Рерихи. Вехи духовного пути бесплатное чтение

©Издательство «Дельфис», 2014

©Д. Н. Попов, Е. А. Логаева, составление, 2014

Как описать жизнь моего отца, как охарактеризовать ее и как воздать ей должное?..

Николай Константинович всегда думал, что в конце концов главная задача жизни – это самоусовершенствование… Он всегда работал над самим собой прежде всего. Он хотел подняться над тем, кем он был, и закончить свою жизнь более совершенным человеком. И в этом он преуспел…

Его жизнь шла как бы изнутри и светилась особым светом внутренних достижений. Она была полной чашей, полной гармонией внешних проявлений и внутренних переживаний и достижений…

Через него и мою матушку я научился ценить те прекрасные страницы, которые раскрывает перед нами жизнь…

Их светлые образы навсегда останутся для меня источником величайшего вдохновения, великим источником счастья…

Святослав Рерих

От редакции

Имена Николая Константиновича и Елены Ивановны Рерих, а также и обоих их сыновей – Юрия и Святослава – уже давно стали одними из самых известных в России. Жизнь, деятельность и творчество этих людей (и в первую очередь, разумеется, самого главы семьи) столь необычайно богаты и разнообразны, что, несмотря на множество монографий и сборников вместе с неисчислимым количеством отдельных статей на эту тему, раскрыта она еще далеко не полностью. До сих пор в рериховедении совершаются крупнейшие, и порой весьма неожиданные, открытия, вызывающие серьезные дискуссии специалистов и самые невероятные пересуды среди дилетантов.

Одной из наиболее интересных и загадочных сторон жизни Рерихов, несомненно, является поистине удивительный духовный путь этих основоположников и провозвестников Учения Огненной Йоги (Агни Йоги), или Живой Этики. Связь с таинственными Махатмами Гималаев, владение легендарными священными предметами, исполнение высокой миссии, запись Учения и его практическое освоение в собственной жизни – все это захватывающе интересно, но пока еще слишком малоизвестно и потому зачастую вызывает больше домыслов, чем размышлений над реальными фактами.

При составлении настоящего издания нам хотелось собрать воедино основные из доступных на сегодня материалов, наиболее достоверно освещающих эту тему.

Прежде всего это дневники и воспоминания ближайших учеников, сотрудников и последователей старших Рерихов. Главную ценность среди них представляет, конечно же, дневник первого директора Музея Рериха в Нью-Йорке З. Г. Фосдик, из огромного материала которого тщательно выбрана та часть, которая освещает внутреннюю сторону жизни и деятельности великого художника и его не менее выдающейся супруги. Огромный интерес представляют и записи участника знаменитой трансгималайской экспедиции полковника Н. В. Кардашевского, а также воспоминания многолетнего секретаря художника В. А. Шибаева и других свидетелей духовной биографии Н. К. и Е. И. Рерих.

Особняком стоит неоконченное исследование одного из главных биографов Н. К. Рериха – П. Ф. Беликова. Сам будучи знаком с художником лишь по переписке, он был очень близок с Юрием Николаевичем, а в дальнейшем – со Святославом Николаевичем Рерихами. Поддерживая доверительные контакты со всеми, кто близко знал и сотрудничал со старшими Рерихами, он собрал обширный архив, весьма значительная часть которого связана именно с эзотерической стороной жизненного пути этих замечательных людей. Это и позволило ему написать единственный на сегодня «Опыт духовной биографии», оставшийся, к сожалению, неоконченным.

Все эти материалы позволяют целостно и разносторонне взглянуть на внутреннюю духовную жизнь Рерихов и то, как она отражалась на их внешней деятельности, а также увидеть глазами очевидцев их душевный, человеческий облик.

Надеемся, что эта книга заинтересует и исследователей, и самые широкие круги сегодняшних последователей и почитателей Рерихов.

Д. Н. Попов

П. Ф. Беликов

Рерихи: опыт духовной биографии[1]

«Спросят: „Почему нельзя сразу явить сужденное?“ Отвечайте: „Колонны дома ставятся в порядке“. И когда рабочие скажут: „Дай, мы сразу поставим“, Строитель скажет: „Разрушить задумали!“ Так содержит капля весь мир».

«Листы Сада Мории. Озарение», 173.

«На выставку Н. К. я пришлю Его картину „Клад Захороненный“. Сколько в ней глубокого смысла, сколько в жизни Н. К. именно этого „Клада Захороненного“ – до времени!»

Из письма С. Н. Рериха от 19.06.1973.

Большинство даже наиболее фундаментальных трудов о жизни и творческой деятельности Н. К. отличается известной односторонностью. Вполне понятно, когда такая односторонность вызвана замалчиванием Миссии Н. К. как Посланца Белого Братства. Он сам не представлял своей жизни отдельно от этой Миссии, и, конечно, любые представления о ней в отрыве от Главнейшего неизбежно ведут к односторонности и относительности всех оценок.

Однако мы не можем сказать, что статьи или книги, в которых о Миссии Н. К. декларируется открыто, запечатлели его образ во всей полноте и значимости. Так, например, в замечательной статье Теодора Хеллинга «Голос Эпохи» мы читаем: «Никто из тех, кто знакомился с мыслями, целями, идеалами и трудами Рериха, не может сомневаться в том, что он был Посланцем Великого Белого Братства. Божественным Поручением его было нести мир через культуру. Искусство во всей разновидности его форм было главным средством выражения, и красота в ее очищающем аспекте являлась той силой, благодаря которой он достиг самых замечательных результатов».

Кажется, что яснее об Основном для Н. К. и сказать нельзя. Но как достиг он этих результатов? Как подходил к осознанию своей жизненной Задачи? Как преодолевал препятствия на пути к ее решению? Или все трудности устранялись чудодейственным мановением руки «Белого Мага», каковым выводят Н. К. некоторые авторы?

Так, с одной стороны, творился образ хотя и выдающегося, но вполне земного, как и все, часто ошибавшегося человека, а с другой – божественного «сверхчеловека», безошибочно распознававшего все хитросплетения «дел человеческих».

Было бы неуместно винить тех или иных исследователей в недобросовестности. Наивно предписывать им свои рецепты, свои понятия о том, как следует или как не следует писать об Н. К. Выдвигать столь примитивные требования в наше сложное и ответственное время бессмысленно. Ведь наряду с вопросом «можно или нельзя?» во всей своей жизненности и неотложности существует еще и вопрос «нужно или не нужно?», а на него нет однозначного ответа. Поэтому, пожалуй, меньше ошибется тот, кто решит, что все написанное, все подвергшееся обсуждению, оказалось в какой-то степени нужным и полезным. Прибегать к ссылкам на ограниченность имеющихся исследований допустимо только в целях выявления все еще мало освещенных или даже совсем неизвестных сторон жизни и деятельности Н. К.

По существу для будущего имеет значение лишь одно: то, что мы можем и должны добавить об Н. К. к уже опубликованному. Подчеркиваю, и должны, ибо были его современниками и соприкасались с Источниками, непосредственного воздействия которых уже не испытают на себе последующие поколения. Ведь именно в наше время, перед нашими глазами, делясь с нами своей мудростью, опытом, планами и заботами, прошел Н. К., и не к нам ли в первую очередь обращены слова С. Н. Рериха: «Надо создать истинный светлый образ, но человеческий: подвижника, человека, который жил для человечества, – образ истинного Подвижника, Ученого, Учителя, жизнь которого прошла Горним Путем. Много было замечательного в жизни Н. К., но как это осветить и когда – не знаю». (Из письма к автору от 26.10.1965).

Воистину «Клад Захороненный», полное открытие которого возможно лишь в сужденное время!

Тем не менее мы не вправе отказаться от поисков каких-то новых подходов к нему. В этом заключается наш долг перед своим временем и наша доля отдачи за доверенное нам.

Одной из вех в таких поисках могут послужить слова Учения:

Следуя этому Указанию, мы обязаны еще пристальнее вглядеться в мельчайшие подробности жизни Четырех, призванных на Служение самим Владыкой, помня при этом, что: «Сперва происходит сосредоточение земное, потом тонкое и затем огненное, когда сердце вмещает и небесное, и земное». («Сердце», 587).

Горний Путь Архата – это путь победителя в битвах земных долин!

У читателя могут возникнуть вопросы: имеет ли эта работа какое-либо отношение к книге «Рерих», изданной в серии «Жизнь замечательных людей», а также была ли известна автору та роль Рериха, о которой говорится теперь открыто?

На последний вопрос ответить просто: да, известна.

На первый вопрос ответить несколько сложнее. Дело в том, что когда автор работал над упомянутой книгой, то у него было одно стремление: написать так, чтобы впоследствии к написанному пришлось бы только добавлять, но ничего не надо было бы зачеркивать. То, что добавить будет необходимо, автору было совершенно ясно. Наличие соавтора и редактора значительно усложняло задачу. Но надо сказать, что соавтор вообще не претендовал на оценку мировоззрения Рериха, а редактор проявил в этом деле максимум возможной деликатности. За исключением двух или трех фраз, добавленных в процессе редактирования, и некоторых изъятий, в этой важнейшей части книги текст прошел без изменений.

Так что настоящую работу можно рассматривать как необходимое дополнение к изданной книге, дополнение, которое все время имелось в виду, так как без него жизнь и деятельность всех четырех Рерихов не имела бы ключа к полному раскрытию.

Тем не менее на определенных этапах книга серии «Жизнь замечательных людей», если только автору удалось справиться с задачей «добавлять, а не вычеркивать», имеет большое значение и уже издана на языках бенгали, непальском, румынском и литовском.

Нет и не должно быть такой «эзотерики», которая не имела бы своего «экзотерического» аспекта. В этом ее жизненность и оправдание. В противном случае оставалась бы «мистика», не имеющая выхода в жизнь. Давно сказано: «Нет ничего тайного, что бы не стало явным» – а значит, не существует и явного, которое не имело бы в своем основании тайны. Границы неизведанного постоянно отодвигаются, но никогда не могут быть уничтожены.

Хронология жизни и последовательность духовных прозрений не всегда идут в ногу. Порой Озарение приходит очень рано, иногда – только на склоне лет. Очевидно, это зависит от характера Поручений, успешное выполнение которых требует соответствующей подготовки и приспособления к существующим условиям жизни. Безусловно, решающую роль играют также законы свободной воли и кармы. Зачастую только сужденные кармические встречи выявляют полный объем миссии и приносят средства для ее несения.

Возможно, что с Н. К. и Е. И. было именно так. Во всяком случае, в их молодости мы не обнаруживаем следов того, что предназначенный Путь открылся им сразу и без всяких усилий с их стороны. Каждое воплощение Большого Духа сопряжено с жертвой, и Е. И. и Н. К. не обошли ее стороной:

О молодых годах Е. И. нам открыто сейчас мало. Известно лишь, что росла она живым и любознательным ребенком. Ее окружение в какой-то мере облегчало ей дорогу к Знанию и Красоте, но, с другой стороны, открывало «заманчивую» перспективу обеспеченной и легкой жизни. По законам кармы, свободное волеизъявление Е. И. решило выбор и воспитало изумительную трудоспособность и дисциплину духа, необходимые для свершения земного Подвига.

Об Н. К. сохранились довольно обширные архивные материалы, начиная с его студенческих лет. Главнейшие из них: дневники 1894–1899 годов, переписка с Е. И. 1900–1911 годов, переписка с различными лицами. Все это собрано в личном архиве Н. К., переданном в рукописный отдел Третьяковской галереи после смерти его брата Бориса Константиновича (1885–1945).

Беглое знакомство со студенческими дневниками Н. К. может вызвать недоумение. В них много незрелых суждений, вызванных острой реакцией на личные огорчения. Эту черту отмечает в себе и сам Н. К.: «Насколько я люблю похвалу и насколько она меня поднимает, настолько удручает и огорчает резкое порицание, раз даже аппетит потерял. А все самолюбие, ох, какой кнут это самолюбие, так и стегает, ни минуты покоя. А все же лучше иметь его больше меры, чем меньше. При нем можно сделать много такого, чего без него не сделаешь». (ОР ГТГ, ф. 44. Дневник. 28.09.1894).

