Сказы деда Хабырыыса бесплатное чтение

Хорошо летом в дачном посёлке на берегу Волги: аккуратные небольшие уютные домики расположились в ряд вдоль берега Волги, как ныне принято говорить, вдоль первой и второй линии, или на берегу и чуть в отдалении. За каждым забором течёт своя тихая, наполненная каждодневными летними заботами дачная жизнь. Вдоль домов плывёт голубоватый дым – это где-то жгут мусор, ветки, собранную листву; где-то над банями вьётся дымок – это горожане, заждавшиеся окончания длительной зимы, торопятся распарить свои тела и души и с разбега окунуться в величавую волжскую волну…

Я люблю вечерами полюбоваться на закат над водой. От реки веет теплом, мощью, спокойствием и уверенностью в будущем.

И величаво несущая свои воды Волга вызывает из памяти дорогие сердцу воспоминания о другой тоже большой и сильной реке – Колыме, на которой я родился и вырос. И сразу вижу перед глазами деда Хабырыыса, который, сидя перед костром, ворошит палкой угли под висящим на вешалах чайником, неспешно разливает крепкий, пахнущий дымком чай по эмалированным кружкам и передаёт одну из них мне. Я отхлёбываю мелкими глотками чай, вижу в отблесках неяркого пламени бронзовое от загара и падающих отблесков доброе лицо, и мне вновь становится на душе тепло и уютно. Недалеко плещется волна, потрескивает костёр, разбрасывая быстрогаснущие искры в вечерние сгущающиеся сумерки.

И, как наяву, звучит в ушах его негромкий голос, рассказывающий нам, молодым и даже юным ребятам, легенды, были, сказки, иногда напевающий старые народные песни, которые он слышал от своего деда-сказителя, рассказывавшего народный эпос по наслегам.

Ведь дед Хабырыыс и сам помнил ещё те времена, когда не было не то что телевизора, Интернета – не было даже радио. И сказитель-олонхосут был источником новых знаний, связывающим людей с прошлым и настоящим. Он приносил новости с Большой земли, рассказывал о войнах, о революции, о белом царе, о новой власти.

Он знакомил людей с историей родного края. Он рассказывал о добре, о сильных и смелых боотурах, сражавшихся за счастье людей со всеми злыми и страшными силами Верхнего, Среднего и Нижнего миров.

Дед Хабырыыс рассказывал нам сказки с присущим ему чувством юмора и уважения к людям.

Он был очень добр. Мы любили ходить к нему, любили его слушать. И когда он негромко рассказывал разные истории, нам казалось, что мы видим наяву людей, о которых идёт рассказ.

И только со временем мы узнали, кто такой наш дед Хабырыыс.

Когда он рассказывал о Кызыл Боотурах (Красных богатырях), оказалось, что некоторых он видел сам, будучи ребёнком. Его память хранила встречи с разными людьми из далёкого теперь уже времени: приходили к ним в наслег вооружённые люди в блестящих и белых погонах со звёздами на плечах, они громко кричали на отца, а тот им что-то говорил, показывая рукой на стоявших у юрты детей. Потом один из солдат оттолкнул отца и вывел из хотона корову. Её зарезали тут же на дворе. Уходя, забрали с собой нарту, накидали на неё шкуры, мороженое мясо и рыбу из небольшого ледника, срезали и тоже забрали с собой кожаные ремни, висевшие на стенке в хотоне. Это были белогвардейцы, уходившие дальше на север в надежде скрыться от Красной армии, отсидеться, переждать опасное время, полагая, что новая власть их не достанет. Юный Хабырыыс помнил, как пришли красноармейцы, – они были, в отличие от белых, добрые, весёлые. Привозили с собой газеты, читали их вслух, собрав всех людей в юрте. Они нравились Хабырыысу. Вот тогда он впервые увидел и услышал гармошку. Один из красноармейцев лихо играл и бодро пел незнакомые ему песни. Прямо в душу легли слова: «Мы наш, мы новый мир построим…»[1] Мальчик не знал тогда, что такое интернационал, но песня запала в душу. Содержание и смысл он начал понимать позже, когда через несколько лет сам отправился строить новый мир.

