Колдунья и палач бесплатное чтение

Пролог

Рассказывает Айфа Демелза

Дом на острове посреди озера – это не мой дом. Это моя крепость, моё потаённое убежище, моя нора, в которую я забилась, зализывая раны. Вокруг дома растут чахлые ивы и две маленькие ели. В берег, почти у самого крыльца, уткнулась носом старая лодка-долблёнка. Каждое утро я сажусь в нее и плыву к сваям, чтобы проверить сеть. В озере мало рыбы, но мне хватает, чтобы не умереть с голоду. Много ли нужно женщине?

Остров маленький – чтобы его обойти, потребуется лишь сто шагов. Я знаю это, потому что обхожу его каждый день. Обхожу и считаю шаги. Обхожу и раз, и два, и три. Нет, в этом нет какой-то важной магической потребности, и это не проклятье, и не моя прихоть. Я делаю это, чтобы не сойти с ума, чтобы прогнать назойливые мысли и утомить тело. Чтобы потом упасть на постель и забыться благодатным сном, словно провалиться в чёрную яму.

Но и сон не всегда благодатен. Иногда мне снится муж. Таким, каким я видела его в последний раз – окровавленным, растерзанным когтистыми лапами чудовища, которого я сама, собственными руками, выпустила из клетки. Эти сны не пугают, они пронзают сердце, и я просыпаюсь и плачу, уткнувшись в подушку, набитую сухими листьями и травой. Я плачу от горя, пока снова не засыпаю.

Только и эти сны не самые страшные. Иногда – слава яркому пламени, что такое происходит редко – мне снится он. Чудовище, демон, обманщик и обольститель. И его я вижу таким, как при последней встрече – чёрным и прекрасным, видом своим подобным звёздной ночи. Только любоваться этой красотой невозможно, потому что она вызывает не любование, а дикий страх. И там, во сне, я плачу от ужаса, и пытаюсь убежать, и снова и снова чувствую, как когтистая лапа – совсем не похожая на человеческую руку, хватает меня за лодыжку и тянет вглубь подземелья. И тогда я просыпаюсь, крича от страха, а ожоги на правой ноге начинают болеть немилосердно. И от этой боли не спасают ни мази, ни заклятья. Я вою и мечусь по кровати, сама превращаясь в зверя. В зверя, на которого объявлена охота, и который знает, что рано или поздно охотник найдет его, и нет никакого спасения.

Приходит утро, и туман густой пеленой закрывает озеро.

Это не простой туман. Это я прошу, чтобы он появился. Туман стелется над водой длинными пластами и скрывает мой маленький дом, мою крепость. Деревянные мостки – доски, уложенные по три в ряд, теряются в седых космах тумана, и я подолгу всматриваюсь туда, страшась, что однажды они разойдутся, как тонкая ткань под крепкими руками, и вдали покажется чёрный силуэт того, кто ищет меня. Ищет меня с упорством охотничьего пса. И не сомневаюсь, что однажды найдёт. Меня, Айфу из Роренброка, леди Демелза, а теперь – колдунью в бегах.

Вы спросите, зачем я здесь? Что заставило знатную даму бежать от привычной жизни и скрываться в лачуге, подобно нищенке?

Все просто. Я пытаюсь ускользнуть от проклятья, от судьбы, которая властно толкает меня навстречу крови, убийствам и преступлениям, а это противно яркому пламени и моей душе.

Но разве не яркое пламя учит нас, что от судьбы убежать невозможно?..

Глава 1

Рассказывает Ларгель Азо

Святая Медана не проклинала меня. Совсем не проклинала. Те, кто утверждает обратное – лжецы, достойные смерти. Она была святой, а святые не умеют проклинать. Но яркое пламя не прощает тех, кто посягает на святое. Вот и я, Ларгель Азо, епископ, был наказан за это.

Мне много лет, и я безумно устал. Но от усталости моя злоба к врагам церкви только крепнет. Потому что я должен искупить то зло, что причинил давным-давно. Искупить и обрести, наконец-то, покой. И ради этого искупления я готов пропалывать сорную траву везде и всюду, куда буду направлен.

Советник короля лорд Саби знает мою тайну. Он стар, но его подслепые глаза видят зорче, чем глаза молодых. Он знает мою тайну и молится за мою душу. Я верю, что его молитвы помогут. Помогут рано или поздно.

Сегодня он снова вызвал меня, приказав оставить приход в Дареме и направить стопы в Тансталлу, столицу нашего королевства.

Вот уже три дня я в пути, в сопровождении юного послушника – больше писаря, чем воина церкви. К вечеру я должен достигнуть сердца Эстландии и предстать перед лордом Саби, чтобы услышать его волю.

Эстландия не была моей родиной. Я родился далеко на западе, там, где солнце уходит спать за край бесконечного моря. И если смотреть на закат, то перед тем, как солнце скроется за краем моря, если сказочно повезёт, можно увидеть последний луч – зелёный, как трава на моём родном острове. Этот луч прочертит небосвод и укажет дорогу к небесному замку, открытому для праведников.

Я не мечтаю попасть в этот замок. Потому что не люблю мечтать о невозможном. За мои грехи мне не найдется там места. Но я мечтаю об упокоении. О мягкой сырой земле, о могильном камне с моим именем. Я верю, что небеса будут столь милосердны, что не отдадут меня демонам преисподней, а позволят мирно спать и слышать, как шумит вереск, как блеют овцы, бродя по зеленым холмам, и как свирель пастуха выводит незатейливую мелодию старинной песни о принцессе Медане, которая бежала в далекие края, чтобы посвятить жизнь благочестивым размышлениям и мирному труду. А если совсем мечтать, то я надеюсь, что хотя бы раз в тысячелетие она сама спустится с небес, чтобы помолиться о моей загубленной душе. Помолиться о том, кто погубил её тело, но спас душу.

Медана… Её имя и сейчас кажется сладким, как мёд. И сердце всё ещё дрожит, когда я вспоминаю её – мою принцессу, чьим наказанием и проклятьем я стал.

Я стал проклятьем не случайно, а лишь по собственному умыслу. По собственному желанию, похоти, гордости и страсти. Всё это есть, хотя в Эстландии меня считают образцом благочестия. Я знаю, что монахи с благоговением читают житие Ларгеля Азо, который в пятнадцать лет дал обет целибата, поклявшись не знать женщины, и вот уже двадцать лет верен клятве. Были грешницы, пытавшиеся совратить меня с пути служения, и их имена тоже всем известны. Потому что я публично обвинил их в прелюбодеянии, привел на суд и самолично казнил, чтобы остальным прелюбодейкам это было уроком и предупреждением.

Но житие лжёт. Я соблюдаю обет целибата не двадцать лет, а девяносто пять лет, четыре месяца и двенадцать дней. Да, Ларгель Азо не сошел с ума. Он и вправду живет так долго. Слишком долго. И те, кто говорят, что долгая, а тем паче вечная жизнь – это благо, они лжецы, заслуживающие смерти.

Долгая жизнь, вечная жизнь – это проклятье. Это самое страшное проклятье, которое может постичь человека. Говорят, раньше в Эстландии жили существа, которые не тяготились вечной жизнью. Это ложь. И лжецы заслуживают смерти. Если вечная жизнь – благо, то куда девались эти благословенные существа? Почему они покинули Эстландию, спрятавшись неизвестно где и неизвестно зачем?

Вечно топтать эту грешную землю, когда душа одряхлела, когда не осталось никаких земных желаний, а небеса не принимают тебя, чтобы даровать покой и мир – вот судьба вечноживущих. Проклятая, трижды проклятая судьба.

Мы с послушником Кенмаром должны были достигнуть Тансталлы к вечеру, но один конь захромал, попав ногой в кротовую нору, и пришлось остановиться в таверне, всего в девяти милях от столицы.

Кенмар был рад этому, потому что целый день лил дождь, и мы промокли до нитки. Молодые – они все неженки. И дождь – это то, чего они боятся больше греха. Но я не стал читать проповеди, а позволил повернуть лошадей к постоялому двору.

– Нам нужны комната, два места в стойле и умелец, который посмотрит коня, – важно говорил Кенмар хозяину таверны.

Тот торопливо и испуганно кивал, гадая, какими путями нас занесло под его крышу. Он не спросил платы. По приказу тайного лорда Саби, все служители церкви яркого пламени могли получить кров и пищу бесплатно, куда бы им ни вздумалось прийти. Ослушников ждала смерть. Хозяин таверны не хотел умирать. Поэтому через четверть часа мы находились в комнате на третьем этаже, где жарко пылал камин, и где нас ждал скромный ужин. Скромный – не потому что хозяин был недостаточно щедр. Быть недостаточно щедрым он бы не осмелился. Просто воздержание в пище – один из постулатов веры.

Мы с Кенмаром переоделись в сухое, подкрепили силы хлебом и сыром и запили еду водой. Я остался в комнате, а послушник отправился в конюшню, проследить, чтобы захромавшего коня осмотрели, как следует. Дождь всё не прекращался. И хотя была весна, воздух пах осенью – сыростью, холодом и гибнущими цветами.

Когда я настиг Медану на севере Эстландии, где она тогда пряталась, тоже шел дождь.

Я открыл окно и высунулся наружу, подставляя голову под холодные струи. Было не по-весеннему холодно, но я не боялся простыть насмерть. Это тоже было частью наказания. Наверное, выпрыгни я сейчас из окна – и тогда не пришел бы конец моей слишком долгой жизни. Но яркое пламя не терпит самоубийц. И поступив столь малодушно я навсегда утратил бы право думать о Медане. Нет, подобного я не сделаю никогда. Не откажусь от надежды увидеть когда-нибудь мою принцессу. Или хотя бы почувствовать её рядом.

Окно на первом этаже распахнули, чтобы выплеснуть помои. В нос ударил запах скисшей браги. Я поморщился и хотел закрыть ставни, но разговор, достигший слуха, заставил меня помедлить.

–…говорят, всё дело в чёрной магии, – сказал торжественным тоном невидимый рассказчик.

После его слов воцарилось молчание, а я обратился в слух, потому что чёрная магия – это скверна, бороться с которой обязан каждый последователь яркого пламени.

– Демелза всегда были странными, – сказал кто-то дрожащим голосом.

– Они всегда были чернокнижниками, – поправил рассказчик, чей голос я услышал первым. – Но они умеют прикидываться овечками, эти благородные волки. Ходили слухи, что граф обратил в чернокнижие даже молодую супругу, она с запада, из Вудшира. Её сестра вышла замуж за нашего лорда и стала хозяйкой Дарема.

– Она из Роренброка?

– Ага, ага! Оттуда.

Память услужливо предоставила мне образ хозяйки Дарема, урожденной Эмер Роренброк – королевская осанка, рыжие, как медь, кудри и… чёрный знак. Он появляется на каждом, кто имел сношение с чёрной магией или упырями. Небеса даровали некоторым своим верным слугам распознавать эти метки, и я сразу увидел, что хозяйка Дарема имела касательство и к тем, и к тем. К упырям даже больше, потому что следы чёрной магии были не явны – так, тень следов, тень тени. Я разговаривал с ней, но она ничего не сказала. Теперь я понимаю, что она сама не знала ничего, но я её подозревал. Женщины – рассадник магической заразы. Тем более, красивые женщины. А теперь, если верить сплетням, всё становится понятным – её сестра. Я знал, что леди Айфа Демелза вместе с мужем приезжали к королевскому двору на свадьбу Эмер Роренброк. И почему-то не поехали на главное торжество в Дарем. Не меня ли они испугались?..

Но кто же столь осведомлён о событиях, связанных с самыми благородными домами Эстландии?

Я надел квезот, потому что мы с Кенмаром путешествовали в простой одежде, и теперь это оказалось полезным. Появись я в общем зале таверны в сутане – разговоры о чёрной магии сразу прекратились бы, да и таверна, надо думать, сразу бы опустела.

Общий зал таверны был не особенно большим, и людям, что расположились тут, было тесно. Они не обрадовались появлению ещё одного постояльца, но я не стал теснить их, подбираясь поближе к камину, в котором жарко гудел огонь, а пристроился в углу, сев на перевернутую бочку. Служанка поднесла мне пива, и я сделал вид, что пью, а сам тем временем пытался по голосу узнать того, кто столь много осведомлён о черном колдовстве.

В зале сидели вилланы и торговцы третьего звена, и разговор у них был об овцах, товарах и урожаях пшеницы, изредка заговаривали о женщинах. Ничего интересного, но я знал, что скоро речь снова вернётся в прежнее русло. Чёрная магия – она как заразная болезнь. Её не скроешь, и рано или поздно она затянет каждого, кто соприкоснется с ней.

Так и случилось. Один из торговцев, мужчина дородный и краснолицый, отёр губы, приложившись к кружке с пивом, и опять заговорил.

– Черная магия – оно, конечно, заманчиво. Тайные силы и все такое… Только вы же знаете, как кончил последний Демелза. И демоны ему не помогли.

– Ну ты и разговоры завел к ночи, – заворчал кто-то от камина.

– Пусть рассказывает! – отмахнулся молодой виллан, по виду, впервые попавший в таверну недалеко от столицы.

Он так и горел от нетерпения послушать страшные истории про демонов.

И я тоже с нетерпением ждал рассказа. Правда, не выказывал интерес столь явно.

– Я слышал, он купал её в крови девственниц, – вмешался старикан, еле сидящий за столом. Голова его пьяно клонилась, но глаза он таращил из последних сил, желая посплетничать. – И небеса поразили их молниями небесными!

– Ничего такого, – сказал краснолицый и вдруг задрал на себе рубашку, показывая свежие ожоги на груди и спине. – Всё это я получил в том проклятом замке, где Демелза вызывали демонов, за что и поплатились. С ними погибли пятьдесят человек слуг, выжили только несколько. Мне тоже посчастливилось выжить. И только потому, что за день до этого начальник стражи поймал меня пьяным и посадил в каменный мешок. Премерзкое место, скажу я вам. Стоишь там на четвереньках, на полу – вода, под потолком – маленькое окошко, чтобы не задохнуться. Я должен был провести там сутки, но после того, как колокол зазвонил к вечерней молитве, вдруг раздался рокот. Он шел откуда-то снизу и нарастал, как будто все демоны преисподней решили разом вырваться наружу. А потом пол и стены раскалились, а в окошко дохнуло таким жарким воздухом, что я не смог дышать. Меня обожгло, как кролика на вертеле – со всех сторон, и изнутри, когда я вдохнул раскаленный воздух. Я стал стучать в двери, чтобы выпустили, и орал, как полоумный, но мне никто не ответил, а двери раскалились так, что я обжег кулаки, как о раскаленную сковороду. А потом я сидел там три дня и звал на помощь, пока мог звать. И мне три дня никто не отвечал. Меня откопали королевские гвардейцы, и когда я вышел, то увидел, что замка нет. Его разнесли по кусочкам, как гнилую тыкву. Среди камней валялись обугленные трупы, они были голые, а одежда клочками летала над пепелищем. Сгорело всё деревянное – конюшня, сараи с сеном, амбары… От замка Демелза остались только стены. Хозяина нашли среди развалин, он тоже был обугленный, но ещё и разорванный, как будто на него напал дикий зверь. А хозяйку так и не нашли…

– Её утащили в преисподнюю демоны, – вставил пьяный старик. – Там любят красоток, которые увлекаются чёрной магией!

– Может и так, – осенил себя знаком яркого пламени рассказчик. – Но я думаю, что всё это – ее рук дело. Она спуталась с каким-нибудь демоном и избавилась от мужа. Говорят, такое раньше случалось, почему бы не произошло и сейчас?

– А может, это яркое пламя покарало нечестивцев? – спросила служанка, помешивавшая рагу в общем котелке.

– Нет, – краснолицый яростно помотал головой. – Яркое пламя здесь ни при чем. Демонский огонь – вот что это было. Не слишком-то я праведный, чтобы небеса пощадили меня. Скорее, наоборот, – он хохотнул, – демоны приняли меня за своего и не тронули.

– Что за ужасы ты говоришь, – служанка поцеловала ладанку, висевшую у неё на шее.

– Ужасы! – презрительно бросил краснолицый. – Болтовня в таверне – это не ужасы. Ужасом было то, что я пережил там.

Он попросил ещё выпить и долго целовался с кружкой.

Постепенно страшные рассказы забылись, и посетители заговорили о привычных вещах – урожаях, последнем празднике, произволе служителей яркого пламени, и никто больше не вспоминал о злополучном замке Демелза. Никто, кроме меня. Но я не подал виду, как заинтересовал меня этот рассказ. Сидел и терпеливо ждал. Мои ожидания не прошли даром. Краснолицый расстался-таки со своей кружкой и вышел из таверны, освежиться на воздухе. Я последовал за ним неслышно, как тень, и он меня не заметил. Он облегчился и ворчал, ругая погоду, а потом поплелся назад, в таверну. Тут-то я и встал на его пути.

Он посмотрел удивленно и разразился бранью, потому что не желал мокнуть под дождём, но я взял его за горло и чуть сжал пальцы, чувствуя, как святая сила огня пульсирует в кончиках пальцев.

– А теперь скажи, что из твоей болтовни правда, а что выдумки, – сказал я обманчиво ласково.

Краснолицый дёрнулся в моих руках и взвизгнул, как свинья на бойне. Его припекло святым огнём, и он попытался бежать, но я держал крепко.

– Кто ты? – спросил он, дрожа, хотя всё и так было понятно.

– Слуга яркого пламени.

Он разглядел в моих глазах красный огонь, что отличал всех истинных служителей, и перепугался до смерти.

– Ничего не знаю! Ничего не знаю!

– Просто говори, – приказал я. – Замок Демелза, черное колдовство… Что правда в твоем рассказе?

У него не было выбора, и он забормотал торопливо и испуганно:

– Я сам видел, как она обошла вокруг колодца в Бруке три раза, повторяя слова, которые он говорил ей, и на следующий день в колодце не было ни капли воды, а трава вокруг пожухла.

Это было образцовое чёрное колдовство, большего для обвинения и не требовалось. Я сжал руку торговца, прижимая ладонь к ладони, и он вскрикнул от боли, получая невидимую метку.

– Однажды я призову тебя на суд, – сказал я. – И ты придёшь, и повторишь то, что говорил сейчас.

Он заскулил и упал на колени.

– Сжальтесь, сжальтесь… Я всего лишь торговец на разнос… Кто я такой, чтобы вмешиваться в дела лордов?!

– Иди, – велел я.

Он убрался, как побитая собака.

Дождь всё не прекращался, но я долго стоял во дворе. Струи воды били меня по голове и хлестали по щекам, и я считал это покаянием.

Рассказывает Айфа Демелза

Ступени узкие, крутые и бесконечные. Я считаю про себя: «Пятнадцать… шестнадцать… тридцать пять…», – дохожу до сотни и сбиваюсь. На мне лишь рубашка из тонкого полотна и шёлковые туфли, отороченные мехом. Я держу масляный светильник, прикрывая огонек ладонью. Пламя греет руку – а мне холодно, хотя в подземелье замка Демелза тепло. Очень тепло. Снаружи – зима и снег, а здесь как будто жар идёт из земных недр.

Вот и последние ступени, они упираются в маленькую дверь, обитую серебряными пластинами. На пластинах нацарапаны какие-то странные знаки. Я касаюсь их кончиками пальцев. Мне кажется, ещё немного – и пойму, что здесь начертано. Всё видится знакомым, словно уже было когда-то. На двери нет замка, и нет замочной скважины. Можно войти, но я медлю.

Муж сказал, не заглядывать сюда. Он сказал, это опасно. Он пообещал, что придёт время, и тайна будет для меня раскрыта. Просто я ещё не готова. Почему не готова? За пять лет я стала волшебницей, чуть ли не искусней моего супруга. Я не говорю ему об этом, но это чувствую. У него знания, у меня – дар. Он сам об этом говорил, и умилялся этому. Почему я не могу войти в серебряные двери сейчас?

Я опять глажу знаки на пластинах, и вдруг слышу зов… Кто-то зовет меня оттуда, из подземелья. Зовёт с мольбой, трепетно. Он призывает, влечёт. Его голос звучит в моем сознании, хотя уши не слышат ни звука. Замок Демелза спит, и всё объято тишиной на десять миль вокруг.

«Так ждал тебя… – бьётся в моей голове, хотя я понимаю, что это – не мои мысли. – Столько лет, столько десятилетий… Ждал одну тебя, Айфа, одну тебя… Приди скорее…».

Этот призыв настолько силён, что я теряю волю. Я касаюсь дверной ручки, но в последний момент отшатываюсь. Кто-то ещё зовет меня, и это уже не магия непроизнесенных слов.

– Айфа! Айфа, где ты?

Голос моего мужа!

Я отшатываюсь от двери, роняю светильник, масло вспыхивает на ступенях синеватыми языками пламени. Оно прогорает в несколько мгновений и наступает темнота. Я на ощупь поднимаюсь по ступеням, путаюсь в рубашке, оступаюсь.

Голос мужа становится все громче, наверху скрипит дверь – Вольверт Демелза спускается сюда. Красноватые отблески огня прыгают на стенах. Они становятся всё ярче и ярче, и я цепенею от страха. Нет, муж не станет наказывать меня за любопытство, но мне страшно огорчить его неповиновением. В последнюю секунду я успеваю юркнуть в боковое ответвление коридора, прячусь за колонну и замираю.

Тени на стене становятся особенно резкими, потом наползают, потом опять наступает чернота – муж спустился вниз, к двери, окованной серебром. Я осмеливаюсь выйти из укрытия, осторожно подхожу к лестнице, и выглядываю.

Мне не видна дверь, и я не вижу мужа, который открывает её. Но слышу скрип дверных петель, а потом Вольверт говорит холодно и с издевкой:

– Вставай, раб. Твой господин пришёл. Приготовься отвечать!

Потом раздается скрип дверных петель, и в замке Демелза опять воцаряется тишина и тьма.

Сердце моё стучит быстро и неровно, я поднимаюсь по ступеням, выхожу из подземелья, бегу по коридору, врываюсь в свою спальню и ныряю в холодную постель, укрываясь с головой. Если муж придет проверить, где я, то притворюсь спящей, он ничего не заподозрит.

Но в мыслях снова и снова звучит таинственный голос, который зовет, манит, лишает воли и разума…

Я проснулась и села в постели рывком. Было темно, совсем так же, как в моём сне. Но запах мокрого дерева, рыбы и осоки подсказал, что реальность отличается от сна. Я вздохнула с облегчением. Теперь всё позади. Пока мне ничего не угрожает. Пока.

Подушка была мокрой. Наверное, я опять плакала во сне. Я всегда плачу, когда мне снится муж.

Сна не было ни в одном глазу, и я спустила на пол босые ноги, прошла к столу, нашарила кремень и кресало. Искры рассыпались огненными зёрнами, а потом затеплился огонёк. Яркий, оранжево-красный. Он осветил мой дом, показав всю его нищету и убогость. Я долго смотрела на горящую свечу, и ничего не думала. С некоторых пор, я поняла, какое это счастье – ни о чём не думать.

Сердце испуганно сжалось, хотя вокруг ничего не изменилось. Я прислушалась, надеясь, что ошиблась, но нет – ошибки не было. За мной пришли. И надо было либо снова бежать, либо принимать бой. Я колебалась лишь секунду, а потом толкнула дверь и вышла навстречу тому, кто пришел погубить меня.

Глава 2

Рассказывает Ларгель Азо

Мы достигли деревни у болот к вечеру. Кенмар горел желаньем и жаждой первого боя с ведьмой и болтал об этом без остановки, а я молчал. Молчал, вспоминая разговор с лордом Саби, припоминая те скудные сведения об Айфе Демелза, которыми располагал.

Тогда, несколько дней назад, лорд принял меня в потаённой комнате королевского замка в Тансталле. Разговор обещал быть важным, и я приготовился слушать.

– Хорошо, что приехал быстро, – сказал он. – Есть важное дело, которое можно поручить только тебе. Речь пойдет о некой ведьме, она опасна, но насколько – не могу сказать. Она искусно скрывалась под личной благородной дамы, пока не погубила собственного мужа и родовой замок…

В который раз я убедился, что по воле небес ничего не происходит случайно, и во всём есть высший промысел. Неслучайным оказался и подслушанный рассказ в придорожной таверне.

– Демелза, – сказал я.

– Ты всегда опережаешь меня на шаг, – сказал лорд Саби, растянув губы в улыбке, хотя глаза остались холодными.

Похвала была приятна, но я знал, что это пустые слова. Никто не смог бы опередить в планах тайного лорда.

– Да, речь пойдет об Айфе Демелза, – продолжал тем временем лорд Саби. – Замок её погиб, тело лорда Демелза мы нашли, а вот тело леди так и не обнаружили. Расследование велось секретно, и только я и несколько верных мне людей знают подробности. Я сразу заподозрил, что она не погибла, а сбежала. Но что заставило её жестоко расправиться с мужем и погубить стольких людей? Тебе предстоит найти её, доставить в Тансталлу и закончить расследование. Вызнай у нее всё. Всё, что там произошло.

– Как убит муж? – спросил я.

– Его нашли под каменными завалами, но причиной смерти стали не камни. Ему вынули кишки. Через горло. И намотали на шею. Кроваво, не находишь? И явно с желанием покрасоваться.

– Упыри, – сказал я убеждённо. – Кровь и позёрство – это по их части. Леди Демелза связана с упырями. Я видел эти следы на её сестре, на леди Эмер, когда она выходила замуж в Дарем. Но сестра не причастна.

– Знаю. Леди Эмер просто глупая дерзкая девчонка, но она хорошо послужила нам в своё время. С её помощью удалось спасти их величеств.[1]Только это не отменяет вины старшей сестры.

– Известно, где она могла скрыться?

– Есть сведения, что она укрывалась в Вудшире, в Роренброке, а потом ушла на север, и след её потерялся. Но вот что интересно. Мне донесли, в деревне Лейше объявилась ведьма. Живет в доме посреди озера, и с тех пор, как она там поселилась, озеро всегда скрывает туман. Туманы в тех краях частые, но этот держится особенно долго. Ведьму никто не видел, но по ночам в доме горит свет, а утром на озере слышан плеск весел. Чутьё никогда меня не подводило, ты знаешь. Я чувствую, это Демелза скрывается там. Ты должен поехать и проверить. Да, возьмешь этого мальчишку, Кенмара. Посмотришь, как он проявит себя. Приглядишься.

И я пообещал приглядеться и поехать, и поехал с готовностью. Ведь охота на ведьм – это мое искупление, а призвать к ответу ещё одну колдунью, душегубительницу – это ещё один шаг к прощению.

Но глядя, как Кенмар затачивает освящённые кинжалы и запасается осиновыми кольями, я недовольно нахмурился. Никто не спорит, что обучать мальчишку надо, только зря лорд Саби отправил со мной новичка. Бывали случаи, когда новички портили дело почище самых злобных ведьм и упырей.

Мы остановились в Лейше, в трактире. С нашим приездом деревня будто вымерла – даже общий зал внизу опустел.

Можно было бы сразу отправляться к озеру, если бы не мой новоявленный ученик. Он отчаянно боялся, хоть и пытался это скрыть. Боялся, но горел желанием себя показать. Среди послушников много таких. Которые бредят битвами с упырями и поединками с колдуньями. Из таких редко выходит толк. Слишком горячие и суетливые всегда гибнут первыми.

– Кенмар, – позвал я, и он с готовностью вскинул голову. – Сколько у нас святой воды?

– Две фляжки, мастер.

– Этого мало, – сказал я задумчиво. – Возьми ещё две и сходи к церкви.

Он мысленно прикинул путь туда и обратно и взмолился:

– Но я же успею только к утру!

– Ночью мы не станем нападать на ведьму, ночью ведьмы особенно сильны. Вот к утру их силы ослабевают, а к полудню они уязвимы. Нападём перед полуднем, так что ты успеешь вернуться и подготовиться.

Было видно, что идти в ночь ему не хотелось.

– Или боишься? – подначил я. – Так битва с ведьмой опаснее, чем поход ночью до церкви и обратно.

– Я понял, мастер, – Кенмар накинул плащ, взял две кожаные фляжки и осенил себя знаком яркого пламени, прежде чем вышел из комнаты.

– Возвращайся поскорее, – сказал я вслед.

В окно я видел, как Кенмар быстрым шагом направился по дороге, откуда мы совсем недавно пришли, и едва послушник скрылся за лесом, начал сборы.

