Слезы русалки бесплатное чтение

Пленённая дева печальной красы

Тюрьма твоя вширь необъятна.

Здесь травами души кругом проросли,

Не будет дороги обратно.

Ты волосы чешешь под полной луной,

На волны, штормящие, смотришь.

И хочется всех утянуть за собой,

И страхам в лицо ты хохочешь.

С водой воедино навеки слилась,

Нашла в ней защиту и дом свой.

На мягкие волны сама улеглась,

Заснула под шум их спокойный.

Ты видишь и бури, и мирную гладь,

Характер воды точно женский,

Горячие ласки и гордая стать,

И скорая гибель в отместку.

Зачем ты не хочешь его пощадить?

Он тонет, он гибнет, отравлен!

За что ты решила его погубить?

С водою он силой не равен.

А ты все смеёшься, тянув за собой

Погибшую страстную душу.

Идёт он зов, он тонет с тобой,

Ему не вернуться на сушу.

Пролог

Черная вода и белый свет луны образовали воистину мистическое сияние. Море и небо слились, став одной стихией.

Он зажег сигарету, поразившись, что огонь вторил краскам воды и воздуха своей приглушенностью.

Она разлеглась на берегу бесстыдная и нагая как Ева в раю. Зажженная сигарета освещала ее лицо, для того он, собственно, и зажег свою самокрутку. Прозрачно-зеленые глаза поймали свет луны, вода ласкала длинные точёные ноги.

Четыре стихии встретились, чтоб отдать ей должное. Она принимала их поклонение со спокойным достоинством языческой богини.

Реальность замелькала перед глазами и отступила. В эту ночь безумия и колдовства он был приворожен русалкой и поверил в существование невидимых глазу простого смертного сущностей.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Все время люди ищут красоту,

Она приносит в душу вдохновенье,

Она способна подарить мечту,

Пусть даже только на одно мгновенье.

За красоту цепляется наш глаз,

Нельзя вот так пройти и не заметить.

Все время на виду и напоказ

Стоит и зазывает в свои сети.

И добровольно мы сдаёмся в плен,

Так сладко погибать и наслаждаться.

И это стоит огненных геенн.

Гореть, сгорать дотла и не бояться!

Спасает или губит красота?

Она скорее держит на балансе.

В ней всей палитры красок полнота.

Она игра, подобная пасьянсу.

Глава 1

Вера чуть не свернула шею, пытаясь до мельчайших деталей рассмотреть широкую полосу моря, мелькавшего вдалеке.

– Глаз не хватает! – ахнула она, глядя на мужа.

– Увы, дорогая моя, мы не будем тут останавливаться, – улыбался Саша. – Тем более, это далеко не самое прекрасное, что тебе предстоит увидеть. Ещё успеешь сломать глаза.

– Я хочу посмотреть всё-всё-всё!

Саша только ухмылялся. Она всегда выглядит рядом с ним словно маленький ребенок.

Саша практически никогда не смеется искренне и от души, его картины (а он художник) вгоняют Веру смущение. Разумеется, Саша хорошо рисует, он мастер своего дела. В его картинах есть свое мрачное очарование, но кисть рисует исключительно безысходность.

Саша хочет нарисовать море, за тем они и едут. Именно то Чёрное море, что омывает берег его отчего дома. Ну и еще, как бы между делом, он собирается познакомить жену со своей семьей. И это после четырех месяцев со дня свадьбы и более года настойчивых ухаживаний!

Они познакомились на Старом Арбате. Просто Вере вдруг резко захотелось, чтобы ее нарисовал художник. Странное для неё дело, ведь в век фотографий и выдающихся способов их обработки она считала живопись ремеслом, которое должно кануть в Лету.

Но фотографии фиксировали ее усталый взгляд, скорбно опущенные уголки губ, заискивающее бледное лицо. Неужели она и в самом деле такая? В зеркале Вера видела себя очаровательной, может быть разве что чуточку серьезной. Улыбка дарила ямочки щекам, голубые глаза смотрели безмятежно и ясно.

Какая она на самом деле? Ей нужен был независимый и беспристрастный взгляд. Тот особый взгляд, что не сможет солгать – взгляд художника, запечатлённый на холсте.

– Сколько стоит портрет маслом? – Спросила она у старика, довольно похоже копирующего лицо женщины с фотографии.

– Пять тысяч рублей, но ради вашей красоты, нарисую за четыре, – художник дыхнул на неё дымом дешевых сигарет.

– А у вас? – Вера посмотрела на семейную пару художников, разложившую свои картины по соседству.

– Четыре тысячи, девушка, – прозвучал ответ. – У нас единый тариф.

– Для любого художника честь написать портрет такой красавицы. Вам ни к чему торговаться. Вы уже подарили мне вдохновение, а чего ещё мне от вас желать?

Это был, конечно, Сашин голос. И Вера отправилась с ним под ругательства старика и убедительные нелюбезные просьбы семейной пары не сбивать цены. Саша выглядел таким спокойным и безмятежным, даже не удостоил своих арбатских коллег ответом на их громкий скандальный вопрос, что он, собственно, о себе возомнил. Вере это понравилось.

В его крошечной несколько неопрятной мастерской, которую он арендовал на Старом Арбате, чтобы иметь возможность рисовать в дождь или зимой, были только картины и несколько бутылок вина.

Вера села на складной стул и нервно пригладила волосы. Саша перебирал кисти. Вере было жутко неловко, она всегда робела перед привлекательными уверенными в себе людьми. Она робко поднимала глаза, пытаясь разглядеть своего художника, но стоило ему вскинуть голову, учуяв ее взгляд, как Вера тут же опускала ресницы и становилась пунцовой от стыда. Сашина энергетика продавливала ее, он заполнил собой мастерскую, проникая в самые крошечные щели, пока воздух вокруг не стал его запахом – запахом красок, сигарет и свинцового мужского пота. Урывками Вере удалось разглядеть темно-русые волосы, сероватый цвет лица, жесткую властную линию полных губ. Широкоскулое лицо располагало к себе, от природы Саше была дана приятная внешность. Но было что-то неприятное в самом выражении лица, что-то жестокое и отталкивающее. Вера непременно вычислила бы что именно так портило Сашино мужественное лицо, не будь она трусихой, не способной выдержать его взгляд.

– Из-за того, что у меня нет денег вы поругались с коллегами, – Вера улыбнулась в знак извинения. Она произнесла это, чтоб хоть как-то унять свою дрожь, разрядить атмосферу. Или, чтобы в этой каморке, дышащей своим хозяином, освободилось немного места и для ее собственного дыхания.

– А, это, – отмахнулся Саша, – не берите в голову, они меня и без вас не любят.

– Вы так молоды и нашли своё призвание. Завидую. Я до сих пор не знаю кем я стану, когда вырасту, – они оба засмеялись. Сашин смех показался Вере наигранным и излишне громким, так не подходившим к его мелодичному спокойному голосу.

– Иногда призвание само находит тебя, – отвечал Саша. – Рисуешь, когда не можешь не рисовать. Творческие люди всегда не согласны с миром. Они хотят свой, другой мир. И каждый делает его, как может – пишут картины, книги, стихи или музыку. И прячутся в этом своём придуманном мире.

– Ваш мир мрачноват, я бы к вам туда не хотела.

Сашины картины висели на стене, лежали на столе, валялись на полу. Они были беспризорниками. Картины писались уверенными, жесткими, решительными и злыми мазками, идеально передававшими тревожные сюжеты. Не было ни одного портрета, только пейзажи. Чёрный волк (или пёс?) с белоснежными оскалившимися зубами выл на бледную луну серой светлой ночью. Ночное море штурмует и топит корабль, накрывая его черно-зеленой волной, без намёка, что кто-либо спасся. Страшное чудовище (мифическое существо, неизвестного Вере происхождения, с рогами на голове и щупальцами вместо конечностей) восседал на троне в окружении лежащих обнаженных дев (спящих? мертвых?).

– Не бойтесь, портреты у меня получаются вполне классические, – Саша заметил какое впечатление на Веру произвели его картины. – Признаюсь, я не слишком люблю портреты, всю жизнь рисовал бы Арбат да море, но заработать можно только изображая людей. Вот и рисую лица, а в свободное время сочиняю свою мифологию.

– Любите море?

– Я люблю красоту. Красота – это гораздо более сложное понятие, чем принято считать. Морская буря намного красивее залитой солнечным светом цветочной поляны.

– Да, наверное, вы правы, я об этом не подумала.

– Сделайте злое лицо.

Саша внимательно посмотрел на Верину гримасу и покачал головой.

– Нет, это не про вас. В вас есть что-то детское, ещё и ямочки на щеках. Как я могу судить, вы человек добрый и милосердный. Почти вымирающий тип людей в хаосе всеобщего эгоизма. Миром правит дьявол. Отчего же ему не удалось купить вашу душу? Как вас зовут?

– 

Они представились друг другу.

– Так и думал, что вы обладательница благонравного имени. Это логично, как логично и обосновано почти все в этом мире. Говоря "почти", я имею в виду все, кроме красоты. Вера, а как вы считаете, красота зла или красота гнева, словом, красота любой отрицательной эмоции существует?

– Вы знаете, Александр, по правде сказать, я считаю, что только такая красота и существует. Улыбка, смех, добрый взгляд – это помощники. Человек, который улыбается, не может быть некрасивым. Я не беру частные случаи, например проблемы с зубами и так далее. Я имею в виду в общем.

– Да, да, я понимаю, – Саша слушал ее с большим интересом.

– И наоборот: очень сложно оставаться красивым при высокомерном выражении лица, и когда человек зол или плачет. И если ему это удается, то человек на самом деле красив. Без всяких "но" и снисхождений. Я не встречала таких людей, если честно. Поэтому совершенная красота человека для меня утопия, я не уверена, что она есть на свете в чистом виде. Но даже, если и есть, ее просто не признают массы. Это как то, о чем вы говорили. Очень многое зависит от восприятия. Цветочная поляна вызывает восторг, и значит порождает красоту, а страшная морская буря угнетает, человек не хочет на это долго смотреть, неприятно и страшно. Редко кто задумается, что красота поляны примитивна, а неистовость бури воистину масштабное зрелище. Просто оно несёт погибель, а цветочки никому зла не причиняют.

– Как удивительно, я во всем с вами согласен. Я понимаю красоту так же, как и вы. Для меня красота человека или мира неотделима от страха. Помните, как у Достоевского? Я б от себя добавил, что красота не только страшная сила, но и разрушительная. Она так желанна, потому что масштабна и пугающая. Но практически ни один человек не в состоянии вынести силу красоты, как бы дико это ни звучало. Красота – это вечная мечта человечества. А вы знаете, как бывает с мечтами? Страстно желаешь, не гнушаешься ничем, чтобы обладать своей мечтой, а получив, не знаешь, как от неё укрыться. Красота, как и все великое в этом мире, не приносит человеку добра и спокойствия. Дьявол ревнует.

– Вы встречали людей такой красоты хоть раз в жизни?

– Всего один раз.

– Расскажите.

– Тогда я буду рисовать вас до ночи. Давайте на неделе за чашкой кофе?

– Вы предлагаете встретиться мм… вне рабочей обстановки?

– Да. Поймите меня правильно и будьте снисходительны. Я просто не имею права вас упустить. Вы особенная.

Вера увидела себя в его глазах. Увидела окрылённой, счастливой, красивой… действительно особенной.

Уже на следующий день они пили кофе на одной из лавочек Никольской улицы. Вера рассказала, что повесила портрет прямо в коридоре, так решила ее мама. Мама сказала, что получилось похоже, Саша должен воспринять это как особую похвалу, Вериной маме редко что по нраву, она женщина деловая и строгая.

А Вера влюбилась впервые в жизни. Свою юность она отдала изучению медицины, как хотела мама, и вот наконец дождалась любовь. Саша увидел ее улыбающейся и красивой, она не видела себя такой даже в зеркале, в моменты, когда хотела понравиться себе. А он ее такой видит. Это был волшебный, окрыляющий факт. Вера была обречена на любовь к Саше и на скорое замужество. Осталось уговорить маму, которая хотела, чтоб дочь вышла замуж не по любви, а удачно.

Но Вере не был нужен другой мужчина, хоть бы тот ее озолотил. Она находила Сашу великим, потрясающим, ни на кого не похожим мужчиной. В его крови кипела особая сила – бурная, сродни безумию. Не надоедало подолгу смотреть в его глаза, где горел негасимый серый огонь, пожирающий все, чего касался взгляд. Вот такими и должны быть глаза художника – сумасшедшими, дикими, неистовыми.

Вера совсем позабыла о первом впечатлении и об обещании разглядеть нечто отталкивающее и неприятное в Сашином лице. Он оказался безупречным. Красоту его глаз, как истинную великую Красоту, невозможно вынести простым смертным. Вера гордилась, что ей удалось разглядеть Сашу и стать его избранницей.

– У тебя восхитительная внешность, – Саша проводил рукой по Вериным длинным волосам, а она трепетала от этих слов. Ей мало в жизни делали комплиментов, а комплимент художника всегда на вес золота. – Светлая кожа и тёмные волосы – это порода.

– Мама говорит, что моя бледность ненормальна. Якобы я похожа на панночку из "Вия" или на ту девушку в колодце из фильма "Звонок". Словом, на покойницу.

Когда она произнесла последнее слово, Саша резко одернул руку с Вериных волос и застыл, оглядывая ее лицо внимательным долгим взглядом. Вере стало страшно, она смотрела на него во все глаза, боясь и ожидая, что он предпримет дальше.

Но он овладел собой и провёл рукой по Вериной щеке. Он сделал это особенно нежно, никогда ещё не был так ласков.

– У тебя восхитительная внешность, – повторил он. Вера выдохнула.

Верина мама Сашей не впечатлилась. При знакомстве мать смотрела на будущего зятя взглядом, где совмещались в равной степени презрение и недоумение. По мнению этой мудрой и сильной женщины Саша был крайне бесперспективным. Что значит работает художником на Старом Арбате? Без всяких подработок? Он даже какие-нибудь приличные курсы не желает пройти? Просто плывет по течению навстречу не слишком обеспеченной старости? Чтоб быть таким бездельником – это надо совсем ума не иметь! Нет, сам он, конечно, может хоть под мостами валяться, ей-то что за дело? Но Вера – приличная образованная девушка, которую необходимо содержать. Ах, он поищет работу? Ну-ну, хотелось бы на это поглядеть. А Верка-то? Взгляд влюбленный, как у коровы. Смотреть тошно, ей-Богу. Нет, им не видать ее материнского благословения как своих ушей.

Саша с Верой обхаживали маму целый год, и она сдалась, хоть и скрепя сердце. Просто не увидела другого выхода, чем дать непутевой дочери перебеситься. Пускай хлебнёт со своим художником бедности и разочарования. Потом прибежит обратно к матери как миленькая. Такое тоже полезно в воспитательных целях. Раз ума Бог не дал, приходится обжигаться опытном путём – таков закон жизни. Короче говоря, Верина мама надеялась на их скорый неминуемый развод.

А про того человека совершенной страшной красоты Саша, кстати, так до сих пор Вере и не рассказал.

Ее воспоминания оборвались об Сашин глубокий вздох:

– Будем ехать весь день, я боюсь.

Ну, и прекрасно. Вере было неуютно от мысли повидаться с Сашиной семьей.

– Поехали со мной, там море, – соблазнял Саша. – Тебе никто не будет докучать. Отец стар, ему больше хочется покоя. Мама сильно болеет, она много лет не выходит из своей комнаты. Есть правда брат Вадим с семьей. Они живут в доме его недавно умершего тестя, но родителей часто навещают. Насчет Вадика вообще не думай, он еще более нелюдим, чем я. Его жена – вздорная девчонка, она раздражала меня ещё со школьных времен. Впрочем, брак с моим Вадиком унял ее спесь. Вадикова тёща, разве что, ведьма, каких сам черт не знал. Отродясь не видал такой противной старухи. Но я умею давать бабуле отпор, она ко мне после пары случаев больше не суётся.

– Саш, мы их даже на свадьбу не позвали, – отвечала Вера. – Мне перед ними неудобно.

– Перестань, у нас расшатаны семейные ценности, это никого не будет волновать.

У них расшатаны семейные ценности! И как он прикажет это понимать? Заметно, что Саша вообще не привязан к своей семье, он не звонил им месяцами. На ее вопрос, почему бы не узнать, как поживают родственники, он пожимал плечами:

– Ну, что мне им говорить? Новостей у меня особо нет, о женитьбе своей я сообщил по смс-сообщению. А плохие вести найдут тебя сами, как известно.

Вера, всю жизнь звонившая матери по сто раз на дню, при том, что жила с ней в одной квартире, не понимала своего мужа.

Когда стали появляться горы, Вера взбодрилась. Местность постепенно открывала свои красоты. Вера достала телефон и на ближайшие часы заняла себя тем, что фотографировала и снимала, фотографировала и снимала. В перерывах отсылала фотографии и видео матери, которая горячо не одобряла эту поездку. Мать отвечала сухо, деловую женщину не так-то просто заставить оттаять от природных ландшафтов.

Вера украдкой взглянула на себя в автомобильное зеркало и ужаснулась. Выглядела помятой и уставшей, волосы растрепались, под глазами залегли темные круги. Видок прямо для знакомства с родственниками мужа. А ведь она изначально знала, что лучше не ехать.

Они свернули в совершенно жуткий узкий квартал с невероятными для Вериного неискушенного глаза подъемами. Как бы ей ни хотелось разглядеть обжитой район, она в ужасе зажмурила глаза. Осталось только одно – верить, что Саша умелый водитель, и они доедут в целости и сохранности.

Они остановились возле двухэтажного дома из красного кирпича, ещё довольно крепкого и не нуждающегося в ремонте. Дом построил своими руками Сашин отец, построил для Сашиной матери, посему дом впитал в себя энергию глубокой любви. Так говорил Саша, но Вере дом показался недружелюбным и мрачным, а также отчего-то холодным. Но крепким и симпатичным. На фоне своих соседей дом выглядел богатым особняком, хоть и проиграл бы с потрохами самому среднему дому в Подмосковье.

Не успела Вера поправить волосы, как к ним подбежал мальчик лет пяти и преданно уставился на Сашу.

– А вот и мой Арсений, – представил мальчика Саша. – Я скучал по тебе, сынок. Распаковывай мой рюкзак, там тебе подарки.

Его Арсений? Вера была рада, что ее мозг совсем отупел от дороги, и она не способна даже на такую эмоцию как глубокий шок.

– Мой крестник, – Саша улыбкой ответил на ее выразительный взгляд. – Сын брата Вадима.

– Очень приятно, – устало сказала Вера. Действительно, как же приятно, когда у твоего мужа нет внебрачных детей.

– Твоя жена? – Покосился на нее мальчик, доставая из рюкзака конструктор. – Бабушка говорила, что ты женился. Поздравляю.

– Да, проводи в дом, сынок, – Саша потрепал крестника по белокурым волосам.

При встрече с новыми родственниками Вера натянула самую очаровательную улыбку, глаза же пытливо рассматривали этих людей, пытаясь понять, что они собою представляют. Ее била лёгкая дрожь, когда Саша открыл дверь и пропустил ее вперёд, эта же дрожь не отступила до самого конца.

Запах в доме был затхлый и неприятный, похоже пахло в больничной палате. Возможно, именно так и должно пахнуть в жилище одиноких стариков. Сашины родители, как Вера узнала, жили совсем одни. Мать была узницей четырёх стен, а отец – в преклонных летах. Разница в возрасте у Сашиных родителей была в семнадцать лет.

В остальном же в доме было чисто и опрятно. Тоже как в хорошей больничной палате.

Первым делом Верин взгляд упал на старика. Сашин отец был совсем плох. Его широкое доброе лицо исказили глубокие крупные морщины, глаза были бесцветны и водянисты. Он сидел в кресле-качалке, его ноги, несмотря на сильную жару, были перевязаны пуховыми платками. Саша говорил, что отец почти не ходит. Своим опытным взглядом прилежной студентки медицинского университета Вера отметила к букету заболеваний свекра, слабо функционирующую щитовидную железу, об этом свидетельствовали рыхлое тело, визуальное увлечение шеи в объеме, повышенная сухость кожи. Старик, действительно, выглядел жалко. От него веяло зловонным дыханием болезни, этот запах, как обычно, бывало, смутил молодую здоровую Веру, побудив в ней невольное чувство брезгливости и даже вины за силы в собственном теле. Сколько б она ни повидала старых и больных людей, Вере так и не удалось избавиться от этих недостойных чувств.

Вера улыбнулась Сашиному отцу, вышло слегка натянуто. Свекор ответил на ее улыбку лучистым взглядом, и пелена неловкости исчезла. Вера улыбнулась во второй раз, уже более широко и доброжелательно.

В кресле с книгой в руках, сидела молодая женщина, на нее и был похож светловолосый голубоглазый Сашин крестник. Жена Сашиного брата. Вера оглядела ее беглым взглядом – худенькая блондинка, очень изящная, лишенная угловатости, длинные волосы.

В кресле напротив расплылась женщина лет шестидесяти, по паспорту она была лет на десять моложе. По рассказам Саши Вера поняла, что две женщины в комнате – мать и дочь. Та, что была матерью блондинки словно сошла с анекдотов про злобных тещ: нарисованные чёрным карандашом тоненькие неестественные брови и помада дешевого розового оттенка делали женщину похожей на клоуна из фильмов ужасов. Очевидно, импозантная по молодости, теперь же она расплылась до шестидесятого размера одежды.

– Господи Иисусе! – Необъятная женщина первой нарушила молчание. – Заявился! Мы тебя вчера ждали, думали уж не приедешь опять. Родителей-то совсем забросил.

– 

– Вы же знаете, Алена Михална, что в сезон добраться до вас не так уж просто. Мы больше суток простояли в пробках. – Саша с радушием обнял большое тело, будто и не называл родственницу при Вере "умалишенной старухой", затем подошёл к жене брата. – Юлечка, ты все такая же красавица.

– Это твоя жена? – Юлия приняла объятья, но не сводила с Веры пристального взгляда, свойственного симпатичным женщинам при виде потенциальных соперниц.

– Да, это моя Вера, прошу любить и жаловать, – ответил Саша. Вере хотелось быть столь же уверенной и естественной как он, но плечи и голова предательски клонились к полу. – А где Вадим?

– Боюсь, что он твою братскую любовь не разделяет, – Алёна Михайловна скривила губы в неприятной улыбке. – Как услышал, что ты едешь сюда, да еще и с женой, тем же вечером смотал отсюда удочки в неизвестном направлении.

Саша усмехнулся уголком губ.

– А жена-то твоя уж больно на Лидку похожа, – скрипучий смех Алены Михайловны сотряс воздух. – Она как вошла, я уж подумала, что эта бедовая опять с тобой заявилась.

Саша посмотрел на тещу брата долгим недобрым взглядом. Вера видела у мужа подобный взгляд однажды и вновь до смерти перепугалась.

– Я не понимаю, о чем вы, – голос Саши сделался глухим и мрачным.

– Да-да, я тоже заметила сходство, – Юлия словно решила подлить масла в огонь.

Сашины губы сжались в одну тонкую полосу. Его ноздри медленно втягивали в себя воздух, Саша всецело отдался этому дыханию.

– Подойди ко мне, Сашенька, я тебя обниму, – Вера вздрогнула, услышав голос свекра – слишком громкий и ясный для его возраста и состояния здоровья. – И пусть твоя жена тоже подойдет. Я хочу поцеловать ее.

Вера смутилась. Она с трудом сделала шаг навстречу Сашиному отцу, подавляемая пристальным взглядом Алены Михайловны и ее дочери.

Саша опустился перед отцом на одно колено, они тепло и сердечно обнялись. Вера долго медлила, но решила последовать его примеру. Руки старика были шершавыми и холодными. Он погладил ее по волосам.

– Добро пожаловать в семью, дочка, – произнес он, держа в руках Верино лицо. – Как тебя зовут?

– Вера, – ответила она.

– Мое имя Петр Сергеевич. Можешь называть меня так, а можешь папой. Как тебе самой удобнее.

Вера не смогла назвать его отцом, и знала, что не назовет и впредь, но была благодарна Петру Сергеевичу за такой тёплый приём.

– Спасибо, – сказала она.

– Отдохните с дороги. Завтра мы нажарим шашлыков в честь вашего приезда.

Саша взял Веру за руку и повёл по лестнице на второй этаж. Все его движения были резкими и нервными, он не удостоил жену и тёщу брата взглядом, только лишь кинул им в лицо своё надменное безразличие, как кидают крохи со стола надоевшим псам.

Вот ты совсем один,

И это твоя воля.

Ты жизни властелин.

Сладка ведь твоя доля?

Ты бросил всё и всех,

Никто тебе не нужен.

И это твой успех,

Теперь ни с кем не дружен.

И вспомни же теперь,

Как сильно докучали.

И вот закрыл ты дверь,

Все сразу замолчали.

Ты счастлив, что один?

Что чай твой отсырел?

Не ври хоть сам себе -

Душой ты постарел.

Глава 2

Вадим Дронов был одним из немногих людей, что любили лихие дороги-серпантины. Нет, он не был бывалым и рисковым водителем, напротив – на дорогах он отличался достаточной аккуратностью.

Просто извилистые горные дороги помогали ему забыться. Вадим сосредоточенно впивался руками в руль и силой давил на газ при подъемах, затем вдумчиво притормаживал на спусках. Занимательная автомобильная игра. Благослови Бог эти сложные, требующие внимания дороги.

Вадим ехал в ночь, заранее зная, что день обещает быть насыщенным на эмоции.

Всю дорогу его одолевало воспоминание – грядущим днём будет ровно год, как умер его тесть Евгений Левин. Вадим ненавидел тестя всей душой за то, что тот попрекал его куском хлеба. Семья Вадима после смерти Павла в самом деле жила на подаяние семьи Левиных. Павел был кормильцем, опорой… Павел был всем.

Возможно, подсознательно Вадим даже желал тестю смерти. А вот теперь, когда год назад Евгений Левин умер от инсульта ранним утром в больничной палате, Вадим проникся к нему неожиданной симпатией.

Возможно (а скорее даже вероятнее всего) он, Вадим, кончит также. Обыкновенная будничная, оттого и горькая смерть. Нет, тесть ее не заслуживал, ему следовало умереть более славно и ярко – под стать своей личности.

Вадим мысленно воспроизвёл в голове облик тестя, представлявшего собой архетипичный образец представителя богоизбранного народа. Его холёные женственные руки свидетельствовали о целом поколении праздных изнеженных состоятельных дельцов.

Глаза тестя светились умом и хитрецой, какая бывает у людей с высокой коммерческой жилкой. Он умел делать деньги из всего на свете, делал их так легко, будто раскладывал колоду карт, намереваясь поиграть в дурака.

Затем Евгений пресытился размеренной жизнью, и благословил небо за свою дочь, свою принцессу Юленьку. Он обожал ее и гордился тем, что Юля выросла красавицей. Вот тут-то фортуна отомстила ему за долгие годы безлимитного пользования ее дарами. Любимая неотразимая Юленька вышла замуж за абсолютно бесперспективного парня, а ведь могла найти себе обеспеченного достойного мужчину. По правде сказать, добровольно Евгений Левин не отдал бы дочь за Вадима Дронова, если б она не забеременела от него. Его утешало только то, что Юленька любила этого дурака, иначе стала бы так позорить семью. Евгений и Алёна Левины сидели за кухонным столом, смотрели куда-то в пустоту и гадали, отчего с ними произошло такое несчастье. Они просто физически не могли выносить этого недоумка, знали бы, что Вадим когда-то станет им зятем, побросали бы свой доходный туристический бизнес (Левины содержали элитный гостевой дом) и убрались бы куда глядят глаза.

Но Евгений Левин погоревал и смирился. Ради своего света в окне – Юленьки. Ради внука (не расти же мальчишке безотцовщиной). Евгений Левин нес на себе крест в виде зятя и его родственников, в частности хамоватого братца Вадима Саши, которого не могла заткнуть за пояс даже такая знатная горлопанка как жена Евгения Алёна Михайловна.

Кстати, о ней. Когда-то Алёна Михайловна была молоденькой нежной красавицей с тихим переливчатым голосом. Теперь же она расплылась вширь от их семейного богатства. Почему оно повлияло на неё именно так? Ведь обычно жены богатых мужчин хорошеют от наличия денег. Но над Евгением Левиным, очевидно, тяготел какой-то злой рок. Он стал погуливать на сторону, но эти сиюминутные наслаждения приносили больше стыда, чем истинного удовольствия. Он был слишком хорошим отцом. Каждая из его ночных девочек напоминала Юленьку. Не дай Бог, чтобы его принцессу постигла подобная судьба.

Но разводиться Евгений не считал возможным. Его слишком многое связывало с женой, в том числе материальная составляющая жизни. Недаром тетка Евгения почитала Алену Михайловну за свою.

– Наша, наша, – одобрительно кивала старая еврейка, наблюдая за женой племянника.

Да уж, такая своего не упустит. Ссорится себе дороже выйдет.

У Вадима с тестем гораздо больше общего, чем кажется на первый взгляд. Да,

Вадим с трудом терпит жену и тёщу. Теперь уже невозможно вообразить, что, когда-то он до одури был влюблен в свою милую Юлю. Вадим не строил иллюзий и знал, что в семье жены его никто не жалует, но он был счастлив в браке. До момента, когда его семья оказалась в зависимости. Чем крепче росло осознание того, как он унижен, тем сильнее росла и расцветала на этой благодатной почве ненависть Вадима к жене. Юля перестала казаться ему самой красивой, и он стал смотреть на других женщин.

Подобно тестю Вадим возложил на плечи крест в виде жены и тещи. Знал ли его маленький сын Арсений, что оба его взрослых родственника несут ради него почти непосильное бремя? Хотелось бы верить, что не знал. Ведь Евгений Левин и Вадим, как им казалось, делали все, чтобы он рос в неведении.

Вадим был уверен, что под конец также сляжет с инсультом. Его пугала такая перспектива, но он сумел примириться и с ней. Но он сляжет намного быстрее тестя, ведь у него ко всему прочему еще есть брат Саша.

Подумав о нем, Вадим чуть не врезался в ограждение. По правде сказать, он считал Сашу виновным во всех своих жизненных бедах.

Да, во всем виноват Саша. И эта стерва Лидия. Но Вадим не питал к ней такой ненависти как к Саше. Она была никем, просто случайной женщиной. Засела наростом в сердце братьев подобно раковой опухоли, аналогично болезни, не спрашивая и не думая нужна ли она своей жертве и не ведая, что такое жалость. Но Саша-то…Павел как-никак был ему братом.

Павел… Вадим горестно вздохнул, а на выдохе перед глазами предстал любимый брат с гитарой в руках. Они часто собирались всей семьёй на кухне, Павел играл на гитаре и пел песни, ставшие в семье своими, родными. Даже мать выходила послушать. Даже Саша в эти минуты становился странно задумчив. И вот никогда этого больше не будет. А Павел не успел научить Вадима играть на гитаре, чтоб он продолжил традицию. И стоило ли ее продолжать? Нет в семье больше единства и целостности. Каждый отныне сам за себя.

Теперь Саша приезжает в отчий дом, да еще и с женой. Уехал в Москву работать художником (смешно от самого сочетания этих слов), пока он, Вадим, должен жить бок о бок с родителями, не смея глядеть в глаза отцу, смотреть из окна на проклятый дикий пляж и трястись от страха, когда маленький Арсений идет купаться. Седыми прядями на висках Вадим обязан страху, что мстительное море заберет его сына, он носил в себе это видение, как одержимый, горячо поощряя тещину гиперопеку над Арсением. Хрупкий, бледный, то и дело болеющий Арсений как будто и сам боялся моря на подсознательном уровне.

Но больше всего Вадима бесила Сашина суперспособность плевать на всех и каждого. Он не ведал страха, не признавал компромиссов и сбрасывал с плеч любой крест. Вадим горячо осуждал своеволие брата, выступая его ханжеским судьей. Он никогда не мог признаться сам себе, что завидовал Сашиному характеру, его граничащей с безумием отваге и жажде познать жизнь во всей ее полноте.

Вадим припарковал машину аккурат рядом с Сашиной, еще раз убедившись, что брат-таки приехал. До этого в нем теплилась надежда, что он может передумать.

Вадима никто не вышел встречать, все спали в такую рань. Стараясь быть бесшумным, он направился в прихожую и в испуге застыл.

У Вадима перехватило дыхание. Напротив их семейной фотографии, увеличенной и обрамлённой в дорогую рамку, стояла женщина. Она была одета в белый шелковый халат, длинные волосы рассыпались по плечам в волнистом беспорядке как у.… как у Лидии в ту ночь!

Лидия!

Перед Вадимом с ужасающей реальностью оживал его ночной кошмар. Лидия бледной тонкой рукой трогала Сашино лицо на фотографии.

Она восстала со дна, чтобы их покарать. Когда-то это должно было случиться. Так отчего Вадим же так трясётся за свою чертову жизнь?

Сердце Вадима бешено колотилось, словно избивая молотом тишину.

Лидия почувствовала его спиной, ее тело дрогнуло, она резко убрала руку с фотографии. Сейчас она повернется. Вадим вдохнул в себя воздух, чувствуя, что не в силах сделать выдох. Каково ее лицо сейчас, когда она более трех лет пробыла на дне моря? Должно быть она страшна как смертный грех. Ее глаза были страшны уже тогда.

Она повернулась, и они синхронно издали испуганное «ах!».

Это была не Лидия. На него смотрела незнакомая молодая женщина с бледным лицом и приятными округлыми чертами. Она действительно похожа на Лидию, особенно цветом волос и белизной кожи. Только Лидия никогда не улыбалась так мило и услужливо.

– Здравствуйте, – незнакомка первая пришла в себя и сделала попытку улыбнуться. – Вы, вероятно, Вадим?

Он не ответил, все еще переживая данную ситуацию.

– Меня зовут Вера. Я жена вашего брата. Встала попить воды. У вас так жарко, не то, что в Москве. И заметила фотографию. Очень красивая.

Она нервно поправила халат на груди, пока Вадим безучастно смотрел в одну точку.

– Вам, наверное, нужно отдохнуть с дороги. Спокойной ночи.

Она ушла, так и не дождавшись от Вадима ответных реплик.

Вадим же в эту ночь так и не заснул. Ему снились прозрачно-зеленые открытые глаза, которые закрыла пеленой водная гладь.

Как Вадим и ожидал, встреча с братом при ярком свете следующего дня была едва не мрачнее ночного кошмара. Завидев, Сашину энергичную фигуру, услышав его бодрый смех, Вадим поморщился как при острой боли. Саша не имеет права так громко смеяться и разговаривать, когда Павел навеки умолк под землёй.

– Ну, здравствуй. – Саша как ни в чем не бывало протянул Вадиму руку.

– Только не надо вот этого, – отмахнулся Вадим, подразумевая Сашину руку. – Какого черта ты опять заявился?

Саша, пожав плечами, убрал руку. Он будто бы и не расстроился, что ему не рад родной брат. Вадима Сашина беззаботность просто бесила.

– Тебя приехал повидать. Соскучился. – Издевался Саша.

– Когда тебе было скучать? Ты, кажется, женился? – Вадим гаденько улыбнулся, чувствуя, как слюна во рту превратилась в желчь. – А я-то думал, что любовью всей твоей жизни является Лидия. Не подскажешь, куда подевались твоя великая любовь и масштабная страсть, достойные пера Достоевского? Всё? Так банально и быстро закончились?

– Она умерла, —глухо произнёс Саша.

Его самоуверенную спесь как рукой сняло. Вадим был удовлетворён. Лидия была есть и будет единственным слабым местом брата.

– Да, я в курсе, – Вадим продолжал в том же тоне. – И это произошло зазря? То есть не во имя твоей великой любви, как ты пытался уверить?

– Она…Вера похожа и не похожа на Лидию, – весёлость совсем оставила Сашу, он принял затравленную позу. – Вера будто бы ее альтер эго. Она насквозь положительна, совсем непорочна, не такая как Лидия. Она…

– Да, да, я понял, как соберёшься топить ее труп, как-нибудь без меня, хорошо?

Саша с раздражением вздохнул:

– Диалога у нас не получается, а жаль. Ты всегда был душным, Вадик. Таких как ты сейчас принято называть токсичными людьми. Психологи рекомендуют держаться от тебя подальше. Пожалуй, это тот редкий случай, когда я последую их совету.

– Это я собираюсь держаться от тебя подальше. Мы с семьёй уедем отсюда в течении часа, – сказал Вадим.

– Ты не останешься на шашлыки, посвященные моей жене?

– Разумеется, не останусь.

Вадима ужасно бесил этот якобы праздник. Он напоминал ему притчу о блудном сыне, которую читал Арсению отец Андрей, православный священник и близкий друг родителей, вхожий в их дом. Притча всегда казалась Вадиму ужасно несправедливой, толкование отца Андрея не изменило его мнения. Теперь же Вадиму было суждено самому испытать праведный гнев благопристойного сына библейского праведника.

– Вам придется ехать без Арсения, – сказал Саша. – Мы с Верой обещали взять его с собой покататься, чтоб он провёл Вере экскурсию по нашим природным достопримечательностям. Арсений был так рад, не хочется его расстраивать.

Лицо Вадима скривилось в некрасивой презрительной гримасе:

– Кто такие вы с Верой, чтобы куда-то брать с собой моего сына и решать оставаться ему или нет?

– Я его крестный отец, – спокойно ответил Саша. – Мы с Лидией крестили Арсения и любили как родного сына. Я помню, что ты хотел видеть крестным отцом своего сына именно Павла. Брат тогда слёг с тяжелейшей пневмонией, но мы его отмолили. Удивительно, что Бог берег его для того, чтоб он перерезал себе вены.

– Не смей произносить имени Павла! – Вадим вскочил с места. – Это ты перерезал ему вены! Его кровь на твоих руках!

– Угомонись! – Саша повысил голос, заставив тем самым Вадима сесть на место. – Это был его и только его выбор. Не знаю, когда до тебя наконец дойдёт.

Это было уже выше сил Вадима. Его подмывало резко и грубо ответить брату, возможно даже ударить. Он ошибался, думая, что Саша уже не сможет вывести его из себя. Вадима остановили шаги. Его жена Юля шла, обняв за талию Сашину жену. Обе женщины были Вадиму одинаково неприятны – Юлия по известным причинам, а Вера в его голове прочно ассоциировалась с Лидией.

– Вадим, Вера такая прелесть, – со сладким лицемерием промурлыкала Юля, обнимая Веру за плечи. – Вы успели познакомиться?

– Успели, – буркнул Вадим.

– Сегодня будут шашлыки, мы же не уедем, правда?

Вадим открыл рот, желая сказать, что они уедут и возьмут с собой Арсения, но его взгляд остановился на Саше и его жене. Саша обнял Веру за плечи, она улыбнулась, приклонив голову к его шее. Вадима взяла злость на их семейное счастье.

– Да, останемся, – ответил он Юле. – Ради тебя.

Нежность и грация сродни кошачьей,

Мягкость и чёткость изгибов.

Над красотой даже время не властно,

Она повод грёз и ошибок.

Тело, прикрытое шелковой тканью

Или укрытое в хлопок,

Способно размыть, уничтожить все грани,

Мужчина как мальчик стал робок.

Женское тело воспето поэтом,

Художник его обессмертил.

Стыд отступает пред негой раздетой,

Пред истиной не лицемерьте.

Глава 3

Ранним утром Вера разбудила Сашу и за руку повела его к морю. Она ни разу не видела море вблизи, ей не терпелось познакомиться с могучей водной стихией.

Утреннее море пока было спокойно, это означило, что можно искупаться. Волны на этом пляже были опасны из-за огромных камней, можно серьезно искалечиться, если человека выбросит на берег.

Саша вошёл по колено в воду. Его лицо приняло сосредоточенное выражение как у индийского йога. Саша дышал полной грудью, вдыхая запах моря. Он дома! Его дом здесь, на этом диком пляже, а вовсе не в кирпичных стенах семейного родового гнезда.

Вот он, блудный и грешный Адам, который сумел добраться до своего блаженного Эдема, пахнущего кипарисом, можжевельником и морской солью. Вокруг витает необыкновенный дух свободы и чистоты, который человек ищет везде, и порой, не хватает жизни, чтоб его отыскать. Чистое бирюзовое море вовлекает в брачный танец яркое солнце, они сливаются, рождая на свет мистическое дикое сияние, из тех, когда болят глаза, но нельзя не смотреть. Воздух – второе дитя этого безумного союза – ласков в отличии от своего колючего прекрасного собрата, он окутывает приятной прохладой и крепкой дружеской нежностью. Девственная природа, суровая и непоколебимая, наблюдает за игрищем этих контрастов с материнской снисходительностью. Гармония, свет, невыносимая красота – вот чем был для Саши этот дикий пляж. Таким же он представлял себе библейский рай – место, где не жалко провести вечность.

– Как удивительно, – Вера подошла к Саше и взяла его за руку. – Та гора похожа на льва с изогнутой спиной.

Саша поднял глаза на гору, бросив ей вызов. Ему всегда виделось, что окаменевший "лев" готовиться к прыжку.

– Тут везде галька? – Вера присела и с восторгом глядела на россыпь камней под ногами.

– Почти, насколько мне известно, – ответил Саша, пристраиваясь рядом с ней.

– Мне больше нравится галька, песок пачкает кожу и полотенце. И камешки можно красивые пособирать. Найди мне камень в форме сердца.

– В одной шотландской легенде гальку называют "слезы русалки".

– Ух ты! Расскажи.

– Это легенда о русалке, полюбившей молодого монаха. Он научил ее молитвам, и они вместе вымаливали для русалки душу. Но она не смогла побороть в себе зов моря и уплыла от монаха навсегда, проливая горькие слезы. Эти слезы и превратились в гальку.

– Красивая легенда, – улыбнулась Вера. – Моим любимым мультиком в детстве была диснеевская " Русалочка".

– Ерунда. Сказка Андерсена намного круче.

– Его история более глубокая. Она учит, что нельзя заставить полюбить. Можно получить ноги и лишиться языка, но эти жертвы напрасны, если твой принц любит другую. Зато никогда не поздно быть человеком и сохранить свою душу. Русалочка-то ее все же получила.

– Мрачноватая вещь, – задумчиво согласился Саша. – Но я всегда любил мрачные сказки. Они изначально такими и были, потом люди стали переписывать их, подгоняя под золотую формулу «и жили долго и счастливо». Что поделать, люди нуждаются в красивых иллюзиях.

– А я верю в любовь и в золотую формулу «и жили все долго и счастливо», – упрямилась Вера. – Я рада, что люди додумались переписать эту жуть, что представляли собой наши вечные детские сказки в оригинале. Свихнуться можно от такой жестокости. Своим детям я буду рассказывать исключительно светлые истории. И они должны будут вырасти хорошими и милосердными людьми.

Саша усмехнулся и не стал ничего отвечать. Дети Веры вырастут такими же витающими в облаках, не знающими жизни дурачками. И все же Саша в этот момент испытал к жене нечто вроде нежности, словари называют это чувство умилением. Его романтичная, начитавшаяся всякой дребедени Вера! Как она не похожа на ту другую, образ, который вновь пробудил в нем Вадим.

– Какие девушки становятся русалками? – Спросил Саша.

– Утонувшие девицы или девушки, умершие до замужества.

Значит Лидия вполне могла стать русалкой.

– Мне так понравилась твоя семья, – сказала Вера. Саше ее голос показался вкрадчивым и осторожным.

– В самом деле? – Саша не разделял восторгов и был уверен, что Вера также их не испытывает. В отношении кого тут можно испытать восторг? В отношении этой ведьмы Алены Михайловны? Пустоголовой Юльки, этой бесполезной куклы, набитой соломой? К Вадику, глядя на которого, хочется влить ему в глотку стопку водки и растрясти как следует, выбив усталый вид побитой собаки? Симпатии заслуживают только отец и маленький Арсений, но Вера практически с ними не общалась. Вчера на празднике, организованном как будто бы в ее честь, у Веры был крайне глуповатый вид, бедняжка совсем не знала, куда ей податься. И все же Саша хотел понять, почему она лжёт о своём восторге.

– Только вот твой брат Вадим… Мне показалось, что он не рад нашему приезду, – Вера говорила, словно ступала по тонкому льду.

– Не принимай на свой счет. Вадим в принципе ничему не рад в этой жизни.

– Почему он такой?

– Семейное.

Вера замолчала, но было видно, что она крутит на языке свой главный вопрос. Наконец она собралась мыслями:

– Кто такая Лидия?

А, ну вот где собака зарыта. Естественно, эта старая жирная сплетница Алёна Михайловна расплела свой язык и наговорила Вере небылиц, достойных быть главной сенсацией ширпотребных желтых газет. И все же Саша ждал, что Вера когда-нибудь спросит про Лидию, поэтому отреагировал спокойно:

– Невеста моего брата Павла, он умер три года назад.

– А почему он умер? Сколько же ему было лет?

–  Мы с ним двойняшки. Павел считался старшим, по словам родителей он первым из нас увидел мир из материнской утробы.

– Что же стряслось? Почему он умер таким молодым? А твоя мама…

– Да, она сильно заболела на нервной почве, ее душа умерла с горя вслед за ним. Сказать начистоту, она не хочет больше жить и услужливо позволяет болезни сосать свои силы. Мать очень любила Павла. Как и все в нашей семье.

Саша поглубже втянул в себя воздух, призывая на помощь морскую стихию. Вера грустно склонила голову, она приписала Сашин скорбный вздох болью за родных. Но дело было в ином.

Мать и Лидия – слишком щекотливые темы. Как бы Вера ни любила Сашу, какой бы жертвенной и всё понимающей не была ее любовь, в отношении матери и Лидии разумнее всего твёрдо и бесстыдно лгать.

Мария Дронова, или Марыся, как ласково величал ее муж Петр Сергеевич по примеру тестя, действительно была больна. Душевно больна.

Ее болезнь тщательно скрывалась от всех, особенно от семьи Левиных, с которым семья Дроновых породнилась посредством женитьбы Вадима. Из посторонних людей припадки Марыси видел лишь отец Андрей, священник и школьный друг Петра Сергеевича. Для остальных же она была женщиной крайне слабого здоровья. И это все, что было о ней известно в округе.

С пяти лет кроткая и нежная Марыся стала пугать отца странной для маленькой девочки замкнутостью. Она могла часами тихо сидеть и вдруг резко вскидывала голову, словно видела что-то страшное. Марыся глядела в пустоту, серые глаза ребёнка увеличивались от первобытного ужаса. Затем она принималась кричать, оглушительно и душераздирающе.

Отец Марыси Анджей Вишневский, чистокровный поляк, эмигрировавший в Россию после войны, готов был сам сойти с ума. Были времена, когда он подумывал отдать дочь на лечение, но всякий раз его останавливал страх ещё более глубокий, чем возможность лицезреть припадки дочери. Он боялся, что лечение сделает хуже. А если сказать совсем начистоту, то его пугала перспектива, что дочка, будучи не хозяйкой своему разуму, сболтнёт лишнего. Они, то бишь врачи, могут ввести Марысю в состоянии гипноза, они глянут ей в подкорку и узнают истинную причину ее безумия. Нет, Анджею были не нужны подобные проблемы. Совсем не нужны. Не для этого он уехал с дочкой подальше в новую жизнь.

Тем более припадки Марыси имели свойство на неопределенный период прекращаться, и тогда во всем мире было не сыскать более тихой и ласковой девочки. В глубине души Анджей не считал дочь безумной, он надеялся, что это не более чем игра, порождённая богатым мрачным воображением девочки, что та однажды перерастёт эту напасть и станет такой как все. Ведь имеют же дети воображаемых друзей, и родители считают подобную фантазию приемлемой. Так отчего же его Марысе не иметь воображаемых врагов? Необходимо какое-то время обождать. Как это обычно и бывает, временное ожидание Анджея переросло в постоянное. Человек ко всему приспосабливается, даже к безумию родного ребёнка.

Анджей и Марыся любили друг друга огромной родственной любовью. Марыся гордилась отцом и не раз высокомерно заявляла, что ее отец – потомок знатных польских шляхтичей, в доказательство этого демонстрировала кольцо с гравировкой «kocham Cie¹», которое она носила как единственная дочь своего отца. Иных подтверждений знатности деда Павел, Саша и Вадим не нашли, в их голову закралось подозрение, что кольцо кто-либо из предков деда или же сам дед вполне мог просто-напросто украсть. Но к матери из вежливости относились как к знатной дворянке, никогда не оспаривая ее происхождение – отец так наказал.

Петр Дронов считался первоклассным каменщиком в пору, когда заступил возвести для Анджея Вишневского дом в нескольких минутах ходьбы до моря. Петру было тридцать три года, он недавно похоронил свою несчастную бездетную жену. Едва ли Петр мог предположить, что его сердцем навек завладеет шестнадцатилетняя бесноватая девчонка.

Петр увидел юную Марысю и первым из вороха чувств стало сильное желание ее защитить. Девица в ту пору была так тонка, что Анджея поражало, как мог уживаться в этом тщедушном теле лукавый имя, которому было легион. Год, пока возводился дом, Марыся и Петр играли в переглядки, пока Анджей прямо не спросил своего каменщика каковы его намерения:

– Понравилась?

Петр кивнул с затравленным видом, мол, не по Сеньке шапка. Анджей посмотрел в честные глаза потенциального зятя и как на духу рассказал про дочерний недуг.

Петр выслушал и не поверил. Ясно было одно: признание отца Марыси не угасило пламень горевшей любви. Петр относился к семнадцатилетней девочке с отеческой нежностью, а она будто бы даже совсем излечилась, тотчас стихая у него в руках.

Ещё через год Анджей выдал дочь замуж и наконец позволил себе умереть от инфаркта. Марыся была в надежных руках.

Спустя пять лет Марыся понесла, и Петр увидел в этом расположение Божье. Православный священник отец Андрей, его школьный друг, качал головой. Он хоть и был священником, но не считал делом Богоугодным произвести на свет дитя от душевнобольной матери. Впрочем, спустя положенное время он окрестил двух мальчиков-двойняшек Павла и Александра.

Павел рос на радость матери, Марыся любила его сумасшедшей любовью, ведь он так напоминал ей незабвенного отца. За годы своей недолгой жизни Павел сумел стать главной нянькой младшего братишки Вадима, родившегося четырьмя годами позже старших мальчишек.

Павел был нервным юношей, но деятельным и ответственным. Он брался за любую работу, его и отметил Евгений Левин, пригласив работать на себя и предложив приличный оклад. Павел тогда бросил между делом Вадиму, что у Левиных хорошенькая дочка. Вадим признался, что давно на неё глядит в школе, Павел рассмеялся и пристроил Вадима подработать к Левиным, чтобы брат имел возможность видеться с Юлей в неформальной обстановке. Это и стало началом подростковой любви, что привела к свадьбе и рождению сына.

Насколько Марыся любила Павла, насколько была терпима к крошке Вадиму, настолько отталкивала от себя Сашу. Она невзлюбила его с рождения, и с каждым годом отвращение к сыну крепло в больном сознании матери. Маленький Саша был похож на мать наиболее из троих братьев, Петр любил сажать сына на колени и глядеть сыну в глаза – в Марысины глаза, такие же серые, безумные, не любящие.

Лет с шести Саша ни с того ни с сего начал рисовать. Впоследствии, размышляя, откуда у него возник талант творить, Саша пришел к выводу, что глухое одиночество позволило ему слышать потусторонние голоса, нашептавшие ему сюжеты картин. Он перечеркивал карандашом всплывающие чувства и обнаружил, что ему становится легче и интереснее жить. Сначала это были непонятые детские каракули, но со временем рука стала выводить образы узнаваемые и пугающие. Пока Павел играл с Вадимом, перебирая гальку, Саша рисовал море. Мальчишка с самым серьёзным видом перекидывал из своей головы на бумагу мертвых рыб, выкинутых морем на пляж и истекающих кровью огромных акул. Когда Марыся впервые увидела рисунки сына с ней сделался припадок. Она больно отхлестала Сашу по щекам и обозвала отродьем дьявола.

– Он рисует мои кошмары! – Задыхалась Марыся, пятясь от избитого ею сына. – Откуда он знает мои сны?

Саша сжался в углу, по щекам текли горькие слезы боли и обиды. Он смотрел как отец, игнорируя его, обнимает и целует мать, мягко уводит ее на кровать и сидит над ней как над малым дитем. Отец вспоминал о Саше лишь, когда мать полностью стихала в его объятьях. Обычно, к этому времени Саше удавалось успокоить себя самому, испробовав на вкус соленый яд своих слез. Наконец, Саша вдоволь напился этого яда и потерял к нему чувствительность.

Саша смекнул, что семья не заступается за него. Бить и обзывать его разрешается в их семье. Если мать позволяет себе, значит потом это будут делать отец и братья.

Саша озлобился. На мать, на отца, на весь мир. Напрасно Петр Сергеевич временами пытался приласкать его, Саша был угрюм и молчалив. Братьев он избивал за любое неугодное слово или косой взгляд, пользуясь тем, что был гораздо крупнее и сильнее обоих. Мать же была Саше чужой женщиной, презираемой им и ненавистной.

Он жил в плену своих мрачных картин, сам не понимая для чего он их рисует. Словно какая-то сила водила Сашиной рукой. Однажды в восемь лет он горячо пожелал, чтоб мать уплыла от них навсегда и нарисовал русалку с ее лицом. Он сидел на берегу дикого пляжа, над морем сгущались сумерки. Саша дорисовал картину, когда почувствовал чьё-то тяжёлое дыхание себе в макушку.

Он обернулся и едва не закричал от ужаса. Сзади него стояла мать, вероятно наблюдала за процессом создания картины. Марыся разорвала картину в клочья и кинулась бить сына.

– Как ты смеешь это рисовать? – Все, что смог разобрать Саша в нечленораздельном рычании матери.

Павел подоспел, ему удалось мягко увести ее. С этого случая Марыся совсем слегла и больше почти не вставала с постели.

– Так что же случилось? – Вера приняла последнюю попытку узнать причину столь безвременной кончины брата Саши, о котором он ни разу до этого не упомянул.

– Вера, – Саша повернул к жене усталое лицо, одними глазами, без грубых слов, давая понять, что она надоела ему с расспросами, – пойми меня, пожалуйста, сейчас правильно. В моей семье произошло большое горе. Не нужно бередить раны. Я убедительно прошу тебя не приставать к моим родственникам с этой историей. Может быть, лет через пять или десять мы сможем рассказать о Павле без боли в сердце, но не сейчас. Будь умницей, забудь на время о моем мертвом брате. Его все равно не вернуть. – Саша вновь увидел ручей алой крови, нарисовавший причудливый весёлый узор на кафеле ванны. Чёрный юмор смерти.

– Это действительно страшно. Прости, что заставила вспомнить об этом. Вы общаетесь с невестой Павла?

Да, что ж она не угомонится? Но Саша решил переносить допрос жены стоически и отвечал холодным снисходительны тоном. Может быть так Вера наконец поймёт, она вообще довольно деликатна и догадлива. Да, и всяко лучше отвечать на щекотливые вопросы самому, чем доверять это дело родственникам.

– Нет, Лидия бесследно исчезла, – Саша окинул море внимательным долгим взглядом.

– Ничего себе? Вы так и не нашли ее? – Вера вытаращила глаза и стала одним сплошным вниманием. Да, Алёна Михайловна тоже говорила о загадочном исчезновении этой женщины.

– Никто ее не видел уже года три, мне иногда почему-то кажется, что она путешествует по разным берегам. Она очень любила море. Любила сидеть возле моря, есть возле моря, читать возле моря.

Любить возле моря. Саша вспомнил их первое ночное купание, ее обнаженное тело, неправдоподобную белизну кожи, сплетение их рук и ног. Это было тысячу лет назад, никак не меньше.

Сам он пропал, как только ее увидел. Лидия сидела рядом с Павлом, он представил ее как свою будущую жену. Павел трясся над Лидией, смотрел ей в рот, обхаживал, а она равнодушно смотрела на него, снисходительно позволяя себя обожать. Это было видно всем, кроме Павла. Саша помнил, как они с Вадимом люто ревновали. Вадим ревновал брата, а Саша сходил с ума по Лидии.

Павел рассказывал, что встретил ее на одном из бескрайних пляжей. Лидия и неистовое море слились воедино и стали одной стихией. Чёрное море того берега не огранено сумасшедшими видами гор и зеленью, оно обнаженное и дикое, украшенное лишь белыми барашками пены. Лидия была точно такой – ее прекрасное сильное тело скрывало лишь тонкое белое платье, а густые чёрные волосы повторяли пляску штурмующих волн.

Красота Лидии была дикой, полной контрастов. С лица можно было смело писать Сикстинскую Мадонну, но при этом было в ее лице что-то непристойное. Порочность проглядывалась в нижней части лица, в районе губ – пухлых, ярких, вызывающих, – губ сластолюбицы.

А вот глаза были воистину чисты и прекрасны.

Саша посмотрел в них, и случилось его личное чудо – он поверил в Бога. Саша уже тогда лелеял в себе художника, поклоняясь своей кисти как Кресту. Но, посмотрев в глаза Лидии, он уничтожил в себе творца, признав свою полную несостоятельность перед Богом. Такие глаза мог создать только Он – упорядоченный и высокий разум, которому доступно то, что вовек не сделать человеку, будь тот хоть тысячу раз талантлив. Такие глаза не могли стать порождением жестокой и своенравной природы, в них было что-то особенное, уходящее за грань законов мироздания, они были необыкновенными и мистическими. Саша был поражён, впервые увидев человеческую душу в этих чистых светло-зелёных глазах.

Саша любил в Лидии все: ослепительную белизну кожи, чёрные волосы, которые вобрали в себя все краски ее спокойной женственности, красивую округлую грудь, длинные ноги и детское весёлое лицо, в котором так крепко сплелись невинность и порок. Она была идеалом, до которого не добралась его фантазия, и не могла добраться фантазия любого человека. Она была Божьим созданием, которую ревновал сам дьявол, терзая и мучая в своей неуемной ревности. Она была шедевром.

А Саша и Павел… Она смеялась над ними, а они дорого заплатили за попытку ее приручить. Они сгинули вместе с ней в холодной тьме.

Отец с Вадимом отреагировали настороженно, когда рассудительный Павел привёл в дом девицу без роду без племени. Красивая девушка, спору нет, но уж больно скрытная. Лидия, опустив глаза долу, поведала сладким голосом, что она сирота, и Павел – единственный близкий человек в ее жизни. Звучало так слезливо и пафосно, что никто не воспринял Лидию всерьёз. И точно не пожелал с ней породниться. Эта женщина с самого начала не внушала доверия.

Но Павел впервые попросил у матери кольцо с изумрудом, заверив, что Лидия та самая женщина, с которой он желает провести жизнь. Марыся пожелала на неё посмотреть.

Павел вёл невесту к постели матери, его руки дрожали от невроза. Марыся поглядела на Лидию, отпрянула в испуге, затем быстрым движением сняла с пальца кольцо и протянула Лидии. Потом силы будто совсем оставили Марысю, вместе с кольцом, она потеряла сознание.

Павел был счастлив, думая, что мать благословила его на женитьбу. Но Марыся на следующий день огорошила сына заявлением, что он привёл в дом ведьму.

– Эта тварь, эта проклятая русалка, забрала у меня кольцо, – заявила Павлу Марыся.

Бесполезны были клятвы Павла, что он сам был свидетелем, как мать добровольно отдала Лидии своё кольцо. Марыся клялась, что все было совершенно не так. Принять кольцо обратно она также наотрез отказалась.

– Русалка забрала свое кольцо обратно, – качала головой Марыся, бескровные губы ходили ходуном.

Павлу оставалось только вздыхать. Мать часто упоминала некую страшную и мстительную русалку, бессменную героиню своих кошмаров. Но чего общего имеет мифологическая тварь с веселой и добродушной, а главное, состоящей из плоти и крови Лидией? Вопрос был риторическим, Павел не ждал от матери ответа.

Павел не стал говорить невесте, что мать совсем повредилась рассудком. Павлу показалось, что он беспечно улыбнулся невесте (на самом деле это был нервный тик) и сказал, что мама очень рада их предстоящей женитьбе. Лидии, впрочем, было совершенно все равно. Она смекнула, что Марыся почти не встает с кровати, и, следовательно, немногое решает в семье. Пусть Павел по-своему и привязан к матери, но ночная кукушка всегда перекукует дневную.

– Я очень боюсь моря, – сказала Вера. Оно – нечто вроде кладбища. Сколько людей тонут каждый день, а моряки и вовсе бросают своих мертвецов с корабля на дно. И так странно… Обычное кладбище вызывает трепет и смущение, а с морем как будто все, так и надо. Я, наверное, единственный человек с такими странными ассоциациями. Прости меня, иногда я сама себе кажусь ненормальной.

– Значит не пойдешь плавать? – Сам Саша уже разделся до плавок.

– Пойду, но только с тобой.

Море вовсе не было теплым. Вступив в него, Вера тут же покрылась гусиной кожей.

– По правде сказать, я не умею плавать, – Вера медленно ступала вперед, тщетно надеясь согреться. – Мама растила меня одна, у неё не было денег возить меня на море.

– А я тебя привёз! Пошли учиться, моя русалка!

Саша схватил Веру в охапку и потащил в воду. Вера брыкалась, защищалась и умоляла отпустить, но Саша швырнул ее прямо навстречу прохладным волнам. Вера захлебнулась, наглоталась морской воды и дрожала в страшном испуге. Поглощенная своим ужасным состоянием, она не заметила презрительного взгляда Саши. С гримасой отвращения он оставил жену на растерзание солёной воде и сиганул в широкие объятья надвигающейся волны.

Саша был отличным пловцом. Он плавал брассом, на спине и нырял, упиваясь морской водой. Его губы забыли морскую соль, тело отвыкло от тяжести волн. А ведь море – это часть его жизни, самая прекрасная и самая ужасная одновременно. Вера тысячу раз права, море – самое красивое и самое страшное порождение природы. Именно это хрестоматийное сочетание пленяет человека навсегда, мало кто может противиться его зову. Оно прекрасно даже когда убивает. Уж Саша точно знал это.

– У меня есть давняя мечта, – сказал Саша, когда уже лежал на горячей гальке. – Я хочу нарисовать русалку. Я пытался в детстве и несколько лет назад, но… не получилось. Третья попытка всегда удачна, если верить тем же сказкам. Три – магическое число.

– Интересная задумка! – Вера, как всегда, живо отреагировала на Сашину идею, которая касалась живописи.

– Я хочу рисовать с натуры. Никого не вижу в роли прекрасной русалки кроме тебя. Твоя светлая кожа смотрится в море совершенно мистически. Лучше тебя натурщицу мне не найти.

На самом деле лучшей кандидаткой на эту роль была и остаётся Лидия. Но он уже рисовал ее в этом образе. Потом в другом. Кончилось плохо. И зачем он опять хочет полезть на рожон?

Саша задумался над этим, и его лицо приняло суровое выражение. Причина есть, и она ясна, глупо и трусливо ее избегать.

Ему необходимо победить роковой зов моря и Лидии, который он слышал все эти годы из самой Москвы, необходимо не поддаться ему. Не нужно думать о том, что Вера и есть та самая русалочка Андерсена. Прекрасная, самая хорошая, но не та. Лидия зовёт его и искушает, но он должен выстоять. Он напишет новый портрет и покончит с прошлым навсегда.

– Это предложение, от которого невозможно отказаться! – Вера была счастлива как ребёнок. Саше стало стыдно за то, что Вера беззаветно любит его.

Окунает с головой волна,

Ты в ней сознательно, бесповоротно тонешь.

Она тебя и утопить вольна,

Но держит на плаву, ты от экстаза стонешь.

Твой выбор не велик:

Ты либо уж борись, иль мигом уносись теченьем,

Порок так глубоко в тебя проник,

Тебя погубит это наслажденье.

Глава 4

В то время пока Саша с Верой отдыхали на диком пляже, Вадим видел десятый сон. Всю ночь его мучали кошмары, он смог освободиться от них только на утро и проспал добрых полдня.

Вадим ложился спать в расстроенных чувствах. После длительных и неприятных ему приставаний Юли, он наконец почувствовал себя вымотанным и медленно наблюдал, как подсознание предлагает ему сон.

Ему снилась собственная свадьба. Вадим заворочался, пытаясь отогнать неугодный сон, но было поздно. Он был вынужден пересмотреть роковой день, когда впервые увидел Сашу и Лидию вместе. Тогда он и понял, как жестоко обманут Павел…

Вадим провалился в свой сон, и перед ним предстал совсем еще молодой мальчик, в котором он с некоторым трудом узнал себя. Мальчик Вадим был красив и важен в своем дорогом костюме с красной бутоньеркой. Но самое главное, что он был счастлив и улыбался.

Откуда-то из глубин своей памяти он слышал голос брата Павла:

– Вадим, ты теперь не мальчик, но муж. Когда же ты успел повзрослеть?

Вадим задерся и улыбнулся. Он знал, что никогда не сможет стать взрослым, пока рядом с ним Павел. Он всегда будет его младшим братиком, который ходит за ним хвостом несмотря на то, что уже бреет щетину и познал любовь женщины.

Потом откуда-то из тумана вышла Лидия в вызывающем красном платье и взяла под руку Павла. На пальце Лидии блестит кольцо их деда по матери, красавца-поляка, над которым всю жизнь тряслась мать, и которое теперь по странной случайности перешло к этой чужой странной женщине.

– Бог мой, Вадим, да ты красавец! Как ты похож на Павла! С ума сойти!

Вадим улыбается. Лидия сделала ему лучший комплимент в жизни. Странно осознавать, что именно ее вкрадчивым мелодичным голосом были произнесены эти слова. Лучше б это сказала Юля, или Саша, или мать с отцом – неважно кто, но только не она.

Улыбка Лидии граничила с наглостью.

Алена Михайловна и Юля переглянулись между собой и взглядом вынесли Лидии свой приговор – ни стыда, ни совести!

По правде сказать, даже Павлу с Вадимом было неловко от наряда Лидии. Так не принято одеваться на чужую свадьбу. Это неуместно.

Неуместная! Вот как охарактеризовал бы Вадим Лидию, если б нужно было сделать это, одним словом. Лидия была во всех отношениях неудобной женщиной. Она была преисполнена любви к себе и делала только то, что считала нужным. Это, пожалуй, и роднило ее с Сашей. Рыбак рыбака видит издалека.

Даже Юля, которую Вадим считал высокомерной девушкой, всегда чувствовала себя неловко перед Лидией, постоянно поправляла волосы, стряхивала с одежды несуществующие пылинки, произносила слова дрожащим голосом и невпопад, но большей частью просто молчала, словно воды в рот набрала. Вадима это поражало, ведь вне общества Лидии Юля была той ещё болтушкой, местами Вадима даже раздражал ее треп. Но молчаливость рядом с Лидией раздражала ещё больше. Разве Юля не видела, что подобным поведением осознанно принижает себя перед Лидией, дает понять, что та лучше неё?

Красное платье глубокого красного оттенка открывало сильную спину Лидии и полностью обнажало красивые руки. Яркая помада под цвет платья и длинные свисающие до шеи крупными кольцами серьги делали ее похожей на жрицу древней языческой богини, олицетворяющей любовь и страсть. Казалось, она вот-вот закружится в древнем обрядном танце, словно свободная гибкая цыганка или отдаться неистовому танго, а может – страстному фламенко.

Вот и Саша. Такой же неуместный, только в отличии от Лидии, которая явно продумывала свой образ, Саша надел первое, что валялось под рукой. Мятая рубашка, воротник – небрежно торчащий, не глаженый и беспокойный – ровно как Сашина душа художника. Он смотрит на Лидию и безумно горд противоречивым впечатлением, которое она произвела.

Вадим перевернулся на другой бок, вот-вот просыпаясь, но сон продолжал его мучить.

Он увидел Юлю. Она была обворожительна в облаке газовых оборок и воланов. Эдакая целомудренная невеста, особенно на контрасте с неуместным бесстыдством Лидии. И она была его. И было наплевать на протест ее семьи, на всеобщее молчаливое осуждение относительно их постыдного повода женитьбы (Юля была на четвёртом месяце беременности). Они были молоды, красивы и счастливы. Они любили друг друга.

Был странный туман. Это было порождением сна, ведь тот поздний вечер был невероятно ясным и теплым, тумана не было и не могло быть.

Вадим шел сквозь этот воображаемый туман, задыхаясь и растаскивая его руками. Наконец он уперся в дверь и застыл. Вот и они. Вадим стиснул зубы и отвернул голову. Это также было порождением сна. Ведь тогда в реальности Вадим с любопытством прильнул к двери и стал подслушивать, ведь говорили о нем самом.

– Ну и как тебе невеста? – Лидия спустила лямку платья и смеялась над жадным Сашиным взглядом.

– Так себе. Я видал получше, – отвечал Саша, неловко хватая ее за руки. – Для Вадима, впрочем, в самый раз. Если только он сумеет ужиться в этой семье.

– Старуха, которая маман вашей Юлечки, просто премерзкая. Весь день таращила на меня глаза, делая при этом такое идиотское лицо, что мне стоило огромных усилий быть с ней учтивой. Веселенькую жизнь дорогая тёща устроит нашему мальчику Вадику. А Юлечкин папаша всю свадьбу раздевал меня глазами. Он богат?

– Какая разница, если он выглядит как поддатая свинья? Допустим, да, он при деньгах. Только не говори мне, что готова лечь под него ради мерзких бумажек. Разве ты дешевка?

– Пока что меня устраивает Павел, он не такой урод как этот старый еврей, и в то же время не такой бездельник как вы с Вадимом. Он полностью меня обеспечивает. Возможно, не так как я бы хотела, но делает все, что в его силах, работает как проклятый ради моих разных хотелок, в сущности, даже и не нужных мне. Конечно же, Павел никогда не будет богат ровно, как и вы с Вадимом. Вы немного возвышенные создания, витающие в облаках каждый на свой лад. Миром правят такие как Юлечкин папа – приземлённые беспринципные циники, которым чужды понятия морали, справедливости и красоты духовной. Им покровительствует князь мира сего. Они дельцы, им некогда созидать и копаться в своей и чужих душах. А мягких возвышенных людей ждёт награда лишь в той другой жизни, в этой они держатся на вторых ролях. И все же я ценю Павла. Женщине важно, когда мужчина горячо любит, искренней любви не могут противиться даже охотницы за деньгами. Не передать словами какая это беда. О чем я говорила? Ах да: выходить замуж следует за верных и любящих мужчин. Твоя новая родственница видимо не в курсе. Она серьёзно думает, что ваш Вадик ограничится ее постелью? Он только что исполнил свой каприз, поймал добычу в тиски, и уже на попятный. Все вы таковы, мужчины.

– Он влюблён в неё уже давно.

– Правда, что ли? Я бы совратила его в два счета. Надо кстати об этом подумать.

Лидия заливисто рассмеялась, явно с целью раздразнить Сашу.

Саша взял ее за плечи и с силой потряс. Только тогда она перестала смеяться.

– Я когда-нибудь убью тебя, – непривычным голосом произнес Саша, задирая ей юбку. – Клянусь.

Она опять засмеялась, но уже тише, пока ее смех не перешел в отрывистые стоны.

Вадим был поражён до глубины души. Он и раньше замечал Сашины переглядки с Лидией, но запрещал себе думать, что это зашло так далеко.

Не в силах смотреть на них, Вадим ушел. Он чувствовал себя оплеванным, словно на месте Лидии была его Юля. Он-то знал, что Павел любил свою невесту не меньше. Вадиму было настолько тошно, что захотелось утопиться.

Опять туман. И вот Вадим на диком пляже близ их дома. Он еле продержался вечер, боясь смотреть Павлу в глаза. Он хочет побыть один, его тошнит от собственного дома, где творилось такое бесчинство, когда невеста предает жениха, а брат – брата.

Море угрожающе пускало волны к ногам Вадима, словно запрещая ему нарушать ночной покой водного мира. Вадим подчинился воле древней стихии и мирно присел на гальку.

Во сне он заново пережил тот испуг, когда увидел в море нагую деву. Она медленно и с наслаждением плавала, пока не заметила Вадима. Ее-то и охраняет море, подумалось Вадиму. По всем законам русалка должна уплыть прочь, завидев человека, но она направилась прямо к Вадиму.

Это было завораживающее зрелище: луна осветила капельки воды на белоснежном теле этой женщины, заставив его сиять себе под стать. Волосы, длиннее которых Вадим не видел, стыдливо прикрыли наготу, но тем самым только раздразнили воображение. А ноги! Легкие, стройные, парящие, они не касались земли. Такие ножки могла подарить только морская ведьма в обмен на чудесный голосок. Но русалка заговорила, и Вадим узнал этот голос.

Это была Лидия, женщина из плоти и крови. Вблизи Вадим слишком остро ощутил пульсацию жизни в ее венах.

Он пробудился от морока и поспешил отвернуться. Неловко вышло, что он увидел Лидию голой, вдруг пронеслось у него в голове. Хотя сама она похоже не придаёт этому большого значения.

– Жениху положено быть с невестой, – тихо засмеялась Лидия.

– А тебе положено быть с Павлом, подлая шлюха! – Резко ответил Вадим и ударил ее по лицу.

Но это было опять порождением сна. На самом деле парализованный этой неловкой встречей Вадим , заикаясь, промямлил:

– Я.…я.… мне… жарко. Я освежиться хотел, – он был так напуган, что трясся всем телом.

– Я тоже, – Лидия улыбнулась своей очаровательной детской улыбкой. – Я часто хожу на пляж перед сном.

И развлекаешься тут с Сашей, теперь-то Вадим знал.

– Я плаваю в ночном море, а потом сплю как убитая, это мой маленький секрет. А теперь наш с тобой секрет, – она приложила ладонь к его губам. – Ты ведь умеешь хранить секреты, мой мальчик?

Вадим затрясся всем телом и прирос к тому месту, где стоял. Ему хотелось уйти домой к Юле. Лидия внушала ужас, втрое увеличенный темнотой. Подобного рода страх, вероятно, внушали путникам мифические обольстительные сирены.

– Поплаваем вдвоем? – предложила Лидия.

– Я.… меня ждет Юля.

– Забудь о ней. Хочешь, я сделаю так, что ты забудешь обо всем? Открою тебе ещё один секрет. Я ведьма.

И она тысячу раз права. Вадим чётко осознавал, что если войдёт с Лидией в воду, то море погубит его, и он не вернётся.

– Ну, скажи, разве ты сможешь устоять? – Лидия взяла его безвольную руку и провела по своей груди.

Вадим больше ничего не видел кроме ее горящих глаз и призывно открытых губ. Он испытал самое большое потрясение в жизни, самое невозможное чувство – желание с примесью отвращения и стыда. Нежная грудь жгла пальцы калёным железом, прикосновения причиняли ему физическую боль. Тот вид боли, что рождает сладкий тягучий мазохизм.

Лидия скользила рукой Вадима по своему телу ниже и ниже. Вадим уже не сопротивлялся, а нежный и прекрасный образ Юли растаял и больше ничего не значил. Он вырвал у Лидии свою руку и стал лихорадочно снимать брюки.

Он поднял взор, чтобы еще раз посмотреть в ее прекрасное лицо, но увидел жуткий череп с выпавшим глазным яблоком и страшным беззубым улыбающимся ртом. Вместо волос кусками лежала зеленая дурно пахнущая тина, из костлявого тела сочились черви и неизвестные Вадиму морские гады. Скелет схватил Вадима за горло, черви заползли ему в открытый рот, мешая заглатывать воздух.

– Ну же, мой мальчик, поцелуй меня, – ухмылялся безобразный скелет. – Приди же ко мне в объятья.

Вадим дернулся во сне, разбудив Юлю.

Кошмарный сон. Господи, надо же такому присниться.

У Вадима было на душе страшно и паршиво, словно Саша вернулся, и они вдвоём отрыли со дна морского тело Лидии, чем потревожили ее мстительный злобный дух.

– Что случилось? – спросила Юлия, беспокойно глядя на мужа. – Тебе снится кошмар?

– Нет, – ответил Вадим, – всего-то моя жизнь.

Человек всегда был собственник в душе

Во всем виновна спесь "венца творенья".

И гордость в нем зудит, кровь начинает жечь,

Рассудок слаб, готов на преступленья.

Когда предмет любви с улыбкою глядит,

Но ласки и слова мимо тебя проходят,

Тот демон, что внутри, на волю полетит,

Ты сам ему даёшь желанную свободу.

Он будет горячо нашептывать на ухо,

Дразнить тебя, губить, заставит ревновать.

И в сердце станет нестерпимо глухо,

Не вправе он иль она другого целовать.

Подумай хорошо, сколь многих погубила

Безудержная ревность, что порожденье зла.

Все лучшее в тебе в разы она убила,

А жертвам этой дряни вовеки нет числа.

Глава 5

Однажды, проснувшись, Вера отметила необычное оживление в доме. Спустившись вниз, она наткнулась на Юлю и Алёну Михайловну. Стало быть, Вадим с семьёй опять приехали.

Вера не любила, когда они приезжали, сразу становилось неуютно. Ведь так хорошо проснуться в кромешной тишине, выйти из дома, никого не встретив, и пройтись, подставляя себя жаркому солнцу, надышаться целебной для души и тела смесью горного воздуха и морского бриза. Как же Веру восхищали горы! Такие могучие и высокие, Вера казалась себе незначительной песчинкой перед ними. Воистину масштабное зрелище, дух захватывает. Каждый раз Вера изумлялась красоте и величаю гор как в первый, смотреть на них не надоедало, наоборот была даже небольшая ломка, когда глаз отдыхал от гор.

Наглядевшись, Вера шла пешком до рынка, угощалась там свежими фруктами, покупала персики и преподносила их Петру Сергеевичу. Вере нравилось радовать свекра и быть внимательной к нему. Она услышала, как отец однажды сказал Саше, что Вера жутко понравилась ему, и мечтать было нельзя, что у Саши будет такая дивная жена.

Перекусив с Петром Сергеевичем, Вера брела к дикому пляжу, где всегда находила Сашу. Она молча садилась возле него, Саша был печален и задумчив. Его настроение передавалось Вере, но это была светлая блаженная печаль, что сродни умиротворению.

Эти блаженные дни тянулись медленно и спокойно, Вера видела в них одно только счастье. Жаль, что подобные дни разбавлялись такими как сегодняшний.

Сценарий этого дня Вера также знала наизусть. Сейчас она попадёт в плен к шумной и душной тёще Вадима. Та будет пытливо по чайной ложке выпытывать у Веры разные подробности об их с Сашей семейной жизни. Ее дочь будет сладким голоском жалеть Веру из-за невнимания Саши и бесконечно вспоминать Лидию, невесту умершего брата Вадима и Саши. И ладно бы, если б она сказала о ней что-либо определённое. Нет же, Юля говорила много, но по факту так ничего и не рассказывала. Заканчивалось все тем, что эти женщины под благовидным предлогом сбагривали на Веру маленького Арсения. Ей нравился мальчик, он добрый и скромный. Только семья Вадима безжалостно отнимает ее внимание у Саши, Веру это обстоятельство крайне заботило.

– Мы кого-то ждем? – Спросила Вера у Алены Михайловны.

– Да уж конечно! – Воскликнула женщина, эмоционально разводя руками. – Батюшка местный к нам скоро заявится, друг Петра Сергеевича. И приходит, зараза такая, аккурат, когда мы с Юлькой привозим Арсения к Петру Сергеевичу. Скажи, вот как он чует здесь мое присутствие?

– Я вижу, вы его не жалуете, – улыбнулась Вера.

– Скорее он меня не жалует. Смотрит как на врага народа.

– Что вы ему сделали?

– Это из-за того, что я отказалась от Христа.

– Я не понимаю, – призналась Вера.

– Выходя замуж за своего Женю, я приняла иудаизм, – пояснила Алена Михайловна.

Вера задумалась. Смогла бы она так сделать? Вероятнее всего, не смогла бы. Означает ли это, что она слабо любит Сашу? Неужели будь он иудеем или мусульманином, Вера отказалась бы стать его женой? Слава Богу, что перед ней не встала такая дилемма.

– Ваш муж был очень религиозен? – Спросила Вера, желая поддержать разговор и отогнать свои мысли.

– Он чистокровный еврей, интеллигентная семья которого чтит религию и традиции своего народа. Его семья была против меня категорически. А он пошел против всех и женился. Любил меня до безумия.

Вера снисходительно улыбнулась. Ее забавляло, когда престарелые женщины начинали вспоминать свою молодость и мнить себя роковыми красавицами, которые всех на свете сводили с ума. Алена Михайловна угадала ее мысли и обижено поджала губы.

– А улыбаться тут нечего, – сказала она. – Ты на меня сейчас не смотри, что я растолстела. Молодая я была ого-го, почти как моя Юлька.

– Я нисколько не сомневаюсь, – поспешила заверить Вера, но так и не смогла унять улыбку.

– Вот не верит, зараза такая! – Алена Михайловна громко хлопнула в ладоши. – Юлька, у тебя в телефоне ведь есть фото для нашей книги? Мы будем делать большой семейный альбом, – пояснила она Вере. – Пять лет уже делаем. Ещё при Игоре покойном начали. Его, кстати, идея. Чем эта моя мадам только занимается, что не может отдать фотографии, чтоб люди сделали матери альбом? Вот вертихвостка!

Даже в ругани Алёна Михайловна не могла скрыть любовного восхищения своей дочерью.

– Покажите, пожалуйста, фотографии. Так интересно, – Вера загорелась.

Где фотографии семьи Левиных, там и фотографии Сашиной семьи. У самого Саши слова не вытянешь относительно его родных. Фотографии в любом случае расскажут больше него.

Вере отчего-то вспомнилось Сашино презрительное отношение к искусству фотографии, которое он вовсе не считал искусством. Перед свадьбой Вера заикнулась, что надо бы нанять фотографа, на что получила в ответ от Саши целую тираду:

– Фотографы – мелкие жулики, а ты предлагаешь мне платить им деньги. Убей меня, но мне непонятен феномен фотографий, и почему такая тухлая безжизненность уничтожает живопись. Фотографии и на заре своей были делом весьма сомнительным. Ну сама подумай, человек жал на кнопку и получал снимок одной застывшей эмоции. Смысл? А теперь фотографии стали настоящим фарсом. Нам отдадут альбом за наши деньги, а ты там себя не узнаешь. Так называемые фотохудожники (ты воображаешь, что эти бездари нынче так себя называют?!) при помощи Фотошопа сделают из тебя бездушную куклу, сотрут эмоции с лица, загладят твои складочки при улыбке и тени под глазами. При помощи фильтров они высветлят естественные краски твоей кожи, обезобразят солнечный свет и листву деревьев за твоей спиной. Господи, неужели грядёт восстание машин? Как дурацкая техника может заменить руку, водящую кистью? Живопись – это творческий процесс, когда я пишу портреты, я переношу все эмоции человека, что он выдаёт за время позирования, использую все оттенки, что дала его красоте природа. Это не просто щёлкнуть пару раз и потом месяц обрабатывать и улучшать. Живопись – это жизнь, фотографии – ее отсутствие.

Вера и Юлия сели на колени перед диваном, на котором расплылась Алена Михайловна. Показали первую фотографию.

Алена Михайловна предстала там еще девочкой, худой и с большими голодными глазами. Многодетная семья, денег всегда не хватало, поясняла она. Но у этой девочки уже был

виден тихий лукавый огонек в глазах, она точно своего не упустит.

Затем Вера увидела ее уже девушкой. Льняные волосы, но темнее, чем у Юлии, тонкая талия, взбитые легкой полнотой, но еще аккуратные ножки. Да, пожалуй, Евгений Левин мог ее полюбить вопреки всему.

А вот и малышка Юля. Она сидит на диване с новой дорогой барби, хотя на куклу больше похожа она сама.

Юлия с Вадимом на мотоцикле возле моря. Он улыбается и обнимает ее за тонкую талию. Надо же, Вадим был таким харизматичным и улыбчивым. Что с ним стало? Неужто всему виной семейная жизнь?

Свадебное фото Юлии и Вадима. Юлия одета как классическая невеста. У Веры было не так. Они с Сашей не праздновали свадьбу, за них было даже некому порадоваться. Верина мама отмечала этот день как траурный и заперлась в своей комнате. Даже то, что Саша оставил ненавистный Арбат и устроился работать иллюстратором в журнал, не смягчило маминого сердца. А Вере так хотелось, чтоб мама разделила с ней счастье, чтоб порадовалась, а не говорила обидные и жестокие слова, от всей души желая Вере с Сашей проблем и развода.

Сашина семья и вовсе не знала, что у него свадьба, он написал родным о женитьбе спустя неделю после Вериных ежедневных напоминаний сделать это.

Такая странная у них с Сашей свадьба была…На Вере было простое узкое белое платье чуть ниже колен, а Саша был в мятой рубашке и потёртых джинсах, на которых кое-где были видны засохшие пятна краски. После загса они гуляли в парке Победы, прохожие не принимали их за молодожёнов, не спешили желать счастья и поздравлять. Это был только их с Сашей день, они не впустили в него ни одного лишнего человека. Тогда Вере казалось это правильным и особенно романтичным, а теперь, глядя на красивые фотографии Юлии и Вадима, она пожалела, что их с Сашей свадьба сохранилась лишь в недрах памяти.

– Какая ты красивая невеста, – сказала Вера Юлии.

Вера с улыбкой отметила, что мать возгордилась больше, чем дочь.

– Вот Павел, – показала Юлия, проведя пальцем по телефону. – Это умерший брат Саши и Вадима. Большая семейная фотография висит в коридоре, ты наверняка видела. Не знаю обратила ли ты внимание на Павла.

Возле большой фотографии Вера впервые увидела Вадима.

– Вообще у Петра Сергеевича, нашего свекра, была мечта, чтоб Саша нарисовал портрет их большой семьи. Он ведь такой талантливый художник. Грустно осознавать, что безвременная кончина Павла и тяжёлая болезнь Марии Анджеевны вслед за этим уже никогда не дадут ему этого сделать. Медлить было роковой ошибкой. Интересно каково Саше теперь осознавать, что вместо того, чтоб увековечить своих родных, он как одержимый рисовал чужую женщину. Да, Саша написал лишь дивный портрет Лидии, – продолжала Юлия, изливая сладкий яд, с явной целью побольнее задеть Веру, как бы невзначай разлить этот яд ей на сердце. – Жаль, что этот портрет сейчас не повесишь. Это Сашина лучшая работа и самый красивая картина, которую я видела в своей жизни.

– Что случилось с Павлом? – Спросила Вера.

Юлия сверкнула глазами, что придало ей дерзкий заговорщический вид. По всему было видно, что эта тема в доме обычно под запретом, оттого они с матерью рады почесать языком с человеком несведущим:

– Павел попал в аварию, в результате чего сделался инвалидом, затем перерезал себе вены, не выдержав такой жизни.

– Стал инвалидом? – Ахнула Вера. – Он ведь родился одновременно с Сашей, такой молодой. Как же так?

– Она должна знать, – внезапно сказала Алена Михайловна.

– Мам, зачем? – Юлия деланно сморщила нос, тем не менее давая матери знак продолжать.

– Что я должна знать? Говорите, Алена Михайловна, – настойчиво попросила Вера.

– Павла погубили твой Сашка и эта шалашовка Лидка. Уж сколько проклятий в ее адрес изрекла сваха! Да и Сашка твой с той поры был отречен от семьи, поэтому и сбежал в Москву. Даже Петр Сергеевич не смог найти ему оправдания, а Сашка всегда был его любимцем.

– В каком плане погубили? – Не поняла Вера.

– Твой полоумный муж всем объявил, мол, дескать, люблю эту Лидку и хочу жениться. Павел в лице несколько раз переменился, Лидка заерзала как вошь на гребешке. Потом опять надела высокомерное выражение на своё бесстыжее лицо и сказала, что твой Сашка видно ополоумел. Она ничего не понимает и думает, что он пьян. Павел пожал плечами, но тут встал второй олух царя небесного – наш драгоценный Вадик и сказал, что не позволит делать из Павла идиота. И рассказал, как видел их на своей свадьбе, Саша все подтвердил. Лидка продолжала с наглой мордой отрицать очевидное. Павел расстался с ней и благословил Сашку с Лидкой на женитьбу, но она за твоего Сашку естественно не пошла. Ты меня прости, Вера, но это дурой надо быть, чтоб за него пойти, а Лидка хоть и шалашовка, но явно не дура. А ты, Юлька, тоже не улыбайся. Вадик твой вообще ничем не лучше, а ты такая же дура как Верка. Что за поколение такое безмозглое? Мужиков, девочки, надо ни во что не ставить, а любить только себя. Так на чем я закончила? А, ну с тех пор в семье черт знает что творилось. На похоронах Павла Лидка была страшна как сама смерть, страшнее ее была только сваха. Брр, жуть берет как вспомню все это.

Вера внимательно слушала этот рассказ и все дальше отдалялась от Саши. Он будто изменил ей прямо у неё перед глазами. Она ведь сразу почувствовала, что Лидия имеет для Саши значение и не ошиблась. Обидно, Вера была уверена, что является первой и единственной любовью Саши. Он так часто называл ее особенной, что Вера вообразила себя Сашиной музой. А, оказывается, вот оно как.

Юлия открыла следующую фотографию. Павел и Лидия. Жених и невеста на чужой свадьбе. На Лидии надето вызывающее красное платье, чёрные волосы лежат на плечах густыми локонами, красная помада застыла на губах словно кровь.

– Отталкивающая дама, – отметила Вера.

– Нет, она была настоящей красавицей, – возразила Юлия, вполне искренне, как показалось Вере.

– Просто образец распутства и вульгарности! – Алена Михайловна не смогла сдержать своего мнения. – Мужиков брала чисто доступностью. Лично нас с Женей прямо воротило от нее.

– Папе всегда нравилась Лидия, я знала, что он захаживал к ней после ее расставания с Павлом.

– Постыдилась бы говорить такое про отца! – Алена Михайловна кричала на весь дом. – Дура полоумная!

На крик Алёны Михайловны в испуге прибежали Вадим и Арсений и сразу столь же громогласно был посланы обратно, откуда пришли. Алёна Михайловна была так возмущена словами дочери о симпатии своего мужа к Лидии, что ее гнев грел без того горячий душный воздух. У Веры заболела голова.

– Мне кажется, кофе повысил мое давление, я прилягу. – Вера встала, ей смертельно захотелось побыть одной.

– Верочка, забудь, – сказала вслед Юлия. – Саша так любит тебя.

– Да, конечно.

Она не поверила Юлии.

Вера не особо хотела встречаться с Сашей в этот день, хоть понимала, что это неизбежно. Не может же она запереться в комнате и не открывать ему. И у неё нет внятных причин отказаться спуститься вместе с мужем к гостю. Поэтому, сидя перед отцом Андреем, Вера могла соперничать по хмурости лица лишь с Вадимом.

Священник былпо-старчески сморщенным и очень худым, но с приятным просветленным лицом доброго пастыря. Седые волосы до плеч красиво обрамляли иссушенное аскетизмом лицо, Вера подумала, что отец Андрей чем-то напоминает образ Спаса Нерукотворного. Отец Андрей понравился ей с первого взгляда.

Алена Михайловна крутилась перед ним и шестерила, отец Андрей глядел на нее спокойно и ясно.

– Я, милая моя, верю сразу во всех богов на всякий случай, – сказала она Вере. – Это очень разумно. Иудеи, христиане, мусульмане, буддисты – это все одна секта. Но кто-то из них может оказаться прав. Юлька моя, например, постится исключительно чтоб влезать в свои летние шорты. Такой подход я также считаю разумным.

Вера была не в настроении принимать уроки мудрости. Ее абсолютно не заботило, что карие глаза отца Андрея натыкались на злобный оскал ее лица. Вера симпатизировала священникам и всегда была рада беседе с ними. Отец Андрей, судя по всему, один из лучших представителей этого нелегкого призвания. Но сегодня не складывается.

Саша сел рядом с отцом Андреем, минуя Веру, и донимал его жадными вопросами.

– Я жив-здоров, Саша, спасибо. Давно не видел тебя, мне отрадно, что ты женился. Обязательно повенчайтесь. Я никак не уговорю Вадима с Юлией на этот важный для любой семьи шаг. Вот Петр с Марией, твои родители, повенчались сразу после свадьбы и прожили столько лет в горе и в радости. Ничто не могло и не сможет сломить их: ни смерть Павла, пусть будет милостив Господь к его душе, ни затяжная болезнь твоей мамы.

Вера посмотрела на Петра Сергеевича, в глазах Сашиного отца заблестели слезы. Он выглядел таким трогательным, что у Веры сжалось сердце. Едва ли глаза Саши когда-либо увлажнятся, вспоминая о ней. Помимо Веры он будет помнить другую женщину в ярком красном платье, за которую он посчитал достойным предать родного брата. Глупо ревновать к прошлому, конечно же глупо. Вполне возможно, что Саша разлюбил эту Лидию, как только увидел Веру. Почему бы нет? Психологи ведь говорят, что всегда нужно мыслить позитивно.

– Арсений обещал нам с Сашей экскурсию по вашему краю, – Вера решила все-таки себя обозначить и не сидеть с мрачной миной на лице. Отец Андрей не виноват в ее плохом настроении, она ведёт себя невежливо. – Я глубоко верую, посещение церквей и монастырей для меня обязательно в новых местах. Только я так давно нигде не была…Спасибо Саше, что вытащил меня сменить обстановку. Мое последнее паломничество было к Храму Христа Спасителя, а ведь я живу в Москве. Стыдно, право слово. Я стояла в очереди к мощам Николая Чудотворца. Ох, это было целое приключение! Я ещё не скоро о нем забуду.

– Долго стояли? – отец Андрей с любопытством развернулся к Вере.

– С трёх часов дня и почти до полуночи. Сначала очередь так живо шла, но чем ближе к храму, тем мы двигались со скоростью черепах. Я жутко хотела есть, но боялась потерять свою очередь, так что весь день во рту не было ни крошки. Самое обидное, что к мощам дали прикоснуться на одну секундочку.

– Я выскажу непопулярное для православного священника мнение, – ответил отец Андрей, – но я против перемещения мощей. Тем более в той же Москве много мест, где можно посетить мощи святого Николая, люди просто не знают. Мы же не растаскиваем по кирпичикам Храм Гроба Господня в Иерусалиме. Скоро боюсь дойдём и до этого.

– Я была в Иерусалиме, мы жили там у Жениной тетки, помнишь, Юля? – Втиснулась в разговор Алёна Михайловна. – Благодатное место, скажу я вам. Вы оставляли записку в Стене плача, отец Андрей? Я оставляла.

– Я не оставлял, – отец Андрей смотрел на Алёну Михайловну со снисхождением, достойным доброго священника. – Это святыня религии вашего мужа. Православным христианам нечего делать возле Стены Плача.

– Вот вы все хотите меня уколоть относительно религии, отец Андрей, – не унималась Алена Михайловна. – Вот хлебом вас не корми! Ну скажите мне, разве религиозные обряды важнее веры, которая внутри, в сердце? Глядите на мусульман, вон их сколько развелось, а религия у них не та. Что в ад все попадут? Да там места столько нет, они ж плодятся как тараканы. И Женя мой в ад попал, по-вашему, даром, что он благодетель?

– Я не считаю, что религия важнее внутренней веры, – отвечал священник. – Но религия – это главный помощник, это самодисциплина, это принципы, длиною в жизнь. Разумеется, мусульмане не попадут в ад, потому что не признают в Христе Бога. Более того, нам следует многому научиться у них в плане хранения своей веры. Я убеждён, что человек обязан хранить веру, с которой родился, веру своих родителей. С ней же ему следует умереть. Только так и можно стать дельным человеком, только так и можно обрести спасение и утешение. Когда человек отходит от заповедей, он потакает своим грехам. Это напоминает мать, которая умиляется капризам своего ребёнка, а затем удивляется как так вышло, что ее сын вырос эгоистичным и жестоким человеком. Так и взрослый человек попускает свои прегрешения и не понимает, что роет этим себе яму. Помните Фёдора Михайловича Достоевского? Его романы в своё время так повлияли на меня, что я избрал путь священничества. Тварь я дрожащая или право имею? – спрашивал себя Раскольников. Ему было невыносимо считать себя дрожащей тварью, как атеистам невыносимо подумать, что они рабы Божьи. Гордыня противиться этому. Иван Карамазов тоже вопрошал, мол, если Бога нет, все ли дозволено? Он решил, что ответ утвердителен. А так и бывает. Если человек отрекается от Бога, его пьянит вседозволенность, он умножает грехи с каждым днём. А что суть грехи? Грехи – это наши болезни, наши нервы. Несоблюдение заповедей влечёт за собой неприятности, сиюминутные удовольствия плоти этого не стоят. Не прелюбодействуй, говорит нам Господь. Вспомните, до каких болезней доводит нечестивый образ жизни прелюбодея. Чревоугодие кажется нам безобидным, а ведь это смертный грех. Стоит ли потакание плоти ожирения, диабета и прочих напастей? А шутка в том, что человек не насыщается земными удовольствиями, сколько бы он ни тешил плоть и гордыню, ему всего будет мало. Кругом диктатура соблазнов, в это рабство идут добровольно сотни тысяч людей. А ещё весь мир говорит о свободе. Мы ведь меры не знаем, в этом беда. В нашем мире лишь церковь называет вещи своими именами, повсюду же кругом подмена понятий. Что же удивительного в том, что церковь всеми силами стараются стереть, заставить умолкнуть? Никому не выгодна правда. Только вера и может помочь человеку держать себя в руках и достичь гармонии и счастья. Это нужно понять, чем раньше, тем лучше.

Алёна Михайловна обиженно поджала губы:

– Я не согласна. Человека нужно судить по делам его, а не по вере. Я стараюсь хорошо воспитать внука, дурной пример не подаю. Юля у меня тоже при всей своей красоте всегда была приличной девочкой. Она даже посты соблюдает, чтоб вы знали. И Вадим наш тоже…

Алёна Михайловна поняла, что загнала себя в угол, пытаясь вспомнить что-либо благочестивое о своём зяте. Она не любила его и не уважала, ко всему прочему она считала зятя "тепленьким", иначе говоря, немного не в себе, на пару с его братом Сашей. Один лишь покойный Павел в их семейке был достоин симпатии. На беду Алены Михайловны, Вадим, наблюдая неловкую паузу решил помочь теще не думать над красным словцом и не сочинять ему несуществующих достоинств. Он ухмыльнулся и произнёс:

– Не хвалите меня понапрасну, Алёна Михайловна. Я далеко не образцовый христианин. Я атеист, если быть совсем честным.

Все пары глаз изумленно уставились на Вадима.

– И давно это у тебя, Вадим? – Спросил отец Андрей. – Я удивлён, как смог упустить такую перемену в тебе. Твои родители – одни из самых ревностных христиан, что я встречал на пути своего служения Господу. Твоя мама только и спасалась верой. Она много раз говорила, что умерла бы уже, если б Господь не давал сил. Поразительно, что сын Марии придерживается иных взглядов. Погляди сейчас на отца. И Петр крайне удивлён, если не сказать больше.

– Я просто включил голову и подумал, – ответил Вадим.

– Ты переменил свои взгляды после смерти Павла? – Тихо произнёс отец Андрей, пристально смотря на Вадима. – Нам известно, как ты был привязан к нему, смерть брата для тебя огромная потеря. Тем более…кхм… такая смерть…Павел тоже позабыл Бога, к нашему огромному сожалению.

– Тут нет связи. Я просто не вижу Бога, считаю, что его придумали люди, Он не участвует в нашей жизни. Люди зомбированы. Нищие старики несут деньги в богато украшенное здание, а взамен получают лишь иллюзию спасения и вечной жизни. Ни пресловутое спасение, ни так называемая вечная жизнь не доказаны никем и никогда, но нищих карманами и духом (в лучшей традиции заповедей блаженства) это не останавливает. Они продолжают тянуть на своём горбу роскошь церквей. Похоже на начало какой-то антиутопии, правда? Но нет – это наша реальность, наши будни в прогрессивном двадцать первом веке. Что вообще может дать человечеству религия? Как может Бог допустить насилие над детьми? А землетрясение? Или, когда умирает молодая красивая женщина во цвете лет, а ее даже не придают земле по-человечки, а лишь топят как слепого котенка? Ну, это как один из примеров. Небеса не только не вмешиваются, но и не мстят за человеческих жертв. Также в мире нет хваленных Божьих чудес, они существуют только на страницах Библии. Мир циничен и состоит из законов подлости. Они в отличии от библейских заповедей работают всегда.

