Золотой жук мисс Бенсон бесплатное чтение

(Названия городов на карте в оригинале: Нумеа, Яте, Мон-Коффен, Паита, Булупари, Ла-Фоа, Бурай, Пуандимье, Коне, Йенген, Уако, Кумак, Уегоа, Пум. Все проверено по атласу.)

Большая Земля, Коралловое море, Южная часть Тихого океана, залив Лимонов, Ило Мэтр

1. Золотой жук Новой Каледонии, 1914

Когда Марджери было десять, она влюбилась в жука.

Был ясный летний день, и все окна в домике священника были открыты нараспашку. Сперва Марджери собиралась играть в Ноев ковчег и отправить в плавание по полу своих деревянных зверюшек, всякой твари по паре, но, поскольку игрушки раньше принадлежали ее братьям, большая их часть была либо сломана, либо вымазана чернилами. А некоторые и вовсе куда-то подевались. Девочка как раз решала вопрос, можно ли в сложившихся обстоятельствах создать пару, скажем, из трехногого верблюда и какой-то птицы, покрытой загадочными пятнами, когда из кабинета вышел отец и спросил:

– Ну что, старушка, найдется у тебя свободная минутка? Я бы хотел кое-что тебе показать.

Марджери, естественно, сразу бросила увечных верблюда и птицу и последовала за отцом. Да она бы запросто и на голову встала, если б он попросил!

А он сразу направился к своему письменному столу и уселся, с улыбкой кивая дочери, и она почти сразу догадалась, что никакой особой причины приглашать ее в кабинет у него не было: просто ему захотелось немного побыть с нею рядом. С тех пор как четверо братьев Марджери ушли на фронт, отец частенько зазывал ее к себе. А порой она натыкалась на него у подножия лестницы, ведущей в комнаты детей, и он тут же делал вид, словно что-то ищет, хотя и сам не знал, что именно. У отца были самые добрые в мире глаза, а из-за лысины на макушке голова его казалась похожей на хрупкое яйцо, и от этого сам он выглядел каким-то беззащитным.

– Знаешь, старушка, – сказал он, – у меня есть одна вещь, которая, по-моему, может тебя заинтересовать. Ничего особенного, но тебе должно понравиться.

После подобного вступления отец обычно демонстрировал Марджери нечто, найденное им в саду, но на этот раз он достал толстенную книгу, которая называлась «Невероятные существа», и открыл ее. Книга выглядела на редкость солидной, прямо как Библия или энциклопедия, и пахло от нее, как от всех старинных вещей, хотя это вполне мог быть и отцовский запах. Марджери стояла с ним рядом и изо всех сил старалась не егозить.

На первой странице была цветная иллюстрация: человек, у которого было обычное лицо и обычные руки, а вместо ног – зеленый русалочий хвост. Это поразило Марджери. Но и следующая картинка оказалась не менее странной. Там была изображена белка вроде тех, что водились у них в саду, только с крыльями. И дальше чуть ли не на каждой странице одно за другим обнаруживалось какое-нибудь невероятное существо.

– Ну-ка, ну-ка, – приговаривал отец. – Боже мой, какой парень! Ты только посмотри на него, Марджери!

– А они все настоящие?

– Возможно.

– Они что, в зоопарке живут?

– Ох, нет, что ты, душа моя! Если они и впрямь существуют в нашем мире, то обнаружены пока что не были. Хотя есть люди, уверенные в их существовании, но доказать свою правоту они до сих пор не могут, поскольку реальных свидетельств этого так никто и не получил.

Марджери никак не могла понять, о чем толкует отец. Ведь она была уверена, что все в этом мире давно обнаружено. Ей даже в голову не приходило, что это, возможно, совсем не так. Что можно, например, увидеть в книге какую-то картинку – или даже просто вообразить себе что-нибудь этакое, – а потом уехать в дальние страны и что-то там искать.

Отец показал ей гималайского йети, лохнесское чудовище, гигантского ленивца из Патагонии, ирландского лося с огромными рогами, похожими на крылья. А еще там была южноафриканская квагга, которая сперва была зеброй, а потом у нее кончились полоски, и она превратилась в лошадь. А еще – бескрылая гагарка, львиная игрунка (а на самом деле маленькая обезьянка) и сумчатый волк… На свете оказалось еще так много всяких невероятных существ! И никто до сих пор не отыскал ни одного из них.

– А ты действительно считаешь, что все они настоящие? – снова спросила Марджери.

Отец уверенно кивнул и сказал:

– Знаешь, в последнее время меня утешает мысль о том, что мы пока крайне мало знаем о мире, в котором живем. Точнее, практически ничего. – И высказав эту перевернутую вверх ногами премудрость, он обратил внимание дочери на следующую страницу. Радостно воскликнув, он ткнул пальцем в какое-то невнятное пятнышко, при ближайшем рассмотрении оказавшееся обыкновенным жучком.

Подумаешь, жучок. Просто ерунда какая-то! Маленький, и вообще ничего особенного. Марджери никак не могла понять, что этот жучок делает в книге о невероятных существах, и ее совершенно не интересовало, был он обнаружен или нет. Вот уж мимо этого существа она бы точно прошла и не заметила.

Отец объяснил ей, что голова у жуков так и называется «голова», его средняя часть, занимающая почти все туловище, – это «торакс», а нижняя часть – «брюшко». А знает ли она, спросил он, что у жуков две пары крыльев? Одна пара – тонкие деликатные крылышки, – собственно, и осуществляет полет, а вторая, жесткая, пара защищает первую. Разных жуков на созданной Господом Богом земле значительно больше, чем каких-либо других существ, и каждый из них в своем роде уникален.

– Какой-то он простенький, некрасивый, этот твой жук, – сказала Марджери отцу. Она не раз слышала, как тетки называли ее «простенькой» и «некрасивой». А вот ее братьев они так никогда не называли – те были «красавцы», «просто настоящие жеребцы».

– Ах, вот как тебе кажется! Но посмотри-ка сюда, – и отец перевернул страницу.

У Марджери ёкнуло что-то внутри, и она замерла от восторга.

На картинке был тот же жук, но увеличенный раз в двадцать. О, как же она ошиблась! Ошиблась настолько, что просто не могла сейчас поверить собственным глазам. Оказалось, что это крошечное существо ни капли не простенькое, ну вот ни капельки! Жук был красивой овальной формы и совершенно золотой, словно светящийся. Все у него было золотое – и голова, и торакс, и брюшко, и даже малюсенькие лапки! Казалось, сама Природа взяла и оживила некое ювелирное украшение, превратив его в насекомое. И конечно же, этот великолепный золотой жук был куда интересней и красивей, чем человек с рыбьим хвостом.

– Это золотой жук Новой Каледонии, – сказал отец. – Представляешь, как замечательно было бы найти такого и привезти сюда?

Но Марджери не успела ни сказать что-либо ему в ответ, ни задать те вопросы, что так и толпились у нее в голове: в дверях раздался звонок, и отец, разумеется, сразу встал и вышел в коридор, так аккуратно, почти ласково, прикрыв за собой дверь, словно она тоже была живым существом. И Марджери осталась наедине с цветным изображением жука. Она осторожненько коснулась его пальцем и услышала донесшийся из прихожей голос отца:

– Все? Как это – все?

До этого дня Марджери отцовской любви к насекомым не разделяла, хотя сам он частенько охотился на них в саду с сачком. Но в этом занятии ему помогали в основном ее братья. А сейчас, стоило ее пальцу коснуться изображения золотого жука, с ее душой произошло нечто странное: туда словно попала маленькая золотая искорка, и перед ней сразу открылось все ее будущее. Ей стало жарко и холодно одновременно. Она поняла, что непременно отыщет этого жука. Да, вот так просто. Отправится в эту Новую Каледонию, где бы она ни находилась, найдет жука и привезет его домой. У нее было такое ощущение, словно ее хорошенько стукнули по голове – более того, начисто снесли ей макушку. Она уже видела, как верхом на муле прокладывает путь, а сзади со всем снаряжением едет ее помощник.

Но когда преподобный Тобиас Бенсон снова вернулся в кабинет, он, похоже, успел совершенно позабыть и о золотом жуке, и о Марджери. Словно не замечая дочери, он медленно подошел к письменному столу и зачем-то стал рыться в бумагах, перебирая их и тут же кладя обратно, словно не находил среди них того, что искал. Он взял в руки пресс-папье, затем ручку, затем положил пресс-папье на то место, где раньше была ручка, а ручку все вертел в руках и, похоже, понятия не имел, куда ее приспособить. А может, и вовсе позабыл, для чего она вообще нужна. При этом он смотрел в одну точку, и по щекам его двумя тонкими дорожками безостановочно текли слезы.

– Все сразу? – снова вслух спросил он. – Как это – все?

Затем он что-то быстро вынул из ящика стола и, перешагнув через низенький подоконник распахнутого французского окна, вышел в сад. Марджери и осознать не успела, что происходит, когда ее отец застрелился.

2. Вы зачем взяли мои новые ботинки?

Мисс Бенсон давно заметила, что по классу ходит какая-то странная записка. Началось все на задних партах, но теперь действо захватило уже полкласса.

И еще этот смех. Сперва его почти не было слышно, но именно потому, что его пытались подавить, он звучал все громче и громче; у одной девочки от смеха даже икота началась, а ее соседка стала прямо-таки пунцовой. Но мисс Бенсон урок прерывать не стала. Она поступила точно так же, как и всегда: сделала вид, будто никакой записки нет и не было. Она, пожалуй, только голос чуть повысила, продолжая рассказывать, как и из чего в военное время можно испечь пирог, а девчонки все продолжали передавать друг другу эту записку.

Вообще-то Вторая мировая война была уже позади – она закончилась более пяти лет назад, – но карточки еще не отменили. Мясо было по карточкам, масло – по карточкам, как и лярд, маргарин, сахар, чай, сыр, уголь, мыло, сладости… Да все было по карточкам! Обшлага на жакете мисс Бенсон износились почти до лохмотьев, а старые туфли – ее единственная пара – промокали насквозь и ужасно хлюпали в дождливую погоду. Но отнести их в починку она не могла – тогда ей пришлось бы так и сидеть в мастерской в одних чулках неизвестно сколько времени и ждать, когда у мастера дойдут до них руки, так что она просто продолжала носить эти туфли, а они все больше и больше разваливались. Во многих местах по обе стороны улиц высились разрушенные бомбежками дома – порой в них не было ни одной комнаты с целыми стенами, а порой где-то уцелела даже электрическая лампочка, так и продолжавшая свисать с потолка; а в некоторых квартирах странным образом сохранилась только уборная со спускной цепочкой над отсутствующим унитазом, – и земля во всех садах и палисадниках была по-прежнему перекопана и превращена в огородные грядки, на которых британцы выращивали всякие полезные овощи. В воронках от бомб стопками лежали старые газеты. На перекрестках толпились демобилизованные мужчины, и форма болталась на них, словно снятая с чужого плеча; женщины выстаивали многочасовые очереди, чтобы купить крохотный кусочек жирного бекона. Можно было проехать на автобусе много миль, но не увидеть за окном ни одного цветочка, ни одного кусочка голубого неба. Господи, да Марджери все готова была отдать за кусочек голубого неба! Но, похоже, даже голубое небо выдавалось нынче по карточкам. А люди все продолжали говорить: ничего, это начало новой жизни, но почему-то каждый новый день был удивительно похож на предыдущий. Все те же очереди. Холод. Смог. Иногда Марджери казалось, что она всю свою жизнь прожила, питаясь какими-то жалкими объедками.

Теперь записка добралась уже до вторых парт. Шепот. Шиканье. Хихиканье. Дрожание плеч. Марджери как раз объясняла, как и чем смазать противень, когда кто-то, пихнув в спину девочку на первой парте, сунул ей в руку записку. На первой парте сидела Венди Томпсон, болезненная девочка, на лице которой застыло такое выражение, словно она ждет от жизни самого худшего; даже когда с ней говорили ласково, по-доброму, она выглядела какой-то запуганной. Венди в ужасе развернула записку, ойкнула и вдруг загоготала, как гусыня. И тут, как по сигналу, весь класс буквально взорвался. Девчонки словно с цепи сорвались. Они больше уже не пытались притворяться, ни о какой сдержанности и речи быть не могло. Но если они будут продолжать это безобразие, их услышит вся школа, и Марджери положила мел.

Смех стал потихоньку стихать, как только девицы заметили, что мисс Бенсон на них смотрит. Когда-то один умный человек посоветовал ей: либо тони, либо старайся выплыть. Но даже не пробуй стать им подружкой. Эти девочки – тебе не друзья. Учительница, преподававшая у них в школе рисование, сдалась уже через неделю. «Они гудят! – со слезами объясняла она в учительской. – А если спросишь, кто гудит, они, глядя мне прямо в глаза, отвечают: «Что вы, мисс, никто не гудит!» Чтобы тут работать, надо сперва наполовину оглохнуть».

Марджери сошла с кафедры и величественным жестом протянула руку.

– Венди, пожалуйста, отдай мне эту записку.

Венди сидела, опустив голову, точно испуганный кролик. Девочки на задних партах быстро переглянулись. Остальные сидели не шевелясь.

– Венди! Мне просто хочется узнать, что вы там такого смешного нашли. Может быть, и я с удовольствием посмеюсь вместе с вами.

Вообще-то Марджери не имела ни малейшего намерения читать эту записку. И уж совершенно точно не собиралась веселиться вместе с ними. Да еще с удовольствием. Ей хотелось поскорее развернуть записку и, увидев, что там такое, выбросить ее в мусорную корзину, а потом снова подняться на кафедру и благополучно закончить урок. До перемены оставалось совсем немного. А в учительской ее ждал горячий чай и даже какое-нибудь печенье.

– Ну, и где же она? – спросила Марджери.

Венди невероятно медленно протянула ей записку – быстрее, наверное, было бы ее по почте отправить.

– Ой, я не хотела, мисс… – пролепетала она.

Марджери развернула записку. За партами воцарилась полная тишина, словно кто-то накрыл весь класс звуконепроницаемой пеленой.

То, что она держала в руках, оказалось вещью весьма необычной. Это были не просто хиханьки-хаханьки с комментариями насчет того, до чего же занудны уроки домоводства. Это была настоящая карикатура. И довольно талантливая. В грузной и страшно неуклюжей старухе Марджери моментально и безошибочно узнала себя. Это, безусловно, была она со своей потрепанной и отвисшей сумкой-мешком. Со своими старыми драными туфлями, огромными, как паркетины. И две великанские ноги, всунутые в эти туфли, были, безусловно, ее – она разглядела даже непристойно выглядывавший в дыру большой палец. Вместо носа девчонки посадили ей на лицо натуральную картофелину, а вместо волос изобразили растрепанное гнездо какой-то сумасшедшей птицы. А еще они пририсовали Марджери усы – и не какие-нибудь стильные усики, а короткие жесткие усишки, как у Гитлера. И сверху красовалась надпись: «Дева Марджери!»

У Марджери перехватило дыхание. Ей казалось, что она вот-вот лопнет – такая смесь боли и гнева кипела у нее в душе. Ей хотелось сказать – нет, крикнуть: «Да как вы смеете?! Я совсем не такая! И на эту женщину ничуть не похожа!» Но выкрикнуть это она так и не могла. Наоборот, погрузилась в глубокое молчание. Она почему-то надеялась, что если промолчит и останется на прежнем месте, то в какое-то иррациональное мгновение карикатура попросту исчезнет и вся эта история тут же забудется. Но тут кто-то хихикнул, кто-то кашлянул, и она очнулась.

– Кто это сделал? – спросила она. Ей хотелось, чтобы вопрос прозвучал грозно, однако она пребывала в таком смятении, что не сумела заставить свой голос сформировать нужную интонацию, и прозвучал он странно пискляво и жалобно.

Ответа не последовало.

Но Марджери уже понесло. Она пригрозила классу дополнительным домашним заданием. Сказала, что весь обеденный перерыв они просидят в классе. И даже заявила, что вызовет заместителя директора по воспитательной работе, чтобы совсем уж напугать распоясавшихся девиц. Смеющейся Марджери видели, собственно, не так уж много раз, и один из них – это когда она застряла в дверях, нечаянно прищемив собственную юбку. («Никогда в жизни я так не смеялась, – призналась ей потом заместитель директора. – Вы были похожи на медведя, угодившего в ловушку».) Увы, ни одна из угроз не сработала. Девчонки продолжали сидеть смирно и молчали, явно решив промолчать до конца урока, лишь кое-кто стыдливо опустил глаза и слегка покраснел. Наконец прозвонил звонок, возвещавший большую перемену, и в коридоре за дверью сразу раздался оглушительный шум, словно пронеслась река, обладавшая множеством ног и голосов. И то, что ученицы отказались извиняться или назвать того, кто нарисовал карикатуру – не прогнулась даже Венди Томпсон! – заставило Марджери чувствовать себя какой-то особенно одинокой и нелепой. Она бросила записку в мусорную корзину, но по-прежнему ощущала ее присутствие. Это проклятая записка словно стала частью той атмосферы, что царила в классе.

– Урок окончен, – сказала она, ухитрившись произнести это вполне достойным, как ей показалось, тоном, взяла сумку и вышла из класса.

И едва она успела закрыть за собой дверь, как в классе грянул смех. «Венди, ты просто молодец!» – донеслись до нее громогласные возгласы девиц. Марджери быстро пошла по коридору мимо кабинета физики и кабинета истории, хотя толком не понимала, куда и зачем направляется. Ей необходимо было просто выйти на воздух, подышать полной грудью. В коридоре кишели ученицы, они заслоняли ей путь и пронзительно орали, как чайки. Но в ушах у Марджери все еще звучал тот торжествующий смех. Она попыталась выйти через запасной выход на игровую площадку, но дверь была заперта, а выйти через парадные двери она не могла, потому что они предназначались только для посетителей, а персоналу строго запрещалось ими пользоваться. Пройти через актовый зал? Нет. Там шла репетиция, и девочки в куртках и кроссовках исполняли какой-то спортивный танец, размахивая флагами. Марджери уже начинала опасаться, что теперь застрянет в здании школы навсегда. Она миновала витрину с наградами, завоеванными на школьных соревнованиях, споткнулась о коробку со спортивным инвентарем, потом об огнетушитель и чуть не упала. В учительскую! – сказала она себе. В учительской я, по крайней мере, буду в безопасности.

Марджери была женщиной весьма крупной. И знала это. А в последнее время она еще и совершенно распустилась и перестала следить за собой. Это она тоже знала. В девичестве она была высокой и стройной, даже худенькой, в точности как и ее братья; и глаза у нее были такие же ярко-голубые, как у них. И она довольно долго носила их старую одежду, что постоянно служило для нее источником неких внутренних страданий – и не столько их старая одежда сама по себе, сколько ее, Марджери, рост, ибо она выросла такой же высокой, как и ее братья. Впрочем, она еще в ранней юности научилась сутулиться. Но по-настоящему крупной женщиной – себе она казалась прямо-таки огромной – Марджери стала, когда у нее прекратились месячные. Ее вес все увеличивался и увеличивался, накладываясь слоями, в точности как у ее матери, и от избыточного веса у нее часто возникала сильная боль в бедренном суставе, порой застигавшая ее врасплох и заставлявшая прихрамывать. Однако до сегодняшнего дня она не понимала, что давно превратилась в посмешище для всей школы.

В учительской было слишком жарко и почему-то пахло подливкой от жаркого и старыми шерстяными кофтами. Когда Марджери вошла, никто не сказал ей «привет», никто ей даже не улыбнулся; большинство учителей мирно похрапывали. Завуч в плиссированной юбке – это была довольно шустрая женщина, но с вечно кислым выражением лица, – стояла в углу и, держа в руках коробку с кнопками, проверяла вывешенные на доске объявления. И Марджери не могла избавиться от ощущения, что все в учительской тоже видели эту карикатуру и вволю над ней посмеялись – да им и теперь еще смешно, даже тем, кто дремлет. Она налила себе чуть теплого чая, взяла пару оставшихся печеньиц и направилась к свободному креслу. Однако оказалось, что на сиденье кто-то оставил коробку с новыми спортивными бутсами для лакросса[2]. Марджери поставила коробку на пол и устало плюхнулась в кресло.

– Это мои ботинки, – не оборачиваясь, громко сообщила ей завуч.

Туман за окнами превратил деревья в некие расплывчатые пятна, высосав их почти до прозрачности; и трава выглядела скорее коричневой, а не зеленой. Двадцать лет жизни потеряла она, преподавая в школе домоводство, хотя готовить совсем не любила. Просто эта работа стала последней соломинкой. Тем более в объявлении было сказано: «Только одинокие женщины». И Марджери снова вспомнила нарисованный девчонками шарж и то, как дотошно они высмеяли ее ужасную прическу, разбитые туфли, старый, до основы изношенный жакет. Больно. И больно потому, что девочки-то правы. Да-да, они совершенно правы, ибо для всех и даже для себя самой – в первую очередь для себя самой! – Марджери давно превратилась в посмешище.

Она знала, что после школы пойдет домой, в свою квартиру, которая – несмотря на всю оставшуюся от теток тяжеловесную мебель – всегда казалась ей пустой и холодной. Сперва, правда, она будет долго ждать, надеясь, что, может быть, все-таки придет крошечный лифт, больше похожий на клетку и чаще всего не работающий, потому что жильцы вечно забывают как следует закрыть в кабине дверцы, но в итоге ей опять придется пешком тащиться на четвертый этаж. Потом она приготовит себе обед из того, что отыщется на кухне, вымоет и уберет посуду, а вечером примет аспирин и ляжет, чтобы почитать на ночь, и никто никогда не узнает – в том-то все и дело! – что она может, скажем, пропустить несколько глав или в один присест съесть все, что есть в доме; а если даже кто-то что-то и узнает или заметит, так ему это будет совершенно безразлично. Еще хуже Марджери бывало по выходным и в дни школьных каникул. Тогда ей порой за весь день не удавалось ни единым словом ни с кем перемолвиться. Домашние дела она, разумеется, делала очень медленно, всячески их растягивая, но всему же есть предел. И потом, сколько раз можно менять книгу в библиотеке, чтобы не показаться бездомной?

Перед Марджери вдруг возник образ жука, медленно умирающего в банке с эфиром.

Ее рука сама потянулась к стоявшей на полу обувной коробке. Поставив рядом чайную чашку, Марджери вынула из коробки спортивные бутсы, даже на секунду не задумавшись о том, что и зачем она делает. Бутсы были большие, черные и очень прочные. С толстой рифленой подошвой, не позволяющей скользить. Марджери встала.

– Мисс Бенсон, – окликнула ее завуч. – Извините, но зачем вы взяли мои новые ботинки?

Справедливый вопрос, но Марджери понятия не имела, как на него ответить. Ее тело, казалось, решило взять командование на себя, напрочь отключив мозг. Она прошла мимо завуча, мимо чайника, мимо остальных учителей – она, даже не оборачиваясь, знала, что они все тут же проснулись, завозились и растерянно уставились на нее, открыв от изумления рот, – и покинула учительскую, держа в одной руке бутсы для лакросса, а в другой свою сумку. Затем, пробравшись сквозь плотную толпу девочек, она торопливо двинулась к главному вестибюлю.

– Мисс Бенсон! – раздалось у нее за спиной. – Мисс Бенсон!

Господи, что это с ней, что она такое делает? Словно мало было того, что она унесла чужие ботинки, так ее руки, похоже, решили пойти дальше и, как бы компенсируя ту мертвенную пустоту, что царила в ее душе, стали без разбора хватать все подряд. Серебряный кубок, связку спортивных нагрудников с номерами и даже огнетушитель. Марджери пребывала в каком-то ужасном состоянии: вместо того чтобы извиниться и вернуть вещи обратно, она только все усугубляла, поступая в тысячу раз хуже. Она широким шагом миновала директорский кабинет и ту запертую дверь, что вела на спортивную площадку, и оказалась в главном вестибюле – которым, как всем известно, преподавательскому составу было строго запрещено пользоваться в течение рабочего дня и который был сплошь увешан портретами прежних директоров, точнее, директрис, и они все до одной определенно были девственницами.

Завуч по-прежнему тащилась за ней следом, с каждой секундой подбираясь все ближе.

– Мисс Бенсон! Мисс Бенсон!

Марджери лишь с третьей попытки смогла открыть тяжелую парадную дверь, с огромным трудом удерживая в руках все то, что прихватила по дороге. Она, например, никак не ожидала, что огнетушитель окажется таким увесистым. Ей казалось, что она несет на руках тяжеленького полуторагодовалого ребенка.

– Мисс Бенсон, как вы смеете?

С силой потянув на себя дверь, Марджери успела не только проскользнуть в образовавшуюся щель, но и, обернувшись, мельком увидеть белое, застывшее лицо преследовавшей ее женщины. Завуч теперь была уже так близко, что казалось, вот-вот вцепится ей в волосы, и Марджери в ужасе с силой захлопнула дверь, услышав пронзительный крик своей преследовательницы и подумав, что, наверное, повредила ей руку. У нее мелькнула мысль, что надо бы прибавить ходу, но тело ее, уже успевшее проявить невероятную активность, явно свои возможности исчерпало и теперь нуждалось в отдыхе. Впрочем, гораздо хуже внезапно навалившейся на Марджери усталости было то, что теперь за ней гналась уже целая толпа – несколько учителей и небольшая, но довольно плотная группа возбужденных учениц. Выбора у нее не оставалось, и она продолжала бежать, хотя в груди у нее жгло огнем, ноги подкашивались, а тазобедренный сустав уже буквально разламывался от боли. Когда она, спотыкаясь и пошатываясь, миновала теннисные корты, ей показалось, что мир начал вращаться в обратную сторону. Бросив в первую же канаву огнетушитель, кубок за победу в волейбольном соревновании и спортивные нагрудники с номерами, она ринулась к главным воротам. Увидев, что автобус номер семь медленно вырастает над вершиной холма, Марджери, неуклюже подпрыгивая и прихрамывая, поспешила к автобусной остановке, стараясь как можно быстрее переставлять огромные ступни своих великолепных длинных ног и по-прежнему зажимая под мышкой коробку, в которой с грохотом мотались чужие ботинки, словно схваченного в охапку строптивого домашнего любимца.

– Даже не надейтесь, что вам это с рук сойдет! – донеслось до нее, когда до автобусной остановки оставалось всего несколько шагов.

Автобус, обогнав Марджери, остановился. Свобода была совсем рядом, но как раз в этот момент тело Марджери отказалось ей повиноваться; видимо, ее настиг шок от пережитого. Кондуктор дал звонок; автобус начал медленно отползать от остановки, где Марджери наверняка бы и осталась, если бы два каких-то решительных пассажира не втащили ее внутрь, ухватив за лацканы жакета. Оказавшись внутри, она застыла в нелепой позе, вцепившись в стойку у двери, не в силах вымолвить ни слова и почти ничего не видя перед собой, а автобус тем временем увозил ее все дальше от школы. Ни разу в жизни Марджери Бенсон не совершила ни одного предосудительного поступка. Ни разу в жизни она ни у кого ничего не украла, если не считать того, что однажды – всего однажды! – она сознательно не вернула одному мужчине его носовой платок. И сейчас от ужаса у нее шумело в ушах, сердце билось болезненно и сильно, а по спине бегали мурашки. Но единственное, о чем она в данный момент была способна думать, это некое место, носящее название Новая Каледония.

На следующее утро Марджери поместила в «Таймс» объявление: Требуется помощник, говорящий по-французски, для экспедиции на другой конец света. Все расходы беру на себя.

3. Какая глупая женщина!

В тот день, когда отец показал Марджери свою книгу о невероятных существах, с ней что-то произошло. Она даже не знала, как объяснить это ощущение. Казалось, ей велели нести нечто драгоценное, что она даже на землю опустить не имеет права. И однажды она сказала себе: я непременно найду в Новой Каледонии этого золотого жука и привезу его домой. И, дав себе это обещание, она неким образом – как бы косвенно – почувствовала, что ее отец так был бы этому рад, что тоже вернулся бы домой. Если не физически, то, по крайней мере, метафорически.

Однако архипелаг Новая Каледония принадлежал Франции и находился в южной части Тихого океана, и между ним и Британией было более десяти тысяч миль, в основном по морю. Только до Австралии пришлось бы пять недель плыть на корабле, а потом еще шесть часов лететь на гидросамолете до главного острова Новой Каледонии. Этот остров, длинный и узкий, примерно двести пятьдесят миль в длину и всего двадцать пять в ширину, своей формой напоминающий скалку, был как бы подвешен к горной цепи, протянувшейся от его северной оконечности до южной. Столица Новой Каледонии находилась как раз в южной оконечности острова, и оттуда нужно было бы еще как-то добраться до самой северной его оконечности и снять там домик в качестве базового лагеря. После чего пришлось бы не одну неделю потратить на восхождение к вершине горы, но сперва потребовалось бы прорубить в дождевом лесу хоть какую-то тропу. Лишь после этого можно было бы приступить к поискам, означавшим бесконечное ползание на четвереньках, ночевки в гамаке, перетаскивание на себе необходимого экспедиционного оборудования, не говоря уж об укусах насекомых и удушливой влажной жаре. В общем, совершить подобную экспедицию казалось почти равносильным полету на Луну.

Много лет назад Марджери коллекционировала вещи, которые напоминали ей о том, что она любила, и поддерживали в ней чувство реальности. Основу ее коллекции составляли ожерелье из жуков, карта Новой Каледонии и иллюстрированный карманный путеводитель по островам архипелага, подготовленный преподобным Хорасом Блейком. Примерно в то же время Марджери удалось совершить кое-какие важные открытия: установить возможные размеры золотого жука, его форму и точное место обитания. Тогда она еще вовсю строила планы насчет возможной экспедиции. А потом вдруг все это кончилось. Точнее, кончилась сама ее жизнь. Да, ее прежняя жизнь внезапно закончилась, замерла. И хотя порой она все же невольно останавливала взгляд на всем, что издали казалось капелькой золота, а на самом деле было просто мусором, но всякую надежду когда-либо попасть в Новую Каледонию она давно оставила. Однако на этот раз Марджери твердо решила: она непременно осуществит свой давний план! Она отправится на поиски золотого жука, который так до сих пор и не был найден, и постарается, во‑первых, найти его раньше всех прочих, а во‑вторых, сделает это, пока еще не стала слишком стара, чтобы отправиться в столь далекое морское путешествие. Ведь на будущий год ей стукнет уже сорок семь. Это, конечно, пока не старость, но все же она скорее пожилая, а не молодая. Во всяком случае, чересчур старая, чтобы ребенка родить. Да ее матери было всего сорок шесть, когда она умерла! А ее братья и до двадцати пяти не дожили. В общем, Марджери чувствовала, что время ее истекает.

Вряд ли кто-то счел бы ее намерение отправиться в Новую Каледонию хорошей идеей. Прежде всего, настоящим коллекционером Марджери не была, хотя, конечно, умела правильно умертвить жука и наколоть его с помощью крошечных булавок. Но ни в одном музее она никогда не работала. Да и загранпаспорта у нее не было, и по-французски она совсем не говорила, и вряд ли кто-то решился бы отправиться вместе с ней в такую даль ради крошечного насекомого, которого там, возможно, и вовсе нет. Марджери написала в Королевское энтомологическое общество, спросив, не будут ли они так любезны, чтобы субсидировать ее поездку, и ей весьма любезно ответили отказом. А ее лечащий врач заявил, что экспедиция на другой конец света для нее равноценна самоубийству. Да и банковский менеджер, к которому Марджери обратилась за советом, сразу сказал, что имеющейся у нее на счету суммы наверняка не хватит, чтобы покрыть все расходы на экспедицию. И потом, добавил он, вы же все-таки леди.

– Благодарю вас, – ответила Марджери. Более приятных слов ей давно уже никто не говорил.

На ее объявление откликнулись четверо: некая вдова, учительница на пенсии, демобилизованный солдат и молодая женщина по имени Инид Притти. Эта Инид Притти явно пролила чай прямо на письмо – собственно, и письмо-то было написано на обратной стороне списка необходимых покупок, – а ее грамотность вызвала у Марджери приступ отчаяния. Инид заявила в письме, что хотела бы «пражить жизь и увидить свет!». А на другой стороне листка было написано: «купить марковку», «ичный парашок» и «бичевку». Марджери даже отвечать ей не стала. А остальным ответила: кратко рассказала о жуке и пригласила своих потенциальных помощников на чай в кондитерскую «Лайонз Корнер Хаус»[3], сообщив, что она будет «в коричневом», а на стол положит карманный путеводитель по Новой Каледонии. Она специально предложила встретиться днем в надежде, что так ей не придется тратиться на полный обед для новых знакомых; кроме того, среда, на которую она назначила встречу, была самым дешевым из будних дней. Бюджет требовал от нее экономии.

Из школы она также получила письмо. В нем директриса лишь слегка коснулась темы похищенного огнетушителя и нагрудных спортивных повязок с номерами, однако потребовала незамедлительного возвращения бутсов для лакросса, принадлежащих завучу. Она также сообщила Марджери, что, поскольку та «стала красть чужую обувь», в ее услугах в качестве преподавателя домоводства школа больше не нуждается.

Впрочем, странное безумие, овладевшее Марджери в учительской, давно прошло без следа, и воспоминания о нем вызывали у нее лишь нервную паническую дрожь. Господи, что это на нее тогда нашло? Зачем она украла чужие ботинки? Она ведь тогда не просто сбежала из класса и из школы – она ушла с работы, сделав возвращение туда абсолютно невозможным. В тот день она, едва добравшись до дому, сразу же спрятала проклятые ботинки под матрас, чтобы уж точно больше их не видеть, но разве так легко спрятать что-то от самой себя? Тогда уж, по крайней мере, нужно находиться вне того помещения, где это спрятано. В общем, позабыть об украденных ботинках Марджери оказалось не легче, чем о том, что у нее две ноги. Несколько дней она провела в каком-то странном оцепенении, едва осмеливаясь пошевелиться. Это все они! – думала она. Надо от них избавиться. И она решила отослать ботинки в школу по дороге в кондитерскую «Лайонз», однако работница почты потребовала показать, что внутри посылки, и тут уж у Марджери окончательно сдали нервы. Она схватила посылку, развернулась и пошла прочь. Как раз в этот момент небеса словно разверзлись и полил такой дождь, что одна из ее дряхлых коричневых туфель окончательно развалилась. Теперь она попросту болталась у нее на ноге, хлопая на ветру. Да к черту все это! – решила Марджери.

И надела новые ботинки.

Но тут возникла новая проблема. Оказалось, что даже днем в среду в кондитерской «Лайонз Корнер Хаус» полно народу. Во всяком случае, куда больше, чем ожидала Марджери. Складывалось впечатление, будто всем жительницам Лондона вдруг захотелось выпить чаю именно там, и все они, словно сговорившись, надели коричневое. Марджери заняла столик у окна, положила перед собой путеводитель и список вопросов и почувствовала, что от волнения у нее совершенно пересохло во рту, а язык стал жестким, как наждак, и страшно неповоротливым. Короче, она едва способна была говорить, когда вдруг услышала:

– Мисс Бенсон?

Она так и подскочила. Рядом с ней стоял первый кандидат. Она и не заметила, как он подошел к ее столику. Он был высокий, с нее ростом, но ужасно тощий, кожа да кости, а голова выбрита так, что просвечивала белая кожа на черепе. Явно демобилизованный, но старая форма висела на нем, как на вешалке.

– Мистер Мундик, – представился он.

Марджери никогда не принадлежала к числу женщин, нравящихся мужчинам. Впрочем, она и женщинам-то не особенно нравилась. Чуть замешкавшись, она протянула Мундику руку для рукопожатия, но он уже и без приглашения начал садиться – все вместе это выглядело как танец, который с самого начала явно не заладился, – и в итоге она нечаянно ткнула ему протянутой рукой прямо в ухо и, видимо, довольно ощутимо.

– Вам нравится путешествовать, мистер Мундик? – задала она свой первый вопрос, краем глаза заглядывая в блокнот.

Он сказал, что нравится. И сообщил, что служил в Бирме. А потом оказался в лагере для военнопленных.

Когда он вытащил и показал Марджери свой паспорт, она была потрясена. С фотографии глядел огромный, прямо-таки здоровенный молодой мужчина не старше тридцати, с бородой и густыми вьющимися волосами, а сейчас напротив нее сидел какой-то ходячий скелет. Казалось, у нынешнего мистера Мундика даже глаза слишком велики для его невероятно исхудавшего лица; и сам он настолько отощал, что кости буквально торчали сквозь кожу. И потом, он показался Марджери ужасно нервным: даже в глаза ей толком смотреть не мог, да и руки у него все время тряслись. На самом деле только эти его трясущиеся руки, пожалуй, и принадлежали тому человеку на фотографии. Настоящие крупные мужские руки размером чуть ли не с байдарочные весла.

Марджери вежливо перевела разговор на жука и, вытащив карту Новой Каледонии, которая от старости стала уже прозрачной на сгибах, указала мистеру Мундику на самый большой остров – длинный и узкий, чем-то похожий на скалку. «Этот остров называется Большая Земля», – пояснила она, стараясь говорить медленно и очень отчетливо: почему-то ей казалось, что мистер Мундик с трудом ее понимает. Затем она поставила на верхнем, самом северном, конце острова крестик и сказала: «Я полагаю, что жука мы найдем вот здесь».

Вообще-то она надеялась, что этот Мундик проявит хоть какой-то энтузиазм. Ей и улыбки было бы достаточно. Но он даже не улыбнулся. Наоборот, он как-то нервно потер руки – точнее вытер их о штаны – и заявил: «Там же наверняка полно змей!»

Марджери все-таки рассмеялась. Странно, смеяться она совсем не собиралась. Наверное, это вышло случайно: она ведь тоже страшно нервничала. Но мистер Мундик не только не стал смеяться вместе с нею, но и одарил ее гневно-презрительным взглядом, явно выведенный из себя этим неуместным смехом. Затем он вновь потупился, изучая столешницу и жутким образом выкручивая и растирая собственные пальцы.

Марджери объяснила, что змеи в Новой Каледонии не водятся. И некоторое время рассказывала о том, каких еще животных там не встретишь. Мундик немного успокоился, узнав, что там нет также крокодилов, ядовитых пауков и птиц-стервятников. Там, правда, есть довольно крупные ящерицы и тропические тараканы, а также такие не слишком приятные твари, как морские змеи, но это, собственно, и все.

Но до сих пор никто еще, продолжала Марджери, так и не сумел поймать ни одного жука с золотистыми мягкими крыльями, обитающего в цветах, такие жуки называются малашки. Большинство ученых вообще не верят в их существование. В имеющихся коллекциях можно встретить и золотых скарабеев, и золотых долгоносиков, но золотой малашки нет ни в одной из них. Если во время экспедиции они сумеют найти хотя бы одного такого жука, это уже будет настоящей научной сенсацией, хотя он совсем маленький, примерно с божью коровку, но более изящной формы. Марджери даже голос понизила и наклонилась поближе к своему собеседнику: с тех пор, как она приняла решение непременно найти золотого жука, ей все время казалось, что и все остальные тоже его ищут, даже те, кто в данный момент с удовольствием пьют чай с мясными пирожками в «Лайонз Корнер Хаус». Кроме того, есть ведь и владельцы частных коллекций, которые готовы заплатить целое состояние за жука, который пока еще даже не найден.

Затем она изложила Мундику свои доказательства. Сперва письмо от Дарвина к его другу Альфреду Расселу Уоллесу[4], в котором он (сам Дарвин!) упоминает, что не раз слышал о неком жуке, похожем на каплю расплавленного золота. Затем дневник одного миссионера, где тот рассказывает о горе, имеющей форму тупого или сломанного зуба мудрости, на которой он наткнулся на маленького и совершенно золотого жука, и жучок этот был так прекрасен, что миссионер упал на колени и помолился. Золотого жука видел также один коллекционер редких орхидей и даже чуть не поймал его; поднявшись высоко в горы в поисках своих орхидей, он успел увидеть в воздухе золотистый промельк – пролетевшего жука, – но не сумел вовремя подхватить с земли сачок. Все эти свидетельства были связаны с одним и тем же островом Большая Земля в Новой Каледонии, а если правы и тот миссионер, и тот собиратель орхидей, то жука следует искать именно в северной части острова. Следует, правда, учесть, что в прошлые времена коллекционеры предпочитали оставаться на юге острова или на побережье, где местность не такая гористая и опасная и где они чувствовали себя в большей безопасности от местного населения.

С научной точки зрения этого жука еще как бы и не существует, пояснила Марджери, поскольку он не был должным образом описан и представлен Музею естественной истории[5], а также не получил соответствующего латинского названия. Так что, сказала она, мы должны будем привезти домой по крайней мере три пары этих насекомых, причем правильно наколотых, ибо если они окажутся как-то повреждены, то для науки будут совершенно бесполезны. В Музей также необходимо будет представить детальные зарисовки жука и подробные дневниковые записи. И в завершение Марджери сообщила мистеру Мундику, что хотела бы, чтобы жук был назван в честь ее отца: жук Бенсона. Dicranolaius bensoni.

Но мистера Мундика, похоже, совершенно не интересовало, кто и как назовет какого-то там жука. Его и сам-то жук не особо интересовал. И он решил сразу, минуя ту часть разговора, в которой Марджери рассказывала ему о сути предстоящей работы, перескочить к той завершающей ее части, в которой он как бы соглашался принять ее предложение, пропустив, однако, самую важную часть – когда она, собственно, и должна была бы это предложение сделать. Да, сказал Мундик, он согласен возглавить экспедицию и с оружием в руках будет защищать мисс Бенсон от дикарей, а еще подстрелит дикую свинью, которую она в лагере зажарит на костре. И, не теряя времени, мистер Мундик осведомился о точной дате отъезда.

Марджери нервно сглотнула. У этого мистера Мундика явно шарики за ролики зашли. И она еще раз напомнила ему, что ищет золотого жука; что на дворе 1950 год, а значит, в ружьях нет никакой необходимости; что Новая Каледония населена отнюдь не дикарями – во всяком случае, пятьдесят тысяч американских военных, расквартированных там во время войны, явно были в полной безопасности. Кроме того, сказала она, там множество французских кафе и магазинов, но можно найти и закусочные с гамбургерами, и бары с молочными коктейлями. К тому же преподобный Хорас Блейк советует – и Марджери торжественно, как Библию, подняла свой любимый путеводитель – использовать в качестве подарков местному населению всякие галантерейные мелочи вроде молний, а еще сладости; что же касается запасов продовольствия, то она намерена взять с собой исключительно британскую еду в виде консервов и пакетиков.

– То есть, по-вашему, я не подхожу для того, чтобы возглавить эту экспедицию? – Мистер Мундик даже кулаком по столу пристукнул, чудом не разбив солонку и перечницу. – И вы хотите сказать, что прекрасно и без меня обойдетесь?

Он вдруг резко вскочил. Казалось, чья-то невидимая рука нажала на кнопку у него внутри. Марджери никак не могла понять, чем она вызвала подобную реакцию. Мистер Мундик орал так, что брызги слюны во все стороны летели у него изо рта.

– Какая вы глупая женщина! – заявил он Марджери. – Вы непременно заблудитесь в дождевом лесу! Вы свалитесь в какую-нибудь яму да там и умрете, поскольку не сможете выбраться…

Потом он схватил со стола свой паспорт и удалился. Марджери смотрела ему вслед. Несмотря на высокий рост, он казался маленьким из-за обритой почти наголо головы и одежды, которая стала ему слишком велика; стиснув костлявые кулаки, он, старательно обходя официанток в изящных беленьких шляпках, стремительно проталкивался сквозь толпу тех, кто в обеденный перерыв зашел сюда поесть и вежливо выжидал возможности занять освободившееся место. Вид у Мундика был такой, словно он ненавидел всех этих людей разом и каждого из них по отдельности.

Марджери понимала: этот человек стал жертвой войны, но совершенно не представляла, как она могла бы ему помочь.

Вторая претендентка, вдова, пришла на встречу даже раньше Марджери (и это уже было очень хорошо) и попросила принести ей всего лишь стакан воды (что было еще лучше). Впрочем, вскоре выяснилось, что она несколько ошиблась, решив, будто Марджери собралась в совсем другую Каледонию[6], как любят называть свою страну шотландцы. Нет, сказала Марджери, экспедиция отправляется в Новую Каледонию, ту самую, что на другом краю земного шара.

На этом их беседа и закончилась.

Теперь Марджери лишь с трудом удавалось держать себя в руках. Исходных претендентов и всего-то было четверо, но Инид Притти пришлось исключить из списка с самого начала. Затем выяснилось, что мистер Мундик срочно нуждается в медицинской помощи, а третья претендентка сбежала, не просидев и трех минут. Марджери уже начинало казаться, что на экспедиции – мечте всей ее жизни – придется поставить крест, когда явилась та учительница-пенсионерка, мисс Гамильтон. Она решительным шагом направилась прямо к ее столику, одетая в макинтош, который вполне можно было бы использовать и как штору для затемнения. Ее юбка, посаженная в талии на резинку, была весьма практичного оттенка коричневой подливки, способного скрыть любые пятна. А еще у мисс Гамильтон была борода – не то чтобы внушительная, но все-таки довольно заметная, не просто несколько жалких вьющихся волосков. Марджери эта женщина сразу понравилась. Она приветственно помахала мисс Гамильтон рукой, и та помахала ей в ответ.

Но едва Марджери начала рассказывать о жуке, как мисс Гамильтон вытащила записную книжку и принялась задавать свои собственные вопросы, причем некоторые по-французски. Интересуется ли Марджери бабочками? (Нет. Только жуками. И надеется привезти домой немало представителей отряда жесткокрылых.) Сколько времени займет экспедиция? (Пять с половиной месяцев, включая дорогу.) Арендовала ли мисс Бенсон домик или хотя бы хижину в качестве базового лагеря? (Нет еще.) Это интервью показалось Марджери несколько странным, как бы перевернутым вверх тормашками, но она тем не менее была в восторге. У нее создалось впечатление, словно она встретилась с новой, улучшенной версией себя самой, но не страдающей чрезмерной нервозностью и знающей нужный иностранный язык. И лишь когда мисс Гамильтон спросила, где Марджери работает, та запаниковала. Она, правда, назвала номер своей школы, но тему все же поспешила сменить, а ноги в новых ботинках спрятала под стул – вряд ли ее ботинки могли навести мисс Гамильтон на какие-то подозрения, однако чувство вины, как известно, логике не поддается.

– В качестве помощницы вы, разумеется, ни в коем случае не возьмете такую вот крашеную потаскушку, – презрительно заметила мисс Гамильтон, когда мимо их окна процокала каблучками одна из многочисленных блондинок с чересчур ярким макияжем. – Чем во время войны помогли нашей стране подобные молодые особы? Только и делали, что на спину ложились да ноги пошире раздвигали! Семейное положение?

– Что, простите?

– Семья у вас есть?

– Нет, меня вырастили две тетки.

– Братья-сестры имеются?

– У меня было четыре брата. Все они погибли в один и тот же день во время сражения при Монсе.

– А родители ваши где?

– Они тоже умерли.

Тут Марджери пришлось некоторое время помолчать. Правда о смерти отца представлялась ей чем-то вроде пропасти, по краям которой расставлены таблички «Держитесь подальше!». И она никогда не решалась подойти к самому краю. Смерть матери, впрочем, она воспринимала совершенно иначе. Возможно, потому что за матерью смерть пришла, когда она, как всегда, дремала в своем кресле. И хотя именно Марджери первой обнаружила, что мать умерла, это не стало для нее чрезмерным потрясением. Успокаивало ее и то, что мертвая мать выглядела почти так же, как живая. Что же касается братьев, то они погибли так давно, что Марджери привыкла считать себя единственным ребенком в семье. Так сказать, последней банкой, выпущенной на фабрике Бенсонов. Конечной точкой в линии их рода.

Мисс Гамильтон сказала:

– Две мировые войны создали у нас особую нацию – женщин-одиночек. Но мы не должны зарывать в землю свои таланты. – Она таким резким движением вскинула сумку на плечо, словно та пыталась сбежать, а хозяйка ни в коем случае не намерена была ей это позволить.

– До свидания, мисс Бенсон. Похоже, нас ждет чудесное приключение! Считайте, что я в команде.

– Вы хотите сказать, что готовы участвовать в экспедиции?

– Да я ни за что на свете такой возможности не упущу!

Было бы неправдой сказать, что Марджери всю дорогу домой бежала вприпрыжку. Вприпрыжку она не бегала с раннего детства. И потом, уже стемнело, пошел дождь, сгустился туман, да и новые ботинки сильно натерли ей пятки. Так что шла она медленно, довольно сильно прихрамывая, но все, мимо чего она проходила – грязные полуразрушенные здания с изрешеченными, будто со шрамами от шрапнели стенами, женщины в бесконечных очередях за продуктами, мужчины, переодевшиеся в штатское платье, словно снятое с чужого плеча, – казалось не более чем драгоценным воспоминанием о чем-то, давно оставленном ею в прошлом. В одно мгновение, правда, ей показалось, что кто-то упорно ее преследует, и она даже обернулась, но никого позади не увидела и решила, что эти шаги ей просто почудились в густом тумане, из которого люди словно выныривали и тут же снова исчезали, растворяясь в нем, точно капли чернил, упавшие в воду. Сегодня Марджери рассказала о золотом жуке троим незнакомцам, и, хотя двое из них поспешили сбежать, услышав о предстоящих трудностях, сам жук стал для нее куда более реальным, и, как ни странно, вполне реальной казалась ей теперь и возможность его отыскать. Марджери открыла сумочку, чтобы достать ключ, и мимолетно удивилась тому, что ее старой карты в сумочке нет и непонятно, куда она могла деться; впрочем, забеспокоиться по этому поводу она не успела, потому что под дверью увидела конверт с письмом от ее директрисы.

С сожалением вынуждена Вам сообщить: поскольку Вы так и не соизволили вернуть похищенную обувь, Ваше дело передано в руки полиции.

У Марджери ёкнуло сердце, как если бы она ехала в лифте и кто-то внезапно нажал на кнопку «стоп». Она спрятала письмо под матрас и вытащила из-под кровати чемодан.

4. Немедленно убери его оттуда!

Много лет Марджери не знала толком, что именно произошло с ее отцом, когда он так неожиданно вышел в сад прямо через открытое французское окно. Вскоре после этого она услышала выстрел, потом увидела на стекле брызги крови, и это так ее напугало, что она словно приросла к стулу и еще долго не могла пошевелиться. Затем она услышала множество других звуков – крики сотен вспугнутых птиц, пронзительные вопли матери; весь домик священника вдруг наполнился какими-то новыми голосами. И Марджери больше уже не знала, где находиться безопасно, а где нет. Перед глазами у нее были только те красные брызги на оконном стекле, а единственным человеком, в котором она сейчас действительно нуждалась, был ее отец. И когда кому-то все же пришло в голову поискать девочку, оказалось, что она спряталась в отцовском кабинете на полу, скорчившись между письменным столом и книжным шкафом. Тот, кто ее разыскал – она никогда раньше этого человека не видела, – тоже лег на пол под углом к ней и попытался ласковыми уговорами выманить ее из той щели, в которую она забилась; он объяснил, что с ее отцом произошел несчастный случай и теперь ей нужно постараться вести себя хорошо, никому больше не причинять беспокойства и под мебелью ни в коем случае не прятаться.

В течение нескольких последующих недель из домика священника исчезло буквально все. Исчезли не только повар и горничная, но, казалось, и то, что составляло саму суть прежней жизни этой семьи. Марджери смотрела, как до боли знакомые ей вещи – стол, на который она с разбегу налетела, когда ей было четыре года, гардероб, где она однажды пряталась чуть ли не целый день, биты для крикета, принадлежавшие ее братьям, отцовские книги – погрузили в повозки и куда-то увезли. А потом дом покинули и они с матерью – мать в глубоком трауре, Марджери в старых брюках, доставшихся ей от одного из братьев, и в колючей соломенной шляпке. Все их имущество поместилось теперь в одном-единственном чемодане.

Они сели на поезд и отправились в Лондон, к теткам Марджери. Мать, притулившись в уголке купе, то и дело задремывала, а Марджери пересчитывала остановки и вслух читала названия каждой. Мать Марджери была женщиной весьма крупной, однако мягкости в ней не было ни капли. Скорее уж она могла показаться плотной, даже какой-то твердой. Во всяком случае, под руками Марджери, когда та пыталась ее обнять. А теперь, пожалуй, она стала и еще тверже.

– Теперь уж мне никогда больше счастья не видать, – все повторяла она, словно горе было чем-то вроде шляпы, которую можно надеть, а можно и снять.

И Марджери – не поняв смысла сказанных слов – высунулась в окно и со счастливым видом провозгласила, что уже видна река Темза.

Тетя Хейзел и тетя Лорна, сестры отца Марджери, были близнецами. Обе очень религиозные, они даже в хорошую погоду одевались во все черное и молились не только перед каждой трапезой и после нее, но иногда и во время. Нормальных разговоров они не вели, а выдавали нечто вроде памятных деклараций: «Возрадуемся в страданиях наших, зная, что страдание порождает стойкость и умение переносить боль», или: «Никогда нам не будет ниспослано больше, чем мы способны вынести». Подобные сентенции некоторые женщины любят вышивать на салфетках. Тетки старались непременно выполнять ту работу по дому, которая приличествует старым девам, принадлежащим к определенному классу общества: без конца вытирали пыль, пересчитывали белье перед стиркой и после нее – хотя сами, разумеется, никогда не стирали, – полировали столовое серебро, пока оно не начинало сиять ярче солнца. Все остальное они предоставляли заботам Барбары, старой служанки, живущей у них чуть ли не всю жизнь, которой маленькая Марджери весьма побаивалась. Барбара закручивала волосы в узел высоко на макушке и любое указание тетушек воспринимала как личное оскорбление.

У тети Хейзел и тети Лорны была собственная квартира в Кенсингтоне, в многоквартирном доме с лестницей в целую сотню ступенек. А вот сада при доме не было вообще; был только общий двор с игровой площадкой. Едва в квартиру внесли их чемодан, мать Марджери без сил рухнула в кресло, стоявшее у окна; сейчас она была похожа на тряпочную куклу, из которой высыпалась вся набивка. А тетя Хейзел спокойно, как ни в чем не бывало поправила кочергой горевшие в камине дрова. А тетя Лорна неторопливо задернула шторы. Лишь после этого они стали рассматривать Марджери, стоявшую посреди комнаты, тесно заставленной громоздкой мебелью, абсолютно не сочетающейся с размерами столь небольшой гостиной и создающей ощущение, что человеку здесь тесно и мебель его вот-вот сплющит. Рассмотрев Марджери, тетки испуганно заявили, что она слишком велика для девочки, да еще и одета как мальчик. На что мать, устало зевнув, сообщила, что Марджери все еще растет, вот и возникают постоянные проблемы с одеждой. «Можно я пойду поиграю? – спросила Марджери. – Ну, пожалуйста!» Мать не ответила, а тетки сказали, что она, конечно, может поиграть на площадке перед домом, только там нельзя кричать и мять цветы. И тогда Марджери решилась задать следующий вопрос: «А мой папа скоро приедет?» В ответ все три женщины закрыли глаза и примолкли. Марджери даже решила, что они молятся.

Первой опомнилась тетя Хейзел и воскликнула: «Чай?»

«Да-да, – сказала тетя Лорна, – позвони Барбаре».

«Господи, как ужасно я устала», – зевнула мать Марджери.

И еще несколько месяцев все продолжалось в том же духе. Марджери слонялась во дворе и очень старалась не кричать и не мять цветы, а дома, стоило ей спросить, нет ли писем от папы и когда они, наконец, поедут домой – а иной раз она еще и о братьях спрашивала, – тетки тут же звонили в колокольчик и вызывали Барбару, а мать закрывала глаза, словно охваченная такой невероятной усталостью, которая, как в волшебной сказке, может длиться столетиями, и после этого в гостиную буквально врывалась разъяренная Барбара с переполненным яствами чайным подносом. Никому из них, видите ли, не хотелось причинять ребенку боль. На самом деле они действительно стремились уберечь ее нежную душу от боли – а еще больше им хотелось уберечь ее от позора, – но получалось наоборот: Марджери словно вступала на некую заколдованную территорию, где нет ни границ, ни верстовых столбов, где все спят и не спит только она одна. Постепенно в душе ее поселилась паника. Она стала писаться в постель. Стала плакать из-за пустяков. Какое-то время она бросалась к каждому мужчине в бинтах или на инвалидной коляске и заглядывала ему в лицо, проверяя, не ее ли это папа. Наконец ее мозг не выдержал и сам принял решение не хранить в памяти то, что явно не предназначено для хранения, и в памяти Марджери образовался некий провал: исчезло все то, что было в ее жизни до переезда к теткам. Война закончилась, и ее братья и отец остались в том времени, которое теперь казалось ей невероятно далеким – так бывает, когда пытаешься рассмотреть что-то на противоположном, дальнем берегу озера, – и хотя порой она скучала по ним, но боли при этом не испытывала. Да и в том, что семья у них теперь исключительно женская, не было, в конце концов, ничего странного: целое поколение мужчин было начисто сметено войной.

А жизнь продолжалась. Тетки переодели Марджери, заменив мальчишечьи обноски простыми добротными платьями, и, если девочка не бегала и не шумела, они ее практически не замечали. Ей подыскали школу, которую она изредка посещала, но всегда держалась в сторонке. Мать Марджери по-прежнему целыми днями просиживала в излюбленном кресле и становилась все тяжелее – она не только сильно прибавила в весе, но тяжелыми стали ее взгляд и голос. И по-прежнему ни мать, ни тетки ни слова не говорили Марджери об отце. Она даже его книгу о невероятных существах постепенно позабыла.

Однажды, вбежав среди дня в гостиную, Марджери с изумлением увидела, что все четыре женщины влезли на стулья и кресла и как-то странно на них балансируют. Даже служанка Барбара. Даже мать Марджери, которая не совершала столь резвых телодвижений уже многие годы.

– Немедленно убери его оттуда! – взвизгнула Барбара тоном отнюдь не служанки. И все четыре женщины дружно указали на окно.

Марджери увидела, что там, прицепившись к занавеске, точно маленькая черная брошь, сидит жук. «Привет», – сказала она жуку и, чувствуя, что жук полностью ей доверяет, отцепила его от занавески, а потом, раскрыв ладошку, высунула руку в окно, желая выпустить жука. От свалившейся на нее ответственности она чувствовала себя просто каким-то могучим великаном. И, разумеется, ничуточки этого жука не боялась.

Однако вернуть жуку свободу ей удалось не сразу: он лежал у нее на ладошке и даже пошевелиться не хотел. Неужели она его нечаянно убила? Марджери слегка тряхнула рукой – и даже помолилась про себя, – и, к ее великой радости, спинка жука вдруг взгорбилась, раскололась, и из-под двух жестких крыльев появились и затрепетали другие крылышки, чудесные, тонкие, прозрачные, как те бумажки, которыми перекладывают сладости. А она подумала: я же все про это знаю. Я давно все о жуках знаю. Жук еще несколько мгновений помедлил, словно проверяя, все ли у него работает как надо, потом взлетел вертикально вверх и направился прямо к стене, еще в полете растопырив свои крошечные лапки и распрямив тело. Он так деловито гудел, что Марджери впервые почувствовала: она тоже кое-что понимает в опасной механике полета. Этот жучок, может, с виду и смешной, такой маленький и толстенький, но его воля к странствиям поистине восхитительна. Марджери даже засмеялась от удовольствия.

Когда через несколько дней жук вернулся – а может, это был и другой жук, просто похожий на первого, как две капли воды, – она поймала его и, спрятав в ладошке, отнесла к себе в комнату. Там она посадила его в маленькую коробку, наполнив ее листьями и всякими другими вещами, которые, как ей казалось, могли ему понравиться; в том числе она положила туда немного земли и пристроила наперсток с водой. Марджери даже имя этому жуку дала: Тобиас Бенсон. Так звали ее отца. А еще она без конца рисовала жука, и в итоге у нее кончился блокнот. Жук прожил у нее две недели, и никто его так и не обнаружил. В тот день, когда он умер, Марджери так сильно плакала, что ее тетушки решили: девочка наверняка заболела, а потому особо за нее помолились.

История с этим жуком положила начало новому страстному увлечению Марджери. На прогулках она только и делала, что искала жуков. Просто удивительно, как легко их оказалось найти – стоило только начать. С тех пор, чем бы она ни занималась, в мыслях ее постоянно царили жуки. Она рисовала их, она постоянно вела дневниковые записи, она брала в библиотеке книги по энтомологии. Ей стало известно, что царство жуков включает более 170 семейств – например, долгоносиков, скарабеев, жуков-нарывников и жуков-рогачей, – а внутри каждого семейства существуют тысячи их разновидностей. Теперь она знала и обиходные названия жуков: навозник, июньский жук, майский хрущ, зеленая щитоноска; знала, где они живут, чем питаются, где откладывают яйца, как их отличить друг от друга. Пойманных жуков она держала в самодельных домиках или в стеклянных банках и один за другим заполняла блокноты рисунками жуков, их описаниями и всевозможными заметками.

Жуки были ей понятны. А вот люди стали какими-то чужими.

5. Внутри у нее что-то хрустнуло и сломалось

«Дарагая мисс Бенсон, эта робота ище даступна?»

«Дарагая мисс Бенсон, палуч. ли вы мои писм.? Я хочу быть вашей памошницей!»

«Малако, англиск. соль, кпуста.»

В течение нескольких дней Марджери получила три с трудом поддающихся дешифровке послания от Инид Притти, хотя одно из них, строго говоря, было списком необходимых покупок и предназначалось для бакалейщика.

Времени отвечать не было. Времени Марджери не хватало даже на то, чтобы как следует подумать. Удача благоприятствует тем, кто подготовлен, а у нее повсюду, куда ни глянь, валялись собственные списки и расчеты. Солонина, чулки, этанол, разрешение на поиск… Теперь, когда мисс Гамильтон стала ее помощницей, экспедиция словно обрела собственное дыхание. Мисс Гамильтон хотела вернуться домой к открытию Британского фестиваля[7], которое должно было состояться в следующем мае. Если они выедут в течение ближайших трех недель, то есть где-то в середине октября, то на всю экспедицию у них будет шесть месяцев, три месяца на дорогу и три месяца на сами поиски в Новой Каледонии, откуда им нужно будет в феврале отправиться в обратный путь. А три недели – это, можно сказать, ничто. Нет, это и впрямь просто безумие! Получалось, что они окажутся в Новой Каледонии в самое жаркое время года, когда там, как предупреждает преподобный Хорас Блейк, свирепствуют циклоны. Но даже эти мысли Марджери не останавливали, мечта об экспедиции полностью ее захватила. Хватит, решила она, один раз я уже отступила, но больше уж не отступлю, иначе всем моим мечтам придет конец.

Пора было заняться получением загранпаспорта.

Молодой человек за конторкой заявил Марджери, что потребуется месяц только на рассмотрение анкеты, которая, впрочем, заполнена неправильно, а потому ее вообще вряд ли станут рассматривать. Этот человек был худ как щепка, а ресницы у него были настолько короткими и бесцветными, что глаза выглядели побритыми.

– Но у меня в распоряжении всего три недели! – возразила Марджери. – И что конкретно неправильно в моей анкете?

– Во-первых, где ваша фотография? А во‑вторых, вы неправильно описали свое лицо.

– Чем же неправильно?

– Вы могли бы, например, описать свое лицо как круглое. Или худое.

– Ах, вот в чем дело! Значит, я только так и могу описывать свое лицо?

Она два часа проторчала в очереди в Центральном паспортном бюро. И все это время прямо у нее за спиной стояла женщина с жутким насморком, микробы от нее так и разлетались во все стороны. На этот раз Марджери постаралась снова как можно тщательней заполнить выданную анкету, а в той графе, где требовалось описать собственное лицо, она написала «интеллигентное». Фотографию свою она, впрочем, снова не приложила, но только потому, что у нее ни одной не было.

– Да любая фотография сойдет, – утешил Марджери паспортист, подавая ей новый бланк, – главное, чтоб на вас шляпы не было. Должны же у вас быть какие-нибудь старые фотографии?

Но, увы, и старых фотографий у нее не было. Их у нее не было вообще – ни старых, ни новых, ни в шляпе, ни без оной. Еще в юности она начала удалять собственное изображение из каждой фотографии, какая только попадалась ей в руки, и теперь это превратилось в привычку. Она и сама не знала, зачем до сих пор так поступает. Просто ей становилось лучше и спокойней, если с фотографии исчезала ее физиономия. Женщина с насморком, стоявшая в очереди следом за ней, принялась еще и кашлять, причем так, словно у нее бронхит, да и паспортист смотрел на Марджери с невероятным удивлением, как на древнее ископаемое. И, увы, ничто не могло изменить того факта, что ни одной собственной фотографии у нее не имелось.

– Если только вы не согласитесь принять такой снимок, на котором я без головы… – неуверенно пробормотала она.

Паспортист сказал, что не согласится. Ведь голова, сказал он, это самое главное. И послал ее в будку-автомат, где за небольшую плату можно было сфотографироваться.

Марджери считала себя женщиной интеллигентной – в анкете она так и написала, – однако на будку-автомат она смотрела, как на некий инопланетный артефакт. Особенно ее озадачила призывная надпись: «Фото, пока вы ждете!» Интересно, думала она, как можно получить свое фото, если вы в это время занимаетесь чем-то другим? Однако выяснить этот вопрос у паспортиста ей показалось неудобным, тем более та особа с насморком тоже подошла к будке, чтобы сфотографироваться. В общем, Марджери решительно вошла в будку, опустила в щель автомата монетки, сняла шляпу и на секундочку наклонилась к висящей на стене инструкции, желая проверить, все ли правила она соблюдает, и в это мгновение как раз последовала вспышка, так что в кадр Марджери попросту не попала. Она вышла из будки, снова встала в очередь, снова вошла и уже начала опускать в щель монетки, когда поняла, что их у нее не хватает. Разменяв деньги, она вернулась, но будку уже захватила какая-то парочка, которая не только воспользовалась теми монетами, которые Марджери успела опустить в автомат, но и прямо в будке занялась чем-то куда более увлекательным, чем какая-то фотография. Естественно, у Марджери тут же возникло желание вытереть после них сиденье стула – исключительно из гигиенических соображений, – однако она заметила, что собравшаяся очередь начинает проявлять недовольство, прекратила вытирать сиденье и поспешно села. Но то ли от растерянности, то ли от отчаяния села она слишком высоко, и в итоге на снимке получилась только нижняя часть ее лица. Да и в целом это выглядело не слишком похоже на голову человеческого существа. Пришлось снова менять деньги, снова стоять в очереди. Ее третья попытка была бы идеальной, если бы не одна доброжелательная особа, решившая, что Марджери нужна помощь. Она сунула голову за занавеску как раз в момент вспышки, и хотя теперь на фотографии Марджери получилась уже целиком, рядом с ней оказалось запечатлено лицо совершенно ей не знакомой темноволосой женщины, на котором читалось выражение изумления и глубочайшего раскаяния.

Была уже середина дня, когда она снова подошла к стойке паспортиста. Тот даже присел, пытаясь от нее спрятаться. («Но я же вас совсем не вижу!» – удивилась Марджери, заглядывая за стойку.) Паспортист быстро поставил печать на ее аппликационную форму и сказал, что, наверно, сойдет и так, а он на всякий случай пометит эти бумаги как срочные.

19 чулок (разрозненных, не парами)

1 серая юбка

1 серый кардиган

2 пояса с резинками

Иллюстрированный справочник «Жуки нашей планеты»

Книга Снодграсса «Насекомые, их образ жизни и среда обитания»

1 справочник «Редкие виды орхидей»

1 коричневое платье (пояс потерян)

1 французский словарь

30 пакетов овсянки

1 пара бутсов для лакросса

Карманный путеводитель по Новой Каледонии, составленный преподобным Хорасом Блейком

Дни пролетали как-то слишком быстро. У Марджери болели вены, кружилась голова, и она от напряжения все время так стискивала зубы, что челюсти потом было трудно разжать. А еще она должна была написать в L’Office Centrale de Permis в Новой Каледонии и испросить разрешение на въезд, а также с тем же вопросом обратиться в посольство Франции и в Британское консульство в Нумеа. Марджери казалось, что она не живет, а как бы парит над грудой проблем и вещей. Требовалось сделать запасы продовольствия. Подготовить оборудование, необходимое для коллекционирования насекомых и сохранения образцов. Уложить вещи в чемодан. Сделать прививки. К тому же, поскольку кражей ботинок из учительской занялась полиция, Марджери попросту из дома лишний раз выйти боялась, постоянно ожидая, что за дверью окажется человек в полицейской форме с ордером на арест.

Мисс Гамильтон писала ей каждый день, без конца излагая всевозможные новые идеи и предложения. Разве не забавно было бы одеться в мужское платье и нанять мулов? Честно говоря, нет, ответила Марджери. У нее имелось определенное предубеждение относительно мулов: когда она была подростком, ее довольно сильно укусил мул, и с тех пор она старалась любым способом избегать здоровенных желтых зубов этих вздорных животных. К тому же и денег у нее было маловато – гораздо меньше, чем ей хотелось бы потратить. А врать она никогда по-настоящему не умела – Барбара однажды заставила ее откусить и прожевать кусок мыла, когда она попыталась клятвенно заверить служанку, что не брала для сбора насекомых кухонное сито. Однако тех денежных средств, которые она унаследовала от теток, едва хватило бы только на дорожные расходы. И Марджери еще раз написала в Королевское энтомологическое общество, но там ей снова отказались помочь, а под конец еще и строго предупредили, чтобы она ни в коем случае не вздумала совершать экспедиции в северные районы Новой Каледонии. Точно такой же совет она получила и из Министерства иностранных дел.

Но деньги, наличные деньги были ей совершенно необходимы! И Марджери решила продать все свое имущество. В квартире остались практически голые стены. Снова и снова она смотрела, как отъезжает повозка, нагруженная вещами, а потом и мебелью, принадлежавшей ее теткам. Она понимала, что тетушки были бы в ужасе, да она и сама была в ужасе от того, что делает, но выбора у нее не оставалось. Как справедливо заметил покупатель: «Так все-таки лучше, чем если б вас вокруг пальца обвели». Хотя вряд ли это замечание можно было счесть полезным – многое было бы лучше продажи старинной мебели за бесценок.

Марджери посетила бюро путешествий и оплатила проезд двух человек в двухместной каюте туристическим классом на судне Королевского морского флота «Орион», идущем из Тилбери в австралийский город Брисбен. Обратно из Брисбена то же судно отправлялось 18 февраля. Агент в бюро путешествий показал Марджери красочную брошюру с яркими фотографиями – желтые шезлонги на палубе лайнера, море с такой голубой водой, какая бывает только в плавательном бассейне, изысканные каюты с букетами желтых цветов на столике, с желтыми покрывалами на кроватях и желтыми занавесками на окнах, но когда она спросила, можно ли ей взять эту брошюру себе, агент печально ответил «нет». В Брисбене Марджери зарезервировала номер на двоих в «Марин Отель», где им предстояло еще двое суток дожидаться рейса гидросамолета, который должен будет доставить их в столицу Новой Каледонии, Нумеа. Практически все, что осталось от ее сбережений, Марджери конвертировала в дорожные чеки и отправилась делать прививки от тифа и желтой лихорадки, после чего несколько дней совершенно не могла пользоваться левой рукой – от нее было не больше проку, чем, скажем, от третьей ноги, – а потом, наконец, начала собираться в дорогу.

На всей территории Новой Каледонии, писал преподобный Хорас Блейк, «удобства» крайне примитивны. Постарайтесь всемерно позаботиться о том, чтобы не подцепить инфекцию.

В очищенной от мебели квартире Марджери теперь высились башни туалетной бумаги и мешки со всевозможными средствами от кишечных колик и диареи, с порошками от лихорадки, таблетками для очистки воды, сульфамидными препаратами, рвотным камнем, тальком, английской солью и лавандовой водой; приготовлены были также два изрядных куска брезента, набор миткалевых простынь, две москитные сетки, карманный нож, сухие чернила, точильный ремень и точильные камни, иглы, нитки, шнурки, сетчатые хлопчатобумажные чулки, четырехмесячный запас мясных консервов «Спам»[8] и сгущенного молока, а также все то, что было упаковано в жестяные банки и продавалось без карточек – например, порошок карри и молотый кофе; ну и, разумеется, батарейки, бинты, хинин, щетки, бечевка, промокательная бумага, блокноты, карандаши, два гамака и палатка. Марджери доставили из магазина «Уоткинс энд Донкастер» все необходимое для профессионального коллекционера – сачок, «путер» (аспиратор с двумя резиновыми трубочками), специальные стеклянные сосуды для образцов, ботанизирки для умерщвления насекомых, запас этанола и нафталина для консервации, застекленные лотки-витрины, камфарные шарики от моли, вату, бумагу, этикетки и специальные булавки для накалывания насекомых, – но когда она распаковала коробку, почти все колбы и склянки оказались разбиты вдребезги, и ей пришлось тут же отослать их обратно.

Так странно было ей снова видеть все эти вещи – после стольких-то лет. Снова держать в руках «путер», взяв в рот один конец трубки и наведя второй на воображаемого жука. Жука следовало быстро «всосать» в трубку, но ни в коем случае не делая при этом резкого вдоха, а просто стараясь удержать насекомое в трубке и затем благополучно «выдуть» его прямо в стеклянный сосуд. Казалось, органы чувств Марджери втайне от нее самой сохранили память обо всех этих действиях, тогда как мозг давно уже отбросил эти старые знания за ненужностью.

Из одежды Марджери сложила в чемодан несколько привычных коричневых вещей, а также свое лучшее пурпурное платье для особых случаев. Она попыталась купить себе настоящий тропический шлем, но ей предлагали только шляпы от солнца. Она попросила подыскать ей какой-нибудь простой жакет с накладными карманами, снабженными клапанами, но ей объяснили, что подобную одежду носят только мужчины. А если мне необходимо время от времени что-то класть в карман? И дополнительно удерживать это «что-то» с помощью клапана? – спросила она у продавца, и тот, не растерявшись, предложил ей купить себе для таких целей сумочку. Сумки, на всякий случай пояснил он, продаются на первом этаже между косметикой и чулками. Отчаявшись найти подходящий жакет, Марджери сдалась, зато ей удалось отыскать в секонд-хенде нечто вроде шлема, больше похожего, правда, на форму для кекса. Запасы провианта и оборудование для лагеря она собиралась заранее отправить на корабль в ящиках из-под чая, а драгоценное оборудование для коллекционирования насекомых сложила в специальный кожаный «гладстоновский» саквояж, чтобы нести все это самостоятельно.

За пять дней до отъезда Марджери отправила свои ящики из-под чая в пароходную компанию, понимая, что в следующий раз увидит все это, когда будет уже на другом краю земного шара, хотя такое даже вообразить себе было невозможно – все равно что на голову встать. Счастливая, она вернулась домой, где ее ждало очередное письмо от мисс Гамильтон, оказавшееся необычно коротким.

Дорогая мисс Бенсон… Марджери очень медленно прочла о том, что мисс Гамильтон проделала свое личное небольшое расследование. Это звучало многообещающе, но катастрофы никоим образом не предвещало. Оказалось, что мисс Гамильтон вышла на связь с прежними работодателями Марджери и с сожалением вынуждена сообщить, что более не имеет возможности сопровождать ее в связи с неким злополучным происшествием, которым ныне занимается полиция Лондона. Марджери показалось, что внутри у нее что-то хрустнуло и сломалось. Она пошатнулась и хотела опереться о столик, всегда стоявший на этом месте, вот только столика там больше не было, и она, чуть не упав, налетела на стену.

Людям легче поверить в самое плохое из того, что о них говорят, чем в самое хорошее. И у Марджери возникло такое ощущение, будто мисс Гамильтон, проникнув в самые постыдные ее тайны, теперь с торжеством выкладывает их на тарелку всему свету на обозрение. Ее вдруг зазнобило, и она никак не могла унять эту дрожь.

Могла ли она ехать в такую экспедицию без помощника? Разумеется, нет. Во-первых, ей было бы не справиться со всем оборудованием, а во‑вторых, это было просто небезопасно. Обращаться к мистеру Мундику не имело смысла: этот тип превратил бы всех ее жуков в угли еще до того, как она успела бы подхватить их сачком. Оставался только один вариант, поскольку все прочие были исчерпаны и она уже скребла ложкой по дну. И тогда – за три дня до отъезда! – Марджери все-таки написала Инид Притти и предложила ей место своей ассистентки. Она лишь попросила ее взять с собой минимум вещей и путешествовать, так сказать, налегке, но непременно захватить шляпу от солнца, удобную обувь, три самых простых платья и одно для особых случаев. Она также посоветовала своей будущей помощнице полностью избегать в одежде яркой расцветки, перьев, помпонов, лент и тому подобного, что в данном случае неуместно и имеет отношение к самому дурному вкусу. Свое послание Марджери закончила подробным указанием места и времени их будущей встречи: в девять утра под часами на вокзале Фенчёрч-стрит; мисс Притти легко узнает Марджери по костюму в стиле сафари. Если честно, то смысл ответа Инид Притти понять было практически невозможно:

Дарг мисс Бенсон! Пжлста! Саглсн! Розов. шляпк!

Марджери написала в пароходную компанию и попросила включить в список пассажиров свою новую ассистентку Инид Притти. Итак, у нее имелись: прочный шлем, крепкие новые ботинки и помощница, у которой явно были проблемы с правописанием; новый загранпаспорт Марджери также получила, хотя на фотографии в нем вместе с ней оказалась запечатлена и некая темноволосая женщина, с которой она никогда даже знакома не была. Разумеется, она взяла с собой карманный путеводитель, составленный преподобным Хорасом Блейком, и прямо-таки роскошный набор инструментов для коллекционирования насекомых, а также такое количество туалетной бумаги, которого хватило бы для небольшого городка. Да, в последнее время ей случилось пережить определенные разочарования, но ведь это далеко не конец истории. Это еще только ее начало, начало неведомого замечательного приключения.

И это приключение она создавала собственными руками. Наконец-то она была на пути в Новую Каледонию!

6. Маленькая шутка

Все началось как маленькая шутка. Ему просто захотелось поставить ее на место. И потом, учителей он всегда недолюбливал. Он так и не смог забыть того идиота, который перевел его в класс для умственно отсталых.

– Я же умею читать! – возмутился он тогда.

На что учитель предложил:

– Ну, так покажи нам, Мундик, как ты умеешь читать. Покажи это всему классу.

И он взял книгу и стал читать, произнося по одному слову в минуту, и оказалось, что учитель все-таки был прав: читать вслух он не умел. Он никак не мог заставить слова остановиться и перестать плясать джигу. А после занятий весь класс буквально набросился на него. «Умственно отсталый! – орали они. – У-О!» И с тех пор каждый день таскались за ним, выкрикивая: «У-О! У-О!..»

Так что да, учителей он недолюбливал.

После той встречи он еще долго ждал ее возле кафе «Лайонз». Ему хотелось напугать ее, возникнув перед ней как привидение, потому что это было очень несправедливо, неправильно – то, что она засмеялась, когда он сказал, что там полно змей. Да что она понимает! Она ведь обыкновенная женщина. И он ей совершенно необходим. Необходим именно для того, чтобы возглавить ее экспедицию. Уже пять лет, как он вернулся из Бирмы, но до сих пор ни на одной работе удержаться не может. Либо заболеет, либо его что-нибудь расстроит или рассердит, и он ввяжется в ссору, а то и драку устроит. А вокруг было полно обычных людей, которые стояли в очередях за продуктами, ездили на автобусах или просто ждали возможности перейти через улицу, а он все никак не мог вспомнить – ну, не получалось у него это! – что значит быть обычным человеком, таким, как все вокруг, потому что в Бирме ему довелось повидать такое, чего никто из этих обычных людей никогда не видел. Иной раз ему даже не сразу удавалось вспомнить, кто же он сам такой. А потому он постоянно носил в кармане паспорт – просто чтобы в случае чего напомнить себе, кто он теперь. Временами он чувствовал себя вполне прилично, но потом, развернув какую-нибудь газету, случайно обнаруживал очередную историю о том, как бывший военнопленный не выдержал и повесился, и тогда прошлое снова его настигало и он опять оказывался в лагере, в Бирме. В иные дни и его начинала преследовать мысль о самоубийстве. Но сейчас ему больше всего хотелось куда-нибудь уехать.

Вот почему, когда мисс Бенсон вышла из этого кафе на углу, он последовал за ней – это было нетрудно, тем более в таком тумане, – и ему даже удовольствие доставляла необходимость поспешно прятаться в каком-нибудь подъезде, когда она оборачивалась, все-таки услышав его шаги. А он сперва тихонько над ней смеялся, но потом его стало разбирать любопытство. Ему захотелось узнать, где такая женщина может жить. Наверное, думал он, в каком-нибудь ветхом стандартном домишке, какие рядами тянутся вдоль улиц в рабочих районах. И был страшно удивлен, когда оказалось, что живет она в фешенебельном квартале, в дорогом и добротном многоквартирном доме.

На следующий день он снова к этому дому вернулся, хотя на улице было ужасно холодно, и он все прятал руки в карманы, чтобы хоть немного согреть их. Но все-таки хорошо, что у него появилась какая-то цель – ведь еще совсем недавно у него не было сил даже в карты сыграть, а если он все же вступал в игру, то внутри у него словно что-то заклинивало и он не знал, как остановиться. В тот день он сильно замерз и уже собирался уходить, когда она появилась в окне. Это вызвало у него такой выброс адреналина, какого он не испытывал с того дня, когда мимо него прошла колонна вооруженных солдат и он сразу же пошел и записался в армию. И теперь, подсчитав окна – считал он вслух, потому что мысли у него иногда все-таки путались, – он точно знал, что живет она на четвертом этаже.

С тех пор основным занятием Мундика стала слежка за нею. Каждый день утром он уходил из своего хостела словно на работу. Он завел блокнот, назвал его «Книга о мисс Бенсон» и записывал туда все, что ему становилось о ней известно; например, сразу же записал ее адрес. Блокнот он держал в самом безопасном месте – в собственном кармане вместе с паспортом и украденной у мисс Бенсон картой Новой Каледонии.

