Снегири бесплатное чтение

Пионерский лагерь «Снегири»

Не отбирайте у человека сигарету,

если вам нечего предложить взамен.

– Выйдем – покурим.

– Не, не буду.

Сучка. Где надо, так «Вера, помоги!», а как постоять подымить со мной, так – «не буду».

– М-м-м, – промычала я.

Что тут ещё скажешь, кроме мычания? Нет, так нет. Приехали.

– Ваша, – просипел водитель.

Мы вышли. Автобус плюнул выхлопом и укатил. Звук стих, наступила тишина.

Я уставилась на ржавые ворота: железная арка, облупленная краска, буква «Г» на одном болте.

Лагерь «Снегири». В нём давно никто не сидел у костра, не ходил в пионерском галстуке и не трубил в горн. Прошлое, по которому все так ностальгировали, было у нас перед глазами. Только какое-то кривое.

Мы присели на лавку, бросили чемоданы рядом.

– Топчик, – сказала Аня и щёлкнула фотку.

– Чистый хоррор.

Она повернулась ко мне со сторис. На экране облезлая стена, ржавые качели и её улыбка – яркая, как будто мы приехали на море.

Я наконец-то закурила – щёлкнула зажигалкой громко, как выстрел. Дым вышел горький, перебил запах гнилого дерева.

– Представь, если тут ночью маньяк появится, – Аня радостно обернулась вокруг. – Контент на миллион просмотров.

Я оглядела бараки с выбитыми окнами.

– Маньяк? Даже маньяку тут будет не по себе.

– Ты как всегда, – закатила глаза Аня. – Вер, ну хоть раз в жизни расслабься.

Смешно. Расслабься. Когда отец клянчил у нас квартиру, когда мать сидела на кухне и не пила чай, а просто держала кружку, и когда бабушку закопали в землю неделю назад, Аня предлагала расслабиться.

– Ты в адеквате, вообще, Ань?

Аня скривила губу.

– Ну, Вер, отец понятно, его не было и нет. Мать тоже – у неё горе, ей вообще не до чего. А Фил? – она сказала это буднично, будто речь о скидках в продуктовом.

– Фил? – я усмехнулась. – Фил сейчас, наверное, лапает кого-то в кино.

Пепел упал на кеды. Белые полоски стали серыми.

– Паришься? – Аня прищурилась.

– Да, пошёл он, – затянулась я.

– Ребята приедут. Будет круто. А то ты как смерть.

Я бросила на неё недобрый взгляд. Макс и Хромой – не лучшая компания для веселья.

– Вер, я же вижу, что ты сама не своя, переживаешь ещё из-за этого идиота.

– Ага. Каждую ночь в подушку плачу. – Я скорчила лицо под «бедную несчастную» и хмыкнула. – Вот так.

– Злюка.

Аня фыркнула и снова прилипла к экрану. Белый свет осветил её лицо, а мне захотелось выбить телефон к чёрту.

Я снова затянулась. Дым смешался с сыростью. Качели заскрипели сами собой. Не ветер – будто кто-то дышал рядом. Где-то за бараком хрустнула ветка. За нами наблюдают или мне кажется?

– Эй, чего ты? – спросила Аня, не отрываясь от экрана.

– Ничего, – сказала я. – Показалось.

Мои пальцы задрожали, пепел осыпался и прожёг дырку в кроссовке. Чёрт! Любимые. Я выкинула сигарету.

Мы зашли на территорию через узкую калитку. Персонал уже спал. Ни души. Металл цеплял рукава, как будто не хотел впускать. Дорожка к баракам заросла травой, репейник лип к кедам. В окнах – пусто. Лагерь выглядел как рот без зубов. Внутри пахло мокрыми половыми тряпками и старым матрасом. Холодно. Три койки, шкаф без дверцы, розетка, в которой жили только пауки.

Аня плюхнулась на край кровати, пружины пискнули.

– Представляешь, как ночью стрёмно, – она фыркнула и перевернулась на спину. – Я, если что, снимаю сторис с твоими воплями, окей?

– Только с фильтром, – сказала я. – Чтобы мои синяки под глазами были нежно-лавандовые.

Аня засмеялась, но я не шутила. Сквозняк погнал по полу бумажный фантик, и мне вдруг стало холодно. Захотелось завыть.

Я скинула рюкзак, села на свою койку.

– Может, расскажешь, как всё прошло? – сказала Аня, уже зная, что я не хочу. – Про суд.

– А смысл? – я пожала плечами. – Суд прошёл. Квартира наша. Отец свалил. Мать в тотал блэк, и это не мода. Конец истории.

– Ты преувеличиваешь, – Аня вытянула ноги и уставилась в потолок. – Ты всегда так.

– Угу. Зря истерю, всё же хорошо, – сказала я. – Сколько у тебя маник стоит?

Она обиженно перевернулась на бок, надула губы. Я взяла пачку, и задумалась. Без сигареты колюче, с сигаретой липко. Выбрала липко, вышла на крыльцо. Сырой воздух шевельнул волосы. Я прикурила, прислонилась плечом к дверному косяку.

Отец всегда говорил, что мне не идёт бордовый и чёрный. Самого отца я помнила плохо: художник с колючими усами, работал в кинотеатре. Про отца больше ничего не знала. Зато я слишком хорошо знала, как выглядят запои. Отец пил. А когда не пил – руки золотые: и полку прибить, и стул из дерева сколотить, и дом построить.

Мать развелась с ним, алименты он не платил. Но даже без них развод оказался в сто раз лучше, чем стулья и полки. В доме стало тихо и спокойно, потому что исчез человек-золотые-руки. Тот самый, который мог бы всё построить, но в итоге только ломал.

Мне было три года. Теперь – восемнадцать.