– Интересно вы рассуждаете, Вадим, – подала голос Вера. – В мире нет чудес? Вы их не видите? По-моему, наш мир весь состоит из чудес. Если вы не замечаете, то углубитесь в биологию, химию, физику. Там одни сплошные чудеса. Разве, когда женщина рожает ребёнка. – не чудо? У меня не укладывается в голове, как это происходит. Это не то, что чудо, таинство! Но вы, Вадим, как человек прагматичный, не считаете это чудом. Правильно, какое же это чудо, если происходит каждый день? Повторюсь, вы просто уже не замечаете необычности и уникальности события. Но событие не перестаёт от этого быть уникальным.

– Вы суеверны. Ничего, совсем скоро это пройдёт, – спокойно улыбался Вадим, Вере очень не понравилась его улыбка. – Ваши рассуждения милы, я раньше также рассуждал. Ваши речи – бальзам для моего сердца, я хоть и атеист, но испытываю странное умиление, когда слышу речи благочестивых людей. Особенно благочестивых женщин, коей вы, несомненно, пока ещё являетесь. Саша, – обратился он уже к брату, – ты веришь в Бога и его чудеса?

Саша помолчал, потом произнёс, по мнению Веры, недостаточно уверенно:

– Да, я верю в Бога и его чудеса. В его справедливость и милосердие я также верю. Я хочу исповедоваться, отец Андрей.

Вадим не повёл и бровью, хотя Вере настойчиво мерещилась его зловещая ухмылка. Она зло посмотрела на мужа. Конечно, ему не помешает исповедоваться. Свел своей похотью брата в могилу. Интересно, как он живет с этим? Сама бы Вера не смогла спокойно спать, зная, что ее руки обагрены кровью, которую не под силу смыть воде и ничем на свете не отстирать.

Вдруг ее охватил суеверный страх за Сашу, которого она все же любила. Вера торопливо и незаметно перекрестила его, прошептав молитву.

Вадим с Сашей держались вызывающе, остальным было крайне неуютно. Даже Алёна Михайловна смотрела как-то испуганно, явно не ожидала такого завершения обычного буднично обеда.

Отец Андрей вскоре откланялся, сказав Саше, что ждёт его завтра в церкви на вечернюю службу, и крайне рад его желанию исповедоваться. Вадим с неприятной ухмылкой разделял радость отца Андрея, пока Саша не попросил брата замолчать таким агрессивным тоном, что Вера ни на шутку перепугалась.

Уехал отец Андрей, затем Вадим с семьёй, и Вера неохотно побрела вместе с Сашей наверх. Она все ещё была обижена на него. Горько было осознавать, что Юля с Алёной Михайловной достигли своей цели.

– Постой, сынок, мне нужно кое-что тебе сказать, – Саша с Верой едва расслышали голос Петра Сергеевича.

– Иди наверх, Вера, я скоро приду, – Саша спустился с лестницы.

Вера медлила, Саша вопросительно на неё посмотрел. Ну же иди, говорил его взгляд. А она, Вера, в подобной ситуации всегда вставала на Сашину защиту своей слабой грудью и говорила маме, что у неё нет от Саши секретов, его незачем отсылать куда-либо, пусть она говорит, что хотела, при нем.

Все ясно. Вера – чужая для этой семьи, она годится только для нейтральных обсуждений погоды, природы, бестолковых новостей и московских пробок. Что посерьёзней – и ее сразу отправляют восвояси.

Вера не заметила за собой, как стала напоминать злобную тетку, совсем копию Алены Михайловны. Она все же поднялась наверх, преодолевая желание подслушать разговор отца и сына. Но страх быть застуканной за этим делом пересилил, Вера скрылась за дверью комнаты.

Саша и Петр Сергеевич обратились в слух, и отец заговорил только убедившись, что дверь за Верой плотно заперта.

– Ты так и не навестил маму, сынок, – упрекнул Петр Сергеевич. – Андрей говорит, что она совсем плоха. Она никого не узнает, Андрея всякий раз видит, как впервые. Меня узнает через раз, – голос старика был готов перейти в рыдание. – А как узнает, всегда просит, чтоб я привёл вас с Вадимом. Она помнит о тебе, жаждет тебя видеть, она…

– Ну, разумеется, – злоба судорогой прошлась по Сашиному лицу.

Петр Сергеевич смотрел на Сашу и в тысячный раз изумляясь, как он похож на Марысю. Они словно разнополые близнецы, разве может быть сын так похож на мать?

– Она твоя мать, Саша… Она выносила тебя и родила в муках…

– Это не делает ее моей матерью. Море – вот моя мать, оно дало мне гораздо больше материнской любви, нежели могла дать эта сумасшедшая.

– Сашенька…, – губы Петра Сергеевича задрожали, он стал похож на беззащитного ребёнка.

Что же это делается? Разве может Саша так ненавидеть мать? И Вадим с похорон Павла ни разу ее не посетил, под разными предлогами отказывается водить к ней Арсения. И как он, Петр, мог недоглядеть?

– Папа, она больна и социально опасна, – Саша понизил голос, но говорил твёрдо. – Ее место в психиатрической клинике.

– Как я помру вы с Вадимом ее туда и отправите?

– Конечно! На следующий день.

– Я запрещаю вам, слышишь? Это моя последняя просьба. Вы не имеете права не уважить меня. Что с вами творится? Что конкретно с тобой творится? Ты заставляешь меня желать скорейшей смерти твоей матери, потому что я знаю, что мне не суждено умереть в блаженном спокойствии, как тестю. У меня два взрослых сына, но не на кого оставить Марысю.

– Я повторяю, что она больна и социально опасна. Отдать ее в богадельную на попечение знающих врачей – милое дело.

– А я повторяю, что запрещаю! – Петр Сергеевич грозно поднялся с места, но ноги не удержали его.

Саша поспешил поднимать отца. Он был обижен на него в детстве, но повзрослев, многое понял. Теперь ему казалось, что он любит Петра Сергеевича. По крайней мере сейчас Саша был напуган и неравнодушен.

– Хорошо, хорошо, – Саша обнимал отца как ребёнка. – Я помогу тебе, держись. Ради Бога не нервничай так больше. Прости меня. Я сделаю так, как ты хочешь. Ну, а ты настраивайся жить долго. Клади руку мне на плечо, вот молодец.

Этой ночью Вера с Сашей претворялись, что спят беспробудным сном, но оба не сомкнули глаз до утра.

Бренное тело тяжело оседает,

Взлетает последний вздох.

Дыханье предательски покидает,

Время подводит итог.

Жутко так это, но неизбежно,

Мрачность и свет слились.

А мир заживет без тебя по-прежнему.

Не веришь? Да сам убедись!

Не стоит на мир обижаться, что весел

Ведь он знает главную тайну:

Что каждая черточка в мире чудесна,

Ничто не бывает случайно.

Останешься ты в своих школьных тетрадках,

В фирменном вкусном рецепте.

Останешься в памяти болью ты сладкой,

И горькой, и грустной, и светлой.

Глава 6

Саша не был особым ходоком в церковь, поэтому все показалось ему в храме мистическим и необычным. Иконы смотрели на него строго и непреклонно, свечи тревожно вздрагивали, чуя его шаги.

Он сам толком и не понял готов ли рассказать свои тайны отцу Андрею. Также он не мог объяснить себе, зачем он в принципе сюда пришёл. Ясно одно: ноги сами повели Сашу в храм, где он провёл юность. Сейчас уже не верилось, что юный Саша пел в церковном хоре. Во многое уже не верилось, и ничего нельзя с этим поделать, такова взрослая жизнь.

Саша смотрел на красивое убранство церкви, особенно на иконы. Его внимание привлекли изображения Богородицы с младенцем Христом. Строгое чистое лицо Божьей Матери без тени самомнения и кокетства Саша находил достойным восхищения, даже скорбные следы перенесённых страданий придавали чертам красоту и величие. Как Она не похожа и похожа на всех женщин одновременно! Почему-то глядя на сильную в своей женственной хрупкости Деву Марию Сашу, вспомнил о Лидии.

Такая вспышка памяти не показалась ему богохульной. Саша считал Лидию особенной женщиной, которая стояла выше прочих представительниц ее пола. Так же как Божья Матерь стоит выше ангелов в Небесном Царстве.

Саша никогда особо не тосковал по Лидии, она была в нем, и ее по-прежнему было слишком много. Сейчас, когда он вернулся домой Лидии стало ещё больше. Она была в штормящем море, в свежем воздухе, в величине гор. Она пахла так, как пахнет морской бриз, а память запахов, как известно, долгая.

В тесной Москве Лидии было меньше, но даже там его преследовал ее фантом. Она жила в его кошмарных картинах, которые привели Веру в такой испуг в день их знакомства, она жила в его голове. Лидия не умерла, так как ни ангелы, ни демоны не умирают. По крайней мере так говорит Священное Писание.

Лидия не знала как много было в ее жизни Саши. Она-то считала себя свободной как ветер и море. Это было не так. Они были связаны тугой нитью, они были друг для друга всем, пусть даже она этого не хотела признать.

Он был ее тираном, ее творцом, ее самым жалким рабом.

Она была его мучением, его шедевром, его самой наивысшей сладостью.

Они убили друг друга. Они даровали друг другу бессмертие.

Саша воссоздал в своей никогда не прекращающей свою деятельность беспокойной памяти один из самых волшебных вечеров в своей жизни.

Он плавал в море, закрыв глаза. Саша забавлялся, стараясь победить штурмующие волны, плавание превратилось в борьбу, в которой он одерживал верх.

Но внезапно более проворная пловчиха обхватила его ноги цепкими руками и стала тянуть ко дну. Он сразу узнал ее – больше некому, никто, кроме них двоих не заплывает так далеко за буйки. Саша принял вызов, и они завертелись в безумном танце.

– Откуда ты взялась? – Усмехался Саша, утирая ладонями лицо. Она вновь победила, но и этого было мало, чертовка обрызгала его и свалила с ног. – Когда ты наконец признаешься мне, что ты русалка, которая обменяла сердце на точеные женские ножки?

– Ну, хорошо, я русалка, ты меня раскусил, – Лидия в бессилии откинулась на гальку и смотрела на Сашу с дразнящей улыбкой. – Ты в потустороннем мире, дорогой, где-то за гранью реальности. Тебе нравится в царстве призраков? Не боишься, что я тебя зачарую и погублю? Русалки – коварные создания, если попал в их тиски, считай – погиб.

Саша ничего не боялся, все угрозы свершились. Она зачаровала его и погубила. Убила в нем художника и творца. Повстречав ее, Саша перестал считать красивыми других женщин, а значит потерял многообразие былого вдохновения. Муза ревновала к Лидии и с истинно женской мстительностью покинула своего художника. А Сашу совсем не прельщала слава Сандро Боттичелли, неизменно рисовавшего на каждом полотне печальное лицо своей Симонетты Веспуччи. Посему он вовсе перестал рисовать, так как даже морские пейзажи без Лидии выглядели безжизненными и пустыми.

Лидия не меньше Саши была очарована этим идиллическим приютом – живописным диким пляжем. Им обоим была близка разноцветная краса галечного берега, разбавленная мрачной серостью огромных валунов. Было забавно и удивительно наблюдать могущество воды, что подчиняет себе и видоизменяет многовековые камни, с такой ласковой, но твёрдой и уверенной силой. С той властной силой коей обладает женщина над мужчиной. Саша однажды сказал, что морская вода и камни на берегу – это любовники, поразительно похожие на них. Лидия аж захлопала в ладоши, так понравилось сравнение.

Саша загляделся на музыкальные темно-синие волны. Море успокоилось и отдыхало. И Лидия, как всегда, повторяла настроение воды.

Она сидела на огромном валуне, обхватив колени, и выглядела совсем девочкой. Лицо было задумчиво и мечтательно, она была в одном из своих миров. Саша вздохнул, поместив в себя горечь и разочарование. Ему не было места в ее мирах, она никогда не рассказывала каково там. Так же жутко и сюрреалистично как в его собственной голове? Или же мир Лидии – это райский остров, где властвуют красивые тропические птицы? Или же тихий водопад, вечной песней которого является журчание воды, сравнимое по услаждению ушей только с тишиной?

Саша часами мог гадать, что творится в голове Лидии. Он не был уверен, что хочет когда-либо разгадать ее.

Да, они с Лидией сидели возле ее могилы и говорили о мечтах, которые частично сбылись.

Ветер танцевал в волосах Лидии, Саше казалось, что он мог смотреть на это безумие вечно. Она же смотрела на море.

– Скажи, дорогой, у тебя есть мечта? – Лидия собрала волосы в руку и посмотрела на него своими чистыми глазами, в которых он впервые узрел Бога.

Ты. Обладать тобой.

Именно это он хотел произнести, но что-то в тогдашнем море указало ему, что говорить так в данный момент избито и пошло. Он ответил:

– Да, я мечтаю стать великим художником.

– Как мило. А я мечтаю о бессмертии.

Саше показалось, что море заштормило, когда она это произнесла. Огромная волна едва не унесла Лидию с валуна. Возразило море или выразило одобрение?

– Твоя мечта реальна, в отличии от моей – продолжала Лидия, словно не заметила буйства волны, море не пугало ее ни при каких обстоятельствах. – Ты способный художник, если постараешься, то прославишься. Начни писать обнаженных женщин, мой тебе совет. Едва ли твои морские пейзажи кого-то удивят, век Айвазовского прошёл. А разврат будет в моде всегда, просто поверь.

Сашу это позабавило.

– Я бы мог нарисовать обнаженную тебя, мы бы прославились в веках, – облизнулся он, вообразив это.

– Как в "Титанике"?

– Типа того.

– Так ты в самом деле напишешь мой портрет?

– Ну это не так просто, это ж не один час. Нас могут увидеть.

– Ну и пусть видят. Что с того?

– Ты будешь голая, нас не поймут правильно.

– Какой же ты дурень! Иногда это становится совершенно невыносимым. Ты можешь хоть иногда думать о чем-то другом? Я прошу тебя написать обычный портрет. Самый целомудренный. Может быть тебе удаться обессмертить нас. Я верю в тебя, Саша.

Он отвёл взгляд, потому что сам Саша в себя не верил. Он не сможет написать портрет Лидии, Саша чувствовал, ему было горько это осознавать, но ничего не поделаешь. То ли, потому что она слишком прекрасна, и Саше не под силу передать совершенство ее образа. А может оттого, что он так сильно любит и не сможет подойти к работе профессионально.

Нужно было как-то ей отказать, но Саша не знал, как это сделать, не уронив себя в глазах Лидии. Она впервые в жизни сказала, что верит в него, ее глаза так загорелись этой идеей…

– Да, давай, я давно хотел предложить, – Саша расправил плечи. Он не решился отказать Лидии и убеждал себя, что вдохновение придёт во время работы.

Лидия была безмерно очаровательна, когда сидела на валуне дикого пляжа в простом белом платье. Волосы развевались на ветру, грудь тяжело вздымалась от волнения. Это действительно мог быть шедевр, Саша старался и после каждого раза, когда она позировала ему, уставал так, словно не водил невесомой кистью по холсту, а по меньшей мере разгружал вагоны.

Наконец Саша объявил портрет законченным. Он понял бессмысленность своего желания улучшать его до бесконечности.

Павел сказал, что поза походит на памятник русалочки Андерсена в Дании. Вадим заметил, что поза, слишком открытая для русалочки из Дании, та, словно как бы зажата, у него возникли ассоциации с мифологической Цирцеей. А Саша видел в своей картине только Лидию, оскорбляясь, что его подозревают во вторичности.

Его главным цензором была сама натурщица. Лидия придирчиво посмотрела на картину, пробормотала рассеянные похвальные слова, и забыла о ней.

Саше был сражён наповал, жизнь теряла смысл. Это был крах его таланта, крах всего…Тщеславие Лидии передалось ему, Саша рисовал старательно, получалось похоже, у него начала появляться надежда, что он все-таки сумеет. И вдруг…

Скупая похвала Лидии ранила его сильнее самой злостной критики. Она считает его ничтожеством и жалеет. Да разве он в самом деле не жалкое бездарное ничтожество?

Теперь он вглядывался в картину придирчиво, выискивая недостатки. Каленым железом жгло осознание того, что он бездарен и недостоин Лидии. Она скоро поймёт это, если уже не поняла, и разлюбит. И как Саше с этим жить? Он возненавидел свою картину, отказался повесить ее в доме, несмотря на уговоры Павла.

– И все-таки как тебе удалось так передать Лидию? – Павел осматривал картину, часто моргая, словно его сразил нервный тик. Такая привычка была у него с детства и жутко раздражала Лидию. – Так мог бы изобразить ее я, например. Она моя, и я люблю ее. Но как же ты смог увидеть эту особую прелесть лица моей Лидии?

Саша хмуро молчал, его глаза кричали брату, что он идиот. Никогда Саша не верил, что Лидия-таки выйдет за Павла. Такая особенная женщина не может кончить свою жизнь свадьбой с Павлом как героиня скучного романа викторианской эпохи. Павел не подходит ей, он какой-то нудный, Лидия сама сто раз говорила. Лидия создана для Саши, для его жаркого сердца, сильного тела, всепоглощающих любви и страсти. Саша также говорил ей об этом сто раз. К сожалению, цвет своей помады Лидии выбирает куда придирчивее, чем мужа.

В голову Саши никогда не приходили мысли, что его связь с Лидией является подлостью по отношению к родному брату. Его любовь была выше всех законов мироздания, она была достойна любых жертв как со стороны Саши, так и в отношении других людей. Чувство такой разрушительной силы возникает раз в столетие, любые преграды должны отступать.

Павел продолжал в недоумении глядеть на изображение своей невесты, Саше показалось, что он наконец все понял. Впрочем, мнительный брат всегда принимал все на свой счёт. Павел обернулся к нему, открыл рот, чтобы что-то сказать, но его взяла под руку Лидия. Хватка была слишком цепкой для такой изящной руки, и Павел, казалось, забыл, что хотел поведать брату. Он обнял невесту, которую ошибочно считал своей, и позволил увести себя.

Почему Лидия вообще думала о своём следе в этом мире, и считала оставить его таким важным делом? Предчувствовала, что умрет молодой и бездетной? Тщеславие вкупе с гордыней? Или мыслила шире, чем простые смертные?

– Молодой человек, вы последний на исповедь?

Саша вздрогнул всем телом от глубокого голоса полной прихожанки.

– Да, – ответил он.

– Скажите, что я за вами, если что.

– Да, хорошо.

Женщина тяжело отошла от него, пламя свечей беспокойно затанцевало. Огонь рисовать было сложнее, чем море, вспомнил он. Тяжко ему далось передать на бумагу оттенки пламени церковных свечей. Точнее одной свечи в руках мертвой Лидии.

Это был не менее памятный день, когда Сашей завладел воистину страшный гнев. Если первое изображение Лидии было вдохновлено щемящей нежностью и гладью морской воды, то второе стало порождением гневной огненной гиены у него внутри.

Павел перерезал вены. Ради чего, а вернее кого он это сделал? Ради распутной девки! А как она ему, Саше, сказала? Якобы это они виноваты в смерти Павла, и теперь она не может перебороть себя, укоряющий призрак Павла вечно будет стоять между ними. Подлая гадина! Ей всегда было наплевать на Павла. Наплевать на всех кроме себя любимой! Память о Павле не мешает ей путаться с Евгением Левиным, Вадиковым тестем. Он, дескать, разведётся со своей женой и женится на ней, он обещал. Ни черта он не разведётся, надо быть полоумной дурой, чтоб этого не понимать!

Ну, Лидия-то понимала, она умная девочка, которая никогда не строит иллюзий. Просто ее вполне устраивает роль содержанки. Дрянь! Саша до смерти не забудет, как она сказала, что ему не сравниться с Евгением Левиным, он-то в отличии от Саши не воображает себя непризнанным гением и умеет делать деньги.

Сашу приходил в бешенство, когда осознавал, что Лидия все ещё нужна ему как воздух, и стоит ей поманить пальцем, как он побежит словно дрессированный щенок. Какого черта он заделался рабом падшей женщины? Отчего ему, как человеку творческому и возвышенному, не преклоняться перед достойной девушкой, непорочной как малое дитя? Неужели всему виной красота, от которой Саша так зависим?

Лидия сказала ещё, что художник из него так себе, а портрет, что он нарисовал весьма посредственный. Что ж, она хочет войны? Прекрасно. Саша ни в чем не может отказать своей королеве. Сейчас он нарисует другой портрет, что называется, анти-посредственный.

Он вспомнил остервенение, с которым замазывал море, камни и песок дикого пляжа на своей картине, оставляя только Лидию. Не иначе его кистью водил сам дьявол. Он творил воистину страшный сюжет, превращая ясные глаза Лидии в навек закрытые веки. Волосы, что развевались гордо и свободно, он, заточив в свадебную фату, она смотрелась как клетка или тюрьма. Лёгкое белое платье он приукрасил в свадебное. Обнаженный дикий пляж с бескрайним морем стал гробом, тяжёлым от цветов и декораций. В белые руки Лидии он положил одинокую скорбно горящую свечу.

– Погляди же на своё бессмертие, – Саша торжествовал. – Именно этого ты и заслуживаешь. Ты мертвая невеста Павла, раз он умер бесславно и бесследно, отчего же тебе нужно оставаться жить, даже хоть и на моей картине?

– Господи! – Лидия была в ужасе, увидев себя в гробу, ее объял суеверный страх. – Ты…ты тронулся умом. Ты ненормальный. Ты.... О, Господи! Немедленно сожги эту картину, я приказываю тебе.

– С ума сошла? – Саша и в самом деле расхохотался как безумный. – Это моя лучшая картина, лебединая песня, если хочешь. Теперь нам с тобой можно умереть. По-моему, это шедевр.

– Господи! – Только и смогла произнести Лидия.

Она и впрямь сделалась бледна как покойница. Она пятилась назад, отступая от страшной картины, пока стена не преградила ей путь.

– Ну, что такое, любовь моя? – Саша улыбался жестоко, новое чувство власти пьянило его, ему удалось приструнить эту женщину. Это оказалось так просто.

– Ты сумасшедший, – опять произнесла Лидия тихо, почти одними губами. – Господи! Это ж надо… Боже мой…

Она закрыла лицо руками.

Саша улыбался. Он чувствовал себя отомщенным за свою отвергнутую любовь. Он чувствовал, что отомстил и за Павла. Эта женщина ни во что ни ставила их обоих, одного довела до гроба, а второго до безумия. А ведь он, Саша, ее действительно любил. Он не считал, что предаёт Павла. Это именно Лидия предала Павла забавы ради и Сашу вслед за ним.

Теперь он, будучи сам обманутым этой бессердечной женщиной, понимал какое зло причинил брату. Жаль, что он уже никогда не сможет сказать Павлу, как ему жаль.

Лидия дала Саше звонкую пощёчину.

– Ты помешанный ублюдок, – бросила она ему в лицо. – Лучше бы ты перерезал себе вены вместо Павла, он был во всем лучше тебя. Я никогда ни капли тебя не любила, более того – презирала и смеялась над тобой. Как художник ты также бездарность. Ты нарисовал единственную приемлемую картину и ту испоганил, превратив в бред сумасшедшего. Тебе необходимо лечиться в дурке. Это наша последняя встреча, не воображай, что ты мне нужен.

Она круто развернулась, чтобы уйти, но Саша схватил ее за плечи и изо всех сил потряс.

– Отпусти, – испуганно-умоляюще прошептала Лидия.

Он подчинился, так непривычно было слышать нотки мольбы в голосе Лидии. Саша ощутил отвращение к этому прекрасному лицу, ему захотелось ее ударить так, чтоб четкая линия рта смазалась и потеряла видимые границы. Он испугался своих мыслей и желаний. Он испугался портрета, который переделывал с таким остервенением. Он испугался самой Лидии.

Саша смотрел на лицо Лидии, и оно расплывалось перед ним. Она уже не была женщиной, которую он любил, не была человеком из плоти и крови, она была его страхом, бесплотным духом, посещающим по ночам детей и впечатлительных взрослых. Он опять поверил, что перед ним стояла русалка – нечисть, богомерзкая тварь, сеющая безумие и гибель. Она была тем, что нужно уничтожить раз и навсегда.

Очередь на исповедь заканчивалась, Саше нужно идти. Иконы смотрели на него строго и угрюмо.

Внезапно мысль упала ему в голову как огромный камень падает в зеркальную гладь воды. Каменная мысль одним ударом взбаламутила спокойную поверхность моря Сашиной души. Теперь он смыл с себя закоптившиеся сожаления, Лидия восстала со дна и предстала перед ним в обновлённом ещё более прекрасном виде. Саша прислушался и услышал ее голос:

– Ну, наконец-то. Каким же ты был дураком.

Саша резко вскочил и выбежал из церкви. Он передумал исповедоваться, больше ему этого не требовалось. Он бегом побежал к дикому пляжу. Море бросало волны, все было как всегда, но никогда Саша не чувствовал силу водной стихии так как теперь. Воздух пах новой надеждой. Вода точила камень, а Саша точил свою идею, любовно обтесывая края со всех сторон. Ужасный туман поднялся над топью его души. Казалось, вместе с песней, что волны пели только для него, в Сашу проникли тусклые лучи уходящего солнца.

Он наконец понял, что хотела от него Лидия, расслышал ее зов. Ему нужно подарить ей бессмертие, он обещал, и это обещание ярмом висит на шее, тянет ко дну. Но они с Лидией выплывут, они сумеют восстать с самого глубокого морского дна.

Старинные вещи хранят истории,

Но не для праздных ушей.

Они способны поведать многое,

Прислушайтесь к ним поскорей.

Но лучше не слушать.

Зажмурьте глаза и крепко закройте уши.

Не дайте проникнуть в сердце к себе

Неприкаянным скорбным душам.

Глава 7

Вадим сидел на качелях во дворе, положив одну ногу на другую, и курил. Нервное Сашино хождение вокруг скорее забавляло. Это был один из редких дней, когда Вадима посетило хорошее расположение духа.

– Скажи честно, ты совсем дурной? – Саша был просто вне себя, ему хотелось разнести весь дом и надавать по лицу Вадиму. Ему стоило огромных усилий сдерживать себя. – Воистину тебе передалось материно безумие. Или же ты просто издеваешься? То и другое вместе? Отвечай!

– Да что, собственно, случилось? По-моему, все нормально, – Вадим, очевидно, издевался, с его лица не сходила счастливая злорадная улыбка.

Саша с ужасной гримасой опустился на землю.

– Ты не понимаешь, что, собственно, случилось? – Вид у Саши был угрожающий, но Вадим был так доволен собой, что его ничего не пугало. – Ты отдал Вере треклятое кольцо! Для чего ты это сделал? Как ты объяснишь? Учти, что меня удовлетворит только одна причина – ты тронулся умом и сейчас от всей души желаешь исправить содеянное. Если причина другая, то я выбью тебе зубы, и ты прекратишь лыбиться на меня как тупая обезьяна.

– Саш, ну все нормально, – Вадим сделал неудачную попытку унять торжествующую улыбку. – Это наше семейное кольцо, мать всю жизнь его носила, дед ей передал. Потом Лидия носила как невеста Павла. Теперь старший сын ты, мы берегли кольцо для твоей жены. И вот она у тебя появилась, я вручил его твоей Вере. Между прочим, получил на орехи от Алёны Михалны. Ты ведь в курсе, что ведьма давно косила глаз на этот изумруд, все мечтала, что кольцо достанется Юльке. Но я поступил, по справедливости, отдавая должное твоему первородству. По-моему, все нормально. Нет?

– По-моему ты конченный идиот. Я серьёзно все ещё надеюсь, что причина в этом, и ты просто-напросто не соображаешь. Ты отдал моей жене кольцо, которое носила твоя безумная мамаша, и которое мы затем сняли с Лидии перед тем, как…, – Саша понизил голос до едва слышного шёпота, – перед тем как ее утопить.

– Ты слишком суеверен для воцерковленного человека. Отец Андрей не говорил тебе на исповеди, что верить в плохие приметы грешно? Саш, успокойся, это всего лишь кольцо, даром, что снял ты его с покойницы.

– Мне неприятно, что Вера носит кольцо, которое носила эта ненормальная, – Саша разумел мать. – Пусть я суеверен как язычник, но до сих пор меня мучает мысль, что именно это кольцо принесло Лидии несчастье.

–  Кольцо принесло? Разве не ты?

– Ты считаешь, что отдать кольцо Вере очень остроумно?

– Да, – Вадим засмеялся громко и от души.

Саша был морально уничтожен, и Вадим ощутил воистину скотское удовлетворение.

Впервые за три года Вадим пришел на дикий пляж. Там оказалась семья с детьми, они были счастливы найти уединенное место и не заметили прибытия Вадима.

Он был человеком-невидимкой, наблюдавшим за этой семьей. Женщина была соблазнительна в открытом купальнике и хороша той особой материнской женственностью. Она обхватила руками маленького сына, помогая ему сделать первые шажки по морю. Мальчуган смеялся и плескал ручками воду.

Старший сын женщины устраивал заплыв наперегонки со своим отцом. Вадим никогда не делал так с Арсением. Он вообще редко играл с ним.

И все-таки как могут люди быть такими счастливыми, когда пляшут практически на костях утопленной женщины? Почему Лидия не встает и не прогоняет их прочь, до смерти напугав нарушителей ее загробной тишины?

Вадим с облегчением понимал, что перестал верить в призраков. В мире творится слишком много бесчинств, духи просто не могут мстить, на это не хватит даже их бесконечного времени.

Нужно перестать бояться встретить на этом пляже Лидию. Она больше не выйдет из воды как тогда в день свадьбы Вадима. Она мертвая, а Вадим живой. В теперешних условиях Лидия перестала быть для Вадима опасной. Ее красота исчезла.

– Привет, Арсений! – Завизжал мальчишка, ловко вынырнув из-под воды.

Имя сына Вадима обрело популярность в последние годы. Вадим хотел назвать сына Павлом, но стерва Юля настояла на своём. Да и когда Вадим имел право голоса в своей семье? У тестя были деньги, значит парадом командовали он с женой и их дочка. Знать бы, что Павла не станет, Вадим во что бы то ни стало продавил бы и назвал сына в честь любимого брата. Ему все ещё очень не хватало Павла, а Саша никогда не мог и не сможет его заменить. Поразительно, что Саша с Павлом родились вместе, такие противоположные, как свет и тьма.

Мальчишка, что прокричал имя сынишки Вадима, пулей пролетел мимо него. Вадим позавидовал его ловкости и силе, сам он так одряхлел, что не смог бы догнать мальчишку, даже если б за ним гнались черти. Надо поменьше выходить в люди, подумалось Вадиму. Наедине с собой жизнь не кажется такой бессмысленной и прожитой зря.

– Привет! – отозвался слабый прерывающийся голос. Да, это же Арсений, сын Вадима. Странно, ведь тёща не разрешает ему ни с кем общаться и гулять на берегу моря без неё.

– Привет-привет, – промурлыкал нежный голосок. Это не Юля и точно не тёща.

Любопытство заставило Вадима выйти из своего укрытия. Теперь он увидел, что его сына вела за руку Вера.

Этой женщины стало слишком много в его жизни. Почему Арсений ходит за ней хвостом, а отец не сводит горящих глаз? Даже Юля с тещей называют ее подругой, их нередко можно увидеть втроём, а подружиться с ними надо ещё потрудиться. Вадим решительно не понимал обаяния Сашиной жены, Вера навсегда отразилась в его памяти как страшный двойник Лидии.

– Папа! – Ахнул Арсений. Он съежился, втянув голову в плечи, улыбка мучительно стерлась с лица, а взгляд стал затравленным.

Вадиму стало нестерпимо горько. Он возненавидел Веру только за то, что Арсений был с ней счастливее, чем с ним.

– Привет, – Вера приветливо помахала рукой. Вадим криво улыбнулся и отвернул голову. Почему-то его раздражало Верино дружелюбие. Вадим предпочел бы, чтоб она держалась с ним так же по-хамски как Саша, тогда ее можно было бы ненавидеть с чистой совестью.

– Арсений, пошли ловить крабов! Смотри, они притаились вон там, – ловкий мальчишка схватил Арсения за руку и потащил.

– Смотрите, чтоб крабы не сделали вам чик-чик-чик! – Смеялась Вера.

– Можно пойти? – Арсений виновато покосился на отца.

– Конечно, мой дорогой, иди играй, – ответила за Вадима Вера, поцеловав мальчика в висок.

Какое она имеет право отпускать или не отпускать его сына ловить крабов? Они с Сашей слишком много о себе мнят. Эта Вера только косит под скромненькую святошу, а на деле такая же наглая тварь как Лидия.

– А вам не кажется, что там может быть опасно? – Вадим подошел к Вере и посмотрел ей в лицо. На редкость мягкие черты, такой простодушный вариант Лидии. И все же Лидия была красавицей, а во внешности Веры недостаточно ярких красок, она выглядит как потускневшая со временем фотография Лидии. Интересно, каково Саше на неё смотреть поздними вечерами, когда они ложатся в постель и готовятся ко сну? Или может быть только он, Вадим, замечает это жуткое сходство? Он как те преступники, которые видят в каждой бесформенной кляксе следы своего преступления.

– Мне кажется, что вы с Аленой Михайловной затюкали мальчишку. Вы вечно лечите его от несуществующих болезней, а нужно ему всего-то повеселиться в компании других ребят.

Кольцо мертвой Лидии блеснуло на Верином пальце, таком же тонком и бледном…

– Вы ничего не знаете, – Вадим произнес это, думая о своем.

– Чтобы видеть, что нужно ребенку необязательно быть его родителем.

– Как глубокомысленно. Почему бы просто не прекратить лезть не в свое дело? Поверьте, это важный навык, выстраданный на моем собственном опыте. Тоже в свое время полез туда, где могло бы обойтись без меня. Не могу разгрести последствия.

– Мне очень жаль, – холодно ответила Вера. – Ваш сын без вас обойтись не может. И ваша жена тоже. Приходится мне вас заменить.

– Вам нравится ваше новое кольцо? – Внезапно спросил Вадим.

– Да, спасибо, что преподнесли мне его. Для меня честь носить ваше семейное кольцо. Странно только, что это сделали вы, а не Саша.

– Оно принадлежало мертвой женщине, – продолжал Вадим, наблюдая за Верой.

– В самом деле? Разве это не кольцо вашей мамы?

– Да, мама, разумеется, его носила, но кольцу много лет. Такие старинные украшения всегда являются собственностью мертвецов. Я так и вижу, как тщеславная и любящая дорогие украшения женщина, надевает это кольцо себе на палец, и как оно становится частью ее энергетики. Я представляю эту женщину прекрасной и жуткой, какой и должна быть умершая обладательница великолепных украшений, чтобы легенда стала красивой и заманчивой, как в старых сказках: длинные волосы цвета вороньего крыла, до жути белая кожа, чистые глаза редкого бледно-зеленого цвета.

– Как у Лидии? – Вера внимательно вглядывалась в лицо Вадима, теперь она стала психологом-наблюдателем.

– Да примерно как у нее, – Вадим, усмехнувшись, принял вызов.

– Лидия была прекрасна словно русалка?

– Я бы сказал, словно морская буря.

– Вы любили ее?

– Нет.

– А Саша?

– Нет.

– А Павел?

– Больше жизни.

– А кого любила она сама?

– Только себя.

– Как вы считаете, почему она ушла?

– Я считаю, что она не ушла.

В этот момент разбушевались волны, достав практически до ног Веры и Вадима. Первым Вериным порывом было выбросить кольцо, но ее рукой завладел Вадим.

– Вероятно, это кольцо попало к вам не просто так. Вы верите, что вещи сами выбирают хозяев? Нет, это не я преподнёс его вам, вы сами откликнулись на его зов. Кольцо стоит беречь, оно хранит богатую историю и множество интересных тайн, – Вадим потрогал пальцами кольцо и отпустил Верину руку.

– Извините, мне нужно идти- Вера подорвалась и почти бегом побежала к дому, позабыв про Арсения.

Вы любите страшные сказки,

Чтоб был кругом хаос и мрак?

Уснёте ли без опаски,

Под вой иль волков, иль собак?

Пугает вас злобная ведьма,

С глазами темнее, чем ночь?

Вы верите, что она ведает,

Когда жизнь покинет вас прочь?

И что вам сулит темень темная?

А зеркало подле свечей?

А ниточка заговоренная?

А жуткая сладость речей?

Глава 8

Этой ночью Вере впервые в жизни приснился такой пугающе реалистичный сон. Она потом долгие годы не могла его забыть и избавиться от нахлынувших страхов.

Сон представлял собой жуткое уродливое дитя недавнего разговора с Вадимом и Сашиной жуткой картины, которую Вера имела несчастье обнаружить.

Оставив Арсения, она стремглав бросилась домой, убегая то ли от Вадима, то ли от моря, то ли от загадочной женщины по имени Лидия. Вера пробежала мимо Петра Сергеевича, не улыбнувшись ему как обычно. Даже тяжёлой руке Алёны Михайловны не под силу было остановить испуганную беглянку. Вера закрыла дверь и попыталась угомонить бешеный стук сердца, в котором быстрый бег помножился на тревогу.

Сердце неугомонно билось, отдавая стук в висок. Вера была вынуждена подняться с постели, ей нужна была книга. Глаза пробегут по буквам, и сердце успокоится, этот ритуал никогда не подводил. У Саши богатая библиотека, Вера успела ознакомиться. На этот раз она отодвинула первый ряд книг в поисках чего-то нового. То, что она обнаружила заставило содрогнуться.

Темно-красный цвет, преобладающий на картине, резанул Вере душу. Лицо невольно сморщилось от отвращения. Грязный темно-красный цвет. Грязь, антисанитария, зараза. Вера ощутила запах крови, какой бывает возле кабинета сдачи анализов. За этими чувствами она не сразу увидела сюжет картины.

На картине был изображён мужчина с открытыми глазами и ртом, он лежал в окровавленной ванне. Над ним нависло нечто, напоминающее женщину. Впрочем, данное нечто состояло только из длинных чёрных волос и мутно-белой сорочки до пят, испачканной пятнами крови.

Вера с трудом выпускала из себя воздух, ватными пальцами теребя рамку картины. Саша внимательно наблюдал за ней, насмешливо приподняв уголки губ. Вера не заметила, как он вошёл.

– Ах! – Вера испугалась, заметив Сашу.

Саша молча улыбался.

– Саша, – выдохнула Вера. – Что это такая за картина у тебя?

– Здесь изображено самоубийство моего брата, – Саша все ещё улыбался, словно сюжет картины его забавлял. – Не придуривайся, что ты не знаешь этой истории. Вопреки моим просьбам ты вынюхала сплетни о моей семье словно охотничья сука. Великого ума не нужно, чтоб сопоставить сюжет картины с самоубийством Павла. Даже Арсений бы справился. Не разочаровывай меня ещё больше. На самом деле я вовсе не требую от своей жены абсолютной безгрешности. Я готов попустить, что моя жена не в меру любопытная сплетница, но жена-безмозглая дура – как-то уже слишком, не находишь?

С этими словами Саша забрал свою картину с Вериных рук, она покорно отдала. Вера внимательно проследила, как Саша убрал картину на место. Затем он разделся и лёг в постель. Вера последовала его примеру.

Они долго лежали на приличном расстоянии друг от друга, словно боялись замараться. Вера вздрогнула всем телом, когда Саша сжал руками ее бёдра и протянул к себе. В мгновение она оказалась укрыта им словно крышкой, ощутив тяжесть его тела как в первую брачную ночь. Счастливейшую ночь в Вериной жизни – так ей казалось. Отчего-то в памяти ярким цветом обозначились мамины слова о том, что Вера будет «жалеть о своём решении обручиться с этим человеком всю оставшуюся жизнь».

Утомленная Сашей, Вера провалилась в этот кошмарный сон.

Вере снилось, будто бы она шла к дикому пляжу глубокой ночью, вокруг были лишь кромешная тьма и туман. Вере было очень больно наступать голой ногой на гальку, но что-то неумолимо звало ее к морю, сопротивляться было невозможно.

На самом большом камне сидела женщина и расчесывала гребнем волосы. Она была полностью обнажена, зеленая вязкая тина служила ей одеждой и волосами. Она медленно повернулась к Вере, обнажила острые страшные зубы.

– Увела моего жениха, – прошипело существо в женском обличье. – И кольцо мое забрала. Уууу, подлая.

Мерзкая тварь резко встала и зашагала к Вере, оставляя за собой огромные неаккуратные следы. Надо бы побежать прочь, но это ведь сон. Язык и ноги сковал паралич. Вера застыла на месте, с ужасом наблюдая, как у жуткой женщины вываливаются глазницы, а из ушей выползают черви. Утопленница тянула к ней бесконечные бело-зеленые руки, сомкнув их наконец на Верином горле.

Теперь она увидела лицо максимально близко. Это были черты Лидии.

Вера проснулась от нехватки воздуха. Отныне большую часть Вериной жизни над ней главенствовал страх внезапно задохнуться.

Проснувшись, Вера долго не могла найти себе места. Она ходила по комнате взад-вперед, тщетно ожидая Сашу. Он снова пропадал. Спуститься вниз она не могла, там дежурили Юля и Алёна Михайловна. Арсений сказал, что удивлён, что они так часто стали приезжать в дом деда. Вера знала, что они наведываются по их с Сашей души. Главным образом, по ее душу. Женщинам доставляло наслаждение ранить Веру намеками на не остывшую любовь Саши к злосчастной Лидии.

Вера хлебнула грусти и одиночества. Всю жизнь прожившая в Москве, Вера ненавидела зловеще притихший провинциальный край, который так околдовал ее вначале своими красотами. Здесь одиночество ощущалось особенно ярко, в шумной Москве оно так не садилось на шею, продавливая своей тяжестью хребет.

А этот дикий пляж, который отнял у неё Сашу… Отчего его так тянет туда? Страшный, погруженный в безмолвие берег, будто по нему пронеслась холера, такой тихий, такой загробно тихий…

Вера поняла, что сойдёт с ума от тишины и одиночества. Она тяжело опустилась на постель, зло думая о муже. Как он мог предоставить ее самой себе? Как мог он вчера перед сном наговорить ей таких ужасных слов?

Вадим тоже проявлял к Вере оскорбительное равнодушие. Но его подхалимская вежливость в последние дни, которая завершилась тем, что он торжественно вручил ей материно кольцо, окончательно выбесила Веру. Он специально рассорил ее с мужем, Саша отругал Веру за то, что она приняла кольцо и теперь совсем прекратил уделять жене внимание. Вера так и не поняла, в чем оказалась виновата.

– Я понять не могу, почему тебе неймется? – Сашин мягкий красивый голос теперь все чаще переходил на крик. – Сначала ты общаешься с этими двумя сплетницами – Юлей и ее мамашей-, выслушиваешь от них всякие небылицы про меня, а затем устраиваешь допросы и обвиняешь в самоубийстве моего брата. Ты в своём уме?

– Прости меня, – покорно согласилась Вера. – Здесь я была не права.

– А теперь ты выкинула новый номер. Берёшь от чужих мужчин всякие кольца и носишь их, как будто, так и надо.

– Чужих мужчин? Но Вадим – твой брат…

– Но тебе он никто!

Вера хотела возразить, но Сашин взгляд заставил ее замолчать, едва она открыла рот.

– Что он рассказал про это кольцо? – Саша успокоился и стал говорить совсем тихо.

– Вадим сказал, что это ваше семейное кольцо. До меня его носили твоя мама и Лидия, невеста твоего брата.

– И все?

– Да, всё.

Саша осмотрел жену пытливым взглядом, желая проникнуть ей в голову, дабы узнать, не скрывает ли она от него что-либо.

– В общем, давай, пожалуйста, без выкрутасов, – Саша совсем успокоился и как будто бы стал совсем прежним.

Вера поцеловала его в колючую щеку.

– Тебе надо побриться, – сказала она.

– Да, конечно.

И он снова испарился.

Вера стала водить дружбу с Арсением. Она посмотрела внимательно в глаза мальчика и нашла в нем свои собственные страхи.

Арсений так же не знал куда себя деть. Папа и мама день и ночь ругались. Арсений поделился с Верой, что они никогда не ложились спать, не выложив друг другу ряд взаимных упреков. Его красивая нежная мама превращалась в фурию, плюясь на папу бранными словами, среди которых самыми приличными выражениями были " тебе ещё не надоело шляться не пойми где?" или " ты просто мразь, Вадим, как же я жалею, что родила от тебя ребёнка".

Угрюмый папа вторил ей такими же сожалениями, которые резали Арсения ножом по сердцу. «Если б не Сенька, я б развёлся с тобой завтра же. Ты сама не понимаешь, какая ты тупая баба. Тебе осталось растолстеть, тогда станешь точной копией своей мерзкой мамаши. И да, я не просил рожать от меня ребёнка. Ты специально сделала это, чтоб я был вынужден жить с тобой вечность.»

Потом следовали слезы мамы, она в истерике хлестала папу по щекам. Папа обзывал ее ненормальной, с силой заламывал руки и отшвыривал от себя. Потом мама опять долго плакала. Папа проклинал свою жизнь.

Дедушка и бабушка не могли помочь Арсению.

Дедушка Петя был добр и нежен с ним, но он тяжело болел. Арсений видел, как Петр Сергеевич уставал от его болтовни и уходил, чтоб не мешать спокойствию дедушки. Возможно, спокойствие – это единственная радость, которая ему осталась.

Бабушка Алена, напротив же, была неугомонной. Тут уставал уже Арсений. Бабушка Алёна также была необъятной, ее голос был ей под стать – он грузным протяжным эхом разносился по всему дому, казалось, на несколько километров вперёд. Арсений вздрагивал, слыша тяжёлые шаги, это означало, что сейчас его накроет звуковой волной недовольства и упрёков. Он как пуганый зверёк сжимался в угол, зная, что все равно эхо громового голоса настигнет его, где бы он ни прятался.

Бабушка говорила, что он никчёмный – «весь в непутевого отца». Она никогда не была довольна его помощью, хотя всегда горячо на ней настаивала. Она запрещала все на свете, но при этом сокрушалась, почему внук растёт таким рохлей.

Только с Сашей было хорошо. Он мог насмешить, подбодрить. Но и он исчез. Сначала в далекую Москву, а затем испарился прямо на глазах Арсением, как в сказке.

Вера и Арсений стали подолгу гулять вдвоем, найдя в друг дружке поддержку, которая вылилась в крепкую дружбу.

Они вдвоём гуляли вдоль гор, когда Арсений заметил кольцо на руке Веры.

– Ого! Кольцо русалки? – Арсений вытаращил глаза на Верин палец.

– Кольцо русалки? – Переспросила Вера.

– Саша так сказал, – ответил Арсений. – Не знаю, как ты не боишься его носить. Я б испугался.

– Что тут страшного? – Вера внимательно посмотрела на мальчика. Возможно, он что-то знает.

– Я нашёл это кольцо однажды. Папа отругал меня за то, что я беру чужие вещи. Саша заступился, но попросил не трогать кольцо, потому что это может быть опасно. И рассказал страшную сказку.

– Страшную сказку? – Вере сделалось стыдно, что ее прошиб холодный пот. Она-то считала себя разумной взрослой женщиной.

– Рассказать? – Арсений усмехнулся, заметив Верино замешательство. – Или боишься?

-Ну, расскажи, – произнесли Верины губы. Ее глаза в этот момент просили его навсегда замолчать.

– Саша вообще любит страшные сказки. Он только их мне и рассказывал. Мне они тоже нравятся больше, чем те, которые читает бабушка Алёна. Возможно, дело в том, что у Саши голос красивый, а бабушки Алёны – скрипучий и неприятный. Да, наверное, дело в этом. У Саши самые страшные сюжеты захватывают, а милые сказки бабушки Алёны такие неприятные… как будто ворона каркает на кладбище. Когда хоронили дедушку Женю, я слышал карканье ворон. Жутко.

Вера поёжилась. Природа вдруг стряхнула с себя дружелюбие и угрожающе навострилась против Веры. Листья сделались наточенными как ножи, пики гор – опасными словно острия топоров.

– И все же, что там за сказка? – Вера в очередной раз удивилась, как сильно в человеке любопытство, оно способно отменить чувство страха. Поразительно все же, что ей захотелось послушать пугающие небылицы, когда нервы и так на пределе.

– А, ну слушай, – начал Арсений. – Она не такая уж страшная, кстати. Даже в чем-то красивая. Сказка о морской деве. Она была нечеловечески прекрасна: высокая, стройная, черноволосая, со светлыми глазами и невероятно белой кожей. Она любила море, но ее полюбил принц, полюбил с самого первого взгляда. Принц часто гулял вдоль берега моря, там его душа находила покой. Но однажды его заприметила русалка, она пожелала околдовать и погубить его душу забавы ради. Чем глубже принц входил в море, тем сильнее его охватывал мрачный страх, объяснения которому он не находил. Этот страх был тем силён, что сливался с красотой русалки в единое целое. Он пожелал завладеть этим прекрасным существом, не подозревая, что русалка вовсе не была скромной девой, коей казалась, но была бездушной и жестокой. Она направилась к морской ведьме, у которой были щупальца заместо ног и уродливый рот. Русалка попросила у ведьмы человеческие ноги, чтобы стать подобной принцу и очаровать его. "Возьми мой дар, – шепнула ведьма русалке, – он соткан из могильной тьмы морского дна. В ответ ты принесёшь морю душу принца. Пусть тебе поможет голос, он будет литься песней, и в этой песне никто не распознает ноток страха и погребального колокола. Надкуси сердце съедаемого страстью глупца, но не съедай его полностью. Преподнеси его мне на блюде, устроим пиршество, а затем ты сменишь меня и станешь владычицей морей". Русалка пришла в восторг от таких обещаний. Когда луна завладела небом, русалка предстала перед принцем на морском берегу. Принц тут же предложил ей стать его женой, поманив роскошным старинным кольцом. Он настолько хотел, чтоб русалка принадлежала ему, что обручил ее себе старинным кольцом, не заботясь, что оно принадлежало не ему (принц нашёл его тем же вечером на берегу моря). Есть поверье (ну, как Саша мне сказал), что если человек наденет кольцо на палец другого человека, то судьбы этих людей будут связаны вовеки веков, и ни одна сила не сможет развязать нить их совместной судьбы. Таким образом принц хотел обмануть море и природу, привязав морскую деву к себе. Он сделал ее своей принцессой, они жили вместе на суше и были счастливы. Принц даже не заметил, как стал чахнуть на глазах изумленных придворных. Он видел своё отражение лишь в глазах цвета морской волны, отражение, искажённое колдовством. Вот однажды принцесса-русалка бесследно исчезла, принц готов был отдать полцарства лишь бы ее нашли. Он горестно бродил вдоль берега моря, пока не увидел уродливое отталкивающее существо с острыми клыками. Несчастный принц не испугался, вместе с душой он утратил полноту своих чувств, теперь внутри была лишь пустота. Он спросил не видела ли эта тварь его прекрасную деву. Тварь рассмеялась и ничего не ответила, но принц заметил на костлявом пальце кольцо своей жены. В ужасе и гневе принц хотел убить эту тварь, думая, что она погубила его красавицу, он занёс кинжал и вонзил прямо туда, где у любого живого существа должно быть сердце. Тварь издала истошный нечеловеческий крик. Перед принцем лежала его мертвая жена, раненная кинжалом в сердце. Из-за кармический связи, порождённой этим кольцом, она не смогла оставить принца, как хотела того изначально. Принц был убит горем. Тогда он снял с мертвой русалки кольцо, с которым обручил ее себе и прочитал над ним заклятие. Он пожелал, чтоб душа его русалки навеки перенеслась в это кольцо. Чтобы его желание точно осуществилось, он скрепил его древней и могущественной силой – кровью. Этим же кинжалом, которым была убита русалка, принц убил себя, упав на бездыханное тело возлюбленной. Его кровь смешалась с ее кровью и брызнула на кольцо. Вот так русалка обрела бессмертие. Отныне всякий человек, кто надевал это кольцо призывал мстительный дух русалки, которая сводила человека с ума.

Арсений чуть не задохнулся от восторга.

– Страшно тебе? – Спрашивал он возбужденно.

Вере было страшно, но она не призналась.

– Ну вот. – Арсений был разочарован. – Я в эту сказку верил почему-то. Но, видимо, Саша просто припугнул меня, чтоб я не трогал кольцо. Я реально боялся призвать русалку. А теперь ты надела кольцо и даже не чувствуешь, что сходишь с ума. Значит духа русалки не существует, как и Деда Мороза. Ведь не существует же, как ты считаешь?

Вера уже ни в чем не была уверена.

Мы все хотим миру что-то сказать,

Так много скопилось в душе.

Так как же во всей полноте передать

Все то, что кружит в тишине?

Когда в голове и на сердце свербит,

Идеи остры словно нож,

Берет человек акварель и листы

Его в этот миг ты не трожь.

Возносится ввысь, и подобно Творцу

Создаёт краской новую жизнь,

Такую, что снилась ему одному,

Какую хотел бы прожить.

Глава 9

Саша сидел на валуне дикого пляжа с альбомом на коленях и мягким карандашом в руках. Он сидел так уже полчаса, рука застыла в воздухе, словно онемела прям с основания кисти. Рисовать – единственное, что он умел делать безукоризненно, но даже этот талант его, похоже, покинул.

Поход в церковь повлиял на Сашу странным образом – его стало мучить навязчивое желание написать портрет Лидии, который мог бы ее обессмертить. Саша чувствовал в этом своё призвание, для этого он и родился на свет, для этого и дан Богом талант.

Но с каждой минутой дело его жизни казалось все более невыполнимым. Причина была проста – он совсем не знал Лидию, поэтому было непонятно, как и с чего начать писать.

Саша часами мог смотреть на ее лицо и, в конце концов, запомнил каждую черточку. Саша говорил Лидии, что она может и не позировать, он легко нарисует по памяти. Саша был готов молиться на уникальное сочетание светлых зелёных глаз и черных волос. Ее волосы! Они были такими длинными и густыми, что могли прикрыть наготу. Нос у Лидии с изящно вырезанными ноздрями придавал ей хищный и вместе с тем гордый вид. А полные губы искушали и соблазняли. Она понимала про своё лицо абсолютно все, поэтому редко красила глаза, боясь задавить макияжем их чистоту, но всегда щедро выделяла красной помадой губы, они делали лицо Лидии живым, капризным и страстным.

Сашу как художника поражали и восхищали это противоречия. Верхняя половина лица (глаза!!!) была так чиста и по-детски невинна, а нижняя (особенности носа и рта) казалась развратной и злой. Совсем не просто было передать это на бумаге.

Тело Лидии Саша также досконально изучил пальцами и губами, зная каждый закоулок. Ему казалось такое изучение занятным и увлекательным, Лидия же бесилась и торопила его, обвиняя в медлительности и отсутствии страсти. Она не любила долгих прелюдий. Когда замечала в Саше приливы щемящей трепетной нежности, тут же со злой усмешкой оскорбляла его, выводя из себя. Лидия превращала акт Сашиной любви к ней в животную ярость. Они задыхались, Саша рычал как дикий зверь, пока Лидия жадно ловила губами воздух, тихо вскрикивая, при каждом его толчке.

Лидия была завидной возлюбленной, что и говорить. Она была страстной и готовой на все. На все, кроме близости. Настоящей человеческой близости. Сашины нежные поцелуи и уговоры открыться ему вызывали только раздражение. Она вставала и уходила плавать в море, словно отмывала своё тело от грязи. Саша тоже чувствовал себя оплёванным, он молча следовал в воду вслед за ней. Всякий раз он клялся себе прекратить этот блуд, что приносит лишь стыд и сожаление. И через мгновение забывал свои клятвы, стоило ему ещё раз поглядеть на Лидию. Сама мысль о том, что она принадлежала ему и будет принадлежать впредь вводила Сашу в экстаз. Он был слаб перед Лидией. Он не мог от неё отказаться. И пусть весь мир горит в пламени ее зелёных глаз.

Тот первый уничтоженный Сашей портрет Лидии был ужасен. Сашу до сих пор заливала краска стыда при воспоминании о нем. Переделанный куда лучше, Лидия была неправа, назвав эту картину бредом сумасшедшего. Вот бы написать ещё что-либо подобное, только не столь шокирующее. Беда в том, что это невозможно.

Печально, надо признать, что портрету Лидии в гробу суждено томится в безвестности. И все из-за скудоумия толпы. Масса никогда не признает этот портрет гениальным, попросту испугается приглядеться. Трусливые собаки, чертовы морализаторы. Люди не заслуживают его картины, слишком бедны умом.

Саша вспомнил, как начался его собственный путь художника. А начался он с картины "Девятый вал" Ивана Айвазовского. Шедевр живописи проник пулей прямо в Сашино сердце.

Впервые увидев эту картину, Саша застыл на месте с открытым ртом. Никогда в жизни Саша не знал чего-либо столь грандиозного и впечатляющего. Искусство, меняющее сознание, подумалось ему тогда. Девятый вал – самая грозная волна во время шторма, смыла Сашины былые представления о красоте. Красота – это опасность и стихия.

Саша ринулся смотреть другие картины этого художника, ни одна не показалась хуже той первой. Айвазовский овладел морем как иной мужчина владеет женщиной – властно, уверенно и красиво. Саша был впечатлён до глубины души.

Гений…Гений. Гений!!!

Саша прошептал это слово тысячу раз, словно Иван Айвазовский мог его услышать. Решительно, если не сумеешь быть таким художником как он, не следует и вовсе марать холсты.

В тот же вечер Саша припустился на дикий пляж. Море встретило его дружелюбным спокойствием, но Саша этого не видел. Отныне и навсегда море на диком пляже в его глазах заделалось морем с картин Айвазовского – безумным, непокорным, угрожающим, полнокровным, ведущем непримиримую борьбу с вечностью.

Единственным интеллектуалом в семье был брат Павел. В первый и в последний раз Саша абсолютно по-братски присел рядом с ним за стол и решился разделить свои убеждения.

– Паш, ты ведь видел картины Айвазовского?

– Ну, конечно же, видел, – Павел отложил свои дела и развернулся к Саше всем телом. Сашу всегда несколько смущал подход Павла к общению с людьми. К любому, даже самому незначительному, разговору Павел подходил так внимательно и серьёзно, словно обсуждался вопрос жизни и смерти. Брат был слишком угодлив и суетлив. – Любой образованный человек должен иметь представление о картинах Айвазовского.

– Я раньше как-то не интересовался художниками, хоть и сам периодически хватаюсь за карандаши. Но сейчас я осваиваю гуашь, поэтому читаю книги об искусстве и рассматриваю картины признанных художников, чтоб понимать в гармонии цвета. И вот увидел картины Айвазовского. Я считаю, что он настоящий гений.

– Да, он талантлив. Возможно, в самом деле гений, не знаю. Я не люблю его.

– Не любишь? Как это? Разве можно увидеть «Девятый вал» и не влюбиться? Что же ты за черствый сухарь в конце концов?

– Я читал биографию Айвазовского. Он дурно обращался с первой женой.

– Да кому какое дело до его первой или двадцать первой жены? – Взорвался Саша. – Как это отражается на его гениальности?

– Гитлер тоже недурно рисовал. Что же прикажешь восхищаться и им?

– Можно было бы и восхищаться. Но видал его мазню. Так себе, честно говоря. Гитлер отнюдь не гений, на мой взгляд.

– А был бы гением?

– Я бы им восхищался.

– Возможно, пример некорректный. Конечно же, масштаб вреда Айвазовского и Гитлера несопоставим. Айвазовский и не злодей вовсе, разумеется, но человек тяжёлый, если верить современникам. Просто я не считаю правильным мнение, что человеку можно все простить за талант и другие достижения. Вспомни царя Ирода, имя которому стало нарицательным. Сколько всего благого он сделал на государственном поприще, но помнят его лишь за ужасное убийство младенцев. Такую память я считаю справедливой. Доброта и любовь – вот самые сильные чувства на земле.

– А красота?

– Она не всегда суть добродетель.

Диалог прервался появлением отца и матери. Петр Сергеевич заботливо поддерживал Марысю за талию. В руках отца тоненькая и малая ростом мать выглядела его дочкой, а не женой. По обыкновению у Марыси был умирающий вид, но серые глаза остановились на Саше, и ее лицо приняло злое и жёсткое выражение.

Саша не хотел смотреть на мать, но не мог отвести взгляда. Красивая женщина. Пусть это скользкая неприятная красота гадюки, но все же красота. Только красота и оправдывает существование на земле этой сумасшедшей твари, иначе для чего мать зазря топчет землю?

Павел поплатился за свои ложные убеждения. Он не сумел разглядеть отсутствие добродетели за силой красоты Лидии. И тем самым подтвердил Сашину теорию.

Саша осознал теперь, что был весьма посредственным художником. Его интересовала главным образом форма, он был зациклен на внешней красоте. И неважно была перед ним женщина или природа. Саша всегда был твердо убежден, что внешнее совершенство искупает любую внутреннюю гниль. Красота достойна поклонения. Красота искупает все.

Взять Лидию. Он писал ее портрет, который считал шедевром. Но что он знал о ней, кроме ее дикой красоты?

Саша так и не добился, откуда она родом, как обосновалась в их краях, есть ли у неё родные. Будто бы даже Лидию никто не искал с тех пор, как она нашла свой последний приют на дне моря.

Лидия усмехалась и говорила, что она как Афродита, родилась из пены морской. В конце концов Саше надоело допытываться, и он ей поверил. <> "Доколе не возвратишься в землю, из которой ты взят, ибо прах ты и в прах возвратишься". Это изречение казалось справедливым и для Лидии с ее вечной обителью – морем.

Что творилось у неё в душе и голове Саша также не понял. Их соединила любовь к морю, они были странно от него зависимы. Однажды Саша рисовал море дикого пляжа, Лидия подошла и сказала:

– Надо же, как красиво.

– И это тоже, – ответил он.

– Что? – Лидия не поняла.

– Твоё лицо.

– Какой милый комплимент. Мое лицо ещё не сравнивали с морем.

Это послужило толчком к их роману.

Она любила море и была горячо ему предана – вот и все, что он знал. Лидия права, он сущая бездарность, его подход к написанию портрета, который может обессмертить их обоих, жутко халатный. Но сетовать поздно, теперь придётся работать с тем, что есть.

– Совсем не идёт? – с жалостью в голосе спрашивала Вера. Пока Саша сидел, погруженный в свои думы, безвольно держа карандаш в руке, у неё затекло все тело.

– Прости меня, – Саша вздрогнул от голоса жены, и альбом улетел в море, подхваченный ветром. – Ну, вот, – Саша горестно поглядел ему вслед. – Нас с тобой преследует какой-то рок, честное слово. Я никак не могу сделать набросок. Не выходит и все. Наверное, нужно подождать ещё некоторое время. Мне неудобно мучать тебя.

– Ничего страшного, – Вера встала и подошла к Саше, поглядев ему в глаза. – Давай просто походим тут и поболтаем. Такая хорошая погода. И это море… такая мягкая прохлада.

Саша поцеловал жене руку.

С тех пор как он приехал домой, и его сознанием опять завладела Лидия, Саша стал воспринимать жену как обузу. Она постоянно требовала внимания. Но больше всего раздражала Верина слабохарактерность, у неё не хватало духу сказать ему слово поперёк, предъявить справедливые обвинения. Он был ее господином, а она его послушной рабыней – в лучших традициях патриархата. Саша не мог уважать ее за то, что она позволяет так с собой обращаться.

Но сейчас он был безмерно благодарен Вере за терпение и любовь, которую она дарила ему с царской щедростью, несмотря на его скотское отношение. На душе скребли кошки, от него уходил талант, а с ним и смысл жизни. Саша нуждался в женской нежности и сочувствии. Их было так мало в его жизни, только одна Вера и давала ему это. В такие моменты он очень ее ценил, впадая в болезненную зависимость.

Мать ненавидела его с пелёнок, единственного из своих сыновей. Она горячо и безумно любила Павла, Саша с отвращением вспоминал как мать целовала брату руку своими сухими тонкими губами. С таким же экстазом на лице она целовала руку отцу Андрею, с таким же горящим взором она целовала образа. Потом у неё появился младший сын Вадим, мать его не сказать, чтоб любила, но не питала неприязни. Для ненавидимого матерью Саши это было сродни любви, сам он так и не научился быть нейтральным к людям. Если он любил Лидию, то любил усиленно и бездумно. Если он ненавидел мать, то ненавидел навсегда. Людей, что не были достойны его любви или ненависти, Саша непременно презирал, кого-то в меньшей степени, кого-то в большей.

Нелюбовь матери оставила в Сашиной душе глубокие борозды, он сам не осознавал этого. Соль обиды жгла эти раны, Сашина душа тонула в красках мерзких грязных оттенков, взращивая глубокую горечь, травившую сердце. Кто-то был в этом виноват. Мать? Сам Саша? Материно безумие, затупившее ее материнский инстинкт? Саша устало пожимал плечами. Неважно, говорил он себе. Он не нуждается в ее любви.

Женщины Саше нравились те, что из породы королев. Он никогда не обращал внимания на тихих и забитых девочек. Его избранницами становились гордые красавицы (непременно, красавицы), сидящие на высоком нерукотворном пьедестале, который сами же для себя возвели. Саше доставляло истинное наслаждение, когда они спускались к нему с этого пьедестала, позволяя любить себя с лёгкой королевской руки.

И Лидия, которую он считал своей единственной любовью, была такой. Только она так и не спустилась со своего трона, для того, чтоб позволить Саше пасть перед ней, обхватив руками колени.

Лидия была плохой подругой творческого человека. Ей нельзя было пожаловаться, она расценивала это как наматывание соплей на кулак. Сама она также никогда и ни на что не жаловалась, хоть внешне и производила впечатление беззащитной девочки, которую нужно оберегать.

И вот спустя столько веков ожидания к нему послана Вера с ее жертвенной любовью. Она была идеальной женой для гения – все прощала, все понимала, все разрешала.

Сейчас в легком бежевом платье она довольно сильно походила на Лидию. Только Вера была жива, ее можно было потрогать, можно было прильнуть к ее груди.

В своём поцелуе Саша поднимался все выше по руке, и Вера не заметила, как почувствовала вкус Сашиных губ.

Вера ответила на поцелуй, прижимая Сашу к себе цепкой хваткой, так не похожей на свои обычные мягкие объятия. Этим она ещё больше напомнила Саше Лидию.

– Я думала, ты разлюбил меня, – произнесла Вера, когда он оторвался от ее губ.

– Не говори глупостей, я любил и люблю только тебя, – Саша лгал с видом человека, который никогда не говорил ничего, кроме правды. И Вера опять ему поверила, как тогда, когда он впервые признался ей в любви. – Дело в том, что я художник, понимаешь?

О, да, Вера понимала.

– У меня кризис. Это так ведь называется? – Продолжал Саша, трогая руками лицо Веры, и внимательно разглядывая, словно видел ее в первый раз.

– Да, кажется так, – отвечала Вера, не понимая, что с ним происходит, но твёрдо желая дознаться.

– Мне нужна твоя любовь, твоя помощь, – Саша говорил почти умоляющим тоном. Лицо Веры расплылось перед ним, как всегда бывает, если смотришь на слишком близком расстоянии и слишком долго.

– Да, конечно, любимый, – Вера никогда не видела Сашу таким, ее пугало состояние мужа, но вместе с тем она чувствовала себя как никогда счастливой. Она откликнулась на Сашины мольбы всем своим существом, ликуя, что она все же нужна ему, вопреки всем сплетням, всем своим горьким думам.

– Ты ведь любишь меня, любишь, да?

– Да, да, да, конечно. Больше всех на свете.

Саша слушал эти заверения в любви и преданности, блаженно закрыв глаза. Две женщины – Вера и Лидия – слились в одну, а с ними вместе жизнь и смерть переплелись меж собой. Саша почувствовал в себе силы подчинить их себе, в нем пробудились силы титана.

Саша прижимал к себе Веру до боли, но она не посмела оттолкнуть его. А в его воспалённом мозгу уже не стало различия между Верой и Лидией, ровно как между жизнью и смертью.

Любовь дана нам свыше,

Она нам Божий дар.

Она душою слышит,

Ей чужд любой навар.

Когда идёшь на жертвы

И отдаёшь себя.

Когда готов ты первый

Бороться, уступать.

Не бойтесь, что вам трудно,

Сей труд отточит вас,

Познаете вы чудо,

Любви здесь и сейчас.

Глава 10

Вадим натянуто улыбался, с трудом подавляя зевоту. Перед ним стояла его школьная любовь, она пришла со своим мужем, узнав, что заявился Саша. Они, видите ли, поклонники его таланта.

Сам Вадим не считал, что Саша обладает хоть каким-то талантом кроме разве что суперспособностью выводить Вадима из себя. Его безумная мазня у нормальных людей вызывает в лучшем случае недоумение. Брату попросту льстят, когда называют художником. По мнению Вадима Саша был никем, а его хвалённый талант не более чем несусветная наглость.

Вера с Юлей хлопотали около разложенного Сашей стола, около бутылки освежающего лимонада, около тарелки с приготовленным Верой пирогом и закусками, принесенными с кухни.

Тонкая звонкая Настя с рыжеватыми кудрями долго владела мыслями Вадима, пока в их края не приехало семейство Левиных со своей белокурой красавицей дочкой. Вадим сравнивал обеих молодых женщин – ту, на которой женился, и ту, что отверг. Ничья. Вадима теперь решительно не устраивали обе женщины.

Вадиму всегда хотелось жениться удачно, он был ценителем женского очарования. Только это и роднило его с братом Сашей – особая слабость перед женской красотой. Разве что Саша видел в красивой женщине нечто божественное и возвышенное, а Вадима прелесть его возлюбленных тянула вниз к мерзким инстинктам животного, не знающего понятия стыда.

Настя стала первой женщиной (на самом деле тогда она была молоденькой девушкой, почти девочкой), за благосклонность которой соревновались братья. Саша находил удивительными Настину белую кожу и длинные тициановские волосы, но она предпочла ему Вадима, как и многие девочки до неё. Вадим был также хорош собой, как и Саша, но производил более яркое впечатление за счёт весёлого нрава (о, да, в юности у Вадима был даже слишком весёлый нрав, вероятно, за это он и расплачивается сейчас глубоким унынием подобно рыцарю Фаготу из «Мастера и Маргариты"), а также более продуманного образа блестящего кавалера. Вадим всегда был гладко выбрит, элегантно носил одежду, будь то школьная форма или спортивный костюм, выкроил безупречные манеры. Его тёмные волосы стриг Павел, больше Вадим никому не мог доверить своей прически.

Саша всегда был, что называется, неряшлив. Одевался он кое-как, если отец забудет погладить рубаху, так и пойдёт. Затертые джинсы мог носить по три года, не меняя, пока отец не схватится за голову и не прикупит новую пару. До появления в его жизни Лидии Саша носил на голове бесформенную швабру длинных неухоженных волос, заплетал их в хвост, но даже этот штрих не мог добавить шевелюре аккуратности. Завершали портрет творческого человека угрюмость с отрешенностью видавшего виды отшельника лесных степей. Но при всём насущном Саша всегда имел бешеный успех у противопожарном пола. Лицо Вадима прямо-таки вытягивалось от удивления, когда он видел рядом с Сашей красотку, что смеялась его шуткам и охала над зарисовками. Удивительный феномен, с завистью думал Вадим. Их мать обладала похожим эффектом присутствия. Даже находясь в церкви, закутанная в платок так, что не видно волос, без грамма косметики, мать заставляла семейных мужчин сворачивать головы себе вослед. Интересно, как бы сложилась их с отцом жизнь, не будь мать сумасшедшей? Вероятно, она изменяла бы отцу напропалую.

Саша же более строгий вид приобрел лишь с появлением Лидии, он из кожи вон лез, чтобы понравится ей. Поскольку Лидия всегда отдавала должное опрятности Павла, Саше пришлось в ускоренном темпе эволюционировать из обезьяны в человека. Он остриг волосы, дочиста сбривал щетину и даже умудрился позиционировать свою мятую одежду как особый стиль дерзкого бунтаря. Пожалуй, единственное за что семье Дроновых можно сказать "спасибо" Лидии.

Вадим помнил, как хорохорился перед Сашей, что Настя выбрала его, Вадима, даром, что он младше ее на два года, на что брат с поганой усмешечкой отвечал:

– Вадик, просто чтоб ты понимал: я рассматриваю женщин не только как кусок мяса, но и обращаю внимание на интеллектуальную составляющую. Девица, которой могло прийти в голову связаться с таким придурком как ты, для меня больше не представляет интереса. Она даже не глупа, она попросту застряла в развитии. Если хочешь, заинтересованность девушки твоими метросексуальными замашками является для меня маркером, определяющим стоит она моего внимания или нет. И знаешь, этот метод определения ещё ни разу не выдал ошибки.

Теперь Настя подарила миру двух прелестных детей, передав им прелесть своей юности и навек став грузной асексуальной мамашей. Старшая девочка весьма симпатичная, напоминает молодую мать. Младший сын хорошенький как девочка, жутко застенчивый, цеплялся за Настину юбку. Настя полностью погрузилась в него, она ни разу не поглядела на Вадима, будто его не существовало, и не было их трогательной школьной любви. Сашу она также едва замечала, хоть и являлась якобы его поклонницей и подписана на страницу в интернете, которую ведёт чокнутая Вера, желая рекламировать отвратительные в своей бездарности картины мужа.

– Что такое, Тема? – Ворковала Настя, тяжеловесно опускаясь на корточки перед сыном. Вадим с сожалением отметил, как расплылись желейным салом полные белые ноги. – Мы в гости пришли, да. Сейчас посмотрим на дядю художника и домой пойдём. Будем играть, пазлы собирать. Потом ты будешь строить воооот такой огромный замок, мой маленький рыцарь.

Она продолжала щебетать в том же духе, Вадиму осточертело, и он перестал это слушать. Его внимание перенеслось на мужа Насти, пухлого, но симпатичного мужчину. Настин муж также относился к воркованию жены над сыном с презрением. Он смотрел на Юлю.

Дурак думал, что Юленька во всем лучше его жены. Ну, естественно. Худущая как подросток Юля в коротеньком салатовом платье, что непременно выглядит непристойно на женщине, если она не имеет так называемого "беби-фейса" – лица вечной девочки. Немногие женщины могут носить такой тусклый цвет, но Юля – блондинка с тонкими чертами лица, ее мало чем можно испортить. Она едва смотрит на своего сына, а уж на чужих детей она подавно хотела плевать. И она глядит на Настиного мужа. Как его, кстати, зовут? Вова? Валера? Витя? Да, черт с ним, Вадим все равно не собирался видеть его чаще чем случайно раз в три месяца. Так вот. Юля смотрит на Настиного мужа, громко смеётся над его плоскими шутками, позволяет разглядывать себя. И то и дело поглядывает на Вадима.

Вадим забавы ради подыгрывал ей и также неотрывно на них смотрел. Юля начинала смеяться нервно, громко и невпопад. Настин муж был доволен как надутый индюк. Юля начала верить, что возбудила в муже ревность.

Потом Вадиму до смерти надоело, и он отворачивается от них. Дура! Хоть бы уже и в самом деле наставила ему рога, Вадим бы чувствовал себя посвободнее. Но нет, она вцепилась в него мертвой хваткой. Почему женщинам так нравится унижаться перед мужчинами, которые их в грош не ставят?

Туда же Веру. Весьма симпатична, хоть и напоминает выражением лица старую деву-библиотекаршу. Но по ней видно, что она человек образованный, добрый и милосердный. Какого черта она вышла замуж за этого эгоистичного козла Сашу? Тот вдоволь поунижался перед своей Лидией, теперь вовсю отрывается на ее более простодушной копии.

Кстати, почему никто не видит, что Вера практически двойник Лидии? Ах да: Вера такая размазня, что является безликой невидимкой. Никто не обращает на неё ровным счётом никакого внимания.

Впрочем, Настин муж из вежливости улыбается ей, поддерживая разговор:

– Вера, я считаю, что вам с Сашей следует обосноваться у нас на ПМЖ. Ну, если это не рай на земле, то, где он тогда? Оглянитесь вокруг: все могущество природы здесь! Горы, море, а воздух сумасшедший! Здесь хочется вставать по утрам не то, что в вашей пыльной Москве, где люди бегают как белки в колесе, мечтая в глубине души поскорее сдохнуть. Жизнь-то она здесь, среди этой здоровой красоты, где можно вздохнуть полной грудью.

– Видите ли, – открывает рот Вера, но Настин муж ее тотчас перебивает.

– Видишь ли! – Он взмахнул руками, как ненормальный. – Вера, умоляю, перейдём на ты.

– Хорошо, – поправляет себя Вера. – Понимаешь, рай на земле находится где-то на востоке, на его страже стоит Херувим с пламенным мечом. Посему человеку приходится самому искать себе наиболее удобное место жительства, но оно не может и не должно быть универсальным подобно раю. Честно говоря, я очень скучаю по Москве, мне она ближе и милее. Возможно, во мне слишком медленно течёт кровь, а Москва даёт пинок, заставляя бежать в своём бешеном темпе. Я люблю этот город.

– Ты меня удивляешь, – Настин муж качает головой, подперев рукой щеку. – Я бывал в Москве пару раз как турист и по работе, и я скажу всем вам, что это город умалишенных. Все куда-то бегут, огрызаются, разговаривают исключительно сами с собой. Психиатры могут сделать себе состояние на каждом отдельно взятом москвиче. Редко где можно найти столько мрачных, странных, резких и озлобленных людей. Погода там тоже, мягко говоря, шепчет, и так круглый год. Летом там адское пекло, осенью – хочется повеситься, а зимой можно примерзнуть насмерть, если не вольёшь в себя литр горячего кофе. Только поздней весной более-менее терпимо, но это всего один месяц. Жить круглый год, испытывая на себе столь разные погодные условия, тут в самом деле легко повредиться умом. А ведь это административный центр всей России! Там правительство сидит! Нет, это ненормально. Ведь говорили же о переносе столицы. Нужно сделать столицей России любой приморский город. Вот было бы дело.

– Не согласна, – Вера хмуро поджала губы. – Я не хочу умалять значимость других городов, это дело очень недостойное, но справедливости ради какой из них может тягаться с Москвой за звание столицы? Москва – это душа России. Сколько раз огонь равнял Москву с землей, но всякий раз Москва восставала из пепла и становилась только сильнее прекраснее. Вспомни, когда записано первое упоминание о Москве.

– 1147 год, – важно отмечает Настин муж, делая при этом такое по-профессорски важное и надутое лицо, что Вадим прыснул от смеха и тихонько посмеялся в кулачок. Идиот думает, что Юлечка оценит его исторические познания.

– Вот, – подхватывает Вера. – Москва – оплот нашей страны, по правде сказать, даже Санкт-Петербург не достоин этой чести, хотя и он повидал окаянные и изумительно прекрасные времена, а главное очень важные. Но сколько всего пережила Москва! Каждая улочка – бесценная история. Москва, она какая-то очень народная, что ли. Красивая, широкая как русская душа. Не такая помпезная как Питер, а простая и честная.

– Я все равно не признаю Москву, жутко охальный город. Что скажите, Юлия?

– Да, я тоже не люблю, – Юля отрывает глаза от телефона, чтобы тотчас обратно их опустить. В этот момент Вадим чувствует с женой странное родство, не зря же ведь они поженились, в конце концов. На Юлином хорошеньком личике, ровно, как и в голове Вадима, читается один и тот же немой вопрос: "Как вообще можно всерьёз разговаривать о такой галиматье?"

– Это потому, что вы тут выросли, – дружелюбно отвечает Вера. – А я выросла в Москве. Каждая лягушка хвалит своё болото.

– Ничего подобного, – возражает Настин муж. – Я вообще-то уроженец Воронежа, здесь у меня всю жизнь жила бабка, я к ней ездил раз в год на две недели. Это уже потом я переехал, чтоб не спиться от серой местности, где нет и не предвидится моря. Мне повезло, как и тебе, Вера. Настя тут живет, поэтому квартиру или дом покупать не пришлось. У нас в стране потому и каждый второй алкоголик, что люди моря не видят. А мне без моря не жизнь, понимаете, друзья? Я просто романтик, понимаете? – Настин муж смотрит на Юлю, ему кажется, что он выглядит поэтом-философом, но на самом деле он похож дурачка. – Как твой Сашка, Вера, у него такая же буйная свободная душа. Сань, разве тебе не тесно в этой бетонной коробке, которую у нас сделали столицей державы?

– Я согласен, Вань, – ответил Саша. А, так он, оказывается, Ваня. – Я планирую переехать сюда с женой окончательно.

Лицо Веры вытянулось, она испуганно озирается на Сашу, рот глупо приоткрылся. Вадиму стало ее даже жалко. Бедняжка явно не ждала такой подставы от обожаемого мужа. Саша как ни в чем не бывало хлебал лимонад с одноразового стаканчика. Может быть, он слишком поспешил с заключением, но он об этом не думал.

– Вот и правильно! – Горячо одобряет Ваня. – Здесь у тебя откроется второе дыхание, ты сможешь творить.

– Дааа, – Вадим смакует протяжность собственного голоса. – Тут Саша натворил шедевров как нигде более. Кто-нибудь помнит тот великолепный портрет Лидии, невесты нашего брата Павла?

– А, – Ваня проявил горячий интерес. – Я, кстати, ее помню. Красотка, черт побери! Фигуристая, большие глаза, длинные, но…, – его экстаз пресекся угрожающим взглядом Насти. Она, как и все близ живущие женщины приятной внешности, терпеть не могла обольстительную и бесстыжую Лидию, искренне и от всей души недоумевая, что в ней нашёл такой благородный и принципиальный человек как Павел.

– Кстати, Саш, а где этот портрет? – Даже Юля оторвалась от телефона. – Красивый такой, очень похоже вышло.

Саша взглядом пожелал Вадиму отправиться в ад.

– Он испорчен, – отвечает Саша, делая при этом свой фирменный взгляд, говоривший, что более на эту тему он не произнесёт ни слова.

– Я бы не сказал, – Вадим удивился, сколько наслаждения ему доставляет теребить Сашины раны. Откуда в нем этот порок? Разве они не родные братья? Тем не менее, он продолжал. – Портрет заиграл по-новому. И мне, кстати, так нравится больше. Прекрасная Лидия заслужила эту картину.

– Я бы тоже хотела посмотреть, – Вера внимательно, пожалуй, даже слишком внимательно, смотрит на Сашу.

– Вера, вы считаете Сашу гением? – Вадим обернулся всем корпусом к Сашиной жене.

– Очуметь! Вы что, до сих пор на "вы"? – Ваня аж прыснул слюнями от смеха и удивления. – Вот это дела! У меня такое чувство, словно мы перенеслись в Петербург девятнадцатого века.

– Да, считаю, – жёстко ответила Вера, проигнорировав Ванино изумление. – Саша – невероятно талантливый художник, я считаю его великим.

– Да, Санек рисует хоть куда, – Ваня никак не уймётся, хотя Саша, Юля и Настя уже внутренне напряглись, понимая, что сейчас идёт диалог исключительно Веры и Вадима, вставлять в него свои комментарии глупо и неуместно.

– Величие…, – философским тоном изрёк Вадим. – По вашему великим человека делает талант?

– В том числе, – ответила Вера.

– А что еще?

– Поступки, добрые дела…я не знаю… полезная профессия, такая как врач или учитель.

– Так, а талант тут причём?

– Когда человек оставляет после себя след в умах и сердцах многих людей, это значит очень много, ибо не каждому дано.

– А если талантливый человек является полнейшей сволочью, что тогда?

– Не понимаю, – Вера смутилась. – Это слишком субъективно. Для кого он является… плохим человеком? – Воспитание не позволило ей повторить за Вадимом ругательное слово. – Всех нас одни считают хорошими, а другие – плохими.

– Ну есть ведь объективно плохие люди. Убийцы, например.

– Причём здесь убийцы, если мы говорим о талантливых людях, которые оставляют после себя прекрасное? – Вера подошла поближе к Саше, ища у него опоры. Ее начал раздражать разговор с Вадимом, который заходил в какую-то дремучую степь. Саша был мрачен и суров. Вера поёжилась.

– Я к тому, – продолжал Вадим, – что талант даётся иногда не Богом, а дьяволом.

– Не говорите глупостей, талант даётся исключительно Богом.

– Я условно, разумеется. Дураку понятно, что ни Бога, ни дьявола не существует.

– Абсолютно согласен! – Встрял Ваня, чем вывел из себя даже Веру. – Религия – это пережиток прошлого. Церкви пора упразднить, потому что…

– Некоторые преступники, чаще всего убийцы, превращают свои ужасные деяния в настоящие произведения искусства, – Вадим повысил голос, перебивая Ваню и заставляя его замолчать. – Вы разве не читали об изуверствах маньяков, которые тщательно планируют свои убийства? У серийных убийц даже есть свой особый почерк. Но они талантливы.

– В чем талантливы? – Вздыхает Вера.

– Так я же говорю вам, что их преступления – это произведения искусства. Они гениальны. Разве нет? По-вашему, такие люди тоже претендуют на звания великих? Гению все можно простить?

– У нас с вами, видимо, разные представления об искусстве и гениальности, – Вера смерила Вадима изумлённым и слегка высокомерным взглядом. Вадима она понимала ещё меньше, чем Сашу.

– Почему же? Мы с вами оба считаем Сашу гениальным.

Вера промолчала, не зная, что ответить. Вадим смотрел на неё насмешливо.

– Ты, я вижу, у нас заделался знатоком искусства, – Саша пожелал прекратить их диалог, понимая, что Вадим загнал Веру в угол.

– Я рос рядом с гением, – Вадим услужливо поклонился брату, как плохой провинциальный актёр.

– Саша – художник, которого Бог одарил огромным талантом, – произнесла Вера тоном, который она считала безапелляционным и строгим. – Он непременно оставит после себя великое наследие. Я верю в него.

– Так ведь уже оставил, – красноречиво заключил Вадим. – Я утверждаю, что Саша истинный гений, меня невозможно в этом переубедить, – с этим Вадим улыбнулся и не произнёс больше ни слова, позволяя каждому понимать его улыбку, как угодно.

К счастью, Настин сынок со свойственной детям острой чувствительностью почуял раскалённую атмосферу и захныкал в испуге. Он стал настойчиво проситься домой. Семья поспешила откланяться.

– Девочки, идите в дом, – сказал Саша в свою очередь Вере и Юле, – не нужно сидеть так долго на солнце. Мы с Вадиком уберём стол.

Братья остались одни. Саша, как заведённый робот, собирал одноразовые тарелки и стаканы, протирал стол, затем с ловкостью сложил его втрое, чтоб удобнее было пронести в дом. Сашины мускулы играли, показывая здоровую мужскую силу. Вадим внезапно устыдился своего хилого телосложения. А когда-то он превосходил фигурой Сашу.

– Так, где все-таки этот портрет? – Спросил Вадим, который все на свете бы отдал, за то, чтоб Саша сообщил об его уничтожении. – Надеюсь, ты его сжёг?

– Сжёг? – Повторил Саша, очень удивившись. – Не слишком ли много смертей для одной женщины?

– Смерть бывает только одна.

– Есть люди, обретшие бессмертие.

– Возможно. Но Лидия не из числа таких людей. Не думаешь же ты, что ее душа переселилась в твою картину? Рыбы съели ее труп, и дело с концом. И это справедливый конец для неё.

Вадим не успел выдохнуть, как Саша в бешенстве схватил его за грудки и потряс:

– Я бы на твоём месте закрыл рот и больше никогда не упоминал ее имени.

– Мы что будем здесь драться? Чтобы нас увидели в окно и побежали разнимать? – Вадим почувствовал Сашино физическое превосходство над собой и поспешил осадить брата.

– Мне в самом деле не охота мараться об такую жалкую трусливую собаку как ты, – Саша отпустил Вадима, больно оттолкнув от себя. – Но если ты ещё раз при мне посмеешь так говорить о ней…

– Я ничего особенного не сказал. Твоя любовь к этой женщине сродни одержимости. Это безумное помешательство. В тебя словно бес вселяется, стоит только упомянуть ее имя. Ты с катушек свихнёшься, не боишься? И это точно не любовь. Это больная зависимость, подобное испытывают сектанты, поклоняясь условному золотому тельцу. Любовь к твоей Лидии испытывал Павел. Любовь к тебе испытывает твоя Вера. А вы с Лидией не умели любить.

– А для любви значит нужны какие-то особые умения? – Саша слушал брата с презрительной улыбкой. – Я-то думал, что любовь – дар свыше.

–  Нужно хотя бы засунуть подальше свой эгоизм.

– Вадик, мне жутко тебя жаль, ты какой-то немощный, что ли…

– Я немощный???– Вадим набрал в рот ответных оскорблений, но Саша не дал ему выплюнуть их.

– Да, ты, – отвечал он. – Как и моя Вера. И Павел, хоть, Бог видит, что не хочется мне говорить о нем плохо. Но факты – штука упрямая. Он был недостоин Лидии, недостоин огня, горевшего в ее груди. Ее внутреннему огню была равна лишь пламень моей любви, истинной любви, которая сжигает, топит, сметает на своём пути все вокруг. Вот это и есть любовь, на которую способны избранные. Наша любовь выжгла нас дотла, даже прохладное море не смогло потушить наши тела и души. Только такой любовь и должна быть, иначе не стоит даже размениваться на жалкое подобие этого чувства. Вера и Павел в своей примитивности не способны испытать чувств такой силы, они вынуждены ограничиться лишь отблесками любовного огня. Ты же не способен вообще ни на что. Мне жаль тебя, Вадик. Ты ведь сам это осознаешь, да? Не живёшь в неведении как Вера с Павлом, думая, что все нормально? Вот поэтому и жаль.

– Ты безумен! Тебе лечиться надо, – Вадим все же сплюнул свою жёлчь, правда эти жалкие оскорбления были далеко не тем, что он хотел бы высказать. – И вот что я тебе скажу: если ты затеял со своей похожей на Лидию женой какую-то безумную страшную игру, не мне тебя останавливать, но знай – ничего хорошего из этого не выйдет, получиться даже ещё хуже.

– Ты считаешь, что я забыл послушать твоего мнения? Когда я посчитаю нужным попросить твоего совета, я дам знать. А пока держи рот закрытым.

Да, Вадим немощен. Он не способен даже до смерти избить брата.

Вадим молча удалился, даже не пытаясь поднять остатки своего достоинства.

Так тяжело нам говорить "прощай",

До боли в лёгких и комка в груди.

Вернуться сколько ты не обещай,

Ты знаешь, все осталось позади.

Как горько, что мгновения прошли,

Как больно, что им не вернуться впредь.

Как жалко, что вы способ не нашли,

Как больно завертелась круговерть.

Пусть все прошло, но нужно найти силы,

Черпать их можно в том, что это было.

И не тебе менять законы жизни, милый.

Но сердце не забудет, как любило.

Глава 11

Впервые за очень долгое время пошел дождь. Многие даже не могли вспомнить, когда в последний раз такое случалось. Приморские жители отвыкли от промерзлых частых капель с неба, но не могли не признать, что нуждались в них.

Юлия зябко куталась в объемную шаль своей матери и тупо смотрела вперед. Ей было ужасно от похорон свекра, голова шла кругом. С недавних пор ее мутило от любых церемоний прощания.

Петр Сергеевич умер так же тихо и незаметно, как жил. Смерть была милостива к нему, памятуя о его простой и честной жизни. Петр Сергеевич умер во сне, перед этим успев поцеловать жену и сказать ей как сильно любит.

Юлия хорошо относилась к свекру, он никогда ее не обижал. Петр Сергеевич для всех находил доброе слово. Даже для Лидии, которую в его семье было принято либо страшно проклинать, либо молчать о ней.

Юлия закрывала глаза и вновь видела перед собой похороны Павла Дронова, старшего брата своего мужа. Воспоминание преследовало ее как бесконечное дежавю. Проживи она хоть сто лет, ей никогда не забыть этого дня.

Юлия никогда не была близка с Павлом, он казался ей чопорным и серьезным. Так почему же именно она обнаружила его бездыханное тело?

В то ужасное утро они с Вадимом, на беду, проснулись в доме свекров. Вадим засиделся допоздна с Павлом, они не разговаривали столь долго со дня аварии, сделавшей Павла калекой. Приняли решение не ехать в ночь и лечь спать на месте. Юлия спустилась ранним утром почистить зубы, чтоб обрадовать своего Вадима свежим пробуждающим поцелуем. Вадим был в эту ночь особенно нежен с ней, их брак возрождался, говорила себе Юлия. Лицо Юлии сияло счастьем и приятным смущением. Какая разница, что кто-то забыл выключить свет в ванной? Что вообще могло испортить такое чудесное утро?

Юлия не заметила, как зловеще скрипнула дверь, которую она легко толкнула рукой. Тряхнув головой, она прогнала прочь из ноздрей смердящий запах смерти. И вошла.

Потом был крик. Ее собственный жуткий крик. Она не могла вообразить, что способна так громко и протяжно кричать.

На вопль Юлии сбежался весь дом. Сильные руки Вадима не смогли унять ее дрожи. Юлия никогда не забудет, как его пальцы неистово впились в нее. Казалось, он сосредоточил в них свою силу, чтобы не дать ей стать разрушительной.

Потом был непроглядный туман, сотканный из суеты, горя и слез. Наступили жуткие похороны жалкого убившего себя калеки. На самом деле Павел медленно умирал с тех пор, как обезножил. И Вадим составлял брату компанию.

Вадим с Сашей стояли отдаленно друг от друга. Оба не плакали, и от этого было страшно.

Вадим стоял с опущенной головой, необычайно сутулый, будто все тяготы мира легли на его плечи.

Саша, напротив, был прямой как палка. Он смотрел перед собой, напоминая слепого, который хочет что-то разглядеть сквозь непроходимую темноту.

Глядя на обоих братьев у Юлии, разрывалось сердце. И было до боли обидно, что ей не было места в горе Вадима.

Павел был для Вадима братом, отцом и матерью. Все то немногое, что муж Юлии знал о жизни, ему поведал старший брат Павел. Павел сам был так молод, он всегда сокрушался, что ему не хватает жизненного опыта, чтоб поделиться им с братишкой, но по велению судьбы Павлу было суждено открыть Вадиму что такое болезнь и смерть, отчаяние и потеря.

Юлия помнила, как ее хладнокровный отец глядел Вадиму прямо в лицо и произнёс своим зычным всегда спокойным деловым голосом:

– Ну что сказать, Вадим. Я переношу огромную потерю в лице вашего Павла. Вот это голова! Я видел его сегодня утром, он отказывался со мной встречаться, он теперь предоставлен самому себе. Его инвалидность делает работу на меня невозможной. Я ищу человека на его место. Первым делом на правах твоего тестя предлагаю работу тебе. Займи место Павла или его займёт кто-то другой. Конечно же ты у нас не семь пядей во лбу, прямо скажу, но пора взяться за ум. На тебе моя обожаемая дочка и мой внук. Становись уже мужчиной и содержи их. Я давно и без обиняков говорил, что меня не устраивает твоя праздная жизнь раздолбая и сосунка. Тебе выдался случай себя обозначить.

Вадим в ужасе вскочил с кресла и уставился на Евгения Левина страшными глазами. Он силился ответить, но рот по-детски беспомощно дрожал.

Вадим недоволен, что папа опять его оскорбил, решила Юля. Отец всегда разговаривает с ее мужем самым презрительным тоном. Даже сейчас едва ли кто-либо при самой длинной уничижительной лекции мог вылить столько презрения на человека, сколько отец вылил на Вадима одним своим взглядом.

Но Вадим думал не о своём оскорбленном достоинстве. Из всей речи тестя он услышал только одну фразу, и эта фраза навсегда повергла его в ад.

"Займи место Павла или его займёт кто-то другой".

Дурная фраза означала, что для его любимого брата все кончено. Его место займут другие. Вадим будет занимать его должность. Саша ляжет на его половину кровати рядом с Лидией. Отец будет пить из его кружки.

Или ещё глобальнее. Какой-то другой мужчина будет стоять заместо Павла в загсе в качестве жениха и на руках перенесёт за порог дома молодую жену. Какой-то другой мужчина поцелует заместо Павла в лоб новорождённого сына. Какой-то другой мужчина совершит заместо Павла стометровый забег и удостоится золотой медали. И так можно представлять до бесконечности. Все кончено.

Все кончено. Вадим осознал, что он теперь стыдится жить, стыдится своих ходячих здоровых ног.

Мысль эта повергла Вадима в столь ужасное смятение, что несколько минут он колебался, не легче ли раз и навсегда покончить с этой бедой, наложив на себя руки. Когда впоследствии Павел сделал то, о чем Вадим только подумал в порыве отчаяния, Вадим ощутил ещё большую связь с навсегда утерянным братом, будто именно он одновременно находился с ним в материнской утробе, а вовсе не Саша.

Добродушное мальчишеское лицо Вадима высохло и злобно заострилось. Им завладела ненависть.

Вадим не смог подобно родителям найти утешение в вере и проповедях отца Андрея. Он и раньше не задумывался о религии, но сейчас ощутил со стороны высшей силы предательство. Он не считал Бога милосердным и не сумел к Нему прийти.

Также Вадим не смог подобно Саше скинуть с себя груз вины.

– Вадик, при чем здесь я? – Раздраженно отвечал брат на обвинения Вадима в инвалидности Павла. По его смерти ответ Саши был аналогичным. – Ты так говоришь, будто я спровоцировал эту аварию. В крови Павла был алкоголь. Для трезвенника вроде него преступление садится за руль, залив глаза. Понятно, что ему дало по шарам. Твои обвинения мне непонятны, не нужно сваливать на меня ответственность за деяния Павла. Я ничего ему не сделал. Я люблю Лидию, она тоже любит меня. Не нужно внушать мне ложное чувство вины. Тебе меня не запугать.

Вадима слова брата не впечатлили. Он возненавидел Сашу, Лидию, тестя, жену и грелся в лучах своей ненависти к ним. Ненависть принесла ему желанное утешение, она на долгие годы стала религией Вадима.

Религиозный фанатизм мужа Юля ощутила сполна. От его первого бранного слова в ее адрес до того раза, когда Вадим в бешенстве толкнул ее так, что она упала и ударилась плечом. Под Юлины всхлипы Вадим просто ушёл вместо извинений и попыток утешить обиженную им жену. Он так и не сказал ей, что ему жаль. Рукоприкладство больше не повторялось, только оскорбления и грубый неприятный тон при каждом слове, но и этого было довольно.

Но в Юлином сердце, не знавшем ничего, кроме любви и обожания, этот случай загноился и не смог зарубцеваться. Она никому об этом не рассказала, ни отцу, ни матери, осознанно отказавшись от их защиты.

– Я счастлива с Вадимом, – упрямо твердила Юлия отцу и матери. Суеверный страх не позволял ей сказать им, что ее брак с этим мужчиной превратился в кошмар. Юлии казалось, что если такие страшные слова произнести вслух, то они материализуется и станут правдой. А пока это просто тупая ноющая боль, которая скоро кончится, и Юлии воздастся за неё сторицей.

Ужаснее чем на Сашу с Вадимом в день похорон Павла было смотреть на свекровь. Юлия уже подзабыла черты Марии Анджеевны, так мало она ее видела, но то жуткое выражение, которое застыло на лице свекрови в день похорон сына Юлия помнила так же хорошо, как мертвое тело Павла.

Лицо Марии Анджеевны выражало даже не горе, но сильный, почти запредельный испуг. Зловещая маска не двигалась, лишь крупные скорбные слезы лились по щекам, цепляясь за острый подбородок, но не могли удержаться и срывались вниз. Если внимательно смотреть на эти слёзы, можно было услышать их посмертный крик, когда они падали с лица. Свекровь тряслась как осина на ветру.

Потом лицо Марии Анджеевны резко дернулось. Она спиной почувствовала Лидию.

Красная помада и алые розы, которые Лидия несла в руках, причудливо выделялись среди всеобщего черного траура. Юлия удивилась как Лидия подурнела, хотя кого может красить затравленный вид.

