Моя дорама в 35 лет (2 истории о сильных женщинах) бесплатное чтение

Моя дорама в 35 лет:

Первая истории о сильной женщине

От автора

Посвящается моей сестре Лене, которая после первой книги – «Случайный K-pop айдол» (который вы можете прочитать на платформе Литнет)– посмотрела на меня так, будто я испортила ей отпуск, зиму и веру в литературу. Она сидела на диване, с пледом, мандарином и чашкой чая – и вдруг застыла, когда дочитала последнюю страницу. В её взгляде было всё: немой вопрос «Ты серьёзно?», укор, лёгкая обида и даже намёк на сестринское разочарование. И только потом, глубоко вздохнув, она сказала: – Ну ладно. Хоть не убила никого в финале. Уже прогресс.

И вот – новая история. Новые героини. Новые эмоции. И новое обещание.

Лена, я знаю: ты ждала. Ты не просила продолжения. Не писала гневных отзывов. Но я чувствовала – ты ждала. Ждала чего-то другого. Чего-то настоящего. Может, с каплей зрелости, может – с тенью романтики, но обязательно с той самой искренностью, которая делает книги живыми.

Ты всегда была самым честным критиком. Ты не стелешь мягко. Не хвалишь ради приличия. Ты читаешь, морщишь лоб, откладываешь, возвращаешься. Потом идёшь на кухню, пьёшь чай – и только тогда говоришь своё финальное «ну…» И я знаю: если после прочтения ты закроешь книгу и просто улыбнёшься – значит, я справилась.

Эта история – для тебя. Для твоей иронии. Для твоей честности. Для твоих холодных анализов и тёплого сердца. Для всех тех моментов, когда ты говорила: – Ну напиши уже что-то, где не будет героини-снежинки и айдола, который любит её за то, что она случайно уронила ему кофе. Вот. Я написала.

Да, тут снова любовь. Снова эмоции. Снова море, звёзды и чувства, которые кружат голову. Но и жизнь здесь другая. И женщина – не девочка. И любовь – не спасение, а выбор. Осознанный. Сильный. Не идеальный, но настоящий.

Ты всегда говорила, что счастье – это не финал. Это – путь. Ты права. Именно это я пыталась рассказать. Не о принце и не о свадьбе, не о том, как волшебным образом всё решается. А о том, как шаг за шагом, со страхом и верой, мы строим свою жизнь сами. Иногда устав, иногда спотыкаясь. Но с горящими глазами. Потому что именно такие женщины, как ты, – вдохновляют.

Ты сильная. Ты мудрая. Ты с характером. И ты всегда говорила: – Пусть героиня сначала сама себя вытащит. А потом уже целуйтесь под звёздами. Смотри – всё по твоим правилам.

Спасибо тебе. За твою честность. За сарказм. За глаза, полные смысла. За то, что не даёшь расслабиться и писать «просто чтобы было». Ты – мой фильтр. Мой лакмус. Мой редактор без диплома, но с правом финального слова.

И если после этой книги ты всё-таки скажешь: «Ну ладно, мне понравилось» – я расплачусь, но виду не подам.

С любовью, и с неизменной верой, что семья – это лучшее, что может быть в жизни писателя, твоя Яра Тёмная

P.S. Обещаю: на этот раз всё будет иначе. Ну, или почти. ;)

Глава 1. «Прощай, Дубай»

Солнце, раскалённое до цвета расплавленного золота, медленно тонуло в песках за окном. С высоты 124-го этажа Бурдж-Халифа пустыня казалась бескрайним океаном, где волнами были барханы, а островами – редкие рощи финиковых пальм. Город внизу дышал жаром и стеклом, и даже небоскрёбы казались испуганными тенями под весом уходящего дня. Маша щёлкнула ручкой по краю стола, уставившись на экран. Последние цифры годового отчёта плясали перед глазами, сливаясь в абстрактный узор, где прибыли, убытки и показатели стали чем-то далеким и неосязаемым. Она потянулась за чашкой кофе, но губы коснулись лишь холодного фарфора. Всё как всегда: работа до поздней ночи, пустой офис, тишина, нарушаемая только гулом кондиционера.

– Мисс Волкова? – голос секретарши, хрупкой Эмили, прозвучал из динамика телефона, словно эхо другой жизни. – Мистер Джеймс ждёт вас в переговорной.

Она взглянула на часы. 19:48. «Опять совещание в нерабочее время», – мысленно вздохнула, поправляя прядь чёрных волос, выбившуюся из строгого пучка. Её пальцы были тонкие, с коротким, тщательно отполированным маникюром цвета лунного серебра. Зеркало в лифте отразило её образ: белоснежный блейзер, алые каблуки, подчёркивающие рослый стан, и лицо, которое коллеги называли «слишком холодным для тридцати пяти». «Спасибо маме за гены», – усмехнулась она про себя, вспоминая, как та же говорила: «Красота – это оружие. Но ты предпочла превратить его в щит».

Переговорная пахла кожей, древесиной и дорогим кофе. Джеймс Рид, глава азиатского филиала, сидел, развалившись в кресле, уставившись в ноутбук. Его рыжие волосы, давно не видевшие ножниц, контрастировали с идеально отглаженным костюмом. Он напоминал ей ирландского пирата, внезапно ставшего банкиром.

– Садитесь, Мария, – не отрываясь от экрана, сказал он. – Знаете, почему я вызвал вас в свой последний день в Дубае?

Она опустилась в кресло, стараясь не выдать дрожь в коленях. Сердце стучало слишком громко. Неужели провал сделки? Увольнение?

– Вы едете в Сеул, – наконец произнёс он. – Слияние с KimCo в тупике. Местные упёрлись, как верблюды в песчаную бурю. Ваша задача – либо спасти сделку, либо похоронить её. И свою карьеру заодно.

Гул кондиционера внезапно стал оглушительным. Маша сглотнула ком в горле, вспоминая, как два года назад он же говорил: «Дубай – ваш шанс начать всё с нуля». Теперь нуль снова маячил на горизонте, только теперь он был азиатским.

– Почему я? – спросила она ровным тоном, сжимая пальцы под столом.

– Потому что вы – лучшая. И потому что вы… – он замолчал, подбирая слово, – предсказуемы. Не станете совать нос в чужую культуру, как эти идиоты из HR.

Слово ударило, как плеть. Предсказуемость – приговор для женщины, мечтающей о том, чтобы однажды проснуться живой, настоящей, а не машиной успеха.

Она встала, молча кивнув.

– Когда вылет?

– Завтра. В 14:20. – Джеймс щёлкнул крышкой ноутбука. – И, Мария… – голос его стал тише, почти человечным, – не пытайтесь быть железной леди. В Азии это не работает. Там нужно быть… водой. Гибкой. Текучей.

Маша не ответила. Она ушла, оставив в кресле лишь лёгкий аромат жасмина и немое «брось всё».

Год назад. Память обрушилась, как песчаная буря.

Шампанское, смех, мерцание хрустальных люстр в отеле «Аль-Махра». Маша стояла у окна, наблюдая, как огни Дубая плавятся под вспышками фотоаппаратов. Платье Elie Saab, облегающее, как вторая кожа, стоило трёхмесячной зарплаты. Но оно того стоило – взгляды мужчин скользили по ней, как змеи по барханам.

– Signorina, вы одна? – итальянец с обворожительной улыбкой подошёл, держа два бокала. – Я – Лука.

Она позволила себе разговор. О нефти, курсе доллара, технологиях бурения. Его пальцы «случайно» коснулись её запястья.

– Вы… необычны, – прошептал он в лифте. – Как русский снег посреди пустыни.

Его губы нашли её шею, но в голове – только цифры. Графики. Сценарии презентации. Она отстранилась:

– Простите. Мне рано вставать.

– Dio mio! – засмеялся он, но в глазах – досада. – Вы прекрасны. Но как робот.

В номере она сорвала платье, оставив на полу алый след. Слишком похожий на рану. «Предсказуема», – эхом ударило в голове.

Аэропорт Дубая.

Финиковый десерт в прозрачной упаковке напоминал те, что мама клала ей в школу. «Ты выбрала карьеру вместо семьи», – сказала та два года назад, хлопнув дверью. С тех пор – только смс: «Жива?» – «Да».

– Ты уверена, что готова к Корее? – Халед, коллега из логистики, жевал кебаб, ухмыляясь. – Там любят… тишину. А ты – ураган в костюме.

– Я люблю вызовы, – бросила Маша, пряча в сумку русско-корейский разговорник. На обложке девушка в ханбоке улыбалась слишком широко, как будто её учили так улыбаться в какой-то корпоративной школе.

– Тогда держи. – Он сунул ей пакетик фиников. – Напоминание: даже пустыня может зацвести. Нужно только время и вода.

Самолёт взлетал. В иллюминаторе стеклянный город отступал, становился миражом. Она смотрела, не мигая. Где-то там осталась комната в «Бурдж-эль-Араб», недописанное письмо матери и голос, что когда-то тихо шептал: «Ты – просто человек».

– Спасибо, что выбрали Emirates, – голос стюардессы прозвучал как насмешка.

Впереди был Сеул – город, где даже дождь, говорят, падает в такт чужим сердцам. Где люди не смотрят в глаза, но слышат боль в молчании. Маша закрыла глаза, вдыхая аромат кофе, который предлагала улыбчивая стюардесса. Её ждал город, о котором она не знала почти ничего. Кроме одного: там всё начиналось заново.

Глава 2. «Сеул: холодный приём»

Ливень хлестал по стеклянным стенам аэропорта Инчхон, превращая мир за окнами в акварельный размытый пейзаж. Маша прижала к груди сумку с потрёпанным русско-корейским разговорником, чувствуя, как влажный воздух пропитывает её смятую блузку. Духи «Шанель №5», смешавшись с запахом мокрого асфальта, напоминали ей о Дубае – там дождь был редким гостем, почти мистикой, а здесь он лил как из ведра, будто сама природа встретила её насмешкой.

Очередь на такси растянулась змеёй под навесом. В Дубае таксисты хватали пассажиров ещё на подходе к терминалу, громко торгуясь и жестикулируя. Здесь же люди стояли идеально ровно, молча, словно части огромного механизма. Даже дети не плакали – только тихо копошились в колясках, укутанные в прозрачные дождевики. Маша поправила каблук, впившийся в мокрый пол, и услышала, как соседка-кореянка шепчет в телефон: «Чогае… Чогае…». Звучало как заклинание.

