Смертельный ретрит бесплатное чтение

Глава 1

Артём слышал, как гудит старый вентилятор над головой. Он лежал на кровати в дешёвом гестхаусе, уставившись в потемневшие от влаги стены. Пот стекал по вискам. В углу полз муравей, упрямый, как мысли, от которых он пытался убежать. Комната пропитана солью, потом и чем-то ещё – чем-то, что нельзя вымыть. Как память.

За окном Бали жил своей жизнью: петухи кричали, дети играли в мяч рядом с мотоциклами, женщина с подносом фруктов кричала: – Мангааа, папаяаа, бананаааа!

Артём не отвечал на звонки уже три дня. Телефон, разряженный, валялся под подушкой. Мать звонила каждый вечер. Он знал. И знал, что это больнее всего.

Ты же поехал на остров свободы, Тёма. Разве здесь ты не должен дышать? – так говорила ему Алина перед отлётом. Голос её был лёгкий, как дым – и такой же ядовитый.

Он приехал месяц назад. Из Москвы – в жару. Из снега – в песок. Из прошлого – в забвение. Снял номер в дешёвом гестхаусе нарочно – не из-за нехватки денег. Ему нужно было исчезнуть. Спрятаться среди таких же временных, ускользающих теней. Чтобы стать незаметным – даже для самого себя. И всё же прошлое тянулось за ним, как шлейф недокуренной сигареты.

Год назад. Тот же остров. Только другой Артём. И другая Алина. Они сняли виллу у обрыва – с открытой террасой, видом на океан и бассейном, в котором отражалась луна. Там, где шум волн заглушал все остальные звуки.

Алина тогда была на подъёме: у неё был свежий контракт с модным журналом, кожа цвета топлёного молока и новые эксперименты в голове. Она называла это «прощупывать грани».

Артём сначала смеялся. Потом – подчинялся. Она завязывала ему глаза шёлковым шарфом, твёрдым от соли. Затягивала узлы с хищной точностью. Её ладони были холодными и быстрыми. В подвале, где они практиковали «игры», пахло латексом, потом и духами с чёрным перцем.

Алина знала, куда ведут эти тропы. Артём – нет. Он шёл, босиком, по углям, потому что верил ей. Потому что хотел быть кем-то другим. Сильнее. Глубже. Свободнее.

Потом был перелёт в Москву. И зима. И Алина, ускользающая в ночь с другим – не уходящая, а играющая по правилам, которые они сами когда-то придумали. Она возвращалась утром, как ни в чём не бывало, заваривала кофе, надевала его рубашку, слушала, как он молчит. Это тоже было частью игры. Привычкой. Условием их странного мира, в котором боль – не всегда разрыв, а любовь – не всегда ласка.

Они продолжали жить вместе. Спали в одной постели, ели на одной кухне – Алина с утра нарезала манго, молча кивала, когда он спрашивал про погоду, мазала ноги питательным кремом, оставляя жирные следы на его стуле. Ссорились по мелочам – кто забыл купить кокосовую воду, кто не вынес мусор, кто слишком громко закрыл дверь.

Он знал её утренний голос с хрипотцой, когда она только просыпалась, и как она расчесывает волосы деревянной щёткой, начиная от корней. Она знала, как он ведёт себя, когда волнуется – теребит чашку, не смотрит в глаза, врёт неуверенно. Их быт был как будто нормальный – но в каждом движении жила тень той игры, в которой они когда-то растворились. И никто из них не умел выйти из неё по-настоящему.

Он знал запах её кожи, когда она злилась. Она знала, когда его мысли блуждают за горизонтом. И всё же трещина росла – тихо, как тропический грибок под штукатуркой. Он пытался это не замечать. Она – не говорила вслух. И он – в ванной, с дрожащими руками и странным ощущением, что его разобрали и не собрали обратно.

Он не мог забыть. Ни узлов. Ни вкуса крови от прикушенной губы. Ни взгляда Алины— без эмоций, сквозь маску.

Он вспомнил ту ночь. Одну из первых. Они только вернулись с пляжа, кожа ещё хранила следы соли и солнца. Алина надела откровенное чёрное платье с открытой спиной и накрасила губы ярко красной помадой. Артём курил на террасе, стоя босиком на холодной плитке, глядя, как она красится в отражении окна. Он тогда не понимал, зачем они туда идут – в этот полутёмный клуб, спрятанный за кухней вьетнамского ресторана. Без вывески. С фейс-контролем, который больше напоминал исповедь. Но шёл. Потому что Алина сказала: «Ты должен почувствовать».

Внутри пахло благовониями и телами. На потолке – зеркала. На сцене – женщина в кожаных лентах, с глазами, полными тумана. Люди двигались медленно, будто под водой. Музыка стучала не в уши – в грудную клетку. Всё было красиво и неумолимо. Там не разговаривали. Там смотрели, касались, дышали.

Алина держала его за запястье. Не за руку – именно за запястье, властно и нежно. Вела сквозь толпу. Иногда оборачивалась, проверяя, идёт ли он. Он шёл. Тогда – ещё немного напуганный.

В комнате за чёрной занавеской кто-то плакал. В другой – кто-то смеялся. В третьей – женщина сидела на коленях у мужчины и ела клубнику с его пальцев, словно всё это – не страсть, а ритуал. Алина смотрела на это спокойно, будто изучала. Артём ощущал, как с него срывают оболочку за оболочкой – без боли, без насилия. Просто – оставляя его с самим собой.

Когда они вышли, было уже светло. Пахло утренней жарой и раздавленным жасмином. – Ну как? – спросила она, натягивая очки. – Я не знаю, – сказал он. – Странно. Как будто я был не собой. – Именно, – ответила она. – Вот теперь и начинается настоящее.

Теперь – он просто жил: снимал байк, ел рис с курицей, купленный на углу у старушки по имени Ибу Рини, пил пиво Бинтанг на пляже и молчал. Смотрел на волны. На других людей. Словно наблюдал за чужой жизнью из-за стекла.

Иногда – вспоминал Алину. Её плечи, когда она выходила из воды. Её глаза, когда она лгала.

И тогда он шёл туда. На ту сторону Бали. В места, куда туристов не зазывали официально, но где их ждали. Где знали, как заманить – обещанием свободы, раскрытия, тайны. Где нет вывесок, только знаки. Где музыка играет на частоте, которую чувствуют те, кто ищет грани дозволенного – и чуть дальше.

Игры. Он не называл это иначе. Играли все. Кто-то – до боли. Кто-то – до крови.

А потом он возвращался в гестхаус. Пустой. Пропотевший. Заброшенный Богом и Букингом.