Глаза Лидии смотрели обречённо и грустно, меж чёрных бровей резко выделилась вертикальная морщинка, нижняя губа подрагивала, как будто она одна сдерживала на себе натиск готовых вырваться наружу рыданий.

Мария Анджеевна попятилась от Лидии как греховой от креста. Ее лицо затряслось, она еле стояла на ногах.

– Ты… ты…ты, – лишь пыхтела несчастная мать. Она углядела на пальце Лидии своё кольцо с изумрудом.

Именно так выглядит в фильмах ужасов состояние, когда человеком овладевают бесы, с ужасом подумалось Юлии.

– Из-за тебя, проклятая…, – жутким голосом произнесла Мария Анджеевна, тыча пальцем в Лидию. – Из-за тебя, проклятая.... Из-за тебя проклятая…

Юлия что есть силы зажмурила глаза и закрыла уши руками. Все на свете она бы отдала лишь бы исчезнуть отсюда и забыть то, что сейчас услышала.

Юлия смутно видела, как Мария Анджеевна бросилась на Лидию, крича такие страшные проклятия, что Юлии было жутко вспоминать. Свекровь вцепилась в волосы Лидии, пыталась бить ее ногами. Мать оттаскивал Саша. Мария Анджеевна сильно толкнула его, он вроде бы даже упал.

Юлия отвернулась, думая, что не посмотрит больше на свекровь даже под страхом смерти. Она впилась взглядом в Вадима, но и от него была вынуждена отвернуться. Вадим не мог оторвать глаз от Лидии, и взгляд этот был холоден и жесток. Ее Вадим не умеет так смотреть, он добродушный и нежный мужчина, всегда таким был. Что-то идёт не так.

На Сашу смотреть было так же невыносимо. Словно его душа отделилась и бросилась к Лидии, но тело пригвоздилось к земле. Он не двинулся с места. Его губы что-то беззвучно произносили, в глазах ужас сменялся гневом, будто бы он сейчас ревновал безмолвный плач Лидии к мертвому брату. Саша выглядел совсем обезумевшим в отличии от страшно спокойного осознанного в своей жестокости Вадима.

Лидия не шелохнулась, Юлия позавидовала ее стойкости. Лидии бы бежать без оглядки, но она твёрдо стояла и смотрела на гроб, равнодушная к миру. Она подошла к гробу и возложила свои ярко-красные розы.

Мария Анджеевна тотчас вскочила, схватила несчастные цветы и швырнула их в лицо Лидии.

Лидия сумела увернуться.

Юлия почувствовала, что у неё вот-вот начнётся истерика. Господи, не допусти!

Бог услышал молитвы Юлии. Среди сходивших с ума людей нашёлся один человек, кто положил безобразной сцене конец.

– Пойди, лучше, девочка, – Петр Сергеевич мягко обнял Лидию и обхватил руками ее лицо. – Видишь, что сейчас не стоит. Павел знает, что ты пришла к нему. Давай брось горстку земли, попрощайся с Пашкой и будет. И не нужно так убиваться. Ты вовсе не виновата.

Петр Сергеевич вёл ее к гробу как маленького ребёнка, интенсивно гладя по руке. К великому удивлению, Юлии Лидия тихо заплакала, ранее с ней этого не случалось ни при каких обстоятельствах. Лидия смотрела на Петра Сергеевича глазами бездомного продрогшего щенка, которого взяли в дом и обогрели.

– Пусть Бог хранит вас! – Произнесла Лидия, подняв глаза на Петра Сергеевича. – Простите, меня, если сможете.

– Из-за тебя, проклятая…, – продолжала подвывать Мария Анджеевна.

– Не надо, Марыся. – Теперь Петр Сергеевич оказался возле своей любимой жены. – Не нужно. Мы должны проводить Пашку достойно. Мы не можем превратить его похороны в кошмар. Слышишь меня? Не можем.

Лидия бросила на гроб горсть земли. Так долго и медленно бросала, подумалось Юлии, просто целую вечность. А потом ушла, сопровождаемая невыносимыми для Юлии взглядами Вадима и Саши. Это был последний раз, когда Юлия видела Лидию.

Петр Сергеевич поднял жену и теперь гладил ее голову как ранее руку Лидии. С ней он тоже говорил терпеливо и нежно, как с несмышлёным ребёнком. Мария Анджеевна тотчас стихла в его руках, силы покинули ее:

– Хватит, Марыся. Мы должны проводить Пашку достойно.

Это сделалось просто невозможным. По крайнем мере для Юлии. Но она навсегда запомнила мужество и теплоту Петра Сергеевича.

Теперь Петр Сергеевич уже никого не мог утешить, и едва ли в семье остался кто-либо столь справедливый и сердечный. Юля с горечью осознала, что дом теперь покроется плесенью не забытых обид.

Мария Анджеевна, безучастная ко всему, утонула в инвалидном кресле Павла. Она наблюдала за похоронами мужа, что был ее крепкой опорой, до странности равнодушно. Очевидно, свекровь и впрямь сильно больна и тоже протянет недолго. Бедный Вадим.

Саша и Вадим были озадачены и грустны. Они опять стояли далеко друг от друга.

Вера впивалась в локоть Саши, что было сил. Ей было не более уютно, чем Юлии.

На похоронах время останавливается. Люди перестают спешить, суета пасует и уходит медленными шаркающими шагами, постоянно оглядываясь. Но никто не бежит за ней вслед, люди просто начинают ценить свои недолгие мгновения жизни.

Саша мрачно смотрел вперёд, никак не реагируя на хватку жены. Вера решила, что не стоит ему докучать. Она поцеловала мужа в щеку и медленно отошла.

Она более нужна сейчас Арсению, он плакал. Вера обняла мальчика, утёрла ему слезы своим платком. Обнявшись, они стояли и смотрели на дождь, такой промозглый и недружелюбный.

Дождь размывал лица на памятниках, напоминая, что ничто не вечно на маленькой планете под названием Земля. Покойники смотрели на живых словно из-за замызганной завесы, за которой ничего нельзя ясно разглядеть.

Взгляды живых впивались в новоиспеченную вдову, что не выходила из своей комнаты много лет. Ее бы и сейчас не выпустили, но отец Андрей вступился. Он сказал Саше и Вадиму, что душа Петра Сергеевича вовек не упокоится, если с ним не простится его Марыся. Маленькая страшно худая женщина глядела то на Веру, то на сыновей мистическим взглядом древнего оракула.

Мир населяет столько разных душ,

Что нам не верится в многообразие природы.

И разные характеры к тому ж,

И принципы, не выходящие из моды.

Всем очень интересно повзрослеть,

Бежать навстречу призрачной свободе.

И только старики хотят взлететь,

В просторный плен на нежном небосводе.

Рождаться в мир – нет в мире больше чуда,

Гореть, сиять, угаснуть, улететь.

Сто лет проходят, словно как минута,

А за минуту надо многое успеть.

Глава 12

Вера следовала за Сашей невидимой тенью. Она прожила вблизи от него весь день, дыша тем же воздухом, что и он, бывая в тех же местах, что и он, и тщетно пытаясь угадать его настроение.

Ей нужно было сказать ему самую важную новость в их жизни. И Вера не знала, как к этому правильно приступиться. Ругая себя за ребячество, она все же не смела подойти к Саше и раскрыть рот. У Веры было плохое предчувствие, что Саша будет не рад, хоть к этому не было никаких предпосылок. Просто он с каждым днём становился ей чужим, несмотря на то что уделял, казалось бы, достаточно внимания.

Саша смотрел на неё, но взгляд проникал как будто сквозь. Вере казалось, будто между ними стоит видение, которое она сама не в состоянии разглядеть, но которое ясно и отчётливо видит Саша.

Он, действительно, стал другим. Раньше Саша относился к Вере как старший брат – с добрым снисхождением. Теперь в нем проснулась страсть, должно быть, его пьянит морской воздух. В его страсти присутствует жестокость и собственничество, он словно пытается ее подчинить и сломать. Но зачем? Вера и так беззаветно принадлежала Саше. Что за странную игру он ведёт? Зачем он заставляет свою жену чувствовать унижение и насилие?

Вера закрыла глаза, вспоминая их с Сашей полу бессонные ночи. Ей было стыдно и неловко, но вместе с тем, это безумие принесло плоды. Теперь их жизнь с Сашей круто изменится. Хорошо бы уговорить его в скором времени уехать обратно в Москву.

Самое главное, в Москве ее ждала мама, Вера была сильно привязана к ней, сколько лет они прожили вдвоём. Просто немыслимо соорудить между ними столько километров. Даже как-то бесчеловечно. Вера не посмеет так обидеть свою маму. Как мучительно вспоминать ее серьезное лицо, высокий командный голос. Вера замирала, вглядываясь в мамины черты, замечая безусловную материнскую любовь под маской строгости. Как Вера не похожа на неё со своей мягкой застенчивостью и тихим-тихим голосочком. Но тем не менее они вдвоём уживались, дополняли друг друга и были счастливы. Интересно, Вера когда-нибудь перестанет чувствовать вину за то, что посмела выйти замуж и покинуть мать? Что она делает сейчас здесь, в чужом краю, впервые в жизни уехав из Москвы без мамы? Вера чувствовала себя маленькой и беззащитной.

–  Я только похоронил отца, я не могу сейчас уехать, – огрызался Саша. – А ты моя жена, мы не должны жить раздельно. Объясни, пожалуйста, для чего ты выходила за меня замуж, если теперь все не так и не этак? Я устал от твоих бесконечных претензий. Ты хочешь развестись?

– Нет. Разумеется, нет. Я очень люблю тебя, просто мы должны искать компромисс…, – Вера каждый раз жалела, что начинала разговор о возвращении в Москву.

– Ты не хочешь искать компромисс! Ты хочешь, чтоб все было исключительно, по-твоему, на мои желания тебе просто плевать. Тебе втемяшилось в голову уехать отсюда, и все тут. Твоя мать настраивает тебя против меня, а?

– Нет. Саша, пожалуйста, не думай так…

– Тогда что происходит? Почему ты не можешь успокоиться? Почему я должен все бросить и собраться вот прям сейчас?

– Ну не прям сейчас… просто в перспективе…

– Ты не могла бы хотя бы один час не докучать мне с этим вопросом?

Ну, и элементарные удобства, наконец. Вера привыкла, что, живя в спальном районе Москвы, она может выйти из дома и в течение получаса посетить по крайней мере три продуктовых магазинах в шаговой доступности. Та же история с магазинами косметики, товаров для дома, банковскими отделениями, салонами красоты. Здесь в этом районе, где располагалось Сашино родовое гнездо, до ближайшего дорогущего рынка и посредственного супермаркета нужно было пройтись минут тридцать быстрым шагом по жаре. Толковых магазинов косметики не было, только местное производство, которому Вера не доверяла.

А медлительность обслуживающего персонала! В Москве она не успевала договорить, как услуга уже была оказана. Здесь же, солнце плавило людям сознание, они выглядели так будто только что насильно были подняты с постели. Терпеливая Вера чувствовала, что стремительно лишается сей добродетели. Ей хотелось встряхнуть всех этих людей и вдохнуть в них жизненную энергию. В первую очередь хорошо бы проделать это с собственным мужем, знать бы только как…

– Саша! – Вера наконец нашла в себе силы окликнуть мужа.

– Вот он я, – Саша повернулся к жене и вопросительно поднял брови. – Почему ты пряталась от меня весь день?

Пряталась? Вера тяжело вздохнула. Она так желала быть им замеченной на протяжении всего дня, но Саше был в своём мире. Но она не будет дуться. Сейчас нужно сказать столько важного.

– Ты выглядишь плоховато. У тебя температура? Может быть, ты отравилась? – Саша беспокойно оглядывал Веру. – Я же говорил тебе не увлекаться стряпней старухи, она сживет нас со света, – он разумел Алёну Михайловну.

– Плохо выгляжу? – Грустно спросила Вера. – Ты находишь? Мне так жаль.

– Вера, сходи посиди на дикий пляж. Морской воздух тебя излечит. Ты вялая как варёная рыба.

– Ой, нет, только не туда, – Вера резко дернулась. – Я до ужаса боюсь этого места, волны там способны убить. Я никогда не пойду туда одна без тебя.

– Да что с тобой происходит? – Саша больно схватил Веру за плечи.

– Аккуратнее, дорогой, ради Бога, – Вера умоляюще посмотрела на Сашу. – Давай присядем.

– Ты совершенно очевидно больна, – вынес вердикт Саша, отпустив жену.

– Я не совсем больна. Позволь рассказать тебе.

Саше сделал жест рукой, мол, давай говори, но насколько возможно кратко.

– Мне так жаль, что умер твой папа, – Верины слова сопроводило Сашино закатывание глаз. Но Вера продолжала, внезапно почувствовав прилив сил. – Но я хочу порадовать тебя, я думаю, что моя новость смягчит твоё горе, потому что…

– Вера, ближе к делу! – Рявкнул Саша.

– У нас будет ребёнок. Это чудесно правда?

Вера замолчала, ей показалось, что с этими словами из неё вышли жизненные силы. Она во все глаза смотрела на мужа, пытаясь словить его реакцию.

Сашино выразительное лицо было мрачно. Холодные серые глаза выражали так много, что невозможно было вычленить одну нужную эмоцию.

Саша отвернулся и целую вечность просто стоял, глядя в одну точку.

Вера за эту вечность ощутила весь спектр чувства ничтожности. Она почувствовала холод, съёжилась, сосредоточив силы в устремлённом на Сашу взгляде, умоляющем взгляде, призывающим Сашу обернуться.

Она представляла, что всё будет вовсе не так. В своих мечтах Вера улыбалась вслед за Сашиной счастливой улыбкой. Она видела, как его строгое точенное лицо оживает, как в уголках глаз появляются счастливые морщинки. Саша берет в руки Верино лицо, долго смотрит в глаза, потом подхватывает на руки и кружит-кружит-кружит, пока она не станет умолять его остановиться.

– Ты сделала меня самым счастливым человеком! – Саша опускается перед Верой на колени. – Я все на свете сделаю для вас.

И это новое "для вас" заставляет сердце биться чаще в предвкушении нового счастливого будущего. Их теперь трое. Это ли не чудо?

Но Саша молча стоит, отвернувшись от неё. Как мельчают мечты! Теперь Вера отдала бы все на свете, лишь бы Саша просто обернулся и сказал хоть что-то.

Он простоял в своих раздумьях вторую фазу вечности. И наконец повернулся к жене.

– Интересно получилось, – сказал он. – Ты уверена?

– Да, я уверена, – ответила Вера. – Ты расстроился?

– Сходи отдохнуть куда-нибудь. На дикий пляж или в нашу комнату, куда считаешь нужным. Выглядишь ужасно.

– Я пойду в комнату, – Вера была разбита.

– Я скоро приду. Хочу выйти покурить.

Саша медленными тяжёлыми шагами вышел из дома, наткнувшись на курящего Вадима. Обычно его раздражало присутствие брата в отцовском доме, но сегодня он был рад, что Вадим здесь.

Вадим окинул Сашу беглым взглядом, заметив, что тот встревожен. Вадима это насторожило. Он столько раз внушал себе, что ненавидит Сашу и желает никогда более его не видеть, но теперь сам не мог покинуть его ни на день. Причина была в вечном притяжении слабого к более сильному. Рядом с Сашей Вадим чувствовал себя увереннее. Хорошо, что тёща так трясётся, что Саша присвоит себе отцовский дом, поэтому каждый день заставляет Вадима таскаться сюда как на работу.

Став главным в доме после смерти отца, Саша почувствовал некую власть. И как это обычно бывает, все его дурные наклонности увеличились в геометрической прогрессии. Теперь он уже не утруждал себя в выражениях учтивости перед Вадимом и его семьёй. С Вадимом он общался мерзким командным тоном старшего брата, указывая что делать и как жить. Лишь к одному Арсению он проявлял толику нежности, но и тот постепенно начал побаиваться дядю.

Крупный конфликт произошёл на днях, после чего Юля расплакалась, а Алёна Михайловна заявила, что «больше она никогда в жизни не переступит порог этого дома». Когда спустя два дня Алёна Михайловна приехала туда с внуком, она, держась за сердце, говорила Вере:

– Господи Иисусе. Верочка, девочка, ну вот как ты с ним живёшь? Я вообще больше не хочу его видеть, мне противно.

– Ну вы же опять приехали, – Вере было неприятно, что Алёна Михайловна поносит ее мужа, хоть в душе она жалела ее и считала, что Саша перегибает палку.

– Так это ж Арсений просится. Святая детская душа! Он любит этого проклятого Ирода. Как я могу отказать ребёнку? Приходится приезжать. Но сказать по правде…

Услышав Сашины шаги, Алёна Михайловна испуганно замолчала. Как только Саша вошёл она опять схватилась за сердце и гордо вышла из комнаты, словно один Сашин вид способен довести до инфаркта.

Саша не поздоровался с тёщей брата, он даже не посторонился с порога, и тучной Алене Михайловне пришлось боком протискиваться в дверь.

Дело было вечером, когда Юля, Вера и Алёна Михайловна чистили поднятые с земли яблоки для компота. На Арсения была возложена обязанность сгребать обрезанные шкурки и выкидывать в мусорное ведро. Мальчик случайно сгрёб вместе с обрезками обручальное кольцо бабушки, и широкая печатка потонула в темном мусорном пакете.

– Ты дурной? – Взвизгнула Юля, ударив сына по руке. – Совсем слепой, что ли? Кто теперь будет рыться в помойке?

– 

– Ничего страшного, я сейчас достану, – Вера, до смерти боявшаяся любых конфликтов, поспешно поднялась.

– Сядь на место! – Приказал Саша. – С какой стати ты решила быть тут девочкой на побегушках? Может быть, ты ещё слижешь языком пиво, что Вадик пролил не ковёр? Ты моя жена или кто? А тебе, – Саша обернулся к Юле, – я сейчас преподам уроки хорошего тона, раз твоя мать с мужем не берут на себя этот труд.

Юлия совершенно растерялась, она жила в уверенности, что такие отвратительные ситуации ежедневно происходят с кем-то другим, но никогда не произойдут с ней. Родители боготворили ее, денежный доход семьи заставлял женщин заискивать перед ней, а приятная внешность побуждала мужчин быть галантными. Один лишь Вадим позволял себе повышать голос, но он был мужем Юлии. Впрочем, от Саши она ожидала этого ещё менее, чем от кого-либо ещё. Он всегда держался с ней шутливо, хвалил ее милое лицо, иногда она угадывала в его голосе сочувствие, ведь Саша видел, что Вадим совсем не ценит жену. Словом, Сашино отношение к себе Юлия расценивала как положительное. И вот он публично ее оскорбил, а ей даже нечего ответить, до того она не готова к этому.

Зато ее мать не отличалась робостью. Алёна Михайловна метнула на Сашу огненные стрелы выцветших голубых глаз и погорланила на весь дом:

– Закрой рот! Чего это ты раскомандовался? Я тебе сейчас устрою. Ишь чего удумал – воспитывать мою дочь.

Юля в испуге дёрнулась и своим видом, по мнению Вадима, стала напоминать глупую овцу. Бедный Арсений чуть не плакал, дрожащими руками он полез в пакет для мусора за злосчастным кольцом. Саша не повёл и бровью, только глядя на Арсения его губы болезненно дрогнули. Он громко вдохнул в себя воздух, лицо полыхало страшной яростью. В этот момент Вадим припомнил, как именно выглядел брат в день смерти Лидии.

– Да, Юленька, – Саша исковеркал Юлино имя таким неприятным тоном, что она неосознанно втянула голову в плечи, – я, пожалуй, не буду учить тебя манерам, так что перестань трястись. Не слишком охота мараться в такой грязи, тем более здесь присутствует сама первопричина. Твоя мамаша научила тебя вести себя как хабалка? Отвечай, чего молчишь? Ты можешь раскрывать рот только на забитых твоей же матерью детей, которые не могут ответить? Мне дать по рукам не хватит духу? Что ж, твоя мать посмелее, с неё это станется. Посему продолжу разговор с ней, а тебе дам добрый совет не подавать более голос в этом доме, дабы не провоцировать меня на грех. Ну, Алёна Михална, сейчас я погляжу как вы будете разговаривать со мной. Не разочаровывайте меня как ваша дочка с зятем. Вы же попытаетесь отстоять свою скотскую позицию к единственному внуку?

– Не собираюсь я с тобой разговаривать, тварь подзаборная – Алёна Михайловна, как и все нагловатые люди, была ошарашена, столкнувшись с ещё большей беспардонностью, чем обладала она сама. У неё на языке так и вертелись самые грязные ругательства, в мыслях она перемешала этого недоноска в фарш, но голос, ставшим каким-то кротко-пискливым, только лишь произнес: " Совсем уже."

Саша засмеялся, громко и от всей души. Вадим и Вера отметили, что давно не слышали у Саши такого полнокровного смеха.

– Что все? – Продолжал смеяться Саша. – Я был о вас более высокого мнения, признаюсь честно. Видишь, Вадик, твои жена и тёща всего лишь трусливые мыши. Я это говорю к тому, что тебе можно перестать перед ними дрожать, как мелкая породистая шавка, и потихоньку начинать заступаться за сына.

Вадим уловил в словах брата справедливый укор, оттого предпочёл промолчать. Сделал вид, что не слышал, уткнувшись в телефон. Однако, Сашины слова возымели своё действие, Вадиму хотелось провалиться сквозь землю от стыда за свою трусость.

– Значит, послушайте меня внимательно, обращаюсь ко всем, кто здесь сидит, – Сашин голос резал воздух словно металлический нож. – За Арсения есть теперь кому заступиться. Если какая-нибудь тупая курица позволит себе поднимать на моего крестника свою худосочную лапу, если какая-нибудь зажравшаяся свинья откроет в его сторону свой хабалистый рот, если какой-нибудь баран будет тупо смотреть на это и ничего не предпринимать, то пусть вам всем поможет Господь Бог.

Алёна Михайловна тяжело поднялась, едва не опрокинув стол. Ее губы тщетно силились вылить на Сашину голову ушат помоев. Наконец она сумела внятно и чётко, не постеснявшись Веры и Арсения, послать Сашу на три буквы. После чего покинула дом, прибавив к этому еще пару грязных ругательств. Юля в испуге засеменила за матерью.

Арсений разрывался, куда бы ему податься, и принял решение сесть к Вере. Она ласково и нервно перебирала его волосы, думая, как бы занять неловкую паузу.

Саша встал и величаво оглядел троих слабых людей, что остались в комнате и дрожали перед ним. Его не устраивало, что главные мишени – Юля и Алёна Михайловна, трусливо сбежали, Саше требовалось излить свой гнев.

– Значит так, – Сашин громкий голос пробил тишину, заставив Арсения затрястись в Вериных руках, будто его бил озноб. – Дорогой мой Вадим, могу я понять, какого черта ты попускаешь беспредел от этих двух своих баб?

Вера и Вадим молчали, выжидая, что Саша успокоится.

–  Я жду внятного ответа, – Саша ещё более повысил голос. – Вадим, алло! Ты оглох?

– Просто мы воспитываем в Арсении внимательность, – Вадим нервно откашлялся.

– Правда, что ли? Вы значит воспитываете Арсения?

– Саш, ради Бога, Арсений нервничает. Да и я тоже, – сказала Вера, чувствуя кожей как накаляется атмосфера.

– Арсений, не надо больше нервничать, – Саша подошёл к дрожащему Арсению и положил ладонь на плечо. Мальчик прогнулся под дядиной тяжёлой рукой. – И тебе, Вера, тоже нервничать не за чем. Нервничать теперь будет Вадик и две его любимые женщины. Эти бабы совсем отбились от рук. Вадик, ты не справляешься, слышишь меня? Так вот, если ты желаешь бывать тут со своей семьёй, будь любезен обуздать спесь этих двух королев. Не надо выводить меня из себя.

Нечего сказать, жизнь с Сашей стала до предела тяжела. Но Вадима все равно тянуло к брату магнитом. Ведь, когда он смотрел в Сашино полное решимости лицо, когда он видел, как брат устало бредёт вдоль береговой линии под руку с женой, когда Вадим слышит Сашин смелый не дрогнувший голос, ему начинает казаться, что никакой Лидии не было в их жизни, эта женщина никогда не обладала кровью и плотью, а была всего-навсего ночным кошмаром. Морок не имеет власти над лучами солнца, значит Вадиму глупо винить себя и бояться. Проживать дни в такой блаженной иллюзии было намного легче.

А сейчас брат стоит перед ним затравленный и удрученный. Вадиму казалось, что Саша хочет от него подпитки. Забавно, если учитывать, что сам Вадим берет источник жизни от Саши.

– Дай покурить, – попросил Саша и встал рядом с братом.

Вадим вынул сигарету изо рта и протянул Саше. К его удивлению, Саша взял ее и крепко затянулся. Вадим усмехнулся и собрался уйти.

– Постой, – Саша удержал Вадима за руку. – Давай побудем тут вдвоём.

– Ты меня никак на свидание зовёшь? – Вадим повеселел, заметив Сашину озабоченность.

– Почему бы тебе не закрыть рот и не прекратить вести себя как клоун? – Огрызнулся Саша. – Вера беременна.

Брови Вадима поползли вверх. Он вернулся на своё место рядом с Сашей и зажег себе новую сигарету.

– Поздравлять не буду, ибо не с чем. По-моему, это фиаско, – Саша усмотрел на лице Вадима сочувствие. Непритворное сочувствие.

– Почему же? – Саша отшвырнул сигарету и размазал ногой. – Дети олицетворяют счастье. Цветы жизни и все такое. Многие люди хотят иметь детей и страдают, если их нет. Дети – это ведь тоже своего рода бессмертие, – ему внезапно вспомнилось, как хотела детей Лидия.

"Бог проклял смоковницу, которая не принесла плода, помнишь? Как ты думаешь, я тоже проклята?" – вопрошала Лидия, и в голосе ее звучал страх.

В конце концов заповедь плодится и размножаться была дана Богом первым людям задолго до грехопадения. Стало быть, рожать детей с целью населять планету людьми не есть основное назначение деторождения. В рождении детей есть какой-то другой, более глубокий мистический смысл.

– Странный ты человек, Саша, – голос Вадима заглушил голос Лидии и его собственные размышления. – С чего ты вдруг решил, что достоин плодиться и передавать свои омерзительные гены через поколения? Если такие как мы с тобой начнут рожать детей, то Господь будет вынужден опять послать на землю всемирный потоп. Ну или там какое-нибудь всемирное землетрясение, раз с потопом Он вроде как завязал. Не гневи Бога, Он и так с трудом тебя терпит.

– У тебя у самого есть сын, – зло напомнил Саша.

– Это было до нашей эпопеи с Лидией, тогда я был чист аки агнец. Забеременей Юля (или любая другая женщина) от меня сейчас, я клянусь тебе, что склонил бы ее к аборту. Из нас троих один лишь Павел достоин был иметь потомство.

Саша попрощался с братом и поднялся к себе в спальню, разглядел в темноте Верин силуэт. Она притворялась, что спала.

"Забеременей Юля (или любая другая женщина) от меня сейчас, я клянусь тебе, я бы склонил ее к аборту. Из нас один лишь Павел достоин был иметь потомство."

Слова Вадима с дьявольским упрямством звучали монотонным речитативом в Сашиной голове.

Как приятно быть вечно правым,

Вечно знающим, непогрешимым.

Упиваться собой как отравой,

Такой сладкой и сердцу милой.

Как приятно окунуть человека

В его грехи и простые ошибки.

И затем вспоминать полвека,

Как неправ он бывает шибко.

Как приятно за собой не видеть

Некрасивых и дурных поступков.

И считать себя вправе обидеть,

Никогда не идти на уступки.

Глава 13

Погода была жаркой как никогда. Солнце палило нещадно, словно за что-то мстило.

Семью Дроновых же накрыло грозными чёрными тучами. Каждый член семьи глядел на небо и предчувствовал суровую грозу, на сердце было тревожно и неспокойно. В дом громкими шаркающими шагами входила большая беда. Пока что она лишь топталась у порога, но тень ее угрожающе висела, загораживая весёлое яркое солнце и обозначаясь кроваво-красный серп луны.

Первым нехорошее предчувствие ощутил Вадим, причём довольно давно. Он знал, что Сашин приезд в родной дом не принесёт ничего хорошего. Саше не стоило сюда возвращаться. Вообще никогда. Да и Вадиму стоило также уехать, но он был обделён Сашиным безрассудством, Вадиму не хватало темперамента уехать в никуда. Так и шла его жизнь лишенным цели путём.

И все же черт дёрнул брата вернуться.

Как будто бы все было нормально, потом умер отец. Глупо винить в этом Сашу и искать мистические совпадения, отец был стар, болен и измучен жизнью. Разумеется, он давно был готов умереть. Вадим пережил смерть отца стойко. Кого хоронить Вадиму будет горше Павла? Арсения, разве что. Но сын, слава Богу, слишком мал, чтоб резать себе вены и вполне себе здоров. По закону жизни это Арсению суждено бросить горсть земли на гроб Вадима. Разве не так?

В день похорон отца Саша поставил Вадима перед неприятным фактом: с этого дня он, Вадим, будет ухаживать за матерью и носить ей еду. Всю жизнь этим занимался отец, даже перед смертью он сумел доползти до своей Марыси, чтоб убедиться, что она жива и способна поесть.

– Так что будь готов, Вадик, – сообщил Саша брату или, точнее своим ботинкам, так как отчего-то избегал взгляда Вадима, когда говорил ему об этом.

Вадим был поражён до глубины души, он был уверен, что Саша сделает все, чтоб сдать душевнобольную мать в богадельню. Вадим жадно вглядывался в Сашино лицо, когда он что-то шептал отцу Андрею после похорон. Отец Андрей сочувственно кивал и понурил голову. Потом они вместе взглянули на мать, едва живую и измученную. У Вадима тогда отлегло от сердца: Саша с отцом Андреем договорились, не привлекая лишнего шума, удалить мать в соответствующее ее нервной системе учреждение.

– Я был бы счастлив, Вадик, – устало вздохнул Саша, услышав предположение Вадима. – Ты знаешь не хуже меня, что ей там самое место. Но я не смею. К тому же она наверняка скоро помрет, возможно, и смысла уже нет. Понимаешь, отец встаёт перед мной. Оказывается, у меня не такие стальные яйца, как я думал. Откуда в моем мертвом сердце место для упавшего отца, что молил меня не отдавать ее в лечебницу? Он угрожал нам с тобой. Точнее ему так казалось. Но в глазах была мольба, на губах была мольба, в голосе была мольба. Нельзя пинать мертвых. Отдать его жену в руки врачей – это пинать ногами мертвого отца. Я не могу этого делать. Ты можешь? Сделай это! Я навек буду тебя уважать как наиболее решительного из нас. И наименее склонного к предрассудкам.

Как ни заманчива была перспектива завоевать уважение высокомерного Саши, Вадим тоже не смог, выражаясь Сашиными странными метафорами, пнуть ногой мертвого отца. Но, положа руку на сердце, в вопросе местонахождения матери Вадим всегда горячо поддерживал Сашу, который периодически убеждал отца и братьев направить ее на лечение. На словах, конечно, Вадим его осуждал на жестокое сердце (вторил Павлу) и ужасался, как можно произносить вслух такое о матери (вторил отцу), но в душе Вадим считал, что Саша прав и попускать болезнь матери не совсем правильно.

Хотя Павел так редко ошибался… Уж точно пореже Саши. Сложно все это, в общем.

Вот и Саша теперь умыл руки. Вадим открыл было рот, чтоб предложить брату ходить к матери через день. В конце концов, это справедливо. Но Саша прочитал на лице Вадима эту справедливую мысль и обрубил ее на корню:

– Ты понимаешь, что я к ней ходить не буду. Прости, брат, но это ложится на тебя. Мне жаль, извини.

Пусть все остаётся как есть. Если вскроется материно безумие, то Вадиму будет гораздо тяжелее перенести презрение жены и тёщи. Он и так от них хлебнул, когда умер Павел и семья осталась без основного дохода. Вдоволь Вадим поунижался перед семьёй жены, где его попрекали каждым куском хлеба. Это до боли унизительное воспоминание давало Вадиму силы переступать порог зловещей комнаты, где затворницей томилась мать.

Когда-то давно маленький Вадим играл сам с собой на полу. Игрушки оживали на глазах, становясь героями его фантазий. Вадим пребывал в безмятежной поре детства, когда всё интересно, когда вокруг летают насквозь добрые феи и волшебники, а дом – самое прекрасное и безопасное место на свете.

Вадим глядел на мать, которая в ту пору была молода и прекрасна словно принцесса из сказки. Миниатюрная женщина с разделёнными на ровной пробор тёмными волосами, заколотыми сзади в аккуратный пучок, смотрела на сына мягкими серыми глазами. На тонкой шее очень красиво смотрелось жемчужное ожерелье, словно цепь свисавшее почти до груди. У принцесс из картинок обычно светлые платья, но мама отчего-то предпочитает яркий красный цвет, она никогда не носит светлую одежду, особенно белые платья. Ещё мама почему-то панически боится запачкаться. Появление даже слабого слоя пыли на столике возле кровати может вызвать у нее настоящую истерику.

И все-таки мама – настоящая принцесса. Вадим улыбался ей улыбкой детского неподдельного восхищения.

Мать смотрела куда-то сквозь, лицо не выражало ровным счётом ничего. Вадим перенял материно странное спокойствие.

А потом мать резко дёрнулась, завидев что-то позади Вадима. Мальчик обернулся, углядев одну лишь пустоту, затем на своё горе повернулся обратно к матери. В глазах красавицы светилось безумие, ее по-детски страдачельское лицо тряслось в безмолвном ужасе. Как маленький ребёнок она подносила ко рту свою руку, тоненькую, как птичья лапка, и тут же нервно ее убирала. Потом вскочила с места и сотрясалась уже всем телом, пока изо рта не полились нечленораздельные звуки, слюни и розоватая пена.

Счастливое детство маленького Вадима кончилось ровно в этот момент, отныне его наивная детская сказка переняла налёт кошмара, где опасность подстерегает в каждом углу, а добрая магия не всегда побеждает чёрное колдовство. С этого дня Вадим до десяти лет делил комнату с Павлом, который баюкал его как младенца.

Впоследствии отец с Павлом аккуратно объяснили Вадиму, что у мамы иногда случаются припадки, она не совсем здорова.

– Разве ей не нужно лечиться? – Простодушно спросил Вадим. – Меня лечат, когда я болею.

– Таких больных, как мама, калечат вместо того, чтоб лечить, – пояснил Павел. – Мы очень любим маму, с нами ей будет легче. Тем более, она не делает ничего плохого. Мы все вместе должны помогать ей и любить, она у нас одна беззащитная девочка на четверых мужчин.

Вадим не считал мать беззащитной девочкой, а себя – мужчиной. О много думал о том, что его неприкаянность объясняется перевёрнутым вверх дном семейным укладом. Не может ребёнок быть мужчиной, а мать- беззащитной девочкой. Ребёнок должен чувствовать защиту от матери, а не страх за неё.

Сейчас к облегчению Вадима мать совсем не буйствовала, вела себя тихо. Пугающе тихо. Она изменилась, в тёмных волосах засеребрилась проседь, детское лицо с навек заставшем на нем испуганным выражением опустилось вниз.

Вадим кормил мать из ложки, как когда-то Арсения. Она послушно ела, не доставляя сыну хлопот. За все время мать не произнесла ни слова. Она в забытьи, думал Вадим. Оно и к лучшему. Он тоже молча выполнял, что от него причиталось.

В тот жуткий день Марыся таки подала голос, о чем Вадим потом вспоминал с содроганием всю оставшуюся жизнь.

– Она уже забрала его, да? – Ни с того ни с сего спросила мать.

Вадим напрягся, отказавшись поверить слуху. Ему послышалось, решил он и не стал отвечать.

– Я знала, что она придёт за ним. И не только за ним. За каждым из вас. А затем и за мной. Проклятая русалка.

Мать странно поглядела в дверной проем, Вадима прошиб холодный пот. Его первым порывом было позвать Сашу. Он не знал, как быть, если мать затрясётся в припадке. С ней могли справиться папа и отец Андрей, но не он, Вадим.

– Так она уже забрала его? – Марыся повторила вопрос.

Спрашивать, что мать имела в виду не было смысла. Поддакивать… Вроде так нужно общаться с сумасшедшими.

– Да, забрала, – ответил Вадим.

Марыся закивала головой как заведённая кукла и опять замолчала. Вадим ушёл, заперев дверь на замок. Повергнув ключ, он испытал облегчение, подобное тому, когда Лидия ушла под воду. Как будто волны и ключ могли уберечь от разрушительной энергии этих страшных женщин.

Выйдя на улицу, он завидел Сашу с Арсением. Вадим окликнул их. Давно забытый голос матери не мог выйти из головы, его нужно было заглушить.

– Мы на пляж, – сказал Саша. – Воздух как адское пекло. Хочется искупаться. Пошли с нами, если хочешь.

Вадим догнал их, и они быстрым шагом приобрели на дикий пляж. Он не обернулся на дом, так как боялся, что сейчас из него со страшным криком вылетит стая летучих мышей. Вадим видел давно в каком-то фильме. Эффектное зрелище, но пугающее. К счастью, Арсений болтал без умолку как никогда. Он допрашивал Сашу о Вере, которая мучалась от тошноты и личного горя и не могла выйти из комнаты.

– Вера же с ума сойдёт от жары, – сокрушался Арсений. – Я сегодня же приду к ней, папа, можно? Можно, Саш? Может ей воды с моря набрать? Да что ж такое-то! Она же с ума сойдёт от жары. Бедная Вера.

– Авось не помрет, – успокоил его Саша. На самом деле совсем не успокоил. – Я нырну первый, последите за телефоном. Потом ты, Вадим.

– Воздержусь, – отмахнулся Вадим.

– Ну и дурак, сжаришься ведь. Сенька, пошли!

– Посиди пока со мной, сынок, – попросил Вадим. Болтовня Арсения успокаивала.

Арсений остался, папа не каждый день искал его общества. Мальчику стало любопытно.

– Бедная Вера, – повторил Арсений.

– Скучаешь по ней? – Спросил Вадим.

– Да, она такая добрая. До того, как ей приболеть, мы каждый день гуляли. Она мне колечко дала поиграть. Бабушка Алёна начала кричать, что потеряю, Вера заступилась.

– Что за колечко?

– Кольцо русалки! Помнишь Сашину сказку?

Вадим только что заметил на шее сына веревку с кольцом матери. С кольцом Лидии. Вадим вспомнил, как отец Андрей часто говорил ему, что обладать нужно мыслями, чувствами, но не вещами, иначе вещи способны в один момент сами начать обладать человеком, поработить его, лишить воли.

– Отдай ей его обратно, – Вадим нахмурил брови. Он стал излишне суеверным, потом надо подумать, что с этим делать. Господи, где там Саша? Почему он плавает так долго? Вадим взглянул на часы, Саша ушёл ровно четыре минуты назад.

– Тоже считаешь, что потеряю? – Обиженно буркнул Арсений. Ему так не хватало веры в него близких людей. Мальчику хотелось услышать от отца, что он молодец, и что у него все получится. Вера говорила ему так, и Арсению казалось в такие моменты, что он сможет свернуть горы. Но воодушевление и уверенность в собственных силах умирали под взглядом Вадима.

– Сними это проклятое кольцо. Как баба, честное слово. Саша прав, мать и бабка растят из тебя слюнявую девчонку, ещё и падкую на побрякушки. И твоя малахольная Вера в придачу. Общение с этой юродивой тоже не придаёт тебе мужество, знаешь ли.

Вадим произнёс свою недостойную тираду резким и неприятным тоном, о чем тотчас пожалел. Поникший Арсений снял с шеи веревку и словно уменьшился в размере. Он мог бы простить оскорбления, нанесённые ему лично, но только не Вере. Арсению нравилось считать себя ее верным рыцарем. Арсений с удивлением обнаружил, что впервые в жизни по-настоящему зол.

Все-таки натянутые нервы не повод вести себя как последнее дерьмо, подумал Вадим. Тем более в отношении собственного сына. Нужно обязательно извиниться перед Арсением.

– Пойду плавать, – Арсений разделся до плавок, Вадим с болью отметил, что у сына тряслись руки.

– Позови Сашу, – сказал Вадим. Скоро сын успокоится, и Вадим извинится.

Саша не приходил целую вечность. Вадим сходил с ума, потому завидев Сашу испытал несравнимую радость, которую Саша отнюдь не разделил.

– Чего тебе надо? Я не буду здесь с тобой сидеть. Пошли в воду, – Вадим ощутил удовлетворение от Сашиного недовольного тона. Своего рода возмездие за Арсения.

– Я на плаваю на этом пляже, ты знаешь почему.

– Ну так иди отсюда, если ты такой мнительный. Зачем ты пришёл?

– Саш, мать сегодня подала голос. Она говорила такие странные вещи…

– Что она сказала?

– Она спросила забрала ли она уже его.

– Кто – она? Кого – его?

– Русалка. Кого, я не знаю.

– И?

– Ну… она так сказала. Мне кажется, это странно. Просто она молчала несколько дней.

– Она умом тронулась, а не онемела. Ты меня позвал, чтоб я разбирал ребусы сумасшедшей?

– Она ещё так странно смотрела в дверной проем…

– Все понятно, – Сашино лицо скривилось в гримасе. – Так и знал, что ты ни на что не годен. Короче, я сам буду к ней ходить. А ты можешь дальше трястись от каждого шороха. Тебя даже бабой назвать нельзя.

Саша сплюнул на песок.

– Тебе лишь бы самоутвердиться за мой счёт, – Вадим пристыжено отвернулся. Теперь ему самому его страхи казались ребячеством. – С тобой вообще нельзя нормально поговорить.

– Вадик, ты уникальный человек. У тебя просто талант доводить меня до ручки. Прекрати на меня нарываться. Сиди здесь с телефоном. Хоть его посторожить ты сможешь? Или тоже нет?

– Посторожу, – огрызнулся Вадим. – И к матери я ходить продолжу. Просто так тебе рассказал. Ничего я не боюсь.

– Молодец. Сиди тут тихонечко и жди нас с Сенькой.

Саша опять ушёл, что-то бормоча сам с собой. Он считает Вадима ничтожеством. Поделом. Именно сегодня поделом.

Море успокаивало Вадима и уносило прочь его страхи. Как ловко море выбрасывает свои эмоции и тотчас забирает назад. Оно не даёт им овладеть собой, держит на контроле. Вадиму есть чему поучиться. Испугался как маленький ребёнок бреда сумасшедшей. Просто смешно. Ещё и черт дёрнул поделиться с Сашей, будто бы он способен понять. Выставил себя дураком. И не дурак ли взаправду?

Вадим положил голову на упавшие руки, сокрушаясь, что за жалкую жизнь он проживает. Эти думы доставили ноющее наслаждение, Вадиму даже показалось, что Саша с Арсением вернулись слишком быстро.

Арсений взял веревку с кольцом и опять надел на шею. На Вадима при этом он смотрел с вызовом и особенной гордостью обиженного ребёнка.

Вадим промолчал и отвёл глаза. Все из-за него. Вина, оказывается, имеет вкус. Это крупная горсть соли, что медленно тает во рту, оставляя после себя ядовитую солёность, что ощущается как горечь.

– Саш, я наберу Вере камней? Она любит, – Вадиму показалось, что Арсений хочет это сделать по душу Вадима, который оскорбил его подружку. – Я очень хочу ее порадовать. Она добрая, красивая и чудесная.

– Набери, сынок, – ответил Саша. Вадима резанул Сашин ласковый голос. Какой противовес его собственному хамскому нутру. – Обрати внимание на этот. Вера любит розовые камни.

– Я недолго, – извинился Арсений.

– Куда нам торопиться? – Саша разлёгся и смотрел на море.

Губы мальчика свела страдальческая судорога. Потом Вадим непременно извинится. Сейчас при Саше неохота. В машине по дороге домой сделать это будет гораздо удобнее.

– Значит с матерью все остаётся как есть? – Спросил Саша, раздраженно выдыхая воздух из ноздрей.

– Да, я же ответил, – поспешил заверить Вадим. – Я рассказал тебе просто так, а не потому, что боюсь. Она, кстати, вполне нормальная. Ну, как нормальная… Не буйная.

– Что у тебя с сыном? Сенька расстроен, я ведь вижу. Говорил я тебе или нет, что могу убить за него?

– Да, говорил. Я извинюсь. Самому стыдно.

– Какой же ты урод, Вадим. Ты абсолютно прав, тебе не стоило и не стоит плодится. Ты не заслуживаешь Арсения. Сейчас он выйдет из воды, и ты сделаешь все, чтоб поднять ему настроение. Иначе я изобью тебя так, что ты не встанешь.

Саша встал и отошёл от Вадима на всякий случай. Он почувствовал, что больше не хозяин себе, кровь кипела, и руки чесались. Он вспоминал себя в возрасте Арсения, когда мать также шпыняла его ни за что, и никто не заступался. Отчего Арсения теперь преследует та же судьба?

Саша всмотрелся в тёмное море, выискивая крестника, но увидел лишь Лидию. Она плавала, едва различимая, среди волн. Видение не испугало Сашу, о давно свыкся с мыслью, что духи умерших ходят среди живых, наблюдая за их радостями и страданиями. Это была часть Сашиной странной мифологии, он был одним из немногих, избранных кому были открыты эти тайные знания. Именно поэтому перед тем, как начать писать картины, Саша окунал кисть в морскую воду, дабы зарядить ее энергией той другой стороны, спрятанной от глаз живых тонкой вуалью.

– Саш, нужно сходить за ним. Я его не вижу, – нервно причитал Вадим, лицо которого стало сплошным испугом.

– А? – Нехотя отозвался Саша. – Я вижу его. Вон он. Сейчас придёт.

– Да где ты его видишь?

– Там, на волнах.

– Саш, его там нет.

Саша глянул на Вадима, с глаз словно сошла пелена. Испуг Вадима передался ему, кровь забегала по жилам. Не раздеваясь, Саша ринулся в воду.

Вадим ожидал, зубы бешено долбились друг об друга. Озноб при такой-то жаре, пронеслось в голове, но эта мысль сразу упорхнула. Исчезли все мысли разом, когда из воды вылез Саша, волоча на руках Арсения как безвольную куклу. Отчего по сыну стекает кровь?

– Почему он не идёт сам? – Спрашивал Вадим, запрещая самому себе отвечать на этот вопрос.

Саша зловеще молчал, его страшный взгляд напоминал материнский.

«Она уже забрала его, да?»

Светлой головы Арсения коснулось чёрное злое колдовство. Кровь в жилах Вадима заледенела.

Большая волна отбросила мальчика на один из валунов дикого пляжа. На сером камне страшным посланием отпечаталась его кровь.

Как поверить в невидимое?

Как постичь недоказанное?

Как объяснить вразумительно

Что не видимо глазу?

Душа болит так мучительно,

Сильнее раны открытой.

И боль ее поучительна,

Урок всей жизни прожитой.

Мы ее постигаем чувствами,

Любовью, муками, совестью.

Она не терпит искусственного,

От напускного суровее.

Ты в себе сбереги ее,

Не променяй на фальшь бренную.

Она взамен сбережёт твою

Навеки жизнь драгоценную.

Глава 14

Верина беременность протекала тяжело, усугубляли ее раны, нарезанные Сашиным острым равнодушием. И заколачивал крышку гроба для ее души раздражающий молоток нравоучений матери.

Мать настойчиво звала Веру назад, грозясь приехать и увезти дочь силой. Вера и сама хотела уехать. В тот злополучный день Вера решила поставить Саше ультиматум, будто мало ему выпало бед.

Только Саша вошёл, как Вера вскочила на ноги и, пока мужество не покинуло ее слабое тело, быстро затараторила:

– Саша, я чувствую себя ужасно и боюсь потерять нашего ребёнка. Мне нужно к маме. Ты же не можешь этого не понимать…

Вера задохнулась от своей пламенной речи и подняла глаза на Сашу. Она испуганно ахнула и машинально сделала шаг назад. Вера не узнала мужа.

Потом Вера, конечно, пригляделась и поняла, что это вовсе не чужой мужчина, а ее Саша. Просто какой-то другой, не такой, как всегда. Впрочем, Саша так часто менял маски на лице, что Вера всерьёз иногда думала, что он и впрямь их носит, такие тоненькие, из человеческой кожи. Ну не может человек первую половину дня быть одним, а потом смотреть, говорить и даже выглядеть совершенно по-иному. У Вериной мамы тоже были перепады настроения по сто раз на дню, но она всегда оставалась Вериной мамой. В Сашу же будто вселялся кто-то другой, он иногда как будто не принадлежал себе.

– Мы не можем уехать в ближайшее время. Арсений погиб, – произнёс Саша чьим-то голосом. Этот голос был хриплым, уставшим, проклинающим Веру и весь людской род.

Вера не сразу поняла значение слов мужа. Она глупо на него посмотрела, ничего не ответив. Потом до неё начало доходить.

– Что ты сказал? – Вера тяжело опустилась на кровать.

– Ты плохо слышишь? Мы никуда не поедем. Арсений погиб, – теперь голос, говоривший в Сашином теле, был злым и угрожающим, так озвучивают злодеев в мультфильмах.

– Что значит погиб? – Вера была слишком ошарашена, услышав такую страшную фразу про Арсения, своего любимого друга (возможно, единственного друга в Вериной жизни), чтобы замолчать и перестать выводить Сашу из себя, как-то того желал.

– Перестань притворяться недоразвитой. Хватило Вадика, Юльки и старухи, чтоб это начинала ещё и ты.

– Я просто хочу понять, как так получилось.

– Я тоже хотел бы понять, как так получилось. И вообще много чего хотел бы понять. Например, почему до тебя не доходит, что я не хотел бы это обсуждать сейчас. Его волной ударило о камень. Достаточно?

– А Юля, Вадим… им так тяжело, наверное. Нужно как-то утешить их…

– Вперёд и с песней, если тебе это надо. Лично я послал их всех к черту, и Вадика в первую очередь.

Вера посмотрела на Сашу круглыми испуганными глазами. Он выдержал ее взгляд, но в последний момент в его бледном мраморном лице, что-то дрогнуло, словно по скульптуре пошла трещина. Он страдает, поняла Вера.

– Давай я обниму тебя, дорогой, – Вера встала и протянула мужу руки.

– Потом, – Саша мягко, почти ласково их одернул. – Прости меня, пожалуйста. Мне нужно побыть одному немного. А потом приходи и обними меня. Я.…прости.

Вера бесшумно удалилась. Дом был пугающе тих, Вериным негромким шагам вторило оглушительное эхо.

Крутая лестница вниз виделась теперь Вере в искаженном страшном виде. Она держалась обеими руками за перила, боясь, что упадёт и разобьётся насмерть.

Аккуратно спустившись, Вера бросилась бежать бегом из дома, эхо ее шагов начало казаться ей голосами мертвых, что шептали невпопад.

Она пошла по хорошо знакомой тропе, где гуляла с Арсением. До Веры так и не доходил смысл Сашиной фразы. Сердце попросту отказывалось принять эту информацию. Вера жутко боялась смерти.

Верина мама работала старшей медсестрой в одной из московских больниц, поэтому Вера с малых лет была наслышана о смерти. Рак, туберкулёз, инсульт, ишемия сердца и прочие страшные заболевания были ее верными спутниками. Они косили без разбора, не заботясь о поле, возрасте, человеческих качествах своей жертвы. Но самым страшным Вериным кошмаром было осознание, что смерть иногда прячется буквально за ближайшим углом, в том смысле, что тяжело болеть совсем необязательное условие для встречи с ней. Например, мамина подруга просто ела рыбу, когда кость застряла у неё в горле. Женщина умерла, потому что подавилась. Верин одноклассник же пришёл домой и выпил ледяной воды, спасаясь от жары. Юный мальчик умер от воспаления лёгких. Было ещё множество незнакомых Вере людей, которых сбила машина, скосил банальный грипп, ударило током.

Вот и Арсений погиб. Казалось бы, всего-то пошёл поплавать, даром, что он хилый мальчик, а море и впрямь здесь сильно штормит.

Здоровый мальчик, которому ещё жить и жить. Вот как смерть проводит свой отбор?

В голову Веры все стали лезть грешные мысли, что лучше было бы умереть ей со своим ребёнком, нежели Арсению. Она чувствовала себя никчемной, а своего ребёнка – ненужным. Вот родит она, а что дальше? Где она найдёт поддержку? Саше ребёнок, очевидно, не нужен. Мама? О нет, она будет в ярости, что так получилось. И опять будет причитать, мол, она говорила, что нечего выходить замуж за бездельника, а тем более от него рожать. Вере даже от мыслей о матери стало тошно. Господи, как так получилось, что она осталась одна в такой ситуации, и не от кого ждать помощи и поддержки? И как же такая беда могла случиться с мальчиком Арсением?

Вера развернулась и побрела к дикому пляжу, который ее необъяснимо пугал и отнюдь не огромными валунами. Было в нем что-то потусторонне, непонятное приземлённой Вере. Она не любила это место, но там они с Арсением часто могли побыть вдвоём. Они так мало разговаривали, боясь нарушить тишину, но сколько смысла, бывало, в их молчании!

Море переливалось и играло с глазом, меняя свой цвет от завораживающего голубого до темно-синего, местами даже зеленого тропического оттенка. Вера затаила дыхание, настолько море было необъятным, глаз не хватало, чтобы увидеть его целиком. Мысли растворились, слились с протяжными красивыми волнами. Как хорошо жить!

Последняя упоенная мысль больно порезала, Вера вспомнила об Арсении.

Как хорошо жить! И как страшно умирать!

По позвоночнику Веры змеей прополз холодок, хоть на улице и было словно в огне. Арсений утонул и больше не увидит этой красоты. А она сама, Вера? И она тоже умрет, и когда-нибудь ее глаза навеки сомкнутся.

Как бы Вера ни силилась отогнать страшные мысли, они упрямо лезли в подкорку, оставляя грязные тягучие следы. Она умрет. А почему бы Вере не умереть, раз даже Арсения не миновала эта участь? И есть ли на свете что-то чему не грозит смерть?

Верин мозг с ослиной упрямостью занимался своей неуместной мазней – рисовал жуткие неприглядные картины. Вера представила, что ее нет. Кто заплачет по ней? Не все ли равно? И тут она поняла, что нет, не все равно.

Ей сделалось поистине жутко, когда она поняла, что ее длинные тёмные волосы, ласковые глаза, тихий журчащий смех канут в небытие. Ее забудут, как забывается в мире все. И разве не поделом? Чем она заслужила остаться незабвенной? У Веры не было оснований считать себя в чем-либо исключительной. Зачем она проживает свою жизнь и собирается рожать? Чтобы ее ребёнок был обречён на подобную ненужность и бесславное падение в реку забвения?

Ей вспомнился последний разговор с Арсением,

– Красиво, правда, мой хороший? – Спросила она мальчика.

– Да, – ответил он. – Спасибо, что водишь меня смотреть на горы, ругаясь с мамой, папой бабушкой, которые тебе это запрещают. Ты настоящий друг! Вот бы побыть тут немножко подольше. Это море разливается здесь испокон веков. Сколько людей смотрело на него, нам никогда не сосчитать. И оно помнит каждого. И небо над нами тоже. И горы.

– Правда, мой дорогой, – соглашалась Вера.

– Теперь мы здесь вдвоём смотрим на волшебство. И это очень важно. Море, небо и горы тоже запомнят нас.

– Да, это очень важно, – как загипнотизированная повторяла за ним Вера.

– А важно это, знаешь, почему? Потому что мы запомним это на всю жизнь. Так же как то, как мы гуляли в горах, и я напугал тебя сказкой про русалку и ее проклятое кольцо. Ведь ты до ужаса испугалась, признавайся! Или, когда мы ели персики дома, когда начался их сезон. Меня не будет рядом, а ты будешь это помнить. Ведь будешь же? Ведь необязательно быть все время рядом, чтоб помнить друг друга? Память, она ведь в сердце, да?

Вера кивнула. Две слезы симметрично скатились с ее глаз. Отчего-то слова мальчика ее тронули.

– Вот это важно. Даже когда люди умирают, воспоминания живут дольше их.

Вера резко подняла голову и смахнула слезы с лица.

– Прекрати говорить такие мрачные вещи, – решительно сказала она.

– Я просто хочу, чтобы ты запомнила наш волшебный момент навсегда. Я-то точно запомню.

Арсений положил руку Вере на плечо твёрдо, но нежно, как женщина.

Зачем Арсений говорил тогда о смерти?

Вера посмотрела перед собой, море уже не казалось таким прекрасным, оно пугало теперь, пугало до дрожи в коленках. Она показалась себе настолько маленькой и ничтожной в сравнении с морем, что ей стало страшно. Морю ничего не стоит поглотить ее целиком.

Вера развернулась и пошла прочь. Она поняла всю тщетность хождения по берегу в попытках позвать Арсения.

Нужно завтра же с утра дойти до церкви, решила Вера. Церковь – единственное место, где Вера чувствовала себя в безопасности. Наверное, оттого, что там господствует вечная жизнь.

Сейчас необходимо пойти домой. Лучше уж в Сашином недружелюбном обществе, чем вот так одной наедине с морем.

Страхи отступали перед пустотой. Пустынная улица, пустынная голова, пустынное сердце. Ах, Арсений… Вера никогда не сможет поверить. Она многое знала о смерти, но в первый столкнулась с ней настолько близко.

– О тебе и о том волшебном моменте буду помнить не только я, мой хороший мудрый Арсений, – прошептала Вера, обернувшись к морю, где душа Арсения оставила тело. -Память о тебе переживет меня, она будет передаваться через поколения. Знаешь почему? Ты спас маленькую жизнь, которая вырастет и даст жизнь другим. Эта маленькая жизнь будет жить только благодаря тебе, потому что ты один открыл мне то, что, действительно, важно.

Она приложила руку к своему животу, и ей почему-то показалось, что дитя взыграло в ней.

Теперь Вера твёрдо знала, что сохранит своего ребёнка, сохранит себя и навсегда сохранит в своём сердце Арсения. У неё больше не было другого выбора, ибо ей сегодня был открыт главный секрет мира – она познала то, что сильнее смерти.

Тайны нарушают сон,

Вселяют страх и горечь.

Так не напрасно ль испокон

Укрывала ночь их?

Глава 15

Гибель крестника надломила также и Сашино сердце гораздо сильнее, чем он желал бы себе признаться. Теперь за ним снова следовала по пятам костлявая уродливая старуха – смерть. Она проникала в форточку по ночам, безобразно оскоблив беззубый рот в издевательской усмешке, она глядела на него из чашки с чаем, отравляя вкус напитка, она жестоко мяла длинными острыми пальцами шею Веры, победоносно глядя на Сашу поверх головы жены.

Она высасывала Сашины силы, у него не получалось одолеть ее в одиночку. Он даже плакал. Оказывается, Саша сентиментален. Зол и сентиментален, разве так бывает? Не удивительно, что старуха-смерть потешается над ним.

Единственным выходом было отправиться в мистическое место, где обитают русалки и воскресают мертвые. В одну из бессонных ночей Саша поднялся с кровати, наспех оделся и направился на дикий пляж.

Короткая светло-песчаная полоска его пляжа освещалась холодным светом луны. Здесь в самом деле случались чудеса. Он видел, как блещут солнце и луна в огромных тёмных волнах, видел россыпь гальки – голубых, алых, зелёных камней, – видел пресновато-золотистую траву. Видел невидимую человеческому глазу пропасть, над которой колыхалось море, глубокую и чёрную, ведущую в преисподнюю, где по бокам не было ничего, кроме неба. Тут море и небо сливаются воедино сине-голубым цветом днём и кромешно- чёрным – ночью.

Луна пролила на море оранжевый ручеёк. Саша медленно и глубоко дышал, различая в тёмном море призрачные силуэты.

"Смерть, где твоё жало? Ад, где твоя победа? Воскрес Христос и торжествует жизнь!"

Саша мысленно повторил про себя слова Иоанна Златоуста, читаемые в Православной церкви на пасхальной заутрене.

Он думал о Лидии и об Арсении. Ее прозрачно-зеленые глаза и его голубые. Смоль ее густых длинных волос и его лёгкий белокурый пушок. Ее сильное гибкое тело и его худенькие плечики. Разве могло это исчезнуть?

Костлявая старуха присела рядом с Сашей, робко улыбаясь. Они сидели где-то на границе миров. Ее взгляд был так же задумчив как Сашин, старушечье лицо на мгновение стало прекрасным.

– Пошла к черту! – Прикрикнул Саша.

Старуха горестно покачала головой и испарилась.

Заместо неё пришла Лидия. Она была в белом платье с тонкими бретельками, Саша почти ощутимо обнял ее за плечи и смотрел на неё. Она же смотрела на оранжевый ручеёк, сотворенный луной. Такая прекрасная и счастливая, молодая и полная надежд. И любимая им. И мертвая. Холодная как свет луны. Их любовь была преступна с самого начала, а исход заранее известен.

И все-таки она его видение. Как давно этот морок не являлся ему. Зачем же теперь опять вздумалось его мучать? Говорят, человеку посылается столько испытаний, сколько он может выдержать. Смерть Лидии превысила Сашин лимит. Поэтому Арсений просто не может умереть. Это против всех нравственных законов.

Луна скрывается за облаками, и все живое поглощает тьма. Возможно, именно Саша и принёс сюда эту тьму. Лунный оскал подтвердил его догадку.

Саша устало побрел в дом. Он остановился во дворе, не решаясь войти и увидеть Веру заместо Лидии.

Горе за Арсения и беременность наседали на Веру, она сделалась тяжёлой, грузной и невыносимо тоскливой. Беременность отнимает у женщин определённое очарование, Саша не был тем художником, кто воспевает красоту материнства. Ему была по душе юная, беспокойная, чуть безумная красота, Сашино сердце не признавало спокойствия. Отягощенная бременем Вера вызывала у него чувство гадливости.

Все же хорошо, что Лидии так и не довелось родить. Она навсегда осталась дерзкой, эгоистичной и невесомой.

Сашино сердце заныло при воспоминании о ней, до безумия захотелось вновь ее увидеть.

Решительным шагом он вошёл в дом, поддел доску в стене и достал оттуда свой шедевр, задыхающийся и укрытый от посторонних глаз. Он зажег сигарету, чтобы лучше видеть ее в тёмноте. В слабом свете обозначилась бледная женщина в свадебном одеянии.

Мрачная красота Лидии согрела Сашу. Ему показалось, что он ощутил тепло от мерцающей одинокой свечи, а мертвое лицо Лидии улыбнулось. Ее гордые черты выражали блаженную безмятежность, вот-вот она очнётся и восковое лицо растянется в мимике.

Лидия! Его жизнь, его душа, его радость, его грех! Его госпожа, такая устрашающая и прекрасная в своём летаргическом сне! Саша губами коснулся сжатого рта своей возлюбленной, будто бы она могла ответить на его поцелуй.

Саша в упоении глядел на картину, понимая, что перестал бояться смерти. Ведь Лидия здесь, он полностью ощущал эффект ее присутствия.

Слух уловил шаги на лестнице. Душа Лидии приняла телесную оболочку и спускается к нему. Он слышал шелест ее платья и беспокойное частое дыхание.

– Саша! – Прошептал голос в темноте.

– Я здесь, любимая. Неужели ты меня не видишь? – Не оборачиваясь откликнулся он.

– Что ты делаешь здесь? Я проснулась, а тебя нет. Я ужасно испугалась.

Вера включила свет. Злосчастные лампочки разрушили волшебство, Саша в ярости обернулся к жене. Глаза Веры заслонили собой лицо.

– Какая страшная картина. Это Лидия?

Саша быстрым движением загородил собой картину. Он не ответил.

– Откуда у тебя такая картина? – Продолжала в ужасе шептать Вера. – Почему эта женщина…Лидия… нарисована тут… мерт… в таком виде? Скажи, что эту картину написал не ты. Скажи, даже если это неправда.

Саша хранил зловещее молчание.

– Зачем ты хранишь такие жуткие картины? – Спросила Вера, сделав ещё одну попытку его понять. – Лучше бы сжечь ее прямо сейчас. Саша, такие картины нельзя хранить у себя, это плохо. Хочешь сожжем ее вместе?

– Если ты притронешься к этой картине, то … то, видит Бог, тебе лучше этого не делать. Ты понимаешь меня, да? – От голоса Саши хлынуло ледяным дождем.

– Саша… Что с тобой происходит? – Вера держалась обеими руками за перила, чтоб не сползти безвольно вниз.

– А что, черт подери, со мной происходит?

– Не чертыхайся, ради Бога. И не делай вид, что не понимаешь. Ты пишешь такие страшные картины, я смирилась с этим и попыталась тебя понять. Но эта картина… она какая-то кощунственная что ли. Ты же сказал мне, что не знаешь, где эта женщина. Стало быть, она может быть жива, а ты изобразил ее мертвой. Саш, это грех. Огромный и страшный грех, равносильный проклятию.

– Это искусство, Вера. Это та красота, о которой я говорил тебе в день нашего знакомства. Ты просила меня рассказать о женщине, совершенной страшной красоты. Так вот погляди на неё, – Саша отошёл в сторону, чтобы Вера рассмотрела получше.

– Зачем ты изобразил ее такой? – Вера не посмотрела на картину, она сверлила взглядом Сашу, от всей души желая понять его и оправдать. – Ты так ненавидишь ее? Так сильно ненавидишь, что решил убить ее в своём воображении?

– Нет, я решил подарить ей бессмертие.

– Саша…, – Вера сдалась, ей никогда не понять того, что он говорит. Это какой-то бред, какие-то страшные гротескные слова.

– Вера, моя дорогая девочка, – Саша подошёл и позволил Вере упасть к нему на руки. Они опустились на ступеньку лестницы, Вера положила голову Саше на плечо и смотрела в пол. Саша гладил ее длинные прямые волосы. – Разве ты не понимаешь? Разве ты такая заурядная женщина, что не чувствуешь всей красоты и силы моей картины?

Вера кивнула, подтверждая свою заурядность. Она задрожала от мелкого колкого страха.

– Перестань, девочка, – ласково шептал ей Саша. – Как ты можешь не понимать? Ты – особенная. Помнишь, я сказал тебе это в день нашей первой встречи? Я тогда сразу дал себе слово, что ты станешь моей женой. Пойми, я обязан смотреть на мир, в частности на красоту, гораздо глубже, чем смотрят другие. Все великие творения, способные поменять мир, сначала вызывали ужас и протест. Это такой маркёр: если ты не понят, значит ты познал правду. Поверь мне, когда-то люди поймут, что такое истинная красота, и возможно мое творчество станет проводником к этому пониманию. Ты должна быть одной из первых избранных, кому доступно подлинное чувство прекрасного. Красота должна содержать в себе уродство, а жизнь должна соприкоснуться со смертью, радость же должна смешаться со страхом, любовь – пораниться о ненависть. Только так можно ощутить чувство во всей его полноте. Нет других путей, остальное – ложь и самообман. Не бывает тьмы без света, все в мире имеет два противоположных полюса. В моей картине ты видишь все грани противоположного. Неужели ты и сейчас скажешь, что это не есть красота?

– Возможно. Не знаю, – Вера заслушалась переливчатым распевом голоса Саши. Колдовская музыка. Вот бы их ребёнок говорил так же проникновенно. Вера вдохнула запах Саши и закрыла глаза. Картина и дом перестали казаться страшными. Захотелось уснуть под Сашину странную колыбельную о красоте и творчестве.

– Отнести тебя в постель? – Сильные Сашины руки легко подняли Веру, когда она уже спала глубоким сном.

Люди так легко теряют веру.

Легче только страсти обретают.

Причиной чаще выступают нервы.

И потери тоже угнетают.

Те, кто выстрадал любовь, не потеряют

То, что служит нам ее гарантом.

Кем является, любовь они узнали,

Приняли, остались невозвратно.

Остальные же живут надеждой,

Что так часто живо ускользает.

Тревожности сменяют безмятежность.

Что в шаге от любви пока не знают.

Глава 16

Алёна Михайловна скандалила с уставшей и лишенной сил дочерью, заставляя ее читать утренние и вечерние молитвы, да ещё и по три акафиста. С трагической гибели внука Алёна Михайловна заделалась ревностной христианкой, из тех фанатиков, что тиранят окружающих их "безбожников". В смерти Арсения она видела справедливую кару за то, что когда-то отреклась от своей веры в угоду замужества с состоятельным мужчиной.

Для Вадима и Саши у Алёны Михайловны просто не было определений, эти люди стояли в одном ряду с Антихристом. Вопреки милосердной христианской вере Алёна Михайловна в душе своим зычным голосом прокляла обоих.

Уму непостижимо, один раз в жизни она оставила внука на этих двух проклятых олухов, понадеясь, что они как-никак взрослые мужики, и вот тебе раз – мальчик ушёл плавать и был убит волной. И Верка эта не доглядела, дура малахольная! А ведь она, Алёна Михайловна, столько раз запрещала Арсению входить в море! Как этим двоим недоумкам не хватило мозгов запретить? Море на диком – адская бездна, и никак иначе. Даже она сама бы потонула там с первой волны, чего уж говорить про крошку Арсения.

Конечно же, Алёна Михайловна утрировала, она не раз покоряла и не такие вершины, но сейчас берег, где отдал Богу душу, мальчик Арсений казался ей неправильным, уродливым и опасным. Женщина очень любила своего внука, любила огромной душной любовью. По правде сказать, она не ведала как ей теперь жить дальше.

Вадим съехал жить к Саше и Вере, не выдержав испуганных, полных справедливого упрёка глаз Юли и ежечасных проклятий тёщи. Саша, правда, тоже винил Вадима в смерти Арсения, заявив, что перед тем, как уйти плавать оставил крестника на попечение Вадима. Какого, спрашивается, черта, на Арсении не было лица после разговора с Вадимом? Должно быть Вадим опять вёл себя с сыном как последняя скотина. Арсений нервничал, это было заметно. Из-за этого он и не справился с волнами.

Вадим молчал, ему нечего было ответить. Саша, не встретив сопротивления, отстал от Вадима, посудив, что тот и так достаточно наказан. А может быть вспомнил своё состояние после смерти Лидии. Имел ли он право судить Вадима? Вадим, кстати, не упомянул ни о Лидии, ни о Павле, чтоб осадить Сашины упрёки. Саша это оценил. Он не дал Вадиму поддержки, но перестал его пинать, оставив в покое.

Вадим слонялся по дому как неприкаянный, его боль следовала за ним по пятам. Вадима гложило, что он так и не сумел извиниться перед сыном за грубость. За тысячу грубостей, что наговорил ему за недолгую жизнь Арсения. За невнимание, когда Вадим устало отмахивался от сына. Как бы хотелось вернуть время вспять, обнять Арсения, крепко прижать к себе его хрупкое тело и сказать, как сильно Вадим его любит. Потом играть с ним, учить его, гулять вдвоём вдоль берега… Как так вышло, что другие незначительные дела оказывались важнее разговора с Арсением? Если б вернуть время вспять…

Единственным человеком, от которого Вадим услышал доброе слово, была презираемая им Вера. Ее глаза были красны от слез и трогали Вадима до глубины души. Арсений был ей, в сущности, никем, но Вера оплакивает его как родного сына. Вера положила на плечо Вадима свою бледную руку с тысячу раз клятым кольцом на пальце, которое опять стала носить. Из-за этого кольца Вадим нагрубил Арсению в последний раз.

– Вера, поймите хоть вы меня, – Вадим словно нищий на паперти клянчил у жены брата сочувствие. – Я любил своего сына… ну так как умею любить. Я не знаю, как это произошло. Я был в расстроенных чувствах из-за матери, я… Я не снимаю с себя вины… просто… Я, наверное, после похорон Арсения пойду и утоплюсь. А может быть даже сегодня. Я не могу с этим жить… не смогу больше. Помолитесь за меня. Хотя не надо! Я ведь не верю в эти молитвы и в загробную жизнь. Но и эту жизнь я не принимаю, где люди норовят пинать павшего.

– Перестаньте, Вадим, – мягко говорила Вера. – Топиться ни к чему. Сейчас все так потрясены горем, что не ведают, что говорят. Со временем, конечно, поймут, что вы не желали случиться плохому. Нужно время. Все же, мне кажется, вам нужно поискать утешение в вере. Честно сказать, я не вижу другого выхода в таких страшных жизненных периодах. Человек не может справиться сам с такой потерей.

Вадим промолчал, но он знал, что ему невозможно искать утешения в вере. Даже если б он не называл себя атеистом, то после смерти сына непременно утратил бы веру. Но, а как по-другому?

"Где сын твой, Вадим?" – Спросил бы его Господь, если бы Вадим верил в Него.

И Вадим не смог бы, подражая библейскому Каину, ответить: «Что ж я сторож сыну своему?»

Разумеется, сторож. И сторож никуда не годный.

Вера продолжала говорить сбивчивыми банальными фразами, говорила сухо, погруженная в свое собственное горе. Но и этого было довольно, чтоб озарить тьму в Вадиме.

В этот день именно Вера должна была вести Арсения на причастие, мальчик был так горд этим событием и с нетерпением ждал этого дня. По печальной воли судьбы вместо Арсения с Верой пошёл в церковь один Вадим, чтоб обговорить с отцом Андреем детали похорон сына.

– Воскресый из мертвых Христос истинный Бог наш, молитвами Пречистыя Своей Матери, преподобных и богоносных отец наших и всех святых помилует и спасет нас яко благ и Человеколюбец, – звучный голос отца Андрея эхом разнесся по храму, прихожане синхронно перекрестились.

Вадим демонстративно не пошёл целовать крест, он стоял в стороне, дожидаясь, когда все закончится. Вскоре отец Андрей подозвал Вадима к себе.

– Как ты, сынок? Держишься? – священник не сумел подавить глубокого вздоха. Отец Андрей не успел привязаться к Арсению, но боль сыновей его друзей Петра и Марии была его собственной болью. Бог пометил эту семью на оттачивание духовных сил, много несчастья выпало на их долю. Сначала душевная болезнь молодой красавицы-жены его студенческого друга Петра Дронова. Серые глаза Марии загорались воистину дьявольским безумием. Но они с Петром справились, не побоялись родить троих сыновей, тем самым доказывая свою победу над болезнью, хотя отец Андрей и настойчиво советовал им усыновить ребёнка, но не рожать своих. И вот Павел… Разве человек, не одержимый бесами, может порезать вены? Вадима тоже тянет на путь греха, это видно по его лицу, оно горит огнём странной недоброй решимости. Как у его матери бывало временами, как было у Павла незадолго до того, как тот лишил себя жизни. Отец Андрей забоялся, что смерть сына подкосит рассудок Вадима так же как смерть Павла окончательно добила Марию.

– Мое единственное желание поскорее сдохнуть, – в сердце Вадима проникла какая-то особенно сильная злоба, он сам не понимал, почему так хотелось нагрубить отцу Андрею. Вадима раздражало в нем буквально все от одухотворенного лица до роскошного обличия священника. Отец Андрей олицетворял в глазах Вадима самое омерзительное лицемерие, которое только может существовать на свете. Он, сжимая в руке крест, говорит в своих проповедях о добре и справедливости, которых не существует на свете, которых выдумала церковь во имя своих корыстных целей, чтобы манипулировать людьми, которые хотят верить в эти самые добро и справедливость. – После похорон Арсения я как Павел порежу себе вены.

– Ты не должен так говорить. Тебе предстоит пережить тяжёлое испытание, позволь же Богу облегчить твою ношу.

– Помнится, говорил вам, что я атеист и не верю во всю эту вашу… в общем, я не верю в Бога. Вы, наверное, в курсе, что моя тёща тронулась умом на религиозной почве. Чтоб не цапаться с ней приходится соблюсти все христианские суеверия в плане похорон. Что там нужно?

– Вадим, тебе необходимо покаяться и пересмотреть свою жизнь. Я давно говорил, что ты живёшь неправильно, ты не прислушивался. Вот и последнее доказательство этому. Твой последний шанс переменить свою жизнь…

– В самом деле? – Вадим со злобой усмехнулся. – Может быть, когда мне будет лет под восемьдесят, как основному вашему контингенту, тогда я выживу из ума и буду искать спасения в религии, но сейчас, увы. Вот вы проповедуете веру в Бога. За что Бог покарал моего сына, по-вашему? Разве не было на свете мальчика добрее и чище Арсения?

– Он посылает тебе испытание, чтобы ты пересмотрел свою жизнь и поменял свои взгляды. Это испытание должно сделать тебя сильнее, а не гнать к пропасти. Очнись, Вадим!

– Слишком жестоко. Логичнее и справедливее было бы наслать болезнь на меня.

– Нет, – отец Андрей покачал головой, – так ты ничего не поймёшь. Мы не любим себя больше наших детей, только они открывают нам глаза на нашу греховную жизнь, только страх за детей, присущий каждому живому существу, способен влиять на нас и обнажать перед нами наши пороки.

– Простите, но я так и не понял, причём здесь мой сын, и почему он должен умереть за мои пороки?

– Потому что ты ослеп и не видишь их. Вадим, сынок, не падай в пропасть греха.

– Если моему сыну нужно умереть, чтоб искупить мои грехи, то я предпочитаю не искупать их вовсе.

– Вадим, ты не ведаешь, что говоришь. Сейчас один лишь Бог может помочь тебе выстоять. Всем людям суждено умереть, черёд Арсения, к сожалению, пришёл раньше твоего и моего, такова воля Господа. Таинство смерти не открыто человечеству, мы воспринимаем ее как нечто зловещее и страшное. Но Господь пытается донести, что люди понапрасну цепляются за временную жизнь на этой земле, они попросту боятся, что им не удастся постичь другую, они думает, что это конец. Виной этому маловерие. Но жизнь здесь лишь подготовка к той жизни, что последует за ней. Эта жизнь дана нам, чтоб познать себя, чтоб уподобиться Богу и научиться жить вечно. Когда человек отягощён страстями, вечная блаженная жизнь будет мукой ему, вспомни прародителей Адама и Еву. Арсений был чистым мальчиком, которому было многое дано, Господь с радостью принял его в свой чертог. Для Господа физическая смерть не имеет такого страшного значения, как для людей, потому что Ему все открыто и все понятно. Доверься Ему. Что ты, в сущности, знаешь о жизни? Ничего тебе неведомо. Так как ты можешь судить, не зная всего? Теперь Арсений всегда будет с тобой, в любое время дня и ночи. Он уснул, укрытый покровом Господа. Настало время погрузиться в свою душу и молиться за Арсения и за себя.

– Знаете, что, идите вы к черту со своими нравоучениями. Меня не интересуют ни ваши молитвы, ни ваши суеверия. Я пришёл по делу, а не слушать идиотские басни про веру, искупления и ещё черт знает что.

Услышав эти злые слова, отец Андрей заплакал. Симметричные ручейки слез катились по его худым впалым щекам. Вадим устыдился резких слов, какие он швырнул отцу Андрею. Он ведь совсем не хотел обижать его, Вадим всего лишь хотел, чтоб его оставили покое. Просто Вадима пинали все, кому не лень, и он не сумел увернуться от возможности пнуть самому невиновного безобидного человека, попавшего под горячую руку.

– Ладно, я подумаю о ваших словах. Извините, – пробурчал Вадим. Не слишком радужно и вежливо, но это все, на что было способно его ожесточенное сердце.

– Возьми эту икону, это образ Владимирской Божьей Матери, – отец Андрей снял цепочку с маленькой иконкой со своей шеи протянул Вадиму. – Богородица через этот образ помогает примирить враждующих людей, смягчает человеческие сердца, помогает принять верное решение, укрепляет веру. Пусть она служит тебе напоминанием.

– Хорошо, спасибо, – Вадим открыл ладонь, в которую отец Андрей положил свой дар.

Он решил носить ее с собой не как святыню, но как напоминание о Петре Сергеевиче, об Арсении, о Павле, об отце Андрее. О людях, которые были ему так сильно дороги, до мурашек и боли в сердце. Может быть даже об Юлии с Сашей. Словом, о том, каковы его корни. Пусть у него останется хоть это, когда он вступит в новую не протоптанную дорогу жизни.

Руку помощи ты протяни,

Ты от этого не обеднеешь.

Всем, что есть у тебя помоги.

Это сделать ты точно сумеешь.

Равнодушие – страшный порок.

Не имеет оно оправданий.

И порок этот очень глубок,

Главный враг он любых начинаний.

Глава 17

Вадим повернул ключ, чтоб войти в комнату матери, его одолевала мрачная решимость.

Марыся подняла на сына глаза так тяжело, будто на ее веках покоился весь земной шар.

– Она его забрала, – торжественно объявил Вадим, его голос дрожал, угрожая сорваться в истерику. – Кто следующий? Ты у нас походу предсказываешь смерть как привокзальная цыганка.

Марыся смотрела на сына своими бархатными серыми глазами. Она смотрела полувопросительным взглядом, словно видела Вадима впервые. И молчала, плотно сжатый рот не пропускал ни звука.

Вадим выругался про себя и махнул на неё рукой. Иногда ему казалось, что мать – единственное живое существо в этом доме, имеющее здравый рассудок. А он, Саша и Вера только притворяются нормальными, а на деле не могут сообразить какая реальность действительно существует. А мать все понимает, но по злобе своего сердца не желает открывать другим истину.

Внезапно Марыся вскинула голову и напрягла слух как дикий зверь, затравленный охотником. Ее глаза испуганно расширились, рот задрожал. Взгляд был устремлён в окно.

Вадим также повернул голову и увидел в окне Веру. Испугавшись, что у матери начнётся припадок, он поспешил задернуть шторы.

– Это всего лишь Вера, Сашина жена, – Вадим добродушно усмехнулся. – Это вовсе не она, не бойся. Саша просто никак не позабудет свою любовницу и отыскал в Москве похожую на неё женщину. Но Вера напоминает Лидию лишь внешне. На самом деле она неплохая женщина. Саша, разумеется, ее не стоит. Угораздило же ее забеременеть от него. Впрочем, Юлю же угораздило родить мне Арсения. Наш род проклят, да? Посуди сама: вы с Сашей тронулись умом, Павел и Арсений безвременно ушли, я живу как неприкаянный. Это ведь от вас пошло? Небось дед Анджей обворовался в своё время. Кольцо ваше точно ведь украл? Больно дорогая побрякушка. И счастья никому не принесла. Совпадение ли, что Арсений носил его в день смерти?

Вадим говорил в пустоту, Марыся не слушала его. Ее взгляд блуждал от занавешенного окна к полке с иконами. Столько образов, что впору открывать домашний храм. Вадим хоть и перестал верить в Бога, но не мог отделаться от ощущения некой скверны. Негоже иконам пылится в комнате, где хозяйничают бесы.

Марыся тяжело дышала и куталась в одеяло, Вадим даже ощутил к ней жалость. Она до смерти боится Лидию и незримо чувствует ее присутствие. Не в силах вынести пропитанного страхом запаха этой комнаты, Вадим оставил мать наедине с ее демонами.

Во всем доме был тяжёлый спёртый воздух, Вадим начал задыхаться. Заваривая чай, он на секунду задумался не бахнуть ли туда коньяку, но все же, поразмыслив, добавил лишь сахар. Он хотел выйти подышать, но застыл на пороге, глядя на Веру. Она бездумно ходила взад-вперёд как не упокоенная душа.

Вадим принялся убеждать себя, что перед ним Вера из плоти и крови, а вовсе не мстительный дух Лидии, что забрала его сына и теперь явилась за ним. Напрасный труд, он так и не смог в это поверить. Вадим прирос к месту, где стоял, зная, что ему некуда бежать.

Вера не замечала его, у неё были свои горькие думы. Вера закрывала глаза, и Саша вставал перед ней – ее возлюбленный и палач. Он смотрел на Веру своим невидящим взглядом, как слепой, познающий мир внутренним ощущением, которое ведомо ему одному. Вера глядела в Сашины глаза, горевшие безумным диким огнём, и была готова бросить всех и все, чтобы остаться с ним. Она положила бы жизнь, чтоб помочь ему искупить грехи и стать дельным человеком. Вера видела в этом своё особенное предназначение.

И бросила бы всех все и положила бы на него свою жизнь. Но есть одно "но". Теперь в Вере жило ее дитя, она не принадлежит себе более. Вера не имеет право обрекать маленького человека на такую искупительную жертву.

Образ жуткой картины, изображающей Лидию в гробу, опять предстал перед глазами Веры. Она мысленно сравнивала свои руки с бледными руками Лидии, которые держали одинокую свечу (единственную, в этой картине, что сохранила в себе пляску жизни), на тонком бледном пальце блестело это же кольцо, что сейчас на Вере. На мгновение Вере показалось, что она тоже мертва, и все, что она сейчас видит – посмертный бред. Нужно уезжать! Она сходит с ума как в страшной сказке Арсения.

Вера скорбно смотрела на красоту природы вокруг. Ей так и не удалось привыкнуть к безлюдности этой местности. Словно мир только что сотворён, и она, Саша и Вадим первые и единственные люди на земле. Она жалела, что приехала сюда. Ее угнетало неприятное тянущее чувство тревоги.

Саши опять не было дома, он пропадал на своём диком пляже. Какая-то таинственная сила тянула его к этому заговоренному берегу.

Нужно поискать Вадима. Вера подняла голову и встретилась с ним взглядом.

– Поговорите со мной, Вадим, – Вера села на ступеньку крыльца.

– Я скверный собеседник, – Вадим не осмеливался подойти, оттого Вера сама встала рядом с ним. Странно, но ее близость вопреки ожиданиям принесла Вадиму спокойствие. От Веры шла особая энергия любви и добра, Вадим ощутил эту энергию кожей.

– Для меня в данный момент лучше собеседника нет. Мне нужна ваша помощь. Вы не откажете мне? Я попрошу немногого.

– Что вы хотите, Вера?

– Я жду ребёнка, понимаете?

– Вам нехорошо? – Вадим неловко вскочил, едва не подвернув ногу. – Вызвать врача?

– Присядьте, пожалуйста, – Вера покачала головой и поманила Вадима рукой. – Я прошу вас побыть моим врачом.

– Если вы думаете, что я понимаю в этом…

– Послушайте меня, Вадим – прервала его Вера. – Вы справитесь, только послушайте. Просто ответьте мне на вопрос: что вы имели в виду, когда говорили, что Саша – гений?

– Я имел в виду, что он талантлив, – сухо ответил Вадим. – Он неплохо рисует.

– Мне кажется, что вы намекали, что его гениальность выходит за рамки нормы. Словом, он гениален, как убийца, мудрено изувечивший своих жертв. Я тогда не поняла, что Сашина гениальность аморальна. Признаюсь, я вообще не знала, что гениальность и мораль могут разминуться. В день нашего с Сашей знакомства, он говорил о том, как понимает красоту, и я увидела в нем родственную душу. Но нет, мы с ним понимаем красоту по-разному. Красота морской бури не равна красоте мертвой женщины. Или равна? Я сама уже запуталась. Как вы считаете?

– Продолжите, пожалуйста, чтобы я понял, к чему вы клоните.

– Я хочу вызвать вас на откровенность, а значит должна быть откровенна сама. Что ж, вы правы, я скажу без обиняков. Я видела портрет Лидии.

– Тот самый?

– Тот самый, – подтвердила Вера, прекрасно поняв.

– Саша показал вам его? С какой целью? От такого зрелища можно и выкинуть.

– Я увидела его случайно. Это портрет с натуры? Лидия умерла?

– Она умерла, – Вадим почему-то испугался, когда произнёс эти слова вслух. Он бы вообще предпочёл не упоминать имени этой женщины зазря. – Но это не портрет с натуры. Саша изобразил Лидию так, когда она была ещё жива.

– Но почему? Разве это нормально?

– Их отношения в принципе не были нормальными. Скажу так: для них это было нормально, для нас с вами – нет. Просто не пытайтесь понять. У Саши своя философия жизни, своё понятие любви, своё определение красоты.

– Он убил ее? – Вера наконец собралась с мыслями, чтобы задать свой главный вопрос, от ответа на который зависело все.

– Нет. Это она убила его.

– Вы говорите недомолвками под стать Саше, – Вера просто взбесилась. Она ожидала от Вадима более определенных ответов.

– Я сказал правду, понимайте, как хотите. А лучше не понимайте вовсе. Вам нужно смириться с Сашиными кхм… странностями, – Вадим подумал минуту не рассказать ли Вере про мать, но принял решение не говорить. – Да, просто принять Сашу таким какой он есть. Или уйти от него.

– Я могу считать ваш ответ на мой вопрос утвердительным?

– Повторяю, не пытайтесь понять. Услышьте только мой совет. Этого достаточно.

– Вы его сообщник, – это был выстрел вслепую, но, к удивлению, Веры Вадим кивнул.

– Зачем вы делаете выводы и пытаетесь понять? Я ведь предостерегал вас.

Вера почувствовала дурноту. Вадим хотел ободрительно потрепать Веру по плечу, но наткнулся на суровый взгляд вернувшегося Саши и опустил руки. Вера бросила на Вадима взгляд, полный разочарования. Она рассчитывала на его помощь, а он не решился дать ей того, чего она просила – сказать, как есть. Да, нехорошо Вадим поступает, ведь Вера вытаскивала его из пучины отчаяния после гибели сына. Но она просила слишком многого. Постоянно в жизни Вадима выскакивает предательское "но", какие бы благие намерения он ни имел. Его жизнь вся какая-то невозможно сложная, словно статусы школьников в социальных сетях.

Он поднялся, чтоб уйти в дом и с удивлением заметил, что окна в комнате матери вновь разнавешены.

Мы приходим в этот мир неспроста,

Мы это знаем, чувствуем неосознанно.

Не случайно выбираем мы места,

Где наша жизнь проходит между вёснами.

Не просто так мы получаем цвет волос,

И нос прямой, курносый иль с горбинкой.

И предопределены цвета полос,

Что жизнь рисует черно-белыми картинками.

Любая жизнь нужна и не пуста.

Нам важно лишь понять предназначение.

А также просто жить и помогать,

И не впадать в пустые рассуждения.

Любой из нас имеет свой талант,

Необязательно писать и быть поэтом,

И пусть не каждый третий музыкант,

И пусть не пляшет балериною в балете.

Талантом может быть умение прощать,

Или присутствием добавить сахар в кофе.

А может дебет-кредит посчитать,

Талант – все то, что нам приносит пользу.

Пожалуйста, найдите свой талант,

Оставьте след в безумном ярком мире,

Сияйте в жизни словно бриллиант.

Ведь это просто словно дважды два – четыре.

Пусть мир вокруг вас знает по делам,

А не по глупым вечным рассуждениям.

Всегда предпочитайте труд словам,

Не тормозите перед осуждением.

Свой след оставит тот, кто сверг свой страх

Перед толпою, жизнью и собою.

Тот, кто предназначенье отыскал,

Себя покроет славой вековою.

Глава 18

Вадима распяли на кресте, что возвышался на свежевырытой могилке Арсения. Образно, конечно, но Вадим примерно почувствовал, что должен испытывать человек, которого безоговорочно пригвоздили к кресту, чтоб совершить над ним казнь.

И почему эти злорадные твари не могут понять, что Вадим сам уже тысячу раз казнил себя, что не уследил за сыном? Ему всю жизнь с этим жить, он не просит к себе сочувствия. Неужели так тяжело просто оставить его в покое? Твари!

Масла в огонь подливали тёща с отцом Андреем, которые по мнению Вадима, превратили похороны Арсения в низкопробное шоу.

Алена Михайловна выла как белуга и бесконечно причитала у гроба. Почему она не может стоять спокойно, сохраняя достоинство? От Вадима она пятилась в гротескном ужасе, всем видом давая понять, что здесь все собрались чисто по его милости. Старая маразматичка!

Отец Андрей завёл свою долгую шарманку про Царствие Небесное. Вера, Юля и Алена Михайловна поддакивали ему как три юродивые. Вадим ненавидел всех четверых. Отец Андрей отпевал Арсения добрых минут сорок, пока у женщин не началась истерика.

Ваня, муж Насти, первой любви Вадима, которого Вадим так презирал, по-дружески положил руку Вадиму на плечо, нервно прижимая к себе свою дочку. Вадим не нашёл в себе сил улыбнуться Ване, хотя хотелось. Ведь кроме Вани никто больше не подошёл, чтобы проявить человеческое сочувствие Вадиму. Рой плакальщиков облепили Юлю с Аленой Михайловной как пчелы душистый цветок, даже Вере досталась щедрая порция соболезнований, ведь люди видели, как она была дружна с мальчиком. Вадима демонстративно игнорировали даже родственники. Как, впрочем, и Сашу.

Вадим вспомнил похороны Павла, когда сам стоял во главе ополчения против Саши. Все считали Сашу виновным в смерти брата, а ведь Павел был взрослым мужчиной, и сам принял решений уйти из жизни. Но Вадиму тогда не хотелось принимать это в расчет, ему нужно было обвинить кого-то, лишь бы не Павла. Саша идеально подошёл на роль козла отпущения.

Теперь Вадиму бумерангом вернулось его безразличие и коварство.

Он смотрел на Сашу, но брат так и не повернулся к нему. Саша в этот день был так жесток и язвителен, что даже Вера не знала, как с ним заговорить. Саша не только не поддержал Вадима, Юлю и Алену Михайловну, но и заявил им троим в лицо, что они не заслуживали Арсения, и в лучшем из миров мальчику будет гораздо спокойнее без них. Юля затряслась и принялась плакать, Алена Михайловна душила дочь в объятьях.

– Саш, ну есть же у тебя сердце? – Горько вопрошала Вера.

– Нет, – Саша сопроводил свой ответ красноречивым взглядом. – Не сегодня.

Небеса обрушились на Веру, она была, в сущности, тепличным созданием, не привыкшим к такому количеству горя и жестокости. Ей было очень больно, что родные Арсения провожают его в последний путь ссорясь и проклиная друг друга. Она стойко держалась ради него, другие же не брали на себя сей труд.

Когда к глазам подступали слезы, Вера сжимала крест, что висел на груди и благодарила Бога, что Он позволил ей узнать такого светлого человека как Арсений.

– Ты сделал мою жизнь лучше, мой мальчик, – шептала она вслед его отлетающей душе. – Ты помог мне понять, для чего я теперь буду жить. Я буду делать только то, что действительно, важно, обещаю. Я пронесу память о тебе через свою жизнь. Клянусь, я не дам тебе уйти навсегда, каждый день буду молиться и вспоминать. А ты в свою очередь не покидай меня и наставляй.

Вадим хотел держаться так же стойко как Вера или так же наплевательски как Саша. Ему хотелось, чтоб все это было ночным кошмаром, чтобы он проснулся и потрепал Арсения по волосам. Вадим осознал, что никогда больше он этого не сделает. От этой мысли хотелось закричать на весь белый свет.

– Спасибо, что всё организовал, – сказал он Саше, который, действительно, хорошо помог.

– Пустое, – отмахнулся Саша. – Арсений – особенный мальчик. И, знаешь, я, действительно, его любил.

Он не лгал. Арсений был крестником Саши и Лидии, и Саша иногда представлял, что он их сын, которого у него с Лидией не могло быть. Это была первая Сашина победа над Павлом, который слёг со страшной пневмонией, и не смог покрестить сына Вадима. Саша заменил Павла и был особенно горд поучаствовать в таинстве крещения на пару с Лидией вместо него. Как чудны дела Господни! Теперь у Саши нет ни Павла, ни Лидии, ни Арсения.

Саша называл Арсения не иначе как " сынок ", баловал его и старался дать толику нежности – столько сколько могло преподнести его ожесточенное сердце. Арсений – единственный родной по крови человек, которого Саша любил, единственный, с кем он признавал свое родство.

Лидия тоже относилась к маленькому Арсению с нежностью, плескала на него своё нерастраченное материнство. Арсений совсем не помнил ее, но Лидия была в его жизни. Саша воскрешал в памяти, как менялось ее лицо, когда она смотрела на спящего Арсения, прозрачно-зеленые глаза светились особым светом, никогда она не смотрела таким взглядом на Сашу или Павла. Она брала Арсения на руки и пела ему. Пела так тихо, что Саша не слышал слов и мотива. Когда он садился рядом, чтоб понять мелодию и слова, она тотчас умолкала. При Арсении Лидия никогда не говорила с Сашей грубо, не отмахивалась от него. Ее голос был спокойным и тягучим, будто она боялась, что любая сильная эмоция передастся ребёнку и нарушит его покой.

– С ним ушло все, – сказал Вадим.

– Мне жаль, что мы потеряли Арсения, – Саша отвёл глаза от свежевырытой рыжей земли. – Если у меня родится сын, то назову в честь него. Может быть у тебя тоже ещё будут дети. А хотя я припоминаю, что ты считаешь нас с тобой недостойными иметь потомство. Что ж насчёт себя ты может и прав.

– Я очень от тебя устал, – Вадим сплюнул себе под ноги злой плевок. – Почему ты считаешь себя вправе ранить людей словами? Если тебе интересно, я собираюсь уехать куда глаза глядят. Подальше от всех вас. Сегодня я похоронил не только сына. Я похоронил жену, тёщу, тебя, твоего сына и вообще всех к чертовой матери.

– То есть завёл себе призраков? – Усмехнулся Саша.

– Меня не пугают призраки, – ответил Вадим. – Я отделяю жизнь от смерти.

– К какому из состояний относишь себя?

– Я жив.

Саша тихо засмеялся, заставив несколько стоявших поблизости голов в недоумении на него обернуться.

– Когда в последний раз ты замечал, что отражаешься в зеркале? Когда ты смеялся в последний раз? И где твоя жизненная сила? То-то же. Ты мертв, Вадим. Хватит смелости это признать?

Вадим не ответил. Саша сочувственно положил руку на плечо брата, приняв молчание за знак согласия.

– Не подойдёшь к жене? – Саша кивнул в сторону Юлии. – Мертвецам неплохо подпитаться энергией жизни у любящих женщин. Мое дыхание жизни все норовит улететь от меня в Москву. Хотя Вера клялась, что не сможет меня покинуть, уверяла что любит. Беременность дурно влияет на неё: и на красоту, и на характер. Я никогда не видел у неё такой упёртой решимости, обычно она всегда норовила мне угодить.

– Уберешься ты наконец к собачьим чертям? – Вспылил Вадим. – Если ты и задохнёшься, то всем станет только больше воздуха, и все на этом. Твоя жена спит и видит, как бы ей поскорее от тебя отделаться. Если ты пытался вылепить из неё вторую Лидию, то ты ещё больший идиот, чем я думал. У неё в отличии от той продажной девки есть сердце. Да, твоя Лидия, которой ты поклоняешься как безумный сектант, была не кем иным, как распутной девкой, которая заслуживала своей участи. Я надеюсь, у Веры хватит ума не продолжать твой омерзительный генофонд. Ты сделаешь нам с ней огромное одолжение, если задохнёшься или перережешь себе вены как Павел. Я считаю, что тебе пора наконец воссоединиться со своей драгоценной Лидией и оставить всех в покое. Это мой последний тебе совет, больше ты не услышишь от меня ни слова.

– Лидия всегда рядом с нами, – Саша вновь усмехнулся своей так ненавистной Вадиму усмешечкой. – Прекрати врать самому себе, что ты ее не видишь.

Ненормальный, подумалось Вадиму, когда Саша под ошеломлённые взгляды покинул кладбище. Вера прям таки открыла рот от удивления, но не последовала за мужем. На ее плече покоилась голова Юли, которую Вера бережно гладила.

Юлия не думала о том, чтобы прижаться к мужу и порыдать на его груди. У неё не было сил думать и желать чего-либо. Арсений был ниточкой, что сшивал их с Вадимом брак. Его нет, а значит их с Вадимом тоже нет. Она одна в целом свете. А с этим можно научиться жить?

Вадим также стоял лицом перед неизвестностью. Что он намерен теперь делать?

Найти себе женщину и сделать нового сына? Сменить имя и уехать в другую страну? Лечь на диван и больше никогда не вставать?

Вадим вспомнил момент, когда Юлия в слезах призналась, что забеременела. Тогда он решил, что его жизнь кончилась, не успев начаться. Две параллельные полоски на тесте вопреки законам математики скрестились и бодро перечеркнули его беззаботную жизнь.