Ночь только начиналась, но в лагере она была из тех, что тянется сто лет.

Позади скрипнула доска.

– Ты там надолго? – крикнула Аня из барака. – Я одна боюсь.

– Я тоже, – сказала я.

– Хватит курить, а то комната провоняет.

Ага, уже послушала её, как же.

– Не отбирай у человека сигарету, если тебе нечего предложить взамен! – крикнула я, докурила до фильтра и раздавила бычок о деревянную ступеньку.

Искра побежала и погасла. И снова – шаг. Едва слышный. Или мне хочется, чтобы кто-то был. Я вгляделась в темноту. Ветки шевелились, как волосы чьей-то головы.

– Хватит придумывать монстров, – прошептала я себе. – Они остались в городе.

Вернулась внутрь, закрыла дверь на ржавую защёлку. Она захлопнулась громче, чем хотелось. Аня уже натянула на себя куртку вместо одеяла и листала телефон.

– Спать? – спросила она.

– Давай, – сказала я и легла, будто это что-то решает.

Долго смотрела в потолок. Там шевелилось ничего.

Ребята обещали приехать, но видно сорвалось.

Ничего, я и одна умею.

Приехали

Мы почти заснули, когда на улице завыл мотор. Фары прорезали окна, как ножи, и барак сразу ожил: световые полосы бегали по стенам, будто кто-то с фонариком искал нас.

Аня вскочила.

– Приехали!

Она радостно подпрыгнула, будто мы в сраном реалити, а не в дырявом бараке.

Я села на койку, натянула кеды. Сердце колотилось не от радости. Эти двое меня бесили уже давно, но Ане нравился Макс. Приходилось терпеть.

Сквозь щель в ставне я увидела за забором машину. Старая «девятка», облезлая. Музыка сама по себе – машина сама по себе. Бас долбит так, что уши в трубочку. Особенно после вина.

Дверь хлопнула. Первым вышел Макс. Высокий, в майке с порванным плечом, с банкой энергетика.

– Ну, чё, лагерь детства, встречай! – заорал он.

От слова «детство» кольнуло. В детстве трава зеленая, деревья высокие, и, кажется, это и не бараки вовсе, а уютные домики на целое лето. Только сосны, небо, солнце и бабушка, которая ставит на стол стакан свежей земляники. Но люди вырастают, детство проходит. Имеем то, что имеем. Выбирать не приходится.

За Максом появился Хромой. Его прозвище было точнее паспорта: нога тянулась за ним, но это не мешало его ухмылке и сигарете, которая болталась на губе.

– Вы чё, тут уже призраков ловите? – сказал он, заметив нас в дверях. – Лица такие, будто вас пытались похитить, а вы отбивались.

Аня взвизгнула, подбежала и обняла обоих.

– Мы думали, вы не приедете!

– Мы почти и не приехали, – Макс хлопнул её по плечу, – у нас Дипломат долго думал. Сказал, обстоятельства. Но в итоге…

Я резко вышла на крыльцо, закурила.

– Ясно, – сказала я. – Будем развлекаться, с чем есть.

Они засмеялись, а я была готова всё тут сжечь. Дипломат не приедет, значит, не ёкнуло.

Но тут хлопнула задняя дверь машины, и тишина пропала сама по себе. На свет фар вышел он. Черный капюшон, куртка, спортивные штаны с полосками, кроссовки.

Глеб.

Я застыла. Ночка предстоит долгая.

Дым из сигареты щипал глаза, но отвести взгляд не получалось. Он посмотрел прямо на меня.

Кивнул. Просто кивнул.

Впервые я увидела его на Белом берегу.

Начало августа. Жарит так, что хочется к воде. Договорилась с Аней поехать на пляж. Встретились. Я только с суда, позавчера были похороны бабушки. Пьяна от вина, мозг не выдерживает накала страстей. Суд. Отец грозит кулаком, дышит перегаром. Штамп, печать – квартира ваша. Другой конец города. Подпишите, вот справка о смерти – можете хоронить. Бабушки больше нет. Добро пожаловать во взрослую жизнь.

Порт. Белый берег. Воздух ударил свежестью, пахло мокрой травой. Чёрная вода внизу блестела, искрилась под солнцем. Желтоватый песок обжигал босые ноги. Лето.

– О, наконец-то! – махнул нам Макс. – Мы думали, вы передумали.

Хромой как всегда ухмылялся, а парень рядом снял кеды, стянул футболку, прошел к воде. Сейчас нырнет.

– Это Дипломат, – сказал Макс. – Без него никуда.

Я лишь кивнула и опустилась на плед.

Через минуту парни уже прыгали в воду. Хромой орал, захлёбывался у берега, «Дипломат» сразу ушёл вперёд. Вода сомкнулась за его спиной. Он плыл ровно, легко, будто сама водная гладь его держала.

– Пловец, что ли? – спросила я между делом.

– Он? – Макс пожал плечами. – Ну, умеет.

Он удалялся.

– Зовут как? – обернулась я на Макса.

– Глеб.

Приехал.

В бараке сразу стало тесно. Воздух наполнился запахами: табак Хромого, энергетик Макса, Анин парфюм, сырость старых матрасов. Всё смешалось в густой коктейль.

– Капец люкс! – Макс плюхнулся на соседнюю койку, пружины жалобно скрипнули. – Премиум класс, отвечаю!

– Лакшери виладж хаус оф Снегири, – передразнила я. – Расширенный пакет «пауки и грибок».

Хромой заржал, скинул кеды, сел прямо на пол и вытянул ногу. Телефон подключился к динамику, барак задрожал от басов и гитарной примочки.

– Создадим уют, – подмигнул он мне.

Аня хихикала, бегала по комнате с телефоном, снимала всё подряд: облезшие стены, полусгнивший шкаф, меня с сигаретой. В сторис она выглядела так, будто мы реально на какой-то тусовке, а не в советском лагере-призраке.