– Next! – крикнул диспетчер, и Маша шагнула к машине.

Водитель, пожилой мужчина в белых перчатках, взглянул на её бумажку с адресом и покачал головой: – No Korean. No go. – Он ткнул пальцем в иероглифы, будто они были шифром. – Но это же отель предоставил адрес! – Маша повысила голос, чувствуя, как дрожь от холода переходит в гнев. – No Korean, – повторил он, указывая на следующего пассажира.

Дождь хлестал по лицу, когда её оттеснили в сторону. Она прислонилась к стене, пытаясь укрыться под козырьком, и вдруг услышала смех – звонкий, как колокольчик.

– Эй, ты новенькая? – Девушка в оверсайз-худи с капюшоном, на котором красовался мультяшный покемон, протянула ей зонт. – Ты же промокнешь в хлам!

Маша растерянно кивнула. Девушка говорила на ломаном английском, но с такой энергией, будто каждое слово подпрыгивало.

– Я Юри! Ты в Каннам? Я тоже туда. Поедем вместе! – Она схватила Машину сумку и помахала водителю следующего такси: «Аджосси, Чамшыйо!»

В машине пахло сосновым освежителем и влажным плюшем сидений. Юри болтала без остановки, размахивая руками: – Ты из России? О, как в дорамах! Снег, медведи, водка! Я учу дизайн – хочу делать одежду, которая смешивает ханбок и streetwear. О, смотри! – Она ткнула пальцем в окно, где за струями дождя мерцали неоновые вывески. – Это наш район. Здесь всё: бьюти-клиники, кофе-шопы, ночные клубы… и миллион людей, которые делают вид, что не спешат.

Квартира оказалась студией на 32-м этаже: стеклянные стены, минималистичная мебель цвета бетона и гигантский свиток с иероглифом, висящий над кроватью.

– Это «Ин Нэ», – Юри скорчила серьёзную мину, изображая учителя. – Терпение. Хозяин оставил – наверное, знал, что сюда приедет иностранец. – Она прыгнула на диван, сбив подушку. – Ты хансик пробовала? Нет? Завтра научу! Настоящий кимчи, не то, что в ваших русских магазинах!

Ночь пришла незаметно. Маша стояла у окна, наблюдая, как город превращается в гигантскую световую паутину. В Дубае небоскрёбы сверкали как бриллианты, подчёркивая роскошь. Здесь же огни были приглушёнными, словно стыдливыми. Она прикоснулась к стеклу, оставив отпечаток пальца на холодной поверхности.

«Дубай был золотой клеткой. А здесь… даже клетки нет. Просто лабиринт, где за каждым поворотом – новое „нет“», – подумала она, вспоминая водителя такси.

Утро встретило её солнцем, пробивавшимся сквозь смог. Маша надела красное пальто – подарок от бывшего босса в Дубае. «Цвет власти», – говорил он. В зеркале она выглядела как маковый цветок в поле серых костюмов.

Офис KimCo располагался в здании, напоминавшем гигантский кристалл. Лифт довёз её до 20-го этажа, где секретарша в чёрном жакете и юбке-карандаше подняла на неё глаза, словно увидела привидение.

– Ким Мин Хо-директор님 ожидает вас, – произнесла она натянуто-вежливым тоном, будто каждое слово резало ей язык.

По коридору, устланному беззвучными коврами, Машу провожали взгляды сотрудников. Все – в чёрном, сером, бежевом. Её алое пальто горело, как сигнальная ракета.

– Погао… – прошептала кто-то за спиной.

Маша обернулась, но лица вокруг мгновенно опустились к мониторам. Позже Юри объяснит, смеясь: «Погао – это попугай. Ты яркая, громкая, чужая. Но это комплимент… вроде бы».

Дверь в кабинет Мин Хо открылась без стука. Он сидел за столом из тёмного дерева, не поднимая глаз от бумаг.

– Вы опоздали на семь минут, – сказал он по-английски. Его голос звучал как скольжение льда по стеклу.

– Извините. Я… – Маша запнулась, чувствуя, как краснеет.

– В Корее время – это уважение. Надеюсь, вы научитесь его ценить.

Она сжала пальцы, пряча дрожь. В Дубае за опоздание штрафовали. Здесь же штрафовали взглядом.

«Лабиринт», – подумала она, глядя, как солнце из окна выхватывает иероглиф на стене: «Ин Нэ».

Терпение.

Глава 3. «Первый бой»

Переговорная напоминала склеп. Длинный стол из чёрного мрамора отражал холодный свет люминесцентных ламп, а стены, украшенные серыми панелями, давили на сознание, словно саван. Маша разложила папки с цифрами, графиками, расчётами – всё, что в Дубае называли «аргументами из стали». Мин Хо сидел напротив, его пальцы медленно перебирали чётки из чёрного нефрита. Казалось, даже воздух между ними кристаллизовался от напряжения.

– Компания теряет 15% прибыли ежеквартально, – начала она, щёлкнув лазерной указкой на графике. – Сокращение ста сотрудников из отдела логистики сэкономит…

– Вы предлагаете уволить сто человек? – перебил он, подняв глаза. Его взгляд был таким острым, что Маша невольно отступила на шаг. – Эти люди двадцать лет верны нашей компании. Они кормят семьи, растят детей…

– Верность не оплачивает долги, – парировала она, стиснув зубы. В Дубае такие разговоры заканчивались за минуту. Там цифры были важнее слёз.

Мин Хо встал, его тень накрыла стол, словно крыло гигантской птицы. – Вы называете это бизнесом? – он ударил ладонью по распечатке. – Это варварство.

Слово повисло в воздухе, как нож на верёвке. Маша почувствовала, как горит лицо. – А ваш бизнес – динозавр, – выдохнула она, не думая. – Который скоро сдохнет под грузом своих традиций.

Тишина. Даже чётки замерли. Сотрудники за столом переглянулись, словно ожидая взрыва. Мин Хо медленно обошёл стол, остановившись в сантиметре от неё. От него пахло сандалом и чем-то горьким, как полынь.

– Динозавры, – произнёс он тихо, – правили миром миллионы лет. А ваши «стальные аргументы» превратятся в пыль через год.

Он вышел, хлопнув дверью так, что задрожали стаканы с водой. Маша сглотнула ком унижения, собирая рассыпавшиеся листы. «Предсказуема. Железная леди. Робот», – билось в висках.

Кофейня на углу.

Запах жареных зёрен напомнил ей кафе в Москве, куда она бегала между парами в университете. Тогда она пила американо с двойной порцией эспрессо, чтобы не заснуть над учебниками по экономике.

– Американо, пожалуйста, – сказала она, улыбаясь бариста.

Девушка кивнула, но через пять минут протянула стакан со сладким латте, украшенным сердечком из корицы.

– Но я заказывала… – начала Маша.

– Здесь не принято пить горькое, – раздался знакомый голос за спиной. Юри, в розовой толстовке с единорогом, ухмылялась, обнимая её за плечи. – Как и говорить правду в лицо.

Они уселись у окна, за которым спешили офисные работники в одинаковых чёрных пальто. Юри потягивала ванильный фраппучино, рассказывая о профессоре, который назвал её эскизы ханбока «кощунством».

– Почему вы все боитесь перемен? – Маша ковыряла ложкой пенку. – В Дубае…

– Здесь не Дубай, – перебила подруга, внезапно серьёзная. – Тут люди верят, что дерево с крепкими корнями переживет любой ураган. Даже если его ветви гниют.

Телефон завибрировал. На экране – имя: «Дитрих Мюллер». Немец из дубайского офиса, который называл её «казанской фурией».

– Ну, как тебя жуёт Азия? – засмеялся он, едва она подняла трубку. – Уже сдаёшься? Я же говорил – они сожрут тебя с рисом и кимчи.

Маша взглянула на своё отражение в окне – алый мазок в сером потоке. – Я только начала, – ответила, стараясь, чтобы голос не дрогнул.

– Начала? – Дитрих фыркнул. – Ты даже кофе не можешь заказать как следует.

Она бросила телефон в сумку, чувствуя, как слезы подступают. Юри молча обняла её за плечи.

– Идём, – сказала подруга, выдергивая стакан с латте из её рук. – Здесь есть место, где горькое – это святое.

Чайный дом в переулке.

Старый деревянный дом тонул в дыме благовоний. На полках в беспорядке стояли глиняные чайники, а на стенах висели свитки с иероглифами, которые Юри переводила шёпотом: «Пустота», «Гармония», «Путь».

– Зелёный чай, – заказала Юри, усаживая Машу на циновку. – Но не тот, что в пакетиках. Настоящий, из листьев, которые собирают на рассвете.

Хозяйка, женщина с седыми волосами, уложенными в тугой пучок, подала чайник и две крошечные пиалы. Маша взяла свою, ожидая сладости, но вкус ударил горечью, как пощёчина.

– Первый глоток – это правда, – улыбнулась Юри. – Второй – смирение. Третий… – она зажмурилась, – понимание.

Маша сделала второй глоток. Горечь смягчилась, обнажив травяные ноты. К третьему глотку она уже различала аромат дождя, земли, чего-то древнего.

– Вам нравится? – спросила хозяйка на ломаном английском.

– Это… сложно, – призналась Маша.

– Как и мы, – кивнула та. – Но те, кто научится пить горькое, найдут сладость в самом неожиданном.

На обратном пути Маша выбросила недопитый латте в урну. В руках она сжимала пакетик зелёного чая, купленный у старухи.

«Придётся научиться», – подумала она, глядя, как закат красит небо Сеула в оттенки чайных листьев.

А где-то в двадцати этажах над землёй Мин Хо разглядывал её отчёт, обведя красным фразы о «верности». На полях он вывел иероглиф, который позже Юри переведёт ей как «Корни».

Глава 4. «Зонтик в чужом городе»

Дождь начался внезапно, как сцена из плохой мелодрамы. Тяжёлые капли захлопали по стеклянному фасаду офиса, превращая вечерний Сеул в размытое полотно акварели. Маша задержалась, дописывая письмо акционерам, и теперь стояла под козырьком, глядя, как лужи на тротуаре пульсируют от ударов воды. В Дубае дождь был событием – люди выбегали на улицы, смеялись, ловили капли ртами. Здесь же прохожие спешно раскрывали зонты-автоматы, словно отражая атаку невидимого врага.