Суровые, сложные времена были: гонялся за белогвардейцами интернациональный отряд венгра Эрнеста Георгиевича Светеца, попавший в засаду белогвардейцев на Индигирке, через их наслег проходила группа Василия Котенко, зверски замученного в Аллаихе белогвардейцами поручика Деревянова. А у них на стойбище несколько дней стоял отряд красного командира; как дед говорил, в его памяти он очень был похож на маршала Родиона Малиновского, командующего 2-м Украинским фронтом, в дальнейшем министра обороны Союза.

Только в год двадцатилетия Победы в Великой Отечественной войне мы узнали, что дед Хабырыыс войну закончил под Прагой. В клубе был вечер чествования ветеранов, и мы впервые увидели деда Хабырыыса в военном френче с медалями на груди. Нам он никогда не говорил о войне.

Именно он показал нам место на берегу реки, где белогвардейцы расстреляли членов первого ревкома и сочувствующих им, дедов и прадедов некоторых наших товарищей; именно он рассказал нам про нашего участкового милиционера, дядю Егора, с детьми которого мы дружили, как он, вернувшись домой после войны с милитаристической Японией, пошёл на службу в милицию, в одиночку брал вооружённых бандитов, спасал людей из огня, когда загорелась электростанция, и за свои подвиги в мирное время был награждён двумя орденами Боевого Красного Знамени.

Дед Хабырыыс часто приговаривал: «Мы не просто жили – мы делали историю!» И мы ему искренне верили.

И сейчас я хочу внукам донести истории, рассказанные им.

Встреча с медведем

В девять лет я уже работал на сенокосе вместе со взрослыми на участке Туора Сиэн (поперечный (як.)).

Как-то отправили меня домой за молоком для сенокосчиков. Быстро добравшись до дома, я взял приготовленные бабушкой пузыри с молоком (для хранения жидкостей использовался бычий мочевой пузырь, тщательно обработанный).

Я возвращался по тропинке среди высоких густых тальников, держа в обеих руках по пузырю с молоком. Солнце уже клонилось к горизонту, но было ещё довольно светло. Хорошо было бежать по тропинке: лёгкий ветерок ласково обдувал разгорячённое от быстрой ходьбы лицо – комары и мошкара не успевали пристать ко мне. На душе было легко и весело.

Вдруг в кустах завозилось с шумом что-то неуклюжее и тёмное. Сразу мелькнула в голове мысль: «Это, наверное, наш бык бродит? А почему один?» Интерес и беспокойство тянули меня вперёд, в заросли кустарника. Пробравшись через густые ветки, я неожиданно увидел огромного бурого медведя, продиравшегося через кусты, ломая их лапами, двигавшегося прямо навстречу мне. Я непроизвольно бросил прямо в грудь медведю влажный пузырь с молоком. От неожиданности могучий хищник упал на четыре лапы, испуганно пискнул, резво развернулся и, подминая кусты, рванулся с тяжёлым топотом в противоположную сторону. Треск ломающихся кустов, почти плачущее подвывание быстро удалялись, и вскоре наступила тишина.

Я постоял, успокоился, отдышался. Полез в изломанные кусты, среди кочек и примятой травы увидел пузырь с молоком. К моей радости, он не порвался, не развязался, молоко было в целости и сохранности. Не пострадал пузырь и от медвежьих когтей. А я-то боялся, что медведь или порвёт, или сожрёт пузырь с молоком. Но не случилось ни того ни другого. Я подобрал пузырь, перехватил его рукой покрепче и, довольный собой, продолжил путь. Когда я пришёл на стан сенокосчиков, то, конечно, не удержался, рассказал им о происшедшем.

Отец как-то нарочито небрежно приобнял меня за плечи и спросил: «Ну как, испугался?» На что я бодро ответил: «Знаешь, я даже испугаться не успел, так встреча быстро оборвалась с бегством медведя!.. Я только боялся, что молоко пропало и я его не найду. Было бы очень обидно!»