Или: «Вот, например, чем наградили меня первые шаги в жизни после гимназии: первым делом – нервным сердцебиением, часто теперь мне досаждающим, а разве можно променять несколько лестных, хороших отзывов на массу неприятных минут при сердцебиении? Впрочем, показал: иногда и могу променять, но все же только иногда, а подобные „иногда“ редки. Фу, черт, голова болит». (Там же, 13.10.1894).

Очень резкие, подчас явно несправедливые характеристики даются преподавателям Академии художеств, в частности, П. П. Чистякову, одному из лучших педагогов своего времени. Абсолютно не свойственной Н. К. должна казаться фраза: «В класс заходили Д. Маковский и Куинджи. Куинджи по виду сущая свинья в ермолке, ближе его не знаю». (Там же, 20.10.1894).

Достается в студенческих дневниках и Репину («Еремей Лукавый Мужеченко») и другим художникам-преподавателям. Безжалостно комментируются столкновения с однокашниками. После неудавшейся попытки организовать среди академистов кружок по самообразованию Н. К. записывает: «Не народ тут, а грубые свиньи, и больше ничего. Видите, демократы! Нас заподозрили в каком-то триумвираторстве». (Там же, 18.10.1894).

Болезненно переживает Н. К. свои неудачи в живописи: «Этюд окончательно испортил. Ничего нужного из него не выйдет. Наложил столько краски, что не знаю, что и делать. Этот будет еще хуже первого. Что-то профессора скажут: дали нам более легкую задачу, а мы легкую еще хуже трудной разрешили. Пожалуй, погонят меня, Скалова да Леона к Рождеству из Академии. Ох, страшно при этой мысли. Что тогда будет? Хоть в петлю. – Не могу, конечно, судить о новых профессорах, но старые хоть худо, худо, а все же хоть что-нибудь говорили, а новые так совсем не ходят, а если и придут, то ничего ровно не скажут… Теперь с удовольствием удрал бы хоть к черту на кулички, лишь бы не видеть своего позорного этюда. Только одно слабое утешение осталось – это то, что у многих в этюдном хуже меня. Но разве можно утешать себя тем, что много лучше моего, хотя есть и хуже. Даже было бы утехой, если бы можно было сказать, что мало этюдов лучше моего. Но этого (сознаюсь) сказать нельзя. Ничего делать не хочется. Вот на столе четыре книги непрочитанных – надо читать, а не хочу… Черт дернул нас поместиться в плафоны. Этак и на рисунке не выедешь – тогда совсем труба. Ох, удалят, чую, удалят. Ошельмуют на весь свет. Хоть из Питера тогда уезжай. Какими глазами на меня знакомые посмотрят… Да ведь тут по самолюбию прежде всего ударят – это самое больное место. Господи, не допусти до этого позора!» (Там же, 17.11.1894).

Следует ли специально останавливаться на таких «умаляющих» местах в студенческих дневниках Н. К.? Конечно, нет. Но нельзя и умышленно закрывать на них глаза. Вырванные из контекста, они могут натолкнуть на ложные выводы. Однако тщательно «просеянный» дневник тоже не даст истинной картины той борьбы и пылких поисков, которыми Н. К. был обуреваем в молодости. Не без основания он сам писал в 1918 году: «Теперь мое пламя уже другого цвета. Я спокойно могу определить цвет пламени бывшего <…>. Вообще, бойтесь алого пламени. Оно выедает все ценные условия восхождения и ясного сознания. Это пламя – пламя судороги, припадка, но жить и созидать среди этого пламени нельзя». (Н. К. Рерих. «Пути Благословения»).

Испытал ли Н. К. на себе опаляющие касания «алого пламени»? Думается, что если бы не испытал, то и не писал бы об этом. Больше того: не принес бы жертвы «вхождения в материю», при которой Величайшие Сущности как бы теряют связь со своим Высшим Я и обретают ее вновь «руками и ногами человеческими». Цвет пламени зависит поэтому не только от Светильника, но и от горючего, которым его наполняют. А это горючее – не что иное, как те несовершенные условия жизни, в которых оказываются все, пришедшие с Высоким Поручением.

Воплощение вряд ли имеет особое значение, если преследует только самоусовершенствование. Перед Архатом ставятся эпохальные задачи человеческой эволюции. И можно ли приступить к их решению, не преоборев в самом себе то, что угрожает миру, что предназначено к ломке и коренному переустройству? Ведь для очищения групповой кармы и строительства новых исторических этапов появляются на Земле Посланники Братства и жертвует собою сам Ману. В «Книге о Жертве» ясно сказано, что трон и власть над народом были жертвою Соломона, что приятие мирского долга было жертвой Аллал-Минга, что ручательство за учеников было жертвою Оригена, что Сергий и Акбар приняли на себя тяготу и ответственность за оздоровление духовной жизни народа и утверждение общественно-государственных основ.

Летописи донесли до нас поучительные факты из жизни Соломона, Оригена, Сергия Радонежского, Акбара. Нам известны жизнеописания Аспазии, Жанны д'Арк, Кампанеллы, Джордано Бруно, Беме, Сен-Жермена, наконец, Леонардо да Винчи. Разве не были они в чем-то именно людьми своей эпохи? Разве не разделяли с ними их несовершенства, их заблуждения, их страдания, их тревоги, радости и чаяния? Не земные ли матери и отцы преподали им первые уроки любви и мужества, сострадания и сурового следования долгу? И не земной ли Подвиг увековечил их имена на скрижалях истории человечества?

Ко многому, казалось бы, не совместимому с высотой своего духа, прикасается Архат, неся свою добровольную миссию. И такое «падение в бездну житейскую» происходит отнюдь не в силу казуистической формулы «случается орлам и ниже кур спускаться…», а по закону извечной жертвы высшего низшему.

Раскрытие накоплений Величайших Индивидуальностей, становление тех их качеств, которые особенно важны для выполнения очередных задач эволюции, в каждом их воплощении стимулируется присущими данной эпохе средствами, ибо духовный и интеллектуальный уровень людей той или иной эпохи, а не личная карма, вызывают необходимость вмешательства Архата в «дела человеческие». Именно исходя из этого, а не с позиции злополучного орла, случайно спустившегося «ниже кур», мы должны рассматривать мельчайшие подробности биографии Н. К. и не вправе умышленно замалчивать их. Таким замалчиванием только умаляются и Жертва, и Подвиг Архата, зачеркивается при этом и значение выдающегося памятника древнебуддийской литературы «Гирлянда джатак, или Сказания о подвигах Бодхисаттвы», который так высоко ставил Ю. Н. и который вышел у нас по его инициативе и под его редакцией.

Студенческие дневники Н. К. наглядно свидетельствуют о том, как обычные жизненные обстоятельства пробуждали в нем чувство сострадания, вызывали мысли о личной ответственности за мирские горести: «Сейчас на меня ужасно удручающее впечатление произвел рассказ отца о какой-то семье, оставшейся без средств. Господи! Еще я позволяю себе иной раз жаловаться, когда не хватает рубля на удовольствия, а тут… Нет, как послушаешь о таком несчастье, то более доволен бываешь своей жизнью. Сидишь себе в кабинете, который своей уютностью Антокольского даже вдохновил к эскизу, все живо, никто не мешает работать, средства к работе все налицо. И какое право я имею иногда думать и жаловаться на свою жизнь?.. Грех, грех сущий». (Дневник, 07.03.1895).

Студенческий дневник пестрит и заметками об охоте: «Заполье требует извещения, хочу ли я возобновить охотничий контакт, – конечно, хочу»; или: «Хочется на охоту, а бесова весна нейде, да и только»; или: «Был на охоте. Славно провел три ночи в лесу. Не ожидал от себя такой прыти. Иван кричит: „Барин, постойте“. А я бегу за медведем, а он уже удрал». (Там же, 01.04.1895, 09.04.1895, 24.04.1895).

Охота – и величайший гуманист своего времени: кажется, нет более противоречивых и несовместимых понятий. Но не охота ли сближала Н. К. с природой, учила его понимать ее, воспитывала внимательность, находчивость, терпение, мужество – все то, что впоследствии оказалось столь нужным в дальних и трудных походах?

Свойственные возрасту тревоги и предчувствия диктовали Н. К. строки, которые сродни любому юношескому дневнику: «Недавно мне говорили товарищи, надо бы тебе влюбиться, что ли, а то ты делаешься жестоким. Что ж, может быть, правда это для меня было бы полезно. Только в кого? Могу предложить большую награду, т. е. предложить потребовать от меня все что угодно, тому, кто укажет, в кого бы я мог влюбиться или, так сказать, влюбить в себя. Гоголь недаром сказал: скучно на этом свете, господа!». (Там же, 06.10.1894).

В семье Рерихов религиозное воспитание не сводилось к строгому выполнению церковной обрядности. И это вполне понятно, ведь отец Н. К. принадлежал к лютеранской церкви, в которой обряды сведены к минимуму. Н. К. без особого почитания отзывался в дневниках о сюжетах своих первых иконописных работ. Тем не менее он посещал богослужения и отмечал выдающихся представителей православия: «Будущее воскресенье непременно надо повидать о. Иоанна. Иначе я буду неспокоен, принимаясь за академическую работу. Недавно спорил об о. Иоанне со Скаловым, он говорит, что это суеверие, ан нет. Для меня о. Иоанн – просто весьма уважаемый симпатичный человек, слово которого я ценю». (Там же, 20.10.1894).

И позднее Н. К. вспоминал: «Сказал Иоанн: „Не болей, придется много для Родины потрудиться“. А ведь после болезни он не видел меня десять лет. И узнал. Остановил и сказал». (Н. К. Рерих. «Пути Благословения»).

Обычными каналами подходило к Н. К. все пробуждающее его высокую духовность, и самым «естественным», а не «сверхъестественным» путем пришли первые сведения, первые мысли о Востоке: «Мне весьма любопытно. Было ли на русское искусство два влияния: византийское и западное, или еще было и непосредственно восточное. Кое-где нахожу смутные указания на это». (Дневник, 21.02.1895).

Среди студенческих документов и материалов Н. К. хранятся страницы, озаглавленные им: «Выписка для моей книги „О парсах и их религии“ из труда Е. П. Блаватской „Из пещер и дебрей Индостана“». (ОР ГТГ, ф. 44, е. х. 33).

Отдельными изданиями эта книга выходила в 1883 году в Москве и в 1893 году в Петербурге. Очевидно, именно последнее уже вскоре после выхода попало в руки Н. К.

Разнообразие и широту интересов молодого Н. К. характеризует разработанный им в конце 1894 года «Устав кружка художников для взаимного самообразования». Ему предпосланы эпиграфы: «Один в поле не воин» и «Вперед… вперед без оглядки» (Крамской).

Вводная часть устава предусматривает пополнение художественного образования, для чего Н. К. предлагает проводить совместные чтения книг и рефераты по философии, истории, естествознанию, психологии, беллетристике.

Переписка Н. К. с В. В. Стасовым в последний год обучения в Академии художеств и сразу после ее окончания свидетельствует о большой любознательности Н. К., его готовности без конца черпать знания, которые ему может предложить маститый критик, а вместе с тем о наличии собственных взглядов и, опять-таки, острейшей реакции на неблагожелательные отзывы. Так, отрицательный отзыв Стасова и его солидарность с мнением Репина о картине Н. К. «Сходятся старцы» послужили причиной для столь резкого, да еще посланного специальным посыльным письма Н. К., и если бы не сдержанность Стасова в этом конфликте, то он мог бы обернуться полным разрывом.

Дневниковые записи после окончания Академии художеств подтверждают, что внешне собранный и умеющий владеть собой молодой Н. К. остро, подчас даже болезненно переживал все события в художественном мире, хотя бы в самой малой мере касавшиеся его. Работа в Обществе поощрения художеств, столкновения с противниками из лагеря «Мир искусства», разногласия по некоторым проблемам со Стасовым и его соратниками, полемические выступления в прессе – все это до крайности нервировало Н. К., побуждало к резко отрицательным отзывам о людях, которые какими-то своими действиями пересекали ему дорогу, мешали осуществлению его намерений. Но кроме всего прочего это указывает и на чуткость Н. К., на отсутствие в нем равнодушия к людям и событиям.