Взял немного, потому что по опыту знал, что зачастую снаряжение остается без надобности – обходишься подручными средствами. Осиновый кол за голенище сапога, кинжал с тонким лезвием на поясе слева, меч со знаком яркого пламени на рукояти – на поясе справа. И ещё простая дорожная сумка на плечо. Потому что никогда не знаешь, где привёдется поесть или принять противоядие.

Медальон, подаренный лордом Саби, в котором хранилась частица мощей святой Меданы, всегда был при мне. Я поцеловал его, прося у своей любимой принцессы благословения. Так же, как Кенмар, осенил себя знаком яркого пламени, и вышел.

Внизу хозяин таверны встретил меня удивленным и опасливым взглядом.

– Вашей милости что-нибудь угодно? – спросил он.

– Когда вернется мой ученик, покажи ему вот эту ложку, – я протянул хозяину серебряную лжицу, маленькую, как для ребенка. – Он всё поймет.

– Конечно, господин, не извольте беспокоиться, – он спрятал лжицу в ящик стола, поколебался и спросил: – Вы идёте прогуляться? Я запру двери, если не возражаете, но дождусь вас – только постучите.

– Я не вернусь сегодня, – сказал я, натягивая перчатки. – Возможно, завтра. К обеду. Если будет угодно яркому пламени.

Он всё понял, и глаза его стали совсем белыми от страха.

Накинув капюшон, я вышел из таверны.

Ночь была тихой, очень тихой. От болот тянуло сыростью, и даже лягушки молчали. Тонкий месяц висел над кронами деревьев, и рядом с ним сияла яркая звезда. Хорошая ночь для поимки ведьмы.

Утром придет Кенмар, и хозяин покажет ему лжицу. Если она будет чистой, Кенмар помчится на озеро, досадуя, что я поймал ведьму без его участия. А если лжица потемнеет, то он соберет вещи и отбудет в Тансталлу, сообщив лорду Саби, что Ларгель Азо проиграл ведьме и погиб. Заговорённые лжицы были у каждого учителя и послушника. Были и у нас с Кенмаром такие.

Я шёл через лес долго, пока не услышал скрипучий крик озерной выпи. Это означало, что озеро колдуньи рядом.

Прежде чем выйти на берег, я преклонил колени и помолился, утишая сердце и приводя разум в состояние полного спокойствия. Ведьму невозможно победить яростью. Нужны пост, молитва и смирение. Смирение перед волей небес.

Раздвинув еловые лапы, я вышел к самой воде, не прячась и не таясь. Над озером плавали седые космы тумана – слишком густого, чтобы быть настоящим. И в этот туман от берега уходил мост без перил, шириной в три доски. На расстоянии пяти шагов мост полностью терялся. Где-то там была ведьма, и она ждала меня. Я почувствовал её ожидание. И ещё страх.

Доски заскрипели, когда я сделал первый шаг. Туман был такой густой, что приходилось раздвигать его руками, как занавеси. И вдруг воздух очистился, и передо мной оказался покосившийся дом на крохотном острове. Вокруг дома росли ивы и пара кривых елей. Они шевелили лапами, хотя ветра не было. Окна чернели, как пустые глазницы, а потом внутри зажегся огонь, а ещё через секунду от стены отделилась чёрная тень и вышла вперед.

Это была женщина. Стройная, высокая. Распущенные волосы укрывали её чёрным плащом. Ведьма.

– Я не сдамся, ты никогда меня не получишь! – сказала она громко и вскинула руки, призывая колдовскую силу.

Ведьмы всегда начинают с громких слов. Как будто истинного служителя веры можно напугать напыщенными фразами.

Остановившись посреди мостков, я призвал на помощь Медану и всех святых, а сам следил за колдуньей, пытаясь разгадать, каким заклинанием чёрной магии она воспользуется.

Туман заклубился, как дым. Первые капли дождя упали на деревянные мостки, но не сбили седые космы. Наоборот, туман стал гуще и плотнее, и теперь хватал за руки, как живой.

Рассказывает Айфа Демелза

Однажды Вольверт привел меня в оружейный зал. Было раннее утро, и замок только-только начал просыпаться. Ставни окон были закрыты, и солнечный свет ложился на пол длинными жёлтыми полосками, проникая в щели. Я редко бывала в этом зале, потому что, по моему мнению, для женщины нет ничего интересного и полезного в мечах, щитах и кинжалах разных размеров и форм. Но Вольверт считал иначе.

– Ты готовишься принять огромное знание, – сказал он внушительно, давая понять, что предстоит важное дело. – Большое знание – это не только большая власть, но ещё и опасность. Многие захотят помериться с тобой силой, а то и погубить из зависти. Ты должна уметь защищаться.

– Защищаться? – я посмотрела на двуручный меч дедушки моего мужа и даже засмеялась, настолько эти слова показались мне нелепыми. – Ты хочешь, чтобы я училась владеть мечом, милорд? Но разве женщине это под силу?

– Мечом – не под силу, – Вольверт проследил мой взгляд на оружие и мягко покачал головой. – Но есть другие средства.

И начались особые занятия – те, что мы держали в строжайшей тайне, потому что за практику чёрного колдовства полагалась смерть. Вольверт приводил в замок наемника – платил деньги странствующему барду или нищему бродяге. Когда он впервые показал мне такого наёмника – готового на все за пару серебряных монет, я испугалась, но муж меня успокоил.

– Потом он ничего не вспомнит, будь уверена. А теперь действуй. Сначала постарайся обезвредить его. Погрузи в сон, как я тебя учил.

Я достала из поясного кармашка белый полупрозрачный камень на цепочке и раскачала его перед наемником.

– Посмотри на меня, – сказала я ласково и ровно. – А потом посмотри на камень. Он белый, как луна. Когда светит луна, то на сердце становится спокойно… тихо… тепло… Тебе ведь сейчас тепло?

– Да, – ответил мужчина, не отрывая взгляд от качающегося туда-сюда камня.

– И спокойно…

– Да.

– И ты чувствуешь, как сон сковывает тебя, тебе хочется спать…

– Да…

Веки его отяжелели, и голова безвольно склонилась к плечу.

Погруженного в магический сон поставили у стены, а меня Вольверт отвел на несколько шагов к противоположной стене и положил руку мне на плечо.

– Теперь найди в противнике брешь, – учил Вольверт. – У каждого есть духовная броня, как доспех. Представь, что ты ощупываешь доспех на расстоянии и ищешь уязвимое место. Как будто отвалившуюся заплату на доспехе. Найдешь – и посылай туда свою силу. Представь, что направляешь стрелу из глубины своего сознания.

– А если доспех без бреши? – спросила я.

– Такого не бывает, – заверил меня муж. – У каждого есть брешь. Надо только найти. Не пытайся её увидеть – телесным зрением тут не обойдешься. Закрой глаза и почувствуй…

Он положил ладонь мне на лицо, и я послушно закрыла глаза и попыталась почувствовать.

– Если человек зол, у него бурлит желчь, – слышала я монотонный голос Вольверта. – Прощупай печень. Наверняка, брешь там. Сластолюбец – будет брешь в паху. Трус – брешь в сердце. Если жаден, его слабость – живот. Бей туда, не и не ошибешься.

Я сосредоточилась на человеке, который стоял у стены.

– Не молчи, – посоветовал Вольверт. – Он нас все равно не слышит, а мне будет легче наставлять тебя, если будешь рассказывать, что делаешь и о чём думаешь.

– Мне не известно, кто этот человек, – заговорила я медленно, собираясь с мыслями и старательно подбирая слова. – Я не знаю, каковы его слабости. Поэтому иду наугад… Представляю его, как статую, и ощупываю, чтобы найти слабое место. Руки и ноги холодны… там нет бреши. Грудь и живот также защищены.

– Пропустила пах, – подсказал Вольверт совершенно обыденным тоном.

– Это неприлично… – начала я, но муж резко и сердито меня оборвал.

– О каких приличиях ты говоришь, когда на кону может стоять твоя жизнь?! В чёрном колдовстве нет места стыду и небрежности. Проверяй всё.

Сгорая от стыда, я проверила пах, но и там было холодно. Тогда я поспешила передвинуться выше.

– В области лба его доспех уязвим, – сказала я, волнуясь, как девочка. – Я чувствую, как будто камень проваливается под моими пальцами!

– Правильно определила, – похвалил Вольверт. – Он – отъявленный гордец. И ты нашла незащищенное место, а теперь бей.

Я медлила.

– Что такое? Это страх? Ты боишься?

– Не причиню ли я ему вреда? – спросила я, поколебавшись. – Ведь он ничего мне не сделал…

– Когда придет тот, с кем надо будет сражаться всерьёз, твоя сегодняшняя боязнь сыграет дурную шутку. Как ты сможешь обезглавить врага, если не можешь отрубить голову курице?

– Но он не курица, – я вырвалась из-под руки Вольверта и с ужасом уставилась на человека у стены. – И он ничего мне не сделал.

Холодный взгляд Вольверта вдруг смягчился. Он поцеловал меня лоб и увел из зала.

– Вот за это я и люблю тебя, дитя мое, – сказал он ласково. – Ты ещё веришь в добро, которого нет. Я уже давно утратил эту веру, но твоя наивность греет мое сердце. Ты ещё не готова, надо подождать.

И мы ждали.

Несколько дней, месяц, два.

Муж больше не заставлял меня метать стрелы магии в людей, но почти каждый день мы тренировались, отыскивая брешь в духовной защите. Чаще всего Вольверт приводил мужчин, но попадались и женщины. Странно, но с ними было труднее – я могла отыскивать брешь в духовной защите часами, но с каждым разом это удавалось мне всё лучше и лучше. И с каждым разом всё больше подхлестывало любопытство – а что будет, если я пошлю удар? Сильна ли я настолько, чтобы защитить себя без армии, копий и мечей? Может, всего один раз попробовать? Всего один раз…

И однажды я решилась.

В тот день Волверт привёл очередного наёмника, я быстро погрузила его в магический сон и нашла брешь – он оказался редким сластолюбцем, и его чресла были открыты, как на ладони. Я больше не стеснялась ощупывать мужчин в столь потаённом месте, это стало такой же обыденностью, как налить кошке молока в миску.

Вольверт ещё не учил меня отправлять магическую стрелу, но я словно по чьей-то подсказке представила, как от кончиков моих пальцев до человека у стены проходит синяя нить. Она не была прямой, а наоборот, извивалась, подобно ручью, бегущему среди камней, и она ударила не стремительно, как настоящее оружие, а проникло в тело исподволь, медленно. Наемник вдруг глухо вскрикнул и упал на колени, по-прежнему находясь во власти заколдованного сна.

Я испуганно открыла глаза, понимая, что это я оказалась причиной падения, и не зная, что предпринять, но Вольверт сжал моё плечо, призывая к спокойствию.

– Умница, – произнес он ласково. – Стрела благой воды была прекрасна.

– Ты видел? – спросила я с тревогой и в то же время с жадным интересом.

Неужели, у меня так легко получилось?

Муж погладил меня по голове и приобнял, выказывая особую нежность.

– Конечно, видел. Она была синяя и сверкающая, как сапфир. Благая вода – тот же дар, что и у меня. Я не ошибся, – он прижал меня ещё крепче и зашептал на ухо: – А теперь почувствуй его дыхание, как я тебя учил. Только не прикасайся к нему, ощути на расстоянии. В настоящем поединке ты вряд ли сможешь подобраться к противнику близко, да это и опасно…

Я привычно представила, как мужчина дышит. Представила, как его жизненная сила, словно струи воды, переливается ко мне. Но сколько ни пыталась, его дыхания не чувствовала. Зато ощутила нечто иное.

– Ты опять волнуешься? – спросил Вольверт.

– Нет, я просто чувствую…

– Что?

– Его кровь.

Мне вдруг припомнился королевский замок, где я погружала в сон подружку своей младшей сестры. Вольверт объяснял, как забрать частичку чужой жизненной силы, чтобы прибавить силы себе. Тогда я тоже почувствовала не её дыхание, а кровь – юную, бурлящую страстью, сладкую.

Почему-то муж молчал, и я посчитала, что он, как обычно, ждёт моих рассуждений.

– Мне кажется, на него легче воздействовать через кровь, – заговорила я, протягивая вперёд руки. – Я словно прикасаюсь к его сердцу. Вот оно пульсирует, я держу его в ладони… Стоит немного сжать…

Наёмник застонал, и я разжала пальцы. Вольверт странно посмотрел на меня и сразу подошел к мужчине, и склонился над ним. Только сейчас я заметила, что у моего предполагаемого противника идет носом кровь. Совсем как тогда, у Сесилии. Я даже вспомнила имя той девочки.

– Что это, Вольверт? – спросила я, вздрогнув. – Что я делаю не так? Почему опять кровь?

– Не знаю, моя леди, – ответил муж, потирая подбородок, что было у него признаком глубокой задумчивости. – Твоя стихия – вода, но почему кровь? Никогда раньше с подобным не сталкивался. Впрочем, кровь – тоже вода. Вода жизни. Возможно, именно в этом дело. Но на сегодня нам надо прерваться.

Он увел меня из оружейного зала и оставил одну до вечера. Я знала, что он поспешил войти в подвальную дверь, окованную серебром, и сгорала от любопытства узнать, зачем он отправился туда. Кто скрывается за той дверью? С кем мой муж ведет долгие разговоры? И о чём? Или о ком? Обо мне?

Я ходила по комнате, переплетая в волнении пальцы.

Этот зов, этот безмолвный голос, что звал меня… Значит ли, что есть кто-то, кому известно о тайнах больше, чем моему мужу? Знает ли он мои тайны? Почему я не чувствую дыхания, а чувствую кровь? Чёрное колдовство запрещено само по себе, а чёрное колдовство на крови – об этом даже старинные летописи упоминают вскользь, словно боясь накликать беду, и нет ни одного заклинания по магии крови, потому что все они уничтожены, как противные небесам. Неужели я, и правда, настолько талантлива, что могу призывать страшные силы о которых давно позабыли?..

Последние месяцы я задавала себе этот вопрос сотни, если не тысячи раз.

И вот теперь, когда начался поединок, к которому готовил меня Вольверт, я напомнила себе, что владею чем-то, чего нет ни у одного живого существа в нашем мире. Мои силы непостижимы, и я училась ими управлять. Пришло время проверить талант и навыки на деле.

Когда я вышла из хижины, закрапал дождь. Это я призвала его, потому что вода смывает любую защиту. И еще я призвала туман. Призвала больше тумана, чтобы он окружил того, кто явился на мой остров. Чтобы туман связал пришлого, сковал его движения и мысли.

Ночь была тёмной, и тучи почти мгновенно сгустились над островом, скрыв звезды. Только из окна моей хижины струился слабый свет. Я пожалела, что не загасила свечу. Наверняка, меня видно с берега. Перебежав в сторону от света, я вгляделась в туман. Как и в моих снах, кто-то шел по мосткам, раздвигая его клубы. Кто-то высокий, чёрный, опасный. Это Харут. Он нашел меня. А разве могло произойти иначе?

Глубоко вздохнув, я призвала себя к спокойствию. Поединок выигрывает тот, чей дух спокоен.

– Ты напрасно пришел! – громко сказала я, и мой голос разнесся эхом, отразившись от стены леса, окружавшей озеро. – Я не сдамся, и ты никогда меня не получишь.

Наверное, моя решимость заставила его заколебаться. Он остановился, словно раздумывая – не повернуть ли обратно. Я не стала дожидаться его решения и вскинула руки к небу, призывая силу благодатной воды. Сейчас хлынет настоящий ливень, сметающий всё на своем пути, и тогда…

Молния прочертила небосвод, ударив в берег озера, и её извилистая стрела была видна даже через серую пелену тумана. А потом раздался чудовищный грохот над самой моей головой, и я со страху позабыла о заклинаниях. Гроза? Почему началась гроза?..

Чёрная фигура небрежным движением разметала полосы тумана и двинулась по направлению ко мне. Ещё одна вспышка, и я увидела, что это не Харут. Человек! Какой-то мужчина в чёрных одеждах, косматый и небритый, как разбойник. За секунду вспышки я успела лишь мельком разглядеть его худое, горбоносое лицо, с плотно сжатыми губами. Я никогда не видела его раньше и от этого испугалась ещё больше. Как он миновал заградительную линию, которую я самолично обвела вокруг озера? И что ему нужно? Или это один из рабов Харута?..

Я приказала себе успокоиться и несколько раз глубоко и ровно вздохнула и выдохнула.

Человек – тем лучше. С человеком справиться легче. Стараясь не обращать внимания на грозу, я закрыла глаза и сосредоточилась на противнике, вспоминая уроки Вольверта.

Надо найти брешь в его духовном доспехе. И воспользоваться этой брешью, воспользоваться его слабостью.

Как наяву мне послышался давний разговор между мной и мужем:

«А если доспех без бреши?»

«Такого не бывает. У каждого есть брешь».

Но Вольверт ошибался. Передо мной стоял человек, в доспехе которого не было изъяна. Я снова и снова ощупывала его с макушки до носков сапог, но всюду были холод и твердость камня. Человек без слабостей, без пороков? Разве такое возможно?

Новый удар молнии, и я в отчаянии застонала, чувствуя себя дичью, загнанной ловчими.

Нет бреши? Хорошо. Мне известно иное заклинание, против которого не выстоит даже человек, чей дух непробиваем. Его раскрыл мне не Вольверт. Мой муж ничего не знал об этом заклинании, но я проверяла его не раз. Втайне. И никто не мог ему противостоять.

– Благая вода, не ходи песками и лесами, ходи в плоть и кровь, – заговорила я, не понижая голоса. Меня всё равно никто не услышал бы, потому что над озером уже бушевала гроза. Казалось, что тучи накрыли маленькое лесное озеро, словно ладонями, и молнии били уже не в берег, а в кочки посредине озера, отчего прошлогодний камыш вспыхивал и выгорал мгновенно. – Пройди плоть, как песок, влейся в кровь, забери её и вернись ко мне.

В первые несколько мгновений мне удалось почувствовать его сердце. Оно стучало размеренно, и, пожалуй, слишком неторопливо. Я сжала пальцы, словно сжимала это неторопливое сердце. Еще немного, и у разбойника пойдет носом кровь, он ощутит слабость, упадет и…

Руку мою обожгло, словно я схватилась за горящую головню. Вскрикнув, я затрясла кистью, не понимая, что произошло.

Еще одна вспышка осветила человека в чёрном. Он был совсем рядом и прижимал ладонь к груди. К сердцу. Прижимал правую руку к груди, а левой доставал из ножен меч.

– Благая вода, не ходи песками… – снова забормотала я, отступая к хижине, будто она могла бы меня защитить, и снова протянула руку, готовая схватить, сжать и выдавить всю кровь до капли. Но последовал очередной удар молнии, и сначала я подумала, что небеса попали в меня – настолько сильной оказалась боль, пронзившая руку от кончиков пальцев до плеча.

Боль схлынула так же быстро, как появилась, и я поняла, что это была магия. Совсем другая, отличная от моей. И гораздо сильнее моей.

Я метнулась в сторону хижины, потом опомнилась и сделала несколько шагов навстречу противнику, но сражаться с ним не смогла, потому что меня сковал страх. Жуткий, древний, не поддающийся человеческой воле. Я опять бросилась к двери и опять остановилась, и крикнула:

– Кто ты?! – не слишком надеясь на ответ.

Крикнула, чтобы подбодрить себя звуком голоса. А может, крикнула от отчаяния, понимая, что вся моя бравада, вся моя уверенность в собственной исключительности – всего лишь иллюзия. Обман. Женщина, обыкновенная женщина, наделавшая глупостей, грешница, проклятая небесами – вот кто я. И сейчас я ненавидела себя за это.

[1]Об этом рассказывается в книге «Война меча и сковородки»

Глава 3

Рассказывает Ларгель Азо

Молитва яркому пламени всегда удерживает колдовство. Я молился, и ведьма тщетно призывала на помощь водную стихию. Когда вода и огонь соединяются, всегда происходит гроза. Я видел такое раз двадцать, не меньше. Вот и сейчас яркое пламя вступило в единоборство с магией воды, и над озером собрались грозовые тучи. Ведьма испугалась. Я видел это и чувствовал. Она так и шарила по мне колдовскими невидимыми лапами, пытаясь найти уязвимое место, и не находила. В какой-то момент я решил, что она отступится и сдастся. Или попытается бежать. Но вдруг сердце мое словно сжали в тисках, заставляя кровь заледенеть в жилах. Я прижал ладонь к сердцу, ведьма подскочила, как ужаленная, и я знал, почему. Яркое пламя обожгло её. Ни один колдун не может бороться с этим огнем. Но ведьма попыталась. «Какая смелая. Или глупая», – подумал я с усмешкой, доставая из ножен меч. Нет, убивать я её не собирался. Пока.

Ведьма попыталась достать меня и опять обожглась. Космы тумана поредели и теперь стелились по воде, не имея силы подняться. Они таяли, потому что я читал молитву, и колдовские чары оказались бессильными.

Это напугало ведьму, и она заметалась по мосткам до хижины и обратно, не зная, что предпринять – отступить или продолжить колдовство, и крикнула:

– Кто ты?!

Крик стоил ей сил, и туман провалился в озеро, как в чашку без дна.

Ведьма меня не узнала, и это было преимуществом. Но кодекс рыцарской чести обязывал назваться даже противнику, и я ответил, продолжая идти вперед:

– Мое имя – Ларгель Азо. Милостью яркого пламени епископ, служитель церкви. Сдайся и я обещаю тебе справедливый королевский суд.

– Королевский суд! – она схватилась за голову и застонала. – Зачем ты пришёл, человек? Уходи сейчас же!

– Уйду, – сказал я спокойно. – Но только с тобой.

– Ты не знаешь, что творишь! – крикнула она и бросилась бежать.

В темноте я не сразу заметил привязанную лодку. Ведьма прыгнула в неё с легкостью горной козы, одним движением развязала узел на корме и оттолкнулась от берега маленьким кривым веслом. Я бросил сумку и меч, и прыгнул за ней, чтобы не упустить. Лодка закачалась от моего прыжка. Я устоял на ногах, а вот ведьма упала на колени, но не растерялась и ударила. Она ударила не заклинанием, и не ведьминым колдовством. Она меня толкнула, и я настолько не ожидал этого, что не успел защититься. Ноги оскользнули, и я рухнул в воду. Но прежде, чем упасть, прядь ведьминских волос коснулась моей ладони, и я не оплошал – сжал пальцы и утянул ведьму за собой.

Шум грозы, бушевавшей над озером, исчез, как по волшебству.

В озере было темно, и лишь вспышки молний на короткие мгновения освещали его недра, выхватывая из мрака то колышущиеся водоросли, то полузатопленную корягу, похожую на ощерившееся чудовище. Я умел плавать, но озеро затягивало меня, а ведьма бестолково молотила руками и ногами, пуская гирлянды пузырей изо рта. При других обстоятельствах это могло бы показаться забавным – ведьма, владеющая магией воды, и не умеющая плавать. Но сейчас было не до забав.

Ведьма забилась, пытаясь всплыть, и я схватил ее ещё и за кушак, увлекая ко дну. Я готов был умереть, но только вместе с ней. А вот она умирать не хотела. Она пыталась вырваться, и лишь быстрее израсходовала запас воздуха, схватилась за горло и вдруг обмякла, превратившись из живого существа в подобие тряпичной куклы.

Сила, тянувшая ко дну озера, сразу же исчезла. Я схватил ведьму поперёк туловища и в несколько гребков поднялся на поверхность.

Теперь гроза утихала, но дождь усилился. Огонёк в окне горел по-прежнему, обещая приют и тепло, и я поплыл туда, стараясь держать ведьму над водой, и гадал – жива ли? Или счастливо избежала королевского суда?

Утопая по колено в тине, я выбрался на берег, волоча на себе ведьму. Она не подавала знаков жизни, и я разложил её прямо на мостках и прижался к груди ухом, выслушивая сердце, хотя лачуга так и манила укрыться от непогоды. Но в этом деле промедление даже в несколько секунд могло сыграть плохую шутку. Ведьма и вправду перестала дышать, а это в мои планы не входило. Я дернул ворот её платья, разрывая лиф до самого пояса. Открылась красивая полная грудь, белая, как молоко, с темными пятнами сосков.

И снова я чуть промедлил, разглядывая обнажённое женское тело. Об Айфе Демелза говорили, что она нечеловечески красива. Был ли в этой болтовне тайный смысл, мне ещё предстояло узнать. Женщину, что сейчас беспомощно лежала передо мной, трудно было назвать красивой – волосы промокли и налипли на лицо, скрывая черты. Но грубая, насквозь промокшая и заляпанная озерной тиной одежда скрывала нечто поистине прекрасное.

Перед моим мысленным взором пронеслись тысячи костров, на которых прекрасная плоть превращалась в угли. Скорее всего, та же судьба ждет и эту ведьму.

Может и не надо призывать её обратно к жизни? Пусть умрет без мучений, на маленьком острове, где ей было спокойно, как дикому зверю в норе. Но как в ответ на мои мысли с неба ударила молния – последняя молния уходящей грозы, и по небу раскатился такой чудовищный грохот, какого я не слышал от начала века. Я принял это, как знак гнева небес, и поспешил сделать всё, чтобы вернуть ведьму.

Служители яркого пламени умели врачевать и знали тайные приёмы, чтобы спасти умирающего. Или того, чья душа уже покинула тело. Я перевернул ведьму на бок и несколько раз надавил на грудную клетку – испытанное средство для тех, из кого вода вытеснила воздух. Ведьма закашлялась, вода хлынула горлом.

Значит, жить будет.

Подул ветер, отгоняя тучи к востоку. Вот и выдохлось черное колдовство. Ещё немного – и рассеется совсем. Айфа Демелза (если это была она) плевалась и кашляла, не переставая, постукивая себя кулаком между ключицами. Я похлопал её по спине, чтобы побыстрее приходила в себя, а в следующее мгновение ведьма вцепилась мне в лицо ногтями, располосовав щеку от скулы до подбородка, чудом не задев глаза, и на четвереньках бросилась наутек, но я успел поймать её за шиворот. Она не удержалась, потянула меня за собой, и мы повалились в лужу, полную липкой грязи.

Дождь хлестал так, что было больно, словно от града, а ведьма лягалась и вертелась, как бешеная лошадь. Мне пришлось сесть на нее верхом и пару раз ткнуть лицом в лужу, чтобы охолонула. Потом я выкрутил ей руки, достал из-за пазухи верёвку, свернул петлю и накинул ведьме на запястья. Оказавшись связанной, она сразу успокоилась и затихла. Я поднялся, ладонью вытирая кровь со щеки, а потом поднял ведьму за шиворот и потащил к хижине. В такую непогоду Кенмар нескоро найдет меня, и разумнее было бы спрятаться и от дождя, и от молний.

Мы ввалились в ветхий домишко, и теперь шум уходящей грозы казался не ужасным, а приятно умиротворяющим. Я толкнул ведьму в угол и осмотрелся. Жилище было убогим, как у нищенки. Неужели знатная дама могла бы жить здесь?

– Ты зря пришел сюда, – сказала она глухо, не поднимая головы.

Длинные мокрые волосы укрывали её от макушки до пояса, виднелся только оголенный белый бок. Но она не могла ни прикрыться, ни подобрать рассыпавшиеся пряди, потому что руки были связаны.

– Я не давал тебе разрешения заговаривать со мной, – сказал я, снимая камзол и рубашку.

Ткань напиталась водой, как губка. Я хорошенько выжал рубашку и повесил на колченогую табуретку, чтобы хоть немного просохла. Штаны тоже промокли насквозь, но раздеваться перед ведьмой было глупо и опасно. Щека саднила, и я вспомнил, что моя сумка осталась на мостках вместе с мечом. Пришлось возвращаться.

Дождь утих, небо почти прояснилось. Я посмотрел на восток, пытаясь прикинуть, скоро ли рассвет. Подобрал сумку и меч, еще раз оглянулся, проверяя, не упустил ли какого ведьминского сообщника, зашёл в хижину и плотно закрыл двери, заложив деревянным засовом изнутри. Из сумки я достал склянку крепкого вина на травах, и щедро покропил ранки на щеке.

Теперь можно было поразмыслить без спешки, и я решил, что небеса решили правильно: нельзя позволить ведьме умереть без покаяния. Смерть после суда, даже мучительная, принесет очищение, и еще одна душа будет спасена.

Ведьма тем временем скорчилась в углу, как старуха, и дрожала всем телом. Подумав, я взял дырявое одеяло, валявшееся на полу, и набросил на нее.

– Благодарю, – прошептала она, стуча зубами. – Не думала, что люди, подобные тебе, бывают добры.

– Я грешный, но не бессердечный. А ты должна молчать. Если заговоришь ещё раз, заткну тебе рот.