Я затянулась и выпустила дым в потолок. Там, на паутине, повисло серое облако, пусть паук задохнется.

Глеб вошёл последним. Не сказал ни слова, просто прислонился к дверному косяку, снял куртку, повесил на ржавый гвоздь. Всё тихо, будто в замедленной съёмке.

Он не посмотрел ни на кого и именно этим заставил всех замолчать.

– Ну, Дипломат, расскажи, как они, твои обстоятельства? – спросил Макс, подкинув банку и поймав её.

Глеб пожал плечами.

– Решил всё.

Хромой засмеялся и случайно хрюкнул:

– Вот это ответ! Учитесь, дети.

– Главное на местных не нарваться, а то брат говорит они здесь ушлые, – посмотрел он на Хромого.

– А ты откуда знаешь? – бодро вскинул голову Хромой.

– Дача у нас тут недалеко.

Глеб говорил серьезно. Может и правда здесь бродит маньяк? Караулит по кустам молодых девушек, а потом их кости выкапывают в лесочке неподалеку через лет двадцать.

– Нормально всё будет, – сказал Глеб, – брат как раз и посоветовал с вами поехать, чтобы ничего не случилось. Я уж так, на всякий.

Аня улыбнулась, но её улыбка сразу сползла, когда Глеб сел на койку у окна. Не достал сигарет, не включил телефон. Просто смотрел в темноту за окном.

От его уверенности тянуло ужасом. Я поймала себя на том, что тоже смотрю туда. На его отражение в стекле.

Надо покурить. Я вышла.

Ночь была прохладная, как отсыревшее одеяло. Сигарета пахла лучше, чем весь этот барак-склеп. Дым тянулся вверх, лип к волосам. Я затянулась глубже, чем обычно, стабилизировалась. Продержусь до первого сентября на сигаретах и пиве.

За спиной скрипнула дверь. Я обернулась – Глеб. Он вышел медленно, встал рядом, облокотился на перила.

Я протянула пачку.

– Будешь?

Он покачал головой.

– Не курю.

– В смысле – вообще? – я прищурилась.

– Вообще. – Он смотрел вперёд, в темноту лагеря. – У меня мать курит с пятнадцати. Пачка в день. Дома всё пахнет так, что хоть противогаз надевай. Не хочу так.

Я затянулась ещё раз.

– Ага. То есть я тут воняю, а ты мучаешься.

Он повернулся, посмотрел прямо.

– Есть немного.

Я чуть не поперхнулась дымом.

– Ну, типа «не кури»?

– Почему же, – сказал он. – Кури. Просто неприятный запах.

Как то он это сказал, что мне захотелось выкинуть пачку разом.

– Да мне самой не нравится, что запах, знаешь, как углей пожевала.

Он пожал плечами.

– Знаю.

Бесит. Мы молчали. Точнее, я курила, а он молчал. Надо бросить. Я затушила бычок о перила и посмотрела на него.

– И чего ты тогда сюда приехал? В этот хоррор-отель к курящим людям.

– Не знаю, – ответил он. – Может, чтобы узнать, почему они курят.

– Ясно.

Он снова посмотрел прямо на меня. Ну, вот что я ему скажу? Вывалю всё, что было – сбежит от шока. Не вывалю – совру, узнает и тоже сбежит.

– Потом как-нибудь расскажу, – ответила я и по привычке потянулась за новой сигаретой. Он покосился на пачку, и мне стало лень её доставать.

Где-то далеко ухнула сова. Сторож пошел выключать свет в сторожке. На автостраде то и дело проезжали машины. Глеб стоял рядом, не уходил, и я подумала, что ночь будет длинная, но не бесконечная.

– Девушка с сигаретой, поступило предложение прогуляться до озера, – высунулся Макс из двери.

Отлично. Пойдем искать приключений на свою задницу. Самое время.

Озеро

Мы всё равно пошли к воде. Так всегда – чем страшнее вокруг, тем больше тянет туда, где можно утонуть.

Озеро лежало чёрным зеркалом. В камышах щёлкали невидимые обитатели ночной жизни. Макс притащил откуда-то раздолбанную лодку: краска облезла, на днище кто-то выцарапал «ВАНЯ + ИРА», знак «плюс» был похож на крест, от того надпись выглядела как проклятье.

– Всего кружочек, – сказал он. – Что мы, зря сюда тащились?

Я села на нос, Аня – рядом, парни взяли по веслу. Глеб сел последним. Лодка тронулась, тонко скрипнула. Луна резала воду на осколки, и мне пришлось смотреть вниз, чтобы не думать.

– Будто тут люди пропадали, – сказал Хромой и шлепнул веслом по воде, нарочно.

– Тут сто пудов кто-то топился, – загоготал Макс.

– Классно, – сказала я. – Спасибо за атмосферу.

Мы сделали круг. Казалось, пора к берегу, но Максу стало скучно.

– Чё какие кислые! – и он заголосил какой-то панк-рок.

Хромой стал раскачивать лодку, брызгаться. Мои волосы промокли. Аня сначала пританцовывала на месте, потом завизжала от ледяной воды, которая попала ей на плечи.

И в тот момент что-то холодное соскользнуло мне на ключицу. Пальцы машинально дёрнулись, но поздно. Цепочка блеснула и ушла в темноту, даже не попрощавшись.

– Чёрт, – выдохнула я, будто мне выбили зуб.

– Чего? – Аня подалась ко мне. – Вер?

– Бабушка, – сказала я и сама не поняла, почему вслух. – Это от неё.

Я уже наклонилась над бортом, бессмысленно вглядываясь в эту черноту, будто могла взглядом поймать металл. Ничего. Только моё отражение и лунная дорожка.

