Тень каменного ангела. Лирика бесплатное чтение

Первая зима

Декабрь пришел неожиданно, как вор, украв последние краски осени. Один день еще хлюпала под ногами грязь, а на следующее утро мир застыл, белый и безмолвный. Снег заметал тропинку к нашему дому, сугробы подбирались к самым стенам, словно любопытные звери.

Мы были готовы. Стекловата в стенах, двойные стеклопакеты в рамах и жарко натопленная буржуйка держали холод снаружи. Внутри пахло свежей краской, деревом и хвоей – мы принесли из леса небольшую ель и украсили ее самодельными игрушками из шишек и цветной бумаги. Это была наша первая совместная елка. В нашем доме.

Жизнь вошла в зимний ритм. Я продолжал работать грузчиком, Надя устроилась в местную библиотеку. Днем дом пустовал, затихал, а по вечерам мы возвращались в его тепло, как в утробу. Я колол дрова, Надя готовила ужин на крохотной газовой плите. Потом мы сидели на полу перед буржуйкой, укрывшись пледом, и читали вслух – она мне свои любимые стихи, я ей – новые главы из своей почти готовой книги.

Тишина за стенами была иной, нежели в старом доме. Там она была гнетущей, живой, населенной призраками. Здесь она была мирной, природной, принадлежащей спящему лесу и замерзшей земле. Иногда по ночам я просыпался от воя волков вдали, ловил скрип снега под чьими-то лапами – лисьими или заячьими. Но эти звуки не пугали. Они были частью гармонии, в которую мы вписались.

Однажды в субботу, когда мы с Надей завтракали, в дверь снова постучали. Тихо, почти несмело. Мы переглянулись. Николай Петрович обычно входил, не стучась, матери в такую рань не было дела до нас.

Я открыл. На пороге, по колено в сугробе, стояла мать. В руках она держала большой сверток, завернутый в старую скатерть.

– Входи, замерзнешь же, – я отступил.

Она стряхнула снег с валенок и переступила порог. Ее глаза с любопытством окинули нашу скромную обстановку – матрасы на полу, ящики вместо мебели, гирлянду на елке.

– У вас… уютно, – сказала она, и в ее голосе прозвучала неподдельная теплота.

– Садись, мама, чайку налью, – Надя уже хлопотала у плиты.

Мать развернула свой сверток. В нем оказалась стопка старых, пахнущих нафталином, но чистых и выглаженных тканей – простыни, пододеяльники, скатерти с кружевной прошивкой.

– Это… из бабушкиного сундука, – пояснила она, гладя рукой ткань. – Все новое, не ношеное. Думала, вам пригодится.

Мы молча приняли ее дар. Это было не просто постельное белье. Это было благословение. Признание нашего дома. Нашей семьи.

Она выпила чаю, расспросила о работе, о наших планах. Потом подошла к окну, смотрела долго на заснеженный лес.

– Хорошо вам здесь, – констатировала она. – Спокойно. Он… он никогда не любил тишины. Твои отец. Он ее боялся. А ты… ты в ней устроился.

Она ушла, пообещав прийти на Новый год. Мы остались вдвоем, и в доме, казалось, стало еще светлее от ее визита.

Канун Нового года мы встречали втроем – я, Надя и Николай Петрович, которого мы уговорили не сидеть одному в своей сторожке. Мы накрыли на ящике скромный стол, включили на телефоне бой курантов, чокались пластиковыми стаканчиками с дешевым шампанским.

– За новый дом! – провозгласил Николай Петрович, и его глаза блестели. – И за новых хозяев, которые не побоялись его построить!

Мы выпили. Потом вышли на крыльцо, несмотря на мороз. Ночь была ясной, звездной. Небо, черное-черное, усыпанное алмазной крошкой, казалось, лежало на самых макушках сосен. Воздух обжигал легкие, но был пьяняще чист.