Она поняла и замолчала. Умная ведьмочка.

Сумка тоже промокла, но хлеб и сыр были завернуты в чистую тряпицу и навощенную ткань, поэтому ужин вышел почти королевским. Я подогрел хлеб на огне, и по всей хижине пошел вкусный запах. Ведьма встрепенулась, но говорить не осмелилась.

Я поискал в хижине и ничего съестного не нашел, поэтому разделил хлеб и сыр пополам, подошёл к ведьме и присел рядом на корточки.

– Сейчас ты закроешь глаза и будешь есть. Хоть один взгляд или хоть одно слово – останешься голодной.

Прикоснуться к ней было то же самое, что прикоснуться к бородавчатой жабе. Откинув волосы с её лица, я вытер руку о штаны. Она послушно закрыла глаза, и я поднес к её губам хлеб и положенный на него сыр. Она укусила жадно, совсем не как благородная леди. Только сейчас я разглядел ее толком. Леди Айфе Демелза, в девичестве Роренброк, было сейчас около двадцати пяти. По нашим меркам – зрелая женщина, такие уже теряют привлекательность. Но Демелза хотя и была замужем, детей не родила, наверное, поэтому выглядела совсем юной.

Я разглядывал её с неприязнью, и думал, что мне все в ней не нравится – и чуть курносый нос, и брови – стрелами от переносья к вискам. И даже вздернутая верхняя губа – всё казалось отвратительным. Она прикрыла глаза, но ресницы дрожали – длинные, пушистые, как хвоя на еловых лапах. За свою жизнь я видел красивых ведьм. У некоторых волосы были золотистые и мягкие, как цыплячий пух. У некоторых лица были с чертами безупречными, как у старинных статуй, но и к тем, и к тем у меня не возникало ни искорки жалости. А эта была не самая безупречная. И не самая сильная, надо полагать. Зато чёрных меток на её душе было много. Я чувствовал и ненасытность упырихи, и кровь, которую она уже успела попробовать, и чёрное колдовство, окутывавшее её, словно туман этот маленький остров. Всё в ней было скверной. И сама она была скверна. Я брезгливо отодвинулся, насколько это было возможно.

Тут она открыла глаза, и на меня плеснуло синевой и такой силой, что я отшатнулся с проклятиями. Черты её лица немедленно преобразились, и то, что казалось несовершенным, стало нечеловечески прекрасным.

Взгляды наши встретились. Первый взгляд с ведьмой – это всегда очень важно. Либо побеждаешь ты, либо она покоряет тебя. Первый взгляд – это как проникновение в душу. Мне не понятны были мысли ведьм и упырей, но я чувствовал их страх, ненависть, жадность и скверну, разъедавшую изнутри. А здесь всё получилось иначе. Были чёрное колдовство и упыриные метки, но лишь снаружи, а внутри – бездна и тишина. Как будто ведьма запачкала только тело, оставив душу нетронутой.

И ещё глаза у неё были синими. Я увидел это даже сейчас, ночью, при неровном свете маленькой свечи.

Синий – цвет воды. Эта ведьма владела силой воды.

Но ещё синий – цвет небес.

Редко встречаются ведьмы с такими глазами. Потому что обычно частичка небес удерживает человека от чёрных дел. Но если человек предаёт небеса, задавив, переступив эту синеву, то нет колдуна или ведьмы страшнее.

Несколько секунд мы смотрели друг на друга, и я почувствовал, как невидимые нити, которые тянулись от неё ко мне. Проклятая ведьма пыталась околдовать, пуская в ход извечную женскую уловку – очарование.

На меня подобное никогда не действовало. И сейчас тоже не подействует. Я осенил себя знаком яркого пламени, моля простить за сквернословие, и к ведьме больше не подошёл.

– Сказал же, не открывать глаза. Еды сегодня не получишь, – произнёс я грубо, потому что и в самом деле был зол на нее.

И на себя, оттого что невольно выказал слабость. Можно было с достоинством отойти, а не шарахаться, как от призрака.

– Мое имя – Айфа Демелза, – сказала она.

– Я не спрашивал твоего имени.

– Значит, ты его знаешь.

Похоже, я зря похвалил её ведьмовский ум. Молчать она не желала.

– Завтра придёт мой ученик, – сказал я, дожевывая недоеденные ею хлеб и сыр, и приканчивая свою часть еды. – Мы отведем тебя в Тансталлу. А сейчас я стану читать последование на сон грядущим, и только попробуй помешать мне.

В её доме не было лампадки, но служители яркого пламени в пути могли обходиться малым. Поставив на край стола свечу, зажженную ведьмой ещё до моего прихода, я опустился на колени, осенил себя священным знаком и начал читать молитву. Я молился, и ведьма не мешала мне. Сидела, уткнувшись лицом в согнутые колени. Бывали случаи, когда слыша молитву колдуны и колдуньи начинали бесноваться, но эта вела себя тихо. Значит, небеса тем более хотят её спасти, значит, её душа не совсем загублена.

Закончив последование, я подошел к ведьме, взял её за плечо и толкнул к кровати:

– Будешь спать здесь. И попробуй только устроить какую-нибудь каверзу. Обрублю руки по локти.

Поверила она или нет такой угрозе, но ничего не сказала. Она неуклюже улеглась на кровать, стараясь устроиться настолько удобно, насколько позволяли связанные руки. Грудь оголилась, и ведьма никак не могла прикрыться, без толку дергая плечами, чтобы передвинуть одеяло. Я укрыл её до подбородка, стараясь не коснуться даже кончиком пальца.

Свечу я переставил в щербатую глиняную чашку, чтобы не случилось пожара, а рядом положил две запасные свечи и кресало с огнивом. Остаться с ведьмой в темноте – это всё равно, что оказаться в мешке с лесным котом.

Камзол почти высох, я бросил его на пол рядом с очагом, и улегся, блаженно вытягиваясь. Закрыл глаза, но постоянно прислушивался – не вздумает ли Айфа Демелза сбежать. Прислушивался, пока не уснул.

Мне приснилась Медана. Приснилась такой, какой я впервые увидел её, когда приехал в западные земли – с золотисто-рыжими волосами, заплетёнными в четыре косы, с лицом белым и румяным, как цветы наперстянки, припорошенные снегом. Она чинно шла навстречу, держа в руках молитвослов и опустив ресницы.

И я остановился, как тогда, при первой встрече, уязвленный в самое сердце её ясной и юной красотой. И повторил те же самые слова, что сказал много, много лет назад: «Дева, посмотри на меня». И она посмотрела.

Глаза у нее были синие, как предвечернее небо. Совсем не такие, как у настоящей Меданы. У той они были зелёные, как трава моей родины. А эта – она была ненастоящая, а морок.

Самозванка!.. В руке моей оказался меч, и я наотмашь ударил обманщицу, посмевшую прикинуться моей возлюбленной принцессой. Она упала, а я снова и снова наносил удары, кромсая лживое тело на куски.

Потом было короткое забытье, и новый сон, являвшийся, как бы, продолжением первого. Я стоял у букового дерева, а передо мной лежало бездыханное тело. Оно не было разрублено, но золотистые волосы, выбившиеся из-под платка, промокли от крови. В руках я держал что-то влажное, упругое, как устрицы, очищенные от раковин. Я медленно разжал ладони, и мне было страшно, хотя я уже знал, что увижу. В моих руках были человеческие глаза. Только не зелёные, как я помнил, а синие.

Рассказывает Айфа Демелза

В эту ночь меня почему-то не мучили тяжкие сны. Мне вообще ничего не снилось, и я впервые за несколько месяцев уснула крепко и спокойно.

Наверное, уже устала бояться, а появление служителя яркого пламени окончательно меня сломило, и я утратила способность что-либо чувствовать. Будто тело моё уже умерло, а душа ещё не покинула его навсегда. Но в полночь я все равно проснулась, и, глядя в темноту, пыталась понять, что же меня разбудило? А потом услышала стоны – еле слышные, как бывает, когда человек стонет во сне, не имея возможности проснуться. Я сразу поняла, что это стонет назвавшийся Ларгелем Азо, о котором слышала много – и только плохое.

Таким людям всегда должны сниться чёрные сны, потому что если днём совесть молчит, то ночью, когда телесная власть ослабевает и преобладает власть духовная, человек вспоминает о своих грехах. И страдает.

Я от души пожелала Ларгелю Азо страданий. Пусть его посетят самые кошмарные сновидения.

Но стоны прекратились, потом священнослужитель заворочался, тяжело вздохнул, потом затих, и вскоре раздалось его ровное и спокойное дыханье.

Зато мне не спалось. Он связал меня крепко и умело. Сразу ясно, что ему не раз приходилось это делать. Я попыталась освободиться от пут, но не преуспела, хотя двигала руками достаточно свободно и даже смогла удобно устроиться в постели.

Озерная выпь заскрипела под окном. Её монотонная песня убаюкивала, и я снова уснула, решив не думать о завтрашнем дне и полностью положиться на волю небес.

Второй раз я проснулась от шума шагов и звука чужого голоса.

– Восхищаюсь вами, мастер! Но вы должны были взять меня с собой, – говорил кто-то жалобно.

Ничего не соображая после сна, я вскочила, готовая дать отпор чужаку, совершенно позабыв, что лежу в собственной постели связанной.

В моем доме находились мужчины. Двое. И когда я вскочила, а вернее – неуклюже села, они разом обернулись ко мне.

Один – Ларгель Азо, епископ, смотрел на меня безо всякого выражения. Через его щеку проходили длинные царапины – следы нашей вчерашней борьбы. Он показался мне ещё более страшным и диким, чем ночью.

Теперь солнце щедро поливало его светом, явив во всей красе – долговязого, худого, горбоносого, обликом своим похожего на ворона, которого потрепали жизнь и кошки. Черный камзол на нём был завязан до горла, хотя день обещал быть по-настоящему весенним и жарким.

Второй был гораздо моложе и не лишен миловидности. Русые волосы лежали волнами, и было ясно, что он укладывает их любовно, как кокетка и очень гордится собой. Скорее всего – ученик, о котором вчера шла речь. Он посмотрел мне в лицо, замолчав на полуслове, а потом скользнул взглядом ниже.

Ларгель Азо взял парня за рукав и отвернул к окну, ко мне спиной.

Я взглянула на себя и едва не умерла от стыда и негодование. Моё платье, порванное Ларгелем Азо, не сошлось по линии разрыва волшебным образом, и получилось, что я выставила грудь на всеобщее обозрение. Другое дело, что не следовало сейчас изображать стыдливую дурочку. Потому что сам епископ и не думал отворачиваться.

– Что смотришь? – спросила я у него высокомерно, как у зарвавшегося простолюдина. – Разве священнослужителям не полагается вести себя скромнее?

Не ответив, епископ прошел к двери, протащив за собой ученика, и в два счета выставил его за дверь.

– Скажи, чтобы готовили лошадей, мы уедем сегодня же, – сказал Ларгель Азо, а молодой что-то забормотал в ответ, но потом заскрипели мостки, и я поняла, что он отправился в деревню исполнять приказание.

Мы остались вдвоем, и епископ аккуратно закрыл дверь, даже проверив – надежно ли закрыл.

Я не раз слышала ужасные рассказы о том, что творят последователи яркого пламени с мнимыми или вменяемыми ведьмами, и похолодела, но постаралась не выказать страха. Собака кусает, когда от неё бежишь, а Роренброки никогда не бегали ни от собак, ни от волков.

– Избавился от ученика, – сказала я с издевкой. – Понял, что он слаб и поддастся чарам соблазнительницы?

– А ты оголилась намеренно? – спросил Ларгель Азо, подходя ко мне.

Будь руки свободны или связаны впереди, я могла хотя бы прикрыться, но такой роскоши мне не предоставили. Поэтому я дёрнула плечом, откинув пряди волос, посмотрела епископу прямо в глаза и спросила:

– А как тебе удобнее думать?

Он не ответил и распустил шнуровку камзола на вороте, а потом начал расстёгивать пуговицы, отойдя к окну и выглядывая наружу, будто любовался озером и водяными птицами. Сняв камзол, он развязал вязки на рукавах рубашки, по-прежнему посматривая в окно. Блики от воды играли на его надменно-бесстрастном лице, и он казался мне уродливым, как никто на свете.

Когда он начал стаскивать рубашку через голову, я не выдержала:

– Если только посмеешь прикоснуться ко мне…

– Что же ты сделаешь? – спросил он и снял рубашку.

Сердце моё заколотилось, как от безумного бега. Я и в самом деле не смогла бы дать ему надлежащий отпор. А он подходил ближе, нарочито медленно, чтобы помучить. Он был мускулистый, худощавый и жилистый. И очень сильный, наверное. На шее висел золотой медальон на толстой цепочке, а руки до локтей пятнали старые шрамы. Всё это я отмечала краем сознания, потому что лихорадочно искала выход – что сделать? как поступить? Взмолиться о пощаде или перенести позор с молчаливым достоинством?

Епископ подошел к моей кровати и надел на меня рубашку. Надел, как мешок, поверх связанных рук.

Я едва могла дышать от пережитого ужаса. Но надругаться надо мной прямо сейчас он явно не собирался, потому что вернулся к окну и стал натягивать камзол на голове тело.

Рубашка была несвежей, пахла потом и ладаном. И еще болотной тиной. Раньше я не прикоснулась бы к этой тряпке и кончиком туфли, но сегодня была рада такой защите. Тем более что сама выглядела совсем не так, как полагается благородной даме. И мое платье тоже было заляпано грязью, пропахло тиной и рыбой, а волосы сбились в колтун.

Ларгель Азо надел камзол, зашнуровался до горла и кивнул:

– Вставай и пойдём.

Я замешкалась, и он взял меня за шею пониже затылка и чуть сдавил пальцами:

– Когда я говорю «пойдём», ты должна сразу подчиниться.

В глазах потемнело, и я даже не смогла ответить, задохнувшись от боли. Епископ подтолкнул меня к двери, и это было ещё унизительнее. На пороге я споткнулась, но не упала, удержавшись локтем за косяк, и на секунду зажмурилась, потому что солнечный свет ударил в глаза, а тумана над озером не было. Синяя гладь воды колыхалась тихо и безмятежно, и серые утки сновали туда-сюда, радуясь солнцу, и то и дело ныряя в глубину. Как же получилось, что епископ Ларгель Азо уничтожил все мои магические ловушки? А в том, что это его заслуга, я не сомневалась, хотя не видела, чтобы он проводил магические ритуалы или чертил руны. Где же оказалась брешь в моей защите? Что я сделала не так?

Но спрашивать об этом у самого Ларгеля Азо было нелепостью. Он подтолкнул меня ещё раз, и мы прошли мостками до берега. Я всей кожей ощущала присутствие епископа за спиной.

Про него говорили всякое. Мой покойный муж тоже упоминал о нем, сказав, что более отвратительного человека нет на свете, и хорошо, что он рыскает где-то по Эстландии, а не решил заглянуть в замок Демелза.

В другой раз, когда я спросила, не стоит ли нам опасаться служителей яркого пламени, которые наказывают за чёрное колдовство, Вольверт ответил, что нам никто не страшен, разве только епископ Ларгель Азо. А когда я спросила почему, муж улыбнулся в ответ, хотя улыбка вышла натянутой, и сказал, что не стоит беспокоиться. Если епископ заинтересуется нами, мы сразу узнаем об этом и успеем принять меры. И вот теперь Епископ Ларгель заинтересовался мной, а Вольверта уже нет, и никого нет, кто мог бы меня защитить.

Миновав лес, мы оказались возле деревушки. Когда я добиралась до острова, то была здесь ночью и совсем не разглядела людей и дома. Деревня была маленькой, даже крохотной – домов десять или двенадцать, но здесь стояли таверна и огромная церковь, построенная лет пятьдесят назад. Острый шпиль на колокольне немного погнулся и показался мне зловещим, как внезапно ожившее копьё, которое чуть наклонилось, выбирая жертву. Кто знает, не меня ли высматривает этот шпиль-копье?

Улицы казались пустынными, но несколько раз я заметила, что за нами подсматривают из-за закрытых ставен, и не думаю, что жителей деревни напугало появление ведьмы. Я оглянулась через плечо. Ларгель Азо способен был повергнуть в ужас одним лишь своим видом. Черные волосы падали ему на плечи сальными прядками, щетина покрывала подбородок и щеки, а сам он был мрачный и тёмный, как сама смерть. Заметив мой взгляд, епископ без слов указал пальцем на дорогу, и я отвернулась, чтобы не раздражать его понапрасну.

Войти в таверну он мне не позволил. Сказал ждать на пороге и свистнул особым условным свистом – негромко, будто птица, и в окне второго этажа сразу появилась русая голова ученика.

– Сбрось веревку, – приказал епископ, и из окна полетел моток пеньковой веревки – грязной и потрепанной, много раз бывавшей в деле.

– Хочешь меня повесить? – спросила я, глядя, как Ларгель Азо делает на одном конце петлю. – А как же суд? Ты говорил про суд в Тансталле!

Он не ответил и набросил петлю мне на шею, завязав хитрый узел, который скользил по веревке, как по маслу, и затянул удавку настолько плотно, что ещё чуть-чуть и было бы слишком. А потом привязал другой конец веревки к луке седла коня, стоявшего на привязи.

– Решил вести на привязи, как корову? Разве недостаточно, что я связана?

Он снова не ответил и развязал мне руки. Я растерла запястья, просунула руки в рукава рубашки и тут же вцепилась в узел, чтобы освободиться.

– Вижу всё, – сказал епископ, не поворачивая головы.

Он как раз поглаживал коня по морде, подкармливая его куском хлеба.

Я еле сдержалась, чтобы не спросить, где у него запасная пара глаз – на затылке или в другом месте. Из таверны вышел ученик, волоча два дорожных мешка. На нем был длинный плащ и черный камзол, зашнурованный – как и у учителя – плотно до горла. За голенища сапог были заткнуты осиновые колья, а на голову парень нахлобучил широкополую войлочную шляпу. Поля её уныло повисли, а за чёрную ленту на тулье было заткнуто два пера – белое гусиное и перо ворона. Ученик постарался не заметить меня и прошёл ко второму коню, который нетерпеливо бил копытом, застоявшись на привязи.

– Есть ли необходимость обращаться со мной так жестоко? – спросила я, стараясь держаться невозмутимо, как и епископ, хотя всё внутри меня клокотало от обиды из-за подобного унижения. – Я – леди благородных кровей, и пока не предъявлено обвинение, имею право…

– Обвинение предъявлено, – перебил епископ, оборачиваясь ко мне.

Совсем близко я увидела его горбоносое лицо и глаза – светлые, серые, холодные, как льдышки.

– Ты, благородная леди, – продолжал он, – убила своего мужа, разрушила замок посредством чёрного колдовства и погубила ни в чем не повинных людей. Достаточно для начала?

Взгляд его так и прожигал, почище горящих угольев, и помимо воли воспоминания захватили меня. Воспоминания о той ужасной ночи, когда погиб Вольверт – то, что я хотела бы забыть.

Угадав моё смятение, епископ улыбнулся углом рта. Улыбка у него была неприятной, а мне показалась омерзительной.

– Я не убивала… – но голос мой дрогнул, и епископ принял это, как признание виновности.

– У тебя есть время обдумать, что станешь врать в защиту, – сказал он.

Ученик покосился в мою сторону, но вмешиваться в разговор не стал. Я видела, что он старательно перенимал повадки и жесты своего учителя. Со временем превратиться в такое же чудовище и будет наслаждаться страхом, который внушает.

Но превозмогая ужас и отвращение, что внушал мне Ларгель Азо, я сказала:

– Не смей так говорить со мной. Я не побирушка с улицы, мои предки служили короне и проливали за неё кровь. Пока не вынесен приговор, требую уважения.

– Ты его получишь, – проворчал он, проверяя, хорошо ли затянул узел веревки.

Во двор таверны зашли пять вилланов. Вел их высокий, крепкий телом мужчина. Он был почти лыс, и с заметным брюшком, но держался важно, и пряжки у него на башмаках были серебряными.

– Я староста деревни Лейше, – сказал он, услужливо кланяясь Ларгелю Азо. – Как вы устроились, милорд?

Епископ даже не посмотрел на него и ничего не ответил. Ответил ученик.

– Что тебе до того, как мы устроились? – сказал он напыщенно. – Мы уже уезжаем. Занимайся своим делом. Праздное любопытство может быть наказано.

Вилланы попятились, но староста решил идти до конца, хотя и побледнел, как известь:

– Хотел проявить учтивость, милорд, – заблеял он. – Никакого праздного любопытства, поверьте, – и вдруг указал на меня. – Она ведьма?

– Заподозренная в чёрном колдовстве, – ответил Ларгель Азо, проверяя подпруги. – Ведьма ли – решит королевский суд.

Староста оглянулся на своих, они ещё пошептались, а потом снова вступили в переговоры.

– Вы повезете ее в столицу? – спросил староста.

– Да.

– Долгий путь… – виллан почесал затылок, сдвинув шапку на лоб.

– Тебе что надо? – напустился ученик, упирая кулак в бок.

Дерзкий щёнок. Зубов ещё нет, но лает громко.

– Мы тут поговорили… – староста смешался, но закончил. – У нас тут яма и хворост… Зачем везти ведьму к королю? Только лошадок трудить. Сожжем её здесь – и делу конец.

Я затаила дыхание, ожидая, что ответит страшный епископ. Он промолчал, но оглянулся на меня. Посмотрел. Перевёл взгляд на вилланов.

Они оживились и закивали, тыча в меня пальцами.

– И вам легче, и нам развлечение, – закончил староста почти радостно.

– Развлечение, значит? – спросил епископ.

– Да, господин! Мы вам тут и в дорогу еды собрали немного, – по его знаку молодой виллан выставил корзину в два обхвата, затянутую чистой тканью.

Из корзины пахло копчёным мясом. Ученик сразу задёргал носом, жадно принюхиваясь.

– Что там? – спросил Ларгель Азо без интереса.

– Копчёные колбаски, господин! – с готовностью ответил староста, как видно, уже решивший, что сегодня в их деревне будет почти праздник. – И дрова у нас сухие, ореховые, – уговаривал он. – Вспыхнут, как солома! Всё за четверть часа прогорит.

Вилланы весело зашумели, кто-то даже захихикал, потирая руки.

– Когда-то в Лейше каждый день жгли ведьм, – сказал один из них. – Мы были бы рады возродить добрый обычай.

Я содрогнулась, услышав это. Как же я ненавидела их в этот миг. И толстого старосту, и этих тупых вилланов, и епископа, который тоже унюхает колбасу и решит тоже позабавиться. Силы разом покинули меня, и я села прямо на землю. Неужели вот так бесславно закончится жизнь Айфы Демелза? А когда-то муж обещал, что нам будет принадлежать весь мир.

– Проваливай, – сказал Ларгель Азо, и я встрепенулась, жадно глотая воздух.

– Что вы сказали, милорд? – переспросил староста.

– Проваливай, – повторил епископ почти любезно. – Если не хочешь, чтобы я закоптил тебя на ореховых поленьях. Вместе с колбасками.

А ученик тут же затараторил:

– Попытка подкупить служителя яркого огня наказывается королевским законом, статья семнадцатая второй главы, пункт триста пятый!

– Это не подкуп, – испугался староста, – это в знак признательности, – но корзину приказал забрать.

– Служители яркого пламени не нуждаются в признании и одобрении, – провозгласил ученик.

– А что насчет ведьмы? – заюлил староста. – Вы нам отказываете, милорд? Ведь говорят, что ни одна ведьма не ускользает от вас живой, – он всё ещё не мог поверить, что страшный Ларгель Азо не пожелал тут же зажарить ведьму и съесть её с костями.

– Для служителей яркого пламени главное не наказание, а справедливый суд! – сегодня ученик явно был на высоте ораторского мастерства.

Я продолжала сидеть, наблюдая и за теми, и за другими, и поэтому первая заметила, как один из вилланов вдруг споткнулся, а потом упал на колени. Сначала я приняла это за дикий страх перед Ларгелем Азо, я и сама испытывала ужас, когда только лишь смотрела на этого человека, но почти сразу же поняла, что с вилланом творится что-то неладное. Он затрясся, как в припадке падучей, потом упал ничком, перевернулся на спину и выгнулся всем телом, упираясь лишь пятками и затылком. Изо рта пошла розоватая пена, и виллан закричал дурным голосом:

– Кто пришел ко мне сам, тот сам не уйдет!

Он кричал ещё какую-то тарабарщину, катаясь по земле, а потом пополз ко мне, и тело его двигалось странно, словно кто-то дергал невидимые нити, привязанные к его ногам и рукам. Люди отшатнулись с воплями, а я не могла даже пошевелиться от ужаса.

Глаза виллана, ползущего ко мне, были пусты, пена текла по подбородку. Ему оставалось добраться до меня всего три шага, когда Ларгель Азо остановил его. Попросту прижал ему локтем хребет, навалившись всем телом.

Помешанный закричал так, словно его рвали клыками по живому, а потом затих. Сначала я подумала, что он умер, но увидела, что он дышит. Дыханье было слабым, но ровным, как у спящего. Я перевела взгляд на Ларгеля Азо. Он закрыл глаза и что-то шептал. Молился? Читал тайное заклинание?

– Забирайте, – сказал он вилланам и встал.

Они опасливо приблизились.

Их односельчанин лежал, раскинув руки, и прижавшись щекой к земле, словно прислушивался к чему-то в глубинах.

– Он часто такой? – спросил епископ, отряхивая от пыли камзол и штаны.

– Впервые, милорд, – ответил староста дрожащим голосом. – Это ведьма навела порчу!

– Разберемся, – проворчал Ларгель Азо и мотнул головой, показывая, что вилланам пора убираться.

Они схватили помешанного за руки и ноги и утащили, убравшись восвояси вместе с толстым старостой и корзиной с едой, а Ларгель Азо, закончив сборы, пришлёпнул коня по крупу, понукая идти.

Мне пришлось быстро подняться, чтобы конь не поволок. Я ожидала, что епископ с учеником заберутся в седла, волоча меня на привязи, но вместо этого служители яркого пламени повели коней за поводья, не особенно спеша. Они не разговаривали, и каждый думал о чём-то своем. А я не могла думать, ни одна толковая мысль не приходила в мою бедную голову. Сознание выхватывало какие-то незначительные детали – тяжелые сапоги епископа с металлическими набойками на каблуках, серебряные бляшки на упряжи, связки долек чеснока, пришпиленные к сумкам.

Мы шли мимо домов, и ставни захлопывались со стуком. Наперерез нам выбежал ребенок лет четырёх, но за ним тотчас метнулась молодая женщина – схватила в охапку и умчалась за дом быстрее зайца. Наша группа, и правда, представляли собой зловещее зрелище. Я подумала, что если бы это епископ шёл на привязи, то вилланы искренне поверили, что колдун – он, и пожелали бы сжечь его с не меньшим азартом, чем меня четверть часа назад.

Деревня осталась позади, и маленький остров посреди озера, дававший мне приют столь долго, тоже остался в прошлом. Мы пошли лесной дорогой, и только тут я поняла, что кричал в припадке виллан из Лейше.

«Ты пришла ко мне сама, и сама не уйдешь», – эти слова когда-то давно, в замке Демелза, произнес Харут.

Я споткнулась, потому что ноги подкосились. Епископ резко оглянулся. Уставившись в землю, я побрела, разглядывая носки своих растоптанных башмаков. Он успокоился и продолжил путь, а я в отчаянье закусила губу. Неужели, Харут рядом? И один из его приспешников попытался передать, что я найдена?.. Теперь уже я оглянулась, трусливо ожидая, что сейчас из леса выйдет демон из преисподней. Но лес был тих и спокоен, а епископ подергал веревку, чтобы я не отставала.

Мы шли до вечера, делая короткие привалы, чтобы отдохнуть. Недавние проливные дожди и промозглая погода сменились почти летним теплом. Парило, я обливалась потом и завязала волосы в узел пониже затылка, чтобы было не так жарко. К вечеру я уже не боялась ни демонов, ни служителей яркого пламени, а грезила о родниковой воде, охлажденной льдом, и горячей ванне. Увы, ни то ни другое меня не ожидало. Когда Ларгель Азо объявил ночевку, я рухнула на землю прямо там, где стояла.

Пока я отдыхала, мужчины располагались лагерем. Разнуздали и обтерли коней, свалили сумки под деревом, развели костер. Наблюдая за их слаженными и четкими действиями, я подумала, что они привыкли ночевать под открытым небом.

– Здесь рядом хутор, – сказал Ларгель Азо, обращаясь к ученику. – Пойду туда. Скоро вернусь.

– А почему бы не заночевать там? – живо переспросил ученик.

– Потому что ночевать будем здесь. Охраняй её, – епископ кивнул в мою сторону. – Не разговаривай, не смотри в глаза. Попытается сбежать – прибей.

Последние слова он произнес громче, чтобы я услышала.

Значит, он уйдет. Страшный епископ Ларгель решил зачем-то наведаться к вилланам-хуторянам. Мою усталость сняло, как по волшебству, но я даже не пошевелилась, чтобы не вызвать подозрений. Ученик трусил остаться со мной наедине, и этим можно было воспользоваться. Трус всегда поддается колдовству легче, чем… фанатик.

– Может, схожу я, мастер? – почти шепотом предложил ученик.

– Нет, ты останешься.

Парень подавил тяжёлый вздох, но присел возле костра и посолил воду в котелке. Вода уже начинала булькать, и запахло копчёным мясом.

– Будь внимателен, – дал ученику последнее напутствие Ларгель Азо и исчез в сумраке.

Несколько минут ученик старательно занимался ужином, бросая в котелок коренья и приправы, и поглядывая искоса. Стоило мне пошевелиться, как он уставился на меня, потянувшись к мечу, который положил рядом с собой.

– Не бойся, – сказала я. – Я всего лишь женщина. И не опасна.

Он хмыкнул, насыпал в котёл несколько горстей крупы и принялся яростно размешивать ложкой на длинной ручке.

– Хочешь, помогу?

– Сиди, где сидишь, – отрезал ученик, явно подражая своему мастеру.

– Я готовлю лучше, чем ты, – сказала я заведомую ложь, потому что готовить не умела вовсе.

И даже месяцы скитаний не научили меня стряпать хоть какую-то приличную еду. Пожарить рыбу на углях, обернув её мокрым листом – вот самое большое, на что я была способна. Но ученику об этом знать не полагалось.

– Не вздумай подойти, – сердито ответил он. – Кто знает, какую отраву ты можешь подсыпать? Только дёрнешься – прибью. Мастер разрешил.

Но он заговорил со мной, и я продолжила расспросы:

– Ты давно служишь у епископа?

– Не служу, а несу послушание.

– А как тебя зовут?

– Так я и назвал тебе мое имя. Ведьма!

– Я не ведьма, – ответила я с достоинством. – Я – Айфа Демелза. Вдова графа Демелза.

Он даже приоткрыл рот от удивления, но переборол любопытство и занялся кашей.

– Вижу, ты слышал обо мне, – снова заговорила я. – Значит, понимаешь, что я не безграмотная вилланская старуха с опушки, которая немного разбирается в травах.

– Ты – чернокнижница, – прошипел ученик.

– Нет, просто читала книги, которые твоя церковь считает нечистыми… Потому что в них скрыто древнее знание, дающее власть. А твои святые отцы хотят властвовать в одиночку.

– Замолчи сейчас же! – крикнул он, выставив ложку с крупинками каши в мою сторону, как копьё. – Если не прекратишь лживые речи, я клянусь…

– Не кипятись, я молчу, – сказала я успокаивающее, но спустя четверть часа начала атаку с другой стороны.

– Ты так молод, а уже прислуживаешь… помогаешь Ларгелю Азо. Он очень известен, твой хозяин… наставник. Наверное, это большая честь?

– Сам лорд Саби назначил меня послушником при мастере, – сказал он самодовольно, и я поняла, что нащупала ниточку, за которую можно потянуть.

– Не всякому тайный лорд разрешил бы сопровождать Ларгеля Азо. Это почётно, но и трудно, наверное? У него характер – не мёд, у твоего наставника.

– Он строгий, – кивнул ученик, пробуя обжигающую кашу с края ложки.

– Очень строгий, – поддакнула я. – Поэтому я постеснялась просить его, а у тебя попрошу…

– Чего тебе? – спросил он подозрительно.

– Я всего лишь женщина, но у меня такие же потребности, что и у тебя…

– Это какие? – не понял он.

– Разреши, я отойду. Облегчиться, – сказала я тихо и кротко, потупив взгляд.

Он покраснел и сказал «нет».

– Я же привязана, как дворовая собачка. Чего ты боишься? Прояви милосердие, я ведь тоже творение небес…

Ученик заколебался, но потом разрешил:

– Хорошо, иди, – сказал сквозь зубы, как процедил. – Но недолго. Я считаю до двадцати и сразу иду за тобой.

– До тридцати! – осадила я его прыткость.

Надо думать, Ларгель всех своих пленниц считал безмозглыми овцами, неспособными на решительные действия. Оказавшись в кустах, я потянула узел на веревке, стягивавшей шею, и узел легко подался. Стараясь слишком не дёргать веревку, я накинула петлю на осиновое деревце, а сама припустила вниз по склону, туда, где слышался шум реки. Если и бежать, то только к воде. Вода – моя стихия. Так говорили и Вольверт, и Харут. Она не даст меня в обиду.

Речка оказалась небольшой, но быстрой. Она текла с гор, и вода была холодной, как могильный камень. Ноги свело судорогой, когда я пошла вброд. Не знаю, как Ларгель Азо отыскивает жертв, но если по запаху, как охотничий пес, то вода унесет мой запах вниз по течению, а я поднимусь вверх. Я старалась идти как можно быстрее, и все время прислушивалась – не раздадутся ли позади крики. Но погони не было, и я вышла на противоположный берег только когда совсем закоченела. Растерев икры и вылив воду из туфель, я бросилась бежать прямиком в лес. Страшные сказки, которыми в счастливую пору детства нас пугала в Роренброке матушка – волки, людоеды и разбойники – пугали меня меньше, чем королевский охотник на ведьм и упырей. И даже дикие звери казались мне добрее, чем епископ.

Ночь я провела спокойно, хотя продрогла и совсем проголодалась. Мне повезло найти старый дуб, в котором было дупло. Я долго ворошила в нём палкой, опасаясь змей, а потом забралась внутрь, свернувшись клубочком. Несколько раз я просыпалась, вздрагивая от лесных шорохов, но это были ночные птицы и ветер, а страшный епископ не появлялся.

Едва солнце проникло в щели дуба, я вскочила и отправилась дальше, стараясь не оставлять следов и выбирая каменистые тропы. Я даже не осмелилась собрать земляничные ягоды на поляне, чтобы не выдать себя преследователям, а пожевала щавеля, который рос здесь всюду.

К полудню я окончательно уверилась, что сбежала. Не так-то и сложно было это сделать. Теперь следовало подумать о хлебе насущном. Вернее, об его отсутствии. Я набрела на речку и пошла вверх по течению, отыскивая тихую заводь. Речка свернула дважды на юг, и я оказалась на песчаной косе.

Здесь вода была тихая, почти стоячая, и на поверхности распустились кувшинки. У меня не было сетей, и острожить я не умела. Так и не научилась за месяцы скитаний. Что ж, пока придется обойтись малым.

Но сначала я разделась и выстирала одежду. Даже рубашку епископа выполоскала на славу, отжимая на тысячу раз, чтобы не осталось ни капельки его пота. Развесив на ветках юбку и рубашки, я выкупалась и натянула рубашку епископа, хотя она не совсем ещё высохла. Солнце припекало, и мне было совсем не холодно, а бегать голышом по лесу страшновато и неприятно.

Рубашка доходила мне почти до колен, рукава я подвернула, чтобы не висели, как у королевских шутов, а потом снова полезла в воду, но глубоко заходить не стала, а принялась ковырять прибрежный песок. Здесь прятались жемчужницы, которых ели вилланы. Мне предстояла ночь в лесу, и следовало подумать о костре и ужине. Почему бы не речные ракушки? При мысли о жирных студенистых тельцах, упрятанных в створках раковин, есть захотелось втрое сильнее. Я со вздохом припомнила, какими вкусными были хлеб и сыр, которые мне довелось попробовать вчера. Я уже так давно не ела обычной человеческой пищи.

За полчаса я нашла с десяток ракушек и швырнула их на берег. Солнце грело меня ласково, и река журчала так спокойно и мелодично, что я постепенно забыла обо всех злоключениях. Вернее, не забыла, но всё стало казаться не таким трагичным. Пусть епископ сотрет зубы до корней от злости. И побьёт глупого, доверчивого ученика. А демон пусть рыскает по свету, ему меня не найти. Потому что мой колдовской талант – он есть, он при мне. И без боя я не сдамся.

Постаравшись не вспоминать, как бесславно я проиграла бой, к которому так тщательно готовилась, я повернула к берегу, неся еще несколько ракушек в подоле рубашки. Я смотрела под ноги, чтобы не поскользнуться, а когда подняла голову, замерла. Потому что возле моей одежды, распластанной на ветках, стоял Ларгель Азо. Стоял и смотрел на меня, будто я отпросилась погулять и теперь возвращалась домой, как послушное дитя.

Я отпустила подол, и ракушки с бульканьем упали в воду. Попытаться переплыть на тот берег? Мне сразу припомнилось мое бесславное плаванье в озере. Прежде, чем лезть в воду, надо научиться плавать – так поговаривала кормилица Матильда.

Епископ указал большим пальцем на юбку, без слов предлагая мне одеться. Потом сел на корточки, и пока я выбиралась из воды, начал швырять в реку ракушки, которые мне удалось найти.

Надев юбку, я потуже затянула пояс, чувствуя себя жалкой неудачницей. Как случилось, что он нашел меня так быстро? Это и есть те тайные силы, которыми, по слухам, обладает Кровавый Епископ? Что же это за магия такая, если нет внешних проявлений?

– Псы тайного лорда умеют взять след, – сказала я холодно. – Твой ученик жив? Было бы жаль такого красивого мальчика. Надеюсь, ты не загрыз его от досады?

Ларгель Азо посмотрел на меня снизу вверх. Солнце светило ему в лицо, отчего глаза казались прозрачными и почти бесцветными.

– Я знал, что ты попробуешь бежать, – сказал он. – Ведьмы всегда бегут.

Несколькими словами он превратил меня в малодушную трусиху,

– А где веревка? – продолжала я. – Как же ты свяжешь меня, чтобы опять не сбежала?

Я протянула руки, словно бы добровольно предлагая себя для пут, но епископ стремительно поднялся и сжал мою ладонь в своей. Рука его была твердой и горячей. Обжигающе горячей. В серых глазах вспыхнули красные искры, и я с криком отшатнулась, тряся кистью. Меня будто опалил открытый огонь, но ожогов на коже не было. Я досадливо пошевелила пальцами и сказала:

– Что за шутки ты вытворяешь, святоша? Решил показать, что и тебе известно колдовство? Разве служителям яркого пламени разрешено колдо… – на полуслове я осеклась, потому что поняла, что он со мной сделал.

Он связал меня путами, которые крепче и надежнее любых веревок и цепей. И теперь невозможно было спастись.

Глава 4

Рассказывает Ларгель Азо

На хуторе я пробыл недолго. Не торгуясь, купил юбку и две рубашки у хозяйской дочери, которая была одного роста с моей пленницей, Ещё купил гребень. Простой, деревянный. Костяных тут не водилось. По возвращении мне достало одного взгляда на полоумное лицо Кенмара, чтобы догадаться, что произошло.

– Сбежала? – спросил я, бросая на землю покупки, свернутые и перетянутые полотняной лентой.

– Проклятая ведьма, – заблажил ученик, – навела морок… – он беспомощно протянул веревку с петлей.

– Я же сказал, чтобы ты не спускал с нее глаз. А где кони?

Кенмар долго и сбивчиво объяснял, и из его болтовни я понял, что пока он носился по кустам, отыскивая ведьму, коней кто-то увел. В сумках порыться не успели, они лежали под деревом, их не заметили.

– Молодец, отличился, – похвалил я его насмешливо.

Он покаянно шмыгнул носом.

Костер прогорел, а я так надеялся выпить горячего травяного настоя. Пришлось доставать огниво и снова высекать искру, разжигая стружки и щепки. Кенмар смотрел, не веря глазам.

– Разве мы не отправимся за ней в погоню? – спросил он.

– Отправимся, – спокойно сказал я. – Но пока я хочу есть и спать.

– Она же уйдет…

– Она уже ушла. Пусть это будет тебе уроком – не доверяй ведьмам, когда они говорят сладко.

– Да, мастер, – униженно сказал Кенмар.

Каша пригорела. Я соскреб сколько можно было сверху, заедая свежим хлебом, что тоже купил на хуторе. Потом завернулся в плащ и лег спать, оставив Кенмара сторожить до полуночи. И заодно драить пригоревший котелок.

Утром, когда ученик проснулся, я уже заварил в кружках листья дикой мяты. Мы поели и собрались в дорогу, закинув на спины сумки.

– Куда пойдем, мастер? – спросил Кенмар робко.

– За ведьмой. Она пошла на запад.

– Как вы это узнали? – с плохо скрытой завистью спросил ученик, ныряя за мной под ветки деревьев. – Это такой дар? С ним надо родиться?

– Вовсе нет. Надо всего лишь верить и ненавидеть всё, что противно небесам.

Кенмар какое-то время обдумывал мои слова, а потом спросил:

– Сейчас вы ненавидите ту ведьму?

– Нет, не ведьму. Я ненавижу её колдовство, которым она распорядилась не во благо, навредив людям. И поэтому чувствую, куда она пошла.

Кенмар опять помолчал, и опять спросил:

– Вы расскажете милорду Саби, как я упустил эту женщину?

– Расскажу. Я обязан.

– Я исправлюсь, мастер! Приложу все силы, чтобы исправиться!

– Поменьше слов, побольше дела, – напомнил я ему девиз служителей яркого пламени.

Ведьма старалась замести следы. Сначала ей было не до колдовства, и она просто убегала. Поднялась вверх по реке. Наверное, посчитала меня псом, идущим по следу. Если бы её преследовали настоящие псы, то ее хитрость удалась бы. Я безошибочно определил место, где ведьма перешла реку на другую сторону. Мы с учеником тоже перешли реку вброд и почти сразу я увидел следы, оставленные беглянкой. Она не притронулась к лесной землянике, но нарвала охапку щавеля. Надеялась сбить меня с толку, наивная. Еще были разные магические штуки, которые она оставлял за собой – скрывающие заклятья, чтобы наверняка не нашли. Но ни одно колдовское заклятье не остановит Ларгеля Азо, пора бы ей было это понять.

В полдень я велел Кенмару остановиться в лощине и развести огонь.

– К вечеру я ее приведу, – сказал я, оставляя сумку.

– Даже меча не возьмете, мастер? – поразился Кенмар. – А вдруг ведьма…

– Свари ужин.

– Хорошо, – ответил он уныло, забирая котелок, чтобы найти воды.

Оставив Кенмара, я пошёл вдоль лесной речушки, петлявшей раз за разом на юг. Солнце перевалило пик и стало клониться к кронам деревьев на западной стороне, когда я понял, что она здесь. Айфа Демелза. Совсем рядом. Я чувствовал её насмешку и… радость. Она была почти счастлива. Волны счастья так и растекались по низине, огибая деревья. Какое чистое, безыскусное счастье. Я позволил себе промедлить пару мгновений, чтобы приобщиться к нему. Обычно ведьмы счастливы не бывают. Они бывают веселы, довольны, но не счастливы. Тот, кто отрекся от небес, не может быть счастлив, даже если убежден в обратном.

Раздался плеск воды, и я вышел на берег, раздвинув ивовые ветки.

Айфа Демелза стояла по колено в реке, собирая ракушки.

И я снова промедлил, и подумал, что слишком часто пренебрегаю своим обязанностями в эту миссию. Но мне припомнилась другая весна. И другая женщина, точно так же собиравшая ракушки. Только тогда было море, а не река. И женщина была белокурая, а не темноволосая. Как все непохоже, и как похоже.

Солнце заливало лучами тонкую фигурку, опаляя белую кожу. У упырей всегда белая кожа. Они не любят солнца. Я смотрел, как Айфа Демелза наклоняется, шаря руками по дну. На ней была надета моя рубашка. Еще мокрая, она льнула к женскому телу, и каждый его изгиб виделся лучше, чем если бы ведьма разгуливала голой. Теперь я убедился, что о красоте Айфы Демелза говорили правду. Она была сложена безупречно, хотя немного худощава. Ведьма не заметила моего появления, и нетерпеливо отбросила на спину распущенные волосы, они норовили соскользнуть с плеча и коснуться поверхности воды, а подвязать их она или не догадалась, или не захотела. Волосы были чёрные, с отливом в синеву, и шелковистые даже на вид. Успела вымыться.

Вот она побрела к берегу, но смотрела под ноги, а когда вскинула голову и увидела меня – бежать было уже поздно. Я сразу догадался, что она не побежит. Бежать от меня было бы глупо, а Айфа Демелза не производила впечатления глупой. Она выпустила подол рубахи и скрыла таинственную тень между бедрами. Стыдливость у ведьмы – это всегда похоже на насмешку.

Да она и на самом деле насмешничала, потому что принялась оскорблять меня, хотя дрожала, как заячий хвост. Дрожала, но я чувствовал её решимость на еще один побег. И решил пресечь все попытки, потому что лорд Саби ждал нас в столице, и не стоило испытывать его терпение, гоняясь за ведьмой по лесам и полям. Надо было сразу поставить ей клеймо на ладонь, но я не привык размениваться священным даром по мелочам.

Она обожглась, и теперь рассматривала свою руку с обидой, как ребенок, схвативший по недомыслию пламя свечи. Но вот обида сменилась испугом, а потом и ужасом.

– Правильно догадалась, – сказал я, забрасывая в реку последние выловленные ведьмой ракушки. Ей они все равно не понадобятся, а губить живые существа попусту – недостойно служителя яркого пламени. – И благодарю, что дала мне повод использовать это против тебя. Не убеги ты от Кенмара, пришлось бы обходиться веревками. А сейчас если тебе захочется по нужде в кустики, и ты не придешь, пока я досчитаю до двенадцати, я сделаю вот так…

И я сделал. Немного придушил её, не прикасаясь даже пальцем. Айфа Демелза схватилась за горло, упала на колени, а потом я позволил ей дышать.

– Ты же слышала об этой штуке, верно?

– Слышала, – ответила она с ненавистью, когда обрела способность говорить. – А еще слышала, что ты жесток без меры. И теперь поняла, что слухи правдивы.

– Ларгель Азо сначала бьет, а потом спрашивает, – теперь уже была моя очередь говорить насмешливо.

– Да, – почти прошипела она.

– Врут слухи, – я поднялся, поправляя поясной ремень. – Ларгель Азо сначала убивает, а потом допрашивает. Так что тебе очень повезло, что я сначала решил с тобой поговорить. Пойдём.

Она помнила последствия своего прошлого непослушания и в этот раз поднялась скоро, не заставляя ждать. Она оделась и засеменила впереди меня. Волосы черным плащом укрывали её до пояса. Мне никогда не нравились чёрные волосы. Но сегодня я смотрел на блестящие и глубокие переливы черноты без отвращения. Она и правда красива, Айфа Демелза. И надо быть слепым, чтобы не заметить этого. Но то, что она красива, ничего не меняет. Ведьма должна быть сожжена, какой бы красивой ни была.

Мы шли долго, и ведьма выбилась из сил. Она все чаще спотыкалась о корни, но не просила отдохнуть, хотя я ждал, когда она сдастся. Когда-то мне пришлось встречать её сестру – леди Эмер из Дарема. Та тоже не сдавалась. Но она была женщиной-воином, а эта воином точно не была. По-крайней мере с виду. Слишком хрупка и тонка телом. Она споткнулась ещё раз и остановилась, оперевшись плечом о дерево.

– Устала? – спросил я.

Она ответила гневным взглядом, но ничего не сказала.

– Привал делать не будем. Не хочу оставлять Кенмара одного на ночь. Так что лучше поторопиться.

– Наверное, тебя похвалят, если ты привезешь в Тансталлу мой труп и скажешь, что я сама себя загоняла до смерти.

– Пойдем, – повторил я, и она нехотя оторвалась от дерева и побрела дальше.

Иногда я коротко говорил ей, куда сворачивать – направо или налево. Она подчинялась послушно, как овца, шедшая на заклание. Но я чувствовал, что это обман. Внутри неё все клокотало, как в огненной горе. Еще немного – и опять начнет швыряться колдовскими штучками.

Кенмар благополучно задремал у костра и пропустил наше появление. Когда мы вышли из чащи на поляну, он испуганно вскочил, сжимая в одной руке кол, в другой – меч, и сонно моргая.

– Мастер! – облегченно выдохнул он, узнав нас, и замахнулся на Айфу Демелза: – Проклятая ведьма!

Я слегка толкнул его в грудь, чтобы поутих, а ведьма упала на землю рядом с костром и замерла, свернувшись клубком. Я взял сверток, что принес с хутора, и перебросил ей.

– Оденься.

Она подняла голову и посмотрела удивленно.

– Там женская одежда, – сказал я, доставая ложку и устраиваясь возле котелка, который Кенмар повесил над огнем, чтобы похлебка разогрелась. – Оденься. Незачем пугать людей.

Айфа Демелза нерешительно протянула руку к свертку, погладила его, а потом тихо спросила, указав на склонившиеся до земли ветки ивы:

– Можно я оденусь там?

– Еще чего! – завопил Кенмар, но я осадил его.

– Пусть идет.

– Но мастер, она сбежит!..

– Не сбежит, – я зачерпнул из котелка и проглотил первую ложку.

Ведьма скользнула под прикрытие густой листвы бесшумно, как тень. А только что едва переставляла ноги.

Готовил Кенмар отвратительно. Другое дело, что я бы приготовил не лучше, и что за свою жизнь мне приходилось пробовать еду гораздо более мерзкую. Копчёное мясо оказалось вполне сносным, я жевал и прислушивался к чувствам ведьмы. Она устала, но сейчас была довольна. Да, довольна. Наверное, и ей надоело ходить в обносках. Но вот удовольствие сменилось замешательством. Увидела, что платье, что я принес, совсем простое, и не подходит для благородной? Сейчас будет обида… Но ведьма не обиделась. Раздался шорох листьев, и она вышла к костру.

Перед нами стояла женщина без возраста – юное лицо и глаза, видевшие многое, очень многое. Она нашла гребень, и теперь её волосы еще больше походили на черный шелк – так и лились с макушки до пояса. Вилланская кофта удивительно шла ей, как и грубая юбка из темной ткани. Ворот кофты был широковат, и то и дело сползал, открывая белое плечо. Айфа Демелза была из тех благородных женщин, которые не теряют благородства даже в одеждах простолюдинов. Медане тоже необыкновенно шло платье вилланки.

Ведьма положила передо мной мою рубашку – сложенную аккуратно, по швам. Я сразу же расшнуровал камзол и надел её, еще хранившую тепло женского тела.

Айфа Демелза бросила взгляд на котелок, и я почувствовал её голод и брезгливость. Мы с Кенмаром ели, зачерпывая ложками прямо из котелка.

– Достань чашку, – велел я ученику.

Тот заворчал, но полез в сумку.

– Налей ей отдельно.

– Благодарю, – сказала Айфа Демелза чинно, присаживаясь к костру, по другую сторону от нас.

Недовольно сопя, Кенмар отлил в чашку похлебки, подумал, выловил кусочек мяса. Я разломил хлеб и протянул ведьме. Она взяла, стараясь не соприкоснуться пальцами.

Ела она жадно, хотя и старалась соблюсти достоинство. Ракушки – неважная замена хлебу и горячей похлёбке. Даже если ее готовил Кенмар. Перед тем, как лечь спать, я расстелил карту, чтобы определить, как далеко нас занесло на запад. Выходило, что на пути к столице, если мы возьмем восточнее, будет деревушка.

– Завернем туда, – сказал я Кенмару, который тоже разглядывал карту. – Может, у них есть лошади. Купим пару.

– Да уж, тащиться до Тансталлы пешком – это не по набережной прогуляться, – Кенмар зло посмотрел на ведьму. – А что за деревня, мастер?

– Боллар, – сказал я, проследив пальцем витиеватые буквы. – Большие Дома.

– Поди, домики – вровень с землей, – сказал Кенмар.

– Главное, чтобы были лошади, – сказал я.

Ведьма доела похлебку и даже вымазала чашку кусочком хлеба, а потом принялась безудержно зевать, прикрывая рот ладонью.

– Отдай ей мой плащ, – сказал я Кенмару, вставая, чтобы прогулять до реки на ночь.

– Ваш плащ? – Кенмар нахмурился. – А как же вы, мастер?

– Ночь теплая, не замерзну.

– И она бы не замерзла, – проворчал ученик, но потащил ведьме плащ.

Когда я вернулся, Айфа Демелза уже спала. Во сне лицо у нее стало беззащитным – ничего от той холодности и презрения, что я наблюдал днем.

Кенмар ждал меня, готовый начать ночной караул до полуночи, мы помолились, и я лёг, пристроив под голову сумку с осиновыми кольями.

Мне приснилось море, и Медана, собиравшая ракушки. Я подошел неслышно, а она стояла ко мне спиной и поэтому не распознала опасности. А я и в самом деле был опасен для неё. Бежать ей было некуда. В открытое море – она не умела плавать. Справа и слева были каменистые утесы, а на берегу ждал я. Принцесса Медана сняла юбку перед тем, как зайти в воду, и подвернула рубашку почти до пояса, открыв белые, как мраморный камень, ноги. Набрав корзину ракушек, Медана повернула к берегу. Она шла медленно, борясь с волнами. Потом подняла голову и увидела меня.

Я знал, что будет дальше. Я войду в море, протягивая к ней руки, а она бросится к утесу и начнет карабкаться наверх, обдирая до крови колени и пальцы. «Тебе не убежать от меня!» – крикну я, и в это время утес вдруг отломится от берега и поплывет через залив, унося с собой Медану.

Но вместо этого сон пошел по-другому. Медана не отшатнулась и не бросилась бежать. Она поставила корзину, и волны тут же перевернули лёгкую плетёнку, унося добычу, но Медана это не заметила. Она смотрела на меня, как будто ждала всю жизнь.

– Далеко же ты спряталась, – сказал я, протягивая к ней руки. – Даже твой отец оставил поиски, а я не оставил. И вот, нашёл.

– Наконец-то ты появился, Ларгель, – сказала Медана и тоже потянулась ко мне. – Я тосковала и ждала!

Она бросилась мне на грудь и обняла, прижавшись щекой. А я замер, понимая, что всё это сон, и стоит мне пошевелиться, как призрак счастья исчезнет.

– Поцелуй меня, – сказала Медана ласково и подставила лицо для поцелуя.

Я целовал её долго, изнемогая от желания, и от радости, что она, наконец-то, меня приняла. Она прервала поцелуй первая, клоня голову и пытаясь отдышаться, и произнесла еле слышно:

– Ты лишаешь меня и гордости, и чести, Ларгель, но я согласна на всё. Если хочешь, стану твоей прямо здесь, у этих скал.

Хотел ли я? Да я мечтал об этом годами. Я уложил её тут же, на кромке прибоя, не имея больше сил ждать, и набросился, как дикий зверь на добычу, задирая рубашку Меданы и пытаясь раздеться сам. Моя принцесса не противилась, а покорно обняла, когда я наклонился, чтобы ещё раз поцеловать. Глаза её были закрыты, и ресницы трепетали.

– Посмотри на меня, – попросил я, – хочу, чтобы ты смотрела на меня.

Она подняла ресницы и посмотрела.

Глаза у нее были синие, как темные сапфиры. Как море, что шумело рядом.

Я проснулся с бешено колотящимся сердцем, не понимая, где нахожусь. Но увидев звезды небесные и услышав потрескивание огня, вспомнил про лес и погоню за ведьмой, и сел, испытывая отвращение к тому, что только что пригрезилось. Неужели даже после стольких лет покаяния греховное прошлое не отпускает меня? Но почему такие странные сны?

Кенмар стоял у дерева, борясь со сном, Айфа Демелза мирно спала. Я посмотрел на нее с подозрением: не она ли наслала дурной сон? А в том, что сон был дурной, сомнений не оставалось.

Подобравшись к ведьме поближе, я склонился над ней, заглядывая в лицо: притворяется или нет?

– Мастер? – изумленно позвал меня Кенмар, но я махнул рукой, чтобы не шумел, и коснулся щеки Айфы Демелза, чтобы удостовериться наверняка.

Ведьма не пошевелилась, только всхлипнула во сне и чуть-чуть двинула головой. Значит, и правда – спит.

Я не встречал и не слышал ни разу, чтобы спящая ведьма могла наложить чары. И эта вряд ли была способна на такое. Значит, дело во мне. От этого стало ещё противнее, потому что походило на предательство к памяти Меданы. До недавнего времени мне никогда не снились другие женщины.