– Не рыдай, – сказал Хромой, – куплю тебе другую.

Я хотела ему врезать. Дебил, блин.

– Замрите, – сказал Глеб.

Я обернулась. Он стоял там, где полоса луны делала из него тень из комиксов. Высокий. Худи. Капюшон.

Снял одно, второе. Телефон на сиденье.
– Ты чё делаешь? – Макс почти дёрнул его за руку. – Забудь, дно грязное, ночь, утонешь ещё…

Пока я соображала, что потеряла, он прыгнул. Вода сомкнулась, как портал. Мир стал слишком тихий.

Лодка покачивалась. Аня сжимала мне локоть, больно. Завтра жди синяк.

Я вцепилась пальцами в борт так, что ногти процарапали краску. В горле стоял крик, но я его не выпускала – вдруг помешает. Всё внутри сжалось в ледяной ком.

Глеба сожрёт эта черная вода.

«Идиот!», – громко думала я, – «зачем тебе это? Кого ты спасёшь, кроме моей дурацкой памяти?».

Прошло секунд пять. Шестая. Седьмая. Десять. Глеба нет. Макс снял кеды, футболку.

– Псих он, а не Дипломат! – выругался он.

Вода под нами дрогнула. Глеб вынырнул, тяжело дыша, молча положил мне на ладонь холодный, мокрый металл.

Цепочка была, как маленькая змейка. Не удержишь – ускользнет. Я почувствовала его тёплые руки. Стало неловко.

– Спасибо, – сказала я хрипло. Голос предательски пропал.

– Никакого геройства, – забрался в лодку и пожал плечами. Затем взглянул на худи, потянулся, чтобы надеть, но передумал.

– Замерз? – сказала я.

– Есть немного.

Все молчали.

– Ты псих, а не дипломат, – наконец выдохнул Макс.

Глеб усмехнулся краем рта.

– Теперь все девчонки твои! – хлопнул по плечу его Хромой, покосился на меня, но сразу заткнулся.

Лодка прибилась к берегу. Мы закрепили её, и пошли к баракам. Глеб нёс сухую одежду в руках: худи, кроссовки, штаны. Шёл в сыром.

Ветер высушивал мне волосы, а цепочка, мокрая, стучала по ключице, как маленькое сердце. Если он – псих, то кто же я. Но, может, это и есть нормальность. Прыгнуть в воду за цепочкой, а не орать «не рыдай, куплю другую».

Перед крыльцом Глеб остановился и впервые сказал что-то не в сторону:

– Не теряй.

– Постараюсь, – ответила я. И не знала, про что мы сейчас оба.

Мы вошли в барак мокрые, как после душа без горячей воды, который и был именно такой – ледяной и мерзкий. Аня всё время тараторила в полголоса, боясь тишины.

Глеб снял своё сырое нижнее белье и надел спортивные штаны, которые тащил всю дорогу и старался не намочить. Мы с Аней отвернулись, хотя очень хотелось не отворачиваться. Он повесил сырую одежду на веревку на улице и вернулся в барак. Я подошла, протянула ему фен.

– Согрейся.

И опять: взял, кивнул, включил, зашумел.

Аня прошептала:

– Вер, как в кино! Прыгнул, нашел, отдал! Герой!

– Угу, как в кино, – сказала я.

– Ты чё такая? – Аня подползла ближе, глаза блестели, телефон готов снимать мою реакцию. – Ну, он же ради тебя! Романтик!

Я посмотрела на неё. В горле защипало.

– Это была бабушкина цепочка, Ань. Я не специально её выкинула, чтобы он сделал мне «романтично».

Она закатила глаза.

– Да господи, Вер! Тебе парень цепочку со дна озера достал! Это же как Луну с неба. Красиво!

Я резко вырвала у неё из рук телефон. Положила его на кровать, прикрыла подушкой.

– Ты понимаешь, что этот парень мог не всплыть со дна из-за меня? Я как-то устала от похорон.

Тишина.

Аня моргнула, будто я ударила её.

– Ты чего такая жёсткая? – голос у неё сразу стал тонкий, почти детский. – Я же просто…

– Просто, – перебила я. – Шикарный контент был бы, да? Единственный человек, который мне понравился за последнее время, мог утонуть. Как тебе такое?

– Так вот в чем дело! – громко шепнула она, – он тебе понравился.

Я метнула на неё свой взгляд, как скандинавский бог на врагов, и только потом поняла, что произнесла всё вслух. Хоть бы никто не слышал.

Аня отвернулась, натянула куртку на голову, как одеяло.

– Ладно, – пробормотала она. – Жестишь ты иногда, Вер.

– Я в курсе, – ответила я. Всё-таки она моя подруга.

Мы готовились ко сну. Глеб высушился, оделся и сказал:

– Я пошёл.

– Давай, – в голос ответили мы.

Я выключила свет – решила уснуть. В темноте слышала, как Аня лайкала чужие фото в соцсетях, листала ленту, а мне хотелось закричать, что я не «жесть». Что я просто не хочу, чтобы мою жизнь превращали в сторис. Кому нужна депрессивная физиономия посреди веселья. Но я не закричала.

Макс и Хромой храпели, как два мотора, работающие вразнобой. Цык. Тык. Щелк. Сообщение получено. Сообщение доставлено. Снова забористый храп.

Какой тут сон. Спать придется днем.

Я встала, натянула кеды, вышла на крыльцо.

Кожа впитала влагу, запахло соснами и смолой. Луна висела так низко, будто её можно было сбить камнем. Может, сказать, что я потеряла там цепочку? Вдруг достанет.

Глеб сидел на ступеньках, локти на коленях, взгляд в темноту.

– Ты спишь когда-нибудь?

Он повернул голову.

– Вода бодрит.