Архивные материалы, ранние публикации, высказывания современников имеют много доказательств тому, что в молодости Н. К. еще не обладал той житейской мудростью, той глубиной самопознания и понимания людей, тем умением широчайшего сотрудничества с ними, которыми он отличался в зрелые годы.

Напряженное, насыщенное противоречиями, стоящее на грани небывалых кармических взрывов время готовило к битвам и обогащало опыт Н. К. со всей суровостью, присущей этой поре и ее людям. Путь к Подвигу был столь же сложен и труден, как и сам Подвиг. И в этом заключалось величие Жертвы, добровольное испитие земного яда. Именно им, а не напитком Амриты наполнена Чаша Служения от времени Будды до наших дней.

Возможно, что со временем будут открыты и обнародованы подробные материалы о детстве и молодости Е. И. В очерках Н. К. «Лада» и «Сорок лет» затрагиваются более поздние периоды. В очерке «Великий облик» есть очень краткое упоминание о детских годах: «От малых лет девочка тайком уносит к себе тяжелое, огромное издание. Склонясь под тяжестью непомерной ноши, она украдкой от больших уносит к себе сокровище, чтобы смотреть картины и, научась самоучкою, – уже читать. Из тех же отцовских шкафов, не по времени рано, уносятся философские сочинения, и среди шумного, казалось бы, развлекающего обихода самосоздается глубокое, словно бы давно уже законченное миросозерцание. Правда, справедливость, постоянный поиск истины и любовь к творящему труду преображают всю жизнь вокруг молодого, сильного духа». (Н. К. Рерих. «Нерушимое»).

Если сам Н. К. не считал нужным оповещать до времени о подробностях жизни Е. И., то понятно, с какой осторожностью и душевным трепетом должны к этому вопросу подходить мы. Несказуемое было сущностью Е. И., и З. Г. Фосдик в своем докладе «Великая жизнь», прочитанном 10 октября 1963 года в секции «Агни Йога» (Нью-Йорк), точно отметила: «Человеческому уму трудно вместить факт, что „Носитель Истины и Закона“ должен одновременно пребывать на двух планах, высшем и земном, упорно стараясь сгармонизировать столь противоположные условия».

Тем не менее, опираясь на документы, которые хранятся в общедоступных и частных архивах и могут быть использованы врагами Света в своих неблаговидных целях (а такие попытки уже имели место), мы обязаны проследить некоторые обстоятельства жизни Е. И. и Н. К., касающиеся того «сосредоточения земного», которое предшествует тонкому и огненному. В своей Великой Жертве Е. И. не уклонилась от закономерной последовательности и явила нам пример доблестной победы теми обычными средствами, которыми наделен каждый из нас. Жалуясь на свои трудности и ограниченные возможности, мы подчас не прочь употребить по отношению к Н. К. и Е. И. «самооправдательную» формулу: «Легко Владыкам». Эту трижды лживую формулу Е. И. и Н. К. опровергли тем, что свои жизненные пути они начали прокладывать в общих для всех условиях и доступными всем методами.

Одним из наиболее интересных свидетельств о молодости Е. И. и ее встрече с Н. К. являются сейчас воспоминания Наталии Владимировны Шишкиной, записанные ею в Караганде, в доме инвалидов, и датированные 1956 годом. Они значительны во многих отношениях, и потому приведем их текст полностью:

«Елена Ивановна, урожденная Шапошникова по отцу и правнучка великого полководца, героя 1812 года Михаила Илларионовича Кутузова – по матери своей. Мать Елены Ивановны – Екатерина Васильевна Голенищева-Кутузова.

Е. И. рано лишилась отца, была единственной дочерью у родителей и жила с матерью вдвоем. Они обе очень любили друг друга, и мать ее, очень добродушная, милая старушка, сохранившая свою былую красоту, не могла налюбоваться на свою Ляличку, как ее тогда все и называли. Да и не только мать восторгалась ею. Все, кто ни встречал Е. И., не могли равнодушно пройти, чтобы не обратить внимание на ее выдающуюся наружность. Высокого роста, стройная, очень пропорционально сложенная. Полная изящества, женственности, грации и какого-то внутреннего обаяния всего ее облика, она невольно притягивала к себе все взоры. У нее были роскошные светло-каштановые, с золотым отливом волосы и пышная прическа, высокая, по моде того времени; прелестный небольшой ротик, жемчужные зубы и ямочки на щеках; когда она улыбалась, а улыбалась она часто, все лицо ее освещалось теплом и лаской. Но что было самое притягательное в ее лице – это ее глаза, темно-карие, почти черные, миндалевидные, продолговатые, какие бывают у испанок, но с другим выражением. Это были лучезарные очи с длинными ресницами, как опахала, и необычайно мягким, теплым, излучающим какое-то сияние взглядом. Глаза ее иногда щурились, как будто грелись на солнце, и мягкое, теплое, ласковое выражение их озаряло и ее саму, и всех окружающих, кто в данный момент смотрел на нее. У нее был очень мелодичный и нежный голос и всегда очень ласковое обращение, любила она называть уменьшительными именами близких ей людей. Нос у нее был неправильной формы, удлиненного фасона, но он гармонировал со всеми чертами ее лица.

В ней были какое-то очарование, шарм и необычайная женственность всего ее облика. Любила наряды, всегда по последней моде одетая, очень элегантная; носила серьги, ожерелья и вообще драгоценные украшения. В ней было сильно развито чувство красоты, которую она всюду проявляла как своим внешним обликом, так и своим внутренним содержанием. Жили они с матерью в тогдашнем Петербурге, и вела она очень светский образ жизни, но всегда имела вид наблюдающей жизнь, ищущей чего-то другого, более вдохновенного, более глубокого содержания; у нее были какие-то искания, и пустая, светская, шумная жизнь ее не вполне удовлетворяла.

Тут надо сказать несколько слов о ее родне, семье ее тетки, родной сестры ее матери, Евдокии Васильевны, урожденной тоже Голенищевой-Кутузовой. Евдокия Васильевна обладала необычайно красивым колоратурным сопрано и пела с огромным успехом в опере Мариинского театра в Петербурге. В нее влюбился богатый князь Митус(ов), заплатил театру громадную неустойку, она ушла со сцены и вышла за него замуж. Но это был человек с тяжелым характером. Они развелись, и Евд. Вас. вышла замуж за князя Путятина, который нуждался в матери для своих двух сыновей. От этого брака у них были две дочери. Искусство музыки и пения царило в их доме, пели и дочери, и она сама. Дом их напоминал дом Ростовых в „Войне и мире“. Вот та обстановка, в которой Е. И. проводила свою молодость.

У князя Путятина был свой особняк в Петербурге и имение в Новгородской губернии. Они вели великосветский образ жизни. У них бывали блестящие балы, и, конечно, на этих балах бывала Е. И., всегда в красивом бальном туалете; она мало танцевала, больше сидела где-нибудь в конце зала, окруженная толпой поклонников. У нее было много завистниц ее успехам в обществе, много предложений выходить замуж. Один очень блестящий молодой человек, бывший лицеист, единственный сын у родителей, миллионер, ему принадлежало Общество пароходства на Волге „Самолет“. Он был без памяти влюблен в Е. И., делал ей предложения, но и он получил отказ. Все окружающие ее и родные не могли этого понять: как отказать такому жениху, о котором мечтали все петербургские красавицы.

Но она говорила, что поставила себе задачей в жизни выйти замуж за знаменитого служителя искусства, будь то музыкант, певец, художник, живописец или скульптор, но непременно человек с высшим дарованием и талантом. И вот ее желание исполнилось. Лето ее мать и она всегда проводили в имении кн. Путятина, у ее тетки, станция Бологое Новгородской губернии, на берегу прекрасного озера двадцати двух километров в окружности. Сам кн. Путятин был археолог, член, а может быть, и председатель „Общества археологов“ в Петербурге. Новгородская губерния богата раскопками очень древних наслоений ископаемых. К нему часто наезжали другие археологи. Однажды вся семья Путятина отправилась в свою деревенскую баньку, построенную тут же на краю парка, на берегу озера. Е. И. первая вернулась и, проходя через переднюю, увидела в углу сидящего человека; она машинально взглянула на него и прошла мимо, приняв его за охотника или за одного из служащих кн. Путятина.

Сам князь был в это время в отъезде, тоже по делам раскопок, уехал на несколько дней. Она не очень большое внимание уделила сидящему ожидающему человеку, но этот скромно сидящий человек с огромным удивлением перед ее красотой поглядел на нее. Она шла с распущенными после мытья волосами, которые, как длинная пелерина, окутывали сверху донизу ее стан. Вернувшись из бани, вся семья села за стол в столовой ужинать, и тут только Е. И. вспомнила о том, что в передней „сидит какой-то человек, приехавший, должно быть, по делу к дяде“. Спохватились, пошли к нему, пригласили его к столу. Это был невзрачно одетый, в охотничьих высоких сапогах, куртке и фуражке, человек, очень скромно назвавший свою фамилию – Рерих. Из разговора выяснилось, что он и есть знаменитый уже в то время художник Рерих, чьи картины уже были в Третьяковской галерее в Москве и на выставках картин в Петербурге, и что приехал он к ним, к старому князю-археологу по делам археологических раскопок, производимых в этой местности. Старик-князь задержался в пути, и несколько дней прогостил Рерих в их усадьбе в ожидании приезда князя.

И вот за эти несколько дней решилась вся судьба Е. И. Вот тот человек, которого так долго ожидала ее душа! Вот оно – то вдохновение, которое она так давно искала! Любовь взаимная решила все! Рерих уехал счастливым женихом, а она сияла от счастья. По приезде осенью в Петербург, когда все съехались, состоялась их свадьба в церкви при Академии художеств, на Васильевском острове. Е. И. сама приезжала приглашать гостей к себе на свадьбу. Поселились молодые в здании „Поощрения искусств“ на Большой Морской, где Рерих имел казенную квартиру. От этого брака было у них два сына: Светик и Юрик, как она, нежная мать, называла их.

Как-то летом, спустя много времени, Рерихи наняли в красивой усадьбе Новгородской губернии дом на лето, за отсутствием хозяев. Катаясь, мы заехали к ним. Е. И., очень любезная и милая хозяйка, после чая вынесла на террасу две картины, из них одна – „Ноев ковчег“, другая – „Иов три дня во чреве кита“, в темных библейских красках и тонах та и другая. Н. К. картины рисовал, а комментарии к ним писала Е. И., длинные пояснения, прилагаемые к каждой картине, их символическое значение и толкование. Написаны они были на длинных лентах бумаги, напоминавшей древние папирусы. Так вдохновляла Е. И. своего мужа, и так вдохновлял он ее. В нем она нашла то, к чему стремилась.

С самого первого года замужества она проводила лето на раскопках Новгородской губернии, живя с ним в землянках, просто одетая, как того требовала их совместная работа, на удивление всех родных ее, которые не понимали, как она могла мириться с такими, на раскопках (конечно, только летом), первобытными условиями жизни.

И так всю жизнь прошли они рука об руку, полную взаимного понимания и любви. Вот где настоящий брак двух любящих сердец и душ!

Когда скончалась ее мать после трудной операции, все собрались туда на панихиду. Е. И., облаченная в траур, но не в креп, как обыкновенно, а в длинную шелковистую, как фата, ткань, была очень женственна и хороша. Она во всем всегда и в том, что касалось ее внешности, соблюдала красоту своей одежды. Такой она сохранилась в памяти, такой ее все помнили. Позднее она писала своей подруге, другой двоюродной сестре Р., дочери третьей сестры – Людмилы Васильевны, рожденной также Голенищевой-Кутузовой. С этой двоюродной сестрой она была особенно близка и дружна. Эта ее кузина не была так красива, как другие ее родственницы, но была очень умна, талантливая поэтесса и переводчица новелл иностранной литературы, хорошо знавшая иностранные языки. Е. И. тоже их знала и много позднее встретила свою бывшую гувернантку французского языка, парижанку, и хотя эта француженка была очень малообразованная, тем не менее Е. И. радостно ее приветствовала, что указывает на ее простоту обращения со всякого рода людьми.