Мог он знать, что именно Арсений станет единственной радостью его жизни, пусть сам Вадим об этом и не подозревал до сего времени? Что именно его маленькую голову Вадим будет гладить и обнимать, когда узнает, что Павел больше не сможет ходить.

Арсений был с ним во время печалей и радостей, словно сердце Вадима ожило и ходило по земле. Какая трагедия, что Вадим понял это слишком поздно.

Вот Вадим сажает маленького Арсения себе на шею, Юля идёт рядом, обнимая Вадима за плечи и держит в ладони свисающую ножку сына. Они идут вдоль берега тёплым вечером. Арсений мягко держит Вадима за голову, доверяет ему.

Сердце Вадима заныло.

Вот Арсений бежит по песку, слишком боязливый, чтоб зайти в море. Шорты почти сваливаются с него (тёща опять купила одежду на вырост), рубашечка разлетается, светлый пушок лёгких волос живет своей жизнью. Он бежит окрылённый, бежит навстречу своей долгой счастливой жизни, полной открытий и возможностей…

Сердце Вадима истекло кровью.

– Каким бы ты стал, Сенька, дожив до моих лет? – шептал Вадим. – Сколько бед бы ты пережил, сколько обид? А радостей? Ты не познал любовь и тела женщины, но ты и не был отравлен похотью или ранен предательством. Ты не познал счастья подержать в руках сына, но ты и не схоронил его. Ты видел в жизни один лишь свет. Жалеть мне тебя или радоваться? Боюсь, что пожалеть мне теперь стоит только себя. Ты делал мою жизнь лучше, а теперь придётся пробовать самому. Я не могу знать, справлюсь я или нет. Но одно я знаю точно, все силы, что у меня были, я черпал в тебе. Спасибо, Сенька.

Сказав сыну последнее прости, Вадим тоже намеревался уйти. Он напрягся всем телом, чуя, что будет непросто прошагать в одиночестве сквозь толпу. Его вновь выручила Вера. Она внезапно упала навзничь, Ваня едва успел ее подхватить.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Что же такое одиночество?

Оно во благо иль в погибель?

Оно в глазах мужчины склочного,

Оно звучит в посмертном хрипе.

Печаль – его сестра и спутница,

И смотрит так же укоризненно.

Она навеки сердца узница,

И срок тюрьмы ее пожизненный.

И человек у них за третьего,

Он с ними пьёт в пустынной кухне.

Проходят так тысячелетия,

Что люди меряют минутами.

Глава 19

Вот уже около года Вадим жил в Москве. Он снимал комнату в коммунальной квартире на самой окраине и был идеальным соседом для всех. Ему было наплевать, что старый дед решил держать у себя в комнате перепёлку, его не волновала бурная личная жизнь двух амбициозных молодоженов, которые, подобно ему, приехали покорять Москву. Вадим приходил туда ночевать, потому что в ночной темноте нужна была крыша над головой и тепло, чтобы не слечь с воспалением легких. Он так уставал на работе, что едва доползал до кровати и тут же забывался в крепком коротком сне.

Если б не эти неприхотливые человеческие потребности, Вадим бы не приходил в свою комнатку вовсе. Ему нравилась Москва, он слился с этим городом воедино. Суровый, могущественный и равнодушный город. Таким же хотел стать Вадим. И пока он был надломлен, Москва помогала ему. Помогала своим безразличием.

Вадим стал невидимкой, никто не обращал внимание на человека в серой куртке, который степенно читал книгу в метро и никого не трогал. Вадиму была не нужна толпа, толпа отвечала горячей взаимностью. Идеально.

Вадиму, действительно, везло, словно его, неверующего, постоянно сопровождал ангел-хранитель.

Он устроился на работу экономистом, Вадиму повезло попасть в крупную компанию. Он начал с малого и постепенно своим старанием заслужил повышение. Тесть Вадима Игорь Левин держал два продовольственных магазина, помимо гостевого дома, Вадим помогал ему, а после смерти тестя продолжал вести дела вместе со своей деятельной тёщей пока не уехал, оставив бизнес на Юлю с Алёной Михайловной. Это сослужило ему хорошим опытом, который помог в устройстве на работу.

Одиночество подняло его из колыбели жизни, а суровая Москва дала пинка и выбросила в самую бурю. Помнится, тесть все хотел проделать такое с Вадимом. Но это могут сделать только обстоятельства, чаще всего прискорбные.

К Москве Вадим привык не сразу. Первое, что изумило провинциала был бешеный темп жизни, к коему Вадим не был готов. Изнеженный, размеренный Вадим не поспевал за городом ни ногами, ни мыслями. Первый дар, который подарила Вадиму Москва – дар вечной занятости. Некогда переживать. Некогда спать. Некогда предаваться заоблачным грезам. Некогда вспоминать глаза Лидии. Некогда вспоминать как мучительно искривился рот Арсения от обиды, перед тем как сыну погибнуть. Некогда, некогда, некогда! Спасибо тебе за это, Москва.

Затем, когда Вадим начал бежать в ногу с толпой, он наконец поднял голову и поглядел на лица людей. Эти лица поразили Вадима. В них читалась ярость, но ярость благая.

"Да, я подыхаю от этой проклятой работы, едва тяну детей и квартиру с заоблачными ценами, да в последний раз я отдыхал за партой в школе. Но я выживу! Выживу всем назло! Я прогрызу зубами землю, но выживу!"

Именно это Вадим прочитал на лицах каждого второго московского трудяги в метро. Он привык видеть изнеможённые, умирающие глаза опустившихся людей, которые смирились с несправедливой судьбой и ничего более не хотели. Скорбное безразличие и смерть. В Москве таких людей не было, Москва выплевывала их на задворки страны. Ярость и жажда жизни – вот те качества, что определяли детей Москвы. Как Саша смог уехать, добровольно вынырнув из этой бурлящей лавы жизни?

Вадима так воодушевила эта ярость, что климатические условия составили совсем малое разочарование жизни. Летний московский ветер ласкал лицо как неумелая любовница. Куда ему до свежего морского бриза! В Москве абсолютно нечем дышать, скоро убедился Вадим. Но не все ли равно, если он дышит в основном дымом своих сигарет?

Картинная красота Москвы с ее воздухом – хрустящим от мороза зимой и удушливо-согревающим летом, великолепной архитектурой, новогодними ярмарками и уютнейшими кафешками, согревающими в хмурую осень, прошла мимо Вадима. Он не оценил внешней красоты города, пожелал посмотреть сразу вглубь. И не прогадал. Сердце раскрылось и впустило в себя Москву со всей прелестью и скверной. Вадим обрёл этот город как обретают мать или жену.

Начальство ценило Вадима за трудолюбие (Вадим работал допоздна), отсутствие праздности (Вадим не был замечен в лености или пустых разговорах с коллегами), стрессоустойчивость (Вадим производил впечатление человека сосредоточенного и спокойного). Пока начальник не заметил, что Вадим выбился из сил и стал буквально клевать носом рабочий стол, и не велел ему хотя бы в воскресенье отдохнуть, Вадим работал в офисе целыми неделями без передышки, словно наказывая себя рабским трудом.

Он работал не ради денег, их ему было нужно, в сущности, не много. Вадиму хотелось забыться, почувствовать себя живым и нужным. Но воронка люто тянула его вниз. Чем больше Вадим работал, тем сильнее ощущал обратный эффект. Ему удавалось забыться в течение дня, но стоило оставить работу, как страхи и горести опять стучались ему в голову и оттуда проникали в сердце, которое безбожно терзали. Жизни он не видел, больше напоминал себе робота, заведённого на одну и ту же программу действий. И был совсем никому не нужен. Сначала Вадиму нравилась его ненужность, но со временем он стал ощущать нехватку человеческого тепла. Но толку желать этого тепла? Пути назад нет. К Юле он не вернётся, а Саша… Иногда Вадим сильно жалел, что наговорил ему резких слов на похоронах Арсения. Но какой толк жалеть? Вадим сам хотел остаться один.

Коллеги женского пола косились на него и хихикали, гадая откуда такая серьёзность. Им хотелось расшевелить Вадима, нечто вроде спортивного интереса.

Вадим был бы не против завести женщину для посиделок и здоровья, но не срослось. Он жалел, что не ценил раньше свою семейную жизнь, ловил себя на мысли, что вспоминает о браке с Юлей с сожалением. Были моменты, когда яростно хотелось завести ребёнка, и жить ради него, но это желание было тяжело осуществить. Сам он не хотел навязываться, а две самые ярые женщины, подбивающие к нему клинья, не устроили его по разным причинам.

Блондинка тридцати пяти лет (впрочем, она выглядела на пять лет моложе) из юридического отдела была приятна внешне и в общении, но до боли напоминала Юлю. Она даже губы дула похоже. Вадим не смог переступить этот барьер, а красотка не оказалась очень настойчивой. Служебный роман дал искру и погас.

Рыжеволосая сотрудница бухгалтерии была стара для него, ей было около сорока пяти, она даже успела овдоветь. Впрочем, она была сердечной женщиной, ей было жаль Вадима. Она чувствовала его душевный надлом и думала, что сможет вывести его из болота. Он восстанет из пепла, а она обзаведётся молодым мужчиной в доме. Вадим не оценил порыва ее души.

Остальные девушки в большой компании не рассматривали Вадима как спутника жизни – не богат, не престижен, странноват и нелюдим.

Из своей зарплаты Вадим оставлял для себя часть, чтоб оплатить аренду комнаты, немного денег на примитивную еду (крупы, полуфабрикаты из курицы для жарки, немного овощей), деньги на одежду (если требовалась) и мелкие расходы вроде сборов на день рождения коллег, абонемент поездок на метро, парикмахерская. Остальные деньги он жертвовал больным детям, чувствуя себя обязанным делать это в память об Арсении. Поразительно, но теперь все дети мира имели лицо Арсения, все инвалиды смотрели затравленным взглядом Павла, а все старики улыбались светлой улыбкой отца.

Встав на ноги финансово, Вадим сам не поверил своему успеху. Когда-то ему казалось, что деньги в Москве передаются по наследству, и если у человека нет связей, то он обречён ночевать возле Курского вокзала. А оказалось секрет богатства прост: нужно работать, много и усердно работать. Это не так уж сложно, если у тебя никого нет, и ты готов посвятить свою жизнь исключительно карьере, днюя и ночуя на работе, не замечая пролетающие дни и смену времён года.

Вадим перевёл сумму денег на счёт Юле, бывшая жена не могла уйти из уголков его совести. Вадим отдавал себе отчёт, что поступил по отношению к Юле подло и недостойно.

Юля была такой спокойной и надменной, когда они разводились, Вадим не ожидал, что в ней столько достоинства. Только глаза ее предали. Взглянув на Вадима в последней раз, они показали боль и грусть. Она грустила по раскалённым цепям, что выжигали ей тело и сердце. Как же это порой свойственно женщинам.

Сумму Юля перевела обратно, гордо заявив, что не нуждается в деньгах. Они с матерью продали гостевой дом отца, им есть на что жить.

Вадим хотел было спросить у неё про Сашу, но передумал. Нельзя оглядываться, не то подобно жене Лота вечность простоишь соляным столбом.

В итоге Вадим остался наедине с огромной суммой денег, думая куда бы их потратить. Зная свой характер, он ответил себе: "Немедленно их истрать, потому что деньги для тебя – опасная вещь". Он принял решение снять квартиру поближе к работе, чтобы не тратить полжизни на монотонную дорогу и не ютиться в занюханной халупке. Вадим так и не смог понять, откуда в нем проснулась эта тяга к комфорту. Вероятно, так было предрешено. Он должен был так или иначе встретить человека, крупно повлиявшего на мировоззрение Вадима и изменившего его жизнь.

Выбор Вадима пал на симпатичную однушку возле метро Бауманская. Район Вадим нашёл живописным и приятным, можно будет даже гулять перед сном, не боясь получить по голове, усмехаясь думал он, вспоминая свою окраину.

Квартиру сдавал странноватого вида мужчина. Это был крупный лысый громила с золотыми коронками на зубах. Должно быть он нагонял страх на людей в лихие девяностые. На Вадима он нагнал страху и в нынешние спокойные времена, он как мог пытался это скрыть.

Первым порывом было уйти и не связываться, никто не отменял инстинкт самосохранения.

– Ну, ты в штанишки тут не насикай мне! – Громовой голос мужчины напомнил Вадиму голос Алёны Михайловны. – Я что, на привидение похож? Меня зовут дядя Гера. По батюшке не надо, я это дело не люблю. Ты чего такой хилый? Ба, да тебя семиклассник на лопатки положит! За отдельную плату преподам урок самообороны. Интересует?

Какой-то маргинал, подумал Вадим. Но поймал себя на мысли, что ему впервые за долгое время захотелось посмеяться. Почему-то дядя Гера очень понравился ему. Он напоминал ему… отца Андрея. Вадим сам удивился ассоциации в своей голове. Это надо додуматься сравнить интеллигентного набожного скромного отца Андрея с его тихим мелодичным голосом и этого громилу. Но что-то было во взгляде дяди Геры, что роднило его с отцом Андреем… Интересно и странно. Не ожидал Вадим встретить помесь священника и тёщи. Его до ужаса развеселили свои мысли.

– Ты лыбиться перестанешь или нет? Я тебе петрушка на утреннике что ль? Как звать?

– Вадим.

– Значит один снимаешь? Жена, детишки? Тебе авось не восемнадцать? Не обзавёлся что ль?

– Нет. Буду снимать один.

– Баб будешь водить?

– Не буду.

– А как же ты будешь это самое? – Дядя Гера сделал неприличный жест руками.

– Никак.

– Чудной ты, Вадик, – теперь дядя Гера напомнил Вадиму Сашу своей мерзко-снисходительной интонацией.

– Мне понравилось у вас. Вы плату на год вперёд возьмёте?

– А ты дашь? – Дядя Гера оскалился, обнажив золотые зубы.

– Да.

– В договоре не так прописано. Стало быть доверяешь?

– Стало быть доверяю.

– Ну и дурак! Доверять, Вадик, можно только Господу Богу, чтоб ты знал. Даже себе самому порой доверять нельзя. Ну дяде Гере кстати вполне себе можно в качестве исключения из правила, только не сразу. Мы с тобой сначала по кружечке распить должны.

– Как-нибудь разопьем. Я куплю вино. Или вы что-то другое предпочитайте?

– Бухаешь что ль?

– Были б на это деньги, – они вдвоём посмеялись. – К вашим услугам.

Вадим ощутил особое тепло внутри. Надо же, он стал кому-то нужен. Пусть и в качестве собутыльника.

– Ну ты это… баб-то хоть води, – бросил напоследок дядя Гера. – А то совсем бедолага какой-то.

Беда была только в том, что дядя Гера так и не пожелал распить с Вадимом алкоголь за дружбу. Он предпочёл разделить с ним иную трапезу за спасение души.

Через два месяца на тёплый апрельский день выпал праздник Пасхи. Вадим был не намерен его отмечать, хотя прошлой ночью суеверно отметил, что икона Богородицы над кроватью смотрит на него как-то особенно строго. В квартире этого маргинала дяди Геры подозрительно много икон и какая-то по-женски набожная атмосфера.

Всю жизнь Вадим отмечал праздник Пасхи. В детстве это было особенно прекрасно. Вадим вспомнил с каким трепетом просыпался утром, предвкушая кулич с изюмом и сладкой глазурью. Как интересно было биться яйцами с Сашей и Павлом. Павел всегда поддавался ему, а Саша – никогда. Даже мать в этот день всегда была прекрасна и грустно-задумчива, ее безумная голова покойно прислонялась к широкому плечу отца, ещё полного сил и стремлений. И отец Андрей всегда заходил и поздравлял. Было что-то особенное и чистое, когда под дирижёрством отца Андрея всей семьёй пели тропарь праздника. Непросто было перекричать Сашу с его звонким и сильным голосом. Павел пел совсем тихо и очень вдумчиво, Вадим старался ему подражать. Эх, были времена! К вечеру Вадим уже заставил себя позабыть про них, намереваясь постирать одежду, как впервые за время, что Вадим жил в его квартире, заявился дядя Гера.

– Христос Воскресе! – Заорал на всю Москву дядя Гера.

– Угу, – промямлил Вадим. – Что-то случилось?

– Конечно случилось! Ну, ты даёшь!

– Что такое?

– Христос Воскрес! Вот что случилось, – Дядя Гера звонко три раза поцеловала Вадима в щеки. Вадим не привык к такому проявлению чувств со стороны мужчин, тем более трезвых. Он инстинктивно попятился назад.

– Я думал, стряслось что-то серьёзное.

Дядя Гера уставился на него, словно Вадим смолол самую большую на свете глупость.

– Прекрати стирать свои допотопные манатки, – он проворно отобрала у Вадима рубашки и швырнул их в сторону. – Я кулич с яйцами принёс. Освящённые, сам ходил святить. Заодно побратаемся, познакомимся.

–  Я не отмечаю религиозные праздники, – Вадим с раздражением поднял с пола рубашки.

– Конечно, не отмечаешь! – Воскликнул дядя Гера. – По тебе и видно, бедолага.

– Что вы имеете в виду?

– Где тебе отметить торжество вечной жизни, коль ты сам ходячий труп. В гроб краше кладут, ей-Богу. Сам таким когда-то был.

Только сейчас Вадим заметил на толстой шее дяди Геры крест. Распятие было таким крошечным, что тонуло в складках этого необъятного мужчины, совершенно не подходило ему, смотрелось чужеродно и комично. Тоненькая серебряная цепочка вовсе не выделялась на красной шее дяди Геры, она захлебнулась в складках кожи и утонула. Из-за этого крестик казался вытатуированным.

Вадим все ещё смотрел на крест, когда дядя Гера очистил яйца и нарезал кулич.

– Ну, чего смотришь на меня словно я грудастая баба? – Рявкнул он. – Бери себе яйца с куличом. Не в ресторане чай, чтоб я тебя обслуживал.

Дядя Гера пристально смотрел Вадиму в рот, когда тот ел пасхальный кулич, словно собирался силой мысли пропихнуть кулич Вадиму в желудок. Вадим послушано доел все предложенное.

– Не обижайтесь, но по вам не скажешь, что вы так религиозны, – осторожно сказал Вадим и поднял глаза на дядю Геру, ожидая какую реакцию вызовет у громилы его замечание. Дядя Гера глядел равнодушно, ожидая, что Вадим скажет ещё. Это придало Вадиму смелости. – Просто религия – предрассудок прошлого, суеверие, сменившее языческие обряды. Бог не может эволюционировать вечно. Раньше Он носил головы зверей, затем стал человеком со всеми людскими пороками, и наконец стал безгрешным и совершенным. Дальше эволюционировать некуда. Посему разве не должно совершенство кануть в небытие? Выродится, проще говоря. Как вырождались королевские династии, вступавшие в брак между своими родственниками ради сохранения чистоты крови. Они ведь тоже стремились к своему совершенству и его достигли.

– Прям достигли! – Дядя Гера икнул и посмеялся.

– В своём понимании. Желание достичь совершенства приводит к вырождению. Я без толку пытался доказать это своему брату, он художник.

– Верующий?

– Да, только он создал свою собственную религию. Говоря проще, он сектант. Он убеждён, что совершенства можно достичь, но только избранным. Разумеется, к таким избранным он относит себя. Он рисует устрашающие картины, утверждая, что это есть красота. Но это безумие! Его любовь тоже безумие. Его мысли, действия, слова то же самое натуральное безумие. Брат сходит с ума, уже сошёл. Он живет в своей мифологии среди богов подземного мира, призраков, русалок и прочих выдуманных тварей. Он всято верит во все это. Христиане тоже верят и также сходят с ума, только медленнее.

– А ты сам во что веришь?

– Я ни во что не верю.

– Так не бывает.

– Так бывает. И если уж говорить о религиях, то мне не понятна вековая популярность христианства. Иисус слишком уныл и праведен. Я бы предпочёл верить в Зевса, он как-то ближе к народу.

– Так ты и веришь в Зевса.

– Я не верю в Зевса. Я ни во что не верю.

– Не неси ахинею, Вадик. По каким-то же принципам ты существуешь. Не будь самонадеянным, человек просто выбирает кому служить и к чему стремиться. Если ты живёшь без цели, думая только о том, что бы пожрать и с кем бы поспать, это не значит, что ты весь из себя самодостаточный. Это значит, что ты просто кусок дерьма, плывущий по течению и зависящий от обстоятельств, окружения, прогноза погоды и гороскопа. Человек не может остаться лояльным. В своей жизни человек обязан выбрать одну из сторон, обязан во что-то поверить и действовать согласно своим принципам. Желательно сразу сделать правильный выбор, с молодости то бишь. Для этого и нужны человеку родители. А ты думал, для чего? Чтоб содержать тебя? Надоедать тебе? Служить тебе? Кошмарить тебя и портить психику? Нет, у них иное предназначение. Но случается так, что человек вынужден разбираться самостоятельно. Говорят, человеку будет дано по вере его. Может быть моей веры будет достаточно, чтоб искупить время, когда я стоял на другой стороне.

– Вы были атеистом?

– В какой-то степени. Я ж объяснил тебе, что человек не может ни во что не верить. По той же схеме он не может верить в разное одновременно. Разве можно одновременно быть христианином и поклоняться зеленому змею? Нельзя быть рабом двух господ, слыхал такой афоризм? В этой Книге таких изречений наберется с тысячу.

– Выпивали?

– Мягко, Вадик. Я был настоящим запойным алкашом. Ни мольбы, ни материнские слёзы, ни бесконечные кодировки не имели воздействия. У меня была хорошая мать. Она растила меня одна, вложила в меня так много любви, что она полилась через край и уплыла. Как же я тиранил ее бедное сердце! До сих пор она стоит перед мной. Старая, сухая, древняя как египетская мумия. Ручки дрожат, колени подгибаются. Она получила разрыв сердца в зале суда. Меня тогда судили за крупную кражу и разбой в пьяном угаре. Судили, надо признать, справедливо. Потом я вышел. Господь был милостив ко мне, озарил мою жизнь, и я встретил ее. Не косая, не кривая, один Бог ведает, что она во мне нашла. Пригрела меня, не осудила, ставила за меня свечки. За тебя кто-нибудь ставит свечки, Вадик? Молится коленопреклонённо за твою тщедушную душонку? А она за меня молилась и за руку повела в свою церковь. Меня, алкаша и безбожника! Там мы с ней и повенчались. Потом она мне дочку родила, Маришку. В честь матери назвал… А потом я расслабил булки и опять стал бухать. Как же Любушка меня просила не пить! А я выпил проклятые две стопки и поехал встречать их с поезда. Кончилось тем, что я не справился с управлением из-за стопочек этих, а ведь со мной ехали жена и дочка, моя доченька Маришка…Я-то уцелел, Маришка скончалась на месте, Любушка – после, в больнице. Мне передали, что она меня простила, можешь представить себе? Простила! Господи Боже! Простила… Можешь представить? Я по сей день ношу крестик Маришки. Чтоб теперь уж точно не сойти с пути.

Вадим закрыл глаза и перед ним предстала другая авария. Брат Павел. Один миг, и здоровый сильный брат стал инвалидом.

– Получается, они погибли по вашей вине? – Глухо спросил Вадим дядю Геру, стараясь отогнать воспоминания о Павле.

– Бананы что ль в ушах? Да, я их все равно что ножом перерезал.

– Как вы это пережили?

– Меня спасла вера. Она подняла меня с самого дна. Христос Воскрес, Вадик.

– У меня тоже был сын, – зачем-то сказал Вадим. – Он так нелепо погиб, я не уследил. Ему было только шесть лет. И из этих шести лет я был ему хорошим отцом от силы несколько часов. Так что я тоже его все равно что ножом перерезал.

– А жена твоя где?

– Я оставил ее. Не могу жить с ней после этого. Тяжело. Хотя у нас и до этого не ладилось.

– Ведь это не по-человечески, Вадик. Я не хочу тебя судить, да и право на это не имею. Мне известно, как невыносимо тяжело бывает быть добрым к ближнему. Но посуди себя сам.

– Я все это знаю, – горестно вздохнул Вадим.

– Кто у тебя ещё остался?

– Брат и мать. С братом общаться не желаю. Он всю жизнь только тем и занимался, что гнобил меня.

– Ну ты прям всем своим видом нарываешься, чтоб тебя гнобили. Сам еле сдерживаюсь, знаешь ли, – дядя Гера, кряхтя, засмеялся.

– Мать – сумасшедшая. На полном серьезе. Ее нужно по-хорошему лечить. Она опасна. Она странная. Она как будто бы видит то, чего нет. Мать сказала мне в день смерти сына, что его заберёт русалка. В этот день мой сын утонул. Я уверен, что под русалкой она понимает невесту брата, та умерла в воде. Мать сказала, что она заберёт нас всех. Клянусь, что я верю матери, и когда-нибудь это произойдёт.

– А, веришь значит, стало быть, – дядя Гера посмеялся. – А бил себя в грудь с пеной у рта, что ни во что не веришь.

– А вы верите в призраков, дядя Гера? – Спросил Вадим, глядя ему прямо в глаза.

– Я верю в бессмертие души.

Вадим открыл рот, чтоб сказать своё мнение, но передумал. Ему не хотелось говорить о Лидии. Не хотелось, чтобы даже звук ее имени повис в воздухе рядом с ним.

Ты вечная дочь праматери Евы,

Ты вводишь мужчин в искушенье.

Как может мужчина в себе побороть

К тебе роковое влеченье?

Глава 20

Вадим удивился, осознав, что помнит черты Лидии так чётко, будто видел ее вчера. Это казалось странным, ведь даже Павел потерял в его памяти четкость лица, он помнил его, в общем и целом. Лидию же он мог нарисовать прямо сейчас, не погрешив против истины, обладай он Сашиным талантом художника.

И в то же время нельзя было сказать, что красота Лидии произвела на него особенное впечатление при первой встрече, какое она произвела на Сашу, который тихо ахнул, когда Павел в первый раз ввёл невесту в дом.

Вадим оценил Лидию как эффектную брюнетку, довольно фигуристую. Сексапил или чувственная притягательность. Наверное, такое определение было б наиболее для неё уместно. Красотой для Вадима была Юля с ее кукольным лицом и хрупкой фигуркой. Даже Вера больше входила в его категорию красоты, обладая приятными нерезкими чертами. Она и впрямь чем-то походила на Лидию, но была ее более располагающей вариацией.

Лидия напоминала Вадиму хищную птицу или дикую кошку. Ее движения были полны гибкой грации, она выглядела очень изящной, но тело при этом было сильным и свободным. И эти необычайно светлые зеленые глаза. Именно Лидия заложила в Вадиме сомнение, что глаза – зеркало души. Душа Лидии была в разы темнее взгляда.

Смотрела Лидия необычно. Пока жизнь не оставила ее, это были глаза удивленного ребёнка, которому всё интересно. В них сияли весёлые, даже наивные огоньки, эти глаза могли обезоружить любого. Они давали поразительный контраст со злым ртом и слегка нервной мимикой лица. Должно быть в этом и был секрет ее привлекательности – вечный магнетизм девочки в теле взрослой женщины, извращённой пороком. Она была чем-то вроде Набоковской Лолиты, только выглядела вполне себе половозрелой женщиной. Нимфеткой Лидию делали детские чистые глаза.

Вадим не мог вынести взгляда Лидии, он смущался. Необычное для него состояние, Вадим был популярен у девочек, ему досталась самая симпатичная из них – Юлия. Вадим не смущался взглядов женщин. Кроме взгляда Лидии. Когда она обращалась к нему, он опускал глаза и вёл беседы с досками на полу, тарелкой, чашкой, но только не с ней.

Есть женщины, ради которых стоит жить, которых стоит добиваться, за которых стоит бороться, и ради которых стоит умереть. Перед Вадимом стояла одна из них. Ещё до того, как Вадим успел хорошо разглядеть Лидию, он ощутил сильную женскую энергетику. Но это была не мягкая обволакивающая аура, что так тешит мужское самолюбие. То была энергия разрушения, энергия, кипятившая кровь. Лидией хотелось обладать, ее хотелось подчинить себе, хотелось сломить. Она охотно бросала вызов, и этот вызов было невозможно не принять.

Лидия наслаждалась каждым моментом своей жизни. Вадиму всегда было интересно наблюдать за тем, как она ест. С каким удовольствием она водила кусочком рыбного филе по тарелке с соусом, словно рисовала узор. А потом клала кусочек себе на язык, тщательно прожевывала, закрывала глаза и проглатывала. Или кусала яблоко, и сок плода растекался по губам. Лидия облизывала их так, что хотелось запретить ей это и слизать нектар с ее губ самому.

Вадим так и не понял, чем эта женщина пленила Павла. Когда старший брат признался ему, что влюблён, Вадим представлял рядом с ним более взрослую Юлию или их молодую мать. Но не такую женщину как Лидия. Вадим не подозревал, что Павла способна привлечь столь сложная стихийная красота.

Вадим всегда знал, что Саша с Лидией друг друга погубят. Саша считал ее, своей музой. Вероятно, и сейчас считает также. Но это не так. Вадим мог сказать более – Лидия убила в Саше художника, она не из тех женщин, которые вдохновляют. У неё был редкий дар вытаскивать из людей все худшее и низменное. Но никто не впечатлился сильнее Саши. Он слушал Лидию и смотрел на неё, не подозревая, что в его глазах отражена вся темная сущность его натуры. Он говорил, что она вдохновляет его и уносит ввысь, что с ней он становится творцом, а значит Богом. На деле же она сводила его с ума и доводила до неистовства, тем самым он опускался все ниже в глазах Божеских и человеческих.

Вадим вежливо и смущённо (да, он до жути боялся ее насмешливого лица) спрашивал Лидию о детстве, родителях, родном городе, учебе, работе. Словом, пытался приоткрыть завесу ее таинственного появления в его семье.

Лидия полуобернулась к Вадиму, положив ногу на ногу. В глазах горел зелёный огонёк, изящная рука подперла подбородок.

Кошка, пронеслось в голове Вадима, гибкая дикая кошка.

Лидия улыбнулась, позволив собой любоваться. Она будто бы не замечала, как лямка платья опустилась, немного оголив грудь. Вадим сделался пунцовым как школьник перед молодой и красивой первой учительницей.

– Ах, Вадим, для чего тебе знать все это? – Она отвечала вопросами на вопросы, чем доводила Вадима до ручки. – Разве ты не знаешь, что как только с женщины падает вуаль тайны, она становится все равно что голой? Скажу тебе, что женщине порой легче раздеться перед мужчиной донага, нежели потерять своё главное оружие – свою тайну.

– Можно подумать, ты Мата Хари, или ещё какая-либо важная шпионка, – Вадиму хотелось ее уязвить.

– Я русалка, что родилась из пены морской, такой ответ тебя устроит?

– Ты сама как думаешь? Разумеется, нет. Это не ответ вовсе. Ничего невозможно понять.

– А Саша меня понимает.

– Конечно! Он тоже любитель бессмысленного словоблудия.

– И Павел меня понимает…

– Он…, – Вадиму всегда было почти физически больно говорить о Павле иначе, нежели в самых восторженных тонах. – Павел просто влюблён.

– Ты, Вадим, единственный из братьев, не в состоянии что-либо про меня понять. Тебе не хватает чуткости Павла и Сашиного особого взгляда на мир. Ты примитивен и бесчувственен. Не обижайся, дорогой, – Лидия провела прохладной рукой по лицу Вадима, сморщенному от унижения. Он, как и все люди, терпеть не мог, когда его равняли с личностями ничем не примечательными. В глубине души Вадим считал себя гораздо лучше Саши и совсем чуть-чуть получше Павла (что-то вроде "ученик превзошёл своего учителя"). – Быть бесчувственным совсем не плохо, считай, что это встроенная таблетка от головной боли. Я упорно развивала в себе это качество, и многое бы отдала, чтоб оно было врождённым.

– Я не бесчувственный, – зло огрызнулся Вадим. – Я бы доказал тебе, не будь ты невестой Павла, – сказать по правде вовсе не Павел, а только лишь день на дворе да открытые окна и двери удержали его от порыва дать ей по лицу и доказать свою чувственную мужскую состоятельность. Вадим почувствовал, как закипела кровь. Ему хотелось усмирить Лидию самым недостойным образом гораздо чаще, чем он мог себе признаться. Он чувствовал в Лидии порок и какую-то доступность, оттого ее гонор бесил Вадима как ничей иной.

– И не будь у тебя твоей блондинки, да? – Лидия тронула ногу Вадима своей под столом. Странно, что Вадим сам не вспомнил о Юле.

– Само собой разумеется, – от неё не укрылось его смущение. Вадим мысленно проклял себя за забывчивость.

– А может быть я и зря списываю тебя со счетов, – Лидия тихонько посмеялась, словно сама с собой. – Я считаю тебя совсем мальчишкой, но, а вдруг в тебе уже прячется мужчина?

– Если ты пытаешься меня обольстить, то не по адресу, – Вадим к гордо вскинул вверх подбородок, однако пряча глаза. – Я люблю другую.

– О Боже, надо же такое придумать, – на этот раз она стала смеяться громче. – Ты испугался, Вадим? Я не так страшна и коварна, как ты думаешь.

Конечно же, она лгала. Вадим почувствовал это, и благоразумно не оставался более с Лидией наедине.

Ему следовало вовсе о ней забыть, но не давал этого сделать братский порыв спасти Павла от этой кошмарной женщины. Он сам объявил Лидии войну, не открыто, конечно, но стал активно настраивать против Лидии Павла. Благо, поводов они с Сашей давали предостаточно.

Саша следовал за Лидией словно тень, куда бы она ни направлялась. Он мог подолгу всего лишь наблюдать за ней издалека, при этом у него было лицо религиозного фанатика. Замечала ли Лидия двойную слежку за собой? Вадим был готов поклясться, что да, замечала. И это очень ее забавляло.

И вот на своей свадьбе Вадим увидел их вместе. Он судил по себе, оттого был уверен, что у Саши с Лидией не заходит дальше многозначительных переглядок.

Вадима поразило как грубо Саша обращался со своим идолом, он ругал ее последними словами словно бордельную девку, грозил когда-нибудь убить. Его рука по-хозяйски шастала по ее телу, он намотал на локоть длинные чёрные волосы, чтобы максимально приблизить к себе бледное, горевшее странным огнём лицо. И смотрел на неё властным жестоким взглядом.

Лидия же не пыталась сопротивляться и поставить его на место. Признав его силу и пасуя перед ней, она упивалась своей ролью жертвы. Сашино имя звучало музыкой в ее устах, изящные руки все крепче обнимали его шею.

Их любовь напугала Вадима, казалась противоестественной. Так любить могут только одержимые безумцы или животные.

Последнюю ночь в жизни Лидии Вадим помнил смутно. Наверное, потому что каждый Божий день намеренно по кусочкам вырезал ее из памяти. Ему было легче вообразить события той ночи, нежели воспроизвести досконально.

В ту пору Вадим находился в прострации, он недавно похоронил любимого брата, единственного человека, которого Вадим любил безоговорочной преданной любовью. На похоронах он думал только о том, отчего Богу было угодно забрать Павла, а не Сашу. На взгляд Вадима, Саша с Лидией это заслужили. Он стоял и воображал их поочередно лежавшими в гробу. И вскоре картинка в голове материализовалась.

Сказать по правде, Вадим уже не надеялся когда-либо в своей жизни увидеть Лидию, вход которой в их дом теперь был заказан. Ходили сплетни, что она путается с его тестем Игорем Левиным, но Вадим знал, что Саша так просто ее не отдаст. Он ведь не погнушался извести родного брата.

Каково же было его удивление, когда он получил сообщение от этой женщины.

"Я навсегда покидаю эти места, дорогой. Приходи на дикий пляж, я хочу посмотреть на тебя в последний раз. Мне нужна твоя помощь. Я буду ждать тебя хоть всю ночь. Но ведь ты же придёшь? Ты ведь не сможешь мне оказать? Моя жизнь зависит только от тебя."

Уже тогда Вадиму показалось, что это послание содержит в себе зловещее пророчество. "Приходи на дикий пляж, я хочу посмотреть на тебя в последний раз". Да нет же, не могла она знать тогда.

Поначалу Вадим идти не хотел. Он ведь ненавидел эту женщину. А как иначе, если она виновата в смерти Павла? Ещё и прийти к ней на этот дикий пляж. Нет, спасибо, он уже раз встречался с ней там в вечер своей свадьбы. Ведьма, ей-Богу ведьма. Она околдовала его тогда. Безумцем нужно быть, чтоб позволить ей сделать это ещё раз.

Вадим сидел и лихорадочно выискивал причины пойти туда. Мотылёк всегда летит к огню. Правда заключалась в том, что он тоже хотел увидеть ее. В последний раз. И бесполезно спрашивать себя зачем.

Она, действительно, его ждала. На Лидии было белое платье с тонкими бретельками, чем-то напоминающими ночную сорочку. Саша рисовал ее именно в этом платье, вспомнил Вадим.

Завидев его, Лидия улыбнулась.

– Все-таки пришёл…

– Пришёл, – хмуро отозвался Вадим. – Пришёл посмотреть в твои бесстыжие глаза. Чего ты хочешь?

– Я люблю тебя, Вадим.

Разумеется, он ей не поверил. Вадим смотрел на сидящую Лидию с высоты своего роста, заставляя себя ненавидеть ее и презирать. Лидия подманила его рукой.

– Что ты еще хотела мне сказать? – Вадим не двинулся с места.

– Я все сказала.

– Прекрати ломать комедию.

– Ты не веришь, что я могу полюбить тебя?

– Я не желаю твоей лживой любви.

– Врешь, – она тихо засмеялась. Море, что было свидетелем страсти Вадима, подхватило её смех журчанием волн. – Я ведь помню, как ты целовал меня тогда.

Дядя Гера с изумлением смотрел на Вадима. Тот совсем притих, не позволяя себе даже дышать.

– И впрямь что ль привидение увидел? – Мощная ладонь дяди Геры легла на голову Вадима.

– А? – Вадим испуганно дёрнулся и пришёл в себя.

– Я думал, ты помереть собрался при мне сейчас. Но нет, это не так просто. Дядя Гера этого не любит. Оживаем, Вадик. Христос Воскресе!

Вадим закивал головой. Он снял руку дяди Геры со своей головы и покорно пожал.

Снова сжимаю руку в руке,

Гляжу я в твои глаза…

Мерцает багряный закат вдалеке,

Лечу я с тобой в небеса.

И пусть говорят мне, что я здесь один,

И нет здесь тебя со мной.

Я знаю, пришла ты из самих глубин,

Минуя и ветер, и зной.

Твердят мне, что я обезумел давно,

И вижу я то, чего нет.

Смотрю в голове дурное кино.

Безумен я – вот их ответ.

Мне реальность моя без тебя не нужна,

Безумие ж дарит тебя.

Ведь ты мне как воздух, как сила важна.

Могу я быть жив, лишь любя.

Пускай одержим, но я буду с тобой

В плену своих собственных снов.

Вот руки мои – веди за собой,

Давай же – без лишних слов.

И вот я сжимаю руку в руке,

Как чудны твои глаза.

Ведёшь меня твёрдо и налегке

Туда, к себе в небеса

Глава 21

В эту ночь Саше опять снилась Лидия.

Он сидел на диком пляже и вглядывался в море. Он рисовал. Море было вязким и темно-зелёным, практически чёрным, а небо – надрывно оранжевым, ближе к алому.

Море бушевало и штормило, но в один момент успокоилось и затихло. Море представляло собой теперь ровную гладь, казалось, по нему можно ходить ногами, и оно удержит человеческий вес, как асфальт. Саша поддался искушению и вошёл в воду.

Ноги потонули по колено, но он шёл, как заворожённый. Он шёл к ней.

Саша зашёл далеко за буйки, но море так и осталось ему по колено. Осознание этого ударило ему в кровь. Он сумел покорить море, оно подчиняется ему.

Наконец он дошёл до того места, куда опустил мертвую Лидию. Наяву, конечно, он бы в жизни не вспомнил это место точно, но во сне это было именно оно, он точно знал.

Саша остановился. Он не хотел идти дальше, он дошёл до конечной цели.

Саша опустился спиной на море, которое услужливо его поддержало и стал смотреть на оранжево-алое пылающее небо. Откуда к нему должна прийти Лидия? Восстать из чёрного морского дна или спуститься с небес? Она демон или ангел? Саша почему-то был уверен, что падшие ангелы были сброшены с небес именно на морское дно, где образовали свой ад. Как иначе объяснить зов неба и моря для человека, которым он не может противиться? Когда смотришь на небо, наполняешься блаженством и умиротворением. Своего рода мантра. Когда смотришь на море, начинаешь возбуждаться и сходить с ума. Море манит, манит слишком сладко и тягуче, чтобы считать такое заманивание безвредным. Море обещает вечное блаженство, но легко может погубить. Любое решение зависит от настроения. Море как женщина. Море как Лидия.

Саша лежал так целую вечность, его веки начали тяжело опускаться. Он почувствовал легкость, будто его тело оставили все бренные мысли, словно душа отлетала в небеса, бросая тело в зябкой воде. И ему было вовсе не страшно расстаться с жизнью, он испытал облегчение, намереваясь сделать глубокий последний вдох-выдох.

Но гладь воды затрещала, белая полоска света ослепила и силой разжала Сашины тяжёлые веки. Что это за свет? Луна?

Саша поднялся на ноги и увидел ее. Лидия шла к нему навстречу, ее белоснежная кожа несла ему спасительный свет. Она была абсолютно нагая, длинная волна волос стыдливо прикрывала тело, Лидия выглядела невинной, потерянной и совершенно нереальной. В ее движениях было что-то болезненно-ненормальное. Она представляла собой сплошное прозрачное нежное сияние. Саша застыл от невиданной им ранее красоты.

Лидия тянула к Саше руки, глаза искали его, а губы повторяли его имя. Ей страшно и холодно тут, понял Саша. Она хочет вырваться опять в мир живых, либо утянуть его за собой, чтобы Саша служил ей теплом и защитой.

Саша протянул руки и пошёл к Лидии навстречу. Ему был предпочтителен любой вариант: он был готов, как и забрать ее с собой, так и уйти вместе с ней на дно. Он сжимал и разжимал ладони, маня ее к себе и закрыл глаза.

Саша почувствовал Лидию кожей, она прошла через него словно свежий морской бриз. Уверенно прошла сквозь его тело и пошла искать дальше. Она не видит его или не узнает. Саша обернулся и посмотрел ей вслед. Лидия шла вперёд, и с каждым шагом отпускалась под воду, затем легла, сложив руки на груди крест-накрест, и ее унесло волной.

В этот момент море издало звериный рёв, ветер принял вызов. Огромная волна зарычала и выбросила Сашу к берегу, попутно избивая его и лишая рассудка.

Он проснулся в холодном соленом поту. Он вытер пот со лба ладонью, его разум унюхал морскую соль. Сон ли это был? Саша резко поднялся с постели и так же резко опустился обратно. Тело ломило от сильной боли, тяжелая голова не желала соображать. Он пролежал в постели полдня, а потом пошёл на дикий пляж и положил начало своей картине.

Саша жил в родительском доме вдвоём с матерью. Вадим после развода с женой уехал в Москву. Юлия и Алёна Михайловна продали гостевой дом и магазины Игоря Левина и приобрели двухкомнатную квартиру.

Саша находил символичным, что какая-то неведомая сила пригвоздила Веру к нему против ее воли, ей ведь все время так хотелось уехать. Полгода прошло, как она потеряла сознание на похоронах Арсения и с тех пор не встала с больничной койки. Вера одержимо пыталась сохранить ребёнка, которого ей, сказать по правде, не следует рожать.

Саша держался с Верой любезно, играя роль безутешного мужа и отца. Проблем подкинула тёща, что вылетела первым рейсом из Москвы, узнав, что Вера лежит беременная на сохранении.

Ведьма ураганом налетела на Сашу, обозвав его ничтожеством и душегубом. Затем заявила, что забирает Веру.

Саша смиренно выслушивал упрёки, напуская на себя скорбный вид. Разумеется, дорогая тёща права. Да, она права совершенно во всем. Она никогда не ошибается, и этот раз не стал исключением. Все так и есть, Вере будет лучше в Москве. Но вот беда, беременность проходит так тяжело, а Саша так переживает за ребёнка. Стоит ли подвергать мать и дитя лишним телодвижениям? Саша не перенесёт, если с Верой что-то случится и никогда себе не простит. Дорогая тёща, разумеется, тоже. К тому же у Саши теперь водятся деньги, он в состоянии обеспечить жену и ребёнка всем необходимым.

При слове «деньги» глаза тёщи недоверчиво блеснули. Она считала зятя голью перекатной и была уверена, что данная напасть будет сопровождать всю его оставшуюся жалкую жизнь, какую ведут бездарности с манией величия. Верина мама не разделяла мечтаний женщин быть музами творческих мужчин. Ну, как не разделяла…Одно дело быть музой медийной личности, ну скажем, Никоса Сафронова, а другое дело – никому неизвестного Сашки Дронова. Если художник имеет деньги и признание, то он талантлив и заслуживает уважения. Если художник прозябает в безвестности и нищете, то это всего лишь самоуверенное бездарное ничтожество, не желающее работать. Точка. Третьего не дано.

Саша доказал тёще свою состоятельность, показав приличные условия, в которых содержалась больная Вера, а затем любезно возместив все расходы на поездку. Подсобили врачи, уверив несчастную мать, что транспортировка повредит Вере и ребёнку, ей безопаснее рожать тут.

Проводив дорогую тёщу в обратный путь, Саша клятвенно обещал писать каждый день, сообщить о рождении ребёнка, а после всем вместе вернуться в Москву.

– Все будет хорошо, Екатерина Васильевна, – Саша улыбнулся, сам искренне в это поверив.

Саша и впрямь зарабатывал хорошие деньги при помощи своего таланта художника. И это обстоятельство в самом деле было сродни чуду.

Все началось, когда он положил начало своей новой картине. Впервые за долгие годы он ощутил в себе силы. Он создал небо, землю, свет, воду. Он смотрел на своё творение, и увидел, что это хорошо. Саша ощутил в себе творца в полной мере.

Он сидел отдалённо от кричащих детей, но они все равно любопытно и боязливо подходили к нему. Родители отгоняли детей, но привлекательный образ одинокого скитающегося художника был близок и им самим.

Каждый день люди наблюдали, как на белом холсте вырисовывается небо, а затем и море.

Его полностью устраивал аскетический образ жизни. Сашиными молитвами и духовной пищей были Лидия и картина, которую он смаковал и никак не мог закончить. Художник должен быть голодным, Саше казалось, что эту истину он познал собственным путём. Сытый художник – ремесленник, а голодный – истинный творец. Только позабыв о сне и еде можно сотворить что-либо дельное. Одержимость – вот оружие гения. С каждым днём он предавался все более строгой аскезе в надежде, что это воздаётся ему в картине.

Вишней на торте стал факт, что его не узнала эта сплетница Алена Михайловна. Саша в тот день хохотал в голос. Они стояли на рынке на расстоянии меньше, чем два метра, но Вадикова тёща не могла признать в теперешнем Саше своего вечного раздражителя.

Алёна Михайловна изменилась, и будь Саша жалостливым по натуре, конечно, он бы ее пожалел. Но он не был жалостлив, разве что только к самому себе. Саше было не понять, что базарная толкотня рынка ранит эту женщину. Как быть, когда все наперебой хохочут, толкаются, торгуются… живут в конце концов. По мнению Алены Михайловны весь мир должен умолкнуть в знак траура по ее чистому безвременно ушедшему внуку. Но жизнь вокруг нельзя заставить замолчать.

Алёна Михайловна попросила взвесить ей килограмм персиков. Ей пришлось повторить три раза. Прежде такой звучный и громкий, ее голос стих до хрипоты. Саша не заметил этой перемены. Он отметил только то, что касалось его самого. Тёща Вадима его не узнала. Он человек-невидимка.

Да, он стал призраком. Теперь Саша ощущал себя бесплотным невидимым духом. Велико же было его удивления, когда его внезапно заметили.

Медиумом, способным видеть призраков, оказался статный мужчина лет сорока пяти с густыми усами и породистым лицом. Он выглядел так, будто сошёл с черно-белых экранов времён старого Голливуда. Мужчина представился Виктором и предложил Саше солидные суммы взамен на картины, которые Саша нарисует для украшения стен гостевого дома.

– Ну, смотрите, – голос Виктора был мягким и вкрадчивым, но не лишенным, однако, нот уверенной властности, – вы получите хороший гонорар и съестные завтрак и ужин. А по сути-то, вам ничего не стоит малять каждый день по морскому пейзажу.

– Вам-то какая от этого выгода? – Недоверчиво поинтересовался Саша.

– Я хочу, чтобы мой гостевой дом был с претензией на уникальность. Мне легче и выгоднее нанять вас, чтоб вы украшали мои этажи, нежели скупать по одной допотопной картине у разных писак. Сами посчитайте в уме и прикиньте. Ну, что? По рукам?

Саша пожал плечами и согласился.

Жизнь в самом деле стала налаживаться. Саша не скупился на содержание Веры в больнице, его энергия и уверенность в завтрашнем дне находила отклик в ее душе. Возможно, что он все-таки сильно любит, раз так заботиться. Саша как мог поддерживал в ней этот слабый огонёк, предвкушая возродившуюся гармонию их счастливой семейной жизни. Вера больна и несчастна, но она поплачет в его руках, Саша осушит ее слезы поцелуями, пока не допьёт и не проглотит их соль, и Вера вновь обретёт в их с Сашей семье свой смысл жизни. Саша был уверен, что Вера, будучи совершенной неврастеничкой, не может оставаться равнодушной к его сумрачному обаянию.

И все же упадок духа жены внушал Саше определённые опасения. Всякий раз, когда он навещал ее, Вера со страшно убитым видом хватала его за руки.

– Все хорошо, Саша, – шептала она. И опять начинала плакать. Затем извинялась за свои слёзы, стыдливо их утирала. И плакала уже где-то глубоко внутри, только губы подрагивали.

Саша старался не думать о Вере слишком много, иначе рисковал сойти с ума. Ей скоро рожать, говорил он себе, а у беременных вечно какие-то причуды. У Веры обостренная плаксивость. Что ж, могло быть ещё хуже.

И это пройдёт. Кажется, такие слова были выгравированы на знаменитом кольце мудрого царя Соломона. Чем не девиз жизни?

Также приятно было давать вознаграждение отцу Андрею, который теперь ухаживал за Марысей заместо Вадима и навещает Веру, к которой очень прикипел. Отец Андрей обижался, но Саша все равно находил лазейки, чтоб отблагодарить его. Отец Андрей внушал Саше чувство умиротворения, он был рад, что священник есть в его жизни, это служило гарантом Божьего благословения к нему самому. Все было хорошо.

Помимо всего прочего его заказчик Виктор нравился Саше в первую очередь тем, что не был любопытен. Он не выпытывал у Саши, как тот докатился до такой жизни, казалось, его интересовал лишь только Сашин профессионализм. Первые две недели их общение ограничивалось одними приветствиями и пожеланиями всяческих успехов. Каждый на совесть выполнял условия их устного соглашения – Саша рисовал по картине в день, а Виктор – исправно платил.

Их первая беседа состоялась, когда Виктор увидел картину, которую Саша писал для себя, и она его заинтересовала.

– Местный дикий пляж? – Спросил Виктор.

– Да, приятно, что вы узнали, – отозвался Саша.

– Дело в том, что я вижу этот пляж примерно таким же, хоть я ни разу не художник.

Саша оторвался от своей картины и уставился на Виктора.

– Видите примерно таким же? – Недоуменно повторил он скорее самому себе.

–  Мне этот пляж кажется страшноватым. Я бы даже назвал его несколько психоделичным. Мы с приятелями совсем недавно случайно на него набрели. Я сразу сказал, что этот пляж заговоренный, все вокруг лишь покрутили у виска. Никто из окружения меня не понимает, все смотрят на дикий пляж и видят райский уголок из рекламы шоколадки «Баунти» с налетом грубоватой целомудренной природы. Словом, красивое место, но не прилизанное, в этом-то и прелесть. А я гляжу-гляжу и вижу его ровно таким как у вас на картине. Море тёмное, волны странные, как будто щупальца кракена – гигантский моллюск такой, ну вы наверняка в курсе. И небо… Наверху чернющее, а как ближе к морю красное, будто небо море кровью поливает. Жутковато, но ведь красиво же! Завораживающее место. Картина продаётся? Я не поскуплюсь.

Саша улыбнулся. Кракен, а не волны. Небо море кровью поливает. Ему понравились сравнения Виктора, но вместе с этим он был поражён как похоже их восприятие.

– Вы точно не художник? – Сашины глаза пытливо разглядывали лицо Виктора. – Вы очень тонко чувствуете красоту и понимаете ее суть. Красота – это когда отнимается дар речи, она должна нести больше, чем примитивное восхищение. Она должна нести опьянение, страх, должна пробуждать самые сильные человеческие инстинкты. В том числе и самые низменные, зарытые глубоко в подсознании. Красота должна нести разрушительную силу, иначе это не настоящая красота.

– Абсолютно! Звучит как тост. – Хохотнул Виктор. – Давайте выпьем вина за Красоту. Как вы назовёте эту картину?

– Она не закончена, сложно пока сказать – ответил Саша.

– Согласен, тут не хватает женщины. По правде сказать, на свете нет чего-либо цельного и завершенного без участия женщины. Вам интересно какой я вижу русалку и владычицу этого дикого пляжа? Вдруг наше видение опять совпадёт?

– Скажите, интересно.

– Она должна быть непременно черноволосой, с гибким телом и грацией танцовщицы, с ослепительно белой кожей и глазами… как бы вам описать? Очень светлыми и чистыми. Зелёными, к примеру? Все же синева – цвет небес, а в море больше зелени. Никогда не понимал, отчего волны принято в обиходе именовать синими.

– Пожалуй, вы совершенно правы во всем, – Саша не скрыл удивления.

– Жду не дождусь, пока вы закончите свою картину. Может быть, вам нужен перерыв в написании морских пейзажей для меня? Вообще не вопрос.

– Нет, – Саша энергично закивал головой. – Мне нельзя терять навык.

Виктор кивнул и протянул Саше бокал. Они выпили за красоту, за дикий пляж, а потом и за процветание приморского благодатного края.

– Родились тут? – Спросил Виктор.

– Да, – ответил Саша, решив отвечать односложно и особо о себе не распространяться.

– А я приехал, почуяв золотую жилу. Ваша провинция нынче стал оплотом туризма. Людям все больше хочется романтики тихих мест. Клянусь, я их понимаю. Вы, кстати, знали Игоря Левина, прежнего владельца теперь уже моего гостевого дома? Говорят, он был здесь большой шишкой.

– Нет, – соврал Саша.

– Я видел его жену и дочку. Дочка – прелестная девица, мне близок типаж этаких вечных бледнолицых школьниц. Но вас как художника она б, наверное, не привлекла, ибо стандартна и несколько бесцветна. Держу пари, вам по душе рыжеволосые. Я убежден, все художники млеют от тициановских локонов.

– Брюнетки, – поправил Саша. – Мне по душе брюнетки, моя жена – темноволосая тоже.

– Говорят, прежний хозяин помер от инсульта, а ему было ещё жить да жить…

Туда и дорога, зло подумал Саше, припомнив его мерзкие ужимочки в адрес Лидии.

– Жена у былого хозяина та ещё хрычовка, – продолжал Виктор, Саша согласно ухмыльнулся. – Мне кажется, он от неё погуливал, а это у мужчин, возраст которых приближается к полвека, заканчивается, обычно скверно. Я после сорока лет почти окончил охотничий сезон и все больше думаю о душе. А вы слабы относительно женщин?

– Когда-то меня можно было назвать ловеласом, но потом я полюбил, – вино горячило Сашину голову, он стал забывать о намерении не распространяться о себе.

– Храните верность жене? Это ваша первая и единственная любовь?

– Вторая. Я не сумел жениться на своей первой любви. Эта женщина до сих пор будоражит мне сердце. Кто-то сказал, что мы любим лишь раз, а потом лишь ищем похожих. Что ж, пожалуй, верно.

– Обеим были верны?

– Физически да, но морально, пожалуй, только первой.

– Почему расстались?

– Она умерла.

– Какое несчастье, – сказал Виктор. Впрочем, Саша почему-то уловил в его интонации скорее насмешку нежели сочувствие. Или он пьян, и ему показалось? – А я вот так и не сумел сохранить верность жене. Меня околдовала женщина с глазами цвета моря при свете полной луны. О как! Я поэтичен, не правда ли? Это она меня сделала таким. Как-нибудь поведаю вам эту историю. Приятных снов, Саша. Я надеюсь, мы теперь друзья?

Вместо ответа Саша пожал Виктору руку.

Ты навсегда запомнишь

Вкус и сладость губ,

Как боязно и скромно

Объял тебя испуг.

Но тот испуг был странным,

Томил и возбуждал,

Безумным ураганом

Меж вами пробежал.

Глава 22

Вера чувствовала, что умирает. Она не была готова к этому. Она не была уверена, что к этому можно приготовиться.

Дни тянулись мучительно медленно, но ей хотелось продлить их ещё и ещё. Продлить до бесконечности.

Дни отравляла боль, но Вера хваталась за эту боль, растягивала ее и упивалась. Ей больно, а значит она жива.

Она должна любить орудие своего убийства – своего ребёнка. Она жива лишь его милостью. Ребёнку следует родиться на свет. Вера должна осуществить это и уйти. Уйти за ненадобностью.

Врачи сказали, что у неё родится девочка. Не все ли равно? Какая разница мальчик или девочка, если для Веры больше нет будущего? Может быть в этом причина того, что она никак не может привязаться к своему ребёнку и полюбить орудие своего убийства?

А вот и сам убийца, его-то Вера как раз любит. Хотя за что ей его любить? За его горящие серые глаза? За те немногие ласки и тепло, что он когда-то ей подарил? За свой портрет, где он изобразил ее столь прекрасной? Может быть беда в том, что любят человека ни за что, а вопреки?

У Веры так много времени об этом подумать. Но она не хотела об этом думать.

– Саш, я умру, – сказала Вера своему убийце.

Верин спокойный голос заставил Сашу ужаснуться. Он долгим взглядом поглядел на бледное худое лицо жены, и огонь в его серых глазах потух, затоптанный ужасом и отчаянием. Вера сгорбилась на койке, силясь подняться, но огромный живот тянул вниз. Саша отметил какие бледные стали у неё руки, будто когтистая лапка хищной птицы. Марысин изумруд, казалось, издевался, ещё больше нагнетая жути своим размером.

– Вера, – Саша несколько раз откашлялся и никак не мог продолжить говорить.

– Ты думаешь о ней? – Вера удивилась, что нашла в себе силы негромко горько посмеяться. – Я покидаю тебя, как и она.

– Вера, – глупо повторил Саша. – Перестань, ради Бога. Женщинам всегда так кажется перед самыми родами. Юля, Вадикова жена, просто вынесла всем мозг перед тем, как родить Арсения, – Саша запнулся, понимая, что зря упомянул Арсения, воспоминания о нем усугубят Верины мрачные мысли. – И ничего, нормально она родила. А она похудее тебя в бёдрах. Вера, все будет хорошо, я обо всем позаботился. Даже твоя маман осталась довольна. А ты ещё и толкуешь о смерти.

– Откуда у тебя деньги, Саша?

– Не бойся, я не убил и не украл. Я рисую картины одному богатому мужику для его гостевого дома. Он щедро платит. В принципе нормальный мужик, пообщались так мельком.

– Такой же нормальный как ты?

– Да, такой же нормальный как я, – с вызовом ответил Саша, оскорбившись. – Ты считаешь, что я ненормальный?

– Какие картины ты ему рисуешь? В своём стиле? Ты рисуешь своего мертвого брата? Свою мертвую… свою мертвую Лидию?

– Нет, – Саша сделал над собой усилие, чтоб ответить учтиво. Кровь в очередной раз закипела, но нужно себя обуздать, говорил себе Саша. – Я пишу для него морские пейзажи. Иногда достопримечательности. Вы с дочкой выпишитесь с этой богадельни я свожу тебя в гостевой дом на экскурсию и покажу свои работы, и ты поймешь, что они вполне стандартные. Я не собираюсь растрачивать свой талант и писать шедевры для какого-то гостевого дома, в котором к тому же еще воняет духом Вадикова тестя.

– Если я умру, ты изобразишь меня в этом состоянии?

– Вера, перестань. Я понять не могу… Ты это говоришь специально, чтоб вывести меня из себя?

– Нет, я просто не хочу, чтоб ты рисовал меня, когда я умру. Мне не нравятся твои картины.

Саша вдохнул в себя воздух. Поначалу он думал, что Вера попросту издевается, и позволял ей это. Но лицо жены не выражало насмешки или злобы. Оно было очень серьёзным, очень уставшим, очень безжизненным. Все, что Вера говорила ему было серьёзным. А говорит ли человек на своём веку серьезнее нежели в посмертном бреду?

– Вера, – Саша в третий раз бессмысленно повторил имя жены. – Перестань. Все будет хорошо.

– Саш, мне нужно исповедоваться и причаститься. Пусть придёт отец Андрей.

– Хорошо, он придёт. Я скажу ему о твоём унылом настроении, может быть хоть отец Андрей на тебя повлияет, раз меня ты не слушаешь.

– Спасибо, ты очень добр ко мне.

Саша вздрогнул. Он опять глянул на Веру. Ни насмешки, ни злобы, ни упрёка. Разве так бывает? Добр к ней! Неужто Вера и в самом деле считает, что он добр?

– Выполни, пожалуйста, ещё одну мою просьбу, – начала было Вера, но смутилась. Она громко выдохнула и набралась смелости. – Отдай ребёнка моей маме. Я не хочу, чтоб ты воспитывал ее.

Саша, поражённый, поднялся со стула.

– Не держи зла, – Вера слабым движением руки пресекла его готовый вырваться совестный поток. – Тут дело не в том, что ты плохой человек. Я думаю, что ты хороший человек, просто у тебя странные взгляды на жизнь. Нет, ты очень-очень хороший. Просто ты не справишься. Просто… Саш, мне так тяжело, не заставляй меня объяснять. Просто пообещай мне.

Саша не произнёс ни слова, его рот мучительно некрасиво кривился. Он был возмущён до глубины души. Жалость, что он испытывал к посеревшей, больной, возможно и впрямь умирающей Вере, стремительно покинула его. Даже Лидия не унижала его до такой степени.

Сашины губы сжались в презрительную жестокую улыбку. Саша, грешным делом, подумал, что Вере и впрямь будет лучше умереть при родах, потому что он никогда ей не простит такой просьбы.

– Ты обиделся, – Вера утвердительно кивнула своим же словам. – Да, это, наверное, очень обидно такое услышать. Просто мне было бы немного спокойнее, если бы… Да, наверное, я не имею права на такую просьбу. Я не имею право требовать обещаний. Скажи, но разве тебе так уж нужен этот ребёнок?

– А зачем, по-твоему, я вожусь здесь с тобой вместо того, чтоб отдать тебя на попечение твоей матери? Ты меня, оказывается, ни во что не ставишь. Вот оно что! Я, видите ли, ненормальный. Мне, по-твоему, нельзя доверить ребёнка. Если кому и нельзя воспитывать детей, то это как раз твоей матери. Серьёзно, погляди на себя. Вера, ты полнейшая амеба, я изо всех пытался и пытаюсь тебя встряхнуть. Взбодрись и очнись от летаргического сна! Тебе всего-то нужно родить ребёнка. Миллионы женщин делали это до тебя, ещё миллион сделают после. Самой природой заложены в тебе возможности это сделать. Чего ты развела трагедию?

– Ты не понимаешь, Саша. Я чувствую…

– Нужно меньше чувствовать!

– Так же как ты?

– Да, как я. Включи голову и пойми, что все нормально. Я обо всем позаботился за тебя. Твоя задача – лишь перестать молоть чепуху.

Саша перешёл на крик, он сам не заметил, когда это произошло, понял по Вериной безвольно повисшей руке. Вера осознала, что спор окончен, последнее слово осталось за Сашей. Вера откинулась на подушку и закрыла глаза.

– Вера, – уже шёпотом позвал Саша. Она не откликнулась. – Вера! – Повторил он громче.

– Да, я слышу, – отозвалась Вера с виноватым видом. – Что ещё ты хочешь мне сказать?

– Я хочу сказать, что все будет хорошо, – Саша опять сел на стул и взял Верину безвольно упавшую руку в свою. – Просто поверь мне.

– Поверить тебе? – Вера слабо улыбнулась.

– Да. Я люблю тебя. Тебе может показаться, что это не так, но ты нужна мне. И ребёнок тоже нужен. Я хочу, чтобы наша семья не распадалась, а наоборот крепла. Что ты творишь? Зачем ты добровольно загоняешь себя в гроб?

– Скажи, а если дочка будет похожа на меня, она будет напоминать тебе ее?

– Н.…нет, при чем здесь она? Кого ты имеешь в виду? Лидию? Это в прошлом. Ты и тем более наша дочь – это совсем другое. Нет… Как тебе могло прийти это в голову?

Вера открыла глаза и увидела Сашино пораженное лицо. Он был изумлён до глубины души.

– Прости меня, – сказала она.

Саша рассеянно закивал, он был все ещё потрясён Вериными словами. Точнее тем, что ему самому не пришло это в голову. Его дочь – возрождённая Лидия. Это ведь проще простого. Какой же он идиот!

– Вера, – Сашин голос стал бодрым, звучным и энергичным. – Вера, все будет хорошо, просто отлично. Я клянусь тебе.

Саша целовал Верину упавшую руку, лицо, волосы, тяжёлые веки. Он целовал ее энергичными жизнеутверждающими поцелуями.

Вера с жадностью подставляла ему лицо, пробуждаясь словно Спящая красавица.

Искушением вызван первый грех,

Человек теперь всю жизнь расплачивается.

Искушение – символ дьявольских потех.

Мастерство его на нем оттачивается.

Искушение ждёт нас рядом и вдали,

Невозможно по пути нам с ним не встретиться.

Побороть его нам, Боже, помоги.

Чтоб благим нашим делам не обесцениться.

Глава 23

Саша вполне искренне был благодарен Вере, когда узнал, что она рожала его дочь почти сутки и ещё не вполне оправилась от этих мучительных родов. Все же женщинам тяжко живётся: рожать в муках детей своих гораздо сложнее и опаснее, чем добывать свой хлеб в поте лица.

Саша воображал ребёнка темноволосой крепкой малышкой, он и не думал, что дочка в чём-то может походить на него. Он желал именно «ребёнка Веры» по своим личным корыстным причинам.

Вот Вера и родила Саше похожую на себя дочку, и Лидия вновь ожила для него. Саша будет баловать девочку как принцессу, бросит своё рисование и займётся делом. Да, он найдёт проклятую рутинную работу со стабильным окладом, чтоб Вера с дочкой ни в чем не нуждались. Вот порадуется тёща. Она просто не поверит, но и плевать на неё.

Дочка будет расти, холимая и лелеемая своим отцом. Саша усмехнулся. Он бы сделал девочку такой же невыносимой и капризной, какой была Лидия. Он так и представлял как маленькая Лидия сердито отворачивает головку, махая темными кудрями, и сверкает холодным взглядом. Мол, это не то, и это тоже не то. А Саша бесконечно угождает ей, пока маленькое чудовище не наградит его милостивой улыбкой.

Дочка будет во всем подобной Лидии, только будет любить Сашу. Будет любить также сильно как Вера, но не будет такой мямлей как мать. Чертов Вадим! И почему Саша не подумал об этом раньше, а стал вместо этого слушать бредни Вадика о том, что они с ним недостойны плодиться?

Саша испытал что-то вроде мук сожаления. Он относился к Вере по-скотски, а теперь она возможно умрет по его милости, произведя на свет Сашино дитя.

Если Вера умрет, то тёща никогда добровольно не отдаст ему дочку на воспитание. Ведьма высосет ему все нервы. Да и если он будет воевать с тёщей, где взять время воспитывать дочку, как Саша того желает?

Нет, Вере нужно выжить, и тогда все будет хорошо. Саша справится с ее подавленным состоянием. Вера сама не своя после того, как случайно наткнулась на портрет Лидии. Вера как бабенка довольно примитивная (как выяснилось), разумеется, не в состоянии оценить великий замысел Сашиной потрясающей картины. Хотелось бы верить, что это – следствие беременности, однако, скорее всего, просто такова она сама по себе. Саша ошибся в Вере. Она смотрит на Красоту и видит только хладный труп мертвой женщины. Соответственно Саша пугает ее, будучи творцом этой картины, а человек боится только того, чего не в состоянии разуметь. С этим ничего не попишешь. Но Вера любит его, а значит не сможет уйти и будет плясать под Сашину дудку. Саша был уверен в этом на сто процентов.

Свое представление о человеческих и семейных отношениях Саша перенял у родителей. Саша с детства понял расстановку ролей в этой жизни. Его отец был милосерден и добр. Его отец любил. И в итоге он положил свою достойную жизнь к ногам придурковатого бесноватого чудовища, своей ненаглядной Марыси. Саша даже в мыслях не называл Марысю матерью, но вынужден признать, что ему передалась ее сила, единственному из братьев.

Саша рассуждал сам с собой и понял, что многое перенял от Марыси, только безумие ему не передалось. Саша наделён вполне себе здравым рассудком, выходящим за рамки нормальности ровно настолько, чтобы быть гениальным. Безумие и гениальность – близкие соседи, но они не суть одно и тоже. Марыся безумна, но ей чужды любые таланты, кроме таланта подчинять своей воле слабых. Даже свою ненормальность она сумела преподнести так, что та сослужила ей хорошую службу. Сейчас она кошмарит отца Андрея, такого же кроткого и безобидного каким был отец. Он навещает Марысю, сидит с ней подолгу, даже иногда читает ей вслух Священное Писание, чуть ли не спит рядом с нею, уезжая, когда за окном уже темнеет. Саша всегда подозревал, что отец Андрей немного влюблён в мать. Женщина она, как ни крути, красивая, а безумие должно делать ее в глазах священника интересной. Ну либо отец Андрей – пастырь самого недостижимого уровня, раз взвалил на себя крест пасти такую паршивую овцу как мать, от которой отказались родные сыновья.

Нельзя отчаиваться. Саша использует свою харизму максимально. Он будет любезен с Верой, станет ей приличным верным мужем. Он сумеет убедить ее в своей любви. Она любит его. Она добрая и слабая. Она не сможет уйти.

Только бы Вера выжила. Они уедут в Москву и будут жить там втроём, приезжая сюда отдыхать. Возможно, Саша сумеет сделать Веру счастливой. Мстительный дух Лидии должен будет оставить несчастную Веру и прекратить ее терзать. Лидия должна понять, что Вера ей не соперница, а лишь сосуд, что помог ей возродиться.

Саша даже поставил свечку перед иконой Феодоровской Божьей матери. Отец Андрей сказал, что этот образ Богородицы помогает женщинам в трудных родах. Богородица тоже Мать, рассуждал Саша, Она должна быть милостива. Особенно к таким милосердным и слабым женщинам как Вера.

Саша, прощаясь, окинул взором родной дикий пляж. На берегу широкого необъятного моря раскинулся заветный рай. И вот Саша изгнан из него словно грешный Адам, чтоб идти добывать свой хлеб в поте лица. Чем он так согрешил перед Творцом? Слишком возгордился? Он медленно, словно первоклассник, впервые взявший в руки кисть, вывел на холсте зачатки моря. Силы оставили его. В самом деле, разве можно запечатлеть то, чему просто нет конца?

Саша вздохнул и устало побрел решать земные скучные вопросы.

– Извините за беспокойство, знаю, что час неурочный, – Саша подошёл к Виктору, своему щедрому заказчику, чтобы проститься с ним. Не без сожаления, надо отметить.

– Помилуйте, Саша, сколько угодно! – Виктор с сияющей улыбкой протянул Саше руку. – Видеть вас всегда удовольствие для меня. Мои гости не перестают хвалить ваши картины. Одна женщина сказала, что вы художник от Бога. Полностью разделяю ее мнение. И повезло же нам встретиться, не правда ли? Ну, мне на самом деле всегда везёт на замечательных и талантливых людей. Как-нибудь поведаю вам о некоторых из них, как выкроим время.

Саше было лестно слушать похвалу Виктора, все же он считал своего заказчика человеком тонким и выдающимся. В Викторе дышала сила и порода, он ставил себе высокие планки и достигал их, а не слонялся ближе к земле как побитая собака. Саша любил таких людей и восхищался ими. Лидия была такой. И похвала Сашиному таланту разлилась бальзамом на слова Лидии, а теперь и Веры о Сашиной бездарности, он опять почувствовал в себе силы творить. Даже как-то несправедливо, что его знакомство с Виктором оказалось столь коротким.

Саша сообщил ему о своём решении уехать, поблагодарив за все, и попросил отдать плату за последние несколько картин, которые он в ближайшее время напишет, наперёд, чтоб было на что поехать в Москву.

Виктор несказанно удивился Сашиному решению и проявил неожиданное упорство в том, чтоб его остановить.

– Значит вы хотите уехать из родных мест? – Виктор задумчиво поглядел на Сашу. – Лишиться вдохновения? Не преступление ли это?

– У меня родилась дочка, – ответил Саша, удивляясь его реакции. – Нам будет удобнее жить в Москве. Там и тёща поможет, и работы больше.

– Чем вас не устраивает работа, которую предложил я?

– Тем, что она не вечная. Мне теперь нужно содержать семью, а это весьма долгая перспектива.

– Я поздравляю вас с рождением дочки. Как назовёте? Мне нравятся имена на "л", очень женственные.

– Да, да, да, интересные имена. Нужно посоветоваться с женой. Так что с оплатой моих картин?

– Значит, твёрдо решили уехать?

– Да. Заплатите мне за мой труд. Я работал на вас, не поднимая головы.

Виктор ухмыльнулся, услышав это, но ничего не сказал. Некоторое время он молчал, пытаясь что-то сообразить. Виктор внимательно рассматривал Сашу, как дуэлянт рассматривает соперника перед выстрелом. Будто бы он хотел запомнить Сашино лицо перед тем, как его убить. Саша же начал терять терпение, как Виктор наконец опять заговорил:

– А как же ваша первая любовь? Вы насовсем оставите ее?

– Я же сказал вам, что она умерла, – буркнул Саша.

– У меня складывается ощущение, что вы хотите заменить вашу любовь женой. Но разве копия может стать оригиналом?

– Даже если и так, что вам за дело? Почему вы не можете заплатить мне за мои картины?

– Потому что вы не должны уезжать, – ответил Виктор.

– С чего это? – Ощетинился Саша. Его начал изрядно раздражать этот диалог с Виктором. Он ощутил всю слабость нищего человека перед человеком с деньгами. Если б не эти проклятые деньги, он бы давно отправил Виктора к черту и уехал бы без разговоров.

– Ну, это бессмысленно…сейчас бессмысленно, – казалось, что Виктор о чём-то раздумывает. – На что вы там будете жить? На подаяние тёщи?

– Вернусь на Арбат, там перекантуюсь и заработаю денег. Потом опять устроюсь иллюстратором в какую-нибудь частную компанию.

– Мы ведь друзья, Саша, – Виктор улыбнулся, вложив в свою улыбку всю доброжелательность, какую один мужчина может испытывать к другому. – Я желаю вам добра и хочу для вас как лучше. Хотите поработать на меня?

– Я уже работаю на вас, – устало сказал Саша. – И вы отказываетесь мне платить, хоть и называете нас друзьями.

– Я заплачу за ваши чудесные картины, не нервничайте. Дело в том, что сейчас вы работаете на мой гостевой дом, а я предлагаю поработать на меня лично.

– Что вы имеете в виду?

– Вы нужны как художник лично мне, понимаете? Напишите мне одну картину, я заплачу очень щедро.

– Что ещё за картина?

– Обсудим завтра вечером. Не уезжайте пока никуда. Я уверен, что работа, которую я предложу, вас заинтересует. По-другому просто не может быть. Готов поспорить.

Саша согласился, снедаемый не столько любопытством, сколько обещанным щедрым платежом. Он все равно уедет, но Виктор обещает щедро заплатить, а деньги им с Верой не помешают.

Твои черты сквозь бездну лет

Я нарисую в памяти.

И вновь потребую ответ,

И снова по накатанной.

Да что черты! Я помню смех

Искристый и певучий.

И хоть я проживу сто лет,

Не будет звука лучше.

И нежность рук твоих жива,

Ее мне ветер дарит.

Я выпью всю тебя до дна

С вином в моем бокале.

Глава 24

Вечером следующего дня Виктор повёл Сашу на дикий пляж. Небеса из золотых изменились в красные, солнце садилось, говоря последнее "прощай" светлому дню. Всю дорогу мужчины шли молча, задумчивость Виктора не давала Саше заговорить. Какого черта ему нужно? Сашу одолевало мрачное предчувствие, природу которого он не мог себе объяснить.

Они опустились на гальку, также молча разглядывая море. Саша мысленно поздоровался с Лидией, и понял как нестерпимо ему вновь от неё уезжать. Он даже начал рассчитывать, что Виктор и впрямь предложит что-то дельное, тем самым подкинет причину остаться. Саша устал разрываться между зовом моря и страхом потерять Веру.

– Ну, так вот, – Виктор прервал Сашины размышления. Из-под густых чёрных бровей на Сашу посмотрели холодные светлые голубые глаза. Сашу часто поражали колючие неприятные глаза Виктора, имевшие такой контраст с его солнечной обаятельной улыбкой. – Что я, собственно, от вас хочу…

– Да, меня всю ночь терзало любопытство, – Саша отнюдь не лгал.

– Знаете, мои года движутся к отметке полвека с какой-то шальной скоростью. Вы так молоды, Саша, вам кажется, что в этой жизни надо нестись вперёд, подгоняя хлыстом лошадей. Но это не так, это всего лишь заблуждение молодости. Дожив до моих лет, вы поймёте, что учиться жизни нужно у стариков. Жили-поживали, вели своё хозяйство так же, как их деды-прадеды – и даже еще беспечнее. Под старость лет дедам приходила в голову неплохая идея отправиться на тот свет и оставить детям и внукам в наследство лишь свою жизненную мудрость. Они не заботились о материальном, и это правильно. Я говорю вам это как человек, всю жизнь пахавший ради денег и сумевший заработать их больше, чем нужно. Для чего они мне? Человеку так мало надо, и в один прекрасный день к нему приходит необходимость остепениться.

– Вы пригласили меня на философские беседы у берега моря? Или все же у вас есть конкретные предложения?

– Вот она торопливая спесь молодости! – Виктор засмеялся своим красивым, будто ежедневно репетируемым смехом.

– Ближе к делу, пожалуйста.

–  Что ж, жаль, что вы ещё слишком юны в душе, чтоб внимать мудрости старших. Я предлагаю вам поработать лично на меня. Для вас – сущий пустяк, для меня же ваша работа станет бесценной. У меня есть фотография девушки, – Виктор развернулся к Саше, – она сама, к сожалению, отсутствует. Материал интересный, поскольку девушка хороша собой, но не куколка. Интересный типаж, вас как художника должно завлечь.

Пусть он его хоть озолотит, Саше некогда этим заниматься. Он рисует свою Лидию, у него нет сил изображать других женщин, пусть они хоть тысячу раз красавицы.

– Я не пишу портреты по фотографиям, – ответил Саша и тотчас отвернулся, давая понять, что разговор окончен. И ради этого Виктор позвал его? В груди Саши росло и увеличивалось зло на своё глупое любопытство. Неужели было не очевидно, что Виктор предложит чистой воды безделицу? Лучше бы он уделил время жене, это сослужило бы ему лучшую службу. Женщины очень любят заботу и многое готовы за неё простить. Даже Лидия была повержена этой слабости. Несмотря на свой дурной характер, она ценила внимание и любовь Павла.

–  Почему вы не хотите посмотреть, кого я прошу вас написать? Я держу пари, что модель вас заинтересует. Также могу рассказать свою трагическую историю любви, она, возможно, тронет ваше сердце, – Виктор положил руку на Сашино плечо, словно боясь, что он встанет и уйдёт.

– Почему вас не устраивает фотография вашей девушки? Зачем нужно непременно ее писать? Тем более не с натуры.

– Я околдован морем именно на этом диком пляже, – объяснил ему Виктор. – Оно мистически одурманивает меня. Так же как меня одурманила та, кого я прошу вас написать. Я молю вас о красоте, настоящей подлинной красоте, и как вы посмеете мне отказать?

– У меня есть готовая картина этого дикого пляжа, могу подарить, – устало буркнул Саша.

– Мне нужен портрет женщины, а не просто морской пейзаж. Я хочу, чтоб вы написали совершенно мистическую картину с ее участием. Я бы даже сказал потустороннюю. Я уверен, что вы понимаете, о чем я. Полностью полагаюсь на ваш особенный взгляд.

– Я не могу. Я потерял навык. Я уже долгое время пытаюсь изобразить женщину на картине, и у меня не выходит, – признался Саша. Он вновь ощутил панику, чувствуя, что талант предал его.

– Хотите порцию вдохновения? – Виктор достал из кармана бумажник, развернул его и показал фотографию молодой женщины.

Сашу пробил холодный пот. Он смотрел на Лидию, только более юную, чем он помнил, почти совсем девочку. А может быть это Вера? Или другая, похожая на них женщина?

Девушка на фотографии выглядела серьёзной и печальной. Волосы убраны, камера зафиксировала тени под большими глазами, плечи поникли, уголки губ вторили плечам. И все-таки это Лидия, только юная и унылая. Разве может Саша ошибиться? Он узнал ее глаза, даже на черно-белом снимке они поражали прозрачностью и чистотой. Эти наивные детские глаза, в которых было так много божественного.

– Я вижу, вы впечатлились? – Улыбнулся Виктор. На загорелом лице белые зубы образовали хищный оскал.

– Кем вам приходится эта женщина? – Спросил Саша.

– Всем, – был ответ, но Сашу он не удовлетворил. – Я любил ее. То есть люблю, я хотел сказать, – Виктор отчего-то снова улыбнулся.

Любит ее? Саша протер глаза, проклиная палящее солнце и вновь посмотрел на фотографию. Черно-белая маленькая фотография по типу тех, что делаются на паспорт. Это может быть совсем не Лидия. И все-таки как будто бы она. Странно.

– Очень маленькое фото, – сказал Саша. – Черно-белое, к тому же. Я не смогу написать ничего путного с таким исходником.

– Есть другие, разумеется, – ответил Виктор. – Я просто ношу с собой только эту, она компактная и удачно помещается в бумажник. Не верьте в дурацкую примету, что ношение фотографий в кошельке влечёт безденежье того, чью фотографию вы с собой таскаете. Моя дама мм… скажем так: всегда была при деньгах. При чем ее содержал не только я. Она словно царь Мидас превращала в золото все к чему прикасалась, включая мое бедное сердце. Но, говоря, между нами, не только лишь размер побуждает меня таскать эту фотографию за собой. Дело в том, что здесь она именно такая какой я ее полюбил. Совсем девочка, наивная и неискушенная. Уже потом она стала женщиной, по которой сходили с ума. В прямом смысле.

– Это ваша жена?

– Любимая женщина. Это не всегда одно и то же, правда ведь?

Саша вспомнил о Вере, отчего-то ему захотелось, чтоб она сейчас была рядом, взяла его за руку и увела подальше. Он ощутил острую потребность положить голову на колени жены, слушать ее уверения в любви. Боже, как же он нуждается в ее жертвенной безусловной любви!

– Она исчезла, я несколько лет ищу ее по всей стране и не могу напасть на след, – продолжал Виктор. – Я устал гоняться за призраком и приехал сюда. Что-то подсказывает мне, что я снова встречу ее именно здесь. Вы верите в интуицию?

– Как ее имя? – Саша проигнорировал вопросы, ему не давало покоя сходство женщины с фотографии с Лидией.

– Я бы хотел сохранить это в тайне с вашего позволения.

– Это важно, – настаивал Саша. – Я верю в связь человека с его именем. Это помогает мне в работе, я пишу портреты только, если знаю имя.

– Какой вы интересный художник, – засмеялся Виктор. – Верите в связь человека с его именем? Лингвисты утверждают, что имя Виктор происходит от римских родовых имён. Они же в свою очередь происходят от латинского слова, что в переводе означает «победитель». Ваше имя имеет греческое происхождение, насколько я помню. В современном переводе означает «защитник», более ранние версии трактовки – «оберегающий муж», в значении «мужчина», а не «супруг», – Виктор широко улыбнулся. – У вас все сходится?

Саша не отвечал, он выжидал. Ему хотелось встряхнуть Виктора и силой выбить информацию.

– Имя девушки с портрета не несёт абсолютно никакой интересной трактовки, – Виктор пожал плечами. – Оно ровным счётом ничего не обозначает.

– Я так понимаю, что вы не шибко нуждаетесь в моих услугах, – Саша вскочил на ноги и быстро зашагал прочь. И все же он замедлил шаг, боясь, что Виктор не успеет его окликнуть.

– Лидия, – крикнул ему вдогонку Виктор. – О чем вам говорит это имя? Вдохновляет или наоборот?

Саша остановился и застыл на месте. Не может быть. Возможно ли, что просто совпадение? Он обернулся, Виктор сидел на том же месте, не собираясь его догонять. Саша сам пошёл к нему и опять сел рядом.

– Хорошо, я согласен. Оно меня вдохновляет, – сказал Саша.

– Тогда договорились? – Виктор протянул Саше руку. – Не будете спешить уезжать?

Саша кивнул, они обменялись рукопожатием.

– Я знал, что мы сработаемся, – Виктор похлопал Сашу по плечу. – Потом я расскажу вам историю своей любви для вдохновения. Если интересно, конечно.

Саша не сводил горящих обезумевших глаз с фотографии.

Глаза ребёнка смотрят восхищённо.

Глаза мужчин – устало и небрежно.

Глаза старух глядят так обречённо.

Глаза красавицы горят любовью нежной.

Ох, сколько душ из-под ресниц не видно,

И сколько судеб изошло слезами!

Глазам, что не глядишь на них, обидно,

Они бы столько-столько рассказали.

Они б поведали историю обмана,

И рассказали б сказки о любви.

В глазах всегда готов сюжет романа,

Огнём внутри, сгорая, он горит.

Глава 25

С Божьей помощью посредством каждодневных молитв отца Андрея и Саши Вера с дочерью наконец выписались из роддома. Встречать молодую маму и младенца пришли Саша, Верина мама Екатерина Васильевна и отец Андрей.

Екатерина Васильевна, едва сойдя с самолёта, объявила Саше, который приехал ее встречать, что она " сегодня же, в этот же день, забирает дочь и внучку с этой вонючей глуши, и плевать она хотела поедет Саша вместе с ними или нет".

Произнесла на свою тираду весьма решительно, даже волосы из тугого пучка топорщились так воинственно как топорщились перья на голове индийского воина, когда он с томагавком в руках готовился бежать в бой.

Саша так увлёкся своей ассоциацией, что не обратил внимание, как задорно поднялись уголки его губ. Тёщу это взбесило, она решила, что он издевается. В сущности, так все и было, но Саша планировал произвести другое впечатление.

– Что такого смешного я сказала? – Екатерина Васильевна отчитывала зятя чеканным тоном школьной учительницы, не заботясь о людях вокруг.

– Ничего, – ответил Саша, не пытаясь скрыть улыбки. – У вас внучка родилась, Катерина Васильна. А у меня долгожданная дочка. Этому я радуюсь, и вам желаю того же. К чему сейчас обсуждать что-то другое, ещё и на повышенных тонах? Разве вам не хочется поглядеть на внучку?

Тёща замолчала, стыдясь своего равнодушия к дочери и внучке. На самом деле она была счастлива и ей хотелось понянчить малышку. Иногда Екатерина Васильевна не понимала, отчего ее материнское сердце так болезненно сжимается при виде зятя, высокого, приятной наружности мужчины, которым иная тёща могла бы гордиться.

Саша поглядел на тёщу и решил, что это клинический случай истерии. Самая верная тактика – поддакивать. Даже с тем, что он сам не кто иной как безалаберный муж, не сумевший уберечь свою жену, а она ведь чуть не померла.

С аэропорта они, подхватив по пути отца Андрея, отправились в роддом.

Отец Андрей произвёл на Екатерину Васильевну неизгладимое впечатление. Благородные добрые глаза священника побудили ее доверять. Екатерина Васильевна была отнюдь не религиозна, Бога поминала лишь всуе или при особенно шокирующих обстоятельствах. Но при всём этом она имела особое расположение к священникам, считая их иной кастой, отличной от прочей людской братии. Только священники и хирурги пользовались заочным уважением этой женщины как умелые врачеватели душ и тел. Для чего-то она вспомнила сейчас отца Веры, как раз хирурга, только безнадёжно женатого на другой женщине, которую Екатерине так и не довелось увидеть. Как странно, что в ее души все ещё жило восхищение им.

Юная Катя Смирнова в те годы была молодой лаборанткой, нескладной и неумелой. Опытного хирурга Олега Дмитриевича (она всегда называла его по имени-отчеству, даже в мыслях, даже в самые интимные моменты их романа) Катя почитала за Господа Бога. Он спасает людей, думала невысокая Катя, смотря на Олега Дмитриевича снизу вверх. Хирург заинтересовался ей (Кате в самом начале ещё говорили девчонки, что он ходок до лаборанток), но сразу сказал, что не женится. А потом Катя сообщила ему, что беременна.

– Вот бери, – он протянул ей свежие будто выглаженные купюры. – Я договорюсь, сделаешь аборт.

Катя так и ахнула. И это говорит великий хирург, настоящий мужчина, которого она почитала за Господа Бога. Ей захотелось думать, будто она не расслышала, но деньги страшным вещдоком лежали на столике. Положил как проститутке какой, подумалось Кате тогда.

Она смотрела на него долгим взглядом. Не было в этом взгляде упрёка, было одно лишь непонимание. Олег Дмитриевич выдержал Катин взгляд, он смотрел на мать своего ребёнка так же твёрдо и уверенно как смотрел сегодня утром на такую же молоденькую девушку, которую оперировал со скальпом в руке. Катя поняла, что на этом конец.

И все-таки как это возможно? Олег Дмитриевич словно Христос творит чудеса с умирающими людьми, по сути, воскрешает их. А вот сейчас как Ирод какой-то приказывает убить своего же младенца. Как понять мужчин? Как понять эту жизнь?

Катя отвела взгляд. Ей потребовалось собрать все мужество, какое в ней имелось, чтобы развернуться и гордо уйти. Денег она у него не взяла.

Верой Катя Олегу Дмитриевичу не докучала, отец и дочь ни разу не видели друг друга. Катя дала Вере фамилию и отчество ее дедушки, своего отца. Так справедливо, думала она, именно так и поступают женщины, которые принесли ребёнка в подоле.

Катины родители ее не выгнали, даже приехали встречать в роддом. Но отец теперь стал смотреть на Катю по-другому, так жалостливо, что аж презрительно. Катя предпочитала не смотреть ему в глаза. Они с отцом не касались постыдного рождения Катиной дочки, Катя все поведала маме.

Мать потом долго плакала ночами. Катя затыкала уши подушкой, слыша этот плач через стену.

Однажды она не выдержала, забрала годовалую Веру и уехала с ней от родителей. Сама теперь. Она одна виновата, она и будет тянуть дочь в гордом горьком одиночестве.

Пришлось тяжело, Екатерина много работала, подняла дочь, помогала родителям, чем могла. В следующий раз приехала с пятилетней Верой на похороны отца. Вера чуть не померла от страха, поглядев на деда в гробу, до боли сжала материну руку и весь день не проронила ни слова, сколько бабушка не пыталась ее разговорить.

– Странная она у тебя какая-то, ей-Богу, – причитала мать Екатерины. – Боязливая, сидит себе, не пискнет.

Екатерина не отвечала, лишь вздыхала. А тут нельзя уже чего-либо сказать или сделать. Вера теперь вечно будет ее позором перед матерью.

Мужчину Екатерина не искала сознательно. Да и некогда особо было. Когда с мужчиной работать? Его обслуживать надо. Вера, к счастью, рано стала вполне самостоятельной.

Екатерина Васильевна была с ней строга, особенно в делах любовных. Она с детства внушала Вере, что нужно быть приличной девочкой, с мальчиками гулять непозволительно, иначе не миновать несчастья. Вера слушала внимательно и мотала на ус. Не было у неё мальчиков, после учебы всегда бежала сразу домой.

А потом как черт из табакерки выпрыгнул этот Сашка. Екатерина Васильевна, ломая руки, умоляла дочь образумится. Но взрослая Вера (и когда успела повзрослеть?) посмотрела на Екатерину Васильевну ее же взглядом, полным необдуманной решимости.

– Но, мамочка, ведь я люблю его, – простодушно улыбнулась Вера. Лицо дочери озарилось этой любовью.

– А он с тобой поиграется, сломает и выбросит. Кто он вообще такой?

– Он великий человек, – эту околесицу Вера несла с самым серьёзным видом. – Он художник. Он очень меня любит. И он на мне женится хоть сегодня. Он сам так сказал.

– Обещать не значит жениться, – фыркнула Екатерина Васильевна.

Но Сашка слово сдержал, женился-таки. По крайней мере ее Вера познала почёт быть мужниной женой, а не девчонкой для развлечения, которую можно бросить сразу, как пожелаешь. И ребёнка зять признал, вот они за ним едут в роддом.

Екатерина Васильевна поглядела на зятя в переднее зеркало машины. Саша выглядел счастливым и довольным жизнью.

Скорее для тёщи, нежели для жены, Саша остановился и купил большой букет розовых роз «для своей дорогой Веры» и мягкого зайчишку «для их долгожданной девочки». Екатерина Васильевна и отец Андрей тоже купили по букету, более скромному.

– Ну и цены у вас! – Восклицала Екатерина Васильевна. – По-моему у нас в Москве дешевле, чем у вас у черта на куличках, – она осеклась и замолчала, поймав взгляд отца Андрея. На Сашин букет Екатерина Васильевна глядела с уважением.

В роддоме Саше вручили драгоценный свёрток с младенцем, и он увидел Веру. Екатерина Васильевна и отец Андрей издали синхронное "ох", когда она показалась им.

Теперь от неё осталось пол Веры. Она сильно похудела, постоянно держалась за голову, словно боялась, что та упадёт. Саша вручил ей цветы, которые она была не в состоянии удержать. Саша подошёл к жене ближе, Вера вцепилась в него, чтоб не упасть.

Также он отметил, что она как-то перестала походить на Лидию. А, возможно, это Саша изменился сам, его уже не так тяготит воспоминание о покойнице. В любом случае Саша улыбнулся Вере с гораздо более искренним радушием, чем ожидал. Она не ответила на его улыбку.

Дома (Екатерина Васильевна нашла Сашин отчий дом отвратительным и непригодным для жизни) Вере оказывали помощь, кто какую мог: Екатерина Васильевна – медицинскую, отец Андрей – духовную, Саша – посильную. Затем тёща прозрачно намекнула зятю, что он путается под ногами. Саша покинул свой пост возле жены, и ему наконец предоставилась возможность рассмотреть ребёнка.

Саша с любопытством поглядел на девочку. Сашина дочка совсем не напоминала Арсения. Сын Вадима был светловолосым хрупким ребёнком с огромными глазами библейского мученика. Малышка же являла собой кругленькую крепкую темноволосую девочку со смеющимися хитрыми глазками, она беспокойно ерзала, что-то агукая на своём детском языке. Мягкого зайчишку она сразу закошмарила, начав тыкать пальчиками ему в глаза с таким упорством, словно хотела их выколоть. Саша отобрал игрушку. Он дал дочке семейное кольцо, что Вадим когда-то отдал Вере. Девочка подняла на Сашу глаза, и он ужаснулся. Глаза ребёнка показались ему странными. Светло-серые, но гораздо светлее, чем у него самого.

– Как я уже говорила, мы уезжаем, – заявила Екатерина Васильевна, когда вокруг малышки уселись все присутствующие. – Мои дочь и внучка не будут жить в этом захолустье, пока у нас есть квартира в Москве.

Саша взглянул на Веру, но она была занята дочкой и не видела его взгляда. Очень жаль, хотелось бы поговорить с ней наедине без тёщи и особенно без отца Андрея. Саша чувствовал, что самое верное средство заставить Веру остаться – надавить на жалось. Вера очень милосердна, для неё хуже всего на свете быть жестокой к кому-либо.

– У меня здесь мать, – Саша избегал взглядов отца Андрея, который точно знал, что Саша со дня своего приезда ни разу не зашёл в комнату Марыси. – Вадим уехал в Москву, чтобы начать новую жизнь, – продолжал Саша. Отец Андрей внимательно следил за ним, поскольку не раз слышал из Сашиных уст одобрение поступку Вадима. Теперь же Саша напустил на себя тон осуждения, а значит лицемерил. – Юлия и Алена Михайловна не привязаны к маме. А мама очень болеет, ей перенести переезд ещё более невозможно, чем вам с малышкой. Да и куда я ее перевезу? Мой долг быть рядом с женщиной, которая дала мне жизнь. Вера, любимая, ты должна понять меня правильно.

От столь сладких речей во рту у Саши образовался ядовитый омерзительный ком, ему захотелось сплюнуть. Саша подавил в себе отвращение к самому себе и к своей матери и сглотнул ком внутрь себя.

– Ну, оставайся тогда, будешь приезжать, – пожала плечами Екатерина Васильевна. На тёщу его сентиментальная речь явно не оказала воздействия.

– Что это за семья такая? – Саша обнял Веру. – Я не могу жить вдали от Веры и дочки. Отец Андрей, скажите же, что это не по-христиански.

– Верно, не по-христиански, – подтвердил отец Андрей. – Ну, пусть Вера сама решит, как будет лучше. Она женщина справедливая и много страдала. Любое ее решение будет правильно и оправдано.

Ясно, Саша походу заврался так, что его не поддерживает даже отец Андрей. Оно и неудивительно, сказать по правде.

Со дня отъезда Вадима отец Андрей смотрел на Сашу взглядом, полным осуждения, тщетно взывая к Сашиной совести. Саша знал о причине этого взгляда, но был категорически не согласен признать себя хоть в чём-нибудь виноватым.

Он помнил день, когда худой и отрешенный Вадим встал перед ним и объявил, что разводиться с женой и уезжает, потому что "не может дышать этим отравленным воздухом, не может ходить и бесконечно вязнуть в этом болоте, что затянуло под землю, всех кто ему был дорог". Саша не поверил серьёзности намерений брата. Такая тряпка как Вадим никогда в жизни не покинет жирное крыло своей горлопанки тёщи. Ему просто удобно жить под гнётом этой бабы.

Вечером того же дня Сашу посетил отец Андрей с планом спасения души Вадима. По мнению священника Саша не должен оставлять Вадима одного в таком страшном горе, Саша должен по-братски поддержать его, стать ему опорой. Внимание, внимание и ещё раз внимание, вразумлял отец Андрей. Вадим должен почувствовать себя нужным, тогда он сможет пережить гибель сына.

Саша слушал отца Андрея и давался диву. Разумеется, он не будет нянчиться с великовозрастным Вадимом. Павел в своё время носился с Вадимом как наседка с яйцом, и в итоге воспитал в нем слюнтяя. Вадим нуждается в крепком кнуте, а не в ласке.

– Да бросьте, отец Андрей, никуда он не уедет, – отмахнулся Саша.

– Равнодушие – непростительный грех к своему ближнему, – изрёк отец Андрей.

Когда Вадим сел в самолёт и действительно улетел в Москву, Саша был крайне удивлён. И удивлён, нужно сказать, приятно. Он вспоминал детали последней встречи с братом. Лицо Вадима дышало какой-то безумной одержимостью, иногда Саша ловил что-то подобное в собственном отражении. Саше это очень понравилось. Он пожалел, что не сумел сказать Вадиму, что гордится им.

– Он уехал, оставил жену, – сокрушался отец Андрей. – А мы с тобой его не остановили. Саша, положа руку на сердце, ну неужели Вадим бы тебя не послушал, если б ты захотел ему помочь?

– Увы, отец Андрей, я не сторож брату своему. Я не имею влияния на Вадима.

– Как и на Павла…, – Саша впервые услышал из уст отца Андрея такое явное осуждение.

– Как и на Павла, – подтвердил Саша.