Я улыбнулась, вышла ближе, закурила.

– Ну да, – сказала я. – Я тоже взбодрилась.

Дым шёл вверх, а он даже не морщился.

– Я думала, ты против, – бросила я эту фразу так, как будто мне всё равно.

– Я не против. Просто я не курю. – Он посмотрел на меня спокойно. – Ты же не против, что я не курю?

Я слегка улыбнулась. Это было мило. Хороший парень.

– Нет. Даже удобно.

Он чуть усмехнулся. Обычно я болтала, заполняла паузы, но тут не пришлось.

Слышно было, как в камышах шевелятся какие-то звери, как трещат ветки от ветра, как ухает сова.

Мы просто сидели. Рядом с ним мне нравилось молчать.

Я затушила сигарету о ступеньку.

– Ладно, пойду я. А то ещё решат, что я маньяка жду.

Он поднялся вместе со мной.

– Дебилы, – сказал он.

Я улыбнулась шире. Факт.

На рассвете я проснулась от холода. Сырой воздух тянул сквозняком, Аня сопела в куртке, Макс растянулся поперёк двух коек, Хромой храпел, уткнувшись в стену. Глеба на месте не было.

Схожу на озеро.

Солнце только поднималось, туман висел над водой, роса промочила кеды.

Глеб стоял у воды. Руки в карманах, плечи подняты. Капюшон накинут. Смотрит по сторонам. Меня не заметил. Чуть ближе к воде. Дальше от воды. Он, что, разговаривает с этим чёртовым туманом?

Я остановилась. Сказать «доброе утро»? «Спасибо за цепочку»? «Как дела?»

Ничего не подошло. Не буду ему мешать, вдруг вода для него тоже, что и для меня дым.

Я вернулась в барак, оставив его одного. Макс ковырялся в пакетах.

– Завтрак, детки! – он вытащил батон и банку шпрот. С силой поставил на стол. – Всё, как в лучших пенсионерских пансионатах!

Хромой заорал от смеха, Аня снимала, как он раскладывает хлеб прямо на коленке.

– Уважаемые подписчики, – хихикала она, приближая камеру. – Добро пожаловать в гастро-бар «Снегири».

– Ты точно с ума сошла.

– Да ладно тебе, Вер! – Макс протянул мне кусок хлеба. – Ну, что ты всё время как на похоронах?

Идиот. Но, кажется, он прав. Я там и была. Головой. А телом здесь.

Черствый черный хлеб, соленые шпроты. Килька в томатном соусе. Вспомнилась бабушка, как она учила месить тесто, затем как цепочка стучала по ключице, когда я шла с берега, после – мать и отец в суде.

Может придумать шутку, чтобы все поржали? Хотя бы Аня.

Я взяла кусок, есть не смогла.

Глеб вернулся, сел на табуретку у двери.

Чёртов молчун!

Аня тут же навела на него камеру.

– Скажи что-нибудь для моего блога!

Он поднял глаза и, кажется, застеснялся.

– Не, я не умею.

И всё.

Макс заржал на Глеба. Хромой на Макса. Аня ничего не поняла, обиделась. А я вдруг улыбнулась. Хоть кто-то ещё ненавидит соцсети так же, как я.

Пиво заканчивалось, и я понятия не имела, о чём с ними говорить, когда мы протрезвеем. Хотя, это не было проблемой. Достаточно не трезветь.

Ларёк и сделка

Днём лагерь выглядел не лучше: трава по пояс, окна выбитые, качели перманентно скрипучие.

Мы пошли за продуктами. Ну, как «продуктами» – за пивом, вином, водкой и чипсами, конечно. Ларёк торчал на перекрёстке, облезлый, под стать деревеньке. Продавщица – с таким лицом, будто сто лет назад умерла, а на похороны денег не нашлось. Вот и ходила тут, людей пугала.

Макс сразу взял два ящика пива, Аня добавила апельсиновую газировку, я – пачку сигарет.

– Пир на весь мир, – сказал Хромой, когда мы вышли к лавочке.

Задолбали его тупые шутки.

Лавочка была у самой дороги. Напротив толпились местные. Парни постарше, лица красные – то ли от жары, то ли от водки. Сидели, плевали в пыль.

Кажется, нам конец.

– Эй, красотки, – крикнул один, в кепке. – Сюда давайте. Выпьем вместе.

Аня сделала вид, что не слышит. Макс заржал.

– Сами справимся, ребят, – сказал он.

– Чё, гордые что ли?

Парень поднялся, к нему подтянулись ещё двое. В руках блестела бутылка.

– Дай пройти, – буркнула я. Щебень скрипнул под кедом.

– А то чё? – усмехнулся он, стекло бутылки звякнуло о синюю металлическую перекладину. – Сама кто? Глаза вниз, сопля!

У меня внутри всё сжалось. Я знала, что надо промолчать. Но язык зачесался сам. По спине пробежал противный, липкий жар. Воздух стал густым, как сироп. Каждая секунда молчания давалась с усилием.

– Сопля у тебя на футболке, – выпалила я и кивнула на кривой логотип.

Тишина.

Макс замер, Аня вцепилась в мой локоть.

– Чё сказала? – парень шагнул ближе. Запах перегара ударил в нос.

– Она сказала, что ты испачкался. Вот тут, – в голосе Глеба был полный штиль.

Он стоял вплотную за моим правым плечом. Руки в карманах, взгляд холодный.

Парень замер. Остальные переглянулись.

– Дипломат, – выдавил кто-то из них.

– Я, – Глеб кивнул и добавил: – Мы берём пиво и уходим. Договор?

Несколько секунд тянулись, как час. Потом местные, переглянувшись, попятились назад. Один пробурчал:

– Ладно, катитесь.

Обошлось. Ноги дрожали, как после двух километров бега.

