Алгебраист бесплатное чтение

Iain M. Banks

THE ALGEBRAIST

Серия «Звезды новой фантастики»

Издательство АЗБУКА®

* * *

Посвящается Макленнанам – Энди, Фионе, Дункану, Николь, Карионе и Робину

Пролог

У меня есть для вас история. У нее много начал и, возможно, один конец. А может, и не один. Начала и концы так или иначе вещи условные – игра мысли, фантазии. Где по-настоящему начинается любая история? Всегда существует какой-то контекст, всегда – куда более грандиозное полотно, всегда – что-то до описываемых событий, если только мы каждую историю не начинаем так: БАХ-ТРАХ-ТАРАРАХ! Большой взрыв. Шшшшшш… – а затем не пересказываем всю последующую историю Вселенной, прежде чем перейти к конкретному вопросу, который и является предметом нашей истории. Точно так же не бывает финального конца, если только это не конец света…

И тем не менее у меня есть для вас история. Мое непосредственное участие в ней было бесконечно малым, и я даже имя свое не собирался называть – слишком уж это самоуверенно.

И тем не менее я присутствовал там – в самом начале одного из таких начал.

Говорят, что сверху Осенний дом похож на гигантскую серо-розовую снежинку, наполовину вкрапленную в эти складчатые зеленые склоны. Она лежит на длинном, пологом обнажении породы, которое образует южную оконечность Северного тропического нагорья. На северной стороне дома раскинулись всевозможные сады, регулярные и нет, ухаживать за которыми – мой долг и моя радость. Чуть дальше, за обнажением на обширном пространстве, покоятся руины храма, который, как считается, был сооружен видом, называемым релиды (подвид бар: либо жестоко уничтожен, либо вымер, в зависимости от того, каким авторитетам верить. Как бы то ни было, но в этих краях их давно нет).

Огромные белые колонны храма когда-то вонзались на сотню и более метров в нашу разреженную атмосферу, а теперь лежат в руинах, распростершись на земле и погрузившись в нее; громадные окостенелые трубы из цельного камня с каннелюрами наполовину утонули в торфяной почве. Упавшие вдалеке вершины колонн (которые в наших условиях половинной гравитации падали, наверное, медленно, но весьма впечатляюще) пропахали огромные длинные кратерообразные борозды в земле, создав два длинных вала с закругленными луковицами вершин.

За многие тысячелетия после их неожиданного возникновения эти высокие бастионы из-за эрозии и многочисленных микроземлетрясений, столь частых в нашем мире, медленно съеживались, земля сыпалась, заполняя широкие борозды, где лежат вершины колонн, и наконец все это превратилось в некое подобие ряби на поверхности земли – последовательность небольших скошенных площадок, из которых торчат еще не погребенные участки колонн, словно белые обнаженные кости этой маленькой планеты-луны.

Там, где упала и легла поперек речной долины одна из колонн, получилось что-то вроде цилиндрической дамбы, расположенной немного под углом; через эту дамбу переливается вода, которая попадает в одну из метровой глубины декоративных канавок, идущих по всей длине колонны, и течет к тому, что осталось от замысловатой капители; здесь возникает несколько маленьких изящных водопадов, низвергающихся в глубокий пруд перед высокой и густой живой изгородью, ограничивающей наши сады сверху. Отсюда поток направляется и контролируется искусственно. Частично он поступает в большую цистерну, в которой собирается вода для наших самотечных фонтанов внизу около дома, а остаток его образует ручеек, который то перекатывается, то стремительно несется, то замедляется, то петляет, направляясь к декоративным озерам и незамкнутому рву, окружающему сам дом.

Я, упираясь в дно тремя конечностями, стоял по пояс в журчащей воде в крутой части ручья. На меня падали капли воды с ветвей эксер-рододендрона и завитков плюща, а я срывал засохшие листья и подравнивал садовыми ножницами самые буйные заросли кустарника вокруг довольно-таки никудышного, скажем откровенно, насыпного лужка, поросшего травой лыской (по большому счету благородный, но неудавшийся эксперимент, попытка убедить этот известный своей непокорностью вид стать… ай-ай, я поддаюсь своему увлечению и отклоняюсь от главного – забудьте о траве лыске), когда молодой хозяин – он возвращался, насвистывая и сцепив руки у себя за спиной, с утренней прогулки по саду камней наверху – ступил на усыпанную гравием тропинку над ручьем и улыбнулся мне. Я оглянулся, потом поднял глаза, все еще подстригая кусты, и кивнул ему со всей церемонностью, какую только позволяла моя не самая удобная поза.

С лилового неба, видного между кривой линией горизонта на востоке (холмы, дымка) и нависающей громадой газового гиганта, планеты Наскерон, что заполнял бо́льшую часть небосклона – переливаясь всеми цветами спектра, от ярко-желтого в пеструю крапинку и далее, сплошь исполосованного и опоясанного беспорядочными текучими завитками, – светило солнце.

Почти прямо над нами геостационарное зеркало отражало единственный резкий, желтовато-белый луч, рассекавший самую большую грозовую зону на Наскероне: она тяжело двигалась по небу, как оранжевато-коричневый синяк размером в тысячу лун.

– Доброе утро, главный садовник.

– Доброе утро, смотритель Таак.

– И как поживают наши сады?

– В основном, я бы сказал, неплохо. Для весеннего времени они в хорошей форме.

Я, естественно, мог бы рассказать об этом и в бо́льших подробностях, но сначала хотел понять: может, смотритель Таак заговорил со мной просто из вежливости.

Он кивнул на воду, струящуюся вокруг моих нижних конечностей:

– Вам это ничего, ГС? Я смотрю, ручей тут такой резвый.

– Я тут надежно зацепился и стал на якорь, спасибо, смотритель Таак. – Я помедлил (и во время паузы услышал, как чуть дальше в саду кто-то маленький и легкий бежит по каменным ступеням к гравиевой дорожке), а потом, видя, что смотритель Таак продолжает одобрительно улыбаться мне, добавил: – Вода сейчас высока, потому что работают нижние насосы, пускающие ее по кругу, чтобы мы пока могли очистить одно из озер от плавучих сорняков.

Человечек все приближался, в двадцати метрах от нас добрался до дорожки и теперь бежал, разбрасывая гравий.

– Понятно. А я как-то и не подумал, что в последнее время было много дождей. – Он кивнул. – Ну что ж, хорошей вам работы, ГС, – сказал он и повернулся, чтобы идти, но тут увидел того, кто бежал к нему.

По частоте шажков я решил, что это девочка Заб. Заб еще в таком возрасте, что для нее естественно бегать с места на место; она это и делает, если только не получит замечания от старших. Но мне показалось, что на сей раз она бежит как-то по-особому. Смотритель Таак улыбнулся и одновременно нахмурился, глядя на девочку, когда та резко остановилась перед ним на дорожке, – одну руку она прижала к груди своего желтого комбинезона и согнулась чуть не пополам, чтобы пару раз притворно глубоко вздохнуть. Длинные розовые кудряшки плясали вокруг ее лица. Потом она вздохнула еще раз, еще глубже, чем прежде, и, выпрямившись, сказала:

– Дядя Фассин! Дедушка Словиус говорит, что у тебя опять связь отключена, и если я тебя увижу, то чтобы сказала, чтобы ты сразу же шел к нему!

– Так, значит, и говорит? – спросил, улыбаясь, смотритель Таак.

Он наклонился и, взяв Заб под мышки, поднял ее до высоты своего роста. Розовые туфельки девочки оказались на уровне его пояса.

– Да, так и говорит, – сказала она, шмыгнув носом. Она посмотрела вниз и увидела меня. – Ой, здравствуйте, ГС.

– Доброе утро, Заб.

– Ну что ж, – сказал смотритель Таак, еще чуть подбросив девочку, а потом опустив прямо себе на плечи. – Давай-ка пойдем и выясним, что нужно старику, а? – Он пошел вниз по тропинке к дому. – Как тебе там, наверху, не страшно?

Она обхватила руками его голову и ответила:

– Не-а.

– Только смотри, чтобы не задеть за ветки.

– Ты сам смотри, чтобы не задеть за ветки, – сказала Заб, потирая костяшки пальцев о каштановые кудри смотрителя Таака. Она повернулась и махнула мне. – Пока, ГС!

– До свиданья, – крикнул я им вслед.

– Нет, это вы смотрите, чтобы не задеть за ветки, юная леди.

– Нет, это вы смотрите, чтобы не задеть за ветки!

– Нет, это вы смотрите, чтобы не задеть за ветки.

– Нет, это вы смотрите, чтобы не задеть за ветки…

1
Осенний дом

Оно думало, что здесь будет безопасно, что здесь оно будет не так заметно: черная промороженная пылинка в широчайшем покрывале ледяного ничто, крапчатым кружевом наброшенного на систему. Но оно ошибалось – здесь было опасно.

Оно лежало, медленно поворачиваясь, беспомощно наблюдало, как мигающие лучи зондируют выщербленные, пустые пылинки вдалеке, и понимало, что его судьба решена. Казалось, щупальца определителя в своем исследовании двигаются слишком быстро, чтобы почувствовать что-нибудь, слишком неуверенно, чтобы зарегистрировать, едва касаются, почти не освещают – но они делали свое дело, не находя ничего там, где ничего и не было. Один только углерод в следовых концентрациях, заледенелая вода, твердая, как металл: древняя, мертвая и (если ее не трогать) безобидная для всех. Лазеры снова погасли, и оно в очередной раз преисполнилось надежды, застав себя за мыслями, противоречащими всякой логике: вдруг преследователи махнут рукой, признают поражение, займутся своими делами и оставят его в покое – пусть себе вечно крутится на своей орбите. А может, оно упорхнет в одинокую вечность досветовых скоростей, в изгнание, или переместится в предсмертный сон, или… А может, прикидывало оно (и вот этого-то они и боялись, поэтому и выискивали его повсюду), оно организует заговор, все спланирует, поднимется, сделает, ускорится, построится, умножится, соберется и… атакует!.. И сотворит справедливое отмщение, и потребует от своих врагов заплатить (по меркам справедливости под каким ни возьми солнцем) за их нетерпимость, за их дикость, за их геноцид против целого вида. Потом снова появились тонкие лучи, освещая судорожным светом сажу-лед-шлак еще одной глыбы черновато-серого детрита, чуть дальше или чуть ближе, делая это с неизменной спорой методичностью, военной точностью и прилежной бюрократической систематичностью.

Судя по прежним световым следам, тут было не меньше трех кораблей. А сколько у них всего? Сколько они могут выделить для поисков? На самом деле это не имело значения. На поиски добычи у них может уйти миг, день или тысячелетие, но они определенно знают, где искать, и не остановятся, пока не найдут то, что ищут, либо не убедят себя, что искать тут нечего. То, что оно так или иначе на пути к гибели, а место, где оно спряталось, пусть и самое, казалось бы, неожиданное, стало чуть ли не зоной начала поисков, наполняло его ужасом – и не только потому, что оно не хотело умирать или быть раскроенным на мелкие кусочки, как они раскраивали ему подобных, прежде чем окончательно их убить, а еще и потому, что против всех его надежд это место оказалось вовсе не безопасным, и поскольку немалое число ему подобных исходили из такого же допущения, то и никто из них не будет в безопасности.

Разум милостивый, может быть, никто из нас нигде не окажется в безопасности.

Теперь навсегда останутся неизреченными все его исследования, все его мысли, все великое, что могло случиться, все плоды перемен, что могло принести великое, явленное ему откровение; теперь это навсегда останется тайной за семью печатями. Все, все усилия потрачены впустую. Конец можно было обставить с блеском, можно было без блеска, но конец был неизбежен.

Выбор только один – смерть.

Тонкие лучи с кораблей вспыхивают и гаснут в заледенелой дали, и наконец оно замечает в них закономерность, улавливает различия в структуре световых колебаний разных судов и таким образом вычисляет форму поисковых сеток, которые пока что позволяют ему беспомощно вести наблюдение, глядя, как смертоносные щупальца неторопливо, неторопливо подбираются к нему все ближе.

* * *

Архимандрит Люсеферус, воин-жрец культа Заморыша с Лесеума-9-IV, действующий правитель ста семнадцати звездных систем и сорока с лишком населенных планет, многочисленных стационарных орбиталищ и многих сотен тысяч крупных гражданских кораблей, верховный исполнительный адмирал Эскадры скрытого крыла Четыреста шестьдесят восьмого Всеохватного флота (Отдельного), некогда входивший в тройку представителей (попеременно) от человеческих и нечеловеческих видов группы планет Эпифания-5 в Верховной галактической ассамблее, в дни, предшествующие нынешнему Хаосу и последним идущим на убыль схваткам Каскада Разрыва, распорядился об усечении головы мятежного вождя Стинаусина, некогда его главного врага; эту голову без промедления подключили к системам жизнеобеспечения и подвесили, перевернув, к потолку архимандритского кабинета во внешней стене Отвесной цитадели (с видом на город Джунч и залив Фараби в направлении вертикальной щели, подернутой дымкой, – Силового разлома), дабы архимандрит мог при желании – что случалось довольно часто – использовать голову старого врага в качестве боксерской груши.

У Люсеферуса были длинные, черные с отливом, прямые волосы и бледная от природы кожа, умело доведенная до почти абсолютной белизны. Глаза у него были искусственно увеличены, но так, чтобы не превышать максимальных видовых размеров и заставлять окружающих сомневаться, были они наращены или нет. Белки вокруг черных зрачков имели сочный ярко-красный цвет, а все зубы были мастерски заменены на алмазы чистейшей воды, отчего рот то казался причудливо, по-средневековому, беззубым, то пугал ослепительным блеском – это зависело лишь от угла зрения и освещения.

Актер или уличный исполнитель с подобными физиологическими отклонениями мог показаться забавным, даже немного бесшабашным, но обладатель такой власти, как у Люсеферуса, вызывал скорее беспокойство, даже ужас. Таким же отчасти безвкусным, отчасти ужасающим было и его имя – он получил его не при рождении, а взял по причине фонетического сходства с именем презренного земного божества, которое большинство людей (а точнее, о-земляне) слышали вскользь на уроках истории, хотя вряд ли даже один из них вспомнил бы, когда именно.

Благодаря опять же генетическим манипуляциям архимандрит вот уже в течение некоторого времени был высоким, хорошо сложенным человеком, с довольно сильными верхними конечностями, и если он в гневе лупил кулаком (а он редко лупил кулаком в ином состоянии), то это производило значительный эффект. Мятежный вождь, чья голова свисала теперь вверх тормашками с потолка в кабинете Люсеферуса, до своего поражения успел доставить архимандриту немало политических и военных трудностей, порой весьма унизительных, и предатель до сих пор вызывал у архимандрита негодование, легко и неизменно переходившее в гнев при виде физиономии врага, пусть даже побитой, исцарапанной и окровавленной (несмотря на запуск ускоренного автолечения, процесс занимал некоторое время), а потому архимандрит и теперь бутузил голову Стинаусина с не меньшим энтузиазмом, чем несколько лет назад, когда ее только-только повесили.

Стинаусин, который меньше чем за месяц такого обращения совершенно спятил и чей рот пришлось зашить, чтобы он не плевался в архимандрита, даже убить себя не мог – датчики, трубочки, микронасосы и биотехнологии исключали такой легкий для него исход. Но и без этих внешних препон он не мог бы осыпать Люсеферуса ругательствами или попытаться проглотить свой язык, потому что этот орган был вырван у него одновременно с отсечением головы.

Но все же иногда, после особенно интенсивных упражнений архимандрита, когда кровь капала с исцарапанных губ бывшего вождя мятежников, многократно переломанного носа, заплывших глаз и разбитых ушей, Стинаусин, случалось, плакал. Это особенно грело душу Люсеферуса; тяжело дыша и вытираясь полотенцем, он с удовольствием смотрел, как слезы разводят кровь, которая капала с висящей вверх тормашками, отделенной от туловища головы и скапливалась в керамическом поддоне на полу.

Правда, в последнее время архимандрит нашел себе другого напарника для игр – теперь он иногда спускался в камеру на несколько уровней ниже, где содержался безымянный несостоявшийся убийца, медленно умерщвляемый собственными зубами.

Убийца, крупный, львиного сложения тип, был послан на дело без какого-либо оружия, кроме специально заточенных зубов, предназначенных, судя по всему, для того, чтобы прокусить архимандритово горло. Он и попытался воплотить в жизнь этот план полугодом ранее на торжественном обеде, устроенном здесь, во дворце на вершине скалы, в честь президента системы (абсолютно декоративная должность, на которую Люсеферус всегда проталкивал личностей одряхлевших, с признаками маразма). Осуществить этот план покушавшемуся помешали чуть ли не параноидальная мнительность архимандрита и эффективная (во многом секретная) личная охрана.

Неудавшийся убийца был подвергнут типовым, само собой жестоким, пыткам, после которых тщательно допрашивался под воздействием целого набора психотропных и электробиологических средств, но тем не менее ничего путного извлечь из него не удалось. Как выяснилось, он перед отправкой на задание был не менее тщательно обработан специалистами по допросам (высочайшей квалификации, как и архимандритовские), которые стерли из его памяти все сведения о тех, кто его послал. Кукловоды не озаботились даже тем, чтобы имплантировать ему ложные воспоминания, изобличающие кого-либо близкого ко двору и к архимандриту, как это обычно делалось в таких случаях.

Люсеферус, прискорбнейшим образом сочетавший наклонности садиста-психопата с богатым воображением, решил наказать несостоявшегося убийцу при помощи его же собственных зубов (ведь именно с этим оружием его послали на задание). Соответственно, у того удалили все четыре клыка, подвергли их биологической обработке для непрерывного роста, после чего вставили снова. Эти здоровенные, толщиной в палец, клыки прорезались из его верхней и нижней десны, прорвали кожу губ и продолжили свой безжалостный рост. Нижние клыки через несколько месяцев изогнулись над головой и уперлись остриями в его макушку, тогда как верхние, приняв форму ятагана, приблизительно за тот же отрезок времени уперлись в кожу у основания его горла.

Зубы эти, генетически запрограммированные на продолжение роста, несмотря ни на какие преграды, стали проникать в тело убийцы – нижняя пара медленно углублялась в черепную коробку, тогда как верхняя с гораздо большей легкостью входила в мягкие ткани у основания шеи. Последние причиняли убийце страшную боль, но не угрожали жизни – они должны были естественным образом пронзить тело и выйти сзади. Те же клыки, что, проколов черепные кости, направлялись в мозг, должны были в скором времени – возможно, в течение месяца – привести к мучительной смерти.

Несчастный безымянный убийца был не в силах предотвратить это, потому что оставался совершенно беспомощен: его неподвижно приковали к стене камеры кандалами и толстыми прутьями из нержавеющей стали, обеспечив при этом действие питающих и выводящих функций его организма. Рот ему зашили, как и Стинаусину. В первые месяцы заключения глаза убийцы следили за Люсеферусом по всей камере со свирепым, ненавидящим выражением, которое стало мало-помалу раздражать архимандрита, и тогда по его приказу зашили и глаза.

Уши и мозг заключенного продолжали, однако, функционировать (как в этом уверили Люсеферуса), и архимандрит иногда доставлял себе удовольствие – спускался в камеру, чтобы собственными глазами наблюдать, как врастают в плоть клыки. Время от времени он был не прочь поговорить с неудачливым убийцей, который становился в таких случаях невольным (и по необходимости учтивым) слушателем.

– Добрый день, – вежливо сказал Люсеферус, когда подъемная дверь со скрежетом закрылась за ним.

Эту камеру глубоко под его кабинетом Люсеферус считал своим убежищем, местом отдохновения. Здесь, кроме безымянного убийцы, он держал сувениры прежних кампаний, трофеи былых побед, образцы высокого искусства, из десятков покоренных звездных систем, коллекцию оружия, как парадного, так и высокоэффективного, различных существ в клетках или емкостях и насаженные на колья мертвые головы всех тех его главных врагов и противников, чья смерть не была абсолютной и не превратила их бренные останки в радиацию, прах, жижу, в неопознаваемые куски плоти и обломки костей (или их инопланетных эквивалентов).

Люсеферус подошел к осушенному резервуару, вделанному глубоко в пол, и бросил взгляд на членистотельника неясной породы, который лежал, неподвижно свернувшись. Архимандрит натянул на руку длинную – по локоть – перчатку, сунул пятерню в большой котелок, стоящий на высоком, по пояс, ограждении резервуара, и бросил вниз горсть черных жирных хоботных пиявок.

– Ну, как вы тут? Здоровы? – спросил он.

Сторонний наблюдатель не понял бы, с кем разговаривает архимандрит: с человеческим существом, прикованным к стене; с членистотельником, который уже пришел в движение – поднимал свою безглазую блестящую коричневую голову, втягивал воздух, в нетерпении судорожно корчась всем телом; или же с хоботными пиявками, которые одна за другой падали на тронутый плесенью пол резервуара и тут же, извиваясь по-змеиному, уползали в ближайший угол, как можно дальше от членистотельника. Коричневатая масса членистотельника надвигалась на них, и они принимались карабкаться по отвесным стеклянным бокам резервуара, наползая друг на друга и тут же сваливаясь обратно.

Люсеферус стащил с руки перчатку и оглядел сводчатое, еле освещенное помещение. Камера была довольно удобным, тихим местечком глубоко в скале, без окон или световых фонарей, – здесь он мог расслабиться и чувствовать себя в безопасности. Он посмотрел на подвешенное тело убийцы, длинное и смуглое, и сказал:

– Лучше дома места нет, правда? – Архимандрит даже улыбался, хотя улыбки его здесь никто не мог увидеть.

Из резервуара донесся скрежет, затем глухой удар, за которым последовали высокие, почти неслышимые всхлипы. Люсеферус повернулся, чтобы посмотреть, как членистотельник разрывает на части и пожирает гигантских пиявок, бешено тряся своей пятнистой коричневатой головой и разбрасывая за пределы резервуара кусочки слизистой черной плоти. Один раз он выбросил вот так еще живую пиявку, которая чуть не попала в архимандрита. Пришлось Люсеферусу гоняться за раненой пиявкой с тесаком, оставляя на темно-красном гранитном полу глубокие отметины от ударов.

Когда представление в резервуаре закончилось, архимандрит вернулся к убийце. Он снова надел длинную перчатку, вытащил еще одну хоботную пиявку и приблизился к существу, прикованному к стене.

– А вы помните свой дом, господин убийца? – спросил он. – Хоть какие-то воспоминания остались? Дом, мать, друзья? – Он остановился перед своим врагом. – Неужели ничего такого?

Он махнул извивающейся пиявкой, чуть не касаясь ее рылом лица убийцы. Они ощущали друг друга – пиявка, которая корчилась в руке архимандрита, тянулась к лицу человека в жажде к нему присосаться, и человек, втягивающий воздух ноздрями и как можно дальше отворачивающий голову, словно желая вжаться в стену за его спиной (убийца уже успел познакомиться с хоботной пиявкой). Но клыки, впиваясь в тело убийцы, ограничивали его движения.

Люсеферус пиявкой повторял движения головы человека так, чтобы она все время находилась перед опущенным лицом, чтобы человек ощущал запах этой напрягшейся, дрожащей массы.

– Или они, посылая вас убить меня, стерли и эти воспоминания? А? Неужели ничего не осталось? А? – Он прикоснулся самым кончиком ротовой части пиявки к носу заключенного, отчего тот начал морщиться, дрожать и тихонько, по-щенячьи, поскуливать. – Что-что? Вы помните дом, дружище? Эх, хорошее было место, где вы чувствовали себя спокойно и в безопасности с людьми, которым доверяли и которые, может быть, даже любили вас. Что вы говорите? Что-что? Я слушаю.

Человек пытался отвернуть голову подальше, растягивая сморщенную кожу вокруг тех мест, где клыки вошли в тело; одно из них начинало кровоточить. Гигантская пиявка дрожала в руке Люсеферуса, все дальше вытягивая свой выстланный слизью рот, чтобы поживиться плотью с лица человека. Но когда пиявка уже была готова присосаться, архимандрит увел ее назад, и она повисла в его полувытянутой руке, раскачиваясь и напрягаясь и, судя по всему, испытывая искреннее разочарование.

– Это мой дом, господин убийца, – говорил человеку Люсеферус. – Здесь мое место, мое убежище, в которое вы вторглись, которое измарали, обесчестили вашим… заговором. Вашим покушением. – Голос у него дрогнул. – Я пригласил вас в мой дом, пригласил за свой стол… как это делают хозяева вот уже десять тысяч человеческих лет, а вы… а вы хотели только одного – навредить мне, убить меня. Здесь, в моем доме, где я должен чувствовать себя безопаснее, чем где-либо.

Архимандрит печально покачал головой, осуждая такую неблагодарность. На неудавшемся убийце была только жалкая тряпка для прикрытия наготы. Люсеферус содрал с него тряпку, отчего тот снова дернулся. Люсеферус уставился на него:

– Они тут с тобой немного поработали, да?

Он смотрел, как судорожно дрожат бедра несостоявшегося убийцы. Уронил тряпку на пол – завтра слуга заменит ее.

– Мне нравится мой дом, – тихо сказал архимандрит. – Правда нравится. Все, что мне приходилось делать, я делал ради того, чтобы мир стал безопаснее, дом стал безопаснее, чтобы жизнь всех стала безопаснее.

Он повел хоботной пиявкой в сторону гениталий убийцы, но та казалась теперь какой-то безжизненной, да и человек уже устал бояться. Даже архимандрит почувствовал, что развлечение его лишилось остроты. Он резко повернулся и, подойдя к котелку, установленному на широком ограждении резервуара, швырнул туда пиявку и сбросил с руки перчатку.

– А теперь мне приходится покидать дом, господин убийца, – сказал, вздохнув, Люсеферус.

Он снова бросил взгляд на свернувшегося кольцом членистотельника, изменившего цвет с коричневого на желто-зеленый – цвет лишайника, на котором лежал. От хоботных пиявок остались только грязноватые пятна на стенах и слабый пряный аромат, в котором архимандрит научился различать запах крови еще одного вида. Он снова повернулся к убийце:

– Да, я должен оставить дом, и очень надолго, и, похоже, у меня нет выбора. – Он начал медленно приближаться к человеку. – Всех полномочий не передашь, ведь в конечном счете, особенно когда дело касается важнейших вещей, доверять нельзя никому. Иногда, в особенности при больших расстояниях и медленной связи, собственное присутствие ничем не заменишь. Что вы об этом думаете? А? Здесь такое прекрасное место. Вы так не считаете? Я столько лет работал, чтобы сделать его безопасным, но вот мне приходится его покидать, потому что я пытаюсь сделать его еще безопаснее, еще могущественнее, еще лучше. – Он снова подошел вплотную к человеку и постучал ногтем по клыку, вонзающемуся в череп. – А все из-за людей вроде вас, которые ненавидят меня, не хотят меня слушать, не делают, что им говорят, не понимают, что для них хорошо.

Он ухватился за клык и сильно дернул. Человек от боли застонал через нос.

– Хотя на самом деле не совсем так, – сказал Люсеферус, пожимая плечами и отпуская клык. – Станет наша жизнь безопаснее или нет – вопрос спорный. Я отправляюсь в эту систему… Юлюбиса… или как уж ее там, потому что в ней можно найти кое-что ценное, потому что мои советники дают мне такой совет, а мои разведчики наразведывали там что-то такое. Конечно, стопроцентно никто ни в чем не уверен – никогда не уверен. Но как-то все они очень воодушевились. – Архимандрит вздохнул еще раз, глубже. – А я, как всегда, легко поддаюсь внушению – собираюсь сделать то, что они предлагают. Как вы считаете, я правильно поступаю? – Он помолчал, словно ожидая ответа. – Так что? Я хочу сказать, вы, насколько я понимаю, едва ли пожелаете быть со мной абсолютно честным, если имеете мнение на сей счет, но все же… Нет? Вы уверены?

Он скользнул взглядом по шраму на боку человека, лениво спрашивая себя, не его ли дознаватели так постарались. Вряд ли – шрам был грубоват и слишком глубок. Несостоявшийся убийца дышал часто и неглубоко, и понять, слушает он или нет, было невозможно. Челюсти его за зашитыми губами вроде бы двигались.

– Видите ли, на сей раз у меня нет абсолютной уверенности, и я бы не отказался от совета. Вполне возможно, то, что мы собираемся сделать, не добавит нам безопасности. Но сделать это необходимо. Бывают вещи, которые делать необходимо. Да? – Он несильно похлопал убийцу по щеке, но тот все равно дернулся. – Но вы не беспокойтесь. Вы тоже полетите. Большой флот вторжения. Много свободного места. – Он окинул взглядом камеру. – И вообще мне кажется, вы слишком много времени проводите здесь. Вам не помешает немного выходить. – Архимандрит Люсеферус улыбнулся, хотя видеть его улыбку было по-прежнему некому. – После стольких трудов мне было бы жаль упустить момент вашей смерти. Вы полетите со мной, согласны? В систему Юлюбиса, на Наскерон.

* * *

Однажды во Втором архаичном подсезоне дядюшка Фассина Таака вызвал своего лишь порой беспокойного племянника в Камеру временного забвения:

– Племянник.

– Дядя. Вы хотели меня видеть?

– Гм.

Фассин Таак вежливо ждал. Было известно, что дядюшка Словиус теперь нередко погружается в молчание, задумываясь даже после такого простого и вроде бы необязательного обмена репликами, словно услышал нечто глубокомысленное и в самом деле неожиданное, дающее пищу для размышлений. Фассин так до конца и не решил, о чем это говорит: то ли его дядюшка относится к своим обязанностям старшего с особенной и торжественной серьезностью, то ли старик просто впадает в слабоумие. Как бы то ни было, но дядюшка Словиус оставался главой наблюдателей клана Бантрабал уже либо почти три века, либо свыше четырнадцати, в зависимости от избранного времясчисления, и, по всеобщему убеждению, заслужил на это право.

Как и полагается хорошему племяннику, преданному семьянину и верному члену научного сообщества, Фассин уважал своего дядюшку не только из долга, но и в душе, хотя и понимал: такое его отношение, вероятно, сложилось под влиянием того факта, что согласно традициям семьи и правилам касты власть и уважение со временем перейдут от дядюшки к нему. Пауза затягивалась. Фассин чуть поклонился:

– Вы мне позволите сесть, дядя?

– Что? Ах да. – Дядя Словиус поднял похожую на плавник руку и неопределенно махнул ею. – Прошу.

– Спасибо.

Фассин Таак, подтянув прогулочные брюки и засучив широкие рукава рубашки, смирно уселся рядом с большим круглым бассейном, где в слегка парящей и светящейся голубоватой жидкости плавал его дядюшка. Несколько лет назад дядюшка Словиус принял обличье моржа. Бежево-розового, относительно стройного, с клыками едва ли длиннее среднего человеческого пальца, – но тем не менее моржа. Прежних кистей у дядюшки Словиуса не было – они превратились в плавники на конце двух тонких и слабых, довольно необычного вида предплечий. Пальцы его превратились в культяпки – этакое зубчатое завершение плавников. Он открыл рот, собираясь заговорить, но тут подошел один из слуг, облаченный в черное, и, встав на колено рядом с кромкой бассейна, прошептал что-то на ухо Словиусу. Одной рукой с перстнями на всех пальцах слуга придерживал свою косичку, чтобы не замочить ее. Темные одежды, перстни и длинные волосы свидетельствовали о том, что он занимает одно из высших мест в домашней иерархии. Фассин понимал, что надо бы вспомнить имя слуги, но мысли его были заняты другим.

Он оглядел комнату. Камера временного забвения использовалась редко; к ее услугам прибегали, если так можно выразиться, только в тех случаях, когда кто-либо из старейших членов семейства приближался к своему концу. Бассейн занимал бо́льшую часть просторного, почти полусферического помещения, стены которого были сделаны из тонкого прозрачного агата с прожилками потускневшего от времени серебра. Эта полусфера была частью одного из куполообразных крыльев Осеннего семейного дома, расположенного на Двенадцатом континенте кремниевой планеты-луны Глантин, спутника планеты-гиганта Наскерон. Газовый шар, весь в разноцветных вихрях облаков, казался футбольным мячом рядом с перечным зернышком Глантина. Кусочек огромной планеты был виден сквозь прозрачную центральную часть крыши прямо над Фассином и его дядюшкой.

На видимой сейчас Фассину части Наскерона стоял день, и поверхность планеты была покрыта алыми, оранжевыми и ржаво-коричневыми облаками, в сумме дававшими сочный красный цвет, который проникал сквозь разреженную атмосферу Глантина, сквозь его фиолетовые небеса и застекленную вершину полусферического зала, помогая освещать камеру и бассейн в ней, где облаченный в черное слуга поддерживал дядюшку Словиуса, что-то отхлебывавшего из стакана – то ли освежающий напиток, то ли лекарство. Струйка прозрачной жидкости стекала изо рта дядюшки на седой подбородок, на шею и дальше – в голубой бассейн, где в условиях половинной гравитации гуляли высокие волны. Дядюшка Словиус, закрыв глаза, довольно урчал.

Фассин повернулся – к нему подходил другой слуга, держа поднос с напитками и фруктами. Фассин улыбнулся ему и поднял руку, отказываясь от угощения. Слуга кивнул и удалился. Фассин вежливо поднял взгляд на крышу и видимый через нее газовый гигант, краем глаза посматривая, как слуга вытирает губы старику аккуратно сложенной салфеткой.

Величественный, равнодушный, двигающийся почти незаметно, с какой-то отчаянной безмятежностью, Наскерон поворачивался над ними, как огромный кусок раскаленного угля, подвешенный в небесах.

Газовый гигант был самой большой планетой в системе Юлюбиса, находящейся в отдаленной полосе Четвертичного потока – одного из Южных Щупальцевых рифов, галактической окраины, расположенной в пятидесяти пяти тысячах световых лет от номинального центра галактики, практически на самой ее границе.

Степени удаленности (особенно в текущую послевоенную эпоху) были четко расписаны, и система Юлюбиса по всем нормам попадала в предельно-пограничную. Окраинное положение (к тому же существенно ниже плоскости галактики, там, где звезды и газ окончательно переходили в пустоту) не всегда означало, что это место недостижимо, – лишь бы только оно находилось вблизи портала артерии.

В галактическом содружестве все зависело от артерий («червоточин» в пространственно-временном континууме) и порталов, которые являлись для артерий входами и выходами. Те и другие обеспечивали почти мгновенное перемещение из одной звездной системы в другую, в противном же случае вы были бы вынуждены плестись с черепашьей досветовой скоростью. Они колоссально влияли на положение, экономику и даже моральное состояние системы. Без них вы были бы точно привязаны к одной маленькой деревне, к одной скучной и болотистой долине, где могли безвыездно провести всю свою жизнь. Но как только рядом с вами появлялся портал артерии, вы тут же словно становились частью огромного, сверкающего огнями города, полного жизни, энергии и надежд.

Переместить портал можно было единственным способом: погрузить его на космический корабль и увезти с досветовой скоростью. При этом другой его конец (обычно) крепился в начальной точке. Это означало, что, если ваша червоточина получала повреждение (а теоретически она могла быть повреждена в любом месте по всей своей длине, хотя практически это случалось только на концах, в самих порталах), вы тут же оказывались там, где были прежде, – в отрезанной от мира маленькой деревушке.

Впервые Юлюбис был соединен с остальной галактикой более трех миллиардов лет назад, в так называемую Новую эпоху. Система была тогда относительно молодой, возрастом всего в несколько миллиардов лет, но уже изобиловала разнообразной жизнью. Ее артериальное соединение являлось частью Второго комплекса – второй серьезной попытки галактического сообщества создать разветвленную сеть червоточин. Этот коридор был утрачен во время волнений продолжительностью в миллиард лет, включавших Долгий коллапс, Войну шквалов, Анархию рассеяния и Распад Информорты. Затем вместе с большей частью цивилизованной галактики система погрузилась в коматозное состояние вследствие Второго, или Большого, Хаоса – эпохи, когда уцелело только население Наскерона: оно принадлежало к видовому метатипу «медленных», жило в ином временном режиме и ничуть не выходило из себя при мысли о том, что на дорогу из пункта А в пункт Б нужно потратить несколько сотен тысяч лет. Известные как насельники, они заявляли, что для них миллиард лет без особых событий – не больше чем долгие каникулы.

По окончании Третьей эпохи диаспоры (и в немалой степени вопреки ей; галактическая история, как ни посмотри, вещь непростая) еще одна червоточина, ставшая частью Третьего комплекса, снова связала Юлюбис с остальной галактикой. Эта артерия действовала в течение семидесяти миллионов мирных, продуктивных лет, когда здесь появились и исчезли несколько видов «быстрых» (ни один из них не происходил из системы Юлюбиса), так что единственным постоянным свидетелем медленно разворачивавшихся событий и жизни оставались только насельники. Разрушение артерии снова погрузило Юлюбис (вместе с девяноста пятью процентами остальной соединенной галактики) в одиночество. Во время Войны новых быстрых и Войны машин исчезло еще множество порталов и червоточин, и только с учреждением Меркатории (по крайней мере, так считали те, кто управлял ею) воцарился длительный мир, знаменовавший начало Четвертого комплекса.

Связь с Юлюбисом была восстановлена в самом начале этого медленного процесса, до сих пор находившегося на ранней стадии, и в течение шести тысяч лет благодаря этой последней артерии система была одной из доступных частей постепенно приходящего в себя галактического сообщества. Однако потом и эта червоточина была уничтожена, и в течение четверти тысячелетия ближайший портал располагался в системе Зенерре, на расстоянии целых двухсот четырнадцати световых лет. Изменение этой ситуации ожидалось лет через семнадцать, когда портал, транспортируемый в настоящее время на борту технического корабля «Эст-тоон Жиффир» к системе Юлюбиса с релятивистской скоростью, будет доставлен и установлен, возможно, в том самом месте, где стоял прежний портал, – в одной из точек либрации недалеко от Сепекте, главной планеты системы Юлюбиса. Однако в настоящий момент эта система, несмотря на всю ее важность как центра по изучению насельников, оставалась удаленной как во времени, так и в пространстве.

Дядюшка Словиус, махнув ластом, отпустил слугу и притулился к Y-образной люльке, которая удерживала его плечи и голову над голубой сверкающей поверхностью бассейна. Слуга (Фассин вспомнил его имя – Гвайм, второй в иерархии дядюшкиной дворни) повернулся и попытался помочь Словиусу устроиться поудобнее, но тот недовольно зашипел и замахнулся на слугу рукой-плавником. Гвайм легко увернулся от слабого, медленного удара, поклонился, отошел и встал недалеко от стены. Словиус пытался приподняться повыше над бассейном, и хвостатая нижняя часть его тела медленно колыхалась под светящимися волнами.

Фассин хотел было встать.

– Дядюшка, позвольте мне…

– Нет, – сердито прокричал дядюшка, продолжая свои тщетные попытки подняться повыше. – Я хочу, чтобы вокруг меня прекратили суетиться, только и всего! – С этими словами Словиус повернул голову в сторону Гвайма, но от этого лишь соскользнул еще ниже, так что оказался в более горизонтальном положении, чем раньше. Он ударил ластом, подняв фонтанчик брызг. – Ну вот! Видишь, что ты сделал? Лезут тут всякие идиоты! – Он сердито вздохнул, улегся спиной на волнующуюся поверхность и, явно обессиленный, уставился перед собой. – Можешь меня устроить как хочешь, Гвайм, – глухо сказал он, словно признавая свое поражение.

Гвайм присел на плиточный пол рядом со Словиусом, взял его под мышки и затащил на люльку, так что голова и плечи того оказались в почти вертикальном положении. Словиус устроился поудобнее, потом живо кивнул. Гвайм снова занял свое место у стены.

– Так вот, племянник, – сказал Словиус, скрещивая свои верхние ласты над розоватой кожей безволосой груди. Он посмотрел на прозрачную вершину купола.

Фассин улыбнулся:

– Слушаю, дядя.

Словиус, казалось, колебался. Он опустил глаза на племянника:

– Твои… твои исследования, Фассин. Как они продвигаются?

– Удовлетворительно. Но в том, что касается Транче Ксонджу, они еще на ранней стадии.

– Гм. На ранней стадии, – повторил дядюшка Словиус. Вид у него был задумчивый, глаза снова уставились вдаль.

Фассин тихонько вздохнул. Да, подумал он, тут так быстро не отделаешься.

Фассин Таак был наблюдателем медленных при дворе наскеронских насельников. Насельники (точнее, насельники газовых гигантов, или, если давать полное определение, нейтрально плавучие первого порядка повсеместно распространенной высшей клады насельники газового гиганта) были крупными существами неимоверного возраста, которые образовывали головокружительно сложную и топологически необозримую цивилизацию, уходящую корнями в седую древность; цивилизация эта обитала в облачных слоях огромного газового гиганта – в обиталище столь же колоссальном по размерам, сколь изменчивом по своей аэрографии.

Насельники (по крайней мере, в зрелой своей форме) были тугодумами. Они жили медленно, медленно развивались, медленно передвигались и все, что делали, делали медленно. Считалось, что они могут довольно быстро сражаться, хотя, насколько было возможно установить, в обозримом прошлом сражаться им ни с кем не приходилось. Вообще-то, они, если это их устраивало, могли думать довольно быстро, но по большей части это их, похоже, не устраивало, и потому считалось, что думают они медленно. Никто не спорил с тем, что в последние свои годы (последние эоны) они и говорили медленно. Так медленно, что ответ на простой вопрос, заданный во время завтрака, мог быть получен лишь после ужина. Фассин подумал, что дядюшка Словиус (который теперь лишь слегка покачивался на успокоившейся поверхности бассейна и, судя по его клыкастому одутловатому лицу, впал в состояние, близкое к трансу), кажется, вознамерился перещеголять по этой части насельников.

– Транче Ксонджу. Это о чем?.. – спросил вдруг Словиус.

– Поэзия хаоса, мифы диаспоры и различные исторические узлы, – ответил Фассин.

– Исторические узлы каких эпох?

– Большинство из них еще не датировано, дядя. Некоторые практически не поддаются датировке и, возможно, имеют мифологическое происхождение. Единственные достоверные эпизоды принадлежат к недавней истории и, судя по всему, отражают местные события во время Войны машин.

Дядюшка Словиус медленно кивнул, отчего поверхность бассейна зарябила.

– Война машин. Это интересно.

– Я собирался в первую очередь заняться этими эпизодами.

– Что ж, неплохая мысль, – сказал Словиус.

– Спасибо, дядя.

Словиус снова погрузился в молчание. Где-то вдалеке раздался гром землетрясения, и по жидкости в бассейне побежали концентрические круги.

Цивилизация насельников Наскерона со всей сопутствующей ей флорой и фауной являла собой лишь микроскопическую часть насельнической диаспоры, всегалактической метацивилизации (некоторые предпочитали термин «постцивилизация»), которая, насколько возможно было установить, предшествовала всем другим империям, культурам, диаспорам, цивилизациям, федерациям, консоциумам, содружествам, союзам, лигам, конфедерациям, объединениям и организациям каких бы то ни было сходных или разнородных существ.

Иными словами, насельники присутствовали в галактике практически повсеместно. Что делало их как минимум необычными и, возможно, уникальными. Кроме того, если вы подходили к ним с должным почтением и вниманием, а также проявляли уважение и достаточное терпение, то насельники становились воистину бесценным кладезем информации. Поскольку память у них была хорошая, а библиотеки – еще лучше. Или, по крайней мере, у них была цепкая память и очень большие библиотеки.

Воспоминания и библиотеки насельников на поверку оказывались набиты всякой чушью: странными мифами, туманными образами, неразборчивыми символами, бессмысленными уравнениями, – а в придачу хаотический набор цифр, букв, пиктограмм, голофонов, сономемов, химоглифов, актиномов и всякой всячины; все это вперемешку, без всякого порядка (или же в совершенно невразумительном порядке) – жуткий винегрет миллионов и миллионов совершенно различных и абсолютно не связанных между собой цивилизаций, подавляющее большинство которых давно исчезло и либо превратилось в прах, либо испарилось с излучением.

И все же среди этого хаоса, пропагандистских измышлений, искажений, бредятины и небылиц обнаруживались крупицы действительности, пласты фактов, замерзшие реки давно забытой истории, целые тома экзобиографий, прожилки и нити правды. Профессией людей, вроде главного наблюдателя за медленными Словиуса (в прошлом) и главного наблюдателя за медленными Фассина Таака (в настоящем), были встречи и беседы с насельниками, привыкание к их языку, мыслям, метаболизму; наблюдатели парили, летали, ныряли и плавали (иногда виртуально, на расстоянии, а иногда фактически) вместе с насельниками в облаках Наскерона, разговаривали с ними, участвовали в их исследованиях, разбирали их записки и аналитические выкладки, извлекали крупицы истины из того, что древние – медленные хозяева планеты рассказывали им и позволяли увидеть, и таким образом обогащали и просвещали бо́льшую и более быструю метацивилизацию, населявшую теперь галактику.

– А эта Джааль? – Словиус бросил взгляд на племянника, чей удивленный вид вынудил старшего добавить: – Ну как их там?.. Тондероны. Да. Эта девица Тондерон. Вы ведь все еще обручены?

Фассин улыбнулся.

– Обручены, дядя, – сказал он. – Она сегодня вечером возвращается из Пирринтипити. Надеюсь встретить ее в порту.

– И ты?.. – Словиус повел одной ластовидной рукой. – Ты все еще доволен?

– Доволен чем? – спросил Фассин.

– Она тебя устраивает? И перспектива иметь ее женой?

– Конечно, дядя.

– А ты ее?

– Надеюсь, да. Думаю, да.

Словиус посмотрел на племянника, задержал на нем взгляд:

– Мм, понятно. Конечно. Ну что ж. – Словиус одним ластом зачерпнул себе на грудь голубую сверкающую жидкость, словно чтобы не замерзнуть. – И когда вы собираетесь пожениться?

– Свадьба назначена на День Всех Святых, на Джокунде-три, – сказал Фассин. – Осталось меньше полугода по физиологическому времени, – услужливо добавил он.

– Понятно, – сказал Словиус, нахмурившись. Он медленно кивнул, и от этого его тело сначала слегка приподнялось, а потом осело в бассейне, образовав новые волны. – Ну что ж, я рад, что ты наконец остепенишься.

Фассин считал себя увлеченным, самозабвенным и умелым наблюдателем, который бо́льшую часть своего времени проводил в реальных экспедициях – сейчас с насельниками Наскерона. Но поскольку он любил после каждого такого отрезка своей жизни, полезного для общества, «хорошенько отдохнуть», старшее поколение клана Бантрабал, а в особенности Словиус, казалось, считали его безнадежным прожигателем жизни. (Дядюшка Словиус и слышать не хотел о «хорошеньком отдыхе» племянника. Он предпочитал называть это «месячный беспробудно-беспросыпный кутеж-долбеж с неприятностями, драками и непотребными дырками…». Злачные места, где оттягивался Фассин, могли находиться где угодно – иногда в Пирринтипити, столице Глантина, иногда в Боркиле, столице Сепекте, или в другом городе этой планеты, иногда в одном из множества увеселительных заведений, разбросанных по системе.)

Фассин примирительно улыбнулся:

– Но я пока еще не вешаю на крючок свои танцевальные туфли.

– Характер твоих исследований за последние, ну, скажем, три-четыре экспедиции, Фассин. Они не уклонялись от того, что можно назвать последовательным направлением?

– Вы меня ставите в тупик своим вопросом, дядя, – признался Фассин.

– Твои последние три или четыре экспедиции, они между собой связаны каким-либо образом – тематически, предметно или через насельников, с которыми ты беседовал?

Фассин в удивлении откинулся к спинке стула. С чего это старый Словиус заинтересовался такими вещами?

– Дайте-ка я подумаю, дядя, – сказал он. – Сейчас я беседую почти исключительно с Ксонджу, который, кажется, выдает информацию беспорядочно и не совсем понимает, что такое ответ. Наша первая встреча и все остальные носили предварительный характер. Видимо, с ним все же стоит поработать, если только его удастся найти. А может, и не стоит. Не исключено, что несколько месяцев перед следующей экспедицией придется целиком потратить на…

– Значит, это была подготовительная экспедиция? Знакомство?

– Да.

– А перед этим?

– Пространные консультации с Чевхорасом, Сараисме-младшим, Акеурле Двублизнецом, траавом Канчангесджа и парой несовершеннолетних из юношеской стаи Эглида.

– И какие были темы?

– Главным образом – поэзия. Древняя, современная, использование образов в эпическом произведении, этика хвастовства и преувеличений.

– А экспедицией раньше?

– С одним Чевхорасом. Долгий плач по его усопшему родителю, какие-то охотничьи мифы из недавнего местного прошлого, многословный перевод и внутреннее упорядочение эпоса о приключениях древних плазматиков, путешествовавших в рамках водородной миграции около миллиарда лет назад, во время Второго Хаоса.

– А до этого?

Фассин улыбнулся:

– Длительный тет-а-тет с Валсеиром, экспедиция, включавшая проживание с Прожженными плутами из трайба Димаджриан.

Он подумал, что в детали этого путешествия углубляться нет нужды. Экспедиция была долгой, шестилетней (в физиологическом времени, тогда как на взгляд извне продолжалась почти столетие), и принесла Фассину известность талантливого наблюдателя, обеспечив ему репутацию как в клане Бантрабал, так и в сообществе наблюдателей вообще. Ценность рассказов и историй, с которыми он вернулся, послужила основной причиной его быстрого возвышения в собственном клане и предложения вступить в брак с дочерью главного наблюдателя клана Тондерон, старшего из двенадцати кланов.

– И как давно это было в реальном времени?

Фассин задумался.

– Лет триста назад… Двести восемьдесят семь, если не ошибаюсь.

Словиус кивнул:

– Много ли информации было передано во время этой экспедиции?

– Почти ничего, сэр. На этом настаивали Прожженные плуты. Это одна из самых… отсталых юношеских стай. Мне разрешалось только раз в год сообщать, что я жив.

– А перед этим что была за экспедиция?

Фассин вздохнул и постучал пальцами по плавленому стеклу у бортика бассейна. Что это старик надумал? И неужели Словиус не мог просто посмотреть журнал клана? Из стены выступала шарнирная консоль с экраном на конце. Фассин не раз видел, как это устройство опускали к Словиусу, чтобы тот мог просматривать домашнюю библиотеку. Метод этот, хотя и не очень быстрый и эффективный – нажимать на клавиатуру ему приходилось своими недоразвитыми пальцами, – обеспечивал ответы на любые вопросы. Старик мог и просто попросить – для этого имелись слуги.

Фассин откашлялся:

– По большей части – инструктаж Паггса Юрнвича из клана Рехео, это была его первая экспедиция. Мы нанесли визит вежливости трааву Хамбриеру во времени один к одному – насельники учли отсутствие у Юрнвича опыта. Экспедиция продолжалась почти три месяца по физиологическому времени. Учебный курс.

– И у тебя не было времени для собственных исследований?

– Очень мало.

– Но все же было?

– Я смог побывать на симпозиуме по глубокой поэтике, проводившемся университетской стаей Марсал. Кто там еще был – не помню, нужно справиться в журнале клана.

– А что еще? Я имею в виду сам симпозиум. Его тему.

– Если не ошибаюсь, охотничьи методики насельников в сравнении с действиями инквизиториев Войны машин. – Фассин погладил подбородок. – Примеры были местные, из системы Юлюбиса, некоторые касались Глантина.

Словиус кивнул и посмотрел на племянника:

– Ты знаешь, что такое представительская проекция, Фассин?

Фассин посмотрел на видимый ему через прозрачную панель в крыше сегмент газового гиганта. На одной стороне уже появлялся ночной терминатор – темнота наползала своим краем на дальние тучи. Фассин снова перевел взгляд на Словиуса:

– Я, кажется, слышал этот термин, но в точности за его смысл не поручусь.

– Представительская проекция – это когда они световым лучом посылают настроенный ряд запросов и ответов к физически удаленной точке, имитируя таким образом своего представителя.

– Вы сказали «они»?

– Инженеры, Администратура. Возможно, Омнократия.

Фассин поднял брови:

– Правда?

– Правда. Если верить тому, что нам говорят, объект этот представляет собой нечто вроде библиотеки, передаваемой сигнальным лазером. Если надлежащим образом поместить его в соответствующую систему достаточной мощности и сложности, это… эта сущность… хотя на самом деле это всего лишь многоканальный набор утверждений, вопросов и ответов плюс ряд правил, регулирующих порядок их озвучивания, так что возникает эффект осмысленного разговора. Это близко к искусственному разуму послевоенного периода. Настолько, насколько это разрешено.

– Это нечто особенное.

Словиус чуть покачивался в своем бассейне.

– Разумеется, они необыкновенно редки, – согласился он. – Одна из них направлена сюда.

Фассин несколько раз моргнул:

– Сюда?

– В клан Бантрабал. В этот дом. К нам.

– К нам?

– От Администратуры.

– Администратуры? – Фассин захлопнул рот, чтобы не показаться идиотом.

– Через техкорабль «Эст-тоон Жиффир».

– Ух ты, – сказал Фассин. – Нам… оказана честь.

– Не нам, Фассин. Тебе. Проекция направляется для беседы с тобой.

Фассин едва заметно улыбнулся:

– Со мной? Понимаю. И когда?..

– В настоящее время идет передача. Проекция будет готова к ночи. Тебе нужно освободить для нее время. У тебя есть какие-то планы?

– Планы?.. Ужин с Джааль. Я уверен…

– Пусть это будет ранний ужин. И не опаздывай.

– Да, конечно, – сказал Фассин. – Вы не знаете, чем я заслужил такую честь?

Словиус немного помолчал, потом ответил:

– Понятия не имею.

Гвайм повесил на крючок трубку внутренней связи, покинул свое место у агатовой стены, встал на колено рядом со Словиусом и что-то прошептал ему на ухо. Тот кивнул и посмотрел на Фассина:

– С тобой, племянничек, желает поговорить мажордом Верпич.

– Верпич? – повторил Фассин, глотая слюну.

Семейный мажордом, самый главный слуга клана Бантрабал, обычно пребывал в спячке, пока весь клан не перемещался в зимнее жилье, что должно было произойти через восемьдесят дней. Еще ни разу этот порядок не нарушался.

– Я думал, он спит, – сказал Фассин.

– Его разбудили.

* * *

Корабль был мертв уже несколько тысячелетий. Никто, похоже, не знал, сколько именно, хотя, по самым правдоподобным оценкам, речь могла идти о шести или семи. Это был один из множества кораблей-неудачников, в составе какого-то из огромных флотов участвовавший в Войне новых быстрых (а может, в чуть более поздней Войне машин, или в последующих Разрозненных войнах, или же в одном из быстротечных, ожесточенных, сумбурных сражений, нередко происходивших в Рассеянии), еще одна забытая и никому теперь не нужная пешка в великой игре галактических держав, в соревновании цивилизаций, в изощренных ходах панвидов, во всеобщей метаполитике галактического масштаба.

Корпус корабля лежал необнаруженным на поверхности Глантина не менее тысячи лет, потому что, хотя по человеческим стандартам Глантин и был малой планетой (чуть меньше Марса), по тем же меркам он был малонаселен – менее миллиарда обитателей, бо́льшая часть которых сосредоточилась в тропиках, а район, куда упал корабль (Северная пустыня), посещался редко и особых достопримечательностей не имел. Местной системе наблюдения потребовалось немало времени, чтобы хоть отчасти вернуться к тому состоянию, в каком она пребывала до начала военных действий, а это также способствовало тому, что корабль долго оставался необнаруженным. И наконец, несмотря на солидные размеры корабля, его системы автокамуфляжа частично уцелели после крушения, гибели всех смертных на борту и удара о поверхность планеты-луны, все это время маскируя корабль еще под одну складку пустой породы, извергнутой из глубокого кратера, созданного падением гораздо меньшего, но куда более скоростного аппарата, который от удара испарился десятью километрами дальше в самом начале конфликта между новыми быстрыми.

Останки корабля были обнаружены только потому, что кто-то на флаере врезался в один из его огромных искривленных стабилизаторов (на тот момент идеально голографо-закамуфлированных под призывно сверкающе чистое небо) и погиб. Только после этого останки корабля исследовали: те немногие из его систем, что еще находились в рабочем состоянии (но не были запрещены новым режимом, а значит, практически никакие), были сняты, после чего корабль (подъем его корпуса с основными надстройками был бы запредельно дорогим предприятием, разрезание на куски и утилизация – делом тоже недешевым и, возможно, опасным, а полное уничтожение потребовало бы многих гигатонн взрывчатки, против чего население малой планеты-луны в мирное время категорически возражало, даже если речь шла о местах ненаселенных), на всякий случай и на неопределенное время обнесли воздушными предупредительными бакенами.

– Нет, может, это и неплохо, может, позитивно, – сказал им Салуус Кегар и развернул свой маленький флаер над пустыней по направлению к пересеченной местности, где на фоне медленно темнеющего пурпурного неба виднелись траченные временем стабилизаторы упавшего корабля, похожие на складки теней; за его обломками вдруг замерцал огромный сине-зеленый световой занавес – покрыл рябью и волнами все небо, а потом медленно исчез.

– От тебя никто ничего другого и не ждал, – сказала Таинс, играя кнопками на пульте управления переговорным устройством.

В громкоговорителях трещали и шипели атмосферные помехи.

– Может, не стоит лететь так низко? – спросила Айлен, упиравшаяся головой в фонарь кабины, и посмотрела вниз, потом кинула взгляд на молодого человека, делившего с ней заднее сиденье флаера. – Серьезно, Фасс, может, не стоит?

Но Фассин уже говорил:

– Сал никак не смирится с мыслью о том, что его неумолимый позитивизм может порождать у других негативные эмоции. Извини, Лен. Что ты говорила?

– Я говорила…

– Да, – пробормотала Таинс, – подними-ка эту чертову землеройку повыше.

– Я только хочу сказать… – продолжал Салуус, взмахнув рукой и опустив флаер еще ниже, еще ближе к черной земле, мелькавшей внизу.

Таинс цокнула языком и потянулась, чтобы нажать кнопку монитора, после чего раздался отрывистый звук; флаер поднялся на несколько метров и стал ровнее держаться над поверхностью. Сал сверкнул на нее взглядом, но противоаварийного устройства не выключил.

– Я только хочу сказать, – продолжил он, – что мы пока еще в порядке, нас не разорвало, а теперь есть возможность исследовать кое-что, к чему в обычных обстоятельствах нас бы не подпустили. В нужное время, в нужном месте – идеальная возможность. Разве это не позитивно?

– Только при этом ты предлагаешь нам, – произнес Фассин, растягивая слова и подняв глаза к небу, – не обращать внимания на тот злосчастный факт, что некоторые слишком уж исполненные энтузиазма и глубоко неверно понятые запредельцы, судя по всему, пытаются превратить нас всех в радиоактивную пыль?

Казалось, его никто не услышал. Фассин демонстративно зевнул во весь рот (этого тоже никто не заметил) и откинулся к кожаной спинке, вытянув левую руку и положив ее на спинку сиденья Айлен Дест (та по-прежнему прижимала лоб к фонарю и, словно загипнотизированная, глядела, как под флаером проносится маловыразительная песчаная поверхность). Он попытался по крайней мере принять беззаботное и по возможности скучающее выражение. Хотя на самом деле он был в ужасе и чувствовал себя совершенно беспомощным.

Эта пара – Сал и Таинс – были мотором группы. Салуус – пилот, дерзкий, красивый, своевольный, но безусловно талантливый (и, подумал Фассин, чертовски везучий), наследник огромной финансовой империи, ничуть не смущающийся того, что его сказочно богатый папаша – настоящий разбойник. Жадина – так окрестил Фассин Сала в первый год их учебы в колледже, и общие друзья их пользовались этим прозвищем только за глаза, пока Сал обо всем не пронюхал и не принял это имя – лично одобренный ярлык – с воодушевлением. Таинс – второй пилот, штурман и начальник связи, неизменно проницательный и язвительный критик группы (себя Фассин считал проницательным и саркастическим критиком), офицер на обучении Таинс Йарабокин, как ее теперь следовало называть, Воячка (еще одно из выдуманных Фассином прозвищ); она была одной из лучших в колледже, но тем не менее успела пройти половину пути к офицерскому званию в Навархии, посещая на выходных и каникулах заочные курсы в военной школе, а потом получила в колледже неполный диплом и на последнем курсе перешла в Военную академию, где ей зачли первый год, переведя сразу на второй, и уже на таком беспрецедентно раннем этапе ее считали кандидатом в Объединенный флот, непосредственно подчиняющийся Кульмине – главенствующей суперсиле всей галактики. Иными словами, блестящее военное будущее Таинс, казалось, было предопределено в такой же мере, в какой Салу было уготовано беспримерное финансовое процветание.

Оба они к тому же успели побывать за пределами системы – добирались до юлюбисского портала в подвижной точке либрации Сепекте, откуда перемещались в систему Зенерры и Комплекс – сеть червоточин, опутавшую галактику, как темное кружево под крохотными разбросанными огоньками солнц. Отец Салууса взял его в большое путешествие во время долгих прошлогодних каникул, и они исколесили всю срединную часть галактики – посетили все доступные знаменитые места, познакомились с несколькими необычными инопланетными видами, навезли сувениров. Таинс повидала гораздо меньше, но зато (благодаря Навархии, программам своего заведения и разбросанным по галактике учебным объектам) побывала в местах гораздо более удаленных. Из всего курса только им двоим и удалось много попутешествовать, что окружало их таинственно-экзотическим ореолом.

Фассин нередко думал, что если его молодая жизнь трагически оборвется еще до того, как он решит, что с нею делать (поступить в семейную фирму и стать наблюдателем?.. или что-нибудь другое?), то это, скорее всего, случится по вине сей парочки, – может быть, когда они будут соревноваться друг с другом в отваге, стремительности или просто бессмысленной браваде перед своими многострадальными товарищами. Иногда ему удавалось убедить себя, что на самом деле его не очень-то и волнует, умрет он или нет, что он уже достаточно повидал жизнь, познал любовь, ничтожество и глупость людей и мира и был бы почти рад внезапной, молодой и варварски прекрасной смерти, пока тело и разум еще не успели состариться, оставались молодыми, неопытными и все такое (о чем не уставали напоминать родственники постарше).

Но было бы жаль, думал Фассин, если бы в этой катастрофе погибла и Айлен – невыносимо красивая, щемяще-бледная, бесстыдно-белокурая, добившаяся научных успехов без всякого напряжения, поразительно неуверенная в себе и незащищенная Айлен. В особенности если это случится до того, как между ними совершится то, о чем он не уставал ей говорить (и, как это ни прискорбно, искренне веря в свои слова) как об их общей судьбе: установится деловой, но в то же время и тесный физический контакт. Однако в данный момент (голова набок, нос уткнулся в фонарь), похоже, Айлен мучил вопрос совсем другого рода – вырвет ее или нет.

Фассин отвернулся и попытался отвлечься от мыслей о неминуемой смерти и отнюдь не столь неминуемом сексе. Он уставился в звездное пространство, что появлялось из-за ложного горизонта исчезающей темной громады Наскерона, и в быстро темнеющее небо, которое обнажалось за ним. Еще одна вспышка, и на небо словно набросили мерцающую шаль, а звезды потускнели.

Айлен смотрела в противоположном направлении.

– Что это за дым? – воскликнула она, указывая куда-то за полуразрушенную носовую часть упавшего корабля, где ветерок прогибал рваную струю черного дыма.

Таинс глянула в ту сторону, пробормотала что-то себе под нос и снова занялась пультом управления переговорным устройством. Остальные смотрели на дым. Наконец Сал кивнул.

– Вероятно, сбитый недавно предупредительный бакен, – сказал он, впрочем уверенности в его голосе не слышалось.

В громкоговорителе раздался треск, а потом спокойный женский голос:

– …лаер два-два-девять… рдинаты? …вы… семь-пять-три… югу от запретной зоны… вторяю, вы находитесь… немедленно перейдите… твердите получен…

Таинс Йарабокин прильнула к пульту:

– Говорит флаер два-два-девять, нам негде укрыться, как вы рекомендуете, а потому мы на максимальной скорости и минимальной высоте направляемся в…

Салуус Кегар потянулся своей медно-золотистой рукой и выключил переговорное устройство.

– Пошел ты в зад! – сказала Таинс, хлопнув его по руке, хотя он уже успел вернуть ту на штурвал.

– Слушай, Таинс, – сказал Сал, покачав головой и не сводя глаз с быстро приближающегося корпуса разбитого корабля. – Мы вовсе не обязаны все говорить им.

– Кретин, – выдохнула Таинс, снова включая пульт связи.

– Да. И смотри предыдущее замечание, – сказал Фассин, покачав головой.

– Да не трогай ты эту штуковину, – сказал Сал, тщетно пытаясь снова выключить пульт; Таинс искала рабочий канал и одновременно отталкивала его руку. (Фассин хотел было сказать что-нибудь – он, мол, и не представлял, насколько для нее привычна такая форма поведения, – но передумал.) – Слушай, Таинс, я тебе приказываю: оставь в покое эту чертову штуковину. И вообще, кому принадлежит этот флаер?

– Твоему папочке? – спросил Фассин. Сал укоризненно посмотрел на него. Фассин кивнул на быстро приближающиеся обломки корабля. – Смотри вперед.

Сал повернулся. «Я тебе приказываю», – насмешливо повторил про себя Фассин. Вот он, истинный Салуус. Неужели он так выразился, потому что Таинс была военной и Сал решил, что она подчинится любому приказу, пусть и исходящему от лица гражданского; или он уже начал примерять на себя одежды наследника? Фассин удивился, что Таинс не рассмеялась Салу в лицо.

Ну да, они уже не невинные дети, напомнил себе Фассин, и чем больше узнаешь о мире, галактике и эпохе, в которой они взрослели, тем больше начинаешь понимать, что все тут построено на иерархии, чинах, старшинстве, приоритетах – с самого-самого низа, где все они находились, до недоступных глазу сверкающих горных вершин. Да, они были как лабораторные мыши, которые вместе выросли в клетке, где царило равенство, но постепенно учились узнавать свое место в помете, выявляли способности и слабости у себя и у других, разрабатывали стратегию и тактику для будущей жизни, открывали для себя, какую фору могут получить, став взрослыми, размечали пространство для своих мечтаний.

Таинс фыркнула:

– Может, даже и не папочке. Может, даже и не компании. Скорее всего, он получен в обратный лизинг с последующей перепродажей, а принадлежит какой-нибудь оффпланетной, налогонепроницаемой подставной компании. – Она зарычала и стукнула ладонью по молчащему пульту.

Сал покачал головой.

– Такая юная, а уже прожженный циник, – сказал он и перевел взгляд на штурвал, напоминающий бабочку. – Эй, что это он завибрировал? Что?..

Таинс кивнула на останки корабля, возвышающиеся перед ними:

– Предупреждение об опасности, господин ас. Сбрось скорость, или вспашешь песочек.

– Как ты можешь в такой момент говорить о сельском хозяйстве? – с ухмылкой сказал Сал; Таинс ткнула кулаком ему в ногу. – Ой, да это же оскорбление действием, – сказал он с напускной яростью. – Я ведь и в суд могу подать.

Она снова ткнула его. Он рассмеялся, сбросил газ и притормозил, отчего все мотнулись вперед на ремнях безопасности, пока маленький флаер не сбросил скорость до десяти метров в секунду.

Они вошли в тень гигантского корабля.

* * *

– Фассин Таак, – сказал мажордом Верпич, – в какие еще неприятности вы нас впутали?

Они быстрым шагом шли по широкому, без окон коридору под центром дома. Прежде чем Фассин успел ответить, Верпич кивнул в сторону одного из боковых проходов и направился к нему:

– Нам сюда.

Фассин ускорил шаг, чтобы не отстать.

– Мне об этом известно не больше вашего, мажордом.

– Вы не утратили способности к преуменьшению.

Фассин проглотил эти слова, решив, что лучше промолчать. Он изобразил на лице снисходительную (как ему хотелось надеяться) улыбку, хотя, бросив взгляд на мажордома, увидел, что впустую: тот не смотрит на него. Верпич был невысоким, худым, но на вид довольно сильным человеком с мягкой кожей, сплошь поросшей щетиной, отчего голова казалась высеченной из камня. У него были квадратная, вечно поджатая челюсть и всегда нахмуренный лоб. Голову он брил наголо, но сзади оставлял косичку до пояса. В руке Верпич держал (словно змею, которую собирался удушить одной рукой) длинный обсидиановый посох – главный знак его должности. Одеяния Верпича цветом приближались к черной саже, словно он закутался в ночь.

Считалось, что Верпич находится в полном подчинении Фассина как будущего главного наблюдателя по праву очередности. Однако главному слуге клана каким-то образом все еще удавалось нагонять на Фассина страх: тот нередко чувствовал себя в его присутствии мальчишкой, которого застигли за чем-то в высшей степени неподобающим. Фассин предчувствовал, что, когда он займет пост главного наблюдателя, их отношения станут стеснительными для обоих.

Верпич повернулся на каблуках и направился прямо к абстрактной картине, висевшей на стене. Он взмахнул посохом, словно указывая на какую-то особенность манеры живописца, и картина исчезла, съехав вниз. Верпич вошел в открывшийся перед ним плохо освещенный проход. Он даже не обернулся посмотреть, идет ли следом Фассин, только бросил:

– Так короче.

Фассин оглянулся – картина поднялась из щели в полу на свое место, отчего в проходе, который после коридора казался голым и недоделанным, стало почти совсем темно. Он не мог вспомнить, когда в последний раз пользовался служебными ходами – может, в детстве, когда с друзьями лазал по всему дому.

Они остановились перед лифтом, двери которого тут же с перезвоном отворились. В кабине стоял мальчик-слуга: в одной руке поднос, полный грязных стаканов, другая нажимала кнопку на пульте. На лице его застыло недоуменно-разочарованное выражение.

– Пошел вон отсюда, идиот, – сказал Верпич мальчишке, входя в кабину. – Лифт держат для меня.

Глаза слуги расширились. Он что-то проверещал, чуть не выронил поднос и поспешил покинуть кабину. Верпич нажал кнопку на пульте концом посоха, дверь закрылась, и кабина (простая металлическая коробка с обшарпанным полом) пошла вниз.

– Вы уже пришли в себя после незапланированного пробуждения, мажордом? – спросил Фассин.

– Целиком и полностью, – бодро ответил Верпич. – А теперь, наблюдатель Таак, если допустить, что мои циркачи-техники не поджарились высоким напряжением и не ослепли, заглянув в световоды, чтобы убедиться в их рабочем состоянии, мы, видимо, готовы обеспечить ваш разговор с той сущностью, что нам посылают, примерно за час до полуночи. Девятнадцать ноль-ноль для вас удобно?

Фассин задумался.

– Вообще-то, мы с госпожой Джааль Тондерон собирались…

– Ответ, который вы хотели дать, наблюдатель Таак, – это «да», – сказал Верпич.

Фассин смерил его хмурым взглядом:

– Но в таком случае зачем вы?..

– Я стараюсь быть вежливым.

– Ах да, конечно же. Это дается нелегко.

– Напротив. Если с чем иногда и приходится бороться, так это как раз с почтительностью.

– Не сомневаюсь, что ваши усилия оценены по достоинству.

– Конечно же, ведь именно в этом и состоит цель моей жизни, молодой хозяин, – поджав губы, улыбнулся Верпич.

Фассин выдержал взгляд мажордома:

– Верпич, уж не вляпался ли я в какую-нибудь неприятность?

Слуга отвернулся:

– Понятия не имею. – Скорость лифта стала падать. – Представительская проекция – неслыханное дело в истории клана Бантрабал. Я говорил с некоторыми другими мажордомами – никто из них ничего подобного не может вспомнить. Мы все полагали, что такие вещи посылаются исключительно иерхонту и его дружкам в столице системы. Я отправил послание одному знакомому во дворце с просьбой прислать какую-нибудь инструкцию или дать совет. Ответа пока нет.

Двери лифта открылись, и они вышли из кабины в тепло еще одного изогнутого прохода, вырубленного прямо в скале. Мажордом заботливо, даже сочувственно посмотрел на Фассина:

– Любое беспрецедентное событие может быть и положительным, наблюдатель Таак.

Фассин постарался придать своему лицу скептическое выражение, отвечающее его чувствам:

– И что же я должен делать?

– В девятнадцать часов явиться в верхний зал для аудиенций. А лучше немного раньше.

Они оказались на развилке, после которой проход стал шире; впереди несколько техников в красном катили к открытым двойным дверям тележку с неким замысловатым прибором.

– Я хотел бы, чтобы там присутствовала Олми, – сказал Фассин.

Чайан Олми была наставником и ментором Фассина в дни его юности, и (если бы она не стала чистым теоретиком и преподавателем, обосновавшись в домашней библиотеке, и не отказалась от собственных экспедиций) вполне могла бы возглавить семейство, и со временем занять пост главного наблюдателя.

– Это невозможно, – сказал Верпич, приглашая Фассина войти в комнату-амфитеатр за двойными дверями.

Здесь было жарко и толпились техники в красном. В десятках открытых шкафов размещалась сложная аппаратура, с высокого потолка свисали кабели, змеившиеся по полу и исчезавшие в отверстиях стен. Пахло маслом, жженым пластиком и потом. Верпич встал на самом верху в задней части амфитеатра и обвел помещение взглядом. Он покачал головой, когда два техника столкнулись и по полу заструился кабель.

– Почему? – спросил Фассин. – Олми здесь. И я бы хотел, чтобы дядя Словиус тоже присутствовал.

– И это невозможно, – ответил Верпич Фассину. – С этой штуковиной должны говорить вы, и только вы, один на один.

– Так, значит, у меня нет выбора? – спросил Фассин.

– Верно, – ответил мажордом. – Никакого.

Его взгляд снова обратился на суетящихся техников. Один из старших приблизился на расстояние в два-три метра и ждал удобного момента, чтобы заговорить.

– Но почему? – повторил Фассин и, услышав свой голос, понял, что ведет себя как малое дитя.

Верпич покачал головой.

– Не знаю. Насколько я понимаю, причины этого отнюдь не технические. Возможно, материя такая деликатная, что не предназначена для чужих ушей. – Он взглянул на техника в красном, стоящего перед ними. – Старший техник Имминг, – весело сказал Верпич, – исходя из правила «все, что может испортиться, непременно испортится», я взвешивал вероятность того, что вся автоматика в доме в одночасье превратится в груду ржавого металла, рассыпется в порошок или неожиданно объявит себя мыслящей, чем навлечет на наш дом, клан и, вполне вероятно, планету термоядерную бомбардировку. Ну, в чем дело?

– Господин мажордом, мы столкнулись с несколькими проблемами, – неторопливо произнес техник, посматривая то на Фассина, то на Верпича.

– Очень надеюсь, что следующим словом будет «но» или «однако», – сказал Верпич, взглянув на Фассина. – А уж на «к счастью» я и не надеюсь.

Техник продолжил:

– Приложив немало усилий, мы, как нам кажется, смогли нормализовать ситуацию. Я надеюсь, мы будем готовы к назначенному часу.

– У нас хватает мощностей для приема всего, что передается?

– Едва-едва. – Старший техник кивнул на аппаратуру, которую на тележке ввозили через двойные двери. – Некоторая прибавка мощности получена за счет вспомогательных систем.

– Есть ли какие-либо указания на характер предмета, содержащегося в сигнале?

– Нет, господин мажордом. До активации он останется в закодированном состоянии.

– А узнать никак нельзя?

Имминг поморщился:

– Практически никак.

– А если попробовать?

– Это будет почти невозможно в данных временны́х рамках. И незаконно. И, вероятно, опасно.

– Смотритель Таак хочет знать, что ему предстоит. У тебя нет никаких подсказок для него?

Старший техник Имминг слегка поклонился Фассину:

– Боюсь, что нет, молодой хозяин. Жаль, что не могу вам сказать ничего иного.

Верпич повернулся к Фассину:

– Похоже, мы ничем не сможем вам помочь, наблюдатель Таак. Мне очень жаль.

* * *

– Ну и чей же он был? – спросила Айлен, стараясь говорить потише. Она посмотрела на темные очертания в вышине. – Кому принадлежал?

Они проскочили в огромную неровную трещину в левом борту корабля, пролетев между двумя сильно искривленными ребрами жесткости, и увидели над собой небо в рамке скрученных опор – часть обшивки, которую те когда-то удерживали, семь тысячелетий назад разлетелась в молекулы и атомы. Сал провел флаер под четырехсотметровой – и невредимой – передней частью корпуса (постепенно набирая высоту и оставляя внизу искалеченные, покореженные полы и сорванные переборки) туда, где они могли видеть лишь тонкую полоску фиолетового звездного неба и чувствовать себя в безопасности от действий корабля (предположительно запредельцев), который атаковал все, что движется (или недавно двигалось) на поверхности.

Сал посадил флаер в небольшую выемку на относительно ровной площадке из почерневшего, слегка шероховатого материала за остатками того, что прежде, видимо, было переборкой. Остальная носовая часть корабля в пятидесяти метрах впереди была заблокирована висячей грудой искореженного переливчатого материала. Салуус подумал вслух, а нельзя ли пробить эту груду с лета, но его отговорили.

Сигнал связи (даже тот, искаженный, с помехами, что они принимали немного раньше) оборвался, стоило оказаться внутри упавшего корабля. Странное дело, если учесть, что аппаратура была способна принимать сигнал сквозь толщу породы в десятки километров. Воздух внутри этой огромной железной пещеры был холоден и не имел запаха. Они знали, что находятся в замкнутом пространстве, а потому их слегка беспокоило отсутствие эха от собственных голосов, звучавших здесь до странности глухо. Внутренние и ходовые огни флаера образовали в море темноты пятно света – настолько крошечное, что от одного этого делалось не по себе.

– До сих пор не утихают споры, чей это корабль, – сказал Салуус. Он тоже говорил тихо и тоже смотрел вверх, на ряды небольших выступов в потолке, изгибавшемся дугой на высоте трехсот метров и еле видном в свете огней флаера. – Армейские гробовщики, делавшие тут зачистку, решили, что это корабль сцеври, но, если и так, он, видимо, был реквизирован или захвачен. Считается, что команда здесь была – всякой твари по паре, хотя больше всего плавунов, обитателей водных миров. Возможно, первоначально это был эрилейтский корабль, как ни странно. Но это боевая машина, сомнений нет.

Таинс фыркнула.

– Что такое? – посмотрел на нее Сал.

– Это все, что угодно, только не иглоид, – сказала она.

– А я разве говорил, что иглоид? – спросил Сал.

– Довольно толстая игла, – сказал Фассин, поворачиваясь на каблуках, чтобы обвести взглядом корабль изнутри и дальше в темноте – разбитую, частично ушедшую в землю носовую часть, лежащую в километре от них.

– Никакой это не иглоид, – гнул свое Сал. – Я не говорил, что это иглоидный корабль.

– Ну видишь, как ты всех запутал? – сказала Таинс.

– Как бы то ни было, – сказал Сал, пропуская мимо ушей ее замечание, – но ходят слухи, что отсюда вытащили двух мертвых воэнов, и тогда история принимает интересный оборот.

– Воэнов? – прыснула Таинс. – Прижмуренных хребетников?

В голосе ее прозвучало презрение, а на лице даже появилась улыбка – Фассин знал, что такое случается далеко не каждый день. Жаль, потому что, когда Таинс улыбалась, ее слегка угловатое лицо (под выбритым наголо, согласно уставу, черепом) приобретало доброе и проказливо-милое выражение. Хотя, если задуматься, видимо, именно поэтому она и улыбалась так редко. Вообще-то, Таинс в костюме-техничке и так казалась Фассину довольно хорошенькой. (На остальных были обычные туристские одеяния, правда у Сала – подчеркнуто лучшего качества и уж точно дико дорогое.) Комбинезон на Таинс кое в каких местах сидел чуть мешковато, но зато в других плотно прилегал к телу, свидетельствуя о том, что она определенно воячка и никак не вояка. В окружавшем их мраке одеяние Таинс приобрело темно-матовый оттенок. Судя по всему, даже нестроевая форма для курсантов Вооруженных сил Навархии имела активные камуфляжные свойства.

Таинс качала головой, словно никак не могла поверить тому, что слышит. Даже Фассин, который, едва выйдя из детского возраста, почти утратил нездоровый интерес ко всяким военным и инопланетным штучкам, знал, кто такие воэны. Обычно пресса писала о них как о живой легенде или о почти мифических богатырях, что несколько искажало истину: на самом деле они были первоклассными солдатами и составляли личную охрану новых хозяев галактики.

Воэны были хладнокровно-безжалостными, в высшей степени интеллектуальными, всезнающими, почти неуничтожимыми, всеатмосферными, непобедимыми в течение последних девяти (или около того) тысяч лет суперсолдатами. Они были военными кумирами эпохи, безукоризненным видом – верхом военного совершенства, – но видом довольно редким. Там, где находились новые хозяева – Кульмина, – там находились и воэны, но в других местах встретить их было практически невозможно, и (во всяком случае, Фассину было известно, что так все считают) за все эти тысячелетия ни один из них не попадал в систему Юлюбиса, не бывал на Сепекте, главной ее планете, уже не говоря о Наскероне и его окрестностях, и подавно не снисходил до крохотной планеты-луны Глантин – даже в момент смерти.

Люди, конечно, были прекрасно наслышаны о воэнах и их репутации, будь то п-земляне или о-земляне. Ведь и само это разделение, и необходимость применения двух этих префиксов возникли из-за действий одного корабля воэнов восемь тысяч лет назад.

– Воэн, – сказал Сал, – всегда остается воэном. Так про них говорят.

Таинс прищурилась и потянулась в своей техничке:

– А я слышала кое-что другое.

– Дело в том, что мой круг общения несколько выше уровня прислуги в отличие от твоего.

Фассин проглотил слюну.

– Я думал, они здесь все разбились в лепешку, что бы о них ни говорили, – сказал он, опережая ответ Таинс. – Осталось мокрое место и немного газа.

– Так оно и было, – сказала Таинс сквозь зубы, глядя не на него, а на Сала.

– Ага, так и есть, – согласился Сал. – Вот только эти воэны такие крутые – им все нипочем. Разве нет, Таинс?

– Ну да, – ровным, спокойным голосом сказала Таинс. – Круче хер найдешь.

– Убить воэна трудновато. А размазать в лепешку – и того трудней, – сказал Сал, явно не обращая внимания на сигналы, посылаемые Таинс.

– Они, как известно, не склонны поддаваться судьбе и различным сюрпризам со стороны врагов, – холодно сказала Таинс.

У Фассина возникло ощущение, что это цитата. Ходили слухи, будто она и Сал – любовники или, по крайней мере, трахаются время от времени. Но Фассин, видя глаза Таинс в эту секунду, подумал, что от ее близости с Салом, если такая и была, тоже может остаться одно мокрое место. Он посмотрел на Айлен – какова будет ее реакция.

Но не увидел ее на прежнем месте – с другой стороны флаера. Он оглянулся. Ее нигде не было.

– Айлен? – крикнул он, поглядев на Таинс и Сала. – А где у нас Айлен?

Сал постучал по микронаушнику.

– Айлен? – позвал он. – Где ты?

Фассин вглядывался в темноту. Ночное зрение у него было не хуже, чем у большинства людей, но сюда не проникал свет звезд, а стояночные огни флаера на уклоне почти не рассеивали мрак. От инфракрасных не было вообще никакого толку – даже исчезающих следов ног не увидишь на том странном материале, из которого была изготовлена эта штуковина.

– Айлен, – снова позвал Сал. Он бросил взгляд на Таинс, которая тоже вглядывалась в темноту. – Ни хрена не вижу, а связь у меня выключена. Может, ты видишь лучше?

Таинс покачала головой:

– Такие глаза мы получим только на четвертом курсе.

Вот черт, подумал Фассин. Неужели и фонаря ни у кого нет? Скорее всего, никаких фонарей ни у кого не было. У кого теперь увидишь фонарь? Он проверил собственные наушники, но в них тоже стояла тишина – даже местная связь молчала. Блин, блин, блин! К каким незапамятным временам восходит этот сюжет: четверо ребят взяли у папы колесницу и перед самой полуночью у нее сломалось колесо вблизи заброшенной неандертальской пещеры! Тут что-то похожее. Вот они спрыгивают в темноту, где гибнут страшной смертью один за другим.

– Включу-ка я огни флаера, – сказал Сал, залезая в кабину. – Если не найдем, то можно подняться в воздух и…

– АЙЛЕН! – во всю мощь легких выкрикнула Таинс.

Фассин подпрыгнул от неожиданности. Хоть бы никто не заметил, подумал он.

– …Здесь, – отозвалась издалека Айлен.

– Прогуляться решила? – прокричал Сал в направлении, откуда донесся голос Айлен. – Не очень хорошая мысль! Я бы сказал – плохая. Возвращайся немедленно! Как поняла, прием?

– Не писать же в такой компании, – донесся ответ. – Синдром стеснительного мочеиспускания. Облегчилась и возвращаюсь. А теперь говори нормально, не то Лен прикажет Таин выцарапать Салу глазик.

Таинс фыркнула. Фассину пришлось отвернуться. Порой, несмотря на всю свою молчаливость, – и часто в моменты, когда такого меньше всего ожидаешь, – Айлен удивляла их, выкинув что-нибудь в таком роде. У Фассина защемило в горле. «Только бы не влюбиться в нее, – подумал он. – Это было бы уж слишком».

Сал рассмеялся. Смутные очертания Айлен появились в инфракрасном спектре метрах в пятидесяти от них – сначала из-за гребня в складчатом полу, словно из-за невысокой горки, появилась голова.

– Вот она. В полном порядке, – объявил Сал таким голосом, будто это он ее и спас.

Айлен присоединилась к ним, поблескивая в слабом свете огней флаера; ее золотистые волосы сияли. Она кивнула.

– Добрый вечер, – сказала она, улыбаясь.

– Добро пожаловать назад, – сказал ей Сал и, вытащив из одного из багажных отсеков флаера рюкзак, забросил его себе за спину.

Таинс бросила взгляд на рюкзак, потом на Сала:

– Ты что это за херню задумал?

Сал напустил на себя невинный вид:

– Да так, решил прогуляться. Можешь присоединиться ко мне, если…

– Хер ты куда пойдешь.

– Таин, детка, – рассмеялся он, – мне не нужно твоего разрешения.

– Я тебе не детка, говно ты собачье, и разрешения моего тебе придется попросить.

– Может, ты все же не будешь столько ругаться? Не стоит тебе так бравировать новообретенной армейской грубостью – это даже подозрительно.

– Мы остаемся здесь, – ответила она, снова переходя на ледяной тон. – Вблизи флаера. Мы не будем бродить посреди ночи по запретной зоне в инопланетных обломках, когда над головой кружит вражеский корабль.

– Почему нет? – запротестовал Сал. – Во-первых, этот корабль, вполне возможно, кружит над другой половиной планеты, а во-вторых, его, скорее всего, уже уничтожили. И потом, если это корабль запредельцев, или спутник-шпион, или беспилотный разведчик, или какая-нибудь другая хреновина, способная увидеть, что творится здесь внутри, – в чем я сильно сомневаюсь, – то он будет стрелять по флаеру, а не по теплокровным людишкам, так что безопаснее быть где-нибудь подальше отсюда.

– Правило гласит, что надо оставаться на месте посадки, – сказала Таинс, выпятив подбородок.

– И как долго? – спросил Сал. – Сколько обычно продолжаются эти занудные налеты, эти комариные укусы?

Таинс смерила его уничтожающим взглядом.

– В среднем около полусуток, – сказал ей Сал. – Ну, в данном случае – ночь. Но мы-то находимся там, куда при обычных обстоятельствах попасть невозможно, и, заметь, попали мы сюда не по своей вине, и время нам девать некуда… Так почему, черт побери, не посмотреть, что тут и как?

– Потому что это запрещено, – сказала Таинс. – Вот почему.

Фассин и Айлен обменялись взглядами – озабоченными, но тем не менее веселыми.

– Таинс! – сказал Сал, размахивая руками. – Жизнь – это риск. Чего тут валять дурака? Идем!

– Положено оставаться на месте посадки, – мрачно повторила Таинс.

– Ты можешь хоть на секунду забыть о своей программе? – спросил ее Сал, в голосе которого звучало теперь неподдельное раздражение. В поисках поддержки он посмотрел на Фассина и Айлен. – Может, мне хоть кто-нибудь объяснит, почему тут запретная зона. Что они тут застолбили? Только не надо всего этого набора авторитарной, бюрократической, трусливой милитаристской херни.

– Может быть, им известно что-то такое, что неизвестно нам, – сказала Таинс.

– Да брось ты! – возразил Сал. – Они это всегда говорят.

– Послушай, – ровным голосом сказала Таинс. – Я согласна, что противник может атаковать системы флаера, и потому буду каждый час дежурства подходить к дыре в корпусе, где после нейтрализации помех субспутников появится нормальная связь, и получу разрешение на вылет, если опасность миновала.

– Отлично, – сказал Сал, залезая в другой отсек флаера. – Ты выходи на связь, а я воспользуюсь единственной в жизни возможностью осмотреть этот воистину любопытный инопланетный аппарат. Если услышите мои жуткие вопли, значит я попал в когти, пасти или клюв не замеченного санитарной командой космического монстра, который именно в этот вечер за все семь тысяч лет надумал проснуться и почувствовал спазмы голода.

Таинс глубоко вздохнула, отошла от флаера и сказала:

– Ну что ж, похоже, это следует рассматривать как чрезвычайные обстоятельства. – Она засунула руку в карман своей технички и извлекла оттуда маленький серый прибор.

Сал недоуменно смотрел на нее:

– Это что еще за срань? Пистолет? Уж не собираешься ли ты в меня стрелять, Таинс?

Она покачала головой и включила что-то на боковине прибора. Наступила пауза. Таинс нахмурилась, внимательно разглядывая то, что держала в руке:

– В данный момент я даже не угрожаю тебе тем, что донесу местной безопасности, по крайней мере в реальном времени.

Сал немного расслабился, но не вытащил то, что собирался, из ящика. Таинс покачала головой, всматриваясь в окружающий мрак. Она подняла маленький серый прибор, чтобы показать другим:

– Эта крошка может найти детский подгузник на другой стороне планеты, но сейчас она даже реликтовое излучение еще не поймала.

Голос ее показался Фассину скорее смущенным, чем рассерженным. Он бы в схожих обстоятельствах испугался до смерти и не смог бы это скрыть. Таинс кивнула, продолжая смотреть вверх:

– Производит впечатление. – Она снова убрала свой приборчик в карман.

Сал откашлялся:

– Таинс, так у тебя есть пистолет? Дело в том, что я сам собираюсь достать свой, а у тебя был такой вид, будто ты готова в любой момент спустить курок.

– Да, у меня есть пистолет, – сказала она ему. – Обещаю, что не буду в тебя стрелять. – Она улыбнулась, но это вовсе не походило на улыбку. – И если ты и в самом деле собираешься прогуляться по закоулкам этого кораблика, я не собираюсь тебе мешать. Ты ведь теперь большой мальчик. Сам можешь отвечать за себя.

– Ну наконец-то, – удовлетворенно сказал Сал, вытаскивая из отсека простой, но вполне эффективный электронно-лучевой пистолет и пристегивая его к поясу. – В заднем отсеке есть еда, вода, спальные мешки, кое-какая одежка и всякая мелочь, – добавил он, пришлепывая к плечам пару световых накладок малой яркости. – Я вернусь к рассвету. – Он постучал по своим микронаушникам и улыбнулся. – Да, внутренние часы все еще работают, – сказал он, переводя взгляд с одного на другого. – Слушайте, там, возможно, ничего такого и нет, и не исключено, что я вернусь через час.

Они все втроем смотрели на него.

– Никто не хочет составить компанию, а? – спросил он.

Айлен и Фассин обменялись взглядами. Таинс смотрела на Сала, который сказал:

– Не ждите меня – ложитесь спать, – и повернулся, чтобы идти.

– Ты неплохо подготовился к этому путешествию, – тихо сказала Таинс.

Сал, помедлив, повернулся к ней, открыв рот. Он посмотрел на Фассина и Айлен, потом распахнутыми глазами – на Таинс, махнул рукой в сторону дыры в корпусе и вверх, словно показывая на космос, потом покачал головой.

– Таинс, Таинс, – выдохнул он, проведя пятерней по своим густым черным волосам. – Неужели в армии готовят одних параноиков, одержимых подозрительностью?

– Компания твоего отца, Салуус, делает для нас боевые корабли, – сказала она ему. – Хочешь выжить, проявляй осмотрительность.

– Все это дешевка, Таинс, – сказал Сал; выражение лица у него было немного оскорбленное. – Я тебе правду говорю. Вполне серьезно. – Он сердито хлопнул ладонью по своему рюкзаку. – Черт меня раздери, женщина, если бы я не позаботился о том, чтобы подготовить флаер к возможным неожиданностям, ты бы мне все уши прожужжала, как это, мол, я полетел в пустыню, не взяв ничего на случай чрезвычайных обстоятельств!

Таинс почти без всякого выражения еще несколько секунд не сводила с него глаз.

– Будь осторожен, Сал.

Он облегченно кивнул.

– И вы тут тоже, – сказал он. – Скоро увидимся. – Он снова, улыбаясь, оглядел их всех. – Примите заверения… и все такое. – Он помахал рукой и двинулся прочь.

– Постой, – сказала Айлен; Сал повернулся; Айлен вытащила свой рюкзачок. – Я пойду с тобой, Сал.

Фассин в ужасе смотрел на нее.

– Что? – сказал он.

Голос у него прозвучал испуганно, тихо, словно говорил маленький мальчик. Никто его, казалось, не услышал, но на сей раз он был рад этому. Таинс ничего не сказала.

Сал улыбнулся.

– Ты уверена? – спросил он у девушки.

– Если ты не против, – сказала Айлен.

– Я не возражаю, – тихо сказал Сал.

– Правда не возражаешь?

– Конечно правда.

– Ведь если ситуация сомнительная, то идти на разведку в одиночестве запрещено, да? – сказала Айлен. – Я правильно говорю? – Она посмотрела на Таинс – та утвердительно кивнула ей. – Ну, тогда пока.

Айлен чмокнула Фассина в щеку, подмигнула Таинс и зашагала по наклонной поверхности к Салу. Они помахали остающимся и пошли прочь. Фассин некоторое время следил за ними в инфракрасном диапазоне – слабые пятна света, оставляемые их ногами, исчезали спустя долю секунды.

– Никогда не могла понять эту девицу, – сказала Таинс с напускным безразличием; они с Фассином переглянулись. – Ложись-ка и вздремни, – сказала ему Таинс, кивнув на флаер. Она поковыряла в носу, потом внимательно осмотрела свой палец. – Я тебя разбужу, прежде чем идти к пролому проверять сигнал.

* * *

Где-то в темной комнате распустился бутон, воздух наполнился благоуханием, и несколько мгновений спустя Фассин ощутил аромат орхидии ноктисия – запах, который у него всегда вызывал ассоциации с Осенним домом. Легкое дуновение воздуха в тишине комнаты сказало Фассину, что бутон, вероятно, пролетает поблизости от него. Он поднял голову и увидел что-то маленькое, похожее на крохотный прозрачный цветок, – оно медленно падало между кроватью и тележкой, которая привезла ужин. Он снова положил голову на плечо Джааль.

– Мм? – сонно произнесла она.

– Встречалась с кем-нибудь в городе? – спросил Фассин, наматывая на палец длинный золотистый локон Джааль Тондерон.

Потом он приподнял голову, прижался носом к ее затылку, вдохнул ее запах. Она потерлась о него, пошевелила бедрами, словно сделала несколько шагов на месте. Он выскользнул из нее некоторое время назад, но ощущение блаженства еще не прошло.

– С Ри, Грей и Са, – сказала она, в голосе ее слышалась сонная хрипотца. – Ходили по магазинам. Потом встретилась с Джен и Сон. А потом с Дейдом. Дейдом Эслаусом. Да, еще с Йоаз. Ты ведь помнишь Йоаз Ирмин, да?

Он ущипнул губами ее за шею и был вознагражден – она в ответ задрожала и издала стон.

– Ну, это так давно было, – сказал он ей.

Она завела руку за спину и погладила его обнаженный бок, потом пошлепала по ягодицам.

– Не сомневаюсь, в тебе еще живут воспоминания о ней, дорогой.

– Ха! – сказал он. – И я тоже не сомневаюсь.

Она на это шлепнула его и снова пристроилась к нему в прежней позе. Она опять сделала это движение бедрами, а он подумал – останется ли у него до ухода время на секс.

Она повернулась к нему лицом. Лицо у Джааль Тондерон было круглое, широкое и необыкновенно красивое. Вот уже около двух тысяч лет у о-землян лица были такими, какими их хотели видеть владельцы, и отражали либо удовлетворение, либо безразличие к данной им от природы внешности; еще они могли смотреть с тем особым, откорректированным выражением, которое впоследствии предпочли их носители. Единственными уродами были те, кто хотел этим что-то выразить.

В эпоху, когда любой мог стать красавцем и/или выглядеть как знаменитый исторический персонаж (теперь уже имелись законы, ограничивающие степень сходства со слишком известными современниками), по-настоящему интересные лица и тела были у тех, кто предпочитал ничем не выделяться или оставаться возможно более непривлекательным и тем самым добивался максимального эффекта. Говорили о лицах, которые выглядели хорошо в жизни, но не на изображениях, о тех, что были хороши на реалистическом портрете, но не на экране, о лицах, которые казались непривлекательными во сне, но поражали в момент пробуждения или же не впечатляли, пока не озарялись улыбкой.

Джааль родилась с лицом, которому требовался (как говорила сама Джааль) консилиум специалистов по пластической хирургии: неправильное, непропорциональное, отдельные части не соответствуют друг другу. И в то же время все, кто хоть раз видел Джааль, находили ее вызывающе красивой благодаря необъяснимому сочетанию черт лица, его выражения и написанных на нем личных качеств Джааль. По мнению Фассина, лицо Джааль все еще не выросло и в среднем возрасте она станет еще красивее. Это была одна из причин, по которой он сделал ей предложение.

Они могли с надеждой смотреть в будущее. У Фассина были все основания полагать, что их совместная жизнь будет долгой, точно так же как имелись все резоны заключить брак с коллегой по профессии – составить пару, которая будет горячо одобрена соответствующими семьями, укрепить связи между двумя самыми известными кланами наблюдателей; не следовало забывать и о долголетии.

Конечно же, совместное будущее Фассина и Джааль, наблюдателей медленных, будет и в абсолютных и относительных величинах значительно дольше, чем у большинства их современников. В медленном времени долгой экспедиции наблюдатели и в самом деле старились очень медленно, и Фассину с Джааль без особых затруднений удастся побить четырнадцативековой срок жизни (пока еще не рекордный и, к счастью, не исчерпанный) дядюшки Словиуса. Пары наблюдателей – супруги и просто возлюбленные – должны были тщательно планировать свое медленное время и нормальную жизнь, чтобы не слишком разойтись друг с другом, не потерять эмоциональную связь. Жизнь Чайан Олми, старого наставника и учителя Фассина, как раз и выбилась из колеи при непредвиденном временном разрыве, и та рассталась со своей старой любовью.

– Что-то не так? – спросила его Джааль.

– Да нет, вот только эта беседа. – Он посмотрел на древние часы, висевшие на противоположной стене комнаты.

– С кем?

– Не могу сказать.

Встретив Джааль с суборбитального челнока в порту, расположенном внизу в долине, он сообщил ей, что ему предстоит некая встреча, но она была занята своим – передавала ему последние столичные сплетни, рассказывала о скандале с ее тетушкой Фим и парнем из клана Хустриал, а потому не стала вдаваться в подробности. А потом его предстоящая встреча забылась в свете других дел – ее ду́ша, ужина и более насущных потребностей.

– Не можешь сказать? – переспросила она, нахмурившись и поворачиваясь к нему.

Она приподняла одну темную грудь и прижала ее к светло-бронзовому телу Фассина. Тот уже не в первый раз подумал, как его заводит ареола соска, более светлая, чем окружающая кожа.

– Эй, Фасс, – сказала Джааль с напускным раздражением, – я надеюсь, речь идет не о какой-нибудь девице? Уж не о служанке, по крайней мере? Вот ведь блин – неужели прямо так, еще до свадьбы?

Она улыбалась. Он усмехнулся ей в ответ:

– Геморрой, но ничего не поделаешь. Извини.

– Ты и правда не можешь сказать?

Она тряхнула головой, и ее светлые волосы упали ему на плечи. На ощупь эти волосы были еще прекрасней, чем на вид.

– Правда, – ответил он.

Джааль уставилась на его рот.

– Правда? – переспросила она.

– Понимаешь, – сказал он, – я не могу подтвердить, что это не девушка.

Она продолжала внимательно смотреть ему в рот.

– Слушай, Джааль, у меня там что, сопля какая висит?

– Нет. – Она медленно приблизила свой рот к его губам. – Пока еще нет, – сказала она.

– Вы – Фассин Таак из клана наблюдателей Бантрабал, луна Глантин, газовая планета Наскерон, система Юлюбиса?

– Да.

– И вы присутствуете здесь физически, а не в виде какой-либо проекции или другого изображения?

– Верно.

– Вы по-прежнему остаетесь наблюдателем медленных, проживаете в сезонных домах клана Бантрабал и работаете со спутника-луны Третья Ярость?

– Да, да и да.

– Хорошо. Фассин Таак, все, что будет сказано здесь между вами и этим конструктом, должно быть сохранено в строжайшей тайне. Вы будете уважать эту тайну и не передадите другим ничего из сказанного здесь, кроме того, что будет абсолютно необходимо, дабы облегчить ваши действия, которые потребуются для осуществления того, что вас попросят сделать, и для достижения тех целей, о которых вам сообщат. Вы понимаете и принимаете это?

Фассин задумался. На мгновение, когда проекция начала говорить, ему вдруг пришло в голову, что мерцающая сфера похожа скорее на плазматическое существо (нет, прежде он таких не встречал, но видел их изображения), и этого мига рассеянности оказалось достаточно, чтобы Фассин упустил полный смысл того, что было сказано.

– Вообще-то, нет. Прошу прощения, я не хочу быть…

– Повторяю…

Фассин находился в зале для аудиенций на вершине Осеннего дома – в большом круговом помещении с обзором на все четыре стороны и удивительной прозрачной крышей; все вокруг было погружено в темноту. Теперь в помещении не было ничего, кроме стула для Фассина и короткого, по виду металлического, цилиндра, над которым парил сверкающий газовый шар. Толстый кабель тянулся от цилиндра к отверстию на полу в центре зала.

Газовая сфера повторила только что сказанное. На сей раз она говорила медленнее, хотя, к счастью, без всякого следа раздражения или снисходительности. Голос у нее был ровный, флегматичный, но все же в нем присутствовала какая-то индивидуальность, словно в качестве основы использовали чей-то голос, почти, но все же не до конца лишенный выражения.

Фассин, выслушав на сей раз, сказал:

– Да, хорошо, я понимаю и принимаю.

– Прекрасно. Этот конструкт являет собой представительскую проекцию Администратуры Меркатории, подминистерского уровня, наделенную полномочиями властью Доминации, инженерное подразделение, старший инженерный уровень, техкорабль «Эст-тоон Жиффир», доставка портала. Проекция классифицируется как мыслящая, хотя таковой и не является. Вам это понятно?

Фассин обдумал услышанное и решил, что понятно.

– Н-да, – сказал он, тут же спросив себя, поймет ли проекция разговорное словечко.

Она явно поняла:

– Хорошо. Смотритель Фассин Таак, настоящим вы откомандировываетесь в распоряжение Шерифской Окулы. Вы получаете почетный ранг…

– Постойте. – Фассин чуть не выпрыгнул из своего сиденья. – Что вы сказали?

– Почетный ранг…

– Нет, в чье распоряжение я откомандировываюсь?

– В распоряжение Шерифской Окулы и получаете почетный ранг…

– Шерифской? – сказал Фассин, пытаясь говорить ровным голосом. – Окулы?

– Верно.

Барочные, намеренно запутанные силовые структуры новейшей эпохи, инициированной Кульминой (эпохи, которая отражала устремления и вынужденные ограничения по меньшей мере восьми основных входящих в нее видов и бессчетного числа подкатегорий иных покорителей космоса, а также – по собственной терминологии Кульмины – «контекстуализировала» различные мелкие цивилизации самых разных масштабов и амбиций и, по крайней мере периферийно, влияла на весь инопланетный спектр ксениев), включали в себя множество организаций и институтов, к названию и сути которых люди (по крайней мере люди, знавшие о существовании таковых) склонны были относиться с некоторым уважением, не без примеси страха.

Шерифство было, вероятно, самым нетипичным примером; люди могли его уважать (многие даже считали его цели довольно скучными), но боялись его не многие. Оно представляло собой военизированную организацию. Порядок, дисциплина, контингент технического персонала и теоретиков, которые обеспечивали то, что раньше называлось информационными технологиями, – все это позволяло Шерифству заниматься также (хотя здесь эта организация и не была монополистом) приемлемо ограниченными остатками технологий искусственного разума, все еще сохранявшимися в поствоенную эпоху.

Война машин более восьми тысяч лет назад уничтожила подавляющее большинство ИР во всей галактике, а инициированный впоследствии Кульминой (и принудительный) мир упрочил режим, который не только запрещал какие-либо исследования в области ИР, но и требовал от граждан, чтобы они активно участвовали в поисках и уничтожении тех немногих остатков ИР, которые по каким-то причинам не были истреблены. Организованное по военному образцу и скрепленное воедино религиозной догмой, Шерифство несло ответственность за функционирование, руководство и обслуживание тех систем информационных технологий, которые, обладая достаточно высокой степенью сложности, могли случайно или по чьему-либо умыслу обрести разум, но в то же время являлись настолько важными для управления различными зависимыми обществами, что их не стали отключать и демонтировать.

Другой орден, который внушал гражданам гораздо большие опасения, – Цессорийский орден Люстралиев – был создан для выявления не только ИР, но и тех, кто предпринимал попытки создать или защитить таковой, спрятать сохранившиеся экземпляры или каким-либо иным образом содействовать им. Но это не помешало созданию в рамках Шерифства нового подразделения – разведывательного (Шерифской Окулы), которое по своим обязанностям, методам и даже философии во многом приближалось к Люстралиям. И вот Фассин по причинам, пока неясным для него самого, откомандировывался в распоряжение этой самой Окулы – таинственной конторы с мрачноватым на слух названием.

– Меня в Окулу? – спросил Фассин. – Вы не ошиблись?

– Ни в коей мере.

С формальной стороны, у него не было выбора. Чтобы заниматься тем, чем они занимались, наблюдателям нужно было получить статус, официально признанный в Ассортиментарии – всеобъемлющем списке всех полезных для Меркатории, но не подпадавших в стандартизированные субкатегории профессий, а потому все наблюдатели вынуждены были соблюдать заведенные в Меркатории порядок и дисциплину и подчиняться любым приказам тех, кто был наделен соответствующими полномочиями и имел достаточно высокое положение.

Но на практике такого никогда не случалось. Фассин не мог припомнить, чтобы кто-либо из клана Бантрабал в мирное время получал приказ подобного рода. Во всяком случае, почти за две тысячи лет истории клана. Почему же теперь? Почему именно он?

– Мы можем продолжать собеседование? – спросил сверкающий шар. – Это важно.

– Да, можем, но у меня есть вопросы.

– На все вопросы, имеющие отношение к делу, будут даны ответы, если это возможно и целесообразно, – сказал шар.

Фассин задумался. Неужели придется пойти на это? Чем карают за неподчинение? Смещением с должности? Принудительной отставкой? Изгнанием? Статусом преступника? Смертью?

– Продолжаем, – сказал газовый шар. – Смотритель Фассин Таак, настоящим вы откомандировываетесь в распоряжение Шерифской Окулы. Вы получите почетный ранг временно исполняющего должность капитана для получения допуска к секретным материалам с теми изъятиями, которых требуют уполномоченные на то вышестоящие персоны; далее, вы получите основной почетный ранг майора в целях обеспечения иерархического положения и дисциплины; далее, вы получите почетный ранг генерала, из которого будут исходить при предоставлении вас к наградам, и далее почетный ранг фельдмаршала, что даст вам приоритет в пространственных перемещениях. Конструкт не может вести переговоры относительно вышесказанного. Находите ли вы все это приемлемым?

– А если я скажу «нет»?

– Тогда будут предприняты карательные действия. Определенно против вас, возможно, против клана Бантрабал и, возможно, против наблюдателей медленных на Глантине в целом. Находите ли вы детали вашего откомандирования приемлемыми?

Фассин сглотнул. Этот плавучий пузырь мерцающего газа угрожал не только ему, не только клану, не только семье вообще и всем слугам и иждивенцам, но и результатам крайне важной работы, осуществляемой на всей планете-луне, одному из трех-четырех важнейших центров изучения насельников во всей галактике! Это было настолько невероятно, настолько немыслимо, что смахивало на шутку.

Фассин попытался связать воедино все сегодняшние происшествия – его встречу со Словиусом, с Верпичем, со всеми, кто мог участвовать в этой шутке, составить сценарий более правдоподобный, чем тот, что разыгрывался сейчас: проекция невероятно высокого уровня с техкорабля, несущего портал и все еще удаленного на десяток световых лет, приказывает ему вступить в разведывательное подразделение, подчиняющееся ордену и дисциплине, о которых он знал не больше, чем любое гражданское лицо, и опирающееся в своих действиях на Администратуру и инженеров.

– Находите ли вы детали вашего откомандирования приемлемыми? – повторил шар.

А может, подумал Фассин, решили разыграть весь клан Бантрабал? Может, никто здесь не знает, что это шутка? Пошел бы кто-нибудь на все эти хлопоты только для того, чтобы выставить его дураком или напугать? Не нажил ли он себе какого-нибудь влиятельного врага, который устроил все это? Что ж…

– Находите ли вы детали вашего откомандирования приемлемыми? – снова спросил шар.

Фассин сдался. Если ему повезет, это окажется шуткой. Если это не шутка, то глупо и даже опасно относиться к этому как к шутке.

– Принимая во внимание ваши неприкрытые и оскорбительные угрозы, я считаю, что у меня практически нет выбора. Так?

– Это утвердительный ответ?

– Полагаю, утвердительный. Да.

– Хорошо. Теперь вы можете задавать вопросы, наблюдатель Фассин Таак.

– Почему меня командируют?

– Чтобы облегчить вам те действия, которые вы должны будете осуществить, и помочь в достижении поставленных перед вами целей.

– И что же это будут за действия и цели?

– Для начала вы получаете приказ отправиться в Пирринтипити, столицу планеты-луны Глантин. Там вы сядете на корабль, направляющийся в Боркиль, столицу Сепекте, главной планеты системы Юлюбиса, где с вами будет проведено еще одно собеседование.

– А потом?

– А потом вы должны будете осуществлять действия и преследовать цели, которые будут обозначены на этом собеседовании.

– Но почему? Что стоит за всем этим? С чем это связано?

– Информация, связанная с вашим вопросом, недоступна данному конструкту.

– Но почему именно Шерифская Окула?

– Информация, связанная с вашим вопросом, недоступна данному конструкту.

– Чей это приказ?

– Информация, связанная с вашим вопросом…

– Хорошо! – Фассин забарабанил пальцами по подлокотнику. Как бы то ни было, но у этой проекции должны были быть полномочия от кого-то, и она должна была знать, какое положение этот кто-то занимает в необъятной иерархической паутине Меркатории. – Какое положение занимает лицо, отдавшее этот приказ?

– В Администратуре – начальник штаба армейской группы Шерифства, – сказал шар.

Что ж, это почти самый верх, подумал Фассин. Каким бы идиотским милитаристским капризом или глупостью это ни было, санкционировал его тот, кто владеет информацией в полной мере.

– В Доминации – старший инженер, – продолжала проекция.

То же самое. Старший инженер – не ахти как звучит, не столь впечатляет, как, например, начальник штаба армейской группы, но это высший ранг среди инженеров, людей, которые изготовляли, транспортировали и устанавливали червоточины, связывавшие воедино всю галактическую метацивилизацию. С точки зрения властных полномочий и независимо от вида, СИ, возможно, даже превосходил НШ.

– В Омнократии – комплектор, – продолжал шар, словно ставя окончательную точку.

Фассин сидел, уставясь перед собой. Он моргнул несколько раз. Почувствовав, что рот у него открыт, он захлопнул его. Кожа у него на всем теле словно натянулась. Ни хера себе – комплектор! – подумал Фассин, спрашивая себя, уж не ослышался ли он. Приказ этот отдал один из тех, кто входит в Кульмину.

Комплекторы располагались на заоблачной, несокрушимой вершине управленческой иерархии Меркатории. Каждый из них был наделен абсолютной властью применительно к обширной части галактики – обычно не меньшей, чем звездное скопление или даже малый, а то и большой галактический рукав. Младший из комплекторов управлял сотнями тысяч звезд, миллионами планет, миллиардами орбиталищ, триллионами душ. Так же как и подчиненная им Администратура, они имели в своем подчинении руководителей всех других отделов Доминации, находящихся в их юрисдикции (инженеров, пропилеев, Навархии и Объединенного флота), к тому же они-то и были Кульминой. Выше комплектора стоял только Совет комплекторов.

Фассин задумался на минуту, пытаясь успокоиться. Он не забывал, что все это еще может обернуться шуткой. Поскольку речь зашла о комплекторе, это как раз и свидетельствовало в пользу того, что его просто разыгрывают, – участие комплектора представлялось полной нелепостью.

С другой стороны, он испытывал беспокойство, вызванное воспоминанием о полузабытом школьном уроке (эх, нужно было быть прилежнее в учебе), гласившем, что неправомерная ссылка на авторитет комплектора потенциально является самым тяжким преступлением.

Думай, думай. Забудь о комплекторе, вернись в настоящее. Из каких допущений можно здесь исходить? При чем тут его «я»? (Он накрепко запомнил этот психологический тест, который им вбили в голову в колледже: он набирал немало очков по шкале, обычно называвшейся Я-я-я! Хотя и меньше, чем Салуус Кегар.) Ему в голову пришло одно эгоцентричное допущение, которое он мог проверить немедленно.

– Сколько еще людей откомандировываются таким же образом? – спросил он.

– Представительской проекцией – только вы.

Фассин откинулся на спинку стула. Он, конечно, чувствовал себя польщенным, но подозревал, что этот факт может означать нечто куда более неприятное, чем кажется на первый взгляд.

– А другими способами?

– В Боркиле, столице Сепекте, вы присоединитесь к группе старших должностных лиц, и с вами проведут дополнительное собеседование. Число лиц в группе около тридцати.

– И какова же будет тема собеседования?

– Информация, связанная с вашим вопросом, недоступна данному конструкту.

– И как долго я буду отсутствовать дома? Может, я должен просто слетать в Сепекте на собеседование и вернуться домой?

– Офицеры Шерифской Окулы должны быть готовы к длительным командировкам без предварительного оповещения.

– Значит, я какое-то время буду отсутствовать?

– Офицеры Шерифской Окулы должны быть готовы к длительным командировкам без предварительного оповещения. Дальнейшая информация, связанная с вашим вопросом, недоступна данному конструкту.

Фассин вздохнул:

– Значит, это все. Вас прислали, чтобы сообщить мне о моем путешествии на Сепекте? Столько шуму – и все ради такой ерунды?

– Нет. Вы должны знать, что это дело крайней важности, имеющее немалые последствия, и вам будет предложено сыграть в нем существенную роль. Вдобавок выявлены сведения, указывающие на то, что всей системе Юлюбиса грозит серьезная опасность. Данный конструкт более не имеет информации на сей счет. Вам приказано явиться во дворец иерхонта в Боркиле, столице Сепекте, главной планеты системы Юлюбиса, для дальнейшего собеседования не позднее чем в пятнадцать часов завтрашнего дня, девятого месяца долга по местному сепектийско-боркильскому времени. Джихрон шесть шестьдесят один…

Сфера стала повторять время, назначенное Фассину на завтра во дворце иерхонта, в самых разных системах отсчета, чтобы лишить его малейшей надежды оправдать свое возможное опоздание. Фассин сидел, глядя на бежево-белую часть поляризованного окна в дальней части помещения, и пытался решить, что же ему со всем этим делать, черт бы их драл.

Ничего лучше, чем «вот бля», он не придумал.

– …Восемнадцатого ноября четыре тысячи тридцать четвертого года нашей эры, по исчислению о-землян, – завершил сверкающий шар. – Транспорт будет обеспечен. Вам разрешается взять с собой один большой саквояж, подъемный, плюс багаж, потребный для перевозки полного и официального придворного костюма для вашего представления иерхонту. Во время путешествия на вас должен быть противоперегрузочный костюм. Есть еще вопросы?

Верпич на минуту задумался.

– Обычная истерика высших военных.

Словиус пошевелился в своем водном кресле.

– Объясни-ка.

– Скорее всего, они слишком усердно исправляют свои предыдущие ошибки.

– Кто-то мозолил им уши, твердил о некой проблеме, они до поры до времени закрывали на это глаза, а тут вдруг спохватились и запаниковали? – предположил Фассин.

Верпич кивнул.

– Динамика принятия решений в крайне негибкой силовой структуре – это весьма интересный объект для изучения, – сказала Чайан Олми.

Старая наставница и ментор Фассина улыбнулась ему – спокойная, сухопарая, седая. Они вчетвером сидели за круглым столом прежнего кабинета Словиуса. Сам Словиус расположился в большом полузакрытом устройстве, похожем на гибрид древней сидячей ванны и маленького флаера. Фассину казалось, что клыкастое, усатое лицо дядюшки выглядело более живым и более человеческим, чем когда-либо за последние годы. Словиус в самом начале этого разговора заявил, что на время чрезвычайных обстоятельств, в которые может оказаться втянутым их клан, его постепенный отход от дел прерывается. Он снова принимает на себя все обязанности по клану Бантрабал. Фассин с ужасом обнаружил, что какая-то малая, низменная его часть, склонная к самовозвеличению, разочарована и даже некоторым образом сердится из-за того, что дядюшка прерывает погружение в это смутное, бездумно-безразличное слабоумие, которое ведет к смерти.

– Проекция использовала фразу «грозит серьезная опасность», – напомнил им Фассин.

Это-то и испугало его, потому он и организовал эту встречу, рассказал, что ему известно. Если угроза системе Юлюбиса действительно существует, он хотел, чтобы по крайней мере верхушка клана Бантрабал знала об этом. На совещании отсутствовала только мать Фассина, удалившаяся на год в цессорианское обиталище где-то в поясе Койпера, в десяти световых днях пути, а потому вопрос о ее участии даже не рассматривался. Они обсудили, нужно ли связаться с ней и предупредить о всесистемной угрозе, но, поскольку они не знали деталей, такое предупреждение было бы несвоевременным и, возможно, даже контрпродуктивным.

Олми пожала плечами:

– Неадекватная реакция вполне может распространяться и на язык, используемый для описания замеченной проблемы.

– В последнее время участились нападения запредельцев, – задумчиво сказал Верпич.

За два столетия после утраты портала спорадические нападения (как правило, ограничивающиеся окраинами системы и военными объектами) запредельцев на Юлюбис постепенно сходили на нет и практически перестали быть даже беспокоящим фактором. Количество нападений стало безусловно меньше, чем до уничтожения червоточины. В течение тысячелетия почти все системы Меркатории привыкали к этим обычно неприятным, но редко катастрофическим атакам (они отвлекали на себя боевые корабли и прочие военные средства и вообще держали всю метацивилизацию в известном напряжении, но больших жертв и разрушений не вызывали), и система вздохнула свободнее, получив неожиданное послабление: по непонятным причинам временная изоляция системы привела к тому, что непосредственное военное давление на нее уменьшалось, а не усиливалось.

Однако на протяжении последнего года, или около того, отмечалось незначительное учащение набегов (впервые за два века был отмечен годовой прирост, а не падение), которые теперь носили несколько иной характер по сравнению с прежними, привычными. Теперь нападениям подвергались уже не только военные части, сооружения или инфраструктура – был уничтожен кооператив, который вел разработки минералов в кометном облаке, исчезли несколько кораблей, а некоторые были обнаружены без экипажа, пустыми или оплавленными. Один небольшой круизный лайнер пропал между Наскероном и самым внешним из газовых гигантов системы, а полгода назад одиночный тяжелый корабль-снаряд неожиданно появился в самом центре системы: он перемещался со скоростью восемьдесят процентов от световой и направлялся прямо к Боркилю. Его легко перехватили, но сам факт не мог не вызывать беспокойства.

Словиус снова завихлял в своем кресле-ванной, расплескав немного воды на деревянный пол.

– Есть ли что-нибудь такое, что тебе не разрешено говорить нам, племянник? – спросил он, произведя при этом беспокойный звук, похожий на сдавленный смех.

– Ничего конкретного. Я ни с кем не должен говорить о том, что мне стало известно, кроме как… в целях выполнения моей миссии, которая на данный момент состоит в том, чтобы попасть в Боркиль завтра к пятнадцати часам. Я, как видите, решил истолковать это как разрешение поговорить с вами тремя. Хотя и прошу сохранить наш разговор в тайне.

– Что ж, – сказал Словиус, булькнув горлом. – Возьми мой суборбитальный – доберешься на нем до Пирринтипити, а там сделаешь пересадку.

– Спасибо. Но они сказали, что транспортировка обеспечена.

– Из Навархии сообщили, что вылет отсюда в половине четвертого завтрашнего утра, – подтвердил Верпич. – Им придется перенести вылет, если они должны доставить тебя в Сепекте к пятнадцати часам завтрашнего дня, – добавил он, шмыгнув носом. – Вам придется на протяжении всего пути выносить пяти- или шестикратные перегрузки, Фассин Таак. – Мажордом Верпич улыбнулся. – Предлагаю вам немедленно начать регулировать прием жидкой и твердой пищи в соответствии с этим.

– И тем не менее мы подготовим и мой корабль, – сказал Словиус, – на тот случай, если их транспорт припоздает или окажется чересчур примитивным. Позаботьтесь об этом, мажордом.

Верпич кивнул.

– Дядя, позвольте поговорить с вами, – сказал Фассин, когда общая встреча закончилась.

Он надеялся переговорить со Словиусом до начала совещания, но дядюшка прибыл вместе с Верпичем, и вид у него при этом был энергичный и воодушевленный, тогда как Верпич казался взволнованным и обеспокоенным.

Словиус кивнул мажордому и Олми. Через несколько секунд Фассин и его дядюшка остались в кабинете один на один.

– Да, племянник?

– Когда вы сегодня утром спрашивали меня о моей последней экспедиции, пока загружалась представительская проекция…

– Что мне было об этом известно?

– Да, именно это я и хотел спросить.

– Я сам получил простой, хотя и в высшей степени закодированный сигнал с техкорабля, сообщавший о загрузке проекции. Этот сигнал имел форму личного послания от первого инженера корабля, моего старого приятеля. Он – кускунде; много веков назад у меня была курсовая работа по их физическим и языковым особенностям. И хотя в послании ничего такого не говорилось, у меня создалось впечатление, что это каким-то образом связано с результатами твоей последней экспедиции.

– Понятно.

– Твоя представительская проекция не сообщила ничего, что могло бы подтвердить это?

– Ничего. – Фассин помолчал. – Дядя, у меня неприятности?

Словиус вздохнул:

– Если позволишь мне выразить предположение, я бы сказал, что напрямую никакие неприятности тебе не грозят. Однако должен признать, у меня есть отчетливое и тревожное чувство, что в действие приведены очень большие, очень громоздкие, очень важные колеса механизма управления. А на пути этой машины, как учат нас уроки истории, лучше не стоять. Даже не имея в виду ничего дурного, она и не заметит, как – в лучшем случае – сведет на нет смысл жизни отдельной личности.

– В лучшем случае?

– В лучшем. А в худшем – отдельные жизни перемалываются и становятся смазкой для этих колес. Тебя удовлетворяет мое объяснение?

– Ну… можно сказать и так.

– Что ж, тогда надо признать, что мы оба одинаково пребываем во мраке. – Словиус осмотрел перстень, надетый на один из его коротеньких пальцев. – А во мраке лучше всего спать. Предлагаю и тебе.

– Ну что же, Фассин Таак, – живо сказал Верпич, дожидавшийся Фассина за дверью, – наконец вы сделали что-то такое, что производит на меня впечатление. Благодаря вам мы, кажется, не только начинаем жить интересной жизнью, но еще и привлекли к себе внимание властей предержащих. Поздравляю.

* * *

Они сидели на вполовину накачанных спальных мешках, опершись спинами о корпус флаера.

– Он никогда тебе не говорил об этой школе выживания? – спросил Фассин.

Таинс отрицательно покачала головой:

– Нет.

Она снова вытащила маленький серый военный коммуникатор, тщетно проверяя сигнал. Они с Фассином некоторое время назад уже подходили к дыре в корпусе, надеясь получить сигнал либо через устройство, либо через наушники. Они постояли в ярком, мерцающем свете тяжелой зари. Огромный перевернутый купол Наскерона наверху был темен, но на нем рябили зори и кое-где вспыхивали кракелюры молний. Они ощущали микроземлетрясения у себя под ногами, но при всех этих природных возмущениях (а может быть, частично из-за повышенной магнитной активности, если говорить о наушниках) их приборы молчали.

Они поплелись назад. Фассин ворчал на запредельцев, которые атакуют планету, более всего известную своими мирными исследованиями насельников; ворчал он и на милицию, и на военных Навархии, и на Внешние эскадры, и на Объединенный флот за то, что те толком их не защищают. Таинс попыталась объяснить ему все трудности, связанные с перемещением большого числа иглоидных кораблей и других объектов через червоточины туда, где в них возникает потребность, и рассказать об уравнениях, которые определяют количество техники, необходимой для полной защиты разбросанных по всей галактике систем Меркатории. Даже при возможности почти мгновенного перемещения от портала к порталу по артерии это количество было экономически нереализуемым. Хотя многочисленные группировки врага в сумме и не представляли собой значительной военной силы, они были распределены по всей галактике и нередко действовали в протяженном временно́м масштабе, затрудняющем противодействие им. Главное заключалось в том, что безопасность Глантина и системы Юлюбиса в целом обеспечивалась. Внешние эскадры могли потягаться с любой мыслимой группировкой запредельцев, к тому же за Юлюбисом всего на расстоянии нескольких порталов располагался Объединенный флот, не знающий себе равных. Но, несмотря на это, Фассин все сетовал на беспрестанные атаки запредельцев, и потому Таинс переменила тему разговора, начав рассуждать о пунктиках их однокашников, об их привычках и причудах. Вскоре они перешли на Салууса.

– Вообще-то, он говорил вскользь, что учился в школе выживания, – сказала Таинс, – но толком об этом никогда не рассказывал, а я не следователь, чтобы его допрашивать.

– Вот как, – сказал Фассин, спрашивая себя: а может, Салуус и Таинс и в самом деле никакие не любовники.

Школа, начало жизни… обычно о таких вещах и разговаривают в постели, разве нет? Он скользнул взглядом по Таинс. Хотя нет, слово «любовники» для них не очень подходит, даже если они и близки. Они казались такими непохожими на всех остальных с их курса, их меньше других привлекали все эти свидания, молодая любовь и сексуальные эксперименты, словно они уже успели пройти через это; а может, природная предрасположенность или твердость характера сделала их невосприимчивыми к этим соблазнам.

Ребята одного с Таинс возраста и многие значительно старше побаивались ее, но она ничуть не расстраивалась. Фассин был свидетелем того, как она с бесцеремонной грубостью отвергала ухаживания очень милых и порядочных парней и удалялась с туповатыми амбалами, которые явно рассчитывали на одну-две ночи, не больше. А еще он знал по меньшей мере трех девиц с их курса, безнадежно влюбленных в Таинс, но ее и это не интересовало.

Позиции Салууса с самого начала выглядели еще более выигрышными: он был не только хорош собой (это было доступно каждому), но и легок в общении, обаятелен, умел пошутить. И куча деньжищ в придачу! Наследник огромного состояния, явившийся из другого, по-своему манящего мира, дифференцированного даже гораздо более тонко, чем существовавшая параллельно монументальная, надувательская, иерархическая система, которая окружала их с самого рождения; этот мир альтернативных форм вознаграждения был одновременно моложе и старше, чем колоссальное здание Меркатории, хотя в конечном счете полностью ей подчинялся. Как и остальные парни этого курса, как и большинство студентов всего колледжа, Фассин давно уже примирился с тем фактом, что, если поблизости от тебя Сал, ты неминуемо становишься вторым сортом.

И тем не менее ни Таинс и ни Сал (в особенности Сал) не пользовались преимуществами, которые имели. Разве что в отношениях между собой.

Впечатление возникало такое, будто они повзрослели раньше времени согласно своим жестко предопределенным планам на жизнь, и секс если и вызывал у них зуд, то лишь время от времени – почесал и прошло, этакое раздражающее слабое чувство голода, которое изредка требовало утоления максимально быстрым и эффективным способом с минимальной суетой, чтобы не пострадало настоящее, серьезное дело жизни.

Чудно.

– А ты, – спросила Таинс, – ты не ходил в школу выживания?

– Я? – удивленно сказал Фассин. – Да какого хрена? Нет, конечно.

– Правильно, – сказала Таинс. Она сидела, вытянув одну ногу, другую подогнув под себя, положив руку на коленку. – А что? – Она помахала рукой. – Разве не круто?

– Они на них охотятся! – сказал ей Фассин.

Таинс пожала плечами:

– Да, я об этом слышала. Но по крайней мере не едят.

– Ха! Но все же время от времени они погибают. Я серьезно. Они же всего-навсего малыши. Срываются со скал, или падают с деревьев, или попадают в расщелины, или даже кончают с собой, в таком напряжении они живут. Некоторые теряются в лесу, и тогда на них охотятся, их убивают и сжирают настоящие хищники.

– Мм. Значит, там высокая норма выбывания.

– Таинс, неужели это тебя ничуть не беспокоит?

Таинс ухмыльнулась, посмотрев на него:

– Ты хочешь сказать, не пробуждает ли это во мне материнские инстинкты?

Он не ответил. Она покачала головой:

– Нет, не пробуждает. Хочешь спросить, не жалко ли мне этих юных питомцев Аквизитариата? Да, жалко – тех, кто гибнет. Или тех, кто после этого ненавидит родителей. Что касается остальных, то с ними, я думаю, происходит то, что и должно происходить. Вырастает новое поколение истинных эгоистов. Ну это не по моей части. О них я даже не думаю. А если бы задумалась, то, наверно, стала бы их презирать. Но я не думаю, а потому и не презираю. А может, я бы стала восхищаться ими. Похоже, это еще покруче курса молодого бойца.

– На курсе молодого бойца у тебя есть выбор. А эти маленькие…

– Но не в том случае, если тебя призвали.

– Призвали?

– Законов еще никто не отменял. – Она пожала плечами. – Но твоя точка зрения принимается. Этим малышам приходится нелегко. Правда, тут все законно, и потом, богатые – они принадлежат к другому виду. – Она говорила безразличным тоном.

– И Сал никогда ничего такого не говорил?

Что-то в голосе Фассина заставило Таинс посмотреть на него.

– Ты хочешь сказать, – она повела своими темными бровями, – «после этого»?

Он отвернулся:

– Ну хоть бы и после этого.

Таинс снова вперилась в него взглядом:

– Фасс, на самом деле ты просто спрашиваешь, трахаюсь ли я с Салом, да?

– Нет!

– Мы трахаемся. Время от времени. Спасибо, что спросил. Ты что, поспорил об этом? На крупную сумму?

– Прекрати, – сказал он.

«Черт, – подумал он, – теперь, когда я знаю, я вовсе не уверен, что и на самом деле хотел это знать». Фассин с удовольствием предавался размышлениям о том, как потенциальные или реальные пары – и не только пары – с их курса занимаются сексом (собственно, он сам бывал наблюдателем и даже участником нескольких подобных оргий), но мысль о том, как пыхтят в койке Сал и Таинс, вызывала у него что-то вроде суеверного страха.

Таинс подняла бровь:

– Попроси как следует, и, может, мы когда-нибудь разрешим тебе посмотреть. Ведь тебе хочется, да?

Фассин почувствовал, что, несмотря на все свои усилия, краснеет.

– Ну да, я ни о чем другом и не думаю, – сказал он с напускным сарказмом.

– А о школе выживания он никогда ничего не говорил, – сказала Таинс. – Ни до того, ни во время, ни после. Разве что если я совсем уж отвлеклась.

– Но об этом какие-то ужасы рассказывают! Одна душевая кабина с холодной водой на сто рыл и одна койка на двоих, телесные наказания, лишения, устрашения, а на праздники – бега во всю прыть, а не убежишь – тут тебе и конец.

Таинс фыркнула:

– В конечном счете ты платишь деньги за то, чтобы с тобой обращались как с твоими предками, которые всю свою нелегкую жизнь тратили на то, чтобы такого обращения избежать. Это прогресс.

– Я думаю, парень там повредился, – сказал Фассин. – Я серьезно говорю.

– Не сомневаюсь, что серьезно. – Таинс растягивала слова, демонстрируя, что ей наскучил этот разговор. – Но Сал, кажется, ничуть не возражает. Он говорит, что эта школа сделала его.

– Да, но кем сделала?

Таинс усмехнулась:

– Это все вина твоих родственничков.

– Нет, – вздохнул Фассин, – тут они ни при чем.

– Как, разве это не связано с насельниками?

– Да? С какого конца тут насельники?

– Ну а кто тут рассказывал о насельнической охоте на собственных детишек? – спросила Таинс, продолжая усмехаться. – Разве не вы? Наблюдатели…

– Они не были…

– Ну как там это у вас называется – исследования медленных? – Таинс решительно махнула рукой. – Они охотятся за своими детьми, и принадлежат к древнему, широко распространенному успешному виду, и обитают рядом с нами. Приходит какой-нибудь умник в поисках новейшего способа ободрать богачей как липку. Какой урок, по-твоему, они из этого извлекут?

Фассин покачал головой:

– Насельники существуют почти столько же времени, сколько Вселенная, они распространились по галактике, но, несмотря на такую фору, им хватает здравомыслия не переделывать весь мир под себя. Они формализовали войну до такой степени, что почти никто не погибает, и бо́льшую часть жизни проводят в самых больших хранилищах знаний, когда-либо созданных…

– Но нам говорили…

– К сожалению, их библиотеки самые бессистемные в галактике, и они очень неохотно пускают туда посторонних, да, но все же – они были мирными, цивилизованными и присутствовали повсюду еще даже до образования Земли и Солнца. И какой же единственный урок мы с энтузиазмом зазубрили у них? Охоться на своих детей.

– Слышится отзвук твоих конспектов, – сказала ему Таинс.

Насельники, как всем было известно, охотились на своих детей. Этот вид обитал на большинстве – на подавляющем большинстве – газовых гигантов галактики; и во всех их планетарных сообществах, подвергшихся достаточно детальному исследованию, взрослые насельники травили собственных детей, охотясь на них поодиночке или стаями, иногда начиная охоту спонтанно, иногда тщательно к ней готовясь. Для насельников это было абсолютно естественно. Обычная составляющая взросления, гармоничная часть их культуры, без которой они не были бы сами собой, традиция, существовавшая миллиарды лет. И даже некоторые из тех, кто брал на себя труд оправдать эту практику перед каким-нибудь инопланетным выскочкой, авторитетно заявляли, что именно охота за молодыми и есть одна из множества причин, по которым им удалось не вымереть за всю эту прорву лет и по сей день предаваться этому безобидному занятию.

Ведь долгожителем, в конце концов, был не только вид в целом; отдельные насельники, судя по всему, тоже жили миллиарды лет, так что, невзирая даже на колоссальный объем жизненного пространства на всех газовых планетах-гигантах в галактике (а они иногда намекали, что и за ее пределами), им нужно было каким-то образом не допускать увеличения собственной численности. А назойливые посторонние виды (особенно создатели крайне недолговечных цивилизаций, прозванные поэтому быстрыми) постоянно напоминали, что насельники, занимающиеся охотой сегодня, в свое время тоже были объектом охоты, а преследуемые ныне в будущем сами станут охотниками. И вообще, если у вас есть все перспективы прожить сотни миллионов лет, то стать дичью на какой-нибудь век с небольшим – вещь настолько тривиальная, что о ней и говорить не стоит.

– Они не чувствуют боли, Таинс, – сказал ей Фассин. – В этом-то все и дело. Они не очень-то понимают, что такое физическое страдание. Во всяком случае, на эмоциональном уровне.

– Не очень понимаю, как это может быть. Но если даже и так? Что ты этим хочешь сказать? Они недостаточно разумны, чтобы испытывать душевные страдания?

– Даже душевные страдания на самом деле не есть то, что мы понимаем как боль, когда нет физиологического ее эквивалента, когда не с чем сравнивать.

– Это самая последняя теория, да? Учебник по ксеноэтике?

От подземного толчка средней силы содрогнулась поверхность, на которой оба сидели, но они не обратили внимания. Огромные потрепанные полоски материала, висевшие высоко над ними, зашевелились.

– Я только хочу сказать, что они – цивилизация, у которой мы можем научиться гораздо большему, чем жестокое обращение с детьми.

– Хотя строго говоря, они никакая не цивилизация.

– Ну бог ты мой, – вздохнул Фассин.

– Что?

– Все зависит от того, какое определение цивилизации ты принимаешь. Для кого-то они – постцивилизация, потому что отдельные группы на каждом из газовых гигантов почти не контактируют друг с другом, для других они – цивилизация в диаспоре, что, по сути, есть то же самое в более мягких терминах, для третьих они – пример вырождения, поскольку, практически завоевав галактику, в конечном счете проиграли, так как потеряли всякий интерес к завоеваниям, или почему-то забыли, в чем состояла их цель, или же утратили всю свою жестокость, и стали робкими и застенчивыми, и решили, что по справедливости всем другим тоже нужно предоставить шанс, или же какая-то более мощная сила предъявила им ультиматум. Все это может быть правдой, а может быть кучей чепухи. Вот этим-то и занимается наука о насельниках. Может быть, в один прекрасный день мы будем точно знать… Что?

Таинс как-то странно смотрела на него:

– Ничего. Просто задумалась. Ты, значит, все еще не решил, что будешь делать после колледжа?

– Я могу и не становиться наблюдателем, могу вообще не заниматься насельниками. Это не принудительная система. У нас призыва не бывает.

– Гм. Ну что ж, – сказала она, – давай-ка еще раз попытаемся связаться с реальным миром. – Она легко поднялась на ноги. – Идешь?

– Ничего, если я останусь? – Фассин, оглядываясь, потер лицо. – Устал немного. Я думаю, мы здесь практически в безопасности, да?

– Наверно, – сказала Таинс. – Скоро буду.

Она повернулась и зашагала в темноту и скоро исчезла, оставив Фассина одного в слабом свете огней флаера посреди бескрайнего моря гулкой темноты.

Он хотел и не хотел спать, а побыв несколько минут в одиночестве, подумал, что, может, здесь не так уж и безопасно, и чуть было не пошел за Таинс, но потом подумал, что может потеряться, а потому остался на месте. Он откашлялся и сел попрямее, говоря себе, что не должен уснуть. Но видимо, все же уснул, потому что раздались крики и разбудили его.

* * *

Он отбыл на ложной заре альбедного восхода, когда Юлюбис находился еще далеко за горизонтом, но освещал половину обращенной к нему полусферы Наскерона, заливая Северное тропическое нагорье Глантина золотисто-коричневым. Желтоватое атмосферное сияние дальше к северу добавляло собственный неустойчивый свет. Накануне вечером Фассин попрощался с многочисленными друзьями и семьей и оставил записки тем, кто, как его мать, находился вне пределов досягаемости. Джааль спала, когда он уходил.

Словиус слегка удивил Фассина: пришел проводить его в домашний порт – круг диаметром сто метров, устланный безжизненным плоским гранитом холодного плавления, расположенный в километре от дома близ реки и пологого лесистого склона нагорья. Моросил дождик, и с запада двигались тучки. В центре круга на трехногой опоре стоял, излучая жар, окруженный облачками пара, узкий, цвета воронова крыла корабль Навархии метров шестидесяти в длину.

Они остановились и посмотрели на него.

– Это ведь иглоид? – спросил Фассин.

Его дядюшка кивнул:

– По-моему, да. Будет у тебя шикарное приземление в Пирринтипити, племянничек.

Суборбитальная яхта, принадлежащая Словиусу, тоже обтекаемая, была гораздо короче – размером в половину черного корабля Навархии: она покоилась на круглой парковочной площадке в стороне от главного круга. Они пошли дальше – Фассин в тонком противоперегрузочном комбинезоне под легкой клановой накидкой. У него было такое чувство, будто он от коленок до шеи погружен в некий теплый гель.

Фассин нес саквояж, в котором лежал его официальный костюм. Слуга с косичкой нес другой чемодан и держал над Фассином большой зонтик. Над креслом-ванной Словиуса натянули прозрачный полог. Другой слуга держал на руках спящую Заб – племянницу Фассина; девчушка (предыдущим вечером она скандально поздно улеглась спать, узнав каким-то образом, что ее дядюшку вызвали на Сепекте) настаивала на том, что должна проститься с дядей, и выклянчила у деда и родителей обещание, но потом уснула – чуть ли не сразу, как только они покинули здание маленького фуникулера, обслуживавшего порт.

– Да, передай привет моему старому другу, главному наблюдателю Чайну из Фавриала, – сказал Словиус, когда они подошли к кораблю Навархии. – Если увидишь. Да, и самый теплый привет, естественно, Брааму Гансерелу из клана Тондерон.

– Я постараюсь передать приветы всем, кто знает вас, дядя.

– Нужно бы и мне поехать с тобой, – с отсутствующим видом сказал Словиус. – А может, и нет.

С опускной платформы под черным кораблем сошел кто-то в сером мундире и двинулся им навстречу. Офицер – женщина с молодым веселым лицом – сняла фуражку, поклонилась Словиусу и Фассину и спросила:

– Майор Таак?

Фассин несколько мгновений молча смотрел на нее, но наконец вспомнил, что в Шерифской Окуле он официально носит звание майора.

– Ах да, – сказал он.

– Первый офицер Оон Дикогра, личный номер три тысячи триста четыре, – сказала молодая женщина. – Добро пожаловать. Прошу вас, следуйте за мной.

Словиус протянул нетвердую руку:

– Я постараюсь оставаться живым до твоего возвращения, майор племянничек.

Он издал хрипловатый звук – возможно, это был смех.

Фассин неуклюже сжал коротенькие пальцы Словиуса:

– Очень надеюсь, что это ложная тревога и я вернусь через несколько дней.

– В любом случае береги себя. До свидания, Фассин.

– Постараюсь. До свидания.

Он легонько, чтобы не разбудить, поцеловал в щечку все еще спящую Заб и следом за офицером Навархии взошел на платформу. Плита со сферическим днищем пошла вверх, поднимая их на корабль, и Фассин помахал дядюшке.

– Бо́льшую часть пути у нас будут перегрузки в пять целых и две десятых «же», – сказала Дикогра, пока костюм и багаж Фассина закрепляли в специальном шкафу. – Вас это устраивает? Мы получили ваши физические данные: судя по ним, у вас нет противопоказаний, но мы должны проверить.

Фассин посмотрел на нее.

– Мы летим в Пирринтипити? – спросил он.

Местные челноки и суборбитальные корабли ускорялись не так резко и преодолевали это расстояние меньше чем за час. Насколько же плотным было расписание?

– Нет, в Боркиль. Мы направляемся прямо туда.

– Вот как, – удивился Фассин. – Нет, пять целых две десятых «же» меня устраивает.

Сила тяжести на планете-луне Глантин была в десять раз меньше, но Фассину нередко случалось переносить и большие перегрузки. Он хотел было сказать, что его рутинная работа включала пребывание по нескольку лет в гравитационном поле, шестикратно превосходящем земное, но это, конечно, было в специально созданном под наскеронские условия стрелоиде, да еще в противоударном геле, а потому в счет не шло.

Первый офицер Дикогра улыбнулась, наморщила носик и сказала:

– Это хорошо. У вас прекрасные физические данные. Но все же мы проведем в условиях ускорения почти двадцать часов, а в невесомости будем только несколько минут в середине пути, так что, может, вам лучше посетить гальюн? Я имею в виду туалет.

– Нет, я в порядке.

Она указала на выпуклость у него в паху – единственное место, где серая, толщиной в сантиметр ткань костюма не облегала контуры тела.

– Никаких приспособлений не требуется? – улыбаясь, спросила она.

– Нет, спасибо.

– Снотворное?

– Не нужно.

Капитан корабля была вулем; этот вид всегда казался Фассину чем-то средним между гигантской серой летучей мышью и еще более огромным богомолом. Она коротко приветствовала Фассина с мостика, а затем первый офицер Дикогра и другой вуль, хрупкий на вид, но весьма расторопный (запах которого человеческому носу напоминал миндальный), в звании рядового, усадили его в крутобокое полулежачее кресло в установленной на кардане по центру корабля шарообразной подвесной гондоле, расположенной в центре корабля. Рядовой вуль с хрустом сложил свои мембраны-крылья, а Дикогра устроилась во втором из двух кресел гондолы. Ее подготовка к целому дню путешествия при непрерывной пятикратной перегрузке ограничилась тем, что она швырнула свою фуражку в шкафчик и оправила форму.

Корабль стартовал медленно, и Фассин, глядя в экран на сферической стене напротив, видел, как удаляется круговая посадочная площадка, видел стоящие фигурки с задранными головами. Кажется, Заб махала тоненькой ручкой; потом появилась дымка облаков, площадка наклонилась и пошла вбок, а корабль стал ускоряться, направляясь в космос, – карданная подвеска гондолы обеспечивала неизменное положение кресел относительно окружающего пространства.

* * *

Это был крик или нет? Глаза его широко раскрылись. Волосы у него встали дыбом, во рту пересохло. Темнота. Он по-прежнему находился внутри разбившегося чужого корабля, спиной прижимаясь к едва освещенному флаеру. Таинс ушла – к пролому, проверить, есть ли связь. Черт побери, он и в самом деле слышал крики откуда-то сзади. Может, зов о помощи. Он вскочил на ноги, оглянулся. Видимость была почти нулевая – едва просматривались очертания погнутых, разорванных внутренностей погибшего корабля: накрененные палубы и переборки, огромные висячие ленты непонятного материала, болтающиеся под темным потолком в невидимом далеке. Крики доносились откуда-то изнутри корабля, оттуда, куда ушли Салуус и Айлен. Фассин стоял, вглядываясь в темноту и задерживая дыхание, чтобы лучше слышать. Внезапная тишина, потом вроде бы голос – крик Сала, неразборчивые слова. Помогите? Таинс? Фасс?

«Что же мне делать? Бежать им на помощь? Ждать Таинс? Искать другой фонарь, другой пистолет, если они есть?»

За спиной у него что-то стукнуло, и он волчком развернулся.

Таинс спрыгнула с покоробленной переборки:

– Ты в порядке?

– Да, но…

– Иди за мной. Держись в двух шагах. Будешь отставать – скажи.

Она трусцой обошла его, держа пистолет дулом кверху. Потом уже он припомнил, что на ее лице была какая-то мрачная улыбка.

Они побежали пологим спуском, ведущим в чрево корабля. Поверхность была волнистой, и ширина волн все время возрастала: вскоре они уже скакали с гребня на гребень, потом перемахнули через разлом и побежали вверх – пол под ногами слегка пружинил, словно тонкий слой резины, натянутый на металл. Они перескакивали, помогая себе одной рукой, через огромные, высотой до пояса, сплетения кабелей, беспорядочной сетью расчерчивавшие пространство. Фассин старался не отставать от Таинс, ориентируясь по светящимся накладкам на ее куртке. Она, с пистолетом в одной руке, бежала и прыгала резвее, чем он, работавший обеими руками. Пол под их ногами резко пошел вверх, а потом – вниз.

– Таинс! Фассин! – раздался где-то впереди зов Сала.

– Голову! – вскрикнула вдруг Таинс, сгибаясь пополам.

Фассин успел вовремя пригнуться – и почувствовал, как по его волосам прошлась складка чернильно-черного материала, свисавшего с потолка. Они сбавили скорость; Таинс одной рукой нащупывала путь, касаясь темного потолка, потом скользнула вниз в узкую трещину.

Фассин последовал за ней, вздрогнув от прикосновения чего-то холодного и твердого с обеих сторон.

Свет впереди. Там неясно угадывалась полная мешанина – наклонный пол, полуоткрытый хаос балок и труб, образующих потолок, острые выступы, похожие на сталагмиты и сталактиты, тонкие висящие кабели; виднелись застывшие, обращенные вниз выбросы какого-то красного вещества, словно вывернутые наизнанку огромные бутоны. И там, на узкой балке, кто-то сидел на корточках у треугольной, с рваными краями дыры в полу поперечником метра в два, уставившись в нее. От накладок на его куртке в отверстие лился слабый свет. Это был Сал.

Он поднял глаза.

– Лен! – крикнул он. – Она упала!

– Сал, – резко сказала Таинс, – здесь идти безопасно?

Вид у него был смущенный, испуганный.

– Думаю, да.

Таинс одной ногой проверила надежность поверхности впереди, потом встала на колени перед треугольной дырой – как раз у одной из вершин. Она дала Фассину знак, чтобы тот оставался на месте, легла на живот и сунула голову в дыру, потом, бормоча что-то насчет кромок, которые нужно укрепить, дала Фассину знак занять место на краю дыры напротив Салууса. С той стороны было свободнее. Он лег и заглянул вниз.

Треугольник открывался в темноватое подобие пещеры, где были видны лишь сверкающие кромки – ступенчатый ряд каких-то ребер, похоже от гигантского радиатора. У Фассина голова пошла кругом, когда он осознал, что за бездна там, внизу. Он вспомнил, как их флаер с поверхности пустыни забрал вверх, направляясь в чрево гигантского корабля. На какую высоту они поднялись? На сотню метров? Чуть ниже? А если учесть, что от флаера досюда они почти все время шли вверх, то высота будет еще больше.

Айлен лежала метрах в шести под ними на паре каких-то арматурин толщиной в руку, двумя тонкими клыками торчавших из ближайшей целой переборки. Она лежала на животе; голова, одна рука и нога свешивались вниз. Люминесцирующие накладки на ее рукавах давали слабый зеленовато-голубой свет. Считаные сантиметры отделяли ее от неровных концов двух клыковидных арматурин. В одну сторону с промежутками восемь-девять метров уходили ряды такой же арматуры: казалось, что это костлявые пальцы выходят из переборки и цепляются за зияющее пространство. Внизу под Айлен, метрах в пятидесяти, виднелись какие-то острые лопасти.

Человек, попавший на Глантин, должен был привыкнуть к пониженной гравитации, и если на Земле при падении с некоторой высоты вы неминуемо ломали себе ноги, то здесь отделывались легким испугом. Но начиная с определенного расстояния – метров в шестьдесят (что равнялось приблизительно тридцати земным) – падающее тело набирало ускорение, которое могло привести к серьезным травмам, а то и к смерти.

– Трос есть? – спросила Таинс.

Сал помотал головой:

– О господи, блин! Нету троса. Вернее, есть, но мы оставили его там. – Он кивнул вглубь корабля. Казалось, его трясет; он обхватил себя руками, потом, словно защищаясь от холода, поднял воротник куртки. – Не см-мог развязать узел.

– Черт! Она шевелится, – сказала Таинс, а потом, опустив в дыру голову, прокричала: – Айлен, не двигайся! Ты меня слышишь? Не двигайся! Отзовись – ты меня слышишь?

Айлен пошевелилась – ее голова и рука, висящие над пустотой, дернулись, задвигались. Было похоже, что она пытается перевернуться, но в результате лишь еще больше свесилась вниз.

– Бля, бля, бля, бля, – сказал Сал высоким, дрожащим от напряжения голосом. – Она шла сзади. Я думал, с ней все в порядке. Я ничего не видел, наверно, просто перешагнул через эту хреновину – крышку люка или что-то такое, а она ее задела и потом закричала и провалилась туда – успела ухватиться одной рукой и кричала, но я не успел к ней, и она упала. Мы так ведь ничего и не нашли, ничего не сделали! Сплошная ерунда! Вот ведь бля! Она же была в порядке! Шла сзади!

– Успокойся, – сказала Таинс.

Сал откинулся назад и, дрожа, потер рукой рот. Таинс засунула пистолет в карман, прилепила светящуюся накладку себе на лоб и, ухватившись руками за края треугольной дыры, снова сунула в нее голову – на сей раз поглубже. Затем на секунду приподнялась и посмотрела на Фассина:

– Держи меня за ноги.

Фассин ухватился за ее ноги. Таинс погрузила плечи в дыру, и они наверху услышали ее голос:

– Айлен! Замри, не шевелись! – Таинс вылезла из дыры, оставив у себя на лбу светящуюся накладку, точно странный сверкающий глаз. – Там не за что ухватиться, – сказала она. – Она двигается. Наверно, ударилась головой. Так она упадет. – Она посмотрела на Сала. – Сал, как далеко этот трос? По времени.

– Черт! Не знаю! Минут десять-пятнадцать.

Таинс взглянула в дыру.

– Проклятье! – тихо сказала она и тут же закричала: – Айлен, ни в коем случае не шевелись! – Она покачала головой, словно говоря сама с собой, потом набрала в грудь воздуха и посмотрела на Салууса и Фассина. – Ну ладно, мы сейчас вот что сделаем, – сказала она. – Устроим цепочку. Мы пробовали – вполне реально.

– Верно, – сказал Сал, подаваясь вперед; его лицо бледным пятном виднелось в темноте. – Как это делается?

– Один свешивается сверху, другой сползает по нему и тоже свешивается, держась за его ноги, третий спускается по двоим и поднимает Айлен. Я и буду третьей.

Глаза Сала расширились.

– Но тот, кто наверху…

– Это будешь ты. Ты самый сильный. На Земле ничего бы не вышло, но здесь можно, – сказала Таинс. Она перебралась к Салу и взялась за его рюкзак. – Я видела такую цепочку даже из четырех звеньев. Вы, ребята, в хорошей форме, я вижу. Ты, Фасс, будешь в середине. А тот, кто наверху, привяжется этими ремнями, – сказала она, глядя на Сала, потом вытащила нож из кармана своего костюма и принялась разрезать наплечные ремни.

Дрожащий Сал встал на колени рядом с дырой.

– Вот ведь бля, Таинс, – сказал он. – Мы все хотим ее спасти, но, может, всем нам тут придет хана. Бля буду! Не знаю. Не верю я в эту срань, не верю, в жопу, и все. Этого не может быть, не может этого, в жопу, быть! – Он снова откинулся назад. Его трясло. Он посмотрел на свои дрожащие руки, перевернул их и снова посмотрел, словно не узнавая. – Не знаю, смогу ли я удержаться, – сказал он. – Правда, не знаю.

– Все будет в порядке, – сказала ему Таинс, продолжая заниматься ремнями.

– В жопу в порядке, всем нам будет хана, – сказал Сал. – В жопу все. – Он твердо покачал головой. – Нет. Нет. Нет. Нет!

– У нас все получится, – сказала Таинс, быстро привязывая отрезанные ремни к тем, что оставались на рюкзаке.

«Я спокоен, – думал Фассин. – Может, у меня шок или что-то в этом роде, но я ничуть не волнуюсь. Может, мы все и умрем, а может, нам и повезет, и это свяжет нас на всю нашу долгую жизнь, останется с нами навсегда, но я в любом случае спокоен. Чему быть, того не миновать, и если мы делаем все, что в наших силах, и не предаем друг друга, то, что бы ни случилось, наша совесть будет чиста». Он посмотрел на свои руки. Они дрожали, но он мог контролировать эту дрожь. Он потряс кистями. Он чувствовал себя сильным. Он сделает все, что в его силах, а если этого не хватит, тут уж не его вина.

Сал вскочил на ноги в опасной близости от дыры.

– Есть еще трос, – внезапно сказал он.

Лицо его все еще было серым, но теперь почти лишенным всякого выражения. Он двинулся мимо Таинс.

Фассин поднял на него взгляд, не понимая, о чем тот говорит.

– Что? – спросила Таинс; она попробовала на прочность квадратный сталагмит, торчащий из пола, и принялась привязывать к нему ремни рюкзака.

– Трос, – сказал Сал, показывая в направлении флаера. Он шагнул назад, пятясь. – Там есть еще. Во флаере. Я схожу, я знаю, где он. – Он сделал еще шаг назад.

– Сал! – закричала на него Таинс. – У нас нет времени!

– Нет, есть. Я иду, – сказал Сал, продолжая пятиться.

– Ты останешься здесь, Сал, сука, – сказала Таинс. Голос ее вдруг стал глухим и низким.

Сал, казалось, заколебался, но потом тряхнул головой, повернулся и побежал.

Таинс подпрыгнула, попыталась его схватить, но не успела – Сал припустил слишком быстро. Он перепрыгнул через сталагмит и бросился к щели, сквозь которую недавно протиснулись Фассин и Таинс. Таинс припала на колено и вытащила пистолет:

– Стой, трус вонючий!

Фассину показалось, что в какую-то долю секунды Таинс могла выстрелить, но она опустила пистолет и сунула его в карман технички. Сал тем временем нырнул в щель и исчез из виду. Таинс посмотрела на Фассина. Ему подумалось, что теперь она выглядит растерянной.

– Есть еще вариант, – сказала она и быстро сбросила техничку.

На ней был нательный комбинезон в обтяжку, телесного цвета, отчего Фассину на миг показалось, будто она голая. Она связала куртку и брюки технички и проверила их на прочность.

– Годится, – сказала она. – Теперь обвяжем этим твое колено.

Ремни на рюкзаке держали Фассина, а он держался за них – его запястья были привязаны к ним, но поначалу он принял собственный вес и вес Таинс на свои руки и пальцы, потому что не очень доверял ремням; держалась и штанина, узлом завязанная на его колене, крепко держалась и Таинс, спускаясь по нему, а потом по своей техничке, и Фассин выворачивал шею и плечи, чтобы увидеть, как она приближается к Айлен, как будто, пока он ее видит, с ней ничего не может случиться, но тут – новый подземный толчок, корабль задрожал, не очень сильно, но достаточно, чтобы Фассина прошиб холодный пот, его ладони и пальцы заскользили, и вот он повис на ремнях, на одних только ремнях, а там, внизу, ниже его, ниже Таинс, Айлен, по-прежнему вне пределов досягаемости, снова шевельнулась, перевесилась и улетела в темноту.

Таинс вскрикнула, и Фассин почувствовал, как натянулась связывающая их ткань, когда Таинс дернулась, пытаясь ухватить падающую девушку, издав то ли шипение, то ли вздох. Айлен медленно полетела в сгущающуюся книзу темноту. Ее волосы и одежда колыхались, как бледное холодное пламя.

Айлен, видимо, все еще была без сознания, потому что, падая, даже не закричала. Фассин и Таинс только услышали, как ее тело ударилось о лопасти далеко внизу несколько долгих секунд спустя, – и, видимо, даже почувствовали этот удар по дрожи в конструкциях корабля.

Фассин закрыл глаза. «Пусть Сал окажется прав, пусть это будет не по-настоящему». Он постарался снова ухватиться за кромку треугольной дыры, перенести вес с ремней на руки.

Таинс некоторое время висела без движения.

– Мы ее потеряли, – спокойно произнесла она, и голос ее прозвучал так, что у Фассина похолодело на сердце, – он испугался, что и Таинс сейчас бросится вниз и полетит следом за Айлен, но та осталась, где была. И только сказала: – Я поднимаюсь. Держись.

Она вскарабкалась по Фассину, а потом помогла подняться и ему. Они вглядывались в темноту, но не могли разглядеть тела. Несколько мгновений они сидели бок о бок и тяжело дышали, привалившись спинами к одному из сталагмитов, – почти так же они сидели немного раньше, там, у флаера. Таинс, развязав куртку и брюки, надела их снова, потом вытащила пистолет и встала; Фассин как зачарованный не мог оторвать взгляд от пистолета:

– Что ты собираешься делать?

Она посмотрела на него:

– Не бойся, убивать этого гада не буду, если ты об этом. – Голос ее теперь звучал спокойно. Она пнула его по ботинку. – Нужно возвращаться.

Фассин поднялся, ноги у него подгибались, и Таинс взяла его под руку.

– Мы сделали все, что могли, Фасс, – сказала она. – Мы оба. Поплачем по Айлен потом. А теперь нужно вернуться к флаеру, попытаться найти Сала, проверить, появилась ли связь, выбраться отсюда, к херам собачьим, и сообщить властям.

Они повернулись к дыре спиной.

– Зачем ты вытащила пистолет? – спросил Фассин.

– Из-за Сала, – сказала Таинс. – Он еще никогда не испытывал такого унижения. Никогда не выставлял себя в таком виде. Во всяком случае, мне ничего такого не известно. Отчаяние и вина. Такие чувства бог знает что вытворяют с людьми. – Она делала что-то вроде дыхательных упражнений – несколько раз подряд часто втягивала воздух, задерживала дыхание. – Хотя и вряд ли, но вдруг… он ведь не хочет, чтобы эта история вышла наружу. – Она пожала плечами. – У него есть пистолет. Вдруг ему взбрендит с нами разделаться.

Фассин ошеломленно посмотрел на нее:

– Ты что, серьезно так думаешь?

Таинс кивнула.

– Я знаю этого типа, – сказала она. – И не удивляйся, если мы не найдем там флаера.

Флаера не было.

Они подошли к дыре в корпусе и обнаружили флаер снаружи – в слабом свете ложной зари, отраженной от залитого солнцем ломтя Наскерона. Сал сидел, вперившись в холодный простор пустыни. Прежде чем приблизиться, Таинс проверила военный передатчик – сигнал был. Она связалась с ближайшей воинской частью Навархии и вкратце доложила о случившемся, потом они по песку подошли к флаеру. В наушниках по-прежнему не было ни звука.

Салуус оглянулся, услышав их приближение.

– Она упала? – спросил он.

– Мы почти достали ее, – сказала Таинс. – Чуть-чуть не успели. – Она все еще стискивала пистолет.

Сал на несколько мгновений задержал у лица руку. В другой он сжимал тонкий, перекрученный, полурасплавленный с виду кусок металла, а когда убрал ладонь от лица, то принялся обеими руками крутить перед собой эту металлическую штуковину. Его пистолет и куртка лежали на заднем сиденье.

– Я связалась с военными, – сказала Таинс. – Конец тревоги. Ждем их здесь. Корабль уже в пути.

Она забралась на заднее сиденье за Салом.

– Мы бы ни за что не сумели спасти ее, Таин, – сказал он ей, а потом повернулся к Фассину, севшему на переднее сиденье рядом с ним. – Фас, ни за что бы не спасли. Мы бы только сами погибли.

– Трос нашел? – спросил Фассин.

Ему внезапно представилось, как он выхватывает этот кусок металла из рук Сала и тычет ему в глаз.

Сал покачал головой. Вид у него был пришибленный.

– Упал на коленку, – сказал он. – Наверно, связки растянул. Еле доковылял. Думал, может, мне удастся протаранить флаером эти висячие лохмотья и пробиться к той треугольной дыре, но эта висячая дрянь оказалась прочнее, чем я думал. Вот выбрался сюда, думал, попытаюсь выйти на связь. – Искореженный кусок металла вертелся в его руках.

– Что это у тебя? – чуть погодя спросил Фассин.

Сал посмотрел на железяку и пожал плечами:

– С корабля. Нашел там.

Таинс дотянулась до Сала, вывернула кусок металла из его руки и забросила подальше в пустыню.

Пока не появился суборбитальный корабль Навархии, они сидели молча. Когда Таинс отправилась навстречу военным, Сал вылез из флаера и, хромая, пошел за железякой.

2
Удаление с уничтожением

Я родился на водяной луне. Некоторые, особенно ее обитатели, называли ее планетой, но, поскольку она в диаметре чуть больше двухсот километров, название «луна» представляется более точным. Эта луна целиком состояла из воды; я хочу сказать, что она представляла собой шар, лишенный не только суши, но и твердых пород внутри, просто сфера, не имеющая прочной сердцевины, состоящая из воды вплоть до самого своего ядра.

Будь луна размером побольше, у нее было бы ледяное ядро, потому что вода, хотя и считается несжимаемой, на самом деле все же может сжиматься и при очень высоком давлении становится льдом. (Если вы живете на планете, где лед плавает на поверхности воды, это покажется вам необычным и даже противоречащим законам природы, но именно так дело и обстоит.) Луна была слишком невелика, чтобы образовалось ледяное ядро, а потому, если ты достаточно жизнестоек и давление воды тебе нипочем, то можешь погрузиться на глубину – вес водяного столба над тобой будет возрастать вплоть до самого центра луны.

А там случаются странные вещи.

Потому что здесь, в самом центре водяного шара, сила тяжести, казалось, отсутствует. Ну да, колоссальное давление со всех сторон, но ты становишься фактически невесомым (на поверхности планеты, луны, водяной или нет, тебя всегда притягивает к центру, но если ты в центре, то притяжение действует равномерно со всех сторон), и давление вокруг тебя поэтому не так уж и велико, как ты себе представлял, учитывая всю эту массу воды, из которой состоит луна.

Это было, конечно…

Я родился на водяной луне. Некоторые люди, в особенности ее обитатели, называли ее планетой, но, поскольку она в диаметре чуть больше…

Здесь капитан замолчал, прокрутил часть остального текста, потом остановился, чтобы прочесть строку «А там случаются странные вещи». Он промотал еще, остановился снова: «Я родился на водяной луне. Некоторые люди, в особенности ее…»

И все в таком роде? —

спросил он своего третьего помощника.

Вроде бы все одно и то же, господин капитан. Похоже, здесь раз за разом повторяются одни и те же несколько сотен слов. От двенадцати до семнадцати раз. Это все, что осталось от ее памяти. Даже базовая операционная система и набор инструкций были стерты другими записями. Типичная методика этой мерзости, известная как удаление с уничтожением.

И не остается следов от того, что было прежде?

Нет, следы остаются, но это повторяющиеся отрывки. Техники предполагают, что это всего лишь последняя из множества записей, которые сменяли друг друга. Когда машина осознает, что неизбежно будет захвачена или уничтожена, то не оставляет никаких следов от своей исходной памяти.

Именно так.

Капитан воэнов нажал клавишу, проматывая текст до конца. Экран замер на несколько мгновений, потом на нем появилось: «Я родился…»

Это самая последняя часть памяти?

Так точно.

На лице капитана появилось выражение, в котором другой воэн узнал бы улыбку; его спинные колючки шевельнулись и тут же снова замерли.

Это было проверено, третий? Никакого другого содержания, никаких скрытых посланий?

Проверяется, господин капитан. Общий объем данных превосходит возможности памяти нашего корабля, и потому их обрабатывают блоками. То, что вы здесь видите, – это фактически модель.

Сколько времени потребуется для завершения?

Еще минут двадцать.

Найдены ли другие средства, способные обрабатывать значительные объемы информации?

Нет. Конструкт в основном соответствовал своему внешнему виду – голова кометы. Искусственная мерзость хоронилась в ядре. Сенсорный и двигательный блоки отдельно размещены на поверхности и собраны, можно сказать, с миру по нитке. Технические параметры проверены полностью.

Исходный язык, использованный в повторяющемся отрывке?

Как на экране – старый стандартный.

Происхождение цитируемого отрывка?

Неизвестно. Предварительный лингвистический анализ с девятнадцатипроцентной вероятностью указывает на квейап как на возможный источник.

Квейапы, большинство которых входило в Меркаторию (капитан прежде служил на военном корабле вместе с офицером-квейапом), были метавидом, представителей которого обычно называли дирижаблями, – небольшие или средних размеров шарообразные существа, воздухоплавающие и перерабатывающие кислород. Повторяющийся пассаж, заполнивший память машины, явно был написан от лица водного жителя. Но случается, подумал капитан, что пишут и не от своего лица. Он сам в начальном колледже сочинял стихи от имени Кульмины, пока не осознал, что это подпадает под статью, признался в содеянном и понес соответствующее наказание. Это отбило у него охоту к сочинительству.

Безупречные в целом характеристики капитана за период обучения заметно портила лишь коррекционная фаза, потребовавшаяся для того, чтобы довести до должного уровня его эмпатический коэффициент. Этот изъян позднее объяснили результатом подавления всякой эмпатии после того невольного проступка и наказания. Тем не менее он дослужился до капитана, что невозможно без некоторой эмпатической тонкости, способности предвосхищать чувства твоего экипажа и экипажа противника.

Он смотрел на полурасплавленные останки захваченного конструкта – черного, с щербатой поверхностью, замаскированного под ядро кометы, диаметром приблизительно восемьсот метров, который потерял почти четверть своей структуры. Покореженный, он лежал в нескольких километрах от них, в эпицентре облака темноватых обломков, и излучал остатки тепла, выделившегося при его частичном разрушении.

Эта картинка освещалась включенным на малую мощность одним из внешних излучателей и была четкой и ясной, насколько это вообще возможно, поскольку никаких преград между ними не было – даже прозрачного материала корпуса, атмосферы или другой среды. Капитан смотрел прямо с мостика – открытого гнезда среди массивного, но изящного плетения балок на поверхности корабля. На судне, к счастью, не было представителей других видов – одни воэны, поэтому весь корабль был открыт вакууму. Во время недавних боевых действий они, конечно же, находились глубоко в чреве корабля, в командном отсеке, надежно защищенные слоями брони и корпусом, их органы восприятия были прикрыты экранами, но (когда обломки признали безопасными) капитан, третий помощник и двое любимчиков капитана из рядовых вышли наружу, чтобы лучше оценить положение и поверженного врага.

Капитан оглянулся, словно рассчитывая увидеть настоящее ядро кометы, проплывающее мимо. Он сориентировался и включил увеличение, после чего смог разобрать огни, обозначающие силовые установки двух других его кораблей, которым по завершении столкновения было приказано вернуться во внутреннюю систему, – две тусклые, немигающие голубоватые звездочки. Кроме этого, в зоне видимости был корабль под ними да обломки на расстоянии двух километров.

Нехорошо здесь умирать, подумал капитан, холодно и одиноко. Логически оправданное место для укрытия мерзкой машины, но явно неподходящее для любого живого (или кажущегося живым) существа, выросшего в другой атмосфере, – оно выберет для своих последних мгновений другой пейзаж.

Он вернул экран третьему помощнику и снова обратил свои главные глаза на остатки конструкта. Его задняя сигнальная выемка и комплекс вторых глаз по-прежнему были направлены на подчиненного; капитан передал приказание:

Что ж, половина нашей миссии завершена. Ложимся на обратный курс к базе, а когда завершится полная обработка содержимого памяти мерзкой машины, взорвите на ней заряд антивещества, чтобы не осталось ничего крупнее элементарных частиц.

Будет выполнено, господин капитан.

Можете идти.

* * *

Корабль ровно, но довольно резко ускорялся, производя отдаленный гул. У Фассина под правым локтем была маленькая подушечка, воспринимавшая мышечные движения и таким образом регулировавшая экран перед ним (а теперь уже казалось – над ним, поскольку кресло изменило угол наклона и его стал поддерживать противоперегрузочный костюм); он смог увидеть Пирринтипити, когда корабль развернулся, уходя от Наскерона, и направился вглубь системы – к солнцу и к следующей планете, Сепекте, более или менее походившей на Землю.

На экране тропическая столица Глантина выглядела как приподнятое мерцающее пятно, отделанное там и здесь темно-зелеными островками и погруженное в бледно-зеленое море. Странно, но я уже ностальгирую по Пирри, подумал он. У него все равно не было ни малейшего шанса выйти за пределы городского порта, но он полагал, что маршрут будет обычным: переход с суборбитального корабля на трубопоезд, потом где-то в глубине огромного ствола под названием Эквабашня нужно дождаться подъемника, добраться на нем до орбитального порта, а там уже пересесть на космический корабль. Направляться в космос прямо из Осеннего дома – это казалось ему неправильным и странным образом волновало душу.

Путь до Сепекте в зависимости от взаиморасположения планет обычно занимал от пяти до семи дней при стандартном ускорении в одно «же». Корабли были большими и удобными: вы могли гулять в свое удовольствие, заходить в рестораны, бары, экраны и спортивные залы. А на лайнерах покрупнее имелись даже бассейны. Минуты невесомости в середине пути были поводом для веселья и озорства (а нередко для поспешных и крайне неудовлетворительных совокуплений). Глантинцам не очень нравились путешествия при двойной перегрузке, но, прибыв на Сепекте, они все равно ее испытывали, так что полет был чем-то вроде тренировки.

Экран показывал Фассину, что перегрузка возрастает до трех, четырех, а потом пяти и более «же». Противоперегрузочный костюм Фассина подстроился под его дыхание, мягко помогая наполнять легкие воздухом без излишних усилий с его стороны.

– Я, пожалуй, вздремну, – сказала первый офицер Дикогра. – Или вы хотите поболтать?

– Вздремните, – сказал он. – Я сам думаю, не поспать ли немного.

– Отлично. Система все равно будет мониторить нашу жизнедеятельность. Ну, тогда до скорого.

– Приятных сновидений.

Фассин видел, как с экрана исчез Глантин. А за ним поначалу открылась не космическая ночь и не пенистые всплески звездных туманностей, а широкий, освещенный солнцем лик Наскерона, безумный вихрящийся танец газов цвета некой сказочной пустыни, однако состоящий из движения гигантских лент, словно противоположно направленные потоки жидкости кружились по поверхности планеты диаметром сто пятьдесят тысяч километров, гиганта, на который можно сбросить тысячу Глантинов, или Сепекте, или Земель, а ему хоть бы хны. То была не такая уж малая автономная система в системе Юлюбиса, огромный мир, который, с человеческой точки зрения, был настолько далек от понятия «дом», насколько можно представить, но тем не менее именно там Фассин уже провел бо́льшую часть своей необычной, аритмичной жизни, а потому, невзирая на свою непомерную величину, безумные магнитные и радиационные перепады, экстремальные температуры, убийственное давление, непригодную для дыхания атмосферу и опасных, непредсказуемо эксцентричных жителей, для Фассина и его коллег-наблюдателей Наскерон был чем-то вроде дома.

Фассин смотрел, пока и Наскерон не стал уменьшаться; Глантин превратился в точку, плавающую над огромным бледно-желтым в полоску ликом, потом вокруг появились более яркие звезды, а потом Фассин выключил экран и заснул.

Он проснулся. Прошло четыре часа. Нагрузки не изменились, гул корабля по-прежнему доносился откуда-то издалека. Больше спать Фассину не хотелось, и потому он, перейдя в медленное время, задумался.

Все в системе Юлюбиса знали, куда их отбросило уничтожение портала: когда эта весть доходила до вас, вы тут же понимали, что по меньшей мере две с половиной сотни лет вам придется провести у Юлюбиса. Для большей части жителей, даже подавляющего большинства (девяносто девять процентов из них были люди), которому никогда не представится шанс выйти за пределы системы, это имело очень серьезное значение. Это означало, что остаток жизни им суждено провести здесь. О мечтах и надеждах побывать в других частях галактики нужно было забыть.

Для других это означало, что их близкие в других уголках галактики, на другом конце погибшего портала, больше никогда их не увидят. Двести четырнадцать лет до Зенерре – почти два века пути для света, а значит, ровно столько же для послания или сигнала, отправленного оттуда к Юлюбису; возможно, три века, до того как червоточину восстановят, даже если инженеры сразу же вылетят на специальном корабле вместе с порталом.

А кто мог знать наверняка, остались ли инженеры или большие корабли? Может быть, одновременно с порталом Юлюбиса подверглись атаке и уничтожены все остальные? Может быть, перестала существовать и сама Меркатория, и теперь нет ни Комплекса, ни артерий, ни единого портала, а от величайшей из последних цивилизаций галактики осталось только множество разрозненных архипелагов, раздробленных, заброшенных и одиноких.

Ничто в постоянном потоке информации, протекавшем через портал перед самым его уничтожением, не свидетельствовало о такой всегалактической атаке. Впрочем, даже за десять минут до нападения не было никаких признаков и угрозы, надвигающейся на портал Юлюбиса; лишь перед самой атакой, словно ниоткуда, во всем своем блеске появился флот запредельцев – такой многочисленный, какого прежде у Юлюбиса и не видели; и вот этот флот бросился на самое мощное в системе скопление кораблей, и, теряя сотни своих судов (фактически не обращая внимания на корабли защиты, разве что те оказывались непосредственно на пути) и не считаясь с потерями, стал пробиваться к устью портала, и в конечном счете уничтожил все вокруг себя взрывами антивещества – одного этого было достаточно, чтобы система оценила масштаб случившегося, – так что в небесах образовалось и почти мгновенно угасло скопление новых звезд, своими всепроникающими лучами ослепивших тех, кто находился в непосредственной близости, и превративших в туман не только почти весь остаток флота запредельцев, но и многие корабли их преследователей.

Некоторое время казалось, что цель не была достигнута, так как последняя линия обороны, а вместе с ней и сам портал устояли.

Но оказалось, что вся атака была лишь отвлекающим маневром, а настоящее нападение произошло, когда огромный корабль (выдолбленный изнутри астероид весом несколько миллионов тонн, скорость которого превышала девяносто девять процентов от световой) вынырнул совсем с другой стороны. В некотором смысле он тоже промахнулся – пронесся в ста метрах от устья портала и столкнулся с несколькими военными лазерными спутниками: те еще не начали поворачиваться в сторону корабля, когда он врезался в них и мгновенно уничтожил со всеми вспомогательными и ассоциированными системами портала, вызвав в небе еще одну невероятную световую детонацию.

Однако сам портал был уничтожен не этим, а релятивистской массой корабля-жертвы.

Порталы устанавливались только в точках либрации или на других орбитах, удаленных от больших небесных тел, потому что могли функционировать лишь на сравнительно плоском участке пространства-времени. Чуть увеличь градиент (вблизи гравитационного колодца планеты или другого массивного объекта), и они уже не работали. Чуть увеличь еще – и портал схлопывался и исчезал, обычно не без фейерверка. Осуществивший таран корабль-астероид был таким массивным, а его скорость настолько близка к световой, что его эффективная масса практически сравнялась с массой такой планеты, как Сепекте. Прохождения этого гравитационного колодца в такой близости от устья портала (а особенно на такой скорости) оказалось достаточным, чтобы уничтожить портал и червоточину, озарив всю систему еще одной апокалиптической вспышкой.

Последние остатки предыдущей волны нападавших немедленно бросились в бегство, но были либо уничтожены, либо подбиты с последующим самоуничтожением.

За два дня до этой атаки Фассин был то ли в космосе, то ли на Сепекте – сидел во вращающемся ресторане на вершине боркильской Эквабашни и обедал с Таинс Йарабокин, которая должна была отбыть в Академию Объединенного флота на следующий день – по завершении предоставленного ей в связи со смертью матери длительного отпуска. Перед этим Фасс целый месяц таскался по самым сомнительным и нездоровым заведениям Скема, второго города Сепекте. Он чувствовал себя пресытившимся, даже старым.

После происшествия в разбитом корабле они с Таинс поддерживали связь, правда особенно близки друг другу не стали, хотя немного спустя и провели вместе ночь. Салуус после случившегося отдалился от них обоих, потом мотанулся за полгалактики в завершающий колледж, после чего в течение десятилетий оставался бельмом на глазу у своего разгневанного папочки, этаким плейбоем, который, лишь изредка и без предупреждения наведываясь в систему Юлюбиса, более или менее постоянно вел в галактическом масштабе тот же образ жизни, что Фассин вел с большими перерывами в масштабах системы.

Суборбитальное спасательное судно прибыло к руинам корабля, лежавшего в Северной пустыне Глантина, несколько минут спустя после вызванного Таинс корабля Навархии. Спасатели проникли внутрь и обнаружили тело Айлен. Состоялось расследование. Гражданские власти оштрафовали Сала за вторжение внутрь корабля на расстояние, превышающее то, которого требовала защита от внешней угрозы, а военные наградили Таинс за ее действия введением дополнительного курса в программу ее обучения.

Фассину, благодаря показаниям Таинс, светила какая-то награда за гражданское мужество, однако он сумел отмазаться от ее вручения. Он никому не говорил о куске скрученного металла, похищенного Салом из разбитого корабля, но Таинс сама подняла этот вопрос за обедом в Эквабашне. К тому времени она уже знала, что просто не нашла в себе сил отобрать ту железяку у Сала еще раз. Позволила ему оставить этот идиотский трофей.

– Может, это у них вроде дверной ручки или крючка для пальто, – с грустью в голосе сказала она. – Но я ставлю десять к одному, что в шкафчике или на столе у Сала она превратилась в капитанский штурвал или в гашетку батареи главного калибра.

Таинс посмотрела на горизонт вдали и на близкую скользящую поверхность Сепекте; ресторан вращался, создавая гравитацию в этом царстве невесомости, обиталище, привязанном на максимально возможном расстоянии – сорок тысяч километров. Другой конец троса касался земли в Боркиле, столице Сепекте.

– Черт побери, ты все время знала, – сказал Фассин, кивая. – Наверно, этого и следовало ожидать. Мимо тебя ничто не проходит.

Таинс во всех смыслах заделалась птицей высокого полета – она делала великолепную карьеру в Вооруженных силах Навархии и подлежала назначению в Объединенный флот, одно из высших подразделений Меркатории, куда людей приглашали крайне редко. У коммодора Таинс Йарабокин был моложавый вид – она хорошо старилась.

Как и каждый из них троих.

Сал, невзирая на свои многочисленные дебоши, мог позволить себе лучшее лечение и, вероятно, получить доступ даже к тем процедурам, что были ему запрещены, а потому казалось, что он прожил со дня гибели Айлен гораздо меньше, чем реально прошедшие сто три года. Недавно даже появились слухи, что он намерен остепениться, стать хорошим сыном, заняться бизнесом, найти себе место в жизни.

Таинс, преследуя корабли запредельцев и атакуя их базы, проводила десятилетия в условиях околосветовых скоростей – сражалась она быстро, а вот старела медленно.

Фассин продолжил семейное дело и в конечном счете стал наблюдателем медленных, а потому проводил свои растянутые десятилетия в беседах с насельниками Наскерона. У него, как и Салууса, были свои безумные годы, он тоже немало погулял в притонах Глантина, Сепекте и где подальше, совершил не такое уж и большое общеобразовательное путешествие по самым красочным уголкам предположительно цивилизованной галактики, теряя деньги и иллюзии, набирая жирок и в гораздо меньших количествах – мудрость. Но его вольности, как думал он сам, были совсем не тех масштабов, что у Сала, и, уж конечно, не столь затяжными. Он довольно быстро вернулся домой, протрезвел, остепенился, прошел подготовку и стал наблюдателем.

Загулы у него по-прежнему случались, но становились все реже и короче, хотя дядюшка Словиус и считал, что они могли быть еще менее частыми и продолжительными.

Даже в освященных тысячелетиями наблюдательских покоях Фассин продолжал гнать волну, что нравилось, конечно, не всем. В последние полторы тысячи лет (то есть в годы правления дядюшки Словиуса) предпочтение отдавали виртуальным экспедициям, а не прямому методу. Во время виртуальных, или опосредованных, экспедиций вы находились в коматозном состоянии под тщательным присмотром в больнично-чистом комплексе наблюдателей на Третьей Ярости, низкоорбитальной луне над самой внешней границей туманистой атмосферы Наскерона, и оттуда общались с насельниками при помощи ЯМР-сканеров[1] высокого разрешения, лазерных комплексов, спутников связи и, наконец, механических устройств с дистанционным управлением, которые выполняли самую грязную и опасную работу, находясь в тесном контакте со звеньями, стаями, стадами, косяками и просто отдельными насельниками.

Фассин возглавил маленькую группку мятежников: он и несколько других молодых наблюдателей предпочитали залезать в тесный стреловидный газолет, где, засунув трубки и клапаны в ноздри, уши и прочие отверстия, должны были дышать специальной жидкой дыхательной смесью, вручив свою тело и судьбу маленькому кораблю. Принимая на себя перегрузки, ядовитые испарения, радиацию и все остальное, тот физически доставлял наблюдателя в атмосферу газового гиганта, чтобы можно было полнее заслужить уважение и доверие местных обитателей, лучше выполнить свою работу и научиться местным обычаям.

Случались несчастья со смертельным исходом, неудачи, возникали споры, запреты и забастовки, но в конечном счете – главным образом благодаря неоспоримо лучшим результатам и большему объему собираемых данных (неоспоримо лучшим в том смысле, что они явно превосходили все прежние, а не в том смысле, что старая гвардия могла заявить: мол, того же самого добились бы и традиционной методикой, которая на самом деле, вероятно, и вызвала к жизни это долгожданное улучшение) – молодые победили, и трудные экспедиции, реальные экспедиции, в которых, фигурально выражаясь, приходилось пачкать руки, стали нормой, а не исключением. Эта методика, хотя и более волнующая, более рискованная, была в то же время и более действенной, более занимательной для наблюдателя, а кроме того, более дружественной по отношению к зрителям профильтрованной, прилизанной, с задержкой во времени сетевой трансляции, которую прогрессивные дома наблюдателей поддерживали последние полтысячи лет.

– Вы превратили это в какой-то спорт, – печальным тоном сказал раз Словиус, когда они с Фассином рыбачили вместе в море Плавников на Глантине. – Раньше для этого требовалось больше мозгов.

И тем не менее из стойкого, непреклонного критика движения за реальные экспедиции Словиус (который хватался за любую возможность, чтобы продвигать интересы своего клана) превратился – смотря по ситуации – в своего рода тайного сторонника Фассина и в конечном счете использовал все возможности клана Бантрабал для поддержки племянника и его коллег-революционеров. Тот факт, что оба они, Фассин и Словиус, оказались правы, а их клан процветал и обоснованно считался самым результативным и уважаемым из девяти кланов системы Юлюбиса (а значит, фактически и одним из самых передовых домов наблюдателей во всей галактике), являлся важнейшим и самым положительным достижением Словиуса на посту главного наблюдателя и отца семейства Бантрабал.

Фассин теперь, безусловно, являлся лучшим наблюдателем в системе: это стало особенно очевидно после проведенных им исследований племени Димаджриан – буйной стаи молодых насельников, с которыми он подружился. Он фактически даже стал членом стаи на целое столетие во мнимом времени, что во времени реальном составило шесть лет. По наблюдательским представлениям, он даже еще не достиг расцвета сил, но тем не менее уже был одним из лучших в своей профессии. Он родился триста девяносто лет назад, но лишь сорок пять из них прожил по физиологическому времени, а выглядел и того моложе – лет на тридцать пять.

Иногда он вспоминал о происшедшем в разбитом инопланетном корабле, думал о том, что случилось с Салом, Таинс и с ним самим, и ему приходила в голову мысль: кошмар той ночи осенил их каким-то странным благословением, обратным проклятием, заколдовал эту троицу, словно Айлен, сама того не ведая, отказалась от того золотого будущего, что ожидало ее, и щедро наделила им их троих.

Он поцеловался с Таинс на прощание. Та направлялась через портал и по Комплексу на дальнюю оконечность галактики – в Академию флота, куда ее пригласили преподавателем, на год. Фассин держал путь на противоположный край системы Юлюбиса, где в это время находился Наскерон, – он не оставлял попыток извлечь знания из насельников.

Таинс благополучно прошла через портал за день до его уничтожения. Фассин находился в лайнере на расстоянии одного дня пути от Сепекте и, даже не выслушав до конца известие об уничтожении портала, понял, что увидеть Таинс ему, видимо, больше не суждено.

Сал, который в это время вполне мог оказаться бог знает где, был дома со своим многострадальным папочкой. Часов десять он пребывал в ступоре – все никак не мог поверить в случившееся, а потом целый месяц провел в трауре по утраченной свободе, пытаясь утолить свою скорбь вином, наркотическим чадом и развратом в жалких притонах системы Юлюбиса. Вообще-то, в Сепекте, и особенно в Боркиле, имелись бары, курильни и бордели, имевшие репутацию хуже некуда (в Боркиле целый район – Бугитаун был отведен для подобного рода отдыха), но беда в том, что они не принадлежали к остальной части цивилизованной галактики. Фасс как-то в одном из бугитаунских баров-борделей наткнулся на Салууса, но тот был настолько пьян, что даже не узнал друга юности.

Потом Сал встал на путь праведный, подстригся, избавился от нескольких татуировок и множества знакомых и в начале следующей рабочей недели появился с самого утра в офисе компании, где служащие все еще пребывали в прострации: каждая ложная тревога наводила на них ужас и в любую минуту они ожидали вторжения.

С самого начала всех в системе мучили вопросы: «Зачем?», «Почему нас?», «Что дальше?» и «Только ли нас?».

Может быть, что-то в этом роде уже случилось повсеместно?

Юлюбису понадобится два столетия, чтобы выяснить, была эта атака частью более широких действий или же система стала одиночной целью. Юлюбис был удален от остальных частей галактики не более, чем любая другая система на конце одной червоточины (а значит, несравнимо менее, чем многие сотни тысяч освоивших космос систем, которые еще не были подсоединены – или вновь подсоединены – к Комплексу), но теперь вместе со своей главной планетой Сепекте, тремя крупными обитаемыми лунами, включая Глантин, тысячами искусственных орбиталищ и двадцатью миллиардами душ система Юлюбиса стала такой отдаленной и уязвимой, какой казалась всегда, если бросить беглый взгляд на карту галактики.

Милиция, военные части Навархии и уцелевшие подразделения Внешней эскадры Юлюбиса отремонтировали технику и перегруппировались. Было объявлено военное положение и введен в действие план на случай чрезвычайных обстоятельств, в результате чего все наиболее передовые производственные мощности системы перешли на выпуск военного оборудования. В итоге компания отца Салууса, «Тяжелая промышленность Кегара», расширилась и достигла оборота, какой и не снился владельцу, а Салуус из беспутного наследника огромного состояния превратился в будущего владельца состояния просто беспрецедентного.

В руководстве системы подумывали – а не соорудить ли Юлюбису собственную червоточину и корабль-носитель, чтобы доставить портал к Зенерре. Но помимо огромных расходов и соображений (поскольку в скором времени начнется доставка портала с другого конца) о напрасной трате времени и средств, которая ничуть не ускорит воссоединение, был и еще один убийственный довод, действовавший, пока власти Зенерре не дали бы высочайшей санкции или не поступили бы данные о коллапсе всей цивилизации: в Меркатории изготавливать и устанавливать червоточины разрешалось только инженерному корпусу.

Предусматривались суровые наказания для тех систем и правителей, которые хотя бы только приступят к сооружению червоточины без прямой санкции свыше, а согласованный с Меркаторией план действий на случай чрезвычайных обстоятельств в системе Юлюбиса такой санкции не содержал.

Обнаруженные в космосе вокруг точки либрации, где прежде находился портал, немногочисленные обломки кораблей запредельцев свидетельствовали о том, что участники нападения принадлежали к трем группам, вот уже несколько тысяч лет досаждавшим Юлюбису и близлежащему пространству: Трансгрессу, Истинно Свободным и Биальянсу, которые на этот раз объединились, доведя свой флот до невиданных прежде размеров.

Состояние обитателей системы, пребывавших на грани нервного срыва в ожидании вторжения запредельцев, было близким к тому, в котором находились о-земляне, прежде чем стали полноправными членами галактического сообщества.

Сказать, что любая цивилизация, до того как она вступила в контакт с остальными обитателями галактики и нашла свое место в постоянно меняющейся метацивилизации других существ, в основе своей невропатична, значит ничего не сказать, потому что ранее, когда они искренне считали, что, кроме них в этом мире, возможно, нет никого, все одиночные сообщества были исполнены раздутого чувства собственной значимости и некоего экзистенциального страха перед необозримостью и мнимой пустотой мироздания. Но даже притом, что обитатели системы Юлюбиса знали о существовании остальной галактики (ну хоть в какой-то, на худой конец, форме), их мировосприятие отчасти вернулось к прежнему дообъединительному состоянию.

В условиях военного положения, которое хотя и досаждало, но иногда странным образом щекотало нервы, система Юлюбиса, смирившись со своей неожиданной изоляцией и вновь наступившей уязвимостью, стала жить ближними целями, цепляясь за удовольствия и наслаждения, доступные сегодня, потому что завтра могло и не наступить. Нет, общество не разложилось, сколь-нибудь значительных бунтов или восстаний отмечено не было, хотя протесты случались – и подавлялись – и, как гораздо позднее признали власти, СОВЕРШАЛИСЬ ОШИБКИ. Но система не развалилась, выстояла, и впоследствии ее обитатели не без ностальгии оглядывались на эту странную, неспокойную эпоху. В этом времени было что-то лихорадочное, но в то же время яркое – воссоединение с жизнью после отрыва от всего остального мира, и в некотором смысле это подозрительно походило на культурное возрождение в пределах системы, которую начинали называть Юлюбисским отъединением.

Фассин, пока шло брожение умов, по большей части отсутствовал – он использовал любую возможность для экспедиций, словно опасаясь, что не сможет заниматься этим в будущем. Даже возвращаясь в реальное время, он был изолирован от крайностей охватившей систему суматохи, от страхов, от невротических выбросов энергии, поскольку предпочитал находиться на Глантине, а не на Сепекте или ее кольцевых орбиталищах; на Глантине же он предпочитал жить в одном из пяти сезонных домов клана, а не в Пирринтипити или других крупных городах планеты-луны. Он по-прежнему путешествовал, иногда уезжал отдохнуть в Пирри или вообще отправлялся за пределы Глантина, что случалось, когда эта новая, необычная атмосфера безумия становилась особенно напряженной.

Но бо́льшую часть времени он проводил на Наскероне, в хрупком маленьком газолете, иногда возвращаясь к нормальной скорости жизни. Он летал с молодыми насельниками, оседлав вместе с ними газовые потоки, его аппарат сотрясали вихрящиеся пояса газового гиганта, окутывающие планету суперветра и шквалистые гипершторма. Иногда же (это случалось чаще и приносило гораздо больше пользы, хотя и не было так захватывающе) он чинно парил в кабинете или библиотеке внутри одного из миллионов наскеронских городов с кем-нибудь из насельников постарше и поученее; вообще-то, насельники были, казалось, единственными обитателями системы, кого совершенно не взволновало уничтожение портала. Редкие из (и без того немногих) вежливых насельников выражали формальное (что-уж-тут-поделаешь) сочувствие, какое обычно выказывают, узнав, что у собеседника скончался престарелый родственник.

Фассин полагал, что глупо ожидать чего-то иного от такой древней, по собственным заявлениям насельников, расы, которая, как считалось, исколесила галактику вдоль и поперек при скоростях, составлявших несчастные проценты от скорости света (причем задолго до того, как из остатков еще более древнего поколения звезд образовалась планетарная туманность, давшая начало Земле, Юпитеру и Солнцу), и все еще утверждала, что чувствует себя отчасти ущемленной, но не из-за ограниченной скорости перемещения, а из-за скромных размеров галактики, выявленных этими поразительно древними, подчеркнуто неторопливыми путешествиями.

Дни, недели, месяцы, проведенные в ожидании вторжения, превратились в год. Число атак запредельцев отнюдь не увеличивалось – они вообще сошли на нет, словно налет на портал был каким-то последним актом безумия, а не логичным, хотя и расточительным вступлением к войне на завоевание. Годы сложились в десятилетия, и постепенно обитатели системы и ее институты стали дышать свободно, веря, что вторжения может и не последовать. Большинство чрезвычайных сил было распущено, хотя высокая численность армии, которая пребывала в состоянии постоянной боевой готовности, все еще поддерживалась, а сенсоры и патрули постоянно мониторили окружающее пространство вокруг Юлюбиса в поисках опасности, которая вроде бы исчезла.

Во всех направлениях лежала почти ничем не заполненная пустота: бесплодные пространства, вмещавшие несколько древних выгоревших солнц с планетами, на которых отсутствовала жизнь, или вообще без планет, разбросанные там и сям облака газа и пыли, коричневые карлики, нейтронные звезды и другие продукты распада (часть из которых, впрочем, по природным условиям была способна стать средой обитания для каких-нибудь экзотических разновидностей медленных – синктурий и энигматиков, но определенно не годилась для тех видов, которые могли сочувствовать обитателям Юлюбиса или хотя бы понять их судьбы и тревоги). Но нигде не было видно союзников, никого, кто был бы в силах помочь, оказать содействие или поддержку, – и, уж конечно, никаких порталов.

Вдоль по рукаву, почти параллельно нечетким границам галактики, отклоняясь чуть в сторону к сгущающейся массе газа, туманностей и звезд, лежала Зенерре. А между Юлюбисом и галактическим центром распростерлась огромная масса Отъединения; считалось, что в Отъединении, включавшем скопление Эпифания-пять с миллионами звезд, разбросанных на пространстве в несколько кубических световых веков, все еще существуют миры, которые прежде были частью цивилизованного, пронизанного внутренними связями и сетью ходов сообщества, пока около семи тысяч лет назад не случился Коллапс Артерий, а затем Война новых быстрых и все последовавшие за ней смуты и беды.

Двести четырнадцать лет и двадцать дней спустя после атаки на портал, именно в тот срок, когда он и ожидался, поступил первый сигнал с Зенерре – фронт волны, предшествующий постоянному потоку информации из остальной части объединенной галактики; там, сообщали на Юлюбис, жизнь продолжается, как прежде. Кроме атаки на портал, ничего чрезвычайного не произошло, и дела у Меркатории в целом шли неплохо. Атаки и налеты различных групп запредельцев продолжаются во всему цивилизованному пространству, как не прекращаются и операции против них, но это происходит на обычном, приемлемом уровне, к которому уже успели привыкнуть за тысячелетия Войны с запредельцами, – тактически беспокоящее и досадно опустошительное, но стратегически бесперспективное и разрозненное микронасилие, которое уже назвали Гулом.

Обитатели системы Юлюбиса испытали облегчение, недоумение и своего рода обиду: нас-то за что?

Технический корабль «Эст-тоон Жиффир» с порталом на борту вылетел от Зенерре к Юлюбису год спустя после катастрофы и, по расчетам, должен был прибыть на место через триста семь лет, но этот срок постепенно уменьшился до двухсот шестидесяти девяти, поскольку техкорабль увеличил скорость, приблизив ее к световой; инженерам пришлось произвести тонкую настройку систем, которые препятствовали воздействию на портал релятивистских масс корабля и самого портала. Население системы Юлюбиса вздохнуло с облегчением, и последние остатки военного положения были снова скрыты от глаз общественности. Та немалая часть населения, что родилась после разрушения портала, задавалась вопросом – какой станет их жизнь после соединения с остальной галактикой, с той полумифической метацивилизацией, о которой они столько слышали.

Фассин почувствовал, что корабль достиг точки перехода, – давление на его грудь, тело, конечности спало за несколько секунд, и, по мере того как его организм пытался приспособиться к переменам, ощущение угнетенности сменилось неожиданной вспышкой легкости. Он держал глаза закрытыми; почти сразу же он почувствовал слабое, легкое давление, идущее откуда-то из-под головы, потом снова невесомость, а несколько мгновений спустя кто-то словно потащил его за ноги, и тогда ощущение веса вернулось, давление начало быстро возрастать, пока рев в голове не стих и снова не перешел в отдаленный гул корабельного двигателя.

* * *

Архимандрит Люсеферус постоял перед руинами города, нагнулся и погрузил руку в перчатке в мягкую землю у своих ног, вывернув оттуда горсть почвы. Он поднес ее к лицу, осмотрел, потом приблизил к носу и понюхал, потом уронил комок земли и отряхнул перчатки, не сводя взгляда с огромного кратера на том месте, где прежде располагалась немалая часть города.

Кратер все еще наполнялся из моря, и коричневато-белая вода вытекала из устья. Водопад исчезал в основании кратера, клубясь водяной пылью, скалистая чаша понемногу остывала, водные потоки сталкивались между собой и повсюду поднимался пар. Массивная струя пара толщиной километра три поднималась в спокойное, пастельного цвета небо, пронзая тонкое полотно облаков до срединных слоев атмосферы.

Таков был замысел архимандрита: преподать суровый урок планете, где для этого имелись подходящие условия; например, город на берегу моря, сам виновный в сопротивлении либо показавшийся ему, архимандриту, символом чьего-то сопротивления, должен был уподобиться его любимому Джунчу на Лесеуме-9-IV. Если какой-либо народ сопротивлялся ему в ходе завоевания или во время оккупации, этот народ должен был, конечно же, понести наказание, но вдобавок стать и частью чего-то большего, чтобы даже и в смерти, даже в разрушении города быть невольным участником того, что есть на самом деле произведение искусства. Ведь когда смотришь со склона этой вот горы, разве перед тобой не новый залив Фараби? А эта щель, сквозь которую с грохотом, сотрясая землю, ринулся поток воды, – разве она не похожа на Силовой разлом? А эта вздыбившаяся башня пара, что сначала ринулась вверх, а потом склонилась к горизонту, – разве она не похожа на роспись, на его собственную завитушку?

Да, конечно, залив имел форму, чересчур близкую к окружности, а щель представляла собой всего лишь жалкий прорыв в стене кратера, образованной преимущественно устьевым илом и не идущей ни в какое сравнение с огромными, километровой высоты, утесами настоящего Силового разлома. И конечно, пейзажу вокруг этого нового Джунча не хватало великолепного кольца окружающих гор, а эта игрушечная горка, на которой он стоял (со своими адмиралами, генералами и стражниками, покорно ждавшими в отдалении у него за спиной, пока архимандрит насладится зрелищем), откровенно говоря, была лишь жалким подобием вертикального утеса Отвесной цитадели, откуда открывался величественный вид.

Однако художнику приходится иметь дело с той натурой, которая есть под рукой, и там, где недавно на склонах холмов, обступивших устье реки, расстилался многолюдный прибрежный город с огромными зданиями, причалами, волноломами и якорными стоянками (иными словами, город, каким он был почти всегда, невзирая на все так называемые катастрофы, вроде землетрясений, наводнений, сильных пожаров, бомбардировок с моря и воздуха или более ранних вторжений), теперь возникло подобие прекрасного и далекого места, возникла новая дикая красота, возникла площадка для возведения нового города, который возродится под знаком его, архимандритова, суверенитета, возникла некая (даже) возможность целебного единения с другими народами и местами, склонившимися перед его волей, единения в страдании и в красоте, потому что этот величественный кратер, эта последняя работа, был самым свежим из его творений: еще один бриллиант в ряду, уходящем далеко-далеко, к той вершине изящества, какую являл собой Джунч.

Побеждать и уничтожать мог – если на то была его воля и времена требовали подобной решимости – любой, кому хватало самоуверенности, жестокости и (Люсеферус считал себя достаточно скромным, чтобы признать это) от кого не отворачивалась удача. Способность правильно оценить, что и сколько необходимо уничтожить для достижения нужного эффекта, понимание, когда следует быть жестоким, когда проявлять снисходительность, а когда демонстрировать обманчивую, иссушающую гнев щедрость и даже некоторую видимость юмора, – все это требовало более расчетливого, тонкого, весьма – он не мог придумать другого слова – цивилизованного подхода. Он владел таким подходом. Его история говорила сама за себя. А если ты, владея всем этим, идешь еще дальше и используешь печальную необходимость разрушения, чтобы сотворить произведение искусства, сформировать великолепный зрительный образ, выковать символическое единство… тогда ты переходишь еще выше, на тот уровень, где обыкновенный вояка, обыкновенный политик превращается в творца.

У центральной колонны пара поднимались дымовые щупальца – темные мелкие ветки вокруг огромного бледного ствола, – они отмечали места, куда упали воздушные суда оборонявшихся и где бушевали пожары после землетрясения, вызванного применением кратерного оружия. Художественный вкус, без которого такая работа невозможна, требует создания крутого склона без полного уничтожения всего, что есть вокруг (ведь в конце концов здесь должен вырасти новый, возрожденный город). Чтобы достичь такой точности, требовалось изощренное оружие. Эксперты по вооружению при архимандрите уделяли время подобным деталям.

Архимандрит Люсеферус оглянулся, улыбаясь начальникам штабов, которые почтительно расположились у его ног; вид у них был слегка взволнованный, и немудрено – они находились на свежем воздухе еще одной только что покоренной планеты. (Но разве не радостно было вдыхать этот свежий воздух, невзирая на все его инопланетные запахи? Разве эти странные новые ароматы сами по себе не означали, что к их постоянно растущим владениям прибавилась новая жемчужина?) Над ними и чуть позади гудели, паря в воздухе, ощетинившиеся военные корабли, окруженные небольшими облачками сенсорных и оружейных платформ. Вокруг архимандрита расположилась личная охрана – почти все лежали или стояли на коленях на траве, держа наготове оружие, отливающее матовым блеском. Часть из них в военных экзоскелетах бродили вокруг или сидели на корточках, упираясь плоскими стопами в землю.

У подножия холма, еще за одним кольцом охранников, под бдительным гулом беспилотных флаеров охраны, текла медленная мышасто-серая река беженцев.

Ходульники; бескрылые летучие мыши, вули. Виды, населяющие Меркаторию. Пребывавшие в отсоединении все эти тысячелетия, но тем не менее виды, относящиеся к Меркатории. Люсеферус посмотрел на бледно-зеленое небо, представляя себе ночь, звездные покрывала и одно конкретное солнце (на которое ему указали с орбиты всего сорок часов назад, когда силы вторжения готовились к первой высадке), которое неуклонно приближалось, по мере того как они с боями прокладывали к нему свой путь; называлось оно – Юлюбис.

* * *

В ярком золотистом воздухе Сепекте, с его боркильской Эквабашней, которая из туманного далека видится тонкой иглой, маленький корабль Навархии приблизился к дворцовому комплексу, проскользнул сквозь древний лес атмосферных силовых колонн километровой высоты и между более скромных, но все же весьма впечатляющих административных и гостиничных башен. Затем он исчез в широком, чуть наклонном туннеле, выходящем на посадочную площадку перед шарообразной громадиной дворца иерхонта – сферой диаметром восемьсот метров, построенной давно скончавшимся Саркомагом по образу Наскерона: отдельные ленты этажей медленно и в разных направлениях вращались вокруг неподвижного ядра. Изменяя цвет то на оранжево-красный, то на коричневатый, то на бледно-желтый, вокруг дворца вились цветовые вихри (точно копируя видимые из космоса облака газового гиганта), за которыми не были видны балконы и окна, сенсоры и передатчики.

– Майор Таак? Лейтенант Инесиджи, дворцовая стража. Прошу вас, сюда. Как можно быстрее, будьте так добры.

Говоривший, чей голос звучал как у человеческого ребенка, набравшего полный рот металлических шариков, был джаджуэджейном, существом, которое в состоянии покоя напоминало насекомоподобное перекати-поле диаметром шестьдесят или семьдесят сантиметров. Лейтенант Инесиджи вытянулся до двух метров – роста Фассина, собрав множество своих прутиков, темно-зеленых и сине-стальных, в некое подобие открытой головы, похожей на птичье гнездо (хорошо еще, что он не попытался изобразить лицо), и шел на двух стеблях, отдаленно напоминающих ноги. Остальная часть его тела, отливавшая цветами посадочной площадки перед дворцом, представляла собой цилиндр, украшенный ремнями из мягкого на вид материала и маленькими металлическими штучками: они могли быть и ювелирными поделками, и техническими приспособлениями, и оружием.

Фассин повернулся, помахал веселой, словно захмелевшей, Дикогре и сел в коляску вместе с джаджуэджейном. Они быстро покатили из зоны, где проверяли приехавших, к лифту, а потом извилистым коридором в номер, из окон которого, похоже, открывался реальный вид на город – на северную его часть с бледной неровной кромкой гор вдали. Лейтенант Инесиджи изящным движением поставил багаж Фассина на кровать и сообщил, что у него есть ровно три пятых часа, чтобы освежиться, облачиться в официальную придворную одежду и явиться к наружным дверям, откуда его проводят к аудиториуму.

Фассин отбил в Бантрабал сообщение о своем благополучном прибытии, а затем поступил, как велено.

Шарообразный аудиториум был роскошным и уютным, стены белого золота сверкали под облаком в форме галактики, заполнявшим все пространство под потолком. Облако пронзали яркие огни, имитирующие звезды. Лейтенант Инесиджи показал Фассину место на одном из низких подмостков, вделанных в неглубокую ступенчатую чашу аудиториума. Из пола выдвинулось рассчитанное на человека кресло. Фассин сел в него, не сгибая спины в своей нескладной придворной одежде, и лейтенант каким-то булькающим шепотом сказал ему: «Прошу вас, оставайтесь на месте, господин майор», потом сделал нечто вроде поклона, повернулся к своей тележке и укатил по пандусу к выходу.

Фассин оглянулся. Аудиториум вполне мог вместить тысячу персон, но их было лишь двадцать пять – тридцать, занявших места словно с таким расчетом, чтобы оказаться как можно дальше друг от друга. Людей (все они, как и Фассин, были в неудобной и довольно вычурной придворной одежде) было больше, чем других видов, но он увидел здесь и джаджуэджейна (увешанный переливчатыми лентами, он то ли спал, то ли отдыхал, свернувшись шаром), двух смотревших на него вулей, которые напоминали два угловатых серых шатра, покрытые серебряными цветами, – один из этой пары двухметровых краснокожих эллипсов парил в воздухе и тоже смотрел на Фассина (даже откровенно указывал на него), другой стоял на своем концевике и либо тоже дремал, либо вытянулся по стойке смирно: Фассин ориентировался в телесном языке многих инопланетных видов, но знания его в том, что не касалось насельников Наскерона, были поверхностны. И наконец, среди инопланетян были три подводных жителя в экологических костюмах – больших, наполненных водой скафандрах; в двух из э-костюмов виднелось что-то похожее на аквамариновых квейапов, и, скорее всего, там находились кускунде, третьим же был матово-черный, излучающий тепло ромб размером с небольшой автобус, в котором наверняка помещался теплосимбиотический ифрагиль.

В центре помещения, в самой низкой его точке, перед рядом широких, высоких концентрических платформ, разрушавших симметрию пространства, находился непонятного вида прибор, похожий на древнюю металлическую кастрюлю для приготовления пищи. Этот черный пузатый цилиндр метра два в диаметре, с плосковатым куполом наверху, помещался на невысокой треноге, установленной на маслянисто-блестящем золотом полу. Поверхность цилиндра покрывали тонкие ребра, но в остальном он имел доисторический вид. Фассин ничего подобного в жизни не видел. Хотя в помещении было тепло, его пробрал озноб.

Квейап, который, как показалось Фассину, спал, вдруг выпрямился, и его боковая мантия покрылась рябью; он повернулся к своему одноплеменнику в тридцати футах от него, который тоже развернулся к нему. На их лицевых фонарях появилась целая гамма выражений, они двинулись навстречу друг другу и, сблизившись, зависли в воздухе, обмениваясь не словами – выражениями лиц; через несколько секунд с потолка спустился маленький беспилотный наблюдатель и (при помощи голоса с щебетанием и попискиваниями) явно приказал им разойтись по местам. Квейапы проверещали что-то, отвечая дистанционно управляемому аппарату, но разошлись и устремились на свои места.

Не успели они вернуться в прежнее положение, как из боковой двери появились шестеро техников-джаджуэджейнов, – они шли в неудобных, ограничивающих их форму официальных одеяниях из тускло-переливчатых лент, толкая перед собой большие поддоны с каким-то очень сложным по виду оборудованием, которое они расположили неровным кругом за «кастрюлей». Фассин внезапно осознал, что ленты говорят об их принадлежности к Шерифству, и подумал: может ли он, будучи майором, отдавать им приказания? Такая же по величине группа (на сей раз людей – цессорианских жрецов, судя по их одеяниям, хотя парадные одежды заставляли усомниться: может, они были Люстралиями?) приблизилась с противоположного конца зала. Жрецы встали вплотную за техниками, которые, не обращая на них внимания, занимались наладкой и установкой своего таинственного оборудования.

Наконец в помещение вошла вызвавшая у всех дурные предчувствия группа из восьми солдат – четырех человек и четырех вулей, облаченных в сверкающие силовые доспехи и вооруженных до зубов тяжелым пехотным оружием. Атмосфера в приемной стала другой; настроение ощутимо переменилось – недоумение и ожидание сменились тревогой и даже страхом. Два квейапа обменивались сигналами во все лицо, ифрагиль в своем э-костюме с шипением поднялся с платформы, а два вуля поглядывали то друг на дружку, то на своих облаченных в сияющие доспехи одноплеменников.

Кто привел вооруженных солдат в аудиториум? Может, это ловушка? Может, все они нанесли оскорбление иерхонту? Неужели всех сейчас убьют?

Солдаты встали по стойке вольно, широким кругом обступив представителей Шерифства и Цессории: оружие на изготовку, доспехи застегнуты. Они стояли лицом к прибору в виде черной «кастрюли». Напряженность в помещении заметно ослабла.

Потом несколько платформ за гигантским цилиндром и группами функционеров сверкнули и резко ушли в пол, чтобы через несколько мгновений появиться, но уже не пустыми.

Наружное кольцо из людей в белых мундирах – официальных лиц двора, внутреннее кольцо из представителей разных видов – экстравагантно разодетых придворных, наружная часть центральной группы снова из представителей разных видов Доминации, Омнократии, Администратуры и Цессории (Фассин знал большинство из них по новостным программам и нескольким официальным визитам ко двору за прошедшие годы). Все они встали полукругами, в порядке старшинства, в центре же поместилось самое важное существо – сам иерхонт Ормилла, великолепный в отделанном платиной э-костюме дискообразной формы, паривший с жужжанием над самой высокой из платформ; громадное, с разверстым ртом лицо этого темного существа виднелось сквозь алмазное окно скафандра среди вихрящихся потоков алого газа. Костюм семи метров в высоту и трех в ширину превосходил костюмы всех остальных и по размерам, и по импозантности. Скоро он покрылся инеем – влажный воздух аудиториума конденсировался на его переохлажденной поверхности.

Когда появились иерхонт и его свита, кресло Фассина предупреждающе завибрировало и начало погружаться назад, в платформу под ним. Фассин понял намек, встал и поклонился, остальные гости в приемной, каждый на свой лад, сделали то же самое. Гигантский скафандр чуть опустился, так что его основание коснулось платформы, и кресло Фассина снова плавно поднялось.

Иерхонт Ормилла был ирилейтом – обитателем газового гиганта, но (важное отличие для всех заинтересованных лиц) не насельником, хотя, возможно, в своем костюме-скафандре и был похож на такового. Ормилла правил системой Юлюбиса со времени его утверждения в этой должности почти шесть тысяч лет назад, задолго до того, как сюда прибыли люди, составлявшие ныне бо́льшую часть населения системы. Умелый, хотя и лишенный воображения правитель, в рамках компетенции иерхонта, установленных внутри Меркатории, он действовал осмотрительно, разумно и в некоторых случаях даже с известной долей сострадания. Его правление после уничтожения портала, по оценкам официальной прессы, являло собой потрясающий образец головокружительного величия, героической, беспримерной силы духа и трогательной, стойкой солидарности с его человеческой паствой. Недоброжелательные, неофициальные и чаще всего принадлежащие к человеческой расе критики могли бы обвинить его в изначальной предрасположенности к авторитарным методам и даже в параноидальной склонности к репрессиям, правда впоследствии он снова стал слушать своих советников, заняв более сдержанную и терпимую позицию.

Внимательнее присмотревшись к присутствующим важным персонам, Фассин понял, что вся верхушка более или менее в сборе. Кроме самого Ормиллы, двух первых заместителей иерхонта, Перегалса Тлипейна и Эмоэрта, в числе свиты были старший член Пропилеи, оставшийся в живых после уничтожения портала, субмастер Сорофьеве, старший офицер Навархии, адмирал флота Бримиэйс, генерал стражи Товин, первый секретарь администратории Хьюипцлаггер, полковник Сомджомион из Шерифства (на время настоящего чрезвычайного положения – мой главный начальник, подумал Фассин) и владетельный администратор Цессории Вориель. Элита из элит.

Фассин посмотрел на «кастрюлю», стоящую на золотом полу, на тяжеловооруженных солдат и подумал, что для того, кто пожелает уничтожить верхушку системы, это самый подходящий момент.

– Открывается чрезвычайная сессия Меркаторийского двора Юлюбиса, в присутствии иерхонта Ормиллы! – раздался в громкоговорителях оглушительный голос чиновника. – Иерхонт Ормилла! – прокричал чиновник еще раз, словно опасаясь, что не все расслышали.

Чиновник говорил на человеческой разновидности стандарта, всеобщего галактического языка. Стандарт был избран межвидовым пангалактическим языком более восьми миллиардов лет назад. Основными его распространителями были насельники, хотя они непременно подчеркивали, что это не их родной язык. У них был свой очень древний неофициальный разговорный язык и еще более древний – официальный, а кроме того, множество языков, каким-то образом сохранившихся с совсем древних времен или же придуманных позже. Эти новые языки становились модными и выходили из употребления, как это всегда и случается.

– Нет-нет, тут была конкуренция, – объяснял Фассину сотни лет назад, во время его первой экспедиции, проводник-наставник Айсул. – Обычное дело; жестокая конкуренция со стороны так называемых универсальных стандартов. После одного лингвистического разногласия как-то раз даже случилась полномасштабная война (между видами вязких и п’лайнеров, если память мне не изменяет), и реакция последовала тоже вполне обычная – следствие, отправка дознавателей, заседания, доклады, конференции, встречи на высшем уровне. Тот язык, который мы называем стандартом, был выбран после нескольких столетий исследований и споров в рамках колоссального и неуправляемого комитета, составленного из представителей многих тысяч видов, по меньшей мере два из которых успели полностью вымереть за время дискуссии. Как это ни удивительно, он был выбран благодаря его достоинствам, потому что был почти идеальным языком – гибким, описательным, бесцветным (не знаю, что уж это значит, но явно что-то важное), точным, но податливым, изящно исчерпывающим, но в то же время восприимчивым к иноязычным терминам и с необыкновенно свободной, но логически обусловленной связью между письменной и разговорной формами, которые легко и аутентично воспринимали любой ряд фонем, сцинтов, глифов или пикталей, оставаясь при этом вполне переводимыми. Но самое главное, что он никому не принадлежит; тот вид, который его изобрел, благополучно вымер несколько миллионов лет назад, не оставив никаких законных наследников или сколь-нибудь заметного следа в галактике, кроме этого единственного языкового бриллианта. Но что еще более удивительно, собранная впоследствии конференция для одобрения выбора мегакомитета прошла без сучка без задоринки и одобрила все надлежащие рекомендации. Принятие и внедрение были быстрыми и всесторонними. Стандарт стал первым и пока что единственным воистину всемирным языком всего за несколько поколений среднебыстрых. Кроме того, был установлен стандарт для панвидового сотрудничества, которому с тех пор все стараются подражать. Это, однако, не означает, что все и повсюду безоговорочно любят этот язык. В частности, среди моего вида по сей день продолжается сопротивление стандарту: некоторые одержимцы, а также малые и довольно большие группы и сети энтузиастов постоянно предлагают новые и, по их уверениям, еще более удобные всемирные языки. Некоторые насельники упорствуют в том, что стандарт возмутительным образом навязан извне, что он – символ нашей малодушной капитуляции перед галактической модой. Такие личности склонны говорить на древнем официальном. Или по крайней мере говорят в тех случаях, когда еще не успели изобрести свой собственный, обычно абсолютно невразумительный язык.

Фассина в его первой экспедиции сопровождал сам дядюшка Словиус, для которого эта экспедиция весьма кстати оказалась последней.

– Крайне типично, – сказал тогда дядюшка. – Только насельники могли устроить абсолютно честное соревнование восемь миллиардов лет назад и до сих пор продолжать спорить относительно результатов.

Фассин улыбнулся этой мысли и оглядел гигантское помещение, в котором слова чиновника отдавались эхом и затухали в драгоценных металлах и роскошных костюмах. Он подумал, что все это очень впечатляюще, но на пошловатый, чуть ли не вульгарный манер. Сколько, спрашивал он себя, придется им вынести этих утомительных церемониальных обрядов и пышных речей, прежде чем будет сказано или сделано что-нибудь заслуживающее внимания. Он быстро пересчитал присутствующих. Их было как минимум раза в два больше тех тридцати, о которых говорила представительская проекция.

Из платформы на стержне появился сенсорный экран и, остановившись перед ним, ожил; включились функции поиска и текстового набора – но никакой аудио- или видеозаписи. Фассин набрал символ, подтверждающий его присутствие. Другие приглашенные также отметились – на сенсорных экранах или аналогах, своих для каждого вида.

– Вас пригласили сюда, чтобы вы присутствовали при передаче сигнала с технического корабля «Эст-тоон Жиффир», – спокойно произнес низкий синтезированный голос Ормиллы. – Нас известили, что сигнал этот по необходимости будет иметь форму ИР-конструкта, который надлежит уничтожить по завершении приема.

Ормилла помолчал, чтобы его слова дошли до всех. Фассин подумал, что он неправильно понял иерхонта.

– То, как вы воспользуетесь полученной информацией, вопрос вашего долга и совести, – сказал им Ормилла. – Но то, каким образом вы ее получили, ни к долгу, ни к совести отношения не имеет; любое разглашение сведений, касающихся формы сигнала, наказывается смертной казнью. Начинайте.

ИР? Машина, наделенная сознанием? Эта мерзость? Неужели они серьезно? Фассин никак не мог в это поверить. Вся история Меркатории – это история неумолимого преследования и уничтожения ИР, непрерывных, методичных усилий с целью не допустить их возрождения в цивилизованной галактике. Для этого и существовали Люстралии – охотники за ИР, безжалостные, фанатичные преследователи машинного разума и любых исследований в этом направлении, и тем не менее сейчас они спокойно взирали на эту «кастрюлю» и техников вокруг нее.

В воздухе над темной машиной в центре помещения замерцал полупрозрачный образ. Это была голограмма человека мужского пола, одетого в форму адмирала Объединенного флота. Фассин и не подозревал, что кто-то из представителей его вида может подняться до таких внушительных высот. Адмирал был немолод, хорошо сложен, лицо его бороздили морщины. Его, конечно же лысый, череп густо покрывали татуировки. На нем был адмиральский полевой мундир космических сил, шлем убран в пазы у ворота. Знаки различия на мундире во весь голос кричали о том, что адмирал – очень важная во флотской иерархии персона.

– Благодарю вас, иерхонт Ормилла, – сказал образ, а потом словно посмотрел прямо на Фассина.

Тот даже успел испугаться, прежде чем сообразил, что всем присутствующим в помещении, видимо, показалось, что адмирал смотрит прямо на них. По крайней мере, Фассин очень на это надеялся.

– Я представляю адмирала Квайла из Объединенного флота и командую Третьей средней эскадрой военного флота, сопровождающей техкорабль «Эст-тоон Жиффир» под командой адмирала флота Кисипта на его пути к системе Юлюбиса, – сказала проекция спокойным деловым голосом.

«Военного флота?» – подумал Фассин. Никто не посылает военный флот сопровождать техкорабль, доставляет он портал или нет. Разве не так? Обычно вместе с техкораблями идут несколько кораблей охраны или одно-два подразделения Вооруженных сил Навархии плюс один небольшой корабль Объединенного флота – иногда для церемониальных целей. Фассин не был специалистом в военных делах, но такие вещи знал даже он – из новостей о недавних, по местному времени, соединениях и воссоединениях. Он внимательно посмотрел на военных на полукружье подиума. Да, видимо, эта новость удивила и их тоже.

– Я должен довести до вас информацию и приказы, – сказала голограмма. – После чего отвечу на вопросы. После чего буду уничтожен. Сначала информация. Полученные нами разведданные с большой долей вероятности указывают на то, что система Юлюбиса в течение года, а возможно, и нескольких месяцев с момента поступления этого сигнала подвергнется полномасштабной агрессии со стороны звездного скопления Отъединение Эпифания-пять.

Голограмма помедлила, словно прислушиваясь. В помещении воцарилась мертвая, потрясенная тишина, однако Фассин не услышал ни выкриков, ни каких-либо выражений страха или недоверия.

Он оглядел присутствующих в аудиториуме, пытаясь понять, для него ли одного новость была неожиданностью. Лицевые мерцания квейапов; вули обменялись пристальными взглядами; возможно, широко раскрыли глаза несколько техников, находившихся около машины ИР. Некоторые из наиболее экспансивных придворных казались немного ошарашенными. Возможно, чуть шелохнулся э-костюм ифрагиля. Рука Фассина потянулась к сенсорному экрану, но там засветилась диаграмма галактического пространства поперечником около тысячи световых лет с центром в звездном скоплении Эпифания-пять – массе звезд числом в несколько миллионов, лежащей в стороне от изолированного пучка солнц, ближе к центру галактики. У оконечности изолированного пучка и находился Юлюбис.

– Вероятность того, что ко времени прибытия этого сигнала вторжение уже состоится, наши стратеги оценивают приблизительно в шесть процентов. – Голограмма оглядела аудиториум и улыбнулась. – Я рад, что этого не случилось. – Улыбка исчезла с его лица. – С другой стороны, когда записывался оригинал этого сигнала, я надеялся, что смогу вам сказать: до вторжения остается три – пять лет. Но после моего воплощения здесь я получил доступ к некоторым собранным вами разведданным реального времени, оценив которые пришел к выводу, что для подготовки у вас остается меньше времени, чем я ожидал.

Образ сделал короткую паузу.

– Уже было известно об агрессивной экспансии Отъединения Э-пять. Мониторы глубокого сканирования космоса несколько сотен лет фиксировали в системе Лесеума взрывы оружия восьмого уровня мощности. – Образ оглядел приемную. – Иными словами, космические сражения с применением многомегатонного ядерного оружия. Имеются все признаки режима-изгоя, возможно под гегемонией человека, который называет себя архимандритом Люсеферусом. Когда-то он состоял в Цессории, хотя и в ранге хариолатора, а не архимандрита, так что, похоже, он сам себя повысил. Как бы то ни было, полагаю, что мы в настоящее время можем считать его вероотступником. – Голограмма улыбнулась одними губами. – Система Лесеума до недавнего времени оставалась последней подсоединенной частью региона Эпифания-пять. Однако и этот портал был уничтожен во время малой операции сил Разброса, и, таким образом, все это пространство оказалось отрезанным от цивилизации.

Едва заметная улыбка исчезла с его губ.

– Через десять дней после отправки этого сигнала силы вторжения с Отъединения Э-пять в составе нескольких сотен тяжелых кораблей плюс эскорт и транспортники с войсками атаковали систему Ронтрил, расположенную по направлению к центру галактики, считая от звездного скопления Э-пять. Мы полагаем, для них оказалось неожиданностью, что система Ронтрил только что получила новый портал и была подсоединена к Меркатории. Прежде она не была частью комплекса, что, возможно, и объясняет ошибку в расчетах. Как бы то ни было, но во время атаки сил Э-пять присутствовали подразделения Объединенного флота. Атака была отбита с тяжелыми потерями для обеих сторон.

В это мгновение Фассин увидел нечто вроде выражения испуга на лицевых частях адмирала флота Бримиэйса.

– Да, – сказал образ, словно в ответ на чей-то вопрос. – Для нас, откровенно говоря, это тоже было неожиданностью, и потому наш флот там был столь малочислен. Но еще более огорчительно, что портал в ходе атаки был уничтожен.

Здесь непроницаемое лицо адмирала флота Бримиэйса, квейапа, приобрело выражение (если только Фассин правильно вспомнил значения лицевых – или эквивалентных – выражений и телесного языка видов Меркатории из прослушанного в колледже начального курса), соответствующее сконфуженному потрясению.

– Но до этого, – продолжала голограмма, – с захваченного вражеского флагмана по Комплексу были переданы разведданные. Они включали послужной список персоны, эквивалентной гранд-адмиралу, – верховного главнокомандующего флота вторжения, в каковом списке командующий для потомства или мемуаров сообщал о своем недоумении в связи с тем, что бо́льшая часть огромной военной машины, принадлежностью к которой он так гордился, направлялась не туда, где смогла бы эффективно применить свою силу или способствовать захвату максимально большого количества систем за минимальное время, иными словами, туда, где имелось больше всего звезд, – по галактической спирали, назад, вверх, вниз и в особенности внутрь, а в направлении, противоположном этим областям, к практически пустым галактическим окраинам, к Южным Щупальцевым рифам, Четвертичному потоку и системе Юлюбиса, или, как он красочно выразился, к «побывавшему в жопе и изгвазданному говном пальцу на конце иссохшей руки».

Фассин чуть не прыснул. Большинство официальных лиц на главной церемониальной платформе изобразили потрясение, ужас или оскорбленное достоинство – в том или ином виде. Э-костюм иерхонта подался на полметра назад, словно от физического удара.

Образ воспользовался этим временем, чтобы обвести помещение взглядом:

– Да, не очень прилично. Приношу извинения. Вы будете рады узнать, что автор этой запоминающейся метафоры в настоящее время помогает Инквизитратуре разведки Объединенных сил найти ответы на интересующие ее вопросы.

Фассин увидел, как на некоторых лицах появилось чуть деланое удовлетворение. «Они и в самом деле ничего этого раньше не знали», – подумал он. Он-то полагал, что иерхонт и его приближенные удостоились хоть какого-то предварительного просмотра, но теперь он видел, что для них все это такая же новость, как и для него.

– Кроме того, у нас, конечно же, есть модель действий по предвторжению, предпринятых Отъединением Э-пять при попытке завоевания системы Ронтрил, – сказала голограмма. – А также модель нападения на несколько других систем со стороны тех же смешанных сил. Размышления командующего флотом вторжения дают все основания полагать, что Юлюбису угрожает серьезная опасность. Сравнение модели действий перед вторжением на Ронтрил с недавними рейдами и другими враждебными действиями в системе Юлюбиса позволяют сделать вывод, что угроза близка и может быть реализована в период от нескольких месяцев до полутора лет. У нас имеется проверенная временем модель агрессивных действий запредельцев, и удары по системе Юлюбиса в течение трех последних лет несовместимы с этой моделью.

Фассин подумал, что эти слова – камень в огород их разведки и стратегических служб, в особенности служб Навархии. Вид у адмирала флота Бримиэйса был нехарактерно смирный, словно он старался не привлекать к себе излишнего внимания. Услышанное свидетельствовало и о том, что имело место очевидное замалчивание. Как и Верпич, Фассин считал, что «несовместимые» действия начались около года назад, но этот ИР получил доступ к информации о том, что они имели место еще двумя годами ранее. Что ж, это никого не должно удивлять. Люди давно уже не ждали от властей никаких других сведений, кроме подслащенных, разжеванных, – и привычно их игнорировали. Подозрения у них возникали лишь при виде того, что казалось чистой, неприукрашенной правдой.

– У меня есть и еще кое-какая информация, – сообщил собравшимся образ над «кастрюлей». – Но я чувствую, что некоторым из вас уже не терпится меня порасспрашивать, и потому в данный момент я бы хотел выслушать ваши вопросы насчет только что услышанного. Кстати, представляться нет необходимости – я знаю вас всех.

Все посмотрели на иерхонта, который любезно прогудел:

– Машина, каков процент вероятности этого вторжения?

Этот первый вопрос не произвел на голограмму особого впечатления. Она даже испустила что-то вроде вздоха.

Фассин слушал ответ вполуха и уделил еще меньше внимания следующим вопросам и ответам – ни один из них не добавил ничего существенного к уже сказанному, а вопросы в основном звучали так: «Ты уверена?», «Ты, случайно, не спятила?», «Ты не врешь, мерзкая машина?». И еще: «Ведь меня-то не в чем обвинить, да?»

Фассин воспользовался экраном, чтобы получить представление о топографии этого района галактики. Он вызвал удобно масштабированную голограмму и дал задание привести существовавшее до сего дня представление о сферах влияния (не отвечающее реалиям вот уж два с половиной века) в соответствие с теми данными, что пришли вместе с сигналом ИР, отвечающим реалиям всего семнадцатилетней давности. Когда он сделал это, огромное количество звезд поменяло окраску с одного условного цвета на другой, указывая, на какое космическое пространство распространила свою власть гегемония звездного скопления Отъединение Эпифания-пять.

– …Сопротивляться им всей нашей мощью! – проревел адмирал флота Бримиэйс.

– Я не сомневаюсь, что именно это вы и сделаете, – сказала голограмма. – Однако все говорит о том, что, если даже вы объявите полномасштабное чрезвычайное положение и в условиях жесткой военной экономии переведете всю промышленность на строительство военных кораблей, за силами вторжения останется многократное численное превосходство.

Адмирал Бримиэйс издал громкий, угрожающий рев.

У Фассина тоже возник вопрос, но только не к голограмме, а к себе. У него было неприятное ощущение, что ответ на этот вопрос поступит очень скоро, хотя он искренне надеялся, что этого все же не случится. А вопрос звучал так: Какое все это, черт побери, имеет отношение ко мне?

– Позвольте мне продолжить? – сказал образ после того, как вопросы стали сменяться утверждениями о невиновности выступающих, призывами к героической решимости, заявлениями в защиту чести мундира и нападками на других присутствующих функционеров, сильно разнящимися по степени завуалированности, но с преобладанием более грубых. Голограмма улыбнулась едва заметной печальной улыбкой. – Я понимаю, что услышанное вами оказалось для каждого шоком. Однако на самом деле это лишь преамбула к самой важной части послания.

Образ адмирала Квайла сделал паузу, чтобы слушатели в полной мере осознали сказанное:

– Итак, среди вас есть один господин, который вот уже некоторое время задает себе вопрос: а какое я имею отношение ко всему этому?

«Черт», – успел подумать Фассин, и образ тут же перевел взгляд на него. Неужели он теперь и в самом деле смотрит на Фассина? Или каждый тоже думал, что голограмма смотрит именно на него? Головы или другие соответствующие голове части тела повернулись в его направлении. Это, видимо, означало, что речь все же идет о нем.

– Наблюдатель Фассин Таак, покажитесь присутствующим.

Кровь зашумела в ушах Фассина, когда он встал и медленно, чтобы не сказать слегка, поклонился иерхонту. У него снова начинался этот приступ, когда кажется, будто ты уменьшаешься в размерах. Помещение словно стало крениться, и он был рад поскорее сесть на свое место. Он попытался не пустить на лицо румянец, который скапливался у него под горлом.

– Наблюдатель Таак – молодой человек, хотя и родился несколько сотен лет назад, – сказал образ. – Он весьма усердно и продуктивно работал с насельниками газового гиганта Наскерон. Насколько я понимаю, многие из вас уже слышали о нем. В настоящее время он по причинам, которые станут ясны позднее, получил звание майора в Шерифской Окуле.

Фассин, чувствовавший, что на него устремлено множество глаз, заметил, что полковник Сомджомион, женщина, исполнявшая должность начальника штаба отделения Шерифства в системе Юлюбиса, осторожно улыбнулась ему с подиума на другой стороне помещения, когда прозвучали эти слова. Не зная, воспринимать ли это как приветствие от Шерифства, Фассин слегка приподнялся на своем месте и суховато кивнул.

«Черт», – промелькнуло у него в голове.

Образ, воспаряющий над «кастрюлей», сказал:

– Наблюдатель – майор – Таак находится сегодня в этом зале и выслушивает то, что я имею сообщить вам, поскольку именно он открыл, а точнее – при полном моем уважении к наблюдателю Тааку, – просто натолкнулся на то, что стало причиной моего появления здесь.

«Черт, я всегда знал, что экспедиции сведут меня в могилу, но думал, что из-за отказа оборудования, и уж никак не предполагал ничего подобного». С другой стороны, улыбка полковника Сомджомион была сдержанной, даже заботливой, а не злобной и не издевательской. «Может, еще и поживем».

– Что, конечно же, заставляет меня сказать об истинной или по меньшей мере самой неотложной причине моего визита в этой практически беспрецедентной форме, – сказала голограмма, потом изобразила, что набирает полные легкие воздуха.

Проекция неторопливо оглядела всех присутствующих, прежде чем сказать:

– Не сомневаюсь, мы все согласимся, что Юлюбис – приятная и довольно привилегированная система.

Голограмма снова сделала паузу.

Фассин, старавшийся теперь не упустить ни слова, кажется, впервые в полной мере понял подлинный смысл старинного выражения «мертвая тишина».

– И безусловно, – с лучистой улыбкой сказала проекция, уверенная теперь во всеобщем внимании, – в качестве центра исследований насельников ваша система не лишена всегалактического значения как с исторической, так и с интеллектуальной точки зрения. – Еще одна пауза. Фассину пришло в голову, что ИР, контролирующий голограмму, вполне мог бы в этом месте заставить изображение подмигнуть. – Однако вполне естественным может показаться вопрос – и опять при полном моем уважении и, надеюсь, отсутствии каких-либо обид, – почему Юлюбис привлек внимание нашего новообретенного противника из звездного скопления Эпифания-пять. Кто-нибудь может – зная, что Меркатория отдает приоритет проблемам воссоединения со всем великим множеством систем, не имевших доступа к артериям в течение всех этих тысячелетий, – даже задуматься: почему экспедицию с новым порталом отправили из Зенерре на Юлюбис с такой поспешностью, притом что высказывались – пусть и небесспорные – соображения, согласно которым более населенные, более важные стратегически и более – в то время – уязвимые системы требовали внимания, ресурсов и знаний наших досточтимых коллег из Инженерной службы. Можно вдобавок задуматься и о том, почему техкорабль «Эст-тоон Жиффир» сопровождается теми подразделениями Объединенного флота, которыми имеет честь командовать мой оригинал, и почему вообще техкорабль «Эст-тоон Жиффир» сопровождается таким мощным эскортом. – Голограмма подняла голову и снова оглядела присутствующих. – Возможно, есть даже некоторые основания усомниться, казалось бы, в неоспоримых предположениях и общепринятых выводах насчет уничтожения портала Юлюбис запредельцами более двух столетий назад.

Фассин заметил, что эти слова вызвали некоторое движение в аудиториуме. «Неужели это тоже имеет отношение ко мне, к тому, что я, возможно, обнаружил? – подумал он. – Чем больше я слушаю, тем сильнее мне хочется надеяться, что это не так».

– Есть одно обстоятельство, один сопутствующий фактор, – сказал образ с широкой невеселой улыбкой и неким подобием удовольствия, – который, как мы почти уверены, стоит за всеми этими событиями. – Проекция повернулась и посмотрела прямо на иерхонта Ормиллу. – Я вынужден настаивать на том, чтобы те, кто не получил специального допуска на это заседание, покинули зал. Я полагаю, исключение может быть сделано для военных, при условии выключения их ушных микрофонов, но я нарушу приказ, если буду продолжать в присутствии тех, кто не был приглашен.

– Адмирал Квайл, – взревел иерхонт, налегая на слово «адмирал», – я лично ручаюсь за всех тех из присутствующих, кто по чистой оплошности не был включен в список, на который вы ссылаетесь. Можете продолжать.

– Если бы это зависело от меня, я имел бы теперь более чем основательные причины продолжать без оговорок или опасений, – сказала проекция адмирала. – Однако, как я ни огорчен перспективой пусть даже в малейшей степени нанести оскорбление вашей достопочтенной свите, мне строжайшим образом запрещено продолжать в таких обстоятельствах, и я не могу игнорировать приказание Совета комплекторов.

«Ух ты», – подумал Фассин. Он испытывал к иерхонту чуть ли не сочувствие. Тому не только указали на его место, но еще и унизили. Саркомаг был старше иерхонта и подчинялся в свою очередь одному из комплекторов, который, хотя и обладал огромными полномочиями в осуществлении и распределении власти внутри цивилизованной галактики, должен был по меньшей мере считаться с волей Совета комплекторов. Несказанно всемогущие члены Совета комплекторов не были ограничены ничем, кроме законов природы, и считалось, что они тратят значительные усилия с целью обойти и это единственное ограничение.

Иерхонт Ормилла выдержал удар не без изящества, и через несколько минут аудиториум вполовину опустел. Ступенчатые ряды подиумов перед внушительным э-костюмом иерхонта теперь оголились. Все чиновники двора и придворные удалились, недовольно бормоча, и разными способами демонстрировали свое оскорбленное достоинство с таким негодованием, какого Фассин еще не видел. Военные шишки остались, но даже их ряды на подиумах поредели, когда полковник Сомджомион из Окулы и владетельный администратор Цессории Вориель сошли на уровень пола, чтобы иметь возможность манипулировать двумя самыми важными приборами, контролирующими «кастрюлю» ИР. Солдаты в блестящих, как зеркало, доспехах, с оружием, встали по стойке вольно, образовав широкий полукруг сзади; теперь, с отключенными наушниками, они оглохли.

Пока все это происходило, Фассин был предоставлен сам себе – сидел, не зная, что ему и подумать. Он знал, что́ ему следовало думать; ему следовало думать: «Что же это за херовину мне повезло найти, чтобы тут сверху донизу всех поразила такая паранойя секретности?» Но на самом деле знать, что́ тут нужно думать, было трудновато. Он также знал, что́ ему следует чувствовать, – страх. И тут все было в порядке. Чего-чего, а душевного трепета перед высокопоставленными военными у него хватало.

– Спасибо, – сказал образ адмирала. – Итак, – он оглядел оставшихся, – у меня для вас есть вопрос. Что вам известно о такой вещи, как насельнический список? – Он поднял руку. – Вопрос риторический. Можете не отвечать. При желании можете справиться у своих экранов или их эквивалентов. Не торопитесь.

Послышался шорох – присутствующие делали запросы.

«Насельнический список? – подумал Фассин. – Вот черт! Только бы не эта лабуда!»

Голограмма улыбнулась:

– Позвольте мне в свое время сказать вам, что́ мы на нашем конце – в момент создания и записи этого сигнала и проекции – считаем важным касательно данного предмета.

Фассин, конечно же, слышал о насельническом списке. Все наблюдатели знали о нем. К несчастью, слухи об этом списке просочились в широкую публику, породив таким образом еще один из набивших оскомину больных вопросов (бородатых клише типа: «А что, насельники и вправду охотятся на собственных детей?» или «Они что, и в самом деле такие старые, как говорят?»), обычно задаваемых наблюдателям на вечеринках.

Насельнический список представлял собой перечень координат. Он обнаружился, судя по всему, к концу Войны взрывов – четыреста миллионов лет назад – и уже тогда, видимо, устарел. В списке якобы перечислялись тайные порталы артерий, созданные самими насельниками. Ходили слухи, что сеть насельнических порталов развивалась со времен Долгого коллапса, когда насельники решили, что другим видам (или группам видов), с которыми они вынуждены делить галактику, не стоит доверять, если они хотят сохранить в своем владении, единоличном или совместном, сеть ходов. А потому насельникам лучше соорудить собственную сеть артерий и самим контролировать ее (лучше всего, чтобы никто об этом не узнал), если они хотят путешествовать с одного газового гиганта на другой надежно и без суеты.

Все это, конечно же, не учитывало отношения насельников ко времени, пространству, масштабу и в той или иной мере – ко всему остальному. Насельникам вовсе не нужна была сеть ходов и, как следствие, почти мгновенное перемещение из системы в систему. Продолжительность жизни насельника составляла миллиарды лет, он мог замедлять свой обмен веществ и мысли до такой степени, что путешествие в тысячу, десять тысяч или сто тысяч лет могло превратиться в ночь сна или занять время, необходимое для прочтения книги или для партии в какую-нибудь сложную игру. Кроме того, насельники и так уже были повсюду; они заявляли, что расселились по всей галактике в ходе Первой эпохи диаспоры, закончившейся, когда Вселенной было лишь два с половиной миллиарда лет. Даже если они и привирали (насельники были склонны к преувеличениям), оставалось неоспоримым фактом, что с незапамятных времен насельники в немалом числе присутствовали на более (намного более) чем девяноста девяти процентах всех газовых гигантов галактики. (Хотя их, как выяснилось, не было на Юпитере; этот газовый гигант на задворках владений человечества отличался от других тем, что был сравнительно беден водой. Насельники считали его планетой-пустыней и посещали редко.)

Проведя несколько веков реального и десятилетия мнимого времени с насельниками, Фассин был вполне убежден, что они презирают быстрых (виды вроде людей и других жителей Меркатории, которые испытывают потребность в червоточинах) и одновременно сочувствуют им.

С точки зрения насельников, быть быстрым означало жить скоротечной жизнью и обречь себя на ранний конец. Жизнь имела неизбежную траекторию, естественную кривую. Эволюция, развитие, прогресс – все это двигало наделенные разумом виды в определенном направлении, вы могли лишь сделать выбор: бежать вам по этой дороге или тащиться по ее обочине. Медленные не спешили, приспосабливались к данному масштабу галактики, к ее естественным границам, к существующей Вселенной в целом.

Быстрые же были убеждены, что дорогу нужно срезать, и, казалось, были исполнены решимости изогнуть саму ткань пространства, подчинив ее своей безумной, нетерпеливой воле. Когда они проявляли изобретательность, им удавалось претворить в жизнь свои желания, но тем самым они приближали свой конец. Они жили скоро и скоро умирали, оставляя на небосклоне неожиданный, величественный, но быстроисчезающий след. Насельники, как и другие медленные, хотели жить подольше, а потому были готовы подождать.

Так что никто не мог взять в толк, зачем насельникам понадобилось строить тайную сеть ходов; загадкой оставалось и то, как они сумели сохранить это в тайне на протяжении сотен миллионов лет, не говоря уже о том, как это согласовывалось с довольно очевидной изоляцией одного сообщества насельников от другого.

И тем не менее миф о насельническом списке продолжал волновать умы людей вообще и конспирологов в частности, особенно во времена опасностей и отчаяния, когда очень, очень хотелось думать, что тайная сеть ходов и в самом деле существует.

Фассин соглашался с учебниками в том, что список не случайно появился впервые во время Войны взрывов, когда все галактическое сообщество, казалось, распадалось на части и люди повсюду искали спасения, луча надежды. Тогда общее число порталов артерии сократилось с прежних тридцати девяти тысяч (рекорд того времени) до менее тысячи. В самой нижней точке Третьего хаоса во всей галактике оставалось менее сотни червоточин, и насельники не вышли тогда с предложением ко всем воспользоваться их тайной системой. Если этого не случилось в то время, когда свет цивилизации, казалось, готов был полностью исчезнуть из большой линзы, то когда же? Нелепой представлялась сама мысль о том, что насельники вдруг примчатся спасать вас.

Список во многом привлекал и соблазнял своими масштабами. В нем содержалось более двух миллионов пар предполагаемых координат порталов, что давало около миллиона ходов, судя по всему объединенных в гигантскую сеть. В эпоху расцвета Третьего комплекса, восемью тысячами лет ранее, существовало ровно 217 390 ходов, связывавших галактику воедино, и, насколько было известно, этот максимум так никогда и не был превзойден. Если насельнический список и в самом деле перечислял существующие порталы и артерии, то он обещал невиданные в истории галактики перемены: установление связи между двумя миллионами систем, многие из которых еще никогда не подключались к Меркатории, возможность попасть в любую точку галактики (самая далекая и бесконечно периферийная звезда оказывалась всего в десяти – двадцати годах пути от ближайшего портала), почти мгновенное возрождение (в масштабе, неслыханном почти за двенадцать миллиардов лет существования живучей, но периодически затухающей цивилизации) всеохватного галактического сообщества.

Фассин и почти все его коллеги-наблюдатели считали, что эта надежда несбыточна. Насельникам не было нужды демонстрировать какие-либо признаки того, что они пользуются червоточинами. Будучи насельниками, они, естественно, заявляли, что являются специалистами по технологии порталов и артерий и, конечно, ничуть не боятся пользоваться ходами – просто не видят в них необходимости… а если они когда-то и были всерьез заняты постройкой червоточин, то эти дни давно миновали. В любом случае сам список (который имелся в библиотеках и хранилищах, был размножен за прошедшие сотни миллионов лет в неимоверных количествах и доступен любому, имеющему выход в базы данных) еще не был финальной точкой в этой истории – он только давал приближенные координаты двух миллионов газовых гигантов в двух миллионах систем. Требовалось определить более точное местоположение входов и выходов червоточин.

Наиболее очевидными местами поиска были точки либрации, или троянские точки, – гравитационно устойчивые пункты на орбитах или в межорбитальном пространстве различных планет данных систем. Однако эти сведения были давным-давно уничтожены. После чего все стало куда сложнее. Теоретически устье хода могло находиться на любой устойчивой орбите в любом месте системы, и обнаружить его было невозможно, если только вы не упирались в него лбом. Рабочие порталы имели ширину около километра и эффективную массу в несколько сотен тысяч тонн, тогда как подвергнутый усадке, стабилизированный и запрограммированный на сохранение этого состояния портал с помощью относительно простых автоматических систем мог располагаться на орбите практически в любом месте, даже в облаке Оорта системы, оставляя гравитационный отпечаток весом менее килограмма. Проблема состояла в том, как описать его местонахождение.

Предположительно существовал дополнительный набор координат или даже некая математическая операция (преобразование), которая волшебным образом позволяла получить из любого заданного ряда координат в исходном списке точные данные о расположении портала в системе. Очевидное возражение состояло в том, что, насколько было известно, за четыреста (как минимум) миллионов лет не было создано системы координат для надежного описания столь малых предметов, как портал. (Если только червоточины каким-то образом не сохраняли автоматически все это время одно и то же относительное положение. Но с учетом небрежного и высокомерного отношения насельников ко всему высокотехнологичному это казалось в высшей степени маловероятным.)

– Итак, – сказал образ, парящий над черной «кастрюлей» в центре аудиториума, – позвольте мне предположить, что нам всем известно, о чем идет речь…

Он снова оглядел всех присутствующих. Никто не возразил.

– Насельнический список, – сказала голограмма, – предположительно дающий координаты двух миллионов древних порталов, относящихся ко времени Третьей эпохи диаспоры, не принимался всерьез, в течение более четверти миллиарда лет считался выдумкой, мифом. Обнаружить так называемое преобразование, которое, как считалось, дополняет информацию, необходимую для доступа к тайной сети, не удалось, впрочем если оно и существует, то вряд ли от него будет толк. Тем не менее благодаря наблюдателю, ныне майору, Тааку всплыли новые сведения.

Фассин снова почувствовал, что на него устремились взгляды присутствующих.

– Чуть менее четырех сотен лет назад, – сказала голограмма, – наблюдатель Таак участвовал в длительной экспедиции на планету насельников под названием Наскерон, а точнее, в сообщество молодых насельников, объединенных в группу, носящую название Димаджрианский трайб. Находясь с ними, он познакомился с древним насельником, который – в приступе щедрости, не свойственной этому виду, – предоставил наблюдателю Тааку доступ в небольшую библиотеку, являющуюся частью более крупного хранилища.

(Тут все было переврано – не факты, а домыслы. С Валсеиром Фассин провел несколько столетий, а с Димаджрианским трайбом – меньше года. Он надеялся, что в остальном информация адмирала будет более надежной. И тем не менее он вдруг ясно представил себе огромного, древнего, закутанного в пледы, украшенного живыми амулетами чоала Валсеира, который с отсутствующим видом парит в своем огромном кабинете, чашевидном гнезде, где-то в глубине потерянной секции заброшенного тучевого туннеля на краю гигантского затихающего шторма, который давно уже потерял силу и рассеялся. «Тучи. Вы как тучи», – сказал тогда Валсеир Фассину. В то время Фассин не понял, что имел в виду древний насельник.)

– На анализ в Шерифство были переданы необработанные данные, содержащие эту информацию, – сказал образ, парящий над черной «кастрюлей». – Двадцать лет спустя после обычного анализа и интерпретации результатов и, как вы, возможно, догадываетесь, немалых затрат времени на тщательные раздумья, переоценки и внезапные озарения эти сведения на условиях взаимного обмена информацией передали джелтикам.

Джелтики были арахнидами с восемью конечностями – подвид «8ар» по принятой в галактическом сообществе системе сокращений. Одержимые склонностью к систематизированию, «8ар» принадлежали к одному из двух видов историков, пользовавшихся наибольшим доверием. Робкие, осторожные, осмотрительные и очень любознательные (на безопасном расстоянии), эти паукообразные продержались гораздо дольше, чем держатся виды быстрых.

– Джелтикам удалось каким-то образом заметить нечто, ускользнувшее от Шерифства, – продолжала голограмма. (Фассин обратил внимание, что теперь смущенный и огорченный вид был у полковника Сомджомион.) – В связи с этой оплошностью покатились головы по обвинению в некомпетентности, – сообщил им образ. Он улыбнулся. – Я выражаюсь не фигурально.

Полковник Сомджомион поджала губы и проверила что-то на своем сенсорном экране.

– По прошествии нескольких месяцев, – сказала голограмма, – джелтики под каким-то надуманным поводом послали свой военный флот – если это можно назвать военным флотом – в систему Затеки, остававшуюся неисследованной в течение тысячелетий и находящуюся приблизительно в восемнадцати годах от портала у Риджома; они добрались туда за двадцать лет, так что нельзя сказать, что особо мешкали. Тут следует добавить, что джелтики обычно никогда не предпринимают столь решительных или рискованных действий. У Затеки их флот по неизвестным причинам понес серьезный урон, а впоследствии судно воэнов обнаружило и единственный оставшийся целым корабль. Он бежал от Затеки, как говорится, на всех парах, но экипаж был мертв, а его биоразум находился в невменяемом состоянии, умолял неизвестного бога о пощаде и бормотал что-то о прощении за предпринятую миссию, которая состояла в поисках останков некоего Второго корабля с преобразованием насельнического списка внутри.

Ну да, подумал Фассин, теория Второго корабля. Это была одна из частных ошибок, вытекающих из глобальной – мифа о насельническом списке. Чем больше вы углублялись в этот миф, тем сложнее он становился, тем больше, казалось, открывается возможностей. Все это была, конечно, сплошная глупость, – по крайней мере, все так думали.

– Опираясь на информацию, полученную от наших шпионов, мы полагаем, что запредельцы и – возможно, от запредельцев – Отъединение Э-пять дознались об этом списке. Менее чем через месяц запредельцы атаковали портал Юлюбиса, а Отъединение Э-пять внезапно и приблизительно в то же самое время начало проявлять интерес к вашей системе. Когда джелтики поняли, что эта тайна больше не принадлежит им одним, – сказал образ, – они организовали утечку информации, чтобы избежать обвинений в пристрастности и сохранить репутацию объективных исследователей. – Проекция приняла огорченный вид. – Доминации, однако, эта история не очень понравилась, и можно предположить, что джелтики будут вынуждены заплатить за свои ошибки. Как бы то ни было, но пять полных эскадр Объединенного флота – более трех сотен крупных кораблей – прошли тем же маршрутом, что и флот джелтиков, до Риджома и Затеки, но ничего не обнаружили. Тщательное исследование показало, что информация, вокруг которой поднялось столько шума, в любом случае недостаточна. Ключ к списку готов, так сказать, только наполовину. Джелтики сделали весьма рискованный ход, и даже по их собственным расчетам, шансы на успех составляли не более двенадцати процентов. Уже одно то, что крайне осторожный вид выкинул такой фортель, поставив на карту свою репутацию и будущее, указывало: приз они рассчитывали получить колоссальный.

Голограмма соединила одетые в перчатки руки, произведя слышимый хлопок.

– И вот теперь об этом известно почти всем, кого интересует преобразование списка, что бы оно собой ни представляло, и в это число, по-видимому, входят культ Заморыша и – как бы тихо они себя ни вели в последнее время – запредельцы, которые, вполне возможно, вошли в союз с Отъединением Э-пять. Этим объясняются недавние атаки на Юлюбис и грядущее вторжение. Однако вы должны понимать, – сказал образ, и в голосе его зазвучал металл, – что причина грозящих системе страшных бедствий – бесценный трофей. Если нам удастся обнаружить, где находятся скрытые порталы, – и если они действительно существуют и могут быть обнаружены, – то мы сможем попасть в систему Юлюбиса до прибытия сил вторжения приверженцев Заморыша. Поиск порталов стоит любых жертв, даже если мы получим только этот результат. Однако важнее то, что это трофей, который мог бы отпереть галактику и способствовать приходу нового золотого века процветания и безопасности для Меркатории, для всех нас. – Проекция снова сделала паузу. – По оценкам наших стратегов, даже если действия, которые мы попросим вас предпринять, принесут наилучший результат, шансы на успех не превышают пятидесяти процентов. – Проекция, казалось, перевела дыхание. – Но дело не в этом. Даже малейший шанс на победу в борьбе за величайший из призов, состязаться за который могут лишь немногие избранные, делает эту борьбу обязательной. Имеет значение лишь то, что нам предоставляются чрезвычайные, совершенно беспрецедентные возможности. Все мы серьезно, чтобы не сказать преступно, нарушим свой долг, если не предпримем все от нас зависящее, ради не только собственного блага, но и блага всех наших сокреатов по галактике и еще не рожденных поколений.

Проекция улыбнулась одной из своих холодных улыбок:

– Приказы, которые я должен вам передать от Совета комплекторов, состоят в следующем. Смотритель, ныне майор, Таак. – Проекция смотрела прямо в лицо Фассину; то же самое делали и многие из присутствующих в помещении. – Возвращайтесь на Наскерон, отыщите древнего насельника, который дал вам изначальную информацию, и постарайтесь выяснить все, что сможете, о насельническом списке, Втором корабле, его координатах и о преобразовании. Все остальные, присутствующие здесь, – образ оглядел всех собравшихся в аудиториуме, – во-первых, должны максимально способствовать майору Тааку в исполнении его миссии, включая отказ от любых действий, которые могут препятствовать ей, замедлять или ставить под угрозу ее осуществление, и, во-вторых, должны немедленно, в преддверии неминуемого вторжения, снова перевести систему Юлюбиса на полномасштабное военное положение и подготовиться к отражению грядущей атаки. Ваша цель должна состоять в том, и тут я ничуть не преувеличиваю, чтобы сопротивляться до последнего бойца, до последнего креата, до последнего дыхания.

Голограмма, казалось, немного отступила и смерила всех взглядом:

– Я бы сказал всем вам, что ваши судьбы, вне всякого сомнения, находятся в ваших руках. Еще более важно, что потенциально в ваших руках находится судьба Меркатории и цивилизованной галактики. Вознаграждение за успех будет беспрецедентным по своему масштабу и величию. Наказание за неудачу начнется с порабощения, бесчестья и погружения в самые кошмарные ужасы. И последнее. Вы знаете, что техкорабль «Эст-тоон Жиффир» с боевым эскортом, который и передает этот сигнал, все еще находится в семнадцати годах пути от системы Юлюбиса. Должен вам сообщить, что весьма значительные подразделения Объединенного флота, силой более эскадры, были высланы в вашем направлении из Зенерре еще до отбытия техкорабля и с того времени двигаются прямо на Юлюбис со скоростью, превышающей скорость техкорабля и эскорта. Штурмовые подразделения прибудут за несколько лет до техкорабля с его сопровождением, их военная мощь будет использована в полной мере для отражения всех, кто противостоит Меркатории, и – можете не сомневаться – они победят.

Образ снова улыбнулся:

– Жаль, что я не могу сказать вам точно, когда они прибудут. Этого не знаю даже я; данный сигнал был послан с флота, сопровождающего техкорабль, и мы до сих пор не знаем, насколько близко к скорости света они разогнались или насколько близко подошли к Юлюбису к моменту прибытия этого сигнала. Мы можем лишь надеяться на лучшее. Если силы Отъединения задержатся еще на два-три года, штурмовые подразделения могут намного их опередить. В противном случае они прибудут в систему, уже покоренную врагом или, как можно надеяться, все еще сопротивляющуюся вторжению. Характер действий по их прибытии будет зависеть главным образом от вашей решимости, стойкости и способности противостоять напору противника. – Проекция улыбнулась. – Есть ли еще вопросы?

* * *

Запредельцы, должно быть, предвидели их появление. Корабли эскадры мчались сломя голову, уже достигнув девяноста процентов от собственной предельной скорости, когда запредельцев засек сканер дальнего обнаружения, установленный на передовом корабле.

Таинс Йарабокин плавала, как эмбрион, погруженная в противоударный гель; легкие ее были наполнены жидкостью, а сама она, связанная с кораблем трубками-пуповинами, получала от него питание, разговаривала с ним, слушала его, ощущала его вокруг себя. Ее противоперегрузочный костюм довершал образ еще не рожденного воина, поскольку напоминал что-то вроде плацентарной оболочки. С кораблем она была соединена с помощью имплантов и индукционного воротника, а не пуповиной, и грудь ее лишь едва шевелилась, по мере того как дыхательная жидкость подавала кислород в кровь и уносила отработанные газы. В темноте под закрытыми веками непроизвольно дергались глазные яблоки. В подобном тесном заключении пребывали еще около сорока ее товарищей, так же как и она лежавшие в эмбриональной позе, защищенные и подключенные к своим собственным системам жизнеобеспечения; все они находились глубоко в чреве флагманского корабля «Манлихер-Каркано».

Далеко впереди по курсу заложил вираж истребитель «Петронел», форсируя свои двигатели, а потом исчез в облаке света, которое превратилось в темноту, когда датчики погасили на экранах вспышку. Когда компенсационный туман рассеялся, показалась оставшаяся половина ведущего корабля: она двигалась неустойчиво, распадаясь на части, оставляя после себя темные искривленные фонтаны обломков, разбрасывая фрагменты на фоне туннелеобразного пятна иссиня-белых звезд, собравшихся впереди.

«Передовой корабль, множественные контакты на скорости ноль-девять от предельной», – сказал голос, принадлежащий сенсорной группе.

«Передовой поражен», – раздался другой. Данные о состоянии флота.

«Контакт с передовым утрачен», – послышался третий. А следом сразу же: «Передовой погиб». Данные связи и о состоянии флота поступили практически одновременно.

Таинс мгновенно пришла в себя, и какая-то небольшая, испуганная часть ее успела подумать: «Нет! Только не в мою вахту!» И как раз во время сна адмирала флота, когда вся ответственность лежала на ней. Но еще не успела возникнуть и отзвучать в ее голове эта реакция на события, а она уже воспринимала, оценивала, думала, готовилась отдавать команды. Она разрывалась между совсем-как-настоящей картинкой на сенсорах глубокого сканирования космоса, где звезды были связаны в жесткий бело-голубой окольцованный пучок впереди и собраны в нечеткий красноватый размыв сзади, при полной черноте во всех других направлениях, и темной абстракцией, являвшей собой тактическое пространство – иссеченную продольными и радиальными линиями сферу, где размещались корабли флота: маленькие стилизованные стреловидные формы различного размера и окраски с затухающей пунктирной линией, обозначающей их курс. Рядом располагались зеленые идентификационные иконки и статусные коды.

Прибегать к заранее подготовленной модели рассеяния сейчас было нельзя; корабль, который только что занял передовое место выбывшего «Петронела», все еще отступал, занимая свое место в строю флота, и использование модели рассеяния номер один в худшем случае могло привести к многочисленным столкновениям, а в лучшем – дало бы эффект очень не скоро.

Ну что ж, пора отрабатывать свое жалованье и выходить на связь. Таинс отправила приказ:

«Рассеяние по схеме пять, всем кораблям. ЛК-три то же самое плюс два пункта внутрь, смещение влево пять пунктов, потом общая схема».

Подтверждения сигнала вернулись к ней – первое от ее собственного навигатора, последнее от линейного крейсера «Джингал», подтвердившего, что он изменил свой курс согласно небольшой коррекции, введенной Таинс ради облегчения задачи И-семь – истребителя-семь, «Кульверина», корабля, который сейчас занимал место «Петронела». Она отмечала, что ее тело воспринимает пульсирующие маневры, неожиданную смену направления, настолько крутую, что даже противоударный гель не мог полностью ее скомпенсировать. Корабли вокруг них теперь должны были озарять мрак выхлопными струями, словно стреляя бесшумной шрапнелью.

«Нагрузка на корпус восемьдесят пять», – сообщила ей служба контроля корабля.

«Отвечают все подразделения. Полный выброс по схеме пять», – доложил статус флота.

«Д-семь, благодарю, займите место в строю».

«К-один: единичный контакт, пять север-низ-запад».

«И-три: двойной контакт, негатив-четыре север-верх-восток».

Крейсер «Митральеза» и истребитель «Картуш» обнаружили корабли противника. Таинс, даже не глядя на тактическое пространство, знала: для обеих сторон это означает потери.

«Берут в вилку?»

«Накрывающий залп. Нам здорово досталось».

Два последних голоса принадлежали двум старшим тактическим офицерам.

«Мы что там, в морской бой играем?» – Это был голос адмирала флота Кисипта. Он уже проснулся и теперь наблюдал за происходящим. Адмирал явно не возражал против того, чтобы Таинс пока играла первую скрипку.

«Докладывает К-один, контакт с противником подтверждается. РО».

«Докладывает И-три, контакт с противником подтверждается. РО».

«Митральеза» и «Картуш» запросили разрешения открыть огонь.

«Предлагается открыть огонь / Предлагается открыть огонь», – раздались голоса других тактиков.

«Огонь разрешаю, – сказал адмирал флота Кисипт. – Что скажет вице?»

Вице-адмирал Таинс Йарабокин придерживалась такого же мнения.

«К-один, И-три, свободный огонь разрешен».

«Говорит К-один: открываю огонь».

«Говорит И-три: открываю огонь».

В тактическом пространстве возникли алые лучи, исходящие от двух кораблей. Крохотные известково-зеленые точки со своими собственными статусными панелями были ракетами, устремившимися к вражеским кораблям.

«Множественные поражения в поле обломков И-один», – сведения с датчиков низкого разрешения.

«Расходимся конусом?»

«Расходимся конусом», – подтвердила Таинс. Она наблюдала за вспышками впереди, где обломки «Петронела» бешено крутились, танцевали, прыгали, поражаемые все новыми вражескими снарядами. Останки корабля быстро падали в направлении основного флота, который стремительно продвигался вперед. Таинс включила отсчет времени – до столкновения с полем обломков оставалось семьдесят шесть секунд. Она перевела прибор в режим осязательного считывания, чтобы не перегружать визуальное восприятие.

Ни о каких положительных результатах лазерного огня ни «Митральеза», ни «Картуш» не докладывали. Их ракеты все еще двигались в направлении вражеского судна. Пока никаких признаков ответа не наблюдалось.

«Что, если мы ошибаемся? – подумала Таинс. – Что, если они перехитрили нас и упредили наш маневр? – В глубине своего кокона жизнеобеспечения она, сама не отдавая себе отчета, сделала движение – что-то вроде пожатия плечами. – Ну что ж, тогда мы все, возможно, погибнем. По крайней мере, смерть будет быстрой».

«Расходимся конусом?»

«Расходимся конусом», – снова подтвердила она. Она ждала, оценивала, спрашивала себя, что из этого получится. Монитор тактического пространства выдавал устаревшие и все менее актуальные данные о контактах, выявленных «Петронелом», – мерцающее, медленно исчезающее облако пульсирующих желтых эхосигналов. Два жестких контакта, все еще регистрируемые сенсорами «Митральезы» и «Картуша» и подтверждаемые теперь другими находящимися поблизости кораблями, выглядели как мигающие, красные, медленно сближающиеся прерывистые линии. Обломки «Петронела» представляли собой пунктирную алую массу прямо по курсу – она приближалась и медленно расползалась вширь.

«Ну ничего, – сказала себе Таинс, – это-то у нас получится».

Они не раз тренировались, исполняли этот маневр в виртуальной реальности, исходя в точности из такой ситуации: засада, маневр, ответные действия.

Они знали, что запредельцы предвидят отправку флота из системы Зенерре к Юлюбису. Самый быстрый маршрут для этого был, конечно, один – по прямой, и его лазерно ровная линия превращалась в неуловимо искривленную исключительно за счет допущения минимального сноса соответствующих систем, которые вращались вместе с остальными окраинами галактики вокруг оси большого колеса, удаленной на пятьдесят тысяч световых лет.

И что тут предпринять – выбрать именно этот маршрут, подвергая себя опасности попасть в засаду, организованную другими кораблями, и – еще страшнее – напороться на мины? (Вот уж мины так мины; всего-то и нужно что несколько тонн дробленой породы. Измельчи небольшой астероид на камушки размером в рисовое зерно, разбросай их на пути флота, и – при условии, что флот движется достаточно быстро, – дело сделано, а при околосветовых скоростях тебе вообще ничего не надо – ни заряжать, ни взрывать, результат и так будет ой какой.) Или идти обходным путем, где вероятность засады значительно меньше, но и в пункт назначения прибудешь позднее?

И что выбрать – то ли держаться вместе (легкоугадываемое, но благоразумное решение), то ли разделиться, чтобы каждый корабль шел к Юлюбису своим путем с перегруппировкой у пункта назначения (очень рискованно, но противник, вероятно, менее всего ожидает подобной тактики)? В конечном счете адмирал флота выбрал один из множества незначительно искривленных маршрутов, рекомендованных стратегами и их суб-ИР-машинами, и решил двигаться единой группой.

Риск у такого варианта был. Их вполне могли перехватить, особенно если запредельцы имели то техническое обеспечение, наличие которого между Зенерре и Юлюбисом у них подозревалось. Очевидная стратегия перехвата состояла в том, чтобы приблизительно на полпути разместить небольшие корабли и всевозможные сенсорные платформы, а далеко за ними, чтобы дать им время собраться для атаки, расположить подразделения перехвата (уже развившие высокую скорость). Шансов на победу в генеральном сражении у запредельцев, значительно уступавших флоту Меркатории по числу и вооружению кораблей, не было ни малейших. Но им и не нужно было генерального сражения: их задача состояла в том, чтобы максимально замедлить продвижение противника. Им нужны были небольшие столкновения, засады, чтобы использовать колоссальную скорость флота Меркатории против него же самого.

Теоретически флот мог бы двигаться медленно и безопасно, под защитой своего оружия, способного уничтожить все, что встречается на пути. Однако приказ звучал так: во что бы то ни стало как можно скорее добраться до Юлюбиса, – а потому флоту приходилось двигаться почти на предельной скорости, рискуя быть разорванным на части несколькими малыми кораблями и несколькими тоннами измельченной породы. Вот тебе и вся высокая технология.

Они составили собственный, неожиданный план.

Иглоидные корабли были специально сконструированы для движения по узким червоточинам – никаких тебе особых сложностей. Самые большие артерии и самые широкие порталы имели в поперечнике около километра, но средний диаметр хода составлял менее пятидесяти метров, а некоторые старые артерии в ширину едва достигали десяти. Чтобы соорудить артерию и два ее портала, требовалось огромное количество энергии и/или материи, а после установки расширять их было трудно, дорого и опасно. Меркатории не имело смысла владеть галактической сетью сверхбыстрых сообщений, если ее корабли были слишком велики и не могли ею пользоваться, а потому размеры военных кораблей (основных рычагов влияния Меркатории, как и более ранних империй, полуимперий и других образований, пытавшихся установить свой мир или навязать свою волю галактическому сообществу на протяжении миллиардов лет) отвечали размерам каналов, по которым им приходилось двигаться.

В прошлом некоторые крупные корабли могли самодемонтироваться, распадаясь на множество более мелких, тонких компонентов, соответствовавших размерам червоточины, а потом, на выходе, собирали себя вновь. Однако такая конструкция не оправдала себя, оказавшись слишком затратной. Иглоиды были проще и дешевле, несмотря на всю их умопомрачительную сложность и стоимость. Самый большой корабль в боевом флоте, направлявшемся из Зенерре на Юлюбис, достигал в длину километра, тогда как в ширину имел не более сорока метров.

Почти перед самым вражеским кораблем ракета, отправленная с «Митральезы», мигнула, заместившись небольшим полем обломков. Сигналы с крейсера, датчики и состояние флота подтвердили это.

«Перед уничтожением вражеского корабля ракета успела его идентифицировать», – доложила оружейная часть, и в углу экрана появились данные, переданные ракетой.

«Корабль принадлежал сцеври, подкласс сулкус или фосс», – прислал один из офицеров-тактиков.

Значит, они имеют дело (по крайней мере в том, что касается данного корабля) со Спиралью Смерти, подумала Таинс. Эта особая группа запредельцев была представлена исключительно видом сцеври, жителей водных миров, ненавидевших Меркаторию, и особенно тех своих одноплеменников, которые стали частью галактического сообщества (а таких было большинство). Они были известны своим дурным нравом и даже не имели такого оправдания, как защита своих драгоценных гражданских орбиталищ. Не было у них никаких орбиталищ, поскольку практически все они обитали на кораблях. Группка террористов-пиратов – иными словами, обыкновенных фанатиков. И тем не менее, насколько было известно, Спираль Смерти не принимала участия в атаке на портал Юлюбиса.

«Значит, мы имеем дело с четырьмя, а не с тремя видами запредельцев, действующих в этом секторе», – прислал свои соображения адмирал, произнося то, что было на уме у Таинс.

«Еще два, и будет полный комплект», – ответила она.

На мониторе тактического пространства она видела, как ракета с «Картуша» изменяет траекторию, чтобы пересечься с петляющим следом – изображением другого ближайшего вражеского корабля. Белая вспышка, потом бесконечно малый поток осколков – красных точек с зеленым.

«Докладывает И-три: поражение! Противник поражен!»

Двое офицеров-тактиков на флагманском корабле издали победный клич.

«Хорошая работа, И-три», – сказал Кисипт.

«Продолжаем расходиться конусом?»

«Продолжаем расходиться конусом». Таинс проигнорировала победные выкрики и собственное чувство ликования. Она вглядывалась в тактическое пространство, прислушивалась к звукам корабля, ощущая отсчет секунд.

Флот все еще перестраивался, курсы судов расходились, как тонкие стебли из короткой вазы. Таинс держала паузу, держала и держала, пока чуть ли не ощутила, что адмирал флота Кисипт и все остальные готовы закричать на нее.

Сорок секунд.

«Сходимся конусом, – послала она. – Схема пять, последовательность обратная».

«Принято», – сказал ее собственный штурман, потом последовали другие подтверждения. На мониторе такпро расцветающие, расширяющиеся следы кораблей снова стали собираться в пучок, расстояния между ними стали сокращаться.

«К-один: исполнение маневра затруднено».

Однако это было выполнимо. Они могли вернуться в предыдущий строй до встречи с обломками «Петронела» – только это сейчас и имело значение. Монитор такпро показывал, как ровно перестраивается флот. Впереди виднелось ослепительно сияющее облако обломков «Петронела», которое словно расползалось по небу по мере приближения к нему корабля, заполняло темную, беззвездную трубу со всех сторон. Таинс дала увеличение, выхватив чистое пятно близ центра поля обломков, и сверилась с монитором такпро. Здесь.

Два жестких контакта моргнули, окрасились оранжевым цветом и стали расползаться. Монитор такпро разбрасывал конусы вероятности, прикидывая, где могут находиться корабли. Впереди небеса кратко сверкнули бледно-желтым, ровным светом, указывая, что остальная часть флота запредельцев может быть где-нибудь в этом объеме. Потом из желтого пятна, рассеивая его, возникло некоторое количество ярко-красных жестких контактов.

Флот перестроился. Они вернулись к начальному построению. По меньшей мере, подумала Таинс, они запутали запредельцев.

«Построение ноль, всем кораблям».

Даже в коконе жизнеобеспечения она почувствовала, как флагманский корабль закладывает вираж и, выполнив маневр, снова ускоряется. Она отслеживала все это в тактическом пространстве. Строй флота сплющивался, утончался, вытягивался в длину, корабль становился за кораблем, носом к корме, и все вместе вытягивались в одну длинную нить.

«ЛК-четыре, назад около десяти пунктов. И-одиннадцать, вперед на пять пунктов. К-три и К-два, выравняться по И-восемь. ЛК-четыре маневр закончен».

Таинс всех их видела на мониторе такпро: они маневрировали, смещались, и Таинс руководила их перестроением, пока они не выстроились в одну линию.

«Корабли в линейном строю, вице?» – послал запрос адмирал флота, тоже наблюдавший за маневрами.

– Так точно.

Не было ни столкновений, ни неумелых маневров, ни один из двигателей не работал слишком долго, подвергая опасности корабль, идущий следом. Перестроение в линию прошло гладко, как на тренировках в виртуальном пространстве. Линейный корабль «Джизарм», шедший впереди, уничтожил крохотные частицы, оставшиеся от «Петронела», и дал заградительный лазерный залп, чтобы попытаться перехватить любые мины, кинетические или нет, оставленные на пути их следования.

В таком построении тоже был риск. Если все пройдет гладко, то они минуют опасный участок один за другим, прорываясь всей своей массой прямо за «Джизармом», как длинная цепочка убийственных таранов. Если же этот план не сработает, то существует опасность, что сначала «Джизарм» врежется во что-то, а потом они все врежутся в то, что останется от «Джизарма». Потенциально весь флот может быть уничтожен в одном каскадном линейном столкновении. Опасность эта была невелика (как указывали виртуальные проработки – меньше, чем при любом другом построении), но только потому, что такое построение повышало безопасность вследствие своей предполагаемой неожиданности, эффекта новизны. Если бы этот эффект не сработал, такое эшелонирование оказалось бы гораздо опаснее любого другого.

Этот маневр застал запредельцев врасплох.

Иглоидные корабли, представлявшие теперь одну гигантскую иглу, которая пронзала поле обломков погибшего истребителя, вели непрерывный огонь и повредили несколько вражеских судов, предпринявших отчаянную попытку сближения. Монитор такпро показывал яркие трассы огня, напоминающие спицы на тонкой, как нить, оси, и ракеты, несущиеся во все стороны, как крохотные мерцающие изумруды. Запредельцы пошли было на сближение, но опоздали. Все, чего смогли добиться ближайшие вражеские соединения, – это погибнуть. Через две минуты флот Меркатории без новых потерь покинул опасную зону, а еще минуту спустя направление огня переместилось в тыл – вихрящийся колокол алых линий, прострочивших оставшееся позади бесконечное пространство. Теперь они могли диктовать условия боя, и огневая мощь флота, многократно превосходящая мощь противника, должна была сказать первое, и последнее, слово.

«Отличная работа, вице». В голосе адмирала флота Кисипта слышалось некоторое удивление, некоторое разочарование и умеренное восхищение. Таинс знала, что многие из ее коллег-офицеров желали полномасштабного сражения, но предпринятый ею маневр был лучше, быстрее, изящнее. Услышать «отличная работа» от воэна – высшая похвала.

«Спасибо, господин адмирал». Таинс сдерживала свой мыслеголос, но внутри у нее все готово было кричать от радости. Погруженная в темное чрево жидкости, подключенная к проводам и трубкам, она сжала кулаки, и на ее дотоле суровом лице появилась улыбка, а по телу, словно лежащему в люльке, пробежала дрожь.

* * *

Дом семейства Кегар на острове Мурла у южного побережья, в нескольких сотнях километров от Боркиля, был сферическим, как и дворец иерхонта, хотя и раза в четыре меньше. Зато размещался он на вершине огромного фонтана и напоминал шарик, крутящийся на водяной струе в парке аттракционов.

Салуус Кегар, ухоженный, пышущий здоровьем, сияющий, точно космический корабль своей компании, лично встретил Фассина на одном из тоненьких подвесных мостиков, соединяющих дом с намывной косой. Коса вдавалась в древнюю подтопленную кальдеру, где пенилась и ревела вода, закручиваясь в буруны, и где на гигантском водяном столбе почти неподвижно держался дом.

– Фассин! Рад тебя видеть! Привет! А форма тебе идет!

Фассин думал, что его проинструктируют, промоют мозги, проверят психику, накачают оптимизмом и вообще сделают с ним хер знает что, а потом погрузят на борт корабля и отправят прямо на Наскерон. Но даже перед лицом самой серьезной опасности за всю свою историю юлюбисская бюрократия не отступала от давних правил, главное из которых, видимо, звучало так: на всякий случай ничто не должно делаться сразу и поспешно.

Остальная часть собрания в приемной иерхонта после того, как проекция ИР огласила приказы и ответила на вопросы, была посвящена разговорам, речам, киданию камней в чужой огород, прикрытию собственного зада, ударам из-за угла и упреждающему отводу обвинений. Образ адмирала Квайла отвечал на все вопросы без устали и терпеливо, а это, вероятно, и было самым верным указанием на то, что собравшиеся имеют дело с ИР. Любой человек (в особенности адмирал, привыкший к тому, что ему подчиняются мгновенно и без возражений) потерял бы терпение задолго до того, как собрание подошло к концу. На Фассина указывали и ссылались несколько раз, и у него создалось ясное впечатление, что в создавшемся положении виноват он. Хотя, думал он, в некотором роде так оно и было. Все это продолжалось так долго, что в животе у Фассина (возможно, из солидарности с настроением, возобладавшим в аудиториуме) стало бурчать. Ведь после раннего завтрака на Глантине у него во рту не было ни крошки.

– Вы абсолютно уверены? – спросил наконец образ над «кастрюлей», когда даже у самых разговорчивых из присутствующих вроде бы иссякли вопросы и темы для рассуждений (и интимные части тела для прикрытия).

В голосе проекции не слышалось ни мольбы, ни облегчения. На взгляд Фассина, и то и другое было как нельзя к месту.

– Ну что ж, тогда я желаю вам удачи и прощаюсь с вами.

Образ мужчины в расшитом и сверкающем мундире, с лысым татуированным черепом, оглядел их в последний раз, коротко, официально поклонился иерхонту и исчез. Несколько мгновений никто, казалось, не знал, что делать дальше. Потом из черной машины в центре помещения раздался громкий жужжащий звук. Полковник Шерифства Сомджомион и владетельный администратор Цессории Вориель, которые как могли управлялись с машинами, оказавшимися на их попечении, – после того, как часть собравшихся была вынуждена покинуть приемную, – принялись внимательно вглядываться в разные экраны и пульты. Собравшиеся в кружок бойцы в зеркальных доспехах, все как один, постучали себя по уху, потом нацелили свое оружие на «кастрюлю», громко жужжавшую и светившуюся инфракрасным светом. Гул нарастал, изменял тональность, становился ниже, и наконец машина завибрировала. Те, кто находился недалеко от «кастрюли», отодвинулись подальше, словно опасались взрыва, или хотели сделать то же самое, судя по их виду. Воздух вокруг рифленых боков прибора замерцал, а воздух над ним, казалось, начал коробиться и подрагивать, словно двойник-мутант исчезнувшего образа все еще стоял там, изо всех сил пытаясь рассеяться.

Затем в центре «кастрюли» загорелся сочный вишнево-красный свет; проекция полностью исчезла, а вибрация, шум и тепловые излучения прекратились. Присутствующие почувствовали облегчение. Сомджомион и Вориель, глубоко вздохнув, кивнули иерхонту. Бойцы взяли оружие на изготовку. Та сложная начинка, что обитала в «кастрюле» и обеспечивала прием ИР-образа адмирала, превратилась в шлак.

Иерхонт Ормилла заговорил из своего сверкающего э-костюма:

– Я принимаю на себя в полном объеме чрезвычайные полномочия в соответствии с чрезвычайным планом войны. По завершении этого затянувшегося собрания будет объявлено военное положение. Пусть удаленные из зала снова займут свои места.

Та политическая суета, свидетелем которой Фассин был немногим ранее, поблекла, когда (вернувшихся ни о чем не осведомили) началось обсуждение того, что уже стало известно как текущее чрезвычайное положение, и завязалась грызня в связи с расширением полномочий и распределением новых обязанностей среди и внутри департаментов. Новые функции были пересмотрены, затем после торга пересмотрены еще раз, снова выставлены на обсуждение, повторно пересмотрены и наконец утверждены.

Желудок Фассина все еще бурчал, когда собрание завершилось и наблюдателя вызвали на брифинг с его непосредственным начальством в Шерифской Окуле. Фассина заставили подождать в приемной на этаже Окулы во дворце иерхонта. Он снял с себя верхний слой неудобного официального одеяния и обнаружил человеческую пищу в столовом автомате – тот стоял в извилистом внешнем коридоре, из которого открывался вид на приемную площадь. (Длинные вечерние тени, башни и шпили: закат сделал их красными. Фассин пытался обнаружить хоть какие-нибудь признаки объявленного в городе, на планете, в системе военного положения, но не заметил ничего.) Он еще не успел вытереть пальцы, когда его позвали.

– Майор Таак, – сказала полковник Сомджомион, – добро пожаловать.

Его провели к большому круглому столу, за которым сидели одетые в форму чины Шерифства. В большинстве своем персонал состоял из людей или вулей, хотя Фассин увидел и двух джаджуэджейнов, изо всех сил пытавшихся быть похожими на сидящих гуманоидов, одного ирилейта в э-костюме наподобие иерхонтова, только чуть темнее и меньше. Диск костюма наполовину был погружен в щель в полу помещения, и все же казалось, что он излучает холод и господствует в комнате.

Сомджомион указала на ирилейта.

– Это полковник Хазеренс, – сказала она Фассину. – Она будет вашим непосредственным начальником в этой миссии.

– Очень рада, – загрохотала ирилейтка, чуть наклонившись в сторону Фассина.

У э-костюма полковника не было прозрачной лицевой части, как у скафандра иерхонта, только защитный материал и датчики, не дававшие представления о существе внутри костюма.

Фассин вежливо кивнул, думая, что все ирилейты в системе, не говоря о самом иерхонте, были ближайшими родственниками Ормиллы либо его подружками (словечко «гарем», хотя и вполне точное, было слишком уничижительным). Он спрашивал себя, отвечает ли полковник Хазеренс одному из этих определений.

Ему объяснили, что его, конечно же, не могут отправить на выполнение задания одного. В течение следующего часа Сомджомион (прерываемая вызовами, меморандумами и заочными аудиенциями у иерхонта) и все остальные пытались внушить Фассину, что задание, порученное конкретно ему, тем не менее, безусловно, может быть наилучшим образом выполнено, если его будут сопровождать и наставлять те, кому, по мнению иерхонта и массы его прихвостней, можно доверять.

А значит, в следующую свою экспедицию Фассин отправится не в одиночестве. Он немало выиграет благодаря покровительству и наставлениям полковника Хазеренс и двух ее коллег-наблюдателей, принадлежащих к человеческому роду: Браама Гансерела, старшего наблюдателя главнейшего из всех кланов – клана Тондерон, и (в качестве помощника Фассина) Паггса Юрнвича из клана Родео, с которым Фассин уже работал прежде. Главный наблюдатель Гансерел в настоящее время готовится к максимально быстрому возвращению с орбиталища вблизи Ква’рунце, после чего встретится с полковником Хазеренс, майором Тааком и наблюдателем Юрнвичем на Третьей Ярости, откуда в максимально короткие сроки они отправятся в экспедицию.

Ква’рунце был еще одним газовым гигантом системы Юлюбиса, а кроме него, имелись и два других – поменьше. На всех трех обитали насельники, хотя и не много по сравнению с Наскероном. Фассин предполагал, что на переправку Гансерела с Ква’рунце на базу Третьей Ярости и Наскерон уйдет не меньше недели. Старик привык к роскоши и в любом случае во время путешествия физически не сможет вынести больше одного «же», даже если и захочет.

Фассин, имевший свои представления о том, что нужно делать, вдруг почувствовал себя во власти организаций и силовых структур, внутри системы чинов и званий, с которой никогда не собирался контактировать и о которой имел весьма туманное представление; он был готов хлопнуть кулаком по столу (вероятно, лишь в фигуральном смысле) и пожаловаться на невозможность приняться за работу, которую ему приказали выполнить как можно быстрее. Потом Фассину сказали о Гансереле и его возвращении с Ква’рунце, и тогда он понял, что, видимо, темп его действий задан другими и ускорению не подлежит.

В каком-то смысле Фассина это устраивало. Если системе и в самом деле грозило неминуемое вторжение и его посылали в настолько важную экспедицию в самый разгар событий (и поскольку времени до начала вторжения оставалось всего ничего, высока была вероятность того, что события застанут его на Наскероне), то ему необходимо было предпринять еще одну экспедицию – в притоны Боркиля, в эту туманную, облачную, беспокойную и опасную среду. Внезапно у него появились дела, он вспомнил, что ему нужно встретиться кое с кем – по крайней мере с одним человеком. Задержку, связанную с Гансерелом, можно использовать себе во благо. Возможно, они не захотят терять его из виду, так что придется что-нибудь придумать.

Еще Фассин подозревал, что они замышляют дистанционную экспедицию с Третьей Ярости: Фассин, Гансерел и Паггс Юрнвич будут лежать на базе и выходить на связь через приборы на самом Наскероне. (Гансерел, конечно, не сможет залезть в газолет, заполнить легкие дыхательной жидкостью, подвергаться повышенным давлениям и хлюпать в противоударном геле – он даже и в молодости ничего подобного не проделывал.) Фассину нужно будет как-нибудь постараться обойти и это.

Он изобразил крайнее раздражение из-за того, что не имеет возможности начать работу немедленно, и потребовал себе несколько свободных дней.

– Вы просите об отпуске? – сказала Сомджомион, выпучив глаза. – Я полагаю, вас ждут интенсивные инструктажи и тренировки, майор Таак. Придется программу нескольких дней ужать в несколько часов. Для отпуска абсолютно нет времени.

Фассин сказал о возрасте Гансерела, о немощи, которая вынуждает его путешествовать медленно. Вид у Сомджомион был негодующий, но она сдержалась и наконец, после спешной аудиенции у самого иерхонта, сказала:

– И в самом деле, в анкете главного наблюдателя Гансерела сказано, что он не может подвергаться нагрузкам более полутора «же», да и эта цифра вызывает у него протесты. Он сумеет добраться до базы на Третьей Ярости только через девять дней. – Полковник Сомджомион, прищурившись, посмотрела на Фассина. – Мы продолжим ваше инструктирование завтра утром, майор Таак. Если останется какое-то время, то вам, возможно, предоставят двухдневный отпуск. Но ничего не обещаю.

– Значит, еще одно чрезвычайное положение, – сказал Салуус, широко улыбнувшись. – Говорят, что за это я должен благодарить тебя, Фасс.

Он протянул Фассину фужер, тот взял и ответил:

– Да, все это моя работа.

Фассин полагал, что Сал относится к тем немногим людям в системе, для кого военное положение – настоящее золотое дно.

– Правда? – сказал Салуус. – Ты, значит, еще знаменитее, чем я думал. А на вид тебе, как и прежде, больше двадцати не дать, сукин ты сын.

Сал рассмеялся, как смеются люди, которые могут быть щедрыми на комплименты. Они чокнулись. В бокалах было шампанское, какой-то древний «Круг» с совершенно невероятной датой изготовления, доставленный с Земли и стоящий, наверное, столько же, сколько небольшой космический корабль. Вкус у шампанского был приятный, хотя пузырей оно давало немного.

Фассин и Салуус стояли на балконе, глядя на кальдеру. Пульсирующие воды внизу образовывали огромный пенный склон, расходящийся во все стороны от дома, – тупой конус из шипучих, пенистых бурунов. Яростно кипя и разлетаясь, они устремлялись из центра на периферию, где неистовая игра воды чуть стихала и переходила в обычное биение волн. Балкон находился как раз над центральным ребром, и потому колонна воды, на которую опирался дом, была им не видна, но от стен кратера в двух-трех километрах дальше отражалось звучное эхо.

Они забрались сюда после скромного приема и легкого завтрака с несколькими друзьями Сала и его жены – все личности выдающиеся, которые собрались у Кегаров в этот день. Фассин получил приглашение на пару дней, пока Шерифство не потребует его возвращения в Боркиль. Он все еще был в темно-серой форме Шерифства с ее заметными издалека синими кантами.

Сал откинулся спиной к перилам:

– Спасибо, что заглянул.

Фассин кивнул:

– Спасибо, что пригласил.

– Я был рад. Удивился немного, когда ты объявился со своей просьбой.

– Они тебе доверяют, Сал. – Фассин едва заметно пожал плечами. – Мне нужно было убежать от всей этой военной дерьмовщины, но они никак не хотели меня отпускать за двери дворца в Бугитаун. – Он посмотрел на бурлящую воду. – И потом, – взгляд на Сала, – целую вечность тебя не видел.

Ему хотелось создать впечатление, что подвернулся хороший повод для примирения, которого он давно искал. За два столетия после разрушения портала они с Салом встречались лишь от случая к случаю, да и то лишь на гигантских сборищах, отвертеться от которых было трудно, но где было довольно легко остаться в одиночестве. По-настоящему они так и не поговорили.

Даже теперь, встретившись, они чувствовали, что у того и другого в жизни есть целые пласты, которых лучше не касаться. Как и что каждый из них делал – пусть судит общество, а вопросы на сей счет звучали бы оскорбительно. Фассин узнал жену Сала по выпускам новостей и светской хронике – представлять ее было не нужно. В зале приемов внизу даже среди других видов (исключая, конечно, слуг) не было никого, чью краткую биографию Фассин (отнюдь не знаток светской жизни) не мог бы написать. Салуусу о Фассине было известно, наверно, немногим больше, чем Фассину о Салуусе, но последний уже успел поздравить Фассина с грядущей женитьбой на Джааль Тондерон, а это означало, что кое-что ему все же известно (или, что вероятнее, у него был хороший секретарь по связям с общественностью, располагавший обширной базой данных).

– Ну, так что ты мне можешь рассказать, Фасс, – небрежно спросил Сал, наморщив нос. – Можешь что-нибудь?

– О чрезвычайном положении?

– Ну, обо всем, что вызвало такой переполох.

Переполох – это было слишком слабо сказано, поскольку война уже велась, хотя и едва-едва. На следующий день после объявления военного положения произошло несколько нападений, в основном на отдельные корабли и поселения на краю системы, а также несколько тревожных атак в глубине системы, в том числе на порт-орбиталище Навархии на собственной подвижной точке либрации Сепекте, в ходе которой погибло более тысячи лиц. Никто не знал, стоят за этой вспышкой насилия запредельцы, или передовые силы Отъединения Э-5, или те и другие вместе.

Но вот еще более странный случай (а для Фассина и более тревожный): кто-то всего день назад взорвал Высокий летний дом клана Литибити на Глантине – расстрелял его из космоса, словно военную цель. Странное и беспрецедентное событие. Там никого не было, если не считать горстки несчастных садовников и уборщиков, поддерживавших порядок в доме до соответствующего сезона, но наблюдатели по всей системе после этого забеспокоились – уж не сделались ли они по какой-то причине мишенью. Фассин отправил Словиусу послание, в котором спрашивал, не стоит ли клану переехать куда-нибудь в другое место на Глантине. Ну, скажем, во всесезонный отель. Ответа он еще не получил, – возможно, Словиус проигнорировал его рекомендацию, а может быть, новая правительственная компьютерная программа проверки и цензурирования корреспонденции никак не могла решить, что ей делать с этим посланием. Ни то ни другое его бы не удивило.

– Расскажи, что тебе известно, – предложил Фассин. – И я дополню, как смогу.

– Им нужна чертова прорва военных кораблей, Фасс. – Сал печально улыбнулся. – Уйма военных кораблей. Мы должны выпускать корабли в максимальных количествах, пока у нас есть такая возможность, хотя корабли им нужны скорее сегодня, чем завтра, а все наличные проекты, требующие для завершения больше года, – даже те, что находятся в работе, – отправляются в долгий ящик. Мы должны переоборудовать под газ целую серию для… – Сал замолчал, откашлялся и помахал рукой. – В общем, всякая ерунда. Мы должны переналадить все линии по выпуску гражданской продукции и начать штамповать черт знает что – торговые суда с пушками, переоснащенные старательские корабли и прогулочные лайнеры и все в таком роде. Такого не было даже во время последнего чрезвычайного положения. Так что в любом случае ситуация серьезная; наши военные друзья, видимо, сказали бы, что у них все под контролем, и это не так уж далеко от истины. Конец передачи, твоя очередь.

– Есть много такого, о чем мне запрещено говорить, – подбирая слова, начал Фассин. – Впрочем, по большей части это для тебя так или иначе не интересно. – Он спрашивал себя, сколько можно сказать, сколько нужно сказать. – Предположим, это связано кое с чем, что называется Отъединение Эпифания-пять.

Сал поднял одну бровь:

– Гм. Далековато. Что это им вдруг понадобилось? Направились бы в другую сторону – там пастбища побогаче…

– Но бо́льшая часть Объединенного флота уже на пути сюда. Так нам сказали. – Фассин ухмыльнулся.

– Мм. Понятно. Ну а ты? – спросил Сал, приблизившись к Фассину и понижая голос. – Ты-то в этом с какой стороны участвуешь?

Фассин спрашивал себя, насколько непрерывное шуршание воды внизу заглушит их слова, если кто-нибудь захочет подслушать издалека. Прибыв сюда, он принял душ и попросил дать ему новую одежду, объяснив, хотя никто ни о чем не спрашивал, что, оказавшись в длительной командировке, дошел, мол, вот до чего, даже переодеться не во что. У него создалось впечатление, что слуги к такому привыкли и нередко приносили гостям обоего пола одежду самых разных размеров. И тем не менее, несмотря на запрещение нанотехнологий, жучки можно было изготовлять совсем крошечные. Может быть, Шерифство или люди иерхонта подсунули ему такой невидимый микрофончик. Или Сал? Может быть, у Сала было принято вести наблюдение за гостями? Между тем хозяин ждал ответа.

Фассин уставился в свой фужер. На поверхность поднялись несколько пузырьков газа, отдав малюсенькую часть земного воздуха атмосфере планеты, отдаленной от Земли на двадцать тысяч световых лет.

– Я, Сал, только занимался своим делом. Бывал в экспедициях, разговаривал, брал с собой то, что насельники разрешали брать. По большей части всякую несущественную ерунду, совсем бесполезную, ничего такого, ради чего имеет смысл рисковать всем. – Он посмотрел Салуусу Кегару прямо в глаза. – Знаешь, просто тащился по жизни. Делал то, что подворачивалось. Никогда не знал, что к чему приведет.

– А кто знает? – спросил Сал, потом кивнул. – Но я тебя понимаю.

– Извини, но больше я почти ничего не могу сказать.

Сал улыбнулся, посмотрел на склон искусственного прибоя, на столпотворение волн вокруг дома и дальше – на отвесные коричнево-черные утесы под лазурным небом в дымке.

– А вот и твоя нянюшка, – сказал он.

Сбоку, едва видный над пеной, появился э-костюм полковника Хазеренс из Окулы, напоминая огромное, широкое серо-золотое колесо. Два комплекса вращающихся винтов по обе стороны скафандра не давали полковнику погрузиться в бешено бурлящий водоворот. Скафандр был довольно крупным, если стоять рядом, но при виде издалека и сверху казался совсем маленьким.

– У тебя с ней проблемы?

– Нет, она нормальная. Не требует отдавать ей честь или называть все время «госпожа полковник». Без всяких формальностей.

И тем не менее Фассин надеялся, что ему удастся как-нибудь избавиться от полковника до того, как он попадет на Наскерон, либо сразу после этого.

– Представь себе, как тут ускользнуть в Бугитаун, если она следит за каждым моим шагом? – спросил он, глядя, как полковник взбирается к дому через волны. – Даже на одну ночь?

Сал фыркнул:

– Потолки в забегаловках для нее низковаты.

Фассин рассмеялся. «Это вроде секса, – подумал он. – Ну да, как сценарий соблазнения, как дурацкий брачный танец типа будешь-не-будешь, как пустопорожняя болтовня да-да-нет-нет. Искушать Сала, вводить его в соблазн…»

Он спрашивал себя, удалось ли ему напустить достаточно таинственности и в то же время намекнуть на свою доступность. Ему был нужен этот человек.

Обед с Салом, его женой, их сожителями и некоторыми деловыми партнерами, включая (среди последних) вуля, джаджуэджейна и квейапа. Разговор крутился вокруг новых нападений на отдаленные аванпосты, трудностей со связью, ограничений в передвижениях: обсуждалось, кто выиграет, а кто проиграет от нового чрезвычайного положения (никто из сидевших на разных диванах и мысли не мог допустить, что речь идет о чем-то большем, чем временный отказ от пустячных свобод). Полковник Хазеренс молча сидела в углу, не нуждаясь во внешнем питании («Благодарю вас»), но довольная, даже польщенная тем, что присутствует здесь, пока они подкрепляются, соединяются разговорным способом и совокупляются способом социальным; она же тем временем продолжала свои исследования (столь необходимые!), просматривая на экране информацию о Наскероне и его знаменитых насельниках.

Выпивка, опьяняющая еда, наркочаши. Собравшихся развлекала труппа акробатов-людей на залитом светом пространстве за балконом столовой.

– Да нет, я серьезно! – закричал Сал своим гостям, показывая на акробатов, которые раскачивались в воздухе на канатах и трапециях. – Если они упадут, то почти наверняка погибнут! В воде столько воздуха, что плавать в ней невозможно. Сразу идешь на дно. Тебя затягивают подводные воронки. Да нет же, идиотка! – сказал Сал жене. – Для дыхания воздуха там недостаточно.

Часть гостей ушли. На позднюю выпивку остались только люди. Путь в комнату охотничьих трофеев Сала через коридоры, слишком узкие для полковника Хазеренс (она не возражает: «Вы спать – всем спокойной ночи!»). Жена Сала отправляется в кровать, сидят лишь несколько человек. Скоро их уже только двое, а над ними – набитые, покрытые лаком, засушенные или помещенные в футляры головы зверей с десятков планет.

– Ты видел Таинс? Перед уничтожением портала?

– Мы с ней обедали. За день или два. В Эквабашне.

Фассин махнул рукой, указывая куда-то в сторону Боркиля. Из дома были видны огни Эквабашни – тонкий красный штриховой след, уходящий в небо, иногда, странным образом, более четкий в вышине, когда атмосфера внизу была подернута дымкой, а маяки с высоты светили вниз под острым углом через разреженный воздух.

– Как она – в порядке? – спросил Сал, потом закинул назад голову и слишком громко рассмеялся. – Разве это важно? Это ведь было два века назад. И все же.

– Была в порядке.

– Хорошо.

Они выпили. Коньяк. Тоже с Земли, с давних-давних времен. Из дальних-дальних краев.

Фассин поплыл.

– Черт, – сказал он. – Я поплыл.

– Поплыл? – спросил Салуус.

– Поплыл, – сказал Фассин. – Знаешь, когда у тебя голова вроде как начинает плыть, потому что ты вдруг думаешь: «Эй, я же человеческое существо, но я в двадцати тысячах световых лет от дома, и мы все живем в гуще каких-то сраных инопланетян и супероружия и среди всего этого безумного водоворота галактической истории и политики!» То есть я хочу сказать, разве это не фантастика?

– Как ты сказал – воспарил? Полетел? – сказал Сал; вид у него был искренне недоуменный.

– Нет, поплыл! – закричал Фассин.

Он никак не мог поверить, что Салу такое выражение в новинку. Ему казалось, что оно известно всем. Некоторые (вообще-то, большинство, если задуматься; так, по крайней мере, ему говорили) никогда не плавают, но многие – да. И не только люди. Хотя насельники – обратите внимание – никогда. У них и слова-то такого нет.

– Никогда не слышал, – признался Сал.

– Ну, я думаю, тебе и негде было.

– Слушай, хочешь, я тебе кое-что покажу?

– Показывай скорей, мне охрененно интересно.

– Идем.

– В последний раз я слышал, что…

– Мы решили об этом больше не говорить.

– Блин! Договорились. Тотальная забывчивость. Ну, давай показывай, что ты там хотел показать.

– Иди за мной.

– Иду, не морочь мне яйца.

Фассин последовал за Салом через потайную дверь. Задумайся он об этом хоть на секунду, наверно, что-нибудь в таком роде и представил бы себе: много дерева, мягко мерцающие озера света, всякие штуковины в рамках, стол размером с комнату. В одном из углов он увидел странного вида перекрученные крупные куски сверкающего металла или другого блестящего вещества. Фассин догадался, что это были куски космических кораблей.

– Вон она.

– Где? На что я должен смотреть?

– Вот на это. – Сал взял в руку небольшой скрученный кусок металла, вмонтированный в деревянную подставку.

Фассин изо всех сил старался подавить охватившую его дрожь. Он вовсе не был так пьян, как пытался изображать.

– Ну и эт’ у тебя што? – Он, конечно, переборщил, но Сал, кажется, ничего не заметил.

Салуус ткнул куском необычного металла чуть не в самый нос Фассину:

– Это та самая херовина, что я утащил с разбитого корабля, старина. – Сал посмотрел на металлическую штуковину в своей руке, проглотил слюну и глубоко вздохнул; губы его задрожали. – Это то самое, что…

«Ну, сейчас этот мудила расплачется», – подумал Фассин. Он похлопал Сала по плечу.

– Ни к чему это, – сказал он Салу. – Нам нужно что-нибудь другое, нам нужно… не знаю. Что-то. А это нам не нужно – то, что тут перед нами. Нам нужно что-то другое. Из другого времени, материала и места. Может, это моя последняя свободная ночь, Сал. – Фассин ухватил Сала за плечо в идеально сидящем пиджаке. – Я серьезно! Ты и представить себе не можешь, чем это все для меня может обернуться, – полной жопой. Черт побери, Сал, ты и представить себе не можешь, какой жопой это может обернуться для всех нас, а я тебе не имею права сказать, может, эта ночь – мой последний шанс оттянуться, а… а… а ты показываешь мне какой-то говенный крючок, чтобы вешать пальто или хер его знает что. – Он легонько махнул рукой, целясь в искореженный кусок металла, чтобы оттолкнуть его в сторону, но промазал. Тогда он шмыгнул носом и взял себя в руки. – Извини, – сказал он трезвым голосом. – Извини, Сал. – Он похлопал его по плечу. – Но может, это мой последний шанс оттянуться, и… слушай, я согласен на что угодно… жаль, что Бугитаун далековато, ей-богу, жаль, но, с другой стороны, у меня было несколько долгих дней и, может быть… нет, не может быть. Определенно может быть. Даже наоборот, совершенно определенно, самое разумное – это отправиться на боковую…

– Ты серьезно? – сказал Сал, роняя кусок металла с его деревянной подставкой на стол.

– Насчет поспать? – сказал Фассин, сделав резкое движение рукой. – Что ж, это…

– Да нет, кретин, я тебе говорю про Бугитаун!

– Что? Я ничего не говорил про Бугитаун!

– Говорил-говорил! – со смехом сказал Сал.

– Правда? Вот ведь какая херня!

У Сала был флаер. Автоматизированный до такой степени, что едва ли не попадал под закон о запрете ИР. Он был весь напичкан механизмами самовосстановления, которым до нанотехнологий оставалось, ну, чуть-чуть-чуть, но все же оставалось. В высшей степени гражданский, но со всеми военными допусками. Если бы главный адмирал Объединенного, к херам, флота поднялся на борт этой птички и предъявил свои полномочия, то получил бы полный отлуп со всеми его «всюду и без ограничений». Давай-ка, браток, куда подальше. Хромай отсюда, да пошевеливайся.

Чтобы прочистить мозги, они часть пути летели с открытым фонарем. Было дьявольски холодно.

Приземлились они непонятно где, подняв воздушными струями какие-то мусорные ошметки, – а Фассин-то думал, что такой вещи, как мусор, уже не осталось.

Бугитаун практически не изменился. Они опускались на самое дно, желая воспарить ввысь. Пьяные компании шалых девиц – такой улов поднимали они, закидывая свои сети в хмельные забегаловки и наркопритоны. Фассин тем временем пытался задать Салу направление к одному определенному бару, а Сал (который смутно помнил, что он тут не только оттягивается, но и хочет расколоть своего старого дружка Фасса, дабы тот выболтал потенциально полезные и чреватые прибылью подробности всей этой заварушки), правда без особого успеха, пытался сориентировать старо-нового закадычного дружка в определенном информационном направлении, хотя и прилагал к этому все меньше усилий, ибо в нем все сильнее росло чувство – да пошло оно все в жопу.

Фассину тоже не удавалось задуманное, но он продолжал стремиться туда, на ту улочку, в тот самый бар, но пока они торчали в заведении под названием «Наркатерия», где были алмазные панели на стенах, а дешевка так ослепляла, что глаза начинали слезиться, где их окружали люди, которые не видели Сала так давно, что теперь просто не могли его отпустить, не смей никуда уходить, ах ты, злыдень такой. А это твой дружок? Где ты прятал его? Можно я тут присяду, а? И я, и я! В конце концов Фассину пришлось плестись в общественную приватную будку и делать вызов оттуда, потом он отправился в туалет, где выблевал обжигающей струей весь алкоголь, выпитый после предыдущего посещения сортира (делал он это над унитазом, так что и по звуку, и по виду не придерешься), потом вымыл лицо и присоединился к пьяной, одуревшей от наркоты компании красоток – посмотришь, дух захватывает – и стал ждать нужную ему девицу, ту, ради которой все это и было затеяно, буквально все: сначала напросился в гости к Салу, потом напоил его и сделал вид, что напился сам (он и вправду напился, но не до такой степени), потом стал намекать на Бугитаун, а все для того, чтобы попасть сюда и увидеть эту самую девицу…

…Которая наконец и появилась почти час спустя, когда Фассин уже начал было впадать в отчаяние, но тут он увидел ее – безупречную, спокойную и, как всегда, прекрасную без вульгарности, хотя снова совсем иную, чем раньше: белокурые волосы раскачиваются на ходу, как чистейшее золото, вокруг ее почти треугольного лица; подбородок такой, что невозможно не прикоснуться, клубничные губы словно созданы, чтобы целоваться, крохотный носик – чтобы прижаться к кому-нибудь, щеки – чтобы их гладить, глаза – чтобы заглядывать в них (глубина, ах какая глубина!), брови – чтобы облизать их, лоб – тоже чтобы облизать, высушить от проступивших после любовных игр капелек пота; ах-ах-ах, какой это нелегкий труд!

Аун Лисс.

Единственная настоящая любовь всей его жизни, резидентурная его страсть.

Еще немного постарела, но не настолько, как должна бы по годам. Выглядит по-другому, живет по-другому, чувствует себя по-другому, зовется по-другому. Теперь ее зовут Ко (и больше ничего), никакая не Аун Лисс, но для него она всегда будет Аун Лисс. Нет нужды произносить ее настоящее имя. Многое из того, что случилось между ними, так и не было сказано вслух. Одета как обычная работница. Ничего особенного, откровенного, вызывающего.

И все же.

Она протянула руку.

Даже на стоявшего поблизости Сала (причем в окружении – а фактически стиснутого со всех сторон – высшего воплощения человеческой женственности и супервозбуждающей гиперпрелестной привлекательности) она произвела впечатление.

– Фасс, сукин ты сын!

Аун Лисс так и стояла с вытянутой рукой.

Снова во флаере Сала. Сал спереди, постанывает, порочные близняшки Сегретт вовсю занимаются им.

Фассин и Аун на заднем сиденье абсолютно счастливы своим консерватизмом. Они долго целовались, потом (оглянувшись и пожав плечами при виде вывертов на переднем сиденье – флаер в это время на самом деле никуда не двигался, а кружил на месте в холостом режиме; в режиме соития, как пошутила Аун Лисс) она поднялась и оседлала его; Фассин забрался руками под ее легкое платье, пальцы его ласкали ее спину… и не перестали ласкать, когда все впятером оказались в идиотском доме Кегаров, насаженном на водяной столб точно так же, как, по выражению Аун, она была насажена на столб Фассина. (Это было сказано вслух, чтобы шутка не пропала даром. Оба рассмеялись. Фассин надеялся, что не слишком громко.) Она не снимала с себя платья даже в самый разгар любовной схватки, когда его пальцы гладили, ласкали, трогали ее выгнутую спину, оставляя на ней чуть отдававшиеся болью углубления, и разделась, только когда они легли вместе под тонкую простыню, – скинула с себя платье, и он прижался к ней.

И вот что за эти несколько часов сказали их пальцы, вырисовывая, выстукивая фразы на совершенно не поддающемся расшифровке алфавите, которым они пользовались уже несколько сотен лет с того времени, когда она стала его агентом, его каналом.

ТЫ ВСЕ ЕЩЕ МОЯ СВЯЗН?

Они находились в отдельной кабинке где-то в глубинах «Наркатерии», целовались. Она запустила руки между его курткой и рубашкой, отстучала.

ДА. ШТО У ТЕБЯ ДЛ МН?

ВО1-Х, Я ТПРЬ МАЙОР ОКУЛЫ. ВРМННО ОТКМАНДРВАН.

ТЫ?

ПТМУШТО Я НШЕЛ ШТО-ТО В ТОЙ ЗНАМНТ КСПДЦ. О НСЛНЧСКМ СПСКЕ. ТЫ О НЕМ СЛШАЛА?

ВОБЩХ ЧРТХ.

ТЕРИЯ 2РОГО КОРАБЛЯ, отстучал он. ТАЙНАЯ СТЬ ХДОВ.

ПОСТОЙ, отстучала она. СЕТЬ ХДОВ ГВРШЬ?

ДА. СКРТАЯ СТЬ.

Последовала пауза. Она впилась в него губами. Ее пальцы отстучали:

ТЫ С УМА СШЛ.

Потом они шли в флаер, обнимая друг друга поверх курток.

ЭТО ИЗА ТОГО ШТО Я НШЛ. ОТЪЕДН-5 НЧНАЕТ ВТРЖНИЕ В СРОКИ ОТ 6 МСЦВ ДО ОДНГО ГДА. ОНИ СЧТЮТ ЗПРДЛЦЫ ТЖЕ УЧСТВЮТ. ВЕРНО?

ТМ СЛЖНЕЕ. ОДНИ ДА, ДРГИЕ НТ.

ЧРЗВЧН ПЛЖН ОБЪВЛНО ИЗА ЭТГО.

ЭТО ТЫ ВНВАТ?

ДА. ЗВНИ. БЪДИНЕНЫЙ ФЛТ НА ПДХОДЕ. НАМНГО ОПРЖАЕТ ТЕХКРБЛЬ. БДТ ЗДСЬ ГДА ЧРЗ 2. ИСПЛЬЗВЛИ ИР ДЛЯ ПРДЧИ С БЪДИНЕНГО ФЛТА ЧТБЫ РСКЗАТЬ НАМ Б ЭТМ.

ИР?

ДА.

ЛЦМРЫ.

И потом во флаере.

И ШТО ТЫ ТПРЬ?

СКРО НВАЯ КСПДИЦИЯ. С ГЛВНЫМ СМТРТЛЕМ КЛНА ГНСРЛМ, ИРИЛТКЙ ПЛКВНКМ ОКУЛЫ И СМТРТЛЕМ ПГСМ ЮРНВЧЕМ. ПСТРСЯ ПРЖДЕ ВСГО УЗНТЬ ОСТЛЬНЕ ИЗ ТГО ШТО Я НШЕЛ.

Всадник и скакун могли и дальше вести разговор.

– Как ты? – прошептала она.

– Прекрасно. А ты?

– Как и ты.

И ЧТО ТЫ НАШЛ?

ТЧНО НЕ ЗНАЮ. В ТО ВРМЯ Я НЕ ПНЛ. ВСЕ ПРОЯВЛОСЬ ГРЗДО ПОЖЕ КГДА ДЖЕЛТК ПРВЕЛ АНАЛИЗ. ЧТ-ТО Б ЭТМ ВТРМ КРБЛЕ И ШТКВНЕ КТРЯ НЗВТСЯ ПРЕОБРЗВН. С ЕЕ ПМЩЬЮ МЖНО ПРДТЬ КАКОЙ-ТО СМСЛ НСЛНЧСКМУ СПСКУ. ДЖЛТК ОТПРВЛ ФЛТ ЧТБЫ ПОПТАТЬСЯ ВЫСНТЬ. НЧГО НЕ НШЛ. ФЛТ ПГБ.

Она почувствовала, что он остановился, напрягся, и отстучала:

ШТО?

ПРДПЛЖТЛЬНО ПРТЛ УНЧТЖЛИ ТВОИ ЗПРДЛЦЫ. ТАК?

Я НЧГО НЕ ЗНЛА. Я ТЛЬКО ДВШКА НА СВЯЗИ. Она помедлила. ЗНЧТ ТЫ ГВРИШЬ ШТО ТЫ ИНЦРВАЛ НЕ ТЛЬКО ЭТО ЧРЗВЧНОЕ ПЛЖНИЕ НО И ПРДУЩЕЕ А К ТМУ ЖЕ И ПРТЛ УНИЧТЖЛ?

ДА. САМ ТОГО НЕ ВЕДАЯ.

НИ ХЕРА СЕБЕ.

– Как я рад снова видеть тебя.

– Повтори.

– Мы должны делать это чаще.

– Вот уж точно. А теперь помолчи.

НО ЕСЛИ ТАК ОНО И ЕСТЬ И ЭТО ИЗВСТНО ПЧМУ Я ТЕБЯ РНШЕ НЕ ПРОСЛА ОТПРАВТЬСЯ В КСПДЦИЮ И НАЙТИ НВУЮ НФРМЦИЮ ДЛЯ ХРШХ РЕБЯТ?

ПНТИЯ НЕ ИМЕЮ.

ВСЕ ЭТО ЧУШЬ НО ОНИ ХТЯТ ШТБЫ Я ПРВРЛА.

ПРВРЬ.

И ШТО ТЫ ИМЕЕШЬ В ВДУ КГДА ГВРШЬ ШТО ОДНИ ЗПРДЛЦЫ ЗА ОТЪЕДНЕНИЕ Э-5, А ДРГИЕ НЕТ?

РЗНГЛС.

РАЗНОГЛАСИЯ? ТЫ МНЕ ЛЕПИШЬ ЭТУ ХЕРНЮ ПРО КАКИЕ-ТО РАЗНОГЛАСИЯ? ШТО НЧГО ЛУЧШЕ У ТЕБЯ НТ? НЕ СБВЛЯЙ СТРСТИ. ПКРВАЛО СОСКЛЬЗВАЕТ.

Он принялся производить страстные движения, издавать страстные звуки.

В кровати его руки лежали на ее затылке.

Я ОТПРВЛЮСЬ НА ЛНУ ТРТЬЯ ЯРСТЬ ЧРЗ ТРИ ДНЯ.

…ОЙ

ШТО ОЙ?

ВРДЕ СЛХИ КАКИЕ. ЭТА ИНФРМЦИЯ ДЖЕ НЕ МНЕ ПРДНЗНЧЛСЬ. ВЗМЖНО АТКА НА ЛУНЫ НСКРНА.

ЛУНЫ НСКРНА? НЕ ГЛНТН?

НТ. МЛКИЕ ЛУНЫ.

МЖЕШЬ УЗНТЬ БЫЛА ЛИ АТКА НА ЛНУ ТРТЬЯ ЯРСТЬ? БЫЛИ ЛИ АТКИ НА НБЛДТЛЕЙ?

ПСТРЮСЬ.

ПСТРСЯ ПЛЧШЕ.

ОБЩЮ.

ХРШО. ЕСЛИ Я ШТО-НБДЬ НЙДУ НА НСКРНЕ, СООБЩУ ТЕБЕ А НЕ МРКТРИИ.

ХРШО. ДГВРЛИСЬ. КАК?

УСТАНВИТЕ МКРСПТНИК ПСРДИНЕ МЖДУ НШМИ СТЦНРНЫМИ EК4 И EК5. Я ОТПРВЛЮ ТУДА РДГРМУ. МОЙ СТРЫЙ КОД И ЧСТОТА ОСТАЮТСЯ, ИДЕТ?

ПОЖАЛУЙ. НЕ СПШИ ШТОБЫ ВСЕ КАК НАДО.

НА ЭТО МЖТ УЙТИ НЕ ОДН МСЦ. МЖТ ТАМ И ИСКТЬ-ТО НЧГО. НЖНО ЧТБЫ МКРСПТНК РБТЛ И НА ПРИЕМ СНЗУ НА ТОТ СЛЧАЙ ЕСЛИ Я БДУ НА НСКРНЕ.

ПЕРЕДАМ.

Немного спустя.

Я ТБЯ ЛБЛЮ.

ТЫ С УМА СШЛ.

ПРВДА.

БЛЬШЕ СТРСТИ.

Он натянул простыню на свою запредельскую девушку.

ОПТЬ ПКРВАЛО СОСКЛЬЗВАЕТ?

НЕТ ПРОСТО МНЕ НЖНО БОЛЬШЕ СТРСТИ…

3
Возвращение невозможно

Дядюшка Словиус посадил его к себе на плечи. Они шли смотреть, как будут убивать плохую машину. Он ухватил дядюшку Словиуса за лоб, отчего тот стал морщиться, а морщины такие смешные под пальцами, и он принялся корчиться, извиваться и хохотать, и дядюшке Словиусу пришлось покрепче взять его за колени, чтобы он не упал.

– Фасс, прекрати ты извиваться.

– Я в поряде, честно.

Он уже знал, что нужно говорить: «Я не упаду» или «Я в порядке», но сказать, например, «Я в поряде» было лучше, потому что взрослые от этого улыбались и хлопали по плечу. Иногда они клали руку тебе на голову и ерошили волосы, но это ничего.

Они прошли через парадную дверь. Стояла весна, и потому они жили в весеннем доме. Это был большой дом. Он уже успел пожить во всех домах, кроме летнего. В летний должны были переехать после этого. И тогда он уже во всех поживет. А потом все начнется сначала. Так устроен мир. Дядюшка Словиус пригнулся, когда они проходили через дверь, чтобы он не ударился головой о косяк.

– Эй, смотри головой не стукнись, – услышал он голос отца где-то сзади.

Мать вздохнула:

– Перестань суетиться, дорогой.

Он не видел ни отца, ни матери – те шли сзади него и дядюшки Словиуса, но он их слышал.

– Слушай, я не суетился. Я просто…

– Нет, ты…

У него в пузе начинало бурчать, когда ма и па говорили вот так между собой.

– Еще об истории! Еще об истории! – Когда они шли к самолету.

Дядюшка Словиус рассмеялся. Плечи дядюшки затряслись – он почувствовал это попой.

– Ух ты, какие мы любознательные.

– Сказала бы я на этот счет кое-что, – проговорила мама.

– Да брось ты, – сказал папа. – Мальчик просто интересуется.

– О да, ты прав, – сказала мама. Было слышно, как она дышит. – Моя ошибка. Извини, что выразила свое мнение.

– Да послушай ты, я вовсе не хотел…

– Еще о воэринах!

– Воэнах, – сказал дядюшка Словиус.

– А у меня есть воэрин! Он у меня такой большой и умеет говорить, лазать, плавать, прыгать и даже ходить под водой. У него есть ружье, которое стреляет в другие игрушки. И еще у меня много маленьких, которые просто двигаются. У них тоже есть ружья, но такие маленькие, что их и не видно, но они могут ронять друг друга. У меня их почти сто штук. Я все время смотрю «Штурмовой взвод воэринов»! Мой самый любимый – капитан Чунс, потому что он умный. А еще я люблю коммодора Саптпанура и капрала Кумпа, потому что он смешной. А Джун и Йозе больше всего любят коммодора Саптпанура. Они мои друзья. А вы, дядя Словиус, смотрите «Штурмовой взвод воэринов»?

– Не уверен, что хоть раз поймал его, Фасс.

Фассин нахмурился, задумавшись. Он решил, что эти слова, вероятно, означают «нет». Почему взрослые просто не говорят «нет», когда имеют в виду «нет»?

Они сели в самолет. Фассин сполз с плеч дядюшки Словиуса, но остался сидеть рядом с ним впереди. Ему даже не нужно было больше говорить, что если он сядет назад, то его будет тошнить. С другой стороны от него сел слуга. Двоюродный дедушка Фимендер с двумя старыми дамами, его подружками, сели сзади. Он смеялся, и они тоже. Еще дальше сзади сидели его мама и папа – тихо о чем-то разговаривали. Его мама и папа были старенькие, но дядюшка Словиус был еще старее, а двоюродный дедушка Фимендер тот вообще был старым-старым.

Самолет поднялся в воздух и полетел с таким же звуком, что и штурмовик «Мститель» из «Штурмового взвода воэринов». Его модель штурмовика «Мститель» тоже летала, но только в Наблюдаемых пространствах под открытым небом, стреляла из пушек и ракетами и точно так же шумела. Он хотел взять ее с собой, но ему не разрешили, хотя он и поднял крик. Ему не позволили взять с собой игрушки. Ни одной!

Он дернул дядюшку Словиуса за рукав:

– А расскажите мне о воэринах! – Он попытался понять, что заставило дядюшку Словиуса рассмеяться. – Еще об истории!

Дядюшка Словиус улыбнулся.

– Воэны – это громилы Кульмины, – сказал двоюродный дедушка Фимендер со своего сиденья сзади и наклонился вперед.

Его дыхание, как и всегда, пахло так забавно-сладковато. Двоюродный дедушка Фимендер любил выпить. Он и говорил иногда забавно, будто все слова были одним большим словом.

– Я не стал бы с таким увлечением задерживаться на мерзавцах, которые лишили наш вид того, что нам всегда принадлежало.

– Успокойся, Фим, – сказал дядюшка Словиус. Он повернул голову к двоюродному дедушке Фимендеру, но сначала посмотрел на слугу, который даже не шелохнулся, не поднял глаз – вообще ничего. – Не дай бог тебя услышит тот, кто относится к таким вещам серьезно, – тогда ты вполне можешь оказаться рядом с этим негодяйским ИР. Ты меня понял?

Он улыбнулся двоюродному дедушке Фимендеру, который снова откинулся на спинку сиденья между двумя старушками-подружками и взял бокал с подноса.

– Для меня это было бы честью, – сказал он тихим голосом.

Дядюшка Словиус улыбнулся Фассу:

– Воэны пришли на Землю очень-очень давно, Фассин. До того как люди научились строить космические корабли. Даже чуть ли не до того, как они научились строить морские корабли.

– И когда это было?

– Четыре тысячи пятьдесят первый ДНЭ, – сказал двоюродный дедушка Фимендер едва слышным голосом.

Дядюшка Словиус, казалось, не услышал. Фассин не был уверен – то ли двоюродный дедушка Фимендер спорит с дядюшкой Словиусом, то ли нет. Но так или иначе, Фассин запомнил 4051 ДНЭ как важное число.

– На Земле они встретили людей, – сказал дядюшка Словиус, – и взяли их с собой на свой корабль – на другие звезды и планеты.

– Похищение первобытных! – сказал двоюродный дедушка Фимендер. – Отобрали себе, не мудрствуя лукаво, варваров на посев! Так?

Похоже, он говорил не с ним и не с дядюшкой Словиусом. К тому же Фасс ни слова не понял из того, что сказал двоюродный дедушка Фимендер. Старушки-подружки рассмеялись.

– Слушай, – сказал дядюшка Словиус с едва заметной улыбкой, – кто может сказать, похищены были люди или нет? Жители Древнего Египта, Месопотамии и Китая были настолько примитивны – они даже не понимали, что происходит. Может, они решили, что воэны – это боги, и пошли с ними добровольно, без всякого похищения, и мы даже не уверены, забирали воэны людей целиком или нет. Может, они брали только их клетки.

– Или детишек, или эмбрионы или удалили несколько тысяч оплодотворенных яиц, – сказал двоюродный дедушка Фимендер. И потом: – Ах, спасибо, дорогая. Упс! Хорошо пошла.

– В любом случае, – сказал дядюшка Словиус, – воэны взяли несколько человек и расселили их на планетах, очень далеких от Земли, и земляне росли с другими людьми, а Кульмина потребовала, чтобы другие помогали землянам, и те быстро цивилизовались и изобрели все те вещи, что когда-либо изобрели люди на Земле, но эти земляне на других планетах всегда знали, что они – часть галактического сообщества, так?

Дядюшка Словиус посмотрел на него с вопросительным выражением. Фасс тут же кивнул. Он знал, что такое галактическое сообщество: это все остальные.

– Как бы то ни было, но люди на Земле продолжали изобретать всякие штуки и в конечном счете изобрели ходы и порталы…

– Корабль-штурмовик «Мститель» мчится по ходам через порталы, – сказал он дядюшке Словиусу.

– Ну да, – сказал дядюшка Словиус. – И вот когда земляне вышли в космос, и познакомились с инопланетянами, и соединили свои ходы с ходами всех других, они обнаружили, что инопланетяне до встречи с ними уже сталкивались с представителями рода человеческого или слышали о них, потому что о землянах, которых воэны забрали на другие планеты, было уже хорошо известно.

– Остаточное человечество, – сказал двоюродный дедушка Фимендер со своего места сзади. Голос у него звучал забавно, словно дедушка был готов вот-вот рассмеяться или что еще.

Дядюшка Словиус оглянулся и сразу же повернулся обратно:

– Ну, термины не имеют особого значения, хотя иногда и могут звучать довольно обидно.

– Они тщательно подбираются, чтобы удерживать нас на нашем месте, напоминать, что мы им всем обязаны, как ни посмотри, – сказал двоюродный дедушка Фимендер.

– Кульмина говорит нам, что они выделили специальных наблюдателей – приглядывать за Землей, после того как воэны забрали землян к звездам. Они следили, чтобы с Землей все было в порядке, ну, например чтобы в нее не врезался какой-нибудь большой камень.

Двоюродный дедушка Фимендер то ли закашлялся, то ли рассмеялся:

– Говорить можно что угодно.

Фасс оглянулся на двоюродного дедушку Фимендера. Ему вроде бы хотелось, чтобы двоюродный дедушка Фимендер помалкивал, а вроде и нет, потому как то, что говорил двоюродный дедушка Фимендер (пусть он, Фассин, и не все понимал), похоже, дополняло то, что говорил дядюшка Словиус. Они как бы соглашались друг с другом и одновременно не соглашались. Двоюродный дедушка Фимендер подмигнул ему и повел своим бокалом в сторону дядюшки Словиуса:

– Нет-нет, ты его слушай!

– И вот люди с Земли добрались до звезд и обнаружили, что повсюду обитают инопланетяне, – сказал ему дядюшка Словиус. – И некоторые из этих инопланетян были мы! – Он улыбнулся широкой улыбкой.

– И инопланетных землян оказалось куда как больше, чем тех, кто думал, что человечество – это они, – сказал двоюродный дедушка Фимендер.

Похоже было, что он ехидничает. Дядюшка Словиус вздохнул и уставился прямо перед собой.

Самолет летел над горами, покрытыми снегом. Впереди виднелся большой кусок пустыни в форме круга. Дядюшка Словиус покачал головой – он, похоже, ничего больше не хотел говорить, но заговорил двоюродный дедушка Фимендер, и потому Фассин повернулся на своем сиденье, чтобы лучше слышать, что тот скажет.

– И в техническом плане они продвинулись куда как дальше, эти так называемые п-земляне. Продвинутые, но забитые. Вид прислужников, как и все остальные. Так что все мечты землян об экспансии лопнули как мыльный пузырь. Оказалось, что ответ на вопрос «Где же все?» звучит «Повсюду», но только ставкой в этом галактическом покере является червоточина, а потому нам пришлось профинансировать свою собственную и бросить ее на кон. Потом мы узнали, что Повсюду и в самом деле значит Повсюду: все, что ты мог увидеть глазами, и все, что не мог, уже принадлежит каким-нибудь сукиным детям – каждый метеорит, каждая планета, каждая луна и звезда, каждая комета, пылевое облако и карлик, даже это треклятое первовещество самого космического пространства тоже было чьим-то домом. Высадишься на забытом богом, остывающем угольке, рассчитывая выкопать там что-нибудь, построить или еще как-то использовать его, а тут на́ тебе – двухголовый инопланетянин высовывает из норы сразу две свои башки и говорит: «Катись куда подальше» – или наводит на тебя пушку. Или тащит тебя в суд – ха! А это и того хуже.

Он никогда не слышал, чтобы двоюродный дедушка Фимендер столько разговаривал. Он не был уверен, что двоюродный дедушка Фимендер говорит все это дядюшке Словиусу, или ему, или даже двум своим старушкам-подружкам, потому что он ни на кого даже не смотрел, – он смотрел на выдвижной столик в сиденье перед ним, а может, на стоящие там графин и бокал, и вид у него был грустный. Две старушки-подружки принялись его успокаивать, а одна пригладила на нем волосы, которые были ох какие черные, но все равно казались стариковскими.

– Начальное обучение, так это у них называется, – сказал он то ли себе, то ли выдвижному столику. – Треклятое похищение. – Он фыркнул. – Каждому виду указывают его место и смотрят, чтобы никто никуда. Позволяют нам мечтать, а потом прокалывают эти мечты, как воздушные шарики. – Он покачал головой и отхлебнул из своего сверкающего бокала.

– Начальное обучение? – спросил Фасс; он хотел убедиться, что правильно расслышал.

– Что? А, да.

– Ну, это уже продолжается столько, что никто и не помнит, было ли по-другому, – сказал дядюшка Словиус.

Голос его звучал мягко, и Фасс не был уверен, к кому он обращается – к нему или к двоюродному дедушке Фимендеру. Он слушал вполуха, вытащив один из экранов самолета. Если бы ему позволили взять с собой игрушки, он точно бы прихватил своего ВсеЗная и спросил, но теперь из-за этих занудных взрослых приходилось пользоваться экраном. Он разглядывал буквы, цифры и всякие штуки. (Дядюшка Словиус и двоюродный дедушка Фимендер продолжали говорить.)

Он не хотел разговаривать, он хотел «стучать по клаве», как это делали взрослые. Он попробовал несколько клавиш. Спустя некоторое время на экране появился символ множества книг и рядом с ними – большой мальчик и символ уха. У мальчишки был неряшливый вид, в руке он держал наркочашу, а вокруг головы у него виднелись линии, и маленькие двигающиеся спутники, и летающие птицы. Ну, ладно.

«Начальное обучение», – произнес он, но нажал клавишу «текст». Экран сказал:

«Начальное обучение», практика, давно установленная и используемая в последнее время Кульминой наряду с другими; несколько экземпляров доцивилизованных видов изымаются из их среды обитания (обычно в клонокластичной или эмбриональной форме), из них выводится зависимый вид/рабы/наемники/наставляемые, и когда их сородичи из исконной среды обитания достигают фазы галактического развития, то оказываются не самыми цивилизованными/продвинутыми в своем виде (нередко они даже не самые многочисленные представители этого вида). Предполагается, что виды, воспитанные таким образом, чувствуют себя обязанными своим так называемым наставникам (которые обычно заявляют, что тем временем изменяют траектории комет и другим образом препятствуют катастрофам на их родной планете, независимо от того, так оно на самом деле или нет). Эта практика была запрещена в прошлом, когда действовали пангалактические законы (см. галактический совет), но имеет тенденцию к возрождению в менее цивилизованные периоды развития. Обычные названия для этой практики – начальное обучение, подъем за уши или агрессивное наставничество. По соответствующей местной терминологии — п-человечество и о-человечество (продвинутые и остаточные).

И это было только начало. Он почесал голову. Слишком много длинных слов. А ведь это даже не взрослопедия. Может, ему следовало поискать сайт для детей помладше.

Они пошли на посадку. Ух ты! Фассин даже не заметил, что они так близко от земли. Пустыня была усеяна самолетами разных размеров, многие были в воздухе. Народу тоже собралось много.

Они спустились по трапу и пошли по песку, хотя многие оставались в своих самолетах. Ему пришлось снова ехать на плечах дядюшки Словиуса.

Чуть вдалеке в центре большого круга располагалась башня со здоровенным шаром наверху. Там-то и была плохая машина, которую обнаружила в горной пещере и поймала Цессория. (Цессория и Люстралии ловили плохие машины. Он несколько раз пытался посмотреть «Патруль Люстралиев», но это было кино для стариков – сплошные разговоры да поцелуи.)

Плохой машине в шарике на верхушке большой башни позволили произнести речь, но в этой речи оказалось слишком много длинных слов. Ему стало скучно, к тому же тут было так жарко. Ни одной игрушки! Дядюшка Словиус два раза сказал ему: «Цыц!» Он даже немного устал делать вид, что душит дядюшку Словиуса, обхватывая его шею ногами, чтобы отомстить ему за это двойное «Цыц!», но дядюшка Словиус, казалось, даже не замечал его усилий. Мама и папа продолжали свой тихий разговор, закатывая глаза и тряся головами, – они это все время делали. Двоюродный дедушка Фимендер и две старушки-подружки остались в самолете.

Люстралии в самолете (люди и вуль, похожий на большую серую летучую мышь) сказали какие-то слова, потом наконец пришло время, и плохую машину убили, но даже и это было неинтересно – шарик на вершине башни покраснел, из него пошел густой дым, а потом Фассин увидел сильную яркую вспышку, хотя вовсе не такую уж сильную и яркую, потом раздался грохот, и вниз посыпались осколки, и еще пошел дым, некоторые радостно закричали, но большинство помалкивали, только эхо отдалось в горах.

Когда они вернулись в самолет, у двоюродного дедушки Фимендера были красные глаза, и он сказал, что, по его мнению, только что было совершено страшное преступление.

* * *

– А, молодой Таак. Ну-ка объясни-ка ты мне, что это за глупые разговоры о невозможности совершать экспедиции надлежащим образом; под надлежащим я, конечно же, имею в виду дистанционный метод.

Браам Гансерел, главный наблюдатель клана Тондерон, а потому и самый главный наблюдатель из всех (и будущий клановый тесть Фассина), был высок, худ, с гривой седых волос. Он выглядел моложе своих лет, но если как следует прикинуть, то ему перевалило за тысячу семьсот. У него были резкие, угловатые черты лица, большой нос, бледно-восковая, прозрачная кожа, а пальцы и кисти – длинные, хрупкие на вид. Он обычно ходил и стоял, выпятив грудь и закинув назад голову, словно давным-давно поклялся не выглядеть в старости сутулым и зашел слишком далеко в другом направлении. Из-за этой смешной привычки голова его сидела на шее под таким углом, что на тех, с кем он разговаривал и кому выговаривал, ему приходилось смотреть поверх своего великолепного, монументального носа. В руках он держал две длинные, отливающие черным блеском палки, словно только что вернулся с наимоднейших горнолыжных трасс или собирался туда отправиться.

С этими длинными, связанными в пучок волосами, бледной кожей и простыми, но изящного покроя наблюдательскими одеяниями (черные обмотки, панталоны, длиннополый пиджак) он выглядел вызывающе хрупким, милым стариком, важным до умопомрачения и деспотичным, словно некое верховное божество.

Он ворвался в столовую старшего офицерского состава тяжелого крейсера «Пиралис», стуча своими двумя палками и каблуками, в сопровождении полудюжины младших наблюдателей – и мужчины и женщины, вид у всех мрачно-почтительный; замыкала шествие долговязая фигура улыбающегося Паггса Юрнвича, наблюдателя, в обучении которого участвовал Фассин, но который впоследствии провел меньше времени, чем Фассин, в медленно текущей реальности экспедиций и теперь был старше и по внешности, и по прожитому времени.

– Главный наблюдатель, – сказал Фассин, встав и слегка (чтобы это не выглядело как поклон) кивнув.

Тяжелый крейсер доставлял их на Третью Ярость, низкоорбитальный спутник Наскерона, с которого они собирались отправляться в экспедицию либо все дистанционно, либо (если Фассину удастся настоять на своем) комбинируя дистанционный и прямой методы.

Браам Гансерел отказался лететь с высокими перегрузками (его годы и хрупкость исключали это), невзирая ни на какие э-костюмы, коконы жизнеобеспечения и противоударные гели, и потому корабль перемещался неторопливо, со стандартным одним «же», так что создавалась приблизительно двойная гравитация Глантина, чуть ниже силы тяжести на Сепекте. Но Браам Гансерел даже при этой стандартной перегрузке демонстративно, чтобы это ни для кого не осталось тайной, ходил, опираясь на обе свои палки. Однако в сложившихся обстоятельствах он полагал, что этой жертвы от него требуют долг и честь. Фассину показалось, что в таком виде Браам Гансерел напоминает вуля, вставшего на ходули.

– Так что скажешь? – спросил главный наблюдатель, остановившись перед Фассином. – Почему это ты отказываешься от дистанционной экспедиции, Фассин? Что с тобой случилось?

– Страх, сэр, – ответил ему Фассин.

– Страх?

Браам Гансерел, казалось, решил поставить эксперимент, можно ли закинуть голову еще дальше назад, – обнаружил, что можно, и там ее и оставил.

– Страх, что рядом с вами я буду выглядеть как довольно-таки средненький наблюдатель медленных.

Браам Гансерел прищурился и некоторое время разглядывал Фассина.

– Ты надо мной издеваешься, Фассин.

Фассин улыбнулся:

– У меня лучше получаются прямые экспедиции, Браам. Вы это знаете.

– Знаю, – сказал Гансерел.

Он повернулся с какой-то дерганой грацией и рухнул на диван, на котором перед его приходом сидел Фассин, слушая новости по экрану. Фассин тоже сел. Паггс уселся, облокотившись одной рукой, на ближайшем диване, а остальная свита Браама Гансерела расположилась поблизости в соответствии с непонятной постороннему иерархией.

Фассин кивнул Паггсу.

– Смотритель Юрнвич, – сказал он с улыбкой, официальным тоном, который – он надеялся – не будет воспринят Паггсом всерьез.

Паггс ухмыльнулся:

– Рад тебя видеть, Фасс.

Значит, с этим все было в порядке.

– Но мы должны делать это совместно, насколько я понимаю, – сказал Браам Гансерел, глядя перед собой на настенный экран, где без звука шли новости.

Показывали похороны чинов Навархии, погибших во время атаки на порт-орбиталище в подвижной точке либрации Сепекте. Гансерел уложил одну из своих палок на подлокотник дивана рядом с собой, а вторую не выпустил из рук. Он махнул ею в сторону экрана, и тот с готовностью снова превратился в голую стену. Столовая старшего офицерского состава тяжелого крейсера была просторной, с множеством вертикальных колонн и диагональных опор. Как и в остальных частях корабля, здесь было вполне комфортабельно по человеческим стандартам, хотя полковнику Хазеренс и приходилось довольствоваться каютой, тесноватой для ирилейта. Ей предложили лететь на крейсере сопровождения, где ей было бы удобнее, но она отказалась.

– Мы можем быть вместе, – сказал Фассин. – Вы и Паггс дистанционно, а мы с полковником напрямую. В таком случае у нас у всех будет прикрыт тыл, и если с одной из групп что-нибудь случится…

– Так-так, – сказал Гансерел. – Видишь ли, молодой Таак, в этом-то все и дело. Если мы все останемся на Третьей Ярости под защитой этого великолепного корабля и его сопровождения, мы там все будем в безопасности. А ты хочешь в крохотном газолете отправиться на эту планету с ее буйной атмосферой. Опасное предприятие даже в самые спокойные времена. В чрезвычайных же обстоятельствах – просто глупая бравада.

– Браам, ведь разрушенный портал находился под защитой целого флота, и тем не менее его уничтожили. Третья Ярость может двигаться, но очень медленно. Если кто-то захочет нанести удар по Третьей Ярости, он разгонит небольшую каменную глыбу до скорости, близкой к световой, и пошлет ее курсом наперехват. И тогда тяжелый крейсер будет в состоянии помочь единственным способом: если он окажется – а шансы на это просто ничтожны, один к миллиону, – на пути глыбы и примет удар на себя. Но поскольку никто не собирается окружать всю луну коконом из кораблей, то, на мой взгляд, не стоит рассчитывать, что несколько кораблей спасут нас, когда спасения практически нет.

– Зачем кому-то атаковать такую маленькую луну, как Третья Ярость? – спросил Паггс.

– И правда, – сказал Гансерел, словно и сам собирался задать тот же вопрос.

– Никаких причин для такого нападения нет, – сказал Фассин. – Но за последнее время отмечено немало нападений, причины которых понять невозможно.

– Вполне возможно, что атаке может подвергнуться и сам Наскерон, – заметил Гансерел.

– Но Наскерон выдержит куда как более мощный удар, чем Третья Ярость.

– И тем не менее удар могут нанести непосредственно по тебе.

– Если я буду находиться в газолете, даже в сопровождении полковника Хазеренс с ее пистолетом, то обнаружить меня будет практически невозможно, – сказал им Фассин.

– Нет, возможно, если она будет постоянно на связи со своим начальством, – сказал Паггс.

– Вот по этой-то причине мы все и должны оставаться на Третьей Ярости и «нырять» дистанционно, – сказал, вздохнув и посмотрев на Фассина, Гансерел. – Контроль. Или, по крайней мере, иллюзия контроля. Наши хозяева в полной мере понимают, насколько важна эта миссия, пусть и считают, что пока еще рано объяснять ее истинную природу всем, кто это должен знать. Они, естественно, боятся, что если ничего не получится, то часть вины ляжет на них. В самом деле, все зависит от нас – горстки ученых, о которых они никогда особо не задумывались и не заботились, при всем том, что, – Гансерел перевел взгляд на младших наблюдателей, – Юлюбис примечателен только тем, что является центром исследования насельников. – Он снова устремил взгляд на Фассина. – Сами они почти ничего не могут, а потому со всем тщанием будут заниматься теми банальными вещами, которые им по уму. Отправив нас на Третью Ярость, где мы вполне можем чувствовать себя в безопасности под защитой военных кораблей, они полагают, что делают все возможное, дабы способствовать нашей миссии. Если они отпустят тебя на Наскерон и что-нибудь пойдет не так, то вину возложат на них. В этом они правы.

– Ничего из этого не выйдет, Браам.

– Я думаю, мы должны попробовать, – сказал Гансерел. – Послушай. – Он пошлепал Фассина по руке; на Фассине была его майорская форма, а потому он чувствовал себя неловко среди наблюдателей. – Ты давно не бывал в дистанционных экспедициях?

– Довольно давно, – признался Фассин.

– Теперь это делается иначе, – сказал, кивнув, Паггс. – Они теперь больше приближены к жизни, если угодно, стали убедительнее. – Паггс улыбнулся. – За последние пару веков методика претерпела значительные изменения к лучшему. Главным образом, благодаря движению за реальные экспедиции.

«Ты мне хочешь польстить, Паггс?» – подумал Фассин.

Гансерел снова похлопал Фассина по руке.

– Ты попробуй, Фассин, а? Сделай это для меня, а?

Фассин не хотел сразу отвечать согласием. «Все это не имеет отношения к делу, – подумал он. – Если бы даже я не знал, что существует потенциальная угроза для Третьей Ярости, единственный веский аргумент состоит в том, что насельники, с которыми мы должны говорить, не будут относиться к нам серьезно при использовании дистанционного метода. Тут речь идет об уважении, о том, что мы рискуем собой, делим с ними их мир, присутствуем там по-настоящему». Но он не должен выглядеть непреклонным. Нужно попридержать кой-какие доводы. Оставить про запас. После небольшой паузы Фассин медленно кивнул:

– Ну хорошо. Я попробую. Но это будет только пробная экспедиция. На день или два. Достаточно, чтобы понять, есть ли разница. А после этого нам придется принять окончательное решение.

Гансерел улыбнулся. Все улыбнулись.

Потом состоялся очень приятный обед со старшими офицерами небольшого флота, доставившими их на Третью Ярость.

Фассин улучил момент, чтобы поговорить с Гансерелом один на один.

– Главный наблюдатель, – сказал он, – я согласился на дистанционную экспедицию, но, если я почувствую, что она ничего не дает, мне придется настаивать на прямой. – Он помолчал, давая Гансерелу возможность сказать что-нибудь, но старик только смотрел на него в упор, откинув голову. – У меня есть полномочия, – продолжал Фассин. – Я их получил по итогам инструктирования от адмирала Квайла и Совета комплекторов. Насколько я понимаю, эти полномочия были урезаны чиновниками системы, которые пришли к собственным выводам относительно путей решения проблемы, но если я сочту, что в этом есть необходимость, то пойду на крайние меры, чтобы провести свою линию.

Гансерел думал несколько мгновений, потом улыбнулся:

– Как ты считаешь, эта экспедиция… эта миссия увенчается успехом?

– Нет, главный наблюдатель.

– Я тоже так думаю. Однако мы должны попытаться и сделать все возможное, чтобы добиться успеха даже и в этом случае, даже когда неудача почти гарантирована. Пусть видят, что мы делаем все от нас зависящее, что мы пытаемся не ущемить интересы вышестоящих лиц и хотим защитить репутацию и перспективы наблюдателей медленных в целом. Уж это определенно в нашей власти. Ты согласен?

– Пока – да.

– Если ты искренне считаешь, что должен использовать прямой метод, я не буду тебе препятствовать. Но и поддерживать тебя я тоже не стану, потому что в моем положении это означало бы оказаться сторонником действий, которые я продолжаю считать порочными в корне. В любых других обстоятельствах я бы просто приказал тебе делать то, что считает необходимым твой старший начальник среди наблюдателей. Но ты, Фассин Таак, получил инструкции из инстанций куда как более высоких – невообразимо высоких, – и это несколько меняет ситуацию. И тем не менее. Попробуй все же дистанционный метод. Может быть, тебя ждут неожиданности. А потом принимай решение. Я тебе не буду мешать. Ответственность целиком ляжет на тебя. В этом можешь рассчитывать на полную мою поддержку.

Гансерел подмигнул Фассину и отвернулся, чтобы поговорить с капитаном тяжелого крейсера.

Фассин подумал, что полная поддержка в данной ситуации очень похожа на «разбирайся-ка, дружок, сам со своими проблемами».

«Пиралис», входя в защитное магнитное поле Третьей Ярости – небольшого, диаметром около двадцати километров, шара из камня и металла, крутящегося на орбите в 120 000 километров от лиловых верхушек облаков Наскерона, – оставил в пространстве светящийся след, похожий на зарю. Газовый гигант заполнил все небо, и его округлая поверхность стала похожа на огромную стену, а пояса и зоны, где разрывались, вихрились, постоянно двигались облака, напоминали вращающиеся в разные стороны потоки окрашенной в безумные цвета жидкости шириной во всю планету. Впечатление возникало такое, будто эти потоки в их разнонаправленном движении вдруг оказались накрытыми идеально прозрачным льдом.

На Третьей Ярости практически не было атмосферы, а гравитация наблюдалась лишь самая зачаточная. Тяжелый крейсер мог бы причалить непосредственно к базе наблюдателей на той стороне маленькой луны, которая всегда была обращена к Наскерону. Однако посадочная команда перебросила их на другую сторону. «Пиралис» отвели на несколько километров подальше, и он фактически превратился еще в один временный спутник газового гиганта. Корабли сопровождения – два легких крейсера и четыре истребителя – отвели еще на несколько десятков километров, на сложно переплетающиеся концентрические орбиты вокруг луны, и их почти неподвижные, темные, вытянутые корпуса только посверкивали, когда оказывались на фоне полосатого лика планеты.

Третья Ярость была сооружена или преобразована из существовавшей прежде малой луны несколько миллиардов лет назад одним из первых видов, который засвидетельствовал свое почтение насельникам, посетив двор Наскерона. Насельники были самым распространенным планетным видом в галактике и присутствовали практически на всех газовых гигантах (которые, в свою очередь, были самым распространенным видом планет), однако из девятнадцати с чем-то миллионов насельнических суперпланет лишь на восьми – не больше и не меньше – население готово было принимать гостей. Этот факт убедительно говорил о почти полном отсутствии у них интереса к повседневной жизни остального галактического сообщества.

Но отсутствие интереса было лишь почти полным. Насельники ни в чем не были окончательны, даже в своем затворничестве. Они отыскивали, собирали и хранили огромные объемы информации, хотя увидеть какую-нибудь логику в системе ее накопления и хранения было невозможно, а когда насельников расспрашивали об этом, они, казалось, не только были совершенно не способны предоставить объяснение, очевидное или хотя бы туманное, для подобного, внешне бессмысленного, коллекционирования, но и искренне изумлялись самой постановке вопроса.

Кроме того, на протяжении исторического времени (пусть даже и без учета пресловутых ненадежных хроник, писанных на эти темы самими насельниками) часть их всегда готова была принять участие в беседе и обменяться информацией, хотя неизменно на собственных условиях, выдержанных в эксцентричном и капризном духе. По окончании эпохи Первой диаспоры, когда галактика и Вселенная насчитывали всего около двух с половиной миллиардов лет, не существовало ни одного работающего центра насельнических исследований, а в следующие десять с половиной миллиардов лет число таких центров, действующих одновременно, никогда не превышало десяти.

Собеседники, которых насельники находили приемлемыми, приходили и уходили.

Насельники принадлежали к медленным – категории видов, которые существовали миллионы лет. Те, кто посещал насельников и разговаривал с ними, с кем они были готовы обмениваться информацией, обычно принадлежали к быстрым: этот вид часто исчислял время своего цивилизованного существования в десятках тысячах лет, а иногда и того меньше. Насельники терпимо относились и к другим видам медленных и разговаривали с ними, хотя обычно это происходило менее регулярно и часто. Подозревали, что насельники, невзирая на всю их вошедшую в поговорки толерантность (ни один из видов не колонизировал галактику со средней скоростью менее одного процента от световой – не считая времени остановок, – если только его представители не обладали исключительным терпением), могли утомляться от разговоров с видами, пришедшими побеседовать с ними, и, выбирая в собеседники исключительно быстрых, гарантировали себе, что им не придется слишком долго выносить приставания тех, кто вызывает у них единственное желание – увидеть поскорей их спину. Подожди немного, и (глазом не успеешь моргнуть, по насельническим меркам) их назойливые гости эволюционируют и выйдут из этого докучливого периода своего развития.

В течение последних полутора тысяч лет (а этого едва хватало насельнику на то, чтобы глазом моргнуть) представители человеческого рода считались приемлемыми наперсниками для насельников Наскерона в системе Юлюбиса. Наскеронцы относились к ним достаточно толерантно, находили их общество приемлемым, почти всегда гарантировали им безопасность, и попытки людей говорить с насельниками и разрабатывать их неизмеримые (хотя и вызывающе причудливо организованные и каталогизированные) залежи информации наталкивались лишь на самое формальное сопротивление, самые невинные способы пустить по ложному следу и самые нерешительные обманные стратегии.

Тот факт, что заинтересованным представителям человеческого рода подобная игривая неразговорчивость, малозаметная застенчивость и легкий, едва заслуживающий этого названия обструкционизм казались препятствием чрезвычайной сложности, плодом неистощимой, дьявольской изобретательности, как раз и демонстрировал различия между теми, кто занимался этим на протяжении практически всего существования Вселенной и кто – менее двух тысяч лет.

Пробовались, конечно, и другие методы.

Подкупить существа, считавшие концепцию денег всего лишь забавной, оказывалось фактически нереально. Иногда возникало впечатление, что власть у насельников распределяется более или менее случайно, а авторитет и престиж зависят почти исключительно от возраста индивида; в такой системе и не найти рычагов влияния.

Время от времени какой-нибудь вид прибегал к альтернативному методу, пытаясь силой оружия взять то, что наблюдатели пытались выудить из насельников вежливыми, но настырными расспросами. Было обнаружено (разными существами и многократно), что сила на насельников практически не действует. Они не чувствовали боли, считали, что собственное гарантированное существование (а если вывести их из себя, то и существование других) – дело третьестепенное, и, казалось, были проникнуты – явно на клеточном уровне – убеждением: единственное, что имеет и когда-либо имело значение, – это некая уникальная для них ценность, особая, измеряемая в баллах разновидность почета. Один из определяющих принципов ее, судя по всему, состоял в следующем: если какой-либо внешний фактор пытается повлиять на них, все, кого эта ситуация касается, должны противиться ему до последнего дыхания.

Насельники теперь, как и прежде, были почти повсюду. За прошедшее время они кое-как научились вести войны, и хотя их военные машины считались такими же ненадежными (и эксцентричными в плане конструкции, изготовления и обслуживания), как и любая другая их высокотехнологичная продукция, – это никак не означало, что оружие насельников не было смертельным, напротив, было, причем для любого противника и на пугающе огромном расстоянии.

Порой над насельниками могли возобладать другие виды. Планетная популяция насельников в таком случае уничтожалась и газовые гиганты снимались с орбиты, становясь сырьем для одного из тех чудовищных мегапроектов, на которые были падки главным образом быстрые, явно лишь потому, что это было им по силам. Однако в долгосрочной перспективе результат обязательно был неблагоприятным.

Решиться на войну с расой столь распространенной, древней, раздражительной и (когда это им требовалось) целеустремленной нередко означало, что, как только (или много времени спустя) вам начинало казаться, будто пыль давно улеглась, прошлое похоронено, а все эти прискорбные споры поросли быльем, вдруг откуда ни возьмись в вашей родной системе появлялась маленькая планета, сопровождаемая целым стадом лун, которые, в свою очередь, были окружены множеством обломков размером с астероид, располагавшихся в ворсистом коконе из бесчисленного множества довольно-таки увесистых булыжников, а те в свою очередь были облеплены роями еще меньших камушков, и все это безумное сборище двигалось со скоростью, настолько близкой к световой, что любые превентивные меры, какие успевали принять даже самые осторожные и внимательные виды, сводились лишь к удивленному выкрику – местному эквиваленту выражения «Это что еще за херня?!», после чего они исчезали во впечатляющем смертоносном пламени.

Ответный удар (если оставался кто-то, способный его нанести, и несколько таких попыток предпринималось) неизбежно приводил к чрезвычайно кровавой войне на истощение, в ходе которой наступало осознание истинных масштабов насельнической цивилизации (если только ее можно было назвать цивилизацией) с ее неизмеримо долгим прошлым, а значит, возможно, и будущим. Это действовало отрезвляюще на тот вид, который имел глупость поссориться с насельниками.

Попытки удерживать местное насельническое сообщество в качестве заложников, чтобы таким образом оказать влияние на других (или на целую группу других), неизменно выходили до смешного неплодотворными. Насельники на любом данном газовом гиганте почти и не думали о собственной коллективной безопасности, и если вы давали им повод продемонстрировать отсутствие солидарности с любой другой группой их соплеменников – это неизбежно приводило к поразительно мрачным последствиям, так как, невзирая на это равнодушие, генетические и культурные различия между популяциями насельников были значительно меньше, чем внутри любой другой группы, распространенной по всей галактике.

Давний, выстраданный консенсус, особенно у тех, кто еще залечивал цивилизационные шрамы, оставшиеся после столкновений с этим видом – судя по всему, одним из самых успешных в галактике, – и у тех, кто недавно пополнил свои базы данных сведениями о том, что случилось с другими, сводился к следующему: если поразмыслить здраво, то с насельниками лучше всего не связываться.

Оставленные в покое, насельники никому не мешали, разве что иногда самим себе и тем, кто слишком уж задумывался, а что же такое насельники на самом деле. В конце концов, их история, как и история всей галактики, представляла собой почти, хотя и не совсем, непрерывную историю мира и покоя: миллиарды и миллиарды лет без каких-либо заметных изменений. За десять миллиардов лет цивилизации случилось только три крупных Хаоса и несколько всегалактических войн – их общее количество даже недотянуло до двузначного числа: всего-то восемь!

Такова была история, которой, как, видимо, полагали насельники, все ее участники должны были в известной мере гордиться. В особенности они сами.

– Всем добро пожаловать! Главный наблюдатель, рад вас видеть! Смотритель Таак, наблюдатель Юрнвич. Молодые друзья. А это, судя по всему, полковник Хазеренс. Рад с вами познакомиться, уважаемая.

Дьюлбе, лысый, почти шарообразный мажордом Совместного комплекса на Третьей Ярости, приветствовал их в транзитном зале; военный транспортник уже отстыковался и направился назад к «Пиралису». Двое самых молодых наблюдателей, которые прежде никогда не сталкивались с такими ярко выраженными шарообразными формами, как у Дьюлбе, смотрели на мажордома во все глаза. Как правило, именно в такие минуты на ум приходили параллели между формой Третьей Ярости и мажордома Совместного комплекса. К счастью, сейчас такие мысли если и возникли, то остались неозвученными.

Работники терминала занялись поддонами с багажом. Хазеренс отослала прочь слуг, которые пытались помочь ей маневрировать в довольно ограниченном пространстве, – куполообразный зал, как и остальная часть подземных (большей частью) сооружений, после убытия предыдущего вида, имевшего статус наблюдателей, был перестроен исходя из человеческих пропорций, без пространственных уступок для других намного более крупных видов. Полковник Хазеренс была счастлива перелетать с места на место там, где могла делать это, слава богу, без посторонней помощи, используя дифферентные винты, расположенные снаружи ее дискообразного э-костюма.

– Ага! – громогласно заявил Браам Гансерел, шествуя по полу широкой плавающей походкой, лениво отталкиваясь от потолка небрежными тычками одной из своих палок, как странно грациозный, чтобы не сказать перевернутый вверх тормашками, прыгун с шестом. – Так-то лучше! Гравитацию начинаешь ценить по-настоящему, когда ее мало, верно, Дьюлбе?

Мажордом широко улыбнулся, хотя Фассин и знал, что тот уже десятки раз слышал от старика эту мудрость. Для свиты молодых наблюдателей это явно было в новинку, и они демонстративно расхохотались, ну просто до боли в боках, – как тут удержишься?

Три двойных диска парили над колоссальным извилистым каньоном в огромном ломте глубоко рассеченной тучи, похожей на выпуклый вал кроваво-красного снега высотой в сотню километров. Гораздо выше небо, состоящее из бегущих желтоватых потоков, на мгновения чередовалось с другим, светло-вишневым цветом, испещренным колючками звезд. Иногда по нему проплывала одинокая луна, будто мягкий коричневатый снежок. Строй летательных аппаратов заложил вираж, направляясь к кроваво-красному валу тумана, и исчез в нем.

Его ощущения изменились. Он почувствовал, как легко, без усилий, начинает воспринимать магнитное и гравитационное поле, радиоволны, потоки радиации, создававшие сложную картину среды, в которой он находился, – тысячи километров в диаметре и сотни в глубину, и он существовал среди всех этих силовых линий, наложенных на все еще доступное широкосветовое изображение и студенистую звуковую подкладку.

По-прежнему следуя за Паггсом, возглавлявшим тройку, они нырнули к огромному термоклину, появившемуся в поле их зрения километрах в десяти внизу.

Они погрузились в широкий вихрь относительной прозрачности, а потом в шквал воды со снегом. Затем нырнули еще глубже, пройдя полосу давления и температуры, где капли водяного дождя выбивали тяжелую дробь по поверхности их крутящихся двойных дисков, потом опустились еще и еще ниже – даже в широкосветовую темноту, к теплой водородной шуге, в которой диски двигались, как гигантские двухконусные раскидайчики, подпрыгивая, испуская пар, перемигиваясь мазерами.

«Ну, что скажешь, молодой Таак? Хорошо дома?»

«Необыкновенное ощущение, – согласился Фассин. – Значит, до базы… – он сверился с приборами внутренней навигации, – два экваториальных спутника и одна полоса вверх?»

«Да ладно, Фасс…» – начал Паггс.

«Значит, если я сделаю так…» – послал Фассин и направил свой двойной диск к диску Паггса. Паггс предчувствовал дальнейшее и заранее начал уходить назад и вверх. Машина Фассина словно рванулась к дистанционному судну другого наблюдателя, потом подалась назад и остановилась, чуть не долетев туда, где только что был диск Паггса. «…То тебе едва хватит времени, чтобы избежать столкновения», – рассудительно указал Фассин.

«Смотритель Таак…» – начал Браам Гансерел.

«Тогда как, сделай я что-либо подобное на другой стороне планеты, – продолжал Фассин, – на дальнем окончании всей цепочки спутников, с расстояния чуть ли не световой секунды и даже без всяких задержек на обработку сигнала, мы бы теперь оба слушали сообщения наших дистанционных аппаратов – в лучшем случае о том, что гарантийный ремонт после подобных действий не предусмотрен».

«Фассин, – вздыхая, отправил Гансерел, – я полагаю, все мы знаем, что такое скорость света и диаметр планеты. И потом, эти дистанционные аппараты все же не совсем тупые, имеют кой-какую защиту. У них чрезвычайно сложная система, позволяющая избегать столкновений. Одно из устройств, на которое пришлось получать разрешение у твоих друзей из Шерифства, почти что… умное».

«Но если насельник ради смеха наведет на вас лазер? – спросил Фассин. – Просто чтобы посмотреть на вашу реакцию? Какая тогда польза от всех этих сложных систем?»

«Может быть, – добродушно предположил Гансерел, – не следует связываться с теми аборигенами, которые склонны действовать таким вот образом».

«Вот только именно они более всего склонны делиться интересной информацией, старик, а не засохшие, безобидные, но и бестолковые недоумки, которым ты только льстишь без всякой пользы», – подумал Фассин. Он пребывал в почти полной уверенности, что это осталось только мыслью. Теоретически в виртуальной реальности ты мог сказать что-то такое, что хотел только подумать, и люди всегда испытывали беспокойство на этот счет, но Фассин не настолько уж забыл дистанционную методику, чтобы его это и в самом деле волновало. Правда, Брааму Гансерелу пошло бы на пользу время от времени выслушивать непроизносимые из вежливости мысли.

«Вполне может быть, главный наблюдатель», – вот все, что сказал Фассин.

«Гм. Ну что, выходим?»

Они вернулись в реальность дистанционной базы в глубине Совместного комплекса на Третьей Ярости, моргая на свету, пока техники помогали им отстегнуться от кресел. Потом они скинули с себя полусферы ядерно-магнитных резонаторов, стащили наушники и простые черные бархатные шоры, принялись потягиваться и разминаться, словно экспедиция длилась бог знает сколько, а не какой-нибудь час при соотношении времени один к одному.

Паггс вытаскивал пальцы из двух последних мягких наконечников, соединявших его с тонкими пневмотрубками, которые не только фиксировали его движения, но и не давали упасть с сиденья, если он совершит какой-нибудь особенно резкий кульбит.

Гансерел лежал с закрытыми глазами и глубоко дышал, пока техники отсоединяли его от установки.

Паггс оглянулся:

– Ну, мы тебя хоть чуть-чуть убедили, Фасс?

– Вы меня убедили в том, что дистанционный метод сегодня гораздо проще, чем в прежние дни. – Фассин поднялся с сиденья, оттолкнувшись одним мизинцем, и мягко поплыл по направлению к полу. – Я мог поверить вам и на слово.

– Итак, ты получил только один из трех интересовавших тебя томов, молодой Таак, – сказал Гансерел.

Фассин проводил весьма конфиденциальное совещание на техническом складе вблизи ангара вспомогательных кораблей. Гансерел предлагал собраться в его покоях, но втиснуть туда полковника не было никакой возможности. Присутствовали Фассин, Гансерел, Паггс и полковник Хазеренс. Фассин хотел, чтобы они узнали столько, сколько знает он, – или хотя бы столько, сколько, по его мнению, им следовало знать, – о его находке во время той давней экспедиции и о предмете их поисков в ходе экспедиции, которую предполагалось начать на следующий день.

– Да, – сказал он, – я обменял несколько копий высокого разрешения с картин земных европейских экспрессионистов двадцатого века на – среди многого другого – то, что в каталогах у них числилось трехъязычным текстом эпической поэмы эпохи перед Третьим хаосом, под названием «Лутанклейдар», – это написанная для личного пользования, неопубликованная работа, принадлежащая перу некоего Дожа Энигматиков или им заказанная. Текст был дважды зашифрован и сжат, но было известно, что он занимает три тома. Я получил три тома от Валсеира, вот только – это выяснилось годы спустя, когда код был взломан джелтиками, – мне дали не первый, второй и третий тома. Я получил первый том в трех экземплярах на трех разных языках. И к тому же текст не принадлежал Дожу Энигматиков. Один из томов был написан на известном ранее, но непереводимом предсветовом языке времен Сложения. Когда делался перевод, этот том использовался как своего рода Розеттский камень[2], он дал ключ к решению множества других проблем и на какое-то время отвлек всех. Потом какой-то очкастый ученый-джелтик углядел в конце примечание, потерявшееся в приложениях, – оно было написано на грубом, но родственном жаргоне и, несомненно, добавлено позже, хотя и ненамного. Сообщало же оно, говоря кратко, о том, что вся вещь была написана во время Долгого перехода Второго корабля насельником-изгнанником, поднаторевшим в предсветовом языке, и что да, конечно, насельнический список существовал, и у них – корабля или его экипажа – был ключ к этому списку, и он войдет во второй и третий том поэмы. Находился он, конечно же, на корабле, а корабль направлялся в систему Затеки. Вот почему джелтики, как только сделали перевод, послали туда флот.

– А почему не сюда, на Наскерон, где они могли найти третий том? – улыбаясь, спросил Паггс.

– Потому что Шерифство не сообщило им, откуда взялась эта информация. Нам не сказали, было это случайно или намеренно. Джелтики могли догадаться, что источник находится в одном из центров исследований насельников, но полной уверенности у них не было, и потом, они не знали в каком. Возможно, они начали наводить справки, но при этом не хотели привлекать ничьего внимания, чтобы никто не догадался о важности того, что оказалось у них. Не забывайте, эта информация неоднократно копировалась и лежала в хранилищах по всей цивилизованной галактике. Возможно, кто-то уже перевел и прочел основной текст, но упустил приложения, где содержалось это важнейшее примечание. Малейший намек на то, что там есть нечто, представляющее стратегический интерес, и все накинутся на эту книгу, начнут ее читать, и – рраз! – джелтики теряют свое преимущество. А потому они со всей поспешностью направились в систему Затеки.

– Знаешь, это все может оказаться надувательством, – сказал, фыркнув, Гансерел. Он поправил на себе одежду и нахмурился. – Я не сомневаюсь – тут попахивает утонченным и издевательским юмором насельников. Это может оказаться обыкновенной шуткой – если у тебя не хватило ума, то ты попался на эту удочку.

– Очень может быть, – согласился Фассин. – Но у нас есть приказ, и мы должны попытаться на тот случай, если это все же правда.

– Значит, мы ищем два остальных тома этой… как она точно называется? – спросила полковник Хазеренс.

– Наилучший перевод, – сказал Фассин, – это «Алгебраист». Там главным образом про математику, навигацию как метафору, про долг, любовь, томление, честь, долгий путь домой и всякое такое.

– А этот Долгий переход, что это? Или что это было? – раздраженно спросил Гансерел. – Я о нем ничего не слышал.

– Возвращение домой из туманности, которую люди называли Треугольной, – сказал Фассин, улыбаясь одними губами.

– Ну что ж, – сказал Гансерел, снова нахмурившись, – мы не очень-то продвинулись вперед, да? А как, скажи мне, наблюдатель Таак, называем мы эту Треугольную туманность сегодня?

– Мы ее называем Второй Галактикой Потерянных Душ, главный наблюдатель. Путешествие это назвали Долгим переходом, потому что продолжалось оно почти тридцать миллионов лет. Путешествие же к туманности, вероятно, почти не заняло времени, потому что было осуществлено через межгалактическую червоточину. Координаты ее портала указаны, среди прочих, в насельническом списке.

Хервил Апсил, старший техник Совместного комплекса на Третьей Ярости, вновь проверял ручным ультразвуковым прибором состояние правого борта гондолы газолета и удовлетворенно улыбался при виде ровной линии на экране. Над его головой на телескопических опорах стоял один из челноков Совместного комплекса – приземистый крылатый аппарат с открытыми люками трюма. С одной стороны сквозь прозрачный купол основного ангара была видна неизмеримая чернота, в которой время от времени вспыхивали длинные разряды молний, словно по алмазным струнам пробегал свет тусклого голубоватого солнца.

– Проверяешь, нет ли скритов, Хервил? – спросил Фассин, прыжками приближаясь к челноку по полу из расплавленной породы.

Апсил улыбнулся при звуке Фассинова голоса, но не отвел глаз от ручного экрана, пока не дошел до конца проверяемого шва, потом выключил прибор и повернулся к Фассину:

– Пока выявлены только допустимые отклонения, наблюдатель Таак.

Скриты были почти стопроцентно мифическими существами, на которых насельники сваливали вину, если что-то шло наперекосяк. Новички в этой науке на самых первых порах усваивали идею о том, что именно скриты виноваты в многочисленных сбоях, которые, казалось, сопутствуют любому взаимодействию с насельниками или даже сближению с ними. Дело было или в этом, или в том, что свойственная насельникам небрежность в обращении с техникой и врожденное нежелание обеспечивать ее надежную работу оказывались заразны.

Фассин похлопал по темному боку объемистого остроносого газолета. Это была его собственная машина, сконструированная под него и частично им самим. В длину она имела около пяти метров, четыре в ширину (считая наружные маневровые гондолы) и чуть менее двух в высоту. Ее ровные очертания нарушались лишь ломаными линиями различных манипуляторов и маневровых лопастей, несколькими выступающими датчиками и хвостовой силовой установкой, винты которой в настоящее время были убраны. Фассин потер ладонь о хвостовой стабилизатор правого борта.

– Ну что, все проверено и готово, Херв?

– Полностью, – сказал Апсил.

Он был черен как смоль, строен, но мускулист, его лысый череп лоснился. О более чем почтенном возрасте Апсила напоминали лишь несколько морщинок вокруг глаз. Приблизительно раз в год перед ежегодной эпиляцией (он считал, что генная инженерия слишком агрессивна) у него на черепе вылезали белые волоски, что придавало его голове сходство с ощетинившимся звездным полем.

– А вы?

– Ну, я тоже проверен и готов, – сказал ему Фассин.

У него только что закончилось последнее за день совещание со специалистами, наблюдающими за текущим состоянием насельников. Их нелегкая задача состояла в том, чтобы быть в курсе происходящего среди полного и абсолютного хаоса, какой представляло собой общество насельников, а в качестве дополнительной нагрузки – отслеживать, где находятся в любой данный момент главные насельнические структуры, институты и (в особенности) Вызывающие Интерес Личности.

Новости были неважные: между второй зоной и поясом В назревала война, разрушалась по меньшей мере одна штормовая структура между второй зоной и поясом В, а где-то в другом месте возникали две новых, движение же ВИЛов в последнее время было особенно непредсказуемым. Можно даже сказать – капризным. Что до местонахождения чоала Валсеира, то его уже несколько веков никто не видел.

За насельниками всегда было трудно уследить. В прошлом исследователи пытались устанавливать на них маячки, чтобы можно было наблюдать за их перемещениями, однако насельники считали это оскорбительным вторжением в свою личную жизнь и проявили удивительную способность обнаруживать и уничтожать подобные платформы, микрогазолеты и жучки, какими бы крохотными те ни были. Насельники нередко злились. Когда наблюдатели, набравшись духу, пытались прибегать к хитростям, насельники прекращали с ними всякое сотрудничество. Иногда это делала вся популяция. Иногда это продолжалось долгие годы.

У наблюдателей наскеронских медленных были прекрасные отношения с местными насельниками. По меркам насельнических исследований, эти отношения можно было считать чуть ли не тесными, и все благодаря тому, что наблюдатели старались как можно меньше вмешиваться в личную жизнь насельников, которые в ответ проявляли относительную готовность к сотрудничеству и ежедневно передавали свежие сведения о местонахождении их важнейших городов, структур и институтов. Этот бюллетень, выпускавшийся раз в восемь с чем-то часов, стал в насельнических исследованиях олицетворением точности (почти легендарной), а его достоверность временами достигала почти девяноста процентов.

– Как дела в клане Бантрабал?

– В порядке. Словиус передает привет.

Фассин говорил с дядюшкой несколькими часами ранее – все еще пытался убедить того покинуть Осенний дом. Временна́я задержка между Третьей Яростью и Глантином была незначительной, что позволяло вести практически обычный разговор. Он соединился и с Джааль – на другой стороне Глантина, в Весеннем доме ее клана. Похоже, жизнь на Глантине шла относительно нормально, и военное положение повлияло на его обитателей меньше, чем на жителей Сепекте.

Апсил вытащил из наплечного кармана ручной сканер и проверил еще несколько участков, потом кинул взгляд на челнок, замерший над маленьким газолетом и готовый принять малое судно в свой открытый трюм, а затем доставить его в атмосферу газового гиганта. Фассин, следуя за взглядом старшего техника, посмотрел на темный силуэт того, что уже свисало наружу из грузового отсека и напоминало толстое колесо. Он нахмурился.

– Это очень похоже на полковника Хазеренс, – сказал он.

– Не во всякое место ее и засунешь, – пробормотал Апсил.

– Что? – послышался громовой голос. Потом тише: – Меня кто-то звал? О-хо-хо. Да, это я. Смотритель Таак. Я бы сказала – майор Таак. Привет. Прошу прощения – уснула. Ну, ничего не поделаешь, спать ведь тоже нужно. Думала, попробую, подходит ли мне это место. Должна сказать, прекрасно подходит. Это судно наиболее эффективным способом сможет доставить меня в атмосферу Наскерона, если возникнет такая необходимость. Так я думаю. Вы тоже так полагаете, старший техник?

Апсил широко улыбнулся, обнажая зубы, черные, как его кожа.

– Я тоже так думаю, мадам.

– Ну, значит, договорились. – Огромный свисающий диск немного сполз с подставки внутри дельтавидного корабля и повернулся к ним. – Так что там с вашей попыткой убедить главного наблюдателя Браама Гансерела позволить вам использовать прямую методику?

Фассин улыбнулся:

– Продвигается, как и любая долгосрочная экспедиция, полковник. Чрезвычайно медленно.

– Жаль.

Апсил погладил изображение на своем сканере и сунул прибор назад в карман, а потом кивнул на маленький корабль:

– Он готов. Можно загружать?

– Давайте.

Загружать газолет в челнок стало у Фассина и Апсила чем-то вроде традиции. Они нагнулись, взяли его с двух сторон и (поначалу очень медленно) стали заводить остроносый передок в грузовое пространство наверху, а под конец им пришлось повиснуть на аппарате, чтобы замедлить его движение. Аппарат был почти невесом в условиях ничтожной гравитации Третьей Ярости, но масса его составляла более двух тонн, и законы инерции и движения на него распространялись. Их подняло на высоту трех метров в трюм челнока, по направлению к открытым опорам подготовленной люльки, в которой фиксировался газолет. Э-костюм полковника занимал пространство двух небольших газолетов, но в трюме все равно оставалось место еще для пяти. Остроносая машина заняла место рядом с высоким диском, в котором помещалась полковник Хазеренс. Убедившись, что аппарат надежно закреплен, двое мужчин спрыгнули с корабля. Вместе с ними нырнула вниз и полковник.

Фассин поднял голову и окинул взглядом обводы газолета. «Каким маленьким он кажется, – подумал он. – И в таком крохотном пространстве проводишь долгие годы… десятилетия… даже века…» Они приземлились. Апсил, более опытный, правильно подогнул колени, а Фассин подпрыгнул.

Гигантскому э-костюму пришлось наклониться, чтобы пролезть в открытый люк корабля, он упал, но тут же выпрямился, гудя своими винтами, со свистом вспарывавшими воздух.

– Должна сказать, что предпочла бы входить в атмосферу напрямую, то есть фактически. Так сказать, реально, – прокричала полковник.

– Да, полковник, и я тоже, – сказал Фассин.

– Желаю вам в этом удачи, – прогремела ирилейтка.

– Спасибо, – ответил Фассин. – Подозреваю, что удача будет нам необходима, пусть даже ее и не хватит.

Через несколько часов ему едва хватило времени подумать, что как раз неудача и породила шанс, который они искали, но тогда пришлось спасаться бегством.

* * *

Остальные в конце концов убедили его. Пошли все – Тай, Сондж и Мом. Почему не он? Уж конечно, не потому, что он такой нервный. Может, чуточку ленивый?

Он вовсе не был нервным или таким уж ленивым. Просто он хотел остаться в гнезде и понежиться с К. – подключенная к травмализатору и вспомогатору, она завершала свое зновидение. Некрепко привязанная, она парила в мягкой струе, выходящей из воздушного стула, – тонкое, грациозное тело в полузародышевой позе; она размахивала руками, ее длинные, схваченные пучком каштановые волосы расцветали над ней, как капюшон кобры, то ниспадая на голову, то снова распускаясь. Сетка ядерно-магнитного резонатора, точно многопалая рука, ухватила ее голову сзади. Прозрачная трубка вспомогатора исчезала в крохотном отверстии невроволокна за ухом. Глаза К. лениво двигались под веками, а на лице ее, казалось, застыла улыбка.

На этом этапе, когда она появлялась из долгого зновидения, казалось, будто она нырнула в какую-то бездонную пропасть и теперь медленно плывет назад сквозь несколько километров залитого солнцем мелководья. Можно было направиться вброд навстречу приближающемуся человеку и при этом не погружаться в этот сверхчеткий голографический сон, вызванный химией и ЯМР, можно было вроде как дышать сквозь трубку, пока они, дыша жабрами, двигались к берегу, к этой суетной реальности.

«Эй, Фасс! – передала она, когда он нырнул к ней навстречу, надев небольшой ЯМР-ошейник и став частью медленно испаряющегося зновидения. Она отсутствовала полтора дня: долго. – Ты меня встречаешь? Спасибо, братишка!»

«Повеселилась?» – спросил он.

«Это получше любого веселья. Догадайся, где я была?»

Он послал недоуменный жест плечами.

«Ни малейшего понятия».

«В экспедиции! Мне знилось, что я настоящий наблюдатель – на Наскероне. Ну, вообще-то, это был не Наск, а другой газовый гигант, который называется Фуренасил. Видимо, там и сделали этот чип. Ты когда-нибудь слышал про Фуренасил?»

«Да, это еще одно место, где ведутся насельнические исследования. Значит, тебе знилось, что ты там была. В экспедиции?»

«Ну да. Ты так удивительно об этом рассказывал. И, Фасс, это было здорово! Лучшее зновидение в моей жизни… Ну хорошо, пусть не лучшее, но почти!» К. улыбнулась в его сторону заговорщицкой, самодовольной, сексуальной ухмылкой. Он догадался, какое зновидение она имеет в виду под самым лучшим. Он и она видели его вместе. Любовное зновидение, совместное погружение в то, что они чувствовали друг к другу. Вернее, предполагалось, что чувствовали. Любовные зновидения в некотором роде были фальшивы – вы и в них могли лгать о ваших чувствах, и если правильно выбирали матрицу из травмализатора и сопутствующие химикалии из вспомогатора, то вам было гарантировано зновидение исключительного, наивного, душераздирающего блаженства даже между двумя людьми, которые на самом деле ненавидели друг друга. Но то, что происходило в зновидении между ними, было прекрасно. Прекрасно – однако он не горел желанием повторить опыт. Он вообще с сомнением относился к ощущениям от виртуальной реальности и зновидений, особенно если вас к тому же накачивали соответствующими синтетическими веществами из вспомогатора: попадая в мозг, они создавали самую что ни на есть достоверную ВР. Легально или даже полулегально – какая разница.

«Ты должен попробовать! Правда! Это будет вроде практики, как ты думаешь?»

«Наверное. Если я окончательно решу заниматься экспедициями на газовые гиганты. Как я понимаю, ты рекомендуешь».

«Если оно такое, то конечно – занимайся!»

Насчет «конечно» он сильно сомневался. Он все еще был молод, еще не принял решения относительно будущего. Стать ли ему наблюдателем медленных, чего, кажется, от него ждут все окружающие, включая даже людей, с которыми он делил гнездо на орбиталище 4409 («Счастливый орб»)? Или заняться чем-нибудь совсем другим? Он еще не знал. Сам факт, что все видели в нем будущего наблюдателя, как только пройдут годы молодых безумств (а годы эти и в самом деле были безумными – невозможно представить, что так может продолжаться бесконечно или хотя бы долго), придавал ему решимости не делать то, чего от него ждут… хотя, признавал он, может быть, «решимость» было слишком сильным словом. Нежелание. Придавал нежелания. Так ему больше нравилось. И тем не менее он мог удивить их всех. Он мог бы сделать что-нибудь совершенно, бесконечно, удивительно неожиданное. Ему сначала нужно было прочувствовать много всего разного, пока он не найдет то, что нужно, вот в чем дело.

«Слушай, я, может, пойду с другими на митинг протеста. Ну, если только я тебе не нужен…»

«Рада за тебя! Я не возражаю. Можешь идти. Я бы тоже пошла, только мне нужно очухаться – выбраться с этого мелководья. В прошлый раз я еле ползла. Брр!»

«Ладно. До встречи».

«Увидимся, братишка!»

Он покинул гнездо.

Гнездо – низкогравитационный отсек примерно из сорока небольших сферических комнат, в которых размещалось нечто вроде коммуны, объединяющей (только из числа людей) ударял, нетников, зновиденцев, доверчивых, фанатазеров, дурмашей, – располагалось среди большого пучка жилых пространств вдоль длинной оси орбиталища, неподалеку от «западного» (названного так, в общем, произвольно) окончания и вблизи солнечной трубки. Официально гнездо принадлежало матери одного из погруженцев, хотя неофициально являлось Юношеской Народной Республикой Всевеселия (имелись полуофициальные бумаги и компьютерные программы, подтверждающие это).

Орб 4409 был одним из нескольких сотен тысяч орбитальных поселений вокруг Сепекте. Размеры его были средними – цилиндр, переделанный из астероида, пятидесяти километров в длину и десяти в поперечнике, крутящийся со скоростью, необходимой для создания приблизительно двух третей «же» на его внутренней поверхности. Он вращался в бесконечном солнечном свете, как гигантская газонокосилка, уминающая фотоны. Две двенадцатикилометровые системы линз на его концах были обращены к звезде Юлюбиса, словно два огромных, немыслимо тонких цветка. При помощи системы зеркал солнечный свет сквозь две алмазные пластины поступал внутрь длинной оси орбиталища, где последний набор зеркал (двигающийся туда-сюда по солнечной трубе для создания иллюзии планетарного дня) наконец направлял свет на внутреннюю поверхность – если на пути (новые зеркала) не было чего-нибудь вроде гнездового комплекса в виде грозди.

Гораздо больше людей предпочитали жить в орбиталищах, чем на планетах системы, а большинство орбиталищ располагались неподалеку от Сепекте. Орб 4409 почти с самого своего основания (а был он основан в рамках ужасающей сложной мошеннической системы обмена активами и списания прибыли), двумя тысячелетиями ранее, представлял собой весьма либеральную организацию, где каждый мог делать, что ему нравится, не опасаясь осуждения. Даже его собственник так и не был достоверно установлен, и несколько поколений юристов благополучно ушли на покой, так и не получив об этом сколь-нибудь четкого представления, притом что еще стажерами посвятили свою жизнь изучению истории того, как появился и обрел свое название орб 4409.

А потому это место всегда привлекало бродяг, художников, неудачников, мизантропов, эксцентриков от политики и других сфер и психически слегка неуравновешенных, а то и сильно нервных людей всякого толка. Большинство из них были из системы Юлюбиса, но некоторые, более экзотического происхождения, прилетали из дальних краев: обычно это были доверчивые и/или ударялы, прибывавшие через портал из других уголков Меркатории, чтобы провести здесь время и немного расслабиться между завершением образования и началом трудовой жизни. Здесь рождалось неплохое искусство, и само это место являлось неофициальным (хотя понесенные здесь расходы и вычитались из налогооблагаемой базы) выпускным классом, дававшим навыки светской жизни деткам богатеев (идея состояла в следующем: пусть эти сволочные дитятки вкусят настоящей свободы и убедятся, какая это гнусная штука); это была промежуточная остановка для тех, кто двигался на дно или возвращался из забвения, это был дом на полпути для тех, кто, может, сумеет, а может, и не сумеет сделать что-нибудь полезное для общества, но кто уж точно сможет потрясти его устои. (А если это местечко и в самом деле вызывало у вас параноидальные страхи, то за ним было – с точки зрения властей – легко присматривать, а прикрыть эту полную опасных идей выгребную яму было и того легче: все здесь были как на ладони.) Иными словами, орб 4409 был полезен. Он выполнял свое предназначение, и не одно. В таком большом обществе, что существовало вокруг Юлюбиса, услуги подобного рода были необходимы.

Люди остаются людьми. Некоторые могут быть всегда откровенными, другие – немного извращенными, но все они играют какую-то роль, все они в определенном смысле имеют ценность. Разве нет?

Но теперь эта сучья Меркатория, эта сучья Доминация, или эта сучья Омнократия, или уж как там эти суки себя называли, этот сучий иерхонт (а скорее, один из иерхонтовых сменяемых советничков, увидевший в этом способ зашибить побольше денег и заполучить побольше власти), или подчиняющийся ему перегал, или подчиняющийся перегалу аппаритор, или сам урод-диегесиан, который сейчас номинально был губернатором, или мэром, или хер его знает кем (вообще-то, его пост, его власть, его головорезы появились здесь лишь благодаря давней нечистой сделке, завершившей спор о том, кто чем управляет), все эти сучьи шишки скопом, сучья шайка, которая владела всем или считала, что на все должна наложить свои сучьи лапы, решила, постановила, пришла к выводу, что право владения всем этим сучьим местечком (а также множеством других подобных орбов в подобных ситуациях спорного/неопределенного/сомнительного/благополучно условного права владения) должно перейти к тому, кого они называли надлежащим образом учрежденной и ответственной властью. А это означало преимущественно их самих. А если не их, то их прихвостней. Тех, кто серьезно относился к таким вещам, как право собственности, сбор арендной платы, судебные взыскания и прочая и прочая. Эти беззаконники писали законы, вводили их в действие, и потому орб был обречен: ему не позволили бы существовать и дальше, ему не позволили бы выжить, он не мог и дальше продолжать в том же духе как ни в чем не бывало, он не мог перейти под сучью местную юрисдикцию, пока в нем не произойдут серьезные перемены. Эти люди, уж бог их знает по каким сучьим мозгокрутным причинам, уничтожали часть того, что было хорошего в орбе, на орбите вокруг Сепекте, в системе Юлюбиса, в обществе, частью которого все они являлись, в конце концов. Они в конечном счете были глупцами и двигались к самоуничтожению, и требовалось только одно: чтобы люди, ясно понимавшие, что происходит (поскольку именно они на острие, в самой гуще событий), объяснили им это. Ведь все они, в конце концов, были заодно, просто иногда эти суки у власти заходили слишком далеко, отрывались от реальности, в которой жило большинство, и вот тогда-то вы и должны были занять четкую позицию, заявить свою точку зрения, возвысить голос, чтобы вас услышали.

И вот они отправились протестовать – вниз по фрикционным трубам и на тарзанках, по трамвайным путям на центральную площадь, где собиралась огромная толпа.

– Нет, вы только подумайте, – сказал Мом, когда они подходили к площади. – Запредельцы никогда не нападают на орбы, никогда не нападают на целые города, никогда не нападают на что-нибудь большое и беззащитное. Они нападают на военных, на представителей властей и узловые точки инфраструктуры. Их атаки, их насилие, их военная стратегия – это все поддается анализу, если только ты готов подходить к ним без предубеждения, скинув пропагандистские шоры. И послание их очевидно: они спорят и воюют с системой Меркатории, с Доминацией, Омнократией и Администратурой, а не с простыми людьми – не с нами.

– Я возражаю против того, чтобы меня называли простым! – запротестовал Сондж.

– Заносить тебя в категорию людей, Сондж, означает толковать это понятие слишком широко, – парировал Мом.

Это был маленький, бледный, эксцентричный и всегда немного сгорбленный парень, словно он постоянно готовился то ли подпрыгнуть, то ли нырнуть. Сондж был настоящей громадиной – крупный, неуклюжий, темнокожий, переменчивый тип с неимоверно курчавыми короткими рыжими волосами: он чувствовал себя в своей тарелке или даже становился немного грациозным в условиях низкой гравитации.

– Это еще не значит, что они хорошие ребята, – настаивал Фассин.

– Это значит, что они открыты для аргументов, способны вести осмысленный разговор, – сказал Мом. – Они вовсе никакие не сучьи психи, которых нужно уничтожать, точно клопов, – а мы только это и слышим.

– Что же им мешает говорить с нами? – спросил Фассин.

– Мы им мешаем, – сказал Мом. – Чтобы говорить, нужны две стороны.

Все посмотрели на него. Мом был известным болтуном. Иногда он взывал к аудитории, которая по большей части давно уже погрузилась в сон. Он пожал плечами.

– Моя кузина Лейн… – сказала Тай.

– Еще одна? – спросил Мом, изображая недоумение.

– Сестра кузины Кел, единоутробной сестры кузины Йайз, – терпеливо объяснила Тай.

Она была заодно с Сонджем и такого же крупного сложения; в условиях низкой гравитации она двигалась неуклюже, но на внутренней поверхности орба при двух третях «же» делалась энергичной и проворной.

– Моя кузина Лейн, – решительно продолжила она, – та, что из Навархии, считает, что запредельцы атакуют так часто потому, что иначе Навархия и Объединенный флот обрушатся на них. И мы нападаем не на военные объекты. Она говорит, что мы наносим удары по их орбам. Убиваем их миллионами. Многие офи недовольны…

– Кто-кто недоволен? – переспросил Мом.

– Многие офи, – повторила Тай.

– Слово-то я понял, – со вздохом сказал Мом. – Вот смысл до меня не дошел. – Он щелкнул пальцами. – Постой. Это, наверно, сокращенно «офицеры», а?

– Верно.

– Блестяще. Продолжай.

– Многие офи недовольны этим, – снова сказала Тай, – и вот запредельцы атакуют нас, чтобы мы больше занимались обороной. – Она тряхнула головой. – Так говорит моя кузина Лейн.

– Тьфу! Это бредни запредельцев, – сказал Мом, закрывая себе ладонями уши. – Подведешь нас всех под монастырь. – Они рассмеялись.

– По крайней мере мы можем говорить что хотим, – заметил Фассин.

Мом издал свой особый глухой смех.

На центральной площади Фассин здоровался с людьми, упиваясь чувством солидарности и каким-то чуть опасливым удовольствием, – множество забавных костюмов, высокие скульптуры из зубочисток, гудящие пастухи воздушных шариков (они размахивали транспарантами с лозунгами, распевали песни, разбрасывали нарконфетти), – но все же чувствовал себя здесь непонятно почему чужим. Он оглянулся, забыв на мгновение о собравшихся (в основном это были люди) и кольце куполообразных сверкающих зданий.

Орб представлял собой втиснутый во вращающуюся трубку гигантский зеленый город с небольшими холмами, множеством озер, авеню, сходящихся между невысокими домами с висячими садами, петляющими реками, веретенообразными башнями, часть которых, изгибаясь наподобие лука, достигала солнечной трубы, где они искривлялись (или сужались), чтобы встретиться с башнями на другой стороне. Гроздья гнезд (окруженных зеркалами, оплетенных, словно лианами, фрикционными трубками) располагались около длинной оси, и дирижаблистеры плавали под ними, как странные полупрозрачные облака.

Потом Фассин услыхал что-то вроде крика в толпе, там, где был главный очаг протеста, – вблизи дворца диегесиана. Он, возможно, и почуял бы что-то странное, но подумал, что это один из пролетающих пастухов рассыпал какой-то наркотик, не опознанный непосредственно иммунной системой Фассина. Потом он понял, что, видимо, пастухи здесь ни при чем, потому что все они, как один, вдруг резко опустились. Кроме того, погасло солнце в солнечной трубе. Такого никогда не случалось. Он услышал множество необычных шумов – некоторые из них напоминали человеческие вопли. Казалось, что сразу похолодало. Это тоже было необычно. Люди вокруг толкались, он ощущал удары их плеч – они припустили мимо него, потом они стали падать на него, и тут он понял, что он Фассин, который лежит на земле, потом он снова стал Фассином, который получает удары, но был и Фассином, который пытался подняться, снова встать на ноги, и он был Фассин, он стоял на коленях и был Фассином, который вот-вот встанет с колен на ноги, его качало, чувствовал он себя очень странно, не мог понять, что делают эти люди, которые лежат вокруг него, когда его – Фассина – снова сбили с ног. Сбил его человек в серо-стальных доспехах, без лица, с большой дубинкой и парой небольших камер на каждом плече: он распылял газ из баллончика и производил жуткий, высокий, пронзительный звук, от которого он – Фассин! – хотел убежать подальше, но у него жгло нос и глаза и все остальное, ему было больно, и он не знал, что ему делать, он был Фассин! – и он стоял там, и этот тип с большой дубинкой, длинной, как пика, подошел к нему, и ему – Фассину? – пришла в голову глупая мысль, что можно спросить у этого типа, что происходит и что такое случилось с Фаааассссиииинннноооомммм? – что случилось, когда этот человек закинул свою дубинку, ударил его по лицу, выбил несколько зубов и отправил его.

– Фассин?

Услышав свое имя, он наконец пришел в себя.

– Вернулся? Хорошо.

Говорил маленький человечек, сидевший на большом стуле за тесным металлическим столом. В комнате – или что уж это было – стояла такая темнота, что увидеть ничего было невозможно, даже с помощью инфракрасного излучения. Судя по звучанию голоса того человека, помещение было небольшим. Фассин чувствовал, что его лицо и особенно рот болят. Он попытался вытереть рот, опустил глаза. Руки его не могли двигаться, потому что кисти были (он попытался найти подходящее слово) схвачены наручниками, так? А наручники были прикованы к сиденью. Что это еще за чертовщина? Он засмеялся.

Кто-то ударил его по костям. Скелет Фассина словно превратился в музыку ветра, а его плоть, мускулы и органы пребывали где-то в другом месте, не в нем, но все же оставались как-то с ним связаны, и какие-то суки, а точнее, большая шайка сучар набрала молотков и принялась что было сил молотить сразу по всем его костям. Боль прошла почти так же мгновенно, как появилась, оставив после себя лишь странный отзвук в скелете.

– Что это еще за херня? – спросил Фассин у маленького человека.

Из-за выбитых зубов голос его звучал комично. Он потрогал языком выщербины. Похоже, двух нет, а один шатается. Он попытался вспомнить, за сколько времени у взрослых вырастают зубы. Похоже, человечек был парень веселый – с круглым удивленным лицом и пухлыми розовыми щечками. Волосы у него были черные, коротко подстриженные, и носил он форму – какую, Фассин никак не мог понять.

– Это что еще за шрань, вы что тут, меня пытаете, что ли? – спросил Фассин.

– Нет, – ответил человечек, и голос его прозвучал весьма убедительно. – Я это делаю только для того, чтобы привлечь ваше внимание. – Одна его рука двинулась по столешнице.

Кости Фассина заклацали, словно кто-то опять принялся играть на них. Его нервы, теперь уже дважды испытавшие это, решили, что человечек не шутит, что все это довольно чувствительно.

– Ну хорошо, хорошо, – услышал он собственный голос. – Я понял, что за шрань у ваш на уме. Что за срань, – сказал он, пытаясь приспособить правильное произношение к новой своей дентальной раскладке.

– Не ругайтесь, – сказал человечек и снова сделал ему больно.

– Все, понял! – закричал Фассин.

Голова его свесилась на грудь, из носа закапали сопли, изо рта – слюна и кровь.

– Пожалуйста, не ругайтесь, – сказал человечек. – Ругань свидетельствует о нечистых мыслях.

– Скажите мне, какого хера… что вам от меня надо, – сказал Фассин.

Неужели это все взаправду? Может, он с того самого момента, как встретил К., вернувшуюся с мелководья зновидения, пребывает в какой-то ВР, где ему снится этот сон? Может, такие вещи случаются, если матрица сновидений попалась дешевая или пиратская, или что-нибудь в таком роде? Неужели это взаправду? Нет, для взаправду слишком уж больно. Он посмотрел на свои ноги и рубчик шортов – они были заляпаны кровью, слизью, соплями. Он различал отдельные волоски на своих ногах – одни стояли торчком, другие прилипли к коже. Он различал поры. Разве это не означает, что все взаправду? Да нет, конечно же. Зновидения, сим-карты, ВР – все это вытекает из того факта, что разум не может одновременно сосредоточиваться на разных вещах. Остальное – иллюзия. Человеческое зрение, самое сложное из чувств, каким владеет его вид, делает это вот уже миллионы лет – обманывает разум глазами. Ты думаешь, что у тебя цветное и довольно детализированное зрение в пределах широкого поля, но на самом деле это не так; точное цветовое зрение распространяется лишь на крохотную часть того, что ты видишь, а остальное ты воспринимаешь нечетко, монохромно, реагируя главным образом на движение.

Мозг обманывает себя, притворяясь, будто видит одинаково хорошо в центре поля зрения и на периферии. Хитроумная ВР использует тот же трюк – сосредоточься на детали, и она будет воссоздана для тебя во всех подробностях, но все остальное, чему ты не уделяешь пристального внимания, можно просто не брать в расчет, пока ты на нем не сконцентрируешься: это позволяет не перегружать вычислительные мощности.

Фассин отвел взгляд от своей забрызганной кровью ноги.

– Это взаправду? – спросил он.

Человечек вздохнул.

– Мистер Таак, – сказал он, скользнув взглядом по экрану, – согласно нашим сведениям, вы происходите из уважаемой семьи и в один прекрасный день даже можете стать полезным членом общества. Вам не стоит общаться и жить с теми людьми, с какими вы сейчас общаетесь и живете. Вы все вели себя очень глупо, и люди пострадали от вашей глупости. Вы на самом деле жили в некоем сне, но теперь сон кончился. Официально. Я думаю, вам пора возвращаться домой. Вы так не считаете?

– Где мои друзья?

– Мистер Лифилде, мистер Ресиптисс, миссис Каргин и миссис Хохуэл?

Фассин недоуменно смотрел на него. Черт побери, все те последние несколько месяцев, что он провел здесь, он называл их только по имени. Он подумал, что за этими фамилиями скрываются Тай, Сондж и Мом, но уверенности у него не было. И потом, этот тип назвал четверых, да? Неужели это значит, что они считают и К.? Но она-то в акции протеста не участвовала.

– Их держат в другом месте, или с ними уже разобрались и выпустили, или мы до сих пор ищем их. – Человечек улыбнулся.

Фассин посмотрел на свои руки, закованные в металлические петли. Он попробовал пошевелить ногами, потом наклонился и посмотрел вниз. Ноги у него тоже были закованы. Или связаны. Или бог знает что. Во рту было какое-то странное ощущение. Он провел языком там, где прежде были зубы, проверил еще раз. Наверное, придется носить протезы, пока не вырастут новые. Или улыбаться по-пиратски.

– Почему со мной так обращаются?

На лице человечка появилось недоумение. Он, похоже, снова хотел сделать Фассину больно, но потом раздраженно покачал головой.

– Потому что вы приняли участие в беспорядках с применением насилия, вот почему! – сказал он.

– Но я не применял никакого насилия, – сказал Фассин.

– Вы лично, может, и не применяли, но демонстрация, в которой вы участвовали, определенно вылилась в насильственные действия.

Фассин хотел было поскрести затылок.

– И этого оказалось достаточно?

– Конечно.

– А кто первым применил насилие? – спросил он.

Человечек резко развел руки и зазвеневшим голосом сказал:

– Разве это имеет значение?

Фассин имел в виду: «Какая сторона?» – но понял, что человечек имеет в виду: «Кто из демонстрантов?»

Он вздохнул.

– Слушайте, я хочу вернуться к друзьям, в мое гнездо. Можно? Я ведь ничего не сделал. Мне выбили зубы, а я ничего не могу вам сообщить… ничего… – сказал он. Он снова вздохнул.

– Когда подпишете вот это, можете идти.

Человечек развернул экран, чтобы Фассин мог видеть. Фассин посмотрел на то, что должен подписать, на подушечку для снятия отпечатков пальцев и иконку видеокамеры на экране: все это призвано было зарегистрировать, что подписал действительно он (или, точнее, увеличил объем фальшивки, которая после этого займет больше места в памяти).

– Я не могу подписать, – сказал он. – Здесь говорится, что мои друзья – агенты запредельцев и заслуживают смерти.

Человечек закатил глаза:

– Да прочтите же внимательнее. Здесь только говорится, что у вас есть подозрения на сей счет. Ведь не думаете же вы, что вашего слова будет достаточно, чтобы обвинить кого-то в чем-либо, а?

– Тогда зачем я должен это подпи?..

– Мы хотим, чтобы вы их предали! – закричал человечек так, будто ничего очевиднее этого и быть не могло. – Мы хотим, чтобы вы отвернулись от них и стали полезным членом общества. Только и всего.

– Но они мои друзья. – Фассин закашлялся, проглотил слюну. – Слушайте, можно мне выпить воды?

– Нет. Нельзя. И никакие они вам не друзья. Просто ваши знакомые. Да и то едва ли. Вы с ними напивались, накачивались наркотиками, немного болтали, а с некоторыми спали. Все равно скоро каждый из вас пойдет своим путем, и, может, вы больше никогда не встретитесь. Никакие они вам не друзья. Согласитесь.

Фассин в данных обстоятельствах не желал дискутировать о том, что такое дружба.

– И все же я не буду их предавать.

– Но они-то вас предали!

Маленький следователь подвинул экран к себе, кликнул на нескольких иконках и снова повернул его к Фассину. Фассин увидел, как Тай, Сондж и Мом (все привязанные к сиденью, как и он, а Сондж еще и здорово побитый) говорят, что давно подозревали Фассина в симпатиях к запредельцам, что он опасен для общества и за ним нужно приглядывать. Каждый из них бормотал что-то в этом роде, подписывался на экране и прижимал палец к подушечке (палец Сонджа оставил кровавое пятно).

Эти сцены потрясли его. Возможно, они были сфальсифицированы, но Фассин все равно был потрясен. Он откинулся к спинке стула.

– Вы это подделали, – сказал он неровным голосом.

Человечек рассмеялся:

– Вы что, с ума сошли? С какой стати?

– Не знаю, – признался Фассин. – Но я знаю моих друзей. Они бы никогда…

Человечек подался вперед:

– Тогда подпишите, а в том совершенно невероятном случае, если это дело всплывет, скажете, что это подделка.

– Ну так возьмите и подделайте! – закричал Фассин.

– Но в этом случае вы их не предадите! – закричал в ответ человечек. – Кончайте! Подписывайте и убирайтесь. У меня есть дела поважнее.

– Но зачем вам вообще это нужно? – сказал Фассин, едва сдерживая слезы. – Зачем вам нужно, чтобы кто-то кого-то предавал?

Человечек несколько мгновений смотрел на него.

– Мистер Таак, – сказал он, откинувшись назад и стараясь говорить спокойно, – я просмотрел вашу анкету. Вы не глупы. Идете на поводу у других, идеалистичны, наивны – это все есть, но вы не глупы. Вы должны знать, как функционирует общество. По крайней мере, иметь хоть какое-то представление. Оно функционирует, основываясь на силе, власти и принуждении. Люди держат себя в рамках не потому, что они такие хорошие. Это либеральное заблуждение. Люди держат себя в рамках потому, что в противном случае они будут наказаны. Все это хорошо известно. Это даже не обсуждается. Цивилизация за цивилизацией, общество за обществом, вид за видом – все действуют по этой схеме. Общество означает контроль, а контроль – это награда и наказание. Награжденным разрешается пользоваться плодами общества, и существует правило, хотя и не абсолютно непреложное: никто не наказывается без причины…

– Но…

– Помолчите. Тот идиотский вопрос о праве собственности на орбиталище, из-за которого вы и устроили всю эту бучу, не имеет к вам никакого отношения. Вопрос о собственности – вопрос юридический. А вы даже не местный и в любом случае не собирались здесь задерживаться больше чем на несколько месяцев. Разве нет? Вам в это дело никак не нужно было соваться. Но вы решили иначе и напросились на неприятности, а теперь платите за это: все имеет свою цену. Часть цены состоит в том, что вы даете нам понять: вы пытаетесь размежеваться с этими людьми, вашими подельниками. Как только сделаете это – вы свободны. Можете возвращаться. Я бы предложил вам вернуться домой. Я имею в виду Глантин.

– А если я скажу «нет»?

– То есть не станете подписывать?

– Да.

– Серьезно?

– Серьезно.

– Тогда дело переходит в другие руки. Вам предстоит познакомиться с людьми, которые получают удовольствие от таких вещей.

На сей раз, когда человечек двинул рукой по столу, Фассин закричал от боли. Видимо, он прикусил себе язык. Он ощутил во рту вкус железа, и рот его наполнился кровью и горячей слюной.

– Потому что я, – устало сказал человечек, – никакого удовольствия не получаю.

В конце концов Фассин подписал. И похоже, с самого начала понимал, что подпишет.

Вид у человечка стал счастливый, и в помещение вошли две охранницы, которые, развязав путы Фассина, помогли ему подняться со стула.

– Спасибо, мистер Таак, – сказал человечек и, прежде чем Фассина вывели из комнаты, потряс ему руку. – Мне очень не нравятся все эти неприятные вещи, но видеть, как человек проявляет благоразумие, – немалое удовольствие. Постарайтесь не думать обо мне слишком плохо. Желаю удачи.

Фассина помыли в душе, привели в порядок, и он, посетив врача и выпив кружку бульона, ушел, одетый в тонкий, как бумага, костюм. Когда его выпроводили из помещения в наружную часть орбиталища, он оглянулся – с ним беседовали где-то в недрах дворца диегесиана. Фассин вернулся в гнездо, где все было перевернуто вверх дном. Тут устроили настоящий погром, все переломали или обрызгали какой-то вонючей рвотной дрянью, применяемой для разгона толпы. Тогда они отправились в бар, но после демонстрации и ее разгона так ни о чем толком и не говорили. Все мусолили слухи: того будто бы убили, а тот исчез.

К. с ними не было. Солдаты, разгромившие гнездо, избили К. Ее на три недели поместили в тюремно-больничный корабль, а в день своего освобождения она зарезалась осколком стекла.

Правду Фассин узнал только через несколько месяцев. К. отправили в кошмарное зновидение. Кто-то пришедший вместе с полицейскими (а может, кто-то из них сам умел работать с аппаратурой зновидений) обнаружил, что она все еще плавает, еще не вышла из своего погружения, и изменил установки травмализатора и вспомогатора, а другие тем временем били ее. У того, кто перенастроил травмализатор, вероятно, был чип, заготовленный для таких случаев. После этого они оставили ее, окровавленную и связанную, в каком-то ускоренном кошмаре, где царили ужас, насилие и пытки.

Они были разъединены, занимались другими – и в основном более важными – вещами, когда удалось выяснить все это. Говорили об иске, следствии, протесте.

Фассин вернулся на Глантин и записался на вводный наблюдательский курс через один семестр. После этого он вернулся на орбы, затем посетил Бугитаун в Сепекте, опять вел бурную жизнь – пьянствовал, накачивался наркотиками, веселился, трахался напропалую, а потом (не сразу, постепенно, осторожно) стал наводить справки, потерся в нужных местах, стал встречаться с кое-какими людьми. Он явно прошел несколько проверок, даже не зная об этом, и в один прекрасный день его познакомили с девушкой, которая назвалась Аун Лисс.

* * *

– Фассин!

Он проснулся, услышав свое имя. Каюта на Третьей Ярости. Все еще темно, как ночью. Какие-то стуки. Экран показывал четыре часа. Экран был красный и мигал. Кто-то его зовет?

– Что? – сказал он, скинул с себя ремни и, поднявшись с кровати, поплыл к центру каюты.

– Херв Апсил, – сказал голос. Голос, похожий на голос Апсила, когда тот бывал возбужден или расстроен. – У нас неприятности. Похоже на атаку.

Черт побери! Фассин натянул на себя одежду, дал команду «полный свет».

– Этот жуткий шум, холера его забери, – это что, сигнал тревоги?

– Верно.

– Ты в командном пункте?

– Да.

– И кто это, по-твоему?

Шкафчик, над которым замигала лампочка, развернулся на своей оси, открыв запасной скафандр.

– Не знаю. Два корабля уже уничтожены. Надевайте э-костюм и…

Огни – все тревожные огни – замигали. Экран погас. Кабина сотряслась. В ванной что-то рухнуло с громким треском.

– Чувствуете, да? Вы все еще здесь? – сказал Апсил.

– Чувствую и здесь, – ответил Фассин, глядя на э-костюм в шкафчике.

– Одевайтесь и спускайтесь по шахте в убежище. – Апсил помолчал. – Вы меня слышите? – Еще одна пауза. – Фасс?

– Слышу. – Фассин принялся стаскивать с себя одежду. – А ты что будешь делать, Херв?

– Мы оба будем делать одно и то же.

Кабина снова заходила ходуном. Воздух затрясся, как желе.

Тревожная сигнализация выключилась, но так, что энтузиазма у Фассина не прибавилось.

Экран мигнул и издал хрип.

Фассин вытащил э-костюм из шкафчика.

– Как дела в главном ангаре? – спросил он.

– Целехонек. Нас, похоже, атакуют из-за Наскерона.

– Значит, в центре мы будем ближе к зоне обстрела, – сказал Фассин.

Что это – утечка? Он услышал шипение воздуха, застегнул воротник э-костюма у себя на шее и дал развернуться гелевому шлему. На несколько мгновений все вокруг потеряло четкость, погрузилось в тишину, потом он решил, что ситуация еще не критическая, и открыл щели, чтобы дышать, говорить и слышать. Лицевая часть шлема стала почти совсем прозрачной.

– Это только сейчас, – согласился Апсил. – Если направление их ударов не изменится, то через два часа мы окажемся точно на траверсе огня.

Фассин вошел в э-костюм и потянул его вверх, соединив с воротником, потом, пыхтя, сделал несколько движений, приноравливаясь к одеянию. На самом деле оно было довольно удобным.

– И ты именно это и собираешься делать, Херв? Сидеть, прижав уши, вместе со всеми остальными, словно мышь в норе, и надеяться, что кот уйдет?

– Таков приказ.

– Я знаю. Догадайся, что я хочу сделать.

Последовала пауза. Еще один сильный удар сотряс каюту. Главная дверь распахнулась внутрь и заходила ходуном; за дверью Фассин увидел сходной люк. Пауза продолжалась.

– Херв? – позвал он и оглянулся – не нужно ли взять что-нибудь с собой. Нет, ничего. – Херв?

– Встретимся там.

На подсвеченном сбоку лике Наскерона что-то вспыхнуло, и в этом ярком сине-голубом свете ангар превратился в беспорядочную мозаику ярко сверкающих поверхностей и черных как смоль теней. Фассин вздрогнул. Свет быстро потускнел, став желто-оранжевым; между луной и Наскероном засияло маленькое гаснущее солнце.

Херв Апсил опередил его. Он махнул Фассину и легко прыгнул на восемь метров, к открытому носовому отсеку челнока, затем исчез внутри. Люк закрылся.

– Херв, – сказал Фассин, опробуя переговорное устройство скафандра.

Ответа не последовало. Он неторопливыми прыжками двинулся к открытому люку трюма. Полковник Хазеренс уже была там: высокий диск ее скафандра парил чуть выше поверхности пола, точно под тем самым местом, которое она занимала в прошлый раз.

– Смотритель Таак! Я предполагала, что вы предпримете нечто подобное! – прокричала она.

«Черт», – подумал Фассин. Он надеялся, что полковник вместе со всеми остальными, как им было приказано, направится в убежище в самом центре луны – на глубине десять километров. Туда вела хотя и одна, но достаточно большая шахта – разве нет? Ну ладно. Он остановился под небольшим остроносым газолетом, закрепленным в своей люльке.

– Полковник, – сказал он, кивнув.

Попытается ли она остановить его? Фассин понятия не имел. А смогла бы она? В этом он не сомневался.

– Не знаю, то ли радоваться, то ли горевать, – прокричала полковник.

Сбоку из скафандра ирилейтки вылезла рука манипулятора и потянулась к Фассину. «Чтоб тебя, – подумал он. – Ну, вот и приехали».

– После вас, – сказала полковник; ее рука указывала наверх.

Фассин улыбнулся и подпрыгнул. Хазеренс с гудением последовала за ним. Его остановил потолок трюма, и он, повиснув, откинул фонарь своего маленького газолета. Открылось тесное пространство, отдаленно напоминающее внутренность гроба. Фассин стащил с себя костюм и отстегнул шлем.

– Без формы, майор, – пошутила полковник; голос ее эхом разнесся в ограниченном объеме верхней части трюма.

Костюм медленно опустился на пол, и Фассин ступил на подножку стреловидного фонаря.

– Боги милостивые! – сказала Хазеренс. – Неужели все мужчины человеческого рода выглядят так?

– Только красивые, полковник, – заверил ее Фассин, не спеша опускаясь в холодный гель.

Крышка фонаря закрылась за ним. Он поерзал в темноте, чтобы шея удобно вошла в воротник сканера. Мягкий свет и мелодичный звон подтвердили: все в порядке. Он потянулся к наконечникам подачи дыхательной смеси, глубоко вдохнул, выдохнул и засунул наконечники себе в ноздри.

Фассин лежал на спине, пытаясь расслабиться и подавляя панику, безотчетный приступ страха, охвативший его, когда жидкая дыхательная смесь стала заполнять его ноздри, горло, легкие, – холоднее напитка не бывает.

Несколько мгновений смятения, дезориентации, потом воротник теснее прижимается к шее, теплый гель начинает обтекать тело, щупальца отыскивают его уши, рот, пенис, анус. По уколу в каждое предплечье, потом еще по уколу под каждое ухо, и кровеносная система подключена.

– Готовы? – пробулькал – гель еще не успел откалиброваться в его ушах – голос Херва Апсила.

«Порядок, – отправил он мыслеречь. – А что полковник?»

– Я тоже готова! – Даже по внутренней связи полковник Хазеренс склонна была кричать.

Фассин перед этим как раз соображал, как бы им отделаться от нее. Похоже, способов не было.

– Люк трюма закрывается. Стартовая готовность, – сказал Апсил.

Фассин начал превращаться в свой маленький газолет, который обволакивал Фассина, обнимал его, проникал в него со всех сторон. Свет снизу исчез, когда люк трюма закрылся. Он видел повисший рядом с ним э-костюм полковника Хазеренс, ощущал его холод и читал его электромагнитные характеристики, одновременно чувствуя, как работают системы челнока, готовятся, приспосабливаются, изменяются, когда корабль отрывается от платформы. Другие его чувства фиксировали необычный приток излучения, заметное количественное и качественное увеличение гравитации, множественные трески в переговорной системе, путаные передачи и электромагнитные сигналы от Совместного комплекса, а потом внезапный толчок: опосредованный, слабый, косвенный, но в то же время массивный удар, за которым последовали странные вибрации и засасывающее вверх движение.

Он ждал, когда Апсил заговорит с ними, пытаясь тем временем разобраться в происходящем. Доносящиеся издалека гудение и шипение корабля, засасывающего воздух внутрь трюма.

– Прошу прощения, – мягко сказал Апсил. – Управление восстановлено. Необычный метод заполнения ангара вакуумом. Не знаю, кого и благодарить.

«Мы в порядке?» – спросил Фассин.

– СПО, – ответил Апсил. Голос его был немного не от мира сего. – Серьезные Повреждения Отсутствуют.

«Желаю справиться с теми, что есть», – отправил Фассин.

– Спасибо.

– Не расхолаживаться, готовимся к худшему, – сказала полковник.

Фассин надеялся, что она говорит только с ним. Он проверил все настройки и системы газолета, прилаживаясь к машине, пока жизнеобеспечивающие щупальца газолета прилаживались к человеку. Уголком глаза он уловил внизу что-то вроде множества огней, которые тут же переметнулись в центр его поля зрения. Он вызвал показания нескольких приборов и привел в действие две подпрограммы – проверить, все ли в порядке. Кажется, да.

Он почувствовал, как челнок ускоряется, удаляясь от луны. На его пульте появилась иконка переключения на сенсоры большого корабля, и он переключился.

Теперь он мог чувствовать почти все то же, что и Апсил.

Наскерон заполнял небо перед ним, а серо-коричневая поверхность Третьей Ярости быстро исчезала внизу и сзади. Тучи обломков. Треск в переговорной системе. Гораздо больше, чем должно быть в правильно организованной флотилии, вроде той, что доставила их сюда и еще недавно охраняла луну. Ничто не говорит о действующих радарах или других легкообнаруживаемых сигнальных устройствах. Правда, гражданский корабль, вроде челнока, все равно был способен засечь лишь самые мощные. Никаких указаний на текущие повреждения, только сведения о незначительных ударах по корпусу, оставивших небольшие вмятинки. Тяговые следы корабля. Внезапная вспышка излучения – какой-то корабль резко развернулся в паре сотен километров от них и помчался прочь. Волны выходного сигнала, оповещающего об отсутствии у них оружия и декларирующего их спасательный статус. Вспышка. Где-то сзади. Почти правильное полукольцо обломков, сверкая, поднимается из нового сияющего кратера диаметром, возможно, в полкилометра на поверхности Третьей Ярости. В поле зрения оказываются и три кратера поменьше, тоже недавние, но уже остывшие настолько, что отображаются оранжевым и красным. По экрану проходит судорога, его пронизывают линии, сетки и возникающие символы тяги.

Апсил направил нос челнока прямо на Наскерон и начал движение по длинной, намеренно неправильной спирали в направлении газового гиганта, ускоряя корабль во всю мощь двигателей.

Челнок ничуть не был похож на высокоэффективное военное судно. В его функции входило одно: доставка газолетов из Совместного комплекса на Третьей Ярости на газовый гигант, а потом обратно. Он был надежен, на Наскероне выдерживал нагрузки внутри гравитационного колодца и в зонах с различным давлением вплоть до уровня жидкого водорода, а кроме того, его мощность позволяла вырваться вместе со своим грузом из цепких объятий этой планеты. Но маневренность у него была невысока, он не имел вооружения и защитных систем и обнаруживался радарами – он и проектировался с самого начала (со спецификацией при объявлении тендера) как легко засекаемый всеми мыслимыми и немыслимыми приборами, чтобы какой-нибудь зловредный насельник не мог обрушить на корабль что-нибудь тяжелое, а потом оправдываться тем, что не заметил его.

– Как вы там себя чувствуете? – спросил Апсил. Голос его звучал сдержанно, без всякого волнения.

– Я отлично, – отозвалась полковник.

«Я тоже, – отправил Фассин. – Время прибытия уже есть?»

Путешествие с Третьей Ярости на Наскерон обычно занимало около часа. Фассин рассчитывал уложиться меньше чем в полчаса.

– Главный двигатель работает на полную, так что поворот сделаем минут через десять, – сказал Апсил. – Потом начнем замедление, это еще минут десять, потом… гм, еще немного… не больше пяти, и я рассчитываю быть достаточно глубоко в атмосфере.