Я стоял, обняв Надю, и смотрел на дым, поднимающийся из нашей трубы к звездам. Я думал о причудливых путях, которые привели меня сюда. О боли, о страхе, о голосах в голове. Все это было со мной. Но теперь это было не центром моей вселенной, а лишь одним из ее созвездий. Не самым ярким, не самым красивым, но своим.

Внезапно на краю леса, в лунном свете, я увидел движение. Высокую, худую фигуру. Она стояла неподвижно, смотрела в нашу сторону. Это был он. Мой отец. Он не подошел, не помахал. Просто постоял несколько минут, а потом развернулся и растворился в темноте между деревьями.

Я не почувствовал ни страха, ни гнева. Только легкую грусть. Он был призраком моего прошлого, бродящим на его границах. И, возможно, ему было нужно убедиться, что его кошмар не стал моей судьбой. Что я нашел в себе силы зажечь свет в окне, который он когда-то потушил.

– Что там? – спросила Надя, прижимаясь ко мне.

– Ничего, – ответил я, целуя ее в макушку. – Просто лунный заяц.

Мы вернулись в тепло. Николай Петрович уже храпел на своем матрасе. Мы с Надей легли рядом, прислушиваясь к потрескиванию дров в буржуйке и тихому завыванию вьюги за стенами.

Дом стоял. Крепкий, теплый, надежный. Он защищал нас не только от стужи, но и от прошлого, от сомнений, от самих себя. В его стенах мы были в безопасности.

Я закрыл глаза, и впервые в жизни с нетерпением ждал утра. Ждал нового дня в своем доме. Первого дня нового года. Новой жизни.

А шепот в голове, тот самый, что когда-то обещал мне вечное одиночество, теперь бубнил что-то о том, что пора бы уже поставить нормальную кровать, а не спать на полу. И в его ворчании не было ненависти. Была… обыденность. Почти домашняя забота.

И это, наверное, было самым большим чудом.

Весна. Каменный ангел

Мартовское солнце растопило снег, обнажив черную, напитанную влагой землю. С крыши целыми днями звенели капели, а по обочинам нашей тропинки весело бежали ручьи. Воздух пах талой водой, прелой листвой и обещанием.

Зима кончилась. Настоящая, первая зима в нашем доме. Мы пережили ее. Не просто пересидели, а прожили – с морозами, метелями, с вечерами у печки и долгими разговорами в темноте. Дом доказал свою прочность. И мы – свою.

С первыми проталинами вернулась и работа. Я снова взялся за недописанную рукопись. Теперь она называлась просто – «Дом». Я писал ее не в стол, не для публикации, а как дневник, как летопись нашего строительства. Внешнего и внутреннего.

Как-то раз, когда я сидел за своим самодельным письменным столом у окна, ко мне подошла Надя. В руках она держала небольшой, плоский камень, подобранный у ручья.

– Держи, – сказала она, протягивая его мне. – Новый талисман.

Я перевернул камень. На его обратной стороне она аккуратной краской вывела два слова: «НАШ ДОМ».

Я улыбнулся и поставил камень на подоконник, рядом с засохшей веткой ели. Наш музей, наша коллекция свидетельств счастья пополнялась.

В тот же день пришло письмо от издательства. Не электронное, а на плотной, дорогой бумаге, с водяными знаками. Они прочитали финальную версию «Дома» и предлагали не просто публикацию, а серьезный контракт с авансом, которого хватило бы на полноценную мебель, на хорошую печь, даже на машину.

Я долго сидел с этим письмом в руках, глядя на наш сад, на проталины, на почки, набухающие на ветках. И понял, что не хочу. Не хочу, чтобы наше убежище, наша крепость финансировалась извне. Не хочу, чтобы деньги, даже честно заработанные, стали фундаментом этого места.

– Откажешь? – удивилась Надя, прочитав письмо.

– Нет, – сказал я. – Возьму аванс. Но не на дом. На что-то другое.

Я написал в ответ, что согласен, но с одним условием: часть аванса я хочу направить на создание небольшого фонда помощи людям с ментальными расстройствами. Чтобы те, кто, как я или мой отец, слышат голоса, знали – есть не только клиники и таблетки. Есть еще и молоток, и гвозди, и брус. Есть работа, которая лечит. Есть дом, который можно построить своими руками.