В письмах к своей любимой двоюродной сестре, уже из Индии, она писала, что вся предается изучению новых откровений, которые так долго искала ее душа. И что она уже никогда не покинет те страны и останется там навсегда, лучезарная, светлая и счастливая своими духовными высшими достижениями.

Вот все, что подсказала память о давно прошедших летах».

Эти воспоминания человека, очевидно, близко знавшего сестер Голенищевых-Кутузовых, получили у нас распространение и частично использованы в некоторых трудах об Н. К. Более чем полувековой промежуток между событиями и записью вызвал неизбежные в таких случаях неточности. Вместе с тем запись очень ценна как наличием малоизвестного фактического материала, так и указаниями на возможные новые каналы его поисков.

Н. К. в очерке «Мусоргский» упоминает о четырех сестрах Голенищевых-Кутузовых, которых М. П. Мусоргский, часто бывавший в их доме, прозвал: «Додонский, Катонский, Людонский, Стасонский». Это: Евдокия Васильевна, по первому мужу Митусова и по второму – Путятина, Екатерина Васильевна Шапошникова – мать Е. И., Людмила Васильевна Рыжова и Анастасия Васильевна Шаховская.

Сын Евдокии Васильевны от первого брака – Степан Степанович Митусов (1878–1942), музыковед – был очень близок Е. И. и Н. К. не только по родственным связям, но и по своему восточному философскому мировоззрению. Поэтому к нему мы в дальнейшем еще вернемся. Две дочери Митусова – Людмила Степановна и Татьяна Степановна – проживают до нашего времени в Ленинграде. У них сохранились некоторые фамильные фотографии, картины, книги, переписка и другие предметы, имеющие прямое отношение к Е. И. и Н. К. Людмила Степановна и Татьяна Степановна помнят о детских годах Ю. Н. и С. И. Ю. Н. по-родственному тепло принимал сестер Митусовых у себя в Москве и посещал их, наезжая в Ленинград, так же как и С. Н. много встречался с ними, когда в 1960 году был у нас с выставкой своих картин.

Все связанное с жизнью Екатерины Васильевны перешло к Е. И., то есть в семейный архив Н. К.

С Анастасией Васильевной и ее мужем Я. М. Шаховским Е. И. и Н. К. потеряли связь после 1917 года. Очевидно, ранее между их семьями существовали близкие отношения, так как в письме ко мне от 19 июля 1938 года Н. К. сообщил: «Н. Ф. Роот прислал мне номер журнала „Сельское хозяйство“ со своей статьей. Среди сотрудников этого журнала упоминается Я. М. Шаховской, бывший директором сельскохозяйственной школы во Пскове, и где он сейчас? Постоянно приходится встречать друзей и родственников в совершенно неожиданных местах».

Я съездил в Печоры (ныне Псковской области), где жил и работал агроном Я. М. Шаховской, познакомился с ним и его семьей. Шаховские поделились со мной своими воспоминаниями о Рерихах, материалов же архивного значения у них тогда уже не было. Я отписал подробности беседы Н. К., и в своем письме от 19.10.1958 года он ответил: «Мы были рады, что Вы встретились с Яковом Шаховским. В одном он ошибся: к военному делу тяготел всегда Юрий, а не Святослав». Следует считать, что по этой ветви никаких новых сведений теперь уже не найти.

Остается еще Людмила Васильевна Рыжова, у которой, судя по воспоминаниям Н. В. Шишкиной, была дочь, литератор и переводчик, и Е. И. с нею переписывалась уже из Индии. Этот потенциальный источник получения неизвестной информации не использован и заслуживает внимания будущих исследователей.

Ввиду того, что воспоминания Н. В. Шишкиной могут в дальнейшем заинтересовать авторов книг и статей о Н. К. и Е. И., к ним необходимо сделать несколько замечаний:

1. Е. И. не отличалась высоким ростом и «небольшим ротиком». Фотографии и портреты Серова и С. Н. указывают на средний рост даже при высокой прическе и скорее удлиненную форму тонких губ. В остальном описание внешности с фотографиями и портретами не расходится.

2. В Новгородской губернии Е. И. и Н. К. проводили лето 1902 года (в Окуловке, где родился Ю. Н.) и часть лета 1909 года (в Бологом). В 1904, 1905 и 1908 годах Е. И. и Н. К. жили в усадьбе «Березка» бывшей Тверской, а не Новгородской губернии. Рисунков или картин «на длинных листах бумаги», о которых пишет Н. В. Шишкина, мы не знаем по самым подробным спискам произведений Н. К. как за эти, так и за предыдущие годы. Неизвестны также письменные комментарии Е. И. к картинам Н. К. Поэтому здесь мы имеем дело или с чем-то утерянным, или с ошибкой мемуариста, вызванной дальностью времени.

3. Ошибочны указания на то, что Н. К. уехал в 1899 году из Бологого уже женихом Е. И. и осенью они повенчались в Петербурге. Бракосочетание состоялось двумя годами позже (28.10.1901), по возвращении Н. К. из Франции. Также не соответствует действительности то, что Н. К. и Е. И. после свадьбы поселились на Большой Морской. На эту квартиру они переехали в 1906 году, после назначения Н. К. директором школы Общества поощрения художеств. Сам Н. К. упоминает, что еще в 1905 году они жили в доме Кенига на Пятой линии Васильевского острова (см. «Блок и Врубель»). К этому же времени относится и упоминание Н. К. о своей мастерской в Поварском переулке.

Подобные «мелочи» и «неточности», проникая в публикации, подчас приводят к ошибочным выводам уже немалого значения. Поэтому их выявление и исправление необходимы.

В дневнике Н. К. за 1899 год имеются такие упоминания о Е. И.: «Вчерашний вечер не дает покою. Кажется, хочется видеть, постоянно чувствовать» (06.12.1899); «Кажется, что-то серьезное выходит с Е. И.» (10.12.1899); «Вчера, 30-го, сказал Е. И. все, что было на душе… Странно, когда в первый раз принимаешь в расчет не только себя, но и другого человека» (31.12.1899).

Эти записи указывают на то, что после встречи в Бологом Н. К. и Е. И. продолжили знакомство в Петербурге и только там встал вопрос о браке.

В это время перед Н. К. со всей остротой стояла проблема продолжения художественного образования за границей. Спешно нужно было решать и другие дела по своему жизнеустройству после получения диплома художника. Началась работа в журнале «Искусство и художественная промышленность» и помощником директора музея Общества поощрения художеств.

В рукописном отделе ГТГ, в фонде Н. К., хранятся его письма к Е. И. из Петербурга, вероятно, в Бологое, куда могли выехать на лето Е. И. с матерью. В этих письмах Н. К. уже называет Е. И. своей невестой. Письмо нешуточного характера, начинающееся словами: «Милостивая Государыня Наидрожайшая невеста моя Елена Ивановна» (полностью приведено в книге Е. И. Поляковой), датировано 16 июля 1900 года. Похоже, что первоначально имелось решение сыграть свадьбу еще в этом году и вместе поехать за границу (предполагался не Париж, а Мюнхен, где была Академия художеств и известные частные школы). 26 августа 1900 года Н. К. писал Е. И.: «… Опять думал о нашем будущем заграничном житье и все более восторгаюсь им. Мы на покое укрепим нашу технику, совместно проштудируем всю историю живописи и музыки, а также наиболее важные философии. (Прочти у Ницше „Вторая плясовая песнь“ – не правда ли, прелесть – это в конце Заратустры. Какие у него глубокие символы!) И таким образом проработав год, мы вернемся домой во всеоружии, более близкие к выполнению нашей задачи кружка. Для руководительства необходимы также факты, а их у нас пока мало…»

Первые встречи, дальнейшее знакомство, пробуждение взаимного чувства – все это у Н. К. и Е. И. протекало в плане «сосредоточения земного», однако скорее «всеохватывающего», чем «всепоглощающего». Не только о личном счастье, но и о большой творческой жизни думал Н. К., готовясь к женитьбе. Это видно из его дневников, где рядом с упоминаниями о Е. И. разбираются самые разнообразные вопросы художественной деятельности и взаимоотношений с окружающими людьми. Очень показательно и такое письмо к Е. И. от 28 июня 1900 года:

«Ты пишешь, что мы самые обыденные люди; будем скромны и скажем, что и все люди обыкновенные едят, пьют, болтают языком все на один манер. Но для наших успехов мы сами не должны считать себя заурядными людьми: тогда пропадет смелость и уверенность, а без этих качеств никакого города не возьмешь.

В момент творчества, а творчество проявляется, как известно, во всем, до малейшего жеста и интонации включительно, всякий человек считает себя выше всех (это чувство вполне инстинктивно), считает все своим, и винить его за это (скверное) чувствование не приходится, ибо иначе не было бы и творческого порыва, а всякий творческий порыв, конечно, дает больше счастья людям (вызывает ли он улыбку, смех, радость, сознание добра и зла и пр.), чем любая рассчитанная методическая деятельность. Этот же творческий момент важен не только для воспринимающих результат его, но и для самого автора, который очищается духовно, на миг сбрасывая всю пыль и грязь, наложенную на человечество вековою, как ее называют, блестящею культурою нашею, так изломавшею и унизившею наше основное человеческое достоинство и превратившею людей в какие-то чернильные банки с ярлыками.

За эти моменты и ценится так высоко искусство! Стали бы люди так почитать его представителей, которые со стороны экономической являются язвами государства!

Но, по счастью, мой обыденный человек, дух еще царит над практикой, и до той поры и думать не смей о своей обыденности, а думай, сколько разнообразных счастливых чувствований можешь ты дать человечеству и среди общей радости создать и свою.

Особенно порадовало меня появление в твоих письмах дум и размышлений, будем ими делиться, моя хорошая, добрая Лада».

Что именно помешало Н. К. и Е. И. обвенчаться осенью 1900 года и вместе поехать за границу, как это было задумано? Вероятно, стечение многих обстоятельств, среди которых были болезнь и смерть отца Н. К. Имущественное положение Константина Федоровича было далеко не столь блестящим, как это казалось со стороны, и после его кончины сразу же пришлось приступить к различным ликвидациям, чтобы получить средства на жизнь и дальнейшее образование детей.

Из опубликованных биографий Н. К. мы знаем о его отце сравнительно мало и в основном лишь о тех годах, когда он был уже известным в Петербурге нотариусом с обширным кругом знакомств среди ученых, художников, литераторов. Константин Федорович принадлежал к шведскому роду, поселившемуся на территории нынешней Латвии, невдалеке от балтийского побережья, где-то около города или в самом городе Айзпуте (б. Газенпот). В прошлом это был небольшой уездный городок в Курляндии, со старинным замком, построенным в 1263 году Тевтонским орденом. Эта часть Курляндии была местом частых войн и, до того как перешла к России, находилась в подчинении и Литвы, и Швеции, и Дании, и Польши.

Представители фамилии Рерих занимали видные военные посты в России начиная с царствования Петра I. Братья деда Н. К. служили в привилегированном Кавалергардском полку и участвовали в Отечественной войне 1812 года. Дед Н. К. пошел по гражданской службе, долго жил в Риге и занимал значительный по тому времени пост губернского секретаря. Как младший в семье (ему было двенадцать лет, когда его братья сражались под Бородиным) он не владел наследственной недвижимостью. Известно, что один из его сыновей – Александр Федорович – жил в Архангельске. Его дочь – Мария Александровна – была замужем за известным ботаником, членом-корреспондентом АН, профессором Кузнецовым (1864–1932). С 1895 по 1918 год Н. П. Кузнецов числился в профессуре Дерптского (Тартуского) университета, а с 1922 по 1932 год был заведующим отделом ботаники Главного ботанического сада Института ботаники АН СССР. Дочь Кузнецова – Елена Николаевна Светова (ее муж – внук А. В. Светова, агробиолога, хорошего знакомого Константина Федоровича) – научный сотрудник Государственного исторического музея в Москве. У Е. Н. Световой сохранились семейные фотографии Александра Федоровича Рериха, но документальных подтверждений общения двух братьев между собою нет. Между тем они, конечно, сносились друг с другом, так как их отец, доживший до ста четырех лет, в последние годы жил с К. Ф. Рерихом в Петербурге. Н. К. хорошо его помнил и описал в очерке «Дедушка» (Книга первая, М., 1914). В очерке упоминается о книгах, картинах, старинной мебели в кабинете деда и о масонских знаках, которые разрешалось детям смотреть, но никак не надевать. Более чем вероятно, что дед и его старшие братья входили в масонские ложи. Они имели тогда большое распространение, и даже Кавалергардский полк, в котором служили братья деда Н. К., был специально сформирован Павлом Первым для гвардии великого магистра ордена Св. Иоанна Иерусалимского, так что в начале XIX века в этом полку особенно сильно насаждались масонские традиции. В связи с этим следует отметить, что по отцовской линии до Н. К. дошли рассказы, книги и различные предметы, пробуждавшие с детских лет его интерес к Востоку и «тайноведению».

Отец Н. К. родился 1 июля (по старому стилю) 1837 года в Газенпоте, учился в Петербурге в Технологическом институте, но не окончил его и был утвержден нотариусом в Петербурге 30 ноября 1867 года. Бракосочетание Константина Федоровича с Марией Васильевной Калашниковой состоялось 16 октября 1860 года, то есть еще до определения К. Ф. нотариусом. Венчали их в Троицком соборе г. Острова, по месту жительства невесты. Во всех документах, в том числе и свидетельствах о рождении детей, отмечалось, что Константин Федорович лютеранского вероисповедания, а его жена и дети – православного. Похоронен К. Ф. Рерих в Петербурге на Лютеранском кладбище, и его могила сравнительно хорошо сохранилась до наших дней.

Старшая сестра Н. К. – Лидия (в замужестве Озерова) – родилась в 1867 году, а младшие братья: Владимир – в 1882 году и Борис – в 1885 году, так что в год смерти Константина Федоровича младшему из его детей было всего 15 лет.

Во избежание имевших уже место ошибок следует сказать, что «Извары» не были родовым поместьем Рерихов. Имение было приобретенным, причем на имя жены Константина Федоровича – Марии Васильевны. За нею же значился деревянный особняк № 15 по 16-й линии Васильевского острова. Он давно уже снесен, но его еще помнит С. Н.: «Я хорошо помню дом-особняк бабушки Марии Вас., но не помню линии. Был обширный сад, через ограду виднелось большое здание какого-то училища. Дом был одноэтажный, поместительный. В столовой на стене висели чучела птиц, изготовленные Н. К., – трофеи его охот. Также несколько ранних его работ, какой-то воин, перевязывающий руку, и пр. Еще жила охотничья собака Н. К., Изварка, – пойнтер, белый с черными пятнами. Ей было много лет. Этот дом был позже продан, и бабушка приобрела квартиру, тоже на Васильевском острове, в новом большом доме. Жила она с Борисом Константиновичем. Помню телефон: 534-67». (Из письма ко мне от 10.11.1969 года).

Судя по воспоминаниям и документам самого Н. К., его детство прошло в доме № 25 по Университетской набережной, где помещалась нотариальная контора и квартира К. Ф. Возможно, что в свой особняк Мария Васильевна переселилась с детьми после смерти мужа, однако он значился ее собственностью еще при жизни его и упоминается в «Формулярном списке нотариуса г. С. -Петербурга, округа С. -Петербургского, окружного суда – Константина Федоровича Рериха».

Имение «Извары» было приобретено с запутанными судебными тяжбами о каких-то спорных участках. Управляющие попадались К. Ф. не особенно радивые: мелиоративную систему запустили, племенной скот разбазарили. Большие средства вложил Константин Федорович в построенную в «Изварах» сельскохозяйственную школу, которую вскоре пришлось закрыть. Верных доходов от имения ждать не приходилось, и поэтому с ним расстались еще во время болезни Константина Федоровича или сразу после его смерти. Во всяком случае, имеется свидетельство, что последний раз в «Изварах» Н. К. был летом 1898 года.

Поскольку Н. К., имевший юридическое образование и право на наследование нотариальной конторы отца, во владение этой конторой вступить не пожелал, пришлось заняться и ее ликвидацией. Так что траур по отцу и хлопоты, легшие на плечи Марии Васильевны, могли оказаться веской причиной для отсрочки бракосочетания Н. К. и Е. И. Однако свою поездку за границу, связанную с необходимостью продолжить художественное образование, Н. К. откладывать уже не мог и осенью 1900 года один поехал во Францию.

Письма Н. К. к Е. И. из Парижа заслуживают того, чтобы привести из них несколько отрывков. В них отразились и тоска в разлуке с любимым человеком, и тревога за него, и страхи за дальнейшую общую судьбу при долгих молчаниях Е. И., и живой обмен с нею мыслями, идеями, планами на будущее. Вот отрывок из одного письма без даты (на письме значится «среда-четверг»): «…Если Ты временно думаешь заслонить недостижимую жизнь другою жизнью, то помни, что не следует за неимением скамейки садиться в помойную яму. Миленькая, не погуби способностей своих, ведь чутье развивается в нас до известного времени, а потом оно грубеет; дорогая, не пропускай этого времени – оно так недолго, оно пролетит так быстро, и если за это время в Тебе не вырастет чего-либо крепкого и здорового, то тогда останется один хмельной перегар и горечь, ничем не поправимая. Дальше от больших компаний! Глубже в себя! Если хочешь сделать что-либо достойное. Быть художником, вести за собой публику, чувствовать, что каждой нотой своей можешь дать смех или слезы – это ли не удовлетворение.

… Что же касается до прописных сентенций твоих родных и знакомых, то они меня мало трогают, ибо цыплят по осени считают; а я отнюдь не считаю, что моя осень наступила или даже приблизилась. Лишь бы я сам знал, что я делаю, а там хоть бы не только тряпкой, а даже и много хуже прозывали, – это до меня не касается.

… Какая у нас русских скверная манера ни во что не ставить человеческую личность и раскусывать ее, словно она орех. Ведь послушаешь людские речи, так выйдет: надевай камень на шею и умирай, – ан нет, не умрем, а будем сражаться!

Вчера был со мной курьезный случай. Сочинил я эскиз „Мертвый царь“ – когда скифы возят перед похоронами тело царя по городам его. Вечером же был у знакомых, и втянули меня в столоверчение, в которое, как я, помнишь, говорил Тебе, вовсе не верю. Можешь представить себе мое изумление, когда стол на мой вопрос: „Который из моих сюжетов лучший?“ – выстукивает: „Скифы мертвого человека хоронят“. Никто из присутствующих не мог знать этого сюжета, ибо я сочинил его в тот же день и никому еще не рассказывал. Вот-то чудеса! А все-таки в стол еще не верю, надо еще как-нибудь испытать. Сегодня начал работу. Начал картину из свайных построек.

Зачем, Ладушка, я не увез Тебя с собою из Питера…

Рискни приехать.

И больше твой Майчик никогда не будет трусом.

Какая у нас работа-то будет! Спорая да скорая».

Еще письмо без даты, написанное как бы на грани отчаяния: «… знай, Ладушка, если Ты свернешь в сторону, если Ты обманешь меня, то на хорошей дороге мне места не будет. Тебя я люблю как человека, как личность, и если я почувствую, что такая любовь невозможна, то не знаю, где та граница скверного, до которой я дойду. Ты держишь меня в руках, и Ты, только Ты приказываешь быть мне идеальным эгоистом или эгоистом самым скверным – Твоя воля!

Нигде не бываю, кроме русского семейства Лосских, где слушаю каждый раз пение».

И вот объяснение чувствам, вызвавшим такое со всем не свойственное по своему характеру для Н. К. письмо:

«29.12.1900

Дорогая моя Ладушка!

Сейчас получил твое письмо. Странно, почему Ты говоришь только о грубости, а не можешь представить себе ничего другого, т. е. того, как было на самом деле. Отчего Ты ни на минуту не задавалась мыслью, что, верно, с человеком что-либо происходит, если он так пишет. А происходило со мной следующее. Уже порядочное время как я нездоров: болит бок, нервный кашель и общий упадок, и попробуй себе представить, как на меня могли подействовать Твои лаконичные записки с извещением о радости от выслушивания объяснений в любви. Если только ты в состоянии представить, какое впечатление может производить на человека, почти выброшенного за общественный борт, больного, сомневающегося, такое известие, то не удивишься такому письму моему. Ведь три месяца жду я хоть доброй строчки от Тебя, а Тебе за балами все некогда! Хоть бы строчку сердечную! Хоть бы слово!

Я замечаю, что все мое – и здоровье, и дела, и мысли – Тебя нисколько не интересуют… Смилуйся, Ладушка…»

Как и должно, приходят новые письма от Е. И., и на них следует ответ Н. К.: «Милая и хорошая Ладушка. Конечно, Ты представляешь себе мое ликование при первом намеке Твоем о любви, еще бы: Ладушка меня любит! Значит, я не ошибся в человеке!.. Как я горжусь, что Ты подала мне руку именно на этом слове („бороться“)! Это на всю жизнь не забудется». (Все выписки из писем ОР ГТГ, ф. 44).

Цитируя несколько интимные отрывки из переписки Н. К. и Е. И., незачем опасаться смущения слабых духом «доброжелателей», полагающих, что лучшей тактикой в таких случаях является абсолютное молчание. Но кроме того, что «на каждый роток не накинешь платок», «страусовая тактика» замалчивания обкрадывает нас самих. Она исключает серьезное обсуждение и изучение ценнейшего опыта гармоничного совмещения «земных» и «надземных» планов, который явлен нам в жизни Н. К. и Е. И. Каждый день их жизни в высшей степени поучителен. Их «сосредоточение земное», предшествовавшее «сосредоточению тонкому и огненному», – это ступень, которую рано или поздно следует пройти каждому, и с чьей же, как не их, помощью?

Вот почему тщательный анализ доступных нам сторон биографии Н. К. и Е. И. столь важен. Безусловно, что такой анализ не даст результатов или будет даже вредоносным, если мы хоть на миг упустим из виду, что в «знаменателе» у нас уже имеются все показатели дальнейшего приобщения Н. К. и Е. И. к «сосредоточению огненному». Эти показатели – единственно правильный критерий при оценках событий первого периода жизни Н. К. и Е. И. Вместе с тем ошибочно забывать и о том, что у них самих этого критерия в руках тогда еще не было.

Придет время, и многое, сложенное в архивах, будет обнародовано. Тогда каждая строчка Н. К. и Е. И., которая вызывает сегодня смутные догадки или недоумения, примет углубленную достоверность. Но вряд ли это может служить поводом к пассивному ожиданию лучших для «откровений» времен. В жизни Н. К. и Е. И. таких периодов пассивного ожидания не было, и, возможно, именно благодаря этому они столь безупречно подготовили почву для восприятия и передачи современникам воистину Величайших Откровений, не нарушая Заповеди: «руками человеческими». Вспомним слова Учения: «… пора поднять народы мечом или молнией, лишь бы пробудить вопль духа. Если бы вы видели клише первых творений, вы бы ужаснулись. Главное затруднение, ибо на материю можно воздействовать через материю. Люди, как попугаи, твердят замечательную формулу: „Смертию смерть поправ“, – но о значении ее не думают» («Листы Сада Мории. Озарение», 147, 148).

Конечно, Н. К. и Е. И. не нуждались для пробуждения своего духа в «мече и молнии», однако различие между степенями развития их духа и уровнем массового сознания эпохи поставило их лицом к лицу с прототипами «клише первых творений». Оставаясь верными формуле «смертию смерть поправ», Н. К. и Е. И. преодолевали пропасть разрыва между низшим материальным миром и миром духовным, к высшим сферам которого принадлежали исключительно по законам воздействия материи через материю. Этот закон соблюдался ими на всех этапах их жизненного пути и особенно давал о себе знать в раннем периоде, когда поначалу их дух лишь смутно ощущал себя, затем, приспосабливаясь к существующим на Земле условиям, приступил к выявлению своих сил и, только уже преуспев в этом, стал прорываться в высшие сферы, устанавливая связь между мирами. Сообразно характеру Поручения отрабатывались особенности такой связи, создавались соединяющие мосты между разными состояниями материи. Те устои этих мостов, которые опирались на земные берега, столь отличались от устоев мира духовного, что трудно представить, как они несли одно и то же перекрытие! Тем не менее это было именно так. Поэтому дневники, переписка, воспоминания разных лиц раскрывают нам не только бытовые или личные стороны жизни Н. К. и Е. И., но дают картину созидания тех земных устоев, без которых не на что опереться мосту, перебрасываемому из мира материального в мир тонкий, именно это представляет и для нас, и для будущего величайшее значение. Изучая архивные материалы в таком понимании, мы уже сегодня вправе выводить конкретные заключения. По периоду от первой встречи Н. К. с Е. И. до их супружества они сведутся примерно к следующему:

1. Встреча, безусловно, была кармически предуготовленной: «Устам времен Я заповедал привести вас на путь Мой».

