это – уже не впервой.
Будто за деревом – не смерть, а очередная запись в журнале, пусть и кровавая.
Он взглянул вверх.
Куклы не двигались. Но одна из них…
Он был уверен, она до этого висела лицом к лесу. А сейчас – смотрела прямо на него.
Пальцы Ромы чуть сжались на рукояти.
Проверил затвор.
Привычное щелчание – звук, с которым легче дышать.
И тут снова – запах. Свежий. Не мёртвый.
Кожа. Смола. Сталь.
Кто-то живой был здесь недавно.
Он обернулся. Следы на земле – не его. Крупные. Тяжёлые. Свежие.
И ещё один – едва видимый, у самого корня.
Босой.
Маленький. Детский.
Лес будто замер, дожидаясь решения.
Рома выдохнул.
– Ну что ж, – сказал он тихо, почти ласково.
– Началось.
⚠Примечание от автора:
Данное произведение является художественным вымыслом. Использованные образы ангелов, символов и легенд вдохновлены различными мифами, апокрифами и народными преданиями, но не претендуют на точную передачу религиозных учений. Всё интерпретировано в рамках художественного замысла и не связано с каноническими религиозными источниками.
Глава 2: Ловушка
Из леса не всегда возвращаются только мёртвые.
Он стоял на коленях, и грязь, впитавшая в себя смерть, медленно просачивалась в ткань брюк.
Кукла лежала в промерзшей земле, как подношение.
На её лице – проржавевшие пуговицы вместо глаз.
Они смотрели прямо на него. И казалось, не отрываясь.
– Кто тебя сюда положил… – прошептал он, уже зная: не ребёнок. не человек.
Он протянул руку. Пальцы дрожали, но он всё же коснулся тряпичной груди – и в этот момент вздох разрезал тишину. Не скрип дерева. Не игра ветра.
Вдох.
Выдох.
Живое.
За спиной.
Он замер.
Ни один мускул не дрогнул.
Сердце будто сжалось в кулак – и перестало биться.
Мир застыл, как и он сам, превратившись в картину, в ловушку, из которой нельзя выйти.
Медленно, очень медленно он поднялся. Шея отказывалась поворачиваться, но взгляд, едва заметно дрогнув, скользнул в бок. Между деревьями – тень. Или просто туман, играющий с разумом?
Он стоял, не дыша. Смотрел. Вслушивался. И тогда…
Хруст.
Где-то справа, глубже в чащобе.
Шаг.
Медленный, тяжелый.
Хруст.
Теперь ближе.
Шаги, которые он знал.
Он слышал их тогда, в день, когда всё рухнуло.
Когда из неба падали тела. Когда земля горела.
Когда страх впервые вошёл в его грудную клетку не сквозняком – а гвоздём.
Он помнил.
Этот хруст. Этот ритм.
Нечто тяжёлое. Высокое. Слишком… неправильное, чтобы быть живым.
Слишком тихое, чтобы быть мёртвым.
Он узнал этот звук.
И душа – если она ещё оставалась – сжалась в точку.
Это не человек. Не зверь.
Это… то, что наблюдает сверху.
То, что не должно было спуститься вниз.
Плечи содрогнулись.
Руки стали ватными.
Напряжение в теле возросло, сердце стучало в самых ушах, он смотрел сквозь деревьев, не шевелился… Но когда хруст раздался ближе… В голове что-то щёлкнуло.
И он сорвался.
Бежал, не оборачиваясь.
По земле, что трещала под ногами, по лесу, который теперь дышал в унисон с чудовищем, к дому, который уже не казался спасением – но был хотя бы убежищем от взгляда.
Дверь хлопнула за спиной, будто зарывая за ним сам ад.
Он рухнул вниз по ступеням, не включая свет, не закрывая дверь.
В подвал. В спасение.
Туда, где не ступает никто. Даже они. Пока – нет.
Холодный воздух подвала встретил его тишиной и тяжестью пыли.