Роясь в том мусоре, который она выбрасывала в помойный бак, он обнаружил, что ей нравится консервированный суп и печенье. Затем узнал, что живет она совершенно одна. И в бюро путешествий он ее тоже незаметно проводил, а когда она оттуда вышла, сам вошел туда и сказал тому парню, с которым она только что разговаривала: «Мне бы хотелось совершить круиз на другой конец света», и этот парень удивился, рассмеялся, но только руками развел: надо же, какое совпадение – он только что продал два последних билета на судно Королевского флота «Орион». «А когда отплывает это судно? – спросил Мундик. – И когда оно возвращается?» И тут он впервые понял, что совершил ошибку: не следовало ему задавать такие вопросы, ведь это могло выдать его истинные намерения. Он так испугался, что невольно по старой привычке принялся тереть и выкручивать себе пальцы. Но сотрудник бюро ничего не заметил и спокойно сообщил, что «Орион» отбывает из Тилбери в Брисбен 19 октября, а из Брисбена в Тилбери – 18 февраля. Все это Мундик сразу записал в свой блокнот. И парень, заметив это, предложил: «А вы возьмите нашу рекламную брошюру, сэр! Раз вас подобные круизы интересуют». Мундик брошюру взял и сделал в блокноте соответствующую запись.

Чем больше Мундик узнавал о мисс Бенсон, тем более сильным, даже могущественным, он себя чувствовал. Иногда он говорил себе: «Через пять минут мисс Бенсон спустится и выйдет на улицу», и когда она действительно выходила, ему казалось, что теперь он стал уже настолько силен, что ничто и никогда уже не сможет причинить ему боль или вред. Кроме того, она явно была не из тех, кто легко сдается. Да и напугать ее, внезапно, как привидение, возникнув перед нею, тоже оказалось непросто. И все это Мундику очень в ней нравилось. Это его стимулировало, придавало ему решительности. Увидев, что ей привезли из магазина заказанное коллекционное оборудование, Мундик подошел к рабочим и сказал, что за остальными «коробками со стекляшками» присмотрит сам. И, когда рабочие понесли часть оборудования наверх, он раскрыл одну из коробок и несколько «стекляшек» разбил. Самых маленьких. Пусть почувствует, что он по-прежнему следит за ней!

Три недели он ходил за Марджери по пятам и, как оказалось, не только сумел ее проучить, но и себя снова почувствовал мужчиной. И вот теперь она собиралась уезжать. В Новую Каледонию.

А он не знал, что же он будет без нее делать.

7. Где же Инид Притти?

Вокзал Фенчёрч-Стрит, 19 октября, 1950-го. Девять часов утра. А от Инид Притти ни слуху ни духу. Под вокзальными часами не было вообще никого, кроме самой Марджери в жутком шлеме и спортивных бутсах. В руках она держала сачок для ловли бабочек, похожий на леденец-переросток, и нервно поглядывала направо и налево, по-прежнему опасаясь полицейских.

Накануне вечером она даже есть не могла. Жаль, конечно, было выбрасывать еду, но все же пришлось соскрести свой ужин с тарелки в мусорное ведро. А ночью Марджери стало еще хуже. Спала она урывками, то засыпая, то просыпаясь, и тот единственный сон, который ей привиделся, имел форму некой петли, из которой не вырваться: ей все время снилось, что у нее сломались часы. Похоже, она меньше устала бы за эту ночь, если бы просто просидела до утра, уставившись в стену. А утром, уже поджидая на улице такси, Марджери подняла глаза на пустые окна своей квартиры и вдруг почувствовала – правда, всего лишь на секунду, – будто у нее что-то отняли. В это мгновение она была совершенно убеждена, что видит родной дом в последний раз. Но тут она вдруг заметила, что на противоположной стороне улицы остановился какой-то человек, и поспешила немного пройти вперед: пусть не думает, что ей нужна помощь!

На вокзале царила суматоха: неслись куда-то толпы людей, гудели и пыхтели паровозы, свистели свистки, хлопали двери, голуби, испуганно шелестя крыльями, взлетали и рассаживались на балках под крышей. И повсюду клубы дыма и сажи. Некоторые, заметив на Марджери ее «потрясающий» шлем, замедляли ход, а то и останавливались, чтобы хорошенько «эту штуковину» рассмотреть – в принципе эффект был бы примерно тот же, если б она водрузила себе на голову блюдо с фруктами. Так прошло пять минут. Потом десять. Марджери заметила, что у противоположной стены главного вестибюля вокзала стоит и нервно курит какая-то маленькая худенькая женщина с очень странными волосами, похожими на ярко-желтую сахарную вату. Часы показывали уже девять пятнадцать. Поезд в Тилбери отправлялся в половине десятого…

Но вот наконец-то и Инид Притти! Аккуратно одетая женщина с одним маленьким чемоданчиком в руках. И на ногах у нее вполне приличные и удобные коричневые туфли. Она подлетела к стене под вокзальными часами на такой скорости, словно от этого зависела ее жизнь. И Марджери, приветственно взмахнув своим сачком, поспешила крикнуть: «Мисс Притти! Мисс Притти, я здесь!» Женщина изумленно посмотрела на нее, побледнела и быстро сказала:

– Извините, но я вас не знаю. И я вовсе не мисс Притти. И – пожалуйста, пожалуйста! – оставьте меня в покое! – И она тут же куда-то умчалась.

Краем глаза Марджери заметила, что вокруг нее уже собралась небольшая толпа, явно ожидавшая, что еще выкинет эта особа с кастрюлей на голове – может, прыгнет сквозь огненное кольцо или вытащит пилу и сама себя надвое распилит. Ей было так неловко, что она просто глаз поднять не решалась.

– Мардж? – Похоже, та женщина с ярко-желтыми волосами, что курила у противоположной вокзальной стены, впервые обратила на Марджери внимание. Она мгновенно вытащила из кармана нечто розовое, нахлобучила эту штуковину себе на голову и снова крикнула: – Мардж, это вы?

Марджери показалось, будто все вокруг нее остановилось и замерло. Даже голуби. Даже стрелки вокзальных часов. Толпа любопытствующих дружно обернулась и стала смотреть, как маленькая женщина с невероятным оттенком волос пытается сразу взять в руки три громадных чемодана и красный саквояж в придачу; затем толпа снова повернулась к Марджери, словно желая понять, чем могут быть связаны странная особа в невероятном шлеме и то желтоволосое существо. И теперь Марджери видела перед собой сплошную стену из людских лиц, на которых непрерывно двигались вопрошающие глаза – справа налево, слева направо.

– Мардж! – снова крикнула желтоволосая женщина. – Это же я!

А Марджери думала: может, еще не поздно притвориться, будто это вовсе и не она? Мало ли кто может держать в руках сачок для ловли бабочек в качестве опознавательного предмета. Она даже попыталась спрятать сачок под пальто, но какой-то доброхот из числа зрителей насмешливо крикнул: «Не думаю, чтобы вы там много чего поймали!»

Разумеется, всем эта шутка показалась ужасно смешной.

Между тем маленькая женщина, решительно стуча каблуками, ринулась к Марджери через весь вокзал, но багаж ее был настолько тяжел и громоздок, что помахать Марджери в знак приветствия она сумела только ногой. Над головой у нее облаком вздымались легкие ярко-желтые волосы; на макушке была пришпилена кокетливая розовая шляпка, способная защитить от солнца примерно с тем же успехом, что и подставка для пивной кружки, если бы эта особа вздумала нацепить ее себе на голову вместо шляпки. На Инид Притти был ярко-розовый дорожный костюм, соблазнительно обтягивавший ее пышную грудь и округлые бедра; а на ногах у нее красовались крошечные босоножки на высоком каблуке и с помпонами. Накрашенные ярким лаком ногти Инид сверкали, точно сочные леденцы. Этой сногсшибательной красотке было лет двадцать пять или, может, чуть больше, так что Марджери по возрасту годилась ей если не в матери, то, по крайней мере, в тетки, причем закосневшей в своем стародевичестве.

– А что это вы тут собрались? На что уставились? – с грозным видом повернулась Инид к толпе любопытствующих. И люди действительно стали расходиться, перестав на них пялиться.

Стоя рядом с Марджери, Инид Притти выглядела в два раза ниже ее ростом и, разговаривая с ней, была вынуждена постоянно задирать голову. От чересчур густого слоя тона ее лицо казалось оранжевым. А рот по контрасту был ярко-розовым. Ее ресницы, и сами по себе очень густые, были покрыты толстым слоем черной туши. Но особое впечатление производили, конечно, ярко-желтые волосы; с такими светящимися волосами ее можно было бы запросто разглядеть даже в абсолютно темной комнате. Натуральными были только глаза Инид, очень красивые, темно-зеленые с золотистыми искорками.

– Инид Притти! – весело провозгласила она, словно возвещая свое прибытие на бал во дворце.

Марджери молчала. Она, похоже, утратила дар речи, увидев столь сногсшибательную женщину, у которой было, пожалуй, меньше шансов вписаться в ее планы, чем у самой Марджери – выиграть первый приз за красоту. И потом, испытанное ею унижение, пока она ждала Инид Притти, и тот болезненный удар, который нанесла ей мисс Гамильтон, а также нечто очень-очень давнее, настолько давнее, что она, наверное, даже назвать это не смогла бы толком, – все это теперь смешалось, слилось в одно сильное и страстное желание: хорошенько выбранить Инид, унизить ее, доказать, что это абсолютно нормально – стоять на лондонском вокзале в допотопном металлическом шлеме, зато в высшей степени странно явиться туда без шлема.

И Марджери, указав на крохотное розовое нечто, якобы изображавшее шляпку, грозно спросила:

– А это что такое?

– Простите?

– Что это на вас надето?

Инид моргнула и ответила, как бы ставя бесконечные знаки вопроса:

– Одежда, а что? И все прочее, а что?

– Вам предстоит не дешевая развлекательная поездка в «Батлинз»[9], а экспедиция и сложные полевые работы в южной части Тихого океана, – строго сказала Марджери. – Так что вынуждена вам сообщить, я в ваших услугах больше не нуждаюсь.

И она, повернувшись, уже подхватила свой багаж, однако Инид моментально вцепилась ей в локоть, причем с поистине поразительной силой для столь крошечного и ярко раскрашенного существа.

– Пожалуйста, Мардж, – даже не сказала, а прошипела она. – Не надо так со мной поступать! Не надо, Мардж!

Это было сказано таким тоном, словно они с Марджери – давние друзья, и хотя Марджери уже не раз поступала с ней подобным образом, но теперь ей в кои-то веки следовало бы все же попытаться вести себя иначе и поступить со своей подругой по-человечески. Марджери все же сумела вырваться из цепких лапок Инид и наклонилась, чтобы поднять саквояж.

Страстно мечтая как можно скорее уйти оттуда, она, видимо, сделала слишком резкое движение, и ее бедренный сустав тут же пронзила острая боль, настолько сильная, что она невольно согнулась пополам. На какой-то ужасный миг ей показалось, что нога у нее сейчас отвалится. Ей даже дышать было больно. Инид, явно встревоженная, склонилась к ней.

– Мардж, что с вами? Почему вы застыли в такой странной позе? Вообще-то нам надо поторапливаться.

– Ничего страшного. Это все мое бедро…

– Ваше бедро-о? – переспросила Инид так громко, словно Марджери утратила не только способность двигаться, но и слышать.

– Да. Его иногда заедает.

– А хотите, я по нему стукну?

– Нет. Пожалуйста, не надо. Пожалуйста, не надо по нему стукать. Я ведь и упасть могу.

Инид в ужасе посмотрела в сторону перронов.

– Но нам действительно пора бежать, Мардж. Нельзя же, в конце концов, на поезд опоздать. – И тут что-то словно щелкнуло у нее в голове, и она уже совершенно спокойно сказала: – Хорошо. Я сейчас все улажу. А вы ждите.

И прежде чем Марджери успела возразить, Инид опять куда-то умчалась. Ноги ее двигались быстро-быстро, как ножницы – не пускала розовая юбка, которая внизу была вряд ли шире рукава, – впрочем, свой обширный багаж она оставила возле Марджери. Мальчишка, продавец газет, громко завопил: «За убийство девушки по вызову Норман Скиннер приговорен к повешению!», и к нему сразу устремилась целая толпа жаждущих купить последний выпуск. Об этой истории в газетах писали уже несколько недель, а людям все было мало.

– Мардж! Мардж!

Это была Инид, явившаяся в сопровождении чрезвычайно бодрого молодого носильщика с тележкой. Он моментально погрузил на тележку чемодан и саквояж Марджери, а затем и вещи Инид.

– О, как это у вас ловко получается! Какой вы сильный! Без вас нам бы ни за что не справиться! – пела Инид, однако так и не позволила носильщику взять самый легкий из предметов ее багажа – небольшой красный саквояж.

– Ваш поезд через пять минут отправляется, – заметил он, – так что придется нам пробежаться.

Пробежаться, конечно, было бы можно, вот только Марджери даже с места не могла сдвинуться.

– Все еще так больно? – спросила Инид.

А дальше произошло нечто, поистине граничившее с физическим насилием. Инид прыгнула Марджери за спину, обхватила ее за талию обеими руками и с какой-то невероятной, прямо-таки медвежьей силой дернула вверх. Кажется, она даже немного ее приподняла. У Марджери словно что-то выстрелило внутри, и – какое чудо! – боль исчезла. У нее было такое ощущение, словно в ее теле открылся некий сквозной проход – от пальцев ног до макушки – и боль попросту вышла через него.

– Ну что, лучше? – спросила Инид, отряхивая перчатки.

– По-моему, да.

– Тогда надо поторопиться. У нас всего три минуты.

И они ринулись вслед за резвым носильщиком, тщетно пытаясь его догнать. Выглядели они при этом весьма забавно: коричневый страус, опирающийся о плечо желтой канарейки в розовой шляпке. Но, даже задыхаясь и хватая ртом воздух, Марджери не могла не заметить, как на Инид смотрят мужчины. А Инид, виляя бедрами, с невероятной скоростью неслась к поезду, держа перед собой свой красный саквояж и вцепившись в него обеими руками, словно это был мотор, помогающий ей лететь вперед. Повышенного внимания мужчин она то ли не замечала, то ли настолько к нему привыкла, что воспринимала это как само собой разумеющееся. Проводник уже поднял сигнальный флажок, когда они, благополучно проскочив барьер контролера, подлетели к вагону.

– Сюда, сюда, дамы, – крикнул им носильщик, настежь распахивая первую же дверь. – Вы уверены, что вам не нужно помочь и с этим саквояжем?

– Нет-нет, спасибо, – сказала Инид и взяла саквояж в одну руку, а вторую протянула, чтобы помочь Марджери. («Спасибо, я и сама справлюсь», – тут же сказала Марджери, с трудом втаскивая себя на подножку.)

Едва за ними закрылась дверь, как раздался свисток. Поезд тронулся.

– В общем, жаль, что вы этого не видели. Я ему так прямо и сказала: «Неужели ты думаешь, что я могу такое купить? Ведь не думаешь, правда? Потому что это никакая не шляпа! Это самый настоящий шлем! А я такое носить не могу!»

Или:

– Ей-богу, Мардж, я эту женщину хорошо знала. В общем, когда она умерла, у нее в животе обнаружили червя размером со шланг для поливки!

Сама Марджери разговорчивостью никогда не отличалась и всегда знала, что куда лучше выражает свои мысли в письменном виде – в письмах и открытках. У нее однажды установилась весьма оживленная переписка с такой же любительницей жуков, но как только они встретились, все пошло наперекосяк. Они, собственно, собирались просто выпить чаю и поболтать, но та женщина сразу разочарованно заявила: «А я думала, вы мужчина!» – «Но ведь меня зовут Марджери», – удивилась Марджери. И после этого ей даже о жуках разговаривать расхотелось; некоторое время она просто крошила свою ячменную лепешку, а потом встала и ушла. Так что в плане разговорчивости Инид Притти оказалась ее полной противоположностью: как только им удалось благополучно нагнать поезд, она заговорила и больше рта не закрывала. Казалось, кто-то нажал в ней кнопку с надписью «пуск», и, пока Марджери не найдет другую кнопку с надписью «выкл.», ее спутница не заткнется. Инид говорила, говорила, говорила… И в доброй половине случаев каждое ее следующее высказывание не имело ни малейшей связи с предыдущим – она, точно безумная, с невероятной скоростью перескакивала с одной темы на другую, не делая даже нормальной паузы, чтобы отметить конец фразы. И без конца, наверное, уже в тысячный раз, повторяла: она просто поверить не может, что Марджери – это самый что ни на есть настоящий живой ученый, сотрудница Музея естественной истории (у Марджери просто возможности не было ее поправить), и теперь они вместе совершат экспедицию на другой конец света. Инид также мимоходом затронула тему головных уборов для сафари, всевозможных тропических паразитов, сложный тамошний климат, мистера Черчилля, карточную систему, погоду в Лондоне, а также перечислила кое-какие факты из своей биографии. Сообщила, например, что ее родители – чудесные люди! – умерли от испанки, когда она была совсем крошкой – ах, как это было печально! – и ее вырастили соседи. Но больше всего Марджери раздражало то, что Инид никак не желала называть ее по-человечески, а упорно использовала отвратительное имя «Мардж»[10], вызывавшее в памяти малоприятный заменитель масла, подвергнутый особой химической обработке. В какой-то момент мимо них протиснулась женщина с ребенком, и Инид тут же переключилась на детей.

– Ох, о детях, особенно о малышах, я могу говорить бесконечно!

– Нет, на эту тему, пожалуй, нам говорить не стоит, – сказала Марджери, втайне надеясь, что ее спутница наконец-то умолкнет. Но, увы, было уже слишком поздно – Инид ничто не могло остановить.

– Я обожаю детей! Возможно, потому, что сама без родителей выросла. Говорят, у меня была сестра-близнец, только она еще во время родов умерла. Мой муж считает, что я именно поэтому так много говорю…

– Простите, так вы замужем? – прервала ее Марджери, хоть ей и далеко не сразу удалось задать этот вопрос, ибо речь Инид лилась непрерывным потоком. Она говорила так быстро, что Марджери порой казалось, будто она слышит некое варварское наречие.

– Разве я вам об этом не писала?

– О муже? Нет. Об этом вы даже не упомянули.

Инид внезапно умолкла. Побледнела. Она, казалось, была просто потрясена. Но быстро опомнилась.

– Впрочем, это неважно. Он все равно уехал.

– Куда же он уехал?

– Что, простите?

– Ему по работе пришлось уехать?

И тут ясные глаза Инид вдруг наполнились слезами, от чего ее золотистые веснушки засияли еще ярче. Марджери почувствовала себя неловко. А Инид воскликнула:

– Да, да! По работе!

И ее в очередной раз понесло: она принялась рассказывать потрясающую историю о какой-то собаке, прикованной цепью к стене и – Инид сама это видела! – пытавшейся отгрызть собственную лапу. Казалось, абсолютно все, что бы ни случилось в жизни Инид, вызывало у нее жгучую потребность незамедлительно кому-нибудь рассказать об этом, причем в мельчайших подробностях. За окном вагона шел дождь, капли его стучали в стекло и, сползая вниз, разлетались на ветру, оставляли кривые дорожки. А за пеленой дождя виднелись ряды мрачных домов и неухоженные дворы, где на веревках висело нижнее белье и одна к другой лепились убогие уборные. Слушая Инид, Марджери с ужасом думала о том, как ей выдержать пять недель плавания в ее обществе, не говоря уж о том, что им еще предстояло вместе на гору подниматься. Когда они подъезжали к Тилбери, Марджери уже вполне готова была убить свою ассистентку. И, пожалуй, убила бы, если б это удалось сделать потихоньку, чтобы никто не заметил.

Зал ожидания был набит битком. С трудом верилось, что все эти люди собираются плыть в Австралию, причем именно на судне Королевского флота «Орион». Лайнер стоял у причала, ожидая, когда объявят посадку, и являл собой полную противоположность тому, что творилось в здании порта – он выглядел на редкость надежным, прочным и спокойным; его массивный корпус был выкрашен кремово-желтой краской, и над ним возвышалась одна-единственная широченная труба; многочисленные иллюминаторы на всех палубах ярко светились, как окна городских зданий в сумерках, хотя сейчас был ясный день.

Инид бросила взгляд через плечо, словно высматривая в толпе кого-то знакомого, и обратилась к Марджери:

– Итак, давайте-ка хорошенько во всем разберемся. – Шум вокруг стоял такой, что ей приходилось кричать, иначе Марджери ее попросту не расслышала бы. – Значит, мы с вами поплывем на другой конец света, чтобы поискать жука, которого в тех краях, возможно, и нет?

– Просто никто его пока не нашел, – поправила ее Марджери. – Его только видели.

– А разве это не одно и то же?

– Нет, миссис Притти. Разновидность не считается существующей, пока не собрано должное количество ее образцов. И пока они, соответствующим образом оформленные, не представлены в Музей естественной истории. Как только музей примет найденного нами жука и, ознакомившись с моими рисунками и полевыми заметками, решит, что это действительно новый представитель семейства жесткокрылых, ему будет присвоено имя. И только после этого жук действительно будет считаться существующим.

– Даже если мы уже давно его нашли?

– Да.

– Значит, я все-таки права: мы собираемся искать какого-то жука, которого, возможно, и вовсе не существует! – заявила Инид, возвращаясь к исходной точке разговора. Но тут, к счастью, появился таможенный чиновник, и она отвлеклась. – Как вы думаете, Мардж, – задумчиво спросила она, – нас пропустят на корабль?

Марджери улыбнулась. Нет, это отнюдь не означало, что Инид уже начинала ей нравиться. Скорее это был тот редкий случай, когда Марджери была вполне довольна собой. Во всяком случае, мысль о том, что ей придется пересечь земной шар в поисках какого-то жука, вдруг показалось ей удивительно естественной и прекрасной.

– Конечно. Нужно всего лишь предъявить ваш паспорт, миссис Притти.

При этих словах Инид не просто побледнела, а стала цвета остывшей овсянки.

– Что, простите, я должна предъявить? – переспросила она.

8. Не вздумайте отплыть без нас!

Мало того что они чуть не опоздали на поезд Лондон – Тилбери, так они еще и еле-еле успели подняться на борт лайнера, отплывающего на другой конец света!

Впрочем, ждать Инид Притти Марджери не собиралась. Она уже решила, что будет даже лучше, если дальше она поплывет без нее: сама Фортуна, казалось, пришла ей на помощь. Но когда Инид сопроводили в особое помещение для личного допроса, Марджери попыталась по мере возможностей объяснить таможеннику, что с этой женщиной, собственно, только что познакомилась и почти не знает ее. Таможенник, сурово скрестив руки на груди, спросил: почему же в таком случае они путешествуют вместе? И, слово за слово, Марджери сама угодила в ту же ситуацию: ее тоже отвели в отдельный кабинет для личного допроса.

– Почему на вашей фотографии две женщины? – спросил представитель таможенной полиции, с удивлением изучая ее паспорт. Комнатушка была крошечная, каждая стена не больше газетного стенда, и таможенник стоял совсем близко. А поскольку он оказался косоглазым, Марджери, стараясь быть вежливой, то и дело вертела головой, пытаясь понять, в который из двух его глаз она должна смотреть. – Эта вторая женщина на фотографии и есть ваша спутница-блондинка?

– Нет. Это не она.

– Но она похожа.

– Нет, совершенно не похожа! У той женщины были каштановые волосы, это и на фотографии видно. Я ее вообще никогда в жизни не встречала. Она просто вломилась в будку, когда я…

– Значит, и с этой женщиной вы тоже раньше никогда не встречались? У вас что, привычка такая?

Потом он спросил, не угодно ли ей будет снять часы, шляпу и обувь. У Марджери хватило ума понять, что это отнюдь не вопрос, но дело в том, что она затянула шнурки на ботинках двойным узлом из соображений безопасности, а вытащить ногу из ботинка, не расшнуровывая его, было весьма затруднительно.

– Вообще-то это не мои ботинки, – сказала она, мучительно пытаясь развязать накрепко затянутые шнурки.

– Вот как? – удивился таможенник. – Только не говорите мне, что вы их украли!

Марджери даже не сразу поняла, что это всего лишь шутка. С первой секунды щеки ее запылали огнем, и она горячо и многословно принялась отрицать даже саму возможность кражи; ее страстная речь напоминала заверения апостола Петра Господу во время Тайной Вечери.

Затем в комнату вошли двое полицейских и, не поздоровавшись, принялись изучать содержимое ее саквояжа с оборудованием для коллекционирования – когда они чуть не уронили бутылку с этанолом, Марджери невольно охнула, но не потому, что ей было бы жалко лишиться единственной бутылки с жидкостью, предназначенной для консервации материала, а потому, что разлить этанол в помещении такого объема означало, что в следующую минуту они все четверо будут валяться на полу без чувств.

– А вы, похоже, нервничаете, – заметил один из полицейских. У Марджери и впрямь лоб под волосами был весь покрыт каплями едкого пота, а сердце стучало так, словно она бегом поднялась на гору.

– Ну да, судя по моему виду, любой бы решил, что я замешана в чем-то предосудительном! – пошутила она и прибавила: – Например, убила кого-нибудь! – Она засмеялась, однако шутки и комедийные роли никогда ей не удавались, так что эти ее слова прозвучали подозрительно, словно она и впрямь некое преступление совершила. Однако она не унималась. – Так что теперь вам осталось отвести меня в тюрьму, а потом повесить! – И тут уж полицейские перестали рассматривать ее стеклянные колбы и ботанизирки с трубочками и дружно на нее уставились, даже тот косой таможенник, хотя, если честно, один его глаз уперся в макушку Марджери, а второй – в ее ступни.

Затем из соседней комнаты донесся уже знакомый ей заливистый смех Инид. Дверь приоткрылась, и в их комнатенку просочился еще один человек – сардины в банке наверняка чувствуют себя свободнее, подумала Марджери, – который принялся что-то шепотом объяснять остальным. Те заулыбались, а этот новый таможенник сказал, обращаясь к Марджери:

– Ваша подруга – такая забавница! – Она уже хотела возразить, что Инид – никакая ей не подруга, но вовремя передумала. – Вы можете идти, да советую вам поторопиться, – прибавил таможенник, и Марджери тут же вернули ее ботинки, часы и шлем, а также заново упаковали ее саквояж с оборудованием, причем так осторожно и аккуратно, что это тронуло ее буквально до слез. На этом и закончился ее первый в жизни допрос в полиции, загадочный и удивительно быстрый.

Она вышла из комнаты, и в ту же минуту напротив распахнулась дверь, и оттуда пулей вылетела Инид, на бегу застегивая пуговицы на блузке и на жакете. На щеках у нее рдели пятна нервного румянца. Времени у них опять было в обрез, так что – в очередной раз! – пришлось бежать бегом.

– Быстрей! – кричала Инид. – Следуйте за мной!

– Опять? – пробормотала Марджери и бросилась догонять свою сумасшедшую спутницу. Они снова проталкивались сквозь толпу, налетая на людей, а Инид, вцепившись в ручки своих чемоданов, словно это были руки ее детей, действовала как таран. С трудом миновав двери, они оказались на причале, где еще тесней толпились люди, и все они махали воздушными шариками и что-то кричали. Пробиться сквозь эту толпу было немыслимо – все равно что попытаться пройти сквозь стену. Инид и Марджери оказались стиснуты со всех сторон. Оглушительно играл оркестр духовых инструментов. Какая-то женщина рядом с ними рыдала так, словно у нее сердце разрывалось, а с небес, как будто всего этого было мало, сыпался типичный британский мелкий дождь, липнущий к волосам, обволакивающий кожу влажным туманом и за пару минут способный любого промочить насквозь.

– Не вздумайте отплыть без нас! – крикнула Инид. Казалось, она угрожает самому огромному лайнеру, принадлежавшему достойной компании RMS[11]. Матрос уже спустился по сходням с цепью в руках, намереваясь перекрыть доступ на палубу; уже и противотуманная сирена подала голос. «Орион» мог отчалить в любой момент. – Эй, немедленно это прекратите! – еще громче завопила Инид.

Марджери тщетно пыталась поспеть за Инид, задыхаясь от боли в бедре. Впрочем, боль теперь пронизывала и позвоночник, и обе ноги сверху донизу, и Марджери никак не удавалось как следует вдохнуть и наполнить легкие. Ее саквояж был значительно тяжелее, чем чемодан, так что ей приходилось постоянно менять руки, и теперь она уже не знала, что лучше: постоянная мучительная боль в правом плече или короткие, но очень сильные приступы боли в левом.

– Подождите! Эй, подождите! – орала Инид, и палубный матрос наконец ее услышал. Высмотрев их в толпе, он бросил цепь и сбежал вниз, чтобы помочь им пробиться к сходням. Но Инид рысью пронеслась мимо него, бросив через плечо: – Не мне помогай, дорогуша! Помоги лучше той леди, что тащится.

Несмотря на ужасную погоду, все пассажиры высыпали на палубы. Как только судно плавно отошло от причала, оркестр на набережной грянул «Правь, Британия»[12], а пассажиры стали размахивать бесчисленными цветными лентами, которые вскоре опутали корабль, точно гигантская паутина. Инид тоже что-то радостно выкрикивала и посылала воздушные поцелуи неведомо кому. «До свиданья! – кричала она. – До свиданья, старушка Блайти!»[13] А Марджери еще долго стояла на палубе, глядя, как уплывает прочь знакомое побережье, как расплываются в тумане доки, береговая линия, рыбачьи лодки, и вскоре уже весь остров стал казаться чем-то вроде маленькой серой шляпки на горизонте. Неужели она все-таки это сделала? Да! Наконец-то ей удалось совершить то, о чем она мечтала с детства, но от чего в двадцать с небольшим решительно отказалась! В душе у нее просто буря бушевала – ведь прямо сейчас с ней происходило то, во что она еще совсем недавно и поверить не могла. А как было легко привыкнуть заниматься тем, к чему не имеешь ни малейшей склонности, и оказаться связанной этой привычкой по рукам и ногам, и это ненавистное занятие в итоге даже стало причинять боль. Но теперь всему этому конец. Конец несбыточным мечтам и желаниям. Она уже в начале пути! Она сумела отправиться в это невероятное путешествие на другой конец света. И корабль, на котором она сейчас находилась, не просто поднял якоря и вышел в море – он подарил ей новое самоощущение. И она вместе с ним подняла свои якоря.

Инид между тем, отыскав какого-то симпатичного стюарда, попросила его помочь им с багажом. («О, вы так добры! – верещала она. – Вы так нам помогли! Спасибо, мой милый! Нет-нет, красный саквояж я понесу сама!») Стюард помог им не только отнести вещи в каюту, но и поведал обо всех тех замечательных вещах, которые будут им предложены на борту лайнера. И не только о бесплатных завтраках и обедах, но и о возможности сколько угодно плавать в бассейне, а также участвовать в различных развлекательных мероприятиях. Само по себе нахождение на борту «Ориона» – это уже огромное удовольствие, сказал он и показал им ряды чудесных желтых шезлонгов, множество маленьких магазинчиков, выходящих на палубу, парикмахерский салон, кинотеатр и просторный зал для танцев. Инид только ахала, охала и кудахтала, как наседка, снесшая яйцо. Желтый – это цвет нашей компании, сообщил им стюард. Такой желтой дымовой трубы нет больше ни на одном судне Королевского флота, кроме «Ориона».

– Как раз в тон моим волосам! – засмеялась Инид.

– Действительно! – сказал стюард и тоже засмеялся.

Затем Инид, естественно, принялась рассказывать ему о золотом жуке, хотя явно знала об этом крайне мало, что ее, впрочем, ничуть не смущало.

– Мардж – великая исследовательница, – вещала Инид, – она работает в Музее естественной истории. А я ее ассистентка. О, это будет приключение всей нашей жизни!

– Я тоже мог бы устроить вам кое-какие приключения! – интимным тоном заметил стюард.

– Не сейчас, морячок! Не надо быть таким нахальным!

В общем, в сторону кают туристического класса они продвигались весьма медленно, разговаривая исключительно восклицательными фразами и пересчитывая чемоданами ступеньки трапов. Этих ступенек было такое количество, что Марджери уже стало казаться, будто они спускаются прямо на дно океана. Наконец стюард остановился перед дверью нужной каюты.

– Это здесь? – несколько удивленно спросила Марджери.

– О! Ну что вы! Каюта просто прелесть! – пропела Инид.

Но на самом деле каюта, которую Марджери предстояло делить с Инид в течение пяти недель, была просто крохотной. В ней и одному-то человеку было бы тесновато, а уж двоим – особенно такой крупной женщине, как Марджери, и ее чрезвычайно возбудимой спутнице, способной говорить без умолку, – места здесь явно не хватало. Честно говоря, эта каюта вообще больше походила на шкаф и была ничуть не похожа на те удобные просторные помещения, что были изображены в рекламной брошюре. И потом, после холодной палубы Марджери показалось, что здесь невыносимо душно и жарко, и она уже через несколько секунд была вынуждена расстегнуть пальто, сожалея, что еще и шерстяную кофту под него напялила, боясь замерзнуть.

Вдоль одной стены каюты разместились две койки; вдоль другой – вешалка для одежды, крошечный шкафчик, крошечная раковина, один стул с желтой обивкой, крошечный столик, зеркало и настенный светильник. Под потолком медленно вращался вентилятор, который воздух не охлаждал, а попросту его перемешивал. Уборная и душ находились в конце коридора, там же была и прачечная. Судно неожиданно качнуло, и Марджери с Инид чуть не упали. Впрочем, ловкий стюард подхватил Инид, и та пронзительно взвизгнула, словно он ее ущипнул:

– Эй, руки прочь, морячок!

– Ха-ха-ха! – захохотал стюард. – Спорить готов, уж ты-то повеселиться умеешь!

Когда он ушел, в каюте воцарилось неловкое молчание, словно Инид, вопреки всем правилам приличий, вдруг взяла и разделась догола. Марджери молча повесила в шкафчик три своих платья, положила на стол стопку книг и сообщила Инид, что займет нижнюю койку. Но Инид ничего ей не ответила: она была занята замком в двери, пробуя, хорошо ли он закрывается, так что Марджери была вынуждена все повторить.

– Я заняла левую половину шкафа, – сказала она, пробираясь между чемоданами Инид, которые в их крохотной каюте казались огромными, как саркофаги для детенышей динозавров. – А вы, Инид, можете занять правую. Видимо, нам весьма тщательно придется делить здесь каждую пядь пространства…

– По-моему, здесь очень даже мило! – невпопад сказала Инид, глядя на дверь. Она была явно довольна своими успехами по обеспечению безопасности.

– …и, боюсь, это будет весьма непросто, – продолжила свою мысль Марджери. – Так что я предлагаю сразу установить кое-какие правила.

– Что, простите?

– Это будет моя половина. – Марджери указала на левую часть каюты, которую обозначила как свою собственную. – А та будет вашей. – Технически это означало, что шкаф и светильник у них будут в общем пользовании, а если уж Марджери намерена захватить столик, то Инид «возьмет себе» зеркало. – Ну и, ясное дело, мне придется заходить на вашу половину, чтобы добраться до двери. Да, кстати, еще одно: меня зовут не Мардж.

– Не Мардж?

– Нет.

– Я поняла. Это у вас псевдоним такой? Ну, фиктивное имя?

– Фиктивное? Нет! Разумеется, никакого фиктивного имени у меня нет. Меня зовут Марджери. А мардж – это дешевый заменитель сливочного масла, попросту маргарин!

– Что, простите?

– Вообще-то меня обычно называют мисс Бенсон.

– Мисс Бенсон? – Инид сердито нахмурилась и скорчила рожу.

– Да, мисс Бенсон.

– О’кей, Мардж. А теперь я свои вещи распакую, хорошо?

Спорить дальше было некогда, потому что Инид извлекла из своего чемодана невероятное количество разных пузыречков и баночек и моментально в полном беспорядке перебазировала все это в шкаф, причем и на половину Марджери тоже. На это безобразие даже смотреть было неприятно, не говоря уж о том, что Марджери просто понять не могла: зачем одной женщине столько всего? Сама Марджери взяла с собой только банку кольдкрема «Пондз», которой ей вполне могло и на целый год хватить. Затем Инид принялась потрошить остальные два чемодана, и Марджери снова пришлось испытать некий шок. В вываленной из них груде вещей не было ни одного платья коричневого или камуфляжного оттенка. Вся одежда Инид была в высшей степени яркой – короткие платья, купальники-бикини тигровой расцветки и даже шуба, которая, кстати, страшно линяла; с нее так и посыпались волоски, стоило ее встряхнуть. Вся обувь была на высоких каблуках, даже домашние туфли из ткани в цветочек. Имелось также несколько крохотных шляпок и фантастический пеньюар, розовый, как вареная креветка. По всей видимости, Инид попыталась запихнуть в эти чемоданы всю свою жизнь, которая, как и ее одежда, была довольно поношенной и запятнанной. А вот свой красный саквояж Инид так и не открыла. Она лишь проверила, хорошо ли он заперт, и сразу запихнула его под стул. Затем женщины стали переодеваться к обеду, стараясь держаться каждая в своем конце каюты, а на самом деле вынужденные стоять практически рядом. Марджери облачилась в свое лучшее пурпурное платье. Инид натянула нечто яркое, цветастое.

– У вас волосы от природы вьются? – спросила она и подергала себя за свои желтые патлы так безжалостно, словно они были искусственными, купленными в магазине.

– Да.

– Значит, вам и перманент делать не нужно?

– Никогда в жизни перманент не делала. Вот, кстати, свободная вешалка.

– Что?

– Вешалка. Чтобы одежду повесить.

– Да пусть на полу валяется. Как же вам с волосами-то повезло! А мне свои каждую неделю завивать приходится. Видите, какие они от этой завивки тонкие стали? И цвет на этот раз получился совершенно ненатуральный.

– Да неужели?

Однако Инид явно не заметила в этом восклицании ни капельки яда и рассмеялась.

– Да, Мардж, этот цвет родом из бутылочки. А хотите, я вас немного подмалюю?

– Позвольте напомнить вам, миссис Притти, что цель нашей экспедиции – поиск жука…

– Ну и что? Разве плохо пока немного поразвлечься? – Инид пуховкой нанесла себе на лицо невероятное количество какой-то оранжевой пудры, затем обрызгала себя какими-то «духами», обладавшими столь сильным, почти удушающим ароматом, по сравнению с которым запах этанола казался свежим, как воздух в парке летним утром.

– Я полагаю, вы достаточно хорошо говорите по-французски? – спросила Марджери.

– Угу, – буркнула Инид. – Бон шуур.

– И, кстати, о поисках жука…

– Да-да?

– Во-первых, перестаньте, пожалуйста, рассказывать всем и каждому, что я из Музея естественной истории.

– Но почему, Мардж? Таким местом работы следует гордиться!

Что-то объяснять и наставлять Инид на путь истинный времени уже не было. Корабельный колокол возвестил начало обеда. И Марджери, проверив, ровно ли лежит на лифе кружевная оборка, взяла в руки сумочку, сказав напоследок только одно:

– А во‑вторых, не нужно болтать о том, что именно мы ищем.

Но Инид явно ее не слушала. Заметив в зеркале собственное отражение, она вертелась так и сяк, проверяя, хорошо ли платье сидит на ней спереди, сзади и, самое главное, с боков.

– Что, простите? – рассеянно спросила она.

– Наши поиски следует сохранить в тайне, – суровым тоном пояснила Марджери. – Существует некий черный рынок…

– И там торгуют тайнами?

– Там торгуют жуками, Инид. Я говорю о жуках.

Инид тряхнула головой.

– На этом корабле все очень милые. Поверьте мне, уж я-то всяких гнусных типов в своей жизни повстречала достаточно. А здесь люди совсем другие. Так что не беспокойтесь, Мардж. Опасность вашему жуку не грозит.

Марджери надеялась за обедом выяснить у Инид, где ее паспорт, а заодно начать с ее помощью практиковаться во французском языке – пусть даже на самом примитивном уровне; однако она не предполагала, что туристический класс означает постоянное присутствие за столом и других людей. Обеденный зал был, впрочем, весьма просторным, хотя и с довольно низким потолком. Стены его были украшены лакированными деревянными панелями. Зал вмещал не менее сотни столиков, накрытых симпатичными желтыми скатерками, и на каждом стоял большой серебряный кувшин с водой. Большая часть мест была уже занята, и шум в зале стоял оглушительный. При виде такого количества незнакомых людей Марджери тут же смешалась, примолкла и даже подумала: может, лучше вернуться в каюту и сразу лечь спать? Зато Инид чувствовала себя как рыба в воде; она вертелась во все стороны, то и дело с кем-то здоровалась, и можно было подумать, что всех этих людей она просто обожает. Высмотрев два свободных места за большим столом, накрытым на десять персон, она закричала: «Сюда, Мардж! Сюда!», и Марджери поняла, что у нее нет ни малейшей надежды на приватную беседу со своей ассистенткой.

Не догадывалась Марджери и о том, сколь обильно их здесь будут кормить – после стольких лет карточной системы ей показалось, что за обедом она съела больше, чем за все военные и послевоенные годы, вместе взятые. Покончив с супом из бычьих хвостов, она с удовольствием угостилась ветчиной с ананасом, а когда дело дошло до бисквита, пропитанного вином и украшенного пышной шапкой взбитых сливок, ей пришлось сунуть руку под кардиган и осторожно расстегнуть молнию. Инид тоже с аппетитом съела все до последнего кусочка – причем ела она исключительно ложкой, а вилку и нож ни разу даже в руки не взяла и, к сожалению, рта тоже не закрывала. Словом, Марджери еще ни разу не видела, чтобы кто-то вел себя за столом так бесцеремонно. А Инид еще и каждый раз принималась дико хохотать, когда официанты предлагали ей добавки.

Марджери уже начинало казаться, что ее будущая ассистентка обладает несколько неустойчивой психикой. Несмотря на вполне ясное предупреждение, Инид тут же снова принялась рассказывать всем и каждому, что Марджери – сотрудница Музея естественной истории, и, разумеется, все начали задавать «знаменитой исследовательнице» самые разнообразные вопросы. Ее спрашивали, в каких еще экспедициях ей довелось участвовать и каково это – быть такой знаменитой. За одним столом с Марджери и Инид сидели: новобрачные, решившие эмигрировать в Австралию по особым билетам за десять фунтов; некий вдовец, который разгонял тоску, путешествуя по всему свету; миссионер, английский язык которого оставлял желать много лучшего; а также две сестры, направлявшиеся в Неаполь. И всем им хотелось знать, что значит быть знаменитой исследовательницей.

Вдовец поинтересовался, есть ли у Инид какая-то другая профессия, помимо коллекционирования насекомых, однако она весьма ловко ушла от ответа о своих прошлых занятиях, туманно намекнув, что «работала в общественном питании», так и не сказав, где именно. Невнятно отвечала она и на его вопросы о том, как начать коллекционировать жуков.

– Ой, ну, вы просто берете и ловите их.

– Сеткой?

– Да хоть ложкой! Или просто руками.

– И вы не боитесь?

– Жуков? Чего угодно, только не жуков!

– А этот ваш жук действительно ценный?

– Да. Очень. Видите ли, он ведь золотой. Вот всем и хочется его найти.

– Ваш муж, должно быть, страшно огорчился, отпуская вас в экспедицию?

– Что, простите?

– Ваш муж огорчился?

Инид некоторое время смотрела на него, изумленно застыв и не мигая, похожая на перепуганного сумчатого тушканчика.

– Мой муж – солиситор, – наконец важно сообщила она, что было, конечно, хорошо, но отнюдь не служило ответом на заданный вопрос. Однако развивать эту тему она не стала и спросила, кто видел фильм «Миссис Минивер»[14]. Оказывается, это был самый-самый любимый ее фильм.

Марджери уже несколько раз намекнула Инид, что пора уходить, но тут к их столу подсел новый пассажир по фамилии Тейлор. Он тут же сообщил всем, что сразу узнал Инид и Марджери – это были те самые удивительные женщины, которые ухитрились чуть не опоздать на посадку. Тейлор был невысокого роста, но с широченными, мощными, похожими на несущие балки плечами и невероятно пышными усами, и Марджери все время казалось, что его усы могут запросто отвалиться, начни он чересчур быстро двигаться. Тейлор сказал, что уже посетил здешний танцевальный зал, который находится совсем рядом, и там «очень приличный оркестр». А потом спросил, не хочет ли кто-нибудь потанцевать.

– Нет, благодарю вас, – сказала Марджери.

– А что, это было бы классно! – сказала Инид и тут же выскочила из-за стола, как чертик из табакерки.

Марджери извинилась и тоже встала, сказав, что устала и хочет пораньше лечь спать. День действительно был очень утомительный и какой-то страшно длинный; к тому же они умудрились чуть не опоздать на поезд, а потом и на пароход, и пережили полицейский допрос, который особенно травмировал Марджери.

Какое же это было облегчение – вновь оказаться в каюте! И еще большее облегчение – вновь остаться в одиночестве! Марджери никогда не страдала излишним тщеславием, однако – несмотря на все ее страхи – на нее произвело сильное впечатление то, что столь многие хотя бы недолго воспринимали ее как некую важную персону. Но еще более тщеславной была ее мечта вернуться домой с тремя парами золотых жуков, мужских и женских особей, правильно законсервированных и наколотых, и представить эту драгоценность в Музей естественной истории вместе с целой коллекцией найденных ею других редких жуков. Возможно, тогда ей даже и впрямь предложили бы стать сотрудницей музея. И наверняка ее имя появилось бы в газетах…

На этом Марджери, должно быть, крепко уснула, а когда проснулась, никак не могла понять, где находится. Постель была странно узкой и жесткой и почему-то качалась вверх-вниз, вверх-вниз. Ах да, вспомнила Марджери, я ведь уже на корабле, и ее охватила радость, которая, впрочем, почти сразу сменилась паникой, поскольку она поняла, что в каюте есть кто-то еще. Ну, конечно! Инид Притти. Эта ужасная женщина, которая не способна умолкнуть ни на минуту. Из иллюминатора на Инид падала неширокая полоска голубого света, и Марджери, покрывшись холодным потом, поняла, что ее спутница стоит на коленях перед раскрытым чемоданом и роется в ее, Марджери, вещах.

Да нет, попыталась она уговорить себя, это просто невозможно – но уговаривала она себя только потому, что ей очень не хотелось участвовать в том, что произойдет дальше.

– Миссис Притти!

Инид вздрогнула и захлопнула чемодан.

– Что, Мардж? Я думала, вы спите.

– Что это вы делаете?

– Ничего. Все нормально.

Это совершенно точно была ложь. Все это было абсолютно ненормально. Хотя Марджери уже успела понять, что ошиблась: это был вовсе не ее чемодан. Это был тот самый красный саквояж, который Инид столь тщательно ото всех оберегала. Но дело в том, что Инид явно плакала! Ее глаза от расплывшейся вокруг них туши были похожи на два черных цветка.

– Вы что-то потеряли?

– Спокноч, Мардж. Простите, что разбудила.

Инид высморкалась, снова сунула саквояж под стул, быстро разделась, бросая одежду где попало, и в одной комбинации забралась на верхнюю койку. Минуты через две она уже мирно похрапывала – и, надо сказать, довольно громко.

А вот Марджери больше не удалось уснуть. Теперь ей стало совершенно ясно, что из всех женщин на этой планете Инид Притти – самая неподходящая для роли ее ассистентки и брать ее с собой, конечно, не следовало. Пусть Инид и впрямь не пыталась что-то у нее украсть, но сама мысль о том, что такое возможно, зародила в душе Марджери сомнения, которые все сильней разрастались. Ей уже казалось, что именно кражу Инид и совершила бы, будь у нее хотя бы малейшая возможность. Марджери знала, что примерно через неделю «Орион» сделает свою первую остановку, и решила, что тогда она с Инид и расстанется, а потом подыщет себе другую ассистентку.

Лайнер сильно качнуло. Желудок Марджери вдруг тоже как-то странно качнулся – словно желая оторваться от тела. Она гневно глянула на раковину для умывания, которая, похоже, дразнила ее, раскачиваясь из стороны в сторону. Качалось и зеркало на стене, и светильник. А потом вдруг все ее мысли занял съеденный за обедом бисквит со сливками.

И она догадалась – увы, слишком поздно, – что ее сейчас вырвет.

9. Безбилетный пассажир

Это было легко.

Он сел на тот же поезд до Тилбери, что и она, совершенно не понимая, с чего она решила, что может отправиться в Новую Каледонию без него. Затем он довольно долго болтался на причале возле лайнера «Орион», высматривая кого-нибудь подходящего. И в итоге приметил какого-то стюарда, который помог мальчику поймать воздушный шарик, а потом направился по своим делам. В этот-то момент Мундик и подошел к стюарду. Объяснив, что его мать всегда мечтала совершить круиз на таком лайнере, он спросил, нельзя ли ему просто взглянуть? Стюард ответил, что это запрещено, тем более вот-вот начнется посадка. Мундик помолчал и со вздохом заметил, что желтый – это любимый цвет его мамы. У нее на похоронах были желтые цветы. Она так любила все желтое.

Стюард тоже помолчал и сказал: ладно, только очень быстро.

Он показал Мундику каюты первого класса. С настоящими кроватями, настоящими окнами и деревянными панелями на стенах, которые молодые матросы полировали тряпками с таким усердием, словно это была их главная цель в жизни. Но как только они подошли к трапу, стюард сказал: «Боюсь, сэр, я больше не смогу уделить вам время. Впрочем, вы наверняка и так уже поняли, какое это прекрасное судно!» И он повел Мундика к выходу. По дороге Мундик «нечаянно» задел локтем вазу с цветами. Ваза грохнулась на пол, залив все вокруг водой. Стюард остановился и кликнул на помощь уборщиков. Те, побросав свои тряпки, срочно вооружились швабрами, а Мундик под шумок ускользнул и затаился в туалете. Через некоторое время, услышав, что пассажиры начали подниматься на борт, он вышел и присоединился к толпе, с невероятным шумом, похожим на грохот морского прибоя, заполнявшей палубы. Мундик то и дело шарахался и выжидал в укромном уголке, опасаясь, что кто-нибудь подойдет к нему слишком близко.

Все это страшно действовало ему на нервы. Его раздражали эти люди, то и дело в полный голос окликавшие друг друга, исполненные невероятного энтузиазма, смеявшиеся без причины и, видимо, решившие, что мир вокруг вдруг стал необъяснимо хорош. Мундик даже уши ладонями накрыл, чтобы не слышать этого веселого шума.

В итоге ему удалось спуститься в трюм, и он, отыскав дверь с надписью «Входа нет», открыл ее и вошел. Там явно было машинное отделение: сплошные механизмы и сильный запах масла. Мундик заполз под кусок брезента, валявшийся в углу, и ему там неожиданно понравилось: темно и очень тепло. Но потом, заметив рядом бухту каната, он весь затрясся и взмок: ему показалось, что это клубок змей. Его даже вырвало, хотя он уже понял, что это всего лишь толстая веревка. Немного успокоившись, он стал уговаривать себя, что нужно немного поспать, что это вовсе не змеи, что это просто веревка. Просто веревка.

К тому времени, как Мундика освободили из лагеря для военнопленных, он уже и сам себя толком не узнавал. Настолько привык, что вокруг одинаковые лица, иссушенные голодом и болезнями, и одинаковые тела, похожие на скелеты с отчетливо выступающими ребрами и отвисшей кожей, покрытой шрамами от побоев; но в глубине души ему все-таки не верилось, что и сам он выглядит так же плохо. Он был очень болен тогда и едва помнил, как они плыли домой. Предполагалось, что в Ливерпуле их как ветеранов войны будет приветствовать мэр и они сойдут на землю под звуки духового оркестра, однако мэр так и не приехал. Кое-кто из бывших соседей Мундика по блоку собирался сменить имя и начать новую жизнь. Некоторые даже хотели эмигрировать в Австралию. А что, черт побери! Ведь они теперь свободные люди и могут делать все, что угодно! Пусть, думал Мундик. Ему хотелось лишь одного: больше никогда в жизни никого из них не видеть.

А в трюме ему понравилось. Здесь, в самом брюхе судна, под куском старого вонючего брезента его уж точно никто не смог бы найти. Паспорт он всегда носил с собой, так что в этом отношении беспокоиться было не о чем. А еще у него имелась ее карта, на которой она собственной рукой поставила крестик, обозначив заветное место. При нем был также его блокнот, карандаш, рекламная брошюрка с «Ориона» и наклейка с ее банки из-под консервированного супа.

И он, похоже, собрался следовать за ней прямиком в Новую Каледонию.

10. Господи, какой кошмар!

– Инид, помогите! Скорей! Ведро!

Семьдесят два часа они провели в открытом море, и почти все семьдесят два часа Марджери выворачивало наизнанку. Она забыла и о таинственном красном саквояже, и о том, что у Инид нет паспорта, и о том, что собиралась в ближайшем порту ее уволить. Во всяком случае, насчет увольнения она так и не сказала Инид ни слова.

За все годы работы в школе Марджери не пропустила ни одного дня. Однажды во время войны она была застигнута воздушным налетом и на всю ночь оказалась заперта в общественном убежище. Бомбы падали так близко, что ей казалось, будто они взрываются у нее внутри. В конце концов нервы ее не выдержали, она начала дрожать и никак не могла остановиться; она дрожала все сильней и сильней, и какая-то женщина – Марджери даже знакома с ней не была, – желая ее успокоить, крепко обняла ее обеими руками и прижала к себе. И тогда Марджери с ледяной вежливостью попросила: будьте любезны, уберите, пожалуйста, руки. И все вокруг сразу на ту женщину уставились, словно та внушала им самые неприятные опасения, а она поспешила покинуть убежище и больше туда не вернулась. Марджери потом было очень стыдно. Она даже стала мечтать о возможности как-то объясниться с этой женщиной, хотя даже представить себе не могла, как бы ей удалось это сделать. А ведь дело было всего лишь в том, что Марджери никому не желала показать, что может поддаться минутной слабости.

Но сейчас, чувствуя себя в этой крошечной каюте, как в ловушке, она от слабости едва могла пошевелить мизинцем. Судно то взмывало вверх, то резко падало вниз. И она вместе с ним то взлетала к потолку, то чуть ли не опускалась на дно морское и понятия не имела, как ей выдержать еще четыре с половиной недели. Ей-богу, думала Марджери, великодушней было бы треснуть меня по башке и оставить валяться без чувств. Уборщик заглядывал раз в день, небрежно шлепал шваброй и поспешно исчезал. Ухаживала за ней Инид. Она приносила и уносила ведро. Она нашла нужные лекарства. Она всячески пыталась развлечь Марджери и со смехом говорила, что никогда в жизни не видела, чтобы человек был способен исторгнуть из себя столько блевотины, и это, пожалуй, даже впечатляет. Она несколько раз предлагала сыграть в карты, но от этого Марджери наотрез отказалась, и она принялась выкладывать пасьянс «Солитер». Марджери сразу стало ясно, что с правилами Инид обращается, мягко говоря, весьма вольно, хотя ей, видимо, и в голову не приходило, что она сама себя обманывает.

И все же Марджери по-прежнему воспринимала Инид как сущее проклятие; понять эту женщину было все равно что пытаться прочесть карту, держа ее вверх ногами. Инид неслась по жизни так стремительно, словно за ней постоянно кто-то гнался. Даже те вещи, самый смысл которых заключался в приятной медлительности – например, момент просыпания после крепкого ночного сна, – она как бы торопливо проглатывала. Спрыгивая с верхней койки, она восклицала: «Эх, до чего хорошо спалось! Просыпайся, Мардж! Вставай и сияй!» Инид участвовала во всех развлечениях палубного общества – от уроков вязания до скачек «на трех ногах» и деревенских танцев. Она постоянно любовалась собственным отражением в чем угодно, даже в обратной стороне ложки, и по-прежнему без умолку болтала. Она говорила, говорила, говорила, но большую часть времени Марджери была просто не в состоянии ее слушать, поскольку изо всех сил старалась удержать скачущую и кружащуюся каюту на одном месте.

– Неужели вы не любите малышей? – могла, например, спросить Инид. (Младенцы вообще были у нее темой номер один.)

И Марджери со стоном отвечала:

– Нет, Инид. Не особенно. Пожалуй, нет.

– А разве вам никогда не хочется просто подержать малыша на руках?

– Нет. Вряд ли мне этого когда-либо хотелось.

– Ой, Мардж! Какая же вы смешная!

Так ведь и о себе-то заботиться достаточно трудно, думала Марджери. А раньше она даже искренне удивлялась, как это люди при такой жизни решаются еще и детей на свет производить.

– Постучите по дереву, Мардж, но я уверена: когда-нибудь я нарожаю целую кучу ребятишек!

Еще одной характерной чертой Инид оказалась ее склонность к разнообразным суевериям.

Она считала, что всегда следует попытаться помочь человеку или просто так оказать ему добрую услугу. Во-первых, говорила она, самой потом будет приятно, а во‑вторых, никогда ведь не знаешь, когда и тебе чья-то помощь потребуется. И тут же принималась рассказывать какие-то запутанные истории о тех, с кем происходили всякие удивительные вещи (Марджери была совершенно уверена, что ничего подобного на самом деле не было и быть не могло). Так, она рассказала Марджери о том вдовце, с которым они теперь соседствовали за обеденным столом.

– Догадайтесь, Мардж, что с ним случилось?

– Не могу, Инид. Понятия не имею.

Тогда Инид с восторгом поведала ей, что этот человек познакомился на корабле с одной милой женщиной, у которой есть маленький сынок. И теперь они собираются пожениться.

И лишь о своем муже Инид почти не упоминала. Она сказала, что зовут его Перс, но из ее немногочисленных и весьма туманных намеков Марджери так и не поняла, ни куда этот «перс» уехал, ни когда он вернется. Однажды, правда, Инид случайно обмолвилась, что «пережила самое большое потрясение своей жизни», увидев какого-то лысого мужчину, «ужасно похожего на Перса», из чего Марджери заключила, что муж Инид, должно быть, намного ее старше.

– И, клянусь, этот тип меня преследовал! – прибавила Инид.

– Кто вас преследовал?

– Ну, тот лысый тип. Совсем безволосый.

– Господи, с какой стати какому-то лысому мужчине вас преследовать?

Инид не ответила и принялась рыться в сумке, откуда в итоге извлекла крошечный детский башмачок, и продолжила его вязать. Просто удивительно, подумала Марджери, как много шерсти уходит на такие вот миниатюрные вещицы, и спросила:

– А этот человек с вами не заговаривал?

– Вы что, Мардж? С чего это ему со мной заговаривать?

– Может, он вас расспрашивал насчет жука?

– Насчет жука? С чего это ему меня о каком-то жуке расспрашивать?

В общем, они ходили кругами. В ином случае вполне могла бы возникнуть и неловкая пауза, но возможность того, что Инид сумеет долго хранить молчание, была еще более маловероятной, чем возможность сразу по прибытии в Новую Каледонию отыскать золотого жука. Марджери была заключена в весьма тесное пространство с самой разговорчивой женщиной в мире. И тут лайнер в очередной раз сильно качнуло. Марджери едва успела склониться над ведром. После того разговора Инид больше не упоминала о лысом мужчине. А Марджери, вспоминая эту историю, все сильней убеждалась в том, что тот лысый тип просто пытался приударить за Инид, поскольку ее исключительно яркая внешность постоянно служила причиной непристойных поползновений со стороны чуть ли не каждого встречного мужчины.

Давно уже остался позади опасный Бискайский залив, когда «Орион» угодил в еще один страшный шторм. Марджери в ужасе проснулась от ощущения, что на нее сыплются кокосовые орехи. Оказалось, что просто сверху падают пожитки Инид. И, разумеется, Марджери тут же скрутил очередной, еще более сильный, приступ морской болезни, хотя ей казалось, что сильнее тошнить человека просто не может. Но тело ее, похоже, совершенно вышло из-под контроля и без предупреждения извергало из себя все, даже простую воду. Инид сама выстирала ночную рубашку Марджери и, буквально вломившись в прачечную, потребовала, чтобы ей выдали чистые простыни. Затем она «позаимствовала» в первом классе букет цветов, но это не помогло: запах рвоты прочно поселился в их каюте, его не мог перебить ни аромат цветов, ни даже кошмарные духи Инид.

Португалия. Испания. Гибралтарский пролив. Переночевав в Гибралтаре, «Орион» взял курс на Неаполь. Марджери так и не сказала Инид ни слова насчет увольнения «в ближайшем порту». На берег как раз устремилась сама Инид, наняв лодку. Там ею был куплен их первый арбуз. Мессинский пролив, Стромболи, Наварино. В Порт-Саиде они снова некоторое время простояли в доке, но Марджери по-прежнему никаких разговоров об увольнении не заводила. А Инид снова отправилась на берег и даже поучилась ездить на верблюде, о чем потом с удовольствием рассказывала. А еще она сказала, что все тамошние жители показывали на нее пальцем – наверняка из-за ее желтых волос. Затем «Орион» вместе с целым караваном других судов долго полз по Суэцкому каналу, за шестнадцать часов преодолев какие-то жалкие пятьдесят миль, зато, когда они вышли в Красное море, установилась великолепная погода. Инид каждый день загорала на палубе, и кожа ее вскоре приобрела оттенок поджаренного ореха. В Адене «Орион» снова встал в док, а Инид посетила местный рынок и купила себе приемник на батарейках. Вернулась она, глубоко потрясенная увиденным: запахи и нищета здесь оказались даже хуже, чем в разрушенной войной Англии, а обратно на корабль пассажирам пришлось пробиваться сквозь целое море попрошаек, умоляюще протягивавших к ним руки.

Но Марджери чувствовала, что Инид печалит нечто совсем иное. Она вдруг спросила, не знает ли Марджери, что случилось с убийцей Норманом Скиннером? Марджери не знала. В последние несколько недель ее мир съежился до размеров каюты с промокшими от пота простынями и неизбывным ведром. Она едва помнила, что и с ней самой-то происходило, а уж насчет международных событий и подавно была не в курсе. Зато я, сказала Инид, сумела все узнать. Оказывается, она раздобыла британскую газету и прочла в ней, что палач, осуществлявший казнь, плохо сделал свою работу. Он ухитрился сломать Скиннеру шею, но до конца его не убил, так что ему пришлось начинать все сначала: вешать новую веревку и так далее. «Они так гнусно все описали, – с отвращением сказала Инид, – словно это была какая-то шутка!» – и быстро провела рукой по исказившемуся лицу. А еще, прибавила она, ей стало известно, какие ужасные законы царят в Новой Каледонии. У них там, оказывается, есть гильотина, и они до сих пор отрубают людям голову! «Это неправильно! Недопустимо! – твердила она, нервно меряя шагами крошечную каюту. – Так нельзя!»

– Инид, то, что они используют гильотину, вовсе не значит, что нам нельзя туда поехать. А в Америке используют электрический стул. А у нас виселицу. Однако же все это не мешает людям путешествовать.

Еще пять дней ушло на то, чтобы добраться из Адена в Коломбо. По случаю пересечения меридиана на верхней палубе были устроены спортивные игры и маскарад. Инид прицепила себе русалочий хвост толщиной с обе ее ноги, который тяжело волочился сзади, а потом заняла первое место в соревновании «Мисс Хорошенькие Ножки» – но прежде, разумеется, хвост свой сняла, – и выиграла главный приз, украшенный логотипом судна. А Марджери все торчала в тесной каюте, поддерживая свое бренное тело подсушенными бисквитами и водой и пытаясь читать книги про жуков. При этом ей по-прежнему не давали покоя кое-какие вопросы, касавшиеся Инид и до сих пор невыясненные:

1. Инид продолжала вязать из шерсти разные крохотные вещички, годные разве что какому-нибудь эльфу или гному. А когда Марджери спросила, почему она не вяжет вещей нормального размера, она сказала, что у нее не хватает мастерства.

2. Несмотря на все бесконечные разговоры о поисках золотого жука, Инид вряд ли была по-настоящему заинтересована в том, чтобы действительно его найти. Когда Марджери принялась подробно описывать ей этого жука, она начала зевать, а потом сказала: «Трудно, наверное, будет выследить это золотое насекомое! – И тут же спросила: – Мардж, вам не кажется, что я толстею?» И потом, Марджери до сих пор так и не услышала от нее ни одного французского слова, если не считать ее дурацкого «бон шуур».

3. На ее таинственном саквояже красовались инициалы Н. К., но к Инид Притти они явно отношения не имели. Марджери, правда, видела эти инициалы лишь однажды; в следующий раз, когда ей захотелось повнимательней их разглядеть, они оказались залеплены пластырем.

4. Инид не всегда ночевала в каюте и говорила, что танцевала до утра. Впрочем, ее отсутствие имело свои плюсы: в такие ночи Марджери была избавлена от ее храпа.

5. Но сильней всего тревожило Марджери то, что Инид, похоже, была слегка сдвинута на теме убийства.

– А это для чего? – спросила она однажды, вытаскивая из гладстоновского саквояжа Марджери бутылку с этанолом.

– Это очень ядовитое вещество. Пожалуйста, поставьте бутылку на место.

Но Инид не только не поставила бутылку на место, но и принялась изучать этикетку, так близко поднеся ее к глазам, словно плохо видела.

– Но для чего вам это вещество? Как оно действует?

– Оно убивает жука.

– Убивает?

– Ну да. Вы помещаете жука в ботанизирку и добавляете туда несколько капель этанола. – От собственных слов Марджери вдруг почему-то стало не по себе. – Пожалуйста, Инид, осторожней. В этой бутылке весь мой запас этанола. А этанол – яд весьма сильный.

Инид моментально сунула бутылку обратно в саквояж, словно та прямо у нее в руках начала менять форму, и испуганно пролепетала:

– Я и не знала, что вам этого жука убить придется.

– Ну, разумеется, его придется убить. Как же иначе его потом идентифицировать?

– Ну, его же можно держать живым. Например, в спичечном коробке.

– В спичечном коробке он не выживет. И, поймите, Инид, наша цель в том, чтобы собранные образцы были мертвы. Идентифицировать живых жуков невозможно.

– Но почему? Жуку вроде бы полагается быть живым. В этом его суть.

– Да, но нам же неизвестно, к какой разновидности жесткокрылых следует отнести того или иного живого жука. Для этого его необходимо сперва умертвить, а потом идентифицировать. Ведь порой различия между жуками минимальные. Их только в микроскоп и можно разглядеть. Это могут быть, например, несколько крошечных волосков на лапках. Или, скажем, иная форма гениталий.

– Вы рассматриваете в микроскоп их пиписьки? Неужели они у них есть?

– Конечно, есть. И у всех разные. Причем мужские особи прячут их внутри тела.

– Ну, это они правильно делают, – заметила Инид и прибавила: – Тем более их надо в живых оставлять!

– Инид, вы только представьте себе: если бы все представители земной фауны, имеющиеся в Музее естественной истории, были оставлены в живых, какой там царил бы хаос! Это был бы не музей, а какой-то безумный зоопарк. Повсюду шныряли бы разнообразные твари, и люди были бы просто не в состоянии в них разобраться и решить, кто есть кто. И было бы невозможно установить, существует ли в живой природе то или иное животное или уже нет.

– Вообще-то мне в зоопарке бывать очень даже нравится. Я даже Перса как-то туда водила. Мы с ним смотрели, как шимпанзе устроили себе чайную вечеринку. А потом эти шимпы взобрались на стол и разбросали остатки еды по всей клетке. Перс так смеялся! Просто остановиться не мог. Да, это был хороший денек… – Инид вдруг как-то странно примолкла, глядя в пространство, а Марджери история с шимпанзе показалась сущим безобразием. Потом Инид вдруг спросила: – Значит, жук попросту задыхается в этой вот склянке? Когда вы туда этанола капнете? Так, да? Но скажите: ему бывает больно?

– Что?

– Ему бывает больно? Жуку? Он что-то чувствует? Ожог? Удушье?

– Думаю, нет. Этанол ведь очень быстро действует. Это самый гуманный способ убийства.

– Вот как? И это быстрее, чем повешение? – Инид прямо-таки всю передернуло, и она не сумела это скрыть. – В общем, я этого делать не буду. Я, если хотите знать, считаю, что поступать так нехорошо, неправильно!

А между тем была уже середина ноября. Они три недели провели в море, и оставалось всего две, когда Марджери, проснувшись утром, вдруг поняла, что в ее самочувствии произошли серьезные перемены. Во-первых, ей ужасно хотелось пить, и не просто смочить горло, сделав несколько глотков воды, – нет, ее терзала самая настоящая свирепая жажда, точно путника в пустыне. Инид, опять вернувшаяся очень поздно, еще спала, распластавшись на верхней койке, и Марджери, наклонившись над раковиной, стала взахлеб пить прямо из-под крана. Взять стакан она и не подумала. Во-вторых, утолив жажду, она почувствовала страшный голод. Голод набросился на нее, ударив в живот с силой товарняка, и она принялась поспешно одеваться, боясь опоздать к завтраку.

Голод – самое яркое выражение пробудившейся надежды, и Марджери в то утро ела так, словно поглощение пищи стало ее новой работой. Яйца, бекон, хлеб с маслом, бобы, сосиски и несколько чашек горячего чая. Она промокала губы салфеткой лишь для того, чтобы воткнуть вилку в очередную сосиску. И еще. И еще. Насытившись, она неровной походкой выбралась на палубу и рухнула в желтый шезлонг, чувствуя приятное тепло утреннего солнца и любуясь морем. Никогда еще она не видела такой синевы! Темно-синяя вода веером вылетала из-под носа корабля, образуя кудрявые завитки, украшенные белыми гребешками липкой пены. Эти маленькие волны, словно играя, нагоняли друг друга и сливались в более мощную невысокую волну. Вдруг целый косяк серебристых рыбок выпрыгнул из воды и пролетел по воздуху несколько метров, словно птицы небесные. А ведь там, дома, подумала Марджери, люди сейчас, одевшись потеплее, выстаивают длинные очереди за полагающимся по карточкам чаем и сахаром. Потом она слегка задремала и проснулась от ощущения, что кто-то за ней наблюдает, но, оглядевшись, никого поблизости не заметила. Ближе к полудню она разыскала Инид – та сидела возле бассейна в своем тигровом бикини, окруженная новыми друзьями, – и они вместе пошли на ланч. И снова Марджери с волчьим аппетитом набросилась на еду. То же самое было и во время чая, и во время обеда. После обеда Марджери вернулась на палубу, чтобы полюбоваться закатом, и смотрела на садившееся солнце до тех пор, пока над линией горизонта не остался лишь его тонкий сегмент; потом солнце скрылось совсем, и в небе словно взорвались сверкающие изумрудные тона[15]. Эта вспышка зеленого света длилась недолго, и, если бы Марджери собственными глазами не видела это чудо, она бы ни за что не поверила, что такое и впрямь возможно.

– О! – выдохнула она в восторге.

– Как я вас понимаю! – согласилась с ней сидевшая рядом женщина в шляпе. – Ну, разве жизнь не прекрасна?

Итак, Марджери выдержала целый месяц в обществе Инид Притти и осталась жива. Ей, правда, удалось заполнить всего несколько страничек в своем дневнике, ибо она была так больна, как не болела, кажется, никогда в жизни, зато она находилась уже почти в Южном полушарии, хотя и сама не ожидала, что окажется на это способна. И она уже видела такие вещи, о каких никогда раньше даже не слышала, каких даже представить себе не могла. Пожалуй, у нее еще и с этой ассистенткой все может сложиться.

Но, как оказалось, у Инид в рукаве был припрятан еще один сюрприз.

11. Нечто весьма подозрительное

И все-таки эта блондинка ему не нравилась. Не доверял он ей.

Дело даже не в том, что она заняла его место. Просто он всегда с первого взгляда чуял ловкачей и обманщиков. На корабле он старался все время следить за ней, и она даже порой вдруг останавливалась и оборачивалась, словно чувствуя, что кто-то ходит за ней по пятам. Но никаких улик она не оставляла – в отличие от мисс Бенсон. Мундик даже отвел для нее в своем блокноте отдельную страничку, но пока что там было записано только ее имя: Инид Притти. Он, впрочем, сильно сомневался, что это ее настоящее имя.

Несколько дней он вполне успешно прятался в своем тайном убежище. Еды у него, правда, не было никакой, но обходиться без еды он привык – в Бирме ему порой доводилось неделями жить за счет горстки риса, и не белого, а желтого, точнее, грязного, в котором так и кишел долгоносик. На «Орионе» было куда проще и в смысле питьевой воды; когда ему хотелось пить, он выползал из-под брезента и пил прямо в машинном отделении из-под крана. К сожалению, его вскоре все же обнаружили двое машинистов, и он уж было решил, что все кончено, и даже попытался сбежать, но оказалось, что даже после пяти лет свободы он все еще слишком слаб. Машинисты легко нагнали его, притащили обратно и пригрозили:

– Между прочим, за это запросто можно и в тюрьму сесть!

Не драться же с ними, подумал он, хоть и попытался нанести удар первым, только кулак его до цели не долетел. И он сразу догадался, что этот парень тоже из бывших военнопленных. После войны такое часто случалось: ему ничего не стоило понять, кто был в плену, а кто не был. И те, кто в плену не побывал, смотрели на бывших пленных сверху вниз, словно и настоящими мужчинами их не считали. И такое тоже после войны часто случалось.

Машинисты отошли в сторону, решая, как с ним поступить. Мундик слышал, как они спорили. Один предлагал немедленно его сдать. Но второй, постарше, возразил: «Нет. Я этого не сделаю. Ты только посмотри на него. Ты ведь слышал о лагерях? Знаешь, сколько там пленных погибло? Это же преступление, что их бросили! Небось решили: пусть выживают, как могут». И тогда тот, что хотел выдать Мундика, ушел, а второй подошел к нему и сказал, что все нормально, никто на него не донесет и на берег не ссадит, но он должен быть очень осторожным и все время прятаться, тогда никакой беды с ним не случится. И он протянул Мундику обе руки, словно тот был перепуганным, загнанным в угол псом.

Потом этот машинист принес ему немного еды, и Мундик попросил его принести еще мыло и бритву, чтобы побрить голову. И все это он получил, а также чистую рубашку в придачу. И кое-какие остатки с матросского камбуза. А ночью они иногда играли в карты. Но ни о чем не разговаривали. А вскоре тот машинист сказал, что у него есть на примете пустая каюта и Мундик мог бы там ночевать. И если он будет по-прежнему осторожно вести себя, то никто ни о чем так и не узнает. В общем, Мундик перебрался в эту каюту, и там была узенькая койка и столик, и он сразу выложил на этот столик свой блокнот и карту Новой Каледонии. А когда приходили уборщики, говорил, что является частным детективом, работающим под прикрытием, так что пусть они лучше помалкивают, ему лишние неприятности не нужны. И уборщики, взяв швабру на караул, говорили: «Да, сэр!», словно он, Мундик, и впрямь важная персона.

Впервые в жизни у него была своя собственная комната. Ребенком он жил вместе с матерью, и спали они на одной кровати, просто он на одной стороне, а она – на другой; впрочем, когда он стал слишком большим, мать перебралась на раскладное кресло. Иной раз в лагере, заметив кого-то из пленных, скорчившегося в уголке без движения, он говорил себе: этот человек не мертв, это просто моя мать свернулась клубком на своем кресле, и скоро наступит утро, и мать, протянув ему раскуренную сигарету, скажет: «Вставай, сынок. Вот и новый день наступил». Ему становилось легче, когда с помощью таких воспоминаний он заставлял себя отвлечься от окружающей действительности.

Проведя на корабле недели две, Мундик почувствовал, что значительно окреп. Он старался выходить из каюты только в те часы, когда это было безопасно, и понемногу собирал вещи, чтобы взять их с собой в Новую Каледонию: однажды даже украл чей-то рюкзак, а в другой раз – чье-то желтое полотенце, панаму и темные очки, но это скорее в качестве сувениров. Все это он записывал в свой блокнот. Как и то, что ел. Когда «Орион» в Адене встал в док, Мундик нанял лодку и отправился на берег вслед за той подозрительной блондинкой, уверенный, что за ней необходимо присматривать. Он видел, что блондинка прямиком направилась в отель «Ройял», да так лихо взбежала по ступенькам на крыльцо, словно была давнишней тамошней постоялицей, а потом взяла в лобби целую кипу британских газет и стала внимательно их просматривать, нервно перелистывая страницы. Казалось, она надеется обнаружить там что-то важное. Просмотрев газеты, она еще некоторое время посидела в глубокой задумчивости, но тут к ней подошел портье и спросил, не угодно ли ей пройти к выходу, и сам проводил ее на крыльцо. Затем блондинка отправилась на Аденский рынок и купила там дешевый радиоприемник, и Мундик сразу понял: ого, это уже нечто подозрительное! Но что именно происходит, он, конечно, догадаться не мог и решил просто записать все факты в свой блокнот. Но, пока он этот блокнот доставал, пока записывал, блондинке удалось весьма ловко от него ускользнуть, и он совершенно растерялся и перестал понимать, где находится. Он вдруг почувствовал себя невероятно одиноким в этом незнакомом переулке; ему казалось, что на него отовсюду смотрят тысячи глаз, а из-за занавесок на него указывают тысячи рук, и тогда он бросился бежать, но никуда убежать не смог: перед глазами у него были лица пленных из лагеря Сонгкурай и больше ничего. Он уже не мог сказать, то ли он все еще в лагере, то ли уже на свободе, пока наконец не догадался вытащить свой паспорт, хорошенько всмотреться в фотографию и сказать себе: я же теперь свободный человек! Я свободен!

Но сегодня выдался хороший день. Мундик вышел на палубу и просто счастью своему поверить не мог: мисс Бенсон спала в шезлонге, а рядом не было никакой блондинки! Мундик наблюдал за ней, притаившись в темном уголке, где она никак не могла бы его заметить, и в душе у него царило странное ощущение полной пустоты – ни мыслей, ни чувств – и удивительного покоя. Он вдруг подумал: хорошо бы всю жизнь прожить вот так.

И еще долго стоял там, просто наблюдая за спящей мисс Бенсон.

12. Правда об Инид Притти

Раздался жуткий грохот. Оглушительный, пугающий. Нет, похоже, ей это просто приснилось. Марджери застонала, перевернулась на другой бок и попыталась снова уснуть.

– Мардж, помоги! Помоги мне!

Значит, это не в ушах у нее шумит? И этот грохот ей не приснился? Кто-то явно к ним стучался. Марджери встала, открыла дверь и увидела в коридоре Инид, согнувшуюся пополам. Лицо у нее было странное, словно окаменевшее.

Оглядев Инид, Марджери испуганно вскрикнула, а та в одно слово простонала: «Ох-нет-нет-нет-нет», оттолкнула Марджери и, пошатываясь, двинулась к раковине.

Возможно, на самом деле все было не так уж и страшно, как показалось Марджери, однако сердце у нее тяжко забилось при одном лишь виде крови, испятнавшей отделанную кружевами юбку Инид. Марджери словно стала одновременно и невероятно легкой и невероятно тяжелой, ей не хватало воздуха, и она понимала, что ей абсолютно необходимо немедленно выбраться на палубу и подышать полной грудью. Она, конечно, запросто могла умертвить жука и насадить его на булавку, но вида крови совершенно не выносила. Ее сразу начинало подташнивать. Когда у нее начались месячные, она дико закричала, уверенная, что умирает. Ее спасла Барбара. Барбара и специальную вязаную подкладку ей принесла, и объяснила, что происходит и что нужно делать. Вот и сейчас Марджери до смерти испугалась и вместо того, чтобы спросить у Инид, не поранилась ли она, не нужна ли ей помощь, поспешно напялила платье – как потом выяснилось, наизнанку, – и буквально вылетела из каюты.

– Мардж! – крикнула ей вслед Инид, но Марджери уже не смогла бы остановиться. Тяжело протопав по коридору и чуть не растоптав какого-то припозднившегося пассажира, она стала подниматься по трапу на палубу. Ступеньки были узкие, крутые, с обтрепавшимся резиновым покрытием, и Марджери, старательно переставляя ноги, думала только о том, чтобы не упасть; она старалась даже не вспоминать об Инид и ее окровавленном платье. Господи, что там с ней могло случиться на этих танцах? Марджери старалась думать только о приятном – о голубом небе, о цветах. Наконец впереди завиднелся выход на палубу, и она остановилась, ухватившись за поручень. Только тут она заметила, что платье надето наизнанку; это настолько ее напугало, что она в ужасе, не глядя, стала шарить перед собой рукой, пытаясь схватиться за дверную ручку, и, считая, что нашла ее, дернула дверь на себя, тут же потеряла равновесие и кубарем покатилась по лестнице вниз. Падала она долго, больно ударяясь лицом и уже не понимая, где верх, а где низ, не говоря уж о надетом наизнанку платье; потом она еще раз стукнулась головой обо что-то острое, и все недавние события как бы разом отодвинулись от нее и померкли.

– С вами все в порядке? – спросил кто-то, хотя было совершенно ясно, что вряд ли такая крупная женщина могла скатиться по лестнице и не получить никаких повреждений. Но ведь все первым делом задают именно такой вопрос.

– Да, все хорошо, – ответила Марджери вполне светским тоном, точно диктор BBC. И сделала то, что в данной ситуации было самым лучшим: лишилась чувств.

Какое-то время Марджери не понимала толком, ни кто она, ни как она себя чувствует, ни почему там очутилась. Зато она побывала в таких местах, каких никто никогда не видел, и сумела найти, законсервировать и даже наколоть сотни жуков, никем ранее не идентифицированных. Когда же она наконец пришла в себя, то оказалось, что лежит она в чистой постели в каком-то незнакомом и довольно просторном помещении, залитом солнечным светом, и пахнет там не рвотой и не жуткими духами Инид, а такими чудесными, сулящими чистоту вещами, как дезинфицирующая жидкость и ментол.

– Вы очень неудачно упали, – услышала она чей-то ласковый голос, и в поле ее зрения появился колпак медсестры, а потом и сама медсестра. – Вы пошевелиться-то можете?

У Марджери мелькнула мысль, что она, наверное, снова стала ребенком и живет в домике священника; мама, как всегда, в своей комнате, отец – в кабинете, а братья играют на лужайке в крикет…

– Где я?

– В лазарете, – ласково улыбнулась медсестра. – И по-прежнему на борту лайнера «Орион».

В голове у Марджери что-то стукнуло, и она вспомнила: корабль, Инид Притти, ужасное окровавленное платье, так ее испугавшее. При одном воспоминании об этом она снова почувствовала дурноту и слабость.

– Как я сюда попала?

– Вас один пассажир нашел. Вы разве не помните?

Теперь, когда медсестра это сказала, Марджери действительно кое-что вспомнила, хотя и довольно смутно, словно эти воспоминания принадлежали не ей, а кому-то другому. Она вспомнила, что лежала на полу, что ей хотелось закрыть глаза и остаться там, а потом какой-то мужчина помог ей встать на ноги. Она вспомнила, как пошатнулась, как ей стало стыдно, что она такая беспомощная, как этот мужчина подхватил ее и не дал ей упасть, хотя больше всего ей хотелось снова лечь на пол, заснуть и больше не просыпаться.