Он имел в виду, что они будут достаточно глубоко в атмосфере и потому неуязвимы для любого оружия, кроме самого разрушительного. Конечно, не считая того разрушительного оружия, которым владели сами насельники.

«А еще как-нибудь ужаться можем?» – спросил Фассин.

– Может, удастся сократить время, когда достигнем вершины туч, – сказал Апсил. – При крутом входе скорость выше. Может быть. Гм. – У Фассина создалось впечатление, что Апсил чешет себе подбородок. – Да, может быть, если позволить давлению и температуре чуть выйти за допустимые пределы. – Пауза. – Хотя при этом мы должны исходить из допущения, что корабль не получил неизвестных нам повреждений, когда ракета уничтожила ангар.

«Мы всегда исходим из каких-нибудь допущений», – согласился Фассин.

– Старший техник, – раздался голос полковника Хазеренс, – скажите, нас преследуют или атакуют?

– Нет, полковник.

– Тогда я предлагаю действовать по первой предложенной вами схеме входа.

«Решение остается за тобой, Херв», – послал Фассин.

– Принято.

– Вы можете получить доступ на военные частоты, старший техник?

– Боюсь, что нет, мадам, если только они не пошлют нам чистый луч или радиосигнал.

– Очень жаль. А что там происходит?

– Похоже, тут произошло боевое столкновение. Возможно, еще продолжается. Тяговые следы удаляются от луны в направлении, откуда, видимо, прилетают вражеские ракеты. Ух ты!

Вспышка привлекла и периферийное внимание Фассина; еще один кратер, больше прежних, забелел на поверхности Третьей Ярости.

– А что с людьми, которые остались на Третьей Ярости? – спросила полковник.

– Я их слушаю, – сказал Апсил. – Постараюсь связаться с ними напрямую. Дайте мне пару минут.

Молчание. Фассин с помощью корабельных датчиков наблюдал за круговертью в окружающем пространстве. Он проверил параметры системы челнока, сориентировался, потом поискал Глантин и нашел его – крохотная сверкающая точка вдали. Датчики позволили ему включить увеличение, пока малая планета не засияла своим идущим к полнолунию ликом; на ее поверхности светились точки искусственных объектов, едва просматривались особенности топографии. Может, это нагорье? А там – вот это светлое пятно – море Прелести? Искорка. Вон там, вдали… Крохотная вспышка. Или показалось?

Что-то, холоднее и яростнее любых гелевых щупалец, вторглось в него, сжало его желудок и сердце. Нет, нет, конечно же. Просто еще один искусственный объект системы. Он посмотрел на кнопки воспроизведения показаний датчиков.

– Черт! Впереди обломки, чтоб им!.. – сказал Апсил, и корабль дернулся, качнулся.

Фассин снова сосредоточился на том, на что смотрел Апсил, и тоже увидел поле черных точек на лике планеты впереди, похожих на беспорядочную стаю птиц вдалеке. Они шли почти с максимальной скоростью. Челнок начал поворачиваться.

Волна темных осколков, словно вьюжный заряд черных как сажа снежинок, нахлынула на корабль со всех сторон. Фассин почувствовал, как его руки, удерживаемые вязким противоударным гелем, пытаются прижаться к телу: инстинктивная попытка уменьшиться в размерах. Но они миновали опасную зону. Удара не последовало.

Спустя мгновение Фассин почувствовал, как челнок разворачивается своими соплами к планете и готовится начать замедление.

– Я думаю, – осторожно сказал Апсил, – что мы практически…

В этот момент что-то врезалось в них. Корабль вздрогнул, послышался сильный хлопок, который Фассин ощутил через корпус корабля, через газолет, даже через противоударный гель. Он потерял связь с системами челнока и вернулся в собственный маленький остроносый аппарат. Их закрутило. Фассин одновременно с разворотом увидел свет. Свет?

Свет шел снизу, где находились люки трюма. Он увидел скафандр полковника, висевший рядом. Ох-ох…

Корабль начал выходить из штопора, выравнивая курс. Свет, поступающий снизу, начал гаснуть, но не исчез. По спектру он напоминал свет, отраженный от Наскерона. Свет от газового гиганта, просачивающийся сквозь предположительно закрытые люки. Фассин дернул сенсорное кольцо газолета, чтобы видеть люки напрямую.

– О, бля! – попытался сказать он.

Он увидел небольшую, но неровную дыру, из которой свешивалась всякая рвань, словно вывороченные наружу кишки. Свет Наскерона отражался от каких-то поверхностей, на вид отполированных.

Нагрузки растут. Очень похоже, что основной двигатель, обеспечивающий замедление, работал более или менее штатно. Фассин снова попробовал интерком, потом передал радиосигнал. «Херв?»

– Здесь. Прошу прощения. Все же во что-то врезались. Я его уже выровнял и вернул на прежний курс. Но из трюма пока никаких данных. Включая и люк.

«По-моему, туда-то и пришелся удар. Я вижу дыру».

– Большую?

«Где-то метр на два».

– Я тоже вижу дыру, – сказала им полковник, присоединившаяся к радиотрансляционному обмену. – Именно такую, как описал наблюдатель Таак.

– Слишком маленькая, чтобы вам, ребята, выбраться, – сказал Апсил.

«Есть еще повреждения?» – послал Фассин.

– Пока держимся. Я не вижу, где вышел обломок, который ударил по кораблю, или куда он попал внутри.

– Подозреваю, что он задел меня, – сказала Хазеренс. – То есть мой э-костюм. Кажется.

Пауза. Потом голос Апсила:

– А вы?.. Вы в порядке?

– В полном. Двери люка поглотили энергию удара, а мой скафандр исключительно высокого качества, надежности и стойкости. На нем почти ни царапинки.

«Если мы не откроем люк, то не выйдем и вся экспедиция потеряет смысл, Херв», – послал Фассин.

– Но мы сможем отсидеться в челноке под тучами, – сказал Апсил. – У меня почти нет информации из Комплекса. Похоже, последний удар там наделал немало бед. Нам, наверное, будет безопаснее под газом, чем тут, на виду у того, кто ведет огонь.

Из Совместного комплекса на Третьей Ярости никаких вразумительных сведений не поступало, и ни один военный корабль не вел обмена на гражданских частотах. Помехи в электромагнитном диапазоне – неприятная проблема вблизи Наскерона даже в лучшие времена – были особенно интенсивными. Апсил нашел пару экваториальных релейных спутников Комплекса, но, как это ни странно, не смог соединиться с ними, а лишь ловил со спутниковых приемопередатчиков однообразную и бессмысленную дребедень. Он даже попытался связаться с насельническими зеркальными спутниками, и, хотя получить оттуда что-нибудь, кроме бредятины, никогда не удавалось, функционировали они вполне нормально.

– Ух ты, – услышали они Апсила. – Еще один удар по Третьей Ярости. Мы входим в атмосферу. Довольно медленно из-за повреждения, но входим.

– Как сочтете нужным, старший техник, – сказала полковник.

Челнок задрожал, входя в верхние слои атмосферы Наскерона и оставляя за собой сверкающий след над вершинами туч. Движение его замедлилось. Они стали ощущать гравитацию, которая все возрастала. Система их крепления к корпусу челнока стала издавать скрипы и стуки. Качка уменьшилась, потом возросла, потом снова упала. По корпусу и перегородкам корабля пошли мягкие потрескивания и хрустящие стуки: от рваного пролома в люке стали отламываться куски, которые сияли и искрились в пространстве вокруг них, по мере его наполнения газом, и Фассин снова уловил звук в трюме. Все трое становились тяжелее, теперь по-настоящему тяжелее. Фассин почувствовал, как противоударный гель вокруг него уплотняется, словно звук снега, хрустящего под ногами. Он почти что чувствовал, как пузырьки газа парашютируют в его теле, словно клетки крови. Ну вот, теперь, слава богу, появился вес…

– Старший техник, – вдруг сказала полковник.

– Держитесь, – сказал Апсил. – Это…

Весь корабль дрогнул, а потом внезапно задребезжал.

«Херв?» – послал Фассин.

– Попали под прицел… – начал было Апсил, но тут же замолчал – корабль снова затрясло, а потом он бешено заметался по небу.

– Нас и в самом деле кто-то обстреливает, – заявила Хазеренс. – Старший техник! – закричала она по частоте. – Вы можете нас выпустить?

– А? Что? Нет! Я…

– Старший техник, попробуйте по моей команде заложить крутой вираж или мертвую петлю, – сказала ему Хазеренс. – Я нас выпущу.

– Вы?! – прокричал Апсил.

– Я. Обещаю. У меня есть оружие. А теперь прошу меня простить и желаю удачи.

«Постойте», – начал было Фассин.

– Смотритель Таак, – не допускающим возражений тоном сказала полковник, – включите защиту датчиков.

Большой диск, висящий рядом с ним, отправил порцию слепящего сине-белого света вниз, к крышке люка, которая исчезла в короткой вспышке искр. Снаружи стремительно кружились желто-коричневые облака. Зрительное поле Фассинова газолета было усеяно точками: система переключалась с поврежденных датчиков на рабочие. Фассин понял, что не успел вовремя включить защиту, и теперь просто выключил датчики.

– Выходим через три секунды, – сказала полковник. – Прошу вас, старший техник, выполняйте свой маневр.

Вспышка излучения и тепловой удар сверху совпали с неожиданным разворотом. Люлька, удерживавшая Фассина в челноке, распахнулась и выстрелила им из трюма, словно пушечным ядром. Полковник в ее ирилейтском э-костюме, крутясь, вылетела следом мгновение спустя и быстро догнала его. Перед ним наверху мелькнул челнок, все еще продолжающий вращение, потом Фассин увидел, как с одной стороны внезапно появился фиолетовый луч и прорезал окружающий их газ, обжигая его зрение, еще не оправившееся. Луч прошел совсем рядом с кораблем-носителем, а потом между ними и челноком быстро закрутились облака желтого тумана, и остались только он, полковник, крохотный остроносый силуэт и вертящаяся монета грязно-серого цвета, и все они устремились в безмерный хаос небес Наскерона.

* * *

– «Те, кто проявляет интерес к изучению подобных вопросов, сходятся в том, что внутри некоторых видов существует определенный класс, демонстрирующий такое презрение и подозрение в отношении своих сотоварищей, что вызывает только ненависть и страх, считая их самыми искренними эмоциональными реакциями, на пробуждение которых можно рассчитывать, ибо подделать их невозможно».

Архимандрит Люсеферус поднял взгляд на голову на стене. Голова вперилась широко открытыми от боли, ужаса и безумия глазами в стену напротив.

Убийца умер вскоре после того, как они отправились в долгое путешествие к Юлюбису, – верхняя пара клыков наконец проникла в мозг достаточно глубоко, чтобы вызвать смерть. Когда медики сказали, что смерть должна наступить через несколько дней, архимандрит приказал снова приподнять веки убийцы: он хотел видеть выражение этого лица в момент смерти.

Люсеферус спал, когда смерть наконец пришла к безымянному убийце, но архимандрит потом много раз просматривал запись. (Ничего особенного не случилось, просто мучительная судорога исчезла с лица, глаза закатились, а потом медленно опустились, чуть вкось, тогда как данные датчиков, сопровождающие визуальные показания, свидетельствовали о том, что сначала остановилось сердце, а несколько минут спустя кривая мозговой активности выровнялась в горизонтальную. Люсеферус предпочел бы что-нибудь более драматичное, но нельзя же получить все.) Он приказал отсечь голову убийцы и повесить ее неподалеку от головы вождя мятежников Стинаусина: пусть то, что было Стинаусином, весь день взирает на то, что было убийцей.

Архимандрит поднял взгляд на уставившуюся в пространство перед собой безымянную голову:

– Ну что скажешь? – Он снова посмотрел в текст, шевеля губами, но вслух уже не читая. Потом сложил губы трубочкой. – Я, пожалуй, соглашусь с тем, что здесь сказано, но не могу отделаться от чувства, что тут присутствует некая критическая нотка. – Он покачал головой, закрыл древнюю книгу и скользнул взглядом по обложке. – Никогда о таком не слыхал, – пробормотал он.

Но по крайней мере, подумал он, у этого надутого интеллектуала было имя. Люсеферуса довольно сильно раздражало, что он не знает имени неудавшегося убийцы. Да, у этого типа не получилось, да, он дорого заплатил за свое преступление, да, он теперь мертв и его голова висит тут в качестве трофея. Но почему-то тот факт, что имя убийцы так и не выяснили, стал действовать Люсеферусу на нервы, словно убийца восторжествовал над ним, словно успешное сокрытие этой важной информации означало, что победа Люсеферуса над этим несчастным никогда не будет полной. Он уже послал на Лесеум распоряжение о более тщательном расследовании этого дела.

За листом зеркального алмаза – главной внутренней дверью приемной-кабинета – появился его старший личный секретарь.

– Да?

– Маршал Ласерт, господин архимандрит.

– Две минуты.

– Так точно, господин архимандрит.

Он принял маршала запредельцев в главной приемной победоносца «Люсеферус VII», его флагманского корабля. (Люсеферус считал, что такие названия, как «линкор» и «крейсер», устарели и звучат простовато.) Судно по его приказу переделали так, чтобы оно соответствовало рангу архимандрита, но в какой-то момент кораблестроители просто взвыли в голос, потому что расширение, как они это называли, «полостей» свыше определенного предела слишком ослабляло конструкцию корабля. В результате приемная получилась не такой большой или устрашающей, как ему хотелось бы, а потому Люсеферус потребовал установить в ней зеркала и несколько голопроекторов, которые создавали иллюзию большего объема, хотя его все же постоянно грызло опасение, что кто-то распознает обман. Он избрал стиль «новый брутализм»: много псевдобетона и ржавых труб. Архимандриту понравилось название, но к внешнему виду он остыл почти сразу же.

Он появился в сопровождении одного секретаря, который шел чуть впереди. Охранники, придворные, администрация и офицеры флота поклонились.

– Маршал.

– Архимандрит.

Маршалом запредельцев была женщина в легких доспехах, которые выглядели словно отполированные, но в то же время создавали ощущение практичности и прочности. Она была высокой, стройной, с гордо посаженной головой, хотя, на вкус Люсеферуса, слишком уж плоскогрудой. Правда, лысые женщины все равно вызывали у него неприязнь. Она коротко кивнула ему, – вероятно, уже несколько десятилетий никто, исключая тех, кто открыто его ненавидел и/или должен был в скором времени умереть, не выражал столь мало почтения к его статусу. Люсеферус никак не мог решить, показалось это ему оскорбительным или освежило новизной ощущений. Два старших офицера за спиной женщины были джаджуэджейнами и в настоящий момент пребывали в своей стандартной конфигурации перекати-поля; ни одна часть их сверкающих доспехов не доходила до пояса маршала. Он подозревал, что женщину выбрали потому, что она была человеком, как и он; почти все высшие офицеры запредельцев принадлежали к другим видам.

Он сел. Сиденье не было троном, но являло собой внушительное сооружение на подиуме. Маршал запредельцев могла и постоять.

– Вы хотели поговорить, маршал Ласерт.

– Я выступаю от имени Трансгресса, Истинно Свободных и Двойственного Союза. Мы уже в течение некоторого времени хотели поговорить с вами, – ровном голосом сказала маршал; для женщины голос был слишком низким. – Спасибо, что согласились на эту встречу.

– С большим удовольствием, уверяю вас. Итак. Как наша маленькая война на вашем фронте? Последние сведения, конечно.

– Насколько нам известно, все в порядке. – Маршал улыбнулась. Ее голый череп поблескивал в лучах света. – И как я понимаю, ваша собственная кампания продвигается от победы к победе.

Он взмахнул рукой.

– Мы почти не встречаем сопротивления, – сказал он.

– Основная часть вашего флота вскоре должна быть на окраинах системы Юлюбиса. Когда? Через год?

– Что-то около этого.

– Это немного позднее, чем мы рассчитывали.

– Речь идет о крупном флоте вторжения. Чтобы его собрать, нужно было время, – сказал Люсеферус, стараясь показать, что отвергает ее скрытую критику, и в то же время создавая впечатление, что ее соображения не очень важны для него.

Хотя на самом деле его флот и вправду запаздывал. Он лично заверил этих – временных – союзников, что будет готов к вторжению на целых полгода раньше срока, который вырисовывался теперь. Видимо, это было его ошибкой, если можно говорить об ошибке. Он предпочитал держать свой флот собранным в единый кулак, а не распылять его в зависимости от скорости отдельных кораблей, чтобы собирать заново после начала вторжения. Его адмиралы и генералы утверждали (хотя и не очень настойчиво, если думали о своем благе), что нет нужды постоянно держать все подразделения вместе, но Люсеферус предпочитал именно такую конфигурацию. В таком виде флот ему казался более сплоченным, более впечатляющим, более собранным и радующим глаз.

Еще это означало, что запредельцам придется взять на себя больше ответственности по подготовке вторжения в систему Юлюбиса, чем они предполагали, а это должно было облегчить действия флота вторжения и сделать силы запредельцев (Люсеферус надеялся, что они к этому времени будут значительно истощены) более уязвимыми относительно его собственного, собранного воедино флота.

– И тем не менее, – сказала Ласерт, – мы полагаем, что ваши передовые подразделения могут наносить удары уже теперь.

– У нас есть несколько автоматизированных передовых разведчиков и высокоскоростных беспилотных штурмовиков, которые уже находятся там или вскоре прибудут туда, – сказал Люсеферус. – Лучше всегда быть готовым к любому развитию событий. Некоторые из кораблей нужно перепрограммировать, но мы полагаем, они будут действовать эффективно и помогут сломить сопротивление. – Он улыбнулся, наблюдая за ее реакцией при виде его прозрачных алмазных зубов. – Я очень верю в полезность небольшой паники, маршал. Но еще лучше сильная паника. Жители, натерпевшись страхов, будут рады любой власти, которая положит конец неопределенности, даже если до того ей противились.

Маршал тоже улыбнулась, хотя, похоже, против своей воли:

– Конечно. И мы пришли к выводу, что сейчас, возможно, подходящий момент для беседы о том, как вы представляете себе свою стратегию после достижения системы Юлюбиса.

– Я намереваюсь захватить его, маршал.

– Понятно. Но Юлюбис, может статься, имеет сильную систему обороны.

– Я это учитываю. Поэтому-то и веду с собой такой большой флот.

Они находились в пространстве между системами – в безжизненной пустыне, где нет почти ничего, и менее чем в годе пути от Юлюбиса. Скоростной крейсер запредельцев и два истребителя сопровождения встретились с его флотом всего несколькими часами ранее, заложив вираж и выравняв скорости с мастерством и ловкостью, которым могли позавидовать его офицеры. У запредельцев и в самом деле отличные корабли. Ну что ж, у них корабли, а у него – системы: еще одна возможность поторговаться. Теперь эти три скоростных корабля оказались в рядах его огромного флота, пусть последний и проигрывал технически.

– Позвольте мне говорить откровенно, архимандрит?

Он внимательно посмотрел на нее своими глубоко посаженными красными глазами:

– Меньшего я от вас и не жду.

– Нас волнует возможный уровень потерь среди гражданского населения, если вторжение в Юлюбис будет чрезмерно агрессивным.

«С какой это стати она заговорила об этом?» – подумал Люсеферус, внутренне усмехнувшись.

Он посмотрел на своего личного секретаря, потом на своих адмиралов и генералов.

– Маршал, – рассудительно сказал он, – мы собираемся захватить их. Мы собираемся атаковать их. – Он широко улыбнулся и увидел, как и на лицах его адмиралов и генералов появились ухмылки. – Я полагаю, что агрессивность является… необходимым элементом, разве нет?

Он услышал тихие смешки одного-двух самых высокопоставленных офицеров своей свиты. Считалось плохим, если твое окружение так запугано, что боится приносить тебе дурные вести и всегда смеется, когда смеешься ты (и все в таком роде), – тогда ты не в курсе истинного положения дел. Правда, если ты знал, что делаешь, – это не имело значения. Тебе просто нужно было тоньше настраивать свои органы восприятия. Иногда смеялись все, иногда только некоторые, иногда по тому, кто молчит, а кто издает звуки, ты узнавал гораздо больше, чем если бы потребовал у них сказать всю правду. Ему повезло – природа наделила его тонким чутьем такого рода.

– Необходимы как агрессивность, так и здравомыслие, архимандрит, – сказала маршал. – Мы, конечно же, знаем, что природа не обделила вас ни тем ни другим. – Она улыбнулась, но ответной улыбки не дождалась. – Мы просто хотели бы получить заверения в том, что действия ваших войск принесут вам еще больше известности и уважения.

– Уважения? – переспросил архимандрит. – Я внушаю людям ужас, маршал. Такова моя стратегия. Я обнаружил, что это самый быстрый и эффективный способ объяснить людям, в чем заключается благо для них и для меня.

– Ну, тогда сделайте это ради славы, архимандрит.

– Проявлять милосердие ради славы?

Маршал на секунду задумалась.

– В конечном счете – да.

– Я завоюю их так, как сочту нужным, маршал. Мы в этом партнеры. Вы не должны указывать, как мне следует поступать.

– Я и не пытаюсь, архимандрит, – быстро сказала маршал. – Я принимаю то, что вы должны сделать, я просто передаю вам просьбу, касающуюся характера ваших действий.

– А я выслушал вашу просьбу и отнесусь к ней со всем вниманием.

Люсеферус слышал от кого-то такую словесную форму (он никак не мог вспомнить от кого или где), которая по зрелом размышлении показалась ему весьма полезной, особенно если произносить ее с некоторой помпезностью: медленно, даже торжественно, с искренностью на лице, чтобы собеседник воспринял твои слова серьезно и даже утвердился в надежде, что ты выполнишь просьбу, а не (в лучшем случае) проигнорируешь ее полностью. В худшем же случае (в худшем для просителей) ты сделаешь нечто прямо противоположное тому, о чем тебя просят, только для того, чтобы насолить им, показать, что ты не из тех, кем можно понукать… хотя тут есть своя хитрость, ведь люди могут попытаться вынудить тебя поступать, как им надо, прося сделать противоположное тому, что им требуется, но даже и без учета этих соображений ты так или иначе изменил свое поведение из-за чьих-то слов, а это как бы наделяло их некоторой властью над тобой, тогда как все действия архимандрита были направлены на то, чтобы никто не мог сказать, будто имеет власть над Люсеферусом.

Власть значила для него все. Деньги без власти были ничем. Даже счастье лишь отвлекало от главного, было призраком, заложником. Что есть счастье? Нечто такое, что у тебя могут отобрать. Счастье слишком часто было связано с другими людьми, с которыми ты должен был делиться властью; ты подпадал под их влияние, они могли пользоваться им по своему усмотрению и забирать у тебя то, что делает тебя счастливым.

Люсеферус знал счастье и видел, как его отбирают. Его отец (единственный человек, которым он восхищался, хотя при этом и ненавидел старого ублюдка) избавился от матери Люсеферуса, когда она постарела и утратила привлекательность, заменив ее (Люсеферусу тогда едва исполнилось десять) чередой молодых, сексуально привлекательных, но бездушных, черствых и эгоистичных молодых женщин – женщин, которых он желал, но в то же время и презирал. Мать Люсеферуса отослали прочь. Больше он ее никогда не видел.

Его отец был омнократом Меркатории в промышленных комплексах системы Лесеума. Он начинал с самых низов в качестве казнократа (циничнейшим образом само это название подразумевало, что занимающий эту должность только коррупцией и может зарабатывать на более-менее достойную жизнь, а это позволяло собрать на него досье, которое, выйди он из подчинения, можно было использовать против него). Потом он стал оватом, прошел по всей служебной лестнице вплоть до должности диегесиана – встал во главе городского района, потом небольшого промышленного города, потом города средних размеров, потом большого города, потом континентальной столицы. Он стал аппаритором, когда его непосредственный начальник умер на руках их общей любовницы. Эта любовница (на самом деле – его жена) какое-то время преуспевала, потом стала слишком требовательной и встретила преждевременную смерть.

Отец никогда не говорил Люсеферусу, убил он ее или нет.

И он тоже никогда не говорил отцу, что эта женщина в последнее время была и его любовницей.

От аппаритора его отец поднялся до перегала – сначала возглавлял орбитальный жилищно-промышленный пучок, потом континент, потом приличного размера луну, обрастая всеми атрибутами власти, богатства и величия, какие подразумевала эта должность в процветающем союзе связанных воедино систем, а таким и был Лесеум. В этот момент отец, кажется, впервые был доволен своим положением. Он вроде бы расслабился и стал наслаждаться жизнью.

А жизнь его на этом и закончилась. Подготовившись к прыжку на следующую должность – иерхонта, отец, который успел приобрести громадное состояние, раздавая патенты и заключая контракты с торговцами и производителями из всего множества объединенных систем, пожалел своего фаворита-аппаритора, от которого отвернулась фортуна. Без всякой на то необходимости отец вовлек того в сделку с откатом и в течение месяца был разоблачен как завзятый коррупционер, осужден и обезглавлен. А место его занял тот самый молодой аппаритор.

Люсеферус с младых ногтей проникся убеждением, что ему в этой сфере никогда не достичь тех же высот, что и отцу, но тем не менее, заинтересовавшись природой религии и веры, несколькими годами ранее вступил в Цессорию. Во время процесса над отцом он был сострадателем, младшим священником. Его назначили одним из исповедников отца, и он сопровождал старика на плаху. Отец поначалу держался хорошо, а потом пал духом. Он начал рыдать, умолять, обещать что угодно (но только то, что уже потерял). Он цеплялся за одежду Люсеферуса, выл, молил о пощаде, прятал лицо на груди у сына. Люсеферус знал, что за ним наблюдают, что этот миг важен для его будущего. Он оттолкнул отца.

В Цессории он быстро поднялся на самый верх.

Ему бы никогда не получить столько власти, сколько было у отца, но он был умным, способным и пользовался уважением, а к тому же делал успешную карьеру в важной, но не слишком опасной части одной из величайших метацивилизаций, какие видела галактика. Он мог бы удовольствоваться этим и никогда не ставить себя в уязвимое положение, как сделал его отец.

Потом случилось Отъединение. В эпоху Коллапса Артерий вокруг Лесеума по галактическому объему в миллионы звезд прокатилась волна разрушения порталов, и только пучок систем Лесеума среди этого хаоса оставался подсоединенным. Система Лесеума-9 была важной, казалась жизненно необходимой и оставалась вне опасности, пока тысячелетие спустя не подоспело ее собственное отъединение в хаосе Войн рассеяния, причиной же схватки стало незначительное расхождение во взглядах между тремя соперничающими сторонами, о которых раньше никто и не слышал. Когда все закончилось, три противника снова исчезли из виду, оставшись разве что в исторических трудах. Однако ущерб они нанесли немалый – портал около Лесеума-9 был уничтожен, и огромный объем пространства вокруг системы оказался отрезанным от остальной цивилизованной галактики.

После этого все изменилось – и способы сохранения власти, и фигуры, которые теперь могли бороться за абсолютную власть.

Как бы то ни было, но отец научил Люсеферуса всему, а прежде всего следующему: в жизни не бывает равнин. Ты либо находишься на спуске, либо на подъеме, и всегда лучше находиться на подъеме, в особенности потому, что единственный надежный способ двигаться вверх – ступать по спинам других людей, используя их как ступеньки, как платформы, как мостки. Совершенно справедливо гласила старинная пословица: будь добр к людям на своем пути наверх, и тогда они будут добры к тебе, когда ты покатишься вниз, но то была пословица неудачников, трюизм проигравших. Лучше всегда идти только вверх, никогда не останавливаться, никогда не расслабляться, никогда не оказываться в ситуации, когда ты катишься вниз. Мысль о том, что могут сделать с тобой те, кого ты обидел, кому причинил зло, кем воспользовался на своем пути наверх (конечно, из тех, кто остался жив), была еще одним стимулом для серьезного игрока, чтобы никогда даже не помышлять о снижении темпа, не говоря уж об отступлении. Тот, кто одержим победой, постоянно должен находить для себя новые вершины, которые нужно покорить, искать новые тропы для восхождения и новые горизонты, к которым следует стремиться.

Относись к жизни как к игре – таков был его лозунг. Возможно, именно в этом и заключалась правда, стоявшая за Правдой – религией, в которой Люсеферус был воспитан как послушный член Меркатории: ничто из того, что ты делаешь или будто бы делаешь, на самом деле не имеет значения, потому что все это (возможно) игра, имитация. Все это в конечном счете было одним притворством. Даже культ Заморыша, номинальной главой которого он считался, был создан им просто из-за того, что ему понравилось название. Разновидность Правды, которая время от времени требовала дополнительного самоограничения и позволяла наилучшим образом подтвердить людское легковерие. Люди готовы проглотить все, что им дают. Разумеется, кое у кого это вызывало сомнения. Он считал изобретенный им культ подарком судьбы, великолепнейшей возможностью манипулировать простачками.

Ну да, люди считали тебя жестоким. Ну да, люди умирали, страдали и росли с чувством ненависти к тебе. Ну и что? По крайней мере существовала вероятность того, что все это не взаправду.

Но если все это было взаправду, что ж, тогда жизнь – это борьба. Такой она всегда была и всегда будет. Ты признавал это и жил соответственно или попадался на удочку лжи, глаголившей, что прогресс и общество сделали борьбу ненужной, и тогда ты просто существовал, подвергался эксплуатации, становился жертвой, обыкновенным кормом для других.

Он спрашивал себя, до какой степени запредельцы – по общему мнению, дикие и не имеющие законов – понимают эту истину. Они позволяли женщинам подниматься до самых вершин в командных структурах армии, и это не вызывало у него особого одобрения. И эта маршал, похоже, не понимала: если он говорит, что выслушал ее просьбу и отнесется к ней со всем вниманием, это ровным счетом ничего не значит.

– Благодарю вас, архимандрит, – сказала она.

Тем не менее он улыбнулся:

– Вы останетесь? Мы устроим банкет в вашу честь. У нас здесь, среди звезд, так мало поводов для торжества.

– Это и в самом деле большая честь, архимандрит. – Маршал снова чуть кивнула.

«И за обедом мы попытаемся обследовать мозги друг друга, – подумал он. – Боже мой, какой снобистский досуг. Лучше уж дайте мне каждый день по планете на разграбление».

* * *

«Вы представляете себе, где мы находимся?» – послала сигнал полковник с помощью точечного лазера. Они решили, что это наиболее безопасный способ связи.

«Зона ноль, экваториальная, – послал Фассин. – Мы немного опережаем последний сильный шторм и находимся в десяти – двадцати тысячах километров за Ушной гирляндой. Я проверяю последние данные, загруженные перед отправкой».

Они плыли в медленном водовороте, вокруг неторопливо устремляющихся вверх аммиачных паров диаметром с небольшую планету, примерно в двух сотнях километров ниже верхней кромки туч. Температура снаружи была по человеческим меркам относительно приемлемой. Почти на всех газовых гигантах были слои – места, где человек теоретически мог существовать без всякой защитной одежды. Конечно, при этом необходимо было находиться в лежачем положении, в ванне с противоударным гелем или чем-то подобным, потому что при весе в шесть раз больше того, к которому был приспособлен скелет, любые движения и даже просто вертикальное положение становились весьма проблематичными; легкие нужно было наполнять жидкой дыхательной смесью, ведь дышать приходилось смесью газов, в которой кислород присутствовал лишь в следовых концентрациях, а реберным и грудным мышцам – функционировать в гравитационных тисках, и, кроме того, требовалась защита от ливня заряженных частиц. И все же среда была, насколько это возможно для подобных планет, благоприятна для человеческих особей.

Полковнику Хазеренс показалось здесь жарковато, но, как ирилейтка, она должна была чувствовать себя более комфортно ближе к вершинам туч. Она уже громко сообщила, что э-костюм у нее целехонек и может защитить ее где угодно, начиная от космического вакуума и кончая погружением в наскеронскую атмосферу на десять тысяч километров, где давление в миллион раз сильнее того, что действует на них теперь, а температура немного превышает температуру на поверхности звезды Юлюбис. Фассин предпочел не затевать спор «а мой лучше», хотя его собственный газолет тоже был вполне надежен, правда на таких глубинах он не испытывался.

Он попытался связаться с Апсилом на челноке, но услышал только треск. Пассивная позиционная решетка, образуемая экваториальными спутниками, функционировала, но охват уменьшился, и связь стала неустойчивой, значит некоторые спутники отсутствовали или не работали.

На Наскероне или любом другом газовом гиганте важно было знать, в каком месте ты находишься, но это было еще полдела. Планета имела твердое каменное ядро – сферическую массу диаметром приблизительно в десять земных, находящуюся под семьюдесятью тысячами километров водорода, гелия и льда, и встречались пуристы, которые называли поверхностью планеты переходный участок между каменным ядром и слоем водольда, царство высокой температуры и высокого давления. Но нужно быть завзятым педантом, чтобы даже делать вид, будто принимаешь такое определение всерьез. За слоем водольда (в физическом смысле – льда, потому что вещество находилось в твердом виде, сжатое колоссальным давлением, но тем не менее температура его превышала двадцать тысяч градусов – удивительно много для человеческого представления обо льде) на сорок тысяч километров простирался металлический водород, который затем на протяжении целых десяти тысяч километров постепенно переходил в молекулярный водород. Этот слой при немалом воображении можно было назвать морем.

А еще выше в относительно тонких (всего несколько тысяч километров), но все же необыкновенно сложных слоях, уходящих в космос, и находились районы, где обитали насельники, – в поясах, что оборачивались в разных направлениях, и зонах быстро вращающихся газов, которые (волнуемые большими и малыми штормами, омываемые приливами, украшенные гирляндами, полосами, штангами, жилами, вуалями, колоннами, глыбами, полостями, водоворотами, вихрями, перьями, фронтами сдвигов и тектоническими шквалами) опоясывали планету. Там, где жили насельники и где все и происходило, твердой поверхности не было, как не было ничего, что могло бы продержаться более нескольких тысяч лет, кроме газовых лент, бесконечно проносящихся друг мимо друга, огромных крутящихся колес атмосферы, вращающихся, как плохо нарезанные зубцы в недоделанной коробке передач, имеющей в поперечнике сто пятьдесят тысяч километров.

Согласно договору экваториальные спутники отслеживали усредненную эволюцию широкой экваториальной зоны, устанавливая нечто вроде стационарного набора параметров, относительно которого можно было вычислить все остальное. Но все же неясностей оставалось немало. Не было определенности. Зоны и пояса, при сравнительной стабильности, смещались друг относительно друга с совокупной скоростью, которую люди привыкли называть звуковой, и границы между ними постоянно изменялись, разрываемые яростно закручивающимися потоками, или сжимались и разрушались гигантскими штормами, вроде Великого красного пятна на Юпитере (Солнечная система), которое бушевало между зоной, двигающейся в одну сторону, и поясом, несущимся в другую: подобие громадного сплющенного вихря, захваченного бешеным столкновением противоположных потоков, что зарождались, безумствовали и медленно рассеивались на протяжении тех веков, когда человечество имело возможность наблюдать за ними. На газовом гиганте все вращалось, эволюционировало или просто появлялось и исчезало, а потому любые человеческие представления о поверхностях, территории, земле, море и воздухе лишались здесь основания.

Добавьте к этому влияние чрезвычайно мощного магнитного поля, зоны интенсивного излучения, да и вообще масштаб всего явления под названием Наскерон (в одном только средних размеров шторме на газовом гиганте вполне могла уместиться такая планета, как Земля или Сепекте), и станет понятно, что человеческому мозгу охватить все это было довольно-таки непросто.

И это еще без учета нередко шаловливого (мягко говоря) подхода насельников к общей планетарной ориентации и помощи (или, скорее, созданию препятствий), которую считалось уместно и необходимо оказывать заблудившимся инопланетным гостям.

«Я думала, мы окажемся в самой их гуще», – послала полковник.

«Насельников?» – спросил Фассин, изучая сложную диаграмму, показывающую, где в данный момент могут находиться те или иные объекты и субъекты.

«Да, я представляла себе, что мы окажемся в одном из их городов».

Оба вглядывались в бесконечную пелену медленно кружащегося газа – он простирался (в зависимости от того, на какой частоте или каким чувством это воспринимать) на несколько метров или сотен километров во все стороны. Здесь возникало ощущение покоя, хотя они и находились в экваториальной зоне, а потому вращались вокруг планеты со скоростью более сотни метров в секунду, крутясь в восходящем потоке и в то же время медленно поднимаясь вместе с ним.

Фассин улыбнулся в оболочке противоударного геля:

– Ну, насельников здесь множество, но и планета очень большая.

Странным казалось объяснять это существу, чьи одноплеменники появились и развились на планете вроде этой; полковнику следовало быть знакомой с масштабами газовых гигантов, правда ирилейты, насколько о том мог судить Фассин, хотя его опыт общения с ними и был невелик, нередко демонстрировали по отношению к насельникам смесь почтения и негодования, целиком вытекавшую из убеждения, будто стоит вам опуститься ниже границы туч, как вы окажетесь в окружении множества чиновных насельников и их впечатляющих построек (трудно было даже представить хоть одного насельника, которому пришла бы в голову мысль рассеять это заблуждение). Ирилейты по меркам как человеческим, так и подавляющего большинства обитателей цивилизованной галактики были древним видом, но (при цивилизации возрастом всего восемьсот тысяч лет) по меркам насельников они были мухами-поденками.

Тут Фассину пришла в голову одна мысль:

«Полковник, а вам прежде приходилось бывать на планетах насельников?»

«Нет-нет. В этой привилегии мне до настоящего времени отказывали. – Хазеренс демонстративно оглянулась. – На дом это ничуть не похоже».

Еще одна мысль:

«А вы получили разрешение, полковник?»

«Разрешение, наблюдатель Таак?»

«Разрешение спуститься на Наск?»

«Нет, – послала полковник. – Признаюсь: как такового разрешения не было. Считалось, что я буду участвовать в дистанционной экспедиции с вами и вашими коллегами из Совместного комплекса на Третьей Ярости. Сам Браам Гансерел лично заверил меня в этом. Против такого присутствия никто не выдвигал возражений. Я полагаю, что только сейчас подан запрос на разрешение мне физически сопровождать вас в атмосферу, если возникнет такая необходимость – она и возникла, – однако, согласно последним полученным мной сведениям, соответствующих санкций еще нет».

Вот черт.

«Аборигены, – сказал ей Фассин, – могут… капризничать в таких делах». Именно капризничать, подумал он. Они вполне могли объявить полковника почетным ребенком, дать ей получасовую фору, а потом начать охоту на нее. «Они к своей личной жизни относятся весьма серьезно. Несанкционированные визиты строго наказываются».

«Да, мне это известно».

«Да? Замечательно».

«Я отдамся на их милость».

«Так-так. Понимаю».

Ты либо такая уж смелая и не лишена чувства юмора, подумал Фассин, или мало чего понимаешь.

«Так что, наблюдатель Таак, куда нам следует двигаться?»

«К тучетуннелю сотнях в четырех километров… в эту сторону, – сказал Фассин, ориентируя свой газолет более-менее на юг и вниз. – Если, конечно, он никуда не переместился».

«Сюда?» – спросила полковник, изменяя направление.

«Я должен отправить сигнал на один из наших спутников, сообщить, что мы живы», – сказал ей Фассин.

«А это благоразумно?»

Благоразумно ли это? – спрашивал себя Фассин. Инфраструктура наблюдателей вокруг Наскерона атакована, но это не означает, что все околопланетное пространство захвачено. С другой стороны…

«Какую скорость может развивать ваш э-костюм?» – спросил он у полковника.

«При этой плотности – около четырехсот метров в секунду. И приблизительно наполовину меньше при длительном движении».

Аппарат Фассина едва ли мог достигать таких скоростей. Жаль. Он все еще надеялся как-нибудь ускользнуть от полковника, но, похоже, на это не было ни малейшего шанса.

«Сигнал отправлен, – сказал он. – Можем двигаться».

Они пустились с места в карьер и успели сместиться метров на сто, когда вспышка фиолетового света разорвала тучу за ними и резкий, тут же исчезнувший пучок лучей рассек газовое облако, в котором они находились несколькими секундами ранее. Исходная область прицеливания вспыхнула новыми лучами, которые пронзили атмосферу медленно, полубеспорядочно расходящимися иглами. Одна игла с гулом и треском прошла в каких-нибудь пятидесяти метрах от них. Остальные пронеслись гораздо дальше, и где-то минуту спустя все они исчезли.

«Похоже, кто-то к вам неровно дышит, наблюдатель Таак», – послала полковник в полете.

«Да, похоже».

Несколько минут спустя они увидели вспышку и ощутили электромагнитный импульс. А чуть позднее донесся низкий, рокочущий звук.

«Что это, ядерный взрыв?» – послал Фассин. Согласно показаниям его приборов любые другие возможности исключались, но он никак не хотел в это верить.

«Мне не известно ни одно другое явление, которое так убедительно имитировало бы названное вами».

«Ни хера себе!»

«Вношу поправку. Похоже, к вам кто-то чрезвычайно неровно дышит, наблюдатель Таак».

«Аборигены будут недовольны, – сообщил он ей. – Только им дозволяется взрывать ядерные заряды в атмосфере, – добавил Фассин. – А сейчас даже не сезон фейерверков».

Они нашли тучетуннель приблизительно в том месте, где его и предполагал найти Фассин, со сдвигом на сотню километров по той же широте и на два километра ниже – по наскеронским меркам сущая мелочь. Тучетуннель представлял собой связку в дюжину или около того углерод-углеродных трубок, похожих на огромный, почти без оплетки, пучок проводов, плавающий среди бесконечных, слегка вздымающихся туч желтого, оранжевого и красноватого цвета. Две основные трубки тучетуннеля имели в диаметре около шестидесяти метров, а самые маленькие (служившие главным образом для передачи волн между средствами связи и телеметрии) – меньше полуметра. Когда оба увидели ее за несколько десятков километров, вся связка показалась им не толще нити, но по мере приближения она все больше походила на буксирный трос, которым вполне можно сдвинуть с места луну. Изнутри двух основных труб доносился громкий, низкий гул.

«Что теперь?» – послала полковник.

«Посмотрим, действуют ли еще искупительные баллы».

Манипулятором своего газолета Фассин проколол, но не разрывая, защитный чехол трубы, чтобы воздействовать на передающую нить. В поток света, заполнявшего узкую трубу, вошел тонкий, как волос, проводок, и с конца его отправился поток информации – сначала в биоразум газолета, потом в передающие системы, а оттуда в мозг Фассина, давая закодированную смесь лепечущих звуков, бешено пульсирующих зрительных образов и других неразборчивых сенсорных ощущений. Разрыв световых потоков был уже замечен и учтен. Поток информации, выпущенный прямо в передающую нить, содержал просьбу назваться и вопрос – не требуется ли помощь; в противном случае рекомендовалось не вмешиваться в работу общественных средств связи.

«Фассин Таак, человеческой разновидности, имеющий честь быть наблюдателем медленных при дворе наскеронских насельников, – послал он. – Мне требуется помощь – транспортировка с настоящего местонахождения в Хаускип».

Ему предложили подождать.

– Фассин Таак, внеполосник, посторонний, инопланетянин, наблюдатель, человек! А… это что такое?

– Это полковник Хазеренс из военно-религиозного ордена Меркатории – Шерифской Окулы, ирилейтка.

– Добрый день, насельник Айсул, – сказала Хазеренс.

Они переключились на обычную звуковую речь.

– Маленький насельник! Ах, как мило! Значит, не ребенок?

Айсул, довольно крупный – метров девяти в диаметре – взрослый насельник средних лет, выкатился из газового тумана, вытянул вперед длинную ось-руку и постучал кулаком (бах-бах-бах) по э-костюму полковника.

– Эй там, привет! – сказал Айсул.

Дисковый э-костюм Хазеренс под градом ударов немалой силы наклонился.

– Рада познакомиться, – лаконично ответила она.

– Не ребенок, – подтвердил Фассин.

Это был Клуб уплотняшек Хаускип-сити. Они находились в гигантской чашеобразной комнате с крышей из алмазной черепицы микроскопической толщины.

Хаускип, один из примерно сотни тысяч мегаполисов данной атмосферной полосы, располагался в экваториальной зоне Наскерона. При правильно выбранном угле зрения город был виден в индуцированном освещении и казался начинкой древних механических часов, умноженной и увеличенной в несколько тысяч раз. Издалека или в схематическом изображении он напоминал механизм из миллионов шестеренок: сперва шли шестерни малых размеров, затем те, что покрупнее, соединенные с первыми посредством втулок, зубцов и осей и, в свою очередь, связанные с еще более крупными. Весь этот величественный, совершающий обороты вокруг оси и движение по спирали комплекс, около двухсот километров в диаметре, парил в густом газовом бульоне сотней километров ниже границы туч.

Город являлся узловым пунктом для нескольких линий тучетуннеля. Некоторое время назад пустой вагон прибыл к входному люку, ближайшему к тому месту, где остановились у тучетуннеля Фассин и Хазеренс. Не выходя из вагона, они два раза поменяли линии, чтобы добраться до места назначения по частично освобожденной сети скоростных транзитных труб. Все путешествие заняло один короткий суточный цикл Наскерона, бо́льшую часть которого они спали, хотя, перед тем как Фассин уснул, полковник сказала ему:

– Значит, мы не останавливаемся. Вы согласны, майор? Мы продолжаем выполнять нашу миссию. Пока не получим иного приказа.

– Согласен, – ответил он. – Мы не останавливаемся.

Тучевагон причалил, продрался сквозь стену туннелепочек Центрального вокзала Хаускипа и устремился сквозь вязкую атмосферу прямо в Клуб уплотняшек на восьмой экваториальной прогрессии, где Айсул, давний Фассинов наставник/ментор/проводник, присутствовал на церемонии завершения-исключения одного из членов клуба.

В начале своего жизненного пути насельники походили на оголодавших скатов манта – это было в короткий период детства, когда они время от времени становились объектами охоты, – потом они росли, набирали вес, расщеплялись посередине почти по всей длине (что-то вроде юности), меняли горизонтальное положение на вертикальное, завершали таким образом свое развитие и становились взрослыми, внешне напоминая нечто вроде пары больших плетеных бахромчатых колес, соединенных короткой и толстой осью с сильно выпуклыми наружными ступицами, к каждой из которых был прикреплен гигантский краб-паук.

Часть перехода от начальной к промежуточной зрелости включала так называемый период уплотнения, когда тонкие и хрупкие диски юношей превращались в мощные и прочные колеса более зрелых особей: на это время насельники обычно вступали в клуб, где общались со своими ровесниками. У насельников не было никаких особых причин объединяться в этот период их жизни, просто им вообще нравилось быть членами клубов, братств, орденов, лиг, объединений, обществ, ассоциаций, товариществ, групп, гильдий, союзов, фракций, избавительств, развлекательств, и в то же время они, конечно, оставляли для себя возможность принимать участие в неторжественных спонтанных разовых собраниях по тому или иному случаю. Календарь общественных мероприятий был у них очень плотным.

Айсул пригласил Фассина с полковником в свою частную библиотечную комнату в том же Клубе уплотняшек, уставленную стеллажами с книгами-кристаллами. Он не позвал гостей к себе домой, объяснив это так: если посетители слишком наскучат ему или поспешат в другое место, он сможет без особой задержки вернуться к дружкам на торжественный обед и повеселиться в банкетном зале внизу.

– Ну, Фассин, рад вас видеть! – сказал Айсул. – Зачем вы привели с собой эту маленькую насельницу? Она что – еда?

– Нет, конечно же нет. Она – коллега.

– Конечно! Хотя наблюдателей-ирилейтов не бывает.

– Она не наблюдатель.

– Значит, и не коллега?

– Ее послала сопровождать меня Шерифская Окула меркаторийского военно-религиозного ордена.

– Понятно. – Айсул был одет в свой лучший изящно-небрежный наряд – сплошные ярко окрашенные бахромки и кружевные изысканные воротники; он чуть подался назад, слегка повернувшись, но тут же снова выдвинулся вперед. – Нет, не понимаю. Что это я говорю? Что такое «Окула»?

– Это…

На объяснение ушло некоторое время. Спустя приблизительно четверть часа (все это, слава богу, в реальном времени, без фактора замедления) Фассин решил, что он уже достаточно проинформировал Айсула – настолько детально и полно, насколько то было возможно, не выдавая слишком многого. Полковник время от времени дополняла сведения Фассина, но Айсул, казалось, не обращал на нее внимания.

Айсулу было около пятнадцати тысяч лет, и он считался полновзрослым, которому оставалось еще одно-два тысячелетия до посвящения в траавы, как называлась первая стадия зрелости. При вертикальном диаметре в девять метров (не включая полуофициальные обеденные одеяния с впечатляющим воротником, добавлявшим еще около метра) он практически достиг максимального насельнического размера. Его двойной диск имел в ширину почти пять метров, едва прикрытая одеяниями центральная ось была чуть видна и между двумя огромными колесами выглядела непропорционально тонкой. Насельники немного уменьшались в размерах по мере старения, после достижения средней зрелости, медленно теряя шпиндель-руки и бахромки, а когда их возраст выражался миллиардами лет, нередко вообще утрачивали конечности.

Но и тогда они, как правило, могли перемещаться. Движение обеспечивалось системой лопастей, выходящих из внутренних и наружных поверхностей двух основных дисков. Лопасти эти выдвигались и начинали трепыхаться – иногда с подкруткой, чтобы придать дополнительный импульс или сделать поворот, – а на холостом ходу замирали, отчего создавалось впечатление, что насельник плывет через атмосферу вразвалочку. Называлось это «вразваливать». Очень старые насельники нередко теряли способность пользоваться лопастями (или теряли их вообще) на наружной поверхности дисков, но обычно сохраняли лопасти на внутренней, а потому, какими бы немощными ни становились, двигаться так или иначе могли.

– Таким образом, – сказал в конечном счете Айсул, – все это сводится к тому, что вы ищете чоала Валсеира, чтобы возобновить определенные исследования в библиотеке под его руководством.

– Именно, – согласился Фассин.

– Понятно.

– Айсул, вы мне никогда не отказывали в помощи. Помогите и теперь.

– Трудновато будет, – сказал Айсул.

– Трудновато будет? – переспросил Фассин.

– Валсеир умер, а его библиотека была списана в глубины или разделена – возможно, как попало – среди его сверстников, союзников, членов семьи, коллег, врагов или прохожих. Не исключено, что среди всех вышеназванных.

– Умер? – переспросил Фассин.

Он изобразил ужас на сигнальном щитке своего газолета – специфичный замысловатый рисунок, указывавший на интеллектуальное и эмоциональное потрясение в связи с кончиной друга или знакомого из насельников, изобразил не в последнюю очередь потому, что тот умер в ходе исследования, в котором потрясенный и сам был глубоко заинтересован.

– Но ведь он был только чоал! Ему до смерти оставались еще миллиарды лет.

Валсеиру было около полутора миллионов, и он вот-вот должен был перейти с уровня переходников на уровень мудрецов. Градация чоалов была последней в уровне переходников. Средний возраст перевода с уровня чоала-переходника на уровень детомудрецов составлял более двух миллионов лет, но насельники старше и явно умнее Валсеира решили, что он уже готов, хотя еще и в скромных годах. Он был – к сожалению, в безвозвратном прошлом – полуторамиллионолетним вундеркиндом. И когда Фассин видел его в последний раз, тот казался сильным, энергичным, полным жизни. Да, конечно же, он бо́льшую часть времени проводил, уткнув свой круговращательный нос в библиотечную пыль, и редко выходил наружу, но тем не менее Фассин никак не мог поверить, что его больше нет. Насельники даже не страдали никакими смертельными заболеваниями. Как могло случиться, что он умер?

– Несчастный случай на яхте, если память мне не изменяет, – сказал Айсул. – Или изменяет? – Фассин почувствовал, как Айсул посылает запрос на интерфейсы библиотечного зала. – Нет, не изменяет! Несчастный случай на яхте. Его штормоборец попал в особенно сильный водоворот, развалился и убил его. Пронзил насквозь бимсом, или нок-реей, или чем-то еще. Но чтобы уж не окрашивать все в слишком мрачные тона, могу вам сообщить: прежде чем яхта ушла в глубины, бо́льшую ее часть удалось спасти. Он был превосходным моряком. Очень знающим.

– Когда? – спросил Фассин. – Я об этом ничего не слышал.

– Не так давно, – сказал Айсул. – Максимум столетия два.

– В информационных сетях об этом не было ни слова.

– Правда? Ай-ай. Постойте. – (Еще один запрос.) – Да. Насколько я понимаю, он оставил инструкцию: в случае его смерти считать ее частным делом. – Айсул пожал своими шпиндель-руками, установленными на обеих ступицах. Всеми сразу. Одновременно. – Я его понимаю. Я бы сделал то же самое.

– Есть ли официальные сведения о том, что стало с его библиотекой? – спросил Фассин.

Айсул снова откатился – пара гигантских конических колес медленно закрутилась назад, а потом снова резко вперед. Он повис в атмосфере и сказал:

– Знаете, что я вам скажу?

– Что?

– Никаких таких сведений нет. Не странно ли?

– Мы… я бы очень хотел разобраться с этим, Айсул. Вы нам поможете?

– Я совершенно определенно… да, кстати, что касается сетевых новостей, поступили известия о несанкционированном ядерном взрыве недалеко от того места, где вы получили доступ в тучетуннель. К вам это имеет какое-то отношение?

«Черт побери», – снова подумал Фассин.

– Да, похоже, кто-то пытается меня убить. А может – полковника. – Он махнул рукой в сторону э-костюма Хазеренс, по-прежнему плававшего рядом с ним.

Она помалкивала вот уже некоторое время, и Фассин не знал – хороший это знак или нет.

– Понимаю, – сказал Айсул. – И кстати, о нашем милом полковнике. Я пытаюсь обнаружить ее разрешение. Я хочу сказать, разрешение на ее визит сюда.

– Видите ли, – сказал Фассин, – мы были вынуждены искать убежище на Наскероне, и у нас не было возможности позаботиться о разрешении заблаговременно из-за неспровоцированных враждебных действий. Документы на разрешение визита были поданы незадолго до нашего отбытия, но еще не успели пройти по инстанциям, когда нам пришлось осуществить этот срочный спуск. Формально полковник находится здесь без санкции, а потому отдается вам на милость как потерпевший кораблекрушение, беженец военного времени и ваш сотоварищ – уроженец газового гиганта, нуждающийся в защите. – Фассин повернулся и посмотрел на полковника, которая повернулась на своей вертикальной оси, чтобы ответить на его направленный газолетом взгляд. – Она просит убежища, – закончил он.

– Конечно же, временно предоставляется, – сказал Айсул. – Хотя точное значение слова «неспровоцированный» можно было бы тщательно изучить в более широком контексте, да и, строго говоря, термин «потерпевший кораблекрушение» определен не вполне точно. Но если забыть обо всем этом, насколько я понимаю, происходит какое-то выяснение отношений между вашими одноплеменниками?

– Вы понимаете правильно, – подтвердил Фассин.

– Что, неужели еще одна из этих ваших войн? – заволновался Айсул, откатившись всем телом назад, и закатил глаза – точнее, произвел свой эквивалент этого действия.

– К сожалению, да, – сказал ему Фассин.

– Ваша страсть вредить друг другу никогда не перестает нас удивлять, радовать и повергать в ужас!

– Мне говорили, что между второй зоной и поясом В может разразиться формальная война, – сказал Фассин.

– Представьте, мне об этом тоже говорили! – весело сказал Айсул. – Вы и вправду думаете, что так оно и будет? Что касается меня, то я, если говорить откровенно, на сей счет не очень оптимистичен. Насколько мне известно, в этом участвуют безумно опытные переговорщики… Щиток на вашем корпусе, выполняющий функции тела, которого вам так катастрофически не хватает, отражает ваши эмоции, недвусмысленно свидетельствуя, что ваша последняя фраза исполнена сарказма.

– Не обращайте на это внимания, Айсул.

– Хорошо, не буду. Так вот, что касается Валсеира. Тут есть один момент соответствия.

– Есть?

– Да!

– Соответствия чего с чем? Между чем и чем?

– Между его кончиной и назревающей войной, о которой вы только что говорили.

– Правда?

– Да! Его старый кабинет – он-то сейчас и является яблоком раздора, насколько я понимаю.

– Но ведь его уже раздербанили… – начал было Фассин.

– Да, но должны были остаться копии, и я даже не уверен, что старик и в самом деле упокоился.

– И это по прошествии двух сотен лет?

– О чем вы говорите, Фассин. Ведь нужно было уладить вопросы наследования.

– И кабинет находится в зоне военных действий?

– Да, весьма вероятно! Здорово, правда? Я думаю, нам нужно немедленно туда отправиться! – Айсул взмахнул одновременно всеми конечностями. – Организуем экспедицию! И отправимся туда все вместе. – Он посмотрел на Хазеренс. – Вы даже можете взять с собой вашу подружку.

«Я не знаю, как лучше связываться с вашим Совместным комплексом – через ваши спутники или напрямую», – сказала ему полковник.

«Я бы не стал этого делать, – ответил Фассин. – Но если вы решите, что вам это необходимо, сообщите перед попыткой мне. Я хочу успеть отойти подальше».

«Вы полагаете, что атака вроде той, которая последовала после отправки вами сигнала, может быть предпринята и здесь?»

«Возможно, не здесь – в городе насельников. Но зачем рисковать? Мы не знаем, известно ли обстреливавшим нас, чем для них чревато такое нападение, и потому они могут просто попытаться нас уничтожить, а уж с последствиями станут разбираться потом. Нас там уже не будет, чтобы насладиться местью».

«Мы должны узнать, что происходит, майор Таак», – проинформировала его Хазеренс.

«Знаю. И я собираюсь послать запрос на спутник из какого-нибудь удаленного местечка, как только проверю, что тут случилось, по местным сетям».

Полковник всплыла повыше, чтобы взглянуть на огромный – правда, старинный и высоконаправленный – плос�

Продолжение книги

Тайная лавка ядов

2025-07-10 15:18:00

NoNeed

Книга для меня оказалась средней. Довольно легко читается. Интересная задумка, хотя местами не хватает глубины, а где-то наоборот очень затянуто. Но для своего жанра неплохо.

Добро пожаловать в начало

2025-07-08 22:09:00

serova_ksyushenka

Татьяна Алхимова «Добро пожаловать в начало» 18+Жанр: психологическая драма.«Добро пожаловать в начало» — это не просто психологическая драма, как может показаться на первый взгляд, а целая горячая смесь эмоций, священных, переплетающих судьбы людей, словно звенья цепи.Именно так начинается эта на вид обычная, ни в чем не примечательная история Дарьяны, работающей в обычном офисе. К ней за помощью обращается старая подруга. Да, просьба на первый взгляд кажется девушке странной: непонятные чертежи, какая-то цепочка, которая ни в коем случае не должна прерваться, иначе будет хуже. И таким образом Ларьяна, не зная сути дела, становится звеном цепи и позже встречает загадочного мужчину в метро, который передает девушке что-то отлично упакованное в бумагу. Но куда может увести любопытство? И выстоит ли Дарьяна в этой жестокой игре, при этом не прервав цепочку?Честно, начинала я с недоверием, да и начало казалось чем-то напоминающим сериал «Игра лжецов», однако автор меня удивила, и уже на середине романа я поняла, что ошиблась. С каждой главой было интересно читать, несмотря на неторопливый сюжет, персонажи запали в душу.Здесь и предательство, и любовь, я бы даже сказала — одержимость, скорее всего, что готов сделать человек ради любимого человека? Что угодно. А финал... Просто феерия. Именно такого конца истории я точно не ожидала.Книга очень понравилась. Буду следить за творчеством автора и дальше.

Гарри Поттер и 40 000 способов подохнуть

2025-07-08 10:15:00

KarevAleksandr

Даа, жалко признавать, что возможно таки закончилося енто произведение. Выцеплял не первый год его кусочками то в ТГ, то ещё где. Несколько раз начинал читать (слушать) его заново, с не меньшим удовольствием.По яркости соперничать с таким Поттером в моем восприятии может лишь фрагмент с бабушкой не малой аугментации, стразы на бейсбольной бите которой не страшные,патамушта стиральные [кто читал, тот понял/улыбнулся]. Наверное, дело в том, что "Поттера" читал позже и "по черк" автора чуточку меньше шокируваеть.СпасиБо за Ваше Творчество

Алгебраист бесплатное чтение

Пролог

1Осенний дом

2Удаление с уничтожением

3Возвращение невозможно

Вход на сайт

1
Осенний дом

2
Удаление с уничтожением

3
Возвращение невозможно