Аня нервно и быстро дышала, Макс ржал, но ржал истерично.

– Ты больная, – прошептала Аня. – Зачем ты влезла?

Я не ответила ей. Только закурила, чтобы дым скрыл дрожь в пальцах. Глеб шёл молча. Мне хватало того, что он рядом.

– Где наш спонсор?

Мы осмотрелись по сторонам. Позади заржал Хромой. Так громко, что продавщица за прилавком дёрнулась.

– Да ладно! – сказал он, выходя из ларька-магазина, – Чё вы такие серьёзные? – он подмигнул местным. – Мы ж свои. Из «Снегирей». Там движ, ночью костёр, музыка. Заходите, если не ссыте.

Я чуть не выронила сигарету.

– Ты охренел? – прошипела я.

Он пожал плечами, будто ничего не случилось.

– Ну а чё, нормальные пацаны. Пусть подтянутся. Не будем же мы сидеть, как бабки.

Макс поддакнул, нервно, но уже без смеха. Аня вообще спряталась за его спину. Местные переглянулись. Один ухмыльнулся:

– Ну, раз зовёте – придём. Только чтоб не жалко было, если мы шуму наведём.

Они ржали так, что зубы блестели в жёлтом свете солнца.

Внутри всё похолодело. Это закончится плохо.

Глеб стоял рядом, как тень. Ты её не видишь, но знаешь, что она есть. Он по-прежнему молчал, но это было уже совсем другое молчание, другой оттенок тишины. Хромой, конечно, не выдержал – фыркнул, громко вскрыл чипсы и пошёл вперёд, будто мы обломали ему всю движуху.

К вечеру лагерь уже переливался гирляндами. В столовой раздвинули столы, колонки поставили на табуретки, бас бил прямо в грудь, как молот. На песке потрескивали сырые ветки, дым лип к волосам, к одежде, к горлу.

Я танцевала с Аней рядом, но тело двигалось отдельно. Мысли захватил этот дурацкий ларёк. Вот на кой чёрт Хромой позвал их?

Макс разливал вино, которое притворялось виноградным соком, девчонки подкрашивались в мутном окне, будто собирались в клуб, а не в барак-призрак. Хромой стоял смурной, чернее тучи, курил. Потом вышел – обиделся.

Глеб всё мелькал у дверей и тут пропал. Вернулся с тяжелым взглядом, отряхивая ладони о штаны. Шел прямо ко мне.

– Всё нормально? – спросила я.

– Ну, так, – сказал он и посмотрел в сторону ворот. – Если что, есть, кому подъехать.

Музыка дёрнулась, закашлялась динамиком. Хромой влетел обратно, белый, как стена. Глаза выпученные, дышит тяжело, сбивчиво.

– Там эти! – заорал он, показывая рукой на улицу. – На тачке! Ворота таранят!

Музыка оборвалась. Толпа метнулась в сторону выхода, кто-то ещё ухмыльнулся – по привычке – и тут же перестал.

Мы выбежали. Ворота дрожали, в них упёрлась убитая «девятка», фары били прямо в глаза. Бензином пахло так, что горло сжало. Те самые с ларька орали «открывай!», бутылка перелетала из руки в руку.

Глеб шагнул к воротам.

– Ребят, уходите.

– Дипломат, свали! – заорал плечистый. – Мы договорились! – и ткнул пальцем в Хромого, который уже опустил глаза вниз.

– Ошибся парень, с кем не бывает, – ровно ответил Глеб. – Дискотека закрытая. В деревне у вас тоже музыка есть. И девчонки.

– У вас лучше, – ухмыльнулся высокий и посмотрел на Аню. – Давай по-хорошему.

И тут один достал из-за пояса чёрный пистолет. Не направил. Просто показал как доказательство, что они по-хорошему. У меня подкосились колени. Аня вцепилась в руку, так что кожа побелела.

– Убери, – сказал тихо Глеб, – а то Лёху придется звать. А я не хочу.

Тут двор залило белым светом. Мотор ревел, металл блестел. Черный внедорожник кенгурятником разрезал ворота, как нож консервную банку, и встал поперёк. Дверь хлопнула. Вышел парень в чёрном. Деревенские стали перешёптываться. Я услышала «Бандит».

– Кабан какой, – шепнула я Ане.

Она вцепилась в меня ещё сильнее, чем до этого. Завтра точно буду вся в синяках.

За «Бандитом» стояли двое молчаливых.

– Ну, здравствуйте, дети, – сказал этот бугай лениво. – Кто тут на дискотеку захотел?

Плечистый тут же спрятал «ствол» и заулыбался, будто ничего не было.

– Братан, не признал. Мы ж… это… по-хорошему.

– По-хорошему, – повторил Бандит и посмотрел на пролом. – Разворачивайтесь и валите. Этот, – кивнул на Хромого, – должен будет. За базар.

Хромой открыл рот и сразу закрыл.

Бандит увидел меня. Свет фар ударил в лицо, кожа стала белой, как мел.

– А это что за красавица? – протянул он. – Глаза злые. У меня бывшая такая была. Лена… Синицына.

Секунда провалилась. Я сглотнула – язык прилип к нёбу.

– Сучка редкостная, – добавил он уже с улыбкой.

Воздух треснул битым стеклом. Макс уставился в землю. Аня сжала мою руку так, что я одернула.

– Молчи, – сквозь зубы прошипела она.

Хромому показалось, что эта сцена из кино: жуть и восторг вместе. Не хватало ему только попкорна, а я сказала:

– А вы не путайте. Я – не она. И если мужчина так говорит про женщину – это больше говорит про мужчину. Не про женщину.

Слова резонировали в груди. Голос прорезался, и я даже хотела продолжить, но влез Глеб.

– Это Вера.

