Дыхание Афродиты бесплатное чтение

Детский сад стоял как корабль-призрак, брошенный на мелководье спального района. Двухэтажный, из силикатного кирпича, выцветшего до грязно-голубого оттенка. По фасаду, в немой агонии, тянулись кривые балкончики, а на одном из них, как на мачте, висел облупленный флажок – когда-то красный, теперь розовый. Вокруг – территория для прогулок, опоясанная ржавой, местами провалившейся оградой. Песочницы с остатками песка, смешанного с окурками и прошлогодней листвой. Деревянные горки, потертые до серого дерева, с зияющими дырами. И карусели – скелеты давно вымерших существ, застывшие в вечном ожидании толчка, который уже никогда не последует.

Воздух был густым и сладким от пыльцы тополей, стоявших по периметру пустыря. Лето, раннее утро. Солнце еще не стало палящим, оно было размытым, отбрасывая длинные, неясные тени. Родители, словно марионетки, дергаемые невидимыми нитями рабочего дня, приводили своих детей. Они были похожи на стаю сонных птиц – молчаливые, с потухшими глазами. Рука взрослого тащила за собой маленькую, вялую ручку. Объятия были краткими, поцелуи – невпопад, в макушку или в воздух.

– Мама, не уходи… – сипит мальчуган, уткнувшись лицом в коленку.

– Надо, сынок. Вечером приду.

Фраза,отполированная до блеска, как речная галька. В ней не осталось ни утешения, ни тепла – только функциональность.

Дети, брошенные на этом пятачке утопии, были похожи на недозаведенные игрушки. Сонные, капризные, с опухшими от сна глазами. Они не бежали на площадку. Они стояли у ворот, цепляясь взглядами за удаляющиеся спины самых родных людей, пока те не растворялись за поворотом, в серой паутине улиц. Мир для них в эти мгновения сужался до точки боли в горле и щемящего чувства покинутости.

Воспитательница, женщина с лицом, на котором десятилетия скуки и выгорания прочертили безразличные борозды, ленивым жестом отворила калитку.

– Подышите, погуляйте.

Она произнесла это так, словно выдавала не привилегию, а наказание. Сама же отступила в тень подъезда, доставая из кармана халата пачку сигарет. Ей было все равно, что они «подышат» этим воздухом, напоенным тоской ржавого металла и увядающей акации. Ей нужны были эти десять минут тишины. Десять минут, чтобы стряхнуть с себя липкую паутину чужого материнства, которой она была опутана с семи утра.

И вот они остались. Маленькие души в каменном загоне. Один мальчик, тот самый, что просил маму остаться, сел на корточки у забора и, не разжимая губ, тихо плакал, глотая воздух и собственные слезы. Две девочки бесцельно водили палками по земле, чертя молчаливые знаки. Другой, побойчее, забрался на ту самую сломанную горку и сидел наверху, как на троне, глядя на мир сверху вниз пустым, отрешенным взглядом.

Тишина в этом утреннем царстве была обманчивой. Она не была мирной. Она была насыщена неслышимым гулом детской тоски, подавленными рыданиями, эхом невысказанных вопросов: «Почему ты уходишь? Разве я не важнее твоей работы?».

А солнце поднималось выше, и тени от ржавых каруселей становились короче и четче, словно стрелки на циферблате, отсчитывающие время до вечера. До того момента, когда марионетки снова придут, чтобы забрать своих маленьких, уже немного других, чуть более одиноких кукол.

Мальчики качались на качелях. Скорее по привычке, механически, от нечего делать, а не из-за настоящего интереса. Их движения были вялыми, будто они были призраками, застрявшими в ритуале, смысл которого давно забыт. Рядом с ними росли кусты – густая, потрепанная живая изгородь, отделявшая их уголок от другой группы, таких же сонных и разрозненных детей.

И вдруг из этой зеленой стены появилась девочка.

Светлые, почти белесые волосы были собраны резинками в два хвостика, торчавшие в разные стороны, как крылышки. Платьице, простое и немодное, казалось, впитало в себя все оттенки утренней дымки.

Мальчишки, повинуясь древнему, дочеловеческому инстинкту охраны территории, тут же насторожились. Их апатия мгновенно испарилась, уступив место примитивной агрессии.

–Уходи! Это наше место! – зашипел один, сжимая кулаки.

–Чужая! – подхватил другой, делая угрожающий шаг.

Она не убежала. Она смотрела на них огромными, не по-детски огромными, голубыми глазами. В них не было ни страха, ни вызова. Только тихое, бездонное удивление.

Но один мальчик, тот самый, что сидел на корточках у забора, смотрел на это молча. Он смотрел на нее. И не слышал, как его товарищи прогоняют ее. В ушах у него стоял звон, и этот звон заглушал все остальные звуки мира. Он не понимал, что с ним. За его короткую жизнь этого чувства у него не было. Оно было новым, острым и пугающим. Оно сжало ему горло и заставило сердце биться странно и громко.

– Не трогайте ее.

Он просто сказал. Не крикнул, не потребовал. Его голос был тихим, но в нем была такая странная, непоколебимая твердость, что они, как один, замолчали и разомкнули круг. Их внезапная воинственность испарилась, не выдержав спокойствия его тона.

Он подошел к качелям, не сводя с девочки глаз.

– Хочешь покачаться? – спросил он, и его собственный голос прозвучал для него чужим.

Она молча кивнула и села на свободные качели напротив него. Они начали качаться. Медленно, почти лениво. Деревянные сиденья поскрипывали, отмеряя ритм этого странного, безмолвного диалога.

Она смотрела по сторонам – на незнакомых детей, на чужую территорию, которую никогда раньше не видела из-за кустов. Ее взгляд скользил по ржавым каруселям, по облупленному фасаду сада, словно она была исследователем в затерянном мире.