Она потрогала сумку – ни кармана для зонта, ни плаща. «Идеально», – мысленно выругалась, собираясь бежать к метро. В этот момент у подъезда притормозил чёрный лимузин с тонированными стёклами. Дверь открылась, и Мин Хо, в безупречном тёмно-сером пальто, шагнул под зонт водителя. Его взгляд скользнул по ней, задержался на секунду. Маша отвернулась, чувствуя, как от неловкости горят уши. «Пусть видит, как я мокну. Может, смягчится хоть на миллиметр», – подумала язвительно.

Но лимузин не тронулся. Вместо этого Мин Хо резко развернулся и зашагал к ней, его зонт – огромный, чёрный, с золотым иероглифом «Ким» – вздымался, как щит.

– Возьмите, – он протянул зонт, даже не попрощавшись. – Но завтра вернёте.

Дождь стучал по ткани, а его пальцы слегка дрожали – она заметила это, хотя он пытался скрыть, сжав руку в кулак.

– Я могу сама… – начала Маша, но он уже повернулся к машине.

– Водитель довезёт вас, – бросил через плечо. – Я вызову другое такси.

Такси.

Салон пахло мокрой шерстью и лавандовым освежителем. Маша прижалась к окну, держа зонт вертикально, будто он мог стать границей между ней и молчаливым корейцем на переднем сиденье. Мин Хо сидел, уставившись в телефон, его профиль освещался синим светом экрана. Капли дождя стекали по стеклу, рисуя причудливые узоры на его лице – то ли слезы, то ли шрамы.

Она заметила шрам. Тонкая белая линия, пересекавшая тыльную сторону его левой руки, будто кто-то провёл ножом по мраморной статуе.

– Это… авария? – спросила она прежде, чем успела подумать.

Он медленно повернул голову. В такси стало холоднее.

– Не ваше дело, – произнёс он так тихо, что слова едва перекрыли шум дождя.

Молчание снова натянулось, как струна. Маша сжала зонт, чувствуя, как металлическая ручка впивается в ладонь. Внезапно он заговорил, не глядя на неё:

– В Корее считается грубым задавать личные вопросы.

– А в России считается грубым бросать людей под дождём, – парировала она, удивляясь собственной дерзости.

Уголок его губ дрогнул – почти улыбка, но нет.

– Тогда мы квиты.

Дома.

– О-мо-о! – Юри, в пижаме с единорогами, подпрыгнула на диване, увидев зонт. – Это же фамильный зонт клана Ким! Ты влипла, подруга!

– Что? – Маша замерла на пороге, с которой капала вода.

– Такие зонты дарят только семье или… – Юри сделала игривые глазки, – тем, кого считают частью клана. Ты что, обручилась с Мин Хо, пока я спала?

– Не смеши, – Маша швырнула зонт в угол, но Юри подхватила его, как святыню.

– Ты не понимаешь! – она указала на иероглиф. – Это символ их рода. Его отец подарил такой матери на свадьбу. Говорят, он… – она понизила голос, – защищает от несчастий.

Маша фыркнула, снимая мокрые туфли. Но позже, когда Юри уснула, она подняла зонт, разглядывая шёлковую подкладку с вышитыми журавлями. Внезапно вспомнила – давно, словно из другой жизни.

Флэшбек. Москва. 15 лет назад.

Дождь хлестал по асфальту школьного двора. Четырнадцатилетняя Маша прижалась к стене, пряча дневник с пятёркой по математике. Из-за угла вышел мальчик из старших классов – высокий, в рваной куртке, с зонтом в клетку.

– Держи, – он сунул ей зонт. – Вижу, замёрзла.

Она взяла, но мать, увидев зонт вечером, выхватила его как грязную тряпку:

– Ты что, не знаешь, от кого брать?! Чужие люди могут быть опасны! – И бросила зонт в мусорный бак, где он утонул среди объедков.

Сейчас Маша провела пальцем по шёлку. «Мама ошиблась. Иногда чужие спасают», – подумала она, но тут же в голове всплыло письмо, пришедшее утром.

Письмо.

Оно лежало в ящике, написанное неровным почерком: «Машенька, приеду в Сеул. Надо поговорить. Мама».

Она перечитала его десять раз, но так и не ответила. Теперь, глядя на зонт, представила мать здесь, в этой комнате – как она сморщит нос от запаха кимчи, осудит беспорядок, спросит: «И это всё, чего ты добилась?».

Дождь за окном стих, превратившись в шепот. Маша накрыла зонт своим пиджаком, будто укладывая спать ребёнка.

– Защищает от несчастий, – повторила она слова Юри, ложась в постель.

Но когда она закрыла глаза, увидела не зонт, а лицо Мин Хо в такси – такое же закрытое, как тот мальчишка из прошлого, подаривший ей кусочек сухости в мокром мире.

А в двадцати километрах от Сеула мать Маши упаковывала чемодан, складывая между свитерами фотографию дочери с рыбалки. «Прости меня», – прошептала она, но слова затерялись в гуле ночного поезда.

Глава 5. «Песок и бетон»

Запах ферментированной капусты ударил в нос, как удар грома. Маша замерла с палочками в руке, глядя на ярко-красный кимчи, которое Юри с гордостью поставила перед ней. В Дубае еда была ритуалом: трюфельные равиоли на золотых тарелках, финики, фаршированные бриллиантовой икрой, шампанское, которое стоило как её месячная аренда в Сеуле. Здесь же еда напоминала вызов – острый, едкий, обжигающий.

– Ну же, это же наше национальное достояние! – Юри сунула в рот целый лист капусты, хрустя им так, будто это был чипс. – Предки веками ели это, чтобы пережить зиму.

Маша осторожно откусила. Огонь распространился по языку, заставив её схватиться за стакан воды. – В Дубае… – она закашлялась, – я ела финики с трюфелем… – А здесь едят, чтобы выжить, – Юри хмуро отодвинула тарелку. Её обычно весёлое лицо вдруг стало взрослым. – Ты думаешь, мы добавляем перец для вкуса? Это чтобы заглушить горечь жизни.

Солнце пробивалось сквозь тучи, окрашивая офисный стол Маши в бледно-жёлтый свет. Она листала отчёты, пытаясь найти изъян в логике Мин Хо. И нашла – строку за строкой, цифру за цифрой.

– Вы платите пенсии семьям уволенных? – она ворвалась в его кабинет, не постучав. – Это же… это нелогично! Вы увеличиваете расходы вместо…

Мин Хо поднял голову. Он разбирал чёрные камни на песчаном подносе – дзен-сад в миниатюре. – Это человечно, – сказал он просто, проводя грабильками волну на песке.

– Человечность не накормит акционеров! – Маша швырнула папку на стол, сметая часть узора. – Вы хороните компанию вместе с вашими принципами!

Он встал, медленно, как тигр, готовящийся к прыжку. – Вы когда-нибудь теряли дом, мисс Волкова? – спросил он, глядя в окно, где городские краны танцевали бетонный балет. – Эти люди… их предки строили KimCo, когда ваша страна ещё боролась с последствиями войны.

Телефон в её сумке завибрировал, словно пытаясь разрядить напряжение. Маша увидела имя – «Мама» – и сердце упало. Они не говорили два года.

– Алло? – её голос дрогнул.

– Машенька… – в трубке послышались всхлипы. – Папа… в больнице. Инфаркт.

Мир сузился до точки. Она услышала, как Мин Хо говорит что-то, но слова тонули в гуле крови в ушах. Белые стены, чёрный стол, красные цифры отчётов – всё поплыло, как акварель под дождём.

Аэропорт Инчхон. 21:47.

Снегопад в Москве парализовал Шереметьево. Рейс задержан на неопределённый срок. Маша стояла у стойки авиакомпании, сжимая билет, на котором расплывались капли – то ли от снега, принесённого кем-то на ботинках, то ли от слёз.

– Вы можете переночевать в гостинице, – сказала девушка-агент, но её голос звучал как из туннеля.

Маша вышла на улицу. Ледяной ветер с Жёлтого моря рвал волосы, смешивая запахи дизеля и солёных водорослей. Она шла, не разбирая пути, пока не упёрлась в вывеску с иероглифом «술» – алкоголь.

Бар был крошечным, как каюта корабля. Стены, обитые деревянными панелями, дрожали от басов k-pop. Маша опустилась на табурет, скинув каблуки, которые впивались в ноги с утра.

– Соджу, – бросила она бармену, указывая на первую бутылку в ряду.

Напиток обжёг горло, но боль была приятной – настоящей, в отличие от тупой тяжести в груди. Она достала телефон, глядя на последнее фото с отцом: рыбалка на Волге, он смеётся, держа щуку размером с ребёнка. «Ты всегда ставила карьеру выше семьи», – сказал он когда-то.

– Вы тоже ненавидите дождь? – знакомый голос заставил её вздрогнуть.

Мин Хо сидел рядом, его чёрное пальто блестело от капель. Без галстука, с растрёпанными волосами, он выглядел… человечным.

– Я ненавижу снег, – выдавила она, заказывая ещё соджу. – Он выглядит чистым, но скрывает грязь.

Он кивнул, разглядывая этикетку на бутылке: – Моя мать умерла в снежную бурю. Отец ехал за лекарством и… – он сделал глоток, – машина упала в овраг.

Тишина повисла между ними, мягкая, как бархат. Маша не заметила, как её рука легла на его – холодную, испачканную чернилами.

– Почему вы платите пенсии? – спросила она вдруг.

– Потому что однажды я стал тем, кто отнимает дома, – он повернулся к ней, и в его глазах она увидела ту же боль, что грызла её сейчас. – Не хочу повторить ошибку.

Они пили молча, пока дождь за окном не превратился в шепот. Когда бармен начал гасить свет, Мин Хо накинул ей на плечи свой шарф, пахнущий сандалом.

– Завтра будет солнце, – сказал он у выхода.

– Или новый дождь, – она поправила шарф, чувствуя, как тепло просачивается сквозь шерсть.

Он улыбнулся впервые за всё время: – Тогда возьмите зонт.

На улице они разошлись в разные стороны. Маша шла, держа шарф у лица. Впервые за годы она не думала о цифрах. Только о том, что снег в Москве, возможно, уже укрыл больничные крыши, как белое покаяние.