На стенах – знаки.1 Тысячи знаков.
Неровные круги, пересечённые треугольниками.
Капли крови в центре каждого.
Следы ладоней, нарисованные углём. Над каждым – символ в виде глаза, разорванного пополам.
Где-то кривые надписи – по буквам, которых уже нет в языке.
Он рисовал их сам. Один. Ночами. Из сажи, крови, иногда – собственного страха.
Это было его молитвенное пространство, только молился он не о спасении, а о защите. От них.
От ангелов.
Он стоял посреди этой мёртвой тишины, прислушиваясь.
Лес за стенами молчал, но под ногтями горело.
Он чувствовал: существо шло за ним… и остановилось. Оно знает, что он здесь.
Он прошёл к дальней стене.
Открыл ящик, укрытый тканью.
Достал тяжёлую книгу, связанную шнуром. Обожжённый край. Обложка, покрытая копотью. Без названия.
Он перелистывал страницы, перескакивая глазами.
Вся книга – запретные знания, народные суеверия, оккультные заметки и молитвы, которые запрещали даже в древних монастырях.
Куклы.
Он вбил в голову это слово. Пальцы пролистали полкниги – и нашли.
Расса: Зевиафаны2
(искажённое: Зефаниим, Зофим, или “Безликиe”)
“Ангелы, покинутые светом.
Не несут воли Господа, но только его взгляд.
Вижущее – но не говорящее.
Их глаза – не их. Их тела – пусты.
Прячутся среди образов человеческих, но в лицо им не смотри.
Где проходят они – там дети исчезают, а оставленные игрушки плачут ночью.”
Он читал, не дыша.
На странице – рисунок: кукла с полыми глазницами, в руках – человеческая кость. За её спиной – фигура в балахоне, ангельские крылья горят, как лоскуты кожи.
На полях кто-то приписал:
"Не молитесь им. Не называйте их имён. Зевиофан слышит только взглядом."
Он закрыл книгу.
Трясущимися руками потянулся к ближайшей стене – и нарисовал новый знак, прямо поверх старого: круг, внутри которого – оскал.
Для Зевиофана.
Чтобы не видеть, и чтобы тебя не увидели. Взгляд метнулся на книгу и он вернулся к ней.
Он сдул пыль с края страницы.
Свет фонаря тускло освещал старую бумагу, на которой проступили жирные пятна и запекшиеся следы. Книга пахла плесенью, кровью… и чем-то древним, будто пыльной церковной утробой.
Зевиофаны.
Ангелы, лишённые слова.
Они не молятся. Не слышат. Они только видят.
Сначала идут дети. Затем куклы. Потом тишина.
Рома перевернул страницу.
Слова будто давили на грудь.
“Они появляются там, где был нарушен обет тишины.
Если их заметили – они станут ближе. Если кукла плачет – ты следующий.
Их касание не оставляет следа на теле – только в разуме.”
Рома задержал дыхание, тело трясло, он подумал – а если в лесу действительно был он?
На следующей странице был нарисован символ: шесть глаз, пересечённых крестом, а в центре – кукла без лица.
“Если ты чувствуешь их – уже поздно.
Спасёт лишь тьма. Сажа. Кровь.
Они не касаются стен, если на них оставлен взгляд.”
Он повёл пальцем по строчкам.
Глаза снова задержались на словах:
«…они не касаются стен… если на них оставлен взгляд…»
Именно поэтому он рисовал.
По ночам. В одиночестве. Измазывая пальцы сажей и собственной кровью. Чтобы запереть в подвале себя, но не пустить их.
Он закрыл глаза.
– Ты ведь существуешь, да? – прошептал он.
Из-за стены донеслось лёгкое шуршание. Он резко обернулся – но подвал оставался в той же мрачной тишине.
Щелчок.
Лист сам собой перелистнулся. Рома медленно посмотрел вниз.
На новой странице был нарисован человеческий череп, в глазнице которого торчала кукольная пуговица. Подпись: