Убить время бесплатное чтение

Глава 1

Едва матовые двери разъехались, в зал повалил поток дождавшихся багажа гостей города и вернувшихся из поездок местных. Опытные таксисты не стали разбегаться вслед за первыми пассажирами рейса Париж – Санкт-Петербург. Первыми выходят русские туристы. Петербуржцы. Им услуги частников не нужны. Питерцы заказывают такси в приложениях. Или полагаются на родственников и друзей с машинами. Другое дело – европейцы. Особенно в такой год. Чемпионат мира по футболу привез в город толпы иностранных туристов. Если их не встречает представитель отеля, что редкость, можно неплохо заработать – до нескольких тысяч с одного наивного иностранца. А лучше – иностранки.

Первая волна прилетевших схлынула, и взорам встречающих предстала молодая, но уже не юная парижанка. Ровный светлый цвет лица, аккуратно и неброско накрашенные глаза, темно-каштановые волосы небрежными волнами огибали белый шарф на тренче цвета морской волны с поясом, переходящем в темно-синие джинсы и белые полуботинки, – элегантность облика оттеняла легкая надменная полуулыбка. Француженка стояла перед услужливо распахнутыми дверями, спрятав одну руку в карман тренча, другой придерживая темно-синий чемоданчик, и осматривала уставившихся на нее людей. Ладная, но очень худая фигурка неспешно двинулась упругим шагом пантеры сквозь образовавшийся людской коридор, как по подиуму, словно начался показ мод.

Женщины исподтишка провожали парижанку взглядом – кто завистливым, кто любопытным.

– Мадам! Такси, такси! – Пожилой водитель выхватил ее зорким взглядом и в полупоклоне приподнял фуражку, щедро скалясь.

– Bonjour, monsieur! – чуть хрипло ответила она и пожала плечами.

Таксист разочарованно присвистнул вслед прямой спине и независимому тону приветствия. «Экая коза гордая… Месье… Все вы там такие… Подумаешь…» Отвернулся.

Парижанка остановилась. Неторопливо осмотрела небольшой зал. Легко подхватив чемоданчик, спокойно зашагала в кафе с вызывающими красно-коричневыми стенами. Ее приветливо окликнули юные официантки, на что француженка изящно кивнула и улыбнулась – только губами. Девушки жестом пригласили гостью сесть за столик и суетливо принесли красную книжечку меню.

Галльская гостья все так же молча открыла первую попавшуюся страницу и указала на кофе с круассаном. Аккуратно закрыла и отложила книжицу, твердо дав понять, что уговаривать на иные яства бесполезно. Без суеты размотала шарф, ловко бросила на стул, расстегнула тренч. Затем откинулась на спинку и положила ногу на ногу. Глянула на массивные стальные часы на правом запястье.

Кофемашина загудела, выпустила пар и наполнила чашку ароматным напитком. Официантка, молча поставив тарелку с выпечкой и заговорщицки пододвинув поближе чашку с дымящимся кофе, улыбнулась от души:

– Приятного аппетита!

Глаза парижанки впились в ее разукрашенные руки, затем она вгляделась в лицо девушки. Улыбка тут же сползла со смущенного девичьего лица. Официантка могла бы поклясться, что гостья смотрела сквозь, будто увидев что-то на стене кафе. При этом черты лица француженки заострились и окаменели.

Девушка деликатно удалилась.

«Татуировка… Змея. Или дракон…»

Она закрыла глаза. «У него тоже был змей с красным раздвоенным языком… Он так хотел убить меня…» Ладони напряглись и легли на стол. Столешница скрипнула. «Ладно, не сдерживай себя. Вспомни… Вспомни, как ты бежала отсюда».

Проходя через металлоискатель, Анна постаралась расслабить губы, нарисовала легкую улыбку. Лишь бы не выдать комок в горле и холод в желудке.

Главное – пересилить себя и не оглянуться. Хотя бы сейчас.

Девушка покорно позволила сотруднице контроля в форме провести прибором вдоль тела. Ничего не зазвенит. Нечему звенеть. Чемодан легкий, полупустой. На ней самой серый свитер и джинсы. Ничего запрещенного, вне закона.

Только не обернуться. Ничем не выдать себя. Анна легко подхватила маленький серый чемодан и выдвинула длинную ручку. Прокатила пару метров, спрятала ее и понесла чемодан в руке. Кровь гулко шарахала в виски, отдавая внутрь головы. Вокруг плыли довольные улыбающиеся лица. Семьи летели на весенние каникулы – в Европу, в Таиланд, в Турцию. Дети важно катили крошечные цветастые чемоданчики. Самые маленькие несли рюкзаки в виде животных. Шли разряженные во все лучшее мамы с выражением счастливого ожидания на лицах. Небритые отцы рыскали взглядами в поисках баров.

Анне хотелось слиться с этой толпой, сделать вид, что она одна из них, что она тоже летит отдыхать, пить разноцветные коктейли и фотографироваться с говорливыми попугаями на пляже, а ее чемодан пустой, потому что привыкла летать налегке и все покупать на месте… «Кого… ты… обма… ныва… ешь?» – стучала в голове кровь.

«Ты не одна из них». Она съежилась и быстрее зашагала по сверкающему полу. Отражались витрины бутиков. Навязчиво лезла в глаза надпись «Duty Free St Petersburgh». Анна не поднимала глаз на манящие полки. Сейчас важно быстрее миновать просторный холл первого этажа и забиться куда-нибудь подальше, где не найдут.

То, что ее ищут, она даже не сомневалась. Вопрос лишь в том, как и где станут убивать. Скорее всего, не здесь. Слишком людно. С другой стороны, идеально, чтобы сымитировать сердечный приступ, скажем. Демонстративно увезти «труп» на каталке. Доставить на ближайшую к аэропорту свалку. И всё. Теперь искать никто не станет – некому.

Поднявшись в ресторанный дворик, Анна выбрала закуток за «Бургер Кингом» и присела на край чемодана. Обтирая вспотевший лоб платком, она прикрыла глаза и мысленно слилась со стенкой. Обессиленная ладонь упала на чемодан. Уголок, в котором она спряталась, довольно укромный. Это только на руку. Сюда долетал шум с кухни. Она гремела голосами, там бренчали посудой, и оттуда плыли ароматы. «Господи, ну я же умная, талантливая и, в конце концов, недурна собой. Боже! Ну почему я все время должна убегать от смерти? За что меня хотят убить?! Ну почему происхождение так много решает в этом всемогущем двадцать первом веке?!»

Резко дернувшись, девушка открыла глаза. Нельзя засыпать. Сон – роскошь. А из роскоши в распоряжении сейчас была только жизнь. Как игла в Кощеевом яйце, хрупкая и желанная добыча. Она прислушалась. Хоть бы здесь не опоздать. Нельзя пропустить самолет. Это шанс на жизнь. А жизнь – это ненависть.

В сознание ворвались нужные слова. Объявили посадку на рейс. Анна сжала ручку чемодана. Это шанс на жизнь, сказала себе. И на продолжение борьбы. Она огляделась. Аэропорт кипел обычной туристической и деловой суетой. За столами ресторанного дворика жевали люди, рядом стояла и лежала ручная кладь. Дети шаловливо прыгали подле родителей, изредка получая ленивые окрики. По девушке практически не скользили сытые, равнодушные взгляды. Люди жили ожиданием весеннего отдыха, что им до невзрачной студентки в свитере, джинсах и синей куртке. Это все на руку.

Опустив голову, она быстро пошла через центр зала в сторону нужного выхода. Главное – не оглядываться. Кровь начала бить в запястья и отсчитывать шаги: раз-два… раз-два… раз-два. Анне казалось, что она идет по доске под дулами пистолетов – в неизвестное, играя в орлянку со смертью, не зная, когда на доску придется удар.

Она едва не зарыдала, когда беспрепятственно добралась до зальчика со своим выходом на посадку. С облегчением вышла на середину, чтобы запечатлеть в памяти этот последний рубеж – аэропорт ее любимого города. Шмыгнув носом, Анна полезла за платком. Платок упал на пол.

Сперва почувствовала его. Потом увидела худую, поджарую фигуру и седые усы. Он стоял по другую сторону зала. Девушке показалось, что ноздри его костистого носа раздуваются и, впитывая запахи аэропорта, анализируют. Затем он вопьется взглядом в источник нужного запаха и распознает его.

Наклонившись за платком, Анна резко схватила чемодан и что есть духу рванула в сторону выхода. Она хвалила себя за легкость чемодана и ругала изо всех сил за то, что опять поддалась эмоциям. Чертова сентиментальность! Выбежала на самое видное место – глупая чувствительная дурочка. «Господи, помоги мне в последний раз, прошу!» – умоляла она, несясь по высоченным ступеням, мелькая промеж чужих чемоданов, ног и детей.

Она не видела, что Погромщик уловил движение, будто отсканировав пространство взглядом. Перебирая руками по перилам второго этажа, хищно и шумно раздувая ноздри, он равномерно отталкивался руками в черных перчатках и ускорял шаг, устремляясь ей вслед.

Одуревшей от ужаса девушке казалось, что она чувствует исходящий от преследователя запах адреналина. От страха она никак не могла найти стойку и беспомощно кружила по залу, лишь сокращая расстояние между собой и Погромщиком. Мозг отказывался подчиняться, ее кружение привлекло внимание других пассажиров, стали раздаваться удивленные и возмущенные окрики. В бреду в голове вспыхнуло: «Нельзя за флажки!»

Перед глазами мелькали цифры: двадцать, двадцать один, двадцать два, двадцать три, двадцать четыре… Куда?! Куда бежать?! Некуда бежать?! Нельзя за флажки?!

Погромщик бежал по второму этажу, вызывая проклятья людей. «Куда прешь?! Идиот!» – раздавалось повсюду. Он нетерпеливо расталкивал попадавшихся на пути детей, женщин, мужчин, видя цель. Немигающий взгляд вспыхивал экраном калькулятора – отсчитывал расстояние до жертвы.

«Двадцать пять!» – вспышка памяти ослепила Анну. Вытряхивая из кармана посадочный талон вместе с подкладкой, теряя старые чеки, она рванулась к выходу на рейс, посадка на который вот-вот должна была закончиться. Уже нетерпеливо оглядывал зал сотрудник в форме у выхода, хотел выключить компьютер. Уже проползла в автобус вереница пассажиров. До выхода на посадку Анне оставалось преодолеть всего чуть-чуть.

Ослепленный почти настигнутой добычей, Погромщик энергичнее заработал худыми мускулистыми локтями. В глазах словно загорались цифры. Двадцать метров до цели… пятнадцать… десять…

В момент, когда казалось, что остается протянуть руку и схватить девушку, он ощутил, как нога съезжает куда-то в сторону, словно на колесиках. Колесики действительно везли его ногу. Черные колеса скейтборда, запущенного маленьким белокурым ангелом в красной курточке, радушно приняли на себя Погромщика. Сесть в красивом шпагате ему не удалось. Кривясь и рыча от боли, он рухнул, некрасиво распялив подвернутые ноги и со всего размаху стукнувшись затылком о мраморный холодный пол.

Тяжело дыша, Анна остудила пылающий лоб о ледяную поверхность стеклянной двери. Оскаленно глянув на лежащего на полу Погромщика по другую сторону стекла, она зачерпнула горсть снега и закинула в рот. Отметила крупный рисунок на обнажившейся при падении руке усатого. Мерзость. Затем зашла в автобус, немедленно закрывшего двери и медленно потащившего удивленных произошедшим пассажиров к ожидавшему лайнеру.

– Разрешите… Позвольте… Можно пройти?.. – Невозмутимо прошла в заднюю часть салона. Разместила чемодан. Сняла куртку. Утомленно глянула вокруг. Надо почитать книгу и поспать. Впереди долгий утомительный перелет. И новая неизвестная жизнь…

Но в памяти всплыла картина разбитой головы Погромщика, которому не хватило каких-то сантиметров… И на его месте оказалась бы она… За что, почему?..

Рейсы в Париж сопровождались дегустациями французских сыров и белых вин. Авиакомпания не скупилась на угощения. Надегустировавшиеся пассажиры с удовольствием выбирали попробованные яства из каталога и покупали их прямо на борту самолета.

Анна безучастно отпила из бокала и закусила маленьким кусочком сыра. Прикрыла глаза в ожидании удовольствия от божественного вкуса. Фантазия нарисовала не менее приятную картину: серый поджарый кот с седыми усами, распластанный на закрывшейся перед его мордой стеклянной двери.