К моменту встречи и Н. К., и Е. И. раздельно, преодолевая несовершенства окружающей среды и используя ее преимущества, подготавливали себя к Служению, об истинной сути которого сами еще не догадывались. Тем не менее именно эта подготовка способствовала росту тех личных достоинств, которые, в дополнение к кармическому магниту, сделали их привлекательными друг для друга и вызвали сильнейшее взаимное влечение. Карма подвела Н. К. к встрече с Е. И. не раньше, чем он стал уже признанным художником, обрел твердость жизненных основ и известную независимость. То же можно сказать и о Е. И. Любовь к живописи, философии, серьезные занятия музыкой – все это было уже налицо и жаждало дальнейшего развития. Так что при первой же встрече Н. К. с Е. И. у них со всей ясностью определилась общность жизненных интересов и идеалов.

Однако «память ушедшего свитка» (то есть знание прошлых воплощений и кармических связей), как и «открытие книг» (то есть знание Поручения и очередных задач эволюции), пришло много позднее. После пройденного в одиночку этапа «сосредоточения земного» Н. К. и Е. И. предстояло еще повторить этот этап рука об руку, чтобы с удвоенной силой приступить к возведению земного оплота для «Кубка Архангела» (то есть Учения Живой Этики).

Карма человечества уже назревала и готовилась к гигантским потрясениям и переменам планетного значения. С. Н. с большой выразительностью передал в своем известном триптихе те Испытание, Искупление и Зарождение Новой Жизни, которые свершились в считанные годы нашего столетия. Все это было не просто фоном жизненного пути Н. К. и Е. И., а полем их жизненного Подвига, суровым испытанием их собственного умения «воздействовать на материю через материю». Все это, конечно, должно являться и для нас неповторимым по своей наглядности уроком.

2. Следует отметить, с какой осторожностью, осваивая формулу «руками человеческими», Н. К. относился ко всему «сверхъестественному». Среди русской интеллигенции конца XIX – начала XX века наблюдалось сильное увлечение оккультизмом и спиритизмом, с чем Н. К. столкнулся очень рано и, судя по письмам к Е. И., имел с нею на эту тему беседы. Не забудем, что Н. К. был уже знаком с произведениями Е. П. Блаватской и часто встречался с авторитетными для него лицами, принадлежность которых к различным оккультным группировкам несомненна. Тем не менее, соприкоснувшись с неопровержимым для себя фактом «сверхъестественного» при сеансе со столиком, Н. К. не поддался очевидности необъяснимого для него факта, не принял его «на веру». Мы часто путаем понятия «вера», «доверие» и «доверчивость». Н. К. с молодых лет привыкал различать их, и его переход от «сосредоточения земного» к «сосредоточению тонкому» не был слепым подражанием «модным увлечениям» окружающей среды и, главное, не сопровождался пренебрежением и отходом от «сосредоточения земного». То же самое было и у Е. И. Это хороший пример для всех тех, кто бросается сломя голову в «потустороннее», не задаваясь трудом познать «посюстороннее». Отсутствие контактов между двумя планами бытия много благодатнее, чем те контакты, которые искажаются самым обычным, не имеющим никакого оправдания, чисто земным невежеством.

3. Как в студенческих дневниках Н. К., так и в его письмах к Е. И. довольно часто встречаются упоминания об эгоизме, даже некоторое прославление его и «самолюбия». Конечно, ни эгоистом, ни самолюбивым человеком Н. К. стать никогда не собирался. Ссылки на стимулирующую роль эгоизма в творчестве – это первые ощущения себя самобытной и энергичной творческой личностью, начальная стадия осознания своего «эго», а вместе с тем и предчувствия Поручения, которое надлежит выполнить. Сама суть Поручения остается для Н. К. закрытой до тех пор, пока накопление знаний и опыта земного плана не дойдет до той степени, которая позволит ему приступить к реализации духовных накоплений центра «Чаши» уже в полном вооружении зрелого, созвучного эпохе интеллекта. Уравновешение духа и интеллекта – одна из важнейших проблем нашего века. Эту проблему для самого себя должен решить и решает Н. К.

Раскрытие «интеллектуальной памяти» и развитие интеллектуальных способностей на материальном плане бытия требуют большей затраты времени, чем раскрытие духовных накоплений.

К нужному сроку последнее происходит мгновенно в акте Озарения. И не исключено, что в зависимости от задач, обусловленных Поручением, Озарение отодвигается до полной интеллектуальной подготовки к восприятию передовых научных и философских представлений эпохи.

Однако предчувствие Поручения, Встреч и Озарения дает о себе знать с раннего детского возраста. В процессе же интеллектуального развития такое предчувствие обычно трансформируется в ощущение своей «избранности». Пожалуй, этим можно объяснить и увлечение молодого Н. К. некоторыми идеями философии Ницше. Его мировоззрение в целом весьма противоречиво и в большинстве аспектов для Н. К. неприемлемо. Тем не менее о Ницше как о потрясателе морали мещанского благополучия и певце сильной, восставшей против предрассудков личности Н. К. всегда отзывался позитивно. Конечно, силу личности или, по его выражению, «идеальный эгоизм» Н. К. даже в молодости понимал не по-ницшеански.

В годы борьбы за свое место в жизни, за положение в обществе и в художественном мире Н. К. написал стихотворение «К ним» (ОР ГТГ, датировано 06.11.1902). Приводим его:

В этом непубликовавшемся стихотворении, в корне отличном от позднейших не только по форме (рифма), но и по общему мировосприятию, наглядно предстают и характер «идеального эгоизма» Н. К., и те его целеустремления, которые через испытания «сосредоточения земного» вели его по славному пути Подвига.

4. Наконец, нельзя не остановиться и на более «смущающих» местах в письмах Н. К. и Е. И., где он укоряет ее в увлечении балами, сомневается в силе ее привязанности и к нему, и к тем делам, которые ему дороги, и даже допускает возможность полного и окончательного разрыва между ними.

Теперь, когда мы знаем об Н. К. и Е. И. больше, чем в то время они сами о себе могли догадываться, распутать такие «узлы» не так уже и сложно, и поэтому может возникнуть вопрос: а следует ли вообще за это приниматься?

Думается, что все-таки следует, и даже очень следует. И не для того, чтобы «доказывать» несостоятельность «укоров» Н. К., невозможность разрыва между Призванными на путь Служения или «оправдывать» увлечения Е. И. и ее продолжительные молчания на письма Н. К. Ни в «доказательствах», ни в «оправданиях» все это абсолютно не нуждается, так как представляет собой обычные и естественные для всех воплощенных подробности. Они не были в силах ослабить взаимного влечения, заложенного кармическим магнитом, и увести Е. И. от выполнения Поручения Владык. Однако все, что окружало Н. К. и Е. И. на земле, плескалось и било валами об эти неприступные утесы. Если они не дрогнули, то незачем и нам поддаваться смущению под напором обычного прибоя «моря житейского».

Но приходится считаться с тем, что «море житейское» изобилует подводными камнями, совершенно безопасными для Н. К. и Е. И., но подчас губительными для нашего рядового сознания. Приводимые отрывки из писем Н. К. и Е. И. свидетельствуют о том, что он сразу же признал в Е. И. ту «Ведущую», которая была уготована ему Судьбой. Признал безоговорочно еще до того, как уяснил истинную суть этой Судьбы. Признал и… начал с того, что сам «повел» Е. И. к истокам Знания. Кто же в таком случае был «Ведущим» и кто – «ведомым»?

На уровне земного сознания этот вопрос рассматривается и большею частью решается в такой примерно последовательности:

1. «Ведущей», несомненно, была Е. И., так как Учение Живой Этики принималось и записывалось преимущественно Ею. Она же прошла полный Опыт раскрытия огненных центров в земной обстановке под непосредственным Покровительством Учителя.

2. Поскольку Е. И. была в полном значении этого понятия «Ведущей», то она обладала Знаниями, которых не могло быть у остальных трех «Стражей Кубка».

3. Поскольку Знания Е. И. превосходили знания других, то она являлась и «главной» в той миссии, которая была возложена на «стражей». Именно она и только она знала «все».

4. Следовательно, лишь от «главной» могли исходить безусловно правильные Указания, а отсюда и «руководство к действию»: имея перед собой «большое» и «малое», следует все ставить на свои места и при решении особо важных проблем обращаться непосредственно к «большому», минуя «меньшее».

К этому можно добавить, что степень важности того или иного, как правило, зависит от весьма произвольного выбора. Им оказывается обычно просто то, что больше всего тревожит в данную минуту.

Между тем в Учении дается такое правило: «Еще спросят: „Кто больше, Христос или Будда?“ Отвечайте: „Невозможно измерить дальние миры. Можем лишь восхищаться их сиянием“» («Листы Сада Мории. Озарение», 311).

Это правило можно сформулировать и в более «практическом» предупреждении: опасайтесь устанавливать градации «большого» и «малого» в высших сферах. Ведь если вам не дотянуться еще и до «малого», то не надорветесь ли в потугах завладеть «наибольшим»?

Разумеется, что эти примеры не посягают на незыблемость понятий иерархического начала в космическом строительстве и его земном аспекте. Об иерархической лестнице в Учении говорится достаточно много и ясно, но ведь не для того, чтобы в бессильных попытках перескакивания через ее ступени ломать себе на такой «подвижности» спинные хребты! Если бы даже нам открыли существующую на принципах космического знания шкалу «большего» и «меньшего», то, во-первых, это ни на йоту не приблизило бы нас к «наивысшему», а во-вторых, ничего, кроме растерянности, не внесло бы в ряды даже самых искренних и ревностных последователей Учения. Истинное космическое знание и его иерархические признаки не вмешаются в одномерность наших представлений о «большом» и «малом». Даже в ограниченных земных масштабах Знание Владык проявляется в гораздо более сложном измерении «незаменимости» или «необходимости», когда «большое» и «малое» вступают в такое взаимодействие, в котором «малое» подчас предрешает весь ход самых грандиозных событий.

Думается, что, признав за высшим право определять градацию ступеней иерархической лестницы сверху вниз, не следует делать этого самим в обратном направлении. Для нас имеют значение лишь распознание и освоение ближайших ступеней, миновать которые никто не сможет. Космическое же знание и необходимые Указания, пронизывая насквозь все истинные звенья Иерархии, приходят к нам в меру вместимости нашего сознания, а не в силу признания нами «высшей инстанции». Именно разногласия в ее определении приводили и к религиозным войнам, и к губительному разъединению по формуле «своя своих не познаша», и к трагедиям отдельных сознаний, раздираемых внутренними противоречиями.

Какое отношение имеет эта сложная и многогранная проблема к первому периоду знакомства и переписки Н. К. с Е. И.? Самое непосредственное! На их примере мы видим то истинное сотрудничество, в котором «большое» и «малое» теряют обыденные одномерные представления о «главном» и «неглавном». В силу окружающих обстоятельств Н. К., получивший систематическое образование «мужского уровня», к моменту знакомства с Е. И., конечно, обладал и большими знаниями, и большим опытом. Поэтому-то, признав в Е. И. «Ведущую», он должен был «вести» ее и сам. И в дальнейшем знания земного плана не распределялись между «стражами» равномерно по всем областям науки и искусства. Каждый в чем-то был «большим» и в чем-то «меньшим». Их сотрудничество – идеальный образец взаимодействия незаменимых, а не «больших» и «малых», в нашем понимании, сил. Этой слаженной незаменимости в сотрудничестве нам нужно еще учиться и учиться. И первые уроки полезно черпать в ранних дневниках и переписке Н. К. с Е. И. Они научат нас зоркости и предостерегут от поспешных решений приобщиться к «надземному», игнорируя «земное». За подобными решениями скрывается обычная безответственность, а не распознание иерархических степеней и связанной с ними первоочередности личных и общечеловеческих задач.