Глава 6. «Ночь в ханоке»

Ханок встретил Машу тишиной, которая звенела громче любого оркестра. Деревянные стены, выбеленные рисовой бумагой, отбрасывали узоры теней от фонарей в форме лотосов. Воздух был пропитан ароматом кедра и сушёных трав – не то чтобы неприятно, но чуждо, как запах чужого детства. Маша поправила строгий пиджак, чувствуя себя попугаем в клетке среди изящных ханбоков, скользивших по полу, словно лепестки сакуры. В Дубае корпоративы гремели фейерверками над бассейнами с шампанским, здесь же даже смех гостей казался приглушённым, будто прикрытым шёлковым веером.

– Мисс Волкова! – Юри, одетая в нежно-голубой ханбок с вышитыми журавлями, схватила её за руку. – Вам нужно переодеться! Все сотрудники в традиционной одежде, а вы…

– Я не знала, – пробормотала Маша, глядя на свои лаковые лодочки, которые резко контрастировали с белыми носками гостей.

– Ничего! – Юри сунула ей свёрток. – Это от Мин Хо. Он велел передать.

Шёлковый ханбок цвета спелой сливы оказался на удивление лёгким. Маша надела его в крошечной комнатке, где вместо зеркала висела медная пластина, искажавшая отражение. «Как я здесь выгляжу?» – подумала она, пытаясь завязать ленту на талии. Получилось криво, но времени не было – за дверью уже звали к началу церемонии.

Лабиринт.

Ханок оказался ловушкой. Каждая комната, соединённая извилистыми коридорами, была похожа на предыдущую: низкие столики с керамической посудой, циновки с геометрическими узорами, свитки с каллиграфией, которую Маша не могла прочесть. Она отстала от группы, свернула не туда и теперь блуждала, слыша обрывки смеха и звон посуды, но не находя источника. Бумажные двери манили призрачными силуэтами, но открывались в новые лабиринты.

– Идиотка, – прошептала она по-русски, спотыкаясь о порог.

– Нет, просто новичок, – раздался мужской голос за спиной – на чистом русском.

Маша обернулась так резко, что чуть не уронила фонарь, стоявший в нише. Мин Хо стоял в двух шагах, одетый в тёмно-синий ханбок, расшитый серебряными нитями. В его руках был поднос с чашками, из которых поднимался пар.

– Вы… – она задохнулась от неожиданности.

– Учил в университете, – он поставил поднос на пол, словно это было самым обычным делом. – Отец настаивал, чтобы я изучал язык «будущих партнёров».

Маша прижалась спиной к стене, чувствуя, как сердце колотится о рёбра. Он говорил без акцента, лишь с лёгким придыханием на «х», как московский интеллигент.

– Почему вы не сказали раньше? – спросила она, пытаясь скрыть дрожь в голосе.

– Вы не спрашивали, – он поднял чашку, протягивая ей. – Зелёный чай. Чтобы успокоить нервы.

Она взяла чашку, их пальцы ненадолго соприкоснулись. Чай оказался сладким, с нотками женьшеня.

– Вы потерялись, – констатировал он, глядя, как она морщится от необычного вкуса.

– Это ваш план? – она сделала глоток смелее. – Заманить меня в ловушку и заставить пить… это?

– Мой план, – он шагнул ближе, и тень от фонаря скользнула по его лицу, – был провести скучный ужин. Но вы, как всегда, всё усложняете.

Где-то вдалеке заиграла гайда – тонкая, как паутина, мелодия. Мин Хо вдруг протянул руку:

– Танцуете?

– Что? – она отпрянула.

– Русские ведь любят танцы, – в его глазах мелькнула искорка насмешки. – Или это тоже миф?

Он не ждал ответа, уже ведя её по коридору в комнату, где на низком столе дымились блюда с токпокки и жареными кальмарами. Гости сидели на полу, хлопая в такт музыке, но когда Мин Хо поднял руку, воцарилась тишина.

– Мисс Волкова согласилась показать нам русский танец, – объявил он по-корейски.

– Вы сумасшедший! – прошипела Маша, но он уже включил на телефоне мелодию – «Калинку», которую, видимо, скачал специально.

Она замерла, чувствуя, как сотни глаз впиваются в неё. Потом глубоко вдохнула и закружилась, как делала это в детстве на школьных утренниках. Шёлковые рукава ханбока взметнулись, сливовый цвет смешался с серебром его одеяний, когда он неожиданно подхватил её, повторяя движения. Гости засмеялись, зааплодировали, а Юри крикнула: «Да вы пара из дорамы!».

После.

Они сидели на веранде, где лунный свет струился сквозь решётчатые окна. Мин Хо расстегнул воротник ханбока, обнаружив цепочку с маленьким медальоном.

– Мать была русской, – сказал он вдруг, открывая медальон. В нём была фотография женщины с глазами цвета осеннего неба. – Она научила меня языку. И… этому танцу.

Маша протянула руку, но не коснулась фото. – Что с ней случилось?

– Она уехала, когда мне было десять, – он захлопнул медальон. – Сказала, что Корея душит её, как слишком тесный ханбок.

Где-то упала ветка, вспугнув сверчка. Маша вдруг поняла, что дрожит – от холода или от чего-то ещё.

– Почему вы показали мне это? – прошептала она.

– Потому что вы… – он запнулся, впервые за вечер потеряв уверенность, – напоминаете мне её. Такую же упрямую. Такую же потерянную.

Он встал, его тень накрыла её, как крыло. – Не заблудитесь по пути в зал.

Когда он ушёл, Маша подобрала с пола опавший лепесток магнолии, застрявший в складках её ханбока. «Потерянная», – повторила она про себя, но теперь это слово звучало не как приговор, а как начало пути.

А в главном зале гости пили макколли и спорили, не была ли эта странная русская женщина на самом деле призраком – тем, что появляется, чтобы изменить судьбу.

Глава 7. «Тень прошлого»

Вечерний Сеул тонул в мареве тумана, превращая небоскрёбы в призрачные силуэты. Маша сидела с Юри на крыше многоэтажки, куда подруга притащила её «посмотреть на город без масок». Между ними дымилась жаровня с сосисками, купленными в ближайшем CU, а внизу, как светлячки, мигали огни машин. Юри, обычно болтливая, сегодня молчала, перебирая края своего розового пледа.

– Ты знаешь, почему Мин Хо такой… ледяной? – наконец спросила она, не глядя на Машу.

Тот самый тон – полушепотом, словно боясь, что ветер разнесёт тайну – заставил Машу отложить палочки.

– Он… – Юри обняла колени, – пять лет назад потерял невесту. Автокатастрофа.

Воздух стал густым, как сироп. Где-то внизу засигналила машина, и звук пролетел между ними, будто пуля.

– Они были помолвлены со школы, – продолжила Юри. – Чэ Ён… её звали. Дочь партнёра отца. Идеальная пара, как в дорамах. – Она бросила в жаровню бумажную салфетку, наблюдая, как пламя лижет края. – В день аварии они поссорились. Он хотел отменить свадьбу, сказать родителям, что любит другую…

Маша невольно вскрикнула: – Другую?

– Ага. – Юри усмехнулась. – Какой-то иностранкой. Случайно встретил в университете. Но Чэ Ён умоляла не рушить планы семьи. Они сели в машину, он за руль…

Пламя салфетки погасло, оставив чёрный след.

– Говорят, он выжил чудом. А она… – Юри провела пальцем по горлу, – металл пронзил её здесь. Он три месяца не говорил. А теперь… – она кивнула в сторону офиса KimCo, – стал таким.

Маша встала, подойдя к краю крыши. Ветер трепал её волосы, смешивая запах гари с ароматом османтуса из ближайшего парка. Где-то там, в этом городе, Мин Хо жил с дырой в сердце, которую она по глупости приняла за холодность.

– Почему ты рассказала мне? – спросила она, не оборачиваясь.

– Потому что ты похожа на неё.

Офис. Полночь.

Маша не планировала задерживаться. Но после слов Юри ноги сами понесли её в архив – пыльную комнату за серверной, куда даже уборщицы заглядывали раз в год. Полки гнулись под папками с надписями «2000-2005», «Финансовые отчёты», «Персонал». Она искала… что? Подтверждение? Оправдание?

Свет фонарика выхватывал паутину, старые кофейные пятна, папку с пометкой «Корпоративные события». Внутри – фото с благотворительных ужинов, открытий филиалов… и газета.

«Трагедия на мосту Банпо: наследник KimCo чудом выжил в страшной аварии».

Фотография была размытой, но достаточно чёткой, чтобы Маша уронила фонарик. Чэ Ён, в разорванном платье цвета фуксии, лежала на руках у Мин Хо. Её лицо – овал сердца, губы, приоткрытые в немом крике, волосы, слипшиеся от крови – было её лицом. Нет, не совсем… но сходство бросалось в глаза. Как если бы они были сёстрами, разлучёнными в детстве.

Маша схватилась за полку, чувствуя, как пол уходит из-под ног. В ушах зазвенело, и вдруг она услышала звук – металлический скрежет, крик, гул мотора. Флэшбек? Или её воображение рисовало картины из рассказа Юри?

Она выбежала из архива, прижимая газету к груди. В лифте, зеркальные стены множили её бледное отражение, и Маша вдруг поняла: Мин Хо смотрел не на неё. Он видел её – Чэ Ён, призрак, который она невольно воскрешала.

Улицы Сеула. 2:17.

Маша шла, не разбирая пути. Фонари отражались в лужах, превращая асфальт в звёздное небо. Она остановилась у моста Банпо, где разноцветные фонтаны танцевали под грустную балладу K-pop. Именно здесь, как писала газета, машина Мин Хо врезалась в ограждение.

– Вы тоже пришли попрощаться?

Маша обернулась. За ней стояла пожилая женщина в чёрном ханбоке, с корзиной белых хризантем.

– Простите? – Маша потёрла виски, думая, что это галлюцинация.

– Цветы для погибших, – женщина указала на реку. – Духи тонут, если им не оставить лодочку с цветами.

Она протянула Маше хризантему. Та взяла её автоматически, чувствуя, как лепестки дрожат на ветру.

– Вы её видите? – вдруг спросила старуха, прищурившись. – Иногда они возвращаются. Особенно если кто-то носит их лицо.

Маша отступила, цветок упал в воду. Когда она подняла глаза, женщины уже не было – только корзина, качающаяся на волнах.

Кафе. Утро.

– Ты что, совсем спать не хочешь? – Юри, с растрёпанными волосами и в маске для сна на лбу, тыкала в её телефон. – Ты прислала мне смс в три ночи: «Она похожа на меня». Кто она?