С облегчением сняв надоевший серый свитер в катышках, сложила его на коленях. Поколебавшись, аккуратно вынула из небольшой сумки сложенный вчетверо лист бумаги. Посмотрев на соседей и убедившись, что до нее по-прежнему никому нет дела, осторожно развернула письмо…

«Дорогая моя девочка!

Сейчас ты читаешь это письмо, значит, на пороге смертельная опасность. Меня нет в живых, твоей мамы тоже. Наш уход не был случаен. Нет возможности и времени объяснить тебе все подробно. Скажу лишь одно: мы особенные, мы Телохранители».

Анна в который раз перечитывала загадочные строки, написанные мелким старомодным почерком. Однако слова убегали вниз, торопясь перебраться на следующую строчку. Возможно, бабушка писала в крайней спешке. Или в опасности. Воспоминания о Погромщиках тяжелой волной смыли наступивший было покой. Она сгорбилась над письмом:

«Раз ты читаешь это письмо, значит, уже столкнулась с нашими врагами – Погромщиками. Война с ними идет с самого начала времен. Но сейчас не об этом. Дорогая моя девочка! Лишь желание уберечь тебя от смерти заставило меня напомнить тебе о чемодане, в котором ты и нашла это письмо. Здесь же ты найдешь адрес…»

Кроме адреса, Анна обнаружила в укромном кармане подкладки солидную пачку денег. Их, слава богу, хватило, чтобы выполнить последние бабушкины указания – бежать в Париж. Испытав поначалу ужас от того, что нет ни загранпаспорта, ни визы для побега, она увидела, что бабушка позаботилась и об этом:

«Обратись к Д. А. Сошлись на меня, и он поможет тебе. Он мой должник. Как можно скорее купи билет… И если я правильно рассчитала, то там тебе помогут и вскоре ты обо всем узнаешь сама. Крепко обнимаю тебя, моя дорогая Аня, целую. Да поможет тебе Бог!»

Девушка сложила письмо, полное заботы и нежности вперемежку с торопливыми, но четкими инструкциями. Мысли елозили в голове. Словно боль в ухе, стрелял вопрос, над которым так не хотелось задумываться: а что дальше?

Она прильнула к стеклу иллюминатора. «Время покажет… Хотя странная это штука – „время“. Только что чуть не погибла. Но уже сколько времени я здесь. Попробовала сыр, вино… Лечу в Париж. Скажи мне еще день назад про Париж… М-да… Еще час назад на грани смерти, а теперь лечу в новую жизнь… Что дальше? Ну да…»

Анна вздохнула: «Время покажет».

Глава 2

«И у этой девицы тоже тату. Гадость какая… Чувство, что руки у нее грязные».

Она выудила из сумочки одноразовую влажную салфетку и тщательно вытерла холеные ладони. Небрежно бросила смятую салфетку на стол. «Интересно, а умом им не хочется выделяться? Или они и правда, как дикари или зеки, друг друга по наколкам различают?»

Вытянула обе руки вдоль стола, не кладя кисти на поверхность. Вдохнула тонкий запах кофе. Вспомнила свой приезд в Париж.

Под изящные переливы аккордеона Анна прошла в зал прибытия знаменитого аэропорта Шарля де Голля. Вдоль лент для выдачи багажа стояли и сидели пассажиры: молодые и пожилые, стройные и очень стройные, элегантные в своей простоте и скромные в повседневной элегантности, – зал наполняли французы. Подтянутые ухоженные женщины, спортивные насмешливые мужчины, их свободолюбивые отпрыски шумно переговаривались, поглядывая на сонные черные полоски с забытыми чемоданами. Витал аромат духов, чистоты и кофе. Мягко мурлыкал в динамики кафе в соседнем зале Азнавур.

– О, pardon, mademoiselle! – Худой черноглазый парень в черной рубашке с закатанными рукавами и бежевых брюках шутовски приподнял красную кепку. Тут же нахлобучил ее на черные вихры слегка набок и прищурился.

Анна готова была поклясться, что в его образе все продумано до мелочей. Даже волосы казались тщательно уложенными, но, разумеется, так, чтобы это не бросалось в глаза. Дескать, просто проснулся, расчесался и отправился по делам, насвистывая песенку Ива Монтана.

Парень сложил трубочкой губы и округлил глаза.

– Adieu! – Лениво растворился в толпе пассажиров.

Анна успела послать ему застенчивую улыбку и направилась к экспрессу, который повезет ее в центр Парижа. В поезде она устроилась у окошка и, подперев голову ладонью, разглядывала мелькающие за стеклом пригороды. Мелодичный приятный женский голос напомнил: «Вы прибыли в самый красивый и веселый город мира – Париж».

На деле прибытие в «самый красивый и веселый город мира» оказалось куда более прозаическим и вовсе не таким романтичным, как нарисовало воображение. Ни аккордеона, ни черноглазого красавчика, ни Монтана с Азнавуром. Ошалело продравшись сквозь толпу арабов в бурнусах, Анна обрадовалась, что не надо ждать, пока неторопливая лента примет выплюнутый из недр аэропорта багаж. Едва сориентировавшись по указателям, девушка пошла к выходу из терминала, поминутно задевая серым чемоданчиком чужие ноги. Казалось, здесь собрались путешественники со всей Европы. Пахло маслами, парфюмом и жареной едой. Шумели и кричали на всех языках мира. От дикой какофонии звуков и запахов у Анны закружилась голова, и она налетела на толстяка в бесформенной гавайской рубахе и не очень чистых брюках. Неуклюже извинившись, девушка попыталась обойти его, но толстяк двумя пальцами придержал ее за плечо и закартавил с немыслимой скоростью. Когда он перевел дух, Анна робко улыбнулась. Это вызвало лишь раздражение. Узкий лоб толстяка покрылся испариной, а маленькие глазки налились гневом. Он опять затараторил, периодически вставляя «Vous comprenez?» и брызгая слюной.

Наконец он махнул рукой и отвернулся. Сгорбившись, Анна поплелась в сторону надписи «Exit». Вытащив из кармана сумки заветный листок с адресом, она озадаченно оглянулась. Тут же подлетел невысокий пухлый чернокожий в джинсовом костюме и выхватил бумажку.

– Avenue Gambetta, mais oui, venez, venez, mademoiselle!

Он подвел ничего не понимающую девушку к серому маленькому Renault и в услужливом поклоне распахнул дверцу багажника.

– Mais… Merci… Mais… Combien? – Осторожность вернулась к Анне. Она не спешила усаживаться в теплую, булькающую музыкой машину.

Чернокожий одновременно повыкидывал пальцы на обеих руках и быстро нацарапал на стекле автомобиля белым маркером: «30€».

Анна с облегчением кивнула и положила чемоданчик в пустой, не очень чистый багажник. Усевшись наискосок от таксиста, она порадовалась, что все так легко решилось с такси. Водитель быстро стер нацарапанное на стекле рукавом куртки, сплюнул мимо урны и плюхнулся за руль.

Стало накрапывать. Сначала импрессионистскими мелкими мазками, а потом широкими плакатными движениями дождь заливал обзор. Анна огорчилась, что не видит даже очертаний волшебного города. Страх, погоня в Пулково, перелет в конце концов утомили измученную путницу – она уснула.

Трясясь от холода под ливнем, она непонимающе смотрела на разъяренного чернокожего. Таксист требовал заплатить тысячу евро – или он вызовет полицию, это единственное, что девушка четко осознала из скороговорки. Периодически водитель угрожающе махал руками у нее перед носом, отчего в вечернем тусклом свете фонарей становилось совсем не по себе. От холода и негодования у Анны тряслись руки. Однако она прекрасно понимала, что абсолютно одна в чужой стране, встретившей слишком неприветливо и сразу же указавшей ее место. Иностранка. Она испуганно огляделась. Справа теснились высокие и наверняка красивые при дневном свете дома. Слева чернели густо посаженные деревья. Вроде леса. Меж деревьев виднелись высокие будки, точно вертикальные гробы.

– Месье, – робко начала она.

Таксист на секунду остановился. Поняв, что продолжения не последует, грубо схватил Анну за руку и зашипел ей в лицо. «Сейчас убьет!»

Девушка опасливо глянула по сторонам. Уж что-что, а убегать она научилась лучше всего. Но на этот раз вариантов не было. «Господи, убьет и тут же закопает. Под дубом». Она инстинктивно зажмурилась.

– Eh toi!

Резкий, каркающий окрик остановил мужчину. Выхватив из кармана какой-то предмет, он, угрожающе рыча, двинулся на объект раздражения. Путь ему преградило маленькое темное существо. Вновь замаячила возможность побега. «Отвлечется на эту бомжиху! Слава богу!»

Таксист замер, выставив вперед руку. В ночной мгле на него двигалась неясно очерченная фигура в надвинутом капюшоне. Анна приросла к месту, не в силах шевельнуться. В голове метались мысли: «Не двигаться… Может, не заметит».

Она не дышала.

«Господи… Чего он молчит-то?.. Убьют сейчас обоих…»

Официантки в недоумении обернулись. Парижанка заливалась мелодичным смехом, приложив руку к глазам и смахивая слезы. Остановилась, отпила кофе и отщипнула кусочек от круассана.

Отсмеявшись, Анна промокнула салфеткой уголки глаз.

«Как и не было этих эмигрантских лет, честное слово… До сих пор вижу эту сцену! Как он тогда удирал! Взял мои купюры даже не глядя. Будь я сволочью, я бы ему только пять евро дала. Как она его отделала! Все же в женских устах французский звучит куда лучше. Мужчины, говоря на французском, словно жалуются или капризничают. А женщины…»

Положив в рот кусок круассана, Анна довольно улыбнулась.

Маленькая женщина молча кивнула, пригласив следовать за ней. До смерти перепуганного таксиста давно и след простыл, а в сыром воздухе по-прежнему висело его неловкое бормотание и обрывки, как показалось Анне, мата. Женщина поджидала у входной двери. Молчала, не подгоняла. Не предлагала помочь с чемоданом. Открыв дверь, вошла первой и придержала ее на секунду для гостьи. Так же молча поднялись на второй этаж по изящной винтовой лестнице, тускло освещенной одной-единственной лампочкой в торшере на площадке между этажами. Торшер изображал Купидона, сидящего на изогнутой ветке дерева, свесив толстенькие ножки. Чугунная решетка перил гулко отозвалась, когда девушка задела ее чемоданом.

– Ш-ш-ш, – раздалось спереди. Послышалась тихая возня.

Женщина неторопливо открыла высокую черную дверь ключом и щелкнула выключателем. Обернувшись, она поманила Анну. Девушка робко зашла в квадратную прихожую, освещенную настольной лампой на маленьком белом бюро. На бюро стоял старинный телефонный аппарат с диском для набора цифр. «Как в бабушкиной квартире».

Женщина подвела Анну к высокому зеркалу в белой раме. Они стояли рядом. Оттуда, из зазеркалья, смотрели родные старческие глаза. Не то из рая, не то из преисподней. Бабушкины глаза…

– Кто вы?.. – повисло в прохладном воздухе квартиры.

Лик исчез.

Анна вглядывалась в бездну стекла. «Что происходит? Эти глаза. Бабушка – здесь и сейчас? Нереально. Эта женщина? Здесь и сейчас, реально».

Анна протянула карту к терминалу и, отвернувшись от официантки, процедила:

– Merci, – и, спохватившись, на чистом русском: – Спасибо.

Бросила взгляд на часы. Затем неспешно застегнула тренч, повязала шарф, открыла приложение такси в модном черном телефоне и ввела адрес. Через мгновение ее прямая спина скрылась из виду под шорох колесиков чемодана.

Не изменяя себе, Петербург встретил Анну весенней моросью. По стеклам змеились струи воды. Пробка на Московском проспекте соответствовала сонно-слезливому настроению погоды: машины ползли медленно, то и дело пережидая у светофоров, словно престарелые лошади. «Отлично. Успею поздороваться с городом». Она откинулась на спинку и прикрыла глаза.

Рассеявшийся туман открыл вид на вчерашние таинственные деревья и странного облика будки. Будками оказались красивые кладбищенские склепы. Тут и там виднелись скульптуры, петляли брусчатые дорожки, на которых деловито суетились воробьишки. Анна улыбнулась: «Забавно. Такие же, как наши».

Она вгляделась в строгие усыпальницы, теснившиеся вплотную пестрой мозаикой коричневого, серого и черного мрамора. Гробницы блестели после вчерашнего ливня. Прилипшие к камню желтые и оранжевые листья смотрелись незатейливым узором на спокойно-печальном наряде.

«Интересно, кто там захоронен?»

– Да все, – пожала плечами неслышно подошедшая к окну старуха. Анна резко повернулась. – Пиаф, Пруст, Уайльд, Шопен, Дункан, Бальзак, Мольер… Даже сволочь Махно. Это же Пер-Лашез.