– Ты помнишь, к чему это привело…

– Я тут при чем? – Раздражался Саша. – Я не виноват ни в смерти одного, ни в отъезде другого. Оба взрослые мужики, которые сами должны о себе заботиться. Я почему-то в состоянии поберечься сам. Никогда никто надо мной не трясся.

– Отрицают заботу как раз те, кто сам нуждается в ней больше всех. Саша, равнодушие является таким же большим грехом, как и вредные деяния. Ты, как и в тот раз просто умыл руки и даже не постарался поддержать брата. А ведь порой хватает всего нескольких слов, чтоб спасти человека, чтоб принести свет в его душу.

– Умыл руки как Понтий Пилат, – улыбнулся Саша.

– Да, именно так.

– По-моему, Христос его простил. Разве нет?

– Он простил всех, кто причинил Ему вред. Но, Саша, нельзя быть равнодушным. Это начало конца. Как только равнодушие проникает в сердце человека, он становится жестоким. И, ох как тяжело, сойти потом с этого пути.

Саша и отец Андрей остались каждый при своём мнении. Саше чувствовал себя правым, но все равно зачем-то избегал смотреть в глаза отцу Андрею.

Сашин телефон издал сигнал. Виктор писал Саше, что помнит о том, что Сашины жена и ребёнок сегодня выписываются, и хотел бы зайти поздравить его. Саша ответил, чтоб он приходил сейчас же.

Виктор явился довольно быстро, прервав Верину невнятную речь, которую все с трепетом ждали, как приговор. Она сама толком не знала, как поступать. Лёжа в больнице, она дала себе слово, что уедет, если не умрет. Но Сашина больная мать была весомым аргументом.

Виктор был великолепен, как всегда. Элегантный и галантный он склонился к руке Екатерины Васильевны как аристократ прошлых веков. Веру он оглядел с любопытством, но весьма почтительно. В дар новоиспеченным родителям он преподнёс симпатичную прогулочную коляску.

Екатерина Васильевна заохала такому щедрому подарку, Виктор смеялся и отнекивался от благодарностей. Они с Сашей, видите ли, лучшие друзья. Саша такой талантливый художник, что его картины подняли ценник гостевого дома Виктора чуть ли не вдвое. Теперь там как в музее! Рассказывать на самом деле бесполезно, это нужно видеть. Почему бы очаровательной Екатерине (Виктор отказался звать ее по имени-отечеству, несмотря на то, что она представилась ему именно так) не поглядеть на работы зятя? Тем более, Екатерина совершенно очаровала Виктора, он вынужден признаться. Редко он встречал на своём пути женщин со столь поразительным взором. Надо бы Саше запечатлеть его. Странно, что он до сих пор этого не сделал.

Екатерина Васильевна оценила величие Виктора, и изумилась тому, в каких кругах вращается Саша. С каждой улыбкой Виктора Сашин талант вырастал в ее глазах. Екатерина Васильевна вернулась в юность и напропалую кокетничала с Виктором.

Саша, хоть и хотел выдержать скорбно-покорную мину до конца сегодняшнего дня, не смог скрыть презрения. Его тёща ещё более глупа и самонадеянна, чем Алёна Михайловна, раз вообразила, что ее престарелая туша может быть интересна Виктору, вероятно познавшему совершенство такой красавицы как Лидия.

Вера же просто сгорала от стыда за мать. Она никогда не видела ее в таком глупом виде. К Виктору она ощутила неприязнь только за то, что он заставляет мать выглядеть глупо, и заставляет намеренно.

Затем Виктор оставил Екатерину Васильевну и обернулся к Вере, словно почуяв ее негодование. Он оглядел ее беспокойным и участливым взглядом.

– Вера, – произнёс он, и ее имя прозвучала в устах Виктора почти молитвою. – Мне кажется, вы нездоровы. Я сам недавно был таким. Вас излечит морской воздух, смех вашей дочурки, забота мужа. Приведите мысли в порядок. А потом уезжайте, если вы сможете. Я вот не смог пока, – Виктор улыбнулся мечтательной улыбкой, которой залюбовалась Екатерина Васильевна. – Можете рассчитывать на любую мою помощь, меня невозможно обременить. Тем более женщине такого неоспоримого очарования.

Вера осталась глуха к его комплиментам. Брызги его слов растворились, не долетев. Отчего-то Виктор не понравился ей. Он был так обходителен внешне, но его колючие глаза неприятно ранили ее нежное сердце. Виктор смотрел на Веру и ее маму злорадно и торжествующе, словно они были в его власти. Виктор был вторым мужчиной в жизни Веры, от которого она ощутила одержимую заинтересованность своей персоной. Только в отличии от Саши, Виктор напугал ее ледяным огнем в своих глазах.

– Я не планирую вас обременять, – Вера с трудом разомкнула губы, чтобы ответить. – И коляску тоже дарить не нужно было. Пустое.

– Меня невозможно обременить, – повторил Виктор. Бархат его голоса стелился ровно и мягко. – Я альтруист, если хотите. Мне кажется, в этом мы с вами похожи.

– Ой, Верка у меня абсолютная бессребреница, – загоготала Екатерина Васильевна. – Последнюю рубашку снимет с себя и отдаст.

Саше не нравилось такое явное внимание Виктора к Вере. Он ощутил больной укол ревности. Весьма странно, он был уверен, что Вера крайне мало значит для него. Что это? Уязвлённое чувство собственности?

– Я тоже считаю, что не стоило так тратиться на подарок, – сказал он Виктору.

– А для чего тогда нужны друзья?

Саша не помнил того момента, когда они с Виктором стали такими близкими и неразлучными друзьями. Ему был непонятен мотив Виктора акцентировать на этом внимание, но, возможно, это может сослужить Саше хорошую службу в дальнейшем.

– Можно посмотреть на вашу дочку? – Спросил Виктор у Веры.

Вера кивнула, и Саша подвёл Виктора к малышке.

Девочка недобро поглядела на Виктора и решила учинить истерику. Она начала захлебываться слезами и швырнула кольцо прочь. Екатерина Васильевна взяла ее на руки, безуспешно пытаясь успокоить.

– Музыкальная у вас девочка, – посмеялся Виктор. – Я уже советовал Саше рассмотреть имена на "л". Людмила, Лидия, Любовь или Лилия.

– Пожалуй, Лидия, – усмехнулась Вера. Усмешка прошлась судорогой по ее слабому лицу, но Саша, для которого эта усмешка предназначалась, понял ее правильно.

Прощенье нам дано,

Чтобы облегчить душу.

Но знаем мы давно

Что заповедь нарушим.

Как нам простить других?

А как простить себя?

К грехам тяжким своим

Припали как к цепям.

Глава 26

Вадим и дядя Гера развалились на диване перед телевизором и смотрели хоккей со стаканами кефира в руках. После той страшной аварии дядя Гера сознательно отказался от спиртного. Об этом до последнего дня его молила жена Любушка. Это вообще была единственная просьба к нему от неё.

Вадим признался себе, что сам бы выпил чего-либо более крепкого, его вообще посещало желание забыться в алкоголе. Он и впрямь купил себе как-то бутылку водки, но, на беду, заявился дядя Гера.

– Так, поднимаем арендную плату! – Заорал он. – А то больно богатый стал, алкашку вон в себя льёт! Щас разобью ее о твоё хлебало! Не веришь? Ну, поглядишь сейчас. Дяде Гере терять нечего, дяде Гере море по колено. Благое дело я совершу, избавлю мир от мрази, которая заливает глаза. Ты в столицу приехал бомжевать со стеклянными глазами и валятся у метро в обосанных штанах?

– Ладно, все, я не буду, – Вадим пошёл на попятную.

– Конечно, не будешь, алкомразь!

Дядя Гера поставил Вадиму фингал под глазом "чтоб было не повадно". Вадим чувствовал себя настолько униженным, что собрался съезжать. Его никто никогда не бил, тем более по такому пустяковому поводу. Ещё терпеть хихиканья коллег в ответ на его слезливую историю, что его хотели обокрасть в тёмном переулке. Разумеется, Вадиму никто не поверил.

А дядя Гера как ни в чем ни бывало заявился на следующий день со своим кефиром. Прогнать его Вадим не решился, покорно пил кефир дяди Геры прямо из бутылки, одним глазом поглядывая на хоккеистов.

А потом Вадиму стало очень хорошо. Он сам не заметил, как пришло это чувство. Когда-то также сидели Вадим с Павлом. Когда-то они были так счастливы. Мир вокруг сужался, превращаясь в огромный диван, где братья сидели рядом. Если б шаровая молния ударила в этот диван, Вадим бы счёл благословением умереть возле брата.

Сейчас Вадим ощущал похожее на счастье чувство, улыбающимися глазами глядя на дядю Геру. Он не Павел, конечно, и никогда им не станет. Добрый интеллигентный Павел мухи не обидел, а уж зарядить братцу Вадиму фингал под глазом… Об этом и подумать нельзя. И все же никто ещё не напоминал Вадиму ушедшего брата так сильно как дядя Гера. Вадим думал, как лучше ему об этом сказать.

– Несмотря на то, что вы меня побили, мне кажется, мы можем стать друзьями, – выдохнул наконец Вадим.

– Хех, так самая крепкая дружба и начинается с тумаков, не сечёшь что ли?

– У меня не было настоящих друзей. Я даже не совсем понимаю, что такое дружба. Но общаться с вами мне нравится.

– Просто ты окружил себя мертвецами, пора и жизни просочиться к тебе.

– Разве в вашей религии не все живы? – Издевался Вадим.

– В моей религии все живы, – усмехнулся дядя Гера. – Человеку будет дано по вере его. Слыхал? Так вот ты не веришь в жизнь, ты на другой стороне баррикады, понимаешь? Ты труп ходячий, короче.

Саша сказал ему это на похоронах Арсения, вспомнил Вадим. Тогда они серьёзно поругались.

– Вы иногда так странно изъясняетесь…

– А где я сказал неправду?

Вадим молча смотрел на него поверх кружки с кефиром. Дядя Гера видел его насквозь, это пугало и тянуло к нему одновременно.

– Ты чего приехал сюда? От кого ты бежишь? От жизни? От себя? От родственников? Ты понимаешь, что убежать от всего этого можно только под землю? Выпусти же своих родных из склепа своего сердца. Вернись к жене или найди другую женщину, наладь отношения с родственниками. Воскресни, Вадик.

– То, как мы сейчас сидим до боли, напоминает мне мои посиделки с Павлом, моим братом, когда да он был жив. Мне очень не хватает его. В этот момент я в самом деле будто оживаю. И он будто оживает.

– Конечно, не хватает тебе его. Ты ведь гонишь брата от себя.

– Это не так.

– Он умер для тебя.

– Не только для меня. Для всех.

– Откуда ты можешь знать за всех? Для тебя он умер, в этом беда. Об этом думай. Когда ты в последний раз вспоминал о нем, говорил о нем?

– Давно, – признался Вадим, начиная понимать к чему клонит дядя Гера.

– Так воскреси его. Познакомь меня с ним.

Вадим собрался с мыслями и начал вспоминать, осознавая, как давно хотел выговориться.

– Я, действительно, был к нему очень привязан. Павел смотрел картины Ингмара Бергмана и Стэнли Кубрика, и я перестал смотреть " Бригаду". Павел бесконечно читал исторические труды, и я сделался отличником по истории, отложив в долгий ящик свои потрепанные книжки-страшилки.

– Ты называешь брата Павлом. Почему не Пашей, Пашкой? Как-то очень официально. Не по-корифански, короче. Как будто вы не браться, а чужаки.

– Это как дядя Фёдор из Простоквашино, – улыбнулся Вадим. – Только мама называла его Пашей или Пашенькой. Для остальных он был Павлом. Потому что серьёзный, потому что умный, потому что строгий. Он был олицетворением идеального старшего брата. Я ходил за ним хвостом и смотрел в рот. Он никогда меня не отгонял. Ещё нас считали похожими внешне, хотя они с братом Сашей были двойняшками, но совсем разными. Лидия отметила наше с Павлом сходство на моей свадьбе.

– Что ещё за Лидия? Твоя зазноба?

– Ох, это долгая история. Она не моя зазноба. Это страшная женщина.

– Я считаю, что страшных женщин не бывает.

– К несчастью, Лидия как раз была писаной красавицей по мнению многих. Да, все же объективно она была красавицей. Просто лично мне от ее красоты было жутко всегда. Тяжёлая красота, гнетущая. Прямо по канонам моего брата Саши. Неудивительно, что он двинулся умом на ней. Но ещё страшнее был ее внутренний мир, – Вадим не стал говорить слово "душа".

В памяти ожила изящная фигура Лидии и ее бесконечные как морские волны длинные чёрные волосы. Ни у кого таких волос Вадим больше не видел. Когда она сидела перед ним на пляже в последнюю ночь в своей жизни, волосы укрыли ее полностью как плащ или саван. Сила ведьмы в волосах? Пожалуй.

Вот опять. Он собрался оживить Павла, а воскресает одна лишь Лидия.

– Что за манера говорить о людях в прошедшем времени? – Фыркнул дядя Гера.

– Она умерла.

– Извиняй.

– Лидия – это невеста моего брата Павла. И роковая любовь брата Саши. И мой ночной кошмар длиною в несколько лет.

– Какая занимательная женщина. Учись, как нужно проживать жизнь, Вадик. А не как ты слоняться бледной молью.

– Не издевайтесь, пожалуйста. Я (да и вся моя семья) предпочли бы, чтоб ее в нашей жизни не было.

– Во как! То есть твой брат как ты должен был запереться в моей халупе и не пытаться жить? Тебя напрягали женщины в жизни твоего брата?

– У Павла был странный вкус на женщин. Он отчего-то впадал в крайности. Павел был влюблён всего однажды до Лидии, я же не помню со сколькими девочками встречался до Юли, своей жены, был жутко влюбчив. Меня всегда не по-детски тянуло к девчонкам. Первой любовью Павла была моя репетиторша по английскому языку, у них с Павлом разница была десять лет, наверное, в ее пользу. Худая, сутулая, носатая, волосы какого-то мышиного цвета (тогда я наконец-то понял, что это вообще за цвет такой) – настоящий синий чулок. Мы с Сашей просто недоумевали как к ней можно испытывать влечение. Дама оказалась не готова к романтическим отношениям и вскоре уехала. И вот появилась роковая Лидия. И я до сих пор жалею, что у него не сложилась с репетиторшей.

– А ты чего от жены-то своей свалил? Она у тебя, судя по всему, фотомодель. Вон какой избирательный, невесты брата у него все не те.

– Первое время я был счастлив с женой. Потом понял, что она какая-то пустая. Нет в ней стержня, глубины. Даже в Лидии была бушующая неистовая сила, пусть на грани безумия, но была. А Юля… Она не нашла в себе сил меня поддержать ни в момент, когда умер Павел, ни в момент, когда ее отец попрекал меня куском хлеба. Она будто в стороне стояла всегда. В конце концов я возненавидел ее.

– Знаешь ли, не такое уж простое дело тебя поддержать.

– Она даже не постаралась.

– Ты такой умный, я погляжу на тебя. А ты сам много кого сумел поддержать? Может быть, сам поддерживал жену свою, когда у вас умер ребёнок? Я вижу, что ты улетел от неё за тридевять земель как последняя паскуда. Помочь – это тоже надо уметь, некоторые доживают до седин и не понимают, как это работает. А любовь – это вообще великий труд. Это знаешь, как взять человека за руку и отвечать за него всю жизнь, навсегда. И делать это должен мужик, а не женщина. Так имеешь ли ты право винить жену за то, что не сумел сделать сам? Если она не смогла и не помогла, это не значит, что она не желала этого всем сердцем. Ладно, продолжай.

– Наша идиллия закончилась с появлением Лидии, невесты Павла. Эта женщина перевернула жизнь моей семьи вверх дном как смертоносный ураган. Моя жизнь пошла под откос после моей свадьбы, когда я увидел вместе брата Сашу и Лидию. Я оказался бессилен перед этой ситуацией. Я понял, что мир Павла зыбок как песочный замок. Я встал перед тяжёлым выбором, который висел надо мной как Дамоклов меч. Стал сторониться Павла на уровне инстинкта, он воспринимал это как факт, что я вошёл во взрослую семейную жизнь и мне не до него. Ненавижу за это Сашу и Лидию, никогда им этого не прощу.

И себе тоже, дополнил мысленно Вадим.

– Ты думал говорить Павлу или нет? – Спрашивал дядя Гера, внимательно наблюдая за Вадимом.

– Да, но было ещё кое-что. Эта ведьма и меня завлекла в свои сети.... Она меня обольстила. Околдовала, если быть точнее. Впоследствии Лидия неплохо шантажировала меня, зная, как я боюсь, что Павел узнает. Я был целиком и полностью во власти этой женщины.

Он помнил, как она поднялась и подошла к нему в ту проклятую ночь, что сулила ей смерть. Ее глаза лишь чуть-чуть не доставали до уровня его глаз. Слегка приподнявшись, Лидия коснулась губами его губ. Вадим попробовал ее оттолкнуть, но так неуверенно, словно она была сделана из хрупкого фарфора, и ее так просто было сломать.

– Как же мне невероятно и нестерпимо страшно, – горячо прошептала Лидия прямо в губы Вадиму.

– Чего тебе боятся? Для вас с Сашей нет ничего святого, вы не боитесь ни Бога, ни черта, – повинуясь древнему инстинкту Вадим сжал Лидию крепче в объятьях. Она дрожала в его руках непритворной дрожью, такая тонкая и слабая. Мозг сразу издал сигнал защищать ее вопреки его желанию.

– Вадим, он ненавидит меня. Он желает моей смерти, – чувствуя хватку Вадима, Лидия прижималась к нему все сильнее. Когда стало уже некуда прижиматься сильнее, Вадим почувствовал на своих губах соль ее слез.

– Кто? Саша? Не глупи. Он любит тебя так, что берегов не видит. Он поклоняется тебе, ты же вьешь из него веревки. Как и из Павла. – Как и из меня, хотел дополнить Вадим, но промолчал.

– Он желает, чтоб я умерла. Чтоб навсегда исчезла с лица земли. Я отвергла его, и гнев его мести велик.

– Перестань, у тебя расшатаны нервы. Это у всех нас после смерти Павла. Саша ничего не сможет тебе сделать. Кто угодно, только не он. Поверь мне, я знаю.

– Он уже сделал. Он показал тебе эту картину?

– Какую картину? – Гладя Лидию по волосам, Вадим смотрел на черное беспокойное море. Он предает себя, Павла и Юлю, слушая безумный шепот этой женщины. Кольцо с изумрудом больно царапало спину Вадима. Но тем не менее он продолжал, как заведенный гладить Лидию по волосам словно маленького ребенка.

– Вадим, помоги мне. Эту картину нужно уничтожить, иначе со мной случится беда. Я чувствую это.

– Да что там за картина такая?

– Хочешь на нее поглядеть? – Вадим услышал из-за спины голос Саша. – Нет, ну вы можете продолжать миловаться. Я не лицемер, чтоб, брызгая слюной, сейчас вспоминать Павла и Юлю.

Вадим дёрнулся, но Сашин голос пригвоздил его к месту:

– Пока я не разрешу, ты не уйдёшь отсюда.

Да, Вадиму было суждено увидеть картину, о которой толковала Лидия. Да, ту самую, что изначально писалась с любовью, способной исцелять, а затем обернулась проклятием, чем-то вроде наведения порчи. Или же люди просто приписывают древним колдовским обрядам зло, сотворенное их же руками. Всегда ведь страшно осознавать на что способен человек, легче спихнуть на неведомое.

Вадим отогнал воспоминания и в упор посмотрел на дядю Геру. Лицо дяди Геры осталось беспристрастным, Вадим был ему от всей души благодарен за это.

–  Я в самом деле не знал, что делать, – продолжал он. – Я стоял на перепутье. Если скажу, сделаю его несчастным и навсегда стану ему врагом. Если промолчу, то буду вечность наблюдать как из него делают дурака. Ну и, честно сказать, я боялся. Одна мысль, что Лидия расскажет про нас в ответ вводила меня в ступор. Вот вы очень честный, правильный и принципиальный. Как мне следовало поступить в данной ситуации? Как бы поступили вы?

– Тут, действительно, непросто, – Дядя Гера задумался. – Я бы сказал и предоставил Павлу решать самому. Мне кажется, что это правильно.

– Вам только кажется, – съязвил Вадим.

– Вот как?

– Да. Мне было больно смотреть как Павел обхаживает ее, сажая себе на колени, гладя по волосам, называя своей принцессой. Его горящие влюблённые глаза в противовес ее холодному равнодушному взгляду. Когда Лидия смотрела на Сашу, светло-зеленые глаза горели дьявольским насмешливым огнём, в них была жизнь, понимаете? В ее глазах светился интерес, когда она расспрашивала меня об успехах, и как это мне не страшно колесить на своём мопеде по серпантину. И только, смотря на Павла, она оставалась застывшей статуей. Ее глаза выражали странное спокойствие, которое я приравнивал к абсолютному равнодушию. Меня это дико бесило.

– Когда ты решил рассказать?

– В один из семейных ужинов все, как обычно, докучали Саше вопросами, когда он женится и найдёт себе девушку. На что он психанул и ответил, что давно нашёл и женится хоть сейчас, если Павел разует глаза и увидит наконец, что у них с Лидией роман за его спиной. Она, конечно же, стала все отрицать. Я помню, как сейчас, что ни один мускул не дрогнул на бесстыжем лице. Ей бы в покер играть. А мне, видит Бог, следовало бы закрыть рот и промолчать.

– Ну, видимо, ты не мог промолчать.

– Я не знаю. Наверное, из-за Лидии и ее бесстыжего лица. Муки совести не коснулись ни глаз, ни рта, ни лба. Лицо Лидии осталось дерзким и бесстыдным. Меня это взбесило. Павел не заслуживал такого отношения.

– Ты рассказал, как видел их на своей свадьбе?

– Да. И пожалел об этом через секунду. Мне хотелось выловить свои слова и запихать их глубоко в глотку, чтобы они никогда не вышли оттуда. Тогда я в первый раз увидел на лице Павла смерть. Про себя я, естественно, предусмотрительно промолчал. Мне не хватило смелости Саши. За это я ещё больше ненавидел его. Он всегда мог сделать то, на что я бы никогда не решился. Саша совершал абсолютное зло, которое хотел и не решался совершить я, это отравляло голову. Когда он делал это, я чувствовал себя трусом, оттого всегда так горячо его осуждал.

– Эта ушлая бабенка Лидия отпиралась?

– Саша дерзко молчал, а Лидия напрочь забыла о своём превосходстве и достоинстве. Она все отрицала, наговаривала на Сашу и на меня. Говорила, что мы с Сашей возжелали ее с первого взгляда и сейчас мстим за отказ. Переврала ту безобразную сцену на диком пляже, сказав, что я сам предлагал ей стать моей, а не она совращала меня. Она даже посмела заявить Павлу, что прикрывала меня, чтоб не расстраивать его, зная как Павел ко мне привязан. Сказала, что такие предложения мы с Сашей делали ей неоднократно, и она устала от наших домогательств. Но Павел поверил мне. Обо мне он плохо и не думал. Он не верил, что я мог так низко пасть.

– Ну ты к его невесте явно неравнодушен.

– Ну, может я и испытывал нечто вроде страсти. Но, клянусь, что ни минуты не было, чтоб я ее не презирал.

– Каждый день слышу такие отмазы. Ладно, как вы с Павлом общались после этого? – Дядя Гера сменил тему, отметив, как Вадим болезненно поморщился.

– Никак. Я в принципе сделался козлом отпущения и виновником напряженной обстановки в семье. Павел смотрел на меня и видел сплетенные ноги и соединившиеся губы Саши и Лидии. Саша забыл, что именно он заварил эту кашу, тоже огрызался на меня, обвиняя, что Лидия теперь тоскует о разрыве с Павлом и не желает его, Сашу, знать. Вся остальная родня в строгом молчании вынесла вердикт, что мне не следовало лезть не в своё дело. Юля долго ещё подозревала меня во влюблённости в Лидию. Я думал, что хуже этой семейной напряжёнки ничего быть не может, пока Павел не попал в автокатастрофу.

– Как это случилось?

– Павел выпил. – Вадим сделал паузу, помня о трагедии дяди Геры. – Он вообще никогда не пил до этого. Тут мой тесть затесался. Они стали настоящими друзьями. В этот день он ехал от него, потерял управление, видимо. Мне всегда казалось, что тесть спаивал его намеренно, он давно обхаживал Лидию, Павел ему мешал. Она впоследствии и спуталась с этим старым козлом. Врачи сказали, что Павел всю жизнь будет в инвалидной коляске.

– Без шансов на выздоровление?

– С малыми шансами. В случае с Павлом да, без шансов. Он был слишком горд, чтобы позволить помогать ему и заниматься с ним. Даже Лидии.

– Она приходила к нему? Не побоялась? Смелая бабенка, уважаю!

– До самой его смерти. Это было выше его сил. Я считаю, что именно ее приходы и неизменно испуганное лицо, когда она глядела на его коляску, подтолкнули Павла порезать вены. Наверное, поняла, что ни один мужчина так к ней относиться не будет. Принимала как должное, а как лишилась, то всё осознала. Хотя и я, справедливости ради, не понимал, как общаться с Павлом. Я старался быть непосредственным и весёлым, но сердце сжималось, когда я смотрел на коляску. Отныне все смотрели на проклятую коляску. Я пытался понять, как стать полезным, но не навязчивым, как проявить участие, но не выдать жалости. Я в самом деле не знал, как общаться с Павлом, чтобы не унизить его. И не выдать себя…

Вадим опустил голову и закрыл лицо руками.

– Ты не виноват, – сказал дядя Гера.

– Мне следовало молчать, не понимаете, что ли?

– Ты не мог в тот момент поступить иначе, чем поступил, – дядя Гера положил тяжелую руку Вадиму на плечо. – Я вижу твоё искреннее раскаяние. Одно это уже делает тебя правым. Людям свойственно совершать ошибки. И ты не эгоист в отличии от своего брата Павла. Прекрати себя винить. Человек всегда сам виноват в своей слабости. Никто не может повесить себе на плечи чужой крест, каждый несёт свой. Запомни это. Павел поступил эгоистично по отношению к тебе и вашей семье. Ты должен простить его.

Простить Павла? Вадим посмотрел на дядю Геру так, будто он не в своём уме. Ему не за что прощать Павла, ему б простить себя, да он никогда не сумеет. А дядя Гера просто ничего не понял, Вадим вновь пожалел, что разоткровенничался с ним.

Запечатлеть бы тебя на картине

Или щелкнуть фотоаппаратом.

Как же ты невозможно красива,

А таланта мне маловато.

Написать бы о тебе песню,

Ну а лучше два тома романа!

Если б выразить мог словесно

Как тебя я люблю необъятно.

А пока лишь смотрю молча,

Затаив дыханье, не двинусь.

Я мечтаю о тебе ночью,

Поутру же к ногам кинусь.

Как словить бы изображение

Чтобы ты всегда была рядом.

Это может лишь мое сердце,

А не краски с фотоаппаратом.

Глава 27

Саша и Виктор наконец встретились на диком пляже. Эту встречу задержало рождение Сашиной дочери, пребывание тёщи в его доме, долгие бесконечные разговоры с Верой. Саша так обрадовался дочке, что Вера несколько смягчилась, но она все равно хотела уехать. Вера обозначила скорый отъезд как доказательство Сашиной любви к ней и прямо об этом сказала. Саша обречённо думал, что не планирует предъявить ей желаемое доказательство. Они никуда не поедут, и пусть Вера пробует с этим жить. Пока что он не поставил ее перед фактом, повременит пока.

– Я боялся, что вы передумаете, – сказал Виктор.

Саша усмехнулся. Знал бы он, что Саша забыл покой и сон, думая, как Виктор связан с его Лидией.

– Моя тёща наконец покинула нас. И полностью успокоенная, нужно отметить, – Саша посмотрел на Виктора с искренней благодарностью. – И в этом ваша заслуга.

Виктор со всех сторон нахваливал Сашу, его симпатия передалась и Екатерине Васильевне. Сашины картины для гостевого дома она нашла весьма недурными, как и Верин портрет, что висел дома и напоминал о дочери. Наверное, все же она была несправедлива к зятю. Екатерина Васильевна молча соглашалась со всем, что говорил Виктор, заранее размышляя как эффектнее сказать ему "до свидания" в день своего отъезда.

Эффекта достичь не удалось, Виктор напустил на себя холодную вежливость, но и этого было с него довольно. Екатерина Васильевна взяла с него обещание, что они встретятся в Москве. Точнее Виктор этого обещания вовсе не давал, он промолчал. Но Екатерина Васильевна сама надумала и услышала его положительный ответ.

– Мы друзья, и я всё готов для вас сделать, – Виктор одарил Сашу той же сладкой улыбкой, какую до этого адресовал его тёще. – Тем более мне это ничего не стоило. Я всегда умел обольщать женщин.

– Людей обоих полов, – искренне подметил Саша. – Вы обаятельный человек. Но почему вы так помогаете мне? Неужели бескорыстно?

– Мне необходимо, чтоб вы остались здесь со мной. Вы мне нужны.

– Значит не бескорыстно?

– Не все ли равно, если наши желания совпадают? Мы как настоящие друзья смотрим в одном направлении.

Виктор распаковывал свой рюкзак, а Саша разглядывал его с дотошностью художника. В Саше даже начало просыпаться забытое чувство восхищения. Не будь он болен Лидией, Саша не упустил бы случая нарисовать своего нового знакомого. Поразительные стать и типаж, захороненные вместе с героями немых и черно-белых фильмов старого Голливуда. Ко всему этому Виктор держался так небрежно, будто и не замечал, какое впечатление производит на окружающих. Он был первым мужчиной, пробудившем в Саше толику вдохновения. Саша поклонялся женской красоте, в мужчинах он видел одно лишь несовершенство. Как мог Творец, создавший женщину сотворить такое убогое существо как мужчина? Получеловек-полуживотное с примитивными инстинктами. Божество выражено в женщине, и слава Богу, что Саше дано так тонко чувствовать эту красоту. Безупречной Евой в раю была Лидия, ее Адам же был подобен Виктору. Черт бы побрал этого Виктора!

Восхищение сменила злая ревность. Саша сердцем чувствовал, что уж Виктора-то Лидия наверняка любила.

Море дикого пляжа было беспокойным, словно Лидия не одобряла раскрытия своих тайн. Но Сашу не удержали бы от разговора с Виктором даже эпидемия холеры или стихийное бедствие. Он и не думал, что ему удастся встретить человека, который знал Лидию лично.

– Вы ищите Лидию… свою любимую женщину, чтоб жениться на ней? – Спросил Саша, решив начать издалека.

– Нет, я никогда не планировал на ней жениться.

Сашу ответ отчего-то задел. Он сам все на свете бы отдал, чтоб назвать Лидию своей женой, а этот самодовольный Виктор, видите ли, даже не планировал.

– Я думал, что на любимой женщине всегда желаешь жениться, – заметил Саша.

– Только по молодости, – был ответ. – Потом понимаешь, что на женщине, которую любишь по-настоящему жениться, не следует. Так проще сохранить любовь.

– Ну, найдёте вы эту женщину, и что? Что вам это даст?

– Иногда важно, чтобы она просто была рядом, понимаете? – Виктор наконец-то разгреб свой рюкзак. – Как удобнее? У меня есть альбом, а есть ряд фотографий в телефоне.

– Хорошо бы посмотреть и то и то, – ответил Саша.

– Тогда начнём с альбома?

Саша кивнул, и уже ничего на свете не могло заставить его оторвать глаза. Он старался скрыть от Виктора дрожь во всем теле.

Виктор перелистнул первую страницу, и Саша увидел Лидию на велосипеде. Густые волосы завязаны в хвост, весёлый топик и короткие шорты. Да, это его Лидия, теперь Саша ясно видит. Невозможно перепутать тонкий профиль, невозможно не узнать эти редкие светлые зеленые глаза.

– В этом альбоме фотографии по хронологии, – пояснил Виктор. – Это первая фотография, где я запечатлел Лидию со своего балкона, она не знала, что я ее фотографирую. Чистые пруды, очаровательная соседка- старшеклассница, которая ходит в одну школу с моей дочкой, что учится в начальных классах. Мы тогда прикупили в этом районе шикарную квартиру, а родителям Лидии их квартира осталась от ее бабки, что была гениальным врачом и ярой сторонницей коммунизма. Старуха отошла в мир иной, не ведая, что любезно подаренная партией квартира обернётся хлевом словно циничный капитализм посмеялся над идеологией ее жизни. Ее инфантильный сын женился на девице приятной наружности, и они благополучно пустили под откос свою жизнь, не заботясь о памяти врача-коммунистки. Квартира старухи – единственное, что придавало благородство их нечестивой жизни, они вцепились в эти стены мертвой хваткой. Я хотел купить квартиру именно у них, но папаша Лидии, еле ворочая языком, послал меня матом и обозвал проклятым барыгой. Мать Лидии с гордым видом потомственной аристократки заявила, с трудом подавляя икоту, вызванную самым дешевым пивом, что эта квартира, дескать, не продаётся. Меня позабавили эти персонажи, особенно их презрительные взгляды, когда я таки стал их соседом. Они ненавидели мне подобных всей душой, ведь я выскочка, у которого не было ничего кроме наглости и спеси. Я попал в струю капитализма и нагло делал деньги. Как такое простить? Эти люди презирали меня, утешая себя, что я всего лишь жалкое ничтожество, которое рано или поздно получит по заслугам во славу честных людей. А вот их зеленоглазая дочка напротив почитала меня за великого человека.

Чистые пруды, старшеклассница. Саша жадно глотал слова Виктора. Значит Лидия жила в центре Москвы. Сколько раз они с Верой бродили вдоль Чистых прудов вечерами, а он ничего не почуял!

– Да, она уже с тех лет кружила головы мужчинам, – Виктор как будто прочитал мысли Саши. – Эти зеленые глаза стреляли метко, могли прострелить сердце и другие причинные места любому хоть и на расстоянии в километр. Меня они подстрелили с балкона. Я увидел ее впервые, когда курил на своём балконе, а она в ночной сорочке стояла на своём и смотрела на звёздное небо. Лунный свет объял ее с головы до ног, мне казалась, что она отрастит хрупкие прозрачные крылья и взлетит на луну – своё настоящее пристанище. Она была бесстыдно хороша, настоящая фея, – Виктор облизнул губы. – Я доселе не замечал в женщинах ничего потустороннего. Они были одной только плотью с копной волос – густых и не очень. Длина волос, размер груди, стройность ног – вот мои критерии отбора женщин, и планки я ставил весьма высокие, хочу сказать. Лидия была первой, на ком я примерил свои критерии в последний момент. Сначала я увидел свет, а потом передо мной явилась женщина. Она обернулась ко мне в тот момент, когда фильтр сигареты уже обжигал мои пальцы, я забыл о куреве, разглядывая ее. Она не смутилась. Так и стояла себе юная и прекрасная какой-то дикой самобытной красотой. Руки остались свободными и неподвижными, она не думала прикрыть ими наготу, тело также осталось в покое, она не ринулась бежать к себе в комнату. Лунный свет ласкал ее обнаженные плечи, вызывая во мне неистовую ревность. Лидия разглядывала меня столь же дотошно как я ее. Улыбка на губах сказала мне, что она осталась довольна.

Саша живо представил эту картину. Юная Лидия, балкон, тонкая ночная сорочка, в светлых зелёных глазах отражаются звезды. Жаль, что Виктору не удалось сфотографировать.

Следующей была фотография со школьного двора. Должно быть первое сентября. Лидия выглядела также вызывающе в короткой юбке и длинных гольфах. А два пышных банта, державших прическу, ей очень шли.

– Тут она тоже специально не позировала. Я пришёл на первое сентября к дочке, а Лидия была в выпускном классе, – прокомментировал Виктор.

Потом фотография с шашлыков во дворе. Не слишком удачная, Лидия ела мясо прямо с шампура и скривила лицо.

– Также снимок с моего балкона, – пояснил Виктор. – Тут видно мать Лидии.

Саша присмотрелся внимательнее. Мать Лидии выглядела плоховато, сухая и какая-то сморщенная, будто древняя старуха. Никакого сходства с красавицей Лидией, будто чужая женщина.

– Тут ее уже обессилел рак, – пояснил Виктор. – Матери Лидии на этой фотографии оставалось жить всего месяца три.

– Она так рано лишилась матери? – Это было скорее утверждение, чем вопрос, но Саша ожидал ответа.

– Да, но для Лидии это было скорее избавлением.

– А есть ещё фотографии? Отец? Братья или сестры?

– У неё остался только отец, но его фотографий тут нет. Лидия стыдилась его, он был пьяницей. Мать тоже пила, но так не дебоширила. Тихая алкашка в противовес своему мужу, позорившему жену и дочь на весь квартал. Бывало, он напивался, подходил ко мне и заплетающим языком нёс такую ахинею, что у меня вяли уши. Однажды он полез ко мне в драку и отхватил тумаков, это заставило его неделю-другую проваляться дома. Лидия с матерью были мне благодарны. Тогда я стал для неё ещё и героем, бесстрашным и сильным. Впрочем, рядом с ее жалким папашей это было несложно.

– Что стало с отцом?

– То же что и со всеми пьяницами. Он спился. Лидия не знала от него любви, она вообще плохо представляла, что такое любовь мужчины. Ей казалось, что любовь – это слова и постель. Но я подставил ей своё плечо в трудный момент. Это произвело ошеломляющее впечатление.

Значит, Лидия была из неблагополучной семьи. Из семьи пьяниц. Саша никогда не смог бы этого предположить сам. Она держалась так гордо и высокомерно, будто в ее жилах текла королевская кровь. И она никогда не пила алкоголь, ни при каких обстоятельствах. Пазл постепенно сходился.

Перелистнули ещё несколько снимков. Лидии на школьном празднике и во дворе. Ее лицо задумчиво, она будто находится не там, где должна, ей тесно, она желает вырваться в другую жизнь.

– Вы долго фотографировали ее тайно? – Спросил Саша. – И зачем?

– До того момента, как умерла ее мать, – ответил Виктор. – Тогда она почти сразу стала моей. А до этого я чувствовал потребность смотреть на Лидию. Я нуждался в ней, если хотите. Я ее желал. Правда, было ещё кое-что. Лидия всегда казалась мне эфемерным созданием. Это прозвучит странно, но смерти в ней было больше, чем жизни. Она никогда не казалась мне реальной: изнутри исходил особый потусторонний свет. Но это был холодный, замогильный и тусклый свет. Я смотрел на неё, и думал, что через мгновение она исчезнет. Своим фотоаппаратом я будто доказывал сам себе реальность этой девушки. Нечто вроде попытки запечатлеть привидение.

Саша ощутил родство мыслей. Запечатлеть привидение. Именно этого он и желал в своей недописанной картине.

– А что изменилось со смертью матери? – Саша продолжал свои жадные вопросы.

– Женщину нужно было хоронить. Папаша, естественно, себя не помнил от паленой водки. Я любезно помог бедной сиротке.

Саша посмотрел на задумчивое лицо Лидии на одной из фотографий. Виктор фотографировал ее на похоронах матери. На голове Лидии был чёрный платок, скрывающий волосы. Чистое лицо, без макияжа, без обрамления волос. Скорбные тени под глазами и дрожащие губы.

Виктор улыбнулся гаденькой улыбкой, которая не исказила его лица, напротив сделала ещё интереснее. Он принадлежал к типу людей, обладающим отрицательным обаянием.

– То есть вы помогали ей не безвозмездно? – Саша ощутил почти ненависть. – Вы склоняли ее к…

– Я лелеял план, как бы мне покрасивей склонить красотку к отдаче долга перед моей добротой, – пожал плечами Виктор. – Но это было без надобности. Маленькая развратница сама обольстила меня при первом удобном случае. Я был ее героем, ее настоящим мужчиной, ее благодетелем, ее идолом. Она сама сказала, что желает стать моей женщиной, потому что любит меня. Дурочка из семьи опустившихся алкашей не понимала, что путает любовь с благодарностью. В жизни малютки было так мало теплоты и любви, что моя корыстная скоморошная доброта стала лучом солнца, осветившим тьму ее сердца.

Саша посмотрел на очень красивую фотографию Лидии на диване. Юная, кокетливая, нарядная. Здесь она явно позировала.

– Первая фотография, которую мы делали вместе, – Виктор подтвердил Сашины догадки. – Лидию позабавило мое маленькое хобби фотографировать ее. Все-таки она была прелестной девочкой. Я быстро понял, что проигрался вчистую, и эту даму мне нечем крыть. Вот ещё наглядные портреты вам для работы, посмотрите. Лидия старалась позировать с разных ракурсов. Она прирожденная натурщица и модель. Кто-то непременно должен обессмертить эту красоту в веках.

– Сколько ей было лет?

– Шестнадцать. На лицо она выглядела согласно своему возрасту, но созревшему телу можно было дать гораздо больше. Вы не представляете какое это волнующее сочетание.

– То есть вы занимались растлением несовершеннолетней?

– О, да вы глашатай морали, – засмеялся Виктор. – Вопрос, знаете ли, дискуссионный. Какой возраст вы считаете подобающим возрастом согласия?

– Вы были взрослым мужчиной, а она была ребёнком, – возразил Саша, чувствуя, как раскаляется его кровь.

– Она не была ребёнком. Некоторых жизнь заставляет взрослеть пораньше.

– То есть вы полностью снимаете с себя вину?

– "Кто из вас без греха, пусть первым бросит в неё камень", – изрёк Виктор, насмешливо глядя на Сашу. – Помните, кто произнёс подобные слова? Сын Человеческий, подобный нам во всем, кроме этого, самого греха. Вы надумали с Ним спорить? Хотите бросить в меня камень?

Саша хотел разбить голову Виктора об самый большой валун дикого пляжа, но вместо этого только спросил:

– Что о вашем романе думали отец Лидии, ваша жена, соседи?

– Папаша Лидии нянчился с чекушкой, ему было, в сущности, наплевать. Он бы даже порадовался поводу углядеть во мне очередной порок. Ну а врать жене мне было не привыкать. Она почему-то всегда свято верила в мою преданность. Либо же была настолько мудра, что подобно собаке не грызла того, кто ее кормит.

– Наверняка ваша жена догадывалась.

– Ну, вы же видите лицо Лидии. Это ангел. Разве можно что-то подумать об этой девочке в голубом платье? – Виктор провёл рукой по одной из фотографий. -Чертиков в своих глазах Лидия берегла только для особых случаев. Когда она их прятала, ее лицо обладало красотой, воспетой Рафаэлем, вы не находите этого как художник? Лидия была воском в моих руках, я вылепил из неё ту женщину, что была нужна мне, она же почитала за счастье быть моей ученицей. Мы сами не замечали, как тонули, нас накрыло с головой, но мы ещё не достигли дна. Я сделал из неё почти богиню: уверенную, роковую, в меру жестокую и не в меру обольстительную. И сам же попал в свои сети, как это обычно случается. Ну не дурак ли? И зачем мне все это было надо?

– Значит у вас все было хорошо?

– Первое время.

– А потом?

– Потом ей словно старухе из сказки про золотую рыбку всего казалось мало. В Лидии появилось достоинство (читайте как тщеславие), и она не собиралась более довольствоваться ролью любовницы. Она хотела, чтоб я женился на ней. Маленькая дрянь начала меня шантажировать, грозила всё рассказать жене.

– Что в итоге?

– Первое время также ничего. Я умел поставить куколку на место. При всём своём высокомерии со мной Лидия всегда знала своё место. Она просто помнила кто она, и кто я. Всем, что она имела в своей жалкой жизни Лидия была обязана одному мне.

Теперь понятно, почему она так держалась за трепетное отношение Павла, при этом ни во что его не ставя, подумал Саша. Лидия знала, что значит, когда мужчина обижает и проявляет грубость. Ей всего лишь хотелось быть любимой, она искала любовь мужчины, которую недополучила. А ведь сам Саша так часто бывал груб с ней, зол на неё. Если б он знал раньше…

– А потом? – Выжидал Саша.

– Она забеременела.

Саша удивлённо поднял глаза на Виктора. Лидия как-то проболталась, что не может иметь детей. И ее это очень огорчало, почти до одержимости.

– Что вы предприняли? – Спросил он.

– Как сейчас помню ее радостное лицо. Идиотка решила, что осчастливила меня. Теперь-то мы точно поженимся, решила она. Все же Лидия была немного глупа.

– Вы заставили ее сделать аборт?

– Да, я хотел так сделать. Но ее невозможно было заставить. Она на полном серьезе собралась рожать. А угрозы все рассказать моей сердобольной жене стали все более реальными.

– В итоге она родила ребёнка?

– Нет. Не хотите посмотреть фотографии с телефона? Качество там не такое хорошее, но снимки спонтанные и красивые.

– Почему ей не удалось родить ребёнка? – Саша проигнорировал вопрос, сердцем заподозрив неладное.

– У неё не получилось, – лицо Виктора стало жёстким. – Она его потеряла и не смогла потом иметь детей.

– Каким образом потеряла? – Не унимался Саша.

– Отвечу так: она получила хороший жизненный урок. Это все, что я могу вам сказать.

– Значит вы расстались после этого случая? – Саша окончательно потерял интерес к снимкам на телефоне.

– Нет, мы были просто в прекрасных отношениях. Моя красавица никогда не была столь покладистой. Она зависела от меня материально и морально. Она любила меня. Ну, и в меру боялась. Она убедилась теперь, что я всегда прав и знаю, как нам с ней будет лучше. Лидии некуда было идти, так как она толком ничего не умела, не могла заработать на жизнь. У неё был только я – тот, кто давал ей деньги и пресловутое мужское плечо.

– Но все-таки она исчезла.

– Да, к моему большому удивлению. Попутно показав моей жене одни наши интересные снимки. Моя жена дала ей денег, и она куда-то уехала.

– Вы больше не видели ее?

– С этого момента – никогда.

– Зачем вы ищете ее? Разве она недостаточно настрадалась от вас?

– Потому что она моя. Эта девочка всегда принадлежала мне. Я был ее первым мужчиной и уверен, что остался единственной любовью. Она была неправа, когда решила сбежать. И потом я вложил в нее слишком много, чтоб вот так просто потерять, – улыбка Виктора сделалась настолько гадкой, что Саше с трудом удержался, чтобы не убить его.

Саша ощутил болезненный укол ревности и хороший урон своему праву собственности.

– Вы не считаете, что испортили этой женщине жизнь? – Глухо, почти со злобной ненавистью, спросил он.

– Ровно в той же мере, в какой она подпортила мою. Я, видите ли, все-таки любил ее.

Саша молчал, ему нужно было прийти в себя от услышанного.

– Возьмёте альбомчик? Пригодится в работе – Виктор протянул ему альбом с фотографиями Лидии.

Саша взял альбом, хоть он и был ему не нужен. Саша удивился, что ему стало хорошо от услышанной истории. У Саши наконец-то появились силы. Силы, которыми щедро снабжала его появившаяся ненависть к мучителю Лидии, к ее первой сильной любви. Словом, к мужчине, роль которого в жизни Лидии, Саша столь часто ошибочно приписывал себе.

Вот брат и сестра объявили войну

Они делят дачу с квартирой.

Наследство они не дадут никому,

И их интерес как спортивный.

Вот сын в глубочайшей обиде на мать,

Она его недолюбила.

Не хочет ее он видеть и знать,

Она душу в него не вложила.

Вот внучка забыла звонить старику,

Ведь нет же на дедушку времени.

А дед ожидает, приник к ночнику,

Грусть старит его преждевременно.

В чем кровная сила? Она вообще есть,

Раз пасует пред столькими слабостями?

Недвижимость, время, обиды – не счесть!

Прогибается перед напастями.

А сила родства велика, она в том,

Что являет собой нечто вечное.

Недвижимость, время, обиды уйдут,

Их длительность скоротечная.

А кровь как текла, так и будет течь

В родных обрела она вечность.

О каких же обидах и ссорах тут речь?

Не теряйте же вы человечность!

Глава 28

Со своей исповеди дяде Гере Вадим не мог избавиться от наваждения, в буквальном смысле потерял покой и сон. В его голове мрачным речитативом звучали слова дяди Геры: "Человек всегда сам виноват в своей слабости. Никто не может повесить себе на плечи чужой крест, каждый несёт свой. Запомни это. Павел поступил эгоистично по отношению к тебе и вашей семье. Ты должен простить его."

Услышав эти слова от него, Вадим посчитал дядю Геру сумасшедшим. Сама мысль за что-то прощать Павла казалась Вадиму кощунственной, он почувствовал себя оплёванным. Его брат был не виноват, что во цвете лет стал брошенным женихом, преданным братом, а затем и жалким калекой. Лидия виновата перед Павлом. Саша виноват перед Павлом. Вадим виноват перед Павлом. Павел же не виноват ни перед кем.

Немного погодя, Вадим с мучением обнаружил, что голос дяди Геры все ещё звучит в его голове, проникает глубоко в подкорку. Вадим устал сопротивляться и начал себя жалеть. Сердце сжалось, вспомнив ноющую боль утраты. Мозг поддакивал, предложив Вадиму его собственные забытые мысли, родившиеся на похоронах брата: " Почему же Павел не подумал обо мне? Он знал, что я люблю его и без него не смогу. Он не мог этого не знать. Получается, что Павел меня вовсе не любил?"

Вадим лежал без сна и смотрел в белый унылый потолок. Действительно, почему? Почему же Павел не подумал о нем?

Вадим резким движением сбросил одеяло и достал из кармана куртки свой бумажник. Там была фотография, которую он всегда носил с собой. Его свадьба с Юлей. Четыре человека. Вадим, Юля, Павел и Лидия. Нет, пять человек. Ещё не увидевший белого света Арсений также незримо присутствовал на фото, укрытый во чреве матери.

Долгое время Вадим подрывался выбросить эту фотографию, заменить на другую. На какую-нибудь детскую фотографию с Павлом. Или просто фотографию одного Павла. Очевидно же, что Юля и Лидия тут лишние. Но что-то вечно мешало Вадиму это сделать, в конце концов он смирился.

Как они с Павлом здесь счастливы и красивы. И как похожи!

Юля и Лидия тоже хороши. Юлия прекрасна и невинна в белом свадебном платье. Лидия же скорее олицетворяет страсть и порок, но от этого не менее привлекательна.

Как похожи Вадим и Павел! Какие разные Юля и Лидия!

Вадим закрыл ладонью всех, кроме Павла. Он минуты три всматривался в его лицо. Нет, этот Павел не мог ответить на его вопросы. Нужно было спросить того другого, кем он стал после.

Павел с фотографии бы засмеялся и сказал, что он всегда думает о своём братишке Вадиме. Он вскинул бы вверх густые брови и спросил с вызовом, помнит ли Вадим хоть один момент, когда Павел его не поддержал и не подставил своё братское плечо.

Беда была в том, что Вадим помнит только такого Павла, как на фотографии. Память упрямо выкидывает воспоминания с Павлом-инвалидом. Именно в этом заключается причина выбора этой фотографии. Они с Павлом тут счастливы. Это было последнее мгновение, когда Вадим ничего не знал об обмане Лидии. Это был крошечный период, когда он, казалось, примирился с ее существованием в жизни Павла.

– Павел, скажи, ты любишь меня меньше теперь? – Как-то спросил у брата Вадим.

Павла вопрос удивил. Он отложил книгу и внимательно посмотрел на младшего брата так, словно никогда не слышал ничего более поразительного.

– Я не понимаю твоего вопроса, Вадим, – ответил Павел, став одним сплошным вниманием.

Вот за это Вадим и обожал брата. За то, как он с ним общался. Всегда как со взрослым, равным себе, и никогда мельком и как бы между делом.

– У тебя появилась Лидия, и ты стал уделять всем меньше внимания, – под "всем" Вадим подразумевал конкретно себя. Просто ему сделалось стыдно за свою ревность.

– Ты повзрослел Вадим и сам уже жених, – отвечал Павел. – Мне грешно отнимать тебя у Юли, она нуждается в тебе.

В отличии от тебя это ты хочешь сказать подумал Вадим. Сердце у него упало.

За час до этого разговора Вадим наблюдал в окно, как Павел и Лидия шли, держась за руки. Ветер весело приподнимал лёгкое платье с ее стройных бёдер, Павел этого совсем не замечал, так как, улыбаясь, глядел ей в лицо. Потом Павел остановил Лидию и что-то ей горячо прошептал. Она улыбнулась своей детской улыбкой и прижалась головой к груди Павла. Рука Лидии как-то боязливо тронула его плечо, беззащитно и нежно скользила туда-сюда. Павел прижал свою возлюбленную к себе сильнее, и они стояли так несколько минут, никого и ничего не замечая. Павел любовно ласкал длинные чёрные волосы.

Вадим смотрел на них сам не свой от горькой обиды.

К этому времени между Вадимом и Лидией шла настоящая война; возникшей между ними антипатии в равной степени способствовали страсть, ревность и презрение. Они ходили по очень тонкому льду, ожидая, кто провалится первым. Вадим проигрывал свои бои, его подавляла женская энергия Лидии.

И все же какой слабой Лидия стала тогда в своей смерти. Та женщина, что гордо и победоносно смотрелась в зеркало, которое раболепно шептало ей, что она милее всех, вышла из Лидии, оставив для вечности лишь малое израненное дитя.

– Аналогичным образом во мне сильно нуждается Лида, она ещё такой ребёнок на самом деле, – продолжал Павел. – Жаль, что за ее женственностью никто этого не замечает.

При этих словах лицо Павла прояснилось, улыбка брата показалась Вадиму даже глуповатой.

Да уж, прям невинное дитя, ревниво подумал Вадим. Павел так влюблён, что видит беззащитного ребёнка в прожжённой стерве, которая использует всех и каждого. Влюблённым он был или пророком?

С лица Павла не сходила глупая улыбка, раздражающая улыбка счастливого человека.

– Мы теряем наши братские узы, – Вадим сделал ещё одну попытку.

– Разве их можно потерять? – Возражал Павел. – В нас течёт одна кровь, это навеки. Никто и никогда не сможет отнять этого у нас. Даже мы сами.

– С Сашей у нас тоже одна кровь, но что нас связывает?

– Очень многое, Вадим, – с лица Павла вдруг пропала улыбка, его лицо стало серьёзным. – Потом ты поймёшь. И он тоже поймёт.

– Но свою Лидию ты все равно ставишь на первое место, – не унималась ревность Вадима. – И хочешь, чтоб я также ставил на первое место Юлю. Я не понимаю твоей логики.

– Я могу объяснить. Отношения с женщиной, которую любишь, требует больше внимания, так как в них нет изначальной силы родства. Тут никто и ничего за тебя не сделает. Мы же с тобой братья, что нам делить? Мы связаны навеки и несмотря ни на что.

– Я надеюсь, что Лидия делает тебя счастливым, – Вадима не удовлетворил ответ брата, в своё пожелание он вложил больше язвительного нежели искреннего.

– Да, – лицо Павла опять прояснилось. – Она сама не знает, как много счастья даёт мне, позволяя оберегать ее и заботиться о ней.

Вадим убрал палец, открыв на фотографии Лидию. Она смотрела прямо и уверенно. Но какой это беззащитный ребёнок? Волк в овечьей шкуре. Вадиму, например, всегда было с ней неуютно. А Павел чувствовал себя рядом с ней счастливым. Он чувствовал себя рядом с ней мужчиной. Он чувствовал себя рядом с ней нужным.

И все же Павел обманывался. Он видел в Лидии то, чего в ней не было. Он был обманут ей.

Или же обманут самим собой?

Он не мыслил жизни без неё. Какая странная зацикленность. "Не сотвори себе кумира". Вторая из десяти заповедь, плавно вытекающая из первой. Саша потерял Лидию навсегда и бесповоротно, но смог жить дальше. Дядя Гера убил свою семью, но смог жить дальше. Он сам, Вадим, потерял Павла и смог жить дальше. Почему так? Разве был Вадим когда-нибудь сильнее Павла?

Нет, все они не были инвалидами, в этом кроется причина. Зачем влачить такую жизнь? Это и спросил Вадим у Саши однажды, оправдывая поступок Павла.

– Ты бы не перерезал вены? – С вызовом бросил живому и здоровому брату Вадим?

– Нет, мне всегда есть для чего жить. Павел слишком зависел от внешних обстоятельств. Он был не из тех, кто творит историю своей жизни. Он предпочитал плыть по течению. Я бы перегрыз ему глотку, но не отдал добровольно Лидию, свою невесту. Если б мне отказали ноги, я бы писал картины руками, если б руки – писал бы картины ногами, если б зрение – писал бы по памяти, если б навек приковался к мертвой постели – писал бы, воображая в голове. Жизнь не зависит от обстоятельств. Наоборот: это обстоятельства зависят от жизни. Есть люди, что живут несмотря ни на что. А есть такие, кому только дай повод помереть. Павел всегда принадлежал ко второй категории, к нашему величайшему сожалению, – ответил Саша, и Вадим возненавидел его тогда. На этот раз уже навсегда.

Чертов эгоист. Куда ему до жертвенности Павла! Как Иисус Христос принёс себя в жертву за грехи таких ублюдков как Саша, Павел принёс себя в жертву… кому? чему? Если жертва Иисуса Христа велика и оправданна, то жертва Павла… бессмысленна?

Вадим убрал фотографию в бумажник и лёг обратно в постель. Белый потолок послужил ему палачом, так как ничего не изображал. Воцарилась тишина, которая, казалось, будет длиться вечно. Мысли не нашли другого приюта и опять вернулись в ту же точку.

О ком думал Павел, когда резал себе вены? О Вадиме? О Лидии? О Саше?

Внутри Вадима бушевало цунами, оно снесло его твёрдое убеждение. И взамен родилось странное открытие.

Павел был неправ. Павел был слаб. Павел очень сильно и жестоко ошибся.

Лидии и Саше не нужна была его смерть. Если он хотел сделать их виноватыми и несчастными, то это утопия. Что там говорил дядя Гера? Никто не может переложить ответственность за свои деяния на другого, ровно, как и никто не может взять себе на плечи чужой крест.

А по отношению к родителям Павел поступил ещё хуже. Особенно с матерью, для которой он был отдушиной и опорой, Саша с Вадимом никогда не заменят ей Павла, даром что такие же сыновья. Он оттолкнул мать, отца, Вадима, даже Лидию. Ведь его не бросили, желали разделить тяжёлую ношу. Но разве можно помочь человеку, если он не хочет, чтоб ему помогали?

Павел совершил деяние вдвое худшее, чем Саша, Вадим и Лидия. Он совершил непоправимое.

Вадим вскочил с постели ослеплённый возбуждением, что последовало за этими мыслями, которые он раньше не мог себе позволить. Вадиму не верилось, что он наконец мог задышать полной грудью.

– Никто не виноват в самоубийстве Павла. Только он сам, – повторил Вадим вслух.

Мир Вадима рушился, он стоял посреди его обломков и повторял шепотом эти слова. И это открытие обещало остаться с Вадимом до конца его дней и навсегда изменило жизнь.

Он сбросил с себя крест Павла. Впервые за столько лет Вадим сумел вздохнуть свободно, ничто уже не сжимало его горло в тиски.

Вадим вновь достал из бумажника фотографию. Он долго и протяжно смотрел на Павла, пока из его глаз не полились слезы. Он не останавливал их, пользуясь тем, что его все равно никто не увидит. Он перестал стесняться своих слез и себя самого.

– Мой любимый Павел, мой брат, отец, мать, друг, учитель и наставник, – сказал Вадим вслух изображению на фотографии. – Ну, скажи мне, смог бы я тебя уберечь? Но ты мой брат, и это навсегда. Никто и никогда не сможет отнять этого у нас. Даже мы сами. Вопреки твоему желанию ты жив. Твоя кровь течёт по моим жилам, твой голос звучит в моей голове, твоё сердце бьется в моей груди. А значит мы будем жить. Поднимем голову и продолжим жить. Потому что только жизнь может победить смерть.

Земля на кладбище пугающе тиха,

Напоминает нам о том, что жизнь не вечна.

Печаль унылого надгробного стиха

Гласит о том, как время быстротечно.

Глава 29

Саша сидел на складном стуле, держа в руках альбом с фотографиями Лидии, полученным от Виктора.

Теперь буйное море дикого пляжа на его картине пополнилось лодкой. Это была классическая деревянная лодочка, только неестественного зелено-бурого цвета – цвета гнили и разложения. В лодке погибал человек, лицом напоминающий Виктора. Лидии было б приятно посмотреть.

– Я знаю, что критиковать художника – дело недостойное, но для чего ты добавил эту лодку с утопленником? – Вопрошала потом Вера, глядя на Сашину работу. – Почему ты не можешь просто оставить красоту природы и моря? Зачем нужно обязательно добавить жестокость и смерть?

– Без этого красота будет ненастоящей, – улыбнулся Саша. – Она не будет так потрясать воображение.

Вера не ответила на Сашину улыбку. Она долго и странно посмотрела на мужа, затем отвела глаза, будто решила смириться с его причудами.

Вера чахла в Сашином родовом гнезде, хоть и считала себя полностью оправившейся от тяжёлой беременности и родов. Но Саша смотрел на неё всевидящим оком художника, отмечая, что она стала совсем другой. Бледная стройная голубоглазая девушка стерлась с лица земли, ей на место пришла худая, почти прозрачная, молодая женщина в лице которой бледность переплеталась с синевой. В ее облике появилась трогательная печаль, будто она пережила страшное горе, но при этом отовсюду сквозила щемящая доброта. Лицо Веры так похудело и заострилось, что на нем ничего невозможно было разглядеть кроме глаз цвета небесной синевы. Небо бывает такого оттенка в ясный день, когда его не тревожат грозы и дожди. Саше очень нравилась Вера такой, он находил новую красоту жены очень самобытной и интересной. Саша, бывало, подолгу смотрел на Веру, борясь с желанием написать ее портрет как когда-то в день знакомства. Но мстительная память о разговоре с Верой перед тем, как ей родить их дочку обрубала его желание на корню. Она не желает, чтоб он писал ее, критикует его картины… Что ж, тем хуже для неё. Никогда Саша больше не окажет ей подобной чести.

Вера замечала Сашины долгие взгляды, они делали ее счастливой. Всякий раз она пытливо разглядывала себя в зеркале, выискивая недостатки, но Саша потом зачеркивал эти видимые только ей недостатки тонкой серой ниточкой своих глаз. Вера говорились себе, что довольна своей жизнью, и у неё есть все, чего может пожелать женщина. Грешно жаловаться. Только вот она очень устала. Ничего не делает, а устала. Какое странное непривычное для Веры состояние.

Саша и их дитя – маленькое крикливое чудовище, неугомонный плач которого сотрясал старые стены дома, – как вампиры выпили ее кровь. Попробовав густую красную жижу этой кроткой нежной женщины, они уже не могли остановиться, продолжая пить ещё и ещё.

Отец Андрей ждал момента окрестить маленькую Лиду. Священник был удивлён выбором имени для девочки, в его памяти также жила первая Лидия. Не то чтоб отец Андрей ее не любил, Лидия скорее даже нравилась ему. Спору нет, она была очаровательна и непосредственна как малое дитя. И Павел был рядом с ней совершенно счастлив. Они очень хорошо смотрелись вместе. Эх, Павел… Высокий, красивый, серьёзный и очень спокойный. Отцу Андрею часто казалось, что ему уж точно не передалось безумие матери. Лидия отняла его у Марии. Павел так гордо держал невесту за талию, проводил рукой по чёрным густым волосам, целовал ярко накрашенные губы, стирая с них помаду.

– Мы с Лидой обязательно обвенчаемся, отец Андрей! – Стуча кулаком по сердцу клялся Павел. – Я не мыслю без неё эту жизнь, не хочу без неё и иной. Бог послал мне мою Лиду, я никогда не смогу выразить Ему свою благодарность.

А потом они оба позабыли Бога и все, что выше их.

Решение об имени девочки приняла Вера к Сашиному величайшему восторгу и изумлению. Она вспомнила, что это имя предложил им Виктор. Вере хотелось поглядеть на Сашину реакцию. Саша был так поражён, что невольно отреагировал единственно верным способом: он пожал плечами и сказал, что ему все равно, как назовут ребёнка.

– Так звали невесту твоего брата, – напомнила Вера, будто бы Саша внезапно об этом забыл.

– А, ну если ты суеверна, то не стоит называть дочку так, – отозвался Саша. – Лидия – не пример для подражания маленькой девочке. А вообще крайне приятно, что тему твоей ревности к этой женщине можно считать закрытой. И что-то есть символичное в выборе этого имени. Первая Лидия разрушила мою семью, а вторая – объединит ее. Круговорот природы, ее вечный и точный механизм. А, впрочем, я уже говорил, что мне все равно.

Вера не хотела называть дочь этим именем всерьёз, но идти на попятную означало признать свою ревность и превосходство той другой женщины. Вера отдалась на милость остроумной судьбе, приказав себе не быть суеверной.

Вера не кормила дочь грудью, у неё не было молока. С девочкой по большей части возился Саша, чем вызывал у Веры приятное изумление. Только один Саша и мог утихомирить бесконечный плач ребёнка. У Веры же совершенно отпускались руки. Она так хотела иметь ребёнка, а теперь не знала, как выстроить с дочкой гармоничные отношения.

Стоило Вере приласкать девочку, как та начинала нервно вздрагивать и кричать ошеломительным ультразвуком. Вера иной раз боялась к ней подойти, чтоб не провоцировать этот истошный крик. В голове не укладывалось, отчего так. Разве Вера не мама этой девочке? Разве Вера не самый близкий человек для этой крошки? Почему Вера для этого ребёнка – чужая женщина?

Она вспомнила как в больнице бросила Саше в лицо своё горячее желание отобрать у него дочь в случае своей кончины. Вера сказала своему мужу, этому странному художнику, воспевающему красоту смерти, что он не справится, не готов, не должен. Это было жестоко, Вера не спорила, но это было также и необходимо. Своего рода гарант, чтоб Вере можно было спокойно умереть.

Что ж, Вера наказана за свои слова. Она ощутила свою несостоятельность в роли матери, а Саша же стал эталонным отцом. Крикливая Лида чудесным образом затихала у него на руках, он долгим поцелуем целовал маленький носик дочки, а затем ее странные глаза. Лида хватала его за лицо маленькими ручонками и казалась самой счастливой девочкой на свете.

Саша видел в своём отцовстве одни сплошные плюсы. Дочка радовала его, он строил насчёт неё грандиозные планы.

Вера пришла в ужас, когда узнала, что Саша с Вадимом оборвали братские отношения прямо на похоронах Арсения. Саша пожал плечами и ответил, что это исключительно решение Вадима. Разве он вправе навязываться брату, если тот желает жить один?

Сашу по сей день приятно удивляло, что Вадиму удалось отрастить настоящие мужские яйца и наконец приказать жене, тёще и даже самому Саше отправиться к черту. Саша совершено не ожидал этого от подкаблучника Вадима, посему испытал за него настоящую братскую гордость. Мальчишка повзрослел, подумал Саша. Даже если он снаркоманится и сопьётся в Москве, все равно это будет лучшим вариантом, чем жить под гнетом Саши (а Саша бы с Вадимом точно не стал носиться как с писаной торбой) и под каблуком у тупой девки с горлопанистой старухой. Саша бы, конечно, вылепил из него мужчину, но раз Вадим решил взрослеть сам, тем лучше.

Вере Саша всего этого не сказал.

– Саша, так жить нельзя, – Вера подняла на Сашу свои бескрайние глаза. – У тебя же по сути никого нет, кроме Вадима.

– А вы с Лидой?

– Это другое. Вадим – твоя родная кровь. Прерывать общение с ним – страшный грех. С Юлей и Алёной Михайловной ты тоже не общаешься?

– Нет конечно. Ты разве не помнишь, что мы с трудом друг друга выносим? Тем более, по твоей же логике, они мне не кровные родственницы, чтоб поддерживать с ними общение.

– Как это не родственницы? Саша, побойся Бога. Юля родила вам Арсения. Я если честно просто в шоке. Напиши, пожалуйста, Вадиму, а я возобновлю общение с Юлей.

Саша горячо пожалел, что находится не в том положении, чтоб поставить Веру на место, как он всегда до этого делал. Чтобы окончательно довести его до ручки не хватает только блеющей овцы Юляшки с ее мамашей, этой жирной сплетницей. Хотелось бы верить, что они сами откажутся с ним общаться. Бог видит, что Саша по горло сыт родственным общением в угоду Вере.

Поскольку решающим аргументом для Веры стало Сашино безграничное беспокойство о больной матери, Саша теперь был вынужден сам посещать эту чужую и ненавистную ему женщину.

Когда Саша вошёл к Марысе в первый раз она беззвучно закричала и затряслась в припадке. Сашина ненависть сменилась презрением. Он презирал людей слабее себя, отвращение не позволяло ему бить лежачего.

– Она вернулась, – охрипшим голосом произнесла Марыся, руки ее тряслись.

– Да, она вернулась, – торжествующе произнёс Саша. – И пусть тебе поможет Господь Бог. Или же продолжай молить дьявола, у которого ты в услужении.

Дополнением к Сашиным словам послужил пронзительный крик маленькой Лиды. Ребёнок надрывался, Вера силилась успокоить дочь.

Этот плач уничтожал последние остатки разума Марыси. Она металась на постели как дикий зверь, попавший в капкан. Саша научился находить жестокое удовольствие в своих посещениях. Он перестал желать матери смерти, которая могла бы, принесли ей вожделенный покой.

В один из дней маленькая Лида вела себя совсем спокойно. Под впечатлением от этого Вера уговорила Сашу исполнить ее горячее желание. Она захотела навестить Арсения. Саша не нашёл причин отказать ей. Было решено, что Вера сходит на кладбище.

Саша нашёл потрёпанного рыжего щенка, Лидия подарила эту игрушку Арсению на полгода. Саша выдал ее подарок за свой. Они с Верой приняли решение, что Вера отнесёт щенка Арсению на могилку, пока Саша посидит с Лидой.

Саша не любил кладбищ, они внушали ему чувство противоречия и неестественности. Ещё с детства Сашу смущали яркие цветастые венки на мрачных свежевырытых холмах. Пляска на костях какая-то, думалось ему. Почему-то Саша сильно смущался. Он считал, что смерть должна всегда оставаться смертью – тёмной, мрачной, безысходной. " Оставь надежду всяк сюда входящий". Стремление разукрасить и развеселить могилы яркими насыщенными венками и цветами резало Сашины глаза художника, он отчего-то почти физически не мог этого вынести. Как будто престарелая шлюха пытается намалевать морщинистые щеки дешёвыми румянами. Куда благороднее смотрелось бы естественное старение. По аналогии и кладбища должны представлять собой в Сашином понимании строгую королевскую красоту, внушающую трепет. Это ведь граница миров, место сумасшедшей дикой энергетики. Портал в загробный мир.

Как-то он поделился этим с Верой, но она Сашу не поддержала. Вере нравились яркие крикливые цветы, она очень любила, когда возле могил росли плодовые деревья. Так жизнь кричит о своей победе.

С этими мыслями Вера неспешно брела к месту встречи со своим незабвенным другом. Там же ее ждал свекор, которому она так нравилась при его жизни. Там же был и Сашин брат, с которым он делил утробу матери и любимую женщину. Но подойдя к могилам Сашиных родных Вера усомнилась в своём рассудке.

Она сходит с ума, ей начали являться галлюцинации. Господи, это случилось! Разум покидает ее, страшная сказка Арсения сбывается.

Если б Арсений, Павел или Петр Сергеевич восстали из-под земли и пошли, протягивая к ней руки, Вера изумилась бы в разы меньше, ей-Богу.

На лавочке возле могил Сашиных родных сидел Виктор. Тот самый Виктор, что поощряет Сашин талант художника. Тот самый Виктор, который так нахально осмеял Верину мать, изображая интерес к одинокой недолюбленной женщине.

Вера посчитала этот факт невозможным, и в последней попытке догнать свой убегающий рассудок потёрла руками глаза.

Но вместо того, чтоб исчезнуть Виктор дружелюбно помахал ей рукой и подвинулся к краю лавочки, как бы приглашая Веру присесть рядом с собой. Он вёл себя так непринужденно, словно его явление на кладбище было логично и нормально.

– Моя дорогая Вера! – Галлюцинация весело заговорила. – Надо же как удивительно. Я не ожидал увидеть вас тут. Я вижу, вы стали выглядеть бодрее. Пользуясь тем, что с нами нет вашего мужа (я уверен, что он ревнив как Отелло), я попрошу разрешения сказать, что считаю вас очень красивой женщиной. Вы сильно напоминаете мою почившую возлюбленную, а я, видит Бог мои грехи, так и не встретил на своём пути более обольстительную женщину, чем она. И вот вы словно волшебница стираете несколько лет моей скучной унылой жизни и возвращаете меня в пору любви.

– Меня так часто сравнивают с умершими женщинами, что я иногда сомневаюсь в собственной реальности, – устало ответила Вера, думая о Саше.

– Правда? Какая незадача. Но пусть вас не пугают мои слова, вы должны быть спокойны за свою душу. Что там у нас зеркало души, говорят? Да, все верно, глаза. У неё были зеленые, как море в свете полной луны. У вас же в глазах отражается небо. А какого цвета были глаза у той женщины, с кем вас сравнивали?

– Я не знаю, какие у неё были глаза. Я успела увидеть их уже навсегда закрытыми, когда эта женщина лежала мертвая в гробу, – Вера дёрнула головой, изгоняя из памяти тот жуткий портрет.

– В гробу? – Рассеянно переспросил Виктор, его лоб пересекла острая морщинка, словно голове не сходился пазл. – Разве она… Расскажите, пожалуйста, поподробнее, очень интересно.

– Это не самые светлые воспоминания. Расскажите лучше вы, что здесь делаете.

– Сижу, философствую, – Виктор пожал плечами, будто в его посещении этих могил не было ничего странного. – Вы знаете, я считаю кладбища лучшим местом чтобы подумать о жизни. Ну, серьёзно. Мертвые – лучшие слушатели. И да, они ещё и говорят. Вы знаете это? Клянусь, здесь можно получить самые полноценные диалоги в жизни. Вообще русские кладбища представляют собой удивительное явление. Вы бывали в Париже на кладбище Пер Лашерз? Нет? Я бывал, я много поездил по миру. Так вот к чему я: то кладбище в Париже представляет собой настоящий музей и величие смерти. Нет, не так. Величие жизни! Ты ходишь по нему, в твоей душе рождается вдохновение. Побродив по кладбищу в России, в душе человека может родиться только безысходность. Дескать, да-да-да, все там будем, Господи спаси и сохрани.

Вера посмотрела на Виктора взглядом человека, которого не удовлетворил полученный ответ.

– Что вы делаете конкретно возле этих могил? – Прочеканила она. Все это Вере совсем не нравилось, более того – сильно пугало. Ей хотелось непременно добраться до сути.

– А что такого? – Пожал плечами Виктор.

– Это родственники моего мужа. Он что водил вас сюда?

– Правда, что ли? Какое удивительное совпадение. Нет, никогда не водил.

Виктор благодушно улыбался Вере, не сводя весёлых глаз с ее перекошенного от страха лица.

– Почему тогда вы сидите именно здесь? – Не унималась Вера, которую бросало в холод от невозмутимости Виктора.

– Я просто гулял по кладбищу и увидел стройную светловолосую женщину. Дочка бывшего хозяина моего гостевого дома, ее зовут Юлия. Прелестная девочка, я имею на неё кое-какие виды. Матушка Юлии потратила сорок минут нашей с ней жизни, чтоб рассказать мне какой козел ее зять, что бросил молодую, красивую и верную жену, чтобы развлекаться с московскими потаскухами. Простите мне грубость, я лишь процитировал возмущенную женщину. Ну тут ведь есть чему возмущаться, верно? Вы сами как оцениваете подобный поступок? Юлина мама, Алёна Михайловна, кажись, как женщина очень практичная, естественно имеет желание стать своего рода купидоном (при ее габаритах, ха), иначе говоря, свести дочь со мной. Я ведь сильно богат, как вы знаете. Нет, разумеется, милая женщина может иметь вовсе не корыстные намерения и видеть во мне не денежный мешок, а хорошего человека. Но как я это разберу? Приходится куковать в одиночестве, такова цена денег для мужчин. Ну вот. Юлия стояла тут и очень горько плакала. Я подошёл спросить, могу ли быть чем-то полезным. Она будто б испугалась меня и убежала. Я остался поглядеть, о ком она так надрывно рыдала.

Значит, он увидел Юлию. И все же это просто поразительное совпадение. Хотя вроде бы звучит правдоподобно.

– Она плакала о мальчике, – сказала Вера. – Это ее сын и Сашин крестник. Мы очень любили его, я несу ему игрушку.

– Как это похвально, что Саша не забывает своих корней, – услужливый тон Виктора вызывал у Веры приступ гадливости. – Тем более другой его брат трусливо сбежал.

Вере не понравилось это " трусливо сбежал", подбор слов показался ей фамильярным.

– Он живет сейчас в Москве, – сказала Вера.

– Что же заставило его уехать? Вам не кажется это странным? Может быть, у него какие-то тайны, и он попросту смотал удочки? Знаете, у людей с нечистой совестью есть чуйка, когда их скелеты в шкафу вот-вот дадут о себе знать. Тогда неведомая сила заставляет их бежать без оглядки, куда глаза глядят.

– Почему вы устраиваете такой допрос? – Вера так резко вскинула голову в сторону Виктора, от чего у неё закружилась голова, ей пришлось схватиться обеими руками за ограду. – Вы всегда казались мне человеком воспитанным и деликатным. Вы с Сашей называете себя друзьями, но даже у дружбы должны быть границы.

– Я просто рассуждаю о жизни, – произнёс Виктор мягким тоном. – Я живо интересуюсь психологией, люблю изучать поведение людей в различных ситуациях. Все люди одинаково устроены, но думают и строят свою жизнь совершенно по-разному. Не знаю ничего более интересного в этом мире.

Вере до смерти надоело его словоблудие.

– Позвольте мне, пожалуйста, побыть здесь одной, – Вера более не желала быть вежливой. Она недоумевала, как смеет Виктор на могиле Арсения поносить его отца. Виктор и ранее не вызывал Вериной симпатии (это Вериной-то! Она всегда стремилась видеть в людях только хорошее), теперь же она почти возненавидела Виктора. – Воспитанный человек должен понимать, когда его присутствие становится лишним.

– Да, конечно, – Виктор ничуть не обиделся и ушёл за ограду. – Я не хотел показаться грубым, Вера, совсем не хотел. – Глаза Виктора оценивающе оглядели Веру с головы до ног. – Вы мне нравитесь, я уже сказал вам. Вы удивительная женщина, и что важно благочестивая. Я смотрю на вас и представляю, как князь мира сего пытается одолеть вашу душу и терпит сокрушительное фиаско. И все же он хитрый прохвост и нашёл лазейку, верно? Не сумев погубить душу, он действует через тело. Так интересно, что именно вы произвели на свет эту девочку. Дивный ребёнок. Вроде напоминает вас, Вера, а вроде совсем другая девочка. А, кажется, понял. У неё другие глаза. Глаза, напоминающие цвет моря в свете полной луны. Передавайте старине Саше от меня большой привет. Скажите, что я не прочь с ним свидеться.

Виктор взял Верину руку, она попыталась отнять, но не хватило сил. Виктор с упоенной жестокостью впился губами Вере в запястье, целуя его и скручивая, причинив Вере жгучую боль. Вера издала вздох страдания, и Виктор со смехом возвратил ей руку.

Красивая кукла с пустыми глазами,

Внутри пустота, безразличность.

И тайные мысли твои мы не знаем,

И имя твоё – безличность.

С тобою играют, целуют, танцуют.

Тебе это все безразлично.

За счастье тобой обладать все воюют,

А имя твоё- безличность.

И как же надрывно и жутко смеёшься,

Хоть смех тебе твой безразличен,

Исходит с тебя, лишь к тебе прикоснешься,

Но имя твоё – безличность.

А плакать глаза твои не умеют,

Им горести все безразличны.

Ничто в этом мире смутить не сумеет,

Ведь имя твоё – безличность.

Ты служишь забавой для игр жестоких,

Таких же людей безличных.

Ты будешь для них одной из многих,

Имя у них – безразличность.

Глава 30

Саша и Виктор сидели на берегу дикого пляжа посреди зализанной гальки, пристально глядя каждый в свою точку. Сколько бы Саша ни клялся себе порвать с Виктором любые отношения и послать его к собачьим чертям, все равно его непреодолимо тянуло к нему, инициатива встречаться исходила всегда только от Саши. Виктор был ниточкой, которая связывала Сашу с Лидией, он был единственным источником информации о ней.

Сегодня была очередная годовщина гибели Лидии. Саша помнил об этом, Виктор, очевидно, не догадывался, так как разыскивал ее живую. Волны доходили Виктору почти до колена, он относился к этому безразлично, не жалея своих хорошо сшитых штанов, что сидели на нем как влитые.

Виктор смотрел на море, Саша отметил новое для Виктора мечтательное выражение лица. Он думает о Лидии? Он чувствует ее? Интуитивно тянется к месту ее последнего приюта?

Саша все чаще вспоминал свой сон, в котором Лидия потерянно ходила по воде и не могла обрести покой. Ему было физически больно думать об этом.

– Ты знаешь, дорогой, я бы хотела, чтобы меня кремировали, – сказала Лидия однажды Саше. – Я не хотела бы быть заточенной в деревянную тюрьму. Брр. Холодею от ужаса, когда думаю об этом.

В ночной тиши ее тихий голос звучал особенно зловеще. Саша сморщил лоб. Зачем Лидия говорит это? Неужели ей не хватает чуткости понять, что жуткие слова сводят на нет романтику ночи. Их ночи, черт побери!

Лидия выходила из моря медленно и плавно, позволяя Саше любоваться своим стройным подтянутым телом, своими изящными руками и крутым изгибом бёдер. Она обернулась на море, словно прося дозволения отдаться во власть страсти, упала к Саше в объятья и.… и произнесла эти ужасные слова. Нет, эта ночь слишком прекрасна, чтоб говорить о смерти.

Луна рисовала на чёрной воде свою золотую дорожку, Саше казалось, что эта дорожка разрежет море, как жезл Моисея, и оно разделится на две части.

Саша хотел сказать об этом Лидии, но замолчал, не успев открыть рот. Она сделалась очень тихой, будто уменьшилась в размерах. Должно быть ее и впрямь волнует вопрос погребения, и она заговорила не зря.

– Не все ли равно? – Отмахнулся Саша. – Какая к черту разница, что с тобой станет после того, как ты прикажешь долго жить? Я вообще не думаю про это. В конце концов от меня тут немногое зависит. Вся волокита ляжет на родственников. Честное слово, иногда у меня возникает ощущение, что нам не о чем поговорить.

– А о чем нам с тобой говорить? – Засмеялась Лидия. Сашу ее смех обидел.

– О любви, о красоте, о жизни. Да о чем угодно, только не о смерти!

– Ты боишься смерти, мой художник? – Лидия провела по Сашиному лицу своей прохладной нежной рукой, которую он тут же попытался поймать губами.

– Я стараюсь о ней не думать. Смерть безобразна, а я слишком люблю красоту.

– Она не безобразнее жизни.

– Чушь. Красота должна быть одухотворена, понимаешь? Безжизненное не обладает гибкостью, переливчивостью. Безжизненность топорна. Поэтому смерть не пугает меня, она для этого слишком обыденна и скучна. Вот жизнь в своей полноте способна и пугать, и вдохновлять. Жизнь – это спектр эмоций. Смерть же – вечный сон. Вот и делай выводы.

Лидия была Сашиным проводником в загробный мир. Если бы не ее безвременная кончина, никогда он бы не разглядел в смерти величие и красоту. Как и все люди Саша боялся смерти, но Лидия заставила разомкнуть зажмуренные от страха веки и поглядеть кошмару в лицо. И Саша не обнаружил ничего кошмарного. Чёрное и белое. Свет и тьма. Добро и зло. Жизнь и смерть. Без одного обесценивается другое. Лидия во всем была права. Зачем проживать долгую нескончаемую жизнь? Какой смысл это несёт в себе? Жизнь тем и значима, что где-то в уголке притаилась смерть, а посему нужно жить как-то более осознанно, стараясь познать как можно больше, пока эти две крайности – жизнь и смерть – не пересекутся. Вечная жизнь – это верный путь к деградации ума и чувств. Человеку даже в отмеренный ему мизерный срок кажется, что впереди уйма времени, и жизнь ещё можно отложить на потом. Что же его ждёт, когда у него и в самом деле будет вечность впереди? То-то же.

Смерть уродлива? Пусть так. Но как разглядеть красоту жизни без уродства смерти? Говорят, все познаётся в сравнении. Великая истинная красота должна в высокой концентрации содержать в себе и жизнь, и смерть. Словом, она непременно должна содержать в себе толику самого мерзкого уродства. Никому не под силу отменить закон равновесия.

– Ох, – Лидия вырвалась из объятий Саши. – Если я умру раньше, ты развеешь мой прах над морем?

– Я умру вместе с тобой, – лицо Саши сделалось очень серьёзным, он говорил правду, какой она виделась ему в тот момент.

– О… Боже, дорогой, не делай такое серьёзное лицо, иначе я в самом деле прямо сейчас помру от смеха.

Она, действительно, рассмеялась. Но было в этом смехе что-то искусственное и карикатурное, Саша почуял тогда.

Лидия отдавалась своему странному смеху ещё несколько минут, пока Саша в бессильной непонятной ему ярости не опрокинул ее на спину, заломив руки.

Он жадно впивался губами в ее губы, чтобы заглушить этот дурной смех. Наконец, ему удалось.

– Ну, так ты выполнишь мою просьбу? – Спросила Лидия, отдышавшись.

– Небесные силы! Да! – Саша продолжал в неистовом бессилии целовать ее.

– Смотри, не обмани меня. Иначе мой мстительный дух будет мучить тебя ночью и днём!

После этого она издала приглушённое «бууу» и залилась своим обычным приятным заливистым искренним смехом, когда Саша в испуге отпрянул.

Что ж, можно сказать, Саша выполнил просьбу своей любимой. Он не обманул, не запрятал ее в тюрьму, теперь во власти Лидии целое бескрайнее море. Лидия должна быть довольна.

Но ее мстительный дух тем не менее мучает его ночью и днём, как она и предостерегала. Саша отчаялся найти спасение.

Саша впился в лицо Виктора так жадно, что Виктор в конце концов повернул голову, оторвавшись от морских волн. На его лицо вернулась обычная весёлая безмятежность.

– Любуетесь морем? – Саша отвёл от Виктора глаза.

– Я интересуюсь китайской медициной. Вы не изучали? Так вот, китайские медики считают, что сильные эмоции вредны для здоровья человека. Тревога, боязнь, злость, печаль, скука, удивление, даже радость наносят непоправимый ущерб. Китайцы пропагандируют умиротворённое состояние, считая его ключом к здоровой жизни. Я опробовал на себе после того, как по молодости достиг всех греховных глубин, и хочу сказать, что китайцы правы! Нужно просто принять мир таким каков он есть, без всякой окраски. Со временем вы будете воспринимать любое явление или событие как должное. Еще я стараюсь каждый день лицезреть что-то прекрасное и медитировать. Я умел находить безмятежную красоту и в столичных ярко освещённых улицах, и в этом мрачном захолустном диком пляже я также вижу первозданную прелесть. Вода, кстати, даёт особенно много энергии и забирает негатив с усталостью. Пятнадцать минут медитации хватит с головой. Возьмите на заметку.

Саша не ответил, он опять посмотрел на Виктора долгим взглядом.

– Вы что-то хотите мне сказать? – Спросил Виктор, пробегаясь по Саше весёлым взглядом.

Он хочет сказать ему слишком многое, Саша с каждым днём понимал это все отчетливее. Ему стоило огромного труда держать язык за зубами. Он хотел поговорить с ним о Лидии, поговорить откровенно.

– Так какова все же истинная цель вашего заказа? – Всего лишь ответил Саша. – Зачем вам нужен портрет Лидии?

– Я хочу, чтобы она была рядом. Я же не вечно буду тут у вас гостить, – Виктор обвёл руками живописную местность.

– То есть вы считаете, что здесь она будто бы рядом?

Саша осознавал, что выдаёт себя с потрохами, но не мог остановиться в своих вопросах. Его пугал интерес Виктора к нему самому, к морю на диком пляже, к Лидии.

– Здесь это море, – взгляд Виктора вновь стал непривычно мечтательным. – Оно так похоже на неё. Вы замечали, что у море есть дыхание, но нет сердца? Совсем как у моей Лидии.

Сашу такие речи безмерно раздражали. Во-первых, он не считал, что кто-либо имеет право дурно отзываться о Лидии, а этот ублюдок Виктор и подавно. Во-вторых, Саше хотелось крепко дать Виктору по лицу, когда он называл Лидию своей.

– Я вообще подумал, что вы хотите подарить Лидии бессмертие… ну или что-то вроде этого, заказав у меня ее портрет, – Саша произнёс это тихо и вкрадчиво, словно приоткрывая страшную тайну.

– Бессмертие? – Виктора позабавили Сашины слова. – Да, вы, мой друг, философ. По вам не скажешь, хоть вы и художник. Извините.

– Ну… поскольку Лидия не оставила детей после себя. В смысле пока не оставила. Портрет может помочь ей оставить свой след в нашем мире.

Виктор уже в открытую веселился.

– Честно сказать, я так глубоко не копал, – сказал он. – Вас заботит проблема бессмертия?

– Любому человеку нужно понимать, что он не канет в небытие, когда его тело разложится и обратиться в прах.

– Это ваши слова? – Виктор заинтересованно поднял вверх брови. – Или вы повторяете чужие мысли?

Это слова Лидии, по которым Саша жил, как христиане живут согласно Святому Евангелию. Это та жизненная цель, которую Лидия ему завещала – не дать им вдвоём сгинуть и оказаться в забвении.

– Это мои размышления, – ответил Саша. – Вас никогда не посещали подобные мысли с вашим философским складом ума? Или вашу возлюбленную Лидию, к примеру? Она не задумывалась? Очевидно, что она женщина тонко чувствующая.

– Философский склад ума? Тонко чувствующая женщина? – Сашу раздражал весёлый тон Виктора. – У вас сложилось о нас с Лидией столь возвышенное впечатление? Что ж, приятно, конечно. Я философ от нечего делать, не сказать, что меня сильно заботят проблемы бытия. Я так развлекаюсь, посему на звание философа не претендую. А что касается тонко чувствующей, – красивый рот Виктора язвительно скривился, произнося данную характеристику, – Лидии, то она, пожалуй, достаточно себялюбива, чтоб над этим задуматься.

– Вы от неё этого не слышали?

– Нет, – Виктор покачал головой.

Саше было приятно, что Лидия открыла ему то, о чем молчала с этим проклятым Виктором. Значит, он, Саша, что-то для неё да значил. Она видела своё бессмертие именно в нем.

– То есть вам все равно, что вы ничего не оставите после себя? Или вы удовлетворены тем, что после вас останутся дети? – Саша все-таки хотел узнать точку зрения Виктора на этот счёт.

– Вы бы понравились Лидии, – ответил Виктор. – Я говорил вам, что смерти в ней было больше, чем жизни? Она тоже постоянно думала о мрачных вещах. У неё было все, чтобы жить счастливо, все, о чем мечтает каждая женщина. Она была красива, даже более того – признано красива. Ее дикую бескрайнюю красоту отмечал каждый, кто имел удовольствие с ней познакомиться. Она не страдала недостатками вроде стыдливости или совести, которые часто отравляют девушкам безмятежную жизнь. Лидия думала только о собственных удовольствиях, а это, хочу я вам сказать, тоже редкий талант. И наконец она была свободна. Над ней не было нянек и строгих родителей, мораль не висела подобно Дамоклову мечу. Ну вот как тут можно не брать от жизни все? Как, обладая такими щедрыми дарами судьбы, возможно не пуститься жить на полную катушку? Как не жить? Жить. Вот то слово, которое всегда было за гранью понимания моей Лидии. Она была мертвой куклой с самого рождения, как мне иногда казалось. Я лежал с ней в постели, смотрел в эти пустые зеленые глаза, и меня, взрослого мужика, брал настоящий страх. Вы слышали о педиофобии? Я убеждён, что она проснётся у каждого, если он слишком долго посмотрит на куклу. Нас пугает противоестественное. Когда сидит во всем нам подобное существо, но его глаза пусты, оно молчит и не двигается. А если кукла заведённая? Вы слушали в детстве этот жуткий кукольный смех? Когда что-то надрывается внутри неё, а глаза безнадёжно пусты. Не иначе, куклой овладевает сам сатана. Или, когда кукла пытается двигаться. Медленно и заторможенно, будто недоделанный ребёнок или недоделанная женщина. Будто Господь забыл вдохнуть в своё создание дух. Вот чем считала себя Лидия – заведённой куклой. Она боялась жить, считая себя проклятым Богом глиняным комком, отданным на потеху дьяволу. Но она хотела быть не в преисподней, она стремилась ввысь к божественному Эдему. Помните, как русалочка Андерсена, которая променяла русалочий хвост и земную любовь в обмен на бессмертную душу? Так и Лидии все время хотелось доказать самой себе и всем, что она жива и бессмертна, что у неё таки есть душа, что Господь вдохнул в неё божественный дух. В этом ее трагедия и утопия. Она изначально была мертва, отравившись подобными мыслями и желаниями. Любой, мечтающий о бессмертии, – мертв, потому что боится жить. Вашему портрету невозможно обессмертить Лидию. Никакая сила не способна на это. Поэтому я заказал портрет лишь с целью иллюзии присутствия. А что касается меня, то я не думаю о бессмертии и своём следе, который мне якобы надлежит оставить после себя. Я не собираюсь помирать. Я жив, понимаете? И я наслаждаюсь своей жизнью. Мне плевать, если кто-то не видит в ней смыл, я сам его вижу предельно ясно. Я живу ради своего удовольствия и беру от жизни все. Жизнь происходит здесь и сейчас. Нас с Лидией разделяло то, что я каждую секунду был жив, а она постоянно была мертва. Моя любовь к ней – старая, как мир, любовь Пигмалиона к своей Галатее. Но я оставил попытки оживить эту красивую статую. Я ответил на ваш вопрос?

– Да, спасибо, – Саша задумался над его ответом. – Я забыл сказать, я уже написал портрет Лидии. Приходите на него посмотреть. Я уверен, что вы останетесь довольны.

Ты стоишь пред толпой прихожан,

В их глазах видишь ты поклонение.

Они видят в тебе Христа,

Его плотское воплощение.

Они видят в тебе безгрешность,

Они кощунствуют, видя святость.

Они путают их с безмятежностью,

И от общения с Богом радостью.

Тяжко бремя, людьми возложенное.

Оно давит со страшной силою.

Человеку быть Христом невозможно ведь.

Эта ноша для него непосильная.

Но несёшь ты своё призвание,

На плечах своих скорбно сгорбленных.

И не нужно людское признание,

Лишь бы с Богом связь не оборвана.

Глава 31

Вадим сам себе удивился, когда позволил дяде Гере отвести себя в церковь. Они шли на исповедь. В тот вечер Вадим имел на это особенный настрой, он лежал на кровати с головной повязкой, воображая эту повязку терновым венцом, а себя настоящим мучеником. Ему опять перестали сниться сны. Да и какие сны могут быть у человека, который осознанно отказывается от всех земных чувств? Ещё забавная шутка в том, что самые великие замыслы имеют свойство погибать, если их бесконечно откладывать. Вадим откладывал на потом саму жизнь. Собственный выбор. Собственная тюрьма.

Дядя Гера вновь вытряхнул из Вадима уныние.

– Вадик, послушай меня, – уверял дядя Гера по пути. – Когда в жизни человека нет веры, то все катится к ядрене фене. Как ты не боишься последствий, когда тратишь свой покой на душевные расстройства? Не обижайся на меня, но твой брат доигрался, с этим всем шутки плохи, чтоб ты понимал. Ты потому и бухаешь, что берегов не видишь. А если б у тебя в жизни были свои принципы, понятия, заповеди, которые нужно было б соблюдать, ты б ни в жизнь не присосался к бутылке.

– Не такой уж я алкоголик, – смутился Вадим. – Я, считай, вообще не пью.

– Первый признак алкоголизма на лицо, – с видом знатока изрек дядя Гера, покачав головой. – Я тоже бил себя в грудь, уверяя Любушку, что я не алкоголик и вообще, считай, не пью. Ты это, завязывай с этим. Покайся давай, обретай веру и все будет в ажуре.

Вадиму захотелось поверить дяде Гере, он настроился весьма серьёзно. А вдруг в самом деле поможет. Не зря же церковь ломится от количества верующих людей. Мать Вадима обивала лбом пороги церквей всю свою жизнь в промежутках между нервными срывами. Отец также соблюдал посты и на ночь крестился пред образами, вымаливая для своей Марыси рассудок. И проповеди отца Андрея…

С самого начала Вадим понял, что скучает по отцу Андрею, и ему было неловко перед московским священником. Тот показался Вадиму бездуховным. Толстый, лоснящийся, со взглядом, полным презрения и осуждения. Отец Андрей смотрел на каждого грешника с жалостью и скорбью. Вадим так и не забыл его последний взгляд. Во время исповеди Вадим теребил в руке иконку Владимирской Божьей Матери, словно призывая отца Андрея.

Вадим так и не сумел покаяться этому персонажу в рясе в своих грехах. Брови священника вопросительно поползли вверх, ожидая от Вадима хоть каких-то реплик. Неловкая пауза затянулась, и Вадим, вздохнув, сказал, что бросил жену после смерти сына. По правде сказать, ему совсем не хотелось каяться в этом грехе (грехе ли? Он сам ещё до конца не разобрался), просто нужно было что-то сказать, чтоб не выглядеть глупо.

– Так зачем же, голубчик, женились? – У священника был на редкость неприятный голос, будто жаба квакала. Но Вадим, очевидно, придирался.

– Как все – по молодости и любви. Потом любовь прошла, – нехотя отвечал Вадим, бегая глазами по сторонам, высматривая дядю Геру. Дядя Гера исповедовался другому священнику, в Москве в одном храме Вадим насчитал их четыре человека. Дядя Гера говорил, эмоционально размахивая руками, священник слушал его, наклонив голову на бок. Громила грешник и высохший низкорослый священник выглядели весьма комично, когда священник еле накрыл голову дяди Геры епитрахилью, для чего последнему пришлось согнуться в три погибели.

– Что значит " как все"? – Священник театрально развёл руками. – Христиане – это не все. Христиане – это люди, которые живут по заповедям. Что завещал наш Господь людям, живущим в браке?

Вадим вспомнил только завет плодится и размножаться, данный Господом прародителям Адаму и Еве, но интуитивно почувствовал, что священник ждёт другого ответа. Вадим молча уставился на батюшку и ничего не произнёс.

– Вот те на! – Священник опять развёл руками. – Когда Христа начнёте познавать, голубчик?

– Я только начал, – Вадим вздохнул, осознав, что не отделается от священника быстро и легко. – Я вообще атеист, но стремлюсь поверить в Бога. Поэтому в первый раз за много лет пришёл в храм на исповедь.

– Все ясно, – батюшка покачал головой с видом заправского лекаря-шарлатана, раздающего диагнозы направо и налево. – Храм не посещаете, на исповедь не ходите, таинства Евхаристии не совершаете. И что вы хотите от своей жизни, интересно? Вы раздариваете свою душу дьяволу, он ваш хозяин. Не удивляйтесь бедам в своей жизни.

Вадим, уже не находил глазами дядю Геру. Вадиму попался словоохотливый священник, другие отпускали прихожан значительно быстрее.

– Вы хотите, чтоб мы канули как Римская Империя? – Все не унимался батюшка. – Такие как вы прочищают дорогу антихристу. Или, может быть, желаете, чтоб людей резать на улице начали как в революцию, когда безбожники были у власти?

Господи, что за фанатик. В принципе закономерно, что Вадим попал из всех священников именно к этому. Дядя Гера рассказывал ему по дороге про свою поездку в Оптину пустынь, когда в пух и прах разругался с тогдашней квартиранткой ("такая вежливая студентка, такие милые родители. До этого жили душа в душу, ровно как с тобой Вадик"), упал на лестнице ни с того ни с сего, прохромав весь день («скатился так, что думал вынесут вперёд ногами"), да ещё и передний зуб разбил ("до сих пор эту дыру не залатал, мать ее ети").