Маша молча положила на стол смятую газету. Юри побледнела, как мел.

– О-мо… – она прикрыла рот ладонью. – Ты… ты как реинкарнация.

– Не смейся, – прошептала Маша.

– Я не шучу! – Юри схватила её за руку. – В Корее верят, что души иногда возвращаются в новых телах. Особенно если смерть была… несправедливой.

Маша взглянула на своё отражение в окне. Утро превратило стекло в зеркало, и ей вдруг показалось, что за её спиной стоит Чэ Ён – в окровавленном платье, с глазами, полными упрёка.

– Он звал тебя, – прошептала Юри. – В больнице. Врачи говорили, он кричал «Верните её!» на том языке… – она посмотрела на Машу, – на русском.

Офис Мин Хо.

Маша ворвалась без стука. Он сидел за столом, разглядывая старую фотографию в деревянной рамке. При её появлении перевернул её, но она успела увидеть – Чэ Ён смеётся на фоне вишнёвых деревьев.

– Вы знали, – Маша бросила газету на стол. – Почему ничего не сказали?

Он медленно поднял глаза. В них не было ни злости, ни боли – только пустота, глубже, чем река Ханган.

– Вы не она, – произнёс он на русском. – И я не хочу, чтобы вы были её тенью.

– Тогда почему вы смотрите на меня так? – её голос дрогнул. – Почему подарили зонт? Почему танцевали со мной?

Он встал, подошёл к окну. Город кипел внизу, не зная их боли.

– Потому что вы… – он обернулся, и в его глазах блеснуло что-то живое, – напоминаете мне, каким я был до того дня.

Он протянул руку, едва не коснувшись её щеки, но опустил.

– Уходите, Мария. Пока не стало поздно.

Ночью Маша развернула зонт с иероглифом «Ким» и вышла под дождь. Капли стучали по шёлку, а в лужах мерцали отражения фонарей – как души, не нашедшие покоя. Она шла к мосту Банпо, где вода унесла хризантему, и крикнула в темноту:

– Я не она!

Эхо вернулось пустотой. Но где-то вдалеке, будто в ответ, заиграла та самая мелодия из ханока – грустная, как воспоминание, которое нельзя вернуть.

Глава 8. «Фонари и воспоминания»

Фестиваль фонарей вспыхнул в Сеуле, как огненная река, разлившаяся по ночному городу. Тысячи бумажных светильников плыли над головами – журавли, драконы, цветы лотоса, внутри которых трепетали огоньки, словно пойманные звезды. Воздух был густ от запаха жареных булочек и сладкой ваты, а под ногами шелестели опавшие листья гинкго, смешиваясь с шепотом молитв. Маша шла сквозь толпу, заворожённая этим танцем света и тени. В Дубае праздники сверкали золотом и неоном, но здесь магия была иной – древней, почти мистической, как будто сами духи предков спустились, чтобы водить хороводы среди живых.

Юри, в розовом ханбоке с вышитыми кроликами, тащила её к лотку с фонарями: – Выбери любой! Тут можно написать желание, и оно обязательно сбудется.

Маша протянула руку к фонарю в форме луны, но вдруг замерла. Сквозь толпу, словно сквозь туман, проступила знакомая фигура – Мин Хо, в тёмно-синем ханбоке, вел под руку пожилую женщину. Его мать. Лицо её было высечено из мрамора: высокие скулы, тонкие губы, глаза, холодные как зимний рассвет. Они остановились у лотка с ритуальными масками, и Маша невольно сделала шаг назад, но Юри уже махала рукой:

– Мин Хо-сси! Идёмте с нами запускать фонари!

Он обернулся, и их взгляды встретились. На мгновение время остановилось. Поток людей, смех детей, крики торговцев – всё исчезло. Остались только они: он с тенью боли в глазах, она – с фонарём, который вдруг показался тяжелее камня.

– Мисс Волкова, – кивнул он, подходя. Мать недовольно сжала его руку, но он аккуратно высвободился. – Вы уже выбрали фонарь?

– Она хотела луну, – влезла Юри, суя Маше в руки фонарь. – Пиши желание! Только не про работу, а то скучно будет.

Маша взяла кисть, обмакнула её в тушь, но рука дрожала. Что написать? «Вернуть отца»? «Понять мать»? «Перестать быть тенью»? Чернильная капля упала на рисовую бумагу, расплываясь как пятно боли.

– Допустите ошибку – желание не сбудется, – вдруг сказала мать Мин Хо на чистом английском. Её голос звучал как скрип льда под ногой.

Маша вздрогнула. Женщина изучала её с холодным любопытством, будто рассматривала насекомое под лупой.

– Мама, это Мария Волкова. Финансовый директор из…

– Из России, – закончила мать. – Да, я читала ваш отчёт. Жёстко. Бездушно. Как и подобает иностранке.

Фонарь в руках Маши затрепетал, будто пытаясь улететь. Мин Хо взял её локоть, неожиданно твёрдо:

– Пойдёмте к реке. Там лучше всего запускать.

Река Ханган. 21:34.

Вода отражала огни, превращаясь в зеркало для двойного праздника – земного и небесного. Маша стояла на мостках, чувствуя, как Мин Хо наклоняется, чтобы поджечь её фонарь. Его дыхание коснулось шеи, и она закрыла глаза, вспомнив, как он танцевал с ней в ханоке.

– Готово, – прошептал он.

Фонарь взмыл вверх, закрутившись в танце с другими. Маша следила за ним, пока он не стал точкой среди сотен таких же.

– Что вы загадали? – спросил Мин Хо, не отводя взгляда от неба.

– Чтобы те, кого мы потеряли, нашли покой, – она посмотрела на него. – А вы?

Он достал из рукава фонарь в форме журавля. Вместо желания на нём был нарисован иероглиф «용서» – прощение.

– Иногда я представляю, что она там, – он указал на огни. – Смотрит и смеётся над моими глупыми попытками всё исправить.

Маша хотела ответить, но в этот момент ветер резко рванул, сорвав с неё шарф. Мин Хо поймал его на лету, и их пальцы сплелись в борьбе с шелком. Она почувствовала шрам на его руке – тот самый, от аварии, – и вдруг поняла: это не шрам. Это шов, соединяющий прошлое и настоящее.

– Мин Хо-я! – крикнула мать, стоявшая вдалеке. Её фигура, очерченная светом фонарей, напоминала стелу на могиле.

Он отступил, шарф выскользнул из рук, упав в воду.

– Вам пора, – сказала Маша, но он уже повернулся к ней, держа в руках другой фонарь – крошечный, в форме сердца.

– Этот… для нас, – он вложил его ей в ладонь. – Если осмелитесь.

После.

Юри, жующая такояки, нашла её на скамье у воды.

– Ну что, признался в любви? – фыркнула она, садясь рядом.

Маша развернула фонарь-сердце. Внутри, вместо желания, был стих хайку на корейском:

«Луна в реке дрожит. Тень прошлого и новая нить. Выбор за тобой».

– Он странный, – прошептала Маша, но Юри схватила её за руку:

– Смотри!

На другом берегу, где толпа редела, Мин Хо запускал фонарь за фонарём. Каждый – в форме журавля. Каждый – с тем же иероглифом. Они поднимались к звёздам, как стая птиц, унося с собой груз вины.

– Он просит прощения у неё, – сказала Юри. – А ты… ты его шанс простить себя.

Ночь закончилась внезапным дождём. Фонарики, намокнув, падали в реку, но Маша всё сидела, сжимая в руках бумажное сердце. Где-то в темноте, под шум воды, ей почудился смех – лёгкий, как звон колокольчика, и печальный, как эхо прошлого.

Глава 9. «Дубайские методы»

Переговорная комната напоминала арену. Длинный стол из чёрного мрамора блестел, как лезвие, а стены, украшенные серыми абстрактными полотнами, усиливали ощущение стерильности. Маша положила перед собой папку с цифрами, отточенными до бритвенной остроты. В Дубае такие встречи длились минуты: холодные расчёты, подписание контрактов под аккомпанемент шума фонтанов. Здесь же каждый шаг был ритуалом, каждое слово – взвешенным камнем в чаше весов.

– Начнём, – сказала она, щёлкнув лазерной указкой. На экране всплыл график: красная линия убытков KimCo ползла вниз, как змея к хвосту. – Сокращение отдела логистики на 30% и автоматизация процессов дадут рост прибыли на…

– Стоп. – Мин Хо поднял руку. Его голос, обычно ровный, дрогнул, будто под ним треснул лёд. – Вы снова предлагаете уволить людей.

– Не людей, – поправила Маша, ощущая во рту привкус дубайского песка. Там её называли «Циркулярной пилой» за умение отсекать лишнее. – Неэффективные активы.

Он встал так резко, что кресло с грохотом упало. В комнате повисла тишина, густая, как смог над Сеулом.

– Вы думаете, всё решают деньги? – он ударил кулаком по столу, и стаканы с водой заплясали. – Эти «активы» десятилетиями кормили семьи! Их дети учатся в наших школах, их родители…

– Умирают в нищете, если компания обанкротится, – перебила Маша. Её голос звучал металлически, будто робот, зачитавший сценарий. – В Дубае я спасала фирмы, выбрасывая за борт балласт. Здесь ничем не отличаетесь.

Мин Хо подошёл так близко, что она увидела тонкий шрам у его виска – след от аварии, о котором Юри не рассказывала. От него пахло сандалом и гневом.

– Вы не в пустыне, мисс Волкова. Здесь цемент замешан на крови тех, кого вы называете балластом.

Он выдернул из её рук указку, сломал пополам и бросил на пол. Красный луч, словно рана, метнулся по стене.

– Совещание окончено.

Архив. 23:18.

Маша щёлкнула фонариком, пробиваясь сквозь мрак комнаты, где время, казалось, застыло в паутине. Стеллажи, гнущиеся под тяжестью папок с 1970-х, хранили секреты, о которых не знал даже Мин Хо. Она искала козырь, последний аргумент, чтобы сломить его упрямство.

– «Финансовые отчёты. 1998-2002», – прошептала, сдувая пыль с корешка. Год азиатского кризиса. Год, когда KimCo чудом выжила.

Страницы шуршали, как осенние листья. Цифры плясали в луче света: займы, списанные долги, переводы на офшорные счета… Имена. Она узнала их – партнёры отца Мин Хо, ныне влиятельные депутаты.