Она закурила длинную сигарету, вставленную в мундштук, и прищурилась.

– Я понимаю, что ты не куришь. Но это мой дом и мои привычки. – Снова пожала худыми плечами и искоса глянула на Анну. Хрипло рассмеялась. – В том числе и не докуривать до конца.

Мундштук занял место в вытянутой пепельнице-ладье. Девушка изумленно смотрела на изящный серебряный предмет.

– Точно такая же была в квартире у бабушки, – тихо сказала она. – Только курила не она. Дедушка.

Старуха забормотала, словно про себя:

– Стало быть, ты внучка Лилии. Отец купил две ладьи во время путешествия по старинным волжским городам. В тысяча девятьсот тринадцатом. Отмечали трехсотлетие Романовых, – она произнесла «Романóфф», – поездки по Волге были в моде. Хотел подарить ладьи будущим мужьям дочери и племянницы. Моему супругу преподнес он.

Она повернулась к Анне и всмотрелась в ее глаза.

– А сестра вручила твоему деду сама. – Пожимать плечами, видимо, было ее любимым жестом.

Девушка ошеломленно смотрела на нее. Помолчав, пожилая женщина протянула руку.

– Только никаких «grand-mere» или, упаси бог, «bon maman». Я Маргарита. Хочешь – Марго, хочешь – Маргарита. Твоя бабушка была моей двоюродной сестрой.

Ответно пожимая руку, Анна оказалась в коротких, но крепких объятиях родственницы.

– Простите! – окликнула она водителя. Миндалевидные черные глаза на секунду ответили ей, потом парень снова впился в дорогу. – Я передумала, сначала по другому адресу, пожалуйста…

Водитель пожал плечами и включил поворотник. Через пятнадцать минут Анна вышла из машины и вздохнула. Таксист развалился на сиденье и включил радио. Полилась бодрая песня, молодой тенорок выводил простенькие трели о смертельной красоте черноглазой красавицы.

Анна будто не слышала льющейся из окошка машины навязчивой восточной мелодии. Она рассматривала отчий дом. Отсюда начался ее путь к новой жизни. С панического бегства, с наполненного ужасом и одурью сознания. Девушка закрыла глаза, у рта резкой чертой щеку взрезала складка. Спина ее сгорбилась, плечи опустились. На плечи мелко сыпал прохладный дождик. «Господи… А если бы я тогда не опоздала?» Память показывала картины одну за другой, словно кадры презентации…

Первыми вспомнились открытые глаза Веры, Коли и их маленькой дочки – любимой племянницы Анны. Почему-то они погибли, а глаза остались спокойными и не закрылись. Так и лежали – втроем с открытыми глазами. Она тогда едва успела выскользнуть из квартиры – вернулись Погромщики. Их убийцы. Принесли с собой какую-то машину, наподобие шлифовальной – для паркета. Анна видела все это с площадки этажа выше. Подойдя к двери квартиры, один Погромщик остановился и повел носом. Анна вжалась в стену и молилась только об одном – чтобы никто не вышел ни из какой квартиры. Ни с собакой, ни с коляской. Погромщики зашли внутрь. Не дыша, девушка прокралась наверх и протиснулась на чердак. Она зажала уши руками – машинка для зачистки квартиры визжала противно, как смесь дрели и стиральной машины. Там зачищали жилище ее родственников. Сравнивали с полом мебель, вещи и тела. В одну массу превращались книги, одежда, посуда и человеческие останки. Как исчезала потом сама эта масса, Анна не знала. Вещи они не брали. То ли брезговали, то ли инструкция не позволяла. Взглядом она зацепилась за распахнутые окна дома напротив. Через маленький двор. Третий этаж. По квартире ходят люди. Вот под равнодушный жернов машинки попало мамино фортепиано, вот туда кинули папину скрипку. Зачищали ее квартиру. На глазах уничтожали ее детство, ее юность и всё ее прошлое. «Всё. Больше у меня никого нет. Они убили всех». Отупевший от увиденного мозг подсказал решение. Чтобы не сойти с ума и не закричать, не выдать себя, Анна сосредоточилась на ненависти к Погромщикам. Черной глухой ненависти, которая начала тлеть в глубине сердца.

«Господи, как я их ненавижу…» Отсюда и силы бежать. Если бы не ненависть, полегла бы на полу квартиры вместе с родными. Все просто: они не верили в себя. Отчаялись и не могли бороться. Умерли спокойными, даже не удивились.

«Бабушка не успела рассказать о Погромщиках… Опасность, смерть – все, что я знаю про них…»

Она понимала, что пока ненависти нельзя разгореться до жаркого пламени. Слишком мало сил, слишком рано… Какая же она сладкая – ненависть. Воспоминания об этих холодных сытых глазах, которые равнодушно обшаривали квартиру, ища выживших после погрома, снова залили сердце Анны ненавистью. Особенно она запомнила одного – с седыми усами, поджарого, на вид очень опытного Погромщика. Он высунулся в окно и внимательно осматривал двор. Что-то почуяв, протер усы и принюхался. Анна вжалась в грязную, облепленную паутиной стенку чердака, ожидая, что он найдет ее.

Поджарый Погромщик насытился. Лениво и бесшумно ушел. Словно в беспамятстве, Анна сползла по стенке, цепляя паутину и дохлых мух. Сидела в забытьи, пока не раздались шаги и голоса снизу. Они-то и вывели из транса. Погромщики покидали зачищенную квартиру. Девушка зажала рот рукой и с усилием глотала крупные слезы, чтобы они не бились о ладонь. «Если бы я не опоздала…» Сегодня привычка всюду приходить не вовремя спасла ей жизнь. Сколько Анна провела там – часов или минут, – она не знала. Очнувшись, тяжело поднялась и поплелась вниз…

С последним кадром, увидев себя с бьющим по ногам маленьким бабушкиным чемоданчиком, Анна выпрямилась и оглянулась. Как изменился двор родительского дома! Новые скамейки, свежий асфальт, ровный, без трещин. Дверь в парадную тоже выглядела незнакомой – на ней красовался новенький домофон с системой «Умный дом». На третьем этаже открыли пластиковую створку. Из окна высунулась детская голова и с любопытством поглядела вниз. Затем быстро спряталась.

«И что теперь? Я не узнаю мой дом. Я здесь выросла. И одновременно не здесь». Она поискала взглядом хотя бы малое напоминание о том, что существовало тогда, ну хотя бы лет десять назад. У парадной всегда рос куст сирени, наводнявший весенний двор кокетливым ароматом. Теперь там клумба с цветами.

«Ну хоть что-нибудь… Хоть та зазубринка!» Она медленно подошла к арке. Когда ей было тринадцать, она нашла на стене арки трещинку. Неглубокую, но все же подходящую, чтобы вкладывать туда волшебные записки по пути в школу. Если записку не вложишь, можно было не надеяться на успешный школьный день.

Стена была девственно гладкой. И пустой. Даже без привычного питерского граффити. Анна провела рукой и стерла с пальцев следы недавно высохшей побелки.

«Ну, вот и все. Я даже заплакать не могу. Теперь это мой дом только формально. Кто ж плачет от формальностей?»

Лицо разгладилось, Анна убрала упавшие на лицо намокшие волосы. Глаза блеснули жестким холодным светом, когда она усаживалась обратно в машину. Водитель равнодушно завел мотор и оглянулся, давая задний ход. Девушка неотрывно смотрела вперед. Лишь бросила беглый взгляд на циферблат. «Через двадцать минут я на Фонтанке». Сквозь пелену мороси расплывчато мерцали фары автомобилей и огни светофоров.

Первое впечатление от двоюродной бабушки… Седая, подтянутая и очень загорелая худощавая женщина. Пронзительные зеленые глаза, аккуратная стрижка пикси. Прямой нос, тонкие губы, морщинистое лицо. Маргарита делала зарядку, чередуя простые упражнения с весьма сложными, часто закуривала и откладывала мундштук после пары затяжек. Редко пила кофе, предпочитая воду, а иногда по вечерам – бокал белого вина и крекеры или сыр. Часто Анна ловила ее взгляд – внимательный, вдумчивый, размышляющий.

– Чем ты собираешься заниматься? – спросила пожилая родственница на вторые сутки пребывания Анны в ее небольшой квартире с высоченными потолками и белой мебелью. – Что умеешь делать? Про образование не спрашиваю – придется переучиваться, а это стоит немалых денег. Что умеешь делать руками?

Анна задумалась. Шить? Вязать? Делать стрижки или маникюр? Ничего из этого она не умеет. Чем еще может заработать на жизнь вынужденная эмигрантка?

– Хотя бы машину водить умеешь? – вчиталась Маргарита в ее мысли.

Работать чьим-нибудь водителем? Почему бы нет? «Много свободного времени, да и город изучу как следует…» Она кивнула.

– Значит, пойдешь к Эмманюэлю. Он тебя научит водить, ну и всем нюансам работы в такси, – распорядилась дальнейшей судьбой Маргарита.

– Какая ж из меня таксистка? – Анна заикалась на каждом слове. – Меня ж ограбят в первые полчаса.

Новоиспеченная бабушка опять бросила пронзительный, оценивающий взгляд.

– Об этом сейчас не думай. Это поправимо.

Она что-то продолжала бубнить, направившись в противоположную часть комнаты.

– Россия! Россия! Россия!

Из люка «Тойоты» развевался российский флаг, а из окон торчали счастливые лица. Остальные водители возбужденно откликались, ритмично давя на клаксон.

Таксист мгновенно переключил радио. Из приемника затараторили:

– И Россия выигрывает, друзья мои! И никакой Мохаммед Салах не смог остановить наших парней! Это праздник!

Машина наконец тронулась с места. Из второго ряда дернулся новичок. Таксист резко затормозил и выругался. Быстро глянул в зеркало на пассажирку, нахмурился. Она даже не шелохнулась, будто не заметила ни опасного маневра другого авто, ни нервозности водителя.

Анна, конечно, заметила все. Однако для нее не существовало опасных маневров на дороге. «Покатались бы вы с Эмманюэлем…» – улыбнулась она про себя. Вспомнила свою первую поездку с «месье инструктором».

На первое занятие Анна, как обычно, опоздала. «Месье инструктор» в белоснежной футболке и джинсах небрежно стоял у водительской двери с куском любимого киша и бутылкой Perrier. Не обращая никакого внимания на застенчиво улыбающуюся девушку, он наслаждался каждым кусочком незамысловатой французской трапезы. Глаза прикрывались при жевании, а делая глоток из зеленой бутылки, Эмманюэль поворачивался в профиль и демонстрировал искривленный нос. Внешностью он обладал незаурядной. Яркие голубые глаза, смуглое вытянутое лицо и по-мальчишески выбритая полоска волос на виске делали его отталкивающе привлекательным.

Дожевав и аккуратно попав оберткой в урну, Эмманюэль хлопнул в ладоши:

– Прошу, мадемуазель!

После первого урока у Анны дрожали колени, а мокрая спина еще долго оставалась напряженной. Инструктор невозмутимо протирал запыленное зеркало и искоса поглядывал на ученицу. «Ну-ну… Такая робкая – и водить такси!» Он полагал, что скорость и ловкость вкупе с умением маневрировать составляют основные качества любого водителя такси – хоть парижанина, хоть марсельца. Отсюда и выработал свой уникальный стиль: водить исключительно на большой скорости, преимущественно по окружной, а если уж петлять по старинным закоулкам центрального Парижа, то делать это элегантно – то есть на очень большой скорости, не определяемой чувствительными радарами дорожных патрулей. Его белый Peugeot мелькал во всех округах столицы. Полицейское управление сбилось с ног ловить лихача.

Мало кто из учеников Эмманюэля заканчивал курс «элементарного уровня вождения такси», предпочитая перебраться под крыло более спокойного и законопослушного инструктора. Эмманюэль невозмутимо пожимал плечами и возвращался к извозу.

Однако эта застенчивая ученица занималась, сжав зубы. С упорством и стойкостью учила карту Парижа. Ни разу не взмолилась о том, что навигаторы давно облегчают шоферам жизнь. Нередко инструктор видел, как она украдкой вытирала слезы и отворачивалась, обиженно сопя. Однако ни разу ни одной жалобы. «А у нее стержень…» – все чаще с уважением думал Эмманюэль.

Первые две недели Анна приползала домой и падала без сил. Маргарита не ворчала на девушку. Она угощала Эмманюэля кофе и домашним кишем, а тот подробно пересказывал, как проходят уроки. Старушка хмыкала все одобрительнее. Таксист с упоением жевал свежеиспеченный киш и размышлял о том, какие русские упертые – что Марго, что Аннет.