Бандит сузил глаза, потом усмехнулся.

– Вера-жесть, – сказал он.

– Не хамите, – сказала я, и сама испугалась того, как ровно это прозвучало.

Глеб сделал полшага ближе. Я увидела его глаза. Там не было «зачем». Там было «я прикрою».

Этого хватило, чтобы не опустить взгляд. Бандит хлопнул ладонью по капоту, усмехнулся и ушёл в машину. Фары прожгли двор, исчезли, а мы остались одни. Тишина была такая, что сосны замерли. Опасный оттенок тишины.

– Ты нормально? – спросил Глеб тихо.

– Не уверена, – сказала я.

– Спасибо, что не полезла дальше, – добавил он. – Иногда словами лучше.

– Вот я и сказала… Словами, – я скривилась. – Ещё слово и говорить было бы нечем.

Он улыбнулся.

– Я бы не дал. Лёха борзой, но девчонку вряд ли ударит.

– Так это вот он «есть, кому подъехать»?

Глеб посмотрел вдаль уезжающему внедорожнику и медленно покивал.

– Видимо, да.

Музыка вернулась, но тише – как будто боялась сама себя. В столовой кто-то дерзко засмеялся и тут же сбился. Гирлянды мигали в пустоту.

– Идите внутрь, – сказал Глеб. – Я тут побуду. Вдруг что.

Аня уже тянула меня за рукав: «пошли, забудем», – но я вывернулась.

– Я с тобой постою, – сказала я Глебу. – Вдруг что.

Он улыбнулся и кивнул, будто именно этого и ждал. Мы встали рядом, плечом к плечу. Сквозь две куртки прошёл мягкий жар – его тепло.

Я щёлкнула зажигалкой, огонь лизнул ноготь, сигарета коснулась зубов, но я убрала её обратно.

– Холодно, – соврала я.

На самом деле мне было не холодно. Просто курить расхотелось.

– Куртку дать? – сказал он.

– Не надо.

Его плечо сбоку грело лучше.

Мы смотрели в темноту, где только что были фары. Там теперь ничего не шевелилось, не ухало, не крякало и не голосило тупые песни, только сосны шептались между собой.

– Блин, Лёхе быть должным такое себе, – сказал он негромко.

– А что?

– Да хрен его знает. Мутит он в последнее время. Как мой батя умер, так мутит. Всё про наследство шутит. Мудак.

– А когда отец умер?

– В феврале.

– Поэтому за цепочкой нырнул?

Он покивал.

Из столовой позвали танцевать. Аня махала мне телефоном, как флажком. Я не пошла. Досчитала до ста, пока сердце не стало биться ровно, и только тогда сказала:

– Ладно. Пошли. Но если что – я буду защищаться. Словами.

– Не сомневаюсь, – засмеялся он. – Главное, по лицу за них не получить, а то, знаешь, за правду и убить могут.

Он прав. Он чертовски прав!

Я всё-таки закурила. Старалась дышать в сторону, чтобы ветер не гнал дым на Глеба, но всё равно периодически попадало. Было неловко, даже чуть стыдно, не так, как перед матерью, а гораздо сильнее.

Мы вернулись в свет. Музыка взяла новый ритм. Я села на подоконник, держа пластиковый стаканчик с вином в руках, и поймала отражение в стекле: я и он – чёрные силуэты на фоне гирлянд.

Меня уже не трясло. Воздух пах хвойной смолой. Я раздавила бычок и отправила почти полную пачку в урну.

Чемодан в углу

Дискотека закончилась и мы вернулись в барак. Лампочка мигала, как будто вот-вот сдохнет. Пахло сыростью и пылью от старых матрасов. Аня улеглась поперёк кровати, уткнулась в телефон и через пять минут вырубилась. Макс и Хромой храпели в углу, а я лежала на своей койке, смотрела в потолок и слушала, как мыши скребутся под полом. Скрипнула дверь. Я повернула голову. Вошёл Глеб. Без звука. Снял кроссовки, поставил их у стены. Я села, чтобы и ему было где сидеть, но он лишь мотнул головой.

– Блин. А мы уместимся? – сказал он тихо.

– Койка явно для великанов.

Он сел рядом. Матрас провалился, и нас качнуло друг к другу. Плечо почти коснулось моего. Я отодвинулась на сантиметр и упёрлась в холодную стену.

– Удобно? – спросил он.

– Да, – прошептала я. – Бывало и похуже.

Он улыбнулся. Улыбка у него была странная – будто он умеет её включать и выключать, как фонарик. Я отвернулась, чтобы не смотреть.

– Ты всегда так дерёшься? Словами? – спросил он.

– Лучше, чем руками, – сказала я. – Хотя иногда хочется врезать.

Он посмотрел прямо, не моргая.

– И не говори.

Очень захотелось его поцеловать. До дрожи в пальцах. Я подвинулась. Он – тоже. И мы остановились. Я сделала вид, что ищу сигареты. Он сделал вид, что ему просто тесно, но мы оба знали, что это ложь.

– Спать хочется, – сказал он.

– И не говори, – повторила я его предыдущий ответ.

Я на секунду закрыла глаза, снова их открыла, а Глеб уснул. Я моргнула пару раз и тоже отключилась. Так быстро я ещё не засыпала.

Под утро я почти скатилась с койки. Матрас скрипнул, я ухватилась за край, но сон тянул вниз, как воронка. И вдруг – движение. Кто-то подтянул меня обратно, поправил плед. Я устроилась, зарылась в ткань и что-то тёплое – и снова отключилась.

Проснулась от того, что пальцы – тёплые, сухие, чужие и свои одновременно – случайно коснулись моей руки. Я распахнула глаза.

Глеб.