Издательство, к моему удивлению, согласилось. Видимо, и в их мире находилось место не только для коммерции, но и для чего-то человеческого.

Весна набирала силу. Мы с Надей начали обустраивать участок. Разбили грядки, посадили картошку, морковь, лук. Мать принесла рассаду помидоров и перцев – ее единственных и верных собеседников долгие годы. Теперь у нее были и другие.

Как-то раз, перекапывая землю под цветник, я снова наткнулся лопатой на тот самый камень с ангелом. Он лежал там, где мы его и оставили, вмурованный в основание нашего дома. Я расчистил землю вокруг него. Прошлогодние дожди и зимние морозы немного сгладили его черты, но ангел был все так же узнаваем.

Я присел рядом, положил руку на шершавый, холодный камень. И вдруг понял, что он больше не кажется мне ни зловещим, ни чужим. Он был просто частью ландшафта. Частью нашего дома. Таким же, как ель у крыльца или ручей за участком.

– Прости, что потревожил, – прошептал я ему. – Спи спокойно. Ты дома.

И мне показалось, что камень в ответ стал чуть теплее от прикосновения солнца.

К маю дом преобразился и внутри. На аванс от книги мы купили не роскошную мебель, а самое необходимое – настоящую кровать, диван, кухонный стол и стулья. Мы повесили на стены фотографии – нас со Надей, матери в огороде, Николая Петровича с молотком в руках. В доме появилась история. Наша история.

В один из теплых вечеров мы устроили настоящий новоселье. Пришли мать, Николай Петрович, даже пара моих коллег-грузчиков, с которыми я сдружился. Мы жарили шашлык во дворе, пели под гитару, смеялись. Дом был полон света, музыки и голосов. Настоящих, живых голосов.

Я стоял у крыльца, смотрел на это веселье, и поймал себя на мысли, что шепот в голове полностью исчез. Не затих, не притаился, а именно исчез. Растворился в общем гомоне, в смехе Нади, в басовитом подпевании Николая Петровича, в тихом, счастливом вздохе матери.

Его не было. И я не чувствовал пустоты. Я чувствовал покой.

Позже, когда гости разошлись, а мы с Надей остались убирать, она подошла ко мне и обняла.

– Ты слышишь? – прошептала она.

Я прислушался. В доме стояла тишина. Но это была не та, пугающая тишина старого дома. Это была мирная, уставшая, добрая тишина. Тишина после праздника. Тишина полноценного дня.

– Да, – ответил я. – Тишина.

– Нет, – она покачала головой и улыбнулась. – Не тишина. Дом. Он дышит.

Я прислушался снова. И правда, старый брус поскрипывал, остывая после теплого дня, где-то тикали настенные часы, доносился шорох мыши за стеной. Дом был жив. И он дышал. Ровно, спокойно, как спящее животное.

Мы легли в нашу первую настоящую кровать. Я лежал и смотрел в темноту, слушая дыхание дома и дыхание Нади. И понял, что строительство закончено. Не в том смысле, что нечего больше делать – завтра предстояло красить забор, чинить калитку, сажать новые цветы. Оно закончено в главном.

Я построил дом. Не просто здание из дерева и бетона. А место, где можно жить. Где можно быть счастливым. Где можно слышать тишину и не бояться ее.

Я закрыл глаза. Мне приснился сон. Я стоял на пороге нашего дома, а навстречу мне выходил тот самый мальчик – другой я. Он был улыбался. Он протянул мне руку, и я взял ее. И мы вместе вошли в дом. Не как хозяин и тень, а как два старых друга, нашедших, наконец, общее пристанище.

Утром я проснулся от того, что в окно билось солнце. Первое, что я увидел, – это лицо Нади на подушке рядом. Первое, что почувствовал, – тепло ее руки в моей.