Опоздание на первый урок не прошло незамеченным. На второй день Анну ждала дома массивная коробка. Внутри обнаружились не менее массивные часы с громадным циферблатом и толстым стальным браслетом из трех цепей. На изумленный взгляд Анны старушка ответила:

– Зато не будешь опаздывать.

Не опаздывать оказалось проще, чем не забывать громоздкий аксессуар дома. Еще труднее Анне давалось экстремальное вождение. Она приходила в ужас от мысли, что может сбить человека или врезаться в дом, и отчаянно соблюдала скоростной режим. «Время, время!» – бубнил Эмманюэль. Он хлопал дверью и выводил ученицу подышать воздухом, а заодно и пояснить, что время клиента и время таксиста должны совпадать.

– Не ты едешь дольше! А он быстрее! Тогда ты отличный парижский таксист!

«Парижский таксист… Боже, как я от этого устала…»

Анна стала все чаще задерживаться после занятий и не спешила домой. Проводя полдня за рулем в растрепанных мыслях, вынужденная постоянно следить за резко меняющейся обстановкой на дороге, выслушивая бесконечные порицания Эмманюэля: «О-ля-ля, мадемуазель! Что я скажу мадам Марго?! Что вы не станете парижским таксистом экстра-класса? Никогда?» – вечером она плелась на Пер-Лашез.

Угрюмо опустив голову, девушка бродила по мощеным аллеям кладбища. Мимо шагали группы восторженных туристов со схемами музея захоронений, ахая и охая, если удавалось обнаружить знаменитую могилу. Скользкие от влаги и листьев брусчатые дорожки спускались уступами. Голоса то приближались, то удалялись. Среди позеленевших статуй и бюстов слышалась разноязычная речь. Грустно висели поздние цветы, стойко державшиеся до самых холодов. Последним напоминанием об ушедшем лете служили стриженые кусты. В воздухе висела морось, в нос ударял запах подгнившей травы.

Анна не замечала ничего вокруг. Сырой вид старинных склепов, мокнущие под дождем распятия и шепчущие на ветру ветки никак не задевали ее душу. Порой она не понимала, в какой части погоста оказалась, садилась на скамейку и тупо глядела перед собой. Иногда сторожа выводили ее после закрытия кладбища, озябшую, с трясущимися от холода и влаги руками. Анна смотрела на свет в окнах примыкающих к Пер-Лашез домов. Там проводили вечера французы. Парижане. Местные уроженцы. Они родились в этих старинных небольших квартирах с высоченными потолками и крохотными ажурными балкончиками. С детства бегали в булочную на углу за багетом к завтраку. Влюблялись в школе и шли работать, еще учась в университете. И они не ходили на экскурсии на Пер-Лашез. А зачем, если могли сделать это в любой момент?

«Потому что это их дом. Им мил и близок любой камень у меня под ногами. Все эти склепы вокруг – это их склепы. Они сами сделаны из этого светло-серого парижского камня. Парижане… Невозможно стать парижанкой, если ты не родилась в Париже!»

Прогулки случались все чаще, девушка засиживалась в некрополе до самого закрытия. Потом устало поднималась и каким-то чудом находила выход.

Маргарита наблюдала за ее возвращениями в окно. Но не пыталась поговорить с подопечной, уговаривая себя, что усталость и перемены в жизни постепенно сменятся ровным и спокойным настроением. Она надеялась, что молодой организм возьмет свое, и давала девушке изрядно высыпаться по воскресеньям.

Октябрьским вечером Анна снова забрела на Пер-Лашез. На сей раз не повезло с погодой. Дул ветер, на серо-дымчатом куске неба сквозь деревья несмело засияли первые звезды. Угрожающе раскачивались дубы, по аллее летали листочки бумаги. Склепы прятались за собственными силуэтами на фоне серости небосвода. Кладбище опустело. Туристы разошлись по бистро и ресторанам. Девушка поплотнее закуталась в куртку и подняла воротник.

В темнеющем прозрачном осеннем воздухе она видела мрачные взгляды. Бронзовые и мраморные глаза недовольно разглядывали ее. Бюсты и памятники, казалось, повернулись к сгорбившейся фигурке с надменным вопросом: «Да вы иностранка… Что же вам здесь нужно?»

«Что я тут делаю?.. – наконец возник сокровенный вопрос. – Сколько будет длиться одиночество?.. Я здесь среди каких-то чужих могил. Кто мне все эти мертвецы? Молчаливые слушатели, чужие, бесчувственные. Они не приобнимут меня и не скажут: держись, девочка, держись. Им все равно. Всем все равно…»

Звезды сменились сизыми тучами, тяжело нависшими сквозь ветки. На аллею шлепнулись первые крупные капли.

«Да не стану я здесь своей… Жить как Марго? Прикуривать и бросать, называя это привычками и стилем? Стирать пыль с белой мебели в ее квартире? Вдыхать утренние ароматы мусорных баков? Видеть, как умывается у водосточной трубы крыса, и делать вид, что это Париж и он таков, какой он есть?»

Капли застучали по листьям, полились на камни дорожки. Анна подставила горящее лицо тяжелым струям воды.

«Пусть меня смоет в сточную канаву. Инородное тело. Чужая. Навсегда чужая».

Мутная серая жижа заволокла виды старого кладбища. Рассеиваясь, она оседала плотным сизым туманом у самой земли, так что Анна не видела своих ног. Она не понимала, где небо превращается в землю и почему вокруг так много дымных очертаний. Очертания сменяли друг друга, медленно преображаясь в знакомые фигуры и лица. Зажав сигарету кроваво-алыми губами, усмехнулась Эдит Пиаф… Мелькнул голой грудью и нахальным взглядом Джим Моррисон… Неодобрительно поджал тонкие губы Фредерик Шопен… Усмехнулся Оскар Уайльд, пересчитывая тонким пальцем отпечатки помады на собственном надгробии. Недобро усмехнулся…

Один за другим знаменитые и безвестные мертвецы занимали пространство вокруг. Мир наполнялся шелестом голосов погребенных. Они гуляли среди крестов и пирамидок, раскланивались друг с другом и улыбались. Порой их обгоняли туристы с картами в руках и озабоченными минами на лицах. Узнавая ту или иную знаменитость, они радостно тыкали пальцем. Мимо незнакомых пробегали не заметив.

Небо и земля разделились, и серые камни гробниц обозначили границу между мирами.

– Я здесь никто! – захлебываясь от рыданий и вытирая бесконечные потоки не то слез, не то ливня, закричала она.

Девушка не могла, да и не пыталась, остановиться в плаче. Вся горечь положения, утрат и разбитой жизни вырвалась наружу и утекала вместе с дождевой водой. Насквозь промокшая, Анна медленно плелась куда глаза глядят, сотрясаясь от слез. Внезапно стало жарко. Она сбросила куртку и осталась в одной футболке. Ливень сразу же накрыл девушку с головой, не оставляя сухого места на худенькой фигурке. Добредя до ограды кладбища, Анна шагнула за калитку и в забытьи повалилась на траву.

По стеклу петляли речки питерского дождика. Сквозь прозрачные струйки зеленел Большой драматический театр. Справа от него высилось офисное здание. По Фонтанке тянулись экскурсионные и прогулочные суденышки, с которых наперебой звучали поставленные голоса гидов.

– Хоть и центр города, но шума не слышно, поверьте, – переминался с ноги на ногу щуплый невысокий агент по недвижимости – тридцатилетний молодой человек в узких брюках и сером пиджаке. – Последний этаж, ночью мало транспорта.

Анна не слушала его. Она закрыла глаза и медленно вдыхала запах старых обоев. От них тянуло пылью и легкой петербургской сыростью. Со стороны окна доносился так любимый девушкой с детства аромат речной воды. «Да. Хоть и центр города. Это вам не дом напротив кладбища в Париже».

Агент по имени Савва прошелся по комнате, чтобы успокоиться. Намечалась крупная сделка, он страшно боялся, что эта холеная иностранка испугается перспективы делать ремонт и откажется от покупки. «Хотя черт ее знает… По-русски говорит гладко, без ошибок и акцента. Даже „одеть-надеть“ не путает». Он пригладил жидкие волосы.

– Анна, да вы не беспокойтесь. Продавцы, как вы понимаете, не делали ремонт, но это не проблема. Я вам охотно помогу, у меня есть отличные бригады – честные, мастеровитые ребята. Владеют самыми современными технологиями.

Она улыбалась. Совсем не от забавного произношения Саввы, хотя молодой человек по-ленински проглатывал «р». Завораживало иное. От шагов агента скрипел светло-янтарный первозданный паркет. Уют и забытый вкус детства лился вместе с этим потрясающим звуком. Скрип напоминал прокуренный голос Марго, который переходил вместе с ней из комнаты в комнату – у старушки была привычка разговаривать и делать домашние дела.

Анна села на огромный диван у старинной печи. Мягкая коричневая кожа нежно обняла и укутала воспоминаниями о родительской квартире до того, как в нее вошли Погромщики. Девушка нахмурилась. Савва занервничал еще сильнее.

– Я узнавал, – он сжал папки с документами, – поскольку у вас будет последний этаж, – тут молодой человек вспомнил, чему его учили на курсе маркетинга: «Дайте клиенту понять, что квартира уже его», – абсолютно реально подключить печь. Управляющие компании оказывают услуги владельцам таких роскошных квартир.

Погладив коричневый округлый подлокотник, Анна наконец подняла на бедолагу глаза…

После ухода повеселевшего агента она распахнула окно. Комнату освежил речной ветер. Анна подставила ему лицо. Ветер заглянул ей за спину и прошелся по мебели, сдувая пыль. Повеяло родным и знакомым с детства ароматом. Снизу молодой голос прострочил крепкой бранью. Нахлынувшее было возмущение сменилось смехом: «Это мой город».

Она огляделась. «Мой дом…» Провела пальцами по подоконнику и пристально глянула через Фонтанку. Показалось, что время остановилось. В этом мире ничего не поменялось, пока она отсутствовала. «Все-таки странная штука – «время». Она поискала глазами место для больших квадратных часов, которые привезла из Франции. «Повешу так, чтобы из любой точки видеть».

Пробежавшись по комнате, ветер игриво дунул девушке в лицо. Анна закрыла скрипучую раму и отвернулась.

«А ведь я могла остаться там, среди чужих могил. Навсегда…» Перед глазами все стояла эта картина.

Сознание начало проясняться. Цветные круги, искры, точки стали закручиваться в спирали, спирали – в одну большую. Полетело. Там, вдали – черная точка, которая вроде как приближается, но все равно далеко-далеко. Надо скорее выйти из трубы. Я делаю усилие. Калейдоскопическая труба вращается быстрее. Точка приближается. Вот. Сейчас…

Вылетаю. Чувствую: это хорошо знакомое место. Но я не узнаю его. Где зеленый ковер, на котором пасутся лани? Где ручей, возле которого возятся еноты? Где красавцы деревья с зелеными кронами, создающими приятный шелест от волн воздуха? Где голубая твердь с желтым диском, дарящим благостное спокойствие? Почему все иначе? Бедные исполины эвкалипты под нажимом порывов ветра гнутся к земле. Потоки воздуха швыряют холодные иглы воды, обдавая все вокруг. А твердь покрыта огромными серыми и черными сгустками, которые несутся низко над землей. Из них выскакивают исполинские ало-фиолетовые, кривые, омерзительные стрелы, сопровождая появление неизвестным мне доселе оглушающим раскатом: «Ст-р-р-ра-х-х». Да, это совершенно новое для меня – страх. Здесь никогда так не было.

Произошло что-то ужасное. И где эти двое, которыми Он так гордился? Неужели с ними что-то не так? Набравшись решимости, я медленно направила сознание в сторону Главного Древа. Несмотря на порывы, сознание плавно плыло вдоль сада. Странно. Никого. Животные попряталась. Они так всегда поступают. Вот Дерево. Ох ты, Он здесь. Он не один. Они тоже с Ним.

И сказал Он:

– Кто тебе сказал, что ты наг? Не ел ли ты с Дерева, с которого Я запретил тебе есть?

Адам же сказал:

– Жена, которую Ты мне дал, – она дала мне от дерева, и я ел.

И сказал Он жене Адама:

– Что ты это сделала?

Жена отвечала:

– Змей обольстил меня, и я ела.

С тверди небесной вновь выскочила ало-фиолетовая игла, протрубив на весь сад: «Ст-р-р-ра-х-х-х».

Он повернулся к Змею:

– За то, что ты сделал это, проклят ты перед всеми скотами и перед всеми зверями полевыми, и ты будешь ходить на чреве твоем, – наклонился к Змею и прошептал, но я не услышала, что.