– Вам еще повезло, – сказала медсестра. – После таких падений можно потом всю жизнь на костылях передвигаться. – Это явно была очередная Поллианна[16] – из числа тех, кто, сломав одну ногу, радуется, что вторая еще действует.

– Вы не волнуйтесь, все образуется, – продолжала медсестра сладким, как мороженое, голосом. Она была такая милая, что Марджери с трудом удержалась от вопроса: не хочет ли эта очаровательная женщина совершить небольшую поездку в Новую Каледонию? Но тут она вспомнила, что у нее уже есть ассистентка. Просто эта ассистентка прячется где-то в брюхе корабля, в их крошечной каюте, с головы до ног залитая кровью. И потом, Инид явно имела куда меньше сходства с Поллианной. Скорее уж, она на леди Макбет смахивала. Марджери пошевелила руками и ногами, попыталась подняться, но потерпела неудачу. Медсестра тут же постаралась ее успокоить: – Ну, зачем же так торопиться! В этом нет никакой необходимости. Вы довольно сильно ушиблись, так что некоторое время вам будет больно двигаться, а потом еще и синяки проявятся. Я вам дам с собой йод и бинты. Но когда мы дойдем до Брисбена, встать вам все-таки придется. О вас есть кому позаботиться?

Марджери не ответила.

В свою каюту она вернулась уже в середине дня. Ее ассистентка лежала на верхней койке, завернувшись в свой розовый пеньюар цвета вареной креветки. Помимо йода и бинтов Марджери выдали еще и трость. Особой необходимости в ней, правда, не было, но она все же давала ощущение большей устойчивости. Больное бедро чудесным образом никаких повреждений не получило, а вот колени были сильно ободраны, да и садиться Марджери было больно.

– Инид, вы как там?

Но Инид, похоже, спала – во всяком случае, лежала с закрытыми глазами и совершенно неподвижно. Впрочем, было уже понятно, что она жива: на груди у нее стояла пепельница, которая мерно приподнималась и опускалась в такт ее дыханию, точно маленькая лодка. Выстиранное платье висело на спинке стула. Потом Инид осторожно приоткрыла один глаз и спросила:

– Что это с вами случилось?

– Я упала.

– О господи! – вздохнула Инид. И неприязненным тоном сообщила: – Если вам интересно, то у меня вчера, должно быть, выкидыш случился. Так что спасибо, вы «как раз вовремя» смылись! Сделали именно то, что мне было нужно.

Марджери показалось, что на голову ей разом посыпалось множество разных тяжелых предметов. Она изо всех сил старалась снова не отключиться, не потерять сознание и вообще остаться в здравом уме. Потом тихо спросила:

– Инид, вы что, были беременны?

Инид молча кивнула, глядя не на Марджери, а в потолок.

– И срок был большой?

– Да вам-то какая разница?

– Ну, я не знаю, Инид… Я просто не знаю… – Марджери вспомнила вдруг те миниатюрные вещички, которые Инид постоянно вязала, и то, как она порой гладила свой живот с выражением осторожного восторга. Затем она попыталась выудить из своей памяти все, что ей было известно о муже Инид, Персе, но оказалось, что о нем она практически ничего не знает.

– Я не была уверена, – сказала наконец Инид. – Я не притворялась, ничего такого. Просто думала, что ребенок родится, наверное, только где-то в мае.

– В мае! Почему же вы мне-то ничего не сказали?!

– Но ведь тогда вы бы меня на работу точно не взяли.

– Конечно, не взяла бы. Экспедиция рассчитана на пять месяцев. Мы, возможно, и домой-то вовремя вернуться не успели бы. И потом, как бы вы стали лазить по горам, будучи беременной?

– Ну, теперь-то эта проблема отпала, не так ли? – сказала Инид дрогнувшим голосом.

– А кто-нибудь еще об этом знал?

– Что, простите?

– О ребенке, Инид. Еще кто-нибудь знал, что у вас будет ребенок?

– Нет.

– Даже ваш муж?

Инид застонала, и сперва Марджери показалось, что этот стон вызван раздражением и нетерпением, тем, что она не видит очевидного, которое само на нее смотрит. Но когда Инид к ней повернулась, оказалось, что из глаз у нее ручьем льются слезы.

– Я их всех потеряла. Я беременела и каждый раз теряла ребенка. Каждый раз! Хотите знать, сколько раз это было? Один, два, три… – Загибая пальцы, Инид качала собственную руку так, словно это было ее крохотное дитя, и, досчитав до десяти, замолчала. А потом, обливаясь слезами, выкрикнула: – Я просто хочу ребенка! Это единственное, чего я действительно хочу. Ребенка! И я так надеялась, что на этот раз все будет иначе.

– Инид, простите меня! Простите! Я ведь ничем вам не помогла! Но я так испугалась… Я очень боюсь… – Марджери даже не сразу сумела выговорить слово «кровь». – Я действительно очень боюсь крови.

Инид саркастически хмыкнула – во рту у нее словно что-то взорвалось – и сказала:

– Ну, просто класс! Особенно если учесть, что вы женщина.

– Да, я понимаю…

– И все-таки, Мардж, вы ведь даже не попытались мне помочь. Конечно, я всего лишь ваша ассистентка, но я ведь не ваша горничная, а вы не королева Виктория и даже не какая-нибудь герцогиня. И ваша жалкая одежда ничуть не лучше моей.

Марджери совсем повесила голову. Она чувствовала, что ее как бы призывают отдать некую часть себя, но для нее это было слишком – она никогда так много не отдавала другому человеку; она вообще чувствовала себя чрезвычайно неуютно в этой ситуации. И больше всего, если честно, ей сейчас хотелось присесть, вот только единственный стул был занят выстиранным платьем Инид. Вместо этого она затаилась, надеясь, что Инид со временем успокоится и придет в себя. Потом, правда, спросила, не хочет ли Инид чаю.

Но Инид ее, похоже, не слышала. Она вслух разговаривала с каким-то заинтересовавшим ее пятном на потолке:

– Мне бы следовало догадаться, что я и этого ребенка потеряю. Меня ведь даже ни разу не тошнило. А это плохой знак. Когда тебя тошнит, это означает, что твой ребенок здоров. – И она засмеялась каким-то убийственно горьким смехом. – Ну что ж, видимо, теперь для меня все кончено. И у меня никогда уже детей не будет.

На похоронах матери Марджери не плакала. Ей тогда было всего семнадцать. И тетки сказали ей, чтобы она хоть на людях не притворялась, будто ей все равно. Только она не притворялась: она и тайком, наедине с собой, тоже не плакала. Она видела, как гроб опустили в могилу, потом взяла комок земли и, подражая теткам, бросила его вниз, на гроб, но ей это показалось довольно нелепым – все равно что какую-то нору грязью залеплять. В этом не было ни малейшего смысла. Потом до нее донеслось странное сопение, словно душат, схватив за шею, маленького зверька, и она обернулась, с изумлением обнаружив, что эти звуки исходят от Барбары. Барбара не закрывала лицо черной вуалью, как это сделали тетушки Марджери, и всем было видно, какой у нее красный нос, как сильно у нее опухли глаза и лицо – казалось, она с размаху врезалась им в стену. Потом, спустя какое-то время после похорон, Марджери не раз стояла перед зеркалом, кривя рот, как тогда Барбара, и пыталась заплакать, но у нее по-прежнему ничего не получалось. Она понимала, что скучает по матери, что любит ее, но ей казалось, что тоска по матери находится как бы в одном месте, а она, сама Марджери, – в другом, и соединить их никак невозможно.

А вот Инид была совершенно не такой. После выкидыша она очень много плакала, плакала громко, не стесняясь своих слез и соплей. И явно не только из-за физической боли. Хотя порой ее так скручивало, что она становилась бледной как смерть и съеживалась в комок. Она говорила Марджери, что просто понять не может, зачем ее тело так с ней поступает, зачем оно снова отняло у нее ту единственную драгоценность, которую она так мечтала сберечь. «Это точно была девочка! – плакала Инид. – Я сердцем чую, что девочка!»

А еще Инид говорила, что ей страшно, что ей кажется, будто она как бы исчезает понемногу и скоро совсем исчезнет. Во время беременности она всегда знала, что жива, всегда чувствовала себя живой, но с каждым потерянным ребенком она теряла и какую-то часть себя самой. Марджери всячески старалась ее отвлечь, приносила ей сладости, сэндвичи с яйцом, лак для ногтей. Но это не помогало. Инид по-прежнему валялась на верхней полке, все время плакала, и от нее уже начало как-то нехорошо пахнуть. И она постоянно прижимала к уху свой новый приемник и слушала General Overseas Service[17]. В дверь их каюты то и дело стучались какие-то люди, но Инид никого не желала видеть, даже Тейлора. Марджери все пыталась понять, как у этого крошечного легкомысленного существа помещается внутри такая огромная боль? И ведь Инид не требовала от жизни ничего сверхъестественного. Она просто хотела стать матерью, то есть совершить нечто самое обычное. Когда Марджери сообщили – ей тогда было уже далеко за тридцать, – что у нее никогда не будет детей, она попросту не позволила себе горевать. Ну что ж, решила она, пусть это будет еще одной из тех вещей, которые делают ее не такой, как все.

И уход за Инид тоже давался ей отнюдь не просто и естественно – в отличие от Инид, которая с удовольствием взяла бы на себя заботу о любом одиноком или больном человеке, который хоть раз в ее присутствии кашлянул. А вот Марджери в роли сиделки чувствовала себя весьма некомфортно. Ее никто ни разу в жизни не попросил о помощи – как раз наоборот: тетки любую болезнь переносили стоически, словно для них признать свое поражение было отвратительно и вульгарно, – и сейчас она постоянно боялась неправильно понять Инид. Что, кстати, весьма часто и происходило. Когда она предложила Инид подняться на палубу и подышать воздухом, та сказала, что сейчас ей просто невыносимо будет видеть чужих детишек. Но и одна Инид оставаться тоже не хотела. Так что Марджери убрала в шкаф свои платья, закрыла склянки для насекомых крышками, уселась на желтый стул и стала рассказывать Инид обо всем, что приходило ей в голову; но запас возможных тем довольно быстро иссяк, и Марджери принялась за жуков; она подробно рассказала Инид о золотом жуке, а затем показала ей изображения других жуков, имевшиеся у нее в книгах, и пояснила:

– Наш золотой жук должен быть величиной примерно с божью коровку, но не такой круглый. И у него наверняка очень длинные усики, потому что он, являясь естественным опылителем, так и живет на белой орхидее. А вот это долгоносик-трубковерт. – Она поднесла книгу к самому носу Инид, чтобы та смогла как следует рассмотреть этого жука. – Видите, он ярко-зеленый, как листва, и весь покрыт тоненькими волосками. А этот блестящий жук называется бронзовка золотистая. Он питается лепестками розы. – Марджери перелистывала страницу за страницей, рассказывая Инид о своих самых любимых жуках и показывая их изображения. – Смотрите, Инид, это жук-носорог. Видите, какой у него длинный рог? Это африканский цветочный жук. Обратите внимание, какая у него интересная окраска – зеленая, красная, да еще и с крупными белыми пятнами. А как вам этот большой черный жук? С оранжевой головой и большими черными жвалами? – Инид подолгу смотрела на каждую страницу и кивала, когда можно было двигаться дальше. Она, правда, так и не сказала, нравятся ли ей жуки, но хотя бы перестала без конца плакать и причитать.

– Как это мило, – сказала она однажды тихим голоском.

– Что именно?

– Все это. То, что вы так подробно рассказываете мне о жуках. Нет, правда, это очень мило с вашей стороны.

В общем, следующей выходки Инид Марджери уж никак не ожидала.

В трех днях пути от Брисбена «вечериночное» настроение на судне практически сошло на нет. У многих пассажиров «Ориона» были десятифунтовые билеты, то есть они плыли в Австралию, чтобы эмигрировать, и среди этих людей все чаще возникали тревожные разговоры о том, что их ждет в будущем. Ходили слухи о лагерях для мигрантов, о нехватке рабочих мест, о том, что в ниссеновские бараки[18] селят сразу по несколько семей. Поговаривали даже о том, что во всей Австралии нет ни одной нормальной уборной.

Марджери читала, когда Инид потихоньку сползла со своей полки. Кроме розового пеньюара, на ней больше ничего не было. Лицо ее было пугающе бледным.

– Я передумала, – сказала она. – Я решила остаться в Брисбене. Деньги за билет я вышлю вам, как только найду работу. Я хочу попробовать родить ребенка в Австралии.

Все это Инид выговорила четко и ясно, словно выученные наизусть стихи. Она и стояла перед Марджери, как ученица: заложив руки за спину и глядя прямо перед собой.

Мозг Марджери сперва испытал нечто вроде перегрузки, а потом она и вовсе соображать перестала. До нее дошли только слова «Брисбен», «билет» и «ребенок»; все остальное растворилось в каком-то тумане.

– Но как же наша экспедиция? И как же ваш муж? И потом, если вы случайно забыли, у вас ведь нет паспорта!

– Я все обдумала, Мардж. Так будет лучше всего. А вам придется нанять нового помощника.

И все. Видимо, Инид считала, что этого достаточно. Марджери ничего не поняла и, совершенно ошеломленная, ждала пояснений. Но Инид вышла из каюты и отправилась принимать душ, а когда вернулась, оставляя за собой цепочку мокрых следов и завернув полотенце на голове тюрбаном, сразу принялась рыться в своих баночках и пузырьках.

– Спорить готова, вы моему уходу только обрадуетесь, – сказала она и засмеялась.

– Неужели это все из-за этанола?

– Из-за чего?

– Из-за необходимости убивать жуков этанолом. Но ведь вам, Инид, и не пришлось бы этим заниматься. Я бы сама это делала. А вам даже и смотреть было бы не нужно. Я тоже не могла смотреть, когда в первый раз при этом присутствовала. – На самом деле Марджери практически лишилась чувств. Но об этом она рассказывать не стала.

– Нет, Мардж, необходимость убивать жуков тут совершенно ни при чем. Я просто передумала. Кстати, вы не могли бы заплатить мне как бы авансом? Я немного стеснена в средствах.

На этом их разговор и завершился. Инид взбила волосы и сделала макияж, хотя после месяца, проведенного в море, ее склянки практически опустели, так что ей приходилось вытряхивать остатки на ладонь. Затем напялила свое цветастое платье, вбила ноги в крошечные босоножки и поднялась на палубу с явным намерением разыскать своих новых друзей. Было просто невозможно себе представить, что эта женщина столько времени провалялась в постели, горюя о потерянном ребенке. В один миг она сумела вновь превратиться в какую-то посвистушку, решившую начать в Брисбене новую счастливую жизнь.

Марджери была вне себя от ярости. Нет, она и впрямь чувствовала себя неким воплощением гнева. Точнее, душивший ее гнев бушевал сам по себе, а она, Марджери, дурацкой глыбой громоздилась с ним рядом. Сперва она хотела остаться в каюте, но потом поняла, что та слишком тесна для ее гнева, поднялась на палубу и стала нервно мерить ее шагами. «Еще один чудесный денек!» – крикнула ей знакомая женщина в шляпе, и только тут Марджери осознала, что придется как-то сдержать и свой гнев, и потребность громить все вокруг. Собственно, Инид всего лишь сама сделала то, что несколькими неделями раньше собиралась сделать Марджери – она как бы сама себя уволила, – и все же Марджери не могла простить ей той легкости, с какой она предала их экспедицию. А может, она и с самого начала не собиралась ехать в Новую Каледонию? Может, она просто решила использовать Марджери? А потом притвориться, будто оказывает ей услугу, отказавшись от участия в экспедиции? Это было самое настоящее предательство, самая худшая разновидность трусости. И несмотря на все то, что Марджери уже довелось пережить в жизни, предательство Инид стало для нее непереносимо тяжким ударом. У нее было такое ощущение, словно ей по очереди вводят яд в каждую конечность, и он, постепенно распространяясь по телу, как бы выдавливает из нее жизнь. Да, она поступила как последняя дура, поверив Инид. И как последняя дура почти полюбила ее. Марджери выплатила Инид наличными ту сумму, которая причиталась ей в качестве зарплаты, и сказала, что больше не желает ее видеть. Ей хотелось поскорее с этим покончить раз и навсегда.

И теперь, стоило Инид войти в каюту, Марджери брала свою трость и сразу же уходила. Собственно, трость ей больше не требовалась, но каждый раз, как она видела Инид, ей хотелось захромать, просто чтобы та вспомнила, что стало причиной этой хромоты. Между тем Инид сходила в корабельный салон красоты, и ей там выкрасили волосы в цвет лимонного шербета. Она все больше времени проводила в обществе Тейлора, который за время плавания настолько растолстел, что даже купил себе новый дешевый костюм. Было в этом человеке нечто нелепое, но одновременно чувствовалась в нем и некая опасная самоуверенность, граничившая с наглостью, от которой Марджери то и дело становилось не по себе. Она видела, как Инид болтает с Тейлором на противоположной стороне палубы, как она смеется всяким глупостям, которые он говорит ей на ушко, как она виснет у него на плече, словно и пары шагов не может пройти без его помощи. Все это вызывало у Марджери ощущение какой-то внутренней пустоты, словно душу ее иссушили дотла. А в самый их последний день на корабле к Марджери неожиданно подошла та женщина в шляпе и сказала, что слышала, как ужасно Инид ее подвела.

– Между нами говоря, она как раз из людей такого сорта, – презрительно заметила она.

Когда они подходили к Брисбену, как раз подул зловредный южный ветер, вызвавший отвратительную зыбь, так что последнюю ночь Марджери пришлось опять провести в обнимку с ведром, но ее «ассистентка» – что было просто удивительно! – в каюте так и не появилась. Лишь утром, когда Марджери собиралась уже сменить таможенные наклейки на своем багаже, Инид вальсирующей походкой вошла в каюту и как ни в чем не бывало воскликнула:

– О, привет! – Казалось, она была почти удивлена тем, что Марджери все еще там. Во всяком случае, она вела себя так, словно они случайно столкнулись на автобусной остановке.

Инид сразу стала поспешно рассовывать свои вещи по чемоданам, старательно их приминая, чтобы застегнуть замки. И когда в последний раз прозвучал пароходный гудок, она легко выхватила из-под стула свой красный саквояж – что бы она там ни прятала, но он явно был очень легким, – и сказала:

– Я знаю, вы на меня сердитесь. И понимаю, что ужасно вас огорчила. Но я должна еще раз попробовать все начать сначала. Я хочу ребенка.

– Что ж, на мой взгляд, вы верным путем движетесь к цели. Хотя я просто представить себе не могу, как вы сумеете устроиться в Австралии без паспорта. – И Марджери попыталась пройти мимо Инид, но та не дала ей уйти, перегородив выход ногой.

– Скажите, Мардж, что вы готовы отдать, лишь бы найти этого жука? Вы отдали бы ради него все, что имеете? Если да, то вы должны меня понять, ведь и я тоже готова на все. Я так хочу иметь ребенка, что это желание даже боль вызывает. Мне правда очень жаль, что я вас подвела, но вы ведь с самого начала догадывались, что я вам не подхожу. Вы еще в самую первую нашу встречу мне об этом сказали. Я и впрямь не гожусь для этой работы. Для вас цель жизни – найти золотого жука, а для меня – родить ребенка. Разные у нас с вами призвания, Мардж. Но если мне, как и вам, не удастся воплотить собственное призвание в жизнь, мы обе умрем от печали. Так что мы никак не можем сдаться и опустить руки. Это для нас обеих не выбор.

Для Инид это была в высшей степени философская речь. Марджери даже подумала, уж не почерпнула ли она все это в какой-нибудь книге. Вот только никаких книг Инид сроду не читала. И слово «призвание» в ее устах выглядело точно яркий фрукт на облетевшем зимнем дереве.

– Ну что, останемся друзьями? – спросила Инид. – Давайте не будем ссориться напоследок. – И она схватила Марджери за руку. И продолжала крепко ее сжимать, хотя Марджери уже стало немного больно. И все смотрела на нее с каким-то странным выражением – одновременно и легким, как пузырек воздуха, и твердым, как камень, – и все это убеждало Марджери, что Инид права, что обе они действительно готовы на все ради достижения своей цели, что обе никогда не были бы счастливы, если бы от своей цели отказались. А значит, Инид должна родить ребенка, а Марджери – найти золотого жука. Оказалось, что они сделаны из одного теста, несмотря на все различия между ними. Обе готовы отдать все, что у них есть, чтобы получить желаемое.

Но для Марджери это было, пожалуй, слишком – она никак не ожидала, что узнает в Инид себя. Вырвав руку из цепких пальцев Инид, она сухо сказала:

– Прощайте, миссис Притти.

Больше Инид ее не уговаривала. Она, пошатываясь, вывалилась за дверь со своими чемоданами и даже рукой на прощанье не махнула. И когда дверь за ней уже почти закрылась, до Марджери донеслись ее прощальные слова:

– Ну и хрен с тобой, Марджери Бенсон! Хрен с тобой!

Марджери взяла в руки сачок, водрузила на голову шлем, подняла с пола чемодан и саквояж, и у нее вдруг сильно закружилась голова, а их крошечная каюта показалась ей огромной и пустой. И Марджери охватило такое мучительное чувство одиночества, какого она не испытывала с тех пор, как потеряла мать.

13. Поиски отца и Музей естественной истории

Это было странно. Тем более Марджери никогда не чувствовала, чтобы от матери исходило какое-то особое тепло. Скорее в ее жизни мать являла собой некую постоянную величину, нечто прочное и надежное, как тяжелая мебель, которая всем мешает, но которую ничем с места не сдвинешь. Чем бы Марджери ни занималась, ее мать всегда неизменно сидела у окна в своем любимом кресле, и сквозь ее редкие волосы просвечивал уличный свет, а на столике рядом остывала чашка чая. Когда она умерла, Марджери вдруг почувствовала себя совсем оторванной от остального мира. И как раз в это время она вдруг снова начала расти. Все платья неожиданно оказались ей коротки, и руки торчали из рукавов, тоже ставших слишком короткими, на несколько дюймов, так что она все время мерзла. Иногда она ловила на себе взгляды теток, исполненные такого неприязненного изумления, словно росла она им назло, просто желая «выпендриться».

К тому времени как Марджери исполнилось восемнадцать, ее комната окончательно стала похожа на кабинет сумасшедшего биолога: всюду книги о насекомых, блокноты с зарисовками и подробными дневниковыми записями, посвященными жизни жесткокрылых, а прямо к обоям пришпилены фотографии и рисунки жуков; к тому же множество насекомых проживало в различных склянках и в самодельных домиках. Ко дню рождения Марджери купила себе сачок для бабочек и утром, едва проснувшись, ушла из дома. На природе, занятая поисками жуков, она не выглядела ни чересчур громоздкой, ни чересчур странной. Да и тот наземный мир, к которому она была как бы прижата сверху, казался ей на удивление хрупким и одновременно сложным, переменчивым. Ползая на четвереньках и не отрывая глаз от земли, Марджери ни о чем, кроме жуков, не думала. Она как бы исчезала из мира людей, и люди вокруг нее тоже как бы исчезали.

А затем с ней случились две очень важные вещи. Она увидела своего отца. И Барбара рассказала ей о Музее естественной истории.

Неподалеку от дома ее теток был парк с озером и эстрадой для оркестра, и летом там часто давали концерты. Однажды Марджери бродила по этому парку в поисках Aromia moschata, более известного под названием «дровосек мускусный»; это был довольно крупный жук более дюйма в длину, сочного зеленого цвета, тонкий, как стебелек травы, и с очень длинными усами. Он испускал довольно приятный запах – качество, которым большинство жуков похвастаться не могут. Найти его легче всего было на ивах, которые во множестве росли на берегах озера и вокруг оркестровой площадки. Забравшись в заросли ив, Марджери опустилась на колени и стала искать, не замечая, как летит время. Вдруг у нее над головой пронзительно крикнула какая-то птица. Марджери подняла глаза и увидела отца.

Он сидел на том берегу озера и слушал музыку, неловко вытянув одну ногу. Только сейчас Марджери вспомнила, что одна нога у него была повреждена и плохо сгибалась, а потому он всегда сидел именно так. Деревья в парке вдруг словно расступились, а все люди куда-то исчезли, и там остались только они двое – Марджери в зарослях ив на берегу озера и ее отец перед летней эстрадой. Ее вдруг охватило ощущение какого-то невероятного тепла и счастья; да она и была в эти минуты по-настоящему счастлива; единственное, чего ей хотелось, это вот так смотреть на отца, чувствуя себя и рядом с ним, и все-таки далеко от него. И тут откуда ни возьмись в поле зрения Марджери появился какой-то маленький мальчик. Он подбежал к ее отцу и протянул ему мячик; потом возникла какая-то женщина и подала отцу сэндвич; отец ласково улыбнулся обоим и взял мячик и сэндвич.

Марджери показалось, что у нее в душе кто-то яростно щелкнул кнутом, а потом в бешеном гневе сломал кнутовище. И эта ярость волной поднялась в ней и наполнила ей рот, и оказалась такой горькой, такой болезненно острой, что у нее перехватило дыхание. Как он мог, как мог тогда, много лет назад, просто выйти через французское окно в сад и бросить ее? Ведь она его дочь! Неужели она ничего для него не значила? Марджери, как пригвожденная, стояла на коленях в густом ивняке, и голова у нее кружилась, и рот невольно кривился, и оркестр все продолжал играть, и отец по-прежнему смотрел на музыкантов, и какие-то люди приходили и уходили, и та женщина все кормила отца сэндвичами, а мальчишка и вовсе угнездился у него на коленях, но иногда все же бросал свой мячик, бежал за ним, приносил обратно и снова забирался к ее отцу на колени. А потом концерт, видимо, стал подходить к концу, потому что люди захлопали в ладоши, а та женщина принялась собирать посуду для пикника в корзину, и мальчик отдал ей мяч, и они вместе помогли отцу Марджери подняться, а потом все втроем ушли.

Это был не ее отец, а чей-то еще. Возможно, того маленького мальчика. Но этот случай заставил Марджери снова задуматься о том, что, как ей казалось, она давно оставила позади.

Она стала приходить в парк каждый раз, когда там бывали концерты. Опускалась на колени на берегу озера и ждала. Но тот мужчина с мальчиком туда больше не приходили. Марджери писала в разные госпитали, спрашивая об отце, но ей отвечали, что о таком человеке никаких сведений у них не имеется. Она изучила все имевшиеся в библиотеке старые газеты, но и там ничего не обнаружила. Зато она нашла короткое сообщение о своих братьях:

Бенсоны: Арчибальд, Хью, Ховард, Мэтью. Погибли в 1914 г. во время битвы при Монсе. Могилы неизвестны.

Казалось, душа Марджери впервые услышала то, что умом она знала давно. Они погибли. Все они были мертвы. Конечно же. И мертвы были не только они, но и ее отец. Нельзя было не принять чего-то столь очевидного: это было бы проявлением самого отвратительного пренебрежения к их памяти. Вот только та страшная пустота, та пропасть, что давно уже возникла в душе Марджери, стала еще глубже. Был ранний вечер, Марджери шла из библиотеки, садившееся солнце отбрасывало перед ней ее тонкую длинную тень, и она все смотрела на эту странную вытянутую фигуру с маленькой, как бы удаленной от туловища головой, но никак не могла понять, кто это, настолько была потрясена заново свалившимся на нее горем и осознанием смерти. Ей казалось, что она не знает больше, где ее дом, ее семья. В голове и душе у нее царила пустота. Наверное, если б она могла, то так бы шла и шла без конца, пока не истерла бы себя об эту дорогу, не втоптала бы себя в нее, не исчезла бы с лица земли.

– Тебе бы надо в Музей естественной истории сходить, – несколько месяцев спустя сказала ей Барбара. – Давай, сходи, не ленись. Хватит слоняться без дела да под ногами у меня болтаться. Там этих твоих жуков просто уйма.

И Марджери последовала этому совету. Она вообще боялась ослушаться Барбару. На обратной стороне обертки от мыльных хлопьев «Сильван» Барбара нарисовала ей, как пройти в музей, и Марджери отправилась в путь, держа эту «карту» перед собой, точно молитвенник или прутик лозоходца. Одета она была в нелепое платье, которое давно стало ей мало, а на голове у нее красовалась довольно странная шляпка. Когда оказалось, что музей – это огромное готическое здание с башнями, шпилями, высоченными темными стенами и сотнями окон, Марджери была настолько потрясена, что чуть не повернула обратно. Музей был каким-то слишком великолепным, прямо-таки волшебным. Но затем мимо нее пронеслась шумная толпа школьников, и она в последнюю минуту все же решилась последовать за ними.

Внутри она увидела скелет синего кита. И белых медведей за стеклом. И вольер с разноцветными птицами, чучела которых были подвешены на большой высоте, и, казалось, птицы просто на мгновение замерли в полете. Еще она увидела страуса, льва, верблюдов, слона – тех животных, о которых только читала, но которых никогда даже не мечтала увидеть собственными глазами. Затем, поднявшись по широкой лестнице с каменными ступенями, она прошла по длинному коридору, где каждый ее шаг отдавался гулким эхом, свернула за угол и оказалась в Галерее насекомых. Весь этот путь она проделала словно по наитию, ни разу ни у кого ни о чем не спросив.

Наверное, думала она, примерно те же чувства испытывал Хауард Картер[19], когда обнаружил вход в гробницу Тутанхамона. Ей даже пришлось немного постоять с закрытыми глазами – столько чудес было вокруг. Какое-то почти непристойное изобилие прекрасных вещей. Пирамидами высились стеклянные ящички с жуками; множество жуков было также размещено в выдвижных витринках. В галерее были сотни тысяч жуков! Серебристые, черные, красные, желтые, синие с металлическим отливом и абсолютно зеленые, крапчатые и волосатые, словно украшенные гравировкой, пятнистые и полосатые, жуки с блестящими, словно полированными крыльями, жуки с усиками, похожими на ожерелье, и с усищами, как у пожарника, жуки с ветрозащитными щитками вместо усов и усами-булавами; у некоторых усики походили на тонкие пряди вьющихся волос, а у других они были неровные, словно кем-то оборванные; там были жуки с тонким телом и с толстым, с телом круглым, как бусина, и изящным, как травинка; жуки с длинными лапками и с короткими, с лапками, словно поросшими шерстью, и с разветвленными на конце, и с похожими на весла или пинцет… Там были жуки, живущие в корнях деревьев и живущие в навозе; жуки, питающиеся лепестками роз и пожирающие гниющую плоть. Некоторые жуки были в два раза больше ладони Марджери; а некоторые – не больше точки в печатном тексте. Зачем людям поднимать глаза к небу в поисках святого? – думала она. Вот оно, истинное свидетельство божественного, у них под ногами! Или – как в данный момент – в стеклянных витринах и ящиках Галереи насекомых Музея естественной истории. Марджери переходила от одного стенда к другому. Голова у нее шла кругом. Она была потрясена, ошеломлена. Она была почти в экстазе. Однако она так нигде и не нашла золотого жука из Новой Каледонии, о котором рассказывал ей отец.

В первый раз она подняла глаза, когда прозвучал сигнал закрытия музея. От двери за ней наблюдал невысокий пожилой человек с таким пухлым лицом, которое как бы предполагает, что под ним может быть спрятано еще одно, куда более привлекательное.

– Вы любите жуков? – спросил он.

14. Здесь не место для такой леди, как вы

Страшная жара в Брисбене, казалось, взяла людей в осаду. В раскаленном воздухе слышался треск насекомых, громкий, как электрические разряды.

Подойдя к сходням, Марджери невольно зажмурилась. В небе пульсировало белое солнце невообразимой, ослепительной яркости. Но на пристани было полно людей, и все они кого-то встречали – кричали, размахивали руками, подхватывали чемоданы прибывших, показывали, куда им идти. Марджери с гладстоновским саквояжем в одной руке и чемоданом в другой спустилась на причал и поплыла вместе с многотысячной толпой в сторону зала иммиграционного медицинского сбора. У нее резало глаза от нестерпимо яркого света солнца, еще усиленного отражением в воде. В висках под нахлобученным шлемом стучала боль. Какая-то женщина, шедшая следом за ней, наклонилась и крикнула ей прямо в ухо, что им здорово повезет, если они выберутся из этой толкучки живыми.

Марджери пришлось еще несколько часов провести в этом громкоголосом кипящем море разгоряченных и вонючих человеческих тел – она то и дело прихлопывала на себе назойливых мух и изо всех сил старалась ни к кому не прикасаться, – пока и ее наконец не пригласил офицер медицинской службы, гулко прогудев: «Добрден!» Первым делом он внимательно изучил ее ногти – неровности и полоски на ногтях могли, как известно, служить косвенным признаком туберкулеза, – потом попросил закатать рукава и принялся рассматривать ее голые руки, точно мясо на прилавке у мясника, и, прежде чем она успела возразить, стал светить фонариком ей в глаз, при этом настолько тесно приблизившись, словно собирался с ней целоваться. Затем Марджери вместе с паспортом и билетами была передана в руки таможенного офицера, и тот прямо-таки замер, уставившись на ее фотографию. Видимо, для него это оказалось самой сложной загадкой в мире.

Марджери охватила паника, ей стало трудно дышать, и она принялась объяснять, что в Лондоне, в паспортном отделе, когда она пыталась сделать фотографию, к ней в будку внезапно вломилась какая-то незнакомая женщина. Затем она сказала, что билеты были куплены на двоих, поскольку она ехала с ассистенткой, но та решила, что останется в Брисбене, и уже ушла. Эта особа, сказала Марджери, вообще оказалась в высшей степени ненадежной. Даже, можно сказать, лгуньей. Как выяснилось, она лгала ей с самого начала, и даже хорошо, что теперь она ушла. Она, Марджери, вполне в состоянии со всем справиться самостоятельно. Она всю жизнь сама со всем справлялась. Она была совсем юной, когда умерли ее тетки, и она унаследовала их квартиру, а также их старую служанку, которая вскоре заболела, хотя вообще-то болела она уже давно, да и служанкой на самом деле не считалась…

Слова продолжали изливаться из нее безудержным потоком, и Марджери не могла не понимать, что все это звучит весьма странно и подозрительно.

В конце концов таможенник не выдержал и, сдаваясь, поднял обе руки. Затем он вручил ей паспорт и, отдуваясь, сказал:

– Ну, добро пожаловать в Австралию, мисс Бенсон. Надеюсь, мэм, у вас все наладится, я от всего сердца вам этого желаю. Австралия – большая страна, и вы непременно найдете себе нового друга. – И он, явно опасаясь, как бы Марджери не вздумала снова пуститься в объяснения, крикнул: «Следующий!»

Отель «Марин», уродливое желтое здание, был совсем близко от порта. Однако, чтобы туда добраться, Марджери пришлось довольно долго ехать на автобусе, а окно она открыть не сумела. Все вокруг казалось ей чужим и слишком насыщенным цветом; деревья какие-то совершенно неправильные, а цветы и вовсе никуда не годились. Даже небо выглядело неестественным. В голове словно места не хватало, чтобы сразу вместить столько всего, столь отличного от ее прежней жизни, и она все смотрела и смотрела по сторонам, так что становилось больно глазам. Но гораздо больше на нервы ей действовали те счастливцы, которыми автобус был просто битком набит и которые упорно желали веселиться. Они радостными криками отмечали каждый уличный плакат, приветствовавший всех прибывающих в штат Квинсленд. За стойкой гостиницы Марджери дружеской улыбкой встретила какая-то молодая женщина, пропев: «Добрден, Марджери!», словно они давным-давно знакомы, и тут же предложила вызвать носильщика, но Марджери – она по-прежнему страдала из-за того, что Инид ее отвергла, а потому решила доказать не только себе, но и всему южному полушарию свою способность с легкостью обходиться без посторонней помощи, – решительно заявила, что понесет свои вещи сама. Номер был на втором этаже, и она вся взмокла, поднимаясь по лестнице. Да и больной сустав давал о себе знать. Марджери утешало только одно: может быть, и у Инид, где бы она в итоге ни оказалась, жизнь тоже будет не слишком сладкой.

Пока они плыли по морю, в иные моменты Марджери казалось, что она бы все на свете отдала, лишь бы оказаться в какой-нибудь тихой комнате с нормальными окнами и кроватью, где ничто без конца не движется то вверх, то вниз. Но теперь, когда она именно в такой комнате и оказалась, ей с трудом удалось заставить себя закрыть дверь. Она попыталась убедить себя, что никакая Инид Притти ей не нужна, и даже в полный голос сказала: «Ты мне не нужна!», но это не помогло. Она еще более яростным тоном повторила эти слова и прибавила: «Я с легкостью подыщу здесь себе другого помощника!» Но царившая в комнате тишина, казалось, поглотила не только звук ее голоса, но и смысл сказанных ею слов.

Марджери достала из чемодана свою зубную щетку и мыло, и при этом перед глазами у нее тут же возникли бесчисленные баночки и скляночки Инид. На обед она съела отбивную размером с собственную голову, и рядом с ней пока что никто не произнес ни слова, и от этого молчания ей вдруг страшно захотелось все вокруг порвать на куски. Официантка, правда, спросила, приехала ли мадам в Брисбен на отдых – в этот момент Инид наверняка бы уже принялась не только рассказывать приветливой официантке о золотом жуке, но и восхищаться ее прелестными волосами и спрашивать, есть ли у нее дети и нет ли у нее фотографий этих детей, и восклицать: «Ах, боже мой! Какие же они у вас очаровательные!», но Марджери лишь буркнула: «Нет», и официантка, забрав ее пустую тарелку, двинулась дальше. Вечером в постели Марджери открыла путеводитель по Новой Каледонии, и оттуда вылетел клочок бумаги с торопливо нацарапанными непонятными словами: «Удач Мардж! Найд вшг жка!» За окном еле слышным шепотом переговаривались деревья, но к Марджери их разговор не имел ни малейшего отношения, зато тысячи насекомых совершенно умолкли. И эта странная тишина вдруг напомнила ей затишье перед воздушным налетом.

Ночью Марджери приснился сон: она несла красный саквояж, в который сложила все свое оборудование для коллекционирования насекомых, но ей никак не удавалось толком его закрыть, и те или иные предметы все время оттуда вываливались и сразу терялись. В итоге у нее осталась только бесполезная розовая шляпка Инид. На этом Марджери проснулась, перевернулась на другой бок и снова уснула, однако ей сразу начал сниться тот же сон. И она сдалась. И еще долго лежала без сна в этой чужой постели, в этой чужой комнате, в этой чужой стране, на другом конце земного шара, чувствуя себя такой всеми брошенной, такой никому не нужной, что даже пошевелиться боялась. А насекомые за окном то дружно гудели, то брали паузу, то снова начинали гудеть – казалось, они следуют указаниям невидимого дирижера, – и Марджери все никак не могла изгнать из своих мыслей тот сон о красном саквояже и розовой шляпке.

Инид, разумеется, была весьма далека от идеала, однако Марджери вдруг стало совершенно ясно – ясно как день, который уже разгорался за окном, – что без ее помощи она отцовского жука никогда не найдет. И хотя Брисбен – очень большой город, он, пожалуй, все же недостаточно велик, чтобы спрятать Инид Притти: для этого понадобился бы целый континент. Гидросамолет в Новую Каледонию отправляется только послезавтра, а значит, решила Марджери, у меня есть в запасе еще целый день, и я непременно отыщу Инид Притти.

– Нет, мэм, – говорили ей. – Извините, мэм. Никогда такой женщины не встречали.

Марджери снова и снова описывала Инид. Желтые волосы; маленькая, но очень сильная, способная, пожалуй, даже на физическое насилие; говорит со скоростью шестьдесят миль в час. Нет, отвечали ей, такой женщины не видели. Носильщик из отеля «Марин» посоветовал ей спросить в мотеле. Дежурный в мотеле послал ее в специальный пансион для женщин. Жара все усиливалась, но Марджери продолжала упорно таскаться по улицам незнакомого города, чувствуя, что раскаленное добела небо прямо-таки придавливает к земле. Над улицами повисло ослепительное белесое марево, металлический шлем у Марджери на макушке казался страшно тяжелым и обжигал не хуже утюга. Она расспрашивала об Инид повсюду – в кафе, в молочных барах, в магазинах, где женщины в дневных платьях голубого и вишневого цвета запросто покупали мясо целыми оковалками, не заботясь о том, чтобы судорожно выхватить из сумочки книжку с талонами на продукты. Марджери проделала невероятное путешествие – она проплыла по Суэцкому каналу, она видела летающих рыб и зеленый луч, сверкнувший перед ней в сумерках, она слушала разговоры о верблюдах, арбузах и пальмах, – но, оказавшись на другом конце света, она вдруг почувствовала себя невероятно одинокой и принялась искать там некую нелепую женщину с невероятными желтыми волосами, которая, похоже, попросту взяла и исчезла. Однако Марджери удалось убедить себя, что уже одного ее желания найти Инид будет достаточно, чтобы та неким волшебным образом внезапно перед нею возникла. Затем какой-то мужчина спросил: пробовала ли она искать в старом американском военном лагере Вакол, где теперь размещали мигрантов? И пояснил, что Вакол – это один из пригородов Брисбена.

Уже давно перевалило за полдень, когда Марджери села на автобус и поехала в Вакол. Пыльные пригороды тянулись бесконечно долго, а за окном Марджери видела в основном облака пыли. Сама же она прямо-таки плавала в поту; на пластиковом сиденье под ней собралась целая лужа пота, и она то и дело с сиденья соскальзывала. Но тем не менее все время не отрывалась от окна, потрясенная этими бескрайними пустынными просторами и ослепительно-яркими и резкими природными красками. Ей все еще трудно было поверить, что деревья здесь не зеленые и кудрявые, как дома, в Британии, а длинные, веретенообразные, с тонкими сероватыми тряпочками вместо листьев. Наконец автобус подъехал к воротам какого-то армейского лагеря, окруженного высоченными кольцами колючей проволоки; на воротах красовалась вывеска, вручную написанная краской: «Вакол. Восточный лагерь временного содержания для перемещенных лиц».

Ограда уходила вдаль на несколько миль. Перед Марджери был настоящий город из выгоревших на солнце ниссеновских бараков, крытых рифленым железом и похожих на огромные консервные банки, разрезанные пополам. Над бараками дрожало жаркое марево. Охранник в воротах остановил Марджери и выразил желание посмотреть ее документы; она показала их и спросила, нет ли здесь женщины по имени Инид Притти. Охранник справился по книге записей, но такой особы в списках не обнаружил. И тогда, буквально хватаясь за соломинку, Марджери на всякий случай осведомилась, нет ли среди недавно прибывших мистера и миссис Тейлор. Этих людей охранник сразу нашел и подсказал Марджери, куда нужно идти: по главной дороге до четвертого поворота, затем сперва налево, а потом направо.

И она, хромая, побрела в указанном направлении, стараясь максимально использовать небольшие кусочки тени. В воздухе пахло тушеным мясом, и этот запах напомнил ей, что она давно уже ничего не ела и страшно голодна. А потому она старалась даже не смотреть на цветущие персики и нектарины, а также на апельсиновые и лимонные деревья, на ветках которых качались самые настоящие плоды, и отворачивалась, предпочитая любоваться старыми канистрами из-под бензина, ржавыми деталями разнообразных сломанных механизмов и веревками с выстиранным бельем, словно застывшим в знойном воздухе. Кое-где люди поливали стены своих хижин из шланга, надеясь хоть немного их охладить. Но многие просто сидели на крыльце, обмахиваясь чем попало и не в силах сдвинуться с места. Марджери смотрела на них и все пыталась понять, зачем она-то сюда приехала.

Затем перед ней в дрожащем мареве возникла некая неясная фигура, в которой при ближайшем рассмотрении Марджери узнала Инид.

Понятие расстояния несколько иллюзорно. Мы порой специально отдаляемся друг от друга, чтобы лучше друг друга рассмотреть и понять. Марджери не видела Инид всего около полутора суток, однако теперь с трудом ее узнавала. Если бы не ярко-желтые волосы и клацанье каблучков босоножек с помпонами, Марджери точно прошла бы мимо. Инид двигалась, как дряхлая старуха. И за ней тащилась целая стая тощих бродячих собак – довольно-таки опасный знак, хотя ей, похоже, это было безразлично. Она вообще словно пребывала в каком-то полусне.

Представляя себе встречу с Инид, Марджери даже в голову не пришло, какую боль это может ей причинить. И она была совершенно уверена, что знает, как ей поступить. Но оказалось, что ничего она не знает. Она остановилась, ошеломленная жалким видом Инид, и стала ждать, чтобы та сама повернулась и увидела ее. Однако Инид и не думала к ней поворачиваться, а продолжала куда-то тащиться черепашьим шагом, и Марджери решила потихоньку последовать за ней. Свернув налево и по-прежнему сопровождаемая собаками, Инид остановилась возле одного из бараков, бросила через плечо испуганный взгляд и скользнула внутрь.

Марджери решила подождать снаружи. Вместе с собаками. Ждали они долго. Солнце пекло все сильней. Марджери немного посидела. Потом прошлась туда-сюда. Ненадолго вдоль противоположной стороны улицы появилась полоска тени, и собаки, сопя, как паровозы, тут же отползли туда. Марджери, чувствуя себя наполовину сваренной, понимала: если она останется на этом пекле, то либо потеряет сознание, либо попросту воспламенится. Оставалось одно – вежливо постучаться. Но дверь хижины, в которую нырнула Инид, оказалась всего лишь куском брезента, и попытка постучаться привела к тому, что со словами «добрый день» Марджери попросту ввалилась внутрь.

Если бы она знала, что там вечеринка, она бы хоть волосы причесала! И проверила, насколько грязная у нее обувь.

– Господи, что за вонь? – услышала она вместо приветствия.

И ей показалось, что на нее направлена сотня прожекторов. Она так и застыла посреди ниссеновского барака, изнутри обшитого фанерой и раскаленного, как духовка, успев разглядеть несколько раскладушек и с десяток людей, которые смотрели на нее, разинув рот. Ни на одном из них не было ни металлического шлема, ни праздничного пурпурного платья. А ужасная вонь, оказывается, исходила от самой Марджери – жуткая смесь запаха пота и собачьего дерьма, в которое она неосторожно ступила. Отвратительная лепешка прилипла к рифленой подошве ее ботинка, и, чтобы это понять, ей даже на ноги не нужно было смотреть.

– Мардж? – Инид смотрела на Марджери, открыв от изумления рот.

– И кто же такая Мардж? – спросил один из новых друзей Инид.

А Марджери ничего не видела перед собой, кроме лица Инид, которое, несмотря на обильный макияж, показалось ей грязным и почему-то плоским.

– Инид, мне нужно поговорить с вами наедине, – сказала она, но Тейлор, протолкнувшись вперед, встал между ними и, ужасно потея, с важностью заявил:

– Все, что вам нужно сказать ей, вы можете сказать мне. – При каждом слове он ударял одной рукой, сжатой в кулак, в ладонь другой руки, и Марджери, слушая эти влажные шлепки, вдруг подумала: а ведь этот человек мне не просто неприятен – я его ненавижу! Напряжение разрядила какая-то женщина из задних рядов, которая со смехом спросила, удалось ли Марджери уже выследить хотя бы одного льва.

– Что, простите? – сказала Марджери. Прозвучало это довольно глупо. Сама Марджери никогда обычно на заданный вопрос так не отвечала. Но сейчас почему-то позаимствовала у Инид одну из ее излюбленных фразочек и сразу почувствовала себя так, словно ухватилась за спасительный поручень.

– Мардж, что вы тут делаете? – спросила Инид.

– Ты разве не слышала? Она ищет львов! – пропищала из дальнего угла та же противная особа.

Марджери поняла, что выбора у нее нет. Ну что ж, придется о личных, почти интимных вещах говорить в присутствии всех этих людей.

– Инид, – сказала она. – Я должна перед вами извиниться. Я вела себя отвратительно. Я подвела вас и ничем не сумела вам помочь. Но только мне никогда не найти этого жука, если вы со мной не поедете.

– Так она, оказывается, жука ищет? – заржала ехидная особа. – Где это вы, леди, своего жука потеряли?

– Ей-богу, правда! – со смехом воскликнул Тейлор. – Эта придурочная какого-то особенного золотого жука найти рассчитывает!

Никакие страдания, выпавшие на долю Марджери, не могли сравниться с тем ужасным издевательским смехом, которым ее сейчас наградили эти люди. Она чувствовала, что превратилась в какой-то мокрый, вонючий комок ярости и стыда, и в этом позоре ей некого винить, кроме себя самой. Из всех присутствующих не смеялась над ней только Инид; она стояла, низко опустив голову, и молчала.

– Вам лучше уйти, мисс Бенсон, – сказал Тейлор. – Проводи-ка ее до ворот, Инид. Да не вздумай задерживаться! Сразу же возвращайся!

Инид шагнула к выходу из барака и отодвинула брезентовую занавеску, заменявшую дверь. В комнату тут же проникла полоска горячего белого света.

– Идемте, Мардж. Здесь не место для такой леди, как вы.

На улице Инид сразу же, подобрав какой-то осколок стекла, принялась отскребать собачье дерьмо с ботинка Марджери, и Марджери, беспомощно балансируя на одной ноге, ждала, пока Инид закончит и скажет ей, что передумала – в этом Марджери теперь, когда они остались одни, была почему-то уверена. Но Инид, продолжая орудовать осколком стекла, заговорила о том, каких чудесных людей она встретила в этом лагере. Была вторая половина дня, но солнце, увы, не проявляло ни малейшего намерения склоняться к западу. На небосклоне виднелось лишь одно крошечное облачко, выглядевшее там совершенно потерянным, точно брошенный ребенок.

– Ну, спасибо, что зашли! – светским тоном сказала Инид, когда они наконец двинулись к воротам. В ее устах это прозвучало так, словно она не обитательница лагеря для мигрантов, а хозяйка богатого дома, прощающаяся с гостями после вечеринки с коктейлями.

– Инид. Я прекрасно все понимаю. Я странная, нелепая – уж это-то я знаю отлично…

Какая-то крупная птица, пролетев мимо них, уселась на гибкую ветку высокого тонкого дерева и стала качаться вверх-вниз, вверх-вниз.

– Нет, Мардж. Я никак не могу поехать с вами в Новую Каледонию. Я ведь еще на корабле все вам объяснила.

Теперь-то Марджери и следовало бы открыть душу, момент был самый подходящий, вот только вряд ли она бы сумела изложить свои мысли и чувства так, чтобы эта молодая женщина ее поняла. И потом, в доме теток, воспитавших Марджери, было не принято говорить вслух о своих переживаниях, и обе старухи так великолепно владели искусством всевозможных умалчиваний, что это граничило с профессионализмом. В итоге понятие истины превратилась для Марджери в нечто столь невнятное и ускользающее, что говорить о своих истинных чувствах ей было не легче, чем сесть верхом на ненавистного мула. А потому она не придумала ничего лучше, как сказать, что жуку, чтобы летать, всегда нужны две пары крыльев. Хоть и понимала, что это не очень хорошее сравнение. Мало того, она еще и пустилась в объяснения:

– Одни его крылья, жесткие, называются «надкрылья»; они, словно щит, прикрывают вторую пару тонких летательных крыльев. Когда жук хочет взлететь, он сперва приподнимает и раскрывает надкрылья, а потом уже развертывает полупрозрачные летательные крылышки. Ничто на свете не способно свернуться так плотно, как эти тонкие крылышки.

– Какая вы умная, Мардж!

– Но летать с помощью одной лишь пары крыльев жук не может. Ему непременно нужны обе пары. Твердые надкрылья как бы заботятся о сохранности второй, более сложной и уязвимой пары летательных крыльев. У бабочек все гораздо проще.

Инид глубоко вздохнула, но слов никаких не произнесла. Потом, помолчав, все же сказала:

– Послушайте, мне очень жаль, но вам придется раздобыть себе новую помощницу.

– Значит, вы совершили путешествие на другой конец света, чтобы осесть в этом лагере? – И Марджери обвела рукой ряды бараков и раскаленную, как сковорода, дорогу между ними. Мимо прохромала еще одна шелудивая собака.

Но Инид заявила, что никаких уговоров даже слушать не будет, потому что давно все обдумала, а Тейлор сумеет ей помочь и обеспечит ее жильем, просто пока он дожидается оформления необходимых документов. А как только документы будут получены, они оба сразу же покинут лагерь Вакол.

– Неужели вы действительно собираетесь строить жизнь с этим Тейлором? – удивилась Марджери. – Это ведь все равно что сожительствовать с Биллом Сайксом![20]

– Кто это, Мардж?

– Один человек. Из книги. И весьма неприятный.

Они прошли мимо женщин, устроившихся в тени под стеной барака на вынесенных из дома стульях и опустивших ноги в огромное общее корыто с водой. Женщины, задрав платья выше колен, весело над чем-то смеялись, а увидев Инид, стали махать ей, предлагая к ним присоединиться и вразнобой крича: «Ну и жара сегодня!» Инид тоже им помахала и крикнула в ответ, что занята: провожает свою подругу Мардж, которая работает в Музее естественной истории. Женщины, разумеется, тут же заорали: «Привет, Мардж из Музея естественной истории!»

И Марджери с Инид потащились дальше.

– Инид, – начала было Марджери, – а как насчет…

Но Инид тут же ее прервала:

– Насчет того, как я сумела попасть на борт «Ориона» в Тилбери? Просто спрятала в бюстгальтере немного денег. Так и сумела.

Несмотря на жару, Марджери была вынуждена снова остановиться. Она и сама не знала, что хуже: совершенное Инид преступление или то, что подкуп оказался вполне приемлемой альтернативой британскому паспорту.

– Но все-таки почему, Инид? – спросила она. – Почему вы не хотите…

– Потому что я не та женщина, которая вам нужна. Со мной вы только в беду попадете. Так что забудьте меня, Мардж. Начните все сначала.

Они уже почти дошли до ворот. Впереди уже виднелся тот высокий забор. Вырвав листок из записной книжки, Марджери написала адрес порта.

– Гидросамолет, его здесь летающей лодкой называют, вылетает завтра в восемь утра. Но приехать нужно заранее, чтобы успеть взвеситься. Хотя у вас, по-моему, вес будет допустимый даже со всеми вашими чемоданами: вы ведь такая маленькая. Правда, общий вес там не должен превышать двести двадцать один фунт, так что, если честно, вы вполне можете лишиться своей шубы.

Инид взяла листок с адресом и долго на него смотрела, словно и впрямь обдумывала, не переменить ли ей свое решение. Потом быстро сказала:

– Ну, мне пора. Тейлор не любит, если я долго где-то шатаюсь.

– Но как же ваш муж, Инид?

Инид не ответила. Но когда она вновь подняла на Марджери глаза, лицо ее было искажено гримасой невыносимой боли.

– Слишком поздно, Мардж. Нечего об этом и говорить. И потом, у Тейлора есть револьвер, а сам он не из тех, кого можно запросто бросить.

При этих словах Марджери вновь охватило уже знакомое тяжелое чувство – словно душу ей доверху наполнили густой жидкой грязью. Так что остаток пути они прошли, не сказав друг другу ни слова. Упоминание о револьвере сразу направило их разговор в какое-то совершенно иное русло. И Марджери не могла придумать ничего, столь же весомого, чтобы вернуть Инид обратно. У ворот они обменялись вежливым рукопожатием, точно едва знакомые люди. И Марджери, вытащив из сумочки пачку туристических чеков, сунула их Инид.

– Вот. Возьмите, пожалуйста.

– Но вы ведь уже заплатили мне, Мардж!

– Инид, пожалуйста, возьмите эти деньги. Не следует вам, женщине, оставаться здесь без гроша в кармане.

Инид снова попыталась возразить, но Марджери, не слушая ее, резко повернулась и пошла к воротам. Лишь оказавшись по ту сторону ограды, она услышала, как Инид зовет ее: «Мардж!» – и остановилась.

– Мардж! Спасибо вам! Я просто поверить не могу, что вы специально приехали сюда, чтобы меня найти! Никто никогда так ко мне не относился! Удачи вам! И непременно найдите вашего жука!

Инид все еще продолжала цепляться за проволоку, смеясь и посылая воздушные поцелуи, но Марджери, вконец измученная жарой и этим свиданием, побрела прочь, не оглядываясь, хотя на душе у нее кошки скребли. Она поняла, что весь день колесила по городу и в конце концов забралась так далеко, в лагерь Вакол, с единственной целью: чтобы попросить Инид вернуться и помочь ей. А ведь на самом деле это она должна была помочь Инид; она должна была спасти Инид из лап этого Тейлора. Да, она дала Инид денег. Но чувствовала, что в данных обстоятельствах от нее требовалось нечто большее. И Марджери снова вспомнила то утро, когда у Инид случился выкидыш, а она, лишь взглянув на нее, в панике сбежала. Наверное, думала она, я всегда смотрю на жизнь как бы сквозь стеклянную стену, сплошь покрытую пузырьками и трещинами и от этого ставшую почти непрозрачной, а потому почти никогда и не могу как следует разглядеть то, что находится по ту сторону стены; а если мне это все-таки удается, то обычно бывает уже слишком поздно. И она почему-то вспомнила тех женщин, что сидели, опустив ноги в большое общее корыто с водой, и позавидовала тому, как легко и просто могли эти женщины сесть вот так, рядышком, словно не имели друг от друга никаких секретов. И в душе Марджери вдруг возникла странная ноющая боль, и она догадалась: ей больно потому, что сама она никогда не сможет стать такой, как те женщины. И для них она всегда будет аутсайдером.

Из клубов пыли вынырнул автобус, и Марджери, садясь в него, даже не поблагодарила водителя, который с ней поздоровался и пожелал ей приятной поездки; она просто заплатила за билет и постаралась поскорее найти свободное место. Она все время думала о том, что Инид, наверное, возникла в ее жизни лишь для того, чтобы ее растормошить, растревожить, а потом уйти. И теперь, после ее ухода, жизнь стала казаться Марджери еще более пустой и жалкой, чем прежде. Она попыталась открыть окно, но это ей, разумеется, опять не удалось, и весь обратный путь она страдала от невыносимой жары и духоты.

И от одиночества. Одиночество казалось Марджери сейчас такой же неотъемлемой частью ее самой, как руки и ноги.

15. Так близко

Он был сейчас так близко от нее, что мог бы ее коснуться. Мог протянуть руку и – тук-тук-тук – постучать ей по шлему.

Ребенком он, казалось, никак не мог усвоить всеобщие правила поведения. По крайней мере, правила, известные всем мальчишкам. Например, во время драки он мог сильно толкнуть противника, но ему всегда казалось, что этого мало, что его надо обязательно еще и ногой хорошенько пнуть, и он пинал, и тогда уж все остальные дружно набрасывались на него самого. Или же, услышав какую-то шутку, он начинал смеяться и часто не мог остановиться, хотя все остальные давно уже смеяться перестали и в результате смеяться начинали уже над ним, называя его умственно отсталым. И стоило ему услышать это выражение, как внутри у него словно кто-то поворачивал выключатель и его гнев сразу поднимался волной и еще долго продолжал бушевать, а он понятия не имел, как этот гнев выключить.

Мать всегда плакала, когда он в очередной раз являлся, весь покрытый синяками и ссадинами. Она говорила, что это разбивает ей сердце. Потому что он ее дорогой особенный мальчик. Потому что каждый раз, как ему делают больно, больно становится и ей. Но Мундику совсем не хотелось причинять ей боль. И тогда она ему объясняла, что внутри у него полыхает пламя, только не все это понимают, так что он должен быть осторожен, должен стараться вести себя хорошо и вовремя прикрывать это пламя заслонкой, чтобы никому не навредить, а иначе с ним однажды может случиться большая беда. Однако он далеко не всегда успевал заметить, что пламя в его душе успело вспыхнуть и разгореться.

Вообще-то все складывалось хорошо, пока корабль не причалил к пристани в Брисбене. На «Орионе» у него была отдельная маленькая каюта и постель. Один раз ему удалось застать мисс Бенсон на палубе в полном одиночестве, а в другой раз даже спасти ей жизнь. Все это он аккуратно записывал в свою «Книгу о мисс Бенсон», чтобы потом ничего не перепутать. Заметив, что у той блондинки вроде бы появился новый ухажер, Мундик пошел за ними, подслушал, что они сговариваются насчет Брисбена, и понял, что теперь все будет хорошо, потому что мисс Бенсон непременно понадобится кто-то, чтобы возглавить ее экспедицию, а он, Мундик, тут как тут. У него и карта есть и все такое. И вообще он готов. Но потом в зале иммиграционного медицинского сбора он умудрился потерять ее в толпе, потому что врач только раз на него глянул и сразу велел встать в сторонке, а потом заставил его долго отвечать на всякие вопросы. И Мундику пришлось придумать целую историю о том, что он служил во Франции и никогда никакими тропическими болезнями не болел. К тому времени, как он из этого офиса вышел, мисс Бенсон и след простыл. Он, правда, успел высмотреть в толпе ту блондинку, следом за ней сел в автобус и доехал прямо до лагеря временного проживания мигрантов.

И вот тут-то с ним и приключилась беда. А все потому, что он увидел бараки и колючую проволоку. И сразу ему показалось, будто он назад, в Бирму, вернулся. К тому же он наткнулся на группу охранников, которые стали грозно спрашивать: «Ты что это тут делаешь, помми?»[21] И он вместо того, чтобы тихонько отползти в сторону, как когда-то советовала ему мать, в бешеном гневе выбросил вперед кулак и угодил им прямо в чьи-то мягкие губы, а потом кого-то еще ударил в глаз, и тут уж охранники его скрутили и принялись бить ногами, а он и не сопротивлялся, лежал молча, пока они не поняли, что хватит. Рот у него был полон крови, и руки тоже все окровавлены, но сам он ничего уже не чувствовал. И остался лежать там, настолько избитый, что в душе у него, как ни странно, воцарились вдруг мир и покой, и он даже сумел ненадолго уснуть.

Но сегодня он снова приехал в лагерь Вакол, чтобы проследить за той блондинкой, и просто поверить своему счастью не мог, увидев, что мисс Бенсон тоже туда приехала и тоже в поисках блондинки. Такое ощущение, думал Мундик, словно все трое друг друга ищут и друг за другом следят.

Нет, это и впрямь было забавно.

Ему захотелось все подробно записать, только он никак не мог этого сделать, потому что приходилось постоянно двигаться, а он очень боялся снова потерять мисс Бенсон из виду.

Потом блондинка ушла в свой барак, а он, спрятавшись, следил за мисс Бенсон, которая осталась снаружи и стояла, не решаясь войти. Она выглядела такой огромной и разгоряченной, что Мундику опять стало смешно. Он дождался, когда она все-таки решилась и вошла в барак, а потом, когда обе женщины вышли оттуда, последовал за ними. Он видел, что у ворот мисс Бенсон сунула блондинке целую кучу денег и побрела прочь. Одна.

И вот теперь он вместе с ней ехал в автобусе. И сидел прямо у нее за спиной, и ему страшно хотелось ее напугать, крикнув: «Бу-у! А вот и я!», и постучать по ее шлему, но потом он вспомнил, какой он сейчас некрасивый, весь избитый, грязный, и решил, что сперва надо бы как следует помыться. Автобус остановился у отеля «Марин», и мисс Бенсон направилась прямиком в него, но так медленно, словно ноги у нее были сделаны из свинца.

Ничего, скоро, скоро они будут на пути к цели! Блондинки больше нет. Так что теперь экспедицию непременно возглавит он, Мундик!

16. Лондон, ноябрь, 1950

Соседка этой супружеской пары, миссис Кларк, все-таки пошла в полицию. Дело в том, сказала она, что в доме на противоположной стороне улицы давно стоит какая-то подозрительная тишина. И занавески на окнах не раздергивают уже пять недель! И у дверей дома скопилась целая груда писем, газет и столько бутылок с молоком, что молочник совсем перестал к ним заезжать. Муж миссис Кларк, мистер Кларк, вроде бы видел, как та молодая женщина собиралась куда-то уезжать ранним утром и с несколькими большими чемоданами, вот только зрение у него неважное, он ведь пережил газовую атаку под Верденом, так что не мог утверждать наверняка, действительно ли он видел ту самую женщину. Но сама миссис Кларк была совершенно уверена: в течение целых пяти недель в доме напротив не заметно ни малейших признаков жизни. Она даже несколько раз пыталась к своим соседям постучаться. Потом осмелилась обойти дом вокруг и посмотреть там, хотя, если честно, саду своему та молодая особа никогда особого внимания не уделяла, да она и крыльцо-то свое ни разу как следует от грязи не отскребла. И миссис Кларк тут же прибавила: зато она очень хорошенькая и сердце у нее золотое. А вот муж у нее был немного того… «Ну, сами понимаете, – сказала миссис Кларк и покрутила пальцем у виска. – У него часто бывали плохие дни. А все война виновата. Он ведь уже и по возрасту не подходил, а все-таки в армию записался. Но еще до отправки на фронт, во время подготовки, потерял ногу. Его еще и на тот берег пролива переправить не успели». Иногда, рассказывала миссис Кларк, молодая жена сама вывозила его в сад, когда там белье на просушку развешивала, чтобы он хоть немного на солнышке побыл. «Она вообще была очень милая, – снова похвалила соседку миссис Кларк. – И столько работает – даже по ночам!»

Едва полицейские взломали дверь, как их чуть не сбил с ног жуткий запах. Но пахло не убийством, не разлагающейся плотью, а скорее гниющей помойкой. (Так, собственно, и оказалось: вонь исходила из кухни, где в вазе, полной протухшей воды, все еще торчал покрытый плесенью букет цветов. А от тела покойника как раз не исходило почти никакого запаха, потому что в доме стоял страшный холод.) Сперва всем показалось, что этот человек просто спит, но, когда инспектор сдернул со «спящего» одеяло, одного из молодых полицейских тут же вывернуло наизнанку. Тело буквально утопало в крови. Миссис Кларк, которой удалось следом за полицейским не только подняться по лестнице, но и проникнуть в спальню, пронзительно вскрикнула, увидев окровавленные простыни.

Ей поспешно сунули под нос душистые соли, и старший офицер попросил:

– Вы, главное, имя ее нам скажите. Слышите? Вы должны назвать нам ее имя.

Миссис Кларк хватала ртом воздух, словно спасительное лекарство. Потом, еще раза три судорожно вздохнув, с трудом вымолвила:

– Нэн. Господи, такая милая женщина! Нэнси Коллетт. Помилуй ее, Господи! Неужели это она сделала?

Через два дня в «Таймс» появилась заметка: Требуется любая информация, имеющая отношение к нижеупомянутой Нэнси Коллетт; в последний раз ее видели 19 октября с красным саквояжем в руках…

17. Две пары крыльев!

Уже почти рассвело, когда Марджери с чемоданом и саквояжем прибыла в аэропорт и встала в очередь, чтобы взвеситься перед посадкой на гидросамолет. Сердце глухо бухало у нее в груди.

Впереди служители в форме жестами приглашали пассажиров одного за другим встать на гигантские механические весы. Правило для всех было одно: взвешиваться полагалось вместе со всем своим багажом, и максимально разрешенный вес не должен был превышать 221 фунт. Чем дольше Марджери ждала, тем сильней волновалась. Ей вдруг стало казаться, что все вокруг нее исключительно маленького роста и очень субтильные, даже мужчины; нечего было и говорить о том, что больше никто из пассажиров не был вооружен сачком для бабочек и не украсил свою голову стальным шлемом. И хотя из-за морской болезни, терзавшей Марджери весь первый месяц плавания, она сильно похудела, но потом успела снова набрать вес. И даже, пожалуй, слишком сильно.

И почему-то именно сейчас ее преследовали мысли о профессоре Смите, хотя она ухитрялась годами почти совсем о нем не думать; впрочем, в тот день в учительской, увидев в газете некролог, она словно приросла к стулу и еще долго была не в состоянии хотя бы пошевелиться. В тот момент ей показалось, будто еще одну часть ее души просто взяли и стерли резинкой. Хотя, наверное, вполне закономерно, что профессор Смит вспомнился ей именно сейчас. Ведь, в конце концов, именно он тогда первым улыбнулся ей в Галерее насекомых; именно он потом – более десяти лет – учил ее всему, что знал сам; именно он устроил ей допуск к личным архивам, хранившимся в музее, которые курировал сам. А потом даже разрешил ей по-настоящему ему помогать. И Марджери полюбила застекленные витрины с насекомыми, выдвигавшиеся из стойки, как ящики комода. Полюбила аккуратно заполненные белые таблички, крошечные булавки для накалывания, запах консервирующей жидкости, паутинообразный почерк, которым было написано латинское название того или иного экземпляра, а также дата и место его обнаружения.

И теперь, стоя в очереди на взвешивание, Марджери вспоминала, как профессор впервые учил ее умерщвлять насекомое. Нужно было положить пучок корпии на дно ботанизирки, смочив его несколькими каплями этанола, потом аккуратно взять жука тонюсеньким пинцетом, стараясь не повредить ни усики, ни лапки, и поместить его туда же, а потом тщательно завинтить крышку. Но тот ее первый жук умирать не хотел, хотя она очень надеялась, что это произойдет быстро; он бился о стенки ботанизирки, дыша вредоносным обжигающим воздухом, нервно дергал усиками, царапал лапками стекло – наверное, он звал ее, во всяком случае, так ей представлялось, и умолял прекратить это издевательство, явно потрясенный тем, что она так с ним обошлась, ведь прежде она всегда обращалась с ним очень осторожно. И Марджери пришлось отвернуться и не смотреть на него, пока жук не упал на спину мертвым, со скрюченными лапками и плотно прижатыми к телу крыльями, словно никогда и не был живым. Увидев это, она так побледнела, что профессор Смит поспешил отвести ее в чайную, чтобы она немного пришла в себя.

– Мисс! Мисс!

Оказалось, что стоявший перед Марджери человек уже завершил процедуру взвешивания и махал ей из-за барьера. Теперь была ее очередь. Служитель жестом, словно она была неким опасным животным, указал ей, куда нужно встать.

– Сюда, пожалуйста, мисс!

Вместе с багажом Марджери взобралась на весы, которые оказались несколько выше, чем она предполагала, так что ее даже пришлось подпихнуть сзади. Тонкая стрелка медленно ползла по шкале, и Марджери казалось, что она прибавляет в весе уже просто оттого, что стоит на весах. Возможно, впрочем, вес ей добавляла та тяжесть, что лежала у нее на сердце.

Ее «общий вес» служитель записал на клочке розовой бумаги. Марджери обратила внимание, что в ухе у служителя засохла пена для бритья. Написанную цифру он показал второму служителю – у этого были явно накладные волосы, – и тот сперва молча покачал головой, а потом повернулся к Марджери и сказал:

– Нет.

– Нет? – в ужасе переспросила она.

– Нет. Вы слишком тяжелая. На этом самолете вам лететь нельзя.

Вот оно! Несколько недель ее терзала морская болезнь, затем она потеряла свою ассистентку, и теперь, когда Новая Каледлония была уже, можно сказать, в пределах видимости, перед ней возник тупик в виде двух бюрократов – один в отвратительном парике, а у второго в ухе засохшая пена для бритья.

И вдруг где-то в хвосте очереди раздался знакомый голос:

– Это мой саквояж! Немедленно пропустите меня!

Марджери чуть в пляс не пустилась, когда перед нею снова возникли знакомый розовый костюм, дерзкая розовая шляпка на желтых волосах, светившихся, как новогодняя лампочка, три чемодана и пресловутый красный саквояж. Лицо Инид скрывалось под огромными темными очками, которые, похоже, мешали ей бежать прямо.

– Две пары крыльев! – победоносно крикнула она, глядя на Марджери.

Не было времени спрашивать, как ей удалось удрать от Тейлора, как она избежала угрозы револьвера. А уж тему замужества Инид и ее оставшегося в Англии мужа Марджери и вовсе решила оставить на потом. Инид резво вскочила на весы, слегка пошатнувшись, правда, под весом багажа – не только собственных чемоданов, но и саквояжа Марджери. И тут же мистер Пена-для-Бритья с удовольствием махнул ей, чтоб проходила. Похоже, он и вес-то ее проверять не стал. И на розовом листочке ничего не написал. Только предложил Инид поставить багаж на пол, сказав, что он слишком тяжел для такой очаровательной леди и его погрузят в самолет без ее участия. Марджери не хотелось расставаться со своим драгоценным оборудованием, и она уже собралась протестовать, но Инид не дала ей ни слова сказать и, ухватив ее за локоть, подтащила к столу паспортного контроля. Там она, вытащив сумочку и расстегнув верхние пуговки на тесном жакете, подмигнула чиновнику и быстро шепнула Марджери: «Мне нужно на минутку отлучиться – поговорить с этим вот парнем». Однако Марджери – ей невыносима была даже мысль о том, что Инид станет демонстрировать свое нижнее белье перед каким-то чиновником, – вытащила свой паспорт и, тыча пальцем в фотографию, заявила, что женщина с каштановыми волосами на заднем плане и есть Инид Притти. Инид моментально убрала сумочку подальше, застегнула все пуговицы и принялась активно поддерживать Марджери. Во всяком случае, вполне успешно создала некую «дымовую завесу», изложив весьма многословную историю о том, на какие чудеса способна обыкновенная краска для волос, попутно заметив, каким симпатичным кажется ей этот чиновник, какая отличная на нем форма и в каком восторге пребывает она сама, предвкушая и потрясающий полет, и те приключения, которые сулит им с подругой пребывание в Новой Каледонии.

В итоге чиновник стыдливо потупился и, не поднимая глаз, крикнул: «Ладно, ладно, проходите скорей!» При этом у него был вид человека, которого одарили поцелуем и тут же велели убираться вон.

В общем, они прошли! Они одержали еще одну маленькую победу!

Моторная лодка доставила Марджери и Инид прямо к гидросамолету, светящиеся иллюминаторы которого отражались в воде, точно осколки драгоценных камней. Перевозчик выключил мотор, и лодка подплыла под высокое и широкое крыло самолета. А внутри оказалось нечто вроде кают с удобными сиденьями и столиками, вот только буквально все пропахло машинным маслом и парафином. Хорошенькая стюардесса проводила их на место и выдала иллюстрированный путеводитель авиапутешествий, а ее напарник предложил им ячменный сахар, чтобы не закладывало уши. Инид, поторопившись от волнения, леденец сразу проглотила, поперхнулась, и Марджери пришлось хорошенько стукнуть ее по спине, чтобы она выкашляла сахарок обратно.

– Нет, вы мне честно скажите, – Инид с тревогой посмотрела на свою спутницу, – неужели эта штуковина взлетит прямо из волн морских?

И тут один за другим заработали моторы, и гидросамолет медленно поплыл, покачиваясь на волнах и разрезая носом их пенные гребни; лодку, на которой они приплыли из аэропорта, приподняло волной на несколько дюймов, когда, качнув крылом, самолет повернул направо. Инид, пронзительно вскрикнув, с такой силой вцепилась в руку Марджери, что у той возникло ощущение, будто у нее всю руку от локтя вниз свело. С обеих сторон о борта самолета уже бились высокие волны, а он все набирал скорость, и пенившаяся за иллюминаторами вода наполняла тесный салон таинственным зеленоватым светом. Инид чрезвычайно быстро перешла от испуга к полному восторгу и лишь время от времени пронзительно вскрикивала, но исключительно от избытка чувств. Рев моторов нарастал, в иллюминаторы стало видно, что они все выше поднимаются над поверхностью воды, хотя капли ее еще скатывались по стеклу, сияя жемчужным блеском; потом с глухим скрежетом самолет окончательно взлетел и по широкой дуге стал неторопливо подниматься в залитое утренним сиянием небо. Каждый мускул в теле Марджери был до предела напряжен, словно этим она хотела помочь самолету удержаться в воздухе. Напряжены были даже мышцы ее ступней.

А гидросамолет все продолжал набирать высоту, стремясь вверх, вверх, вверх, содрогаясь и производя невероятное количество шума. У Марджери заложило уши. Ей казалось, что этот механический скрежет и вой поселились у нее в груди. Не смотри вниз, убеждала она себя, только не смотри вниз…

– Посмотрите-ка вниз, Мардж! – прямо у нее над ухом завопила Инид и, обняв ее руками за шею, стала пригибать ее лицо к иллюминатору, так что Марджери была вынуждена все же открыть глаза и посмотреть.

Гидросамолет летел над землей, и его тень летела за ним следом, похожая на большого черного жука. А все остальное выглядело пугающе маленьким и удивительно хрупким. Дома съежились до размеров катушки с нитками. Дороги были не шире шнурка, и на них виднелись крохотные пятнышки автомобилей. Марджери казалось, что любую из этих вещей можно было бы взять двумя пальцами. А еще под ними плыли облачка, маленькие и пушистые, и ниже облаков вдали поблескивало море, гладкое, как лист жести.

Марджери чувствовала во всем теле какое-то странное покалывание, словно сквозь него пробегали некие разряды, похожие на электрические и зарождавшиеся где-то в подошвах ног. Если уж этот мир настолько удивителен, думала она, что в нем можно увидеть и летучих рыб, и зеленые закаты, и плывущие под тобой пушистые облачка – и даже таких вот сумасшедших женщин с ярко-желтыми волосами! – то там наверняка найдутся и золотые жуки… и… что там еще? Да что угодно! Множество всяких прекрасных вещей, которые только и ждут, чтобы их нашли, обнаружили! Стюарды между тем принялись угощать пассажиров лобстерами и шампанским, а потом подали мороженое и кофе в маленьких белых чашечках, но Марджери никак не могла оторваться от иллюминатора. Теперь за ним был бескрайний простор Тихого океана, кобальтово-синяя вода с яркими пятнышками плавающих в ней островков, похожих на драгоценные камни. А крупные лайнеры – такие же, как их «Орион», – были не больше муравьев. Наконец показался архипелаг Новая Каледония: изумрудные острова с бледными коралловыми оборками по краям, словно какой-то ребенок, играя, обвел их по периметру мелом, и самый главный Большой остров, по форме напоминающий длинную кухонную скалку.

Когда самолет снизил высоту, изумрудная поверхность островов словно распалась, превратившись в лоскутное одеяло из огромных темно-зеленых древесных крон, напоминающих гигантские грибы. Подлесок был более светлым, даже бледноватым. Всюду виднелись лагуны с чистой, прозрачной водой. Мелькнуло обширное зеленое болото, очертаниями похожее на нарисованное сердечко. Вдоль самой воды тянулись бесконечные пляжи с белым песком; их указующие пальцы порой проникали далеко в щели между горами красного цвета, гряда которых тянулась вдоль всего острова, похожая на неровный извилистый хребет огромного зверя.

Словом, вид открывался такой, что у Марджери просто дыхание перехватило. Даже Инид примолкла – видно, даже она в кои-то веки от восторга лишилась дара речи. Британия, карточки, очереди за продуктами, холод, слякоть и дождь – все это словно осталось где-то на другой планете.

– Инид, я должна вам признаться: я вовсе не сотрудница Музея естественной истории, я там никогда не работала. Я двадцать лет преподавала в школе домоводство.

Инид только плечами пожала.

– Ну и что? А я по-французски говорить совсем не умею! Только и знаю, что «бон шуур».

И Марджери, плывя в голубом просторе рядом с Инид, поняла, что находится сейчас в самом лучшем месте на свете и ни в каком другом ни за что не захотела бы оказаться.

18. Этот прекрасный остров: Краткое введение в историю Новой Каледонии, составленное преподобным Хорасом Блейком

Добро пожаловать в рай! Новая Каледония – это страна пальм и коралловых рифов, родина народа канак, место, где поет птица кагу!

Первым европейцем, открывшим этот остров в 1774 году, был капитан Кук, и поскольку эти места напоминали ему о его родине Шотландии, он дал архипелагу название Новая Каледония. Через сто лет Наполеон своим указом аннексировал острова, устроил там колонию каторжников и назвал архипелаг Nouvelle-Caledonie, что, собственно, также означает «Новая Каледония». (См. главу 5: Полезные французские выражения.)

Увы, у этих островов не слишком счастливая история. В начале девятнадцатого века туда хлынула грязная накипь белой расы – китобои, охотники за сандаловым деревом, тайные работорговцы, шнырявшие по всему Тихому океану в поисках своих жертв, и обыкновенные морские разбойники-пираты – и все эти люди, явившись в Новую Каледонию с ее чистым, прекраснодушным, но примитивным населением, принесли с собой грехи и проклятье белого человека: порок, пьянство, огнестрельное оружие и болезни. Канаки, автохтонное население Новой Каледонии – красивые, гостеприимные люди, счастливо жившие за счет того изобилия, которое даровала им сама Природа, – были практически уничтожены.

Так что ныне на этих островах – плодородных, богатых прекрасными лесами, могучими реками и великолепными водопадами, – живут европейцы, в основном французы, а также выходцы из Юго-Восточной Азии, чаще всего индонезийского или вьетнамского происхождения. Сохранившиеся племена канаков живут обособленно, согласно собственным законам и обычаям. Канаки добродушны и весьма беспечны. Вполне нормально окликнуть взрослого мужчину: «Эй, бой!», и он на эту кличку ничуть не обидится. Здесь вообще широко распространено подобное унизительное обращение. В ответ канак лишь улыбнется и помашет вам приветственно рукой.

Марджери сидела под бананом, держа в руках иллюстрированный карманный путеводитель преподобного Хораса Блейка, и думала: да от него столько же проку, как от чайника, сделанного из шоколада!

Нумеа, столица Новой Каледонии, беспорядочно раскинулась на берегу океана, окаймленная с одной стороны золотисто-белыми пляжами, а с другой – зарослями пальм с пышными кронами, похожими на шляпы из перьев. Сразу за городом начиналась горная гряда, протянувшаяся до самой северной оконечности острова. Ночью прошел дождь, и с листьев еще свисали крупные капли, а воздух был насквозь пропитан ароматом сосновой хвои и миндального печенья «франгипани». Чем выше над восточным горизонтом поднималось солнце, тем ярче разгорались в небе краски, принадлежащие, казалось бы, совсем другим вещам: ярко-зеленая, как в светофоре; розовая, как в именинных свечах; желтая, как яичный желток; красная, как у лондонских почтовых ящиков. Ненадолго даже горы приобретали те же цвета.