Когда все страсти и на стане, и у меня в душе улеглись, жизнь вновь вошла в привычное русло. Старшие мужчины косили траву. Мы, дети, её сгребали, собирали в валки, готовили палки для стогов. О встрече с медведем я уже не вспоминал, – видимо, не придавал этому большого значения. Но среди детей я пользовался вполне заслуженным авторитетом. В их глазах я был истинным героем, не дрогнувшим перед хозяином тайги. И во время отдыха и наших игр они не раз просили меня подробно рассказать об этой встрече. Конечно, пережитое постепенно обрастало различными подробностями, которые услужливая память подбрасывала мне, и, не буду скрывать, мне нравилось такое внимание ребят.

Родился оленёнок

На необъятных просторах Колымы дети пасли оленей сызмала. Смотреть за пасущимся стадом оленей могут и женщины, и дети. Главное – уберечь стадо от нападения волков. А волки, как всем известно, днём не нападают. Мне уже исполнилось тринадцать лет, когда мне доверили пасти оленей ночью.

Наступала ночь. Я обошёл стадо и заметил, что одна самка отделилась от стада. Обойдя группу молодых оленей, я подходил уже к ней, но она отошла к кустам и, скрывшись от моего взора, легла. Я пробрался через кусты к ней, но она испуганно вскочила и отбежала дальше в кусты. Я приблизился к ней, но она опять, правда уже как-то неловко, неспешно попыталась от меня уйти. Она пыталась затеряться в стаде, всхрапывали молодые олени, прикрывая собой её от меня. Я только увидел, как она медленно опустилась на снег, шевельнулись крохотные ножки, блеснул чёрный носик. Самка поднялась на ноги и медленно ушла в группу оленей, оставив на снегу тёмное шевелящееся существо. Я подошёл ближе и увидел, что самка оставила маленького новорождённого оленёнка. Он лежал на снегу мокренький, худенький, качал беспомощно головой. Его чёрные глазки были широко раскрыты. Раскинув тоненькие ножки, малыш пытался подняться. Но у него это не получалось. Мне стало очень жалко его, но я не знал, что делать. Я пытался с ним говорить, но он явно меня не понимал. Я попытался его поднять, но он упал на снег. На некоторое время эта борьба выбила меня из сил. От невозможности помочь и жалости к малышу я даже заплакал. Несколько молодых олених встали недалеко от нас, негромко всхрапывали, покашливали, кивали головами и, как мне казалось, насмешливо смотрели на меня. Казалось, они что-то мне говорили, советовали, как быть, но я пока их не понимал. Я только знал из предыдущего небольшого жизненного опыта, что новорождённого оленёнка надо поставить на ножки. Я огляделся: мамы оленёнка не было даже видно – она убежала в стадо, ей ведь тоже надо было отдохнуть, набраться сил, поесть. А для этого нужно было копытить твёрдый снежный наст.

Дул холодный ветер.

«Даже мне стало холодно. А каково маленькому оленёнку?» – подумал я.

Я приподнял малыша, подложил под него свою шапку, меховые рукавицы.

Открыв свои большие чёрные глазки, он принюхивался ко мне, тянулся своей мордочкой, жалобно и протяжно пищал. На его голосок молодые оленихи начали громко покашливать и пищать в ответ. Малыш попытался встать. Я помог ему – поддержал за спинку. Сзади подойдя, молодая самочка, издавая мягкие гортанные звуки, подтолкнула его мордой. Малыш пытался встать и, наконец, с моей помощью встал на тоненьких дрожащих ножках. Покачиваясь, ему удалось сделать несколько маленьких шажков. Увидев это, молодая самочка начала кашлять и приближаться к малышу. Он тоже начал реагировать на её кашель и тыкаться в её бочок мордочкой. Его ноздри задвигались, он начал шумно дышать и довольно требовательно, зовуще пищать.