Он резко повернулся в мою сторону. Лик. Этот лик. Я его раньше не видела, но узнала. Глаза. Знакомые глаза. Бабушка. Спасибо, ты рядом. Она приподняла мне голову и поднесла что-то ко рту. Ох, как горько… Опять обдало водой. Холодной, колючей водой. Я отпрянула.

Они все еще стоят.

Он сказал жене:

– Умножая, умножу скорбь твою в беременности твоей. В болезни будешь рожать, – наклонился к ней и тоже что-то прошептал.

Рядом раздался мягкий голос:

– Что ты видишь?

Я огляделась. Страх прошел, хотя черные сгустки по-прежнему несутся над землей, воздух хлещет холодной водой. Хочется содрогнуться, но плоти нет.

– Эти двое сделали что-то плохое?

Молчание.

– Верно. Очень плохое.

– Он их наказывает.

– Случилась беда.

Это слово вызвало неописуемое замешательство сознания. Надо что-то предпринять, чтобы отвести беду. Как же так, почему все безучастны?

Грохнуло с тверди: «Страх». И хлестнуло воздухом. Туман рассеялся. Бабушка. Опять рядом, как всегда в тяжелые минуты. Она поможет.

– Бабуля, бабуля, – я пыталась схватить ее, зацепить одежду, – там беда… Им надо помочь.

Лик бабушки оставался суровым, но мягким.

– Что за беда, дитя мое?

Странный запах от бабули, непривычный.

– Там беда. Они сделали что-то ужасное. Запретное. И теперь Он их…

Опять протянула мне горькое, противное…

Он повернулся к Адаму:

– За то, что ты послушал голоса жены твоей и ел от дерева, о котором Я заповедовал тебе, проклята земля за тебя, со скорбью будешь питаться от нее во все дни жизни твоей, и будешь питаться полевой травой, в поте лица будешь есть хлеб.

Он наклонился к Адаму и что-то шептал.

– Свершилось, – прозвучал мягкий голос рядом.

– Что? Что свершилось?

– То, что Он предрекал.

– Так почему Он не предотвратил это? Он не любит их?

– Любит. Потому и дал шанс. Трижды. Но они не воспользовались.

– А что сделал Змей?

– Загляни в свое сознание.

Я отвернулась от них и вновь увидела то же самое место. На этот раз оно было привычным, благостным. И это Дерево, особо ничем не выделяющееся среди остальных, с небольшими, налитыми соком плодами. Пасутся лани, спит ягненок. Лениво бродит тигр вдоль ручья под сенью ивы. Неподалеку от Дерева плетет венок та, которую Он сотворил последней, для Адама. Она легка, стройна, улыбается. Села под крону Дерева, пребывая в неге. Странно, я не заметила, откуда появился Змей. И зачем он принял вид этого длинного безногого существа.

– Подлинно ли сказал Он: не ешьте ни от какого дерева в раю?

Какой сладкий шепот. Под такой шепот хочется уснуть.

– Плоды с дерев мы можем есть, только плодов этого Дерева Он сказал: не ешьте их и не прикасайтесь, а то умрете, – прошептала она.

Странное слово. Что значит – умрете? Как это? Что это значит?

– Нет, не умрете, – сказал Змей Жене, – но знает Он, что в день, в который вы вкусите их, откроются глаза ваши, и будете вы как боги, знающие добро и зло.

Она взглянула вверх. Плоды были полны прозрачного сока и выглядели такими вкусными.

– Нет. Нет!

Я хотела предупредить ее, но почему-то не могла произнести ничего. Я лихорадочно осматривалась. Никого. Ничего. Адама нет. Его тоже. Их тоже нет.

– Бабушка! Ты-то где?

Очертания комнаты. Пахнет табаком. Колотит. Размытая женская фигура ко мне спиной. Она что-то бубнит. Я кричу:

– Бабушка!

Она не реагирует. Я хочу встать. Нет. Никак. Словно привязана. Руки не шевелятся. Губы сухие. Господи! Там происходит несчастье! Ну хоть как-то можно остановить! Женщина поворачивается и приближается. Нет! Это не бабушка. Я не знаю этого лица. Все вокруг погружается в туман.

– Что? Что ты видишь? – шепчет она.

Я пытаюсь объяснить, но получается только шипение. Стоп. Все черное. Ничего.

Опять калейдоскоп из кругов, искр и точек. Опять я лечу, точнее, мое сознание. Опять я вылетаю из точки. Стало спокойнее. Порывы воздуха утихли. Ало-фиолетовые иглы-раскоряки теперь выскакивают из небесной тверди далеко. Но желтого светила нет. И звезд нет. Серо. Сыро. Дерево. Теперь Адама с женой нет. Но я чувствую, у Дерева Они. Сознание скользит ближе. Да. Они.

И сказал Он:

– Вот, Адам теперь стал как один из нас, зная добро и зло.

Тишина.

– И теперь как бы не простер он руки своей, и не взял также с дерева Жизни, и не вкусил, и не стал жить вечно.

Тишина.

– О чем Он говорил? Что это значит?

– Он их изгоняет из рая, – отвечает мягкий голос.

– Это все, конец?

– Нет. Это начало. Начало великой истории с неизвестным концом.

– Нет, нет. Не только. Он сказал нечто более страшное.

– Ты сама знаешь. То, чего ты сама больше всего боишься.

– А чего я боюсь больше всего?

– Загляни в себя.

Все вокруг стало размываться, словно акварельную картинку залили водой. Очертания поплыли, деревья искривились, небо потекло на когда-то зеленый ковер земной тверди. Опять этот калейдоскоп. Но теперь все раскручивается обратно, вовнутрь. Не страшно…

Глава 3

Спустя пару недель после болезни Анна вернулась к занятиям и в первый же день застала инструктора за примеркой нового руля. Руль подозрительно напоминал гоночный.

– О-ля-ля! – потряс руками Эмманюэль. – Это еще не все. Смотри, что я придумал с колесами!

Он понажимал какие-то кнопки, машина приподнялась, задрожала и медленно осела к земле наподобие болида «Формулы-1». Анна вжалась было в спинку кресла и ухватилась за ручку, но инструктор уверенно вышел из автомобиля и указал ей на водительское место.

Девушка нехотя вышла и, поправляя волосы, как можно медленнее села за широкий, будто игровая приставка, руль.

– Но Маню, – забормотала она, – я ж тут ничего не знаю и не понимаю… Ну давай я пока за обычным поезжу. Боже…

– Спокойно, без паники, Аннет! И не канючь! Сегодня тебе не понадобится и половина функций! Я все настроил. Все лишнее пока отключено.

Это его невозмутимое «пока» чуть не заставило дрожащую Анну вообще плюнуть на все. Уйти с глаз долой. Послать все это «парижское вождение» к их парижским чертям. А заодно и этого «гонщика». Эмманюэль скосил глаза и наблюдал за мимикой девушки. «О нет, cherie… Я уже понял, что есть русский характер. У тебя его предостаточно. И ты еще себя покажешь». Безусловно, он и не помышлял рисковать. Поэтому на самом деле отключил почти все лишнее в настройках машины. Видя, как побледнела ученица, Эмманюэль чуть не расстроился, но затем она кивнула и пристегнулась. «Браво!» – чуть не вскричал инструктор, но вслух сдержанно бросил:

– Отлично. Мадам Марго еще будет гордиться тобой. На А-86!

Аккуратно, но очень уверенно, на предельно разрешенной в городе скорости Анна выкатилась на парижскую кольцевую.

– Теперь не прозевай съезд на А-10, – с ленцой указывал инструктор. – На окружной нам делать нечего.

В самом деле, по кольцевой навстречу сонно тащились фуры, везя в столицу вино, фрукты и сыры. Обратно они весело бежали налегке. Транспондер пискнул, отдавая заработанные евро. Анна увеличила скорость, оставляя позади однообразные окраинные многоэтажки и редкую зелень.

Свернув на трассу Париж – Бордо и удовлетворившись ее пустотой, девушка чуть повернулась к Эмманюэлю и прищурилась:

– И зачем мы здесь?

– Чтобы ты почувствовала скорость, Аннет.

Она хмыкнула.

– На ста мы уже ездили, и не раз.

– Ну какие сто, о-ля-ля! Увеличивай до ста тридцати, здесь разрешено. – Эмманюэль достал из кармана сэндвич. – М-м-м… Мадам Марго делает лучшие сэндвичи во всем Париже.

– Я помню. Пармская ветчина, эмменталь и салат. – Анна не отрывала глаз от шоссе, вцепившись в руль.

– Конечно. Моя мама не делала таких сэндвичей. Зато ей отлично удавался буйабес. Я ведь говорил, что я из Марселя? Так вот, буйабес… Увеличивай до ста пятидесяти.

На лбу Анны заплясала вздувшаяся жилка. Эмманюэль энергичнее заработал челюстями.

– Руль ты держишь очень уверенно, отлично, – бубнил он, дожевывая ароматный лист салата, – но пока тебе не нравится то, что мы делаем, верно?

– Я не понимаю, зачем мне эта скорость? – почти прокричала в ответ Анна.

Она будто начала ощущать бешеное сопротивление встречного потока воздуха и наклонила голову, помогая белому Peugeot рвать невидимую воздушную пелену. Эмманюэль улыбнулся:

– Давай до ста девяноста!

– Что?!

– Эй, спокойнее! Без паники. Медленно выжимай до ста девяноста, не резко. Не дергайся. Если медленно, то ты все поймешь.

На спину Анне потекла противная струйка пота. «Почему мне любопытно? – вдруг поймала себя она. – Мне что, нечего терять?»

Утапливая педаль газа, она не заметила, как инструктор нажал кнопку открывания окон. Стекло отъехало на сантиметр, но в салон ворвались ветры со всех концов Франции. Анна почувствовала, как огненный язык восторга моментально высушил все ее липко-потные страхи. Девушка взвизгнула. Она ощущала океанский бриз Бретани, солено-свежие ароматы Ла-Манша, тропически-теплые ветры Средиземноморья и холодные северные ветры Нормандии. Анна наслаждалась этим воздухом, пила его и вдыхала. И наконец ее восторгу пришлось вырваться наружу.

– Весь мир мой! – прокричала она, несясь на полных двухстах километрах в час по прекрасной французской дороге.

Глотнув сырого и влажного питерского ветерка и запаха Фонтанки, Анна рассмеялась. Проплыли навстречу друг другу два речных трамвайчика. Укутавшиеся в пледы туристы что-то восторженно кричали и махали руками. Девушка посмотрела сквозь них.

Она прошла на кухню, вынула из шкафчика пакет с кофейными зернами. В руку лег шершавый душистый лимон.

«Весь мир мой. Весь мир у меня в кармане. Кто бы мог подумать… Большего ужаса, чем при бегстве отсюда, я и не припомню. Как загнанная кошкой мышь… Металась по аэропорту, сидела, спрятавшись на собственном чемодане. Не рискнула даже поесть. А тут…»

Она усмехнулась. Впрочем, эйфория и кайф от пойманного и укрощенного ветра продлились недолго.

Чудесный весенний вечер обещал приятную негу. Анна шла по авеню Гамбетта, чуть бормоча под нос. Урок прошел замечательно. Теперь вообще все стало замечательно. Еще немного усилий – и она спустя год после приезда в Париж станет лицензированным таксистом. Эмманюэль доволен ею.

– С виду ты естественна и небрежна, как настоящая француженка, но очень внимательна и аккуратна – как профессионал, я это вижу. Ты удивительно пунктуальна и вообще следишь за временем. Я могу тебе довериться как пассажир. Впечатление, что у тебя большой стаж.

Эдакая похвала из уст пусть и француза, но все же очень опытного водителя стоила всех слез и усилий. Тем более что хвалил по сути, а не абстрактно.

Пер-Лашез не тянул зайти. Хотя повод был: втянуть клейкий аромат первых листочков и пройтись по вычищенным весенним дорожкам. Насладиться радостью от возрождения природы… Минул год, как Анна бежала во Францию. «Интересно, вспомнит ли Марго об этом? Пока впечатление, что старушка вообще не склонна к ностальгии. Никаких тебе „вот раньше было лучше“, „вот при Шираке цены были ниже, а при Миттеране вообще сплошные свобода, равенство, братство“. Слава богу, Марго начисто лишена этих старческих причуд».

– Она не привязана ко времени, – вслух сказала Анна, остановившись и глянув на отблески заходящего солнца. Последние лучи прошлись по верхушкам деревьев, и на склепы наползли серые парижские сумерки.