– Не может быть, – прижала ладонь к губам, словно боясь, что дыхание разнесёт улики. В Дубае такие документы становились оружием. Здесь они пахли смертью.

Фонарик выхватил фото: молодой Ким Мин Хо (отец) пожимает руку человеку, чьё лицо она видела в новостях – министр, осуждённый за коррупцию. На обороте надпись: «Долг возвращён. Спасибо за понимание».

Маша схватилась за стеллаж, чувствуя, как пол уходит из-под ног. Это был не просто скандал. Это была мина, способная разорвать не только KimCo, но и всю страну.

Бар «Чёрный лебедь». 00:47.

Соджу горел в горле, но не мог сжечь ком стыда. Маша перебирала листы копий, сделанных на дрожащем от страха ксероксе. Юри, сидевшая рядом, молчала, впервые за всё время.

– Ты понимаешь, что это значит? – наконец спросила Маша. – Он… они десятилетиями скрывали махинации.

– А ты понимаешь, что будет, если это раскроешь? – Юри указала на фото. – Эти люди убьют. Не метафорой.

Фонарь за окном мигнул, осветив лицо Маши в зеркале. Она увидела там не «циркулярную пилу», а испуганную девочку, которая когда-то боялась взять чужой зонт.

– Я должна…

– Спасти свою совесть? Или карьеру? – Юри перебила, схватив её за запястье. – Ты же знаешь, чем это кончится для него.

«Его». Не для компании. Для Мин Хо.

Офис Мин Хо. 2:11.

Она ворвалась без стука, бросив папку на стол. Он спал, склонившись над бумагами, лицо беззащитное, как у того мальчика с зонтом из её воспоминаний.

– Проснитесь, – толкнула его за плечо. – Вы знали?

Он медленно поднял глаза, ещё не полностью вернувшись из мира снов. Потом увидел документы, и тело напряглось, как у зверя, учуявшего опасность.

– Где вы это взяли?

– Неважно, – она ткнула пальцем в фото отца. – Вы покрывали это?

Он встал, заслонив свет от окна. Его тень проглотила её.

– Вы не понимаете, как устроен наш мир. Иногда грязь – это клей, который не даёт всему развалиться.

– В Дубае я вычищала грязь, – она закусила губу, чтобы не кричать. – И буду делать это здесь.

Он схватил её за плечи, пальцы впились в кожу.

– Вы уничтожите не только компанию. Вы убьёте тех, кто верил нам!

– А вы убиваете их каждый день ложью!

Они замерли, дыхание сплетаясь в яростный танец. Маша почувствовала, как его руки дрожат – не от гнева, а от страха. Впервые он показал слабость.

– Что вы выберете? – прошептал он. – Правду или…

Его губы были в сантиметре от её. Она знала, что если поцелует его сейчас, то предаст всё, во что верила.

– Я…

Телефон завибрировал, разрывая паутину момента. Сообщение от матери: «Прилетаю завтра. Встретишь?».

Эпилог:

На рассвете Маша стояла у реки, сжимая в одной руке распечатки, в другой – фонарь-сердце. Вода несла обломки ночных фонариков, как души, не нашедшие покоя.

– Прости, – прошептала она, не зная, кому адресует слова: Мин Хо, Чэ Ён, или себе самой.

Первый луч солнца упал на воду, когда она подожгла документы. Пепел, смешавшись с туманом, уплыл к морю, унося с собой выбор, который она так и не смогла сделать.

А в офисе KimCo Мин Хо разглядывал осколки указки, думая о том, что цемент действительно замешан на крови. И иногда лучше позволить трещине остаться, чем рушить всю стену.

Глава 10. «Самгетан в полночь»

Офис погрузился в тишину, будто город за окнами внезапно выдохнул и затаился. Свет неоновых вывесок пробивался сквозь жалюзи, рисуя на стенах полосатые тени, похожие на клетку. Маша сидела за столом, уткнувшись лбом в клавиатуру. Цифры на экране плясали перед глазами, сливаясь в белый шум. Провал переговоров висел в воздухе тяжёлым шлейфом, как запах гари после пожара. Она закрыла глаза, пытаясь заглушить голос Джеймса из прошлого: «Ты либо спасаешь сделку, либо хоронишь карьеру». Карьера, казалось, уже копала себе могилу лопатой её собственных ошибок.

Где-то на этаже скрипнула дверь. Маша не подняла голову – наверное, уборщик или охранник. Но шаги, мягкие и размеренные, приближались именно к её кабинету.

– Вы всегда работаете в темноте?

Она вздрогнула. Голос Мин Хо звучал непривычно тихо, без привычной ледяной остроты. В дверном проёме он стоял с термосом в руках, одетый не в костюм, а в простую чёрную водолазку. Без галстука, с растрёпанными волосами, он казался чужаком в собственном офисе.

– Что вам нужно? – спросила Маша, пытаясь скрыть дрожь в голосе.

– В Корее, – он вошёл, не дожидаясь приглашения, – лечатся едой. А не гневом.

Он поставил термос на стол, открутил крышку. Пар, ароматный и густой, поднялся к потолку, унося с собой запах куриного бульона, имбиря, чеснока. Самгетан. Маша невольно сглотнула слюну – последний раз она ела сегодня утром, да и то украдкой, кусок тоста с кофе.

– Я не голодна, – солгала она, но желудок предательски заурчал.

Мин Хо достал из сумки лакированную пиалу и деревянные палочки. Звук, с которым он наливал суп, напомнил ей детство: мама на кухне, зимний вечер, пар от борща на столе.

– Вам необязательно говорить, – он поставил пиалу перед ней. – Просто ешьте.

Она взяла палочки, но пальцы дрожали. Первый глоток обжёг губы, но боль была приятной, живой. Бульон растёкся теплом по груди, смывая комок неудач. Маша зажмурилась, вдруг осознав, как сильно ей не хватало этого простого жеста – кто-то накормил, не требуя ничего взамен.

– Почему? – спросила она, не открывая глаз.

– Потому что сегодня я понял: вы боретесь не с компанией, – он сел напротив, его тень слилась с её тенью на стене. – Вы боретесь с собой. И это… изматывает.

Она подняла глаза. В свете настольной лампы его лицо казалось мягче – морщинки у глаз, лёгкая щетина, шрам на руке, который она теперь замечала каждый раз.

– Вы ненавидите меня? – вырвалось у неё.

Он замер, держа в руках свою пиалу. Потом неожиданно улыбнулся. Не насмешливо, не вежливо – по-настоящему. Улыбка преобразила его, будто луч солнца пробился сквозь шторм.

– Ненависть – это роскошь, которую я не могу себе позволить.

Они ели молча. Маша ловила кусочки курицы, мягкие от долгой варки с каштанами и женьшенем. Внезапно он протянул ей бумажную салфетку:

– У вас… – он указал на уголок рта.

Она смутилась, вытирая губы, но он рассмеялся – низко, грудным смехом, от которого дрогнула лампа.

– В Дубае вас не учили есть палочками?

– В Дубае меня учили не доверять тем, кто приносит суп после скандала, – парировала она, но без злости.

Он наклонился вперёд, оперев локти о стол. Расстояние между ними сократилось до дыхания.

– А в России?

– В России… – она потянулась за чашкой воды, чтобы скрыть дрожь в руках, – суп приносят только те, кто хочет остаться.

Тишина повисла, как хрупкая ёлочная игрушка. Мин Хо взял её пиалу, наполнил снова.

– Моя мать говорила: «Самгетан – это не еда. Это объятие в тарелке».

– Она русская, – вспомнила Маша историю про медальон. – А вы… вы похожи на неё?

– Нет. – Он откинулся на спинку стула, его лицо снова стало маской. – Она умела прощать.

Флэшбек. Детство Маши.

Десять лет. Она провалила математическую олимпиаду. Сидела на кухне, рисуя слёзы на запотевшем окне, пока мама варила куриный суп. «Ешь, – сказала она, ставя тарелку. – Проблемы перевариваются лучше на сытый желудок».

– Моя мама тоже… – Маша оборвала себя, потрогала медальон на шее – подарок отца. – Она считает, что суп – для слабаков.

Мин Хо протянул руку, едва не коснувшись её пальцев.

– Тогда, может, нам стоит быть слабаками? Хотя бы сегодня.

Они допили суп под вой ветра за окном. Когда термос опустел, он собрал посуду, но задержался у двери.

– Спасибо, – выдохнула Маша.

– За суп? – он приподнял бровь.

– За то, что не сказали: «Я же предупреждал».

Он кивнул, и в его глазах мелькнуло что-то, что она не смогла прочитать.

– Завтра будет новый день. И новый суп, если захотите.

После его ухода Маша нашла на столе забытый им платок. Шёлковый, с вышитым иероглифом «Ин Нэ» – терпение. Она прижала его к лицу, вдыхая запах сандала и куриного бульона.

А в лифте Мин Хо стирал со своей ладони каплю супа, случайно попавшую туда, когда их пальцы едва не соприкоснулись. Он улыбался – незнакомой, забытой улыбкой человека, который вдруг вспомнил, что значит заботиться.

Глава 11. «Танец без границ»

Студия находилась на пятом этаже старого здания, где время оставило следы в трещинах на стенах и скрипящих половицах. Маша стояла у входа, сжимая в руках кроссовки, которые Юри настоятельно велела надеть вместо каблуков. Через приоткрытую дверь доносились звуки фортепиано – томные, как шепот влюбленных, переплетавшийся со стуком каблуков о деревянный пол.

– Ну же! – Юри, в облегающих леггинсах и майке с надписью «Dance Like Nobody’s Watching», толкнула ее в спину. – Ты же хотела понять корейскую культуру? Начни с тела.

Зал был залит мягким золотистым светом, струившимся из бумажных фонарей. Десяток девушек в одинаковых белых майках и черных шортах повторяли движения преподавателя – женщины лет пятидесяти с седыми волосами, собранными в тугой пучок. Ее руки извивались, словно крылья бабочки, а ноги выбивали ритм, напоминающий биение сердца.

– Это современный танец, – прошептала Юри, ставя Машу в конец ряда. – Здесь нет правил, только чувства.

Маша попыталась скопировать движение – поворот с вытянутой рукой, – но ее конечности будто принадлежали другому человеку. В Дубае она блистала на паркете в платьях от Elie Saab, но это… это было иным. Грубым. Искренним. Как рычание зверя вместо полированного вальса.