Эта горная гряда… Марджери никогда ничего подобного не видела. Гряда, казалось, тянулась вдаль до бесконечности, и солнечный свет играл на склонах гор, как порой играют эмоции на человеческом лице. На рассвете гряда выглядела одинаково розовой, к середине дня становилась зеленой, и на ней расстеленными циновками лежали тени облаков; а порой облака или туман совсем скрывали вершины гор, которые обычно с приближением сумерек становились синими, а ночью казались абсолютно черными, темнее даже самых темных небес. Марджери сумела разглядеть вершину, имевшую форму треугольника, и еще одну, похожую на шляпу викария, а третья своими очертаниями напоминала спящего слона, но нигде не было видно вершины, хоть сколько-нибудь похожей на тупой зуб мудрости.

Когда на свои молитвы неожиданно получаешь ответ, это может и испугать – ведь в таком случае тебе, скорее всего, придется действовать. Но как раз это-то у Марджери и не получалось. Она снова обрела свою помощницу. Они наконец-то добрались до Новой Каледонии и пробыли здесь уже почти неделю, остановившись в недорогом пансионе рядом с портом. Марджери нашла подходящее им по всем статьям бунгало на самой северной оконечности острова, носившее название Последний Приют, и заплатила авансом за шесть месяцев аренды. Она также купила новую карту и обнаружила, что в Новой Каледонии существуют автобусы, а один из них даже дважды в неделю совершает рейсы на север, в Пум и обратно. Они уже не раз бродили по узким улочкам Нумеа, любуясь французскими особняками в колониальном стиле, окрашенными в желтый, розовый и голубой цвета, французскими кафе и барами, бесчисленными boulangeries[22], чудесными площадями с пальмами и фонтанами, фруктами всех цветов и оттенков, живой рыбой всех размеров и форм, гигантскими деревьями каури, волосатыми стволами пальм, папоротниками, листья которых были величиной с весло, и невероятными цветами, похожими на горящие светильники. Люди вокруг были одеты чрезвычайно разнообразно – многие носили легкую европейскую одежду, дети вообще бегали практически голышом, немало было мужчин в юбках и полуголых женщин с выставленными на всеобщее обозрение грудями, но хватало и женщин, облаченных в длинные, почти до пят, миссионерские платья. И повсюду было полно насекомых. Не только жуков, но и мух, кузнечиков, всевозможных молей… Словом, все вокруг было новым, необычным, даже странным, многое вызывало удивление и восхищение. И все же теперь, когда Марджери прямо-таки не терпелось начать экспедицию, они намертво застряли в Нумеа.

Проблема первая – администрация. Марджери необходимо было получить разрешение на поездку в северные районы, причем со всеми печатями, поставленными в соответствующих государственных учреждениях Франции[23]. Ей также необходимо было продлить визу. Не имея официального разрешения, она не сможет представить найденного жука в Музее естественной истории, а без визы не сможет оставаться в Новой Каледонии более одного месяца. Но для получения нужных документов со всеми печатями требовалось обратиться в двадцать три (!) офиса, ни один из которых, похоже, не имел четкого расписания работы или хотя бы часов открытия. Вообще часы работы у всех учреждений Новой Каледонии были разными. Жители Французской Каледонии, писал преподобный Хорас Блейк, не похожи на британцев. Они очень общительны. Обожают рыбную ловлю и крикет. И в путеводителе имелась соответствующая иллюстрация: мужчина-канак держит в руках крикетную биту, а какой-то белый мужчина увлеченно ловит рыбу. Но нигде преподобный Хорас Блейк не упомянул, что французские офисы частенько неделями бывают закрыты. Нигде не упомянул он и о том, что порой французы не просто закрывают эти офисы, но и превращают их в нечто совершенно иное. Например, l’Office Centrale de Permis, Центральное бюро пропусков, было превращено в ресторан, а также там продавали гамбургеры и молочные коктейли. Марджери дважды писала в британское консульство, прося о помощи, но ответа так и не получила. Каждый день она вместе с Инид бродила по улицам города в поисках нужных учреждений, пересекала раскаленные площади, пробиралась по узким переулкам, поднималась по каменным лестницам, где над головой реяла на ветерке выстиранная одежда самых ярких цветов и оттенков, а дети прямо из корзин торговали цыплятами и азиминой[24], а один раз принесли в корзине даже маленького поросенка. Пока что Марджери с Инид удалось отыскать только четыре из двадцати трех нужных им офисов. Некоторых, как оказалось, вообще в указанном месте никогда не существовало. Других, возможно, не существовало вообще нигде.

Проблема вторая – французский язык. Всюду, куда бы Марджери ни пошла, она слышала какое-то веселое щебетание, в котором не понимала ни слова. Гласные как бы сами собой вылетали из слов; согласные мурлыкали и образовывали странные взрывные комбинации. Марджери пыталась пользоваться полезными французскими выражениями из путеводителя Блейка, но ее собеседники оказывались не способны даже догадаться, о чем она ведет речь. В лучшем случае они сочувственно качали головой. И Марджери понятия не имела, как ей со всем этим справиться.

К счастью, у Инид оказался прямо-таки дар общения на любом, даже неведомом ей, иностранном языке, с помощью которого она всех ухитрялась застать врасплох, в том числе и самих носителей данного языка. Ей было абсолютно наплевать, правильно ли она произносит слова. Она выучила некий базовый набор слов типа fromage (сыр) и café au lait (кофе с молоком), а также вполне успешно использовала слово scarabee (скарабей) вместо слова «жук», а если слов у нее все-таки не хватало, она пускала в ход иные средства, включая мимику. «Бон шуур! – кричала она. – Вы, случайно, не видели золотого scarabee?» Или: «Вы не знаете тут такой горы dans le форма зуба мудрости?» Хлопая руками, как крыльями, она изображала жука с толстеньким брюшком; она даже показывала людям свои коренные зубы и зубы мудрости.

Расспросы Инид способны были собрать небольшую толпу местных жителей, которые весело смеялись и предлагали девушке в подарок то, что, с их точки зрения, могло ей понравиться – фрукты, кокосовое молоко, а однажды предложили даже старую бейсболку. А еще Инид привлекла внимание какой-то грязной бродячей собачонки, похожей то ли на белого кролика, то ли на детеныша тюленя. Собачка ей страшно понравилась; она взяла ее с собой и назвала Мистер Роулингз. Марджери, правда, казалось, что это самый бесполезный пес на свете, но за Инид он следовал как тень. И она, считая, что Марджери ничего не замечает, постоянно его подкармливала, тайком протаскивала на ночь в пансион и укладывала спать на своей постели.

Третья проблема была самой серьезной. Это была проблема с багажом Марджери, отправленным заранее. Выяснилось, что на остров прибыли только две коробки из-под чая – с провизией и оборудованием для временного лагеря. Зато все чемоданы Инид были доставлены благополучно, даже ее красный саквояж, который она тут же запихала под кровать. А вот чемодан Марджери и, главное, ее гладстоновский саквояж с драгоценными инструментами для коллекционирования насекомых так и не нашли. «А вы ярлык-то на него приклеили?» – спрашивала Инид, но на этот вопрос Марджери старалась не отвечать. Вообще-то она собиралась приклеить на багаж ярлыки заранее, как только «Орион» подошел к причалу в Брисбене, но после того, как Инид ворвалась в каюту и сообщила о своем решении остаться, мысли Марджери потекли совсем в другом направлении, и она уже не помнила, были ярлыки приклеены или нет. Каждое утро они с Инид исправно посещали офис аэропорта и справлялись насчет багажа, и каждый раз им говорили, чтобы они не волновались, потому что пропавший багаж наверняка прибудет уже сегодня днем, сразу после сиесты. Но день шел за днем, а потерянный багаж все никак не прибывал.

(Кстати, эти сиесты оказались для Марджери еще одной неразрешимой загадкой. Кто бы мог подумать, что в середине рабочего дня все население острова бросает свои дела, кто бы чем ни занимался, и попросту отключается? А Инид, разумеется, восприняла подобный ритм жизни, как утка воду.)

Возникла и еще одна проблема, совсем уж труднообъяснимая. Оказавшись наконец на острове своей мечты, Марджери постоянно испытывала некую растерянность, даже подавленность. И вовсе не из-за того, что ее ошеломила красота острова, его яркие цвета, его запахи и ослепительный солнечный свет. И угнетала ее не только бесконечная возня с оформлением документов и неожиданная утрата столь важного для нее оборудования. Самое главное заключалось в том, что она не знала, как ей быть дальше. Да, теперь она, безусловно, находилась в Новой Каледонии и приехала сюда для того, чтобы найти золотого жука, но раньше, когда она находилась невероятно далеко от этих островов, ей было куда проще думать, как она будет его искать, чем, оказавшись совсем рядом с местом его обитания, действительно начать это делать.

Признаться в этом Инид она никак не могла. Она и себе-то самой с трудом в этом призналась. И решила пока что своей главной целью поставить получение необходимых для экспедиции документов. Причем документов правильных, со всеми подписями и печатями. Марджери была совершенно уверена, что как только ей официально продлят визу и поставят все двадцать три печати на разрешении посетить северную оконечность острова, то все остальное – пропавший багаж и, что гораздо важнее, вера в себя – сразу же снова у нее появится. Нет, она действительно в это верила!

Из густой тени за Марджери, не моргая, следила пара чьих-то глаз. Потом на свет вынырнула здоровенная зеленая ящерица величиной с собаку и, неуклюже переставляя лапы, направилась прямо к ней. По дороге ящерица остановилась, поймала муравья и стала неторопливо его есть. Марджери даже удивилась, так много времени ей на это потребовалось. Старательно работали челюсти ящерицы, то и дело мелькал высунутый язычок, чуть заметно дрожал мускул пониже плеча. Покончив с муравьем, ящерица повернулась к Марджери задом, лихо задрала хвост и в одну секунду ускользнула прочь.

А Марджери пошла будить Инид.

19. Беда в том, что вам кажется, будто у нас еще есть время

– Я просто не понимаю, почему мы до сих пор торчим в Нумеа, – сказала Инид. – Мне казалось, что вам совсем не хочется, чтобы кто-то нашел этого жука раньше нас.

– Мы здесь торчим, потому что у нас нет разрешения на поездку по стране, – сказала Марджери. – И потом, я до сих пор не получила свой багаж.

– А почему нельзя отправиться в экспедицию без разрешения и без багажа?

– А потому, Инид, что я просто не смогу карабкаться по горам в своем лучшем платье. И собирать коллекцию будет невозможно, не имея соответствующего снаряжения. А у вас, кстати, даже нормальной обуви нет. И потом, нам нужно продлить визу, иначе нас могут арестовать. Как только мне удастся все это уладить, мы сразу же выезжаем в снятое мной бунгало. Автобус в Пум ходит каждые два дня.

– Автобус? – в полном изумлении повторила Инид. – Мы прилетели сюда на гидроплане, который здесь называют «летающей лодкой», а теперь, значит, пересядем на какой-то автобус, чтобы совершить главное приключение нашей жизни?

– Но иначе туда никак не попадешь.

– А что, если поехать на мулах?

– Нет, ни за что. На мулах мы совершенно точно никуда не поедем. Да в этом и не будет никакой необходимости.

Они завтракали – здесь такой ранний завтрак назывался petit dejeuner – в одном из тех очаровательных французских кафе, что выстроились вдоль Baie des Citrons, залива Лимонов. Но Инид отчего-то с самого утра пребывала в дурном расположении духа и лениво перелистывала страницы «Таймс», ничего толком не читая. В общем, в том и не было особой необходимости, если учесть, что номер был датирован августом 1950-го – все, о чем в нем говорилось, уже произошло, когда они еще находились дома. Очевидно, британские газеты поступали в Новую Каледонию крайне нерегулярно – вполне возможно, новая порция придет в лучшем случае к Рождеству, – а послушать новости по радио Инид тоже не удавалось. Сколько она ни старалась, у нее никак не получалось поймать сигнал с помощью своего портативного приемника. Видимо, мешали горы. Между тем она по-прежнему не желала ничего рассказывать ни о Тейлоре, ни о его грозном оружии, ни о том, как ей удалось сбежать. А если Марджери спрашивала ее о Персе, она лишь молча качала головой.

Перед ними раскинулся залив; белый прибой бился о коралловые рифы, а за грядой рифов виднелось открытое море, и вода в нем была чудесного темно-синего оттенка. А между цепочкой рифов и берегом вода была спокойной, как в озере, и отливала всеми оттенками голубого, к которому кое-где примешивались струи зеленого и пурпурного цветов. Причалив к песчаному пляжу, рыбаки разгружали выловленную добычу; рядом с ними сидела на корточках женщина и быстро потрошила только что пойманную рыбу, швыряя рыбьи внутренности в ведро. Вокруг женщины, хлопая крыльями, суетились какие-то птицы.

– Это кагу, – сказала Марджери и взяла еще один круассан.

– Что-что? – переспросила Инид.

– Вон те крупные белые птицы с длинными и тонкими красными ногами называются кагу. Это автохтонная фауна Новой Каледонии. Кагу не умеют летать.

– А, тогда ясно, – буркнула Инид на удивление равнодушным тоном. – Именно поэтому они и водятся только в Новой Каледонии. – Она сердито оттолкнула газету и стала озираться, поворачиваясь то налево, то направо, словно кого-то высматривала. – Нет, это просто бред какой-то! Надо поскорее отсюда уезжать, и все. Неужели это так важно, что у нас нет каких-то там документов?

– Раз уж на то пошло, то придется мне, видно, все вам объяснить, – сказала Марджери. – Один раз я уже совершила непростительную ошибку. И не имею ни малейшего желания снова ее совершить.

– Какую же ошибку вы совершили?

Марджери вытянула губы дудкой, словно собираясь с духом, и повторила:

– Да, придется мне, видно, все вам объяснить. – Ей, похоже, казалось, что дважды повторить одно и то же легче, чем сформулировать нечто новое. – Я украла свои ботинки.

– Вы их украли? И где же вы их украли?

– В той школе, где я работала.

– Вы украли свои ботинки в школе?

– Да, Инид. И это совсем не смешно. Теперь мной занимается британская полиция.

Но Инид сообщение о полиции показалось особенно смешным. Она хохотала так, что никак не могла успокоиться.

– Нет, Мардж, я просто поверить не могу, что вы украли ваши ботинки! Что это на вас нашло?

– Не знаю. – Она и сама много раз задавала себе этот вопрос, но так ни разу и не нашла сколько-нибудь достойного ответа. – Короче говоря, мы не можем просто так взять и уехать отсюда, не имея официального разрешения. И потом, я со дня на день жду ответа от британского консула.

– Зачем вам консул?

– Затем, что мы британцы, Инид. А у консула есть связи, знакомства. Он сумеет нам помочь. И уж, по крайней мере, сумеет решить вопрос о продлении моей визы.

Инид вытряхнула из пачки сигарету и закурила, выпустив из уголка рта струйку дыма, – казалось, она сама горит изнутри.

– Между прочим, за мной по-прежнему кто-то таскается, – сообщила она вдруг.

– Никто за вами не таскается. Точнее, за вами готов таскаться чуть ли не каждый встречный мужчина, просто вы почему-то только сейчас стали это замечать. А еще за вами постоянно таскаются бродячие собаки.

Последнее замечание Инид проигнорировала. Она лишь нагнулась, погладила Мистера Роулингза и скормила ему половинку своего круассана. Потом снова оседлала ту же тему:

– Помните того типа, что был вместе с нами на «Орионе»? Он, кстати, и в Адене все время за мной таскался. И я уверена, что здесь, в Ваколе, он мне тоже не раз попадался.

– Кто? Кого вы имеете в виду?

– Откуда ж я знаю, кто он. Да я к нему особенно и не приглядывалась. По-моему, он совершенно лысый.

– Но с какой стати ему вас преследовать?

Инид пожала плечами. А может, и вздрогнула.

– Беда в том, Мардж, – сказала она, – что вам кажется, будто у нас еще есть время, а у нас его нет. Нам нужно поскорее уехать отсюда и начать поиски.

Инид испытала невероятное облегчение, когда в полдень того же дня в пансион доставили потерянный багаж Марджери. Теперь им осталось преодолеть только одно препятствие.

– Это не ее багаж, – сказала курьеру Инид. – Куда, например, делся ее гладстоновский саквояж?

Но мальчик-курьер возразил (разумеется, по-французски), что привезенный им багаж очень похож на багаж мадам. Курьер был весь в белом, даже брезентовые туфли у него на ногах были белые. А на плечи кто-то – вероятнее всего мать – нашил ему украшение из парчи вроде эполетов. На вид ему можно было дать максимум лет двенадцать. У него была чудесная кожа – золотистая и покрытая пушком, как персик.

– Интересно, ты-то откуда знаешь, на что похож ее багаж? – рассердилась Инид. – Ты же никогда его не видел. – (Все это она сказала по-английски, но замечательно похоже изобразила человека, который что-то ищет и что-то несет в руке. Мальчик-курьер от этого представления просто в восторг пришел. Он даже уселся поудобней.)

– Где мое экспедиционное снаряжение? – спросила Марджери.

Вместо ответа курьер снова указал на тот чемодан, который только что доставил. Указывать-то он мог сколько угодно, только чемодан все равно оставался чужим, не имеющим к Марджери ни малейшего отношения. Во-первых, он был совершенно новым. А во‑вторых, когда Инид предложила все-таки проверить, что там внутри, замок открываться не пожелал. Марджери собралась уже звонить в службу чрезвычайных ситуаций аэропорта, но тут у Инид возникла новая идея: воспользоваться какой-нибудь отмычкой – или попросту расковырять замок, – ибо она считала, что было бы просто глупо вернуть не принадлежащий им чемодан, ни одним глазком в него не заглянув.

Марджери осталось рассчитывать только на то, что замок чужого чемодана Инид не поддастся; но с тем же успехом она могла бы заключить пари на то, что у Инид никогда не иссякнут темы для болтовни. Инид внимательно изучила замок, даже заглянула в него, приложив один глаз к замочной скважине, затем на что-то нажала, и через несколько секунд замок был открыт. Некоторое время она молча доставала из чемодана различную мужскую одежду – бермуды, майки с короткими рукавами, одни простые, другие с ярким цветочным принтом, мужские носки, резинки для носков, просторный пиджак с накладными карманами, – а потом заорала, повернувшись к курьеру:

– Ты что, идиот? Не видишь, что это не ее вещи и к ней не имеют ни малейшего отношения? Ты хоть знаешь, кто такая эта женщина?

Мальчик-курьер только головой покачал; он, похоже, просто дар речи утратил от изумления, поняв, что принес набор мужской одежды для сафари и пытался всучить его этой страшно расстроенной даме и ее удивительно переменчивой подруге.

– Это, между прочим, знаменитая исследовательница! – продолжала орать Инид. – Вот кто! Она хочет найти тут одного жука и отвезти его в британский Музей естественной истории.

– Но где же все-таки мое оборудование? – в очередной раз беспомощно спросила Марджери. Ведь в гладстоновский саквояж она сложила именно то, что было ей абсолютно необходимо. И сейчас ей казалось, будто ее безжалостно выпотрошили. – Где оно?

Инид поняла, что ей нужно снова взять инициативу в свои руки. Чувствуя, что так и до беды недалеко, она сунула мальчишке чаевые, быстренько выставила его вон, принесла стул, усадила Марджери и потребовала:

– Мардж, мне нужно, чтобы вы успокоились и в точности перечислили все то, что у вас пропало.

– Ботанизирка, «путер» с трубочками для ловли и переноски насекомых… Ох, нет! Раз у меня теперь нет этанола…

– Мардж, я же просила вас успокоиться. А вы продолжаете кудахтать и хлопать крыльями. Объясните мне, для чего нужно то, что вы только что назвали.

Но Марджери уже не способна была думать «по прямой», уверенная, что без необходимых инструментов продолжать экспедицию будет абсолютно невозможно.

– Все кончено, Инид. Можно подсчитывать потери и отправляться домой. Я, наверное, снова попытаюсь найти место учительницы… – На этом ее и без того потухший голос совсем сорвался. Даже мысль о прежней работе вызывала у нее отчаяние и чувство полной бессмысленности и пустоты.

– Ну уж нет! – выкрикнула Инид и, скрестив руки на груди, принялась ходить по комнате взад-вперед. За ней по пятам неотступно следовал Мистер Роулингз. – Должен же найтись какой-то обходной путь! А нельзя ли все это заново тут купить?

– Где же тут это купишь? И потом, я просто не могу снова позволить себе такие расходы.

– Ладно. Хорошо. Что такое «путер»?

– Что?

– «Путер», Мардж. Что это такое? Как он выглядит? И нечего бессмысленно таращить глаза! Думайте.

Очень медленно, колеблясь и ошибаясь, Марджери все же ухитрилась объяснить, что это такое маленькое устройство для сбора насекомых с двумя резиновыми трубочками, одну из которых нужно поднести к жуку, а через вторую втянуть в себя воздух и как бы всосать насекомое. Инид перестала ходить по комнате и прислушалась.

– Какой длины нужны трубки?

– Дюймов восемнадцать, наверное.

– Примерно такие, как в школьном наборе по химии?

– Думаю, да. Да, примерно такие.

– Ясно, – сказала Инид. – Что еще?

– Нафталин.

– А нафталин-то зачем?

– Он не позволяет другим насекомым съесть собранные образцы.

– Хорошо. Значит, нафталин. Что еще?

– Булавки. Мне нужны булавки.

– Обычные булавки? Как для шитья?

– Да, такие тоже подойдут. Только желательно самые маленькие.

– Что еще?

Щипцы. Пинцет. Ловушки для насекомых. Острый нож. Кисть. Ну и, разумеется, промокательная бумага, чернила, ручки… У Марджери закружилась голова. Это было похуже морской болезни на корабле.

– Ладно, суть я уловила, – сказала Инид. – Мне, правда, нужно кое-что разведать, но я недолго. – И прежде чем Марджери успела задать ей еще хоть один вопрос, она уже исчезла за дверью.

Интересно, думала Марджери, что это Инид потребовалось разведать в Нумеа. Хотя она и впрямь часто уходила куда-то одна и вечно приносила с рынка всякие находки: мешок манго, какое-то чудовищное изображение младенца Иисуса, квадратный кусок какой-то яркой материи. А про запас у нее всегда имелась история о том, что на обратном пути она подружилась с каким-нибудь несчастным бедняком. Но до сих пор она ни разу не упомянула среди своих случайных знакомых ни одного нормального человека, не говоря уж о том, чтобы у него можно было позаимствовать инструменты для коллекционирования насекомых.

Инид вернулась через десять минут. Однако на вопросы о результатах своей «разведки» отвечала весьма уклончиво. Она сказала лишь, что все для себя выяснила.

– Что вы хотите этим сказать? – заволновалась Марджери.

– Я хочу сказать… в общем, Мардж, предоставьте это мне. – Инид быстро переоделась, натянув узкие брючки, на руки надела перчатки, а на голову – бейсболку. Марджери еще сильнее забеспокоилась и заявила, что, с кем бы Инид ни собиралась встретиться, ей, Марджери, необходимо прежде самой переговорить с этим человеком. Но Инид оборвала поток ее невнятных возражений и заявила, что, во‑первых, Марджери попросту нечего надеть, ведь, кроме той стопки одежды, которая явно принадлежит какому-то незнакомому мужчине, причем весьма крупному, или этого ее «лучшего» платья, которое вообще никуда не годится, у нее ничего нет. А во‑вторых, «вы уж извините, Мардж», но нужного им человека надо умаслить, а не отпугнуть. Инид поцеловала Мистера Роулингза и велела Марджери не волноваться. А когда Марджери попыталась дать ей денег, сказала, что у нее «еще полно тех дорожных чеков», так что все будет отлично.

Никогда еще время для Марджери не текло так медленно. Инид не было весь вечер. Солнце село, и далекие горы светились на фоне неба, как розовые киты. Марджери вывела Мистера Роулингза на прогулку под пальмы, но он был так расстроен отсутствием Инид, что гулять не хотел, все время ложился, клал голову на лапы и так тяжело вздыхал, что даже как-то весь сплющивался. Нет, решила Марджери, это и впрямь самый никчемушный пес в мире. Уже принесли последнюю почту – одно письмо предназначалось для Марджери, – а от Инид по-прежнему не было ни слуху ни духу. Когда же она наконец вернулась, стало уже совсем темно. В небе светила полная белая луна, а над горизонтом лежали низкие пурпурные облака. Инид, пинком отворив дверь, втащила в комнату огромную коробку, из-под которой виднелись лишь ее тонкие ноги. Над коробкой торчала ее голова в бейсбольной кепке, и лицо ее прямо-таки светилось от счастья.

Две бутылки этанола, три пачки нафталина, ботанизирки, эластичный бинт, пластырь, бинты, резиновые трубки разной длины, пробирки для образцов, целая коробка с безопасными булавками, кисть с ручкой, скальпели, бритвенные лезвия, ножницы, пинцеты, изоляционная лента, несколько маленьких пустых жестяных банок, а также пара старых футбольных бутсов…

– Инид? Где это вы столько всего раздобыли? Как это вам удалось?

Инид пробормотала что-то насчет одного милого доктора, которому нравится помогать людям, и ничком бросилась на кровать, точно ребенок – в сугроб.

– Теперь вы получили оборудование, а я – пару удобных ботинок, и можно отправляться в путь. Ну, Марджери, давайте же наконец уберемся отсюда!

Лицо Марджери победоносно вспыхнуло. Стоя перед Инид в чулках и поясе с резинками, она выглядела сейчас, пожалуй, даже еще выше ростом.

– А у меня, Инид, тоже есть новости. Мои усилия не прошли даром. С вечерней почтой пришло приглашение из британского консульства. Завтра мы идем туда на прием. Он состоится в саду в шесть вечера.

20. Брисбен

Он застрял в Брисбене. Мисс Бенсон покинула отель «Марин» и вылетела в Новую Каледонию без него. А впервые он узнал об этом от портье отеля, когда сказал, что хотел бы повидаться с мисс Бенсон насчет экспедиции.

И эта наглая особа за конторкой посмотрела на него, как на грязь! А потом презрительно бросила: «Разве вы не знаете, что она уже уехала?»

В ответ он с такой силой ударил по стойке кулаком, что эта дрянь прямо-таки подскочила на своем стуле. Но уже в следующий момент два здоровенных бугая в фуражках носильщиков схватили Мундика и выставили его вон.

Потом он целую неделю слонялся по берегу залива, но ни одно пассажирское судно так и не согласилось взять его на борт без билета, а билет стоил столько, сколько ему и за месяц не заработать. А ведь он сумел не только попасть на огромный лайнер, но и проплыть на нем через полсвета. И вот теперь ему не удавалось обойти даже контролеров у трапа какого-то жалкого суденышка.

В итоге Мундик высмотрел пузатое старое торговое судно, явно только что причалившее и направлявшееся в Новую Каледонию. Команда как раз грузила на борт упаковочные клети, а потом должны были пустить и пассажиров – тех, что готовы были ехать хоть третьим классом, хоть на палубе. Мундик окликнул одного из матросов и спросил, сколько времени уйдет на переход до Новой Каледонии. Ему сказали: месяц. Он выразил желание предварительно осмотреть судно, но тут уж на него заорали и велели убираться прочь.

Как он тосковал по своей жизни на «Орионе»! В этом Брисбене было слишком много людей, слишком много солнца и слишком много слепящей морской воды. В порту повсюду торчали краны, лебедки и прочие грузоподъемные устройства, оглушительно орали грузчики, от которых страшно воняло потом, и лишь с трудом сквозь этот шум, многоцветье и жаркую дымку пробивались совсем иные далекие звуки. Если хорошенько прислушаться, становилось ясно, что где-то люди спокойно сидят за столиками, едят, пьют, смеются, и эта двойственность обстановки совсем сбивала Мундика с толку. Иной раз он вообще не мог вспомнить, где находится. Ему даже начинало казаться, что он снова в Бирме. А тут еще и ноги у него снова стали отекать, плохо слушались, и он очень опасался, что это вернулась бери-бери[25]. Заболел он еще в лагере – тогда в день они получали только плошку риса – и настолько ослабел, что все время задыхался, его рвало, и казалось, будто ноги у него даже не ватные, а сделаны из бумаги. Порой ему приходилось привязывать большие пальцы ног к колену куском лианы, иначе он не смог бы сделать ни шагу – он уже не раз видел, как рядом с ним люди прямо на ходу падали и умирали, совсем обессилевшие. И сейчас Мундику хотелось одного: поскорей добраться до Новой Каледонии.

В Брисбене после того, как Мундик потерял мисс Бенсон, он ночевал на скамейках и болтался в окрестностях порта, стараясь держаться таких мест, где его никто не мог потревожить. У него часто возникало ощущение, словно он напрочь утратил чувство направления. Он по-прежнему носил паспорт в кармане и бережно его хранил, но время от времени все же доставал, смотрел на фотографию и говорил себе: «Я свободный человек!», а вот в блокнот свой он ничего не записывал. Не видел смысла.

Заметив, что чуть впереди закончило погрузку очередное торговое судно и на борт уже начали пускать первых пассажиров, он тщательно оглядел толпу, высматривая слабое звено.

Отправление откладывалось. Какая-то женщина на причале устроила настоящую истерику, крича, что у нее украли билеты. Якобы кто-то выхватил у нее сумочку. Капитан отказывался пустить ее на борт без билетов, а она твердила, что это не ее вина, и ей плачем вторил один из ее ребятишек. Женщина была в полном отчаянии, и капитан в громкоговоритель спросил, не находил ли кто сумочку этой женщины. Мундик, успевший занять место на самом носу судна, сидел очень тихо. Заметив, с каким потрясенным лицом его сосед слушает объявление капитана и плач несчастной женщины, он постарался и своему лицу придать такое же выражение – как если бы он тоже был огорчен происшедшим и исполнен искреннего сочувствия.

Пароход отчалил от причала, однако ту женщину с детьми на борт так и не пустили. Зато в ее сумочке помимо билетов Мундик обнаружил небольшую сумму денег, так что теперь он мог и еды себе купить.

Еще месяц – и он тоже окажется в Новой Каледонии.

21

Пора отправляться на север

Б

ританский консул никогда даже не слышал о золотом жуке и решил, что Марджери, должно быть, шутит, когда она попросила помочь ей с продлением визы.

– Боюсь, что это не в моих силах! – рассмеялся он. – Французская бюрократия, знаете ли! – И прибавил: – Но я страшно рад, что познакомился с вами, Мэри. – С этим он ее и оставил.

Консульство располагалось в просторной французской вилле на Мон-Коффен; из ее окон был виден залив и островок Ило Мэтр, маленькое скалистое образование, торчавшее посреди моря, как волосатый прыщ. Консульский сад был отлично ухожен, трава зеленая, как на английском газоне, а вокруг лужайки толпились густые фиговые деревья, бананы и гибискусы с красными цветами, похожими на бумажные; ветки деревьев кто-то украсил самодельными британскими флажками. Прием был небольшой: мужчины в тропических костюмах и галстуках старой школы[26] то и дело промокали багровые, точно исцарапанные, шеи носовыми платками; их жены нарядились в пышные коктейльные платья в стиле «нью-лук», торчавшие от талии точно абажуры. Темнокожие слуги ловко лавировали среди гостей и были одеты, как английские официанты – в белых перчатках и шляпах, прикрывавших густую шевелюру.

– У этих людей есть рабы! – прошипела Инид. Несмотря на нежелание идти на прием, она столько времени возилась со своей прической, орошая волосы лаком, что теперь они стояли почти что дыбом. На ней было пестрое платьице в обтяжку и настолько открытое, что для мужского воображения ничего практически и не оставалось. Ну, а Марджери всего лишь выстирала и надела свое лучшее платье. Больше, собственно, о ее наряде и сказать было нечего.

– Это не рабы, Инид. Это просто слуги.

– Не нравится мне здесь, Мардж. Зря мы сюда пришли – это была плохая идея.

Официант принес им напитки, налитые в половинки кокосовых скорлупок, куда были вставлены соломинки с «зонтиками» из фольги. Инид в один глоток опустошила первую скорлупку и тут же взяла еще одну.

– Мы выглядим здесь совершенно посторонними, – мрачно продолжала она.

– Ничего подобного, Инид. Какие же мы посторонние – мы ведь тоже британцы.

– Если именно это означает быть британцем, то я бы предпочла быть кем-то другим.

– Кем, например? Да и кем еще вы можете быть?

– Ну, я не знаю… Но только не такой, как эти люди! Нет уж, этого я совсем не хочу.

Их разговор прервала жена консула, представившись как миссис Поуп. Миссис Поуп принадлежала к числу тех аккуратных изящных и хрупких женщин, в обществе которых Марджери всегда чувствовала себя так, словно была высотой и толщиной с дуб, и, естественно, поспешила хоть немного «уменьшиться» – ссутулилась и стала походить на горбунью. Тут Инид сказала, что отойдет на минутку, чтобы проверить, как там Мистер Роулингз, который был оставлен у ворот в полном отчаянии, и Марджери втайне даже обрадовалась. Она думала, что без Инид ей будет гораздо легче рассказать миссис Поуп о жуке и о том, как им необходимо попасть на север острова, в Пум. Ведь Инид наверняка стала бы вмешиваться в разговор, спрашивать, есть ли у миссис Поуп дети, рассказывать, какая Марджери знаменитая исследовательница. Сказать о том, что Марджери работает в Музее естественной истории, Инид не успела, а сама Марджери, разумеется, говорить об этом не стала. Но когда миссис Поуп спросила, действительно ли она является сотрудницей этого музея, Марджери лишь молча кивнула, словно это действительно так.

Но когда она сказала, что мечтой всей ее жизни было приехать в Новую Каледонию, миссис Поуп со смехом воскликнула:

– Ох, не может быть! Это же такое отвратительное место! Тут ужасно скучно, никогда ничего интересного не происходит. А на севере еще хуже! Там можно проехать десятки миль и ни одного белого лица не встретить. Неужели вам никогда не хотелось оказаться где-нибудь еще, а не в Новой Каледонии?

Миссис Поуп представила Марджери и другим британским женам, которые на разные лады принялись повторять примерно то же, что сказала миссис Поуп. Да и внешне они были очень на нее похожи: такие же аккуратные, безупречно одетые, безупречно причесанные, чудесно пахнущие. И все блондинки – как Инид, только не такие «химические».

– Мисс Бенсон коллекционирует насекомых, – представила ее миссис Поуп.

– Боже! – пропели дамы.

– Она работает в Музее естественной истории.

– Боже!

– И собирается поехать на север, в Пум, чтобы найти там какого-то золотого жука.

– Боже!

– Но сейчас я вынуждена ждать, когда доставят мой багаж, который где-то затерялся, – сказала Марджери. – А также мне необходимо оформить соответствующие документы.

Дамы были единодушны во мнении, что Новая Каледония – место поистине ужасное. Ах, эта жара! Ах, эти кошмарные насекомые! Ах, как далеко родной дом! Порой месяцами ждешь оттуда хоть какой-нибудь весточки. Мужья этих дам заправляли работой здешних никелевых шахт. Но самим женщинам прямо-таки не терпелось отсюда уехать, и некоторые, не выдержав, уже уехали. («Сложности эмоционального порядка», – пояснила миссис Поуп, постукивая себя пальчиком по изящному носику.)

– Хорошо бы вам с моим мужем связаться, – сказала вдруг одна из дам. У нее был голосок маленькой девочки и соответствующее платьице – все в белых кружевных оборочках. Марджери показалось, что она разговаривает со свадебным тортом. – Питер – управляющий одной из шахт на самом севере острова. На Рождество он непременно приедет домой. Вот наш адрес. – И она написала на листочке адрес, а сверху имена: мистер и миссис Вигз.

У Марджери не было ни малейшего желания посещать чету Вигз, однако она вежливо поблагодарила и спрятала листок в сумочку.

Женщинам не терпелось узнать новости с родины. («Последняя британская газета, которую я видела, вышла еще летом», – заметила миссис Поуп.) Правда ли, что положение в Британии по-прежнему сложное? Неужели там так же тяжело, как во время войны? И продукты по карточкам? А что Марджери известно о судьбе знаменитого убийцы Нормана Скиннера? Правда ли, что палач и в самом деле так плохо справился со своей задачей, что был вынужден во второй раз вешать этого преступника? Дамы трещали без умолку, перечисляя все то, по чему безумно соскучились: очереди, противный моросящий дождик, настоящие большие магазины, бранстонские пикули, зеленые английские луга. Состоится ли в мае Фестиваль Британии? Успеет ли Марджери вернуться к началу фестиваля? Ведь, должно быть, и она испытывает невероятное волнение, предвкушая это событие?

И Марджери, которая, если честно, никогда по поводу подобных вещей «невероятного волнения» не испытывала, даже находясь буквально в эпицентре того или иного значительного события, с изумлением заметила, что невольно поддакивает дамам: «Да! Да, конечно! Я просто дождаться этого фестиваля не могу».

– Вы должны непременно выпить вместе с нами кофе, – пригласила ее миссис Поуп. – Мы встречаемся каждую пятницу.

– Одни жены, без мужей, – тут же вставила миссис Питер Вигз. – Мы показываем друг другу свои изделия. Ведь правда же, миссис Поуп, мы столько всяких интересных вещей делаем?

– А шестого января у нас будет Бал Трех Королей в честь окончания рождественских каникул. И вы просто обязаны на нем быть, мисс Бенсон.

– Да, мы все оденемся королями, – с восторгом подхватила миссис Питер Вигз, – и это будет так весело!

– Как долго вы собираетесь пробыть в Новой Каледонии, мисс Бенсон? – спросила миссис Поуп.

– Всего три месяца.

– О, счастливица! – снова хором пропели британские жены. – Уже в феврале она поедет домой! – В эту минуту к ним подошел официант с подносом, на котором лежала целая гора крохотных сэндвичей, и дамы дружно замахали затянутыми в перчатки руками. – Нет, бой! Не нужно! Мне нельзя! Нельзя!

Марджери очень хотелось сказать, что и ей тоже нельзя, однако она страшно проголодалась, да и сэндвичи были размером с почтовую марку, а потому она все же сказала: «Да, пожалуйста» и взяла один.

Но сэндвич оказался не таким уж крохотным, да и есть его было на редкость неудобно: стоило ей откусить кусочек с одного конца, как с другого конца тут же вылезла вся начинка. А у нее даже салфетки не было. И как раз в этот момент она услышала, как миссис Поуп спросила:

– Я полагаю, дамы, вы уже слышали шокирующую новость?

Должно быть, из вежливости миссис Поуп при этом посмотрела прямо на Марджери, и, разумеется, все остальные тоже на нее уставились. Она ухитрилась вымолвить: «Нет», но во рту у нее было полно хлеба и яичной начинки, часть которой к тому же успела вылезти из сэндвича к ней в ладонь, так что ей оказалось весьма затруднительно проявлять дальнейший интерес к развитию данной темы, не уделяя должного внимания развалившемуся сэндвичу. Ситуация сложилась унизительная, и Марджери было страшно неловко.

– Вчера ночью, – сообщила миссис Поуп, – кто-то вломился в католическую школу и обокрал кабинет химии. Украдены кое-какие реактивы и многое другое.

На мгновение мир вокруг Марджери словно остановился, но потом снова ожил, вращаясь теперь с иной скоростью. Со всех сторон раздавались возмущенные охи и ахи британских жен.

– И что, кого-нибудь поймали? – спросила миссис Питер Вигз.

– Пока нет, Долли. Но я уверена, что скоро поймают. Это наверняка кто-то из местных. Знаете, мисс Бенсон, эти джи-ай[27] совсем распустили туземцев, разрешили им проникнуть во все сферы жизни. И вообще после войны жизнь на острове стала совсем иной.

– Да, это чистая правда, – поддержали миссис Поуп остальные дамы.

– И чем дальше от Нумеа, тем хуже ситуация. А на севере так просто небезопасно.

– Там люди навсегда пропадают, – прибавила миссис Питер Вигз. – Поедут, знаете ли, на север, а обратно не вернутся. И потом, неужели вы не боитесь здешних циклонов? Ведь во время циклона весь остров по норам прячется.

– Я полагаю, – спросила миссис Поуп, – в вашей экспедиции участвует хоть один мужчина?

Ответить Марджери не успела. Как раз в этот момент она заметила на противоположной стороне лужайки свою ассистентку в окружении мужчин, одетых в светлые костюмы – Инид словно являла собой яркую ось странно блеклого колеса. Она явно рассказывала нечто увлекательное, а мужчины с восхищением ей внимали. Британский консул так смеялся, что ненароком даже ухватил Инид за попу.

Марджери быстро повернулась к миссис Поуп, но было уже слишком поздно. Британские жены успели проследить за ее взглядом и смотрели теперь только на Инид. Лицо миссис Поуп, искаженное ужасом и отвращением, словно кричало: «О!» И тут, к превеликому сожалению Марджери, Инид так громко расхохоталась, словно ей захотелось нарочно выставить напоказ свою и без того отчетливо заметную принадлежность к совершенно иному слою общества. Она, правда, сразу перестала смеяться, но, как известно, общественное мнение способно порой возникнуть в мгновение ока, особенно если оно резко негативное, и Марджери стало ясно, что Инид навсегда получила здесь клеймо аутсайдера и источника неприятностей.

– Кто такая эта особа? – спросила миссис Поуп.

Дамы сказали, что не имеют понятия. А Марджери притворилась, будто любуется цветами.

– Не вы ли чуть раньше беседовали с ней, мисс Бенсон? – обратилась к ней миссис Поуп.

– Да, кажется, я действительно с ней беседовала, – сказала Марджери, словно с трудом припоминая такой пустяк. – Миссис Притти помогает мне в моих исследованиях.

– Вы хотите сказать, что знаете ее?

– Только профессионально. Во всяком случае, мы не подруги и знакомы весьма поверхностно.

Появился официант с новым блюдом сэндвичей, но Марджери еще и от останков того, первого, избавиться не сумела. Заметив, что Инид куда-то вдруг исчезла, Марджери отправилась ее искать и нашла за домом, где Инид курила в компании официантов и складывала в сумку остатки закусок – для Мистера Роулингза.

– Ну что, там еще не закончилось? – спросила Инид, с трудом сдерживая зевок.

– Мы уходим, – строго сказала Марджери. – Прямо сейчас.

Солнце садилось. На западе сгустились облака, огромные, растрепанные, розовые, как оперение фламинго, они были похожи на еще одну горную гряду. И все вокруг тоже казалось розовым – даже шерсть Мистера Роулингза, даже волосы Инид. Обе женщины шли вдоль залива Лимонов, и на набережной уже начинали закрываться на ночь многочисленные кафе и магазины, а на улицах вспыхивали в сумерках красные и зеленые электрические огоньки. Внизу на пляже сидели рыбаки и чинили свои сети. Вода мягко шлепала по бортам причаленных лодок, и гребешки волн были похожи на светящиеся кудри. Вдруг небо над горизонтом зигзагом пересекла молния. Приближался шторм.

Какое-то время они шли в молчании. Точнее, Марджери шла, а Инид в основном скакала, задрав платье выше колен для пущего удобства. Москиты одолевали их на каждом шагу, взлетая над ними точно розовая пыль. Наконец молчать дольше стало невозможно, и Марджери сказала:

– Вчера вечером кто-то вломился в местную школу и обчистил ее. Впрочем, полагаю, вам-то об этом хорошо известно.

Инид промолчала.

– Вы думали, я не догадаюсь? – продолжала Марджери. – Я же не идиотка! Господи, мне никогда еще не было так стыдно!

– Но я же вам помочь хотела! – Инид так резко остановилась, повернувшись к ней, что Мистер Роулингз невольно в нее врезался. – Я же вам добрую услугу оказала! Где же еще мне было раздобыть всю эту дребедень? Неужели вы и впрямь решили, будто я просто с каким-то врачом потрахалась?

Марджери опешила. Ей еще никогда не доводилось слышать из уст женщины такие грязные выражения. Все-таки она еще не до конца привыкла к языковым возможностям Инид. И, если честно, насчет врача Инид была права: именно так Марджери и подумала, но сразу решила, что не станет докапываться до истины, ведь теперь необходимое оборудование у них имелось.

– И потом, – прибавила Инид, – вы ведь тоже свои ботинки украли!

Марджери показалось, что ее ударили под коленки. Она споткнулась и чуть не упала. Впрочем, ей удалось быстро взять себя в руки.

– Это не одно и то же, – возразила она. – Во всяком случае, я пыталась вернуть их обратно.

– Значит, вы считаете, что если вы что-то украли, то это нормально, а если я – то нет?

– Завтра вам придется отнести все обратно в школу, извиниться и все им объяснить.

– А потом?

Марджери начала было отвечать, но Инид прервала ее. Сколько еще они будут сидеть здесь и ждать, когда им поставят какие-то дурацкие печати? И с какой стати они вообще потащились в это британское консульство? Обратные билеты у Марджери заказаны на середину февраля, так что в запасе у них меньше трех месяцев!

– Всего каких-то три месяца! – вопила Инид. – Всего три! А мы уже целую неделю зря потратили!

И она заявила, что найти жука Марджери никак не поможет ни одна из тех двадцати трех бумажек, на которые она так хочет поставить печать. Как не помогут ей и объяснения с той дурацкой толпой экспатриантов, каковыми, собственно, и являются эти «истинные британцы» из консульства! И ее дурацкое правильное платье ей ничуть не поможет. Ведь для того, чтобы найти золотого жука, нужно взобраться на гору и долго ползать там на четвереньках, приподнимая каждый камешек и моля Господа Бога о помощи! Голос Инид поднялся еще на октаву, зазвенел и стал каким-то пронзительно-колючим. И весь ее вид удивительно этому голосу соответствовал, казалось, она все свои силы вкладывает в эти сердитые, но искренние слова. Даже волосы ее встали дыбом и выглядели сердитыми.

А Марджери думала: неужели это Инид только сказала, что им нужно будет молить Господа о помощи? Сама Марджери не молилась с детства. Зато ее тетки молились так много, что она чувствовала себя как бы исключенной из этого процесса, не обязанной в нем участвовать. Собственно, от Бога она отвернулась, узнав правду о смерти своего отца. Впрочем, сейчас явно был неподходящий момент для оценки собственной принадлежности к атеистам или агностикам. Да и спутница ее все еще продолжала что-то гневно выкрикивать, а потом вдруг довольно спокойно спросила:

– А знаете, Мардж, в чем ваша главная проблема?

– Нет. Но полагаю, что вы намерены мне сейчас это объяснить.

– Вы просто снобка. Законченная снобка. Вы вбили себе в голову некую бесплодную идею и считаете, что ее можно воплотить в жизнь, опираясь лишь на книжные знания и набор определенных правил. Ну, а мне на всякие правила плевать! И на документы с печатями тоже. Сегодня первое декабря, и завтра я намерена выехать на север.

– И как же вы это сделаете? Автобус-то будет только через два дня.

На этот вопрос Инид даже отвечать не стала – унеслась далеко вперед, на ходу сбивая цветы гибискуса, и один раз чуть не упала в своих микроскопических неустойчивых босоножках. Мистер Роулингз, разумеется, мчался за нею следом. Влетев в их номер, Инид сорвала с себя одежду и рухнула на постель. Даже москитную сетку опустить не потрудилась. И через несколько секунд они с собакой уже крепко спали.

А Марджери продолжала сидеть на своей половине, страдая от невыносимой жары и с каждой секундой испытывая к Инид все более глубокую неприязнь. В небе уже вовсю сверкали молнии, но дождя пока не было. Марджери чувствовала себя отвратительно: ей казалось, будто она угодила в ловушку вместе с неким насекомым, оглушительное гудение которого напоминает звуки мчащегося на бешеной скорости мотоцикла. У нее было ощущение, словно из их комнаты выкачали весь воздух.

Если бы не Инид, она сейчас все еще находилась бы в британском консульстве. И вообще – как Инид смеет разговаривать с ней таким тоном? Как она смеет называть ее, Марджери, снобкой? Вот уж у кого действительно проблемы, так это у самой Инид! Она, Марджери, уж точно не станет одеваться, как девушка по вызову. Ее, Марджери, с детства приучили есть с закрытым ртом, пользуясь ножом и вилкой. И никакой это не снобизм, а просто хорошие манеры. Еще вопрос, хороши ли манеры у Инид, которая пьет чай, отставив мизинец в сторону, как антенну. Может, этот жест как раз и есть проявление снобизма? Марджери с трудом удержалась от искушения разбудить Инид и все ей выложить. Но все-таки сумела удержаться, потому что, несмотря на все свои логичные возражения, в глубине души уже начинала сомневаться в собственной правоте. А что, если Инид действительно права? Ведь она, Марджери, решила пойти на этот прием, отчасти надеясь, что ее поддержит тамошнее «британское общество», а отчасти желая, чтобы все ее необходимые разрешения были оформлены как полагается, со всеми печатями. Она вообще любила, чтобы все было как полагается. Ей хотелось предстать перед британским консулом в наилучшем виде. Но беда в том, что он-то ее едва заметил. А если и заметил, то в лучшем случае отнесся к ней, как к посмешищу.

А насчет «бесплодной идеи»… Если Инид действительно считает ее идею бесплодной, то что она вообще здесь делает?

Инид крепко спала, лежа на спине с раскрытым ртом, и вовсю храпела. Марджери подняла с полу ее платье и повесила его на плечики. От платья исходил запах Инид – невероятно сильный и сладкий, – а на воротничке было пятнышко розовой пудры, которое Марджери заботливо стерла. Ей вдруг стало ясно, что та или иная одежда сама по себе ровным счетом ничего не значит; лишь когда узнаешь, какой человек ее носит, она приобретает характер самостоятельной значимой вещи. И это яркое платье в горошек вдруг показалось Марджери одной из самых смелых и прекрасных вещей. Она бережно его расправила, потом подошла к Инид и опустила над ней москитную сетку, проверив, нет ли щелей. Она даже наклонилась и ласково погладила Мистера Роулингза.

Потом она тоже улеглась, но уснуть не смогла. И покоя ей не давала отнюдь не чрезмерная влажность, не жара, не духота и даже не гудение странного насекомого, похожее на рев мотоцикла. И даже не воспоминания о том, как она увела ботинки прямо из учительской. Ее мучило то, как миссис Поуп и ее приятельницы тогда уставились на Инид – они ведь прямо-таки на куски ее своими взглядами резали! А она, Марджери, струсила, она ни слова не сказала в защиту Инид. Молчала и смотрела в рот этой малоприятной миссис Поуп. Хотя там единственным правдивым человеком, да к тому же ей, Марджери, верным, была именно Инид. И Марджери опять охватило то странное, вызывающее что-то вроде удушья, ощущение – как и тогда, у ворот лагеря для переселенцев в Ваколе, – будто она отгорожена от остального мира некой ущербной, покрытой пузырями и выбоинами стеклянной стеной, а потому успевает увидеть и понять правду, когда становится уже слишком поздно.

На въездных документах у Марджери пока что было поставлено только пять печатей. Ее потерянный багаж до сих пор не нашли, и визу она так и не продлила. И все же Инид была права: пора перестать следовать книжным правилам и, плюнув на все, ехать прямо на север.

Над головой у нее прогремел первый раскат грома, а потом наконец-то и дождь пошел.

22. Лондон, декабрь 1950

Прошла всего неделя с тех пор, как в «Таймс» было опубликовано обращение полиции Лондона с просьбой о помощи, и уже более двадцати человек сообщили, что видели Нэнси Коллетт в том или ином месте. Эта женщина, словно желая помочь полиции, чуть ли не специально всюду оставляла свои следы.

Пресс-конференция оказалась весьма многолюдной: помимо репортеров и полицейских там собрались всевозможные любители подобных действ, а также местные оборванцы, которые, проталкиваясь сквозь толпу, стремились занять местечко на балконе. Похоже, эта история завладела всеобщим вниманием. Людей, собственно, взволновало не столько убийство само по себе и даже не столько то, что жертвой оказался ветеран войны, потерявший на фронте ногу, но главным образом то, что убийцей была жена этого ветерана. Немаловажно также, что Нэнси Коллетт пользовалась сомнительной репутацией, носила вызывающие наряды, красила волосы, а кроме того – хотя это и старались не слишком подчеркивать, – безусловно, принадлежала к низам общества. Эпитеты «холодная, расчетливая, строптивая» в применении к ней настолько примелькались, что казались написанными мелом на школьной доске; как, впрочем, и выражение «femme fatale»[28].

– До знакомства с убитым, – сообщил аудитории старший следователь, – Нэнси Коллетт трудилась в местном ночном клубе на неполной ставке старшей официантки.

Тут же раздался интенсивный скрип перьев: информация явно показалась интересной.

– Муж был старше нее на десять лет и до войны работал солиситором. В браке они состояли семь лет. Детей у них не было.

Эти ненужные детали занесли в свои блокноты лишь немногие.

– Как было нами установлено, Нэнси Коллетт, прежде чем сбежать, провела несколько дней в одной квартире с телом убитого.

Следователь умолк, и пауза немного затянулась, поскольку ему, собственно, больше ничего и не было известно. Но репортеры тут же принялись заполнять паузу собственными идеями. Их ручки с бешеной скоростью скребли по бумаге. И тут следователь снова заговорил:

– Соседка видела, – сказал он, – что рано утром девятнадцатого октября Нэнси вышла из дома, в котором проживала совместно с убитым Персивалем Коллеттом. У нее имелись с собой три чемодана и красный саквояж.

Полицейский, который вел протокол пресс-конференции, включил проектор и показал слайд с красным саквояжем – просто чтобы все посмотрели, как он выглядит.

Именно этот красный саквояж, пояснил следователь, и представляет особый интерес для полиции. Предполагается, что в нем находятся неопровержимые доказательства совершенного Нэнси убийства.

Затем был показан еще один слайд: план внутреннего устройства дома, где крестом было помечено место – кровать, на которой и обнаружили тело убитого.

– На теле имелись следы удушения, а также следы предшествовавшей смерти Коллетта яростной драки с применением острого оружия – возможно, ножа или скальпеля.

Собравшиеся в зале вновь затаили дыхание. К счастью, никакими слайдами это сообщение проиллюстрировано не было.

– Мы полагаем, что, выйдя из дома, миссис Коллетт направилась на вокзал Фенчёрч-Стрит, где ее, кого-то явно ожидавшую, видели несколько свидетелей, а также носильщик, к помощи которого она обратилась на вокзале. Однако носильщику она свой красный саквояж так и не доверила, она даже из рук его выпустить не пожелала. Мы выяснили, что затем она села на поезд, идущий в Тилбери, и впоследствии поднялась на борт лайнера, направлявшегося в Австралию. Однако еще на паспортном контроле у нее возникли некие проблемы, она была задержана, но после небольшого допроса отпущена и благополучно заняла свое место в каюте. Как нам стало известно, все это оказалось возможным, потому что ею были сделаны непристойные, даже можно сказать распутные, предложения как таможенным офицерам, так и членам экипажа судна. И при этом она ни на минуту не расставалась со своим красным саквояжем.

После рассказа о том, как молодой преступнице удалось уйти от преследования, на балконе послышались язвительные смешки. Впрочем, многие мужчины были недовольны тем, что эта женщина сумела перехитрить их собратьев. А вот многие пожилые газетчики, сидевшие в первом ряду, уже вставали, явно собираясь уходить. «Да о чем теперь говорить? – сказал один из них. – Она наверняка уже где-нибудь на юге Франции, скажем, в Озе, так что вопрос закрыт».

И тут следователь снова заговорил:

– Но вот что в данный момент нам совершенно не ясно: какова была роль сообщницы Коллетт?

Репортеры, уже успевшие убрать свои блокноты, тут же их вытащили и принялись строчить.

Оказывается, Нэнси Коллетт видели на вокзале Фенчёрч-Стрит не одну, а с какой-то женщиной. Причем поздоровались они как подруги. На экране появилось изображение невероятно крупной, прямо-таки огромной женщины, но почему-то без головы. Пока что, пояснил следователь, так и не удалось найти хотя бы одну фотографию этой подозреваемой, на которой она была бы запечатлена целиком, то есть с головой, хотя в ее квартире был произведен тщательный обыск. Но оказалось, что и эта особа успела опередить полицию на целый шаг. (Следователь невольно усмехнулся.) Замигали вспышки камер.

– Итак, – прогудел кто-то из старых газетчиков, – вы ищете некую femme fatale и некую толстуху без головы?

Да, именно так, подтвердил следователь. И на этом, собственно, свое выступление завершил.

– Черт побери! – воскликнул репортер в первом ряду. – А матерьяльчик-то, пожалуй, забористый выйдет! Не хуже, чем про Нормана Скиннера!

Разумеется, материалы этой пресс-конференции были опубликованы во всех утренних газетах.

23. Ноги у вас очень даже красивые

Инид пошла всего лишь купить к завтраку арбуз, а вернулась, сидя за рулем старого американского армейского джипа. Она лихо, на большой скорости, свернула за угол и с громким скрежетом остановилась перед входом в пансион, подняв густое облако красной пыли. Когда она выключила двигатель и выпрыгнула из машины, выяснилось, что крыши у джипа нет, а сама Инид, как и ее собака, стала ярко-оранжевой. Проклятая пыль хрустела у нее на зубах, она даже в уши ей набилась. Зрелище было настолько впечатляющее, что вокруг джипа сразу собралась небольшая толпа любопытствующих, в которой особенно выделялась некая женщина с большим горшком на голове и нескольких беззубых рыбаков.

Сперва Марджери просто дар речи утратила, потом все же с трудом вымолвила:

– Господи, Инид! Где вы это раздобыли?

– Объявление прочитала. Его очень дешево продавали.

– Я и не знала, что вы умеете водить машину.

– Да, в общем, умею. Я даже какое-то время работала водителем на «Скорой помощи».

– Правда?

– Ну да, во время войны. Меня обычно в ночную смену ставили. А однажды я даже гнала прямо по Пэлл-Мэлл со скоростью пятьдесят миль в час!

Они набили в джип столько всего, что у бедняги даже задние колеса просели. Все новое оборудование для коллекционирования, плюс ящики из-под чая с припасами, плюс палатка, гамаки и прочие необходимые для временного лагеря вещи; немало набралось и новых трофеев Инид – например, приз, полученный ею на конкурсе «Мисс Хорошенькие Ножки», картина с младенцем Иисусом, радиоприемник на батарейках и т. д. Собиралась она как-то на редкость торопливо. Последней ее вещью был пресловутый красный саквояж, который она тут же засунула поглубже в багажник, прикрыв сверху домкратом, заступом и парой коротких дощечек, – они, как сказала Инид, могут им понадобиться, чтобы подкладывать под колеса, если вдруг из глубокой лужи выбираться придется.

– Инид, вы ничего не замечаете? – спросила Марджери, засовывая в машину несколько последних вещей. – Неужели я совсем не изменилась?

Она выждала, пока Инид закончит утрамбовывать то, из-за чего не закрывался багажник, и посмотрит на нее. Но Инид посмотрела, пожала плечами и снова принялась что-то утрамбовывать.

– Нет, я ничего такого не замечаю, – сказала она.

– Я же в мужской одежде! – Марджери даже пальцем потыкала сперва в шорты-бермуды, а затем в пеструю гавайку, которые она дополнила своим тяжеленным шлемом и спортивными бутсами. Дело в том, что, как только она, преодолев стыд, сунула ноги в мужские шорты, застегнула на них молнию и пояс, ей стало ясно, что все это сидит на ней очень даже неплохо – не слишком свободно, но и не слишком туго. А уж всунув руки в рукава очаровательно мягкой гавайки и ощутив удобную ширину пройм, она поняла, что наконец-то может дышать полной грудью, словно выбравшись из глубокой подземной норы. Затем она сунула руки в карманы пиджака и с удовольствием поняла, что туда можно положить не только наперсток; туда влезет и компас, и моток бечевки, и еще много чего. И потом, носить мужскую одежду ей было вовсе не так уж непривычно, ведь в детстве Марджери часто одевали в то, что стало мало́ ее старшим братьям. В общем, ей было так удобно, что она даже чулки надевать не стала.

– А вам не кажется, Инид, – слегка покраснев, спросила она, – что вид у меня несколько нелепый?

– Ничуть.

– И люди не будут смеяться?

– Мардж, вы отправились на другой конец света, чтобы найти какого-то золотого жука. Неужели вы думаете, что люди над вами уже не смеются? Кстати, в Новой Каледонии половина мужчин юбки носят! Ну что, мы так и будем стоять здесь и говорить о моде? Или, может, все-таки поедем? – Инид свистом подозвала Мистера Роулингза и подхватила его на руки.

И Марджери снова нахмурилась:

– Вы что, Инид, и эту собаку с собой взять хотите?

– Естественно! У Мистера Роулингза прекрасный нюх, так что он любую опасность сразу учует.

Марджери еще ни разу не видела, чтобы Мистер Роулингз учуял что-нибудь кроме бутерброда с ветчиной, но говорить об этом не стала.

– И все-таки брать собаку в экспедицию нельзя, – упиралась она. – Это просто по отношению к собаке нехорошо.

Но Инид, не моргнув глазом, сунула пса на заднее сиденье. Затем, поскольку крыши у джипа не имелось, сама впрыгнула прямо на водительское место и заявила:

– Или вы едете вместе со мной и Мистером Роулингзом, или вы едете одна.

Машину Инид вела с поистине ужасающей скоростью и не слишком аккуратно, что было довольно странно для женщины, которая некогда работала водителем «Скорой помощи». Видимо, больные, даже если они и относительно неплохо себя чувствовали, садясь к ней в «Скорую», выходили оттуда полумертвыми от страха. Но хуже всего было то, что Инид при этом еще и непрерывно болтала, напрочь забывая, что сидит за рулем. Марджери попыталась было возражать против подобной езды, но едва открыла рот и тут же получила полновесный заряд грязи и пыли. Между тем Мистер Роулингз перебрался с заднего сиденья к Инид на колени и устроился там; бедный пес до сих пор был совершенно оранжевого цвета после их предыдущей поездки с Инид и весь дрожал.

– Инид! – ухитрилась все-таки выговорить Марджери. – Инид, вы едете слишком быстро!

– А вы глаза закройте! – крикнула в ответ Инид. – Можете даже немного вздремнуть.

Но Марджери не смогла бы закрыть глаза и вздремнуть, даже если б ее опоили наркотиками. Городские дома пролетали мимо, точно консервные банки на ленте конвейера. Промелькнула и исчезла, как вспышка алого пламени, La Place des Cocotiers – элегантная французская площадь Кокосовых Пальм с фонтанами и цветущими царственными делониксами, – и волосатые пальмы на ней показались Марджери просто какими-то расплывчатыми пятнами. Затем их джип, вздымая клубы пыли, с грохотом пронесся мимо рынка и лихо вошел в поворот, слегка задев край тротуара и чуть не сбив уличного торговца, стоявшего под фонарным столбом, на котором висела лапками кверху целая связка кур. Миновав порт, они выехали на окраины, застроенные жалкими лачугами. Здесь по обе стороны дороги росли бананы, тяжело склонившиеся под гроздьями плодов, вскоре сменившиеся лесом. Дорога пошла вверх, и теперь вокруг были сосны, манго и огромные баньяны, оплетенные бугенвиллеями. Над деревьями торчали зубы базальтовых скал; их вершины кое-где пересекались, переплетаясь, как грубое черное кружево. Если следовать указаниям преподобного Хораса Блейка, то ехать они должны были прямо на север, никуда не сворачивая, ибо шоссе тянулось вдоль всего западного побережья острова, змейкой огибая отроги гор, спускавшиеся прямо к океану. Таким образом, писал Блейк, любознательный путешественник получит приятную возможность собственными глазами увидеть очаровательные деревушки местных жителей, а также весьма яркие придорожные кафе и бары. В путеводителе имелись фотографии женщин в травяных юбках, готовивших что-то на костре, и даже портреты вождей некоторых племен.

До города Паита – то есть первые миль двадцать – дорога была вполне приличной. Правда, никаких «очаровательных деревушек» они не заметили. «Ярких кафе и баров», впрочем, тоже. И совершенно точно не видели ни одной женщины в юбке из травы, которая готовила бы что-то на костре. Машину заправить тоже было абсолютно негде. От Паиты до Булупари – еще тридцать миль – дорога была уже намного хуже, вся в ямах и рытвинах, а порой и вовсе почти неразличимая, казавшаяся всего лишь каким-то шрамом на теле земли или грядой осыпавшихся камней. В некоторых местах она полностью исчезала, а кое-где попросту превращалась в бурный ручей.

В Булупари Инид высмотрела что-то вроде магазина, где, судя по вывеске, можно было разжиться продуктами и бензином. Резко затормозив, она выпрыгнула из джипа и тут же подхватила на руки Мистера Роулингза. Волосы у Инид торчали в разные стороны, как иглы дикобраза, а рот – особенно когда она его открывала – казался ярко-розовым на фоне лица, покрытого густым слоем грязно-оранжевой пыли.

– Вы пойдете? – спросила она у Марджери.

Но та продолжала сидеть. Она была совершенно потрясена этой поездкой. Несмотря на то что джип наконец-то остановился, все части тела Марджери по-прежнему пребывали в движении. Она с превеликим трудом заставила себя вылезти, и после ослепительно-яркого света, окружавшего их в течение всего пути, ей показалось, что в этом придорожном магазине как-то странно темно.

Инид, как всегда, охотилась за английскими газетами, но так ни одной и не обнаружила, зачем-то купила французский модный журнал и на тарабарском языке стала выяснять у хозяина, какие продукты у него имеются. При этом она весьма натурально изображала с помощью мимики страшно голодного человека, с волчьим аппетитом поглощающего еду. В итоге ей удалось не только вполне успешно заправиться и заплатить за бензин, но и попросить меню и даже заказать омлет и устрицы.

Ели они снаружи. На той стороне дороги виднелось несколько грязных лачуг, и оттуда сразу набежали ребятишки, приветливо махавшие им руками и осторожно указывавшие на волосы Инид. Деревья вокруг были всех оттенков зеленого – от светло-желтого до почти черного; ярко-синее небо казалось горячим. И нигде не было видно вершины, хотя бы отдаленно напоминавшей тупой зуб мудрости.

– Инид, – наконец решилась Марджери, – неужели есть какая-то необходимость в такой быстрой езде?

– Ну, мне просто очень хочется поскорей туда добраться, – преспокойно ответила Инид, высасывая устрицу из скорлупы. Вилкой она и не думала пользоваться. – Теперь, по крайней мере, нам уже ничего не грозит.

– А что нам могло грозить?

Инид не ответила. Теперь она набила рот омлетом.

– А вы уверены насчет моей мужской одежды? – продолжала Марджери. – Я нормально выгляжу? Вам не кажется, что люди пялят на меня глаза?

– Послушайте, Мардж, вы находитесь на другом конце света. Какое вам дело до тех, кто пялит на вас глаза. Какая нам разница, что подумают здешние жители? В этих краях вы можете быть такой, какой вам хочется. И потом, в бермудах вы точно выглядите намного лучше, чем в этом вашем платье. Не обижайтесь, Мардж, но…

– Я нисколько не обижаюсь, Инид.

– …но в этом платье вы похожи на выбросившегося на берег кита.

– Я поняла, спасибо.

– Я еще на приеме в британском консульстве заметила, как те дамы над вами смеялись.

– Смеялись? Правда? Когда же это они смеялись?

– Это было так противно, что меня даже затошнило. Я потому и ушла.

Марджери минутку помолчала. Внезапно ей вспомнилась та мерзкая карикатура, нарисованная ее ученицами – как это бывает порой, когда некая вещь, которую, как тебе казалось, ты давно уже оставила в прошлом, вдруг ясно оживает в твоей памяти. И Марджери вспомнила, как она, ощетинившись, словно еж, мчалась куда-то по школьным коридорам и была не в силах даже дыхание толком перевести. Она глянула на свои руки, которым было так свободно сейчас в просторных рукавах мужской рубашки, но боль от воспоминаний о последнем дне в школе все еще чувствовалась, усугубляясь мыслью о том, что дамы в британском консульстве над ней смеялись. А вот Инид над ней и не думала смеяться! Марджери посмотрела на Инид, сидевшую напротив: та потихоньку отрывала кусочки от своей булки и подкармливала Мистера Роулингза, сидевшего под столом. И Марджери вдруг почувствовала, что боль, вызванная теми горькими мыслями, становится все слабее, как от старого синяка, который уже успел пожелтеть, но все еще вызывает неприятные ощущения, если его тронуть.

– И между прочим, – сказала Инид, – чтоб вы знали: ноги у вас очень даже красивые. Вам бы следовало почаще их показывать. За такие ноги вы вполне и главного приза достойны.

После Булупари дорога стала еще хуже. Зато пейзаж ничуть не изменился: справа горы, слева море, хотя теперь дорога шла по краю поистине головокружительного обрыва, как бы отделявшего горы от моря, и все продолжала подниматься, извиваясь крутым серпантином. В какой-то момент нижнюю часть горных склонов окутал туман, а когда джип вынырнул из него, они увидели далеко внизу под собой верхушки сосен, похожие на тощие шпили церквей, и яркие пятна красной цезальпинии; среди кокосовых пальм были красиво разбросаны крытые тростником хижины; а слева притаился Тихий океан, синий, как цветок ириса.

Вскоре они обогнали несколько больших грузовиков – вероятно, неподалеку находились шахты, – и мужчины в кузове, завидев Инид, принялись улюлюкать, махать руками и уговаривать ее остановиться и подождать их. Затем местность вокруг неожиданно превратилась в пустыню, поросшую сорными травами и мелким кустарником; здесь лес был явно вырублен и выжжен, чтобы освободить место для каких-то плантаций. Эта голая земля производила прямо-таки шокирующее впечатление после стольких миль сплошного леса, да и запах над выжженным пространством царил просто ужасный. Вдруг Инид, глянув в зеркало заднего вида, изменилась в лице, и Марджери заметила, как испуганно расширились ее глаза.

– У нас какие-то проблемы? – спросила она.

– Нет, что вы, Мардж!

Чувствуя, что она врет, Марджери тоже оглянулась и, разумеется, сразу увидела, что на хвосте у них висит полицейский автомобиль. Пространство вокруг было по-прежнему открытым и довольно плоским. И тут Инид вместо того, чтобы затормозить, как сделал бы при виде полиции всякий нормальный водитель, нажала на педаль акселератора, и джип рванулся вперед. У Марджери просто сердце в пятки ушло.

– Инид, это же полицейская машина! Мы обязаны остановиться!

Однако было ясно, что как раз останавливаться-то Инид и не собирается. С невероятно сосредоточенным лицом она продолжала гнать машину вперед, и ее волосы дико развевались на ветру. Полицейский автомобиль дал им сигнал, включив синюю мигалку, но Инид только прибавила ходу. Бедный джип страшно дребезжал, подскакивая на рытвинах. Близился резкий поворот, но Инид преодолела его так лихо, практически на двух колесах, что полицейские включили сирену и, повернув не менее лихо, стали их нагонять. Инид все давила на педаль акселератора, но и полицейские не отставали. Марджери с ужасом заметила, как прямо перед ними возникло дерево. Потом скалы. Потом несколько коз. На резких поворотах визжали шины, но Инид, не сбавляя скорости, проносилась мимо возникавших на пути препятствий, как-то ухитряясь в них не врезаться.

– Инид! Инид!

Марджери больше не в силах была выдерживать эту безумную гонку. Наверное, Инид и впрямь сошла с ума, решила она и, ухватившись за руль, резко повернула его на себя, хотя машину никогда в жизни не водила и понятия не имела, как ею управлять. Джип, вильнув, вылетел на край обрыва, и прямо под ними сверкнула поверхность океана, испещренная пятнышками кораблей и рыбачьих лодок. Инид пронзительно вскрикнула и как-то ухитрилась в самый последний момент перехватить руль и задним ходом вернуть джип на дорогу. Его еще раз слегка занесло, и он, подняв тучу пыли, остановился.

– Какого черта?! – заорала Инид. – Мы же чуть не погибли по вашей милости!

Но больше она сказать ничего не успела. Пыль постепенно рассеивалась, и стало видно, что полицейские наконец-то их нагнали, а один уже вылез из автомобиля и направляется к ним. Вокруг было как-то удивительно тихо. Даже насекомые примолкли.

Полицейский приближался неторопливо, всем своим видом напоминая шагающий экскаватор. Прошло, наверно, лет сто, пока он добрался до их джипа и вежливо постучал в окошко со стороны Инид, хотя в этом и не было никакой необходимости, поскольку крыши джип был лишен. Инид, словно на городской улице, опустила стекло на несколько дюймов, и полицейский с прежней вежливостью представился.

– Бон шуур! – сказала Инид и широко ему улыбнулась, демонстрируя на щеках пару очаровательных ямочек, которых Марджери, если честно, до сих пор не замечала.

Полицейский что-то ответил ей по-французски.

– Что он сказал? – нервно спросила Марджери.

– Понятия не имею. Продолжайте улыбаться.

Полицейский задумчиво поковырял пальцем в ухе и принялся изучать то, что ему удалось оттуда извлечь. Во всяком случае, от них он явно отвлекся.

Но Марджери напряжение не отпускало. Ей казалось, что все ее внутренности превратились в тугой комок перекрученной проволоки.

– Документы! – прошептала она.

– И что?

– Как что, Инид? У нас же разрешения нет!

– Мардж, постарайтесь, пожалуйста, не выглядеть такой испуганной! Просто улыбайтесь, и все. – Полицейский уже закончил исследовать содержимое собственного уха и был готов уделить Инид все свое внимание.

– Бон шуур! – повторила она невероятно сладким голосом, и он снова что-то ответил ей по-французски.

Порывшись в сумке, Марджери извлекла оттуда свой любимый путеводитель и впилась глазами в «полезные французские слова и выражения», предлагаемые преподобным Хорасом Блейком. Среди них были, например, такие: Эй, парень, не покажешь ли дорогу к ближайшему маяку? Или: Помогите, помогите, я тону! Или еще лучше: Я направляюсь в соседнюю деревню, чтобы продать кур моей бабушки! Марджери отшвырнула путеводитель, вытащила свой паспорт и принялась объяснять – на очень хорошем английском! – что темноволосая женщина на фотографии и есть Инид. Но полицейского это почему-то ни капли не заинтересовало. Он похлопал рукой по капоту джипа, словно по заднице Инид, и спросил: «Voiture?»[29]

Марджери без сил обвисла на сиденье и с безнадежным видом прошептала:

– Это наверняка из-за моего внешнего вида! Нас остановила полиция, потому что я одета как мужчина!

– Мардж, нас остановили вовсе не из-за вашего внешнего вида, а потому, что у нас нет номерного знака.

– А почему у нас его нет?

– Потому что я его сняла. Сразу же – как только джип угнала.

– Значит, вы этот джип украли?!

– Мардж, пожалуйста, перестаньте взвизгивать. Да, я его украла. А вы думали, я его купила?

Сердце Марджери, сперва ушедшее в пятки, теперь скакнуло куда-то в горло и трепетало там, как пойманная птица. Что-то слишком много в последние минуты на нее обрушилось. Их не только остановила полиция – а ведь у них нет ни разрешения на поездку, ни продленной визы! – так она еще и одета в мужское платье, да к тому же только что узнала, что путешествуют они на украденном автомобиле.

– Деньги, – прошипела Инид, по-прежнему сладко улыбаясь. – Попробуйте дать ему денег.

– Вы что, предлагаете мне дать взятку представителю французской полиции?

– Да, Мардж. Именно это я и предлагаю. Это ведь из-за вас нам пришлось остановиться. Я бы наверняка сумела от них оторваться, если бы не вы. – Она снова приятно улыбнулась полицейскому и как бы по рассеянности поправила вырез своего платья. И это сработало! Полицейский так и впился глазами в ее грудь.

А Марджери, вытащив кошелек, извлекла оттуда какую-то мелочь. Руки у нее тряслись, когда она протянута монеты полицейскому – как раз между бюстом Инид и его глазами. У нее было такое ощущение, словно она предлагает печенье хищному грифу.

– Вы это серьезно? – тихо спросила Инид. – Ему нужно дать взятку, а не купить билет на автобус, чтобы до дому доехать. – И она выхватила у Марджери кошелек.

Всего потребовалось десять банкнот. Полицейский торжественно пересчитал их, даже почему-то на язык попробовал и остался полностью удовлетворен. Затем он махнул им рукой, чтоб проезжали, и принялся командовать Инид, которая задним ходом выбиралась на дорогу – так ведь обычно и поступают мужчины, абсолютно уверенные в том, что женщина просто не способна как следует сманеврировать. Он ожесточенно жестикулировал, показывая, что именно ей нужно сделать, и при этом торчал на том самом месте, куда ей и полагалось выехать. Впрочем, теперь он мог жестикулировать сколько угодно: им больше уже ничто не угрожало. Они были совершенно свободны.

– Ну что ж, все прошло довольно гладко, – подвела итог Инид. – Следующая остановка – Пум.

Она, конечно, вела себя совершенно правильно, и теперь мы в безопасности, думала Марджери. Но ей все же потребовалось несколько минут, чтобы вновь обрести дар речи, однако и после этого слова сыпались у нее изо рта несколько бессвязно и в предложения выстраивались не совсем правильно. Это уж слишком, сказала она Инид: больше никаких краж и никаких попыток подкупа!

– Я коллекционер-любитель, Инид, я коллекционирую жуков, но из-за случившегося я совершенно потеряла почву под ногами.

В ответ Инид сказала, что ей ужасно жаль и больше она так поступать не будет, зато теперь они могут совершенно спокойно заняться поисками золотого жука. Потом она некоторое время молчала, вцепившись в руль и преодолевая очередной опасный поворот, но вскоре снова заговорила:

– Вот вы, Мардж, как-то сказали, что готовы сделать все, что угодно, всем готовы рискнуть, лишь бы найти жука, помните?

И это была чистая правда, хотя Марджери уже начинала понимать: ее понятие «все, что угодно» не совсем совпадает с тем, как это представляется Инид. И когда она решила перестать следовать книжным правилам и, в частности, указаниям преподобного Блейка, то отнюдь не предполагала, что ей придется вести жизнь преступницы.

– И между прочим, – продолжала Инид, – джип можно пока запросто спрятать. Ведь на севере, когда мы туда доберемся, он нам в общем-то не будет нужен. А вам, пожалуй, уже пора начинать высматривать эту вашу гору.

Марджери и без того глаз не сводила с далекой линии северного горизонта. Повсюду, куда ни глянь, вздымались горы, похожие на волны, с острыми вершинами и отвесными склонами, но среди них не было ни одной, похожей на зуб мудрости, ни на тупой, ни на острый. Потом солнце стало быстро садиться, вся горная гряда в последний раз вспыхнула ярким золотистым светом, и небо сразу потемнело, приобретя черничный оттенок, а через несколько мгновений тьма совсем сгустилась, словно кто-то, повернув выключатель, погасил свет. Теперь их джипу приходилось нащупывать путь фарами в кромешной темноте. Инид замедлила ход. Над головой у них раскинулся великолепный купол небес, усыпанный звездами и изредка освещаемый вспышками далеких зарниц. Это было такое потрясающее зрелище, что Марджери, сама взволнованная, даже в темноте чувствовала волнение Инид. А еще она постоянно чувствовала присутствие гор, хоть сейчас и не могла их видеть. Чувствовала величие их вершин, склонов и каменистых осыпей, куда более древних, чем сама жизнь.

– Вы только посмотрите на это, Мардж! – восклицала Инид. – Нет, вы только посмотрите! Разве вы когда-нибудь видели нечто, столь же прекрасное?

Был уже десятый час вечера, когда они наконец достигли Пума, очаровательного Пума, как о нем писал преподобный Хорас Блейк, где хижины туземцев стоят словно на ходулях, где люди из племени канак с копьем охотятся на крупных тропических рыб, а по вечерам весело танцуют у костра.

Марджери уже всерьез начинала задумываться: действительно ли преподобный Хорас Блейк побывал в Новой Каледонии? Ведь Пум даже городом назвать было трудно, настолько он был мал. Им удалось разглядеть всего несколько обветшалых хижин, немногочисленных стариков и великое множество коз. Поскольку кафе, где они должны были забрать ключ от своего бунгало, оказалось закрыто, ночевать им пришлось в джипе, накрыв его москитной сеткой, но даже во сне они слышали непрерывное жужжание москитов, шум океана и странный негромкий пьяный смех.

На рассвете они умылись прямо на местной площади из колонки, откуда шла вода цвета ржавчины, и понемногу вокруг них стала собираться безмолвная толпа стариков – среди канаков виднелись и одинокие европейцы, – и затем вся эта толпа последовала за Инид, которая решительно направилась в единственный здешний магазин, где на двух имеющихся полках был разложен весь ассортимент товаров: яйца, кукуруза, гуава, ямс, кокосы, маленькие сладкие ананасы, зеленые бананы, мешки с солью, кое-какие скобяные товары, батарейки и несколько старых консервных банок с изображенной на них рыбой.

Марджери купила фруктов, а потом, поскольку кафе было по-прежнему закрыто, они немного прогулялись по пляжу. У этих берегов Тихий океан встречался с Коралловым морем, и волны были самыми большими и мощными из всех, какие они до сих пор видели; ударяясь о скалы, эти волны вздымали целые башни пены. Сквозь пену и водяную пыль вдали виднелись островки меньшего размера, торчавшие среди океана, точно осколки скал, которые волны уносят куда-то за горизонт. Создавалось ощущение, что это действительно край света.

Инид взобралась на один из деревянных причалов и пробежалась по нему, перепрыгивая через дыры в настиле. Ее волосы трепал морской ветер. Марджери казалось, что Британия осталась в какой-то другой жизни и теперь они были не просто вдали от дома, в совершенно ином мире, но и сами стали совсем иными, не такими, какими были в первые дни знакомства.

Инид, должно быть, думала примерно о том же, потому что, спрыгнув с причала, вдруг радостно рассмеялась.

А потому они решили, что пора вернуться в Пум, и стоило им повернуться к океану спиной, как перед ними вдруг возникла та самая гора. Оказалось, что она совсем близко, и она была такой высокой, что на вершине ее совсем ничего не росло, там виднелись только голые красные скалы. А сама вершина – в полном соответствии с описанием преподобного Блейка – была действительно похожа на тупой или сточенный зуб мудрости. Инид даже руку к этой горе протянула, словно ее можно было коснуться, и воскликнула:

– Мардж, вы непременно найдете своего жука! А я непременно ребенка рожу! Я всем сердцем это чувствую!

И они поспешили к кафе, чтобы поскорей забрать ключ от своего бунгало.

24. Продолжая преследование

С каждым днем Мундик был все ближе к Новой Каледонии. На этот раз он не прятался. Почти все время он сидел на носу грузового судна, обхватив колени крупными руками и глядя куда-то за горизонт. Он настолько ожесточился за время этой погони, что каждый мускул в его теле, казалось, пребывал в постоянном напряжении. Ни с кем не разговаривая, Мундик просто сидел и ждал.