«Маму ищет», – подумал я.

А в это время самочка нежно обнюхивала малыша и, почувствовав его мокрую шёрстку, начала старательно его вылизывать. Малыш пищал и искал пищу. Наконец, он губами нашёл её вымя и начал быстро сосать молочко. Она в это время продолжала его вылизывать. И прямо на моих глазах он стал чистым и красивым: он уже не был мокрым, он ел. И я понял: «Этот оленёнок будет жить!» Мне было радостно, что я стал свидетелем и участником рождения новой жизни.

Когда оленёнок наелся, молодая самочка громким звуком позвала его и пошла к стаду, где уже сбивались в кучу новорождённые оленята, а молодые оленихи их кормили. Я увидел и маму моего оленёнка, возле неё уже стоял другой малыш и сосал молочко. В стаде продолжалась своя жизнь.

Ни минувшей, ни следующей ночью волки наше стадо не беспокоили. Поэтому рождение оленят прошло спокойно. Наутро оленята уже бегали друг за другом, мамы кормили их, пищали и отгоняли не в меру разыгравшихся самцов, неотступно круживших вокруг стада.

Потрескивали горящие ветки в костре. Дед Хабырыыс неспешно ворошил угли, перекатил к краю кострища пару уже обуглившихся снаружи картофелин. Ловко, еле заметным движением подцепил ножом и вынул из углей картошку. Так же быстрыми, выверенными временем движениями положил горячую картофелину на подготовленную «салфетку» из бересты, положил её на ладонь, быстро ножом разрезал дымящуюся картошку и протянул нам. Картошка в берестяной «салфетке» удобно лежала в руке, не обжигала пальцы. От неё шёл вкусный, волнующий воображение запах. Это было очень вкусно!

Рассказывая нам невероятные были и сказы, дед Хабырыыс даже помолодел. Воспоминания вернули его в то время и в тот мир, когда он был ещё мальчиком, только познающим этот большой мир.

В опустившихся сумерках в отблесках костра загадочным огнём горели его помолодевшие глаза.

Видя наше желание слушать, он продолжил своё повествование:

– Отчётливо помню свой первый взрослый охотничий трофей.

Первая удача

Мне было четырнадцать лет. Вполне взрослый юноша. Мы быстро взрослели. Жизнь в суровых условиях Севера диктовала свои условия. Мы рано начинали взрослую жизнь. Пасли оленей. Ловили пушного зверя, охраняли жильё и скот от нападения волков, медведей, знали звериные повадки, умели читать следы зверей и людей. Понимали язык природы. Но свою взрослость, силу, ловкость и смелость надо было ещё доказать в глазах своей семьи, соседей…

Стояла поздняя осень или ранняя зима. В тундре уже лежал неглубокий снег. Но сильных морозов ещё не было. Закинув на плечо верёвку, заткнув за пояс топор, я отправился в лес за дровами для костра. Уже на обратном пути, когда нёс вязанку дров, вдруг увидел на запорошенной снегом траве следы диких оленей. Разглядев следы внимательно, я понял, что олени прошли совсем недавно. Я быстро вошёл в балаган, сложил дрова, взял отцовскую берданку, несколько патронов, прицепил на пояс нож и кружку и, стараясь не шуметь, вышел на улицу.

Ноги сами несли меня к следам прошедших оленей. Выйдя на припорошенные следы, я быстро пошёл по ним, внимательно вглядываясь вдаль. Ведь если «дикарей» вспугнёшь, будешь гоняться за ними по всей тундре. Они очень чуткие и боязливые. Да и подойти к ним надо так, чтобы и солнце на тебя не светило, и ветер был на тебя, а не на них, чтоб по запаху человека не почуяли.