– Расслабься! – крикнула преподавательница, заметив ее скованность. – Дай телу говорить!

И тогда заиграл джаз. Саксофон застонал, барабаны застучали, и Маша закрыла глаза. Внезапно она снова была в баре Дубая – дым сигар, звон бокалов, смех итальянского инвестора, чьи руки скользили по ее талии. Она закружилась, забыв о правильных па, позволив бедрам самим вести ее. Шелест одежды слился с шепотом воспоминаний: «Ты как робот», – говорил Лука, но теперь ее движения были живыми, даже яростными.

– Браво! – Преподавательница захлопала, когда музыка стихла. Все обернулись к Маше, которая, запыхавшись, вдруг осознала, что танцевала одна.

– Ты… – Юри округлила глаза. – Ты словно в трансе была!

Но прежде, чем Маша успела ответить, раздался медленный хлопок из угла зала. Мин Хо стоял у двери, опираясь на косяк, в темно-синем костюме, который резко контрастировал с неформальной обстановкой.

– Вы умеете удивлять, мисс Волкова, – произнес он по-русски.

Тишина стала такой плотной, что Маша услышала, как капля пота упала с ее подбородка на пол. Юри первая нарушила молчание:

– Мин Хо-сси! Вы что здесь делаете?

– Моя сестра владеет этой студией, – он сделал шаг вперед, его взгляд прикован к Маше. – А я… когда-то преподавал бальные танцы.

Флэшбек. Университетские годы Мин Хо.

Дождь стучал по крыше спортзала. Молодой Мин Хо, в белой рубашке с закатанными рукавами, вел партнершу – японскую студентку – через венский вальс. «Вы родились для этого», – шептала она, но он видел лишь отражение в зеркале: сын магната, обязанный танцевать по правилам, которые не выбирал.

– Почему бросили? – вырвалось у Маши.

Он подошел так близко, что она различила запах его одеколона – бергамот и что-то древесное.

– Потому что настоящий танец не терпит рамок. – Его рука непроизвольно повторила движение преподавательницы – волна от плеча к кончикам пальцев. – Но вы, кажется, это уже поняли.

Юри, не терявшая времени, включила музыку снова – на этот раз «Fly Me to the Moon» в джазовой аранжировке.

– Докажите, – бросила она вызов Мин Хо, толкая Машу к нему. – Покажите, что корейский бизнесмен умеет больше, чем читать отчеты.

Секунда колебания – и его рука легла на талию Маши. Тепло сквозь тонкую ткань майки заставило ее вздрогнуть.

– Вы ведь помните базовый шаг? – спросил он, но уже вел ее, смешивая фокстрот с чем-то своим.

Они двигались как два элемента одной стихии – ее порывистость и его сдержанность создавали напряжение, превращавшее танец в диалог. Маша вспомнила уроки в Москве, где учитель кричал: «Расслабься!», но сейчас ей не нужно было расслабляться. Каждое прикосновение Мин Хо было вопросом, каждое движение – ответом.

– Вы… – она запнулась, когда он резко развернул ее под рукой, – танцуете как человек, который ненавидит правила.

– А вы – как та, кто их боится, – парировал он, притягивая ее ближе на медленном повороте.

Музыка ускорилась, переходя в свинг. Мин Хо неожиданно отпустил ее, дав свободу импровизации. Маша закружилась, вспоминая дубайские ночи – золото, шик, фальшивые улыбки. Но теперь не было платья за тысячу долларов, только потная майка и босые ноги, выбивающие ритм на потертом полу.

Он присоединился, их танцы больше не были парными, но синхронными, как волны одного океана. Когда последняя нота саксофона замерла, они стояли спиной друг к другу, дыхание сплетаясь в единый порыв.

Аплодисменты ворвались в тишину. Даже преподавательница улыбалась, вытирая слезу.

– Вы… – Мин Хо обернулся, его обычно безупречная прическа была растрепана, – умеете превращать боль в красоту.

– Это вы про танец или про слияние компаний? – Маша попыталась шутить, но голос дрогнул.

Он достал из кармана платок – шелковый, с вышитым журавлем – и вытер ей лоб.

– Про все, что действительно важно.

Когда они выходили, Юри подмигнула Маше, шепча:

– Если выйдешь за него, я спою на свадьбе.

Но Маша не слышала. Она смотрела на свою руку, все еще чувствуя отпечаток его пальцев на талии – метку, которая, казалось, изменила молекулярную структуру ее кожи.

А Мин Хо, оставшись в пустом зале, провел рукой по старому пианино в углу. Из-под крышки выпала пожелтевшая фотография: он и та самая японская студентка, застывшие в танце. «Прости, Аяко», – прошептал он, прежде чем разорвать снимок на мелкие кусочки, похожие на конфетти из прошлого.

Глава 12. «Поезд в Пусан»

Поезд KTX мчался сквозь холмы, окутанные утренней дымкой, словно нож, разрезающий шелк. Маша прижала лоб к холодному стеклу, наблюдая, как рисовые поля и крошечные деревушки мелькают за окном, будто кадры старой кинопленки. В Дубае она привыкла к лимузинам с тонированными стеклами, где кондиционер гудел, как улей, а водители в белых перчатках молча везли её по раскаленным магистралям. Здесь же всё было иначе: лёгкий гул колёс, запах свежего кофе из вагона-ресторана, пассажиры, укутанные в пледы с мультяшными персонажами. Даже скорость ощущалась по-другому – не показная роскошь, а уверенное скольжение вперёд, будто сам поезд дышал в такт ритму страны.

Мин Хо сидел напротив, его длинные пальцы перебирали страницы отчёта, но взгляд периодически устремлялся к окну. Солнечный луч, пробиваясь сквозь облако, золотил его ресницы, и Маша поймала себя на том, что считает их, как когда-то считала этажи в дубайских небоскрёбах.

– Вам не холодно? – он вдруг прервал тишину, не поднимая глаз от бумаг. – Кондиционер работает на полную.

– В Дубае я научилась переносить любой холод, – она нарочито откинулась на спинку кресла, вспоминая, как дрожала в платье из шифона под ледяным воздухом конференц-залов. – Там даже снег в торговых центрах искусственный.

– Как и многое другое, – он перевернул страницу, и Маша заметила, как его рука дрогнула на слове «убытки».

Поезд нырнул в тоннель, и на секунду их отражения слились в тёмном стекле. Когда свет вернулся, Мин Хо закрыл папку, отложил её в сторону.

– В Пусане мы встретимся с инвесторами порта. Они… – он запнулся, поправляя часы, – ценят прямоту. Но не грубость.

– То есть мои «дубайские методы» не сработают? – она ухмыльнулась, беря стакан с имбирным чаем.

– Ваши методы… – он сделал паузу, выбирая слово, – как ураган в пустыне. Иногда нужен дождь, а не песчаная буря.

Маша хотела парировать, но в этот момент поезд резко затормозил, и её чай расплескался, оставив коричневое пятно на рукаве его пиджака.

– Простите, я… – она потянулась за салфеткой, но он остановил её руку.

– Неважно. Всё равно пора менять. – Он расстегнул манжету, и Маша впервые увидела шрам – не тот, что от аварии, а другой, тонкий и белый, тянущийся от запястья к локтю. След, похожий на карту забытой реки.

До Пусана оставался час.

Отель «Haeundae Blue» ночью сиял, как жемчужина в оправе из тёмного моря. Маша стояла у стойки ресепшена, нервно теребя ключ-карту. Администратор, миловидный юноша с идеальной улыбкой, раз за разом повторял одно и то же:

– Простите, произошла ошибка. Забронирован только один люкс.

– Это невозможно, – Мин Хо стукнул ладонью по столешнице, и даже менеджер вздрогнул. – Я лично подтверждал бронь двух номеров.

– Видимо, ваш секретарь… – Маша начала, но он резко обернулся:

– У меня нет секретаря. Есть помощник, который не совершает ошибок.

Тишину разрезал гул прибоя за стеклянными дверями. Маша вздохнула, представив заголовки в газетах: «Российская бизнес-леди и корейский наследник: скандал в отеле».

– Я поищу другой отель, – сказала она, хватая чемодан.

– В сезон фестиваля? – администратор засмеялся нервно. – В Пусане все номера заняты до конца месяца.

Мин Хо сжал переносицу, будто пытаясь выдавить из себя решение.

– Люкс с двумя спальнями, – наконец выдавил он. – И отдельный счёт за всё, что мисс Волкова закажет в мини-баре.

В лифте зеркала множили их молчание до бесконечности. Маша поймала его взгляд в отражении – он смотрел не на неё, а сквозь неё, словно видел на стене расписание своих поражений.

Номер оказался просторным, но душным от неловкости. Две спальни разделяла гостиная с панорамным окном, где волны Японского моря бились в берег, как сердце в приступе паники.

– Я возьму левую, – они сказали одновременно и замерли.

– Вы же правша, – поспешила сказать Маша. – Вам удобнее справа.

Он кивнул, бросив портфель на диван. Его галстук уже валялся рядом, как сброшенная кожа.

– Выпьем? – он открыл мини-бар, доставая бутылку соджу с этикеткой «Как колодец в пустыне».

– Думаете, это поможет? – она села на барный стул, снимая туфли.

– В Корее алкоголь – не помощь. Это… переводчик. – Он налил две стопки, толкнув одну к ней.

Первый глоток обжёг, второй смягчил границы реальности. Маша рассказала о Луке первой – как будто соджу вытянул из неё историю, как занозу.

– Он говорил, я похожа на робота, – она крутила стопку в руках, наблюдая, как лунный свет играет в жидкость. – А потом попросил сделать инвестицию в его виноградники.

– И вы согласились? – Мин Хо расстегнул воротник, его голос потерял привычную жёсткость.

– Нет. – Она засмеялась горько. – Но почти. Потому что он был первым, кто увидел не «железную леди», а…

– Девушку, – он закончил за неё. – Которая боится, что её любовь будет стоить слишком дорого.

Волны за окном стихли, будто притаились, слушая. Мин Хо заговорил не сразу. Его история выходила обрывочно, как дым из потухшего костра.

– Мы росли вместе. Чэ Ён и я. – Он разглядывал свои руки, будто читал на них судьбу. – Отец называл это «слиянием активов». А я… я верил, что смогу полюбить по расписанию.