– Не так-то просто приобщиться к святому, Вадик, – вздыхал дядя Гера, утирая пот со лба. – Ты думал это просто чик, и ты праведник. Так вот заверни себе… это самое… не так просто все это. Бесы чинят препятствия.

Бесы Вадима справлялись неплохо, он всерьёз думал после этой исповеди завязать с походами в церковь.

– Я буду стараться стать хорошим христианином, – вымученно сказал Вадим батюшке.

Тот покачал головой, ни капли ему не поверив. Но отпустил, и на том спасибо.

– Походы в церковь – это все же не мое, – сказал после Вадим дяде Гере. Он чувствовал себя словно вытащенный на берег угорь. Он не мог уже вынести службы, ноги не держали. Сосредоточиться на молитве Вадим тоже не мог, оттого все дурные мысли, обгоняя друг друга лезли в голову. С непристойной беспощадностью, словно издеваясь, обнажились драмы его жизни. Он вспомнил как обидел Арсения перед тем, как сыну погибнуть. Вспомнил последний диалог с Сашей, когда отрёкся от него. Вспомнил глаза Юли при разводе, какая бездонная скорбь была в них. Вспомнил зачем-то припадки матери. "Она уже забрала его, да?" Вадим тогда не знал, что это было пророчество, страшное пророчество. И даже вспомнил истерику Алёны Михайловны на похоронах Арсения. И Вера, Сашина жена… Вадим бросил ее на произвол судьбы в больничной палате. Нет уж, лучше сидеть дома. В церкви от безделия думается о всякой дряни.

– Почему? – Дядя Гера только успевал здороваться со всеми, вот уж кто был в этом храме "своим". Даже дети ластились к нему, их родителей, казалось, вовсе не пугал грозный вид дяди Геры. Маленькая девочка обняла его мясистую икру и прижалась щекой к боку. Дядя Гера любовно гладил ее по платочку широкой ладонью. Одно неосторожное движение, и его рука раздавит небольшую головку девчушки, но дядя Гера аккуратен. Радовать детей – главная отрада в жизни дяди Геры. Помимо обращения на путь истинный блудных христиан, разумеется.

– Не нравится мне тут все. Много народу, священники какие-то неприятные. Жаль, вы не познакомились поближе с отцом Андреем. Вот он священник по призванию. А тут…, – Вадим, вздохнув, махнул рукой.

– У тебя как всегда изначально неправильный посыл, – усмехнулся дядя Гера. – Ты серьёзно ищешь в церкви священника? Считаешь, что это то, что здесь, действительно, важно?

– Один из основных моментов, – ответил Вадим.

– Тогда тебе и впрямь стоит уйти. Ты идолопоклонник. Ты ищешь в церкви идеального священника. Нужно понимать, что только ты один ответственен за свою жизнь. Подобное притягивает подобное, знаешь ли. Этот священник отражает тебя самого в данный момент, вот он тебе и попался. Избавляйся от своих неоправданных ожиданий, и ты избавишься от разочарования и обид. Хватит рисовать в башке идеальные картинки, как должно быть. Даже хорошая мать не всегда понимает потребностей своего ребёнка. Это особый и редкий дар – словить волну другого человека. Посему заботься о себе сам, а не жди этого от других. Ты людей, я гляжу, рассматриваешь как функционал, а не как личность. Стоит кому-то отступить от схемы твоих ожиданий, и ты тут же делаешь о нем неправильные выводы. Тебе никто ничего не должен, Вадик. Ты хочешь света в своей жизни? Сам излучай его. По-другому никак. Ты знаешь, у меня нет духовника. Это не повод для гордости, но мне до фени. Я не ищу в церкви священника. Я ищу здесь себя. Что тебе до священника или количества народа? Это не то место, где нужно смотреть по сторонам. Зато идеальное место, чтобы посмотреть в себя.

Остальное время службы они простояли молча. Дядя Гера целиком погрузился в свои молитвы, Вадим с удивлением отметил, что он знает вечернюю службу наизусть.

Вадим изучал отцов с маленькими дочками. Непоседливые вертушки так и норовили сорвать с головы платок, убежать и затеряться среди множества женщин в длинных юбках, а папы любовно брали их на руки, пресекая нежностью эти порывы.

Отчего-то Вадим вспомнил Лидию, эту опасную женщину с кошачьим разрезом бледно-зелёных глаз. Лидия ведь тоже была малышкой. Наверняка отец держал ее на руках, а она также озаряла его своим светом. Она озаряла светом и Павла. Будучи такой мрачной и безжизненной для Вадима, она была источником света и жизни для других.

– Где можно поставить свечку за упокой? – Спросил он, покупая ту, что была подороже и побольше. В такие моменты всегда кажется, что размер и цена бескровной жертвы должны послужить большим гарантом в молитве.

Он ещё долго смотрел как горит его свеча в окружении множества других. Увиденное заворожило Вадима. Потом весь храм стал одним протяжным голосом – запели песнь Сыну Божьему.

Вадим вспомнил слова, он заучивал их в детстве вместе с Сашей, который тогда пел в церковном хоре. Как же Вадим веселился! Саша и церковный хор. Как это вообще можно сопоставить? Умора, смех, можно рехнуться от веселья! Подумать только – Саша и церковный хор!

И тем не менее, пел Саша волшебно, особенно " Свят, свят, свят Господь Саваоф"! В общем хоре Вадим слышал только звучный чистый голос брата. В Сашиных устах каждая строчка звучала победным кличем, добиралась до сердца, надолго потом в нем оставаясь. Саша гениален, без тени зависти думал тогда Вадим, воистину нет на свете творческой деятельности ему не подвластной. Такие мысли проскальзывали при том, что Вадим всю жизнь завидовал брату и обычно не готов был признать Сашин талант. Но Сашин голос в церкви все же трогал сердце Вадима. Сама зависть, эта королева людских страданий, стихала, поражённая своей ничтожностью.

Если б сейчас его услышать! Вот бы Саша сейчас стоял рядом с ним и пропел бы: "Достоен еси во все времена пети быти гласы преподобными, Сыне Божий, живот даяй, тем же мир Тя славит".

– Ты где блин ходишь? Я тут тебя искать что ли нанялся? – Беспокойно спросил дядя Гера, когда Вадим вернулся к нему. – Я думал, ты удрал втихушку.

– Я ставил свечку, – ответил Вадим.

Выходя из храма, он понял, что спокоен и полон сил, которые хотелось вложить во что-то благое и мирное. Он душой чувствовал, что ступает на новый этап своей жизни, пока до конца не понятный, но более высокий и правильный.

Тонкий стан обвивает он грубой рукой,

Взглядом смотрит чужим, похотливым.

Неужели не помнишь, как шли мы с тобой,

Держась за руки летом счастливым?

Чем тебя привлекло в нем? Богатство и власть?

Или спесь и походка брутала?

Если б знать мне, что горя не выпьешь ты всласть,

Что он любит тебя без обмана.

Отвернуться бы надо, но я все гляжу,

И схожу с ума в злобе всесильной.

Но решимости все же не нахожу,

Принять факт, что с другим ты мужчиной.

Опять ночью меня будет мучить тот сон,

Как в объятьях его ты смеёшься,

Забывая, как наши сердца в унисон,

Бились сильно. Ты может вернёшься?

Глава 32

Саша ждал Виктора с нетерпением, граничащим с помешательством. Он с самого утра был возбуждён, предчувствуя, что этот день станет необычным и знаменательным. Они с Виктором условились встретиться на нейтральной территории, в одной из пустующих комнат гостевого дома. Туристический сезон подошел к концу, гостевой дом был тих и задумчив. Но сегодня Саша разыграет перед этими стенами настоящее представление.

Саша взял с собой портрет Лидии в гробу. Он поставил его на мольберт и сел ждать Виктора. Еще целый час.

Саша развлекал себя тем, что представлял реакции Виктора на этот портрет. Наверняка у него вытянется челюсть, в глазах зародится страх, его просто парализует на месте.

Саша вспомнил ужас в глазах Лидии, как она пятилась от этого портрета и заикалась, произнося что-то невнятное. Саша был с ней жесток, конечно. Но это в прошлом.

Вера тоже сто раз переменилась в лице, увидев эту картину. А ведь она даже не знала и Лидию.

Да уж, портрет, конечно, силён. Как там говорил Виктор? Смерть – это стихия Лидии. Но Саша вдохнёт в неё жизнь. Этот ублюдок Виктор не прав. Пусть даже не воображает, что понимает Лидию больше, чем Саша.

Он бессильно улёгся на постель, его пожирала ревность. Лидия мертва, говорил он себе, ревновать ее бесполезно и ни к чему. Но Саша не мог отделаться от ненависти к Виктору, его жгла коленным железом мысль, что Лидия его любила и даже понесла от него дитя.

А между тем Виктор все не шёл. Очень странно, обычно он отличался пунктуальностью. Виктор опаздывал уже на двадцать минут, Саша с гневом понял, что скорее всего Виктор передумал. Трусливая собака.

Но потом в дверь номера постучали.

Саша с таким нетерпением ждал Виктора, но теперь будто заставлял себя идти открывать ему дверь. Его била мелкая необъяснимая дрожь, как при их первой встрече. И он совершено не в силах ее унять.

Саша все же пустил Виктора. Тот вошёл в своей элегантно-небрежной манере, его здоровое энергичное лицо сияло доброжелательностью. К Саше постепенно начало возвращаться спокойствие.

– Я припозднился, простите, – Виктор лениво оглядел помещение.

– Ничего, – сквозь зубы промямлил Саша.

– Свежая работа? – Спросил Виктор, указав взглядом на Сашину неоконченную картину. Саша с недавних пор стал писать ее в этой комнате вдали от Вериных глаз, Виктор позволял Саше это. Отчего-то при жене Саша не мог провести кистью. Даже солнышко не мог вывести карандашом для Лиды. У Веры дурной глаз. Или же наоборот излишне благочестивый для Сашиных безумных шедевров. – Каким мрачным вы все же видите ваш дикий пляж. Вы вообще все видите в мрачном свете?

– Я в принципе довольно мрачный художник, – ответил Саша. – Обернитесь, вы ведь пришли посмотреть на портрет Лидии.

Виктор повернулся и застыл. Потом его губы медленно растянулись в усмешке, лицо и тело затрясло от беззвучного смеха, словно он был эпилептиком. Затем он запрокинул голову назад и громко расхохотался.

Саше, которого самого иногда бросало в дрожь от своей картины, был поражён такой реакцией. Он списал ее на истерический припадок. Но Виктор внезапно совсем успокоился.

– Дааа, – медленно протянул он. – Пожалуй, лучшего изображения нашей с вами Лидии и не вообразить. Вы меня удивили, Саша. Я думал, что вы ремесленник и менее чуткий художник. Ан нет. Если отбросить шуточки-прибауточки, то картина просто шедевр. Я бы на вашем месте с ней где-нибудь выставился. Мертвая невеста Лидия. Да, это все про неё. В вашем случае, Саша, она, надобно сказать, не продешевила. Браво, художник! Я готов отдать полцарства за портрет, превзошедший все мои ожидания. Умножьте оговорённую цену на два. Клянусь, вы заслужили.

Сашино лицо сделалось страшным.

– Предлагаю залить лодочку лунным светом, – Виктор подошёл к неоконченному изображению дикого пляжа. – А в лодочке дорисовать ещё человечка. А потом и молодую женщину, которую два человечка светлой ночью опускают на дно. Мне кажется, что композиция просто конфетка. Не благодари.

– Так ты все знаешь! – На одном дыхании произнёс Саша.

– Ну, конечно же знаю, – Виктор рассмеялся добродушным смехом, словно журя маленького ребёнка за шалость, поймав с поличным. – Ты, Саша, как-то слишком наивен, я б сказал, даже чересчур. Ты веришь в такие совпадения? Что, ни с того, ни с сего, к тебе вдруг заявляется ничего не подозревающий человек с просьбой нарисовать не кого-нибудь, а твою мертвую любовницу? Серьёзно?

Саша был слишком взволнован, чтоб почувствовать себя дураком.

– Я говорил тебе о своём маленьком хобби фотографировать нашу красотку? – Виктор полез в свой рюкзак. – Так вот: это хобби длиною в жизнь. Хочешь взглянуть?

Он протянул Саше фотоальбом. Саша дрожащими руками перелистнул его.

Лидия выходит из машины. На ней надето лёгкое не по погоде пальто. Выглядит элегантно и представительно.

– Когда она вообразила, что может принимать решения за нас двоих и исчезла, оставив мне прощальную записку с просьбой ее не искать, я, разумеется, разгневался. Ей не стоило этого делать. Конечно же, я нашёл ее в тот же день и дал понять, что ей не с руки куда-либо от меня деваться. Это был второй раз, когда я ударил ее по лицу. В этот раз она заслужила, как и в тот раз, когда посмела шантажировать меня своим ребёнком. Я сомкнул руки на ее нежной шейке, слезы полились из глаз, она беззвучно молила о пощаде. Я ударил ее ещё раз, в ответ она сильнее залилась слезами. В меня вселился зверь, я сам не помнил, как в клочья разорвал ее одежду, как намотал на локоть ее длинную косу. Я с наслаждением размазал подтёкшую тушь по ее щекам, чтобы придать Лидии более несчастный вид. Я дожил до того, что разменивал пятый десяток, но не подозревал об этом странном фетише. Потом Лидия обозвала меня чудовищем, но, голову даю на отсечение, что ей понравилось быть жертвой так же, как и мне пришлось по вкусу быть мучителем. Я опять лепил ее под себя, и нам было хорошо вдвоём. Истерические припадки начались, когда жена родила мне сына. Лидия припомнила свою боль от потери своего проклятого никому не нужного ребёнка и жутко ревновала к младенцу. Я не был таким уж нежным отцом, но Лидии казалось, что молокосос приводит меня в больший экстаз, чем она сама. А вот из-за меня она лишена возможности родить ребёнка. Какой же я подлец. В конце концов на мне свет клином не сошёлся, и она сама сумеет обеспечивать себя и заработает деньги. Ее собственные деньги! Стало быть, теперь она не зависит ни от меня, ни от какого-либо другого мужчины. И да, теперь ей на все наплевать. А на меня больше всего. Она рассчитывала вот так легко и просто отвергнуть мою любовь и вычеркнуть меня из своей никчёмной жизни. Она недооценила моего влияния. Я организовал за Лидией слежку, фотографируя каждый ее шаг. Листай дальше.

На следующей фотографии была полураздетая Лидия в тёмном помещении, напоминавшем ночной клуб.

– Да, мой дорогой, твоя тонко чувствующая Лидия, которой ты поклоняешься как светлой богине, зарабатывала себе на хлеб с икрой, с помощью своего тела, – усмехнулся Виктор. – Но не стоит ее судить, она ведь ничего больше не умела. Не в уборщицы же идти с такой внешностью. Лидия всегда брала самые высокие планки, не каждому дано, знаешь ли.

Саша был поражён. Он смотрел на снимки и не верил. Память гадким образом подбрасывала ему плавность движений Лидии, которыми Саша так восхищался, ее кошачью грацию и походку. Прирождённая танцовщица, думал он. Оказывается, он был не так уж далёк от истины.

Один раз Саша попросил Лидию станцевать для него. В этот вечер небо было покрыто совершенно колдовским закатом, готовым перейти из жёлтого в алый. Саша хотел, чтобы Лидия закружилась на фоне этого заката, одна мысль об этом пьянила и кружила голову.

Лидия сидела у него на коленях, плеская голыми ногами море. Услышав Сашину просьбу, она странно дёрнулась, расслабленное тело напряглось под Сашиными руками.

– Что это пришло тебе в голову? – Строго спросила она. Саша терпеть не мог этот тон, особенно если не понимал, чем он вызван.

– Я хочу, чтобы ты станцевала для меня, – как можно простодушнее повторил Саша. – Ты такая грациозная, такая стройная. Я б с удовольствием поглядел на твой произвольный танец.

– Замолчи! – Она немедленно вскочила на ноги. – Что ты себе позволяешь?

Саша, поражённый, смотрел на неё. Губы Лидии некрасиво кривились, силясь произнести что-то гневное и оскорбительное. Она походила на ребёнка, которого уличили в постыдном занятии. Как ребёнок она неумело пыталась отречься и защититься, но непременно попадала в собственный капкан.

– Ну, извини, – Саша, сам того не подозревая, подлил масла в пожирающий Лидию огонь, – не знал, что ты так стыдлива. С чего это вдруг? Теперь будешь изображать из себя монашку?

Лидия запустила в Сашу камнем, но промахнулась. Это до такой степени ее разозлило, что она налетела на него, отвесив громкую пощёчину. Она била его по лицу, груди, норовила оцарапать острыми ногтями.

В последующие дни она сидела возле Павла, не отпуская его ни на секунду. Павел сам не верил своему счастью, горячо поощрял зависимость любимой невесты, которая обычно едва на него глядела. Он робко обнимал Лидию, даже стыдливо коснулся губами ее плеча, и, как отметил Саша, прямо-таки пыжился от гордости. Она нарочито сладким голосом просила поухаживать за ней, и Павел с присущей ему манерой галантного рыцаря исполнял любой каприз своей прекрасной дамы. Саша ненавидел обоих всей душой.

Его же самого Лидия демонстративно игнорировала. Саша вежливо спрашивал ее мнения о каждом обсуждаемым в кругу семьи вопросе, но на каждое его обращение Лидия поворачивала голову к Павлу, а Сашу словно вовсе не слыхала. О встречах наедине, конечно же, больше не шло и речи.

Потом Лидия сама же ошалела от скукоты, коей был пропитан добропорядочный услужливый Павел и вновь предложила Саше возобновить общение.

– Бедный Павел. Все-таки ты тяготеешь к мазохизму, моя кошечка? – Победоносно смеялся Саша, чувствуя, как изголодался по своей переменчивой любовнице.

– Должно быть так, черт бы тебя побрал, – отозвалась Лидия, покорно отдаваясь ему. – Отчего-то я привязана к тебе, сама не пойму отчего. Ты отвратительный словоблудник, я не верю ни единому твоему слову о любви. Павел стоит десяти таких как ты. Ты напоминаешь мне… впрочем неважно. Замолчи, не смей мне отвечать. Я не хочу слушать твои заверения в любви. Мне не нужны они, я вдоволь наслушалась их от твоего брата. Именно поэтому я сейчас с тобой, а не с ним. Я хочу сгубить тебя как многих других, так тебе и надо. Спасайся, беги от меня. Впрочем, пустые слова, ничто не спасёт тебя. Я сама была в твоём положении. Я утоплена, мертва, мое тело холодно как лёд, твоим поцелуям меня не отогреть. Как ты этого не видишь? Ну и не смотри. Я хочу утянуть тебя к себе на дно. Мне скучно там одной, спускайся ко мне. Ах! Что же ты делаешь? Ты безумен, безумен…Подожди, дай мне распустить волосы.

Не смея оторвать глаз от снимков, Саша схватился за голову. Как же он был глуп и слеп!

– Самый любимый момент моей скучной биографии, – продолжал напористо тягучим голосом Виктор, смеясь над Сашиным изумлением, – когда я разорился и заказал приватный танец. Видел бы ты лицо нашей красавицы, когда она меня узнала. Клянусь, это стоило всех денег мира. Ещё большего стоил момент, когда я дал ей по лицу, обозвав грязной шлюхой. Увы, я подпортил жрице любви и танцев ее впечатляющую карьеру. Она была вынуждена бежать без оглядки. Но и тут я организовал за ней слежку.

Саша листал дальше.

Лидия в аэропорту. Она выглядит потерянной. Она улетает, и ей от этого тяжело.

Лидия на пляже. Но не на их диком пляже. Перед Сашей ожил рассказ Павла, как он впервые встретил свою невесту. Увидев стихийную красоту Лидии на этом фото, Сашино сердце больно сжалось. Стройная, с развевающими волосами, невозможно было принять факт, что она не была порождением бескрайней морской стихии, а подобно другим людям состояла из плоти и крови.

Лидия и Павел. Они так молоды и красивы, и оба останутся такими навсегда. Он ведёт ее за руку вдоль берега, она улыбается смущённо, как девочка. Как же они смотрелись вместе! Он высок и широк в плечах, она, сама будучи высокой, кажется рядом с ним маленькой хрупкой тростиночкой, только лишь пышные волосы добавляют объема ее бесплотной фигуре. Саша залюбовался ими без тени ревности, только горечь завладела им.

Опять Павел и Лидия. Даже по фотографиям видно, как он влюблён.

Павел и Лидия уже тут, возле родительского дома. Затем на диком пляже. Затем в городе.

А вот Саша и Лидия. Тот момент, когда он рисовал море, а она подошла и похвалила его. Сашу захлестнула блаженная волна воспоминаний, которая отразилась на его лице. Виктор заметил это и усмехнулся.

Потом опять Лидия с Павлом.

А теперь с ним, с Сашей. Его страсть. Ее равнодушный взгляд. Его руки, ноги, туловище, устремлённые к ней. Ее свободная насмешливая поза, руки, скрещённые на груди.

Ночной берег, их обнаженные тела в воде. Господи! Удалось заснять даже это!

– Какие милые сердцу воспоминания! – Сладким голосом пропел Виктор. – Она была хороша в любви, верно? Я тоже помню.

Саша, как заворожённый уставился на фотографию, проигнорировав попытку Виктора задеть его и вызвать ревность.

А вот и тот самый первый портрет Лидии на валуне дикого пляжа, который Саша со злобой и остервенением замазал, превратив в другой. Виктор подарил портрету вторую жизнь этим фотоснимком. Он сфотографировал в точности так, как Саша тогда написал.

Лидия и Вадим? На этом же диком пляже? Это свадьба Вадима и Юли, тогда на Лидии было это красное платье. Как же она была хороша! Но что она делает здесь вдвоём с Вадимом?

На следующей фотографии Лидия стояла перед Вадимом нагая. Сашу это фотография заметно озаботила.

– Да уж, никогда не скажешь, что знаешь своих родственников на все сто процентов, – смеялся Виктор.

Потом Лидия плавала в море. Несколько красивых снимков.

И вот наконец та самая последняя фотография. Вспышка сработала весьма неплохо. Вполне реально разглядеть и Сашу, и Вадима, и Лидию. Особенно Лидию! Она казалась богиней, сияющей белизной своей кожи. По сравнению с Лидией луна отсвечивала тускло и болезненно, Лидия во всем затмила ночное светило. Холодная злая луна, казалась, смеялась, что соперница погублена и уйдёт под воду.

– Фотография просто класс, – прокомментировал Виктор. – Прямо-таки post-mortem. Тоже что ли организовать выставку этих снимочков и подарить нашей Лидии вожделенное бессмертие? Объединим наши таланты?

– Ты преследовал ее? Она знала, что ты следуешь за ней по пятам со своим проклятым фотоаппаратом?

– Бедняжка сказала, что я не иначе как дьявол во плоти. Но клянусь, что именно такого она меня и любила. Я застал ее врасплох прямо в море, она едва не потонула, несмотря на свою русалочью натуру. Бедняжка наглоталась воды, но я ее реанимировал. Можно сказать, спас своей возлюбленной жизнь. Но Лидия была из той породы женщин, что не ценят хорошего отношения к себе. Это роднит ее с твоей очаровательной женой помимо внешнего сходства. Возьми на заметку. Те, кто живут, моим умом всегда добиваются успеха.

Она спросила меня, чего я хочу. Я ответил, что приехал за ней. Лидочка принялась слезно умолять меня оставить ее в покое и дать спокойно пожить. Она видимо забыла, что такие трогательные просьбы действуют на меня словно красная тряпка на быка. Я ухмыльнулся и ответил, что она моя вещь, и должна знать своё место. Не она избавится от меня, а я уничтожу ее, когда пожелаю. Но пока что я не желаю. Страх и безысходность в глазах Лидии доставили мне удовольствие. Потом она стала появляться то в твоём обществе, то под ручку со своим Павлом. Я никак не мог отловить минутку, чтоб перекинуться с ней словечком. Я уж было отчаялся, и тут мне подсобил ты, как я понял. У Лидочки произошла заварушка с твоим братом, он от неё отрёкся, прознав о лживой натуре своей невесты. Наивность у вас семейное, да?

Я, разумеется, не забыл, как Лидия подло ответила чёрной неблагодарностью на мои давние заботу и покровительство. Не собираясь торчать в вашей унылой местности (да, Саш, я ни разу не художник и у меня в отличии от вас с Лидой, все в порядке с кукушкой, в том смысле, что я не готов сойти с ума от плавной красы морских волн до такой степени, чтоб поселиться в вашем ауле. Твоя малая родина все же ни разу не Монте-Карло, согласен?), я поставил свою любимую перед фактом: мы возвращаемся в Москву.

И тут Лидочка нашла другую лазейку против меня. Она понадеялась на старого еврея, точнее подумала, что его денежки и связи сумеют ее защитить. Она поставила против меня какое-то жалкое ничтожество и понадеялась выйти сухой из воды.

Я знатно повеселился, когда забежал на огонёк к господину Левину и его дородной супруге с якобы предложением о сотрудничестве в гостевом бизнесе и между делом протянул ему конвертик с интересными снимочками. Я аккуратно сказал, что у меня есть парочка ещё более интересных фотографий, которые я с прискорбием буду вынужден показать его жене. В итоге мало того, что господин Левин с лицом смиренного ветхозаветного праведника промямлил Лидочке, что он не может более обманывать жену, так ещё и отвалил мне кругленькую сумму за молчание. Лидия была просто сражена предательством старого еврея. Это ж надо так продешевить! Позволять подлецу неловко слюнявить себя, чтобы он вернул тебя твоему истинному хозяину.

Так сообрази же, Сашуль, в каком отчаянии была бедная Лидия, раз откликнулась на твою просьбу о встрече. Теперь она понадеялась на тебя (смешно, конечно, не обижайся), а ты подложил ей заключительную свинью своим шедевральным портретом, я полагаю. Ты знал, что до встречи с тобой она грозила, что утопится, если я не отстану? Она сказала мне, что, похоронив твоего брата (она, как водится, оценила его заслуги только посмертно), осталась в окружении мерзавцев. Опять чёрная неблагодарность в сторону моей собачьей преданности! Ну, что за женщина! Я сказал ей, что топиться бесполезно. Я выловлю ее из самого глубокого морского дна. Я никогда не оставлю ее в покое, она будет моей до скончания веков. Ей придётся отправиться со мною в ад.

Ты знаешь, а я ведь в самом деле выловил ее в ту ночь. Ты поверишь мне, если я скажу тебе, что она жива? Ха-ха-ха. Не веришь? Ну правильно, не верь. Твоё воображение всегда играет с тобой злую шутку. Не позволяй ему брать над тобой верх, иначе ты окончательно потеряешь связь с реальностью. Ты не представляешь какая тонкая грань между воображением и сумасшествием.

Жива? Невозможно. Весь монолог Виктора вылетел из Сашиной головы, осталась одна единственная фраза: " Ты поверишь мне, если я скажу тебе, что она жива?"

Виктор молча смотрел на Сашу. Его уста сомкнулись, теперь была Сашина очередь говорить.

– Неужели это возможно? – Сашин голос, его руки, губы, горло дрожали в неистовой пляске.

Проклятый Виктор не отвечал. Пауза затянулась. Виктор почуял, что молчание теряет свой эффект и небрежно пожал плечами:

– Не все ли равно, Сашуль? Мы оба знаем, что Лидия была есть и будет русалкой. Она и не жила-то толком никогда по-человечески. Жабры вместо лёгких и сердца. Жива-мертва – эти характеристики не для неё.

Саша от всей души возненавидел красивое и энергичное лицо Виктора.

"Я жив, понимаете? И я наслаждаюсь своей жизнью. Мне плевать, если кто-то не видит в ней смыл, я сам его вижу предельно ясно. Я живу ради своего удовольствия и беру от жизни все. Жизнь происходит здесь и сейчас. Нас с Лидией разделяло то, что я каждую секунду был жив, а она постоянно была мертва".

Саша смотрел на него и осознал эти слова Виктора. Ему отчаянно захотелось поменять их с Лидией местами. Ему захотелось, чтобы она была жива, а он был мертв.

Саша смерил Виктора внимательным взглядом, прикидывая сможет ли он с ним расправиться. Виктор угадал его мысли.

– Ну-ну, мой дорогой, хорош, – засмеялся он. – Я не хрупкая красотка, от меня можно и по мозгам получить. Итак, отбросим лирику. Давай поговорим о голых фактах. Значит ты прикончил нашу с тобой неверную любовницу, потопил ее труп на диком пляже, и живёшь как будто, так и надо, думая, что твоя страшная тайна никому не известна.

– Я не убивал ее, – ответил Саша, но голос предал его и дрогнул. Саша не помнил, как умерла Лидия, не хотел помнить. – Я любил ее. Любил больше всего на свете, любил так, как нельзя любить.

– Так что же произошло в ту ночь?

– Она стояла с моим братом Вадимом ночью на диком пляже, я увидел их и взбесился.

– Какого черта ты стоишь здесь с ним? – Прошипел я. Ветер свистом унес мой голос, но она прочитала слова по губам и глазам.

– Я хочу, чтобы ты уничтожил эту картину, – сказала она. Ее тон показался мне властным и вывел из себя вместо того, чтобы успокоить.

– Правда? – С издевкой засмеялся я. – Разве ты не хотела, чтоб я написал портрет, который прославит нас обоих?

– Не такой. Господи, да что я говорю? Ты не понимаешь.

На самом деле я пришел в ту ночь на пляж, чтоб уничтожить картину, что пугала меня самого. До нее я не писал подобных сюжетов. Я не изображал смерть столь явной. Мне начало казаться, что Лидия права, и это плохие шутки. Шутки, которые потребуют расплаты.

Но Лидия и Вадим поменяли мои планы.

– Вадик, глянешь? – Я достал картину, натянул на мольберт и осветил зажжённой сигаретой, чтоб ему было лучше видно в темноте. – Неужели это не шедевр?

Вадим даже рот открыл от изумления. Я знал, что он ненавидит Лидию, но даже его картина привела в испуг и замешательство. Вадим ненавидел ее так сильно, что в итоге его ненависть соприкоснулась с любовью. Как моя любовь к Лидии поранилась об острый угол ревности. Мы с ним были похожи в этом. Вадим не планировал ее любить. А я не планировал ее ненавидеть. Но разве любовь существует без ненависти? Вадим боялся своей любви, но я не испугался своей ненависти.

– Я исправил ошибки и переделал тот посредственный портрет Лидии на шедевриальный, – я продолжал издеваться, глядя на Вадима. – Что молчишь, как воды в рот набрал? Скажи еще, что тебе не нравится. Ты, кажется, презираешь неверную невесту Павла? Или ты предпочитаешь видеть ее на ложе любви, а не на смертном одре? Вот в чем величие моей картины – она изобличает твое лицемерие.

Вадим продолжал молчать, его лицо постепенно теряло краски, пока наконец не посерело. Меня взбесило его молчание, еще минута, и я б обагрил руки его кровью как Каин. Но внезапно вмешалась Лидия.

– Убирайся, оставь меня в покое, – приказала она, но голосок-то дрожал.

– Нееет, – злорадно протянул я. – Нет. Вы вдвоем считаете, что я уйду и оставлю вас здесь миловаться? Знаешь, что, дорогая, не доставайся ты никому.

Я схватил Лидию и оттащил от Вадима. Он попытался ее защитить, но я сбил брата с ног ударом в челюсть. Лидия, следует отдать ей должное, вырывалась как дикая кошка. На моих руках до сих пор горят следы ее царапин и укусов. Но моя хватка была железной, это была нерушимая хватка гнева и бешенства.

– Погляди, что сейчас с тобой будет, – я силой поставил ее перед портретом. – Поверь мне, я организую все в точности, как здесь. Даже свечу тебе в руки положу.

– Нет, нет, – рыдала она. – Пусти, пожалуйста, пусти.

Я сомкнул руки на горле Лидии и подтолкнул ее к мольберту так близко, что она уперлась в портрет лицом. Последнее, что я слышал – ее слабый крик.

Впоследствии я нашел медицинский термин, обозначающий ее смерть. Такоцубо. Тако -осьминог, цубо – ловушка. Ловушка для осьминога или любой другой крупной морской твари. Ловушка для русалки. Левый желудочек сердца от первобытного ужаса надувается так, что начинает выглядеть как рыбацкая ловушка для осьминога из Японии. Это вызывает острую сердечную недостаточность.

Мы опустили ее под воду, она так просила когда-то. Я не заключил ее в деревянную тюрьму, нет.

Иногда я будто бы вижу ее. Особенно ясно видел в день гибели моего крестника.

– Тёща твоего братца-сообщника, который тебя так любезно прикрывает, жаловалась мне, что пацана угробили как раз вы с ним, а вовсе не волны дикого пляжа, – Виктор выслушал Сашину историю до странности спокойно.

– Что за бред? Его-то нам зачем убивать?

– Ну, может быть у тебя фетиш на убийство, ты получаешь от этого удовольствие. Об этом свидетельствую твои картины. Ты же вдохновляешься смертью, не так ли?

– Я бы с удовольствием сейчас придушил тебя, – огрызнулся Саша. В нем и прям шевельнулось что-то страшное. Вкрадчивый тихий голос в голове побуждал его совершить убийство. Саша узнал этот голос. Он уже однажды шептал ему все это. Когда же? Да, в тот день, когда умерла Лидия. Голос приказывал стереть русалку с лица земли. Теперь же он указывал на Виктора как на абсолютное зло.

– Значит тебе понравилось убивать? – Виктор его отчего-то совсем не боялся. Должно быть, они с Лидией и впрямь сущности не от мира сего, они знают, что их невозможно убить. Может быть, это просто Сашины демоны, и их не существует в реальности. – Я ведь мог прихлопнуть тебя в Москве, и мне бы ничего за это не было.

– Меня не так-то легко прихлопнуть, – Саша поднял голову и посмотрел на Виктора. Нет, Виктор не человек. Это просто демон, фантом, подобные уже являлись. Он не испугается и в этот раз.

– Лидия жаждет тебя увидеть, – Виктор зловеще усмехнулся. – Приходи сегодня ночью на дикий пляж. Или боишься? Поплаваем втроём.

– Приду, – Саша принял вызов.

Виктор по-дружески потрепал его по плечу и оставил наедине с бесчисленным множеством изображений Лидии. Женщина в гробу приоткрыла глаза и усмехнулась.

На душе лежит камень,

И кошки скребут без устали.

Сердце жарится в пламени,

Судорожно сводит мускулы.

Тяжело ведь нести

Давящее тяжкое бремя.

Вспомни ж как в себя пустил

Голодного жадного демона.

Он тебя пожирал,

Уверяя, что это во благо.

И тебе он соврал,

К удовольствиям силилась тяга.

По-другому не мог ты?

Самому не смешны оправдания?

Он тебя пожирал оттого лишь,

Что грех процветал твой.

Так теперь не грусти,

Устало понурив голову.

Ты грехи отпусти,

Не давай появиться новым.

Глава 33

После причастия Вадим наконец нашёл в себе силы наладить отношения с родственниками.

Поначалу тишина опустилась на него как тёплый плед, заботливо укрыв от невзгод и забот, но теперь же ее соседство стало невыносимым. Ему нестерпимо захотелось нарушить тишину тихим голосом Юли и саркастичными смешками Саши. Слишком много близких ему людей ушло в тишину, их голоса более нельзя услышать. Дядя Гера прав, Вадим не может пренебрегать теми, кто у него остался.

Вадим набрал мобильный телефон жены. Теперь осталось понять, как начать разговор.

Все можно исправить. Все можно исправить. Все можно исправить.

И все же, Вадим сильно виноват перед Юлей… Сколько горьких слез ей пришлось пролить в браке с ним.

В присутствии сына Юле удавалось держаться стойко, но порой приходилось убегать в ванную. Там Юля открывала кран, чтобы шум воды скрывал ее приглушенный, скорбный крик.

Нет, не стоит вспоминать это, иначе Вадим не посмеет позвонить. Неужели не было других счастливых моментов, которые могут подбодрить его?

Их первое свидание было прекрасным. Павел дал Вадиму денег, чтобы капризная Юля чувствовала себя принцессой. Также он посоветовал подарить Юле марципан, Павел уверял, что Юля оценит эту смесь молотого миндаля, молока и сахара, и не ошибся. Юля в восторге поцеловала Вадима в щеку, гадая, как ему удалось угадать ее любимое лакомство.

Она бесконечно смотрелась миниатюрное зеркальце, проверяя макияж. Как красива Юля была тогда в желтой пышной юбке. Вадим сжимал в руке ее потную от волнения ладошку, а затем осмелился обнять Юлю за талию. Они остановились и смотрели на море. Тот самый берег дикого пляжа, где впоследствии утонул их единственный сын. Каким дружелюбным казалось тогда яркое синее море, как приветливо шептали им волны: "Любите, дорогие, целуйтесь, женитесь, рождайте на свет сына". Они утаили в тот день, что заберут Арсения так рано.

– Ты самая красивая девушка на свете, – восхитился Вадим. Девичье лицо Юли с чуть пухловатыми румяными щечками (ох, эта милая юношеская округлость!) дышало небывалой прелестью, дышало ранней весной.

– Правда? – Юля кокетливо опустила глаза. – Ты тоже очень симпатичный. Твой брат Павел нравится моему папе.

– А мне нравишься ты.

Они оба замолчали и опять принялись смотреть, как море бросает на берег волны. Повинуясь какому-то древнему инстинкту, Вадим притянул Юлю к себе и поцеловал. Она ответила на поцелуй. Они долго целовались, держась за руки. Прохожие любовались ими.

Или вот эта ночь. Юлины родители вынуждены были улететь в Иерусалим хоронить престарелую тётку Игоря Левина, а Юля не смогла отправиться с ними из-за выпускных экзаменов. Родители, скрепя сердце, оставили любимую доченьку одну, а Юля пригласила с ночевкой Вадима, сказав, что полностью ему доверяет.

Вадима ее доверие тронуло и позабавило, он сам в этом деле доверял себе мало.

Он целомудренно улёгся спать в широком кресле, а Юля провела в ванной комнате добрых полтора часа. Потом они с сожалением в голосе пожелали друг другу приятных снов, зная, что едва ли им удастся уснуть на таком опасном близко-далёком расстоянии друг от друга. Вадим никогда прежде не чувствовал такого сильного желания близости с девушкой. С Юлей все было совсем по-другому, не так как с другими.

Затем Юля боязливо окликнула его, попросив сходить на кухню и принести стакан воды. Вадим натянул штаны и поспешил исполнять приказания своей спящей красавицы.

Он смеялся над тем, как дрожат его руки, из-за этого он расплескал воду на пол. Сердце стучало, будто он пробежал марафон. В спальне над Юлиной кроватью горел ночник.

Вадим неуклюже опустился перед ней на колено и подал кружку с водой, снова вылив часть воды на белую простынь. Юля захихикала и приняла кружку. Ее руки тоже дрожали.

Она отпила маленький глоточек и задвинула кружку вдаль. Ее вовсе не мучалась жажда, она просто хотела, чтоб он подошёл к ней.

Осознание этого пьянило Вадима, он был не в силах встать и уйти обратно в своё кресло. Он разглядывал ее, хотя лицо и заливала краска румянца. Юлины чистые, недавно высушенные феном, волнистые волосы приятно пахли чем-то фруктовым и свежим, Вадиму захотелось зарыться в них лицом. А эта сорочка нежно-голубого цвета… Полупрозрачные кружева скорее подчеркивали и выделяли очертания девичьей груди, нежели скрывали ее. Юля надела эту сорочку для него, ей хотелось быть для него красивой, соблазнительной, желанной.

Она выглядела такой невинной в своём искреннем бесстыдстве, когда откинулась назад и легла на подушки. Вадим склонился над девушкой и аккуратно поцеловал прямо в открытые ожидающие его губы. Он не заметил, как Юлины руки нежно, но настойчиво обвили его шею, как грудью ощутил ткань кружевной ночнушки, как сам же стал спускать эту ночнушку вниз. На электронных часах горело 01:24.

Это и был тот переломный момент, когда Вадим понял, что не просто увлечён, а влюблён. Самая красивая девочка школы стала не просто трофеем, она стала хозяйкой его ветреного сердца. Обвившая их нить затянулась в петлю.

Эту ночь они провели в объятьях друг друга. И это не казалось скверным, неправильным, греховным. Они любили, а любовь покрывает все.

Вадим проснулся, чувствуя приятную непривычную тяжесть. Юля сладко спала у него на груди.

Ободрённый воспоминаниями Вадим нажал кнопку вызова, тем самым, перейдя Рубикон.

Три протяжных гудка были невыносимы. Вадим хотел, чтобы они прекратились, но в то же время боялся услышать голос Юли.

– Алло, – ее голос был испуганным. – Алло, говорите же. Что-то случилось?

Она не верит, что он мог позвонить сам. Она думает, что он разбился насмерть, и ей звонит полиция, чтоб сообщить об этой трагедии, потому что Вадим забыл переименовать ее контакт в телефоне, и она до сих пор записана там как жена.

– Юль, это я, Вадим, – сказал он.

Ответом ему послужило молчание.

– Я хотел узнать, как твои дела, – продолжал Вадим.

Вопрос был излишним, ибо он знал, какой последует ответ. Вадим угадал – ответом снова стало молчание.

– Ещё я хотел извиниться, – вздохнул он. Слова давались с большим трудом.

– Извиниться? – Вадим услышал, как Юля будто бы задохнулась от возмущения. – О, Господи! Ты хотел извиниться? Ты хотел… Господи!

Очевидно, Юля хотела сказать ещё многое, но слова так и остались непроизнесенными. Она была способна только на повторения его фраз и бесконечного упоминания имени Господа всуе.

– Хотелось бы наладить наши отношения, мы же все-таки не чужие люди, – Вадим сам с горечью осознал, как убого звучат его слова.

– Вадим, ты пьян? – Вадим так и не смог разобрать плачет она, смеётся или во власти гнева.

– Я трезв, – ответил он.

– Не звони мне больше, пожалуйста.

– Ты ненавидишь меня?

– Ещё хуже! Подлец! Я была бы счастлива услышать сейчас, что ты сдох где-нибудь в московской канаве. Я не ненавижу тебя. Люди не придумали ещё такого слова, чтобы я смогла описать, что я чувствую к тебе, и как я тебя презираю. Никогда больше не звони мне. И никогда – слышишь меня? – никогда не вздумай за мной приезжать. Клянусь, что я выстрелю в тебя из отцовского ружья.

– Юля, я.…, – разговор прервался.

В целом Вадим поймал себя на мысли, что доволен этим разговором. Он слишком хорошо знал Юлю и женщин в принципе, чтобы не услышать в ее отчаянном «никогда не вздумай за мной приезжать» заветный призыв "я жду тебя, и какой бы ты ни был подлец, приезжай же скорее". Нужно поехать и встретиться с ней, сказать то же самое лично.

Теперь он решил позвонить Саше. Брат не брал трубку.

Вадим звонил, звонил и звонил, не подозревая, что Саша готовится к встрече с Виктором и Лидией среди ночной водной глади.

Наконец Вадим понял, что так больше нельзя и решил написать сообщение.

«Саша, привет.»

Что ж, начало положено. Теперь нужно все выложить как на духу.

«Я весь день звоню тебе, ты не берёшь трубку. Не знаю, не слышал ты или не отвечал намеренно. Знаю только, что виноват перед тобой. Я жалею о сказанных словах, что не желаю тебя знать, и что ты мне более не брат. Это неправда. Мы братья, и это навек, от этого невозможно отречься. Ты, я и Павел навсегда связаны братской нитью. Мы не имеем права ее разрывать. Ты мой брат, ничего не должно вставать, между нами.»

Вадим подумал стоит ли упоминать Лидию. Затем решил, что никогда упоминание ее имени не приносило ничего хорошего. Не по-мужски сваливать ответственность на женщину. Хоть и до боли хочется найти кого-то крайнего.

Веру и Сашину дочку Вадим тоже упоминать не стал по той же причине. Отец Андрей написал Вадиму, что Сашину девочку окрестили Лидией. Читая это, Вадим подавился консервированным тунцом. И как Вера допустила? Скверный суеверный страх не позволил Вадиму поздравить Сашу или Веру с рождением ребёнка.

«Не думай, что я тебя осуждаю. Я переживаю за тебя. Мне кажется, что ты несчастен и тебе нужна помощь психиатра или психолога.»

Нет, так писать нельзя. Сашу это сразу отпугнёт. Вадим зачеркнул слова «психиатра» и «психолога» и написал «моя помощь». Он в самом деле в состоянии помочь брату сам.

Затем Вадим немного подумал и написал:

«Я буду очень ждать твоего ответа. Брат, давай снова обретём друг друга».

Он нажал «отправить», мысленно посылая Саше сигнал ответить.

Но ответа он не получил ни в этот день, ни на следующий, ни через неделю.

Прекрасна и страшна воды стихия,

Когда сметает на своём пути.

Когда ее намерения лихие

Не оставляют жизни позади.

А море в шторм подобно человеку,

Чей гнев тотчас разлился через край.

И вот уже способен тот с разбегу

Вокруг все искалечить невзначай.

Подобно морю человек стихает,

Нельзя же сердцу вечность бушевать.

И человек уже не понимает,

Как мог он в своей злости так сгорать.

Глава 34

Саше было некогда отвечать на сообщения. Он думал, что ему делать.

Он несколько раз перечитал послание Вадима. Почему брат решил написать именно сегодня, когда ему некогда осмыслить и переварить написанное?

Лидия и Вера. Чёрное и белое. Смерть и жизнь. Порок и добродетель. Зло и добро. Грешница и святая. Две половины, которые образуют единое целое и не могут существовать друг без друга. Как так вышло, что эти две половины разъединились, и одна за другой появились в жизни Саши в образе бледной женщины с чёрными волосами? Одна губила его, а другая пыталась спасти. Обе потерпели фиаско.

И вот они наконец соединились в одно – в девочку, в которой течёт Сашина кровь. Эта девочка носит имя одной и гены другой. И похожа внешне на обеих.

Саша держал Лиду на руках и смотрел на Веру. Она вышивала бисером картину с изображением матери и ребёнка. Подарит дочке, когда та подрастёт, говорила Вера. Ее усталый взгляд сфокусировался на вышивке, но вдруг Вера резко дёрнулась и отбросила вышивку прочь.

– Что-то случилось? – Она присела рядом с Сашей. – Ты странно озабочен.

И как она все подмечает, удивился Саша. Ясновидящая, ей-Богу.

Лида захныкала у Саши на руках, он приласкал девочку. Она помогает Саше скрыть от Веры свои думы, у дочери с отцом крепкая кармическая связь. Забавно, что буквально несколькими месяцами ранее Саша не поверил бы в такую галиматью. Что говорить… в воскресение мертвых он раньше тоже не верил.

– Все хорошо, моя родная, – Саша искренне одарил жену любовным взглядом. – Что может со мной стрястись, если у меня есть вы с Лидой? Ты мой ангел-хранитель. Я говорил тебе?

При Сашином ласковом слове глаза Веры наполнились какой-то русалочьей отрешенной нежностью, она была вновь готова отдаться в его пагубную власть каждой клеточкой своего тела, всей своей невинной душой. Вера – слабая, Саша не должен забывать, что превосходит ее в силе. Значит всегда есть шанс заставить ее плясать под свою дудку, только нащупать бы куда надавить. Пусть дичится, сейчас не до неё. На арену опять вышла Лидия. Живая и непобедимая. Что же будет теперь с Сашиной семьёй?

Саша поцеловал Лиду, уложив в кроватку. Саша усмехнулся, отметив, что ребёнок прежде, чем уснуть мечется, вертя головой в разные стороны. Так делала та другая Лидия, она никогда не могла нормально заснуть. Ночью ей овладевали демоны, Саша ревновал. Сам он никогда не имел над этой женщиной такой власти как они.

– Что же такое происходит? – Хватался за голову Павел. – Я глубоко против приема снотворного, но в случае с Лидой спасение только в нем. Я купил хорошее, не дешевое, но все равно жутко боюсь, что однажды она совсем перестанет без него спать. Проще говоря, привыкнет.

– Так ведь она и так не спит по твоим словам, – отозвался Вадим. – А тут хоть как-то удастся. Не спать гораздо более вредно, чем сидеть на снотворном.

– Согласна, я тоже иногда пью его на ночь, что крепко уснуть, – Юля по обыкновению тоже вставила свои пять копеек, хоть ее никто никогда ни о чем не спрашивал. – С Арсением невозможно по-другому. Когда мы отдаём его на попечение маме, я принимаю ванну, пью снотворное и сплю как убитая.

– Ты, Саш, что думаешь? – Павел обернулся к брату все ещё сомневаясь. Лидию его нерешительность доводила до бешенства, иногда она просто не могла этого скрыть.

Вадим фыркнул. Тоже мне, устроил настоящий консилиум для своей Лидии, читалось в его искривлённом рте. Как можно так над ней трястись? Вадим о своём новорожденном сыне так не печётся, как Павел о своей невесте, которая на минуточку уже взрослая женщина.

– Все на свете яд, дело лишь в дозе, – Саша проигнорировал фырканье Вадима, которое так заметно озаботило Павла. Павла заботило все на свете, он был ужасно мнительным.

– Каждый день пичкать этой отравой Лидию я бы не стал. Иногда в особо тяжелых случаях можно.

Павел ломал голову весь вечер, в итоге решил вообще не давать эту дрянь своей любимой. Да, он был чересчур мнительным, а если дело касалось его света в окошке (то бишь Лидии), то он оберегал ее как типичная матушка-наседка. Есть такие женщины, что боятся лишний раз дышать на своих детей, Павел до боли напоминал одну из них.

Саша присвоил снотворное себе, иногда размахивая им у Лидии под носом, чтоб она была чуточку покладистей.

Теперь оно вновь должно сыграть ему службу. Саша заваривал Вере успокоительный чай, добавив туда снотворное.

Вера выпила все до последней капли. Саша поцеловал жену перед сном. Теперь она не будет задавать ему неудобных вопросов, и Саша спокойно покинет дом этой ночью.

Виктор пришёл на дикий пляж один, волоча за спиной большой мешок. Саша прищурил глаза и вгляделся. Ему подумалось, что в мешке у Виктора Лидия, либо ее останки. Саша в страхе округлил глаза.

Виктор отметил это и посмеялся своим гаденьким приторным смехом.

– Это надувная лодка, – пояснил он ошалевшему от своих догадок Саше.

– Все понятно, – Саша презрительно сплюнул. – В принципе я так и знал, что ты трепло. Разумеется, Лидия с тобой не пришла.

– Нет, конечно. Быстро же ты ее позабыл. Лидия у нас из породы кошачьих, она никогда не приходит, если ее настойчиво зовут.

– Больше я не поведусь на твой треп, – Саша проклял себя за идиотскую доверчивость и развернулся, чтобы уйти.

– Сашуль, ну постой же! Разве тебе не хочется поплавать по ночному морю? Раньше ты любил это дело…

– Ищи дурака в зеркале, – Саша зашагал прочь.

– Ты полное дерьмо как человек, но трусом я тебя все же не считал. Всегда неприятно разочаровываться. Поглядела бы на тебя сейчас Лидия.

Саша обернулся и глянул на море. Небо поливает море кровью. Так Виктор отозвался когда-то о неоконченной картине Саши.

Море и небо замылились перед глазами. Саша закрыл глаза рукой, давая им отдохнуть. Он открыл их, красный свет исчез. И тут Саша заметил грациозную фигуру женщины, что чувствовала себя как рыба в воде. Вот она подплыла совсем близко, но махнув ногами, скрылась под волной.

– Поплыли, – Виктор положил руку Саше на плечо. – Или боишься?

Саша не ответил. В таком же зловещем молчании они надули лодку.

Морская вода в темноте казалась Саше маслянистым бензином. На горе Сашиному воображению Виктор ещё и закурил. Сигарета освятила его энергичное живое лицо, лицо человека, уверенного, что смерть – это то, что периодически случается с другими, но только не с ним.

– Ну что, поплаваем? – Виктор наконец докурил.

Они сели в лодку. Виктор управлял вёслами с умением любителя, которому остался лишь один заплыв до профессионала.

– Сашуль, дружочек мой… – начал Виктор своим слащавым тоном, припасенным для разговоров с Сашей.

– Я тебе не дружочек, – огрызнулся Саша.

– За что ты, собственно, так меня не любишь? – Засмеялся Виктор. – Что я тебе сделал? Я был отнюдь не единственным мужчиной Лидии. Мне страшно представить сколько их было. Даже встретив Павла, она не смогла побороть в себе натуру девицы лёгкого поведения. Ты и твой младший братец познали это на собственном опыте. Ты что ж утопишь меня, а потом примешься за него, обагрив руки в братской крови как Каин? Вырежешь всех, кому посчастливилось иметь дело с Лидией?

– Начну с тебя, а там погляжу, – мрачно ответил Саша.

– Боже, Ты видишь, что я пытался его образумить, – Виктор возвёл глаза в небо.

Саша отметил почти полное отсутствие луны. Ночь была так темна, что Саша едва различал Виктора, ему казалось, что они плывут в чёрную непроглядную пропасть. В довесок его начал бить озноб, руки и ноги словно стали жидкими. Сзади со спины его обнял ледяными лапами страх. Саша дёрнулся, желая прогнать его с плеч, но это оказалось не под силу. Вот бы переместиться к Вере в тёплую светлую постель. Так устроен инстинкт самосохранения: спрятаться, слиться с пейзажем, исчезнуть.

– Покажи, где вы ее потопили, – Виктор нарушил пугающую тишину.

– Как разобрать в такой темноте? – Отозвался Саша, обрадованный, что молчание прекратилось. – Я вообще не понимаю, куда ты плывешь. Ты сам хоть что-нибудь видишь?

Виктор не ответил, по его обрывистому дыханию Саша понял, что Виктора душит тот же страх, что и его самого.

– Проклятие! – Выругался Саша. – Дай мне вёсла. Я плавал тут поболее твоего.

Виктор дрожащими от холода руками передал Саше весло. Лодку, оставшуюся на мгновение без управления, затрясло на волнах. Она закружилась как пьяная.

– Плохо дело, – прошептал Виктор. – Кажись, штормит. Хорошо, что ты опытный пловец, Сашуль. С тобой не страшно.

– Прикури, чтоб хоть какой свет был, – сказал ему Саша.

Казалось, настроение Саши передалось морю, оно все больше волновалось и сходило с ума. Саша вспомнил свою неоконченную картину, где тонула жалкая лодка с Виктором. Неужели его картины имеют способность оживать?

Виктор грязно выругался. Он уронил зажигалку на дно. Саша поглядел на небо. Луна скрылась за облаками, образовав тусклый полумесяц. Она не желала ему помогать, она в сговоре с Лидией.

Шторм усиливал обороты, лодку швыряло из стороны сторону. Саша работал руками, как одержимый, но на его глаза словно налегла слепота. В довершение заморосил дождь.

Вода была кругом: текла под лодкой, капала с неба, струилась с волос и по щекам. Саше казалось, что вода растопит их, поглотит, он не видел от неё спасения.

– Дай сюда вёсла, недоумок! – заорал на Сашу Виктор. – Я не собираюсь здесь из-за тебя тонуть. Если не умеешь, так бы и сказал! Идиота кусок!

– Сиди на месте! – Рявкнул Саша не своим голосом.

Виктор не двинулся. Лодку продолжало крутить во все стороны.

– Слушай, дай вёсла, – Виктор говорил уже тише и мягче. – Пожалуйста. Ты потопить нас решил? Ты даже не пытаешься грести к берегу. Нас унесло далеко за буйки, унесёт ещё дальше, и мы не вернёмся. Ладно, черт с тобой, я дам тебе денег, уедешь обратно в Москву со своей семьёй. Я оставлю тебя и твоего брата в покое. В тебе вообще нет инстинкта самосохранения? Или ты считаешь себя бессмертным?

Напрасно Виктор тратил драгоценное время на слова, Саша остался глух к его мольбам. Он вглядывался во тьму, пытаясь отыскать Лидию или ту таинственную женщину, что видел на берегу. Никого не было. Только он сам, Виктор, бескрайняя вода и темнота. Саша опять дал себя обмануть. И Виктор поплатится за это. Саша поглядел на Виктора со страшной ухмылкой и бросил вёсла в море. Вёсла тотчас унесла волна.

– Вот же помешанный! – Только и произнёс Виктор.

Лодка перевернулась, оба мужчины ушли под воду. Ноги не доставали дна, его будто бы не было вообще.

Дождь продолжал моросить, попадая в рот, стоило им высунуть голову из-под воды. Знать бы куда плыть, в какой стороне берег. Лодку так трясло и кружило, что теперь этого никогда не разобрать.

Саша работал руками и ногами как одержимый. Нет, не может быть. Он доплывёт, он должен доплыть.

Вдруг его ногу сковала цепкая хватка и потянула на дно. Проклятый Виктор решил его утопить! Саша дергал ногой, пытаясь вырваться, но на мгновение застыл, почуяв на своей руке ледяное прикосновение. Нет, это не Виктор, это точно не он. Длинные тонкие пальцы провели дорожку от Сашиного кадыка до паха. Лидия любила так ласкать его. Нет, не может быть!

Это краткое озарение стоило Саше дорого. Он перестал бороться, и цепкая хватка женских рук потащила его на дно с удвоенной силой. Саша задержал дыхание. Он обмяк и уходил на дно.

Руки отпустили его, русалка уплыла в сторону. Саша изо всех сил метнулся вверх и высунул голову из воды. Он завидел Виктора. Тому удалось доплыть до их надувной лодки, и с ее помощью он держал голову на весу. Одна его рука держалась за лодку, вторая – упиралась на что-то иное. Или на кого-то иного.

Обстоятельства не дали Саше глядеть на Виктора дольше нескольких секунд. Волны нападали со всех сторон, Саша боролся из последних сил. Ему показалось, что он завидел берег, луна освещала гальку словно маяк. Ещё чуть-чуть. Нет больше сил. Борьба окончена.

Саша просто отпустил жизнь и поразился наполнившему его легкому блаженству. Все кончено. Его схватила за горло бледная рука капризной русалки.

Возвращение к жизни далось Саше тяжко. Он очнулся в больничной палате, белый халат врача неприятно ранил глаза.

– Пришёл в себя, – врач покосился на медсестру. – Надо сообщить жене и брату.

Больничная палата, белый халат врача и силуэт медсестры заплясали перед Сашей, и он опять впал в сонное беспамятство.

В следующий раз он открыл глаза и увидел Лидию. Она сидела подле его койки и горестно вздыхала.

– Нашла меня? – Прошептал Саша одними губами, она его даже не услышала.

Однако, Лидия резко вскочила и бегом ринулась из палаты. Она кого-то звала.

В следующий раз он увидел уже Веру. Лицо жены было строгим и каким-то злым. Она не улыбнулась в ответ, не ринулась обнимать его и целовать. Всего лишь опустилась на стул и продолжала строго смотреть на него, не говоря ни слова. Наверное, это галлюцинации, Вера бы пожалела Сашу. Саша часто заморгал, но Вера не исчезла. И не поцеловала его. И не сказала ни слова.

– Моя Вера, – произнёс Саша, в экстазе растянув губы в улыбке. – Моя надежда и любовь по совместительству. Ты пришла ко мне?

– Пришла, – мрачно ответила она. – Саша, ты совсем сошёл с ума? Это Виктор надоумил тебя? Или ты его? Что вообще произошло? Зачем вы отправились в плаванье ночью? Я давно заметила, что вы с Виктором странные люди, но чтоб настолько… Ты просто не мог не понимать, насколько это опасно. Твой друг Виктор, которого я отчего-то считала человеком пусть и неприятным, но умным, утверждает, что это была твоя идея, а он поплыл с тобой за компанию, чтобы вытащить тебя, случись что. Что он и сделал. Все было так? Если да, то я просто не знаю, что делать дальше. У меня нет тебе разумного оправдания.

– Что он там заявил, говоришь? – Сашу затрясло от возмущения. – Это была его идея. И это он пытался меня утопить. Он хотел этого, понимаешь?

Вера устало вздохнула. Она не стала пересказывать Саше, как молилась в коридоре больницы, горестно теребя молитвослов, а потом в испуге шарахнулась, когда перед ней словно из-под половой плитки вырос Виктор.

– Моя дорогая Вера! – Ровные белые зубы Виктора обнажились в плотоядном оскале.

По спине Веры пробежал испуг. Она до смерти боялась Виктора, словно он являл собой образ лукавого. Вера даже в испуге схватилась за крест на груди. Нужно было прогнать ужасное чувство беспомощности.

Внутренности сжимались, когда Виктор здоровался с ней вот так фамильярно. Неделей ранее она встретилась с ним, когда была Юли, и встреча была столь же неприятной.

Инициатива шла сугубо от Веры, Юля будто бы даже не хотела звать к себе. Вера просила слёзно, ей хотелось удостовериться, что покинутая Вадимом Юля стойко держится после потери сына. Так хотелось ее поддержать.

Когда Юля уступила Вериным просьбам, они обе тотчас пожалели об этом решении. Две молодые женщины с иссушенными душами древних старух смотрели в голубые глаза друг друга и потонули в омуте печали. Слова, что Веры хотела сказать, в ужасе капитулировали.

Алёна Михайловна же разглядывала Веру с интересом, который давно уже не посещал ее

былое жадно алкающее любопытство. Прозрачная бледная Вера походила на девочку-подростка. Алёна Михайловна не замечала ранее, что у Веры такой высокий чистый лоб без единой морщинки и такие огромнейшие глаза. Полусонная вся какая-то, будто под наркотой. Но спину держит прямо, словно кол проглотила.

– Ты недавно родила, мы слыхали, – охрипший голос Алёны Михайловны не поздравлял и не осуждал. – Девчонка, да? Как назвала?

– Да, – закивала Вера. Она устыдилась своего материнства. Крепкая малышка Лида, полная жизни, надрывалась в рыданиях и так же громогласно хохотала у Саши на руках. Несмотря на то, что девочка растёт на смесях, не зная материнского грудного молока, Лида стремительно развивается, теперь это уже крепкий рослый ребёнок с округлыми ручками и пухлыми подвижными ножками, Саша не нарадуется на неё. А Арсений…Он уже не повзрослеет…Зачем Алёна Михайловна спрашивает Веру о дочери? Зачем она теребит раны? Неужели ей самой не больно? Или она хочет напитаться Вериным горем, чтоб приглушить вкус своего? – Ой, не кладите, пожалуйста, сахар в чай. Спасибо. Чем вы живёте?

– Ну чем… Ничем. Чем нам жить теперь?

Что бы Вера ни спросила, горечь не вытолкнуть из ответов Алёны Михайловны. Какой ужас, ведь раньше Вера считала, что поддержать человека очень легко. Достаточно сказать пару тёплых слов, обнять, и сердце отогреется. И вот теперь ей нужно поддержать людей в горе, а нечего сказать. Слова примерзли к губам, руки приклеились к чашке. И уйти неловко.

Вера совсем запечалилась. Она смотрела на узоры, весело расписавшие скатерть.

– У вас есть деньги? – Ничего не оставалось, как перейти к ненавистным практичным вопросам. Вера была уверена, что люди всегда говорят о деньгах, когда не о чем больше сказать.

– Я работаю продавцом в магазине, – Алёна Михайловна гордо вскинула голову. Она несла род своей деятельности как подвиг величайшего смирения. Она – Иов, у которого все отняли, но который не смеет роптать. И награду за свой великий труд она ждала также достойную праведного Иова.

– Вы молодец, – поддержала Вера. – Необходимо чем-то занимать себя, работа подходит как нельзя лучше. А ты, Юль, работаешь?

– Нет, – Алёна Михайловна возмутилась. – Юля из тех женщин, которых содержат мужчины. У неё, между прочем, очень солидный жених. Не думаешь же ты, что на этом голодранце Вадике свет сошёлся клином?

Алена Михайловна метнула на Веру взгляд, полный превосходства. Уж ее-то Юля нашла себе мужчину получше. Это Вере вечность маяться за Сашкой.

Взгляд пролетел мимо, Вера не смотрела на Алёну Михайловну, она с беспокойством наблюдала за Юлей. При упоминании жениха Юля произвольно схватилась за щеку. Внимательный взгляд Веры отметил густой слой тонального крема, что отпечатался на пальцах. Юля отвернулась к окну.

Юле было так стыдно признаться матери в побоях, которые позволил себе идеальный жених. Второй по счёту мужчина, поднявший на неё руку. Очевидно, что она какая-то не такая, раз ее бьет каждый мужчина. Дело не в мужчине, а в морде, как говорят в народе. Только Вадим единственный раз толкнул ее в порыве ярости и расстроенных чувств, а Виктор несколько раз жёстко бил ее с осознанным лицом и спокойной улыбкой, всякий раз как овладевал ею. Юлины слезы и просьбы перестать его даже развеселили. Он не испытывал к ней жалости. Совсем.

– Юленька, но это же любовная игра. Не будешь же ты врать, что тебе не понравилось? Всем женщинам это нравится, – Виктор с наслаждением проводил пальцем по кровоподтекам. А потом замахнулся и ударил с новой силой.

Да и не жених он ей, если на то пошло. Только на словах. Виктор не спешит делать предложение руки и сердца. Он и о любви-то не особо говорит. Мать сама придумала роман Юли с Виктором, сама же поверила в него.

– Виктор Серов, слыхала, небось? – Алёна Михайловна дёрнула Веру за руку. – Он выкупил у нас Женин гостевой дом. Красавец такой, ни с кем не спутаешь. Сашка твой с ним братается, картины ему рисует. Виктор вроде как его благодетель.

– Виктор? Ну зачем же? – Вера покачала головой. – Юль, послушай меня, и вы тоже, Алёна Михайловна. Он плохой человек и очень непростой. Я это сердцем чувствую. Я боюсь, Юлечка, что он тебя обидит. Он какой-то двуличный, вы разве не замечаете этого за ним? Тебе не нужно встречаться с ним.

Юля продолжала безучастно смотреть в окно.

– Милая моя, ты бы постыдилась, – Алёна Михайловна скривила губы, словно желая передразнить участливый тон Веры. – Крест вон носишь, по церквям мотаешься, видела тебя в воскресенье. Это ты убиралась там? Ну точно ты, стояла чистила подсвечник. Так вот зависть твоя с твоей воцерковленностью совсем не вяжется. Ты либо крест снимай, либо завидовать перестань. Зависть – грех, чтоб ты знала. Я понимаю, что муж у тебя непризнанный великий гений живописи, мышь акварельная. Если б Виктор на тебя поглядел, в тот же час бы к нему переметнулась. Что? Скажешь, я не права?

– Виктор идёт, – сказала Юля, не отрывая взгляд от окна. Она вздохнула.

– Моя дорогая Вера! – Провозгласил Виктор, войдя. – Вот так сюрприз! Видеть вас всегда большая радость.

– Вера уже уходит, – Алёна Михайловна убрала Верину чашку, ещё полную чая.

– Да, – подтвердила Вера. И трусливо сбежала.

И вот сейчас в коридоре Виктор смотрел на Веру также нагло и насмешливо.

Виктор улыбнулся ее испугу, посмеялся над молитвословом в Вериных руках.

– Это ни к чему, – Виктор покосился на молитвослов. – Молиться необязательно. Все будет нормально. Такие люди как Саша и я обычно выкарабкиваются. Князь мира сего покровительствует нам.

– Когда Господь наказывает человека, отнимая разум, за него следует молиться, – ответила Вера. – Я надеюсь, за вас тоже есть кому помолиться, Виктор.

– Почему бы не вам? – Виктор наглым движением провёл ладонью по Вериному плечу.

Вера дернула плечом и отвернулась. Она посчитала, что этих действий достаточно, чтобы диалог прекратился. Но Виктор судил иначе.

– Такая отрада, когда за тебя молится прелестная женщина, – прошептал Виктор Вере в затылок. – Когда мы с Сашей плавали ночью, мое тело спасла из воды женщина демонической красоты. Теперь же вы, прелестный кроткий ангел, поборитесь за мою душу. И я буду счастлив сполна во всей своей двойственной человеческой природе.

– Мне есть за чьи души бороться, – огрызнулась Вера.

– Как это не по-христиански. Не гневайтесь, Вера. Так вы становитесь сильно похожи на неё. Зачем вам это?

– На кого – на неё?

– На женщину с глазами цвета моря при свете полной луны. Помните, я уже говорил вам про неё?

– Я не понимаю о ком вы говорите.

– Мы с Сашей практически родные люди. Подобно его братьям я делю с ним одну и ту же женщину. Мы можем поделить и вас, если вы пожелаете.

Вера отпрянула в ужасе и отвращении. Ею завладело гадкое чувство, словно она голой ногой наступила на змею.

– Ваши взаимные обвинения смахивают на детский сад, – сказала Вера Саше. – Вы оба хороши. Ты серьёзно не понимаешь, что ваше поведение ненормально для взрослых мужчин? Ты чуть было не погиб…Зачем ты пошёл плавать в ночь?

– Я ходил писать картину, хотелось изобразить ночное море, – соврал Саша. – Потом пришёл Виктор и надоумил меня плавать. Можно сказать, что я как истинный художник едва не погиб во имя искусства.

– Это не искусство! – Отрезала Вера. – Это самое натуральное помешательство.

– Помнишь нашу первую встречу? – Перебил Саша. – Я тогда рисовал тебя…

– И нарисовал хорошо! Вот здесь ты проявил свой талант, а теперь… Скажи мне, что с тобой происходит?

– Разве художник не должен выходить за пределы обыденности?

– Меня не устраивают твои картины и твоё отношение к жизни в целом.

– Мне кажется, ты ревнуешь. Ты хочешь, чтоб я поклонялся тебе также как своей кисти? Или больше?

– Нет, не хочу! – Вера против воли перешла почти на крик. Она смутилась и добавила уже тише: – Меня пугает твоё поклонение.

– Не сотвори себе кумира, – задумчиво изрёк Саша, потом внезапно совсем повеселел. – Вера, ты моя жена и ты носишь крест. Тебе не кажется, что это не по-божески вот так бесконечно упрекать меня ни за что?

– А вести себя так как ты по-божески? – Вера поражалась себе, она была близка к истерике. – Сколько я могу тебя понимать и прощать?

– Ну, как же… до седмижды семидесяти раз. Разве ты забыла? Вера, ты же не уподобишься ветхозаветному ангелу мщения? Ведь ты веришь в иного Бога, новозаветного и милосердного. Так возлюби же меня, врага своего. Подставь мне левую щеку.

Произнося эти слова, Саша посмеялся, но как-то добродушно. Вера молчала.

– Ты – фарисей, – сказала она наконец голосом, в котором не было жизни. – Ты досконально цитируешь Библию, но в твоём сердце ни грамма веры. Во что ты веришь, Саша? Или же ты ни во что не веришь, а просто насмехаешься надо мной?

– Вера, с тех пор как родилась наша дочь, я уже не в том положении, чтоб насмехаться. Прости меня за то, что доставил тебе беспокойство. Подобное больше не повториться.

– Что случилось с Лидией, той женщиной, что была невестой твоего брата?

Сашину весёлость сняло как рукой, он молчал, изучая Веру. Вера смотрела на него с вызовом, готовая выслушать ложь. Она не сомневалась, что он будет лгать. Было интересно какую ложь из тысячи возможных Саша изберёт для неё.

– Черт с ней! Не знаю и знать не желаю, – Саша застонал от головной боли.

Это было не то, что Вера ждала услышать от Саши. Он откинул голову и с облегчением вдохнул в себя воздух.

Вера молча поднялась и покинула Сашу. Ей не достало сил не обернуться.

Она не любит, избегает взглядов.

Ее улыбки предназначены другим.

Неловко за руки хватать ее не надо.

Прости ее за то, что не любим.

Ты отпусти, плохое это дело -

Неволить птицу за решеткой и замком.

Напрасно ложную любовь лелеял,

Жди настоящую, она придёт потом.

Глава 35

Отец Андрей был горячо привязан к семье Дроновых главным образом оттого, что напасти этой семьи заставляли его остро чувствовать своё призвание пастыря, живущего тем, чтоб помогать ближнему. Сначала он стал духовным целителем Марии и утешителем своего лучшего друга Петра. Затем его вовлекла роковая пучина смертей этой семьи, где отец Андрей проповедовал себе и им непостижимую волю небес и надежду на другую вечную жизнь. Безумие и смерть. Разве видела эта семья что-либо иное?

Любовь, размышлял отец Андрей. Этой семье дарована сильная безграничная любовь. Ею был озарён Петр, так любивший свою Марысю и их детей. Энергия его любви помогала справляться с напастями, несла во тьму спасительный свет.

Преемницей Петра отец Андрей считал Веру. Это хрупкое нежное создание было наделено огромной силой христианской любви. Она дарована Богом этой семье во спасение, отец Андрей был убеждён в этом.

Они молились вместе о Саше.

– Неправда, – говорила Вера, осенив себя крестом. – Он не уйдёт. Он не готов ещё.

– Правильно говоришь, моя девочка, – вторил отец Андрей.

Отец Андрей теперь ежедневно захаживал к Вере в дом, чтоб проведать Марию и обеспечить той должный уход.

– Это не ваша забота, а моя, – возразила Вера. – Раз Саша теперь не может, а Вадим далеко, именно я должна заботиться о свекрови. Вспомните книгу Руфи, – она улыбнулась своей детской благодушной улыбкой, чем напомнила отцу Андрею Лидию, невесту Павла. До этого он не мог разглядеть сходства, о котором так много говорили.

– Верочка, не стоит, Саша не зря отказался знакомить тебя с ней, – отец Андрей собрался с мыслями открыть Вере эту тайну. Саша с Вадимом будут недовольны, но разве Вера не заслужила?

– Вы так говорите, будто моя свекровь представляет собой что-то страшное. Она просто нездоровый человек. Меня так просто не испугать на самом деле. Я только кажусь пугливой.

– Она больна душевно, Вера. Твоя свекровь не хозяйка своему рассудку.

Вера испуганно дёрнулась и замолчала. Она думала о своей дочке, догадался отец Андрей, есть ли в малышке дурная кровь бабки.

– Не скажу, что Мария опасна, она давно не встаёт с постели, у неё недостаёт физической силы быть буйной. В последние несколько лет после смерти ее любимого Павла, она лишь ворочается во сне и шёпотом призывает его по имени. Проснувшись, она не понимает кто она и что с ней. Меня она не узнает, она никого не узнает. Неразумное дитя точно твоя Лида. Хотя, наверное, девочка в своём младенчестве и то соображает больше.

– Я хочу увидеть ее. Пойдёмте сегодня вместе.

– Не стоит, Верочка, она тебя не знает, неизвестно как отреагирует.

– Я не так уж страшна.

Решимость на Верином лице вновь обозначила сходство с той другой женщиной.

Женщиной, которую Мария боялась и видела в каждом углу.

Вера решительными быстрыми шагами побрела к комнате Марыси, отец Андрей едва за ней поспел.

Первое, что захлестнуло Веру, когда дверь в комнату свекрови была отперта, это духота. Духота была в спертом воздухе, она была в густом запахе, аналогов которого Вера ещё не знала. Воздух пропитался ладаном, потом, запахами старости, свежераспаханной земли, гнилых досок и холодных камней. Голова закружилась.

– Давайте откроем окно, – скорее взмолилась, чем сказала Вера.

Когда нос привык к невыносимому запаху Вера бросила взгляд на постель, где бодрствовала женщина со слабым рассудком. Глаза играли с Верой злую шутку, они видели лишь маленькую худенькую девочку-подростка со страдальческим лицом и бархатными Сашиными тёмно-серыми глазами.

Это же ее Лида, только старше на десять лет, изумилась Вера. Неужели ей дано сейчас заглянуть в будущее и увидеть собственную дочь подростком? Не такой она представляла себе Сашину мать. Да и вообще любую женщину, имевшую внуков и взрослых сыновей.

Марыся смотрела на неё во все глаза, потом обреченно протянула руку медленным, оттого и пугающим движением. Из девочки трогательного очарования Марыся превратилась в глупую страшную старуху за считанные минуты.

В этом лице было нечто большее, чем безумие, нечто большее, чем веселье, нечто большее, чем ненависть и недоверие. С каждой секундой Марыся все менее походила на человеческое существо.

Вера протянула дрожащую руку в ответ, Марыся схватила ее цепкой хваткой. Она узнала своё кольцо. Маленький палец с грязными отросшими ногтями любовно гладил изумруд.

– Это ваше, – задрожал Верин голосок. – Вы можете это забрать.

Марыся подняла на Веру непонимающий взгляд. Вера вырвала руку, сняла кольцо и протянула Марысе. Та схватила кольцо и поспешила надеть, кабы не отобрали опять. Потом она поднесла руку Веры к своим шершавым губам.

– Moja wlasnosc², – произнесла она хриплым голосом.

Вера обернулась к отцу Андрею.

– Наверное, польский язык, – он пожал плечами. – Ее отец был поляком.

Раздался грохот, при неудачной попытке подняться Марыся упала с кровати.

– Zbawiciel³, – шептала Марыся.

Отец Андрей поспешил поднять ее, они с Верой уложили Марысю в постель. Марыся держала руку Веры в своей так крепко, что невозможно было освободить, слюнявя ее в смачных поцелуях, повторяя непонятное Вере и отцу Андрею польское слово.

– Не губи меня, люби меня, – ломано произнесла Марыся, словно впервые произносила что-либо на русском языке.

– Меня зовут Вера. Я жена вашего сына Саши.

Марыся согласно закивала, любовно оглядывая Веру. Она мягко ослабила хватку, стала гладить пальцы Веры и совсем успокоилась.

Вера поднесла к ее сухим губам стакан с водой. В ответ вновь получила лобызания своей руки.

Марыся заснула со счастливой улыбкой, вновь обернувшись трогательной юной девочкой. Длинные густые ресницы чуть вздрагивали во сне.

Вскоре в отчий дом вернулся и Вадим. Он нарушил уединение Веры, явившись без предупреждения. Первой его учуяла Лида. Девочка заёрзала у матери на коленях, Вера подняла голову и увидела деверя в компании крупного лысого мужчины с широким лицом и маленькими глазами.

– Вадим, – Вера встала и протянула ему руку, обрадованная встречей. Она любила его, потому что Вадим был отцом Арсения.

– Здравствуйте, Вера, – Вадим ответил на рукопожатие.

– Здрасьте, – дядя Гера поклонился Вере как королеве и смутился словно влюблённый школьник.

Вадима сообщение отца Андрея о приключившемся с Сашей несчастье заставило поверить в проведение. Сколько времени он готовил поездку домой и не решался сдвинуться с места, а тут сама судьба приказала бросить все дела и выехать.

Он поделился этими заботами с дядей Герой.

– И ведь давно говорил я тебе, – дядя Гера отвесил на лбу Вадима громкий щелбан. – А ты как типичный русский мужик, пока петух в задницу не клюнул, не перекрестился. Так всегда и бывает, если сам не идёшь, то жизнь заставляет. Про гору и Магомета слыхал небось?

– Сто лет бы там не появлялся, – хмуро буркнул Вадим. – Нет там ничего хорошего. Деревня да колхоз. Ничего невозможно добиться.

– Можно сказать тут ты прям всего добился.

– У меня карьера идёт в гору, – обиделся Вадим. Он так и не научился не расстраиваться, когда другие указывали ему на неудачи. – Я достаточно обеспеченный человек.

– А ты пробовал жить, а не бесконечно чего-то добиваться?

– Тебе легко говорить, у тебя квартира свободная, можно ее сдавать и ни о чем не думать, – они с дядей Герой перешли на "ты", хоть называть его дядей Вадим все равно не перестал. – Я зарабатываю свой хлеб в поте лица.

– И очень счастлив?

– Вполне, – соврал Вадим.

– Моя конура – конура твоего офиса – конура под названием "Пятёрочка" в двух шагах от дома – моя конура. Вот так выглядят твои серые дни. Тебе не тошно?

– Повторяю: я зарабатываю деньги.

– Для чего и для кого? Чтоб в гроб их к себе положить?

– Я ещё помирать не собираюсь.

– Помнишь классика? Да-да, я в отличие от тебя книжки читаю, ты на меня не смотри тут и морду свою попроще сделай, не то щас пропишу в неё. Классик говорил, что человек внезапно смертен, вот в чем беда. Твои денежки за эту халупу я трачу больше на благотворительность, себе оставляю чисто на шиш с маслом. Потому что я живу, а не гоняюсь за призраками. Ты какая-то мышь захудалая. Ты даже дышать нормально не можешь. Вдох коротенький, выдох пискливый. Тебе на что лёгкие даны? Дышать нужно как детки дышат. Полной грудью вдох, полной грудью выдох. Только тогда и почувствуешь себя живым. Вот как в твоих палестинах я б задышал! Я на море-то ни разу не был.

– Ой, поехали, если тебе так хочется. Познакомлю тебя с родней, посмотришь на море, подышишь.

– Правда, что ль?

– Правда-правда, собирайся. Я тебя по-дружески приглашаю. На отказ серьёзно обижусь.

С дядей Герой всяко не страшно, подумал Вадим.

Уже в самолёте Вадим понял, что дядя Гера боится летать. Он бесконечно читал свой карманный молитвослов и лобызал икону покровителя путешественников Николая-угодника, а как приземлились выдохнул полной грудью и стёр со лба испарину. Вадим хотел посмеяться над ним, но не стал. Он очень ценил дядю Геру и был за многое ему благодарен.

Второе страшное открытие настигло Вадима в магазине, когда он увидел за прилавком Алёну Михайловну. Между ними сразу пробежала искра узнавания, мгновенно сразив обоих. Вадим беспомощно уставился на нее.

Он был так поражён, так испугался, будто увидел тёщу в гробу. Алёна Михайловна за прилавком…Она, так гордившаяся деньгами своего мужа, так презирающая тех, кто был ниже ее, особенного Вадима…

И вот теперь он, Вадим, стоит перед ней при деньгах в своём великолепном брючном костюме, который стоил как месячная зарплата тёщи. Провинциал, покоривший Москву. Карьерист, умеющий делать деньги. Тот, каким Алёна Михайловна всегда мечтала видеть зятя.

Но в Вадиме не было злорадства. Почему-то он почувствовал стыд.

– Слышь, Вадик, че ты замер как статуя? – Дядя толкнул Вадима в плечо, тот от неожиданности чуть не отлетел в противоположную стену. – Надо, наверное, купить что-то. Что там благоверная твоего брата любит? Там зефиры-шмефиры всякие. Конфеты может какие. Матушка, вы б посоветовали, чего, а то, видите, мой друг никак не сообразит.

– Он по жизни не сообразительный, – отмахнулась Алёна Михайловна.

Дядя Гера загоготал, находя ее ответ очень остроумным. Он по-панибратски опустил руку Вадиму на плечо, отчего Вадим весь вздрогнул и отшатнулся. Алёна Михайловна презрительно рассмеялась своим новым хриплым, будто прокуренный смехом.

Своё знакомство они с Вадимом дяде Гере так и не раскрыли.

Вера приняла Вадима с его другом тепло и радушно. Дядя Гера совсем заробел, а когда ему доверили держать на руках маленькую Лиду вовсе залился румянцем. Он держал ребёнка как дорогущую хрустальную вазу, и дышал еле слышно. Вадима изумила почти детская стеснительность дяди Геры перед Верой.

Племянница Вадиму не понравилась, ему было горько, что он нашёл девочку довольно неприятной. Странные светлые глаза смотрели на него равнодушно, в них не было Вериной теплоты или Сашиного обжигающего огня. Холод, прямо-таки трескучий мороз – вот каковы глаза этой маленькой девочки. Такой мороз обычно холодит до боли.

– Давай перейдём на "ты", – Вера улыбнулась Вадиму. – А то, право, неудобно перед дядей Герой. Но, Вадим, позволь на родственных правах тебя немного поругать. Нельзя так просто взять и уехать. Я не к тому, что не нужно стремиться к московским перспективам. Я имею в виду человеческое общение.

– Я ему то же самое говорил, – подал голос дядя Гера.

– И оставить Юлю одну – плохое решение, – Вера подумала о Викторе. – Она ведь тебе не чужая, чего бы ты не думал.

– Это я тоже говорил, – продолжал заверять дядя Гера.

– Я очень надеюсь, что мы опять станем одной семьёй. Трудно быть одиноким, Вадим. Ты, наверное, и сам это понял. В близких людях есть свет любви и надежды, единственный свет, которым можно отогреться.

– Я то же самое буквально вчера сказал, – восторженно щебетал дядя Гера.

Вера решила наконец поощрить дядю Геру своим вниманием. Она обернулась к нему и улыбнулась почти кокетливой улыбкой.

–  Кстати, Лида у нас недружелюбная девочка, никого, кроме Саши особо не воспринимает. Даже отца Андрея. А вас полюбила, – Вера одарила ласковым взглядом дядю Геру, который корчил смешные рожицы маленькой Лиде. Он был так польщен, что чуть не выронил ребёнка. Вера опять приободрила его улыбкой. – Давайте принесу ещё чаю.

– Какая женщина! – Воскликнул дядя Гера, стоило Вере выйти. – Надо же какая женщина! Ты видел эти глаза? Любушка моя смотрела точно так же. У них одинаковый взгляд. Вся любовь и доброта в этом взгляде. Какая женщина! Твоему брату больше нечего желать в этой жизни.

Вадим поддержал восторги дяди Геры, но не без сожаления. Бедная Вера. Все норовят увидеть в ней своих умерших возлюбленных. Саша видит свою неверную любовницу, теперь дядя Гера углядел свою преданную жену. А ведь Вера так хороша сама по себе.

За этими мыслями он опять вспомнил об Алёне Михайловне. Под глупым предлогом Вадим отпросился в магазин.

Минуты три они с тёщей молча мерили друг друга взглядом. Вадима поразило, что ни он, ни она так и не сумели избавиться от чувства отвращения друг к другу.

– Чего тебе? – Фыркнула тёща вместо приветствия.

– Мне нужна Юля, – сквозь зубы ответил Вадим.

– А ты ей больше не нужен. Уходи отсюда подобру-поздорову. – Тёща демонстративно отвернулась, давая понять, что разговор окончен.

– Если вы с Юлей находитесь в тяжёлой финансовой ситуации, я могу помочь.

– Проваливай отсюда, говорю я тебе. Засунь свою помощь сам знаешь куда. Слава Богу есть кому помогать и без тебя.

Вадим ещё долго стоял перед прилавком, не зная на что решиться. В магазин зашли покупатели, тёще явно стало не до него. Наконец он вышел и побрел обратно домой.

Вадим удивился, когда по дороге он все же встретил Юлю. Она шла рядом с другим мужчиной.

Лицо будто стёрли ластиком, когда она узнала Вадима.

– Привет, – только и смог сказать Вадим. Он думал стоит ли здороваться, и решил, что все же не не вежливо и даже оскорбительно демонстративно пройти мимо.

Юля молчала, жадно вдыхая воздух.

– Приветствую, – Юлин мужчина обнажил в улыбке ровные зубы и дружелюбно протянул Вадиму руку. – Славный день сегодня, да?

– Да, – Вадим машинально ответил на рукопожатие.

– Виктор, – представился мужчина. Он ещё минуту помолчал, выжидая, что Вадим назовёт своё имя в ответ, потом пожал плечами и убрал руку. – Твой знакомый, дорогая? Ты тут знаешь каждого второго.

Виктор ухмыльнулся, глядя на Вадима, а потом протянул Юлю к себе и чувственно поцеловал в губы, проводя рукой по шее, груди, талии, опускаясь ниже спины.

Кровь ударила в голову Вадиму. Юля слабо сопротивлялась, ей было очень стыдно. Вадим смотрел на них, ничего не предпринимая, но лицо его было страшным.

– Это Вадим, мой бывший муж, – сказала Юля, когда Виктор оставил ее губы в покое.

– Правда? – Виктор продолжал улыбаться. – Обычно бывший муж и будущий дерутся при встрече. Какое счастье, что мы с вами, Вадим, цивилизованные люди. Хотя тут иногда не знаешь, что лучше. Бывают ситуации, когда мужчины, теряя надежду поделить женщину начинают дружить против неё. И, к примеру им приходит в голову ее утопить. А тут у вас и море рядом. Люди издавна используют его, чтоб укрыть свои грехи. Особенно если имеется в шаговой доступности почти безлюдный дикий пляж.

Юля со страхом и недоумением покосилась на Виктора. Почему он говорит такие глупые вещи? Вадим может посчитать его странным. Он и в самом деле несёт чушь. И это Виктор, такой остроумный и обходительный! Что с ним стряслось именно сейчас, перед Вадимом?

Юля беспокойно посмотрела на Вадима, страшась увидеть в его лице насмешку. Но Вадим совершенно не слушал Виктора.

– Виктор спас жизнь Саше, – пояснила Юля.

– Мы с Сашей близкие друзья, – подтвердил Виктор. – Хотелось бы подружиться и с вами, Вадим.

Вадим осознал, что ему необходимо что-то ответить этому малоприятному субъекту.

– Да, надеюсь, мы подружимся, – наверное, именно так должен отвечать воспитанный человек.

Руки опустились, незачем было жить дальше. Криво улыбнувшись, как бы извиняясь за свой уход, Вадим обогнул Юлю и Виктора. Виктор что-то ещё говорил ему вслед, но Вадим не слышал.

Он долго потом бродил по дикому пляжу, пытаясь понять причину своих расстроенных чувств. Он все ещё видел в море живое существо, к счастью, совершенно безмолвное. Морю можно доверить свои грехи, здесь этот Виктор прав. Только сердце Вадима находилось под замком, а он потерял ключи.

Как и всем людям, Вадиму было тяжко осознавать, что Юля прекрасно обошлась без него. Прошла пара, когда она бегала за ним, словно преданная шавка, а он брезгливо сметал для неё крохи со своего барского стола.

Она смогла без него жить. Вадим с силой кинул в море камень, который тут же утоп.

Она смогла без него жить. Да что же это делается?

Она смогла без него жить. Вадим ощутил, как в его душе возрастает гнев, порождённый предательством (о, он считал поведение Юли настоящим предательством!) своей бывшей жены. Она смогла выплыть, а он утоп как этот камень.

Вот тот вопрос, который без ответа.

Вот дума та, которой нет конца.

Вот случай тот, когда просить совета,

Нет смысла, нету красного словца.

Зачем мы живы? Что имеет смысл?

Зачем мы дышим, плачем и грустим?

Куда летят дурные наши мысли?

А добрые? И так ли мир вместим?

Вот тот вопрос, который без ответа,

Вот дума та, которой нет конца.

Придумай сам и не проси совета,

Ты должен сам ответить за себя.

Глава 36

Вадим с болью в сердце отмечал, что его отчий дом в прямом и переносном смысле сгнил изнутри. Этот дом сеял подле себя смерть. Склеп. Старинный склеп, хранящий призраков его семьи и источающий зловоние разложения.

Отец с матерью уже не сядут рядом в обнимку. Теперь отец лишь бродит бесплотным духом сквозь холодные стены, скорбно качая головой и крича безмолвным криком.

Тут навеки умолк негромкий, слегка защемленный голос Павла, читающий вслух сводку новостей. Неприкаянная душа самоубийцы, измучившись, застыла в ванной комнате, не зная куда бы податься из истекающего кровью тела. Душа Павла видит не обретшую покоя Лидию. Его неверная невеста всплывает из слива ванной (Лидии теперь доступны все воды мира) и своей бледной рукой проводит по губам Павла. Когда они оба были живы, Лидия любила так делать. Но Павел мертв, он уже не поймает ее пальцы губами, от этого Лидия с истошным криком ужаса и отчаяния уплывает обратно в море.

Стихли шажки Арсения. Тихий мальчик с огромными голубыми глазами нынче неслышно парит над полом, проходя сквозь Вадима. Вадим отзывается на каждый переход сына сквозь своё тело ощутимой физической болью, у него колит сердце, оно срывается и поднимается на уровень глотки.

Вера сказала Вадиму, что планирует вскоре перебираться обратно в Москву. И здесь не поспоришь, она верно решила. Живым негоже людям хоронить себя в склепе.

Вадим же ощущал себя в пограничном состоянии. Не жив и не мертв. Не может живой человек так ясно видеть и чувствовать кожей умерших. Но и мертвец не испытывает голода, холода, жажды и потребности во сне. Странное паршивое состояние. Вадиму нестерпимо хотелось поколебать часу весов и перейти границу в любую сторону. Желательно все же в сторону жизни.

И вот в тот самый миг, когда Вадим пил дешёвое пиво из жестяной банки, думая, что через пару секунд тронется умом, заявился Саша, единственная живая душа в его семье.

Брат стоял на пороге, и чаша весов-таки заколебалась. Вадиму наконец смог задышать в этой пыли полной грудью. Они с Сашей ещё живы. Удивительно, но факт.

– Вот и я! – провозгласил Саша.

Он бросил рюкзак на пол и с широкой улыбкой раскинул руки в стороны в знак приветствия. Вадим так поспешил его обнять, что неловко споткнулся об ножку стула.

– Вадик, не советую травмироваться, – засмеялся Саша. – Я только что из больничной палаты. Там от одного вида почтишь за счастье откинуться. И я ведь художник! Мне нельзя долго находиться среди убогости. Так что я к тебе с апельсинами ходить не буду.

Вадим обнял Сашу крепче, чем хотел. Он сам поразился не меньше Саши, и они оба резко друг от друга отстранились.

– А вообще, Вадик, приятно, – Саша быстро пришёл в себя и по-хозяйски уселся за стол и допил пиво Вадима. – Что это за мерзость? – Поморщился он. – Совсем обнищал? Даже я тут не пил подобной ослиной мочи. Так вот, приятно говорю. При нашей последней встрече ты серьёзно и гордо заявил, что знать меня не желаешь, но все же приехал по-братски проводить меня в последний путь. Знаешь, мне всегда было плевать, как меня похоронят, я вообще не думал о такой галиматье. Но это все же важно. Клянусь тебе, что я оценил.

– Я не хоронить тебя приехал, – Вадим смутился. В доме опять похолодало. – Я хотел вытащить тебя, наладить отношения. Я очень переживал, даже свечку ставил в церкви перед Всецарицей.

– А, ну да, ты у нас теперь весь в церковных свечах. Ну, рассказывай, брат, как ты дошёл до такой жизни.

Вадим вновь поймал себя на своём постоянном детском чувстве – он стыдился. Перед Сашей такое с ним случалось повсеместно. Ребячество, да и только. Дядя Гера вон побрутальнее его, а не стыдится своей веры. Нужно брать с дяди Геры пример. Во всем.

– Да, я начал ходить в церковь, – Вадим высоко вскинул подбородок, словно желая раз и навсегда избавиться от стыда. – А ты разве не веришь в Бога? Когда-то говорил мне, что веришь.

– Я верю, Вадик, – Сашина дерзкая улыбка не понравилась Вадиму. – Более того, я как истинный христианин впервые узрел Бога в глазах блудницы. Все по канонам, как говорится.

– Какой ещё блудницы? – Не понял Вадим. – У тебя появилась новая женщина?

– Нет, это все та же старая женщина. Ну, как старая… Она навек осталась молодой, ты же в курсе.

– Просто раньше ты никогда не называл Лидию блудницей… Она была твоей королевой, твоей святыней. Ради неё ты предал Павла. Ты излечился от своего сектантского поклонения этой женщине? Ты разлюбил ее? Забыл?

Вадим жадно впивался в Сашин рот, словно мог заставить его произнести утвердительный ответ. Если Саша ответит на все вопросы утвердительно, Вадим раз и навсегда останется счастливым человеком.

– Излечился, разлюбил и забыл? Конечно же нет, – Саша его разочаровал. – Ты уже видел мою дочку?

– Да, разумеется.

– Она – чудо, согласен? Ну, расскажи, чем ты живёшь, Вадик? Выглядишь как-то паршиво, хотя мне ли говорить. Но я отощал, наглотавшись морской воды. А с тобой-то что?

– Я нормально живу. Работаю, даже неплохо получаю. Просто не хватает человеческого тепла. Я снимаю там в Москве квартиру, и вот…

– А вот в чем дело, – Саша весело присвистнул. – Так это хозяйка квартиры сделала тебя воцерковленным?

– Нет, тут совсем не так.

– Ладно, не скромничай. И как она? Хороша?

– Нет никакой хозяйки. Я снимаю квартиру у мужчины.

Саша аж затрясся от смеха.

– Эх, Вадик, – он махнул рукой так, словно Вадим был конченным человеком.

– Он достойный человек на самом деле, у него есть чему поучиться, – Вадим со злостью отметил, что оправдывается. – Твоя Вера от него в восторге, между прочим. И ваша дочка тоже. Он грозный снаружи, но очень добрый внутри. И при всём насущном настоящий друг. У нас с ним много общего. Он погубил жену и дочку из-за алкоголя, там была авария по его вине, теперь остался один как перст. Но он выжил и сумел сохранить ясность ума. В этом ему помогла вера в Бога. Я тоже хочу найти спасение, иначе могу слететь с катушек. Ты, вероятно, не поймёшь… Но, Саша, я схожу с ума. Я начинаю слышать голоса, и с каждым днём они все громче. Это голоса живых и мертвых. Я слышу, как плачет Юля, как воет мать. Я различаю голос отца, Павла, Арсения. Возможно, все это кажется тебе странным, но…

– Нет, Вадик, я понимаю, – Саша встал и подошёл к Вадиму. – Разве я не знаю, что в твоей душе делается? В нас с тобой течёт одна и та же подпорченная кровь. Давай я тебя кой-чему научу. Я ведь старший брат, даже старший в семье, я теперь за тебя в ответе. Скажи, ты читал Библию?

– Я начал, – ответил Вадим.

– Ну, главная истина и находится где-то в самом начале. Вспомни единственную заповедь, данную Богом людям в раю.

– Не вкушать плод.

– Вот, – Саша поднял вверх указательный палец, желая обозначить значимость ответа Вадима. – Негоже человеку вкушать с древа познания добра и зла. Только так и можно остаться жить в раю. Адам и Ева нарушили заповедь, и рай стал для них невозможен. Они закономерно попали в мир бесконечных дум, переживаний и анализирования своих и чужих поступков. А это, знаешь ли, похуже ада. Если хочешь не сойти с ума, поменьше контактируй со своей совестью. Не принимай ничего близко к сердцу. Вообще ничего. Забудь про добро и зло, не ищи ни того, ни другого. Просто представь, что эти понятия тебе неведомы. Вот и весь секрет.

Вадим молчал. Сашины слова, произнесённые приглушённым голосом, показались ему зловещими.

– У вас с Верой все хорошо? – Вадим решил переменить тему. Он обдумает слова брата позже. Сейчас слишком сложно, и нервы натянуты как струна.

– Вера – ангел небесный, тебе нужно поучиться как быть образцовым христианином как раз у неё, а не у каких-то непонятных мужиков. Так ты видел мою дочку? Настоящая куколка, – Сашино лицо озарилось гордостью.

– Да, хорошая девочка. Меня немного удивляет выбор имени для неё. Ну ладно. Я поздравляю тебя, Саша. Очень рад, что у тебя в семье все сложилось. Я тоже хотел наладить отношения с Юлей, но у неё походу другой мужчина.

– Серьезно? У Юльки появилось самоуважение? Невероятно!

– Да, – буркнул Вадим.

Жаль, что у твоей жены оно кануло в Лету, зло подумал Вадим, но промолчал. Он не хотел пререкаться с Сашей и портить отношения. Ведь он и приехал ради того, чтобы восстановить их братские узы. Можно и потерпеть Сашин паскудный характер, родственников в конце концов не выбирают.

– Ладно, Вадик, не дрейфь, – Саша хлопнул брата по плечу, заметив его озабоченность. – На самом деле самоуважение либо есть, либо нет, тут уж ничего не порешаешь. У Юльки его никогда не было. Потом женщины обожают наступать на свои грабли. Они любят разыгрывать всякие драмы, обвинять во всем мужчин, а потом считать во всем виноватыми уже себя и стремиться загладить свою вину обилием ласк и поцелуев. За эти дешёвые драмы они готовы терпеть любые страдания. Им вообще импонируют страдания, как я поразмыслил. Если ты не заставишь свою женщину страдать, считай, что ты ничего для неё не будешь значить.