Довольно долго я шёл по тундряку, наконец у подножия холма вдали увидел спокойно пасущихся диких оленей. Я тихо пробирался в кустах – ветерок был как раз от оленей на меня. Они не могли меня почуять. Поэтому я тихо крался, стараясь приблизиться к оленям. Подобравшись к пасущимся «дикарям» на расстояние выстрела, я тихо зарядил берданку, выбрал удобную позицию, залёг, выбрал ближнего крепкого самца, очень старательно прицелился, затаил дыхание и, как учил отец, плавно нажал спусковой крючок. Раздался выстрел, дым от пороха на некоторое время закрыл обзор. Когда он рассеялся, я увидел лежащего на снегу оленя. Вдали во всю прыть уносилось к горизонту стадо напуганных диких оленей. От охватившего меня возбуждения от удачи я отбросил берданку в сторону и бегом кинулся к добыче. Вот она настоящая первая добыча! Я несколько раз обошёл тушу убитого оленя. Надо разделывать. Но тут я почувствовал голод. Во рту возникло ощущение сухости. Хотелось есть и пить. Возникла некоторая слабость. Я ведь с самого утра ничего не ел, по дороге несколько раз глотал снег. Очень сильно захотелось есть. Вот тут я и вспомнил слова взрослых, которые слышал не раз: «Что это за мужчина, если он не пил тёплую кровь убитого им зверя!» Это воспоминание придало мне силы и уверенность в дальнейших моих действиях.

Я снял с пояса кружку и, проделав целый ряд необходимых действий, наполнил её оленьей кровью. Голод давал о себе знать. Первую кружку я выпил залпом, не почуяв ни запаха, ни вкуса. Через некоторое время я вновь наполнил её и теперь пил уже не спеша, почувствовал невкусную солёность тёплой жидкости. Вместе с ощущением сытости пришло радостное осознание того, что я теперь настоящий мужчина, охотник, добытчик. Мне очень хотелось в это время, чтобы меня видели мои родные: отец, бабушка, младшие сестрёнки. Ну и, конечно, ребята из других семей. Прямо передо мной лежал добытый мной большой дикий олень. Добыча не из лёгких даже для взрослых мужчин.

К вечеру сильно похолодало. Костёр я развести не мог, ведь не прихватил с собой кресало для добывания огня, да и одет был легковато для ночёвки в тайге на снегу. А усталость уже давала о себе знать. Но мужская сущность заставила меня сложить на подстилку из веток разобранное мясо, приготовить себе из веток лежбище, разложить снятую оленью шкуру, завернуться в неё, как в одеяло, мехом внутрь: передние лапы завязал на шее, как воротник, задними подпоясался. Я полулежал, сытый, довольный, уставший, положив рядом с собой заряженное ружьё (мало ли что!), и успел заснуть, когда услышал сквозь дрёму голос отца:

– Да вот же где он!

Я открыл глаза и увидел отца.

Он подошёл ко мне, приобнял:

– Слава Богу, нашёлся!

Чуть позже, когда уже разгорелся костёр и в нём жарилось мясо, он рассказал, что домашние увидели принесённые дрова, но не сразу заметили исчезновение оружия. Он же, придя из загона от оленей, сразу понял, что я ушёл охотиться. Но когда меня долго не было, отец пошёл по следам. Вот так и нашёл!

– Но ты, сын, большой молодец! Теперь ты стал мужчиной! Отныне тебе можно доверить семью.

С этого дня все мои мальчишеские забавы остались позади.

Три волшебных слова

В нашем селе в годы моего детства не было школы. С весны до начала сенокоса мы, мальчишки, были предоставлены самим себе. Среди нас был парень Егорка лет пятнадцати, рослый, розовощёкий, физически крепкий, находчивый. Он нами и верховодил. Его властный и решительный характер нас подчинял и сплачивал, хотя мы и понимали, что ему не всегда можно верить: он мог рассказать о том, чего не видел так, как будто видел сам, о том, чего не делал, как будто сам делал. Однако без него самого и без его неправдоподобных рассказов становилось скучно. Конные скачки в ночное время или бои быков без него никто не считал обязательными. Мы очень сожалели о том, что Егорка уехал в город к дяде, как прошёл слух, что его видели в селе в чёрных сапогах и красной сатиновой рубашке. Мы быстро договорились с ребятами вечером, после окончания домашних работ, найти друга, ведь нам хорошо известно, что он непоседа – его ловить надо.