Маша не дышала. В его голосе была ярость, направленная внутрь – раскалённая игла, которой он пытался сшить разорванную душу.

– А потом появилась она. Аяко. – Он произнёс имя на японском так нежно, что Маша поняла – это та самая «другая» из истории Юри. – Она учила меня танцевать без правил. И…

Стакан со звоном ударился о стойку. Соджу пролился, как слеза.

– Я выбрал долг. А она выбрала смерть.

Тишина стала такой громкой, что Маша услышала, как бьётся её сердце – неровно, с пропусками. Она встала, обошла барную стойку, взяла его лицо в ладони. Шрам на виске оказался грубым под пальцами, как кора сожжённого дерева.

– Вы не виноваты, – прошептала она.

– А вы? – он прикрыл её руки своими. – Виноваты ли вы, что предпочли одиночество предательству?

Они не заметили, как ветер распахнул балконную дверь. Ночь ворвалась в комнату, принеся запах водорослей и далёких кораблей. Маша дрожала, но не от холода. Его лоб коснулся её лба, дыхание смешалось с солёным воздухом.

– Мы оба боимся, – он говорил почти беззвучно, как будто слова были не для чужих ушей. – Боимся, что нас полюбят не за то, что мы есть, а за то, что мы притворяемся.

Гудок парома в порту разрезал момент. Маша отступила, вдруг осознав, что держит в руках не только его лицо, но и осколки его тайн.

– Завтра важный день, – сказала она, пытаясь вернуть голосу твёрдость.

– Да, – он провёл рукой по лицу, стирая следы от её пальцев. – И нам стоит отдохнуть.

Но когда Маша легла в чужую постель, она долго смотрела на полоску света под его дверью. И только когда свет погас, уснула под рокот моря, повторявшего как мантру: «Стоит… Не стоит… Стоит…»

А Мин Хо стоял на балконе, курил редкую для него сигарету и думал, что море в Пусане пахнет иначе, чем в Сеуле – смесью свободы и тоски, как их странный танец между долгом и желанием.

Глава 13. «Письмо в Москву»

Ночь опустилась на Сеул, завернув город в шёлковый шарф из огней и теней. Маша сидела за узким деревянным столом у окна, за которым небоскрёбы мерцали, как гигантские светлячки. Перед ней лежал лист бумаги – белый, чистый, пугающий своей незаполненностью. В углу комнаты тикали часы-кукушка, подарок Юри («Чтобы не забывала, что время здесь течёт иначе!»), а на краю стола стояла чашка зелёного чая, остывшего ещё три попытки назад.

Перо дрогнуло над строкой, оставив кляксу. Она смяла лист, швырнула в мусорную корзину, где уже лежали пять таких же жертв её нерешительности. Шестой лист начал жить с обращения, которое она не произносила вслух два года:

«Мама…»

Слово выглядело чужим, как иероглиф, значение которого она забыла. В Дубае письма матери были краткими: «Всё хорошо. Здоровья. Маша». Теперь же мысли путались, как нити в руках неопытной швеи.

– Ты что, стихи пишешь? – дверь распахнулась, и в комнату впорхнула Юри с подносом токпокки. Пар от острой закуски смешался с запахом чернил.

– Уходи, – Маша прикрыла рукой бумагу, но подруга ловко выдернула черновик.

– «Кажется, я влюбляюсь в человека, который видит во мне другую…» – Юри прочла вслух, растягивая слова как конфету. – О-мо-о! Да ты героиня нашей дорамы!

Она плюхнулась на пол, обнимая подушку с принтом анимешного кота.

– Должна быть сцена с дождём! – Юри размахивала листком, будто флагом. – Или он спас тебя от падающего фонаря! Или вы случайно поцеловались, когда…

– Ничего этого не было! – Маша выхватила письмо, чувствуя, как жар поднимается к щекам.

– Значит, было что-то лучше, – Юри подмигнула, набивая рот токпокки. – Рассказывай.

И Маша заговорила. О том, как Мин Хо молча подставил руку, когда она поскользнулась на мокром полу офиса. Как он запомнил, что она пьёт кофе без сахара, но с корицей. Как однажды в лифте их пальцы случайно соприкоснулись у кнопки 20-го этажа, и мир на секунду остановился.

– Ты слышала себя? – Юри закатила глаза. – «Случайно соприкоснулись» … Да вы уже в 12 серии должны были переспать!

– Это не дорама! – Маша схватилась за чашку, но чай давно остыл. – Это…

– Жизнь? – Юри перебила, внезапно серьёзная. – Но именно поэтому она страшнее. В дорамах мы знаем, что герои выживут. В жизни… – она потянулась за письмом, – можно обжечься.

Флэшбек. Дубай. Ночь после провала.

Маша лежала в пустом номере отеля, стиснув в руке смятый лист с отказом от инвестиций. Лука ушёл, оставив записку: «Ты слишком холодна даже для пустыни». Она тогда поклялась: никаких чувств. Только цифры, только контроль.

– Почему он? – Юри прервала воспоминание. – Почему не красивый актёр или весёлый музыкант?

– Потому что… – Маша обвела пальцем контур кляксы на бумаге, – он видит меня настоящую. Ту, что под костюмом.

Юри вздохнула, достала из кармана телефон:

– Тогда заканчивай письмо. Или я сама напишу твоей маме, что её дочь влюбилась в корейского принца!

После её ухода Маша снова взяла перо. Слова лились теперь легко, будто Юри пробила плотину её страхов:

«…Он не дарит цветов. Не говорит комплиментов. Но когда мы спорим о цифрах, я ловлю себя на мысли, что хочу проиграть – лишь бы он посмотрел на меня без этой ледяной маски. Мама, я боюсь. Боюсь, что это любовь. Боюсь, что это не она. Боюсь, что ты никогда не простишь мне, что я выбрала Сеул, а не Москву…»

За окном запел соловей – редкий гость в каменных джунглях. Маша подошла к стеклу, прижала ладонь к холодной поверхности. Где-то там, в 20 этажах ниже, мчались машины, спешили люди, жил город, который стал её ловушкой и спасением.

– «Ты как героиня дорамы», – усмехнулась она, повторяя слова Юри.

Но дорамы заканчивались за час. А ей предстояло жить с этим чувством – острым, как запах имбиря в самгетане, хрупким, как бумажный фонарь.

Она дописала письмо, запечатала в конверт с наклейкой из сеульского музея. Но вместо адреса на конверте появились только координаты: «55.7558° с.ш., 37.6173° в.д.» – широта и долгота их далёкой дачи под Москвой, где отец учил её ловить рыбу.

– Всё равно не отправлю, – прошептала, пряча конверт в ящик стола, под стопку отчётов.

Но когда через час Мин Хо неожиданно постучал в дверь («Я проходил мимо. Вам не нужна помощь с завтрашней презентацией?»), она поняла: письмо уже пишется само – каждым взглядом, каждым неслучайным «случайным» касанием.

А внизу, под балконом, Юри фотографировала окно Маши для соц. сети с подписью: *«Любовь в стиле K-drama. Эпизод 13. Поцелуй под дождём скоро?»*

Глава 14. «Карусель в заброшенном парке»

Парк «Сон наяву» встретил их шелестом высохших листьев и скрипом ржавых ворот, которые когда-то были выкрашены в цвета радуги. Теперь краска облупилась, обнажив металл, проржавевший до дыр, словно время выгрызло из них куски воспоминаний. Мин Хо толкнул калитку, и та начала стучать на ветру, будто аплодируя их нелепой отваге.

– Отец построил это место, чтобы люди забывали о войне, – сказал он, раздвигая завесу плюща, опутавшего арку входа. – Теперь здесь забывают даже птицы.

Маша шагнула за ним, и её туфли утонули в ковре из хвои и битого стекла. Аллеи, некогда вымощенные гладкой плиткой, теперь напоминали зубы старика – кривые, с провалами, поросшими крапивой. Ветви деревьев сплелись над головой, создавая туннель, где свет пробивался редкими золотыми иглами.

– Вот здесь была карусель, – он указал на площадку, где из земли торчали обломки металлических лошадей. Одна из них, с выбитым глазом и гривой из колючей проволоки, застыла в прыжке, будто пыталась сбежать от судьбы.

Маша прикоснулась к холодной гриве. В Дубае она видела карусели из чистого золота в торговых центрах, но эта, умирающая, казалась прекраснее.

– Почему не восстановите? – спросила она.

– Потому что руины честнее, – он пнул ржавый болт, и эхо прокатилось по парку, как смех призрака. – Они не врут, что счастье вечно.

Они шли дальше, минуя киоск с разбитыми витражами, где когда-то продавали хот-доги в форме сердец, и зеркальный лабиринт, ставший грудой осколков. В каждом обломке отражались их лица – искажённые, раздробленные, будто сама реальность не решалась показать их настоящими.

– А это… – Мин Хо остановился у огромного дуба, в стволе которого была вмурована карусельная платформа. – Отец называл его «Древо времени». Говорил, что если загадать желание, кружась вокруг, оно сбудется через 20 лет.

– И вы верили? – Маша обошла дерево, замечая вырезанные на коре имена: «Мин Хо и Чэ Ён, 2005».

– Я загадал, чтобы она исчезла, – он провёл пальцем по буквам. – Детская ревность. Думал, если её не станет, отец обратит на меня внимание. – Его голос раскололся, как та кора под надписью. – Будьте осторожны с желаниями, мисс Волкова. Они имеют привычку сбываться в самом чудовищном варианте.

Ветер сорвался с цепи, завывая в ржавых трубах бывшего аттракциона «Космический полёт». Маша невольно прижалась к нему, и он, не думая, обнял её за плечи. Тепло его ладони сквозь тонкую ткань блузки было невыносимым и необходимым одновременно.

– Хотите испытать «Древо времени»? – он отступил, нарушая момент. – Только предупреждаю: последняя попытка закончилась для меня…

– Провалом? – она закончила за него, уже вставая на платформу.

– Надеждой, – поправил он и взял её за руку.

Они кружились, как сумасшедшие, сбиваясь с ритма, спотыкаясь о корни. Маша смеялась, впервые за годы чувствуя, как ветер вырывает из неё всё – притворство, страх, груз дубайских небоскрёбов. Мин Хо, обычно такой сдержанный, кричал что-то по-корейски, и эхо возвращало слова обрезанными, словно парк стыдился своей былой радости.

– Стоп! – она упала на колени, хватая ртом воздух. – Я… не могу…