Но почему такие сны?

Рубашка. Она вернула мне рубашку.

Но если бы на ней были заклятья, я бы почувствовал.

Дернув камзол за ворот, я оттянул льняную ткань, и понюхал. Рубашка пахла ведьмой. Запах приятный, но совершенно чужой. Вот и причина. Я тут же разделся до пояса.

– Что-то случилось, мастер? – встревожился Кенмар.

– Ничего, – ответил я и пошёл к реке.

Там я долго полоскал рубашку, чтобы не осталось ведьминого духу, и поплескал на себя водой. Можно было выкупаться, но речка оказалась мелкой – глубиной до колена. Вернувшись и распялив рубашку возле костра, чтобы просохла побыстрее, я поворошил горящий валежник и задумался, глядя на спящую Айфу Демелза. Надо попытаться разговорить её. Вызнать, кто и как научил её колдовству. Можно прикрикнуть, припугнуть чтобы поскорее признавалась. Можно постараться расположить к себе показной добротой. К каждой ведьме свой подход. Посмотрим, что подойдет для этой.

Сон прошёл, и я отправил Кенмара отдыхать, а сам просидел до рассвета, глядя на огонь и поглаживая медальон с мощами святой Меданы которые носил при себе вот уже девяносто лет.

Рассказывает Айфа Демелза

Утро выдалось солнечным, и день обещал быть жарким. Зацвела жимолость, и её аромат приманивал пчёл и шмелей. Они так и роились над нашими головами, пока мы брели старой лесной дорогой. Кенмар отмахивался, а я знала, что нельзя беспокоить маленький народец и не делала резких движений, даже если какое-нибудь пушистое полосатое тельце пролетало перед самым носом.

Ларгель Азо шёл впереди, таща на одном плече сумку, на другом седло. Мне было любопытно, куда они дели коней, но спрашивать я не решалась. Дух мой по-прежнему был в упадническом состоянии, но радовало хотя бы то, что не пришлось сразу же столкнуться с легендарной жестокостью служителей церкви. Свежая рубашка и новая юбка (а по правде сказать, не совсем уж и новая) хоть чуть-чуть примирили меня с моим нынешним положением. И хлеб. Я не понимала его ценности и вкуса, пока не пришлось прожить несколько месяцев на траве и рыбе.

Я шла за епископом и размышляла, как мало надо, чтобы человек из благородного существа превратился в нищеброда, которому главное – сытно поесть и не мерзнуть.

Растоптанные туфли натирали ноги, потому что чулок у меня не было – их пришлось распустить, чтобы сделать сети, когда я только пришла на остров. На первом же привале я подложила под пятки листья лопуха. Епископ увидел это, но ничего не сказал. Я подумала, что он должен быть доволен, что я терплю в пути такие неудобства. Церковь считала, что физические страдания – лучшее искупление грехов. Про Ларгеля Азо говорили, что он женился на церкви. А значит, он полностью разделяет её убеждения.

Ученик Кенмар тащился то позади меня, то обгонял, чтобы пошептаться со своим наставником. Что он там у него выведывал, меня не особенно интересовало. Наверняка, какие-нибудь уловки по поимке черных ведьм. Иногда ученик посматривал на меня. Смотрел хмуро и с подозрением. Я отвечала ему ледяным взглядом, показывая, что его внимание неприятно.

До деревни мы добрались только к вечеру, и ученик тут же отметил, что в деревне Большие Дома не было ни одного большого дома.

– Жалкие лачуги, – сказал он, сплюнув. – Уверен, что здесь и лошадей-то нет. Одни мулы или ослы.

Деревню огораживал бревенчатый частокол, но ворота были ещё открыты. Ларгель Азо пошел прямиком к ним, но вдруг остановился и сказал, обращаясь к ученику:

– Не говори, что мы служители яркого пламени. И не называй наших имен.

– Почему, мастер?

Вместо ответа Ларгель повернулся ко мне:

– А ты молчишь, что бы ни произошло.

Я кивнула, показывая, что поняла.

Нас заметили, когда мы уже подошли к воротам. Три человека со щитами из сколоченных дубовых досок выскочили к нам, преграждая дорогу. У старшего был даже кожаный шлем, окантованный металлическими полосками.

– Кто вы? – спросил человек в шлеме.

Он отчаянно трусил, и копьё держал неловко, вцепившись в древко судорожно, как утопающий.

– Мы простые путники, – сказал епископ, бросая на землю сумку и седло и поднимая руки в знак добрых намерений. – Я – Вулф, лучник из столицы, это мой брат Хамор…

Я чуть не фыркнула, услышав дурацкие имена – Волк и Осёл. Придумал же. Сейчас еще меня назовет Марухой – кобылицей.

– …а это – моя сестра.

Сестра! Я невольно посмотрела на его физиономию с располосованной щекой. Упаси небо от такого брата.

– На нас напали разбойники, отобрали лошадей и почти все сбережения, – продолжал врать Ларгель Азо. – Мы просим только ночлега и ужина, мы заплатим тем, что у нас осталось. Это ведь Боллар?

– Это не Боллар, это деревня Пюит. И мы тут не жалуем прохожих, – сурово сказал охранник.

– Во имя святой Голейдухи, дайте приют, – попросил епископ. – Скоро ночь, моя сестра устала, ей нужны чулки и новые башмаки. Я заплачу, – он отцепил от пояса кошелёк и потряс им.

Звон монет произвел впечатление. Суровые охранники деревни Пюит пошептались, и старший важно сообщил, что пойдёт доложить старосте.

Ожидая, пока они договорятся, мы сели прямо на землю, и я тут же стащила туфли, прикладывая листья подорожника к кровавым мозолям. Ученик вертелся ужом, ему не терпелось расспросить Ларгеля Азо о причине такой таинственности. Мне тоже было странно, зачем епископ скрыл свое положение. Всем известно, что служителям яркого пламени любой обязан предоставить лучший кров и еду, причем, бесплатно и с почтением, как будто принимал короля. Какую же игру затеял господин Палач?

За частоколом раздались голоса, и к нам вышел охранник в шлеме и мужчина средних лет – худощавый, седой, с умным и усталым лицом. Совсем не похож на виллана. Старший из охранников что-то нашёптывал ему, косясь в нашу сторону, но он словно бы и не слушал. Мы встали, приветствуя его, и он оглядел нас цепким взглядом, задержавшись на моих стертых в кровь ногах, и как я морщилась, обуваясь.

– Я – староста, мое имя Скримир, – назвал он себя. – Куда вы идете?

– Возвращаемся в столицу, – ответил Ларгель Азо за всех.

– Вы порядочно сбились с пути, – объяснил староста. – Зашли на сто миль западнее. Теперь, чтобы выйти на нужную дорогу, вам надо будет вернуться или пройти болотами. Но на болотах опасно.

– Позади нас ждут разбойники, болот мы боимся меньше.

Староста кивнул.

– Оставьте оружие у входа, – сказал он, – и можете входить. У нас есть башмачник, а его жена вяжет чулки. Их дом – второй справа, там твоя сестра купит всё, что нужно.

Ларгель и его ученик оставили мечи и кинжалы деревенским охранникам. Я подумала, что если бы вилланы были сообразительнее, то обыскали бы гостей и их поклажу, и обнаружили много интересного. Но осматривать вещи никто не стал, и нас пропустили за частокол.

– Несколько домов пустуют, – сказал староста, указывая на крайние постройки, – можете расположиться там. – Если хотите, можете остановиться у меня, нас с женой вы не потесните.

– А это что? – Ларгель указал на рассыпанный дорожками мак, крест-накрест пересекавший тропинки здесь и там.

– Это от сглаза, – сказал Скримир.

– Помогает? – спросил Ларгель.

– Пока не жалуемся, – последовал сдержанный ответ.

Он указал нам дом башмачника и остался подождать на улице, а мы вошли. Башмаки тут и правда были, и много, но все не по моему размеру. Другое дело, что выбирать не приходилось. Я нерешительно посмотрела на епископа, не зная, какие мне можно выбрать и можно ли. Но он сам осмотрел женские туфли, постукивая по подошве костяшками пальцев и пробуя жесткость пятки.

– Сделаешь вот такие? – спросил он, указывая на башмаки из светлой кожи, на каблучке и с рантом. – Чтобы пришлись моей сестре впору?

Башмачник окинул на меня взглядом из-под мохнатых бровей, и я без слов разулась, чтобы он определил размер.

– Сделаю за два дня, четыре серебряных монеты, – сказал башмачник чинно.

– Не торопись, делай за три, – сказал епископ, похлопав его по плечу, как старого знакомого, и бросил на стол два серебряника. – Это задаток. И ещё мы хотим чулки. Покрепче и помягче. Говорят, твоя жена хорошо вяжет.

Появилась жена башмачника – дородная высокая женщина. Она несла на вытянутых руках полосатые вязаные чулки. Ларгель выбрал пару с красными и черными полосками и протянул мне.

– Серебряная монета, – сказал башмачник.

– Даже торговаться не стану, – Ларгель положил на стол еще один серебряник и вдруг спросил: – У тебя какое-то горе?

Жена башмачника всхлипнула и убежала.

– Кто-то умер? – продолжал епископ.

Башмачник склонился над каблуком сапога, который чинил, выстукивая молоточком.

Хотя епископ и приказал мне молчать, я не выдержала:

– Ты пришел под чужой кров, прояви уважение к его хозяевам, брат, – последнее слово я выделила голосом. – Не спрашивай второй раз, если не ответили в первый.

Но Ларгель Азо не пожелал уважать чужое горе, зато мою руку от ладони до плеча словно объял невидимый огонь. Я едва не вскрикнула, зажмурившись от боли, а епископ сказал, обращаясь к башмачнику:

– Когда мы придем в Тансталлу, я обязательно зайду в Собор небесного воинства. Там лежит камень, на который в незапамятные времена ступил крылатый вестник, когда южане осаждали столицу, на камне остался след стопы. Говорят, если потереть об него монетку, молитва обязательно будет услышана. Хочешь, помолюсь за тебя? Или за кого-то из твоих родных?..

– Благодарю, добрый человек, – чинно ответил башмачник, – мы тоже часто ездим в столицу, я помолюсь сам.

Епископ пожал плечами и направился к выходу, мы с Кенмаром потянулись за ним. Но за порогом лавки, пока мы еще не миновали крытый коридор, к нам метнулась жена башмачника. Разноцветные чулки висели у нее на сгибе локтя смятые и перепутанные, а она схватила Ларгеля за рукав и зашептала, пытаясь вложить ему в ладонь золотую монету:

– Помолись за мою дочь, господин… За Асмералд… пусть если жива, вернется домой, а если умерла, то пусть найдется её тело, чтобы похоронить по-человечески…

– Достанет и медной монеты, – сказал епископ сердечно.

Я услышала это и заподозрила подвох. Мне не верилось, что главный палач Эстландии способен тереть монетки в соборах за вилланских дочерей. Наверняка, преследует какую-то цель… Но какую?

– Нет, пусть золотая, – всхлипывала женщина, – лишь бы вернулась…

– Сделаем так, – Ларгель Азо достал из кошелька золотую монету и обменял на монету женщины, – а теперь расскажи, что произошло с твоей Асмералд? Тогда молитва подействует сильнее.

Поддавшись на ласковость его расспросов, женщина открыла рот, чтобы поделиться своей бедой, но позади раздался суровый окрик:

– Жанина!

Башмачник вышел вслед за нами и теперь грозно смотрел на жену.

– Иди проверь, готов ли обед, – приказал он, переводя подозрительный взгляд на Ларгеля. – Это Пюит, господин, здесь не любят праздной болтовни.

Его жена отшатнулась и почти бегом скрылась в доме, потеряв по пути пестрый чулок, вязаный крючком. Ярко-красное пятно на черном полу казалось слишком ярким и неуместным, но поневоле притягивало взгляд.

– Это – Пюит, я понял, – ответил Ларгель вежливо, поднял чулок и положил на скамейку. – Прости за назойливость.

Когда мы вышли на улицу, староста по-прежнему ждал нас. Где-нибудь в благородном замке, где вдосталь еды и питья, и многочисленные кровати с пуховыми перинами чаще всего пусты, путешественникам вроде нас – грязным и пешим – предложили бы в лучшем случае свиной хлев. У вилланов всё было проще. Древние законы гостеприимства еще не были забыты.

Староста проводил нас к своему дому – добротному дому с черепицей на крыше, усадил за стол, и старостиха налила каждому горячей похлебки в миску. Похлёбка была чечевичная, и разогревая её, старостиха бросила в горшок кусок копченого сала с мясными прожилками. Дразнящий запах заставил меня оживиться, и хозяйка это заметила.

– Проголодалась, красавица? – спросила она грустно и ласково. У неё было доброе, немного печальнее лицо, и синие тени легли под глазами, как от бессонных ночей, но волосы, выбивающиеся из-под белоснежного чепца, по-прежнему сияли золотом, в них не было ни единого седого волоска. – Такая худенькая, – продолжала старостиха, наливая похлебки мне первой, – кушай, чтобы поправиться.

Я поблагодарила и сразу взялась за ложку. Наваристая похлебка была вкусна, как кушанья волшебного народа, населявшего Эстландию в незапамятные времена. В легендах говорилось, что их пища могла излечить смертельно больного и заставить старика помолодеть. Правда или нет, но от этой похлебки кровь так и побежала по жилам. А может, я была слишком голодна.

– Невесело у вас, – сказал Ларгель Азо. – Что-то случилось?

– Ничего, – ответил староста, медленно покачав головой. – Жизнь сейчас пошла тяжёлая, опять повысили налоги – с чего простым людям веселиться?

– И то верно, – согласился епископ, доставая серебряную монету. – Это плата за ужин.

– Не слишком вас пощипали разбойники, если платишь за миску похлёбки серебром, – заметил староста.

– Если лишиться лошадей – не слишком, то не слишком, – кивнул Ларгель. – А церковь учит, что тому, кто платит щедро, небеса воздают всемеро.

Старостиха набожно осенила себя знаком яркого пламени и завернула четверть головки сыра в полотняную тряпку, протянув мне.

– Покушаешь, когда проголодаешься, – сказала она.

Я приняла подарок и прижала сыр к груди, как нечто самое драгоценное.

– Можете переночевать у нас, – предложил староста.

– Нет, мы лучше пойдем в тот пустой дом, – сказал Ларгель Азо, – что возле башмачника. Там ведь никто не живет?

– Дом пустой, – ответил староста. – Располагайтесь там, добрые люди. Если утолили голод, я провожу.

Он наскоро прочитал благодарственную молитву и проводил нас до пустого дома. Старостиха ссудила мне тёплое одеяло и подушку, сказав, что мужчины переночуют и так, а женщине надо поспать по-человечески.

В доме были две кровати, стол и стулья. Всё в пыли, ничего из кухонной утвари и одежды.

– Кто здесь жил раньше? – спросил Ларгель, когда староста поставил на стол жировой светильник и собрался уходить.

– Они переехали в другую деревню, к родне. Жена была из других мест.

– Понятно, – епископ потер щеку, на которой красовались оставленные мною царапины. – Утром я хочу купить пару лошадей, если у вас есть на продажу.

– Лошадей нет, – отозвался староста безо всякого выражения, – но Донахью выращивает мулов. Если заплатишь щедро, как за похлёбку, то договоритесь.

Он пожелал нам спокойной ночи и ушел.

Я положила на кровать одеяло и подушку и достала чулки. Не помешало бы вымыть ноги, но такой роскоши в вилланской деревне не предусматривалось. Но в углу стояла бадейка.

– На площади колодец, – сказала я, позабыв об усталости. – Я схожу за водой? Хочу умыться.

– Никуда ты не пойдешь, – сказал Ларгель Азо, проверяя каждый угол и даже заглядывая в дымоход.

Он плотно затворил ставни и двери и положил сумку с кольями так, чтобы можно было без труда добраться до неё.

Вздохнув, я села на кровать и достала купленные чулки.

– Вы сказали, чтобы башмачник делал для этой… – ученик скосил глаза в мою сторону, – три дня. Три дня, мастер?

– Мы задержимся здесь, – сказал епископ.

– Задержимся? Но почему?

Я хмыкнула, натягивая чулки:

– Неужели не понятно? Волк учуял добычу.

– Добычу?! – Кенмар, смотревший на меня с презрением, живо обернулся к епископу. – Здесь ведьмы, мастер?

– Упыри, – коротко ответил Ларгель Азо.

Кенмар с присвистом втянул воздух, мне тоже стало не по себе, и деревенька, показавшаяся сначала такой уютной, сразу стала казаться подозрительной и зловещей.

Упыри! Это вам не ведьмы! Это совсем другие существа. Не люди. Ночные демоны, кровососы, живые трупы, с человеческими желаниями, но без души. Сказками о них пугали детишек, да и взрослые побаивались выходить на улицу после полуночи без серебряных талисманов. Я ни разу не видела упыря, и никто из известных мне людей не видел. Вольверт говорил, что их мало и они прячутся, но я воспринимала их, как детскую сказку.

Но Ларгель Азо был серьезен и сосредоточен, как рыцарь перед решающим турниром.

– Я сразу понял, что здесь упыри, – объяснял он ученику, – когда увидел рассыпанный мак. Вилланы верят, что если упырь увидит семена мака или бобов, то забудет о жажде крови и бросится их пересчитывать.

– Это правда? – спросил Кенмар удивленно.

– Ни разу не встречал таких упырей, – сказал Ларгель. – Поэтому не верю.

– Только из-за мака, мастер? – не унимался Кенмар.

– Не только. Я чувствую, что они здесь. Мы не можем уйти.

– Мне караулить до полуночи? – деловито спросил ученик.

Ларгель Азо кивнул, расстилая плащ на кровати.

Поразмыслив, я решила, что мне не должно быть дела до их геройств. Даже если здесь полчища упырей, и епископ решил устроить войну света и тьмы (только света ли?), пусть устраивает. Возможно, упырям повезет больше, и я даже смогу оказаться свободной. Рассыпанный мак! Никогда не слышала подобного бреда. Скорее всего, епископ красуется перед учеником, или дует на родниковую воду, боясь обжечься.

Мужчины начали молиться перед сном. Я не пожелала присоединиться к ним и уснула под унылое бормотание.

Глава 5

Рассказывает Ларгель Азо

Первая ночь в деревне Пюит прошла спокойно, хотя я чувствовал присутствие упыря совсем рядом. Но чувствовал не так хорошо, как раньше. Поразмыслив, я приписал это влиянию ведьмы. Она была упырихой, и это сбивало с толку.

Когда пришла моя очередь караулить, и Кенмар начал похрапывать, завернувшись с головой в плащ, я позволил себе посмотреть на спящую ведьму.

Знала ли она про свою упыриную кровь? Скорее всего, нет. Я был уверен, что на её теле нет укусов. Нечистая кровь текла в ней спокойно, не вступая в сопротивление с кровью человеческой. Странный союз. Противоестественный. Она не боялась солнца и не нуждалась в человеческой крови, хотя испытывала тягу к ней. Чтобы насытиться, ей нужно было иное. Вспомнив, как она уплетала простую вилланскую похлёбку и прижимала к сердцу сыр, я усмехнулся.

Но в то же время присутствовала скверна. И грех. И опасность. Она не стала молиться перед сном, и это было для меня первейшим знаком нераскаянной грешницы. Её придется очистить, потому что сама она вряд ли очистится.

Как будто почувствовав мой взгляд, Айфа Демелза пошевелилась, и я сделал вид, что смотрю на пламя, а когда она затихла, пересилил желание взглянуть на неё снова. Служитель яркого пламени должен быть невозмутим духом, а мне казалось, что если я стану слишком долго смотреть на Айфу Демелза, то дух мой будет смущен. Все же, она слишком красива.

Ближе к утру она беспокойно зашевелилась. И застонала сквозь зубы.

Ей снился страшный сон, но она не могла проснуться. Металась по подушке, кусая губы, а потом приглушенно вскрикнула. Я снова посмотрел на неё.

Черты ее лица исказились гримасой страха и ненависти, а лоб покрылся капельками пота. Она опять застонала и дважды отчетливо повторила: «Воды!.. воды!..».

Я налил в чашку святой воды из фляги и подошел к постели, присев рядом на корточки. Окунул палец в воду и смочил ведьме губы. Она жадно облизнулась, и я потеребил её за мочку уха. Айфа Демелза открыла глаза и посмотрела на меня затуманенным взором человека, которому снился кошмар. Потом взгляд её прояснился, и я понял, что для нее явь оказалась кошмаром почище сна. Она вскочила в постели, готовая бежать или обороняться – что уж ей там пришло на ум.

– Выпей, – сказал я, протягивая чашку.

– Что это? – спросила Айфа с трудом, разлепив запекшиеся губы.

– Святая вода. Они всегда после этого мучают меньше.

Она взяла чашку и осушила до дна, а потом спросила:

– Кто?

– Демоны. Сейчас станет легче. Но лучше бы ты молилась перед сном.

Я забрал чашку и поставил на стол, а Айфа Демелза снова легла, сложив руки под щёку.

– Судя по всему, про демонов ты знаешь не понаслышке, – сказала она.

– Не понаслышке.

– Так может, и тебя они мучают, святой Ларгель?

– Мучают, – ответил я, переставляя светильник, чтобы ей не мешал свет.

– Тогда чем же ты отличаешься от последнего грешника? От меня? – продолжала спрашивать она с напором и злостью. – От тех, кого казнил собственной рукой?

– Тем, что я осознаю, что грешник, и хочу покаяться. А вы кичитесь своими грехами и несёте скверну в мир, – сказал я ровно. – Спи. До рассвета еще далеко.

Она уснула и спала теперь спокойно. Глядя на её безмятежное лицо, я подумал, что ей сниться что-то хорошее.

Смотрел на Айфу Демелза и думал о местных упырях.

Сколько их? Почему они обосновались в этой деревушке? Людей здесь мало, а на своих нападать слишком опасно. Впрочем, иногда я встречал упырей, которые потихоньку подпитывались кровью родных. Но вилланы здесь были здоровы и крепки, и не походили на упыриных жертв. Ещё мне не нравилось название деревушки. Пюит. Колодец. Я заметил несколько колодцев – возле домов старосты и башмачника и ещё один, почти у ворот. Но называть в честь одного из них деревушку было бы глупо. Маленькие, обложенные булыжниками и накрытые досками – эти колодцы не производили впечатления деревенской достопримечательности. Судя по виду, их сложили недавно. Они даже не замшели. Значит, название Пюит получил точно не из-за них.

Внутренний голос никогда ещё не подводил меня, но в этот раз я засомневался. Может, пришел срок, и Ларгель Азо начинает видеть зло там, где его нет? А настоящее зло, которое рядом, не замечает? Не пора ли тогда оставлять служение и уступать дорогу молодым?

Да, молодым. Кенмару. Кенмару?

Я постучал ногтями по столешнице. Лорд Саби попросил присмотреться к ученику, и я послушно взял его с собой и присматривался. Но почему-то мне не нравилось то, что я видел. Хотя Кенмар так и горел желанием доказать свою преданность делу.

Утром мы прогулялись до башмачника – спросить, как продвигается работа над заказом, потом побродили по деревне, болтая с детворой, игравшей между домами, снова наведались в дом старосты, и по дороге я чуть не принюхивался к каждому колодцу и не уставал расспрашивать о них вилланов.

Староста и его жена встретили нас радушно, и хотя до обеда было ещё далеко, поставили на стол сыр и хлеб, принесли свежей зелени и охлаждённой сыворотки.

– Почему деревня называется Пюит? Колодец? – спросил я, зажёвывая головку молодого лука – хрусткую и едкую.

Айфа Демелза поморщилась и отвела глаза. Сама она ела очень опрятно, совсем не так, как при первой нашей встрече. Расстелила на коленях полотенце, предложенное старостихой, и не откусывала хлеб, а отламывала маленькие кусочки и клала в рот.

– Раньше здесь был самый большой колодец на всю округу, – рассказал староста. – Теперь колодца давно нет, а название осталось. Но даже сейчас у нас три колодца – так что и переименовывать деревню нет причин.

– А где старый колодец? – спросил я.

– К югу от деревни, шагов триста или пятьсот, – пожал плечами староста. – Зачем он вам?

– Просто любопытно.

– Раньше его называли Королевским колодцем, – пояснил староста. – Он был сложен в те времена, когда нас завоевали вестфальды. Было дело, там даже прятались, когда враги проходили по этим землям.

– А теперь колодец пересох?

– Да, был засушливый год… лет пятьдесят назад. И мой дед выкопал несколько колодцев в деревне. В них вода стоит даже в засушливое лето. Дед умел находить нужные места.

После обеда мы убрались в отведённый нам дом, и я достал из сумки веревку и железный крюк, которые пристроил у тела, под камзлом, чтобы не было заметно со стороны.

– Он где-то прячется, – сказал я Кенмару про упыря. – Или его кто-то прячет. Но я не вижу упыриных меток на жителях деревни. Общение с упырями всегда оставляет след, но на местных следов нет. Попробуем найти этот Королевский колодец.

– Зачем нам колодец, мастер? – спросил Кенмар.

– Бывает так, что упыри прячутся от солнца в пещерах, а бывает – в заброшенных колодцах, – ответил я. – Если упырь живет не в деревне, то где-то неподалеку. Почему бы и не в Королевском колодце? Надо найти колодец и осмотреть его.

– Взять колья? – с готовностью подскочил Кенмар.

– Не надо, привлечем лишнее внимание, если кого-нибудь встретим.

Мы вышли из дома никем не замеченные и в два счета перемахнули частокол Пюита, забравшись на крышу заброшенной овчарни.

Айфа Демелза была не так ловка, прыгая через заборы, и мне пришлось подсадить её, а потом поймать на руки по ту сторону. Она пробыла в моих объятиях не дольше пары мгновений и сразу отстранилась. Ей было неприятно, и она даже не пыталась этого скрыть.

Мы пошли на юг, осматривая низины и любое нагромождение камней, но колодца не находили. Земля здесь была сухая и каменистая, и вместо платанов и буков росли тощие осины, бледно-зелёные, как мертвецы.

Кенмар хотел срезать деревце, чтобы сделать кол, но я запретил. Срубленная осина могла насторожить упыря или деревенских, а мне хотелось сделать всё тихо, без лишнего шума.

– Пойдем на схватку с упырями вооруженные лишь молитвой? – невинно спросила Айфа Демелза, не проронившая за всё утро ни слова.

– Ты сомневаешься в силе этого оружия? – спросил я.

Она ответила, глядя с усмешкой:

– А ты можешь разуверить меня в сомнениях, преподобный Ларгель? Покажи хоть маленькое чудо?

– Как ты разговариваешь с мастером?! – завопил ученик и даже замахнулся, но я перехватил его руку.

– Глупо сомневаться в божественном, – сказал я ведьме. – Молитвами чудеса творятся не по праздности, а по необходимости. И не нами, а по небесному позволению. Я не смогу показать тебе то, что ты хотела бы увидеть. Не сдвину гору, не призову дождь. Я всего лишь грешник на службе небес. Если небеса захотят, они покажут тебе чудо.

– Что же мне надо сделать, чтобы небеса этого захотели? – не унималась она.

– Просто поверить, – сказал я и пошел дальше.

Ученик и ведьма потащились следом.

Солнце припекало сильнее, я сделал глоток из фляги и передал её Кенмару. Тот напился и передал флягу Айфе Демелза. Краем глаза я следил за женщиной и увидел, что она брезгливо отерла горлышко, прежде чем припасть к нему губами.

Странно смотреть, как человек, погрязший в нечистотах греха, боится пригубить общую флягу.

Но я не сказал ей об этом, потому что не любил проповедовать глухим, а она была глуха к божественным словам.

Солнце начало клониться к западу, колодца мы так и не нашли, и присели в тени валунов, чтобы отдохнуть.

– Надо возвращаться, пока не заметили, что нас нет, – сказал я, прикидывая время по солнцу. – Надо зайти к Донахью – или как его там? Поторговаться насчет мулов. А завтра попробуем поискать ещё.

– Может, колодец засыпало? – предположил Кенмар. – Стены могли обвалиться за полстолетия.

– Может и так.

– Здесь нет водоносных жил, а значит, нет и колодцев, – сказала Айфа Демелза.

– С чего это ты решила? – язвительно спросил Кенмар. – Бабушка-ведьма нашептала?

– Всего лишь тайные знания, – ответила она делано-безразлично. – Непостижимые для некоторых.