Иногда, водрузив на голову панаму, а на нос – темные очки, он что-то старательно записывал в свой блокнот. Например, какая была погода, что ел в течение дня, что интересного видел – скажем, каких-нибудь диковинных рыб. Иногда он наблюдал за другими людьми и старался выяснить их имена, а потом все это тоже заносил в свою «Книгу о мисс Бенсон». Сидя на носу в своей излюбленной позе, он слышал голоса людей, плеск волн о борта судна, чувствовал запах бензина из моторного отсека или кислый запах подсохших кокосов, но ничему этому в сознание проникать не позволял; звуки и запахи как бы омывали его и улетали прочь. В трюме у Мундика имелось спальное место, но его соседи оказались голландцами, торгующими сандаловым деревом, так что он предпочитал почти все время проводить на палубе, даже ночевал там, свернувшись клубком под банкой.

Он видел, что один из членов команды каждое утро выходит на палубу и читает какое-то письмо. Вытащит из кармана и долго-долго читает, утирая слезы, а потом аккуратно свернет листок и снова спрячет в карман куртки.

Наблюдая за ним, Мундик вспоминал, с какими лицами парни у них в лагере читали письма из дома, когда доводилось получить их вместе с посылками от Красного Креста. И все сразу начинали рассказывать о своих возлюбленных, о женах, о детишках, и Мундик даже радовался, что никаких писем не получает. Всякие мысли о Британии казались ему тогда совершенно бессмысленными, ведь в хижине, где он спал, даже нормальной крыши не было, и крысы ночью шныряли прямо по лицу, и вокруг него вповалку спали люди, которых, как скот, загнали в эту тесную клетушку и оставили умирать.

Иногда один из палубных матросов играл на губной гармонике, и это тоже вызывало у Мундика воспоминания о лагере и о тех парнях, которые все еще старались сохранить какие-то остатки образования. Играли на музыкальных инструментах, читали книжки – словом, делали вид, будто они очень умные. Только в лагере не имело значения, умный ты или нет, поскольку каждого японцы в любой момент могли избить палками.

Но когда Мундик слишком сильно погружался в воспоминания, с ним опять начинало происходить то, что бывало уже не раз: он напрочь забывал, где находится. И уже не был уверен, то ли он на палубе судна, то ли снова в лагере и лишь мечтает оказаться на каком-нибудь корабле. И уже не понимал, кто эти смеющиеся мужчины – те жестокие японцы или его нынешние знакомые, голландцы, торгующие сандаловым деревом. И в таких случаях ему приходилось, стукнув себя по лбу, вытаскивать из кармана паспорт и несколько раз повторять: «Я свободный человек. Свободный. Свободный», пока внутри него не вспыхивало знакомое пламя. Только после этого он чувствовал, что его наконец-то спустили с поводка.

А потом он еще долго сидел в полной неподвижности на носу корабля и ждал, когда те воспоминания окончательно его покинут. Их он никогда не записывал. Он записывал только то, что касалось его нынешней жизни. Только факты. Записывал, например, что море вокруг синее, а прямо у него над головой парит какая-то белая птица. Мундик понимал: с ним все будет в порядке, если и сам он будет оставаться в настоящем времени.

25. Последний Приют

Чтобы найти нового жука, объяснял Марджери профессор Смит, нужно три вещи. Во-первых, знания. Вам понадобятся все знания, говорил он, до каких вы только сможете дотянуться. Во-вторых, вам необходимо попасть туда, где, согласно вашим предположениям, этот жук может обитать. И в‑третьих, вам необходимо мужество.

Глядя на бунгало, где им предстояло жить, Марджери поняла, что все ее мужество испарилось до последней капли.

– Ох, Инид… – только и сумела вымолвить она.

– Ну ни фига себе! – откликнулась Инид.

Отгадка отчасти заключалась в самом названии бунгало: «Последний Приют». Это был не просто самый последний дом на улице и не самая удаленная от остальной деревни хижина. Это было самое распоследнее место на свете, где любому захотелось бы поселиться. Ключи от «Последнего Приюта» им выдал хозяин кафе в Пуме – это был, наверное, самый крупный и самый волосатый мужчина из всех, кого Марджери когда-либо встречала. Он заключил Инид и Марджери в объятия, стиснув их своими ручищами так, словно они его давно утраченные дочери, и что-то проревел на пиджин-френч, чего ни та, ни другая, естественно, не поняли, и оказалось, что это настойчивая просьба непременно поесть. И он принес гигантское блюдо с креветками и лобстером, а затем объяснил, как добраться до снятого Марджери бунгало. Они довольно долго тащились по совершенно разбитой дороге мимо шанти-тауна, состоявшего из каких-то немыслимых лачуг, откуда сразу выбежала целая банда мальчишек, одетых в лохмотья. Мальчишки бежали рядом с их джипом, крича и размахивая руками как безумные, и все старались поднять повыше и показать им самых разнообразных домашних животных – в основном кур, яростно хлопавших крыльями; как потом выяснилось, все это они просто хотели продать. Через несколько миль дорога совсем кончилась, и они увидели свое бунгало, утонувшее в густых зарослях слоновьей травы, среди которой башнями возвышались деревья каури. Гора с раздвоенной вершиной, похожая на зуб мудрости, нависала прямо над хижиной.

Инид выключила двигатель, и сразу их окутала тишина, в которой слышался лишь треск великого множества насекомых.

Это жилище, разумеется, ничуть не походило на то, что имеют в виду англичане, говоря: «Какое очаровательное бунгало!» Доставшаяся им хижина даже на понятие «коттедж» не тянула. Это было деревянное строение на сваях, пол которого находился примерно в шести футах от поверхности земли, так что подниматься туда нужно было по лестнице, но большая часть ступенек была сломана. Вокруг дома тянулась ветхая веранда, а его кровля представляла собой невероятную мешанину из разбитой черепицы, толя и банановых листьев. Дверь в дом была закрыта и держалась лишь за счет сломанного висячего замка, так что полученный ключ, который Марджери спрятала в сумочку, оказался, так сказать, вишенкой на торте.

Инид выпрыгнула из джипа и решительно двинулась вперед, одной рукой цепляясь за перила сломанной лестницы, а во второй прижимая к себе Мистера Роулингза. Марджери тащилась сзади.

Внутри бунгало выглядело несколько лучше, хотя было буквально завалено мусором, и запах там стоял отвратительный. С веранды они попали в довольно просторную комнату продолговатой формы, к которой примыкала крохотная комнатушка размером со стенной шкаф; дальше они обнаружили еще три небольшие комнаты, тоже выходившие на веранду; в каждой из комнат имелось окно и старомодная, покрытая плесенью кровать. Водоснабжение в доме носило, можно сказать, буквальный характер: осуществлялось сквозь дыры в крыше, с легкостью пропускавшие дождевую воду, хотя крайне ненадежный и примитивный водопровод там тоже имелся, даже к уборной была подведена труба, через которую все сливалось в яму, выкопанную в саду.

– Я видела жилища и гораздо хуже этого, – заметила Инид. – Да-да. Гораздо хуже.

– Когда, Инид? Когда вы могли видеть что-то «гораздо хуже этого»?

– Во время войны, Мардж. И много раз. И намного хуже. А здесь, по крайней мере, тихо, никого нет и вообще очень мило. И мы в стороне от людей и дорог.

– В стороне от людей? Да в такой глуши даже отшельник жить бы не стал! Судя по всему, здесь никто уже много лет и не жил.

А вот это было неправдой. Было совершенно очевидно, что здесь давно уже проживает множество самых разнообразных существ. Просто ни одно из них не относилось к роду человеческому. Когда Марджери споткнулась о какую-то консервную банку, оттуда буквально хлынули тараканы. Везде кучками лежали мертвые насекомые, успевшие превратиться в пыль; обои, повисшие завитками, были кем-то наполовину объедены. Целый угол занимала невероятно густая паутина, нагруженная дохлыми мухами, как кладовая серийного убийцы из паучьего племени. В паутине застряла даже нижняя часть тушки какой-то птички.

– Но, Мардж, для нас-то какое это имеет значение? Мы ведь не собираемся навсегда здесь оставаться. Да и жить мы, наверное, будем в основном на горе, в палатке.

– Но здесь должен был быть наш базовый лагерь! Именно здесь я рассчитывала хранить свою коллекцию. Именно сюда нам придется возвращаться каждую неделю, чтобы привести себя в порядок, хорошенько вымыться и пополнить запас продуктов.

Со временем Марджери полюбит это жилище; она полюбит и вид с веранды, где они с Инид будут сидеть после очередной недели тяжкого труда; полюбит закаты, полыхающие в небе, как цветы герани; полюбит следить за сменой мозаичного рисунка света и тени на стволах деревьев; полюбит ярких бабочек, которые порой дождем будут сыпаться с небес. Приготовив для Инид что-нибудь несложное из яиц, она принесет из ручья ведро холодной воды, чтобы та могла опустить туда опухшие ноги, и они долго будут сидеть рядышком на веранде, глядя, как меняются краски закатного неба, постепенно становясь пурпурными. А чуть позднее, когда сквозь кружева облаков уже будет просвечивать луна, Инид крикнет: «Смотри, Мардж! Вон звезда, в точности похожая на жука! Загадывай скорее желание!»

Но в данный момент это жилище вызывало у Марджери только отвращение. И она страшно злилась на себя за то, что все неправильно поняла, заочно арендуя это «бунгало», которое оказалось не нормальным, приспособленным для жизни домом, а вонючей развалюхой. Со злости она даже ногой топнула, что было крайне непредусмотрительно и даже глупо, ибо сгнивший пол не выдержал, и нога ее мгновенно провалилась сквозь него. В итоге в полу образовалась немаленькая дыра, под которой виднелась пустота, а до земли, как уже говорилось, было целых шесть футов. Таким образом, возникла еще одна проблема, которую нужно было срочно решать.

Снаружи хрипло каркнула какая-то птица – словно человек, которого подвергли медленному удушению.

И тут буквально произошло чудо: в несколько минут Инид стала совсем другим человеком. Она моментально скинула с себя платьишко, облачилась в бикини леопардовой расцветки, повязала передничек, слегка прикрывавший среднюю часть ее тела, и стала действительно похожа на Мисс Хорошенькие Ножки, только снабженную турбореактивным двигателем. («Вам не кажется, что лучше было бы хоть немного одеться?» – осторожно спросила Марджери. «Мардж, – ответила Инид, – расслабьтесь же наконец! Никто ведь на нас не смотрит».) Затем, по пятам сопровождаемая Мистером Роулингзом, Инид, прихватив кастрюлю, наносила в дом воды – ручей с прозрачной водой бежал неподалеку, чуть ниже бунгало, – и вытащила из джипа все, что требовалось для чистки и мытья помещения. К полудню она уже отскребла пол во всех комнатах, пользуясь всего лишь водой и розовым мылом и ни разу не остановившись, чтобы прилечь и передохнуть; она даже болтала не особенно много. Затем она выволокла из дома целую кучу какого-то ржавого железа и все это столкнула с веранды вместе со старым катком для белья. Затем, собрав по углам невероятное количество окурков и порножурналов, она разожгла в саду костер и все это благополучно спалила. После чего еще раз вымыла пол, и в бунгало надолго воцарился запах розового мыла. С помощью сачка для бабочек Инид выловила огромное количество разнообразных ящериц, поселившихся в доме, которых заботливо переносила через дорогу и выпускала на волю; она была убеждена, что ящерицы либо поймут, что здесь селиться нельзя, либо окажутся слишком напуганными, чтобы решиться на возвращение. (Но ящерицы, разумеется, почти сразу вернулись в обжитый ими дом.)

В саду Инид обнаружила два старых тростниковых кресла, втащила их на веранду и сказала: «Вот здесь мы с вами, Мардж, будем сидеть, наслаждаться окрестными видами и тихонько покачиваться», – но не потому, что это были кресла-качалки, а потому что ножки у кресел качались от старости. Затем она выволокла на веранду оба матраса, мокрой тряпкой стерла с них плесень, выколотила пыль, а потом застелила их чистыми простынями, привезенными с собой, и повесила над кроватями москитные сетки. Теперь, когда в бунгало стало почти чисто, оно уже не вызывало у Марджери такого ужаса. Она даже стала давать советы – стол можно поставить вот здесь, а лампу-«молнию» повесить вон там, и хорошо бы еще несколько полок для книг… Короче, Инид, учинив в бунгало разгром и подвергнув его глобальной чистке и мытью, словно вернула этот дом к жизни. А Марджери, большую часть дня бессмысленно таскавшаяся следом за Инид с бесполезной шваброй в руках, попыталась было приготовить нечто съедобное из ямса, но кушанье получилось столь ужасное, что от него шарахались даже насекомые. После чего Марджери, сознавая свою никчемность, действительно занялась делом: принялась перетаскивать в дом из джипа всякие тяжелые предметы. Как-то само собой произошло то, что она на время как бы превратилась в помощницу Инид. И довольно-таки неумелую помощницу. Стала, так сказать, ассистенткой собственной ассистентки.

Затем Инид решила съездить в Пум за гвоздями и спичками и привезла с собой целый выводок трущобных мальчишек – «Им просто прокатиться хотелось!» – и чей-то старый ковер. Мальчишки, едва войдя в бунгало, принялись придирчиво рассматривать сложенное на полу лагерное снаряжение, опасливо касаясь палатки, гамаков, примуса, кастрюль и сковородок. Инид одарила их жевательной резинкой и велела возвращаться домой; они ушли, но через некоторое время вернулись и попытались продать ей козу. Инид покупать козу решительно отказалась, однако, не удержавшись, все же исполнила с помощью мимики целый спектакль на тему «Мы ищем золотого жука», и мальчишкам это представление так понравилось, что они еще раз вернулись и привели с собой толпу приятелей, а также притащили множество жуков-клоунов и гигантскую кокосовую саранчу размером с ладонь. Инид пришлось снова одарить всех жевательной резинкой, чтобы они наконец ушли. Затем она выставила на самое видное место свой приз за победу в конкурсе «Мисс Хорошенькие Ножки», а на стену повесила картину «Младенец Иисус», чтобы постоянно любоваться его толстеньким тельцем, пухлыми ступнями и выражением такого сладостного удовлетворения на лице, словно он только что вдоволь напился материнского молока.

В общем, получилось, что та самая Инид, которая на борту «Ориона» была дико неряшливой и сопливо-сентиментальной, оказавшись на острове, не только проявила невероятную деловитость, но и прямо-таки страстно полюбила ту жалкую развалюху, в которой им с Марджери отныне предстояло жить. К концу дня в задней части дома уже имелись две наполовину пригодные для жизни спальни, наспех обустроенная, но относительно чистая кухня, а в саду даже была натянута веревка для сушки белья. Отыскав под домом кусок плотной старой фанеры, Инид с грехом пополам залатала дыру в полу, которую нечаянно проделала Марджери, но было ясно, что отныне это место таит потенциальную опасность, и, желая его отметить во избежание фатальных случайностей, Инид положила сверху еще и привезенный ею старый коврик.

– Вы только посмотрите! – крикнула она. Марджери посмотрела на нее и увидела, что ее голая спина вся покрыта красными пятнами от укусов насекомых. Но Инид, не обращая на это внимания и спотыкаясь о лежавшие на полу вещи, потащила ее в маленькую комнатку, похожую на стенной шкаф. – Посмотрите-ка, что я вам приготовила! Настоящий кабинет!

Впервые в жизни Марджери стояла посреди собственного кабинета. За окном кивали, точно приветствуя ее, папоротники величиной с деревья, а в воздухе отчетливо пахло сосновой хвоей. Инид между тем уже успела распаковать и запасы нафталина, и деревянные подносы для хранения образцов, и книги. Она даже пожертвовала для будущей коллекции кое-какие из собственных пустых бутылочек и баночек.

– Нравится вам? – спросила она.

Марджери настолько переполняли чувства, что она не находила слов. Это был, наверное, самый добрый поступок по отношению к ней за всю ее жизнь. И она понятия не имела, чем заслужила столь доброе отношение. У нее даже мелькнула мысль: может, это потому, что я одета в шорты, как мужчина? Но сейчас она была готова принять и это. Ее вдруг охватило невероятно странное чувство уверенности в том, что все у нее еще впереди, все вполне осуществимо, если у нее хватит мужества и храбрости не отступая идти к своей цели. А потом она поняла: нет, все это происходит не потому, что я одета как мужчина, а потому, что я – женщина, готовая к приключениям. Я оказалась здесь не потому, что я чья-то жена или сестра. А потому, что именно я этого хотела. И вот теперь у меня есть даже собственный кабинет для работы!

И она, с трудом сдерживая волнение, воскликнула:

– Очень нравится! Я просто в восторге. Спасибо вам, Инид. Я действительно просто в восторге!

В ту ночь Марджери очень долго не могла уснуть. Она с волнением ожидала грядущего дня, да и эта темная комната пока что казалась ей совершенно чужой; к тому же пришлось передвинуть кровать в другое место, потому что кто-то явно грыз крышу прямо у нее над головой и сверху сыпалась какая-то труха. Но, конечно, не это было основной причиной ее беспокойства. Похоже, ей не давал покоя вопрос: а почему, собственно, она так тревожится? И все же под конец она все-таки забылась сном и не сразу сумела проснуться и понять, зачем Инид ее будит, громко спрашивая, не спит ли она.

– Мне приснился кошмарный сон, Мардж.

Марджери, с трудом соображая, долго шарила в поисках фонарика, потом включила его, и в комнату сразу во множестве налетели ночные бабочки с пестренькими, как пейслийская шаль, крылышками и принялись бессмысленно биться о стены. Ночь была тиха. В окно лился голубой лунный свет, и в этом свете Инид была удивительно похожа на призрак.

– Что же такое кошмарное вам приснилось, Инид?

– Что мне осталось жить всего лишь год! Это было просто ужасно!

– Но это всего лишь сон, Инид. Это не на самом деле!

– А что, если на самом? Что, если это… ну, как это называется?

– Предчувствие?

– Вот именно! Что, если моя голова уже знает нечто такое, чего сама я еще не знаю? – Инид села на краешек постели рядом с Марджери и подтянула ноги к подбородку, обняв их руками, однако ступни ее все не могли успокоиться, словно выплясывая нервную джигу. Да и вся она, несмотря на вроде бы спокойную позу, была полна движения.

– Не понимаю, зачем воспринимать какой-то мимолетный сон как предчувствие? И откуда вашей голове, Инид, могут быть заранее известны подобные вещи?

– И все равно меня этот сон взбаламутил. Как я могу успеть родить ребенка, если мне и жить-то всего год осталось? А, Мардж?

– Да почему всего год-то, Инид! Вы же совсем молодая! – И не просто молодая. Я никогда не встречала более живого существа, подумала Марджери. Такое ощущение, словно эта женщина постоянно подзаряжается от электрической сети.

– Мне уже двадцать шесть, Мардж.

– Вот именно, Инид.

– Мое время уходит. Вот вы, например, чем занимались, когда вам было двадцать шесть?

– Ничем, в общем. Исследованиями.

– Вот именно, Мардж! Вы воплощали в жизнь свое призвание.

– И все равно, Инид, ваш сон – это никакое не предчувствие. Вы просто немного нервничаете, потому что завтра мы начинаем поиски. Я тоже нервничаю. И это, по-моему, естественно.

– А что бы вы сделали, если б вам осталось жить всего год? Продолжали бы искать своего жука?

– Конечно. А вы разве перестали бы хотеть стать матерью?

– Но как же я смогу о ней заботиться, если у меня впереди всего один год? Кто будет ее любить, когда меня не станет? – Инид нервно разминала пальцы на ногах, глядя на них так, словно никогда раньше их не видела. – А если бы вам остался всего месяц, Мардж? Вы бы по-прежнему его искали?

– Да.

– А один день?

– Что – один день?

– Ну, если бы у вас оставался всего один день, неужели вы не захотели бы сдаться?

Марджери, не задумываясь, покачала головой. А Инид вздохнула и сказала:

– А вот если бы мне осталось жить всего лишь день, я бы отказалась от всех своих мечтаний. И просто хотела бы до самого конца держать в руке чью-то руку. Все равно чью. Просто человеческую руку.

Марджери быстро на нее глянула, понимая, что все это Инид говорит от чистого сердца. По-прежнему залитая лунным светом, она сидела совершенно неподвижно, лишь пальцы ее ног слегка шевелились. В этом странном свете ее волосы казались почти белыми; обнаженные руки блестели от пота. Где-то вдали прогремел гром; резкая вспышка молнии осветила комнату. И у Марджери, несмотря на духоту, по спине вдруг прошел озноб, и она покрылась крупными мурашками, ибо поняла, что Инид знает себя намного лучше, чем она, Марджери, знает себя. Ведь она, если честно, и понятия не имела, что стала бы делать, узнав, что это ее последний день на земле. Возможно, выкопала бы себе нору и стала ждать в ней конца, надеясь, что будет не слишком больно. Если честно, то и слова Инид о том, что Марджери уже в свои двадцать шесть «воплощала в жизнь свое предназначение», правдой не были.

– Нам обеим нужно поспать, – мягко сказала она. – Завтра у нас великий день.

– А можно мне с вами остаться? – Инид умоляюще посмотрела на нее. – Я ненавижу спать одна.

– Оставайтесь, если хотите.

– А вы расскажите мне, пожалуйста, еще немного о ваших жуках. Помните, как вы на корабле мне рассказывали?

И Марджери стала рассказывать ей об африканском жуке-голиафе размером с ладонь, и о не способном летать жуке-пассалиде, и о синем Lеpicerus inaequalis, таком маленьком, что он способен пройти сквозь ушко иглы. Уже через несколько минут Инид крепко спала и вовсю храпела.

Но теперь сама Марджери никак не могла уснуть. Она так и сидела, понурившись, в постели, и единственное, о чем она была способна думать, это профессор Смит.

26. Когда убиваешь то, что любишь

Все свои знания она получила от этого человека, который по возрасту годился ей в отцы. В основном темой их разговоров были, разумеется, жуки, жуки, жуки. А началось все с того, что он улыбнулся ей с противоположного конца Галереи насекомых. Потом он пригласил ее выпить с ним чаю с пирожными. До этого она никогда таких приглашений от мужчин не получала. И никогда ни один мужчина не задавал ей столько вопросов. Где она живет? Живы ли ее родители? Когда она впервые заинтересовалась энтомологией? Марджери судорожно глотала, то и дело всплескивая руками, потому что не знала, как ухитриться держать рот закрытым, жуя пирожное, но при этом еще и на его вопросы отвечать. Через неделю они снова встретились, потом еще и еще, и в итоге эти встречи стали для обоих привычными. Когда они были вместе, Марджери казалось, что жизнь летит вперед со скоростью тридцать миль в час и переливается такими яркими красками, что дух захватывает. Все в нем казалось ей прекрасным; ее умиление вызывал даже тот крючок, на который он вешал свое пальто. Ему было, вероятно, где-то под пятьдесят, более уверенно она сказать не могла. Ей казалось, что он живет только своей работой, и мысль о его одиночестве заставляла ее сердце сладко сжиматься, словно его стискивала некая невидимая рука.

Профессор Смит объяснил ей, что открытие новых биологических видов в настоящее время весьма ускорилось, но одновременно ускорилось и исчезновение других видов – как известных, так и неизвестных. Причем последние успевают исчезнуть раньше, чем будут найдены и описаны. Если ученые хотят понять, что они теряют и почему, им необходимо в первую очередь постараться отыскать то, что еще можно найти. То есть вступить в самые настоящие гонки со временем. Профессор показывал Марджери таких жуков, о которых она до этого только читала, и учил ее находить сотни тысяч мельчайших признаков, благодаря которым, собственно, один вид и отличается от другого. А когда она наконец осмелилась заговорить с ним о неоткрытом золотом жуке из Новой Каледонии, он не засмеялся и не сказал, что такого жука не существует, а обещал «порыться и поспрашивать». Ее жизнь словно наполнилась воздухом, и будущее показалось вполне возможным – даже слава первооткрывателя, о которой она мечтала с тех пор, как отец впервые показал ей свою книгу о невероятных существах, больше уже не казалась несбыточной мечтой, а пребывала в пределах досягаемого. И Марджери тогда лишь с трудом удержалась, чтобы не броситься своему наставнику на шею.

Профессор Смит написал своему коллеге в Белиз. И коллега из Белиза ему ответил. Так что в следующий раз, когда они с Марджери встретились, профессор был настолько возбужден, что забыл снять шляпу.

– Мы знаем, что есть золотые скарабеи, – быстро рассказывал он. – Знаем, что есть золотые листоеды и золотые долгоносики. Есть, разумеется, также золотые щитоноски. Но, насколько нам известно, никто и никогда не находил золотого мягкокрылого жука-цветоеда. Если бы его удалось обнаружить, это стало бы настоящей сенсацией. И, кстати, весьма важным научным открытием. А уж как это было бы важно для нашего музея!

Марджери даже засмеялась от счастья, и профессор тоже засмеялся. Было просто потрясающе – видеть его таким счастливым и знать, что это хоть чуточку благодаря ей, Марджери. Ей казалось, что внутри у нее распускается какой-то дивный цветок.

– Так что теперь ищите свидетельства того, что этот жук существует, – сказал профессор Смит.

И Марджери принялась искать. И нашла! А все потому, что жизнь ее вдруг обрела конкретную цель. Профессор сделал ей постоянный пропуск в музей, и теперь она целые дни проводила в Британской библиотеке. Она откопала частное письмо Дарвина Уоллесу, миссионерский дневник и записки коллекционера редких видов орхидей. Она узнала и о других энтомологах, работавших в Новой Каледонии. Французский священник Ксавье Монтрузье прожил там с 1853 года до самой смерти, наступившей в 1897 году; а Эмиль Депланш совершил туда два путешествия, в 1858-м и в 1860 годах, вместе с судовым врачом и фармакологом месье Баве. Побывали в Новой Каледонии также коллекционеры Алексис Сейвз, месье Годар и мистер Аткинсон, а также – относительно недавно – жуками заинтересовались некоторые военные, получившие туда назначение. Марджери внимательно изучила записные книжки, дневники и письма этих людей. Некоторые писали, что слышали о каком-то золотом жуке, но никто никогда не связывал его существование с белой орхидеей.

– Теперь постарайтесь выяснить, почему этого жука нужно искать именно в Новой Каледонии, а не где-то в другом месте, – сказал профессор Смит.

И Марджери снова принялась за работу. Это было все равно что по кусочкам собирать из мозаики некую загадочную картинку. Она проверяла каждую догадку и не сдавалась, уткнувшись носом в тупик, а возобновляла расследования, лишь немного сменив направление. Если тот коллекционер орхидей был прав, то самец золотого жука, возможно, питается нектаром редкой белой орхидеи, а самка откладывает яйца во влажной листве растений, эту орхидею окружающих. А значит, можно предположить, что личинки жука питаются некими беспозвоночными, способными поедать семена этой белой орхидеи.

В итоге Марджери представила профессору Смиту целую стопку блокнотов со своими заметками и, слегка задыхаясь от волнения, сообщила:

– Это просто удивительно, но оказывается, белая орхидея столь же сильно нуждается в золотом жуке, сколь и он в ней!

– Отличная работа! Просто отличная! – Профессор был в восторге и даже погладил Марджери по руке – как бы случайно. Она, разумеется, тут же вся вспыхнула. – А теперь разыщите побольше сведений об этой орхидее.

И Марджери на несколько месяцев погрузилась в изучение различных видов орхидей. И выяснила, что одна из них, маленькая белая орхидея, встречается исключительно в Новой Каледонии, причем на вершине одной-единственной горы.

– Прекрасно! И где же находится эта гора?

Марджери отыскала эту безымянную вершину в самой северной части острова. Гора была удивительно похожа на тупой зуб мудрости. В такую даль еще никто из европейских коллекционеров не забирался. А те, что пытались это сделать, были, скорее всего, съедены местными каннибалами.

– К счастью, в наше время каннибалы уже не представляют столь серьезной проблемы, – пошутил профессор Смит, и Марджери засмеялась. Она так долго смеялась, что в итоге даже начала икать. Профессор предложил ей свой носовой платок. От платка исходил его запах. Запах был, как ни странно, совершенно женский. Этот платок Марджери ему так и не вернула.

– Вам нужно непременно поехать в Новую Каледонию, – сказал профессор. – Вы должны найти этого жука.

«С вами поехать?» – хотела она спросить, но так и не спросила. Хотя мысленно уже рисовала себе картинку: он прокладывает путь верхом на муле, а она следует за ним, но только не на муле, а вполне успешно на собственных ногах, да еще и тащит на себе котелок, сковородку, палатку и вообще все, что ему может понадобиться.

– Но если вы его найдете, то вам, разумеется, придется его убить. Я понимаю, Марджери, вам этого страшно не хочется, но сделать это все же придется.

В дополнительных доводах она вовсе не нуждалась, но он их все-таки привел. Если золотой жук Новой Каледонии действительно существует, ее задача состоит в том, чтобы узнать о нем как можно больше. А это совершенно невозможно сделать, всего лишь наблюдая, как он жует лист. Жука необходимо изучить под микроскопом. И по возможности постараться выяснить, что у него внутри. Так что домой ей нужно будет привезти минимум три пары жуков. Трех пар вполне достаточно. И потом, жуки очень быстро размножаются. Так что для популяции три пары – это ничто.

Она кивнула: он столько раз говорил ей об этом, что все его доводы она знала слово в слово. Но она позволила ему повторить все снова. Ведь даже если он говорил, а она молчала, это все равно можно было считать неким разговором, не правда ли?

– Энтомолог – не убийца жуков, – продолжал профессор. – Это тот самый случай, когда убиваешь то, что любишь, дабы сохранить весь вид.

Любовь. Это слово заставило ее щеки порозоветь. Теперь сам музей она посещала уже не раз в неделю, а по крайней мере в два или в три раза чаще. Тетки иногда делали ей замечание, когда она опаздывала к обеду или чересчур быстро взбегала по лестнице, но никогда не расспрашивали ее о том, чем она весь день занималась. Возможно, они попросту не хотели этого знать. А Марджери сопровождала профессора Смита в частные архивы отдела энтомологии, она делала для него необходимые выписки, она накалывала новые образцы, а затем описывала их – в точности так, как учил он. И хотя это и не стало ее официальным местом работы, она была уверена, что ей очень повезло. Большинство женщин, обретавшихся как бы за кулисами музея, играли роль либо посудомоек, либо уборщиц.

И никто не знал, что она влюблена в этого немолодого мужчину, который предан исключительно своей работе. Никто – ни ее тетки, ни, разумеется, сам профессор Смит. Если Барбара и догадывалась, то никогда прямо об этом не говорила. Хотя однажды Марджери обнаружила на своей кровати некий учебник в бумажной обложке, который назывался «Главным образом для жен», и там подробно рассказывалось, как приготовить мужу вкусный обед и как выглядеть привлекательной, когда он возвращается с работы домой. Марджери прочитала учебник от корки до корки и выяснила, что ей необходимо сделать свою внешность более интересной и почаще надевать красное. Но, если честно, она даже надежд не питала на то, чтобы стать женой профессора Смита: слишком он был умен, чтобы на ком-то жениться. И она решила по-прежнему держать свои чувства в тайне – что бы ни случилось, он ничего не должен об этих чувствах узнать, не должен догадаться, что она давно уже по уши в него влюблена. И Марджери молчала, всем своим существом продолжая его любить; ей нравилось в нем все – и невнятность речи, и блеск ума, и даже привычка зачесывать волосы набок, чтобы скрыть грядущую лысину. А когда однажды его рука под чайным столиком коснулась ее колена, она застыла в полной неподвижности, уверенная, что это чистая случайность и с ее стороны было бы невежливо указать на это. Он смутился, а она готова была отрубить себе ногу, лишь бы избавить его от смущения.

Однако подобная «случайность» стала регулярно повторяться. Теперь все чаще его рука тянулась под столом к ее коленям. Иногда он даже поглаживал их и ласково пожимал.

Но Марджери по-прежнему молчала. Она бы с радостью так и просидела до конца своей жизни, чувствуя на своем колене его руку, лишь бы ей было позволено и дальше оставаться с ним рядом и помогать ему в работе.

27. Был туман, и нет его

Марджери разбудило нечто тяжелое и белое, навалившееся на окна. Не было видно ни деревьев, ни неба, ни даже горы. Видимо, за ночь весь мир попросту исчез. Марджери бросилась к двери.

Со всех сторон бунгало было облеплено белым и плотным, как фетр, туманом. Туман словно всасывал в себя любые звуки, даже стрекот насекомых. В воздухе пахло сыростью и почему-то тиной, и было довольно прохладно. Лесенка, ведущая с веранды на землю, уже на второй ступеньке тонула в этой густой белой субстанции. На какое-то ужасное мгновение Марджери показалось, что бунгало оторвалось от земли, поднялось и уплыло куда-то за облака. Они пересекли земной шар, надеясь отыскать золотого жука, а теперь вдруг им стало трудно даже собственные ступни разглядеть.

Мир оставался белым и каким-то инопланетным еще целых три дня. Начинать поиск было абсолютно невозможно. Инид, правда, попыталась съездить в Пум, но почти сразу налетела на дерево и решила идти пешком. А Марджери, закутавшись в одеяло, так и сидела в своем кабинете. Она попыталась возобновить ведение дневника, но писать, собственно, было практически не о чем, если только не о том, что они застряли. У нее даже часы ходить перестали. Инид вернулась из Пума с новой батарейкой для приемника и в сопровождении еще большей толпы местных мальчишек, которые, воспользовавшись преимуществами тумана, принялись взбираться на крышу бунгало и заглядывать в окна. Марджери даже испугалась, когда заметила, что в окно на нее смотрят сразу шесть пар глаз, и пронзительно вскрикнула. Инид некоторое время пыталась поймать радиосигнал, но потерпела неудачу. От скуки она принялась складывать на кухне пирамиды из банок с консервами – по пять в каждой. Затем Марджери стала объяснять ей, каковы признаки нужной им белой орхидеи и как выглядит жук. Она даже изобразила его: жук получился овальной формы и с очень длинными усами. После чего Инид решила попрактиковаться во всасывании всяких мелких предметов через трубочку «путера». И все-таки вынужденное ожидание в данном случае оказалось для обеих крайне неприятным. Обе чувствовали себя потерянными; их планы не оправдались, и они так и не смогли никуда пойти.

Туман рассеялся столь же внезапно, как и появился. И все вернулось на свои места – и гора, и деревья, и бескрайнее синее небо.

Марджери увидела даже то, чего не сумела рассмотреть раньше. Какой-то красный цветок, имевший форму молитвенно сложенных рук. Кактус высотой с человека. Однако она понимала: им был дан урок – здешняя природа и климат показали, насколько они сильнее, как осторожно людям следует с ними обращаться. Погода на острове, в отличие от самой Марджери, была способна меняться почти мгновенно – был туман, и нет его. В общем, они заранее уложили свои рюкзаки и пораньше легли спать.

А на следующее утро, на рассвете, проснулись в совершенно ином мире. Гора была окутана густой движущейся пеленой янтарно-желтого света. Воздух был насыщен ароматом спелых плодов и цветущих растений; со всех сторон доносилось жужжание насекомых.

Инид уже нетерпеливо мерила шагами веранду; на ней были оранжевые шорты и ярко-розовый топ; на голове бейсболка, на ногах бутсы, на поясе нож для рубки кустарника. Она была такая яркая, что ее можно было бы заметить и за милю отсюда. Но основное беспокойство Марджери вызывала собака. Они еще и из дома выйти не успели, а у пса уже язык свисал чуть ли не до земли. Впрочем, Марджери даже сказать ничего не успела: Инид подхватила песика на руки и весьма категорично заявила:

– Мистер Роулингз пойдет с нами. Он принесет нам удачу.

– Эта собака совершенно точно никакой удачи принести не может, – возразила Марджери. – Я пари держать готова.

Но Инид даже внимания на ее слова не обратила. Она молча закинула на спину рюкзак. И Марджери осталось только последовать ее примеру. Однако она все-таки еще раз проверила, ничего ли они не забыли. Два гамака, палатка, лампы-«молнии», запас парафина, полотенца, москитная сетка, недельный запас консервов и овсянки, а также плоские пятигаллонные[30] фляги с водой, ну и, разумеется, аптечка первой помощи; затем котелок, тарелки, блокноты, карандаши, склянки для пойманных насекомых и ботанизирка. Нагруженные всем этим, они медленно спустились по шаткой лесенке и двинулись прочь от бунгало.

Оказалось, что их уже поджидают мальчишки из шанти-тауна. Они торчали вдоль тропы и даже на деревьях висели. Но в кои-то веки руками не махали, не кривлялись, не кувыркались через голову и не пытались всучить Инид и Марджери полудохлых домашних животных. Мальчишки так напряженно следили за обеими женщинами, так испуганно таращили глаза, словно те были узницами, идущими к месту собственной казни.

– Дом запирать будем? – спросила Марджери. Вокруг царила такая тишина, что голос ее прозвучал неестественно громко. Казалось, она крикнула это в мегафон.

– Запирать? А зачем?

– Затем, что там находится все наше имущество.

– Знаете, Мардж, если этим ребятишкам захочется в этот дом проникнуть, они и сквозь стену пройти сумеют.

– А как быть, если они за нами пойдут?

– Не пойдут. Они уверены, что эта гора заколдована и на ней духи живут. Они даже близко к ней подойти не осмелятся.

Уйма времени ушла только на то, чтобы пробиться сквозь высоченные, выше головы, заросли слоновьей травы и папоротников. За домом пришлось прорубить настоящий туннель между толстыми стеблями этих растений и их грубыми разлапистыми листьями. А насчет мальчишек Инид оказалась права: дальше они не сделали ни шагу. А перед Марджери и Инид сплошной стеной встал тропический лес, и из него доносились весьма разнообразные и странные звуки. Но не было даже намека на какую-нибудь тропинку. А между деревьями висела мрачная влажная пелена испарений.

– Удачи, Мардж.

– Спасибо, Инид.

– Мы, возможно, уже сегодня его найдем.

– Не найдем.

– А можем и найти! Особенно если у нас будут позитивные мысли. Нет, это же просто потрясающе! Вам не кажется? А я так в восторге!

– Инид, сегодня мы никакого жука не найдем, даже если у нас будут самые позитивные мысли. В лучшем случае мы найдем его, только когда доберемся до вершины.

– Знаете, в чем ваша главная проблема, Мардж?

– Нет, Инид. Не знаю.

– Вы слишком пессимистично настроены. Вам постоянно кажется, что стакан наполовину пуст, тогда как на самом деле он на три четверти полон.

– Наполовину полон.

– Что, простите?

– Согласно высказыванию, он наполовину полон. Впрочем, наука в любом случае не имеет ничего общего с позитивными мыслями. Ей полагается иметь дело с надежными доказательствами. Ну что, вперед?

– Да, Мардж!

– Но мне нужно, чтобы с этого момента вы вели себя тихо.

– Тут вы правы, Мардж.

– Мне нужно сосредоточиться на подъеме. А для этого мне нужно, чтобы вы перестали болтать. Сможете?

– Могу попробовать.

И Марджери напомнила, что сперва им придется прорубить тропу и постепенно подниматься по склону до той высоты, где деревьев станет значительно меньше и где уже можно будет начинать поиски белой орхидеи. Но по пути они, разумеется, будут останавливаться – собирать всякие образцы для своей коллекции; ставить ловушки для насекомых; копаться в стволах упавших и сгнивших деревьев. И Марджери предупредила Инид: как только та заметит хоть что-то похожее на золотого жука, ей следует немедленно замереть на месте с поднятой рукой. Но не кричать, не хлопать в ладоши, не делать ничего такого, что обычно ей свойственно. Она просто должна подождать, пока Марджери подойдет к ней, вооруженная сачком и ботанизиркой. И самое главное – она ни в коем случае не должна бросаться вперед.

Инид кивнула и спросила:

– А через неделю мы опять вернемся в бунгало?

– Да. И возможно, если нам хоть чуточку повезет, даже с добычей в виде нескольких интересных жуков. А к Рождеству мы, наверное, и до вершины доберемся.

При слове «повезет» рука Инид сама собой метнулась к воротнику. Это было еще одно из ее суеверий. Она бы так и стояла, держась за воротник, если бы Марджери трижды не сказала ей заветные слова.

– Белый слон, белый слон, белый слон.

– Спасибо, Мардж.

И они снова двинулись в путь – впереди Марджери, за ней Инид, за Инид собака. Почти сразу пришлось опустить на землю тяжеленные рюкзаки и вытащить мачете. Они прорубали в зарослях небольшой проход, возвращались за вещами, передыхали и снова начинали рубить. Деревья все тесней обступали их со всех сторон, стволы словно растворялись вдали, окутанные зеленым болотным полумраком. Лианы, переплетаясь, свисали с ветвей мощным занавесом; взобравшись вверх по стволам, гордо реяли в воздухе какие-то огромные красные цветы. Корни под ногами расползались во все стороны, точно спутанные кáбели; на ветвях высоких, как телеграфные столбы, деревьев цвели какие-то бледные цветы, спускаясь по стволу до самого подлеска.

В целом все это было просто ужасно. Куда хуже, чем Марджери себе представляла. Через десять минут она уже начала задыхаться и хватать ртом воздух; одежда на ней насквозь промокла от пота, а пальцы на руках страшно распухли. Разбухла даже кожа ремня в ее шортах, а шустрые муравьи с легкостью проскальзывали за воротник рубашки, несмотря на шейный платок, и расползались по всему телу. Когда Марджери слишком резко оттолкнула какую-то лиану, та с такой силой вернулась обратно, что чуть не сбила ее с ног. Остановившись, чтобы проверить, не тащится ли следом за ними какой-нибудь мальчишка, Марджери поскользнулась, упала и покатилась обратно вниз.

Ножи затупились почти моментально. С тем же успехом можно было взять с собой деревянные ложки. Со всех сторон высились чудовищные стволы, и с чудовищных ветвей свешивались петли и щупальца чудовищных лиан, среди которых порой виднелись огромные плоды бромелиады, чем-то похожие на ананасы, но размером с большую кастрюлю. Воздушные корни баньянов, подобно человеческим локтям и коленям, торчали из густой путаницы трав и подлеска, и все это было так прихотливо связано и переплетено, что можно было глаза сломать, пытаясь найти конец и начало чего-либо. И всюду, всюду были лианы самой разнообразной толщины – от нескольких футов до волоска. Иногда продолжать движение можно было, лишь по очереди их распутав или обрубив.

В горячем воздухе над Марджери и Инид вились тучи насекомых. Какая-то ветка, вдруг мигнув синим глазом, превратилась в геккона. Если налетал ветерок, измученные женщины останавливались, широко раскинув руки и открыв рот, и пили ветер, как воду.

Какое-то время Инид даже ухитрялась молчать, как бы заменив свою непрерывную болтовню тяжкими вздохами. Возможно, у нее это было чисто нервное. Она довольно долго хранила молчание – целых полчаса; потом, видимо, решила сделать перерыв и спросила, был ли у Марджери когда-нибудь домашний любимец.

– Любимец? – Марджери рукой смахнула с шеи капли пота. Ее рубашка была мокра насквозь и противно липла к спине.

– Извините. Я просто задумалась и заговорила, должно быть, по ошибке. А все-таки был у вас какой-нибудь любимец?

– Что у меня было?

– Ну, какое-нибудь домашнее животное? Вы ведь можете просто ответить «да» или «нет», и тогда я не буду больше об этом думать.

– У меня никогда не было никаких домашних любимцев, Инид. Мне этого не разрешали.

– Вам не разрешали иметь домашних животных?

– Мои тетки были очень строгими.

– Как это грустно, Мардж!

– Да. Ну что ж, я и это пережила. А теперь мы уже можем двигаться дальше?

– А жуки?

– Что – жуки?

– У вас же были жуки. Разве они не были вашими любимцами?

– Нет. Это, скорее, были опытные образцы.

– То есть… Вы хотите сказать, что убивали их?

– Нет. Они умирали сами. Они ведь долго не живут.

– А как насчет золотого жука? Его вы тоже убьете?

– Да, Инид. Мне придется это сделать, чтобы можно было отвезти его домой и представить в музей. Мы с вами это уже обсуждали. Но вам совсем не обязательно на это смотреть. Я все сделаю сама.

Инид судорожно сглотнула. Потом согласно кивнула и сказала:

– Хорошо, я выбрасываю из головы все мысли об этом.

– Я вижу.

– Иначе они начинают мне мешать.

– И что, сейчас ваш мозг действительно совершенно пуст?

– Не совсем. У меня когда-то жили две мышки. Муж и жена. Потом она умерла, а он был так опечален, что у меня просто сердце кровью обливалось. Животные не приспособлены жить в полном одиночестве. А один раз у меня был кот…

– Инид, это уже полноценный разговор.

– Хорошо-хорошо, Мардж. Я больше не буду.

И они стали прорубаться дальше. Лес, смыкаясь у них над головой, казался абсолютно непроходимым. Это было какое-то бескрайнее зеленое море. А молчать рядом с Инид оказалось хуже, чем ждать пробуждения спящего вулкана. Она уже начала что-то напевать себе под нос. Правда, пока тихонько, словно желая напомнить Марджери, что она еще жива. Было ясно, что самое жестокое по отношению к Инид – это сделать вид, будто совсем ее не замечаешь.

Они продержались еще два часа, но обе чувствовали себя все хуже и хуже. Но все же продолжали рубить, расчищать проход, подтаскивать рюкзаки и после короткого отдыха все начинать сначала. Еще на один шаг продвинуться вверх. И еще на один. И еще. Почему же я так долго тянула, думала Марджери, почему так поздно решилась сделать то, чего хотела всю жизнь? Ей казалось, что все кусачие насекомые пролетают мимо Инид и набрасываются на нее. Даже самые маленькие. Хотя даже среди крошечных насекомых, которым вроде бы и далеко от матери отлетать не полагалось, были такие, которые своими укусами вполне способны были и руку парализовать. А когда Марджери присела, чтобы пописать, то совершенно замучилась, даже в отчаяние пришла, не успевая прикрыть голую задницу от полчищ москитов. А более серьезные отправления человеческого тела оказались связаны еще и с самым настоящим риском: рядом моментально появлялась дикая свинья – и не какая-нибудь маленькая свинка, а огромная волосатая туша, похожая на танк, – и терпеливо ждала результата. Марджери и кричала, и камнями в свинью кидалась, но это не помогало. Тропический лес, обступавший их со всех сторон, был настолько густым, что свет солнца туда почти не проникал; Марджери показалось, что даже яркая Инид приобрела тускло-зеленый оттенок, даже ее белый пес как-то позеленел. И тишина вокруг стояла просто невероятная; когда из подлеска с шумом вылетел вспугнутый попугай и понесся прочь, хлопая крыльями, его пронзительные крики эхом разнеслись по всему лесу.

В полдень они сделали перерыв, чтобы поесть. Марджери открыла две банки «Спама», а Инид добавила туда изрядное количество порошка карри, чтобы отпугнуть назойливых мух. На вкус это было отвратительно; ничего хуже Марджери в жизни не едала. А ведь им удалось пройти едва ли полмили.

Инид спросила, можно ли им немного поговорить, раз уж они все равно отдыхают, и сказала, что все утро думала о тех детях, которых потеряла, и о своей сестре-близняшке, которая родилась мертвой. Ее голос звучал напевно, то становясь чуть громче, то затихая.

– Каждый раз, увидев бабочку, я говорю: «Это она». Я знаю, моя сестра тоже здесь. Как и мои дети. Все они всегда со мной.

И она указала Марджери на прекрасную синюю бабочку, которая, трепеща крылышками, присела на листок. Удивительно: если Марджери за все утро успела увидеть всего одну бабочку, то Инид видела их сотни. Марджери попыталась представить себе, что и ее братья после смерти превратились в бабочек. Но это было столь же абсурдно, как и утверждать, что они еще живы. Даже когда она очень долго и старательно о них думала, ей лишь с трудом удавалось вспомнить их лица. А сейчас и думать-то было слишком жарко. И слишком жарко, чтобы слушать Инид. Но говорить Инид о том, что бабочки живут максимум недели две, даже такие вот большие великолепные синие бабочки, Марджери все-таки не хотелось.

Всю вторую половину дня они продолжали прорубаться вверх по склону и в итоге вышли на крошечное плато. К этому времени рюкзак стал казаться Марджери настолько тяжелым, что она каждый раз представляла себе, будто взваливает на спину чей-то труп. Ее одежда настолько пропиталась по́том и пылью, что на ней образовалась корка, которая в некоторых местах больно терла кожу. Но жаловаться Инид Марджери не стала и ничего не сказала о том, что у нее все сильней болит бедренный сустав – Инид давно уже ее обогнала и продолжала решительно продвигаться вперед. А вот Мистер Роулингз то и дело на Марджери оглядывался и видел, что она все сильней от них отстает. Но хуже всего было то, что всю воду они уже выпили, а пить хотелось невыносимо. Марджери сейчас могла думать только о воде. Горло у нее драло так, словно его ножом резали. Во рту то и дело собиралась какая-то густая белая дрянь, похожая на пасту.

Дело было совсем плохо, когда деревья вдруг расступились и прямо впереди возникла раздвоенная вершина горы, и впрямь очень похожая на тупой зуб мудрости.

Но до вершины было так же далеко, как и с утра. Мало того, она словно стала еще выше. И Марджери с тоской подумала, что при таких скоростях они до февраля добраться не успеют до этой вершины, не говоря уж о том, чтобы золотого жука найти.

И тут Инид, склонив голову набок, прислушалась, завопила: «Вода!» и, продолжая вопить, стала продираться и прорубаться сквозь подлесок с такой скоростью и отчаянием, что Марджери с трудом за ней поспевала, стараясь дополнительно расчистить тропу.

Инид оказалась права. Воду Марджери услышала раньше, чем увидела. Собственно, услышала она некое шипение – так шипит масло на сковородке, – а потом примчалась Инид и в припадке безумного восторга потащила ее за собой и с размаху усадила на какой-то валун (Марджери при этом показалось, что ее бедренный сустав раскололся пополам). И с этого валуна Марджери увидела озеро. Деревья вокруг него расступились, и солнечный свет играл на поверхности синей воды, такой прозрачной, что видно было дно. Вода лилась в озеро с голой отвесной скалы, и над извилистыми струями водопада висело целое облако мелких брызг, в которых играли маленькие радуги. Женщины стали осторожно спускаться вниз, хотя вскоре Инид осточертела осторожность, и остаток пути она проделала на собственной заднице. Наконец они подобрались к воде и, опустившись на колени, стали черпать ее руками, сложенными ковшиком. На воде плясали солнечные зайчики. Она была очень холодная, с привкусом камня; Марджери, пожалуй, никогда не доводилось пробовать такого холодного питья. А Инид, утолив жажду, сорвала с себя бейсболку и одежду и, прежде чем Марджери успела возразить, уже плескалась голышом на мелководье, взвизгивая, хохоча и издавая победоносные кличи, словно только что вынырнула из прерий американского Дикого Запада. Там, где ее тело обычно было прикрыто одеждой, хотя бы купальником, кожа у нее была очень белой, и груди были очень белые, полные, пронизанные голубыми венами, а между ногами выразительно темнел треугольник. И она, похоже, изрядно прибавила в весе.

– Ура! Ну просто восторг! А вы что же? Идите сюда, Мардж, вода просто чудесная!

Марджери никогда в жизни не плавала. Она никогда даже не плескалась в воде.

– Нет, Инид.

– Ну же, Мардж! – Инид стукнула по воде кулаком и заорала так, что ей откликнулось многоголосое эхо. – Ур-ра! Я жива! – Потом она нырнула и поплыла под водой; волосы ее шевелились, как щупальца актинии.

Мистер Роулингз посмотрел на Марджери. Она тоже на него посмотрела. А он даже пасть закрыл и даже дышать перестал, словно ожидая, что она ему скажет.

– Только после тебя, – сказала она.

Пес продолжал смотреть на нее в упор. Он явно не собирался лезть в эту холодную мокрую воду. Как, впрочем, и Марджери. Но он все-таки был собакой, причем совершенно бесполезной, а она, Марджери, была, безусловно, существом высшего порядка. Желая это доказать, она разулась, сняла шорты, но из природной стеснительности рубашку и белье снимать не стала. Вода была холодна как лед. Марджери показалось, что вода не просто кусается, а прямо-таки вгрызается ей в кости. Какое-то время она стояла, оцепенев и вцепившись в какой-то корень, но в итоге корень сломался прямо у нее в руках, и она, потеряв равновесие, рухнула в воду. Оказалось, что там довольно глубоко – сперва ей было по грудь, потом сразу до подбородка, а потом дно и вовсе ушло у нее из-под ног, в рот полилась ледяная вода, и она окунулась с головой. Понимая, что сейчас утонет, Марджери выбросила вверх руки и стала изо всех сил бить ими по воде. В итоге она если и не поплыла, то хотя бы перестала погружаться; один раз, правда, она снова ушла под воду и здорово нахлебалась, но потом стала вполне успешно продвигаться вперед и даже добралась до противоположного берега озерца и смогла нащупать под собой дно. Но из воды вылезать не стала, а обернулась и долго смотрела на гремящий водопад, темно-зеленые клочья сосен наверху и синее небо над ними, прозрачное как стекло.

И пусть это длилось всего мгновение, но она отчетливо слышала – она могла бы в этом поклясться! – как кто-то внутри нее застонал от наслаждения и прошептал: «Ох, Марджери Бенсон! Какой же прекрасный и безумный поступок ты только что совершила!»

28. Никакого оружия нам не нужно

Сумерки спустились быстро. Или, точнее, очень быстро истаял день. Еще минуту назад между деревьями мелькали последние солнечные лучи, а потом как-то сразу нахлынула тьма, заполонив все вокруг. Инид бросилась искать лампу-«молнию». Когда она ее зажгла, та показалась яркой, как маленькая луна.

– Я одного не понимаю, – сказала Инид, – почему вы ни разу дома не поучились палатку ставить?

– А зачем мне было этому учиться? – возразила Марджери. – Я ведь в городской квартире живу.

– Но вы же двадцать лет преподавали домоводство!

– Это вовсе не означает, что я учила девочек ставить палатки. Я учила их гладить мужские рубашки и варить овощи.

– И все? – искренне удивилась Инид. – Это все, чему вы их учили?

Выкупавшись и наполнив фляги, они двинулись дальше. Их снова со всех сторон обступил густой лес, где вовсю кипела жизнь насекомых. Полотенца не помогали – влажность была невероятная, и обе они опять изрядно взмокли. Эйфория, вызванная купанием в горном озере, прошла, и теперь Марджери опять чувствовала только свое тело, мокрое от пота, и прилипшую к нему одежду. А между тем палатку поставить им никак не удавалось; ее отдельные части были разложены у ног Марджери в форме буквы «А». Дело в том, что она не только никогда не имела дела с палатками, но даже никогда не видела, как их ставят. И она – по крайней мере про себя – решила поручить эту сложную задачу своей ассистентке. Но Инид уже была занята: она пыталась подвесить гамаки и изучала необходимые для этого крючки и веревки.

– А я-то надеялась, – не унималась Инид, – что вы, Мардж, дома хотя бы рассмотрели как следует эту палатку!

– Вам, возможно, невдомек, Инид, но у меня вся квартира была буквально завалена экспедиционным снаряжением. Всякими банками с консервами. Там же просто пройти было нельзя.

Марджери соединила части тонкого шеста, продела его в тот кусок, который должен был, по всей видимости, изображать крышу палатки, и получила нечто вроде огромного флага, надетого на палку. Во всяком случае, на заветное убежище это было мало похоже. Она снова разобрала шест на части и предприняла новую попытку, просунув шесты в боковые стенки палатки. Потом шпильками постаралась закрепить растяжки, надеясь удержать стенки в вертикальном положении. Но сооружение тут же рухнуло, и Мистер Роулингз испуганно метнулся в сторону.

– Неужели раньше вы никогда даже не видели, как это делается? – спросила Инид. – Раз уж вам самой никогда ставить палатку не доводилось.

– Нет, никогда не видела.

– Не видели? – Инид помолчала. – Но ведь вы же возглавляли экспедицию!

– Никакой экспедиции я не возглавляла.

– Значит, участвовали в экспедиции!

– Нет, не совсем.

– Так что, вы и в экспедиции никогда по-настоящему не были? – Инид с такой силой произносила каждое слово, что Марджери казалось, будто она этими словами бьет ее по голове. – Неужели никогда?

– Никогда, Инид. По-настоящему я никогда в экспедиции не участвовала. Я же вам говорила. Я была учительницей.

– Черт побери! – вырвалось у Инид. Она опять помолчала и, посасывая конец одной из своих косичек, медленно проговорила: – Ну-у что ж, ла-адно. – И тут же предложила: – Так, может, нам стоит перестать мучиться и, подсчитав убытки, попросту вернуться ночевать в наше бунгало?

Но одна лишь мысль о том, что придется снова тащить куда-то свое измученное тело, пусть даже и совсем недалеко, вызывала у Марджери ужас. И потом, она сильно сомневалась, что если сейчас спустится с горы, то сможет снова заставить себя туда подняться.

– Нет! – взревела она. – Возвращаться мы ни в коем случае не будем! Самое главное – это все время двигаться вперед!

Инид подняла вверх обе руки таким жестом, словно пыталась остановить поток машин, выйдя на проезжую часть оживленной лондонской улицы.

– Согласна. Меня совершенно устраивает мысль о том, чтобы сидеть смирно и смотреть, как вы будете ставить палатку. Это очень занимательно.

– Но, Инид, и вы ведь могли бы заняться чем-то полезным. Например, подвесить гамаки.

– Не хочу снова вас расстраивать, Мардж, но разве не предполагалось подвесить гамаки внутри палатки?

– А вы пока просто прикиньте, как их можно было бы подвесить.

Инид прикинула и через несколько минут без особых усилий надежно подвесила оба гамака между деревьями, причем не слишком высоко от земли. Казалось, она всю свою жизнь только и занималась тем, что разбивала стоянки в тропическом лесу. Она даже ухитрилась укрепить над гамаками москитные сетки. А потом, прихватив с собой Мистера Роулингза и фляги, снова спустилась к озеру. Принеся воды, Инид собрала небольшую кучку камней размером с мячик для пинг-понга и выложила из них круг для костра, а в центр круга положила сухие пальмовые листья. Но пламя никак не занималось, хотя Инид упорно чиркала спичками. Поскольку огонь развести так и не удалось, они ограничились тем, что размешали овсяные хлопья в холодной воде (получилось нечто, более всего похожее на мокрые опилки) и съели еще по банке «Спама», сдобренного большим количеством карри. Случайно одна из спичек Инид все-таки сумела поджечь сухой лист, и костер ненадолго вспыхнул, осветив огромные сосны и гигантские папоротники, по которым пробегали быстрые тени.

Марджери была слишком измучена, чтобы что-то записывать в дневник, разве что кратко описала местность. От усталости ей казалось, будто в лоб, прямо между бровями, вонзаются тяжкие стрелы боли. Да и бумага в блокноте настолько пропиталась лесной сыростью, что карандаш делал в ней дырки. Между тем палатка – несмотря на все усилия Марджери – по-прежнему более всего напоминала раздавленный гроб. Оставалось либо лечь спать под открытым небом на отлично подвешенных Инид гамаках, либо втиснуться под этот кусок брезента, который уже весь шевелился от невероятного количества красных муравьев.

Марджери сняла с ног ботинки. Ступни были горячими, словно распаренными, и от них мерзко пахло чем-то острым, как от мяса, которое слишком долго держали в темном подвале. Марджери присыпала ноги тальком из бутылки и протянула ее Инид.

– Вам тоже нужно это сделать, – сказала она. – Вы же не хотите, чтобы у вас ступни загнили.

У Инид ступни тоже выглядели неважно: красные, распухшие, на пятках водяные мозоли. Она так щедро посыпала их тальком, что они стали выглядеть, как обутые в носки.

– А хотите знать, – медленно проговорила она, – как мне удалось сбежать от Тейлора? – Она кинула в потухший костер очередную зажженную спичку. – Я удрала, пока он спал.

Марджери кивнула. Ей было понятно, что удрать от такого типа, как Тейлор, пока он бодрствует, совершенно невозможно.

– Вы оказались правы, Мардж. Он нехороший человек. Просто у меня привычка такая.

– Какая привычка?

– Влюбляться в плохих мужчин. У меня каждый раз так получается. И, похоже, тут уж ничем не поможешь.

– А что, у вас и муж такой?

– Нет! – Инид, охваченная внезапным волнением, так стиснула руки, что даже косточки побелели и буквально просвечивали сквозь кожу. Помолчав, она сказала: – Я просто не знаю, что бы со мной было, если бы вы не решили все-таки меня отыскать. Я столько всяких бед натворить успела! Да, Тейлор оказался плохим человеком. К тому же он забрал все деньги, какие у меня были. Так что под конец мне пришлось бежать через окно. Но револьвер его я все-таки с собой прихватила!

Марджери показалось, что лес вокруг на мгновение притих, и поняла, что ей лучше присесть, иначе она просто упадет. И с изумлением увидела, что она и так уже сидит. Значит, ей, наверное, требовалось прилечь?

– Инид? Вы украли его револьвер? – в ужасе прошептала она.

– Ага. Он у меня в рюкзаке.

– Вы что, и сейчас его с собой взяли?

– Я подумала, что в лесу он вполне может нам понадобиться.

– Нет, Инид. Никакого оружия нам не нужно. Оно нам никогда здесь не понадобится. С украденным джипом я еще могу как-то смириться, но револьвер… об этом и говорить нечего.

Все это Марджери сказала с такой силой и твердостью, что и сама была поражена. И – как будто слов было недостаточно – она еще и заплакала! Не то чтобы по-настоящему, но задыхаясь и хватая ртом воздух, как если бы тонула. Ибо перед глазами у нее сразу возникла знакомая картина: распахнутое французское окно в кабинете отца, через которое он только что шагнул в сад с револьвером в руках.

Инид бросилась к ней, крепко обхватила ее обеими руками, прижала ее голову к своей груди и некоторое время не отпускала. Марджери было страшно неудобно, но, как ни странно, это ее несколько успокоило. Она отчетливо слышала бешеный стук сердца Инид.

– Простите, простите, я вовсе не хотела вас огорчить! Вот, возьмите, – и Инид подала ей нечто невообразимо крохотное, при ближайшем рассмотрении оказавшееся носовым платком. С точки зрения Марджери, им разве что одну ноздрю можно было прикрыть. – Высморкайтесь хорошенько. Сморкайтесь, сморкайтесь!

И Марджери высморкалась. Хоть и постаралась сделать это как можно деликатней. Впрочем, чисто технически сморкаться ей было нечем, настолько она была иссушена жарой и усталостью.

– Теперь вам получше, Мардж?

– Да.

– Вы не волнуйтесь, мы от этого револьвера избавимся.

– Спасибо, Инид.

– Утром мы его в землю закопаем.

– Спасибо.

– Только мне еще кое-что вам рассказать нужно.

– Это так же плохо, как история с револьвером?

– Речь пойдет о моем муже, Мардж …

Но Марджери не дала ей договорить. На какое-то ужасное мгновение она почувствовала себя абсолютно уверенной в том, что Инид сейчас расскажет ей еще что-то, связанное с оружием, и быстро сказала:

– Ох, Инид, я давно уже обо всем догадалась!

– Вы догадались?

– Еще сто лет назад.

– Правда?

– Ну конечно! Вы в разводе. Вы ведь даже кольцо не носите. Я только не понимаю, почему вы пытались это скрыть.

Инид ничего не ответила. Молча зажгла еще одну спичку, и в этом неверном свете ее лицо показалось Марджери лишь наполовину знакомым. Ее глаза сверкали, точно осколки хрусталя.

– Инид, вы меня поняли? Что бы ни случилось, оружие нам ни в коем случае не понадобится.

– Вы действительно так считаете?

– Да.

– Хм… – Инид явно осталась не убежденной.

– Ладно, давайте ложиться. Нам обеим обязательно нужно поспать.

Как женщина укладывается в гамак, если до сих пор никогда этого не делала? Инид, правда, спросила, не нужна ли ее помощь, но Марджери, все еще чувствуя себя уязвленной после неудачного сражения с палаткой и вынужденного признания в том, что в экспедициях ей бывать никогда не доводилось, от помощи решительно отказалась, заявив, что справится сама. Инид без малейших затруднений забралась в свой гамак, улеглась и взяла к себе Мистера Роулингза. Марджери видела, как светятся в темноте белые уши пса.

– Спокойной ночи, Мардж!

Но Марджери, по всей видимости, гамак попался куда менее сговорчивый. Сначала она попыталась уложить туда хотя бы одну ногу, гамак закачался, но потом остановился. И она, решив взять его штурмом, бросилась туда всем телом. Гамак удивился, приняв ее немалый вес, затем резко качнулся, перевернулся и вытряхнул Марджери на землю по другую сторону. Шлепнувшись на что-то острое – то ли на колючее растение, то ли на груду камней, – она рассердилась и, подпрыгнув, плюхнулась в гамак животом вниз. В результате ее рот оказался буквально размазан по полотну, но пошевелиться она боялась, потому что гамак яростно раскачивался, словно желая снова выбросить ее вон. Значит, попытка все-таки удалась! И теперь, по крайней мере теоретически, она находилась в гамаке, и спорить с этим было невозможно. Однако ей потребовалось еще немало времени и поистине невероятное количество усилий, чтобы перевернуться на спину и лечь поудобней. Она даже москитную сетку натянуть сумела.

Но спать? Как, скажите на милость, можно было уснуть в таких условиях? Кто, будучи в здравом уме, решился бы здесь закрыть глаза? Одно дело спать в ветхом бунгало – там хотя бы видимость крыши и стен была. Но спать посреди тропического леса? Все здесь пугало Марджери. Ее чувства были обострены до предела, а от карманного фонарика пользы было не больше, чем от весельной лодки посреди океана. До нее доносились свист и пронзительные вопли неведомых существ, какие ей даже в кошмарных сновидениях никогда не являлись. Она слышала то хриплое карканье, то безумное уханье, а один раз кто-то явственно клацнул зубами прямо у нее над ухом, и рядом замаячила неясная тень. Марджери чувствовала себя в этом проклятом гамаке, как в ловушке; она была стиснута со всех сторон и боялась даже пошевелиться; от страха глаза ее были так широко раскрыты, что чуть не выскакивали из орбит. Нависшая над ней тень внезапно обрела более реальные очертания, всхрапнула, хрюкнула и превратилась в обыкновенную дикую свинью. И тут же снова раздался тот разбойничий свист, и снова какое-то животное закричало так, словно его едят живьем. Марджери, дрожа от страха, вспомнила об Инид, о револьвере, и тут что-то приземлилось прямо ей на лицо.

Возможно, у этой твари и не было никаких дурных намерений. Возможно, она приняла Марджери за нечто дружественное или, по крайней мере, невраждебное. Но первым инстинктивным желанием самой Марджери было немедленно убрать это со своего лица. Например, сбить резким ударом руки. Что было с ее стороны весьма неразумно, потому что тварь моментально запуталась в гамаке, стала хлопать крыльями и пронзительно пищать, и Марджери поняла, что сбила летучую мышь. Вот теперь она запаниковала по-настоящему; и летучая мышь тоже запаниковала. А потом Марджери почувствовала, что в рот ей что-то попало, но оказалось, что это все-таки не летучая мышь, а край гамака, который стал дико раскачиваться вверх-вниз, вверх-вниз. Мышь уже успела выкарабкаться и улететь, а Марджери все продолжала раскачиваться, словно на ярмарочных качелях; москитная сетка, разумеется, сбилась, и сотни москитов тут же радостно набросились на беззащитную жертву.

До рассвета было еще далеко, однако хор птиц уже начал свой утренний концерт. Собственно, прошло еще только полночи, но, похоже, все птицы Новой Каледонии решили проснуться пораньше и своим пением сообщить об этом миру. Вскоре к птицам присоединились цикады, и на этот раз не обычным оглушительным треском, а тяжелой маршевой поступью огромного войска. Постепенно в лесной мрак стал просачиваться серебристый утренний свет, и предметы вокруг начали обретать свои реальные формы и очертания. Развесистый банан. Скала. Птицы, отправляющиеся досыпать. Даже цикады стали успокаиваться. И Марджери сказала себе: если меня и собирался кто-то съесть, то уж наверняка съел бы еще до рассвета. Она даже осмелилась закрыть глаза и задремала минут на тридцать. Но больше не выдержала и снова проснулась. И поняла, что прямо на нее падают капли дождя.

Это была самая ужасная ночь в ее жизни. Пропасть между составлением плана и реальным воплощением его в жизнь оказалась непреодолимой. К такому ее не подготовила ни одна лекция профессора Смита, как и ни одна из тех многочисленных книг, которые она прочла. Все тело Марджери было покрыто укусами насекомых, они даже в уши ей ухитрились забраться. Она промокла насквозь под дождем, и теперь ей казалось, что она, возможно, даже гнить начинает от этой сырости. После бессонной ночи она чувствовала себя как выжатый лимон. Мало того, у нее страшно затекло все тело, и она не представляла, как ей выбраться из гамака. Единственный реальный способ – это выпрастывать себя оттуда по частям, как складную рулетку, решила она. Но, с другой стороны, была не совсем уверена, что сможет сделать хотя бы первое движение. В общем, Марджери окончательно поняла, как здорово она вляпалась и насколько оказалась неприспособленной к столь некомфортным походным условиям.

Ей вспомнились британские жены, которые на приеме в консульстве перечисляли ей все то, по чему так соскучились вдали от родины: бранстонские пикули, серая изморось, прекрасные английские газоны. И ведь они были правы! Столкнувшись лицом к лицу с дождевым лесом, Марджери испытывала настоящее отчаяние. Там, дома, у нее была отличная квартира с нормальной кроватью, чистыми простынями и чудесной лампой на прикроватном столике. И ее вдруг охватила тоска по уличным фонарям, по светящимся за занавесками окнам, по нормальным городским улицам с нормальными названиями. И черт с ней, с нормированной выдачей продуктов: даже карточки лучше, чем это. И хотя тетки внушали ей, что плакать нехорошо – а ведь она не плакала даже на похоронах матери, – но в ее нос изнутри словно впился миллион крошечных иголочек, а потом и глаза наполнились соленой жгучей влагой. Марджери плакала и никак не могла понять, зачем она лежит в каком-то гамаке на другом конце земного шара, зачем стала наполовину инвалидом, зачем ищет какого-то жука, который никогда и никем обнаружен не был, – ведь она может и умереть здесь, под этими чужими звездами, и никто даже не узнает об этом. Она вспомнила отца, мать, братьев, профессора Смита, Барбару и тетушек. И чем больше она думала обо всех этих утраченных ею людях, тем сильней ей хотелось их вернуть. Теперь она плакала уже не просто от тоски по дому. И не из-за бранстонских пикулей, зеленых английских газонов и улиц с нормальными названиями. Она плакала из-за чего-то совсем другого. И это горе всегда было с ней – с тех самых пор, как ее отец шагнул в сад прямо из распахнутого французского окна и оставил ее одну. Можно уехать хоть на другой конец света, но в конце концов опустошающее ощущение несчастья, затаившееся в твоей душе, непременно проявится, вылезет наружу, да так с тобой и останется.

И Марджери, лежа в своем проклятом гамаке, заплакала уже навзрыд.

29. Вырезая из бумаги разные фигурки и звезды

А в Нумеа тем временем, пока дневная жара еще не стала совершенно невыносимой, британские жены собрались с рукодельем на пятничные посиделки у миссис Поуп. Эти посиделки давали им надежду, что в скором времени в их жизни что-то изменится – особенно часто такие надежды возникали в период муссонов, когда циклоны налетали один за другим без всякого предупреждения и погода была способна меняться по нескольку раз на дню, – однако вскоре они вновь начинали понимать, сколь тщетны их мысли о том, чтобы провести Рождество дома, и их охватывало безнадежное отчаяние. Ничего удивительного, что кое-кого из наименее устойчивых уже отсюда отправили.

Еженедельные кофейные посиделки позволяли этим женщинам продемонстрировать новое платье, обменяться рецептами кушаний и чем-то заняться сообща, хотя их вязаные инопланетные корабли, изготовленные для местного сиротского приюта, и оказались более всего похожи на презервативы из шерсти, так что мужчины еще долго потом над своими женами подшучивали. Тогда над ними смеялись даже австралийцы, и миссис Поуп до сих пор это переживала. Муж не раз предлагал ей приглашать на посиделки женщин из других дипломатических представительств – например, новозеландок и голландок, которые, в конце концов, тоже неплохо говорят по-английски, – но миссис Поуп категорически отказывалась. Ведь говорить по-английски – это отнюдь не то же самое, что быть истинными британцами. И потом, британцы были здесь весьма немногочисленны, а когда вы в меньшинстве, всегда лучше держаться друг друга.

Поскольку близилось Рождество, дамы были заняты тем, что вырезали из бумаги разные фигурки и звезды, а также клеили бумажные цепи, чтобы украсить британское консульство к празднику Трех Королей, который каждый год устраивала миссис Поуп. Они говорили о том, какие волшебные костюмы наденут на карнавал – миссис Поуп в этом году собиралась быть во всем золотом, – и о том, какие новости получили из дома; о газетных новостях особого разговора не было, поскольку самые свежие полученные ими газеты были датированы октябрем, так что, строго говоря, изложенная в них информация новостями считаться никак не могла. К тому же все это они уже слышали из уст своих мужей: там по-прежнему действовало нормированное распределение продуктов; в мае состоится Фестиваль Британии; процесс Нормана Скиннера завершен. И дамы вновь вернулись к местным событиям. Возникли кое-какие подвижки в деле о краже из католической школы. Во всяком случае, у французской полиции появилась новая наводка.

– Не может быть! – вскричали дамы.

– Может! – подтвердила миссис Поуп, аккуратно вырезая бумажную звезду. Она прекрасно умела извлечь выгоду из того или иного конкретного момента.

– Ну, расскажите же нам! – хором пропели женщины.

Миссис Поуп положила ножницы, чуть наклонилась вперед и тихим голосом сообщила:

– Морис говорит, что французская полиция подозревает некого британца!

– Британца? – В такое никто из них просто поверить не мог, и они все повторяли: – Неужели британца?

– А я все-таки не могу поверить, что они подозревают в краже британца, – сказала миссис Питер Вигз. – По-моему, это кто-то из местных.

– А вот и нет! – возразила миссис Поуп. – Хотя, конечно, поверить в это действительно трудно. Это пугает и настораживает.

И дамы единодушно согласились с тем, что это пугает и настораживает, но трудно в такое поверить – ведь это почти то же самое, что всю здешнюю британскую общину обвинить в краже.

– А что французы намерены предпринять? Будут ли они нас опрашивать? – спросила миссис Питер Вигз.

Миссис Питер Вигз, которую все звали просто Долли, была правой рукой миссис Поуп. Она была очень милой женщиной, однако ум свой приберегала для особых случаев.

– Нет, Долли. Нас они опрашивать не будут. По крайней мере, если мы сами не начнем вести себя подозрительно, чего мы, разумеется, делать не станем – ведь мы британские граждане и никакого преступления не совершали. Но я слышала, что они очень внимательно изучают документы всех вновь прибывших.

– Но это, по-моему, страшно хлопотно, – сказала Долли. – Неужели из-за какой-то кражи…

– Дело в принципе, Долли, – прервала ее миссис Поуп. – И потом, французы всегда недоброжелательно к нам относились. – Она смазала клеем свою звезду и стала осторожно приклеивать к ней блестки. – Мне кажется, они так и не смогли до конца простить нам Ватерлоо.

– А что слышно о тех двух милых дамах из Музея естественной истории?

– А что о них может быть слышно, Долли?

– Ну, я надеюсь, их подозреваемыми не считают? Они мне показались такими симпатичными.

– Симпатичными? – удивилась миссис Поуп. – Разве вы не видели, как себя вела эта ассистентка? Это же просто какая-то девушка по вызову.

– А мне она понравилась. Особенно ее волосы, – заупрямилась Долли.

Горничная внесла полное блюдо миниатюрных пирожков, но миссис Поуп сердито замахала рукой и велела все унести. Тесто оказалось непропеченным, и потом, повариха хозяйку недопоняла и положила в пирожки другую начинку – не пау-пау, а тушеную козлятину.

– Эти женщины, – сказала миссис Поуп, – на севере не задержатся. И еще до Рождества вернутся сюда. Попомните мои слова. – И она вдруг прибавила с таким видом, словно эта мысль самым неожиданным образом оказалась связана с предыдущей: – Однако я самым решительным образом намерена выяснить, кто все-таки обокрал католическую школу.

И тут миссис Поуп заметила, что через стол ползет какое-то странное насекомое с длинным хоботком и усиками. Оно тащило за собой другое насекомое, осторожно, точно слепое, нащупывая путь. Миссис Поуп некоторое время смотрела на это, потом взяла старую газету и прихлопнула ею насекомых.

30. С каждым днем все выше и выше

– С добрым утром, Мардж! Вставайте и сияйте!

Только одна вещь на свете казалась Марджери хуже того, что она застряла в дождевом лесу на другом конце земного шара: то, что она застряла там вместе с Инид Притти. Кстати, в отличие от нее самой, Инид отлично выспалась – лучше, чем когда-либо в жизни, по ее собственному заявлению. Она сказала, что просто обожает спать под открытым небом, а дождя и вовсе не заметила. Впрочем, дождь уже прекратился, и сейчас весь лес был пронизан солнечными лучами, хотя среди деревьев еще плавали легкие нити тумана, а с листьев свисали, точно рождественские серебряные рыбки, капли дождя.

– Мардж, вам помочь выбраться из гамака?

– Нет, спасибо. Я отлично справлюсь сама.

– Похоже, вы все-таки немного застряли.

– Нет, Инид, я просто любуюсь тропическим пейзажем.

– Вы что, плакали? – Инид наклонилась над гамаком Марджери, держа на руках собаку, которая, похоже, тоже отлично выспалась. Волосы Инид стояли дыбом и, просвеченные солнцем, светились, как нимб.

– Конечно же, нет!

– Ну, ладно. Тогда я, пожалуй, сбегаю к озеру и искупаюсь. Чудесно будет освежиться с утра. Вам ничего не нужно?

– Чего, например? Миски кукурузных хлопьев с молоком?

Инид от души рассмеялась, а ее собака принялась вилять хвостом.

– Мы скоро вернемся, Мардж.

Как только Инид скрылась из виду, Марджери, решив взять в руки собственную жизнь, буквально вытряхнула себя из гамака. Собственно, единственный способ для этого – как следует раскачаться и попросту выпасть на землю. Она так и сделала, но приземлилась не слишком удачно – на груду чего-то острого и колючего; сдерживая боль, она отползла в сторону и с трудом поднялась на ноги. Ее опасения насчет бедренного сустава оказались справедливыми: наверное, проще было бы совсем отпилить себе ногу, чем пользоваться ей при ходьбе. И ночные рыдания тоже сказались не лучшим образом: глаза ужасно опухли и были абсолютно красные. Выудив из рюкзака чистую, но тоже влажную рубашку, Марджери надела ее, стараясь максимально аккуратно совмещать пуговицы и петельки. Затем заправила рубашку в шорты и застегнула на них молнию. Носки, прежде чем их надевать, она несколько раз сильно встряхнула, пытаясь избавиться от многочисленных муравьев. Затем как следует вытряхнула ботинки, где тоже оказалось немало насекомых, и сунула туда ноги. Она специально сосредоточилась на этих мелких обыденных действиях, чтобы как-то заглушить тот мощный голос, что все время звучал у нее в ушах, упорно повторяя: «Все это совершенно бессмысленно, Марджери Бенсон. У тебя нет ни малейшей возможности продолжать подъем».

Инид, искупавшись в озере, вскоре вернулась, притащив целую гроздь зеленых бананов. Потом она вполне успешно разожгла костер и даже ухитрилась вскипятить достаточное количество воды и сварить полный котелок кофе, оказавшегося настолько крепким, что Марджери показалось, будто она наглоталась пороха и сейчас взлетит на воздух. Они обнаружили, что некие зубастые твари изрешетили буквально все емкости с продуктами, кроме консервных банок, так что и на завтрак им пришлось есть все тот же «Спам». На этот раз Инид смешала мясные консервы с бананами, но подобный завтрак оказался еще противней, чем предыдущий обед. У Марджери тут же скрутило живот.

– Знаете, мне даже в голову не приходило, сколько разнообразных кушаний можно приготовить из этого «Спама», – сказала Инид, с удовольствием поедая ложкой приготовленное ею месиво. – По-моему, я могла бы его есть до конца жизни и мне бы не надоело. Но у нас, к сожалению, возникла еще одна проблема: уничтожены наши запасы туалетной бумаги.

У Марджери ёкнуло сердце, а может, желудок – сейчас определить было трудно. После кофе, сваренного Инид, ей казалось, что все внутренности как бы поменялись местами.

– Уничтожены? – в страхе спросила она.

– Ну да, ее тоже съели. Точнее, она вся в дырах. Нам придется пользоваться листьями.

– Листьями?

Но Инид подобная перспектива ничуть не беспокоила. Она причесалась и слегка подмазалась, глядя в крошечное зеркальце в своей пудренице, а заодно произнесла довольно длинный монолог, посвященный какому-то цирковому артисту – она сама видела, что он не только умел отлично ездить на лошади, но еще при этом держал в руках зонт и львенка. Впрочем, ее рассказ ни к чему абсолютно никакого отношения не имел. Он, скорее всего, был вообще выдуман от начала и до конца.

– Что у вас с лицом, Мардж? – спросила Инид. – Оно раздулось, как боксерская груша. Похоже, вас здорово искусали.

– Меня действительно здорово искусали.

– Хм… – с сомнением промолвила Инид. – Ну, ничего, зато денек сегодня отличный. И мы здесь в полной безопасности. – Она, задрав голову, смотрела вверх, на переплетение ветвей и лиан, откуда, медленно кружась, падал огромный лист, похожий на птерозавра, пронзенного стрелой охотника.

– Господи, Инид, как вы можете называть такую ситуацию полностью безопасной?!

И тут, не дожидаясь ответа, Марджери ринулась в кусты. Выбора у нее, впрочем, не было: ей страшно захотелось в уборную, и показалось, что ее кишечник вот-вот взорвется.