Он лежал рядом. Лицо ближе, чем должно быть. Слишком близко. Так близко, что я видела, как тёмные ресницы дрогнули от дыхания. Слышала, как он вдыхает – медленно, будто у него внутри тоже стояла пауза. Его дыхание касалось моей щеки. Лёгкое, но от него у меня будто кожа загорелась.

Мир застыл.

Снаружи каркнула ворона. В бараке кто-то во сне засмеялся. Но всё это было далеко. Здесь остались только мы.

Я знала: стоит сдвинуться ещё на миллиметр – и всё. Наши губы столкнутся. Не киношно и красиво, а по-настоящему: неловко. И страшно. Я представила, как это будет: он не отодвинется. Я тоже нет. И тогда – всё. Моё шаткое равновесие, которое я так старательно берегла, разрушится.

– Доброе утро, – сказал он тихо, почти неслышно. Так, будто это только для меня.

Голос застрял в горле. Я еле выдавила:

– Утро добрым не бывает.

И усмехнулась. Нелепо. Как будто смех мог защитить. Потом резко вскочила, чуть не уронив плед, и побежала, куда глаза глядели. Это оказался туалет, который был в соседнем бараке. Я закрыла за собой дверь, прислонилась к холодной стене. В голове грохотало: «почти». Почти поцелуй. Почти признание. Почти. И именно это «почти» оказалось сильнее любого «уже». Я знала: стоит хоть раз переступить через «почти» – и назад дороги не будет. А потом я услышала, как пружины тихо пискнули.

– Может, поспите ещё, – сказал он, – а то я вчера так устал.

Будто ничего не произошло. А у меня внутри уже всё произошло. Стало страшно и сладко сразу. Я вернулась в барак, села на ступеньки. Наступил новый день.

Утро вломилось как есть: двери заскрипели, кто-то громко матерился, кастрюли грохнули об плиту. Подгоревшая каша забила всё пространство – запах, звук, настроение. Все проснулись.

– Хорошая погода, – как ни в чём не бывало, зашла я обратно.

Макс заскакал по бараку с зубной щёткой, ухмыляясь как кот. Аня натягивала джинсы и орала на него. Хромой уже собирался ехать с Максом в «цивилизацию» – там, где горячая вода, а еда не пахнет плесенью. Улыбался, как будто оставлял после себя не лагерь, а поле боя.

Я собирала сумку, не попадала пальцами в молнию. Всё время цеплялась за одно и то же платье, за резинку, за сигареты. Мысли путались, а синяк на руке от Ани болел.

– Не понимаю, почему не поехать с нами? – голосил Макс. – Уместимся же.

– Не всех маньяков поймали, – улыбнулась я.

У ворот хлопнула машина. Макс обнял Аню, пообещал продолжить движ в городе. Хромой подмигнул мне по привычке.

Глеб подошел ближе и сказал:

– Завтра встречу в городе. Чемодан дотащу.

– Не надо, – отмахнулась я автоматически.

– Надо, – сказал он тем же тоном. – Оставь номер только.

Я продиктовала домашний. Не знаю почему. Потом мобильный. Он записал просто: «Вера». Никаких сердечек, никаких смайлов. Стало тепло. Ни какие-то тупые эмоджи в телефоне, а моё имя.

Машина скрылась за деревьями. Лагерь снова затих. Мы с Аней остались ещё на ночь. Я не знала почему не поехала с ними, она тоже, но я точно знала, что это ошибка, потому что день потянулся, как сахарная тянучка, которую варила мне в детстве бабушка.

Столовая. Озеро. Сборы. Столовая. Лес. Лодка у причала. Озеро. Дно. Сборы. Ночь. Утро. Умывальник. Зубная паста. Столовая. Зубная паста. Барак. Зубная паста. Чемодан.

Мы выехали.

Дорога домой всегда длиннее. Особенно если тащишь не только сумку, но и всё, что случилось за последние дни.

Мы шли знакомой тропой. Ветки били по рукам, трава липла к кедам. Аня молчала, и я тоже. Мысли были громче слов. На остановке автобус не приезжал так долго, что казалось, его вообще не существует. Мы курили по очереди, делали вид, что это нас греет. Окурки шипели в лужах. Когда автобус всё-таки приполз – облезлый, с табличкой «город», – я вжалась в стекло. Смотрела, как мир собирается обратно: поле, рынки с кривыми палатками, пустыри с гаражами и, наконец, серые коробки. Как пазл, в котором всё время не хватает пары деталей.

Вокзал встретил духотой, сотнями чужих глаз, запахом булок и пота. Я почти психанула и села в такси, когда вдруг увидела его. Глеб стоял у колонны.

Руки в карманах. Подбородок приподнят. Смотрит на меня.

Приехал. Маленький противный человечек внутри, который всю дорогу трындел, что Глеб не приедет меня встречать, оказался неправ. Выкуси, ублюдок!

Глеб подошёл и поднял мой чемодан одной рукой, будто это не разваливающийся ящик, а пакет с чипсами.

– Поехали.

И мы поехали. Троллейбус, потом ещё один. Люди давились в проходах, кто-то толкал меня локтем, от кого-то разило перегаром. Но рядом шёл он. Спокойно. Ритмом, который будто ломал хаос вокруг. Я подстроилась под этот ритм – и стало ещё легче.

Чем ближе к окраине, тем тяжелее воздух и опасней ходить, если ты не с этого района. Сначала – жареные пирожки, потом – выхлопы, потом – гарь и заводской дым.

– Это Завод. Наш район, – сказала я так, будто извинялась.

Глеб кивнул и чуть улыбнулся.

– Брат называет его не Завод, а Развод.

Я нахмурилась. Отлично. Встретил девчонку с окраины – и сразу прикол, да? «Развод». Дотащит чемодан и пойдёт обратно в свой правильный район, где подъезды не пахнут мочой.