– Это не тайные знания, а скверна, – сказал Кенмар. – Колдовство! Призывая эти силы, ты призываешь демонов.

– Я призываю силы природы и не вижу в этом ничего дурного, – ответила Айфа Демелза. – Ты – трус, и поэтому тебе везде чудятся демоны. А я знаю, что здесь воды нет. Если угодно, я прямо сейчас покажу вам, что умею, и мы прекратим бегать бестолково, как щенки на первой охоте.

– Ну покажи, покажи! – подзадорил её Кенмар.

Мне пришлось вмешаться:

– Успокойтесь оба. Ты сходи направо, до скалы, – велел я ученику, – а ты… – я обернулся к ведьме.

– Я? – спросила она холодно. – Должна сходить налево? До скалы? Я пленница, а не твоя служанка.

Солнечный свет падал на неё сквозь листву, придавая синим глазам зеленоватый оттенок. Как у морской воды, когда солнце пронзает её до дна. Неизвестно почему, но мне захотелось ответить ей грубостью, но я сдержался и сказал:

– А ты не заигрывай с демонами. Иначе можешь проиграть душу.

Надвинув шапку на лицо, я лег, показывая, что не намерен продолжать пустой разговор.

Кенмар со вздохом поднялся и направился в указанную сторону, распинывая валежник.

Я ждал, что ведьма бросится отстаивать безобидность колдовских знаний, но она почему-то молчала. Не утерпев, я приподнял шапку. Айфа Демелза сидела, прислонившись спиной к камню, и сосредоточенно смотрела куда-то в сторону. Я проследил её взгляд, но ничего интересного не увидел, и понял, что она глубоко задумалась. И была смущена душою.

Что заставило её смутиться? Мои слова о демонах?

Неясная тревога охватила меня. Какие-то невнятные воспоминания – как сон о сне. Что-то было связано с замком Демелза, что-то отвратительное до омерзения, но что именно – я не мог припомнить, как ни силился. Человеческая память не выдерживает груза годов и столетий. А вот пергамент хранит все. Я много лет вел записи о странных случаях и странных существах, с которыми приходилось сталкиваться. Книга с записями хранилась в потаённой библиотеке, в столице. И именно туда я пойду сразу же, как только доберемся до Тансталлы.

– О чем ты думаешь, когда вот так смотришь на меня? – спросила вдруг Айфа Демелза, и я очнулся от своих мыслей, и обнаружил, что пристально рассматриваю её, и она это заметила. – Я кажусь тебе злом во плоти? – снова спросила она.

– Кажешься, – признал я.

– А что на самом деле? Я и правда – зло?

– Это решит суд.

– Суд? Разве у тебя нет собственного мнения?

– Есть, – ответил я и снова закрылся шапкой.

Но теперь ведьма молчать не пожелала.

– И каково твоё мнение обо мне?

– Ты – зло.

– Благодарю за откровенность, – сказала она язвительно. – А себя ты считаешь добром?

– Нет.

Она удивилась и задумалась, а потом сказала:

– Тоже прямой ответ. Так ты – тоже зло?

– Нет.

Она снова помолчала, а потом спросила:

– Кто же ты, Ларгель Азо?

– Грешник.

– А грешник – это зло или добро?

– Не играй словами, – ответил я ей миролюбиво. – Сейчас ты не хочешь знать истину, а стараешься уязвить меня. Ничего хорошего из этого не выйдет.

– Как будто ты знаешь мои желания и намерения, – сказала она и вслух произнесла мои мысли о ней, только говорила обо мне, а не о себе: – На самом деле, ты глух. И что бы я ни говорила, не услышишь. Почему церковь так ограниченна в своих взглядах? И так жестока к тем, кто нарушает её законы? И почему мы должны их соблюдать? Кто позволил церкви устанавливать правила?

– Ты же подчиняешься королевским приказам, – сказал я. – А небеса – превыше короля.

– Но церковь проповедует милосердие. Почему же она преследует нас? Разве не следует простить и помиловать?

– Церковь заботится обо всех. И о заблудших тоже. Даже если раскаешься, – сказал я, – на твоей душе останутся язвы. Чтобы излечить их, нужно очищение. Очищение через боль – самое действенное лекарство. Хочешь спасти душу – смири тело. И так будешь спасен.

– Это, по-твоему – милосердие? А как же жалость?

– Ты предлагаешь мне жалеть волка, который зарезал стадо овец и подбирается к другому стаду? – спросил я с усмешкой. – А мне жаль овец – безответных, не способных защитить себя от хищника.

– Но такова волчья суть, – возразила она. – Самой природой установлено, чтобы волк питался овцами.

– Тогда пусть не плачет, когда получит от пастуха рогатину между ребер, – сказал я жестко. – Потому что такова мояприрода.

– Ты не пастух, – ответила Айфа Демелза. – Ты сам – волк.

– Думай, как тебе пожелается, невинная овечка.

Она снова начала меня ненавидеть. Она просто пестовала в душе ненависть и презрение. Но за многие годы я привык к этому. Ведьмы всегда ненавидят тех, кто говорит им, что они – ведьмы, и что они творят зло.

Вернулся Кенмар и сказал, что не нашел и следа колодца, родника или пруда. Айфа Демелза с показным сожалением прищелкнула языком. Я видел, что Кенмара так и подмывало вступить с ней в богословский спор, но это было бы неразумно, о чем я ему и сказал, вернув Айфе Демелза ее слова:

– Не трать красноречие понапрасну. Бессмысленно проповедовать глухому.

– Скорее, это был бы разговор слепого с глухим, – сказала ведьма.

– И ты побереги силы и красноречие, – посоветовал я ей. – В Тансталле и то и другое понадобится тебе, когда предстанешь перед королевским судом.

Упоминание о суде мигом охладило её пыл, и всю дорогу обратно она была молчалива и угрюма.

Путь назад показался более тяжелым – хоть и близился вечер, но воздух оставался жарким, и даже тень не давала прохлады. Айфа Демелза еле переставляла ноги. Когда мы перелезали через частокол, она была настолько измучена, что спрыгивая, не сразу отстранилась, когда я поймал ее на руки.

Разгоряченная щека коснулась моей щеки, а пряди волос – прохладных, как полоски шелка, мазнули по лицу. Я поставил ведьму на землю, придерживая за пояс, потому что силы совсем её покинули. Чтобы не упасть, она обхватила меня за шею, и я не ощутил в её душе презрения или ненависти. Только усталость и… умиротворение. Ей сейчас было хорошо. И это было странно. И неправильно.

– По-моему, ты слишком крепко меня обнимаешь, – сказал я, желая уязвить её словами.

Уязвить и лишить душевного покоя, которого она не заслуживала.

Айфа Демелза посмотрела удивленно, и лишь спустя мгновение смысл сказанного достиг её сознания. Негодование и ненависть так и хлынули от нее ко мне. И ещё стыд. Почему она стыдится? Чего? Своей слабости? Я отпустил её, а она убрала руку и сказала:

– По-моему, ты слишком польстил себе.

Она пошла вперед, ускоряя шаг, и я вдруг понял, что, как обычно, добился своей цели, но впервые почти пожалел об этом.

Рассказывает Айфа Демелза

Ночь я спала плохо, мучаясь дурнотой и жаждой.

То и дело просыпаясь, я видела, как сначала Кенмар, а потом Ларгель Азо сидели за столом, уставившись на огонёк светильника.

Упыри так и не появились, но утром оба служителя яркого пламени были на ногах с первым светом солнца. Они пересчитывали деньги, рассуждая, сколько купить мулов. И Кенмар спрашивал, почему бы не воспользоваться правом и не получить этих мулов бесплатно, а Ларгель Азо снисходительно объяснял, что не надо трубить об их миссии на каждом углу.

Ощущение чего-то непостижимого посетило меня после пробуждения. Что-то произошло ночью, чего не должно было произойти. Или приснилось что-то странное, что смущало душу. Я попыталась припомнить, но ночные сны исчезли вместе с прошедшей ночью.

Почти до полудня Ларгель Азо и его ученик бродили по деревне, приставая с расспросами ко всякому встречному. Мне можно было не ходить с ними, но оставлять меня дома епископ не пожелал. И я невольно разглядывала деревню и её жителей с подозрительностью и любопытством. Ведь где-то здесь, по словам страшного епископа, прятались упыри. И где они? Скрываются в погребах и подвалах?

Прогулка с поиском колодца тоже не добавила мне душевного спокойствия. К тому времени, как мы вернулись в Пюит, я ненавидела Ларгля Азо всей душой. Безжалостный, жестокосердый палач на службе у церковников. Закоснелый в своих суждениях, как лошадь в шорах. Его рассуждения о грехах, раскаянье и наказании телесной болью довели меня до бешенства, хотя я постаралась не выдать, как обидно он ранил меня словами.

Значит, жалости достойны только овцы, а те, кто не желает быть овцами – да гореть им на костре, или получить рогатину между ребер! Возомнил себя судьей мира и повторяет лишь одно: я грешник, я грешник. Ложное смирение, вот что это, а не признание греха. И это постоянное снисходительное обращение со мной, как будто я – глупая вилланка, женщина, уму которой непонятны житейские истины.

Душевные терзания утомили меня почти так же, как бродяжничество по лесу вокруг деревни, да ещё солнце щедро лило свои лучи, словно хотело расплавить все окрест. Силы совсем меня оставили, когда мы вернулись к деревенскому частоколу. Кенмар перескочил через него, как заяц через пень, а меня Ларгель Азо закинул на забор, не особенно заботясь, как я там распластаюсь между заточенных бревен. Сам он перемахнул следом за Кенмаром в одно мгновенье, и я увидела его уже стоящим внизу. Я спустила ноги внутрь ограды, приготовившись прыгать и стараясь не зацепиться юбкой.

Один раз я уже прыгала, и епископ ловил меня, поймал и в этот раз.

Руки у него были сильные, и поймал он меня очень ловко и легко, и даже придержал, пока я не утвердилась на ногах. А потом он спросил, не слишком ли крепко я обнимаю его.

Ученик оглянулся, глядя злобно, и только тогда я осознала, что держу Ларгеля Азо за шею. Но вряд ли это можно было назвать объятиями.

Чего он добивался, произнося подобную глупость? Хотел смутить? Вместо смущения я почувствовала ненависть и стыд. Ненависть – потому что он нанес удар, когда я этого не ожидала, а стыд – потому что сама подставила себя под удар.

– Ты льстишь себе, – сказала я.

Хотя можно было промолчать. Глупости не нуждаются в ответах.

На отдых я надеялась зря.

Наскоро перекусив, Ларгель Азо и Кенмар отправились к Донахью, торговцу мулами. Я предпочла бы полежать, давая отдых натруженным ногам, но моего мнения никто не спрашивал.

Мы шли по деревне, и мужчины снова приставали с расспросами к каждому. Я почти не слышала их разговоров, тащилась, как в полусне, прикрывая макушку рукой – чтобы хоть так защититься от солнца, и недоумевала: каких упырей они ищут в этом спокойном и скучном месте?

Вилланы вели самую обыкновенную жизнь, занятые лишь пропитанием и заботой, как выплатить королевские налоги. Виллан Донахью, торговавший мулами, был повеселее остальных, и судя по всему не боялся не то что упырей, но и служителей церкви. Он сквернословил, постоянно плевался и принялся горячо торговаться за пару тощих животных с хвостами, запачканными навозом.

– Отличные мулы, – нахваливал он, – гоняю их даже в столицу, и всегда разбирают до последнего.

– Возьмем, – согласился Ларгель. – А снаряжение на них раздобудешь?

– Да они смирные! Веревка на шею – и довольно.

Они пошли осматривать мулов, и мы с Кенмаром потянулись следом. Пока епископ приценивался к животным, я села на перевернутую бочку, а Кенмар встал рядом, поглядывая по сторонам со скучающим видом.

– Девчонки у вас пропадают, мне рассказали, – заметил между делом Ларгель. – У меня сестра – молодая и вертихвостка. Что-то опасаюсь за неё.

–Да, этих надо держать на привязи, как мулов, – хохотнул виллан. – Только ослабил поводья – враз сбегут. У нас тут кочевники проходили мимо – вот шлюшки и рванули за ними. Поверили, что где-то их ждут, красавиц навозных.

– А ты почему злой? И твоя сбежала? – подбросил вопрос Ларгель.

– Посмела бы! А вот у Вилфора сбежала. Полгода, как поженились, и она – фьюить! – смылась, как вчерашний дождь. Они подружки были с Эше, на пару и убежали.

– А Эше?..

– Они с Астер выросли вместе. Астер замуж недавно вышла, а у Эше должна была быть свадьба осенью. Они так и загадывали – чтобы друг у друга на свадьбах погулять. А тут, видно, решили гулять в другом месте.

– Красивые?

– По молодости и демон красив. В теле были девки, – виллан задумался, припоминая. – Такие, с огоньком.

– Только три женщины пропали?

– Почему – женщины? И сын старосты пропал. Он говорит, что отправил Адагарда к своему брату, но я что-то не припомню, чтобы парень уезжал.

За четверть часа он выболтал епископу всё, что знал. Я слушала и поражалась такой болтливости. Очень хотелось сказать парню, что он – пустозвон и глупец, но воспоминание о лавке башмачника заставляло молчать.

Кенмар от безделья пинал камешки, намеренно стараясь, чтобы пыль летела на меня. Я стиснула зубы, чтобы не сказать ему какую-нибудь колкость. Метка на ладони научила меня благоразумию быстрее, чем ласковые увещевания матушки.

Отдав за мулов задаток, Ларгель договорился, что животные постоят пока в конюшне у Донахью, а через несколько дней, когда «туфли для сестры будут готовы», мы мулов заберём. Прикупив бобов, и одолжив у старостихи горшок, мы вернулись в заброшенный дом. Я поела сыра и хлеба, пока Кенмар возился с бобами. Он долго чистил и растапливал печь, замочил бобы и добавил в горшок душистых кореньев. Ларгель Азо сидел у стола, делая ножом зарубки на ольховой палочке, отсчитывая дни, что мы провели в пути.

– У старосты вы ели мясо, – сказала я. – Разве служителям церкви разрешено есть мясо?

– Разрешено, чтобы не вводить в искушение простых людей, – сказал ученик напыщенно.

– Как удобно, – заметила я.

– Ты осмеливаешься говорить против служителей яркого пламени? – грозно спросил ученик.

– Вернись к бобам, – сказал Ларгель. – У нас есть дела поважнее, чем препирательства с подозреваемой в колдовстве.

«Нас» – утешило Кенмара, и он с удвоенным рвением занялся ужином.

Если только коричневую жижу можно было назвать ужином.

Уныло ковыряя ложкой в том месиве, что осталось от бобов, я вспоминала вкусный сыр и похлебку, которыми угощали в доме старосты. Вот, стоило утолить первый голод, и я снова стала разборчива в еде. Достойный повод, чтобы служители яркого пламени могли прочитать мне нотацию о ненасытности и неблагодарности человеческой природы.

Когда с едой было покончено, мужчины заговорили о деле. Они вели себя так, словно меня не было рядом. Мною раньше никогда не пренебрегали, но я призвала себя не поддаваться тщеславной обиде. Забыли – и хорошо. Пусть бы позабыли навсегда.

Ларгель Азо сидел за столом, Кенмар драил котелок, а я устроилась на кровати и расчесывала волосы. Раньше я всегда расчесывала волосы перед сном. И надевала на зубья гребня кусок шелка, чтобы волосы блестели сильнее. Как давно это было – как будто век миновал со времен моей прошлой жизни.

– Какой будет план, мастер? – спрашивал Кенмар. – Будем искать, где упырь прячется? Вы думаете, это именно колодец?

– Думаю, что колодец. Но это завтра. А сегодня постараемся поймать его иначе.

– И как же?..

– Иногда, чтобы вычислить упыря, надо узнать о его жертвах.

– И вы узнали?

– Астер, Эше, Асмералд. И Адагард, – Ларгель взял уголь и что-то начертил на столешнице. – Если написать их имена на вестфальдском, то получится Aster, Ashe, Asmerald, Adagard.

Кенмар подошел смотреть.

Меня не звали, но я тоже подошла.

– И что же? – не понял ученик.

Я тоже не поняла, и это мне совсем не нравилось.

– Одна из особенностей упырей, – говорил Ларгель, объясняя ученику, и не обращая на меня внимания, – то, что они привержены фетишу. Какая-то мелочь возбуждает в них жажду крови особо. Одни любят, чтобы их жертвы были блондинами, другие предпочитают темноволосых. Кто-то нападает, когда видит красное. Упырь Бертольд, убитый сорок лет назад, выбирал жертв из числа синеглазых женщин, – тут он словно невзначай посмотрел на меня. – Похоже, что этот упырь тоже имеет некоторые пристрастия.

– Какие? – спросил Кенмар, сгорая от нетерпенья.

Я тоже не отказалась бы узнать – какие. Потому что это не нравилось мне всё больше и больше.

– Имена жертв начинаются на «А». Они молоды и миловидны.

Он снова взглянул на меня, и я догадалась.

– Ты назвал им мое имя, – сказала я сквозь зубы, испытывая дикое желанье вырвать ему глаза.

Он промолчал, и это взбесило меня ещё больше:

– Надеешься, он придет за мной!

– Надеюсь, – сказал он. – Если придет, мы его поймаем. Так будет проще. И безопаснее.

– Безопаснее?! – повторила я, но Кенмар оттеснил меня в сторону.

– Ловля на живца, мастер? – сказал он. – Правильно, даже если её укусят – невелика потеря. Её все равно осудят и казнят.

– Подай веревку, – сказал епископ.

Тот с готовностью полез в сумку.

– Ты не посмеешь, – заговорила я, прекрасно понимая, что свободной воли у «живца» быть не может, и что верёвка появляется неспроста. – Я – благородная дама…

– Благородные дамы особенно нравятся упырям, – сказал Ларгель Азо ученику, демонстративно не слыша моих слов. – Кровь у них вкусная, сладкая. Некоторые врут, что голубая. Но врут. И у благородных кровь красная, как у вилланов.

Я вскочила и бросилась к двери, намереваясь бежать, и позабыв даже про огненное клеймо на ладони, но епископ догнал и скрутил меня в мгновенье ока. Бросил на кровать и примотал руками и ногами к кроватным столбикам, а чтобы не кричала, достал из мешка полотняные бинты, заткнул мне рот одним и перетянул поверх другим. Я скоро бросила мычать и извиваться, пытаясь ослабить путы. Епископ знал своё дело, и дергаться было бессмысленно, как бабочке, попавшей в паутину.

Унижение, обида и ненависть раздирали меня на части. Я постаралась выразить взглядом всё, что думаю о Ларгеле Азо. Но на него это не произвело впечатления.

– Теперь будем ждать, – сказал он, набрасывая на меня плащ, а потом загасил светильник, погружая дом во тьму.

Глава 6

Рассказывает Ларгель Азо

Окно мы оставили открытым, и двери не заперли. Кенмар устроился на улице, схоронившись где-то, а я остался в доме, встав у стены, в трёх шагах от входа. Упыри чуют кровь, но не так хорошо, как звери, да и то если старые и опытные, и если кровь открытая – например, течет из раны. Упыри ищут жертву по слуху. Иногда они слышат даже сердцебиение. Поэтому я и сказал Кенмару ждать снаружи. Там от него не будет много толка, но если он волнуется, то, по крайней мере, не спугнет упыря.

Если упырь вздумает прийти за жертвой.

Но я был уверен, что не ошибся в предположениях. Не в эту ночь, так в следующую чудовище может себя показать. Больше ни у кого в деревне не было имен на «А». И новая кровь – она всегда желаннее. Тем более, если это кровь молодой красавицы.

Айфа Демелза опять зашевелилась, пытаясь освободиться от пут. Чем больше она бьётся, чем больше негодует и боится – тем вернее упырь почует её. А меня он почуять не должен. И для этого есть особые приемы.

Во-первых, надо успокоиться настолько, чтобы сердце замедлило свой бег и стучало почти неслышно. Во-вторых, нельзя шевелиться. Любое движение упырь почует. И сбежит. Потому что упыри нападают исподволь, любят тайну и тишину – такова их сущность. Боятся света и огня, серебра и чеснока. Все это ранит их. А больше всего они боятся яркого пламени. Мне случалось обращать их в бегство одной молитвой. Иных и молитва режет лучше, чем серебряный нож, и дырявит крепче, чем осиновый кол. В-третьих, надо набраться терпения. Упырю некуда торопиться. Времени для него не существует. Он может выслеживать жертву неделями – что ему несколько часов.

Таращиться в темноту было бесполезно, и я прикрыл глаза, начиная дышать ровно и не полной грудью – как во сне. Но не уснул, а наоборот – прислушивался ко всему, а еще более – ощущал присутствие упырей. Сильное чувство – гнев и ненависть от Айфы Демелза, и еле внятное, далекое – жажда крови и любопытство – от того, другого.

Мне оставалось надеяться, что Кенмар не подведет и не выдаст себя. Сначала я невольно прислушивался, что происходило на улице. Но было тихо, только где-то лениво подбрехивала собака, и ночная кукушка то и дело начинала монотонную песню.

Я знал, что связал Айфу Демелза крепко, и поэтому опешил, когда в углу раздался скрип кровати, а потом послышался женский голос. Странное оцепенение сковало меня. Я не мог ни двинуться, ни произнести хоть слово. А она села на постели, разматывая узлы на ногах, и сказала:

– К чему так поступать с женщиной, Ларгель? Неужели у тебя нет ни крохи человеколюбия?

Она бросила на пол веревки и встала, потягиваясь. Подняла руки над головой, явно красуясь, и повернулась одним боком, а потом другим. Луна, заглядывавшая в окно, заливала её серебристым светом, придавая голубоватый оттенок белой коже и делая чёрные волосы темнее, чем сама чернота.

– Как можно настолько жестоко относиться к такому красивому телу? – спросила она, покачивая бедрами призывно, словно портовая шлюшка. – Но мне понравилось, когда ты повалил меня. Знаешь, есть в сильном мужчине какая-то дикая прелесть, когда в определённый момент не хочется чтобы он останавливался, а хочется, чтобы он пошел дальше в своей жестокости. У тебя крепкие руки, как приятно чувствовать себя слабой женщиной в таких руках, – последние слова она почти промурлыкала, обнимая себя за плечи и покачиваясь из стороны в сторону. – Я даже замечталась – каково это, познать твою страсть?

Следовало оборвать бесстыдные речи, но на меня напала странная оторопь, и я мог только смотреть, но не мог пошевелиться. И даже позвать Кенмара не мог. И не понимал, каким колдовством она сковала меня, и почему я поддался этому колдовству.

Айфа Демелза между тем прошла по комнате, пританцовывая, и закрыла ставни. Теперь в комнате стало темно, только лунный луч косо падал на пол, найдя щель между рассохшихся досок.

Силуэт ведьмы я видел смутно, но ощущал её присутствие всем существом. Она горела, пылала от телесного желанья. И подбиралась всё ближе.

– Ты ведь страстный человек? Да, Ларгель? – спросила она, и голос её прозвучал совсем рядом. – Все эти монашеские обеты, вся эта суровость – это только видимость, обман для глупцов. Пусть они считают тебя льдом, но я знаю, что в сердце твоём бушует пламя. Оно сжигает тебя, испепеляет. Оно не угасает ни днём, ни ночью. Пожалуй, ночью оно горит жарче. Ведь так? Ведь именно ночью тебя мучают сны? Сны о неутоленной любви, о неутоленной страсти…

Я облизнул пересохшие губы, пытаясь говорить, но ведьма была уже рядом, и концы распущенных волос оплели мои руки – нежные пряди обвились вокруг пальцев и запястий, словно лаская. Лицо её виделось белым пятном, темнота смазала черты, но это было к лучшему. Не знаю, как бы я повел себя, если бы разглядел её лицо, преображенное страстью.

Она словно прочитала мои мысли и сказала низким вибрирующим голосом:

– Ты ничего не скроешь, Ларгель.

От звука этого голоса всё во мне задрожало от низменных желаний, а она продолжала:

– Я вижу тебя всего, до донышка. Знаю всё, что ты хочешь.

Она говорила и набрасывала на мою шею пряди волос. Они были длинные, как верёвки. Или как змеи. Они стягивали горло – прохладные, шелковистые, пахнущие свежестью белых цветов. Лилии! Я вспомнил этот аромат. Любимые цветы принцессы Меданы. Запах, имевший надо мной особую власть, потому что был связан с ней.

– Ты узнал лилии? – спросила Айфа Демелза, переходя на шёпот и приближая губы к моим губам. – Кто бы мог подумать, что эти целомудренные цветы умеют так горячить кровь? Представь, что я – та самая, чей запах ты до сих пор не можешь забыть. Она ведь давно умерла. Верно, Ларгель? Умерла, но живёт в твоем сердце. Разве это не утомительно – носить в сердце мертвеца? От этого холодно ночами. Может, мы вместе попробуем избавиться от призраков и согреться?

Она положила руку мне на грудь и запустила пальцы, пытаясь проникнуть между вязок камзола. Ее прикосновение взволновало и растревожило, и я вдруг забыл о целибате и о клятвах яркому пламени. Она пахла так же, как Медана. И её голос будил потаенные желания. А я по-прежнему не мог пошевелиться, и волосы, намотанные на шею, медленно, но верно стягивали свои петли. Айфа Демелза почти коснулась моих губ, но я последним усилием запрокинул голову и уставился в потолок. Хотя бы так я мог отдалиться от неё и удержаться от искушения. Она приподнялась на цыпочки, надеясь меня достать, но не смогла и досадливо прищёлкнула языком.

– Ну же, Ларгель, – сказала она, просунув пальцы под камзол и царапая меня через рубашку. – Я – вот она, перед тобой. Многие говорили, что я красива. Ты ведь тоже считаешь меня красивой? Забудь мертвецов. Они покинули тебя, предали твою любовь, давно сгнили, и плоть их распалась. Пусть прах идет к праху.

Это была ложь. И лживые обвинения против Меданы придали мне сил противостоять колдовству. Яркое пламя поддержало мою ярость, и я прижег клеймо на ладони ведьмы. Она отскочила в темноту, и волосы скользнули за ней, пластаясь по воздуху, как черные змеи.

– Зачем же так?! – зашипела она.

Но всё заглушил женский стон. Так стонут от боли, когда сдерживают крик. Так стонала Медана. Она не кричала, не проклинала меня, но лучше бы проклинала, потому что этот стон я помнил до сих пор, и он резал меня по живому.

Я вздрогнул и открыл глаза.

Я по-прежнему стоял возле стены, а луна уже поднялась над домами и светила в окно, заливая светом связанную ведьму. Она стонала, извиваясь всем телом, и я запоздало понял, что это я мучаю её, прижигая силой яркого пламени.

Дурной сон! Дрожащей рукой я провел по лицу, ослабляя хватку яркого пламени, и Айфа Демелза с жалобным стоном вытянулась на постели, тяжело дыша.

«Прости, это получилось не намеренно», – хотел сказать я, но промолчал.

Упырь еще не пойман. И рисковать его поимкой ради извинений перед ведьмой – несусветная глупость. Я смотрел на ведьму, а она повернула голову в мою сторону. Глаза её блестели от непролитых слез, а к ненависти, что она испытывала ко мне, примешивалось ещё чувство обиды и недоумения. Как у ребенка, обиженного несправедливо. На душе стало гадко и совестно. Я никогда не мучил без вины. А в этот раз, из-за дурного сна, превысил полномочия, дарованные небесами.

Дурной сон. Но кто наслал его, если не ведьма?

Раньше мне не снились подобные сны. Мне снилась Медана. И никогда – другие женщины.

Но поразмыслить над этой странностью не удалось, потому что в этот самый момент черная тень скользнула в окно бесшумно, как полоса тумана, подгоняемая ветром. Скользнула и остановилась возле кровати.

Рассказывает Айфа Демелза

Хотя нервы мои были напряжены, а тело и душа каждой частичкой бунтовали, требуя свободы, к полуночи усталость взяла своё. Я задремала, а проснулась оттого, что руку мою – от кончиков пальцев до плеча – словно охватил огонь. От боли сердце зашлось безумными толчками, а я не могла даже крикнуть, потому что мешал кляп.

Не было ещё такого человека, кто смог бы остаться безучастным, сгорая заживо. Вот и я замычала сквозь кляп и рванула путы, пытаясь освободиться. Боль прошла почти сразу, но осталась в памяти. Лоб мой покрылся испариной, и я бессильно рухнула на постель, мгновенно догадавшись, кто был причиной мучений.

Ларгель Азо.

Милосердные пытки милосердной церкви.