Оставив в зарослях существенную часть собственного веса, она благополучно вернулась обратно, чувствуя, что пахнет от нее, как от душного козла. Оказалось, что Инид тем временем успела сложить гамаки и палатку, а также то, что сумела спасти из продуктовых припасов. Она задумчиво осмотрела Марджери с головы до ног – примерно так механик осматривает старый ржавый автомобиль с разбитым передним бампером, прежде чем решить, стоит его ремонтировать или лучше сразу отправить на свалку.

– Вы хорошо себя чувствуете, Мардж?

– Да, благодарю вас.

– Но вы, похоже, сильно хромаете.

– Нет, я в полном порядке.

– Знаете, нам ведь вовсе не обязательно закапывать в землю револьвер Тейлора. Да и вы, возможно, будете чувствовать себя в большей безопасности, если я его у себя оставлю.

Нет, это уж слишком, подумала Марджери. Ей казалось, что последняя соломинка для нее – это проклятый гамак, летучая мышь, совершившая посадку прямо ей на лицо, и вообще вся минувшая ночь, наполненная жуткими криками и шорохами. Затем последней соломинкой ей показался завтрак в виде «Спама» и последовавший за этим понос. Однако все это меркло по сравнению с самой последней соломинкой – предложением Инид оставить при себе револьвер. Марджери показалось, что воздух вдруг стал настолько плотным, что его невозможно вдохнуть. И она дрожащим голосом заявила:

– Инид, я повторяю: я не хочу, чтобы этот револьвер находился где-то поблизости от нас. Револьвер – это самая ужасная вещь на свете. Я даже думать о нем не хочу. Я не хочу его видеть. Неужели вы не понимаете такой простой вещи? Я не желаю, чтобы в моей жизни присутствовало хоть какое-то оружие!

Инид выпрямилась и очень внимательно посмотрела на Марджери. Казалось, она видит ее насквозь. Ее взгляд проникал прямо под распухшую от слез и укусов кожу Марджери. Проникал в самые глубины ее души. Затем Инид медленно проговорила:

– Я поняла, Мардж. Вы потеряли кого-то очень вам дорогого. И его убили из револьвера. Вот почему вы и вида крови не выносите.

– Пожалуйста, Инид, давайте оставим эту тему! И прекратим разговор об оружии. И, пожалуйста, давайте продолжим наши поиски!

Инид молча кивнула. Выплеснула на землю кофейную гущу. Потом тихо сказала:

– Да, Мардж, конечно. Я все понимаю. А револьвер я сейчас закопаю.

И закопала. Прямо сразу. Во всяком случае, когда она вернулась, в руках у нее ничего не было.

– Вот и нет никакого револьвера! – весело сказала она. – Ну что, теперь все в порядке, Мардж?

И они продолжили подъем. Марджери залепила распухшие укусы листьями лещины, а ноги растерла так сильно, что они словно собственное электричество начали вырабатывать. На голову она водрузила свой шлем. И они с Инид стали дальше прорубать тропу в девственном дождевом лесу. Начался их день номер два.

– Возможно, сегодня мы его найдем! – пела неугомонная Инид.

Час за часом – расчистить кусочек тропы, подтащить оставленные позади вещи, передохнуть и все начать сначала. Марджери обливалась потом; с нее текло так, словно она весь день простояла под душем. Ей казалось, что ее бедренный сустав пронзительно вопит от боли. К тому же один ботинок ужасно натер ей ногу. И голова была какой-то страшно тяжелой и горячей. И кишки то и дело скручивали болезненные спазмы, а уж анальный проход и вовсе напоминал сломанный водопроводный кран. Руки были сплошь покрыты водяными мозолями и порезами. А вокруг, насколько мог видеть глаз, высились деревья-великаны, и корни их были похожи на гигантские ступни, покрытые переплетением вздутых вен, а мощные ветви казались еще толще от обвивавших их бесчисленных лиан. Влажная жара окутывала тело, как мантия.

Между тем Инид, похоже, даже насекомые не кусали и не жалили. Она даже не особенно потела. И вообще вовсю наслаждалась жизнью. Даже когда она в своей бейсбольной кепке, сопровождаемая собакой, прорубалась сквозь заросли где-то далеко впереди, Марджери казалось, что там, в густой листве, скачет и скользит веселый яркий солнечный лучик, то взбирающийся на скалы, то перепрыгивающий через овражки, то с плеском пересекающий ручей. «Сюда, Мардж! Скорей! Скорей идите сюда!» Инид была прямо-таки одержима идеей с ходу найти золотого жука. Она то и дело их «обнаруживала», и в итоге они оказывались всего лишь игрой света. А если Инид не охотилась на жуков, которые в принципе должны были в этом густом лесу отсутствовать, и не здоровалась с каждой бабочкой, то развлекалась иначе: перепрыгивала через ручьи, качалась на лианах и, ловко срубая верхушки кокосовых орехов, выпивала их содержимое. Марджери едва поспевала за ней, но тоже не сдавалась и упорно ползла все выше, стараясь приподнять каждый камень рядом с тропой, заглянуть под каждый лист. К сожалению, с каждым шагом боль в бедре становилась все сильнее, но Марджери старалась от нее отгораживаться, концентрируясь на всяких мелочах, как это было утром, когда она заставила себя сосредоточиться на петлях и пуговицах, застегивая рубашку, и это помогало ей идти дальше.

Инид первая предложила повесить гамаки еще до того, как начнет темнеть. На этот раз она и вечером ухитрилась разжечь костер, и пламя в нем вполне занялось. Она также притащила плоский обломок скалы и предложила его Марджери в качестве письменного стола, чтобы той удобней было делать записи в дневнике. Инид сумела даже немного просушить блокнот, размахивая им в воздухе, и разлепила его странички, старательно дуя на каждую. Из-за чрезмерной влажности странички блокнота казались почти прозрачными, как та бумага, которую используют для карманного издания Библии. А после ужина Инид настояла на том, чтобы подсадить Марджери в гамак. И сама расправила над ней противомоскитную сетку. И потом еще долго ее развлекала – говорила и говорила обо всем подряд, что ей в голову придет, и Марджери в итоге не выдержала и крепко уснула.

И проспала всю ночь как убитая. По ней, наверное, даже крысы могли бы бегать. Или летучие мыши садиться. А уж москиты могли бы выпить из нее сколько угодно крови, хоть целую высокую пивную кружку. Марджери ничего бы не почувствовала. В этот раз она понятия не имела, что там вокруг нее ночью происходило. А утром Инид отыскала себе новое местечко для купания, а когда вернулась, то снова сварила черный кофе такой невероятной крепости, что он запросто мог бы вернуть к жизни даже палую лошадь. И о револьвере она практически не упоминала, разве что туманно заметила:

– Я понимаю, Мардж, у каждого своя жизнь и свои секреты. Это совершенно нормально. Но я считаю, что нам в любом случае никак нельзя прекращать поиски этого жука. Вы же себе никогда такого предательства не простите. Не простите, что отказались от собственного призвания.

И они пошли дальше. День за днем они поднимались все выше и выше в гору. Покрытые коркой из пота и красной пыли. Постоянно в мокрой насквозь одежде. Страшно искусанные и ужаленные разнообразными насекомыми. Преследуемые дикими свиньями и полчищами наглых ящериц и крыс. Измученные спазмами в кишечнике и диареей, а также нарывами на ступнях. Если уж здесь шел дождь, то лил как из ведра. Если уж наплывал туман, то невозможно было сдвинуться с места. Инид любила повторять, что им, чтобы найти золотого жука, нужно научиться думать, как жук. А Марджери отвечала, что им, чтобы найти жука, нужно прежде всего держать глаза открытыми, а рот – закрытым и постараться не болтать слишком много.

Впрочем, и у них бывали мгновения радости и даже веселья. Ведь жизнь готова подарить такую минутку даже в самые худшие времена. Например, после четвертого дня восхождения они отлично переночевали на поляне, а утром сумели вскипятить целый котелок воды и вдоволь напиться горячего кофе, после чего некоторое время блаженно отдыхали, тихо беседуя и любуясь первыми проблесками зари.

Их беседа была примерно такой:

– Мардж, вы какой цвет лака для ногтей любите больше всего?

– Я не пользуюсь лаком для ногтей, Инид.

– А если б пользовались, то какой бы цвет выбрали?

– Не знаю. Я как-то не думала…

– Может, красный?

– Нет.

– Правильно! Вам красный и не пойдет. Вам скорее уж подойдет розовый.

– Розовый? Не думаю. Вряд ли.

– Я же не бледно-розовый имею в виду! Не похожий на бланманже. Вам, по-моему, хорошо будет примерно такой. – И она указала на разгоравшуюся в небе зарю – ее оттенки были сейчас очень близки к цвету ее собственного дорожного костюма.

– Да, Инид, пожалуй, такой розовый мне бы действительно понравился.

– Вот видите! Я же говорила! И ногти красить вам вполне может понравиться! Просто вы никогда этого не делали, но это вовсе не означает, что вам уже поздно начать. И когда-нибудь мы непременно раздобудем вам именно такой розовый лак!

А однажды они видели, как сотни, тысячи прекрасных синих птиц с оглушительным шумом, похожим на взрыв, вылетели из леса, переливаясь в воздухе, точно кусок шелка. Обе женщины просто насмотреться на это чудо не могли. Потом Марджери нашла одно синее перышко и подарила его Инид, а та воткнула его в кармашек блузки и сказала:

– Ой, Мардж, вы и вправду мне его дарите? Это же самое счастливое перо в мире! Я всю жизнь буду его хранить.

Как-то ночью, когда они обе уже лежали в своих гамаках и смотрели в небо, прямо над ними пролетела комета, стремительно выбирая путь между созвездиями, и Инид серьезно сказала:

– Это предзнаменование, Мардж. Нам подают знак, что мы вскоре найдем золотого жука.

Но в конце недели им пришлось вернуться в бунгало с пустыми руками. Обе были совершенно обессолены и отчаянно мечтали поесть простой соли. От Марджери потребовалось все ее мужество, чтобы заставить себя вернуться. Но как бы ни было ей ненавистно это вынужденное возвращение, она не сдавалась. Сильно прихрамывая, она упорно следовала за Инид и ее псом, хотя теперь у нее крайне редко выпадали такие моменты, которые она могла бы назвать приятными. Но, как оказалось, она обладала таким запасом терпения и выносливости, о каком даже не подозревала. Как они и предполагали с самого начала, за время их отсутствия трущобные мальчишки не только влезли к ним в дом, но и весь его обследовали; впрочем, украдено ничего не было, но все оказалось слегка переставлено и переложено, а в некоторых случаях попросту приведено в порядок. В полной сохранности были даже паспорт Марджери и деньги, которые она хранила в шкатулке. Наконец-то женщины перестирали всю свою одежду и пополнили запасы продовольствия. Но для начала Марджери пятнадцать часов подряд проспала. А Инид быстренько съездила в Пум и привезла оттуда соль, яйца, ямс, арбузы и французское печенье. Обе так наелись, что уснули прямо на солнце, на веранде.

А потом снова:

– Вы готовы, Мардж?

– Да, Инид.

– Шлем свой не забыли? А сачок?

– Нет, Инид, я ничего не забыла.

И началась еще одна неделя в горах.

На этот раз они вели себя более осмотрительно. Они не только прорубали тропу, но и ставили ловушки для насекомых, осматривали каждый подозрительный сухой листок, упавшие ветки, гнилые стволы и даже свиной кал. Марджери показала Инид, как пользоваться «путером», предупредив, что воздух в трубочку следует втягивать очень осторожно, но от избытка энтузиазма Инид то и дело нечаянно глотала насекомых, а потом, засунув пальцы прямо себе в глотку, пыталась их извлечь. Частенько, выделив рядом с тропой какой-нибудь подходящий участок, обе опускались на четвереньки и принимались искать. Они также трясли ветки и ловили то, что оттуда падало, на заранее подстеленную парусину. А в сгустившихся сумерках специально поднимали лампу-«молнию» повыше, чтобы на ее свет, жужжа и хлопая крылышками, устремлялось как можно больше всяких насекомых; и некоторых они тоже ловили. У них уже имелось с десяток разновидностей жука-клоуна и прекрасный экземпляр весьма редкого Rhantus alutaceus размером с черный боб с бледно-красными отметинами. Всех жуков Марджери умело умертвила и распределила по баночкам; тем временем Инид, закрыв глаза, что-то напевала себе под нос. Вернувшись в конце второй недели в свое бунгало, они обнаружили, что мальчишки снова там побывали и снова ничего не взяли, кроме жвачки. Марджери погрузила собранные образцы в консервирующую жидкость, чтобы впоследствии их можно было наколоть, а также сделала необходимые зарисовки и записи в экспедиционном дневнике. Инид выстирала и высушила москитные сетки, а потом съездила в Пум за продуктами. Передохнув денек, они продолжили восхождение.

С рассвета до заката они прорубали тропу на склоне горы, питаясь почти исключительно мясными консервами «Спам» и кофе, но все же старались разнообразить свои трапезы за счет кокосов и свежих фруктов, которые брали с собой в таком количестве, какое могли унести. В ход шли также всякие съедобные растения, которые Инид вечно пробовала и в итоге отыскала нечто весьма приятное со вкусом меда (во всяком случае, сама она утверждала, что это именно так). Им удалось найти одну весьма редкую разновидность жука-клоуна, а также парочку жуков Uloma isoceroides, похожих на блестящие коричневые орехи. Опознали они и три разных типа розовых орхидей.

Время совершенно произвольно меняло форму и скорость течения, не спрашивая на то ничьего разрешения. Марджери сутки порой казались неделями, а порой – часами. Она, например, вряд ли могла сказать, когда в последний раз ходила купаться на озеро. На прошлой неделе? Или на позапрошлой? Ее наручные часы вообще встали, как только она сюда приехала. Марджери ничто больше не воспринимала в настоящем времени, кроме того конкретного места, где в данный момент находилась – понимая, впрочем, что и это конкретное место, как только они еще продвинутся вверх по склону, станет казаться ей нереальным. Единственными константами в ее мире оставались Инид и поиски золотого жука.

Инид всегда шла впереди с сеткой для ловли насекомых. Ее пес Мистер Роулингз следовал за ней по пятам и не смотрел ни направо, ни налево. А Марджери тащилась за ними, испытывая мучительную боль в покрытых нарывами ступнях. Ее кожа была настолько обожжена солнцем, что слезала клочьями, хотя она старательно смазывала ее кольдкремом «Пондз», надеясь хоть как-то снова эти клочья прилепить. Но хуже всего приходилось ее блокнотам, обложки которых насквозь пропитались влагой, а страницы приближались к состоянию мягкой пульпы, так что их приходилось разлеплять с превеликой осторожностью, точно отделяя шкурку от перезрелого плода. Хотя, с другой стороны, ей и карандаш-то трудно было держать распухшими пальцами. А еще жара, а еще дожди, а еще укусы бесчисленных насекомых. Единственная радость – циклон пока что ни разу не приходил. И Марджери, сдвинув сурово брови, продолжала идти вперед.

Инид часто говорила о будущем – о том, как Марджери получит место в Музее естественной истории и прославится, став знаменитым коллекционером жуков. Или вдруг спрашивала: «Мардж, а вы уверены, что вам захочется убить этого золотого жука, когда вы его найдете? Нет, я понимаю, как это важно для науки, но просто не представляю, как вы сумеете заставить себя это сделать!»

К концу третьей недели в их коллекции уже имелось три экземпляра редкой разновидности долгоносиков и еще два прыгающих жука, каких Марджери никогда раньше не видела, а также несколько щитоносок. На этот раз мальчишки в дом не влезли, а ждали их снаружи, выстроившись в удивительно ровную шеренгу, и сразу стали предлагать Марджери целую корзину живых пресноводных угрей. От угрей она тут же отказалась. Но мальчишки все равно оставили их в бунгало в качестве подарка. Инид отнесла угрей в ручей, но они все время приползали обратно – их приманивал по вечерам свет лампы-«молнии». Особенно плохо было после дождя: угри заползали в водосточные трубы и застревали там, а потом расползались по всему бунгало. В итоге Инид пришлось поставить в передней комнате ведро, в которое она их собирала и таким образом спасала.

Несмотря на дожди, Инид перестирала и высушила всю их одежду, а также постаралась просушить гамаки. Затем она пополнила запасы провизии и заново собрала рюкзаки. Марджери тем временем накалывала собранные экземпляры, делала зарисовки и записи. Потом они снова потащились на гору.

По ночам тьма в лесу была такой непроницаемой, словно мир обрубили со всех сторон и некоторые его части пропали навсегда. А ранним утром наползали настолько густые туманы, что даже деревьев не было видно. Да и днем солнечный свет, проникая в гущу леса узкими полосками, нарезал подлесок ровными ломтями, точно натянутой проволокой. Инид начала варить из отобранных в странствиях листьев «витаминные супы».

– Мардж, вы не спите? – как-то раз, уже лежа в гамаке, спросила она. – Знаете, а ведь я часто спала с другими мужчинами. Не с мужем. Персу вообще больше парни нравились. Если вы, конечно, понимаете, о чем я. Собственно, получилось так, что парни нам обоим нравились. Понимаете? Иной раз мы их даже ревновали друг к другу.

Марджери слушала ее и изо всех сил старалась не вывалиться из гамака от изумления. Но не вывалилась, потому что застыла в полной неподвижности, пытаясь переварить то, о чем Инид ей только что сообщила.

А в другой раз – и снова уже в темноте – Инид тихо сказала:

– Мужчины не всегда по-хорошему ко мне относились. Понимаете? Даже когда я еще совсем ребенком была. Они и тогда уже не слишком хорошо со мной обходились.

И на Марджери вновь навалилась та старая, полузабытая тяжесть. Война давно закончилась, а страданиям все не было видно конца. Господи, сколько же страданий пришлось вынести людям – и не только видимых всем, но и таких, которые никому не видны, ибо скрыты за дверями закрытых домов и квартир или глубоко в душах. Но, несмотря на свои трагические признания, по утрам Инид все так же выпрыгивала из гамака и принималась накладывать макияж, как всегда пристроив свое карманное зеркальце в какую-нибудь развилку на дереве, а потом варила свой немыслимо крепкий кофе. И Марджери пришла в голову некая простая мысль: таков, видимо, распорядок жизни, что в ней всегда есть тьма, в которой таятся немыслимые страдания, и есть светлый день с дневными событиями и радостями, например, поисками золотого жука, и хотя эти малые дневные радости не могут ни отменить, ни уничтожить чудовищные ночные страдания, они все же не менее реальны, чем те страхи и ужасы, что обитают во тьме. Но излагать свои странные мысли Инид она, конечно, не стала. Ведь то, о чем ночью рассказала Инид, она словно потихоньку опустила Марджери в карман. И Марджери чувствовала, что больше Инид на эту тему говорить не захочет. Так что она попросила Инид налить ей еще чашку кофе и похвалила свою ассистентку за успехи в непростом деле коллекционирования насекомых. («Вы правда так думаете?» – спросила Инид, и губы ее сами собой расползлись в гордой улыбке, а сама она скромно потупилась.) Именно так, сосредоточившись на маленьких достижениях и маленьких похвалах, Марджери сумела продержаться еще несколько дней. И однажды сквозь деревья вдруг блеснул яркий солнечный свет, и перед ними предстало еще одно озеро, пригодное для купанья. На этот раз Марджери не упала, спускаясь к воде, хотя все же довольно неловко поскользнулась.

А за два дня до Рождества Инид, упорно карабкавшаяся впереди, вышла к тому месту, где начинался раздвоенный горный пик, венчавший вершину. Деревья расступились. Красная земля вокруг была странно мягкой и какой-то голой, виднелись лишь растущие поодиночке горные кактусы. Раздвоенная вершина была прямо перед ними, похожая на две ярко-оранжевых каминных трубы. Марджери молча подползла к Инид. Здесь стояла полная тишина, слышался только свист ветра.

– Ур-ра! Мы победили! – завопила Инид. – Мы все-таки поднялись на эту гору, Мардж! Ура-а! – И она подбросила в воздух свою кепку.

Они впрямь имели полное право радоваться: им удалось подняться на вершину горы задолго до наступления февраля, хотя Марджери и боялась, что им это ни за что не удастся; они сумели прорубить тропу сквозь тропический лес от бунгало до самого верха; много дней почти без отдыха, уставая до изнеможения, они поднимались все выше и выше по склону и почти все время смотрели только себе под ноги. Но теперь все то, что столько времени оставалось у них за спиной, стало им видно целиком, во все стороны – весь мир, казалось, лежал у их ног, и этот мир оказался куда более огромным и прекрасным, чем это представлялось Марджери. Бескрайнее море листвы. Среди бесчисленных оттенков зелени проблески красной цезальпинии. Крошечные крыши домишек Пума. Мягкие волокна тумана. Горная гряда, точно бесконечный бугристый позвоночник, протянувшаяся на много миль к югу и исчезавшая где-то за синей линией горизонта. А рядом океан, яркий, как жидкая бирюза. Бледные челки коралловых пляжей и отмелей. Множество островов. Какое-то торговое судно вдали, явно направляющееся в доки Нумеа.

Но нигде не было видно ни таинственной белой орхидеи, ни золотого жука Новой Каледонии.

31. Ужасное место!

Почти четыре недели в море, и вот наконец перед ним этот остров. Издали он словно весь светился розовым и золотым, но вблизи оказалось, что это всего лишь нагромождение черных скал с каменистыми осыпями; кое-где, правда, виднелись белые песчаные пляжи, гривки пальмовых деревьев, хижины. Но Мундик ничуть бы не удивился, если бы все это вдруг исчезло и перед ним снова оказался бы бескрайний пустынный простор Тихого океана.

Впрочем, у причала в Нумеа их торговое судно собралось встречать довольно много народу. Толпа была какой-то чересчур шумной и чересчур яркой, и над ней реяло слишком много всяких запахов – преобладали, правда, запахи соли и пота, а также неистребимая рыбная вонь. Все это подействовало на Мундика оглушающе, и он даже присел в сторонке со своим рюкзаком, пытаясь как-то отдалить от себя все это невероятное многоцветие и многоголосие. Солнце здесь светило тоже слишком ярко и было обжигающе горячим; океан остался позади, а прямо перед Мундиком высились горы.

Он почему-то думал, что увидит мисс Бенсон прямо на причале. Он прямо-таки уверен был, что она будет сидеть там под зонтиком и ждать его. На всякий случай он даже прошелся туда-сюда, заглянув в каждое крошечное французское кафе и даже в ту забегаловку, где торговали молочными коктейлями, но нигде мисс Бенсон не обнаружил. Странно. Что-то тут было не так. И Мундик никак не мог понять, почему же ее все-таки нет. А потом вдруг вспомнил, что примерно те же чувства испытывал в тот день, когда вернулся после плена домой и обнаружил, что его мать давно умерла, только никто не потрудился написать ему об этом; а еще он вспомнил, как в лагере охранники заставляли их стоять под палящим солнцем только потому, что кто-то украл горстку еды. Он тогда просто не знал, как ему удержаться на ногах. А сейчас он не знал, как ему справиться с той бурей чувств, которая вдруг поднялась в его душе.

В итоге он напился. И, заметив, что какой-то гнусный тип над ним смеется, сразу почувствовал, что внутри у него разгорается опасное пламя. Следующее, что сохранила его память, это грубые руки полицейских, которые волокли его из пивной.

У него отобрали паспорт, а его самого сунули в камеру, где в углу стояло ведро, полное чьей-то мочи, а стены буквально шевелились от невероятного количества тараканов. «Мой паспорт! – взвыл Мундик. – Отдайте мне мой паспорт!» Хотя здесь было все же не так плохо, как в лагере для военнопленных. Здесь его не били ни палкой, ни дубинкой. А утром ему принесли кофе с булочками. И даже ведро сменили – не зря он кричал, что у него диарея. Вот только ему все время казалось, что вокруг полно змей. Зато ему позволили оставить при себе блокнот и карандаш. А когда карандаш сломался, дали шариковую ручку.

Он не мог думать ни о чем, кроме того, что мисс Бенсон совершенно одна движется на север. Эти мысли сводили его с ума. Он ведь не знал даже названия города, служившего ей конечной целью. Единственный указатель – это дурацкий крест, поставленный ею на карте. В бессильном гневе он ударил кулаком по стене, но кулак отскочил от стены, как резиновый мячик. «Я свободный человек! Свободный! – кричал он. – Верните мне мой паспорт!»

На следующий день охранники вывели его из камеры, и он оказался в комнате для допросов, где сидел какой-то мужчина в льняном костюме, бледный до синевы и чем-то похожий на ощипанного гуся. Он непрерывно утирал платком потное лицо.

– Вы можете сколько угодно меня допрашивать, – заявил Мундик, – но я, черт побери, совершенно не понимаю, о чем вы говорите.

И тогда этот толстый бледный тип сказал:

– Я британский консул. И буду вам очень благодарен, мистер Мундик, если вы перестанете чертыхаться в моем присутствии.

Постепенно выяснилось, что примерно месяц назад кто-то ограбил местную школу.

– Оттуда унесли весь запас нафталина и различное химическое оборудование, – сказал консул. – А на следующий день был украден джип. И, боюсь, основным подозреваемым являетесь именно вы.

– Я? – рассмеялся Мундик. – Да я только что приехал!

Но британский консул сказал ему, что смеяться тут не над чем, и пояснил:

– Дело в том, что рядом со школой был найден британский дорожный чек, и французская полиция считает это главной уликой. Здесь не так уж много британцев. И для нас это в высшей степени неприятное событие.

– Но, сэр, это никак не мог быть я! И потом, я ведь по делу сюда приехал.

– Вот как? По какому же делу вы приехали? – Британский консул так долго и упорно смотрел на Мундика, что тот даже на стуле заерзал. – Где именно вы служили, будучи в армии?

– На Дальнем Востоке.

– Я примерно так и думал. Ужасное место!

– Да, сэр.

– Вам еще повезло, что вы хотя бы живым остались.

– Да, сэр. – После этого Мундик даже посмотреть в глаза британскому консулу не мог. Он изо всех сил стиснул ту руку, которой недавно бил в стену, и острая боль прострелила ее насквозь. Но и это ему не помогло. Он и боли-то почти никакой не почувствовал – была боль, и нет ее.

– Вы, конечно, правы, требуя, чтобы вас отсюда выпустили, – сказал консул. – Я, например, не вижу причин для вашего задержания, поскольку месяц назад вас даже на острове еще не было. Кстати, ваш паспорт уже у меня. Где вы остановились?

– Нигде. Я был намерен сразу на север поехать. Вам известно название того города, который находится на самой северной оконечности острова?

Но британский консул его уже не слушал: едва открыв паспорт Мундика, он удивленно уставился на одну из страниц и воскликнул:

– Но у вас же визы нет! А без визы вы вообще не имеете права оставаться в Новой Каледонии. Не представляю, как это полиция вас проворонила. Так, дайте-ка подумать. Возможно, мне удастся дернуть за кое-какие ниточки. Это самое большее, что я могу для вас сделать – ведь скоро праздник, все будет закрыто.

– Какой праздник?

Британский консул рассмеялся.

– Боже мой! Вы что, забыли, дорогой мой, что скоро Рождество? Короче, через неделю обратитесь в британское консульство.

– А нельзя ли мне поехать на север без визы?

– К сожалению, нет. Тут к подобным вещам весьма строго относятся. – Британский консул встал, по-прежнему держа в руках паспорт Мундика. А тот без паспорта чувствовал себя каким-то чересчур свободным, точно сорвавшимся с привязи. И потом, он не знал, сможет ли вообще выжить без паспорта.

– И что же мне теперь делать? – спросил он.

– Наслаждайтесь прекрасной погодой. А если возникнут какие-то проблемы, то вот мой домашний адрес. Но все-таки нужно как-то сдерживать свой темперамент, мистер Мундик. Мне сказали, что вы слишком часто кричите. Теперь у вас нет ни малейшей необходимости так себя вести.

– Да, сэр.

– Вот и молодец.

Они пожали друг другу руки, и британский консул протянул Мундику двадцать франков – на всякий случай. Затем он поспешно удалился, оставив дверь комнаты, где они беседовали, настежь открытой. Из двери в комнату вливалось столько яркого солнечного света, что Мундик даже попятился. Все вокруг казалось ему либо непроницаемо черным, либо ослепительно-белым. Однако теперь он был свободен. Он мог идти, куда захочет – в точности как тогда, в Сонгкураи, когда пришли союзники и всех освободили. Он помнил, как стоял тогда в толпе других узников лагеря и смотрел, как охранников, превративших их жизнь в ад, строем уводят прочь, а какой-то австралиец рядом с ним засмеялся и сказал: «Вот теперь пусть сами такой жизни попробуют!»

Но война не закончилась, когда кем-то там всего лишь был подписан мирный договор. Она засела у Мундика внутри. А когда у тебя внутри застрянет такая страшная вещь, как война, от нее уже никогда не избавиться.

Мундик нашел парикмахера и решил наголо обрить себе голову. После этого он вновь почувствовал себя чистым, свежим и готовым поесть. Грузчики у причала выгружали с какого-то нового судна кипы газет, громко предлагая их прохожим: «Британские газеты! Британские газеты, только что из Великобритании! Vous voulez?[31]»

Но Мундик даже не остановился. Плевать он хотел на новости из Великобритании. Меньше всего он хотел сейчас прочесть какую-нибудь очередную историю бывшего военнопленного, который не выдержал «мирной жизни» и повесился. Он хотел одного: получить обратно свой паспорт и отправиться на поиски мисс Бенсон.

32. Лондон, декабрь 1950

Едва стала известна криминальная история с участием Нэнси Коллетт, как британские газеты принялись неустанно сообщать все новые и новые ее подробности.

Сама Нэнси представала в их репортажах как строптивая, холодная и расчетливая особа. В «Санди Мейл» была помещена ее старая фотография – они с мужем пьют чай в окружении шимпанзе. Как ни странно, на этой фотографии она не выглядела ни строптивой, ни холодной, ни расчетливой. Обыкновенная молодая женщина; голова у нее обвита каким-то пестрым шарфом, и она вместе с мужем ест мороженое, и оба смеются.

Еще одна фотография Нэнси Коллетт появилась на первой полосе газет «Дейли Миррор», «Йоркшир Ивнинг Пост» и «Санди Диспетч». На ней Нэнси была почти неузнаваема – это, видимо, было еще до того, как она перекрасила волосы. Но и здесь она выглядела самой обыкновенной, даже простенькой. На ней была шляпка с какими-то пластмассовыми вишенками, и если что в ее внешности и бросалось в глаза, так эта нелепая шляпка.

Третья фотография, сделанная в день свадьбы Нэнси, была представлена в «Таймс», в «Дейли Скетч» и в «Манчестер Ивнинг Ньюз». Лицо ее было скрыто букетом цветов, и она стояла под руку с мужем (ныне покойным Персивалем Коллеттом сорока двух лет), одетым в свадебный костюм. Рядом с ним Нэнси выглядела очень молоденькой. У нее были симпатичные, по-детски пухлые щечки, и от волнения она даже на цыпочки приподнялась.

Но в газетах ее продолжали описывать как некую сексуальную хищницу. По крайней мере тридцать джентльменов выступили с признанием, что имели с ней интимную связь. А через некоторое время появилась та знаменитая фотография, которую потом перепечатали чуть ли не все ежедневные и воскресные газеты. На этой фотографии Нэнси была запечатлена в весьма зазывной позе на диване, одетая в украшенную кружевными оборками открытую блузку; кроме блузки, на ней был только пояс с резинками, чулки и туфли на высоких каблуках. Никакой юбки не было и в помине. И она возлежала в провокационной «позе одалиски», подпирая одной рукой голову, но почему-то казалось, что шея ее мучительно напряжена, а улыбка намертво застыла на губах – видимо, ей все-таки было неловко сниматься полуодетой и она жалела, что на ней нет хотя бы юбки.

Совершенное Нэнси Коллетт преступление обсуждали без конца и с самых разных сторон. Говорили, что она была в отчаянии от физической немощи своего супруга, связанной с его ранениями, полученными во время войны, а потому удовольствия ради заводила многочисленных любовников. (Интимное бритье в обществе убийцы – таков был один из газетных заголовков.) А в одну из ночей (точное число так и не было установлено) Нэнси Коллетт – согласно одним версиям, она была пьяна, согласно другим абсолютно трезва и хладнокровна, – поднялась в спальню и несколько раз ударила острым ножом своего спящего мужа. Она убила его, потому что сделать это ей было очень легко, а потом еще долго сидела рядом, наслаждаясь видом убитого, и лишь с наступлением дня решила сбежать.

По мнению большинства, Нэнси Коллетт была воплощением сорвавшейся с поводка страсти. Эта особа с презрением отвергала ограничения, которых требует цивилизованное общество, и шла на поводу у своих животных инстинктов. Однако британская публика не только возмущалась тем, что сделала Нэнси, но и восхищалась ею. Люди раскупали все газеты, где помещались материалы о ней. Многие приходили, чтобы посмотреть на тот дом, где она жила. Одна из ее соседок чуть ли не весь день проторчала на улице, вновь и вновь рассказывая любопытствующим, как первой наткнулась на мертвое тело Персиваля. При этом она размахивала кусками обоев, содранных ею на месте преступления.

Теперь заголовки газетных статей, посвященных Нэнси Коллетт, выглядели так:

Где находится Нэнси Коллетт?

Эта женщина должна быть повешена.

Самая разыскиваемая преступница Британии.

Ее, правда, видели в середине октября на борту лайнера «Орион», однако в списке пассажиров судна женщина по имени Нэнси Коллетт не значилась; не имелось и ни малейших свидетельств того, что таковая прибыла в Брисбен. Нэнси Коллетт попросту исчезла. И, возможно, существовала теперь под другим именем. Ключа к этой загадке пока никто не нашел.

Именно поэтому британские газеты обратили особое внимание на предполагаемую соучастницу Нэнси. На пресловутую «женщину без головы», о которой тоже было известно крайне мало. Она жила одна и двадцать лет преподавала в школе домоводство. В полиции имелись сведения, что она вроде бы занималась мелким воровством. Тут же в газетах появился материал под броским заголовком: Старая дева, двадцать лет преподававшая в школе домоводство, как одна из сторон мрачного любовного треугольника! За отсутствием фотографии руки у карикатуристов оказались развязаны, и на дворе у них наступил настоящий праздник.

Преступление, совершенное Нэнси Коллетт, стало крупным событием 1950 года, даже более крупным, чем дело Нормана Скиннера по кличке Скорняк. Настолько крупным, что о нем упомянули по радио сразу после рождественского выступления короля, сообщив, что «Скотланд Ярд непременно продолжит поиски Нэнси Коллетт и ее таинственной сообщницы».

33. Веселого Рождества, Марджери Бенсон!

Инид была не просто бледной – она была пепельного оттенка.

– Сколько времени обычно нужно британским газетам, чтобы добраться до Новой Каледонии? – спросила она у Марджери.

Они сидели у себя в бунгало, и Инид, как всегда, прижимала к уху свой приемник на батарейках – ей удалось наконец-то поймать сигнал. По случаю Рождества на голове у нее красовалась бумажная корона.

– Не знаю, Инид. Наверное, несколько месяцев.

На Рождество они устроили себе день отдыха и обменялись подарками – Инид подарила Марджери кусок розовой ткани для шейного платка, а Марджери подарила ей ананас. На обед они ели ямс, яйца и сладкие бананы, постаравшись, чтобы вблизи даже видно не было ни одной банки «Спама». После обеда Марджери стала накалывать те новые образцы, которые им удалось собрать за неделю, а вокруг нее толпились любопытные мальчишки из шанти-тауна. Остаток дня Марджери просто отдыхала, опустив ноги в ведро с водой и положив компресс на больной бедренный сустав. Собственно, ног своих она вообще больше не чувствовала. Но Инид так ничего и не сказала, хотя боль в бедре стала уже совершенно невыносимой, а ступни и щиколотки выглядели просто ужасно – сильно опухли и приобрели фиолетово-пурпурный оттенок. Марджери всерьез опасалась, что через укусы насекомых туда попала какая-то инфекция.

Но, должно быть, Марджери задремала и что-то пропустила. Она еще помнила, как Инид пыталась настроиться на волну Британской международной общественной радиостанции – ей хотелось поймать рождественскую передачу с выступлением короля Георга VI, – но затем, видимо, случилось нечто непонятное. Инид только успела радостно воскликнуть: «Ура, я его поймала!», и вдруг, испуганно охнув, замолкла, словно приемник ее укусил.

И теперь молча сидела, уронив приемник на колени. Потом снова спросила:

– Как вы думаете, Мардж, скоро ли сюда британские газеты доставят?

– У вас дома что-то случилось, Инид?

– Нет, что вы, Мардж!

– Вы получили какое-то плохое известие?

Инид судорожно сглотнула и покачала головой. Хотя вид у нее был далеко не убедительный.

– Надеюсь, это не новая война? – с тревогой спросила Марджери, которая уже пережила две войны, и установившийся мир казался ей удивительно хрупким. Тем более перед их отъездом ходили упорные слухи о войне в Корее. Не говоря уж об исходящей от России опасности.

– Нет, Мардж. Дома все отлично. И никакой войны нет.

Инид вышла на веранду, покурила и через некоторое время вернулась, но вид у нее по-прежнему был какой-то больной. Потом она вдруг сказала:

– Но даже если британские газеты и доберутся до Нумеа, то им, по-моему, еще лет сто понадобится, чтобы попасть в Пум.

– Честно говоря, Инид, я ни разу не видела в Пуме ни одной британской газеты. По-моему, в нашей лавке можно купить только ямс, яйца и те кошмарные консервы с нарисованной рыбой, которые выглядят по крайней мере довоенными. Во всяком случае, я бы даже с горя их есть не стала.

Марджери хотела пошутить, но Инид ее шутка не развеселила. Она даже не улыбнулась. Лишь растерянно провела рукой по волосам и, обнаружив у себя на голове бумажную корону, раздраженно ее сорвала и смяла, словно совершила ужасную глупость, надев ее.

– Инид, а почему вас так беспокоит, дойдут ли сюда британские газеты?

– Меня это совершенно не беспокоит. Я просто не хочу их читать. И ничего не хочу знать о том, что там, дома, творится!

Странно, подумала Марджери. Ведь Инид так хотела поймать сигнал британской радиостанции и столько времени пыталась это сделать. Однако Инид выглядела такой грустной и нервной, что Марджери решила не усугублять ситуацию и предложила:

– А может, нам съездить в Пум и полакомиться мороженым? Как вы на этот счет?

– Нет, Мардж. Сейчас нам лучше хотя бы несколько дней джипом не пользоваться. И вообще затаиться здесь, как мыши.

Это было еще более странно. Инид обожала гонять на джипе. И потом, сама идея того, что Инид способна затаиться, как мышь, показалась Марджери нелепой. Однако Инид продолжала нервно ходить взад-вперед по комнате, и это становилось уже невыносимо. Потом она все же остановилась, убрала свой приемник и взяла книгу о жуках. А через некоторое время, прихватив Мистера Роулингза, устроилась у ног Марджери и попросила ее еще немного рассказать о жуках. Похоже, сейчас ее интересовали только жуки. А через несколько минут она тихонько пробормотала, обращаясь скорее к себе самой, чем к Марджери: «Все у нас будет хорошо, пока мы остаемся на севере».

Приемник Инид больше никогда не слушала. И подарила его мальчишкам из шанти-тауна, сказав, что ей он совершенно не нужен.

Через десять дней после этого разговора они уже снова поднимались на вершину горы по прорубленной ими тропе. Влажный воздух был на редкость плотным и казался даже каким-то жирным. Мухи и те двигались вяло – Марджери пришлось даже прикрыть рот платком, чтобы случайно не проглотить мух, которые все время норовили сесть на лицо и лезли прямо в рот. После Рождества погода переменилась: над горизонтом полыхали безмолвные языки зарниц, а издали постоянно доносилось ворчание грома. Были, конечно, и ясные закаты, но с какими-то новыми красками: зелеными, как сукно бильярдного стола, желтыми, как яичный желток, или красными, как томатный суп. В последние дни насекомые как-то странно активизировались, и Марджери с Инид удалось поймать целых шесть новых разновидностей жука-карапузика. А потом вдруг наступило странное, пугающее затишье – казалось, лес знает что-то такое, что женщинам еще неизвестно, и от ужаса затаил дыхание. Не было слышно даже журчания ручьев.

Переменилась не только погода. Инид тоже стала какой-то странной. С того самого дня, как ей удалось поймать сигнал британской радиостанции, она словно превратилась в другого человека. Она больше не карабкалась по скалам. Не перепрыгивала в бешеном восторге через ручьи. Она даже в гамак свой по вечерам забиралась с нескольких попыток. А по ночам то и дело окликала Марджери – просто чтобы убедиться, что та по-прежнему рядом. Иной раз, уже открыв рот и собираясь что-то сказать, она вдруг вздыхала и не произносила ни слова. А ведь еще совсем недавно Инид могла запросто выдать целую речь, взяв за основу всего лишь список необходимых покупок. И ходить она стала гораздо медленней, так что Марджери, несмотря на боли в бедренном суставе и нарывы на местах инфицированных укусов, ухитрялась иной раз ее и обогнать.

Сбросив с себя рюкзак, Инид легла на спину, раскинув в стороны руки и ноги, точно морская звезда, и некоторое время просто лежала и смотрела в небо. Мистер Роулингз, естественно, тут же пристроился рядышком и тоже перевернулся на спину, задрав кверху все четыре лапы и показывая сытое розовое пузо.

Впрочем, спешить никто и не собирался. Марджери тоже с некоторым трудом опустилась на землю и сразу же подумала, что теперь вряд ли сумеет подняться. Но решила, что в данный момент это не так важно и можно пока об этом не думать. Она сняла свои ботинки и присыпала распухшие ступни тальком. Занимаясь этим, она заметила, что муравьи отовсюду ручейками стекаются к своим земляным норкам и проходам в муравейники, похожие на горки кофейных зерен. В природе явно что-то менялось, что-то должно было вот-вот произойти.

– Вы ведь, наверно, уже догадались, да? – вдруг сказала Инид.

– О чем, Инид? О чем я могла догадаться?

– О том, что у меня случились кое-какие новости.

– Какие еще новости?

– О господи! – только и сказала Инид. И несколько раз вздохнула.

– Инид, вы что, плохо себя чувствуете? – встревожилась Марджери.

– Да нет, просто оказалось, что я все еще беременна.

Марджери была так потрясена, что ей пришлось даже рот рукой прикрыть, чтобы оттуда ничего не вывалилось. Она не ослышалась? Неужели Инид действительно только что сказала, что беременна?

– Да-да, – подтвердила Инид, словно заодно научилась и мысли чужие читать, – у меня скоро будет ребенок.

Марджери показалось, что она тонет. Все вокруг словно перевернулось с ног на голову, и она больше не в состоянии была понять, что происходит. Она знала, конечно, что Инид время от времени молится, что она весьма суеверна, что она большая выдумщица, что она невероятно находчива. Но и при всей своей находчивости она не сумела бы забеременеть сама по себе, да еще почти на вершине горы. И потом, она же весь последний месяц без конца и весьма ловко лазила по скалам и оврагам. Если уж кто из них и вел себя осторожно, действительно как беременная женщина, так это Марджери. Она с трудом отняла руку ото рта, хотя он так и остался открытым от изумления. Барбара уж точно сказала бы ей: «Закрой рот, не то муха влетит!» И вдруг, вспомнив о Барбаре, Марджери испытала острую тоску по ней, по логичности и последовательности ее поступков. Барбара, в отличие от Инид, была совершенно не способна на сюрпризы, и даже если ей хотелось сказать Марджери что-нибудь приятное, она ухитрялась сделать это без малейшей улыбки. Барбара в их странной семье ушла последней. Под конец жизни ее замучили катаракты, она почти ослепла, но не покинула Марджери до самого своего горького конца, хотя каждый раз, как она брала в руки какой-нибудь кухонный предмет, Марджери приходилось бросаться к ней и спасать от пореза или ожога. Барбара умерла без гроша в кармане, не оставив после себя никакого имущества и почти ни одной вещи, которую могла бы назвать своей собственной, за исключением пары новых туфель, которые она и завещала Марджери.

К счастью, Инид не заметила, что Марджери неожиданно погрузилась в воспоминания. Ей было не до того: она рассказывала о том, что с ней произошло, и неотрывно смотрела на ярко-зеленые кроны тропических деревьев. Потом сказала, что понимает, как Марджери трудно все это воспринять, каким потрясением стала для нее эта неожиданная новость, но, если честно, она и сама потрясена не меньше. Ведь тогда, на «Орионе», она была искренне уверена, что потеряла и этого ребенка, и лишь после Рождества начала догадываться, что, возможно, все-таки ошиблась. Раньше она не осмеливалась хотя бы намекнуть Марджери, потому что не была до конца уверена и не хотела искушать Судьбу – произнося слово «судьба», Инид подняла вверх два скрещенных пальца, – но теперь она знает точно, ибо уже чувствует, как ребенок шевелится у нее во чреве. И очень даже часто шевелится. И это действительно просто чудо, все повторяла она. То, что этот ребенок уцелел, самое настоящее чудо. А когда праздновали Рождество, ей вдруг стало очень страшно; ей показалось, что для нее все кончено, и вдруг такая неожиданная новость: ее ребенок жив! Он уцелел, он все еще был жив! Значит, Судьба все-таки дала ей второй шанс! Наконец Инид умолкла и спросила:

– Мардж? Что это вы делаете?

Но Марджери не ответила: все слова куда-то исчезли, а сама она вдруг ощутила непреодолимую потребность подтянуть повыше свои чулки. И действительно подтянула их. И даже резинки пристегнула. Чулки давно следовало поправить, они что-то слишком криво сидели. В данный момент она была способна думать только об этом.

– Мардж, вы слышали, о чем я говорила? Судьба дала мне второй шанс.

– Значит, тогда, на корабле, у вас никакого выкидыша не было?

– Не было. Я просто очень испугалась и все неправильно поняла.

Какой-то муравей больно укусил Марджери в бедро. Она поймала его и стала внимательно рассматривать. Потом промямлила:

– Понятно…

– Что с вами, Мардж?

– Ничего особенного, Инид.

– Вы чем-то недовольны?

– Да нет.

– А я думала, вы за меня порадуетесь!

– Я очень рада.

– Ничего, Мардж, у нас все получится. Мы еще вполне успеем найти этого жука.

Марджери снова показалось, что мир перекувыркнулся и встал на голову.

– Вполне успеем его найти? Вы что, Инид, с ума сошли? Мы с вами сейчас почти на вершине горы. Вам, беременной, вообще нельзя здесь находиться.

Инид села. Уперлась руками в бедра. В эту минуту она была удивительно похожа на кувшин с расставленными в стороны ручками и горлышком, завершавшимся широко открытым ртом. И, как ни странно, – неужели она, Марджери, до сих пор этого не замечала, неужели такое действительно возможно? – ее живот, уже весьма заметный, нависал над поясом шортов с таким видом, словно до сих пор прятался, выжидая, когда она выложит свою главную новость, а теперь обрел полную свободу и выкатился на обозрение всем.

– Что это вы такое говорите, Мардж? Неужели вы хотите, чтобы мы прекратили поиски?

– Но вы же не можете искать какого-то жука, будучи беременной! Когда точно ребенок должен появиться на свет?

– Не знаю.

– Как это – не знаете?

– Ну, я немножко запуталась с датами.

– На корабле вы говорили, что в мае.

– Ну, значит, в мае. Да, в мае.

– Что-то вы не слишком в этом уверены.

– Да нет, я совершенно уверена.

– Но ведь отъезд у нас состоится только в феврале.

– Ну и что? Это означает всего лишь то, что у нас еще масса времени.

– Не говорите глупостей, Инид! Вы не можете, будучи беременной, ни подниматься на гору, ни спускаться с нее. А если вы упадете?

– И что? А если упадете вы? У вас же самой ноги толком не ходят! Неужели вы думаете, что я ничего не замечаю? Не вижу, что вы еле тащитесь? Это вам нужно в больнице лежать, а не мне!

Обе уже кричали. Их спор разгорелся не на шутку именно здесь, на вершине горы, в одном из самых труднодоступных районов маленького тропического острова, находящегося на краю света… и так далее, и так далее. А ведь всего несколько минут назад они сидели бок о бок, настроенные вполне миролюбиво, и были почти счастливы – хотя Марджери и чувствовала себя так плохо, что вряд ли была способна снова подняться с земли, – но вдруг начали, даже не пытаясь сдерживаться, орать друг на друга. Марджери чувствовала, какая красная и разъяренная у нее физиономия – ей даже зеркало не требовалось, чтобы это понять.

– Инид, вы уже совершили несколько диких поступков. Вы обокрали школу. Вы угнали чужую машину. Вы подкупили полицейского. Вы даже оружие закопали. Впрочем, этот револьвер вы тоже украли. Но то, о чем вы говорите сейчас, полное безумие! Нет, нам, разумеется, придется уехать.

– Куда уехать, Мардж?

– Домой, Инид, домой! Экспедиция окончена. Это тоже была совершенно безумная идея. Никакой белой орхидеи здесь нет. И золотого жука тоже нет. У меня даже визы больше нет – кончилась. Так что все, нам придется уехать.

Ну, вот она это и сказала. Наконец-то сказала. Им, конечно же, следует остановиться. Этот жук так много для нее значил, он значил для нее все на свете, и они действительно старались его найти, по-настоящему старались, и она сумела вытерпеть такое, чего даже вообразить себе раньше не могла, но теперь они вынуждены сдаться. Дальнейшие поиски продолжать нельзя. И не потому что у нее, у Марджери, что-то болит, а потому что Инид беременна, и на таком сроке это для нее уже не безопасно. Марджери даже удивилась, как легко произносит все эти слова; это не только не вызвало у нее душевной боли, но и, как ни странно, принесло некое облегчение. И она, по крайней мере мысленно, уже готовилась паковать чемоданы.

Вот только речь ее была обращена не к кому-нибудь, а к Инид. К дикой, непредсказуемой и абсолютно нелогичной Инид. После ее слов Инид так резво вскочила на ноги, что на ее кофточке даже пуговицы отлетели, обнажив грудь. Взгляд у нее сейчас был, как у дикого зверька, причем, возможно, опасного. Взмахнув рукой, она с такой силой толкнула Марджери в плечо, что та чуть не упала. Инид, правда, не дала ей упасть, тут же крепко ухватив ее за руку. Настолько крепко, что этот жест вряд ли можно было назвать дружеским. Да и глаза ее буквально молнии метали.

– Ответьте мне, Марджери Бенсон, – гневно вопрошала она, – куда подевалась та женщина, что решилась украсть ботинки прямо из школьной учительской? А потом организовала экспедицию на край света? А потом надела мужские шорты? Поиски жука – это ваше призвание! Точно так же, как мое призвание – рожать детей. И вы думаете, что сможете запросто отказаться от своего призвания и уехать? Куда подевалась ваша смекалка, Мардж? И ваша предприимчивость?

Было совершенно очевидно, что все это скорее вопросы риторические, не адресованные непосредственно Марджери, хотя та и попыталась ответить. Но Инид ее лепет проигнорировала и на всех парусах понеслась дальше:

– Мардж, этот ребенок не появится на свет, пока мы не найдем вашего жука. Я это нутром чую. Я десять раз теряла ребенка. Хотя каждый раз вроде бы делала все, что полагается, только бы сохранить беременность – поднимала повыше ноги, ничего тяжелого даже в руки не брала, – и все равно ребенка теряла. И тогда, на «Орионе», я тоже была уверена, что все кончено. Но я ошиблась! Она сумела там удержаться! А ведь мы каждый день карабкались вверх-вниз по горе, но малышка все выдержала! Она хочет жить, Мардж! Хочет жить! Так что кончайте нести всякую лабуду насчет того, что мы должны сдаться и ехать. Это ведь вы привезли нас сюда. Так давайте действовать дальше. Давайте продолжать поиски – и вы непременно найдете этого жука! – Инид была охвачена такой яростью, что практически отшвырнула от себя Марджери. Потом наклонилась, взяла на руки Мистера Роулингза и принялась гладить его, теребить ему уши, словно он был просто мягкой игрушкой.

А Марджери, крепко сжав кулаки, смотрела вверх, на бриллиантовое пятно солнечного света и высчитывала в уме, сколько у них осталось времени. Одна, две, три, четыре… Семь недель. Семь недель до середины февраля. Но это так мало! Да и шансы найти золотого жука ничтожно малы, их практически нет. Марджери подумала и обо всех тех вещах, которые ей теперь придется делать самой, поскольку Инид беременна. Например, тащить оба рюкзака, а вечером развешивать гамаки. Не говоря уж о том, что идти впереди теперь придется именно ей. Но она не чувствовала себя готовой к этому. И понимала, что никогда не сможет сделать столько, сколько Инид уже сделала для них обеих. Она еще сильней стиснула кулаки, так что косточки, казалось, вот-вот треснут, и сказала:

– Инид, простите меня. Но я не смогу…

Инид не дала ей договорить.

– Что это за шум? – испуганно вскрикнула она.

По лесу вдруг словно пронеслась волна холода, проникавшая, казалось, в самую душу. В воздухе запахло влагой и чем-то острым или кислым. Только теперь Марджери наконец сообразила: то, что сегодня в лесу показалось ей таким странным, неправильным, было связано с предыдущим затишьем и почти полным отсутствием насекомых. Зато теперь воздух был исполнен движения, странного свиста и шорохов; каждое дерево стонало и ревело, точно лопасти вертолетного винта. Небо почернело, стало плотным и каким-то монолитным. Вряд ли можно было ожидать, что Инид о подобных вещах известно, но Марджери, конечно, следовало сразу догадаться, что надвигается тропический шторм, и поскорее убраться с вершины горы.

И тут волосы Инид, словно указывая Марджери на совершенную ею ошибку, взметнулись и встали дыбом, а сама она, испуганно обхватив руками живот, пронзительно вскрикнула:

– Господи, Мардж, в какое дерьмо мы вляпались! Что же нам теперь делать?

34. Праздник Трех Королей

Впервые за много лет праздник получился весьма неудачным. Циклон разрушил все, что мог разрушить, а несколько часов спустя на острове началось наводнение. Появились слухи о сильных оползнях. Множество деревьев было повалено ураганом. Реки вышли из берегов. Замерла работа на никелевой шахте. Оказались полностью закрыты две основные прибрежные магистрали, ведущие от столицы на север. В Нумеа многие дома остались без электричества, а пригородные трущобы ветер и вода попросту сровняли с землей. Огромные океанские волны обрушивались на пляжи и набережные, разрушая и смывая магазины и рестораны. Британский консул разослал по городу листовки, напомнив, что пить можно только кипяченую воду, и предложив нуждающимся бесплатно получить в консульстве одеяла и продукты.

Несмотря на то что за окнами по-прежнему ярилась буря, несмотря на ураганный ветер и тропический ливень, праздник Трех Королей, устроенный миссис Поуп, продолжался. Склеенные дамами бумажные цепи остались нетронутыми, как и вертеп, как и наряженная рождественская елка. Миссис Поуп по секрету сообщила миссис Питер Вигз, более известной как Долли, что ожидает по крайней мере полсотни гостей.

Но их в итоге оказалось более двухсот. Вилла консула была набита битком. Похоже, Морис пригласил в гости каждого встречного беспризорника или бродягу. Нанятый миссис Поуп маленький квартет наигрывал в зале рождественские гимны, а она правила бал, облачившись в золотой королевский костюм. Уже через полчаса выяснилось, что съедены все испеченные к празднику пирожки, но куда больше миссис Поуп огорчило то, что далеко не каждый гость позаботился о соответствующем маскарадном костюме. Да и разговаривать гостям хотелось исключительно о циклоне. Или о той громкой истории, отголоски которой только сейчас достигли Новой Каледонии – о жестоком убийстве, которое совершила некая Нэнси Коллетт, девушка по вызову, вместе со своей сообщницей, имеющей кличку Женщина без Головы. («Хотя теоретически она все-таки должна иметь голову, не правда ли? – заметила миссис Поуп в разговоре с Долли. – Просто нелепо, что газеты используют подобное прозвище». – «А все потому, что она женщина, – сказала Долли. – Из мужчины газетчики не посмели бы сделать такое посмешище».)

Во время праздника британский консул познакомил свою жену с неким бывшим военнопленным, который лишь недавно прибыл на остров. Этим трюком Морис пользовался весьма часто: подведет ее к какому-нибудь очередному неудачнику, представит их друг другу, а сам исчезнет. Этот тип, кстати, толокся в консульстве уже несколько дней и порядком всех раздражал. С тех пор как Морису удалось спасти его из лап французской полиции, он постоянно появлялся у парадных дверей и спрашивал, не готов ли его паспорт. Морис подарил ему одежду, чтоб он мог переодеться, и небольшую сумму денег, пытаясь хоть немного его утихомирить. Но он все продолжал приходить и ждать у дверей. Однажды миссис Поуп даже обнаружила его спящим в дальнем конце их сада.

И вот сейчас он с гордостью показал ей свой паспорт, специально открыв ту страничку, где стоял свежий штамп визы, которую он только что получил.

– Неужели вы и теперь надеетесь уехать на север? – спросила она, просто чтобы поддержать разговор. Что-то в нем было не то. Какой-то он был неправильный. И голова побрита слишком коротко. И эта отвратительная привычка говорить как бы через плечо. Да еще все время потеет и худой, как щепка! Наверное, думала она, мне следовало бы быть более снисходительной к человеку, который сидел в лагере для военнопленных и все такое, но все же лучше бы он был более цивилизованным, что ли. Нет, она ничего не могла с собой поделать! Но из вежливости продолжила разговор: – Мне кажется, вам лучше поехать туда, когда циклон уже минует наш остров, мистер Мундик. Видите ли, на север из Нумеа ведут только две дороги, и обе они сейчас закрыты.

Он пробормотал нечто нечленораздельное, и миссис Поуп решила, что это касается той, кого он ищет. Некой британской женщины. А потому она игривым тоном заметила:

– Ну, у нас тут довольно много и других британских женщин!

Однако он не только не засмеялся, но даже не улыбнулся. И стал говорить о каком-то жуке.

– А, – догадалась миссис Поуп, – так вы имеете в виду тех двух женщин, которые давно, уже больше месяца назад, на север уехали?

– Двух? – Он как-то странно потряс головой, словно туда попало нечто такое, чему там совершенно не место. – Вы хотите сказать, что они уехали вдвоем?

– Ну да. Они приходили к нам на коктейль.

– Вдвоем?

– Да, вдвоем.

– Нет, не может быть. Вы ошибаетесь. Мисс Бенсон путешествует одна.

– Нет. С ней была ее ассистентка, миссис Притти. Вы ее знаете, мистер Мундик?

Она задала этот вопрос только потому, что их гость начал делать нечто очень странное: он буквально начал ломать руки. Он безостановочно растирал пальцы, как-то ужасно их выкручивая и щелкая суставами. А руки у него были просто огромные. Миссис Поуп никогда таких огромных рук не видела. Но, что было еще хуже, глаза Мундика наполнились слезами, и он горестно воскликнул:

– Но почему? Почему она говорит такое? Ведь экспедицию возглавляю я! Я спас мисс Бенсон жизнь!

Миссис Поуп растерянно оглянулась, надеясь, что муж придет ей на помощь, но он оживленно беседовал с какой-то молодой женщиной, которую она никогда раньше не видела, и ей пришлось отделаться весьма неопределенным ответом:

– Но мисс Бенсон никогда не упоминала об этом.

– Не упоминала?

И он вытащил из кармана какой-то потрепанный блокнот, от которого весьма неприятно пахло. Странички в блокноте были сплошь исписаны. Причем не только по горизонтали, но и по вертикали. Мундик вытер глаза рукавом и стал быстро перелистывать страницы, пытаясь найти чистую.

– Куда эти две женщины направлялись? – деловито спросил он.

– В Пум, – ответила миссис Поуп. – Poum. Рифмуется с английским словом «room»[32].

– А как это пишется? – Мундик пристроил свой блокнот к стене, и ей пришлось продиктовать это название по буквам, но он никак не мог записать его правильно. То и дело зачеркивал написанное и начинал снова.

– Я очень надеюсь, что они благополучно пережили этот шторм, – сказала миссис Поуп. – Мы предупреждали их, говорили, что туда вообще ездить не стоит. Кстати, Морис не сказал мне, что и вы тоже из Музея естественной истории.

Мундик на это никак не прореагировал. Он все еще пытался правильно написать название города Пум. Такое маленькое словечко, но у него никак не получалось расставить буквы должным образом.

– Они ведь на целую неделю здесь задержались, – продолжала миссис Поуп. – У мисс Бенсон возникла какая-то проблема с багажом. Он потерялся. Вы не знаете, она его нашла?

Только теперь он снова повернулся к ней и вопросительно склонил голову набок.

– Неужели потерялось ее экспедиционное оборудование? – сказал он и вдруг засмеялся, чем вызвал у миссис Поуп полное замешательство. Мало того, на его лице появилось такое выражение, словно он знал нечто, чего она никак не могла знать, а ей подобные ситуации всегда были крайне неприятны. И потом, он снова ушел от ответа на ее вопрос. Она решила переменить тему.

– Вы будете здесь на Валентинов день, мистер Мундик? У нас, в британском консульстве, намечен еще один праздник. Особый. С множеством бумажных сердечек. Это бывает ужасно весело.

Еще не договорив, она уже пожалела о своих словах. Просто представить было невозможно, с кем этот человек мог бы составить пару.

А она обожала на Валентинов день слегка заняться сватовством. Однажды она даже Купидоном оделась – крылышки и все такое.

К счастью, мистер Мундик сказал, что будет занят. Ибо немедленно направляется на север.

– В Пум. – И он снова уставился на это название, теперь записанное им правильно. – Это большой город?

На этот раз рассмеялась миссис Поуп. Нет, это было действительно смешно: Пум – большой город? Давненько она не слыхала столь смешных заявлений! Она смеялась и никак не могла остановиться.

– Да какой там город! Это всего несколько жалких хижин! Вы моментально найдете своих коллег.

Но мистер Мундик отнюдь ее веселья не разделял. Мало того, некоторое время он молча смотрел на нее с таким ледяным выражением лица, словно ее смех его оскорбил, а затем, расталкивая локтями гостей, бросился к выходу из зала.

Позже, когда праздник уже закончился, миссис Поуп устроила нечто вроде частного заседания, собрав британских жен у себя на кухне. Прислуга убирала со столов и мыла посуду, так что миссис Поуп старалась говорить как можно тише, чтобы слуги ничего не поняли.

– У нас тут что-то непонятное творится, – сказала она. – По-моему, у тех двух женщин, что отправились на север, цели весьма странные. Уж не замешаны ли они в чем-то предосудительном.

– Неужели вы думаете, что они занимаются шпионажем? – воскликнула Долли, слишком увлекавшаяся чтением триллеров.

– Я не знаю, чем они занимаются, но что бы они на севере ни делали, это вряд ли связано с поисками жуков. И этот тип, который собирается к ним присоединиться, тоже показался мне очень подозрительным.

Но тут миссис Поуп прервали. Одна из служанок пожаловалась, что исчез большой нож для нарезания мяса. Просто взял и исчез. Причем прямо из ящика буфета. А это могло означать только одно: кто-то покинул британское консульство, вооружившись британским ножом для нарезания мяса!

35. Мы погибнем!

Им повезло: обе остались живы. И теперь медленно спускались с горы, ошеломленные, измученные, крепко держась друг за друга. Они были слишком потрясены и слишком устали, чтобы испытывать голод. Одежда висела на обеих мокрыми клочьями, липнувшими к телу, раскисшие ботинки хлюпали и скрипели. Повсюду вокруг виднелись стволы поваленных деревьев и торчащие вверх корни; сквозь бурелом пробивались многочисленные шустрые ручейки воды. Было ясно, что их бунгало – если они когда-нибудь все же сумеют до него добраться – буря наверняка сровняла с землей, а обломки унесла прочь.

– Ты как, Инид?

– Все в порядке, Мардж.

– Вот и хорошо. Еще пару шажков – и мы почти дома.

Буря застигла их на горе, и они проторчали там целых сорок восемь часов. Сорок восемь часов ураганного ветра и тропического ливня. В случае прихода циклона, писал преподобный Хорас Блейк, в первую очередь позаботьтесь, чтобы все двери и окна в доме были крепко заперты. Советую также спрятаться под стол или сесть на пол и накрыться матрасом и оставаться в таком положении в течение всего шторма. Непременно отключите все электроприборы. И ни под каким видом не выходите из дома.

Они изо всех сил старались удержаться на ногах и не покатиться вниз. Затем Марджери обнаружила между двумя валунами довольно глубокую расщелину, и женщины вместе с собакой заползли туда и прижались друг к другу, постаравшись втащить с собой хотя бы то немногое, что не успели унести ветер и дождь. Но все же они потеряли одну сетку для ловли насекомых, несколько ловушек и бутылку с этанолом. Унесло даже бейсболку Инид. Вокруг стоял не просто шум, а какой-то дикий рев. Марджери никогда не слышала ничего столь же оглушительного. Ветер налетал резкими порывами, словно удар сплеча – надевать шлем было бессмысленно: струи дождя и сломанные ветки грохотали по нему так, что проще было бы самой все время колотить себя по голове. Стволы самых высоких сосен сгибались под самыми невероятными углами; в воздухе летали бананы, кокосовые орехи, листья, сломанные ветки и стаи птиц. Отовсюду доносился треск расщепляющегося дерева, грохот падающих стволов и камней, шипение воды и какие-то странные звуки – то всасывающие, как у болотной трясины, то трескучие, как ружейные выстрелы. И сквозь весь этот невообразимый шум издали время от времени доносился еще и рев гигантских волн, разбивавшихся о рифы. Молнии вспыхивали одна за другой; их фиолетовые, желтые, серебристо-белые вспышки ненадолго высвечивали какой-нибудь кусок леса, а потом тьма, словно щелкнув зубами, снова поглощала все вокруг. Шторм был так силен, что казалось, на его окончание нет ни малейшей надежды. Растрепанные ветром волосы женщин стояли дыбом; вид у обеих был совершенно безумный.

– Мы погибнем! – то и дело пронзительно вскрикивала Инид. – Погибнем!

А с Марджери, которая тоже была охвачена ужасом, случилось нечто непонятное; такого с ней никогда не бывало. Глядя, как мимо них со свистом проносятся в воздухе всевозможные предметы, которые даже толком рассмотреть было невозможно, она вдруг начала говорить без умолку, причем о таких вещах, которые далеко не всегда имели хоть какой-то смысл. Собственно, она сама себе велела: «Марджери Бенсон, превратись в тупую говорящую машину, но ни в коем случае не сдавайся!» И пока Инид, пригибаясь к земле и в ужасе пряча голову, то начинала рыдать, то пронзительно вскрикивала и твердила, что все кончено и они непременно погибнут, Марджери стала громким голосом перечислять все, что приходило ей в голову – названия животных, буквы алфавита, страны света, торговые города, столицы государств. И пока она это делала, ей удавалось держать собственный ужас на поводке.

– Мардж, – не выдержала Инид, – какое все это имеет значение? Какое мне дело, можешь ли ты вспомнить, название какого животного начинается на букву Х? Заткнись! Мы все равно вот-вот погибнем!

Но Марджери и не подумала заткнуться. Она продолжала говорить. Она чувствовала, что они с Инид, пойманные циклоном в ловушку на склоне горы, сейчас точно воздушные змеи, рвущиеся в разные стороны, которых удерживает одна и та же рука. И делать то, что сейчас делает она, для них обеих жизненно важно, ибо она должна не только собственный ужас удержать на поводке, но и позаботиться о перепуганной беременной Инид, которая почему-то абсолютно убеждена, что наступил их последний день на земле. И Марджери продолжала неумолчно говорить, перескакивая с одной темы на другую и не обращая внимания на вопли Инид, твердившей, что им конец. Как ни странно, чем больше она говорила, тем больше прояснялось у нее в голове, тем больше смысла вкладывала она в каждое произнесенное слово, тем более уверенной она себя чувствовала; теперь она твердо знала, что жива, и не только не собирается умирать, но и Инид умереть не позволит. А для этого всего и нужно-то продолжать говорить.

Она назвала все известные ей имена мальчиков, затем имена девочек, затем даты знаменитых сражений и жен Генриха Восьмого; после чего вспомнила всех британских королей и королев со времен Альфреда Великого, перечислила всех святых, каких смогла вспомнить, и принялась за поэтов. После поэтов она без передышки стала вспоминать рецепты тех блюд, что были популярны во время войны. Короче, годилось все.

Спустилась ночная тьма, ветер по-прежнему устрашающе выл, но Марджери продолжала говорить. К ночи вдруг стало так холодно, что она дрожала всем телом, а тут еще и Инид, вся в слезах, беспомощно причитала: «Теперь мы замерзнем до смерти!» Но Марджери холоду сдаваться не желала, хотя пальцы на ногах у нее совершенно заледенели, а уши почти утратили чувствительность. Пронизывающий холод стал настолько силен, что начинал уже восприниматься как тепло, вызывая опасную сонливость. Крепко обняв Инид и прижимая ее к себе, Марджери будила ее то угрозами, то громким перечислением месяцев года – сперва как полагается, а потом задом наперед, – затем ее осенила еще одна гениальная идея, и она начала перечислять семейства и подсемейства жесткокрылых, включая латинские названия каждого жука. Однако и ее изобретательность, казалось, вот-вот будет исчерпана. Марджери изнемогала, и мысль о том, чтобы сдаться, все чаще приходила ей в голову, однако она отчетливо представляла себе, какая смерть ждет их здесь, на склоне горы, она видела, в каком отчаянии пребывает Инид от того, что может потерять и этого, столь долгожданного, ребенка, и силы вновь пробуждались в ней, да и умирать ей совсем не хотелось. Ей хотелось жить. Хотелось, чтобы жили и были счастливы Инид и ее будущий ребенок. Этого ей особенно хотелось. А для этого всего лишь и нужно было продолжать говорить.

Когда визг ветра стал каким-то особенно пронзительным, слегка забрезжил бледный рассвет, и небо тоже понемногу, очень медленно, стало светлеть. Но по-настоящему светло стало еще очень и очень не скоро; Марджери не знала, сколько в точности на это потребовалось времени – ждать пришлось очень долго, а потом еще и дождь пошел.

И это был поистине невероятный дождь. Жуткий ливень. Даже в Новой Каледонии Марджери до сих пор не доводилось видеть ничего подобного. Струи дождя хлестали по их телам, как розги. Дождевая вода ручьями стекала по стволам деревьев, вершины которых склонялись под ее тяжестью; непрерывно капало буквально с каждого листа, дождь окутал все пространство вокруг водяной мглой, и в ней, насколько мог видеть глаз, тонула и растворялась даже пышная тропическая растительность. Потоки воды, сокрушая все на своем пути, ринулись вниз по склонам с оглушительным ревом, который, казалось, заполнил не только голову, но и душу Марджери. Пенные красные ручьи мчались с вершины, словно взрываясь на глазах у перепуганных женщин. Деревья, ветви и камни теперь уже не пролетали, а проплывали мимо них, истерзанные, избитые, наполовину скрытые под водой. Все в этом мире словно утратило корни, ничто больше не выглядело ни стабильным, ни хотя бы относительно прочным.

Инид плакала, в ужасе повторяя: «Мы утонем! Нас убьет камнями! Нас раздавит деревьями!», потом притихла и вдруг снова пронзительно вскрикнула: оказалось, она обделалась со страху. Она все время так крепко обнимала, так стискивала свой живот, словно и его могло унести ураганным ветром. А Марджери, ни на что не взирая, продолжала говорить.

Известно ли Инид, сколько различных типов усов существует у жесткокрылых? – спрашивала она.

– Нет! – вопила Инид. – Не известно!

Ничего, сейчас Марджери ей расскажет. И она принималась перечислять: короткие, длинные, колючие, похожие на зубную щетку, похожие на птичьи перышки… Так проходил еще час.

А знает ли Инид, сколь сложен брачный обряд у жука-рогача? Представляет ли она, сколь велика разница между долгоносиком и листоедом?

– Ничего я не представляю! Прекрати это, Мардж!

– Ничего страшного, я сейчас тебе все объясню. Придвинься-ка поближе, Инид.

Вдруг где-то в недрах горы раздался оглушительный треск, земля покачнулась, и Марджери показалось, что целый склон отделился от горы и начал скользить мимо них, точно лишившаяся опоры столешница. Вместе с землей вниз устремились поваленные деревья, отломанные ветви, крупные камни и кипящая лавина воды, смешанной с листвой и мелкими осколками. Марджери обхватила руками Инид, а Инид – своего пса. Тесно прильнув друг к другу, они старались вжаться в землю, зарыться в нее в своем жалком убежище, но земля вокруг них содрогалась и ревела, словно начался Всемирный потоп. Охваченная смертным ужасом, Инид неумолчно рыдала, а Марджери, несмотря на ее рыдания, продолжала рассказывать об анатомии жука. Никогда в жизни она так не радовалась тому, что в мире существует столько различных жуков. При необходимости она могла бы развивать эту тему неделями.

К концу вторых суток ветер несколько утих, и дождь тоже сделал паузу. Этот возврат покоя Марджери восприняла как некий повисший в воздухе вопросительный знак. Она даже осмелилась выползти из их убежища, чтобы проверить, что осталось от их тропы, но не успела сделать и несколько шагов, как ветер поднялся снова. И задул еще сильнее, чем прежде. Слишком поздно Марджери догадалась, что это как раз и было «око бури», опасный миг краткого покоя, после которого все становится только хуже. Ветер мгновенно вырвал у нее из рук лампу-«молнию» и швырнул о землю с такой силой, что она с грохотом разлетелась вдребезги; осколков было такое множество, словно лампа была раз в двадцать больше размером. Марджери попыталась повернуть обратно, но и ее ветер швырнул на землю, так что к Инид она подползла на четвереньках, осыпаемая градом веток, листьев и камней. Она и сама несколько раз невольно ударилась.

– Мы погибнем! – крикнула Инид в две тысячи трехсотый раз. – Мы так и умрем тут, и никто, никто нам помочь не сможет!

Еще одну ночь они провели на горе. И снова всю ночь Марджери говорила, рассказывая что-то Инид. А потом, наконец, ветер действительно стал стихать, заметно посветлело, тучи начали уплывать за горизонт, и дождь лил уже не с такой неистовой силой. И Марджери сперва заставила себя выползти из земляного убежища, а затем вытащила оттуда Инид.

И они стали потихоньку спускаться вниз, по-прежнему так тесно прижимаясь друг к другу, словно были связаны веревкой. Инид совсем ослабела. А Марджери сорвала голос и охрипла. Но, как ни странно, в рюкзаке у нее уцелели и ботанизирка, и шлем, и вторая сетка для ловли насекомых. Мистер Роулингз тоже был цел и невредим. Но практически все остальное было утрачено. Прорубленная ими тропа оказалась засыпана мусором, ветками и камнями. Путь также преграждали упавшие деревья и скатившиеся сверху огромные валуны размером со шкаф. Мелкие камни хрустели под ногами, как осколки битой посуды; а пересекавшие тропу ручьи в некоторых местах были глубиной по колено. И от каждого клочка земли поднимался пар. Но влажный воздух был уже полон птичьего пения и свиста. Марджери, взвалив на плечи оба рюкзака, заботливо помогала Инид перебираться через упавшие деревья и преодолевать вброд водные преграды, неожиданно возникавшие у них на пути. Инид одной рукой поддерживала свой драгоценный живот, а другой цеплялась за Марджери.

– Инид, как ты себя чувствуешь? С ребенком все нормально? Он шевелится? Еще шажок, Инид. Ну вот, отлично получается. Продолжай в том же духе. Еще шажок. Замечательно! И еще один, и еще. Смотри, Инид, ветер-то почти улегся. Мы выжили. Мы справились. Мы скоро будем в безопасности. Выше нос, Инид!

– Да я в порядке, Мардж. И ребенок тоже. Только не могла бы ты перестать говорить, а? Пожалуйста! Ты столько говоришь, что я не могу думать.

Какая-то хищная птица все кружила над ними, словно пытаясь понять, живые они или мертвые и нельзя ли их съесть.

Просто чудо, что их бунгало уцелело. Оно не только осталось на месте, но и выглядело по-прежнему – а может, даже чуточку лучше. Кое-какие пальмовые листья с крыши ветер, правда, унес, но уж это-то поправить было легче легкого. И лесенки, ведущей в дом, больше не было, впрочем, она и так была сломана. Буря почти вдребезги разнесла круговую веранду-развалюху. А вот старый толь на крыше, как ни странно, уцелел и даже никуда не улетел, а лишь слегка расползся под ливнем. Дверь разбухла, зато теперь не так сильно болталась. Наверное, подумала Марджери, это бунгало пережило на своем веку столько нашествий циклонов, что хуже ему быть просто уже не могло. Оно как бы стало циклоноустойчивым. И Марджери испытала мощный прилив любви к этой жалкой хижине, которая отныне казалась ей самым лучшим жилищем в мире.

– Мы дома! – завопила Инид. – Мардж! Мы добрались! Мы дома! Мы справились!

Но без лесенки подняться в дом она не смогла. Марджери пришлось практически втаскивать ее туда. А потом и ее собаку.

Инид не просто ослабела за эти дни, но и стала весьма нервной, раздражительной. Когда Марджери открыла дверь в дом, оттуда буквально ринулись наружу самые разнообразные твари, включая живого угря, и, увидев это, Инид так пронзительно закричала, что даже сама опешила. А потом, в растерянности моргая, застыла на пороге, ибо внутри и впрямь творилось нечто невообразимое. В большой комнате на полу стояло целое озеро воды, и в нем плавали ветки, бумаги, банки «Спама» и останки тех образцов, которые они добыли, можно сказать, с риском для жизни. Со стены свалилась картина с младенцем Иисусом. Из кабинета Марджери ветром вынесло витрины с уже наколотыми насекомыми и банки с законсервированными образцами; почти все были разбиты вдребезги. Книги промокли насквозь.

– Ну, ничего, все не так уж и плохо, – медленно промолвила Марджери. – Да, Инид, все не так уж и плохо.

– Правда?

– Безусловно. Мне доводилось видеть зрелища куда страшней.

И она двинулась вперед, понимая, что самое главное сейчас – не впасть в отчаяние. Тем более Инид следила за ней, как коршун. Шлепая ботинками по воде и хрустя битым стеклом, Марджери прошла в заднюю часть дома, и оказалось, что крыша над ней уцелела, так что их спальни затоплены не были. Целы были даже москитные сетки. Значит, не так уж много времени потребуется, чтобы привести все в порядок.

– Инид, а здесь и вовсе почти все в порядке! – крикнула она.

– Да, Мардж! Мы справились! Справились! – громким восторженным шепотом откликнулась Инид. Похоже, она уже снова переключилась на радостное восприятие жизни, хотя пока и не до конца. И по-прежнему цеплялась за руку Марджери.

Марджери отвела ее в спальню, помогла снять бутсы, стащила с нее мокрые шорты и блузку. Инид на минутку наклонилась, проверяя, цел ли ее красный саквояж, спрятанный под кроватью, а затем позволила Марджери накинуть на нее пеньюар. Марджери не видела ее обнаженной с того дня, как они купались в горном озере. Тело Инид было смуглым и мускулистым, только незагорелый торс выглядел каким-то чересчур бледным, и казалось, будто она забыла снять с себя какую-то короткую курточку. Ее груди явно стали полнее и были покрыты голубыми венами, и живот выпирал уже довольно сильно. Инид была словно маловата для такого живота, который вскоре непременно еще вырастет, и Марджери невольно рассмеялась. Возможно, впрочем, что рассмеялась она просто потому, что вдруг испытала невероятное облегчение, почувствовав себя в безопасности. Инид опустила голову, с некоторым удивлением осмотрела свой живот, с гордостью его погладила и тоже засмеялась. Затем Марджери принялась устанавливать над ее кроватью нечто вроде навеса с помощью палок и куска парусины на тот случай, если вдруг снова пойдет дождь: Инид в ее состоянии все-таки лучше было бы остаться сухой. Потом она аккуратно расправила москитную сетку, а Инид, с восхищением и каким-то слезливым изумлением следившая за ее действиями, прошептала:

– Ох, Мардж! Неужели мы справились? Это значит, что теперь нам уже ничто не сможет помешать найти этого жука! – Она легла и почти мгновенно отключилась, по-прежнему одной рукой прикрывая живот.

Инид проспала весь день. Встала, чтобы поесть, выпила галлон воды, подхватила своего пса и снова легла, сказав, что ей необходимо немного отдохнуть, а потом она будет совершенно готова вновь отправиться на поиски золотого жука.

Пока она спала, Марджери развила бешеную деятельность. И чуть не довела себя до обморока. Она вымела осколки стекла, тряпкой собрала воду с пола, заколотила фанерой разбитые окна, вбила новый гвоздь и повесила картину с младенцем Иисусом, столь обожаемую Инид. Затем опять сложила в пирамидки уцелевшие банки с консервами, а вот пакеты с овсянкой, ставшей несъедобной, пришлось выбросить. В ближайшем лесу Марджери нарвала целую груду спелых сладких бананов, чтобы угостить Инид, когда та проснется, и принесла охапку свежих пальмовых листьев, а затем разложила их на крыше и прикрепила веревками. Она наносила в дом воды из ручья, который после дождя стал гораздо полноводней. Она отскребла и отстирала их одежду, постаравшись максимально удалить с нее следы красной пыли и пота, из-за чего, правда, своих исходных цветов одежда практически лишилась. Она поставила заплатки на самые страшные дыры, а еще, воспользовавшись вязальными спицами Инид, проделала сквозные дырочки в их ботинках, чтобы, если они опять попадут под такой ливень, вода могла бы свободно вытекать из обуви, не давая коже раскисать. И наконец, Марджери приготовила из ямса и яиц некое кушанье, от которого исходил настолько аппетитный запах, что Инид встала и с удовольствием, без лишних разговоров все съела.

Затем Марджери вывесила все имевшиеся в доме вещи на просушку, а когда начали сгущаться сумерки, зажгла последнюю уцелевшую лампу-«молнию» и сосредоточилась на своей коллекции и своих записях. Она обнаружила, что некоторые экземпляры жуков еще можно спасти, и аккуратно их запаковала, готовя к переезду в Англию. Выудив из воды уцелевшие листки своих записей, а также распотрошенные бурей книги, она расправила их и прибила к стенам, чтобы хорошенько просохли, а затем просидела почти до утра, переписывая свои заметки. Ночное небо за окном было похоже на огромный шар из очень темного стекла, покрытый брызгами звезд. Из зарослей доносились шелест и жужжание насекомых, в отдалении глухо гудел океан, а в воздухе висел очень сильный и сладкий аромат каких-то цветов, который чем-то напоминал горящую ароматическую свечу, и поэтому казалось, что он как бы раздвигает ночную тьму. А еще очень сильно пахло сосной.