Достижения и быстрое признание Н. К. в искусстве, в науке, на служебном поприще, в общественно-культурной жизни страны достаточно освещены биографами, и останавливаться на них повторно нет надобности. Все это можно отнести к сфере «сосредоточения земного», которое протекало под прямым воздействием духовного плана бытия.

К чисто земной области принято относить проблему материального обеспечения, по существу сводящегося к заработку. Денежные средства далеко не всегда равнозначны затрачиваемому тем или иным человеком труду, да и для самого труда еще не найдена абсолютно справедливая формула дифференциации его оплаты. Эта важнейшая социальная проблема в течение тысячелетий угнетает человечество, и, как ни странно, многие люди «духовного склада» причисляют ее к разряду «низкоматериальных», не имеющих ничего общего с духовными потребностями и духовным ростом человека.

Между тем жизнь неизменно ставит перед каждым из нас со всей остротой вопрос о материальном обеспечении, подчас в весьма сложном, завуалированном аспекте, и от правильного решения этой задачи всегда зависят не только материальные, но и духовные достижения людей.

Биографы Н. К. мало касались «деликатной» денежной стороны его жизни, полагая, что она не играла значительной роли в его творчестве и деятельности. К тому же постоянный спрос на картины Н. К. и высокие цены на них как бы сами по себе снимали вопрос о каких-то денежных заботах и тем более затруднениях. Считалось, что Н. К. был зажиточным, даже богатым человеком, чуть ли не миллионером уже в самом начале самостоятельной жизни. Лично мне на одном выступлении был задан, пожалуй, не столько провокационный, сколько абсурдный вопрос: «Правда ли, что в связи с Октябрьской революцией у Рериха пропало на счетах в русских банках свыше миллиона рублей?».

Чтобы несколько осветить истинное положение этой стороны жизни Н. К., обратимся к документам. Разумеется, обеспеченность деньгами нельзя определять исключительно размером их поступлений. Она зависит также и от уровня неизбежных расходов для конкретно взятого образа жизни. Образ жизни семьи Н. К. исключал всякое расточительство, но тем не менее требовал значительных сумм. Помимо средств на поддержание обычной «респектабельности» людей его общественного положения Н. К. всегда имел значительные расходы, связанные с путешествиями, пополнением библиотеки, приобретением картин старых мастеров, археологических экспонатов и предметов народного творчества для своих коллекций.

Источниками доходов Н. К. являлись гонорары за картины, монументальные росписи, иллюстрации, литературные произведения, а в первый период жизни – и должностное жалованье. Еще до женитьбы Н. К. определился на службу в Общество поощрения художеств и после женитьбы продолжал работать там, сначала в должности секретаря, а затем – директора Художественной школы, вплоть до 1917 года.

О том, хватало ли с избытком этих средств на покрытие всех расходов семьи Н. К., лучше всего свидетельствует переписка его с Е. И., в которой денежные вопросы затрагивались с полной откровенностью. Остановимся на одном примере: в 1906 году Н. К. едет в Италию. Е. И. с детьми следует за ним и останавливается в Швейцарии. Из Италии посылаются письма с подробными денежными отчетами: на что и сколько израсходовано и сколько денег и для чего еще остается. Тщательно взвешивая возможность приезда Е. И. в Италию, Н. К. пишет ей: «Даже если не успеешь взять круговой билет – ничего, разница небольшая. А с деньгами не сокрушайся. Место есть, заказ есть, новые мотивы есть – чего же! А сколько готовых вещей! Ожидаю очень». (ОР ГТГ, ф. 44, е. х. 273).

Е. И. же отвечает: «… меня же во Флоренции не жди. Не на что приехать – денег в обрез». (ОР ГТГ, ф. 44, е. х. 1206).

Кроме Италии Н. К. необходимо было также посетить и Париж, где С. Дягилев организовывал русское отделение на выставке «Осеннего салона». Из Парижа вновь следуют письма с упоминаниями о денежных затруднениях. Е. И., в свою очередь, пишет из Петербурга, что В. Зарубин (делопроизводитель, впоследствии секретарь Общества поощрения художеств) просил воспользоваться жалованьем Н. К. за два месяца с последующей отдачей частями, и добавляет: «Хотелось бы ему помочь, но это совершенно невозможно. Вчера у нас было финансовое заседание и пришли к печальному результату: выяснилось, что, заплатив все денежные расходы и сделав мне платье в 150 руб., денег у нас не хватит даже на прожитие до 15 августа. Нам самим необходимо будет выписать [в счет жалованья Н. К. – П. Б.] рублей 800». (ОР ГТГ, ф. 44, е. х. 1215).

Аналогичных подтверждений нехватки денежных средств достаточно много во все периоды жизни Н. К. Конечно, на безбедную жизнь денег всегда хватало, но большие расходы, связанные с предпринимаемой по личной инициативе научно-исследовательской работой, культурно-просветительной деятельностью, путешествиями, участием в международных научных и культурных акциях, далеко не всегда могли покрываться личными доходами. Для успешного развития многих начинаний с большой затратой сил средства приходилось изыскивать на стороне, что создавало дополнительную ответственность и известную зависимость.

Однако какое отношение все это имело к духовной жизни Н. К., к той Великой Миссии, которую он нес среди нас? Думается, что самое прямое и наиважнейшее. Недооценка всего, что связано с проблемой самообеспечения, гарантирующего создание нужных условий, всегда приводила к недоумениям, неправильным выводам, иллюзорным надеждам и неоправданным действиям. Чаще всего приходится сталкиваться примерно со следующими:

Недоумения. Почему Владыки Шамбалы материально не поддерживают те организации, деятельность которых направлена на общее благо? Почему Они не предоставляют достаточных денежных средств даже своим Посланникам и не освобождают их от мелких повседневных забот о «хлебе насущном»? Почему многие благие начинания Посланников не получали развития или терпели провал из-за финансовых затруднений?

Выводы. Владыки Шамбалы «не хотят» вмешиваться в «дела человеческие», блюдя чистоту своей кармы. Они бессильны в оказании денежной помощи. Они не осведомлены о тех, кто, при обладании достаточными средствами, был бы готов полностью посвятить себя их Делу.

Надежды. Сильное духовное устремление само по себе устранит все препятствия материального характера, поэтому последние подлежат самоустранению. Для проведения в жизнь Плана Владык будут посланы Доверенные, обладающие такою властью, которая подчинит себе и изменит в нужную сторону любые материальные условия.

Действия. Любые начинания без подготовки и проверки материальной базы. Диспропорция между созданной реальной возможностью и масштабами предпринятого дела. Отсрочки в ожидании самонакопления средств, которые позволили бы начать сразу с «больших дел».

В масштабах одной личности или отдельных группировок все перечисленное обычно сводится к единому знаменателю: дайте нам (мне) больше средств, и мы (я) сделаем для Вас больше. Мы готовы – дело только за Вами.

Несостоятельность подобной формулы доказывается всей жизнью Н. К. и, может быть, особенно наглядно и доступно – его отношением к денежным вопросам. Справедливо называя деньги «расписками срама нашего времени» и отрицая какую бы то ни было их абсолютную значимость, Н. К. в то же время указывал, что дельный денежный баланс он ценит выше восторженных заверений. И в этом нет ни малейшего противоречия, ни малейшей уступки духу меркантильности. Между обычным денежным балансом и космическим законом равновесия действительно существует прямая аналогия. В обоих случаях каждое несоответствие между образованием средств и их использованием указывает на напряженность в состоянии дел и требует принятия экстренных мер для их исправления.

Конечно, закон космического равновесия в сочетании с действием космического Магнита – это нечто иное, нежели принцип действия равноплечных коромысловых весов или отсчета равномерных объемов. В великом космическом строительстве гармоничное взаимодействие возможностей и их реализации протекает в последовательном созидании того и другого. Возможность – это не подачка свыше, которую можно «вымолить», а закономерное сочетание наличных средств, обеспечивающих закономерное же завершение предпринятых действий. И в этом свете положение Владык Шамбалы много сложнее и, по нашим человеческим понятиям, «невыгоднее» положения простых смертных. Последние благодаря Жертве высшего низшему и слагаемым в силу этого кармическим следствиям неизменно подводятся к подготовленным в какой-то мере, благоприятным возможностям, использование которых зависит только от самого человека, от его личных усилий. Владыки Шамбалы, связанные космическими сроками эволюции, трудясь над созданием лучших возможностей для людей, имеют в компоненте «наличных средств» столь неустойчивый элемент, как человечество в целом, со всеми его несовершенствами, с личными и групповыми кармическими накоплениями, наконец, всегда свободной и большею частью совершенно неорганизованной волей.

Прибегая к несколько примитивной аллегории, можно сказать, что Владыки Шамбалы в обмен на чистую монету своей жертвенной Помощи постоянно получают изрядное количество фальшивой. Для того чтобы в подобных обстоятельствах удерживать Землю от полного банкротства, требуется приложение неимоверных, скорее всего, непостижимых нашему разумению Трудов.

Если Земля и человечество в определенном аспекте являются «глиной в руках горшечника» (сказано: «творимы и творчество уделом»), то по своему составу эта глина далека от идеала. И не случайно одним из первых напутствий Учителя своим Посланным было: «Мука у средины не чиста, но купить новую нет денег» («Листы Сада Мории. Зов», 201).

Даже для неотложных действий на решающих этапах Плана Владык не хватает кармически подготовленных людей («мука у средины не чиста»), не говоря уже о массах, которые необходимо вовлечь в движения глобальных масштабов, вызывающие те эволюционно-революционные взрывы, без которых невозможно в корне менять структуру общественного устройства человечества.

Между действиями Архатов и «магов» имеется существенная разница. «Маги» и их последователи, налаживая связь с тонким миром, даже при лучших своих намерениях пользуются сомнительным «кредитом», то есть методами, за которые ни им самим, ни окружающим их людям не по средствам «расплачиваться». Архаты, направляя ход событий, воздействуют на людей естественным путем и складывают здание будущего из «обожженной глины», а не из сырого месива. Обжиг же кирпичей, как известно, производится «руками человеческими», в опаляющем земном пламени и из глины, которую содержат сегодняшние недра человечества, ибо «нет денег» для «покупки» лучшего материала, или, другими словами, контингент сознательно двигающих эволюцию людей, а следовательно, и использование их в Планах Владык ограничены.

Земной путь Е. И. и Н. К. – путь Архатов. Величайшим чудом для них была сама Жизнь, а не отклонения от ее закономерных проявлений. Как истинные Архаты и Посланники Шамбалы Е. И. и Н. К. считались со строгой последовательностью и ограниченностью средств и методов в беспредельном космическом, а следовательно, и в земном строительстве. Усвоить эту последовательность, распознать земную ограниченность средств необходимо каждому в каждом новом воплощении, ибо те и другие не являются постоянными величинами, а изменяются в процессе общечеловеческой эволюции. На нашем этапе эволюции даже такой несовершенный и условный регулятор, как деньги, невзирая на все допускаемые им искажения, все-таки показывает, насколько мы усвоили общий закон равновесия, как научились действовать рационально, не прибегая к явно неоправданным «авансам» и не впадая в иждивенчество пассивного выжидания «подачек».

В конечном итоге именно человеческие несовершенства вызвали к жизни столь несовершенный «жизнедатель», как вездесущая денежная мера труда и стимул паразитизма. В современном обществе без этого «жизнедателя» не обойтись, поэтому игнорирование его значения столь же губительно, как и рабское подчинение или восхищение им.