– А ты заставлял страдать свою Лидию? – Вадиму все же захотелось кольнуть Сашу побольнее.

– Нет, – Сашины губы некрасиво скривились. – Меня опередили.

– Получается, ты ничего для неё не значил?

– Как и ты. Не воображаешь же, что ваша случка в вечер твоей свадьбы имела для неё значение?

Вадим испуганно дёрнулся, будто его ошпарили кипятком. Он глупо открыл рот, хотя знал, что не произнесёт ни слова. Вадим подумать не мог, что Саша может знать об этом. Неужели Лидия рассказала?

– Я не сержусь, – Саша усмехнулся испуганному виду брата. – Не бойся, с кулаками не кинусь, – Саша засмеялся прямо в глаза брату, Вадима передернуло.

Саша взял свой рюкзак и поднялся по лестнице в свою комнату.

Напрасно кажется, что жить не хочется.

Привычка сделает своё, приучит хотеть жить.

И люди ведь совсем не просто так расходятся,

Пусть учатся теперь любимым дорожить.

Глава 37

Вадим уже не помнил, когда семья в последний раз собиралась во дворе. Тогда все были живы, сейчас же остались только он, Саша да мать.

Дядя Гера крутился подле Веры и маленькой Лиды. Девочка прониклась к нему (а как к дяде Гере не проникнуться?), Вадима же племянница почему-то невзлюбила.

До странности светлые глаза. И очень недобрые. Племянница пугала Вадима, он уже видел в ней их семейное безумие. Дурная кровь. Подпорченная, как недавно выразился Саша.

Лида сидела на широком колене дяди Геры и тянула ручки к нему. Он щекотал ее, Лида заливалась оглушительным смехом.

Наконец Саша не выдерживает и отбирает Лиду у дяди Геры. Он уносит ребёнка далеко в сторону, а Марыся беспомощно протягивает руки и жалобно смотрит на Веру.

– Мария Анджеевна, – мягко обратилась Вера к свекрови. Вера настояла, чтобы Марыся хотя бы раз в день покидала свою душную комнату и дышала целебным горным воздухом, пусть и не покидая территории дома.

Утонув в инвалидном кресле Павла, Марыся подняла на Веру бархатные серые глаза.

– Мы заберём вас в Москву, вы можете жить либо у нас с Сашей, либо с Вадимом. У нас разве что комнат маловато, Вадим пока снимает. Но кому бы вы ни отдали предпочтение, оба ваших сына будут участвовать в вашей жизни и навещать.

Ответом Марыси был дикий жест, она впилась Вере в руку и по своему обыкновению припала губами.

Вера говорила сладкие утешительные речи свекрови, но на сердце было тяжело. Обещать все это Марии Анджеевне – безумие, чистой воды безумие. Екатерина Васильевна просто сотрёт Веру в порошок. Она Сашу-то еле терпит, а уж его больная мать просто сведёт Екатерину Васильевну с ума. Мама никогда не позволит Вере положить жизнь на свекровь. Марию Анджеевну нужно отдать в лечебницу или в дом престарелых. Вера поморщилась. Не гадко ли это? Она глянула на свекровь, и ей вновь стало ее нестерпимо жаль.

– Не губи меня, люби меня, – заговорила Марыся кротким хватающим за душу голосом. – Пощади меня, zbawiciel.

– Как она назвала сейчас Веру? – Спросил Вадим, наклоняясь к Саше.

– Черт ее знает, – отмахнулся брат.

– Просто она также называла папу. Я запомнил с детства. Потом нашёл это слово в интернете, с польского переводится как спаситель.

– Естественно, – усмехнулся Саша. – Кого ей ещё считать спасителем? С нами-то такой номер не пройдёт. Мы-то с тобой без розовых очков и в курсе, что она собой представляет.

Вадиму отчего-то сделалось стыдно.

Марыся была тише воды ниже травы. Она не выглядела умалишённой, всего лишь несчастная физически нездоровая женщина.

– Вообще, мне сдаётся, что она придуривается, – бросил Саша Вадиму. – Ей просто выгодно считаться чокнутой, чтоб ее жалели. Вы всей семьёй, по-моему, всю жизнь только тем и занимались, что плясали вокруг неё танцы с бубнами.

– Да нет, – Вадим покачал головой. – Я сам в детстве видел ее припадок. У матери даже пена шла изо рта. Она в самом деле безумна, говорят, что с детских лет. Неужто мать притворяется всю жизнь?

– Что сложного в том, чтоб играть такую комедию? Ты как типичный обыватель всегда боишься поглядеть в суть. Если тебя что-то пугает, ты сразу закрываешь глаза.

Саша все же немного удивился, когда осознал, что никогда не считал мать сумасшедшей. Жестокой, аморальной, эгоистичной – да, но безумной – никогда. Если Саша и называл ее чокнутой, то только в контексте оскорбления, а не диагноза. Мать просто всегда была сильной. И красивой, почти такой же как Лидия. Может быть, в Саше и проснулся художник, когда он детским впечатлительным взглядом углядел в ее бешеной злобе красоту. Все вокруг видели бесноватую страшную женщину, а Саша восхищался лютым огнем, выжигающим бархат материнских глаз, восхищался тем, как в маленькой изящной женщине рождается сокрушительная сила титана, как волосы, заколотые в строгий пучок, рвутся наружу, обрамляя страстное лицо красавицы, искаженное звериным оскалом.

На днях Саша зашёл к Виктору, чтобы поговорить об обстоятельствах той ночи, когда он чуть было не отдал Богу душу.

Саша не поздоровался с ним по обыкновению, а начал сразу без обиняков:

– Значит вы с Лидией заманили меня на дикий пляж ночью, чтоб утопить?

– Сашуль, ты бредишь, – Виктор сделал несказанно удивленное лицо.

– Не называй меня "Сашулей", урод! – Саша готов был полезть в драку, его не заботили даже люди вокруг.

– Как скажешь, – Виктор примирительно поднял руки вверх. – Саш, не горячись. Беречься нужно.

– Беречься нужно тебе! Я говорил, что меня не так-то легко прихлопнуть. Ты зря мне не поверил.

– Да не собирался я тебя хлопать. Саш, я спас тебе жизнь.

– Ага. Я все помню. Даже не пытайся врать. Лидия тянула меня ко дну. Я узнал ее.

– Саш, ты меня пугаешь. Без шуток. Какая Лидия? Она мертва, ты ж сам ее утопил. Саш, ну перестань.

– Ты сказал, что приведёшь её, за этим мы и пришли на дикий пляж.

– Саш, ну ты ведь художник, как же ты не уловил суть? Я образно сказал. Ты, кажись, хвастал своим богатым воображением. А на деле что?

– Не морозь чушь! Я ее видел своими глазами и чувствовал, как она схватила меня и потащила ко дну. А потом она тебя вытащила на берег.

– Саш, – Виктор сделал серьёзное лицо и минуту замолчал. – Не было никакой Лидии. Это я вытащил тебя на берег. Ты что серьёзно видел кого-то кроме нас с тобой? Это очень плохой звоночек. Без шуток. В Москве у меня есть хороший друг, мой однокашник. Очень толковый психотерапевт. Давай я сведу тебя с ним. Не обижайся, но видеть галлюцинации не есть хорошо.

– Пошёл ты со своим психотерапевтом! Поищи лучше себе телохранителя.

– Вот она людская благодарность, – вздохнул Виктор. – Ну что ж, я привык.

Саша не мог отделаться от мысли, что видел Лидию. Она жива, она здесь, она совсем рядом. Это точно была Лидия. Да не мог он ошибиться! Пусть Виктор говорит, что угодно, Саша верит только своим глазам.

– Вадим, а как ты считаешь, мы могли опустить на дно живую Лидию? Ты уверен, что она была мертва? – Саша посмотрел на брата, и увидел, как по лицу того судорогой прошёлся испуг. Многое бы Саша отдал за то, чтоб Вадим посмеялся сейчас и категорично дал отрицательный ответ. Но Вадим лихорадочно соображал, он не уверен. Проклятие!

– Почему ты спрашиваешь? – Вадим аж задергался, всматриваясь в Сашу.

– Просто так. Подумалось вдруг, насколько это вероятно.

– Раньше ты об этом не думал.

– Ты можешь не доводить меня своими встречными вопросами и просто ответить?

– Скорее всего она умерла. Иначе объявилась бы за столько времени.

– Ну может быть она выжидала.

– Чего?

– Выжидала, чтобы отомстить.

Вадим отшатнулся от Саши и машинально сделал три шага назад.

– Ты видел ее? – Вадим вновь приблизился к Саше.

– Нет, а ты? – Саша также перешёл на заговорщический полушёпот.

Вадим покачал головой.

– Ну, тогда все нормально. Не бери в голову, – Саша отошёл к Вере с дочкой.

Марыся подняла глаза на Вадима, солнце осветило ее слезы. Мать поманила Вадима к себе.

Вадим подошёл и поглядел вопросительным взглядом. Марыся жестом попросила нагнуться к ней.

– Бедный мальчик, – прошептала она. – Она заберёт тебя.

– Кто – она? – Кровь Вадима обернулась свинцом.

– Русалка.

Вадим поспешил уйти от матери к дяде Гере. Он хотел все рассказать ему, но передумал. Он испугался слов матери в прошлый раз, оттого притянул гибель к Арсению. Сейчас нужно сохранить хладнокровие. Вадим прошептал Иисусову молитву. Страх отступил.

На беду, к Вадиму пристал Ваня, муж его первой любви Насти. Они встретились на пляже, где дядя Гера пожелал провести день. Дядя Гера долго мялся, потом как выложил Вадиму, что не умеет плавать. Вадим пожал плечами и сказал, что на море приятно и просто смотреть. Они с дядей Герой и занялись этим, размышляя каждый о своём.

Вадим украдкой поглядывал на него, круглое мясистое лицо дяди Геры подрагивало, а полная нижняя губа чуть дрожала. Его жена и дочка, наверное, так и не увидели море вживую. Неужели дядя Гера заплачет? Нет, Вадим не углядел слез. Дядя Гера резко повернулся к нему, брови угрожающе сошлись на переносице.

– Вот уж не ждал, что я для тебя прекраснее моря, – гримасничал дядя Гера. – Чего ты лыбишься на меня?

– Просто хотел посмотреть, какое впечатление на тебя произведут волны, – оправдывался Вадим. – Ты ведь раньше не видел море.

– Спрашивать надо, а не душу своим взглядом из меня вынимать! Для чего тебе язык? Конфеты лизать?

– Извини, пожалуйста, – Вадим примирительно похлопал друга по плечу. – Оставлю тебя одного пока.

– Ты…это самое… я ведь не то имел в виду, – дядя Гера сморщился от раскаяния. – Я тебя обидеть не хотел, Вадик.

– Я знаю. Мне самому нужно побродить в тишине. Потом расскажу тебе, как Павел учил меня плавать. А ты вспомнишь свои байки из армии. Все хорошо, дядь Гер. Пойду похожу.

Не успел Вадим встать, как напоролся на широкую улыбку Вани. Ваня улыбался по его душу, небрежно ведя за руку своего сына. Мальчишка подрос, отметил Вадим. Он вновь вспомнил Арсения, и пелена обволокла глаза.

– Вадик, здорово! – Цветущий Ваня чуть не свернул хилую руку Вадима. – Ну, как там белокаменная? Стоит?

– Стоит, – Вадим от всей души постарался быть любезным.

– Убей меня, но я не пойму, как там можно жить. Там же дышать нечем. А тут мы как в санатории живём.

– Да.

– Санька отцом стал, видел его жену с малюткой. Красивая девчонка будет, как пить дать.

– Да.

– Ну Санька жёстко тут недавно потонул с этим мажором Виктором Серовым.

– Да.

– Юлию твою видел с ним недавно. У них, судя по всему, шуры-муры какие-то. Ты расстроился? Ну а как ты хотел? Она женщина видная, фигура такая, лицо, волосы. Конечно же она быстро нашла ухажёра.

– Да.

– Красавица, конечно, что тут скажешь. Ой, Артём, – Ваня, нехотя, обернулся к сыну, – ну сходи к маме, не видишь, я общаюсь? Какие ещё крабы? Так иди отсюда. Крабы! Слыхал, Вадик?

Вадим поглядел на сынишку Вани и его прошиб холодный пот. Светловолосый Артём до боли напоминал Арсения. Те же глаза, полные горькой обиды… Весь, дрожа, Вадим поднялся с места и протянул мальчику руку:

– Постой, Артём. Сейчас папа пойдёт и посмотрит с тобой крабов. И даже попытается их поймать.

Ваня воспринял слова Вадима как личное оскорбление и повод отвязаться от разговора. Или может он зря про Юлию сказал. Жаль, что беседа не завязалась. Но с сыном все же пошёл. Демонстративно так, чисто ради того, чтоб досадить Вадиму. Но Вадиму этого было довольно.

Ему стал часто сниться Павел. Брат приходил к Вадиму красивым и здоровым, он смеялся во сне. Смеялся так как никогда при жизни – громко и полной грудью. Вадим любовался Павлом, так и должны выглядеть люди в том лучшем мире, где все здоровы и веселы.

Арсений к Вадиму так ни разу и не пришёл.

Вадим смотрел на Ваню с Артёмом, они входили в море, кровь Лидии и Арсения расступалась перед ними как Чермное море перед жезлом Моисея.

– Слышь, дядь Гер, ты видишь кровь на дорогах, когда едешь за рулём? – Вадим снял панамку с лица блаженно загорающего дяди Геры.

Дядя Гера поглядел на Вадима как на ненормального. Но затем подумал и ответил:

– Не езжу я за рулём больше, Вадик. Но кровь на дорогах да, пока ещё вижу.

– Пока ещё? – Усмехнулся Вадим. – Ты разве теперь не будешь видеть ее вечность?

– Может и буду. А может Бог сподобит искупить. Верить надо, Вадик.

Вадим закрыл глаза, увидел Юлию и Арсения. У Арсения были ее голубые глаза. Нужно встретиться с Юлей наедине и попросить у неё прощения. Он просто обязан это сделать. Тогда, возможно, и Арсений простит его.

Как сытый голодного не разумеет,

Как зрячий не знает тягот слепца,

Так мы не поймём, как безумие зреет,

А созрев убивает, стерев жизнь с лица.

Глава 38

Говорят, что мужчина – это тело дома, а женщина – его душа.

Вадим наблюдал, бесцельно бродя по двору, как три души – Марыся , Вера и Лида – сидят рядом, каждая уйдя в себя.

Марыся смотрела на полоску моря, что виднелась вдалеке, она вжалась в инвалидное кресло, словно желая раствориться и стать невидимой.

Вера сама не замечала, как вздыхала каждые пять минут. Она устала. Помимо заботы о маленькой дочке, она чувствовала себя обязанной ухаживать за свекровью. Дочь ее, очевидно, не любит, а свекровь любит совершенно одержимо.

Лида выглядит счастливом ребёнком. Она неугомонно ползает туда-сюда, Вера едва успевает оттаскивать. И все равно ребёнок упрямо отползает в сторону и сидит в одиночестве, сверля глазами траву. Любительница гальки, как прозвала ее Вера. На пляже от камней за уши не оттащишь. Сейчас же Лида уничтожает взглядом растительность во дворе дома. Что она видит в ней? Жуков? Кто-то сказал бы, что несомненный плюс, когда ребёнок может сам себя занять и не просится бесконечно на руки. Но Лида не нуждается ни в ком, она сама по себе и не от мира сего. Нормально ли это?

Вот таковы были души дома Саши и Вадима, таковы были души их рода. Вадим задумался над этим.

Вера заметила его и помахала рукой. Вадим отправил Вере улыбку и пошёл навстречу.

– Отдохни, – сказал Вадим Вере. – Сходи уложи Лиду. Я побуду с мамой.

Вера посмотрела на Вадима с благодарностью, Саша ей совсем не помогал с собственной матерью. У них странные отношения.

Вадим сел на ступени крыльца и долго смотрел на мать. Марыся не обращала на сына внимания, она высматривала море.

– Мама, – негромко окликнул Вадим.

Ответа не было. Он повторил громче. Снова молчание. Марыся не реагировала на внешние звуки.

Вадим встал и потряс ее за руку. Он испугался, что мать не слышит, хоть она ещё не так стара, чтоб оглохнуть.

Марыся наконец обернула к сыну лицо и посмотрела пугливым жалобным взглядом. Она думает, что Вадим обидит ее, поэтому чуть не плачет. Он отпустил руку матери.

– Я ведь зову тебя, – Вадим смотрел матери прямо в лицо. – Почему же ты не откликаешься?

– Она скоро тебя заберёт. А потом всех нас.

Опять затянула свою шарманку, вздохнул Вадим. В этот раз он твёрдо решил дознаться, что мать имеет в виду.

– О ком ты говоришь? – Спрашивал он. – О русалке? Ты боишься ее?

Марыся кивнула.

– Почему? Расскажи мне о ней, – Вадим сел перед матерью на корточки и заглянул ей в глаза. – Откуда она взялась? Почему она должна забрать нас?

– Это месть, – прошептала Марыся, хватая за руку сына. Она сняла своё кольцо с изумрудом и протянула Вадиму.

– Какая месть? За что? – Вадим покорно принял кольцо и зажал в кулаке.

– Она утонула. Стала русалкой.

Вадим затаил дыхание. Мать разумеет Лидию, это очевидно.

– Она лежала в гробу в свадебном платье. Такая юная. На пальце было изумрудное кольцо. А потом она восстала.

Губы Марыси испуганно задрожали. Она вжала голову в плечи и испуганно заёрзала.

– А, это Сашина картина, – сообразил Вадим. – Ты тоже видела ее? А когда?

– Он всегда рисует мои кошмары, – простонала Марыся.

– Эта картина не правдива. Лидия была жива тогда. Просто Сашина больная фантазия. Ты не должна бояться. Лидия не причинит нам вреда.

– Это правда. Это не фантазии. Все было так. А потом была земля. Много земли. Земля запачкала меня. Я грязная. Грязная, да? – Марыся стала энергично отряхивать себя руками.

– Ты не грязная, – успокоил Вадим. – Какая земля?

– Та, в которой была она.

Марыся стала силой разжимать кулак Вадима. Он отдал обратно кольцо.

– Тут грязь земли, – Марыся указала на изумруд. – Я сейчас почищу его. Я вычищу его до блеска. Смотри.

Марыся облизнула пальцы и принялась фанатично тереть кольцо. Вадим пожалел, что завёл эту тему. Мать не в себе, а он мучает ее.

Марыся продолжала слюнявить руку, тереть камень кольца и смотреть на далекое море. Она воображает там Лидию, понял Вадим.

– Грязь земли ушла? – Спросила Марыся, демонстрируя кольцо.

– Да, теперь чисто, – закивал Вадим.

– Кто бы очистил меня от грязи земли. Как же я испачкалась, – Марыся горестно качала головой.

– Все хорошо, – сказал Вадим. – Пойдёшь в комнату?

Он положил Марысю на кровать и запер дверь на ключ. Там он и столкнулся с Сашей.

– Зачем ты показал картину матери? – Зло бросил Вадим. – Она и так слаба рассудком, а ты усугубляешь.

– Какую картину? – Саша скривился, как всегда, при упоминании матери.

– Портрет Лидии.

–  Я не показывал.

– Она сегодня описала ее точь-в-точь. От свадебного платья до кольца на пальце.

– Она не могла видеть этот портрет. Ты просто ее не понял. Она же сумасшедшая и не может нормально изъясняться.

– Мать говорила предельно ясно.

– Говорю же, что никогда не видела она этого портрета. Его видели только ты, Лидия и … неважно. Вадим, отстань ради Бога.

– Как это не важно? Кто ещё видел?

– Виктор, мой заказчик.

– Как он отреагировал?

– Никак.

– Такого не может быть.

– Не все впечатлительные как ты.

– Очень странно. И все же мать тоже видела этот портрет.

– Это совершенно исключено. Отстань, я сказал.

Саша протиснулся вперёд и закрыл дверь своей комнаты.

Может он и прав. Мать безумна и придумывает на ходу. Или Саша и впрямь рисует ее ночные кошмары.

Ведь все вернётся на круги своя.

Законы мира точны и цикличны.

То, что имеешь нужно отстоять,

Как скульптор, вылепляя свою личность.

Для этого и дан нам этот путь.

Для этого и жизнь мы проживаем.

Мы учимся, чтоб знать куда свернуть.

Но многого совсем не понимаем.

Мы забываем, что глобально изменить,

Мы мир не сможем, в нем и так все ладно.

И нравится себя нам изводить,

Меняя то, что нам и не подвластно.

Не нужно мир менять – он совершенен.

Наша задача – поменять себя.

Расти душой и сердцем, стать сильнее,

Когда вернёмся на круги своя.

Глава 39

В то время, когда Саша уходил гулять с Лидой, Вадим тоже засобирался. Саша сразу понял по грустному озабоченному виду Вадима, что тот направляется к Юле.

– Мой отпуск кончается, скоро мне нужно вернуться в Москву, – мялся перед Сашей Вадим. Ему совсем не хотелось слушать насмешки брата. – Работа все же, я не готов ее терять. Столько нужно успеть. Например, хочу сходить к Павлу с.… с Арсением. Ну и… Да, к Павлу с Арсением.

Саша прекрасно понял, что скрывалось за Вадимович «ну и.…». Он усмехнулся.

– Валяй, Вадик. Лови момент, – весело сказал Саша и ушёл.

Дядя Гера уже один раз высказал Вере свою точку зрения, что Саша ее не сильно-то и достоин. Вера, как ни крути, женщина золотая, а Саша весьма странный субъект, по его мнению. Вера вежливым тоном попросила не лезть к ней в семью. Дядя Гера извинился перед Верой и согласился впредь держать рот закрытым.

Он сам до конца не осознавал, что влюблён в Веру. Он не оскорблял ее своей любовью даже в мыслях. Дядя Гера считал себя недостойным Вериной любви, он и не мыслил, что она его полюбит. Во-первых, он уже стар для неё, она ж совсем девчонка, даром, что у неё ребёнок. Во-вторых, Вера очень интеллигентная и образованная, дядя Гера изъясняется с ней как дворовая шпана. У них абсолютно разный культурный уровень, и дядя Гера понимал, что уже не дорастёт. Ну и в-третьих, она все же очень любила своего мужа – молодого, красивого, статного не в пример дяде Гере.

В его общении с Сашей витало над головами неприязненное раздражение, но ради Веры, для которой дядя Гера был готов таскать тапки в зубах словно верный пёс, он был неизменно с ним вежлив. Саша же смотрел на дядю Геру свысока, он не находил причин быть любезным с этим быдловатым верзилой. Он-то точно не даст собой помыкать, как это делает Вадик. По мнению Саши дружба с этим маргиналом превратила и без того мягкотелого Вадима в настоящую половую тряпку. Вера не сильно умна, раз восхищается ими и лепечет, что Вадим стал добрее и приятнее в общении. Добрее – значит слабее. Что сложного в том, чтоб понять наконец этот закон жизни? Впрочем, дядя Гера молодец. Помыкать слабохарактерными ничтожествами вроде Веры с Вадимом дело, можно сказать, благое. Они ведь сами этого хотят, это умасливает их эгоизм. Упиваются ролью жертвы. Все люди тешат свой эгоизм, только методы разнятся у слабых и сильных.

Поэтому свою дочку Саша намерен воспитать девочкой с сильным характером. Влияние сердобольной Веры и истеричной тёщи должно минимизировать. Как и влияние Вадика, если ему придёт в голову заниматься Лидой. Сашина дочь должна быть сильной, даже несколько жестокой, чтобы выжить и не сломаться.

– Лучше умереть человеком, чем жить как зверь, – что-то в этом роде сказал однажды какой-то мудрец.

Какая глупость, подумал Саша. Что может быть лучше того, чтобы жить и видеть красоту этой жизни? Не важно как, лишь бы жить.

Жизнь – это вдыхать легкими воздух, любоваться красотой природы, любить неистово как в последний раз. Еда, одежда, роскошь – все это нисколько не интересовало Сашу, не было в этом жизни. Жизнь – это огонь, что горит у него внутри, этот огонь должен жечь. А когда он выжжет тебя дотла, то незачем тревожить потухшие угли.

Слава Богу, огонь Саши ещё горит в полной мере.

Вера с дядей Герой в отличие от Саши пожалели Вадима и навязывались пойти с ним.

– Не обижайтесь, пожалуйста, но можно я схожу один?

Вера не выдержала и обняла Вадима. Впервые в жизни. Ощутив ее женское тепло, Вадим вздрогнул. Ему захотелось зарыться в длинных волосах, вдыхать ее нежный материнский запах.

Вадим в испуге отстранился от Веры и попятился к выходу, не пожав протянутой руки дяди Геры.

Как он добрел до кладбища Вадим не помнил. Он шёл в задумчивости, тряхнул от сна его Павел. Вадим увидел Павла и застыл. Не сразу он понял, что смотрит на памятник. Вадим скосил глаза и увидел сидящего ангела с лицом Арсения. Надо же, Юля с Алёной Михайловной видно разорились, поставив Арсению такой монумент. Вадим зашёл за ограду и тяжело опустился на скамью. Он ощутил своё бренное тело, что клонило Вадима к земле.

Павел смотрел с памятника весело и игриво, никогда он так не смотрел при жизни. Задумчивый и всегда несколько мрачный Павел, даже если не было на то причин… Арсений был похож на него в этом плане.

Вот он, брат, заменивший Вадиму отца и мать.

А вот сын, за которым Вадим не уследил.

Столько нужно было им сказать, но предатель-язык прилип к нёбу, мысли в голове тоже трусливо попрятались. Зачем он пришёл? Посидеть и помолчать?

– Молчание, порой, может сказать лучше любых слов, – услышал Вадим голос отца Андрея.

Он обернулся, чтобы найти священника, но это был голос в его голове.

Может быть, Юля неожиданно придёт сюда, как это бывает в книгах или в кино? Нет, лучше не надо. Он хотел поговорить с ней наедине.

Вадим поклонился отцу, Павлу и Арсению до самой земли и почувствовал, как стал сильнее.

Он отошёл от могил и набрал номер телефона жены.

– Алло, – голос Юли какой-то продрогший и слабый. Либо же это телефонные помехи.

– Юля, – Вадим откашлялся. – Где я могу тебя найти? Пожалуйста, не отказывайся от встречи. Я не отниму у тебя и часа.

– Хорошо, приходи ко мне домой, – она назвала адрес.

– Что-нибудь купить?

– Вина. Только не у мамы.

При виде друг друга Вадим и Юлия застыли на месте. Лица друг друга казались им знакомыми и незнакомыми одновременно.

Юля будто бы не поменялась. Такая же худенькая, миниатюрная (в ней всего сто пятьдесят восемь сантиметров), светловолосая. Совсем девочка, если б не скорбные тени под глазами от пролитых слез.

Юля отметила, что Вадим повзрослел, у него появилась седина. Каким же красивым и полным сил он был до их свадьбы. Они выглядели, тогда как Барби и Кен. Что же жизнь сделала с ними?

Они все молчали, не в силах даже поздороваться.

– Саша заставил тебя приехать, – уголки губ Юли нервно дрогнули. Это теперь она так улыбалась.

– Это совпадение на самом деле. Я все равно приехал бы для того, чтоб поклониться до земли папе, Павлу, Арсению.

И тебе, хотелось дополнить Вадиму, но он суеверно побоялся поставить Юлю в один ряд с умершими. Вместо этого он сказал:

– И попросить у тебя прощения.

– За то, что не любил? – Опять нервный тик в районе губ. Глаза были абсолютно сухими.

– Любил же. Разве не помнишь?

– Помню. Только разлюбил больно быстро. Открой, пожалуйста, вино. Разве можно нам разговаривать на трезвую голову?

Вадим разлил вино в предложенные Юлей бокалы и ждал, когда она произнесёт тост. Сам он придумать его был не в состоянии. За что им сейчас пить? За встречу? Разве они добрые друзья? За упокой души сына, не чокаясь? За их неудавшийся брак? За светлое будущее?

– Просто поразительно, – сказала Юля. Уголок губ нервно дёрнулся. – Ты взял и так просто уехал. Так просто оставил меня подыхать от безысходности. А теперь так же легко и просто взял и приехал обратно. Я завидую тебе. Завидую твоей легкости и безмятежности.

– Что ты такое говоришь?

– Ты печёшься только о себе. На меня тебе наплевать, на твоих родственников – наплевать, на нашего сына – тоже было наплевать. Он и погиб из-за того, что ты за ним не досмотрел. Ты кого-то в целом свете любишь? Павла, своего брата, да любил. И эту Лидию, его невесту. Ты ведь любил ее, да?

– Господи! Я не любил ее. – Вадим схватился за голову.

– Ты опять врешь. Все время врешь. Когда ты перестанешь врать?

– Юль, ну перестань. Зачем сейчас придумывать и вспоминать былое? Я приехал, чтобы мы перестали быть врагами.

– Говорю же, у тебя все так просто, – уголок Юлиных губ опять нервно дёрнулся.

– Нет, у меня тоже все непросто. Я страдал и раскаялся в полной мере. Я осознал свои ошибки, и они жгут меня калёным железом. Если б ты простила меня, позволила бы помогать тебе, это облегчило мою ношу. Я знаю, что не имею права требовать твоего милосердия. И да, ты права, гибель Арсения на моей совести. Я просто хочу, чтоб ты знала, что я любил тебя, и мне очень стыдно и горько. Крест вины перед Арсением и перед тобой навсегда со мной, и я готов его понести.

– Я не верю ни единому твоему слову.

– Хорошо, ты вправе мне не верить. И вправе прогнать меня, если хочешь. Я пришёл чтоб попросить прощения. Я был подонком и сильно в этом раскаиваюсь. Прости меня я…

– Что мне до твоего "прости" и твоего раскаяния? Так вот знай, что ты пришёл сюда для того, чтоб я сказала тебе, что ненавижу тебя и ни за что не прощу. Меня злит, что ты на это надеялся. Я желаю, чтоб ты сдох. Мне тесно с тобой на одной земле.

Вадим сделал жалкую попытку назвать ее по имени, но не смог.

– Чего ты стоишь? Убирайся, – нервный тик заплясал на Юлином лице.

Она живет и питается ненавистью. У неё недостаёт сил простить. Когда-то он сам был таким.

– Убирайся или я тебя ударю, – прошипела Юля, глядя на Вадима страшным взглядом.

Вадим повернулся к ней щекой и стал ждать. Маленькая ладонь Юли со свистом соприкоснулась с лицом Вадима. Он вспомнил как эта же рука гладила его щеку перед сном, и не почувствовал боли. Юля ударяла ещё и ещё, била Вадима по ушам, глазам, носу, волосам, хлестала за свои поруганные доверие и любовь.

Ее удары были для Вадима поцелуями. Повинуясь странному новому для себя порыву, он поймал худую слабую руку бывшей жены и приложил к губам.

Юля вырвала руку, отвернулась и дала волю слезам. Это испугало ее, она-то думала, что уже выплакала все свои слёзы.

Вадим обошёл ее стан кругом, дал ей выплакаться, потом усадил на стул. Он опустился перед ней на колени.

– А теперь сможешь простить?

– Никогда, – ответила Юля, но голова ее непокорно кивала в знак согласия. – У меня другой мужчина, которому ты в подметки не годишься, жалкое ничтожество.

– Стало быть, ты любишь и любима?

– Стало быть.

– Ты была мне прекрасной женой, – сказал напоследок Вадим. – Спасибо тебе за это. Ты права, не стоит возвращать на круги своя то, что ушло. Я желаю тебе огромного счастья, ты его достойна. Вспоминай меня иногда. Проклинай, но все же помни.

Юля сделала страдальческий жест рукой, мол, уходи. В пересушенном, охрипшем от внутреннего крика горле Вадима застыло Юлино имя. Он так и сглотнул его, не произнёс.

Иногда прошлое должно оставаться прошлым, подумал Вадим, бредя жалким заплетающимся шагом от дома Юли. Он многое потерял, потерял дорогое и важное. Все, чего Вадим лишился по собственной вине, вернулось к нему в другой форме. Вот так жёстко и беспощадно потери заставили его измениться.

Чертово солнце, чертово море, чертово сердце. Саша прав, негоже человеку познавать добро и зло, негоже анализировать свои и чужие поступки. Так можно сойти с ума. Так ежедневно и сходят с ума глупые люди. Сам Вадим вот-вот слетит с катушек.

Зачем он пришёл сейчас к Юле теребить свои раны? Зачем он вообще прилетел сюда, в этот тёплый солнечный край из хмурой заасфальтированной Москвы? Зачем он послушал дядю Геру и не похоронил своё сердце за семью печатями? Ведь так легко жить, не имея сердца, будучи не добрым и не злым. Человек не может оставаться лояльным, сказал Вадиму дядя Гера. Воистину в этом проклятие рода людского.

Вадим вдохнул полной грудью и ускорил шаг.

– Вадим, за вами не угнаться. Вы спортсмен? – Вадим остановился, смутно припоминая, где мог услышать этот бархатный насмешливый голос.

– Что вам нужно? – Вадим узнал Виктора, Юлиного любимого мужчину, лучшего (и единственного в жизни, насколько Вадим помнил) друга Саши.

– Я подслушал ваш с Юленькой разговор. Какой вы, однако, любитель мелодрам.

– Что ж, вы видите вам не в чем упрекнуть свою возлюбленную.

– Ну, я бы так не сказал.

– Юлия целиком и полностью вам верна.

– Да, это верно. Как мила и нежна дорогая Юленька. Но прелесть, а не девочка, верно? Только беда в том, что Юленька – не наша с тобой возлюбленная, Вадик. Трагично, конечно. Но тут ничего не порешаешь. Твою кровь по сей день кипятит другая женщина. Та, что стала твоим незабвенным грехом.

– По-моему, в прошлый раз вы ясно дали понять, что состоите с Юлей в любовных отношениях. Она это подтвердила сейчас. Если это не так, то оставьте ее и не мучайте, – Вадим решил игнорировать фамильярный переход Виктора на "ты" и не уподобляться ему.

– Я просто сплю с ней, когда у меня есть настроение. Разумеется, я не женюсь на ней.

– Что вы хотите от меня? Ваши отношения с Юлей, какими бы они ни были, больше не моя забота.

– Меня попросили кое-что тебе передать. Держи.

Виктор протянул Вадиму записку. Он прочитал ее и похолодел. Нервный закруглённый почерк, сообщал ему следующее:

"Я навсегда покидаю эти места, дорогой. Приходи на дикий пляж, я хочу посмотреть на тебя в последний раз. Мне нужна твоя помощь. Я буду ждать тебя хоть всю ночь. Но ведь ты же придёшь? Ты ведь не сможешь мне оказать? Моя жизнь зависит только от тебя."

Не может быть. Разве возможно, если Лидия…?…

– Кто вам это передал? – Вадим впился страшными глазами в весёлое лицо Виктора.

– Это привет от женщины с глазами цвета моря при свете полной луны.

– Выражайтесь яснее.

– Ты понял, – улыбнулся Виктор. – Куда ж ещё яснее?

– Она… она не могла передать эту записку. Она… Да объясните же внятно!

– Вадим, дружочек, мое дело только передать. Хочешь конкретики, следуй инструкции в послании. И знаешь, вернуться на круги своя, иногда очень интересно.

Вадим скомкал записку и сунул в карман брюк.

Ах, мамочка, ведь я люблю его,

Люблю его горящие глаза.

И не смотри так строго мне в лицо.

Подумаешь, что капает слеза.

Я, кажется, совсем его люблю,

Люблю в усмешке складку его губ.

И не говори, что я себя гублю.

Подумаешь, что он бывает груб.

Наверное, ведь все же я люблю?

Как не любить звук голоса его?

Не говори, что зря его терплю.

Подумаешь, что он тиран и сноб.

Нет, мамочка, его я не люблю,

Мне неприятен запах его рук.

Не говори мне, что себе я вру.

Подумаешь, не слышу сердца стук.

Глава 40

Легкий бриз оставлял рубцы на синей глади воды. Потом они разгладятся.

Разгладится и складки Вериной улыбки, которую эта хрупкая женщина дарила суровому большому мужчине, что был робок перед ней как ребёнок. Разгладятся и полосы на широком лбу дяди Геры, просто сегодня он размышляет как никогда много.

– Хорошо тут, конечно, базара нет, – дядя Гера виновато осекся. – Бесспорно, в смысле. Простите, Вера. Я человек не интеллигентный, к сожалению. Из простых, короче.

– Не извиняйтесь, – подбодрила Вера. – Будьте самим собой, вы так хороши. С вами легко и просто. Вадиму так повезло с другом, безумно за него рада.

– Я и ваш друг.

– Правда? Как здорово. Спасибо вам. В моей жизни до вас был только один настоящий друг – Арсений, сынок Вадима. Жаль, что вам не довелось его узнать. Арсений – особенный мальчик, отмеченный Богом.

– А муж вам не друг?

Вера демонстративно нахмурила брови. Ее раздражало, что дядя Гера так и норовит залезть к ней в семью. Его правда обжигала, и это были болезненные ожоги.

– Муж – это другое. Мы с вами уже говорили на эту тему, – Вера отвернулась от дяди Геры к морю.

– Рассердились? – Дядя Гера виновато с ней поравнялся. – Простите меня, я давал слово не говорить о вашем муже и опять за своё. Просто вы томитесь тут с ним. Редко улыбаетесь, глазки потухшие. Негоже молодой красавице так чахнуть.

– Я никогда не была слишком улыбчивой. И никогда не стремилась нравиться всем.

– Я не хотел обижать. Как лучше хотел. Вера, не сердитесь Бога ради.

– Хорошо. Во сколько вы с Вадимом вылетаете?

– В 4:45 утра.

– Разве вы успеете собраться? Сейчас девять вечера, скоро и спать ложиться.

– А чего мне собираться? Я приехал с одним рюкзаком. Вы это… отделаться от меня сейчас хотите? Обидел все же?

– Нет, конечно, что вы такое говорите, – Вера мило улыбнулась. Дядя Гера улетает, неизвестно когда Бог даст им увидеться вновь. Он хороший человек со своими мыслями и чувствами, который заслуживает уважения. Так зачем же его расстраивать и обижать? – Просто я женщина, пусть и печальная, и для меня собраться – целая история.

– Вера, у вас есть что-нибудь для меня на память? В знак нашей дружбы и вашего расположения.

Вера задумалась. Сейчас у неё с собой не было ничего, что можно было отдать. Только крест на шее блестел в лучах солнца, но с ним Вера не расстанется ни за что. Это мама покупала вместе с толстоватой золотой цепочкой, которая Вере не нравилась, но которую она не снимала ни на мгновение.

Дома что-то должно быть, сходу не вспомнить, но нужно порыться. Вера повернулась к дяде Гере и застыла, увидев свое отражение в его глазах. Нет, нельзя вот так отдариться от него. Не будет времени поразмышлять, она будет вынуждена дать что попадётся. Негоже так с другом.

Дядя Гера сник, Вера слишком долго молчала. Да что он о себе возомнил? С какой стати Вере дарить ему сувениры на память?

– Да есть! – Веру внезапно посетила идея.

Она опустилась на колени и высматривала камни. Глаза искали что-либо необычное, и вот она нашла тот самый.

«Найди мне камень в форме сердца». Вера просила об этом Сашу в первый день, когда он повёл ее на пляж.

Она теребила в руке розовое каменное сердце и думала, кому его отдать: Саше или дяде Гере? Вера воровато спрятала камень в карман платья и подняла другой тёмный камень с красивыми белыми разводами.

– Вот, – Вера протянула его дяде Гере. – Вы знаете, как ещё называют гальку?

– Нет, – дядя Гера прижал камень к груди.

– Слезы русалки.

– Хм… никогда б не подумал. Хотя да, похоже.

– Это слезы о любви, а значит – не напрасные. Русалка любила молодого монаха, но не смогла побороть зов моря. И теперь век проливает слезы, которые застывают и обращаются в гальку. Вы говорите, что я печальная женщина и неулыбчивая. Наверное, камень с этого пляжа будет напоминать вам обо мне как ни что иное.

– Спасибо, – голос дяди Геры дрогнул. Он до смерти боялся заплакать при Вере. Она увидела страх дяди Геры и спрятала голову на его могучей груди. Прижатая руками дяди Геры Вера не видела более ничего в этом мире, кроме его полосатой майки.

Когда они с дядей Герой пришли домой, Вера застала Сашу в скверном настроении.

Она подошла к нему и сунула в ладонь розовый камень в форме сердца.

– Посмотри, – с улыбкой сказала Вера. – Я нашла его для тебя.

Саша повертел камень в руке и посмотрел на Веру долгим взглядом.

– Для меня это очень важно, – сказал он, сглотнув ком в горле. – Правда. Как здорово, что ты сумела отыскать.

– Да, здорово, – согласилась Вера, затрепетав как девчонка.

Саша схватил Верин подбородок и припал к ее губам долгим целомудренным поцелуем. Они были поглощены друг другом как в первые дни знакомства, мир растворился вместе с наблюдающим за ними Вадимом.

Да, Вадиму было неудобно прерывать супружескую любовную сцену, но дело не терпело отлагательств. Если б Вадиму хотя бы не нужно было улетать сегодня.

– Вадик, потом, – поморщился от него Саша.

– Ты срочно мне нужен, – ответил Вадим. – Вера, прости, пожалуйста.

– Ничего, – ободряюще улыбнулась Вера. – Приходи, как освободишься, – Вера поцеловала Сашу в щеку и оставила братьев одних.

– С тобой никакой личной жизни, – Саша махнул на Вадима рукой.

– Саш, твой друг Виктор мне передал полчаса назад странное послание. Почитай.

Саша взял протянутую мятую бумажку и прочёл.

– Ничего не понимаю, – сказал он.

– Послание такого же содержания мне отправила тогда Лидия. Слово в слово. Я не знаю, что делать. Скажи мне честно, почему ты тогда спросил могла ли она остаться жива?

– Этот ублюдок Виктор играет с нами плохую игру, – задумался Саша. – Он был ее любовником. Он пытался меня утопить. Вместе с ней.

– Так ты все же видел Лидию?

– Да, – Саша кивнул.

– Прямо так как сейчас видишь меня?

– Нет, не так. Она была в воде. Там было темно. Но это была она.

Вадим потрясено присел на корточки и закрыл лицо руками.

– И что нам теперь делать с этой запиской? – Спросил он у Саши.

– Давай сходим и поймём наконец, что они с Виктором хотят.

– А если это ловушка?

– Да, брось, вдвоём мы точно управимся.

Вадим хотел спросить, сумеет ли Саша при необходимости утопить Лидию ещё раз, но прочитал ответ в лице брата.

Ночной дикий пляж устрашал Вадима столько, сколько он себя помнил ещё до событий с Лидией. Было что-то мистически ужасное в чёрном-чёрном море и в бледном свете луны. Колдовство, с которым не потягаться простому смертному. Воронка, от которой не спастись.

Сердце гулко билось в груди, вызывая протест во всем существе Вадима. Не нужно идти. Уезжай отсюда, Вадим. И никогда более не возвращайся. Всю дорогу голоса Юли, Веры и матери поочерёдно шептали Вадиму эти фразы мрачным речитативом.

– Постой, – Саша загородил путь Вадима рукой. – Ты видишь? Что это может быть?

– Это…О, Господи! – Вадим обезумел от ужаса.

Посреди дикого пляжа стоял гроб, украшенный белыми лилиями, их запах доходил до ноздрей братьев, и от этого запаха мутило.

Вадима пригвоздило к земле, но Саша двинулся вперёд. Вадим все же нашёл в себе силы побрести за ним.

Теперь они увидели и женщину с длинными тёмными волосами в свадебном платье, в ее руке лежала потухшая свеча. Страшно было прикоснуться к ней даже взглядом.

Саша и Вадим в ужасе ждали, что женщина в гробу, то бишь Лидия, откроет глаза и встанет. Но ничего не происходило добрые пятнадцать минут.

Саша не выдержал и подошёл совсем близко. Он дотронулся до руки Лидии и громко выругался.

– Это кукла, Вадик! – Взрывался Саша. – Виктор всего лишь воспроизвёл мою картину, чтобы нас испугать. У него не все дома. Пошли отсюда.

Они повернулись спиной к гробу, но увидели Веру и Марысю.

Впоследствии Вера рассказала Саше и Вадиму, что привело их на пляж. Случайность, сказал бы человек, лишенный предрассудков. Злой рок, вторил бы ему мистик.

Дело было в том, что Вера услышала затравленные стоны свекрови. Марыся не могла уснуть, неустанно ворочаясь в постели. Из нее градом катился пот, она плакала и задыхалась.

– Ей плохо, – сказала Вере дяде Гере. – И где же Саша с Вадимом?

– Я Вадику звонил, не берет, – дядя Гера показал Вере исходящие звонки в телефоне.

– Наверное нужен врач.

– Знаете, Вера, скажу по своему опыту. Врачи эти приедут, будут пичкать таблетками своими и прочей мурой. Тем более пока они до сюда доедут, рак на горе свистнет. Я думаю, ей бы подышать. У нее комнатушка такая, мышь бы задохнулась. Может погулять с ней? Всяко лучше станет. Давайте, я погуляю.

– Посидите с Лидой. Я сама.

– А не опасно?

– Мы возле дома, совсем недалеко. Не волнуйтесь. Просто не хочу одну Лиду в доме оставлять, она тоже спит беспокойно. Я постараюсь, может, пойти на встречу Саше с Вадимом, я видела в окно, что они направились в сторону дикого пляжа. Они безумно любят это место.

– Классно там, – подтвердил дядя Гера. – Благодать.

Вера криво улыбнулась. Никогда ей не понять благости этого места.

Дядя Гера помог ей собрать Марысю, и они с Верой вышли на улицу.

Лицо Веры обдало свежей прохладой ночной тишины. Марыся стихла, не смея нарушать покой уснувшего мира.

– Как дядя Гера верно подсказал, – сказала Вера сама себе и свекрови. – Погуляем, Мария Анджеевна?

Вера толкала коляску со свекровью по узкой тропинке. Какой странной эта тропа кажется в ночи. Еле видимая, нарисованная луной, благо светило в эту ночь светит что есть силы. Волшебная дорожка, сотканная из звезд. Как в сказке.

– Вода, – прошептала Марыся. – Там вода.

– Море, – подтвердила Вера. – Вы любите море? Вас тоже пленяет этот дикий пляж? Петр Сергеевич строил вам дом рядом с ним неспроста? Вы просили его об этом?

– Вода, – Марыся подняла тощую руку и указала на дикий пляж.

Вера приняла это как руководство к действию. Свекровь желает посмотреть на море. Должно быть, Саша с Вадимом тоже там.

Последующие события Вере рассказывал Вадим. Очень сбивчиво и кусками. Саша дополнял более последовательно, но, очевидно, жалея Веру. Сама она не помнила ничего. Не могла помнить. Не хотела помнить. Последнее, что Вера могла четко воспроизвести, были безумные движения рук свекрови. Марыся расцарапала себе руки и лицо до крови.

"Сумасшедшая!" – единственное, что в тот момент смог подумать Саша, глядя на мать. – И все же она и впрямь сумасшедшая.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

Что отделяет уродство от красоты?

И такая уж великая разница?

Что отличает зло от доброты?

А судьба злодейка иль проказница?

И то, и это сердце шевелит.

И то, и это смотрит прямо в душу.

Различий нет. Тот прав, кто говорит,

Что все границы надо бы разрушить?

Глава 41

Как и многие люди Анджей Вишневский предчувствовал свою смерть. Юная девица стояла за его спиной, готовая стиснуть горло длинными тугими пальцами. Оставалось выжидать, и ожидание было невыносимым.

Смерть для Анджея приняла непривычный облик молодой девушки не просто так. Это была давно отошедшая в мир иной покойница, которую ему не суждено было забыть. У неё были длинные тёмные волосы, красивые веки с тонкими синими прожилками, матово-бледная кожа и тщедушное ещё совсем детское тело. А ещё изящные аристократичные руки, словно изваянные из мрамора. Кольцо с изумрудом смотрелось аляписто и чужеродно.

И у неё было имя. Смерть Анджея Вишневского звали Ядвигой.

– Плохо, отец? – Спрашивал Петр Дронов, новоиспечённый зять.

Анджей поглядел в беспокойное честное лицо Петра и кивнул. Хорош зять, с Марыси пылинки сдувает. Анджею не верилось, что он сумел так удачно пристроить дочь. Разумеется, Петр ей не ровня. Не красив, не молод, не богат, не шибко-то и умён. Когда-то Анджей мечтал, что отдаст дочь за во всем блестящего человека. Но Петр любит Марысю, а любовь накладывает повязку на глаза. Слава Богу, что накладывает.

– Люб тебе муж твой? – Спрашивал, бывало, Анджей свою бесноватую дочь.

– Только ты мне один и люб, как будто сам не знаешь, – неизменно отвечала Марыся. – Кабы не был мне отцом за тебя бы пошла. Кто ж с тобой сравнится?

Марыся любовно поглядела на кольцо с изумрудом на своём пальце. Анджею стало страшно от мысли, что Марыся никого в целом свете не любит кроме него самого и этого проклятого кольца. Она презрела обручальное кольцо Петра и носит только это украшение, наследницей которого стала в детстве.

– Безумная, безумная, безумная, – смеялась Анджею в ухо девица-смерть. Он сжимал зубы. Нечего тут возразить.

Когда же Марыся стала безумной? Анджей знал когда. Бог видит, что он в этом повинен.

Ночи, когда его пятилетняя дочь повредилась рассудком, предшествовал насыщенный событиями день. Хоронили хозяйскую внучку. Анджей тысячу раз наблюдал, как юная Ядвига лежала на грязном берегу речки, не жалея нарядного платья, и водила белой рукой по воде. И плавала она ладно, за что и получила прозвище "русалка". Одному Богу ведомо, как могла она утонуть. Ходили слухи, будто нарочно утопилась из-за несчастной любви к этому бездельнику Яну, недавно женившемуся соседскому парню. Как бы то ни было, бездыханное тело утопленницы подняло в округе небывалый скорбный плач, воем повторившемся в эхе полей. Анджей и сам пожалел девицу, Ядвига была доброй девушкой, угощала сладостями его Марысю.

Марыся, добрая душа, то и дело бесконечно спрашивает об Ядвиге. Где, мол, она, отчего не видать? Анджей вздохнул и напрямик сказал дочке, что Ядвига утонула. Марыся выпучила глазёнки, где ей, малолетке, разуметь такое. Речка в вечернем свете явила собой заговоренное тёмное место, Анджей и сам похолодел.

– Ядвига стала русалкой теперь, – сказал Анджей. – И такое случается.

Вот уж в самом деле поразиться можно. Ещё вчера Ядвига озаряла улыбкой людей вокруг, задорно размахивая густой тёмной косой, а сегодня уже навек обречена выходить по ночам из реки с запутавшимися водорослями в волосах и рычать проклятия человеческому роду на мертвом русалочьем языке.

Над Ядвигой склонилась старуха, которую соседи и родня уже почитали за бессмертную. Бабка пережила войны, друзей, мужа, двух сыновей и одну дочь, при этом не повела и бровью, словно так и надо. Но глядя на внучку, словно впервые устыдилась своего долголетия.

Ядвига являла своей смертью грандиозное зрелище. Она лежала в гробу, одетая в свадебное платье. Волосы были укрыты прозрачной фатой, которая издалека выглядела паутиной, будто Ядвига пролежала так по меньшей мере несколько веков. На покойницу лишний раз старались не глядеть.

Анджей работал у семьи Ядвиги грумом, посему был приглашён к поминальному столу. Ел он мало, сидел в странной задумчивости и все никак не мог оторвать глаз от гроба, где навек застыли заострённые черты мертвой девушки. Когда уже подходили прощаться глаза Анджея жадно запоминали: золотая толстая цепь, серьги, кольцо с огромным изумрудом. Он перечислял в уме богатства покойницы, зная, что ночью на кладбище будет темно и нужно будет действовать быстро.

Гроб заколотили, забросали горстями земли и разошлись.

Золотая толстая цепь, серьги, кольцо с огромным изумрудом. Не забыть. Анджей настраивался. Нужно действовать уже сегодня. Пока земля ещё сырая.

Ночное кладбище встретило Анджея темнотой, лишь кресты слабо поблескивали в черноте. Он не боялся мертвецов. Ещё с детства Анджей повадился грабить могилы, и ни один покойник не восстал, чтоб напугать его до смерти. Анджей не верил в загробную жизнь. В самом деле он же не делает ничего дурного. Ну на что Ядвиге эти богатства? Могильным червям все равно что жрать, они не подавятся ее золотом. И ведь она же не древняя египтянка, что желает выкупить грехи у богов со звериными головами. Ядвига скончалась в христианской вере, что призывает отречься от мирских благ во имя благ духовных. Ядвиге драгоценности ни к чему. Семье ее тоже, раз позволили себе хоронить девицу в дорогих цацках. А Анджею все это пригодится. Он жив и не слишком богат. Всего-то он восстанавливает мирскую справедливость. Что здесь греховного? Лучше б родственнички Ядвиги раздали богатства нуждающимся, чем закапывали в землю. Анджей дураком будет, если позволит драгоценностям пропасть зазря.

" А, черт… рискну", – подумал он. Эти мысли настраивали на спокойный лад. Анджей и не заметил, как за ним плелись маленькие ножки. Судьба так захотела, чтобы Марыся стала свидетельницей его страшного деяния.

Время перестало существовать для Анджея, он не мог вспомнить как скоро лопата стукнулась о гроб. Анджей копал, горстки земли попадали девочке на щечки, пачкали ей башмачки и белые гольфы.

Анджей отшатнулся, взглянув на мертвую девицу, но заставил себя не быть впечатлительным. Всего-то кости, обтянутые кожей, которые скоро разложатся в земле. Нечего романтизировать. Да и некогда. Ловким движением Анджей снимал с покойницы толстую золотую цепь, серьги, кольцо с огромным изумрудом. Набив карманы, он принялся закапывать гроб обратно. Утирая пот, он заметил Марысю.

Анджей задрожал и попятился от дочери, словно перед ним восстала из могилы Ядвига. Кольцо с изумрудом больно впилось ему в ладонь.

– Chrystus Zbawiciel, wsparcie!⁴ – воскликнул Анджей и перекрестился. – Дочка, ты ли это?

Марыся не ответила, словно воды в рот набрала. Она смотрела на него во все глаза, нижняя губа дрожала.

– Пошли домой, дочка. Как это ты за мной увязалась?

До дома они шли в гробовом молчании.

Придя домой, Анджей первым делом принялся отмывать Марысю от кладбищенской земли. Перепачканную одежду он сразу сжёг. Марысю он тёр до скрипа и до боли, она не сопротивлялась. Ему хотелось отмыть дочь от своего греха.

Оставшись один, Анджей поудобнее устроился в старом коричневом кресле и в раздумье нахмурился. Не к добру Марыся застала его на кладбище.

Следующим днём они уехали подальше от этих мест. Продали цепь и серьги. А кольцо с изумрудом Анджей преподнёс дочке как подарок за молчание.

Жена возмутилась. По её мнению, Марыся была слишком мала для таких украшений. Она отобрала кольцо у Марыси и надела себе на палец.

– Ты моя единственная дочка, – Анджей, утешая, погладил девочку по волосам. – Потом оно достанется тебе.

– Когда потом? Когда мама умрет как Ядвига?

Анджей холодел, когда Марыся про это упоминала. Он дрожал в жутком холодном ознобе, глупо открывал рот и отрицательно качал головой. Вот оно наказание за тяжкие грехи.

– Прекрати, девочка, тебе привиделось. Ничего не было. Это наше семейное кольцо. Оно принадлежит и всегда принадлежало нашей семьи. Мы потомки знатных польских шляхтичей. Запомни это раз и навсегда.

– Хорошо, папа.

Мать Марыси закончила свою жизнь тем, что задохнулась во сне, как сказал себе Анджей, предпочитая не замечать голого пальца жены, который ещё вчера венчало кольцо с изумрудом. Подушка жены валялась на полу.

Когда он сообщил Марысе о смерти матери, руки девочки задрожали, она принялась открывать рот как безвольная марионетка.

– Что с тобой, дочка? – Перепугался Анджей.

Заметив его испуг, Марыся захихикала. Анджей выдохнул и забыл о дочери на целую неделю. Нужно было хоронить жену.

На похоронах матери Марыся вела себя ещё более странно, Анджею даже пришлось ее увести. Девочка билась в припадке как эпилептик, пытаясь стряхнуть с платья невидимую грязь. Марыся испуганно озиралась на могилы и кресты вокруг, впивалась мертовой хваткой в отца, как заведенная, повторяя одно слово, которое услышала тогда от Анджея: «Zbawiciel, Zbawiciel, Zbawiciel».

– Дочка, ты душила маму? – Спросил однажды Анджей.

– Нет, – Марыся задрожала всем телом. – Это не я!

– Ну а кто же? Она совсем молодая женщина, едва ли она задохнулась сама.

Взгляд отца сделался суровым, Марыся сжалась под этой суровостью.

– Скажи мне правду, – лёд в голосе отца треснул. – Скажи же, бес тебя побери.

Марыся задрожала сильнее обычного, она не могла вымолвить ни слова. В ужасе она попятилась от отца. Не зная, куда себя деть она закричала и упала на пол. Девочка неистово била пол руками и ногами, будто доски вели с ней отчаянную борьбу.

Анджей не сразу ринулся ее поднимать. Как заворожённый он смотрел на своего ребёнка, что превратился в одни бесконечные судороги.

Наконец он опустился перед Марысей на колени и провёл рукой по волосам.

– Это не я, папа, – шептала Марыся. – За ней пришла русалка. Она забрала ее. И тебя потом тоже заберёт. Всех нас.

Впоследствии Марыся часто ссылалась на присутствие Ядвиги, называя ее не иначе как русалкой. Любое грязное пятно или пыль рядом с собой она опознавала как землю с могилы Ядвиги и начинала истерить и намыливать себя и все вокруг. Анджей от всей души надеялся, что больное воображение дочери, вызванное шоком от расхищения могилы со временем, притупится.

– Выпей, отец, – Петр протянул тестю кружку. – Это сбитень, он тебя подкрепит.

Анджей взял кружку, но девица-смерть костлявыми пальцами опрокинула ее прямо из рук Анджея. Марыся вскочила на ноги, будто содержимое кружки ошпарило ее.

– Все хорошо, я подниму, – Петр опустился за осколками кружки, тем самым, не углядев посмертную агонию тестя. Ядвига утянула Анджея за собой, как и предсказывала Марыся.

Петр выронил осколки обратно и бросился к жене, лежащей на теле отца.

– Марыся, – ласково произнёс Петр. – Ну же, девочка, не рви мне сердце. Он оставил тебя на меня, я буду любить тебя за нас обоих, за себя и за отца.

– Теперь ты мой спаситель. Zbawiciel.

– Да. Все как ты скажешь.

Теперь спустя столько лет Марыся была готова признать, что Петр справился с этой ролью. Покуда он был жив, русалка не могла погубить ее. А теперь же она муж покинул ее и отправился к отцу. Совсем одна. Кому же теперь отчистить ее от грязи земли?

Об этом непрестанно думала Марыся, томившись в психиатрической больнице, куда ее запрятали-таки два взрослых сына. Они просто не могли по-другому.

А Лида Дронова была странной девочкой. В былые тёмные времена она не минула бы костра инквизиции. Все было в ней необычно, начиная с внешности, заканчивая поведением.

Девочка смотрела на мир своими до странности светлыми глазами, смотрела высокомерно и жестоко. Она была королевой в своём мирке, отец воздвигнул любимицу на такой высокий трон, что ей невозможно было слезть с него до конца жизни.

Саша не видел в дочери недостатков, для него она была самой прелестной девочкой на земле. Тоненькая, черноволосая с инопланетными глазами и очаровательно капризным ртом, Лида стала натурщицей тысячи Сашиных картин. Он называл ее своим сокровищем, своей принцессой, своим шаловливым котёнком.

Саша не видел ничего плохого в дурном характере Лиды. Да, она отбирает игрушки у других детей на детской площадке. Но таков мир, а Лида у него, слава Богу, растёт и развивает в себе качества лидера. Да, она поколотила соседскую девочку, когда та схватила Лиду за руку, потребовав наконец слезть с качелей, которые Лида занимала уже добрых сорок минут. И правильно, и поделом! Какое право эта девчонка имеет хватать Сашину дочку? Лида должна уметь за себя постоять. А относительно ее капризов… Пусть капризничает сколько хочет. Его Лида – королева, она всегда должна об этом помнить, и Саша, пока жив, не даст забыть.

Лида не должна сломаться, никто и никогда не должен посметь ее унизить. Эти слова Саша каждый день повторял себе как мантру. Свою он дочку он убережёт от всего на свете. И научит ее защищаться самостоятельно. Саша жил в постоянной борьбе за свою дочь со всем миром и верил, что борьба того стоила.

Рядом с Сашей Лиде было незачем проявлять характер, она получала что хотела по первому слову. Саша не мог по-другому, ведь Лиду он приравнивал к чуду. За такую любовную идиллию можно отдать все на свете, хоть душу продать. Лида смотрела на него своими светлыми глазами, в них было что-то такое, что Саша всегда и везде искал.

Саша любил посадить дочку себе на колени и вдыхать запах ее тёмных волос. Они пахли свежестью моря.

– Я так сильно тебя люблю, мой папуля, – говорила Лида, прижимаясь к Саше щекой. – Нам ведь с тобой больше никто не нужен, правда?

– Правда, котёнок, правда, моя принцесса, – вторил ей Саша, чувствуя себя пугающе счастливым.

– Я, когда вырасту, выйду за тебя замуж, папуля.

Саша смеялся вместе с двумя женщинами, стоявшими неподалёку, услышавшими лепет девочки краем уха. Они переглянулись друг с другом, давая понять, что очарованы привязанностью отца и дочери друг к другу. А особенно Сашиной счастливой широкой улыбкой, которую он не пытался скрыть от мира. Улыбкой победителя. Наконец он чувствовал себя любящим и любимым.

В Лиде Саша видел свою преемницу, находя в ее странности признаки гениальности. Он пытался обучить ее живописи, но Лида не проявила интереса.

Она любила раскладывать игральные карты как привокзальная цыганка. Это был понятный только ей пасьянс. Валет червей. Крестовая дама. Пиковый король. Бубновый валет. Дама червей. Крестовый король.

– Что ты делаешь? – Недоумевал Саша.

– Тихо! – Лида сделала предостерегающий жест рукой и продолжала свой странный ритуал.

При всём этом Лида была до странности религиозна. Этим она до боли напоминала Саше Веру. Неусидчивая и подвижная как ртуть, Лида могла спокойно отстоять длинную церковную службу.

К людям Лида относилась враждебно, животных тоже не любила. Она питала страсть к гальке на берегу моря. Слюнявила пальцы и терла камни. Так могла просидеть целый час.

Ее совсем не прельщает жизнь, беспокойно рассуждал Саша. Что она находит в мертвых безмолвных камнях?

И все же свою дочь Саша считал гениальной и талантливой. Осталось только отыскать ее талант и развить.

Особенная девочка, хранившая в себе демонов Лидии и ангелов Веры, двух женщин, которых невозможно вытравить из Сашиной крови.

Когда приходишь в Божий дом, оставь свои печали

Ведь этот дом был сотворен во царствие любви.

Там мы с тобой найдем все то, о чем всегда мечтали.

А стоит только лишь сказать: «Господь, благослови!»

А свечи ярко так горят чтоб душу освятить нам.

Чтоб вырвалась твоя душа из всех своих оков.

Смотри на пламя, добрый друг, послушай свои мысли,

Чтобы понять в который раз всю тщетность своих слов.

И только тут душа твоя найдет свою отчизну.

И в этом плане, уж поверь, она как патриот.

Скажи, каков же для тебя любви к отчизне признак?

Когда стремишься ты туда бежать от всех забот?

Мой друг, останься, не ищи других ты утешений,

К кресту ты подними глаза, молитву прошепчи.

И стань свободным, наконец, от разных искушений

И силою своих молитв прощенье получи.

Глава 42

Вадим поднял глаза к распятию.

Христос взял на себя грехи мира. Вадиму показалось, что Он ещё больше провис на кресте. То ли ещё будет. Люди немощны духом и плотью, им недостаёт сил перестать грешить.

Руку Вадима тронула жена. Вадим отвёл глаза от распятия и посмотрел на неё. Его поразили ее волосы цвета меди. Его поразили ее яркие зеленые глаза. Его поразила ее фигура, полная волнующих изгибов под целомудренным длинным платьем. Его поразил ее высокий рост, равный его собственному. Сколько ж ему еще нужно поглядеть на ее красоту, чтоб наконец уверовать, что эта женщина и в самом деле принадлежит ему?

Наверное, должно пройти время, они с Ириной женаты менее года. Со временем до сознания Вадима дойдёт, что его жена теперь не миниатюрная светловолосая Юля, а женщина совсем на неё не похожая.

Ирина походила на Лидию зеленью глаз и какой-то манящей детскостью. Впрочем, Вадим как мог отрицал это. Нет, он не ищет подобно брату Саше копию этой нечестивой женщины, Ирина совсем другая. Взять хоть цвет волос, хоть благонравие. И вообще дело в ее сынишке, в любимом и ставшем таким дорогим сердцу Вадима мальчике Алеше. Если б не он, Вадим никогда в жизни не предложил Ирине брак. Как и любой другой женщине.

Вадим рассуждал подобным образом про себя, но все же крепко с чувством глубокого ревностного собственничества сжал изящную руку жены так, что та тихонько вскрикнула от боли.

Они с Вадимом познакомились в церкви, Ира причащала своего сынишку. Мальчишка их и свёл. Светловолосый голубоглазый, болезненный, он напомнил Вадиму Арсения.

Ещё ранее Вадим начал помогать людям. Начал, как водится, с малого. Вчера он подержал старушке дверь в метро. Сегодня порадовал незнакомого мальчишку, угостив недешевой шоколадкой в магазине. На завтра дал себе слово все воскресенье вместо того, чтоб праздно болтаться по квартире, помогать другим прихожанам в ремонте храма вместе с дядей Герой. Там-то в храме он и обрёл жену и сына.

У Леши были белые курчавые волосы и глаза как у Арсения, такие чистые, голубые, отражающие сердечную грусть.

– Глаза маленького святого, – изрёк дядя Гера, впервые увидев ребёнка.

Вадим долго не мог решиться заменить мальчику отца и женится на Ире, облегчив ее тяготы. Вставал вопрос этики. Скрывать нечего, Вадим покрывает Лешей тоску по Арсению. Можно признаться ещё в более грубом намерении: Вадим хочет при помощи этого ребёнка загладить вину перед сыном. А ведь Лёша – не игрушка, он живая душа. Лёша хочет, чтоб любили его, а не похожего на него мальчика, что безвременно ушёл от Вадима, оставив ему горький след отцовской вины.

В самом деле, чем Вадим лучше Саши, который растит чудовище из своего ребёнка, уподобляя девочку мертвой любовнице? Не взрастит ли Вадим из чистого мальчика монстра? Не загубит ли его?

Сомнения разрешила сама Ирина. Вадим попросту впал в зависимость от этой женщины. Бывало время, когда они виделись только в выходные дни на церковной службе, а в будни Вадим ловил себя на мысли, что тоскует. Не радовали посиделки с дядей Герой, латте из кофемашины (Вадим наконец разорился на свою первую крупную покупку в жизни) был пресным на вкус. Он видел в чашке яркие зеленые глаза, блестящую прядь волос, что так и норовила выскользнуть из-под косынки.

Вадим начал бегать по утрам на стадионе, откуда-то появились силы. Хотелось заключить здоровый дух в здоровое тело. Или же понравиться красавице Ирине.

Ирина была немногословна, больше говорила взглядом. На службе она всегда становилась рядом с Вадимом, иногда как бы невзначай трогала его рукой. Вадим недоумевал, что она нашла в нем. Разве он, красив, богат, мужественен и чем-либо примечателен? Таков его процветающий и знаменитый в богемных кругах брат Саша. Вот он, пожалуй, был бы в пару Ирине. И все же Вадим был несказанно рад, что Ирина снизошла до него.

Перед Ириной Вадим смущался, проще было завоевать Алёшу. Вадим поднимал его, помогая прислониться к иконе, покупал пастилу в церковной лавке. И осмелился пригласить его в театр на представление. Вместе с мамой.

В театре Вадим взглянул на Ирину по-новому. Она распустила свои рыжие волосы, накрасила губы яркой помадой, надела длинное серое платье с открытым плечом. Вадим оглядел ее таким взглядом, что Ира смутилась. Вадим не выдержал и вместо приветствия заявил, что она самая красивая женщина в Москве. Ирина одарила его милой улыбкой.

Лёша успел привязаться к Вадиму, всегда был так искренне рад его видеть. Ира поначалу смущалась, а потом тоже привыкла. Они пригласили его домой в свою маленькую однокомнатную квартиру. Вадим таскал туда полные сумки продуктов и сластей для Алёши. Готовила Ирина скверно, Вадим и это брал на себя. После десяти вечера он с горечью уезжал от них.

Однажды ему ужасно захотелось остаться. Ирина была прелестна в голубом халате, Вадим обнял ее за талию и протянул к себе. Он осмелился поцеловать ее, Ирина ответила на поцелуй, но потом отстранила его.

– Езжай домой, Вадим, – сказала она, нахмурив брови. – Я не из этих женщин. Если ты ходишь сюда за этим, то будешь разочарован.

Вадим принялся уверять, что она все неправильно поняла. Это получалось случайно, Вадим сам не понял. Никогда больше не повториться. Если только… если только им пожениться. Но как он смеет на это надеяться?

В этот момент вбежал Лёша. Вадиму стало стыдно перед ним, будто тот был взрослым мужчиной и понимал, зачем Вадим ходит к его маме.

Вскоре Вадим собрался с духом и сказал Леше, что он его папа. Мальчик спросил, где он был раньше. Вадим ответил, что был далеко в темнице. Он искал их с мамой, и вот нашёл.

– Ты не уйдёшь теперь? – Большие глаза Леши высказали чистую мольбу и огромный страх потери. Вадим приручил его, нужно держать ответ.

– Нет, – твёрдо ответил Вадим. Он был счастлив, что ему удалось не отвести взгляда. – Теперь я больше никогда не уйду.

Ирина согласилась стать его женой. Они сыграли скромную свадьбу, единственными гостями которой были дядя Гера и Алёша. Ирина сказала, что ее родня далеко. Родители, дядья и тетки не помогают ей. Студенткой она сожительствовала с отцом Алёши, он не женился, Ира хотела вернуться к родным, но они не пустили, обвинив в позоре, дескать, принесла им внука в подоле.

Вадим понял горькую обиду жены. Тем более ему самому звать было некого. Мать наконец-то лечилась от своего безумия, Сашу Вадим не видел добрых месяцев девять. Брат вечно занят, он весьма плодовитый художник. Сашин друг Виктор финансирует его творчество, организовывает выставки. Вадим даже сходил на одну из них и испугался за Сашин рассудок. Дружба с ненормальным Виктором высасывала из Саши ростки благодати, брат пал так низко, что Вадиму казалось, что это уже предел. Вадим недоумевал, как в принципе можно общаться с Виктором после его скверного омерзительного представления с куклой, напоминающей Лидию. Но Сашу с Виктором роднили их безумие и непроходящее воспоминание о женщине с глазами цвета моря при свете полной луны. Как бы они ни ненавидели друг друга, существовать раздельно им теперь было невозможно. Вадим боялся думать к чему это приведет.

Как дела у этого Виктора с Юлей Вадим не просил выяснить. Не позволила гордость, и не хотелось ворошить прошлое. Юля говорила, что любит и любима. Вадим был склонен думать, что она заблуждается. Саша ведёт жутко непотребный образ жизни, где рекой льется алкоголь, не исключено, что Виктор составляет ему компанию. Нельзя быть рабом двух господ, говаривал дядя Гера, тот, кто поклоняется зеленому змею, не в состоянии любить что-либо более него.

Особенно памятным, даже переломным, стал для Вадима вечер у Саши с Верой дома. Вадим с Сашей сидели друг напротив друга, а Вера пекла блины.

– Моя золотая Вера! – Саша любовно поглядел на жену. – Вот всем хороша супруга! И красива, и хозяйственна, и добра. Ты знаешь, Вадик, я нынче персона медийная, и как честный человек везде и всюду твержу, что женат. Поклонники жаждут увидеть Веру, которую почитают за мою музу. Но она не появилась ни на одной моей выставке. Брат, ты можешь себе представить такие чудеса? – Саша хоть и обращался напрямик к Вадиму, но все слова его были по Верину душу. В голосе Саши звучала жесткая издевка, в глазах же горел дикий огонь давней и крепкой обиды на Веру, упрямо отказывающуюся видеть в нем гения, несмотря ни на что. Вера признала Сашу прекрасным отцом для Лиды, извинившись за свою просьбу отдать их дочь Екатерине Васильевне накануне своих мучительных родов. Но менять свое мнение относительно его гениальности упорно не желала. Саша не мог объяснить себе, отчего его так больно колет неприязнь Веры к его творчеству. Ревнует к Лидии стерва этакая, зло говорил он себе, но подсознательно чувствовал, что дело не только в этом, а, может быть, и совсем не в этом.

Вера выслушала Сашу со спокойной улыбкой. Ее губы едва раскрылись, скорее со вздохом вышел этот самый вопрос, что потом долго не давал покоя Саше и Вадиму:

– Саш, а для чего ты живешь?

Саша, к удивлению Вадима, опешил. Он говорил свою уничтожительную речь так живо и красноречиво, но внезапно смолк и потупил глаза.

– Я художник, картины которого останутся в веках, хотите вы того или нет, – Саша так резко вскинул голову вверх, что его замутило.

– Ты прикрываешься своими картинами как масками, – продолжала Вера. – Неужели картины – это все, что ты хочешь оставить миру? Неужели что-то, что творится без любви способно победить смерть?

– Мои картины творятся с любовью, – по-змеиному прошипел Саша.

– Ты не знаешь, что такое любовь. Ты ведь не любишь никого и ничего. И картины свои ты тоже не любишь. И жизнь ты тоже совсем не любишь. А больше всего ты не любишь себя.

– Мне плевать, если кто-то не видит в моей жизни смысл, я сам его вижу предельно ясно, – Саша сам не понял, что почти слово в слово повторил слова Виктора на аналогичный вопрос. Он вообще, сам того не замечая, начал жить умом Виктора.

Разговор был окончен на словах, но бесконечно продолжался в мыслях Саши и Вадима.

– Вера на днях сказала, что моя жизнь бессмысленна и пуста, – Саша не выдержал и выговорился Виктору. Сколько не клял он себя за излишнюю болтливость перед этим человеком, все равно предатель-язык развязывался перед Виктором словно неумелая пряжа. – Все же я выбрал не ту женщину в спутницы жизни.

– Ты, кажется, искал вторую Лидию, а наткнулся на первую Веру? – Виктора переживания Саши, как обычно, развеселили.

– Та тоже не Бог весть как меня ценила. Я всегда считал, что из всех людей на свете Лидия наиболее близка мне по духу, но и она вытерла ноги об мою картину. Иногда мне сдается, что Лидия лучше Веры только тем, что слаще стонала в моих объятьях. Но Лидия хоть как-то в своей извращенной манере мотивировала меня на творчество. Она вдохновила меня на создание лучшей картины. Вера же всю жизнь пинает меня за талант. Ей бы хотелось, чтоб я покрылся плесенью на рядовой работе, как брат Вадим.

– Бедняжечка моя Сашуля, – Виктор уже откровенно смеялся. – Ну, Саш, гении никогда не бывают признаны при жизни. Ты сам взволок на плечи тяжелый творческий крест. И что же? Теперь ты хочешь, чтоб хрупкая Вера или, прости, Господи, Лидия помогали тебе его нести?

– От Веры, как от своей жены, я ожидал большей поддержки. В начале нашей семейной жизни она давала мне безусловную любовь, сейчас же она любит только себя.

Виктор нашел в своем телефоне изображение Веры и увеличил его так, что стали видны лишь ее глубокие синие глаза. Виктор заснял ее лично, когда Вера смотрела на небо, поздно возвращаясь с работы.

– Не бери в голову, Сашуль, – Виктор улыбнулся своему заклятому другу. – Мы же с тобой знаем, что любовь, смысл жизни и прочее – всего лишь красивые слова. Они подавляют лишь слабых внушаемых людей. Сильные люди сами дают определения смыслу жизни, любви, красоте и морали. Ты серьезно будешь копаться в себе? Энергия талантливого художника должна вливаться исключительно в его творчество. А свои грехи пусть разгребают бездари. Чем им еще заниматься?

Саша слушал его успокоенный.

«В чем смысл жизни, Виктор?» – спросили Верины глаза с фотографии. Виктор задумался над этим впервые за свои годы.

Вадим тоже позабыл, что свой вопрос Вера задала Саше, а вовсе не ему, Вадиму. Чем он, Вадим, живет? Есть ли в его жизни любовь, ради которой не страшно жить и умереть?

Вадим свято верил, что именно эти судьбоносные вопросы привели в его жизнь Алешу.

У Вадима и Ирины была приятная душевная свадьба. Потом Вадим привёл жену и сына к себе в квартиру. Алёшу быстро уложили спать. Глаза Ирины странно засверкали, когда она повела его в спальню и закрыла дверь.

Ирина сбросила с себя платье, чулки и белье, откинула волосы назад и ловкими пальцами принялась освобождать Вадима от рубашки. Вадим не знал, чему поразиться больше: красоте ее тела или темпераменту. Он опустил руки на изгиб талии своей жены, провёл большими пальцами по животу, накрыл ладонями груди.

То, что происходило позже, Вадим вспоминал потом с горящими от смущения щеками, словно он был вчерашним школьником. Ирина удовлетворила все его явные и тайные желания, для неё не существовало табу и запретов. Вадим спрашивал себя уместно ли воцерковленной женщине резвиться в постели как распутная девка. Он отвечал себе, что Бог благословил любовь супругов в браке, и нет здесь ничего противоестественного. И, положа, руку на сердце, ему нравилась метаморфоза, происходившая с Ириной в их супружеской постели. Сам он не испытывал такой страсти со времён Лидии, столь же раскрепощённой, но несравнимо с более тёмной душой. Вадиму нравилось, как покорно плавилась Ирина, накрытая его телом. Он давно заметил в себе порок сладострастия, и сейчас в полной мере давал ему раскрыться. Вадим любил брать в руки ее лицо и смотреть жене в глаза. В роковые зеленые глаза.

Словом, Вадим был несказанно доволен счастливой семейной жизнью. Он обожал жену, усыновил Алёшу.

Вадим, действительно, был с мальчиком постоянно. Однажды они шли мимо катка, и Алёша скорбно вздохнул.

– Что такое, сынок? – Спросил его Вадим.

– Красиво, – ответил мальчик.

– Сегодня же купим коньки и тоже пойдём. Нечего вздыхать. Говори прямо, если чего-то хочешь или что-то интересно.

– Боюсь упасть. Лучше не надо.

– У тебя все получится, – сказал Вадим, глядя Алёше прямо в глаза. Тот ему не поверил.

Вечером они взяли дядю Геру и отправились кататься. Дядя Гера едва держался на коньках, но был настроен серьёзно.

– Че, малец, папа Вадим сейчас нас научит, – дядя Гера подмигнул Алёше.

– У тебя все получится, – шепнул Вадим.

– Я упаду, – заканючил Алёша.

– Ну и что? Ты встанешь и поедешь дальше. Взгляни на дядю Геру. Он не боится упасть. И я не боюсь. И ты тоже ничего не бойся. Все поначалу делают ошибки. Это совершенно нормально. Не понравится, уйдём. Смотри, отталкивайся и скользи. Да, да, вот именно так. Молодец. Ничего-ничего, давай помогу подняться. Ну, дядь Гер, тебя я уж не подниму, ты сам давай.

– Никакой помощи. Эх, ядрить твою налево, – дядя Гера наконец встал с пятой попытки.

Вадим с радостью отметил, что Алёша улыбается. У него начало получаться, и Вадим был готов лопнуть от гордости. Он так радовался за Алёшу, словно тот стал чемпионом мира по фигурному катанию. Алёша совсем приободрился, и Вадим расцеловал его в обе раскрасневшиеся от мороза щеки.

Дядя Гера подарил Вадиму на свадьбу квартиру, которую Вадим у него снимал. Вадим отказался от подарка. Он уговорил дядю Геру продать ему ее.

– Какой ты душный и нудный, Вадим, – махнул рукой дядя Гера. – Иди ты на хутор бабочек ловить. С этого дня я с тобой не разговариваю. Мне эта хата на что?

– Я хочу всего добиться сам, дядь Гер, – отвечал Вадим. – Я должен доказать себе, что чего-то стою.

Вадим долго думал и все же решил познакомить жену с Сашей и Верой. Больше всего он переживал как Алёшу примет высокомерная Лида, презирающая всех, кроме Саши.

Екатерина Васильевна, как только не старалась угодить внучке, но та от всего воротила нос. Угощения были ей не такими, игрушки простыми, бабушка Катя, мама и дядя Вадим – скучными и неинтересными.

– Когда я уже пойду к папе? – Всякий раз зевала Лида, не пробыв с Екатериной Васильевной и Верой и получаса. И так скорбно вопрошала она каждые десять минут.

На праздники Лида не сподобилась поздравлять кого либо, кроме Саши, доброго слова от неё так и не добились.

– Не верится мне, что она Веркина дочь, – говорила Вадиму Екатерина Васильевна. – Какая-то не наша порода, хотя внешне вроде на Верку и походит. И глаза странные, инопланетные какие-то. Как в душу смотрит, но при этом ледяные. Не от мира сего какая-то. Верка у меня тоже всегда была чудная. Но внучка похлеще будет.

– Она ещё маленькая, – утешал Вадим Екатерину Васильевну и себя заодно.

Екатерина Васильевна старалась увидеть в Лиде Веру, Саша – свою Лидию, а Вадим же упорно видел лишь Марысю. Лида до жути напоминала бабку затаившимся безумием в глазах.

Странность Лиды Вадим и Екатерина Васильевна обсуждали полушепотом, чтоб Вера не слышала. У неё всякий раз начиналась истерика, когда кто-либо указывал на неуравновешенность Лиды. Это была Верина боль. Никогда ей не стать дочери другом, они всегда будут чужими. Как горько это осознавать. С ранних лет Лида проявляла агрессию и властность, она была жестокой и одинокой. Сколько раз Лида била Веру по рукам и лицу. Сколько раз она оскорбляла бабушку Катю и швырялась в нее любым предметом, что попадался под руку. Верино сердце разрывалось.

Вадим чувствовал свою вину перед Верой. Он видел, как мучается она с ребёнком, а ведь она не знала, чьи гены носит под сердцем. Саша не удосужился, беря ее в жены, сообщить о душевной болезни своей матери. Никто из Сашиных родственников, включая Вадима, также не предостерегли Веру. Может быть она тотчас развелась с Сашей, может быть приняла решение не иметь детей, может прервала бы беременность. Зная Веру, Вадим мог бы сказать, что она все равно пронесла бы этот крест, даже если б заранее знала. Но беда в том, что никто не оставил ей выбора. За неё решили.

И вот Вадим привёл знакомить с Лидой Алешу.

– Это Лида, сынок. Твоя двоюродная сестра. Лида, это Алёша, мой сын.

– Привет, – робко поздоровался мальчик.

Лида брезгливо оглядела его и не поздоровалась в ответ. Вадиму захотелось силой потрясти ее и заставить произнести ответное "привет". Красивые губы Лиды остались сомкнутыми.

– Какой ещё сын? – Наконец выпалила девчонка. – Не было у тебя никакого сына. Точнее был какой-то, но он умер. А это ведь чужой нам всем мальчик.

– Это мой сын Алёша, – чётко и внятно повторил Вадим строгим голосом. – У тебя грязный язык, Лида. Это бывает, если человек постоянно говорит злые слова.

Лида презрительно фыркнула.

– Это Вера, сынок, я надеюсь, что она станет твоим большим другом, – Вадим поглядел на Веру и сказал ей все, что хотел одним взглядом.

Вера поняла. Она посмотрела на Вадима несколько сочувственно, но этот оттенок грусти тотчас улетел, когда она увидела, что Вадим ищет поддержки. Вера поддержала Вадима одобрительной улыбкой, но в глубине души не одобрила замену Арсению. Мертвым нельзя (да и не требуется) искать замен. Это от маловерия. Неужели Арсений и впрямь умер для Вадима ровно как Лидия умерла для Саши?

Вера устыдилась отторжения к мальчику и поспешила обнять Алешу и расцеловать так горячо, как ей никогда не доводилось целовать Арсения или собственную дочь. Алеша смутился. Он не был привычен к ласкам. Мама была к нему скорее холодна, Вадим держал мужскую дистанцию в воспитании. К тому же очень злобно сверкнули бледные глаза девочки, что любила быть в центре внимания и не терпела конкурентов. Алеша вяло улыбнулся Вере, и лицо покрыла пунцовая краска. Вера мягко отпустила мальчика, приписав его смущение своему собственному лицемерию. В Вериной душе много лет гноилась рана несправедливой замены, коей стали для Саши она сама и их дочь.

– А это Саша, мой…твой… он художник. Это папа Лиды.

– Здравствуйте, – уныло произнёс Алёша.

– Привет, – Саша присел на корточки, чтоб поглядеть на мальчика лицом к лицу.

– Я принёс конфеты. Это для… для девочки, – Алёша кивнул на Лиду.

– Очень хорошо, – Саша взял коробку конфет и протянул дочке. Та закатила глаза, но из рук отца не посмела не взять. – Идите с Лидой поиграйте.

– Пошли, Алёша, – Лида произнесла его имя с издевкой. – Поиграем в мои игрушки и поедим мои конфеты, – она сделала особый неприятный нажим на слово "мои".

Дети удалились, оставив взрослых одних.

– Моя жена Ирина, – сказал Вадим.

Ирина не смутилась. Она неспеша оглядела Сашу и Веру. Очень недобро, как показалось Вере. Очень восторженно, как показалось Саше. В зеленых глазах Ирины в самом деле загорелся особый яркий огонек.

Саша вёл себя любезно и достойно, Вадиму было не к чему придраться. Вадим боялся поначалу Сашиных идиотских шуточек, но брат не подвёл. Ира впоследствии оценила Сашу как приятного и интересного человека.

Ирина сразу принялась любезничать с Верой, Вадиму это очень понравилось. Он желал, чтоб они стали подругами.

– Никак ее не забудешь? – Саша в привычной манере ухмыльнулся своей поганой усмешечкой, когда Ира с Верой ушли к детям.

– Я не понимаю, о чем ты.

– У твоей жены ведь тоже зеленые глаза.

– Я по-прежнему не понимаю, о чем ты, – Вадим вспылил.

– Все ты понимаешь. Но, хочу сказать, что рад за тебя. Твоя жена весьма хороша. Давно пора, сказать по правде. Честно признаюсь, я думал, что вы с дядей Герой гомики. Отрадно осознавать, что это не так. Парнишка похож чем-то на нашего Арсения. Я все ещё помню его. Ждём пополнения в твоём семействе.

– Помнишь, я сказал тебе, что мы недостойны плодиться? Тогда я сказал это в сердцах, но теперь я в самом деле так считаю.

– Ваааадик, кончай с этим. Взгляни на мою Лиду. Ты знаешь ребёнка милее, красивее, лучше? Я жизни своей без неё не представляю. Слава Богу, что Вера достаточно боязлива и религиозна, чтоб тогда избавиться от нее. Я мысли не допускаю, что моя принцесса могла не родиться. Разве она не совершенство? Я уже никогда не создам ничего более шедевриального, я смирился. Вся моя мазня гроша ломаного не стоит. Лида – венец моего творения.

Вадим промолчал. Он не посчитал себя вправе заявить Саше, что его дочь и есть живое доказательство теории, что им с Сашей не стоит плодиться. Вадим считал, что Лиде передалось безумие бабки, девочка попросту пугала Вадима.

У Лиды с малолетства был очень осознанный взрослый взгляд, который вкупе с ее развитой жестокостью леденил кровь. Один этот взгляд перечеркивал схожесть девочки с матерью. Как и с той другой Лидией тоже. Вера и Лидия смотрели на мир взглядом ребёнка, которого пусть коснулась взрослая боль, но не смогла сгубить. Маленькая Лида глядела на Вадима взглядом обезумевшей королевы, что посылает на эшафот одним взглядом.

Вадим честно пытался полюбить племянницу, но меж ними стоял нерушимый барьер. В глазах Лиды Вадим был достоин только презрения, Вадим же всеми силами желал от неё отгородиться. Лида существенно нарушала покой его души, который Вадим так старательно достигал.

Дядя Гера Лешу принял и полюбил, но… не так как пышущую здоровьем красавицу Лиду. Когда дети были вместе девчонка нарочно ластилась к дяде Гере, умасливая его не спускать ее с рук. Она не давала возможности уделить внимания Леше, ее милый весёлый лепет заглушал тихий продрогший голос мальчика.

Саша набросал Лешин портрет карандашом, девчонка порвала портрет в клочья, убив окружающих ультразвуком своей истерики. Она прямым текстом при всех запретила отцу проявлять внимание к кому-либо кроме нее самой. Саше ее ревность очень польстила.

– Не обращай внимания, Леш, – говорил раздосадованный Вадим названному сыну. – Лида – очень невоспитанная девочка.

– По-моему, она просто чудесная, – такой ответ огорошил Вадима.

Впоследствии он понял и изумился змеиной натуре племянницы.

Вадим подслушал в следующий раз как Лида вела себя с Лешей наедине. Она кокетничала с ним, целовала его и обнимала, делилась игрушками. Лёша робко улыбался, восхищаясь ее яркой красотой и тронутый королевской любезностью. Говорил он, несколько заикаясь, с Лидой заикание обозначалось особенно сильно. Вадиму показалось, что Лида смеётся над Лешином голосом, но она не делала это открыто.

После этих дружеских любезностей девочке доставляло особенное удовольствие унижать Алешу при всех, обращаясь к нему не иначе как «он», ни разу не назвав по имени. Всем своим видом она показывала, что Алеша – человек второго сорта. Алёша со своей доброй наивностью не понимал двойственности ее натуры и не замечал какая разная Лида с ним наедине и при взрослых. Он только видел ее яркую необычную красоту и улыбку, направленную ему. Его Алёша полюбил Лиду крепкой первой детской любовью, вскоре Вадим с горечью это понял.

Вадим жаловался Саше, тот оставался глух. Вадим оскалился, что Сашина дочь позволяет себе бить Лешу по рукам.

– Вадик, ты воспитываешь пацана, – отвечал Саша. – Твоя задача воспитать его парнем, которого не бьют девочки. Ты не справляешься и переводишь стрелки на мою Лиду.

Вадим понял, что беседовать с Сашей (единственным человеком, что имел на девчонку хоть какое-то влияние) бесполезно. Он принял решение не возить Лешу к Лиде, но Лёша продолжал жалобно проситься к своей мучительнице. Мальчик обижался, у них с Вадимом начали возникать конфликты. Лёша со слезами на глазах заявил, что счастлив дружить с Лидой и любит ее больше всего на свете, считает доброй и ласковой девочкой. Сердце Вадима разрывалось. В этой беде он винил одного лишь Сашу, который не ведал, что он творит.

Саша жил, стерев в себе границы, отделяющие добро от зла. Чтобы утолить голод своего тщеславия и доказать свою состоятельность, Саша вынужден общаться с Виктором, которого ненавидел и презирал. Всем, включая самого Сашу было очевидно, что это общение не доведёт до добра. Но Саше непременно нужно было выставлять свои картины, он питался восхищением своих поклонников. Вот, всякий раз самодовольно говорило его лицо, смотрите же, люди восхищаются мной, это не я безумец, а вы примитивные дураки.

Вадим в отличии от него, как истинный потомок согрешившего Адама, не сумел остаться нейтральным. Он хотел, чтоб и Лёша впитал в себя принципы добра, отсеивая зачатки зла. Хоть с каждым днём Вадим был все больше уверен, что эти понятия в принципе не доступны пониманию человека, обещание постичь их было лишь первой из тысячи дьявольских уловок, на которые как малое дитя повелся человек.

Господь зла не создавал, говорил священник на проповеди, вспомните, книгу Бытия, там сказано: все, что создал Бог есть хорошо. Зло суть отсутствие добра, как тень суть отсутствие света. Всякий раз, когда человек не творит добро, он творит зло.

Но как разобраться, что ты творишь добро? Что твоими руками делается не зло под маской добродетели? Увы, границы практически стёрты, нужно обладать очень зорким сердцем, чтобы разглядеть. Как научить Алешу тому, в чем сам не до конца уверен?

Вадим спросил об этом отца Андрея.

– У тебя есть ориентир – твоя совесть, – отвечал отец Андрей. – Человек всегда знает, когда он грешит. Попросту попускает грех, а потом чувствительность притупляется. Если не знаешь, правильно ли поступаешь, скажи: "Господь, благослови". Ты же не скажешь: "Господи, благослови меня своровать" или "Господи, благослови меня накричать на ребёнка". Сразу поймёшь, что затеял недоброе.

Прижимая своей рукой руку Леши, Вадим желал, что Святой Дух вселился в него, желал вдохнуть его как ладан, исходящий с кадила священника.

Вадим молился и молился горячо. Он просил сил воспитать Лешу, просил за его слабое физическое здоровье, просил за Верино доброе сердце и за широкую душу дяди Геры, просил за Сашино и материно безумие, просил за становление Саши и его дочери на истинный путь. Просил Павла, отца и Арсения не оставлять его. И всегда благодарил Бога за все те милости, что Он даёт.

За прошениями и благодарностями служба проходила незаметно.

– Устал? – Спрашивал Вадим Лешу, когда они шли домой.

– Нет, мне нравится бывать в церкви. Так же как проводить время с тобой.

Вадима захлестнула волна щемящей нежности. Не было того, чего он не смог бы сделать для этого тщедушного мальчика с глазами маленького святого.

Где проходит та таинственная грань

Между реальностью и сновидением?

Как познать загадочный инь-ян,

Уловить судьбы своей течение?

Мир весь состоит из волшебства.

Стоит обернуться и увидеть,

Как вокруг происходят чудеса,

Становясь научными открытиями.

Глава 43

Начало хмурого промозглого московского ноября ознаменовалось пятым днём рождения Лиды. Екатерина Васильевна сказала внучке, что она родилась в один день с французской королевой Марией-Антуанеттой. Разумеется, тщеславная девчонка пришла в восторг от такого совпадения, что в очередной раз доказало наличие под ее белой кожей крови цвета небесной синевы.

Лида начала интересоваться этой королевой и всем-всем про неё рассказывала. Печального конца Марии-Антуанетты она ещё не узнала, но восхищалась королевой как красавицей и законодательницей мод.

Оттого Лёша и попросил у Вадима купить Лиде на день рождение фарфоровую куклу в образе королевы Марии-Антуанетты. Вадим понимал, что едва ли Лида оценит этот подарок по достоинству, но это был первый раз, когда Лёша что-либо попросил у Вадима. Мальчик не устраивал истерик в магазинах, прося сладости или игрушки. Когда Вадим предлагал сам, Лёша скорее отказывался, будто считал себя недостойным дорогих подарков. Вадим перестал его спрашивать, когда было желание порадовать мальчика, покупал и все. И вот Лёша робким голосом попросил об этой кукле.

– Так хочется подарить ее Лиде. Ей жутко понравится, я знаю. А ведь как тяжело ей угодить.

Вадим был против того, чтоб Лёша угождал Лиде, но отказать ему в этот раз не посмел. Вадим забоялся, что Лёша тогда никогда больше ни о чем его не попросит.

Вадим не любил дни рождения Лиды главным образом оттого, что потом его неделю мучало чувство безысходности. В семье не было сплоченности, и этот день демонстрировал этот факт во всей красе. А сейчас в эту безысходность нужно было вести ещё и Алёшу с Ирой. Пока жена наряжалась, Вадим бродил как неприкаянный.

Когда они позвонили в дверь и поднялись на этаж, Лида пулей вбежала встречать гостей, Алёша гордо нёс подарочный пакет с куклой.

Помещение обдало их приятным теплом, на улицах Москвы хлестал затяжной дождь.

Вадим искоса взглянул на Лешу, радуясь, что у мальчика его стараниями имеется хорошая тёплая куртка и водонепроницаемые сапоги. Подумал о детях, у которых этого нет, которые мерзнут и плачут под ледяным осенним дождём. Ах если бы Вадим мог обогреть всех детей мира! Или хотя бы всех детей Москвы. Как было бы славно порадовать этой роскошной куклой какую-нибудь бедную скромную сиротку, а не девчонку, что бесится с жиру.

Лида встретила гостей нарядная и прелестная. Густые чёрные волосы ниспадали мелкими кудрями, их украшала небольшая серебристая корона. Принцесса, да и только.

Вадим невольно залюбовался девочкой. Он провёл аналогию с другой Лидией. Бывало, плавали они впятером на диком пляже – Вадим с Юлей, Павел с Лидией и Саша. Вадим то и дело недобро поглядывал на Лидию, так она раздражала, такой казалась лишней и ненужной. Но когда она выходила из воды в своём нежно-голубом купальнике, с этими блестящими каплями воды на стройном теле, когда она выжимала руками длинные мокрые волосы, и вода струйкой лилась ей под купальник, у Вадима перехватывало дыхание. Он испытывал стыд и отвращение из-за своего жадного взгляда на ее тело, ещё более отвратительным было то, что Лидия замечала, что Вадим украдкой ее разглядывает. Ничего нельзя было поделать, такова сила красоты. Сейчас Вадим также смутился, когда Лида самодовольно задрала нос кверху, она видела, что Вадим любуется ей.

– С днём рождения! – Лёша хотел прокричать поздравление торжественно и громко, но голос по обыкновению сорвался на букве "ж".

Лида достала из подарочного пакета куклу и улыбнулась. Его королева в восхищении, обрадовался Лёша. Лида подставила щечку Лешиным трепетным губам.

Вадим протянул Лиде красиво иллюстрированную энциклопедию цветов. Такой подарок девочка тоже оценила. Вадим поцеловал Лиду в лоб. Детская косметика от Ирины также пришлась по нраву. Ира расхвалила Лиду с головы до ног. Вадим не понимал, зачем жена это делает.

– А где подарочная Библия от дяди Геры? Он обещал мне такой подарок. Он приехал? – Лида ловко проскользнула между Вадимом и Алёшей.

– Он не поехал, но обещанный подарок тебе передал, – Вадим мягко оттащил девочку от двери. – Не ходи за дверь босиком, холодно.

Лида смерила Вадима удивлённо-презрительным взглядом. С чего это он удумал ей указывать?

Вадим заметил, что Саша преподнёс Лиде кольцо Марыси в качестве одного из подарков на день рождения.

– Вадим, ну ты как неродной! – Крикнул Саша. – Проходи что ли.

Вадим разделся и последовал за Сашей к накрытому столу. Вера с Ирой обнялись как давние подруги, Вера поцеловала Алёшу, долго на него поглядев. Она вспомнила Арсения. Яркой полосой прошли сквозь Веру их прогулки вдоль гор, чистое небо и страшная сказка. Какие странные заговоренные места, где жил и погиб Арсений, Вера подобно Саше и Вадиму также слышала их зов за столько километров.

Лида повела Лешу с Ирой хвастать своими подарками.

– Сегодня, ведь именно сегодня, в ее день рождения, я докончил, – Саша выглядел даже изумленным. – Разве это не чудо?

– Докончил что? – Вадим, на всякий случай, огляделся.

– Картину, – прошептал Саша еле слышно, Вадим скорее прочитал это слово по губам.

– Ясно. Очередной шедевр.

– Я подарю его ей сегодня. Ты будешь первым, кто увидит.

– Даже интересно до чего ещё может дойти твоё безумие.

– Да брось ты, – Сашина рука тяжело легла на худое плечо Вадима. – Картина искрится жизнью, она не похожа на ту, несёт в себе абсолютно противоположный смысл. Даже Вера оценит, даю слово. А Вера…сам знаешь, как относится к моему творчеству.

– Покажи свою картину, – решился Вадим.