А ведь тогда, на горе, Инид была права. Они действительно могли погибнуть. Но не погибли же! Их не смогли убить ни льющиеся с небес потоки воды, ни падающие камни, ни увесистые кокосовые орехи, градом сыпавшиеся с деревьев и отскакивавшие от земли. Они уцелели, сумели выжить! Тогда, на «Орионе», Марджери здорово подвела Инид; и в лагере Вакол она тоже ее подвела; и потом несколько раз подводила, когда они прорубали тропу к вершине горы – господи, просто стыд и срам, сколько же раз она ее подводила! – но теперь она возьмет всю ответственность на себя. Теперь именно она, Марджери, встанет у руля. Ей казалось, что те сорок восемь часов страшной опасности и непрерывного говорения отворили некую дверцу в ее запертой душе и выпустили наружу ее новое «я», которое оказалось очень большим не только снаружи, но и внутренне. Так что, хоть Марджери в последнее время и начала опасаться, что была неправа насчет местонахождения золотого жука – возможно, его нужно искать вовсе не в Новой Каледонии, а если он когда-то здесь и встречался, то больше его здесь нет, – то теперь она собиралась непременно снова вернуться на гору и продолжить поиски. И черт с ней, с визой! Кому какое дело, продлена она или нет? Ведь ей, Марджери, сама Судьба дала второй шанс.

Что-то в словах «второй шанс» заставило ее остановиться и хорошенько подумать. Слова казались какими-то очень знакомыми. А потом она вспомнила: перед самым началом бури Инид, признавшись, что сохранила беременность, сказала, что боялась признаться в этом раньше, потому что на Рождество ей показалось, будто для нее все кончено, но позже поняла, что ребенок – это ее второй шанс. Хотя, с точки зрения Марджери, в этих объяснениях Инид было что-то очень странное. С чего бы, например, ей думать, что все кончено? Она ничего предосудительного не делала, разве что склеила им бумажные короны, а в Рождество все возилась со своим приемником, пытаясь поймать сигнал британской радиостанции. И Марджери вдруг очень захотелось спросить у Инид, что именно она все-таки имела тогда в виду.

Только вряд ли она бы сейчас стала у нее об этом спрашивать – даже если б Инид не спала, даже если б они мирно сидели на веранде, – ибо теперь она уже принимала и все те различия, что между ними существовали, и все то, что когда-то ее в Инид так раздражало. Быть Инид другом означало, что и в будущем ее непременно ждут всевозможные сюрпризы. Например, ее красный саквояж. Вот, кстати, еще один вопрос, который Марджери очень хотелось ей задать. Когда она видела, как Инид в очередной раз, извиваясь всем телом, подныривает под кровать и проверяет, там ли он, ей хотелось рассмеяться и спросить: «Инид, что, скажи на милость, ты в нем такое хранишь?» Но уважение к Инид останавливало ее: как бы близки они ни были, она все же не имела права ни на воспоминания Инид, ни на ее прошлое. Ей не было позволено влезать в ту жизнь Инид, которая была у нее до их знакомства. Быть Инид другом означало принимать ее целиком вместе со всеми этими непознаваемыми вещами. Быть ее другом означало, например, говорить: «Ты только посмотри, какая огромная нога у меня и какая маленькая у тебя! Как это чудесно, что мы с тобой такие разные, но все же мы вместе здесь, в этом странном мире!» Именно благодаря тому, что Марджери сумела поставить себя на одну ступень с Инид, она наконец сумела разглядеть и свое истинное «я». И теперь твердо знала: Инид – ее друг.

Взяв карандаш и бумагу, Марджери подсчитала, сколько консервных банок у них осталось. На месяц, пожалуй, хватит. Но не больше. Значит, до начала февраля. Потом она взяла свою сумку и подсчитала, сколько у них имеется денег. Если расходовать их аккуратно, хватит на бензин для поездки в Нумеа и еще немножко останется, чтобы как-то дождаться отплытия судна. Но одежда и обувь у обеих в ужасном состоянии, да и один из гамаков продержится еще максимум неделю. А главная проблема – это ее ноги.

Марджери принесла лупу и нож. Скатала носки и сняла бинты. В некоторые укусы явно попала инфекция: кожа вокруг нарывов была красной, воспаленной. Взяв карандаш, Марджери обвела кружком каждый нарыв – все десять. А затем, приставив к одному из них острый кончик ножа, отвернулась и, надеясь выпустить гной, резанула так, словно это была не ее собственная плоть, а мякоть персика. Все тело пронзила острая боль – такой боли она еще никогда не испытывала, – к счастью, заставившая ее позабыть о нудной боли в бедре. Отдышавшись, она промыла ранку, смазала йодом, прикрыла корпией и перевязала чистым бинтом, но жалящая боль продолжала ее терзать. К тому же над ней собралось целое облако москитов, привлеченных запахом крови.

Всего пять недель назад она впервые ночевала в гамаке и, помнится, впала тогда в такое отчаяние, что вполне могла и вообще все отменить. Но теперь, когда ее ассистентка была беременна, когда у нее самой ноги пришли в жуткое состояние, когда пропала большая часть коллекционного оборудования, когда у них осталось совсем мало консервов, Марджери была готова буквально ногтями цепляться за любую возможность продолжать поиск.

Она снова взяла в руки нож, тщательно его протерла, на минутку обхватила себя руками, глубоко вздохнула и приготовилась вскрывать следующий нарыв.

43. Виктория, вы увлекаетесь

Миссис Поуп во время пятничных занятий рукоделием испытывала невероятный прилив энергии. Ее со всех сторон окружали британские жены и игрушечные зверюшки из фетра, которых дамы собственными руками изготавливали для местного сиротского дома. Но к разложенным по отдельности ушкам, хвостикам и тушкам серых игрушечных кроликов никто даже не прикасался. Дамы и к кофе-то почти не притронулись.

– Вы хотите сказать, – спросила Дафна Джинджер, – что она совсем не тот человек, за какого себя выдает?

– Именно это я и хочу сказать.

– Но откуда вам это известно, миссис Поуп?

Атмосфера ожидания накалилась до предела; казалось, в комнате время от времени даже вспыхивает что-то вроде молний. Но миссис Поуп воспринимала эти вспышки как свет софитов, готовясь выйти на сцену и сыграть главную роль в спектакле.

Если говорить коротко, то в ее жизни случилось весьма важное событие: она получила письмо из Музея естественной истории. Точнее, дело было так: она отправила письмо в музей, стала ждать ответа, но его все не было, и она уже начала впадать в отчаяние. На ее дурном настроении сказался также крайне неудачный прием по случаю Дня святого Валентина: во‑первых, почти никто не пришел, а те, что пришли, даже не подумали озаботиться сколько-нибудь оригинальным костюмом; а во‑вторых, что было гораздо хуже, Морис весь вечер открыто флиртовал и даже на какое-то время исчез в саду. И в итоге миссис Поуп решила взять историю с музеем в свои руки. Воспользовавшись своим положением в консульстве, она запросила разговор по главной телефонной линии с Лондоном и выяснила, что никто из энтомологической секции Музея естественной истории о Марджери Бенсон даже не слышал. И никто ее ни в какую экспедицию не посылал. Среди сотрудников этой секции вообще не было ни одной женщины. А что касается Новой Каледонии, то сотрудник, с которым беседовала миссис Поуп, даже не был до конца уверен, что знает, где этот остров находится.

Британские жены дружно ахнули и затаили дыхание.

– Вы хотите сказать, – наконец промолвила Дафна Джинджер, – что они не настоящие?

– Что за ерунда, Дафна! Конечно же, они настоящие. И сейчас находятся на нашем острове.

– Значит, они все-таки шпионки?

– Нет.

– Может, они коммунистки?

– Сомневаюсь. Их вообще вряд ли могут связывать некие общие политические взгляды.

Британские жены продолжали как завороженные смотреть на миссис Поуп. С открытыми от изумления ртами они походили на беспомощных цыплят, ждущих корма.

– Но кто же они такие, миссис Поуп?

Миссис Поуп отложила шитье, высоко вскинула голову и некоторое время выразительно молчала. Поняв, что пауза получилась достаточно длинной, она решительно выложила на стол свой козырной туз:

– Это Нэнси Коллетт и Женщина без Головы!

Британские жены буквально онемели. Заявление миссис Поуп их окончательно ошеломило. А она, воспользовавшись произведенным эффектом, разложила перед ними собранное ею досье, состоящее из газетных вырезок. Ей удалось раздобыть все британские газеты, приходившие в консульство; к счастью, туда присылали даже самые низкопробные желтые листки. И вот сейчас, смахнув со стола готовые и недоделанные игрушки, иголки, нитки и кусочки фетра, миссис Поуп принялась ряд за рядом раскладывать собранные материалы. Среди них была и свадебная фотография Нэнси Коллетт; и еще одна, где она вместе с мужем присутствует на какой-то чайной церемонии в окружении шимпанзе; и третья, где она в шляпе с вишнями. Женщины сгрудились над столом, чтобы получше все рассмотреть.

– Ужасно трудно понять, она это или нет, – сказала Корал Пеппер. – Собственно, на этих фотографиях нет ни одного четкого изображения ее лица. Да и сама она по большей части чем-нибудь скрыта.

– А кто тогда та вторая? Ну, та, чья карикатура помещена в газете? – спросила Дафна.

– Это как раз и есть мисс Бенсон.

– Наверное, только в восприятии данного художника?

Миссис Поуп перелистала пальцем газетные вырезки, пытаясь найти ту единственную, где было названо полное имя мисс Бенсон. Британские жены тут же схватили листок и пустили его по кругу. Затем они стали читать и другие статьи, передавая их друг другу и старательно запоминая заголовки, детали преступления, показания свидетелей и различные истории, рассказанные любовниками Нэнси Коллетт. Особое впечатление производили заголовки:

Где сейчас Нэнси Коллетт?

Эта женщина непременно должна быть повешена!

Самая разыскиваемая преступница Британии.

Но как же нам теперь следует поступить? – спрашивали британские жены. Может, стоит сообщить французской полиции? Или позвонить кому-то из членов британского правительства? А может, написать самому королю?

– Эти женщины, безусловно, должны быть арестованы и отправлены в Великобританию, – твердо заявила миссис Поуп, – где они предстанут перед судом за то, что убили героя войны. Поэтому совершенно недопустимо, чтобы мы просто сидели сложа руки и позволяли им уйти от наказания. – Британские жены дружно закивали.

И вдруг чей-то девчоночий голос окликнул миссис Поуп:

– Виктория!

Все сразу притихли. Воцарившееся молчание было настолько плотным, что его, казалось, не возьмут даже ножницы по металлу. Никто и никогда не называл миссис Поуп просто по имени. Даже Морис – хотя, наверное, в постели он ее «миссис Поуп» все-таки не называл. Но если у кого и мелькнула вдруг такая ехидная мыслишка, то ее сразу постарались прогнать. Никому не хотелось заострять эту тему.

А звонкий голосок раздался снова и прозвучал, пожалуй, еще более нахально:

– Виктория, вы увлекаетесь!

Миссис Поуп обернулась.

– Миссис Вигз? Вы подвергаете мои выводы сомнению?

Долли вспыхнула и стала похожа на красный тюльпан. У нее даже шея покраснела, даже мочки ушей.

– Извините меня, Виктория, но, когда Дафна пару недель назад предположила нечто подобное, вы сразу возразили и попросили всех нас сохранять здравомыслие.

(«Это правда, миссис Поуп, – еле слышно прошептала Дафна. – Вы действительно именно так и сказали».)

– По-моему, нам нужно остановиться, Виктория, пока мы не поставили себя в глупое положение. Как с теми вязаными ракетами, помните? Вам следует прекратить эти расследования, иначе все мы превратимся в посмешище. Ну, что плохого кому-то из нас сделали эти женщины? Они же просто жуков ищут.

Когда Долли напомнила о нелепых вязаных ракетах, британских жен охватил новый приступ молчаливых раздумий. И раздумья эти были удивительно похожи на британский снег – который и не думает ложиться, а всего лишь создает на улицах отвратительную скользкую и грязную пленку. И тут вдруг Дафна Джинджер и Корал Пеппер вспомнили, что им давно пора идти. Они совсем позабыли, что у них дома полно всяких важных дел. А в течение получаса разошлись и остальные британские жены, тоже припомнив о неких неотложных делах, требующих их внимания. Взяв свои сумочки, они дружно принялись надевать легкие летние пальто и шляпки.

– Но мы же должны что-то предпринять! – возмущенно, хотя и немного растерянно воскликнула миссис Поуп. – Нельзя же позволить этим преступницам уйти от наказания…

Слишком поздно. Не осталась даже Долли. Пятничные занятия рукоделием были закончены, но за все время посиделок никто даже не прикоснулся к пасхальным кроликам из фетра. Планы миссис Поуп оказались нарушены; мало того, из нее сделали посмешище, и это приводило ее в ярость. Ничего, она еще им всем покажет – и не только британским женам, но и этим Марджери Бенсон и Нэнси Коллетт! Она всем даст понять, что не позволит выказывать к ней неуважение и тем более пренебрежение.

Миссис Поуп взяла машину и направилась прямиком в британское консульство. Мориса не было – он с кем-то встречался по поводу расширения местного гольф-клуба. Она больше часа его ждала, а потом он заявил ей, что просто не представляет себе, как это две британские женщины, разыскиваемые за убийство, сумели проделать такой далекий путь и забраться аж в Новую Каледонию. Ведь для начала они должны были пройти через таможенную службу. И Морис, решив, что вопрос исчерпан, спросил, помнит ли миссис Поуп, что голландский министр приглашен к ним в шесть часов на коктейли с канапе?

Уже в дверях миссис Поуп остановилась и спросила:

– Ты будешь обедать дома?

– Нет, сегодня нет.

– Может быть, мне тебя подождать с обедом?

– Не стоит, дома я точно обедать не буду.

– Ну, конечно, – сказала она. – Конечно.

Когда миссис Поуп подъехала к полицейскому участку, народу там было полно. Люди пришли не только с корзинами и мешками, но и с собаками и даже со свиньями.

Наконец настала очередь миссис Поуп. Офицер-француз жестом поманил ее к себе.

Она, очень четко выговаривая французские слова, объяснила, что именно нужно сделать. Две британские гражданки, которых разыскивают за кражу в католической школе, бежали в Пум. Она знает, кто они такие. Их нужно немедленно оттуда вернуть и передать в руки британского правительства. Это знаменитые убийцы – Нэнси Коллетт и ее сообщница. Свою речь миссис Поуп пришлось повторить несколько раз, поскольку французский полицейский никак не мог уразуметь, о чем она толкует.

– В Великобритании они объявлены в розыск. – Миссис Поуп извлекла свое досье. Вырезки из газет трепетали у нее в руках, точно бумажные флажки. – Их поимка – дело исключительной срочности.

Полицейский попытался что-то понять из предъявленных миссис Поуп газетных вырезок, но это явно вызвало у него еще более серьезные затруднения.

Она еще раз повторила по-французски:

– Вам нужно найти весьма крупную женщину с густыми темными волосами; ей лет пятьдесят с лишком. Вторая преступница – маленького роста с вытравленными перекисью волосами и очень худенькая. С ними также может быть некий мужчина. Хотя в этом я не уверена. – Миссис Поуп прибавила еще, что у крупной женщины полностью отсутствует чувство стиля и одета она просто безобразно, но полицейский явно счел эту информацию не заслуживающей внимания. Он даже блокнот свой не открыл.

И тогда миссис Поуп выложила свой последний козырь.

– Вы что, не понимаете? У них даже визы нет! – сказала она. – Эти женщины находятся в Новой Каледонии незаконно, без виз. Даже мой муж, британский консул, не сумел помочь им получить эти визы!

И тут, наконец, француз хоть как-то отреагировал. Он пожал плечами, сказал: «Bien sûr», – и пообещал послать в Пум полицейскую машину.

44

Кто же знал, что будет столько крови?

Э

то заняло полных два дня. Инид страшно кричала и ругалась на всех языках, в том числе и неведомых людям. Но категорически отказывалась вызывать врача. Впрочем, вряд ли Марджери удалось бы здесь его отыскать. Их бунгало находилось на самом краю селения, у подножия горы, в густом лесу. Здесь даже мальчишки из трущоб появлялись редко. Инид требовала, чтобы именно Марджери приняла ее ребенка, «раз уж она ее сюда притащила».

– Но ведь рожать тебе еще не пора! – такова была первая фраза, которую выпалила Марджери, опрометью влетев в хижину и обнаружив, что никто из украденного револьвера в Инид не целится – чего Марджери больше всего опасалась, – а сама Инид стоит посреди комнаты в луже воды, и вода все продолжает из нее вытекать, струясь по ногам. – Инид, ты же говорила, что твой ребенок появится на свет не раньше мая! Ты обещала мне! Хватит лгать! Мы же договорились, что…

Инид сопела и фыркала, как бульдог. А потом вдруг заорала так, словно Марджери все еще находилась на полпути к дому.

– Ну, может, я неправильно подсчитала! Я же говорила, что у меня тогда все в голове помутилось. И потом, я не хотела лишний раз тебя тревожить…

– Не хотела меня тревожить?! А сейчас ты меня не растревожила? Больше уж, кажется, растревожить невозможно!

В ответ Инид зарычала. Нет, она и в самом деле зарычала, как зверь.

– Инид, я совершенно не представляю, что делать! И крови я ужасно боюсь. Ты же сама это знаешь. Пожалуйста, немедленно все это прекрати. Ты же не можешь рожать здесь. Тебе нужно в больницу. Нам совершенно необходимо как-то добраться до Нумеа. Только там ты будешь в безопасности.

В ответ Инид пронзительно выкрикнула еще что-то на неизвестном иностранном языке, видимо, некое ругательство, а потом, стиснув кулаки так, что побелели косточки, неожиданно спокойно сказала:

– Ты, возможно, забыла, Мардж, но нас с тобой разыскивают, как убийц. О мелких кражах я уж и не говорю. Регистрация в больнице – идея далеко не самая удачная. И потом, как нам до Нумеа-то добраться? Остановить машину на шоссе и попросить нас подвезти? Ты пойми: у меня уже воды отошли! Ребенок вот-вот родится! Так что сейчас для меня это самое безопасное место. И не вздумай падать в обморок, Мардж! Клянусь, я просто убью тебя, если ты опять отключишься. А теперь нам нужны чистые полотенца, чистые простыни, одеяла, горячая вода, чистые ножи…

Это продолжалось час за часом, и конца видно не было. Марджери едва смогла на минутку закрыть глаза. Инид то начинала реветь, как дикий зверь, и ползать на четвереньках с искаженным лицом, уверяя Марджери, что она рожает и нужно приготовиться, но потом боли вновь сходили на нет. И тогда она полусидя приваливалась к стене или даже сворачивалась клубком на полу и засыпала. А иногда вставала и начинала ходить взад-вперед по веранде, стеная и царапая себе поясницу. Или описывала круги по большой комнате – Марджери даже на всякий случай передвинула кресло, означив им слабое место в полу, поскольку боялась, что Инид в эту бывшую дыру провалится. В Пуме она приняла решение незамедлительно начать приводить в порядок коллекцию для продажи. Но сейчас даже думать об этом времени не было: обернув вокруг талии большой чистый лоскут, а вторым лоскутом повязав голову, как тюрбаном, Марджери натаскала воды из ручья и даже попыталась разжечь возле дома костер, чтобы на нем поскорее эту воду согреть. Затем она разыскала множество грязных полотенец, выстирала их и развесила на веревке, хорошенько встряхнув, чтобы поскорей высохли. Она даже пол в бунгало вымыла.

Но все это она делала, по-прежнему пребывая в страшной растерянности, а потому действия ее как бы накладывались одно на другое. Она то приносила Инид воды, то растирала ей виски, то держала ее за руку. Ей пришлось заново мыть пол, когда Инид нечаянно обкакалась. Марджери собрала и сложила в стопку все одеяла, какие смогла найти; простерилизовала все даже относительно острые ножи. И продолжала надеяться, что в последний решающий миг все произойдет само собой и очень быстро, а от нее никакой реальной помощи не потребуется. Марджери понятия не имела ни о том, что первые роды могут весьма затянуться, ни о том, сколько сил тратит женщина на то, чтобы произвести на свет дитя. В ее жизни был только один близкий человек, которому довелось это делать, – ее мать; но мать, разумеется, никогда с ней на эту тему не говорила. И сейчас, вспомнив об этом, Марджери подумала: поразительно, ведь матери пришлось рожать не один, а целых пять раз, однако ей, своей дочери, она ничего об этом не рассказывала. Словно у нее вообще никаких детей не было.

Между тем Инид то пронзительно взвизгивала, то начинала плакать, то яростно брыкалась, то беспомощно хныкала, ползая на четвереньках вся мокрая от пота, то, скорчившись, молча лежала под стеной. Ее огромный живот сполз совсем низко, и казалось, что его содержимое в любую секунду может выскользнуть наружу – хотя как именно это произойдет, Марджери даже представить себе не могла. Никогда в жизни она не чувствовала себя настолько бесполезной. И все время подыскивала себе какие-то занятия: складывала москитные сетки, выскребала грязь из углов, все время что-то мыла или стирала. Время летело быстро – только что был ясный день, а оказывается, пора уже и лампу зажигать.

«Бранстонские пикули, горячие ванны, осенние листья, тосты с мармеладом…» – вспомнились ей причитания консульских дам.

Примерно то же самое произошло и с Инид: после двенадцати часов схваток она была настолько измучена, что совсем помрачнела и между приступами боли начала перечислять все то, по чему успела соскучиться. И не умолкала ни на минуту. Сидела, опустив ноги в ведро с холодной водой, и, словно бесконечный список покупок, перечисляла все подряд: светлый моросящий дождик, зеленая трава, голуби, крикет, фишн-чипс, батончики «Уитабикс», чистящий порошок «Вим», крахмал «Робин», мыльные хлопья для уборки дома, какао фирмы «Раунтри», воздушные пшеничные зерна «Квакер», рыбный паштет «Шипам», горчица «Берд» и даже смог. Инид призналась, что соскучилась даже по британскому смогу. Даже по фальшивым угольным каминам, в которых угли только светились красным, но не горели и ничем не пахли. А еще она очень соскучилась по цветущим нарциссам и по белому хлебу. Сказав это, она даже расплакалась. Она не могла поверить, что никогда больше этого не увидит. И снова принялась перечислять: сливочный соус для салата, бумажные магазинные пакеты, огни автомобилей на улицах, настоящие очереди, книжечки продуктовых талонов, клеенчатые или прорезиненные шляпы, защищающие от дождя, автобусные кондукторы, журнал «Радио Таймс»… «Британский фестиваль! – вдруг прорыдала она, и у нее потекло из носа. – Я больше никогда не увижу Британский фестиваль!» И так много часов подряд. А меж тем сквозь деревья уже просачивался свет зари.

Марджери опустилась возле Инид на колени. Она так устала, что у нее все плыло перед глазами, и в то же время была настолько напряжена, что собственное тело казалось ей твердым, как доска. Она вытерла лицо Инид чистым лоскутом, растерла ей ноги и взяла ее за руку, что, безусловно, было ошибкой: во время очередной схватки Инид так в нее вцепилась, что Марджери показалось, будто руку ей переехал джип. Когда Инид снова отпустило, она опять принялась вспоминать все то, что осталось там, дома, и опять стала лить слезы и причитать:

– Я же понимаю, что я тебе в тягость. Я только мешаю тебе. Это я виновата в том, что ты не нашла своего золотого жука. Если бы не я, ты бы уже давно его нашла. И сейчас собиралась бы вернуться в Британию. И у тебя было бы все, к чему можно вернуться. У тебя вообще все получилось бы гораздо лучше, если бы я тогда осталась в Брисбене с Тейлором. Я же говорила, чтобы ты ехала без меня.

– Ну что ты городишь всякую чушь, Инид. Все совсем не так. – Марджери обмыла Инид голову прохладной водой, после чего Инид сползла на пол и улеглась там, похожая на огромную гусеницу. Голову она положила Марджери на колени. Марджери гладила ее по волосам, ставшим уже наполовину черными, обесцвеченными остались только концы. Было видно, что внутри огромного живота Инид кто-то дергается и брыкается, а потом стенки живота будто каменеют.

– Поговори со мной, Мардж, – попросила Инид. – Расскажи, о чем ты сама тоскуешь. Может, ты скучаешь по снегу? Или по английскому сухому печенью? Или по Букингемскому дворцу?

– Нет, Инид. Не скучаю. По этим вещам я ни капли не скучаю.

– Ты это просто так говоришь, чтобы меня утешить, да? Ты очень добрая, Мардж. Ты просто не хочешь меня расстраивать, потому что я вот-вот рожу.

– Нет, Инид. Я действительно ничуть об этом не тоскую.

Она говорила чистую правду. И вовсе не по доброте душевной. Продолжая гладить Инид по голове, она пыталась вызвать в памяти картины родного дома. Вспоминала теткины ложки для грейпфрута с такими острыми зазубренными краями, что она не раз калечила себе пальцы, а однажды чуть не отрезала кончик языка. Вспоминала лифт, похожий на клетку, которым, впрочем, она почти никогда не пользовалась, потому что жильцы вечно забывали как следует закрыть дверцы и он застревал. Вспоминала дверь в квартиру, свою спальню и лампу с абажуром, украшенным кисточками. Но все эти вещи оставались именно там, где она их себе и представляла, то есть в Лондоне, и с удовольствием там бы и остались, и вовсе не требовали, чтобы Марджери по ним скучала или хотела вновь начать ими пользоваться. Постелив на пол одеяло, она устроила Инид поудобнее и встала, чтобы немного размять ноги. Прохаживаясь по веранде, она любовалась огненными лучами встающего солнца, пробивавшимися сквозь густую листву деревьев; вдыхала сладкий аромат красных тропических цветов, тех самых, с лепестками, похожими на две сложенные для молитвы ладони; слушала утреннее выступление оркестра птиц и насекомых, которому вторил своим далеким гулом океан. Над ней склонялись огромные деревья-каури. И она, видя и слыша все это, отчетливо понимала: здешняя чужая природа с некоторых пор кажется ей родной. А эта хижина, которая должна была стать ей лишь кратковременным пристанищем, как-то сама собой стала для нее домом. Да, она совершила путешествие на другой конец света, но неизмеримо больше было то расстояние, которое она преодолела в собственной душе.

И, в конце концов, что такое «родной дом»? Предположим, это не просто место, откуда ты родом, а нечто иное, то, что всегда берешь с собой, как, скажем, чемодан с нужными вещами. Но ведь чемодан можно и потерять – уж это-то она теперь знала хорошо. И можно даже открыть чей-то чужой чемодан и надеть чью-то чужую одежду, и хотя сперва тебе, возможно, будет немного не по себе, но ты посмотришь на себя совсем другими глазами, в глубине души оставшись прежней, только, может быть, чувствуя себя чуть более настоящей, чуть более свободной, чем прежде.

А потом это наконец-то свершилось: после сорока восьми часов тяжких трудов и мучений Инид родила дочь.

Марджери как раз ненадолго отошла от Инид, чтобы принести еще воды из ручья. Однако на этот раз ей понадобилось чуть больше времени, чем обычно, потому что в ручье расплодилось невероятное количество крошечных угрей, которые все время заплывали в котелок, и приходилось их оттуда вылавливать. Вернувшись в бунгало, она увидела, что Инид катается по полу, извиваясь, как перевернутый на спину жук. Потом она пронзительно вскрикнула, дернулась так, словно нечто ударило ее изнутри, и на мгновение застыла. А потом моментально перевернулась и встала на четвереньки.

– О господи! – хрипло выкрикнула она. – Я рожаю, Мардж! Я действительно сейчас рожу!

И Марджери показалось, что все у нее в голове покачивается, как лампа на ветру. Она как-то уже успела привыкнуть к бесконечным схваткам Инид и перестала думать о том, что схватки должны завершиться появлением ребенка на свет.

– Инид, – попросила она, – ты, главное, говори со мной, обсуждай со мной каждое свое действие.

Но Инид не ответила. Ее лицо опять исказилось от боли. Брови почти сдвинулись на переносице. И она вдруг без какой бы то ни было видимой причины вдруг принялась рыдать, да так отчаянно, как ребенок. И голосок у нее тоже стал каким-то детским, тоненьким.

– Я не могу! У меня ничего не получается!

– Инид, что значит «не получается»?

– Ну, я передумала, Мардж! Я больше не хочу никого рожать. Я домой хочу! – И она опять свернулась в беспомощный комок.

Ну, ладно, сказала себе Марджери. Ты из конца в конец пересекла земной шар. Ты сумела подняться на вершину горы. Ты много раз спала в гамаке. Значит, и с этим ты тоже справиться сумеешь. И она, закатав рукава и поправив на голове тюрбан, на какой-то краткий миг почувствовала себя Барбарой.

Опустившись на пол рядом с Инид, она строго сказала ей:

– Немедленно прекрати это! Ты уже рожаешь. Вспомни, ты ведь так этого хотела. Так долго к этому стремилась. В общем, перестань плакать и возьми себя в руки. Куда подевалась твоя природная сообразительность? Теперь отступать некуда – просто соберись и вытолкни ребеночка из себя.

– Хорошо, Мардж, – пролепетала Инид и, пригнув голову к груди, вся напряглась, словно борясь с чудовищным запором.

– Тужься, тужься! И дыши глубже!

– Хорошо, Мардж. Я дышу. – Инид запыхтела, как паровоз. – Но что, ребеночек уже выходит?

Хотя мать никогда и не рассказывала Марджери о процессе появления ребенка на свет, Марджери все же неплохо разбиралась в репродуктивной системе жуков. Во всяком случае, знала, что их яйца всегда выходят наружу из заднего прохода, так что, каким бы очаровательным ни было лицо Инид, смотреть в данный момент следовало не на ее лицо, а на противоположный конец ее тела, чтобы вообще оказаться хоть сколько-нибудь полезной.

– Я сейчас посмотрю, Инид. Только я не уверена, нормально ли это?

– Нет, Мардж. По-моему, я обделалась.

Марджери еще более внимательно осмотрела нижнюю часть тела Инид, и в голове у нее помутилось. Инид оказалась права. Она действительно обделалась. Вонь была ужасная. Но падать в обморок Марджери не имела права. Она не имела права сейчас подвести Инид. И тут она заметила, что между ногами Инид показалась темная блестящая головка младенца. Показалась и остановилась. Инид пронзительно вскрикнула, потом еще и еще, и головка снова немного продвинулась вперед.

– Только не вздумай отключиться, Мардж! Не вздумай грохнуться тут в обморок!

Увы, слишком поздно: к горлу Марджери удушливой волной подступила тошнота. Предметы расплывались и множились у нее перед глазами: вместо одной головы Инид она видела три или четыре. А потом вдруг стала очень легкой, поднялась в воздух и поплыла, готовая вот-вот улететь…

– Немедленно спустись на землю! – услышала она крик Инид. – Приди в себя и прими ребенка!

– Как это принять? С помощью чего, Инид?

– С помощью рук, естественно!

Марджери опустилась на колени как раз вовремя – уже почти вышло плечико ребеночка. Но прикоснуться к нему она все равно не решалась, это было все равно что сунуть руку и попытаться достать нечто ужасное, скрытое в глубокой норе. И тут Инид взревела как медведица и вытолкнула из себя целенькое сморщенное тельце ребенка, вымазанное кровью и слизью и похожее на освежеванного кролика. С крохотными ножками, ручками и даже миниатюрными пальчиками на руках и ногах. И все это шлепнулось прямо в подставленные ковшиком руки Марджери.

– Она жива?

– Да, Инид! Жива, жива!

– Покажи мне!

Марджери, по-прежнему крепко сжимая в руках это чудо – это скользкое, окровавленное, покрытое какой-то жирной пленкой маленькое чудо! – наклонилась и передала девочку матери, неловко просунув ее между раздвинутыми ногами Инид. Та плакала от счастья: «О, мое дитя!» Потом с некоторым усилием перевернулась на спину. Глаза ее вспыхнули немыслимой радостью, и вся она словно светилась, как если в нее попала шаровая молния – так почему-то показалось Марджери.

– Скорей принеси теплой воды! И одеяла!

Марджери принесла и чистой теплой воды, и целую кучу одеял. Но ей казалось, что все же что-то пошло не так, потому что оттуда, изнутри, за ребенком тянулось нечто ужасное, похожее на синий ремень. И Марджери не знала, как ей сказать об этом Инид, чтобы ее не испугать. Но та, словно прочитав ее мысли, небрежным тоном сказала:

– Ничего страшного, это пуповина. Тебе придется ее перерезать. Возьми нож и хорошенько его простерилизуй.

– Перерезать? Ты уверена, Инид, что это нужно перерезать?

А Инид деловитым тоном продолжала ее инструктировать: найди нитку потолще, сделай два стежка на пуповине – один ближе к ребенку, а второй ближе к матери, – и перерезай как раз между ними. Нож прошел сквозь плоть, похожую на мягкий хрящ, с такой легкостью, что Марджери ужаснулась. Она вообще в ту сторону старалась больше не смотреть. А Инид не издала ни звука. Она, похоже, этой операции даже не заметила – была занята ребеночком: рассматривала пальчики на руках и ногах, крохотные ушки и ротик, вытирала девочку сухими чистыми тряпками и всячески старалась ее согреть.

Казалось, теперь уже все позади. Наконец-то! У Марджери было такое ощущение, словно по ее телу пробежало целое стадо диких быков. Она была готова всю оставшуюся жизнь лазить по этой горе вверх и вниз, только бы не пришлось еще раз помогать появлению на свет человеческого детеныша. Она вытянулась на полу, надеясь расслабиться – тащиться к креслу казалось ей абсолютно ненужной тратой сил и времени, – и тут Инид вдруг снова пронзительно вскрикнула и сообщила, что у нее вновь начинаются потуги.

Господи!

Неужели там еще один ребенок? Снова стоны, крики, тяжелое дыхание. Марджери подползла к Инид на четвереньках, чтобы осмотреть, так сказать, «рабочий конец» ее тела. Тело содрогнулось и выплюнуло наружу что-то очень похожее на кусок печенки.

– Это послед, – простонала Инид. – Ты должна от него избавиться.

Марджери отыскала подходящую кастрюльку, свалила туда послед и унесла как можно дальше от бунгало в глубину сада, изо всех сил стараясь даже кастрюльки руками не касаться. Зато москиты сразу почуяли запах, исходивший от этой ужасной штуки, и вились над Марджери тучами. К тому времени, как она вернулась в дом, Инид уже успела вытереть кровь и жирную смазку с личика ребенка и улыбалась так, словно только что родила ангела.

– Мардж! Ты все-таки сумела не грохнуться в обморок! Ты все сделала как надо! Ты подарила мне мою девочку! – завопила она, охваченная эйфорией.

Потом ловко пристроила малышку к набухшей груди, которая стала теперь размером с изрядную дыню, и уже через несколько мгновений девочка, вытянув губки, прильнула к соску и стала есть. Вот оно – чистейшее воплощение любви! Марджери смотрела на них, и слезы лились у нее из глаз, и она утирала их, а они все лились и лились.

– У тебя что, бедро разболелось? – ласково спросила Инид.

– С моим бедром все отлично. Я его даже не почувствовала.

– Тебе, пожалуй, надо бы немного отдохнуть.

– Да, Инид. Я, пожалуй, действительно теперь немного отдохну.

И Марджери, шатаясь, вышла на веранду. Оказывается, опять наступила ночь. Одежда ее была вся перепачкана кровью, точно фартук мясника.

Сколько же миллионов или даже триллионов раз разыгрывалась эта сцена? Ведь она была предусмотрена для каждой человеческой жизни. С самого начала человек вступал в борьбу за то, чтобы сделать свой первый вздох и выжить. Марджери устроилась на веранде и, казалось, была готова вот-вот отключиться, однако ей это не удалось: она была настолько утомлена и взбудоражена, что в итоге ей показалось, будто она вообще больше никогда не уснет. При этом мысли ее носили глобальный, прямо-таки космический характер. Инид справилась со своей главной задачей. Она исполнила свое предназначение и стала матерью. Но как же сильно ошибалась она, Марджери! В этом предназначении не было ничего мелкого, ничего обыденного. Напротив – это было великое предназначение! Все в жизни ведет именно к нему, и нет в жизни более высокой ответственности, чем ответственность матери за своего ребенка. И сейчас, когда столь трудное испытание осталось позади, Марджери казалось единственно правильным сидеть спокойно и созерцать звезды, которые кружились и пульсировали у нее над головой, точно некий калейдоскоп светящихся точек.

Потом она, загибая пальцы, попыталась определить, какое сегодня число и день недели. Оказалось, что дочка Инид появилась на свет 16 февраля. В тот самый день, когда они должны были бы покинуть Новую Каледонию и начать обратное путешествие – домой.

– Что ж, я никогда больше туда и не поеду! – с вызовом сказала Марджери, обращаясь к тишине. – А ну ее на фиг, эту Британию!

И когда глаза ее начали сами собой закрываться, перед ее мысленным взором возник еще один человек, но не отец, а мать, как всегда терпеливо чего-то ждущая, тяжело обмякнув в своем любимом кресле у окна. И Марджери впервые показалось, что мать, возможно, не просто зря тратила оставшиеся ей годы жизни, а старалась по мере сил своих как-то отгородить собой Марджери от жестокого внешнего мира, как-то защитить ее. И хотя мысль эта была сущим безумием, Марджери вдруг пожалела, что не может сейчас поблагодарить мать.

В этот момент полицейский автомобиль, светя перед собой фарами, медленно проследовал мимо шанти-тауна и двинулся по дороге в сторону их бунгало. Но Марджери этого уже не видела. Она крепко спала.

45. Змеи

Бери-бери вернулась, и он чувствовал себя совершенно больным. Ему было так плохо, что он больше спал, чем бодрствовал. А если пытался хоть что-то съесть, его тут же выворачивало наизнанку. Но мучила его не только тошнота. Было больно двигаться, даже дышать было больно. И все это продолжалось уже несколько недель.

С другой стороны, лежать неподвижно он не любил, потому что тогда его сразу начинали одолевать воспоминания. Чтобы их отогнать, ему приходилось все время что-то делать, чем-то себя занимать. И он считал – листья на каком-нибудь дереве, камни у себя под ногами или количество шагов, которые успел сделать до того, как его снова вырвало. Он знал, что, если не удастся сосредоточиться на каких-нибудь подсчетах, тот нечеловеческий страх сразу им овладеет, и тогда он перестанет понимать, где находится и что здесь делает.

Но время от времени ему удавалось увидеть мисс Бенсон, и он вспоминал, что прибыл сюда для того, чтобы возглавить ее экспедицию. Но, заглянув в свой блокнот, никак не мог понять, какой сегодня день. Он помнил только, что Рождество было уже давно, а после Рождества он еще довольно долго ждал получения паспорта и лишь после этого добрался до того городка и снял комнату; в эту комнату он мог бы вернуться, вот только найти ее теперь не мог. И он начинал изучать разные даты в своем блокноте; одна из них свидетельствовала о том, что отъезд из Брисбена состоится 18 февраля, и он понимал, что это, должно быть, скоро, но никак не мог понять, почему у него на пути все время возникает столько препятствий. Сперва полицейские, которые зачем-то арестовали его и посадили в камеру. Потом этот британский консул. Та неприятная блондинка. Собака, которая пыталась его убить. Револьвер. Ах да, у него же теперь есть револьвер! Он, правда, никак не мог вспомнить, зачем его украл. Но хуже всего были, конечно, японцы. Они теперь окружали его со всех сторон.

А он от них убегал. Бежал очень быстро, хоть и не понимал, спит он или бодрствует. Он бежал, толкая ногами красную землю на дороге, ведущей к бунгало мисс Бенсон, но впереди было так темно, и ему никак не удавалось заставить свои ноги бежать как следует. Казалось, ноги у него вот-вот отвалятся. А все из-за этой бери-бери. И фары японских танков светили все ближе. Он спиной чувствовал их свет. Если ему не удастся убежать, японцы поймают его и отвезут обратно в лагерь, а там полно змей. Там повсюду змеи, куда ни посмотри.

Он помнил, сколько змей было в Бирме; они лежали под хижинами, свернувшись кольцом; они мгновенно ускользали с тропы в джунгли; повсюду валялись их сброшенные старые шкурки, похожие на разлохматившиеся канаты. Тогда ему удалось найти способ, который помог ему вынести все – и дизентерию, и нехватку еды, и умиравших от холеры заключенных, и тяжкие многокилометровые пешие переходы. Он просто научился себя уговаривать. Говорил себе, например, что эти люди вовсе не мертвы, а просто лежат на солнышке. Или еще, что внутри у него бушует пламя, потому что он особенный. Потому что мать всегда считала его, своего любимого мальчика, особенным, не похожим на других, гораздо лучше их всех, а значит, он не пропадет и не умрет. Но вот от чего он никак не мог избавиться, так это от змей, которые были везде. Некоторые парни в лагере запросто отрубали змее голову, а потом съедали ее, но он, Мундик, скорее умер бы от голода, чем стал есть змею. Скорее заполз бы в какую-нибудь дыру и издох там, чем постоянно видеть этих проклятых змей.

Он помнил, что некоторые заключенные пытались бежать, но их всегда возвращали обратно и оставляли снаружи, за колючей проволокой, и никому не разрешалось им помочь, потому что они должны были быть наказаны. И всю ночь тогда Мундик слушал их пронзительные крики: «Змеи! Змеи!», хотя старался не слушать, старался не испытывать к несчастным никаких чувств, но они все продолжали кричать, а утром всем показывали их тела, почерневшие и наполовину объеденные. И хотя Мундик знал, что змеи не способны так обглодать человеческое тело, мысль о том, что такое все-таки возможно, пронзала его мозг, и тогда уж он мог думать только об этом.

А теперь ему стало ясно, что мисс Бенсон совершила нечто ужасное. В тот день он направлялся в бунгало, чтобы наконец поговорить с ней и раз и навсегда все выяснить, однако ему пришлось довольно долго прождать снаружи, потому что он услышал, как ужасно кричит та блондинка. И это продолжалось много часов. А потом он увидел, как мисс Бенсон, шатаясь, вышла на веранду, вся покрытая кровью. И это было так ужасно, что он бросился бежать. Он побежал обратно в Пум и уже почти добежал, но все никак не мог остановиться, все бежал и бежал, и голова у него ужасно кружилась, и тут вдруг прямо перед ним возникла та машина. Выбора у него не было. Оставалось только упасть на колени и сдаться.

Машина остановилась. Какой-то японец рывком поставил его на ноги и посветил ему прямо в глаза своим фонариком. Мундик присел, ожидая первого удара, но оказалось, что это не японец, а какой-то полицейский.

Полицейский что-то сказал ему, но он ничего не понял.

И, не зная, что делать, показал этому полицейскому свой паспорт и страничку с визой, а потом ползал на коленях и умолял не лишать его жизни. И все повторял: «Мерси, мерси», как все они тут, в Новой Каледонии, говорят.

Полицейский внимательно рассмотрел паспорт Мундика, перелистал его, изучил все печати и сказал: «Oui, Monsieur», но не пнул Мундика ногой, а помог ему подняться и даже рюкзак его подал, а потом спросил: «Anglais? Британец?»

Мундик утвердительно кивнул. Полицейский угостил его сигаретой и, чиркнув спичкой, дал ему прикурить. Потом снова спросил: «Les dames? Les dames anglaises?»[33]

Мундик никак не мог догадаться, о чем это он спрашивает. Он только головой помотал, чтобы полицейский понял, что бежать он вовсе не собирается, и сказал: «Non».

– Elles sont ici?

– Non. – Сердце его стучало быстро-быстро, как трещотка для отпугивания птиц.

– Il y a une maison?

– Non.

– Personne ici?

– Non[34].

Полицейский посветил своим фонариком куда-то в темноту. Потом провел лучом по дороге, по деревьям. Но ничто не шелохнулось. Он с облегчением кивнул и сказал: «Vous avez raison. Rien ici. Merci, Monsieur. Bonsoir»[35], и подарил Мундику пачку сигарет. А потом, уже собираясь уходить, вдруг почему-то остановился, протянул ему руку и ласково спросил: «Monsieur, vous êtes malade, non? Vous venez avec moi? Vous êtes très malade»[36].

Мундик развернулся на пятках и побрел обратно во тьму.

46. Маленькое чудо

Безопасность. Прежде всего она должна обеспечить Инид и девочке безопасность. Если они обе будут в безопасности, она до конца жизни сможет жить спокойно. Но, похоже, до полной безопасности было еще далеко – слишком многое продолжало ее тревожить. Инид уверяла ее, что чувствует себя отлично, но была ужасно бледна, лицо ее казалось даже каким-то голубоватым, и у нее все еще продолжалось кровотечение. Марджери понимала, что должна поскорее привести в порядок свою коллекцию и хорошенько ее продать – им потребуется немало денег, чтобы выбраться с этого острова. Но более всего сбивал Марджери с толку именно ребенок. По сути дела, эта крошка перевернула ее жизнь с ног на голову.

Любовь Инид к дочери была столь велика и неистова, что она никак не могла выбрать девочке имя. Она перебирала имена, как одежду, примеривая то одно, то другое и отбрасывая прочь. Ни одно не подходило. Ни одно не обещало той защиты, какую Инид хотела бы для своей малышки, и она чуть ли не каждый час предлагала новое имя. Хоуп (Надежда!). Грир (в честь Грир Гарсон[37], поскольку фильм «Миссис Минивер» был ее любимым). Бетти в честь матери Инид. И даже Крошка Крапивник, потому что девочка была маленькая, как птичка. Затем в ход пошли почти библейские варианты: Кезия, Ребекка, Мария. Потом вдруг возник легкий флирт с французским языком и было предложено имя Сесиль. В итоге Инид остановилась на Глории. И сказала, что хочет дать дочери фамилию Бенсон, чтобы у нее была «настоящая фамилия, а не вымышленная», вроде Притти, и тогда она будет носить имя, которым можно гордиться.

– Но, Инид, – удивилась Марджери, – это же моя фамилия!

– Да, Мардж. Я прекрасно это знаю и хочу, чтобы у нее была твоя фамилия.

– Но почему? – С тех пор как малышка Глория появилась на свет, все, что было с ней связано, неизменно вызывало у Марджери оторопь, а зачастую доводило и до слез, словно теперь все ее жизненно важные органы и мысли оказались снаружи и стали на редкость уязвимыми. – Я же ей не отец, – глупо прибавила она, хлюпая носом и сморкаясь.

– Я назову ее Глория Бенсон, потому что знаю: ты всегда будешь о ней заботиться.

А Марджери уже понимала, что так оно и будет. На самом деле все эти слова почти ничего не значили – так, мелкая рябь на поверхности воды – по сравнению с теми чувствами, какие Марджери втайне испытывала. Это маленькое чудо, ревущее во все горло, пукающее, какающее чем-то желтеньким, ворвалось в жизнь Марджери с силой выпущенного из пушки снаряда и заняло в ее душе такое огромное место, о существовании которого сама Марджери раньше даже не подозревала. Не говоря уж о том, что это место оказалось совершенно свободно. Несмотря на крошечные размеры – Глория, казалось, была меньше куклы и такая худенькая, что ее хрупкие косточки прощупывались, как бусины в любых вязаных одежках, созданных Инид, – она, безусловно, была маминой дочкой и, похоже, сумела бы выжить в любых условиях, даже там, где это было вроде бы невозможно. С тех пор как она появилась на свет, Марджери удалось насладиться едва ли часом нормального сна. Требуя есть, девочка начинала пронзительно кричать и выгибать спинку, и кричала она до тех пор, пока Инид не совала ей в ротик сосок; затем, наевшись досыта, Глория засыпала, и вокруг ее губ и даже на подбородке засыхали капли желтоватого материнского молока. Инид теперь расположилась в большой комнате, устроив посреди нее нечто вроде гигантского гнезда из одеял и москитных сеток и окружив себя кастрюлями с теплой и холодной водой, а также всем тем, что могла раздобыть или приготовить Марджери, чтобы ее накормить, потому что после родов у Инид проснулся поистине чудовищный аппетит. Так что Марджери не знала ни минуты покоя; она моталась к ручью и обратно, рвала на пеленки простыни, кипятила окровавленные лоскуты, которыми пользовалась Инид, и детские пеленки, покрытые пятнами младенческих испражнений и отрыжки, и все же Инид каждый раз, как только Марджери оказывалась поблизости, подзывала ее к себе и просила посмотреть, что делает Глория. «Смотри, Мардж, смотри! По-моему, она улыбается!»

И Марджери смотрела на закрытые глаза спящей девочки, осененные поистине королевскими ресницами, на ее многообещающий носик, на крохотные пальчики с самыми настоящими ноготками, на густую гривку ее волос.

(«У нее твои чудесные волосы, Мардж». – «Этого не может быть, Инид». Однако волосы у девочки и впрямь были густые, волнистые. Просто великолепные волосы.)

Когда Марджери впервые услышала, как Глория икает, она чуть не взорвалась от восторга. Как может такая крошка быть столь совершенной? Ведь это уже настоящий человек! Те чувства, которые она испытывала к ребенку, были подобны некой неукротимой первобытной силе; по сравнению с ними ее любовь к Инид казалась чем-то бледными и заурядным. А любовь к Глории, совершенно заполонившая ее душу, была так велика и так болезненна, что не было понятно, есть ли у нее предел – Марджери, едва на шаг отойдя от девочки, уже бросалась назад, чтобы убедиться, что та по-прежнему дышит ровно и спокойно. Каким же плоским, неинтересным, мелочным было мое существование до сих пор, думала Марджери. Какой невежественной дурой я была! Ее вдруг стали беспокоить такие мелочи, которых она раньше даже не замечала. Какая-нибудь дождевая тучка или повисший в воздухе паук. Ради благополучия Глории она готова была найти такую страну, где нет ни болезней, ни грязи, а все люди исключительно добры, и перебраться туда жить.

Однако оставалась еще работа, которую непременно нужно было завершить. Собранные экземпляры требовалось правильно наколоть и оформить, снабдив необходимыми справками; нужно было также подытожить и привести в порядок свои полевые записи, прежде чем предпринимать какие-то шаги по продаже коллекции. Так что, пока Инид и девочка спали, Марджери отправлялась в свой кабинет, плотно прикрывала за собой дверь – но отнюдь не для того, чтобы туда не вошла Инид, а для того, чтобы ей самой не захотелось оттуда выйти, – и заставляла себя полностью сосредоточиться на работе. Сперва жука нужно было извлечь из спирта, обсушить, а потом, пока он еще мягкий, аккуратно наколоть. Кропотливый процесс накалывания требовал исключительного внимания. Первая булавка должна была непременно пройти через его правую верхнюю часть; при этом высота уже наколотого жука ни в коем случае не должна была превышать половины дюйма; затем следовало хорошенько расправить его усики и лапки, чтобы они не выглядели плоскими, но при этом нельзя было утратить ни одного, даже самого крошечного волоска на лапках; и под конец нужно было раскрыть надкрылья, чтобы видны были восковые внутренние крылышки. А ведь времени у Марджери было ужасающе мало. Его почти не оставалось. Она должна была переправить Инид и малышку в безопасное место до того, как сюда явится разыскивающая их полиция. Впрочем, пока они здесь, далеко на севере, Марджери чувствовала себя относительно спокойно.

– Инид?

– Мм?

– Инид, ты хорошо себя чувствуешь?

– Ничего, только голова немного болит. Не волнуйся, Мардж.

И все же через пять дней после рождения Глории Инид по-настоящему заболела. Она, правда, относилась к своему недомоганию очень легко. И делала вид, будто устала, только и всего. Но Марджери замечала, что она, даже просто пересекая веранду, движется очень медленно, почти ползет и одной рукой цепляется за все, лишь бы удержаться на ногах. Под глазами у нее залегли темные круги. А однажды она, словно забывшись, вдруг спросила, придет ли к чаю ее мать.

– Твоя мать? – удивилась Марджери. – Но твоей матери здесь нет. Мы с тобой находимся в Новой Каледонии, Инид. А мама твоя умерла, когда ты была еще совсем маленькой.

Инид помолчала, покрепче обхватила ребенка обеими руками и прижала его к груди, точно собиралась сойти с тротуара на проезжую часть, забитую машинами и лишь в последнюю минуту передумала это делать.

– Господи, что это я такое говорю! – засмеялась она.

Но вскоре ей стало хуже. Она даже днем стала кутаться в два одеяла, хотя солнце светило вовсю и даже в тени стояла удушающая жара. Инид явно знобило, кожа ее была покрыта мурашками, а на еду она теперь и смотреть не могла. И пить почему-то отказывалась. Ей хотелось одного: спать, спать, спать. Она порой засыпала, даже когда кормила Глорию. Потом ее вдруг стало трясти, как в лихорадке. Марджери перепугалась.

– Да что с тобой такое? Что у тебя болит? – спрашивала она.

– Ничего. Мне просто холодно, – отвечала Инид. – Мне ужасно холодно!

Марджери притащила все имевшиеся в доме одеяла и всю теплую одежду, даже старый розовый халат Инид, и все это навалила на нее. Но Инид по-прежнему стучала зубами от чудовищного озноба, так что этот стук был слышен даже из-под наваленной на нее груды одеял. И еще от Инид стал исходить какой-то неприятный запах. Марджери очень не хотелось говорить ей об этом, но она понимала, что дело плохо.

Ужасная мысль вдруг пронзила ее. Настолько ужасная, что Марджери боялась даже выразить ее словами. Однако сделать это пришлось.

– Инид, ты ведь делала прививки перед отъездом сюда? Скажи, делала?

Но, еще не договорив, она уже знала ответ. У Инид было слишком мало времени до отъезда, и она в любом случае никаких прививок сделать бы не успела. И потом, она ведь до последней минуты сидела дома рядом с телом мертвого мужа, ожидая прихода полиции. У нее даже паспорта не было, когда они на пароход садились! – вспомнила Марджери. А уж о прививках она наверняка вообще не подумала.

– Инид, скажи: у тебя что, кровотечение усилилось?

– Нет, Мардж, у меня все в порядке.

– Неправда. Нам все-таки придется поехать к врачу.

– Мы не можем никуда поехать. Меня же сразу арестуют. Ты не беспокойся, Мардж, у меня все скоро пройдет. Лучше мы останемся здесь, ты, я и Глория.

Инид все продолжала настаивать на том, что вовсе не больна и недомогание скоро пройдет.

– Наверное, я просто на солнце перегрелась, – повторяла она. Однако после родов она вообще ни разу на солнце не выходила и целыми днями спала, просыпаясь только для того, чтобы покормить Глорию. Потом стала жаловаться, что голова у нее болит все сильнее и порой ей кажется, будто туда вбивают металлический штырь. А когда она попыталась встать, то охнула и, схватившись за живот, согнулась пополам.

– Что, Инид, где у тебя болит?

– Ничего страшного, Мардж. И ничего у меня не болит.

– Но я вижу, как тебе больно!

– Ерунда, все уже прошло. Мне просто нужно немного поспать.

Марджери, надежно пристроив Глорию к Инид на грудь, неуклюже спустилась по шаткой лесенке на землю и вышла на грунтовую дорогу, ведущую в Пум. Ей хотелось немного побыть на свежем воздухе, немного посмотреть по сторонам и постараться понять, стоит ли бояться. Если честно, она не была готова бояться. Ей казалось, что свою долю страха они с Инид уже получили сполна, и убеждала себя, что беда должна бы, наверное, поступать некими разумными порциями, чтобы человек успел к ней подготовиться. И разделить ее с кем-то. Так сказать, немножко тебе, немножко мне.

Она шла в тени пальмовых деревьев; день был в самом разгаре, наполненный треском насекомых и густыми запахами леса. Впереди вспорхнула и пересекла тропу какая-то птица, похожая на голубую елочную игрушку. Справа вздымалась морщинистая щека горы; нагретые камни были залиты красноватым светом послеполуденного солнца; лес спускался по склону извилистыми складками. И тут вдруг случилось нечто такое, что у Марджери все заледенело внутри.

Кто-то окликнул ее по имени:

– Мисс Бенсон!

Она остановилась как вкопанная. Страх пронзил ее насквозь, точно тяжелая арбалетная стрела. Она отчетливо слышала, как мужской голос произнес ее имя, и пристально вглядывалась в сплошную стену зелени по обе стороны от дороги. Никого. И в подлеске тоже. И все же она чувствовала: тот мужчина где-то совсем рядом. Ее слух различал некие слабые звуки – треск сучка под ногами, шелест листьев, дыхание. Она снова прислушалась, пытаясь пробиться сквозь эту тишину, казавшуюся сейчас странно тяжелой и плотной. Никого. Даже мальчишек из шанти-тауна.

– Эй! – крикнула Марджери. Но голос ее прозвучал так тихо и неуверенно, что вряд ли кто-то смог бы его расслышать и ответить.

Поднявшийся ветерок зашуршал листвой, и Марджери показалось, что деревья вокруг нее ожили, зашевелились и начали перешептываться. А ее собственное тело словно стало резиновым. Она решила не дожидаться, чтобы перед ней кто-то внезапно появился, и бегом бросилась обратно к дому. Буквально взлетела, несмотря на хромоту, по лесенке на веранду и с размаху распахнула дверь.

Пережитый страх еще не угас в ней, и она наверняка продолжала бы тревожиться, если бы сразу не заметила, что за время ее отсутствия Инид стало значительно хуже. Она по-прежнему лежала на матрасе, укрытая всем тем, что сумела найти Марджери, и по-прежнему тряслась в ознобе, но теперь ее лоб, когда Марджери его коснулась, оказался обжигающе горячим и мокрым от пота. А страшнее всего выглядели ее губы, ставшие совершенно синими, словно она съела содержимое авторучки.

Марджери поспешно принесла еще дров и вскипятила воды, пребывая в лихорадочном волнении и понимая, что с Инид явно происходит нечто опасное. Марджери готова была возненавидеть это ясное небо за его безмятежность, словно ему, небу, нет никакого дела до ее тревог; она готова была возненавидеть и этих птиц, по-прежнему равнодушно и весело перекликавшихся в лесу. Но больше всего она ненавидела самое себя. Во-первых, за то, что притащила Инид сюда, а во‑вторых, за то, что сразу, как только начались роды, не отвезла ее в больницу, а сама даже достойной помощи ей оказать не сумела. Марджери просто представить себе не могла, как ей жить дальше, если с Инид что-то случится. И гнала от себя мысли о каком бы то ни было будущем, изо всех сил цеплялась за настоящее.

Она попыталась приподнять Инид, но та пронзительно вскрикнула от боли и стала умолять Марджери оставить ее в покое. Еще целый час она безжизненно провалялась на матрасе, а Марджери суетилась рядом, отгоняя от нее мух и еще в воздухе сбивая их ладонью. Она чувствовала себя чем-то вроде радиоприемника, потерявшего нужную волну, и продолжала смутно надеяться, что, если подождать достаточно долго, все еще может пойти на лад само по себе. Но когда солнце стало клониться к закату, у Инид начались галлюцинации. Она то обливалась потом, то через мгновение застывала как камень, стуча зубами от холода. И тот ужасный запах чувствовался гораздо сильнее.

– У меня ведь было очень много детей, да? – Странно расширенные глаза Инид смотрели испуганно.

– Нет, Инид. Но у тебя есть Глория.

– И я их всех любила.

– Инид, тебе пора кормить Глорию.

– Назови мне их имена.

– Чьи имена?

– Одну, по-моему, звали… как же ее звали? По-моему, ее звали Стол.

– Инид! – Марджери почти прикрикнула на нее. – Хватит нести чушь! Ты никогда не смогла бы назвать своего ребенка «Стол»! Прекрати это, Инид.

Веки Инид слегка дрожали, ресницы то приподнимались, то опускались, но глаза ее казались пустыми и темными, как закрытый на ночь магазин.

И тут Марджери наконец осознала ужасную правду. Причем это произошло так быстро, словно она вдруг превратилась в некую совершенно иную версию себя самой. Ей стало ясно, что нежелание Инид покидать бунгало и ехать в больницу вовсе не означает, что она считает это правильным. Скорее всего, в данный момент она просто не в состоянии понять, чем это может кончиться. А что она-то, Марджери, сделала, чтобы ей помочь? Чем она была занята все это время? Ждала, надеясь, что Инид станет лучше? Вот и дождалась! Теперь ей гораздо хуже, и во всем виновата она, Марджери. С чего это она вообще решила, что может стать для Инид настоящим другом? Она же самая обыкновенная трусиха! Бесполезная, дрожащая от страха. Точно такая же, какой была и полгода назад, когда, прихрамывая, тащилась через всю школу с украденными ботинками и даже входную дверь сразу найти не сумела, странно, что эта дверь вообще открылась. Не раздумывая больше ни минуты, Марджери схватила Инид в охапку и, не обращая внимания на ее жалобные вопли и хныканье, потащила в джип, уложила на заднее сиденье и побежала за Глорией. Девочку она уложила рядом с матерью в коробке, которой предстояло сыграть роль временной колыбели. Потом Марджери снова вернулась в дом и побросала кое-какие необходимые вещи в красный саквояж. Ах да, еще одеяла! Им ведь непременно понадобятся одеяла. Вот найти их Марджери сумела не сразу. Она никак не могла сосредоточиться и вспомнить, что именно ищет. Да, одеяла! Она отнесла в машину одеяла и вспомнила, что Инид будет нужна вода. Так, хорошо. Про одеяла она вспомнила. А что еще? Марджери охватила паника; ей казалось, что в мозгу у нее все время образуются некие черные дыры, некие провалы в памяти. Вода. Но во что ее налить? Если в котелок, то по дороге она вся расплещется. Марджери то выбегала из дома, то снова туда бросалась, совершая массу бессмысленных действий. Еда. Инид нужна еда. А ведь это небезопасно, вдруг подумала она, везти Инид в больницу. Но ее просто необходимо показать врачу! Ей нужна чистая постель и медицинский уход, причем немедленно. И что это она, Марджери, так беспокоится о еде и воде, когда Инид, возможно, уже умирает? Марджери выронила одеяла, котелок с водой, собранную еду и метнулась вниз по лесенке, держа в руках красный саквояж Инид. Она резко распахнула дверцу джипа и плюхнулась на пассажирское сиденье, готовая ехать.

Господи, и о чем она только думала! Ведь у них же нет водителя!

И снова разум ее словно замкнуло. Нет водителя? Значит, надо его найти. Но для этого она должна сама сесть за руль и поехать этого водителя искать… Бред какой-то! Она ведь ни разу в жизни автомобиль не водила. А до знакомства с Инид ни разу даже не ездила на автомобиле!

Инид застонала.

– Ну вот что, Марджери Бенсон, – громко и сурово сказала себе Марджери, – соберись-ка! Ты ведь сумела принять роды. Так куда же теперь подевались твое самообладание и твоя смекалка? Садись за руль и веди машину!

Втиснувшись в непривычно узкое пространство на водительском сиденье, Марджери попыталась вспомнить, что и как делала Инид. Она повернула ключ зажигания, и мотор послушно взревел. Затем осторожно отпустила ручной тормоз и мягко поставила ногу на педаль. Джип скакнул назад, налетел на пенек, оставшийся от кокосовой пальмы, и встал. Инид даже не вскрикнула. Даже не попыталась выбраться из машины. Но все же немного приподнялась и велела Марджери аккуратней давить на педаль – не сразу, а постепенно.

– И не забудь включить фары, – прошептала она и сразу же снова уснула.

Марджери пощелкала всеми выключателями подряд, пытаясь отыскать нужный. Все оживало по очереди: «дворники», поддув горячего воздуха, даже радио – кто знал, что в джипе имеется радиоприемник? – и, наконец, фары. Потом она включила и подфарники, и между деревьями сразу пролег некий туннель света. Теперь Марджери куда медленней и осторожней жала на педаль и в итоге заставила джип потихоньку двигаться вперед. Тогда она нажала чуть сильнее. Джип странным образом напрягся, дернулся, но быстрее не поехал – казалось, его держит и не пускает чья-то гигантская резиновая рука. Марджери нашарила ручной тормоз и вытянула его. Джип лязгнул, содрогнулся и встал. Она снова повернула ключ в замке зажигания, снова нажала на педаль и, как только мотор ожил, осторожно направила автомобиль по дороге, чуть-чуть прибавив скорость. Быстрее, быстрее. Нет, слишком быстро! Из-под колес с грохотом летели камни, джип то и дело налетал на низко висящие ветки деревьев на обочине, но у Марджери никак не получалось ехать по прямой. Когда из темноты прямо перед ней вынырнул, едва стоя на ногах, какой-то пьяный, она взвизгнула, резко дернула машину в сторону и все-таки вовремя ушла от столкновения. Правда, джип царапнул боком о скалу, но останавливаться Марджери не стала. Она бы ни за что из-за такой мелочи не остановилась. Наоборот, словно обретя некоторую уверенность, она продолжала гнать машину вперед.

Они ехали всю ночь. Марджери гнала машину как сумасшедшая, все прибавляя скорость, и громко вслух молилась, чтобы все французские полицейские Новой Каледонии сейчас крепко спали в своих постелях. Она видела, что стрелка указателя скорости постоянно находится в красной зоне, но страха больше не чувствовала. Тот страх, что тогда проник в нее и заполонил всю ее душу, теперь как бы прошел насквозь и вышел с другой стороны. Когда Глория заплакала, требуя есть, Марджери заглушила двигатель, выбросилась с водительского сиденья наружу, подхватила одной рукой Инид, а другой Глорию и постаралась пристроить детский ротик к груди Инид – словно закрепляя створки моллюска на старой трубе. Затем она вернулась за руль и продолжила дикую езду по разбитому шоссе, которое местами имело гравиевое покрытие, а местами и вовсе никакого покрытия; джип то и дело подскакивал на ухабах, но Марджери крепко держала руль, даже когда впереди возникало препятствие в виде упавшего дерева или стада коз; включенный радиоприемник продолжал орать вовсю, и отопление также продолжало работать на полную мощность. Марджери страшно хотелось есть, она насквозь промокла от пота, а ноги ее прямо-таки огнем горели. Наступил рассвет. Небо на востоке стало ярко-оранжевым, деревья были словно охвачены пламенем; а справа от Марджери виднелся океан, тоже полный отраженного огня. Наконец впереди показались первые элегантные особняки, замелькали пригороды Нумеа. Вот и знакомая площадь Кокосовых Пальм. Рынок. Порт.

Инид села. Коротким взмахом убрала с лица растрепанные волосы и испуганным шепотом спросила:

– Где мы, Мардж? Что мы здесь делаем?

– Я все продумала, и не спорь со мной. Все равно выбора у нас нет. Я должна тебя спасти. Я бы никогда себе не простила, если бы с тобой что-нибудь плохое случилось.

Цветы бугенвиллей свисали вдоль шоссе, как пурпурные лампы. Теплый воздух был полон сладостных ароматов. В окнах домов отражалась пылающая заря.

Марджери подъехала к британскому консульству и остановилась.

47. Жуки и глаза

Он встал и, шатаясь, поплелся к бунгало, словно проламываясь сквозь яркий свет зари. Ногами он отбрасывал с тропы листья, которых там не было, и что было сил топал башмаками, надеясь отпугнуть змей. Перед рассветом он, наверное, снова уснул, а когда проснулся, то сразу все понял; у него словно электрическая лампочка в мозгу вспыхнула. Он должен попасть в этот дом. Должен возглавить экспедицию. Вот почему он здесь оказался. Он спас мисс Бенсон жизнь и теперь нужен ей, чтобы встать во главе ее экспедиции. Он понятия не имел, чем был занят все последнее время. Спал, наверное, и видел сны, и ему снилось, что какие-то люди его преследуют. А еще ему показалось, что мисс Бенсон пыталась сбить его своим джипом. Но уж это-то ему наверняка просто привиделось. И никаких японцев там на самом деле не было. И змей тоже. И это вообще никакая не Бирма. А он, Мундик, – свободный человек!

Грязная разбитая дорога кончилась. Над горой уже вставало солнце, и все вокруг было залито его золотым светом. Мундик разглядел возле их бунгало веревку для белья, на которой висели какие-то странные квадратики материи размером чуть больше носового платка. Он подкрался к лесенке, ведущей на веранду, и осторожно по ней поднялся, изо всех сил цепляясь руками за перила, однако ноги его дрожали от слабости, и он пару раз поскользнулся и чуть не упал, а потом с удивлением услышал грубые звуки пилы, исходившие из его груди, и как-то не сразу догадался, что это звук его собственного дыхания. И понял, что должен добраться до мисс Бенсон раньше, чем ему снова станет плохо. Раньше, чем он снова погрузится в забытье и забудет, зачем он здесь и что он делает.

Он постучался в дверь. Заглянул в окно. Крикнул: «Эй, это я! Вставай и сияй!», поскольку догадывался, что она, должно быть, еще спит. Потом он некоторое время посидел на полу возле двери, потом покачался в кресле, как – он сам это видел – делала и она сама; потом у него снова стали возникать всякие плохие мысли, и тогда он, стиснув кулаки, сказал себе: теперь все будет хорошо, раз мы оба здесь, я и она. Вместе мы непременно доведем эту экспедицию до конца!

Теперь уже солнце светило вовсю, и Мундик, начиная потеть, вдруг догадался, что здесь произошло что-то страшное. Он же видел, что она вся в крови. Сейчас она наверняка нуждается в его помощи; лежит там, в бунгало, и ждет, чтобы он ее снова спас. Мундик вскочил так резко, что кресло упало и перевернулось.

Хорошенько размахнувшись, он вышиб дверь ногой и вошел. В доме стояла ужасающая тишина. На полу лежал какой-то матрас, заваленный полотенцами и одеялами, а вокруг него стояли кастрюли с водой. Мундик окликнул мисс Бенсон, но она не отозвалась, и он стал переходить из одной комнаты в другую, на всякий случай вытащив револьвер и держа его в руке, хотя уже понимал, что никакой мисс Бенсон в доме нет. Он осмотрел комнату, в которой она спала, изучил сложенную в аккуратные стопки одежду, затем заглянул в примитивную кухоньку с раковиной и в ее кабинет, загроможденный стопками каких-то странных застекленных подносов. По очереди приподнимая эти подносы, он увидел, что в каждом из них, точно драгоценные камни в витрине, разложены жуки с раскрытыми крылышками, аккуратно пришпиленные булавками. Еще он обнаружил в кабинете множество блокнотов, заполненных ее четким мелким почерком и тщательно нарисованными схемами. Даже к стенам были пришпилены какие-то записки, и повсюду бесчисленное множество всяких баночек, коробочек, склянок с жуками, завернутыми в корпию, как в кокон. Мундик один за другим разворачивал эти коконы и швырял жуков на пол. Его уже начинало знобить, а лицо его было мокро от слез. Он плакал так горько и безутешно, что просто не в силах был перестать.

Она уехала. Уехала без него. Она же знала, что во главе ее экспедиции стоит именно он, но все-таки опять от него ускользнула. А ему и в голову не могло прийти, что она вздумает поехать на джипе. Ему и во сне такое не могло присниться. И он никак не мог понять, почему она все время так с ним поступает. Ведь это причиняет ему такую боль. Они же всегда были вместе. А на корабле он и вовсе спас ей жизнь. И вдруг то пламя, что таилось у Мундика внутри, вспыхнуло с новой силой, стало огромным, ревущим, и сам он тоже взревел и ринулся наружу, налетая на стены, ногой отшвыривая одеяла, старые консервные банки и кастрюли с водой; он опять был в лагере, и японцы уже поджидали его. И ему показалось, что где-то вдали слышатся стоны и крики боли. Густая зелень деревьев, казалось, украла весь воздух, а вокруг, даже внутри бунгало, разливалось какое-то странное сумрачное сияние.

Мундик схватил первый из застекленных подносиков и поднял его над головой, готовясь швырнуть об пол и разнести вдребезги. Но та боль, что терзала его изнутри, вдруг стихла. А потом болезненные стоны, что слышались где-то вдали, зазвучали повсюду и совсем рядом; что-то страшное стучало по крыше, молотом колотило в дверь, пронзительно вопило, заглядывая в окна. А деревья смеялись, и ветер смеялся, и даже сотни жуков на застекленных подносиках смеялись: Ха-ха-ха! Мундик в ужасе смотрел то в один угол комнаты, то в другой. Он был совершенно ошеломлен, потрясен: тут повсюду были жуки, и эти жуки летели прямо на него. А еще повсюду были глаза. И кишели мальчишки из трущоб – они заглядывали в окна, толпились у двери, скакали вокруг него, свисали вниз головой с потолка, ходили колесом, кувыркались через голову, дергали его за одежду, тыкали в него палками, кричали и указывали на него пальцами, словно он был посмешищем, вопили, пинали его, тащили его куда-то прочь отсюда, к дверям. А некоторые даже начали поднимать с пола и аккуратно складывать то, что он разбросал. Но он не понимал их слов, не понимал, что они кричат, но звучало это как «Ree-tard! Ree-tard!»[38].

Мундик сунул одного жука себе в карман, зажал руками уши и бросился бежать.

48. Святое убежище

Все было позади. Они преодолели этот ужас. Инид осталась жива.

Частный врач незамедлительно провел операцию, удалив остатки загноившейся плаценты. Никаких вопросов им не задавали. Инид немного поплакала, но сил у нее не осталось даже на слезы. Зато Глория закатила оглушительный рев. Доктор, впрочем, выразил куда больше беспокойства по поводу хромоты Марджери и просто ужаснулся, увидев, в каком состоянии ее ноги. Он велел ей немедленно начать делать уколы пенициллина и припарки, а после этого обязательно давать ногам отдых.

– Да, доктор, – говорила Долли Вигз. – Хорошо, доктор. Благодарю вас, доктор.

Что же заставило Марджери в самую последнюю минуту передумать и уехать прочь от британского консульства? Ее тогда словно пронзило некое внезапное понимание того, что британский консул – это последний человек на свете, который станет ей помогать, даже если она все объяснит, даже если расскажет трагическую историю Инид. А потом она случайно заметила миссис Поуп, стоявшую на аккуратно подстриженной лужайке. Волосы у нее были тщательно уложены, и на ней был свежий, только что выглаженный прислугой домашний халат; она сердито кричала на садовника, согбенного старика, и гневно грозила пальцем прямо у него перед носом. Потом она вдруг обратила внимание на джип и даже руку к глазам поднесла, заслоняя их от яркого утреннего солнца и желая получше разглядеть, кто в этом джипе сидит. И в тот же миг Марджери стало ясно, что эта женщина куда опасней, чем даже болезнь Инид. А уж просить помощи у ее мужа – это и вовсе самая худшая из идей, пришедших Марджери в голову. И она вместо того, чтобы вылезти из джипа, вдруг принялась судорожно рыться в своей сумочке и все-таки отыскала тот завалявшийся клочок бумаги – мистер и миссис Питер Вигз – который дала ей Долли несколько месяцев назад на приеме в консульстве. Марджери велела Инид как можно сильней пригнуться и затаиться на заднем сиденье, покрепче прижав к себе Глорию, а сама буквально вдавила в пол педаль акселератора. Джип рванул вперед, но Марджери, глянув в зеркало заднего вида и убедившись, что миссис Поуп ее не преследует, свернула за угол и тут же сбросила скорость. Здесь уже можно было обратиться за помощью к абсолютно незнакомым людям, и Марджери стала показывать им листок с адресом Долли, изо всех сил стараясь понять, куда нужно ехать, поскольку объяснения ей давали по-французски.

Долли Вигз моментально отворила им дверь и испуганно охнула:

– Мисс Бенсон! Господи, ну и дикий же у вас обеих видок! – Тем не менее она сразу принялась помогать Марджери. Они вместе внесли Инид в дом, и Долли ни слова не сказала о том, как сильно ее нарядная юбка перепачкана теперь красной пылью и сколько грязных следов осталось на полу.

– Она недавно родила ребенка, – объяснила Марджери. – Ей срочно нужны лекарства и врач. На вас моя последняя надежда, миссис Вигз. Никто не знает, что мы здесь. Пожалуйста, помогите!

Долли заплатила врачу и спрятала обеих женщин в летнем домике на дальнем конце своего сада. Там, по ее словам, было абсолютно безопасно. Ее муж Питер находился на севере, на своей шахте, и должен был вернуться не ранее, чем через несколько недель. Долли все отлично устроила – две удобные кровати, термос с горячим чаем, фарфоровые чашки. Именно эти фарфоровые чашки особенно тронули Марджери. Не свежие простыни на кроватях, не чистые полотенца, не аккуратные занавески с удобными завязками, а именно чайные чашки из тонкого фарфора. Они с Инид уже давно привыкли пить из жестяных кружек или даже из консервных банок, и хотя когда-то чашки из такого тонкого фарфора казались ей совершенно бессмысленными, то сейчас она вдруг поняла, как они красивы и как важны в жизни. В ее руке с обломанными ногтями такая чашечка выглядела особенно хрупкой и словно очищенной от пороков.

Долли принесла им также чистую одежду из своих запасов, пахнувшую свежестью; она, правда, не была уверена, что предложить Марджери – какое-нибудь свое платье или брюки мужа, и в итоге притащила то и другое на выбор. Она вообще все время что-нибудь приносила в их домик, особенно часто тарелки с едой, украшенные цветами. А уж Глория ее совершенно покорила. Она даже притащила целый чемодан с приданым для новорожденного. Одежда была совершенно новая, аккуратно сложенная и прикрытая чистой бумагой.

– У вас тоже? – спросила Инид.

– Да, – сразу ее поняв, ответила Долли. Но не заплакала, а лишь попросила: – Можно мне подержать Глорию?

С Глорией она могла возиться часами, и обе пребывали в полном восторге. Долли наряжала девочку то в очаровательные ночные конверты для новорожденных, аккуратно заправляя внутрь ее крошечные ножки и ручки, то в белые платьица с оборками, то в симпатичные ползунки в горошек, то в крошечные розовые кардиганы, украшенные цветочками из фетра. Она также готовила бутылочки с молочной смесью и кормила Глорию, давая Инид лишний часок поспать, а потом и Марджери всему этому научила. Марджери и Инид могли свободно гулять по саду и сколько угодно мыться в чудесной ванне, полной пузырьков. А рядом на горячей трубе висели толстые мохнатые полотенца. И купальные халаты были для них приготовлены. И шлепанцы.

Но та гора на севере по-прежнему звала Марджери. Тянула к себе. Из сада Долли она часто любовалась мощными отрогами гор, которые днем казались алыми, а в сумерках, когда над ними светились вечерние звезды, синими, и мысленно видела себя стоящей на той раздвоенной вершине, которая так похожа на две каминные трубы. В мечтах ей виделись крыши домишек в Пуме, шанти-таун, синий простор океана, заросшие лесом склоны горы, исхлестанные ветрами скалы и та узкая, извилистая, еле заметная в густом лесу тропа, которую проложили они с Инид. Порой облака у нее над головой принимали какую-то слишком отчетливую форму, и Марджери казалось, что от них исходит поток горячего воздуха, словно атмосфера сильно нагрелась и готова вот-вот взорваться, а потом и небо начинало светиться странным липким светом, и Марджери понимала: приближается очередной циклон. И он, разумеется, уже через несколько часов обрушивался на остров – бешено мчащийся столб воды и пыли, поднятой с побережья и моментально окутывавшей все красной пеленой. Пальмовые деревья опасно клонились под порывами ветра; крупных птиц, пытавшихся пересечь охваченное бурей пространство, швыряло, точно клочки бумаги. Затем набрякшие тучи словно вскрывались, и начинался ливень, больше похожий на водопад. Марджери смотрела, как мощные струи дождя молотят по скалам, и понимала, что снова будет наводнение и проехать по дорогам, залитым водой и заваленным упавшими деревьями и крупными ветвями, будет, скорее всего, невозможно. Как-то там наш Последний Приют, думала она, выстоял ли он и на этот раз? Впрочем, на это оставалось только надеяться, как и на то, что ее коллекция все же уцелела. И хотя в последнее время Марджери практически отказалась от идеи отыскать золотого жука, она вот уже две ночи подряд видела его во сне, словно теперь, когда она сдалась, жук решил сам ее найти.

Дождь шел три дня подряд. Потоки воды, перпендикулярно падая на землю, смывали с ее поверхности все подряд. Сад, содрогаясь под тяжестью ливня, начал менять цвет: стволы деревьев казались серыми, а листва – черной и блестящей. Даже из их домика было видно, как бешено кипит в заливе океанская вода. А потом вдруг сразу все кончилось. Небо снова стало ярко-синим, океанские воды успокоились, и горы теперь были видны так ясно, что Марджери могла бы сосчитать, сколько на их щеках складок и сколько там разных оттенков. Крошечные насекомые спиралями крутились в лучах солнечного света. Марджери часто сидела рядом с домиком и смотрела на горы. И однажды рядом с ней вдруг раздался голос Инид:

– Между прочим, наша экспедиция еще не закончена, знаешь ли! – Инид стояла рядом, баюкая Глорию. Марджери и не заметила, что она последовала за ней в сад. – Ты не можешь сдаться! Ты же обещала, что никогда не сдашься!

– Ну, это было раньше. Теперь все по-другому.

– Ничего подобного! Мы вернемся в Последний Приют и продолжим поиски.

– Нет, Инид, поискам конец. И это совершенно точно. Завтра Долли собирается прощупать почву насчет желающих купить мою коллекцию. Возможно, такие найдутся. Остается только надеяться, что коллекция не пострадала во время последнего циклона. А затем нам нужно срочно найти возможность поскорее убраться с этого острова. Здесь нам оставаться нельзя. Теперь у нас есть Глория, и прежде всего мы должны думать о ней.

– Ты ведешь себя так, словно готова отвернуться даже от собственного призвания! – возмутилась Инид. – Только ничего у тебя не выйдет, Мардж. Оно так легко тебя не отпустит. Да ты и сама слишком глубоко во всем этом увязла. По самые брови увязла. Хотя, похоже, толком этого не сознаешь. У тебя ведь все совершенно иначе, чем у меня. Твое призвание – это не твой друг. И не утешение тебе из-за тех, кого ты некогда потеряла. И даже не способ с интересом провести время. Твоему призванию безразлично, будешь ты радоваться или печалиться. Ты должна только одно: не предавать его, Мардж. И, знаешь, Глория ведь тебя тоже не поблагодарит, если ты совершишь такое предательство. Ей будет просто невыносимо узнать когда-нибудь, что ради нее ты отказалась от своего истинного призвания, предала его. Ты спасла мне жизнь, Мардж. И я не позволю, чтобы свою собственную жизнь ты загубила.