В высочайшей миссии Посланника Белого Братства Н. К. явил нам наиболее правильное, опирающееся на космическую закономерность отношение даже к столь, казалось бы, чуждому духовным запросам предмету, как деньги. Без преодоления этой ступени «земного сосредоточения» мы явим лишь полную свою несостоятельность и беспомощность в том мире, который искренне хотим переделать к лучшему, следуя Указам Владык и вдохновляясь преданностью им. Ведь Владыки Шамбалы пришли на Землю не для того, чтобы облагодетельствовать скудоумное человечество. Та суровая школа земной жизни, которую они прошли сами и которую теперь облегчают усвоить нам, готовит ответственных и равноправных участников космического строительства, а не послушных мальчиков и девочек, покорно следующих указаниям своих наставников и умиленно возносящих им осанну за дарованные свыше блага.

Вполне очевидно, что мы еще очень далеки от истинного понимания форм и условий космической Жизни, протекающей совокупно в трех планах: плотном, тонком и Огненном. И вряд ли мы сможем приблизиться к такому пониманию, предварительно не решив в «сосредоточении земном» очередных задач самоусовершенствования и познания того плана, волею рока в котором находимся. Логично заключить, что и решать эти задачи нам надлежит путем мобилизации всех возможностей своего материального плана. Лишь успешно усвоив этот урок, мы будем способны к овладению и пользованию более сложными средствами и методами, которые связуют три плана бытия в единую космическую Жизнь.

Это, конечно, не означает, что мы имеем право игнорировать проявления тонкого мира в нашей земной жизни. Однако, как показывает опыт, мы не имеем права «хвататься» за них, игнорируя основные личные или общественные задачи нашего земного существования, ибо разрыв одного звена ведет к распаду всей цепи.

Это положение предельно ясно выражено в следующих словах Учения Живой Этики:

Н. К. и Е. И. начали свое земное Служение с обычного «плетения корзин» и «формовки кувшинов» в обычных для всех нас условиях, и это неизбежно приводило их к обычным же для всех нас трудностям и ставило в такие положения, которые на первый взгляд совсем не соответствовали той высокой сфере духовного развития, к которой они принадлежали.

В связи с этим приходится сталкиваться и с такими вопросами: а как же закон кармы, воздающий за наши прошлые благие дела и карающий за прегрешения? Почему он не оберегал Е. И. и Н. К. в этой жизни от бедствий?

… И с такими «догадками»: поскольку личная карма Е. И. и Н. К. не должна была навлекать на них тех невзгод, с которыми им пришлось столкнуться, то все такие испытания посылались им для дальнейшего личного совершенствования.

… И, опять-таки, с такими «благими» заключениями: лучше вообще не затрагивать «бытовых» сторон жизни Е. И. и Н. К., так как все попытки объяснить и тем самым «оправдать» их приводят к умалению Великих Обликов.

Недоумения относительно действия кармы вызываются, конечно, сугубо антропоморфическим истолкованием этого вездесущего причинно-следственного закона бытия. Воздаяние за добро и зло – лишь одно из многих его проявлений, которое находит место в нашей сфере существования. На более высоких ступенях эволюции карма регулирует творческий процесс бытия, в котором наши понятия о «грехе», «святости» и «воздаянии» за них или преображаются, или полностью исчезают.

Что же касается бытовых сторон и тех житейских невзгод, которые сопровождали Е. И. и Н. К. в данном воплощении, то объяснять их с целью «оправдания» личных «кармических долгов», «ошибок» или «противоречий» Е. И. и Н. К. вообще бессмысленно. Если даже предельно чуткое «объяснение» и избежит умалений, то оно все-таки выкажет полнейшее непонимание жизненного Подвига Е. И. и Н. К. Постигать смысл жизненных испытаний Е. И. и Н. К. нам необходимо только для того, чтобы правильно объяснить себе самих себя и, руководствуясь примером их жизни, научиться находить правильные решения на своем собственном жизненном пути во всех его деталях, даже самомалейших «бытовых».

Самоотверженно трудясь в наших земных отравленных долинах или слушая в горах «грозовую» Правду Учителя, Е. И. и Н. К. никогда не нарушали строжайшей последовательности в естественном процессе восприятия тонкого мира и не забывали о Поручении служить человечеству примером своей жизни, а не книжными сентенциями. Именно на примере их жизни нам показано, как контакты с тонким миром возвеличивают, а не низводят значение материального плана, как недопустимо пренебрежение «малым» земным долгом, как важно в тонких контактах соблюдать равновесие, предупреждающее вторжение разрушительных вибраций из одной сферы бытия в другую.

И вряд ли мы сможем извлечь необходимые для себя уроки, если попытаемся проникнуть в духовную жизнь Е. И. и Н. К. в отрыве от познания их повседневной, подвижнической, но и по-обычному очень «человеческой» жизни, в которой как раз и нашли подтверждение слова Учения: «Приятно сознавать, как два мира соединятся на глазах человечества. Условие чистоты духовной будет познано, как материальное понимание жизни. И снова, как в древнейшие времена жречества, но в применении народном, заблестит огонь познания. Главное, надо привести в равновесие силы природы видимой и Мощь Источников Невидимых… Можно находить особый вред феноменов, ибо разряд насильственно скомканной материи порождает ненавистную атмосферу мятущихся электронов. Ничто так не поражает организм, как ненужные феномены». («Листы Сада Мории. Озарение», 297).

На всех доступных нашему обзору этапах жизни Н. К. и Е. И. мы наблюдаем строгое соблюдение закона космического равновесия. Так и переход от «сосредоточения земного» к «сосредоточению тонкому» происходил у них планомерно, без крутых переломов мировосприятия и философского мировоззрения. Богатейшие накопления центра «Чаши» раскрывались соизмеримо новым земным условиям и задачам.

Промежуток с осени 1901 года (приезд Н. К. из Парижа и женитьба) по осень 1906 года (назначение Н. К. директором школы Общества поощрения художеств) был самым напряженным периодом «созревания» Н. К. как художника, ученого и общественного деятеля. Ежегодные путешествия по России и странам Европы, археологические раскопки, участие в научных съездах, выставки, работы для театра и сложная административная работа в ОПХ требовали приложения неимоверных усилий в области «сосредоточения земного». И именно в течение этих напряженных пяти лет в жизнь Н. К. и Е. И. вошло на равных началах «сосредоточение тонкое». Оно не увело их от «мирских дел», требовавших расширения научного знания, развития способностей, умения ориентироваться в окружающей обстановке. Множество забот и трудностей, прекрасно известных каждому из нас, обрушивалось на Н. К. и Е. И. Одолевая их, они трезво оценивали события и не опирались исключительно на то «потустороннее», которое уже заняло в их собственной жизни большое место. Вместе с тем они чутко прислушивались к нему, старались постичь сложное переплетение явлений двух миров – теперь уже не разделимых для них и вместе с тем столь разных и трудно контактирующих друг с другом планов бытия.

«Естественное» и «сверхъестественное» – эти несовместимые понятия не противоборствовали в сознании Н. К. Конечно, он твердо придерживался мнения, что «сверх естества» ничего не существует, однако само понятие «сверхъестественного» как необычного, не укладывавшегося в общепризнанные нормы, не существовало для Н. К. и Е. И. примерно в тех же формах, как и для всех людей. Таким, наиболее в их время достижимым, оно и вторглось в их личную жизнь через распространенный тогда оккультизм и спиритизм. Н. К. и Е. И. посещали спиритические сеансы, обращались к медиумам, испытывали свои собственные силы в области «потустороннего». Необычные способности Е. И. реагировать на явления тонкого мира были замечены В. М. Бехтеревым. Знаменитый русский психиатр и физиолог, изучая гипноз, самовнушение, действие мысли на расстоянии, не чуждался спиритических опытов, как, впрочем, и многие ученые того времени.

Мы знаем, что впоследствии Н. К. и Е. И. усиленно предупреждали против спиритизма как патологического проникновения в тонкие сферы, гибельно действующего на человеческую психику. Почему же сами они не избежали подобных вредных вторжений? Почему не были от этого удержаны Учителем? Почему подвергали себя риску, связанному с занятиями спиритизмом? Очевидно, тому было несколько причин, о которых мы можем догадываться с разными степенями приближения:

1. Астральные каналы сношений являются наиболее распространенными и эффективными в смысле доказательства существования тонкого мира и возможности общения с ним. Поэтому они первыми и привлекают к себе внимание всех ищущих таких контактов.

2. Астральный мир, как наиболее приближенное звено тонкого мира к земному, до полного раскрытия центров у Посланников Шамбалы (по чисто физиологическим причинам они раскрываются к 30-33-летнему возрасту), является одним из наиболее действенных для получения необходимых сведений и предупреждений. Сам по себе астральный мир нейтрален. Его темные, негативные стороны порождены человечеством и соответствуют таковым на Земле. Поэтому, соблюдая определенные охранные меры, Владыки Шамбалы, при необходимости, прибегают к астральным каналам общения. Необходимость пользоваться именно этими каналами обусловлена тем, что вибрации астрального мира ближе к вибрациям земного, нежели вибрации более высоких тонких сфер. Прямые контакты с последними без наличия хорошо подготовленных и изолированных приемников грозят большим нарушением равновесия между мирами, чем контакты, в которых астральные слои используются как трансформаторы, преобразующие высокое напряжение в более низкое.

3. Постоянное наблюдение Владык Шамбалы за своими Посланниками делали Е. И. и Н. К. более неуязвимыми по отношению к темным нападениям из низших слоев астрала, нежели это бывает с обычными людьми. Охранный панцирь Владык Шамбалы и, самое главное, внутреннее, подсознательное ощущение их Водительства всегда служили для Е. И. и Н. К. надежной защитой.

Надо полагать, что сила психической энергии и потенциальная готовность центров к раскрытию также играли немаловажную роль. Они усиливали медиумические способности тех лиц, к которым Е. И. и Н. К. прибегали при своих опытах тонких сношений. Мало того, они обезвреживали эти, в большинстве случаев отравленные, каналы. Аналогично тому, как хороший мастер способен эффективно использовать взрывные устройства, на которых подрываются неопытные новички, Н. К. и Е. И. добивались от медиумов результатов, которые для других могли бы оказаться катастрофическими.

4. Наконец, Н. К. и Е. И. всегда охраняло от заблуждений хорошо развитое чувство соизмеримости. Они прекрасно понимали, что сведения, поступающие через каналы тонкого мира, подвержены тем же колебаниям, что и земные, то есть они могут оправдаться или не оправдаться, оказаться исчерпывающими или односторонними и, как обычно, правильно или неправильно понятыми. Поэтому все черпаемое через тонкие контакты подвергалось тщательной проверке, а при выполнении Указов или предупреждений, полученных этим путем, никогда не игнорировались земные условия, не отбрасывались методы экспериментального научного познания.

Впечатляющие соблазны «потустороннего», которые уводят своих нерадивых поклонников от выполнения земного долга и погружают их в иллюзию «сверхбытия», были бессильны перед духовным Знанием Учителя, которое существовало у Е. И. и Н. К. с момента воплощения. Соприкасаясь со сторонниками тонких контактов, Н. К. не случайно сетовал, что «много медитирующих и мало действующих». Е. И. и Н. К. имели Поручение действовать и именно потому могли в свое время без вредных последствий обращаться даже к медиумическим приемам, а связанную с этим опасность нейтрализовали энергичной познавательно-творческой деятельностью в обычных для всех условиях земного существования.

Каким архивным материалом о начальных формах «сосредоточения тонкого» у Е. И. и Н. К. мы располагаем? Если говорить о самом первом периоде, то, судя по записям Н. К., опыты и случаи проникновения в тонкий мир почти что не фиксировались, и рассчитывать на подробные сведения о первых контактах с тонким миром вряд ли приходится. Так, Н. К. пишет:

«Швейцария. Лето 1906 года. Приехала ясновидящая. Многие хотят побеседовать с нею. „Хотите ли, она прочтет в закрытой книге?“ В этой время Е. И. приносит с почты какой-то закрытый пакет с книгою из Парижа. Е. И., не раскрывая пакета, называет страницу и строчку, и женщина с закрытыми глазами читает это место, точность которого тут же при всех проверяется при вскрытии книги. „Где мы будем жить будущее лето?“ Следует описание каких-то водных путей. При этом добавляется: „Вы едете на пароходе. Кругом вас говорят на каком-то языке, которого я не знаю. Это не французский, не немецкий, не итальянский – я не знаю этого языка“.