Закинув голову, девушка улыбнулась. Она привыкла к бежево-белому, нетипичному для Парижа семиэтажному дому. Город любил светло-серые дома. Анна полюбила дом Марго. Сдержанностью и простотой стиля он напоминал о модерне Петроградки. Это согревало и растапливало душу. Дом жил по своим правилам: разномастные жалюзи, спутниковые тарелки, украшенные цветами подоконники – совсем, как там. Дома.

Она достала из сумки ключи. Проходящий мимо мужчина средних лет изящно приподнял экстравагантную шляпу:

– Bonsoir, mademoiselle Anna. Comment ca va?

– Bonsoir! Ca va bien, merci, – на автомате ответила девушка и пристально вгляделась в незнакомца. Приятная широкая улыбка, голубые глаза.

Что-то кольнуло. «Он чужак», – мелькнуло молнией перед тем, как сзади она получила удар по спине. Рухнув на тротуар, Анна уперлась носом в двухцветные коричнево-красные полуботинки, сверкнувшие в упавшем свете тусклого фонаря. «Боже, какой франт», – шепнуло в голове. В спину уперлась одна из аляповато наряженных ног. Нога нажала. Анна выгнулась, почувствовав, что позвоночник не выдержит.

– Qu’est-que vous voulez? – сдавленно пробормотала она.

Что происходит?.. Кто он?

Анна с омерзением почувствовала, что ей приподняли подбородок. Ботинком. Их двое. На нее смотрело худое лицо с седыми усами. Какие холодные, ненавидящие глаза… Это же… Это он! Горло сдавил ужас воспоминания. Бегство в аэропорт, кружение по залу, одуревшая от страха и боли голова гнала ее по кругу: «Нельзя за флажки!»

– Все верно. Она. Кончайте.

– Eh toi!

Резкий, каркающий голос сморщил лицо поджарого. Он недоверчиво повернулся на старческий возглас.

– Марго! – хрипло выдавила Анна. Ботинок вонзился ей в спину.

«Боже, это все… Конец! Нас убьют…» Боль в спине резко ослабла. Девушка закрыла голову руками и скорчилась на освещенном фонарем пятачке асфальта. Если бы убежать, исчезнуть…

Раскрыв навстречу старухе руки в коричневых перчатках, поджарый двинулся ей наперерез. Увернувшись с брезгливой гримасой, та коротким хуком отбросила от Анны голубоглазого. Его вычурную шляпу поднял ветер и прибил к кладбищенской ограде. Поджарый схватил Марго за руку и заломил за спину. Через секунду он кривился от боли в спине, на которую приземлился. Старушка с суровым львиным рыком перебросила его худое, но сильное тело.

Анна плотно притянула к себе ноги. Ее трясло от звуков вокруг. Сыпались глухие удары, тяжело дышали дерущиеся – со свистом и сиплым рычанием. Девушка осторожно открыла глаза. Взору явилась небывалая картина.

Поджарый Погромщик пытался атаковать старушку, но ту словно окружал невидимый заслон. Каждый раз, когда усатый приближался и старался нащупать руками брешь, он отскакивал, будто получал неслабый удар током.

– Сзади! Зайди сзади! – приказал он.

Голубоглазый не мог оттеснить Марго от стены дома, к которой она предусмотрительно прижималась. Безуспешные атаки перешли в снопы искр, сверкавшие в темноте, подобно бенгальским огням из детства. После небольшой передышки седоусый прищурился, прикидывая что-то в уме.

– Зайди сзади, понял? – тяжело дыша, приказал он.

Он с рычанием ринулся на Марго. Золотистые искры ее защиты сменились голубыми, пронзая все тело Погромщика. Он не отпускал ее ни на минуту. Искры слабели, и яркие вспышки становились реже и реже.

– Она слабеет, зайди сзади! – рыкнул он в сторону.

Голубоглазый упер руки в колени и встал наизготове.

«Господи, что же делать?.. Он убьет ее! Не могу… Не могу! Господи… Боюсь! Мне страшно!»

«Ст-р-р-ра-х-х-х…»

Анна с удовлетворением откинулась в небольшом изящном черном кресле на гнутых ножках. В руке чашка кофе, взгляд задержался на старинной печи.

«Не хочу заниматься печью. Здесь не Франция, здесь нормальное отопление. А печь…» Она встала и с чашкой в руках прошлась до высокой, будто новогодняя елка, зеленой печки с металлической дверцей и задвижкой в виде дубового листа. «Пусть будет».

Девушка подошла к окну, отпила густой черный кофе с долькой лимона. По Фонтанке кружили запоздалые частные катера, неслась незатейливая музыка и звучал женский смех. Сквозь полутьму весенних предвестников белых ночей Анна рассмотрела здание напротив, привлекшее внимание в первый визит в будущий дом, – пятиэтажное и малопривлекательное. Темные прямоугольники окошек отражали серо-черное ночное небо. Бывший «Лениздат». Нынче здесь размещались офисы. В крайнем справа окне на последнем этаже зажегся свет.

Анна вгляделась в черноту кофе в белой изящной чашке. «Что же мне тогда придало сил?.. Я что-то вспомнила. Да! Та наша прогулка по Пер-Лашез. Та самая, с разговором о страхе. Она мелькнула в голове, как молния».

Марго смахнула листья с мраморной плиты и присела. Рукой пригласила Анну сесть рядом.

– Тебе, девочка, надо прежде всего научиться преодолевать страх. Конечно, так, чтобы совсем не было страхов, такого не бывает. Но преодолевать его – это вот искусство. Ведь что такое страх?

Анна пожала плечами, бросила взгляд на старуху.

– Ну, когда боишься чего-то или кого-то.

Марго крякнула и взяла мундштук. Прикурила и зажала его крепкими зубами.

– Ерунда. Страх – это состояние неизвестности. Тебе страшно что-либо сделать или не сделать, что-то закрыть или, наоборот, открыть. Потому что там – неизвестность. И страх говорит тебе: «Отступись».

Девушка кивнула:

– Преодолеть страх, не отступиться?

Марго улыбнулась. Родная кровь, быстро учится.

Они поднялись и направились вглубь кладбища.

– А знаешь, чего люди больше всего боятся?

Анна задумалась. Она всегда боялась, что Погромщики их всех найдут и убьют. И даже сейчас, под защитой Марго, она чувствовала легкую дрожь по всему телу при мысли, что они появятся здесь.

– Верно, – не поворачиваясь, продолжала старуха. – Смерти.

В очередной раз девушка удивилась проницательности родственницы.

– И ты должна научиться преодолевать этот страх.

– Но как? Как можно преодолеть страх смерти?

Кладбище было пустынно, ветер от скуки гонял прошлогодние листья по аллеям, птицы нехотя топтались возле двух женщин, пристроившихся на скамейке.

– Вот послушай. Реальная история. Я ее от деда знаю… Шла Первая мировая война. Немецкие солдаты должны были взять крепость. Но русский гарнизон не сдавался. И тогда решили немцы потравить непокорных ядовитым газом. И вот, дождавшись благоприятного ветра, пустили они смертоносный газ. Выждав какое-то время, надели противогазы и решили уже голыми руками крепость брать…

Марго тяжело вздохнула.

Анна смотрела в небо и видела, как сгустки густо-зеленого хлорного тумана надвигаются на позиции несчастных русских солдат.

– И тогда князь Шубин встал во весь исполинский рост и крикнул: «Русичи! Все равно помирать нам здесь! Так не дадим же поганой нечисти наши кости топтать! А ну, делай как я!» Замотал он лицо шарфом, надел фуражку, примкнул штык и, выскочив из окопа, бросился вперед, что есть мочи крича «Ура-а-а!»

Анна сжала руки и подалась вперед. Ей хотелось бежать за этим героем в атаку.

Марго рассмеялась.

– Сядь, девочка. Больше ста человек, еле держась на ногах, встали на бой, который, казалось бы, проигран. Лик их был ужасен. С химическими ожогами на лицах, обмотанные тряпками, они харкали кровью, буквально выплевывая куски легких на окровавленные гимнастерки.

Словно почуяв неладное, вороны, каркая вразнобой, полетели подальше от женщин.

– И вот представь. Бегут по полю солдаты. Одни – обреченные на смерть. Другие – в ужасе и страхе. И скажи мне: кто выиграл свою войну?

Анна неуверенно несколько раз кивнула.

– Я поняла.

– Что именно ты поняла?

Анна помяла пальцами запрыгнувший на скамейку листок дерева.

– Преодолеть страх можно, если есть то, что движет тобой, и оно куда более могучее, чем то, что стоит перед страхом. Эти солдаты поняли, что они уже мертвые. Им не стоит бояться смерти.

– Хорошо. Но не совсем.

– А что же еще?

– Я же говорила тебе, девочка, что страх – это неизвестность того, что там, за ним. Отсюда неуверенность. Отсюда сомнения. Отсюда и побег с поля боя.

– Я поняла. Вера! Вера в то, что там, за этой неизвестностью именно то, что тебе нужно.

– Во-о… – протянула Марго, потрясая пальцем. – Именно вера. А на что бы ты пошла, чтобы переступить через страх смерти?

Анна вздохнула. Взглянула на потускневшее небо и вдруг разглядела там… Кулаки сжались сами собой, губы плотно сомкнулись… Лицо вспыхнуло, и на лбу выступила вена.

Голубые искорки защиты домигали. Глаза Марго остекленели, лицо набрякло. В этот момент сзади на нее набросился второй негодяй. Старуха не успела просунуть руки под его захват и теперь корчилась от удушья. Она смогла лишь приподняться худым телом и ударить поджарого ногами в горло. Истощенный побоищем Погромщик повалился лицом на асфальт.

– Дави ее, – прохрипел, силясь приподняться. Рука его потянулась к горлу.

Анна рывком вскочила на ноги. Рот наполняла соленая кровь. Глотать не хотелось. Лицо ее было ужасно. К щекам прилила кровь. Лоб пересекла набрякшая вена. Фонтаном сплюнув красное на тротуар, девушка подбежала и яростно укусила душившего в плечо. Взвыв, тот отпустил одну руку и плюнул Анне в лицо ругательство. В ответ она вцепилась во вторую руку. Он мотнул рукой и ударил Анну. Это не помогло. Рискуя лишиться всей челюсти, девушка не выпустила из зубов волосатой плоти и повалила убийцу на землю. Одуревший от ярости мужчина выл от боли. Сев ему на грудь, Анна принялась методично и размеренно бить его кулаками по голове. Руки моментально распухли, но она не чувствовала боли. Она наносила удары молча и равнодушно, успевая удивляться тому, что не испытывает никаких иных эмоций, кроме глухой ледяной ненависти. Впоследствии старушка говорила, что увидела перед собой робота.

Девушка била голубоглазого с расчетливостью боксера и не отреагировала, даже когда голова начала безжизненно мотаться из стороны в сторону. Ее тряхнула Марго:

– Оставь его! Я упустила главного!

Анна, задыхаясь, слезла с неподвижного тела, но не смогла встать на ноги.

– Когда он упал, ему поплохело, – объясняла Марго. – Я не выпускала его из виду. Думала, сердце. Но он притворялся! – Она высекла в прозрачном ночном воздухе искру. – Я добью эту гадину!

Анна наконец выпрямилась. Поджарого нигде не было видно. Марго взяла ее за руку:

– Идем. Сейчас здесь будет полиция.

Старуха окинула место побоища зорким взглядом.

Они добрались до квартиры. Анна села прямо на пол и тупым взглядом уставилась на дотлевающий в камине уголек.

– Наутро нас арестуют.

– Черта с два, девочка моя, черта с два. Камеры здесь не работают уже полтора года, я это точно знаю. А полиции не надо лишних разбирательств: два приезжих что-то не поделили. Один и убил другого. Да и черт с ними.

Девушка опустила голову и рассматривала разбитые в кровь руки. Словно морозной мозаикой, глаза заволокло влагой. Старушка медленно подошла к ней и взяла за подбородок:

– Важно другое.

Сквозь пелену слез Анна неотрывно смотрела на торжествующее строгое лицо Марго.

– Теперь ты готова.

– К чему?!

Вечером того же дня продрогшие женщины грелись у огня. Марго нравилось сидеть у настоящего камина. Два раза в год заказывали чистку. Приходил основательный пожилой мастер. Ловко прочищал трубу, возясь на крыше, – казалось, что в отверстие чихает огромный бродячий кот. Сыпались пожухлые листья и хлопья пахучей сажи. Потом он спускался в квартиру, вздыхал и чистил трубу уже изнутри. Камин не отапливал комнату как следует. И для тепла женщины кутались в два-три слоя одежды, дабы экономить на коммунальных расходах.