Я встал, подошел к окну. Наш сад, наш лес, наше небо. Все было нашим. И все было таким, каким должно было быть.

Строительство было закончено. Начиналась жизнь.

Проросшее семя

Лето развернулось над нашим домом пышным, зеленым шатром. Огород, за которым с молитвой и любовью ухаживала мать, отблагодарил нас щедрым урожаем. На грядках алели помидоры, темнели баклажаны, золотились кабачки. Воздух был густым и сладким, пахнущим нагретой хвоей, земляникой и дымком от мангала.

Жизнь обрела новое, неторопливое измерение. Я закончил работу над книгой, и она вышла в свет под скромной обложкой с изображением силуэта дома на фоне леса. Не было громкой рекламы, шумихи в прессе. Но от читателей приходили письма. Теплые, искренние. Люди благодарили не за «литературный шедевр», а за честность. За надежду. За рецепт спасения, который оказался до смешного прост: взять в руки молоток и начать строить. Не обязательно дом. Можно – новую жизнь.

Деньги от книги, как я и обещал, пошли в небольшой благотворительный фонд, который мы назвали «Каменный ангел». Мы не раздавали милостыню. Мы покупали инструменты, материалы, помогали найти участки земли таким же, как я, «поврежденным» душам, которые хотели попробовать выстроить свой щит против хаоса. Николай Петрович стал нашим главным консультантом. Он находил в этом деле новый смысл, которого ему так не хватало после ухода на пенсию.

Однажды к нашему дому подъехал старенький «Запорожец». Из него вышел молодой парень, лет двадцати, с испуганными глазами и нервно подергивающимся плечом. Он представился Артемом и, запинаясь, объяснил, что прочитал мою книгу и хочет… построить баню для своей больной бабушки. Но он боится. Всего. Инструментов, высоты, самого себя.

Я просто дал ему в руки лопату и показал, где копать яму под фундамент. Он копал молча, яростно, словно боролся с невидимым врагом. К концу дня он стоял по пояс в яме, весь в грязи и поте, но в его глазах появилась искра. Не счастья. Пока еще нет. Нет азарта. Превосходства над собственным страхом.

Я смотрел на него и видел себя год назад. Такого же потерянного, напуганного, одинокого. И понимал, что круг замыкается. Моя боль, преображенная в слово, дала кому-то силу взять в руки лопату. И это было важнее любых литературных премий.

Тем временем Надя сделала неожиданный подарок нашему дому. Она привезла из питомника два саженца – кедр и яблоню.

– Кедр – для прочности и долголетия, – сказала она, закапывая саженец у восточной стены дома. – А яблоня… для сладости жизни.

Мы сажали их вместе, а мать, стоя рядом, шептала какие-то старинные заговоры на хорошую приживаемость, доставшиеся ей от бабушки. Получалась странная, но гармоничная картина: бывший грузчик-писатель, библиотекарь и колдунья-огородница, сажающие деревья у дома, который они вместе и построили.

Вечерами мы часто сидели на новенькой, собранной моими руками, веранде. Пили чай из самовара, купленного на сбережения, слушали, как стрекочут кузнечики и шумит лес. Иногда к нам присоединялась мать, иногда Николай Петрович. Разговоры были самые простые – о погоде, об урожае, о планах на завтра.

Как-то раз в такой вечер мать, глядя на заходящее солнце, сказала:

– Знаешь, а я вчера видела Сергея. Твоего отца.

Я насторожился.

– И?

– Он стоит на опушке, смотрит сюда. Я вышла, махнула ему рукой – мол, иди. Но он покачал головой и ушел. – Она вздохнула. – Он еще не готов. Но он уже не убегает. Он… наблюдает. И, по-моему, учится.

Я кивнул. Может быть, когда-нибудь он и решится подойти. А может, и нет. Это был его выбор. Его путь. Я перестал чувствовать за него ответственность. Как перестал чувствовать ее и за того, другого себя, что когда-то жил в моей голове. Он ушел, оставив после себя не рану, а шрам. Напоминание, но не боль.