Инид плакала. Она даже говорить больше не могла. И Марджери, глядя на нее, понимала, что она права. Хоть это и казалось невозможным, но ее призвание по-прежнему заключалось в том, чтобы найти золотого жука, и это был даже не вопрос выбора. Это было нечто ужасное и прекрасное одновременно, и она уже не понимала, кто же кого выбрал: она ли свое призвание или оно ее. Так или иначе, а это полностью соответствовало ее природе, складу ее ума, было ее неотъемлемой частью в той же степени, что ее кровь и ее руки.

Но, как оказалось, все эти разговоры были излишни. Уже через несколько часов они в последний раз погрузились в свой джип и снова помчались на север.

Долли покупала на рынке продукты. После нашествия циклона воздух стал гораздо свежее, и утро выдалось на редкость ясное. Долли с наслаждением выбирала самые лучшие фрукты – гуавы, чоко, сладкие ананасы – каждого по три штуки. Она не сразу заметила, что за спиной у нее выросла чья-то тень.

– Ты что-то совсем притихла, Долли, – услышала она голос миссис Поуп. – И на пятничные посиделки не пришла. Что ж ты даже не позвонила? Даже записки не прислала? Мы беспокоились.

Долли растерялась, чувствуя в этом разговоре нечто опасное; ей хотелось поскорее сменить тему, направить ее в другое русло, чтобы хоть немного собраться с мыслями. Выразительно глянув на арбузы, уже лежавшие в ее корзине, она воскликнула:

– Господи, а вы разве не любите тропические фрукты, Виктория?

– Но мне казалось, что Питер все еще на шахте?

– Да, это так и есть!

– Значит, вы пребываете в одиночестве?

– Ну конечно!

– Скажите, с каких это пор вы для себя одной покупаете сразу по три арбуза? – Миссис Поуп внимательно рассматривала содержимое корзины. – По три круассана? И по три штуки всего остального?

Лицо Долли утратило всякое выражение. Она просто не представляла, какое выражение в данный момент подошло бы ей лучше всего.

– Какое забавное совпадение, – продолжала миссис Поуп. – Клянусь, я собственными глазами видела, как несколько дней назад возле консульства остановился некий джип. Без номеров.

– Ох, миссис Поуп, – заторопилась Долли, – у них ведь теперь ребенок родился! И они обе такие милые, особенно когда их поближе узнаешь. И они никакие не злоумышленницы. Клянусь! Жизнью своих детей клянусь! Вы их просто совсем не знаете…

Миссис Поуп выпрямилась.

– Но Долли, дорогая, у вас же нет детей. – И она крепко стиснула запястье Долли. – Где они? Я знаю, что вам это известно.

Долли разразилась слезами и рассказала миссис Поуп все.

49. Миссис Поуп

Уже взяв в руки телефон, миссис Поуп все еще колебалась. Она уже дважды выставила себя дурой. Мало ей было нелепой истории с вязаными игрушечными ракетами, так теперь еще возникли неприятности с французской полицией. По ее требованию полицейские тогда действительно поехали в Пум и даже отыскали там того самого англичанина, однако документы у него оказались в полном порядке и никаких опасных женщин полицейские там не обнаружили. Они спрашивали людей в кафе, но оказалось, что этих женщин уже много недель никто не видел. В результате начальник полиции пожаловался Морису. И попросил его разъяснить жене, что не годится зря гонять полицейских.

Миссис Поуп глубоко вздохнула. И все-таки набрала номер, приготовившись говорить самым приятным голосом.

В юности она хотела стать актрисой. Люди всегда говорили: «Ну что за маленькая актриса! Ей бы на сцене выступать!»

И, хотя родители ее сперва сопротивлялись, ей удалось их убедить, и они дали ей возможность попробовать. У нее появился частный преподаватель, учивший ее ходить с положенной на голову книгой и при ходьбе втягивать в себя ягодицы. Второй преподаватель исправил ей дикцию и научил вставать на стул и декламировать Шекспира – она и сейчас отлично помнила эти строки: «У вашей двери / Шалаш я сплел бы…»[39] – и когда она это делала, то чувствовала ожидание, уверенность в будущем и пронзительное наслаждение от того, что все на нее смотрят.

Но миссис Поуп снова заколебалась.

Она вдруг вспомнила тот день, когда предстала перед экзаменационной комиссией в RADA[40]. Эти воспоминания она вообще-то старалась держать подальше, но сейчас они неожиданно снова всплыли. Она хорошо помнила, как ждала тогда у дверей аудитории, одетая в свое лучшее платье, вместе с другими девушками, которые, впрочем, выглядели куда более богемно, чем она. Помнила, как вошла, держась абсолютно прямо, в аудиторию, пожелала сидящим за столом доброго дня, четко произнесла свое имя и фамилию, а потом попросила стул, взобралась на него и, по-прежнему прямая как штырь, начала звонким и чистым голосом декламировать «У вашей двери / Шалаш я сплел бы…», возвышаясь надо всеми в своем лучшем платье, в шляпке и в белых перчатках.

Только потом до нее дошло, что она не декламирует звонким голосом, а кричит. Что ей вовсе не следовало влезать на стул. Что она не может вспомнить, что там, у Шекспира, дальше.

И тут она почувствовала, как по ногам у нее потекла приятно теплая струйка.

Она хорошо помнила, какие лица были у вежливых экзаменаторов, совершенно ошалевших от увиденного.

Помнила, как богемные девицы показывали пальцами на ее мокрый подол и прижимали к губам свои тонкие богемные пальчики, желая скрыть свой богемный смех.

Помнила, как уже в машине мать дала ей пощечину, потому что она разрыдалась в присутствии шофера и никак не могла успокоиться.

А потом родители принялись старательно снаряжать ее и отправлять на всевозможные вечеринки. И уже через полгода она была обручена, а через год отправилась с мужем на южные острова Тихого океана. С тех пор ее жизнь, которой следовало бы быть наполненной Шекспиром, гастролями и театральным гримом, превратилась в бесконечную череду коктейлей и приемов, что всегда было связано с необходимостью хорошо выглядеть, оставаться тонкой и хрупкой, надевать чулки даже в сорокаградусную жару и даже в постель всегда ложиться в макияже, но не потому, что ей предстояло играть на сцене, а потому что муж не должен был замечать, что глаза у нее припухли, а в уголках глаз веером разбегаются свежие морщинки. В ее нынешней жизни вовсе не требовалось помнить наизусть шекспировские строки; зато она должна была хорошо помнить бесчисленные имена людей и интересоваться никелевыми шахтами, хотя плевать она хотела и на этих людей, и на их шахты. Ей также приходилось держаться подальше от солнечных лучей, чтобы не появились веснушки, и в нужные моменты надевать самодельный костюм Купидона с дурацкими крылышками, и ни в коем случае не произносить бранных слов – Боже, как же ей иногда хотелось выругаться! – и не брать больше одного канапе, даже если перед ней было целое блюдо, а в животе у нее давно урчало от голода даже под тугим, насквозь промокшим от пота поясом для чулок. Так что в данном случае дело было даже не в том, что миссис Поуп как-то особенно не понравились те две женщины. Хотя они ей и впрямь не слишком понравились. Куда существенней было то, что они ее раздражали, ибо нашли способ всегда оставаться самими собой.

– Номер, пожалуйста? – повторил оператор.

Миссис Поуп откашлялась и сказала, тщательно выговаривая французские слова:

– Добрый день, месье. Соедините меня, пожалуйста, с французской полицией, а потом с главным редактором газеты «Таймс» в Лондоне.

50. На муле мы не поедем!

Марджери почти совсем успокоилась. Они снова сидели в джипе и ехали на север, хотя у них вряд ли хватило бы бензина, чтобы преодолеть и половину пути, не говоря уж о том, чтобы добраться до северного конца острова, но теперь у них были деньги, и Марджери знала, что сумеет сама со всем справиться. Инид сидела на пассажирском сиденье с Глорией на руках и каждый раз пронзительно вскрикивала, стоило какой-нибудь птице пролететь у них над головой. Марджери методично вела машину, стараясь не думать ни о чем, кроме конкретной цели своей поездки; точно так же она всего неделей раньше ехала на юг, только сейчас был ясный день, а тогда – глухая ночь. Однако у них по-прежнему не было ни номеров, ни документов, и Марджери очень старалась не попасть в какую-нибудь неприятную ситуацию.

Долли Вигз примчалась в летний домик, заливаясь слезами, и закричала, что Инид и Марджери нужно немедленно уезжать, потому что вскоре на виллу нагрянет полиция. Времени собираться не было, и они поспешно похватали самое необходимое: пеленки, детское питание, подаренную Долли пачку банкнот и детские одежки для Глории. «Быстрей! – кричала Долли. – Быстрей!» Она сказала, что постарается максимально задержать полицию, а если они станут ее расспрашивать, отправит их в противоположном направлении. Расставаясь, Марджери обняла Долли и крепко прижала к себе.

– Но я же все испортила! – зарыдала Долли. – Я так вас подвела!

– Нет, Долли, вы нас нисколько не подвели, – сказала Марджери. – Вы нам обеим жизнь спасли. И я непременно вам отплачу за это, как только продам свою коллекцию.

Джип, разбрызгивая лужи, грохотал по разбитой дороге, но Марджери все давила на акселератор, все поглядывала в зеркало заднего вида, опасаясь появления полицейской машины. Они спокойно миновали порт и трущобы пригородов и выехали на шоссе, идущее вдоль западного побережья. Мимо мелькали банановые рощи, брошенные грузовики, пасущиеся козы, мальчишки на велосипедах…

– А это что такое? – вдруг пронзительно вскрикнула Инид.

Марджери так резко нажала на тормоз, что Инид чуть не слетела со своего сиденья, а Глорию от ушибов спасла только тем, что успела выбросить вперед руку и упереться в приборную доску. Впереди был завал. Западное шоссе оказалось полностью перекрыто множеством поваленных бурей деревьев, которые лежали поперек дороги, как огромные колонны. Но куда хуже завала было то, что перед ним в большом количестве стояли полицейские машины. Полицейские, впрочем, вели себя спокойно; одни, стоя группами, болтали, смеялись и курили, другие гоняли крикетный мяч. Это была практически полицейская вечеринка на природе.

– Ох, нет! Нет! Нет! – захлебнулась криком Инид.

Марджери попыталась включить задний ход, но машина почему-то сперва заглохла, а потом скакнула вперед. Она попробовала еще раз, и снова у нее ничего не вышло. Какой-то полицейский, заметив это, медленно двинулся в их сторону.

– Нет, нет! Я не могу на это смотреть! – задохнулась Инид. – Это просто невыносимо!

И Марджери пришлось сказать ей убийственно спокойным тоном:

– Немедленно прекрати это, Инид. Слышишь? Немедленно! Не могла бы ты, например, притвориться спящей?

Инид попыталась. Она сползла на сиденье, прижимая к себе Глорию, и, шлепнув себя по глазам свободной рукой, заявила:

– Все равно у нас ничего не получится!

Марджери резко свернула вправо. Иной альтернативы не было – только пересечь остров и попытаться проехать по восточному шоссе. Инид вскоре пришла в себя, убрала руку с глаз и даже настолько собралась с духом, что вытащила путеводитель преподобного Хораса Блейка, надеясь найти там какую-то подсказку.

– Он пишет, что на восточной дороге никаких затруднений с проездом возникнуть не должно, – сказала она. – У него тут сплошные фотографии бананов, которые вдоль дороги растут.

Пейзаж быстро менялся: щедрая зелень прибрежных лесов сменилась пустынными участками красной земли, покрытой глубокими шрамами – следствием развития горнодобывающей промышленности; склоны каменистых холмов террасами спускались к побережью, и по ним, образуя концентрические круги, сбегали многочисленные речки и ручейки. Дорога казалась ребристой, даже какой-то костлявой из-за бесконечных выходов на поверхность горной породы; каждые десять минут джип с болезненным грохотом ударялся днищем о края глубоких рытвин. Марджери приходилось резко вилять, чтобы бедная машина не угодила в одну из этих ям колесом. Вокруг не было видно почти никаких признаков жизни; больше всего это и впрямь напоминало пустыню, да и дорога окончательно превратилась в какой-то раздолбанный проселок, даже горы, которые теперь были слева от них, казались голыми и словно выщербленными, а местами были еще и почти лишены вершин.

– Инид, посмотри, нас никто не преследует?

– Нет, Мардж. Все чисто.

Дорога, извиваясь, круто пошла вверх. Мокрая от пота одежда противно липла к телу, но Марджери держала себя в руках, продолжая гнать джип на север. Инид внимательно смотрела по сторонам и оглядывалась назад, но, похоже, никто за ними не гнался. Вдруг налетел порыв ветра, и воздух от поднявшейся пыли тут же стал настолько мутным, что дорога словно куда-то исчезла. Однако и тогда Марджери продолжала ехать, крепко держа в руках руль.

И вот, когда они уже почти выехали на восточное шоссе, когда Марджери показалось, что теперь они в безопасности, пыль рассеялась, и прямо перед собой они увидели припаркованную на обочине полицейскую машину. Мигалка на ней вспыхивала тревожным синим светом. Инид крепче прижала к себе Глорию и снова застонала:

– О нет! Вот оно! Мы же ездим без номеров! Как же теперь быть? Что делать?

Марджери затормозила. Было слишком поздно разворачиваться и ехать обратно, туда, откуда они приехали. И слишком поздно пытаться прорваться вперед. Из машины уже вылез полицейский. Он жестом велел Марджери остановиться, и она остановилась, хотя это и вышло не слишком гладко, но на полицейского она, по крайней мере, не наехала. Он отшвырнул сигарету и поправил брючный ремень. На ремне у него висела пара наручников.

– Инид, – шепотом спросила Марджери, – ты не могла бы что-нибудь сделать? Ну, хотя бы чуточку расстегнуть блузку?

Инид задохнулась от возмущения.

– Я же мать! Ты за кого меня принимаешь? Сама блузку перед ним расстегивай!

– Я?

– Ну да. У тебя там есть что показать. Вот и расстегни блузку. Или ослепи его своими роскошными ногами. Покажи ему, из чего ты сделана.

– И он, по-твоему, сразу решит, что его атакует актриса мюзик-холла? Ты на меня-то в последнее время хоть раз посмотрела? – Сама Марджери смотрела только на полицейскую машину. Вылезший из нее полицейский неожиданно вернулся и стал проверять, хорошо ли затушен выброшенный им окурок. В его действиях, в том, как аккуратно он впечатывает окурок в землю носком ботинка, как плавно поворачивается, была некая настороженность и, пожалуй, изящество. И только тут Марджери поняла, в чем дело. Это буквально ошеломило ее, и она воскликнула: – Нет, Инид, даже если я расстегну блузку до пупа, это не сработает! Как и попытка кого-то ослепить моими голыми ногами. Это женщина!

– Погоди. Полицейский – это женщина? Как такое возможно?

– Не знаю. Но это точно женщина.

– Нет, не может быть! Я ни разу в жизни женщины-полицейского не видела. Когда, интересно, такое могло случиться? У них в Новой Каледонии не может быть никаких женщин-полицейских!

– Ну, возможно, на восточном побережье они все-таки есть. А может, это просто жена полицейского, а сам он сегодня заболел, вот она и патрулирует участок вместо него. В общем, не знаю я, Инид. Только у нас явно нет времени обсуждать столь увлекательную тему. Вон она прямо к нам направилась. – И Марджери еще крепче стиснула пальцами рулевое колесо, чтобы унять дрожь в руках.

А женщина-полицейский уже остановилась рядом с джипом. Она и сама была весьма крупных габаритов, а полицейская форма делала ее еще крупнее. Свои черные волосы она собрала сзади в «конский хвост», а на щеки выпустила по кокетливому маленькому локону. Постояв немного, женщина-полицейский вежливо постучалась в окно, и Марджери пропела приторно-сладким голосом:

– Бон шуур!

– Ou allez-vous?

– Она спрашивает, куда мы едем, – перевела Инид.

– Но нам же нельзя говорить ей, куда мы едем, – пробормотала Марджери и снова пропела свое «Бон шуур», ласково глядя на женщину-полицейского. Та терпеливо ждала. Потом спросила:

– Passeports?

– Ей нужны наши паспорта, – быстро сказала Инид.

– Да, Инид, это я поняла. Это слово я уже запомнила.

– Но у нас же их нет!

– И это мне тоже известно.

– У тебя-то паспорт есть, но нет визы. Точнее, она давно просрочена. Что же нам делать, Мардж? Нет, это просто ужасно!

– Инид, заткнись, ради бога! Перестань нести чушь и просто улыбайся!

– Passeports, – повторила женщина-полицейский. – Papiers (документы).

Марджери вытащила из сумки пачку банкнот, подаренных Долли, и женщина-полицейский с изумлением глянула на них: она явно была ошарашена. Значит, им повезло не только встретиться с единственной в мире женщиной-полицейским, но и с женщиной, придерживающейся строгих принципов.

– Non, – сказала женщина-полицейский. – Merci, mais non. (Спасибо, но нет.)

– Мардж, – прошипела Инид, – что ты делаешь?! Неужели ты надеешься ее подкупить?

Женщина-полицейский тем временем внимательно рассматривала внутренность джипа. Марджери наблюдала за ней, едва осмеливаясь дышать: ее, похоже, интересовало все – рулевое колесо, содержимое сумки Марджери, карманный путеводитель преподобного Хораса Блейка, бутылки с водой, красный саквояж Инид, младенец у Инид на руках. Потом она кивнула, чуть отступила назад и стала осматривать джип снаружи, наклонилась, наручники, висевшие у нее на ремне, слабо звякнули…

– Ну все! Нам конец! – простонала Инид сквозь стиснутые зубы.

Это точно, подумала Марджери. Через пару секунд женщина-полицейский увидит, что на джипе нет номеров, потом снова потребует, чтобы они предъявили документы… В голове у Марджери царила какая-то странная пустота. Она даже пошевелиться была не в силах. Сознавала лишь, что где-то глубоко у нее внутри разрастается невнятная боль, а на плечи словно навалилась невероятная тяжесть. Сейчас ей хотелось одного – спать. И тут неожиданно ее осенило – хотя до этого она и думать-то толком не могла, – как можно спасти ситуацию. Теперь она знала, что делать. В памяти ее, как выстрел с небес, вдруг всплыла одна из «полезных фраз разговорного французского языка», перечисленных в путеводителе Блейка. И она очень четко произнесла по-французски, старательно выговаривая и раскатистые «р», и жужжащие «з»: «Я еду в соседнюю деревню, чтобы продать кур моей бабушки!»

Женщина-полицейский помолчала. Поморгала ошеломленно глазами и переспросила:

– Comment? (Как-как?)

Марджери повторила.

Женщина-полицейский так и уставилась на нее; она даже голову набок склонила, задумчиво поглаживая два красивых локона, прикрывающих ее уши; потом вдруг кивнула, просияла, и вопрос был решен. По всей видимости, примерно такого ответа и требовала данная ситуация. Той самой дурацкой, но и впрямь оказавшейся очень полезной фразы из перечня, предложенного преподобным Хорасом Блейком.

– Ah, bien sûr! Bien sûr! (Конечно! Конечно!) – И женщина-полицейский не только отошла в сторону, давая им проехать, но и весело помахала им на прощанье рукой. Марджери с радостной улыбкой тоже ей помахала. Путь был свободен!

После этого они не встретили на дороге ни малейших препятствий. Все было спокойно, и они даже время от времени останавливались, и Марджери наполняла бутылки свежей водой из какого-нибудь чистого источника. Она даже сумела заехать на бензоколонку и заправиться. Но в пути они с Инид почти не разговаривали – обе лишь с трудом способны были поверить, что им удалось избежать страшной опасности; к тому же обеих так мучила жажда, что рот лучше было держать закрытым. В общем, очень странным оказалось это их новое путешествие на север, ибо перед ними все время стоял один-единственный вопрос: а что случится в следующую минуту? Теперь уже обеим было совершенно ясно, что с острова нужно убираться как можно скорее. Больше ждать было нельзя.

Марджери, успешно совершив очередной поворот, чуть не наехала на какого-то человека, стоявшего посреди дороги и явно пытавшегося что-то им объяснить с помощью бешеной жестикуляции; потом они еще раз свернули, и тут уж Марджери, вильнув, сама остановилась как вкопанная. Слава богу, она еще успела вовремя нажать на педаль тормоза!

– О нет! – простонала Инид. – Нет! Нет!

Преподобный Хорас Блейк был явно склонен к преувеличениям и поэтическим сравнениям. Но это Марджери вполне готова была ему простить. И потом, одна из приведенных в его путеводителе «полезных французских фраз» только что спасла им жизнь или, по крайней мере, временно сбила с их следа полицию. Однако Блейк совершенно забыл хоть где-нибудь упомянуть, что «удивительно красивое шоссе, протянувшееся вдоль всего Восточного побережья» к югу от Йенгена, упирается в реку. И это не какой-то ручей или речушка, а мощный поток пенистой грязной воды шириной футов тридцать, еще усилившийся после недавних дождей и стремительно низвергавшийся с горы, точно песчаная лавина с крутого обрыва; поток производил поистине невероятный шум и грохот и был украшен пенистыми водоворотами и пеленой испарений; Марджери даже показалось, что за последние несколько минут он стал еще мощнее. И, разумеется, никакого моста над рекой не было. И туннеля под рекой тоже. Шоссе просто упиралось в бешеную горную реку, исчезало в ней, благополучно выныривало на противоположном берегу и тянулось дальше.

– Мне кажется, я смогу это сделать, – задумчиво промолвила Марджери, прикидывая возможность переправы вброд.

– Ты что, с ума сошла? – завопила Инид. – У меня же ребенок! Есть только один способ перебраться на ту сторону. – И она, жестом полководца выбросив вперед руку, указала Марджери на собравшееся у самой кромки воды целое стадо мулов, этих самых зловредных в мире тварей – по крайней мере, с точки зрения Марджери.

Мулы спокойно ждали там под присмотром целого отряда мальчишек, совместный возраст которых вряд ли достигал тридцати. Босоногие, грязные, с торчащими над резинкой трусов голыми рахитичными животами, они радостно махали Марджери и кричали: «Сюда, сюда! Vite! Vite! Скорей! Это самый лучший путь для турист! Мы возьмем voiture, ваш машин! А вы ездить на му-ул!»

– На муле мы не поедем! – заявила Марджери.

– Ты шутишь?

– Мы можем немного подождать, пока придет паром.

– Марджери, тут нет никакого парома! Садись на мула!

– Я не могу.

– Не можешь?

– Я панически боюсь мулов. Однажды мул меня укусил. Нет, Инид, я не смогу на него сесть. Он непременно снова меня укусит.

– Марджери, если ты на него не сядешь, я сама тебя укушу!

Марджери ни за что не сделала бы этого даже ради спасения собственной жизни. Вряд ли она согласилась бы это сделать даже ради Инид. И все же она сдалась. Ради Глории. Да, ради Глории она готова была на что угодно. Даже взгромоздиться на мула.

Они подъехали к броду и приготовились перебираться через реку; джип мальчишки пообещали перетащить сами. Судя по их заверениям, они отлично знали, где опасные пороги и водовороты. Однако дам они просили поторопиться. Скорей, скорей! Vite! Vite! Вода в реке все еще продолжала подниматься, и вскоре переправляться вброд станет слишком опасно, и придется по крайней мере несколько дней ждать. Сумма, которую мальчишки запросили за переправу, показалась Марджери попросту грабительской, и для начала она предложила половину. Но мальчишки издевательски засмеялись и пошли прочь. «Мардж! – отчаянно крикнула Инид. – Просто заплати!»

Марджери посмотрела на реку: бешеное течение несло и крутило обломки плавника, всевозможный мусор, крупные ветки с листьями и даже несколько деревьев. И в итоге ей пришлось выдать мальчишкам всю требуемую сумму, уменьшив ее всего лишь на двадцать франков.

Какой-то тощенький ребятенок – никак не старше десяти лет – запрыгнул на водительское сиденье джипа, вполне успешно завел двигатель и уже через несколько мгновений подлетел к кромке воды. Остальные мальчишки тоже поспешили подогнать мулов поближе к реке.

Марджери была, безусловно, права, что и взрослой продолжала избегать мулов: эти животные явно не были предназначены для верховой езды. А сейчас мальчишка, распоряжавшийся всем стадом, выделил ей такого мула, на каких люди вообще обычно не садятся; видимо, сыграли свою роль рост и толщина Марджери, а также, возможно, ее мужская одежда. Это было крупное животное из числа тех, что несут самый большой груз и плетутся в хвосте. К тому же строптивого мула было невозможно заставить подняться ни уговорами, ни пинками.

И тогда мальчишка-погонщик его ударил. Что, видимо, было довольно глупо с его стороны. Мул неторопливо встал, по очереди расправляя каждую ногу, и с бешеной злобой уставился на Марджери, а потом, раздвинув черные кожистые губы, продемонстрировал ей полный набор рабочих зубов, желтых и отвратительных. Это было похоже на прямой вызов. Хотя Марджери показалось, что это даже не вызов, а самая настоящая подлая угроза.

– Скорей! Скорей! – кричала Инид. Ей достался на редкость милый покорный мул, который сам подогнул ноги – Господи, он даже сам ноги подогнул! – чтобы ей было удобней на него садиться. И через пару минут она уже сидела верхом, держа в руках Глорию и поводья.

Первым делом Марджери взялась за ту часть мула, которая, как ей казалось, имеет к нему наименьшее отношение: за кожаное седло. Но как только она подняла одну ногу и попыталась сесть в седло, оно тут же соскользнуло со спины мула, и она рухнула в реку. Вдобавок к нанесенному оскорблению проклятый мул еще и дополнительно водой ее обрызгал.

– Ха-ха-ха! – заливался погонщик.

Выбора у Марджери не оставалось; подпрыгнув, она легла поперек седла – голова и руки свисают по одну его сторону, задница и ноги по другую, – погонщик снова ударил мула, и тот резво скакнул вперед. Марджери изо всех сил старалась удержаться у него на спине. Потом, цепляясь руками, сумела как-то подтянуть ноги и в итоге оказалась в относительно вертикальном положении.

Никто, будучи в здравом уме, не сказал бы, что Марджери родилась в седле. Однако из всего того, что было связано с ездой на муле, ее особенно сильно пугало именно ожидание неожиданного конца. И она, обхватив мула руками и ногами и буквально прильнув к его крупу (а он при этом то и дело лупил ее хвостом по голове!), понимала, что больше никогда в жизни на мула не сядет. Никогда в жизни ни одного из этих животных даже не погладит, не угостит кусочком сахара. Но вот они уже вошли в воду, впереди был ясно виден противоположный берег, и Марджери решила, что самое страшное позади, когда мул решил: раз уж ему так весело в компании этой тетки, так он, пожалуй, ее еще и искупает. И проклятый мул вместо того, чтобы двигаться прямо к берегу, остановился и начал плавать кругами, гребя по-собачьи и окатывая брызгами висевшую на нем Марджери. Инид уже успела выбраться на противоположный берег и даже слезть со своего мула и теперь вместе Глорией ждала, когда мул Марджери прекратит свои забавы. Джип тоже был благополучно переправлен через реку и стоял на берегу; вода стекала с него ручьями.

Марджери вдруг вспомнилось, как Барбара однажды сказала ей: «Ну, если считаешь, что я с тобой слишком строга, то лучше еще разок хорошенько подумай. А я просто не буду тебя замечать, пока ты не доешь овощи».

И Марджери решила притвориться, будто вовсе не замечает выкрутасов мула. Она сказала ему – хотя он, скорее всего, не понимал по-английски, но ей это было безразлично, она уже совершенно отчаялась: «В общем, ты можешь плавать сколько угодно, мне все равно», – и изобразила на лице полнейшее равнодушие, даже скуку. И даже стала что-то насвистывать.

И мулу осталось только сдаться. Он сразу перестал крутиться в воде и потихоньку побрел к берегу.

До Пума они добрались, когда было уже совсем темно. Небо было сплошь усеяно яркими звездами. Марджери до тех пор барабанила в двери кафе, пока в окне не появился его хозяин, заспанный и смущенный. Его жена, собственно, и предложила в итоге план дальнейших действий. («Я и не знала, что у него есть жена», – с удивлением заметила Инид.) У одного из их приятелей, оказывается, имелась рыбачья лодка. И если через двадцать четыре часа Марджери сумеет «в полной боевой готовности» оказаться на берегу залива – поскольку завтра днем ожидается резкое ухудшение погоды, – то этот рыбак сумеет под покровом ночи вывезти их с острова. Правда, для багажа места в лодке будет не особенно много. Но, так или иначе, он поможет им покинуть Новую Каледонию.

Чтобы хоть как-то расплатиться, Марджери предложила этой милой паре карманный путеводитель преподобного Хораса Блейка. Больше у нее практически ничего не осталось.

– Ха-ха-ха! – заливалась жена хозяина кафе, тыча пальцем в картинки. – Comme c’est drole![41]

К своему бунгало они приближались очень медленно, опасаясь сразу увидеть невосполнимые разрушения. Однако хижина сумела выстоять и на этот раз. С первого взгляда все было точно таким же, как и перед их отъездом. Дверь закрыта, крыша цела. И внутри ничего не разбито и не затоплено. Мало того, в хижине все было аккуратно прибрано! Разбросанные одеяла и полотенца аккуратно сложены. Миски и кастрюли, в которых они держали воду, были высушены и выстроены на полочке в ряд. Матрас, на котором Инид устроила некое подобие гнезда, был убран с пола и вернулся в ее комнату, на кровать; картина с младенцем Иисусом висела на стене под прямым углом к полу; кресла на веранде кто-то расставил так, чтобы удобней было наслаждаться пейзажем. И лишь зайдя в свой кабинет, Марджери вдруг почувствовала некую невнятную угрозу. Казалось, где-то там притаилось невидимое зло. Кто-то явно рылся в ее вещах, а потом рассовывал их как попало; некоторые образцы, которые она оставила в коробках, тщательно завернутыми в корпию, теперь валялись на полу. Один из блокнотов лежал на столе раскрытым. Одна жестянка из-под «Спама» была совершенно изуродована: ее, похоже, растоптали; одна из готовых витрин была сунута в другое место. В общем-то особых разрушений тут тоже не было, но ко всем ее вещам явно кто-то прикасался, перебирал их и даже вскрывал. Она пересчитала образцы, пытаясь понять, все ли на месте или чего-то не хватает, – и снова у нее возникло странное ощущение, что кое-что явно исчезло. С другой стороны, в последний раз она была здесь целую неделю назад, а Инид тогда сильно болела, так что в ее собственных мыслях царил полный кавардак. И Марджери сразу принялась приводить в порядок свои записи и заново упаковывать коллекцию. Ведь через двадцать четыре часа их будет ждать лодка, а потом они будут совершенно свободны.

– У меня появилась одна идея, – уже практически ночью сказала ей Инид, когда они сидели рядышком на веранде. Глория спала, а Инид перелистывала одну из старых книг Марджери о жуках с таким видом, словно это был дорожный путеводитель. – Насчет Борнео. Там водится великое множество всяких чудесных жуков. Вот посмотри. – И она показала Марджери книжку. Правда, вверх ногами, но это не имело значения. – Мы должны поехать именно на Борнео. Мне кажется, там тоже достаточно жаркий климат. Мы подыщем себе какой-нибудь маленький домик и сменим имена. У меня, кстати, есть для тебя очень подходящее имя, Мардж.

– Вот как?

– Трикси Паркер!

– Ты это серьезно? Трикси Паркер? Звучит как псевдоним какой-нибудь артистки варьете.

– Между прочим, для варьете ноги у тебя, Мардж, очень даже годятся! Это я тебе со знанием дела говорю. Ты вообще можешь кем угодно быть, стоит только самой этого захотеть. Ты удивительная женщина! Я, например, никогда не думала, что ты сумеешь со всем этим справиться. И потом, ты очень смешная. У меня никогда не было такого замечательного друга, как ты.

– И у меня тоже никогда не было такого друга, как ты, Инид.

– Мне только очень жаль, что мы так и не нашли здесь твоего золотого жука. Но, может быть, на Борнео он отыщется.

– С чего бы это ему вдруг отыскаться на Борнео?

– Не знаю. Просто мне так кажется.

И обе притихли, следя за плывущей в небе луной. На мгновение ее закрыло какое-то рваное облачко, которое и само сразу засветилось серебристо-белым светом.

– Мы ни за что не сдадимся, Мардж! И будем продолжать искать разных жуков. Там, на Борнео, есть прямо-таки настоящие сокровища!

И Марджери вдруг рассмеялась. Но вовсе не потому, что Инид сказала какую-то глупость. Наоборот, от ее слов у Марджери вдруг стало удивительно легко на душе.

– А знаешь, Инид, – сказала она, – до меня только сейчас дошло, какой сегодня день. Сегодня день моего рождения. Мне сегодня сорок семь исполнилось.

Инид стиснула ее руку. На удивление сильно для женщины, недавно пережившей тяжелые роды.

– В общем, следующая остановка – Борнео. За мной коктейли.

51. Лондон, февраль 1951

В газетах больше не появлялось броских заголовков, связанных с Нэнси Коллетт или Женщиной без Головы. Истории о них вряд ли можно было найти даже на последних полосах. А ведь начало было таким ярким, все в нем обещало поистине великий судебный процесс, который, возможно, завершился бы двойной казнью через повешение. Но затем – ничего! Пустота! Обе эти женщины не только сами ухитрились исчезнуть, но и расследование их преступления зашло в тупик и с места не двигалось, если не считать появления нескольких маловажных свидетельств, которые лишь еще больше все запутали.

А именно: брат покойного Персиваля Коллетта предъявил некое письмо, в котором Персиваль подтверждал намерение покончить с собой любым доступным способом. Это письмо, разумеется, не снимало вины с жены мистера Коллетта, однако ее больше не следовало воспринимать только как исключительно холодную и расчетливую особу. Зато ее покойного мужа все более компрометировали появившиеся слухи о том, что он был гомосексуалистом. К тому же со времен столь неудачно прошедшей казни Нормана Скиннера в обществе все чаще стал подниматься вопрос о том, необходима ли вообще смертная казнь. Под стенами тюрем неоднократно вспыхивали акции протеста. Сторонники отмены смертной казни подавали бесчисленные петиции. Что же касается второй преступницы, то есть Женщины без Головы, также известной как Марджери Бенсон, то оказалось, что она попросту пребывает в длительном отпуске.

К счастью, в это время в стране полным ходом шла подготовка к Фестивалю Британии – этому «верстовому столбу между прошлым и будущим», которому «долженствовало обогатить настоящее», – и читателей газет интересовала прежде всего именно эта тема. Всевозможные выставки, достижения архитектуры и технологии, все самое лучшее в области британской науки, промышленности и искусства – вот о чем хотели читать люди, достаточно настрадавшиеся за годы войны, утратившие многое из того, что когда-то любили, да к тому же измотанные карточной системой. Людям хотелось думать о будущем, хотелось обрести надежду. В Лондоне было построено самое высокое и величественное здание в мире высотой девяносто три фута, в котором собирались проводить самые различные выставки, посвященные великим открытиям, совершенным не только в Новом Мире, но и в глубинах морей, и даже в космосе. Башня в форме сигары, Скайлон, казалось, плыла над землей. Роскошный новый концертный зал, Ройял-Фестивал-холл, уже высился на южном берегу Темзы. Компания «Телекинема» обещала стереофильмы и широкоформатное телевидение. И в кои-то веки фестиваль должен был проходить не только в Лондоне, но по всей Британии и стать общенациональным.

Страна, которая провела несколько лет в режиме строгого нормирования продуктов и преобладания в одежде серого и коричневого цветов, оживала от одного лишь обещания многоцветья и новых возможностей. И почти никому больше не было дела до какой-то Нэнси Коллетт и ее сообщницы, лишенной головы.

Так что, если в «Таймс» все же появилось вновь упоминание о них, то лишь потому, что в редакцию позвонила некая нервная особа с далекого островка, о котором большинство британцев никогда даже не слышали, не говоря уж о том, чтобы там побывать, и что-то долго кричала в телефонную трубку. В итоге главный редактор решил спустить все на тормозах. Какой смысл, спросил он у своего заместителя, предлагать читателям всякие замшелые истории, которые никого больше не интересуют?

И Британия двинулась вперед.

52. Живые драгоценности

В небе разливалась заря. Она была поистине прекрасна. Лесенка, веранда, заросший сорными травами сад – все было залито золотом. А на опушке леса какое-то громадное старое дерево, на которое Марджери и внимания-то никогда не обращала, вдруг решило расцвести, и цветы его были похожи на вспышки света. А все же хорошо, что они приехали сюда в последний раз, чтобы собраться и навсегда покинуть это место, на какое-то время ставшее им родным домом. Похоже на ритуальное прощание, вдруг подумала Марджери, хотя сама, пожалуй, никогда в жизни склонности к соблюдению ритуалов не питала.

Вскоре они погрузят свои пожитки в рыбацкую лодку, и она увезет их с этого острова. А потом они переберутся в Австралию. Сменят имена. И еще какое-то время будут перемещаться с места на место. Она продаст свою квартиру в Лондоне. Станет работать там, где это будет возможно. Думая о будущем, Марджери видела там только их троих – Инид, Глорию и себя – и никого больше.

По западному шоссе никто сейчас не смог бы до них добраться. Да и по восточному шоссе тоже: как Марджери поняла из объяснений тех мальчишек, погонщиков мулов, теперь по крайней мере дня два будет невозможно перебраться через ту реку, что пересекает это шоссе. Короче, им нужно было лишь дождаться полуночи, когда к берегу причалит заказанная лодка. Марджери вынесла из дома и закопала в саду самые истрепанные из половиков; затем снова перенесла в сад старые кресла. А немногочисленные кастрюли, сковородки и последние банки «Спама» она решила оставить на кухне – вдруг все это пригодится мальчишкам из шанти-тауна. В кабинете она первым делом тщательно упаковала свои записи и дневники, а витрины с образцами завернула в одеяла. Старый коврик, некогда привезенный Инид из Пума, Марджери так и оставила лежать на полу, где он по-прежнему закрывал плохо заделанную дыру. Затем она перестирала все пеленки и приготовила в дорогу бутылочки с молочной смесью, подаренной Долли, на тот случай, если Инид, которая была еще слаба, необходимо будет немного поспать.

Сейчас Инид с малышкой устроилась на веранде, прямо на пол постелив одеяло. Инид уже успела облачиться в свой розовый дорожный костюм, а рядом поставила красный саквояж, набитый детскими вещами. Марджери как раз собиралась спуститься в сад и немного прогуляться, когда Инид, приоткрыв один глаз, спросила:

– Хочешь в последний разок сходить туда?

– Нет, Инид. Не хочу. Я хочу всего лишь повесить выстиранные пеленки и чуточку пройтись.

Инид засмеялась, придвинула Глорию поближе и стала ее кормить.

– Смотри, не опоздай на Борнео, – пошутила она. – Там нас ждут два джина с лаймом, заказанные на наше имя.

Марджери босиком брела по саду. Уже миновал полдень, но небо сияло такой промытой утренней голубизной, словно таким отныне навсегда и останется. Марджери старалась даже не смотреть на гору и все время поворачивалась к ней спиной, развешивая мокрые пеленки и прицепляя их к веревке прищепками. И все же она постоянно ощущала присутствие горы, ощущала столь же отчетливо, как если бы она, гора, сама подошла к ней и легонько постучала по плечу.

Даже через много лет Марджери не сможет объяснить, что за дикое чувство вдруг ее охватило. Очень странное чувство. Словно что-то ее подхлестнуло. Словно кто-то, стиснув ей горло, поволок ее на край отвесного утеса, и она, задыхаясь, вся покрытая гусиной кожей, испытала то пьянящее чувство невероятной легкости, как если бы пребывала в свободном падении. Возможно, никаких подобных чувств у нее бы и не возникло, если бы Инид не напомнила ей о горе. Желание еще хоть раз подняться на гору, пробудившееся в ее душе, оказалось столь же абсолютным и неоспоримым, как и то, неожиданное для нее самой, желание схватить чужие спортивные ботинки и навсегда покинуть школу, в которой она так долго проработала. Марджери швырнула на землю бельевую корзину и быстрым шагом двинулась к горе, словно опасаясь, что та может прийти в движение и исчезнуть.

Слоновья трава, прибитая их ногами и недавним ливнем, по-прежнему оставалась прижатой к земле, однако сама тропа, которую они с таким упорством расчищали, уже успела снова сильно зарасти. Новая листва имела более светлый оттенок, но из-за лиан, опять свисавших плотным занавесом, вокруг царил полумрак; путь Марджери преграждали высоченные папоротники и скатившиеся сверху крупные камни. Раздвоенная вершина горы, словно прошитая тонкими нитями тумана, по-прежнему виднелась высоко впереди. В поднебесье парили хищные птицы, казавшиеся с земли совсем крошечными, не больше собственного перышка. И все вокруг словно застыло в полной неподвижности.

Пока что Марджери бегом преодолевала подъем. Она без особого труда перебралась через первый валун, без башмаков чувствуя себя очень ловкой и легкой. И потом, она уже хорошо знала, за какие растения можно спокойно хвататься при подъеме, а каких надо старательно избегать. Над тропой косами свисали всякие ползучие растения, и Марджери то отмахивалась от них, то ныряла под них, низко наклоняя голову. Выше. Еще выше. Времени у нее еще сколько угодно. Она остановилась на минутку, привстав на цыпочки и слегка покачиваясь.

Вскоре она добралась и до настоящей лесной чащи. Теперь она уже чувствовала и бешеный стук сердца, и кипение крови в жилах, и пересохший рот, да и проклятый бедренный сустав опять затеял свою волынку. Босые ноги жгло – она, видимо, сильно поранила их о камни и корни. На все это Марджери старалась не обращать внимания, чувствуя, что сможет преодолеть этот подъем. Послышалось карканье встревоженных ворон, потом какой-то глухой удар, плеск воды. Марджери только прибавила ходу. В воздухе разлился слабый запах дыма. Но она и тогда не остановилась и перебралась через очередной валун. Жжение в босых ступнях казалось ей даже приятным. А потом, когда она наконец поняла, что пора бы и назад повернуть, в воздухе вдруг словно прошла волна холода, и все вокруг внезапно окутал туман, словно упавший с небес. Он поглотил даже верхушки ближайших деревьев, распространяясь по склону со скоростью взрывной волны. Марджери оказалась окружена со всех сторон. Ее словно загнали в некое озеро белой пустоты.

Она знала, что туман, скорее всего, исчезнет так же быстро, как и появился. И все же ей стало не по себе. Она даже замерзла немного и невольно обхватила себя руками. В тумане, казалось, исчезли даже звуки. Теперь оставалось одно: осторожно повернуть назад и двигаться в точности тем же путем, каким она сюда пришла. Вот только прежнего пути ей было уже не разглядеть; она вообще ничего вокруг себя разглядеть не могла.

И, выкинув из головы все прочие мысли и планы, Марджери попыталась на ощупь отыскать тропу, ведущую вниз сквозь стену тумана. Ей казалось, что на глазах у нее плотная повязка. Ветви царапали ей кожу, дергали за волосы. Она задыхалась. А ее босые ноги все время обо что-то спотыкались, скользили, подворачивались. Потом она почувствовала острую боль, словно ее кто-то ужалил. Но продолжала идти, точнее, неуклюже сползать вниз, цепляясь за любую опору, а иногда даже падая на колени.

Было ясно: она заблудилась. Заблудилась в тумане на склоне горы, а там, внизу, ее ждет Инид. И Марджери продолжала идти, пошатываясь, падая, с трудом пробиваясь вперед. И вдруг наступила на что-то острое как бритва, с легкостью вонзившееся ей в ступню, как острие ножа в мякоть фрукта.

Измученная, перепуганная, сознающая свое поражение и совершенно не представляющая, что ей теперь предпринять, она просто села на землю. Она сумела пересечь земной шар, пытаясь найти заветного отцовского жука, однако сейчас повела себя в точности, как мать, которая никогда даже не пыталась как-то изменить свою жизнь – просто сидела в кресле, и все.

– Помоги мне, – вслух сказала Марджери. – Пожалуйста, помоги мне! – Она и сама толком не понимала, к кому обращается. Впрочем, логику тут искать было совершенно бессмысленно.

Туман так и не желал рассеиваться. Приходилось ждать. Марджери казалось, что ждет она уже несколько часов. Но, может быть, именно потому, что она просто сидела и смотрела на стену тумана, не пытаясь с ним сражаться, она потихоньку стала замечать некое движение; туман начинал как бы перемещаться, постепенно истончаясь; потом где-то в вышине из него вынырнул белый шар света, похожий на глаз с бельмом, и она догадалась, что это, должно быть, солнце. У своих ног она разглядела какой-то камень. Расплывчатое красное пятно превратилось в яркий цветок. Да, туман рассеивался, откатывался назад, уплывал в свои ущелья, и окружающий мир вновь возвращался к жизни. Снова стали видимыми деревья, скалы, синий купол небес над головой. И Марджери поняла, что находится на какой-то поляне.

Сперва ей показалось, что выпал снег. Все вокруг было усыпано белыми хлопьями. Но оказалось, что это не снег, а крошечные, как бы гофрированные, беловосковые цветочки, венчающие темно-пурпурные стебли. Эти цветы были так малы, что лишь с трудом удавалось разглядеть отдельные лепестки, а сам цветок как бы сидел в чашечке из зеленых листочков величиной с ноготь мизинца. Воздух был настолько напоен неким сладостным ароматом, что казался плотным.

И как только в мозгу Марджери сформировалось слово «орхидея», в воздухе мелькнула золотая искорка. И не одна. Их было много, сотни тысяч золотых жуков, сверкавших, как крошечные ювелирные украшения, и словно прикрепленных невидимыми золотыми нитями к белым цветам орхидеи, зеленым листочкам, деревьям с мощными кронами и окрестным скалам. И чем дольше Марджери смотрела, тем больше их оказывалось. Они вылетали и вылезали отовсюду. А у нее впервые не было с собой ни ботанизирки, ни сетки. Она даже сачка с собой не захватила.

Ничего, одного она точно поймает руками. Их там более чем достаточно. Она еще раз внимательно осмотрела поляну. И один жук, словно по мановению волшебной палочки, сам слетел к ней прямо на левое запястье. Она смотрела на него как зачарованная. Крошечная золотая головка, торакс, похожий на пышную золотую юбочку, крошечные золотые лапки, длинные усики, похожие на золотую тиару. Это был самый настоящий изысканный франт, этакий крошечный, облаченный в золото экстраверт! Ничего подобного она в жизни не видела.

Одно быстрое движение правой рукой, и жук попался.

Но прежде чем Марджери успела хотя бы слегка сжать пальцы, жук приподнял надкрылья и развернул вторую пару крылышек, похожих на тонкую папиросную бумагу; даже они, такие нежные и полупрозрачные, оказались золотыми. Как ни странно, но улетать жук явно не собирался. Он несколько раз открыл и закрыл свои крылья, как это обычно делают бабочки, – как же легко, должно быть, эти крылья осуществляли свою главную задачу, вздымая его в воздух, – и снова аккуратно свернул нежные летательные крылышки, спрятав их под твердой скорлупкой надкрыльев. Затем жук подполз поближе к косточке на тыльной стороне руки Марджери и удобно там устроился. Она просто не могла поверить своему счастью. Жук-самоубийца! Ведь он же практически сам ей сдался!

Она смотрела на это крошечное сверкающее существо, прильнувшее к ее руке, и не могла отвести глаз. Веса жука она совершенно не чувствовала, и все же его прикосновение к ее коже казалось ей обжигающим.

Инид была права. Она все время была права. Марджери задумала свое приключение не ради того, чтобы оставить свой след на земле, а ради того, чтобы позволить земле оставить на ней свой след. Отметить ее. Ведь все это было чудом – и то, что они с Инид выжили на горе в ту страшную бурю; и то, что она все-таки нашла своего жука, до сих пор существовавшего только в ее воображении; и то, что Инид сумела родить ребенка, а Марджери сумела этого ребенка принять; и то, что она по-прежнему может свободно дышать, и то, что после всех нанесенных этому миру разрушений и потрясений он все-таки остался целым и невредимым. И ей уже не нужно было убивать этого жука, накалывать его и называть в честь покойного отца. Ей было достаточно и того, что она все-таки сумела увидеть его собственными глазами, хотя, возможно, никогда больше и не увидит. Ну что ж, пусть золотого жука откроет и опишет кто-нибудь другой.

И Марджери вдруг показалось, что она словно размазана по всему этому острову, как бы растворилась в нем, впиталась во все, что на нем есть. Никогда в жизни ей не приходило в голову, сколь размыта та условная граница, за которой кончается ее собственное тело и начинается окружающая среда. Начинается здешняя земля. Да, она чувствовала себя здешней. И благословенной. Именно так: здешней и благословенной.

Еще один жук приземлился к ней на плечо, а второй – прямо на нос. Еще три – на правое запястье. И на каждый локоть село по жуку. А босую ступню облюбовал целый выводок. Жуки сыпались на нее золотым дождем. И Марджери Бенсон, которая ни разу не взяла в руки ни одной игрушки после того, как ее отец, не оглядываясь, шагнул через французское окно прямо в сад, сейчас как ребенок играла с жуками на склоне безымянной горы, находящейся на другом конце света; она протягивала им пальцы, поводила рукой и даже задом слегка крутила. Ее вдруг охватило удивительнейшее чувство, будто она не одна, будто сейчас с нею рядом и ее братья, и ее тетки, и отец с матерью, и даже Барбара. И все они тоже играли с этими сотнями тысяч золотых жуков, как если бы радость была самой серьезной вещью на свете – но гораздо важней было то, что и сами золотые жуки с ними играли. И в эту минуту Марджери чувствовала себя даже более живой, чем сам окружающий ее мир.

Уже начинало темнеть, когда она наконец сумела спуститься по тропе и, прихрамывая, двинулась через сад к бунгало. Впереди был отчетливо виден шаткий силуэт Последнего Приюта – его сломанная лесенка и веранда, освещенная горевшей в комнате лампой-«молнией». А в окне уже виднелся профиль Инид.

– Инид! – закричала она, махая рукой. – Инид!

Но, когда она подошла ближе, оказалось, что это вовсе не Инид, а какой-то чужой человек, лицо которого было ей не знакомо. И этот человек, заметив ее, тоже помахал рукой.

Марджери вгляделась в сумеречный мрак. Глаз выхватывал из сумерек то разбитую проселочную дорогу, то пыльную растительность в саду, то пеленки, по-прежнему висевшие на веревке. Но ни Инид, ни девочки нигде не было видно. Исчез и красный саквояж Инид.

53. Почти у цели

Он, сгорбившись, сидел у окна, освещенный лампой-«молнией». Вокруг него метался целый рой ночных бабочек, которые бились о стены, отбрасывая странные полупрозрачные тени. Марджери понятия не имела, кто это такой.

Инид, оказывается, тоже была там. Сидела в кресле в углу, крепко прижимая к себе Глорию. В ярко-розовом костюме. С растрепанными черно-желтыми волосами. Застывшая и явно перепуганная до смерти. Перехватив взгляд Марджери, она еле заметно покачала головой. Было видно, как быстрыми сильными толчками бьется кровь в жилке у нее на шее.

Когда Марджери вошла, незнакомец выпрямился и с явным облегчением сказал: «Привет!», хотя это и прозвучало несколько нервно. Лицо у него было серое, щеки ввалились, и он был так худ, что казалось, торчащие кости вот-вот прорвут кожу. Одежда его давно уже превратилась в лохмотья, и он весь был покрыт волдырями, ссадинами и порезами; спутанные короткие волосы слиплись. Он и на человека-то не похож, подумала Марджери и заметила, что за спиной у него висит нечто, напоминающее проткнутый воздушный шар. Потом до нее дошло, что это просто старый рюкзак.

Ее первым побуждением было немедленно вывести Инид с ребенком из дома, однако она явно недооценила этого типа. Стоило ей перевести взгляд с Инид на дверь, как он вскочил и одним нервным движением преградил ей путь. Одну руку он постоянно держал в кармане. Может, он ранен?

– А я уж подумал, что вы без меня уехали, мисс Бенсон.

У Марджери возникло ощущение, что она шагнула мимо ступеньки и тщетно пытается сохранить равновесие. Внутри у нее была какая-то гулкая пустота, ее словно выпотрошили. Значит, он британец. И знает не только ее имя, но и то, что она давно здесь живет и теперь собирается уезжать. Хорошо бы, конечно, сейчас обратиться к нему по имени, вот только она не знает, как его имя!

Ее охватила паника, лишив способности рассуждать здраво. Лишив способности нормально думать. В ее памяти возникали лишь какие-то мимолетные и совершенно бесполезные образы – те мужчины, с которыми она вместе обедала на судне RMS «Орион», или те, которых она видела в лагере для перемещенных лиц в Ваколе, на приеме в британском консульстве, на таможне, в полиции. Но ни один из них не был похож на того худого изможденного человека, что сейчас стоял перед ней настолько близко, что мог бы коснуться ее волос. По его лицу ручьями тек пот. И его так сильно знобило, что даже одежда тряслась.

– Вы кто?

Он моргнул, явно очень удивленный, и коротко рассмеялся, словно не веря в то, что она может спрашивать такие глупости.

– Неужели вы меня не помните?

– Может быть, у меня в классе ваша сестра училась?

– Нет.

– Тогда, может, вы работаете в Музее естественной истории?

– Конечно же, нет! – Он нервно рассмеялся, как ребенок, начинающий утрачивать уверенность в себе.

Это было похуже, чем столкнуться с Румпельштильцхеном[42]. Так она, пожалуй, несколько лет будет угадывать. И он, видимо, решил облегчить ей задачу.

– Вы не захотели, чтобы я возглавил вашу экспедицию. Но вы были неправы. Вот я сюда и приехал.

Лишь нечеловеческое напряжение памяти помогло Марджери вспомнить, где она встречалась с этим человеком. В чайной «Лайонз Корнер Хаус». Он бывший военнопленный. Вот только что он делает здесь, на другом конце света? Зачем явился в их жалкое бунгало, о существовании которого практически никому не известно? Зачем стоит перед ней и трясется? Сердце ее понеслось вскачь.

– И чего же вы от меня хотите? – спросила она.

– Чего же я хочу? – повторил он, словно до этого как-то не задумывался над подобным вопросом или, точнее, словно уже не был уверен, что сумеет дать на него правильный ответ. – Чего же я хочу? – Он, пошатываясь, странным зигзагом прошелся от двери к окну и обратно. Наблюдая за ним, Марджери вдруг почувствовала удушье. – Чего же я хочу?

– У вас больной вид. Вы нездоровы?

Он не обратил внимания на ее вопрос.

– Я был на том корабле, – сказал он. – Это я нашел вас у подножия лестницы. Это я отвел вас в медицинский кабинет. Если бы не я, вы бы никогда сюда не добрались. Я все это время, с самого начала, следовал за вами, мисс Бенсон. Я спас вам жизнь. И вот теперь мы наконец вместе.

Марджери стояла, практически не шевелясь, но все же сумела, слегка повернув голову, перехватить взгляд Инид. В глазах Инид плескался самый настоящий ужас. Марджери попыталась мысленно вернуться на «Орион», но было так трудно вспоминать что-то, когда все твои мысли заняты тем, что происходит в настоящий момент. А этот тип еще и глянул на Инид так, словно та была какой-то бессмысленной помехой. И тут Марджери вспомнила, хотя и довольно смутно, и болтанку на корабле, и морскую болезнь, измучившую ее, и какого-то мужчину, который помог ей подняться на ноги, а она на мгновение уткнулась ему в грудь, потому что больше всего хотела продолжать спать.

– Я же тебе говорила, – сказала Инид ровным тихим голосом. – Я же говорила, что за нами кто-то следит. Правда, я думала, этот тип за мной охотится, а не за тобой.

– Я все время был рядом с вами, – подтвердил этот тип. – Но я очень болен. Так что теперь все кончено. Пора всему этому положить конец – раз и навсегда.

Марджери страшно побледнела. Она прямо-таки почувствовала, как у нее от лица отлила вся кровь. Дыхание прервалось у нее в груди. Ей вдруг стало холодно, и она словно окаменела, разучилась двигаться. А Мундик, осторожно сунув свободную левую руку в карман, вытащил оттуда некий предмет и, держа его на ладони, показал ей. Сперва было трудно понять, что это такое, настолько его ладонь была грязной и изрезанной. Но потом, приглядевшись, Марджери поняла, что это один из ее пропавших жуков. Булавка, которой он был наколот, естественно, исчезла, как и этикетка, а его лапки, некогда аккуратно расправленные, были совершенно измочалены, а двух и вовсе не хватало; надкрылья исчезли, усики были надломлены. Это был самый жалкий подарок, какой ей когда-либо преподносили.

– Вот видите! – с гордостью заметил он.

– Да, вижу.

– Я принес это обратно!

Марджери уже раскрыла рот, чтобы что-то сказать, но голос, который прозвучал в эту минуту, принадлежал не ей. Это был голос Инид.

– Осторожней, Мардж! – Инид рукой прикрывала головку Глории, как всегда делала, если начинался дождь. – Смотри внимательней, что там у него в другом кармане! Слышишь, Мардж?

Мундик, не обращая на Инид никакого внимания, продолжал в упор смотреть на Марджери. По его лицу все катились и катились крупные капли пота.

– Мистер Мундик, вам следует немедленно уйти отсюда и оставить нас в покое, – твердо сказала Марджери.

– Я тоже делал записи. Как вы говорили.

Он наклонился, очень аккуратно положил раздавленного жука на пол, потом выпрямился и стал нетерпеливо рыться в кармане левой рукой; правую он по-прежнему из кармана не вынимал.

– Не подходи к нему, Мардж! – крикнула Инид. – Держись от него подальше.

Мундик что-то раздраженно проворчал, тщетно пытаясь вытащить из кармана то, что там находилось.

– Мардж, мне это совсем не нравится! – снова крикнула Инид.

Наконец Мундику удалось извлечь какой-то блокнот, и теперь он тряс им у Марджери перед носом, словно собираясь ее ударить.

– Вы хотите, чтобы я это прочла? – спокойно спросила она и взяла у него блокнот, хотя руки у нее уже начали дрожать.

Странички блокнота пожелтели, многие вываливались, а те, что еще держались, были покрыты пятнами ржавчины от двух тонких металлических скрепок. Почерк был мелкий, неразборчивый – так мог бы писать ребенок, делая вид, что пишет «как взрослый». Строчки то сползали вниз, то задирались верх, а некоторые и вовсе размещались по диагонали. Однако Марджери так и не поняла толком ни одного предложения.

– Ну что, хорошую я работу проделал? – спросил Мундик.

– Да. Очень.

– А прочтите-ка это вслух.

– Что это? – снова донесся от двери голос Инид, казавшийся каким-то странно тонким, задушенным. – Что это он тебе подсунул?

– Не знаю.

Зря она это сказала. Мундик так и взвился. Слишком поздно Марджери вспомнила, как он орал на нее тогда, в «Лайонз Корнер Хаус», а изо рта у него во все стороны летели капельки слюны.

– Читайте! – выкрикнул Мундик и резко выхватил из кармана правую руку.

Марджери инстинктивно присела, а Инид у двери пронзительно вскрикнула.

В руках у него был револьвер, украденный у Тейлора. И он целился прямо в грудь Марджери, держа дуло не более чем в футе от нее.

Марджери вдруг показалось, что ее хлестнули по груди чем-то тяжелым и пробили насквозь. Она отшатнулась и больно ударилась плечом обо что-то острое. Оказалось, что это лампа-«молния». Лампа качнулась, упала, с силой ударилась об пол, но, как ни странно, не разбилась и даже не погасла. Теперь вся сцена была как бы подсвечена снизу ее газовым светом. Марджери ухитрилась искоса глянуть в сторону стоявшего в углу кресла. Инид и девочка исчезли.

У Марджери было такое ощущение, словно грудь ей туго перетянули веревкой. Неужели он все-таки в меня выстрелил? – подумала она. Неужели я ранена? Выстрела, правда, слышно не было. И потом, если он в меня выстрелил, то из раны, конечно же, должна была политься кровь, а я должна была почувствовать боль. Или даже рухнуть на пол. Однако боли Марджери не чувствовала, на пол не рухнула и по-прежнему относительно твердо стояла на ногах. А Мундик все продолжал целиться в нее из револьвера. Никогда в жизни она не испытывала такой неуверенности в том, что с нею произойдет в ближайшее мгновение.

С трудом обретя вновь способность говорить, она проскрежетала:

– Пожалуйста, давайте сейчас уберем оружие, и я сразу же прочту ваши заметки. Раз вы уж так этого хотите, я с удовольствием это сделаю. Только, пожалуйста, пожалуйста, опустите револьвер. Это ведь просто опасно, мистер Мундик.

Но он по-прежнему держал ее под прицелом. Потом несколько раз переступил с ноги на ногу, словно пытаясь обрести должное равновесие. Похоже, он тоже не знал, что может произойти в следующий момент. И, пожалуй, ждал, что следующий ход сделает именно она.

И тут в дверь влетело нечто розовое – это была Инид, державшая в руках сковороду так, словно собираясь подать на стол только что приготовленный завтрак. Но нет, эту сковороду она с размаху опустила Мундику на голову. Увы, этот удар его, похоже, даже не оглушил, зато вывел из себя. Впрочем, револьвер он все же выронил, и тот, крутясь по полу, отлетел в дальний угол.

– Ну ты! – прорычал Мундик и так ударил Инид кулаком в грудь, что она отлетела от него и чуть не упала. – Почему ты вечно торчишь у меня на пути?

– Глория? Где Глория? – в отчаянии озиралась Марджери.

– Она на кухне, там безопасней, – задыхаясь, прошептала Инид и вдруг стала, словно какой-то спятивший шеф-повар, извлекать невесть откуда всевозможные кухонные принадлежности и швыряться ими в Мундика. Палки, ложки, жестяная миска – все со свистом летело в него. Мундик приседал, отклонялся то влево, то вправо, и лишь некоторые из выпущенных Инид снарядов угодили в цель. Затем в ход пошли кокосы, жестянки со «Спамом», половинка ямса, приз Инид на конкурсе «Мисс Хорошенькие Ножки», градом посыпалась пригоршня заколок для волос. Сорвав со стены свою любимую картину с младенцем Иисусом, Инид треснула ею Мундика по башке и в дополнение ударила его коленом в причинное место. Мундик пронзительно вскрикнул.

– Беги, Мардж! Уходи из дома! – заорала Инид.

Однако Марджери и с места сойти не успела: Мундик резко повернулся к Инид, схватил ее за шею и с диким ревом оторвал от пола. Она брыкалась, извивалась в воздухе, но все было бесполезно. Страшно оскалившись, Мундик продолжал сжимать ее горло, и она лишь беспомощно дергала в воздухе слабеющими конечностями.

Марджери ринулась к нему – и бедро ее пронзила раскаленная добела стрела боли, отбросив ее куда-то вбок. Схватив еще одну банку «Спама», она запустила ею Мундику в голову, но промахнулась. И он, шатаясь, подтащил Инид к двери и вышвырнул ее, так что она, пролетев над перилами веранды, упала куда-то в сад.

Как он посмел вышвырнуть из дома ее лучшего друга?! Марджери пришла в ярость. Она никогда не была склонна к насилию, зато – и не без причин – была склонна к приступам гнева. И теперь ее охватил такой бешеный гнев, что все у нее перед глазами застлало красной пеленой. Бунгало, ее собственные руки, лицо Мундика – все было словно охвачено пламенем. Боль в бедре была невыносимой, но Марджери все же рванулась вперед – хотя из-за слабости в коленях она почти не чувствовала, куда ступает, – схватила Мундика за плечи и стала так его трясти, что у него даже лицо задрожало. Ослепленная яростью, она не заметила, как его кулак внезапно вылетел у него откуда-то из-за спины и с силой ударил ее прямо в рот, и ей показалось, что губы у нее расцвели, словно какой-то горячий, жгучий кровавый цветок. Пытаясь сохранить равновесие, Марджери обхватила Мундика обеими руками, и этого подобия неловкого объятия ей вполне хватило, чтобы вновь обрести точку опоры.

Пока он, смущенно моргая, старался дотянуться до ее губ, она сумела довольно сильно отклониться назад, а затем резко ударила его лбом прямо в нос. Раздался жуткий хруст, и в лицо ей брызнула горячая влага. Теперь все вокруг было забрызгано кровью.

Мундик взвыл. Марджери тоже. От боли он, спотыкаясь и пошатываясь, крутился на месте. И Марджери тоже крутилась, спотыкаясь и пошатываясь, но на ногах все же держалась вполне прочно, понимая, что «хорошенько дала Мундику по мозгам», как сказала бы Инид.

Он, казалось, был этим совершенно ошеломлен. Как, впрочем, и сама Марджери. Голова у нее раскалывалась от боли, перед глазами мелькали какие-то белые вспышки, похожие на вспышки молний и очень мешавшие видеть. Откуда ж ей было знать, что это так больно – причинить боль другому человеку? Она и не заметила, как чья-то рука схватила ее за плечо; она и понять ничего не успела, а Мундик уже вскочил ей на спину и стал погонять, как какого-то мула.

Марджери пришла в бешенство. Она оглушительно заорала и стала раскачиваться в разные стороны, пытаясь сбросить «ездока», но Мундик одной рукой вцепился ей в лицо, а второй душил ее. К счастью, ей удалось не попасть ногой на тот старый коврик, который прикрывал опасное место. Она изо всех сил ударила Мундика локтем в живот, сбросила его с себя, и он, охнув, рухнул на пол и тут же свернулся клубком, крепко обхватив руками колени.

Марджери отвернулась от него, намереваясь бежать на поиски Инид, но Мундик, проворно выбросив руку, успел схватить ее за лодыжку, с силой дернул и свалил ее на пол.

На этот раз уйти от его кулаков ей не удалось. Сперва он так ударил ее в живот, что у нее перехватило дыхание. Во рту у нее было полно крови, волосы тоже были перепачканы кровью. И невозможно было сказать, чья это кровь – окровавлены были оба. Марджери даже показалось, что вся их кровь теперь вытекла наружу и внутри ничего не осталось. И вокруг тоже царил запах крови, похожий на отвратительный запах сырого мяса.

Неужели она умирает? Неужели… У нее было такое ощущение, словно она погружается в некую мягкую субстанцию вроде болотной трясины, но потом она вспомнила, что ни в какое болото не попадала. И, с трудом открыв глаза, она словно в тумане увидела склонившееся над ней окровавленное лицо Мундика, который снова сжимал в руках револьвер.

Но в нее он больше не целился. Он открыл рот и, выпучив глаза, стал засовывать туда дуло револьвера.

Охвативший Марджери ужас вновь превратился в бешеный гнев. Она чувствовала себя каким-то жалким куском кровоточащей плоти, она была измотана, она задыхалась, она готова была вот-вот потерять сознание, однако ей все же удалось подползти к Мундику на том, что, скорее всего, было ее коленями, и она страшным голосом взревела:

– Нет! Этого ты не сделаешь! Я не позволю тебе так поступить со мной! Ни за что не позволю! – И она рванулась к нему, пытаясь остановить, и чудовищная боль, подобная мощному электрическому разряду, пронзила обе ее ноги, и она рухнула, задев ведро, которым Инид когда-то ловила в ручье угрей. Ведро опрокинулось. Вода растеклась по всему полу. А Мундик в ужасе завопил:

– Змеи! Ты же сказала, что здесь нет никаких змей!

Должно быть, во время ливня эти два маленьких угря вылезли из бурного ручья и забрались в ведро с водой. Оказавшись на полу, угри, извиваясь, поползли на свет лампы-«молнии», но Мундик ничего об угрях не знал. Не знал он и того, что маленькие угри вовсе не собираются ему вредить. Он отшвырнул револьвер, и лицо его исказила гримаса безмолвного вопля. Потом он метнулся назад, налетел на валявшуюся на полу лампу, потерял равновесие, пошатнулся, споткнулся о край коврика, прикрывавшего опасное место, и пол под ним провалился – словно разверзлось отверстие ловушки. И в этой разверзшейся черной дыре мгновенно исчезло все: лампа, ковер, банки со «Спамом» и сам Мундик.

Уже совсем стемнело, но в небе светила полная луна. И все вокруг было как на черно-белой фотографии. Выбеленные лунным светом кроны пальм, а в просветах между их черными стволами – выбеленный океан. От того тумана не осталось и следа, разве что несколько его призрачных нитей запутались в самых верхних ветвях деревьев. В небе мерцали первые звезды.

Инид лежала в пыли рядом с лесенкой. Ее тело не выглядело ни перекрученным, ни свернувшимся от боли в клубок. Ей, похоже, вообще не было больно. Она лежала совершенно спокойно в своем розовом дорожном костюме, и глаза ее были закрыты; казалось, она просто уснула, вместо подушки подложив под голову булыжник. На ногах у нее красовались любимые босоножки с помпонами. Загорелая кожа Инид казалась сейчас очень темной, из носа тянулась кровавая дорожка, волосы были растрепаны. Сейчас она больше всего походила на расшалившегося, а потом уснувшего ребенка.

С трудом превозмогая боль, Марджери опустилась возле Инид на колени. Но еще раньше, едва она ее увидела, где-то в глубине души у нее шевельнулась мысль: слишком поздно. Она понимала это, еще когда сползала по сломанной лестнице, а потом, едва переставляя ноги, брела к Инид по примятой траве, по красной пересохшей земле. И все-таки она пыталась нащупать пульс на руке и на шее Инид, все-таки стискивала кончиками пальцев ее запястье, и расстегивала воротник ее блузки, и массировала ей горло, надеясь пробудить хотя бы крохотную искорку еще сохранившейся в ней жизни, и все время звала Инид по имени. Она просила: вернись назад, Инид, пожалуйста, вернись назад и немедленно это прекрати. Потом можешь сколько угодно подшучивать надо мной, поражать меня своими выходками, но этим, пожалуйста, не шути. К такой шутке я не готова. Марджери даже встряхнула Инид – не грубо, но достаточно сильно. Потом обеими руками притянула к себе ее лицо, расширила ей рот пальцами и припала к нему, надеясь своим дыханием вдохнуть в нее жизнь. Живи, Инид, живи, черт побери! Ты же так хотела жить! Живи! Марджери казалось, что, пока она продолжает искать в теле Инид ту самую притаившуюся искорку жизни, еще можно надеяться, что она там есть, просто ее нужно непременно найти, и она, Марджери, ни за что не сдастся, ни перед чем не остановится и найдет ее, эту последнюю искорку! Однажды она уже сумела спасти Инид жизнь, значит, сможет и снова это сделать. В конце концов, Инид даже пахнет, как прежде, как живая! Однако все попытки оживить Инид ни к чему не привели. Инид ушла. Кем бы ни была Инид при жизни, но сейчас ее здесь больше не было. Марджери вдруг стало очень холодно.

Она взяла руку Инид и крепко ее сжала. Обрывки воспоминаний проплывали перед ее внутренним взором, краткие, но удивительно четкие. Вот Инид бежит к ней через весь вокзал Фенчёрч-Стрит, волоча четыре своих чемодана, да еще и пытаясь приветственно помахивать ногой. «Та-дам!» – это Инид настежь распахивает дверь их каюты на «Орионе» и влетает туда с огромным букетом цветов – это просто целый фонтан цветов! – которые она «позаимствовала» в первом классе. А вот Инид легкой змейкой скользит по дождевому лесу вместе с любимой собакой; вот она, задрав платье так, что видны штанишки, летит, свободная, перепрыгивая через ручьи и овраги. Это ведь Инид вытащила ее из того вонючего застывшего болота, каким была ее прежняя жизнь. И Марджери, сама того не сознавая, полюбила Инид. Полюбила по-настоящему. Она поцеловала тыльную сторону руки Инид, прижала ее ладонь к своей щеке, а когда наконец полились слезы, она даже не пыталась их сдерживать, хотя они жгли лицо и были тяжелыми, как крупные камни. Она просто держала Инид за руку и рыдала. А потом почувствовала, как из темноты возникает сперва одно лицо, потом второе, потом еще и еще, и эти лица придвигаются все ближе, и она поняла, что это мальчишки из шанти-тауна собрались вокруг и стоят, низко склонив головы.

Этот день не стал последним в жизни Марджери: ей предстояло прожить еще много-много дней, но вряд ли хоть один из них прошел без воспоминаний об Инид, пусть даже порой и совсем слабых; Инид виделась ей и в свойственных Глории жестах, и в игре света и тени меж деревьями. А тот холод, что сейчас охватил Марджери, со временем несколько ослабеет, но так и не исчезнет, потому что ее дружба с Инид была подобна жаркому пламени. Ибо если жизнь должна продолжаться, то должна продолжаться и смерть, а смерть, как и жизнь, – долгая штука.

А между тем проблем у Марджери хватало: нужно было что-то делать с этим жутким типом, который сломал себе шею, провалившись под пол; ей также в любой момент грозило появление французской полиции; а о том, что нанятая ими рыбачья лодка сейчас направляется в Пум, она и вовсе старалась не думать. Но в данный момент ей хотелось от жизни только одного – держать в своих руках руку Инид.

И тут из бунгало донесся громкий требовательный крик ребенка, эхом разнесшийся по притихшему лесу. Пора было кормить Глорию.

54. Золотой жук Новой Каледонии, 1983

Через несколько лет после исчезновения Марджери Бенсон и Нэнси Коллетт в энтомологический отдел Музея естественной истории была доставлена анонимная посылка с почтовым штемпелем острова Борнео. Внутри находился блокнот в кожаной обложке, шестнадцать зарисовок жука, которого никто и никогда раньше не видел, и три умело наколотые пары этого насекомого, самцы и самки. Диаграммы были выполнены безупречно. Записи давали точное описание жука: его размеры, внешние признаки, ареал обитания – затерянное в тропическом лесу торфяное болото на острове Борнео, – брачные ритуалы, диета и потомство, похожие на червей личинки, которые самка закапывает у корней деревьев, растущих на болотах. Роль жука в данной экосистеме была жизненно обусловлена: его личинки питались теми жучками, что поедали корни болотных деревьев. К присланным образцам этого жесткокрылого прилагалась табличка с названием: Sphaeriusidus enidprettyi.

В течение последовавших за этим тридцати лет в энтомологический отдел Музея еще не раз приходили такие же анонимные посылки; они приходили нерегулярно и из самых разных точек на земном шаре, но в каждой из них всегда был блокнот в кожаной обложке, шестнадцать анатомически точных зарисовок очередного нового жука, а также три пары прекрасно обработанных и законсервированных мужских и женских особей. Никто не мог даже предположить, кто присылает эти загадочные посылки; и они превратились в некую тайну, которой наслаждался весь отдел энтомологии. Какое-то время среди сотрудников была популярна история о том, что один из прежних кураторов отдела, ныне покойный, на самом деле вовсе не умер, а всего лишь устроил собственные фальшивые похороны и вернулся к прежним научным изысканиям в некой далекой стране.

А ровно через тридцать лет после получения энтомологическим отделом первой посылки пришла еще одна, на этот раз адресованная не всему отделу в целом, а конкретно Фрейе Бартлетт, единственной женщине, которая в то время там работала. Фрейя, разумеется, не раз слышала о странных посылках, время от времени приходивших в отдел, и ей, как и всем прочим, страшно хотелось узнать, кто же все-таки их посылает. Но она, сама не зная почему, была уверена, что это дело рук некой женщины. Возможно, впрочем, это были всего лишь ее фантазии. Ведь Фрейя была одинока, по-настоящему одинока. И всегда так много работала, что в итоге попросту отказалась от мысли иметь семью – она даже поверхностные отношения с мужчинами не способна была поддерживать достаточно долго, – и, уезжая в экспедицию, старательно отгораживалась от коллег-мужчин теми проблемами, о которых им совсем не обязательно было знать. И это были не просто бытовые проблемы – например, критические дни, или поиски местечка, где женщина может спокойно пописать, или бесконечные шутки мужчин по поводу физической силы Фрейи, – а скорее, понимание того, что ей вообще не суждено получить то, к чему она стремится. Много раз случалось, что кто-то из ее коллег-мужчин с готовностью протягивал ей руку, желая помочь, хотя его помощь ей вовсе не требовалась, и слишком крепко и выразительно пожимал ее пальцы. И вообще Фрейю в отделе обсуждали вдоль и поперек. Пару раз ее оставили с носом, когда возникала возможность продвижения по службе, хотя всем было ясно, что на эту должность следовало назначить именно ее. Но в глубине души Фрейя прекрасно понимала, что не может по-настоящему винить в собственных неудачах кого-то другого. Она сама была во всем виновата – из-за какого-то странного, безумного желания не нарушать установившийся статус-кво. Она смеялась, хотя ей следовало бы рассердиться, или помалкивала, хотя должна была бы от души высказаться. Она постоянно преуменьшала собственные достижения, называя их незначительными или несформировавшимися, а то и «обычным везением», хотя на самом деле они не были ни тем, ни другим, ни третьим. Она упускала не только возможности, связанные с карьерным и научным ростом; она пропускала и многое другое в жизни – и опять же по собственному выбору. Могла пропустить, например, свадьбу ближайших друзей или крещение их ребенка. Всего месяц назад старинная подруга написала ей, приглашая приехать в Шотландию на день рождения своего сына, крестника Фрейи, но в конце приписала: «Я, конечно, догадываюсь, что и на этот раз тебе будет очень трудно уехать из Лондона». И это была чистая правда. Иной раз по вечерам Фрейя настолько засиживалась за работой в своем кабинете, что в итоге вытаскивала из шкафа спрятанный там спальный мешок и расстилала его под рабочим столом. Она, если честно, и запасную зубную щетку в том же шкафу хранила, и смену чистой одежды. На всякий случай.

Фрейя ощупала посылку. На сей раз это был просто тонкий конверт. Слишком тонкий, чтобы содержать какие-нибудь интересные образцы. И на нем был почтовый штемпель Новой Каледонии.

Распечатав конверт, Фрейя не обнаружила в нем ни блокнота в кожаной обложке, ни шестнадцати зарисовок, ни идеально оформленных образцов. Там был просто еще один конверт. И в нем черно-белая фотография.

На фотографии были две женщины. Энтомолог и ее ассистентка. Первая стояла в центре, вторая чуть сбоку. Энтомолог, хорошенькая молодая женщина, улыбаясь до ушей, протянула руку к самому объективу камеры. Ее круглое милое лицо сияло такой радостью и гордостью, словно она нашла нечто совершенно потрясающее и хочет, чтобы все это увидели. Ее густые волосы свободно рассыпались по плечам; она была одета в платье и прочные ботинки, а на шее у нее висел бинокль. Фрейя отыскала лупу и рассмотрела, что в руке у молодой женщины какой-то жук. Определить по черно-белому снимку было трудно, но жук явно обладал весьма яркой окраской. Возможно, даже золотистой. И это явно был не скарабей и не долгоносик – для этого тело его казалось недостаточно круглым, – но и, безусловно, не мягкокрылый цветочный жук. Таких жуков, насколько это было известно Фрейе, никто и никогда еще не находил. Ничего удивительного, что эта молодая женщина выглядит такой счастливой, подумала она.

Затем Фрейя принялась разглядывать в лупу ассистентку. Та была гораздо старше. На самом деле, пожалуй, она была даже слишком стара для полевых работ. Высокая, ширококостная, она тем не менее казалась удивительно хрупкой в своей странноватой одежде – мужском пиджаке и свободных брюках. Она стояла как бы под углом к камере и смотрела куда-то в сторону. В волосы у нее было что-то воткнуто. Может, цветок? Фрейя никак не могла понять, что же это такое, но потом догадалась: это яркий помпон. Она даже улыбнулась – настолько это украшение казалось здесь неподходящим. Эта старая женщина, должно быть, получила увечье в результате какого-то несчастного случая, поскольку одна нога у нее выглядела странно прямой и явно не сгибалась; к тому же она опиралась на трость. Фрейя коснулась фотографии кончиками пальцев: ей вдруг захотелось как можно больше узнать об этих женщинах.

Особенно ее поразило то ощущение близости, которая, безусловно, связывала этих двух женщин, а также то, сколь по-разному они реагируют на камеру фотографа: если молодая женщина смотрела прямо в объектив, то старая почти отвернулась и смотрела вдаль, словно видела там кого-то третьего. И казалось, что ей совершенно не требуется внимание внешнего мира, поскольку ее любовь к этой молодой женщине столь велика, что заполняет ее душу до краев. Значит, мать и дочь? Что-то не очень похоже. Однако, всего лишь глядя на эту черно-белую фотографию, Фрейя чувствовала, насколько эти женщины преданны друг другу.

Она снова посмотрела в лупу на жука, которого держала в руке молодая женщина. И вдруг поняла, что уже не может с уверенностью сказать, то ли эта женщина просто показывает ей, Фрейе, свою замечательную находку, то ли приглашает ее приехать и увидеть все собственными глазами. Перевернув фотографию, она обнаружила надпись:

Золотой жук Новой Каледонии. 1983.

Фрейя бочком придвинулась к письменному столу. Уже, собственно, и утро наступило. И она принялась рыться в своих бумагах, вытаскивая их по одной и тут же откладывая в сторону с таким ощущением, словно все это не то, не то. Затем она открыла атлас, отыскала там Новую Каледонию и увидела в океане, на другом конце света, остров, похожий на скалку. Фрейя встала из-за стола, сварила кофе, но выпить его забыла и по привычке склонилась над микроскопом, но разглядеть ничего не могла. Из головы у нее не шли те две женщины. Ей казалось, что они бродят по тем тропам, по которым она ни разу еще не прошла, и бывают в таких местах, которые ей пока что неведомы, и дружат с теми людьми, которые до сих пор были ей безразличны. Фрейя вдруг почувствовала странное покалывание по всему телу. Она бурно, прерывисто дышала, испытывая невероятно острый всплеск возбуждения.

Она быстро отыскала свой паспорт и чистые блокноты для полевых записей, затем вытащила походные ботинки, запасную зубную щетку, несколько склянок для насекомых и все это завернула в свой спальный мешок. Она еще не знала, куда поедет в первую очередь – в Шотландию или в Новую Каледонию. Не знала, как и когда сумеет в эту Новую Каледонию попасть. Но она была истинной женщиной и сочла бы для себя полным провалом, если бы не предприняла хотя бы одну попытку.

И она решила ехать.