Густо намазав опухшие пальцы девушки пахучей мазью и забинтовав ладони, старушка долго смотрела на оранжевые язычки, уплетавшие уголь. Словно заручившись их молчаливым согласием, Марго начала рассказ:

– Мне пять лет. Я стою у окна и жду возвращения отца домой. Жили мы тогда не здесь, а в Роменвиле, среди зелени и цветов. Мама воспитывала меня, готовила к поступлению в школу, а папа работал. Возвращаясь с работы, он давал мне спелую грушу, гроздь винограда или красивое яблоко. Как они пахли! Сначала я долго вдыхала их и разглядывала: цвет, переливы оттенков, неровности на бочках. Зимой я оставалась без фруктов, ибо заработок отца был невелик.

Кем мог работать офицер-белогвардеец в эмиграции? Если он не из творческой, научной или придворной элиты. Если он не Дягилев и не Юсупов. Не Шаляпин и не Сикорский. Не Алехин и не Рахманинов. Есть версии у тебя?

Так вот. Им доставались шахты, заводы… Часто производство становилось пропуском во Францию – опасная, в жутких условиях работа с графиком, который не оставлял шансов на выживание… Душно-пыльный запах шахты врезается в память навсегда. Когда у отца закончился контракт, он с облегчением бросил эту каторгу и нашел работу в Париже.

Бывшему военному удалось получить и вид на жительство, и права, и сдать экзамен на знание города. Да-да… Ты уже догадалась? Твой прадед стал парижским русским таксистом. Работал он посменно, легко обойдя конкурентов в таксомоторной компании: хорошие манеры, ум, обходительность, честность, военная дисциплина помогли не одному участнику Белого движения найти работу в такси в тридцатые годы. Ты знаешь, в семидесятые годы прошлого века в Le Monde напечатали заметку о русском таксисте, что прекратил работу лишь в девяносто два года. Так вот, это твой прадед. С пожелтевшими от курения белыми усами, седыми пушистыми бровями, в клетчатой кепке, с газетой в руке, за рулем Renault – таким его сфотографировали для статьи. И помню заголовок: «Русский князь – любимый шофер парижского такси». Для них все русские эмигранты были князьями. Да только французы не смущались предлагать «князьям» работу на заводе или в брассерии – своего рода развлечение для жителей республики.

Потом отцу удалось скопить денег на съем небольшой квартирки в Париже, в районе площади Бастилии. Там жили его однополчане, а взаимовыручка у русской диаспоры славилась постоянством и крепостью. Отец организовал курсы вождения и даже издал учебник на русском языке. О, разве только простые офицеры занимались извозом? Князь Зурабишвили тоже начинал за баранкой парижского такси. А князь Ширинский-Шихматов? А бывший военный атташе русского посольства в Париже?

Ты хочешь спросить, почему я здесь, а моя сестра – твоя бабушка Лилия – осталась в Петрограде? Очень простой ответ. Мой отец служил в Крыму, а твой прадед – хирургом в Петрограде. Когда появилась возможность уехать, отец ждал брата до последнего. Каждый день он посылал телеграммы в Петроград и нервничал, что семья брата с маленьким ребенком не сможет пробиться сквозь пылающую Россию. Но случилось иначе…

Твой прадед отказался покидать Родину. Сказал, что его место рядом с больными и ранеными, коих в изобилии привозили с фронта, что он будет жить там, где творили Пушкин, Толстой и Достоевский. И об этом не пожалел ни разу, вплоть до расстрела в тысяча девятьсот пятьдесят третьем году.

Мой же отец считал, что можно переждать во Франции, что власть бандитов долго существовать не сможет, что нужно лишь потерпеть… И он терпел. После Второй мировой войны мы встречали русских перебежчиков, отец общался с их семьями. Шел к ним с надеждами и сомнениями одновременно, со страхом и убежденностью в том, что недоверие к бывшей родине надуманное, наносное и искусственное. После этих встреч он приходил домой сгорбленный и молчаливый. Долго сидел, ерошил и приглаживал седые волосы. Мама звонила мне по телефону сюда, уже в эту квартиру, и просила прийти. Не скажу, что отец охотно пускался в откровения. Однажды он сказал, что надо налаживать контакты с оставшейся там семьей брата. Ибо миссию нельзя прерывать…

Тут Марго поднялась бросить угольный брикет в камин. Пламя съело кусок угля, как собака лакомство: сначала схватило его, а потом, жадно давясь и фыркая, разжевывало. Черная тень на фоне белого камина выпрямилась и взяла мундштук.

– Миссия…

Анна ждала, не обращая внимания на саднящую боль в пальцах. Такие разные судьбы – Маргариты и Лилии. Миссия?

Седая голова Марго качнулась.

– Да, девочка. Это в тебе заговорило предназначение.

– В чем мое предназначение?

Старушка пристально посмотрела на озадаченную девушку.

– Ты готова защищать.

Глава 4

– Стой! – Марго схватила девушку за руку. Они остановились у огромной витрины кафе. – Прежде чем мы повернем направо, приготовься. Ты увидишь нечто невероятное. Это и есть наша цель.

Анна затрепетала. Интриговать старушка начала еще за завтраком, словно и не было вчерашнего кровавого месива, а у девушки не болели ладони.

– Послушай меня. Сегодня никаких джинсов, d’accord? – Марго не соглашалась перейти на англо-саксонское «OK» и упрямо говорила по старинке. – Скромное платье до колен. Да, и возьми шелковый платок. Неброский.

Уплетая творог с вишневым вареньем, Анна испуганно приподняла брови.

– Мы сегодня куда-то идем? Вечером?

Марго размяла ложечкой дольку лимона в чашке кофе.

– Да. Сегодня отдых и прогулки по Парижу.

– Куда пойдем? – девушка торопливо доела остатки творога и с огорчением глянула на покачавшую головой родственницу. – Ну Марго…

– Если я скажу заранее, ты прочитаешь про эти места в интернете. Так не пойдет.

Старушка встала из-за белого круглого стола и начала собирать посуду. Остановилась и погрозила улыбнувшейся Анне пальцем.

– Нужно, чтобы ты получила подлинные впечатления. Это очень важные для меня места. И это не музей и не галерея. Иди собирайся!

Поведение Марго показывало волнение. В минуты переживаний она предпочитала занимать руки: мыла посуду, вытирала невидимую пыль, перекладывала туда-сюда вещи.

«Интересное начало…» Анна перебрала незамысловатый гардероб и выудила темно-синее платье простого фасона. На шею повязала бежевый шелковый платок. Руки еще ныли. Однако, сняв повязку, девушка увидела, что выглядят они уже гораздо приличнее. Опухшие вчера костяшки пальцев не отличались от обычного вида рук. Мазь помогла. Удивительно было и то, что сама Марго не имела никаких следов вчерашнего побоища – ни царапины, ни синяка, ни ссадины.

Надевая бежевые туфельки на низком каблуке, Анна заметила, как старушка сунула в сумку жемчужные четки.

– Готова? Теперь поворачивай за угол!

Восхищению Анны не было предела:

– Господи, как красиво!

Довольная старушка повела ее по улице.

– Читай таблички на домах!

– Rue Pierre Le Grand… Как улица Петра Великого?!

– Да, девочка. Мы в знаменитом Русском квартале. Пойдем.

Женщины шли по тесной, плотно уставленной машинами улице. Часть домов были типично парижскими: с ажурными балкончиками и одинаковыми ставнями. Иные напоминали Петроградскую сторону: величественно-простые, светлого камня. Анна невольно вдохнула аромат родного Питера и улыбнулась. Старушка поглядывала на нее с понимающей полуулыбкой. Подбадривал щекочущий аромат утреннего кофе из распахнутых дверей бистро. Взглядом их проводил вихрастый официант у открытой красной двери какого-то кафе.

Марго подвела ошарашенную Анну к изящному храму из типичного парижского камня. Маковки украшали золотые православные кресты. Величественный вход предваряли арочные своды и ступени паперти.

– Но это же не собор Петра и Павла, да? – полушепотом спросила девушка, повязывая на голове платок.

– Ну что ты… Будущие прихожане копнули гораздо дальше. Это собор Александра Невского.

Перекрестившись, женщины вошли в полутемный дымно-ладанный притвор…

– А теперь, – торжественно сказала Марго, когда они вышли на залитую солнцем улицу, – перейдем вон туда.

Она указала рукой на угол дома слева от собора. Девушка изумленно прочитала красные русские буквы: «Петроград», – и заинтригованно последовала за уверенно шагавшей ко входу в ресторан родственницей. Заведение было облицовано подобием бревенчатых стен и снаружи напоминало этакую избу с огромной витриной. Внутри их поклоном встретил высокий официант в длинном переднике и с почтением ждал, пока Марго не выбрала столик в углу, откуда открывался вид на весь зал.

– Ого! Ресторан a la russe! – осмотрелась Анна.

Старушка кивнула.

– Мне хотелось, чтобы ты сравнила дух настоящей России – ты-то все о ней знаешь – с тем, как о ней мыслят русские французы.

Анна вежливо улыбнулась.

Духа настоящей России она там не ощутила. Пожалуй, даже было неловко сидеть за покрытым красной скатертью столом с салфетками, расписанными под хохлому. На стенах она увидела коллекции деревянной и фарфоровой посуды, портреты Пушкина, русские пейзажи. Но собрать все русское в одном месте – это не воссоздать дух…

Марго молчала и наблюдала за Анной. Затем, наклонившись к ней, сказала:

– За этими столами сидели русские офицеры и генералы, купцы и промышленники, губернаторы и сенаторы. Не куксись. Жостовская роспись, гжель, хохлома – это знакомство с русской культурой.

– Разве настоящая культура – это вот посуда и узоры? Это память о прошлом.

Анна откинулась на удобном красном стуле, напомнившем бабушкин гарнитур – мягкий, с бархатными сиденьями, выгнутой перекладиной, которая ласково принимала уставшего человека, с лакированными деревянными шариками, венчающими задние ножки.

– Прости, но эта эклектика экзотична, и оттого русского в ней мало.

– А что такое русское, по-твоему?

Им принесли заказ: блины с икрой, тонкие, полупрозрачные, кружевные, нарядную кулебяку в виде рыбины с затейливым узором из полосок теста на спинке. Марго заказала бокал белого сухого вина.

– Ну, видишь ли, водку я не умею пить ни с чем, даже с блюдами русской кухни.

Блюда русской кухни показались Анне превосходными. Она послала улыбку Марго:

– Русские повара?

Старушка пожала плечами:

– Я достоверно знаю, что готовят здесь по дореволюционным рецептам. Но эти блины почти не уступают маминым, это точно.

Несколько минут они наслаждались тонким вкусом красной икры и нежного несладкого теста. Марго переспросила:

– Так что ты считаешь русским?

Анна положила вилку, огляделась. За большим столом в центре зала восседали люди в казачьей форме. Расстегнутые мундиры, пустые тарелки и добродушные лица говорили о том, что сидят они здесь давно. Марго проследила за взглядом Анны, но промолчала.

– Да вот то, о чем ты мне рассказывала. Русское – это не внешнее. Не самовар и не деревянный сруб. Это преодоление страха с абсолютной верой в то… – Анна запнулась и скрестила вилку с ножом на тарелке с куском кулебяки. – В то, что за страхом ты увидишь искомое. Да. Русское – это вера и преодоление страха.

Марго подалась вперед.

– А мне еще кажется вот что. За спиной русских всегда стоят ангелы-хранители. – Она отпила из бокала и глянула на девушку. – Как известно, ангелы неустанно ведут борьбу с врагами Бога. Видимую и невидимую. Это как армия. Только армия защищает осязаемо, материально. Ангелы-хранители незримо прикрывают тыл, спину. Они назначаются Богом.

Анна сцепила пальцы и внимательно слушала. Ее накрыло предчувствие посвящения в тайну.

– Иногда же, – Марго пригубила вина, – чтобы не пугать подопечных, ангелы-хранители принимают вид людей. А у тех, кто выполняет на Земле особую миссию, может быть даже несколько ангелов-хранителей. Поскольку небесным ангелам убивать нельзя, то для защиты от врагов во плоти они выступают в виде людей. Для успешности миссии ангелы-хранители наделяют их сверхспособностями.

Анне хотелось продолжения, но Марго молчала. Она спокойно отправила в рот кусочек рыбной кулебяки и запила его глотком вина.

– Так вот, Анна. Мне кажется, что Лилия была твоим ангелом-хранителем.