В августе случилось чудо. То самое, простое, земное. На нашей яблоне, которую мы посадили всего несколько месяцев назад, созрело одно-единственное яблоко. Маленькое, румяное, идеальное.

Мы с Надей сорвали его, разделили пополам и съели, сидя на крыльце. Оно было кисло-сладким, хрустящим, пахло солнцем и детством.

– Первый плод, – сказала Надя.

– Не последний, – ответил я.

В тот вечер, провожая мать до тропинки, я увидел на краю леса знакомый силуэт. Отец. Он стоял и смотрел на наш дом, в окнах которого горел свет. Я не помахал ему, не позвал. Просто немного постоял, давая ему понять, что я его вижу. Потом развернулся и пошел назад.

На пороге меня ждала Надя.

– Он придет? – спросила она.

– Когда будет готов, – ответил я. – А если нет… что ж, у него своя жизнь.

Мы вошли в дом. Пахло яблоком и хлебом. Было уютно, тепло и прочно. Я подошел к своему письменному столу. На нем лежал чистый лист бумаги. Новая история ждала своего часа. Но сейчас мне не хотелось писать. Хотелось просто жить. Чувствовать под ногами пол своего дома, слышать дыхание спящей жены, знать, что за стенами шумит лес, полный жизни, а не страха.

Я потушил свет и лег рядом с Надей. В темноте дом был полон тихих, живых звуков. Он дышал, скрипел, жил своей жизнью. И я был частью этой жизни. Не гостем, не пленником, а хозяином. Человеком, который прошел через тьму, чтобы построить свой свет. И который теперь, засыпая, знал, что утром его разбудит не кошмар, а солнце в окне и запах свежего кофе.

Строительство было закончено. Начиналось нечто большее. Простая, настоящая, человеческая жизнь. Та самая, о которой я когда-то мог только мечтать.

Первый снег

Октябрь в тот год был сухим и ветреным. Золотая осень пролетела быстро, оставив после себя голые, скрюченные ветви и хрустящую под ногами листву. Небо стало серым и низким, предвещая скорый снег.

В доме было по-прежнему тепло и уютно. Мы с Надей закончили внутреннюю отделку, и теперь наш дом был не просто убежищем, а настоящим жилищем – с утепленными стенами, аккуратными полами и даже небольшой кладовкой, где хранились домашние закатки и варенья, с любовью приготовленные матерью.

Как-то утром я проснулся от непривычной тишины. Не было слышно ни ветра, ни шума дождя. Я подошел к окну и увидел, что мир за ночь изменился. Первый снег. Он лежал ровным, девственным покровом, скрывая под собой остатки осени, завораживая своей чистотой и безмолвием.

Я вышел на крыльцо. Воздух был холодным и свежим, снег скрипел под босыми ногами. Лес стоял завороженный, застывший в своем зимнем уборе. И в этой новой тишине, в этом преображенном мире, я почувствовал не страх, а благоговение. Как будто природа сама поставила точку в одной главе и открыла другую.

Вернувшись в дом, я застал Надю за приготовлением завтрака. Она стояла у плиты, и солнечный свет, отражаясь от снега за окном, освещал ее лицо. В этот момент я понял, что счастлив. Не временно, не условно, а глубоко и прочно. Как наш дом, стоящий на своем фундаменте.

После завтрака я взял лопату и начал расчищать тропинку к калитке. Физическая работа на холодном воздухе бодрила, заставляла кровь бежать быстрее. Я видел, как из трубы нашего дома поднимается дым – знак жизни, тепла, присутствия человека в этом зимнем пейзаже.

Вдруг я заметил следы на снегу. Не звериные – человеческие. Они подходили к самому краю нашего участка, постояли там и ушли обратно в лес. Отпечатки были крупными, четкими. Я узнал их. Отец. Он приходил ночью, чтобы увидеть наш дом в его первом снежном уборе. Может быть, чтобы убедиться, что мы пережили первую зиму. Или просто чтобы посмотреть на ту жизнь, которую он когда-то не смог построить.