Посмотрев в сторону, я увидела его – стоял возле стены и глядел на меня. Лицо было в тени, и только глаза горели мрачным огнем. Зачем эти пытки? Что я опять сделала? Или экзекуция нужна была, чтобы разбудить? Приманка посмела задремать – вот её и подхлестнули?

Я еще больше уверилась в своих предположениях, когда свет луны на мгновенье закрыла чёрная тень. Она промелькнула так быстро, что мне показалось, что у меня на полвздоха потемнело в глазах.

Кто-то склонился надо мной, и голос тихий и шелестящий, произнес:

– Тебя ведь зовут Айфа? Красивое имя… И ты тоже красивая.

Чьи-то руки осторожно потянули плащ.

– Ты тоже красивая, я видел тебя в доме отца, – продолжал невидимый кто-то. – Не бойся, я не сделаю тебе слишком больно.

Он тихонько стащил с меня плащ и замер от удивленья. И я замерла тоже. Это был совсем юный парень, лет семнадцати-восемнадцати на вид, с щеками гладкими, как у девушки. Его светлые волосы в лунном свете казались почти белыми.

– Почему ты связана? – спросил он и вдруг ощетинился: – Это ловушка!

В ту же секунду окно захлопнулось, и Ларгель Азо сказал:

– Конечно, ловушка. Как раз для плохих мальчиков.

До этого дня я думала, что рассказы про упырей – всего лишь байки. Страшные сказки, что рассказывают на ночь. А теперь увидела эту страшную сказку наяву. Лунный свет проникал через рассохшиеся ставни тонким косым лучом. И что-то метнулось сквозь этот луч в сторону епископа, только мелькнули светлые волосы. Шум короткой борьбы, а затем хрип, который попросту не могло исторгнуть человеческое горло.

Раздался знакомый присвист, снаружи что-то заскрежетало, дверь распахнулась, и появился Кенмар, вооруженный двумя кольями.

– Зажги светильник, – велел Ларгель Азо.

Было слышно, как ученик чиркал кресалом, но никак не мог высечь искру. Наконец, оранжевый язычок пламени затеплился, и Кенмар поднял плошку светильника повыше. Рука дрожала, и огонёк прыгал, как от порывов ветра.

– Поставь на стол, – сказал Ларгель.

Ученик послушно поставил светильник на стол и снова схватился за колья.

– Брось колья. Подай верёвки.

Вдвоем они прикрутили юношу к потолочной балке, почти подвесив за связанные в локтях руки. При свете он выглядел ничуть не страшным, а наоборот – вызывал жалость. Еще безбородый, миловидный, с чуть вздернутым носом. Разве упыри бывают такими? Он посматривал на епископа и его ученика со страхом, и я его прекрасно понимала. Совсем недавно я испытывала такие же чувства, да и теперь страх всё ещё не отпускал меня.

– Вот и готово, – сказал Ларгель Азо, отряхивая ладони и любуясь своей работой. – Да ты не упырь, а упырёнок. Кто тебя таким сделал?

Не дожидаясь ответа, он подошел ко мне и развязал бинты под подбородком. Я выплюнула кляп и приготовилась высказать всё, что думаю о методах великой церкви, но епископ прижал палец к моим губам и произнёс:

– Заговоришь – опять будешь жевать тряпки.

Я посмотрела на него с ненавистью, но смолчала. Напрасно я надеялась, что он развяжет меня. Сейчас Ларгель Азо был занят другой игрушкой.

– Ну что, упырёнок? – спросил Ларгель, усаживаясь напротив пленника, предварительно повернув стул задом наперед и положив на спинку локти. – Жить хочешь? Тогда рассказывай, кто тебя укусил.

– Ты не убьешь меня? – спросил пленник боязливо.

– Заговоришь – и будешь жить, – великодушно пообещал епископ.

На месте мальчишки я не поверила бы ни единому слову, но он поверил. И его трудно было осудить за это. Кенмар стоял рядом, угрожающе перехватив колья, а на столе поблескивал серебряный кинжал, поглядывая на который парень заранее корчился. Не знаю, чувствовал ли он серебро или же просто оружие пугало его своим холодным блеском.

– Приходила женщина, она поцеловала меня, – признался он. – И сказала, что её зовут Адалаида, и что она хочет меня вечно.

– Адалаида, значит, – проговорил Ларгель Азо задумчиво.

– Она сделала мне больно, – совсем по-детски пожаловался пленник. – Я упал, а она ушла, и бросила меня в лесу. Ненавижу её!

– Как она выглядела?

– Она красивая, – парень невольно облизнулся и вдруг посмотрел на меня.

Глаза его в полумраке показались совсем чёрными, без проблеска белка. Я вздрогнула, ощущая присутствие иной, нечеловеческой силы. Из этих глаз, из человеческой оболочки, на меня посмотрело что-то жуткое, чёрное, древнее, как… как демон. И столь же злобное.

Ларгель Азо проследил взгляд и спросил:

– Что ты так на нее уставился? Это она тебя укусила?

Я слабо вскрикнула, протестуя, но парень уже помотал головой.

– Та была такая же красивая, как эта.

– И куда она пошла? Она говорила еще что-нибудь? О своих покровителях или друзьях?

– Нет, ничего не говорила. Я просил её остаться, но она ушла. Сказала, что её зовут, и она должна спешить.

– Женщин из деревни ты убил из-за того, что они похожи на ту женщину?

– Противные гордячки! – прошипел он. – Я всего-то и хотел, чтобы они меня немного согрели.

– Тебе было холодно?

– Да.

– Но солнце не принимало тебя.

– Да, волдыри пошли по рукам и лицу. А с женщинами становилось тепло, – сказал он вдруг с вызовом.

– Только недолго, – спокойно закончил за него епископ.

Я слушала этот разговор, как в дурном сне. Если бы мне не привелось видеть гибель замка Демелза, я бы ни за что не поверила, что такое может происходить наяву. И я понимала, что чувствует сейчас бедняга Кенмар. Он отложил колья, и даже на расстоянии было слышно, как стучат у него зубы. Он боялся. Отчаянно боялся.

– Где спрятал тела? – продолжал допрос Ларгель Азо.

– Бросил в колодец, – признался пленник.

– В Королевский?

– Да…

– И где же он? Мы всё тут облазили и не нашли.

– Колодец северу от деревни, триста шагов и повернуть направо, к старому двойному дубу.

– К северу? – переспросил Кенмар, немного приходя в себя. – А староста говорил, что к югу.

– А староста у нас – кто? – поинтересовался Ларгель Азо. – Сдается мне, что отец. Ты ведь Адагард?

– Адагард?! – Кенмар уставился удивленно. – Я думал, его убил упырь. Вы же сами говорили, мастер…

– Как видишь, не убил, – сказал епископ, глядя на парня испытующе. – Тебя ведь так зовут? И ты – сынок старосты?

– Да… – прошипел он.

– Где же ты прятался? В колодце у дома? Не похоже. Я бы почуял. И не в доме. Ну же, говори.

– В голубятне.

Я сразу припомнила заколоченную голубятню возле дома старосты.

Ларгель Азо присвистнул сквозь зубы:

– Вот это одурачил. Папашечка, получается, тебя прятал. А мать знала?

– Знала, – выдавил Адагард. – Они хотели меня вылечить.

– И какое снадобье пользовали?

– Полынь…

– Помогло?

Адагард покачал головой.

– И не могло помочь, – подытожил епископ. – От этой болезни есть одно лекарство.

Он поднялся, убирая в сторону стул, и взял со стола перчатки.

– Какое лекарство? – вскинулся пленник, следя за епископом жадно и испуганно.

– Кол в сердце, – последовал ответ.

– Ты же сказал, что не станешь меня убивать! – завизжал Адагард, и безумно забился на привязи, совсем как я недавно.

– Ты будешь жить, – сказал епископ спокойно, натягивая перчатки. – Потому что у яркого пламени нет мёртвых, все живы. Попадёшь в преисподнюю или в небесные сады – это как повезет, но Ларгель Азо освободит тебя. Больше не будет жертв, и тебе выйдет облегчение.

Адагард понял, что смерть неизбежна и заорал ещё громче:

– Убийца! Убийца! Отец, помоги!

– Не ори, – сказал Ларгель, доставая из угла меч, который ему полагалось оставить при входе в Пюит. – Перебудишь всю деревню. А твои отец и мать будут наказаны. Потворничество упырю, недонесение властям – это серьёзные преступления. Надо же, что выдумал – подкармливать сыночка чужими дочерьми.

– Это не он! Не он! – завопил Адагард, метаясь то в одну строну, то в другую, насколько позволяли верёвки. – Это я сам! Не убивай меня, чтобы я смог сказать в их защиту на суде!

– Показания упырей не имеют доказательственной силы, – ответил Ларгель, надрезая на нем рубашку, чтобы оголить до пояса. – Но я передам, что ты говорил в его защиту.

– Палач! Проклятый палач!

Ларгель вогнал ему в рот деревянную плашку и затянул вязки под затылком. Адагард мотал головой, но освободиться от кляпа не мог. Я наблюдала за этой картиной, онемев от ужаса, и до последнего не верила, что епископ решит расправиться с пареньком без суда. Но всё шло именно к этому, и вскоре я поняла причину – Ларгель Азо решил показать своему ученику на деле, как следует убивать преступников против церкви.

– Ударь его колом в сердце, – сказал он Кенмару.

Тот несколько раз поднимал руку, но вонзить страшное оружие в живую плоть так и не решался, и, в конце концов, уронил кол и прошептал:

– Не могу…

– Не можешь, – подтвердил Ларгель Азо, ничуть не удивившись и поднимая оброненную деревяшку. – Сначала никто не может. Потому что он похож на человека. Но он уже не человек. Он – смерть и нечисть, заключенные в человеческую оболочку. Зараза, которую надо искоренить, чтобы сохранить жизнь другим. И если ты пожалеешь его сейчас, то потом он не пожалеет ни тебя, ни любого из этой деревни. И никого из других деревень. Он не пожалеет и своего отца. Поэтому – никаких сомнений. Они сыграют против тебя.

– Он же еще ребенок! – крикнула я, теряя разум. – Не будь таким жестоким!

Епископ подошел к кровати и, несмотря на мое яростное сопротивление, снова заткнул мне рот. Потом вернулся к хнычущему Адагарду и застывшему в ужасе ученику.

– Ты должен бить в сердце, – говорил он, расчерчивая пальцами грудную клетку сына старосты, указывая, куда следует вонзать кол. Он говорил это безо всякого выражения, словно объяснял, как надо свежевать поросенка. – Не бей прямо в грудь. Удар может оказаться слабоват, и ты не пробьешь ребра, у упырей кости крепче, чем у людей. Всегда бей в солнечное сплетенье, немного вверх. Так достанешь наверняка. Есть еще способ – отрубить голову. Но если нет под рукой меча или палаша – легко не отрубишь. Кол надежнее. Смотри.

Он сделал короткий замах снизу, и Адагард забился в конвульсиях, тяжело повиснув на веревках. Удар пришелся точно под ребра – вверх и немного в сторону, чтобы наверняка пронзить сердце.

– А после кола можно и голову отрубить, – сказал Ларгель Азо, вскидывая меч.

Голову жертве он отсек одним ударом, разом перерубив шейные позвонки. Кровь брызнула на доски – чёрная в свете светильника.

Кенмар отвернулся, чтобы не видеть, как отрубленная голова скачет по половицам. Деревянная плашка выскочила из зубов, и раздался противный и страшный писк, будто крысе наступили на хвост.

– Не бросай её рядом с телом, – продолжал наставлять Ларгель Азо, поднимая голову за волосы. Голова повизгивала, бешено вращая глазами, и норовила куснуть епископа, но уже не разговаривала. – Были случаи, когда упыри приращивали головы. Поэтому их хоронят либо положив голову под зад, либо разбивая её. Запомнил?

– Да, мастер, – еле выговорил Кенмар, борясь с тошнотой.

– Скалится, – сказал Ларгель, поднимая голову повыше. – К утру она была бы не такой живенькой. Но мы не станем ждать. Подай сумку.

Кенмар поспешно отошёл в угол, забирая сумку, достал и протянул Ларгелю топорик с зауженным лезвием.

– Не отворачивайся, – велел епископ ученику. – Если дашь себе поблажку сейчас, то не сможешь потом повторить это сам.

– Понял, мастер, – ответил Кенмар, бледный до зелени.

– Старайся бить по черепным швам, – Ларгель встал на колено, прижимая голову упыря к полу, – в темя или повыше виска. Так легче её расколоть.

Он взмахнул топором, и я зажмурилась. Но уши заткнуть не смогла и услышала глухой мерзкий стук – как будто одновременно ударили по чему-то твёрдому и мягкому. Голова взвизгнула в последний раз и затихла.

Тут же раздался другой глухой звук. Я посмотрела и увидела, что Кенмар упал в обморок. Ларгель начал ругаться вполголоса, потому что ему некогда было возиться с учеником. Я не лишилась чувств, подобно бедняге-ученику, но была к этому близка, и даже не могла сказать епископу, что он – самое жестокое чудовище на свете, мешал кляп.

Методично разрубив голову на куски, Ларгель бросил топор и занялся учеником – вылил на него несколько пригоршень воды и отвесил пару пощечин. Тот застонал, приходя в себя, и первое, что пробормотал: простите мастер.

– Выйди на улицу, подыши, – велел епископ. – Станет легче. Потом принеси мешок. Надо закопать эту падаль, а то он завоняет за полчаса. Они всегда разлагаются быстрее.

Кенмар убрался вон, еле переставляя ноги и цепляясь за стулья, столы и косяки, а епископ подошел ко мне и вытащил кляп.

Я порывисто задышала, совсем как Кенмар недавно, потому что и меня мутило. Ларгль Азо стал развязывать узлы, затянутые на моих ногах, как вдруг что-то привлекло его внимание.

– А это откуда? – он схватил меня за щиколотку и повернул к свету, разглядывая уродливый ожог на лодыжке.

– Разве не видишь? – сказала я с ненавистью. – Это ожог. Никогда не видел ожогов? А как же прижигание железом, что практикуют служители твоего ордена в королевской тюрьме?

Ларгель Азо не ответил. Он рассматривал мою рану прищурившись, а потом вдруг положил пальцы поверх, и я похолодела, потому что ожог полностью совпал с его рукой – ладонь и пять пальцев. Словно кто-то схватил за лодыжку раскаленной железной перчаткой.

Я вырвалась, подтянув ноги под юбку.

– Занятно, – сказал Ларгель, глядя на меня с таким же внимательным прищуром. – Но об этом мы поговорим позже.

– Не желаю ни о чём с тобой разговаривать, – сказала я гневно. – Немедленно развяжи!

– А то что? – спросил он, но развязал.

Вскочив с кровати, я отбежала в угол, чтобы не видеть разрубленной головы и обезглавленного тела. Если отвернуться к стене, можно представить, что в доме нет никакого трупа. Но обмануть зрение было можно, а вот обоняние обмануть не удавалось – приторный запах запекшейся крови мутил сознание.

– Где этот болван с мешком? – проворчал епископ.

– Зачем ты убил мальчишку? – спросила я.

– Мальчишку? Встретила бы ты его ночью в подворотне, заговорила бы по-другому.

– Но ведь не он не виноват, что стал упырем.

– Но он им стал. И сам виноват – нечего было целоваться с блудницами по лесам.

– Совсем юный!..

– Те женщины, которых он убил, тоже были молоды.

– Разве не было другой возможности? – оглянулась я в отчаянье.

– Какой? – он посмотрел на меня пристально. – Это называется рабиа нокс. От неё нет спасенья. Тот, в чью кровь попала демонская зараза, не сможет победить болезнь. Рано или поздно – позже, если тело и дух сильные, появится светобоязнь, страх перед водой, жажда крови. Они всё время испытывают холод, и только человеческая кровь может их согреть. Ты предложила бы прятать упыря, как попытался его папаша? И что получилось? Будь на твоем месте простая вилланка, он расправился бы с ней без труда и сожаления. Но больше жертв не будет.

Я растерялась, не зная, что возразить.

Но это было неправильно, неправильно. Мне, видевшей смерть Вольверта, претило любое насилие. А по словам епископа выходило, что убийство – единственный выход.

– Яркое пламя против того, чтобы лишать жизни любое, даже падшее существо, – нашлась я с ответом. – Ты взял на душу страшный грех.

– Не грех, – поправил он меня. – Убить чудовище – это не грех. Это необходимость.

– А если бы он укусил тебя, и ты оказался бы заражён, тебя тоже следовало бы убить?

– Следовало.

Появился Кенмар с кожаным мешком, остановился на пороге, бросил мешок и убежал в темноту, не закрыв дверь. Было слышно, что его рвёт.

Ларгель Азо подобрал мешок и стал складывать туда куски разрубленной головы. Потом настала очередь тела, и епископ вооружился тесаком.

– Небеса всем воздают по заслугам, и ты умрешь так же, – сказала я с ненавистью. – Потому что ты сам – чудовище.

– Хорошо, что знаешь, кто я, – ответил он со спокойствием, которое выводило из себя больше, чем откровенные оскорбления.

– Я и раньше знала, но сегодня убедилась окончательно.

– Хорошо, что убедилась.

– А если завтра кто-то придёт за твоей жизнью? Отцы или братья тех, кого ты с такой легкостью убиваешь? Что станешь делать?

– Отдам их под суд, – ответил он. – Потому что в пункте 20 Священного Кодекса сказано, что тот, кто покусится на жизнь служителя яркого пламени, должен быть предан суду и наказан. Может и казнён. Поэтому я сомневаюсь, что придут мстить за упырей.

– В тебе есть хоть что-то человеческое?! – не выдержала я. – Или твоё сердце всего лишь кусок мертвечины?

Он помолчал, как будто обдумывал то, что я сказала, а потом произнес непонятное:

– Мне жаль, что я причинил тебе боль. Я не должен был поддаваться, – и методично опустил тесак.

Зажав рот ладонями, я бросилась вон из этого страшного дома. Епископ не удерживал меня. Выскочив на улицу, я жадно вдохнула свежий воздух и заплакала, привалившись к стене. Ему жаль. Так я и поверила Палачу Эстландии!

Пошел дождь. Теплый, приятный. Я подставила лицо каплям, слизывая их с губ. Удивительно, но дождь показался мне сладким, как вода с размешанным медом.

Глава 7

Рассказывает Ларгель Азо

Может, морок – дело рук этого упыря? Но я не слышал раньше, чтобы упыри могли колдовать посредством сновидений. Да и слишком он юный, чтобы быть способным на что-то, кроме убийства.

Или виной этим снам – Айфа Демелза?

Пакуя в мешок труп Адагарда, я раздумывал над тем, что случилось ночью. Как вышло, что яркое пламя не защитило меня? Значит ли это, что я совершил нечто такое, из-за чего лишился небесной защиты?

Снова и снова я вспоминал свою недавнюю жизнь и не находил ошибок. Я всегда поступал по закону, усердно молился и постился. Где же вышла брешь в защите? Неужели, ослабла вера?

Запихнув останки упыря в мешок, я сунул туда же и перчатки. Кровь упырей заразна. От нее надо избавляться до последней капли.

Кенмар вернулся, шатаясь, как пьяный.

– Принеси воды, – велел я ему. – Надо тут замыть. А тряпки надо сжечь. Разведи огонь.

Он делал всё медленно, как во сне – хорош помощничек. Но огонь развел и притащил две бадейки воды. Я смыл кровь с пола, а потом побросал в огонь веревки и еще лоскуты, которыми чистил меч. В огонь же полетел осиновый кол. Для следующего дела сделаем новый.

Ведьма убежала, но не пыталась скрыться. Я чувствовал её присутствие где-то неподалеку и даже не прислушивался, что она там сейчас переживала. Надо было разобраться с упырём до рассвета, а потом заняться поиском тел. Человек должен быть отпет и похоронен достойно, а не гнить в заброшенной клоаке, как упыриная отрыжка. Припрятав мечи и кинжалы в сумку, я позвал Кенмара:

– Пошли, закопаем его.

Мы взяли мешок и поволокли к деревенским воротам.

Накрапывал дождь – и он был очень кстати. Дождь – это вода. Вода небесная. Она всегда очищает. Как и небесный огонь.

Айфа Демелза появилась из темноты бесшумно – бледная, с распущенными намокшими волосами, сама похожая на демона ночи.

– Даже не позволите родителям оплакать останки сына? – спросила она глухо. – Спрячете труп, как убийцы?

– Он сейчас вонять будет, – сказал я, хотя не надо было ничего ей объяснять. – Жди здесь, мы скоро вернемся.

Я даже не удивился, когда Айфа Демелза пошла за нами. Если бы я сказал: «Иди следом», – она захотела бы остаться.

– Не могу находиться в том доме, – сказала она.

Отвечать ей мы с Кенмаром не стали. Упырь был тяжёлый – недаром говорят, что кости у них каменные. Возле ворот мы бросили мешок на землю, и Кенмар долго стучался, пытаясь разбудить охранника. Он выскочил встрепанный, испуганно тараща глаза.

– Открой ворота и не засыпай, пока мы не вернемся, – сказал я. – И принеси кирку и лопату.

– По какому праву… – начал напыщенно охранник, но я призвал яркое пламя.

Заметив его отблеск в моих глазах, виллан без промедления открыл ворота и помчался исполнять приказ.

– Понесешь лопату, раз уж увязалась за нами, – сказал я Айфе Демелза.

Напрасно сказал.

Она сразу вскинула подбородок и этим стала до отвращения похожа на свою младшую сестру – дерзкую девчонку из Дарема.

– Я не стану сообщницей убийцы, – сказала она веско.

Убийцы. Надо думать, Кенмара она почитала за кроткого ягненка.

Стражник притащил кирку и лопату, и я сказал ему, чтобы он тащил их за нами. Виллан не посмел ослушаться. Мы унесли мешок к болотистой низине. Кирка не понадобилась – земля была достаточно мягкой, а неподалеку Кенмар отыскал булыжники величиной с кулак – они остались с тех пор, когда здесь протекала река. Выкопав могилу, мы спустили туда мешок, закопали, и для верности заложили камнями. Нет, упырь уже не сможет встать, даже если князю из преисподней очень этого захочется, но были дикие звери, которые не побрезговали бы мертвечиной, и сами стали бы ходячей заразой.

Пока мы работали, закапывая упыря, Айфа Демелза стояла чуть поодаль, на кочке. Наверное, боялась замочить ноги. Она ничего не говорила, только смотрела. Но как смотрела. И что при этом чувствовала… Глупая молодая ведьма. Сама была злом, и совсем не умела отличать чёрное от белого. Для неё упырь был всего лишь моей жертвой. Что ж, её право так считать.

– Ну вот и покончили, – сказал я, отряхивая руки, когда был положен последний камень. – Теперь надо отдохнуть.

Мои спутники промолчали – все трое. Айфа Демелза смотрела осуждающе, виллан – с ужасом, а у Кенмара было пришибленное лицо. Он то и дело отирал пот со лба. Нет, с такого ученика не будет толка. Много слов и мало дела – это всегда плохо.

– Возвращаемся, – я подхватил лопату и зашагал к деревне. Виллан обогнал меня и затрусил впереди, волоча кирку по земле и оглядываясь через каждые два шага. – Не бойся, тебя не убью, – сказал я, разгадав его страхи. – Ты же не упырь.

– А вы убили упыря, господин? – спросил виллан, заикаясь, и остановился.

– Да, упыря, – ответил я, проходя мимо. – Хорошо-то как, верно? Теперь никто не вопьется тебе в шею ночью.

Виллан громко всхлипнул, обогнал меня и припустил к деревне, как заяц, бросив кирку. Я подобрал её. Зачем пропадать добру из-за дурака.

– Побежал докладывать старосте, – сказал Кенмар. – Что сделаем? Опередим его?

– Пусть докладывает, – сказал я. – А мы спать пойдем. Ночью все добрые люди должны спать.

Айфа Демелза фыркнула за моей спиной.

Мы с учеником предпочли этого не заметить, но возле самого дома, где я казнил упыря, ведьма напомнила о себе.

– Я не смогу там находиться, – сказала она. – Там пахнет кровью. И смертью.

– Тогда оставайся на улице, – ответил я.

Мы с Кенмаром вошли в дом и первым делом помолились за благополучный исход дела и за упокой души казнённого. Я отправил Кенмара спать, а сам остался караулить. Упырей в Пюите больше быть не должно, но осторожность никогда не повредит.

Я долго сидел за столом, глядя на язычок пламени в светильнике, и чувствовал ведьму, которая прикорнула за стеной. Упрямая. Неужели и в самом деле решила ночевать на улице? По крыше ударили дождевые капли, а потом начался настоящий ливень. Я успел досчитать до десяти, когда дверь распахнулась и на пороге показалась Айфа Демелза – мокрая, как мышь.

Избегая смотреть в мою сторону, она прошла к кровати и завернулась в одеяло.

Я не стал ей ничего говорить.

Она согрелась и легла, а я всё так же сидел напротив светильник и ждал, пока она уснет. Ни кровь, ни смерть не помешали её сну – вскоре раздалось лёгкое, ровное дыханье. Только тогда я встал и прошелся вокруг стола, разминая затекшие ноги и спину. И только тогда поглядел на ведьму, пытаясь понять, что же так привлекло меня в ней. Привлекло настолько, что я впустил её в свои мысли. Была ли она похожа на Медану? Нет, ничуть. Ни видом, ни характером. Медана была сладка и нежна, как цветок белого клевера, а эта – высокомерная колючка. Чертополох. Но и чертополох пахнет мёдом…

Мне вспомнился запах лилий, который я ощутил во сне. Лилии – совсем неподходящие цветы для Айфы Демелза. А значит, морок. Вс! – морок. И спастись от него можно только постом и молитвой. Вот два крыла, которые перенесут меня через бездну.

Прекратив размышления о ведьме, я встал на колени и начал наизусть читать молитву святой Медане:

«Мол-Меха… Нежно-медовая…

Праведная при жизни, великая после смерти…

Даруй любовь любви не имеющим…

Даруй доброту чёрствым сердцем…

Молись за нас, огнём ревности по славе небесной горевшая…».

Утро после проливного дождя выдалось ясным и солнечным. Даже не верилось, что под таким солнцем бегают чудовища вроде Адагарда. Бегали.

Я растолкал Кенмара и коснулся плеча спящей ведьмы. Она сразу же открыла глаза и уставилась на меня. С осуждением. Как будто упырь Адагард всю ночь взывал к её совести.

Первым делом я наведался к голубятне возле дома старосты. Кенмар тащил нашу дорожную сумку и меч, который я накануне забрал у деревенских горе-охранников, а они этого даже не заметили. Айфа Демелза отстала от нас шагов на двадцать, но её ненависть и презрение кружились вокруг меня.

Окна голубятни были заколочены, а дверь заперта снаружи. Мы с Кемаром в два счета сломали к хвостам собачьим замок и приоткрыли двери.

Упырь жил здесь. Мертвечиной несло изо всех углов. На полу лежали дохлые голуби, и на деревянном щербатом подносе стояли чашка с засохшей кашей, заплесневелые хлеб и сыр, и кружка с прокисшим полынным отваром.

– Держали его здесь, безумцы, – сказал я, пинком переворачивая поднос. – Как будто упыря можно удержать.

– Он выломал вон там доску и вылез, – указал Кенмар пальцем под потолок.

Я осмотрел пролом и кивнул. Надо быть дважды безумцем, чтобы надеяться, что упырь будет послушно сидеть в дырявом хлеву.

Когда мы спустились с голубятни, во двор старосты уже подтягивались жители деревни. Здесь были не только родители пропавших девушек, но и староста с женой. Я чувствовал смятение, которое испытывала Айфа Демелза. Ей было стыдно и совестно. Вот уж новости – совесть у ведьмы! Но она и правду не смогла посмотреть в глаза родителям упыря. Особенно когда старостиха подошла и сунула ей в руки узелок с сыром и хлебом. А староста сразу понял, что нам известно о голубятне. Но оправдываться не стал. А я не стал напоминать ему о лжи, когда он отправил нас разыскивать Королевский колодец совсем в другой стороне.

Вилланы увязались за нами, Кенмар подозрительно косился на них, а меня больше занимали поиски двойного дуба

Упырёнок сказал правду, и мы, действительно, нашли старинный колодец у дерева с двумя стволами. Даже не колодец – водохранилище. Кладка была старинная – камни стесаны ровно и подогнаны друг к другу так плотно, что между ними нельзя было просунуть травинку. Я наклонился, заглядывая внутрь. Воняло падалью, и лужица воды блестела где-то далеко внизу, а к ней вела винтовая лестница.