Раздались радостные возгласы и нестройный хор поздравлений. К пирующим казакам медленно приблизился официант с огромным тортом в виде русского каравая на вытянутых руках. Сияя, он поставил торт в центр стола и щелкнул зажигалкой. На торте загорелась надпись по-русски: «С днем ангела!» Посетители ресторана расплылись в улыбках и зааплодировали имениннику – полному седому бородачу в расстегнутом мундире, который по-детски моргал и кивал направо и налево, прижав к сердцу огромную красную ладонь. Марго немедленно включила широкую улыбку и захлопала вместе со всеми. Анна сводила ладони на автомате, не успев улыбнуться. Сев обратно на стул, она вопросительно посмотрела на Марго. Казаки принялись делить торт. Для четверых его казалось очень много.

– Бабушка? Моим ангелом-хранителем?

– Теперь я думаю, что да. Расскажи, как она ушла, – попросила Марго и помяла пальцами зубочистку. Хотела курить.

Лицо Анны окаменело. В памяти возникло доброе морщинистое бабушкино лицо, удивительно схожее с лицом Марго. Бабушкины руки хлопотливо разглаживают поверхность небольшого серого чемоданчика. Слышен ее спокойный голос, дающий четкие инструкции. Руки выдают настоящее состояние. Голос маскирует его. «А теперь иди. Иди осторожно, ничего не бойся. Про чемодан ты все поняла?»

– Больше я… ее не видела… – Анна вздрогнула от последнего спазма из тех, что накрыли ее, пока она рассказывала старушке о смерти ее сестры. – На следующий день они уже зачистили их с дедушкой квартиру. – Она зажала рот ладонью, чтобы не закричать и не нарушить благостно-детскую атмосферу праздника вокруг.

Марго взяла ее руки в свои и крепко держала, пока Анна пыталась совладать с собой. Наконец лицо ее разгладилось. О недавней истерике напоминали покрасневшие глаза и жесткая складка у рта.

– Марго… Скажи мне, кто они такие? Почему они преследуют и убивают? Они хотели убить нас вчера! Они убили всех! Родителей, бабушку, Веру, дочку ее не пощадили. Марго, за что?! – Анна перешла на шипение и остановилась только от повелительного похлопывания старушкиной ладони.

– Я расскажу тебе и о Погромщиках, и о Телохранителях. – Она помолчала. – Легенда такова, что архангел Михаил в сияющих доспехах и алом плаще возглавил войско ангелов-воинов. И сражались они против семиглавого красного змея – ты понимаешь, о ком идет речь. Змей собрал свое войско. Долго длилась страшная небесная битва с падшими ангелами и их предводителем – змеем. Решительный Михаил поверг змея на землю огненным мечом. Мученики с неба славили его в благодарственной песне. За верность и отвагу, за мужественное полководство Михаил был поставлен вместе с архангелом Гавриилом руководить верными Богу ангелами-воинами. Считая его родоначальником воинства, Телохранители тем не менее сами выбирают, кого защищать. Стремясь уподобиться архангелу, взращивают в себе сущность, наделенную умом, свободной волей, желанием постоянного движения и безоговорочной преданностью тому, кого защищают. Более того, они обладают сверхспособностями. Дело Телохранителей – постоянно быть начеку и вступать в схватку при угрозе. А сражаются они с Погромщиками. Понимаешь теперь, кто они такие?

Анна не верила услышанному.

– Погромщики – это падшие?! Бесы?!

– Их потомки и последователи, – усмехнулась Марго и резко сломала зубочистку пополам. – Давай доедим кулебяку, жалко – остынет.

Анне кусок не шел в горло, она с трудом съела остававшийся на тарелке пирог. Ей очень хотелось продолжения. Однако им помешали.

К столику подошел, чуть пошатываясь, виновник торжества с двумя тарелочками в руках. На тарелках высились треугольные куски торта-каравая, оказавшегося бисквитным внутри.

– Mesdames… – уверенно начал казак, затем запнулся и продолжил по-русски: – Милые барышни, не откажите за здравие?

– Благодарим, – учтиво приняла подарок Марго. – И поздравляем вас!

Анна улыбнулась и сдержанно поблагодарила. Казак расплылся в широченной улыбке и радостно побрел к сотоварищам.

– Неприлично отказывать. Ешь и не куксись, – отрезала Марго и махнула официанту. Мужчина с понимающей улыбкой принес две десертные вилочки.

Они воздали должное нежному бисквиту с ванильным кремом. Анна почти успокоилась. Вздувшаяся на ее лбу жилка подсказала Марго, что не до конца.

– А ведь ты хочешь меня о чем-то спросить. – Она отложила вилку и скрестила пальцы.

– Скажи, то, что я видела вчера – искры, электричество…

– А это мои сверхспособности, – спокойно ответила старушка, ясно и прямо глядя на подопечную.

Так же спокойно она выждала, когда с Анны спадет оцепенение, вызванное ответом.

– Ты Телохранитель? – прошептала девушка.

Часть пути домой они преодолели пешком. Парижане возвращались с работы, оседали в ресторанах и кафе, ужиная с друзьями. Легко позвякивали бокалы, лилась быстрая французская речь, воробьи опасливо суетились на террасах бистро в надежде на случайное лакомство. Тянулись серо-голубые парижские сумерки. С набережной доносились звуки аккордеона, коими ублажали слух русских туристов.

Держа девушку под руку, Марго негромко рассказывала:

– Но я выбрала не самого де Голля, его было кому защищать, как ты понимаешь. Моим наставником, а после и подопечным стал не кто иной, как Константин Мельник-Боткин.

– Боткин?

– Ну да. Внук несчастного доктора, что погиб вместе с императором. Так вот, отец дружил с матерью Константина – Татьяной. Она тут, у нас похоронена.

Анна обратила внимание, как непринужденно Марго махнула рукой в направлении воображаемого кладбища.

– Так вот. Именно Константин и помог раскрыть мои сверхспособности.

Старушка перевела дух, чем и воспользовалась Анна:

– А кем он был?

– Информатором и связным во время Сопротивления. – Марго понизила голос и замолчала, пока они шли мимо очередной ресторанной деревянной террасы с синим навесом. – Потом работал в министерстве внутренних дел, много всего было. Я стала Телохранителем, когда он налаживал работу французских спецслужб. – Заметив удивленный взгляд Анны, она пояснила: – Это было так давно, что… Понимаешь, он многому научил меня, я освоила единоборства, кое-какие практики разведки. А во время его работы в Алжире, против террористов, и раскрылись мои сверхспособности. Видишь ли… – Марго мечтательно усмехнулась. – Перед покушением на де Голля алжирские ультраправые потренировались на нас. После чего алжирцы решили, что президента можно убить только пулями… Ладно, мы пришли. Потом я тебе еще кое-что расскажу. А пока что, – она остановилась перед входной дверью, доставая ключ, – давай-ка начнем тренировки!

«Тренировки…» Анна отставила пустую чашку с потеками кофейной гущи и поникшим куском лимона. «Курс молодого бойца особой роты спецназа…» Каждый день Марго гоняла ее до седьмого пота. Физическая подготовка совмещалась с освоением неизвестных Анне видов борьбы. «Пойми, карате и дзюдо владеют все, а у тебя будет преимущество!» Занятия на улице в любую погоду вообще стали привычным делом. Девушка открыла окно, впуская холодный речной ветер. «Идет ладожский лед». Она обхватила себя руками и глубоко вдохнула подзабытую ледяную свежесть. В единственном зажженном окне «Лениздата» появился силуэт человека. Человек стоял, закинув руки за голову. Анну удивило возникшее в сердце беспокойство за незнакомца – кольнула беспечность его позы. Очень хотелось рассмотреть его лицо.

Но постепенно в сознание фрагментами вклинивалось другое лицо. Его Анна разобрала бы по кусочкам, как пазл, только в обратном направлении – до крови отдирая кожу с мясом.

– Преодолевать страх – это мало, – увещевала старушка Анну, чуть задыхаясь от интенсивности упражнений. – Сверхспособности есть у каждого Телохранителя, а твоих пока не видно.

По расстроенному лицу Анны катил пот, она тяжело дышала и разглаживала спутанные взмокшие волосы:

– Как они проявляются?

Марго уселась и прикурила сигарету. Легко пустила струйку дыма, распахнула окно, впуская переругивание автомобильных клаксонов и аромат вечернего хлеба из пекарни.

– Думается мне, ты не можешь проявить сверхспособности, потому что я не противник тебе. Ты меня воспринимаешь как учителя. Надо сказать, ты способна. Скоро я передам, – она поджала губы, развела руками, и мундштук накренился, – пожалуй, все, что я сама знаю и умею от своего отца. Но без сверхспособностей ты не Телохранитель.

Анна тоже села и вытянула трясущиеся от напряжения ноги. Сегодня обучение длилось не очень долго, но старушка гоняла ее до изнеможения.

Марго затянулась и потушила сигарету о серебряную ладью. С улицы донесся полупьяный выкрик. Женщина уговаривала мужчину не ввязываться в конфликт с бомжом. Мужской голос в ответ нетрезво возглашал: «А ты кто такой?!» Спутница заговорила плаксивее.

Старушка прислушалась и невозмутимо захлопнула окно. Повернулась к Анне:

– Мои ты уже видела. Но я слабею день ото дня. А вот твои пока не проявились. И, как я уже сказала, связываю это с отсутствием достойного противника для тебя. В той драке ты почувствовала свою судьбу, ее зов. Значит, этому настала пора.

Анна опустила голову. Марго наклонилась и снисходительно похлопала ее по руке. Девушка сжала морщинистую ладонь старушки.

– Поверь, случай найти в себе эти способности представится. Возможно, скорее, чем ты думаешь. А сейчас давай-ка в душ, нарядимся и сходим прогуляемся по любимым твоим дорожкам. Я тебе расскажу еще кое-что о нашей семье и Телохранителях. Теперь ты посвящена.

Девушка благодарно улыбнулась:

– Когда вернемся, я сварю твой любимый кофе по-римски.

Глава 5

– Что это ты читаешь? – Марго приподняла бровь.

– Хочу освежить английский. – Анна показала черную обложку с кроваво-красной надписью и профилем военного во французской фуражке.

– А… Жорж по прозвищу Хромоногий. – Старушка хмыкнула и вставила сигарету в мундштук. Прикурила и швырнула зажигалку на стол. – Он уже умер.

Анна отложила книгу.

– Это не Сименон. Я только начала, вот пару страниц…

– А я не про автора. – Марго махнула мундштуком. – С Фредди все понятно. Шпион Его Величества… Он обожал подчеркивать свою работу на МИ-6. А Жорж – это прототип его персонажа.

– Шакал? – уточнила девушка.

– Ну да. Мерзавец Жорж Ватен. Громила с лицом пирата. Бежал из Европы в Парагвай, где и подох.

– А почему бежал?

– Его заочно приговорили к смертной казни. Ватен был хитрой злой бестией, поэтому дал деру в Швейцарию. Приговоренных к расстрелу не выдают в этом шоколадно-финансовом пастбище. – Женщина стряхнула пепел и затянулась двумя короткими вдохами. Она пожала плечами. – Порой их мотивы можно понять. Но простить – никогда. Ватен воевал против алжирцев, которые зубами выгрызали себе свободу от Франции, чуть не погиб, а де Голль предоставил им самостоятельность. Ясно, что у определенного круга военных это, мягко скажем, не нашло понимания. В том числе у Ватена.

– Профессионал? – усмехнулась Анна, вспомнив прогремевшую киноисторию.

Марго неопределенно покрутила кистями.

– Ну… Ты же понимаешь, даже проводя параллели, что идти против государственной машины – гиблое дело? А Ватен не хотел терять бизнес в Алжире. У многих военных там был еще и деловой интерес.

– Так, а за что его приговорили к смертной казни-то?

– За покушение на де Голля, – будничным тоном проговорила Марго, будто пересказывала воскресный поход на Экзо-Трезор. Она потушила сигарету, расправила плечи. – А где обещанный кофе по-римски, а?

– Приговоренный отказался от завязывания глаз и во время исполнения приговора держал в руках четки. – Секретарь захлопнул папку и вытянулся в струнку, ожидая реакции.

Президент остановился перед окном и заложил руки за спину. Его высоченная фигура заслонила свет. Резко повернулся, отчего на столе поднялась в воздух стопка бумаги. Секретарь проследил взглядом, как листочки один за другим сами укладываются обратно, и вновь обратился взором к де Голлю.

– Ну что ж… Франции нужны мученики… Но их нужно выбирать тщательно. Я мог бы им дать одного из тех идиотов генералов, что играют в мяч в тюрьме Туле. Я дал им Бастьена-Тири. Им хватит ума, чтобы сделать мученика из него. Он этого заслуживает. А нам остается только одно: для победы над противником нужно всего-то пережить его. Благодарю. Жак, можете идти.