Конечно, мы его быстро разыскали. Да! Новая нарядная одежда произвела на нас неизгладимое впечатление и сильно возвысила его в наших глазах. Особенно сапоги новые кожаные, мягкие. От них вкусно пахло кожей и дёгтем. Не мешает отметить, что у нас сапог вообще не было. Мы в основном носили или унты потёртые, или чуни (такие меховые чулки с мягкой подошвой), которые нам шили к сезону кому мамы, кому бабушки, а мне, например, тётя.

– Как там в городе живут? Расскажи, Егор!

Долго упрашивать его не пришлось: его самого распирало от желания рассказать нам про жизнь в городе. Он увлечённо рассказывал нам о том, что дома в городе высокие, двери тяжёлые, деревянные, окна прозрачные, стеклянные, а люди ходят в сапогах или ботинках. Мы такое даже представить не могли: у нас жилища из очищенных стволов деревьев, обмазанных глиной, а зимой балабахами (замороженный навоз), и двери в них из шкур оленьих – летом одинарных, зимой двойных. В окнах для освещения и сохранения тепла рамы затягивали либо бычьим пузырём, либо шкурой.

А ещё по большому секрету сообщил нам, что знает три волшебных слова, с помощью которых становишься сильнее.

– Ну, скажи! – просили нашего друга.

Но, несмотря на наши просьбы, он этого секрета нам не открыл.

– Когда соберётесь все восемь, тогда и расскажу и покажу.

(Восемь юношей из разных семей и наслегов – мы дружили с самого раннего детства.)

Собраться при наших просторах и расстояниях и сегодня задача не из простых, а в то далёкое время невозможная! Но очень уж хотелось узнать волшебные слова, которые сделают нас сильнее. Хотя мы себя слабыми не считали. К четырнадцати-пятнадцати годам в суровых условиях жизни на Севере юноши уже не дети, а добытчики, охотники, зачастую – кормильцы в семье.

И тем не менее мы собрались, преодолев при этом не один кёс (расстояние равно десяти километрам).

Мы собрались за наслегом, уселись на траву. Ждали. Вскоре пришёл Егорка – в рубахе, брюках, но в чунях (ходить по полям всё-таки удобней в них оказалось).

Он оглядел нас свысока и сказал:

– Надо выучить три волшебных слова. Итак, повторяйте за мной первое слово: «асюси».

Мы дружно повторили:

– Асюси.

(Как мы узнали позже – «становись».)

– Теперь второе слово: «есевели».

(«Не шевелись».)

Опять повторили хором.

– А теперь «усалы».

(«Взяли».)

Несколько раз мы хором, как заклинание, повторяли волшебные слова.

Ну а теперь настала пора испытать волшебные слова в действии.

Егор приказал одному из нас лечь на землю на спину. Остальным приказал одним пальцем его поднимать. Мы окружили своего товарища и кто пальцем, кто ладонью, кто кулаком по команде, дружно выдохнув «Усалы!», подняли его вверх. Волшебные слова сработали. Мы повторяли силу слов и своих рук под шутки и смех. Волшебные слова помогали.

Так весело поднимали каждого, очередь дошла до Егора.

Он неохотно лёг на землю. Его тяжёлое тело при подъёме всё-таки уронили.

Сердито отряхивая свои новые штаны, он упрекал нас:

– Вам хоть по десять раз падай, что случится с вашими серыми кожаными штанами?

Мы виновато отмолчались. Но когда расходились, каждый про себя повторял три волшебных слова «асюси», «есевели», «усалы» и чувствовал себя намного сильнее!

А ты не обращай внимания!

Как-то Егорка предложил мне сходить с ним порыбачить на озере километрах в десяти от села. Конечно, я сразу согласился. Подумал: «Вот здорово, побалую родных свежей рыбкой».