Саша повёл Вадима в комнату, что служила ему мастерской. Гонорары позволили ему купить просторную квартиру. Там он открыл взору Вадима свои картины – старую и написанную сегодня.

Вадим, взрослый мужчина, причём, как ему казалось, повзрослел не столько годами, сколько внутренне, но над портретом Лидии, мертвой Лидии, который описывает совсем не ту смерть, которая была ей уготована судьбой, Вадим до сих пор дрожал как мальчишка.

Он подошёл поближе, новая картина поразила Вадима.

Вадим рассматривал картину боязливо, памятуя, что от Сашиного таланта художника можно ожидать всего. Вадим начал рассматривать с углов, взгляд упал на горы, поросшие тёмной зеленью, на синее переливчатое море, в котором, словно молоко в чашке с кофе, перемешались солнечные лучи. Так это та Сашина картина, что он рисовал перед отъездом. Вадим узнал ее по гниющей лодке, где тонул человек.

Вадим опустил глаза и вздрогнул. Он стукнулся взглядом об лицо маленькой Лиды и не сразу понял, что она нарисована. Странные светлые глаза девочки на бледном лице глядели хищно и выжидательно, рот получился искривлённым и злорадным. Будто она радовалась гибели человека в лодке. Волосы Саша сделал ей длиннее, чем были у девочки в данный момент, такими, какие были у первой Лидии, они закрывали тело девочки до колен. По существу, вся Лида на картине состояла из длинных бесконечных волос и дерзкого потустороннего лица. Саше изобразил ее сидящей, обхватив руками колени, в море близ самого берега. На детском нежном пальчике маленькой русалки неуместным крупным пятном расположилось массивное кольцо, то самое кольцо, которым Павел обручил себе Лидию.

Картина с маленькой Лидой вызывала у Вадима желание отвести от себя взгляд ещё сильнее, чем та другая. Маленькая девочка со взрослым лицом познавшей пороки женщины. Дети не должны иметь такое лицо, такие глаза и рот. Они должны быть невинны, не должны знать зла. Маленькая Лида на Сашиной картине (и не в реальности ли тоже?) отличалась от представления Вадима о маленьких девочках, она была маленьким злобным вампиром, утратившим человеческое обличье.

Вадим от всей души пожелал сказать брату, что ему не следует больше писать картин. И тем более изображать реальных людей.

Саша наблюдал за ним с насмешкой лёгкого презрения, с каким образованный начитанный человек порой глядит на безграмотного невоспитанного неуча. Саша небрежно пожал плечами, как бы говоря, что иной реакции он от Вадима и не ожидал.

– Я узнал дикий пляж, – только и сказал Вадим.

Саша тихонько рассмеялся. Вадима всегда раздражала Сашина особенность посмеиваться своим мыслям, не высказывая их вслух. Ему захотелось ударить брата, чтобы он прекратил смеяться.

– Тоскуешь по этим местам? – К горлу Вадима сгустком подступил гнев. – Тебя тянет на этот проклятый пляж? В этот проклятый край, что никогда не будет знать всех благ цивилизации? В проклятое место, что высосало жизнь из всех, кто был нам дорог? – Вадим впервые за долгое время утратил спокойствие в душе. Ему хотелось кричать, рвать и метать предметы вокруг. Как Саша смеет воскрешать их прошлое? Это место нужно забыть, оно должно быть погребено за семью печатями.

– А тебя тянет туда? Ты слышишь зов моря? – Саша глядел на гнев Вадима с интересом, словно в жизни не видал ничего более занятного. – Разве праотец Адам не желал своим детям возвращения в Эдем?

– При чем здесь это?

– Видишь ли, Вадик, этот дикий пляж – мой Эдем. Я ходил по нему, чувствуя себя царем всей сотворенной природы, хозяином этого благодатного места. Я был обнажён, то есть открыт ко всему, обладая огромной жаждой познания. Там же со мной была моя Ева. Но ангел с огненным мечом погнал меня прочь из моего Эдема.

– Все никак ее не забудешь? – Вадим подразумевал Лидию, не осознав, что повторил Сашин вопрос, адресованный ему, Вадиму, менее часа назад.

–  Хотел бы, да как? Какого черта она так на неё похожа? Я каждый день смотрю на дочь и вижу ту другую, это кого угодно свело бы с ума, – Саша скосил взгляд в сторону детской, где Лида, должно быть, в это время крутилась перед Лешей, демонстрируя свою красоту. – И я вижу в ней Веру ещё. Вера тоже течет ядом по моей крови. Какого черта она так похожа на Веру? Я выдыхаю дым сигарет, и в этом дыму вижу лицо. И не могу понять кому из них двоих оно принадлежит. Иногда мне начинает казаться, что моя Лида сотворена из двух мертвых материй. Иногда она кажется мне бездушной куклой.

– Потому что ты сделал ее такой, – Вадим не смог сдержать укора. – Твоя одержимость не доведёт до добра ни тебя, ни твою дочь. Ты чудовище. Искренне не понимаю, зачем Вера, да и Лидия тоже, тратили на тебя своё время. Они обе были достойны лучшего. А Лида заслуживает более адекватного отца.

– Виктор на днях поведал про твою первую жену. У неё ничего нового. По-прежнему ждёт замужества с Виктором. У него таких как она тьма. И даже получше.

–  Передай Юле при следующей встрече, что я желаю ей счастья и поскорее расстаться с Виктором.

– Фу, какой ты бессердечный.

– Разве? А по-моему то, что я оставил ее говорит о том, что у меня есть сердце. Если б твоё сердце не гнило от воспоминаний о твоей неверной любовнице, ты бы тоже оставил Веру и дал ей выйти замуж за достойного мужчину, чтобы она смогла стать счастливой.

– Вера не стала бы счастливой без меня. И никогда не станет.

– Ты не помрешь от скромности, – Вадим скривил лицо. Сашина самоуверенность вводила его в бешенство.

– Я понял все с первого взгляда, когда она шла по Арбату. Я тогда впервые в жизни углядел в ней призрак Лидии, а не просто похожую типажом девушку. Вера шла как неприкаянная, плечи сутуло поникли, глаза заискивающе искали перед кем бы унизиться на этот раз, уголки губ навек опустились вниз, не приспособленные самой природой на смех и улыбки. Вера выглядела душой, которая не считает себя достойной рая, но до одури боится жариться в аду, а посему никак не решится перейти пограничное состояние. Ее огромные глаза вечной страдалицы встретились с моими, и я поднял в их синеве цунами, а она была и рада тонуть. Вера, несомненно, углядела во мне жестокую мрачную личность. Ей просто необходимо положить на кого-то жизнь, и она ежедневно отрывает от неё по кусочку и кладет под колёса колымаги моего эгоизма. И она счастлива, я клянусь тебе. И твоя Юлька была счастлива глотать твои измены и наплевательское отношение. Вот представь, что в Юлькину жизнь придёт наконец тишь да благодать. Тело, мысли и чувства Юляшки будут находится в стадии покоя. Так вот представь, как напугает ее подобная тишина. Юлька не то, чтоб страдалица как Вера, нет, я б назвал ее скорее просто примитивной. Не обижайся, Вадик, ты ведь сам с ходу не вспомнишь у неё ни одного таланта. В голове тишина, ещё и на сердце тишина! У Юльки будет только два выбора, точнее, как будто бы будет два, а на деле выбора не будет: поехать кукушкой от этой пугающей тишины или опять искать мужчину, что наполнит сердце страданиями, эмоциями, ненавистью, ревностью, презрением… ну что там ещё она к тебе ощущала? Если кратко, то я имею в виду, что, предоставив Юльке искать другого мужчину, ты всего лишь побудил ее поменять шило на мыло. Так она и сделала в итоге, как ты видишь. Что и требовалось доказать, как говорится.

– Я не согласен, – Вадим, как всегда, был поражён Сашиной философией, идущей вразрез с его картиной мира. – Даже если предположить, что ты прав, то понимая это, правильнее было бы все равно оставить болезненно зависимую от тебя женщину, чтобы совесть была чиста.

– Вон оно, как ты рассуждаешь, – Саша опять посмеялся своим поганым смешком. – Если ты увидишь истекающего кровью человека, но будешь опаздывать на самолёт, ты бросишь все и поможешь ему? Или побежишь, куда бежал, оставив его помирать? Ну, а что? Ты-то тут при чем, не ты ж воткнул этому человеку нож в сердце, кровь его на руках того, кто воткнул, а не на твоих?

– Я не понимаю этого примера. Как он относится к той ситуации, о которой мы говорим?

– А так, Вадик, что бездействие – это тоже преступление, это тоже зло. Зло – это отсутствие добра, так ведь? Так не лицемеришь ли ты, умывая руки? Ты оставил свою жену, истекающую кровью, и мнишь себя милосердным человеком, имеющим сердце, на одном лишь только основании, что не добил ее. Не милосерднее ли было добить?

Вадим отпрянул от Саши, как от безумца. Он не нашёл, что ответить ему, от этого злился пуще прежнего. Саше всегда удаётся вывести Вадима из равновесия.

– Я б на твоём месте написал пару ласковых строчек Юльке и подбросил б дровишек в деревянную лачужку твоего скучного семейного счастья, – продолжал насмехаться Саша.

– Разберусь, – ощетинился Вадим. – И, кстати, картины, тебе стоит никогда больше не малевать. Они отвратительны любому человеку, имеющему здоровый рассудок.

– Спасибо за мнение, – улыбнулся Саша, улыбнулся раздражающе дружелюбно. – Такая похвала дорогого стоит. Из твоих слов следует, что мне вновь удалось написать шедевр. И очень приятно узреть в тебе прежнего Вадика. А то ты совсем уж замолился.

Уходя, Вадим чуть не сбил Лиду, которая неизвестно каким образом очутилась у него под ногами. Девчонка подслушивала, решил Вадим. Лида подтвердила его догадку, проводив дядю презрительным злорадным взглядом своего отца.

Саша вернулся к гостям под руку с Лидой и оглядел комнату в поисках Вадима. Но среди толпы его внимание все равно приковывала одна лишь Вера. Она сидела рядом с Ириной и слушала поток ее болтовни. Разумеется, Ирина гораздо красивее, когда они сидят рядом, это особенно заметно. Заметно, если смотреть поверхностно, но Саша редко смотрел на мир именно так. В Ирине была, конечно, та самая истинная красота, Саша насквозь видел, что она не так проста, какой хочет перед всеми казаться, Сашу не провести такими наивными фокусами – рыбак рыбака видит издалека. Неживые глаза, голодный зелёный омут которых выжидал, когда Вадим -очередная жертва – потеряет чувство реальности и не найдёт больше дороги обратно. Но ее красота имела обрамление: крашеные волосы, яркая помада, подобранная со вкусом и знанием особенностей фигуры одежда. Словом, красота искусственного прудика: красивая водичка, светлый рассыпчатый песочек, дорогая холёная прилизанность. Любо поглядеть, глаз отдыхает. Об Веру же глаз спотыкался. У Веры абсолютно асимметричное лицо: одна половина мягкая и вислая, вторая – волевая и упругая. Волосы никак не улягутся волной, глаза не выражают кокетства. Сколько помнил Веру Саша она никогда ничего не делала с собой, чтобы казаться привлекательной. Она была естественна как море. Только не то море, что воюет с землёй на берегу (таким морем была Лидия). Вера же была тем открытым морем, какое видишь, заплыв далеко за буйки. Глубокая, безмятежная, глядевшая в небо.

Саша отвёл глаза и взял слово.

– Моя душа, моя принцесса, моя красавица, – обратился он к дочери. – В тебе одной смысл моей жизни. Ты любишь меня, а значит для меня светит солнце. Разве могу я передать тебя при помощи какой-то краски, когда ты соткана из звёзд и сияния луны? Но я попытался, чтоб увековечить мою любовь к тебе. Погляди же.

Саша с гордостью продемонстрировал картину. Ирина с Алёшей захлопали в ладоши. Вера с Вадимом мрачно переглянулись.

– Как красиво, – произнесла Лида, трогая картину. – Какое красивое море. Где это, папа? Ты сам придумал?

– Этот дикий пляж существует, – ответил Саша. – Его я тоже по наследству передам тебе.

Лида мечтательно смотрела на волны и гальку. Себя она словно не узнавала. Вера часто пугалась, замечая, что Лида будто не видит себя в зеркале. Когда Екатерина Васильевна наряжала внучку, Лида дотошно всматривалась в мельчайшую деталь наряда, зорким глазом замечала каждую торчащую нитку, но никогда не могла разглядеть следов еды на губах или, например, упавшей на щеку реснички. Она не смотрит на себя, с ужасом думала Вера, Лида не может или не хочет воспринимать себя как живого человека, ей нравится быть красивой куклой, жаждущей богатого убранства.

– Какое мастерство, – сказала Ирина Саше, подойдя к нему так, чтоб их никто не слышал. Сашу одурманил резкий запах ее духов, сладковатый запах пудры. Он почувствовал головокружение и даже тошноту. Оставаясь Вере верным мужем, вопреки множеству соблазнов, Саша привык за много лет к спокойному ровному запаху жены – запаху чистоты и свежести. Аромат Вериной кожи баюкал Сашу, он не мог заснуть, если не почувствует его. Теперь же рядом с Ириной Сашу замутило, словно он вышел из морозного свежего воздуха в горячо растопленную баню. Саша отступил на шаг назад, но уперся в стену. Приняв близость Ирины как неизбежное, Саша благодарно улыбнулся похвале. – Это, наверное, ваша лучшая картина, Александр? Жаль, что я не видела больше ничего вживую.

– Хотите поглядеть?

– Было бы очень интересно.

– Пошлите сейчас.

В комнате Саша и показал Ирине портрет Лидии. Ему не была интересна ее реакция, Саша был уверен, что Ирина отреагирует так же примитивно, как это делали все, кто видел картину до нее, исключая Виктора. Саше хотелось вызвать в Ирине негативные эмоции, хотелось дать ей почувствовать себя не в своей тарелке. Он мстил ей за ее искусственный запах, через нее он мстил и Вадиму за разговор накануне.

Ирина вскрикнула и закрыла рот рукой. Но взгляд от картины не отвела. Она глядела долго, потом вся съежилась, и ее лицо задрожало. Ирина заплакала беззвучно и горько.

Саша не сводил с Ирины глаз, удивляясь ее реакции. Ее слезы изумили его, как смех Виктора когда-то.

– Простите. Я думала, она живая. В смысле мертвая. В общем, подумала, что вы храните труп в доме, – Ирина обернулась к Саше. Ее глаза высохли, но слезы отпечатались на лице, использовав пудру в качестве красок.

– Как вам? – Саша так и не смог понять ее реакции. – Женщина с картины напомнила вам кого-то?

– Меня саму. Наверное, так страшно умереть молодой.

– Вы боитесь смерти?

– Да. Больше всего на свете. Увы, но я не верю в христианский догмат о бессмертии души. Я каждое воскресенье хожу в церковь, чтоб на меня снизошло спокойствие, и страх ушел.

– Разве женщина на картине мертва?

– Горящая свеча символизирует бессмертие?

– Красота символизирует бессмертие.

– Да, если осмелиться приглядеться, то эту женщину можно назвать красивой. И она останется такой навсегда. Ее волосы не тронет седина, кожу не исполосуют морщины, тело не одряхлеет. Как вы считаете, а я красива?

– Да, как и любая молодая женщина. Просто вы своей красоты не видите.

– Я нравлюсь себе в зеркале и на фотографиях.

– Истина в глазах смотрящего. Скажите вашу интерпретацию моей картины. Она пугает вас?

– Конечно.

– Вызывает отторжение?

– О да!

– Разве она не прекрасна?

– Прекрасна, – выдохнула Ирина.

Саша внимательно на неё поглядел.

– Тебе бы хотелось, чтоб я написал тебя такой же? – Саша бесцеремонно перешёл с Ириной на "ты". Барьера в виде "вы" уже не могло существовать между ними.

– Да, но прежде другой.

– Какой же?

– А какой ты видишь меня?

Горгульей на соборе, ответил сам себе Саша. Он усмехнулся мыслям в своей голове.

– Приходи ко мне. Встретимся на нейтральной территории, сообщу позже где именно. Я напишу твой портрет. Это будет красиво.

По-чёрному глядят в неё глаза,

В них живы похоть, ревность и порок.

С ее же глаз не капает слеза,

Она закрыла сердце на замок.

Она узнала опытным путём,

Что красота не дар, а наказание.

И мысли побуждает о земном,

А не о вечном чистом созидание.

Глава 44

Ирина быстрым шагом вышла на улицу, не обернувшись на сына, что остался дома один. Не так давно Вадим прописал их Алёшей в своей квартире, и вообще он хороший муж и отец. Мужчина, который научился брать на себя ответственность. Какая редкая мужская добродетель. Впрочем, с первой своей женой он поступил худо по его же словам. Значит Вадим заслужил свою участь. Заслужил быть обобранным и выкинутым из ее жизни. Как этому идиоту могло прийти в голову, что она его любит? Боже, чему мужчины только не поверят, если захотят обладать женщиной.

Брат его, конечно, поинтересней будет. С ним игра станет намного увлекательнее, чем с пресным Вадимом. Как она еще не померла от скуки? Что ж, сегодня развлечётся на славу. Если верить надежному источнику, мрачный художник Александр Дронов мрачен только с виду, а на деле забавный малый.

Увидев, Ирину Саша удивился и не сразу ее признал. На Ирине было старое потрепанное пальто, пуховый платок, закрывающий волосы и половину лица, а также солнечнозащитные очки. В ноябрь-месяц таких очков в Москве не носят, люди косились на Ирину на улицах и в метро, так же недоуменно косился сейчас и Саша.

Не говоря ни слова, Ирина сбросила с себя очки, платок, пальто, свитер и джинсы. Белья на ней не было, она откинула гриву волос назад, демонстрируя свою наготу.

Первым делом Саша глянул Ирине в лицо. Заспанная, без косметики, даже без защитного крема, столь необходимого женской коже в промозглый ноябрь. Саша был восхищён и доволен.

Сколько по молодости он писал портреты женщин на Арбате, столько и ощущал отвращение к их дьявольским бесполезным уловкам. От мала до велика женщины, приходившие позировать ему, являли собой фантом. Они скрывались от него под другой личиной. Надевали лучшую одежду, крупные безвкусные цацки, завивали свои прямые волосы и выпрямляли кудри. Но это ещё полбеды. Боже, что они творили со своим лицом! За пигментом теней не было видно век, ресницы были чёрными словно уголь даже у природных блондинок, губы алели и блестели нездоровым лихорадочным блеском, тональный крем забивался в морщинки. Особенно искусные женщины каким-то образом рисовали себе скулы на округлых щеках. А про женщин с надутыми губами и микроскопическими носами Саша и вспоминать не желал.

Каждой из них он с улыбкой задавал один и тот же вопрос:

– Скажите, зачем вам нужен художник? Разве вы сами не переписали своё лицо, данное вам природой? Два художника… по-моему, это много для одной мастерской.

Все, как одна, услышав это, только хихикали. Эти женщины считали, что Саша делает комплимент их таланту умелой визажистки. Какие примитивные дуры, не имеющие понятия о красоте! Красота сочетает противоположное, если скрывать свои недостатки (а Саша ни разу не видел, чтоб они были скрыты умело и незаметно), то красота исчезнет с лица женщины. Трудно поверить, но это так. Саша боялся, что не доживет до момента, когда женщины это поймут.

За его творческую жизнь только Лидия да Вера позировали ему такими, какими были на самом деле – естественными и прекрасными. Ну вот ещё и Ирина. Удивила, нечего сказать.

– Зачем тебе Вадик? – Спросил Саша, разглядывая Ирину. – Разве ты не могла найти мужика получше? У тебя все для этого есть.

– Тебе для вдохновения обязательно лезть не в своё дело? – Даже голос у неё сегодня был другим. Томная сладость сошла, он стал смертельно быстрым словно ртуть. – Или под «мужиком получше» ты подразумеваешь себя?

– Нет, конечно.

– Тогда к чему этот треп? Я думала, ты подходишь к работе более профессионально.

– В моем профессионализме сомневаться не придётся, – улыбка сошла с Сашиного лица, сделав его жестоким. Сейчас эта стерва убедится сполна.

– Что мне нужно делать?

– Мыслить.

– Говори конкретнее.

– Сейчас ты сама все поймёшь.

Саша закрепил холст на мольберте. Он взял в руки кисть и обвёл взглядом краски. Вдохнул их токсичный запах и достал нож.

Ирина вздрогнула и тяжело сглотнула, когда он подошёл к ней с ножом в руках. Саша был предельно (пугающе) серьёзен, ни тени улыбки на губах и в глазах. Он аккуратно провёл холодной сталью по шее Ирины, по груди, животу, лону и бёдрам. Затем попробовав лезвие языком, сделал небольшой надрез на внутренней части бедра. Потекла кровь, Саша обвалял в этой крови свою кисть и сразу произвольно провёл кровавой кистью по холсту.

Ирина дрожала всем телом. Она чувствовала вихрь эмоций: сексуальное возбуждение, унижение, гнев, горькую обиду, неудобство и боль. Она хотела пойти приложить к кровоточащей ранке любую тряпку, но Саша рявкнул на неё страшным голосом:

– Не с места! Я уже начал. Ты будешь стоять на месте, пока я не кончу.

Ирина покорно сделала шаг назад и вернулась на прежнее место. Она встала босыми ногами прямо в пятнышко своей крови. Она поводила большим пальцем ноги по густой жиже крови, что смешалась на полу с мелким сором. Ирина принялась вспоминать.

Ей привиделась деревня, куда ее возили в детстве летом, сирень во дворе у бабки и спелые ягоды клубники. Сок клубники так похож на кровь. Затем сторожевая собака с умными и преданными янтарными глазами. Собака послушно таскала ей брошенные палки, она же потом разорвала в клочья зайца на дедовской охоте. Кровавое заячье месиво в пасти ласкового Полкана. Она вспомнила себя в четырнадцать лет, когда начала пробуждаться ее красота. Как смотрела она в зеркало на своё обнаженное тело, гладя налитую грудь, плотный живот. И пальцы в крови, что сочилась между ног, тогда напугали ее чуть ли не до смерти. Всплыли огни зимней новогодней Москвы, роскошь, волшебство и красота. И на фоне этой сказки о добре – бомж, лежащий на остановке со стеклянными глазами. Кровь запеклась на его полураскрытых губах. Она заново ощутила тяжесть голого мужского тела, жадные губы и красивые усы, так приятно щекотавшие кожу. И резкая боль, вышедшая кровавым фонтаном из лона. Теперь сын, которого она приложила к груди. До этого он был весь в ее крови. Наконец церковь, переливающаяся огнём церковных свечей. Священник приложил к ее рту хлеб и вино, она приняла и сглотнула. Тело и кровь Христовы. Вечное тело и вечная кровь, лишенные порочной грязи греха.

– Спасибо, – Сашин голос вывел Ирину из гипноза. – Ты превосходно умеешь мыслить. Ценю женщин, в голове которых не гремит пустота.

– Ты кончил? – Ирина вытерла грязный палец об пол.

– Да. Хочешь посмотреть?

Ирина кивнула и подошла к холсту. Перед возникла она сама, стоящая на коленях и скрестившая руки на груди. Из-за спины торчали чёрные крылья, они отрывались, растягивая кожу, оставляя на спине кровавые борозды, стекающие красными струйками на ступни. Демон, очистившийся через кровь, превращался в дочь человеческую. В зелёных глазах застыло выражение ужаса.

– Ну красота же ведь? – Саша самодовольно скрестил руки на груди.

– Гений ты или безумец? – Шептала Ирина.

– Гений. Но иногда, пожалуй, обычный безумец.

Саша довольно поглядел на новую картину. Блистательно. Истинная красота в своём каноничном виде. Со времен Лидии он не писал ничего подобного. Саша жадно поглядел в зеленые глаза своей новой музы, чувствуя возрождение высшей точки своей гениальности. Властным движением Саша протянул Ирину к себе и поцеловал, прокусив ее губы до крови. Рубикон был перейден. Они вступили в свою жестокую игру.

Человек всегда был собственник в душе

Во всем виновна спесь «венца творенья».

И гордость в нем зудит, кровь начинает жечь,

Рассудок слаб, готов на преступленья.

Когда предмет любви с улыбкою глядит,

Но ласки и слова мимо тебя проходят,

Тот демон, что внутри, на волю полетит,

Ты сам ему даёшь желанную свободу.

Он будет горячо нашептывать на ухо,

Дразнить тебя, губить, заставит ревновать.

И в сердце станет нестерпимо глухо,

Не вправе он иль она другого целовать.

Подумай хорошо, сколь многих погубила

Безудержная ревность, что порожденье зла.

Все лучшее в тебе в разы она убила,

А жертвам этой дряни вовеки нет числа.

Глава 45

С появлением Алеши жизнь Вадима пугающе наладилась. Алёша дал Вадиму гораздо больше, чем Вадим ему. Вадим стал расторопнее, ведь теперь приходилось нести ответственность не только за себя. Полуфабрикаты отныне не годились, Вадим мог травить себя, но не имеет права портить желудок ребёнку. Он выучился готовить полноценные завтрак, обед и ужин, заодно преподал уроки и дяде Гере. Пристрастился к уборке, даже стал находить в ней особое удовольствие. Намывая полы по старинке с тряпкой в руке, Вадим представлял, как стирает с себя всю греховную скверну. Чем чище дом, тем опрятнее жизнь в целом.

– Вадим, так нельзя, – улыбалась Ира. – Ты так превосходно ведёшь хозяйство, что я совсем разленилась.

А делать с Лешей уроки – особое удовольствие. Вадим заново получал образование вместе с ним (как много он уже подзабыл), вдвоём они так жадно глотали знания, что не замечали, как стрелка часов близилась к новому дню. Ложиться спать вовремя – вот чему Вадим ещё не научил себя и Алешу.

Про их прогулки в выходные дни можно и не говорить. Разве выразишь словами? Вадим с Лешей могли все время прогулки вести беседу молча, думая друг про друга и каждый о своём. А могли тараторить, перебивая друг друга, ничего так и не уяснив из своего диалога. Могли поговорить мудро, совсем по-взрослому. Могли обсуждать глупости, придавая им значимый вид, как иногда обсуждают малые дети.

В церкви Лёша всегда ставил свечу за Вадима каждый раз перед разной иконой. Они не говорили об этом, но Вадим это знал. Он чувствовал себя в безопасности, хранимый этим ребёнком и этой свечой на всю неделю до следующего воскресенья, а потом божественное покровительство продлевалось, и так бесконечно. Вадим даже ходил теперь, расправив плечи и смело смотря перед собой, что сразу отметили на работе. Чего ему бояться, когда большое детское сердце просит сохранить его и уберечь? Он будет сильным, обязан быть!

Вадим глубоко задумался, прочитав сообщение Юли с просьбой увидеться. Зачем ей это нужно? И стоит ли? Жизнь только наладилась, а Юля предлагает пусть и на несколько часов вернуться на круги своя.

Вадим читал Юлино сообщение, и поверх его главы глядел ухмыляющийся Саша, недавно советовавший Вадиму «подкинуть дровишек в его скучное семейное счастье». Вадим со злобой отогнал фантом брата.

Вадим встретиться с Юлей, и тем самым поставит крест на Сашиных омерзительных теориях. Он увидеться с Юлей как со старым другом.

Юля шла медленно, даже боязливо. Вадим тоже занервничал. Зачем она захотела встретиться с ним? А зачем он захотел встретиться с ней? Любит он её или ревнует на правах собственника? Или все безвозвратно ушло? Теперь точно станет понятно.

Они не поздоровались, просто кивнули, изучая друг друга. Юля надела желтое пальто. Вадим сразу вспомнил пышную жёлтую юбку, что была на Юле в день их первого свидания. По всему было видно, что она готовилась к встрече с Вадимом, ей хотелось его впечатлить. Вадим отметил это и сделал дежурный, но все же искренний комплимент:

– Ты как всегда прекрасна. Годы обходят тебя стороной. Мне кажется, тебе никогда не будет больше шестнадцати лет.

Юля не ответила, будто застеснялась. Губы нервно дернулись, так и не став улыбкой.

Вадим жадно ловил взгляд Юли, и не обнаружил в нем свою горечь. Она смотрела на него с любопытством.

– Скучаешь по родным краям? – у Юли прорезался голос. С этими словами из неё вышли молодость и красота, лицо посерело и поблекло, отточились скорбные складки.

–  У меня есть мои воспоминания. – Опустив глаза, ответил Вадим. – Нельзя так просто вычеркнуть полжизни. Теперь я это понял.

– А также нельзя все вернуть на круги своя, да?

Вадим понял ее издевку и не ответил.

Вадиму захотелось подойти к морю дикого пляжа, надышаться его прохладной свежестью, скинуть с себя пропитанную потом одежду и поплыть. Внезапно ему осточертела Москва с её тесным нагромождением домов и зданий. Природа в Москве была раздавлена кирпичом, она умерла от удушения в медленной агонии, навек оставив душный запах разложения.

Он такой же грешник, как и Саша, во всем подобный праотцу Адаму. Дикий пляж – Эдем Вадима? Удивительно, но похоже на то. А кто его Ева? Юлия? Лидия?

– Я скучаю по родным местам, – вздохнул Вадим.

– Я пришла за помощью и поддержкой, – Вадим почувствовал, как Юля вздрогнула всем телом.

– Что стряслось? – Пораженный Вадим схватил Юлю за руку и повернул лицом к себе.

– Я должна совершить убийство. Более того – детоубийство. У меня нет иного выхода. Вот зачем я позвала тебя. Потому что ты человек, который убил своего ребенка. Знаешь, я до сих пор виню тебя в смерти Арсения…

Юля захлебнулась в слезах, произнеся имя сына. Она рыдала надрывно, как маленький ребёнок, упавший с велосипеда, ещё не знающий, что такое стыд и желание скрыть эмоции.

Вадим поспешил ее обнять. Люди озирались на них, любопытные и равнодушные. Но в целом никому не было дела до Юлиного горя. Кроме Вадима. Он ощутил, как кровь вскипает в жилах.

– Да что же ты такое говоришь, – ужасался Вадим, чувствуя, как с каждым его словом Юля прижимается к нему все сильнее.

Она принялась лихорадочно поправлять косметику, плача ещё больше от того, что краска на лице так сильно размазалась.

– Расскажи, пожалуйста, что произошло. Какое еще детоубийство…, – перед глазами Вадима предстал Алеша. Вадим решил, что с ума сойдет, если с мальчиком что-то случится. Он воспринял горе Юли так болезненно, как свое собственное. – Я ничего не могу понять. Юля! Скажи еще хоть слово!

– Через два с половиной часа у меня запись на аборт, – прошептала Юля. – Не спрашивай меня ни о чем. Он хочет, чтоб я сделала это, а у меня нет сил ослушаться. Это так тяжело убивать своего ребенка. Только тебе одному это легко. Поделись со мной своей легкостью.

– Подожди. Он – это кто?

– Он.

Вадим понял.

– Постой. Послушай меня, – сказал он. – Ты не должна чувствовать себя зависимой от Виктора. Как он может заставлять тебя делать такие ужасные вещи? Как это у тебя нет сил ослушаться? Нет, ты не должна идти убивать своего ребенка. Как тебе пришло в голову такое осуществить? Господи, какое счастье, что ты позвонила мне. Юля, ты не одна. Я помогу тебе с ребенком. Тебе негде жить? Давай я сниму тебе квартиру.

– Я пришла за другой помощью. Я сказала за какой именно, – Юля затряслась в истерике.

– Юля, не пугай меня, ради Бога. Все поправимо, поверь мне. Первым делом бросай своего Виктора. Он ненормальный. Я помогу тебе. Взять к себе не могу, у меня небольшая квартира, со мной живут жена и приемный сын. Но я сниму тебе другую.

– Значит ты завёл себе нового сына и счастлив? И новую жену себе тоже завёл?

– Юль, ну, зачем ты так, – Вадим устыдился своего семейного счастья. – Алеша напоминает мне Арсения, они так похожи внешне и внутренне. После того, как ты не простила меня, я должен был ради чего-то жить. А жена…она мать Алеши. Я женился, чтоб стать мальчику отцом. Ирина, моя жена, конечно, славная женщина, она…

– Напоминает тебе Лидию, – Юля засмеялась скрипучим злым смехом. Подобный Вадим не раз слышал у ее матери Алены Михайловны.

– Нет… С чего бы?

– Такая же шлюха. Да, тебе, видимо, милы исключительно такие женщины. Ты просто не ценишь верность и порядочность.

Вадим помолчал. Нет смысла сейчас вступаться за Ирину. В Юле говорит ревность. Типичная женская желчь.

– На самом деле я жаждала тебя увидеть, чтобы открыть твои глаза. Наша встреча имеет вполне конкретную цель. И я рада, что эту весть принесла тебе именно я. Вот смотри же! – Юля бросила Вадиму в лицо снимки Саши и Ирины, полученные от Виктора.

Вадим побледнел. Что это? Фотомонтаж? Этого просто не могло произойти. Ирина ведь…И Саша…

Юля силилась изобразить на лице злорадство, но не могла. Вадим почувствовал себя униженным под ее взглядом, полным горечи и потери.

Вадим со смирением положил фотографии во внутренний карман куртки и ушел, произнеся напоследок Юле:

– Спасибо. Надеюсь, что тебе стало легче. И запомни навсегда важный урок: человек всегда захлебнется в собственных желчи, зависти, ненависти и прочих чувствах. Отравляя меня, ты травишь себя. Я пришел к этому, приди и ты. Я все же сниму тебе квартиру, ты должна разорвать порочный круг, по которому катает тебя этот человек. И никогда не должна быть рядом с мужчиной, который тебя не ценит. Бог дал тебе утешение, он подарил тебе дитя. В нем твое утешение, а не в моих потерях и страданиях. Береги его. Если ребенок не нужен тебе, то я заберу и воспитаю. Но, главное, пойми, что ничего не дается и не отнимается у человека просто так. Ты сильная женщина, сильнее, чем думаешь. Ты сильнее меня, своего Виктора, обстоятельств. Пожалуйста, не делай того, о чем будешь жалеть всю оставшуюся жизнь. Не будь так глупа и слепа как я.

Вадим опустился перед Юлей на колени и приник головой к ее животу.

– Встань, – прошептала она.

– Я не встану, пока ты не поклянешься памятью Арсения, что не наломаешь дров.

– Будешь стоять так всю жизнь?

– Буду стоять так всю жизнь.

Юля молчала и плакала. Вадим оставался неподвижен.

– Сделай это ради Арсения, – сказал Вадим. – Не разочаровывай его как это сделал я.

– Хорошо, – Юля облегченно выдохнула.

В глубине души она желала, чтоб кто-либо отговорил ее от страшного решения. На мать она не могла положиться, они были так эмоционально далеки друг от друга, что Юля не смогла раскрыть рта, когда они разговаривали сегодня по телефону о чем-то совершенно неважном.

Воззвать к мертвому отцу Юля не решилась. Ей было стыдно перед ним до горечи, что она пала так низко. Игорь Левин хотел для дочери самого лучшего, он называл ее принцессой. На деле же она не кто иная как бесправная рабыня жестокости и тщеславия чужого холодного мужчины. Нет, лучше б отец был жив, и она смогла бы укрыть от него этот ужас и позор, как укрывает от матери. Алена Михайловна живет в уверенности, что дочь катается как сыр в масле.

Была спасительная мысль открыться Вере. Но Юля посчитала себя недостойной просить у Веры помощи и совета. Сколько раз сама она пыталась уколоть и обидеть добрую и сердечную Веру. И разве не прогнали они с матерью Веру, когда она сама пришла к ним домой, чтоб помочь? Разве не посмеялась Вере в лицо Алена Михайловна, когда та пыталась защитить Юлю от Виктора. А Юля…она тогда малодушно смолчала. Теперь поделом.

Остался только Вадим. Юля хотела, чтоб ненависть к нему придала сил совершить задуманное. Но она никогда не могла ненавидеть Вадима так, как он того заслуживал.

– Ты клянешься? – Вадим все еще стоял на коленях.

– Клянусь.

– Клянешься памятью Арсения?

– Клянусь памятью Арсения.

Теперь Вадим встал, обхватил руками Юлино лицо запечатлел на ее лбу долгий братский поцелуй. Никогда до этого, даже в самые счастливые минуты их семейной жизни, Вадим не ощущал, насколько дорога ему Юля, насколько она близкий и родной ему человек.

– Всегда рассчитывай на мою помощь и ничего не бойся. Сегодня же напишу тебе по поводу квартиры и всего необходимого.

Дома Ирина встретила Вадима как ни в чем не бывало.

– Я скучала, дорогой, – промурлыкала она, обнимая Вадима за плечи.

– Именно от скуки ты шляешься по чужим мужчинам? – Вадим отметил, что его слова прозвучали жестоко и холодно. Перед ним опять встала Лидия, предавшая Павла. Замахнувшись, он дал по лицу им обеим – Лидии и Ирине. – Тебе нравится быть дешёвой распутной девкой? Полагаю, что так и есть.

Вадим глядел на неё как сумасшедший. Смотрел на ее красивую грудь, на длинные рыжие волосы, красиво лежащие на худеньких плечах, на тонкие руки и округлые бёдра. Он возненавидел ее красоту, она сияла в глазах Вадима греховной скверной. Будь проклята женская красота, посланная людям на погибель! Воспоминания о неуверенных целомудренных ласках Юлии в пору их брака прошлись по лицу Вадима судорогой отвращения. Он так же, как Ирина хочет именно извращённой любви, лишенной морали. Такую любовь могла дать ему Лидия, но он не осмелился ее познать. А теперь не в состоянии отказаться от Ирины, этой дешёвки, распутной девки. Будь она проклята с ее одурманивающей красотой, с ее подлой низкой душонкой, с его, Вадима, слабостью перед ней.

Вадим ощутил то почти забытое чувство, что испытал до этого лишь раз в своей жизни – смесь отвращения и желания. Он полностью отдавал себе отчёт, что ведёт себя отвратительно и недостойно. Так что же толкало его на это? Вадим не нашёл, вернее не пожелал искать ответа на этот вопрос, что промелькнул в голове спасительной искрой, но тут же погас в чёрной агонии помутнённого разума. Он схватил Ирину за волосы, приблизив к своему искаженному яростью лицу. Он убьет ее, прости его Господь, но убьет.

– Папа?

Вадим вздрогнул, услышав срывающийся голос сына. Алеша стоял в дверях, наблюдая эту безобразную сцену. В ушах Вадима зазвучал грохот. Это он позорно падал с пьедестала, который возвел ему сын.

Вадим отпустил Ирину и схватился за тяжелую голову. Что же он творит? Какой бес вселился в него? Пользуясь моментом, Ирина убежала в комнату сына.

– Леш, ты веришь, что я тебя сильно люблю? – Спросил Вадим. Любой ответ Алеши – отрицательный или утвердительный – убьет его. Вадиму суждено умереть сейчас от счастья или от горя.

Алеша почувствовал это и не ответил. Он пошел к Ирине. Вадим последовал за ним и увидел, как Алеша утирает ее слезы и обнимает.

Когда Вадим обессиленный откинулся на спину, ему захотелось навсегда уехать и больше никогда не видеть Ирину и эту квартиру, которую столько лет считал своей спасительной гаванью. Ему было мерзко и стыдно. Эта комната осквернена и проклята.

Вадим вспомнил о Юле, он обещал ей помощь. Вадим тяжело поднялся с кровати и принялся искать Юле подходящую квартиру. Что же за мерзкое существо человек? Как может он одновременно спасать одну женщину и губить другую?

Зло проникло в наш мир с первородным грехом

Они слилось с душой человека.

Зло всегда побеждается только добром

Так было и будет во веки.

И без зла никогда не увидеть нам света,

Это нужно понять и принять.

Потому не ищи ты простого ответа,

Не дано нам всей тайны узнать.

Глава 46

Виктор Серов в тысячный раз оглядел унылую больничную палату. Выцветший белый цвет давил на сердце своей унылой серостью. Какая ирония, который раз думал он.

Та, что была пленницей этих стен любила яркие сочные цвета, а не тусклое бело-серое сияние. Она любила теплые волны, а не холодные простыни больничной койки. Она любила жизнь и свободу, а не каменную тюрьму этого здания.

Виктор опустил глаза с потолка на женщину вот уже столько лет, пребывающую в коме. Она жива лишь его, Виктора, милостью. Его одержимое желание и деньги позволяют поддерживать в ней жизнь. Если это можно назвать жизнью.

Она может умереть в любой момент, тяжело вздыхают врачи. Ученые дураки не понимают, что она не может умереть. Никогда. Где им разуметь, они не верят в бессмертие, они каждый день видят скелет старухи, косящей головы пациентов (и как так произошло, что в сознании людей смерть столь физически уродлива?). Только он, Виктор, да два этих братца-ублюдка ведают, что женщина на больничной койке не простая смертная. Она не исчезнет с лица земли, как не исчезнет истинная Красота и истинная Любовь.

Бледная, с замурованными глазами, со склеенным ртом. Кукла. Мертвая кукла. И все же живая, вопреки законам природы и этого мира. И сейчас она более жива, чем когда ходила ногами по земле и сверкала своими колдовскими глазами. Это бренно и недолговечно. Сейчас же она живет в умах и сердцах. Вот это навсегда. Вот это и есть бессмертие.

Виктор вздохнул, он словил себя на том, что соскучился по глазам цвета моря при свете полной луны. Как поэтично. Виктор мысленно похлопал сам себе. И тотчас посмеялся новой мысли, промелькнувшей в голове. Когда эта женщина была жива, она не вдохновляла его так тонко и возвышенно. Близость смерти окутала ее особой аурой. Мертвая невеста всегда любимее, чем живая. И эти дураки еще рисуют смерть в виде уродливой костлявой старухи с косой. Они путают с жизнью. Это жизнь косит всех без разбора. Это жизнь костлява и безобразна. Это жизнь так пугающе страшна. А смерть…она прекрасна.

– Ты никогда не была более восхитительной, чем сейчас, – чувственно произнес Виктор, склонившись над бледной женщиной и опалив горящим дыханием ее длинные ресницы.

В этот момент жизнь оставила несчастную, словно обидевшись на слова и мысли Виктора.

Тем временем Сашина новая муза жаловалась ему на ревностную агонию Вадима.

– Какая ты подлая дрянь, – заключил Саша, выключая воду. Ванна наконец наполнилась водой. – Бедный Вадик. Отчего ему так не везет?

– Он встал на путь праведника, а значит должен хлебнуть страданий. Я всего лишь инструмент в руках Провидения.

– Ты, значит, волк в овечьей шкуре? – Саша усмехнулся, глядя в ее бесстыжее лицо. – Вадик хвастал, что ты чуть ли не монашка.

– Ну нет, конечно. Мне просто выгодно, чтоб меня таковой считали. В первую очередь сам Вадим.

– Зачем ты вышла за него?

– Что тебе за дело?

– Мне просто интересно. Вадик абсолютный примитив, а ты женщина интересная.

– Моветон, принимая ванну с любовником, говорить о муже. Мы с тобой все же богема. Ты исполнил мою мечту. Ты сделал меня бессмертной.

– Считай, что тебе повезло. Хоть ты и дрянь.

– Разве ты не любишь меня такой?

– Чтоб ты не обольщалась, скажу сразу: тебе никогда не стать моей главной музой. Ты можешь быть святой или дьяволицей, но ты вторична.

– А кто же первая? Кто твоя главная несравненная муза? Твоя жена? Другая любовница?

– Моветон, принимая ванну с натурщицей, вспоминать женщину, которую любишь. Мы с тобой все же богема.

Ирина посмеялась и скосила блестящие зеленые глаза на ванну.

– Ты первый, – сказала она.

Саша разделся и лёг в ванну. Ирина аккуратно присела у его ног.

– Расслабься, – прошелестела она, и Саша закрыл глаза, убаюканный ее сладким голосом. Голосом сирены. Голосом русалки.

Ирина провела рукой от Сашиного кадыка до паха. Это прикосновение отозвалось в Сашиной теле чем-то знакомым и болезненным. Так делала Лидия. Лидия! Затем Ирина резко сомкнула цепкие пальцы на его горле.

Саша вскочил, страх удесятерил его силы. Он перевернул Ирину на спину, выплескав почти всю воду из ванной. Она больно ударилась спиной об кафель. Теперь Саша держал руки на ее горле.

– Саш, ты чего? —испуганно зашептала Ирина, признавая бесполезность попыток вырваться. – Любимый, что ты делаешь?

– Закрой рот, тварь! – Сашин мозг лихорадочно подкидывал ему страшные догадки. – Это ты тогда пыталась меня утопить?

– К.…когда? Что ты такое говоришь?

– Не придуривайся, иначе придушу. Тогда на диком пляже, когда мы с Виктором плыли на лодке в ночи. Ты тоже там была… я принял тебя за неё… как сегодня. Ты пыталась утопить меня. Ты работаешь на Виктора.

– Я не знаю никакого Виктора и не была ни на каком диком пляже. Саша, ради Бога, – Саша не дал ей договорить, сжав пальцы на горле. Ирина в ужасе пыталась дышать.

– Сейчас я покажу тебе, что меня невозможно убить. Я задушу тебя сам и утоплю в этой ванне. И мне ничего за это не будет. Тварь. Ты зря возомнила себя русалкой.

Ирина тщетно силилась что-то сказать, Сашины пальцы перекрывали кислород. На счастье Ирины, зазвонил телефон. Саша бросил на него взгляд украдкой, и оставил Ирину в покое. Она душераздирающе кашляла, схватившись обеими руками за шею.

Саша ответил на звонок, что был настолько важным. Ему сообщили, что умерла мать.

Он бросил телефон на пол и сел, обхвативши голову. Кашель Ирины действовал на нервы.

Заметив, что Саша затих, Ирина как кошка метнулась прочь. Но покинуть квартиру быстро ей помешал тот факт, что она была голой. Саша бросил на нее мрачный взгляд. Ирина покорно засеменила обратно и накинула Сашину рубашку. Она решила быть послушной Саше и во всем с ним соглашаться. Злить его – фатальная ошибка, которая может стоить жизни.

– Я уже сказал, что ты отсюда живой не выйдешь, – Сашин голос звучал теперь так безучастно, что Ирина не на шутку испугалась.

Невозможно предугадать, что взбредет ему в голову. Телефонный звонок повлиял на Сашу странно, он сам не свой, пугающе спокоен и хладнокровен. У Ирины осталось одно единственное средство выйти из этой проклятой квартиры живой. Она дорого за это заплатит, но другого выхода Ирина не видела.

– Она жива, – громко и четко произнесла Ирина, глядя Саше в глаза. – Эта ваша Лидия жива.

Ирина облегченно выдохнула. Сработало. В Сашиных глазах вспыхнула искра жизни.

– Если ты врешь, – Саша схватил Ирину за волосы и приблизил ее лицо к себе.

– Клянусь тебе, – Ирина старалась унять дрожь и говорить четко и внятно.

– Так, где же она? – Саша тянул Ирину за волосы все сильнее, из ее глаз потекли слезы боли.

– Виктор знает, она…она у него. Только не говори ему, что я тебе сказала. Он убьет меня.

– Не все ли равно я или он?

– Саша, умоляю тебя…

– Закрой рот. Я даю тебе минуту, чтоб убраться отсюда. Минуту, поняла меня? – Рявкнул он и отшвырнул Ирину так, что она отлетела к стене.

Несмотря на боль, Ирина оделась со скоростью света и покинула Сашу лишь немного погрешив против срока, что он назначил.

Саша проводил Ирину безучастным взглядом. Он подполз к телефону, чтобы набрать номер Виктора. К Сашиному изумлению, Виктор опередил его и позвонил сам.

– Как дела, Сашуль? – Поинтересовался Виктор бодрым и веселым голосом.

– Паршиво, – Саша закурил сигарету. – Мать умерла. Хотелось бы повидать Лидию, она всегда умела меня утешить. Клянусь, что на этот раз ты приведешь ее ко мне.

– Можно устроить, – Виктор будто бы не удивился такой просьбе.

– Только не как тогда с куклой в гробу.

– Ну, что ты, Сашуль. Теперь уж наверняка. Без всяких кукол, будь спокоен.

– Когда же? Я хочу прямо сейчас.

– Давай попозже. Сам говоришь, мать надо хоронить. Сыновий долг – это святое, знаешь ли. Там же и встретишься с Лидией, близ вашего дикого пляжа.

– Она приедет?

– Конечно. На третий день от сегодняшнего.

– Почему ты скрывал от меня, что она жива?

– Разве она не бессмертна? К чему эти пустые напоминания?

– Если ты опять сольешься, я убью тебя.

– Нет, Сашуль. Теперь-то я точно ее привезу, чтобы ты поглядел. Она прекраснее, чем когда-либо.

Что-то в голосе Виктора заставило Сашу поверить. Он положил трубку, намереваясь сообщить Вадиму и Вере о смерти матери.

Какое имеем мы право судить,

Читая мораль со своей колокольни?

Какое имеем мы право винить

Того, кто сломался. Корчась от боли?

Кто-то уходит, нас не спросив,

Мир покидает совсем не простившись.

Молва окрестит его – «нагл и спесив»,

Но он не услышит, уже отдалившись.

Глава 47

Похороны Марыси были не пышными, но душевными. Саша с Вадимом стояли рядом, осиротевшие и боязливые. Им было странно осознавать, что именно потеря нелюбящей безумной матери оказалась способна свести их на короткое время.

Вадим неустанно гладил руку Алеши. Доброе сердечко мальчика сочувствовало утрате Вадима. С Ириной Вадим держал себя холодно, но вежливо. Он не смел еще раз огорчить Алешу.

Саша за все время не удостоил Ирину даже взглядом. Его раздражал лепет Лиды, направленный к Ирине. Дочке отчего-то нравилась эта крашеная паскудная девка.

Ирина заметно нервничала, отвечая Лиде невпопад. Она то и дело оглядывалась назад, словно ждала кого-то.

Марыся успокоилась и предстала пред вечностью маленьким чистым ребенком. Длинные ресницы легли на трогательное детское лицо, тонкие губы застыли будто б в блаженной улыбке. Крошечные ручки, сложенные крест-накрест, символизировали смирение перед неизбежным.

Отец Андрей отпевал Марысю долго и проникновенно, отдавая дань ее жизни, отягощенной заблудшим разумом. Торжественный распев священника нарушало цоканье Лиды. Горячий воск зажженной свечи постоянно капал ей на пальцы. Алеша всякий раз дул Лиде на руки, Вера красноречиво косилась на них, и вздыхала, оставаясь незамеченной.

Перед Верой стояла страшная картина, как Марыся разодрала себе руки и лицо до крови. Было из-за чего, кто-то тогда очень жестоко над ними пошутил. Впрочем, Вера знала кто именно, хотя ни Саша, ни Вадим, не называли ей имени Виктора.

Вера обернулась, чтоб поглядеть на Лиду с Алешой и едва не закричала. Над головами детей вырос Виктор, о котором она думала мгновение назад.

Виктор сочувственно улыбнулся Вере, церемонно ей поклонившись. Вера отвернула голову и положила руку на сердце. Избитая мелкой дрожью, она все же повернулась еще раз, желая убедиться, что воображение не играет с ней злую шутку.

Виктор по-прежнему стоял позади Лиды с Алешей и по-прежнему улыбался Вере. Он приблизился к ней. Вера затылком чувствовала его тяжелое дыхание, не смея больше шевельнутся.

Саша с Вадимом слушали отца Андрея, находясь в своих думах. Саша резко сжал Верину руку. Она вскрикнула, думая, что это сделал Виктор.

Отец Андрей замолчал, и повернулся на крик. Саша с Вадимом также обернулись к Вере, заметив Виктора.

– Продолжайте, пожалуйста. Извините, – прошелестела Вера.

Отец Андрей продолжил каждение над гробом Марыси. Виктор в свою очередь теперь в самом деле сжал Верину руку, она не сумела выдернуть. Он с сильным нажимом перебирал ее жалобно хрустевшие пальцы.

Отец Андрей докончил, все собравшиеся приготовились выносить гроб Марыси, но, выйдя из церкви, застыли от изумления.

Перед лестницей стоял другой богато украшенный гроб, солнечные лучи отбрасывали тени на восковое лицо покойницы – молодой черноволосой женщины в свадебном одеянии. В скрещенные руки умершей была вложена толстая свеча.

Алеша попятился в испуге, Лида же подбежала как можно ближе.

– Папина картина! – Воскликнула она. – Я находила ее несколько раз. Один в один.

Алеша поискал глазами взрослых, в поисках объяснений. Он увидел лишь окаменевшие статуи, застывшие в безмолвном ужасе. Каждый из них разделял страх Алеши и изумление Лиды. Один в один как на Сашиной картине, говорили их изумленные лица.

Саша первый подошел к гробу совсем близко и схватил за руку дочь. Нет, на этот раз в гробу не кукла. Саша до боли сжал руку Лиды, девочка сморщилась от боли, но не смогла выдернуть руку. Она терпела физическую боль не равную душевной боли Саши.

Вадим с Верой подошли к ним. Вера отпрянула и отвернулась, Вадим сглотнул ком своих эмоций.

– Папа, – звонкий голос Лиды продавливал и сжимал, – папа, это же твоя картина. Твои картины оживают?

– Да, красавица, именно так, – ответил Виктор, склонившись к Лиде. – Истинная красота не может умереть. Сейчас я тебе это докажу.

Вадим резко обернулся на голос Виктора. Тот встретил взгляд Вадима зловещей ухмылкой и превозгласил:

– Ваша давняя знакомая хотела вас увидеть. Только не говорите мне, что не узнали ее. Мертвая невеста Лидия приветствует вас!

По театральному громкий возглас Виктора сотряс воздух. Последующий за ним хохот пронесся эхом в головах всех присутствующих.

Саша стоял неподвижно, лишь его рука безжалостно крутила пальцы дочери. Лида аж шипела от боли. Наконец она не выдержала и разразилась свистящим резавшим криком. Отрезвляющим криком.

Саша выпустил руку дочери и посмотрел на нее безумным взглядом. Лида юркнула прочь и спряталась за Вадима.

– Что это? – Спросил Саша, ни к кому конкретно не обращаясь.

– Усопшая, ее тоже нужно отпеть? – отец Андрей вопросительно посмотрел на Виктора. – Вы разве уточняли время в церковной лавке? Давайте сохранять уважение к таинству отпевания и возьмем себя в руки.

– Что это? – Саша угрожающим шаркающим шагом подошел к Виктору.

– Твоя Лидия. Ты хотел ее увидеть. Видишь, я сдержал слово, – ухмыльнулся Виктор. – Помнишь, ты говорил Лидии в ту ночь на диком пляже, что воссоздашь свою картину вдоль до свечи в ее руках? Так вот я все сделал за тебя, глянь же. Ты только треплешь языком, а обещания твои выполняю я. Я воплотил твою картину в жизнь, но что еще важнее – именно я подарил Лидии бессмертие.

– Ладно вам, Виктор, ведь это не она, – Вадим встал между ними. – Вы же понимаете, что это не смешно?

– Отчего же не она? – Пожал плечами Виктор. – Отчего же не смешно? Вы согласитесь, что в хорошем юморе должна быть щепотка трагичности? Закон равновесия в лучшем его проявлении. Сашуль, дружочек, отчего ты не смеешься? Даже не говори, что тебе не смешно, я никогда в это не поверю.

Сашино лицо было страшным. Он поднял на Виктора залитые кровью глаза. Вера в испуге схватила Сашу за руку.

– Виктор, объясните, что происходит, – взмолилась Вера, чувствуя, что теряет рассудок.

– Извольте, – Виктор весело поклонился. – Вера, ваш муж или ваш деверь посвятили вас в эпопею о том, как они утопили тело потерявшей сознание женщины, приняв ее за хладный труп? Нет? Какие негодяи, правда? Так вот эти трагические события имеют продолжение. Я видел все от начала и до конца, посему решил поплыть вслед за надувной лодкой этих двоих подонков. Когда ваши доблестные родственники, Вера, сбегали от уходящей на дно женщины словно крысы с тонущего корабля, я сразу же выловил дорогую Лидию. Сашуля с Вадиком ретировались с места преступления так быстро, что не соизволили нас заметить. Я оказал первую помощь, пытаясь удалить воду из легких. Конечно же для бедняжки все эти метаморфозы не прошли бесследно, пострадавший мозг уже не сумел управлять организмом. Столько лет бедняжка в бессознательном состоянии вела диалоги со смертью, и вот смерти удалось переманить ее на свою сторону. Батюшка, ответьте мне на вопрос. И вы, Вера, тоже. Кто является убийцей несчастной Лидии?

Виктор не получил ответа.

Саша схватил Виктора за тщательно выглаженный пиджак и швырнул в сторону.

Вадим с отцом Андреем ринулись их разнимать.

– Саша, послушай меня, – Вадим смотрел прямо в Сашины безумные глаза. – Прекрати. Мы хороним мать, понимаешь? Сейчас не время и не место.

Вадим прочитал в горящих Сашиных глазах непонимание. С помощью дяди Геры Вадим увел брата прочь. Саша рвался, проклинал Вадима, Виктора, себя, целый свет.

На лице Виктора застыла кривая странная ухмылка, что не покинула его даже, когда тело Лидии удалось предать земле.

Есть то, чего не избежать,

Так было сотни лет подряд.

И повторенью нет числа,

Как тут не выучить обряд?

Но человеку не дано,

Понять, постичь его уход.

Приносит зло он иль добро?

Куда ведёт такой исход?

Та тайна бродит сквозь века,

Уста ее немы – молчат.

Увы, познать ее нельзя.

Таков сей тайны постулат.

Глава 48

Вера осторожно приоткрыла дверь в комнату дочери, где Саша безвылазно сидел с тех пор, как Лида заснула.

Вере тоже удалось подремать, и ей приснился ужасающий сон. С пугающей реалистичностью Саша надвигался на него с ножом в руке. Вера недвижно стояла и ждала, что Саша убьёт ее. Но вместо этого он провёл ножом по своему запястью. Хлынула кровь. Затем в кровавую лужу села босыми ногами Лида. Вера вскрикнула, когда дочка взяла нож, обезображенный красной вязкой жижей, но крик потонул внутри неё. Как это часто бывает во сне, Вера онемела и обезножила перед бедой. Резким сильным движением Лида перерезала себе глотку.

Вера резко проснулась от боли в груди. Словно какой-то злой человек сделал куклу-вуду с ее изображением и колол булавки в то место, где у куклы должно быть сердце. Как страшно. Боже, прости за маловерие, но как же страшно. Вера трижды перекрестилась и приложила к губам нательный крест. Нужно успокоиться, подумать об этом сне рационально и успокоится.

Все же Вера пришла к убеждению, что здоровый психически человек не может переступить черту двух миров, что-то в рассудке должно помутиться, если человек становится способен самостоятельно открыть этот портал. Не может здоровый человек так играться со смертью. Не может и точка! Это на уровне инстинкта – бояться смерти и трепетать перед ней. Как только человек утрачивает этот страх, он становится безумцем и не может уже более отвечать за свои действия. Вера представила, как берет острое лезвие и проводит им по своей худой руке, задевая тонкие голубые вены. Брр! Она даже не смогла это посмотреть у себя в голове до конца. Значит она не безумна, она психически здорова. Слава Тебе, Господи! А Саша? А Лида? Способны ли они представить такое и претворить в жизнь? Саша – художник, и художник мрачный, из тех, что не от мира сего. Он уже переступал границу жизни и смерти в своих картинах, особенно в той, где изобразил мертвую женщину, когда она ещё была живой. Значит он безумен и способен на все. Суеверный страх заставил Веру смелее открыть дверь.

Она застала Сашу, сидящим на кровати, Лида спала, положив голову ему на колени. Саша любовно гладил ее по волосам.

Посмотрев перед собой, Вера вскрикнула, чем разбудила Лиду. Саша нарисовал ещё одну картину, которая образовала зловещий триптих с первыми двумя.

На свежей картине была изображена молодая худенькая женщина в полный рост. Вера признала в ней Марысю, хоть и не знала ее такой молодой. Марыся была одета в алый шёлк, впрочем, это деяние могло быть и алой кровью. Так оно и было скорее всего, потому что Вера отметила, что платье стекает с рукавов тонкими алыми струйками. Кровь, везде кровь. Кровь текла с уголка рта, кровавая слеза катилась из глаз, чёрные змеи волос расползались в разные стороны, высунув кроваво-красные едва заметные языки. Марыся кричала, разведя руки в сторону. На пальце сияло изумрудное кольцо, излучающее зеленое сияние. В этой дымчатой зелени прятались рогатые чудовища, черно-красные демоны, клыкастые драконы и дикие звери.

Сочетание яркого красного цвета с необычной мистической зеленью заворожило Веру. Она отшатнулся, когда сообразила, что картина по сути своей ужасна. Сашино извращённой понимание красоты. Неужто оно теперь доступно и Вере?

Родилась-обезумела-умерла. Вот история женщины из трёх Сашиных картин. Это были разные женщины, но Вера чувствовала, что для Саши они были одной. Его прекрасная безумная мертвая муза.

Вера положила обе руки на горло.

– Я устала и хочу есть! – Лида грубо высвободилась из объятий отца. На неё, казалось, новая картина не произвела особенного впечатления,

– Посмотри что-нибудь на кухне, – вниманием Веры владел один лишь Саша. Ей было очень страшно за него.

Лида с недовольным лицом прошла мимо Веры, больно толкнув мать в бедро.

– Саша…, – Вера опустилась на кровать, чтоб сесть рядом с ним.

– Красиво? – Саша покосился на картину.

– Да, – признала Вера. – Красиво.

Саша не дал ей договорить, он затрясся от безумного смеха. Его смех был столь не к месту, что Вера в ужасе от него отшатнулась, как от сумасшедшего. И, действительно, он выглядел как совсем сумасшедший.

– Саша, ты ведь жутко боишься смерти – Вера пересилила себя и вновь поглядел на Сашу. – Поэтому ты ее так романтизируешь, делаешь такой особенно эффектной. Но смерть ведь необходимое явление. Смерть – это не конец. Сколько раз ты сталкивался с ней лицом к лицу. Неужели ты ещё не изучил ее, неужели не понял? Не нужно сходить с ума. Пожалуйста. Ради меня. Ради Лиды.

– Смерть не сводит меня с ума. Мы с ней добрые друзья.

– Перестань, я умоляю тебя. Ты не должен так говорить, это… это ужасно.

– Это не ужасно. Это прекрасно, Вера.

– Саша, я прошу тебя…

– Я благодарен Виктору. Только поэтому я его и не убил. Если б Лидия была жива для меня, я никогда б не познакомился со смертью так близко, никогда б не начал творить по-настоящему, стирая границы дозволенного. Рассказать тебе, что я такое? Я рос и взрослел в полной заброшенности в ожидании чего-то, сам не зная, чего, мне всегда казалось, что мне дано больше, чем другим, но как мне это реализовать? Вот вопрос, что меня грыз. Я был волен делать все, что хочу, подобная свобода меня пьянила, но в то же время чувствовал, что никто не огорчится, если я вдруг исчезну с лица земли. У меня не было отца, матери, братьев. Я отрёкся от всех ещё в далёком детстве. У меня была только она призрачная русалка, обитающая в моей голове, ставшая для меня всем. Она принимала облик разных женщин. Я ненавидел ее, когда она была моей матерью. Я сходил по ней с ума, когда она была моей возлюбленной. Я желал подчинить ее, когда она была тобой, моей женой. Я умираю от страха потерять ее любовь теперь, когда она стала моей дочерью. Кем бы она ни была, она мучает меня и грызёт изнутри. Она не даёт мне жить, скребя когтями мое сердце. Я не понимаю, как прогнать изнутри эту тварь. Сказать по правде, дело в том, что я не хочу ее прогонять. Возможно, не хочу, так как заранее знаю, что не смогу. Ведь это глупо, прилагать титанические усилия впустую. Я всегда был самонадеянным смертным, презирающим созданные временем суеверия. Одним из таких я считал любовь. Вера, что такое любовь? Нет, подожди не отвечай мне! Ты думаешь, что любовь такова, как описал ее апостол Павел: светлое идеальное чувство, что приносит одно лишь спокойствие и счастье. То любовь ангельская и божественная. А известна тебе любовь земная? Послушай, она известна мне. Любовь, в отличии от смерти, – мой враг, она мне неплохо так отомстила за мое пренебрежение к ней. Она так мстит каждому, кто относится к ней без должного благоволения. Любовь земная всего лишь тщеславная избалованная девка, которую перехвалили люди. Но она единственная мне подвластна. Я не могу любить спокойно. Внутри меня горит страшный дикий огонь, пожирающий все вокруг. В моей борьбе нет выживших, понимаешь? Все сгорело дотла. Я и сам почти стал пеплом.

– Любовь сильнее смерти. Ты играешь не на той стороне.

– Вера, мне передалось ее безумие. Материно безумие. Незадолго до смерти она говорила какую-то чушь про своё кольцо и разрытые могилы. Ещё она говорила про то, что нас всех заберёт русалка, каждый раз говорила разное. В русалку я верю, она существует. Русалка скребёт по моему сердцу ногтями, раздирая его до крови. Я реву от боли как дикий зверь, и чтоб не умереть пишу свои картины. Впрочем, я зря тебе рассказываю. Ты не поймёшь. Слава Богу, ты не безумна как мы с Павлом и Вадимом. Пашка перерезал вены, когда его ум зашёл за разум. Я ведь знаю, он говорил со мной перед смертью.

– Ты не рассказывал мне, – Вера была удивлена.

– Да не о чем там рассказывать. Я и без этого разговора все понимал. Ты забываешь (как, собственно, и мы с Павлом в своё время), что мы с ним были вместе в материнской утробе и напитались одним и тем же ядом. Я всегда понимал Павла, а он всегда понимал меня. Мы не могли не полюбить Лидию. Мы не могли не сойти с ума.

– И все-таки о чем вы с Павлом говорили тогда?

– О Лидии. О матери. Об отце. О Вадиме. Об Арсении. Но, главным образом, о любви, красоте и смерти.

– Почему он перерезал вены? Ответь мне, если ты понимал его!

– На самом деле у Павла был целый набор психический заболеваний: он страдал паранойей, шизофренией, неврастенией, маниакально-депрессивным психозом. Постоянно был в заботах и на нервах. Павел не был таким идеальным человеком, каким казался. Он был нездоровым перфекционистом. Если он любил Лидию, то душил своей одержимой любовью. Она обманула его, нарушила идеал их грядущей семьи, и он склонился над ней ночью, чтоб задушить. Мне Павел признался, что ему не хватило духу. Тогда он решил, что Лидия идеальна, это он не таков. Павел и в машину-то пьяный сел, чтоб красиво самоубиться. Не сложилось, вышло хуже. В тот вечер он попросил меня помочь ему. Я помог.

– Ты перерезал ему вены? – Вера вскочила с кровати.

– Нет, он сделал это сам. Я просто успокаивал его, чтобы у него перестали дрожать руки. Я сказал ему, что смерть – это благо в его случае, что он уйдёт очень эффектно. Что я сам когда-нибудь уйду также. Ты знаешь, какими были последние слова Павла?

Вера не ответила. Язык онемел от услышанного. Выдержав ещё некоторое время, Саша все же назвал их:

– Истинная красота. Что может быть красивей крови? Если б я мог в ней захлебнуться, нырнуть в неё с головой как в море. Спасибо, брат.

Саша замолчал и посмотрел в пустоту. Он молчал несколько минут, но потом опять заговорил:

– После этих слов его рука перестала дрожать и сделала резкое движение. Он полоснул себе вены. Кровь хлынула бодрой струёй, образовав узор на кафеле ванны, на шее Павла, на моем запястье.

– Замолчи! Я никогда не поверю в этот бред! Ты уже просто сочиняешь на ходу! – Вера потрогала рукой горячий лоб. – Я не верю в эти сказки.

– Ты просто никогда не переходила грань. Тебе тяжело понять.

– И все же я понимаю, – прошептала Вера. – Саша, послушай меня. Мое сердце разрывается, когда я слышу твои речи. Пожалуйста, – Вера встала перед ним на колени, – давай обратимся к специалистам. Они помогут тебе, составят грамотное лечение. Это уже нельзя спускать на самотёк.

– Ты удумала упрятать меня в психушку? Чтоб я подох там как мать?

– Нет, нет…что ты такое говоришь? Это поможет тебе.

– Они убили мать. Твои специалисты ее убили.

– Нет. Она изначально была нездорова.

– То есть ты хочешь сгноить меня в психушке? Все вы хотите меня убить. Тебя прельщает роль богатенькой вдовы? Положила глаз на мои денежки, святоша? Так вот знай: я буду жить! Черта с два вы все меня убьете! Я буду жить! И я сам всех вас похороню! Ни ты, ни этот урод Виктор, ни эта тварь Ирина, ни Вадик не сможете меня убить!

– Саша, у тебя припадок, – Вера отстранилась и покачала головой.

– Я не сумасшедший, дура! Когда ты уже это поймёшь?

– Ты опасен. В первую очередь для самого себя.

– Хватит талдычить одно и то же как попугай! Можешь выкинуть из головы идею упрятать меня в лечебницу!

– Мне жаль, что ты меня не слышишь. Я больше не смогу доверять тебе дочь. Ты больше не будешь с ней встречаться.

– Правда? – Саша захохотал. – Это я отберу у тебя свою дочь! Я заберу ее туда, на дикий пляж, и мы будем жить вдвоём. И будем счастливы вам всем назло! Не знаю, кого ты из себя воображаешь. Не сможешь доверять мне дочь! Ты сама тронулась умом.

– Я хотела поговорить с тобой как с мужчиной, которого любила. Как с человеком в конце концов. Но увы, человек без разума перестаёт считаться таковым.

– Тебе не надоело убеждать саму себя в моей ненормальности?

– Ты сам недавно признал, что тебе передалось материно безумие. Ты путаешься в показаниях, как и все слабые рассудком люди. Но тебе бесполезно что-то доказывать.

– Я не лягу в психушку, слышишь? Не лягу!

– Тем хуже для тебя.

– Нет, тем хуже для всех вас. От меня не так легко избавиться, как вы все считаете. Я буду жить! – Повторил Саша по буквам.

Вера не стала отвечать, тяжело вздохнув. Саша умер, с горечью подумала она. Перед ней рвал на себе волосы совсем не тот художник с горящими глазами. Безумие сделало из Саши нечто большее, нежели человека. Или, вернее, нечто меньшее. Когда-то Вера увидела в его глазах – нет не себя! – ту, кем хотела быть. Она столько лет цеплялась за надуманные образы, которые рисовала поверх себя и Саши. Нет, она не женщина без недостатков. Она просто живой человек, именно это и делает ее уникальной и особенной. Нет, Саша вовсе не прекрасный принц, воспевший ее красоту. Он гений, сходивший с ума и наконец потерявший рассудок. Перед Верой стоял сейчас кто-то другой, не знакомый Вере. Кто-то потерянный и глубоко несчастный. Тот, кто отчаянно нуждался в помощи.

– Вера, меня хотят убить, – Саша внезапно смягчился и опять сел. – Виктор давно затеял это. Он мстит мне за Лидию. Ирина, Вадикова жена, не кто и иная как его прислужница. Помнишь я чуть не утонул в море? Они вдвоём топили меня тогда. Но им не удастся! Я клянусь тебе, что им не удастся.

Вера обречённо вздохнула.

– Обними меня, – Саша протянул к ней руки. – Прости за мои слова. Я знаю, что ты одна во всем мире не желаешь моей смерти. Ты моя жена. Моя истинная русалка. Все те другие были химерами. А ты настоящая. Давай повенчаемся, Вера. Мы должны быть вместе всем назло понимаешь! Я люблю тебя. В твоих глазах небесная синева моего спасения. Ты молишься за меня?

Вера кивнула.

– Только поэтому я жив. Только твоими сильными молитвами. Когда ты перестанешь молиться за меня, я умру. В твоих молитвах секрет моего бессмертия. Они этого не знают, это наша тайна. Пока ты шепчешь за меня молитву в ночи со мной ничего не случится. Никогда. Никто не сможет меня одолеть.

В этот момент в комнату опять вбежала Лида.

– Что такое, папа? Ты плачешь? – Она пытливо вгляделась в лицо отца.

– Нет, конечно, – Саша быстро оправился. – С чего ты взяла?

Нет, он не может позволить себе расхныкаться перед Лидой, он не вынесет презрения, коим она, несомненно, его отхлестает. Плакать можно было перед Верой, она поймёт и примет его таким. Но не перед этой девчонкой, она не знает жалости. Как не знала Лидия. Как не знала мать. Одна лишь Вера жалеет его.

– Нет, не оставляйте меня, – взмолился Саша. – Вы нужны мне. Как я буду жить без вас? Мне останется только как Павлу полоснуть себе вены.

– Я уже говорила, что тебе нужен только врач. К сожалению, мы с Лидой не сможем помочь тебе.

– Я душу перед тобой излил, а ты меня бросаешь как собаку, – голос Саши стал тихим и зловещим. – Не в первый раз. Хорошо, иди… Уйди я сказал! – Взревел Саша, замахиваясь на Веру.

Вера отшатнулась и набрала номер скорой помощи.

– Лида, – Саша окликнул их почти у порога. – Погляди, как красиво.

Саша, медленно смакуя, вонзал нож в запястье. Лида истошно закричала. Вера прижала дочь к себе, чтобы Лида не видела этого ужаса. Ей достало сил позвонить врачам и самой оказать Саше первую посильную помощь.

Помоги же нам, Боже, в памяти сохранить

То былое и то, что грядущее.

Помоги ничего-ничего не забыть,

Ни лица, ни цветочка растущего

Глава 49

Вадим вместе с Юлей, Верой, дядей Герой, Екатериной Васильевной, Лидой и Алёшей шли в церковь, что хранила все радостные и печальные моменты в жизни семьи Дроновых. За этими стенами венчались родители, были крещены Павел, Саша, Вадим и Арсений. За этими же стенами отпели его отца и сына, тут же мать плакала о Павле. Отсюда же мать не так давно предали земле. Старая церковь, как она не потонула в литрах слез горя и радости?

Сашино тело успели спасти врачи скорой помощи, но теперь его будут лечить ведущие специалисты по болезням человеческой души. Таков финал гениального художника. Вадим наконец признал в Саше гения. Как водится, слишком поздно.

Саша безвольно лежал в постели, тело окоченело словно у паралитика. Его глаза смотрели и не видели, уши слушали, но не слышали. Он тяжело закрыл свинцовые веки, чтобы тотчас открыть их снова. Перед ним сидела темноволосая женщина в свадебном одеянии. Лидия? Мать? Вера? Он не в силах был различить кто из них троих сидел у его смертного одра. Глаза, промелькнуло в Сашиной голове, у них разные глаза. Нужно просто узнать цвет глаз этой женщины, и Саша тотчас поймет кто она. Морская зелень глаз Лидии, небесная синева Вериных глаз, темная бездна материнских…Саша скороворкой повторял про себя цвета, пытаясь заглянуть в лицо мертвой невесты.

Наконец призрачная женщина откинула с глаз фату, и Саша отпрянул. Глаза женщины были покрыты белой пеленой, не имеющими цвета. Слепая! Не может быть!

Именно в этот момент Саша потерял остатки разума.

Отца Андрея Вадим выделил из толпы сразу. Он не изменился почти, только схуднул и ещё больше сгорбился. Тяжко нести на себе бремя чужих грехов.

– Вадим, – отец Андрей улыбнулся одними глазами. Это была самая широкая и радостная улыбка, какую Вадим видел за всю свою жизнь. – Верочка!

– Добрый день, отец Андрей, – Вадим протянул руку, жалея, что не может улыбнуться так же широко и искренне, его глаза не обладали такой способностью. – Можно исповедоваться?

– В прошлый раз ты совсем этого не желал, – отец Андрей говорил без укора, но на его губах застыла невыносимая для Вадима жалость.

– Теперь пришёл. Вовремя, как мне кажется.

– К Богу всегда приходят вовремя.

– Я как блудный сын был мертв и ожил.

– И радость моя велика, – глаза отца Андрея продолжали улыбаться.

– Только беда моя в том, что я верю в карающего Бога. Я хотел бы, чтоб он покарал меня за мои грехи.

– Не нужно так верить. Человек всегда неосознанно уподобляется Богу. Если ты будешь верить в Бога жестокого, то сам станешь жесток. А это ещё хуже неверия. Не бойся и не желай Божьей кары, в этом нет истинной веры, это ни к чему.

– У меня теперь есть дети, отец Андрей. Я хочу воспитать их хорошими людьми, не хочу, чтоб они были такими неразумными и жестокими как я. И не хочу, чтоб они были слабыми духом.

– Подавай пример, только так. Бог пришёл на землю в облике человека и подал пример как жить, ибо Ему известно, что это самый верный способ.

– Помните, вы дали мне иконку? Я подарил ее Лиде, Сашиной дочке.

Лида покрутила цепочку на шее, похвалилась подарком. Она гордилась образом Божьей матери не меньше, чем кольцом Марыси.

Отец Андрей улыбнулся Лиде. Напоминает молодую Марысю, отметил он. И Веру тоже. И Сашу, особенно глазами. Отец Андрей относился к Лиде боязливо, но сейчас глядя на неё, он был рад, что она родилась у Саши с Верой. Таков промысел Божий.

Отец Андрей благословил детей. Лида тотчас схватила Алёшу за руку и увела в беседку.

– Твоя жена не приехала? – Спросил отец Андрей.

– Она призналась мне, что наш брак был фарсом и потребовала развод. Впрочем, участвовать в жизни Алеши она мне не запрещает. Я по-прежнему его отец, здесь ничего не изменилось.

Отец Андрей сочувственно смотрел на Вадима.

– Значит будешь воспитывать сына? – Спросил он.

– У меня теперь двое детей и еще племянница Лида, а здесь, в сердце – Арсений. – Улыбнулся Вадим, кладя руку себе на грудь. – У нас с Юлей, моей первой женой, совсем скоро будет дочка. Мы поженились недавно, чтоб она родилась в законном браке.

– Дай вам Бог! Непременно повенчайтесь. – Отец Андрей перекрестил Вадима. – А ты, Верочка, держишься?

– Да, – улыбнулась Вера. – Меня совсем нелегко заставить уйти с моего пути.

Буквально вчера Вера уступила уговорам Лиды и повела ее на дикий пляж.

– И правда! – Ахнула Лида. – Прям как папа нарисовал. Подожди, я пойду сяду в воду, чтоб было как на картине.

– Стой! – Вера схватила дочь за руку.

– В самом деле, это очень плохая идея, – Вера похолодела, услышав голос, который всегда вводил ее в трепет. – Юная и красивая леди может простудиться. Стоит ли рисковать такой красотой?

– Здрасьте, – недовольно сказала Лида Виктору. – Вы что какой-то наш родственник? Что-то я часто вас стала видеть.

– Я мамин друг.

Лида окинула Виктора презрительным взглядом, явно не одобряя выбор Вериных друзей.

– И все же она совсем не походит на нее, – Виктор покачал головой.

– Вы можете оставить в покое меня и мою дочь? – Вера силилась успокоить свое сердце.

– Нет, разумеется нет. Я ведь говорил, что ты мне нравишься, Вера? Меня влечет твоя невинность. С первого дня меня подмывает переманить тебя на темную сторону.

– Наверное, вы поняли, что на меня не действует ваше обаяние. Тоже с первого дня.

– Питаю слабость к фригидным женщинам, – осклабился Виктор. – Прекрасное качество, позволяющее с трезвой головой набивать себе цену. А если без шуток, Вера, поехали со мной. Я уезжаю. Лидия мертва и похоронена, твой муж сошел с ума, жизнь твоего деверя Вадима знатно подпорчена мной. Игра окончена. Finita la commedia, как принято говорить в таких случаях. Мне здесь больше нечего делать. Поезжай со мной. Я подарю тебе совсем другую жизнь, я дам тебе возможность почувствовать себя королевой.

– "Негоже лилиям прясть". Помните? Меня не соблазнить деньгами.

– Так полюби же меня просто так, о верная ревностная христианка. Выходи за меня замуж, повенчайся со мной в церкви и спаси мою душу. Ты же видишь, что дьявол обманул меня, подарив все царства мира сего, и я жажду спасения.

– Это так не работает, – Вера покачала головой. Несмотря на язвительный тон Виктора, она говорила с ним серьёзно.

– А как это работает?

– Любите, Виктор, и любимым будете. Только так, и никак иначе. Вы играете не на той стороне, – Вера вспомнила, как сказала эти слова Саше. Она подумала, возможно, ли достучаться до Виктора. – Вы проиграете.

– Хочешь сразиться со мной? Давай. Поиграем с удовольствием. Я люблю разного рода игры.

– Я не играю нечестно. Играть с заранее проигравшим – подлость.

– На чьей же стороне играешь ты?

– На стороне любви к Богу и людям. Вы никогда не любили, Виктор?

– Как знать, – Виктор подбросил вверх розовый камень в форме сердца. В глазах Веры промелькнул блеск узнавания. – Украл у Саши, – пояснил он. – Я все же по-своему любил ее. Лидию, я имею в виду. А ты по-своему любила своего безумного гения Сашу. Я любил Лидию любовью губительной, стремясь утянуть к себе в ад, ты же желала спасти Сашу, напролом протолкнуть его в райские чертоги. Так вот наш с ней ад на мгновения становился раем, вопреки моему ожиданию. А твоя любовь с Сашей превратилась в сущую преисподнюю вопреки твоим тщетным надеждам. Что ты скажешь на это?

– Скажу, что на земле для человека нет рая или ада. Есть только любовь. А чье обличие она принимает зависит от восприятия самого человека. Мы сами создаем себе рай или ад посредством свободы воли.

– Ты выбираешь рай?

– Я выбираю любовь.

Вера взяла Лиду за руку и заставила идти за собой. Девчонка еще долго оборачивалась на Виктора, пока он не нагнал их и не сунул Вере в свободную руку розовый камень в форме сердца. Этим жестом он попрощался с ней.

– Ты обязательно будешь счастлива, Вера, – сказал отец Андрей.

– Я всегда счастлива, – ответила она. – Быть счастливым – естественное состояние человека. Горести даны нам для того, чтобы не забывать каким бывает счастье. Все хорошо, отец Андрей. Благословите меня, и будет ещё лучше.

Отец Андрей от всей души перекрестил Веру, она от всей души откликнулась на его благословение.

Потом они все вместе остались на службе. Каждый проникся и подумал о своей жизни.

Вадим подумал об Алёше и девочке, которую скоро родит Юля. Он взял за этих детей ответственность, и не отступит. Сколько раз он начинал и сходил с правильного пути. Да, вероятно, он будет падать вновь и вновь, но будет каждый раз подниматься и упрямо идти вперёд. Искушения и потери не остановят его, он должен стать отцом, которым Алёша будет гордиться. Отцом, которым будет гордиться Арсений. Ему нельзя отступать. Ему, как и всем, суждено покинуть транспорт жизни, освободив места грядущему поколению, но Вадим доедет до конечной, не сорвавшись с пути.

Вера не думала ни о чем. Она отдала себя на Божий промысел, зная, что все устроится. Она не раз убеждалась, что все идёт как нужно, все, что посылается – не случайно.

Дядя Гера думал о семье, которую внезапно обрёл. Вадим с Верой наперебой твердят, как они ему обязаны, сколько добра он им сделал. Странно, что они не понимают, что за каждое доброе слово воздали ему сторицей. Он, право, совсем не заслужил. "Кто многое возлюбил, тому многое простится". Дядя Гера читал эти с благоволением в сердце. Истинно так. На его лице отразилась счастливая улыбка, когда он подумал о Екатерине, Вериной маме. Совсем скоро они обвенчаются, и узы его семьи скрепятся также при помощи закона.

Алёша думал о Лиде. Как красиво отражается огонь свечей в ее светлых глазах. Кто бы что ни говорил, а она самая замечательная на свете. Они вырастут, и он непременно женится на ней.

Лида неустанно думала о Саше. Никто не любил ее больше него. Он называл ее своей русалкой, говорил, что подарил бессмертие. Он всегда очень много говорил интересных вещей. И рисовал красивые картины, в каждой из которых была русалка. Лида сказала Саше, что верит в ее существование. Саша ответил, что истинно так, ибо каждому будет дано по вере его. Лида не разумела такого ответа. Она, как и Саша не осознавала, что слишком много думала об ужасном и потустороннем, притягивая к себе безумие и страх. Русалка с картин отца преследовала ее, она стояла за Лидиной спиной, но все же робко побаиваясь сильной Алешиной защитной любви.

Затем Вадим с детьми побрел на дикий пляж. Волны встретили его приветливо как старого друга. Вадим коснулся их рукой.

Лида села на гальку и начала слюнявить пальцы и тереть камни, открывая для себя их истинный цвет. Алеша глядел на нее во все глаза, умоляя этого не делать. Вадим тоже запретил, но нарвался лишь на закатывание глаз племянницы. Любительница гальки. Так звала дочку Вера.

Перед глазами Вадима предстала другая Лидия. Она улыбалась своей детской улыбкой, наблюдая за малышкой, что носит ее имя.

Вадим осознал, что эта женщина навсегда заняла место в его сердце, и наконец он сумел для нее его открыть, не смущаясь этого.

Вадим подумал об Арсении, его глаза ослепили слезы. Сын тотчас исчез. Вадим вытер слезы, и образ Арсения стал четче. Арсений улыбался Вадиму, он больше не держит зла. Он там, где царит благодать.

Павел. Мать с отцом, такие молодые, что Вадим не помнил Петра Сергеевича таким.

Все они окружили его со всех сторон, чтобы дать почувствовать, что они рядом. Всегда. Везде, где бы Вадим не находился.

– Лида, Алеша, идите ко мне, – сказал он детям. – Я расскажу вам истории. Лида, ты знаешь, что на этом диком пляже обитает русалка, в честь которой ты получила свое имя? Алеша, а ты знал, каким чудесным был мальчик, на которого ты похож? Здесь так же бродил мой брат, который научил меня плавать, как я научу тебя, Алеша. Да, он научил меня плавать, чтоб я в свое время научил тебя. Здесь гуляли мои родители, ваши бабушка и дедушка. Отец так любил мать, его любовь была сильнее безумия и смерти. Я рассажу вам сейчас много разных историй, а вы должны запомнить и потом тоже рассказать о них своим детям.

– А если мы забудем? – Устало зевнула Лида.

– Ничего страшного. Память неба, моря, земли и воздуха длиннее памяти человека. Ни одна прожитая жизнь не проходит бесследно.

Вадим ощутил прикосновение руки на своем плече. Он обернулся, желая узнать кто коснулся его – живой или мертвый? Это была Юля. Она присела рядом с Вадимом, положив голову ему на плечо.

Вера присела по другую сторону. Они с Вадимом встретились взглядом, поняв, что их мысли едины.

– Арсений сказал мне однажды, – Вера обернулась всем телом к Вадиму и Юле, – что память живет дольше людей. Память о том, что мы все вместе сидим сейчас здесь, переживет нас на много поколений вперед. Наши чувства впитаются в воздух. Арсений завещал нам понять это.

Вадим представил мир в тот момент, когда его уже не будет на свете. Он не знал, сколько отмерено ему лет на земле, доживет ли до седой головы, увидит ли внуков. Он знал лишь, что существует память. Его запомнит этот дикий пляж или же московский парк, где он так часто гуляет с Алешей, и кто бы ни сидел на диком пляже или в парке спустя сотни лет, непременно почувствует его дыхание, мысли и эхо произнесенных слов. Человеку не нужно изобретать эликсир вечной жизни, он разлит, распылен вокруг нас. Ничто не проходит бесследно. Круг непременно замыкается. Именно в этом заключается бессмертие человеческой души и всего сущего, что создал Бог.

Разве можно вычленить конец или начало

Из всей жизни, такой радостной и горькой?

Когда сердце говорило иль молчало?

Когда было многолюдно? Одиноко?

Невозможно подвести итог всей жизни,

Только лишь какого-то момента.

Человеку не дано глядеть сквозь призму

Стольких лет как фильма киноленту.

Пусть подведут итог за нас другие,

Те, кто знали нас, по-своему любили.

Это будет как нельзя правдиво,

Мы все это честно заслужили.

Эпилог

Блеснуло кольцо на тонком женском пальце, отразившись в глазах зелёным сиянием. Кольцо, хранившее множество тайн. Кольцо, украшавшее руки живых и мертвых женщин.

Говорили, что кольцо проклято и добыто нечестным путём (она и сама это чувствовала), но не могла от него избавиться. Кольцо приросло к пальцу, пустило корни. А в нем и есть ее корни. Ни одному живому (и мертвому) существу негоже забывать, что он собой представляет, словом, откуда пошли его корни, его род.

Бледная рука с кольцом на пальце расплетала длинную роскошную косу, пока волосы густой волной не полились по обнаженным плечам. Дева предстала нагая, готовясь опуститься тёплую прозрачную воду.

Это ее ведьмин ритуал, она черпает в воде силу. Непременно в полночь вода ласкает тело как никогда не сможет обласкать самый искусный любовник. Маленькая изогнутая ступня аккуратно входит в наполненную ванну – и прочь усталость. Вода щекочет спину, и все насущные заботы захлёбываются и умирают в муках, уступив место чуть насмешливой блаженной неге. Трепетная гордая грудь девицы восемнадцати лет стыдливо скрывается под водой, из приоткрытого рта вырывается стон. С медленным тяжёлым дыханием голова уходит под воду. Обряд очищения можно считать оконченным.

В честь совершеннолетия можно добавить и другой обряд. С улыбкой на устах девица налила кроваво-красное вино в бокал и кинула туда таблетку снотворного.

Это ведь не смертельно? Впрочем, если она не померла тринадцать лет назад при виде окровавленного отца (единственного человека, которого любила за всю свою нечестивую жизнь), то от чего же тогда, милостивый Боже, ей суждено умереть? Она бессмертна. Неприкаянная вечная русалка в безумном мире людей.

А мир и в самом деле безумен. Иначе откуда взялось столько людей, которым нравятся странные пугающие картины ее отца? Разве не должны они приводить в восторг только их двоих?

Отец полоснул себе вены ножом, а ее крик сотряс Москву. Отцу сумели помочь, он очнулся. Но очнулся в другом мире. В мире своих страшных картин, теперь нарисованные им люди стали ему собеседниками. Он оставил свою дочь в мире живых скучных людей. А ей бы хотелось к отцу, в призрачный мир его творческих работ. Ей хотелось в компанию своих умерших родственников, они были интереснее живых.

Мужчина с фонтаном крови, льющейся из запястья (дядя-самоубийца, положивший начало цепочке безвременных смертей этого семейства – одна эпичнее другой). Светловолосый мальчик, парящий над морем, весь красно-синий, будто ему подрали кожу. (Брр. Ее самая нелюбимая картина отца. Этот мальчик пугающе похож на прекрасного принца, что так желает ее окольцевать. Обладать русалкой. Вот не дурак ли?). Старик-призрак, с немым укором смотрящий на ветхий дом, обрамлённый горами и морем. (Она не помнила, кто это. Вероятно, патриарх этого великолепного семейства умалишённых).

И наконец жемчужины коллекции отца. Три роскошные картины, к которым невозможно остаться равнодушными. Красота юности. Красота безумия. Красота смерти. Те единственные три вида красоты, что признавал отец.

– Кто эти женщины? – Спрашивала она отца.

– Это все ты, – отвечал отец.

– Значит мне суждено сойти с ума и умереть?

– Всем суждено когда-нибудь сойти с ума и умереть. Но тебе повезло. Я даровал тебе бессмертие. Я отрёкся от всего, что есть нравственного в этом мире, чтоб даровать тебе его. Разве ты не мечтаешь о бессмертии? Оно существует. Другая Лидия верила в него и обрела. Каждому будет дано по вере его.

Она не мечтала о бессмертии. Не сильно-то ей нравилось жить. Ясно было одно: она не от мира сего, ей нет здесь места, она томится в этом скучном временном пристанище.

Говорили, и говорили справедливо, что каждая картина отца высасывала его разум. На неё они действовали как кубок с ядом. Она отравлена. Отец напичкал ее ядом, и она потеряла к нему чувствительность. Она бессмертна, как он и говорил. Только что теперь делать с этим бессмертием? Неужели ей вечность томиться тут, не ведая лучших миров?

Она взяла бокал вина, но рука предательски скользнула. Прозрачная вода окрасилась в красный цвет. Телефон затрезвонил погребальным колоколом. Она не стала отвечать, так и просидела в своей кровавой ванне до полуночи, а в полночь ванна превратилась в тыкву. Образно выражаясь, конечно.

Начинается. Вместе с дорогими родственниками она приехала отмечать совершеннолетие в глухомань на родину отца, надеясь, что хоть здесь вдохнёт воздуха свободы. Хоть здесь она как змея сбросит с себя шкуру цивилизации и превратится в русалку. Черта с два- мать и дядя со своей женой и слышать не хотят об ее свободе. Они и привезли ее сюда сквозь зубы, боясь, что она сбежит одна. Сейчас они увидит красную воду и устроят скандал.

Она услышала тихий заикающийся голос прекрасного принца, что звучал сейчас чётко и оглушительно. Он сильно напуган, так боится ее потерять, будто она ему принадлежит.

Прекрасный принц идеален, как и положено прекрасному принцу. Все верно. Как и положено в сказках, прекрасный принц давно и сильно влюблён.

Мать неистово стучит, что даже странно для такой хрупкой женщины, она перебудила весь свет. Вот и дядя зовёт племянницу по имени. А вот и прекрасный принц выламывает дверь.

Нет, она не откроют им. Пусть все горит пламенем.

Голова девицы опустилась в красную воду.

Как и положено в сказках, верный бесстрашный влюблённый принц в последний момент выламывает неприступную дверь ванной комнаты (на самом деле дверь дышит на ладан, чтоб ее!) и спасает прекрасную возлюбленную (проклятые романтичные сказки!).

Он держится с достоинством, действует быстро и толково. Он будущий врач. Сказочная профессия.

Опорой ему во всем служит ее дядя, которого прекрасный принц почитает за отца. И в самом деле прекрасный принц всем обязан названному отцу, ведь тот воспитал его и не бросил, когда взбалмошная мать прекрасного принца сбежала в неизвестном направлении в далекие края. Но названный сын дяди крайне быстро изволил научиться лгать своему названному отцу в угоду своей госпоже, этой бесчувственной ведьме.

Сей прекрасный принц клялся русалке в любви, лобызал ее белые руки и тонкую шею. Он говорил, что вырезал бы себе сердце, коли это не было бы чревато невозможностью лицезреть ее красоту.

Ей нравилось стоять с ним в скромном уголке церкви. Он прекрасен, когда шепчет молитвы, крестясь одной рукой, другой рукой сжимая ее руку. Этим же вечером ей нравилось его совращать, забавляясь над тем, как этот праведник теряет человеческий облик. Они совокупляются как животные, не знавшие стыда, она царапает ему спину и грудь своими острыми когтями, а он держит ее в тугих тисках своих рук и непрерывно целует, не чувствуя боли от ран, что она ему наносит. После всего его всегда одолевает желание прижать ее к себе и заснуть рядом, но она всегда встаёт и уходит с жестокой победной улыбкой. Почему-то ей нравится издеваться над его чистой возвышенной любовью. Разумеется, она ценила бы его больше, если б он унижал ее и ни во что не ставил. Но не нашлось ещё такого человека. Она слишком могущественная ведьма. Кто сможет с ней тягаться?

Ей бы замуж за своего принца, ей бы родить ему сына. Вокруг неё ходит большая любовь, но ей нет до неё дела. Она не может жить в социуме, так как не имела друзей, зная лишь общество сходившего с ума отца. Отец внушал ей, что мужчины несут в себе зло и обман. Все мужчины кроме него. Ни один мужчина не достоин ее. А ведь и впрямь только отец и принимал ее жестокую порочную натуру. Все остальные хотят наставить на истинный путь. Даже прекрасный принц. Отчего же она не сошла с ума подобно отцу?

Русалка позволила вынуть себя из воды (жабры тут же сжались от боли), позволила уложить себя. Кротко выслушала укоры: мягкие – от принца, строгие – от дяди и матери. Веки сомкнулись, она сделала вид, что спит. Спустя час она выскользнула с тёплой постели и направилась к морю.

Ночной воздух холодил голые ноги, но они потеряли чувствительность к холоду. Она вышла в тонкой сорочке прямо в бездну ночи. Ледяное сердце оттаяло и забилось так, как никогда прежде.

Дождь обволакивал ее, она открыла рот, чтоб испить его живительные соки. Небо посылает ей воду, чтоб она не задохнулась!

Она шла к дикому пляжу, где по словам отца обитали русалки. Она верила, что вот-вот, и они выйдут стройным рядком поприветствовать ее. Ведь она – одна из них.

Небо заалело, бросая красные отблески в море. Вода стала почти красной как ванна, где ей хотелось утонуть.

Напившись дождевой воды допьяна, она закружилась в безумном танце. Хорошо, что ее никто не видит сейчас, растрёпанную в белом сорочке почти до пят, протягивающую руки к луне.

Вдруг она остановилась как вкопанная.

Она ощутила на своих плечах тепло. О нет! Только не это! Ей нельзя в тепло, ее тело разложиться и истлеет.

Тепло достигло рук, живота, бёдер. И вырваться невозможно, руки держат ее как тиски. Его тяжёлое дыхание обжигает, причиняет боль. Как он не понимает?

Небо и дождь были свидетелями чудной картины, хорошему художнику было бы славно ее запечатлеть. Молодой человек с голым торсом в одних штанах и резиновых ботинках обеими руками обхватил хрупкий стебелёк стана девочки, тщедушная одежка которой уже не могла укрыть ее от зудящего холода.

Слезы сделали пресную воду морской, она жадно глотала их. Он подождал, пока она стихнет, взял в охапку и понёс домой.

Она язвила, что он надорвётся, она все время унижала его за хилый болезненный вид. Он, как обычно, пропускал мимо ушей. Она проклинала его и просила оставить в покое. Он, как обычно, пропускал мимо ушей. Она прокусила ему плечо. Он, как обычно, стиснул зубы и поцеловал ее в бок. Святоша, который вечно подставляет другую щёку, зло подумала она. Ему бы постриг принять, а он все мечтает ее покорить.

Он стянул с неё мокрую сорочку и переодел в свою пижаму. Напоил какой-то отравой (лучше б дал коньяка). Закутал в одеяло. Лёг рядом и прижал к себе.

Если он посмеет ее осуждать, то она заорёт на весь дом. Она разобьёт ночник ему об голову.

Господи, хоть бы обозвал ее дурой. Как же ей хотелось прокричаться и разгромить весь дом. Вот бы в ней была сила Самсона, и она смогла сдвинуть стены этого проклятого гниющего дома и разрушить его до основания.

– Все равно я уйду.

Он покачал головой.

– Я не люблю тебя. Более того – ненавижу! Оставь меня в покое. Я сумасшедшая. Ты что не видишь?

Он покачал головой.

– Я мертвая. Смотри, я же ледышка, мое сердце не бьется.

Он засмеялся своим беззвучным смехом (как же ее раздражал этот его смех!).

– Ты же видел папины картины. Это все я.

– Необязательно рассказывать мне, я и так знаю тебя наизусть.

Он прижал ее к себе так сильно, что она уже не смогла говорить.

Сумасшедшая, бессердечная, жестокая. Сколько раз он слышал это от других, от неё самой. Для него же она была просто любимой беззащитной девочкой. Такой родной, такой прекрасной, такой трогательно-маленькой.

– Я люблю тебя, – сказал он, прижимая ее голову поближе к своему сердцу, чтобы оно повторило, выстукало ей в ухо эти слова.

– Начинается. По-моему, ты тоже псих. Моя семья и на тебя влияет плохо. Немедленно выпусти меня отсюда. Ты что не слышал, что я сказала?

Она прижалась к нему сильнее и заплакала. Слезы камнями (галькой!) били по груди.

Слезы русалки. Сумеет ли ее монах вымолить для неё душу? Настоящую бессмертную душу, о которой мечтает каждая русалка.

Заметки

[

←1

]

Я тебя люблю (польск.)

[

←2

]

Моя собственность (польс.)

[

←3

]

Спаситель (польс.)

[

←4

]

Христос Спаситель, помоги! (польск.)