– Думаете, они там, мастер? – спросил Кенмар.

Он прикрывал нос рукавом.

– Уверен, что они там. Воняет, как на разрытом кладбище. Неси верёвку, я спущусь.

– А вдруг там еще кто-нибудь прячется? – сказал Кенмар тихо, и голос его дрогнул.

– Там нет упырей. Я бы почувствовал.

– А-а-а… – он устыдился собственной трусости и мигом притащил мне веревку, услужливо заглядывая в глаза.

Я разделся, оставшись в одних лишь брэйлах – нижних штанах, и снял сапоги, чтобы легче было нырять, если придется нырять. Обмотался веревкой вокруг пояса и перекинул её через плечо, обвязав другой конец вокруг дерева, а вторую веревку, привязал к дереву и сбросил в колодец. Потом кивнул Кенмару, и тот послушно взялся за мою веревку. Кто-то из деревенских вызвался помочь, но я велел не мешать.

Ступеньки колодца порядком поистерлись, были скользкими от влаги и мха. Возле воды лестница совсем разрушились. Последние десять локтей я спускался, упираясь в стены спиной и ногами.

Вода была черная, гнилая, и в одном месте наполовину высовывалась человеческая нога в красивом башмаке с пряжкой. Значит, упырь сказал правду. Стараясь дышать ртом, я потянул за торчавшую из воды ногу. Показалась женщина. Вернее, то, что от нее осталось. Она пролежала здесь недели две или три. Я обвязал её веревкой и подергал, чтобы тащили.

Труп медленно поплыл вверх. Вода стекала с платья и длинных волос. Она капала на меня, и я наклонил голову, чтобы капало на затылок. А когда там, наверху, тело подхватили, то раздались вопли и плач. Я узнал по голосу Жанину-чулочницу. Значит, туфли с пряжками были на её дочери.

Второе тело я нашарил, сунув руку по плечо в воду.

Старался держаться над поверхностью, но оскользнул и макнулся до самых глаз. Давно я не купался в такой гадости. Даже не припомнил, бывало ли хуже.

– Верёвку! – крикнул я, и сверху тут же свалилась веревка.

Хоть в этом Кенмар не оплошал.

Подняли второй труп, и женские вопли и плач усилились. К Жанине присоединились ещё два или три голоса. Начались причитания и проклятия. Голос старосты я так и не услышал и раздумывал: удерёт или нет? Ведь он знает, что наказание за такие дела неминуемо.

Третью женщину я не смог достать, как ни пытался – долго шарил, но она ушла в глубину. Зловоние было, как в преисподней, и я подергал веревку, давая знак ученику.

Когда я вылез из колодца, вилланы шарахнулись. Надо думать, я и правда выглядел ужасающе. Кенмар вылил на меня бадейку воды, чтобы смыть трупную слизь. Ему снова стало плохо, и он убежал в кусты.

Я достал железный крюк из сумки и привязал к нему верёвку.

– Третья слишком глубоко, придется нырять, – сказал я, ни к кому лично не обращаясь.

Тут ко мне приблизилась Айфа Демелза, закрывая рукой нос и рот.

– Тебе не надо нырять, – сказала она. – Я умею осушать колодцы и…

Я посмотрел на неё так, что она отступила, испуганно и непонимающе вскидывая брови.

– Оставь чёрное колдовство при себе, – сказал я жёстко. – А еще лучше – забудь о нём навсегда и покайся.

– Просто предложила помощь, чтобы достать несчастную… – она растерянно указала на трупы.

– Обойдусь без твоей помощи.

С третьим телом я провозился долго – нырял раз десять, пока не зацепил крюком. К этому времени я уже перестал ощущать зловоние, но голова кружилась от мерзких испарений. Тело подняли, потом поднялся и я, и первым делом стер ладонью с лица слизь и попросил воды. Кенмар снова вылил на меня бадейку, а потом ещё одну, но трупный запах остался, впитавшись в волосы и одежду. Кенмар подал мне рубашку и камзол, а затем, следуя церковному правилу, я встал на колени над тремя трупами и начал читать молитву. Язык, на котором произносилась молитва, был мёртвым языком. Народа, говорившего на нем, давным-давно не существовало. Но слова звучали торжественно, как и положено звучать божественному языку. И каждое слово – непонятное для вилланов – было понятно душам погибших. Я верил в это свято.

Кенмар тоже встал на колени, а затем и все вилланы принялись молиться за убитых. Я не видел, молилась ли вместе с нами Айфа Демелза – она стояла где-то позади. А было бы любопытно проверить – есть ли у ведьмы сострадание к настоящим жертвам, а не к их убийцам.

Закончив молитву, я осенил каждое тело священным знаком и поцеловал каждую мертвую женщину в лоб, как требовал обряд прощания. Жанина громко всхлипнула и уткнулась в фартук, сдерживая рыдания.

– Теперь хороните, – сказал я, поднимаясь с колен, и увидел ведьму.

Она стояла рядом с вилланами, не мешаясь с их толпой, но и не совсем в стороне. И смотрела на меня. В последнее время её чувства ко мне не отличались особым разнообразием: ненависть-злоба-ненависть-презрение-снова-ненависть. Хорошо, что она стоит достаточно далеко. В этот раз я не желал её чувств и отвернулся. Пусть ненавидит. Только на расстоянии. Но её чувства вторглись в моё сознание. И это были вовсе не ненависть и злоба. Я помедлил, прислушиваясь. Нет, мне не показалось. Сейчас она переживала горечь, печаль и сожаление. И восхищалась. Мной.

Не веря этому, я оглянулся.

Взгляды наши встретились, и мне показалось, что глаза у нее заблестели слишком сильно – как от непролитых слез. Из-за чего она собиралась плакать? Так растрогалась от смерти несчастных вилланок? Да полноте, это точно была Айфа Демелза или её место вдруг заняла другая женщина?

– Благодарю, господин священник, – раздался вдруг рядом голос старосты.

Старостиха тоже подошла поклониться.

Я не ответил, рассматривая их, как двух гадюк, вылезших из колодца, где только что побывал.

Староста правильно истолковал мое молчание и сказал:

– Я виноват. Признаю это.

– Не только ты, – заговорил я. – Твоя жена тоже всё знала.

Он отрицательно покачал головой, но меня не обманул.

– Не лги, – сказал я не повышая голоса, но вилланы замолчали, как один, и слова мои услышали все. – Я видел сыр и хлеб в голубятне. Твоя жена кормила упыря. А ты думал, что полынь и мак помогут. Трижды дурак. Ты ответишь за преступление. И жена твоя ответит.

– Он наш сын, – возразил староста тихо, а старостиха побледнела, но не заплакала, и сжала губы с видом мученицы за правду.

– Он был вашим сыном, но превратился в чудовище. Три женщины пострадали из-за вашего молчания. Тебе доверили хранить этих людей, а вместо этого ты подверг их жизни опасности. Такое не прощают. У тебя есть четверть часа на молитву и последние распоряжения.

В это время я не утерпел и снова прислушался к Айфе Демелза. Но её восхищение исчезло. Остались только горечь и сожаление. И презрение. И гнев. Да, вот это – та Айфа Демелза, которую я успел узнать. С возвращением, настоящая ведьма.

– Помоги мне, – велел я Кенмару, перебрасывая через сук веревку. – Свяжи им руки и найди скамейку или чурбаки. Бочка тоже сойдет.

– Вы хотите повесить их, мастер? – спросил Кенмар.

Хорошо, что спросил тихо, и вилланы не слышали, как у него дрогнул голос.

– Не дрожи, как заячий хвост, – сказал я. – Ты – служитель церкви, и должен принимать решения без сомнений. Если мы начнем сомневаться в том, что делаем, что останется этим беднягам? – я повел глазами в сторону вилланов, сбившихся в кучу, как овцы. – А про старосту и его бабу тебе не стоит переживать. Они нарушили закон, не донесли об упыре. Это привело к гибели трёх женщин и поставило под угрозу жизнь всей деревни. За это повесить – слишком легкое наказание. Но они молчали из-за сына. Я понимаю. Поэтому повешу сам, без суда. Я не бессердечное чудовище.

– Какое изумительное милосердие, – раздалось вдруг совсем рядом.

Я обернулся, подавив вздох.

Конечно же, ведьма.

Кто ещё осмелился бы осуждать действия служителей церкви.

– Чего тебе? – спросил я, проверяя, хорошо ли скользит петля.

– Ты и в самом деле решил их повесить? Этих стариков?

– Они такие же старики, как их сынок – невинное дитя.

– Это жестоко. Отдай их под суд, – заговорила она, глядя отчаянно, будто прыгала в омут со скалы. – Пусть их судят. А так – это просто убийство. Чем тогда ты отличаешься от них самих? И от Адагарда?

– Тем, что не казню невиновных.

– С каких это пор ты взялся судить – кто заслуживает наказания, а кто нет? – спросила она.

– С тех пор, как начал служить яркому пламени.

– О! Так это яркое пламя приказало тебе убивать всех без разбора?

– Не всех. Только тех, кто заслужил смерть.

– Ты глухой, как дубовая доска, – сказала Айфа Демелза. – Неужели тебе не жаль этих людей? Меня ты не отдал на расправу тем вилланам в Лейше. Почему же этим не разрешаешь предстать перед судом?

Обычно такая презрительная и холодная, она сейчас горела праведным гневом. И искренне не понимала, почему я собрался казнить старосту и его бабу.

Не знаю почему, но я посчитал нужным успокоить её.

– Суд приговорил бы их к мучительной казни, – сказал я, и сам удивился, что говорил, как извинялся. – Поверь, лучше быть повешенным, чем умирать на колу. Некоторые умирают быстро, если кол пройдет прямо, но если он выйдет через брюшину… Так можно и неделю проболтаться.

Она посмотрела с ужасом, закрыла рот ладонью и побежала прочь.

– И я, правда, не хотел тебя мучить. Тогда, ночью, – сказал я запоздало, но она уже умчалась куда-то за деревья.

Кенмар вернулся, пиная перед собой бочку и пристроив на плече колченогую скамейку, а я некоторое время смотрел ведьме вслед, раздумывая – догонять ли. Но потом рассудил, что далеко она не убежит, даже если решится на подобную глупость. А у меня были дела поважнее.

– Помоги женщине встать на бочку, – сказал я Кенмару и начал читать разрешительную молитву, отпуская старосте и его жене все грехи перед смертью.

Когда дело было сделано, и я удостоверился, что отступники мертвы, и прочитал над ними прощальную молитву, Кенмар отправился за мулами, а я пошел разыскивать Айфу Демелза.

Она убежала недалеко – пряталась за сараями на окраине Пюита.

Я нашел её сидевшую на куче жухлой крапивы. Айфа Демелза не прибрала волосы, и чёрные пряди окутывали её до запястий, скрывая лицо. Она теребила концы волос, а услышав мои шаги, вскочила.

– Ты убил их?

– Повесил, да, – сказал я. – Пойдем, мы и так тут задержались.

Она медленно подошла, сплетая и расплетая пальцы, а потом придержала меня за рукав.

– Постой, я хочу кое-что тебе сказать. Твое рвение в поимке упырей и наказании преступников достойно восхищения. Но почему ты ведешь себя так, словно один знаешь истину? Если бы ты принял мою помощь с колодцем, было бы проще и легче. Если бы ты попросил меня помочь поймать упыря, я бы согласилась. Мне нечего терять, а спасти чужие жизни – благое дело, оно зачтется небесами. Только зачем ты решил за меня? За этого паренька, Адагарда, за его родителей? Разве небеса дали тебе право играть судьбами других? Кто ты такой, чтобы решать, чья жизнь оборвется, а чья – нет? Почему ты убежден, что существует лишь твоя правда?

Она сказала нечто, что ранило меня сильнее кинжала. Но я не показал ей, что ранен. Ведьмам нельзя выказывать слабость. Они тут же вгрызутся в рану и будут выедать её до костей.

– Потому что правда – она одна, – сказал я, вырывая рукав из её пальцев. – Пойдем. Кенмар ждет нас.

Рассказывает Айфа Демелза

И снова была дорога, мы шли вокруг болот, ведя в поводу мулов. Вернее, вели мужчины, а я шла между ними, разглядывая навозный хвост серого мула и сальные космы Ларгеля.

– Столько времени потеряем, – ворчал позади Кенмар и из вредности наступал мне на пятки.

Теперь у меня были новые туфли – как раз по ноге, с красивыми пряжками. Идти в таких даже по лесной дороге было удобно. И когда этот невежда наступал на меня своими башмачищами, я даже не оглядывалась, чтобы не доставлять ему удовольствия гневом и раздражением. Моё молчание бесило его ещё сильнее, и он начинал брюзжать снова и снова.

– Предлагаешь идти по болотам? – спросил Ларгель Азо, которому, наверное, тоже надоели причитания ученика.

Кенмар тут же присмирел и быстро ответил:

– Нет, мастер. Простите, сказал глупость.

– Не первую и не последнюю, – сказал епископ и вдруг придержал мула: – Иди вперед. Дорога здесь одна, не заблудимся.

Они с Кенмаром поменялись местами, и теперь я смотрела на коричневый навозный хвост и на русые кудри, лежащие ровной волной. Но от этого более приятным зрелище не стало.

На привале, когда развели костер и подогрели на плоском камне хлеб, а ученик отлучился в кусты, Ларгель Азо спросил, протягивая мне мою долю еды:

– Пока я шел впереди, ты была раздражена и зла. А потом, кода пошел сзади, все переменилось. Почему? Тебя так раздражал мой вид?

Ух ты. Он не только чует след, как собака, он ещё и женское раздражение чует, как… как… Ну нет, на дамского угодника епископ точно не был похож.

– Твой ученик наступал мне на пятки, – ответила я коротко, отламывая по кусочку лепешки и сыра, и отправляя в рот. – Не мысли о себе слишком многого.

– А! – похоже, епископ смутился.

Или попытался скрыть усмешку. Я вдруг подумала, что ни разу не видела, как он улыбается. Улыбается без насмешки, не жестоко, а радостно. Да умеет ли он улыбаться, этот эстландский палач?

Вернулся Кенмар, и мы прекратили разговоры.

Ночь прошла спокойно, а потом был ещё один день, и ещё одна ночь. Мне казалось странным, что мы идем так долго, и всё больше забираем на запад. Я была не сильна в картах и дорожных метках, но столица Эстландии, по моему мнению, должна была находиться не так далеко. Я считала на пальцах – столько-то дней пути от Лейше, столько-то дней пути до Пюита. Почему так долго? Даже окольным путем мы должны были добраться быстрее. Хотя… к чему мне торопиться? Торопить смерть?

Снова рассматривая затылок Кенмара и хвост мула, я припоминала события в Лейше. Тогда мне показалось, что Харут рядом. Но прошло столько времени, а он не показывался. Может, я всё придумала? И припадочный виллан говорил вовсе не обо мне? А может, демон испугался святого Ларгеля? Я постаралась даже мысленно произнести это имя с издевкой и презрением, но не получилось. После того, как мне привелось увидеть епископа в деле, я уже не могла считать его просто убийцей.

Он казнил парня. Жестоко. Но тот убил трёх девушек.

И перед моими глазами опять и опять мелькало видение, как епископ после прощальной молитвы целует полуразложившиеся трупы. Я не смогла бы так поступить даже с телом близкого человека. Не смогла же я подойти к Вольверту, когда он умирал. Значит, я плоха? Я высокомерна в своей брезгливости?

Но он повесил старосту и его жену. Пусть и считает, что совершил благо, но вешать их без суда – это неправильно.

Я подбодрила себя, что мыслю в верном направлении и начала растравлять сердце ненавистью к епископу. Это всё его слова, что старосту казнили бы посредством кола. Может, суд ограничился бы изгнанием, пожизненным заточением, а его жену пощадил бы и вовсе. Наверное, он всё врал мне про жестокое наказание. Врал. Он – лгун и убийца. Вольверт говорил о нём лишь плохое, и теперь я убедилась в этом. Ведь убедилась?

К вечеру третьего дня мы прошли мимо деревни. Я успела прочитать на дорожном указателе: Эшвуд. Пепельный лес. Красивое название. Только непонятное. Вокруг росли осины, и лес был зеленым, а не серым.

– Здесь через несколько миль начнется Большая дорога, она идет прямо на Тансталлу, – сказал Кенмар. – Неужели вышли? Мы можем не останавливаться, и к полуночи доберемся до таверны «Три ключа». Мы бывали там с отцом, я знаю эти места. Там хорошо кормят и комнаты большие!

Идти до полуночи… Даже в новых башмаках это было не слишком лёгким путешествием. Но жаловаться я не собиралась. Не хватало ещё униженно просить сделать остановку пораньше. Но тут моё тело сказало своё слово внятно и определённо. И я от души прокляла женскую природу, раздумывая, как раздобыть комок корпии и чистых тряпок.

– Сворачивай в деревню, – сказал вдруг Ларгель Азо.

– Зачем, мастер? – Кенмар указал в строну гор. – К полуночи будем в двух днях пути от столицы. Зачем делать ненужную остановку?

– Не люблю повторяться.

Кенмар досадливо прищёлкнул языком и повернул мула в сторону кособоких каменных домов, а я немного воспрянула духом, потому что это сулило передышку и – если уже совсем мечтать – чистый таз и кувшин с горячей водой.

Эшвуд по сравнению с Пюитом был почти провинциальным городком. Люди здесь встречались ремесленные, а не одни вилланы. Мимо проехал даже рыцарь из числа королевских гвардейцев. Мазнул по нам взглядом и отвернулся, посчитав не стоящими внимания.

Гостиный двор, что нам указали, назывался «Бурый бобер». Народу здесь было, как семян мака в маковой головке. Мы с Ларгелем Азо остались во дворе, караулить мулов, а Кенмар побежал разыскивать хозяина заведенья и договариваться насчет комнат. Я изнывала от нетерпенья поскорее оказаться в комнате, но время шло, а ученик всё не возвращался.

Прошло почти полчаса, когда Кенмар появился – рассерженный и виноватый:

– У них нашлась только одна комната, мастер, – сказал он. – Все забито до потолка. Я сказал, кто мы, и нам освободили хозяйскую комнату… Пойдём дальше? Зачем ютиться в этом захолустье вместе с ведьмой?

– Останемся, – сказал Ларгель Азо и передал поводья местному конюшему.

– А могли бы отдохнуть, как короли, – проворчал Кенмар, уныло плетясь за нами.

Комната, которую нам отвели, находилась под самой крышей. Она была хозяйской, поэтому тут были и медный таз, и восточная ширма – правда, закопчённая и местами порвавшаяся.

– Принеси кувшин горячей воды, – приказал хозяину «Бурого бобра» Ларгель Азо, а потом достал из сумки корпию и бинты и протянул мне.

Я взяла их, стараясь не показать, как меня смутила и взволновала подобная догадливость. Этот человек уже не раз видел меня в непотребном виде, не раз применял ко мне силу, а теперь ещё решил вторгнуться в мои женские тайны. Сначала связывает, как разбойник, потом разыгрывает рыцаря – из одной крайности в другую. Я скомкала бинты и корпий и спрятала их за спину, пока Кенмар, подражая своему учителю, проверял углы и заглядывал в сундуки и дымоход.

– Зачем мы остановились в таком убожестве, когда могли бы ночевать сегодня в чистых постелях… – он с отвращением поднял матрацы, проверяя под кроватями. – И ели бы не бурду, а жаркое по-столичному. Это было глупое решение – остановиться здесь, – он выглянул в окно и закрыл ставень, накрепко запирая его изнутри.

В его словах мне послышался упрек Ларгелю Азо, но сам епископ промолчал. А вот мне что-то промолчать не позволило.

– Твой учитель позаботился обо мне, – сказала я. – Но раз не понимаешь этого, просто уважай его решение.

Ученик схватился за ладанку с мощами, всем своим видом показывая, что возмущен до глубины души.

– Что ты такое говоришь? – спросил он напыщенно. – С чего это мастеру заботиться о тебе?

– Ты еще молод и глуп, – ответила я. – И многого не знаешь. А ещё больше – не понимаешь.

– Хватит болтать, – оборвал Ларгель Азо беззлобно. – Иди за ширму и приведи себя в порядок. А ты, Кенмар, проверь, как устроили мулов, и раздобудь что-нибудь на ужин.

– Хорошо, мастер, – сказал Кенмар сквозь зубы, бросил на меня тёмный взгляд и ушел, пропустив перед собой хозяина гостиного двора, который как раз притащил горячую воду и даже озаботился свежими полотенцами.

Едва за ним закрылась дверь, я юркнула за ширму, сбрасывая с себя юбку и рубашку, и наливая в таз воды. Сквозь дыру в ширме я увидела, что Ларгель Азо отошел к противоположной стене и отвернулся.

– Должна тебя поблагодарить, – сказала я больше от смущения, чем от желания и вправду высказать благодарность. – Так ты не только упырей и ведьм находишь по следу, а ещё и чуешь женские недомогания.

– Сколько тебе надо дней, – спросил он вместо ответа. – Два, три?

– Три, – немедленно ответила я. – А как отнесется к новой задержке твой ученик?

– Приводи себя в порядок поскорее, – сказал он.

Когда Кенмар вернулся, я уже чувствовала себя увереннее и встретила его презрительный взгляд с холодной насмешкой. Послушный ученик принёс на ужин варёные яйца, хлеб и сыр. И ещё солодовый напиток, который пили простолюдины. Я понюхала и скривилась.

– Принеси ей чистой колодезной воды, – сказал Ларгель Кенмару, после того, как прочитал благодарственную молитву.

– Пусть сама сходит, – сказал он, очищая яйцо от скорлупы с преувеличенным усердием.

– Схожу сама, – сказала я, вставая. – А то он ещё плюнет в кувшин.

– Идите оба, – Ларгель Азо порылся в поясном кошельке, достал пару медяков и протянул мне: – Купи какой-нибудь травы, чтобы не пить пустую воду. У хозяина, наверняка, есть липовый цвет или мята.

Я забрала деньги и направилась к выходу, не дожидаясь Кенмара. Он бросил яйцо и пошёл следом за мной, вздыхая так тяжко, словно его самого вели на королевский суд.

Мы спустились по скрипучей лестнице и прошли в переполненный зал. Какого сброда тут только не было – и грязные, бородатые наёмники, больше похожие на разбойников с лесной дороги, и вилланы с башмаками в навозе и соломе, и продажные женщины, кочующие от стола к столу в поисках того, кто оценит их товар и не поскупится.

Мое появление у прилавка привлекло внимание. Мужчины, способные держаться на ногах и отличавшие пока женщину от кружки, проводили меня взглядами. Не болтайся рядом Кенмар со скучающей физиономией, их внимание не ограничилось бы взглядами.

– Дай мне душистых трав, – сказала я служанке, торговавшей на разнос, и положила на прилавок монеты. – Какие у тебя есть?

– Есть липовый цвет, мята и душица, – ответила она.

– Дай липового цвета, – я оперлась локтями о прилавок и холодно посмотрела на рябого мужлана, который слишком уж пристально на меня таращился.

Пока служанка пересыпала в короб из коры сухие соцветия, рябой поднялся из-за стола, оставив дружков, и подошёл, тоже оперевшись на прилавок локтем.

– Хочешь угощу тебя пивом? – спросил он без обиняков.

Я не ответила, дожидаясь, пока мне передадут мою покупку, но моё молчание только раззадорило рябого. Кенмар встал возле меня, хмуро глядя на рябого, но и это его не остановило.

– Нет, красотка, – сказал он со смешком. – Ты пришла сама, но сама не уйдешь. Твой друг слишком молод, что он может дать такой женщине? Оставайся со мной и не пожалеешь.

Я опять не ответила, потому что отвечать пьяному простолюдину значило бы опуститься до его уровня, но когда хотела пройти мимо, рябой схватил меня за руку с такой силой, что я вскрикнула.

– Эй, отпусти её! – приказал Кенмар, перехватывая руку рябого. – Она…

Договорить он не успел, потому что получил удар в лицо и улетел на соседний стол, перевернув бутылки и чашки. Он не сразу поднялся, утирая кровь из разбитой губы, и схватился за нож, но его удержали дружки рябого, вывернув ему руки.

– Терпеть не могу молокососов, которые сразу хватаются за ножички, – сказал рябой доверительно, приобнимая меня за плечи. – Я ведь многое повидал в жизни, и говорить умею хорошо. Расскажу о своих похождениях так, что заслушаешься…

– А я терпеть не могу пьяных нахалов вроде тебя, – сказала я, чувствуя, как моя сила требует выхода.

И я не стала ее сдерживать. Потому что очень уж разозлил меня этот грубый мужлан, от которого несло солодом и чесноком.

Мне не пришлось напрягаться, отыскивая в нем брешь. Живот – огромный ненасытный живот. Мягкий, как устрица, извлечённая из раковины. Туда-то я его и ударила, призвав благодатную воду. Здесь не было того, кто мог бы увидеть волну моей силы земным зрением, и поэтому для всех, в том числе и для Кенмара, который орал в голос, требуя отпустить служителя церкви, рябой просто согнулся пополам, захрипев, как от удушья, и опустился сначала на колени, а потом попросту улегся на пол, поджимая ноги и поскуливая.

Я обошла его, потряхивая сухими травами в коробе, и люди расступились, давая мне дорогу.

– Кто-то ещё желает моей компании сегодня вечером? – спросила я, с улыбкой оглядывая постояльцев и местных.

На лицах, обращенных ко мне, я читала страх. И этот страх подпитывал мои силы и горячил кровь. Хотелось сделать что-то безрассудное, яркое. Например, разнести по бревнышкам этого «Бобра», чтобы ни зубов, ни шерстинки не осталось.

Хозяин выскочил на середину зала, призывая всех успокоиться. Он заметался между мной и дружками верзилы, и что-то зашептал им. Они тут же отпустили Кенмара и поспешили сбежать в заднюю дверь, забрав с собой хнычущего рябого. Хозяин порывался поправить на ученике помятый камзол, но Кенмар досадливо оттолкнул трактирщика и подошел ко мне.

– Что это ты сделала?! – заорал он, хватая меня за плечо и разворачивая к себе лицом. – Кто позволил тебе применять колдовство?

– Замолчи, – сказала я презрительно, отталкивая его руку, потому что любое его прикосновение было мне неприятно, как прикосновение пьяницы-простолюдина. – Не смог справиться сам, так решил выместить злобу на беззащитнойженщине? – я посмотрела ему прямо в глаза и усмехнулась.

Он отступил на шаг, потом еще на один и закрылся ладонью.

– Ведьма, – только и произнес он.

Зал мигом опустел, чему хозяин гостевого дома был вовсе не рад, но выражать недовольство не осмелился.

– Господа ещё чего-нибудь желают? – спросил он уныло, собирая перевернутые кружки и сливая недопитое вино изо всех кувшинов в один.

– Спокойствия, – ответила я.

– Ты его скоро получишь, – пообещал Кенмар. – Вечное спокойствие. И я плюну на пепел, который останется после тебя.

– Только небеса ведают, кто прежде превратится в пепел, – сказала я со значением.

Сказала без тайного умысла, только чтобы позлить его, но он принял мои слова за чистую монету и сначала побледнел от страха, а потом покраснел и замахнулся, будто хотел ударить. Я бесстрашно вскинула голову, удерживая его взглядом, и он, как брехливая собака, сбежал в подворотню – бросился вверх по лестнице, не дожидаясь меня. Сколько уже я видела таких – брехливых, способных властвовать лишь над слабыми. Но со мной ничего подобного не получится.

Слушая, как Кенмар грохочет сапогами, я не торопилась отправляться за ним. Пусть нажалуется на меня своему мастеру, наплачется вдосталь и ещё больше выкажет свою слабость и никчемность. В этот момент мне страстно захотелось вбить клин между учеником и наставником. Так же страстно, как только что хотелось наказать глупого простолюдина, посмевшего ко мне прикоснуться и заговорить неподобающим тоном.

Наверху хлопнула дверь, и стало тихо – только хозяин гостиного двора стучал пивными кружками, протирая их тряпкой и не думая мыть, да служанка пробежалась между столами, смахивая на пол, посыпанный сеном, крошки.

– Мы желаем спокойствия, – повторила я, по-королевски кивая хозяину. – Позаботься, чтобы в твоё заведение не приходил всякий сброд. И не беспокоил нас.

Поднимаясь по ступеням, я вдруг подумала: а не было ли в словах рябого скрытого послания? Ведь он почти точно повторил слова, сказанные однажды Харутом. И слова бесноватого виллана из деревни Лейше. Я остановилась на полпути, хватаясь за перила.