Собрался я быстро, взял снасти, кожаный мешок для рыбы и пошёл за село. Егорка догнал меня по дороге. Конечно, он был в клетчатой рубахе, суконных штанах, на ноги были надеты крепкие юфтевые сапоги. В одной руке он держал самую настоящую удочку на купленном в городе удилище с капроновой лесой и блестящим кованым небольшим крючком, на нити был прикреплён и с напряжением передвигался пробочный поплавок с крашеным пером. Конечно, это был предел наших детских мечтаний: ведь мы ловили рыбу на самовязаные сети или, стоя по колено в холодной воде на перекатах, лёгкими копьями, изготовленными из тальника, с костяным наконечником караулили рыбин, стремительно проплывавших у наших ног.

Ребята помладше тоже резали удилища из толстых прутьев тальника, также из птичьих косточек или металлических кусков проволоки, изредка попадавших в наши руки, гнули и затачивали крючки. На это и ловили в тихих глубоких заводях рыбу или на перекатах всё лето и до осени ловили на свои нехитрые снасти хариусов.

За разговорами мы незаметно добрались до озера. На берегу в удобном месте обнаружили чей-то ветхий шалаш. Подправить, принести свежей травы на подстилку много времени не заняло. Довольные собой, мы начали ловить рыбу: конечно, «городские» снасти Егорки были хороши – он меня облавливал сначала, потом я сделал небольшую запруду, растянул кусок сетки, принесённую с собой, и дело пошло. Так мы рыбачили до позднего вечера. Довольные собой и уловом, мы часть улова разделали и повесили вялиться – хорошая будет юкола. Несколько рыбёшек запекли в костре. Просто великолепно!

Мы легли спать. Разбудили нас солнце и жара. Кругом стоял чистый, в ярких красках зеленеющий лес. С севера озера окаймляли высокие скалистые берега. Вода в озере чистая, прозрачная, аж дно видно. Тишина. Красота!

– Айда купаться, – предложил Егорка.

Я робко возразил ему:

– Егор, я ведь плавать не умею.

Мне было стыдно за свою водобоязнь. Действительно, в нашей таёжной жизни учиться плавать было как-то некогда: летом мы почти всегда заняты то на сенокосе, то на рыбалке. Да, были лодочки – ветки, на которых мы перевозили по воде снасти, палатки, скарб, добычу, но плавать не умели многие, даже взрослые мужчины. Так что к воде у нас отношение было настороженное. Если мы и заходили в воду помыться, то не глубоко.

Конечно, я умел немного держаться на воде, не сразу шёл ко дну, отчаянно барахтался и, задевая ногами дно, расталкивая воду руками, немного продвигался в воде вперёд и выплывал на мелкое место, где мог уже спокойно стоять в рост.

Я ещё колебался, а Егор уже, улыбаясь и подходя голым к краю обрыва, возле которого сбросил свою одежду, мне убеждённо говорил:

– Ну и ладно, раздевайся да заходи в воду, плескайся у берега, булькайся. Хорошо-то как! А я буду плавать, нырять! Ты не обращай внимания!

С этими словами, пока я снимал и складывал одежду, Егор оттолкнулся от обрывистого берега и с громким всплеском нырнул в воду. Я огляделся, но Егора не увидел. Подойдя к краю обрыва, я обомлел и ужаснулся от увиденного: сквозь прозрачную воду было видно обнажённого Егорку, он лежал на дне на животе и едва заметно шевелил то руками, то ногами, но не плыл. Изо рта вверх из воды поднимались пузыри воздуха. Уже не думая ни о чём, я вошёл в воду и поднырнул, схватил под водой Егорку за ногу, упираясь, отплёвывая попадавшую в рот воду, я потащил его к берегу. С трудом выволок на мелководье. Мне казалось, что он уже не дышит. Вытянув отяжелевшего друга на берег, я начал нажимать ему на живот, разводил его руки, перевернул на живот, сзади обхватил его руками и сжимал до тех пор, пока он не издал стон и изо рта и носа не полилась вода.